Всего новостей: 4297701, выбрано 7508 за 0.072 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
Глава МИД Индии Натвар Сингх и премьер-министр Сингапура Го Чок Тонг обсудили актуальные проблемы международной безопасности, а также различные аспекты двусторонних отношений, в первую очередь в торгово-экономической области. Как сообщили в министерстве иностранных дел Индии, глава МИД страны посетил с кратким визитом Сингапур по пути из Индонезии, где он принимал участие в 11 Региональном форуме Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Стороны обменялись мнениями по вопросу о нынешнем состоянии двусторонних политических и экономических отношений. В МИД напомнили, что Сингапур является самым крупным торговым партнером Индии среди всех стран АСЕАН, объем товарооборота между двумя странами составляет 2,9 млрд.долл. Сингапур также является одним из крупнейших инвесторов на индийском рынке. Кроме того, на встрече обсуждались различные аспекты региональной и международной безопасности, в т.ч. ситуация в Ираке и Афганистане. Глава индийского внешнеполитического ведомства рассказал о нынешнем состоянии индо-пакистанских отношений, а также о перспективах развития мирного диалога между двумя странами. Как сообщили в МИД Индии, премьер-министр Сингапура Го Чок Тонг посетит Нью-Дели с визитом 8-10 июля. В частности, предполагается вручение ему премии имени Джавахарлала Неру «За международное понимание» за 2003г.
Владимир Путин встретится с президентом Аргентины Нестором Киршнером. Как сообщил пресс-секретарь президента РФ Алексей Громов, Киршнер будет находиться в Москве с краткой рабочей остановкой по пути из Праги в Пекин. Договоренность о встрече была достигнута в ходе официального визита министра иностранных дел Аргентины Рафаэля Бьелсы в Россию. Глава аргентинского МИД, находящийся в Москве с 23 июня, присоединится в российской столице к официальной делегации, которая будет сопровождать президента Аргентины во время его визита в Китай. В беседе с аргентинскими журналистами в Москве посол Аргентины в РФ Хуан Карлос Санчес Арнау высказал мнение, что предстоящая в Москве встреча президентов двух стран свидетельствует о том, что Владимир Путин уделяет большое внимание российско-аргентинским отношениям. Переговоры глав МИД России и Аргентины прошли в Москве в пятницу.Российский министр Сергей Лавров по окончании встречи сообщил, что Аргентина рассчитывает на встречу президента России с главами государств-членов Меркосур. По его словам, после того, как президент РФ Владимир Путин примет участие в саммите АТЭС в Чили в нояб., аргентинская сторона выразила пожелание, чтобы российский президент встретился с президентами государств, входящих в Меркосур. «Мы обещали продумать предложения аргентинской стороны и доложить их президенту Путину», – сказал Лавров.
Южноамериканский общий рынок (Меркосур) создан в 1995г. В него входят Аргентина, Бразилия, Парагвай и Уругвай. Чили и Боливия являются ассоциированными членами. В зоне свободной торговли четырех стран ликвидированы таможенные пошлины и другие ограничения на 90% товаров, а также согласованы общие внешние тарифы на 85% импортируемых товаров. Меркосур – это крупнейший интегрированный рынок Латинской Америки, где сосредоточено 200 млн.чел.
Внешняя политика для президента-демократа
© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004
Самьюэл Бергер был помощником президента Клинтона по национальной безопасности с 1997 по 2001 год, а в настоящее время возглавляет консалтинговую компанию Stonebridge International. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 3 (май/июнь) за 2004 год. © 2004 Council on Foreign Relations Inc. Публикация статьи с изложением точки зрения Республиканской партии планируется на июль/август.
Резюме Администрация Буша оттолкнула от себя союзников и отвернулась от наиболее насущных мировых проблем. Чтобы успешно бороться с ОМУ и терроризмом, нужно восстановить авторитет США во всем мире.
ПАДЕНИЕ С ПЬЕДЕСТАЛА
Прошлой осенью президент Джордж Буш выступил в Национальном фонде развития демократии с важным заявлением, в котором очертил цели и задачи Соединенных Штатов. Как верно заметил президент, в интересах США – наличие политической свободы в мусульманских странах, поскольку ее отсутствие лишает людей возможности выразить недовольство мирным путем, толкает их к насилию и правонарушениям. Президент справедливо упрекнул прежние администрации в слишком мягком отношении к авторитарным арабским режимам и заявил, что Америка берет на себя трудную, но жизненно важную задачу – способствовать формированию более открытого и демократичного общества в странах Ближнего Востока. Но за редким исключением активисты демократического движения, политики, журналисты и интеллектуалы мусульманского мира – наши естественные партнеры в этом деле – отнеслись к словам Буша скептически и даже с пренебрежением. На всем Ближнем Востоке речь президента едва ли сколько-нибудь значительно повлияла на бытующие в среде простых людей представления о Соединенных Штатах и их намерениях. Проблема не в том, что идеи президента чужды арабскому миру. Согласно последним опросам, проведенным в этом регионе исследовательским центром Pew Research, значительное большинство респондентов от Марокко до Иордании и Пакистана стоят на демократических позициях. Им свойственно стремление жить в обществе, в котором руководители избираются в ходе свободного волеизъявления, где свобода слова надежно защищена и соблюдается законность. Но, как ни парадоксально, не меньше респондентов в тех же странах утверждают сегодня, что им «не нравятся американские представления о демократии».
Подобные противоречия имеют место и в других регионах. Вашингтон намерен защитить Южную Корею, если на полуострове вспыхнет война, однако растущее число молодых южнокорейцев считают, что Америка представляет собой бЧльшую угрозу для безопасности их страны, чем Северная Корея. Мы ведем с терроризмом борьбу, которая в равной степени жизненно необходима как для нашей, так и для европейской безопасности, но в глазах европейцев борьба с терроризмом все чаще ассоциируется с проявлением эгоистических интересов мощной державы, и потому они требуют от своих правительств, чтобы те отказались от участия в этой борьбе.
Такое негативное отношение частично проистекает из естественного недовольства американской военной, экономической и культурной мощью. Здесь мы мало что можем поделать, и за это нам нет необходимости оправдываться. Но такое отношение стало еще более нетерпимым из-за свойственной администрации Буша манеры добиваться своих целей. Высокомерный стиль поведения администрации и ее ничем не оправданная односторонняя политика оттолкнули тех, кто являлся наиболее вероятным сторонником восприятия американских ценностей, и вызвали оппозицию даже со стороны тех, кому наиболее выгоден успех Соединенных Штатов. В мире остается все меньше и меньше людей, допускающих наличие какой-либо связи между их устремлениями и теми принципами, которые проповедует Вашингтон.
В результате, несмотря на небывалую мощь, которой сегодня обладает Америка, уровень ее влияния редко опускался до столь низкой отметки, как теперь. Мы способны воздействовать на другие страны средствами принуждения, но нам не слишком часто удается добиться чего-либо путем убеждения. Наши важнейшие глобальные инициативы, начиная с продвижения реформ на Ближнем Востоке и заканчивая искоренением терроризма, скорее всего, закончатся провалом, если Соединенные Штаты не изменят свой подход или не сменят свое руководство.
СРЕДСТВА, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ
В этом году в ходе предвыборных дискуссий по вопросам внешней политики одинаково интенсивно обсуждаются как стоящие перед нами цели, так и средства их достижения. Большинство демократов согласны с президентом в том, что борьба с терроризмом и распространением оружия массового уничтожения (ОМУ) должна стать приоритетным направлением глобального масштаба, что война в Афганистане была необходима и оправданна, что саддамовский Ирак представлял собой угрозу, которую нужно было устранить тем или иным способом. Более того, по прошествии времени администрация Буша, по крайней мере на словах, приняла аргументацию демократов относительно того, что для достижения победы над терроризмом Соединенным Штатам недостаточно просто уничтожить зло, что тут необходимы еще какие-то добрые начинания, поддерживающие людей в их стремлении жить мирно и свободно, победить нищету и болезни.
Однако, ставя перед собой подобные цели, администрация придерживалась радикальных убеждений относительно того, как США должны вести себя на международной арене. Главные стратеги из администрации президента, очевидно, полагают, что в нынешнем хаотичном мире американская мощь – особенно военная – единственное реальное средство достижения целей и что, покуда мы внушаем страх, не столь важно, любят нас или нет. Эти же люди считают, что для поддержки наших усилий во внешней политике нам лучше создавать временные «коалиции заинтересованных участников», поскольку длительные альянсы требуют слишком многих компромиссов. Согласно их теории, в силу сложившихся обстоятельств Америка обязана выступать в роли доброй силы и иметь благие намерения, а потому не нуждается в чьем-либо одобрении для придания легитимности собственным действиям. К тому же они полагают, что международные организации и международное право – не что иное, как ловушки, расставленные более слабыми государствами, которые стремятся связать нам руки.
Эти идеи не новы. Во времена Трумэна и Эйзенхауэра радикальная фракция республиканцев в Конгрессе под предводительством лидера республиканского большинства в сенате Роберта Тафта ополчалась буквально против любой из мер, направленных на создание послевоенного международного порядка. Радикалы возражали против создания НАТО и размещения войск США в Европе на постоянной основе, поскольку считали, что в противостоянии замыслам Советского Союза нам следует положиться на одностороннее применение военной силы. Они выступали против учреждения Всемирного банка и МВФ, были враждебно настроены в отношении ООН. Они презирали «универсалистов» вроде Элеонор Рузвельт, поскольку те поддерживали идеи международного права. В течение короткого времени сторонники Тафта доминировали в Конгрессе (до тех пор, пока демократы и республиканцы-интернационалисты, такие, как Дуайт Эйзенхауэр, совместными усилиями не потеснили их на политической сцене). Но вплоть до сегодняшнего дня их радикальное мировоззрение никогда не определяло политику исполнительной власти.
Подлинное «столкновение цивилизаций» происходит не где-нибудь, а в Вашингтоне. А учитывая открытые разногласия между госсекретарем Колином Пауэллом и министром обороны Дональдом Рамсфелдом, можно сказать, что оно разворачивается даже внутри самой президентской администрации. И это не спор по отдельным политическим вопросам – войне в Ираке, цене соблюдения Киотского протокола или расходам на оказание помощи другим странам. Это – столкновение диаметрально противоположных взглядов на роль Америки в мире. Это – битва между либералами-интернационалистами, объединяющими в своих рядах представителей обеих партий и считающими, что обычно нам нет равных по силе, когда мы вместе с союзниками выступаем в защиту общих ценностей и интересов, и теми, кто, видимо, полагает, что Америка должна либо действовать в одиночку, либо вообще воздерживаться от каких-либо шагов. Сторонники жесткой линии в администрации Буша весьма активно выражают и отстаивают свою позицию. В год выборов демократам также следует четко изложить свои взгляды по поводу того, что они думают и что собираются делать в связи с необходимостью укреплять безопасность и благосостояние США, продвигать демократические идеалы, восстанавливать наше влияние, наш авторитет и нашу способность к лидерству. Демократы должны наметить контуры такой внешней политики, которая не только ставила бы перед страной верные цели, но и позволила бы ей снова обрести способность к их достижению.
С НАМИ, А НЕ ПРОТИВ НАС
Все послевоенные администрации, как республиканские, так и демократические, верили, что в мире есть некие вещи, с которыми нельзя не бороться: это одиозные режимы или отдельные личности, которые заслуживают быть заклейменными в качестве зла и могут быть остановлены только силой. И сегодня, не отрицая важности изменения политических и экономических условий, в которых зарождаются террористические движения, мы должны осознать: простым устранением причин возникновения терроризма мы не сможем помешать законченным террористам нанести удар по США или по странам-союзницам. Таких людей следует изолировать от общества или уничтожать.
Точно так же мы должны избавиться от успокоительных софизмов, будто свободный рынок неизбежно порождает свободное общество, а глобализация сама по себе обеспечит мир во всем мире. Страны и их лидеры – не заложники абстрактных исторических сил. Они действуют в соответствии с собственными интересами и амбициями. В обозримом будущем Соединенным Штатам и их союзникам следует быть готовыми при необходимости к применению военной и экономической силы, дабы укоротить амбиции тех, кто угрожает нашим интересам.
Ставка на силу и решимость, готовность сформулировать четкие условия взаимодействия и последствия их несоблюдения, несомненно, правильная позиция по отношению к нашим противникам. Однако грубой ошибкой нынешней администрации является то, что принцип «с нами или против нас» она применяет не только к врагам Америки, но и к ее друзьям. Проще говоря, сила аргументов произведет на наших естественных союзников гораздо большее впечатление, нежели аргументы силы. Демократически избранные лидеры, будь то в Германии, Великобритании, Мексике или Южной Корее, должны укреплять в согражданах стремление поддерживать США в реализации совместных с ними планов. Убеждая эти страны в том, что Соединенные Штаты используют свою силу на общее благо, мы тем самым даем им возможность встать на нашу сторону. Но, принуждая их действовать во имя наших интересов, мы способствуем тому, что противостояние Америке становится для них политически необходимым, а то и выгодным. Десять лет назад трудно было даже представить себе, что лидеры Германии и Южной Кореи – двух государств, обязанных своим существованием Америке, которая жертвовала ради них жизнями своих солдат, – победят на выборах под антиамериканскими лозунгами.
Начиная войну с Ираком, администрация Буша полагала, что большинство союзников присоединится к нам, если мы ясно дадим им понять, что в противном случае поезд уйдет без них. Считалось также, что мы не нуждаемся в легитимности, которую обеспечили бы одобрение и участие ООН. На практике эти теории оказались несостоятельными. Человеческие, финансовые и стратегические потери в ходе этой войны многократно возросли, а успешное завершение оккупации было поставлено под угрозу из-за того, что Вашингтону не удалось заручиться поддержкой сильных союзников (таких, как Франция, Германия и Турция, а не подобных, скажем, Маршалловым островам).
Но даже по окончании военных действий администрация продолжала терять свое влияние в лагере союзников. Много говорилось об опрометчивом решении Пентагона отказать в контрактах на восстановление Ирака компаниям из стран-союзниц по НАТО, таких, как Канада, Франция и Германия, в тот самый момент, когда Соединенные Штаты обратились к ним с просьбой о списании иракских долгов. При этом мало кто обратил внимание на еще более странное решение администрации – приостановить оказание многомиллионной военной помощи государствам, поддержавшим войну, из-за их отказа гарантировать американцам полную неприкосновенность со стороны Международного уголовного суда. В итоге получается, что мы проявили одинаковое пренебрежение по отношению как к «старой», так и к новой Европе.
Что касается ООН, то спустя несколько месяцев после вторжения в Ирак выяснилось: лидер главенствующей шиитской общины отказывается даже встречаться с американскими представителями, не говоря уже о том, чтобы принять наш план выборов. В результате Вашингтону пришлось упрашивать ООН выступить в качестве посредника. К администрации пришло запоздалое понимание того, что наши действия приобретают бЧльшую легитимность, если их одобряет мировое сообщество.
Администрации демократов предстоит подтвердить готовность США применить военную силу (при необходимости – в одностороннем порядке) для защиты своих жизненных интересов. Но для нас нет более важной задачи, чем восстановление морального и политического авторитета Америки в мире, чтобы в нужный момент мы могли убедить других присоединиться к нам. Столь крутой поворот требует выработки нового стратегического соглашения с нашими ближайшими союзниками, в особенности на европейском континенте. Вашингтону следует начать с простой декларации нашей политической программы: в борьбе с глобальными угрозами Соединенные Штаты будут в первую (а не в последнюю) очередь действовать в согласии с союзниками. Предлагая союзникам присоединиться к нам в военных операциях или восстановительных работах по государственному строительству в таких странах, как Ирак и Афганистан, мы должны быть готовы разделить с ними не только связанный с этим риск, но и право принятия решений. Именно так мы действовали, когда НАТО вступила в войну в Боснии и Косово, и именно об этом нынешняя администрация столь безответственно забыла, когда НАТО в соответствии со статьей о коллективной обороне предложила США свою помощь в Афганистане. Среди обязательств Америки в подобном соглашении должна также присутствовать необходимость последовательно уделять особое внимание подлинно глобальным приоритетам, в первую очередь борьбе с терроризмом, не отвлекаясь на частные идеологические разногласия по таким вопросам, как Киотский протокол, Международный уголовный суд и Конвенция о запрещении биологического оружия.
Подход администрации демократов к разрешению споров вокруг договоренностей с Европой должен отличаться прагматизмом и концентрироваться на том, чтобы устранять недостатки в существующих соглашениях, а не аннулировать эти соглашения. Международное право само по себе не гарантирует соблюдения содержащихся в нем положений и не решает никаких проблем. Но когда наши цели находят свое воплощение в договорных документах, мы можем в случае их нарушения заручиться международной поддержкой. К тому же ничто так не подрывает авторитет Соединенных Штатов, как представление о том, что Америка возомнила себя слишком могущественной, чтобы быть связанной нормами, которые сама же проповедует всем остальным.
СИЛА УБЕЖДЕНИЯ
В рамках нового соглашения с союзниками Соединенные Штаты должны возобновить усилия на том направлении, которое во всем мире справедливо считается залогом долгосрочных перемен на Ближнем Востоке. Речь идет о разрешении палестино-израильского конфликта. Пока конфликт продолжается, арабские правители будут использовать его как отговорку, чтобы не проводить реформы и уклоняться от открытого сотрудничества с США в борьбе с терроризмом.
Возможно, что в создавшемся на данный момент положении односторонние действия Израиля, направленные на обеспечение собственной безопасности, являются неизбежной мерой. Уже более трех лет народ этой страны подвергается беспрецедентно жестокому террору. Но действия, предпринимаемые израильским правительством, должны стать не иллюзорным финалом, а лишь этапом на пути к переменам в палестинском руководстве, которые могли бы способствовать переговорам и достижению взаимного соглашения. Если вывод израильских войск с Западного берега реки Иордан и из сектора Газа будет согласован с палестинцами, если израильская «стена безопасности» будет рассматриваться как временная мера, вызванная соображениями безопасности и демографии, а не стремлением захватить чужие земли, сохранится надежда на реальное решение этой проблемы. Если нет, пустое пространство, образовавшееся после вывода войск, превратится в несостоявшееся прибежище террористов под предводительством радикалов из ХАМАС. При подобном устрашающем сценарии палестинцы продолжат свою самоубийственную стратегию террора, следствием чего станет не оттеснение Израиля к морю, а принятие им более радикальных и жестких решений. Долгая война «на износ» обернется для Израиля еще большим разобщением и утратой иллюзий. Целое поколение детей в регионе вырастет с убеждением, что США – это проблема, а не решение.
Американская политика в отношении палестино-израильского конфликта традиционно покоилась на двух столпах. Мы – самые стойкие союзники Израиля. И мы – честный посредник для обеих сторон. Это не сделало нас беспристрастными, скорее наоборот. Мы весьма заинтересованы в достижении такого соглашения, которое одновременно гарантировало бы безопасность Израилю и достойную жизнь палестинцам. Администрация демократов должна будет со всей энергией и решимостью вновь обратиться к этим принципам. Она обязана стать надежной опорой Израиля в его борьбе с терроризмом и помочь палестинцам освободиться от своих лидеров, которых мало что заботит, кроме собственного выживания. Ей также следует показать пример международному сообществу, предложив реалистичную концепцию будущей жизни палестинцев при условии, что они признают факт существования еврейского государства Израиль и будут уважать его безопасность. Нужно наметить также концепцию создания двух государств, при которой палестинцы что-то выигрывают, а что-то теряют. Ставки очень высоки, и без участия США никакой прогресс невозможен.
