Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Россия. АСЕАН > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 26 июля 2024 > № 4686871 Сергей Лавров

Вступительное слово Министра иностранных дел Российской Федерации С.В.Лаврова в ходе совещания министров иностранных дел Россия-АСЕАН, Вьентьян, 26 июля 2024 года

Уважаемый господин Сопредседатель,

Уважаемые коллеги,

Рад снова встретиться с вами во Вьентьяне. Пользуясь случаем, хотел бы выразить искреннюю признательность лаосским друзьям за гостеприимство и прекрасную организацию мероприятия.

Особые слова благодарности Камбодже, которая в течение последних трех лет выполняет функции координатора диалога Россия-АСЕАН, за ответственный подход к выполнению обязанностей. Теперь эта эстафета переходит к Мьянме. Хотел бы поприветствовать представителя Нейпьидо.

Отмечаем ряд юбилеев. В 2023 г. исполнилось пять лет со дня вступления в силу российско-асеановского стратегического партнерства, а в текущем – двадцатилетие присоединения России к Договору о дружбе и сотрудничестве в Юго-Восточной Азии (Балийский договор). Мы всегда были и остаемся привержены соблюдению его основных принципов, готовы и впредь работать над укреплением стабильности и безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Отрадно, что у нас с партнерами по диалогу схожее видение параметров формирования многополярного мироустройства на прочной основе принципов Устава ООН, других норм международного права и повышения роли государств Глобального Юга в многосторонних структурах сообразно их быстро растущему реальному «весу» в мировой экономике и политике.

Москва неизменно выступает за укрепление роли АСЕАН в региональных делах. Убеждены, что асеаноцентричная архитектура, базирующаяся на инклюзивности и равноправии, учете интересов всех участников и уважении их идентичности, должна оставаться фундаментом безопасности и устойчивого развития Азиатско-Тихоокеанского региона.

За более чем три десятилетия наши отношения приобрели поистине всеобъемлющий характер. Ведется целенаправленная работа по углублению координации в сферах политики и безопасности, противодействия современным вызовам и угрозам. Видим позитивную динамику в практических областях, включая экономику, энергетику, сельское хозяйство, образование. Значимым событием стало получение Россией в этом году статуса цифрового партнера АСЕАН. Успешно реализуются инициативы и в других сферах, в том числе в рамках развития молодежного сотрудничества.

Пользуясь случаем, хотел бы поприветствовать представителя Восточного Тимора, который становится постоянным участником российско-асеановских мероприятий, и пожелать Дили успешной интеграции в политические и экономические процессы в регионе.

Россия. АСЕАН > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 26 июля 2024 > № 4686871 Сергей Лавров

Россия. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 17 июля 2024 > № 4686875 Сергей Лавров

Выступление Министра иностранных дел Российской Федерации С.В.Лаврова в ходе открытого заседания Совета Безопасности ООН по ситуации на Ближнем Востоке, включая палестинский вопрос, Нью-Йорк, 17 июля 2024 года

Хотел бы тепло поприветствовать уважаемых министров и других высокопоставленных представителей, присутствующих в зале Совета Безопасности. Их участие в сегодняшнем заседании подтверждает сохраняющуюся актуальность обсуждаемой темы.

На основании правила 37 временных правил процедуры приглашаю принять участие в данном заседании представителя Австралии, Бангладеш, Бахрейна, Бельгии, Многонационального Государства Боливии, Бразилии, Боливарианской Республики Венесуэла, Вьетнама, Египта, Израиля, Индии, Индонезии, Иордании, Ирака, Исламской Республики Иран, Ирландии, Испании, Казахстана, Катара, Колумбии, Кубы, Кувейта, Ливана, Ливии, Лихтенштейна, Мавритании, Малайзии, Мальдивских островов, Марокко, Мексики, Намибии, Никарагуа, Новой Зеландии, Норвегии, Омана, ОАЭ, Пакистана, Перу, Португалии, Саудовской Аравии, Сирийской Арабской Республики, Таиланда, Тимора-Лешти, Туниса, Турции, Уганды, Филиппин, Чили, Шри-Ланки и ЮАР. Решение принимается.

В соответствии с временными правилами процедуры и сложившейся в этом отношении практикой, предлагаю Совету пригласить принять участие в заседании Постоянного наблюдателя от Государства Палестина, имеющего статус государства-наблюдателя при Организации Объединенных Наций. Возражений нет, решение принимается.

На основе правила 39 временных правил процедуры Совета приглашаю принять участие в данном заседании начальника Канцелярии Генерального секретаря г-на Э.Раттрея.

Также приглашаю принять участие в данном заседании следующих лиц:

– Постоянного наблюдателя от Лиги арабских государств при ООН Его Превосходительство г-на Маджида Абдельазиза,

– Специального представителя Европейского союза по ближневосточному мирному процессу Его Превосходительство г-на Свена Кумпанса,

– Председателя Комитета по осуществлению неотъемлемых прав палестинского народа Его Превосходительства г-на Шейха Нианга.

Решение принимается. Совет Безопасности приступает к рассмотрению пункта 2 повестки дня. Предоставляю слово г-ну К.Раттрею.

***

Уважаемые дамы и господа,

Ваши Превосходительства,

Ближневосточный регион сталкивается с беспрецедентными рисками для безопасности, благополучия и мирной жизни его народов. Волны насилия выплескиваются далеко за пределы зоны арабо-израильского конфликта, дестабилизируя обстановку в Персидском заливе, Красном и Средиземном морях, на севере Африки.

Нужен откровенный и честный разговор о том, как без промедления прекратить кровопролитие и страдания мирных граждан и перейти к долгосрочному урегулированию как застарелых, так и сравнительно новых конфликтов.

Наша страна исторически поддерживает добрые отношения со всеми странами региона. СССР стал первым государством, признавшим Израиль де-факто и де-юре, установив с ним дипломатические отношения сразу после объявления о независимости в мае 1948 г. При этом Москва неизменно выступала за создание независимого и жизнеспособного палестинского государства, за реализацию законного, фундаментального права палестинцев на самоопределение. В 1949 г. мы поддержали заявку Израиля на членство в ООН – при условии (подчеркну это особо) выполнения резолюций 181 и 194 ГА о Плане раздела Палестины и праве палестинских беженцев на возвращение. Это было четко оговорено, когда мы голосовали за прием Израиля в ООН. Так же и сегодня мы поддерживаем вступление Палестины в нашу Организацию. Ее суверенитет как государства признали уже без малого 150 стран, являющиеся членами ООН.

Отстаиваем основанную на нормах международного права позицию в рамках различных международных форматов урегулирования палестино-израильского и шире – ближневосточного конфликта. Исходим из императива выполнения решений ООН, включая упомянутые первые резолюции Генассамблеи и ключевые резолюции Совета Безопасности: 242 и 338, принятые после окончания Шестидневной войны и войны Судного дня, а также 478 и 497 о статусе Иерусалима и Голанских высот.

Особое значение придаем диалогу с арабскими странами и их соседями – Ираном и Турцией. С самого начала высоко оценили конструктивный потенциал выдвинутой Саудовской Аравией в 2002 г. Арабской мирной инициативы. При этом с уважением отнеслись к решению ряда арабских государств о нормализации отношений с Израилем еще до урегулирования палестинского вопроса. Выступали за подключение панарабских и исламских организаций – ЛАГ и ОИС – к коллективным усилиям в рамках «квартета» международных посредников, который, к сожалению, был «похоронен» под руинами американской «сделки века».

Мандатно-колониальное прошлое Ближнего Востока и Северной Африки стало – и остается – тяжелым наследием для стран региона. Соглашения Сайкс-Пико, декларация Бальфура и «Белая книга» заложили мины замедленного действия, продолжающие взрываться и по сей день. Ситуацию усугубляют новые геополитические эксперименты Запада. Убеждены, что страны региона должны сами, без вмешательства извне определять свой путь к укреплению суверенитета и независимости, социально-экономическому развитию на благо своих народов. Это позволит раскрепостить огромное общемировое историческое, цивилизационное, религиозное и культурное значение Ближнего Востока и Северной Африки в интересах мира и стабильности.

Сегодня самая острая и неотложная проблема – палестинская.

Совет Безопасности ООН уже в четвертый раз за 10 месяцев проводит заседание на министерском уровне. Были приняты четыре резолюции. Однако продолжающееся кровопролитие на оккупированных палестинских территориях подтверждает, что все эти решения остались «на бумаге».

Россия последовательно выступает против терроризма во всех его проявлениях. Мы безоговорочно осудили террористическую атаку против Израиля 7 октября 2023 г. Однако то, что сейчас происходит в Газе, является неприемлемым коллективным наказанием гражданского населения.

Без малого 300 дней продолжается военная зачистка сектора – самого густонаселенного места на планете, которое уже долгие годы называют «тюрьмой под открытым небом».

Результатом масштабной военной операции, которую Израиль ведет вместе со своими американскими союзниками, стала ужасающая статистика жертв и разрушений. За 300 дней, т.е. за 10 месяцев – почти 40 тысяч погибших и 90 тысяч раненых мирных палестинцев, большая часть которых дети и женщины. Это в два раза больше, чем количество гражданских жертв с обеих сторон за 10 лет конфликта на юго-востоке Украины. 10 месяцев принесли в два раза больше жертв среди мирных граждан, чем 10 лет конфликта на Украине после государственного переворота в феврале 2014 г. По данным Независимой международной комиссии по расследованию нарушений норм международного гуманитарного права, примерно половину населения Газы составляют палестинцы младше 18 лет. А это значит, что они родились и выросли в условиях тотальной блокады и помимо нынешней эскалации насилия пережили такие военные операции Израиля, как: «Летние дожди» и «Осенние тучи» в 2006 г., «Жаркая зима» и «Литой свинец» в 2008-2009 гг., «Облачный столп» в 2012 г., «Нерушимая скала» в 2014 г. и «Страж стен» в 2021 г.

Сегодня Газа лежит в руинах – практически полностью уничтожены жилой фонд, школы и больницы, выведены из строя ключевые объекты гражданской инфраструктуры. В секторе – эпидемии инфекционных заболеваний, массовый голод, разразилась настоящая гуманитарная катастрофа. Безопасный и устойчивый доступ ко всем пострадавшим и нуждающимся в условиях продолжающихся боевых действий отсутствует.

Число жертв среди гуманитарного персонала ООН и НПО уже приближается к 300. Это самая большая единовременная потеря для ООН в современной истории. Многие гуманитарщики были убиты вместе

со своими семьями. Выражаем соболезнования родственникам и близким, а также коллегам погибших.

7 мая была начата операция по зачистке Рафаха, последнего приюта для полутора миллионов сбежавших сюда со всех концов Газы палестинцев. КПП «Рафах» был закрыт. Сектор снова стал «единственной в мире зоной конфликта, из которой людям не позволяют даже бежать». Это сказал Генеральный секретарь ООН А.Гутерреш еще в 2009 г., когда он занимал должность Верховного комиссара ООН по делам беженцев. С тех пор ничего не изменилось. Ситуация лишь деградирует.

Погранпереходы на израильской стороне функционируют с перебоями и серьезными ограничениями. Пропускают значительно меньше грузов, чем было даже до нынешней конфронтации, при куда меньших потребностях.

Тяжелая ситуация складывается на Западном берегу реки Иордан и в Восточном Иерусалиме. Там не прекращаются силовые рейды израильских военных и агрессия поселенцев. Все это сопровождается жертвами с обеих сторон. Вразрез с требованиями резолюции 2334 СБ ООН Израиль не только не снижает, но и наращивает строительство незаконных поселений. Помимо экспроприации земель и разрушения домов палестинцев практикуется ретроспективная легализация поселенческих форпостов, сооружение которых признано противоправным даже с точки зрения израильского законодательства.

Подобные односторонние действия по созданию необратимых «фактов на земле» (о чем говорил глава кабинета Генерального секретаря ООН Е.Раттрэй) являются грубейшими нарушениями обязательств Израиля в качестве оккупирующей державы. Обязательств, отмечу особо, вытекающих из Женевских конвенций, принятых 75 лет назад, по иронии судьбы, во многом для защиты подвергшихся нечеловеческим страданиям евреев во время Второй мировой войны и для предотвращения любых преследований по национальному признаку в будущем.

Уважаемые коллеги,

Нынешний беспрецедентный взрыв насилия на Ближнем Востоке во многом стал следствием известной политики США в регионе. Следствием той самой дипломатии, об «эффективности» которой нам вот уже почти 10 месяцев рассказывают американские представители, требуя свернуть работу на площадке СБ ООН. С таким призывом выступал и мой коллега госсекретарь США Э.Блинкен. Раз за разом применяют право вето, блокируя призывы о немедленном, постоянном и повсеместном прекращении огня.

Когда же резолюция 2728 с положением об остановке боевых действий на период Рамадана была принята, США тут же заявили, что она не имеет обязательной юридической силы. Взамен мы получили пресловутый «план Дж.Байдена», который американцы вознамерились одобрить еще до получения реакции Израиля. Всем было известно, что она негативная. Потому что Израилю никакой план с намеком на мир не нужен. Мы сегодня снова в этом убедились. Хотел поинтересоваться у представителя США, слушая сегодня выступление представителя Израиля, у Вас не возникло ощущение, что Вы ошиблись комнатой и пришли не на ту дискуссию, которая была объявлена? Надеюсь, понятно, о чем идет речь. Именно по этой причине мы воздержались при голосовании по резолюции 2735 СБ ООН, зная, что она заведомо молча отвергнута Израилем.

Осуществляя дипломатическое прикрытие действий Израиля, поставляя оружие и боеприпасы, Вашингтон (всем это понятно) стал прямым соучастником конфликта – так же, как и в случае с ситуацией на Украине. Если эта поддержка прекратится, кровопролитие будет остановлено. Однако США либо не хотят, либо не могут этого сделать. Видимо главное – не спасение человеческих жизней, а маневры, которые позволят набрать побольше очков в ходе избирательной кампании.

Хотел бы еще раз обозначить принципиальные подходы России.

Осуждаем террористическую атаку 7 октября 2023 г., которая, тем не менее, не может использоваться в качестве оправдания нынешних действий Израиля и для подрыва самой идеи создания палестинского государства.

Выступаем за постоянное и повсеместное прекращение огня, что сделает возможным освобождение 120 израильских заложников и около 9500 произвольно арестованных с 7 октября 2023 г. палестинцев.

Призываем к обеспечению безопасного и адекватного гуманитарного доступа ко всем пострадавшим и нуждающимся. Подтверждаем ключевой мандат БАПОР как уникальной структуры по оказанию помощи палестинцам на оккупированных территориях и в соседних арабских странах.

Настаиваем на немедленном прекращении противозаконной поселенческой деятельности.

Решение этих неотложных задач создало бы условия для возвращения к мирным переговорам на общепризнанной международно-правовой основе в интересах создания независимого суверенного палестинского государства, сосуществующего в мире и безопасности с Израилем. Только тогда историческая несправедливость по отношению к палестинскому народу и его фундаментальному праву на самоопределение будет исправлена.

Важное значение при этом имеет восстановление межпалестинского единства, чему мы всегда стремились способствовать, предоставляя возможность представителям различных палестинских движений вести на московской площадке столь необходимый диалог. Убеждены, что палестинцы способны самостоятельно определить свое будущее без вмешательства извне, как бы кому-то ни хотелось все решить за них и против их воли. Это касается и будущего Газы как неотъемлемой части палестинского государства. Мы все знаем о том, какие осуществляются закулисные контакты, вынашиваются планы, которые предрешают будущее устройство и Газы, и всего палестинского государства. Хотя там о государстве речь практически не идет. Считаю, что все должны уважать принцип «ни слова о Палестине без Палестины».

Остается в силе наше предложение о встрече всех внешних игроков, которые имеют влияние на различные группировки в Газе и на Западном берегу реки Иордан, и которые могут, если будут выступать одним голосом, помочь преодолению раскола в палестинских рядах. Важный шаг в этом направлении был сделан в феврале с.г. в Москве, когда все палестинские фракции, направив свои делегации, высказались за восстановление единства на базе платформы ООП.

Сегодня на всех нас лежит ответственность за прекращение разворачивающейся человеческой трагедии. Помимо военной операции на оккупированных палестинских территориях под угрозой втягивания в масштабную конфронтацию с Израилем оказались другие его соседи.

Напряженность на «голубой линии» между Ливаном и Израилем растет день ото дня. Представители израильского руководства публично заявляют о планах «открыть северный фронт». Не остается в долгу и «Хизбалла», предупреждая о готовности дать отпор вторжению.

В Сирии израильские ВВС кратно нарастили атаки по территории страны, включая районы Дамаска, Алеппо, Латакии и Голанских высот. Под удары попали ключевые аэропорты и морской порт, игравшие важную роль в доставке срочной гуманитарной помощи, в том числе в рамках реагирования на прошлогоднее тяжелое землетрясение.

Уважаемые коллеги,

Прекращение огня и насилия в Газе и на Западном берегу реки Иордан может создать условия не только для поиска надежного урегулирования палестино-израильского конфликта, но и для преодоления других кризисных очагов на обширном пространстве Ближнего и Среднего Востока в соответствии с резолюциями Совета Безопасности, а не чьими-то геополитическими амбициями или «правилами», которыми Запад пытается подменить Устав ООН.

Важная роль в отстаивании законных прав палестинского народа принадлежит панарабским и общеисламским структурам, деятельность которых мы поддерживаем, как и всем по-настоящему ответственным членам мирового сообщества.

Особо отмечу потенциал государств Персидского залива. Сейчас, после внеочередных выборов в Иране и первых заявлений нового иранского Президента М.Пезешкиана появляется надежда на сближение всех прибрежных стран Залива в интересах преодоления застарелых противоречий и недоверия, объединения усилий на общеприемлемой основе, чтобы самим, без внешнего вмешательства определять параметры взаимной безопасности и одним голосом добиваться претворения в жизнь чаяний палестинского народа и в целом выстраивать в регионе архитектуру стабильности и добрососедства.

Прогресс на палестинском треке в полном соответствии с решениями ООН, в нормализации отношений между прибрежными странами Персидского залива – все это стало бы важным вкладом в объективный процесс формирования общей евразийской архитектуры, основанной на принципах неделимости безопасности и равной коллективной ответственности, взаимного уважения и баланса интересов.

Россия. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 17 июля 2024 > № 4686875 Сергей Лавров

Россия. ВТО > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 25 марта 2024 > № 4635274 Николай Платонов

Николай Платонов: Россия ничего не выиграет от выхода из ВТО

Руководство Всемирной торговой организации (ВТО) уже предостерегало, что увеличение числа односторонних мер угрожает будущему мировой торговли и может привести к ее фрагментации. В то же время орган по разрешению споров организации с 2019 года заблокирован США. О будущем ВТО, ожидающих ее реформах и месте России в этом, в интервью РИА Новости рассказал новый постоянный представитель страны при организации в Женеве Николай Платонов. Беседовал Юрий Апрелефф.

— На 13-й Министерской конференции ВТО в Абу-Даби члены согласились достичь в этом году соглашения о реформировании органа по разрешению споров, который с 2019 года заблокирован США. Каковы шансы на достижение этой цели? Все ли зависит от США? Какие аспекты Россия считает важнейшими для реформирования этого органа?

— Шансы на полное реформирование в текущем году системы разрешения споров ВТО невелики. Несмотря на некоторый прогресс, достигнутый за последнее время, несогласованными остаются существенные вопросы переговорной повестки, в том числе возобновление функционирования апелляционной инстанции. Для подвижек на этом, как, впрочем, и на других направлениях, от всех членов ВТО потребуется готовность договариваться, а с этим в настоящий момент возникают сложности, в том числе связанные с внутриполитическими циклами в ряде крупных членов организации. Поэтому не думаю, что в нынешнем году удастся найти решение по наиболее принципиальному вопросу – судьбе Апелляционного органа. Такая ситуация, разумеется, не означает, что переговорщики в Женеве прервут свою работу до возникновения "политической определенности". Они продолжают искать развязки, которые позволили бы модернизировать и восстановить полноценную работу ОРС.

— Белоруссия, Узбекистан и другие страны считают, что процесс вступления в ВТО слишком длительный, что негативно сказывается на инклюзивности организации. Как ВТО решить эту проблему? Каков взгляд России на этот вопрос?

— Проблема, действительно, существует. Присоединиться к этому "клубу избранных" всегда было нелегко. Средняя продолжительность процесса присоединения к ВТО новых членов составляет порядка 20 лет. Тем же Союзу Коморских Островов и Восточному Тимору, чье членство в Организации было одобрено на завершившейся 13-й Министерской конференции (МК-13), потребовалось 17 и почти 8 лет соответственно. Что уж говорить о более крупных экономиках.

В очереди на вступление сейчас находятся 21 страна и одна таможенная территория. В их числе и наши ближайшие соседи – Азербайджан, Белоруссия, Туркменистан и Узбекистан. Ситуация с длительностью процедуры присоединения к ВТО частично объясняется и склонностью некоторых крупных членов организации предъявлять к кандидатам завышенные и нередко политически мотивированные требования. А процесс присоединения Белоруссии сейчас просто заблокирован по исключительно политическим мотивам. Это абсолютно несправедливо, поскольку ВТО всегда позиционировала себя, как торговая организация, максимально удаленная от политики. К сожалению, поведение некоторых крупных участников организации становится в последнее время все более политически ангажированным, что еще больше осложняет возможности достижения прогресса на разных переговорных треках.

Путь к оптимизации процесса присоединения лежит, в моем понимании, в прекращении практики "выжимания" из кандидатов обязательств по максимальной либерализации режима торговли и обязательств, в принципе выходящих за рамки сфер регулирования соглашений ВТО.

Наша страна придает важное значение решению этой проблемы, в том числе при подготовке итоговых документов Министерских конференций ВТО, настаивая на формулировках, которые нацелены на содействие присоединяющимся странам. Так было на МК-12 в Женеве в 2022 году и на недавней МК-13 в Абу-Даби.

— Может ли ВТО по-прежнему выполнять свою роль, когда, по словам ее генерального директора, фрагментация мира и односторонние санкции становятся нормой? Находится ли мир на этапе "деглобализации"?

— Полагаю, что сейчас для ВТО как раз настало то время, когда требуется продемонстрировать свою способность противодействовать обозначенным вами явлениям. Все институциональные и правовые инструменты для этого у ВТО имеются. Скажу даже больше: никакая другая многосторонняя структура не экипирована более совершенным "оборудованием" для предотвращения негативных процессов в мировой торговле. Чего действительно в данный момент не хватает, так это готовности некоторых членов организации соблюдать ранее сформулированные и принятые ими же правила.

Отвечая на ваш второй вопрос, я бы сказал, что применительно к глобальной торговле мир в настоящее время в какой-то степени находится на развилке: одна дорога по-прежнему ведет к многостороннему взаимодействию, следование же другому пути подразумевает в качестве ориентира углубление отношений с политическими единомышленниками, упор на регионализацию торгово-экономических связей. Ряд членов ВТО, возможно, склоняется к тому, чтобы сделать ставку на блоковый подход, потому что договориться о более продвинутых правилах игры и механизмах обеспечения их соблюдения с меньшим числом стран зачастую легче, чем обеспечить консенсус на многостороннем уровне. С другой стороны, убежден, никто в ВТО не готов оставлять бесхозным и выводить из общего обращения тот багаж инструментов регулирования мировой торговли, который десятилетиями создавался и доказывал свою востребованность.

— Каковы будут приоритеты России в ВТО на ближайшие годы?

— Если говорить в более общем ключе, то наши приоритеты в ВТО неизменны: способствовать принятию решений и достижению договоренностей, которые содействовали бы поступательному развитию российской экономики, продвигать и защищать интересы отечественного бизнеса, создавая для него новые возможности на внешних рынках.

В более конкретном плане на данном этапе важно обеспечить укрепление роли ВТО в регулировании мировой торговли. Для этого же нужно осуществить реформирование организации и, безусловно, добиться возобновления нормальной работы системы разрешения споров.

— Представитель Китая в ВТО недавно заявил в Женеве, что отношения с российской миссией отличные. Может ли Россия опереться на такие страны, как Китай, чтобы уравновесить западное влияние на ВТО?

— Полностью разделяю оценку постпреда Китая при ВТО относительно уровня нашего двустороннего взаимодействия в организации.

Что касается, как вы сказали, "западного влияния на ВТО", то в последние годы как раз-таки имеет место другая тенденция – в организации все громче звучат голоса стран, не относящихся к западному лагерю. Пока, правда, не всегда такое звучание объединено в единый голос, но уже стало очевидным, и результаты МК-13 это наглядно подтверждают, что времена, когда ВТО не чуралась обслуживать "западные интересы" в ущерб чаяниям других членов, остались в прошлом. Во многом именно с такими государствами наша страна в нынешних условиях наращивает торгово-экономическое сотрудничество, активно используя инструментарий ВТО и гарантируемые ее правилами благоприятные условия по доступу на их рынки.

— ВТО как регулятор мировой торговли себя исчерпал или нет?

— Уверен, что нет. ВТО на сегодняшний день на многостороннем уровне не имеет альтернативы. Даже самая разветвленная сеть преференциальных торговых соглашений не способна ее подменить и будет лимитирована по составу участников и неоднородна по субстантивному охвату. Главным активом ВТО выступает ее свод универсальных и обязательных для исполнения правил, что является залогом равных условий и предсказуемости международной торговли для всех ее участников. Для бизнеса это важно, и мы постоянно получаем такие сигналы со стороны деловых кругов. В значительной степени благодаря своду правил ВТО Россия имеет сейчас возможность осуществить пересмотр своих экспортных приоритетов и переориентировать поставки продукции с некогда доминировавших в нашей внешней торговле направлений на рынки дружественных и нейтрально настроенных к нам государств.

— Как тогда усилить ее авторитет? Может, стоит ввести более жесткие штрафы за невыполнение требований? усилить процедуру исключений из нее?

— ВТО и без того пользуется высоким авторитетом как среди ее членов, так и у деловых кругов. Подтверждение тому – впечатляющий уровень взаимодействия государств в ходе недавней МК-13 и многочисленные обращения со стороны мирового бизнес-сообщества с призывами к дальнейшему укреплению организации.

Что касается ужесточения штрафов/исключения из ВТО – мы не рассматриваем организацию в качестве карательного органа для наказания неугодных либо провинившихся стран. Подобное восприятие ВТО создало бы очевидные риски оказания давления на отдельных ее членов по политическим и иным мотивам, что в итоге неизбежно привело бы к снижению авторитета организации. Для нас ВТО является важной площадкой поощрения диалога и коллективного поиска решений актуальных торгово-экономических проблем.

— Насчет протекционизма. Как нормами ВТО можно с ним бороться? Ведь по факту большинство стран игнорируют их, прикрываясь борьбой за экологию и с изменением климата.

— Здесь хотел бы вас сразу поправить, протекционистские меры под природоохранным предлогом вводятся меньшинством участников организации. Речь идет о ЕС и нескольких его единомышленниках. В целом, данные меры действительно крайне сомнительны с точки зрения права ВТО, однако окончательно в этом убедиться удастся лишь в случае выигранного судебного разбирательства. В данном контексте нами совместно с партнерами по БРИКС и другими странами на женевской площадке проводится работа по противодействию легализации "зеленого" протекционизма на уровне права ВТО. Одной из целей данной деятельности является недопущение того, чтобы практика использования торговых ограничений под эко-предлогом стала нормой в рамках многосторонней торговой системы.

Тот факт, что реальную угрозу эскалации ограничительных мер в торговле под ширмой защиты природы видят все большее число членов ВТО, подтверждается, по сути, торпедированием "экологического" наполнения итоговой декларации министров в ходе МК-13.

— Постоянно звучат призывы выйти России из ВТО — почему нельзя этого делать? Каковы будут последствия?

— Если в контексте возможного выхода из ВТО оценивать непосредственно торговые аспекты, то следует признать, что минусов от этого шага было бы значительно больше, чем плюсов. Оставаясь в ВТО, Россия может доводить свою точку зрения до других участников и способствовать принятию тех решений, которые отвечают нашим интересам. Выход из ВТО означал бы не только отказ от более благоприятных условий доступа на рынки многих наших торговых партнеров, но и утрату возможности влиять на формирование многосторонних правил торговли, будь то электронная коммерция, сельское хозяйство или субсидии в области рыболовства.

Покинуть организацию до лучших времен и сэкономить на взносах легко, а вот вернуться обратно на тех же условиях, на которых нам удалось присоединиться к ВТО, будет практически невозможно.

Правила ВТО напрямую либо через преференциальные торговые соглашения регулируют практически всю внешнюю торговлю России. При этом далеко не со всеми партнерами у России или у ЕАЭС имеются соглашения о свободной торговле. Соответственно, выход из организации привел бы к тому, что большинство стран престали бы быть связанными общими унифицированными правилами по отношению к российским экспортерам.

— Как вы оценивайте выгоды России от участия в ВТО в денежном выражении и убытки от выхода?

— Полагаю, что любая сделанная сейчас калькуляция выгод и потерь в данной связи не будет являться достоверной. На эти показатели может влиять не только сам факт выхода, но и целый ряд других факторов, в том числе последующая реакция наших торговых партнеров.

Если вас интересуют конкретные цифры, то не могу не отметить, что, например, в части сельскохозяйственных товаров благодаря гарантированному правилами организации недискриминационному режиму только за прошлый год нашей стране удалось обеспечить прирост экспорта по сравнению с показателями 2012 года (когда произошло присоединение России к ВТО) на 156,7 %. Значительно также увеличились в 2023 году российские поставки текстиля, изделий из него и обуви (на 126,7 %). При этом экспорт в нейтральные и дружественные нам страны по итогам 2023 года в сравнении с 2012 годом суммарно возрос на 111%.

В настоящее время большая часть внешней торговли России осуществляется как раз с такими государствами-членами ВТО, то есть с партнерами, которые руководствуются в отношениях с Россией нормами организации. Выход из ВТО мог бы привести к исчезновению правовой определенности и предсказуемости в торговле с данными странами. Это способно негативно сказаться на развитии и наращивании отечественного экспорта, поскольку в условиях нынешней жесткой конкуренции даже лояльные к нам контрагенты смогут абсолютно законно ограничивать доступ российской продукции на свои рынки. Данный шаг затронет и ту часть нашего производственного сектора, для которой важен доступ к иностранному сырью и технологиям. Поэтому, надеюсь, что негативного сценария развития событий удастся избежать.

Россия. ВТО > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 25 марта 2024 > № 4635274 Николай Платонов

ОАЭ. Восточный Тимор. Коморские о-ва. ВТО. Россия > Внешэкономсвязи, политика > economy.gov.ru, 2 марта 2024 > № 4597471 Максим Решетников

Члены ВТО подтвердили намерение договориться о реформе системы разрешения споров в течение 2024 г.

13-я Министерская конференция (МК-13) ВТО в Абу-Даби после пяти дней напряженных переговоров завершилась принятием итоговой декларации. Среди прочего в ней подтверждено принятое на прошлой конференции обязательство – договориться о реформе системы разрешения споров в течение 2024 г.

«По общей декларации министров – мы свои задачи считаем выполненными. Не допустили попытки наших оппонентов легализовать применение торговых барьеров под лозунгами климатической и экологической политики. Это не значит, что попытки не будут продолжаться. Очевидно, в ближайшие два года эта тема станет одной из основных линий напряжения в Женеве», - прокомментировал журналистам глава российской делегации, министр экономического развития РФ Максим Решетников.

Также, по его словам, удалось убедить оппонентов продлить мораторий на взимание пошлин с электронных трансмиссий до следующей конференции, хотя в дальнейшем эта тема может потребовать новых подходов.

Еще одним значимым результатом МК-13 стало заключение плюрилатерального соглашения по инвестициям. Под ним подписались 123 члена ВТО (всего в организации сейчас 166 членов), включая, Россию. Ряд стран пока не позволяют формально включить его в свод права ВТО. «Но широкая поддержка показывает, что появление единых многосторонних правил в сфере инвестиций – это вопрос времени», - отметил министр.

Кроме того, ВТО пополнилась двумя новыми членами – к организации присоединились Восточный Тимор и Коморские Острова.

Вместе с тем странам ВТО пока не удалось прийти к консенсусу по двум наиболее острым пунктам повестки – программе будущих переговоров в сельскохозяйственной сфере и рыболовным субсидиям. «Если по первой теме договоренности были практически недостижимы на этой конференции, то по второй – мы были близки к успеху, - прокомментировал Максим Решетников. «Практически весь текст был согласован. Камнем преткновения стал объем льгот, за которые боролись развивающиеся страны», - пояснил он.

По обеим темам переговоры будут продолжены в следующую двухлетку до МК-14, но с разных стартовых позиций, уточнил глава делегации РФ. «По рыболовным субсидиям есть текст в высокой степени готовности. По сельскому хозяйству, несмотря на то, что все проблемы давнишние, подходы к их решению настолько полярны, что точки соприкосновения пока не просматриваются», - констатировал он.

Министерская конференция является высшим руководящим органом ВТО, который собирается раз в два года. 13-я министерская конференция открылась 26 февраля в Абу-Даби под председательством государственного министра ОАЭ по вопросам внешней торговли Тани бин Ахмеда аз-Зейуди.

ОАЭ. Восточный Тимор. Коморские о-ва. ВТО. Россия > Внешэкономсвязи, политика > economy.gov.ru, 2 марта 2024 > № 4597471 Максим Решетников

США. Евросоюз. Китай. Весь мир. Россия > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 1 ноября 2023 > № 4721891 Чез Фриман

О сферах влияния. Почему их надо уважать, но не надо создавать

Понимание законности и роли сфер влияния необходимо для эффективного разрешения конфликтов

ЧЕЗ ФРИМАН

Посол в отставке, приглашённый научный сотрудник Института международной и публичной политики Уотсона в Университете Брауна.

На протяжении всей истории человечества страны стремились к обеспечению безопасности путём создания империй, запретных зон/санитарных кордонов, буферных государств, а также военных, экономических, политических или культурных сфер стратегических интересов или доминирующего влияния. Ведь государства хотят иметь друзей, а не врагов вдоль своих границ, и великие державы ожидают уважения, а не вызовов своей безопасности вследствие сговора менее крупных государств с великодержавными соперниками. Альтернативой таким защитным мерам могут быть системы, основанные на гибких коалициях в зависимости от баланса сил.

И нации, и империи переживают взлёты и падения. Они развивают политическое, экономическое и военное взаимодействие в своих регионах, а также окружающих или зависимых от них. Одни государства ищут защиты у великих держав. Другие отвергают иностранную гегемонию и сопротивляются ей. Сферы влияния – порождение державности и государственного строительства, которое помогает стране отгородиться от потенциальных конкурентов.

Почему устанавливаются сферы влияния

В последнее время американские официальные лица заявляют, что Соединённые Штаты не признают сфер влияния. Если учесть, что американцы продолжают настаивать на правомерности доктрины Монро, это более чем иронично. Америка может не признавать или уважать сферы влияния других стран либо их право устанавливать такие зоны, но она претендует на собственную сферу, которая хоть и не объявлена, но распространяется на весь мир.

Сферы влияния – это утверждение исключительного права надзирать за другой страной/странами или участвовать в определении расстановки сил, а также политики другого государства или государств по отношению к другим странам в целом либо в конкретных областях. Как таковые эти сферы – проявление международного соперничества равных по силе держав.

Концепция сфер влияния, как и многие другие элементы современного государственного устройства, возникла в результате проецирования силы вовне множеством конкурентов, составлявших европейскую государственную систему. Положение императорского Китая как центра тяжести в системе даннических отношений между странами не давало ему сфер влияния в современном понимании. Данническую систему можно охарактеризовать как «круг почтения». В отличие от сферы влияния, она не участвовала в схватке за гегемонию с равным Китаю соперником, поскольку такого просто не было. Несмотря на настойчивое требование, чтобы иностранцы соблюдали придворные обычаи и этикет, если они желают добиться расположения императора, Китай обычно не стремился регулировать поведение даннических стран. Подобно формальной преданности европейских князей папе римскому, подхалимское почтение мелких правителей к китайскому императору обусловлено не только традициями, но и корыстными интересами. Признание императора давало им торговые преимущества и престиж, обеспечивало дипломатическую, а то и военную защиту друг от друга. Это также способствовало тому, что Китай оставлял их в покое, а не пытался сделать прямыми вассалами (как это с разной степенью успеха происходило в случаях Кореи, Тибета и Вьетнама). В Азии сфера влияния – артефакт, привнесённый европейским, американским, а затем и японским, но не китайским империализмом. Не Китай устанавливал правила игры, а его самого чужестранцы включали в свои сферы влияния.

Сам термин «сфера влияния» стал использоваться в дипломатии лишь в 1885 г. (см. ниже), но первым официальным провозглашением подобной сферы стала доктрина, принятая президентом США Джеймсом Монро 2 декабря 1823 г. по совету государственного секретаря Джона Куинси Адамса. Она требовала уважения европейскими колониальными державами независимости государств Западного полушария. А любые их попытки «распространить свою систему на какую-либо часть [этого] полушария» рассматривались как «опасные для мира и безопасности в Соединённых Штатах».

В 1864 г., когда США были охвачены гражданской войной, Франция поставила императором Мексики эрцгерцога Фердинанда Максимилиана Иосифа фон Габсбург-Лотарингского. Годом позже, когда гражданская война завершилась, американцы разместили 40-тысячную армию на мексиканской границе и потребовали от французов убрать этого монарха. Французы вывели войска из Мексики. После этого Максимилиан был схвачен и казнён войсками Бенито Хуареса. В 1895 г. Вашингтон пригрозил войной Великобритании в случае её вмешательства в дела Венесуэлы. В 1904 г. т.н. «следствие Рузвельта» превратило доктрину Монро из инструмента стратегического отрицания присутствия конкурирующих держав в активное утверждение доминирования США в Западном полушарии. В 1917 г. предложение Германии заключить союз с Мексикой убедило Вашингтон вступить в Первую мировую войну.

Но сферы влияния могут быть и неформальными, оборонительными или доминирующими. Элита подвластных стран стремится выучить язык страны, проецирующей влияние, усвоить её промышленные и военные стандарты, а также культурную и торговую практику. Она отправляет своих детей учиться в её учебных заведениях, предпочитает её товары и услуги, а не товары и услуги конкурентов.

Сам термин впервые появился при разделе Африки на Берлинской конференции 1884–1885 гг. (так называемая Конференция по Конго), распределившей господство на континенте между Великобританией, Бельгией, Францией, Германией, Италией, Португалией и Испанией. В 1885 г. по двустороннему соглашению Великобритания и Германия поделили между собой контроль над Гвинейским заливом. Каждая из сторон обязалась не посягать на интересы другой в её сфере влияния. В 1890 г. аналогичный договор заключён о разделе сфер в Восточной Африке.

Ещё в 1942 г. президент Франклин Делано Рузвельт представлял себе мир после Второй мировой войны под управлением так называемых «четырёх полицейских» или «четырёх шерифов», каждый из которых будет отвечать за поддержание мира в своей сфере влияния. Согласно его наивным представлениям, Британия должна была отвечать за свою империю и Западную Европу, Советский Союз – за Восточную Европу и центральную часть Евразии, Китай – за Восточную Азию и западную часть Тихого океана, а Соединённые Штаты – за Западное полушарие. По настоянию премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля к четвёрке позднее добавили Францию, которую признали ответственной за дела своей империи. В некоторой степени концепция сфер влияния вдохновила на создание Совета Безопасности ООН, каждый из постоянных членов которого обеспечил себе доминирование над определёнными группами стран. Правда, Генеральная Ассамблея, напротив, закрепляет принцип суверенного равенства государств.

В отсутствие международной системы, основанной на сменяющих друг друга коалициях для уравновешивания гегемонистских амбиций[1], сферы влияния неразрывно связаны с соперничеством таких великих держав, как Китай, Индия, Иран, Россия и США. В связи с этим важно рассмотреть их происхождение, цели и интенсивность, которые варьируются от случая к случаю. Понимание и регулирование конкуренции требует признания интересов, которым служат сферы влияния, а также определённой степени уважения, подчинения или исключительности, которую они обеспечивают.

Интересы и влияние

История свидетельствует, что великие державы создают сферы влияния, чтобы ограничить автономию менее значимых государств и тем самым:

не допустить конкурентов на рынки, где они стремятся доминировать, проводя меркантилистскую политику;

лишить другие державы влияния в регионе, усиливая собственные позиции;

лишить потенциальных противников возможности стратегического использования территории или ресурсов;

предотвратить включение потенциальных буферных государств в сферы влияния других держав;

обеспечить подчинение идеологическим установкам или лояльность государств-клиентов и их элит;

получить доступ к территории и объектам, с которых можно проецировать силу, или сохранять такой доступ;

подчинить себе менее значимые страны и осуществлять квазиимперский контроль над ними.

Сферы интересов – инструменты государственного управления и дипломатии, предназначенные для сдерживания потенциальных противников и противодействия им способами, не требующими военных действий. Они предполагают относительно стабильное распределение сил в системе международных отношений – нечто противоположное неустойчивым отношениям, чреватым непредсказуемостью.

Сферы влияния предусматривают подчинение и ограничивают геополитическую или геоэкономическую свободу входящих в них стран или регионов. Как таковые они по своей сути являются гегемонистскими. Их можно разделить на две крупные категории: (1) пассивные, когда оборонительные усилия направлены на лишение влияния других потенциальных конкурентов, и (2) активные, когда решительные усилия обеспечивают доминирование в стратегическом выборе стран, входящих в зоны влияния, – обычно чтобы воспрепятствовать влиянию одного, а не нескольких противников. Каждая из этих сфер имеет разные последствия для конкурирующих держав и требует от них определённой реакции.

Важно отметить: сферы влияния – не то же самое, что колониальные империи, переселенческий колониализм или лингвистические сообщества.

Сферы влияния сохраняют суверенитет, лишь ограничивая его, тогда как колониализм его полностью уничтожает.

Эпоха глобального господства Европы, начавшаяся в XVI и закончившаяся в XX столетии, включала в себя образование новых государств за счёт миграции из других мест и создание поселенческих стран. Основным примером сообщества родственных государств-переселенцев является англосфера (Великобритания плюс Австралия, Канада, Новая Зеландия и США), но есть и другие (например, Франция и Квебек, Португалия и Бразилия). Языковые или лингвистические сообщества – наследие имперской экспансии. В качестве примера можно привести англоязычные страны Британского содружества плюс Филиппины, арабский мир, франкоговорящий мир, португалоговорящие страны Африки плюс Восточный Тимор, а также более двадцати стран, где официальный язык испанский. Между этими членами бывших империй есть очевидное родство, но, в отличие от сфер влияния великих держав, они не являются результатом господства над ними какой-то одной современной великой державы.

Великие державы, пытающиеся проецировать мощь или оградить себя от потенциальных противников, редко испытывают проблемы с уважением со стороны стран, автономию которых они стремятся ограничить. Тем не менее несколько менее могущественных государств или их группировок смогли сохранить национальную идентичность и автономию благодаря сочетанию вооружённого нейтралитета, продуманной безобидности и признания их статуса потенциально хищническими державами. Благодаря такой позиции подобным странам удаётся сдерживать региональных гегемонов, смягчать и отводить от себя угрозу подчинения более сильным державам или зависимости от них.

Например, Швейцария сохранила независимость благодаря стратегическим удобствам, которые она предоставляла окружающим её великим державам, крепкой гражданской армии, обученной использовать сложный рельеф местности для обороны, и неукоснительному нейтралитету как в мирное, так и в военное время. Её нейтралитет признан на Венском конгрессе 1815 года. Австрию освободили от оккупации великими державами и вывели из сфер их влияния Австрийским государственным договором от 15 мая 1955 года. Финляндия после Второй мировой войны не поступилась своей независимостью и самобытным демократическим общественным строем, благоразумно поддерживая тёплые отношения с Москвой и избегая явных вызовов коренным российским интересам. Поведение Хельсинки доказывает, что нет ничего идеологически пагубного в разумной сдержанности, осознающей потенциальную опасность оскорбления более могущественных соседей. Сейчас, правда, Финляндия отказалась от этой линии, выбрав вхождение в НАТО, то есть сферу влияния США.

Истоки сфер влияния

В III–II веках до н.э. Рим и Карфаген сражались за контроль над периферийными районами западного Средиземноморья (три Пунические войны с 264 по 146 г. до н.э. закончились разрушением Карфагена). В XVIII—XIX столетиях Великобритания, Франция и другие европейские империалистические державы боролись за раздел таких далёких территорий, как Индия, Китай, Юго-Восточная Азия и Африка.

Так, военное противостояние между британской Ост-Индской компанией и Французской Вест-Индской компанией за прямой контроль над Индией в XVIII веке продолжалось, пока победа англичан в битве при Плесси (часть Семилетней войны 1756–1763 гг.) не положила ей конец. Французам не позволили создать свою империю в той части света, и они стали распространять сферу влияния на враждующие между собой индийские штаты, отправляя туда советников и инструкторов, настраивая против англичан и косвенно ставя под угрозу британское присутствие в Индии, пока Великобритания и Франция боролись за контроль в Европе. В ответ англичане взялись завоёвывать индийские штаты, добившись в итоге имперского контроля над всем субконтинентом.

В случае с Китаем иностранные государства поначалу конкурировали за торговлю с ним, создавая «договорные порты», где действовало их право, а не китайское законодательство. Затем попытались разделить внутреннюю территорию Китая на меркантилистские сферы влияния, в пределах которых только они могли торговать, инвестировать и вести там прозелитскую деятельность. Накануне китайской революции 1911 г. на самую большую сферу влияния претендовала Россия, за ней следовали Великобритания, Франция, Япония, Германия и Италия. США в соответствии с политикой открытых дверей, принятой ими после завоевания Филиппин, отказались от создания собственной сферы влияния в Китае, но претендовали на равный доступ и торговые права в чужих сферах влияния. В 1895 г. Япония аннексировала Тайвань, а также вывела Корею из сферы влияния Китая. В 1905 г. она установила протекторат над Кореей, а в 1910 г. аннексировала её.

К началу ХХ века Юго-Восточная Азия, не считая Таиланд (поделённый на сферы влияния Британией и Францией), стала объектом колониального правления Британии, Франции, Нидерландов, Португалии и Соединённых Штатов.

Первоначальный импульс был везде сугубо меркантилистским, однако впоследствии колониальные кампании переросли в преимущественно военные столкновения, нацеленные на геополитическое господство. Политические разделительные линии сохранялись до Второй мировой войны, которая знаменовала окончание колониальной эпохи.

Формально провозглашённое первенство в определённом, точно разграниченном геополитическом пространстве характерно для колониального миропорядка XIX века (например, утверждение доктриной Монро уникального права США на исключение Западного полушария из сферы влияния держав из других частей земного шара или заблаговременный раздел Китая, Ближнего Востока и Африки между великими европейскими державами). В конце столетия сферы влияния представляли собой протоимперское навязывание эксклюзивного военно-политического и идеологического контроля над входящими в них государствами.

В соответствии с этим в 1904 г. Теодор Рузвельт дополнил доктрину Монро (так называемое «следствие Рузвельта») и провозгласил право Соединённых Штатов на военную интервенцию для исправления «вопиющих и хронических нарушений со стороны какой-либо латиноамериканской страны». Новая политика проводилась активно и энергично. К 1904 г. США уже отняли у Испании контроль над Кубой и Пуэрто-Рико, угрожали войной с Великобританией из-за Венесуэлы и предприняли интервенцию для отсоединения Панамы от Колумбии. Впоследствии они вторглись в Никарагуа, Гондурас, Мексику, Гаити, Доминиканскую Республику, Гватемалу, Кубу, Панаму, Коста-Рику, Гренаду и провели тайные операции по смене режима во многих из этих стран, а также в Чили, Венесуэле и Боливии. Первая версия доктрины Монро была пассивной и оборонительной. Вторая – активной и доминирующей.

В 1930-е гг., когда Германия и Япония попытались подорвать американское превосходство в Бразилии и Перу, американцы сдержали свою неприкрытую склонность к интервенциям, взяв на вооружение так называемую «Политику доброго соседа». Тем не менее во время Второй мировой войны Вашингтон не стеснялся похищать и интернировать тысячи латиноамериканцев немецкого, японского и итальянского происхождения[2].

Вторая мировая, холодная война и деколонизация

Поражение Германии во Второй мировой войне и победа китайских коммунистов в гражданской войне на материке позволили Советскому Союзу контролировать Центральную и Восточную Европу, а также Корею к северу от 38-й параллели. Встретившись со Сталиным в октябре 1944 г. в Москве, британский премьер Уинстон Черчилль, империалист до мозга костей, предложил в разговоре наедине конкретные проценты влияния в странах Восточной Европы и на Балканах, на которые может претендовать каждая из сторон. Сталин согласился, однако последующее опускание «железного занавеса» гарантировало, что, за исключением Греции и Югославии, советское влияние не допускало хоть сколько-нибудь заметную роль для британцев и других западных держав. В течение первого десятилетия после провозглашения в 1949 г. Китайской Народной Республики Москва, как представляется, приобрела первостепенное влияние в Китае и на севере Вьетнама.

В соответствии с доктриной Монро Соединённые Штаты ранее ограничивали притязания господством в Западном полушарии. Однако, вступив в глобальную борьбу с Советами за мировую стратегическую и идеологическую гегемонию, они начали создавать новые сферы влияния, основанные на договорах о защите от СССР расширяющегося круга стран в Европе и Азии. В этих зонах Америка требовала разной лояльности от тех, кому предлагала защиту и покровительство.

В Европе США выступили патронами создания в 1949 г. Организации Североатлантического договора (НАТО) для сдерживания СССР и его идеологии, преодоления традиционного антагонизма между великими западноевропейскими державами (Франция, Германия, Италия, Великобритания), а также облегчения экономического и политического восстановления Западной Европы. Будучи чисто оборонительным союзом демократических государств под руководством Соединённых Штатов, НАТО эффективно выполняла эти три задачи на всём протяжении холодной войны.

После победы над Японией Вашингтон унаследовал сферу влияния Токио в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Чтобы обезопасить её и тем самым защитить новые зависимые от них азиатские государства, США начали создавать ряд двусторонних союзов для сдерживания Китая, СССР, Северной Кореи и Северного Вьетнама[3]. Америка называла регионы, в которых она имела бесспорное влияние, «свободным миром». «Свободный» в данном контексте означало не что иное, как «не подчинённый СССР или Китаю». Это было привлекательное, но неточное описание агломерации демократий, диктатур, военных режимов, монархий и клептократий; объединяли их только дружественные связи с Соединёнными Штатами, а не с их противниками.

Во время холодной войны советский и американский блоки стремились добиться идеологического и политического доминирования везде, где могли, и не допустить, чтобы это сделал главный соперник. Распад евроатлантических империй в Азии, на Ближнем Востоке и в Африке привёл к образованию как независимых государств, так и зон явного вакуума власти. Новые независимые государства так называемого «Третьего мира» стали благодатной почвой для открытых и тайных американо-советских опосредованных войн – в частности, в Индокитае, Западной Азии и Северной Африке, Конго, португалоговорящей Африке, на Африканском Роге и в Афганистане.

В 1961–1962 гг. Советский Союз воспользовался сменой режима, произошедшей на Кубе в 1959 г., для создания стратегического форпоста буквально в 150 километрах от американского побережья (это была непродуманная реакция СССР на размещение в Турции ракет, нацеленных на его территорию). Переход Кубы в советский блок вызвал бурную реакцию Вашингтона как вызов, брошенный доктрине Монро. Советский Союз в партнёрстве с Кубой искал возможности укрепить своё идеологическое и даже военное влияние в Никарагуа, Чили и Гренаде. В каждом случае Соединённые Штаты осуществляли силовое вмешательство для поддержания своего стратегического превосходства в Западном полушарии[4]. (В последние годы Вашингтон прибегает к экономической войне и тайным операциям в борьбе с идеологически нетерпимыми режимами в таких латиноамериканских странах, как Боливия и Венесуэла.)

В 1960-е гг. необходимость сократить зарубежные обязательства «к востоку от Суэца» вынудила Великобританию уступить Соединённым Штатам свою сферу влияния в Персидском заливе. Великобритания доминировала на территории нынешних Объединённых Арабских Эмиратов, а также Бахрейна, Кувейта, Омана и Катара с начала XIX века, когда британские правители Индии вмешались в ситуацию, чтобы ликвидировать пиратство и обеспечить безопасность путей сообщения между Индией и Британскими островами. Аналогичные стратегические соображения относительно путей сообщения между Азией и Европой побудили США взять на себя неофициальные обязательства по обеспечению безопасности Саудовской Аравии и других стран Персидского залива. Падение шаха Ирана и приход ему на смену шиитов-исламистов, враждебных Америке и суннитским арабским монархиям Персидского залива, подтолкнули последних к тому, чтобы искать защиты и покровительства у Вашингтона.

К 1967 г. страны региона являлись независимыми, но Соединённые Штаты были нужны им для защиты друг от друга и от Ирана. В начале 1970-х гг. США поддержали окончательный выход Китая из советского блока, предложив ему военно-политическую защиту от Советов. Во второй половине того же десятилетия Вашингтон воспользовался желанием Египта заключить мир с Израилем, чтобы вывести его из советской сферы влияния на Ближнем Востоке (Кэмп-Дэвидские соглашения 1979 г.).

Сферы влияния не обязательно исчезают по мере сокращения или прекращения существования колониальных империй, хотя иногда происходит смена союзников. После предоставления независимости своим африканским колониям (1960 г.) Франция сохранила там признанную во всём мире военно-политическую и валютную сферу влияния. В 1968 г. СССР задним числом оправдал вторжения в Венгрию и Чехословакию, официально заявив о праве обращать вспять любые попытки вытеснить его версию социализма в Центральной и Восточной Европе. Эта советская аналогия доктрины Монро привела к окончательному разрыву китайско-советских отношений и открыла американцам путь к привлечению КНР в качестве партнёра по сдерживанию Кремля.

Современные сферы влияния

Сегодня, за исключением доктрины Монро, сферы влияния, как правило, не декларируются и не обсуждаются на переговорах между великими державами. Сфера влияния Индии в субгималайской Азии, Ирана в Ираке, Ливане, Сирии и Йемене, Австралии в южной части Тихого океана[5] и ЮАР на юге Африки носят неформальный характер. Их формализация стала бы очевидным вызовом вестфальским принципам независимости суверенных государств, иммунитета от военного вмешательства и суверенного равенства, на которых основана система ООН и постколониальный мировой порядок.

Например, ни одна внешняя великая держава не пыталась вмешиваться в политику Индии по принуждению стран своего региона к подчинению. Никто не оспаривает индийский сюзеренитет в Бутане. Никто не выступал активно против аннексии Гоа или Сиккима Индией, отделения Бангладеш от Западного Пакистана, длительной оккупации Шри-Ланки, блокады Непала или индийской интервенции на Мальдивы с целью недопущения прихода там к власти мятежников. С другой стороны, ни одна другая военно-морская держава не согласна с заявлениями Индии о том, что та имеет право на первенство в Индийском океане, с которыми Нью-Дели периодически выступает.

ЮАР находится в политико-экономическом центре сферы влияния, определяемой Сообществом развития Юга Африки (SADC), изначально созданным для координации усилий соседних стран по прекращению апартеида в Намибии и колониального контроля над этой страной. В Сообщество помимо ЮАР входят Ангола, Ботсвана, Коморские острова, ДРК, Эсватини, Лесото, Маврикий, Мадагаскар, Малави, Мозамбик, Намибия, Сейшельские острова, Танзания, Замбия и Зимбабве.

Тот факт, что сферы влияния формально не заявляются, не должен затушёвывать их непреходящую актуальность. Они, по сути, не что иное, как утверждение военного, экономического, технологического и политического доминирования, что может вызывать разную реакцию стран, попадающих в такие сферы влияния, – от молчаливого согласия до энергичного оспаривания – особенно в периоды серьёзных сдвигов в балансе сил и престижа.

Сферы влияния как ограничивают, так и стимулируют стратегическое взаимодействие великих держав. Они являются фактором, который нельзя игнорировать в дипломатии и государственном строительстве.

Постсоветская Европа

Начиная с 1989 г. советская империя, а затем и сам Советский Союз распались, исчезнув как угроза безопасности для остальной Европы, Китая, Ближнего Востока и всего мира. Программа НАТО «Партнёрство ради мира» (начата в 1994 г.) недолго вселяла надежды на создание общеевропейской архитектуры безопасности, в которой могли бы участвовать и Российская Федерация, и Соединённые Штаты. Появился шанс демонтировать союзы и защитные механизмы, созданные для противодействия исчезнувшим угрозам холодной войны. Но Вашингтон пошёл на поводу антироссийских фобий стран Центральной и Восточной Европы, их диаспор и лобби, вновь сделав ставку на НАТО в качестве средства защиты от возможных угроз со стороны возрождающейся России. Расширение НАТО не только до границ бывшего СССР, но и далее стало ещё одним проявлением «однополярного момента», когда Америка добивалась всеобщего уважения к своим ценностям и интересам, начав осуществлять массированные интервенции для смены режимов, не желавших подчиняться. При этом США решили не руководствоваться Уставом ООН и другими основополагающими элементами международного права.

Отказавшись от своего первоначального чисто оборонительного смысла, НАТО расчленила Сербию (отторгнув от неё Косово), присоединилась к усилиям Соединённых Штатов по умиротворению и трансформации Афганистана после терактов 11 сентября 2001 г. и помогла свергнуть правительство Ливии (2011 г.). Россия и другие великие державы стали воспринимать НАТО как угрожающе-­наступательный инструмент американской внешней политики. Тем временем альянс, конфигурация которого во многом совпадала с американской сферой военно-политического влияния в Европе и Средиземноморье, снова стал оправдывать своё существование угрозами со стороны России, которая восстала как феникс из пепла. В конце концов, Россия прибегла к демонстрации силы, вторгнувшись на Украину, чтобы блокировать дальнейшее расширение американской военной сферы влияния в Европе.

За всю свою долгую историю Европа сохраняла мир только тогда, когда все её ведущие державы были включены в систему коллективной безопасности. Европейский концерт более или менее сохранял мир на континенте в течение целого столетия. Исключение Германии и СССР из европейских структур в 1920—1930-е гг. стало катализатором Второй мировой и холодной войны. Попытка отстранить Россию от участия в поддержании мира и безопасности на европейском континенте в XXI веке лишила её дипломатических альтернатив возврату к воинственному поведению.

Ближний Восток

На Ближнем Востоке распад Советского Союза осиротил Ирак и Сирию, которые оставались в составе сжавшейся советской сферы влияния после перехода Египта на сторону Америки. Не сдерживаемый больше Москвой, Ирак решил, что облегчит финансовое истощение после восьмилетней войны с Ираном (1980—1988), захватив Кувейт и его нефтяные богатства. В ответ коалиция сил, санкционированная ООН, под водительством США и Саудовской Аравии освободила Кувейт (операция «Буря в пустыне» 1991 г.). Сирия, лишившаяся поддержки исчезнувшего СССР, присоединилась к коалиции, продемонстрировав готовность наладить отношения с Соединёнными Штатами, но получила отказ из-за своей враждебности к Израилю.

В 2003 г. США вторглись в Ирак, свергли его правительство и попытались включить страну в американскую сферу военно-политического влияния. Соединённые Штаты достигли военного господства, но затем уступили инициативу Ирану, который занял главенствующее положение в политике Багдада. В то же время попытки США сменить режим в Сирии не увенчались успехом – Иран усилил своё влияние и там, а перед Россией неожиданно открылась возможность вновь воздействовать на Дамаск (российская военная операция началась осенью 2015 г.). Дестабилизация Ирака и Сирии вызвала реакцию исламистских экстремистов, которые на короткое время стёрли границу между этими странами, создав «Исламское государство» (запрещённое в России. – Прим. ред.). Турция включила часть северного Ирака и Сирии в свою военно-экономическую сферу влияния. США незаконно ввели войска в Сирию. После вывода американского контингента из Ирака (за исключением немногочисленных групп военных инструкторов) Китай стал главным иностранным участником иракской экономики. Тем временем технология гидроразрыва пласта позволила Соединённым Штатам вернуть исторический статус крупного производителя-экспортёра энергоносителей. Страны Персидского залива утратили центральное положение в глобальной политике США. Одновременно снизилась и готовность Вашингтона обеспечивать безопасность Персидского залива.

В XXI веке доминирование Соединённых Штатов на Ближнем Востоке неуклонно ослабевало.

Несмотря на возрождение российского влияния и периодические попытки Франции вернуть себе ведущую роль в Ливане, региональные, а не внешние силы стали определять военно-политическое соперничество и динамику развития. Китай вытесняет другие великие державы в качестве крупнейшего экономического партнёра региона, но Ближний Восток больше не находится в сфере влияния какой-либо великой державы и не разделён между ними, как это было в прошлом.

Разворот США в Азию

В Азии исчезновение СССР как общего китайско-американского противника устранило главное обоснование для стратегического сотрудничества Пекина и Вашингтона. Искусная дипломатия, позволявшая долгое время не замечать тайваньской проблемы и налаживать сотрудничество для сдерживания советских амбиций, дала трещины. Идеологические разногласия, напомнившие о себе во время событий на площади Тяньаньмэнь летом 1989 г., вновь спровоцировали отчуждение между США и КНР. Возвращение Китая к богатству и мощи после двухвекового упадка и пребывания в тени Запада и Японии подрывает первенство Соединённых Штатов в Азиатско-Тихоокеанском регионе, установившееся после разгрома Японии в 1945 году. Встревоженные американские стратеги и военные планировщики стали рассматривать Китай как потенциально «почти равного конкурента».

Концепция «равного конкурента» была придумана Управлением общих оценок Пентагона как способ моделирования структуры вооружённых сил и управления развитием военного потенциала в условиях отсутствия реального высокотехнологичного соперника, подобного СССР. Предполагалось, что такой противник сможет сравниться с вооружёнными силами США и противостоять им. «Равный конкурент» представлял собой максимально сложного противника в военных играх и являлся идеальным стимулом для закупок вооружений. Со временем специалисты по оборонному планированию остановились на Китае как на реальном «равном конкуренте».

Америка подтвердила решимость не допустить после окончания холодной войны возвышения любой державы, которая могла бы с ней соперничать[6]. Американские военные постепенно перенаправляли разведывательные и другие ресурсы, ранее выделявшиеся для противодействия России, на Китай, активизировали агрессивные военные действия вдоль китайских границ и попытались привлечь страны НАТО к поддержке усилий по уравновешиванию растущей китайской мощи. Однако Соединённые Штаты оказались не в состоянии разработать и реализовать стратегию сохранения прежнего экономического лидерства в регионе, центром которого неуклонно становится Китай.

Расширение НАТО и то, что США назвали «разворотом в Азию», привело к росту на периферии России и Китая откровенно враждебного блока во главе с американскими командующими, целью которого было военное сдерживание обеих стран.

Неудивительно, что Россия и Китай дали отпор.

Москва всё более настойчиво и решительно возражала против дальнейшего расширения американской сферы влияния, воплощённой в НАТО, и предупредила, что, если продвижение альянса не прекратится, она будет вынуждена принять ответные меры военного характера. Пекин возобновил усилия, направленные на то, чтобы положить конец разделению Китая. Китайско-американская вражда быстро набирает обороты.

В начале XXI века Россия не имела признанной сферы влияния в Европе, хотя европейские соседи (за исключением недавно созданного государства Украина) старались её не провоцировать. Но по мере приближения новой глобальной американской сферы влияния (в Европе она представлена НАТО) к её границам Москва стала одержима идеей стратегического отказа соседним странам в праве подчиняться доминирующему влиянию Америки. Тем временем активизировались возражения КНР против продолжения американской поддержки Тайваня. Китай стремился вывести Тайвань из сферы влияния Вашингтона и лишить его статуса независимой территории. Несмотря на отсутствие собственных претензий, Соединённые Штаты оспаривали территориальные притязания Китая в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях.

Навешивание ярлыка идеологического и геополитического противника на Китай и Россию и соответствующее отношение к ним Вашингтона дало партнёрству Москвы и Пекина общую направленность и цель, поспособствовав его укреплению. Усиливающееся давление подтолкнуло эти две ранее отчуждённые друг от друга великие державы к созданию всё более открытого и всеобъемлющего антиамериканского союза, который стремится к координации политики и действий, направленных на сокращение угрожающего военного присутствия и враждебного политического влияния США на их периферии.

НАТО, ЕС, Турция и Россия

В результате пяти раундов расширения после холодной войны НАТО к 2020 г. охватила всю Европу, за исключением официально нейтральных государств, и расширила состав альянса до тридцати стран. После начала военных действий на Украине о присоединении заявили прежде нейтральные Финляндия и Швеция. Для большинства из них, особенно новых членов, НАТО по-прежнему оставалась чисто оборонительным союзом. Эти страны не обладали значительными возможностями вносить вклад в военные экспедиции и стремились к зависимости в вопросах обороны от США, альянса и более крупных государств.

Однако после окончания холодной войны НАТО перестала подчёркивать оборонительный характер. Она превратилась в платформу для наступательных военных операций на Балканах и выборочных интервенций за пределами Европы и Америки, возглавляемых или поддерживаемых Соединёнными Штатами[7]. Попытки привлечь Россию к консультациям с США и НАТО по вопросам европейской безопасности успехом не увенчались. Тем временем Турция отдалилась от Америки и, подобно России, отбросила многовековое стремление быть признанной частью европейского сообщества наций с центрами в Берлине, Лондоне, Париже и Риме. В то время как китайско-американские отношения становились всё более враждебными, усилия Вашингтона по привлечению НАТО и её членов к операциям по противодействию китайской военно-морской мощи в Южно-Китайском море убедили Пекин, что ему следует вместе с Россией сопротивляться дальнейшему расширению Североатлантического блока.

Постсоветская Центральная Азия

Соединённые Штаты и Евросоюз недолго оспаривали у Китая и России влияние в постсоветской Центральной Азии. Вскоре стало очевидно, что западные державы в этом регионе могут в лучшем случае быть второстепенными игроками. России и Китаю не потребовалось больших усилий, чтобы лишить их значительной роли в управлении, экономическом развитии и внешних связях региона. Попытки Турции утвердить пантюркистскую сферу влияния тоже пока не увенчались успехом.

Воссозданная Российская Федерация фактически договорилась с Китаем о разделе здесь сфер влияния. Шанхайская организация сотрудничества – форум и механизм, с помощью которого обе страны сотрудничают с государствами региона, защищая его от исламистского экстремизма, терроризма, сепаратистских движений и смены режимов посредством «цветных» революций. В то же время, учитывая настойчивость Пекина в отношении вестфальских норм невмешательства, Китай, похоже, готов оставить военное вмешательство в Центральной Азии России и её партнёрам по инициированной Россией Организации Договора о коллективной безопасности (интервенция ОДКБ в Казахстан в январе 2022 г. не вызвала возражений КНР). ОДКБ, принявшая нынешние очертания в 1999 г., определила военную сферу влияния России в регионе, где Москва является общепризнанным «агентом первого реагирования».

Во время визита в Казахстан в 2013 г. председатель КНР Си Цзиньпин объявил о проекте, получившем известность как «Один пояс – один путь» (ОПОП). Пекин выдвинул эту инициативу для создания инфраструктуры, содействия торговле и транзиту, а также для соединения всех точек евразийского континента, морской части Юго-Восточной Азии и Восточной Африки с Китаем. С тех пор программа расширилась, охватив весь мир. Москва увязала свой Евразийский экономический союз с ОПОП. В России правят реалисты, признающие, что у них нет возможности конкурировать с Пекином в области торговли и инвестиций в странах, расположенных вдоль этого маршрута и вряд ли способных устоять перед притягательностью огромного и расширяющегося китайского рынка.

Центральная Азия иллюстрирует вероятное будущее нашего мира, в котором мировые и региональные порядки будут многополярными и многомерными с точки зрения охватываемых ими областей.

Уже сейчас мы видим четыре сферы влияния, которые накладываются друг на друга:

Постколониальная российская сфера лингвистического и культурного влияния, тяготеющая к Москве.

Доминирующее военно-политическое влияние России через ОДКБ, защищающей режимы региона от «цветных революций».

Общая китайско-российская антитеррористическая сфера влияния, воплощённая в ШОС и направленная на нейтрализацию экстремистских и сепаратистских движений, а также на пресечение их проникновения в Китай или Россию.

Отсутствие действенной военной, экономической, технологической или политической конкуренции со стороны США или ЕС.

Формирующаяся экономическая сфера влияния Китая.

Индо-Тихоокеанский регион

Многополярность и многомерность становятся нормой и в Индо-Тихоокеанском регионе[8], где великие державы вступают в конкуренцию за доминирование в постоянно расширяющемся спектре военных, экономических, технологических и политических областей. В этом регионе, как и в других частях земного шара, Соединённые Штаты воспринимаются как всё менее вовлечённые в решение региональных вопросов, чем это было в прошлом веке. Между тем географическое положение даёт КНР военные преимущества, которых нет у США. Экономические размеры Китая обеспечивают ему влияние, но правила торговли и инвестиций устанавливаются в многостороннем порядке – не Пекином и без участия внешних держав, как Америка[9]. В политическом плане Китай в настоящее время вызывает у соседей больше тревоги, чем стремления подражать. Япония – самая надёжная держава в Восточной Азии и Тихоокеанском регионе. Несмотря на включение Индии в концепцию «Индо-Тихоокеанской» геополитической зоны, она остаётся в значительной степени не у дел.

Сегодня в Индо-Тихоокеанском регионе, совпадающем с зоной ответственности бывшего Тихоокеанского (с 2018 г. – Индо-Тихоокеанского) командования США, происходит следующее:

Обострение китайско-американской борьбы за стратегический контроль над Тайванем, который Китай стремится вырвать из сферы влияния Соединённых Штатов и вернуть под свою эгиду.

Региональная экономика всё более синоцентрична, азиатские страны устанавливают правила торговли и инвестиций без участия ранее доминировавших США (или ЕС).

Неистово утверждаемое, но медленно ослабевающее американское военно-политическое лидерство в регионе.

Стремление АСЕАН избежать необходимости выбора между Китаем и Америкой, но некоторые страны АСЕАН начинают делать выбор в пользу Китая.

Непростые отношения между нейтральной Мьянмой и её соседями – странами АСЕАН, Бангладеш, Китаем, Индией и Западом.

Подтверждение Австралией военной зависимости от Вашингтона и сотрудничество с перевооружающейся Японией в условиях ухудшения китайско-австралийских отношений.

Присоединённая к США австралийская сфера влияния в южной части Тихого океана, судя по всему, разрушается по мере того, как Китай наращивает своё конкурентное присутствие.

Стратегическое хеджирование, энергичная деятельность по укреплению собственной военной мощи и усиление регионального влияния союзников США в Северо-Восточной Азии, прежде не стремившихся к самостоятельности.

Военно-политическая гегемония Индии в Южной Азии (которой противостоит только Пакистан).

Независимые буферные государства между Китаем и Индией (Непал), а также Китаем, Южной Кореей и Японией (Северная Корея).

Усиление китайского военного присутствия в Южно-Китайском море.

Беспокойная и неприсоединившаяся потенциально великая держава Индонезия.

Наиболее острая тема – о политических отношениях Тайваня с остальным Китаем – не просто вопрос китайского национализма. Для КНР (и, что менее убедительно, для США) он имеет геостратегический характер. Накануне капитуляции Японии в 1945 г. Государственный департамент опубликовал записку по Тайваню, в которой отмечалось следующее: «На проблему Формозы [Тайваня] большое влияние оказывают стратегические факторы. За исключением Сингапура, ни одно место на Дальнем Востоке не занимает столь важного положения. От азиатского континента Формозу отделяют сто миль (около 170 км), от главного острова Филиппин – двести миль (340 км), а от Кюсю, ближайшего острова Японии – семьсот миль (около 1200 км). Расстояние полёта от военных аэропортов Формозы до Кантона составляет 559 миль (950 км), до Шанхая – 438 миль (745 км), до Токио – 1290 миль (около 2200 км). Формоза, по площади превышающая штат Мэриленд, находится в стратегически ключевом месте по отношению к китайскому побережью, сравнимом для США с воображаемым островом такого же размера в ста милях (170 км) от побережья Северной Каролины, в четырёхстах милях (680 км) от Нью-Йорка. Любая точка вдоль всего побережья Китая находится в радиусе 1100 миль (около 1870 км). Радиус в 2000 миль (3400 км) охватывает Бирму, Сингапур, Борнео, Гуам и Японию, включая Хоккайдо»[10].

Китайская инициатива «Один пояс – один путь»

Проект ОПОП начинался как попытка распространить промышленную политику Китая на страны за его пределами. Он был сформулирован как средство экспорта избыточного китайского индустриального потенциала для создания инфраструктуры (шоссейные и железные дороги, оптоволоконные кабели, аэропорты, промышленные зоны и зоны свободной торговли), способной соединить все страны евразийского «мирового острова» и Восточную Африку с Китаем. Но когда и другие страны стали выражать желание воспользоваться китайским капиталом и строительным опытом, ОПОП расширился, охватив государства-партнёры на всех континентах, включая Африку и Америку. В Африке инвестиции, связанные с ОПОП, стали крупным источником экономического подъёма, превзойдя по объёму финансовую поддержку таких организаций, как Всемирный банк. Внутренние сбережения Китая направляются в качестве зарубежных инвестиций для нужд экономического развития не только посредством ОПОП, но и через новые организации[11], совместимые с Бреттон-Вудской системой и дополняющие её.

Программа делает акцент на открытии рынков, включает в себя переговоры по соглашениям о свободной торговле и стандартизированные договорённости по ускорению таможенного оформления, таможенного хранения и транзита товаров. Китайские партнёры не обязаны отказываться от отношений с другими странами. Тем не менее привязка экономики других стран к Китаю снижает их прежнюю зависимость от США и их союзников. Даже если ОПОП и впредь будет избегать попыток исключить других из торговли и инвестиций в странах, участвующих в этой программе, данная инициатива даёт дополнительный стимул для выстраивания хороших отношений с Пекином, уравновешивая заинтересованность в сотрудничестве с другими великими державами. Это повышает вероятность создания политико-экономического круга почтения к Китаю, если не зависимости от него, а также исключительной сферы китайского влияния.

Хотя ОПОП носит геоэкономический, а не геополитический характер, не имеет единого аппарата планирования или контроля за реализуемыми проектами, проект вызывает тревогу Соединённых Штатов, которые видят в нём угрозу своему прежнему глобальному первенству и возможность создания сферы влияния Китая. До сих пор противодействие ОПОП имело форму дипломатии принуждения и враждебных информационных кампаний. Этот подход не принёс дивидендов, поскольку геоэкономическая природа ОПОП неверно трактуется как геополитическая. Бюджетные и другие ограничения затрудняют, а то и делают невозможным для Вашингтона предложить привлекательные альтернативы сотрудничеству в рамках ОПОП.

Ни США, ни их европейские союзники сейчас не обладают финансовым или инженерно-техническим потенциалом для эффективной конкуренции с китайскими банками или строительными компаниями. Не имея возможности реализовать политико-экономическую стратегию противодействия растущему китайскому влиянию, Соединённые Штаты пытаются ответить на него увеличением военных расходов и развёртыванием войск, сопровождая эти меры силовой дипломатией в виде финансовых санкций. Однако такой подход не обеспечивает альтернативного финансирования и не заменяет китайских инвестиций и строительных проектов, а значит, не снижает привлекательности ОПОП.

Неомеркантилизм и технологические сферы влияния

При администрации Дональда Трампа США ответили на рост экономической мощи и технологической компетентности Китая неомеркантилистской политикой. В её основе – практика торговых ограничений, оправдываемая соображениями «национальной безопасности». Она направлена на повышение занятости внутри страны с помощью протекционистских мер, а также использование экспортного контроля и ограничительной иммиграционной политики для предотвращения доступа иностранцев к научным знаниям и технологиям, имеющим военное применение. Этот курс продолжила администрация Джо Байдена. Хотя говорится о необходимости возрождения американской политической экономики, реальная цель – сковать китайскую экономику и затормозить её технологический прогресс. Пока американцы скорее стимулируют, чем сдерживают усилия Китая по снижению многолетней зависимости Пекина в импорте продовольствия и высокотехнологичных компонентов для производства.

Китай уже не является самым быстрорастущим рынком для американского экспорта, как прежде. Введение пошлин усугубило проблемы с цепочками поставок, вызванные эпидемией COVID-19, и подстегнуло инфляцию в американской экономике. Значительного перетока промышленных рабочих мест из Китая в Америку не произошло. Между тем усилия Вашингтона и Пекина по разрыву цепочек поставок высокотехнологичной продукции ведут к возникновению новых технологических сфер влияния с несовместимыми промышленными и потребительскими стандартами. Кампания США против китайских телекоммуникационных фирм, таких как Huawei и ZTE, и их попытки перекрыть доступ китайцев к технологиям и оборудованию для экстремальной ультрафиолетовой литографии (EUV) – пример усилий по разделу мирового технологического рынка.

Ирония в том, что во многих случаях Соединённые Штаты сами не могут создать альтернативу китайской продукции.

Глобальная американская сфера влияния

Вашингтон больше не формулирует свои аргументы в терминах Устава ООН или основных международно-правовых конвенций. Вместо этого выдвинута идея «порядка, основанного на правилах», в котором либеральный интернационализм служит тонким прикрытием для верховенства США. Из-за внутриполитического тупика Соединённые Штаты больше не могут ратифицировать международные договоры и конвенции, но настаивают на своём праве интерпретировать их, не считаясь с мнением других. «Порядок, основанный на правилах», предполагает, что США и их ключевые союзники (G7) имеют право устанавливать правила, определять, когда и как их применять, и освобождать от них самих себя, навязывая их другим и принуждая к исполнению. Порядок, основанный на правилах, равнозначен утверждению глобальной сферы влияния, в которой Соединённые Штаты, при поддержке англосферы и нескольких бывших колониальных держав, устанавливают нормы и обеспечивают их соблюдение.

Американское превосходство и главенство символизирует уникальный всеобъемлющий набор региональных военных командований США (ни одна другая страна не определяет оборону в глобальном смысле, а понимает под ней исключительно защиту своего отечества). Они охватывают весь земной шар и возглавляются четырёхзвёздными генералами, которым воздаются почти царские почести.

Управляемый из Вашингтона «порядок на основе правил» институционально закреплён:

Военными средствами – за счёт сети из примерно восьмисот баз за пределами США (на 170 из них имеются поля для гольфа!), военно-морского флота (если уже не самого большого в мире, то, по крайней мере, с самым широким радиусом действия), контртеррористических операций в большей части мира[12] и рекордного объёма продажи вооружений.

Экономическими средствами через использование долларового суверенитета и доминирующего положения в ключевых многосторонних организациях и институтах, что позволяет вводить сложнейший комплекс финансовых и иных санкций против непокорных стран.

Технологическими средствами – за счёт экстерриториального применения американских мер экспортного контроля и контроля за передачей новых технологий.

Информационными средствами – за счёт доминирующей роли американских СМИ и цифровых коммуникационных платформ.

Политическими средствами через операции по смене режимов, выборочное продвижение демократии (сравните реакцию США на военный переворот в Египте в 2013 г. и Мьянме в 2021 г.), корректировку объёмов иностранной помощи, применение «следствия Рузвельта» к доктрине Монро, отказ в продаже технологий и вооружений странам, сотрудничающим с обозначенными противниками Вашингтона.

В ходе того, что некоторые называют «состязанием за преданность человечеству», страны, находящиеся в сферах влияния других великих держав или ещё не вошедшие в сферу влияния США, либо переманиваются лестью и обещаниями благ, либо подвергаются принудительной дипломатии посредством санкций, либо ввергаются в анархию путём операций по смене режима.

Однако в период серьёзных сдвигов в мировом раскладе сил, когда ранее пребывавшие в упадке государства-цивилизации, такие как Китай, Индия, а также (по их собственному признанию) Россия и Турция, вновь обретают благополучие, силу и влияние, статичные перегородки, устанавливаемые сферами влияния, не столько сдерживают, сколько провоцируют набирающих мощь новых игроков. Это противоречит главной цели сфер влияния – гарантии безопасности, защита политической культуры и внутреннего спокойствия государств, которые их создали. Глобальная сфера влияния Соединённых Штатов, некогда монолитная, находится под ударом, поскольку другие страны стремятся лишить американцев господства на определённых территориях и не дать им возможности осуществлять там некоторые виды деятельности. Они также стремятся конкурировать с Вашингтоном не только в военно-политической, но и в других сферах.

На смену прежде единому мировому порядку, похоже, приходит хитросплетение региональных, пересекающихся, многомерных, политических, экономических, информационных, технологических и военных сфер влияния.

Заключение

Вначале существовали военные империи, сколачиваемые путём завоеваний. Затем возникли империи торговые, которые установили политический контроль над такими территориями, как Индия и Индонезия. Некоторые сферы влияния были направлены на то, чтобы лишить другие державы возможности влиять на территории, представляющие стратегический интерес для провозгласивших их государств. Сейчас нормой являются сферы влияния, претендующие на исключительность, требующие уважения и права накладывать вето на решения входящих в них стран по военным, экономическим, технологическим, информационным или политическим вопросам.

Именно такова всеобъемлющая сфера влияния США. В разных регионах мира и в мировом масштабе она оспаривается в связи с появлением других инновационных экономик и информационных систем. Соперничество между крупнейшими мировыми державами, направленное на защиту или расширение сфер, в которых они занимают главенствующее положение, пока ещё может определять их стратегические решения. Но у региональных держав есть свои представления, и их взгляды находят всё больше сторонников.

В третьем десятилетии XXI века мировому господству и глобальной сфере влияния США брошен вызов их явными противниками, особенно Россией и Китаем:

Латинская Америка выстраивает новые отношения с Китаем, Россией, Ираном и Турцией вопреки доктрине Монро.

В АТР Китай предлагает договориться о новом типе отношений между великими державами, который позволил бы Пекину играть значительную роль в управлении регионом. В случае отсутствия такого соглашения он изучает возможность применения силы для вывода Тайваня из сферы влияния США и его воссоединения с материковой частью Китая.

В Европе Россия настаивает как минимум на стратегическом выводе Украины из американской сферы влияния (читай: НАТО), требуя сворачивания её, чтобы ограничить потенциальные угрозы для себя со стороны ближайших соседей; в качестве программы-максимум Россия, возможно, стремится включить Украину в воссозданную широкую российскую сферу влияния.

На Ближнем Востоке прежние сферы влияния великих держав, включая шестидесятилетнее американское доминирование, оспариваются исламизмом и национализмом, уступая место региональной динамике, обусловленной местным религиозным и геополитическим соперничеством.

В Африке возникают новые региональные объединения: французы отступают после нападений исламистов во франкоговорящей Африке и переворотов в ряде бывших колоний, Нигерия устанавливает региональный порядок через Экономическое сообщество западноафриканских государств (ЭКОВАС), ЮАР оказывает доминирующее влияние на соседние страны Юга Африки, возникают другие местные сферы влияния.

Глобальное доминирование американских СМИ подорвано появлением иностранных конкурентов, непривлекательным местничеством, корпоративной цензурой и влиянием внутриполитической конъюнктуры. Информационное превосходство США оспаривается местными социальными сетями и появлением изолированных национальных медиазон в таких странах, как Китай и Иран.

Эти стратегические сдвиги имеют колоссальные последствия для глобального мира и развития. Отрицание законности и роли сфер влияния не отменяет их и не помогает правильно реагировать на них или на процесс их распада. Понимание того, что поставлено на карту, необходимо для эффективного разрешения конфликтов. Сферы влияния были неотъемлемой частью соперничества великих держав. У них разные цели и последствия. В настоящее время они порождают больше нестабильности и конфликтов, нежели сдерживают и ограничивают их. Сферы влияния – неизменный атрибут государственного строительства и дипломатии, который заслуживает гораздо более глубокого изучения, чем это делалось до сих пор. Пришла пора рассмотреть альтернативы.

Автор: Чез Фриман, посол в отставке, приглашённый научный сотрудник Института международной и публичной политики Уотсона в Университете Брауна.

          

СНОСКИ

[1] В системе, основанной на балансе сил, государство, стремящееся к гегемонии, всегда будет уравновешиваться коалициями стран, соперничающих с ним за гегемонию. Классическим исследованием такой системы считается книга Генри Киссинджера «Восстановленный мир: Меттерних, Каслри и проблемы мира 1812–22», изданная в 1957 году (cм.: Kissinger H. A World Restored: Metternich, Castlereagh, and the Problems of Peace, 1812–22. L.: Weidenfeld & Nicolson Ltd, 1957. 354 p.).

[2] См.: The Latin American Internment Program – the Special War Problems Division of the Department of State // German American Internee Coalition. URL: https://gaic.info/history/the-world-war-ii-latin-american-internment-program/ (дата обращения: 11.09.2023); Warren M. Sabiduría: A Japanese–Peruvian Born at US Internment Camps in WW II // Latino USA. 13.06.2014. URL: https://www.latinousa.org/2014/06/13/japanese-peruvian-internment-camps/ (дата обращения: 11.09.2023).

[3] Соглашения с Австралией и Новой Зеландией, а также Филиппинами в 1951 г., Республикой Корея в 1953 г., создание Организации Договора Юго-Восточной Азии (СЕАТО), в которую вошли Австралия, Франция, Новая Зеландия, Филиппины, Таиланд и Великобритания в 1954 г., договорённости с Японией в 1960 году.

[4] Вторжение в Залив Свиней в 1961 г. и другие попытки смены режима на Кубе, Карибский кризис 1962 г., свержение правительства Чили в 1973 г., поддержка «Контрас» в Никарагуа 1981–1988 гг. и вторжение на Гренаду в 1983 году.

[5] White H., Hayward-Jones J., Teaiwa K. et al. Our Sphere of Influence: Rivalry in the Pacific // Australian Foreign Affairs. 2019. No. 6.

[6] Tyler P.E. U.S. Strategy Plan Calls for Insuring No Rivals Develop // The New York Times. 08.03.1992. URL: https://www.nytimes.com/1992/03/08/world/us-strategy-plan-calls-for-insuring-no-rivals-develop.html (дата обращения: 11.09.2023).

[7] Четырнадцать из девятнадцати стран — членов НАТО участвовали в воздушной вой­не с Сербией, которую вели США в 1999 году. НАТО командовала Международными силами содействия безопасности в Афганистане (ISAF) при участии в общей сложности пятидесяти стран, многие из которых не были членами НАТО. Девять стран – членов НАТО возглавили интервенцию в Ливию в 2011 г., к которой присоединились две страны, не входившие в НАТО. Большинство стран НАТО не принимало участия в конфликте.

[8] Как стратегический термин, понятие «Индо-Тихоокеанский» объединяет Восточную и Южную Азию. Оно возникло в политической мысли Японии, которая стремилась оправдать включение Индии в предпринимаемые ею усилия по уравновешиванию влияния Китая в Юго-Восточной Азии.

[9] К числу ключевых организаций относятся Всеобъемлющее и прогрессивное соглашение о Транс-Тихоокеанском партнёрстве (ВПСТТП), которое Япония спасла после выхода из него США и к которому стремятся присоединиться Китай и Великобритания, а также Региональное всеобъемлющее экономическое партнёрство (РВЭП) – соглашение о свободной торговле между пятнадцатью странами АТР, включая Австралию, Бруней, Камбоджу, Китай, Индонезию, Японию, Южную Корею, Лаос, Малайзию, Мьянму, Новую Зеландию, Филиппины, Сингапур, Таиланд и Вьетнам.

[10] Iriye A. Across the Pacific: An Inner History of American-East Asian Relations. N.Y.: Imprint, 1967. P. 221.

[11] В качестве примеров можно привести Фонд Шёлкового пути (создан в 2014 г.), Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (создан в 2015 г.), а также Новый банк развития (бывший Банк БРИКС, созданный в 2017 г.).

[12] Согласно проекту «Стоимость войны» (Costs of War), который спонсируется Институтом Уотсона в Брауновском университете, в 2021 г. армейские подразделения США участвовали в подобных операциях в 85 странах. См.: Savell S., McMahon R., Rockwell E. et al. United States Counterterrorism Operations, 2018–2020. Costs of War Project // Watson Institute for International and Public Affairs at Brown University. URL: https://watson.brown.edu/costsofwar/files/cow/imce/papers/2021/US%20Counterterrorism%20Operations%202018-2020%2C%20Costs%20of%20War.pdf (дата обращения: 11.09.2023).

США. Евросоюз. Китай. Весь мир. Россия > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 1 ноября 2023 > № 4721891 Чез Фриман

Евросоюз. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 1 марта 2023 > № 4313663 Дмитрий Стрельцов

Конфликты в Восточной Азии: в чём отличие от Европы?

ДМИТРИЙ СТРЕЛЬЦОВ

Доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой востоковедения МГИМО МИД России.

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ:

Стрельцов Д.В. Конфликты в Восточной Азии: в чём отличие от Европы? // Россия в глобальной политике. 2023. Т. 21. № 2. С. 140–151.

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ «ВАЛДАЙ»

В Восточной Азии, как и в Европе, периодически вспыхивают кризисы, чреватые переходом с регионального на глобальный уровень. Однако международная конфликтность имеет там несколько иной генезис, чем в Старом Свете. Условный Восток (и, в частности, Восточную Азию) отличает гораздо более высокая степень цивилизационно-исторической, этноконфессиональной и национально-психологической гетерогенности.

Например, в Восточной Азии, в отличие от условного Запада, который развивался под эгидой единой христианской цивилизации, сосуществуют такие конфессионально-культурные ареалы, как конфуцианско-буддистский, исламский, христианский. Более разнообразны и формы общественно-политического строя: авторитарные режимы соседствуют с демократиями, причём практическая шкала «авторитарности» и «демократичности» гораздо шире, чем на евроатлантическом пространстве. Консенсус по поводу единых «норм и правил», формирующих общий порядок, обеспечить практически невозможно.

Отторжение западных ценностей и политической культуры связано во многих странах Востока с горьким историческим опытом колониальной эпохи. Вторжение европейских держав подорвало действовавшие веками порядки и вызвало крах китаецентричной вассально-даннической системы. Давние обиды и предубеждения по отношению к европейцам, а также неприятие их глобалистского взгляда на безопасность есть не только в Китае, но и в других странах региона. Это подпитывает восточноазиатский национализм и уверенность, что при строительстве институтов региональной интеграции следует обойтись без Запада, а сами институты должны быть устойчивы к внешнему давлению (достаточно вспомнить лозунг Махатхира Мохамада – «Азия для азиатов»)[1]. За этим стоит не только память о колониальной эпохе, но и осмысление более свежих событий, когда «помощь» западных стран и созданных ими глобальных структур управления оказывалась мало- и даже контрпродуктивной (например, при преодолении последствий азиатского финансового кризиса 1997–1998 гг.).

Общие же азиатские ценности, которые могли бы стать основой международного сотрудничества в регионе, куда менее очевидны, чем на Западе.

Например, считается, что азиатские культуры отдают предпочтение интересам группы, а не индивида; порядку, а не свободе; обязательствам, а не правам. Но в реальности этические нормы в разных странах Востока могут и основываться на приоритете традиционной социальной иерархии, и находиться ближе к западным стандартам с акцентом на эгалитаризм и равенство возможностей. Строительство коллективных или многосторонних систем безопасности, базирующихся на общем понимании, – задача здесь гораздо более сложная, чем в Европе.

Не холодной войной единой

В отличие от сегодняшней Европы, где кризисы, подобные украинскому, связаны с наследием холодной войны и постбиполярного мироустройства, значительная часть конфликтов Восточной Азии уходит корнями в более отдалённые эпохи – колониальную и даже доколониальную. К их числу относятся территориальные споры в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях, проблемы сепаратизма, религиозного и этнического экстремизма, особенно в связи с подъёмом национализма нетитульных наций и обострением межконфессиональных противоречий, конфликты, связанные с так называемыми историческими обидами, которые можно наблюдать во взаимоотношениях Японии, Китая и государств Корейского полуострова.

Пребывая обычно в тлеющем состоянии, противоречия периодически вспыхивают по причине повышенной общественной чувствительности.

Смена поколений привела к существенному поправению электоральных слоёв, обострению национализма, запросу на проактивную внешнюю политику для защиты национальных интересов не только экономическими, но и военными рычагами. С конца 2010-х гг. для идейного обоснования такой политики лидеры Китая, Японии и Республики Корея всё чаще обращаются к прошлому. Они выступают за пересмотр прежних исторических нарративов и утверждение в официальном дискурсе более «патриотичного» видения истории, которое позволило бы им укрепить легитимность и повысить рейтинги доверия среди населения. «Патриотичное» видение истории предполагает бескомпромиссный подход к сложным и болезненным проблемам прошлого, а также его экстраполяцию на современную повестку дня.

Нередко «исторические конфликты» насаждаются из внутриполитических соображений. Используя травматическую память о прошлых (в том числе и тех, которые имели место десятилетиями и даже столетиями ранее) потрясениях и проявлениях несправедливости в отношении собственных стран, лидеры государств Восточной Азии добиваются лояльности населения и его консолидации. Самостоятельно формируя новую идентичность, основанную, в частности, на нарративах исторических обид, политические элиты воспринимают аналогичные усилия элит стран-партнёров как вызов. Постоянные требования извинений от источников исторической несправедливости усугубляют конфронтационность и ведут к серьёзным дипломатическим конфликтам.

Для внедрения исторических нарративов в общественное сознание государства широко используют образовательные, медийно-популяризаторские и политико-идеологические методы и средства. Эти идеи отражены в учебных программах, воспроизводятся средствами массовой информации, в выступлениях лидеров общественного мнения, публикациях и комментариях экспертно-академического сообщества, становятся средством патриотического воспитания масс. Большую роль играют мемориалы и музеи, обеспечивающие соответствующее историческое просвещение.

Например, в Китае тема исторических обид тесно связана со «столетием унижения» (1839–1949 гг.). Идея преодоления исторической несправедливости, ответственность за которую несут «великие державы» – государства Запада и соседи (прежде всего Япония), – выражена в концепции китайской мечты о великом возрождении китайской нации.

Доминирующая в общественно-политическом дискурсе Республики Корея однозначно негативная оценка периода японского колониального правления 1910–1945 гг. не позволяет полноценно нормализовать отношения с Токио, хотя обе страны принадлежат к лагерю военно-политических союзников США и угрозы безопасности у них общие.

Страны Юго-Восточной Азии не могут договориться с Китаем о «кодексе поведения» в Южно-Китайском море во многом по причине недоверия к азиатскому гиганту. Недоверие это имеет многовековые корни: есть обиды в отношениях КНР и Республики Корея, в основе которых лежат различия в оценке субъектности Кореи как независимого государства в период синоцентричного мира.

Территории раздора

Территориальные разногласия на Востоке проявляются гораздо острее, чем на Западе. Например, в Восточной Азии проблемы Южно-Китайского и Восточно-Китайского морей, связанные с суверенными правами на обширные акватории, богатые рыбой и энергоресурсами, стали постоянным источником конфликтов между Китаем и Японией, Китаем и Вьетнамом, Китаем и Филиппинами и так далее. Это тоже наследие колониальной системы: колониальные державы устанавливали границы между заморскими территориями достаточно произвольно, без учёта исторических, географических, популяционно-демографических, экономических и иных факторов. Главным критерием служили договорённости метрополий между собой. С началом деколонизации уважение территориальной целостности со стороны стран Запада превратилось в способ обеспечения независимости бывших колоний[2]. В европейских столицах понимали: стоит поставить под сомнение хотя бы одну из границ, зафиксированных на картах колониальной эпохи, и взаимные претензии, как снежный ком, накроют весь «третий мир». А войны между бывшими колониями не позволили бы создать надёжную и стабильную систему миропорядка.

В послевоенный период в условиях военно-политического соперничества между Западом и Востоком постулат о нерушимости границ свято соблюдался. В его основе лежало осознание, что нарушение запрета на ведение войн между государствами (территориальные конфликты относятся к наиболее распространённым их видам) может перерасти в мировое ядерное столкновение. Тем не менее огромное количество унаследованных споров стало для многих стран Востока неприятным «довеском» к независимости.

Большинство этих разногласий упирается в отсутствие договорно-правовой базы, фиксирующей международно признанную систему границ.

В колониальный период она не сложилась в силу противоречий между метрополиями. К тому же в Восточной Азии не было понятия «государственные границы», подобного тому, что существовало в Европе в рамках вестфальской системы – для доминировавшей там синоцентричной вассально-даннической модели отношений это просто не требовалось[3].

Сан-Францисский мирный договор 1951 г., по сути, закрепил неурегулированность границ между Японией и её соседями (Китаем, Республикой Корея и СССР) и заложил бомбу замедленного действия под региональную систему международных отношений. В нём не указаны чёткие координаты территорий, от которых отказалась Япония по итогам Второй мировой войны, и не обозначены страны, в пользу которых это сделано. Таково коренное отличие от Европы, где в результате послевоенного урегулирования и Хельсинского заключительного акта, провозгласившего незыблемость границ, нет территориальных конфликтов, связанных с итогами Второй мировой войны.

В отличие от западных стран, готовых регулировать территориальные конфликты с помощью политических и судебных методов, в Восточной Азии (да и в целом в афро-азиатских странах) для решения территориальных споров не склонны обращаться в суды, в том числе и в Международный суд ООН. Это связано с тем, что данный орган отдаёт приоритет существующей договорной базе, которая, как уже отмечалось, за пределами Европы крайне слаба. Доверять суду третьей стороны большинство стран-участниц конфликтов не готовы.

Американский эксперт Барбара Уолтер показывает, сколь важную роль в мотивации стран, вовлечённых в территориальный конфликт, играют репутационные соображения[4]. Правительства, ставшие объектом территориальных претензий, занимают жёсткую позицию и отказываются вести переговоры главным образом из-за опасения, что любые уступки будут восприняты как проявление слабости и спровоцируют новые претензии. Но риск потери лица в глазах прочих государств, вовлечённых в конфликт, либо третьих сторон, есть и для стран-субъектов территориальных исков, если им придётся отказаться от своих требований или их снизить. Это провоцирует жёсткость, даже когда проявление гибкости целесообразно ради стратегических интересов добрососедства. Переговоры заходят в тупик.

Напряжённость на границах, сохраняющаяся десятилетиями и не утратившая остроты в постбиполярный период, не позволяет нормализовать отношения, а в отсутствие спокойной и доброжелательной обстановки пограничные проблемы, в свою очередь, не находят решения. Порочный круг порождает перманентный кризис. К тому же после окончания холодной войны сдерживающий момент, связанный с вовлечённостью большинства постколониальных стран в орбиту ядерной биполярности, отошёл на задний план. Лишившись «привязки» к одному из двух противостоящих лагерей, страны Востока стали существенно меньше оглядываться на соображения мирополитического контекста и ориентироваться больше на собственные интересы, в частности, внутриполитические, часто трактуемые с эгоистических позиций и не учитывающие требования международной безопасности.

Отсутствие общих подходов к границам делает фактически нереализуемой идею запуска в Восточной Азии аналога Хельсинкского процесса, который закрепил бы принцип нерушимости границ и недопустимости войн из-за территорий[5]. Страны региона вынуждены считаться с реальными возможностями изменения статус-кво военной силой.

Как понимают безопасность

Восприятие современных конфликтов элитами многих незападных стран (в том числе Восточной Азии) и реагирование на них, проявляющиеся в государственной политике безопасности, существенно отличаются от западных моделей. На условном Западе повестка безопасности постепенно эволюционировала от военной и разоруженческой тематики к комплексной безопасности, включающей проблемы экологии, изменения климата, устойчивости развития, продовольственной и энергетической темы. Стабильное место в повестке получили вопросы борьбы с новыми угрозами, которые в отличие от традиционных проблем, касающихся прежде всего безопасности национального государства, носят универсальный, транснациональный характер и требуют скоординированных усилий человечества. Яркие примеры – борьба с пандемией COVID-19 и иными инфекциями, глобальным потеплением, международным терроризмом, киберпреступностью.

На Востоке повестка безопасности по большей части по-прежнему ориентирована на интересы государства[6]. За ними стоят задачи высшей политической элиты, которые, как правило, приоритетны по сравнению с любыми транснациональными проектами. При разработке проектов в сфере национальной безопасности (оборонное строительство, усиление спецслужб и другие) зачастую одним из определяющих критериев выступают интересы военных и силовиков, а также приближённых к высшим кругам бизнесменов. Сами вызовы формулируются исходя из националистического представления об окружающем мире. Это, мягко говоря, не самые благоприятные предпосылки для построения устойчивых систем региональной безопасности.

Замкнутость на собственных интересах, неспособность к компромиссу и широкому видению проблем, национальный эгоизм вступают в противоречие с общими интересами и становятся источником конфликтов, в том числе вооружённых.

В политических режимах многих стран Азии преобладают персоналистские начала, автократические традиции, жёсткие формы государственного управления[7]. На национальном уровне это создаёт перекос в сторону обеспечения личных гарантий безопасности правителя и его ближайшего окружения, которые понимаются как ключевые аспекты безопасности всего государства. На международном уровне эти вопросы могут стать предметом торга и даже закулисных сделок между державами глобального уровня. Например, безопасность КНДР обсуждается во многом как вопрос личной безопасности государственного руководства, причём не только лидера, но и его окружения.

Государства Восточной Азии, будучи продуктом освобождения от колониальной или полуколониальной зависимости, ценят национальный суверенитет гораздо выше, чем европейские страны, которые не боятся передавать часть полномочий, в том числе касающихся вопросов внешней политики и безопасности, на надгосударственный уровень, как в случае с ЕС или НАТО. В Восточной Азии передача части суверенных прав внешним субъектам рассматривается как частичная утрата суверенитета, а значит – как переход к зависимости. Недостаток ценностного и морально-этического обоснования для такого шага обуславливает то, что собственные национальные интересы имеют явный приоритет над региональными и межгосударственными.

Этнические конфликты

Ещё один пример специфики конфликтности за пределами Европы – этноконфессиональная сфера. Многие страны «третьего мира» сталкиваются с этническими и этноконфессиональными конфликтами при решении задачи национального строительства. Имея как внутреннее, так и международно-политическое измерение, такие конфликты протекают гораздо активнее и обретают более агрессивные формы, чем на Западе, дестабилизируя международно-политическую обстановку и создавая источники напряжённости.

Есть точка зрения, что межэтнические конфликты чаще всего связаны вовсе не с этническими различиями, а с политическими, экономическими, социальными, культурными или территориальными проблемами[8]. Между тем в основе этнических и конфессиональных конфликтов на Востоке лежат иные структурные, политические, экономические, социально-культурные и перцептивные причины, а динамика развития определяется факторами, отличными от наблюдаемых на Западе.

В качестве структурных факторов, составляющих восточную специфику, можно назвать более слабую, чем на Западе, государственность.

Это, конечно, относится не ко всем – в Азии, например, достаточно устойчивых и динамичных государств. Но хватает и тех, кто не контролирует всю территорию и сталкивается с сепаратизмом, подогреваемым соседями. Присутствует и этногеографический фактор (он касается практически всех), выражающийся в транснациональном характере расселения этнических групп, которые зачастую лишены должного представительства в центральных органах власти и борются за право самоопределения.

Этнические конфликты чаще возникают там, где ради модернизации предпринимаются попытки создать единые «нации» в границах централизованных государств. Обретение государственного суверенитета и территориальной целостности после провозглашения независимости в некоторых случаях сопровождалось принуждением к ассимиляции отдельных этнических групп во имя «национального строительства». Под лозунгами укрепления единства в государствах «третьего мира» нередко подавляли идентичность малых этносов или нацменьшинств и игнорировали их специфические интересы. Дискриминационные практики проявлялись там, где границы, установленные в процессе колонизации и деколонизации, охватывали ареалы компактного проживания различных этнических групп и означали необходимость уживаться между собой в рамках неестественной или противоречащей их политическим и экономическим интересам территориально-государственной единицы.

Иначе, чем на Западе, действуют политические факторы. Одна из главных причин этноконфессиональных конфликтов – политика, принижающая определённые этносы. Это может быть, например, отказ в гражданстве или политических и экономических правах, использование партией власти дискриминационных социально-культурных практик в отношении этнических меньшинств, включая их принудительную культурную и языковую ассимиляцию. Не менее важную роль в создании условий для потенциально жестоких этнических конфликтов играют экономические и социальные факторы: дискриминация этнических меньшинств при приёме на работу, несправедливая с точки зрения нетитульных наций система распределения национального дохода или политика регионального развития в отношении мест с компактным проживанием нетитульных наций. Всё это способствует мобилизации меньшинств и предопределяет чрезвычайно острый и даже непримиримый характер этнических конфликтов.

В постбиполярный период тенденция к демократизации в ранее авторитарных странах, пробивающая себе дорогу по мере глобализации, предоставила этническим меньшинствам больше возможностей. Широкое освещение проблем дискриминации меньшинств в международном медийном пространстве привлекло внимание мировой общественности, что, в свою очередь, стимулировало протесты этнических групп в пользу самоопределения (можно вспомнить выступления курдов в Турции и Сирии, «движение подсолнухов» на Тайване, беспорядки в Тибете и в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая).

Этнически обусловленные сепаратистские и ирредентистские движения, несущие риск дезинтеграции и фрагментации государства, стали большой проблемой для многих стран Азии и Африки. Но за исключением отдельных случаев (Бангладеш, Эритрея, Восточный Тимор) они не добились национального самоопределения, оставшись серьёзнейшим источником не только внутренней, но и международной конфликтности[9].

Европа – не пример, но риск

Ситуация в сфере международной безопасности Восточной Азии принципиально не изменилась со времени холодной войны. Она коренным образом отличается от ситуации в Европе. Это пресловутая система оси и спиц, для которой характерно наличие страны гегемона и её младших партнёров. Ослабление США и уменьшение их военного присутствия (процесс, наблюдавшийся на протяжении нескольких десятилетий) так и не привели к появлению действенных механизмов региональной безопасности. Имеющиеся форматы носят сугубо диалоговый характер и не предполагают решений обязывающего характера. В силу приверженности принципу незыблемости суверенитета государства Восточной Азии не хотят стеснять себя ограничениями и лишаться пространства для манёвра. К тому же эффективность многосторонних мер непредсказуема в силу неопределённости перспектив развития международной ситуации, страха перед появлением «чёрных лебедей» и других причин.

Тенденция к автономизации политики в сфере безопасности восточноазиатских стран усиливается по мере усугубления деглобализации и снижения управляемости международной системы. Одним из катализаторов стала пандемия коронавируса. Государства вновь подтвердили ведущую роль в реагировании на кризисы и защите суверенитета, использовании чрезвычайных методов управления экономикой в нештатные периоды при отказе от международного сотрудничества[10].

«Пандемийный национализм» подорвал авторитет институтов глобализации и международного порядка, опирающихся на принципы многосторонности в решении проблем безопасности.

Конечно, в Азии есть источники конфликтности, сходные с теми, что существуют в Европе. Например, в Восточной Азии таковым стал назревающий десятилетиями конфликт между Китаем и его соседями, обеспокоенными ростом напористости Пекина в регионе. В первую очередь это восточноазиатские союзники США, которые пытаются координировать усилия по «сдерживанию Китая». Это созвучно текущему конфликту в Европе между Россией с коллективным Западом.

Китай и Россия – две страны, противостоящие «демократическому лагерю», – выступают за пересмотр установленных Западом «норм и правил», считая их несправедливыми. Обе испытывают схожий комплекс обиды на коллективный Запад: Китай – за «сто лет унижения» и доминирование Запада в институтах глобального управления, Россия – за отказ Запада считаться с её интересами после распада СССР и расширение НАТО на Восток. Близость интересов России и Китая касается не регионального, а общемирового порядка, и потому эти конфликты и порождаемые ими международные кризисы можно связать в единое целое как проявление «антиревизионистской» конфликтности глобального уровня.

Получается, что опыт институтов поддержания безопасности, выстроенных в Европе во второй половине ХХ в., в Азии неприменим. А вот угрозы, которые в прошлом столетии превратили Европу в самую взрывоопасную часть мира, для Азии вполне актуальны. И они нарастают по мере того, как соперничество США и КНР превращается в основной сюжет международной политики, провоцируя милитаризацию Азиатско-Тихоокеанского региона и общий рост мировой напряже?нности.

Данный материал представляет собой дополненную и переработанную версию комментария, подготовленного по заказу Международного дискуссионного клуба «Валдай». Статьи автора для Валдайского клуба можно прочесть по адресу https://ru.valdaiclub.com/about/experts/6926/

         

СНОСКИ

[1] Премьер-министр Малайзии, предложивший в начале 1990-х гг. создать «Экономическое совещание восточноазиатских стран» без участия стран Запада.

[2] St J Anstis S.C., Zacher M.W. The Normative Bases of the Global Territorial Order // Diplomacy & Statecraft. 2010. Vol. 21. No. 2. P. 306.