Когда мы вновь присоединимся к мирному процессу и приступим к упрочению ослабленных связей с союзниками, чего попросит у них взамен президент-демократ? Прежде всего, реального направления воинских контингентов и финансовой помощи в Афганистан и Ирак. НАТО согласилась, наконец, возглавить расширенную миротворческую миссию в Афганистане, и теперь существует острая необходимость укрепить европейскими силами американское присутствие, чтобы предотвратить возвращение хаоса, бросающего вызов нашим интересам. Наряду с Пакистаном Афганистан остается передовой линией борьбы с террором. Но при нынешних взаимоотношениях с нашими союзниками по ту сторону Атлантики немногие европейцы поддерживают идею отправки войск в Афганистан для выполнения опасных миссий. Если новая администрация хочет восстановить безопасность в Афганистане и облегчить бремя, которое несут сейчас американские солдаты, ей придется заняться решением этой проблемы.
Ираку также потребуется, чтобы в решении его судьбы приняло участие целое поколение представителей международного сообщества. Независимо от того, была ли оправданна эта война, сегодня все глубоко заинтересованы в успехе Ирака. Раскол иракского общества по этническим или религиозным причинам приведет к дестабилизации обстановки на Ближнем Востоке и подстегнет радикальные движения, представляющие угрозу для современного мира. Стабильность и демократия в Ираке, напротив, стимулировали бы процесс реформ во всем регионе. Для этого потребуется длительное участие в восстановлении и политическом развитии Ирака наряду с активной позицией в военных вопросах. А она подразумевает, что международные контингенты не будут безвылазно оставаться на базах и в казармах, передоверив обеспечение безопасности плохо подготовленным иракским службам. Но поддержание военного присутствия на таком уровне невозможно, и будет считаться нелегитимным в глазах простых иракцев, если на него не будут смотреть, как на подлинно международный, а не исключительно американский проект.
Вся ирония в том, что односторонний подход администрации Буша позволил нашим союзникам остаться в стороне: дал им повод уклониться от того, чтобы взять на себя ответственность по данному и ряду других глобальных вопросов. Демократическая администрация не стала бы оттеснять союзников на второй план, когда речь идет о вопросах, которые представляются им важными. Взамен она получила бы право требовать от них гораздо больше, будь то их вклад в стабилизацию Ирака и Афганистана, демократизация на Ближнем Востоке или предотвращение распространения и потенциального применения ОМУ.
ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРИШЛОСЬ УПРЕЖДАТЬ
Когда администрация Буша доказывала необходимость вторжения в Ирак, один из аргументов президента гласил: Соединенные Штаты не могут ждать, пока угроза применения ОМУ станет неизбежной. Но общий подход администрации к борьбе с распространением ОМУ противоречит этой логике.
Демократической администрации следует использовать все имеющиеся в ее арсенале средства, чтобы предупредить возникновение угрозы ОМУ, прежде чем применение военной силы станет единственно возможным решением. Наиболее верное средство, к которому Вашингтон может прибегнуть уже на раннем этапе, дабы предотвратить попадание смертоносных материалов в руки террористов или стран-изгоев, – это обезвредить такого рода материалы в месте их изначального нахождения. Но нынешняя администрация проявляет мало интереса к ускорению или расширению соответствующих программ. В начале президентского срока Джордж Буш-младший пытался даже урезать расходы на программу Нанна – Лугара по совместному сокращению угрозы, предназначенную для стран бывшего Советского Союза. При наших теперешних темпах потребуется 13 лет, чтобы повысить безопасность всех российских объектов, на которых размещены плутоний и высокообогащенный уран. Увеличение суммы финансирования программы Нанна – Лугара позволит сделать то же самое за 4 года. Но и за пределами России работают десятки исследовательских реакторов, в которых хранится сырье для производства радиологического или ядерного оружия. Нам следует возглавить глобальное движение, направленное на то, чтобы повсюду в таких местах была обеспечена безопасность ядерных материалов.
Единственная страна, которая, по нашим данным, имеет возможность и предположительно намерение продать террористам полноценное ядерное оружие, – это Северная Корея. Но президентская администрация с необъяснимым спокойствием наблюдала за тем, как КНДР неуклонно продвигалась к тому, чтобы стать первым в мире ядерным «Уолмартом» (сеть знаменитых американских супермаркетов, – Ред.). Сегодня Пхеньян способен производить и потенциально продавать до 6 ядерных единиц в любой конкретный момент. А к концу текущего десятилетия эта цифра, вероятно, составит 20 ядерных единиц – показатель, превышающий даже самые мрачные прогнозы разведки относительно Ирака. И мы не знаем, сколько плутония переработано в пригодное для применения ядерное топливо за последние полтора года, с тех пор как Северная Корея выслала международных наблюдателей. А мы всё это время обсуждали вопрос о форме стола для переговоров.
Администрация демократов должна будет в кратчайшие сроки внести ясность в вопрос, собирается ли Ким Чен Ир превратить Северную Корею в ядерную фабрику или готов вести переговоры о присоединении страны к мировому сообществу. Официальным представителям США следует выступить с серьезным предложением, согласно которому Северная Корея осуществляет всеобъемлющую и контролируемую нейтрализацию своих ядерных программ в обмен на экономическую и политическую интеграцию в мировое сообщество, и быть готовыми к обоюдному выполнению данной договоренности, как только будут согласованы ее основные положения. Мы должны быть готовы к положительному ответу. И если Пхеньян ответит «нет», Южная Корея, Япония и Китай присоединятся к нашим силовым операциям, только будучи убеждены, что мы предприняли серьезную попытку и сделали все возможное, чтобы избежать конфронтации. Наихудший вариант развития событий таков: нищая Северная Корея поставляет ядерное оружие «Аль-Каиде», ХАМАС или чеченским боевикам, которые затем наносят удары по Вашингтону, Лондону или Москве.
Такой же план «открытых действий» необходим и в случае с Ираном. В обмен на полный отказ Тегерана от ядерных амбиций и терроризма ему публично предлагается установить нормальные отношения. И если руководство Ирана отвернется от такого предложения, лишив людей возможности осуществить свои надежды, это приведет в движение внутренние механизмы самого иранского общества. У нас есть и другие претензии к Ирану и Северной Корее, в том числе связанные с творящимися там вопиющими правонарушениями. Но эти проблемы будет решить легче, если мы сначала выведем обе страны из изоляции.
Демократической администрации следует стремиться к дальнейшему укреплению международных правил, запрещающих распространение ОМУ. Существующий Договор о нераспространении ядерного оружия способствовал установлению одной важной нормы международного права. В рамках этого договора с 1975 года Южная Корея, Аргентина, Бразилия, Тайвань, ЮАР, Казахстан, Белоруссия, Украина, а теперь и Ливия дали обратный ход и отказались от своих ядерных программ. Но договор по-прежнему несовершенен, поскольку ничто не препятствует следующему сценарию. Эти страны разрабатывают все составляющие ядерной программы, а затем, не неся никаких штрафных санкций, выходят из договора, как только они смогут приступить к работам по обогащению урана или производить плутоний для ядерного оружия. Мы должны добиваться новой договоренности. Ядерные державы, такие, как США, должны помогать неядерным странам в развитии ядерной энергетики и снабжать их ураном. Но они обязаны и держать под контролем все стадии топливного цикла, изымая отработанное ядерное сырье и обеспечивая ему надежное хранение, дабы предотвратить использование его для производства оружия. (Несомненно, существует риск, связанный с местом и способом хранения топлива, однако свободной от риска альтернативы не существует.) К любой стране, пытающейся выйти за рамки этой строгой системы контроля, должны автоматически применяться санкции ООН. Попытки убедить неядерные государства согласиться с таким вариантом увенчаются успехом только в том случае, если сама Америка подаст пример того, как следует действовать. Это значит, что нужно отказаться от безответственных планов администрации Буша по разработке нового поколения ядерного оружия малой мощности (создающих впечатление, что такое оружие вообще может быть средством эффективного ведения войны) и присоединиться к Договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний.
НОВЫЕ ЗАДАЧИ,НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ
Большинство демократов согласны с президентом Бушем в том, что с террористами, а иногда даже и с несговорчивыми режимами следует общаться на языке силы. Вопрос не в том, стоит ли задействовать наш военный и разведывательный потенциал, а в том, как это делать и насколько оперативно нам удается адаптировать его к тем проблемам и задачам, с которыми сегодня сталкивается Америка.
После завершения холодной войны прошло уже два цикла военных реформ – переход от наращивания гигантских бронетанковых формирований к преимущественному размещению мобильных воинских частей в любых регионах мира и от аналоговых технологий к цифровым информационным системам. Борьба с терроризмом потребует еще одной трансформации в военной сфере. Хотя нам по-прежнему необходим потенциал для ведения войны с применением обычных средств, сегодня придется уже без помощи танков и истребителей находить и уничтожать врагов, прячущихся в тени, зачастую среди простых граждан. По сути, это задача для разведслужб. Новая администрация должна будет провести масштабное переоснащение и модернизацию наших разведывательных агентств, и в том числе назначить нового главу национальной разведки, уполномоченного целиком распоряжаться отраслевым бюджетом, а не пятой его частью, как нынешний директор ЦРУ. Конечно, неизбежны ситуации, когда через испытание войной с терроризмом пройдут и наши вооруженные силы, как это было в Афганистане, Пакистане, Йемене и на Филиппинах. Чего потребует от нас эта война с точки зрения новой доктрины, тактики, обучения и вооружения? Как она изменит организацию нашей военной сферы? Как победить нового противника, не изменяя ценностям, которые защищают наших солдат в военное время и определяют ответ на вопрос, кто мы? Администрация Буша игнорировала эти вопросы. Администрация демократов должна будет на них ответить.
В администрации Буша полагают, что наши войска должны быть задействованы исключительно в случае войны. С самого начала Буш и его команда не принимали концепцию миротворческой деятельности и национального строительства и с большим подозрением относились к идее длительного размещения американских контингентов за рубежом. Это предубеждение легло в основу американской стратегии в Афганистане и Ираке – и обернулось тяжелейшими последствиями. Избавив Афганистан от власти талибов, администрация Буша доверила строительство этого государства тем же самым полевым командирам, которые уничтожали афганскую нацию в начале 1990-х. В Ирак же администрация отправила минимальный контингент, необходимый для того, чтобы нанести поражение противнику, не сочтя при этом нужным использовать дополнительные войска для занятия и обезвреживания освобождаемых ими территорий. В итоге война сменилась хаосом, который привел к охлаждению отношений войск коалиции с коренным населением, в то время как террористы вновь подняли голову.
Что требуется от демократов, так это чувство реализма: если Соединенные Штаты ввязываются в войну, они должны подготовиться к тому, чтобы после ее окончания, если это необходимо для закрепления успеха, годами сохранять свое присутствие, восстанавливать то, что было разрушено, и работать в связке с союзниками. Где бы то ни было – на Балканах, в Афганистане или Ираке, мы должны уметь продемонстрировать свою стойкость, а не только силу оружия.
Частично проблема состоит в нежелании определенных военных кругов адаптировать наши вооруженные силы к подобным миссиям. Некоторые военачальники опасаются, что если армия разовьет миротворческий потенциал, то гражданским руководителям будет слишком трудно удержаться от того, чтобы не задействовать ее. Но факт остается фактом: за последние десять лет президенты от обеих партий использовали наши воинские контингенты для осуществления по меньшей мере семи крупных постконфликтных миротворческих операций или операций по стабилизации обстановки. Если мы хотим быть хорошо подготовлены в будущем, не стоит отрицать очевидное: нравится нам это или нет, в ближайшей перспективе роль вооруженных сил будет в значительной степени заключаться в осуществлении подобных миссий. Демократической администрации предстоит обеспечить нашей армии организационную структуру, боевую подготовку и вооружение, необходимые для выполнения задач, которые мы поставим перед ней, включая вооруженную борьбу с противником, подавление беспорядков, обеспечение общественной безопасности и защиту гражданского населения. А чтобы с наших военных не спрашивали сверх того, что от них требуется, необходимо гарантировать наличие гражданских институтов – собственных и международных, – работающих в вышеперечисленных направлениях.
Будь администрация Буша больше привержена идее коллективного действия, она могла бы с большим основанием требовать повышения боеспособности от наших союзников по НАТО. Нас не устраивает система разделения труда, при которой мы воюем, а они произносят речи. Мы столкнемся с необходимостью восстановления общества в странах, потерпевших крах, и в странах, переживших военные конфликты, но для нас неприемлема ситуация, когда мы будем вынуждены действовать в одиночку. Нам нужны международные институты, готовые оперативно принимать меры. Мобилизовать в себе такую готовность – первейшая задача ООН, если она стремится сохранить свою значимость. Администрация демократов должна будет возглавить работу по превращению ООН в аналог НАТО в гражданской сфере поддержания мира, с тем, чтобы Объединенные Нации обладали полномочиями, которые позволят задействовать специальные силы стран-участниц – от полиции до социальных работников – и оперативно размещать их в горячих точках планеты.
В БОРЬБЕ ЗА ОБЩЕЕ ДЕЛО
Основной задачей нашей внешней политики должно стать укрепление безопасности Соединенных Штатов. Иными словами, всю нашу мощь следует использовать для борьбы с терроризмом и распространением смертоносного оружия. Однако нам необходимо усвоить один урок, который мы извлекли из событий последних трех лет. А именно то, что наши действия всякий раз будут наталкиваться на сопротивление – даже со стороны друзей, – если мы используем нашу мощь исключительно в целях собственной безопасности, а не для разрешения проблем, в которых заинтересовано мировое сообщество. За некоторыми весьма редкими исключениями (в их число входит инициатива президента по демократизации Ближнего Востока и осознание им того факта, что США должны участвовать в общей борьбе со СПИДом) после 11 сентября 2001 года мы наблюдали, как сужается круг задач, стоящих перед нынешним кабинетом, и перспектива, которой он руководствуется. До 11 сентября администрация проводила национальную политику в области противоракетной обороны. Теперь ее политика сосредоточена на борьбе с терроризмом и отношениях с Ираком. Но у команды Буша по-прежнему отсутствует внешнеполитическая стратегия в полном смысле этого слова, стратегия, соответствующая роли державы мирового масштаба, облеченной глобальной ответственностью. Мы должны снова выйти на ведущие позиции по более широкому кругу вопросов и в большем количестве регионов, руководствуясь при этом расширенным определением национального интереса.
Следующему президенту придется, в конце концов, обратить внимание на Латинскую Америку и восстановить репутацию США как защитника демократии. Эта репутация пострадала из-за отношения президента Буша к ситуации в Венесуэле и на Гаити. Африку следует рассматривать как нечто большее, чем второстепенный участок борьбы с терроризмом. Когда президент обещал послать американские войска в Либерию, а через десять дней после высадки отозвал их обратно, по нашему престижу на континенте был нанесен сокрушительный удар.
В Азии, где проживает более половины населения планеты, происходят поистине тектонические сдвиги в геополитической и экономической сфере. Но Соединенные Штаты демонстрируют странную незаинтересованность в этих процессах. Еще недавно государства этого региона всерьез опасались Китая и связывали свое будущее с Америкой. Сегодня происходит обратное. Китай весьма умело превратил большинство стран Юго-Восточной Азии, включая Австралию, в своих союзников. Его экономика развивается колоссальными темпами. Сегодня Пекин готов решать такие серьезные дипломатические проблемы, как проблема Северной Кореи. Китай все чаще рассматривают в качестве доминирующего фактора в регионе. Богатая нефтью Россия превращается в стабильное государство, она наращивает свой потенциал и укрепляет свои позиции в Азии. Индия после нескольких поколений самоизоляции и поглощенности внутренними делами постепенно открывается для мира. Администрации демократов придется поработать над сохранением статуса Соединенных Штатов в Азии. Ее обязанностью станет стимулирование деятельности в правильном направлении поднимающихся государств Азии, а также восстановление лидирующего положения США в сфере борьбы с региональными кризисами.
Новый президент должен будет также подтвердить интерес США к тому, что происходит во внутренней жизни Китая и России. Ставки огромны: отсутствие политических реформ обернется для Китая экономической стагнацией, при которой страна не сможет удовлетворить запросы сотен миллионов людей, выбитых из привычной колеи переменами. Если Россия не будет с бЧльшим уважением относиться к законности и праву соседей на суверенитет, то она не сможет ни привлечь инвестиции, ни привить людям позитивный настрой. Настоящие реалисты понимают связь между внутренней и внешней политикой. Но администрация Буша по большей части оставила без внимания проблему внутреннего развития России и Китая. Президент Буш ни разу отчетливо не сформулировал всеобъемлющую стратегию отношений с этими странами. Вместо этого он узко сконцентрировал свое внимание исключительно на их деятельности в мировом масштабе.
Президент-демократ столкнется с необходимостью расширить структурные и географические рамки нашей внешней политики, показав миру, что нам понятна простая истина: террор – это зло, но зло не исчерпывается одним только терроризмом. Для огромного большинства людей во всем мире основную угрозу представляет не «Аль-Каида», а локальные вооруженные конфликты, вспыхивающие на почве этнических разногласий, борьбы за власть и ресурсы. А такие бедствия, как нищета, болезни и деградация окружающей среды, каждый год уносят неизмеримо больше жизней, чем террористические акты. Эти проблемы должны быть для нас значимы в той же степени, в какой, как мы ожидаем, будут значимы для других наши проблемы.
Задача Соединенных Штатов – предстать вновь как государство-миротворец. Америке следует активно участвовать в разрешении конфликтов – от Ближнего Востока до Юго-Восточной Азии, в Центральной и Западной Африке, помогать другим странам в создании их миротворческого потенциала и вместе с союзниками задействовать свои финансы и вооруженные силы, если наши интересы и ценности окажутся под угрозой. Даже если шансы на успех невелики, подобные усилия дадут миру понять, что американский потенциал может быть использован ради общего блага. Демократической администрации предстоит выделить федеральные средства на усиление борьбы на таком фронте, как инфекционные болезни. Несмотря на все красивые заголовки и громкие обещания, нельзя утверждать, что хотя бы один из пяти представителей группы риска имеет доступ к службам, занимающимся профилактикой СПИДа. На 50 больных СПИДом не приходится и одного, кто получал бы необходимые лекарства; в Африке это соотношение составляет 1 к 1 000. Международный фонд борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией обратился к состоятельным странам с просьбой о ежегодных пожертвованиях в размере 10 миллиардов долларов ради спасения миллионов жизней. Америка может и должна пожертвовать больше положенной ей части, чтобы впоследствии иметь основания призвать другие страны поступить так же.