[3] Колдунова Е. В. Безопасность в Восточной Азии: новые вызовы. М.: Navona, 2010. С. 83.

[4] Walter B. F. Explaining the Intractability of Territorial Conflict // International Studies Review. 2003. Vol. 5. No. 4. P. 138.

[5] Sahni V. From Security in Asia to Asian Security // International Studies. 2004. Vol. 41. No. 3. P. 260.

[6] Beeson M. Security in Asia: What’s Different, What’s Not? // Journal of Asian Security and International Affairs. 2014. Vol. 1. No. 1. P. 17.

[7] Howe B. State-Centric Challenges to Human-Centered Governance. In: B. Howe (Ed.), National Security, Statecentricity, and Governance in East Asia. Security, Development and Human Rights in East Asia. L.: Palgrave Macmillan, 2018. P. 2–3.

[8] См.: Ethnic Conflict // Britannica. URL: https://www.britannica.com/topic/ethnic-group (дата обращения: 05.02.2023).

[9] Singh M. Ethnic Conflict and International Security: Theoretical Considerations // World Affairs. 2002. Vol. 6. No. 4. P. 72–89.

[10] Qingming H. The Pandemic and the Transformation of Liberal International Order Journal of Chinese // Political Science. 2021. Vol. 26. P.11–12.

Евросоюз. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 1 марта 2023 > № 4313663 Дмитрий Стрельцов

Россия. Украина > СМИ, ИТ. Внешэкономсвязи, политика > rg.ru, 13 июля 2021 > № 3777716 Владимир Путин

Статья Владимира Путина "Об историческом единстве русских и украинцев"

Текст: Владимир Путин

Недавно, отвечая в ходе "Прямой линии" на вопрос о российско-украинских отношениях, сказал, что русские и украинцы - один народ, единое целое. Эти слова - не дань какой-то конъюнктуре, текущим поли­ти­ческим обстоятельствам. Говорил об этом не раз, это моё убеждение. Поэтому считаю необходимым подробно изложить свою позицию, поделиться оценками сегод­няшней ситуации.

Сразу подчеркну, что стену, возникшую в последние годы между Россией и Украиной, между частями, по сути, одного исторического и духов­ного прост­ранства, воспринимаю как большую общую беду, как трагедию. Это, прежде всего, последствия наших собст­венных ошибок, допущенных в разные периоды. Но и результат целе­направ­ленной работы тех сил, которые всегда стремились к под­рыву нашего единства. Формула, которая применяется, извест­на испокон веков: разделяй и властвуй. Ничего нового. Отсюда и попытки сыграть на национальном вопросе, посеять рознь между людьми. А как сверх­задача - разделить, а затем и стравить между собой части единого народа.

Чтобы лучше понять настоящее и заглянуть в будущее, мы должны обратиться к истории. Конечно, в рамках статьи невозможно охватить все события, произошедшие более чем за тысячу лет. Но остановлюсь на тех ключевых, поворотных моментах, о которых нам - и в России, и на Украине - важно помнить.

И русские, и украинцы, и белорусы - наследники Древней Руси, являвшейся круп­нейшим государством Европы. Славянские и другие пле­мена на громадном прост­ранстве - от Ладоги, Новго­рода, Пскова до Киева и Чернигова - были объединены одним языком (сейчас мы называем его древнерусским), хозяй­ст­венными связями, властью князей династии Рюриковичей. А после крещения Руси - и одной православной верой. Духов­ный выбор Святого Влади­мира, который был и Новгородским, и Великим Киевским князем, и сегодня во многом определяет наше родство.

Киевский княжеский стол занимал главенст­вующее положение в Древнерусском государстве. Так повелось с конца IX века. Слова Вещего Олега о Киеве: "Да будет это мать горо­дам рус­ским" - сохра­нила для потом­ков "Повесть временных лет".

Позднее, как и другие европейские госу­дарства того времени, Древняя Русь столкнулась с ослаблением центральной власти, раздроб­ленностью. При этом и знать, и простые люди воспри­нимали Русь как общее прост­ранство, как свою Отчизну.

После разру­ши­тельного нашествия Батыя, когда многие города, вклю­чая Киев, были разорены, раз­дроб­ленность усилилась. Северо-Восточная Русь попала в ордынскую зависи­мость, но сохранила ограни­чен­ный сувере­нитет. Южные и западные русские земли в основном вошли в состав Вели­кого Княжества Ли­тов­ского, которое, хочу обра­тить на это внимание, в исто­­рических документах назы­валось Великим Княжеством Литовским и Русским.

Представители княжеских и боярских родов перехо­дили на службу от одного князя к дру­гому, враждовали между собой, но и дружили, заключали союзы. На Кули­ковом поле рядом с Великим князем Мос­ковским Дмит­рием Ивановичем сражались воевода Боброк с Волыни, сыновья Великого князя Литовс­кого Оль­герда - Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский. При этом свои войска на соединение с Мамаем вёл Великий князь Литовский Ягайло - сын тверской княж­ны. Всё это - страницы нашей общей истории, отра­жение её сложности и многомерности.

Важно отметить, что и в западных, и в восточных рус­ских землях говорили на одном языке. Вера была право­славной. Вплоть до середины XV века сохра­ня­лось единое церковное управление.

На новом витке исторического развития точками притяжения, консолидации территорий Древней Руси могли стать и Литовская Русь, и укреплявшаяся Московская Русь. История распо­рядилась так, что центром воссоединения, продол­жив­шим традицию древнерусской государ­ст­­венности, стала Москва. Мос­ковс­кие князья - потомки князя Алексан­дра Невс­кого - сбросили внешнее ярмо, начали собирать исторические русские земли.

В Великом Княжестве Литовском шли иные про­цессы. В XIV веке правящая элита Литвы приняла католичество. В XVI веке была зак­лю­чена Люблинская уния с Польским Коро­левством - образо­ва­лась "Речь Посполитая Обоих Народов" (по сути - польского и литовского). Польская католическая знать полу­чила значи­тельные земельные владения и при­ви­легии на территории Руси. Согласно Брестской унии 1596 года часть западно-русского право­славного духо­венства подчи­нилась власти Папы Римского. Проводились ополячи­вание и латини­зация, православие вытеснялось.

Как ответ, в XVI - XVII веках нарастало осво­боди­тельное движение православного насе­ления Подне­провья. Перелом­ными стали события вре­мён гетмана Богдана Хмель­ницкого. Его сторонники пытались добиться от Речи Посполитой автономии.

В прошении Войска запорожского королю Речи Посполитой в 1649 году говорилось о соблюдении прав русского православного населения, о том, чтобы "воевода Киев­ский был народа русского и закона гречес­кого, чтобы не наступал на церкви божии…". Но запорожцев не услышали.

Последовали обра­щения Б. Хмельницкого в Москву, которые рассматривались Земскими соборами. 1 октября 1653 года этот высший пред­ста­вительный орган Русского государства решил поддержать едино­верцев и принять их под покро­вительство. В январе 1654 года Переяславской Радой это решение было подтвер­ждено. Затем послы Б. Хмель­ницкого и Москвы объехали десятки городов, включая Киев, жители кото­рых принесли присягу рус­скому царю. Ничего подоб­ного, кстати, не было при заклю­чении Люблинской унии.

В письме в Москву в 1654 году Б. Хмель­ницкий благо­дарил царя Алексея Михайловича за то, что он "всё Войско запорожское и весь мир право­славный российский под крепкую и высокую руку свою царскую принять изволил". То есть в обращениях и к польскому королю, и к русскому царю запорожцы называли, определяли себя русскими православными людьми.

В ходе затяжной войны Русского государства с Речью Посполитой некоторые из гетма­нов, наследников Б. Хмельницкого, то "отла­гались" от Москвы, то искали под­держки у Швеции, Польши, Турции. Но, повторю, для народа война носила, по сути, освободительный харак­тер. Она завершилась Андру­совским перемирием 1667 года. Окончательные итоги закрепил "Вечный мир" 1686 года. В состав Русского госу­дарства вошли город Киев и земли левобережья Днепра, включая Полтавщину, Черни­говщину, а также Запорожье. Их жители воссо­единились с основной частью русского право­славного народа. За самой этой областью утвердилось название - "Малая Русь" (Малороссия).

Название "Украина" тогда использовалось чаще в значении, в котором древне­русское слово "окраина" встречается в письменных источ­никах ещё с XII века, когда речь шла о различных пору­бежных территориях. А слово "украинец", если судить также по архивным документам, перво­началь­но означало пограничных слу­жилых людей, обеспечивав­ших защиту внешних рубежей.

На Правобережье, оставшемся в Речи Поспо­литой, реставрировались старые порядки, усилился социаль­ный и религиозный гнёт. Левобережье, земли, взятые под защиту единого государства, напротив, стали активно развиваться. Сюда массово переселялись жители с дру­гого берега Днепра. Они искали поддержки у людей одного языка и, конечно, одной веры.

Во время Северной войны со Швецией перед жите­лями Малороссии не стоял выбор - с кем быть. Мятеж Мазепы поддержала лишь небольшая часть каза­ков. Люди разных сословий счи­тали себя русскими и православными.

Предста­вители казачьей старши?ны, включённые в дворянское сословие, достигали в России высот поли­ти­чес­кой, дипло­матической, военной карьеры. Выпуск­ники Киево-Могилянской академии играли ведущую роль в цер­ковной жизни. Так было и во времена гет­манства - по сути, автономного государственного обра­зования со своим особым внутренним устройством, а затем - и в Российской империи. Малороссы во многом и созидали большую общую страну, её государст­венность, культуру, науку. Участвовали в освоении и разви­тии Урала, Сиби­ри, Кавказа, Даль­него Вос­тока. Кстати, и в советский период уроженцы Украины зани­мали самые зна­чимые, в том числе высшие посты в руководстве единого госу­дарства. Достаточно сказать, что в общей сложности без малого 30 лет КПСС возглавляли Н. Хрущёв и Л. Бреж­нев, чья партийная биография была самым тесным образом связана с Украиной.

Во второй половине XVIII века, после войн с Османской империей в состав России вошли Крым, а также земли Причерноморья, получившие наз­ва­ние "Новороссия". Они заселялись выходцами из всех российских губер­ний. После разделов Речи Пос­по­литой Российс­кая империя возвратила западные древнерусские земли, за исклю­чением Галиции и Закарпатья, кото­рые ока­зались в Австрийской, а впоследствии - в Австро-Венгерс­кой империи.

Интеграция западно-русских земель в общее госу­дар­ственное прост­ранство являлась не только резуль­та­том политических и диплома­тических решений. Она проходила на основе общей веры и культурных традиций. И вновь особо отмечу - языковой близости. Так, ещё в начале XVII века один из иерархов Униатской церкви Иосиф Рутский сооб­щал в Рим, что жители Московии назы­вают русских из Речи Поспо­литой своими братьями, что письменный язык у них совер­шенно оди­наков, а разго­ворный - хоть и отли­чается, но незна­чительно. По его выражению, как у жителей Рима и Бергамо. Это, как мы знаем, центр и север современной Италии.

Конечно, за многие века раздроб­ленности, жизни в разных госу­дарствах воз­никли регио­нальные языковые особен­ности, го?воры. Язык литературный обогащался за счёт народного. Огромную роль здесь сыграли Иван Котляревский, Григорий Сковорода, Тарас Шевченко. Их произведения являются нашим общим литературным и культурным достоянием. Стихи Тараса Шевченко созданы на украинском языке, а проза - в основном на русском. Книги Нико­лая Гоголя, патриота России, уроженца Полтавщины, написаны на русском языке, полны малороссийскими народными выра­жениями и фольклорными мотивами. Как можно поде­лить это наследие между Россией и Украиной? И зачем это делать?

Юго-западные земли Российской империи, Мало­россия и Новороссия, Крым разви­вались как много­образные по своему этническому и религиозному составу. Здесь жили крымские татары, армяне, греки, евреи, караимы, крымчаки, болгары, поляки, сербы, немцы и другие народы. Все они сохраняли свою веру, традиции, обычаи.

Не собираюсь ничего идеализировать. Известны и Валуевский циркуляр 1863 года, и Эмский акт 1872 года, ограничивавшие издание и ввоз из-за границы религиоз­ной и общественно-полити­ческой лите­ра­туры на украинском языке. Но здесь важен исторический контекст. Эти решения принимались на фоне дра­мати­ческих событий в Польше, стремления лидеров польс­кого национального движения исполь­зовать "украин­ский вопрос" в своих интересах. Добавлю, что худо­жественные произведения, сборники украинских стихов, народных песен продолжали издаваться. Объективные факты говорят о том, что в Российской империи шёл активный процесс развития малорос­сийской культурной идентичности в рамках большой русской нации, соединявшей великороссов, малороссов и белорусов.

Одновременно в среде польской элиты и некоторой части малороссийской интеллигенции возникали и укреп­ля­лись представления об отдельном от русского украинском народе. Исторической основы здесь не было и не могло быть, поэтому выводы строились на самых разных вымыслах. Вплоть до того, что украинцы якобы вообще не славяне, или, наоборот, что украинцы - это настоящие славяне, а русские, "московиты" - нет. Подобные "гипотезы" стали всё чаще использовать в полити­ческих целях как инстру­мент соперничества между европейскими госу­дар­ст­вами.

С конца XIX века австро-венгерские власти под­хватили эту тему - в противовес как польскому нацио­нальному движению, так и москвофильским настро­ениям в Галиции. В годы Первой мировой войны Вена способствовала фор­ми­­ро­ванию так называемого Легиона украинских сече­вых стрельцов. Галичан, заподо­зрен­ных в сим­патиях к пра­во­славию и к России, подвер­гали жестоким репрессиям, бросали в концентра­ционные лагеря Талергоф и Терезин.

Дальнейшее развитие событий связано с крахом евро­­­пейских импе­рий, с ожесточённой Гражданской вой­ной, развернувшейся на огромном пространстве быв­шей Российской империи, с иностранной интер­венцией.

После Февральской революции, в марте 1917 года в Киеве была создана Централь­ная Рада, претендо­вавшая на роль органа высшей власти. В ноябре 1917 года в своём третьем универсале она заявила о создании Украинской Народной Республики (УНР) в составе России.

В декабре 1917 года представители УНР прибыли в Брест-Литовск, где шли пере­говоры Советской России с Герма­нией и её союзниками. На заседании 10 января 1918 года глава украинской деле­гации зачитал ноту о незави­симости Украины. Затем Центральная Рада в своём четвёртом универсале провоз­гласила Украину независимой.

Продекл­арированный суверенитет оказался недол­гим. Буквально через несколько недель деле­гация Рады под­пи­сала сепаратный договор со странами германского блока. Находившимся в тяжёлом поло­жении Германии и Австро-Венгрии нужны были украинские хлеб и сырьё. Чтобы обеспечить масштабные поставки, они доби­лись согласия на отправку в УНР своих войск и техни­чес­кого персонала. Фактически использовали это как предлог для оккупации.

Тем, кто сегодня отдал Украину под полное внешнее управление, нелишне вспомнить, что тогда, в 1918 году, подобное решение оказалось роковым для правящего в Киеве режима. При пря­мом участии окку­па­ционных войск Центральная Рада была сверг­нута, а к власти приведён гетман П. Ско­ро­падский, провозгласивший вместо УНР Украинскую державу, которая находилась, по сути, под германским протекторатом.

В ноябре 1918 года - после революционных собы­тий в Германии и Австро-Венгрии - П. Скоро­падский, лишившийся поддержки немецких штыков, взял другой курс и заявил, что "Украине первой пред­стоит высту­пить в деле образования Всероссийской феде­рации". Однако вскоре режим вновь сме­нился. Наступило время так называемой Дирек­тории.

Осенью 1918 года украинские национа­листы про­воз­гла­сили Западно-Украинскую Народную Респуб­лику (ЗУНР), а в январе 1919 года объя­вили о её объединении с Украинской Народной Респуб­ликой. В июле 1919 года украинские части были раз­громлены польскими войс­ками, террито­рия быв­шей ЗУНР оказалась под властью Польши.

В апреле 1920 года С. Петлюра (один из "героев", которых навязывают современной Украине) заключил от имени Директории УНР секретные кон­венции, по которым - в обмен на военную под­держку - отдал Поль­ше земли Галиции и Западной Волыни. В мае 1920 года петлюровцы всту­пили в Киев в обозе польских частей. Но ненадолго. Уже в ноябре 1920 года, после перемирия между Поль­шей и Советской Россией остатки петлю­ровских войск сда­лись тем же полякам.

На примере УНР видно, насколько неустойчивыми были разного рода квазигосударст­венные образо­­вания, возникавшие на пространстве бывшей Российской империи в ходе Гражданской войны и смуты. Нацио­налисты стремились к созданию своих отдельных государств, лидеры Белого движения выступали за неде­лимую Россию. Не пред­­ставляли себя вне России и многие респуб­ли­ки, учреждённые сторон­никами боль­ше­виков. Вместе с тем, по разным мотивам вожди боль­шевистс­кой партии порой буквально вытал­кивали их за пределы Советской России.

Так, в начале 1918 года была провозглашена Донецко-Криво­рожская советская республика, которая обратилась в Москву с вопросом о вхождении в Совет­скую Россию. Последовал отказ. В. Ленин встречался с руководителями этой республики и убеждал их действо­вать в составе Советской Украины. 15 марта 1918 года ЦК РКП(б) прямо постановил направить на Украин­ский съезд Советов делегатов, в том числе из Донецкого бассейна, и создать на съезде "одно правительство для всей Украины". Территории Донецко-Криворожской советской рес­пуб­лики в даль­нейшем в основном и сос­тавили области Юго-Востока Украины.

По Рижскому договору 1921 года между РСФСР, УССР и Польшей западные земли быв­шей Российской империи отошли Польше. В меж­во­ен­ный период польс­кое правительство развернуло актив­ную переселен­ческую политику, стремясь изме­нить этнический состав в "восточных кресах" - так в Польше наз­ывали тер­ритории нынешней Западной Украины, Запад­ной Бе­лоруссии и части Литвы. Проводилась жёсткая поло­низация, местная куль­тура и традиции подав­лялись. В дальнейшем, уже в годы Второй мировой войны, ради­кальные группи­ровки украинских нацио­налистов использовали это как повод для террора не только против польского, но и еврейского, русского населения.

В 1922 году при создании СССР, одним из учреди­телей которого выступила УССР, после достаточно ост­рой дискуссии среди лидеров большевиков был реали­зован ленинский план образования союз­ного госу­дарства как феде­рации равноправных республик. В текст Декларации об образовании Союза ССР, а затем в Конституцию СССР 1924 года внесли право свободного выхода республик из Союза. Таким образом, в основание нашей государственности была заложена самая опасная "мина замедленного действия". Она и взорва­лась, как только исчез страховочный, предохра­нитель­ный механизм в виде руководящей роли КПСС, которая в итоге сама развалилась изнутри. Начался "парад суверенитетов". 8 декабря 1991 года было подписано так называемое Беловежское согла­шение о создании Сод­ружества Независимых Госу­дарств, в котором объяв­лялось, что "Союз ССР как субъект между­народного права и геополитическая реаль­ность прекращает своё существование". Кстати, Устав СНГ, принятый ещё в 1993 году, Украина не подписала и не ратифи­цировала.

В 20 - 30-е годы прошлого века большевики актив­но продвигали политику "корени­зации", которая в Укра­инс­кой ССР проводилась как украини­зация. Симво­лично, что в рамках этой политики с согласия советских властей в СССР вернулся и был избран членом Академии наук М. Грушевский - бывший предсе­датель Цент­раль­ной Рады, один из идеологов украинского национализма, в своё время пользовав­шийся поддерж­кой Австро-Венгрии.

"Коренизация", безусловно, сыграла большую роль в развитии и укреп­лении украинской культуры, языка, идентичности. Вместе с тем под видом борьбы с так называемым русским великодержавным шовинизмом украинизация зачастую навязывалась тем, кто себя украинцем не считал. Именно советская национальная поли­тика - вместо большой русской нации, трие­диного народа, состояв­шего из вели­ко­россов, мало­россов и белорусов - закрепила на государственном уровне по­ложение о трёх отдельных славян­ских народах: русском, украин­ском и бело­рус­ском.

В 1939 году земли, ранее захваченные Польшей, были возвращены в СССР. Их значительная часть присоединена к Советской Украине. В 1940 году в УССР вошла часть Бессарабии, оккупированная Румы­нией в 1918 году, и Северная Буковина. В 1948 году - черно­морский остров Змеиный. В 1954 году в состав УССР была передана Крымская область РСФСР - с грубым нарушением действовавших на тот момент пра­вовых норм.

Отдельно скажу о судьбе Подкарпатской Руси, которая после распада Австро-Венгрии оказалась в Чехословакии. Значительную часть местных жителей составляли русины. Об этом сейчас мало вспо­минают, но после осво­бождения Закарпатья советс­кими войс­ками съезд право­славного насе­ления края высказался за включение Подкар­патской Руси в РСФСР или не­посред­ст­­венно в СССР - на правах отдельной Карпато­русской респуб­лики. Но это мнение людей про­иг­но­рировали. И летом 1945 года было объявлено - как писала газета "Правда" - об истори­ческом акте вос­со­е­динения Закар­патской Украины "со своей издавней родиной - Украиной".

Таким образом, современная Украина - целиком и полностью дети­ще советской эпохи. Мы знаем и помним, что в зна­чи­тельной степени она созда­валась за счёт истори­ческой Рос­сии. Дос­таточно срав­нить, какие земли воссое­динились с рос­сийским государством в XVII веке и с какими территориями УССР вышла из состава Советского Союза.

Большевики относились к русскому народу как неис­черпаемому материалу для социальных экспе­риментов. Они грезили мировой революцией, которая, по их мнению, вообще отменит нацио­нальные государства. Поэтому произ­вольно нарезали границы, раздавали щедрые террито­риальные "подарки". В конеч­ном счёте, чем именно руководствовались лидеры большевиков, кромсая страну, уже не имеет значения. Можно спорить о деталях, о подоплёке и логике тех или иных решений. Очевидно одно: Россия фактически была ограблена.

Работая над этой статьёй, основывался не на каких-то секретных архивах, а на открытых доку­ментах, которые содержат хорошо известные факты. Руко­водители современной Украины и их внешние покро­вители предпочитают об этих фактах не вспоминать. Зато по самым разным поводам, к месту и не к месту, в том числе за рубежом, сегодня принято осуждать "преступления советского режима", причис­ляя к ним даже те события, к которым ни КПСС, ни СССР, ни тем более совре­менная Россия не имеют никакого отно­шения. При этом действия большевиков по отторжению от России её исторических территорий преступным актом не счи­таются. Понятно почему. Раз это привело к ослаб­лению России, то наших недоброжелателей это устра­ивает.

В СССР грани­цы меж­ду республиками, конечно же, не воспри­ни­мались как государственные, носили условный характер в рамках единой страны, которая, при всех атрибутах федерации, по существу была в высшей степени центра­лизованной - за счёт, повторю, ру­ко­водящей роли КПСС. Но в 1991 году все эти терри­тории, а главное - люди, которые там жили, в одночасье оказались за границей. И были уже дейст­ви­тельно оторваны от исторической Родины.

Что тут скажешь? Всё меняется. В том числе - страны, общества. И конечно, часть одного народа в ходе своего развития - в силу ряда при­чин, исто­ричес­ких обстоятельств - может в определённый момент ощу­тить, осознать себя отдельной нацией. Как к этому от­но­ситься? Ответ может быть только один: с уважением!

Хотите создать собственное государст­во? Пожа­луйста! Но на каких условиях? Напомню здесь оценку, которую дал один из самых ярких политических деятелей новой России, первый мэр Санкт-Петербурга А. Собчак. Как высокопрофессиональный юрист он счи­тал, что любое решение должно быть легитимно, и потому в 1992 году высказал следующее мнение: республики-учре­дители Союза после того, как они сами же аннулировали Договор 1922 года, должны вернуться в те границы, в которых они вступили в состав Союза. Все же остальные террито­риальные приоб­ретения - это пред­мет для обсуж­дения, пере­говоров, потому что аннулировано основание.

Другими словами - уходите с тем, с чем пришли. С такой логикой трудно спорить. Добавлю только, что произвольную перекройку границ большевики, как уже отмечал, начали ещё до создания Союза, и все мани­пуляции с территориями проводили волюн­таристски, игно­рируя мнение людей.

Российская Федерация признала новые геополи­ти­ческие реалии. И не просто признала, а многое сделала, чтобы Украина состоялась как независимая страна. В труд­ные 90-е годы и в новом тысячелетии мы оказывали Украине весомую поддержку. В Киеве используют свою "поли­ти­ческую ариф­метику", но в 1991 - 2013 годах только за счёт низких цен на газ Украина сэкономила для своего бюджета более 82 миллиардов долларов, а сегодня буквально "цепляется" за 1,5 милл­иарда долларов российских платежей за транзит нашего газа в Европу. Тогда как при сохранении экономических связей между нашими странами положительный эффект для Украины исчислялся бы десятками миллиардов долларов.

Украина и Россия десятилетиями, веками разви­вались как единая эко­номическая система. Глубине коопе­рации, которая у нас была 30 лет назад, сегодня могли бы позавидовать страны Евро­союза. Мы являемся естественными, взаимодополняю­щими друг друга экономическими парт­нёрами. Такая тесная взаимосвязь способна уси­ливать конку­рентные преимущества, приумножать потенциал обеих стран.

А он у Украины был значительным, включал мощную инфра­струк­туру, газотранс­портную систему, передовые отрасли судостроения, авиастроения, ракето­ст­роения, прибо­ростроения, науч­ные, конструк­торские, инженер­ные школы миро­вого уровня. Получив такое нас­ледие, лидеры Украины, объявляя о незави­симости, обещали, что украинская эко­номика станет одной из ведущих, а уровень жизни лю­дей одним из самых высоких в Европе.

Сегодня про­мышленные высокотехнологичные ги­ганты, которыми некогда гор­дились и Украина, и вся страна, лежат на боку. За последние 10 лет выпуск продукции машиностроения упал на 42 процента. Масштаб деиндуст­риализации и в целом деградации экономики виден по такому показателю, как выработка электро­энер­гии, которая за 30 лет на Украине сокра­тилась прак­тически вдвое. И наконец, по данным МВФ, в 2019 году, ещё до эпидемии коронавируса, уровень поду­шевого ВВП Украины составил меньше 4 тысяч долларов. Это ниже Республики Албании, Республики Молдовы и неприз­нанного Косова. Украина сейчас - беднейшая страна Европы.

Кто в этом виноват? Разве народ Украины? Конечно же, нет. Именно украинские власти растранжирили, пустили на ветер достижения многих поколений. Мы же знаем, насколько трудолюбив и талантлив народ Украины. Он умеет настойчиво и упорно добиваться успехов, вы­даю­щихся результатов. И эти качества, как и открытость, природный оптимизм, гостеприимство - никуда не делись. Остаются прежними и чувства миллионов лю­дей, которые относятся к России не просто хорошо, а с большой любовью, так же как и мы к Украине.

До 2014 года сотни согла­ше­ний, совместных проектов рабо­тали на развитие наших экономик, деловых и куль­тур­ных связей, на укреп­ление безопасности, на решение общих соци­аль­ных, эколо­гических задач. При­носили ощу­тимую пользу людям - и в России, и на Украине. Именно это мы считали главным. И потому плодотворно взаимодействовали со всеми, под­черкну, со всеми руководителями Украины.

Даже после известных событий в Киеве в 2014 году давал поручения рос­сийс­кому Правительству продумать варианты контактов по линии профиль­ных минис­терств и ведомств в части сохранения и под­держки наших экономических связей. Однако встреч­ного желания как не было, так до сих пор и нет. Тем не менее, Россия по-прежнему входит в тройку главных торговых партнёров Украины, а сотни тысяч украинцев приез­жают к нам на заработки и встречают здесь радушие и поддержку. Такая вот получается "страна-агрессор".

Когда распался СССР, многие и в России, и на Украине всё же искренне верили, исходили из того, что наши тесные культурные, духовные, эконо­ми­ческие связи безус­ловно сохранятся, как и общность народа, в основе своей всегда чувст­вовавшего себя единым. Однако события - сперва испод­воль, а потом всё быстрее - стали развиваться в ином направлении.

По сути, украинские элиты решили обосновать независимость своей страны через отрицание её прошлого, правда, за исключением вопроса границ. Стали мифоло­гизировать и переписывать историю, вымары­вать из неё всё, что нас объединяет, говорить о периоде пребывания Украины в составе Рос­сийской империи и СССР как об оккупации. Общую для нас трагедию коллек­тивизации, голода начала 30-х годов выдавать за гено­цид украинского народа.

Открыто и всё наглее заявляли о своих амбициях радикалы и неонацисты. Им потакали и офици­альные власти, и местные олигархи, которые, ограбив народ Украины, украденное держат в западных банках и готовы про­дать мать род­ную, чтобы сохранить капи­талы. К этому следует доба­вить хрони­ческую сла­бость госу­дар­ст­венных инсти­тутов, поло­жение добро­вольного заложника чужой геополи­тической воли.

Напомню, что достаточно давно, задолго до 2014 года, США и страны ЕС планомерно и настойчиво подталкивали Украину к тому, чтобы свернуть, огра­ни­чить экономи­ческое сотрудничество с Россией. Мы - как крупнейший торгово-экономический парт­нёр Укра­ины - предлагали обсудить возникающие проблемы в формате Украина - Россия - ЕС. Но всякий раз нам заяв­ляли, что Россия тут ни при чём, мол, вопрос касается только ЕС и Украины. Де-факто западные страны откло­нили неоднократные российские предло­жения о диа­логе.

Шаг за шагом Украину втягивали в опас­ную геополитическую игру, цель которой - превратить Укра­ину в барьер между Европой и Россией, в плацдарм против России. Неизбежно пришло время, когда концеп­ция "Украина - не Россия" уже не устраивала. Потре­бовалась "анти-Россия", с чем мы никогда не смиримся.

Заказчики этого проекта взяли за основу ещё старые наработки польско-австрий­ских идеологов создания "анти­­мос­ковской Руси". И не надо никого обманывать, что это делается в интересах народа Украины. Никогда Речи Посполитой не нужна была украинская культура и тем более казачья автономия. В Австро-Венгрии истори­ческие ­русские земли нещадно эксплу­атиро­вались и остава­лись самыми бедными. Нацистам, которым прис­луживали коллабо­ра­цио­нисты, выходцы из ОУН-УПА, нужна была не Украина, а жизненное пространст­во и рабы для арийских господ.

Об интересах украинского народа не думали и в феврале 2014 года. Справедливое недовольство людей, выз­ванное острейшими социально-экономическими проб­­лемами, ошибками, непоследовательными дейст­виями тогдаш­них властей, просто цинично исполь­зовали. Западные страны напрямую вмешались во внут­рен­ние дела Украины, поддержали переворот. Его та­ра­ном выступили радикальные националистические груп­пировки. Их лозунги, идео­логия, откровенная агрес­сивная русофобия во многом и стали определять госу­дарственную политику на Украине.

Под удар попало всё то, что объединяло нас и сближает до сих пор. Прежде всего - русский язык. Напомню, что новые "майданные" власти первым делом по­пы­та­лись отменить закон о госу­дарственной языковой поли­тике. Потом был закон об "очищении власти", за­кон об образовании, практически вычерк­нув­ший рус­ский язык из учебного процесса.

И наконец, уже в мае этого года действующий пре­зи­дент внёс в Раду законопроект о "коренных наро­дах". Ими признаются лишь те, кто составляет этни­ческое меньшинство и не имеет собственного госу­дар­ственного образования за пределами Украины. Закон принят. Но­вые семена раздора посеяны. И это в стране - как уже отмечал - очень слож­ной по террито­риальному, нацио­наль­ному, языковому составу, по истории своего фор­мирования.

Может прозвучать аргумент: раз вы говорите о единой большой нации, триедином народе, то какая разница, кем люди себя считают - русскими, укра­инцами или белорусами. Полностью с этим согласен. Тем более что определение национальной принад­лежности, особенно в смешанных семьях - это право каждого человека, свободного в своём выборе.

Но дело в том, что на Украине сегодня ситуация совершенно другая, поскольку речь идёт о прину­дительной смене идентич­ности. И самое отврати­тельное, что русских на Украине заставляют не только отречься от своих корней, от поколений предков, но и поверить в то, что Россия - их враг. Не будет преуве­личением сказать, что курс на насильст­венную ассимиляцию, на формирование этни­чески чистого украинского госу­дарства, агрессивно настроен­ного к России, по своим последствиям срав­ним с приме­нением против нас оружия массового пора­жения. В результате такого грубого, искус­ственного разрыва русских и украинцев - совокупно русский народ может умень­шиться на сотни тысяч, а то и на миллионы.

Ударили и по нашему духовному единству. Как и во времена Великого Княжества Литов­с­кого, затеяли новое церковное размежевание. Не скры­вая, что преследуют политические цели, светс­кие власти грубо вмешались в церковную жизнь и довели дело до рас­кола, до захвата храмов, избиения священников и монахов. Даже широкая авто­номия Украинской Право­славной Церкви при сохранении духов­ного единства с Мос­ковским Патри­архатом их катего­рически не устраивает. Этот зри­мый, много­вековой символ нашего родства им надо во что бы то ни стало раз­рушить.

Думаю, закономерно и то, что представители Украины раз за ра­зом голо­суют против резо­лю­ции Генеральной Ассам­блеи ООН, осуждающей герои­зацию нацизма. Под охраной официальных властей проходят марши, факельные шествия в честь недобитых военных преступников из эсэсовских форми­рований. В ранг нацио­нальных героев ставят Мазепу, который пре­да­вал всех по кругу, Петлюру, который за польское покро­вительство распла­чивался украинскими землями, Бан­деру, сотруд­ни­чав­шего с нацистами. Делают всё, чтобы вычеркнуть из памяти молодых поколений имена настоящих патриотов и победителей, которыми всегда гордились на Украине.

Для украин­цев, сражавшихся в рядах Красной Армии, в партизанских отрядах, Великая Отечест­венная война была именно Отечест­венной, потому что они защищали свой дом, свою боль­шую общую Родину. Более двух тысяч стали Героями Советского Союза. Среди них легендарный лётчик Иван Никитович Ко­жедуб, бесстрашный снайпер, защитница Одессы и Севас­тополя Людмила Михайловна Павличенко, от­важный командир партизан Сидор Артемьевич Ковпак. Это несгибаемое поколение сра­жалось, отда­вало свои жизни за наше будущее, за нас. Забыть об их подвиге - значит предать своих дедов, матерей и отцов.

Проект "анти-Россия" отвергли мил­лионы жителей Украины. Крымчане и севасто­польцы сделали свой исторический выбор. А люди на Юго-Вос­токе мирно пытались отстоять свою позицию. Но их всех, включая детей, записали в сепаратисты и терро­ристы. Стали грозить этническими чистками и приме­не­нием военной силы. И жители Донецка, Луганска взя­лись за оружие, чтобы защитить свой дом, язык, свою жизнь. Разве им оставили иной выбор - после погро­мов, которые прокатились по городам Украины, после ужаса и трагедии 2 мая 2014 года в Одессе, где украинские неонацисты заживо сожгли людей, устроили новую Хатынь? Такую же расправу последо­ватели бандеровцев готовы были учи­нить в Крыму, Севастополе, Донецке и Луганске. Они и сейчас не отказываются от подобных планов. Ждут своего часа. Но не дождутся.

Государственный переворот, последовавшие за этим действия киевских властей неизбежно спровоцировали противостояние и граж­данскую войну. По оценке Верховного комиссара ООН по правам человека, общее число жертв, связан­ных с конфликтом в Донбассе, превысило 13 тысяч че­ло­век. В их числе старики, дети. Страшные, невосполнимые потери.

Россия сделала всё, чтобы остановить брато­убий­ство. Были заключены Минские согла­ше­ния, кото­рые нацелены на мирное урегулирование конф­ликта в Донбассе. Убеждён, что они по-прежнему не имеют альтернативы. Во всяком случае, никто не отзы­вал свои подписи ни под минским "Комплексом мер", ни под соответ­ствующими заявле­ниями лидеров стран "нор­мандского формата". Никто не инициировал пере­смотр Резолюции Совета Безопас­ности ООН от 17 февраля 2015 года.

В ходе официальных пере­говоров, особенно после "одёргивания" со стороны западных партнёров, предста­вители Украины перио­ди­чески заявляют о "полной приверженности" Минским согла­ше­ниям, на деле же руководствуются позицией об их "неприем­лемости". Не намерены всерьёз обсуждать ни особый статус Донбасса, ни гарантии для живущих здесь людей. Предпо­читают эксплуатировать образ "жертвы внешней агрес­сии" и торговать русофобией. Устраивают крова­вые прово­кации в Донбассе. Словом, любыми спо­собами привле­кают к себе вни­мание внешних покро­вителей и хозяев.

Судя по всему, и всё больше убеждаюсь в этом: Киеву Донбасс просто не нужен. Почему? Потому что, во-первых, жители этих регионов никогда не примут те порядки, которые им пытались и пытаются навя­зать силой, блокадой, угрозами. И во-вторых, итоги и Минска-1, и Минска-2, дающие реальный шанс мирно восста­новить терри­ториальную целостность Украины, напря­мую догово­рившись с ДНР и ЛНР при посред­ничестве России, Германии и Франции, проти­воречат всей логике проекта "анти-Россия". А он может дер­жаться только на постоянном культивировании образа внут­рен­него и внешнего врага. И добавлю - под протекторатом, контро­лем со стороны запад­ных держав.

Что и происходит на практике. Прежде всего - это создание в украинском обществе атмосферы страха, агрессивная рито­рика, потакание неонацистам, мили­таризация страны. Наряду с этим - не просто полная зависимость, а прямое внешнее управление, включая надзор иностранных советников за украинс­кими орга­нами власти, спецслужбами и вооружёнными силами, военное "освоение" территории Украины, развёр­тывание инфра­ст­руктуры НАТО. Не случайно, что упомянутый скандальный закон о "коренных народах" принимался под прикрыт­ием масштабных натовских учений на Украине.

Под таким же прикрытием проходит и поглощение остатков укра­инской эко­номики, эксплуатация её природных ресур­сов. Не за горами распродажа сельхоз­земель, а кто их скупит - очевидно. Да, время от времени Украине выделяют финансовые средства, кре­диты, но под свои условия и интересы, под префе­рен­ции и льготы для западных компаний. Кстати, кто будет отдавать эти долги? Видимо, предпо­лагается, что это придётся делать не только сегод­няшнему поколению украинцев, но их детям, внукам, да, наверное, и правнукам.

Западные авторы проекта "анти-Россия" так настраивают украинскую политическую систему, чтобы меня­лись президенты, депутаты, министры, но была неиз­менной установка на разделение с Рос­сией, на вражду с ней. Основным пред­выборным лозунгом действующего президента было дости­жение мира. Он на этом пришёл к власти. Обещания оказались враньём. Ничего не изме­нилось. А в чём-то ситуация на Укра­ине и вокруг Донбасса ещё и дегра­дировала.

В проекте "анти-Россия" нет места суве­ренной Украине, как и политическим силам, кото­рые пытаются отстаи­вать её реальную независимость. На тех, кто говорит о примирении в украинском обществе, о диалоге, о поиске выхода из возник­шего тупика, вешают ярлык "пророс­сийс­ких" агентов.

Повторю, для многих на Украине проект "анти-Россия" просто неприемлем. И таких людей - мил­лионы. Но им не дают поднять голову. У них практически отняли легальную возможность защитить свою точку зрения. Их запу­гивают, загоняют в подполье. За убеждения, за сказанное слово, за открытое выражение своей позиции не только подвергают пресле­дованиям, но и убивают. Убийцы, как правило, остаются безна­казанными.

"Пра­виль­ным" патриотом Украины сейчас объяв­ляется лишь тот, кто ненавидит Россию. Более того, всю украинскую госу­дар­ственность, как мы пони­маем, предлагается в даль­нейшем строить исклю­чи­тельно на этой идее. Ненависть и озлобление - и мировая исто­рия это не раз дока­зывала - весьма зыбкое осно­вание для сувере­нитета, чреватое многими серьёзными рис­ками и тяжё­лыми последствиями.

Все ухищрения, связанные с проектом "анти-Рос­сия", нам понятны. И мы никогда не допус­тим, чтобы наши исторические территории и живущих там близких для нас людей исполь­зовали против России. А тем, кто пред­примет такую попытку, хочу сказать, что таким образом они разрушат свою страну.

Действующие власти на Украине любят ссылаться на западный опыт, рассматривают его как образец для подра­жания. Так посмотрите, как живут рядом друг с другом Австрия и Германия, США и Канада. Близкие по этническому составу, культуре, фактически с одним языком, они при этом остаются суверенными госу­дар­ствами, со своими интересами, со своей внешней поли­тикой. Но это не мешает их самой тесной интег­рации или союзническим отношениям. У них весьма условные, прозрачные гра­ницы. И граждане, пересекая их, чувст­вуют себя как дома. Создают семьи, учатся, работают, зани­маются бизнесом. Кстати, так же, как и миллионы уроженцев Украины, которые живут сейчас в России. Для нас они - свои, родные.

Россия открыта для диалога с Украиной и готова обсуждать самые сложные вопросы. Но нам важно понимать, что партнёр отстаи­вает свои национальные инте­ресы, а не обслу­живает чужие, не является орудием в чьих-то руках для борьбы с нами.

Мы с уважением относимся к украинс­кому языку и традициям. К стремлению украинцев видеть своё государство свобод­ным, безопасным, благополучным.

Убеждён, что подлинная суверенность Украины воз­можна именно в партнёрстве с Россией. Наши духов­ные, человеческие, цивилизационные связи форми­ровались столетиями, восходят к одним истокам, зака­лялись общими испытаниями, достижениями и победами. Наше родство передаётся из поколения в поколение. Оно - в сердцах, в памяти людей, живущих в современных России и Украине, в кровных узах, объединяющих мил­лионы наших семей. Вместе мы всегда были и будем много­кратно сильнее и успешнее. Ведь мы - один народ.

Сейчас эти слова воспри­нимаются кое-кем в штыки. Могут быть истолкованы как угодно. Но многие люди меня услышат. И скажу одно: Россия никогда не была и не будет "анти-Украиной". А какой быть Украине - решать её граж­данам.

Источник: http://kremlin.ru

Россия. Украина > СМИ, ИТ. Внешэкономсвязи, политика > rg.ru, 13 июля 2021 > № 3777716 Владимир Путин

Россия. Весь мир. ЦФО > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996627 Игорь Окунев

Было бы желание

Десять способов решения неразрешимого территориального спора

И.Ю. Окунев – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО МИД России.

Резюме В международной практике накоплен достаточный инструментарий, позволяющий решить практически любой территориальный спор. Успех зависит только от компетенции переговорщиков и политической воли руководства.

Территориальные споры – одни из самых сложно разрешимых на свете. Так уж повелось, что именно территория воспринимается как наиболее ценный ресурс, значение которого со временем сакрализуется. Этот тезис хорошо иллюстрируется последними российско-японскими переговорами, в которых обе стороны явно готовы идти навстречу, но найти взаимоприемлемое решение пока не удается.

На наш взгляд, причина заключается и в том, что в современной политике доминирует представление о «неделимости суверенитета», т.е. что территория может принадлежать либо целиком одному государству, либо целиком и полностью другому. На самом деле это положение ошибочно, в мировой истории множество примеров смешанного суверенитета, позволяющего реализовывать национальные интересы двух народов на одной и той же территории. Данная статья представляет собой попытку показать исторические примеры таких форм управления территорией в надежде, что подобный экскурс поможет дипломатам и политикам расширить набор вариантов разрешения территориальных споров.

Создать трансграничный регион

Трансграничным регионом называют объединение сопредельных территорий стран, направленное на институционализацию пограничного сотрудничества. В географическом смысле трансграничные регионы представляют собой минимальную единицу интеграции. Однако это не означает наименьшую степень интегрированности данных объектов. Да, они иногда создаются как опорные зоны будущей межгосударственной интеграции (китайские трансграничные зоны торговли на границе с Россией и странами Центральной Азии). Но чаще уже являются стадией углубления межгосударственной интеграции, переводя ее на региональный и локальный уровень (еврорегионы в ЕС).

Создание трансграничных регионов решает комплекс взаимозависимых проблем: устраняет исторические барьеры, способствует социально-экономическому развитию приграничных территорий, находящихся в своих странах в периферийном положении, преодолевает барьерные функции государственной границы, повышает уровень безопасности и улучшает имидж страны.

Попытки институционализации трансграничного взаимодействия известны с XIX века (например, испано-французская комиссия по сотрудничеству в районе Пиренеев), но наибольшего развития они достигли в послевоенное время в Европе, и в первую очередь благодаря целенаправленной политике Евросоюза.

Можно выделить следующие виды трансграничных регионов:

рабочие трансграничные сообщества как формат широкого межрегионального сотрудничества, не предусматривающего создания надгосударственных органов управления (Ассоциация альпийских государств, Совет Баренцева/Евроарктического региона, Союз государств реки Мано);

трансграничные зоны передвижения, в которых для жителей соседних регионов отменяются визы для краткосрочных поездок (например, на российско-норвежском, российско-польском и российско-литовском пограничье);

трансграничные зоны торговли, стимулирующие приграничные торговые связи и товарооборот (особенно популярны в Китае; так, на российско-китайской границе существуют в Благовещенске-Хэйхэ, Пограничном-Суйфэньхэ, Забайкальске-Маньчжурии и Зарубино-Хуньчуне);

трансграничные агломерации, в которых сотрудничество идет в рамках разделенных границей городов (например, евроокруга Страсбург-Ортенау, Фрайбург-Эльзас, Саар-Мозель и Лилль-Кортрейк);

интегрированные трансграничные регионы с высокой долей кооперации и ее многофакторностью, с одной стороны, и постоянством и независимостью управленческой структуры, с другой (еврорегионы германо-нидерландский ЕВРЕГИО, Конференция Боденского озера).

Степень институционализации и активности трансграничных регионов разнится от континента к континенту: если в Европе почти невозможно найти регион, не участвующий в структурах такого рода, то для других континентов эта форма интеграции пока остается скорее исключением.

Сдать территорию в аренду

Арендованная территория – это суверенная территория, временно переданная другому государству для владения или пользования. Выделяются два типа:

Суверенные – суверенитет над которыми временно передан страной-арендодателем стране-арендатору (британский Гонконг в Китае в 1898–1997 гг.).

Несуверенные (концессии) – суверенитет над которыми остается у страны-арендодателя, а страна-арендатор получает лишь временные права на использование территории и распространения своего законодательства (российский Байконур в Казахстане в 1992–2050 гг.).

Аренда территории была характерна для периода усугубления внешнего влияния в Китае во второй половине XIX века. В это время в аренду Великобритании передан Гонконг, Португалии – Макао, Франции – Гуанчжоувань, Германии – Цзяо-Чжоу и Японии – Тайвань. Россия в 1898 г. на 25 лет получила в аренду Квантунскую область на юго-западной оконечности Ляодунского полуострова, включая военно-морской порт Порт-Артур, торговый порт Дальний (нынешний Далянь) и старую китайскую столицу области город Цзиньчжоу. После поражения в русско-японской войне эти земли отошли к Японии и вернулись уже Советскому Союзу после Второй мировой войны. Окончательная передача территории под китайскую юрисдикцию состоялась в 1955 году. Последние арендованные территории – Гонконг и Макао – в статусе специальных административных районов вернулись в состав Китая в 1997 и 1999 гг. соответственно.

Арендованные территории также являются важным фактором российско-финских отношений. В 1940–1950 гг. Советский Союз арендовал у северного соседа полуострова Ханко и Порккала-Удд и разместил там военно-морские базы. В обмен в 1942 г. Финляндия получила в аренду сектор Сайменского канала, находящийся в Ленинградской области. Канал соединяет озеро Сайма с Балтийским морем в районе бывшего финского города Выборг и имеет стратегическое значение, поскольку обеспечивает внутренним районам страны доступ к морской торговле. В постсоветское время аренда продлена до 2063 года. На территории канала действует финское законодательство, в частности в области судоплавания, и не применяются таможенные ограничения России. Использование канала для перевозки войск, вооружений и боеприпасов не допускается, а российским судам обеспечивается свободный проход по российской части канала.

Арендуемый Россией у Казахстана с 1992 г. город Байконур вместе с одноименным космодромом является крупнейшей арендованной территорией в мире и обладает уникальным политико-правовым статусом. Оставаясь суверенной территорией Казахстана, он существует в российском правовом поле. Обладая статусом города федерального значения Российской Федерации (наряду с Москвой, Санкт-Петербургом и Севастополем), Байконур при этом не имеет конституционного статуса субъекта Российской Федерации. В Совете Федерации РФ не представлены органы его законодательной и исполнительной власти. Глава администрации города назначается президентами двух государств, а представительные органы местного самоуправления не создаются. В Байконуре действует российский суд, полиция, школы, больницы и отделения почты.

Сделать поселения на территории свободными коммунами

Ряд территориальных сообществ в мире выпадает из единого политического пространства. Они образуют утопические самоподдерживающиеся поселения, называемые коммунами. Их жители, не претендуя на государственный суверенитет, устанавливают свои правила совместного проживания.

Типичная коммуна обладает следующими признаками:

наличие объединяющей утопической идеи (социально-политического, религиозного или экологического характера), часто связанной с намерением достичь идеального общества;

доминирование коллективной собственности;

социально-экономическая и экологическая замкнутость от внешнего мира.

Обычно в коммуне проживает от нескольких десятков до нескольких сотен человек. В основном это люди среднего и старшего возраста, занятые в общих сферах (чаще всего в сельском хозяйстве). Почти не осталось общин, самостоятельно обеспечивающих обучение детей, поэтому молодежь обычно покидает коммуны по мере взросления. Вопреки досужим слухам, большинство коммун гетеросексуальны и моногамны, хотя встречаются и сообщества «свободной любви» (например, ZEGG в Германии или Krista в США) или коммуны полного воздержания от половой близости. Большинство коммун управляются демократическими процедурами, хотя встречаются и анархические, авторитарные и даже тоталитарные примеры. Международная общественная ассоциация «Движение за идейные общины» (ДЗИО) обеспечивает взаимодействие между общинами всего мира.

Самыми старыми коммунами в мире, по-видимому, являются поселения гуттеритов (например, коммуна Bon Homme, существующая с 1874 г.). Течение, отстаивающее принцип общего имущества, возникло как ответвление анабаптизма в Германии, но после скитаний по Восточной Европе перебралось в Северную Америку. Гуттериты живут сельским трудом и мелким кустарным промыслом, сохраняют свой хуттерский язык (близкий к немецкому), придерживаются пацифизма и не служат в армии и, наконец, отстаивают право не фотографироваться даже на документы, поскольку это противоречит первой библейской заповеди. На коммуны гуттеритов похожи религиозно близкие сообщества брудерхоф, разбросанные по всему миру от Англии до Парагвая. А вот амиши и меннониты, также проживающие в США и Канаде и придерживающиеся традиционного образа жизни (в частности, первые не признают современные технологии), все же не являются типичными коммунами, потому что не придерживаются принципа обобществления собственности.

Другой старый пример коммун – израильские сельскохозяйственные кибуцы, первый из которых, Дгания, был основан в 1910 году. Сегодня их уже около 300, и в них проживает порядка 2,5% населения страны, что является самой высокой долей жителей коммун в мире. Больше всего коммун в США – более 2 тысяч. Кроме Америки и Израиля, они распространены в странах Западной Европы и Латинской Америки, в Австралии, Новой Зеландии и Индии. Некоторые коммуны столь активны в политической сфере, что даже начинают восприниматься в качестве квазигосударств (например, Христиания в Дании).

Сделать спорную территорию суверенным регионом

Из всех типов территориальных единиц государства самые широкие права имеют суверенные регионы. В отличие от других автономий, наделенных отдельными полномочиями, суверенные регионы обладают суверенитетом и представляют собой что-то вроде государства в государстве. Вершиной суверенности можно считать их право на сецессию – односторонний выход из состава материнского государства. Из-за столь широких полномочий такие образования часто путают с государствами (как Монашескую республику Афон), несамоуправляющимися территориями (как Аландские острова) или непризнанными государствами (как Азад Кашмир). Получается, что суверенные регионы объединяют отдельные черты всех этих понятий. Рассмотрим эти три примера подробнее.

Автономное монашеское государство Святой Горы (Афон) является суверенным регионом Греции. Его статус существенно отличается от других территориальных единиц страны, фактически регион обладает полной автономией и даже элементами суверенитета. Изолированно расположенный на полуострове Халкидики, Афон представляет собой крупнейшее в мире средоточие православных мужских монастырей. Особое сакральное значение полуострова для христианства (считается земным уделом Богородицы) предопределило то, что единственным разрешенным занятием на Афоне стало моление. Поэтому сюда не допускаются туристы, неправославные и женщины (и даже домашние животные женского пола), а всем остальным необходимо благословение на служение от поместной церкви. Для того чтобы попасть в Афон, нужно получить диамонитирион (аналог визы) в соседних греческих Салониках или Уранополисе. Фактически у данного государства нет ни политической, ни экономической системы, потому что жизнь ведется по монастырским уставам, и административный центр Карье наделен исключительно координирующими функциями. Традиции автономного существования на Афоне очень давние, ведут отсчет с VII в. и не прерывались ни османами, ни нацистами. Но исторически православные государства (в первую очередь Россия) претендовали на совместное управление территорией и даже в 1917 г. вводили сюда войска, а нахождение в составе Греции служит защитой от внешнего вмешательства.

Аландские острова в Балтийском море входят в состав Финляндии, но независимы от нее в вопросах образования, здравоохранения, культуры, транспорта, экологии и связи. Жители островов имеют отдельное гражданство и не служат в финской армии. Единственным официальным языком является шведский. Во время гражданской войны 1918 г. в Финляндии почти все жители Аландских островов проголосовали на референдуме за воссоединение со Швецией, но та хотела все оформить по международному праву и не нашла союзников, готовых портить отношения с новым государством в ситуации распада Российской империи. Аландские острова проводили референдум о вступлении в ЕС, на котором добились исключения из налогового союза. Благодаря этому все балтийские паромы, делая десятиминутную остановку на островах, могут торговать беспошлинно, что позволяет островитянам иметь один из самых высоких показателей уровня жизни в мире. На 30 тыс. человек на Аландах действует восемь консульств, и регион является членом Северного совета. Российское консульство на Аландских островах (бывшей самой западной провинции Российской империи) служит гарантом демилитаризованного (с 1856 г.) статуса архипелага.