Демократы также должны будут организовать масштабную международную инициативу с целью обеспечить чистой водой сотни миллионов людей в бедных странах. Их новой администрации следует приложить больше усилий для того, чтобы дети, особенно девочки, в других странах могли ходить в школу. Президенту и его сподвижникам надо попытаться преодолеть «информационное неравенство» – увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными в сфере доступа к новым технологиям. Все эти задачи составят часть личной миссии для президента-демократа. Ему придется поднимать эти темы на каждом международном саммите, в каждой своей речи, призывая лидеров государств и крупных представителей частного капитала приложить больше усилий для решения указанных проблем.
Демократический кабинет должен выступить поборником расширения торговли, являющейся прочнейшим залогом долгосрочного процветания как для богатых, так и для бедных стран. Нужно убедить европейцев прекратить выплаты субсидий своим фермерским хозяйствам, поскольку они разоряют фермеров в развивающихся странах (в государствах Евросоюза на каждую корову приходится в среднем более двух долларов государственных субсидий ежедневно – эта цифра превышает прожиточный минимум большинства африканцев). При этом нам следует проявить решимость и сократить субсидии фермерам в собственной стране. Будущий президент должен будет также принять к сведению, что предприятие, добивающееся роста производства, но забывающее о справедливости, обречено на провал по обоим направлениям. Джин Сперлинг, бывший советник президента Билла Клинтона по вопросам экономики, предложил «новое соглашение о свободной торговле», направленное на расширение открытых рынков параллельно с удовлетворением законных требований трудящихся. Приоритетная роль отводится таким мероприятиям, как финансирование образования и переподготовка персонала до потери рабочего места, предоставление комплекса социальной помощи людям, потерявшим надежду на работу. Кроме того, предлагается внести изменения в политику налогообложения и здравоохранения. В нынешнем виде эта политика делает невыгодным создание новых рабочих мест в США. Также необходимо бороться с нарушением трудовых прав граждан за границей.
Наконец, Соединенным Штатам пришло время заняться решением проблемы изменения климата. Если не остановить глобальное потепление, оно приведет к разрушению мировой экономики и сельского хозяйства, к массовой миграции населения, с лица земли в буквальном смысле будут сметены целые государства. В таком случае пострадают все. Чтобы смело и с готовностью ответить на этот вызов, президенту-демократу нужно стимулировать совместные усилия обеих партий. Это касается, например, акта Маккейна – Либермана об управлении климатом (который был отклонен небольшим числом голосов в Сенате в прошлом году), направленного на сокращение объемов выделения парникового газа. Этот документ способен объединить совместные с союзниками усилия в борьбе за спасение или пересмотр Киотского протокола. Вокруг него будут выдвигаться новые инициативы, нацеленные на решение жизненно важных проблем, таких, как наступление пустыни и уменьшение площади лесов.
КТО МЫ – ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ
Президент Буш утверждает, что передовая линия войны с терроризмом проходит в Ираке и что лучше бороться с врагами в Багдаде, чем в Балтиморе. Подобная формулировка ошибочна в самой своей основе. Сегодня фронтовая линия пролегает повсюду, где имеется американское присутствие, и особенно там, где оно не приветствуется. Данная реальность требует от нас определиться, кто мы, и сделать это так, чтобы в результате в изоляции оказались наши враги, а не мы сами. Во времена холодной войны американские лидеры это хорошо понимали. Конечно, всеобщей любовью Америка не пользовалась, но нам, по крайней мере, удалось создать ряд крепких альянсов, основанных на глубоком осознании общности интересов и связях не только между правительствами, но и между народами. В те годы Америкой восхищались там, где это было более всего необходимо: в странах по ту сторону «железного занавеса», то есть на главном фронте холодной войны. Поляки, венгры, простые русские люди верили нам как защитникам их демократических устремлений. В Восточной Европе не наблюдалось антиамериканских настроений. А ведь если бы они были, то коммунистические правительства могли использовать их для противостояния Америке, которая призывала к реформам, а экстремисты эксплуатировали бы такие настроения в своих целях. Представьте себе, к чему это привело бы. Каков был бы исход холодной войны? Могла ли в таком случае идти речь о крушении советской империи? А если да, то какой режим пришел бы ей на смену?
Именно с такими вопросами мы сталкиваемся сегодня на Большом Ближнем Востоке и в других регионах мира. У нас есть грубая сила, чтобы утвердить свою волю там, где это потребуется, и в подавляющем большинстве случаев мы применяли ее с добрыми намерениями. Но кто бы ни стал президентом, нам следует для достижения наших целей гораздо чаще прибегать к силе убеждения, нежели мускулов. Кто согласится встать на сторону Америки, если мы не пытаемся защищать нечто большее, чем свои собственные интересы? Кто будет по доброй воле сотрудничать с нами, если мы требуем сотрудничества только на наших условиях? И если нам все же удастся изменить статус-кво в исламском мире, как мы это сделали в Восточной Европе одно поколение тому назад, какой режим там установится, если роль США как лидера отвергнута даже теми, кто сам стремится к переменам в обществе?
Положительным моментом является то, что мировое сообщество с готовностью приветствует возвращение Соединенных Штатов к своей традиционной роли лидера. Большинство стран по-прежнему гораздо больше беспокоит возможное проявление изоляционизма со стороны Америки, нежели унилатерализма. Мы можем использовать подобные настроения для формирования новых коалиций, направленных против терроризма и оружия массового уничтожения, в пользу создания более свободного и безопасного мира.
Но недостаточно только ставить перед собой благородные цели. Соединенные Штаты нуждаются в лидерах, способных гарантировать, что наши средства не будут дискредитировать наши собственные цели. Нам нужен дальновидный реализм, свободный от идеологических шор, разделяющих нас с нашими естественными союзниками во всем мире. Словом, необходимо, чтобы наша сила была, как и прежде, подкреплена моральным авторитетом. Только такое сочетание будет способствовать ослаблению наших врагов и вдохнет надежду в сердца наших друзей.
США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851548
Самьюэл Бергер
Новая карта Пентагона
© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004
Томас Барнет – профессор Колледжа военно-морских сил США, неоднократно приглашался в Пентагон и американские разведслужбы в качестве консультанта по стратегическим вопросам. Данная статья была впервые опубликована в журнале Esquire в марте 2003 года, в апреле 2004-го ее расширенная версия вышла в свет в виде отдельной книги под названием The Pentagon's New Map: War and Peace in the Twenty-First Century в издательстве G.P. Putnam's Sons.
Резюме Проанализировав географию американских интервенций за последнее десятилетие, легко вывести основное правило безопасности. Вероятность того, что какая-либо страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации.
Война Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна ознаменовала собой поворотный пункт истории. С этого момента Вашингтон взял на себя всю полноту ответственности за стратегическую безопасность в эпоху глобализации. Вот почему публичная дискуссия вокруг этой войны так важна. Она заставит американцев согласиться с тем, что я называю новой парадигмой в области безопасности, смысл которой передает фраза: разобщенность таит в себе опасность. Под знаком этой парадигмы будет протекать нынешний век. Незаконный режим Саддама Хусейна находился в опасной изоляции в глобализирующемся мире, пренебрегал его нормами и связями, обеспечивающими всеобщую взаимозависимость.
Когда эксперты спорят о глобализации, то, как правило, звучат две крайние точки зрения на то, чтЧ она собой представляет: грандиозный процесс планетарного масштаба или нечто ужасное, обрекающее человечество на гибель. Оба мнения явно несостоятельны, поскольку глобализация, как исторический процесс, – это слишком широкое и сложное явление, чтобы быть втиснутой в узкие рамки простых обобщений. Вместо этого необходим принципиально иной подход к оценке нового мира, в котором мы живем: есть регионы, где глобализация по-настоящему пустила корни, и регионы, куда она, по сути, еще не проникла.
Посмотрите на страны, куда глобализация добралась в виде развитых телекоммуникационных сетей, финансовых потоков, либеральных средств массовой информации и коллективной безопасности, и вы увидите регионы со стабильным правительством, растущим уровнем благосостояния, где люди скорее погибают от самоубийств, чем становятся жертвами преступлений. Эти регионы я называю «Функционирующим ядром» или просто «Ядром». Но взгляните на страны, которые пока слабо вовлечены в процессы глобализации или вообще в них не участвуют, — там господствуют авторитарные режимы, пышным цветом расцветают политические репрессии, царит тотальная нищета и отмечается высокий уровень заболеваемости. Массовые убийства стали в этих регионах обыденным явлением, и, что самое главное, там постоянно тлеют очаги конфликтов, в которых, как в инкубаторе, рождаются новые поколения мировых террористов. Эти регионы я называю «Неинтегрированным провалом» или просто «Провалом».
«Озоновая дыра» глобализации, возможно, не попадала в поле зрения до 11 сентября 2001 года, но после этого дня ее уже нельзя было не замечать. Так где же мы запланируем следующий раунд военных учений армии США в реальных полевых условиях? Ответ достаточно прост, и он основывается на опыте последних лет со времени окончания холодной войны: в зоне «Провала».
Я поддерживаю войну в Ираке не просто потому, что Саддам — это сталинист, готовый перерезать глотку любому ради того, чтобы остаться у власти, и не потому, что в последние годы его режим явно содержал тех, кто стремился раскинуть сети терроризма. На самом деле я сторонник этой войны, потому что длительное участие в военных действиях заставит Америку заняться всем «Провалом», видя в нем стратегически опасное пространство.
ПОДВИЖНАЯ ГРАНИЦА
Для большинства стран, находящихся в стадии формирования, принять глобальный набор правил, которые связаны с общей демократизацией, прозрачностью и свободной торговлей, — значит совершить беспримерный подвиг. Это очень непросто понять большинству американцев. Мы склонны забывать о том, с какими трудностями было на протяжении всей истории связано сохранение единства Соединенных Штатов и непрерывное согласование наших внутренних, подчас противоречивых правил в годы Гражданской войны, Великой депрессии и длительной борьбы за равноправие рас и полов, которая продолжается и по сей день. Что касается большинства государств, то с нашей стороны было бы нереалистично ожидать от них того, что они быстро приспособятся к правилам глобализации, которые выглядят уж очень по-американски. Но не нужно слишком увлекаться дарвиновским пессимизмом. Ведь, начав извиняться за глобализацию как навязывание американских ценностей или американизацию, легко перейти к намекам на то, что «эти люди никогда не станут такими, как мы, в силу расовых или цивилизационных различий». Всего десять лет тому назад большинство специалистов охотно списывали со счетов неблагополучную Россию, заявляя, что славяне по своей генетической природе не способны перейти к демократии и капитализму. Подобные аргументы звучали и в большинстве критических высказываний в адрес Китая в 1990-е годы, да и до сих пор их можно услышать в дебатах о возможности демократизации общества в постсаддамовском Ираке по западному образцу. Мол, «мусульмане — это все равно что марсиане».
Так как же отличить тех, кто по праву принадлежит к «Ядру» глобализации, от тех, кто остается во мраке «Провала»? И насколько постоянен и неизменен водораздел между ними? Понимая, что граница между «Ядром» и «Провалом» подвижна, выскажу предположение, что направление перемен важнее, чем их интенсивность. Да, можно сказать, что бразды правления в Пекине по-прежнему в руках Коммунистической партии, идеологи которой на 30 % руководствуются принципами марксизма-ленинизма и на 70 % — понятиями героев «Клана Сопрано» (название детективного сериала про итальянскую мафию в Америке. – Ред.). Однако Китай присоединился к Всемирной торговой организации, а в долгосрочной перспективе это гораздо важнее, чем перманентное вхождение страны в зону «Ядра». Почему? Потому что это вынуждает Китай приводить свои внутренние правила в соответствие с принципами глобализации в банковской сфере, в области таможенных пошлин, защиты авторских прав и окружающей среды. Конечно, простое приведение внутренних норм и правил в соответствие с формирующимися правилами глобализации еще не гарантирует успеха. Аргентина и Бразилия недавно на собственном горьком опыте испытали, что выполнение правил (в случае с Аргентиной весьма условное) автоматически не обеспечивает иммунитет против паники, пирамид в экономике и даже рецессии. Стремление приспособиться к глобализации само по себе не может служить гарантией от одолевающих страну невзгод. Это не значит, что беднейшие слои населения тут же превратятся в стабильный средний класс, – просто с течением времени уровень жизни людей будет расти. В итоге всегда есть опасность выпасть из фургона под названием «глобализация». Тогда кровопролитие неизбежно.
Какие же страны и регионы мира можно в настоящее время считать функционирующими? Это Северная Америка, бЧльшая часть Южной Америки, Европейский союз, Россия при Путине, Япония и формирующиеся азиатские экономики (в первую очередь Китай и Индия), Австралия и Новая Зеландия, а также ЮАР. По примерной оценке, в этих странах и регионах проживают четыре из шести миллиардов населения земного шара.
Кто же тогда остается в «Провале»? Было бы проще сказать, что «все остальные», но я хочу представить вам больше доказательств, чтобы аргументировать свою точку зрения о том, что «Провал» еще долго будет причинять беспокойство не только нашему бумажнику или совести.
Если мы отметим на карте те регионы, в которых США проводили военные операции после окончания холодной войны, то обнаружим, что именно там сосредоточены страны, не входящие в сферу разрастающгося «Ядра» глобализации. Эти регионы – Карибский перешеек, фактически вся Африка, Балканы, Кавказ, Центральная Азия, Ближний Восток и значительная часть Юго-Восточной Азии. Здесь проживают приблизительно два миллиарда человек. Как правило, на этих территориях отмечен демографический перекос в сторону молодого населения, доходы которого можно охарактеризовать как «низкие» или «ниже среднего» (по классификации Всемирного банка они составляют менее 3 тыс. долларов в год на душу населения).
Если обвести линией большинство тех районов, куда мы вводили свои войска, у нас, по сути, получится карта «Неинтегрированного провала». Конечно, некоторые страны, если принять во внимание их географическое положение, не укладываются в простые схемы. Они, как Израиль, окружены «Провалом», или, наоборот, как Северная Корея, волею случая оказались внутри «Ядра», или же, как Филиппины, расположились в пограничной зоне. Но, учитывая приведенные данные, трудно отрицать внутреннюю логику складывающейся картины: если та или иная страна выпадает из процесса глобализации, отвергает ее содержательную часть, резко возрастает вероятность того, что США рано или поздно отправят туда войска. И наоборот: если страна функционально связана с процессом глобализации и действует в основном по ее законам, нам нет нужды посылать свои войска, чтобы восстанавливать порядок и ликвидировать угрозы.
НОВОЕ ПОНИМАНИЕ УГРОЗЫ
Со времени окончания Второй мировой войны в нашей стране бытовало представление о том, что реальная угроза безопасности исходит от стран с сопоставимыми размерами, развитием и уровнем достатка, — иными словами, от таких же великих держав, как Соединенные Штаты. В годы холодной войны такой супердержавой был Советский Союз. Когда в начале 1990-х произошло крушение «большой красной машины», у нас высказывались опасения относительно объединенной Европы, могущественной Японии, а в последнее время — в связи с усилением Китая.
Любопытно, что все эти сценарии объединяло одно предположение: по-настоящему угрожать нам способно только развитое государство. А как насчет остального мира? В военных документах менее развитые страны и регионы проходили как «малые включенные». Это означало: достаточно располагать военной мощью, способной отвести угрозу, исходящую от великой державы, чтобы всегда быть готовыми к действиям в менее развитом регионе.
События 11 сентября заставили усомниться в этом предположении. В конце концов, мы подверглись нападению даже не со стороны государства или армии, а всего лишь группы террористов, которых Томас Фридмен на своем профессиональном жаргоне назвал «сверхоснащенными одиночками, готовыми умереть за свое дело». Их нападение на Америку повлекло за собой системную перестройку нашего государственного аппарата (было создано новое Министерство внутренней безопасности), нашей экономики (теперь мы платим де-факто налог на безопасность) и даже нашего общества. Более того, эти события послужили сигналом к началу войны с терроризмом, и именно через их призму наше правительство теперь рассматривает любые двусторонние отношения в области безопасности, которые мы налаживаем во всем мире.
Во многих отношениях атаки 11 сентября оказали огромную услугу американскому истеблишменту, отвечающему за национальную безопасность: они избавили нас от необходимости заниматься абстрактным планированием и искать себе «ровню» для будущих высокотехнологичных войн, заставив обратить внимание на присутствующие «здесь и сейчас» угрозы мировому порядку. Таким образом высветилась линия водораздела между «Ядром» и «Провалом» и, что еще важнее, приобрела рельефные очертания та среда, в которой зарождается сама угроза. Усама бен Ладен и «Аль-Каида» представляют собой продукты большого «Провала» в чистом виде — по сути дела, его наиболее жесткую ответную реакцию на посыл, исходящий от «Ядра». Они показывают, насколько хорошо мы справляемся с задачей экспорта безопасности в регионы беззакония (не очень-то хорошо) и какие государства они хотели бы «отлучить» от глобализации и вернуть к «хорошей жизни», как ее представляли себе в VII веке (их цель — все государства большого «Провала» с преобладающим мусульманским населением, особенно Саудовская Аравия).
Если принять во внимание эти намерения Усамы и сопоставить их с хроникой наших военных интервенций последнего десятилетия, то вырисовывается простое правило безопасности: вероятность того, что та или иная страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации. Понятно, почему «Аль-Каида» сначала базировалась в Судане, а потом в Афганистане: они находятся в ряду стран, наиболее удаленных от процессов глобализации. Взгляните на другие государства, в которых в последнее время появлялись силы быстрого развертывания США: Пакистан (северо-западная часть), Сомали, Йемен. Эти страны и глобализация находятся на разных полюсах.
Деятельность данной сети терроризма важно пресечь на корню «на ее собственной территории», но столь же важно отрезать террористам доступ к «Ядру» через «промежуточные государства», расположенные вдоль политых кровью границ большого «Провала». В качестве примера на память тут же приходят такие страны, как Мексика, Бразилия, ЮАР, Марокко, Алжир, Греция, Турция, Пакистан, Таиланд, Малайзия, Филиппины и Индонезия. Но США работают над этой проблемой не в одиночку. Например, Россия ведет свою войну с терроризмом на Кавказе, Китай с удвоенной энергией взялся за укрепление своей западной границы, а всю Австралию взбудоражили взрывы на острове Бали.
Если мы отвлечемся на минуту и поразмышляем о значении складывающейся ныне новой карты мира в более широком смысле, то стратегию США в области национальной безопасности можно представить себе следующим образом: (1) добиться более широких возможностей защитных структур «Ядра» адекватно реагировать на события типа 11 сентября — например, осуществить системную перестройку; (2) работать с промежуточными государствами с целью расширения их возможности защищать «Ядро» от экспорта терроризма, наркотиков и пандемических болезней из стран большого «Провала»; (3), самое важное, сократить размеры большого «Провала». Обратите внимание: я не сказал, что надо отгородиться от «Провала». Первую нервную реакцию многих американцев на события 11 сентября можно выразить следующим образом: «Давайте покончим с нашей зависимостью от иностранной нефти, и тогда нам не придется иметь дело с теми людьми». В основе этой мечты лежит крайне наивное представление, будто сокращение того небольшого числа контактов, что существуют между «Ядром» и большим «Провалом», сделает последний менее опасным для нас в долгосрочной перспективе. Из-за того что Ближний Восток превратится в Центральную Африку, мир не станет более безопасным для моих детей. Мы не сможем просто взять и отмахнуться от тех людей.