Азад Кашмир возник в результате индо-пакистанского конфликта из-за северного княжества Джамму и Кашмир. Индия, основываясь на решении бывшего руководства преимущественно мусульманского княжества, претендует на всю его территорию, хотя отдельные его части контролируются Пакистаном и Китаем. Формально суверенный Азад Кашмир находится в западной части бывшего княжества и фактически управляется из Исламабада.

Суверенные регионы имеются и на постсоветском пространстве. Они являются наследием права республик СССР на выход из состава государства. Это положение способствовало юридическому закреплению подобного статуса за некоторыми автономиями новых независимых государств. Какие-то были позже отменены (как в Татарстане или Чечне в России), а некоторые де-юре сохраняются (как Гагаузия в Молдавии или Каракалпакия в Узбекистане).

Сделать спорную территорию ассоциированным государством

Резолюция ГА ООН 1541 (XV) определяет формы самоопределения несамоуправляющихся территорий: превращение в суверенное государство, слияние с другими государствами и, наконец, свободное объединение с независимым государством. Как раз третий вариант и реализуется в форме ассоциированного государства. Формирование ассоциации с другим государством должно быть результатом свободного и добровольного выбора населения страны, сделанного с применением понятных и демократических процедур.

Ассоциированное государство, передавая другому государству часть своего суверенитета и соглашаясь на зависимость в реализации тех или иных вопросов внутренней или внешней политики, сохраняет, во-первых, право на определение своего внутреннего устройства (при необходимой консультации с государством-партнером) и, во-вторых, право на односторонний выход из ассоциации посредством демократического волеизъявления.

Статус ассоциированных государств изначально использовался как переходный на пути деколонизации. В 1967 г. в ассоциацию с Великобританией вступили ее бывшие вест-индские колонии: Антигуа, Доминика, Гренада, Сент-Китс, Невис и Ангилья, Сент-Люсия и Сент-Винсент. По прошествии нескольких лет все они, кроме Ангильи, стали независимыми государствами. Ангилья же представляет собой пример инволюции: отказавшись от статуса ассоциированного государства в составе Сент-Китс и Невиса, она вернулась к положению зависимой британской территории.

Тем не менее статус ассоциированного государства может быть и вполне стабильным, что подтверждают существующие на современной политической карте ассоциированные государства США (Маршалловы острова, Микронезия, Палау) и Новой Зеландии (Острова Кука, Ниуэ).

Острова Кука и Ниуэ имеют статус ассоциированных государств Новой Зеландии с 1965 и 1974 гг., соответственно. Данный статус позволяет им, с одной стороны, получать финансовую поддержку из Веллингтона и доверять ему те вопросы внешней и внутренней политики, которые не являются существенными для островов, а с другой – там, где политические интересы присутствуют, их реализовывать. Несмотря на то что обе территории не входят в ООН, это не мешает им устанавливать дипломатические отношения с суверенными государствами, в т.ч. США, ЕС и Китаем, открывать посольства и вступать в международные организации, не разрывая при этом дружественных отношений с метрополией.

Ниуэ, пожалуй, обладает самым большим дипломатическим корпусом в мире относительно численности населения страны. На чуть более полутора тысяч человек имеется три посольства за рубежом, дипломатические отношения с дюжиной государств и членство в паре десятков международных организаций.

Статус ассоциированных государств США в 1986 г. получили Маршалловы острова и Микронезия, а в 1994 г. – Палау. Все три океанических государства были частями подопечной территории США в Тихом океане и после переходного периода решили стать ассоциированными государствами бывшей метрополии. Они обладают внутренним самоуправлением, ведут собственную внешнюю политику и даже входят в ООН, но в рамках ассоциации согласились на размещение военных баз на своей территории, передачу Америке части суверенитета, касающейся вопросов обороны, в обмен на что получили доступ к финансовой поддержке из бюджета США. При голосованиях на Генеральной ассамблее ООН эти страны почти всегда солидарны с патроном.

В еще одной зависимой территории Соединенных Штатов – Пуэрто-Рико – существует движение за самоопределение в форме ассоциированного государства (получило название «суверентизм»), однако в последнее время оно уступает движению за полное слияние с США в качестве 51-го штата. Пуэрториканцы несколько раз проводили референдумы, на которых подтверждали этот выбор, но американский Конгресс пока сопротивляется такому решению, поскольку оно потребует значительных финансовых ресурсов и изменит баланс сил между республиканцами и демократами на федеральных выборах в пользу последних.

Создать буферную зону

Буферная зона представляет собой узкую полосу земли шириной от нескольких метров до нескольких километров, созданную международными институтами для контроля линии разграничения между конфликтующими сторонами на период миротворческого процесса. С территории зоны обычно выселяется население и устанавливается демилитаризованный режим.

Буферные зоны появились в ходе гражданских конфликтов периода холодной войны – в 1953 г. по 38-й параллели между Северной и Южной Кореей, а в 1954 г. по 17-й параллели между Северным и Южным Вьетнамом. Обе зоны управлялись без международного участия и оказались крайне нестабильными. Вьетнамская постоянно была театром военных действий и окончательно упразднена в 1976 г. после объединения Вьетнама. Корейская же, несмотря на серию пограничных столкновений, существует по сей день, хотя степень ее демилитаризованности вызывает сомнения.

Впоследствии зоны создавались под эгидой миротворческих миссий ООН:

«Зеленая линия» – буферная зона, создана в 1964 г. ООН между Кипром и частично признанным Северным Кипром и управляется Вооруженными силами ООН по поддержанию мира на Кипре – ВСООНК;

«Пурпурная линия» на Голанских высотах создана в 1974 г. между Израилем и Сирией и управляется Силами ООН по разделению и наблюдению – СООННР;

между Израилем и Ливаном буферная зона создана в 1978 г. и управляется Временными силами ООН в Ливане – ЮНИФИЛ;

на ирако-кувейтской границе буферная зона создана в 1991 г. и до 2003 г. управлялась Ирако-кувейтской миссией ООН по наблюдению – ИКМООНН.

Существуют буферные зоны под эгидой и других международных организаций. В 1982 г., не получив мандата от ООН, США, Израиль и Египет создали собственную миссию Международных сил и наблюдателей для управления многоуровневой буферной зоной на Синайском полуострове.

С 1999 г. действует буферная зона на границе Сербии и Косово под контролем Сил для Косово НАТО (КФОР). В 2013 г. принято решение о 10-километровой буферной зоне под управлением Африканского союза на границе Судана и Южного Судана.

Передать территорию во временную внешнюю администрацию

Временная администрация вводится международными организациями (как правило, ООН) на суверенных территориях в целях миротворчества и государственного строительства. На определенный период часть полномочий, вплоть до осуществления законодательной, исполнительной и судебной власти передается специальной международной миссии. Обычно временная администрация создается в постконфликтный период для формирования новых институтов государственной власти и проведения демократических выборов.

Целый ряд миссий ООН служит для установления временной администрации в различных регионах мира:

временная администрация в Западном Ириане (о-в Новая Гвинея) создана в 1962–63 гг. для мирного перехода территории от Нидерландов к Индонезии (операция Временная исполнительная власть ООН – ЮНТЕА);

временная администрация в Камбодже создана в 1992–93 гг. для прекращения вьетнамской оккупации, принятия конституции и выборов в органы исполнительной власти (операция Временный орган ООН в Камбодже – ЮНТАК);

временная администрация в Восточной Славонии, Баранье и Западном Среме (ВАООНВС) создана в 1996–98 гг. для реинтеграции данных регионов в состав Хорватии после ликвидации самопровозглашенной Республики Сербская Краина;

временная администрация ООН в Восточном Тиморе (ВАООНВТ) создана в 1999–2002 гг. на период формирования органов государственной власти после референдума о независимости Восточного Тимора от Индонезии.

На сегодняшний день в мире под частичным международным управлением находятся Косово и округ Брчко (Босния и Герцеговина).

Временная администрация ООН в Косово (МООНК) создана в 1999 г. для формирования правительства в условиях широкой автономии региона в составе Сербии. После провозглашения независимости Косово задачи миссии значительно скорректировались, и в 2012 г. функции внешнего управления были прекращены, но миссия продолжает работать, сосредоточившись на вопросах безопасности, стабильности и прав человека. Отдельные задачи миссии переданы другим организациям – НАТО (безопасность), ОБСЕ (демократизация и создание институтов) и ЕС (законность, правопорядок, восстановление и экономическое развитие).

Миссия ООН в Боснии и Герцеговине (МООНБГ) действовала с 1995 по 2002 годы. В ее задачи входила координация по выполнению Дейтонского мирного соглашения, в частности переход власти к Совету по выполнению мирного соглашения. Совет принял решение о введении временной администрации Верховного представителя для округа Брчко, занимающего стратегическое положение в обеспечении связи между разрозненными частями Республики Сербской и Мусульмано-хорватской федерацией в составе страны.

Сделать спорную территорию свободной

Свободные территории выпадают из сложившейся системы международных отношений, в которой статус пространств определяется через понятие суверенитета. Это обособленные политические образования (суверенное государство или его часть), находящиеся под международным управлением. Свободные территории не являются полноценно суверенными, поскольку в ключевых вопросах, в первую очередь связанных с безопасностью и внешней политикой, управляются международным сообществом, но в то же время не являются и международными, поскольку не принадлежат всему мировому сообществу, сохраняя независимость в вопросах самоуправления. Свободные территории также следует отличать от зависимых территорий, находящихся под международным управлением – мандатных и подопечных территорий. Свободные территории изначально были суверенными, в то время как мандатные и подопечные территории создавались для наделения их суверенитетом или передачи под управление другого суверенного государства.

Как правило, свободные территории создаются для замораживания территориальных притязаний и смягчения напряженности в межгосударственных отношениях. Например, План ООН по разделу Палестины 1947 г. предполагал для Иерусалима и Вифлеема статус свободной территории под управлением ООН, однако он не реализовался из-за начала арабо-израильской войны. Особенно часто этот инструмент использовался в первой половине XX века.

Международная зона Танжер (1912–1956) появилась на южном побережье Гибралтарского пролива. Статус города был установлен Лигой Наций: номинально он оставался под контролем Марокко, но фактически управлялся Францией, Испанией и Великобританией. Власть в Танжере осуществлялась законодательным собранием в составе 4 французов, 4 испанцев, 3 англичан, 2 итальянцев, 1 американца, 1 бельгийца, 1 голландца и 1 португальца, назначаемых консулами соответствующих стран, и 9 подданных султана. Зона была ликвидирована после деколонизации Марокко.

Свободный город Фиуме (1920–1924) получил свой статус в результате подписания Рапалльского договора между Италией и Югославией. Важный порт в Адриатическом море стал причиной территориального спора двух стран после распада Австро-Венгерской империи. Формально независимый город-государство был признан США, Великобританией и Францией, однако с 1922 г. фактически управлялся Италией, а еще через два года присоединился к ней официально. После Второй мировой войны город вошел в Югославию, а сегодня под названием Риека входит в состав Хорватии.

Вольный город Данциг (1920–1939) на берегу Балтийского моря был образован после Первой мировой войны по Версальскому мирному договору. Он передавался под управление Лиги Наций и должен был войти в таможенный союз с Польшей, которая представляла его и во внешнеполитических сношениях. В самоуправлявшемся городе были очень сильны пронацистские настроения, и именно с атаки Берлина на Данциг 1 сентября 1939 г. началась Вторая мировая война, после которой город под именем Гданьск вошел в состав Польши.

Территория Саарского бассейна (1920–1935) и Протекторат Саар (1947–1956) возникли в результате франко-германского противостояния за обладание ресурсами Саарского угольного бассейна в ходе двух мировых войн. После Первой – Саар был передан на 15 лет под управление Лиге Наций. Район управлялся комиссией из представителей англо-французских оккупационных сил, но в 1935 г. на референдуме высказался за воссоединение с нацистской Германией. По итогам Второй Саар вошел в состав оккупационной зоны Франции, которая собиралась создать там буферное государство под совместным управлением Западноевропейского союза, но жители вновь высказались за воссоединение с Германией. Тем не менее именно в Сааре впервые удалось объединить угольную и сталелитейную промышленность двух вечных соперников, что стало первым шагом к созданию Евросоюза.

Мемельский край (1920–1923) в Восточной Пруссии также по Версальскому договору был отделен от Германии и перешел под мандат Лиги Наций с фактически французской администрацией. Однако планы по созданию вольного города нарушило восстание составлявших большинство в городе литовцев, в результате которого город на Балтийском море отошел Литве, где и находится до сих пор под названием Клайпеда.

Свободная территория Триест (1947–1954) в северной Адриатике была выделена под управление ООН из состава Италии после Второй мировой войны, чтобы разрешить территориальный конфликт с Югославией вокруг Истрии. Вскоре территория была разделена между двумя странами, при этом сам город остался в составе Италии, но Югославии был обещан свободный доступ к порту. После распада Югославии теперь уже в словенской и хорватской частях Истрии начали возрождаться ирредентистские настроения.

На современной политической карте мира, пожалуй, единственным примером свободной территории можно считать Шпицберген. Архипелаг вместе с островом Медвежьим в Северном Ледовитом океане до XX в. был ничейной территорией, на которой шла ограниченная экономическая деятельность различных государств, в первую очередь России и Швеции. В 1920 г. заключен Шпицбергенский трактат, по которому территория переходила под суверенитет отколовшейся от Швеции Норвегии, однако в отношении нее устанавливался международно-правовой режим, благами которого могли пользоваться все страны – подписанты трактата. За архипелагом закреплен демилитаризованный статус, и все государства – подписанты трактата имеют равные права хозяйствования, мореплавания и научной деятельности. На данный момент экономическую деятельность на острове продолжают только Норвегия и Россия. В единственном сохранившемся российском поселке Баренцбург работает российская государственная компания «Арктикуголь», которая не платит налоги Норвегии, использует только русский язык, а в расчетах – собственную валюту. Россияне могут посещать Шпицберген без визы при условии, что прибывают туда прямым чартерным рейсом из России. Стратегическая ценность Шпицбергена для России объясняется важностью контроля над демилитаризованным статусом архипелага, входящего в состав страны НАТО и находящегося в районе, примыкающем к российскому сектору Арктики.

Сделать спорную территорию ничейной

Ничейная территория (terra nullius) – пространство, не находящееся под чьим-либо суверенитетом, но и не являющееся международной территорией. Изначально данный термин относился к неизведанным землям, в отношении которых правовой режим был не определен. Однако в XX веке таких уголков земного шара не осталось, поэтому понятие используется только в узком смысле – для обозначения территорий, от суверенитета над которыми отказались другие государства. Отказ от территории происходит по одной из трех причин: либо под давлением международного сообщества, скажем, после поражения в войне, либо с целью организовать обмен территориями, либо из-за невозможности эффективного управления. Во всех случаях после отказа от территории одной страной ее не включило в свой состав никакое другое признанное государство, равно как и международное сообщество не признало эту территорию общей.

Так, например, ничейными территориями могли стать колониальные владения Японии, от которых та отказалась по Сан-Францисскому мирному договору. От некоторых территорий Япония отказалась без передачи конкретному государству – от Курильских островов и японского сектора Антарктиды (Земля Мэри Бэрд и Земля Элсуорта). Тем не менее статус данных земель был определен другими странами: Курилы входят в состав России, а за Антарктидой признан статус международной территории. Бывший японский сектор Антарктиды до сих пор остается единственным, на который не претендует ни одна держава мира, что делает его похожим на ничейную территорию.

Появление ничейных территорий, называвшихся нейтральными зонами, было характерно для определения границы между британскими колониями в Месопотамии и Саудовской Аравией (тогда султанатом Неджд). Определение таких зон по договору о границе 1922 г. было связано с невозможностью эффективно управлять границей в пустыне, которую регулярно нарушали кочевые племена с обеих сторон. Нейтральная зона на саудовско-кувейтской границе сохранялась до 1970 г., а на саудовско-иракской – до 1991 года.

Редкими примерами ничейных территорий на современной политической карте мира являются Горня Сига на сербо-хорватской и Бир-Тавиль на судано-египетской границах. Они появились из-за неудачных попыток урегулировать территориальные споры. После распада Югославии и войны за Сербскую Краину у Сербии и Хорватии есть взаимные территориальные претензии на некоторые пограничные территории. Однако ни одна из стран не претендует на лесистую ненаселенную область Горня Сига (7 км²) на берегу Дуная, чтобы не лишиться более важных спорных территорий. История сектора Бир-Тавиль связана с изменением в 1902 г. Британской империей границы между Египтом и Суданом, находившимися у нее в зависимости. Судану в обмен на незаселенный сектор Бир-Тавиль в пустыне был передан Халаибский треугольник с выходом в Красное море. Сегодня Египет не признает договор 1902 г. и, соответственно, свой суверенитет над Бир-Тавилем, сохраняя контроль за Халаибом. Судан же признает границу, установленную британцами, по которой Бир-Тавиль стране не принадлежит. В итоге оба государства отказались от суверенных прав на данную территорию, и здесь не действует какое-либо законодательство.

Установить режим совместного управления

Как правило, территория подпадает под суверенитет одного государства, однако в истории были примеры совместного управления двумя, тремя или даже четырьмя государствами. Кондоминиумы – очень эффективный способ разрешения территориальных конфликтов.

Кондоминиумы не стоит путать с международными территориями (например, Антарктидой), которые принадлежат всем странам мира, поскольку в кондоминиумах всегда четко определены управляющие страны. В ряде случаев кондоминиумы очень близки к свободным территориям и режимам управления замкнутыми морями, международными реками и озерами (Каспийское море, Боденское озеро, реки Дунай, Рейн и Мозель). Тем не менее в описанных случаях речь идет о регламентации договаривающимися сторонами деятельности только в отдельных вопросах (мирный транзит, свобода экономической деятельности), тогда как в кондоминиумах управляющие государства распространяют суверенитет на все аспекты функционирования территории. Отличаются кондоминиумы и от временных администраций (округ Брчко в Боснии и Герцеговине), поскольку не имеют временных ограничений.

Кондоминиумы существовали в трех видах:

Феодальные кондоминиумы – де-факто независимые микрогосударства, соуправляемые главами соседних крупных держав, возникших в эпоху феодальной раздробленности (испано-португальское Коуту Мишту в 1139–1868 гг., Маастрихт в 1204–1794 гг. под управлением епископа Льежского и герцога Брабантского);

Пограничные кондоминиумы – поселения под общим управлением, создававшиеся для урегулирования территориальных споров (русско-датский Фэлледсдистрикт на Кольском полуострове в 1684–1826 гг., бельгийско-германский Мореснет в 1816–1919 гг.);

Колониальные кондоминиумы – совместные зависимые территории, которыми не удавалось управлять в одиночку (русско-японский Сахалин в 1855–75 гг., англо-египетский Судан в 1899–1956 гг., англо-французские Новые Гебриды (нынешнее Вануату) в 1906–1980 гг.).

Соправление трех государств встречается редко, к незначительному числу примеров тридоминиумов можно отнести англо-австралийско-новозеландское Науру в 1923–1968 гг., англо-американо-германское Самоа в 1889–1899 гг. и прусско-австро-российский Вольный город Краков в 1815–1846 годах. Известен по меньшей мере один пример кватродоминума – Княжество Самос в Эгейском море в 1834–1912 гг. управлялось Турцией, Россией, Великобританией и Францией, но потом вошло в состав Греции.

Единственным дошедшим до нас примером феодального кондоминиума является Андорра. Главами государства в ней с момента создания в 1278 г. являются президент Франции (к нему эта должность после Французской революции перешла от графов де Фуа) и архиепископ Урхельский из Испании. Фактически страна является парламентской республикой, но формально все документы до сих пор утверждаются в Париже и Урхеле. В 1993 г. соправители расширили суверенитет Андорры: ей предоставили право самостоятельно заниматься внешней политикой (после чего она была принята в ООН) и, например, разрешено не накрывать ежегодный пир с обязательными местными сырами, петухами и куропатками, что четко оговаривалось в изначальном договоре. Единственная за многовековую историю попытка добиться полной независимости была предпринята андоррцами в 1934 г. под предводительством русского эмигранта и авантюриста Бориса Скосырева, который объявил себя королем Андорры, однако через несколько дней издал указ об открытии в столице казино и был арестован испанской жандармерией.

Кондоминиумы не обязательно должны быть формой управления зависимыми территориями. Сегодня встречаются примеры соправления частями инкорпорированной территории государства, которые близки к пограничному виду исторических кондоминиумов. Так, старейший существующий кондоминиум в мире – крошечный Остров фазанов – возник после подписания на нем Пиренейского мира между Испанией и Францией в 1659 году. Это уникальный пример не совместного, а поочередного управления двумя странами: полгода остров принадлежит испанскому муниципалитету Ирун, а вторую половину – французскому муниципалитету Андай. Во времена войны кондоминиум объявлялся нейтрализованной территорией, на которой проходили встречи монархов и обмен пленными. Еще пример – деревня Хадт, расположенная между Оманом и эксклавом Масфут эмирата Аджман (ОАЭ), находится под совместным контролем султана и эмира.

* * *

Представленный список решений и примеров, возможно, не исчерпывающий, но достаточный для того, чтобы понять, что в международной практике накоплен достаточный инструментарий, позволяющий решить любой территориальный спор. Успех зависит только от компетенции переговорщиков и политической воли руководства.

Россия. Весь мир. ЦФО > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996627 Игорь Окунев

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996626 Александр Искандарян

Норма и реальность

Непризнанные государства в поисках государственности

Александр Искандарян – директор Института Кавказа (г. Ереван).

Резюме Появление новых государств остановить невозможно, но реально разработать критерии их признания. Эти критерии могут быть очень сложными, но главное – они должны быть применимы на практике, не провоцируя новые конфликты и кровопролитие.

Непризнанные или частично признанные государства – спорный вопрос и в политических, и в научных дискурсах. Наглядный пример – вступление фактически греческой части Кипра в Евросоюз, по мнению многих, противоречившее правилам ЕС, поскольку другая часть острова, Турецкая Республика Северного Кипра, остается непризнанной (точнее, признанной только Турцией).

Причины непризнания или частичного признания государства чаще всего лежат в политической, а не научной плоскости. И хотя таких государств в мире множество, ученым пока не удалось изобрести новый подход к их дефиниции, так что наука продолжает пользоваться политизированными и пропагандистскими терминами. Учитывая, что многообразие государств, которые принято называть «непризнанными», сопоставимо с многообразием признанных, политическая наука в первую очередь задается вопросом, возможно ли последовательное применение этого (или, быть может, иного, более точного) термина. Иными словами, можно ли предложить научно обоснованное определение «непризнанного государства», и если да, то какие ныне существующие или уже исчезнувшие государства соответствуют этому определению?

Изучение непризнанных государств имеет научную значимость не только потому, что оно интересно само по себе и имеет целый ряд последствий для политической науки, но и по той причине, что помогает нам углубить свои представления об одном из ключевых, основополагающих понятий политической науки: государстве. Чтобы определить «непризнанность», нужно задуматься о том, что такое государство вообще, в современности и в истории. Чем отличается государство от не-государства? Каким путем тот или иной энтитет становится государством или перестает им быть? Каковы критерии государственности и каков источник их легитимности? Само по себе существование на современной политической карте мира непризнанных государств открывает путь к пересмотру всех этих классических вопросов.

Трудности определения

Разумеется, у отсутствия академического определения непризнанных государств есть причины. Отчасти они обусловлены самой природой научных исследований, а отчасти той средой, в которой работают ученые, и в частности тем, что наука, как правило, развивается в признанных устоявшихся государствах. Научный потенциал непризнанных или частично признанных государств ограничен. Даже если на их территории есть университет (чаще всего это наследие имперского присутствия или исчезнувшей политической системы), там в лучшем случае есть один-два специалиста международного уровня либо их нет вообще, и нет возможности поддерживать активное научное сообщество и необходимую для развития науки циркуляцию людей и идей. В большинстве случаев этим учебным заведениям не хватает средств. Ученый, живущий в непризнанном государстве, обычно аффилирован с университетом или исследовательским центром, не признанным мировым научным сообществом. Кроме того, в непризнанном государстве принято политизировать все, что касается его международного статуса. От ученого ожидается не анализ, а отстаивание интересов непризнанного энтитета. В противном случае он/она рискует лишиться работы или финансирования или стать объектом травли в СМИ.

В бывших метрополиях изучение этой темы менее тенденциозно, и необходимость легитимации отступает на второй план. Многое зависит от этнического фактора. Например, российские специалисты по Абхазии и Южной Осетии часто настроены критически, а вот строго научных, беспристрастных исследований по Нагорному Карабаху в Армении или Северному Кипру в Турции немного. Жителей этих непризнанных государств в армянском и турецком обществах воспринимают как членов своей этнической группы и включают их в свои этнические нарративы, рассматривая государственность как составляющую этнического проекта. В результате давление общества заставляет ученых и научные центры строить работу вокруг этих нарративов.

Не менее важно, что в непризнанных государствах дискурсы, как научные, так и общественные, сосредоточены в основном на своих же кейсах, чаще всего не выходят за пределы собственной проблематики, даже чаще всего эмпирики. Скажем, на Южном Кавказе в непризнанных и частично признанных государствах если и упоминаются примеры, скажем, Восточного Тимора или Южного Судана, о них говорят в связи с легитимацией признания непризнанных образований. Но и эти упоминания обычно встречаются в легалистском или политическом контексте как тезисы в поддержку собственной борьбы за признание. У специалистов отсутствует академический интерес к аналогичным случаям в других регионах. Даже если они обсуждаются, то как нечто далекое и схематичное, немногие знакомы с реальным контекстом событий, да и не хотят его знать.

В признанных государствах непризнанные часто воспринимаются в негативном свете как недогосударства, не обладающие легитимностью и не имеющие права на существование. Непризнанные государства редко видятся как часть политической реальности. Одна из причин в том, что они бросают вызов стабильности мирового порядка, являясь исключением из международного права, которое лучше всего игнорировать, чтобы их иррациональная природа не сказалась на международном правопорядке. Во многих признанных государствах считается политически некорректным даже использовать термин «непризнанное государство» как подразумевающий, что непризнанные государства на самом деле являются государствами, но некие силы или структуры этого не признают. Чтобы избежать подобной коннотации, вместо «государство» говорят «территория» или «образование», а слово «непризнанное» заменяют на «самопровозглашенное», «де-факто», или «сепаратистское». Все эти эвфемизмы не только не привносят ясности, но усложняют понимание ситуации.

Начнем с того, что большинство государств де-юре являются государствами де-факто. Кроме того, большинство стран на карте мира являются также и самопровозглашенными, созданными волеизъявлением своего народа или лидеров, а не внешними силами. Практически все современные государства появились в результате отделения от других в тот или иной момент, поэтому их можно назвать сецессионистскими или сепаратистскими. Понятие «де-факто государство» подразумевает наличие государственных институтов, которых в непризнанном государстве может и не быть. Терминологическая путаница свидетельствует о недостаточной разработанности предмета. Еще рано говорить о существовании серьезного научного подхода к этой тематике или о действенной парадигме, в которой ее можно рассматривать.

Когда государство становится государством?

Безусловно, сложность предмета – одна из причин, почему наука отстает от реальности. Появление непризнанных государств нужно рассматривать в более широком контексте появления государств вообще. А это тема бесконечных дискуссий политологов, философов и юристов. О несовершенстве международного права и практики свидетельствуют разные судьбы непризнанных государств – от полногоценного международного признания Восточного Тимора и Южного Судана до подвешенного статуса Северного Кипра и Абхазии или полного исчезновения Ичкерии и Сербской Краины. Мировое сообщество пока не выработало последовательного подхода к итогам гражданских войн. Оно признало исход гражданской войны в Китае, и поэтому коммунистическое правительство Китайской Народной Республики стало легитимным представителем китайского народа, в то время как власть талибов в Афганистане была ликвидирована путем военной интервенции. В том, чтобы признать коммунистов в Китае, но не талибов в Афганистане, есть политическая логика, а юридической нет.

Пример Китая особенно показателен. Материковый Китай, или Китайская Народная Республика, оставался непризнанным до 1971 г., его место в ООН занимал Тайвань (официальное название – Республика Китай). В 1971 г. Генеральная ассамблея приняла резолюцию 2758 «Восстановление законных прав Китайской Народной Республики в ООН», в которой КНР признавалась «единственным законным представителем Китая в ООН», а Тайвань был лишен представительства в ООН, так как «занимал это место незаконно». Теперь уже Тайвань стал непризнанным (или, точнее, частично признанным) государством, а КНР восстановлена в «законных правах», которые ей никогда не принадлежали.

Еще один сравнительно недавний прецедент создала деколонизация – фактически процесс управляемого распада колониальных государств и всей колониальной системы. Некоторые государства создавались на пустом месте. Случайно сложившиеся административные границы превращались в границы новых государств, созданных по принципу uti possidetis – сохранения существующего положения вещей. Властные полномочия передавались представителям разнородного населения территорий, оставляемых колонизаторами. Потребовались десятилетия, чтобы население стало нацией, кое-где процесс продолжается до сих пор. Попытка пересмотра результатов деколонизации, какими бы несправедливыми и неразумными они ни были, приведет к разрушению современной системы международного права. Важный результат деколонизации – то, что уже десятилетия существует целый ряд государств, из всех классических признаков государства обладающих только одним – признанностью. Легитимность государств, созданных в тот период, базировалась исключительно на их признании бывшими метрополиями. Сегодняшние непризнанные государства, многие из которых образовались в конце XX века по итогам распада коммунистического мира, столкнулись с противоположной проблемой: именно бывшие метрополии их и не признают.

Пытаясь понять природу непризнанных государств, мы сталкиваемся с проблемой дефиниций. Что такое государство и что такое «признанность»? Есть определения государства, подходящие к данному контексту, например, веберовская идея о том, что суверенитет государства определяется его правом применять власть и монополией на принуждение на определенной территории. В контексте мировой политики это означает, что государство само решает, как относиться к другим странам, в какие союзы и альянсы вступать и какие обязательства на себя брать. Понятно, что в реальности суверенитет государства подвержен многочисленным ограничениям, добровольным и нет, от наложения санкций до военных операций на его территории. Но все-таки с точки зрения международного права вмешательство во внутренние дела государства легитимно только в особых случаях, по крайней мере в теории.

Не так с государствами непризнанными. Они не могут обратиться за помощью в международные организации или к другим государствам, поскольку те не признают их существования. На бумаге непризнанных государств вообще не существует, к ним относятся как к временным техническим сбоям в системе международного права. Частично признанные государства – несколько иной, более сложный случай: будучи признаны хотя бы несколькими акторами, они могут взаимодействовать с ними, но это не уравнивает их в правах с остальным миром, преимущественно состоящим из признанных государств.

На практике непризнанным считается государство, обладающее несколькими, а иногда многими или даже большинством признаков обычного государства: контролем над территорией, политической системой с ветвями власти, правовой системой, армией, государственной символикой (гимном, гербом и флагом), системой социального обеспечения, границами и т.д., но не признанное другими странами. На самом деле непризнанное государство может обладать всеми известными параметрами государственности, кроме признания.

Однако не существует юридического определения признания, его процедуры или акторов. Взаимное признание непризнанных государств не имеет законной силы. Чтобы считаться признанным, государство должно быть признано государством, в свою очередь, признанного признанным государством, и т.д. Международное право не объясняет, какой длины должна быть эта цепочка или сколько стран должны признать государство, чтобы оно стало признанным.

Например, Косово уже признало более 100 государств, но это государство по-прежнему считается частично признанным, просто потому что «порог признания» не установлен международным правом или практикой мирового сообщества. Возможно, частично признанным можно считать государство, не являющееся членом ООН, но признанное некоторыми членами ООН. Но есть и пример Западной Сахары – государства, признанного более чем 60 членами ООН, а также частично признанной Южной Осетии. Для такого государства участие в международных отношениях ограничивается взаимодействием со странами, которые его признали, – одной или двумя, как в случае с Абхазией и Южной Осетией, или с десятками, как в случае с Косово, Западной Сахарой и Тайванем.

Однако есть и противоположные примеры, когда признанное государство не признается несколькими государствами. Так, Израиль не признан большинством арабских стран. Есть и индивидуальные аномалии: Пакистан по не вполне ясным причинам не признает Армению. Однако и Израиль, и Армения являются признанными государствами и членами ООН.

Исходя из вышесказанного, можно считать членство в ООН важным, но не универсальным критерием. До 2000 г. Ватикан и Швейцария не входили в ООН, а имели при ней статус наблюдателей, однако никто никогда не называл их непризнанными или частично признанными. С юридической точки зрения ООН не обладает полномочиями признавать или не признавать государства. Правом принимать такие решения обладают суверенные государства – члены ООН. Страна становится членом ООН по решению Генеральной ассамблеи после рекомендации Совета Безопасности, одобренной девятью из 15 его членов. Однако любой из постоянных членов Совета Безопасности может наложить вето на принятие государства в Организацию Объединенных Наций.

Хотя не входящие в ООН страны могут считаться признанными, именно членство открывает путь к признанию. Когда государство становится членом ООН, его положение в мире улучшается, оно может взаимодействовать с другими членами ООН, вступать в альянсы и т.д., хотя с какими-то государствами споры могут оставаться неразрешенными. Однако признание – пространственная переменная даже в отношениях суверенных государств, признавших друг друга. Даже в случае с членами ООН их суверенитет над определенной территорией иногда признается в различной степени, в зависимости от конкретной ситуации.

Одно государство может признать другое и при этом претендовать на часть его территории или считать эту часть оккупированной или сепаратистским образованием, как в случае с непризнанным или частично признанным государством. Соответственно, признание будет касаться только части территории государства. Например, США не признавали суверенитет СССР над странами Балтии. Современная Россия признает Грузию, но без Абхазии и Южной Осетии. Япония признает Россию, но не признает ее права на Курильские острова. Подобных примеров много.

Многие современные государства прошли через стадию непризнания. Непризнанными были США после 1776 г., Франция после революции 1789 г., Голландия с 1581 по 1648 год. В большинстве случаев эти государства возникли путем отделения от империи или метрополии. Они провозглашали независимость или принимали соответствующий закон, а метрополия отказывалась его признавать. За исключением случаев стремительного распада империй и появления множества новых государств, обычно метрополии требовалось время, иногда очень долгое, чтобы признать суверенитет отделившейся части.

Сторонники признания современных непризнанных государств часто ссылаются на вышеперечисленные примеры как прецеденты. В контексте международного права исторические примеры непоказательны, поскольку до XX века не было международных организаций, аналогичных ООН, и поэтому не существовало критериев признания помимо признания другими государствами. Поскольку надгосударственного органа, одобряющего признание, не было, любое государство, существовавшее до XX века, в современной терминологии можно считать частично признанным. Правильнее было бы сказать, что феномен международного признания/непризнания – современное явление, возникшее лишь в XX веке. Хотя в широком смысле взаимное признание государств существовало с середины XVII века – со времен Вестфальского мира.

Нет определения и международно признанного государства. Существует лишь политический консенсус ключевых игроков мировой политики (являющихся ключевыми игроками только потому, что остальные признают их таковыми). Механизм политического консенсуса настолько мощный, что признание может получить даже не существующее в реальности государство, например Сомали, а успешно функционирующее на протяжении десятилетий, например Тайвань, может остаться непризнанным. Переходные формы и ситуации – Турецкая Республика Северного Кипра, Косово и другие – настолько многочисленны и разнообразны, что зачастую неясно, к какой категории отнести тот или иной энтитет.

Генезис государств не вполне прозрачен юридически, но политически вполне определен. Исторически новые государства возникали вопреки воле метрополий, отказывавшихся их признавать и подолгу продолжавших претендовать на территории, которые уже не контролировали. С появлением более или менее формализованного мирового сообщества подобная ситуация стала приводить к возникновению непризнанных или частично признанных государств. Но генезис новых государств не изменился, изменилось международное право. Например, в XVII веке Эфиопия вряд ли бы переживала по поводу признания своего суверенитета Китаем. Эфиопская элита того времени, скорее всего, и не подозревала о существовании Китая. Сегодня Китай – постоянный член Совета Безопасности ООН, и для признания государства необходимо его согласие. Членство в ООН напрямую влияет на международные связи государства. Новым явлением, таким образом, является не непризнанное государство, а ООН.

Распад империй на примере Советского Союза

В начале 1990-х гг. в результате распада СССР и Югославии возникло множество новых государств. Оба энтитета распались из-за разрушения политического фундамента Ялтинской системы, созданной в конкретной ситуации для конкретной цели: поддержания баланса и предотвращения новой войны в биполярной Европе после Второй мировой войны. В 1945 г. в Потсдаме страны антигитлеровской коалиции договорились о послевоенном разделе Европы на сферы влияния. Ключевым стало требование нерушимости послевоенных границ, поскольку попытка пересмотра границ могла привести к нарушению военно-стратегического равновесия. Документы Хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) установили военно-стратегический и политический паритет на континенте и закрепили принцип нерушимости европейских границ. В качестве гаранта паритета выступали противостоявшие друг другу военные блоки – НАТО и ОВД.

Когда ОВД прекратила существование в конце1980-х – начале 1990-х гг., послевоенная система безопасности потеряла равновесие и стала разрушаться. Механизмы СБСЕ не могли эффективно работать в отсутствие политического и военного баланса. Затем произошло структурное изменение, имеющее прямое отношение к теме этой статьи: Запад более не мог рассматривать Восточный блок как нечто единое и неделимое. После Второй мировой войны прошло 40 с лишним лет, но мировое сообщество никогда не воспринимало Югославию или СССР как федеративные государства. Их внутренние границы никогда не были предметом международных отношений. Но теперь Запад столкнулся с появлением множества новых государств в Восточной и Южной Европе. Неожиданно Западу пришлось строить отношения не только с государствами с четко определенными границами (Болгарией или Польшей), но и с Боснией, Казахстаном и Литвой. Для этого нужно было включить их в систему международной безопасности.

Проблема системы международной безопасности заключалась в том, что она была создана для полностью сформированных государств с четко определенными границами. В системе возникали и сбои, например баскская, корсиканская и ольстерская проблемы, но в целом она работала. Однако пространство бывшего советского блока оказалось иным: в политическом отношении оно напоминало Западную Европу XVII–XIX веков, когда национальные государства только формировались. Нарождающиеся национальные государства или протогосударства посткоммунистической Европы плохо встраивались в систему безопасности. Их границы были нестабильными, кроме того, на фоне активного государственного строительства на территории бывшего советского блока вспыхнули межэтнические и этнополитические конфликты.

Отсутствие демократических традиций затрудняло урегулирование проблем мирным способом, некоторые конфликты привели к насилию. Коммунистические правительства не просто игнорировали права меньшинств, но и дискриминировали культуру и язык всех этнических групп, кроме доминирующей в регионе (так называемой титульной нации). Хотя административные границы СССР не игнорировали расселение этнических групп до такой степени, как это было, например, в Африке, все же советский режим усугубил многие старые проблемы и создал новые путем произвольного проведения границ, переселения народов и постановки одних народов в зависимость от других. Можно предположить, что возникновение непризнанных государств на посткоммунистическом пространстве стало следствием тех форм, которые принимало нациестроительство при коммунистах.

Советское нациестроительство – классическая иллюстрация того, как политические процессы могут воплощаться с точностью до наоборот, вопреки желаниям их создателей и адептов. Этот же процесс спустя десятилетия обернулся возникновением нескольких непризнанных государств. Российская империя распалась в одночасье: в 1917–1918 гг. практически вся ее территория превратилась в протогосударства. Некоторые из них, как ЛитБел и Объединенное монгольское государство, быстро исчезли, другие, как Армения и Украина, просуществовали несколько лет. В 1920-х гг. они были аннексированы Советским Союзом. Гражданская война 1918–1922 гг. и тогда, и сейчас воспринимается как война между социальными группами, но в большей степени она велась между формирующимися нациями, протонациями, этническими группами и религиозно-культурными конгломератами.

Политический проект белых – «единая и неделимая Россия» – на деле работал на распад страны, восстановив против себя практически все нерусские национальности и элиты. Большевики, напротив, провозгласили право народов на все виды свободы, включая «самоопределение вплоть до отделения», но в реальности, по крайней мере в первые годы власти, ставили своей целью мировую революцию, в результате которой исчезнут национальные границы. В итоге большевистский проект привел к восстановлению империи. При Сталине имперский компонент подкрепился символикой, от погон до почитания героев русской истории как общенациональных.

Еще одна империя, распавшаяся в то же время, – Османская – не смогла восстановиться, потому что фундамент кемалистского проекта был не социальный, а националистический. Кемалисты напоминали большевиков социально и даже культурно, но национализм лишил их возможности сохранить Османскую империю. Османизм младотурок оказался ими самими же и повержен, и логичным исходом было сохранение исключительно тюрконаселенных земель с этническим нивелированием населения. Кого-то убили, кого-то изгнали, кого-то ассимилировали. Можно было идти дальше по пути создания государства-нации – каковым Турция сейчас и является, если пренебречь курдской проблемой.

Победи националистический проект белых, Россия, очевидно, пошла бы по турецкому пути и превратилась в страну, населенную этническими русскими. Победившие большевики постарались взять под контроль как можно больше территорий бывшей Российской империи, а кое-где даже вышли за ее границы. Национальные элиты были слишком слабы, чтобы организовать эффективное сопротивление Красной армии, и через несколько лет империя возродилась в новом формате.

Национальное строительство в Российской империи тоже велось, но неравномерно. Российская империя, возможно, была самой неоднородной из всех континентальных империй: ни в Австро-Венгрии, ни в Османской империи не было такого многообразия народов. В морских империях типа Британской и Французской этническое многообразие присутствовало, но в отличие от континентальных империй им не нужно было создавать единое политическое пространство на всей своей территории. Для Российской/Советской империи во время Гражданской войны и после нее единственным способом контролировать всю территорию являлась федерализация, по крайней мере на формальном уровне и до затвердевания новых форм имперской государственности.

Образование СССР детально описано историками и политологами, включая сложный процесс вычерчивания внешних и внутренних границ, выстраивания сложных асимметричных иерархий территорий и этносов, «резания по живому» одних территорий и культур и объединения других. При детальном анализе каждый конкретный пример административного деления, делимитации границ и определения административных уровней неизменно занимателен, часто абсурден (как в случае с Карело-Финской и Еврейской автономиями), но всегда обладает качеством, важным в контексте этой статьи: советские территориальные единицы образовывались и строились по этнокультурному принципу.

В первые 15 лет существования Советский Союз был империей «позитивной дискриминации» в отношении этнических групп, объявленных титульными нациями. В 1930-х гг. политика ослабла, но общий подход сохранился. К моменту распада СССР, вопреки целям, поставленным его создателями, преуспел в трансформации ряда этнических групп в современные политические протонации. Эта трансформация продолжается и в независимых постсоветских государствах.

В Российской империи административно-территориальное деление не всегда происходило по этническому принципу: существовало Великое княжество Финляндское, но были и территории, где проживало несколько этнических групп, например Бухара (впоследствии поделенная между Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР). Этническое деление стало нормой и универсальным принципом в СССР; вся страна состояла из квазиэтнических регионов. Фактически управление было централизованным и осуществлялось органами коммунистической партии почти без связи с административным делением. Однако советские политические карты стали ментальными картами людей, живших в СССР. Этническая идентичность титульных наций всех уровней укреплялась или строилась с нуля. Языки кодифицировались, издавались учебники, публицистика и художественная литература, в том числе переводы русской и европейской классики. Возникла система культурных стандартов, основанная на административном статусе территории. Например, автономной республике (второе место в иерархии) полагался драматический театр и педагогический институт, а союзной республике (первое место в иерархии) – еще и академия наук, университет и опера. Показателен сам термин «титульная нация»: не та, что составляет большинство в административной единице, а та, чьим именем она названа. То есть «владелец домена» с соответствующими привилегиями.

В результате некоторым народам повезло больше, чем другим, потому что их административная единица была выше по статусу. Менее удачливые так и не стали в СССР титульной нацией, как лезгины или греки (и многие другие). Автономная Социалистическая Советская Республика немцев Поволжья была образована в 1918 г. в составе РСФСР и ликвидирована в августе 1941 г. после нападения Германии на СССР. Деление СССР на этнические регионы создало предпосылки для формирования и политических идентичностей. Вполне логично, что в советских республиках постепенно сформировались национальные элиты и националистические идеологии, вплоть до национального самоопределения. К 1960-м гг., после смерти Сталина, когда советский режим стал менее репрессивным, в разных регионах появились первые политические институты национализма, как в подпольно-диссидентском виде, так и в ослабленном, интеллигентском. Кроме того (что, может быть, важнее), национализмы начали проявляться и в среде официальной «привилигенции», т.е. признанной властью и пользовавшейся целым рядом привилегий художественной и научной интеллигенции, и отчасти даже среди собственно коммунистических элит. Естественно, нациестроительство не остановилось на уровне союзных республик, но продолжилось в автономиях. Политизация этничности пронизывала общество, охватив все уровни иерархии: союзные республики, автономные республики, автономные области и автономные округа. Независимо от статуса все административные единицы получали наименование по названию этнической группы и становились инкубатором ее языка, культуры и идентичности.

Когда в 1990-е гг. начался распад СССР, в границах административно-территориальных единиц уже сформировались будущие нации. За исключением Приднестровья, этнополитические конфликты вспыхнули вдоль этнических границ на ментальной карте СССР. Сегодняшние непризнанные республики – Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия – были автономиями разного уровня. Например, в Грузии в советское время армян и азербайджанцев по отдельности было больше, чем абхазов в Абхазии и осетин в Южной Осетии вместе взятых. Причем и армяне, и азербайджанцы в Грузии тоже жили компактно: армяне в Джавахети, азербайджанцы в Квемо-Картли. И в Джавахети, и в Квемо-Картли возникала межэтническая напряженность, но ничего похожего на кровопролитные осетинский и абхазский конфликты там не случилось, потому что в Джавахети и Квемо-Картли не были созданы этнические домены. Эти регионы не имели автономного статуса, соответственно, когда Советский Союз распался, там не было этнической элиты и политических проектов.

Когда власть Москвы ослабла, этнополитические проекты в регионах стали стремительно набирать силу. «Позитивная дискриминация» 1920–1930-х гг. приняла радикальные формы в 1990-е гг.: от правового давления на этнические и культурные меньшинства, как в Латвии и Эстонии, до различных способов дискриминации на всем постсоветском пространстве – вплоть до погромов и депортаций. Кое-где нетитульные народы пытались ассимилировать, кое-где – подвергнуть этнической чистке.

Цели были одинаковыми на территории всего бывшего Советского Союза: создание политических энтитетов на этнической основе. За исключением России, в большей мере сохранившей инерцию советского нациестроительства, все постсоветские независимые республики использовали этнические нарративы, символы и мифы как краеугольные камни проектов нациестроительства. Во всех постсоветских государствах с момента независимости рос процент представителей титульных наций, поскольку представители меньшинств уезжали или ассимилировались. Язык титульной нации стал официальным языком, поддерживался из бюджета и защищался государственной политикой. Новые государства бывшей империи по-прежнему воспринимаются как домены этнических групп, давших им название.

Процессы формирования национальной идентичности, основанные на советской административно-территориальной политике, не могли протекать гладко. В системе были заложены накладки. Учитывая «матрешечный» принцип советского административного деления, претензии двух или более этнических групп на одну территорию были неизбежны. Удивительно, что конфликтов оказалось не так и много, и десятки «накладок» удалось уладить мирным путем. Там, где конфликты вспыхнули и привели к насилию, образовались зоны, контролируемые сецессионистами – они в итоге и превратились в непризнанные государства.

Война – эффективный инструмент государственного строительства, поскольку для ее ведения необходимо рекрутировать армию, обеспечивать снабжение, управлять людьми и территориями, создавать и распространять идеологии. В результате войн сепаратистские зоны приобретают властные структуры, иерархию, национальные символы и идеологию. Качество всех этих институтов на постсоветском пространстве варьируется, но они в любом случае возникают, если сепаратистам удается победить в войне и консолидировать население. Яркий пример – Чечня: за время первой войны добиться централизации и консолидации не удалось, а вторая война была проиграна, в результате Чечня так и не стала независимым государством. Но даже там, несмотря на поражение и отсутствие независимости, идет подспудный процесс протонационального строительства, формируются институты и идеологии.

Там, где войны были выиграны, возникли непризнанные государства. Южная Осетия и Карабах превратились в этнически однородные территории в результате обмена населением. Абхазия – пример этнократии в полиэтничном государстве. Приднестровье все еще пытается создать новый тип идентичности. Все это отнюдь не уникальные ситуации, характерные исключительно для непризнанных государств. Примеры этнократии и этнических чисток можно обнаружить и в признанных государствах на территории бывшего СССР. Независимо от признания/непризнания, у всех этих государств есть одна общая характеристика – этнокультурный фундамент государственного строительства.

* * *

Непризнанное государство – это просто государство, по крайней мере на постсоветском пространстве. Оно может быть более или менее успешным, зрелым и устойчивым. Его внутренняя легитимность может варьироваться. С точки зрения происхождения непризнанные государства отличаются от признанных только тем, что административные единицы, из которых они сформировались, были не союзными республиками, а структурами второго или третьего уровня – автономными республиками или округами.

Изучая непризнанные государства, специалисты обычно сосредоточиваются на их отличиях от признанных. Я попытался показать, что их единственное отличие – это непризнанность. Во всех остальных отношениях изучение непризнанных государств – это изучение государств вообще: как они возникают, консолидируются, развиваются и иногда исчезают.

В свете сказанного выше непризнание можно рассматривать как один из этапов становления государства. Если метрополия отказывается признавать отделившуюся часть, новое государство будет непризнанным. Причины непризнанности связаны с особенностями метрополии, а не отделившегося государства. Поэтому гораздо больше общего можно обнаружить у метрополий, а не у непризнанных государств. Для последних непризнание – лишь этап становления, который они пытаются миновать, используя политические средства. Непризнание обусловлено развитием международного права и связанных с ним нарративов, а также принципами, положенными в основу международных отношений. Процесс возникновения и развития государств не меняется на протяжении столетий. Государства появляются в результате распада других государств, иногда по взаимному согласию, иногда нет. Поскольку признанные государства договорились поддерживать территориальную целостность друг друга, сложилась ситуация, когда де-факто существующие государства остаются непризнанными, а признанные иногда не соответствуют некоторым или даже почти всем объективным критериям государственности.

Наконец, многообразие промежуточных форм не позволяет четко разграничить признанные и непризнанные государства. В каждом конкретном случае критерии признания, во-первых, контекстуальные, а во-вторых, политические, а не правовые.

Несоответствия между правовыми и политическими реалиями, скорее всего, приведут к появлению новых «исключений», таких как Косово. Рано или поздно произойдет эволюция права и будет создана процедура контекстно обусловленного признания. В противном случае правовая система утратит смысл по мере накопления исключений. Появление новых государств остановить невозможно, но можно разработать критерии их признания. Возможно, эти критерии следует установить очень сложными, но главное – они должны быть применимы и не должны провоцировать новые конфликты и кровопролитие. Что касается научной парадигмы, нужно переходить от дихотомии признания/непризнания к изучению государственности и становления государств в широком смысле. Цель политологии – изучать реальность, а не норму.

Данный материал является сокращенным вариантом статьи, опубликованной по-английски одновременно в журнале и книге: Alexander Iskandaryan (2015) In quest of the state in unrecognized states, Caucasus Survey, 3:3, 207-218 ISBN 978-9939-1-0260-3, The unrecognized politics of de facto states in the post-Soviet space, Alexander Iskandaryan, In quest of the state in unrecognized states- Yerevan: Caucasus Institute and International Assosiation for the Study of the Caucasus. 2015, 17-35 p.

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996626 Александр Искандарян

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996625 Таниша Фазал

Идти своим путем

Почему растущий сепаратизм может привести к увеличению количества конфликтов

Таниша Фазал – профессор политологии в Университете Миннесоты, автор книги Wars of Law: Unintended Consequences in the Regulation of Armed Conflict.

Резюме Изоляция сепаратистских правительств, когда граждане ощущают обиду на международную систему, – это рецепт катастрофы. Поиском оптимальных вариантов должны заниматься ведущие державы и международные организации, потому что эта проблема касается их не меньше, чем самих сепаратистов.

Сепаратизм нарастает повсюду – от средиземноморского побережья Северной Испании до островных государств южной части Тихого океана. В 1915 г. за собственные независимые государства боролись восемь движений. В 2015 г. их было уже 59. Объяснить это можно тем, что сегодня на планете больше государств, из которых можно выйти. В любом случае за последние 100 лет уровень сепаратизма вырос более чем вдвое.

Тем не менее, хотя все больше группировок стремятся к отделению, немногие из них прибегают к насилию. Сепаратисты хотят войти в элитарный клуб государств и поэтому внимательно следят за сигналами от ведущих стран и организаций о достойном поведении. До сих пор такие сигналы не поощряли насилие (или по крайней мере требовали избегать жертв среди мирного населения) и одностороннее провозглашение независимости. Курдские силы в Ираке и Сирии, к примеру, избегали убийства мирных жителей и активно предлагали помощь западным державам в борьбе с ИГИЛ. Сомалиленд, отделившийся от Сомали в начале 1990-х гг., тихо, но эффективно взаимодействует с другими странами в борьбе с пиратством в Аденском заливе. В Каталонии и Шотландии движения за отделение уже давно выступают за референдумы и переговоры вместо одностороннего провозглашения независимости.

Но награды за хорошее поведение фактически никто не получил. На фоне войны с ИГИЛ Турция и США свернули разговоры о независимом Курдистане. Ни одно государство не признало Сомалиленд. А испанское правительство объявило референдум о независимости Каталонии незаконным и проигнорировало его результаты. Только Южный Судан, самый молодой член клуба государств, добился признания мирового сообщества, несмотря на нарушение международного законодательства и прав человека в ходе борьбы за независимость.

Это противоречие ставит сепаратистов перед дилеммой: следовать ли путем, который, как им говорят, приведет к государственности, или на самом деле работают другие методы, что они и наблюдают. В последние десятилетия сепаратисты, видимо, закрывали глаза на разрыв между риторикой и реальностью. Но вера в байки крупных государств и международных организаций о том, что хорошее поведение ведет к успеху, постепенно разрушается.

Если сепаратисты поймут, что следование правилам не гарантирует награды, последствия будут ужасающими. Одни, руководствуясь интересами своего движения и внутренними причинами, и дальше будут вести себя пристойно. А те, кто считает правила внешним сдерживающим фактором, постепенно перестанут их соблюдать. В результате тенденция ненасильственного сепаратизма обратится вспять, а там, где уже используются вооруженные методы борьбы, возрастет число жертв.