Ближний Восток — это идеальная стартовая площадка. Дипломатия бессильна в регионе, где главный источник нестабильности – внутреннее положение в самих странах, а не взаимоотношения между ними. Хуже всего то, что на Ближнем Востоке отсутствует личная свобода, а это приводит к возникновению тупиковых ситуаций в жизни большинства здешнего населения — в первую очередь молодежи. Некоторые государства, такие, как Катар и Иордания, созрели для своего рода «перестройки» и рывка в более светлое политическое будущее благодаря молодым лидерам, осознающим неизбежность перемен. Иран также ждет прихода своего Горбачёва, если он уже не пришел.
Что мешает преобразованиям? Страх. Это боязнь отказа от традиций и боязнь осуждения муллы. Это и опасение мусульманских государств быть помеченными позорным клеймом «вероломных предателей» своей веры, и боязнь стать мишенью для радикальных группировок и террористических сетей. Но прежде всего это страх быть не такими, как все, и оказаться под огнем со всех сторон — разделить участь Израиля.
Ближний Восток давно уже превратился в некую дворовую кодлу, всегда готовую обидеть слабого. Израиль еще держится на плаву лишь потому, что стал, как это ни прискорбно, одним из самых «крутых» в квартале. Изменить эту гнетущую обстановку и открыть шлюзы для перемен способно только одно – вмешательство внешней силы, которая в полном объеме возьмет на себя функцию Левиафана. Свержение Саддама, главного хулигана во всей округе, заставит США играть роль Левиафана более последовательно и решительно, чем они это делали в последние десятилетия. В первую очередь потому, что Ирак — это Югославия Ближнего Востока, перекресток цивилизаций, которые исторически всегда нуждались в диктатуре для поддержания порядка. Когда надобность в приходящих «няньках» отпадет, за этим регионом так или иначе придется присматривать, так что наши длительные усилия в послевоенных Германии и Японии покажутся легкой прогулкой в сравнении с тем, что предстоит нам на Ближнем Востоке.
Дело это верное, и сейчас самое время им заняться, да к тому же мы единственная страна, которой это по плечу. Дерево свободы не зацветет на Ближнем Востоке, пока там нет безопасности, а безопасность занимает самое важное место в экспорте нашего государственного сектора. При этом я имею в виду не экспорт вооружений, а то внимание, которое наши вооруженные силы уделяют любому региону, где сохраняется опасность массового насилия. Мы единственное государство на планете, способное экспортировать безопасность на постоянной основе, и у нас имеется достойный послужной список в этом деле.
Назовите мне страну, в которой царят мир и спокойствие, и я укажу вам на прочные или укрепляющиеся связи между местными военными и американскими военнослужащими. Покажите мне регионы, где большая война немыслима, и я продемонстрирую вам постоянно находящиеся там американские военные базы и имеющиеся долгосрочные альянсы в области безопасности. Перечислите мне крупнейшие инвестиционные проекты мировой экономики, и я укажу вам на два примера военной оккупации, преобразившей Европу и Японию после Второй мировой войны. В течение полувека наша страна успешно экспортировала безопасность в регион старого «Ядра» глобализации (Западная Европа и Северо-Восточная Азия), а в последние 25 лет, после неудачи во Вьетнаме, и в формирующееся новое «Ядро» (развивающиеся страны Азии). Но наши усилия на Ближнем Востоке были несущественны, а в Африке почти ничего не предпринималось. Пока мы не начнем систематический, долгосрочный экспорт безопасности в большой «Провал», он будет все настойчивее экспортировать свои недуги в «Ядро» в виде терроризма и других факторов нестабильности.
Чтобы сократить размеры «Провала», потребуется нечто большее, чем только американский экспорт безопасности. Например, Африке придется оказать гораздо более существенную помощь, чем предполагалось в прошлом, и в конечном итоге интеграция большого «Ядра» будет скорее зависеть от частных инвестиций, нежели от усилий государственного сектора «Ядра». Но все должно начинаться с безопасности, потому что свободные рынки и демократия не могут процветать в условиях непрекращающегося конфликта.
Придется перестроить наш военный истеблишмент так, чтобы он мог соответствовать стоящим перед ним задачам. В обозримом будущем нам не грозит мировая война — прежде всего потому, что наш колоссальный ядерный потенциал делает такую войну бессмысленной для кого бы то ни было. Одновременно классические войны «государство против государства» становятся довольно редким явлением, и если Соединенные Штаты находятся в процессе преобразования своего военного ведомства, то возникает естественный вопрос: каким оно должно стать, чтобы успешно справляться с будущими угрозами? По-моему, клин выбивают клином. Если в мире растет число «сверхоснащенных одиночек», то и наша армия должна состоять из таких же «сверхоснащенных одиночек».
Это звучит, вероятно, как стремление возложить дополнительное бремя ответственности на и так уже перегруженных военных. Но именно непрерывный успех Америки в сдерживании глобальной войны и исключении войн в отношениях между отдельными государствами позволяет нам совать свой нос в более сложные межэтнические конфликты и предотвращать возникновение порождаемых ими опасных транснациональных сил. Мне известно, что большинство американцев не желают и слышать об этом, но реальное поле боя в глобальной войне с терроризмом по-прежнему находится именно там. Если бы все ворота были на замке и было бы достаточно «охранников», то 11 сентября никогда не стало бы реальностью.
В истории много поворотных моментов, подобных тому страшному дню, но вспять она не поворачивает никогда. Мы рискуем многим, игнорируя существование большого «Провала», потому что он никуда не исчезнет до тех пор, пока мы, как нация, не ответим на брошенный нам вызов и не сделаем глобализацию по-настоящему глобальной.
СДЕЛАТЬ «ПРОВАЛ» БЕЗОПАСНЫМ
Вот какие регионы являлись мировой проблемой в 1990-е годы и угрожают сегодня и завтра реальными бедствиями, способными застигнуть нас во дворе собственного дома.
1. Гаити. Усилия по строительству государства в 1990-е принесли разочарование. На протяжении без малого ста лет мы вводили сюда войска и, несомненно, вернемся в эту страну в случае кризиса.
2. Колумбия. Страна разбита на несколько незаконных территорий со своими армиями, повстанцами, наркобаронами и настоящими правительствами, которые заняты переделом территории. Наркотики по-прежнему текут рекой. На протяжении последнего десятилетия укреплялись связи между наркокартелями и повстанцами, а теперь стало известно о наличии связей с международным терроризмом. Мы вмешиваемся в этот конфликт, раздаем обещания, но так ничего и не достигли. Приложение с нашей стороны частичных, разрозненных усилий и постепенное их наращивание ни к чему не приводят.
3. Бразилия и Аргентина. Обе страны дрейфуют между большим «Провалом» и функционирующим «Ядром». В 90-е годы прошлого века обе вволю наигрались в игру под названием «глобализация» и чувствуют себя обманутыми. Им угрожает реальная опасность вывалиться из фургона и встать на путь саморазрушения, проводя политику крайне левого или крайне правого толка. Ни о какой военной угрозе говорить не приходится, разве что об угрозе их собственным демократическим завоеваниям (возможное возвращение военных к власти). Южноамериканский общий рынок МЕРКОСУР пытается создать собственную реальность, в то время как Вашингтон настаивает на свободной торговле между двумя Америками. Но, возможно, нам придется довольствоваться соглашениями с Чили или тем, что только Чили войдет в расширенную ассоциацию НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле). Неужели Бразилия и Аргентина доведут дело до самоизоляции и будут потом жалеть об этом? Бассейн реки Амазонка остается большой неуправляемой территорией Бразилии. Кроме того, окружающей среде наносится все более серьезный урон. Проявит ли мировое сообщество достаточную озабоченность в связи со сложившейся ситуацией, чтобы вмешаться и попытаться исправить положение?
4. Бывшая Югославия. В течение большей части последнего десятилетия Европа демонстрировала свою неспособность действовать сплоченно и согласованно даже на собственных задворках. Западу теперь долго придется выполнять в этом регионе роль приходящей няньки.
5. Конго и Руанда/Бурунди. В результате военных действий, длившихся на протяжении всего десятилетия, в Центральной Африке погибло от двух до трех миллионов человек. Насколько еще должно ухудшиться положение, прежде чем мы попытаемся хоть что-то предпринять? Должны погибнуть еще три миллиона? Конго — это государство в стадии деградации, ни живое, ни мертвое, и все стремятся поживиться за его счет. Кроме того, в этом регионе свирепствует СПИД.
6. Ангола. В стране так и не предпринято серьезных попыток остановить непрекращающуюся гражданскую войну, которая за прошедшие четверть века унесла полтора миллиона жизней. По сути дела, внутренние междоусобицы продолжаются здесь с середины 1970-х годов, когда рухнула португальская колониальная империя. Ожидаемая продолжительность жизни в этой стране менее сорока лет!
7. Южная Африка. ЮАР – единственная африканская страна, входящая в состав функционирующего «Ядра». Тем не менее она находится на перепутье. Существует множество опасений по поводу того, что ЮАР служит своего рода шлюзом для террористических сетей, стремящихся получить доступ к «Ядру» через заднюю дверь. Самая большая угроза безопасности — преступность, принявшая характер эпидемии. В этой стране также свирепствует СПИД.
8. Израиль — Палестина. Террор не утихает — каждое новое поколение на Западном берегу спит и видит продолжение эскалации насилия. Защитная стена, которая возводится в настоящее время, будет своего рода Берлинской стеной XXI века. В конце концов внешним державам придется разводить обе враждующие стороны, чтобы обеспечить безопасность (это разведение обещает быть очень болезненным). Всегда существует вероятность того, что кто-либо попытается нанести по Израилю удар с помощью оружия массового уничтожения (ОМУ) и тем самым спровоцирует ответный удар, на который, как нам кажется, Израиль способен, что тоже не может не вызывать тревогу.
9. Саудовская Аравия. Менталитет монаршей мафии, действующей по принципу «надо дать им кусок пирога», в конечном счете спровоцирует внутреннюю нестабильность и насилие. Политика выплаты отступных террористам, чтобы держались подальше от этой страны, рано или поздно приведет к краху, а поэтому следует ожидать опасностей и извне. Значительную часть населения составляет молодежь, у которой практически нет надежд на будущее, немногим лучше и перспективы правящей элиты, основной источник доходов которой — тающие на глазах долгосрочные активы. Вместе с тем нефть еще достаточно долго будет значить слишком много для Соединенных Штатов, и они не постоят за ценой, чтобы обеспечить стабильность в этой стране.
10. Ирак. После вторжения нас ожидает гигантская восстановительная работа. Нам придется выстраивать режим безопасности во всем регионе.
11. Сомали. Хроническое отсутствие дееспособного правительства. Хроническая проблема с продовольствием. Хроническая проблема подготовки в стране террористов. Мы ввели туда морских пехотинцев, а также специальный воинский контингент, но ушли разочарованными — это своего рода маленький Вьетнам 1990-х. Будет сделано все возможное, чтобы он не повторился.
12. Иран. Контрреволюция уже началась: на этот раз студентов не устраивают захватившие власть муллы, от которых они хотят избавиться. Иран стремится дружить с США, но возрождение фундаментализма — это та цена, которую нам, возможно, придется заплатить за вторжение в Ирак. Муллы поддерживают терроризм и реально стремятся заполучить ОМУ. Значит ли это, что они станут следующей мишенью после того, как мы разберемся с Ираком и Северной Кореей?
13. Афганистан. Эта страна попирала законы и была рассадником насилия еще до того, как на мировую арену вышел режим «Талибан», тянувший ее в прошлое, в VII век (что было не так трудно сделать). Правительство продалось «Аль-Каиде» за гроши. Это крупный центр производства наркотиков (героин). В настоящее время США увязли там надолго, пытаясь уничтожить наиболее отъявленных террористов/мятежников, которые предпочли остаться.
14. Пакистан. Всегда существует опасность того, что эта страна применит атомное оружие в конфликте с Индией по причине своей слабости (последний тревожный звонок прозвучал 13 декабря 2001 года, когда прогремели взрывы в Дели). Опасаясь, что Пакистан может пасть жертвой радикальных мусульман, мы решили поддержать приверженные твердой линии военные группировки, которым в действительности не доверяем. Страна кишит боевиками «Аль-Каиды». США намеревались объявить Пакистан государством-изгоем, пока 11 сентября не вынудило нас снова перейти к сотрудничеству. Попросту говоря, Пакистан, похоже, не контролирует большуЂю часть своей территории.
15. Северная Корея. Усиленными темпами продвигается к созданию ОМУ. Эксцентричное поведение Пхеньяна в последние годы (признание в похищениях людей; нарушение обещаний, связанных с ядерным оружием; открытая поставка вооружений в те страны, куда мы не рекомендуем поставлять оружие; подписание соглашений с Японией, которые как будто указывают на наступление новой эры; восхваление идеи новой экономической зоны) указывает на то, что он намерен провоцировать кризис. Такое поведение характерно для некоторых случаев психических заболеваний. Мы опасаемся, что Ким может пойти ва-банк (мало ли чего можно ждать от умалишенного). Численность населения сокращается — как долго люди там еще продержатся? После Ирака эта страна может стать нашей следующей целью.
16. Индонезия. Привычные опасения по поводу раскола страны «с самым многочисленным в мире мусульманским населением». Страна сильно пострадала от азиатского кризиса, буквально уничтожившего ее экономику. Как выяснилось, это район активных боевых действий террористических сетей.
Есть опасения, что новые/интегрирующиеся части «Ядра» в ближайшие годы могут быть потеряны. Речь идет о нижеследующих странах.
17. Китай. Страна во многом соревнуется сама с собой, пытаясь сократить число нерентабельных государственных предприятий, почти не снижая при этом уровня занятости. Кроме того, предпринимаются усилия, чтобы решить проблему роста потребностей в энергоносителях и сопутствующего загрязнения окружающей среды, а также предотвратить грядущий кризис с выплатами пенсий. Новое поколение лидеров подозрительно напоминает лишенных воображения технократов. И еще не известно, справятся ли они со стоящими перед страной задачами. Если ни один из этих макроэкономических факторов не спровоцирует внутреннюю нестабильность, то вряд ли Коммунистическая партия Китая (КПК) тихо растворится в ночи, предоставив массам бЧльшие политические и экономические свободы, которые на каком-то этапе могут показаться людям недостаточными. В настоящее время КПК чрезвычайно коррумпирована и фактически является паразитом на теле нации, но все еще верховодит в Пекине. Армия, похоже, все дальше уходит от общества и от реальности, более близоруко сосредоточиваясь на противодействии «угрозам» со стороны США, которые не дают Китаю возможности угрожать Тайваню, остающемуся еще одной взрывоопасной точкой. Кроме того, в Китае огромные масштабы приобрела эпидемия СПИДа.
18. Россия. Путину еще предстоит проделать большой путь в утверждении диктатуры закона; в руках мафии и баронов преступного мира все еще сосредоточено слишком много власти и влияния. Чечня и ближнее зарубежье в целом будут втягивать Москву в насилие, которое, тем не менее, вряд ли выплеснется за границы Российской Федерации. Продвижение США в Центральную Азию само по себе вызывает нервозность в Москве и может, если не действовать аккуратно, привести к ухудшению взаимотношений. У России слишком много внутренних проблем (слабость финансовой системы, деградация окружающей среды и пр.), слишком сильна ее зависимость от экспорта энергоресурсов, и она не ощущает себя в безопасности (не получится ли так, что восстановление экономики Ирака убьет курицу, несущую золотые яйца для России?). СПИД тоже распространяется здесь быстрыми темпами.
19. Индия. Постоянно сохраняется опасность ядерного противостояния с Пакистаном. Мало того, проблема Кашмира также не способствует улаживанию конфликта с Пакистаном, и война с терроризмом вызвала рост степени вовлеченности США. Индия наглядно демонстрирует все плюсы и минусы глобализации в миниатюре: высокие технологии, массовая бедность, островки бурного развития, трения между разными культурами/религиями/цивилизациями и т. д. Индия слишком велика, чтобы преуспевать, и одновременно она слишком велика, чтобы можно было допустить ее крах. Индия хочет быть могучим и ответственным военным игроком в регионе, надежным другом США и отчаянно стремится догнать по развитию Китай (сама себя убеждая в том, что нужно непременно добиться успеха). Кроме того, в стране быстро распространяется СПИД.
США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851523
Томас Барнет
На фоне новых сообщений о пиратских нападениях в Юго-Восточной Азии (ЮВА) правительство Малайзии предложило защиту проходящим Малаккским проливом судам. Заместитель премьер-министра и минобороны Малайзии Мохаммад Наджиб Абдул Разак заявил о готовности официального Куала-Лумпура выделить эскорт из числа сотрудников королевских военно-морских сил обратившимся с соответствующей просьбой судам. Все расходы по данному мероприятию возьмет на себя правительство Малайзии, подчеркнул глава минобороны. Это означает, что иным государствам нет никакой необходимости брать на себя обязанности об охране Малаккского пролива, добавил он. Расположенный между индонезийским островом Суматра и полуостровной Малайзией Малаккский пролив является самой оживленной морской торговой трассой планеты. По нему ежедневно проходит четверть объемов мировой торговли, половина поставляемых нефти и сжиженного газа. Потому он является одной из наиболее вероятных мишеней для морского терроризма и пиратства. Заявление минобороны страны ясным намеком в адрес США, чей командующий Тихоокеанским флотом адмирал Томас Фарго сообщил недавно о планах разместить на протяжении пролива свои скоростные корабли с морскими пехотинцами и спецназом на борту, чьей задачей стало бы предотвращение там возможных терактов. «За обеспечение безопасности в Малаккском проливе отвечают Малайзия и Индонезия, а мы в настоящее время не намереваемся приглашать Соединенные Штаты для участия в проводимых нами в этом районе операциях», - подчеркивал в этой связи Наджиб. «Даже если они сами пожелают действовать, им следует спросить нашего разрешения», - подчеркнул министр обороны. Аналогичную позицию занял и МИД Индонезии. Между тем, сингапурская газета «Стрейтс таймс» пишет в понедельник об участившихся в водах Юго-Восточной Азии пиратских нападениях. Так, неделю назад в море Сулу, где смыкаются территориальные воды Малайзии и Филиппин, около десятка одетых в форму и вооруженных автоматами М-16 и гранатометами «морских разбойников» захватили морской буксир и уничтожили на нем радиопередающее оборудование. После этого они скрылись, прихватив с собой в качестве заложников капитана, инженера и оператора крана. В самом Малаккском проливе 8 апреля пиратами был ограблен танкер. «Возможно, все это является репетициями», - заявил изданию сингапурский эксперт по вопросам терроризма Рохан Гунаратна. По сведениям правоохранительных органов региона, действующая в ЮВА террористическая организация «Джамаа исламийя», имеющая тесные связи с «Аль-Каидой», имеет планы нападений на морские цели.
Международная финансовая система: конец единовластия
© "Россия в глобальной политике". № 4, Октябрь - Декабрь 2003
О.В. Буторина – д. э. н., заведующая кафедрой европейской интеграции МГИМО МИД РФ, член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике»
Резюме В ближайшие десять-пятнадцать лет мировая гегемония доллара будет разрушена. Костяк новой международной системы составят два-три десятка наиболее значимых валют, замкнутых в высокоэффективную сеть скоростных расчетов. Такая смена формата может кардинально улучшить позиции российского рубля и сменить ориентиры национальной валютной политики.