Как создать собственное государство

Эксперты отмечают, что после Второй мировой войны гражданские войны случаются чаще, чем войны между государствами. В то же время рост сепаратизма среди повстанческих группировок, участвующих в гражданских войнах, остается малоизученным. Данные, собранные мной вместе с коллегой-политологом Пейдж Фортна, показывают, что доля гражданских войн, в которых хотя бы одна группировка боролась за независимость, выросла с нуля в 1899 г. до 50% в 1999 году.

Это можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, ООН, созданная в 1945 г., в целях защиты всех стран-членов закрепила норму о запрете захвата территорий. Сегодня государства гораздо меньше опасаются захвата со стороны соседей. Во-вторых, международные организации разработали набор экономических преимуществ государственности. Члены Международного валютного фонда и Всемирного банка могут получать займы и помощь. Члены Всемирной торговой организации пользуются преимуществами сниженных торговых барьеров. В-третьих, принцип самоопределения – ключевой фактор любого сепаратизма – сегодня пользуется большей международной поддержкой, чем в предыдущие эпохи.

Но сепаратистам приходится вступать в неравный бой. Существующие государства, международное право и международные организации установили определенные условия признания новых государств. Конвенция Монтевидео 1934 г. определила признаки государственности, по которым мир живет до сих пор. К четырем критериям относятся: постоянное население, определенная территория, правительство и способность вступать в отношения с другими странами. Соответствие этим требованиям, казалось бы, не представляет проблем. Несколько ныне действующих сепаратистских группировок вполне им соответствуют. Но с 1934 г. планка существенно поднялась, особенно после завершения волны деколонизации в конце 1960-х годов.

Рассмотрим политику Великобритании по признанию новых государств, которая типична для многих западных демократий. Если правительство существующего, признанного государства свергнуто, Лондон автоматически признает сменившееся руководство. Но добиться признания новому государству невероятно сложно. Помимо соответствия критериям Конвенции Монтевидео, Великобритания требует уважения Устава ООН, основных принципов международного права, гарантий прав меньшинств, обязательств по разоружению и региональной стабильности, соблюдения прав человека и выполнения резолюций ООН.

Соединенные Штаты применяют аналогичный подход, по крайней мере на бумаге. США придерживаются критериев Монтевидео, но оставляют за собой право делать исключение, например, касательно четких границ нового государства, если это политически целесообразно. На практике политические факторы нередко берут верх над принципами. Американцы иной раз поддерживают новые государства, имеющие скромные успехи на пути к эффективному управлению и демократии.

Еще более политизирован вопрос о членстве в ООН. Организация предпочитает, чтобы новые государства сначала были приняты в региональные структуры – Африканский союз или Организацию американских государств. После этого можно обращаться в Секретариат ООН. В итоге заявку обсуждает Совет Безопасности и проводит голосование. Поскольку каждый из пяти постоянных членов обладает правом вето, многие претенденты, включая Косово, Палестину и Тайвань, не могут добиться вступления в ООН.

Тем не менее, даже не получив членства в ООН, новые государства могут вступить в международные организации или добиться признания другими странами. Косово и Тайвань являются членами ФИФА, а также региональных банков развития. Палестину признали 70% членов ООН, а в 2012 г. Генеральная Ассамблея предоставила ей статус государства-наблюдателя при ООН.

Хорошее поведение

В отличие от группировок, стремящихся свергнуть центральное правительство или получить доступ к ресурсам, сепаратистам для достижения их целей требуется международное признание. Поэтому для них важна позиция международных организаций и ведущих государств по сепаратизму. ООН четко высказалась против применения насилия движениями за независимость, и сепаратисты явно к ней прислушались. Хотя доля сепаратистских движений среди участников гражданских войн растет, общий процент вовлеченных в конфликты сепаратистов падает. Все больше движений за независимость изначально являются мирными, многие со временем отказываются от насилия. С 1949 г. сепаратистские движения в два раза реже вступали в масштабные войны (более 1000 жертв), чем в предыдущем столетии.

В то же время сепаратисты, прибегающие к насилию, ведут себя более сдержанно в ходе войн. Они на 40% реже атакуют мирное население во время гражданских войн, чем другие вооруженные группировки. Отчасти это объясняется тем, что сепаратисты осознают последствия нарушения международного гуманитарного права. Многие специально пропагандируют соблюдение правил ведения войны. Например, Фронт ПОЛИСАРИО (выступает за полную независимость Западной Сахары от Марокко), Исламский фронт освобождения моро (вооруженная группировка на Филиппинах) и Рабочая партия Курдистана в Турции официально отказались от использования противопехотных мин. Кроме того, сепаратисты стараются, чтобы их поведение резко контрастировало с действиями правительственных сил, которые нередко прибегают к жесткой тактике.

Возьмем малоизвестный пример с сепаратистами Южных Молуккских островов, которые с 1950 по 1963 г. вели партизанскую войну против правительства Индонезии. Повстанцы не нападали на мирное население, но предавали огласке случаи, когда индонезийские войска бомбардировали деревни, вводили блокаду, заставляя людей голодать, и использовали мирное население как щит. Со страниц The New York Times повстанцы обращались к ООН за помощью, но безрезультатно. Потерпев поражение в гражданской войне, южномолуккские сепаратисты создали в Нидерландах правительство в изгнании. Спустя десятилетия, в конце 1980-х гг., другая группа индонезийских сепаратистов – в Восточном Тиморе – перешла к политике ненасилия, когда стало ясно, что победить в вооруженной борьбе с правительством не удастся. При этом сепаратисты пытались привлечь внимание мирового сообщества к атакам индонезийских сил безопасности против мирных жителей. (В 2002 г. при посредничестве ООН Восточный Тимор стал независимым государством.) В 2014 г. появились свидетельства того, что курды в Ираке и Сирии помогают езидам, которых преследует ИГИЛ. Однако курды не получили международной поддержки. США «жестко осудили» референдум о независимости Иракского Курдистана в 2017 г. и пригрозили прекратить диалог с курдами.

Преференции ведущих государств и международных организаций влияют и на ненасильственные действия сепаратистов. С момента создания ООН мировое сообщество в основном неодобрительно воспринимало одностороннее провозглашение независимости. В 1990-е гг., в период балканских войн, которые предшествовали распаду Югославии, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты выступали против подобных решений. В 1992 г. Совет Безопасности ООН принял резолюцию по Боснии и Герцеговине, в которой говорилось, что любые образования, провозгласившие независимость в одностороннем порядке, не будут признаны. Сепаратисты обратили внимание на этот сигнал: сепаратизм в гражданских войнах в XX веке возрос, однако доля группировок, официально объявивших о независимости после 1945 г., снизилась.

Сепаратисты обычно ничего не приобретали, нарушая эту норму. В период распада Югославии Хорватия и Словения в одностороннем порядке провозгласили независимость. Однако мирные соглашения 1991 г., достигнутые при посредничестве Европейского сообщества, требовали аннулировать эти заявления. Обе страны послушались и в течение года стали членами ООН.

Провозглашение независимости Южного Судана в 2011 г. можно считать примером правильной сепаратистской дипломатии. Представители Южного Судана сотрудничали с базирующейся в Нью-Йорке неправительственной организацией «Независимый дипломат», чтобы проложить путь к международному признанию. Вместе они встречались с международными организациями, включая ООН, и прорабатывали основные принципы независимости. В результате, когда Южный Судан провозгласил независимость, это было сделано не в одностороннем порядке. Он неукоснительно следовал положениям всеобъемлющего мирного соглашения 2005 г. между народно-освободительным движением и правительством Судана, которое обоснованно воспринималось как наилучший способ добиться независимости. Провозглашение независимости последовало после признания страны Суданом, а уже через неделю Южный Судан стал членом ООН. Это произошло после того, как президент Южного Судана Салва Киир в соответствии с детально проработанным планом передал декларацию независимости Генеральному секретарю ООН Пан Ги Муну.

Государства всегда сопротивлялись одностороннему провозглашению независимости, однако недавнее постановление Международного суда ставит под вопрос этот принцип. В 2010 г. суд обнародовал рекомендательное заключение относительно законности провозглашения независимости Косово. В документе говорится, что провозглашение независимости вообще и в косовском случае в частности не нарушает международного права. Многие юристы (и сами косовары) подчеркивают, что заключение Международного суда не станет прецедентом, имеющим обязательную силу. Но несколько потенциальных государств, включая Нагорный Карабах (объявил независимость от Азербайджана в 1991 г.), Палестину, Республику Сербскую (полуавтономный регион в составе Боснии и Герцеговины) и Приднестровье, заявили, что считают рекомендацию суда прецедентом, открывающим путь к одностороннему провозглашению независимости в будущем.

В 2017 г. две сепаратистские группировки прощупали почву. До недавнего времени Иракский Курдистан очень осторожно подходил к вопросу о независимости. Но в сентябре курдское правительство вопреки советам иностранных союзников, в том числе США, провело референдум. 93% проголосовали за независимость (хотя многие противники независимости бойкотировали референдум). Реакция в регионе последовала мгновенно: Ирак прервал воздушное сообщение с Эрбилем, столицей Иракского Курдистана, Иран и Турция (ведут борьбу с курдскими сепаратистами) направили войска к границам.

Каталонские сепаратисты традиционно отказывались поднимать вопрос об официальном провозглашении независимости, опасаясь негативной реакции за рубежом. Поэтому решение каталонского лидера Карлеса Пучдемона объявить о независимости от Испании после референдума в октябре 2017 г. стало сюрпризом. Метания Пучдемона были ожидаемы. Объявив о независимости, он в том же выступлении подчеркнул, что процесс нужно отложить для проведения переговоров с Испанией, другими странами и организациями. Несмотря на эти колебания, европейские власти осудили провозглашение независимости, а испанское правительство сочло референдум незаконным и попыталось арестовать Пучдемона (на момент написания статьи находился в Германии) по обвинению в подстрекательстве к бунту. Несмотря на рекомендации Международного суда, одностороннее провозглашение независимости вызывает жесткое неприятие в мире.

Дилемма для сепаратистов

К сожалению, следование правилам редко дает преимущества сепаратистским движениям. Как отмечает политолог Бриджет Коггинс, когда речь идет о международном признании, патронат со стороны великих держав становится важнее хорошего поведения. Возьмем Иракский Курдистан и Сомалиленд. Обе территории грамотно управляются, особенно в сравнении с соседними регионами. Правительства собирают налоги, обеспечивают медицинскую помощь и даже насколько возможно поддерживают международные отношения. Военные в этих регионах не атакуют мирных жителей, в отличие от ИГИЛ и «Аш-Шабаб». Однако оба правительства не получили международного признания и поэтому не могут выполнять многие функции современного государства. Так, они лишены возможности выдавать визы и предоставлять международные почтовые услуги.

Похоже, дурное поведение с большей вероятностью ведет к международному признанию. Во время войны за независимость Южного Судана противоборствующие фракции в Народной армии освобождения, военном крыле движения за независимость юга, нападали на гражданских лиц, принадлежащих к этническим группам, которые якобы были связаны с противником. По своей жестокости – убийства, пытки, изнасилования – они не уступали силам центрального правительства. Кроме того, власти Южного Судана были не способны выполнять базовые функции: накормить население и обеспечить медицинское обслуживание без международной помощи. Тем не менее ведущие державы, включая США, поддержали независимость Южного Судана.

Пример Южного Судана особенно важен, учитывая, что сепаратисты внимательно следят за изменениями в международной политике и в один прекрасный день могут решить, что нет смысла вести себя хорошо. Сепаратисты активно взаимодействуют друг с другом, часто при поддержке неправительственных организаций. Организация непредставленных наций и народов является форумом для групп, включая многих сепаратистов, которые не имеют официального представительства в крупных международных организациях. Группировки, лишенные мирового признания, обмениваются информацией и обсуждают свои стратегии. Еще одна организация, Geneva Call, регулярно собирает представителей сепаратистских группировок для обсуждения норм международного гуманитарного права и помогает им поддерживать контакты друг с другом. Обе организации призывают борцов за независимость следовать демократическим и гуманитарным нормам, в то же время частые контакты позволяют им понять, какие стратегии работают эффективно, а какие нет. В конце концов они могут прийти к выводу, что хорошее поведение не приносит результатов, а тем, кто нарушал правила, удалось избежать наказания.

Созданию глобального сепаратистского сообщества способствовала дешевизна поездок. В 2014 г. во время подготовки референдума о независимости Шотландии в Глазго приехали каталонцы, чтобы продемонстрировать свою солидарность. Сегодня существует даже официальная футбольная лига непризнанных государств – Конфедерация независимых футбольных ассоциаций (Кубок мира ConIFA в 2016 г. выиграла Абхазия).

Дайте людям то, что они хотят (хотя бы некоторым)

Простого решения дилеммы, стоящей перед сепаратистами, нет. Отчасти это объясняется их сложными отношениями с принципом суверенности – одним из основополагающих в современной международной системе. С одной стороны, они клюют на эту идею, потому что сами хотят присоединиться к элитарному клубу государств. Но для этого сепаратистам сначала нужно нарушить суверенность государства, от которого они хотят отделиться. Существующие государства неодобрительно относятся к этой практике и поддерживают друг друга: в международном праве не прописано право на отделение.

Однако если ведущие страны и международные организации по-прежнему не будут признавать сепаратистские движения, доказавшие свою жизнеспособность и эффективность как государства, повстанцы могут отбросить все сдерживающие нормы и перейти к насилию. В то же время любые шаги по признанию сепаратистских правительств неизбежно приведут к подрыву основ государственного суверенитета.

Можно попытаться уравновесить эти интересы. Страны и международные организации способны предложить некоторым сепаратистам поощрение в виде расширения автономии, не допуская их в элитарные клубы, в том числе в ООН. К поощрениям можно отнести приглашение в менее известные организации, которые играют важную роль в повседневной международной жизни. Например, членство в Международном телекоммуникационном союзе позволит сепаратистам контролировать местную коммуникационную инфраструктуру. Членство в МВФ откроет доступ к займам. Международное признание центральных банков позволит развивать собственные финансовые рынки. Членство в агентстве Всемирного банка по гарантированию инвестиций защитит иностранных инвесторов.

Подобные поощрения нельзя назвать беспрецедентными. Косово является членом МВФ, Всемирного банка и Международного олимпийского комитета. Тайвань потерял место в ООН, уступив его материковому Китаю в 1971 году. Тем не менее он остается членом ВТО, АТЭС и Азиатского банка развития. А Мальтийский орден – военно-религиозная организация, единственное в мире суверенное образование без территории – имеет делегации в Африканском союзе и Международном комитете Красного Креста, а также статус наблюдателя при ООН.

Еще один вариант – дальнейшая децентрализация процесса признания. Некоторые страны уже признали Косово и Палестину. В Эрбиле открыты консульства и миссии международных организаций – можно назвать это молчаливой формой признания.

В каждом случае ведущим державам придется взвешивать преимущества «мягкого» признания и возможные политические последствия. Как бы хорошо ни управлялся Курдистан, независимость останется далекой перспективой, потому что курды проживают на территории четырех соседних, часто конфликтующих друг с другом государств. Китай и Россия, два постоянных члена Совета Безопасности ООН, имеют собственные сепаратистские движения, поэтому они вряд ли отступят от фундаментальных принципов государственного суверенитета и территориальной целостности. Но некоторые поощрения помогут местному населению и пойдут на пользу региональным союзникам. Эфиопия и ОАЭ, например, инвестировали 400 млн долларов в строительство порта и военной базы в Сомалиленде, несмотря на противодействие официально признанного правительства Сомали. Если бы Сомалиленд был членом агентства Всемирного банка по гарантированию инвестиций, он мог бы привлечь больше иностранных средств, а инвесторы находились бы под международной защитой.

Самые сильные сепаратистские объединения – правительства Сомалиленда, Иракского Курдистана и Каталонии – наиболее восприимчивы к международному давлению, потому что уверены, что являются главными кандидатами на признание. Каталонцы, например, воздержались от насилия, несмотря на угрозы Мадрида после прошлогоднего референдума. Но если сепаратисты убедятся, что прилежное поведение не приносит результатов, некоторые из них могут прибегнуть к насилию, в том числе к терроризму.

Постоянное давление на сепаратистские группировки не помешает им идти к своей цели. Члены сепаратистского движения часто стоят перед тяжелым выбором: остаться среди семьи и друзей на территории, которая относительно хорошо управляется, но может стать объектом атак правительственных сил, или пересечь воображаемую черту, за которой находятся дискриминация и изоляция. Многие решают остаться, ощущая себя частью движения, несмотря на международное неодобрение. Изоляция сепаратистских правительств, когда граждане ощущают обиду на международную систему, – это рецепт катастрофы. Поиском оптимальных вариантов должны заниматься ведущие державы и международные организации, потому что эта проблема касается их не меньше, чем самих сепаратистов.

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996625 Таниша Фазал

Украина. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 3 октября 2016 > № 2906799 Владимир Артюх

Туман «гибридной войны»: почему вредно мыслить гибридно

Владимир Артюх - автор Международного журнала Сентябрь

Резюме В апреле этого года президент Украины Петро Порошенко ездил в США и воспользовался моментом, чтобы назвать редакционную статью в New York Times, обличающую коррупцию в Украине, элементом гибридной войны, которая ведется против страны.

В апреле этого года президент Украины Петро Порошенко ездил в США и воспользовался моментом, чтобы назвать редакционную статью в New York Times[1], обличающую коррупцию в Украине, элементом гибридной войны, которая ведется против страны через распространение дискредитирующей государство информации[2]. В ответ на это колумнист упомянутой газеты написал редакционный комментарий под заголовком «Украина объявляет войну журналистике». В этом комментарии он заявил, что «украинские должностные лица (…) стараются отделаться от любой критики, представляя ее ‘гибридной войной’ со стороны России»[3].

Эта комическая ситуация обозначила определенный этап в долгом процессе развития идеи «гибридной войны», разработанной военными стратегами США в разгар «войны с террором». В дальнейшем представление о том, что Россия ведет гибридную войну на Донбассе, а также в Сирии и в Европе, стало частью доминирующего медиа- и экспертного дискурса в западных странах, захватив и украинское информационное пространство. Обратив обвинение в гибридности против влиятельного американского СМИ, Порошенко как бы завершил полный круг геополитической паранойи, склоняющей Россию и Запад к разоблачению гибридных коварств друг друга…

Я давно начал следить за дебатами о новом характере войны и ее «гибридных» проявлениях и пришел к выводу, что понятие гибридной войны ложное и вредное. Оно ложно потому, что является частью сомнительной теории, и вредно, потому, что скрывает от нас реальные обстоятельства войны на Донбассе, а также является инструментом подавления критических высказываний внутри украинского общества.

Чтобы обосновать этот тезис, я обращусь к нескольким этапам эволюции идеи “гибридной войны”. Во-первых, я прослежу происхождение понятия «гибридная война» и покажу контекст, в котором оно сформировалось. Во-вторых, я продемонстрирую, как его перенесли из контекста «войны с террором» в контекст войны в Донбассе. В третьих, я поставлю вопрос о том, применимо ли данное понятие к случаю этой войны, для чего мне придется ввести другую теорию – теорию «глобальной воинственности», — которую я пока что считаю более подходящей. И, наконец, я объясню, почему понятие «гибридной войны» идеологично, и покажу, какие в этом смысле функции оно выполняет. В этой статье я обращу внимание на западный и украинский контексты, хотя российский вариант мании гибридного преследования не менее абсурден и опасен, и поэтому заслуживает отдельного рассмотрения.

Откуда взялась «гибридная война»?

О «гибридной войне» начали говорить задолго до аннексии Крыма. После шока 11 сентября в параноидальной атмосфере «долгой войны против террора» понятия «гибридная война» и «гибридная угроза» захватили воображение милитаристских элит[4] некоторых стран первого мира. Провал США в деле управления оккупированными Ираком и Афганистаном дали толчок для развития этих концептов среди военных стратегов и экспертов по безопасности. С их помощью старались объяснить неудачи американской военной стратегии, которая, по мнению автора этого понятия Фрэнка Хоффмана, была не готова к «безудержно фанатичному» врагу.

Хотя упоминания «гибридной войны» встречаются сразу же после событий 9/11[5], среди американских военных аналитиков и стратегов оно стало систематически применяться три года спустя. Впервые публично о нем сказал американский генерал Джеймс Маттис в сентябре 2005 года. Кроме того, начиная с 2006 года, понятие «гибридной угрозы» начало появляться в ряде военных документов США. Сначала в сотрудничестве с Маттисом, а затем — самостоятельно его развил Фрэнк Хоффман, отставной офицер Морской пехоты США и научный сотрудник Национального университета обороны США. Он написал серию статей на эту тему, а в 2007 году выпустил на их основе монографию «Конфликт в XXI веке: происхождение гибридных войн»[6].

Понятие гибридной войны появилось в контексте более широких и последовательных теорий «пост-клаузевицианских» или «новых войн»[7]. Книга Хоффмана тоже стала результатом исследовательского проекта при поддержке корпуса морской пехоты США, направленного на изучение изменения характера военных конфликтов. В его рамках изучалась литература и проверялись данные о новых способах ведения войны, в частности, теории «войны четвертого поколения», «комплексной войны», а также знаменитая книга современных китайских стратегов «Неограниченная война». Хоффман легко находил изъяны в этих “технических” подходах к трансформации военного искусства — им не хватало понимания исторического контекста и осознания комплексного характера предлагаемой новой тактики ведения войны. Более похвально Хоффман отзывался об академических исследованиях Мартина ван Кревельда[8] и Мэри Калдор[9], поскольку оба исследователя уделяли внимание исторической эволюции войны и анализу современного контекста глобализации. По сути, он присоединился к исследовательском проекту Калдор, имеющему целью описать трансформацию войны в условиях противостояния космополитической глобализации и партикуляристского локализма. При этом он хотел привнести в ее анализ новизну военно-технической точности, делая акцент на «многомерности, операционной интеграции и использовании информационного пространства»[10]. Политическая амбиция этой претензии на более точную и техническую теорию скорее всего была вызвана провалом «космополитических гуманитарных интервенций», за которые выступала Калдор. Конечно, Хоффман не ставил под сомнение саму их необходимость в борьбе с «истово фанатичными и основанными на религии сектами»[11], он лишь предложил более точное техническое видение тактики врага и обещал, вместе с морской пехотой США, разработать новые более утонченные способы интервенций.

Формулируя свое определение гибридной войны, Хоффман также пользовался формулировками «новых угроз» из Национальной стратегии обороны США (2005 года): нерегулярных, катастрофических и подрывных. Свое новшество по отношению к этому официальному документу он видит в учитывании «синергии» между «новыми угрозами». Итак, он дает следующее определение гибридной войны:

“Гибридные войны могут вестись как государствами, так и негосударственными актерами. Гибридные войны включают ряд различных способов ведения войны, в том числе обычные средства, нерегулярные тактики и формации, террористические акты, в том числе насилие и принуждение, а также криминальный беспорядок. Эти мультимодальные действия могут вестись отдельными формированиями или одним и тем же формированием, но в общем они операционно и тактически направляются и координируются в рамках основного боевого пространства для достижения синергетических эффектов”[12].

Для дальнейшего анализа стоит сразу же выделить основные признаки “гибридной войны”:

существование единого мозгового центра, который планирует, организует и контролирует ведение гибридной войны;

координация функций военных формирований, которые могут быть организованы формально или неформально, иерархически или горизонтально, но соединены с единым мозговым центром;

координированное сосуществование разных модусов ведения боевых действий в одном боевом пространстве;

«гибридное» боевое пространство включает «зоны боевых действий» и «мирные зоны».

Гибридные войны 2: триумфальное возвращение

Концептуальное новшество Хоффмана не принесло особых практических результатов, и, скорее всего, из-за этого его надолго забыли. Если разработчики, в частности, генерал Маттис, и учитывали идею борьбы с «гибридной войной», то они наверное были ею разочарованы вследствие провалов анти-повстанческих операций США в Афганистане и Ираке[13].

Но после аннексии Крыма Россией гибридная война совершила триумфальное возвращение, на этот раз уже в медийный и официальный дискурсы на Западе и в Украине.

Теперь это понятие должно было описывать стратегию, приписываемую России, и его значение существенно расширилось.

История переоткрытия «гибридной войны» довольно курьезна. Она связана со специфическим прочтением статьи начальника российского генштаба генерала Валерия Герасимова, которая была опубликована в феврале 2013 года и «открыта» более чем годом позже. Герасимов описывал «нелинейную войну» как новый способ ведения войны, специфический для конфликтов после «арабской весны». Западные медиа, политики и милитаристские элиты восприняли эту статью как руководство, которым пользуются российские милитаристские элиты, и назвали ее «доктрина Герасимова»[14]. Вскоре понятие «гибридной войны» расширилось и стало описывать новую российскую угрозу для европейского общества[15]. Позже это понятие приобрело популярность в российских медиа и среди военных, в результате его начал использовать и сам Герасимов.

Переоткрыл Герасимова и назвал его статью «российской военной доктриной» сотрудник Радио Свобода Роб Коулсон в июне 2014 года. В своем посте в фейсбуке он заявил, что статья проливает свет на события в Украине[16]. На это обратил внимание исследователь российского криминалитета и системы безопасности Марк Галеотти[17], сделав комментарии к статье и связав ее с идеей гибридной войны. В них он интерпретировал раздумья Герасимова о “нелинейной войне” как скрытую декларацию собственно русской доктрины: «есть старый советский риторический прием, при котором ’предупреждение’ или ’урок’ из одной ситуации используется, чтобы изложить свои намерения или план»[18].

На самом деле статья одного из видных членов российской милитаристской элиты Герасимова – это доклад на конференции Академии военных наук, прочитанный в январе 2013 года[19]. По сути, автор оплакивает отставание российской военной науки и игнорирование «новых вызовов». Это похоже скорее не на военную доктрину, а на констатацию ее отсутствия. Интенция Герасимова в чем-то близка к таковой Хоффмана, хотя он и уступает последнему в эрудиции и аналитических способностях. Герасимов констатирует, что «лидирующие страны» уже внедрили реальность асимметричной войны в свои военные доктрины. Он также подразумевает, что эти страны взяли на вооружение некоторые методы такой войны, предлагая свою параноидальную интерпретацию событий «арабской весны»: «так называемые цветные революции в северной Африке и на Ближнем Востоке (…) это типичные войны XXI века»[20].

Как только поднялся шум о российской гибридной войне, изобретатель термина Хоффман воспользовался возможностью и с радостью подтвердил, что именно такая война и происходит в Украине (а также происходила в Грузии 2008 года). Он привел уничтожение малазийского самолета летом 2014 года как пример “катастрофического терроризма”, выступающего в его теории одной из тактик гибридной войны[21].

В июле 2014 года тогдашний генсек НАТО Андерс Фог Расмуссен обвинил Россию в ведении гибридной войны, определив ее как «комбинацию военных действий, скрытых операций и агрессивной программы дезинформации»[22]. С тех пор функционеры НАТО регулярно использовали этот термин. Он также попал в издание The Military Balance 2015 Международного института стратегических исследований, где «гибридная война» уже начала включать дипломатию, информационные операции и экономическое давление[23]. В конце концов на одном из мероприятий НАТО было заявлено, что нет четкого определения гибридных угроз, которые ведут к определению гибридной войны[24].

За два года понятие гибридной войны приобрело значение любого вида воздействия России: от пропаганды до конвенциональной войны. Один из критиков назвал это понятие «франкенштейновским», обретшим свою собственную жизнь[25].

В чем же состояла новая семантическая жизнь «гибридной войны» после недолговечного забвения? К данному выше хоффмановскому определению были добавлены два новых элемента:

боевое пространство расширилось и стало включать любое место в мире, физическое или виртуальное;

теперь способы ведения войны включают дипломатию, новости, коррупцию, финансирование политических партий, рекламу, экономическое давление и т.д.

Насколько «новая» и «гибридная» война на Донбассе?

Само по себе понятие гибридной войны – это не больше, чем эмпирическое обобщение, которое мало что объясняет вне более широкого теоретического контекста. Поэтому критику его применения следует начать с оценки более последовательных теоретических подходов. Как я уже указал выше, идея гибридной войны появилась с претензией на техническое уточнение теорий «новых войн». Одна из таких теорий, за авторством Мэри Калдор, является наиболее подходящей для проверки ее объяснительной силы на примере войны на Донбассе. Там более что сама автор признала, что понятие новых войн применимо к войне в Украине [26].

Для оценки применимости этой теории обратимся к более общей критике теории новых войн[27]. Я воспользуюсь списком основных положений теории новых войн, составленным одним из ее критиков Стивеном Рейна[28], и попробую проверить их применимость к тому, что мы более-менее надежно знаем о текущей войне на Донбассе.

«Новые войны» — это качественно новые конфликты, которые появились после исчезновения биполярного мира и ускорения глобализации. Теория новых войн опирается на корпус эмпирических примеров, которые касаются в основном войн в так называемом «третьем мире», в условиях слабых и зависимых правительств. На первый взгляд события, начатые аннексией Крыма, вписываются в этот ряд. Но на самом деле война в Украине имеет много черт «старых войн». Если присмотреться, то станет ясно, что это вовсе не уникальный опыт «развивающихся» стран, а более-менее регулярное явление для признанных либеральных демократий, которые не ведут «новых войн». Аннексию Крыма можно вписать в один ряд с оккупацией Палестины Израилем (1967), Восточного Кипра Турцией (1974) или аннексиями Восточного Тимора Индонезией (1973), которые не рассматриваются как новые войны[29]. Насколько «новой» и «гибридной» была оккупация Крыма? Поскольку она проводилась сильным империалистическим государством – она не была «новой войной», а поскольку основным силами задействованными в аннексии, были российские военнослужащие (хоть и без знаков отличия) – она была не «гибридной», а скорее конвенциональной операцией под прикрытием[30]. То же касается и участия регулярной армии и конвенционального оружия в конфликте на Донбассе со стороны Украины, сепаратистских образований и Российской Федерации, о чем дальше.

Коррозия центральной государственной власти – определяющая характеристика «новых войн»[31]. Рассматривать «украинский кризис» как однородное явление, как это часто делают приверженцы идеи новых войн или гибридной войны, можно лишь частично. Первоначально украинское государство действительно испытывало кризис легитимности, управления и не имело полноценной армии. Но оно быстро оправилось, провело выборы и консолидировало свою власть над большинством территории. Сепаратистские политические образования также претерпели изменения и были подвергнуты централизации: относительно самостоятельные полевые командиры были ликвидированы, а центральное командование над вооруженными силами было восстановлено, благодаря влиянию России. В обоих случаях внешние игроки были заинтересованы в восстановлении управляемости противоборствующих политических образований.

В «новых» и «гибридных» войнах стирается грань между войной и миром, террор (массовые убийства, насильственно перемещение, запугивание) направлен в основном против гражданского населения[32]. Действительно, были многочисленные обвинения обеих сторон конфликта в военных преступлениях. Но они в основном касались ранних стадий войны. Согласно Калдор, соотношение смертей гражданских и военных в старых войнах составляет 8 к 1, тогда как в новых войнах оно обратное: 1 к 8[33]. В случае конфликта на Донбассе это соотношение достоверно неизвестно, в основном из-за отсутствия надежных данных о потерях среди сепаратистов. Но, согласно данным ООН, гражданские смерти составляли 28% всех потерь с апреля 2014 по февраль 2016, и это соотношение существенно не менялось на протяжении войны. Большинство гражданских лиц было убито конвенциональным оружием во время обстрела со стороны вооруженных сил Украины, сепаратистов или России[34]. Украинское правительство официально проводит «антитеррористическую операцию» и признало сепаратистские вооруженные формирования террористическими, хотя это не признано на международном уровне и является скорее пропагандистским и дипломатическим приемом. Вне зоны боевых действий на территории Украины, по данным правительства, в начале войны происходили диверсии или террористические акты, приписываемые сепаратистам или российским спецслужбам, но их происхождение трудно проверить объективно, и они не привели к значительным человеческим жертвам.

«Старые войны» были идеологическими или геополитическими, в то время как «новые войны» основаны на политике идентичности (этнической, трайбалистской, религиозной)[35]. Действительно, конфликт на Донбассе не основывается на конкуренции «старых» идеологических проектов. Каждая из сторон использует смесь лозунгов с тенденцией обращаться к наследию СССР со стороны сепаратистов и к «европейским ценностям» со стороны официального Киева. Однако и «Европа» и «СССР» в этих лоскутных идеологиях не имеют четкого социального или экономического смысла и являются скорее разными формами выражения националистических претензий. С другой стороны, в отличие от основного примера для Калдор — боснийской войны, украинский конфликт не является ни этническим, ни религиозным. Приверженцы обеих сторон конфликта принадлежат к разным этническим группам и говорят на русском и украинском языках (хотя среди приверженцев сепаратистов украинский фактически отсутствует). Верующие с обеих сторон — православные христиане. Крайние правые (в том числе российские) в разное время так или иначе проявили себя по обе стороны фронта, но не были определяющей силой. Хотя региональная принадлежность может играть некую роль, согласно одному исследованию, в большинстве русскоязычных регионов поддержка сепаратистов была невелика[36]. Другое исследование показало, что росту сепаратистских настроений гораздо больше способствовало наличие крупных, ориентированных на российский или глобальный рынок предприятий, чем этнический или лингвистический фактор[37].

Частные вооруженные формирования – основные участники «новых войн». Действительно, вначале они были значительным фактором и финансировались частным капиталом в Украине (Коломойский) и России (Малофеев), хотя, в дальнейшем их военное значение стало не настолько важным. Частные вооруженные формирования были быстро интегрированы в регулярные армии обеих сторон. Уже на осень 2014 года главными игроками были вооруженные силы Украины, вооруженные силы сепаратистских республик и спорадически участвующие в вооруженных столкновениях вооруженные силы РФ.

Финансирование частных вооруженных формирований. Согласно Калдор, такие вооруженные группы в основном самофинансируются посредством грабежа, захвата заложников, незаконной торговли оружием, включая кооперацию через линию соприкосновения[38]. Такие факты действительно были в начальной фазе конфликта, но они занимали второстепенное положение по отношению к централизированному снабжению со стороны государства: в случае Украины это внутренние ресурсы и помощь западных стран, в случае сепаратистских образований – помощь со стороны РФ.

Таким образом, если в начальных фазах конфликта ему были присущи некоторые черты «новых войн» с элементами «гибридности», то эти черты достаточно быстро уступили место традиционным формам ведения боевых действий. Если пытаться описывать войну в Донбассе посредством теории «новых войн» или «гибридной войны», придется оставить за скобками массу важных фактов. Для адекватного понимания конфликт придется разложить на несколько фаз и несколько параллельных процессов внутри этих фаз. Хотя, и в этом случае применение идей «новых» и «гибридных» войн я считаю скорее вредным, чем полезным. А отказ от натягивания одной объяснительной схемы на всю войну на Донбассе, напротив, является правильным шагом для понимания происходящего[39].

Надеюсь, в одной из следующих статей я смогу убедительно показать, почему. Пока что мое определение такое: война на Донбассе – это подвид локальной войны в условиях слабого государства в результате вовлечения глобальных игроков, усиленной до степени малой глобальной войны и угрожающей перерасти в большую глобальную войну[40].

Почему стоит забыть о понятии «гибридной войны»?

Понятие “гибридной войны” имеет две идеологические функции. На международном уровне оно стало привычным риторическим ходом в споре неоимпериалистических государств. А на национальном, если мы говорим об Украине — аргументом в пользу подавления оппонентов в условиях дефицита легитимности власти.

Критики заметили интересный феномен «парадокса гибридной войны»[41]: милитаристские элиты РФ и некоторых стран Запада как бы боятся, что они отстали в искусстве «гибридной войны», приписываемом оппоненту[42], и стремятся это упущение наверстать. Этот «парадокс» является продолжением взаимных параноидных проекций родом из времен холодной войны. Данное «помешательство на двоих» выливается в серию последовательных ходов.

Это коллективное наваждение гибридной войны более всего похоже на неловкую попытку милитаристских элит как-то сформулировать причины проблем, с которыми сталкиваются ведомые этими элитами государства. Американским ответом стала мания войны с всепроникающим терроризмом. Концепт гибридной войны был элементом этой мании. В первую очередь он применялся к «истовым» врагам на Ближнем Востоке. И это давало повод жестко переформатировать проблемный регион в пользу гегемона.

Когда Россия столкнулась с обострением противоречий в странах-клиентах, вылившихся в серию “цветных революций”, российские милитаристские элиты легко позаимствовали западную манию и уверенно заговорили о «гибридных войнах», обсуждая события в Украине и возможные сценарии для Путина. В 2015 году появилась серия публикаций в основных российских военных журналах, которые увязывали «гибридные операции» и «гибридные войны» с «цветными революциями». В конце концов сам Герасимов охарактеризовал «цветные революции» как гибридную войну Запада и предложил создать рабочую группу для создания ответной стратегии «гибридной войны»[43] (через два года после того, как его статью уже восприняли в таком качестве на Западе!).

Предпочитая игнорировать противоречия между властью и подчиненными (внутренние причины изменения режимов в странах-клиентах) и межимпериалистические противоречия, российские элиты (в том числе Сурков, завороженный западной идеологией постмодернизма) повернули одолженные у Запада элементы мании гибридной войны против самого Запада в форме своей мании нелинейной войны.

Какие же функции исполняет «гибридная война» сейчас?

Поскольку «гибридная война» предполагает наличие единого мозгового центра координации военных действий, сепаратисты в глазах Запада, равно как и участники “цветных революций” в глазах России теряют собственную субъектность и мотивацию и начинают выглядеть скорее как щупальца вражеского спрута, лишенные собственной воли.

Поскольку «гибридная война» является частью более широкой мании войны с террором, она отождествляет любое противостоящее социальное образование со Злом терроризма. Отсюда обозначение сепаратистов в Донбассе как террористов для Киева и активистов на Майдане как фашистов (тоже лишь фигура Зла) для России.

Вместо осознания динамики выражения глобальной воинственности в Украине, которое раздуло конфликт с локального уровня до балансирования на краю глобальной войны, использование понятия «гибридной войны» обеими сторонами создает удобный идеологический образ для оправдания и самооправдания действий империалистических милитаристских элит.

На национальном же уровне дискурс «гибридной войны» служит для мобилизации населения вокруг интересов милитаристских элит и для подавление критики в рамках национальной публичной сферы, хваленого «гражданского общества».

Распространение дискурса «гибридной войны» — признак сбоя в системе идеологической гегемонии. В нормальный период «позиционной войны» между классами внутри государства действуют институции, позволяющие вести идеологическую борьбу в принятых рамках, причем эти рамки ограждают как от прямого насилия, так и от параноидальных обвинений в работе на врага. Идеологической борьбе в таком случае присуща некая степень автономии и упорядоченности.

Идея же «гибридной войны» разрушает эту относительную автономию символической борьбы. Элиты не чувствуют себя в безопасности в институциональных рамках и решаются прибегать к прямому насилию. Дискурс «гибридной войны» говорит о том, что нет принципиальной разницы между символическим и реальным насилием, клавиатурой и винтовкой. Это имеет два последствия: оппонент низводится от статуса противника в дебатах до статуса заведомого лгуна — вражеского прислужника. Поскольку нет разницы между символическим и физическим насилием, то вооруженный ответ на словесный выпад легитимен.

Если идет «гибридная война», то Германия не несет ответственности за «мигрантский кризис» — это Россия делает мигрантов оружием для развала Европы. При «гибридной войне» провал в выстраивании русского мира — легитимный повод вводить войска, а критика традиционных ценностей — то же, что и захват административных зданий.

Очень важно понимать, что кризис гегемонии происходит не из-за ее подрыва организованными силами эксплуатируемых, а из-за противоречий национальных групп эксплуататоров и их внутринациональных фракций. И отказ от относительной автономности символической борьбы направлен группами эксплуататоров в первую очередь друг на друга. Это их борьба за наше согласие признавать их интересы своими, и в этой борьбе у них остается все меньше слов.

Поэтому нам насаждают идею «гибридной войны», вынуждая нас согласиться с тем, что символическая борьба ничем не отличается от вооруженной и ущемленное самолюбие — это то же, что и оторванная рука. Принимая эту идею, мы забираем у себя пространство для рационального осмысления социальных отношений и рекрутируемся на войну за насаждение чуждых нам интересов.

Украина. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 3 октября 2016 > № 2906799 Владимир Артюх

Россия. Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 4 мая 2015 > № 1363835 Владимир Брутер

Забыть об Украине?

Владимир Брутер

Прогрессивно-консервативный сценарий

В.И. Брутер – эксперт Международного института гуманитарно-политических исследований.

Резюме Россия Украину уже потеряла. Причем не сейчас, а давно. Однако уже в ближайшее время эта потеря не будет казаться чем-то очень важным. Умение найти и использовать свой шанс гораздо важней, чем переживания по поводу фантомных утрат.

В последнее время в российских СМИ появилось много статей о будущем Украины. Принципиально их можно разделить на две основные категории: 1) как будут развиваться события на Украине; 2) как нам (в будущем) обустроить Украину. При всем различии материалов у них есть общий момент. Все они предполагают, что позиция Запада (в первую очередь Соединенных Штатов) статична, полностью детерминирована и не может быть рассчитана на продолжительную смешанную стратегию. Но это не так. Так же как Россия по необходимости занимается обустройством мирной жизни в Донецке и Луганске, Вашингтон тоже готов к аналогичному развитию ситуации в Киеве. В данный момент, например, Запад, пользуясь военной передышкой, активно пытается «обустроить киевскую власть».

Следствием является ряд на первый взгляд мало связанных событий:

• возвращение государству контроля над «Укртранснафтой» и «Укрнафтой»;
• отставка Коломойского и его команды, включая руководителей районов, уход «днепровских» из фракции Блока Петра Порошенко (БПП);
• изменение роли и позиции Яценюка в качестве премьера и «Народного фронта» как второй партии коалиции в направлении десубъективизации премьера с последующей его заменой;
• начало судебного преследования ряда руководителей Всеукраинского объединения «Свобода», занимавших руководящие должности на Украине в 2014 г.;
• вывод батальона «Донбасс» из Широкино и предложение к расформированию Добровольческого украинского корпуса «Правого сектора». В результате компромисса «Правый сектор» сохранится, но только в составе ВСУ. А это означает, что через одну-две ротации от национал-добровольцев останется только название.

Все это свидетельствует о том, что западные покровители Киева (прежде всего Вашингтон и Госдепартамент как основной проводник внешнеполитической линии) тоже готовы играть «в долгую», а вовсе не собираются отправлять ВСУ «в последний и решительный», чтобы немедленно сдаться. В Вашингтоне тоже извлекают уроки из Дебальцево, и не только военные. Собственно, и само Дебальцево было необходимо, чтобы в Киеве осознали, в какой именно точке свободного падения находится Украина и какова в действительности ее зависимость от поддержки Соединенных Штатов.

В определенной мере с этим связан и мирный уход Коломойского. В команде днепровского бизнесмена поняли, что позиция США – это не только выбор Порошенко как лучшего из двух олигархов, но и своего рода императив по заравниванию украинского политического ландшафта. Боливар не просто не вынесет двоих, но даже наличие двух претендентов на одно место делает ситуацию неуправляемой и нестабильной. Таким образом нынешние изменения в Киеве, инициированные и осуществляемые при решающей поддержке Вашингтона имеют вполне конкретные приложения.

Главная задача

Гомогенизация политического пространства Украины. Президент Порошенко пока выигрывает госдеповский кастинг, значит всем остальным приходится это признать. Не питать иллюзий по поводу своих перспектив, не мешать действиям старших партнеров и брать то, что предлагают.

В госдепе прекрасно понимают, что украинскую демократию (и так существующую чисто номинально) придется на время закрыть. Сейчас нет, и не может быть никакой альтернативы конструкции «БПП (партия всей «новой» Украины) – “Самопомощь” (нерадикальная инклюзивная партия Западной Украины)». Никакой «регионализации» и никаких сильных и харизматических местных лидеров. Отсюда постоянная замена губернаторов и даже глав районов. Чтобы не засиживались и не обрастали связями на местах.

И еще один принципиальный момент – финансово-экономический. В ближайшее время много денег на Украине не будет. Во-первых, опасно давать – разворуют. Во-вторых, неоткуда. Поэтому здесь тоже необходимо единоначалие. Причем уже без Порошенко.

Единоначалие напрямую по системе МВФ – Яресько (министр финансов) – МВФ. Чтобы ничего в чужие руки не попадало. По имеющейся информации, именно с этим связан арест руководителя ГКЧС Сергея Бочковского. В течение достаточно длительного времени (как считают в Вашингтоне) Бочковский спонсировал Народный Фронт за счет государственных финансов. По мнению авторов комбинации, заставить близкого к руководству НФ Авакова самого сливать Бочковского – это верх политических технологий. Несомненно, что и сам Аваков стоит на очереди, знает об этом и очень нервничает. Вряд ли меч украинских правоохранительных органов под чутким руководством специалистов из-за рубежа затронет сейчас премьер-министра – в этом нет необходимости. Но поволноваться ему придется.

Опять-таки совершенно неслучайно, что министр экономики Абромавичус вдруг начал говорить о том, что всю госсобственность на Украине необходимо немедленно продать, причем западным компаниям. Продать дорого ничего и никому нельзя. Ситуация на Украине такая, что «цену назначает покупатель», а значит это не продажа, а бесплатная передача собственности в чужие руки, минуя украинских олигархов, кандидатов в олигархи и госслужащих высокого ранга. Как только все это будет реализовано (нужно полтора-два года), украинское политико-экономическое пространство будет полностью зачищено. Если сейчас олигархов сознательно «опускают», то после этого никто уже и не поднимется. Без разрешения на то старших партнеров.

Вторая задача

Восстановить боеспособность Вооруженных сил Украины (ВСУ). Причем не на уровне быстрого прорыва и нанесения поражения «Луганско-Донецким народным республикам» (ЛДНР) после зимней кампании. Иллюзий по поводу перспектив ВСУ не осталось. Постоянные вбросы по поводу поставки американского оружия уже сами по себе означают выбор в пользу долгих стратегий. Быстрого эффекта это дать не может, даже Маккейн это понимает. А вот перспективу меняет, и это может быть важным, если представить себе, что задача изменилась.

В госдепе уже хорошо понимают, что «взять Донецк к девятому мая» никто не даст. При этом любая односторонняя эскалация со стороны ВСУ может привести к дальнейшей эрозии европейского единства в поддержке американской политики. И отчасти смена тактики уже произошла. Это не означает, что ВСУ и ДУК не будут проверять ЛДНР на бдительность, не будут проводить разведку боем и не будут угрожать прорывом. Но данные задачи не видятся приоритетными.

Если удастся спровоцировать ЛДНР на эскалацию, то виновный определен, Россия все нарушила, санкции в пятикратном размере. Если не удастся, война нервов продолжится, но в США нет никакого расчета на краткосрочный сценарий и немедленный эффект.

Все сказанное выше в значительной степени очевидно и безальтернативно. Разумеется, это не означает, что у Вашингтона все получится. В госдепе недостаточно хорошо понимают ситуацию (хотя и лучше, чем год назад), и Украина вовсе не подарок. Все время проявляется какая-то специфика. А американские стратеги специфику не любят, и очень часто на этом спотыкаются. Обострение отношений между Коломойским и Порошенко – типичный неожиданный случай. Притом что тема все время признавалась взрывоопасной, никто не предвидел, что эскалация вплоть до вооруженного противостояния может произойти всего за один день.

Такого рода события могут повториться. Слишком много сейчас недовольных. Однако алгоритм уже найден, и третий (четвертый, пятый, шестой) майданы останутся чьей-то несбыточной мечтой. Пока ситуация под контролем.

Проблема в другом. Также как российские сценарии грешат представлениями о статичности действий Соединенных Штатов, так и госдеповские не могут точно определить приоритеты России в нынешнем конфликте. Госдепу, наверное, проще. Вашингтон лучше чувствует Москву, чем Москва Вашингтон, да и набор инструментов несравним. Все это, однако, не отменяет того факта, что выбор есть и у Кремля, а эффективность и своевременность ответа могут нивелировать любую стратегию оппонента, даже более сильного и подготовленного.

Для Москвы есть три основных сценария ответных действий, причем они имеют различную вероятность. Россия только отчасти может участвовать в выборе сценария, он в значительной мере зависит от Запада. Причем Вашингтон имеет возможность сценарии смешивать. И те, и другие играют в покер, но только Запад видит одну или две (хотя не все) российские карты, а Россия не может видеть, какой именно вариант разыгрывают США и их союзники именно в данный момент. Надо быть готовым и играть все варианты, но при этом еще пытаться проводить в жизнь свой собственный. Задача очень непростая, но альтернативы нет.

Вариант первый. Коллапс

Сейчас многие экономисты – российские, украинские, западные говорят о коллапсе украинской экономики. Например, по соглашению с МВФ Украина до конца мая должна реструктурировать свои внешние долги. Россия, как один из кредиторов, отказывается, МВФ прекращает финансирование и уже к осени Украина вынужденно объявляет дефолт.

Сценарий возможный, но маловероятный. А, кроме того, совершенно независящий от Москвы. Россия в данном варианте может не пойти на реструктуризацию задолженности и усложнить ситуацию для Украины. Но Запад, понимая, что именно здесь может быть серьезная проблема, вопрос с 3 млрд долга и еще 3–4 млрд за газ как-то экстренно уладит. Пусть даже за счет собственных средств. Вряд ли можно предположить, что Запад отступит с Украины из-за 6–7 миллиардов. Тем более, если расчет идет на долгую игру. Достаточно вспомнить известную фразу Штайнмайера, что на решение проблемы востока Украины могут уйти десятилетия.

Другой «апокалиптический» вариант. Предприятия не работают, уровень жизни стремительно падает, терпеть нет больше сил, массы простых украинцев выходят на стихийные акции протеста, власть рушится, коллапс уже наступил.

Тут еще проще. Коллапс украинской экономики в том виде, в каком она существовала последние 15 лет уже наступил. Плохо всем, однако это такое «плохо», которое вряд ли имеет выход в массовые акции протеста.

Во-первых, потому что нет вожаков. Часть в бегах, многие нейтрализованы, некоторые воюют на стороне ЛДНР, оставшиеся в глубоком подполье и сами не знают, что в действительности может произойти в ближайшие месяцы. Во-вторых, «пересічний українець» и так все это время жил очень скромно. Скорее выживал. Для него все, что происходит сейчас, крайне неприятно (см. рейтинг Яценюка и правительства), но это не к протестам, а к выборам. Если сейчас спокойно дать новой (обязательно новой) и умеренной политической силе 2–3 месяца на неконфликтную и обеспеченную ресурсами раскрутку, то она легко «порвет» все рейтинги. Но это из области фантазии, а не политической реальности. В-третьих, какая-то надежда все еще остается. «То ли дадут денег, то ли отменят визы. Можно будет в Европу и там заработать». Иллюзия надежды все время будет поддерживаться через СМИ, а это отличный способ против кристаллизации протестных настроений. Собственно одна из главных причин падения Януковича – «не осталось надежды». Это было видно уже на выборах 2012 г. в Раду.

Про «харизматических губернаторов» вообще можно опустить. Их все время меняют, и им не «до харизмы». Реально механизм децентрализации может заработать не раньше чем через год, а то и позже. За это время столько всего произойдет, что говорить об этом сейчас не стоит.

Следующий вариант, кажется, серьезнее. Это социально-психологический эффект военного поражения. Например, такого, как военная катастрофа под Дебальцево. Однако, вопреки ожиданиям и многочисленным предположениям, Дебальцево не привело к «обратному эффекту». Добровольческие батальоны вовсе не пошли на Киев, чтобы свергнуть преступную и предательскую власть, а мирно выразили все, что они о ней думают в социальных сетях. Власть с помощью советников из Вашингтона вела себя предельно профессионально, предупредив все возможные негативные последствия военного поражения. Ни один из общенациональных телеканалов не предоставил серьезное эфирное время для противников власти, а именно это часто способствует кристаллизации оппозиционных настроений. Вышедшие из Дебальцево немедленно были объявлены героями, операция по сдаче названа плановой. И главное, отсутствие альтернативного мнения в публичном пространстве.

После Дебальцево добровольческие батальоны подверглись серьезному давлению, часть уже отозвана с фронта. Рассчитывать, что они восстанут против власти после локального военного поражения нет никаких оснований. Ни Широкино, ни Бахмутка, ни даже что-то чуть большее никаких серьезных последствий для Киева иметь не будут.

Итак, коллапс Украины возможен, однако относительно маловероятен. Сейчас Вашингтон полагает, что контролирует на Украине практически все. Однако коллапсы иногда приходят неожиданно. То ли негативные события наслаиваются одно на другое, то ли предусмотрели не все. Сейчас вероятность потери управления с последующим выходом из-под контроля можно оценить в 20–25%. К этому Россия, конечно, должна быть готова. Например, именно на этот случай можно иметь альтернативное правительство в изгнании. Однако данный вариант от России практически не зависит, и повлиять на его появление она не может или почти не может.

Вариант второй. Эскалация

Ключи от эскалации тоже находятся в Вашингтоне, но пользоваться ими будут очень осторожно. Обострить ситуацию несложно, а вот последствия непредсказуемы, причем для всех. Поэтому Соединенные Штаты станут «подогревать» ситуацию на востоке Украины, однако делать это осторожно, поэтапно и максимально просчитано. Насколько это вообще возможно. И здесь важно понять три момента: 1) какие задачи ставит Вашингтон; 2) какие средства эскалации (инструменты) у него есть; 3) к каким последствиям эти средства могут привести.

Первый вопрос – самый сложный, именно от него во многом зависят и два других, и общее понимание ситуации. Для этого необходим небольшой экскурс. Какова вообще политика США в Европе, и чем она отличается от их политики в остальном мире? Чего боится Обама, отказываясь поставлять оружие в Украину?

Вообще Соединенные Штаты не боятся создания новых государств. Только за последние 15 лет появились Косово (пока отчасти де-факто), Восточный Тимор и Южный Судан. Все они возникли не только при содействии США, но и при очень большом давлении, включая использовании силы или готовность ее применить. Процессы дезинтеграции идут в Ираке, Ливии, Сомали, и везде Соединенные Штаты сыграли заметную роль. Фактически США поддерживают независимость Тайваня, постоянно предупреждая Китай о недопустимости использования силы для реинтеграции. То есть Украина может использовать силу для реинтеграции против пророссийских сепаратистов, а Китай против проамериканских нет.

Со времен Первой Мировой войны и президента Вудро Вильсона, который любил делить европейские страны на кусочки, Соединенные Штаты – самый активный участник европейских политических процессов, что нашло официальное отражение в таких структурах как НАТО или ОБСЕ, в которой Америка, находящаяся очень далеко от Европы, принимает активное участие. Евросоюз в нынешнем виде – это во многом тоже результат американского видения Европы. Неслучайно во многих восточноевропейских странах любят говорить о том, что дорога в ЕС для них проходила через НАТО. Сейчас эту фразу часто повторяют на Украине.

Соединенные Штаты заинтересованы именно в таком Евросоюзе как сейчас. Достаточно большом, чтобы все были под контролем. И достаточно рыхлом, чтобы Меркель и Юнкер сотоварищи не смогли создать эффективные наднациональные структуры, включая общие вооруженные силы. В этой ситуации любые «незапланированные» флуктуации вредны для американской политики в Европе. Поэтому Косово может быть независимым, а Шотландия и Каталония нет. Любое неподконтрольное США изменение баланса сил – это уже угроза безопасности Америки. Даже само по себе усиление России – это прямая и явная угроза. Что уж тут говорить про Крым и Донбасс.

При этом между Европой и «другими» есть отличия. Число жертв среди местного населения в Африке или Азии никого в Соединенных Штатах не интересует. А вот полноценная война в центре Европы вызывает опасения. Обама не сделал ничего, чтобы военные действия на Украине не начались, но в принципе он против массовых убийств на российско-украинской границе. Его «нетоварищи» по партии настроены более прагматично. «Раз проблема есть, то ее надо решать».

Ныне правящая в Вашингтоне группа точно не намерена провоцировать Москву на ядерную войну и на 90% не собираются организовывать на Украине массовые военные действия. Весь милитаристский антураж необходим для решения политических и геополитических задач.

Первое и самое главное. Россия должна очень дорого заплатить за выход из-под контроля и за собственные геополитические амбиции: деморализована, дискредитирована и, по возможности, десубъективизирована. А потом будем обсуждать финляндизацию Украины. Поскольку Россия продолжает упорствовать, то цену вопроса необходимо постоянно повышать. Один из основных моментов в идее о поставках оружия (со стороны демократов): Россия должна осознать, что на Украине ей ни при каких обстоятельствах ничего не «обломится».

Второе. Это совершенно открытое послание Берлину и Парижу: ваша безопасность в наших руках. Мы найдем способ заставить вас поступать так, как считаем нужным. Знаменитое заявление Байдена о том, что «мы заставили европейцев принять санкции против России», как раз отсюда.

Третье. Внутриполитическое. У Обамы никогда ничего не получалось – таково типичное мнение американского политического сообщества (вне зависимости от того, насколько это соответствует реальности). Идти на выборы в какой-либо связи с «лузером» Хиллари Клинтон не хочет, а, значит, ее будущая команда должна демонстрировать твердость и победоносный напор. При этом Украина не является для этих людей чем-то выходящим за рамки обычного политического планирования. Им даже не нужна какая-то очевидная виктория и тем более успешная Украина. Достаточно, чтобы можно было объявить Россию проигравшей и примерно ее наказать. Желательно надолго и показательно.

Поэтому главное – это не официальные поставки оружия на Украину. Подлинное снабжение идет уже давно, с разных сторон и при активном участии США. Не было бы этого, не было бы сейчас и дееспособных ВСУ. Главное – это дискуссия о вооружении Киева в Вашингтоне, о роли Соединенных Штатов в конфликте, о той степени включенности, которую они могут и должны себе позволить.

То есть разговоры (и поставки без объявления) оружия в Украину при прямом или косвенном участии США – скорее, не попытка решить конфликт военным путем, а средство эскалации. Причем в двух различных смыслах и направлениях:

• спровоцировать Россию, затащить в максимально ограниченный прямой конфликт и показательно за это наказать;
• как можно дольше удерживать Россию в этом конфликте, чтобы умножить возможные потери с ее стороны.

Оружие нужно и в первом, и во втором случае. Но как элемент плана, а не как средство, меняющее ситуацию на фронте. В Вашингтоне исходят из следующей схемы:

• провоцировать Россию (ЛДНР) будут постоянно;
• ответной реакции не будет настолько долго, насколько это возможно с военной точки зрения;
• разговоры о поставках оружия, сами поставки оружия, переформатирование ВСУ, работа американских инструкторов будут идти параллельно;
• в нынешнем виде ВС ЛДНР на серьезное наступление неспособны, это показало Дебальцево. Без решительного усиления ВС ЛДНР могут оставаться только на нынешней линии фронта. В наиболее удачном для них раскладе могут взять Лисичанск или что-то в этом роде. Для Киева это не критично;
• в случае эскалации Минск-2 будет объявлен недействительным, Берлин и Париж вернут на место, а Обама подпишет решение Конгресса о прямых поставках оружия. Не сможет не подписать. Сдастся под давлением превосходящих обстоятельств;
• в результате Россия останется там же, где и сейчас, Европа перестанет мешать и стоять на пути, у Вашингтона появятся новые инструменты для дальнейшей эскалации и повышения цены;
• виток пройден. Россия проиграла. Возможности США увеличились, а значит все идет в правильном направлении. Цена вопроса для России значительно возросла, решение для нее только одно – переговоры с позиции слабости.

Подобная схема, простая и эффективная, как все, что разрабатывают в Вашингтоне, имеет три слабых места.

Мариуполь. В сентябре Россия остановила наступление на Мариуполь, думая, что это можно будет обменять на прочный мир, обоюдно приемлемую ничью. Нельзя. Если Берлин – Париж и согласны на ничью, то Вашингтон нет, а ключи у него. Второй раз взять Мариуполь будет гораздо сложнее, но практически это возможно, и в США этого опасаются. Почему? Сейчас именно Мариуполь является основными торговыми воротами Украины. Металл – на данный момент главный экспортный товар – вывозится через Мариуполь. Т.е. потеря Мариуполя существенно повышает цену вопроса для Украины (и для всего Запада). Потери можно оценить в 3-4 млрд долларов в месяц, а это серьезно. Деньги необходимо где-то брать, и немедленно тратить впустую на поддержание украинской власти и минимального жизнеобеспечения страны.

Далее. Мариуполь не Дебальцево. Спустить на тормозах не получится. Очень опасно для нынешней киевской власти. Если в такой конструкции рейтинг Порошенко начнет валиться, ситуацию можно и не удержать. Нужно будет вводить военное положение, предельно ужесточать режим. С точки зрения используемого образа это (для Соединенных Штатов) невыгодно.

И, наконец, Мариуполь, по мнению ряда американских специалистов, дает возможность для сухопутного продвижения в Крым, а это принципиально меняет географию конфликта.

Продолжающиеся боестолкновения в Широкино являются индикатором опасности для Мариуполя. По бытующему в Киеве и Вашингтоне мнению, если батальон «Азов», контролирующий сейчас часть поселка будет отброшен от него, то следует ждать наступления. Причем не от ВС ДНР, а прямо от России. У Донецка на это сил не хватит.

Второе слабое место это состояние ВСУ. Сопротивляться российским войскам ВСУ, конечно, не может, но это не дискретный вопрос с ответами «да» и «нет». Здесь самым важным является фактор времени. Если (в случае эскалации и прямого конфликта) российскую армию удастся задержать уже на границах Донецкой и Луганской областей, то это лучший вариант. Если нет, то тогда Днепр. В Вашингтоне прямо говорят, что если Россия решит прямо вмешаться в конфликт, то сама она остановится разве что на Збруче. Все остальное принципиально не меняет ситуацию.

Российская армия на территории другой страны, продвижение затруднено, глобальные санкции введены и никто не мешает США вводить войска НАТО и поддерживать сложившуюся линию фронта сколь угодно долго. Фактически у Запада полностью развязаны руки.

Однако:

• у Вашингтона нет никакой достоверной информации о планах Москвы. Для выяснения планов противника и наличия новой техники и личного состава применяются постоянные нарушения перемирия со стороны ВСУ;
• для Соединенных Штатов вообще удивительно, что во время январской кампании по сути не было «северного ветра», а доказательства его присутствия есть только на словах. Когда планы противника неочевидны, это всегда повышает риск и рождает нервозность. Пытаться угадать то, что противник еще и для себя не определил, – неблагодарное занятие. Идти по течению в Вашингтоне не принято, да и риск это не снижает;
• решающим становится фактор времени. Сколько времени есть у ВСУ – большой вопрос. Три дня недостаточно. Неделя – может да, может нет. Попытка немедленно «построить» добровольческие батальоны необходима и по этой причине. В условиях неопределенности единоначалие может стать наиважнейшим элементом и дать выигрыш во времени.

Вывод. Вариант прямой эскалации опасен для всех сторон. Несмотря на то, что инициатива здесь у американцев, у Москвы есть возможность жестких ассиметричных ответов, которые существенно повышают риск открытого военного конфликта. Вашингтон к нему вовсе не стремится.

Притом, что у открытой эскалации ненулевая вероятность, США будут использовать подобный вариант только в самом крайнем случае. Также как и в случае коллапса Россия здесь занимает не очень выгодную позицию реагирования в ответ, т.е. всерьез готовится к тому, что с большой вероятностью никогда не произойдет. На практике это сводится к вынужденному и не очень устойчивому балансированию между Минском-2 и ожиданием эскалации.

Тактика Вашингтона в конфликте на ближайшие месяцы может быть определена как повышение цены для России при постоянной угрозе эскалации. При этом в качестве инструмента будет применяться не прямое провоцирование нового конфликта, а локальные эскалации и разведки боем.

Уже сейчас наиболее вероятной схемой развития конфликта является его переход в псевдозамороженную фазу с постоянными локальными столкновениями на грани перехода в открытую фазу. Своего рода изматывающий вариант. Он будет небыстрым и сложным с точки зрения вариативности, неочевидности и временной отдаленности различных компонентов. Но именно здесь у Москвы появляется шанс опередить Запад, а не ограничивать себя реакцией на действия другой стороны.

Вариант третий. Россия уходит

Чтобы «выжить» в долгой игре, необходимо придерживаться собственной стратегии. Готовиться ко всему, но придерживаться именно своей линии.

Несколько исходных моментов:

• основной алгоритм долгой игры – последовательность относительно коротких эскалаций и более длительных «подготовительных» перемирий (бинарный алгоритм);
• в его рамках выйти за границы долгой игры можно только с очень большим риском. Т.е. Россия, выходя из «минского формата» будет вынуждена брать на себя весь риск и все последствия;
• речь может идти либо о решении ограниченных задач, либо о переходе к стратегии максимального выигрыша при невероятно большом риске;
• при таком развитии влияние России на ситуацию будет постоянно сокращаться. Все еще сохраняющиеся неэкономические рычаги влияния (информационные, культурные, личные) будут уничтожаться с помощью Запада;
• никаких вариантов создания «единой пророссийской Украины», «большой и средней Новороссии» при таком варианте не существует. Это не более чем артефакт;

Украине совсем необязательно вступать в НАТО, потому что НАТО «уже вступило в Украину», причем в максимально неприемлемом для Москвы варианте, когда правила игры вообще отсутствуют.

Экономическое сотрудничество между Россией и Украиной тоже пришлось принести в жертву. С 2012 г. товарооборот двух стран неуклонно снижается. В 2012 г. примерно 46 млрд долларов, в 2013-м уже только 38, в 2014-м – 22 млрд, т.е. больше чем в 2 раза за 2 года. Всего в 2014 г. объем внешней торговли Украины упал на 30 млрд долларов (примерно 22% спада в сравнении с 2013 годом). 16 из них (т.е. более половины) – российские. Причем российский экспорт в 2014 г. падал значительно быстрее, чем российский импорт с Украины. К концу 2015 г. Россия с большой вероятностью перестанет быть основным внешнеторговым партнером Украины.

Однако именно в этом спаде торговых отношений и содержится альтернативный для России вариант формулы влияния на происходящее на Украине. По мнению представителей МВФ, которые готовили соглашение с Киевом, именно разрыв торгово-экономических отношений с Москвой, а вовсе не военные действия, стали главной проблемой украинской экономики в 2014 году. По их мнению, цена войны в два, а то и в 2,5 раза меньше, чем цена разрыва связей с Россией. Причем военные действия могут прекратиться, а торговые отношения от этого сами по себе не восстановятся.

Расчеты Минэкономики Украины показывают, что при снятии всех торговых ограничений со стороны Евросоюза, Украина смогла значительно увеличить экспорт в Европу только по двум позициям – растительное масло и древесина. Причем по растительному маслу, скорее всего, достигнут предел роста. Значительно увеличить площади под подсолнечник страна не сможет. Все, что Украина потеряла за 2014 г., и потеряет в 2015 г., компенсировать невозможно, т.к. другого рынка для ее продукции кроме российского не существует. Снятие ограничений со стороны Европейского союза не помогает, поскольку в данном случае действуют скорее рыночные механизмы, а не административные.

Россия может воспользоваться важнейшим инструментом давления. Причем не только и не столько на Украину, сколько на Европу, которая вынужденно исполняет роль главного спонсора Киева. Пока ситуацию поддерживают денежные поступления из России, которые даже выросли из-за резкого увеличения числа беженцев, появившихся за последний год. Больше половины беженцев образца 2014 г. с Украины составляют вовсе не жители разрушенного войной Донбасса, а молодые люди, уклоняющиеся от мобилизации.

Главная задача России в долгой игре – как можно быстрее и в максимальном объеме переложить на Запад всю экономическую и финансовую ответственность за ситуацию на Украине. Нельзя сказать, что Москва ничего для этого не сделала, но здесь важны не столько намерения, сколько жесткость и скорость принимаемых решений. Чем быстрее Москва введет весь комплекс мер, административно ограничивающих торговлю с Украиной, тем сложнее будет задача Запада в долгой игре. По деньгам это можно оценить даже серьезнее чем Мариуполь. Ориентировочно до 5 млрд долларов в месяц с учетом мультипликативного эффекта. А это не 6 млрд в год, а примерно 60, и таких свободных денег у Запада нет.

В итоге у Европы (в первую очередь именно Европы, а не США) остается два варианта:

• либо ответственно и на полностью паритетной основе договориться с Россией по всем вопросам будущего устройства Украины;
• либо заплатить и создать для себя неразрешимые экономические проблемы как в краткосрочной, так и среднесрочной перспективе.

Сантименты и другие досужие рассуждения по поводу братских стран никакого значения уже не имеют. Переживать по поводу «потери Украины» России и вовсе не следует. Во-первых, сегодня на Украине никто особо Россию не ждет. Вне зависимости от хода военной кампании и ее результатов. Во-вторых, Россия Украину уже потеряла. Причем не сейчас, а давно, сначала в 1991 г., потом в 2004-м уже окончательно или, по крайней мере, очень надолго.

Однако, и это вполне вероятный сценарий, уже в ближайшее время потеря Украины не будет казаться чем-то очень важным. Умение найти и использовать свой шанс гораздо важней, чем переживания по поводу фантомных утрат.

Мировая политика быстро уходит из Европы, а с ней и взаимный интерес Европы и России. При таком раскладе украинский кризис уже совсем скоро не будет определять политическую повестку дня для Москвы. Только еще один неприятный эпизод.

Россия. Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 4 мая 2015 > № 1363835 Владимир Брутер

Россия > Авиапром, автопром > minpromtorg.gov.ru, 20 мая 2014 > № 1084289 Александр Михеев

Александр Михеев: «Вертолеты России» вышли на рекордную прибыль.

Российская вертолетостроительная отрасль быстро меняет свой облик. Ведется глубокая модернизация производств, внедряются новые технологии и материалы, создаются производственные центры компетенции, обслуживающие всю отрасль, а также глобальную систему послепродажного обслуживания. О том, что происходит в одной из самых высокотехнологичных отраслей промышленности России, «Российской газете» рассказал генеральный директор холдинга «Вертолеты России» Александр Михеев.

Отрасль демонстрирует положительную динамику на протяжении ряда лет. Как начался 2014 год?

За шесть лет – с 2007-го по 2013 год – производство вертолетов увеличилось почти в три раза. Положительная динамика сохраняется по всем ключевым показателям. По итогам 2013 года выросли такие важные показатели, как выручка и EBITDA.

Консолидированная выручка выросла на 10% и зафиксировалась близко от целевого уровня в 140 млрд рублей. Показатель EBITDA увеличился на 27% – до 26,3 млрд рублей, превысив плановые показатели. По итогам 2013 года мы поставили заказчикам 275 вертолетов, что немного ниже уровня 2012 года. Но это снижение не связано с сокращением портфеля заказов или замедлением темпов производства, а обусловлено изменением графика поставок. Фактически в 2013 году изготовлено 303 вертолета.

Положительные результаты дает и политика, направленная на повышение операционной эффективности. В прошлом году холдинг продемонстрировал рекордное за последние несколько лет значение годового показателя рентабельности по EBITDA – 19%.

Каково положение отечественной продукции на мировом рынке? Как холдинг выглядит на фоне зарубежных вертолетостроительных компаний?

В мире не так много компаний, обладающих возможностями проектировать, производить, испытывать и обслуживать современные коммерческие и военные вертолеты. Сегодня можно без всякого преувеличения утверждать, что «Вертолеты России» – один из ведущих игроков мирового вертолетного рынка.

В состав холдинга входят пять вертолетных заводов, два конструкторских бюро с мировыми именами Миля и Камова, а также предприятия по производству, обслуживанию и ремонту, сервисная компания, обеспечивающая послепродажное сопровождение вертолетной техники. Как результат, «Вертолеты России» занимают около 80% российского рынка вертолетов.

В мировых продажах на долю компании приходится 14% в денежном выражении. По состоянию на 2013 год на предприятиях холдинга произведено более трети мирового парка боевых вертолетов, 74% мирового парка сверхтяжелых вертолетов максимальной взлетной массой более 20 тонн, а также 87% среднетяжелых вертолетов максимальной взлетной массой от 10 до 20 тонн. Ростех, в свою очередь, оказывает «Вертолетам России» поддержку в продвижении продукции по всему миру, в том числе на наиболее динамично развивающиеся рынки в Азии, Африке и Латинской Америке.

Наш холдинг регулярно появляется в авторитетных международных рейтингах крупнейших оборонных компаний мира. В частности, мы значительно улучшили свои позиции в рейтинге Стокгольмского международного института исследования проблем мира (SIPRI) крупнейших мировых производителей вооружений по объему продаж военной продукции по итогам 2012 года, заняв 25-е место по сравнению с 35-м в 2011 году. Существенно поднялись и в рейтинге крупнейших оборонных компаний Defense News Top 100 по итогам 2012 года по объему выручки от продаж военной продукции - на 24-е место с 39-го годом ранее.

Это связано с наращиванием поставок военных вертолетов для Минобороны в рамках гособоронзаказа, а также с ростом спроса на российские военные вертолеты на мировом рынке. Заказчики по всему миру считают российские вертолеты надежными, безопасными, эффективными и простыми в обслуживании и эксплуатации. Они уникальны по характеристикам грузоподъемности и высоты полета. Сегодня более чем в 100 странах эксплуатируется свыше 8,5 тыс. отечественных вертолетов.

Какой регион представляет наибольший интерес для продвижения продукции?

Наиболее высокий спрос на Ближнем Востоке, в Африке, Азиатско-Тихоокеанском регионе, Латинской Америке, России и странах СНГ. Нашу технику мы продвигаем также в Европе и Северной Америке. Это относительно новые для нас рынки, и они очень интересны. В последние несколько лет холдинг значительно упрочил свои позиции в Южной Америке, в частности Бразилии и Колумбии.

Какие модели пользуются наибольшим спросом?

Хит продаж – это российский бестселлер, многоцелевой средний вертолет типа Ми-8/17. В последние годы его доля в общем объеме выручки холдинга составляет 60-70%. Различные модификации Ми-8/17 в гражданском и военно-транспортном вариантах эксплуатируются во всех регионах планеты.

Этот вертолет заслуженно считается одним из самых надежных и эффективных в мире. Популярен также вертолет Ка-32А11ВС, который производится в компании «Кумертауское авиационное производственное предприятие» (КумАПП), с соосной схемой расположения несущих винтов. Он используется в основном как уникальный пожарный и спасательный вертолет и эксплуатируется более чем в 30 странах, в том числе в Южной Корее, Китае, Японии, в государствах Евросоюза, Канаде и, естественно, в России.

Кстати, летом прошлого года он оказался незаменим при тушении сильнейших пожаров в Индонезии на острове Суматра. А в январе этого года Ка-32А11ВС был задействован в спасательной операции пассажиров исследовательского судна «Академик Шокальский», который в конце декабря 2013 года оказался в ледовом плену в Антарктике. Вертолет, базирующийся на китайском ледоколе «Сюэлун», успешно справился с операцией, эвакуировав 52 человека.

Наши вертолеты регулярно принимают участие в миссиях ООН. В таких работах задействованы машины типа Ми-8/17 производства Казанского вертолетного и Улан-Удэнского авиационного заводов, вертолеты Ка-32 производства КумАПП, а также самые грузоподъемные в мире серийные вертолеты Ми-26(Т) компании «Роствертол» - в общей сложности свыше 150 машин.

По контрактам с коммерческими авиакомпаниями, занятыми в миссиях ООН, они работают в Южном Судане, Сомали и других странах Африки, а также в Афганистане и Восточном Тиморе. Наши вертолеты работают в самых сложных климатических условиях, в широком диапазоне температур, при пылевых бурях и ливневых осадках, в высокогорье, производят посадки на неподготовленные площадки. Эти качества и ценят в них наши партнеры и заказчики.

Военные модификации вертолетов российского производства сегодня стоят на вооружении многих стран мира. В первую очередь это штурмовые и военно-транспортные вертолеты Ми-8/17, боевые Ми-24 и их новейшая модернизированная версия Ми-35М. Многие страны, например Индия, Китай, некоторые государства Латинской Америки, практически полностью укомплектовали вертолетный парк своих ВВС российской техникой.

Как проходит выполнение контрактов в этом году? Какие новые контракты заключены?

От согласованных графиков не отступаем. В марте передали новый Ми-8АМТ российской авиакомпании «ЮТэйр», в апреле поставили многоцелевой Ка-32А11BC в Китай – управлению общественной безопасности Шанхая. В марте Казанский вертолетный завод изготовил юбилейный, 3500-й вертолет серии Ми-17, который был поставлен ВВС Индии.

Контракт на поставку 80 военно-транспортных вертолетов Ми-17В-5 «Рособоронэкспорт» заключил еще в 2008 году. Сегодня обязательства по нему мы полностью выполнили. В 2012– 2013 годах были заключены дополнительные соглашения с Индией на поставку еще 71 машины, которые мы производим и поставляем опять же строго в соответствии с согласованным графиком. В начале этого года также был заключен контракт на поставку правительству Сахалинской области двух средних многоцелевых вертолетов Ми-8МТВ-1. По условиям контракта заказчик получит технику в первом квартале 2015 года.

Для укрепления позиций на мировом рынке нынешних популярных моделей вертолетов, очевидно, недостаточно.

Ведутся ли разработки новой техники?

О «моральной старости» речь не идет. Нынешние вертолеты типа Ми-8/17 радикально отличаются от своих, например, двадцатилетней давности предшественников. Все мировые вертолетостроительные компании стараются сохранить выпуск наиболее удачных моделей, подвергая их глубокой модернизации. Но одновременно, конечно же, создаются новые модели. И мы следуем тому же тренду.

Большую ставку в сегменте вертолетов с максимальной взлетной массой 10-20 тонн мы делаем на вертолет Ми-171А2. Он разработан конструкторским бюро имени Михаила Миля на основе лучших достижений легендарной серии Ми-8/17. При его создании применяются современные технологии и решения, учитываются пожелания потенциальных заказчиков и нынешних операторов вертолетов серии Ми-8/17. Ми-171А2 получит усовершенствованные силовую установку и трансмиссию, новую несущую систему, современный комплекс авионики, созданный по принципу «стеклянной кабины».

Сейчас ведутся заводские испытания первых образцов. Начало летных испытаний запланировано на второй квартал этого года, а сертификат типа АР МАК мы надеемся получить во втором квартале 2015-го. С этого момента можно будет приступать к серийному производству и поставкам заказчикам. Сейчас к этой модели проявляют интерес крупные компании-эксплуатанты вертолетной техники на внутреннем и внешнем рынках.

Отдельно упомянуть стоит также и программу Ми-38. Это – новый средний транспортно-пассажирский вертолет, способный перевозить до 6 тонн груза внутри фюзеляжа и до 7 тонн – на внешней подвеске. Он будет применяться для перевозки грузов и пассажиров, использоваться в качестве «летающего госпиталя» и для решения целого ряда других задач. Благодаря новым техническим решениям Ми-38 превосходит другие вертолеты своего класса по грузоподъемности, пассажировместимости и основным летно-техническим характеристикам.

Высокая крейсерская скорость и дальность полета, а также возможность эксплуатации в различных климатических условиях относятся к его неоспоримым преимуществам. Сейчас вертолет Ми-38 проходит сертификационные испытания с двигателями ТВ7-117В производства завода «Климов».

В легком сегменте мы предлагаем нашим партнерам вертолет «Ансат», разработанный КБ Казанского вертолетного завода. В августе прошлого года мы получили сертификат типа на грузовую модификацию этого вертолета с гидромеханической системой управления (ГМСУ).

Сейчас работаем над получением дополнений к сертификату, в частности, на систему улучшения устойчивости, возможность установки оборудования для перевозки пассажиров и применение оборудования санитарной кабины. Эту работу планируем завершить в конце этого - начале следующего года, после чего начнется серийное производство и первые поставки «Ансата» заказчикам.

Наконец, определенные надежды возлагаем на новую военную технику, которую сегодня поставляем Минобороны – ударный Ми-28Н «Ночной охотник», Ка-52 «Аллигатор», Ми-35М.

Что вы считаете важным для повышения конкурентоспособности российских вертолетов на мировом рынке?

Сегодня заказчик, принимая решение о приобретении вертолетной техники, обращает внимание не только на ее летно-технические характеристики, стоимость и возможности применения, но и на систему послепродажного обслуживания. В течение многих лет вопрос послепродажного сервиса был болевой точкой для всей нашей отрасли.

Страна производила качественные вертолеты, но сервисное обслуживание оставляло желать лучшего. Поэтому сегодня наладить сервис – наш ключевой приоритет. Причем необходимо не просто обеспечить ремонт поставленной заказчику техники, а предоставить комплекс сервисного обслуживания вертолетов на протяжении их полного жизненного цикла. Мы выстраиваем современную систему послепродажного обслуживания, расширяем сеть сервисных центров.

В состав холдинга входит Вертолетная сервисная компания, которая реализует разработанную стратегию. Кроме того, недавно в холдинг вошли пять авиаремонтных заводов в разных регионах России. Они будут активно задействованы в выстраивании высокотехнологичной системы сервисной поддержки.

Активное продвижение на международный рынок подразумевает и более тесную интеграцию в него. Каким образом холдинг включается в систему международной кооперации?

Мы сотрудничаем с такими компаниями, как AgustaWestland, Turbomeca и другими мировыми лидерами отрасли. Например, с французской Turbomeca реализуется программа по двигателям для Ка-226Т. Кроме того, в сотрудничестве с европейскими партнерами создается средний многоцелевой вертолет Ка-62.

На него планируется устанавливать двигатель Ardiden 3G производства Turbomeca, трансмиссию австрийской фирмы Zoerkler. Совместно с компанией AgustaWestland уже реализован проект по сборке в России вертолета AW139 на совместном предприятии HeliVert, которое расположено на территории Национального центра вертолетостроения в подмосковном Томилино. С AW также работаем над проектом создания нового вертолета взлетной массой 2,5 тонны.

Как живут отдельные предприятия холдинга? Многое ли приходится менять?

Отрасль развивается. В 2007 году Ростех учредил свой дочерний холдинг «Вертолеты России» - так удалось выстроить цепочку, объединяющую разработку и производство, поставку комплектующих и сервис. Разрозненные предприятия стали работать как слаженный механизм. Консолидация принесла ощутимую выгоду. И спустя семь лет после образования холдинга вертолетная отрасль выглядит по-новому. Но все перемены происходят на прочной основе - уникальном многолетнем опыте наших предприятий. Они накопили богатейший опыт, сформировали славные традиции. Все это мы стараемся сохранить.

Сегодня отрасль вступила в фазу реструктуризации. Мы меняем функциональный облик российского вертолетостроения, делая акцент на создании так называемых центров технологических компетенций (ЦТК). Отдельные площадки начинают работать на все предприятия. В частности, в Перми на базе «Редуктора-ПМ» создается ЦТК по производству трансмиссий. На Дальнем Востоке, на «Прогрессе», создан новейший комплекс по литью, на Казанском вертолетном заводе - центр компетенции по механообработке, в Ростове-на-Дону на заводе «Роствертол» обновлено оборудование технического парка, введена в эксплуатацию лаборатория динамических испытаний и участка анодирования.

Планируется создать отдельный ЦТК по современным материалам в Кумертау в Башкирии. Эти центры обслуживают интересы не отдельного предприятия, а отрасли. Это еще одна новая тенденция в нашей работе. В 2014-2016 годах собираемся создать еще ряд центров специализации, в частности, по производству топливных баков, металлических лопастей, лопастей из полимерных и композиционных материалов, а также литью. Это позволит нам значительно сократить издержки, а также повысить гибкость производства.

Недавно появилась информация о создании вертолетного кластера близ Ростова-на-Дону. Что это за проект? В чем его отличие от подмосковного Национального центра вертолетостроения?

Центр в Томилино – это кластер, в котором мы сосредотачиваем интеллектуальные ресурсы. Основной акцент в нем делается на научно-исследовательские и конструкторские разработки, создание научного, технологического и инновационного задела. Кластер в Ростове-на-Дону будет промышленным технопарком. Он формируется на базе предприятия «Роствертол».

Основная задача проекта – создание безопасных условий для испытаний вертолетной техники. Вывод полетов за пределы городской черты. Это инфраструктурный проект, он финансируется по ФЦП со значительной долей инвестиций «Роствертола».

Уже оформлено техническое задание для разработки проектно-сметной документации на летно-испытательную станцию. В июле начнется ее проектирование. В 2015 году планируется завершить проектирование, экспертизу и начать строительно-монтажные работы. Завершение работ и ввод в эксплуатацию летно-испытательной станции запланированы на конец 2019 года.

Другими элементами кластера станут центр сервисного обслуживания и ремонта вертолетной техники Министерства обороны в Южном военном округе, возможно, производство перспективного среднего скоростного вертолета, производство изделий из композиционных материалов и филиал вертолетной академии холдинга «Вертолеты России». Разработка технического задания запланирована на 2015 год.

Кластер проектируется на территории бывшего военного аэродрома Батайск, который сейчас не эксплуатируется. Общая площадь территории составит около 800 га. Создаваемые мощности позволят значительно увеличить объемы выручки и, соответственно, объем налоговых отчислений в бюджет. Частичный вывод производства в Батайск принесет плюсы и ростовчанам, проживающим поблизости от нынешней летно-испытательной станции, ведь полеты проходят в разное время суток.

Современное высокотехнологичное производство трудно представить без высококвалифицированных кадров. Хватает ли вам специалистов, не испытывает ли отрасль кадровый голод?

Я бы сказал, мы испытываем хороший «кадровый аппетит». И прилагаем немалые усилия, чтобы удовлетворить его. Сегодня налицо дефицит рабочих и инженеров во многих отраслях, потребность в высококвалифицированных и творческих кадрах велика. И наша главная задача - привлекать в вертолетостроение молодежь, передавать начинающим специалистам уникальный конструкторский и инженерный опыт. Мы заинтересованы в формировании имиджа положительного работодателя.

Сегодня на предприятиях холдинга трудятся около 12 тыс. молодых специалистов. Реализуется программа, направленная на тесное взаимодействие с профильными высшими и средними учебными заведениями, что позволяет отслеживать и обеспечивать должный уровень подготовки специалистов для отрасли. Так, например, в этом году по инициативе Улан-Удэнского авиационного завода был учрежден Авиационный техникум, который будет готовить инженеров и конструкторов с возможностью последующего трудоустройства на предприятии.

А по инициативе Казанского вертолетного завода в гимназии № 8 созданы так называемые вертолетные классы с углубленным изучением математики и физики. Сегодня здесь обучаются около 85 детей. Выпускники этих классов показывают очень хорошие результаты на экзаменах и, как правило, готовы поступать в профильные вузы, чтобы связать свою жизнь с вертолетостроением.

Аналогичные программы, направленные на создание кадрового резерва и повышение уровня профессионального мастерства сотрудников предприятий, успешно реализуются на Дальнем Востоке Арсеньевской авиационной компанией «Прогресс» имени Сазыкина, в Ростове-на-Дону на «Роствертоле», на пермском предприятии «Редуктор-ПМ», которое в 2013 году, кстати, стало победителем XV ежегодного конкурса «Лидер управления Прикамья» в номинации «За достижения в развитии персонала», и на других предприятиях холдинга.

Вузы, с которыми мы сотрудничаем, помогают повышать квалификацию специалистов, проводят целевые наборы студентов. Приток молодежи обеспечивается также благодаря предоставлению социальных льгот: система надбавок, оплата обучения, создание условий для занятий спортом, компенсация затрат на аренду жилья и так далее.

Каковы стратегические задачи холдинга и какие цели сейчас стоят перед российским вертолетостроением?

Мы динамично развиваемся, и это дает нам некую уверенность в будущем. На ближайшие несколько лет стратегическими задачами для нас станут дальнейшее укрепление позиций компании как одного из ведущих представителей мировой аэрокосмической отрасли, расширение модельного ряда, повышение эффективности производства, а также развитие системы сервисного обслуживания. Мы планируем увеличить долю на мировом рынке с 14 до 20% в денежном выражении благодаря расширению присутствия на традиционных рынках и продвижению на новые. Это вносит существенный вклад в поддержание имиджа России как одного из немногих государств, успешно развивающих высокотехнологичное производство вертолетной техники.

Россия > Авиапром, автопром > minpromtorg.gov.ru, 20 мая 2014 > № 1084289 Александр Михеев

Россия. Армения > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 31 августа 2013 > № 885363 Александр Искандарян

Почему мы разъединяемся?

Диалектика интеграции и дезинтеграции

Резюме: Между бывшими союзными республиками невозможно ничего «восстановить». Сотрудничество постсоветских стран друг с другом строится на совершенно новой основе, почти ничего общего не имеющей с былым пребыванием в одной стране.

Парадигма модерна, подразумевающая существование государств-наций как основы политического мироустройства, ныне зачастую видится методологически устаревшей или как минимум устаревающей, несмотря на этимологию («модерн» и означает «современность»). Не спасла ее и изначально вроде бы успешная попытка влить молодое вино в старые мехи: с некоторых пор в Европе и Америке основами государств-наций принято считать уже не этнические нации, но способы самоорганизации граждан вне зависимости от их этнокультурной, расовой или религиозной принадлежности. Однако даже по итогам этой весьма непростой трансформации модерный взгляд на политику все равно кажется отсталым. Ему противопоставляется представление о том, что современный мир движется в сторону глобализации, интернационализации и космополитизации всего – от процесса принятия политических и экономических решений до механизмов культурного взаимодействия.

Тезис о постепенном снижении роли национальных государств и передаче ряда полномочий с национального на наднациональный уровень (ЕС или Совет Европы) становится почти общепринятым и давным-давно перешел с сугубо научного, академического уровня на уровень массовых, газетных дискурсов. «Весь мир объединяется» – этот рефрен звучит на многих языках в разных частях мира. В частности, он очень популярен на бывшем советском пространстве. Однако это только первая часть формулы, вторая часть которой не всегда произносится вслух и не всегда осознается, но всегда предполагается и звучит так: «а мы разъединяемся» или «а вы разъединяетесь».

Однако первая часть формулы неверна, поскольку противоречит фактам. Глобализация не столь глобальна, как кажется на первый взгляд. За пределами «золотого миллиарда» государства-нации продолжают образовываться взрывным образом – Бангладеш, Южный Судан, Эритрея, Восточный Тимор, Босния и Герцеговина, Словакия. На планете продолжаются те же самые явления, через которые проходила Западная Европа с ХVII по начало ХХ века. Сейчас, как и тогда, в мире создаются новые нации со своими эльзасами и лотарингиями, судетами и силезиями, триестами и данцигскими коридорами. Множество процессов такого рода далеко не завершены, так что будет ли, и в какой конфигурации, в ХХII веке существовать, скажем, Курдистан или Турецкая Республика Северного Кипра, нелегко предвидеть, не говоря уже о таких проблемных случаях, как, допустим, Сомали или Афганистан. Брюссельскому горожанину XV века трудно, наверное, было предсказать, в каком государстве через пятьсот лет будет находиться город, в котором он живет: в Бургундии или, например, в Бельгии. Строго говоря, история могла разрешиться по-разному.

На сегодняшний день этнические чистки, обмены населениями и даже геноциды остаются частью гигантского процесса нациестроительства, идущего повсеместно и при этом протекающего схожим образом, как будто все эти «националисты, создающие нации» начитались Эрнеста Геллнера. Разумеется, речь не идет лишь о разъединении – случается и обратное или его попытки. Только содержание у таких объединений, как правило, то же, что и у разъединений. Присоединение Гонконга и Макао к материковому Китаю, воссоединение Южного и Северного Вьетнама, возникновение одного Йемена – проявления процесса создания наций-государств. Точно так же, как отнюдь не признаком постмодернизма или космополитизма было объединение Германии Бисмарком. Почти никто в мире не сомневается, что когда и если в Северной Корее наступит коллапс, она сольется с южной частью полуострова, а не, предположим, с Японией или Китаем – как и ГДР объединилась с ФРГ, а не с Польшей.

Весь ли мир?

Утверждение «весь мир объединяется» неверно не только на уровне фактов. Действительно, ведь на деле имеется в виду не математическое большинство стран или народов, а та часть мира, которую говорящие считают модельной (она и сама предлагает себя остальному человечеству в качестве образца для подражания). Соответственно, утверждение «весь мир объединяется, а мы…» означает примерно следующее: «Наиболее успешная часть человечества преодолевает модель наций-государств и переходит к более передовым видам сотрудничества, а у нас это не получается, потому что мы хуже». Тут одновременно с представлением об отсталости государств-наций и желательности глобализации заложена и парадигма политического транзита, в соответствии с которой все народы мира поступательно проходят через примерно одни и те же этапы развития, а страны за пределами Европы и Северной Америки просто отстали.

При всей ее умозрительности парадигма транзита хорошо усвоена представителями и «отсталого», и «передового» мира. Беда в том, что строится она как раз на представлениях о модерном нациестроительстве. Особенно это заметно в контексте практических последствий ее применения. Постулат «весь мир объединяется» на практике трактуется так: «нам, отсталым, надо стать передовыми, и тогда мы сможем объединиться». То есть в смысле общественных институтов и форм государственного устройства нам надо стать такими, какими были западные страны, прежде чем объединились – а именно успешными государствами-нациями. Которые, впрочем, устарели – весь мир-то объединяется! Но можно ли построить успешное государство-нацию, заведомо зная, что оно является устаревшей формой государственности, не соответствующей требованиям времени? А если нельзя, то как нам стать передовыми?

Правда, в научном сообществе представление о транзите и тем более «отсталости» уже не вполне политкорректно, и для многих ученых очевидна поверхностность такого рода универсалистских моделей в принципе. Как отмечает, например, Ульрих Бек, универсализм «провинциален, потому что абсолютизирует (исходя из ложных предпосылок) опыт западноевропейской и американской модернизации, искажая тем самым социологический взгляд на ее специфику».

Более того, неясно, воспринимать ли евроинтеграцию как закономерное следствие модерна или же как тренд, противостоящий модерну. Иными словами, можно ли считать появление инструментов типа Шенгенского соглашения или Европейского суда результатом успешно пройденного этапа национального строительства, или, наоборот, лишь острая необходимость наднациональных институтов и форм взаимодействия после ужасов двух мировых войн сделали возможным примирение различных национальных проектов.

Ведь у Евросоюза имелся исторический аналог, причем в том же регионе, вполне возможно, ставший его предтечей. Это Австро-Венгерская империя в самых поздних формах ее существования, которые не смогли развиться дальше ввиду ее краха. Правда, тогда мало кто видел в Австро-Венгрии модель для развития всего человечества. В глазах современников это был самобытный путь одной конкретной империи. Так или иначе, вопрос о том, можно ли миновать стадию модерна и прийти к тому же результату, остается открытым.

Кроме того, целеполагание тут тоже неочевидное. Невозможно судить о процессе, находясь внутри него. Евросоюз – пока эксперимент, причем никогда и нигде больше не проводившийся. Еще рано судить, будет он успешен или нет, не говоря уже о том, можно ли – и нужно ли – повторить его в других местах. Но стоит задать вопрос – почему любые попытки интеграции до сих пор не приводили ни к чему подобному ни в Латинской Америке, ни в Азии, ни в Африке? По причине ли «отсталости» или недостаточной модернизации? И вообще, какие именно исходные условия нужно воспроизвести, чтобы повторить опыт? Попытки стать «такими, как» могут приводить к разным результатам. Процессы, осознаваемые как «вестернизация», длятся столетиями. Как показывает опыт России или Турции, они меняют общества, но к желаемому результату не приводят. Получается другая Россия и другая Турция, но все равно не Голландия и не Франция.

Даже присоединение к Европе новых стран – причем не Сомали или Афганистана, а Болгарии с Румынией – вызывает напряжение внутри европейского проекта. Если ценой гигантских финансовых вливаний и политических усилий эти государства и удастся «европеизировать», на это при самых благоприятных обстоятельствах уйдут десятилетия. И наоборот, успешный пример быстрой интеграции – Восточная Германия – иллюстрирует как раз торжество идеи модерна «одна нация – одно государство». «Wir sind das Volk» («Мы – один народ») гласил слоган той революции, а ее символом стало разрушение Берлинской стены. По крайней мере, для немцев это была стена в первую очередь между двумя Германиями, а не двумя Европами.

Предположим, несмотря на все противоречия и сомнения, мы все же верим в модель единой Европы, в возможность и необходимость догоняющего развития остальных. Тут возникают новые вопросы. Можно ли стать «передовыми» благодаря каким-то сознательным усилиям? Кому уже удалось пройти этот путь или хотя бы продвинуться по нему, и почему? Сколько на это уйдет времени? А что между тем случится с теми, кого мы догоняем – будут ли они нас ждать, застыв на месте, или это вечный бег Ахиллеса за черепахой?

Советский интернационализм как колыбель наций

Для того чтобы поговорить на эту тему, удобно взять какой-нибудь конкретный пример. Бывший Советский Союз для этой цели почти идеален. Во-первых, потому, что народы, его населяющие, сравнительно долго прожили в едином политическом пространстве: от примерно 130 до примерно 500 лет. Во-вторых, потому, что это объединение было чрезвычайно жестким. Существовало единое государство, причем в последние 70 лет тоталитарное, то есть создававшее железной рукой по всему своему пространству единые механизмы управления и матрицы культурно-социальной реальности. В-третьих, потому, что оно развалилось сравнительно недавно, так что живы и вполне еще бодры люди, которые в нем выросли и состоялись. Ну и наконец, в-четвертых, потому, что на постсоветском пространстве, по крайней мере на дискурсивном уровне, в данный момент довольно сильна объединительная парадигма. Даже среди тех, кто не желает сближения, хорошим тоном считается тосковать по тому, что развалилось.

Создание СССР – хрестоматийный пример того, как политические проекты могут воплощаться с точностью до наоборот, вопреки желаниям их создателей и адептов. Российская империя развалилась в одночасье. За пару лет возникли некие первичные конфигурации различных протогосударственных проектов, от экзотического ЛитБела и Объединенного монгольского государства до воюющих по всем своим периметрам Армении или Украины. Война, именуемая Гражданской, трактовалась в советской традиции – да часто и сейчас по инерции – как война между различными социальными группами. Между тем реально она также, если не в первую очередь, была войной между нациями, прото-нациями, этническими группами и религиозно-культурными конгломератами.

При этом политический проект белых – «единая и неделимая Россия» – в реальности работал на распад России, уже одним этим лозунгом восстановив против себя практически все нерусские элиты, да и рядовых представителей нерусских национальностей. И наоборот, большевики, на словах провозглашавшие право на любые виды этнокультурных и каких угодно свобод и «самоопределения вплоть до отделения», реально стремились, по крайней мере в первые годы после прихода к власти, к мировой революции, выходящей за пределы «одной отдельно взятой страны», и тем самым на практике способствовали сохранению империи. Из СССР получилась, пусть и оригинальная и специфическая, но форма Российской империи, подкрепленная затем уже Сталиным всякого рода символикой, от погон до почитания героев русской истории как общенациональных.

Смогли «сбежать» только поляки и финны, которые в Российской империи были аналогами австро-венгерских наций и обладали наиболее развитыми национальными движениями и мифологиями, не говоря уже о формальных автономиях. Другой империи, распавшейся в то же время, – Османской – не удалось воссоздать себя. Вместо большевиков с их «вплоть до отделения» там были кемалисты, фундамент проекта у которых был не социальный, а националистический. Кемалисты очень напоминали большевиков социально и даже культурно, но национализм лишил их возможности сохранить Османскую империю. Османизм младотурок оказался ими самими же и повержен, и логичным исходом было сохранение исключительно тюрконаселенных земель с этническим нивелированием населения. Кого-то убили, кого-то изгнали, кого-то ассимилировали. Можно было идти дальше по пути создания государства-нации, каковым Турция сейчас и является, если пренебречь курдской проблемой.

В России было бы так же, если бы государство осуществилось только на руссконаселенных землях, то есть сработал не большевистский, а черносотенный проект. Но проект большевиков предполагал большее – и удалось воплотить его в жизнь. Никакого аналога кемализму тут быть не могло, и никакого распада, как в Австро-Венгрии, тоже. Большевики стремились воссоздать единое пространство и даже поначалу надеялись его расширить, а нерусские национальные элиты были слишком слабы, чтобы суметь этому противостоять. В итоге и образовалось то, что образовалось: империя «позитивной дискриминации» на первые примерно 15 лет существования СССР и кузница модерна, т.е. создания политических прото-наций – в последующие годы вплоть до сегодняшнего дня, когда этот процесс еще продолжается, но уже в новых независимых государствах.

В Российской империи процессы нациестроительства хотя и шли, но чрезвычайно неравномерно. Волей истории и географии в составе России объединились совсем разные сообщества, возможно, она была наиболее разнообразной с этой точки зрения континентальной империей. И Австро-Венгрия, и Османская империя принципиально более однородны. Морские же империи типа Британской или Французской могли позволить себе роскошь не создавать на всей своей территории единой политической сущности. Именно поэтому они вводили в метрополиях элементы демократии, не распространяя их на колонии, и именно поэтому сравнительно легко ушли из колоний, не потеряв себя. В России же в одной стране уживались охотники и собиратели, степные и пустынные кочевники, старые земледельческие культуры и бурно развивавшиеся городские сообщества.

Во время и после Гражданской войны способом сохранения всего этого пространства под единым управлением была федерализация, по крайней мере формальная и как минимум поначалу, до затвердевания новых форм имперского государства. Процесс образования Советского Союза – с чрезвычайно интересной динамикой поиска оптимальных внутренних и внешних границ, выстраивания сложных асимметричных иерархий территорий и этносов, «резания по живому» одних территорий и культур и объединения других – довольно хорошо описан, но, конечно, требует дальнейшего изучения. Каждый отдельный случай создания (или не-создания) национально-территориальных единиц, делимитации границ и определения административных уровней безумно занимателен, часто сюрреалистичен (как, например, в случае с Карело-Финской или Еврейской автономиями), но всегда обладает неким общим качеством, которое нас и интересует: советские территориальные единицы образовывались и строились по этнокультурному принципу.

В зачатке этот принцип существовал и в Российской империи, в виде формальных и неформальных исключений, от Великого княжества Финляндского и Остзейского генерал-губернаторства до Северного Кавказа или Бухарского эмирата. Однако в СССР он формализован и стал универсальным, вся страна была нарезана на квазиэтнические домены. «Квази» потому, что реальное управление при этом оставалось чрезвычайно централизованным и осуществлялось через структуры, мало общего имевшие с этим делением. Тем не менее у населения оформлялись ментальные карты, этнические идентичности укреплялись, а часто и создавались, языки кодифицировались, на них создавались литературные тексты, для культур задавалась некая система стандартов. Скажем, титульному народу автономной республики полагался педагогический институт и драматический театр, а союзной – еще и академия наук, университет и опера. Примечателен сам термин «титульный народ»: не народ, составляющий большинство в союзном или автономном образовании, но тот, именем которого названо это образование. То есть «владелец домена» с соответствующими привилегиями.

Это было классическое нациестроительство. Там, где наций не было, их создавали и даже придумывали им подходящее название из подручного материала. Вполне закономерным результатом стало появление национальных элит и генерирование идеологий национальных самоопределений. К 60-м гг., после смерти Сталина и с общим ослаблением режима, в разных республиках начали формироваться политические институты национализма, как в подпольно-диссидентском виде, так и в ослабленном, интеллигентском. Кроме того (что, может быть, важнее), национализмы – именно в политическом смысле – начали проявляться и в среде официальной «привилигенции», т.е. признанной властями художественной и научной интеллигенции, и отчасти даже среди собственно коммунистических элит.

Политическая элита советских наций, обретя после смерти Сталина некую стабильность, двигалась дальше к идее как можно более реальной автономии от московской элиты. Возможно, начало распада СССР точнее всего датировать именно 60–70-ми гг. ХХ века. Недаром именно в это время начинается слом миграционной парадигмы славянских народов с «центр-периферия» на «периферия-центр». Вместо того чтобы в соответствии с моделью колонизации, преобладавшей на протяжении 500 лет российской истории, двигаться из центра империи на ее окраины, русские, украинцы и белорусы поехали обратно. Возвращение русских в Россию – явление, принявшее форс-мажорные формы в период распада СССР, – возникло гораздо раньше. Очевидно, славянское – да и вообще нетитульное – население почувствовало себя неуютно в местах, куда когда-то приехали их отцы и деды. Начался процесс гомогенизации этнических доменов. Нации, уже привыкшие быть титульными, превратились в государственные. Вся логика предыдущего процесса вела к тому, чтобы рано или поздно он перешел некую черту и пошел дальше – к строительству политических идентичностей.

Крайне странно было бы ожидать в таких условиях строительства надэтнических или просто неэтнических сообществ, скажем, таких, как дальневосточные или уральские республики. Такого рода экзотические проекты, естественно, были, но остались маргинальными. Нации создавались именно в тех границах, которые были этнизированы семьюдесятью годами раньше. Даже этнические конфликты (с единственным исключением в виде Приднестровья) развивались именно по логике этих ментальных карт. И Карабах, и Южная Осетия, и Абхазия – это все автономные единицы матрешечной структуры союзных республик бывшего СССР. В советской Грузии армян и азербайджанцев по отдельности больше, чем абхазов в Абхазии и осетин в Южной Осетии вместе взятых. Причем и армяне, и азербайджанцы живут и жили в Грузии компактно. Опять же нельзя сказать, что там не было и нет противоречий и проблем, но ничего похожего на кровавые конфликты в Южной Осетии и Абхазии не произошло. Даже и приднестровское исключение вполне ложится в парадигму «автономии». Тирасполь был неформальной столицей региона, принципиально отличавшегося от остальных регионов Молдавии не только в культурно-языковом, но и в социально-историческом смысле. Неформальный аналог автономии.

В таком контексте естественно, что как только, неважно по каким причинам, центр ослаб, процесс продолжился с резким ускорением, изменив форму, но не изменив направления. «Коренизация» теперь уже не элит, но всего населения всех без исключения новых независимых государств радикально продолжилась в очень разных формах, от прямого юридического давления на этнокультурные меньшинства, как в Латвии и Эстонии, до погромов и депортаций, как в Киргизии или Азербайджане. Кое-где нетитульные народы пытаются ассимилировать, кое-где – выдавить. Но смысл процесса везде един. Тот самый, геллнеровский: «Националисты создают нации».

Интеграция хлодвигов с гарибальди

Еще одна популярная ныне формула – «Мы же в двадцать первом веке живем!» – тоже далеко не всегда работает. Мы живем в разных веках. В терминах европейской истории есть места на Земле, где люди живут в XIII веке, где-то в XVII, кое-где в деспотиях типа ранних ближневосточных, вроде Шумера или Ассирии, кое-где даже и в каменном веке. Большая часть постсоветского пространства живет в XVIII – начале XIX столетия в категориях западноевропейской истории или в начале XX века – в терминах истории восточно- и центральноевропейской. Это эпоха становления наций-государств, с наложениями друг на друга многочисленных этнических проектов, которые и создают конфликты – открытые, кровавые или холодные.

Более того, страны и народы находятся в разных веках одновременно. Религиозные войны образца XIV столетия могут соседствовать с созданиями гражданских религий в духе века XIX, и даже накладываться друг на друга или выступать как конкурирующие проекты. Архаизации общественных механизмов соседствуют с гомогенизацией населений, создание политических идентичностей – с отторжением всего того, что не подходит. Пространство становится все неоднороднее. Говорить о постсоветском пространстве как о неком единстве сейчас уже не очень разумно. Эстония гораздо ближе к Финляндии, а Таджикистан – к Афганистану, чем Эстония – к Таджикистану. Узбекистан гораздо больше похож на Иорданию, чем на Украину, и так далее. Сохраняется инерция, воплощенная, например, в знании русского языка в старших поколениях или в архитектуре зданий советской постройки, но это натура явно уходящая. В процессе нациестроительства страны все больше отдаляются друг от друга. Их взаимодействие и тем более интеграция могут быть только ситуативными, как могла бы быть ситуативной интеграция хлодвигов с гарибальди.

По иронии истории, государства, которые еще 20 лет назад были принципиально более унифицированы, чем европейские страны сейчас, находятся в данный момент в противофазе к объединяющейся Европе (даже учитывая все кризисные явления в еврозоне). Это не означает, что никакие объединительные тенденции невозможны. Группы стран внутри бывшего СССР имеют общие черты. Кроме того, есть жесткие политико-экономические интересы, которые способствуют поиску взаимовыгодных способов решения проблем – от транспортировки энергоносителей до сотрудничества в области обороны. Но сотрудничество ни в коей мере не следует понимать как движение в направлении интеграции и тем более объединения. Наоборот, постсоветские республики используют любые возможности взаимодействия с другими странами для упрочения своей независимости, строительства собственных «отдельностей». Тем более невозможно ничего «восстановить». Сотрудничество бывших советских республик друг с другом строится на совершенно новой основе, почти ничего общего не имеющей с пребыванием в одной стране в прошлом.

Эти процессы будут только углубляться. Лет через 10–15 начнет физически уходить поколение элит, выросших в Советском Союзе и обладающих общими культурными кодами, то есть умеющих общаться как свои, а не как иностранцы. Процесс моноэтнизации продолжится. В Центральной Азии, кроме Казахстана, и на Южном Кавказе славян уже практически не осталось. В Казахстане еще высок процент этнических русских, но община уменьшается и стареет. В Молдавии полным ходом идет процесс культурной молдовенизации и даже румынизации. Конечно, славянские страны бывшего СССР в этом смысле отличаются, однако процесс строительства политических наций там идет довольно интенсивно, в нем совершенно нет места интеграционным тенденциям, наоборот. Экономикам и политиям бывают нужны союзники, они их и находят в различного типа объединениях, но ожидать, что они будут существовать в рамках общих правил, как страны, которые шли к этому (а не от этого) как минимум десятилетиями, вряд ли стоит.

Может показаться, что из действующей на этом пространстве классической модерной парадигмы следует невозможность конструктивного взаимодействия. Это не так. Как показывает практика, эта парадигма допускает вполне успешную кооперацию на утилитарной основе. Тезису о том, что государства-нации отмирают, можно соположить наблюдение, что государства-нации строятся и поэтому нужны друг другу. Как, скажем, Саудовская Аравия нужна США или Германия – Италии. Такие типы взаимодействия, типологически очень похожие на союзы, существовавшие в Европе XIX – начала ХХ века, могут и будут выражать нужды формирующихся государств, постепенно отсекая менее важное и укрепляя то, без чего неудобно идти дальше.

А так как географическая и коммуникационная взаимодополняемость постсоветского пространства сохранится надолго, если не навечно, то будут и взаимные интересы и сотрудничество. Возможно даже, что дойдет и до глубоких форм, таких как унификация законодательных норм и передача части полномочий на наднациональный уровень. Вероятно, часть такого рода процессов будет проходить внутри именно того пространства, которое мы еще называем постсоветским. Тогда теоретически возможна и интеграция. И мы можем гадать, насколько она окажется успешной, как мы пытаемся судить сейчас о будущем европейского проекта. Очень многое зависит от того, насколько успешно будет развиваться уже начавшийся процесс разъединения и становления политических наций, чему, вероятно, могло бы способствовать осознание этого процесса как важного и закономерного в первую очередь самими его субъектами.

А.М. Искандарян – директор Института Кавказа (г. Ереван).

Россия. Армения > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 31 августа 2013 > № 885363 Александр Искандарян

Бразилия. ЛатАмерика > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 28 октября 2012 > № 735522 Джулия Свейг

Новый глобальный игрок

Масштабные планы Бразилии

Резюме: Бразильские стратеги признают, что суть и качество отношений с соседями определят их положение в XXI веке в такой же (если не большей) степени, чем двусторонние отношения с Соединенными Штатами.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 6 за 2010 год. © Council in Foreign Relationc, Inc.

За последнее десятилетие Бразилия превратилась в глобальный бренд и глобальную державу. Она занимает пятое место в мире по территории, является восьмой крупнейшей экономикой мира и одним из ведущих производителей товаров, которые нужны всем: от продуктов животноводства, овощей и минералов до воды, энергии и самолетов. Здравый смысл позволяет предположить, что теперь Бразилия готова заработать себе имя на глобальной арене, чтобы уравновесить влияние другой крупной державы по соседству – Соединенных Штатов. Подъем Бразилии совпал с относительным спадом влияния США в Латинской Америке и появлением новых центров силы в Азии. Такая динамика укрепляет основную идею бразильской внешней политики: поскольку на международной арене есть место и задачи для нового глобального игрока, Бразилия вполне может стать Mac-ом для американского PC – с соответствующими моральными идеалами и международной повесткой дня.

Устремления Бразилии подкрепляются ее впечатляющими социально-экономическими достижениями, дипломатическими успехами, а также амбициями и личными представлениями двух ее бывших президентов – Фернанду Энрике Кардозу и Луиса Инасиу Лула да Силвы. Однако попытки Бразилии оказывать влияние на широкий спектр ключевых международных вопросов могут ослабить легитимность ее усилий в таких сферах, как изменение климата, миротворческая деятельность и глобальное управление, где участие Бразилии было наиболее успешным. Бразилия не в первый раз заставляет напряженно затаить дыхание. Главное для нее сейчас – не допустить, чтобы преувеличенное представление о себе затмило нацеленность на поддержание баланса между ограничениями дома и возможностями за рубежом.

У нынешнего руководства есть шанс избежать иллюзорного стремления стать глобальной державой – с мягкими, жесткими или какими-то еще ресурсами власти – и вместо этого закрепить за страной постоянное место за международным столом. Более скромная, хотя по-прежнему амбициозная стратегия позволила бы Бразилии участвовать в формировании глобальных институтов и воздействовать на их работу, приток инвестиций изменил бы внутреннюю ситуацию: существенную нехватку вложений в человеческий капитал и инновации, а также практически полное отсутствие государства в жизни миллионов бразильцев.

Многомерная идентичность страны уже давно беспокоит американских политиков. Хотя бразильцы придерживаются консенсуса по поводу приоритетности социальной инклюзивности, у них нет единого мнения о том, как они видят самих себя. Бразилия – страна одновременно и развивающаяся, и развитая. Государство является и сильным, и слабым. Почти половина населения идентифицирует себя как черное или по крайней мере небелое. Страна граничит с 10 южноамериканскими государствами, но не считает себя латиноамериканской. Бразилия придерживается консервативных макроэкономических принципов, но проводит агрессивные социальные программы. Она может похвастаться банковским и финансовым сектором мирового уровня, третьей по величине фондовой биржей в мире, но 26% населения до сих пор живут в трущобах. Идет реализация масштабных инфраструктурных проектов в Рио-де-Жанейро, который примет чемпионат мира по футболу в 2014 г. и Олимпийские игры в 2016 г., и в том же городе в 2008 г. 4600 человек погибли в результате насилия, связанного с криминалом, наркотиками, бандами или действиями полиции.

Но Бразилия сделала выбор: постараться справиться с внутренними вызовами и новым международным положением, и Вашингтону придется принять появившуюся по соседству новую державу и осознать, что она определяет себя в глобальном контексте.

Большие ожидания

Ажиотаж вокруг Бразилии в значительной мере связан с ее экономическими достижениями и природными ресурсами. Макроэкономическая стабильность, регулируемая инфляция, плавающий курс валюты, контролируемый объем долга, достаточные долларовые резервы, быстрый рост и стабильный политический климат позволили Бразилии стремительно превратиться в глобальном восприятии из еще одной латиноамериканской страны-должника в экономический локомотив. Шумиха вокруг потенциала Бразилии набрала силу после 2003 г., когда Goldman Sachs ввел термин «БРИК» для четырех развивающихся рынков – Бразилии, России, Индии и Китая, на долю которых к 2020 г. будет приходиться почти половина мирового ВВП. Бразилия воспользовалась новым термином, чтобы сделать более значительной свою роль в решении различных вопросов: от борьбы с глобальным потеплением и продовольственной безопасности до мировой торговли.

Бразильцы объединились вокруг «материального базиса для консенсуса», как выразился один бразильский социолог, – согласия вкладывать прибыли государства в людей, оказавшихся на обочине. Эти вложения привели к быстрому росту потребительского класса, который, однако, до сих пор не имеет гражданских прав и адекватного образования. Такие инициативы, как Bolsa Familia – программа выплаты семейных пособий при условии посещения школы и регулярных медицинских осмотров детей; субсидирование кредитов на жилье и повышение минимальной зарплаты позволили с 2003 г. снизить бедность почти на 24%. Бразилия по-прежнему занимает третье место в Латинской Америке по уровню неравенства, но за последние восемь лет 13 млн бразильцев смогли выбраться из бедности, а 12 млн – из нищеты. На сегодняшний день богатые отдали небольшую часть своего состояния и, возможно, отдадут больше посредством отлаженной – что нехарактерно для Латинской Америки и большей части развивающегося мира, – хотя по-прежнему регрессивной системы налогообложения. Впечатляющие успехи Бразилии в социальной сфере вызывают зависть других стран развивающегося мира, а сама Бразилия превратилась в лабораторию и модель глобализации с социальным сознанием.

Готовность к международному плаванию

До конца XX столетия внешняя политика Бразилии основывалась на четырех принципах: защита обширных территорий, консолидация и укрепление республики, недопущение или урегулирование конфликтов с соседями и поддержание отстраненных, но теплых отношений с Соединенными Штатами. Бразилия, одно из государств-основателей Лиги Наций и ООН, направляла войска, чтобы воевать вместе с союзниками в годы Второй мировой войны, но никогда не стремилась доминировать в Латинской Америке. В период правления военных в 1960-е, 1970-е и 1980-е гг. Бразилия успешно позиционировала себя как ведущая неприсоединившаяся страна и непостоянный и отнюдь не близкий партнер США.

В 1990-е гг. Бразилия отказалась от своей традиционной отстраненности. Успехи на внутреннем фронте в сочетании с радикальными изменениями в глобальной политике и экономике создали новый исторический курс, который воплотился в период правления Лулы, так что бразильцы попросили объяснить, почему их страна столь вездесуща на мировой арене. Эта новая идея напоминает доктрину «явного предназначения» в Америке XIX века, но с бразильскими нюансами. Без кровопролития и аннексий Бразилии удалось консолидировать многонациональную и многорасовую демократию, стабилизировать сильную рыночную экономику и взрастить многомиллионный средний класс. Бразильцы, представляющие разные этнические группы и разные слои общества, уверены, что эти достижения дают их стране право считаться глобальной державой и вести себя соответствующим образом.

Более уверенная в себе Бразилия начала проводить наступательную и полномасштабную внешнюю политику. Она намерена обеспечить себе постоянное место в расширенном Совете Безопасности ООН, организовать крупные и мелкие развивающиеся страны в более мощную коалицию в рамках торговых переговоров Дохийского раунда и в последнее время расширить права голоса для себя и других во Всемирном банке и Международном валютном фонде.

Бразилия также имеет влияние на переговорах по изменению климата. У страны очень благоприятный с точки зрения выбросов энергобаланс, кроме того, на ее территории расположены около 60% лесов Амазонии. В то же время вырубка лесов в Бразилии – существенный фактор, влияющий на парниковые газы. Страна – лидер по доступности препаратов от ВИЧ/СПИДа для бедных. Кроме того, она возглавляла миротворческую миссию ООН на Гаити с 2004 года. После того как в результате землетрясения на Гаити погиб 21 бразилец – это самые большие потери бразильских войск за рубежом со времен Второй мировой войны, – страна сделала взнос в размере 19 млн долларов в ООН, объявила о выделении 205 млн долларов помощи Гаити и пообещала направить дополнительно 1300 спасателей. Бразильские военнослужащие участвуют в миссиях ООН в Либерии, ЦАР, Кот-д’Ивуаре, Восточном Тиморе и в других миротворческих операциях. При этом, учитывая коммерческие и дипломатические интересы, Бразилия преимущественно хранила молчание по конфликтам в Мьянме (Бирме), Судане и Зимбабве.

Несмотря на партнерство по БРИК, Бразилия отлично осознает, что рыночная сила Китая и его заинтересованность в ресурсах – это палка о двух концах. Сегодня КНР – крупнейший источник иностранных инвестиций для Бразилии, средства вкладываются в порты, железные дороги, атомные электростанции, железо, сталь и нефть. Китай стал самым большим рынком экспорта для бразильской сои, нефти и железа, и одновременно основным конкурентом, когда дело касается производимых товаров и ресурсов Африки. После многих лет молчания Бразилия в 2010 г. присоединилась к другим странам G20, включая Индию, Россию и США, и призвала Пекин ввести плавающий курс юаня.

При Лула да Силве Бразилия добилась успеха в повестке Юг–Юг в ближнем и дальнем зарубежье. На этом направлении страна продвигала идеи панидеологической интеграции Южной Америки и начала формировать широкую коалицию и укреплять диалог с Индией и ЮАР. Бразилия вкладывала крупные средства в Африку, особенно в португалоговорящие страны и государства, богатые ресурсами. МИД Бразилии открыл 16 новых посольств на континенте за 16 лет. Правительство Лула да Силвы ссылалось на экономическую мощь и многонациональное население (10 млн бразильцев являются выходцами с Ближнего Востока), объясняя ряд статусных и обусловленных коммерческими интересами президентских визитов в Израиль, на Западный берег и в Иорданию. Лула подчеркивал потенциал Бразилии как посредника на переговорах между израильтянами и палестинцами. Поскольку поездки не дали существенных дипломатических результатов, приоритетом визитов, по-видимому, было продвижение коммерческих интересов.

Персидская игра Лула да Силвы

Предложенная в 2008 г. Лулой да Силва и министром иностранных дел Селсу Аморимом альтернатива санкциям ООН против Ирана была, возможно, самым противоречивым – а для некоторых необъяснимым – примером новых международных амбиций Бразилии. Вместе с Турцией Бразилия пыталась возродить инициативу, впервые предложенную администрацией Обамы. Речь шла о том, чтобы убедить Иран отправлять уран для обогащения за границу. После нескольких месяцев переговоров, включавших непростые консультации с Соединенными Штатами, Бразилия и Турция добились соглашения, официальную декларацию подписали министр иностранных дел Турции Ахмет Давутоглу, его иранский коллега Манучехр Моттаки и Аморим.

Наутро после объявления о соглашении госсекретарь США Хиллари Клинтон сообщила, что Китай и Россия, которые, как ожидала Бразилия, будут против санкций, поддержали предложенную Вашингтоном резолюцию. Позже Клинтон назвала шаг Бразилии и Турции маневром с целью отложить введение санкций ООН. Обе эти страны, которые в тот период имели статус непостоянных членов Совета Безопасности, проголосовали против резолюции. После внутренних дебатов и состоявшихся в последний момент телефонных переговоров между Вашингтоном и Бразилиа, а также Бразилиа и Тегераном, Бразилия впервые проголосовала в Совете Безопасности против Соединенных Штатов. Хотя соглашение могло бы послужить шагом к укреплению доверия между США и Ираном, администрация Обамы полностью отвергла инициативу Бразилии.

Реакция в стране была даже более жесткой, чем за рубежом. Бразильская элита и СМИ резко отреагировали на кадры, на которых Лула обнимал и обменивался рукопожатиями с иранским президентом Махмудом Ахмадинежадом, когда два лидера отмечали подписание официальной декларации. Провал дипломатического гамбита грозил привести к изоляции Бразилии от крупных держав по одному из ключевых вопросов международной безопасности. Критики заявляли, что Лула растратил дипломатический капитал и престиж, который страна накапливала 20 лет, позиционируя себя как независимого, влиятельного и ответственного международного игрока.

У Бразилии было множество мотивов – исторических и геополитических – для вмешательства в ядерную проблему Ирана. Опыт подготовки к войне в Ираке заставил ее задуматься об иранской стратегии США.

Аморим, в то время постоянный представитель Бразилии при ООН, также являлся председателем комитета по санкциям против Ирака и считал санкции первым шагом на опасном пути к применению военной силы. На посту главы МИДа Аморим стремился позиционировать Бразилию как мост между Западом и Тегераном, чтобы таким образом сделать свою страну доверенным лицом и надежным посредником. Соглашение по ядерному топливу принесло бы успех бразильцам по ряду аспектов: недопущение милитаризации ядерной программы Ирана; вызов фундаментальному представлению Вашингтона о том, что санкции ведут к более серьезным переговорам; укрепление морального авторитета Бразилии как единственного члена БРИК, не являющегося ядерной державой; подтверждение позиции МИДа, что старые правила управления международными институтами – на уровне Совета Безопасности или в рамках режима ядерного нераспространения – необходимо обновить, учитывая появление новых держав, начиная с самой Бразилии.

Лула и Аморим проецировали ядерную историю Бразилии на Иран и считали, что их страна имеет уникальную возможность убедить Тегеран придерживаться контролируемой мирной ядерной программы с гражданскими целями. Бразилия пыталась разрабатывать ядерную программу в 1970-х гг., но эти усилия были остановлены угрозой американских санкций. С точки зрения генералов, руководивших программой, и экспертов по обороне, продвигавших ее, бомба должна была дать преимущество в соперничестве с Аргентиной и обеспечить международный престиж. Однако переход Бразилии к демократии изменил ее ядерные расчеты. К 1967 г. Бразилия подписала Договор Тлателолько, который обязывал Бразилию и Аргентину придерживаться мирной ядерной программы и создать программу двусторонних инспекций. Конституция Бразилии (1988) запрещала иметь ядерное оружие, а в 1998 г. Бразилия подписала Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Страна отбросила свое авторитарное прошлое, добровольно отказалась от секретных ядерных разработок, перешла от конфронтации со своим соседом к сотрудничеству и присоединилась к режиму нераспространения. Для Лула да Силвы и его внешнеполитической команды эта история означала, что при правильных дипломатических шагах Иран можно было бы убедить пойти по тому же пути.

Возможно, главным стратегическим обоснованием стремления Бразилии позиционировать себя как дипломатического посредника была статья 4 ДНЯО, которая закрепляет право всех участников Договора «развивать исследования, производство и использование ядерной энергии в мирных целях». Бразилия занимает шестое место в мире по запасам урана (209 тыс. тонн), и в результате дальнейших разведочных работ это количество может увеличиться втрое. По данным Международного энергетического агентства, в ближайшие 20 лет мировое потребление электричества, произведенного на АЭС, почти удвоится. В Бразилии работают два ядерных реактора, третий введут в эксплуатацию в 2015 г., разрабатываются планы строительства четырех дополнительных реакторов к 2030 году. Бразилия по-прежнему отправляет большую часть своего урана для обогащения за границу (в Канаду и Европу). После завершения третьего реактора у нее появятся мощности для независимого обогащения урана, что позволит начать экспорт обогащенного урана. Поэтому неудивительно, что бразильская доктрина национальной безопасности определяет атомную энергетику как одну из трех стратегических сфер национальной обороны. Выступление против санкций по Ирану и попытки убедить его – по крайней мере в принципе – отправлять топливо за границу для обогащения под контролем МАГАТЭ вполне могли отражать стремление обеспечить себе рынок в будущем.

Успешное соглашение могло бы также показать бразильцам, испытывающим ностальгию по бомбе, что морального авторитета и дипломатической силы Бразилии достаточно для поддержания международного престижа. Но вместо этого вновь активизировались дебаты о том, пошел ли отказ от ядерного оружия на пользу стратегическим интересам страны. Националистические чувства и левых, и правых объединила изначальная несправедливость ДНЯО. Преимущества, которые Индия, Пакистан, Израиль и Северная Корея получили, оставаясь за рамками режима нераспространения, вызвали досаду и разочарование – без бомбы Бразилия никогда не сможет войти в клуб мировых держав по-настоящему первого порядка. Конституционных и международных обязательств, в соответствии с которыми действует Бразилия, может быть достаточно, чтобы полемика по поводу бомбы осталась на уровне разговоров. Но раздражение, связанное с неэффективностью и неравенством существующего режима нераспространения, а также растущая решимость его реформировать будут характерными чертами новой Бразилии.

Богатые ресурсы, нужные товары

Несмотря на провал иранского соглашения и ущерб, нанесенный имиджу, Бразилия продолжит играть весомую роль на международной арене. Изменение климата стало той сферой, где Бразилия смогла конвертировать свои технологии чистой энергии и экологическую добросовестность в значимый международный голос. Климатическая стратегия Бразилии продолжает развиваться: хотя вырубка лесов Амазонии способствовала глобальному потеплению, энергоснабжение страны на 40% обеспечивается возобновляемыми источниками. Доля бразильцев, которые считают экологию своей главной заботой, увеличилась более чем в два раза с 2002 по 2007 гг. – до 85%, и это самый высокий показатель в мире. Бразильское правительство продолжает защищать свой суверенитет над Амазонией и до недавнего времени отказывалось даже обсуждать вопрос о вырубке лесов на международных встречах по проблемам климата. Но изменения в общественном мнении дали возможность внести ответственное управление Амазонией в бразильскую повестку дня.

Национальный план Бразилии по изменению климата ставит цели остановить чистую потерю лесного покрова к 2015 г. и сократить средний уровень вырубки лесов на 70% до 2017 года. Бразильский банк национального развития управляет международным фондом в 1 млрд долларов по финансированию сохранения и устойчивого развития Амазонии. Бразилия взяла на себя обязательства сократить выбросы парниковых газов на 36–39% к 2020 г. и предложила себя в качестве представителя и посредника на переговорах по климату с развивающимся миром. Хотя Копенгагенское соглашение является лишь скромным шагом вперед в борьбе с изменением климата, участие Бразилии и ее готовность к компромиссам доказали, насколько серьезно она относится к этому вопросу.

В ближайшие годы Бразилия будет играть важную роль в обеспечении мировой продовольственной безопасности. Пастбища занимают почти четверть территории, а 150 млн акров пахотных земель не возделываются, что дает огромный потенциал для увеличения сельхозпроизводства в стране, которая уже сегодня является четвертым крупнейшим экспортером продовольствия в мире. Также она крупнейший производитель сахарного тростника, кофе и говядины. Хотя Китай и Индия опережают ее по производству пшеницы, риса и кукурузы, рост сельскохозяйственного ВВП в Бразилии в 2000–2007 гг. превысил показатели обеих этих стран, а также средний мировой уровень. Однако в Бразилии сосуществуют изобилие и нужда. Программа «Нулевой голод», начатая в 2003 г., и другие инициативы помогли уменьшить число людей, страдающих от голода, на 28%. Эти улучшения, а также технологические успехи в адаптации массового сельхозпроизводства для тропических условий, позволили стать ориентиром и моделью для программ продовольственной безопасности в Африке и Латинской Америке.

На долю Бразилии приходится 18% доступных мировых запасов пресной воды – благодаря ее многочисленным рекам, озерам и подземным водам. ГЭС вырабатывают 40% энергии. Хотя мировой рынок воды пока еще только развивается, прогнозируемые засухи и растущий спрос могут превратить воду в один из самых ценных и дефицитных ресурсов в мире. Доступ к воде для самих бразильцев остается неудовлетворительным – из 28 млн сельских жителей только 2,5 млн имеют водопровод. Тем не менее прогнозы ООН о том, что изменение климата может привести к вооруженным конфликтам из-за воды, дают Бразилии возможность конвертировать этот дефицитный ресурс в инструмент влияния далеко за пределами своих границ.

Сегодня Бразилия готовится к притоку средств еще из одного источника – нефтяного. В 2007 г. крупные запасы нефти были обнаружены в 150 милях от южного побережья, на глубине 16 тыс. футов ниже уровня моря и под слоем нестабильной соли толщиной более чем в одну милю – так называемые подсолевые запасы. Благодаря этому открытию страна может подняться на восьмое место по запасам нефти в мире с нынешнего 24-го и получить миллиарды нефтедолларов. Бразильская нефтяная компания с государственным участием Petrobras, которая уже является крупным международным игроком и работает в 27 странах, планирует к 2020 г. производить 5,4 млн баррелей нефти в день.

Извлечение этой нефти стало еще более дорогостоящим и сложным после разлива нефти на платформе Deepwater Horizon в Мексиканском заливе в 2010 году. Репутация Petrobras как специалиста по глубоководной разведке и добыче нефти основывается на ее уникальных программах безопасности и охраны окружающей среды. Однако страховые взносы для глубоководных скважин выросли на 50%, а бразильская технология ликвидации разлива нефти, аналогичная использованной на Deepwater Horizon, требует дополнительных вложений. Стоимость превращения подсолевых залежей нефти в доходы для финансирования инфраструктуры, образования и социальных расходов существенно увеличилась с момента их открытия.

Несмотря на голоса немногочисленных критиков, поднимающих тему экологических последствий «большой нефти», Бразилия делает серьезную ставку на нефть, которая поможет решить внутренние проблемы. Petrobras, вероятно, сможет привлечь 224 млрд долларов пятилетних инвестиций за счет предложения акций этой осенью. Новые правовые нормы по подсолевым залежам нефти, принятые при участии нынешнего президента Дилмы Русеф, которая была министром энергетики и руководителем аппарата Лула да Силвы, увеличат контроль государства над новыми ресурсами, на смену модели иностранных инвестиций на основе концессий придет новая схема распределения доходов нового объединения – Petrosal. По закону, 50% государственной доли в доходах Petrosal пойдут на финансирование образования в научно-техническом секторе. Некоторые бразильцы – интеллектуалы, представители движения «зеленых» и неправительственных организаций – вполне справедливо предупреждают об угрозах коррупции, политизации и экологических последствиях того, что нефть окажется в центре бразильской модели развития. Однако гораздо более влиятельные политические и экономические деятели утверждают, что на фоне острых структурных проблем – бедности, неравенства, плохого образования и инфраструктуры – как прямые, так и опосредованные преимущества нефтяного бума становятся вполне привлекательными.

Внутренние проблемы

Бразилия уже начала заниматься некоторыми из своих извечных проблем. В 2001 г. неравенство впервые стало сокращаться; в период с 2003 по 2008 гг. 10% бразильцев смогли выбраться из бедности; большая часть населения сегодня принадлежит к нижней части среднего класса, и Бразилии удалось пережить глобальный финансовый кризис-2008 лучше, чем многим. Инвестиции в инфраструктуру выросли: сооружаемые в настоящее время промышленный комплекс Суапе на северо-востоке и Межокеаническая автотрасса в 1600 миль, которая свяжет восточную Бразилию с Перу, – лишь два показательных примера.

Тем не менее Бразилия до сих пор занимает 10-е место в мире по неравенству, и более четверти бразильцев живут ниже черты бедности. Хотя благодаря программе Bolsa Familia практически все дети школьного возраста пришли в классы, качество образования остается очень низким, по уровню начального образования Бразилия находится на 119-м месте в международном рейтинге. В исследовании, проведенном Организацией экономического сотрудничества и развития, бразильские школьники заняли 54-е место из 57 по математике (опередив только Тунис, Катар и Киргизию) и 48-е место из 61 по чтению.

Создание возможностей для бедных присоединиться к профессиональным и технократическим трудовым ресурсам будет означать, как долгое время утверждали сами бразильцы, реорганизацию парадоксально замкнутой системы государственного образования. Сейчас государство тратит огромные средства на высшее образование, выделяя деньги государственным университетам, от чего в основном выигрывают студенты, которые могли позволить себе частное обучение в первые годы и оказались лучше подготовлены к сдаче жестких квалификационных экзаменов.

Транснациональные и бразильские компании, стремящиеся получить прибыль от экономического бума в стране, уже давно ведут подготовку кадров напрямую и конкурируют друг с другом за немногочисленных специалистов-инженеров. Несомненно, сегодня Бразилия получает отдачу от инвестиций в науку и технологии, которые были сделаны военным правительством в 1960-х и 1970-х гг. – Embrapa (инновации в сельском хозяйстве), Embraer (бразильский авиапроизводитель мирового уровня) и Petrobras – три основных примера. Международная конкурентоспособность Бразилии сейчас зависит от политического решения расходовать государственные ресурсы на трансформацию нижнего класса и нижней части среднего класса – бразильцев, которые совсем недавно стали потребителями – в грамотных производителей в экономике, в значительной степени основанной на знаниях.

Кроме того, жизнь многих бразильских городов по-прежнему омрачает насилие и отсутствие безопасности. Северо-восточный регион, исторически наименее развитый экономически и наиболее нестабильный политически, имеет самые высокие темпы экономического роста в стране. При этом здесь зафиксирован самый высокий уровень убийств. Хотя некоторые жалуются, что правительство вторгается во все сферы жизни, в бразильских фавелах – трущобах, простирающихся на огромные расстояния вокруг крупных городов – государство отсутствует или рассматривается как угроза.

В Рио-де-Жанейро более миллиона человек (почти пятая часть населения) живут в фавелах. Многие из этих районов – некоторые новые, другие существуют десятилетиями – сегодня управляются бандами. Легкий доступ к оружию способствует высокому уровню насилия. В Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро ежегодно происходит более тысячи так называемых «убийств из сопротивления», совершенных полицейскими в целях самообороны. Семь фавел удалось утихомирить, после того как Рио получил право на проведение Олимпиады-2016. Наведение порядка подразумевает размещение правоохранительных сил и вооруженные рейды, а также обеспечение базовыми товарами и услугами, включая воду и санитарную инфраструктуру, транспортное сообщение, освещение улиц, медицинские и образовательные учреждения, интернет и обновление домов. Это лишь начало агрессивной программы по захвату и обеспечению безопасности в 40 фавелах, окружающих Рио. Но решение проблем фавел – среди которых слабые институты, незаконная экономическая деятельность и бедность – требует гораздо большего, чем временное умиротворение и размещение органов правопорядка. Неуправляемость фавел, несмотря на многолетнюю государственную политику, направленную на изменение ситуации, постоянно напоминает о том, что здоровье и легитимность бразильской демократии зависит от выполнения пока еще иллюзорных обещаний, данных миллионам, живущим в трущобах.

Кроме солнца, самбы и футбола

Соединенные Штаты больше не являются единственной державой, отвечающей за преодоление кризисов, обеспечение безопасности и определение программы развития для Латинской Америки. Многие американцы до сих пор придерживаются примитивной и некорректной точки зрения, что Бразилия должна вести себя как латиноамериканская страна. Вашингтону нужно понять, что бразильцы в меньшей степени считают себя латиноамериканцами, а в первую очередь бразильцами, в которых соединилась культура Африки, Европы, Ближнего Востока, Азии и местных коренных народов. Бразильские стратеги признают, что суть и качество отношений с соседями определят их положение в XXI веке в такой же (если не большей) степени, чем двусторонние отношения с Соединенными Штатами.

Бразилия привносит огромный исторический контекст в свои отношения с США. Многие бразильцы, ставшие совершеннолетними в период политической борьбы за свержение генералов, руководивших страной в 1960-е, 1970-е и 1980-е гг., воспринимали Америку как препятствие для бразильской демократии, а сейчас они возглавляют ключевые политические партии, социальные движения, государственные институты и компании. Даже бразильцы, имеющие тесные связи с Америкой, разделяют мнение, что страна не получит особой пользы от альянса старого образца с Вашингтоном.

Несмотря на вполне реальные идеологические различия во внешней политике, Кардозу и Лула да Силва отдалили Бразилию от программы Соединенных Штатов по Латинской Америке. В 1990-е, когда Латинская Америка в основном следовала рекомендациям Вашингтона, включавшим свободную торговлю, демократию и борьбу с наркотиками, правительство Кардозу отказалось участвовать в «Плане Колумбия», предложенном администрацией Клинтона, не поддержало идею зоны свободной торговли двух Америк, выступило против эмбарго США в отношении Кубы и попытки свержения Уго Чавеса в Венесуэле в 2002 г., которая первоначально была одобрена в Белом доме.

Как и Кардозу, Лула да Силва старался дистанцироваться от США по региональным вопросам, давая при этом добро на создание ряда региональных институтов, включая МЕРКОСУР, Союз южноамериканских наций, Южноамериканский совет по обороне и, совсем недавно, Сообщество латиноамериканских и карибских государств. Но когда наркотики и насилие стали проблемой и для самой Бразилии, да Силва предоставил разведданные и другую поддержку правительству Альваро Урибе в Колумбии. Тем не менее Бразилия осудила продление и расширение американского присутствия на военных базах в Колумбии, выступила против переворота в Гондурасе и решения США не поддерживать возвращение свергнутого президента к власти, а также подталкивала Вашингтон к снятию эмбарго в отношении Кубы.

Независимо от того, в какой степени правительство Русеф будет солидаризироваться с политикой Соединенных Штатов в регионе или дистанцироваться от нее, первостепенное значение имеет постоянное расширение собственных интересов Бразилии в Латинской Америке. Помимо исторических и коммерческих связей с Аргентиной или политической и экономической гегемонии в Парагвае, коммерческое и финансовое участие Бразилии в экономике соседей увеличивается. С 2000 по 2009 гг. торговля со странами МЕРКОСУР возросла на 86%, с Андским сообществом – на 253%, а с Мексикой – на 121%. Бразильские глобальные компании, часто имеющие преференции при финансировании со стороны Бразильского банка развития, превратились во влиятельных участников инфраструктурных проектов в регионе – включая инвестиции в добывающий и нефтяной сектор Колумбии, модернизацию нефтеперерабатывающей отрасли и сооружение дорог в Перу, а также транзит, строительство, добычу нефти и выращивание сои в Венесуэле. В отличие от Чавеса, который тратит нефтяные богатства преимущественно на политические и идеологические цели, Бразилия конвертирует свои инвестиции и экономические успехи в Латинской Америке в мировое влияние.

Отсутствие четких экономических норм в соседних с Бразилией странах создает плодотворную почву для распространения организованных преступных групп, а также трафика людей, оружия, наркотиков и другой контрабанды. Осознавая огромные проблемы там, Бразилия недавно начала строить специальную сеть военных баз вдоль своих границ протяженностью 9 тыс. миль.

Конкуренция за дипломатическое и политическое влияние в Латинской Америке только начинается. Архитекторы внешней политики Лула да Силвы и Русеф утверждают, что интересы Бразилии в Латинской Америке неминуемо приведут к соперничеству с США, хотя и не очень острому. На протяжении десятилетий представления о регионе создавали в основном ориентированные на Соединенные Штаты элиты, поэтому теперь Вашингтон вынужден в срочном порядке знакомиться с серьезно изменившимися реалиями.

Латиноамериканские правительства сегодня в первую очередь несут ответственность перед новым электоратом – бедными, рабочим классом, новым средним классом, группами коренных жителей, социальными движениями, а не перед Вашингтоном. Близкое соседство и собственные интересы заставили новую Бразилию научиться жить в изменившихся политических условиях.

Вряд ли Бразилия или США добьются успеха в дипломатическом доминировании в Латинской Америке. Старые многосторонние институты, такие как Организация американских государств, пытаются восстановиться после перекосов гегемонии Соединенных Штатов, а также двойственности и даже прямых вызовов со стороны некоторых стран-членов. Не демонстрируя в открытую желание лидировать в региональных институтах, что могло бы вызвать антибразильские настроения, Бразилия осторожно пытается максимизировать свои интересы и минимизировать конфликты.

По некоторым вопросам конфликты между США и Бразилией никуда не денутся. Но в целом Бразилия не настроена ни антиамерикански, ни проамерикански. Например, бросая вызов Соединенным Штатам по вопросам о Гондурасе, Колумбии и Иране, она одновременно вела переговоры о первом с 1977 г. соглашении по военному сотрудничеству, вместе с администрацией Обамы работала над разрешением конфликта вокруг хлопкового рынка и созданием открытого канала для взаимодействия в сфере изменения климата и международных экономических институтов.

Двусторонние отношения, скорее всего, будут и дальше находиться в неопределенном состоянии – ни вражды, ни дружбы. Правительства Обамы и Лула да Силвы ввели термин «глобальный партнерский диалог» – немного расплывчатая форма признания определенной заинтересованности в сооружении лесов вокруг строящегося дома. Упущенные возможности и неоднозначные сигналы по иранскому эпизоду отражают стратегические разногласия. Однако глобальные вопросы обеспечивают благоприятную почву для сотрудничества, особенно в сфере изменения климата, в рамках G20 и через скромные совместные усилия по преодолению бедности и лечению инфекционных заболеваний на Гаити и в Африке.

Самым серьезным испытанием для нового президента станет необходимость сочетать амбициозные внутренние планы с сохранением позиции Бразилии на международной арене. На самом деле Бразилия находится среди мировых держав в выгодном положении: она может позволить себе модернизацию обороны и системы безопасности и при этом не столкнется со сложной дилеммой – пушки или масло. Чтобы существенно увеличить инвестиции в людей – на чем основан новый общественный договор, – Бразилии, вполне вероятно, придется умерить амбиции относительно глобального лидерства в ближайшей перспективе. В конечном итоге результат может быть одинаковым: сильная, уверенная в себе Бразилия, которая вносит значительный вклад в мир и процветание не только на региональном, но и на глобальном уровне. Возможно, единственный и самый важный способ, которым США могут повлиять на бразильскую внешнюю политику, – это дать понять на словах и на деле, что Вашингтон не считает подъем Бразилии игрой с нулевой суммой, угрожающей американским интересам, а воспринимает это как появление не совсем привычного, хотя иногда очень необходимого глобального партнера.

Джулия Свейг – старший научный сотрудник и директор по изучению Латинской Америки, а также Глобальной бразильской инициативы в Совете по международным отношениям. Она является автором книги «Дружественный огонь: теряя друзей и заводя врагов в антиамериканский век».

Бразилия. ЛатАмерика > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 28 октября 2012 > № 735522 Джулия Свейг

Азербайджан. Армения > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 февраля 2012 > № 735584 Сергей Минасян

Поиск стабильности в карабахском конфликте

Между конвенциональным «устрашением» и политическим сдерживанием

Резюме: Теория сдерживания эффективно реализуется в карабахском конфликте уже в течение почти двух десятилетий. Его главной и единственной целью, с точки зрения армянских сторон, является сохранение стабильности и хрупкого мира в зоне конфликта.

Политическая наука напоминает постоянное возвращение к изобретению велосипеда. Зачастую для понимания актуальных проблем современности применяются теоретические концепции и подходы из другого исторического периода и другой политической реальности. Не исключение и карабахский конфликт, на который с определенной степенью допущения вполне могут быть спроецированы теории, выработанные еще в эпоху биполярного противостояния двух ядерных сверхдержав для сохранения стратегической стабильности и глобального мира. Данная статья – попытка применить инструментарий военно-стратегических концепций к локальному этнополитическому конфликту с активным вовлечением влиятельных внешних акторов.

Внешние и внутренние параметры не/уникального конфликта

Две последние встречи президентов Армении и Азербайджана, прошедшие 24 июня 2011 г. в Казани и 23 января 2012 г. в Сочи при посредничестве Дмитрия Медведева, не принесли никаких результатов. Несмотря на активную подготовительную работу посредников из Минской группы ОБСЕ, в Казани Баку отверг предложения российского президента по принятию Основных принципов урегулирования, а в Сочи три президента приняли лишь достаточно формальное заявление. Стороны сказали о готовности ускорить принятие этих самых Принципов и рассмотрение механизма снижения напряженности на линии соприкосновения, а также налаживания гуманитарных и общественных контактов. Казанская и сочинская встречи в очередной раз наглядно показала, что достижение компромиссного урегулирования пока крайне затруднительно. Стороны демонстрируют диаметральные подходы. Тот максимум уступок, на которые гипотетически способна любая из конфликтующих сторон, абсолютно не удовлетворяет минимальных ожиданий политических элит и/или общественности противостоящей стороны.

Внешние факторы также не работают. Предлагаемые международными посредниками в составе Минской группы ОБСЕ Мадридские принципы по урегулированию карабахского конфликта не устраивают ни армянскую, ни азербайджанскую стороны. И та и другая считают, что в случае их принятия пойдут на неоправданные уступки, которые общественность не воспримет. Хотя надо признать, что интересам Армении Мадридские принципы соответствуют несколько больше, чем Азербайджана, т.к. подразумевают фактическую международную легитимацию независимого статуса Нагорного Карабаха вместе с сухопутным коридором, соединяющим его с Арменией. Однако из переговорного формата исключена главная конфликтующая сторона – непризнанная Нагорно-Карабахская Республика, с которой Баку отказывается общаться, переводя переговоры в двусторонний формат лишь с участием Армении и Азербайджана, что также не способствует успеху переговорного процесса.

Международное сообщество, конечно, не в восторге от отсутствия прогресса, однако сам факт проведения переговоров – явление положительное, поскольку оправдывает многолетнюю деятельность Минской группы и содействует сохранению хрупкого перемирия. За эти два сложных десятилетия у посредников практически утвердилось мнение, что в условиях неготовности конфликтующих сторон к взаимным компромиссам любое искусственное ускорение под прямым давлением внешних факторов не способно трансформировать или тем более окончательно урегулировать конфликт. Подстегивание решения извне лишь изменит формат противостояния и существующий баланс сил (скорее всего сделав ситуацию еще более неустойчивой и взрывоопасной), а не приведет к окончательному урегулированию.

Более того, на этом фоне согласование любого объема «второстепенных» деталей по ликвидации последствий конфликта (территории, гарантии безопасности, гуманитарные вопросы) не будет иметь практического смысла без договоренностей касательно основной проблемы и причины конфликта – будущего статуса Нагорного Карабаха. Или, иными словами, без четкого ответа на главный вопрос, кому же он принадлежит: Азербайджану, Армении или же самим карабахцам? Ведь в условиях практически нулевого уровня доверия никаких точек соприкосновения по этому вопросу нет, да и не предвидится.

Ситуация напоминает другие этнополитические очаги, тем более что по множеству параметров карабахский конфликт не является чем-то исключительным. Возникает справедливый вопрос, а как же с вовлеченностью мирового сообщества? Ведь удалось же в свое время погасить (удовлетворив хотя бы одну из конфликтующих сторон) балканские конфликты либо стабилизировать ситуацию в Южном Судане или Восточном Тиморе.

Однако особенность карабахского конфликта в том и состоит, что международное сообщество и ведущие страны-посредники в последний раз предпринимали попытку «всерьез» разрешить конфликт 10 лет назад – в 2001 г. в Ки-Уэсте. При этом качественное различие между результатами встречи в американском Ки-Уэсте и многосерийными инициативами российского президента Медведева, последняя из которых была обозначена в Сочи, практически отсутствует. Может быть, потому, что в глазах внешних акторов конфликт не кажется настолько серьезным и опасным, как аналогичные мировые конфликты? Ведь Карабах, в отличие от Балкан, не находится в центре европейского континента, а по сравнению, например, с Южным Суданом, к счастью, не стал очагом столь серьезной гуманитарной катастрофы.

Как бы то ни было, ресурсы и готовность поддерживать перемирие в Карабахе у международного сообщества есть, а желания что-то кардинально менять, и тем более силой принуждать стороны к урегулированию – нет и в скором будущем не ожидается. Во всяком случае, за все последнее десятилетие, кроме периодических громких заявлений лидеров стран-сопредседателей и стандартных резолюций, принимаемых на различных международных площадках, вспомнить нечего. По всей видимости, мировое сообщество не хочет вовлекаться в кажущееся малоперспективным и требующее приложения серьезного политического капитала урегулирование, вынуждено смириться и поддерживать существующий статус-кво. В конце концов, если уж приводить примеры эффективности международного вовлечения в разрешение аналогичных затянувшихся этнополитических конфликтов, то скорее припоминаются различные сюжеты из бесконечного арабо-израильского урегулирования, а не относительно более удачный «косовский прецедент».

Статус-кво и стабильность: два синонима одной неизбежности?

Статус-кво является одним из ключевых и наиболее используемых терминов, применяемых экспертами и политическими деятелями при оценке ситуации вокруг карабахского конфликта. Более чем естественно, что статус-кво оценивается ими исключительно в соответствии с их политическими пристрастиями. Однако главная характеристика статус-кво вне зависимости от его политизированных оценок в том, что в обозримой перспективе он попросту неизбежен и безальтернативен. Поскольку лишь отражает сложный внешний и внутренний военный, политический, экономический и иного рода баланс сил. Ничего лучшего ни международное сообщество, ни сами конфликтующие стороны с их неготовностью к взаимным уступкам (и неспособностью существенно изменить баланс сил) предложить не могут.

Таким образом, складывается впечатление, что вне зависимости от желания внешних акторов нынешняя ситуация вокруг карабахского конфликта их устраивает. О жизнестойкости статус-кво также свидетельствуют два десятилетия его сохранения, что немаловажно. В значительной степени он приемлем и для Еревана и Степанакерта, хотя бы в силу того, что сам Нагорный Карабах (и еще кое-что в придачу) давно находятся под армянским контролем. Лишь Азербайджан, проигравший в войне 1990-х гг. и желающий вернуть Карабах любыми способами, далек от того, чтобы смириться с сохраняющейся уже второе десятилетие политической реальностью, и стремится изменить ее.

Для этого у Баку сейчас есть лишь одна возможность – угрожать возобновлением боевых действий, разгоняя милитаризацию и региональную гонку вооружений, публично демонстрировать постоянное повышение военного бюджета, основываясь на доходах, получаемых от продажи энергоресурсов, инициировать перманентные перестрелки на линии фронта. Хотя многие эксперты утверждают, что военная риторика Азербайджана – лишь масштабный блеф, призванный заставить армянские стороны пойти на односторонние уступки, другие всерьез не исключают возобновления войны в Карабахе. Азербайджанские лидеры при всякой возможности напоминают о миллиардных цифрах военных расходов, о масштабных закупках новых вооружений и военной техники, угрожая чуть ли не на следующий день возобновить боевые действия. Однако Баку не может реализовать угрозы уже почти десятилетие. Это говорит или о сохраняющемся военно-техническом балансе, или о наличии серьезных внешнеполитических ограничений. Скорее всего, и того и другого: сложная комбинация военных и политических факторов не позволяет президенту Ильхаму Алиеву решиться на новую вооруженную акцию.

При невозможности достижения компромисса в среднесрочной перспективе и перманентной опасности новой эскалации важнейшей задачей карабахского урегулирования становится сохранение стабильности вокруг спорной территории. Тем самым понятия статус-кво и сохранение стабильности становятся синонимами и характеристиками перспектив дальнейшего развития событий вокруг карабахского конфликта.

Стратегическая стабильность была ключевой целью лидеров США и СССР все полвека жесткого противостояния двух ядерных сверхдержав, фактически предотвратившей самоубийственную войну между ними. Сверхдержавы практиковали политику взаимного сдерживания в двух ее взаимодополняющих формах – политического сдерживания и военного «устрашения». И тут следует вернуться к тому, с чего начиналась эта статья, коснувшись некоторых теорий периода холодной войны.

Теория сдерживания и опыт холодной войны

Согласно военно-стратегическим теориям того времени, подтвержденным многолетним опытом сохранения международной и региональной безопасности, под «сдерживанием» понимается предотвращение нежелательных военно-политических действий одной стороны в отношении другой (обычно уступающей количественно по своему силовому потенциалу) с помощью угрозы причинения ей неприемлемого ущерба. Сдерживание предусматривает совокупность военных, политических, экономических, дипломатических, психологических и иных мер, направленных на убеждение потенциального агрессора в невозможности достижения им целей военными методами. В мировой политологической литературе это понятие передается с помощью двух слов – containment и deterrence, которые имеют различный политический и военно-стратегический смысл. В СССР при использовании механизмов сдерживания в военно-стратегическом планировании в силу ряда специфических особенностей эта разница не была столь четко выражена в научной сфере, создав некоторую путаницу в русскоязычной терминологии.

Термин deterrence (который правильнее переводить как «устрашение»), получивший распространение с начала 1960-х гг. и вошедший в практику стратегического планирования США при министре обороны Роберте Макнамаре, подразумевает сдерживание противника путем устрашения, неотвратимости возмездия и нанесения непоправимого ущерба. В период холодной войны и биполярного противостояния речь шла о сдерживающем потенциале ядерного оружия. В данном же случае имеется в виду сдерживание обычными (конвенциональными) вооружениями. В военно-теоретических трудах последнего времени такой вид сдерживания принято называть «неядерным» или «конвенциональным». Как отмечают военные эксперты, неядерное сдерживание стало возможным и эффективным лишь недавно. Наряду с повышением точности и поражающей мощи обычных вооружений технологическое развитие многих государств достигло такого уровня, когда разрушение отдельных элементов инфраструктуры, коммуникаций, систем управления может привести к катастрофическим последствиям, способным отбросить государство в его развитии назад на многие годы.

В свою очередь, термин containment (авторство которого приписывается классику американской политической науки и дипломатии Джорджу Кеннану) использовался для обозначения политико-экономических средств противодействия противнику в реализации его внешней политики, как, например, сдерживание Советского Союза и предотвращение распространения коммунистической идеологии. Применительно к тематике нашей работы данное понятие предполагает совокупность мер политического и дипломатического характера, направленных на сохранение стабильности и недопущение возобновления боевых действий в зоне карабахского конфликта с вовлечением третьих стран и великих держав. Именно оценка сдерживающей позиции внешних акторов позволяет причислять их к системе политического сдерживания.

Любые исторические или теоретические аналогии условны, так что не следует искать зеркального совпадения с карабахским конфликтом. Важно лишь концептуальное сходство, способствующее лучшему пониманию современных региональных процессов, используя «большой» опыт сохранения стабильности.

Конвенциональное сдерживание и военно-технические ограничения

Как и при планировании американскими и советскими стратегами ядерного сдерживания, основными целями сдерживания конвенционального являются не столько вооруженные силы и военные объекты противника, сколько инфраструктурные и промышленные предприятия, а также военно-политическое руководство. Ведь сдерживание или «устрашение» – категория в первую очередь политическая, а не военно-техническая. Смыслом «устрашения» путем «сдерживания» является недопущение реализации противником политического акта (в полном соответствии с хрестоматийным определением Клаузевица) – начала военных действий.

По результатам боевых действий 1990-х гг. карабахские войска вышли на удобные географические границы с господствующими высотами, которые намного легче оборонять (особенно после того, как они были оснащены эшелонированной линией фортификационных укреплений), поэтому у армянских сторон нет никаких рациональных причин первыми начинать вооруженные действия. Так как угрозы их возобновления раздаются исключительно со стороны официального Баку, политика устрашения – метод армянских сторон, стремящихся путем повышения «цены войны» сдержать начало новых боевых действий в Карабахе. Очевидно, что в случае с Азербайджаном приоритетными целями армянского сдерживания являются в первую очередь объекты промышленной добычи и переработки энергоресурсов, пути их транспортировки и сопутствующая инфраструктура.

При анализе военного потенциала сторон карабахского конфликта следует соответственно рассматривать в первую очередь те виды вооружений и военной техники (ВВТ), которые могут иметь практическое значение в качестве силовых «инструментов» сдерживания. То есть тех, что способны наносить эффективные удары по чувствительным объектам в глубине территории противника (уничтожение которых или нанесение им серьезного урона может оказаться критическим и удержать от развязывания боевых действий). С учетом слабости военно-воздушных сил конфликтующих сторон и относительной эффективности их ПВО «дистанционным оружием сдерживания» в первую очередь являются тактические и оперативно-тактические ракетные комплексы, а также крупнокалиберные реактивные системы залпового огня (РСЗО).

Несмотря на имеющийся арсенал дальнобойных ракет, Азербайджан более уязвим с военно-технической точки зрения ввиду возможности ответного удара по ключевым энергетическим и промышленным объектам. Армянские силы способны нанести существенный урон промышленным, инфраструктурным и коммуникационным объектам в глубине территории Азербайджана, что в долгосрочной перспективе негативно скажется на его экономическом и политическом развитии. На вооружении армянской армии находятся крупнокалиберные РСЗО WM-80 (восемь пусковых установок 273-мм РСЗО WM-80 китайского производства с максимальной дальностью стрельбы, в зависимости от типа ракеты, от 80 до 120 км были закуплены в конце 1990-х и в начале 2000-х гг.; впоследствии в СМИ появлялась информация о закупках модернизированных ракет с увеличенной дальностью стрельбы), а также оперативно-тактические ракетные комплексы 9К72 «Эльбрус», или Scud-B по натовской классификации. (В том числе восемь пусковых установок 9П117М и как минимум 32 ракеты Р-17, переданных Армении из состава 176-й ракетной бригады 7-й гвардейской армии в рамках раздела советского военного имущества в середине 1990-х гг.; ракеты Р-17 имеют дальность стрельбы до 300 км при круговом вероятном отклонении при стрельбе на большую дальность до 0,6 км.) С военно-политической точки зрения возможности ответного удара Азербайджана по целям в глубине армянской территории ограничены, поскольку вероятно вовлечение России и ОДКБ в обеспечение безопасности Армении (об этом подробнее ниже).

Весной 2011 г. появилась информация о том, что на вооружение армянской армии поступили новые крупнокалиберные 300-мм РСЗО «Смерч». Это существенно повышает потенциал сдерживания Армении, т.к. долгое время основным аргументом Азербайджана в угрозах возобновить военные действия являлось наличие у него именно данного типа РСЗО (в 2004–2005 гг. Баку закупил на Украине 12 ПУ РСЗО 9А52 «Смерч» с дальностью стрельбы, в зависимости от типа ракеты, от 70 до 90 км), а также отчасти тактических ракет «Точка-У» с дальностью стрельбы до 120 км. Наличие данных систем, как надеялись в Баку, позволяло бы вести «дистанционные» боевые действия, не штурмуя эшелонированную линию фортификаций карабахских войск и не неся при этом тяжелых потерь. Однако с появлением на вооружении армянских войск РСЗО «Смерч» и возможностью в перспективе приобретения Ереваном новых ракетных систем дальнего радиуса действия у Азербайджана уже не будет подобного преимущества. (Например, в конце августа 2011 г. появилась информация о закупке Арменией в Молдавии 11 пусковых установок 220-мм РСЗО 9К57 «Ураган», а в ходе военного парада по случаю 20-летия независимости Армении 21 сентября 2011 г. продемонстрировано не менее четырех пусковых установок тактических ракетных комплексов 9К79-1 «Точка-У».)

Поэтому теперь перед азербайджанским военно-политическим руководством встает серьезный выбор. Баку может начать полномасштабные боевые действия, что приведет к активному использованию всеми конфликтующими сторонами тяжелой артиллерии, РСЗО, тактических и оперативно-тактических ракет. Но это однозначно повлечет за собой огромные людские и материальные потери, уничтожит всю энергетическую и коммуникационную инфраструктуру Азербайджана без каких-либо гарантий на быструю победу или блицкриг. Особенно с учетом того, что боевые действия будут исчисляться днями и даже не неделями: мировое сообщество большего просто не допустит.

Другой опцией для Азербайджана может стать отказ от использования крупнокалиберных РСЗО и тактических ракет в надежде, что и армянские стороны поступят аналогичным образом в случае возобновления боевых действий, что представляется более чем маловероятным. Но даже если допустить подобную возможность, Азербайджану придется ограничиться лишь лобовыми прорывами фортификационных линий, укрепляемых уже второе десятилетие с использованием господствующих высот, которые находятся преимущественно под контролем карабахских войск. Но в таком случае сами фортификационные линии, лобовой прорыв которых в стиле Сталинградской битвы возможен лишь ценой тяжелых потерь для азербайджанской армии (исчисляемых даже не тысячами, а десятками тысяч солдатских жизней), уже выступают не менее действенными и эффективными факторами сдерживания. Тут надо учитывать и то немаловажное обстоятельство, что конвенциональное сдерживание включает в себя не только нанесение неприемлемого ущерба вероятному противнику. Военно-стратегической науке известно «сдерживание путем лишения», т.е. эффект сдерживания, срабатывающий вследствие осознания вероятным инициатором начала войны невозможности достижения скорой и убедительной победы.

Очевидно, что Азербайджану с военной точки зрения очень трудно сделать выбор между этими двумя альтернативами. Цена войны будет слишком высокой, а ее перспективы неопределенными. Поэтому, как представляется, у военно-политического руководства остается лишь одна возможность, которую оно и пытается благоразумно использовать – нагнетать региональную гонку вооружений, надеясь экономически и политически истощить Армению и Нагорный Карабах.

Однако в отличие от Азербайджана Армения имеет возможность поддерживать паритетную асимметричную гонку вооружений за счет безвозмездных и льготных поставок оружия своим военно-политическим союзником – Россией, а также в силу преференций своего членства в ОДКБ. То, что Азербайджан покупает, Армения зачастую получает почти бесплатно, увеличивая свой военно-технический потенциал сдерживания.

Таким образом, асимметричная гонка вооружений в зоне карабахского конфликта повышает порог и снижает вероятность начала боевых действий. Это, конечно, не дает полной гарантии невозобновления войны, но создает серьезные ограничители. Пока одна из сторон военного конфликта не удовлетворена его итогами, перманентная опасность возобновления войны и попыток реванша будут сохраняться. Но стабильность в зоне карабахского конфликта обеспечивает уже новый создающийся баланс – его можно назвать «балансом угроз» (по терминологии Стивена Уолта), – который вынуждает как можно дольше сохранять хрупкий и нестабильный мир.

Политическое сдерживание и внешние ограничения возобновления войны

Уже отмечалось, что вовлеченности или же давления мирового сообщества недостаточно для достижения серьезного соглашения. Вместе с тем, невысокая вероятность «внешнего урегулирования» сохраняется лишь в нынешней ситуации относительного перемирия. В случае возобновления боевых действий в зоне конфликта вполне возможно, что, сочтя ситуацию опасной для региональной безопасности или способной вызвать тяжелые гуманитарные последствия, международное сообщество отреагирует в форме «классического» принуждения к миру, несмотря на все технические и институциональные ограничения. Напрашивается аналогия с действиями международных коалиционных сил под эгидой США в 1991 г. в Кувейте или стран НАТО в 1999 г. в Косово, а также с односторонним вовлечением России в боевые действия в Южной Осетии в августе 2008 г. и т.д.

Как бы то ни было, внешняя вовлеченность продолжает эффективно содействовать сохранению перемирия и недопущению возобновления боевых действий. Причем в самых различных комбинациях: от внешнего консенсуса о неприемлемости новой войны до ограничений, которые накладывает возможное политическое или военное вовлечение третьих стран. Естественно, что важнейшим элементом политического сдерживания является бескомпромиссная позиция международного сообщества, отвергающего саму возможность возобновления боевых действий. Нынешний переговорный формат Минской группы является более чем нетипичным примером тесного сотрудничества между державами, которые при этом одновременно находятся в состоянии фактического соперничества во многих регионах мира, и в особенности на постсоветском пространстве. Но при этом страны-сопредседатели (США, Франция, Россия) придерживаются как минимум единой позиции в вопросе недопущения новой войны в Карабахе. Следовательно, страна, которая ее инициирует, столкнется с резкой консолидированной реакцией ведущих мировых держав и весьма серьезными последствиями.

Другим элементом сохранения стабильности и политического сдерживания является возможность прямого вовлечения внешних акторов в случае возобновления конфликта. В настоящее время Армения – единственная страна на Южном Кавказе, которая имеет гарантии безопасности и предоставления прямой военной помощи от третьей страны (России) и военно-политического блока (ОДКБ). Хотя между Турцией и Азербайджаном также имеется договор о военной помощи, заключенный в августе 2010 г., его положения более чем расплывчаты и не содержат обязательств прямого вовлечения Анкары в боевые действия в случае начала Баку военных действий в Карабахе.

В августе 2010 г. в ходе государственного визита президента Дмитрия Медведева в Армению наряду с другими документами был подписан дополнительный Протокол № 5 к Договору 1995 г. о порядке функционирования российской военной базы в Армении. Согласно этому документу, расширилась географическая сфера ответственности 102-й РВБ, включающая уже всю территорию Армении (а не только периметр бывших границ СССР с Турцией и Ираном, как в прежней редакции), а также увеличилась длительность ее нахождения (вместо прежних 25 лет – на 49 лет). (Отчет ведется с 1997 г., т.е. после ратификации и вступления в силу Договора 1995 года. Тем самым срок нахождения российских войск на территории Армении продлевается до 2046 года.) Кроме того, в соответствии с протоколом, Россия взяла на себя обязательство обеспечивать вооруженные силы Армении современным и совместимым вооружением и военной техникой.

В Ереване подписание этого документа интерпретируют как гарантию безопасности и военной помощи со стороны России в случае войны с Азербайджаном. Формально двусторонние и многосторонние (в рамках ОДКБ) обязательства Москвы в сфере безопасности и взаимной обороны распространяются только на международно признанные границы Республики Армения, но не на территорию Нагорного Карабаха. Вместе с тем вполне вероятно, что в силу чрезвычайной милитаризации региона и радикальности позиций конфликтующих сторон боевые действия не ограничатся территорией Нагорного Карабаха и могут перекинуться по периметру протяженной границы между Арменией и Азербайджаном.

Очевидно, что Россия не хочет вовлечения в боевые действия вокруг Нагорного Карабаха, ведь в случае «разморозки» конфликта Москва окажется в трудном положении. Прямая военная помощь Армении со стороны России немедленно приведет к разрыву отношений с Азербайджаном, в том числе и в энергетической сфере. С другой стороны, невыполнение двусторонних и многосторонних обязательств по оказанию военной помощи Армении лишит Россию репутации надежного партнера, может дискредитировать ОДКБ как военно-политическую организацию, повлечь за собой вывод российской военной базы из Армении и потерю единственного военно-политического союзника на Южном Кавказе. Если Москва не окажет военного содействия, это поставит под угрозу дальнейшее армяно-российское стратегическое сотрудничество, лишив Ереван каких-либо стимулов к сохранению базы. Потеряв Армению, Москва утратит политическое влияние и рычаги воздействия на Азербайджан и на весь Южный Кавказ.

Поэтому неудивительно, что в ходе встречи с журналистами в мае 2011 г. тогдашний начальник главного оперативного управления российского Генштаба генерал-лейтенант Андрей Третьяк заявил, что в случае начала военных действий в Нагорном Карабахе Россия в полной мере выполнит свои обязательства перед Арменией в сфере взаимной обороны. В любом случае Россия более чем какой-то иной внешний актор заинтересована в поддержании военного баланса и невозобновлении боевых действий, тем самым сохраняя свое военно-политическое влияние в регионе, одновременно оказывая содействие Армении, замораживая карабахский конфликт и привязывая к себе Азербайджан.

При этом не надо забывать, что, несмотря на достаточно тесные армяно-российские отношения, Азербайджан (в отличие от той же Грузии, например) никогда не рассматривался как прозападное государство, которое заслуживает однозначной политической и иной поддержки США и европейских стран. Наоборот, Баку постоянно находится под огнем критики со стороны западных организаций и правительств в связи с ситуацией в сфере защиты прав человека и проблемами с демократическим развитием. В совокупности с фактором влиятельных лоббистских организаций армянской диаспоры в Америке и Европе это помогает официальному Еревану эффективно балансировать между военной опорой на Россию и ОДКБ, с одной стороны, и углублением сотрудничества в сфере безопасности и обороны с США и странами НАТО – с другой. Тем самым повышается уровень политического сдерживания в вопросе недопущения новой войны в Карабахе.

***

Фактически теория сдерживания эффективно реализуется в карабахском конфликте уже в течение почти двух десятилетий. Несмотря на угрозы возобновления войны, на сохраняющейся с мая 1994 г. линии соприкосновения сторон происходят лишь эпизодические обстрелы снайперов и рейды разведывательно-диверсионных групп с применением максимум крупнокалиберного стрелкового оружия и гранатометов. К счастью, пока обходится без обмена артиллерийскими ударами или действий крупных подразделений карабахских или азербайджанских войск. Вместе с тем, как и любая военно-стратегическая концепция, сдерживание не является механизмом окончательного урегулирования этнополитических конфликтов. Полноценное урегулирование возможно лишь на основе компромиссного подхода, пользующегося поддержкой всех конфликтующих сторон, а не под взаимными угрозами войны или под страхом ответного удара.

Главной и единственной целью конвенционального сдерживания, применяемого армянскими сторонами, и политического сдерживания, осуществляемого благодаря позициям международного сообщества и влиятельных внешних акторов, является сохранение стабильности и хрупкого мира в зоне карабахского конфликта. По всей видимости, нынешняя ситуация продлится еще достаточно долго. Однако то, что кажется невозможным сейчас, способно стать реальностью в среднесрочной перспективе, при соблюдении двух важнейших условий: 1) невозобновления боевых действий и 2) сохранения нынешнего переговорного формата, активной поддержке и давлении мирового сообщества. Это единственный путь для достижения долговременного компромисса, который будет возможен после деактуализации конфликта в общественных настроениях и при более благоприятных внешних условиях.

Сергей Минасян - д.н., директор Отдела политических исследований Института Кавказа, Ереван.

Азербайджан. Армения > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 февраля 2012 > № 735584 Сергей Минасян

Афганистан > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2908033 Кэти Гэннон

Афганистан «освобожденный»

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

Кэти Гэннон – руководитель бюро агентства Associated Press в Афганистане и Пакистане. Агентство предоставило ей временный отпуск для работы в должности сотрудника по делам прессы при Совете по международным отношениям. Пишет об Афганистане и Пакистане с 1986 года. Данная статья, написанная по материалам ее поездки в эти страны в декабре 2003 – январе 2004 года, опубликована в журнале Foreign Affairs № 3 (май/июнь) за 2004 год. © 2004 Council on Foreign Relations Inc.

Резюме Спустя два с половиной года после падения режима талибов Афганистан вновь погружается в кровавый хаос. Хотя руководитель страны Хамид Карзай наделен значительными полномочиями, в действительности он слаб.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАБУЛ

В 1994 году на улицах Кабула, столицы Афганистана, шли жестокие бои между группировками соперничающих полевых командиров. Удары следовали один за другим, причем часто мишенями становились простые люди. Я видела, как мальчик поднял руку, потянувшись за мячом, и осколок снаряда отсек ему кисть. 13-летняя девочка побежала домой за одеждой и одеялами, которые ее семья не успела взять с собой, в спешке покидая родные стены. Наступив на противопехотную мину, она потеряла ступню. За четыре года боев за Кабул 50 тысяч афганцев (большинство из них мирные жители) погибли, еще больше получили увечья.

В ходе одного особо жестокого нападения были скальпированы пять женщин-хазареек. И совершили это преступление не члены движения «Талибан»; до захвата Кабула этой радикальной исламистской военизированной организацией оставалось еще два года. То были люди Абдул Расула Сайяфа, одного из многих полевых командиров, сражавшихся за установление контроля над столицей. Боевики Сайяфа вели войну долгие годы – вначале против Советского Союза, после того как тот вторгся в Афганистан в 1979-м, а затем, после вывода советских войск, против других группировок моджахедов. Даже среди прочих афганских формирований личная армия Сайяфа стояла особняком. В ее рядах воевало больше арабов, чем в какой-либо другой группировке, а кроме того, она поддерживала более тесные финансовые связи с Саудовской Аравией, где были открыты представительства армии Сайяфа. В отличие от большинства афганцев он являлся членом исламской секты саудовских ваххабитов, призывающей к строгому соблюдению норм шариата. Сайяф выступал против присутствия американских войск в Саудовской Аравии и яростно отказывался признать права женщин, не желая встречаться или даже говорить с женщинами, не принадлежащими к его семье.

Через два года после зверств, учиненных над хазарейками, боевики Сайяфа вместе с тогдашним министром обороны Ахмад Шахом Масудом и президентом Бурхануддином Раббани были выбиты из города талибами. Однако сегодня многие полевые командиры вернулись в столицу, и теперь они сильны, как никогда. Всего несколько месяцев назад в ходе заседания Лойя джирги (большого совета), созванного для разработки проекта новой Конституции Афганистана, Сайяф встречался с Залмаем Халилзадом, послом США в Афганистане и специальным посланником президента Буша. Стороны отказались сообщить, о чем шла речь, однако, по распространенному мнению, Халилзад уговаривал Сайяфа поддержать несколько положений Конституции, таких, как сильная президентская власть, гарантии прав женщин, прав человека и защита религиозных меньшинств. В конце концов Сайяф согласился; неизвестно, правда, чего он попросил взамен.

Тем не менее сам факт проведения подобных переговоров вызывает тревогу, ибо отражает слабость нынешней стратегии Вашингтона в отношении Кабула. Америка уверена, что люди, в прошлом причинившие Афганистану столько бедствий, каким-то образом сумеют привести страну к демократии и стабильности в будущем. Однако факты свидетельствуют об обратном. Речь идет об упущенных возможностях, растраченном потенциале доброй воли и пренебрежении к урокам истории.

СДЕЛКА С ДЬЯВОЛОМ

Помимо Сайяфа к власти в Афганистане вернулись еще ряд основных полевых командиров, включая Мохаммада Фахима – нынешнего министра обороны, Абдул Рашида Дустума – специального посланника президента Афганистана на севере страны и Раббани – в прошлом президента, а ныне «серого кардинала» афганской политики. Все они разделяют ответственность за чудовищные убийства середины 1990-х годов. У них до сих пор есть собственные армии и собственные тюрьмы, они получают огромные доходы от нелегальной торговли опиумом (в сумме почти 2,3 млрд долларов по стране в прошлом году), от вымогательства и других форм рэкета.

Но теперь эти люди сидят за столом переговоров вместе с представителями США, ООН и другими членами афганского правительства и ведут торг за власть. И Хамид Карзай, временный правитель страны, как представляется, не в состоянии ничего с этим поделать. Ощущение «дежа вю» настолько сильно, что Лахдар Брахими, специальный представитель ООН в Афганистане, недавно заявил: нынешняя ситуация «напоминает события, последовавшие за приходом к власти правительства моджахедов в 1992-м» и приведшие спустя несколько лет к возникновению организации «Талибан».

Почему же все столь быстро пошло не так? Как разгром талибов – большая победа Вашингтона, ставшая, казалось, предвестием возрождения измученной страны, – привел к восстановлению статус кво? Ответ следует искать в событиях сентября 2001 года. Вскоре после нападений на Нью-Йорк и Вашингтон, спланированных и подготовленных на афганских базах «Аль-Каиды», Северный альянс примкнул к США в борьбе за полное уничтожение террористов и их спонсоров-талибов. Однако в число новых союзников Вашингтона вошли люди, терроризировавшие Афганистан до прихода к власти талибов, причем многие из них исповедовали почти столь же радикальную идеологию, что и само движение «Талибан» (Раббани, будучи президентом в 1992–1996 годах, выдал афганские паспорта более чем 600 арабским боевикам). Вдобавок к этому складывается впечатление, что их альянс с Вашингтоном был в лучшем случае тактическим. «Они всегда были уверены, что найдут способ переиграть нас», – считает Милтон Бирден, главный посредник между ЦРУ и моджахедами в 1980-х.

Проблемы начались еще до переговоров по Боннскому соглашению, подписанному в декабре 2001-го под эгидой ООН. Для освобожденного от талибов Афганистана этот документ должен был стать «дорожной картой» на пути к созданию нового, стабильного, демократического государства. Стороны договорились о том, что Лойя джирга соберется дважды: в первый раз, чтобы избрать временного президента и его кабинет, во второй – принять Конституцию и определить сроки проведения всеобщих выборов. Но в ходе сопровождавшего переговоры торга за посты в новом правительстве три ключевые должности – министров иностранных дел, обороны и внутренних дел – были отданы членам «Джамият-э-ислами» – входящей в Северный альянс исламистской фракции этнических таджиков под руководством Раббани.

Лидеры Северного альянса согласились на назначение главой Переходной администрации пуштуна Карзая, но только лишь потому, что у него под началом не было собственной военной группировки. На практике это означает, что Карзай мало что сможет сделать в плане влияния на тех, кто по-прежнему располагает личными армиями. В должность Карзай вступил как борец за национальную независимость, верящий в то, что Афганистан принадлежит всем афганцам независимо от их этнической принадлежности. Но мало кто из коллег разделяет его точку зрения. Новое правительство состоит из представителей сильных в военном отношении таджикских, узбекских и хазарейских фракций и слабого пуштунского большинства, возглавляемого бывшими эмигрантами, которые недавно вернулись на родину после нескольких десятилетий пребывания за границей, по большей части в Соединенных Штатах.

Видимо, США и ООН полагали, что необходимой опорой Карзаю послужит присутствие в Афганистане контингентов западных войск, которые иногда помогают проводить в жизнь его решения. Но, заявляя о поддержке Карзая, Вашингтон по-прежнему полагается на содействие независимых полевых командиров в поимке оставшихся формирований талибов и «Аль-Каиды». Эта двойственная стратегия лишь усилила бывший Северный альянс, позволив снабдить его американским оружием и деньгами, повысить его престиж. В то же время она привела к подрыву и без того слабых позиций центральной власти в лице Карзая.

Ограниченность власти Карзая и вероломство полевых командиров стали очевидны даже в Кабуле. В Боннском соглашении были четко оговорены сроки перевода личных армий в резерв. Еще до роспуска они должны были оставить Кабул. Боннское соглашение недвусмысленно определило: формирования полевых командиров должны выйти из Кабула до развертывания там международных сил по поддержанию безопасности (ISAF) в конце декабря 2001 года.

Однако командиры никогда и не собирались выполнять эти обязательства. 11 ноября, за два дня до ухода талибов из города, Сайяфу по спутниковому телефону был задан вопрос о том, как он относится к требованию США не вводить его войска в Кабул. Сайяф рассмеялся и ответил: «Наши братья будут там». Фахим, ставший впоследствии министром обороны Афганистана, занял похожую позицию. Вскоре после окончательной победы над движением «Талибан» я спросила Фахима, намерен ли он вывести войска из Кабула до прихода миротворцев. Тот твердо ответил: «Нет». Я заметила, что в Боннском соглашении совершенно определенно сказано: к моменту ввода миротворческих сил в Кабул все военные формирования должны находиться за пределами столицы. Ответ снова был отрицательный. Войска Фахима по-прежнему остаются в городе, несмотря на все усилия представителей США и ООН.

Неудивительно, что попытки Карзая повысить свой авторитет и успокоить общество имели столь малый успех. Хотя Карзай заявляет, что простым талибам и представителям пуштунского большинства нечего бояться при новом режиме, непропорционально сильное влияние Северного альянса, в котором доминируют таджики и узбеки, вселяет страх в жителей страны. Этот страх усугубляется небольшой численностью международных сил, размещенных в Афганистане. Так, в американском контингенте на данный момент насчитывается лишь около 11 тысяч военнослужащих, причем войска США используются только для поиска и нейтрализации боевиков «Аль-Каиды» и движения «Талибан». ISAF численностью 6 тысяч человек действует только в пределах Кабула.

ДУРНАЯ КОМПАНИЯ

Так кто же те люди, к которым Вашингтон обратился за помощью в организации поимки Усамы бен Ладена? Глава администрации Карзай превозносил моджахедов как героев за роль, сыгранную ими в 1980-е в войне с Советским Союзом. Но рядовые афганцы относятся к ним иначе. Когда я была в Афганистане в декабре 2003 года, многие афганцы говорили, что моджахеды лишились права называться героями и стали преступниками, когда в 1992-м взяли Кабул и направили оружие друг против друга и против мирных горожан. Сегодня ответственность за убийства практически полностью возложена на Гульбуддина Хекматьяра, бежавшего в Иран в 1996 году и ныне ведущего борьбу против центрального правительства. Это он, стремясь заполучить больше власти, обстреливал Кабул в 1992–1996 годах. Но сами афганцы, пережившие то время, знают, что все фракции виноваты в случившемся. Именно Сайяф, а не Хекматьяр сказал однажды, что Кабул следует стереть с лица земли, потому что все, кто оставался в городе во времена правления коммунистов, сами являются коммунистами. Люди Сайяфа, как и боевики Ахмад Шаха Масуда и его заместителя Фахима, прославились зверствами, проводя в начале 1990-х жесточайшие операции против мирного населения.

Вашингтон, со своей стороны, кажется, осознаёт, с кем имеет дело, однако, по-видимому, американцев не тревожат прошлые деяния их партнеров. «Я не отрицаю: некоторые из них совершили чудовищные преступления», – сказал мне Халилзад в декабре (2003 года. – Ред.). Мы беседовали в сильно укрепленном здании американского посольства в Кабуле. «Вопрос в том, надо ли здесь и сейчас сталкиваться с ними лицом к лицу, или лучше прибегнуть к стратегии маневрирования. ...Если они изберут порочную линию поведения, мы можем перейти от одной тактики к другой». Не совсем понятно, однако, что, по мнению Халилзада, квалифицируется как порочное поведение. Полевые командиры уже два года пребывают у власти, и Афганистан постепенно деградирует, превращаясь в подобие наркогосударства, которое может выйти из-под контроля. Командиры не только замешаны в контрабанде наркотиков и коррупции, но и, согласно данным Афганского комитета по правам человека, повинны в жестоком обращении с согражданами и преследовании населения. Они отбирают у людей дома, безосновательно арестовывают неугодных и пытают их в своих личных тюрьмах.

Те, кто открыто выступает против моджахедов, подвергают себя опасности. Симе Самар, возглавляющей ныне этот комитет, а в прошлом – Министерство по делам женщин, угрожали смертью за то, что она осмелилась критиковать полевых командиров. То же случилось и с человеком, публично осудившим их действия во время первой Лойя джирги. Он был настолько напуган, что впоследствии попросил политического убежища для себя и своей семьи. В декабре прошлого года, в ходе второй Лойя джирги, 25-летняя Малалай Джойя, социальный работник из глубоко консервативного юго-западного региона страны, отважилась со сцены развенчать «героев-моджахедов», заклеймив их как преступников, погубивших ее родину: «Они должны предстать перед афганским и международным судом». В ответ председатель Лойя джирги Сибгатулла Моджаддеди – и сам в прошлом боевик-моджахед – пригрозил вышвырнуть ее вон, потребовал извинений (девушка извиняться отказалась, хотя от ее имени это сделали другие) и предоставил Сайяфу 15 минут для ответной речи, в которой тот назвал людей, подобных Малалай, преступниками и коммунистами. По заявлению представителей «Международной амнистии», впоследствии Малалай Джойе угрожали смертью.

У моджахедов хорошо получается притеснять собственных сограждан, однако им не очень удается справиться с задачей, поставленной Вашингтоном: захватить или уничтожить остатки формирований «Аль-Каиды» и талибов. Пока военизированные подразделения, принадлежавшие отдельным группировкам, терроризировали мирное население, талибы начали оправляться от удара и перегруппировываться, особенно на юге и востоке страны. К примеру, представители правительства и афганские сотрудники гуманитарных миссий в юго-восточной провинции Забул сообщают, что 8 из 11 районов Забула в основном контролируются талибами. В то же время значительная часть разведывательных данных о движении «Талибан», предоставленных полевыми командирами, оказалась неверной. Например, в декабре прошлого года в результате нанесенных американцами ударов по местам, где предположительно располагаются базы талибов и «Аль-Каиды», погибли 16 мирных жителей, из них 15 – дети. По мнению Бирдена, проблема заключается в том, что «американцы недостаточно дальновидны, чтобы не дать себя провести. На самом деле Запад в целом немного значит [для полевых командиров]».

Бирден предупреждает: вполне вероятно, что полевые командиры и лидеры фракций больше не захотят сотрудничать с США, поскольку в ближайшее время накопят достаточно ресурсов для того, чтобы действовать самостоятельно. Ведь они «имеют доход от маковых плантаций в размере более чем 2,6 млрд долларов и еще пару миллиардов, получаемых на регулярных контрабандных поставках… В какой момент мы станем им больше не нужны? При таком потоке денег вопрос лишь в том, когда они посмотрят на нас… и скажут: “Большое спасибо, нынешнее положение нас вполне устраивает. У меня есть большой дом, своя армия, так что лучше не трогайте меня”?».

ПОКИНУТЫЕ АФГАНЦЫ

Главные жертвы всех этих обстоятельств – простые афганцы. Народ разочарован; люди утратили иллюзии относительно мирового сообщества, которое они все чаще обвиняют в невыполнении громких обещаний, предшествовавших войне Америки с талибами. Более того, западные государства даже наделили властью людей, причинивших народу так много страданий. Согласно отчету организации Human Rights Watch, «у многих афганцев страх вызван… не только продолжающимися злодеяниями, но и воспоминаниями о преступлениях, совершенных нынешними правителями в период, когда они были у власти в начале 1990-х, до установления движением «Талибан» контроля над страной. Как сказала одна из жительниц сельской местности, “мы боимся, потому что помним прошлое”». Международное сообщество не выполнило и обязательств, связанных с предоставлением гуманитарной помощи. Всемирная гуманитарная организация Care International сообщает, что в 2002 году объем обещанной иностранной помощи афганцам составил 75 долларов на человека, а в следующие пять лет будет равняться 42 долларам в год. Для сравнения: на одного жителя Боснии, Восточного Тимора, Косово и Руанды приходилось в среднем около 250 долларов.

Есть все больше оснований полагать, что ущерб, наносимый Афганистану, будет не так легко возместить. Шанс склонить на свою сторону и умиротворить пуштунское большинство упущен из-за политики Вашингтона, который обращался с пуштунами, как с врагами, и наделил властью не их, а представителей таджикского и узбекского меньшинств. Более того, общее беззаконие, царящее в стране, приводит к тому, что гуманитарные организации уже не решаются посылать своих иностранных сотрудников за пределы столицы. Особенно настороженно они относятся к южным и восточным регионам, которые на данный момент являются наиболее опасными. Если сразу после падения режима «Талибан» в юго-восточной провинции Забул начали работу 16 международных организаций, то теперь их там осталось только две.

Возникла и новая дилемма: Вашингтон стал использовать армию для осуществления гуманитарных поставок, и многие из тех, кто занимается оказанием помощи в развитии страны, жалуются: это опасно размывает грань между военными и сотрудниками гуманитарных служб. В США утверждают, что только таким образом можно доставить гуманитарные грузы в небезопасные юго-восточные регионы. Но Пьер Краэнбюль, руководитель оперативного подразделения Международного комитета Красного Креста, объясняет ситуацию на следующем примере: «Однажды в деревню приходит офицер, ответственный за связи с гражданским населением, и беседует с жителями о будущем восстановлении страны. Потом, на той же неделе, приезжает сотрудник гуманитарной службы, тоже проводит беседу и предлагает гуманитарную помощь. Жители не делают между ними различия: оба они – западные люди, приехавшие на белой машине. Еще через несколько дней в районе проводится военная операция, и, вероятно, гибнут мирные жители. Как теперь крестьянам понять, кто именно из приходивших, возможно, собирал разведданные для предстоящей операции?»

По словам Халилзада, теперь США осознают, что сделали ошибку: им следовало еще раньше ввести войска в южные и восточные регионы, чтобы успокоить пуштунское население. В результате Вашингтон принял «ускоренную» программу действий, направленную на реализацию крупных, весьма впечатляющих восстановительных проектов командами по восстановлению провинций под руководством Министерства обороны и ряда гражданских органов, таких, как Агентство США по международному развитию и Госдепартамент. На данный момент в стране функционируют 9 таких команд, впоследствии к ним присоединятся или уже присоединяются еще несколько. Британская команда действует на севере, в Мазари-Шарифе; германская (под эгидой НАТО) – тоже на севере, в Кундузе; новозеландская – в центральном Бамиане; американцы работают в неблагополучных районах на юге и востоке страны, где преобладает пуштунское население. Джозеф Коллинз, заместитель помощника министра обороны по стабилизационной деятельности, утверждает, что в таком опасном окружении, как Афганистан, использование военных при осуществлении гуманитарной деятельности «неизбежно». Но хотя сотрудники гуманитарных организаций осознают опасность работы, они не разделяют взглядов Вашингтона на то, каким образом военная сила должна использоваться в данных обстоятельствах. По словам Кевина Генри, директора по правозащитной деятельности организации Сare International, западные воинские контингенты не должны напрямую поставлять гуманитарную помощь. Вместо этого им следует обеспечить более безопасную обстановку путем ареста членов движения «Талибан» и полевых командиров и оказания помощи в подготовке национальной полиции и армии. Это позволило бы сотрудникам гуманитарных организаций вернуться в опасные регионы и выполнить работу, с которой они справляются лучше других. Несмотря на повсеместное отсутствие безопасности и стабильности в Афганистане, есть несколько конкретных достижений. Например, в декабре 2003 года открыта новая автомагистраль Кабул – Кандагар. (Изначально проект планировали завершить в 2005-м, но работы были ускорены, как сообщается, по указанию Белого дома.) Однако подобные начинания сопряжены с огромными затратами. Строительство шоссе обошлось в 250 млн долларов, то есть около 625 тыс. долларов за километр, – ведь в регион пришлось перевезти по воздуху целые асфальтовые заводы. Тем не менее объявлено о планах провести еще 1 400 километров магистрали и подводящих к ней дорог, многие из которых будут пролегать в оставленных без внимания южных и восточных регионах. Международные доноры с Соединенными Штатами во главе заявили также о намерении возвести в стране крупную плотину ГЭС, построить новые школы, судебные и административные здания.

НЕНАДЕЖНЫЕ ДРУЗЬЯ

Учитывая суровую афганскую реальность – процветающую наркоторговлю, отсутствие безопасности во многих регионах, вяло текущее разоружение и недостаточную помощь со стороны мирового сообщества, – подобных проектов недостаточно для стабилизации обстановки. Выборы в Афганистане намечены на июнь, но не хватает денег для регистрации избирателей. К весне было зарегистрировано только 10 процентов электората.

Если Вашингтон действительно хочет помочь, он должен отказаться от сотрудничества с полевыми командирами и руководителями фракций Северного альянса. Сайяф, Фахим и их люди не могут предложить Афганистану ничего, что способствовало бы движению страны вперед. Уступки полевым командирам приведут лишь к тому, что те будут требовать все новых поблажек. Вместо этого усилия следует сконцентрировать на подготовке полиции, которая наряду с национальной армией, создаваемой при содействии США и Франции, смогла бы обеспечить безопасность на местном уровне. К сожалению, Америка, похоже, не собирается отказываться от союза с полевыми командирами. Более того, Халилзад предложил использовать местные формирования – как раз те, что в данный момент ООН пытается разоружить и реинтегрировать в афганское общество, – для обеспечения безопасности на грядущих выборах. По его словам, после проверки эти люди могли бы сотрудничать с американскими специальными войсками. Но это все равно что поставить лис сторожить курятник. К тому же ополчения действуют совместно со спецвойсками на протяжении уже двух лет, но ничто пока не указывает на улучшение их поведения. Напротив, в основном они заняты торговлей наркотиками, вымогательством и устрашением населения, используя свои связи с американскими военными для запугивания местных жителей и удовлетворения собственной жадности.

Если Вашингтон готов допустить мысль о привлечении этих людей к обеспечению безопасности на выборах, значит, последние два года мало чему научили американских политиков. Викрам Парех, главный аналитик International Crisis Group, считает, что американская политика в Афганистане – это «весьма импровизированная стратегия, направленная в первую очередь на то, чтобы создать видимость стабильности перед ноябрьскими выборами». Парех отмечает, что США и ООН придерживаются «стратегии контрольного списка задач», решая обозначенные в нем мелкие проблемы, но мало что делая для достижения в Афганистане долгосрочной стабильности. Существующий сегодня план предполагает наблюдение за выборами первого президента Афганистана (предположительно Карзая), которые должны состояться как можно скорее, и за последующей реализацией усиленной программы восстановления страны. Карзаю предстоит использовать пять лет своего президентского срока и значительные полномочия, которые он получит по новой Конституции, для создания сильных государственных институтов, включая национальную армию и полицию.

Такой подход, возможно, неплохо смотрится на бумаге, но ему присущ ряд крупных недостатков, и, по-видимому, он не учитывает нынешний хаос в стране. Похоже, Карзай действительно станет президентом. Хотя по новой Конституции глава афганского государства и получает большие полномочия, но пока неясно, способен ли Карзай ими воспользоваться. Более того, учитывая нынешнюю американскую политику и ослабевающую поддержку со стороны мирового сообщества, не стоит ожидать, что какое-либо афганское правительство сможет самостоятельно бороться с разгулом коррупции, процветающей наркоторговлей (сегодня ее объемы превысили все прежние показатели), всеобщим беззаконием, отсутствием безопасности и угрозой, которую представляют боевые формирования полевых командиров. Новая армия, насчитывающая всего 5 700 военнослужащих, теряет кадры почти с той же скоростью, что и набирает, а формирование полиции только еще началось.

И тем не менее значительное увеличение помощи со стороны мирового сообщества представляется маловероятным. Америке едва хватает ресурсов на Ирак, и вряд ли США выразят готовность взять на себя более существенную роль в Афганистане. Но Вашингтон мог бы улучшить ситуацию даже без огромных дополнительных инвестиций: достаточно нескольких ключевых изменений. Прежде всего необходимо добиться большей согласованности действий США и их европейских союзников, дабы усилить контингент НАТО в Афганистане. Лидерство Америки в этом вопросе имеет решающее значение, поскольку практически ни одна из стран – участников альянса не выразила желания послать в Афганистан более нескольких сотен военнослужащих, причем все их контингенты остаются в крупных городах, подальше от проблемных восточных регионов.

Америке пора понять, что в самом Афганистане ей нужны не полевые командиры и бывшие эмигранты, а другие партнеры. От сотрудничества с полевыми командирами необходимо отказаться. Если убрать со сцены таких деятелей, как Фахим, Сайяф и другие (возможно, путем назначения их на посольские и иные должности за пределами страны), позиции их сторонников ослабнут и процесс разоружения пойдет гораздо легче. Вашингтону также следует вступить в более тесный контакт с основной частью населения, особенно с пуштунами. В сфере обеспечения безопасности Америке надлежит сконцентрировать усилия по поиску и обезвреживанию талибов на охоте за лидерами, сотрудничавшими с «Аль-Каидой», такими, как руководитель движения «Талибан» мулла Мохаммад Омар, бывший министр обороны Маулави Обейдулла, бывший министр внутренних дел Абдул Раззак, бывший губернатор Маулави Абдул Хассан и бывший заместитель премьер-министра Хаджи Абдул Кабир. Рядовых же членов организации не стоит подвергать преследованиям. Что касается наркобизнеса, который вполне может стать главной проблемой Афганистана, то США и правительству Карзая следует присмотреться к опыту талибов, которым удалось сократить объемы наркоторговли. Талибы, наложившие в последние годы правления запрет на любые наркотики, использовали простую, но действенную стратегию: ответственность за нелегальные маковые плантации несли деревенские старейшины и муллы. Преступников на месяц отправляли за решетку, а их посевы выжигали. В результате деревенские лидеры каждое утро обязательно обходили свои территории перед восходом солнца (самое подходящее время для посева мака), чтобы убедиться, что там не выращиваются недозволенные растения.

Если Вашингтон решит принять описанную выше стратегию, у США появится шанс помочь восстановить нормальную жизнь в Афганистане или хотя бы улучшить нынешнюю ситуацию. Если же Америка отвернется от Афганистана, то она подорвет доверие афганского народа, понадеявшегося, что Запад выполнит свое обещание больше не бросать его на произвол судьбы.

Афганистан > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2908033 Кэти Гэннон

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851567 Александр Бовин

Интеграция в свободу

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

А.Е. Бовин – журналист-международник, Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ. Когда номер готовился к печати, пришло скорбное известие о скоропостижной кончине автора. Эту публикацию редакция посвящает памяти человека, вклад которого в российскую международную журналистику и аналитику невозможно переоценить.

Резюме Многополюсный мир не должен быть антиамериканским (равно как анти- любым другим). Иначе он станет прелюдией к большой войне, по сравнению с которой конфликты XX века покажутся играми расшалившихся детей.

В каком мире нам суждено жить и какую роль будет играть Россия в международной политике? Наше будущее зависит прежде всего от нас самих, от нашей способности осмыслить собственную историю и освоить новое историческое пространство. Однако в том, что касается эволюции системы международных отношений, перестройки мирового порядка, определяющую роль играет не Россия и даже не Америка. Ведь общее направление изменений в мировой политике и экономике формируется под воздействием сложнейшего переплетения и столкновения разнородных и разнонаправленных интересов. В этом смысле мы сталкиваемся с историческими тенденциями объективного характера, пробивающими себе дорогу сквозь уйму случайных отклонений.

На первое место среди этих тенденций я бы поставил процессы, объединенные понятием «глобализация». Оставим в стороне суждения нео-, пост- и супермарксистов, трактующих глобализацию как целенаправленную и непременно злокозненную политику «золотого миллиарда», и в первую очередь США. Попробуем не выходить за пределы здравого смысла.

Понятие «глобализация» связано прежде всего с глобальными проблемами современности, решение которых требует совместных усилий если не всего человечества, то значительной его части. В конце 60-х – начале 70-х годов прошлого века приоритетными считались такие задачи, как прекращение гонки вооружений и ядерное разоружение. Далее следовали проблемы, вызванные демографической и экологической ситуацией, нарастающими дисбалансами в топливно-энергетической, транспортной, продовольственной и других областях жизни общества.

За прошедшие десятилетия в этих сферах в принципе мало что изменилось. Окончание холодной войны, заключение нескольких фундаментальных соглашений о ядерных вооружениях, очевидно, притупили остроту разоруженческой проблематики. А на глобальный уровень вышли опасности и риски другого типа, связанные с пугающим и чуть ли не безнадежным разломом мира на процветающее, прогрессирующее меньшинство (государства, по традиции обозначаемые как Север) и застывшее в сонной апатии большинство (опять же по традиции именуемое Югом). И не случайно международный терроризм активизировался вдоль линии разлома – безнадежность конвертируется в отчаяние. Более тревожными стали и кризисные явления по линии взаимодействия биосферы и техносферы, так называемых первой и второй природы.

Еще одна группа проблем, к которым также применимо слово «глобализация», возникла в результате нарастающего взаимодействия субъектов международного общения, то есть как следствие интернационализации, преодолевающей национальные границы и пронизывающей политику, экономику, культуру всех народов и стран. Происходит «усреднение» образов жизни. Люди в разных государствах пользуются одними и теми же техническими устройствами, смотрят одни и те же фильмы, слушают одну и ту же музыку. В общем, впитывают одни и те же ароматы времени. Этот процесс, формирующий единую историю единого человечества, начался задолго до ХХ века и вряд ли завершится в веке нынешнем. Он неизбежен и неотвратим.

Неизбежна и острая борьба внутри сферы, охваченной процессами глобализации. Глобализация, понимаемая как интернационализация жизни, движется вперед, преодолевая существующие противоречия и порождая новые, ломая сопротивление одних социальных групп и выводя им на смену другие. Плоды глобализации, связанные с ней плюсы и минусы «усреднения» распределяются неравномерно. Бедным и слабым, как всегда, не везет. Будучи обществом, ушедшим вперед, Америка получает от глобализации больше, чем, допустим, Россия или Восточный Тимор. Традиционные культуры, уходящие корнями в седую древность, оттесняются и вытесняются всякого рода агрессивными субкультурами, опирающимися на материальные возможности авангарда глобализации.

Протест порождает антиглобализм. В конечном счете он обречен, как в свое время были обречены луддиты. Но если не иметь в виду крайние экстремистские формы, протест полезен. Он помогает высветить неприемлемые крайности глобализации, нащупать пути и методы сохранения разнообразия в единстве, способствует усилению внимания к поискам альтернатив, качественно иной цивилизации.

Итак, глобализация в обеих своих ипостасях (и как поиск глобальных решений глобальных проблем, и как интернационализация жизни мирового социума) – объективная историческая данность. Ее невозможно «объехать», нельзя заговорить антиглобалистскими речами. Глобализацию нужно понять, и в нее необходимо включиться.

На втором месте среди ведущих тенденций мирового развития – дрейф системы международных отношений в сторону многополюсности, то есть постепенное и неравномерное вызревание новых «полюсов» (центров силы) за пределами «великолепной восьмерки».

По модулю «полярности» можно выделить три класса систем международных отношений: однополюсную, двухполюсную и n-полюсную. В первой доминирует один центр силы. Бывает такое не так уж часто. Вспоминается Древний Рим, а дальше – долгая пауза. И в начале XXI века – Соединенные Штаты Америки. Однополюсный мир достаточно удобен (особенно для того, кто и есть «полюс»). Нападение на этот самый «полюс» исключено почти по определению. Решающее превосходство центра силы позволяет поддерживать дисциплину и равновесие. И наводить порядок там, где он нарушается.

Но часто случается так, что порядок, дисциплина и равновесие на политической поверхности скрывают зреющие под ней разброд и недовольство. В критических ситуациях возможен бунт, хоть и на коленях. Поэтому гегемон вынужден изнурять себя повышенной и постоянной бдительностью.

Двухполюсный мир, как помнят многие из нас, тревожнее. Теоретически мирное сосуществование СССР и США не исключало возможность истребительной войны между ними. Чтобы не допустить ее на практике, потребовалось ракетно-ядерное равновесие и согласие «полюсов»-соперников на принцип взаимного гарантированного уничтожения. Двухполюсный мир характеризуется жесткой блоковой дисциплиной интересов и идеологий. В период холодной войны блоки, конфронтационные центры готовились к войне большой, настоящей. Но они и предотвращали ее, выталкивая локальные военные конфликты на периферию ойкумены.

Главная опасность соперничества обоих центров силы – постоянная гонка вооружений. Пользуясь своим техническим и экономическим превосходством, американцы шли впереди и держали «социалистический» противополюс в режиме постоянной необходимости догонять. Сохранение ракетно-ядерного равновесия далось нам только ценой полной разбалансировки народного хозяйства. Ноша, которую мы на себя взвалили, оказалась неподъемной…

Все прелести двухполюсного, а теперь уже и однополюсного мира мы смогли попробовать на зуб. А мир многополюсный существует для нынешнего поколения лишь в книгах по истории дипломатии.

Мировое сообщество, опирающееся на взаимодействие нескольких центров силы, несравненно сложнее и потенциально опаснее, чем мир, держащий равнение на один или два центра. Не случайно обе мировые войны разразились вследствие нарушения именно многомерного баланса, призванного удерживать великие державы тех лет от резких движений. Логика тут простая: чем больше независимых элементов образуют систему, тем труднее установить и поддерживать равновесие между ними. Процветающий Pax Americana или привычная конфронтация двух сверхдержав обойдутся человечеству дешевле, чем постоянное выяснение отношений между новыми актерами мировой сцены.

Возможно, это и так. Однако выбора-то у нас как раз и нет. Ведь новые центры силы формируются, возникают и утверждаются на международной арене не в результате реализации планов, замыслов, воли тех или иных исторических деятелей, а в результате глобализации, вызывающей стихийные сдвиги в мировой расстановке сил.

Контуры надвигающегося многомерного мира уже намечены. Первая очередь претендентов на мировое лидерство дышит Америке в затылок: Китай, Западная Европа, Япония. Подальше, но все же видны Индия, Бразилия, Индонезия. Пока еще лишь маячат у линии горизонта расплывчатые очертания возможных конгломератов арабских, африканских, иберо-американских стран. О России – разговор особый и отдельный.

Многополюсное устройство неизбежно отразится на характере глобализационных процессов. Наличие центров силы, каждый из которых вместе со своим ближайшим окружением будет нести на себе отпечаток той или иной самобытной цивилизации, создаст благоприятные условия для сохранения мировой полифонии культур. Формирование и отработка механизмов регулирования отношений между центрами силы, внедрение в эти отношения «принципов мирного сосуществования» позволят свести к нулю вероятность столкновения цивилизаций, которым пугал нас Самьюэл Хантингтон.

По мере движения к многополюсности удельный вес США в мировой экономике и политике будет снижаться, а однополюсный мир – постепенно растворяться в иной структуре международных отношений. Зависимость мира от США съеживается. Такой процесс – это еще одна ведущая тенденция мирового развития, но проходить он будет неравномерно и займет, возможно, полтора-два десятилетия.

Полезно напомнить, что превращение Соединенных Штатов в единственную сверхдержаву было обусловлено совпадением нескольких случайных обстоятельств. Это, с одной стороны, удаленность Америки от центра мировых бурь и потрясений, а с другой – неожиданная самоликвидация второго полюса международной жизни после самоуничтожения Советского Союза.

Политическая элита США оказалась на высоте: она постаралась выжать из возникшей ситуации максимальную пользу для Америки. Возможно, даже перестаралась. Ведь за океаном «державников» ничуть не меньше, чем у нас. И хотя американским «державникам» помогали «державники» российские, задача укрепить систему международных отношений как систему американоцентричную так и не была (если иметь в виду официальный уровень) поставлена достаточно четко.

Присущий американцам здравый смысл сдерживал столь же свойственную им самонадеянность силы. Даже в таком подчеркнуто «державном» документе, как Концепция национальной безопасности, опубликованном 20 сентября 2002 года, заявлено: «Мы… руководствуемся убежденностью в том, что ни одна страна не может построить более безопасный, лучший мир, действуя в одиночку. Альянсы и многосторонние институты могут умножить силу свободолюбивых стран. Соединенные Штаты привержены таким надежным, устойчивым институтам, как ООН, Всемирная торговая организация, Организация американских государств и НАТО, а также другим давно существующим альянсам. Коалиции единомышленников могут дополнять эти постоянные институты».

Все правильно. Ведь, строго говоря, однополюсного мира в буквальном смысле не было и нет. Америке всегда приходилось оглядываться по сторонам, с течением времени – все больше и больше. Зависимость США от остального мира возрастает и в наши дни. Умные люди в Вашингтоне понимают это. А неумные, надеюсь, будут умнеть.

Верю, что поумнеют и политики в Москве. Все они, естественно, против однополюсного мира. Но далеко не все, рассуждая о мире многополюсном, способны отказаться от привычного антиамериканского угла зрения и отнестись к Вашингтону не как к глобальному сопернику, а как к глобальному партнеру. Отсюда и политическая комбинаторика, выкраивание из «остального мира» фигур антиамериканской направленности. К примеру, знаменитый треугольник Москва – Пекин – Дели. Боюсь, эта идея напугала китайцев и индийцев едва ли не больше, чем американцев. А иракский кризис повел «многополюсную» мысль европейскими коридорами. Греша политическим наивом, Москва выдвигала против американцев тройственное франко-германо-российское взаимодействие. Те даже не оглянулись…

Многополюсный мир не должен быть миром антиамериканским (равно как антикитайским, антироссийским или анти- любым другим). В противном случае он станет прелюдией к мировой войне, по сравнению с которой войны XX века покажутся играми расшалившихся детей.

Усложнение всей сети общественных отношений, возросшая вероятность катастрофических последствий стихийного развития событий, находящегося за пределами социально-политического контроля, вызывают множащиеся попытки сознательно регулировать, направлять ход международной жизни. После Первой мировой войны родилась Лига Наций. Ее незавидная судьба отразила судьбу человечества, делавшего робкие попытки подняться над разрушительной силой истории.

После Второй мировой эти попытки стали более интенсивными и эффективными. Опыт регулирования внутренних проблем государств упорно переносился на мировую арену. Отдельные решения постепенно формировали важное направление перемен в международных делах. Вокруг ООН создавалось плотное облако институтов, органов и организаций, имевших отношение практически ко всем сторонам общественной жизни. До выработки «сознательного направления», до появления «на выходе» практически реализуемых решений было очень далеко. Однако накапливался опыт квалифицированного наблюдения, анализа, изучения социальной действительности, выработки рекомендаций, предлагавших оптимальные для тех или иных условий стратегии. Множилось число специалистов, знавших положение дел в разных странах и регионах и умевших сопоставлять несравнимые, казалось бы, явления и процессы. Экономика формально шла в ногу с политикой, но, по существу, опережала ее. Международный банк реконструкции и развития и Международный валютный фонд уже с конца 1940-х становятся заметными факторами мирового хозяйства.

Холодная война, ставшая буднями послевоенного мира, конфронтация двух мировых идеологий, ориентация обеих систем на игру с нулевой суммой изначально подрывали любую попытку единого подхода к формированию общего экономического и политического климата в глобальном масштабе. На таком фоне Восток вообще считал разговоры о мировом правительстве пустой тратой времени и уходил в глухую интеллектуальную изоляцию. Запад предпочел бы вовсе избавиться от Востока, а пока стремился дополнить его интеллектуальную самоизоляцию изоляцией политической и экономической.

Официальные международные организации для этого не годились. Началась самодеятельность. В 1954 году в Голландии прошло первое сугубо закрытое совещание высокопоставленных (но не значившихся на государственной службе) деятелей из США и Западной Европы. Повестка дня была вполне глобальна: приспособление капитализма к новым историческим условиям – в частности, защита Европы от коммунизма. Выработка рекомендаций правительствам. По месту проведения заседаний (отель «Бидельсберг») эти встречи получили наименование «Бидельсбергский клуб».

Потребовалось два десятилетия, чтобы дополнить эту неформальную трансатлантическую ассамблею. В 1973-м по инициативе Дэвида Рокфеллера создается Трёхсторонняя комиссия, объединяющая представителей деловых и политических кругов США, Западной Европы и Японии. Задачи остались прежние: разработка мировой стратегии стабилизации капитализма, противостояние напору коммунизма.

Параллельно проходило объединение и академической элиты, пытавшейся сформулировать глобальные проблемы и найти способы их решения. Дискуссии в рамках заседаний Римского клуба, созданного в 1968 году, отличались меньшим антикоммунистическим накалом и более внимательным отношением к самым актуальным вопросам современности. Знаменитые доклады Римского клуба, посвященные диагностике болезней цивилизации и методам их лечения, стали на долгие годы мировыми бестселлерами. Боюсь, правда, что они пользовались успехом в научных библиотеках, а не в правительственных учреждениях.

После арабо-израильской войны 1973-го резко взлетели цены на нефть, и «инфаркт экономики», пережитый капитализмом, заставил лидеров ведущих государств Запада срочно создать механизм регулярных контактов. Приходилось действовать по принципу: «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих».

«Мир несчастен, – говорил в 1974 году президент Франции Жискар д’Эстен. – Он несчастен потому, что не знает, куда идет. А если бы знал, то обнаружил бы, что идет к катастрофе». Катастрофы удалось избежать. Во многом благодаря регулярным встречам клуба капитанов капитализма, «великолепной семерки». Первая из таких встреч состоялась в 1975-м в Рамбуйе под Парижем (тогда это была еще «пятерка»). Первоначально группа G5-G7 занималась экономическими сюжетами, но постепенно сфера ее интересов расширялась, охватив по существу весь спектр глобальных проблем. В целом Запад достиг нужного эффекта. В отличие от своего социального оппонента он сумел использовать научно-техническую революцию для укрепления политической и экономической стабильности капитализма.

Кризис и развал мировой социалистической системы, самоликвидация Советского Союза, окончание холодной войны вызвали к жизни принципиально новую ситуацию. Человечество стало гораздо более однородным. Постепенно создаются условия для формирования глобального механизма исполнительной власти – мирового правительства, которое могло бы наводить всемирный порядок. На первом плане – предотвращение военно-политических кризисов, а коль скоро они возникают, то скорейший и максимально безболезненный выход из них. Есть, разумеется, второй, третий и прочие планы, которые охватывают как уже существующие, так и вновь возникающие глобальные проблемы.

В рамках указанных тенденций неизбежен ренессанс ООН. Вопреки тому, чтЧ сегодня часто говорят и пишут, иракский кризис – не конец ООН, а исходная точка ее подлинной истории. Это начало не обещает быть легким. Необходимы радикальные реформы, чтобы покончить с пережитками Второй мировой войны, из-за которых ООН до сих пор сохраняется как организация, закрепляющая преимущества победителей. Крупные сражения, несомненно, развернутся вокруг права вето. Но в нынешнем виде оно обречено. Вероятное направление поиска – изменение состава Совета Безопасности ООН.

Многополюсное устройство мира – устройство, по существу, олигархическое. Реальной властью, то есть реальной возможностью оказывать решающее воздействие на ход глобального политического и экономического развития, будут располагать центры силы, мировые олигархи XXI века. Но такая власть и такая возможность вряд ли потребуют закрепления в виде права вето.

Формирование международной олигополии не вызывает особых симпатий. Но перепрыгнуть через этот этап эволюции миропорядка вряд ли удастся. Можно лишь предположить, что по мере упрочения демократического правосознания мировой элиты противостояние олигархического порядка основополагающим положениям Устава ООН будет постепенно утрачивать остроту.

Укрепление в ходе глобализации либерально-демократических начал общественной жизни, стабильные, выдерживающие нестандартные нагрузки отношения между мировыми центрами силы, общая демократизация и демилитаризация международных отношений позволят создать в рамках ООН эффективные институты и механизмы, которые можно будет использовать, чтобы минимизировать риски и опасности, угрожающие человечеству.

Центр таких рисков и опасностей постепенно перемещается в сторону экологических проблем. Но пока будут сохраняться и паразитировать на людских слабостях тиранические режимы, не исчезнет опасность геноцида, гражданских войн, агрессии, расползания оружия массового уничтожения. Следовательно, сохранится и необходимость совместными усилиями развязывать такие узлы, а еще лучше – не допускать их появления. В этом контексте правомерна постановка вопроса о «гуманитарных интервенциях», то есть о праве Совета Безопасности ООН использовать международные миротворческие силы (или вооруженные силы стран – членов ООН) для наведения порядка. Даже если для этого придется нарушать суверенитет того или иного государства и вмешиваться в дела, которые международное право традиционно считало и считает внутренними.

Гегель писал, что история – это прогресс в сознании свободы. И хотя бывали чудовищные «черные дыры» несвободы, в которые проваливались целые века и страны, немецкий философ прав. Ведущие тенденции развития современной системы международных отношений показывают, что движение к свободе в «западном», либерально-демократическом смысле продолжается. И темпы выздоровления России, ее роль в мировой истории будут зависеть от того, насколько полно она сможет интегрироваться в эту свободу. Как в свете внутренних преобразований, так и с точки зрения приспособления к требованиям нового мирового порядка.

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851567 Александр Бовин