В ближайшие десять-пятнадцать лет мировая гегемония доллара будет разрушена. Ей на смену придет не единая мировая валюта, как предлагали Кейнс и Манделл, не множественность денежных единиц в рамках одного государства, как считал Хайек, и не раздел мира на несколько валютных зон. Костяк новой международной системы составят два-три десятка наиболее значимых валют, которые посредством новейших технологий будут замкнуты в высокоэффективную сеть скоростных расчетов. Такая смена формата может кардинально улучшить позиции российского рубля и сменить ориентиры национальной валютной политики.
Если Россия войдет в число стран, денежные единицы которых подключатся к общемировой паутине политвалютных платежей, то отечественные предприятия смогут расплачиваться рублями за импортные товары. Одновременно российский рубль станет главной валютой СНГ. Это резко расширит сферу его применения, понизит спрос на иностранные валюты и спровоцирует выведение долларов из внутреннего обращения. Как следствие, значительно увеличатся внутренние инвестиционные источники, а также возрастут количественные и качественные характеристики российского фондового рынка. Банку России не придется иметь огромные валютные резервы ради поддержания стабильности рубля. В целом же Россия сможет воспользоваться многими благами рыночной экономики, которые сейчас для нее не доступны из-за того, что в условиях глобализации ее валюта и финансовая система ежедневно вступают в конкуренцию с неизмеримо более сильными соперниками.
Чтобы подобный шанс был реализован, России следует уже сегодня делать три вещи. Во-первых, всеми доступными способами расширять сферу обращения рубля. Во-вторых, максимально использовать современные технологии расчетов. И в-третьих, быть готовой к системным изменениям в международных валютных отношениях, включая масштабные и плохо поддающиеся оценке перемены в глобальной роли американского доллара.
ОТ ЗОЛОТА К ДОЛЛАРУ
История человечества знает четыре международные валютные системы. Первая – Парижская – была создана в 1867 году и просуществовала до Первой мировой войны в общей сложности 47 лет. Самой недолговечной оказалась Генуэзская: возникнув в 1922-м, она распалась уже в 1931 году с началом Великой депрессии. Бреттон-Вудская система продержалась с 1944 по 1971 год, когда США прекратили размен долларов на золото, – то есть 27 лет. Ровно столько же действует нынешняя Ямайская система, официально оформленная совещанием стран – членов МВФ в Кингстоне в январе 1976 года.
Смена валютной системы всегда означала упразднение одних элементов международного денежного устройства и введение других. Закат Парижской системы – это отмена золотомонетного стандарта. С расстройством Генуэзской системы обменные курсы перестали фиксироваться по отношению к золоту. По Бреттон-Вудским соглашениям лишь доллар сохранил связь с золотом, а все остальные валюты привязывались к нему. Ямайская система упразднила последнее звено в цепи, связывавшей деньги с золотом, – мир раз и навсегда перешел к плавающим курсам.
Современный мировой валютный рынок невообразимо далек от того, каким он был в момент создания Ямайской системы. Однако способ его регулирования остался тем же, что и в 1976 году. Тогда, вспомним, в Китае прощались с Великим кормчим, в Москве открылся XXV съезд КПСС, а в Калифорнии два приятеля собрали в гараже первый персональный компьютер.
ВАЛЮТНО-ФИНАНСОВЫЕ РЫНКИ: ГЛОБАЛЬНОЕ ИЗМЕНЕНИЕ КЛИМАТА
В последней четверти XX века валютные рынки оказались под воздействием пяти новых факторов: 1) всеобщая либерализация движения капиталов, 2) развитие информационных технологий, 3) изменение природы курсообразования, 4) распад социалистической системы и 5) введение евро.
О размахе валютной либерализации говорит следующий факт: в 1976 году обязательства по VIII статье Устава МВФ (она запрещает ограничения по текущим платежам, дискриминационные валютные режимы и барьеры на пути репатриации средств иностранных инвесторов) выполняла 41 страна, в 2002 году – 152. Сравнительно недавно даже самые развитые страны Запада имели множество валютных ограничений. Так, например, в Англии до середины 1970-х резидентам запрещалось приобретать наличную иностранную валюту сверх установленного крайне низкого лимита, а во Франции в 1983 году были введены жесткие правила репатриации экспортной выручки, покупки валюты для импорта, покрытия валютных сделок на срок финансирования инвестиций за границей.
Для многих развивающихся стран и стран с переходной экономикой результаты валютной либерализации конца прошлого века оказались далеко не однозначными. По утверждению МВФ, валютная либерализация должна была содействовать интеграции в мировую экономику и росту конкурентоспособности. На практике же отмена валютных ограничений часто выпадала из макроэкономического контекста и ее темпы не соизмерялись с темпами формирования механизмов и институтов рынка. Как следствие, была создана почва для долларизации, утечки инвестиционных ресурсов, беспорядочного движения спекулятивных капиталов.
Революция в средствах связи и обработки информации сделала международные финансовые потоки еще более подвижными. В 1970–1980-е годы во многих странах были созданы общенациональные системы расчетов в режиме реального времени (Real Time Gross Settlement – RTGS). В 1990-е между ними возникли связующие звенья. Например, в Гонконге существуют такие системы расчетов в гонконгских долларах, в долларах США, а с апреля 2003-го – в евро, причем все они функционально дополняют друг друга. Кроме того, усовершенствованы традиционные системы международного клиринга, повышена их надежность, увеличены лимиты кредитования, расширен круг участников и набор функций. Это позволило перемещать огромные суммы денег из одной точки мира в другую простым нажатием клавиши.
За последнюю четверть века произошел и другой серьезный качественный сдвиг: обменный курс той или иной валюты перестал формироваться во внешней торговле. Это было вызвано стократным увеличением объемов международных валютных рынков. Действительно: если в 1970-е ежедневный объем валютных операций в мире составлял 10–20 млрд дол. (то есть приближался к стоимости ВВП, производимого в развитых странах в течение одного рабочего дня), то в 2001 году эта цифра равнялась 1,2 трлн долларов. На обслуживание товарных сделок теперь приходится всего 2 % от совершаемых в мире валютообменных операций. Поэтому возможность отклонения рыночного курса валюты от паритета покупательной способности (по которому курсовое соотношение двух валют должно отражать соотношение цен в данных странах) намного возросла. К примеру, на один доллар в России можно купить вдвое больше товаров, чем в США. То есть рыночный курс рубля составляет 50 % от паритета его покупательной способности (ППС). Такое положение характерно для большинства государств Центральной и Восточной Европы. В некоторых странах курс национальной валюты занижен еще больше, например, в Индии и Китае он находится на уровне 20 % от ППС.
Если в 1971 году обменные курсы оторвались от золотого якоря, то потом они оторвались и от казавшегося естественным товарного якоря. Несмотря на глобализацию и наличие развитого мирового рынка (который, правда, составляет менее 20 % от мирового ВВП), в настоящее время нет и намека на выравнивание внутренних цен между странами. Иначе говоря, коридор возможных колебаний курса той или иной валюты резко расширился. Моментальное обесценение валюты в два или в четыре раза, как это было с российским рублем, теперь никого не удивляет.
На рубеже 1980–1990-х годов распалась социалистическая система, бывшие страны СЭВ начали переход к рыночной экономике. Большинство из них сразу сделали конвертируемыми свои валюты и сняли основные ограничения по текущим операциям. В России в 1992 году был принят закон «О валютном регулировании и валютном контроле», разрешивший конверсионные операции и трансграничное движение капиталов. К мировым валютным рынкам добавился не существовавший ранее сегмент. Это серьезно изменило облик международной валютной системы, хотя на указанные регионы приходится только 2 % совершаемых в мире конверсионных операций. Достаточно вспомнить, что все новые валюты пережили периоды высочайшей инфляции и резкого обесценения. Одновременно произошла глубокая долларизация постсоветского пространства. Американские деньги, будучи гораздо сильнее и надежнее, чем встававшие на ноги местные валюты, выдавили последние из большой части внутреннего оборота. А в 1998 году Россию поразил финансовый кризис.
Еще один новый фактор современных валютно-финансовых отношений – введение с 1 января 1999 года единой европейской валюты. Два первых года своей жизни она теряла в цене, а уже на рубеже 2002–2003 годов евро стал стоить дороже доллара. Это показало частным и государственным инвесторам, что европейская валюта может использоваться как средство диверсификации их накоплений. Никогда еще европейские денежные единицы не использовались в международном масштабе столь широко, сколь теперешний евро. И если курс единой валюты останется стабильным, то ее привлекательность будет расти и впредь. С прежними национальными денежными единицами этого не могло случиться в принципе.
В то же время для мировых финансовых рынков евро стал еще одним фактором турбулентности. Связано это с тем, что у операторов появилась реальная альтернатива доллару (пусть не во всех сферах), а у Евросоюза – возможность проводить более независимую от США экономическую и валютную политику. В 2001 году, по данным Банка международных расчетов в Базеле, волатильность (краткосрочная изменчивость) курса евро по отношению к доллару США была в три раза (!) больше, чем аналогичный показатель для немецкой марки в 1998 году. Одновременно увеличилась амплитуда и частота колебаний в большинстве других важнейших валютных пар. Введение евро, конечно, явилось не единственной причиной, обусловившей нестабильность валютных рынков, однако налицо его «вклад» в сложившуюся ситуацию.
Все эти процессы привели в 1990-е годы к росту нестабильности международной валютной системы. Серию региональных кризисов открыл кризис Европейской валютной системы 1992–1993 годов. Тогда атакам впервые подверглись валюты даже тех стран, правительства которых придерживались вполне адекватного и грамотного курса. Экономисты заговорили о кризисах «второго поколения», когда решающим оказывается не качество национальной политики, а соотношение денежных средств, которые правительство с одной стороны и валютные спекулянты с другой готовы бросить в схватку. Спекулянты рассчитывают, какую сумму государство может потратить на интервенции, и если их собственные возможности оказываются весомее, то игра на понижение начинается.
В 1997–1998 годах на мир обрушился очередной ряд финансовых потрясений. Началось с Юго-Восточной Азии и России, дальше завибрировали валютные системы Латинской Америки, в 2001 году разразился кризис в Турции, в 2002-м – в Аргентине. Как бы ни хотелось считать эти события случайными, они, увы, таковыми не являются. Дело здесь не в безответственности властей и не в фатальном стечении обстоятельств, а в изменении глобального валютно-финансового климата как такового.
Что же мировое сообщество готово предпринять в ответ?
УПРАВЛЕНИЕ ВАЛЮТНЫМИ КУРСАМИ: КЛАССИКА ЖАНРА
Основными методами управления курсами до сих пор являлись валютные интервенции, изменение процентной ставки, регулирование текущего баланса и привязка национальной денежной единицы к более сильной. Однако с каждым из них в последние полтора десятилетия произошла глубокая метаморфоза.
Количество средств для интервенций снизилось. Не то чтобы их число в целом сократилось (напротив, с 1990 по 2002 год совокупные валютные резервы всех стран мира увеличились с 640 до 1730 млрд СДР (специальные права заимствования, расчетная единица МВФ. – Ред.) – почти в 3 раза) – их мало относительно объема рынка. Если потребуется поддерживать курс евро или доллара, то имеющихся запасов (все валютные резервы Европейской системы центральных банков составляют 300 млрд евро, а Федеральной резервной системы (ФРС) США – 60 млрд дол.) хватит лишь на косметические мероприятия. Осенью 2000 года Европейский центральный банк четырежды проводил интервенции в поддержку евро. Результат оказался минимальным: после первой интервенции, проведенной совместно с ФРС и Банком Японии, курс поднялся с 0,86 до 0,89 доллара за один евро, а после последней – котировки колебались вокруг отметки 0,85. О размере средств, потраченных зоной евро на интервенции, косвенно можно судить по тому, что за ноябрь 2000 года валютные резервы ЕЦБ (без золота, СДР и резервной позиции в МВФ) уменьшились на 13 млрд евро.
Крупнейшими в мире держателями золотовалютных резервов являются страны Юго-Восточной Азии. В середине 2003 года официальные валютные запасы Японии выросли до 540 млрд дол., Китая – до 350 млрд дол., Тайвань, Южная Корея и Сянган (Гонконг) имели по 100 с лишним миллиардов каждый. Получается, что главные мировые валюты эмитируют одни страны, а основной частью резервов владеют другие. Асимметрия налицо. В случае падения курса доллара или евро едва ли азиатские государства пожертвуют сколько-нибудь крупными средствами ради укрепления хотя и важных для них, но все-таки чужих валют.
Что касается процентной ставки, то ее влияние на обменный курс тоже довольно ограниченно. Связь между двумя показателями прослеживается более или менее отчетливо только для валют, имеющих широкое международное признание, в основном для доллара и евро. (В Японии последние годы процентные ставки близки к нулю, и на фоне вялой конъюнктуры власти не скоро смогут их повысить. В Великобритании естественным ограничителем роста ставки является высокая задолженность домохозяйств, большинство британских семей выплачивает ипотеку. В Швейцарии ставка традиционно низка благодаря банковской тайне, владельцы капиталов сомнительного происхождения мирятся с нулевой или отрицательной доходностью депозитов, обеспечивая швейцарским предприятиям дешевый доступ к внешнему финансированию.) Но и это происходит не всегда. Так, с лета 2001 года рыночные ставки в зоне евро превысили американские, но подъем евро начался полтора года спустя. Для нерезервных валют повышение ставки рефинансирования мало способствует притоку иностранных капиталов, затрудненному не только в силу отсутствия доверия, но и вследствие слабости местных финансовых рынков. Внешние операторы резонно опасаются, что, вложившись в редкую валюту или номинированные в ней ценные бумаги, они не смогут в нужный момент продать данные активы по прежней цене. Ведь резкие колебания конъюнктуры – обычное дело для неразвитых рынков.
Важнейшим фактором курсообразования считается состояние баланса по текущим операциям. Выдача кредитов на урегулирование текущих балансов стран-членов – один из основных инструментов МВФ в деле содействия курсовой стабильности. Однако неотрицательный баланс по текущим операциям в странах, чьи валюты не участвуют в международном обороте, на практике не гарантирует ровной курсовой динамики, хотя и благоприятствует ей (в 1998 году Россия имела положительное сальдо в размере 700 млн дол., но это никак не уберегло рубль от девальвации). В государствах же, чья валюта доминирует в мире, отрицательный текущий баланс может вполне компенсироваться притоком долгосрочного капитала, что и происходит в США уже многие годы.
До кризисов в Юго-Восточной Азии и России МВФ с подачи США настойчиво рекомендовал развивающимся странам и странам с переходной экономикой жестко привязывать свои валюты к наиболее сильным валютам мира, главным образом к американскому доллару. Считалось, что такой режим валютного курса быстро восстанавливает доверие инвесторов к местной денежной единице, подавляя инфляцию и увеличивая приток капиталов из-за рубежа. События 1997–1998 годов показали, насколько тяжелыми могут быть средне- и долгосрочные последствия такой политики. Обязательства правительств поддерживать жесткие паритеты и прозрачность сведений о работе центральных банков (в том числе о величине официальных резервов) позволили спекулянтам «правильно» сориентироваться на местности, точно определить время и характер наступательных действий.
НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ – НОВЫЕ РЕЦЕПТЫ
Если испытанные методы действуют все с меньшей эффективностью и явно не соответствуют вызовам времени, значит, нужны новые решения. Их усиленно ищут, особенно после 1997 года. Новые или значительно модернизированные в последнее время способы валютно-финансовой стабилизации можно разделить на три группы: 1) региональное сотрудничество, 2) международное регулирование и 3) использование новых операционных технологий. Кроме того, в стадии обсуждения находится еще одно средство международной валютной стабилизации – увязка курсов основных валют.
Валютная стабилизация в рамках отдельного региона – процесс, в принципе, отработанный. Таким путем шла Западная Европа после Второй мировой войны: в 1950 году был создан Европейский платежный союз, в 1972 году – уже под эгидой Европейского экономического сообщества – «валютная змея», в 1979 году – Европейская валютная система, наконец, в 1999 году – Экономический и валютный союз. Упорство европейцев диктовалось хозяйственной необходимостью: для большинства стран региона торговля с соседями составляла больше половины всего внешнеэкономического оборота, а разнонаправленное движение курсов после распада Бреттон-Вудской системы нарушало традиционные товарные потоки.
Европейский опыт давно стал образцом для подражания: им попытались воспользоваться в Центральной Америке (в 1964 году Гватемала, Коста-Рика, Никарагуа и Сальвадор подписали Соглашение о Центральноамериканском валютном союзе) и в Африке (в 1975 году 16 стран Экономического сообщества Западной Африки (ЭКОВАС) создали Западноафриканскую клиринговую палату). В ноябре 1997 года 14 стран Юго-Восточной Азии создали Манильскую рамочную группу (Manila Framework Group), которая должна была разработать механизмы управления кризисами. Затем Индонезия, Малайзия, Филиппины, Сингапур и Таиланд заключили СВОП-соглашение (ASEAN Swap Arrangement) о кредитах. Система (аналогичная действовавшей в ЕС в 1980–1990-е годы) позволяет стране, валюта которой подверглась атаке, получить иностранную валюту для интервенций под залог государственных ценных бумаг. В мае 2000 года все страны АСЕАН, а также Китай, Япония и Южная Корея подписали в Таиланде соглашения о соответствующем расширении зоны действия данного механизма. Документы получили название «Инициативы Чианг-Май» (Chiang Mai Initiative). К весне 2003 года действовало уже 10 двусторонних кредитных линий на общую сумму 29 млрд дол. и еще три находились в процессе согласования.
Как видно, объем кредитов, предоставляемых в рамках инициативы, совсем не велик. Тем не менее организаторы считают, что она дает важный сигнал рынкам, так как центральные банки, не увеличивая резервы, получают дополнительные возможности противостоять спекуляциям. По мнению азиатских экономистов, ценно и то, что данные средства доступны по первому зову, тогда как финансовая помощь МВФ приходит с большим опозданием. Кроме того, кредиты МВФ всегда являются жестко обусловленными. Правительства не спешат обращаться за ними, боясь морального давления, вмешательства во внутреннюю политику и усиления оттока капиталов из страны.
Из остальных регионов мира, где имеются планы валютного сотрудничества, реальный шанс есть, разве что, у СНГ. Хотя в ближайшие 20–30 лет единая валюта здесь наверняка не появится, тем не менее страны Содружества способны значительно продвинуться по пути консолидации своего валютно-финансового пространства. Определенные результаты уже достигнуты. В 2000 году начали действовать банковская ассоциация «Объединенная платежная система Содружества» и Международная Ассоциация бирж (МАБ) стран СНГ. В 2001 году Межпарламентская ассамблея СНГ приняла модельные законы «О рынке ценных бумаг» и «О валютном регулировании и валютном контроле», также было разработано Соглашение о принципах организации и функционирования валютных рынков стран Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭс). В 2002 году девять стран СНГ договорились о создании Совета руководителей государственных органов по регулированию рынков ценных бумаг, была разработана Конвенция об интеграции фондовых рынков стран СНГ.
Перечисленные шаги сегодня имеют лишь косвенное отношение к проблеме стабилизации валютных курсов. И все же они содействуют увеличению масштабов и степени развития национальных валютно-финансовых рынков, что является одной из ключевых предпосылок для повышения их устойчивости. В перспективе введение коллективной расчетной единицы (подчеркну – не единой валюты), совместные действия по дедолларизации и реализация мер, аналогичных азиатской инициативе, могли бы заметно укрепить позиции валют СНГ.
Из международных инструментов валютно-финансовой стабилизации наиболее известным является налог Тобина. В 1972 году американский экономист, будущий лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин выступил с идеей обложить в масштабах всего мира спекулятивные движения капиталов особым налогом в размере до 0,1 % от суммы операции, а вырученные средства направить на нужды развивающихся стран. После финансовых кризисов 1997–1998 годов дискуссия об этом налоге наконец перешла в практическую плоскость. О его необходимости официально заявили правительство Финляндии, парламент Канады, президент Бразилии, а также различные парламентские фракции США, Великобритании, Франции, Бельгии, Италии. В 2001 году 40 членов Европейского парламента и национальных парламентов Евросоюза призвали ввести в ЕС налог Тобина, установив его на двух уровнях: нормальном и экстренном. Последний мог повышаться до 50 % при угрозе резкого обесценения той или иной валюты. Однако руководство Союза отклонило инициативу, сославшись на то, что налог вынудит бизнес уйти в офшорные зоны и в результате он скорее дестабилизирует рынки, нежели упорядочит их. Сейчас меры, аналогичные налогу Тобина, применяются на некоторых фондовых площадках: в Сингапуре сделки облагаются налогом в размере 0,2 %, в Сянгане – 0,4 %, в США – 0,0034 %, во Франции – от 0,3 до 0,6 %. Перспективы того, что налог Тобина будет введен сразу во всем мире – а только в этом случае он имеет смысл, – весьма призрачны.
Наконец, еще один тип методов валютной стабилизации – применение новых информационных технологий. Здесь основную нагрузку несет частный бизнес, а не государство. Как отмечалось выше, в 1990-е годы многие страны создали системы скоростных расчетов, сначала национальные, а потом трансграничные. В ЕС сейчас действует две крупные международные системы. Первая из них – ТАРГЕТ – проводит двусторонние расчеты между банками из разных стран через их центральные банки и специальную стыковочную платформу. Вторая – Евробанковская ассоциация – работает на основе многостороннего клиринга между коммерческими банками-участниками, а роль расчетной палаты выполняет Европейский центральный банк. Эти системы не только сократили время прохождения платежей (до нескольких минут), но и устранили валютные риски, поскольку по своей природе они могут работать только в одной валюте.
Что касается страхования валютных рисков, то это еще одна сфера, где требуются и уже начались перемены. Такие давно существующие на рынках инструменты страхования валютных рисков, как форварды, фьючерсы, опционы, уже не способны удовлетворить растущие требования бизнеса к инфраструктуре рынка. С сентября 2002 года в США начал действовать БПСР – Банк продолженных связанных расчетов (Continuous Linked Settlement Bank), созданный крупнейшими банками мира при взаимодействии с семью центральными банками. Данный механизм позволяет значительно снизить риск при проведении многовалютных платежей (возникающий из потенциальной возможности не получить купленную валюту после поставки проданной). В системе участвуют финансовые институты США, Европы и Юго-Восточной Азии – их число возросло с 42 в ноябре 2002 года до 70 в июле 2003 года. За это же время доля нового банка в общем объеме мирового валютообменного рынка увеличилась с 16 до 50 %, теперь он ежедневно осуществляет сделки на сумму более 600 млрд долларов. Операции ведутся в семи валютах: долларах США, евро, японских иенах, фунтах стерлингов, швейцарских франках, канадских и австралийских долларах. К ним планируется добавить еще шесть валют: шведскую, датскую и норвежскую кроны, а также сингапурский, гонконгский и новозеландский доллары.
Еще одно широко обсуждаемое средство международной валютной стабилизации – увязка курсов доллара, евро и, возможно, иены. В 1985 и 1987 годах страны «большой семерки» заключили сначала Соглашение «Плазы» (Plaza Agreement), а потом Луврское соглашение (Louvre Accord) с целью снизить завышенный тогда курс доллара и выровнять курсовую динамику. При отклонении котировок на 2,5 % начинались добровольные односторонние интервенции, при отклонении на 5 % – обязательные многосторонние. Больше подобные действия никогда не предпринимались.
В конце 1998 года – перед введением евро – идея увязать курсы двух или трех основных валют снова вышла на авансцену. Возможность создания коридора долго обсуждалась лидерами США, ЕС и, отчасти, Японии, но в конце концов она была отвергнута. Главное препятствие состоит в том, что модели рыночной экономики в США, ЕС и уж тем более Японии, сильно отличаются друг от друга. Не совпадают и не будут совпадать их экономические циклы, что делает невозможной синхронизацию инфляции и процентных ставок. Кроме того, объявление пределов колебаний наверняка дало бы повод спекулянтам для атак на одну из валют, а средства центральных банков США и ЕС не достаточны для результативных интервенций. Вопрос об увязке курсов вновь поднимался на недавней встрече «большой восьмерки» в Эвиане, однако вероятность того, что такая увязка действительно состоится, минимальна. Лучшим исходом данной дискуссии может быть закрытая договоренность о координации общих направлений валютной политики, например об управлении официальными резервами.
Казалось бы, в решении специфических валютных проблем развивающихся стран и стран с переходной экономикой одну из ключевых ролей должны играть МВФ и другие международные организации. Тем не менее они почти ничего не сделали в этой области. Наличие у развивающихся и «переходных» стран особых механизмов курсообразования, отличных от тех, что характеризуют промышленно развитые государства, до сих пор не получило официального признания. Им все еще предлагаются рецепты, пригодные для доллара, евро, иены и других международных валют. При этом игнорируются очевидные факты – а именно то, что инфляция там может расти и при зажиме денежной массы (она пополняется за счет иностранной валюты); что вследствие долларизации целые сегменты денежного рынка выводятся из-под влияния центрального банка; что импорт не оплачивается национальной валютой, а валютные рынки неглубоки и плохо держат удар.
Региональные кризисы конца 1990-х годов, вернее, неспособность их предвидеть и купировать, стали основанием для резкой критики МВФ со стороны как пострадавших государств, так и лидеров промышленно развитых стран, деловых кругов и мировой элиты в целом. Выяснилось, что фонд, располагавший первоклассными специалистами и проводивший жесткую «воспитательную работу» с развивающимися странами, оказался беспомощным в ситуации, когда от него требовались решительные действия.
В конце 2001 года МВФ опубликовал доклад о реализованных и готовящихся инициативах по предотвращению кризисов. Представленные в нем меры в основном касаются финансовых рынков, а непосредственно валютному регулированию посвящен всего один подраздел – о золотовалютных резервах. Точно так же в центре внимания Форума финансовой стабильности, созданного в 1999 году «большой семеркой», находится не что иное, как финансовый и пруденциальный надзор, координация действий и обмен информацией в данной области. (Форум собирается дважды в год на уровне министров финансов, представителей центральных банков и органов банковского надзора стран «большой семерки», Нидерландов, Сингапура, Австралии и Гонконга.) Бесспорно, курсовая динамика зависит от экономической политики, от состояния финансовой сферы и поведения зарубежных инвесторов. Но дело не только в этом. В 1990-е природа валютных кризисов изменилась. Теперь они имеют собственные причины, далеко не всегда проистекающие из слабой бюджетной дисциплины и безответственной государственной политики.
НА ПУТИ К ПЯТОЙ ВАЛЮТНОЙ СИСТЕМЕ
Последовательная смена четырех международных валютных систем включала в себя два параллельных процесса: вытеснение из обращения золота и переход валютного лидерства от одной страны к другой. В первом случае мы имеем дело с эволюцией собственно денег, во втором – с использованием национальной валюты в качестве мировой.
Выше было показано, что современная Ямайская система становится все менее эффективной. Ее конструктивные элементы не справляются с возрастающей нагрузкой. Пустоты, возникающие из-за снижения активности традиционных инструментов, заполняются лишь в небольшой части. Что может спровоцировать закат системы? До сих пор таким толчком являлись войны или тяжелые экономические кризисы, однако, как показал опыт Югославии и Ирака, локальный характер военных конфликтов XXI века, в которых к тому же применяются точечные удары и высокотехнологичное, нелетальное оружие, только лишь деформирует траекторию обменных курсов. К счастью, невелика и возможность глубочайшей депрессии в мире или в США.
Ямайскую систему подточат не катаклизмы, а высокие технологии. Они заявят о своих институциональных правах. До XIX века, когда мировыми деньгами были серебро и золото, покупателя и продавца не интересовало, чей герб красовался на монетах. По мере отступления золотого стандарта одни валюты приобретали функции мировых, а другие уходили с международной арены. Критерием отбора было то, насколько те или иные национальные валюты могли выполнять функции денег на внешних рынках. К концу XX века большинство национальных денежных единиц стали конвертируемы, однако они по-прежнему не обслуживают мировую торговлю. Россия не покупает китайские товары за рубли, а Китай не продает их за юани, хотя ни та ни другая сторона не ограничивает движение капитала по текущим операциям. Двусторонний бартер крайне неудобен, а многосторонний возможен только в общей расчетной единице.
Таким образом, доллар, евро и несколько других общепризнанных валют работают в качестве мировых денег именно потому, что урегулирование гигантской паутины международных платежей технически невозможно в поливалютном режиме. Это касается не только торговли и инвестиций, но и валютных рынков, на которых девять сделок из десяти совершаются с целью купли или продажи долларов. Поскольку большинство валют не обмениваются друг на друга напрямую, доллар США выполняет функцию денег на рынках, где продаются и покупаются деньги других стран.
Как только удастся наладить поливалютные многосторонние платежи, спрос на главенствующие валюты, особенно на доллар, уменьшится, а международное значение прочих валют начнет возрастать. Искомое техническое решение, скорее всего, будет найдено в течение десяти лет – к нему, как видно на примере применения оптико-волоконных технологий, уже подбираются. Балансировать платежи в 150 валютах не обязательно – для радикального перелома достаточно сделать это в валютах 20–30 стран, на которые приходится более 4/5 мировой торговли и финансовых потоков. Третьи страны, например Грузия, смогут перевести свою внешнюю торговлю с долларов на валюты основных партнеров – евро, российские рубли, турецкие лиры.
Данная система значительно сократит трансакционные издержки. Новая парадигма, кроме того, будет означать, что мировые деньги совершат виток в развитии, вернувшись в ином качестве на линию, от которой они начали движение при отмене золотомонетного стандарта. Единой мировой валюты не потребуется. А в процессе интернационализации имеющиеся центростремительные силы (региональные валютные организации) будут сочетаться с валютной полифонией.
В целом пятая валютная система может иметь следующий вид: развитая сеть поливалютных платежей для двух-трех десятков наиболее значимых денежных единиц плюс несколько региональных ареалов продвинутого валютно-финансового сотрудничества. Первый, ключевой элемент схемы имеет шанс материализоваться до конца десятилетия. Возможно, это произойдет и раньше, по крайней мере в отдельных сегментах финансовых рынков. Ждать осталось недолго.
США. Весь мир. Россия > Финансы, банки > globalaffairs.ru, 28 ноября 2003 > № 2911758
Ольга Буторина
Мораль во внешней политике
© "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003
Лесли Гелб – президент Совета по международным отношениям; Джастин Розентал – директор Исполнительного бюро Совета по международным отношениям, докторант-политолог в Колумбийском университете.
Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 (май/июнь) 2003 г. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.
Резюме Нравственность, которая прежде играла незначительную роль во внешней политике, становится одним из ее важнейших факторов. И хотя эта тенденция чревата множеством проблем, она идет на пользу Америке да и всему остальному миру.
Несколько событий случилось за последнее время в сфере международной морали и общечеловеческих ценностей: Мадлен Олбрайт дала свидетельские показания в Международном трибунале по военным преступлениям в бывшей Югославии; директор отдела политического планирования Государственного департамента США заявил, что одной из важнейших причин начала иракской войны послужила необходимость продвижения демократии; высокопоставленный дипломат из администрации Буша отправился в Синьцзян (Китай) изучить, как там соблюдаются права мусульманского населения. Газеты отреагировали рутинными, ничем не примечательными статьями – но именно это и знаменательно. Бывший госсекретарь США выступает в трибунале по военным преступлениям. Америка устанавливает демократию в Ираке. Пекин позволяет американскому правозащитнику проверять, как он проводит свою внутреннюю политику. Подобное происходит теперь регулярно, не вызывая ни особых комментариев, ни споров, ни иронии со стороны «реалистов».
В сфере американской внешней политики произошли серьезные перемены, которые мало кто заметил и осмыслил. Мораль, этика, ценности, общечеловеческие принципы – весь набор высоких идеалов, связанных с международными отношениями и прежде являвшихся объектом внимания в основном лишь проповедников и ученых, ныне укоренился если не в сердцах, то, по крайней мере, в умах американских внешнеполитических деятелей. Высшие государственные чиновники, как демократы, так и республиканцы, заговорили на новом языке. Они снова оперируют понятиями, которые в течение почти ста лет отметались, как «вильсонианские». Форма может быть разной: призыв к смене режима, к гуманитарной интервенции, к продвижению демократии и прав человека, но почти всегда основным этическим принципом остается защита прав личности.
Было бы ошибкой расценивать повышение значимости международной этики только как постмодернистскую версию «бремени белого человека», хотя поведение некоторых политиков и дает для этого определенные основания. Сегодня разные религиозные и культурные сообщества во всем мире разделяют эти ценности. Движения в поддержку демократии, движения, требующие справедливого наказания для военных преступников, больше не являются чисто американским или западным явлением. И хотя, возможно, кое-кто из американских деятелей по-прежнему использует на международной арене язык морали как прикрытие для традиционной стратегии национальной безопасности, очевидно, что в основе лежит более глубокая тенденция. Раньше диктаторы, пользовавшиеся поддержкой Вашингтона, могли не беспокоиться о вероятном вмешательстве в их внутреннюю политику. Сегодня ситуация изменилась: даже если США и нуждаются в помощи того или иного режима, это не значит, что противоправные действия правителей не получат отпора, хотя бы в форме резкой публичной критики. Этический аспект стал составной частью политики США и многих других стран. И хотя даже на нынешнем, новом этапе он редко является главной движущей силой внешней политики, мораль все же представляет собой постоянный фактор, который нельзя игнорировать, если речь идет об эффективности внешней политики или о внутренней политической поддержке.
Эволюция идеи
Данный нравственный феномен возник не сразу. Ему предшествовал долгий период скачкообразного развития. Определенные очертания он приобрел только в последние тридцать лет.
В человеческом обществе с незапамятных времен существовали законы, касавшиеся объявления и ведения войны. Египетские мудрецы и китайский стратег Сунь-Цзы, живший в IV веке до нашей эры, оставили нам набор правил о том, как и почему следует начинать войну и как ее правильно вести. Блаженный Августин утверждал, что для начала войны нужны справедливые основания, а Фома Аквинский считал, что войну можно вести только с разрешения верховного правителя и с добрыми намерениями. Жан Боден, французский правовед, живший в XVI веке, считал войну необходимым злом и, в значительной степени, делом властителей. В XVII веке его коллега Гуго Гроций, переживший ужасы Тридцатилетней войны, писал о защите прав мирных жителей и путях установления и поддержания мира.
Эти и другие мыслители внесли вклад в создание системы международного права и связанной с нею системы нравственных ценностей, с которой мы имеем дело сегодня. Споры, однако, часто велись на периферии международной практики, при этом они касались не столько универсальной системы ценностей, сколько прав аристократии и суверенных государств.
Подготовившие Женевские конвенции, Гаагские конвенции конца XIX – начала XX века сформулировали «законы войны», которые защищали права мирного населения и лиц, принимающих участие в военных действиях, а также установили правила обращения с пленными и ранеными. Эти нормы помогли сделать войну гуманнее, однако этическая сторона более крупных внешнеполитических проблем затронута не была. Некоторые из этих проблем стали предметом целенаправленного рассмотрения со стороны различных транснациональных организаций в XIX веке. Так, квакеры в США и Великобритании совместно выступили против рабства, а женщины по всему миру объединились в борьбе за предоставление им избирательного права. Но все же до Вудро Вильсона никто из мировых лидеров не решался строить внешнюю политику государства на основе универсальных морально-этических ценностей.
Вильсон призывал относиться к праву нации на самоопределение и демократию так же серьезно, как к правам человека. Но очевидный провал его начинаний охладил пыл его последователей. Речь Франклина Рузвельта о «четырех свободах» и его последующий вклад в создание Организации Объединенных Наций все же не соответствовали возвышенным идеалам Вильсона. При создании ООН в расчет принимались не универсальные нравственные ценности, а в основном политические интересы великих держав.
Возможно, самая значительная единичная попытка возвести права человека в ранг универсальных ценностей была сделана в ходе Нюрнбергского процесса, на котором нацистским лидерам и их приспешникам было предъявлено обвинение в военных преступлениях и в «преступлениях против человечности». Но несмотря на то что этот процесс стал потрясением для всего мира, прецедент, созданный им, был вскоре забыт. Нюрнбергский трибунал был воспринят скорее как чинимое победителем правосудие, нежели как универсальный и общий для всех символ высокой морали.
Во времена холодной войны дела с нравственностью тоже обстояли неважно. Да, действительно, порочной государственной системе была противопоставлена система гораздо более совершенная, однако, когда дело доходило до драки, ни та, ни другая сторона не стеснялась в средствах. Американские левые обвиняли Вашингтон в том, что они считали нарушением морали: в поддержке диктаторских режимов и тому подобном. Но до прихода к власти Ричарда Никсона и Джимми Картера эти обвинения не принимались всерьез и не преобладали среди политиков.
Realpolitik Никсона и Генри Киссинджера вызвала неприятие и у республиканцев, и у демократов по причинам ее аморальности. Правые республиканцы порицали политику разрядки как попустительство советской «империи зла». Демократы, а вскоре и их лидер президент Джимми Картер критиковали линию Киссинджера как «противоречащую американской системе ценностей». Что касается Картера, то он сделал моральный аспект внешней политики центральной темой своей предвыборной кампании.
И хотя потом, уже будучи главой государства, Картер действительно изменил позицию США по отношению ко многим диктаторским режимам (например, в Аргентине, Уругвае и Эфиопии), он предпочитал закрывать глаза на ситуацию в таких странах, как Филиппины, Иран и Саудовская Аравия. Эти противоречия послужили примером непоследовательной политики, являющейся почти неизбежным следствием попыток сочетать выполнение приоритетных задач в сфере безопасности с соблюдением этических принципов.
Преемник Картера Рональд Рейган унаследовал его этическую риторику, при этом сосредоточив внимание на противостоянии авторитарным коммунистическим режимам. Рейган помогал туземным врагам Советского Союза в Афганистане, Анголе, Кампучии и Никарагуа. Но и в этом случае невозможность постоянно следовать нормам морали стала очевидной. В то время как Рейган боролся с коммунизмом, его обвиняли в поддержке правых «эскадронов смерти» в Сальвадоре, в минировании гаваней в Никарагуа – стране, управляемой «демократически» избранным правительством, в поставке иранским фанатикам оружия и библий в обмен на заложников.
Этическая риторика применялась Картером для нападок по адресу правых диктаторов, Рейганом – по адресу левых, но оба они весьма эффективно использовали понятия этики и нравственных ценностей в своей внешней политике.
Рейган и Картер оставили после себя некое подобие консенсуса между демократами и республиканцами по вопросу о том, что этические и нравственные ценности должны играть бoльшую роль в действиях США за границей. Кроме того, с окончанием холодной войны и утверждением Америки в роли единственной сверхдержавы выбор между требованиями этики и государственной безопасности стал менее болезненным, и сегодня нравственность во внешней политике кажется более вероятной.
Что теперь?
Споры о том, что хорошо и что плохо, идут сегодня и в самой Америке, и в остальном мире. Защита прав личности, содействие законности, предотвращение геноцида – такие и многие другие вопросы неизбежно возникают в ходе политических дискуссий. Это происходит не только в кругах общественности, которая все, что говорится на данную тему, справедливо воспринимает с известной долей скептицизма, но и в ходе неофициальных бесед в правительстве и в неправительственных кругах, где не так давно подобные аргументы отметались как «утопические» или же просто не принимались в расчет.
Современная политика буквально насквозь пропитана новой риторикой. Наиболее ярко этот факт продемонстрировала, пожалуй, подготовка к войне с Ираком. В дебатах о причинах и целесообразности войны постоянно упоминались универсальные ценности. Говорилось о том, что, дабы оправдать вторжение, необходимо предоставить иракцам свободу, демократизировать Ирак, если не весь регион, привлечь к операции ООН (пусть это и не всем по душе). Зачастую традиционные реалисты используют новую терминологию активнее, чем традиционные либералы. И даже если в конечном итоге осуществляемая под руководством Америки военная операция послужит скорее укреплению в регионе позиций США, чем каким-либо другим провозглашенным целям, то этическая риторика будет важным условием реализации этой части стратегии национальной безопасности.
Сегодня моральный аспект играет значительную роль буквально в каждой дискуссии по вопросам внешней политики. Иногда это идет на пользу, иногда – нет, но при любом раскладе дело от этого усложняется. Случаев, когда в игру вступает этический фактор, на удивление много, и все они далеко не однозначны.
На протяжении весьма длительного времени американцы ломали копья в бесплодных спорах о правах человека. Одни считали, что с «плохими парнями» необходимо бороться, даже если придется поступиться собственной безопасностью. Другие же утверждали, что США не уполномочены вмешиваться во внутренние дела других стран. Диктаторы разных стран мира успешно играли на этом расколе, чтобы нейтрализовать давление со стороны США. Однако ныне, когда левые и правые фактически объединили усилия в данном вопросе, диктаторам приходится отступать от дорогой их сердцу местной системы ценностей и прислушиваться к призывам из Америки, особенно когда эти призывы неразрывно связаны с такими стимулами, как военная и финансовая помощь. Права человека, по-видимому, никогда не станут эффективным политическим «тараном». Государство – сложный организм и на прямой вызов отвечает особенно упорным противодействием. Но, с другой стороны, правители во всем мире понимают, что нельзя брать американские деньги, просить у Вашингтона защиты и при этом упорно отказываться признавать американские ценности.
Наиболее драматичным примером того, какую важность приобрел этический фактор в сфере международной политики, является, возможно, гуманитарная интервенция. До начала 1990-х годов никто и помыслить не мог о том, что одно государство может вторгнуться на территорию другого суверенного государства, чтобы прекратить массовое кровопролитие (геноцид, этническую чистку – называйте, как хотите). Казалось, что право государств и отдельных групп внутри государства осуществлять массовые преследования и убийства мирных граждан незыблемо, дано самим Господом Богом. Однако в течение нескольких лет этому основному принципу международной политики был нанесен серьезный урон. ООН санкционировала ввод войск на территорию Боснии и Сомали. Североатлантический альянс провел военную операцию в Косово, а Организация американских государств одобрила возглавляемое Соединенными Штатами вторжение в Гаити. Более того, мировое сообщество было вполне готово применить военную силу в Руанде и применило бы ее, не вмешайся администрация Клинтона. Подумать только, мир признал, что нравственность важнее, чем суверенитет.
Но исторический триумф нового принципа не устраняет моральных проблем в случае, если интервенция есть средство достижения благих целей. Кого следует спасать? Существует проблема выбора, далеко не однозначная с этической точки зрения. Спасти всех не удастся; особенно пострадают меньшинства на территории крупных государств. И на чьи плечи ляжет бремя восстановления и совершенствования общества, разрушенного вторжением? Размеры затрат ошеломляют, а список желающих вложить деньги недостаточно велик.
Сегодня существуют и другие инструменты борьбы с преступлениями против человечности. Так, в целях преследования тех, кто творил злодеяния в Югославии и Руанде, ООН создала трибуналы по военным преступлениям. Британские власти арестовали бывшего чилийского диктатора Аугусто Пиночета по обвинению в массовых казнях, пытках и других преступлениях против человечности. Даже если это не остановит всех потенциальных убийц, несовершенное правосудие все же лучше, чем полное его отсутствие.
Но кто бы мог представить себе, как далеко пойдет Америка в своей приверженности демократии после провала политики Вильсона на международной и внутренней арене? Посмотрите, какое странное единодушие по данному вопросу воцарилось в последние годы между такими непохожими людьми, как Мортон Халперин и Пол Вулфовиц, Джордж Сорос и Джордж Буш-младший, даже Ричард Хаас и прочие «реалисты».
Нет сомнений: некоторые из тех, кто посмеивался над Клинтоном, Картером и их единомышленниками, пропагандировавшими демократию, сегодня, ничуть не смущаясь, целиком приняли их идеалы и завтра, возможно, вернутся к прежним убеждениям под давлением международной общественности. Но как бы то ни было, не следует забывать о предупреждениях реалистов, напоминающих, что демократия – это палка о двух концах. Разговоры о демократии служат оправданием действий, которые в противном случае потребовали бы более серьезного обоснования. Иными словами, демократической риторикой прикрывают слабые аргументы. Пропаганда демократии чревата крайностями, например поспешными выборами в ситуации, когда еще не сформировалось либеральное общество, готовое эти выборы поддержать.
Тот факт, что сегодня многие лидеры – и «хорошие», и «плохие» – считают своим долгом громогласно заявлять о своем стремлении к демократии, идет нам на пользу. Громкие обещания обязывают. Может быть, этим правителям придется сделать больше добра, чем они планировали в своих собственных интересах. И все же демократические идеалы обладают столь мощным потенциалом, что их реализация требует определенной доли осторожности. Но даже и при этом условии воплощение в жизнь демократических идеалов само по себе связано с рядом противоречий. Занимаясь продвижением демократии по всему миру, ни администрация Билла Клинтона, ни команда Джорджа Буша ничего или же почти ничего не сказала о необходимости демократизации таких стран, как Китай, Египет и Саудовская Аравия.
Американская программа по борьбе с терроризмом лишь обостряет эти противоречия. Она еще больше разъединяет американцев и мусульман всего мира – а ведь большое число последних и без того считают террористов борцами за свободу. Многие из тех, кто ныне составляет администрацию Буша, ранее критиковали Клинтона за его решение не обращать особого внимания на положение чеченцев в России и мусульман-уйгуров в Китае; теперь эти деятели так или иначе степени отказались от своих убеждений ради создания единого фронта борьбы с «Аль-Каидой» и другими организациями такого рода.
Не стоит забывать и о том, что США часто оказываются на иных морально-этических позициях, нежели весь остальной мир. Большинство стран одобрили Конвенцию о предупреждении преступления, гноцида и наказании за него, создание Международного уголовного суда, Конвенцию о полном запрещении противопехотных мин и Киотский протокол, считая, что все это соответствует их моральным принципам. Америка, однако, отказывается участвовать в этих и других подобных соглашениях, утверждая, что их условия чересчур болезненно отразятся на ее интересах. Такого рода конфликты между этикой и прагматикой разрешить нелегко; следовательно, они и впредь останутся источником трений. Но все же лучше спорить о таких вопросах, как глобальное потепление климата и запрещение противопехотных мин, чем вести традиционную войну за власть.
Да, морально-этические соображения и впредь крайне редко будут определять внешнюю политику государств, особенно если речь пойдет о национальной безопасности. Да, продолжатся дискуссии о достоинствах и недостатках той или иной системы морально-этических ценностей. Да, в разных странах будут бушевать споры о том, что важнее – этические или практические соображения и в каких случаях первые должны превалировать. Даже при том что сегодня универсальные ценности играют более значительную роль во внешней политике многих государств, эта политика будет отягощена противоречиями и лицемерием. И действительно, в мире в большинстве случаев по-прежнему будет господствовать мораль сильного, а этические соображения почти неизбежно станут отодвигаться на второй план. Но ведь раньше они и вовсе не принимались в расчет. Второе место, отводимое подобным соображениям, говорит о том, что отныне правителям будет сложнее игнорировать или нарушать нормы, которые мир все чаще относит к разряду универсальных ценностей.
Мы вошли в новую эру: если раньше гуманные идеалы напрямую противопоставлялись «эгоистическим» интересам государства, то теперь острота конфликта хотя и остается, но во многом она сглажена. Сегодня и высокие идеалы, и эгоизм считаются необходимыми составляющими национальных интересов. И несмотря на связанные с этим старые и новые политические проблемы, нынешняя ситуация идет на пользу и Америке, и большей части остального мира.
США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 сентября 2003 > № 2906397
Лесли Гелб, Джастин Розентал
Путь к процветанию
© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002
Дэвид Доллар и Арт Край — экономисты Всемирного банка, работают в Группе по исследованию в области развития. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 1 (январь/февраль) за 2002 год. Она отражает личный взгляд авторов на проблему глобализации.
Резюме Глобализация не ведет к росту неравенства и не множит ряды бедных. Напротив, глобальная экономика уже привела к снижению уровня бедности в мире. Это утверждают авторы материала в Foreign Affairs, вызвавшего бурную полемику в американской прессе. Часть откликов, которые в основном носили критический характер, мы публикуем в этом номере вместе с самой статьей.
Выдвигая множество обвинений в адрес глобализма, его противники прежде всего отмечают рост неравенства между имущими и неимущими. Глобализм дает преимущество богатым, бедным же от него практически ничего ждать не приходится, кроме дополнительных тягот. Это расхожее представление, судя по имеющимся данным, абсолютно не соответствует действительности. Современная волна глобализации, начавшаяся примерно с 1980 года, уже способствовала выравниванию экономического положения и снижению уровня бедности.
Глобальная экономическая интеграция по-разному влияет на доходы, культуру, общество и окружающую среду. Но коль скоро речь заходит о преимуществах глобализации, особенно важно подчеркнуть ее влияние на проблему бедности в мире. Если окажется, что международная торговля и инвестиции выгодны прежде всего богатым, то для многих это будет стимулом к тому, чтобы ограничить международную торговлю, сохранив таким образом рабочие места, национальную культуру и окружающую среду. Зато те же самые люди отнесутся к ограничению международной торговли иначе, если это негативно скажется на жизненном уровне малоимущих в развивающихся странах.
При анализе этой проблемы следует учитывать три фактора. Во-первых, общемировая тенденция к усгублению неравенства господствовала по крайней мере 200 лет, достигнув пика к 1975-му. С тех пор, однако, ситуация стабилизировалась и, возможно, тенденция даже обратилась вспять, что объясняется главным образом ускорением экономического роста в двух самых крупных и традиционно бедных странах — Китае и Индии.
Во-вторых, усиление взаимозависимости повышало уровень участия в международной торговле и инвестициях, с одной стороны, и стимулировало экономический рост — с другой. Развивающиеся страны можно разделить на две категории. К первой относятся глобализирующиеся государства, где в течение двух последних десятилетий наблюдается быстрое увеличение объемов торговли и зарубежных капиталовложений, значительно опережающее темпы развития богатых стран. Напротив, за последние 20 лет доля в международной торговле неглобализирующихся государств, представляющих вторую категорию развивающихся стран, сократилась. За период с 60-х годов по 90-е доходы на душу населения в странах первой категории росли стабильно — с 1 до 5 %. К тому же за последнее десятилетие экономические показатели индустриальных стран составили 2 %, тогда как неглобализирующихся — 1 %. Экономисты не торопятся с выводами о какой-либо выявленной в этой связи закономерности, но большинство соглашается с тем, что опережающие темпы роста глобализирующихся стран — следствие их открытости для внешней торговли и инвестиций (в сочетании с проводимыми там реформами).
В-третьих, глобализация, вопреки сложившемуся мнению, не привела к росту неравенства. В некоторых странах (Китай) разрыв в уровне доходов населения увеличился, в других (Филиппины), напротив, сократился. Эти изменения, впрочем, не всегда связаны с факторами глобализации, включая торговые и инвестиционные потоки, тарифные ставки и прозрачность финансовой сферы. На самом деле причины неравенства коренятся прежде всего в неэффективности национальных систем образования, налоговой и социальной политики. По сути, более высокие темпы роста в глобализирующихся странах привели к повышению доходов экономически отсталых слоев населения. К примеру, после того как Китай стал открытым для международной торговли и капиталовложений, в стране зафиксировано, помимо роста неравенства, наиболее значительное за весь период мировой истории понижение уровня бедности.
Глобализация действительно может оказаться эффективным средством в борьбе с бедностью, но нельзя утверждать, что она безотказно действует во всех случаях. Если политические лидеры рассчитывают овладеть всем потенциалом экономической интеграции и извлечь из нее максимальную выгоду, то им предстоит решить три важнейшие задачи. Во-первых, это противоборство с протекционистскими устремлениями индустриальных стран, так как подобные настроения все активнее блокируют интеграцию с бедными странами. Вторая задача — создание особых институтов и проведение целенаправленных политических мероприятий, учитывающих специфику каждой страны в отдельности для получения наибольших выгод от глобализации. Третья задача — расширение масштабов миграции — как внутренней, так и внешней — для преодоления неблагоприятного воздействия географического фактора.
Большой передел
За последние 200 лет стремительное ускорение темпов роста мировой экономики сопровождалось усилением интеграции различных местных рынков. Установить причинно-следственную связь между этими двумя процессами нельзя, так как, имея в распоряжении только одну мировую экономику, мы не можем произвести сравнительный анализ. Однако есть все основания полагать, что эти процессы развиваются параллельно. Как доказывал Адам Смит, расширение рынка приводит к более глубокому разделению труда, что, в свою очередь, облегчает использование инноваций и обучение в процессе производства. Некоторые из этих инноваций, имеющих отношение к средствам транспорта и связи, сокращают затраты и способствуют интеграции. Таким образом, налицо плодотворное взаимодействие интеграционного и инновационного процессов.
Интеграция различных местных рынков явилась следствием растущего потока товаров, капиталов и знаний. С 1820 по 1914 год международная торговля развивалась быстрее, чем мировая экономика. Доля международной торговли за этот период возросла примерно с 2 до 18 %мирового ВВП. Политика протекционизма времен Великой депрессии и Второй мировой войны оказала сдерживающее воздействие на глобализацию в международной торговле, доля которой (в мировом ВВП) к 1950 году уменьшилась по сравнению с 1914-м. Но с 1960 по 1980 год благодаря многосторонним соглашениям о либерализации торговли, заключенным в рамках Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ), торговые отношения между индустриальными странами качественно изменились. Большинство развивающихся стран оставались изолированными от этого процесса, так как проводили политику протекционизма. Были, однако, и исключения. Примеры Тайваня и Южной Кореи в конце концов побудили другие развивающиеся страны к более активному участию в международной торговле и инвестициях.
Международное движение капиталов, интенсивность которого измеряется соотношением доли иностранных капиталов к мировому ВВП, также возросло во время первой волны глобализации и снизилось в период Великой депрессии и Второй мировой войны; при этом уровень 1914 года был вновь достигнут лишь в 1980-м. Но с тех пор потоки капиталов значительно активизировались, изменился и их характер. Сто лет назад иностранные капиталы, как правило, участвовали в финансировании государственных инфраструктур (каналы, железные дороги) или непосредственно инвестировались в проекты, связанные с природными ресурсами. Сегодня же основной поток капиталов в развивающиеся страны — это прямые инвестиции в промышленность и услуги. Изменение характера перемещения капитала объясняется, очевидно, успехами экономической интеграции, к которым, безусловно, можно отнести более дешевую и ускоренную транспортировку и революционные изменения в сфере телекоммуникаций. По сравнению с 1920 годом плата за доставку груза морем сократилась на две трети, оплата воздушного перелета — на 84 %; стоимость трехминутного телефонного звонка из Нью-Йорка в Лондон снизилась на 99 %.
Миграционные потоки — это еще один аспект интеграции. Здесь мы наблюдаем обратную тенденцию: сегодня люди мигрируют не так активно, как в прошлом, хотя стали гораздо больше путешествовать. Если в период с 1870-го по 1910-й постоянно мигрировало порядка 10 %населения планеты, то за последние 25 лет число мигрантов сократилось до 1–2 %.
По мере углубления экономической интеграции годовой темп роста мировой экономики увеличился с 1 %в середине XX века до 3,5 %в 1960–2000 годах. В результате столь длительного подъема в разных странах установились совершенно разные уровни жизни. В наши дни мировая экономика за два-три года производит такой же объем товаров и услуг, какой она производила в течение всего XX века. Разумеется, с помощью простого сопоставления фактов трудно установить подлинную картину различий: ведь большей части того, что потребляется сегодня — авиалайнеров, автомобилей, телевизоров, синтетических тканей, продлевающих жизнь лекарств, — 200 лет назад просто не существовало. Поэтому темпы производства многих товаров и услуг практически не поддаются учету. Невообразимо выросла производительность труда.
Вместе с тем все эти несметные богатства очень неравномерно распределялись вплоть до 1975-го, когда ситуация изменилась к лучшему. Степень неравенства в мире определяется с помощью среднего логарифмического отклонения, фиксирующего разницу между доходами произвольно взятого индивидуума и среднестатистическими показателями. В основу положен тот факт, что доходы везде распределяются в пользу богатых. Получается, что доходы типичного представителя той или иной социальной группы уступают среднему показателю по этой группе. Доход на душу населения в мире сегодня составляет около 5 000 долларов, однако произвольно взятый индивидуум, скорее всего, довольствуется только одной тысячей, то есть его доход на 80 %меньше. Эта разница, выраженная в расчетных единицах среднего логарифмического отклонения, составляет 0,8.
Неравенство в доходах, 1820-1995 гг., в % Примечание: числа, расположенные по вертикали, обозначают разницу между доходами среднего жителя планеты и мировым доходом на душу населения. Источники: F. Burguignon and C. Morrisson, Inequality Among World Citizens, 1820-1992/ Working Paper 2001-25 (Paris: Department and Laboratory of Applied and Theoretical Economics, 2001)и David Dollar, Globalization, Inequality and Poverty Since 1980/ World Bank Bakground Paper
Таким образом, показатель мирового распределения доходов среди населения свидетельствует о растущем неравенстве в период с 1820 по 1975 год. За этот период разница между доходом типичного жителя планеты и среднемировым доходом на душу населения увеличилась примерно с 40 до 80 %. Как правило, в отдельно взятых странах показатели неравенства в доходах практически не менялись, поэтому общемировые показатели увеличивались в основном за счет неравномерности темпов роста в разных местах. Относительно богатые регионы по состоянию на 1820-й (Европа и Соединенные Штаты) развивались быстрее, чем бедные (особенно Китай и Индия). Глобальное неравенство имело самые высокие показатели в 1970-х годах, после чего ситуация стабилизировалась и даже наметился некоторый спад — главным образом в связи с ускорением темпов роста в Китае и Индии.
Другой подход к глобальному неравенству состоит в анализе происходящего в беднейших слоях населения, прожиточный минимум которых составляет менее доллара в день. Хотя с течением времени число людей, живущих в бедности, в процентном отношении уменьшилось, в абсолютных цифрах оно постоянно росло вплоть до 1980 года. В период Великой депрессии и Второй мировой войны масштабы бедности выросли особенно резко, но непосредственно после этого произошло их относительно быстрое сокращение. В период между 1960-м и 1980-м одновременно с мощным рывком в мировой экономике увеличивалось число бедных, поскольку рост экономики не затронул регионы с самым низким уровнем жизни. Однако начиная с 1980 года стремительно развивались именно эти страны, в результате бедных в мире стало на 200 млн меньше. Опять-таки данная тенденция объясняется прежде всего быстрым ростом доходов в Китае и Индии, где, по данным на 1980 год, проживало около одной трети населения планеты и более 60 %находящихся на грани крайней бедности.
Рывок вверх
Тенденции, характеризующие глобальное неравенство, начали меняться одновременно с изменениями в экономической стратегии ряда крупных развивающихся стран. После Второй мировой войны большинство развивающихся стран сосредоточились на внутренних проблемах, пренебрегая интеграцией в глобальную экономику. Результаты были достаточно плачевными, и в течение 1960–1970-х годов развивающиеся страны в целом росли медленнее, чем индустриальные. Нефтяные кризисы и инфляция в США в 70-е осложнили положение этих стран и на протяжении ряда лет способствовали отрицательному росту, высокой инфляции и кризису задолженности. Наученные горьким опытом, некоторые развивающиеся страны начиная с 1980 года приступили к пересмотру своих позиций.
Китай, к примеру, до середины 70-х проводил крайне закрытую политику в области экономики. Вначале экономическая реформа Пекина затронула сельское хозяйство, но после 1980 года усилия правительства были направлены на то, чтобы сделать страну открытой для внешней торговли и иностранных инвестиций. В частности, на две трети были уменьшены тарифные ставки, что сопровождалось еще более существенным снижением нетарифных барьеров. Реформы привели к беспрецедентному росту экономики прибрежных провинций и более умеренному — внутренних районов страны. С 1978 по 1994 год китайская экономика ежегодно росла на 9 %, в то время как экспорт увеличился на 14 %, а импорт — на 13. Разумеется, Китай и другие глобализирующиеся страны не ограничиваются либерализацией внешней торговли, а реформируют различные сферы хозяйствования. Проведя земельную реформу, Пекин укрепил права собственников и перешел от плановой экономики к рыночной; это благотворно сказалось на дальнейшей интеграции страны в мировую экономику и ее развитии.
Открытость других развивающихся государств также стала результатом готовности их лидеров неуклонно следовать курсом реформ. В 90-е Индия успешно провела либерализацию в области внешней торговли и инвестиций, рост ее годового дохода на душу населения сегодня достигает 4 процентов. Индия реализовала обширную программу реформ и отказалась от жестко регулируемой, плановой экономики.
То же относится к Уганде и Вьетнаму — странам с крайне низкими доходами, которые стали проводить более активную инвестиционную и внешнеторговую политику и также добились успеха. В западном полушарии необходимо упомянуть Мексику, которая в 1993 году заключила соглашение о свободной торговле с США и Канадой и с тех пор наращивает темпы своего развития, особенно в северных, граничащих с США, районах.
Индия, Вьетнам, Уганда и Мексика не единственные примеры стран, которые встали на путь быстрого развития, после того как начали проводить открытую политику. Проиллюстрировать эту тенденцию помогут примеры других развивающихся стран в порядке возрастания доли поступлений от торговли в их национальном доходе за 20 лет. Первую треть этого списка составляют страны глобализирующегося лагеря, а оставшиеся две трети — страны неглобализирующегося лагеря. Лидеры списка за последние два десятилетия увеличили объемы своей торговли в национальном доходе на 104 %(богатые страны соответственно на 71 %). Между тем сегодняшние объемы торговли неглобализирующихся стран уступают соответствующим цифрам 20-летней давности. Глобализирующиеся страны сократили свои импортные тарифы в среднем на 22 %, тогда как неглобализирующиеся — только на 11.
За счет чего растет экономика глобализирующихся стран? Их среднегодовой темп роста увеличился с 1 %в 60-х до 3 %в 70-х, с 4 %в 80-х до 5 %в 90-х. Годовые темпы роста в богатых странах, напротив, упали примерно до 2 %в 90-х, а неглобализирующиеся страны отмечали замедление роста с 3 %в 70-х до 1 %в 80-х и 90-х.
Та же тенденция наблюдается на уровне отдельных стран. В Китае и Индии районы, включившиеся в интеграционный процесс глобальной экономики, развиваются значительно быстрее, чем оказавшиеся в изоляции. Так, например, в изначально бедных индийских штатах, сумевших создать у себя привлекательный для инвестиций климат, в 90-х годах было зарегистрировано значительное сокращение бедности по сравнению с другими штатами. Подобное сравнение процессов, происходящих во внутренних районах, весьма показательно. Дело в том, что на фоне неизменной государственной политики в области торговли и макроэкономики эти процессы демонстрируют, насколько важно для достижения реальной интеграции дополнить либерализацию торговли институциональными реформами.
Факты, связанные с развитием таких глобализирующихся стран, как Индия, Китай и Вьетнам, подтверждают выводы о том, что открытость экономики сопровождается быстрым ростом. Многие исследования показывают, что чем больше объемы торговли и инвестиций, тем выше темпы развития. Экономисты Питер Линдерт и Джеффри Уильямсон отмечают, что «до сих пор не представлено убедительных научно обоснованных доказательств в пользу вывода о том, что открытость торговли однозначно ускорила экономическое развитие стран Третьего мира; и тем не менее свидетельства в пользу справедливости этого вывода преобладают». Далее они подчеркивают, что «антиглобализм не принес послевоенному Третьему миру ни одной победы».
На самом деле, вопреки утверждениям антиглобалистов, политика открытости по отношению к международной торговле и инвестициям способствовала сокращению разрыва между богатыми и бедными странами. В 90-е годы экономика глобализирующихся стран с общей численностью населения порядка 3 миллиардов человек росла в два с лишним раза быстрее, чем экономика индустриальных стран. Напротив, неглобализирующиеся государства развивались вдвое медленнее и в настоящее время оказываются все более отсталыми. Итогом большинства дискуссий, посвященных неравенству в мире, является тезис о растущей пропасти между развивающимися и индустриальными странами, но это просто не соответствует фактам. Важнейшими изменениями в характере глобального неравенства за последние десятилетия явились растущие различия внутри развивающегося мира, непосредственно связанные со способностью отдельных стран воспользоваться преимуществами, предоставляемыми глобализацией.
На пути выхода из бедности
Антиглобалисты настаивают на том, что экономическая интеграция усугубляет неравенство внутри стран и между ними. До середины 80-х данных по этому вопросу явно не хватало. В настоящее время все большее число развивающихся стран проводят качественные исследования доходности и потребления в отдельных домохозяйствах. Надежные данные уже существуют для 137 стран, и многие из них позволяют определить, как с течением времени менялся характер неравенства.
Одним из способов исследования проблемы неравенства внутри отдельных стран является анализ состояния 20 %самых бедных домохозяйств на фоне глобализации и экономического роста. Во всех странах рост доходов бедных примерно совпадает с темпами роста ВВП. Конечно, это соотношение подвержено значительным изменениям в зависимости от конкретной ситуации. В некоторых странах распределение дохода изменилось в выгодную для бедных сторону, в других наоборот. Но это изменение никак не связано с некой переменной величиной, характеризующей глобализацию. Некорректно утверждение о том, что неравенство обязательно возрастает с увеличением объемов торговли, иностранных капиталовложений и понижением тарифов. Для многих глобализирующихся государств распределение доходов осталось практически на прежнем уровне, а в некоторых (Филиппины и Малайзия) ситуация даже изменилась в пользу бедных. Изменения в характере неравенства отражают лишь особенности политики государства в сфере образования, налогов и социальной защиты.
Очень важно правильно понять это утверждение. Китай представляет собой пример страны, где уровень неравенства заметно повысился. За последнее десятилетие доход беднейших 20 %населения Китая увеличивался быстро, но значительно медленнее, чем доходы на душу населения. Эта тенденция, возможно, объясняется тем, что страна стала более открытой, но, скорее всего, главная причина — внутренняя либерализация. Китай, где в 70-е годы доходы распределялись чрезвычайно равномерно, начал с того, что направил часть реформ на совершенствование образования, причем все связанные с этим выгоды получали наиболее отличившиеся. Но китайский опыт нетипичен. В большинстве развивающихся стран, открытых для внешней торговли и инвестиций, неравенство не углубляется. Более того, хотя доходы в Китае стали распределяться более неравномерно, доходы бедных по-прежнему быстро увеличивались. Можно сказать, что успехи Китая в борьбе с бедностью беспрецедентны.
Поскольку увеличение объемов торговли обычно сопровождается ускоренным экономическим ростом и необязательно влечет за собой перераспределение доходов среди домохозяйств, в целом оно ассоциируется с повышением благосостояния бедных. Так, по мере того как Вьетнам стал следовать политике открытости, в стране отмечался рост доходов на душу населения, что особо не отразилось на отношениях неравенства. Доход бедных значительно вырос, а число вьетнамцев, живущих в крайней нищете, сократилось с 75 %в 1988 году до 37 в 1998-м. Спустя всего 6 лет подавляющее большинство самых бедных на 1992 год домохозяйств улучшили свое положение. Однако повышение благосостояния связано не только с доходом: стало меньше детей, занятых в производстве, увеличилась численность учащихся в школах. Нет причин удивляться тому, что подавляющее большинство вьетнамцев вскоре извлекли выгоду из либерализации торговли: открытая политика способствовала экспорту риса (производимого главным образом беднейшими фермерами) и трудоемкой продукции, в частности обуви. Однако опыт Китая и Вьетнама не уникален. Интегрирующиеся в мировую экономику Индия и Уганда также добились быстрого снижения уровня бедности.
Открытые общества
Данные утверждения касаются и развивающихся, и индустриальных стран (например Соединенных Штатов), и тех, кто озабочен проблемой нищеты в глобальном масштабе. Все стороны должны признать, что последняя волна глобализации сыграла огромную роль в обуздании процессов, связанных с неравенством и бедностью в мире. Для всех пришло время понять, что глобализация, несмотря на препятствия, продолжается.
Тем не менее было бы неправильным заявлять, что глобализация неизбежна. В 1910 году многие полагали, что процесс глобализации не остановить, но вскоре убедились, что жестоко ошибались. История не повторяется, однако следует отметить, что антиглобалистские настроения на подъеме. В то же время все больше политических лидеров развивающегося мира осознают, что открытая система торговли в значительной мере соответствует интересам их стран. Эти политики сочтут за благо прислушаться к недавнему заявлению президента Мексики Висенте Фокса:
»Мы убеждены, что глобализация — это благо, и она станет благом, когда вы подготовитесь к нейѕ и пусть ваши принципы не противоречат требованиям экономики, пусть им соответствуют установленные вами высокие образовательные стандарты и приверженность верховенству законаѕ Когда вы сделаете все, что от вас зависит, тогда, мы уверены, вы достигнете благополучия».
К сожалению, противники интеграции — особенно в индустриальных странах — отстаивают свои узкие интересы гораздо более энергично. Лидеры как развитых, так и развивающихся стран должны более непосредственно и эффективно поддерживать процесс глобализации, если не хотят, чтобы их оппоненты взяли верх.
Вместе с тем индустриальные государства по-прежнему принимают протекционистские меры в отношении сельскохозяйственной и трудоемкой продукции. Ликвидация этих барьеров окажет существенную поддержку развивающимся странам. Открыть свои рынки выгодно даже беднейшим странам мира — ведь 70 %тарифных барьеров, с которыми сталкиваются развивающиеся страны, возникают по инициативе их же самих.
Если глобализация продолжится, то возможность ее превращения в силу, устраняющую неравенство, будет зависеть от способности бедных стран интегрироваться в мировую экономическую систему. Для достижения подлинной интеграции требуется не только либерализация торговли, но и масштабная реформа государственных институтов. Многие из развивающихся стран, в частности Мьянма, Нигерия, Украина и Пакистан, создают у себя неблагоприятные условия для инвестиций. Даже если они решатся проводить открытую торговую политику, гарантией успеха она станет лишь в том случае, если эти государства проведут дополнительные реформы. Нелегко предугадать, какими путями будут там продвигаться реформы; многие из фаворитов последних лет — Китай, Индия, Уганда и Вьетнам — добились успехов совершенно неожиданно. Но пока государственные институты и политика остаются неэффективными, отсталость таких стран неизбежна.
Используя механизмы торговой политики, индустриальные государства могли бы помочь тем развивающимся странам, которые решили перейти к политике открытости и вступить в мировой торговый клуб. Но в последние годы индустриальные государства изменили тактику. Первоначально ГАТТ было создано на основе соглашений, связанных с практическими вопросами международной торговли. Теперь же перед вступающими в ВТО выдвигается требование институционально оформить отношения в рамках договора, например, о политике в сфере прав на интеллектуальную собственность. Однако если под угрозой санкций со стороны ВТО начнется какая-либо стандартизация условий труда или требований к состоянию окружающей среды, то подобная гармонизация будет иметь далеко идущие последствия. Такие меры по своему воздействию равнозначны новому протекционизму, поскольку препятствуют интеграции развивающихся стран в мировую экономику и тормозят торговлю между богатыми и бедными странами.
Конференция ВТО в Дохе явилась важным шагом на пути к международной торговой интеграции. Более решительно, чем в Сиэтле, лидеры индустриальных государств выразили готовность продолжить процесс интеграции и определиться с основными проблемами развивающихся стран. Среди этих проблем — доступ к патентам на фармацевтическую продукцию, использование антидемпинговых мер против развивающихся стран и сельскохозяйственные субсидии. Не исключено, что новый раунд переговоров, начавшийся в Дохе, сможет переломить современную тенденцию, затрудняющую путь бедных стран в мировую экономику.
Наконец, еще одно возможное препятствие на пути успешной и справедливой глобализации связано с географией. Ни прибрежный Китай, ни южная Индия не были приговорены природой к бедности, то же самое относится к северной Мексике и Вьетнаму. Все они расположены по соседству с крупными рынками или вблизи от торговых путей, но случилось так, что долгое время их развитие сдерживалось ошибочной политикой. Теперь, после соответствующих реформ, они начинают быстро развиваться и понемногу занимают принадлежащее им в силу естественных причин место в мире. Иное дело Мали, Чад и прочие страны и регионы, испытывающие на себе проклятье «плохой географии»: удаленность от рынков, большие расходы на транспортировку, наличие угроз для здоровья населения, проблемы с сельским хозяйством. Было бы наивным полагать, что одной только торговлей и инвестициями здесь можно облегчить бремя бедности. На самом деле для географически неблагоприятных стран и регионов важна прежде всего не либерализация торговли, а развитие подобающей системы здравоохранения или налаживание инфраструктур. Еще один выход — позволить людям сменить местожительство.
Не поддающийся учету фактор нынешней волны глобализации — миграция из бедных стран — мог бы стать весомым вкладом в борьбу с бедностью. Каждый год население планеты увеличивается на 83 млн, из них 82 приходятся на развивающиеся страны. В то же время в Европе и Японии отмечается процесс старения населения, ведущий к сокращению трудовых ресурсов. Миграция относительно неквалифицированных рабочих с юга на север, таким образом, будет экономически взаимовыгодна. При этом в результате в основном экономически мотивированной волны миграции поднимается жизненный уровень самого мигранта, а страна, которую тот покидает, получает тройную выгоду. Во-первых, миграция сокращает количество рабочих рук на юге, и поэтому заработная плата остающегося населения увеличивается. Во-вторых, мигранты посылают в страну денежные переводы в твердой валюте. Наконец, в-третьих, миграция способствует активизации транснациональной торговли и инвестиций. Так, например, 10 %граждан Мексики живет и работает в США, тем самым у них на родине снимается напряжение на рынке труда и повышаются зарплаты. В денежных переводах Индия получает от своих граждан, работающих за океаном, в 6 раз больше, чем от иностранной помощи.
В отличие от торговли миграция всячески сдерживается, вокруг нее ведутся оживленные споры. Отдельные критики подчеркивают ее деструктивное воздействие на общество и культуру, высказывают опасения, что она негативно отразится на уровне зарплаты и стимулирует безработицу в индустриальных странах. При этом антииммиграционное лобби игнорирует тот факт, что неравенство, связанное с условиями экономической географии, столь велико, что никакая ограничительная политика не помешает нелегальной иммиграции. По иронии судьбы, неприятие глобализации во многом обусловлено как раз тем, что ее влияние недостаточно распространяется на такие ключевые области экономики, как потоки рабочей силы. Перемещение людей стало высокоприбыльным, неконтролируемым бизнесом, в результате чего нелегальные иммигранты становятся объектом жестокой эксплуатации.
Пока ни одна из индустриальных стран не готова узаконить открытую иммиграцию. Но политику в отношении мигрантов нужно пересмотреть. В некоторых государствах миграционные правила отдают предпочтение высококвалифицированным работникам, что подстегивает процесс утечки мозгов из развивающихся стран. В результате такой политики поток неквалифицированной рабочей силы не останавливается; напротив, многие работники выталкиваются в категорию «нелегалов». Поэтому если индустриальные страны на законных основаниях будут принимать больше неквалифицированных работников, то это компенсирует нехватку собственной рабочей силы, улучшит жизненный уровень в развивающихся странах и уменьшит приток нелегальных иммигрантов.
Итак, за последние два десятилетия интеграция экономик развивающихся и индустриальных стран предоставила бедному населению немало возможностей для улучшения жизни. Извлекать пользу из глобализации уже научились мексиканские мигранты, китайские рабочие, вьетнамские крестьяне и угандийские фермеры. Глобализация выгодна и состоятельным слоям населения в развивающихся и индустриальных странах. После того как стихнет риторика вокруг глобализации, в мировой повестке дня со всей очевидностью обозначится вопрос, насколько индустриальные государства готовы ускорить процесс интеграции в мировую экономику. Стремящиеся к этому беднейшие страны в значительной степени заинтересованы в том, каким будет ответ богатых стран.
Китай. Индия. МВФ > Внешэкономсвязи, политика. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2899026
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter