Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Арно Хидирбегишвили, главный редактор Информационно-аналитического агентства "Грузинформ".

Ключевыми темами ФЕАМ-2011 уже традиционно станут особенности функционирования медиа в условиях стремительного развития информационных технологий, вызовы, которые ставит перед ними современный мир, единое информационное пространство. Но на этот раз в центре внимания, несомненно, будут и перспективы экономических межгосударственных объединений - динамичное продвижение Таможенного союза и введение в действие Единого экономического пространства.

{очется пожелать, чтобы участники форума максимально использовали уникальную возможность встретиться и поработать вместе, которую им предоставило РИА Новости, организовав столь представительное мероприятие. А для этого нам надо заранее определиться - с чем мы направляемся на ФЕАМ, с чем собираемся оттуда вернуться и какой главный лейтмотив нужно сегодня интегрировать в единое пространство не только экономики, а и СМИ бывших советских республик.

Думается, что таким лейтмотивом должен стать проект Евразийского союза, предложенный Владимиром Путиным, и вот почему.

Дисбаланс, возникший после распада Варшавского договора и Советского Союза, "трясет" по сей день не только Европу, но и экс-страны СССР: это и экономические катаклизмы, возникающие по вине государств - экономических аутсайдеров, "сидящих на игле" дотаций ЕС; и критическая температура гражданского противостояния в несостоявшихся государствах (failed state), часто приводящая к вооружнным конфликтам, дробящим последние на меньшие территориальные единицы. В то же время для США и некоторых их партнеров по НАТО категорически неприемлемы любые новые объединения в мире - они расцениваются, как объединение против их интересов, в том числе - энергетических.

Определенная логика тут присутствует, так как объединения, подобные Евразийскому союзу, способны сбалансировать ситуацию в мире, ликвидировав имеющийся западный крен, возникший после "величайшей геополитической катастрофы 20 века". Посмотрите - как только полковник Каддафи стал объединять мусульманские страны Востока и Африки в новый Арабский халифат, вчерашние союзники Ливии по борьбе с мировым терроризмом во главе с США объявили террористом его самого и расправились, как до этого - с Саддамом Хуссейном, Усама бен Ладеном и пока дышащим Хосни Мубараком. Поэтому новое евразийское объединение - это новая "кость в горле" мистеров джонов, рупором которых является сенатор и маразматик от штата Аризона Маккейн, неслучайно пригрозивший Путину разделить судьбу Каддафи...

Исходя из вышесказанного, думается, что на данный момент главной задачей СМИ постсоветского пространства должно быть разъяснение обществу перспектив нового Европейского союза, выгод от интеграции постсоветских стран в единое экономическое и политическое пространство, ликвидация предвзятости и фобий в отношении России. Именно об этом должны подумать руководители масс-медиа, собираясь на ФЕАМ-2011 в Астане, потому, что созданный властями некоторых стран информационный вакуум, или того хуже - дезинформационная пропаганда способствуют созданию у населения экс-республик СССР ложного представления о проекте Путина, а то и полного отсутствия оного.

Приведу конкретный пример: в интервью популярному грузинскому еженедельнику "Асавал-Дасавали" от 4 июля 2011 года и информагентству "Грузинформ" от 19 июля 2011 года автор этих строк, первый и пока единственный в Грузии, заявил, что:

- "Последний исторический шанс Грузии - использовать в скором будущем президентство Путина - единственного, кто может спасти грузинский народ, его историю, религию и культуру";

- Воссоединение Грузии и России в едином экономическом и политическом пространстве по примеру Евросоюза (в новой Шенгенской зоне без внутренних виз и пограничного контроля, с единой валютой и таможенными правилами) повлечет за собой воссоединение Грузии с Абхазией и Южной Осетией по формуле "Грузия + Россия = Грузия+Абхазия+Южная Осетия"".

Тогда я имел ввиду формат ОДКБ и Таможенный союз, но никак не мог предположить, что спустя три месяца, а именно - 3 октября председатель правительства РФ В.В. Путин напишет статью для газеты "Известия" "Новый интеграционный проект для Евразии - будущее, которое рождается сегодня", где презентует первый этап нового Евразийского союза - Единое экономическое пространство России, Белоруссии и Казахстана (ЕЭП). При его реализации, отмечает Путин в статье, будет использован "опыт Шенгенских соглашений... ЕЭП будет базироваться на согласованных действиях в ключевых институциональных областях... на единой визовой и миграционной политике, что позволит снять пограничный контроль на внутренних границах".

Тем самым, Владимир Владимирович предложил конкретную модель Единого экономического пространства, членство в которой - залог процветания не только для Грузии, но и для всех постсоветских стран, для которых ЕЭП - здоровая альтернатива труднодостижимому членству в ЕС, а вовсе не объединение против Евросоюза и США. Проект ЕЭП, как известно, стартует 1 января 2012 года, но Грузия может подключиться к нему чуть погодя - когда по одну сторону стола переговоров будет сидеть президент РФ Путин, а по другую - честно избранный народом грузинский президент. А когда Грузия войдет в новый Евразийский союз, она, в рамках ЕЭП, имеет шанс воссоединится с Абхазией и Южной Осетией, о чем я также говорил в вышеупомянутых интервью.

Разве сложная формула? Разве большинство населения Грузии, среди которого рейтинг Путина высок, не мечтает о возрождении былой дружбы с Россией, о безвизовом режиме, когда можно будет без виз ездить к своим родственникам и друзьям в Россию? (Кстати, Путина, как сильного политика, признают по секрету и представители нынешней грузинской власти, но только - в самом тесном кругу и чуть "под Бахусом"). Разве грузинские предприниматели не мечтают о выгодном бизнесе - о возвращении на российский рынок? Разве грузинский народ не скучает по единоверному русскому народу, ближе которого у нас не было и никогда не будет? Возможность возрождения единого русско-грузинского стратегического, культурного, исторического и политического пространства - вот единственный путь для Грузии, после чего сюда, привлеченные стабильностью, хлынут не только российские, а европейские и даже американские инвестиции!

Множество людей, позвонивших и написавших в редакцию "Грузинформ" - именитые ученые и педагоги школ, студенты и трудящиеся, сельчане из регионов и тбилисцы, известные представители творческой интеллигенции Грузии, беженцы, пенсионеры и ветераны ВОВ - ознакомившись с моим интервью, искренне выражали свое одобрение. Однако, определенная категория читателей (читай - грузинской общественности) решила, что я ратую за вхождение Грузии в состав Российской Федерации на условиях Гиоргиевского трактата. Оно не удивительно, ведь президент Грузии Михэил Саакашвили, вкупе с парламентариями и находящимися на правительственном "пансионе" экспертами-политологами ежедневно и по всем проправительственным грузинским телеканалам внушают нам, что Путин на самом-то деле хочет возродить СССР.

Поэтому сегодня первоочередная задача крайне малочисленных независимых СМИ в Грузии - разъяснить этой зомбированной и оттого агрессивной категории граждан (потенциальному электорату, избирателям), что:

- Российская империя, подписав Гиоргиевский трактат и по кусочкам собрав разрозненные грузинские княжества в государство под названием Грузия, также как и ее правопреемник - РСФСР, два века имели в Грузии не только интересы, но и обязанности;

- что вхождение Грузии в состав Российской Федерации сегодня так же нереально, как вхождение Абхазии и Южной Осетии в состав Грузии на прежних условиях;

- что такой "манны небесной", когда Советская Грузия получала от центра неизмеримо больше, чем привносила, не предвидится, но если мы возьмемся за дело - выберем достойную национально-ориентированную власть и будем работать за станком, в поле и лаборатории так же, как вкалывают в странах Евросоюза, то Грузия сможет попасть в гораздо более выгодный для нее новый Евразийский союз. Вместо Европейского, куда нас все равно никогда не примут...

Грузия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 2 ноября 2011 > № 465953 Арно Хидирбегишвили

Председатель Правительства Российской Федерации В.В.Путин принял участие в заседании правления Торгово-промышленной палаты России.

Вступительное слово В.В.Путина:

Уважаемый Сергей Николаевич (С.Н.Катырин – президент Торгово-промышленной палаты России)! Уважаемые коллеги, друзья, добрый день, рад вас приветствовать!

Несколько дней назад Торгово-промышленная палата России отметила своё 20-летие, но это весьма условный юбилей, имею в виду, что Торгово-промышленная палата фактически зародилась ещё в 18 веке в России. В феврале 1727 года Екатерина I подписала указ, там были такие слова: «…известному числу фабрикантов… зимою в Москву для совета съезжаться (столица была в Петербурге, но фабрикантам было предписано всё-таки съезжаться в Москву, так что эта традиция продолжается), а когда о каких-либо делах указа требовать надлежит, о том им доложить в Коммерц-коллегию». Это значит, что тогда уже был заложен принцип частно-государственного партнёрства и совместной работы бизнеса и государства.

Вне зависимости от политических и социально-экономических условий этот формат работал всегда эффективно, и современная организационно-правовая модель Торгово-промышленной палаты была сформирована в 1991 году (именно поэтому мы отмечаем 20-летие сегодня). Именно с этой даты ведут свой отсчёт ваши совместные независимые региональные структуры. Все эти годы вы активно содействуете развитию частной инициативы, помогаете выстраивать цивилизованные отношения между всеми участниками рынка, защищаете их законные интересы, во многом формируете образ России, её регионов, современного отечественного предпринимательства за рубежом и, что особенно важно, обеспечиваете эффективную двустороннюю связь бизнес-сообщества с государством, вместе с другими деловыми союзами и организациями участвуете в формировании социально-экономической повестки дня развития нашей страны и её укрепления.

Очень важно, что у нас общее, единое понимание задач, стоящих перед страной, перед национальной экономикой, общее видение будущего страны и её экономики. И это значит, что мы обязательно добьёмся общих положительных результатов. В ближайшие годы нам предстоит коренным образом изменить нашу экономику. И это не амбиции и не лозунг, это требования сегодняшнего дня, это вызов, который стоит перед современным миром в целом – и перед Россией в особенности остро стоит. Только эффективная, конкурентоспособная экономика, мощная индустриальная и технологическая база позволят нам чувствовать себя уверенно в развивающемся мире, позволят нам снизить зависимость от весьма непростых, турбулентных процессов в мировой экономике, гарантировать себя от глобальных рисков.

И, конечно, только новая, динамично развивающаяся экономика позволит создавать новые, эффективные, хорошо оплачиваемые рабочие места, в конечном итоге обеспечить повышение жизненного уровня граждан нашей страны.

Нам нужно создавать дополнительные точки роста в регионах, создавать новые отрасли экономики, производств, выходить на мировые рынки с наукоёмкими товарами и услугами, с продукцией с высокой добавленной стоимостью. Важнейшим элементом, механизмом решения задач развития должно стать государственно-частное партнёрство, о котором я уже говорил в самом начале. Нам необходимо оптимально настроить этот инструмент на достижение заявленных целей.

Добавлю, что кадровый, экспертный потенциал ТПП, ваши научно-практические наработки обязательно должны быть востребованы и по другим значимым направлениям, причём речь идёт как о решении общих, системных, так и вполне конкретных вопросов и проблем, тем более что они тесно между собой переплетаются.

В составе 34 общественных комитетов ТПП работает свыше 2,5 тыс. топ-менеджеров, докторов и кандидатов наук – отличный, очень мощный потенциал, который, конечно, должен быть востребован.

В качестве примера приведу ситуацию в такой чувствительной сфере, как госзакупки. Переход на федеральную контрактную систему потребует масштабного привлечения независимых экспертных организаций, которые смогут оперативно и грамотно осуществлять проверку качества документов, товаров и услуг. И у ТПП здесь уже накоплен очень хороший, я бы сказал – солидный опыт работы. Достаточно упомянуть эффективное сотрудничество с Министерством обороны, успешное сопровождение важнейших стратегических строек, например экспертизу выполнения контрактов на поставку оборудования для Саяно-Шушенской ГЭС после аварии.

Безусловно, необходимо продолжать работу и в части нормативно-правового обеспечения предпринимательской деятельности, улучшения стандартов делового и инвестиционного климата. ТПП уже ведёт такую работу, и ведёт достаточно плодотворно. Только за последние полтора года палата внесла конструктивные поправки по 144 законопроектам, это очень солидная, большая экспертная работа. Кстати, хочу напомнить, что мы намерены сделать такую общественную экспертизу с участием делового сообщества, институтов гражданского общества - обязательным требованием законотворческого процесса. Требования к национальному законодательству, к качеству деловой среды постоянно и ощутимо растут, и во многом это связано с развитием интеграционных процессов. В последнее время они набрали очень хорошую динамику, и, безусловно, это весьма позитивный факт.

В этом году запущен Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана. Со времён развала Советского Союза всё говорили, говорили, говорили об интеграции. СНГ худо-бедно функционировало и свою роль сыграло, но реальная интеграция началась сейчас. Вот это действительно интеграция в сфере экономики. И вы наверняка познакомились – если кто-то ещё не успел, я прошу вас это сделать, – познакомиться со статьями в газете «Известия» и Президента Белоруссии, и Президента Казахстана, где мы с вами можем чётко понять приоритеты наших государств-партнёров. Вот эти интеграционные процессы – это не что-то навязанное извне, это то, что лежит в основе интересов наших стран-партнёров. Внутренняя потребность подталкивает нас к такой совместной работе. И нужно сказать, что и руководство Казахстана, и руководство Белоруссии много сделали для того, чтобы мы достигли сегодняшнего уровня интеграции. Уже другие страны заявили о своей готовности и желании присоединиться к этим процессам.

С 2012 года начинает работу единое экономическое пространство, затем мы будем идти к формированию Евразийского экономического союза. Это ещё более высокий, продвинутый уровень интеграции. Это значит, что связи, уже наработанные предпринимателями наших стран, будут становиться всё более интенсивными. Теперь речь идёт не только о безбарьерной межгосударственной торговле, а о полномасштабной промышленной кооперации, создании совместных производств, свободном движении рабочей силы и капиталов, унифицированной системе технического регулирования, выработке для каждой компании соответствующих общих правил на общем пространстве и предоставлении им свободы выбора: в какой из стран регистрироваться и вести свою хозяйственную деятельность.

Очевидно, что новые рубежи интеграции означают и новые возможности, и новые задачи для российского бизнеса и для наших производителей. Я хочу вам сказать, что речь здесь идёт не только о повышении здоровой конкуренции в бизнес-среде – речь идёт и о повышении конкуренции между государственными процедурами и формами организации работы, речь идёт о создании более конкурентной среды для государств. И, кстати, Правительство России видит для себя здесь определённые вызовы и даже угрозы, и вынуждены будут – и действующее Правительство, и будущие правительства, любые, – считаться с этим фактом и создавать наиболее благоприятные условия для развития бизнеса и экономики.

Нам нужно вместе выстраивать наш общий интеграционный проект. Мы намерены в самом тесном контакте с деловым сообществом работать по этому направлению, вместе искать решения проблем, настраивать механизмы этого сотрудничества. И здесь рассчитываем на активное участие Торгово-промышленной палаты России, тем более что у вас есть давние, прочные связи с коллегами и в Белоруссии, и в Казахстане, и в других странах Содружества.

Подчеркну, что содействие внешнеэкономической деятельности традиционно является сильной стороной российской Торгово-промышленной палаты. Весьма эффективно работает разветвлённая сеть зарубежных представительств ТПП. Они помогают развивать кооперацию предприятий, целых регионов Российской Федерации с иностранными партнёрами, занимаются вопросами приграничного сотрудничества, способствуют развитию торговых и научно-технических связей, способствуют расширению и диверсификации отечественного экспорта. Их консультационная и практическая помощь подчас незаменима, в первую очередь для тех, кто только планирует выйти на иностранные рынки или же наладить совместный бизнес с иностранными партнёрами на территории нашей страны. И то, что число таких компаний постоянно растёт, – это, в том числе, и заслуга ТПП.

Один из элементов реальной поддержки отечественных экспортёров, которую оказывает палата, – это оформление так называемых сертификатов происхождения товаров. Только за прошедший год ТПП выдала свыше 0,5 млн таких документов. По сути, это реализация государственных полномочий в данной сфере, причём на самом высоком профессиональном уровне.

В июне этого года мы встречались с Сергеем Николаевичем Катыриным, обсуждали в целом проблемы работы ТПП, но, в том числе, обсуждали возможность дополнительной передачи Торгово-промышленной палате ряда государственных функций. Например, речь шла о выставочно-ярмарочной деятельности. Сергей Николаевич тогда обещал сформировать предложения, согласовать их с регионами, с коллегами посоветоваться. Рассчитываю, что мы сегодня тоже на этот счёт поговорим.

Также предлагаю коллегам высказаться по вопросам, которые, на их взгляд, препятствуют динамичному развитию различных сфер нашей экономической деятельности, в том числе малого и среднего бизнеса. Как известно, ТПП уделяет этому направлению большое внимание.

Я очень рад, что сегодня собралось такое представительное собрание в расширенном составе. Уверен, это, безусловно, пойдёт на пользу всему предпринимательскому сообществу. Хочу вас поблагодарить за приглашение принять участие в вашей работе. Спасибо большое!

* * *

Комментарии В.В.Путина к выступлениям участников заседания:

Как заявил Премьер, Россия практически согласовала условия промсборки автомобилей в рамках переговорного процесса по присоединению к ВТО. «Мы практически договорились с нашими партнёрами о том, в какие сроки и какие уровни по локализации должны быть достигнуты, если компания начинает работу на территории Российской Федерации, сколько по объёмам должно быть произведено, включая двигатели, трансмиссии, лакокраску, – сказал глава Правительства и добавил: – Мы договариваемся, в какие сроки будем держать эти достаточно жёсткие условия для наших партнёров, а с теми, с кем мы добились раньше даже больших условий, чтобы не ставить их в сложное положение и не менять их контрактных обязательств с российскими партнёрами, мы договорились, что будем готовы субсидировать их убытки, если такие будут возникать».

Комментируя предложение начать «проект века» и построить скоростную автодорогу Санкт-Петербург–Владивосток, В.В.Путин сказал: «Нам нужно не просто объявить стройку века, что в целом несложно сделать, а посмотреть, к чему она приведёт, чего она будет стоить и какую она отдачу даст на каждый вложенный рубль». «Для того чтобы построить дорогу Москва–Санкт-Петербург, нам нужно было подсчитать количество автомобилей, которые будут проезжать по ним в час, и их нагрузку, чтобы понять, будет ли эта стройка окупаема», – привел он в пример проект строительства скоростной платной автодороги Москва–Санкт-Петербург. «Я не против грандиозных строек, – отметил Премьер. – Более того, я – ”за”, но только за такие стройки, которые будут эффективны и будут способствовать развитию нашего народного хозяйства и экономики отдельных российских территорий».

Говоря о проблеме защиты российской лёгкой промышленности от демпинговых товаров иностранного производства, В.В.Путин сказал: «Она [легкая промышленность] действительно работает в очень конкурентной среде, у нас завал идёт ширпотреба, и нам нужно вместе подумать о том, чтобы защитить её от демпинга, и подумать над мерами реальной поддержки со стороны государства», – считает Премьер.

По словам В.В.Путина, даже в рамках ВТО защитить внутренний рынок от контрафактной одежды, как правило китайского производства, достаточно сложно. «Но на самом деле в странах ВТО очень много изобрели инструментов, которые формально как бы не противоречат правилам организации, а на деле с помощью различных технических регламентов создают условия, создающие преференции для отечественного производителя», – отметил в то же время глава Правительства. «Мы с вами можем и должны подумать на эту тему», – добавил он.

«Я бы хотел отреагировать на один очень правильный тезис, который коллега сейчас сформулировал: нам нужно добиться того, чтобы наши крупные промышленные компании не сами у себя создавали (и часто достаточно неэффективно) для целей своего производства какие-то маленькие структурки, а чтобы они опирались на естественно растущий малый и средний бизнес вокруг этих предприятий. Мы вместе с вами должны подумать на тему о том, как создать необходимую среду и нормативно-правовую базу, для того чтобы это было для всех комфортно и выгодно».

* * *

Заключительное слово В.В.Путина:

Нами многое с вами сделано за последнее время, но, конечно, предстоит сделать ещё больше. И мы, безусловно, сможем это сделать, потому что все предыдущие годы, несмотря на большое количество нерешённых проблем, сложных задач, которые нам не удалось ещё в полном объёме преодолеть, – всё-таки предыдущие годы показывают, что в целом мы двигаемся весьма энергично и добиваемся, реально добиваемся практически по всем направлениям, которые вы здесь представляете, хороших, серьёзных результатов.

Об этом свидетельствуют и цифры роста экономики. До кризиса мы росли 6–7% в год, а сейчас, я уже говорил об этом, мы подсчитали дополнительные доходы бюджета этого года: они приличные. Но что особенно радует, это то, что две трети этих доходов получено не за счёт ресурсных отраслей, а за счёт перерабатывающих. Это значит, что усилия, направленные на то, чтобы диверсифицировать экономику, всё-таки дают о себе знать. Конечно, это делается прежде всего за счёт таланта наших инженеров, рабочих, за счёт организаторов производства, таких как вы. Здесь мы со многими знакомы уже десятилетия. Я знаю, как вы напряжённо работаете на своих местах.

Хотел бы вас за это поблагодарить и поблагодарить так же, конечно, и за поддержку «Народного фронта». Ведь «Народный фронт» сам по себе для чего был создан? Он был создан для того, чтобы создать условия для стабильного развития в сфере нашей политической жизни. Без этой стабильности нам и экономику не удержать, как следует. Вы-то это понимаете лучше, чем кто-либо другой. А нам нужна эффективно функционирующая Государственная Дума. Не та, которая послушно штампует, как в советские времена, любое предложение, а та, которая думает (Дума для этого и создаётся, чтобы думать), анализирует, причём критически анализирует, но в конечном счёте вырабатывает эффективные решения по развитию экономики и политической сферы. То, что вы поддержали эти начинания, говорит о том, что как раз вы это понимаете и хотите, чтобы мы двигались именно по этому пути. Большое вам спасибо. Всего хорошего.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > premier.gov.ru, 28 октября 2011 > № 427139 Владимир Путин, Сергей Катырин

Председатель Правительства Российской Федерации В.В.Путин выступил на вечере, посвящённом 10-летию создания Росфинмониторинга.

Выступление В.В.Путина:

Добрый день, уважаемые коллеги! Дорогие друзья!

Очень рад приветствовать вас и в таком замечательном зале, и по случаю вашего праздника – 10-летия Федеральной службы по финансовому мониторингу, или, как мы изначально говорили, финансовой разведки. В системе обеспечения национальной безопасности ваша структура играет особую роль. Это мощный информационный, аналитический, экспертный центр противодействия преступлениям в бюджетно-финансовой сфере, источник важнейших данных для принятия ключевых экономических, да и политических решений. Именно вы ставите преграду на пути теневых денежных потоков, отслеживаете и пресекаете самые сложные, запутанные финансовые цепочки, за которыми стоят криминал, оргпреступность, нечистоплотные дельцы, разного рода экстремистские и террористические ячейки – именно самые сложные и запутанные. Я имею иногда удовольствие знакомиться с вашими материалами – там действительно сразу не разберёшься, как у нас в народе говорят, без определённого допинга. Но с допингом вообще ничего невозможно будет понять, поэтому ваша работа требует, конечно, ясной головы и очень хороших знаний.

Без вашей работы невозможно представить эффективную работу ни по борьбе с хищениями, ни с коррупцией, ни с контрабандой, с нелегальной торговлей оружием, наркотиками, ни даже с людьми, с корпоративными и налоговыми правонарушениями, то есть с теми преступлениями, которые, как говорят профессионалы, оставляют так называемый финансовый след.

Хотел бы сразу отметить, что с момента своего создания Росфинмониторинг проявил себя как действенная структура. Вы добились действительно серьёзных результатов. Кстати, это признают и ваши, наши, зарубежные партнёры, коллеги и прежде всего партнёры по ФАТФ – организации, которая координирует международные усилия по борьбе с легализацией преступных доходов и финансированием терроризма.

Благодаря упорной, кропотливой работе сотрудников Росфинмониторинга в кратчайшие сроки был устранён целый ряд существенных недостатков финансового регулирования и регистрации юридических лиц, созданы необходимые механизмы пресечения отмывания криминальных доходов. Всё это позволило России в 2003 году стать не только полноправным членом ФАТФ, но и непосредственным участником разработки международных стандартов в столь чувствительной и ответственной сфере.

Отмечу и успешную деятельность Росфинмониторинга в группе «Эгмонт», которая является неформальным объединением финансовых разведок мира. Прежде всего это касается оказания практической помощи нашим партнёрам по Содружеству Независимых Государств в части создания и развития их собственных специальных служб по противодействию финансовым преступлениям.

Укрепление сотрудничества, эффективное взаимодействие с нашими ближайшими соседями – это одна из приоритетных для нас задач, особенно сегодня, когда мы выходим на продвинутые формы интеграции в рамках Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана. И этот Таможенный союз, как вы знаете, уже заработал. С января будущего года станет реальностью и единое экономическое пространство, что является ещё более глубокой степенью интеграции. Создаётся огромный рынок со встречными потоками капиталов, товаров, услуг, и эти позитивные интеграционные процессы должны быть самым надёжным образом защищены.

В полной мере это относится и к нашим программам развития, к тем масштабным проектам, которые мы реализуем в экономике, социальной сфере. Нужен самый жёсткий контроль за расходованием бюджетных средств. Любителей так называемых откатов и распилов надо бить не просто по рукам – по морде нужно бить, да так, чтобы не было больше ни у кого желания разевать рот на народные деньги.

Считаю, что Росфинмониторинг должен усилить взаимодействие с правоохранительными, надзорными, судебными органами. В целом налажено неплохое сотрудничество, но здесь нет предела совершенству. Ваши материалы должны быть такими, которые давали бы возможность правоохранительным органам возбуждать уголовные дела и доводить их до судебного решения. Я особо отмечу роль Росфинмониторинга в борьбе с коррупцией, это направление нужно усиливать. Подчеркну, надёжный барьер на пути отмывания преступных доходов и капиталов – это один из ключевых элементов антикоррупционной политики государства.

И конечно, финансовая прозрачность, защита экономики, банковской системы от разного рода криминальных проявлений – важнейшее условие формирования цивилизованной бизнес-среды. Добросовестные, законопослушные предприниматели, инвесторы, просто граждане, должны чувствовать, что их интересы, права защищены надёжно, а вот разного рода финансовые «отмывочные», «прачечные», как мы говорим и вы говорите, фирмы-однодневки, сомнительные банковские учреждения нужно, конечно, последовательно убирать из бизнес-среды, из бизнес-пространств.

Я знаю, что Росфинмониторинг активно взаимодействует и с бизнес-сообществом. Сейчас только встречался с руководством ТПП – Торгово-промышленной палаты России, передаю вам от них самые лучшие пожелания. Я обещал это сделать. Думаю, что ни у кого не вызывает сомнений, что такая организация, как ваша, конечно же, должна работать в очень тесном контакте с объединениями предпринимателей.

Результатом таких совместных действий и консультаций должны стать нормы и правила финансовой и экономической деятельности, отвечающие лучшим мировым стандартам. Тот конкурентоспособный деловой климат, о котором мы так много и долго говорим, который необходим стране для устойчивого развития, конечно, должен вырабатываться в результате совместной работы. От этого выиграет и государство за счёт притока капиталов, открытия новых производств и создания рабочих мест, и сам бизнес. Ведь очевидно, что чем прозрачнее деятельность компаний, тем стабильнее их положение на рынке и тем выше доверие со стороны партнёров и потенциальных инвесторов. В то же время строгие стандарты финансового контроля не должны быть обременительными для бизнеса, здесь нужно найти гибкие механизмы. Я прошу вас это всегда иметь в виду.

И ещё, деятельность Росфинмониторинга не должна ограничиваться расследованием и пресечением правонарушений. Важно продолжить разрабатывать и внедрять системы превентивных мер, устранять условия – разного рода лазейки для организации преступлений, для перемещения криминальных капиталов. И здесь ваши экспертные оценки, ваши экспертные предложения в соответствующие ведомства Правительства будут вполне уместны и востребованы. Убеждён, у вас есть для этого все возможности, наработанные опыт и знания, самые передовые технологии и, конечно же, слаженная команда грамотных, ответственных специалистов, которые уже не раз доказывали свой высочайший профессионализм.

Хочу вас ещё раз поздравить! Хочу поздравить Виктора Алексеевича Зубкова, он здесь сидит, – человека, который создавал эту службу! Когда она создавалась, непросто было найти людей, которые должны были сделать в этой абсолютно неразведанной сфере первые шаги. И сам Виктор Алексеевич, и люди, которые с ним пришли, для того чтобы с нуля начать эту работу, справились с этой работой блестяще. Спасибо вам большое!

* * *

После торжественного вечера, который проходил в здании театра Et Cetera, глава Правительства побеседовал с художественным руководителем театра А.А.Калягиным

Встреча прошла в рабочем кабинете А.А.Калягина, который рассказал Премьеру о творческих планах театра, показал наиболее интересные афиши и сувениры.

Россия > Финансы, банки > premier.gov.ru, 28 октября 2011 > № 427137 Владимир Путин

Новый мегапроект для России

Реализация проекта ИЕТС повысит международный авторитет страны и укрепит национальную безопасность России

Геннадий Осипов

Национальные мегапроекты неоднократно в истории нашей страны становились локомотивами развития, которые не только способствовали ускоренной модернизации экономики, но и консолидировали нацию вокруг общего дела, пробуждали созидательные силы общества, чувство гордости за свою страну.

Достаточно вспомнить строительство Транссиба, план ГОЭЛРО, атомную и космическую программы СССР. Для современной России таким общим делом мог бы стать мегапроект Интегральной евразийской транспортной системы (ИЕТС), предполагающий объединение в единую сеть евразийских транспортных путей и современных средств связи.

Ядром ИЕТС должна стать скоростная комплексная магистраль, соединяющая порты Приморья с западной границей Белоруссии. Магистраль должна включать в себя железнодорожный комплекс, современную автотрассу и линию оптоволоконной связи. Для этого нужно будет проложить 47 тыс. км железнодорожных и автомобильных путей и 23 тыс. км оптоволоконного кабеля. Оснащение системы телекоммуникационной связью позволит создать на транспортных терминалах логистические центры, регулирующие процесс доставки грузов с максимальной скоростью и надежностью. Это также обеспечит трафик больших объемов информации между Западом и Востоком и одновременно послужит созданию современной информационной инфраструктуры в азиатской части России.

Геополитика

Отметим лишь некоторые выгоды помимо очевидной экономической, которые наша страна сможет получить от реализации этого мегапроекта. Прежде всего он соответствует геополитическим интересам России в первой половине ХХI века. Важно сделать так, чтобы для основных мировых полюсов силы стало объективно выгодным существование целостной, суверенной и процветающей России. Россия должна создать узел межцивилизационных связей, ценность которого для участников будет выше любых конъюнктурных соображений.

В настоящее время регион, включающий Японию, Китай, Юго-Восточную Азию, остро нуждается в канале быстрого товарообмена с Западной Европой. Сейчас основные транспортные потоки направлены через Суэцкий канал, пропускная способность которого ограничена. Обеспечить растущий товарооборот можно только новыми коридорами по суше с мультимодальными перевозками. Сегодня доставка одного контейнера из ЮВА в Западную Европу стоит $3000 при сроке доставки 30–40 дней. При доставке по территории России от порта Восточный к финской границе это займет менее 13 суток и будет стоить $1600. Таким образом, будет втрое увеличена скорость доставки и почти вдвое снижена себестоимость. Согласно расчетам, Россия сможет обеспечить примерно 15% общего грузопотока в сообщениях Европа–Азия, а в перспективе также Европа–Азия–Америка. Построив этот транспортный коридор, Россия капитализирует свое уникальное географическое положение моста между Европой и Азией. Следует отметить и важное значение ИЕТС в контексте формирования Евразийского союза, для которого она может послужить надежной транспортной основой.

Реализация проекта ИЕТС может также стать достойным ответом на стоящие перед Россией вызовы, которые угрожают ее существованию как суверенного государства.

Первый вызов заключается в риске ослабления территориальной связности страны, деградации коммуникационных каналов, соединяющих регионы. Особенностью современного этапа глобализации является втягивание в мирохозяйственные и культурные связи регионов, минуя национальные государства. Это уже сейчас реальная угроза: периферия России растаскивается экономическими, демографическими и культурными средствами. В этих условиях крайне важным является создание общенациональной транспортной системы, в которой все каналы перемещения товаров, людей и информации войдут в кооперативное взаимодействие в масштабах страны.

Второй вызов — необходимость освоения и вовлечения в хозяйственную деятельность природных богатств Сибири и Дальнего Востока. Это важно для развития самой России, но этого ждет и мировая экономика. Более того, окультуривание и «очеловечивание» дремлющих пространств России являются естественной обязанностью народа-хозяина. Байкал и сибирские реки, леса и побережье Тихого океана требуют созидательных хозяйственных усилий. Магистраль и ее ответвления станут базой для новой волны землепроходцев.

Вызов мигрантов

Третий вызов — демографический. Нехватка людских ресурсов на территориях Сибири и Дальнего Востока привлекает повышенное внимание соседних стран. Дальневосточный, Сибирский и Уральский федеральные округа, по территории которых пройдет ИЕТС, являются крупнейшими по площади в Российской Федерации и при этом самыми малонаселенными.

Демографические прогнозы показывают, что в отсутствие государственной программы развития этих регионов миграционный отток и естественная убыль населения будут только нарастать. Ситуация усугубляется тем, что сокращающееся российское население в Сибири и на Дальнем Востоке замещается мигрантами из сопредельных стран, прежде всего из Китая. В лучшем случае эта ситуация может быть чревата сменой этнического состава населения, а в худшем — отторжением этих территорий от России.

По примерным расчетам, с учетом отечественного и зарубежного опыта строительство ИЕТС может создать дополнительно на первом этапе (строительство полотна, прокладка коммуникаций) не менее 1,5–2 млн рабочих мест. На следующем этапе реализация проекта даст мультипликативный эффект, поскольку строительство дороги потянет за собой строительство и реконструкцию вокзалов, поддержание коммуникаций, обслуживание дороги, придорожный сервис. В среднесрочной перспективе это может выражаться в создании дополнительных 4,5–6 млн рабочих мест.

Наконец, на третьем этапе, после завершения строительства, магистраль даст прорывной эффект в плане занятости. Расчеты показывают, что введение ИЕТС в действие может спровоцировать бурный экономический рост восточных регионов страны. В долгосрочной перспективе это может дать от 15 до 18 млн новых рабочих мест.

Четыре источника

В этой ситуации очень остро встанет вопрос источников пополнения трудовых ресурсов. При соответствующей государственной политике приток внутренних мигрантов из европейской части России (главным образом молодые специалисты, безработные из регионов Северного Кавказа) может дать порядка 1–2 млн человек.

Вторым источником могут стать страны СНГ. По данным переписи 2000 года, в странах СНГ проживало более 17 млн этнических русских. Если к этому числу прибавить представителей других народов и этнических групп России, то получится еще более значительная цифра. При успешном стимулировании переселения страна может получить от 5 до 8 млн человек. Однако для этого необходимы серьезные изменения в иммиграционной политике в части предоставления реальных преференций народам России в вопросах получения российского гражданства и обустройства на новом месте жительства.

Третий источник миграции — предприниматели и квалифицированные специалисты из Европы. На первый взгляд это кажется невероятным, однако при создании условий для ведения предпринимательства, снятии барьеров на пути инвестиций, ослаблении бюрократического гнета не исключается возможность привлечения и этой категории мигрантов.

Наконец, возможно привлечение на основе временной занятости представителей стран дальнего зарубежья, например Вьетнама, Индии и других стран Южной Азии. При дисперсном расселении иммигрантов из этих стран вдоль магистрали под контролем российского государства это не приведет к существенным изменениям этнического состава населения. Кроме того, это создаст значительный противовес перспективам китайской иммиграции.

Свободная зона

Конечно, наряду с реализацией проекта по строительству ИЕТС потребуется реализовать меры социально-экономического характера, направленные на развитие восточных районов страны. Прежде всего для привлечения инвестиций в реальный сектор экономики целесообразно создать на юге Сибири и Дальнего Востока свободную экономическую зону. Льготы должны предоставляться предпринимателям, готовым вкладывать средства в развитие предприятий по производству полуфабрикатов и готовой продукции, ориентированных на экспорт.

Реализация проекта ИЕТС не только принесет прямую и косвенную экономическую выгоду, но также повысит международный авторитет страны и укрепит национальную безопасность России.

В заключение хотелось бы отметить, что проект ИЕТС не идет вразрез с уже утвержденными государственными программами, в частности транспортной стратегией Российской Федерации на период до 2030 года. При этом комплексное решение, препятствующее распылению средств и способствующее координации усилий, является более эффективным, чем строительство отдельных транспортных коридоров. В случае его принятия проект ИЕТС станет тем стержнем, вокруг которого будут выстраиваться все остальные проекты развития транспортной системы, предусмотренные транспортной стратегией.

Россия > Транспорт > mn.ru, 25 октября 2011 > № 424682 Геннадий Осипов

Свои среди чужих

Директор Федеральной миграционной службы Константин Ромодановский: «Если выходец из среднеазиатской республики не знает ни слова по-русски, как он поймет команду «Стой, стрелять буду!»?

Проблема «понаехавших тут» продолжает оставаться для россиян одной из самых болезненных и обсуждаемых. Об этом свидетельствуют и результаты свежего социологического опроса. Так, 30 процентов москвичей высказали свое отрицательное отношение к приезжим трудовым мигрантам, а по некоторым данным, 38 процентов обеспокоены ростом их числа. В рейтинге злободневных проблем недовольство приезжими занимает одну из верхних строчек, сразу после переживаний, связанных с ростом цен и повышением коммунальных тарифов. Есть ли у России толковая миграционная политика? Об этом «Итоги» поговорили с директором Федеральной миграционной службы Константином Ромодановским.

— Константин Олегович, какой, на ваш взгляд, должна быть миграционная политика в идеале?

— Свое видение мы постарались заложить в Концепции государственной миграционной политики Российской Федерации, которая до 2025 года будет определять ее основы с учетом общегосударственных интересов, базирующихся на правах и свободах человека и гражданина. В работе над проектом документа участвует не только ФМС, но и общественные деятели, ученые. Проект размещен в открытом доступе. Это сделано для того, чтобы наряду со специалистами в обсуждении могли принять участие и обычные граждане. Концепцию планируем принять в конце этого — начале следующего года.

— Ваше ведомство составило что-то вроде интерактивной карты миграции. Что за инновация такая?

— Понимаете, в нашей работе необходимо исследовать причинно-следственные связи такого явления, как миграция. Вот, например, беженцы-мигранты из Туниса в Европе — хорошо это или плохо? Конечно же, это нагрузка на экономику, определенные сложности в общественно-политической жизни. А если посмотреть на мигрантов из Молдавии или Украины, которые выполняют большой объем работ, закрывают кадровый дефицит, то, безусловно, это положительный фактор, элемент, стимулирующий развитие государства. Современные технические средства, и карта миграции из их числа, как раз и помогают нам различать миграцию как последствие каких-либо событий и миграцию как фактор развития. Такая система помогает оценивать постоянно меняющуюся ситуацию. Допустим, произошли волнения в арабском мире, смотрим на интерактивную карту и определяем факторы риска для нашей страны.

— И каковы сейчас миграционные угрозы?

— Факторов риска, или, как мы говорим, выскакивающих величин, нет.

— Как можно узнать, сколько к нам въезжает мигрантов, а сколько убывает?

— Специально создали центральный банк данных по учету иностранцев. На сегодняшний день он содержит около 100 миллионов единиц учетной информации, то есть данных об иностранных гражданах, из них около 40 миллионов переведено в архив. Данные в ежесуточном режиме поступают из погранслужбы, МВД, МИДа, Федеральной налоговой службы. Сегодня в столичных аэропортах совместно с пограничниками проводим эксперимент по автоматизированному формированию миграционной карты и онлайн-прохождению информации в единую базу данных в момент пересечения границы. Эти данные собираются в каждом месте контакта въезжающих граждан с представителями органов федеральной исполнительной власти. Все сведения поступают в информационную систему, и мы получаем «сигнал-импульс», который обрабатывается машиной и превращается в «аналитику». На интерактивной карте мы можем видеть картинку по каждому субъекту. В бегущей строке отображается количество въехавших иностранных граждан, на 19 октября это 11 588 200 человек. Количество граждан, имеющих право на осуществление трудовой деятельности, — 1 288 542 человека. И дополнительно имеются данные о количестве постоянно проживающих — это 664 998 человек. Есть еще данные о поставленных на миграционный учет, получивших разрешения на работу, визы и приглашения. Выборку можно делать по каждому из существующих параметров. Кроме того, отвечаем на запросы компетентных органов, устанавливаем сведения об иностранных гражданах. Всего за период существования базы получили 2,4 миллиона запросов, из них 75 процентов были удовлетворены.

При этом если величина одного из параметров вышла за пределы значения, то на карте регион выделяется более насыщенным цветом. Когда я представлял карту руководству страны, то обратил внимание на Чукотку. Эта территория была выделена темным цветом. Как оказалось, компьютер отражает соотношение местных жителей и приезжих. А так как на Чукотке коренных обитателей не так уж и много, карта показала большой процент приезжих, что составило 1,44 процента.

— А такой показатель, как межнациональная напряженность, ваша карта фиксирует?

— Вы хотите все сразу. Наверное, в перспективе можно придумать, как учитывать на карте и межнациональную напряженность.

— Когда ваши критики утверждают, что в России отсутствует миграционная политика, то в качестве основного довода приводят несовершенный механизм интеграции приезжих в российское общество. Чем парируете?

— Нам приходится непросто, многие вопросы находились не в нашей компетенции, и поэтому нужно было не требовать, а просить и уговаривать. К нам приезжают граждане трех категорий: туристы, временные трудовые мигранты и люди, стремящиеся получить гражданство и постоянно проживать здесь. Последние две категории так или иначе должны прилично знать русский язык, чтобы элементарно понимать, чего от них хотят. Знание русского языка создает условия безопасности и комфорта. Если выходец из среднеазиатской республики не знает ни слова по-русски, как он поймет команду «Стой, стрелять буду!»? Казалось бы, простой пример, но незнание языка в данном случае может привести к трагическим последствиям. Не секрет, что едут к нам зачастую люди низкой, в лучшем случае средней квалификации, слабо говорящие на русском. Поэтому наша задача помочь им овладеть языком еще при выезде. Мы с коллегами из Россотрудничества и МИДа интенсивно работаем в области языковой адаптации. Есть пилотные проекты по обучению мигрантов русскому языку в Киргизии, Таджикистане. На базе профессиональных училищ в городах Ош и Душанбе набрали двести человек, по сто в каждой стране, которые при условии успешного освоения рабочей специальности и русского языка к марту 2012 года будут трудоустроены в России. Подготовленных и выпестованных мигрантов будем привозить и содержать. А дальше надо будет законодательно закрепить необходимость знания русского языка для желающих работать в нашей стране. В особенности для тех, кто занят в сфере обслуживания, в частности в ЖКХ.

— Неужели планируете экзаменовать всех приезжих? И за чей счет — за государственный?

— Считаю, нет необходимости в том, чтобы обременять государство обучением приезжих языку. Это личное дело каждого. Хочешь жить и работать в России — учи язык. Если государство станет оплачивать обучение каждого украинского рабочего, то, наверное, это будет не совсем правильно. Что касается экзамена по русскому, то только на базе Российского университета дружбы народов как в России, так и за ее пределами уже создано около 160 точек, где можно проводить тестирование при оформлении российского гражданства. Процедура стоит порядка двух тысяч рублей. Прошел тест — приезжай, работай. Этим самым мы защищаем и рынок труда. Иностранный гражданин становится дороже, а труд российских граждан, соответственно, вступает в конкурентную борьбу.

— Многие россияне уже волнуются: мол, приедут свободно говорящие на русском языке граждане Таджикистана и займут все рабочие места.

— Чтобы поднимать экономику, нам понадобится большая концентрация людей. Например, Европа столкнулась с серьезной проблемой: до 70 процентов выпускников европейских вузов уезжают на работу в США. Это мы с вами привыкли в бытовом плане высокомерно относиться к приезжим из Средней Азии, а Европа проводит многоступенчатую селективную политику. Есть специальные программы по привлечению студентов из Азии. Идет «борьба за мозги». Мы в эту борьбу включились только в прошлом году, когда установили преференции для въезда и работы в России высококвалифицированных специалистов, или, как мы их называем, ВКС. Министерство экономического развития посчитало, что стране необходимо 30—40 тысяч ВКС. Думаю, в этом году придем к нижней планке потребности государства в специалистах такого уровня, привезем 30 с лишним тысяч профессионалов. Но понимаете: миграционная бочка не без дна. Те трудовые ресурсы, которые мы сегодня привлекаем из стран СНГ, скоро закончатся. Как только завершится борьба за энергоресурсы, начнется борьба за рабочие руки.

— В вашем ведении, как известно, находится выдача загранпаспортов. Правда ли, что планируется добавить в чип биометрического загранпаспорта информацию об отпечатках пальцев?

— Чип — это пластина, в которой уже сейчас размещена информация: данные с титульного листа и двухмерная фотография владельца паспорта. В Евросоюзе большинство стран внесли в чип отпечатки указательных пальцев обеих рук. Мы понимаем, что и нам никуда от этого не деться, планируем до конца года сделать экспериментальный образец документа. Будем отрабатывать методику внесения «пальцев» в этот чип. Но необходимо внести изменения в закон, которым предусмотрено наличие нового параметра. Есть нюансы, связанные с хранением информации. Сегодня мы только говорим о механизме изготовления паспортов с отпечатками пальцев, о том, достаточен ли в чипе объем памяти, чтобы хранить новые параметры, будет ли эта информация быстро считываться. Кроме того, в ФМС параллельно идет работа над проездным документом беженца, а также документа, подтверждающего вид на жительство лица без гражданства. В конце декабря планируем получить первые результаты. Пилотный участок для обкатки новых технологий будет создан на базе Управления федеральной миграционной службы по Санкт-Петербургу, а к 2013 году новые технологии, надеюсь, внедрим во всех подразделениях.

— Во сколько обойдется оформление загранпаспорта с отпечатками пальцев?

— Конкретные цифры пока назвать сложно. Все зависит от того, насколько будет финансово обременителен сам процесс занесения информации в чип.

— По осени спадает бум на оформление загранпаспортов. Давайте в конце сезона подведем итоги.

— Действительно, самое пиковое время — с марта по июль. В 2010 году было оформлено 5 миллионов 852 тысячи загранпаспортов, из них 3 миллиона 327 тысяч — паспорта нового поколения. В этом году оформили 4 миллиона 356 тысяч паспортов, из них 3 миллиона 14 тысяч — «новых». В Москве из 700 тысяч выданных паспортов порядка полумиллиона — нового образца. В 70 процентах случаев мы сократили время оказания услуги на 10 дней. Срок изготовления составлял около 20 суток. А в перспективе будет еще быстрее. Когда мы создадим информационное межведомственное и межуровневое взаимодействие, оформление загранпаспортов в городах-миллионниках будет занимать два-три дня. Смысл в том, что с рабочего места можно будет за 5 минут проверить обратившегося на предмет наличия судимостей, приводов в милицию и невыплаченных алиментов. Сегодня этот процесс занимает две недели. Останется всего дня два, чтобы отправить информацию на Гознак, распечатать паспорт и доставить его владельцу.

Впрочем, уже сейчас я как директор службы даже на себе почувствовал, что накал заметно спал. Люди меньше стали возмущаться, жаловаться.

— На что жалуются?

— В основном на очереди. Проблемы, конечно же, остались. Так, например, в отдельных регионах злоумышленники искусственно создают очереди и затем продают место за определенную сумму. Но все это решается.

— Вы снимаете погоны не только с сотрудников ведомства, но и сами стали гражданским служащим. Чем это было обусловлено?

— Прошло то время, когда мандаты выдавали люди с винтовкой в руках, опоясанные пулеметной лентой. Сегодня эпоха демилитаризации. Об этом не раз говорили и президент, и премьер-министр. В большинстве развитых стран выдачей паспортов занимаются гражданские службы. У людей, выдающих паспорта, должна быть другая ментальность, другая психология.

— Насколько успешно ФМС зарабатывает деньги?

— Весьма успешно. Мы стремились к этому, не просто увеличивая процент получения штрафов, а эффективно расходуя средства. Основные источники доходов ФМС — это пошлины за оформление гражданства, паспортов, патенты.

— Можете на конкретных цифрах показать свою рентабельность?

— Пожалуйста, за 8 месяцев этого года расходы миграционной службы составили 14,5 миллиарда рублей, а доходы — почти 18 миллиардов рублей. На 22,6 процента мы оказались в плюсе. Административных штрафов взыскано на сумму 2,4 миллиарда рублей, от распределения патентов получили ровно столько же. Проще всего сказать: «Дайте нам деньги, а мы вам потом докажем, чего стоим». Мне кажется, что доказывать это нужно постоянно. И сейчас уже наступило время, когда нужно не на словах, а на деле чего-то стоить. Уметь жить, уметь зарабатывать, быть экономически эффективными для государства и не чувствовать себя прожигателями казенных денег.

Дмитрий Серков

Россия > Миграция, виза, туризм > itogi.ru, 24 октября 2011 > № 423930 Константин Ромодановский

Запоздалый полет совы

Марат Шайхутдинов

Контуры грядущего миропорядка: ожидания и реальность

Резюме: Мировой финансово-экономический кризис дал мощный импульс процессу перераспределения глобальной силы и влияния. Но ни Запад, ни Восток не в силах вырваться за рамки докризисной экономической парадигмы. Последние 3–4 года так и не стали временем серьезной перестройки мировой финансовой архитектуры.

Гегель в «Философии права» заметил, что «сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек». Философ имел в виду, что человечество склонно запаздывать с осмыслением важнейших вопросов бытия. Это изречение невольно приходит на ум, когда задумываешься о посткризисном мире. К сожалению, он слишком зациклен на текущих проблемах и не уделяет должного внимания долгосрочным трендам. Политические элиты ведущих стран испытывают серьезный дефицит государственной воли и ответственности. Стратегия уступает место сиюминутной тактике, а давно назревшие реформы подменяются паллиативами.

Возникает ощущение, что международное экспертное сообщество также уклоняется от серьезного анализа проблем современного мира либо подыгрывает правящим элитам. Однако только объективный и критический анализ ситуации способен стать ключом к поиску адекватных решений, без которых невозможно построение нового, более справедливого и совершенного мирового порядка.

Приход к власти в ряде ведущих стран мира политиков нового поколения породил немало ожиданий. Миллиарды людей надеялись на разрешение региональных конфликтов, на сворачивание гонки вооружений, на кардинальные изменения в мировой экономике и политике. К сожалению, многие из этих ожиданий не сбылись либо сбылись лишь частично. Тем не менее масштабные сдвиги налицо. Мир, каким мы его знали, изменился навсегда. Мы вступили не просто в эпоху перемен, а в период смены эпох.

Одной из важнейших особенностей современного этапа развития человечества стало наложение друг на друга целого ряда глобальных мегатрендов. Смещение центров силы, кризис мировой финансовой архитектуры, появление нетрадиционных угроз, обострение проблем энергетической, экологической и продовольственной безопасности, кризис международного права – все это влечет за собой многократное усложнение мировой ситуации.

От исследователей требуется применение разнообразных научных подходов, однако прикладные исследования превалируют над фундаментальными, узкоспециальные подходы – над междисциплинарными. Но, как отмечал еще Джон Гэлбрейт, «специализация в науке – это удобство, а не добродетель». С одной стороны, необходимо рассматривать глобальные изменения в общем контексте закономерностей всемирно-исторического процесса («кондратьевские» циклы, циклы гегемонии Уильяма Томпсона – Джорджа Модельски, мир – системная теория Иммануила Валлерстайна, теория гегемонистского перенапряжения Денниса Флорига, цивилизационная теория Шмуэля Эйзенштадта и др.). Важно учитывать и качественные особенности современного этапа развития человечества, в том числе уплотнение и ускорение исторического времени. Время становится особым фактором, существенно влияющим на ход и содержание глобальных и региональных процессов.

Эксперты предпочитают не заглядывать слишком далеко в будущее. Старая добрая футурология уходит в прошлое, новейшие форсайтные исследования ограничиваются масштабами корпораций, и лишь некоторые эксперты рискуют применить их к глобальной реальности. Все это заставляет задуматься о том, насколько новым геополитическим и экономическим реалиям соответствует сам инструментарий политической науки, ее категориально-понятийный аппарат, методы и методики?

Позволю себе не вполне, может быть, правомерную аналогию между политической наукой и физикой. Как известно, до начала XX века доминировала классическая механика Исаака Ньютона, предполагавшая евклидовость пространства, равномерность течения времени, несотворимость и неуничтожимость материи. Однако квантовая механика Макса Планка/Эрвина Шредингера и теория относительности Альберта Эйнштейна/Германа Минковского совершили революционный переворот, преодолев тогдашний кризис в физике. Стало очевидным, что ньютоновская физика – лишь частный случай более широкой картины мира. На наш взгляд, аналогичная, достаточно кризисная ситуация возникла и в современной политической науке. Не застряла ли политическая теория в предыдущей эпохе, превратившись в препятствие на пути более адекватного понимания новой мировой ситуации?

Трансформация современного мира: причины, следствия, исторический контекст

Драматические события на Ближнем Востоке и в Северной Африке дали повод говорить о начале «переформатирования» как исламского мира, так и глобального геополитического ландшафта. Мировые СМИ настойчиво проводят мысль о том, что главными причинами событий «арабской весны» стали нерешенные социально-экономические и политические проблемы государств Северной Африки и Ближнего Востока. Однако не слишком ли быстро мы отвергаем мысль о возможном целенаправленном воздействии извне на процесс глобальных перемен? Сегодняшние события стоит рассмотреть в более широком историческом контексте.

Так, начало современному процессу переформатирования глобального геополитического ландшафта (в том числе арабо-исламского мира) положили распад СССР и операция «Буря в пустыне». За ними последовали события на Балканах, дезинтеграция Югославии и Чехословакии, а также стремительное расширение НАТО и Евросоюза на восток. События 11 сентября 2001 г. стали отправной точкой для операций в Афганистане и Ираке, расширения американского военного присутствия в арабских странах, появления концепций Большого Ближнего Востока и Большой Центральной Азии. Впервые военные базы США и НАТО оказались на территории Центральной Азии, в непосредственной близости к Китаю и России. Следует также упомянуть обострение региональных и локальных конфликтов, активизация международного терроризма, религиозного экстремизма, наркобизнеса, торговли людьми и морского пиратства. Не стоит недооценивать и события 2008 г. вокруг Косово, Южной Осетии и Абхазии. Их долгосрочные международно-правовые и геополитические последствия, возможно, еще впереди.

Даже столь краткая историческая ретроспектива заставляет задуматься о том, что события «арабской весны» – лишь часть более широкого процесса, который де-факто является новым раундом передела мира. Автор далек от конспирологических версий, согласно которым события в Северной Африке разворачиваются чуть ли не по указке стратегов из-за океана. Но я убежден: западные лидеры были осведомлены о надвигающейся буре и постарались не просто оседлать революционные процессы, но и подкорректировать их с помощью различных средств, методов и ресурсов в собственных интересах.

Действительно, события в исламском мире органично вписываются в концепцию Большого (демократического) Ближнего Востока, обнародованную еще во времена Джорджа Буша-младшего. В частности, не секрет, что США жизненно заинтересованы в ослаблении китайского и российского влияния в этой части мира. Заметим, что именно в 2010 г., впервые в новейшей истории, Китай опередил Соединенные Штаты по закупкам ближневосточной нефти для своей быстрорастущей экономики.

В то же время не выдерживают критики заявления Вашингтона о поддержке демократии и необходимости обновления политических элит на Ближнем Востоке. Кто, например, возглавляет постреволюционные Египет и Тунис? Ровесники экс-президентов, а не молодежь, доминировавшая на революционных площадях. Почему проблема демократизации ставится лишь перед республиканскими режимами, но не перед застывшими в политическом развитии ближневосточными монархиями? Не потому ли, что там находятся военные базы США? Нужна ли Западу подлинная демократия на Ближнем Востоке, или же речь идет о приходе еще более прозападных элит? Нужны ли Вашингтону и Брюсселю реформы в арабском мире, или они готовы смириться с появлением новых исламистских режимов?

Не будет лишним напомнить, что именно Франция, Англия, Германия и Италия добились в 2004 г. отмены эмбарго на продажу оружия Ливии, которое действовало с 1986 года. С 2005 по 2011 гг. страны Европейского союза продали Ливии оружия на 834 млн евро. Неужели западные державы совершенно не подозревали, кому они сбывают оружие?

И все же попытки Запада «революционизировать» исламский мир способны привести не к тем результатам, на которые рассчитывают в Вашингтоне и Брюсселе. Запад, еще не оправившийся от кризиса, может оказаться в очередном тупике. Так, нагнетается напряженность вокруг Ливана и Сирии, от которых в немалой степени зависит судьба Ирана. Эксперты предупреждают, что падение режима Башара Асада приведет к распаду Сирии и хаосу в регионе. Тем не менее давление Запада на режим Асада стремительно нарастает. В ход пущены односторонние экономические санкции, а в перспективе не исключено и военное вмешательство по ливийскому сценарию.

Нынешней ситуацией пользуется и Турция, внешнеполитический курс которой все больше вписывается в сценарий возрождения Османской империи. Доминирование на Ближнем Востоке может стать для Турции более ценным геополитическим призом, нежели постоянно отодвигающаяся перспектива вхождения в Евросоюз.

На фоне событий «арабской весны» драматически развивается ситуация вокруг Афганистана. Официальный Кабул не способен взять на себя всю полноту ответственности за судьбу страны. Национальная армия и полиция слишком слабы и пропитаны коррупцией. В стране так и не объявлены результаты парламентских выборов, а попытки наладить диалог с талибами терпят неудачу, убийство экс-президента Бурхануддина Раббани фактически ставит на нем крест. В этой связи ускорился процесс переосмысления стратегических целей в Афганистане. Иллюзии относительно демократизации рассеиваются, на первый план выходят вопросы безопасности. В преддверии анонсированного вывода войск происходит перезагрузка американского военного присутствия. Однако мало кто верит в уход западной коалиции из Афганистана – слишком многое поставлено на карту в этом стратегически важном регионе. Если он все же состоится, новый расклад сил в регионе станет одновременно и серьезным вызовом, и историческим шансом для Китая и России, ШОС и ОДКБ. Москва, Пекин и ведомые ими объединения получат возможность доказать свою состоятельность в качестве альтернативных центров силы. Не исключен и другой вариант – избавившись от военного присутствия Соединенных Штатов, КНР и Россия вступят в схватку за доминирование в регионе.

Пока же позиции обеих держав на фоне перемен в исламском обществе достаточно уязвимы. Пекин и Москва постепенно утрачивают влияние в арабо-исламском мире. В целом события в Северной Африке вольно или невольно стали своего рода тестом на готовность Китая и России оспаривать американское лидерство. Если исходить из сегодняшних реалий, то они этот тест провалили. Чем же объясняется провал? Почему две великие ядерные державы столь пассивно наблюдают за процессом перекройки геополитического ландшафта? Тому есть немало причин объективного и субъективного порядка.

Так, Китай не заинтересован в преждевременной конфронтации с США из-за взаимозависимости двух стран. Пекин пока не в силах справиться с очагами напряженности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР). Сохраняются трения вокруг Тибета и спорных островов в Южно-Китайском море. Военный потенциал Поднебесной быстро растет, но он по-прежнему слишком мал, чтобы соперничать с американской военной мощью. В свою очередь, Россия не желает ставить под вопрос перезагрузку отношений с США, судьбу переговоров по ПРО, а также вопросы вступления в ВТО. Военная мощь России со времен СССР изрядно подорвана, а ОДКБ пока не состоялся в качестве дееспособного военно-политического блока.

Значит ли это, что Китай и Россия и впредь не будут препятствовать перекройке политической карты мира по западным лекалам? В краткосрочной перспективе – да, в среднесрочной и долгосрочной – нет, поскольку оба государства имеют собственные геополитические амбиции. Уже сегодня Москва и Пекин успешно отрабатывают различные механизмы и методы, характерные для глобальных держав. Правда, уровень их притязаний различен – нынешняя Россия вынуждена смириться со статусом региональной державы, а возвышающийся Китай устроит только статус сверхдержавы.

Переформатирование геополитического ландшафта или передел мира?

Переформатирование глобального геополитического ландшафта является, по сути, новейшей модификацией передела мира, имеющей ряд отличительных особенностей. Важным признаком нового раунда становится не буквальный захват и присоединение территорий в духе колониальных империй, а установление долгосрочного контроля над странами, регионами и мировыми коммуникациями. На первый план выходит не прямое подчинение, а формирование вассальных отношений; не опора на конкретных лидеров, а пестование компрадорских элит. Преследуя свои интересы, сильные мира сего не останавливаются перед насильственной сменой неугодных режимов, используя как реальные, так и надуманные предлоги. Как результат – некоторые государства приходят к выводу, что лучшей гарантией от внешнего вмешательства является наличие ядерного оружия.

Глобальные игроки придают немалое значение методам публичной дипломатии – созданию неправительственных организаций, стимулированию местного протестного потенциала, финансированию оппозиционных движений и т.д. Однако, как это ни парадоксально, насаждаемые Западом режимы далеки от идеалов демократии. Возникает впечатление, что демократия – это некая константа, а не возобновляемый ресурс: чем больше Запад «экспортирует» демократию в другие регионы мира, тем меньше демократии остается в Америке и Европе.

Важное место в арсенале великих держав занимает стимулирование и провоцирование межклановых, межрелигиозных и межэтнических противоречий, а также различных сепаратистских движений. «Балканизация» государств и регионов становится эффективным способом передела сфер влияния между глобальными игроками. Не случайно исследователи все чаще говорят о возможном распаде Ирака, Афганистана, Йемена, Ливии, Сирии и др.

Особое место приобретают современные информационные технологии, с помощью которых осуществляется манипулирование международным мнением. Однако, как показали беспорядки в Великобритании, использование информационных технологий – обоюдоострое оружие, способное подорвать стабильность самого западного мира.

Обращает на себя внимание и обострение конкуренции между глобальными игроками за гарантированный доступ к природным ресурсам небольших развивающихся стран. Активизируется борьба за контроль над Антарктидой, арктическим шельфом и Северным морским путем. Пока она ведется преимущественно экономическими и политико-дипломатическими методами, но возможные военные конфликты не за горами.

Одной из особенностей новейшего раунда передела мира становится избирательная интерпретация принципов и норм международного права. При этом сильные мира сего зачастую используют трибуну СБ ООН для легитимации задним числом своих действий в том или ином регионе мира. Вызывает озабоченность и чрезмерное, переходящее все разумные рамки, применение глобальными игроками односторонних и по сути контрпродуктивных экономических и политических санкций против тех или иных государств. Нередко от санкций страдают не лидеры и правящие элиты, а дети, старики, женщины и больные.

На фоне самоуправства сверхдержав ослабевает роль ООН как организации, призванной обеспечивать мир и верховенство права в международных отношениях. Она утрачивает свои позиции как международно-признанный центр легитимности. Беспристрастность СБ ООН все чаще оказывается под вопросом. Принцип равенства участников международных отношений не действует. Голоса малых и среднеразмерных государств покупаются оптом и в розницу. Между тем, именно ООН могла бы сыграть ведущую роль в формировании более справедливого мирового порядка, в повсеместном утверждении норм международного права. К сожалению, становление многополярного мира идет с трудностями, а всеобщая нестабильность становится нормой.

Вместе с тем, облик нового мирового порядка будет определяться в конечном счете не только геополитическими и военно-стратегическими факторами. Решающее значение будет иметь экономико-финансовая составляющая. Многое будет зависеть от того, когда и в каком состоянии глобальные игроки выйдут из финансово-экономического кризиса. Но и вопросов пока больше, чем ответов.

Глобальная экономика: кардинальная реформа или косметический ремонт?

Финансово-экономический кризис стал испытанием на прочность для всей политической элиты. Мир вправе был ожидать от лидеров великих держав более ответственного поведения и большей готовности к коллективным действиям. На практике мы столкнулись с всеобъемлющим кризисом системы глобального управления.

Следует отдать должное «Большой двадцатке» – на первых этапах кризиса она сыграла позитивную роль, обнадежив рынки и выработав неотложные меры по стабилизации ситуации. Однако в последнее время в деятельности G20 все более заметны минусы, в том числе чрезмерная декларативность предлагаемых мер и отсутствие четких механизмов их реализации. Как результат – регулярное повторение валютных войн, возрождение протекционизма.

Сегодняшние западные лидеры не дотягивают до масштаба проблем и не способны на решения, сопряженные с возможной утратой власти в ходе очередных выборов. Электорат «золотого миллиарда», избалованный длительным периодом процветания, пока не готов смириться с мыслью о неизбежном снижении качества жизни. Инфантилизм избирателей накладывается на безответственность элит и самонадеянность крупного бизнеса.

Сказанное напрямую относится к США. Структурные изменения, в которых так нуждается американская экономика, остались большей частью на бумаге. Обещания демократов о создании новых рабочих мест не выполнены. Нелегитимная эмиссия доллара в рамках «количественного смягчения» и непомерные военные расходы становятся дополнительными факторами риска. Достигнутый экономический рост недостаточен, чтобы можно было говорить об окончательном преодолении рецессии. Однако самую большую проблему составляет то обстоятельство, что экономическая политика Соединенных Штатов стала заложницей межпартийного противостояния. Партии интересует не поиск адекватных решений, а исход президентских выборов 2012 года. Опасная ситуация, сложившаяся вокруг долгового кризиса, наглядно продемонстрировала узость мышления американского истеблишмента.

Свидетельством нежелания элиты признавать очевидные факты стала волна обвинений в адрес рейтингового агентства Standard & Poor’s, осмелившегося понизить кредитный рейтинг Америки. Но и без S&P ясно, что США утратили репутацию мирового лидера. Возник опасный разрыв между избытком американских международных обязательств и средствами для их выполнения. Америка лишь перекладывает свои проблемы на остальной мир. Однако страна, не умеющая жить по средствам, не имеет ни морального, ни политического права вести за собой мировое сообщество.

Не лучше обстоят дела в Евросоюзе, столкнувшимся с крупнейшим кризисом в своей истории. Налицо не только дефицит политической воли у европейских лидеров, но и отсутствие единого видения дальнейших перспектив ЕС как глобального игрока. Растут опасения относительно будущего единой европейской валюты. Европа не гарантирована от новых потрясений.

В целом эпоха доминирования Запада в мировой экономике практически завершена. На кону – само существование западного проекта в том виде, каким мы его знаем. Эксперты уже говорят о «мире без Запада». Действительно, на глобальную авансцену выходит мировой Восток. Так, экономический рост развивающихся стран составил в 2010 г. 6,5% по сравнению с 1,5% роста в развитых странах. Промышленность бежит из стран ОЭСР в страны Азии, обеспечивающие 52% мирового промышленного производства. Все больший вес набирают державы БРИКС, ставшие локомотивами мировой экономики. Парадоксально, но именно те государства, которые чаще всего подвергались критике за недостаточно рыночный характер экономики и неразвитость демократии, взяли на себя груз ответственности за будущее мировой экономической системы.

К примеру, динамично развивающийся Китай, который 30 лет назад был лишь 13-й экономикой мира, в 2010 г. опередил Японию и стал второй экономической державой. По прогнозам МВФ, уже к 2016 г. КНР обойдет Соединенные Штаты по объему ВВП. Отражением растущей мощи Китая стало укрепление его позиций в G20 и МВФ. Пекин уже способен конкурировать с международными финансовыми институтами.

Следует признать, что именно китайский экономический рост позволил обеспечить относительную стабильность на мировых рынках сырья. Китай взял на себя довольно опасную роль главного кредитора США и спасителя европейской экономики. Однако как на Западе, так и на пространствах Евразии Пекин сталкивается с обвинениями в «экономической экспансии» и опасениями насчет его возможной агрессивности в недалеком будущем.

КНР осознает, что пока ее экономическое процветание в значительной мере зависит от Америки. Не случайно будущий китайский лидер Си Цзиньпин недавно заявил, что американская экономика всегда отличалась устойчивостью и способностью к восстановлению. Однако за этими вежливыми словами уже невозможно скрыть факт радикальной смены исторических ролей Вашингтона и Пекина. Циклы истории действуют неумолимо, и недалек тот день, когда Китай вновь, как несколько веков назад, станет самой мощной экономической державой мира.

Не следует недооценивать растущую мощь партнеров Китая, в том числе России. Несмотря на ряд внутренних проблем, она по-прежнему играет незаменимую роль в мировой экономике и демонстрирует самый высокий уровень жизни среди государств БРИКС. Международные резервы Российской Федерации составляют 540,2 млрд долларов, а государственный внешний долг – лишь 3% ВВП, что дает возможность со спокойной душой делать новые внешние заимствования.

Используя как рыночные методы, так и механизмы торговых войн и элементы геополитического давления, Москва стремится укрепить влияние на государства СНГ. Серьезным достижением России явилось создание Таможенного союза, призванного стать ядром притяжения для других постсоветских государств. Таким образом, Россия, подобно Китаю и Евросоюзу, формирует подконтрольное себе большое экономическое пространство. Не исключено, что в перспективе границы Таможенного союза, ЕЭП и ОДКБ практически совпадут. В таком случае по-новому встанет вопрос о политической интеграции и формировании наднациональных структур.

Другим перспективным глобальным игроком может стать Индия с ее экономическим, научно-техническим и демографическим потенциалом. Страна успешно преодолевает издержки глобального кризиса и надеется занять достойное место в новом мировом порядке. Будучи космической и ядерной державой, Индия настойчиво добивается статуса постоянного члена СБ ООН. Некоторые эксперты считают, что в перспективе Дели может составить конкуренцию Пекину в борьбе за мировое лидерство.

Таким образом, мировой финансово-экономический кризис дал мощный импульс процессу перераспределения глобальной силы и влияния. На авансцену выходят новые державы, демонстрирующие другие возможности и альтернативы. Но ни Запад, ни Восток не в силах вырваться за рамки докризисной экономической парадигмы. Так, последние 3–4 года могли стать временем серьезной перестройки мировой финансовой архитектуры. Однако глобальные игроки – как прежние, так и формирующиеся – ограничились косметическими изменениями, отложив решение кардинальных проблем современности на неопределенный срок. И все же никакие соглашения на глобальном и региональном уровнях не защитят мировое сообщество от новых кризисов, если не будут кардинально переосмыслены основы рыночной экономики. На этом опасном пути нас ожидает ряд серьезных вызовов и дилемм, без адекватного решения которых трудно добиться стабилизации мировой экономики.

Так, кризис показал со всей остротой, насколько опасен растущий разрыв между виртуальной и реальной экономикой (как в масштабе отдельных стран, так и на глобальном уровне). Рано или поздно мир вновь столкнется с суровой реальностью. Необходимо переосмыслить, что есть реальная экономика.

Кризис по-новому высветил и роль государства. Все мы – свидетели того, как в начале финансово-экономического кризиса банки и корпорации бросились к нему за помощью. Многие правительства пошли по пути фактической национализации банков и предприятий. В США даже разгорелись дискуссии о государственном «социализме». Однако, восстановив силы, банки и корпорации начали ставить вопрос о чрезмерном присутствии государства в экономической сфере.

Кризис нанес мощный удар по социальному государству. Как результат – протестный потенциал накапливается и в развивающихся, и в развитых странах. Представители среднего класса по всему миру считают, что будущее ускользает из их рук. Одни эксперты в этой связи заговорили о смерти «социального государства», другие – о процессе «глобализации гнева». Кризис показал, что ориентация человечества на западные стандарты потребления может привести на грань экологического и продовольственного кризиса. Однако страны «золотого миллиарда» почему-то уверены, что именно Восток с его бурным демографическим ростом должен идти по пути самоограничений (сокращение потребления, контроль над рождаемостью и т.д.).

В целом капитализм столкнулся с самым острым идеологическим кризисом со времен биполярной системы. И хотя многие экономисты по-прежнему уверены в жизнеспособности капиталистической системы и даже задаются вопросом: «Спасет ли нас капитализм?», вопрос впору поставить иначе: «Возможно ли спасти сам капитализм?». Как отмечает обозреватель The Times Анатоль Калецки, перед экономистами стоит задача создания четвертой разновидности капитализма на основе лучших элементов классической, кейнсианской и тэтчеровско-рейгановской модели, адаптированной к реалиям XXI века. Правда, Калецки имеет в виду создание нового «западного» капитализма, способного противостоять Китаю.

Однако построить новый капитализм исключительно для «золотого миллиарда» уже не получится – остальной мир не позволит еще раз переложить на себя издержки. С другой стороны, есть смысл более внимательно отнестись к незападным экономическим моделям. Необходимо идти по пути конвергенции различных рыночных экономик, сформировавшихся в условиях различных цивилизаций и культур.

Диалог или столкновение цивилизаций?

Сегодня, в эпоху глобализации, уже невозможно отрицать несомненный факт, что современные цивилизации глубоко проникли в жизненную ткань друг друга, и в этом симбиозе подспудно формируются предпосылки не только для конфликтов и коллизий, но и для плодотворного сотрудничества и межцивилизационного и культурного диалога.

По существу, без диалога невозможно решение ни одной глобальной проблемы, поскольку во всех сферах жизни человечества имеют место разделительные линии между современными цивилизациями. Недопонимание ведет к подозрительности, подозрительность – к конфликтам. Необходимо разорвать этот порочный круг и научиться отделять зерна от плевел, религию от экстремизма, верность традиции от косности и догматизма.

Только на основе межцивилизационного диалога возможен новый, более справедливый мировой порядок. Нужна другая парадигма развития, основанная на подлинном, а не формальном равенстве участников международной жизни, на справедливом распределении богатств, а также на симметричности глобальных информационных потоков между Востоком и Западом.

Так, в начале XXI века, после трагических событий 11 сентября 2001 г., стало чуть ли не правилом винить во всех бедах ислам, ссылаясь на то, что Всемирный торговый центр атаковали люди, называвшие себя мусульманами. Ислам все чаще стали изображать как религию, одобряющую политическое насилие, экстремизм и терроризм. Значительная часть ответственности за нынешнее недопонимание между христианством и исламом лежит и на западной политической и интеллектуальной элите. Достаточно вспомнить об ужесточении иммиграционной политики во Франции, Италии и Дании, о запрете на строительство минаретов в Швейцарии, о карикатурах на Пророка Мухаммеда и других негативных моментах.

Сегодня в СМИ бурно обсуждают причины, побудившие норвежского христианина Андерса Брейвика к совершению массового убийства ни в чем не повинных людей. Одновременно игнорируется тот факт, что незадолго до этого ряд европейских политиков, в том числе Николя Саркози, Ангела Меркель и Дэвид Кэмерон, положили начало дискуссии о кризисе мультикультурализма. Несомненно, сама дискуссия создала благоприятный фон для усиления антимусульманских и антииммигрантских настроений. И все это – в условиях незавершенного кризиса, когда любая неловко брошенная фраза может взорвать ситуацию.

Учитывая данные обстоятельства, следовало бы сделать акцент не на том, что разделяет различные цивилизации, а на том, что их объединяет. Почему мы так уверены в правоте Редьярда Киплинга и не хотим прислушаться к здравому смыслу? Почему Запад и Восток не могут объединиться против экстремизма в любых его обличьях? Почему, как и много веков назад, Запад начинает диалог с Востоком с бряцания оружием?

Может быть, следует хотя бы раз начать не с очередной бесперспективной войны, а с более мирных и прозаичных вещей – с изучения другой цивилизации, языка и религии, с попытки понять чужую психологию и менталитет? Возможно, это не так пафосно, как операции «Буря в пустыне» или «Безграничная свобода»; возможно, это не принесет особой прибыли военно-промышленному комплексу, но зато позволит наладить нормальную коммуникацию между Западом и Востоком. Почему бы и нет?

* * *

Новый миропорядок еще не сложился, обозначились лишь некоторые его контуры, отчасти вызывающие по меньшей мере озабоченность. О таком ли устройстве мы мечтали? Не воссоздается ли в очередной раз мир ожесточенных войн и конфликтов за ресурсы, территории и коммуникации? Не вернемся ли мы в уже знакомую нам среду межнациональных и религиозных конфликтов?

Хотелось бы верить, что человечество все-таки способно извлекать уроки из собственной истории (хотя Гегель в этом глубоко сомневался). И если это так, то новый мировой порядок станет действительно более разумным, совершенным и справедливым, чем сегодня. Передел мира уступит место подлинному объединению на новых началах, цивилизаторство – межцивилизационному диалогу, военная конфронтация – безопасному и безъядерному миру.

Пока это выглядит несбыточной мечтой, однако история знает немало случаев, когда сбывались самые смелые прогнозы и ожидания. Истинный политический реализм всегда оставляет место идеализму. Задумаемся: между речью Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта» и приходом к власти афроамериканца Барака Обамы прошло всего 45 лет. Но кто бы мог подумать в 1963 году, что это вообще когда-либо станет возможным?

М.Е. Шайхутдинов – доктор исторических наук, профессор, заместитель Секретаря Совета Безопасности Республики Казахстан.

Казахстан. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 22 октября 2011 > № 738761 Марат Шайхутдинов

Южный Кавказ в поисках общей идентичности

Укрепление доверия и урегулирование конфликтов

Резюме: Жителям Южного Кавказа необходима единая идентичность, чтобы лучше ладить друг с другом. Сегодня у них слишком мало общего. ЕС может добавить новое измерение принадлежности к большой европейской семье, чтобы помочь выйти за рамки узконационального самоопределения.

В первой половине прошлого десятилетия Европейский союз постепенно осознал тот факт, что у ЕС есть собственные интересы на Южном Кавказе. Главный из них заключается в поддержании стабильности, безопасности и процветания в соседнем регионе, а также его развитии в качестве энергетического и транспортного коридора к Каспийскому морю и далее. Однако Брюсселю понадобилось время для того, чтобы решить, стоит ли принимать непосредственное участие в делах региона, столь плохо поддающегося пониманию. Способны ли вновь открываемые возможности перевесить имеющиеся риски? Так, трудно развеять распространенные опасения по поводу того, что взаимодействие со странами Южного Кавказа будет означать конкуренцию и конфронтацию с Россией, а не стимул для сотрудничества.

В конце концов, Евросоюз обозначил свою заинтересованность несколькими способами: включив этот регион в Стратегию европейской безопасности 2003 г., пригласив страны Южного Кавказа стать участниками новой европейской политики в отношении соседних регионов и создав должность специального представителя по Южному Кавказу. Но лишь после того, как в регионе вспыхнула война, Европейский союз отбросил все сомнения и заявил о приверженности принципу взаимодействия со странами Южного Кавказа.

Начав работу в ранге специального представителя в марте 2006 г., я попытался определить приоритетные области политики и моей миссии на Кавказе. После пятилетия, исполненного драматических событий, в середине которого (август 2008 г.) разразилась война, наверно, полезно вернуться к перечню приоритетов, какими они представлялись в начале моей службы, подвести итоги и подумать о том, что возможно в следующем пятилетии. В частности, что под силу сделать совместно с Россией для укрепления безопасности, стабильности и процветания в этом важном соседнем регионе? Хотя в некоторых областях удалось добиться определенного прогресса, многие задачи, как ни печально, остаются невыполненными. Пятидневная война стала серьезным откатом назад, но, хотя это может показаться парадоксом, дала импульс для выдвижения инициатив, которые в противном случае могли бы никогда не увидеть свет.

Конфликты как проклятие Кавказа

Мой первый приоритет заключался в том, чтобы Европейский союз дал импульс к разрешению затянувшихся конфликтов. И пять лет тому назад, и сейчас очевидно, что конфликты в Абхазии, Южной Осетии и Нагорном Карабахе препятствуют нормальному политическому и экономическому развитию, угрожают безопасности даже за пределами Кавказа и осложняют отношения с Россией и Турцией. Механизмы разрешения острых противоречий, существовавшие в то время, не предполагали участия ЕС в целом и до сих пор были по большому счету неэффективными. Я считал, что Брюсселю, если ему, как это признавалось всеми сторонами, суждено сыграть ключевую роль в реализации и поддержке мирных договоренностей, следует активно присутствовать в переговорном процессе. Вот почему я полагал необходимым участие в одном или более из имеющихся механизмов разрешения конфликтов. ЕС мог бы также использовать свой политический и финансовый вес, чтобы облегчить процесс примирения, согласовать усилия с основными партнерами (не в последнюю очередь с Россией), инициировать планирование своей возможной роли в урегулировании конфликтов, а также публично заявить о заинтересованности в их решении.

Поскольку в краткосрочной перспективе эти честолюбивые планы представлялись неосуществимыми, я выступил с инициативой разработать ряд мер по укреплению доверия, что способствовало бы разрешению ситуации в Грузии. Отчасти подобные предложения выдвигались уже во второй половине 2007 г., когда начала нарастать напряженность. Вышеупомянутые меры включали размещение сотрудников для связи и взаимодействия с полицией в конфликтных регионах, техническое содействие и рекомендации Министерству по урегулированию конфликтов Грузии, помощь в реабилитации Абхазии и Южной Осетии. Сюда же можно отнести и встречи представителей гражданского общества, возложение функции связующего звена на Европейскую группу поддержки безопасности на границах, присутствующую в Грузии. Рекомендации по таможенным вопросам торговли с конфликтными регионами, а также транзита через них, открытие там информационных центров ЕС, участие Абхазии и Южной Осетии в региональных программах борьбы с наркотиками, поддержка в ликвидации мин-ловушек, программы помощи беженцам и перемещенным лицам. Наконец, это образовательные программы для учащихся, консультации по восстановлению нарушенной инфраструктуры, а также дискуссии между сторонами конфликта в Южной Осетии для определения возможного европейского вклада в укрепление доверия, не считая программы реабилитации Южной Осетии под руководством ОБСЕ.

Многие из этих инициатив были отложены или сорваны в связи с военными действиями, но некоторые можно было бы впоследствии продолжить и реализовать с Абхазией, власти которой после непродолжительного периода охлаждения де-факто сохраняют интерес к поддержанию и развитию разносторонних международных связей. Однако послевоенная ситуация отличалась от довоенной, поскольку появились новые деликатные моменты – в частности после того, как Россия признала независимость Абхазии и Южной Осетии. Вот почему необходимо было обсудить и сформулировать политику участия Евросоюза.

Новая политика вырабатывалась параллельно с так называемым Женевским диалогом России и Грузии, в центре которого – реализация соглашения о прекращении огня после августовской войны и, в частности, проблемы безопасности и ситуация с перемещенными лицами. Посредничество ЕС в подписании соглашения о прекращении огня сыграло чрезвычайно важную роль с точки зрения престижа Европейского сообщества и его дальнейшего участия в разрешении конфликта, к чему я призывал еще до начала войны. Также стало ясно, что Евросоюз нуждается в более широком рамочном законодательстве для проведения политики в отношении конфликтных регионов, поскольку нельзя ограничиваться лишь мерами по стабилизации положения и укреплению безопасности, такими как подписание соглашения о прекращении огня.

Политика непризнания и взаимодействия была разработана и взята на вооружение ЕС в декабре 2009 г., после того как я и моя рабочая группа целый год не покладая рук совершенствовали ее положения. В ее основе две поддерживающие друг друга опоры: приверженность Европейского союза идее территориальной целостности Грузии в рамках признанных международным сообществом границ, с одной стороны, и заинтересованность во взаимодействии с Абхазией и Южной Осетией, с другой. Политика двух опор создала стратегическое и юридическое пространство, в рамках которого Евросоюз мог строить отношения с сепаратистскими регионами и наращивать свое влияние и присутствие, не идя на компромисс по вопросу о территориальной целостности Грузии. Она позволила продолжать и дальше развивать многие довоенные инициативы. Властные структуры в Абхазии и отдельные политики из Южной Осетии де-факто приветствовали такой подход.

Брюссель также продолжил консультации с Тбилиси, побуждая его занять более терпимую позицию в отношении контактов с Сухуми и Цхинвали. Грузинское правительство выступило с рядом политических документов по Абхазии и Южной Осетии, в разработку которых внесли вклад внешние советники. При составлении первого документа под названием Государственная стратегия по оккупированным территориям грузинские власти недостаточно консультировались с представителями ЕС и слишком много внимания уделили вопросам истории и статуса. Однако принятый впоследствии План действий был одобрен Евросоюзом в качестве дальновидной и прагматичной политической инициативы, не обремененной полемическими выпадами.

В то же время к югу от Грузии продолжает углубляться кризис вокруг Нагорного Карабаха, и ситуация до сих пор кажется тупиковой и неразрешимой. Внутренняя логика и динамика нагорно-карабахского конфликта чреваты серьезными рисками. Существует реальная опасность резкой эскалации. Стороны конфликта ввязались в неослабевающую и дестабилизирующую гонку вооружений. Существует только саморегулирующееся и ненадежное соглашение о прекращении огня без размежевания воюющих сторон; за его соблюдением следят лишь несколько наблюдателей от ОБСЕ.

Брюссель ясно дал понять, что готов внести вклад в укрепление доверия и поддержать переговоры в рамках Минской группы. Я выступил инициатором и принял участие в разработке программы Европейского союза по связям со средствами массовой информации и общественным мнением в Армении и Азербайджане. Политику ЕС в отношении Абхазии и Южной Осетии можно было бы частично использовать для урегулирования ситуации в Нагорном Карабахе, но полное отсутствие доверия между сторонами до сих пор не давало возможности осуществлять системное взаимодействие. Евросоюз мог бы также помимо мягких мер по укреплению доверия внести практический и политический вклад в работу Минской группы. В частности, необходимо упрочить договоренности о прекращении огня.

Государственное строительство и управление ожиданиями

Второй важный приоритет, о котором я говорил пять лет тому назад, заключается в том, что Евросоюзу следует и дальше поддерживать государственное строительство и демократизацию в странах Южного Кавказа. Обоснование подобной политики очевидно: эффективное управление, демократия и права человека необходимы сами по себе, но они являются и предпосылками для более тесных отношений с Европейским союзом на основе общих ценностей. Среди прочего, в рамках данного направления предусматривались консультации по правовой реформе и программы поддержки парламентов и политических партий. Я также верил в дальнейшее усиление роли Европы в части управления границами в Грузии, поскольку это способствовало бы государственному строительству и укреплению суверенитета.

С тех пор Брюссель внес вклад в политическую стабилизацию, поддерживая реформы в трех странах. Однако демократический процесс в регионе пока буксует. Отсутствие доверительного политического диалога и уверенности в добросовестности и искренности отношений между правящими партиями и оппозицией в трех странах по-прежнему негативно влияет на внутриполитическую обстановку в регионе. Конфликты также подрывают усилия по продвижению политических реформ и экономическому развитию.

Я потратил много времени на решение внутриполитических вопросов; при этом акценты были не те, что предусматривались с самого начала. Приходилось выполнять функцию посредника в переговорах между правительством и оппозицией – в частности, в Грузии в 2007 и 2009 гг. и в Армении в 2008 году. Принял непосредственное участие в разрешении нескольких конкретных конфликтных ситуаций в области прав человека и свободы средств массовой информации. Эта трудоемкая и крайне напряженная работа была жизненно необходима для того, чтобы нейтрализовать целый ряд реальных угроз, а также справиться с трудноразрешимыми практическими проблемами.

Перед Группой поддержки границ, созданной Европейским союзом и работавшей в Грузии под моим руководством до 2011 г., стояла комплексная задача. Она являет полезный пример того, как помощь в государственном управлении и укреплении суверенитета также служит профилактикой конфликтов. Группа поддержки границ взяла на себя некоторые функции миссии ОБСЕ по мониторингу границ, прекратившей существование в 2005 году. Она успешно консультировала правительство в процессе выбора правильной стратегии управления границами и выработки закона, регулирующего деятельность Пограничной полиции, а также помогала Пограничной полиции определиться со стандартными рабочими процедурами, подготовкой и обучением персонала. Благодаря глубокой осведомленности о положении дел на границе она выполняла важную функцию раннего оповещения.

Брюсселю также приходилось управлять ожиданиями стран Южного Кавказа, чтобы быть их эффективным партнером. Разница между ожиданиями и конкретными делами имела две стороны. В краткосрочной перспективе Евросоюз недостаточно быстро откликался на реальные или мнимые нужды стран-партнеров. Например, до тех пор пока Европейская комиссия не направила делегации в две страны, ЕС вынужден был терпеть справедливую критику за несоответствие возложенным на него ожиданиям и надеждам. Однако разница между ожиданиями и делами также объяснялась нереалистичными запросами стран-партнеров, которым нужно было понять, на какие отношения они могут рассчитывать в долгосрочной перспективе и какую поддержку они могут получать в различных спорах и конфликтах.

Любопытно, что августовская война способствовала сокращению разрыва между ожиданиями и делами. Стала понятна степень поддержки международного сообщества в случае серьезного обострения ситуации: энергичное взаимодействие с целью положить конец конфликту, поддержка в принципиальных вопросах – не в последнюю очередь в вопросах сохранения территориальной целостности Грузии. Вместе с тем мир занимает более отстраненную и сдержанную позицию по второстепенным вопросам. В частности, это касается требования незамедлительно изменить формат переговоров и миротворческих усилий. Война также показала руководству Евросоюза, какие меры должны быть приняты безотлагательно. В результате дан ход новой региональной инициативе под названием «Восточное партнерство», в рамках которой обещаны договоры о сотрудничестве, свободной торговле и более свободном передвижении. Если бы не война, у инициативы была бы более трудная судьба в Совете ЕС, хотя она и отвечала давним чаяниям стран-партнеров.

Объединение соседей и друзей

Приступая к новой работе, я был убежден, что взаимопонимание с Россией по вопросам, представляющим взаимный интерес, будет главной предпосылкой достижения долгосрочной стабильности на Южном Кавказе. Нужно вести как можно более содержательный диалог с Россией – страной, имеющей здесь исключительно прочные исторические связи. ЕС должен активно присутствовать в регионе и сделать Южный Кавказ постоянной темой в контактах с Москвой. Евросоюзу следует стремиться строить отношения с Россией на общих интересах, таких как сотрудничество в области безопасности, обеспечения стабильности, в сфере энергетики и транспорта, чтобы ослабить и нейтрализовать логику «управляемой нестабильности», в то же время оставляя за собой право в любой момент поднять более серьезные проблемы. Тогда я был убежден, что необходимо развивать все эти направления на базе двустороннего взаимодействия с Россией и в рамках более крупных региональных объединений.

В краткосрочной перспективе некоторые аспекты российской политики осложнили выдвижение совместных инициатив в сфере безопасности – например, стремление Москвы отстаивать свои особые интересы в соседних странах, признание независимости Абхазии и Южной Осетии, а также своеобразное истолкование соглашения о прекращении огня 2008 года. ЕС по-прежнему ожидает, что Россия полностью выполнит взятые на себя обязательства по выводу войск в рамках плана из шести пунктов, который положил конец войне в Грузии. Однако это не должно препятствовать совместному обсуждению некоторых долгосрочных планов и общих интересов уже сейчас. В частности, вполне возможно открыть пути сообщения, несмотря на остающиеся разногласия по статусу двух республик.

Что самое важное, преобразование Южного Кавказа в транспортный узел, чему способствует география региона, еще больше повысило бы заинтересованность ЕС и России в его безопасности. Для России наиболее значимы маршруты, пролегающие с юга на север, а для Европейского союза – пути, идущие с востока на запад. Но это не должно наносить урон ни одной из сторон. Такой подход облегчил бы урегулирование затянувшихся конфликтов, поскольку экономические выгоды от открытия стратегических путей сообщения, проходящих через зоны конфликтов, стали бы более осязаемыми для всех участников. Например, открытие железнодорожного движения через территорию Абхазии оказало бы огромное позитивное влияние и на более удаленные регионы. Подобные инициативы позволили бы сдвинуть мирный процесс с мертвой точки и добиться существенного прогресса.

Уже в 2006 г. я отмечал, что очень важно способствовать установлению добрососедских отношений между Турцией – еще одной великой исторической державой данного региона – и странами Южного Кавказа. Значение Турции очевидно, поскольку все три страны региона имеют границы с этим весьма серьезным экономическим партнером – благодаря транзиту энергоносителей, торговле и помощи в развитии. Турецкая блокада Армении позволила Анкаре опосредованно участвовать в деликатных переговорах по Нагорному Карабаху. Мне представлялись очевидными несколько способов взаимодействия Евросоюза с Турцией по Южному Кавказу: поднимая проблемы региона в контексте многогранных двусторонних контактов Турции со странами Европейского союза и путем осуществления совместных программ помощи данному региону.

Описываемый период совпал с более дальновидной и амбициозной внешней политикой, которую начала проводить Турция. Анкара выступила с различными инициативами, чтобы утвердить свою роль на Южном Кавказе, включая Пакт безопасности и стабильности Кавказа, принятый при участии России вскоре после августовской войны. Однако инициатива не имела успеха – прежде всего потому, что в ней не участвовал Европейский союз, который к тому времени стал незаменимым действующим лицом региональной политики, а после принятия в ЕС Болгарии и Румынии – непосредственным соседом.

Возможности Турции на Южном Кавказе остаются ограниченными, поскольку конфликты в регионе оказывают на нее самое непосредственное влияние. Армянский вопрос по-прежнему вызывает бурные эмоции, турецкое население энергично поддерживает Азербайджан, и голос многочисленной общины абхазов и черкесов в Турции также хорошо слышен. Тем не менее на посту специального представителя я прикладывал все усилия для того, чтобы наладить тесный политический диалог с Анкарой, поскольку она всегда будет важной частью любого рамочного соглашения в регионе.

Трудности, с которыми сталкивается Турция, стремящаяся играть более активную роль на Кавказе, как в зеркале отражаются в ее неудачной попытке нормализовать отношения с Арменией. А без этого она не сможет стать здесь важным игроком. Брюссель всячески поддерживал процесс нормализации между Анкарой и Ереваном, будучи твердо убежденным в том, что открытие границы задаст импульс положительной динамике, способной облегчить разрешение других конфликтов. Присутствуя при подписании турецко-армянских протоколов в Цюрихе в октябре 2009 г. вместе с несколькими министрами иностранных дел, включая Сергея Лаврова, я вполне разделял впечатление Верховного комиссара Хавьера Соланы, который заявил о всемерной поддержке мирного процесса. Неудача с ратификацией достигнутых соглашений стала огромным разочарованием; однако совместные усилия Европейского союза и его партнеров по крайней мере служат гарантией того, что процесс лишь приостановился, но не заглох.

Из этого я исходил, приступая к работе по содействию региональному сотрудничеству в Черноморском регионе, позволяющему стабилизировать положение на Южном Кавказе. Три страны здесь не похожи друг на друга, и вряд ли удастся выработать рамочное соглашение только с их участием. И для ЕС, и для стран Южного Кавказа гораздо более выгодно строить сотрудничество вокруг Черного моря и привлекать другие страны, имеющие выход к Черному морю (Молдавия, Украина), а также государства, недавно ставшие членами Евросоюза (Болгария, Румыния). Более широкое рамочное соглашение о региональном сотрудничестве могло бы также способствовать разрешению российско-грузинских и турецко-армянских разногласий.

В последние несколько лет Брюссель на самом деле прилагал серьезные усилия к тому, чтобы наладить региональное сотрудничество и расширить сферу взаимодействия Южного Кавказа с соседними странами и регионами, но у всех инициатив были определенные недостатки. Одна из них под названием «Черноморская синергия» связана с региональной Организацией черноморского экономического сотрудничества; к сожалению, эта инициатива не оправдала возложенных на нее надежд. «Восточное партнерство», в которое также входят Белоруссия, Украина и Молдавия, добилось конкретных результатов в смысле углубления двусторонних отношений с каждой из этих стран. Однако конфликт между Арменией и Азербайджаном не дал возможности раскрыть потенциал программы. «Восточное партнерство» также предусматривает участие России и Турции в отдельных региональных проектах, но это опять-таки затруднительно из-за сложных отношений этих стран, соответственно, с Грузией и Арменией. Создание подобных рамочных соглашений имело бы большое значение для регионального сотрудничества, но их неоднородная ратификация еще раз показывает, как важно урегулировать неразрешенные конфликты.

На ранних этапах своей миссии я также был уверен в необходимости разработать трансатлантическую программу для Южного Кавказа. Эта совместная программа опиралась бы прежде всего на двусторонний диалог ЕС и США по широкому спектру вопросов, представляющих взаимный интерес и вытекающих из растущего стратегического значения региона. Большинство компонентов Трансатлантической программы для Южного Кавказа давно известно. Это демократическая система управления, экономическая реформа, мирное разрешение конфликтов, региональное сотрудничество и развитие энергетических связей.

Необходимость разработки совместной Трансатлантической программы также объяснялась возможностью открытия НАТО для стран региона. Хотя можно спорить о том, какие условия должны этому предшествовать. Решение, принятое на саммите альянса в Бухаресте в марте 2008 г., предоставить Тбилиси и Киеву возможность присоединения в отдаленной перспективе, к сожалению, привело к обострению напряженности в регионе, которая достигла кульминации в период августовской войны. После нее стало понятно, что Грузия еще очень нескоро сможет стать членом НАТО. Параллельно с этим Евросоюз впервые вынужден был взять на себя значительную долю ответственности за обеспечение безопасности вокруг конфликтных регионов.

Позаботиться, чтобы это не повторилось

Наконец, как я указывал еще в 2006 г., Евросоюзу следует организовать мониторинг потенциальных конфликтных территорий и принять меры по недопущению новых конфликтов. Потенциал их значителен, потому что страны Южного Кавказа малы, бедны и нестабильны, а Грузия еще к тому же этнически разнородна. Совершенно очевидно, что конфликтный потенциал сохранится на периферийных территориях, населенных преимущественно меньшинствами, до тех пор, пока национальное благосостояние не начнет распределяться более равномерно.

Помимо всего прочего, война 2008 г. стала свидетельством неспособности своевременно предотвращать конфликт. По крайней мере в течение года до начала военных действий в районе Южной Осетии постоянно нарастала напряженность. Представители ЕС, включая автора этих строк, предпринимали многочисленные попытки успокоить страсти и призвать международное сообщество играть более деятельную роль в предотвращении конфликта, но усилий оказалось недостаточно. В то время Евросоюз не был готов настоять на более активной роли в его разрешении или на развертывании полицейского контингента и сухопутных войск, способных оказывать сдерживающее влияние на стороны конфликта. Конечно, неясно, смог бы Европейский союз не допустить войны, но более деятельное участие и присутствие ЕС смягчило бы ее последствия.

Возможно, риск возобновления боевых действий вокруг Абхазии и Южной Осетии снизился, но полностью не исчез. Барьер на пути военной конфронтации вокруг Нагорного Карабаха постепенно исчезает, поскольку стороны продолжают вооружаться. Хрупкое равновесие, позволявшее сохранять конфликт относительно управляемым и предотвращать его эскалацию на протяжении последних 15 лет, может вскоре быть нарушено. В долгосрочной перспективе обострение всех конфликтов можно исключить лишь в том случае, если их главные причины будут не заморожены, но устранены. В противном случае сохраняется риск того, что очаг напряженности будет и дальше незаметно тлеть в недрах землей, пока внезапно не начнется новое извержение вулкана. Пока конфликты не разрешены, невозможно реализовать весь экономический потенциал региона во благо странам Южного Кавказа и их соседям.

На Южном Кавказе имеется множество потенциальных очагов: области, населенные меньшинствами, где безработица и социальные проблемы, если их не решать, способны спровоцировать конфликт на этнической почве; религиозный экстремизм; опасность взаимовлияния между данным регионом и неспокойным, этнически разнородным российским Северным Кавказом и т.д. Многие программы Евросоюза направлены на региональное развитие в депрессивных районах, населенных этническими меньшинствами. Европейский союз также работает над законодательной базой, созданием государственных институтов, системы образования и другими правовыми вопросами совместно с ОБСЕ. Но чтобы быть по-настоящему эффективными и способными к своевременным действиям, не допускающим выхода ситуации из-под контроля, важно повышать уровень осведомленности о рисках.

Следовательно, профилактика конфликтов, а также урегулирование имеющихся остаются первоочередными задачами. Обеспечение безопасности граждан требует (помимо официальных политических переговоров и размещения сил безопасности) и совсем других подходов. Внимание к нуждам отдельных людей возможно только в том случае, если международное сообщество возьмет на вооружение совершенно иной инструментарий. Речь идет прежде всего о поддержке гражданского общества, увеличении его значения и об организации диалога. Это возвращает нас к вопросу о значении, которое имеет эффективное управление и его связь с недопущением возможных конфликтов. Я по-прежнему убежден, что ЕС и ОБСЕ исключительно хорошо оснащены и подготовлены для организации и проведения подобной работы.

Программа на следующее пятилетие

Конфликты на Южном Кавказе вряд ли будут окончательно разрешены в ближайшем будущем. Существуют разные связанные между собой уровни противостояния, которые необходимо устранять параллельно. Грузинские конфликты включают в себя и межгосударственный, и внутригрузинский компоненты. Эти аспекты нельзя игнорировать или отрицать. Урегулирование можно считать состоявшимся тогда, когда с этим согласятся все участвующие стороны. А это случится лишь после того, как будут удовлетворены главные потребности сторон: физическая безопасность, безопасность людей и право перемещенных лиц на возвращение. Статус – вторичный вопрос. Стороны конфликта иначе взглянут на вопросы статуса после того, как будут удовлетворены их первичные нужды. Помимо всего прочего, имеется и стратегический уровень, с точки зрения которого Южный Кавказ – одно из нескольких игровых полей в более крупной игре.

Уже сегодня может быть заложен фундамент для урегулирования конфликта. Необходимо приложить больше усилий, чтобы добиться прогресса на Женевских переговорах по безопасности – не в последнюю очередь решить вопрос о выводе войск в соответствии с договоренностями 2008 г., а также озаботиться проблемой перемещенных лиц. Однако это лишь часть плана. Поскольку нельзя себе представить, чтобы конфликтные области продолжали в долгосрочной перспективе отгораживаться от соседей, играющих важную роль в историческом и экономическом отношении, и проводить политику изоляционизма, основные участники процесса – правительства, а также жители и де-факто власти конфликтных регионов – будут неизбежно расширять контакты, и их нужно к этому всячески поощрять. Как только эти связи перерастут во взаимные экономические интересы, динамика урегулирования основных конфликтных вопросов изменится.

Ресурс экономического взаимодействия и общих интересов существует не только на уровне местного населения, но также и на региональном уровне. Закрытые границы между Арменией и Азербайджаном, Арменией и Турцией, а также отсутствие функциональных связей между Россией и Грузией мешают раскрытию огромного потенциала региона. Все три неразрешенных конфликта блокируют некоторые из стратегических связей и путей сообщения, которые могут проходить по Южному Кавказу. Это имеет колоссальное значение для региона, который исторически всегда представлял собой перекрестье стратегических путей с юга на север и с востока на запад. Если региональная интеграция получит новый мощный импульс, потенциальная выгода от разрешения конфликтов может стать более очевидной их участникам.

Помимо этого, жителям региона необходима единая идентичность, чтобы лучше ладить друг с другом. Сегодня у них слишком мало общего. ЕС может добавить новое измерение принадлежности к большой европейской семье, чтобы помочь странам Южного Кавказа выйти за рамки узконационального самоопределения, которое вышло на первый план после обретения политической независимости, а затем было закреплено войнами 1990-х годов. Общая идентичность помогла бы народам Южного Кавказа обрести совместные устремления вместо того, чтобы растрачивать энергию на конфликты, от которых никто не выигрывает. Но для этого Брюсселю надо продемонстрировать последовательную приверженность интересам, потребностям и чаяниям людей, населяющих этот регион. России следует понять, насколько выгодно было бы позволить Европейскому союзу играть подобную роль. Если это станет реальностью, то прогноз на следующее десятилетие будет благоприятным. Большая часть фундамента уже заложена.

Петер Семнеби – в 2006–2011 гг. специальный представитель ЕС по Южному Кавказу.

Грузия. Армения. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 22 октября 2011 > № 738756 Петер Семнеби

«Российское вето только подстегнуло сирийский режим к насилию»

Сирийская оппозиция не верит в обещания властей провести реформы

Елена Супонина

Президент Сирии Башар Асад объявил на днях о разработке нового проекта конституции, который через четыре месяца должен быть вынесен на референдум. Однако оппозиция не верит в обещания властей провести реформы. Об этом «МН» рассказал председатель Сирийского национального совета Бурхан ГАЛЬЮН. Эта организация, созданная в Турции 2 октября, объединяет основные оппозиционные силы Сирии.

— Когда состоится ваш визит в Москву? МИД России ранее заявлял, что делегация Сирийского национального совета должна прибыть до конца октября.

— Мы пока не получили приглашения. Мне даже интересно, где его получить? Через посольство России или как? Может, вы знаете?

— Я думала, что вы уже его получили Некоторые ваши коллеги считают, впрочем, что ваш визит в Москву бесполезен: недавно Россия вместе с Китаем не пропустила в Совбезе ООН резолюцию с осуждением властей Сирии.

— Диалог и обмен мнениями — это всегда полезно. Тем более с такой важной страной, как Россия. И возражений по визиту в Москву я не слышал. Мы ждем усиления давления на сирийский режим. Невозможно просто наблюдать за происходящим и ничего не делать. Большинство арабских стран, например, понимают это и поэтому делают жесткие заявления в адрес режима.

— Однако ранее Лига арабских государств (ЛАГ) требовала установить бесполетную зону над Ливией, после чего началась операция НАТО.

— Такой же, как в Ливии, повестки дня в Сирии нет. Военную операцию никто даже не обсуждает — ни оппозиция, ни Запад, ни ЛАГ, ни ООН. Мы хотели бы, чтобы международное сообщество заставило руководство Сирии принять независимых наблюдателей. Чтобы режим прекратил использовать силу против оппозиции. И чтобы было проведено независимое расследование.

— Ранее в этом месяце МИД России принимал делегацию лояльной режиму оппозиции. Вы считаете, что вашу делегацию тоже должны принять в МИДе, или же вы удовлетворитесь встречей со спецпредставителем президента Михаилом Маргеловым?

— Нам бы хотелось встретиться с людьми, влияющими на внешнюю политику России. Важны встречи и в МИДе, и со спецпредставителем президента. Что касается посетившей Москву делегации, которую вы упомянули, то никакого отношения к оппозиции она не имеет. Это все равно что властям разговаривать самим с собой.

— По нашим данным, у Москвы тоже есть претензии к оппозиции. Российские власти обеспокоены протестами у посольств России в арабских странах. Могла бы ваша структура повлиять на этих демонстрантов?

— Так это же зависит от того, какой будет политика России! В Сирии происходит революция. Хотелось бы, чтобы Россия это поняла. Наш народ заслужил демократию. Авторитарный режим Сирии утратил легитимность.

Еще хотелось бы, чтобы нам помогли остановить насилие, развязанное режимом. Странно, что Россия отказалась поддержать резолюцию Совбеза, в которой осуждались действия властей, а об иностранном вмешательстве не шло и речи. Ведь российские чиновники не раз говорили, что президенту Сирии надо поторопиться с реформами. Российское вето только подстегнуло сирийский режим к новому насилию.

— Вы живете в Париже, но на ваших родственников в Сирии оказывают давление. В начале октября из своего дома в городе Хомс на глазах у матери была выкрадена ваша племянница. Удалось ли ее вернуть?

— Она пробыла в заложниках несколько дней. По правде говоря, произошел обмен заложниками. То есть несколько пострадавших семей тоже захватили девушек из семей похитителей и обменяли их на своих родственников.

— Вы уехали в эмиграцию еще при прежнем президенте Хафезе Асаде. А вот на его сына Башара вы надежды возлагали. Почему же сейчас вы считаете, что он не способен на реформы?

— Через несколько месяцев после того, как в 2000 году власть унаследовал Башар Асад, я в числе 99 общественных деятелей Сирии подписал обращение, в котором мы требовали многопартийности, демократии, уважения прав граждан. Режим не захотел ничего менять. Представители интеллигенции образовали кружки, где обсуждались реформы. Но члены этих кружков очень скоро подверглись арестам. Сын-президент начал прибегать к методам еще более жестким, чем его отец. Мы утратили веру в то, что этот режим готов к реформам.

Даже когда 15 марта этого года начались первые выступления, народ бы еще принял реформы сверху. Но режим своим поведением показал, что не хочет диалога. А после семи месяцев насилия диалог и в самом деле стал невозможен. Сейчас, когда погибло более 10 тыс. человек, ни одна уважающая себя оппозиция уже не сядет за стол переговоров с представителями режима.

— Но по данным ООН, погибло около 3 тыс. человек.

— Данные ООН основываются только на официальных списках. Многие люди числятся без вести пропавшими, некоторых раненых похитили из больниц. У нас информация о гораздо большем количестве убитых. В таких условиях невозможно о чем-либо разговаривать с властями.

— Возможна ли гражданская война в Сирии?

— Если все будет идти как сейчас, то, конечно, гражданская война возможна. В армии начался раскол. Были случаи, когда службы безопасности открывали огонь по армейцам, отказывавшимся стрелять в протестующих. Надо скорее добиться свержения режима с помощью мирных демонстраций и давления международного сообщества.

Сирия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 17 октября 2011 > № 419606 Бурхан Гальюн

Остается ждать

Спор о том, кто имеет преимущественные исторические права на Курилы, не имеет никакого смысла

Федор Лукьянов

Российско-японские отношения во второй половине прошлого и начале этого века никогда не были особенно хорошими. Однако тот уровень, на который они скатились в 2010–2011 годах, неприятно поражает даже на фоне предшествующего времени. Визит президента России на Курилы прошлой осенью и реакция на него официальных лиц Японии стали низшей точкой. И хотя потом накал противостояния несколько спал, тупик пока очевиден.

Парадокс заключается в том, что, пожалуй, никогда раньше Москва и Токио не нуждались друг в друге столь очевидно, а их объективные интересы (помимо вопроса территорий) не были столь близки. Обе страны находятся не в блестящем положении, пытаясь найти новое место в стремительно меняющейся Азии, где тон задают другие. Их экономики взаимно дополняют друг друга, а геополитические вызовы связаны с одним фактором — китайским. Наконец, и Россия, и Япония — каждая по-своему — ощущают, что их прежние политические повестки дня исчерпаны. Предпосылки для того, чтобы хотя бы обсудить возможность объединения усилий, налицо. Однако динамика противоположная.

Причина объяснима, хотя это не является оправданием. В качестве реакции на описанную ситуацию и Москва, и Токио выбрали не попытку упредить развитие, сосредоточившись на перспективах, а стремление на фоне растущей неуверенности в будущем самоутвердиться за счет застарелого конфликта. Территориальный спор идеален с точки зрения возбуждения эмоций, как-никак затрагиваются, с одной стороны, «кровь и почва», с другой — престиж, а это самые опасные понятия международных отношений.

Нескончаемый спор о том, кто имеет преимущественные исторические права на Курилы, не имеет никакого смысла. В таких вопросах все зависит исключительно от баланса сил: кто имеет серьезный перевес, тот диктует. Если перевеса нет, возникает пат.

Понятно, какова модель гипотетического урегулирования — компромисс примерно в тех рамках, что намечались Декларацией 1956 года. Другого нет. И понятно, что японские требования всего и сразу не ведут вообще никуда. Однако политические издержки, с которыми связана для любого японского деятеля готовность к гибкости, перекрывают все остальные возможности.

Бесполезно задним числом переигрывать упущенные варианты, поскольку неизвестно, были ли они на самом деле. Однако представляется, что Токио упустил шанс сдвинуться с места в начале этого столетия, когда еще относительно новый президент Владимир Путин довольно прозрачно давал понять японцам, что компромиссный раздел не исключен. Было это примерно в то же время, когда Москва окончательно договорилась о линии границы по Амуру с Пекином, по мнению многих, пойдя на серьезные уступки.

Может быть, этот факт сыграл злую шутку с Японией, которая рассчитывала, что и по Курилам Россия может проявить такую же кооперативность, так что соглашаться на половинчатые решения не надо. Токио упустил из виду, что между Японией и Китаем есть принципиальная разница. Темпы усиления КНР таковы, что разумнее решить вопрос сейчас, чем затягивать на годы и потом договариваться на еще менее выгодных условиях с гораздо более мощным собеседником. В случае с Японией такой траектории нет, напротив, по прогнозам, стране предстоит обострение большинства проблем. Так что куда спешить?

С 2004 года Россия, не встретив понимания, потеряла интерес к территориальной проблеме. Кризис последнего времени на самом деле имеет к собственно Японии косвенное отношение. Просто своим интересом к Курилам Россия нашла способ продемонстрировать всем, что она реально существует в Азии — главной площадке XXI века и не намерена оттуда уходить. Положение усугубилось непрофессиональными действиями японского кабинета министров, который нервно шарахался из стороны в сторону, хаотично меняя позицию. В результате сегодня щелей для возобновления диалога нет.

В чем надежда? Похоже, что сами российско-японские отношения не в состоянии породить стимулы для договоренностей. Остается только ждать, когда общая ситуация в Азии настолько изменится не в пользу Москвы и Токио, что торг по поводу «северных территорий» будет казаться просто малозначительным анахронизмом.

Япония. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 5 октября 2011 > № 412860 Федор Лукьянов

В газете «Известия» опубликована статья Председателя Правительства России В.В.Путина, посвящённая вопросам интеграции и взаимовыгодного сотрудничества на постсоветском пространстве.

Статья в газете «Известия»

Новый интеграционный проект для Евразии – будущее, которое рождается сегодня

1 января 2012 года стартует важнейший интеграционный проект – Единое экономическое пространство России, Белоруссии и Казахстана. Проект, являющийся, без преувеличения, исторической вехой не только для трёх наших стран, но и для всех государств на постсоветском пространстве.

Путь к этому рубежу был непростым и порой – извилистым. Он начался двадцать лет назад, когда после крушения Советского Союза было создано Содружество Независимых Государств. По большому счёту была найдена та модель, которая помогла сберечь мириады цивилизационных, духовных нитей, объединяющих наши народы. Сберечь производственные, экономические и другие связи – без которых невозможно представить нашу жизнь.

Можно по-разному оценивать эффективность СНГ, бесконечно рассуждать о его внутренних проблемах, о нереализованных ожиданиях. Но трудно спорить с тем, что Содружество остается незаменимым механизмом, позволяющим сближать позиции и вырабатывать единую точку зрения на ключевые проблемы, стоящие перед нашим регионом, и приносит зримую, конкретную пользу всем его участникам.

Более того, именно опыт СНГ позволил нам запустить многоуровневую и разноскоростную интеграцию на постсоветском пространстве, создать такие востребованные форматы, как Союзное государство России и Белоруссии, Организация Договора о коллективной безопасности, Евразийское экономическое сообщество, Таможенный союз и, наконец, Единое экономическое пространство.

Характерно, что в период мирового финансового кризиса, заставившего государства искать новые ресурсы для экономического роста, интеграционные процессы получили дополнительный импульс. Мы объективно подошли к тому, чтобы серьёзно модернизи­ровать принципы нашего партнёрства – как в СНГ, так и в других региональных объединениях. И сконцентрировали своё внимание, прежде всего, на развитии торговых и производственных связей.

По сути, речь идёт о превращении интеграции в понятный, привлекательный для граждан и бизнеса, устойчивый и долгосрочный проект, не зависящий от перепадов текущей политической и любой иной конъюнктуры.

Замечу, что именно такая задача ставилась при создании в 2000 году ЕврАзЭС. И в конечном счёте, именно логика тесного, взаимовыгодного сотрудничества, понимание общности стратегических национальных интересов привели Россию, Белоруссию и Казахстан к формированию Таможенного союза.

1 июля 2011 года на внутренних границах трёх наших стран был снят контроль за передвижением товаров, что завершило формирование полноценной единой таможенной территории с ясными перспективами для реализации самых амбициозных деловых инициатив. Теперь от Таможенного союза мы делаем шаг к Единому экономическому пространству. Создаём колоссальный рынок с более чем 165 миллионами потребителей, с унифицированным законодательством, свободным передвижением капиталов, услуг и рабочей силы.

Принципиально важно, что ЕЭП будет базироваться на согласованных действиях в ключевых институциональных областях – в макроэкономике, в обеспечении правил конкуренции, в сфере техрегламентов и сельскохозяйственных субсидий, транспорта, тарифов естественных монополий. А затем – и на единой визовой и миграционной политике, что позволит снять пограничный контроль на внутренних границах. То есть, творчески применить опыт Шенгенских соглашений, ставших благом не только для самих европейцев, но и для всех, кто приезжает работать, учиться или отдыхать в страны ЕС.

Добавлю, что теперь не потребуется техническое обустройство 7 тысяч километров российско-казахстанской границы. Более того, создаются качественно новые условия для наращивания приграничного сотрудничества.

Для граждан снятие миграционных, пограничных и прочих барьеров, так называемых «трудовых квот» будет означать возможность без всяких ограничений выбирать где жить, получать образование, трудиться. Кстати, в СССР – с его институтом прописки – подобной свободы не было.

Кроме того, мы значительно увеличиваем объём товаров для личного потребления, которые можно ввозить беспошлинно, тем самым, избавляя людей от унизительных проверок на таможенных постах.

Широкие возможности открываются и для бизнеса. Говорю – о новых динамичных рынках, где будут действовать единые стандарты и требования к товарам и услугам, причём, в большинстве случаев унифицированные с европейскими. Это важно, поскольку сейчас все мы переходим на современные техрегламенты, и согласованная политика позволит нам избежать технологических разрывов, тривиальной несовместимости продукции. Более того, каждая из компаний наших стран в любом государстве-члене ЕЭП фактически будет пользоваться всеми преимуществами отечественного производителя, включая доступ к госзаказам и контрактам.

Естественно, чтобы закрепиться на таком открытом рынке – бизнесу предстоит работать над своей эффективностью, снижать издержки, вкладывать ресурсы в модернизацию. Потребители от этого только выиграют.

Вместе с тем, мы можем говорить и о начале настоящей «конкуренции юрисдикций», о борьбе за предпринимателя. Ведь каждый российский, казахстанский, белорусский бизнесмен получает право выбирать – в какой из трёх стран ему регистрировать свою фирму, где вести дела, где заниматься таможенным оформлением грузов. Это серьёзный стимул для национальных бюрократий заняться совершенствованием рыночных институтов, административных процедур, улучшением делового и инвестиционного климата. Словом, устранять те «узкие места» и пробелы, до которых прежде не доходили руки, совершенствовать законодательство в соответствии с лучшей мировой и европейской практикой.

В свое время европейцам потребовалось 40 лет, чтобы пройти путь от Европейского объединения угля и стали до полноценного Евросоюза. Становление Таможенного союза и ЕЭП идёт гораздо динамичнее, поскольку учитывает опыт ЕС и других региональных объединений. Мы видим их и сильные, и слабые стороны. И в этом наше очевидное преимущество, позволяющее избежать ошибок, не допустить воспроизводства разного рода бюрократических навесов.

Мы также находимся в постоянном контакте с ведущими бизнес-ассоциациями трёх стран. Обсуждаем спорные вопросы, учитываем конструктивную критику. В частности, весьма полезным было обсуждение на Деловом форуме Таможенного союза, который прошёл в Москве в июле этого года.

Повторю: для нас очень важно, чтобы общественность наших стран, предприниматели воспринимали интеграционный проект не как верхушечные бюрократические игры, а как абсолютно живой организм, хорошую возможность для реализации инициатив и достижения успеха.

Так, в интересах бизнеса уже принято решение начать кодификацию правовой базы Таможенного союза и ЕЭП, чтобы участникам экономической жизни не приходилось пробираться через «лес» многочисленных абзацев, статей и отсылочных норм. Для работы им будет достаточно всего лишь двух базовых документов – Таможенного кодекса и Кодифицированного договора по вопросам Таможенного союза и ЕЭП.

С 1 января 2012 года в полном формате заработает и Суд ЕврАзЭС. Обращаться в суд по всем фактам, связанным с дискриминацией, нарушением правил конкуренции и равных условий ведения бизнеса – смогут не только государства, но и участники экономической жизни.

Принципиальная особенность Таможенного союза и ЕЭП – это наличие надгосударственных структур. К ним также в полной мере относится такое базовое требование, как минимизация бюрократических процедур и нацеленность на реальные интересы граждан.

На наш взгляд, должна повышаться роль Комиссии Таможенного союза, которая уже сейчас обладает значительными полномочиями. На сегодня – их около сорока, а в дальнейшем уже в рамках ЕЭП – будет более ста. В том числе, это полномочия на принятие ряда решений по конкурентной политике, по техрегламентам, по субсидиям. Решать столь сложные задачи можно только путём создания полноценной, постоянно действующей структуры – компактной, профессиональной и эффективной. Поэтому Россия выдвинула предложение создать Коллегию КТС с участием представителей государств «тройки», которые будут работать уже в качестве независимых, международных чиновников.

Строительство Таможенного союза и Единого экономического пространства закладывает основу для формирования в перспективе Евразийского экономического союза. Одновременно, будет идти и постепенное расширение круга участников Таможенного союза и ЕЭП за счёт полноценного подключения к работе Киргизии и Таджикистана.

Мы не останавливаемся на этом и ставим перед собой амбициозную задачу: выйти на следующий, более высокий уровень интеграции – к Евразийскому союзу.

Какими нам видятся перспективы и контуры этого проекта?

Во-первых, речь не идёт о том, чтобы в том или ином виде воссоздать СССР. Наивно пытаться реставрировать или копировать то, что уже осталось в прошлом, но тесная интеграция на новой ценностной, политической, экономической основе – это веление времени.

Мы предлагаем модель мощного наднационального объединения, способного стать одним из полюсов современного мира и при этом играть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-тихоокеанским регионом. В том числе, это означает, что на базе Таможенного союза и ЕЭП необходимо перейти к более тесной координации экономической и валютной политики, создать полноценный экономический союз.

Сложение природных ресурсов, капиталов, сильного человеческого потенциала позволит Евразийскому союзу быть конкурентоспособным в индустриальной и технологической гонке, в соревновании за инвесторов, за создание новых рабочих мест и передовых производств. И наряду с другими ключевыми игроками и региональными структурами – такими как ЕС, США, Китай, АТЭС – обеспечивать устойчивость глобального развития.

Во-вторых, Евразийский союз послужит своего рода центром дальнейших интеграционных процессов. То есть, будет формироваться путём постепенного слияния существующих структур – Таможенного союза, Единого экономического пространства.

В-третьих, было бы ошибкой противопоставлять Евразийский союз и Содружество Независимых Государств. У каждой из этих структур есть своё место и своя роль на постсоветском пространстве. Россия совместно с партнёрами намерена активно работать над совершенствованием институтов Содружества, насыщением его практической повестки.

В частности, речь идёт о запуске в СНГ конкретных, понятных, привлекательных инициатив и совместных программ. Например, в сфере энергетики, транспорта, высоких технологий, социального развития. Большие перспективы у гуманитарного сотрудничества в науке, культуре, образовании, у взаимодействия в сфере регулирования рынков труда, создания цивилизованной среды для трудовой миграции. Нам досталось большое наследство от Советского Союза – это и инфраструктура, и сложившаяся производственная специализация, и общее языковое, научно-культурное пространство. Совместно использовать этот ресурс для развития – в наших общих интересах.

Кроме того, убеждён, что экономической основой Содружества должен стать максимально либерализованный торговый режим. По инициативе России – в рамках её председательства в СНГ в 2010 году – был подготовлен проект нового Договора о зоне свободной торговли, базирующийся, кстати, на принципах Всемирной торговой организации и нацеленный на полномасштабное снятие разного рода барьеров. Рассчитываем на серьёзный прогресс в согласовании позиций по Договору в ходе очередного заседания Совета глав правительств СНГ, которое состоится совсем скоро – в октябре 2011 года.

В-четвёртых, Евразийский союз – это открытый проект. Мы приветствуем присоединение к нему других партнёров и прежде всего – стран Содружества. При этом не собираемся кого-либо торопить или подталкивать. Это должно быть суверенное решение государства, продиктованное собственными долгосрочными национальными интересами.

Здесь хотел бы затронуть одну, на мой взгляд, весьма важную тему. Некоторые наши соседи объясняют нежелание участвовать в продвинутых интеграционных проектах на постсоветском пространстве тем, что это якобы противоречит их европейскому выбору.

Считаю, что это ложная развилка. Мы не собираемся ни от кого отгораживаться и кому-либо противостоять. Евразийский союз будет строиться на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемая часть Большой Европы, объединённой едиными ценностями свободы, демократии и рыночных законов.

Ещё в 2003 году Россия и ЕС договорились о формировании общего экономического пространства, координации правил экономической деятельности без создания наднациональных структур. В развитие этой идеи мы предложили европейцам вместе подумать о создании гармоничного сообщества экономик от Лиссабона до Владивостока, о зоне свободной торговли и даже более продвинутых формах интеграции. О формировании согласованной политики в сфере промышленности, технологий, энергетики, образования и науки. И, наконец, о снятии визовых барьеров. Эти предложения не повисли в воздухе – они детально обсуждаются европейскими коллегами.

Теперь участником диалога с ЕС станет Таможенный, а в дальнейшем и Евразийский союз. Таким образом, вхождение в Евразийский союз, помимо прямых экономических выгод, позволит каждому из его участников быстрее и на более сильных позициях интегрироваться в Европу.

Кроме того, экономически логичная и сбалансированная система партнёрства Евразийского союза и ЕС способна создать реальные условия для изменения геополитической и геоэкономической конфигурации всего континента и имела бы несомненный позитивный глобальный эффект.

Сегодня очевидно, что мировой кризис, разразившийся в 2008 году, носил структурный характер. Мы и сейчас видим его острые рецидивы. Корень проблем – в накопившихся глобальных дисбалансах. При этом очень сложно идёт процесс выработки посткризисных моделей глобального развития. Например, практически застопорился Дохийский раунд, есть объективные сложности и внутри ВТО, серьёзный кризис испытывает сам принцип свободы торговли и открытости рынков.

На наш взгляд, выходом может стать выработка общих подходов, что называется, «снизу». Сперва – внутри сложившихся региональных структур – ЕС, НАФТА, АТЭС, АСЕАН и других, а затем – путём диалога между ними. Именно из таких интеграционных «кирпичиков» может сложиться более устойчивый характер мировой экономики.

К примеру, два крупнейших объединения нашего континента – Евросоюз и формирующийся Евразийский союз – основывая свое взаимодействие на правилах свободной торговли и совместимости систем регулирования, объективно, в том числе и через отношения с третьими странами и региональными структурами, способны распространить эти принципы на всё пространство от Атлантики до Тихого океана. На пространство, которое будет гармоничным по своей экономической природе, но полицентричным с точки зрения конкретных механизмов и управленческих решений. Затем будет логично начать конструктивный диалог о принципах взаимодействия с государствами АТР, Северной Америки, других регионов.

В этой связи отмечу, что Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана уже начал переговоры о создании зоны свободной торговли с Европейской ассоциацией свободной торговли. В повестке форума АТЭС, который пройдет через год во Владивостоке, важное место займут темы либерализации торговли, снятия барьеров на пути экономического сотрудничества. Причём Россия будет продвигать общую, согласованную позицию всех участников Таможенного союза и ЕЭП.

Таким образом, наш интеграционный проект выходит на качественно новый уровень, открывает широкие перспективы для экономического развития, создаёт дополнительные конкурентные преимущества. Такое объединение усилий позволит нам не просто вписаться в глобальную экономику и систему торговли, но и реально участвовать в процессе выработки решений, задающих правила игры и определяющих контуры будущего.

Убеждён, создание Евразийского союза, эффективная интеграция – это тот путь, который позволит его участникам занять достойное место в сложном мире XXI века. Только вместе наши страны способны войти в число лидеров глобального роста и цивилизационного прогресса, добиться успеха и процветания.

Россия. ЕАЭС > Внешэкономсвязи, политика > premier.gov.ru, 4 октября 2011 > № 413273 Владимир Путин

Выступления на заседании Форума межрегионального сотрудничества России и Казахстана.

Д.МЕДВЕДЕВ: Добрый день!

Уважаемый Нурсултан Абишевич! Уважаемые друзья! Приветствую всех на VIII Форуме межрегионального сотрудничества России и Казахстана. За эти годы, за восемь лет работы он доказал не только свою востребованность, но и, что, наверное, самое главное, свою эффективность, став ключевой площадкой для обсуждения широкого круга вопросов.

Сейчас 76 субъектов Российской Федерации на постоянной основе поддерживают торгово-экономические связи с Республикой Казахстан, то есть, по сути, вся наша страна. У нас 83 субъекта, осталось ещё семь «пристегнуть», и будем считать, что вопрос закрыт. А в целом, я напомню ещё одну цифру, на межрегиональные связи приходится 70 процентов нашей торговли. И очевидно, что горизонтальный рост взаимоотношений – очень перспективная тенденция, мы её договорились закреплять.

Сегодня как раз Нурсултан Абишевич, когда мы встретились, ехали в автомобиле, сказал, что, конечно, страновая кооперация очень важна, страны дружественные нам тоже, естественно, очень ценны и важны, но нам нужно обязательно уделять внимание двусторонним отношениям. Хотел бы сказать, что я абсолютно согласен с Нурсултаном Абишевичем: нам действительно нужно не забывать про двусторонние отношения, а стало быть, межрегиональные отношения.

Мы встречаемся на территориях России и Казахстана, сегодня – в Астрахани. Здесь также придают большое значение развитию связей с Казахстаном. На сегодняшний день участниками внешнеэкономической деятельности с Республикой Казахстан являются более ста компаний только из одной Астраханской области. Конечно, я думаю, что здесь позитивную роль уже начало играть и углубление экономической интеграции в рамках Таможенного союза. И мы только что тоже говорили об этом с Президентом Казахстана.

В прошлом году на казахстанской земле мы обсуждали вопросы устойчивого развития высоких технологий. Сегодня будем говорить о совместной борьбе с чрезвычайными ситуациями трансграничного характера. В этом плане прошлый год был очень тяжёлый, нынешний год – попроще, но тем не менее всё равно проблем хватает, и актуальность этой темы остаётся очень высокой. Например, в прошлом году аномальные температуры были везде, пожары – общая беда, которая не знала границ, и борьба с этими чрезвычайными событиями, происшествиями требует и трансграничной координации противопожарных служб. У нас есть позитивные примеры такого сотрудничества, в частности при ликвидации пожаров в Алтайском крае. Россия поддержала инициативу наших казахстанских друзей заключить Межправсоглашение по профилактике и тушению лесных и степных пожаров, и мы готовы работать в этом направлении.

Ещё одна большая зона совместной ответственности – это экология Каспия. Каспий – один из старейших нефтедобывающих регионов мира, что серьёзно увеличивает нагрузку на его уникальную местную экологическую систему. За примерами далеко ходить не надо, давайте вспомним то, что произошло в Мексиканском заливе. Лучшее лекарство от этих проблем – это взаимная координация между спасательными и природоохранными ведомствами.

Среди общих задач в сфере экологии, которые также необходимо решать, я назову ещё один проект: проект по сохранению экосистемы реки Урал.

Традиционную роль в отношениях играет, конечно, энергетика. Сотрудничество в этой сфере охватывает все направления: и атомную, и нефтегазовую, и угольную промышленность, передачу электроэнергии. Мы планируем развивать инфраструктурные проекты. Только что в ходе встречи в узком составе мы часть этих вопросов с Нурсултаном Абишевичем рассматривали.

Наше межгосударственное взаимодействие, естественно, создаёт условия для развития гуманитарных проектов. Соответствующая нормативно-правовая база должна быть прозрачной, понятной и на самом деле просто помогающей обычным гражданам Российской Федерации и Республики Казахстан.

Есть вопросы модернизации, связи между нашими образовательными учреждениями, между научно-исследовательскими центрами. Мы, конечно, рады и тому, что увеличивается число студентов из Казахстана в российских высших учебных заведениях.

Неплохое взаимодействие налажено и в области фундаментальных и прикладных исследований. Мы только что говорили о том, что необходимо придать этому дополнительный импульс, включая и взаимодействие научно-практических исследовательских центров Казахстана с нашим центром «Сколково», для того чтобы реализовывать крупные интересные и весьма актуальные задачи по созданию инновационной продукции. Это будущее наших стран, и здесь сомнений быть ни у кого не может.

Хотел бы пожелать нашему Форуму успехов, плодотворного общения и передать слово Нурсултану Абишевичу.

Н.НАЗАРБАЕВ: Спасибо, Дмитрий Анатольевич, за то, что мы сегодня встретились и проводим это важное совещание на нашем форуме.

Пользуясь случаем, хоть и на сутки позже, хочу поздравить Вас с Днём рождения.

Д.МЕДВЕДЕВ: Спасибо.

Н.НАЗАРБАЕВ: Думаю, все коллеги присоединятся к пожеланиям крепкого здоровья, успехов в политических баталиях и всего самого доброго России.

Форум межрегионального сотрудничества стал важным элементом особых союзнических отношений между Казахстаном и Россией. Сегодня городом, где сошлись нити нашего сотрудничества, выступает Астрахань – поистине евразийский город с развитой промышленностью, богатой культурой.

Невозможно не сделать лирическое отступление. У этого города, который не зря называют волжской Венецией, особый колорит. Здесь соседствуют Европа и Азия. Комфортно ощущают себя представители разных национальностей. Здесь проживает солидный этнос казахов – граждан России. Здесь всё тесно сплетено.

В Казахстане высоко ценят вклад астраханцев в увековечение великого композитора нашего народа Курмангазы, правителя Букеевской орды Букей-хана – значимых фигур в истории казахского народа.

Наш форум – это уникальный пример практического подхода в развитии двустороннего сотрудничества на постсоветском пространстве. Он стал полезным механизмом в плане формирования Таможенного союза, сблизив регионы. И если вы чувствуете, то мы именно через этот Форум мягко перешли к Таможенному союзу, к высшей степени интеграции. Дальше мы движемся к Единому экономическому пространству, о чём мы говорили. Создав Единое экономическое пространство, мы будем дальше двигаться к тому, о чём я когда-то говорил, – к Евразийскому экономическому союзу. Вот что такое наша интеграция.

Дмитрий Анатольевич назвал, сколько соседствует регионов. Когда мы говорим о том, что в прошлом году благодаря Таможенному союзу торговля между Казахстаном и Россией выросла на 40 процентов, в этом году только за полгода она составила 11,5 миллиарда долларов – 30 процентов, то есть приближаемся к рубежу в 25 миллиардов долларов. Для Казахстана Россия – основной торговый партнёр, и для России мы немаловажны.

Уважаемые участники! Главная тема нынешнего форума – совместное реагирование на чрезвычайные ситуации трансграничного характера, о чём Дмитрий Анатольевич очень подробно сказал. Частота разрушительных воздействий природных и техногенных катастроф, мы знаем, в мире не уменьшается, они наносят ощутимый экономический, социальный, демографический ущерб.

У наших стран в этой области есть хороший опыт и хорошее взаимодействие. Российские и казахстанские спасатели входят в корпус сил СНГ, а также в состав соответствующих частей Коллективных сил оперативного реагирования ОДКБ. Наши спасательные службы имеют совместные планы взаимодействия при угрозе возникновения трансграничных чрезвычайных ситуаций. Прошлый год был характерным, когда бушевали пожары в лесах России. После нашего телефонного разговора с Дмитрием Анатольевичем я Владимиру Карповичу, нашему министру, дал поручение, и по мере наших возможностей он взаимодействовал, вылетал в Уральский регион.

Д.МЕДВЕДЕВ: Спасибо за это ещё раз.

Н.НАЗАРБАЕВ: Вспомним Павлодар и Алтайский регион. Кстати, мы сегодня подписываем документ о едином историческом алтайском ареале. Там мы совместно работали, и эту добрую традицию надо продолжать.

Совместно проходят учения, семинары, соревнования. Хорошей традицией стали научные конференции и инновационные подходы, сокращается риск стихийных действий. Это всё здорово. Надо дальше развивать это взаимодействие наших стран в области предупреждения и ликвидации ЧС. Это важное условие безопасности и стабильности наших регионов.

Одним из важных направлений сотрудничества является создание системы совместного мониторинга и прогнозирования таких ситуаций, в том числе методом дистанционного зондирования территории из космоса, в чём Россия имеет большое преимущество, и мы можем этим пользоваться. Для наших спасательных служб не должны быть неожиданностью лесные и степные пожары в огромных размерах, которые были, паводковая опасность на трансграничных реках, чрезвычайная ситуация в акватории Каспийского моря. Я только что приехал из Западного Казахстана: Урал поднялся на 8 метров, затопило и у вас, и у нас огромное количество жилья. Пришлось за лето восстанавливать, и 1500 семей поселились в новых домах и квартирах.

Важным элементом партнёрства является взаимодействие в области науки, новых технологий в сфере гражданской защиты. Особый интерес для Казахстана представляют инновации в сфере краткосрочного прогноза природно-техногенных рисков. Весь юг Казахстана: Тарбагатайский район, Тянь-Шанская зона, где проживают более 6 миллионов человек, – является местом, где мы должны следить за сейсмической опасностью.

Важное место имеет процесс подготовки соответствующих кадров для этих служб. Надо ведомствам по ЧС вести целенаправленную профессиональную ориентацию. Сегодня казахстанские [сотрудники] обучаются в российских академиях гражданской защиты, государственной противопожарной службы. Мы за это благодарны и заинтересованы продолжать эту работу.

Один из важных вызовов, который был затронут в выступлении Дмитрия Анатольевича, – рациональное использование и охрана трансграничных водных ресурсов. Нам известна позиция российской стороны о нецелесообразности заключения межправительственного соглашения по подаче водных ресурсов с территории России на территорию Казахстана. В целом можно согласиться с тем, что на таможенной территории этот вопрос вроде бы решается, но есть общее понимание, что воду нельзя рассматривать как товар. Именно поэтому мы хотим выйти на взаимоприемлемое решение. И я прошу, Дмитрий Анатольевич, вернуться к этой теме и поручить, чтобы её обсудили.

Вы очень точно затронули экосистему реки Урал. Наблюдается небывалое обмеление этой трансграничной артерии. Годовой дефицит воды растёт в три раза и составляет 4,7 кубокилометра. По мнению авторитетных российских специалистов, если не принять мер, река может засохнуть на полпути к Каспийскому морю.

Мы говорили на прошлой встрече о создании совместного фонда спасения и очистки Урала – он до сих пор не создан. Давайте вернёмся к этому вопросу.

Отсутствие единой комплексной программы по сбалансированному использованию и охране водных ресурсов Урала, попытка решения этих задач сторонами локально, кому что выгодно, – не даёт результатов. Я бы предложил создать отдельную рабочую группу, Дмитрий Анатольевич, чтобы изучить этот вопрос.

Мы с вами плотно занимаемся проблемой Иртыша вместе с нашими китайскими друзьями – такая же проблема. И Урал здесь очень важный экономический объект.

Уважаемые друзья! В текущем году Казахстан отмечает 20-летие своей независимости. Все эти исторические годы связи и дружба между нашими народами не только не ослабла, но и укрепилась так, как не было никогда. В следующем году исполняется 20 лет со дня подписания базового договора, по которому мы живём, о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Республикой Казахстан и Российской Федерацией (25 мая 1992 года) и установления дипотношений между нашими странами.

Дмитрий Анатольевич, я предлагаю дать поручение нашим правительствам внести и согласовать предложение по проведению мероприятий, посвящённых этой дате, – и не просто дате, а подвести итог 20-летнего сотрудничества, чтобы наметить новые рубежи для дальнейшего углубления сотрудничества, дружбы и взаимопонимания между нашими странами.

Вы хорошо сказали о двусторонних отношениях, которые мы не должны забывать: это гуманитарная сфера. Мы говорили о создании ассоциации работников культуры и искусства между нашими странами, обмене молодёжными делегациями и совместной работе по инновациям – это всё мы горячо поддерживаем и будем работать.

Благодарю за внимание. Желаю всем успеха.

Казахстан. Россия > Внешэкономсвязи, политика > kremlin.ru, 15 сентября 2011 > № 402682 Дмитрий Медведев

Роза Отунбаева: «Нам двадцать лет неуютно в новой скорлупе»

Аркадий Дубнов

Аркадий Дубнов – политолог, международный обозреватель, на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Резюме Роза Отунбаева рассказывает о своих чувствах во время распада СССР, перспективах развития Киргизии и значении добровольного ухода с поста президента

За годы своего независимого существования Киргизия пережила тяжелые экономические кризисы, региональные потрясения, две революционные смены власти, острые межнациональные трения. В рамках проекта «20 лет без СССР» «МН» побеседовали о минувшем и перспективах с президентом Кыргызстана Розой Отунбаевой.

- Когда Вы поняли, что Советского Союза больше не будет, что Вы почувствовали? Страх? Облегчение? Радость?

- Я поняла, что Советского Союза не будет, году в 1990-м. Тогда все бурлило на поверхности, но люди словно притихли в напряженном ожидании. Я работала в Москве, видела метания лидеров советских республик, тут и там вспыхивали конфликты, звучали раскольные речи. Распад СССР обломил мои планы – был готов к подписанию Указ Президента о моем назначении Послом СССР в Малайзии и Брунее. В посольствах пошла обвальная замена красных флагов на российские. Из-под обломков советской геральдики энергично стали выступать новые люди, другие идеи, другое «я».

Если обобщать - в первую очередь, мы чувствовали смятение и растерянность, боялись неизвестности. Мы ведь выросли в советской стране, советская идентичность в нас крепко вросла… Трудно сказать, что у нас в Кыргызстане были диссиденты, люди, которые мечтали о независимой, самостоятельной стране... Те, кто сегодня так говорит, искажает картину. Рушилась страна, наш общий дом. Мы были на бездорожье, впереди – мгла.

- Какую роль в истории киргизов сыграл советский период? Можно ли сказать, что в это время была заложена основа киргизской государственности?

- Сегодня, когда мы стали независимым государством и начали глубоко копаться в нашей истории, историки находят свидетельства того, что наша государственность существовала в давнем прошлом, потом прерывалась, и так далее. Но всерьез и по-настоящему Кыргызстан обрел государственность в советский период. Еще французские просветители говорили, что у государства должна быть Академия Наук, Университет, энциклопедия, - мы все это получили в советское время. Не побоюсь сказать: советское время для нас сравнимо с эпохой Возрождения, тогда были заложены и развились современное искусство, культура. Литературно-культурное достояние кыргызов было переложено в книги, ноты, снято на пленку. Балет, опера, живопись, театр, кинематография стали неотъемлемой частью нашего духовного мира. Сплошная грамотность народа – вот какой клад мы получили от Союза!

- Вы тоже чувствовали себя частицей «новой исторической, социальной и интернациональной общности - советского народа»?

- Конечно. Я была очень советским продуктом. Дважды ездила в «Артек», сама работала вожатой в пионерлагерях, еще будучи школьницей. Я была отличницей и поступила в МГУ на философский факультет, закончила там же аспирантуру, вступила в партию. По мне можно было видеть, как работали в советское время социальные лифты: я, девочка из многодетной семьи, из провинциального Оша поступила в МГУ, лучший университет страны, и училась там вместе с профессорскими детьми… После защиты диссертации вернулась в Кыргызстан, стала заведовать кафедрой в университете, потом работала в райкоме, горкоме… Из нас формировали авангард той большой советской страны.

- Когда к Вам пришло ощущение, что Вы - киргизка?

- Это ощущение было всегда.

- И не возникало чувства ущемленности?

- Возникало, да. В МГУ я была сильной студенткой, активисткой. Но когда формировали делегацию за рубеж, направляли на городские, всесоюзные мероприятия, то всегда выбор падал на русских. К нам, азиатам, относились даже не так, как к грузинам или армянам. Ситуацию легко проследить по числу работавших в центральных органах СССР, особенно на высоких позициях. Это придет намного позже, в эпоху гласности и перестройки: лицо власти должно быть как у страны. Я в числе немногих новобранцев в союзные органы из республик была приглашена работать в МИД СССР.

- Вы были представителем советской элиты, и для вас естественно было чувствовать себя частью единого советского народа. А обычные киргизы, узбеки или дунгане, жившие в Киргизской ССР, - тоже чувствовали себя единым советским народом?

- Мне кажется, что когда ткали этот ковер под названием «единая историческая общность - советский народ», то шли поверху, создавая национальную элиту, которая бы оказывала влияние на людей. Внизу, в народе, этого ощущения «единой общности», на мой взгляд, не было, его не успели создать: задача была поставлена, а выполнение требовало времени, лучшей экономики. У крестьян и паспортов-то не было, их принудительно держали в селах - хотя и обеспечивали работой. А уж поехать за рубеж для провинциала – это было словно попасть на Луну! Почему наше общество сегодня развивается столь катаклитически? Потому что в той жизненной ткани было полно спазмов, развитие общества где-то со всей силой «накачивали», а в других местах искусственно сдерживали. Как только СССР распался - начался мощный процесс урбанизации, люди хлынули в города.

Сегодня простые люди тоскуют по советским временам, мол, и пенсии – пособия были, и зарплаты… Уже появляются мифы о советском прошлом: недавно слышу по радио, как одна дама говорит, что, став учительницей, за 12 рублей могла на Иссык-Куле отдохнуть, а с первой зарплаты купила себе шубу. Но такого быть просто не могло…

В советское время жизнь людей была более организованна, было чувство социальной защищенности. Помню, в обществе спорили, настаивали, чтобы не платить зарплату алкоголикам, трутням. Все эти двадцать лет независимости мы проходим через мясорубку рыночной экономики, нас словно волоком по земле тащит. Через бурелом. Но все проходили через это, и мы проходим, этого пути нам не избежать…

- Республики Средней Азии не боролись за независимость, после Беловежского соглашения их практически поставили перед фактом: теперь вы свободны. Если бы российское руководство повело себя иначе – можно ли было сохранить единое государство со среднеазиатскими республиками?

- Нас просто выкинули из той большой страны: живите своим миром. А сохранить тогда страну, думаю, можно было. Но наш Акаев попал на волну, нужную Западу, - чтобы все было разрушено до основания. Ему не было жаль, ломать - не строить, а он ведь тогда пришел на готовое, ничего не построил, в отличие от Каримова или Назарбаева. Все мы видели, как Нурсултан Абишевич боролся с распадом СССР отчаянно, до последнего. Мы в то время думали и чувствовали так же, как Назарбаев: он, будучи премьер-министром, а затем первым секретарем компартии Казахстана, прекрасно знал, что такое Казахстан и какими ресурсами он обладает, но при этом трудно представлял себя без Союза, без России… А уж что о нас говорить?..

- Так без Союза или без России?

- Без Союза. Россия не воспринималась самостоятельным субъектом. Каждая из нас, включая маленькие республики, имела свой голос, походила на вполне самостоятельный субъект. А Россия - нет. РСФСР была просто большой землей, группой областей, вокруг которой все нанизывалось.

Оглядываясь назад, могу говорить только об ощущениях тех, кто жил в городе и привык свою жизнь мерить по Москве, одеваться как в Москве, думать по-столичному. Маленькими детьми мы смотрели советские фильмы - нашими эталонами красоты, кумирами были Лучко, Быстрицкая, Жанна Прохоренко, мы собирали их фотографии. Мы не жили своей жизнью, у нас не было других книг, других фильмов, мы впитывали русскую культуру. Нашей историей была русская история, Иван Грозный, Кутузов, Суворов…

- А Айтматов?

- Конечно, читали Айтматова. И в кыргызских школах, особенно в селах, была кыргызская литература. Ставили замечательные кинофильмы, но кыргызский язык сразу приглушали, переводя фильмы на русский, для всесоюзного зрителя. Ведь надо было окупать расходы. Кыргызский язык всегда был в загоне, и это очень серьезная общенациональная проблема, с которой мы до сих пор не справились.

За двадцать лет независимости кыргызский язык так и не стал ведущим в обществе, экономической жизни. Хотя в политике доминанта кыргызского языка очевидна. Много русских, немцев уехало. Но русский язык по-прежнему остается языком высшей школы, элиты и государственного управления.

У нас в Кыргызстане 47 высших учебных заведений, в абсолютном большинстве из них не дают образование на кыргызском языке. Когда распался Советский Союз, в Бишкеке было чуть более шестидесяти школ, и только одна - с кыргызским языком обучения. Прошло двадцать лет, прибавился едва десяток школ с кыргызским языком. В Бишкек сегодня переехали все русскоговорящие, со всех регионов. Вокруг города настроено много новых микрорайонов, сюда двинулись жить сотни тысяч сельчан. Однако родители предпочитают для своих детей чаще выбирать русские, а если осилят - английские школы.

Но село-то у нас как было кыргызским, так и осталось, и там учат на кыргызском языке. Проблема языка сегодня очень серьезна, потому что за ней стоит возможное социальное расслоение общества. И еще важнее: это вопрос консолидации общества на пути к политической стабилизации страны.

- Можно ли сказать, что за 20 лет в Кыргызстане была сформирована нация?

- Нет, конечно. Не сформирована.

- А есть ли смысл сегодня формировать нацию кыргызстанцев? Если так обострены национальные чувства, причем не только у киргизов, но и у нацменьшинств? Может, построение единой нации только загонит вглубь межэтнические проблемы, как построение «новой общности - советского народа» в итоге привело к межнациональным конфликтам и развалу СССР?

- Непростой вопрос. На постсоветском пространстве мы наблюдали, как в Украине и Казахстане пытаются сформировать политическую нацию на базе коренных народов. Неважно, русский ты, немец или казах, - важно, что ты казахстанец. Но такая политика вызывает резкий протест националистов. Одновременно рушатся тщательно выстраивавшиеся долгие годы на Западе конструкции мультикультурного общества.

Мне часто, особенно после июньского конфликта 2010 года на юге, задают острые вопросы по межэтническим отношениям в Кыргызстане – на них у меня есть один ответ. Нам нужно время успокоиться и отойти от ссоры, чтобы переварить все межэтнические процессы, которые идут в стране с транзитной экономикой, с бурной политической жизнью. Мы должны найти формулу общего проживания, систему координат, в которой всем было бы комфортно, где каждый бы нашел свое место. Чем дальше, тем больше мы понимаем, что люди других национальностей могли бы давно покинуть эти края, уехать туда, где жизнь налажена. Но есть что-то невидимое, неосязаемое – чувство Родины, прах предков, любовь к дому своему, память о прошлой жизни, что накрепко связывает человека с этим местом. С другой стороны, сотни тысяч мигрирующих кыргызов видят, как строится человеческое общежитие в соседних странах: пусть задумаются и делают выводы у себя дома.

Мы совсем недавно разработали и приняли общенациональную концепцию этнического развития и политической консолидации общества – такой дорожной карты у нас раньше не было.

Нам, кыргызам, надо разобраться друг с другом, и это требует времени. Во времена СССР мы были вплетены в созданную Москвой сеть общественных, политических отношений, Центр регулировал, кто будет у власти: из севера или юга, он удерживал недовольство и сглаживал противоречия, держал нас в жесткой сетке координат со словами «гармония» и «согласие» на концах.

А сейчас мы остались одни, наедине с собой, под новой кожей, в новой скорлупе. И нам 20 лет в ней неуютно! Мы пытаемся обустроить свой дом, жить худо-бедно, но у нас до сих пор нет единой воли, не получается синхронно, в ногу двигаться дальше. Кыргызстан пытаются и изнутри и извне расколоть на Север и Юг, идет постоянный дележ ресурсов - дележ власти, других ресурсов у нас очевидно маловато. Но у нас один язык, одна культура, одна религия - нас разделяет только география. Южные были под кокандским ханством, северные более русифицированы. Но на этом различия заканчиваются. И если бы мы разобрались между собой, сняли причины в борьбе регионов - всем вокруг тоже стало бы намного легче жить.

- Сегодня в Кыргызстане постоянно возвращаются к эпосу «Манас», видя в нем основу для киргизского духовного возрождения. Но возможное переименование Бишкека в Манас не будет работать против этого? Где грань между национальным возрождением и национализмом?

- С «Манасом» явно и часто перебарщивают. В советское время «Манасом» чего только не называли: и аэропорт, и спички, всякий ширпотреб… Уже тогда одни ехидничали, другие возмущались и предлагали остановиться… А переименование Бишкека? Нас всех завертело в кругообороте переименований. Этот вирус крепко засел в иных головах. В свое время с большим боем Фрунзе был переименован в Бишкек, тогда тоже все говорили о манкуртизме…

- «Манас» - действительно основополагающий киргизский миф, который может стать национальной идеей?

- Да. Он словно врос в людей. «Манас» во все времена был символом идеи объединения, и сегодня он актуален для общенациональной идеи. С именем Манаса связана наша вечная легенда о мире и согласии между родами и народами, легенда о золотом времени, когда лучшие сыны отечества будут воевать ни друг с другом, а объединяться вместе против общечеловеческих угроз. Разве это не о сегодняшнем дне?

Манас близок духу людей во всех частях страны, он – средоточие нашего духа, пронзивший века силой своей воли: своим безграничным великодушием, своим мужеством, своей жертвенностью, бескорыстием, любовью к народу и родине. Вызовы, стоявшие перед народом вчера, а особенно сегодня взывают к духу Манаса, он всегда будет оставаться центром нашей истории и нашей судьбы, ядром нашей культурной жизни и государственности.

- Но при этом он делает нацменьшинства чужими, пятой колонной…

- Абсолютно не согласна. Один из ближайших соратников Манаса (героя эпоса) был китаец, другой верный оруженосец – калмык, жена его была таджичка. Среда его жизни, отношения с соседями, боевые походы – все говорит о многонациональном мире тех далеких времен. Греческие мифы, драмы Шекспира, высокая литература Толстого, Пушкина, Чехова – в нас все это сидит как альфа и омега цивилизации. Почему же объединительная героика Манаса не воспринимается гражданином страны, кто связывает свою жизнь с этой землей?

Наш Манас сегодня ждет от нас нового прочтения! Нового переосмысления, а значит, новых жизненных стратегий. Каждое поколение должно добавлять свою толику души и ума в коллективное творение, каким является Манас.

- Как Вы думаете, почему Кыргызстан постоянно находится в «зоне турбулентности»? Может, слишком много демократии? Или, наоборот, слишком мало?

- Много причин. Если сходу называть - то дело и в нашем характере, и в истории, и если хотите, в наших традициях. Мы нация с духом кочевников, открытая, динамичная, подвижная. Мы не держимся за нажитое, мы легки на подъем. Хотя, конечно, у нас есть, что делить… Я думаю, что демократия у нас в крови, в нашем образе жизни. В том, как мы видим мир, - все должно быть равно справедливо, с учетом всех мнений…

- Есть еще особенность киргизской демократии - кто больше родственников на площадь выведет, тот и победил.

- Это преходящее явление. Когда власть слабая, законы не работают, коррупция все разъела, то на маленького человека государство перестает обращать внимание, и он, чтобы его услышали, становится очень шумным, временами дерзким, идет на митинги, выкрикивает требования, порой начинает творить беззаконие… Свобода слова и собраний дают возможность услышать недовольных, спросить оперативно с виновников.

- Митинги родственников - это сегодняшний способ участия человека в жизни государства, способ давления на власть. Это такая «власть народа» по-киргизски?

- Да, вы правы. Государство наше столетиями выплавляется в большом тигле. Институты власти, госорганы у нас не имеют возможности отсидеться, постепенно развиваться, лениво реагировать на жалобы – народ с них требует жестко, открыто. Мы создали общественные наблюдательные советы при каждом министерстве, включая МВД, ГКНБ. Однако госведомства даже под таким натиском умудряются ловчить, воровать, быть черствыми к нуждам людей.

Уважение к закону, вышколенное чувство порядка, «орднунг» - к этому мы стремимся. Постепенно надо воспитывать привычки, правила, понимание порядка в доме, в квартале, городе, в стране. Порядок вокруг строится людьми из всех слоев общества: от родоплеменного до ультра-либерального. Но равнение на закон должно, без сомнения, возобладать в построении нашего государства. Люди успокоятся, когда начнут работать законы.

- С конца прошлого года Кыргызстан проводит политический эксперимент на азиатском постсоветском пространстве, осуществляя переход от авторитарного правления к парламентскому. Многие представители политической элиты как внутри страны, так и за рубежом уверены, что Киргизия не готова к парламентаризму, и что эксперимент закончится неудачей. При этом мы видим, что различные ветви государственной власти в Киргизии сегодня ведут независимую друг от друга политику. Вы, как один из главных акторов и творцов этой системы власти, видите для нее перспективы в Киргизии? Ведь многие претенденты на пост президента откровенно заявляют, что они постараются вернуться к президентской форме правления.

- Сложно отвечать на этот вопрос. То, о чем вы говорите, - это проектирование. Кто-то придет, что-то изменит… Да, есть разные силы, которые бы этого хотели, - но мы же не с кондачка, что называется, повернули летом прошлого года к парламентской форме правления. У нас два президента вынуждены были бежать из страны - а что им мешало нормально тут жить? Народ требовал, в том числе и те, кто сегодня стоит за сильную президентскую власть, намного эту власть ослабить. Опыт жизни при прежних президентах говорил: нельзя иметь такого демона, который всех наклоняет, всех принуждает к выполнению своей воли и воли его семьи, клана.

А сейчас снова муссируется тема, что, мол, у президента ограничены возможности… Но вы ведь хотели такого президента? Речь идет ведь не о покрое костюма и не о проекте коттеджа, мы поменяли форму государственного правления!

И почему вы говорите, что каждая ветвь власти ведет свою политику? Они не ведут! Они пробуют, исполняют свои роли в рамках новой Конституции. Нам нужно время. Нас резко и системно критикуют в СНГ, в лицо нам говорят, что у нас ничего не получится.

Народ выстрадал свой путь развития, живет так, как сам выбрал, считает нужным жить. Отчего иностранные авторы толкуют наши просчёты и упущения так бойко, с неоспоримым знанием дела, часто с одного амвона? При этом молчат о явно нелицеприятных сторонах жизни государств в нашем же регионе. В Кыргызстане свобода слова и печати, сильное гражданское общество, крепнущие политические партии, открытое демократическое правление, мы – прозрачная страна, и это позволяет разным специалистам писать о нас что угодно, в том числе давать односторонние, предвзятые оценки.

Но знаете, что странно? В Казахстане ведь тоже есть политические силы, которые подумывают о парламентской форме правления, позволяющей в будущем достичь баланса сил, ресурсов, регионов. И когда говорят, что России, например, парламентаризм не подходит, потому что это страна иерархическая и монархическая, - это самовнушение.

Парламентская Европа столько лет живет в мире и благополучии, - и живет гораздо стабильнее, чем авторитарные страны. Парламентаризм безотказно работает у нашего близкого соседа Индии - а там сотни этносов, языков, каст, религий!

Я верю в формулу: встав на этот путь, нужно дважды-трижды пройти нормальные парламентские выборы, и все образуется, встанет на свои места. За нас никто не будет жить, искать, пробовать оптимальное. У нас должно хватить ума, последовательности, терпения и выдержки, чтобы идти по выбранному пути.

- Вас уже сейчас называют «хромой уткой», т.е. президентом, про которого заранее известно, что он не претендует на следующий срок президентских полномочий. Это – беспрецедентная ситуация на постсоветском пространстве. И этот свой статус вы считаете собственным достижением, потому что тем самым намерены положить начало новой традиции – мирного ухода президента со своего поста. Что еще вы хотели бы увидеть в перечне итогов своего президентства?

- Один доброжелатель однажды сказал мне: «В ближайшем городе соседней страны есть один домик …Молю Бога, чтобы вы в нем никогда не оказались!» (и Акаев, и Бакиев, бежав из страны, некоторое время находились в этом доме).

Если пройдет мирная передача власти - это будет серьезным достижением. По этому вопросу есть полный консенсус и у моих соратников, и у ярых оппонентов. Так сложилось, что после апрельской революции именно мне выпало стать президентом, я сделала все что могла и хочу уйти с чувством выполненного долга, я держу данное мною слово. Меня до сих пор спрашивают: где же зафиксировано, что вы не идете на выборы? Нигде. Меня держит только мое слово.

- Многие, в том числе и представители российского политического истеблишмента, до сих пор не верят, что вы возьмете и откажетесь от президентских полномочий, что вы не пойдете на выборы…

- Сомнения неуместны. Выборный процесс в разгаре. Регистрация заявок от кандидатов в президенты завершена. Меня среди них нет. Очень важно добровольно, мирно и с достоинством передать власть. Народ должен это видеть, иметь этот опыт, осознать, требовать от последующих того же.

У меня есть вторая, не менее ответственная задача - нужно довести до конца судебную реформу, сформировать достойный судейский корпус. И если раньше назначение судей на высшие судейские должности решалось росчерком пера одного президента, то в этот раз мы создали Совет по отбору судей, чья задача была отобрать из всех подавших заявки наиболее достойных. Первый блин вышел комом: мы получили список «нужных людей», проведенных корпоративным путем, мы оказались на грани создания «партийного» суда, ведомого заинтересованными фракциями парламента. На поверку получилось, что судьи, назначенные единолично президентом, пусть диктатором, оказывались лучше, выше по качеству, нежели отобранные Советом. То же можно сказать о составе постсоветских парламентов, в выборах которых критическую роль играют деньги, число родственников, откуда ты родом…

Демократия - это такой пасьянс…

- Как говорил Черчилль, лучший аргумент против демократии - пятиминутная беседа со средним избирателем… Центральная Азия превращается в один из основных узлов мировой политики – тут и Афганистан, и рост Китая с не вполне предсказуемыми последствиями, и индо-пакистанское противостояние, и не совсем ясная стратегия России. Все это на фоне внутренней нестабильности и роста разных форм экстремизма. Говоря объективно – какой шанс у небольших государств, отягощенных многими проблемами, вообще выжить в такой среде?

- Вы совершенно правы, местоположение моей страны – в высокой зоне риска, определенно мы находимся вблизи одной из самых горячих точек мира. Я говорю об афганском очаге. Серьезные вызовы сгруппированы в районе западного Китая. Индо-пакистанский конфликт от нас далек, на нас больше влияют пакистано-афганские отношения…Сегодня уже очевидно, что Китай в будущем сможет оказать серьезное воздействие на укрепление безопасности в регионе. Китай заинтересован в стабильности региона, в сохранении своей целостности и в покое соседей.

- Киргизия рассматривается сегодня как некая игрушка в руках двух серьезных акторов: России и Америки. Вы думаете, что Китай внесет элемент стабилизации в это соперничество и станет третьим игроком?

- Тут очень много наговоров, выдуманных аналитических построений, которые позволяют горе-аналитикам держаться на плаву, навешивать ярлыки…Что, разве те же затулины, миграняны, ивашовы представляют всю российскую политику? Нет, конечно. А наговорят, акценты расставят, сгустят краски… Нередко слышишь о том, что китайцы против американской базы «Манас», против вступления соседних стран в Таможенный Союз.

Они вовсе не так нервно к этой базе относятся. Сегодня столько идет грузов в Афганистан по Северному пути через Россию, Казахстан, Узбекистан - что там Транзитный Центр «Манас»?! Все это искусственные раздражители, которые многими здорово разыгрываются.

Приведу еще такую цифру: доля СНГ в общем объеме торговли КНР составляет всего 3,2%, а стран Таможенного Союза еще меньше – 2,5%. Очевидно, что наш вектор движения в сторону ТС никаким существенным образом не затронет интересы Китая.

- И последний вопрос - Вы верите в какую-то форму реинтеграции на постсоветском пространстве?

- Я бы хотела восстановления вширь и вглубь духовной связи с Россией, в том числе в области образования. Экономически, может, мы будем сориентированы на Китай, но духовно - на Россию, тут для меня даже нет вариантов. Мы уже посмотрели мир, как живут другие страны, и связь с Россией - это наша константа. Для нас Россия - это Европа.

Кыргызстан > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 5 сентября 2011 > № 2905552 Роза Отунбаева

О предстоящем десятом заседании российско-французского Совета сотрудничества по вопросам безопасности в интервью РИА Новости рассказал официальный представитель МИД РФ Александр Лукашевич.

- На днях в Москве пройдет очередное заседание российско-французского Совета сотрудничества по вопросам безопасности. Расскажите, пожалуйста, об этой структуре и истории ее создания.

- Десятое заседание российско-французского Совета сотрудничества по вопросам безопасности с участием министров иностранных дел и обороны двух стран состоится 7 сентября в Москве. По сложившейся традиции участников заседания примет президент Российской Федерации Дмитрий Медведев.

Совет - уникальный механизм взаимодействия России и Франции по вопросам внешней политики и политики безопасности, в рамках которого проходит обсуждение и согласование позиций по наиболее актуальным вопросам международной повестки дня, а также двустороннего сотрудничества.

Решение о создании Совета было принято президентами России и Франции в 2002 году. С этого момента российско-французские встречи в данном формате организуются ежегодно. Последнее заседание было проведено в Париже 7 сентября 2010 года.

- Какие темы выносятся на обсуждение министров?

- С учетом многопланового сотрудничества России и Франции в ООН и ее Совете Безопасности, а также в рамках основных европейских и евроатлантических организаций, весомого вклада наших стран в обеспечение стабильности на континенте будут обстоятельно рассмотрены положение дел на пространстве общеевропейского сотрудничества с акцентом на инициативу президента Российской Федерации о заключении юридически обязывающего Договора о европейской безопасности, проблематика ПРО, а также партнерское взаимодействие России с Европейским союзом и НАТО.

Разумеется, министры обсудят события на Ближнем Востоке и в Северной Африке, включая Ливию и Сирию. Эскалация напряженности там вызывает много вопросов. В диалоге с французскими партнерами важно прежде всего прояснить, что наши страны - постоянные члены Совета Безопасности ООН - готовы согласованно предложить как оптимальный рецепт международного сообщества для урегулирования подобных кризисных ситуаций.

Планируется обмен мнениями по иранской ядерной программе и ядерной проблеме Корейского полуострова. По этим вопросам Россия и Франция занимают во многом совпадающие позиции, есть, однако, и определенные разночтения. Мы заинтересованы уточнить сферы несовпадения подходов, особенно с учетом предстоящих дискуссий на 66-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

На заседании Совета в Москве будет также обсуждаться текущее положение дел в палестино-израильском урегулировании. Исходим из того, что прогресс в этом процессе востребован международным сообществом. Надеемся в контакте с нашими французскими партнерами обозначить основные линии наших скоординированных действий.

Предполагается сверить подходы и к перспективам сотрудничества по налаживанию мирного процесса в Афганистане, обсудить пути урегулирования в Косово, Приднестровье и Нагорном Карабахе.

- Имеется ли в виду пройтись по вопросам, связанным с развитием взаимодействия между Россией и Францией в различных областях?

- Конечно, в рамках программы работы Совета состоятся двусторонние встречи министров иностранных дел и обороны, которые позволят обстоятельно рассмотреть состояние и перспективы российско-французских отношений в политической, экономической и культурной областях, сотрудничества по военной линии.

Убеждены, что контакты министров иностранных дел и обороны России и Франции в Москве, беседа у президента Российской Федерации послужат дальнейшему укреплению двустороннего стратегического партнерства

Франция. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 5 сентября 2011 > № 399136 Александр Лукашевич

Роза Отунбаева: «Нам двадцать лет неуютно в новой скорлупе»

Роза Отунбаева рассказывает о своих чувствах во время распада СССР, перспективах развития Киргизии и значении добровольного ухода с поста президента

Аркадий Дубнов, Мария Яновская

За годы своего независимого существования Киргизия пережила тяжелые экономические кризисы, региональные потрясения, две революционные смены власти, острые межнациональные трения. В рамках проекта «20 лет без СССР» «МН» побеседовали о минувшем и перспективах с президентом Кыргызстана Розой Отунбаевой.

- Когда Вы поняли, что Советского Союза больше не будет, что Вы почувствовали? Страх? Облегчение? Радость?

- Я поняла, что Советского Союза не будет, году в 1990-м. Тогда все бурлило на поверхности, но люди словно притихли в напряженном ожидании. Я работала в Москве, видела метания лидеров советских республик, тут и там вспыхивали конфликты, звучали раскольные речи. Распад СССР обломил мои планы – был готов к подписанию Указ Президента о моем назначении Послом СССР в Малайзии и Брунее. В посольствах пошла обвальная замена красных флагов на российские. Из-под обломков советской геральдики энергично стали выступать новые люди, другие идеи, другое «я».

Если обобщать - в первую очередь, мы чувствовали смятение и растерянность, боялись неизвестности. Мы ведь выросли в советской стране, советская идентичность в нас крепко вросла… Трудно сказать, что у нас в Кыргызстане были диссиденты, люди, которые мечтали о независимой, самостоятельной стране... Те, кто сегодня так говорит, искажает картину. Рушилась страна, наш общий дом. Мы были на бездорожье, впереди – мгла.

- Какую роль в истории киргизов сыграл советский период? Можно ли сказать, что в это время была заложена основа киргизской государственности?

- Сегодня, когда мы стали независимым государством и начали глубоко копаться в нашей истории, историки находят свидетельства того, что наша государственность существовала в давнем прошлом, потом прерывалась, и так далее. Но всерьез и по-настоящему Кыргызстан обрел государственность в советский период. Еще французские просветители говорили, что у государства должна быть Академия Наук, Университет, энциклопедия, - мы все это получили в советское время. Не побоюсь сказать: советское время для нас сравнимо с эпохой Возрождения, тогда были заложены и развились современное искусство, культура. Литературно-культурное достояние кыргызов было переложено в книги, ноты, снято на пленку. Балет, опера, живопись, театр, кинематография стали неотъемлемой частью нашего духовного мира. Сплошная грамотность народа – вот какой клад мы получили от Союза!

- Вы тоже чувствовали себя частицей «новой исторической, социальной и интернациональной общности - советского народа»?

- Конечно. Я была очень советским продуктом. Дважды ездила в «Артек», сама работала вожатой в пионерлагерях, еще будучи школьницей. Я была отличницей и поступила в МГУ на философский факультет, закончила там же аспирантуру, вступила в партию. По мне можно было видеть, как работали в советское время социальные лифты: я, девочка из многодетной семьи, из провинциального Оша поступила в МГУ, лучший университет страны, и училась там вместе с профессорскими детьми… После защиты диссертации вернулась в Кыргызстан, стала заведовать кафедрой в университете, потом работала в райкоме, горкоме… Из нас формировали авангард той большой советской страны.

- Когда к Вам пришло ощущение, что Вы - киргизка?

- Это ощущение было всегда.

- И не возникало чувства ущемленности?

- Возникало, да. В МГУ я была сильной студенткой, активисткой. Но когда формировали делегацию за рубеж, направляли на городские, всесоюзные мероприятия, то всегда выбор падал на русских. К нам, азиатам, относились даже не так, как к грузинам или армянам. Ситуацию легко проследить по числу работавших в центральных органах СССР, особенно на высоких позициях. Это придет намного позже, в эпоху гласности и перестройки: лицо власти должно быть как у страны. Я в числе немногих новобранцев в союзные органы из республик была приглашена работать в МИД СССР.

- Вы были представителем советской элиты, и для вас естественно было чувствовать себя частью единого советского народа. А обычные киргизы, узбеки или дунгане, жившие в Киргизской ССР, - тоже чувствовали себя единым советским народом?

- Мне кажется, что когда ткали этот ковер под названием «единая историческая общность - советский народ», то шли поверху, создавая национальную элиту, которая бы оказывала влияние на людей. Внизу, в народе, этого ощущения «единой общности», на мой взгляд, не было, его не успели создать: задача была поставлена, а выполнение требовало времени, лучшей экономики. У крестьян и паспортов-то не было, их принудительно держали в селах - хотя и обеспечивали работой. А уж поехать за рубеж для провинциала – это было словно попасть на Луну! Почему наше общество сегодня развивается столь катаклитически? Потому что в той жизненной ткани было полно спазмов, развитие общества где-то со всей силой «накачивали», а в других местах искусственно сдерживали. Как только СССР распался - начался мощный процесс урбанизации, люди хлынули в города.

Сегодня простые люди тоскуют по советским временам, мол, и пенсии – пособия были, и зарплаты… Уже появляются мифы о советском прошлом: недавно слышу по радио, как одна дама говорит, что, став учительницей, за 12 рублей могла на Иссык-Куле отдохнуть, а с первой зарплаты купила себе шубу. Но такого быть просто не могло…

В советское время жизнь людей была более организованна, было чувство социальной защищенности. Помню, в обществе спорили, настаивали, чтобы не платить зарплату алкоголикам, трутням. Все эти двадцать лет независимости мы проходим через мясорубку рыночной экономики, нас словно волоком по земле тащит. Через бурелом. Но все проходили через это, и мы проходим, этого пути нам не избежать…

- Республики Средней Азии не боролись за независимость, после Беловежского соглашения их практически поставили перед фактом: теперь вы свободны. Если бы российское руководство повело себя иначе – можно ли было сохранить единое государство со среднеазиатскими республиками?

- Нас просто выкинули из той большой страны: живите своим миром. А сохранить тогда страну, думаю, можно было. Но наш Акаев попал на волну, нужную Западу, - чтобы все было разрушено до основания. Ему не было жаль, ломать - не строить, а он ведь тогда пришел на готовое, ничего не построил, в отличие от Каримова или Назарбаева. Все мы видели, как Нурсултан Абишевич боролся с распадом СССР отчаянно, до последнего. Мы в то время думали и чувствовали так же, как Назарбаев: он, будучи премьер-министром, а затем первым секретарем компартии Казахстана, прекрасно знал, что такое Казахстан и какими ресурсами он обладает, но при этом трудно представлял себя без Союза, без России… А уж что о нас говорить?..

- Так без Союза или без России?

- Без Союза. Россия не воспринималась самостоятельным субъектом. Каждая из нас, включая маленькие республики, имела свой голос, походила на вполне самостоятельный субъект. А Россия - нет. РСФСР была просто большой землей, группой областей, вокруг которой все нанизывалось.

Оглядываясь назад, могу говорить только об ощущениях тех, кто жил в городе и привык свою жизнь мерить по Москве, одеваться как в Москве, думать по-столичному. Маленькими детьми мы смотрели советские фильмы - нашими эталонами красоты, кумирами были Лучко, Быстрицкая, Жанна Прохоренко, мы собирали их фотографии. Мы не жили своей жизнью, у нас не было других книг, других фильмов, мы впитывали русскую культуру. Нашей историей была русская история, Иван Грозный, Кутузов, Суворов…

- А Айтматов?

- Конечно, читали Айтматова. И в кыргызских школах, особенно в селах, была кыргызская литература. Ставили замечательные кинофильмы, но кыргызский язык сразу приглушали, переводя фильмы на русский, для всесоюзного зрителя. Ведь надо было окупать расходы. Кыргызский язык всегда был в загоне, и это очень серьезная общенациональная проблема, с которой мы до сих пор не справились.

За двадцать лет независимости кыргызский язык так и не стал ведущим в обществе, экономической жизни. Хотя в политике доминанта кыргызского языка очевидна. Много русских, немцев уехало. Но русский язык по-прежнему остается языком высшей школы, элиты и государственного управления.

У нас в Кыргызстане 47 высших учебных заведений, в абсолютном большинстве из них не дают образование на кыргызском языке. Когда распался Советский Союз, в Бишкеке было чуть более шестидесяти школ, и только одна - с кыргызским языком обучения. Прошло двадцать лет, прибавился едва десяток школ с кыргызским языком. В Бишкек сегодня переехали все русскоговорящие, со всех регионов. Вокруг города настроено много новых микрорайонов, сюда двинулись жить сотни тысяч сельчан. Однако родители предпочитают для своих детей чаще выбирать русские, а если осилят - английские школы.

Но село-то у нас как было кыргызским, так и осталось, и там учат на кыргызском языке. Проблема языка сегодня очень серьезна, потому что за ней стоит возможное социальное расслоение общества. И еще важнее: это вопрос консолидации общества на пути к политической стабилизации страны.

- Можно ли сказать, что за 20 лет в Кыргызстане была сформирована нация?

- Нет, конечно. Не сформирована.

- А есть ли смысл сегодня формировать нацию кыргызстанцев? Если так обострены национальные чувства, причем не только у киргизов, но и у нацменьшинств? Может, построение единой нации только загонит вглубь межэтнические проблемы, как построение «новой общности - советского народа» в итоге привело к межнациональным конфликтам и развалу СССР?

- Непростой вопрос. На постсоветском пространстве мы наблюдали, как в Украине и Казахстане пытаются сформировать политическую нацию на базе коренных народов. Неважно, русский ты, немец или казах, - важно, что ты казахстанец. Но такая политика вызывает резкий протест националистов. Одновременно рушатся тщательно выстраивавшиеся долгие годы на Западе конструкции мультикультурного общества.

Мне часто, особенно после июньского конфликта 2010 года на юге, задают острые вопросы по межэтническим отношениям в Кыргызстане – на них у меня есть один ответ. Нам нужно время успокоиться и отойти от ссоры, чтобы переварить все межэтнические процессы, которые идут в стране с транзитной экономикой, с бурной политической жизнью. Мы должны найти формулу общего проживания, систему координат, в которой всем было бы комфортно, где каждый бы нашел свое место. Чем дальше, тем больше мы понимаем, что люди других национальностей могли бы давно покинуть эти края, уехать туда, где жизнь налажена. Но есть что-то невидимое, неосязаемое – чувство Родины, прах предков, любовь к дому своему, память о прошлой жизни, что накрепко связывает человека с этим местом. С другой стороны, сотни тысяч мигрирующих кыргызов видят, как строится человеческое общежитие в соседних странах: пусть задумаются и делают выводы у себя дома.

Мы совсем недавно разработали и приняли общенациональную концепцию этнического развития и политической консолидации общества – такой дорожной карты у нас раньше не было.

Нам, кыргызам, надо разобраться друг с другом, и это требует времени. Во времена СССР мы были вплетены в созданную Москвой сеть общественных, политических отношений, Центр регулировал, кто будет у власти: из севера или юга, он удерживал недовольство и сглаживал противоречия, держал нас в жесткой сетке координат со словами «гармония» и «согласие» на концах.

А сейчас мы остались одни, наедине с собой, под новой кожей, в новой скорлупе. И нам 20 лет в ней неуютно! Мы пытаемся обустроить свой дом, жить худо-бедно, но у нас до сих пор нет единой воли, не получается синхронно, в ногу двигаться дальше. Кыргызстан пытаются и изнутри и извне расколоть на Север и Юг, идет постоянный дележ ресурсов - дележ власти, других ресурсов у нас очевидно маловато. Но у нас один язык, одна культура, одна религия - нас разделяет только география. Южные были под кокандским ханством, северные более русифицированы. Но на этом различия заканчиваются. И если бы мы разобрались между собой, сняли причины в борьбе регионов - всем вокруг тоже стало бы намного легче жить.

- Сегодня в Кыргызстане постоянно возвращаются к эпосу «Манас», видя в нем основу для киргизского духовного возрождения. Но возможное переименование Бишкека в Манас не будет работать против этого? Где грань между национальным возрождением и национализмом?

- С «Манасом» явно и часто перебарщивают. В советское время «Манасом» чего только не называли: и аэропорт, и спички, всякий ширпотреб… Уже тогда одни ехидничали, другие возмущались и предлагали остановиться… А переименование Бишкека? Нас всех завертело в кругообороте переименований. Этот вирус крепко засел в иных головах. В свое время с большим боем Фрунзе был переименован в Бишкек, тогда тоже все говорили о манкуртизме…

- «Манас» - действительно основополагающий киргизский миф, который может стать национальной идеей?

- Да. Он словно врос в людей. «Манас» во все времена был символом идеи объединения, и сегодня он актуален для общенациональной идеи. С именем Манаса связана наша вечная легенда о мире и согласии между родами и народами, легенда о золотом времени, когда лучшие сыны отечества будут воевать ни друг с другом, а объединяться вместе против общечеловеческих угроз. Разве это не о сегодняшнем дне?

Манас близок духу людей во всех частях страны, он – средоточие нашего духа, пронзивший века силой своей воли: своим безграничным великодушием, своим мужеством, своей жертвенностью, бескорыстием, любовью к народу и родине. Вызовы, стоявшие перед народом вчера, а особенно сегодня взывают к духу Манаса, он всегда будет оставаться центром нашей истории и нашей судьбы, ядром нашей культурной жизни и государственности.

- Но при этом он делает нацменьшинства чужими, пятой колонной…

- Абсолютно не согласна. Один из ближайших соратников Манаса (героя эпоса) был китаец, другой верный оруженосец – калмык, жена его была таджичка. Среда его жизни, отношения с соседями, боевые походы – все говорит о многонациональном мире тех далеких времен. Греческие мифы, драмы Шекспира, высокая литература Толстого, Пушкина, Чехова – в нас все это сидит как альфа и омега цивилизации. Почему же объединительная героика Манаса не воспринимается гражданином страны, кто связывает свою жизнь с этой землей?

Наш Манас сегодня ждет от нас нового прочтения! Нового переосмысления, а значит, новых жизненных стратегий. Каждое поколение должно добавлять свою толику души и ума в коллективное творение, каким является Манас.

- Как Вы думаете, почему Кыргызстан постоянно находится в «зоне турбулентности»? Может, слишком много демократии? Или, наоборот, слишком мало?

- Много причин. Если сходу называть - то дело и в нашем характере, и в истории, и если хотите, в наших традициях. Мы нация с духом кочевников, открытая, динамичная, подвижная. Мы не держимся за нажитое, мы легки на подъем. Хотя, конечно, у нас есть, что делить… Я думаю, что демократия у нас в крови, в нашем образе жизни. В том, как мы видим мир, - все должно быть равно справедливо, с учетом всех мнений…

- Есть еще особенность киргизской демократии - кто больше родственников на площадь выведет, тот и победил.

- Это преходящее явление. Когда власть слабая, законы не работают, коррупция все разъела, то на маленького человека государство перестает обращать внимание, и он, чтобы его услышали, становится очень шумным, временами дерзким, идет на митинги, выкрикивает требования, порой начинает творить беззаконие… Свобода слова и собраний дают возможность услышать недовольных, спросить оперативно с виновников.

- Митинги родственников - это сегодняшний способ участия человека в жизни государства, способ давления на власть. Это такая «власть народа» по-киргизски?

- Да, вы правы. Государство наше столетиями выплавляется в большом тигле. Институты власти, госорганы у нас не имеют возможности отсидеться, постепенно развиваться, лениво реагировать на жалобы – народ с них требует жестко, открыто. Мы создали общественные наблюдательные советы при каждом министерстве, включая МВД, ГКНБ. Однако госведомства даже под таким натиском умудряются ловчить, воровать, быть черствыми к нуждам людей.

Уважение к закону, вышколенное чувство порядка, «орднунг» - к этому мы стремимся. Постепенно надо воспитывать привычки, правила, понимание порядка в доме, в квартале, городе, в стране. Порядок вокруг строится людьми из всех слоев общества: от родоплеменного до ультра-либерального. Но равнение на закон должно, без сомнения, возобладать в построении нашего государства. Люди успокоятся, когда начнут работать законы.

- С конца прошлого года Кыргызстан проводит политический эксперимент на азиатском постсоветском пространстве, осуществляя переход от авторитарного правления к парламентскому. Многие представители политической элиты как внутри страны, так и за рубежом уверены, что Киргизия не готова к парламентаризму, и что эксперимент закончится неудачей. При этом мы видим, что различные ветви государственной власти в Киргизии сегодня ведут независимую друг от друга политику. Вы, как один из главных акторов и творцов этой системы власти, видите для нее перспективы в Киргизии? Ведь многие претенденты на пост президента откровенно заявляют, что они постараются вернуться к президентской форме правления.

- Сложно отвечать на этот вопрос. То, о чем вы говорите, - это проектирование. Кто-то придет, что-то изменит… Да, есть разные силы, которые бы этого хотели, - но мы же не с кондачка, что называется, повернули летом прошлого года к парламентской форме правления. У нас два президента вынуждены были бежать из страны - а что им мешало нормально тут жить? Народ требовал, в том числе и те, кто сегодня стоит за сильную президентскую власть, намного эту власть ослабить. Опыт жизни при прежних президентах говорил: нельзя иметь такого демона, который всех наклоняет, всех принуждает к выполнению своей воли и воли его семьи, клана.

А сейчас снова муссируется тема, что, мол, у президента ограничены возможности… Но вы ведь хотели такого президента? Речь идет ведь не о покрое костюма и не о проекте коттеджа, мы поменяли форму государственного правления!

И почему вы говорите, что каждая ветвь власти ведет свою политику? Они не ведут! Они пробуют, исполняют свои роли в рамках новой Конституции. Нам нужно время. Нас резко и системно критикуют в СНГ, в лицо нам говорят, что у нас ничего не получится.

Народ выстрадал свой путь развития, живет так, как сам выбрал, считает нужным жить. Отчего иностранные авторы толкуют наши просчёты и упущения так бойко, с неоспоримым знанием дела, часто с одного амвона? При этом молчат о явно нелицеприятных сторонах жизни государств в нашем же регионе. В Кыргызстане свобода слова и печати, сильное гражданское общество, крепнущие политические партии, открытое демократическое правление, мы – прозрачная страна, и это позволяет разным специалистам писать о нас что угодно, в том числе давать односторонние, предвзятые оценки.

Но знаете, что странно? В Казахстане ведь тоже есть политические силы, которые подумывают о парламентской форме правления, позволяющей в будущем достичь баланса сил, ресурсов, регионов. И когда говорят, что России, например, парламентаризм не подходит, потому что это страна иерархическая и монархическая, - это самовнушение.

Парламентская Европа столько лет живет в мире и благополучии, - и живет гораздо стабильнее, чем авторитарные страны. Парламентаризм безотказно работает у нашего близкого соседа Индии - а там сотни этносов, языков, каст, религий!

Я верю в формулу: встав на этот путь, нужно дважды-трижды пройти нормальные парламентские выборы, и все образуется, встанет на свои места. За нас никто не будет жить, искать, пробовать оптимальное. У нас должно хватить ума, последовательности, терпения и выдержки, чтобы идти по выбранному пути.

- Вас уже сейчас называют «хромой уткой», т.е. президентом, про которого заранее известно, что он не претендует на следующий срок президентских полномочий. Это – беспрецедентная ситуация на постсоветском пространстве. И этот свой статус вы считаете собственным достижением, потому что тем самым намерены положить начало новой традиции – мирного ухода президента со своего поста. Что еще вы хотели бы увидеть в перечне итогов своего президентства?

- Один доброжелатель однажды сказал мне: «В ближайшем городе соседней страны есть один домик …Молю Бога, чтобы вы в нем никогда не оказались!» (и Акаев, и Бакиев, бежав из страны, некоторое время находились в этом доме).

Если пройдет мирная передача власти - это будет серьезным достижением. По этому вопросу есть полный консенсус и у моих соратников, и у ярых оппонентов. Так сложилось, что после апрельской революции именно мне выпало стать президентом, я сделала все что могла и хочу уйти с чувством выполненного долга, я держу данное мною слово. Меня до сих пор спрашивают: где же зафиксировано, что вы не идете на выборы? Нигде. Меня держит только мое слово.

- Многие, в том числе и представители российского политического истеблишмента, до сих пор не верят, что вы возьмете и откажетесь от президентских полномочий, что вы не пойдете на выборы…

- Сомнения неуместны. Выборный процесс в разгаре. Регистрация заявок от кандидатов в президенты завершена. Меня среди них нет. Очень важно добровольно, мирно и с достоинством передать власть. Народ должен это видеть, иметь этот опыт, осознать, требовать от последующих того же.

У меня есть вторая, не менее ответственная задача - нужно довести до конца судебную реформу, сформировать достойный судейский корпус. И если раньше назначение судей на высшие судейские должности решалось росчерком пера одного президента, то в этот раз мы создали Совет по отбору судей, чья задача была отобрать из всех подавших заявки наиболее достойных. Первый блин вышел комом: мы получили список «нужных людей», проведенных корпоративным путем, мы оказались на грани создания «партийного» суда, ведомого заинтересованными фракциями парламента. На поверку получилось, что судьи, назначенные единолично президентом, пусть диктатором, оказывались лучше, выше по качеству, нежели отобранные Советом. То же можно сказать о составе постсоветских парламентов, в выборах которых критическую роль играют деньги, число родственников, откуда ты родом…

Демократия - это такой пасьянс…

- Как говорил Черчилль, лучший аргумент против демократии - пятиминутная беседа со средним избирателем… Центральная Азия превращается в один из основных узлов мировой политики – тут и Афганистан, и рост Китая с не вполне предсказуемыми последствиями, и индо-пакистанское противостояние, и не совсем ясная стратегия России. Все это на фоне внутренней нестабильности и роста разных форм экстремизма. Говоря объективно – какой шанс у небольших государств, отягощенных многими проблемами, вообще выжить в такой среде?

- Вы совершенно правы, местоположение моей страны – в высокой зоне риска, определенно мы находимся вблизи одной из самых горячих точек мира. Я говорю об афганском очаге. Серьезные вызовы сгруппированы в районе западного Китая. Индо-пакистанский конфликт от нас далек, на нас больше влияют пакистано-афганские отношения…Сегодня уже очевидно, что Китай в будущем сможет оказать серьезное воздействие на укрепление безопасности в регионе. Китай заинтересован в стабильности региона, в сохранении своей целостности и в покое соседей.

- Киргизия рассматривается сегодня как некая игрушка в руках двух серьезных акторов: России и Америки. Вы думаете, что Китай внесет элемент стабилизации в это соперничество и станет третьим игроком?

- Тут очень много наговоров, выдуманных аналитических построений, которые позволяют горе-аналитикам держаться на плаву, навешивать ярлыки…Что, разве те же затулины, миграняны, ивашовы представляют всю российскую политику? Нет, конечно. А наговорят, акценты расставят, сгустят краски… Нередко слышишь о том, что китайцы против американской базы «Манас», против вступления соседних стран в Таможенный Союз.

Они вовсе не так нервно к этой базе относятся. Сегодня столько идет грузов в Афганистан по Северному пути через Россию, Казахстан, Узбекистан - что там Транзитный Центр «Манас»?! Все это искусственные раздражители, которые многими здорово разыгрываются.

Приведу еще такую цифру: доля СНГ в общем объеме торговли КНР составляет всего 3,2%, а стран Таможенного Союза еще меньше – 2,5%. Очевидно, что наш вектор движения в сторону ТС никаким существенным образом не затронет интересы Китая.

- И последний вопрос - Вы верите в какую-то форму реинтеграции на постсоветском пространстве?

- Я бы хотела восстановления вширь и вглубь духовной связи с Россией, в том числе в области образования. Экономически, может, мы будем сориентированы на Китай, но духовно - на Россию, тут для меня даже нет вариантов. Мы уже посмотрели мир, как живут другие страны, и связь с Россией - это наша константа. Для нас Россия - это Европа.

Кыргызстан. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 5 сентября 2011 > № 397273 Роза Отунбаева

Официальный представитель МИД России Александр Лукашевич дал РИА Новости интервью в связи с предстоящим визитом в Россию министра иностранных дел Бразилии Антонио Патриоты.

- Насколько известно, в ближайшие дни ожидается приезд в Москву министра иностранных дел Бразилии. Каковы цели визита, и не могли бы вы сказать несколько слов об основных пунктах повестки дня предстоящих переговоров?

- 3-4 сентября по приглашению министра иностранных дел Российской Федерации Сергея Лаврова состоится рабочий визит министра иностранных дел Федеративной Республики Бразилии Антонио де Агиара Патриоты. Визит призван стать новым шагом в работе по укреплению отношений стратегического партнерства между Россией и Бразилией в соответствии с подписанным на высшем уровне Планом действий стратегического партнерства от 14 мая 2010 г. и придать дополнительный импульс всему комплексу российско-бразильского сотрудничества, наращиванию торгово-экономических и научно-технологических связей.

В ходе переговоров имеется в виду обсудить выполнение договоренностей, достигнутых на встрече президента Российской Федерации Дмитрия Медведева и президента Бразилии Дилмы Руссефф "на полях" саммита БРИКС в городе Санья 14 апреля 2011 года, в ходе состоявшегося 17 мая текущего года V заседания Российско-Бразильской комиссии высокого уровня по сотрудничеству под руководством председателя правительства России Владимира Путина и вице-президента Бразилии Мишела Темера, а также предшествовавших ему VII заседания межправкомиссии по торгово-экономическому и научно-техническому сотрудничеству и заседания политической комиссии.

Предполагается обменяться мнениями по актуальным вопросам международной повестки дня, совместным действиям по укреплению многосторонней дипломатии, верховенства международного права, центральной, координирующей роли ООН в мировых делах, продвижению в деле разоружения и нераспространения, противодействию новым вызовам и угрозам. Будут рассмотрены вопросы, касающиеся развития обстановки на Ближнем Востоке и в Северной Африке, в других "горячих точках", мировой финансово-экономической ситуации.

Предметно будут обсуждены пути дальнейшего углубления практического взаимодействия двух стран в ООН, ее Совете Безопасности, Совете по правам человека и специализированных органах.

Министры проанализируют также возможности углубления конструктивного сотрудничества в БРИКС, итоги третьего саммита которого нацеливают на продолжение российско-бразильских усилий по укреплению "пятерки" как важного диалогового механизма, пользующегося все большим вниманием со стороны мирового сообщества.

Имеется в виду обсудить развитие контактов в культурно-гуманитарной области. Наиболее яркий пример взаимодействия в этой сфере - зарубежная Школа балета Большого театра в городе Жоинвиль (штат Санта-Катарина), которая успешно функционирует уже 11 лет. В свою очередь в России учреждена школа бразильского футбола. Будут затронуты также вопросы организации Дней культуры России в Бразилии и Дней культуры Бразилии в России, призванные способствовать укреплению дружбы и сближению наших стран и народов.

- Как Вы в целом оцениваете уровень сотрудничества с Бразилией как влиятельной страной латиноамериканского континента? Можно ли привести примеры взаимодействия двух стран на международной арене?

- Бразилия, действительно, является крупнейшим торговым партнером России в Латинской Америке, входит в число наших основных торговых партнеров в целом. В этой связи пристальное внимание в ходе встречи в Москве предполагается уделить проработке и практической реализации наиболее перспективных программ и проектов сотрудничества в таких наукоемких отраслях, как мирное использование космоса, энергетика, включая атомную, нефтегазовая отрасль, современные технологии, сельское хозяйство. Принципиальное значение в плане наращивания торгово-экономических связей придается разработке механизма взаиморасчетов с использованием национальных валют.

Сотрудничество с Бразилией в международных делах, в частности, в ведущих международных организациях, прежде всего в ООН, имеет давнюю традицию. Кроме Объединенных Наций, Россия и Бразилия активно взаимодействуют в "Группе двадцати" - глобальном форуме для обсуждения вопросов международной экономической повестки дня. Кроме того, мы заинтересованы в развитии двустороннего сотрудничества в формате таких авторитетных региональных интеграционных объединений стран Латинской Америки и Карибского бассейна, как МЕРКОСУР, УНАСУР и др.

Одним словом, потенциал отношений с Бразилией остается весьма солидным, и стороны намерены его задействовать самым энергичным образом

Бразилия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 31 августа 2011 > № 397183 Александр Лукашевич

«С поставками продовольствия все решается, как правило, в течение двух-трех недель»

В этом году Россия может направить до $500 млн на финансовую помощь другим странам. Минфин даже предложил правительству создать специальное Российское агентство международного развития — структуру, которая возьмет на себя координацию разных форм финансовой помощи. О том, как справляется Россия с ролью донора, и о сотрудничестве с международными организациями, такими, как МВФ и Всемирный банк, рассказал в интервью обозревателю «МН» Андрею ЛИТВИНОВУ директор департамента международных финансовых отношений Минфина Андрей БОКАРЕВ.

«Мы не считаем, что 2,7% — это максимальный уровень, на который мы можем претендовать в МВФ»

— В декабре 2010 года Совет управляющих МВФ одобрил пересмотр квот членов фонда. Устраивают ли Россию темпы реализации этого решения и можно ли ожидать, что в будущем российская сторона будет предлагать новый пересмотр?

— Традиционно в МВФ голосование по таким вопросам занимает довольно много времени. Нужно, чтобы не просто управляющие проголосовали, но и страны утвердили это решение. Я бы не стал оценивать скорость этого процесса. И президент России, и управляющий от России в МВФ Алексей Кудрин заявляли, что мы поддержали принятое решение, но рассматриваем его как промежуточное. Должен происходить дальнейший пересмотр позиций стран с формирующейся экономикой — их роли, участия в процессе принятия решений. Это было зафиксировано на последнем саммите «двадцатки» в Сеуле. Есть договоренность, что будет разработана новая формула расчета квот, которая будет более четко отражать вес той или иной страны в мировой экономике и торговле. Работа над формулой должна быть завершена к 1 января 2013 года, и уже на ее основе в течение года должен состояться еще один пересмотр.

Что касается России, то ей, после определенного уменьшения в прошлом году, квоту повысили до 2,7%. Мы не считаем, что это максимальный уровень, на который мы можем претендовать. Дальнейшее ее увеличение будет зависеть от двух факторов: темпов роста российской экономики и от того, какие компоненты войдут в состав новой формулы.

— И от темпа роста экономик, которые тоже претендуют на увеличение квот?

— Безусловно. Нужно будет определить, какой базовый год мы возьмем для расчетов. Существующая формула — мы об этом неоднократно заявляли — нас не до конца устраивает. Мы считаем, что во главу угла должен быть помещен такой параметр, как ВВП. Другие критерии тоже могут присутствовать, но они должны быть четкими и понятными. Не умозрительными, а поддающимися оценке.

— ВВП — объем или темпы роста?

— Объем. Темпы роста, например, экономики Афганистана, несколько лет выражались двузначными показателями, но это отнюдь не означает, что появился новый экономический гигант, просто база для роста была очень низкой. Сейчас вес фактора ВВП в формуле — 50%. По нашему мнению и по мнению ряда наших партнеров из стран BRICS, эта доля должна быть увеличена. Насколько — пока нет даже начальных предложений.

— А какие другие факторы учитываются, кроме ВВП?

— Есть показатель международных резервов — его вес 10%. Есть еще вариативность экономики и ее открытость. Здесь учитываются потоки капитала — приток и отток, показатели торгового оборота. К этим показателям у нас есть целый ряд претензий. Если мы говорим про торговлю, то надо четко учитывать торговлю в рамках различных таможенных союзов. Что касается открытости, то это достаточно условный показатель. Очевидно, что есть ряд стран, относящихся к международно признанным финансовым центрам, та же Великобритания, туда и идет капитал. С другой стороны, есть экономики не менее влиятельные, но с другой статистикой притока и оттока капитала. Ставить в зависимость от этого фактора квоту страны в МВФ неправильно.

— Почему пересмотр российской квоты начался со снижения?

— По многим показателям — той же вариативности и открытости — у нас далеко не лидирующие позиции. При проведении прошлого пересмотра за основу брались экономические показатели начала 2000-х годов, когда объем российской экономики был еще на достаточно низком уровне. Последний перерасчет, когда произошло повышение российской квоты, отталкивался от данных 2008 года.

— Получается, что российскую квоту повысили примерно до того уровня, который и был?

— Когда Россия в 1992 году вступала в МВФ, квота была установлена в 2,89%. Но этот уровень нет смысла брать за точку отсчета. Тогда квота рассчитывалась достаточно условно, бралась в расчет доля бывшего СССР в мировой экономике, да и политический фактор присутствовал.

— Готова ли стратегия сотрудничества России со Всемирным банком на четыре года, о которой шла речь весной?

— Работа идет, она должна быть закончена до конца этого года. Новая стратегия, безусловно, будет логическим продолжением действующей. Какие-то направления добавятся, например, в ближайшие годы Россия будет председательствовать в ряде международных форумов: АТЭС в 2012 году, в 2014 году наступит очередь России возглавлять «восьмерку». На нас ляжет бремя интеллектуального лидерства, надо будет предлагать какие-то инициативы для обсуждения всеми участниками. Мы рассчитываем на определенное взаимодействие, использование технического и экспертного потенциала Всемирного банка в ходе нашего председательства. Это нормальная международная практика, которой пользуются и США, и европейские страны.

«Приоритетом для нас являются страны СНГ, но это логично»

— В прошлом году Россия направила $472 млн на финансовую помощь другим странам, сколько может быть выделено в этом году?

— Сумма, о которой мы говорим, это «официальная помощь развитию» (ОПР). Она рассчитывается по методологии ОЭСР, традиционной для всего донорского сообщества. Учитывается несколько факторов: средства должны идти именно на социально-экономическое развитие страны, никакой военной нагрузки, предоставляться в виде льготных кредитов или грантов. Могут быть и другие формы помощи, но они уже за рамками ОПР.

Я не согласен с утверждением, что Минфин не публикует данных об оказании финансовой помощи. Начиная с прошлогоднего саммита «восьмерки» запущен процесс отчетности, осуществляется анализ того, как реализуются принятые лидерами этого форума решения. Накануне саммита лидеров такие доклады публикуются. Там есть и общие позиции, и данные по странам, с перечислением конкретных проектов и инициатив. Параллельно с публикацией общего доклада мы устраиваем и национальную презентацию, на сайте Минфина эти данные размещены.

Нельзя сказать, что Россия не уделяет должного внимания африканским странам, как иногда утверждают. Мы не отрицаем, что приоритетом для нас являются страны СНГ, но это логично. Эти страны наши ближайшие соседи, нас связывают многолетние связи и интересы. Те же французы делают акцент на странах, бывших французскими колониями, потому что с ними сохранились определенные связи.

Но это не значит, что мы не уделяем внимания другим государствам, в прошлом году Россия оказала помощи африканским странам более чем на $70 млн. Мы не игнорируем ситуацию, сложившуюся на Африканском Роге, — готовится ряд решений по оказанию помощи практически всем странам этого региона, например, Эфиопии, Джибути, Сомали. Сейчас в первую очередь речь идет о поставках продовольствия. Планируем реализовывать эти усилия совместно со Всемирной продовольственной программой.

Что касается будущего, то мы обычно прогнозируем для себя какой-то потолок. Мы понимаем, что больше оказать помощи не сможем, так как есть бюджетные ограничения. До конца года осталось четыре месяца, так что называть конкретную сумму по итогам года еще рано. В итоге, думаю, будут цифры, сопоставимые с уровнем прошлого года, $450–500 млн.

— А можно ли оценить общий объем помощи, помимо ОПР?

— Мы в Минфине ведем учет прежде всего по линии официальной помощи развитию. Не всегда понятна грань, которая отделяет финансовую помощь от других видов сотрудничества. Пока эти данные существуют в разрозненном виде, сводной картины нет.

— Например, кредит Белоруссии — финансовая помощь?

— Нет, там условия более льготные, чем рыночные, но все же Белоруссия не относится к странам — получателям ОПР. Этот кредит можно назвать не «помощью», а «поддержкой» — он помогает нашим соседям преодолевать кризис. В кредитах по линии ОПР грантовый элемент должен составлять не менее 25%.

— Допустим, возникла ситуация, связанная с угрозой голода или еще более оперативная — с войной в Ливии. Каков механизм принятия решений?

— Схемы могут быть самые разные. Могут быть конкретные поручения президента или председателя правительства — либо по их собственной инициативе, либо после просьбы властей той или иной страны об оказании помощи. Инициаторами могут быть и федеральные органы власти, прежде всего МИД, поскольку именно они держат руку на пульсе и располагают информацией о ситуации в конкретных странах.

— Когда обсуждается вопрос о пределах финансирования, вы можете дать свою предварительную оценку?

— Безусловно. Когда идет речь об оказании продовольственной помощи, есть оценка ФАО, Всемирной продовольственной программы ООН — в чем нуждается страна, каковы затраты на доставку грузов. Бывают ситуации, когда с ходу оценить уровень затрат сложно. Например, идет речь о строительстве школы — надо учитывать, в каком климате будем строить, городская школа или сельская, есть ли вокруг необходимая инфраструктура, помогаем ли мы с подготовкой учителей. Это может потребовать анализа, который займет время. С поставками продовольствия все решается, как правило, в течение двух-трех недель.

— А продовольствие откуда?

— Есть два варианта: из запасов Росрезерва или из текущего (вариант — прошлогоднего) урожая, если речь идет о зерне или муке. Все зависит от потребностей принимающей помощь стороны и логистики. Очевидно, что в Африку проще поставлять зерно, которое хранится в европейской части страны, а если идет речь о помощи Афганистану, то приоритет за Алтаем и Западной Сибирью.

— Что нужно, чтобы отправить самолеты? Распоряжение правительства?

— Тут две схемы. То, что мы часто видим по телевизору, когда происходит некое стихийное бедствие, как цунами в Японии, то тут МЧС в течение суток отправляет грузы. У них есть определенный объем финансирования, который позволяет заправить самолет и посадить туда нужных людей с необходимым набором оборудования. Все их расходы потом возмещаются по факту. Другое дело, если сначала проводится оценка необходимых затрат, как в случае с засухой. Это тоже стихийное бедствие, но более растянутое во времени. Поэтому решение может приниматься дольше.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 31 августа 2011 > № 395516 Андрей Бокарев

Господа президенты

Ролан Дюма: «Я предложил Миттерану поселить Ельцина в Версале. Как короля! Так и сделали. В феврале 1992 года он приехал в отведенные ему роскошные покои и первым делом спросил, а жил ли здесь Горбачев. Наш сотрудник ответил, не моргнув глазом: «Нет, только вы…»

Мало какой политик может похвастаться таким внушительным бэкграундом, как Ролан Дюма. Он и журналист, и адвокат, и герой антигитлеровского Сопротивления, и многолетний глава Конституционного совета Франции, и министр по европейским делам, и министр внешних сношений, и, наконец, министр иностранных дел — эту последнюю должность Дюма занимал при трех премьер-министрах, в общей сложности пять лет.

«Итоги» встретились с Роланом Дюма в его парижском доме на острове Сен-Луи. Дюма, кстати, неплохо владеющий русским, говорил так, словно писал одну из глав биографического романа. Ту, которая посвящена России.

— Господин Дюма, когда Россия появилась в вашей жизни?

— Это было во время Второй мировой. Вся наша семья боролась с нацистами. Они и их французские коллаборанты расстреляли моего отца. Мне же удалось избежать тюрьмы и уйти в отряд партизан. Если бы вы знали, с каким замиранием сердца мы перехватывали по радио скупые сведения о том, как русские громят гитлеровцев! Как раз тогда я и решил непременно выучить русский. И дружба с Россией стала для меня и всех моих близких жизненной константой. Моим принципом. Я всегда старался проводить его и в политике.

— С кем из российских политиков ваши отношения были ближе всего?

— С Горбачевым, конечно. Весной я видел моего друга Михаила в Лондоне, куда он пригласил меня на свой юбилей. Я оказался чуть ли не единственным французом на торжественной церемонии. Когда начал поздравлять Горбачева, он кинулся обнимать меня. Мне же сразу вспомнилось, как Михаил приехал летом 1991 года в Лондон на встречу «большой семерки» в первый раз. От Франции тогда присутствовали президент Франсуа Миттеран и я, оба уже «прогорбачевцы». Чего нельзя было сказать в ту пору о Буше-отце и о Джоне Мэйджоре. На закрытой встрече они, к примеру, выслушали слова Миттерана, призывающего незамедлительно поддержать Горбачева, который в это время топтался где-то в кулуарах — его не допустили в святая святых, — и сказали свое веское слово. Чтобы подытожить их позицию, слово взял Джон Мэйджор: «Да, Горбачева надо поддержать, но при этом стоит оставаться осторожными: необходимо предусмотреть нашу помощь и тем, кто придет к власти в Кремле после него». Мы с Миттераном ушам своим не поверили: нас, французов, такая позиция покоробила. Однако прошло не столь уж много времени, и я понял наших союзников.

Во-первых, у британцев было, видимо, больше информации о том, что происходило в ту пору в Советском Союзе. А во-вторых, англичане всегда были большими реалистами, чем французы. Через какое-то время я увидел по телевизору, какие схватки происходят у вас в парламенте, и кое-что начал понимать…

— Вашим коллегой в Москве был, кажется, Андрей Громыко?

— Когда в 1984 году я только стал министром внешних сношений Франции, мой предшественник Клод Шейсон посоветовал мне обязательно направиться в Москву для встречи с Громыко и для организации вояжа в Советский Союз Франсуа Миттерана. В марте 1985 года прилетаю во Внуково, у трапа меня встречает Громыко — в итальянской шляпе старого мафиозо и со всем своим ареопагом. Едва сойдя на землю, говорю по-русски: «Добрый день». Громыко удивленно обернулся к свите, топчущейся рядом, и сказал: «Он же говорит по-русски!» В этом прозвучал укор: мол, почему не предупредили? Там же, в аэропорту, Громыко мне сказал: «Надо срочно поговорить». Мы отошли в какую-то маленькую комнатку в помещении аэропорта, и Андрей Андреевич сказал: «Только что скончался товарищ Черненко. Пока об этом не объявлено. Но мы ничего не меняем в нашей программе. Все остается, как запланировано…» Я ему тут же: «Тем не менее вы позволите оповестить президента Миттерана?» Громыко: «Поступайте, как считаете необходимым».

Миттеран среагировал без удивления: «Скажите им, что на церемонии вы меня представляете. Раз вы уже на месте». И тут я узнаю, что главный ответственный за организацию похорон — Горбачев, он же будет открывать церемонию прощания. Я сразу все понял: вот новый генсек! Посылаю в Елисейский дворец из посольства две телеграммы-шифровки Миттерану. Ответа нет. Тогда звоню президенту. В Париже глубокая ночь, Миттеран, которого я разбудил, недоволен: «Что за срочность такая?» Объясняю, в чем дело. Настаиваю на том, что Горбачев — это человек, который способен изменить расстановку сил в мире. Нажимаю: «Вы должны приехать!» Миттеран упирается: «Но вы же уже на месте…»

Тем не менее президент в Москву прилетел. В жутком настроении: мол, зачем меня надо было дергать? Но началась церемония похорон, и согласно казенному сценарию сперва организаторы прощания принимают соболезнования товарищей из соцстран и братских партий, а затем и всех остальных, по дипломатическому рангу. Получилось же так, что Миттеран оказался в Москве единственным из лидеров ведущих стран Западной Европы. Правда, прилетела и Маргарет Тэтчер, но она не глава государства — в Великобритании это королева. Американцы же вообще прислали вице-президента… Первый западный лидер, которого принимает надевший на себя скорбную мину Горбачев, это Франсуа Миттеран. Вместо запланированных для беседы десяти минут они говорили почти час. Выйдя после беседы, Миттеран сказал извиняющимся тоном: «Вы правильно сделали, когда разбудили меня». И, взяв под руку, прошептал на ухо: «Теперь все в мире изменится. Я пригласил Горбачева приехать в Париж в этом году, и он согласился».

— Все как в киноклассике: это стало началом большой мужской дружбы.

— По моим приблизительным подсчетам, Миттеран и Горбачев встречались раз семнадцать. Но больше всего мне почему-то запомнился первый приезд Михаила и Раисы Горбачевых во Францию на саммит — тогда и слова-то такого не было! — в октябре 1985 года.

Проблемы начались еще до их прилета в Париж. Мы должны были все время подлаживаться под требования советских спецслужб, следивших за безопасностью генсека. И первую головную боль нам причинили мастодонты-ЗИЛы, предварительно завезенные из Москвы: кремлевскому лидеру было категорически запрещено ездить на чужих, тем более западных, автомобилях. Как наши только не проклинали эти допотопные машины! Мне рассказали историю о том, как кремлевские ЗИЛы заблокировали на несколько часов работу Елисейского дворца. По советским правилам безопасности водитель генерального секретаря должен был загодя изучить маршрут, по которому через несколько дней ему придется возить вождя коммунистов. Как полагается, ЗИЛ проехался по Парижу и завернул в Елисейский дворец. Представьте себе: аккурат под аркой, где машины въезжают во двор резиденции президента республики, кремлевский агрегат закашлялся и застыл. Сбежалась охрана, но ЗИЛ отказывался заводиться. Вытолкать машину тоже не представлялось возможным, она же бронированная, как танк. Вызвали специалистов из гаража президента Франции. Почесали головы, и тут кому-то пришло в голову проверить, а есть ли в баке бензин. Обнаружилось, что нет! Но залить горючее французам не удалось. Этот ЗИЛ питался таким бензином, который во Франции не выпускали едва ли не с начала века… А жизнь Елисейского дворца практически замерла. Спас положение специальный советский самолет, срочно посланный за драгоценным топливом в Берлин. Оттуда, из ГДР, из воинской части Группы советских войск привезли канистры с горючим.

— Как говорят итальянцы: «Если это и неправда, то придумано хорошо».

— Рассказывали… А вот под историей о вертолете я готов подписаться лично. По сценарию мы решили встретить Горбачевых в Орли и отправить их на вертолете к эспланаде Инвалидов, где Раису и Михаила ждали бы их ЗИЛы. Все впечатляюще быстро плюс панорамный вид Парижа с высоты птичьего полета. Но вскоре выяснилось, что по правилам советской безопасности, унаследованной еще со сталинских времен, генсек на вертолете передвигаться не может. Возникшую из-за этих абсурдных предосторожностей напряженность погасил сам Горбачев, сведя все в шутку.

Главным вопросом тогда было разоружение, ослабление международной напряженности. Мы проводили вместе с Горбачевым пресс-конференцию, и я пробросил, обращаясь к нему: «Господин генеральный секретарь, вы говорите так, словно завтра Советский Союз готов вступить в НАТО». А он мне в ответ: «Почему бы и нет?» Подобные заявления кремлевского лидера тогда были шоком для нас. После первой же беседы с Горбачевым, получившейся весьма продолжительной, Франсуа Миттеран, пораженный готовностью собеседника подвергнуть критике все основные механизмы советской системы, сказал своим советникам: «У этого человека огромные планы, но отдает ли он себе отчет в непредсказуемых последствиях, которые может вызвать попытка их осуществить?» К сожалению, дальнейший ход событий неоднократно подтверждал справедливость опасений президента Франции.

— Неужто все было так безоблачно в отношениях Миттерана и Горбачева?

— Все было — и взлеты, и провалы. Горбачев очень опасался, что европейцы воспользуются им в своих интересах. А Миттеран обижался, когда Горбачев тесно общался с американцами. Президент Франции весьма болезненно воспринял встречу Горбачева с Бушем-старшим на Мальте в 89-м году. Помните? Страшный шторм, буря, американский крейсер, куда Горбачев так и не смог добраться…

— Еще бы! Я был тогда на Мальте и прекрасно помню удивительную атмосферу того времени: разрядка впервые осозналась как реальность.

— А Миттеран, председательствовавший в ту пору в ЕЭС, переживал: Горбачев с Бушем встречаются, а Европы при этом будто не существует. Для Франции словно повторяется Ялтинская конференция сорок пятого года, определившая без участия Парижа основы мирового обустройства. Ужасное унижение!.. Миттеран сказал мне: «Европа не имеет права более оставаться в стороне от глобальной политической игры. Организуйте мне срочно встречу с Горбачевым». Но у нас была традиция — в один год Миттеран едет в Москву, в другой — советский лидер приезжает в Париж. И вот теперь приближалась очередь Горбачева полететь во Францию, а тот отказывается. Говорит: «Не могу покинуть Москву. Обстановка у нас такая…» Тем более надо встречаться, чтобы понять происходящее в России. Рассказываю обо всем Миттерану, а он мне: «Я тоже не могу летать в Москву два года подряд. Меня не поймут, в первую очередь оппозиция. Найдите возможность, чтобы мы встретились где-то посередине между Москвой и Парижем». И тогда мне пришло в голову: Киев — вот выход!

Короткая встреча в столице Украины в декабре 1989-го стала очень важной. Мы узнали о переговорах с американцами по военным вопросам на Мальте. И главное: обсудили возможность развития событий в Германии. С одной стороны, Миттеран был очень озабочен перспективой объединения Германии. Пробовал с помощью образования новой «антанты» между Парижем и Москвой несколько попридержать канцлера Коля, разработавшего без согласования с Францией план из десяти пунктов по созданию «германской конфедерации». С другой стороны, Миттеран ни в коем случае не хотел ослабления Горбачева. Позиция Горби в отношении возможного объединения Германии была нам не до конца понятна, да и он сам, как я сейчас понимаю, вряд ли был в состоянии ее четко сформулировать. Но в одном он нас заверил: что бы ни происходило вокруг Берлинской стены, советская армия, расположенная в ГДР, реагировать не будет.

— Жак Аттали, многолетний советник президента Франсуа Миттерана, рассказывал мне, что «призрак объединения» Германии вызывал у французских политиков в ту пору ночные кошмары. Сам же он заявил Миттерану, что «улетит на Марс» в случае объединения… Говорят, что Миттеран предлагал Горбачеву поехать в Восточный Берлин, чтобы поддержать руководство ГДР, но советский лидер не пошел на это.

— Во всяком случае сам Миттеран это сделал. В декабре 1989-го, вскоре после Киева, президент нанес визит в ГДР. Мы давно планировали это путешествие. Руководители ГДР старательно зазывали нас, видя во Франции определенный противовес ФРГ. Что поделать? Немцы и французы испокон веку друг с другом связаны — так тесно, как всадник и лошадь. Только никак не могут между собой выяснить, кто из них конь, а кто наездник…

Мы собирались в Восточный Берлин давно, а тут пала Берлинская стена. Миттеран в присущей ему манере спросил меня: «Что, в конце концов, происходит?» Звоню моему другу Гансу-Дитриху Геншеру, федеральному министру иностранных дел и заместителю канцлера: «Нас зовут в ГДР. Стоит ли ехать?» А тот: «Непременно. Любой ценой… Идут перемены». Естественно, правая оппозиция начала упрекать нас, узнав об этой поездке: «Вы поддерживаете отживший свое режим!» Но мы все равно поехали, я даже подписал несколько протоколов о сотрудничестве между Францией и ГДР. Вы знаете, что меня больше всего поразило тогда в ГДР? Что советским солдатам строго-настрого запретили выходить за территорию военных баз по одному, только большими группами. Что поделаешь: очень быстро выяснилось, что мы совершили дипломатический просчет. Не мы одни. За неделю до нас Восточный Берлин посетил госсекретарь США Джеймс Бейкер.

— «Одна сплошная ошибка» — скажут потом о французской дипломатии той поры на германском направлении. Не обидно ли вам, что далеко не самой мудрой была и первая реакция президента Миттерана на августовский путч в Москве в 1991-м?

— Миттеран руководствовался всегда глобальными интересами Франции, ее перспективами. Эта «дальнозоркость» приводила порой к «близорукости» по отношению к каждодневным событиям… Путч 91-го года был очень сложным моментом для нашего понимания. Прекрасно помню день 19 августа. Я находился в своем кабинете на Ке д`Орсе, когда позвонил Юрий Дубинин, посол СССР во Франции. Голос его звучал взволнованно: «У меня персональное послание президенту Французской Республики». Я среагировал: «Приезжайте. Жду вас». И тут он почему-то попросил, чтобы мои сотрудники провели его ко мне через черный ход. Так и сделали. Дубинин сказал, что у него послание от вице-президента СССР Геннадия Янаева — лично Франсуа Миттерану. Я позвонил президенту… Вечером того же дня Миттеран должен был участвовать в телепередаче «7/7», посвященной анализу последних международных событий. Это было запланировано заранее. И в ходе этой передачи, ведущей которой была Анн Синклер, жена ныне печально известного Доминика Стросс-Кана, бывшего директора-распорядителя МВФ, президент, не предупредив меня, вдруг заявляет: «Я получил сегодня телеграмму от руководителей ГКЧП. Они подтверждают, что будут проводить на международной арене прежнюю политику СССР». И добавил, что обратился к новым советским лидерам с просьбой не подвергать опасности жизнь Горбачева и его семьи…

Ужас! Как только передача завершились и мы отошли подальше от журналистов, я кинулся к Миттерану: «Зачем вы обнародовали эту бумагу?» Президент ответил: «В этой непонятной ситуации я должен был гарантировать и защитить интересы Франции». Ну что тут скажешь?.. К счастью, мне удалось сделать эту ситуацию менее щекотливой по отношению к Горбачеву. Тем более что я сразу почувствовал, как только увидел Янаева и компанию на пресс-конференции, что дела идут в Москве вовсе не так, как хотелось бы заговорщикам. Нам удалось внедрить в команду Руцкого, полетевшую освобождать Горбачева, второго после посла дипломата в Москве. Француз одним из первых подошел в Форосе к Горбачеву и сказал: «Меня прислал Ролан Дюма!» Это прозвучало как пароль. Позднее Горбачев признался мне: «Когда самолет прилетел за мной в Крым, я сразу успокоился, увидав среди людей с автоматами твоего человека».

— Выходит, что власти в Париже имели весьма смутное представление о тревожном положении, складывающемся в Москве…

— Это не так. У нас в Москве был сильный посол. Он информировал о напряженности, сгущавшейся в советском обществе. Кроме того, Эдуард Шеварднадзе, с которым нас связывали близкие отношения, открытым текстом предупредил меня о назревающем путче. Шеварднадзе вообще многое прояснил мне в специфике советской экономики: «Представь себе, что где-то под Москвой производится мотор. Его посылают для дальнейшего монтажа в Сибирь. В отделе технического контроля московского завода контролер штампует сопровождающие бумаги, даже не взглянув на это изделие. Вторую печать, необходимую для перевозки, ставят при погрузке. Так и дальше: на каждой узловой станции в бумагах появляется новая печать… Когда же мотор приходит наконец в Сибирь, его начинают монтировать на машину, и обнаруживается, что не хватает какой-то маленькой детали, без которой он элементарно не работает. Машину разбирают, мотор упаковывают и посылают обратно в Москву. И опять на каждой станции ставится штемпель…» И Шеварднадзе добавил: «И у нас так повсюду. Главное — видимость действия». Когда в декабре 1990-го он неожиданно для всех ушел в отставку, я специально прилетел в Москву. Пришел в его маленький домик в центре Москвы и, зная, что, скорее всего, нас прослушивают, задал вопрос: почему он ушел? Эдуард сказал: «Мы полным ходом идем к путчу». Для меня это было сенсацией: «Кто его готовит? Военные? КГБ?..» — «Нет. Заговор созрел внутри самой партии». Вернувшись в Париж, я тут же доложил обо всем президенту. Казалось бы, ясно… И все равно в критический момент Франсуа Миттеран сделал по-своему.

— Я уже не говорю о его «эстетических разногласиях» с Борисом Ельциным. Почему в окружении Миттерана к Ельцину было всегда столь холодное отношение?

— В первый раз Борис Ельцин приехал во Францию, еще не будучи президентом нынешней России, его просто воспринимали как соперника Горбачева в борьбе за власть. Отсюда и удивительная холодность французских властей по отношению к Ельцину. Доходило до крайностей. В Европарламенте депутат-социалист Жан-Пьер Кот откровенно нахамил российскому лидеру, назвав его «демагогом», «популистом» и «безответственным человеком». Когда же Ельцин попытался возразить, евродепутат указал ему на дверь: пусть уходит, если «не желает выслушивать неприятные для себя вещи». И никто наглеца не остановил…

Я же всегда придерживался такой позиции, что мы не имеем права вмешиваться во внутренние дела вашей страны. Не нам выбирать: «Этот хороший, а этот плохой». Жак Ширак, лидер оппозиции и тогдашний мэр Парижа, Миттерана переиграл — потому что тепло принял Ельцина… А в Страсбурге, в Европарламенте, была совершена грубая ошибка. Надо было ее исправлять. Но как? Прежде всего, когда Ельцин полностью взял на себя власть в России, мы поспешили пригласить его во Францию. Когда же получили согласие, я решил сделать так, чтобы ему у нас сразу понравилось. Предложил Миттерану: «Давайте поселим Ельцина в Версале. Как короля!» Так и сделали. В феврале 1992 года он приехал в отведенные ему роскошные покои и первым делом спросил приставленного к нему человека, а жил ли здесь Горбачев. Наш сотрудник ответил, не моргнув глазом: «Нет, только вы…» После этого между мной и Ельциным установились добрые отношения. Но Миттеран его органически не принимал.

Помнится, на приеме в Москве, где меня посадили рядом с Ельциным по левую руку, а Миттерана — по правую, официант все время подливал президенту России в бокал прозрачный напиток, мало похожий по запаху на воду. Миттеран тоже заметил это и посмотрел на меня: глаза его округлились…

— Были ли для вас сюрпризом соглашения в Беловежской пуще, поставившие окончательный крест на Советском Союзе?

— Мы ожидали такого развития событий, наши службы предупреждали об этом. Но быстрота распада СССР застала нас врасплох. После того, как возникла эта мало понятная мне до сих пор структура под названием СНГ, у меня состоялась череда встреч с представителями бывших советских республик. Один из них — по-моему, азербайджанец — решительно сказал: «Горбачев желает сохранить центральную власть, а нас не устраивает рука Москвы». И я раз и навсегда понял: на пространстве, называвшемся раньше Советским Союзом, все будет продолжать рваться и впредь. Революции, если они настоящие, не имеют границ. Они способны снести и переломать все — в этом и состоит их опасность.

Кирилл Привалов

Франция. Россия > Внешэкономсвязи, политика > itogi.ru, 22 августа 2011 > № 390079 Ролан Дюма

«Советский режим умер задолго до развала Союза»

Том Грэм, старший директор по России в администрации Джорджа Буша-младшего, ныне директор в компании Генри Киссинджера, рассказывает о том, каким виделся из Вашингтона Советский Союз до и во время путча 1991 года, и о том, каким сегодня предстает мир для Соединенных Штатов.

— В Москве мы 19 августа мучительно думали, что дальше — неужели обратно в Советский Союз? А что говорили в Вашингтоне американские политики, когда к ним пришло осознание того, что происходит?

— Первое: мы пытались понять, что это — государственный переворот, дворцовый, путч или агония Советского Союза? По вашингтонскому времени события начали разворачиваться поздно вечером 18-го, информации было мало; всерьез начали обсуждать, что происходит, только утром 19-го, когда в Москве день уже клонился к вечеру. Я работал в Пентагоне, мы собрались в офисе министра обороны, то есть Дика Чейни, чтобы пробрифинговать его о событиях в Москве. Главное тогда было понять, кто лидеры этой акции, ГКЧП — это что? Мы видели, что в нем приняли участие почти все силовики. А это, как нам тогда казалось, почти все советское правительство Но одновременно мы заметили некоторые странные вещи. Десятки тысяч людей вокруг Белого дома. Что это за переворот, если народу позволяют собраться на площади? Перемещения Бориса Ельцина и его команды из Архангельского в Белый дом. И там была телефонная связь! Президент Буш хотел связаться с Ельциным, и он моментально ответил. Ну как это, если переворот? Поэтому уже в конце 19-го, самое позднее в начале дня 20 августа мы пришли к заключению: это не революция, не государственный переворот, это путч, и он обречен. Через сутки, неделю, но обречен. И начали резко осуждать то, что произошло, поддерживать Горбачева и Ельцина, постарались сплотить всех наших союзников вокруг поддержки этих фигур.

— Еще до путча рассматривались ли в Вашингтоне сценарии реванша и возврата к авторитарному советскому строю? Кто считался главной угрозой?

— С самого начала перестройки мы рассматривали возможности реванша. В 1987–1990 годах я работал в политическом отделе посольства США в Москве, и мой шеф после каждого пленума ЦК отправлял в Вашингтон телеграмму: это уж точно конец, сейчас наступит реванш. Слово «силовики» тогда не употреблялось, обсуждались консервативные силы в КПСС, спецслужбы, аппарат. Все аналитические работы того времени содержали опасения, что реванш возможен.

Осенью 1990 года начался поворот Горбачева направо, довольно консервативные фигуры пришли в правительство, например Павлов вместо Рыжкова. Шеварднадзе выступил с речью о возможности диктатуры. Я тогда уже работал в Пентагоне, и мы подготовили брифинг для руководства о том, что происходит в Советском Союзе. Заключением было, что консервативные силы стараются осложнить нашу политику, возвратить влияние Союза в Восточной Европе и т.д. Но даже когда мы думали о реванше, то считали: в долгосрочном плане он обречен.

Фукуяма написал свою статью о конце истории, которая затем легла в основу книги, в 1989-м. Он тогда работал в RAND Corporation, имевшей контракт с Пентагоном. То, что он написал в статье, отражало умонастроения и многих в Пентагоне: триумф западных ценностей, демократии, рыночной экономики. Поэтому, несмотря на проблемы, осложняющие процесс, мы считали: упадок СССР неизбежен.

— Что вы понимали под долгосрочным планом?

— Пять, максимум десять лет. До конца века, не больше.

— А сценарии развала Советского Союза рассматривались? Не реванша, а именно развала.

— В 1989 году была сформирована узкая межведомственная группа во главе с Кондолизой Райс, старшим директором по России в совете нацбезопасности, которая должна была обсуждать именно крайние варианты развития СССР. Обсуждали и сценарии распада. В узком кругу, конечно, высшее руководство было в курсе. Из посольства же в Москве мы начали отправлять телеграммы о том, что надо всерьез принять во внимание вариант развала Союза, еще в 1989 году.

Один из первых меморандумов, который я подготовил, начав работать в августе 1990-го в Пентагоне, был о развале Союза, сценариях и последствиях. Меморандум был для Чейни, но прежде чем попасть на стол министра, бумага проходила некоторые этапы. И был человек, который счел такой прогноз слишком рискованным. Меморандум так и не дошел до Чейни, оставшись где-то в сейфах Пентагона

— Администрация Буша долго не хотела общаться с Ельциным. До путча Белый дом говорил, что все вопросы может обсуждать с Горбачевым. Что это было — рамки протокола, страх перед новой фигурой, нежелание замечать, что в республиках появляются политики, которые уже не могут сосуществовать с горбачевским Кремлем?

— В отношении Бориса Ельцина в администрации США были очень разные мнения. Президент Буш и его советник по нацбезопасности Брент Скоукрофт особой симпатии к Ельцину не питали. Думаю, одна из причин — первый визит Ельцина в США в 1988 году. Он произвел довольно негативное впечатление, и это оказало огромное влияние на понимание, кто такой Борис Николаевич и какие последствия он несет. В то же время многие другие в истеблишменте были в каком-то смысле сторонниками Ельцина, пропагандировали его позиции. В частности, Дик Чейни был большим сторонником Ельцина.

Думаю, причины были у всех разные. Чейни, например, хотел гораздо более радикальной трансформации России. Когда Ельцин был избран президентом РСФСР и приехал в Вашингтон, Чейни приветствовал его как президента страны, хотя Россия тогда еще оставалась частью Советского Союза. И Буш, и Скоукрофт тоже встречались с Ельциным, но более сдержанно — он был приглашен в Белый Дом не как президент, а как влиятельная политическая фигура в России.

Для Буша, Скоукрофта и других Горбачев был надежным партнером по контролю над вооружением, освобождению Восточной Европы, объединению Германии. К тому же Советский Союз поддержал войну в Персидском заливе, и это была, с нашей точки зрения, огромная заслуга Горбачева. В этой ситуации тесно работать с Ельциным означало бы подрывать позиции Горбачева. Мы хотели, чтобы Ельцин работал с Горбачевым в продвижении реформ.

— Правда ли, что для администрации США в то время самым важным было не то, что происходит в СССР, а что будет с Восточной Европой?

— В центре нашей внешней политики находился Советский Союз, и он рассматривался как главный фактор освобождения Восточной Европы. Все началось с Советского Союза, иначе и быть не могло, несмотря на то что уже возникло антисоветское движение в Восточной Европе, в частности в Польше. Но мы помнили: без изменения Союза ничего хорошего не получится и в Восточной Европе. Вот почему Буш и Скоукрофт особенно хотели работать с Горбачевым: без продолжения реформ в Москве освобождение Европы было невозможно. Там стояли сотни тысяч советских солдат, на уме, конечно, была судьба Пражской весны, события в Польше начала 1980-х

— Когда, на ваш взгляд, Советский Союз пересек рубеж, за которым ни при каких обстоятельствах уже невозможно было его сохранение?

— Советский режим умер задолго до развала Союза как географического понятия. Я бы сказал, в 1989 году, когда горбачевская политика перешла от реформы коммунистической системы к ее трансформации. Началось что-то совсем иное, несоветское, некоммунистическое. Выборы представителей на съезд народных депутатов и затем его первое заседание были тем историческим рубежом. Что же касается распада Союза как территории и того, когда это стало частью американской внешней политики, я бы сказал, только после путча. Тогда встал вопрос, как это произойдет — с кровью или без.

— Во время визита 1 августа в Киев Буш сказал, что «американцы не придут на помощь тем, кто пропагандирует суицидальный национализм на основе этнической ненависти». За этот пассаж его потом яростно упрекали. Почему он так сказал, тем более уже через три месяца он горячо поддержал референдум о независимости на Украине?

— То, что Буш сказал в Киеве, было изложением нашей внешней политики того времени. Думаю, он честно хотел предупредить, что есть разница между свободой и независимостью. В Югославии уже происходила бойня. И самым страшным вариантом развития СССР был кровавый распад с ядерными боеголовками. Что президент должен был сказать? Что он понимает, что Союз разваливается и это вопрос времени? Даже если бы он так и думал, мог ли он это произнести?

В связи с этим еще история. Может быть, вы помните, Пентагон публиковал доклады под названием Soviet Military Power. Весной 1991 года мне поручили писать главу о политической ситуации в Союзе. Я написал: авторитет Горбачева снижается, национализм в республиках растет, консерваторы набирают силу. Когда мы передали проект на одобрение в Белый Дом, оттуда раздался звонок. Сотрудник администрации сказал: «Я понимаю, что все это очень возможно, но представьте: выходит книга, а Буш встречается с Горбачевым. Что он ему скажет?..» Мы переписали главу, выход книги был запланирован на 19 августа. Кинулись останавливать тираж, опять начали переписывать. Все уже все понимали, но публично президент по-прежнему вынужден был оставаться в рамках официальной политики.

— Какие, на ваш взгляд, в те годы были ключевые свершения и просчеты в международной политике США? К последним многие относят слова Буша о том, что «США выиграли холодную войну».

— Это было сказано в разгар предвыборной кампании... Но все-таки можно было сказать: «Мы с народом бывшего Советского Союза победили». Подчеркнуть, что свершилась победа над коммунизмом, над режимом и что мы не смогли бы этого сделать одни, нашими союзниками стали люди Советского Союза. Этого не было сказано. Конечно, речь State of the Union была для американской публики. Но, думаю, эта была ошибка с точки зрения дальнейших отношений с Россией. Нужно было подчеркнуть, что мы работаем с нашими российскими коллегами как с равными. Не триумфатор и побежденный. И то, что выступление повлияло на умонастроения американского политического истеблишмента, — это так. Подобное отношение продолжалось и во время администрации Клинтона, и второго Буша

— Сегодня с самим американским истеблишментом творится нечто неладное. Дебаты вокруг госдолга едва не привели страну к дефолту, а мир — к новому финансовому кризису. Что это было?

— Есть понятие «незрелая демократия», есть «зрелая демократия», а тут «перезрелая»... А если серьезно, очевидно, что политическая система дает сбои. Отчасти это следствие нашей электоральной модели, позволяющей регулярно перекраивать границы избирательных участков в пользу выигравшей партии. Затем праймериз, в которых принимают участие партийные активисты. А независимые избиратели не могут участвовать ни в республиканских, ни в демократических праймериз во многих штатах. Эти обстоятельства работают в пользу сторонников крайних и зачастую противоположных позиций в Республиканской и Демократической партии.

— Ситуация показала крайности в политике. Но во внутренней политике США всегда доминировал компромисс.

— В американской политике возникали довольно серьезные крайности, и некоторое время они оказывали огромное влияние на ситуацию в стране. Гражданская война — это компромисс? А волнения по поводу войны во Вьетнаме, гражданские движения за равные права в 1960-х? Налицо были крайние позиции как в обществе, так и в истеблишменте. Но дело в том, что эти крайности присутствовали максимум десять лет, затем общество находило компромисс. Сейчас крайности опять возродились, и встает вопрос: партия чаепития — это надолго или американская система укротит страсти в ближайшем будущем?

— Киссинджер писал, что в начале XX века «вхождение Америки в международную политику превратилось в триумф веры над опытом». Но сегодня «Америка более не может ни отгородиться от мира, ни господствовать в нем». Чем это может обернуться в ближайшие годы?

— С тех пор как сто лет назад США обрели статус великой державы, мир стал совсем другим. И у нас нет опыта взаимодействия с таким миром. В начале XX века еще можно было отгородиться. После второй мировой войны возник двухполярный мир, у нас был один главный враг, вокруг которого мы и организовывали внешнюю политику. Руководящим принципом было сдерживание. Кроме того, на протяжении десятилетий США оставались самой богатой державой с огромным разрывом. Мы могли позволить себе очень многое, и не было строгой нужды определять приоритеты. Надо больше танков и ракет? Пожалуйста. Надо какой-то стране дать больше денег? Дали.

Сейчас на фоне дефицита и госдолга мы впервые ощущаем ограничение наших возможностей и инструментов. Это означает, что, во-первых, мы не можем одни определять мировую повестку дня, придется работать с другими странами. Во-вторых, мы не можем более заниматься всем, соответственно возникает вопрос приоритетов, разменов и уступок. Такого опыта у нас нет, и конечно, на сей счет ведутся серьезные дебаты. Есть политические силы, которые настаивают: несмотря ни на что, Америка исключительная страна. Может, и так, но действовать, как раньше, все равно невозможно. Нам еще предстоит научиться, как проводить наши интересы в этом новом мире. Так что дебаты идут сейчас на самом деле вокруг двух фундаментальных для Америки вопросов: о роли государства в американской жизни и роли США в мире.

Беседовала Светлана Бабаева, руководитель бюро РИА Новости в Вашингтоне

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 17 августа 2011 > № 388286 Томас Грэм

Официальный представитель МИД России Александр Лукашевич дал РИА Новости интервью в связи с предстоящим визитом в Россию министра иностранных дел и внешней торговли Кореи Ким Сон Хвана .

- В ближайшие дни ожидается прибытие в Россию с официальным визитом министра иностранных дел и внешней торговли Республики Корея. Какова программа визита?

- 7-9 августа в Москве по приглашению министра иностранных дел России Сергея Лаврова будет находиться с официальным визитом министр иностранных дел и внешней торговли Республики Корея Ким Сон Хван. Это его первая поездка в Россию в качестве главы внешнеполитического ведомства РК. Во время пребывания Ким Сон Хвана в Москве состоятся переговоры с Сергеем Лавровым. Также запланированы встречи и беседы с первым заместителем секретаря Совета Безопасности Российской Федерации Владимиром Булавиным, с председателем Комитета по международным делам Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации Константином Косачевым, с председателем Российской части Российско-Корейской Совместной комиссии по экономическому и научно-техническому сотрудничеству, министром регионального развития Российской Федерации Виктором Басаргиным и другие контакты.

- Как Вы оцениваете уровень отношений двух стран на современном этапе?

- Визит будет проходить на фоне активно развивающихся двусторонних отношений между Россией и Республикой Корея. Достаточно сказать, что только в прошлом году главы наших государств встречались два раза - в ходе второго мирового политического форума в Ярославле в сентябре и в Сеуле в ноябре 2010 года.

Российская сторона рассматривает предстоящий визит в качестве важного этапа двустороннего политического диалога, призванного способствовать укреплению взаимодействия между двумя нашими странами в духе стратегического партнерства, продвижению разностороннего российско-корейского сотрудничества в практических областях.

- Предполагается ли рассмотрение вопросов сотрудничества России и Республики Корея в торгово-экономической сфере?

- В повестке дня переговоров планируется обсуждение вопросов торгово-экономических связей. Республика Корея является одним из ведущих азиатских партнеров России в этой области - объемы двусторонней торговли составили в 2010 году 17,7 миллиардов долларов США, то есть фактически вышли на докризисный уровень.

Стабильно увеличивается приток южнокорейских инвестиций в российскую экономику - их накопленный объем уже превысил 2,6 миллиардов долларов США. Характерно то, что они направляются в такие ключевые отрасли, как автомобилестроение, судостроение, энергетику, нефтехимическую отрасль, производство электротехники, бытовой электроники, а география осуществляемых проектов охватывает не только Москву и Санкт-Петербург, но и ряд российских регионов.

С удовлетворением отмечаем позитивные результаты реализации договоренностей президентов России и Республики Корея о налаживании взаимовыгодного партнерства в целях модернизации и инновационного развития. В ходе предстоящих переговоров особое внимание будет уделено взаимодействию в высокотехнологичных областях с упором на коммерциализацию результатов совместных исследований и разработок.

- Планируется ли обсуждение проблемы ядерного урегулирования и ситуации на Корейском полуострове? Что вы ожидаете от реализации совместных усилий на этом треке?

- Одной из актуальных тем для обсуждения будет ситуация на Корейском полуострове, включая проблематику ядерного урегулирования. Считаем, что скорейший "перезапуск" шестисторонних переговоров, последний раунд которых состоялся в конце 2008 года, отвечает нашим общим интересам. При этом важно не просто возобновить "шестисторонку", но и обеспечить ее реальное последовательное продвижение к главной цели - освобождению полуострова от ядерного оружия. В этом плане мы положительно оцениваем возобновление диалога между Республикой Корея и КНДР, КНДР и США. Подобные контакты поддерживают позитивную динамику, заданную российско-северокорейскими консультациями в марте 2011 года, по итогам которым Пхеньян заявил о готовности вернуться за стол переговоров без предварительных условий. Тем самым постепенно формируются предпосылки для преодоления нынешней паузы в переговорном процессе. В целом же считаем, что в настоящее время всем сторонам необходимо проявить максимальную ответственность и дальновидность, воздерживаться от каких-либо действий, способных спровоцировать рецидив конфронтации, продолжить усилия по переводу ситуации в конструктивное русло.

Исходим из того, что созданию более благоприятной атмосферы в регионе будет способствовать начало работы по реализации трехсторонних экономических проектов с участием России, Республики Корея и КНДР. По нашему мнению, успешное осуществление данных проектов, а они, естественно, рассчитаны на длительную перспективу, способно принести серьезные экономические дивиденды всем участникам, дать старт взаимовыгодному хозяйственному сотрудничеству на Корейском полуострове в многостороннем формате.

Рассчитываем, что заинтересованность в претворении в жизнь этих начинаний, а также понимание очевидных выгод, которые получит каждый участник - все это будет способствовать осуществлению наших планов. Немаловажно и то, что совместная работа представителей России, РК и КНДР в конечном итоге могла бы внести вклад в нормализацию обстановки на Корейском полуострове, налаживание межкорейского диалога, восстановление доверия между Сеулом и Пхеньяном.

Главы внешнеполитических ведомств России и Кореи по традиции "сверят часы" по актуальным международным и региональным вопросам, представляющим взаимный интерес, обсудят возможности расширения взаимодействия в поиске ответов на острые вызовы современности

Корея. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 5 августа 2011 > № 383890 Александр Лукашевич

8 августа исполняется три года с того дня, когда грузинские войска атаковали Южную Осетию и разрушили часть ее столицы Цхинвали. Россия, защищая жителей Южной Осетии, многие из которых приняли гражданство РФ, ввела войска в республику и после пяти дней боевых действий вытеснила грузинских военных из региона. О том, чем живет республика сегодня и каким видит свое будущее, в интервью РИА Новости рассказал президент Республики Южная Осетия Эдуард Кокойты.

- Прошло три года с начала грузинской агрессии 2008 года. Как вы можете охарактеризовать прошедший период?

- Сегодня самое главное - то, что все эти три года наш народ живет совсем другой, мирной жизнью и перед ним стоят совсем другие задачи - сохранение мира, созидание и строительство. Это стало возможным благодаря братской помощи великой России, которая три года назад спасла наш народ от истребления, признала независимость Южной Осетии, а сегодня оказывает всестороннюю поддержку позитивным процессам, направленным на возрождение республики.

Конечно, 18-летняя блокада, жизнь фактически в состоянии войны, последствия августа 2008 года оставили тяжелый след в истории нашего народа и государства. Тогда каждый гражданин республики был вовлечен в решение самой важной задачи - обеспечения безопасности государства и граждан Южной Осетии. Сегодня люди постепенно возвращаются к мирной жизни, начинают самостоятельно облагораживать свои дома, возделывать землю, заниматься бизнесом, создаются все новые и новые рабочие места.

Наше управление занятости и трудоустройства сегодня предлагает свыше 300 вакансий с довольно приличными по республиканским меркам зарплатами. А разве рост рождаемости - не показатель стабильности в стране и душевного спокойствия нации? Ведь, скажем, только в столице республики в текущем году этот показатель составил 122% от уровня прошлого года! И наш народ, как никакой другой, понимает, чего это стоит - жить под мирным небом, иметь возможность строить планы и с оптимизмом смотреть в будущее.

- Наверное, ставший уже традиционным вопрос: как идет восстановление республики?

- Сразу хочу сказать, что комплексный план восстановления выполнен в полном объеме. Заработала инвестиционная программа содействия социально-экономическому развитию Республики Южная Осетия на 2011 год. На ее реализацию Россия планирует выделить 6 миллиардов 810 миллионов рублей.

При этом хочу отметить высокий уровень доверия и взаимопонимания, который достигнут с Министерством регионального развития России во главе с Виктором Басаргиным. Интенсивность деловых контактов значительно возросла с приходом на должность заместителя Минрегионразвития Сергея Верещагина, который курирует вопросы реализации инвестпрограммы. Благодаря его поддержке мы сегодня можем говорить не только о строительстве новых домов, дорог, объектов инфраструктуры. Понимая, что республика должна развиваться разносторонне, он поддержал наше предложение о возведении нового университетского комплекса и драматического театра, за что мы ему безмерно благодарны. Такой подход вселяет уверенность в завтрашнем дне, открывает новые горизонты развития республики.

- Кстати, говоря о завтрашнем дне: каким вы видите будущее Южной Осетии как государства? Недавно прозвучала идея о вхождении республики в Союзное государство.

- Я обозначил лишь вектор возможного развития, так сказать, дальнюю стратегическую перспективу. Да, действительно, мне кажется, одним из наиболее приемлемых вариантов могло бы стать вхождение Южной Осетии в Союзное государство вместе с Россией и Белоруссией. Безусловно, для осуществления этой идеи сначала необходимо, чтобы нашу независимость признала белорусская сторона. И когда будут созданы все предпосылки для развития событий по этому сценарию, тогда и можно будет предметно разговаривать. То есть, я хочу сказать, что в любом случае будущее своего государства должен определить сам народ.

В любом случае, торопиться в таких важных, серьезных, судьбоносных вопросах никто не собирается. Необходимо разработать правовую базу, создать юридические и иные условия, а уж затем садиться за стол переговоров. И нельзя забывать: что многое будет зависеть и от позиции России, мнение которой для нас является таким же важным. И вообще, такие вопросы надо решать консолидировано и взвешенно.

- Но сначала народ выберет нового президента, от позиции которого все-таки многое зависит. Вы уже выбрали себе преемника?

- Перед нами такой вопрос не стоит. Вы знаете, сам я ничьим преемником не был и таковых оставлять не собираюсь. У меня была собственная программа, за которую и проголосовал народ.

Нынешние выборы президента в Южной Осетии состоятся в ноябре и по сложившейся традиции пройдут в строгом соответствии с принятым законодательством. Победит тот кандидат, за которого проголосует народ. Я готов работать с любым человеком, которого выберет мой народ, и на любом посту.

При этом для меня как гражданина своей страны самым главным является сохранение нынешнего курса, дальнейшее признание государственной независимости республики, сохранение стабильности, как внешней, так и внутренней, а также выстраивание отношений, в первую очередь с Российской Федерацией как с главным стратегическим партнером и союзником.

Южная Осетия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 5 августа 2011 > № 383887 Эдуард Кокойты

С историей наперевес

Черкесский вопрос между Россией и Грузией

Резюме: Мобилизуя фактор «российской угрозы», президент Грузии с успехом отражает выступления оппозиции и позиционирует себя в качестве главного патриота и защитника государственности. Черкесский вопрос, возможно, не последний в череде кавказских «геноцидов», которые Тбилиси готов признавать.

Геополитическая картина Большого Кавказа недавно была дополнена новыми яркими штрихами. 20 мая 2011 г. парламент Грузии единогласно признал события 1763–1864 гг. в западной части Кавказа «геноцидом Российской империи против черкесского народа». В принятом документе утверждается, что на протяжении 100 лет Российская империя проводила в отношении черкесов колониальную политику. Военные действия на Кавказе в XVIII–XIX веках квалифицированы как «российско-кавказская война». Высший законодательный орган Грузии констатировал гибель от действий Российской империи свыше 90% черкесского населения. Решение грузинского парламента также признает беженцами черкесов, переселившихся в 1860-х гг. в пределы Османской империи, и их потомков, впоследствии рассеявшихся по миру.

Оговоримся сразу. Понятие «геноцид» применительно к истории черкесов (адыгов) прежде уже было использовано в законодательстве субъектов Российской Федерации. В феврале 1992 г. соответствующая оценка была дана в Кабардино-Балкарии и в апреле 1996 г. в Адыгее (обращение президента и Госсовета республики в российскую Госдуму). Но в мае 2011 г. понятие «геноцид» введено в политико-правовой оборот не отдельными субъектами федерации, а независимым государством, признанным ООН и проводящим весьма активную региональную и международную политику.

Остроту ситуации добавлял тот факт, что грузинские парламентарии приурочили свое решение к 21 мая. В северокавказских республиках с адыгским населением (Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария, Адыгея), а также среди черкесов диаспоры (Турция, страны Ближнего Востока, Европа, США) в этот день отмечается трагическая годовщина. 21 мая 1864 г. русские войска заняли последний очаг сопротивления черкесов на Западном Кавказе – урочище Кбаадэ (Кбаада). Тогда же четвертый сын императора Николая I великий князь Михаил Николаевич принял там парад русских войск. Сегодня на этом месте располагается поселок Красная Поляна Адлерского района Сочи, ставший за последние годы одним из любимых мест отдыха представителей российской элиты.

Для русского оружия это была большая победа после многолетней кровопролитной борьбы. Представители адыгских народов понесли серьезные демографические потери из-за военных действий, болезней и изгнания. Конечно, история российского проникновения на Кавказ не исчерпывается лишь трагедиями (этнополитическими и человеческими). Приход России в регион способствовал всесторонней модернизации Кавказа и его европеизации. Именно через русскую культуру адыги, тюркские, вайнахские народы приобщались к культуре мировой. Подобная диалектика характерна не только для кавказской истории, но практически для любой точки мира, куда распространялись колониальные владения, будь то Индия или Балканы, Америка или «черный континент».

Политически мотивированная резолюция

Однако какой бы противоречивой и трагической ни была черкесская история XIX столетия (и вообще вся история Кавказа), вовсе не она определила политический выбор грузинской государственной элиты в мае 2011 года. События прошлого извлечены политическим классом Грузии для реализации задач, которые, по его мнению, соответствуют интересам государства. Начнем с того, что будь грузинские лидеры последовательны, им пришлось бы наряду с резолюцией о «геноциде черкесов» принимать документ «Об ответственности грузинского народа» за участие в этом процессе. Ведь в XIX веке именно грузинское дворянство считалось главным проводником имперской политики на Кавказе, а десятки и сотни офицеров грузинского происхождения несли службу в рядах русской армии.

Так, через две недели после парада победителей, 9 июня 1864 г., тифлисский предводитель дворянства Дмитрий Кипиани обратился с приветствием к наместнику на Кавказе, великому князю Михаилу Николаевичу Романову (тому самому, который 21 мая принимал парад на Красной поляне): «Ваше Императорское Высочество! Вы довершили покорение Кавказа и тем внесли в историю неразлучное с вашим именем событие громадной важности. Избранные грузинским дворянством, приносим Вашему Императорскому высочеству поздравление от имени всего сословия».

Однако элиту сегодняшней Грузии вопросы академической историографии не интересовали. Правовая мотивация не присутствовала в числе ее приоритетов. Иначе резолюция о «геноциде» не содержала бы очевидные юридические несуразности, такие как придание закону обратной силы. Так, политика Российской империи на Кавказе в XVIII–XIX веках осуждается в соответствии с IV Гаагской конвенцией об обычаях и законах сухопутной войны от 18 октября 1907 г. и Конвенцией ООН о предотвращении и наказании геноцида от 9 декабря 1948 года. То есть на основе правовой базы, которая была принята намного позже Кавказской войны. Добавим к этому, что Российская Федерация не является правопреемником Российской империи.

Таким образом, запрос на признание «геноцида черкесов» возник по чисто политическим причинам. Он стал прямым следствием августовской войны 2008 г., когда грузинам была нанесена самая чувствительная после распада Советского Союза национальная травма. В 1992–1994 гг. фактически уже отделившиеся от нее «мятежные республики» Абхазия и Южная Осетия не добились международной легитимации. В 2008 г. две бывшие грузинские автономии оказались не только признаны Россией, но и прирастили территории за счет Кодорского ущелья, Ахалгорского района и Лиахвского коридора. Грузия же получила новый поток беженцев, крах надежд на быструю североатлантическую интеграцию и вообще на реальную, а не риторическую военно-политическую поддержку со стороны Европейского союза и США. В этих условиях страна с небольшими ресурсами пыталась нащупать точки воздействия на Москву. Задача облегчалась тем, что «проблемные узлы» имеются по другую сторону Кавказского хребта, где Россия противостоит исламскому радикализму и значительно ослабленному, но не искорененному этническому национализму. Это и определило стремление Грузии активизировать северокавказское направление внешней политики, попытавшись таким образом взять реванш за утрату Абхазии и Южной Осетии.

Заигрывать с исламскими радикалами Тбилиси не мог по многим причинам. Во-первых, из-за боязни дополнительной внутриполитической дестабилизации (опыт Панкисского ущелья конца 1990-х гг. до сих пор воспринимается в Грузии очень чувствительно). Во-вторых, из-за нежелания испортить отношения с Западом, и в первую очередь с Соединенными Штатами. В последние годы Вашингтон рассматривает борьбу северокавказских джихадистов в контексте мировой исламистской угрозы. Свидетельством тому является включение Доку Умарова, а затем и «Эмирата Кавказ» в специальные списки террористов и террористических организаций Госдепартамента. Иное дело этнический национализм, который легко встроить в рамки антиимперского дискурса, популярного в некоторых политических и интеллектуальных кругах Запада. Таким слабым звеном России на Кавказе оказался черкесский вопрос.

Черкесский вопрос в постсоветской России: непростая динамика

Черкесы – один из народов российского Кавказа. Различные его подгруппы (зачастую сохранившие за собой идентичность, определенную еще в советские времена) являются «титульными этносами» в Адыгее, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии.

Кого можно считать черкесами? Шапсугов Краснодарского края (по данным переписи 2002 г., их численность оценивалась в 3,2 тысячи человек, но экспертные оценки дают цифры до 10 тысяч). Адыгов (адыгейцев) из Адыгеи (108,1 тысячи). Кабардинцев (всего по России около 520 тысяч, в Кабардино-Балкарии – около полумиллиона, это самая большая этническая группа в республике, 65% от общей численности населения). Черкесов (в Карачаево-Черкесии около 50 тысяч, всего по стране около 60 тысяч). Абазин (почти 38 тысяч, на территории КЧР порядка 32 тысяч). Впрочем, по поводу идентификации абазин (этот этнос ближе всего к абхазам с лингвистической и этнокультурной точки зрения) идут споры и в академической, и в политической среде.

Таким образом, если использовать общий этноним «черкес» для характеристики различных адыгских групп, то после Турции именно Россия будет второй страной, имеющей на своей территории этот этнический элемент. Добавим, что в отличие от Турции (где нетюркская идентификация годами последовательно запрещалась, а сегодня приветствуется по большей части на этнокультурном, но не политическом уровне), в России имеются три национальные автономии. КБР, КЧР и Адыгея еще с советских времен испытали на себе «империю позитивного действия» (термин американского историка Терри Мартина), когда государство акцентировало внимание на этнических различиях, закрепляя их на территориальной основе и путем разнообразных образовательных и прочих программ (издания на родном языке, квоты для «национальных кадров»). В результате в недрах советского строя в обозначенных образованиях были взращены и воспитаны этнонациональная номенклатура (которая в период «перестройки» легко освоила язык этнополитического самоопределения) и гуманитарные кадры (которые в те же 1980-е гг. с легкостью переключились с освещения вопросов коллективизации и индустриализации на темы «геноцида» и «национально-освободительной борьбы»).

Черкесская проблема, как и многие другие этнополитические вопросы, не была «открыта» горбачёвской перестройкой. В той или иной форме она и прежде обсуждалась историками, литераторами и присутствовала на уровне обыденного сознания. Но либерализация на исходе существования СССР дала политический импульс, и с этого момента черкесский вопрос стало можно использовать как инструмент в борьбе за власть и собственность. В начале 1990-х гг. адыгские движения повсюду заявили о себе на Западном Кавказе. Однако реализовывалась эта «заявка» по-разному.

В Адыгее, например, главной проблемой стало «отделение» от Краснодарского края (в состав которого в советский период она входила в качестве автономной области) и обоснование претензий на собственную республику с гарантиями для «титульного этноса». Было разработано и принято избирательное законодательство, которое в итоге обеспечило этническому меньшинству (около четверти населения) контроль над ключевыми позициями во власти. В «двусоставных республиках» (КБР и КЧР) рассматривалась проблема «развода» адыгских и тюркских этносов и образования отдельных субъектов (Черкесии, Карачая, Кабарды, Балкарии). Озвучивалась и идея «черкесского интегризма», которая в ту пору не превратилась в доминирующую.

Свою потенциальную силу адыгские движения показали в начале 1990-х, когда в ходе грузино-абхазской войны поддержали родственных им абхазов (народ абхазо-адыгской группы кавказской семьи языков). За 14 месяцев вооруженного конфликта через Абхазию прошло около 2,5 тысяч адыгских добровольцев. Начальником штаба, а затем министром обороны Абхазии во время военных действий (а потом и в мирное время – в 2005–2007 гг.) был кабардинец Султан Сосналиев. Именно кабардинский отряд во главе с Муаедом Шоровым взял штурмом здание Совмина Абхазии, где в годы конфликта располагалась прогрузинская администрация.

Отметим, что в ту пору «черкесский вопрос» лишь в небольшой степени был проблемой во взаимоотношениях федерального центра и регионов. По справедливому замечанию сотрудника Школы восточных и африканских исследований Лондонского университета Зейнела Бесленея, к середине 1990-х гг. национальные движения «поглотил истеблишмент, потому что прежние местные бюрократические элиты к тому времени уже адаптировались к постсоветским условиям и уверенно восстановились на правящих позициях». Происходило это не без помощи национальной интеллигенции. Однако сформулировать некую общечеркесскую повестку дня союз номенклатуры, нового бизнеса и интеллигенции не смог, хотя отдельные шаги были сделаны (межпарламентская кооперация и даже создание межпарламентской координирующей структуры). Проблемы в каждой из республик северо-западной части Кавказа оказались слишком разными. Как бы то ни было, Москва приноровилась к новым реалиям и смогла остудить «горячие головы».

Но «умиротворение» базировалось в первую очередь на бюрократических принципах. Новая элита и сформировавшийся бизнес инкорпорировались в систему административного рынка, а «генералы от науки» прекрасно устроились в разных диссертационных советах от Краснодара до Ростова-на-Дону. Что же касается «романтиков», то к 2000 г. их, казалось, окончательно вытеснили на обочину, превратив в маргиналов. Добавим к этому рост радикальных исламистских настроений, которые объективно и субъективно работали против этнонациональной идеи в любом ее формате и проявлении. Однако подобного рода «бюрократическое замирение» оказалось недолговременным и не слишком эффективным. В итоге этнический национализм, казалось бы, заглохший, обрел новую жизнь.

Причин для поворота было несколько.

Во-первых, разочарование в политике Москвы. Многие острые вопросы (представительство во власти, земля) были отданы на откуп местным чиновникам, оторвавшимся от нужд народа.

Во-вторых, рефлексия по поводу исламистов. Оказалось, что исламисты с их бессмысленной жестокостью намного опаснее «имперской России». И направлены их действия не столько против чиновничества (которое как раз страдало в меньшей степени), сколько против рядовых граждан. Это, в частности, наглядно показали события в Нальчике 13 октября 2005 года.

В-третьих, региональная и центральная власть «проспала» молодых интеллектуалов, в первую очередь гуманитариев. Тех, кто оказался не востребован на узком (и искусственно суженном) научном рынке своих республик. Эта более свободная в выражении своих мыслей группа оказалась в подвешенном состоянии.

В-четвертых, попытки распространить на Северный Кавказ политику «укрупнения регионов», апробированную в Сибири и Уральском регионе. Идея объединения Адыгеи и Краснодарского края спровоцировала в 2005 г. широкую дискуссию об историческом прошлом черкесов. Именно тогда адыгское движение развернуло кампанию по поводу признания геноцида. И реакцию на нее российских властей вряд ли можно признать удовлетворительной. Так, в 2006 г. Госдума после затягивания с ответом обозначила свою позицию следующим образом: черкесов нет среди народов, пострадавших в годы нацистской оккупации, а потому вести речь о «геноциде» невозможно. На волне критики «лихих 90-х» был упущен из виду тот важный факт, что в 1994 г. (130-я годовщина окончания Кавказской войны) президент Борис Ельцин принес извинения за неоправданное насилие, использованное Российской империей.

В-пятых, тень Олимпиады-2014, которая должна состояться в канун 150-летней годовщины покорения Кавказа, также легла на черкесский вопрос. Многих представителей адыгской интеллигенции на Северном Кавказе и в диаспоре возмутило то, что в июле 2007 г. во время презентации сочинской олимпийской программы в Гватемале Владимир Путин, перечисляя прежних жителей Сочи, назвал греков, колхов и казаков, но ни единым словом не упомянул черкесов. Более того, на Олимпиаду в Ванкувере Олимпийский комитет России в качестве представителей Кубанского региона (где расположен Сочи) и его культуры отправил казачий хор, в то время как отношения черкесов и казаков были крайне непростыми. При этом в отличие от 1980-х гг. ускорение процессам формирования «нового национализма» придают более качественные информационные системы (интернет, социальные сети), а также более глубокая интеграция с окружающим миром (в самые сжатые сроки можно ознакомиться с материалами черкесской диаспоры в Турции, арабских странах, США).

Все это стало тем горючим материалом, которым Тбилиси не преминул воспользоваться.

Северный Кавказ во внешней политике Грузии: от вражды к сотрудничеству

Назвать отношения народов Северного Кавказа и Грузии добрососедскими неверно. Долгие годы Грузия воспринималась как проводник российской имперской политики (не зря в начале 1990-х гг. в северокавказских республиках благодаря Абхазии и Южной Осетии укрепился образ этой страны как «малой империи»). После распада Советского Союза имидж грузинского государства был испорчен благодаря крайнему этническому национализму, который исповедовали его отцы-основатели, в особенности первый президент Звиад Гамсахурдиа. В грузино-осетинский конфликт оказалась вовлечена Северная Осетия. В Пригородном районе этой республики и сегодня проживает около 7,5 тысяч беженцев-осетин из бывшей Юго-Осетинской АО и внутренних областей Грузии. Часть из них обосновалась в домах, ранее принадлежавших ингушам. В значительной степени беженцы из Южной Осетии стали опорой североосетинских радикалов в их споре с соседней Ингушетией. Намного больший эффект в масштабах уже не одного, а нескольких субъектов РФ на Северном Кавказе произвел грузино-абхазский конфликт. Он противопоставил Грузию черкесскому миру, а также сепаратистской Чечне. Об участии черкесов в военных действиях 1992–1993 гг. сказано выше. В Дагестане Тбилиси воспринимался негативно из-за дискриминационной политики в отношении кварельских аварцев, а также других дагестанских народов, проживавших в восточной части Грузии.

Однако с середины 1990-х гг. ситуация начала меняться. Большую роль в «смене вех» грузинской политики сыграла позиция Абхазии в ходе первой чеченской кампании. Сухуми не пришел на помощь Ичкерии. Это способствовало сближению позиций Тбилиси и Грозного. Помимо этого грузинские власти пытались обыграть с Ингушетией тему «общего врага» (осетин). Так, в марте 1997 г. в Назрани прошла встреча президента непризнанной Чечни Аслана Масхадова, президента Ингушетии Руслана Аушева и министра обороны Грузии Вардико Надибаидзе. Тогда же в Тбилиси открылось «Полномочное представительство Чеченской Республики Ичкерия».

Но грузино-ичкерийский альянс просуществовал недолго. Во-первых, оказалось, что целью чеченских сепаратистов было всего лишь получение альтернативных выходов во внешний мир, диверсификация коммуникаций и, в конечном итоге, снижение геополитической зависимости от России. При этом никто из них не собирался соблюдать грузинские законы и принятые в этой стране правила. И тем более бороться за территориальную целостность Грузии. Во-вторых, после трагедии 11 сентября 2001 г. укрывательство таких одиозных личностей, как Руслан Гелаев, на грузинской территории противоречило взглядам уже не только Москвы, но и Вашингтона.

Новый всплеск интереса к Северному Кавказу случился в Грузии после войны 2008 года. Первой целью, которую выбрало грузинское руководство, стала сочинская Олимпиада. С точки зрения многих грузинских политиков и экспертов (как оппозиционных, так и сторонников власти), проведение зимних олимпийских игр на территории известного российского курорта сделает уход Абхазии необратимым. Отсюда и актуализация черкесского вопроса в его прошлом и настоящем. Весной и осенью 2010 г. в Тбилиси при поддержке официальных властей и известных западных аналитических центров (Jamestown Foundation) прошли конференции, объединенные общим названием «Сокрытые нации, длящиеся преступления: черкесы и народы Северного Кавказа между прошлым и будущим». Именно эти мероприятия вывели черкесский вопрос на парламентский уровень. Грузинский парламент получил ходатайства от организаторов этих форумов о необходимости признать «геноцид черкесов» и начал законодательную подготовку резолюции.

В декабре прошлого года инициативу парламентариев публично поддержал и министр внутренних дел Грузии Вано Мерабишвили (самый влиятельный политик в стране после Михаила Саакашвили). В интервью российскому изданию «Коммерсантъ-Власть» на вопрос «Готовится ли в парламенте признание геноцида черкесов?» он без обиняков ответил: «Да, готовится». На реплику же «Но это еще больше осложнит отношения с Россией» Мерабишвили возразил: «А что, разве бывает еще больше?». Продвигая черкесский вопрос, грузинские политики проигнорировали даже дружеские советы из Вашингтона. Так, 16 февраля 2011 г. в рамках слушаний в профильном комитете Сената директор американской национальной разведки Джеймс Клэппер в открытом докладе «Оценка угроз в мире разведывательным сообществом США» недвусмысленно заявлял: «Публичные намерения Грузии привлечь некоторые этнические группы Северного Кавказа также вносят вклад в эту напряженность».

Обращение Тбилиси к черкесской теме продиктовано несколькими обстоятельствами.

Во-первых, необходимостью политически расколоть адыгские и абхазские движения.

Во-вторых, стремлением противопоставить Абхазию и Россию. Известно, что в Сухуми рассматривают события Кавказской войны как трагедию абхазского народа. Эмиграция абхазов в Османскую империю началась после прихода России в Абхазию в первой четверти XIX века, а после восстания 1866 г. исход стал массовым. Опустевшая Абхазия оказалась объектом колонизации и хозяйственного освоения другими этническими группами, прежде всего грузинами и мегрелами. Показательно, что 15 октября 1997 г. Народное собрание (парламент) Абхазии принял постановление «Об акте депортации абхазов (абаза) в XIX веке». В нем, в частности говорилось, что «колониальная политика Российской империи в годы русско-кавказской войны (1817–1867 гг.) и в последующие периоды нанесла абхазскому (абаза) народу, его генофонду непоправимый урон». Сегодняшние лидеры частично признанной республики не раз заявляли о необходимости реэмиграции потомков абхазских махаджиров. И это их стремление вызывает как минимум сдержанную реакцию Москвы.

В-третьих, желанием создать прецедент и вывести черкесский вопрос на международный уровень. Не следует забывать, что ходатайство о признании «геноцида черкесов» уже находится на рассмотрении в парламенте Эстонии (активисты черкесских движений призывают Таллин не столько к признанию, сколько к лоббированию их проекта на уровне Европарламента и в целом ЕС). И при любом ухудшении отношений России с внешним миром тему «геноцида» можно использовать как дипломатический инструмент (как это делают Соединенные Штаты и страны Евросоюза в отношении Турции по армянскому вопросу). Например, это может послужить поводом для кампании за бойкот Игр-2014. (Аналогичный подход был опробован накануне пекинской Олимпиады в связи с Тибетом.)

В-четвертых, поиск способов «сатисфакции» уже не первый год является эффективным внутриполитическим оружием команды Михаила Саакашвили. Мобилизуя фактор «российской угрозы», президент Грузии с успехом отражает выступления оппозиции и позиционирует себя в качестве главного патриота и защитника государственности. Черкесский вопрос, возможно, не последний в череде кавказских «геноцидов», которые Тбилиси готов признавать. Сегодня в парламенте Грузии уже дискутируется вопрос о признании «геноцида» чеченцев и ингушей (или вайнахов в целом).

Возможные последствия

Однако после принятия майской резолюции у Тбилиси появляются и новые проблемы. Создан серьезный политический прецедент, открыт ящик Пандоры. В истории народов и Северного, и Южного Кавказа хватает темных пятен. Здесь и сталинские депортации, и межэтнические противостояния, и переселения, и расказачивание. Таким образом, использование «карты геноцида» сможет стать весьма активным. Достаточно лишь грамотно организовать пиар, заручиться политической и ресурсной поддержкой заинтересованных игроков. Можно предположить, например, что если не официальный Ереван, то организации армянской диаспоры способны начать кампанию обращений в грузинский парламент по поводу признания геноцидом событий 1915 года. Между тем сама ситуация вокруг данного вопроса способна столкнуть Тбилиси с крайне важными для него партнерами – Азербайджаном и Турцией, которые весьма чувствительны к этой проблеме. Хотя самая многочисленная черкесская община проживает в Турции, правительство этой страны воздерживается от акцентирования этнической проблематики. Здесь до сих пор настаивают на существовании единой турецкой политической нации и опасаются прецедентов самоопределения. Нельзя сбрасывать со счетов и российско-турецкое взаимодействие. Начиная с 2008 г. Россия, опередив Германию с товарооборотом в 38 млрд долларов, стала самым крупным торговым партнером Турции. А потому Анкара была бы заинтересована в снижении накала вокруг «черкесской проблемы» и других еще более острых этнополитических вопросов.

Между тем в сложившейся ситуации российской власти следует подумать о программе ответных мер. Посылать громы и молнии в адрес Тбилиси вряд ли стоит. Если уж Кремль решил поднять ставки в геополитической игре на Большом Кавказе, признав независимость Абхазии и Южной Осетии, надо быть готовым и к контрударам, какими бы нелогичными и нелепыми они ни казались.

Должна ли Россия принимать в ответ жесткие меры или, напротив, стоит сделать ставку на покаяние? Такая черно-белая постановка вопроса неверна в принципе.

Прежде всего, нельзя попасть на крючок организаторов майского голосования и начать противодействие «черкесскому миру» или «устремлениям адыгского народа». В Грузии ждут «медвежьей реакции» в виде закрытия черкесских газет, сайтов, репрессий в отношении активистов и шельмования их в качестве «агентов Грузии». Если все эти акции начнут осуществляться, то лучшего подарка Саакашвили и его соратникам придумать невозможно. Это гарантированная информационная шумиха и раздувание темы бойкота Сочи уже совсем на ином уровне.

Неизбежна и радикализация черкесских движений. На сегодняшний день они раздроблены, сосредоточены на локальных сюжетах, а потому потенциально способны к компромиссам. Грузия рассматривается многими в качестве не более чем инструмента. Инициатива по признанию «геноцида» выдвинута грузинскими политиками и лишь некоторыми группами черкесских националистов, чье мнение разделяют отнюдь не все граждане России кабардинской, адыгейской, черкесской, абхазской, абазинской национальности, а также представителями адыгской диаспоры в Турции и странах Ближнего Востока.

Показателен репортаж, подготовленный известным турецким журналистом и активистом черкесского движения Фехимом Тастекином и красноречиво озаглавленный «Грузия плавает в мутной воде» (ежедневная газета «Радикал» от 26 мая 2011 года). Тастекин описывает реакцию черкесской общины в Кайсери (крупнейший центр черкесской диаспоры в Турции), когда на объявление о признании «геноцида» Грузией аудитория отреагировала не аплодисментами, а молчанием, понимая, что Тбилиси ведет свою игру, а вовсе не стремится к поддержке адыгов. «Согласно распространенному (среди черкесов Турции. – Авт.) мнению, единственной целью Грузии является изоляция Абхазии и Южной Осетии, возвращение под контроль этих двух стран, в настоящее время признанных Россией, и продолжение противостояния своему большому соседу. Одним словом, Грузия обращается к Северному Кавказу с политикой, направленной на провоцирование антироссийских настроений с помощью США, в то время как во многих частях Кавказа растут требования независимости для коренных народов. Однако история говорит нам, что эта тактика не является достаточным условием для объединения народов в регионе и вырывания Кавказа из пасти России. Более того, пока Тбилиси не изменит политику по отношению к Абхазии и Южной Осетии, его слова о единстве Кавказа звучат неубедительно», – резюмирует Тастекин.

Как бы то ни было, России не следует занимать позицию страуса. Очевидно, что без внятной интерпретации исторических событий не обойтись. Как не избежать и поисков союзников и партнеров среди представителей черкесской диаспоры, многие из которых (в особенности после признания Абхазии) настроены прагматично по отношению к России. Не пройти и мимо таких проблем, как разрешение земельного вопроса в Кабардино-Балкарии, адекватное представительство во власти в Карачаево-Черкесии, репатриация адыгов на историческую родину. Грамотная и качественная работа над решением конкретных проблем, волнующих россиян черкесского происхождения, поможет отвлечь их от фантомов, предлагаемых Тбилиси. В любом случае в формировании послеавгустовского статус-кво на Большом Кавказе появились новые сюжеты, которые любой политик должен учитывать.

С.М. Маркедонов – приглашенный исследователь Центра стратегических и международных исследований (CSIS, г. Вашингтон).

Грузия. Россия. СКФО > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 3 августа 2011 > № 739702 Сергей Маркедонов

Россия в Закавказье: что не так?

Почему Москве так трудно дается эффективная политика

Резюме: Политика Москвы в отношении соседних государств, хотим мы того или нет, всегда будет тесно связана с ситуацией внутри нашей собственной страны. И до тех пор, пока сама Россия не найдет способ преодоления своих внутренних пороков, рассчитывать на успех в кавказской политике (не только на Южном, но и на Северном Кавказе) не приходится.

В последние годы многие заговорили о том, что Россия теряет Кавказ, постоянно совершая в этом регионе политические ошибки. Правда, если пытаться суммировать выдвигаемые претензии, то окажется, что одни и те же действия и поступки вызывают прямо противоположные оценки – то, что одни считают провалами, другие записывают в реестр успехов, и наоборот. Тема эта, безусловно, заслуживает особого внимания, но прежде чем начать разбирать ее более детально, необходимо сделать несколько важных оговорок.

Завышенные ожидания и непривлекательная модель

Оценки ошибок России в Закавказье зачастую связаны с неоправданно завышенными ожиданиями. Немалое количество участников политического действа на Кавказе все еще подспудно воспринимают Россию как ту старую царскую или советскую империю, которая по-настоящему владела этим регионом, обладая там практически неограниченным влиянием. Но нынешняя Москва не желает и не может пользоваться колониальными или советскими методами, что, естественно, является благом для кавказских стран.

1990-е гг. и развал советской системы нанесли России немалый урон, лишив ее прежнего статуса. Между тем в регионе образовалось сразу несколько враждебно настроенных по отношению друг к другу государств с ограниченными ресурсами, спорными территориями и противоположными интересами. Ни одно из них не стало по-настоящему независимым и не сумело решить свои проблемы самостоятельно. Все это определило стремление обзавестись сильными союзниками, которые своим влиянием помогали бы решать их геополитические вопросы. С учетом крайней взаимной враждебности новых государств союзники, которых они всеми силами старались завлечь, тоже должны были быть как минимум конкурентами. Так, Грузия приложила немало усилий, чтобы втащить в Закавказье США – «заклятого друга» экс-СССР/России, а Азербайджан – Турцию, исторического соперника России.

В условиях, когда Москва ослабла, а политические симпатии закавказских государств оказались разнонаправлены и интернационализированы, влияние России в регионе объективно стало падать. Из-за острых противоречий между закавказскими государствами и некоторыми их территориями Москве стало трудно, а порой и просто невозможно играть роль независимого арбитра. Говорить в связи с этим об ошибке Кремля неправильно – сохранять в такой ситуации нейтральную позицию крайне сложно в принципе. В таких условиях иные страны либо вообще уходят из проблемного региона, как это делали старые колониальные державы, либо переходят к политике взаимодействия с одной из стран, пытаясь сохранить ровные отношения с ее региональным оппонентом. Примером может служить стратегическое партнерство Соединенных Штатов и Пакистана наряду с дружескими отношениями Вашингтона и Дели.

Россия приняла единственно верное решение – остаться и по возможности вести сбалансированную политику. Однако в первое десятилетие постсоветского бытия Москва продолжала отступать по всем позициям. Замкнувшись в себе, мы не могли уделять достаточного внимания региону, который страдал от множества конфликтов и кризисов. Российские правители отказались от поддержки многих друзей и сторонников, чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Подобное случалось в Восточной Европе, Латинской Америке, Азии. На Кавказе же это вылилось в сдачу Кремлем уже в 2000-е гг. «Аджарского льва» Аслана Абашидзе.

Между тем именно в тот период в регионе начали вырабатываться правила игры, которые действуют сейчас. Многие военно-политические блоки, энергетические пути, государственные союзы планировались и создавались в расчете на то, что Москва ушла, утратила свой вес на Кавказе и сфокусирует оставшиеся у нее силы лишь на российской территории. Подобные прогнозы не оправдались, но вернуть то, что утрачено, крайне сложно.

Совершенно отдельным блоком вопросов, влияющим на политику России в Закавказье, является российская внутриполитическая ситуация и все, что с ней связано. К сожалению, наши внутренние проблемы и слабости выходят на первый план и проявляются во внешней политике. Это может носить как неосознанный характер, когда цепь обстоятельств, вызванных внутриполитическими причинами, заставляет совершать неверные действия на внешнем поле, так и осознанный, когда определенная группа властной элиты, исходя из своих эгоистических или узкопартийных предпочтений, навязывает курс, противоречащий государственным интересам.

Современная Россия по определению малопривлекательна для бывших союзных республик, строящих независимые государства. Более того, по ряду внутренних параметров пример России их совершенно не воодушевляет, из-за чего они просто-таки опасаются более тесного сотрудничества и стремятся к диверсификации всех видов отношений. Не секрет, что наша вертикаль власти строится на поддержке лишь одного класса – чиновничества. Подобная модель неминуемо приводит к «родимым пятнам» современной системы управления, расползающимся по всей стране – коррупции во всех звеньях администрации, вплоть до самых высших уровней, закрытости, авторитарности, недемократичности, отстраненности и неподотчетности власти, несменяемости руководства, пренебрежения к закону, неэффективности экономики и т.д.

Если в силу природных богатств, огромной территории, наличия ядерного оружия, пассивности народа у России пока есть запас прочности и мы можем позволить себе «счастье» быть такими, какие есть, то закавказские государства этой возможности лишены по определению – многие наши проблемные черты для них будут означать катастрофу и развал государственности. Эту дилемму грубо, но точно выразил молодой абхазский журналист и блогер Ахра Смыр: «Сосуществование Абхазии с Россией напоминает половой акт с инфицированным партнером».

Довольно широко распространено представление о том, что политические проблемы России в регионе Южного Кавказа поможет решить работа с закавказскими диаспорами. Боюсь, что это очередная модная иллюзия. Во-первых, все диаспоры без исключения в первую очередь являются проводниками интересов не «новых», а «старых» стран проживания, и мы будем являться не донорами, а реципиентами влияния. Во-вторых, работа с диаспорой – признак развитой демократии, где существует спрос на социальный договор, предполагающий поддержку властей определенными слоями населения в ответ на оговоренную политику. Наибольшее развитие это сотрудничество набирает накануне выборов, когда как раз и заключаются эти социальные договоренности. В России нет выборов в классическом смысле этого понятия, мнение избирателей в ходе выборного процесса учитывается очень слабо, диалог власти и народа практически отсутствует. В этих условиях потребность сотрудничества с диаспорами не формируется, а сами диаспоры не могут в полной мере организоваться и стать реальной силой, способной влиять на ситуацию.

Все вышеперечисленное в той или иной степени характерно для отношений России со всеми странами Закавказья, однако в каждом конкретном случае есть своя специфика.

Армения: иллюзия беспроблемности

Ереван – самый последовательный и верный друг Москвы в Закавказье. Наши страны – стратегические союзники, и, исходя из сложившихся реалий, у России в регионе не может быть никого ближе Армении, равно как Еревану не найти союзника крупнее и надежнее Москвы, по крайней мере сейчас.

На первый взгляд, в отношениях все совсем неплохо – развивается экономическое сотрудничество, надолго продлен срок пребывания российской базы в Гюмри, президент Дмитрий Медведев организует прямые встречи президентов Армении и Азербайджана и т.д. Но если говорить не о протокольных, а о реальных вещах, то станет видно, что по истечении ряда лет общественное мнение и оценки экспертов этой закавказской страны по отношению к России изменились в негативную сторону. В армянском обществе нарастает раздражение Москвой, апатия, усталость, ощущается желание перемен, а кое-кто этих перемен уже начинает требовать.

Причин недовольства Россией у армян несколько. В экономической сфере стоит упомянуть о последствиях армяно-российского соглашения «Имущество в обмен на долг», согласно которому Армения передала России ряд предприятий, погасив тем самым свою задолженность перед Москвой. Момент передачи имущества был выбран крайне неудачно. Россия – «щедрая душа» – как раз активно прощала долги странам третьего мира, важность которых несопоставима со значением Армении. Однако ближайшему союзнику Россия не только не забыла долг, но и забрала в его уплату часть государственной собственности, причем, как утверждают некоторые армянские эксперты, по заниженным ценам. Вопрос занижения цены конъюнктурен и спорен – российские специалисты не раз приводили доводы в пользу правильной (а иногда и завышенной) оценки стоимости. Как бы то ни было, немалая часть армянской экономики (по некоторым данным, до 70%) перешла в российское владение.

Один из главных аргументов в пользу передачи предприятий состоял в том, что в непростых условиях того времени Армении оказалось не под силу вернуть в строй все эти активы – они простаивали, изнашивались, морально устаревали и не приносили прибыли. Передача России подразумевала их восстановление, что для Армении автоматически означало бы производство продукции, налоговые поступления, рабочие места и т.д. Но предприятия в массе своей так и остались стоять. Российские бизнесмены, связанные с этими заводами, утверждают, что в условиях экономической блокады их запуск невыгоден, так как снабжение сырьем и материалами и, в еще большей степени, продажа и транспортировка готовой продукции становится трудным, дорогостоящим и ненадежным делом. С экономической точки зрения разумнее построить заводы в России, где подобных проблем нет. Логика ясна, но заводы простаивают, что вызывает справедливую нервозность армянского общества.

Другой аспект, определяющий слабость российской политики в Армении, является одновременно и геополитическим. Связка Россия – Армения, отягощенная целым шлейфом проблем каждого из союзников, по факту отрезает Ереван от транспортных и коммуникационных путей и проектов и в определенной степени усиливает его изоляцию.

История с географией проста: Армения сама навлекла на себя блокаду со стороны Азербайджана и Турции, но остается еще и Грузия. Движение транспорта через эту страну и ранее было затруднено в связи с нежеланием Тбилиси помогать союзнику Москвы, а после событий 2008 г. все в одночасье усугубилось. Оборвалось транскавказское железнодорожное сообщение, надолго закрылись автомобильные таможенные посты, а недавно прекратилось снабжение через территорию Грузии российской военной базы в Гюмри. Строящиеся сейчас транспортные коридоры, как, например, железная дорога Карс–Ахалкалаки–Тбилиси, также политически мотивированы и еще сильнее выводят Армению за рамки экономической и транспортной структуры Закавказья.

Вследствие этого блокада Армении усиливается, ее отставание от соседей критически нарастает, условия жизни ухудшаются. А часть армянской общественности уверена, что Армения страдает из-за неспособности России решить свои проблемы с Грузией, в результате в обществе начинается дискуссия о правильности геополитического выбора.

Растущая изоляция Армении очень опасна. Во-первых, она вталкивает Ереван в экономическую стагнацию, которая рано или поздно сделает военные потенциалы Армении и Азербайджана настолько несопоставимыми, что Баку сможет рассчитывать на блицкриг в Карабахе в надежде на скорую победу. Во-вторых, нельзя исключать вероятность того, что в подобных условиях ради большей экономической и военной безопасности Ереван попытается несколько отойти от России, не сумевшей обеспечить его интересы в регионе, больше развернуться к Западу и, возможно, даже попытаться сблизиться с НАТО. Тогда России для сохранения влияния в регионе было бы логично переориентироваться на Азербайджан. Все это коренным образом изменит расклад сил, последствия чего сейчас просчитать невозможно.

Трудно сказать, что Россия может противопоставить сложившимся обстоятельствам. Единственным стопроцентно верным и долговременным ответом было бы, конечно, решение проблем с Тбилиси и помощь Еревану в урегулировании отношений с Баку и Анкарой, хотя сейчас никто не имеет твердого представления о том, как это сделать. Все прочие меры не приведут к решительному и окончательному результату, значит, хотим мы этого или нет, и у Москвы в Закавказье, и у Еревана в стратегическом блоке с Москвой обязательно будут трудности.

Следующий фактор, определяющий слабость российской политики, относится к хроническому неумению, да, наверное, и нежеланию строить отношения с оппозицией и с обществом в целом. В последние годы положение дел в Армении становится объектом очень жесткой критики со стороны значительной части общества. Людей не устраивает отсутствие реформ, экономическая стагнация, низкий уровень жизни наряду с поляризацией доходов населения, отсутствием идеологии, коррупцией и т.д. В этих условиях Москва занимает традиционные позиции, для которых характерна полная и демонстративная поддержка власти и настолько же демонстративное отсутствие контактов с оппозицией. Это «родимое пятно» всей российской дипломатии. С точки зрения чиновника внешнеполитического ведомства, такой подход полностью оправдан и наиболее прост. С точки зрения представителя государства, защищающего его интересы и стремящегося к упрочению отношений России и Армении, – безусловно, нет.

Напряжение в армянском обществе и его недовольство политикой Сержа Саргсяна растет. Осознанное или спонтанное восприятие России как страны, безоговорочно поддерживающей все менее любимого лидера, непродуктивна и опасна. Как заявил мне один из армянских экспертов, «наши могут позволить себе вести себя так с людьми только потому, что их поддерживают ваши». В качестве раздражителя часто вспоминают визит Саргсяна в Москву в марте 2008 года. В то время значительная часть армянского общества бурлила в связи с жестоким разгоном протестовавших против произошедшей, по их мнению, фальсификации президентских выборов. И то, что сам Саргсян тогда публично выразил признательность России за полную поддержку, ухудшило отношение к Москве.

Подобный односторонний подход заставляет оппозицию, да и просто людей, недовольных положением дел, искать поддержку с другой стороны – у европейцев и американцев, что ослабляет позиции России и приводит к вестернизации. Если смена режима произойдет, в глазах значительной части общества она будет выглядеть как отстранение нелюбимого президента, которого поддерживала Москва, и, возможно, как победа над его патроном-Россией.

Естественно, вышесказанное нельзя воспринимать как предложение отказаться от поддержки Сержа Саргсяна. Но и в Армении, и за ее пределами в российскую дипломатическую практику должно входить то, что считается само собой разумеющимся с точки зрения американцев и европейцев, – диалог с оппозицией и прямая дипломатия на уровне всего общества. Налаживание связей с общественностью, объяснение людям позиции России по сложным моментам взаимоотношений либо не происходит совсем, либо находится в зачаточном состоянии, что нередко приводит к плачевным результатам.

В качестве яркого примера можно привести скандальную ситуацию 2010 г. с попыткой внедрения в Армении иноязычных школ. Этот проект вызвал резкое отторжение населения в том виде, в котором его преподнесло Министерство образования Армении. И по каким-то непонятным причинам появилось мнение, что за этой идеей стоит Россия, которая якобы хочет ослабить позиции армянского языка, чуть ли не заменив его русским. Вместо того чтобы разъяснить всю абсурдность этого предположения, работать с армянской интеллигенцией, лидерами общественного мнения, журналистами, политологами и т.д., Россия молчала. Чуть ли не первое официальное и публичное разъяснение позиции нашей страны прозвучало из уст посла РФ в Армении Вячеслава Коваленко, да и то только тогда, когда уже заговорили о всплеске антироссийских настроений. Конечно, винить в этом промахе только МИД нельзя. Российское внешнеполитическое ведомство лишь выносит вовне порядки, принятые внутри страны, где бюрократический аппарат не считает необходимым вести диалог с обществом.

Подобные просчеты ослабляют позиции России и усиливают довольно распространенное мнение о том, что Москва обращается со своим стратегическим партнером свысока, а совсем не на равных. Не думаю, что это так. Скорее всего на позицию Еревана здесь повлиял синдром младшего брата, которому постоянно нужно доказывать, что он взрослый. Но в целом тенденции не самые хорошие.

Азербайджан: психология «Кемской волости»

Самый основной вопрос позиционирования России на Южном Кавказе – поддержание тесных отношений с Азербайджаном при сохранении стратегического партнерства с Арменией – наша страна решила правильно. Равная важность для России Баку и Еревана не подлежит сомнению. Здесь и энергетический фактор, и карабахское урегулирование, и возможности совместного противостояния радикально-экстремистским элементам на Северном Кавказе, и многое другое. В Армении довольно ревниво относятся к тесным отношениям между Москвой и Баку, однако Россия должна объяснять, что в силу своих разноплановых интересов она не может позволить себе однозначный выбор и будет всеми силами стараться не попасть в ситуацию, когда его придется делать.

Позиции России в Азербайджане гораздо слабее, чем в Армении. В 1990-е гг., когда мы занимались только своими проблемами и Баку пришлось искать союзника, вакуум, образовавшийся после ухода России, быстро заполнили Турция и отчасти США. Рычагов влияния на Баку не так много. Самой эффективной была бы, конечно, всемерная помощь в возвращении Нагорного Карабаха. Этого Азербайджан ожидает от Москвы больше всего, и именно этого нельзя делать ни в коем случае, поскольку тогда весь сложный баланс будет разрушен.

В поисках рычагов воздействия Россия, к сожалению, остановила выбор на «ублажении» Азербайджана посредством имущественных льгот, а также территориальных уступок. Именно с этим связано муссирование слухов о продаже Баку нескольких комплексов С-300, не реализованных из-за активного противодействия Армении. Тогда российские власти выбрали иные методы. В 2010 г. заключены два соглашения, по которым Азербайджану отошла половина водозабора реки Самур, ранее полностью принадлежавшего России, и совсем недавно в придачу ушли две лезгинских деревеньки – Урьяноба и Храхоба – вместе с 500 местными жителями-лезгинами. Мало того, что раздача «Кемских волостей» – это вообще недопустимое для великой державы поведение, оно еще и закладывает основу для новых национальных конфликтов, поскольку лезгинское население попало в очень сложное положение и весьма недовольно.

Говоря не о вредоносных для интересов России рычагах влияния на Азербайджан, можно предложить как минимум два – противодействие радикальному исламскому экстремизму и гуманитарное сотрудничество.

В России не так широко известно, что Азербайджан испытывает те же трудности в связи с распространением ваххабизма, что и мы. Там также создают джамааты, устраивают теракты, убивают представителей силовых ведомств. Уже выявлены несколько случаев, когда экстремистские организации обеих стран координировали свою деятельность. И для российских, и для азербайджанских властей распространение ваххабизма губительно.Именно на этой почве можно наладить взаимодействие между нашими странами.

Правда, надо отдавать себе отчет в том, что причиной усиления религиозного экстремизма и в России, и в Азербайджане во многом является общественный протест против несправедливости и властного произвола. Система двух стран похожа: правящие элиты полностью контролируют политическую жизнь и обеспечили собственную несменяемость, растет неравенство, обостряются межнациональные противоречия. В условиях отсутствия жизненных перспектив и невозможности изменить существующие порядки значительная часть населения Азербайджана, как и часть жителей российских республик Северного Кавказа, ищет выход из сложившегося положения в радикальном исламе ваххабистского толка.

Другим методом воздействия на Азербайджан может стать гуманитарное сотрудничество. США традиционно используют в политических интересах такие ценности, как демократия и права человека, причем в понимании Вашингтона. Хотя Соединенные Штаты мирятся с недемократическими процессами в Азербайджане, они не упускают случая покритиковать Баку, и Ильхам Алиев хорошо понимает, что в нужный момент Вашингтон легко выставит его чуть ли не тираном и врагом прогресса. Несоответствие азербайджанского режима идеалам американской демократии всегда будет его слабым местом. Чувствуя опасность, исходящую с этой стороны, Баку никогда не закроет дверь перед Москвой, представляющей альтернативный полюс притяжения. В отличие от Запада Россия представляет Алиеву повестку дня, свободную от критики на эти темы.

По мнению некоторых авторитетных экспертов, в частности Феликса Станевского, бывшего посла России, заведующего Кавказским сектором Института стран СНГ, мы способны переиграть американцев на поле гуманитарного сотрудничества. Если у США есть демократия, то у нас налажены многолетние исторические связи с азербайджанским народом, общие культурные запросы, обширная диаспора и т.д. Здесь у нас огромные преимущества и перед Вашингтоном, и перед Анкарой. Необходимо резко активизировать культурную работу и пытаться сблизить страны на этой почве. При правильно поставленной работе это представляется реальной задачей, причем гораздо более продуктивной, чем раздача «Кемских волостей».

Нагорный Карабах: пауза в мирном процессе

Говоря о Южном Кавказе, Армении и Азербайджане, нельзя не упомянуть о Нагорном Карабахе. На встрече в Казани в конце июня с.г. по урегулированию нагорно-карабахского конфликта (президенты Армении и Азербайджана при участии российского лидера), несмотря на надежды, возлагавшиеся на нее в рамках Минской группы, у России случился, наверное, самый крупный дипломатический провал. Саммит изначально был запрограммирован на неудачу. В настоящий момент дипломатического решения карабахского вопроса не существует, за долгие годы все варианты были представлены и отвергнуты, чего-то нового уже не выдумать.

Решение возможно только на основе глубокого компромисса обеих сторон, но ни армянское, ни азербайджанское общество к нему не готово. Именно народы, а не лидеры. Ни у Алиева, ни у Саргсяна нет мандата на подписание иного варианта соглашения, кроме того, что предусматривает победу. В таких условиях продолжать переговоры бесполезно, это будет только имитацией урегулирования.

На данном этапе я бы стал рассматривать возможное изменение ситуации по двум сценариям:

а) Выработка единой и более жесткой позиции международного сообщества в лице Минской группы, поддержанной ООН, чтобы принудить стороны к реализации предложенного варианта. Это может стать выходом, хотя, скорее всего, участие России будет негативно воспринято Арменией.

б) Отказ от продолжения переговоров с четкой фиксацией положения о недопустимости решения вопроса военным путем. Потребуется активное воздействие на армянское и азербайджанское общество, дабы объяснить необходимость нахождения компромисса и отказа от жесткой позиции. После нескольких лет такой пропаганды в случае наличия сигналов о сдвигах в общественной атмосфере переговоры можно возобновить.

Грузия: время реторсии

Отношения России с этой закавказской страной наиболее запутанны, полны ошибок и опасны. После 2008 г. мы остановились на том, что мораль и правда на нашей стороне, Грузия проиграла, виновным в войне назначается Михаил Саакашвили. Пока он у власти, Россия дела со всей Грузией вести не будет, и возмущенный грузинский народ, по всей вероятности, его свергнет. А пока не будем обращать на Тбилиси внимания.

Наверное, какое-то время эта позиция была оправданной, но ситуация изменилась, а позиция нет. Если в течение трех послевоенных лет по отношению к Грузии мы вели совершенно пассивную политику и делали вид, что этой страны не существует на карте, то сам Тбилиси был невероятно активен. Не реагируя на перемены, Москва растеряла наработанный ранее ресурс.

Говоря о конфликте с Грузией, наши власти постоянно упоминают Абхазию и Южную Осетию. За последние годы эта связка потеряла актуальность (ситуация в этих двух странах очень различна и там своя динамика), а ставки поднялись – ценой наших политических ошибок в отношениях с Грузией будет теперь ни много ни мало Северный Кавказ. Не секрет, что после окончания Пятидневной войны Тбилиси, не имея возможности решить вопрос возврата мятежных территорий военными средствами, взял курс на дестабилизацию обстановки на Северном Кавказе и на его откол от России в надежде, что ухудшение ситуации там вынудит Москву «вернуть» Абхазию и Южную Осетию. Это традиционная политика независимой Грузии, именно ее она демонстрировала в 1918–1921 гг. во времена Грузинской Демократической Республики.

Целая серия шагов, предпринятых Тбилиси, действительно осложнила положение в этом крайне важном и нестабильном регионе. Можно говорить как о внутренних негативных последствиях, связанных с усилением национал-сепаратистских и радикальных элементов, так и о внешних факторах, как минимум появляющихся из-за интернационализации темы черкесского «геноцида», что со временем может поставить Россию в положение Турции. Анкара, как известно, несет серьезные издержки в связи с вынесением на международный уровень проблемы признания геноцида армян.

История доказывает, что всегда, когда Россия закрывала глаза на агрессивное поведение Грузии и делала вид, что ничего не происходит, ей в итоге все равно приходилось решать эти вопросы, но гораздо более сложным, затратным и кровавым путем. Так было и в 1918–1920 гг., когда Орджоникидзе больше года умолял Ленина позволить ему овладеть Грузией, потому что, по его словам, антироссийская политика Тифлиса была настолько сильна, что без его занятия «советизацию Северного и Южного Кавказа нельзя считать надежной». Так было и в 1990-е гг., когда генерал Марат Кулахметов, командующий миротворческими силами в Южной Осетии, упорно не обращал внимания на постоянные нарушения грузинской стороной общих договоренностей. Нет никаких причин считать, что сейчас будет по-другому.

Источник многих проблем, с которыми мы сталкиваемся в Нальчике, Махачкале и Майкопе, находится в Тбилиси, и наиболее рационально было бы решать их именно там, в месте возникновения. В свое время князь Александр Барятинский – наместник Кавказа и победитель Шамиля – писал: «Победа всегда стоит меньше, чем нерешенное дело». В 2008 г. Россия не решила грузинское дело, а после этого недальновидной политикой высокомерного самоустранения только усугубила его.

Нужно начать активнее и резче отвечать Тбилиси. Я ни в коем случае не призываю двигать на Грузию танки. В международном праве существует термин, вполне подходящий в этой ситуации: «реторсия», правомерные принудительные действия государства в ответ на недружественный акт другого государства. Ведя вызывающую политику на северокавказском направлении, Тбилиси напоминает человека, живущего в стеклянном доме и бросающегося камнями.

С современной Грузией связано много болезненных тем, которые можно и нужно начать поднимать. Это и несоблюдение Тбилиси целого ряда конвенций в области прав национальных меньшинств и их языков, включая фактическую дискриминацию мегрел, армян и азербайджанцев, и уничтожение автономии Аджарии, что является несоблюдением условий Карского договора, и недемократичность режима, и сложное экономическое положение Грузии, и долг России в сумме 118 млн долларов, выплату которого можно затребовать в 2013–2014 гг., и многое другое.

Нужно начать отделять Саакашвили от грузинского народа, начать работать с людьми и доносить наше слово непосредственно до них. В грузинском обществе есть запрос на русский язык, русские книги, русскую культуру. Не работая с обществом, мы оставляем это поле грузинской власти, которая зарабатывает политический капитал, говоря грузинам, что Россия их бросила. Одним из самых важных уроков, которые Москва вынесла из 2008 г., было то, что мы проиграли информационную войну и должны активизироваться в этом направлении. Что сделано с того момента по Грузии? Ничего.

Одним из факторов, препятствующих активизации политики, будут наши внутренние проблемы, а именно то, что российской высшей власти очень удобно оставаться в уютной нише оскорбленного самолюбия. Пока Россия имитировала модернизацию и развитие, Михаил Саакашвили активно и круто реформировал общество. Грузия является страной, которая произвела наиболее кардинальные и глубокие преобразования на всем постсоветском пространстве. По сути своей грузинские реформы спорны и даже опасны, но отчасти невероятно красивы, привлекательны и очень востребованы, особенно на фоне нашего застоя и затхлости. В первую очередь это относится к искоренению низовой коррупции, кардинальным преобразованиям МВД, уничтожению социального класса «воров в законе», разрушению всевластия чиновничества, либерализации административных процессов и т.д. Это именно то, на что в российском обществе есть глубочайший запрос и чего оно от нашей власти не получит никогда, ибо это означало бы ее конец.

Теперь любое приоткрытие информационной завесы невольно повлечет за собой сравнение положения дел в нашей стране и в Грузии, и в целом ряде случаев Саакашвили, моральное превосходство над которым, как считали наши верховные правители, гарантировано, будет выглядеть намного привлекательнее их самих. Сравните хотя бы реформы МВД – если в нашей стране реформа заключается лишь в замене «Ми» на «По», то в Грузии перемены фантастичны, грузинское руководство пошло гораздо дальше того, что делал генерал Макартур с японской полицией после войны.

Абхазия: прекратить лакировку

Не секрет, что после признания Россией независимости Абхазии приоритеты абхазской политики изменились, и она взяла курс на отдаление от Москвы. Это относится и к политике, и к экономике, и даже к официальным идеологическим постулатам, в свете которых Россия в абхазской истории выглядит преимущественно как агрессор и оккупант, принесший абхазам неисчислимые страдания.

Курс на отдаление привел к тому, что в настоящий момент есть как минимум несколько направлений, по которым политика Абхазии полностью противоречит интересам России. Можно выделить три из них, которые, на мой взгляд, наиболее пагубны:

Строительство не демократического государства, а классической этнократии – страны, в которой решается этнический вопрос одной титульной нации – абхазов, в то время как остальные этносы дискриминируются в конституционном, правовом, имущественном, криминальном и иных отношениях.

Массовое лишение неабхазов (в основном русских) недвижимости, происходящее в соответствии с дискриминационными законами.

Непрекращающиеся попытки втянуть в регион Турцию – страну, с которой у нас исторически были очень сложные отношения и которая является нашим самым крупным региональным конкурентом.

Как бы кому-то ни хотелось видеть ситуацию иначе, реальность такова, что в любой сфере – военной, финансовой, экономической, международной и т.д. – Абхазия целиком зависит от России. Степень зависимости настолько велика, что если представить невозможное – Россия вдруг отказалась принимать какое-либо участие в абхазских делах и предоставила Сухум самому себе, – срок существования абхазского государства ограничился бы несколькими месяцами.

Вместе с тем, ни на что меньшее, чем реальный стопроцентный суверенитет и ведение полностью независимой внутренней и внешней политики, абхазы не соглашаются. А любые попытки показать, что в регионе имеются другие государства и этносы, у которых тоже есть интересы, Сухум воспринимает как стремление удушить молодую республику. В лучшем случае – в объятиях.

Фактическое делегирование экономического, финансового и военного суверенитета другой стране одновременно с обожествлением собственного политического суверенитета – непростая задача. Истории известны примеры подобных государственных конструкций, однако каждая из них появлялась в результате совершенно конкретных, аномальных и нездоровых причин, была ограниченной по времени и в конечном итоге стремилась к восстановлению политического баланса, логике и соответствию устоявшемуся в мире порядку вещей.

Эта задача становится вдвойне более сложной, если представить, что государство-рецепиент ведет политику, противоречащую интересам страны-донора, отдаляется от него, дискриминирует и изгоняет граждан его титульной национальности и демонстративно отказывается принимать в расчет его интересы.

Аномалия, делающая возможным существование абхазского государства в его современном виде и с его современной политикой, заключается в разнице интересов российской правящей элиты и самой России. Задачей элиты является обеспечение собственной несменяемости в условиях двух грядущих очень важных выборов – парламентских и президентских. Градус напряжения и недовольства в обществе велик, и проигрыш на выборах будет стоить очень дорого. В этих условиях единственной «правильной» кавказской политикой является максимальная лакировка действительности. Некоторые осведомленные наблюдатели говорят о нарастающих, как снежный ком, кризисных явлениях и даже о том, что Абхазия со временем может превратиться для России во вторую Грузию. Но из конъюнктурных соображений российско-абхазские отношения должны выглядеть безукоризненно и быть использованы в качестве примера побед и достижений власти.

В такой ситуации политика современной Абхазии продолжит расходиться с интересами России, а российская элита, напротив, будет попадать во все большую зависимость от абхазов и сдавать все подряд ради фасадной бесконфликтности и внешней безмятежности.

С позиции государственных интересов России представляется необходимым начать использовать в отношении Абхазии общепринятую практику увязывания поддержки с исполнением определенных условий, выгодных стране-донору и, наоборот, применять контрмеры, в случае если политика реципиента вредит интересам донора. Это нормальная практика, широко распространенная во всем мире, особенно хорошо она развита в Европейском союзе. На ее применение нужно идти, даже заранее понимая, что отказ от традиционной политики сдачи интересов в кратко- и среднесрочной перспективе приведет к череде мини-кризисов в отношениях Москвы и Сухума.

* * *

Кстати, именно Абхазия дает нам редкую возможность заглянуть в будущее. После недавней кончины президента страны Сергея Багапша развалилась партия «Единая Абхазия», которую создавали как кальку с «Единой России» и на базе того же административного ресурса. Вот что пишет известный абхазский политик и историк Станислав Лакоба: «Скажите, где эта партия чиновников под названием “Единая Абхазия”? Она оказалась наиболее не-единой. Не стало президента, и они побежали туда, где есть административный ресурс. Нет никакой партии, есть чувство близости к ресурсу...»

Политика России на Южном Кавказе, хотим мы того или нет, всегда будет тесно связана с ситуацией внутри нашей собственной страны. Во-первых, потому что сам комплекс проблем всего Кавказского региона является единым, ход событий в Закавказье неотделим от происходящего на сопредельных территориях Российской Федерации. Во-вторых, совершая любые внешнеполитические шаги, особенно в этой части мира, Россия транслирует собственное мировоззрение, отражением которого является сегодня сложившаяся недемократическая и неэффективная социально-политическая модель. Именно сквозь ее призму формулируются интересы, а Москву оценивают соседи и партнеры. И до тех пор, пока сама Россия не найдет способ преодоления своих внутренних пороков, рассчитывать на успех в кавказской политике (не только на Южном, но и на Северном Кавказе) не приходится.

А.А. Епифанцев – руководитель аналитического бюро Alte Et Certe.

Грузия. Армения. Абхазия. СКФО > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 3 августа 2011 > № 739698 Андрей Епифанцев

Товарищ посол

Джек Мэтлок — о том, кто придумал «империю зла», о Гаврииле Попове, слившем американцам имена гэкачепистов за месяц до путча, о Джордже Буше-старшем, в свою очередь сдавшем мэра Москвы агентам КГБ, о Михаиле Горбачеве, не понимавшем намеков, о русской кухне, «отборном зерне», а также о том, как, будучи консулом, выдал американскую визу супруге Ли Харви Освальда

В свои без нескольких месяцев 82 года Джек Мэтлок выглядит дай бог каждому. Подвижен, обаятелен, остроумен. Неизменные очки и аккуратный синий блейзер. А памяти и более молодые люди позавидуют. Правда, немного слух стал подводить. Но ничего. Он не жалуется. Общению это не мешает. И сборам в новую поездку по России тоже.

— Г-н Мэтлок, два десятилетия спустя после развала СССР в России все еще немало людей считают Америку причастной к этой драме...

— Советский Союз распался, не выдержав давления внутренних факторов. Он был ослаблен коммунистическим правлением. Система рухнула, потому что не отвечала чаяниям людей. США и многие наши союзники пытались помочь Михаилу Горбачеву заключить новый Союзный договор со всеми республиками, за исключением трех прибалтийских государств, которые мы никогда не считали законной частью СССР. Именно поэтому президент Буш (Джордж Буш-старший. — «Итоги») в своей киевской речи 1 августа 1991 года советовал всем 12 республикам одобрить предложенный господином Горбачевым документ.

Мы не хотели, чтобы Советский Союз исчез с карты мира. Мы понимали, что горбачевские реформы создают совершенно новое государство, отличное от прежней империи зла. Мы видели, что демократизация во многих республиках зависела от поддержки из Москвы. Мы не хотели появления нескольких новых стран с ядерным оружием. США и Запад не играли роли в этой драме. Может быть, очень косвенно, демонстрируя более успешные экономические модели.

Кроме того, посмотрите, кто рулил процессом. Это был не иностранец, это был президент РСФСР Борис Ельцин, который в сотрудничестве с лидерами Украины и Белоруссии разрушил СССР. Попытки винить посторонних — это попытки поставить историю с ног на голову.

— Вы работали в Совете нацбезопасности при Рональде Рейгане, когда он назвал СССР в одной из речей империей зла. Не ваша ли, кстати, авторская заслуга?

— Нет. Речь готовилась для внутренней аудитории, евангелистской конференции во Флориде, и нам в СНБ ее не показывали. Тем не менее я верю, что сталинский СССР, безусловно, был империей зла. Любое государство, в котором лидер позволяет себе уничтожать миллионы своих сограждан, благословенным назвать нельзя.

— Почему же тогда в США часто можно слышать утверждения, что Америка победила в холодной войне?

— Это абсурд. Холодная война — это условность, метафора. Это как война с бедностью, наркотиками или терроризмом... Окончание холодной войны — результат переговоров между США и СССР, между НАТО и государствами Варшавского договора. Победили все. Гонка вооружений была не только опасна. Она непомерной тяжестью ложилась на все экономики. Особенно тяжело было Советскому Союзу, советские люди платили тяжелую цену за оружие, которое им не было нужно, и при этом создавали себе врагов. Все выиграли, никто не потерпел поражение, за исключением идеи самой войны как таковой — она была бы самоубийственной...

— Вы родились в американской глубинке. Росли в то время, когда на Западе об СССР не говорилось ничего хорошего. Как в таких условиях возник интерес к нашей стране, к русскому языку?

— Интерес проснулся еще в школе, потому что мы следили за ходом боевых действий на советско-германском фронте и понимали, какой огромный вклад СССР внес в победу над Гитлером. Первый раз я услышал русскую речь по радио — это было выступление советского представителя на конференции в Сан-Франциско, где была образована ООН. Конечно, я ничего не понял, но подумал, как было бы здорово, если бы я знал этот язык. Раскопал в местной библиотеке грамматику русского языка, но сами понимаете, толку от этого было мало.

В первый год учебы в Университете Дьюка я прочитал «Преступление и наказание» Федора Достоевского, естественно, в английском переводе. Я был потрясен! Начал читать другие вещи Достоевского и обнаружил, что «Братья Карамазовы» еще более сильное произведение. Для меня до сих пор «Легенда о Великом Инквизиторе» остается самым мощным отрывком из всей русской и мировой литературы. Я был пленен и очарован Россией! Тут и созрело окончательное решение выучить русский, и, как только в университете в 1948 году впервые ввели курс русского языка, я немедленно стал посещать эти занятия.

— Кто еще из наших писателей вам внутренне близок?

— О, мой список длинный. Пушкин, Гоголь, Чехов... Лев Толстой с «Войной и миром» и «Анной Карениной», поздний Толстой менее интересен. Моя докторская диссертация посвящена Лескову — в ней я сравнивал переводы его произведений на английский, французский и немецкий языки. Из периода начала ХХ века я бы выделил Леонова, Булгакова, Платонова, Пастернака и Ахматову. Из современников я дорожу творчеством таких людей, как Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина и Вася Аксенов...

— Тогда понятно, почему темой вашего диплома в Колумбийском университете вы выбрали «Функционирование «руководящих органов» Союза писателей СССР».

— Для меня было очевидно, что СП был создан Сталиным как инструмент контроля над литературой по аналогии с другими творческими союзами. Мне ужасно хотелось понять, как он функционирует, как, говоря словами Сталина, он используется в качестве «передаточного ремня» для создания «инженеров человеческих душ».

— Классиков марксизма-ленинизма тоже штудировать пришлось?

— Разумеется. По причинам как культурным, так и политическим я не только погрузился в изучение русского языка и истории, других славянских языков и культур, в знакомство с нерусскими национальностями СССР, но и приобщился к марксистской идеологии. Читал «Коммунистический манифест» и «Капитал» Маркса, отдельные труды Энгельса и Ленина, «Государство и революция» например. А уж 13-томное собрание сочинений Сталина на русском языке прочел минимум два раза — от корки до корки. Не из любви: составлял индекс указателей к нему.

— Как пришло решение перейти на дипломатическую службу?

— Еще в начале 1950-х я пришел к выводу, что одной из самых трудных проблем американской дипломатии является выстраивание отношений с СССР. Я подумал, что могу стать частью решения этой проблемы... Мой дипломатический дебют отмечен курьезом. На подготовительных курсах нас, молодых дипломатов, спросили, чего мы ждем от своей карьеры. Я по наивности так и брякнул: «Хочу стать американским послом в Советском Союзе». Потом руководитель группы напишет в моей характеристике: «У Мэтлока нереалистичные амбиции, но он кажется достаточно благоразумным, чтобы умерить их в процессе продвижения по службе».

— Итак, в 1961 году, ровно полвека назад, вы впервые оказались в Москве...

— Москва с тех пор сильно изменилась, во многом к лучшему. А чего-то жаль. Тогда, например, не было такого понятия, как дорожные пробки. Я мог подъехать на машине к Большому театру, запарковаться и за несколько рублей наслаждаться прекрасным спектаклем. Культурная жизнь процветала, и мы с Ребеккой были в восторге от наших походов в театры, оперу и на концерты. Самым большим расстройством для нас тогда было то, что КГБ всячески препятствовал контактам между иностранными дипломатами, в особенности американскими, и советскими гражданами.

— Вы были вице-консулом. Чем запомнилась первая московская командировка?

— Я оформлял визу Марине Освальд, жене Ли Харви Освальда (единственный официальный подозреваемый в убийстве президента Джона Ф. Кеннеди 22 ноября 1963 года в Далласе. — «Итоги»). Он тогда решил вернуться в США. Она в своей анкете утверждала, что не является членом ВЛКСМ, потому что так сделать ей сказал ее муж. Конечно, я знал, что это неправда, и сделал пометку в документах, что она не может не быть комсомолкой. Поскольку этот момент не мог стать препятствием для выдачи визы, то я ее оформил. Позже моя пометка будет использована Комиссией Уоррена (занималась расследованием обстоятельств убийства президента Кеннеди. — «Итоги») как подтверждение того факта, что возвращение Освальда в США не было делом рук КГБ. Потому что там сведущие люди знали наши правила и требования и никогда бы не посоветовали врать насчет членства в комсомоле. С самим Освальдом я не контактировал, поскольку американскими гражданами занимался сам консул.

— В октябре 1962-го, в разгар Карибского кризиса, вы в Москве. Какие были настроения в посольстве?

— Мы были совершенно уверены, что войны не будет, что Хрущев только пытался давить на Запад. Советскому народу даже не говорили толком, в чем дело, не говорили о советских ракетах на Кубе. Позже, однако, мы узнали, что реальная опасность была куда большей, чем мы предполагали. Оказывается, советские офицеры на Кубе имели право самостоятельно, без санкции Москвы дать команду на пуск ракет с ядерными боеголовками в случае атаки на советский контингент на Кубе. Но в 1962 году мы себе такое не могли вообразить.

— Чем вы лично занимались в это время?

— С моим коллегой Гербертом Окуном мы переводили письма Хрущева к Кеннеди. Связь в то время была не такая, как сейчас, русский текст можно было передать только в английской транслитерации, что все равно бы потребовало перевода, чтобы госсекретарь и президент могли прочитать эти письма. Поэтому мы переводили их в Москве для последующей передачи телеграфом. Напряжение было большое, все надо было делать быстро, помню, что одно из писем было на 14 страницах. Но в два часа мы уложились. Хотя отправка советских ракет на Кубу была безрассудным шагом, Хрущев в достаточной мере проявил себя как государственный деятель, чтобы положить конец кризису. Казалось, что он вынужден был отступить под давлением, но в реальности Кеннеди согласился убрать американские ракеты из Турции, правда, на условиях секретности. Мы в посольстве про этот пункт не знали ничего, поскольку это делалось по неформальному каналу, через представителя КГБ в Вашингтоне.

— Уж коли мы упомянули Рейгана: комфортно ли вам было работать в его команде? Насколько я понимаю, на выборах 1980 года вы голосовали за Картера?

— Я действительно поначалу не был сильным приверженцем Рейгана. Меня пригласили в штат Совета национальной безопасности как профессионала дипслужбы и относились ко мне очень хорошо. Никто не спрашивал о личных предпочтениях на выборах. Моей задачей была разработка переговорной стратегии с СССР об ограничении и сокращении ядерных вооружений.

— Это в то время, когда президент США выдвигал одну инициативу за другой, включая пресловутую СОИ, по наращиванию военной мощи США?

— Не забывайте, он сделал лишь то, что рекомендовал его предшественник Джимми Картер. После вторжения СССР в Афганистан в США сложилось мнение, что мы слишком слабы, чтобы противостоять СССР и следует укрепить обороноспособность США. Рейган верил, что, имея военное преимущество, советские лидеры станут претендовать на преимущество политическое. Поэтому свои усилия по укреплению американского военного потенциала рассматривал как козыри для эффективных переговоров. Он искренне стремился ко всеобщему уничтожению ядерных арсеналов. Это была его философия, и это была его мечта.

— И как она совмещалась с его подчеркнутым антисоветизмом?

— Рейган жестко критиковал коммунистическую идеологию, осуждал попытки навязать силой эту систему другим странам и народам, публично подчеркивал, что система не отвечает интересам советских людей, а экономика работает не на пользу народу. Даже когда он назвал СССР империей зла, он имел в виду систему, а не людей. Заметьте, он никогда не призывал к смене режима внутри страны или чему-то подобному. Он даже не позволял себе личных выпадов против советских лидеров, хотя я-то помню, как советская пресса соревновалась в придумывании оскорбительных эпитетов для президента Рейгана.

— И в апреле 1987 года вы прибыли в Москву уже в качестве посла...

— Мой приезд совпал с визитом в СССР Маргарет Тэтчер (в то время премьер-министр Великобритании. — «Итоги»). И первое, что меня поразило, — ее речи и комментарии публиковались советской прессой, хотя содержали весьма критические замечания по поводу советской политики. Вообще наблюдалось причудливое смешение новых подходов и старой ортодоксии. В мае на Красной площади приземлился германский юноша Матиас Руст. Я узнал об инциденте вечером на приеме в посольстве от американского журналиста, который, как и многие другие его коллеги и рядовые москвичи, бросился к Кремлю посмотреть на такое невиданное дело. И вот журналист показывает пальцем на «Сессну» и спрашивает приставленного к ней милиционера, что этот самолет делает в самом центре Москвы. Милиционер глядит на него и отвечает: «Какой самолет?.. Где?..»

Я не считаю сам факт приземления «Сессны» на Красной площади показателем слабости советской системы ПВО. Военная авиация не использует спортивные самолеты для атак, и в СССР еще была свежа память о международном осуждении того, что советский истребитель сбил четырьмя годами ранее южнокорейский пассажирский авиалайнер. Но Горбачев смог использовать этот инцидент как предлог для отставки нескольких высокопоставленных военных чинов, препятствовавших сокращению вооружений.

— Как вы узнали о подготовке путча против Горбачева?

— В июне 1991 года ситуация в советских верхах была сложной, многое было непонятно. В поисках ответов на свои вопросы я пригласил нескольких политических деятелей к себе на ланч в четверг 20 июня, в том числе и только что избранного мэра Москвы Гавриила Попова. Однако утром из его офиса позвонили и сказали, что мэр не может прийти на ланч, но хотел бы встретиться со мной и попрощаться перед убытием в отпуск. Мы встретились в библиотеке Спасо–хауса. Я поздравил Попова с победой на выборах. Он спрашивал меня о моих планах после ухода с дипломатической службы. В какой-то момент, не прекращая разговора, он достал из кармана листок бумаги, что-то на нем написал и протянул мне. Крупными, неровными буквами по-русски там было написано, что против Горбачева готовится заговор и что необходимо эту информацию сообщить президенту Ельцину, который тогда был с визитом в Вашингтоне.

— Как вы отреагировали?

— Я постарался сохранить натуральность нашей беседы, одновременно на том же клочке бумаги написав: «Я доложу, но кто это организует?» Попов добавил несколько слов и протянул листок мне. Там было четыре фамилии: «Павлов, Крючков, Язов, Лукьянов». После того как я прочитал, Попов забрал у меня листок, разорвал на мелкие кусочки и сунул к себе в карман. Мы еще поговорили минут десять — пятнадцать, чтобы внезапное окончание разговора не возбудило подозрений. Его планы дальнейшего развития Москвы и перспектив частного сектора, вероятно, были адекватным прикрытием для микрофонов КГБ, хотя мы сами совершенно не вникали в смысл того, что произносили вслух.

— Что последовало дальше?

— Как только Попов ушел, около 12.30, я немедленно составил телеграмму для президента Буша, чтобы эту информацию передали Ельцину. Они встречались в тот же день, в 10 утра по вашингтонскому времени. Набросав второпях текст, я положил его в конверт, опечатал, вызвал сотрудника посольства, чтобы это передали моему заместителю Джиму Коллинзу с инструкцией отправить послание в Вашингтон максимально быстрым и безопасным образом. К счастью, из-за разницы во времени до встречи президентов было еще несколько часов.

— Какова была реакция в Вашингтоне?

— Она последовала очень быстро. По защищенному телефону мне позвонил заместитель госсекретаря Роберт Киммит. Он сказал, что, конечно же, президент Буш все передаст Ельцину, но необходимо также встретиться с Горбачевым и предупредить его тоже. Я был согласен, однако подчеркнул, что только Ельцин должен знать, от кого исходит эта информация. Никому другому имя Попова не должно быть раскрыто. Еще мы согласились в том, что было бы некорректно с нашей стороны называть конкретные имена, поскольку у нас не было независимых подтверждений этой информации. Скажу больше. Даже если бы наши сведения были более точны и детальны, я вряд ли решился бы называть фамилии заговорщиков. Как выглядел бы американский посол, убежденно заявляющий главе великой державы, с которой США еще недавно были врагами, что его премьер-министр, глава разведки, министр обороны и спикер парламента замышляют против него что-то недоброе? Мы сошлись с Вашингтоном на том, что я скажу о наличии у нас информации, которую мы не можем подтвердить, но которая серьезнее, чем просто слухи, — о замысле отстранить его от власти.

— Как оперативно вам удалось добиться приема у Михаила Сергеевича?

— К счастью, с этим не было проблем. Я связался с помощником Горбачева Анатолием Черняевым и попросил о срочной встрече с президентом. Он перезвонил буквально через несколько минут и предложил немедленно приехать. Я застал Горбачева уже на пути из кабинета. Тем не менее он не торопился выслушать, с чем я к нему пожаловал. Похоже, он был в хорошем настроении, поскольку приветствовал меня словами: «Товарищ посол». Потом стал объяснять, что привык воспринимать меня как члена совместной команды, занимающейся гармонизацией отношений между двумя странами, и как твердого сторонника углубления взаимопонимания между Америкой и СССР. Еще посетовал, почему же я уезжаю из Москвы в такой ответственный момент, когда столько дел начато и намечено... Я чувствовал дискомфорт от того, что собирался ему сообщить. Наконец мы присели за длинный стол в его кабинете, и я озвучил свои заготовки.

— И что же ваш собеседник?

— Я так понимаю, что он подумал — мы имеем в виду маневры в Верховном Совете, происходившие на той же неделе, когда премьер Павлов на закрытом заседании потребовал для себя некоторых президентских прерогатив. Горбачев посерьезнел и сказал, что признателен президенту Бушу за проявленную озабоченность. Что он поступил так, как поступают настоящие друзья. Но скажите ему, пусть не беспокоится, все под контролем и что завтра мы все увидим сами. ВС действительно проголосовал против предложения Павлова.

— А как случилось, что имя Попова как источника этой информации было раскрыто?

— На следующий день во время телефонного разговора с Горбачевым у президента Буша сорвалось с языка имя Попова как источника тревожной информации. И это по телефону, явно прослушиваемому КГБ!

Конечно, я не ожидал такой неосторожности от бывшего руководителя ЦРУ, который гордился своим профессионализмом и решительно осуждал утечки самой тривиальной информации. Ничего удивительного, что потом имя Попова оказалось в первых строчках списка людей, которых путчисты собирались арестовать в случае своего успеха. Правда, много позже, когда я просил у Попова разрешения описать всю эту историю, он заметил, что нет худа без добра, что, возможно, Крючков понял — полной секретности подготовки путча нет, и масштаб приготовлений и их интенсивность уменьшились. В конечном счете плохая подготовка послужила провалу путча. Все это показывает, какую большую роль в международных отношениях и в политике вообще может сыграть случай.

— Потом вы встречались с Горбачевым?

— Да, буквально за неделю до его ухода из Кремля. Я был в составе группы, обсуждавшей в Москве способы уменьшения этнической вражды. Горбачев приветствовал участников одного за другим и, когда подошла моя очередь, назвал меня «господин посол» и добавил: «У нас такой обычай: стал однажды послом — остаешься послом навсегда». Я ответил: «У нас то же самое: однажды президент — навсегда президент». Он был спокоен и казался примирившимся со своей судьбой, хотя заявил, что не решил еще вопрос о сроке своей отставки. К сожалению, этот вопрос скоро решили без него.

...Я убежден, что Россия в большом долгу перед Михаилом Горбачевым за то, что он освободил СССР от коммунистического диктата. Среди партийных лидеров его поколения, которые могли бы занять место генерального секретаря КПСС, только Горбачев обладал комбинацией опыта инсайдера и смелости и способностями политического маневрирования, чтобы отодвинуть от власти самовоспроизводящуюся клику, семь десятилетий держащую в заложниках всю страну. Его вклад в историю ХХ века по глубине и продолжительности мало с чем может быть сравним. Он был истинным модернизатором. Его отказ применить силу, чтобы остаться у власти, избавил страну от вероятной кровавой гражданской войны. Горбачеву не удалось превратить прежний СССР в демократическую федерацию республик, чему он отдал много сил, но это не должно затемнять его достижений. Как и того, что он сделал немало ошибок, включая назначение на высшие посты тех людей, которые попытались отстранить его от власти. Когда-нибудь история воздаст ему должное.

— Как развивались ваши отношения с Борисом Ельциным?

— Впервые я с ним встретился вскоре после моего прибытия в Москву, то есть в апреле 1987 года. Ельцин возглавлял партийную организацию Москвы, но за рубежом его мало кто знал. Когда в ноябре его сняли с поста, я не перестал считать его одним из самых объективных наблюдателей и комментаторов советской политики и продолжал общаться с ним. Иногда я с женой и Ельцин с супругой Наиной встречались за ужином. У Ельцина была репутация любителя выпить, но я никогда не видел его пьяным. Позже он станет известен своими «отсутствиями по болезни». Каждые несколько месяцев он вдруг пропадал с публичной арены на неделю-две, чтобы потом появиться в форме и готовым к борьбе. Я помню, как был гостем на свадьбе одного из его сотрудников. Ельцина не ждали, сообщалось, что он перенес трудную операцию на спине. Однако он появился в хорошем расположении духа и танцевал, по-моему, с каждой из присутствовавших там женщин. У него было острое чувство политического значения театральных жестов. Мне запомнилось его объявление о выходе из КПСС не на пресс-конференции или другим традиционным методом, а демонстративным уходом с партийного съезда под десятками телекамер.

Тогда он был более популярен, поскольку мог противостоять старой системе, не неся ответственности за решения. Но Ельцин преуспел гораздо больше в разрушении этой старой системы, чем в созидании новой. И его враждебные личные отношения с Горбачевым не отвечали интересам страны. Ирония судьбы заключается в том, что те россияне, кто сожалеет о развале СССР, словно забывают, что именно первый президент России сделал больше всего для этого развала.

Годы спустя невозможно избавиться от двойственности восприятия его образа. С одной стороны — самое полное воплощение самой важной демократической революции последних 50 лет. С другой — он был непредсказуем и не умел создавать государственные институты. Мне кажется, что Ельцин был также слаб в своих попытках построить институты по-настоящему демократические. И, вероятно, он мог бы сделать больше в борьбе с коррупцией.

— У кого — у вас или у вашего сменщика в Москве Роберта Страуса — больше оснований считать себя последним американским послом в СССР? Ведь он едва прибыл, когда Советского Союза не стало...

— Тем не менее Роберт Страус — последний посол США в СССР и первый — в новой России. Меня же можно считать последним американским послом в Союзе, отслужившим полный срок.

— Ваша увлеченность Россией общеизвестна. Передалась ли она детям?

— Более или менее. Все знают русский, одни лучше, другие хуже. Один из сыновей женат на русской девушке и живет в Москве.

Сын тут попробовал начать свой малый бизнес. Но по ряду причин потерпел неудачу. Главное в том, что в России нет атмосферы поддержки малого бизнеса и есть недружественное, неделовое отношение к иностранным инвестициям. Я знаком со многими людьми, которые сделали инвестиции в вашей стране и почти все потеряли. Теперь всем желающим сделать вложения в России я рекомендую для начала ознакомиться с рассказом моего любимого Лескова «Отборное зерно». Там довольный помещик объясняет: да, пропало прекрасное зерно, но все не внакладе, поскольку получили страховку. Ему возражают, позвольте, а как же насчет страховой компании? Подумаешь, отвечает помещик, она же иностранная... Для привлечения иностранного капитала в России следует еще много и много чего сделать.

— Кстати, о хлебе насущном. Приобщились ли вы к русской кухне? Что любите особенно? Случалось ли выпивать рюмку-другую водочки?

— Нам нравятся многие русские блюда, и мы довольно часто готовим их и кушаем. Среди любимых у нас борщ и бефстроганов.

— Вы продолжаете бывать в России. Каковы ваши впечатления — она вас обнадеживает, расстраивает или удивляет?

— Да, бываю... В Москве, Санкт-Петербурге, на Дальнем Востоке... Это большое удовольствие — повидаться с друзьями, соприкоснуться с вибрирующей культурной жизнью.

Но есть и не столь приятные вещи. Я, к примеру, был поражен, как плохо развивается Дальний Восток. Владивосток со всем его замечательным населением находится далеко позади других современных тихоокеанских городов. У него столько сравнительных преимуществ, а он теряет население в то время, как Ванкувер, Сиэтл и такие соседи, как Пусан и Далянь, процветают... Меня беспокоит снижение рождаемости в современной России, короткая продолжительность жизни, особенно среди мужчин, плачевное состояние здравоохранения... Высказывание Джорджа Кеннана: «Когда видишь два противоречивых сообщения по поводу России, то скорее всего они оба верны» — по-прежнему актуально.

— В США есть люди, считающие, что Россия — это не прежний мощный СССР и что она-де не отличается от многих других стран и какого-то особого отношения со стороны США не заслуживает.

— Мы должны сотрудничать. Для США Россия будет либо частью решения проблем, либо частью проблем. И наоборот. Ни одна сторона ничего не выиграет, отодвигая другую, и обе выиграют, работая совместно. При всех своих слабостях Россия продолжает быть жизненно важным фактором нового мирового порядка. Она располагает ядерным арсеналом, сравнимым по мощи только с американским. Она — постоянный член Совбеза ООН, и ее голос необходим, чтобы сделать в глазах всего мира законным или незаконным любое военное вмешательство. Ее земли полны естественными богатствами — нефтью, газом, всевозможными минералами. Население образованно. Если все использовать надлежащим образом, то открываются огромные возможности для развития и влияния на мировые дела.

Вашингтон

Николай Зимин

Досье

Джек Мэтлок

    * Родился 1 октября 1929 года в Гринсборо (штат Сев. Каролина). Учился в Университете Дьюка и Колумбийском университете Нью-Йорка. Изучал русский язык и литературу. Преподавал эти предметы в Дартмутском колледже с 1953 по 1956 год.

    * В 1956 году поступил на дипломатическую службу. Работал в дипмиссиях США в Вене, Гармиш-Партенкирхене, Аккре, Дар-эс-Саламе и на Занзибаре.

    * Несколько раз был в командировках в Москве — впервые в 1961 году.

    * В 1971—1974 годах руководил отделом СССР в Госдепе.

    * В 1981—1983 годах служил послом США в Чехословакии. Затем в течение трех лет при Рональде Рейгане — специальным помощником президента и старшим директором по делам Европы и СССР в Совете национальной безопасности США.

    * В апреле 1987 года назначен послом в Москву, откуда убыл 11 августа 1991 года, за неделю до ГКЧП.

    * Выйдя в отставку после 35 лет дипломатической карьеры, вернулся к преподавательской и научной деятельности в Принстонском и Колумбийском университетах. Автор фундаментальных монографий: о крахе СССР — «Смерть империи» (Autopsy on an Empire — 1995 год), об окончании холодной войны — «Рейган и Горбачев» (2004 ) и об ошибках внешнеполитического курса США при президенте Джордже Буше-младшем — «Иллюзии сверхдержавы» (Superpower illusions — 2010).

    * Владеет русским, французским, немецким, чешским и суахили.

    * Жена — Ребекка Мэтлок. Супруги вместе уже 62 года.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > itogi.ru, 25 июля 2011 > № 376257 Джек Мэтлок

Андрей Воробьев: «Скандалы, как и громкие успехи, сопровождали биографию Третьяковки всегда»

О противоречивой и интересной жизни одного из главных музеев страны, Государственной Третьяковской галереи, с заместителем генерального директора ГТГ по экспозиционно-выставочной деятельности Андреем ВОРОБЬЕВЫМ беседует обозреватель «МН».

— Третьяковская галерея считается одним из представительнейших национальных музеев России. А как вам кажется, что такое национальный музей искусства вообще?

— Сложный вопрос. Вспоминаю, что к 150-летию Третьяковской галереи замдиректора по научной работе Лидия Иовлева написала статью о том, что все проблемы, сложности пути развития Третьяковской галереи уже были заложены ее основателем Павлом Михайловичем Третьяковым. Павел Михайлович хотел создать национальный музей, и при этом статус национального музея почти сразу же вошел в противоречие с образом Третьяковки как музея, созданного одним человеком, в соответствии с его вкусами и пристрастиями. Существуют в мире национальные галереи: Лондонская, Вашингтонская. Однако там представлено искусство не только английское или американское. В случае с этими музеями мировой контент и выражает национальную идею. У нас же национальная доктрина это только свое, родное. И так завещал Третьяков.

— Да уж, кто ж не знает незабвенных слов Павла Михайловича, обращенных именно к отечественным мастерам, точнее, к художнику Аполлинарию Горавскому в октябре 1861 года: «Дайте мне хоть лужу грязную, но чтобы в ней правда была, поэзия».

— Третьяков был прогрессивным человеком. Однако именно своего времени. Галерея основана в 1856 году. Первые вещи были во многом случайными. Потом в 60-е годы он находится в створе современных ему проблем, когда преобладает практика обличительного пафоса. Своего рода артпублицистика. А живописный метод — реализм. Рубеж веков он уже не понял. Да, у него были и Бенуа, и Врубель. Но это были произведения не первого ряда. Почему Третьяковка открылась? Потому что в случае с Павлом Михайловичем гениально совпало несколько тем: время, финансовые возможности, семейный круг, позволявший знать художников лично. Так что его круг 60-е, 70-е, 80-е годы. Вещей, художников и интересов. Потом символистов, мирискусников комплектовал совет, возглавлявшийся Московским городским головой князем Голицыным, и входить в совет должны были члены семьи Третьякова, представители художественной общественности. Далее с 1913 года советом Третьяковской галереи руководил Игорь Эммануилович Грабарь, создавший типологическую и хронологическую экспозицию, которую мы имеем сегодня. В этом стратегия Грабаря и последователей принципиально отлична от стратегии Павла Третьякова, для которого личный вкус был принципиален. Он в завещании написал, что необходимо остановиться и законсервировать состояние собрания, имеющееся к моменту его ухода из жизни. По сути, он запретил комплектовать галерею. Это был большой казус. Чтобы нарушить запрет, обращались к императору Николаю II.

— Выходит, образ Третьяковки по существу своему компромиссный?

— В любом случае сложный. Не будем забывать еще и то, что после революции началось тотальное перераспределение собраний расформированных музеев и частных коллекций. От Третьяковки, например, в 1920-е годы отделили собрание Сергея Михайловича Третьякова, в котором преобладали как раз произведения западноевропейских художников. Если сегодня говорить, например, о портретном профиле главнейших собраний отечественного искусства, императорском Русском музее и галерее Третьякова, то что-то окажется принципиальным для истории русского искусства в ГТГ, а что-то в Русском музее. В Русском — XVIII век, в Третьяковке — Левитан и московская пейзажная школа XIX столетия и т.д.

— Каждый этап истории музея уникален своими скандалами. Не так ли?

— Споры и даже скандалы, проблемы выбора пути сопровождали историю музея всегда. Были они и при Павле Михайловиче, и позже. Действительно, каждый этап отвоевывался. Ожесточенные споры велись по поводу образа экспозиции, по поводу того, какой принцип брать — хронологический или идеологический, по поводу того, что собирать и т.п. Возможно, вслед за этими скандалами, а может быть, и благодаря им приходил громкий успех.

— Должна ли Третьяковская галерея работать с современным искусством?

— На мой взгляд, должна. Поток искусства прерывать нельзя. Тем более что так исторически случилось, что и искусство XX века стало мощным фондом ГТГ, и искусство XXI века в ней собирается. Раздел новейших течений так или иначе сформирован как раздел. Как его заполнять, это второй вопрос. Тем не менее это искусство представлено.

— Значит ли это, что и сегодня территория современного искусства в ГТГ отвоевывается с боем?

— Все прекрасно помнят недавние скандалы с проектами современного искусства в Третьяковской галерее и их бывшим куратором Андреем Ерофеевым. Так что путь галереи тернист и сегодня. Однако на данный момент все спокойнее. В рабочем ритме. Конечно, переключиться с более чем 140-летней истории и заниматься только новейшими трендами Третьяковская галерея не может. В чем-то мы реагируем медленнее модных сегодня артцентров. Не берусь судить, кто реагирует острее, однако мы способны ввести это искусство в исторический контекст. Музеефицировать и каталогизировать. Понимаю, что музеефикация противное слово. Однако ко многому обязывает. Вы же понимаете, что сегодня произведения редко бывают традиционными — «холст, масло». Иногда непонятно, как их хранить. Для того, чтобы было понятно, необходимо их описать, принять на хранение. Более того, в процессе описания и общения с произведениями многие содержательные моменты проясняются. Вплоть до того, а зачем вообще это делалось? Так что преимущества у нас перед институциями, созданными ради тезиса now, at the moment, имеются. Только желательно и нам быть чуть динамичнее. Вводим в вечность мы слишком медленно.

— Насколько я понял, суть в том, в какой пропорции со старым искусством Третьяковка должна заниматься современным?

— Да, это вопрос. На который еще не сформулирован ответ. Неясно, должны ли периоды быть разделены по разным зданиям или существовать в одном. На сегодняшний день ситуация такова: музей разделен на две части. Старое искусство — в Лаврушинском переулке, современное — в доме на Крымском Валу, возможно, если будет принято решение, оно переедет в новое, специально построенное для него здание. Однако проблема в том, что наш зритель сегодня не готов к общению только с современным искусством без классики. Поэтому посещаемость ГТГ на Крымском (не имею в виду выставки уровня Левитана) существенно ниже, чем в Лаврушинском. Какой бы бешеный пиар мы ни устраивали, продвинуть посещаемость на Крымском на тот же уровень, как в здание, где «мишки» и «богатыри», еще долгие годы будет сложно. Кстати, и с «мишками» начинают возникать свои проблемы. Ведь отменили буквари с картинками. И новые поколения начинают расти без этой любимой и родной нам всем хрестоматии. Для двадцатилетних те же васнецовские «Богатыри» это просто еще одна картина в экспозиции. Поэтому нам приходится искать новые способы общения с публикой, способы ее заинтересовать с новой силой. В противном случае через двадцать лет проблемы будут уже с Лаврушинским переулком. Он перестанет быть Меккой. И миллионной посещаемости в Лаврушинском тоже не будет. Но пока есть.

— А в чем нынешняя специфика выставочной политики ГТГ?

— Первое: цифры. Открывать более чем тридцать выставок в год — в общем-то безумие. Второе. Конкретная проблематика выставок, связанная или с монографическим принципом или с историей групп, объединений. Делать проекты на слишком общие темы (можно вспомнить, например, «Власть воды» в Русском музее) — для нас большой вопрос, мы про воду не умеем. Когда мы со всей России и стран СНГ собираем 200–300 работ, которые точно кроме нас никто не привезет, я думаю, что это и наш крест, и одновременно повод считать, что работаем не зря. Да, мы государственный музей, расположенный в центре столицы. Обязаны реагировать на все юбилеи, официальные даты. Однако стараемся подходить к проблемам неформально. Так, осенью помимо масштабной юбилейной выставки Николая Ге мы откроем экспозицию с любопытным сюжетом «O dolce Napoli! Неаполитанское искусство и его влияние на русскую живописную традицию».

— Из каких собраний она будет?

— Многие российские музеи, прежде всего сама Третьяковская галерея и Русский музей, а кроме этого — вещи из Рима (институт Кателя и Национальная галерея современного искусства) и Неаполя (музей Капо ди Монте и другие). Выставка — попытка показать тесные связи русской пейзажной школы начала XIX века и итальянских мастеров этого времени, тот европейский контекст, в котором черпали вдохновение русские художники образа Сильвестра Щедрина. Сергей Хачатуров

Россия. ЦФО > СМИ, ИТ > mn.ru, 19 июля 2011 > № 373170 Андрей Воробьев

«Благодаря Израилю Москва снизила уровень общения с ХАМАС»

10 июня в Вашингтоне участники ближневосточного квартета (Евросоюз, Россия, США, и ООН) обсудят план урегулирования палестино-израильского конфликта. Один из самых ярых критиков застоя переговорного процесса— глава израильской оппозиции, лидер партии «Кадима» Ципи Ливни. В беседе с «МН»  она заявила, что отсутствие переговоров между палестинцами и израильтянами неминуемо приведет к навязыванию израильтянам невыгодного для них соглашения.

— Каждый день, который не приближает нас к возобновлению переговоров, ухудшает израильские позиции в переговорном процессе, который однажды неизбежно начнется. Когда мы входили в правительство, переговоры шли очень интенсивно. Они касались всех ключевых вопросов двустороннего урегулирования и, заметьте, не обсуждались публично. Все оставалось в стенах того помещения, где происходили встречи. А нынешний премьер Биньямин Нетаньяху на каждом углу кричит о том, какие у него есть карты, а переговоров при этом не ведет. Это вредит нашим интересам и подрывает доверие к нашему государству. И после этого наше правительство еще удивляется намерению палестинцев провозгласить независимость? (Глава Палестинской автономии Махмуд Аббас планирует провозгласить независимость Палестины в сентябре.— «МН».) Оно удивляется тому, что в мире больше понимают их, чем нас? Чисто стратегически палестинцы сегодня находятся в гораздо более выгодном положении, и это происходит только из-за отсутствия переговорного процесса.

— А вы бы на месте премьера Нетаньяху немедленно возобновили переговоры?

— Конечно. Я бы немедленно начала переговоры с палестинским правительством, которое принимает условия ближневосточного квартета— признание права Израиля на существование, прекращение насилия и признание всех подписанных ранее соглашений.

— Готовы ли вы вести переговоры с движением ХАМАС, если оно примет эти условия?

— ХАМАС никогда их не примет. Мы будем вести переговоры с палестинским правительством.

— Но в нем, как ожидается, в скором времени появится и ХАМАС.

— Скажем так: мяч на половине поля палестинцев. Если ХАМАС стремится в правительство, он должен принять принципы, соответствующие требованиям квартета.

Вообще политические процессы, которые происходят в последние месяцы на Ближнем Востоке, вынуждают нас думать по-новому. Когда я говорю «мы», я имею в виду не только Израиль, но и все международное сообщество, включая, конечно, и Россию. То, что происходит сейчас,— это столкновение культур, одна из которых, а именно радикальный ислам, пытается подавить все остальные. Старая схема, по которой весь арабский мир выступает единым фронтом против еврейского государства, уже не работает. Сегодня в нем есть не только радикальные элементы, представляющие проблему как для Израиля, так и для России, но и такие, с кем можно и нужно вести диалог. Поэтому у наших стран общий интерес: поддерживать прагматические силы и выступать сообща против исламских радикалов.

— Но Россия, как и Советский Союз до нее, всегда была больше ориентирована на арабский мир, нежели на Израиль.

— Современная реальность диктует общие стратегические интересы на Ближнем Востоке как для Израиля, так и для России. Несмотря на это, между нами могут быть и разногласия. Нам недостаточно слышать от российских партнеров, что иранская ядерная программа— это и их проблема тоже; мы будем требовать от них более жесткой позиции в вопросе санкций против Тегерана. Россия со своей стороны ожидает от Израиля больших усилий по достижению прогресса в палестинском направлении. Эти разногласия чисто тактического характера. Иногда они зависят от того, кто находится у руля в Израиле.

— Но всякий раз, когда глава политбюро ХАМАС Халед Машаль приезжает в Москву, где его принимают в МИДе, в Иерусалиме выражают серьезное недовольство. Это что, «тактические разногласия»?

— Вы не правы. Москва снизила уровень общения с лидерами ХАМАС, и во многом благодаря нам. Мы не раз говорили нашим российским партнерам, что усиление этой организации неизбежно приведет к ослаблению правящего в Палестинской автономии движения ФАТХ. А в этом не заинтересован никто. Даже когда между нашими странами есть разногласия, мы всегда выражаем нашу позицию и диалог между нами никогда не прекращается.

— Известно, что у вас сложились хорошие личные отношения с главой российского МИДа Сергеем Лавровым.

— Столько всего случилось в то время, когда я была министром иностранных дел Израиля (2006-2009): вторая ливанская война, операция «Литой свинец» в секторе Газа, возобновление палестино-израильских переговоров Все это время у нас с Россией была, что называется, открытая линия. Я всегда могла связаться с Сергеем Лавровым, обсудить ту или иную проблему по существу. Он никогда не говорил со мной лозунгами. У нас были отличные рабочие отношения, мы понимали друг друга.

— Существует ли такое взаимопонимание во время кризисов в двусторонних отношениях? Например, в истории с недавней высылкой из России военного атташе Израиля Вадима Лейдермана?

— Я не отвечаю на такого рода вопросы.

— Но хотя бы чисто теоретически. Это ведь не первый подобный случай.

— На теоретические вопросы я тоже не отвечаю. Я не располагаю достаточной информацией по этому конкретному случаю. Газетные заголовки на эту тему меня очень встревожили. Но никаких фактов я не знаю и поэтому отвечать на ваш вопрос не стану.

Записал Дмитрий Дубов, Иерусалим

Израиль. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 11 июля 2011 > № 370106 Ципи Ливни

Планы по созданию "виртуальных операторов сотовой связи" вынашивают многие, в том числе зарубежные компании. О своем видении ситуации на этом рынке в интервью BFM.ru рассказал генеральный директор Orange Business Services Вивек Бадринат

 Вот уже почти два года в России есть все юридические основания для создания виртуальных операторов сотовой связи (MVNO - Mobile Virtual Network Operator). Однако новых примеров реализации таких проектов нет, а планы и заявления о намерениях различных компаний по организации MVNO пока так и остаются планами.

В качестве удачных MVNO-проектов можно привести "виртуальный" проект "Алле" компаний МТС и X5 Retail Goup (владеет торговыми сетями "Перекресток", "Карусель" и "Пятерочка"), "внутреннего" виртуального оператора "МегаФона" (проект "Просто для общения") и ряд других подобных проектов. При этом стоит учитывать, что все они относятся к классу pre-MVNO. Такая схема предусматривает, что виртуальные операторы предоставляют услуги под собственными торговыми марками, определяют тарифы и маркетинговую стратегию, но не имеют собственной номерной емкости, биллинговой системы, а их клиенты приписываются к абонентской базе сотового оператора-партнера.

К настоящему времени лицензии MVNO имеют на руках более 60 российских компаний. В текущем году около 20 из них по условиям лицензий должны запустить MVNO-проекты. Однако ни одна пока так и не создала своего "виртуального оператора", что в самом худшем случае может привести к отзыву лицензий из-за нарушения сроков. Одним из препятствий для запуска виртуальных операторов можно назвать отсутствие номерной емкости - Минкомсвязи не торопится предоставлять номера владельцам MVNO-лицензий.

Также немалое значение имеет высокая конкуренция со стороны операторов "большой тройки". Сегодня на рынке бытует мнение, что успешным виртуальным оператором в России можно стать либо за счет установки низких цен, либо предложив уникальные возможности абонентам. И как раз в ценовом плане соревноваться с "большой тройкой" проблематично.

Все это не добавляет уверенности владельцам MVNO-лицензий. В то же время некоторые игроки смотрят на сложившуюся ситуацию достаточно оптимистично. Одним из них, например, является компания Orange, которая уже более полугода вынашивает планы по созданию собственного виртуального оператора.

Подробнее о своем видении ситуации с MVNO и о планах компании по реализации стратегии Conquests 2015 ("Захват 2015") в интервью BFM.ru рассказал генеральный директор Orange Business Services, исполнительный вице-президент France Telecom - Orange Group, отвечающий за направление корпоративных коммуникационных сервисов (Enterprise Communication Services) Вивек Бадринат.

Вивек Бадринат, генеральный директор Orange Business Services, исполнительный вице-президент группы France Telecom. Фото предоставлено пресс-службой компании Orange Business Services

 - В декабре прошлого года генеральный директор Orange Business Services в России и СНГ Кристоф Жоанбланк рассказывал про стратегию Conquests 2015, разработанную группой France Telecom (ныне Orange Group). Это касалось как глобальной стратегии, так и российского рынка. В частности, он отмечал, что ведутся переговоры российскими операторами связи по поводу MVNO. На каком этапе находится этот проект, удалось ли вам договориться о какой-то конкретике с местными операторами?

 - Что касается общих результатов реализации Conquests 2015, то на глобальном уровне нам удалось добиться значительных успехов в нескольких областях роста. Первое - это решения для видео, в том числе услуги по организации видеоконференцсвязи. Второе - облачные вычисления. И третье - мы активно строим собственные сети в странах с развивающейся экономикой.

По видео, например, мы активно развиваем технологию Telepresence. Это видеоконференции очень высокого качества. На данный момент по всему миру нам удалось создать более 400 комнат.

Если говорить об облачных вычислениях, то в этом году мы предложили рынку несколько новых продуктов и сервисов. Буквально на прошлой неделе было объявлено о создании первой международной инфраструктуры облачных вычислений - "облако" базируется на наших собственных дата-центрах, расположенных на пяти континентах. Построенная инфраструктура позволит предоставлять облачные сервисы мультинациональным компаниям.

Также мы продолжаем инвестировать в усиление нашей магистральной сети в тех регионах, где видим наиболее быстрое восстановление экономики. Стратегия Conquests 2015 была сконцентрирована вокруг этих основных направлений, в них мы и развиваемся.

Что касается второй части вопроса, мы достаточно давно предлагаем услуги конвергенции фиксированной и мобильной связи. В частности, в России у нас уже есть договоренности с двумя операторами мобильной связи. Мы на этом не останавливаемся, продолжаем изучать возможности партнерства с другими операторами, включая формирование MVNO. Сейчас с ними идут переговоры, хотя до логического финала они еще не доведены. Наша задача в данном случае - найти такой формат партнерства, при котором мы действительно смогли бы обеспечить услуги конвергентной связи, отличающиеся по качеству от конкурирующих предложений.

 - Вы можете назвать операторов, с которыми у вас уже есть договоренности?

 - Это МТС и "ВымпелКом".

 - Переговоры ведутся уже довольно долго. Почему еще не сделано никаких конкретных шагов?

 - Это очень долгий процесс. Были месяцы, когда дискуссия действительно шла очень активно. Были месяцы, когда практически ничего не происходило. И сейчас мы пока не видим какого-то решительного прорыва в переговорах. Хотя мы настроены оптимистично.

 - А насколько оптимистично настроены российские операторы?

 - Вообще нужно сказать, что переговоры о создании MVNO или о формировании какого бы то ни было партнерства между операторами связи, - это трудные переговоры, вне зависимости от того, какая это страна. Потому что обе стороны должны быть одинаково убеждены в том, что партнерство позволит им увеличить свою долю на рынке. В данном случае, в сегменте b2b. Мы уверены, что наше предложение - конвергенция фиксированной и мобильной связи - действительно дает возможность нашим партнерам увеличить их рыночную долю и сделать что-то такое, чего они не могли бы сделать, действуя в одиночку. И мы стараемся сейчас их в этом убедить.

Что, в принципе, позволяет сделать MVNO для существующего мобильного оператора? Так называемую гипер-сегментацию. Это привычная вещь для оператора, который работает в рознице. Среди его клиентов есть дети, есть люди, которые звонят только в свою сеть, есть абоненты, которые общаются по предоплатной или кредитной системе и т. д. Но когда речь заходит о бизнес-клиентах, там отношение к каждому сотруднику заказчика должно быть очень индивидуальным, и мы можем это обеспечить, так как для нас они являются наивысшим приоритетом, возможно, не таким, как для МТС и "Билайна". Вот, почему это интересно.

 - Вы сказали, что продолжаете инвестировать в развитие своей сети и сервисов. Сколько денег вы вложили в бизнес в мире и какая часть приходится на Россию?

 - Одну цифру могу назвать и по общемировому, и по российскому рынку - это наши инвестиции в развитие сети. В 2010 году во всем мире они составили 750 миллионов евро. Что касается России, то за последние 10 лет инвестиции в сеть составили 250 миллионов евро.

Кроме того, мы инвестируем в повышение квалификации собственных сотрудников по основным для нас направлениям. Например, у нас есть выделенная команда сотрудников, которые работают только над развитием наших облачных технологий. Речь идет о нескольких сотнях человек. Это команда как бы междисциплинарная, находится между маркетингом, разработкой продуктов и IT. То есть включает всех тех, кто занимается исключительно "облаком".

 - По поводу "облаков". Вы заявляли, что к 2015 году от облачных решений ожидаете доход в 500 млн евро. Из чего он будет складываться?

 - В основном для нас это будут новые заказчики. Сам по себе этот бизнес только-только зарождается. До недавнего времени облако было чистой теорией. Но сейчас у нас начинают появляться первые клиенты. На сегодняшний день во всем мире у нас более 250 клиентов, которые уже используют облачные услуги. Наша оценка рынка по России и СНГ на этот год составляет 10 миллионов евро. Но мы считаем, что уже в 2014-2015 году он вырастет почти в 20 раз. То есть наша консервативная оценка - 160 миллионов евро. Мы понимаем, что это большие и амбициозные цифры, но, во всяком случае сейчас, мы видим именно такой темп роста. И верим в то, что он реализуется, потому что во всем IT-сообществе идет очень быстрое движение к виртуализации, к использованию разделяемых (shared) компьютерных ресурсов. В этом году больше половины серверов, которые мы продали, будут использоваться для поддержки облачных технологий.

 - Какие облачные решения пользуются спросом у ваших крупнейших клиентов?

 - Приведу три примера. Первый - компания SITA. Это наш и заказчик, и партнер. Вместе мы создали облачную инфраструктуру, которую в дальнейшем SITA будет предлагать уже своим заказчикам - авиакомпаниям. Из созданной инфраструктуры они смогут получать доступ к различным приложениям.

Второй пример - французская химическая компания Arkema. Здесь используется наше решение - резервное копирование как сервис. То есть все их хранилища данных и резервное копирование IT-систем находится в "облаке", на наших серверах, и полностью управляется нами.

Приведу пример и из госсектора. Вместе с GE Medical Systems мы реализовали проект для сети клиник по хранению рентгенограмм пациентов, которые прошли соответствующее обследование. То есть вы проходите рентген и ваши снимки направляются в "облако". После этого в какое бы медицинское учреждение Парижа вы ни обратились, врач мгновенно может получить доступ к этим документам в электронном виде

Россия > СМИ, ИТ > bfm.ru, 9 июля 2011 > № 369897 Вивек Бадринат

Комментарии Вице-президента Торгово-промышленной палаты Российской Федерации А.В. Захарова

Если говорить о базовых соглашениях между нашими странами, то нужно упомянуть о первом договоре сотрудничества, подписанном четыре года назад между Российской и Венгерской торгово-промышленными палатами. В развитии этих соглашений у нас и строится вся работа. После создания Делового совета есть ощущение, что российско-венгерские отношения находятся на подъеме в целом, и очень важно выстраивать новое деловое партнерство, не сводя все к общим фразам, а занимаясь конкретными проектами. Хорошо, что на венгерском рынке присутствует Компания «ЛУКОЙЛ», но надо думать и о среднем, и о малом бизнесе.

Сегодня прозвучали слова о том, что очень важно выстраивать на средне-срочную перспективу новый уровень межрегионального сотрудничества. Поэтому Российская торгово-промышленная палата находится в новой стадии разработки региональной стратегии, которая позволит нашим зарубежным партнерам, конечно же, и венгерским, иметь больше возможностей и контактов с регионами. Мы сейчас поставили задачу и придумали даже новый термин - «инвестор, проводящий инфраструктуру на базе региональных торгово-промышленных палат».

Отправной точкой станет заключение трехсторонних соглашений: с областной администрацией, с региональной ТПП и с Российской ТПП. В рамках этих соглашений будет выработана годовая программа по привлечению иностранных инвестиций или инноваций. В рамках этого соглашения мы совместными усилиями станем проводить экспертизу предварительных проектов на региональном и федеральном уровне, чтобы определить насколько они готовы для представления внешним инвесторам.

В первую очередь речь идет о системных долгосрочных отношениях с зарубежными ТПП и венгерский пример здесь вполне очевиден. На базе тех соглашений, которые существуют, мы и будем давать информацию о потребностях региона, о тех или иных партнерах. В тех или иных формах будем помогать инвесторам находить друг друга и сопровождать проекты.

Сегодня прозвучал один из самых простых примеров в этой связи, как театр начинается с вешалки, так инвестиционный процесс начинается не только с заявлений о готовности сотрудничества, но и с такой важной темы, как содействие в получении виз для комфортной работы.

Приходя в Россию, зарубежный предприниматель будет знать, что у него есть надежный долгосрочный партнер в лице региональной и Российской ТПП. Мы сможем на региональном уровне повлиять на улучшение инвестиционного климата, имея в виду изменение законодательства или решение конкретной проблемы, связанной с конкретным бизнес-проектом. В рамках этой программы готовится пересмотр тех нормативных актов, которые мешают бизнес-развитию.

Венгрия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > kurier.hu, 4 июля 2011 > № 371004 Александр Захаров

IQ-энерго

Российская энергетика мечтает поумнеть: какие у нее шансы?

В России нет острых проблем с доступностью энергоносителей. Видимо, поэтому заморское словосочетание Smart Grid, описывающее умные системы энергетики, сегодня у нас в отличие от США и Европы не имеет столь широкого хождения. Но все может измениться в недалеком будущем, считают в корпорации IBM, которая недавно объявила о намерении развивать в инновационном центре «Сколково» направление интеллектуальных энергетических сетей. О том, скоро ли поумнеет российская энергетика, «Итоги» расспросили Александра Соковнина, директора по развитию бизнеса IBM в России и СНГ.

— Александр, разъясните популярно, что это заверь такой — умная энергетика?

— Это означает, что на всех объектах, так или иначе связанных с электроэнергией — от домов, офисов, предприятий до электростанций, вырабатывающих энергию,— работают умные датчики, контролирующие ее потоки. И данные этих датчиков поступают в некоторые информационные системы, способные автоматизированно принимать решения о том, как следует изменить маршруты следования потоков электроэнергии или режим работы бытовых приборов либо промышленных установок, чтобы расходовать этот ценный ресурс максимально эффективно и, конечно, не допускать энергетических блэкаутов. Ключевой момент: в интеллектуальной энергетической сети параллельно с каналами передачи энергии функционируют двусторонние каналы обмена данными, по ним забирают информацию от объекта и доставляют ему управляющие команды.

— Реально ли ставить задачу модернизации всей российской энергетики, если она находится в упадке?

— Не соглашусь, что ситуация с российской энергетикой предельно удручающая. Инфраструктурный потенциал — здания, сооружения, ЛЭП, каналы связи — остался, есть интеллектуальный потенциал: ведущие отраслевые вузы готовят специалистов по умной энергетике. Кроме того, реализация концепции Smart Grid на практике является вызовом для любой страны, не только для современной России. Ведь она подразумевает переосмысление бизнес-стратегий и моделей управления всей индустрией. В мире уже есть более полутора десятков масштабных проектов интеллектуальных сетей. Так что позитивный опыт имеется.

— Он применим к российским реалиям?

— В мире есть две главные точки роста сферы интеллектуализации энергосистем: США и Евросоюз. Работы по созданию интеллектуальных сетей идут там около 10 лет. Причем в США особенно активно. Дело в том, что в Америке кондиционеры получили такое широкое распространение, что в дни сильной жары создавали перегрузку энергосетей. Это стало проблемой — научиться управлять энергетическими мощностями, чтобы быстро сглаживать пики нагрузок.

А уж после известной серии блэкаутов в северо-восточных штатах, которые затронули 55 миллионов человек, задача контроля за расходованием электроэнергии стала первостепенной. Как следствие, американские компании старались установить побольше приборов учета энергии, чтобы отслеживать рост потребления и, не дожидаясь катаклизма, подключать мощности других энергокомпаний из разных регионов США.

В определенной мере помогало и то, что в Америке энергокомпании всегда работали в условиях очень сильной конкуренции: в одном только Нью-Йорке распределением энергии занимаются восемь компаний.

В Европе дерегулирование энергетического сектора началось относительно недавно (в этом Россия больше похожа на Европу, чем на США: у нас пока не удалось создать полностью конкурентный рынок). Европейцы не работали в условиях жесткой конкуренции и потому не были зациклены, как американцы, на идее сглаживания пиков потребления. Для них более важную роль играли экологические факторы, которые дали мощный импульс использованию нетрадиционных источников энергии. Специальная программа Евросоюза подразумевает, что к 2020 году 20 процентов электроэнергии должно поступать от солнечных, ветряных и т. п. источников энергии.

— Недавно олигарх Прохоров сообщил, что собирается вложить деньги в создание первой в России цифровой подстанции. Это сложный проект?

— Да, это серьезный исследовательский проект, их во всем мире считаные единицы: помимо США и Европы они осуществляются в Китае, Индии и Японии. Дело в том, что слишком много в этой сфере до конца не исследованных проблем, связанных и со стандартизацией, и с созданием программного обеспечения, которое позволяло бы интегрировать в одной сети оборудование разных производителей, и с использованием различных каналов связи для обмена данными. Фактически речь идет о вновь создающемся рынке программно-аппаратных решений. С ними можно выходить не только на собственный, но и на зарубежные рынки, которые сегодня только формируются.

Помимо цифровой подстанции можно назвать и другие точки роста сферы интеллектуальных энергосетей. Например, создание комплексной системы обеспечения физической и кибербезопасности — это направление работ крайне востребовано не только в России, но и во всем мире. Или создание систем мониторинга сетей, включая интеграцию умных приборов учета разных производителей (у всех же свои методы учета, контроля измерений и т. д.).

— Наши компании занимаются такими решениями?

— Конечно. Федеральная сетевая компания (ФСК) ведет работы по созданию прототипов цифровых подстанций. Холдинг МРСК (межрегиональные распределительные сетевые компании) занимается системами контроля за потреблением электроэнергии. Энергокомпании работают над созданием интеллектуальной системы мониторинга сетевой инфраструктуры. Изучают, каким образом в будущую интеллектуальную энергосистему России будут встраиваться элементы распределенной системы хранения энергии, а также нетрадиционные источники энергии. То есть в части перехода к умной энергетике Россия находится совсем не в числе отстающих.

— Но для любой из этих задач требуются деньги. О каких масштабах инвестиций идет речь?

— Конечно, у каждой организации есть свои умные задачи, которые могут дать отдачу. Например, для ФСК это создание цифровой подстанции, которая обеспечит комплексный мониторинг инфраструктуры, более качественное реагирование на нештатные ситуации. Для МРСК — внедрение систем автоматизированного управления технологическими процессами или, например, контроль за расходованием электроэнергии на стороне потребителей.

Но в целом трудно ожидать от энергетических компаний миллиардных вложений за свой счет в то время, когда только формируется среда для интеллектуализации сетей и еще не до конца можно спрогнозировать окупаемость этих вложений. Вот почему практически всегда такие проекты реализуются в формате частно-государственного партнерства.

— Например?

— Один из флагманских мировых проектов реализует системный оператор в Нью-Йорке и его окрестностях. Он получил на развертывание интеллектуальной сети около 40 миллионов долларов от министерства энергетики США и еще почти 80 миллионов в рамках инвестиционного гранта из средств госбюджета, который распределяет президент США в рамках программы стимулирования экономики. Плюс вложения самих компаний. Интересный вопрос: как такое финансирование может осуществляться в России, если сетевые компании контролируются государством? Выделение средств из разных госкарманов? Надо тогда прямо говорить о полном бюджетном финансировании.

— Кто тогда будет расставлять задачи интеллектуализации? Тоже государство? Частным компаниям?

— Интересный вопрос. С одной стороны, построением умных сетей легче управлять централизованно. С другой стороны, каждый элемент этой цепочки — генерирующие мощности, распределительные и т. д. — работает в рыночных условиях, и по идее, они должны конкурировать. Значит, должны быть компании или властные структуры (например, региональные), которые больше, чем другие, заинтересованы в построении элементов интеллектуальной энергосистемы и, соответственно, в выделении средств. В США принцип софинансирования работает благодаря сильной конкуренции. Но в условиях лимитированной конкуренции, как у нас сейчас в России, по-видимому, нужен другой подход. Какой? Однозначного ответа пока нет.

— Известен критерий эффективности внедрения таких сложных и дорогих систем?

— С моей точки зрения, в эру всеобщей интеллектуализации необходимо оценивать не только непосредственную коммерческую составляющую (возврат на инвестиции и т. п. параметры), но и возможные риски. Скажем, после масштабных отключений на северо-востоке США стало очевидно, что во избежание миллиардных потерь в умные системы нужно вложить также миллиарды долларов. Вот эта вторая составляющая затрат, связанная с потенциальными рисками, оказывается более существенной, чем прямые затраты на выполнение проекта. Например, некоторое время назад структуры кибербезопасности ряда распределительных систем электроэнергии в США обнаружили вирус, который по сетям обмена служебными данными смог проникнуть в систему контроля энергоснабжения.

— Что еще способствует внедрению умной энергетики?

— Когда в 2006 году в провинции Онтарио (Канада) задумывался один из крупнейших в мире проектов по развертыванию интеллектуальной энергосети, там появился государственный акт «Об ответственности за энергосбережение», который обязал до 2010 года установить в домах и на предприятиях провинции умные счетчики. В США в 2007 году был принят акт «Об энергетической независимости и безопасности», который создал нужные условия для реализации этой идеи. В результате в США и Канаде продолжается развитие интеллектуальных сетей даже без централизованных указаний на этот счет. То есть децентрализованное развитие возможно.

В Евросоюзе развитие интеллектуальных сетей ведется в рамках программы «Технологическая платформа Smart Grid — будущее энергетических сетей в Европе». Она предполагает установку умных приборов учета электроэнергии в 80 процентах европейских домов до 2020 года и стимулирует энергокомпании — через законодательные инициативы — вкладывать средства.

— Чем поможет российской умной энергетике активность IBM в «Сколково»?

— Мы собираемся начать исследования по ряду направлений, ориентируясь в первую очередь на потребности российских компаний. Возможных точек соприкосновения множество: в части создания элементов интеллектуальных сетей, внедрения умных приборов учета, оптимизации портфеля генерирующих активов, а также предоставления вычислительных мощностей энергетическим компаниям, средств бизнес-аналитики, обеспечения безопасности и др. Конечно, рассматриваем выход российских разработок из «Сколково» на мировой рынок.

Елена Покатаева

США. ЦФО > Электроэнергетика > itogi.ru, 4 июля 2011 > № 367598 Александр Соковнин

«Россия могла бы оказать давление на Асада»

Спецпредставитель президента Михаил Маргелов сегодня примет делегацию сирийской оппозиции. Такие консультации проводятся впервые в истории отношений между Россией и Сирией. Раньше российская сторона избегала контактов с проживающими на Западе оппозиционерами, чтобы не раздражать сирийские власти. Да и сейчас МИД заявил, что вопреки слухам никаких встреч российских дипломатов с оппозицией не будет. Свою позицию в интервью «Московским новостям» изложил один из руководителей делегации, член координационного комитета оппозиции и член руководства сирийской организации «Братья-мусульмане» 47-летний Мульгам АЛЬ-ДРУБИ. Он живет в Канаде, но в последнее время работает в Саудовской Аравии.

— Какова ваша цель? Вы хотите помочь Башару Асаду проводить реформы? Или хотите уговорить Москву полностью встать на вашу сторону и добиваться отставки Асада?

— Россия — крупная держава, которая могла бы поддержать сирийский народ, оказав давление на Башара Асада и убедив его подать в отставку. Он мог бы временно передать власть своему заместителю. Одновременно оппозиция создает сейчас временный переходный совет, который сможет управлять Сирией в течение года. За этот период должны быть внесены изменения в конституцию, проведены реформы, подготовлены президентские и парламентские выборы.

В переходный совет могли бы войти также представители нынешних властей, например спикер парламента, премьер, начальник генштаба, министр обороны и руководители других силовых ведомств. В его состав могли бы быть также включены известные общественные деятели. Этот совет управлял бы страной не более чем год, то есть то необходимое время, за которое страна может крепко встать на ноги, пойдя по пути демократии.

Мы объясняем сейчас в Москве, что в интересах россиян — быть на стороне сирийского народа. Более 1500 сирийских граждан было убито за последние месяцы в противостоянии с властями. Десятки тысяч людей пропали без вести, мы даже точно не знаем о некоторых из них, арестованы они или тоже убиты. Тысячи беженцев бегут из Сирии в Турцию, Ливан, Иорданию.

— Однако в апреле президент Асад отменил действие чрезвычайного положения, пойдя навстречу требованиям оппозиции. А в эти дни на правительственном сайте появился проект закона о партиях, который вынесен на обсуждение. То есть что-то все-таки делается?

— Да, он объявил об отмене чрезвычайного положения, и на следующий же день правительственные силы безопасности убили 112 сирийцев. Разве это отмена чрезвычайного положения, ведь люди даже не могут спокойно выходить на демонстрации! Мы утверждаем, что большинство сирийцев уже не хотят видеть Башара Асада президентом. А если, как он полагает, мнение общества разделилось, то тогда пусть проведет свободные выборы — и посмотрим, будут ли за него голосовать! На выборы можно было бы пригласить международных наблюдателей, в том числе из России, Турции, Малайзии, из стран Евросоюза.

— Но ведь в Дамаске мы видели демонстрации в поддержку Асада?

— По нашим данным, большинство этих людей выходят на демонстрации вынужденно. Конечно, кто-то из них искренне выступает за него. По нашим оценкам, сторонников президента в Сирии не более 15 или 20%. Остальные демонстранты — это были студенты и служащие, которых заставили выйти на улицы. У нас есть копии директив из некоторых ведомств в адрес начальников со словами о том, что они понесут ответственность, если их подчиненные не выйдут на демонстрации. Елена Супонина

Сирия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 28 июня 2011 > № 365322 Михаил Маргелов

Закон притяжения денег

«Месторасположение финансового центра значения не имеет. Главное — создать обстановку, при которой в Россию тянулись бы финансисты»

На прошедшем недавно Петербургском международном экономическом форуме власти вновь вспомнили о проекте международного финансового центра (МФЦ). На этот раз вопрос зашел о его территориальном расположении: строить МФЦ в центре Москвы или вынести его за МКАД. Между тем для меня остается загадкой: зачем идею перевода чиновников за Московскую кольцевую автодорогу «скрестили» с проектом МФЦ? Учитывая современные информационные технологии, конкретное месторасположение финансового центра значения не имеет. Может ли он в принципе появиться в нашей стране при текущих условиях — вот на этот вопрос надо искать ответы.

Прежде всего я не думаю, что мы его создадим благодаря указаниям сверху. Такие финансовые образования обычно не возникают по инициативе правительств. Становление МФЦ — это результат исторически сформировавшейся особой культуры, а она складывается там, куда тянутся люди, которые хотят торговать ценными бумагами и следить за этим процессом. Под их запросы самостоятельно возникает необходимая инфраструктура, там оседают адвокатские и банковские конторы и прочие фининституты. Не случайно лондонский Сити расположился много лет назад именно в центре города, удобном для встреч различных финансовых агентов.

Мои знакомые финансисты сказали, что самые крупные финансовые площадки в мире были созданы в зоне прецедентного права: в Англии, Америке, Гонконге. Почему так? Обстановка прецедентного права гораздо более благоприятна для этой среды, она вызывает большее доверие у инвесторов, чем континентальное право. Поэтому ни Франция, ни Германия, которые, несомненно, являются сильными экономическими державами, не имеют таких солидных и известных международных финансовых площадок. В этих странах законы стараются охватить все возможные ситуации, судья же пытается подвести свой вердикт под существующую статью, а не принимать решение, исходя из текущей ситуации и своей ответственности.

В России все иначе. Один англичанин из лондонского Сити сказал русскому бизнесмену: «У вас не прецедентное, не континентальное — у вас толковательное право. Вы можете любой закон толковать в любую сторону». Какой при такой практике можно построить финансовый центр? Ответ: никакой! Сначала необходимо создать нормальное правовое государство, чтобы в нем не сидело по тюрьмам сто с лишним тысяч предпринимателей по каким-то нелепым обвинениям, а уже потом замахиваться на более масштабные проекты. Ведь, говоря словами Маяковского: «В коммунизм из книжки верят средне. «Мало ли что можно в книжке намолоть!»

Если это учесть, тогда будет совсем другое дело. Если мы захотим создать такой центр в Москве, необходимо сделать нашу страну привлекательной. А в привлекательной России формировать привлекательную для инвесторов обстановку. Именно по такому пути развивались мировые финансовые площадки.

Пока что у нас нет главного — исторически сформировавшейся особой культуры, необходимой для создания МФЦ. На ее взращивание требуется немало времени.

В чем я разделяю идею президента Дмитрия Медведева — так это в том, что действительно хорошо было бы иметь в Москве такой МФЦ, хотя бы региональный (для СНГ или Восточной Европы). Но нужно на эту тему не разговаривать, не лозунгами бросаться, а дело делать. Бизнес не любит шума, деньги должны делаться в тишине. Совершенно не обязательно начинать с громкой рекламы и звонких речей. Достаточно создать такую обстановку, при которой в Россию тянулись бы деньги. А пока что они, наоборот, бегут в другие страны. За первые 4 месяца этого года уже утекло порядка 30 миллиардов долларов.

Евгений Ясин

на­уч­ный ру­ко­во­ди­тель НИУ «Выс­шая шко­ла эко­но­ми­ки»

Россия > Финансы, банки > itogi.ru, 27 июня 2011 > № 364686 Евгений Ясин

«Источник нестабильности в Сирии — это цепляющийся за власть режим»

Сирийские оппозиционеры в изгнании верят, что Москва не наложит вето на голосование в Совбезе ООН

Сегодня президент Сирии Башар Асад должен объявить о новых реформах, с помощью которых власти собираются стабилизировать обстановку в стране. Пока же ситуация только ухудшается. Службы безопасности подавляют выступления оппозиции, многие сирийцы бегут в Турцию. Свои инициативы по урегулированию конфликта на следующей неделе в Москве представит делегация сирийской оппозиции во главе с 35-летним правозащитником Радваном Зияди — это будет первый в истории визит сирийской оппозиции в Россию. В 2007 году Зияди выехал из страны, едва избежав ареста. С тех пор он занимается политологическими исследованиями в Вашингтоне.

— В Москву нас пригласил спецпредставитель президента Михаил Маргелов. Мы благодарны российской стороне за приглашение. Россия должна смотреть в будущее, чтобы выстроить еще более крепкие отношения с Сирией. В делегацию войдут люди, которые были избраны в координационную группу оппозиции на конференции, состоявшейся в начале июня в турецком городе Анталья. Ту конференцию, прошедшую под лозунгом «За перемены в Сирии», профинансировали сирийские бизнесмены. В составе делегации будут независимые активисты и представители почти всех оппозиционных партий. От курдских партий будет Радван Бадини, у которого, кстати, есть российское гражданство. Я и Наджиб Гадбан представляем независимых оппозиционеров. От организации «Братья-мусульмане» будет Мульгам аль-Друби. Еще к делегации присоединятся проживающие в Москве оппозиционеры, которых возглавляет Махмуд Хамза. Из Молдавии приедет бывший консул Бадар Джамус, он тоже с российским гражданством. Будет еще несколько оппозиционеров.

— Вы должны были приехать еще неделю назад, в чем интрига?

— Возникли технические проблемы с визами для некоторых делегатов, они решаются. Это вообще будет первый зарубежный визит объединенной делегации сирийской оппозиции. И нам приятно, что первой страной станет Россия. Нам важно, чтобы россияне поддержали сирийский народ, чтобы эта поддержка выразилась в том числе в положительном голосовании в Совбезе ООН по резолюции, осуждающей насильственные действия властей.

— Но вы помните сказанные еще в мае слова президента Медведева о том, что он не поддержит никакую резолюцию по Сирии?

— В Нью-Йорке я недавно более часа общался с первым секретарем представительства России при ООН. Он рассказал, что в Москве опасаются повторения в Сирии ливийского сценария, когда принятие резолюции Совбеза дало возможность странам НАТО начать там боевые действия. Но ничего похожего в Сирии не планируется. Проект резолюции предполагает только осуждение властей за кровавые методы подавления оппозиции.

Уже убито более чем 1,5 тыс. оппозиционеров, только в минувшую пятницу погибло 16 человек. Еще 15 тыс. человек стали политическими заключенными. Аресты нередко производятся в массовом порядке. Однако никто из сирийских оппозиционеров не выступает за военное вмешательство извне. Мы лишь надеемся, что Россия не будет выступать с поддержкой столь жестокого диктаторского режима. Это же несовместимо с репутацией России как демократической страны! После беседы в Нью-Йорке у меня сложилось впечатление, что Россия если и не проголосует за проект резолюции, то все-таки не применит своего право вето.

— С какими еще просьбами вы будете обращаться к российским властям?

— Россия — одна из немногих стран, которая поддерживает хорошие отношения с сирийским режимом. Мы бы хотели, чтобы Москва воздействовала на сирийские власти. Необходимо прекратить репрессии. Это первая просьба. А вторая заключается в том, чтобы Россия вместе с другими государствами содействовала мирному переходу власти в Сирии, превращению диктатуры в демократический многопартийный режим. Россия имеет влияние на сирийский режим и может сыграть такую роль.

— Возможен ли такой переход при президенте Башаре Асаде?

— Нет, конечно. Башар Асад уже неприемлем, его правление утратило легитимность. Слишком многими жизнями уже заплатили противники режима! Россия прилагает посреднические усилия в Ливии, теперь и мы надеемся на ее помощь. Если Асад останется, то насилие продолжится.

— То есть вы призываете Россию помочь в свержении сирийского режима?

— Ни Россия, ни другая страна не должна и не в состоянии менять режим в Сирии. Это дело самих сирийцев. Россия и другие страны могли бы сделать что-то для уменьшения числа жертв и восстановления стабильности. Мы разделяем опасения россиян насчет того, что в Сирии может разгореться гражданская война. Но надо понять, что источник нестабильности — это цепляющийся за власть режим, военные подразделения которого превратились в карательные. Ведь пытки в нашей стране применяются уже и к подросткам!

— Намерены ли вы по примеру тех же ливийцев создать что-то вроде переходного оппозиционного Национального совета?

— Такой совет должен быть создан на базе оппозиционных сил внутри страны. Мы же представляем оппозицию за рубежом. Мы ежедневно находимся на связи с нашими единомышленниками в Сирии. Мы вместе обсуждаем, какие вопросы затронуть во время поездки в Москву. Так, нам известна озабоченность России по поводу безопасности находящихся в Сирии российских граждан. Не случайно среди членов нашей делегации трое имеют российское гражданство. Мы напомним о письме, с которым на днях обратилась к президенту Медведеву и премьеру Путину россиянка, вышедшая замуж за сирийца и во время последних событий потерявшая сына. Его убили власти в городе Хама. Ее обращение с рассказом о том, что происходит в Сирии, размещено в Интернете.

— На днях глава МИДа Сергей Лавров заявил, что в составе оппозиции действуют вооруженные группировки.

— Это повторение версии сирийских властей. Посмотрите на демонстрантов — разве это вооруженные группировки? А если это банды, а не восставший народ, то почему режим не может с ними справиться уже три месяца? Во время визита в Москву 26–27 июня у нас, скорее всего, будут встречи в Министерстве иностранных дел, правда, не с самим министром. И мы объясним, как обстоят дела в Сирии. Елена Супонина

Сирия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 20 июня 2011 > № 345550 Башар Асад

Немецкий промышленный концерн Siemens собирается создавать в России новые рабочие места и внедрять современные экологичные методы работы и организации производства, так называемые "зеленые решения". Об этом, а также об инвестициях в российскую экономику, поездах для Олимпийских игр в Сочи и своем участии в Петербургском международном экономическом форуме в интервью корреспонденту РИА Новости Татьяне Фирсовой рассказал председатель правления акционерного общества Siemens Петер Лешер (Peter Loescher).

- Господин Лешер, как Вы считаете, какую роль Петербургский форум играет в международных экономических отношениях?

- Петербургский международный экономический форум - очень важная площадка для обсуждения развития не только российской, но и мировой экономики. Это идеальная платформа для обмена идеями и продолжения диалога с нашими российскими и международными партнерами. Именно поэтому Siemens принимает участие в форуме. Так как я уже участвовал в этом мероприятии ранее, то по собственному опыту могу сказать, что с каждым годом форум становится все более интересным для его участников и все более значимым для мировой экономики.

- Чего Вы ожидаете от форума в этом году?

- Девиз Форума - "Лидеры для новой эры" - определяет концепцию дискуссий по одной из самых интересных тем в мировой экономике: развивающиеся страны. К 2030 году современные развивающиеся страны покажут экономический рост, вдвое превышающий тот, который продемонстрируют развитые страны. А страны БРИК - Бразилия, Россия, Индия и Китай - опередят развитые страны по темпам роста в три раза. Таким образом, развивающиеся страны стремительно приближаются к уровню индустриализированных государств.

Отличным примером является Россия. В Санкт-Петербурге мы обсудим возможности и проблемы этого развития с лидерами как развивающихся, так и развитых государств. Приведу конкретный пример: за день до форума в Санкт-Петербурге состоится заседание круглого стола промышленников России и ЕС, сопредседателем которого я являюсь вместе с господином Чубайсом. Мы обсудим такие темы, как стимулирование взаимного обмена инвестициями и инновационными технологиями, усиление интеграции экономик и, конечно, вступление России в ВТО.

- Как развивается бизнес Siemens AG в России?

- Россия - один из главных рынков для Siemens. Мы тесно связаны с Россией уже более 155 лет и твердо верим в будущее этой страны. Мы значительно выросли в России за последние пару лет и намерены сохранить эту динамику. Нам помогает тот факт, что Siemens воспринимается как пионер в области "зеленой" инфраструктуры, предлагая нужные продукты и решения для модернизации российской инфраструктуры на основе энергоэффективности. В этой связи мы также тесно сотрудничаем с ведущими местными компаниями, участвующими в модернизации ключевых отраслей российской экономики.

- Есть ли у Siemens планы по расширению бизнеса в России?

- Мы инвестируем в российские НИОКР, инжиниринг и производство, а также укрепляем сотрудничество с российскими партнерами, поскольку локализация является важной частью нашей стратегии в России.

Так, в ближайшие несколько лет мы намерены инвестировать в российскую экономику более 500 миллионов евро и создать свыше 3500 новых рабочих мест. Локализация очень важна, поскольку позволяет быть ближе к нашим заказчикам и адаптировать самые передовые технологии Siemens к особенным условиям и потребностям российского рынка.

Только в этом году мы планируем ввести в эксплуатацию в России четыре новых производственных объекта. Например, мы хотим создать энергетический кластер в Воронеже, который будет включать в себя трансформаторный завод в Воронеже, а также предприятие по производству высоковольтного оборудования и КРУЭ. К концу года мы также планируем начать производство электропоездов "Ласточка" под Екатеринбургом.

Если коротко: Россия получит определенные преимущества от сотрудничества с Siemens в виде новых рабочих мест в совокупности с "зелеными" инфраструктурными решениями мирового класса. Siemens же получит определенные преимущества от сотрудничества с Россией. Это взаимовыгодное сотрудничество сложилось между партнерами в Санкт-Петербурге уже более 160 лет назад.

- Не могли бы Вы подробнее рассказать о поездах "Ласточка", которые концерн Siemens производит для Олимпийских игр? В чем различия между ними и другими поездами, выпускаемыми Siemens?

- Электропоезд "Ласточка" разработан на платформе Desiro. Это современный электропоезд с усовершенствованной системой безопасности, особым оснащением кузовов, повышенным комфортом для пассажиров. Поезда предназначены для пригородных пассажирских перевозок по российским железным дорогам, оборудованным высокими и низкими платформами.

Максимальная скорость электропоезда - 160 км/ч. "Ласточка" разрабатывалась с учетом особенностей российского климата. Поезд можно эксплуатировать в диапазоне температур от +40 до -40°C без каких-либо ограничений. Первые поезда будут произведены в Германии и доставлены в Россию в 2012 году, а позже мы начнем их выпуск в России. Siemens вложит приблизительно 200 миллионов евро в предприятие по производству этих поездов. Мы ожидаем, что данный проект послужит стимулом для развития российской транспортной индустрии в целом, а также для развития рынка локальных поставщиков.-

Германия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 15 июня 2011 > № 345159 Петер Лешер

После дуумвирата: внешняя политика Москвы

Россия в зоне турбулентности

Резюме: То, как Россия преодолеет рубеж 2012 г., станет определяющим и с точки зрения эффективности ее внешней политики. Менее важен результат, конкретная персона на вершине властного Олимпа, нежели сам процесс выборов, их способность (или неспособность) обеспечить легитимность следующего президентства.

Второе десятилетие XXI века началось в мировой политике с трагедии маленького человека в провинциальном тунисском городке Сиди-Бузид – самосожжения молодого торговца, который не вынес оскорбления, нанесенного ему местной чиновницей. В других обстоятельствах это событие, вероятно, осталось бы лишь темой пересудов в лавках и кафе тамошней медины, но на сей раз оно в считанные недели превратилось в ураган, охвативший весь арабский Восток. И хотя предпосылки обрушения режимов Бен Али и Мубарака, гражданской войны и операции международных коалиционных сил в Ливии являются системными, именно крошечный камешек столкнул лавину фундаментальных изменений в одном из ключевых регионов планеты.

Глобальная турбулентность-2011

Революционные потрясения в странах арабского Востока уже стали предметом политического анализа, причем сторонники тех или иных подходов спешат увидеть в этих событиях подтверждение своих идей либо повод для их корректировки. Очень многое определяется тем, как описывать международную ситуацию в целом – как процесс нелинейный, многовариантный и не имеющий заранее предрешенного результата в духе «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы, либо как общее следование за цивилизационным авангардом, который, разумеется, знает, куда идет. Происходящее уместнее описывать в терминах не «волн демократизации», а политической турбулентности. Малые события порождают цепную реакцию массового, низового протеста, за которым организованные политические силы – от партий и движений в самих арабских странах до зарубежных государств, международных организаций и военно-политических блоков – вынуждены следовать, пытаясь направить его в нужное русло. И с куда большим основанием нынешние катаклизмы могут быть интерпретированы как предвестники вступления мирового сообщества в область неизведанного, где его, возможно, ожидает еще более сильная встряска.

Наиболее значительный вклад в разработку идеи турбулентности в мировой политике внес Джеймс Розенау. Свою основную работу по этой теме он опубликовал в самом начале событий, обваливших Берлинскую стену, а вскоре – и Советский Союз. Идя по пути радикализации теорий взаимозависимости, Розенау писал о вступлении мира в эру «постмеждународной» политики, когда глобальные политические процессы начинают определяться разнонаправленными действиями немыслимого прежде множества коллективных акторов, руководствующихся разными целями и использующих для их достижения новейшие технические возможности. Результатом становится длительная хаотизация международных процессов, сохраняющаяся и даже нарастающая в условиях, когда продолжают функционировать стабильные структуры политического управления. При этом турбулентность превращается в неотъемлемый атрибут мировой динамики, указывающий не только на потрясения, сопровождающие те или иные «штатные» сдвиги в основных переменных составляющих локальных или глобальных процессов, но и на изменения, опрокидывающие все устоявшиеся правила, модели и закономерности.

С тех пор прошло два десятилетия. Тем не менее мир явно остается во власти все того же потока, мощь и продолжительность которого заставляют задуматься о фундаментальном характере глобальных изменений. За эти двадцать лет были периоды относительного затишья, но их мимолетность показывала, что источники турбулентности не только не иссякают (как ожидали многие после окончания холодной войны), а множатся, возникая порой и там, где никто не ждал их появления.

Похоже, что сегодня мы имеем дело с новым качеством турбулентности, обусловленным двумя взаимосвязанными процессами. Один из них – глобализация. Другой – поствестернизация – еще только утверждается в мировом социально-научном дискурсе. Его не надо смешивать с девестернизацией. Речь идет о том, что, опираясь на полутысячелетний опыт доминирования Запада, учитывая и перерабатывая его, мировая цивилизация будет далее развиваться совсем не как глобальный Запад. Причем конкретные параметры новой фазы цивилизационного развития еще до конца не ясны, а то, что мы наблюдаем сейчас – это длительный и турбулентный переход, «междуцарствие модерна», тревожное преддверие новой эры.

Основные характеристики турбулентности XXI века (начавшегося, впрочем, в 1991 г., по истечении «короткого двадцатого века», по выражению Эрика Хобсбаума) связаны не только с завершением эпохи доминирования Запада, но и с глобальностью мировых процессов. Речь теперь идет не просто об усиливающейся тенденции к взаимозависимости и транснационализации, но о таком качественном состоянии, когда мир-система, обретя единство, оказалась закрытой, замкнутой, не имеющей внешней периферии. Новое качество состоит в том, что турбулентность происходит в системе, лишенной возможностей внешней экспансии и, следовательно, снижения внутреннего давления.

Разумеется, внутри замкнутой глобальной системы сохранилось еще довольно много внутренних переборок и перегородок, остаточных рудиментов разделенного на части мира, в котором при необходимости всегда можно было найти новые пространства для хозяйственного освоения, оттока «избыточного» населения или хотя бы для загрязнения отходами индустриальной деятельности. Сохранение подобных рудиментов суверенитета и партикулярности само по себе создает перепады внутреннего давления и, следовательно, турбулентные потоки. И здесь уже многое зависит от того, насколько устойчивы эти унаследованные от Вестфальской эпохи перегородки: или это всего лишь бесполезные руины, или же старомодные, но еще относительно надежные укрепления, способные служить защитой от вихревых потоков средней мощности. Во всяком случае, в поисках причин современной турбулентности следует очень серьезно отнестись к асимметрии суверенитетов в системе международных отношений и увеличивающемуся разнообразию существующих типов государственности.

Экономические факторы, как и в прежние эпохи, играют определяющую роль в обеспечении стабильности или дестабилизации социальных систем и политических режимов. Однако в «замкнутом» мире движение потоков капитала менее чем когда-либо соответствует идеальным представлениям о «естественном регуляторе» экономических процессов. Напротив, мгновенные перетоки капитала, нередко обусловленные спекулятивной игрой или конъюнктурными обстоятельствами, в считанные дни могут поставить процветавшие нации на грань экономического коллапса и социального взрыва. При этом сокращающиеся возможности пространственной экспансии капитала, прежде всего финансового, компенсируются лихорадочным стремлением к экспансии во времени, то есть к различным формам «жизни взаймы», «надуванию пузырей» во всех областях экономики и финансов, где это только возможно – от сырья и недвижимости до сектора высоких технологий. На протяжении первого десятилетия XXI века большинство из этих пузырей последовательно лопались. И сегодня последним рубежом экспансии капитала во времени становится надувание пузыря государственного долга. В случае США – крупнейшей в мире экономики и страны-эмитента мировой валюты – оно чревато глобальным коллапсом, размеры которого могут значительно превзойти масштабы кризиса 2008–2009 годов. Но турбулентность способны спровоцировать и меры экономического оздоровления, которые будут означать значительное сокращение расходов в государственном и частном секторах Соединенных Штатов, что приведет к схлопыванию потребительского спроса в глобальном масштабе и сделает реальной угрозу новой рецессии мировой экономики.

Турбулентность в международной политике в настоящее время как никогда прежде связана и с тем, что можно назвать турбулентностью естественной – возрастающей уязвимостью социотехнических систем перед природными катаклизмами, часть из которых, по всей видимости, обусловлена антропогенным воздействием на климат планеты и критически важные для равновесия глобальной окружающей среды экосистемы. Множатся свидетельства того, что через природные аномалии и катастрофы биосфера все чаще предопределяет поведение человека и социальных общностей. К числу прямых следствий этих процессов относятся повсеместное обострение проблемы продовольственной безопасности, растущее неравноправие в доступе к пресной воде, все менее контролируемые миграционные потоки и появление очагов социальной нестабильности даже в прежде «благополучных» обществах. Однако и в тех случаях, когда положительная обратная связь между масштабом природных катастроф и антропогенным воздействием отсутствует, можно все чаще наблюдать феномен, когда природная катастрофа с большим количеством разрушений и человеческих жертв в одной из частей планеты порождает комплексные и долгосрочные последствия. Один из последних трагических примеров – землетрясение и цунами в Японии, спровоцировавшие самую серьезную после Чернобыля аварию на объекте атомной энергетики. Это событие будет иметь долгосрочные последствия для мировой энергетической политики, по сути дела, еще более сужая и без того ограниченный набор возможностей в решении энергетических проблем человечества.

На этом фоне положение России противоречиво, поскольку она уже значительно интегрирована в глобальные процессы, но вовлеченность не является тотальной, и часть потоков мировой турбулентности обходит нас стороной. Разумеется, не все. Расчеты российских соправителей на особое положение «тихой гавани» были, как известно, с легкостью опрокинуты кризисным штормом 2008 года. Но все же с потоками менее сильными пока вполне успешно справляются старомодные бастионы суверенного государства, а некоторые из более сильных ветров затрагивают нас, скорее, по касательной. После распада СССР нынешнее поколение россиян чуть раньше других народов ведущих стран успело накопить свой собственный опыт выживания в эру «великих потрясений», и адаптивные способности в этом отношении у нас развиты лучше. Более того, во многом благодаря достаточно высокой степени внешнеполитической маневренности России в хаотизирующемся мире удалось достичь по-своему уникального состояния, когда отношения с большинством стран являются хорошими или удовлетворительными. Даже в экономическом отношении ниша крупнейшего поставщика энергоносителей оказалась более надежной, чем почетные позиции флагмана экономики знаний. Вероятнее всего, это состояние ситуативно, преходяще, оно подобно штилю внутри «глаза тайфуна». Но пока России удается умещаться внутри этой зоны – нам в самом деле, как заметил недавно Сергей Караганов, «везет». Вопрос, однако, состоит в том, как долго Россия сможет оставаться в достаточно выигрышном положении при продолжающемся усилении турбулентности.

Здесь есть по меньшей мере две составляющих. Во-первых, способность и далее умело вести лайнер российской внешней политики через зону турбулентности, опираясь на представления о мире, адекватные современным глобальным процессам. Во-вторых, и это главное, – не допустить того, чтобы Россия сама превратилась в новый мощный источник мировой дестабилизации. Именно последнее обстоятельство является определяющим в дискуссии о возможной эволюции российской внешней политики после думских выборов 2011 г. и президентских выборов 2012 года.

Идеологемы и групповые интересы. Российский случай

В первые три года существования путинско-медведевского дуумвирата внешняя политика в основном оставалась вне сферы реальных или мнимых противоречий между соправителями. Мюнхенская программа-минимум – длительная приостановка продвижения НАТО на постсоветском пространстве – была выполнена еще в 2008 году. Вслед за этим при сохранении прежних ориентиров Москве было необходимо продемонстрировать снижение накала полемики, готовность к диалогу и выстраиванию партнерских отношений с Западом в контексте совместных усилий по преодолению последствий глобального экономического кризиса. Президент Дмитрий Медведев эффективно решал эти задачи, которые, несомненно, были частью совместной стратегии дуумвиров.

На этом фоне неожиданностью стал всплеск заочной полемики между Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым по поводу резолюции ООН № 1973, открывшей путь военной операции против режима Каддафи. Любопытно, что полемика вспыхнула уже после того, как Кремль принял решение (скорее, все-таки принципиально согласованное) не накладывать вето на эту резолюцию. Причем это явно было решение, основанное на расчете выгод и издержек ситуации, когда Москва не препятствует Западу втянуться в очередную войну в исламском мире. Разница, очевидно, заключалась в том, что Путин сразу после начала авиаударов по ливийским военным объектам не чувствовал себя связанным какими-либо обязательствами перед новой коалицией и использовал стандартный оборот антизападной риторики, тогда как Медведев выступил с оправданием если не действий Запада, то, во всяком случае, принятой резолюции.

В потоке суждений и комментариев экспертов, стремившихся в очередной раз увидеть признаки бесповоротного раскола тандема, мало кто обратил внимание, что президент России аргументировал свою позицию с использованием терминологии гуманитарного интервенционизма. Ранее подобная линия аргументации использовалась во время пятидневной войны в августе 2008 года. Но в целом идеи гуманитарного интервенционизма явно не относились к числу популярных в России внешнеполитических дискурсов. И прежде чем задаться вопросом о его перспективах, стоит подумать о том, почему кроме политического реализма у нас явно отсутствуют устойчивые течения или школы внешнеполитической мысли, сопоставимые с либеральным вильсонианством или популистским джексонианством в США? Нельзя ведь сказать, что подобные идеи у нас вовсе не звучат. Напротив, российское экспертное сообщество вполне в состоянии предлагать эти идеи a la carte, или по крайней мере транслировать их от внешних источников генерации. Однако помимо предложения необходим спрос.

Но каковы же источники и механизмы формирования такого спроса? Те или иные направления внешнеполитической мысли будут устойчивыми, только если они связаны со стабильными и влиятельными группами интересов, а сами эти интересы выражены в соответствующих идеологемах. Понятно, что из-за разрывов исторической преемственности в XX веке у нас нет прямых соответствий течениям масштаба джексонианства или вильсонианства. Могли бы они появиться, если бы не эти разрывы? Несомненно, да. Ведь уже в установочном для русского консерватизма тексте – карамзинской «Записке о древней и новой России» – историософская аргументация в пользу самодержавной «вертикали власти» спроецирована на вполне конкретные обстоятельства европейской политики после Тильзитского мира. Но если идеи Карамзина относительно природы российской власти отчасти применимы и к внутриполитической ситуации в начале XXI века, то и его оценки турбулентной эпохи Французской революции и наполеоновских войн будут поучительными для тех, кто пытается сориентироваться в бурлящем мире поствестернизации.

Сложнее будет с «опрокидыванием» в современность внешнеполитических идей дореволюционных либералов. Скорее, случайностью выглядит аналогия между империалистическими устремлениями кадетского лидера Павла Милюкова и чубайсовской идеей «либеральной империи», которая в свое время вызвала непродолжительную оживленную полемику, но серьезного концептуального развития так и не получила.

Устойчивость и востребованность внешнеполитических идей напрямую определяются интересами влиятельных сил и артикуляцией этих интересов в публичном пространстве. В постсоветскую эпоху появились принципиально новые группы интересов, которые на протяжении 1990-х гг. вполне успешно осваивали публичное пространство. Воссоздание вертикали власти не означало устранения групп интересов – напротив, происходила их дальнейшая консолидация. Однако формы артикуляции и механизмы согласования различных интересов и разрешения конфликтов существенно изменились, будучи в период путинского президентства тесно привязанными к власти. Пожалуй, наилучшим образом специфику этой ситуации описывает предложенная Юрием Пивоваровым метафора «властной плазмы», способной объединять даже несовместимые друг с другом кластеры российской элиты на основе специфического регулирования отношений «власть-собственность». Именно в этой аморфной субстанции разрешаются и возникают вновь конфликты между основными группами интересов. «Властная плазма» служит питательной средой для дальнейшего структурирования и дифференциации групп интересов, часть из которых имеет уже вполне определенные геоэкономические и геополитические предпочтения (постсоветское пространство, Европейский союз, США, Китай и страны АТР). Впрочем, эти предпочтения артикулированы пока довольно невнятно.

Политические дискуссии предвыборного года, распространившиеся и на сферу российской внешней политики, свидетельствуют о том, что «властная плазма» как механизм политико-экономического управления и «разруливания» конфликтов перестает устраивать многие влиятельные силы, равно как и массовые группы, на которые эти силы хотели бы или могли бы опереться. Сама ситуация реконфигурации власти и начала первого «длинного» (шестилетнего) президентства означает не только завершение промежуточного периода тандемократии, но и возможность эмансипации основных групп интересов. Если «после дуумвирата» они заявят о себе, перейдя из состояния «властной плазмы» к полноценному существованию в публичном политическом пространстве, то, по всей вероятности, будет запущен и процесс формирования устойчивых внешнеполитических доктрин. Доктрин, опирающихся не на предпочтения отдельных экспертов, а на спрос, формируемый стабильными структурами, укорененными в российском обществе.

Основой процесса являются как общие макросоциальные изменения, связанные с укреплением российского среднего класса и формированием его идентичности, так и с дальнейшей трансформацией структуры элитарных групп. По всей видимости, в ближайшие годы средний класс, как и другие крупные социальные группы, еще не будет в состоянии сформировать четкий запрос на то или иное направление внешней политики. Скорее, запрос останется размытым и внутренне противоречивым, в чем-то отдаленно напоминающим весьма эклектичные внешнеполитические устремления тех широких слоев американского общества, на которые опираются сегодня оппоненты президента Обамы, в том числе пассионарии из «партии чаепития». В Америке, однако, элитарные группы способны артикулировать запросы широких слоев, сопрягать их с интересами бизнеса, военно-промышленного комплекса, различных меньшинств и т.д. Группы российской элиты, погруженные во «властную плазму», варятся в собственном соку, не испытывая (до последнего времени) сильной потребности во взаимодействии с массовыми группами. В конечном счете речь идет о качестве нынешней российской элиты, о степени ее укорененности в современном обществе и об осознании ответственности перед этим обществом.

Российский городской средний класс, или «новые сердитые», как метко назвал его представителей Алексей Чадаев, информационно и технологически уже вполне интегрирован в глобализированный мир, но это не значит, что при жестком критицизме в отношении собственной власти и элиты он заведомо будет генерировать прозападный и промодернизационный запросы. Скорее, это будет установка на то, чтобы отношения России с внешним миром начали реально работать на его, среднего класса, интересы. Но представители критически настроенного среднего класса в числе первых откажутся поддержать политику, которая при всех декларациях открытости Западу и стремления к модернизации будет реально работать лишь в интересах нескольких элитарных групп.

Не исключено, что в среднесрочной перспективе появятся основания говорить о формировании широких коалиций в поддержку стабильности или обновления, коалиций, отражающих и массовые запросы, и интересы тех или иных групп элиты. Формирование таких коалиций могло бы стать основой трансформации социально-политического порядка, преодоления нынешней модели «властной плазмы». Одним из множественных последствий появления таких коалиций, по всей видимости, станет и «укоренение» в российском публичном пространстве различных школ внешнеполитической мысли. Вопрос состоит в том, будут ли эти изменения ускорены электоральными кампаниями 2011–2012 гг. или же они окажутся сопряжены с другими, возможно, тревожными событиями эпохи «после дуумвирата».

Выборы и турбулентность

От того, какой будет новая конфигурация власти после выборов в 2011-м и 2012 г., зависит не столько радикальное изменение российского внешнеполитического курса (довольно маловероятное), сколько то, станет ли Россия новым источником глобальной турбулентности. И здесь обнаруживается, что менее важен результат, конкретная персона на вершине властного Олимпа, нежели сам процесс выборов, их способность (или неспособность) обеспечить легитимность следующего президентства. Потребность в новой полноценной легитимности вызвана уже тем, что модель «властной плазмы» утрачивает эффективность, переставая отвечать нуждам ряда влиятельных групп и массовым социальным запросам.

Следует подчеркнуть, что это должна быть легитимность в глазах граждан России (критерии ОБСЕ или других наднациональных институций, дающих оценки электоральным процедурам, являются в данном случае не более чем субсидиарными). А она не сводится лишь к чистоте процедуры выборов, но складывается также из соответствия политики избранного президента массовым ожиданиям. В этом смысле легитимность президентства Бориса Ельцина обеспечивалась не только победой в реальной конкурентной борьбе на выборах 12 июня 1991 г., но прежде всего огромным потенциалом надежд, которые возлагали на него самые разные слои населения. Выборы 1996 г. едва ли укрепили эту легитимность, но изначального запаса надежд хватило на все 1990-е годы. В случае Путина наибольшую роль в легитимации власти сыграли не конкурентные выборы, но соответствие изменившемуся социальному запросу. Легитимность дуумвирата Путин–Медведев была инерционной, продолжающей легитимность путинского президентства.

Основная проблема нынешних выборов состоит именно в необходимости получения новой легитимности, и сейчас все большее количество представителей самых разных политических взглядов сходятся в том, что наилучшим инструментом решения этой задачи могут быть выборы, выигранные в реальной конкурентной борьбе. В нынешних условиях одержать победу с использованием административного ресурса способен любой располагающий им кандидат. Но такая победа практически не создаст новому президенту легитимности. На эксплуатацию остатков прежнего доверия мог бы в лучшем случае рассчитывать Владимир Путин, опираясь на патерналистски ориентированный электорат, но предложив ему некий новый социальный контракт в духе обновленного политического консерватизма или модифицированного солидаризма. Ну а если при полном использовании всех административных рычагов победа будет обеспечена кандидату, декларирующему либеральные ценности, то с высокой степенью вероятности можно ожидать либо полной делегитимации нового президентства (со всеми последствиями, известными по последним годам горбачевского правления), либо радикального поворота, означающего отказ от принципа «свобода лучше, чем несвобода».

Альтернативные свободные выборы – совсем не панацея; использование этого инструмента в условиях «вегетарианского», по выражению Ивана Крастева, авторитаризма способно привести и к непредсказуемым последствиям. Но сегодня в российской политике необходим «гамбургский счет», нужно понять реальное соотношение сил и интересов (в т.ч. внешнеполитических), а не пытаться усыплять себя разговорами о безальтернативности модернизации либо о непреходящей ценности политической стабильности. Обеспечение представительства сил самой разной направленности, реально присутствующих в обществе, но не существующих в официальном политическом ландшафте, является средством предупреждения внутренней турбулентности.

Между тем признаки утраты контроля и проявлений делегитимации явно обозначились уже в конце 2010 г., когда стало ясно, что на арену общественной и политической жизни выходит новая внесистемная сила. Акция болельщиков «Спартака» на Манежной площади 11 декабря 2010 г. стала симптомом нарастания внутренней политической турбулентности, продемонстрировав спонтанность, потенциал массового участия, быстроту мобилизации, неподконтрольность легально действующим политическим силам и растерянность властей. Особенно тревожным показателем неблагополучия явилась направленность протестного потенциала. Москвичи наблюдали не просто выплеск ксенофобских настроений, в основе которого лежит примитивное деление на «своих» и «чужих», но готовность провести это деление по карте страны, отгородиться (а то и осуществить сецессию) от части территории российского государства. «Национал-изоляционизм» – так можно назвать это направление, если оно получит серьезное идеологическое обоснование – представляет собой исключительно опасную утопию, попытка осуществления которой автоматически превратит Россию в одну из основных зон мировой турбулентности.

Протест, прорвавшийся на поверхность в конце прошлого года, сразу же обнажил то, что ни для кого не было секретом, – структурную и конструктивную уязвимость нынешнего Российского государства. Обрушение Советского Союза не могло не привести к появлению опасных трещин и в государственной конструкции Российской Федерации. На протяжении 1990-х гг. центральная власть стремилась не допустить, чтобы эти трещины расширились до критического уровня. В следующем десятилетии как будто удалось большее: трещины замазали и подштукатурили. Теперь штукатурка начала осыпаться, и сотрясение даже средней силы способно эти трещины вновь расширить. В таких обстоятельствах конкурентные выборы как наиболее эффективный способ легитимации власти и обеспечения представительства основных групп интересов могли бы стать средством укрепления государственности, нахождения разумного баланса между стабильностью и модернизацией, упрочения позиций России в турбулентном мире.

Внешнеполитические опции после 2012 года

Внутренняя уязвимость государственной конструкции и внешняя турбулентность – вот рамочные условия следующего президентства. Любые усилия по разработке российской внешнеполитической стратегии во втором десятилетии XXI века окажутся тщетными, если завершение периода дуумвирата будет способствовать нарастанию тенденций внутренней дестабилизации, напряжения в межэтнических и федеративных отношениях и превращению России в новый источник глобальных потрясений. То, как Россия преодолеет рубеж 2012 г., станет определяющим и с точки зрения эффективности ее внешней политики.

Очевидно, что избранный президент (неважно, кто персонально им окажется) должен иметь новый полноценный мандат, а не пытаться закрепиться у власти, эксплуатируя остатки прежней легитимности. Разумеется, укреплению новой легитимности будут способствовать и ключевые внутриполитические мероприятия начального периода следующего президентства. И если консолидация власти пройдет успешно, не вызывая нарастания социального недовольства и политической напряженности, то вновь избранный президент, очевидно, захочет обладать максимально полным набором инструментов внешнеполитической деятельности.

В этом смысле едва ли оправданно идти на самоограничение политического маневра, следуя какой-либо нормативной доктрине. Глобальную турбулентность после произнесения присяги российского президента никто не отменит. Скорее, напротив, следует ожидать новых потрясений, вызванных прежде всего мировой экономической динамикой, а именно тем, что ни одну из основных причин кризиса 2008–2009 гг. устранить не удалось, болезнь загнана внутрь. Наверняка и процессы поствестернизации породят немало новых шквальных порывов.

Если фундаментальную неопределенность «междуцарствия модерна» и глобальную турбулентность рассматривать как Zeitdiagnose (диагноз времени. – Ред.) начала XXI века, то для российской внешней политики это означает необходимость решения трех взаимосвязанных задач:

предотвращать либо минимизировать дестабилизирующее воздействие глобальной турбулентности на внутриполитические процессы;насколько возможно использовать глобальную турбулентность в российских интересах;добиваться полноценного участия России в определении будущих правил игры – нового мирового порядка, который рано или поздно придет на смену «междуцарствию модерна».

Первые две задачи представляют собой попытку продлить «момент везения», подольше удержаться внутри «глаза тайфуна». Их решение потребует сохранения максимальной степени внешнеполитической маневренности, открытости к конструктивному взаимодействию со всеми влиятельными акторами мировой политики и недопущения поспешного встраивания в ту или иную жесткую конфигурацию военно-политических союзов и интеграционных механизмов, где Россия окажется на положении ведомого.

Усиление конкурентной борьбы между США и Китаем за глобальное лидерство станет, очевидно, одним из основных трендов предстоящего десятилетия. Объективно Россия обладает потенциалом, способным обеспечить стратегический перевес одной из сторон. Однако Москве есть здесь чему поучиться у того же Пекина, который в последние два десятилетия холодной войны пребывал в сходном положении. Избранная Мао Цзэдуном и его наследниками тактика «обезьяны, наблюдающей за схваткой двух тигров», оказалась выигрышной, причем торжествующая обезьяна так и не присоединилась ни к одному из участников схватки. В нынешних обстоятельствах Россия может максимизировать выгоды, не присоединяясь ни к одному из соперников, но стремясь выстроить партнерские отношения с каждым из них.

К настоящему моменту, несмотря на серьезные достижения политики перезагрузки, российско-американские отношения так и не приблизились к уровню отношений между Москвой и Пекином. Основная трудность состоит здесь в неспособности Москвы и Вашингтона согласовать принципиально новую повестку двусторонних отношений, отвечающую современным реалиям. В результате к концу (первых?) президентских сроков Барака Обамы и Дмитрия Медведева определяющей дальнейшую повестку двусторонних отношений может стать проблема противоракетной обороны, которая, по всей видимости, выявит пределы российско-американской перезагрузки, а то и вовсе ее похоронит. Вместе с тем возвышение Китая рано или поздно заставит Москву и Вашингтон выработать новый формат взаимодействия, причем имя и партийно-политическая принадлежность будущих лидеров России и США едва ли значительно повлияют на этот процесс.

Существенное изменение формата российско-американских отношений также будет связано с возможностью полноценного участия России в определении рамочных условий и институциональных механизмов нового международного порядка. Однако поиск в этом направлении не может вестись только по линии Москва – Вашингтон. В кратко- и среднесрочной перспективе речь идет о возможности совместных действий ключевых международных игроков для обеспечения относительной управляемости на фоне накопления конфликтного потенциала в ряде важных регионов планеты, турбулентности на товарных и финансовых рынках, новых миграционных волн, растущей активности различных сетевых сообществ, деградации окружающей среды, техногенных катастроф и т.д.

Процесс поиска новой модели глобального управления является многосторонним и конкурентным, и в этом смысле он также может продуцировать турбулентность. В последние годы мы стали свидетелями лихорадочного поиска тех механизмов глобального управления, которые окажутся достаточно работоспособными в условиях экономического кризиса. Мы видели и попытки оживить институты Вашингтонского консенсуса, и усилия сформировать более представительный клуб ведущих мировых экономик (G20), и новые структуры многостороннего сотрудничества (БРИКС). Очевидно, что в интересах России активное участие в большинстве возможных конфигураций, ориентированных на формирование новой системы глобального управления. Исключением могут быть те политические структуры, участие в которых ведет к прямому вовлечению России в региональные конфликты либо в соперничество за мировое лидерство на стороне одного из основных претендентов.

Многовекторность российской дипломатии, скорее всего, сохранится после выборов 2012 года. Даже если внешнеполитическая деятельность будет жестко подчинена задачам модернизации, понимаемой преимущественно в инструментальном смысле, все равно потребуются и быстрое реагирование на турбулентность, и готовность к ситуативным коалициям, и использование различных доктринальных установок, позволяющих обосновать те или иные действия, оправданные в соответствующих обстоятельствах. Следовательно, идеи и риторику гуманитарного интервенционизма также желательно сохранять в арсенале на случай, когда придется предпринимать соответствующие действия на постсоветском пространстве (а вероятность подобного поворота событий, к сожалению, сбрасывать со счетов нельзя). Но было бы, конечно, странно, если именно эти идеи станут краеугольным камнем внешнеполитической философии нового президентства.

По всей видимости, России в период первого «длинного» президентства следует быть готовой к возникновению угрожающей турбулентности на постсоветском пространстве либо в непосредственной близости от него. Прежде всего, нельзя исключать возможность дестабилизации положения в Центральной Азии, что может быть связано как с массовыми социальными протестами и межэтническими столкновениями, так и с естественной сменой поколений политических лидеров (уже произошедшей в Туркменистане и приближающейся в остальных странах региона). Даже если сам регион в эти годы сохранит видимую стабильность, постоянным источником турбулентности останется Афганистан, где после ликвидации Усамы бен Ладена могут быть реализованы различные сценарии, позволяющие значительно сократить или вовсе завершить западное военное присутствие.

Крайне опасна для Москвы была бы и расконсервация таких региональных конфликтов, как карабахский и приднестровский. Возобновление открытого противоборства их участников привело бы если не к прямому вовлечению России, то, во всяком случае, к серьезному нарушению хрупкого равновесия на всем постсоветском пространстве и к открытому вмешательству отдельных стран Запада либо его военно-политических институтов в дела СНГ.

Одним из несомненных политических достижений периода дуумвирата стало формирование Таможенного союза и создание фундамента для Единого экономического пространства России, Белоруссии и Казахстана. В настоящее время, однако, ситуация остается недостаточно устойчивой, и связано это как с экономическими, так и с политическими причинами, прежде всего, с проблемой стабильности режима Александра Лукашенко. Очевидно, что закрепление этих успехов России на постсоветском пространстве станет важной задачей следующего президентства, неизбежно сопряженной с попытками стабилизирующего воздействия на положение в странах – участницах Таможенного союза и ЕЭП.

Позитивные изменения в российско-украинских отношениях после избрания президентом Украины Виктора Януковича относятся к числу наиболее ярких событий 2010 года. Но есть опасность растратить этот потенциал, если Москва и Киев будут ориентироваться на существующие шаблоны межгосударственных связей на постсоветском пространстве. «Бегство от Москвы» – альфа и омега политики прежней украинской власти – оказалось прорывом не в Европу, а в геополитический тупик. Но и резкие движения в противоположном направлении не сулят Киеву больших дивидендов, особенно если опираться они будут на существующие институциональные формы сотрудничества постсоветских государств. России следовало бы помочь нынешней украинской власти в определении особого места Украины в Большой Европе, где она могла бы играть действительно активную и уникальную роль, к которой с равным уважением будут относиться и в Москве, и в Брюсселе, и в Вашингтоне. В стратегическом плане стабильность и перспективы развития постсоветского пространства напрямую будут зависеть от нахождения новой формулы российско-украинского партнерства.

***

Роль России в мире «междуцарствия модерна» будет в первую очередь определяться тем, удастся ли ей избежать внутренней дестабилизации. Если внутренняя стабильность сохранится, активность Москвы на международной арене станет возрастать независимо от имени человека, который в 2012 г. принесет в Большом Кремлевском дворце президентскую присягу. Вместе с тем внутриполитическая эволюция будет способствовать постепенному формированию спроса со стороны основных групп интересов на те или иные доктрины, которые станут оказывать большее влияние на российскую внешнюю политику. Иначе говоря, в среднесрочной перспективе внешняя политика России уже не будет выражением консенсуса «властной плазмы» по поводу отношений с внешним миром, но начнет отражать более эксплицированные интересы влиятельных групп, как массовых, так и элитарных. Вместе с тем, мировая турбулентность и коллизии эры поствестернизации внесут свои, возможно, очень серьезные коррективы и в повседневную внешнеполитическую деятельность, и в теоретическое осмысление ее основных задач.

Д.В. Ефременко – доктор политических наук, зав. отделом социологии и социальной психологии Института научной информации по общественным наукам РАН.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739741 Дмитрий Ефременко

Лабиринты исторической политики

Прошлое России и попытка самоидентификации

Резюме: Баталии в российском обществе по поводу политики памяти будут нарастать. Они могут стать важной идейной составляющей процесса переформатирования всего общественно-политического пространства. Правда, пока невозможно предсказать, какой «исторический миф» придет на смену тому, который является предметом полемики последние два десятилетия.

Полный вариант статьи готовится к печати в книге под редакцией А. Миллера и М. Липман «Историческая политика в XXI веке».

За двадцать пять лет, прошедших с начала перестройки, отношения между политикой и историей в России пережили несколько крутых поворотов. Очередной такой поворот, последствия которого пока неясны, начался на исходе первого десятилетия XXI века, в 2009–2010 годах. Пересмотру подверглись принципы российского варианта «исторической политики», то есть распространенного во многих посткоммунистических странах использования избирательно подобранных элементов из прошлого в конъюнктурных политических целях. Сами эти принципы, как казалось, сформировались в первой половине и середине 2000-х годов. Перемены дискурса в сфере исторических интерпретаций, возможно, связаны со вступлением России в эпоху более широкой социально-политической трансформации, в ходе которой на смену постсоветской повестке дня, в основном реставрационной после кардинального слома, будет приходить нечто другое.

От перестроечной экзальтации к безразличию 1990-х

Вряд ли в обозримом будущем общественное внимание к истории хотя бы приблизится в России к тому уровню, который был характерен для периода перестройки. Заполнение «белых пятен» о преступлениях коммунистического режима и прежде всего о сталинизме, перелицовка «Краткого курса истории ВКП(б)» с обратным знаком, публичное произнесение слов «империя» и «тоталитаризм», прежде запретных применительно к СССР, – все это имело ясное политическое значение. Даже идиоматический язык перестройки был в большой степени заимствован из репертуара историков – «выбор исторического пути», «историческая альтернатива» и т.д. Обостренный интерес публики распространялся на все «историческое». В целом это была весьма нездоровая ситуация с признаками экзальтации, когда спрос явно превышал качественное предложение.

В первой половине 1990-х гг., в период, окрашенный шоком от развала СССР и тяжкий для подавляющего большинства в материальном отношении, общественный интерес к истории заметно упал. В ходе так называемого суда над КПСС (1992 г.) стало особенно очевидно, что общество глубоко расколото в отношении собственного прошлого. Победа в Великой Отечественной войне оказалась практически единственным элементом коллективной памяти, вызывавшим в различных общественных группах пусть не общие, но хотя бы сопрягаемые эмоции. Политические лидеры чувствовали это и весьма ограниченно использовали отсылки к истории в своих ключевых публичных выступлениях. Борис Ельцин, оставаясь до конца президентства верным антикоммунистической риторике, уже не стремился добиться утверждения этой позиции как единственно легитимной. Во второй половине 1990-х гг. власти перестали активно эксплуатировать историю в политических целях, в основном оставив ее историкам.

Для профессионалов 1990-е и начало 2000-х гг. отнюдь не были потерянным временем, а были эпохой своего рода «архивной революции» – многие документы впервые стали доступны, значительная часть их была опубликована. Российские историки начали активно сотрудничать в изучении ХХ века с зарубежными, прежде всего американскими и западноевропейскими коллегами. В свет вышли десятки, если не сотни качественных книг, посвященных советскому периоду. Однако общественное внимание к ним было несравненно ниже, чем в перестроечную эпоху. В целом средства массовой информации не справились с задачей привлечения общественного внимания к новым историческим изысканиям, точнее, как правило, они и не ставили такую задачу.

В те годы были воздвигнуты сотни памятников и мемориалов жертвам репрессий, чаще всего на местах массовых казней и гулаговских лагерей. Но центрального места в сознании общества они не занимали, находясь на окраинах городов или вовсе в труднодоступных местах. Так и не возникло государственных ритуалов поминовения жертв советского режима, высшие чиновники в церемониях не участвовали. Преступный характер власти не был зафиксирован ни на юридическом, ни на политическом уровне.

В этот период в основном сформировался набор оценок истории ХХ века, который с заметными, но не принципиальными различиями отразился в целом ряде изданных тогда школьных учебников. Советский режим оценивался в них как тоталитарный, упоминались многие преступления, но это не должно было отменять достижений советского периода и героизма советских людей в труде и на фронте. Отчетливо прослеживается и национализация истории, которая в российском случае означала прежде всего выпадение информации о тех частях СССР, которые стали независимыми странами в 1991 году. Однако в отличие от бывших советских республик такая национализация не сопровождалась радикальным пересмотром пантеона выдающихся деятелей – происходило, скорее, постепенное добавление персонажей из «белого» лагеря, нередко сопровождавшееся физическим перемещением их останков в Россию. Попытки добавить в национальную «аллею славы» людей, сотрудничавших с гитлеровской Германией, не имели успеха. Однако на смену их огульной демонизации пришло «понимающее» обсуждение. Это принципиально отличало Россию от ее западных соседей, прежде всего прибалтийских республик и Украины, где героизация многих коллаборационистов как борцов за свободу против советской оккупации стала важным элементом нового исторического нарратива.

2003–2008: эскалация исторической политики

В начале первого президентского срока Владимир Путин использовал «примирительно-всеохватывающий» подход к истории при решении вопроса о законодательном оформлении государственных символов. Для утверждения триколора в 2000 г. он вступил в ситуативную коалицию с либеральными и демократическими силами, проигнорировав протесты коммунистов, а в 2001 г., наоборот, блокировался с коммунистами, добившись, вопреки протестам либералов, восстановления слегка перелицованного советского гимна. Казалось, главная идея состояла в принятии всего прошлого как «общего достояния».

Однако в реальности вместо синтеза получилась полная противоречий конструкция, которая держалась прежде всего на принципе умолчания о проблемах и ответственности. Попытки использовать какие-то события прошлого в качестве объединяющих символов оставались крайне неуклюжими, что особенно ярко проявилось в ситуации с введением в 2005 г. нового праздника национального единства. «Негативная» часть плана, то есть вытеснение из календаря неактуальной для властей годовщины Октябрьской революции, более или менее удалась, «позитивный» же смысл до сих пор не найден.

Активизация в начале ХХI века восточноевропейской исторической политики, главной мишенью которой была Россия, вызвала в Москве растущую обеспокоенность. Болезненными оказались международные скандалы, связанные с юбилеями Победы (особенно в 2005 г.), когда делегации ряда посткоммунистических государств отказывались приехать на празднование. И Россия начала готовить ответ. Первая реакция административной мысли была вполне традиционной – прикрутить гайки внутри страны, «дать отповедь клеветникам» за рубежом и создать для этого точно такие же структуры, с помощью которых они «клевещут».

Так, начались разговоры о том, что России нужен свой Институт национальной памяти по образцу подобных учреждений у соседей. Уже в 2003 г. Владимир Путин говорил на встрече с историками в Румянцевской библиотеке о том, что «сосредоточенность на негативе», оправданную при ломке прежней системы, следует заменить созидательным пафосом и воспитанием гордости за собственную историю, «необходимо снять всю шелуху и пену, которые за эти годы наслоились».

2003–2006 гг. можно определить как скрытую фазу разработки российской версии исторической политики. Вполне логично, что катализатором этого процесса стали конфликты со страной, где родился сам термин «историческая политика» – Польшей. Отношения с Варшавой, и так отягощенные сложным трагическим прошлым, еще больше испортились в 2004 г. из-за активного польского участия в украинской «оранжевой революции» и окончательно стали кризисными в 2005 г., когда президентом Польши был избран сторонник жесткой антироссийской линии Лех Качиньский. Москва практически свернула сотрудничество c Варшавой по катынскому делу, которое в обеих странах стало знаковым элементом исторической политики. В отношениях с Балтией и Украиной Москва предельно жестко реагировала на любые жесты, носившие антироссийский характер или даже только казавшиеся таковыми.

Уже в 2006 г. был создан авторский коллектив под руководством Александра Филиппова и Александра Данилова, которому было поручено подготовить принципиально новый набор школьных учебников отечественной истории. В 2007 г. в свет вышел первый продукт – пособие для учителей по новейшей истории России, вскоре появился учебник «История России, 1945–2007», а также методическое пособие по периоду 1900–1945 годов.

Краткое изложение самим Даниловым концепции учебника включало такие многозначительные утверждения: а) «сопротивление курсу Сталина на форсированную модернизацию и опасения лидера страны утратить контроль над ситуацией было главной причиной “большого террора”»; б) «организованного голода на селе в СССР не было»; в) «говоря о репрессированных, было бы правильно, если бы здесь появилась формула, в которую будут включены лишь осужденные к смертной казни и расстрелянные лица»; г) «относительно похода Красной Армии в сентябре 1939 г. следовало бы подчеркнуть, что речь шла о реальном освобождении тех территорий, которые отошли к Польше по Рижскому мирному договору 1920 г., т.е. было не чем иным, как освобождением части Отечества»; д) «не оправдывая убийства военнопленных в Катыни, следовало бы отметить, что со стороны Сталина расстрелы в Катыни – это был не просто вопрос политической целесообразности, но и ответ за гибель многих (десятков) тысяч красноармейцев в польском плену после войны 1920 года». Из цитированного видно, что многие тезисы (по 1939 г., Катыни, голоду) были инспирированы исторической политикой соседних стран и сформулированы в том же пропагандистском политико-историческом духе.

Методологической основой авторы провозглашали отказ от концепции тоталитаризма как ненаучного инструмента холодной войны и предлагали анализ советского периода с точки зрения теории модернизации. По сути, содержание учебника – это обращенный в прошлое дискурс современной правящей элиты. Он очень похож на послесталинский советский нарратив, если вычесть из него коммунистическую риторику. Перегибы и преступления были неизбежны во вражеском окружении и в условиях мобилизации, они искупаются успехами в модернизации, без которых была бы невозможна победа в Великой Отечественной войне.

Классическим атрибутом исторической политики стало использование административных рычагов для успешного «внедрения» учебника как «правильного». Не обошло Россию стороной и характерное для такого подхода стремление регулировать вопросы истории с помощью законодательства. Первым о необходимости принять закон, грозящий уголовным преследованием за «неправильные» высказывания об истории Второй мировой войны и роли в ней СССР, заговорил зимой 2009 г. министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу, один из лидеров «Единой России». Вскоре в Думу были внесены два законопроекта, развивающих эти идеи.

В мае 2009 г. президент Дмитрий Медведев издал указ о создании при президенте Российской Федерации комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Это, вероятно, был апогей той версии исторической политики, которая набирала силу с 2003 года. Документ, с одной стороны, вызвал волну негативных откликов профессиональных историков и общественности, с другой, стал сигналом для агрессивной пропагандистской кампании его сторонников, демонстрировавших неприкрытую враждебность в отношении академического истеблишмента и вообще профессионалов исторической науки.

Вместо создания Института национальной памяти по украинскому или польскому образцу в России было выбрано технологически более эффективное решение: использовать ряд формально независимых общественных организаций, которым можно выдавать соответствующее задание и снабжать их теми архивными материалами, которые удобны заказчику. По сути, это была модификация хорошо известной технологии «слива» через прессу, когда «сливаемая» информация не обязательно неправда, но непременно предмет манипуляции. Исследования по истории становятся не научным занятием, а политтехнологическим подрядом, решения о финансировании и об оценке работы принимает власть, а не профессиональное сообщество.

Таким образом, все ключевые элементы исторической политики без труда обнаруживаются в российской практике первого десятилетия XXI века. Во-первых, попытка насаждения в школе единственного учебника истории, редактируемого из политического центра. Во-вторых, специальные политически ангажированные структуры, совмещающие задачу организации исследований с контролем за архивами и издательской деятельностью. В-третьих, попытка законодательного регулирования исторических интерпретаций. Наконец, типичные методы легитимации и идеологического обеспечения всех перечисленных выше практик.

Как и в большинстве соседних стран, острие исторической политики было направлено внутрь страны. При очевидной оригинальности ряда организационных решений, по духу и стилистике российская историческая политика вполне соответствовала уровню исторической политики у соседей. Это обещало негативные последствия для международных отношений России, которая реагировала именно так, как хотелось бы активистам антироссийской исторической политики в посткоммунистических государствах. Внутриполитическая атмосфера становилась поистине угнетающей.

2009–2011: противоречивые тенденции

Если Польша внесла свой весомый вклад в укоренение российской исторической политики, то и тенденции к противодействию ей тоже во многом связаны с польскими событиями. Осенью 2007 г. правительство возглавил политический противник братьев Качиньских лидер партии «Гражданская платформа» Дональд Туск. Вскоре начался весьма осторожный диалог Москвы с политическим лагерем Туска, в том числе и по вопросам истории. В июле 2008 г. ректор МГИМО академик Анатолий Торкунов, сопредседатель созданной незадолго до этого российско-польской комиссии по трудным вопросам, выступил в «Независимой газете» со статьей «О парадоксах и опасностях “исторической политики”». Это фактически было публичное выражение оппозиции линии Данилова–Филиппова.

Партнером Туска в настороженном и неуверенном политическом диалоге стал российский премьер Владимир Путин. 1 сентября 2009 г., в день 60-летия начала Второй мировой войны, Путин наряду с другими европейскими лидерами посетил Вестерплатте – символ сопротивления польской армии нацистскому вторжению. Для двусторонних отношений это событие имело особое значение, потому что дата 1 сентября прямо связана с пактом Молотова–Риббентропа и вторжением советских войск в Польшу 17 сентября 1939 года.

Накануне визита российские средства массовой информации провели полномасштабную артподготовку в духе исторической политики, вплоть до попыток доказать, что Польша сама виновата в развязывании Второй мировой войны. Разумеется, тема пакта Молотова–Риббентропа активно использовалась накануне юбилея событий и в исторической политике соседних с Россией стран.

На этом фоне неожиданно конструктивно прозвучала статья Путина под заголовком: «Страницы истории – повод для взаимных претензий или основа для примирения и партнерства?», опубликованная накануне визита в «Газете выборчей». В примирительном духе была выдержана и его речь на Вестерплатте, где премьер однозначно осудил советско-германский договор 1939 года. Российские противники исторической политики осторожно приветствовали выступление премьера, а ее явно разочарованные сторонники осудили речь как бессмысленную уступку полякам, которые якобы даже не в состоянии оценить такие жесты. Лагерь Качиньских также поспешил предпринять шаги, направленные на нагнетание ситуации и восстановление несколько разрядившейся атмосферы конфронтации. Все это ясно продемонстрировало, что сторонники конфликтной исторической политики в России и Польше на самом деле подыгрывают друг другу, используя агрессивные высказывания оппонентов для легитимации своей деятельности внутри каждой из стран.

События весны 2010 г. существенно повлияли на общую ситуацию. Совместная церемония премьеров России и Польши в память об убитых польских офицерах и случившаяся три дня спустя в Смоленске катастрофа самолета польского президента Леха Качиньского ускорили пересмотр Москвой линии на историческую политику. Российские власти достойно выдержали испытание трагедией, выбрав в качестве реакции ускорение движения навстречу Варшаве. Кремль в основном игнорировал многочисленные провокационные заявления части польской прессы об ответственности российской стороны за катастрофу и декларировал готовность к дальнейшим шагам для нормализации в вопросах болевых точек истории.

Туск и его союзники, в свою очередь, проявили стойкость в приверженности курсу на примирение с Россией, хотя им приходилось платить за это существенную политическую цену внутри страны. Ярослав Качиньский и его партия «Право и справедливость» (ПиС) сделали «предательство польского достоинства и польских интересов» едва ли не главным мотивом критики правительства. Очевидно, что тему «убийства» президента и ответственности России за «геноцид» ПиС сделает одной из центральных в избирательной кампании накануне выборов в Сейм и Сенат этой осенью, которая, по оценкам наблюдателей, превратится в битву не на жизнь, а на смерть. Понятие «геноцид», спорное применительно к Катыни даже с точки зрения многих польских историков, в очередной раз доказывает эффективность в качестве инструмента исторической политики – оно возбуждает такие эмоции, что любое рациональное обсуждение блокируется.

И в России, и в Польше (вероятно, это верно и для большинства других стран) есть устойчивые группы, ориентированные на примирение, и не менее сплоченные сообщества, стремящиеся к эскалации конфронтационных настроений. И те и другие пытаются привлечь на свою сторону большинство, которое не имеет четкой позиции. Успех тех, кто ориентирован на примирение, в очень большой степени зависит от готовности их партнеров по другую сторону границы игнорировать провокационные действия сторонников конфронтации. Показатель же успеха разрядки не в том, что провокации прекращаются, но в том, что они постепенно вытесняются на периферию информационного пространства и общественного сознания, перестают определять политическую повестку дня.

Выход из конфронтации на почве исторической политики – длительный, трудный процесс с неизбежными срывами, как, впрочем, и всякое выздоровление после тяжкого недуга. На ранних стадиях сторонники примирения нередко оказываются перед трудным выбором: как минимизировать ущерб от атак конкурентов, делающих ставку на конфронтационную историческую политику, не потеряв доверия иностранных партнеров. Поведение представителей «Гражданской платформы» в 2010–2011 гг. можно рассматривать как превосходный пример такого лавирования. В то же время важным фактором успеха курса на примирение оказывается довольно примитивная логика политической борьбы: раз вступив на этот курс, уже трудно с него свернуть, потому что это означало бы признание правоты политических противников. Поэтому, совершая разнообразные тактические маневры, сторонники примирения будут придерживаться его в стратегическом плане.

В 2010 г. существенно изменилась и российско-украинская ситуация. Президент Виктор Янукович и его команда стремились снять наиболее раздражавшие российскую сторону элементы исторической политики. Москва также демонстрировала готовность к разрядке. Хотя в отношениях с балтийскими республиками политического сближения не происходило, принцип «не нагнетать» распространили и на них, провокационные выступления со стороны соседей большинством СМИ теперь либо игнорировались, либо комментировались как не заслуживающие серьезной реакции. То же происходило и в отношениях с Молдовой, хотя там историческая политика резко интенсифицировалась в 2010 г. по мере обострения внутриполитического соперничества.

Внутри страны некоторые видные политические фигуры начали в 2010 г. выступать с заявлениями, которые резко контрастировали с исторической политикой властей в предыдущие годы. На фоне трагических событий в Смоленске президент и влиятельная часть истеблишмента сделали ставку на антисталинистские жесты и риторику. В общественной жизни также произошли события, которые свидетельствовали об изменении атмосферы. Александр Данилов не был избран директором Института российской истории РАН, а скандальное учебное пособие Александра Вдовина и Александра Барсенкова, одобренное Ученым советом исторического факультета МГУ, подверглось резкой публичной критике за «тенденциозные взгляды и интерпретацию истории в духе радикального национализма». Декан истфака Сергей Карпов был вынужден оправдываться. Эта история была, пожалуй, первым примером не оборонительной, но наступательной тактики противников прежней исторической политики.

Любопытна реакция публицистов того лагеря, который недавно активно поддерживал создание комиссии по борьбе с фальсификациями истории и требовал «разобраться с последователями доктора Геббельса» из числа российских историков. Теперь они писали о свободе научной интерпретации, а в менее официальных изданиях – об атаке на «русских ученых» со стороны «нерусской либеральной мафии». В любом случае для МГУ вообще и для исторического факультета и его декана Карпова в особенности этот скандал оказался связан с серьезными моральными и имиджевыми издержками. И это, пожалуй, главный урок, который, будем надеяться, заставит руководителей научных и учебных подразделений внимательнее следить за тем, что санкционируют к публикации их Ученые советы, руководствуясь либо наплевательским отношением к своим обязанностям, либо ложно понятой солидарностью с коллегами, либо симпатией к их постыдным текстам.

Сложно оценить роль различных факторов в переориентации риторики и, потенциально, политики власти, произошедшей в 2010 году. В области внешней политики российско-американская перезагрузка счастливо совпала с приходом к власти в Польше и Украине политических лидеров, настроенных на нормализацию отношений с Россией. В атмосфере снижения напряженности в отношениях России и Запада появился шанс отказаться от войн вокруг истории, и Москва воспользовалась им вместе с Киевом и Варшавой. Озабоченные улучшением образа России за границей, власти, наконец, обратили внимание на то, что попытки «нормализации» сталинизма воспринимаются внешнеполитическими партнерами как скандальные и с удовольствием используются антироссийски настроенными политиками и СМИ.

В этих условиях в начале 2011 г. произошли события, которые можно считать попыткой наладить сотрудничество между общественными силами, которые считают необходимым дать ясную негативную политическую и правовую оценку преступлениям коммунистического режима, и частью истеблишмента, готовой сделать эту тему элементом своей политики. Группа членов Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека во главе с Михаилом Федотовым и Сергеем Карагановым в сотрудничестве с обществом «Мемориал» разработала «Предложения об учреждении общенациональной государственно-общественной программы “Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении”». Наряду с предложениями об увековечении памяти жертв репрессий (памятники, музеи, исследовательские центры, государственные памятные даты), проект предусматривал конкурс на разработку нового учебника истории, государственную поддержку академических исследований этой проблематики. Проект предусматривает важные политические и правовые шаги – юридическую оценку преступлений коммунистического режима, их политическое осуждение. Также предложено введение запрета для государственных чиновников на отрицание или оправдание преступлений.

Авторы старались вписать собственные антикоммунистические убеждения в политическую повестку дня президента, упоминая в преамбуле, среди прочего, задачи модернизации и вполне мифические тенденции консолидации стран СНГ. Довольно неуклюже написанная преамбула и ряд неряшливо сформулированных практических предложений сделали проект удобной мишенью критики его заведомых противников.

Кристаллизация позиций

На момент написания этой статьи дискуссия о проекте только разворачивается. Конструктивной критики пока немного, будущее документа неясно. Президент передал программу – ирония политики – председателю комиссии по фальсификациям истории Сергею Нарышкину, главе своей администрации, с поручением проанализировать «важные предложения». Однако кое-что уже можно утверждать. Проект зафиксировал переход публичной полемики об истории в новое качество – когда достаточно четко сформулированы и политически привязаны две противоположные позиции.

Одна состоит в том, что осуждение преступлений коммунистического режима должно быть сведено к минимуму. Во-первых, они не должны заслонять достижений, в число которых записывается, помимо Победы, индустриализация, космос, атом, ликвидация безграмотности и т.д. Во-вторых, признание коммунистических преступлений ослабит внешнеполитические позиции России и будет чревато выплатой непредсказуемо больших компенсаций жертвам режима и их потомкам. Наконец, осуществление программы несвоевременно, она расколет общество, приведет к «гражданской войне». За последним аргументом стоит убеждение, что почти через сто лет после революции и пятьдесят лет после смерти Сталина, обозначившей конец массовых репрессий, следует по-прежнему придерживаться тактики «вытесняющего забывания».

Конечно, этот лагерь весьма неоднороден – здесь и коммунисты, готовые ходить на демонстрации с портретом Сталина, и «государственники», которые не любят Сталина, но еще больше его критиков. Именно в этом русле развивалась историческая политика 2003–2009 годов. Она проходила под лозунгом борьбы с очернительством, стремилась, насколько возможно, преуменьшить масштаб репрессий (напомню предложение Данилова считать жертвами репрессий только расстрелянных) и релятивизировать их (по принципу «и другие не без греха»).

Во многом это была попытка реанимировать коммунистический дискурс о балансе достижений и негатива советского периода в его даже не хрущевской, а брежневской версии «культа личности», но без защиты коммунизма как идеологии. Эти тезисы могут найти отклик у фрустрированной части населения, которая нагружает в «Сталина», как в пустой контейнер, ностальгию по «великой державе», «дружбе народов», «социальной защищенности», недовольство реальным и вопиющим социальным неравенством, коррупцией госаппарата и другими пороками современной России.

Другая позиция состоит в том, что общество и политическая власть должны сделать осуждение преступлений коммунистического режима важной частью общественного дискурса о прошлом и одним из ключевых элементов политической легитимации власти. Память о преступлениях и их жертвах, если она не ограничивается идентификацией с жертвами, что есть самый простой и порой весьма опасный путь, а ставит вопрос об общенациональной ответственности за прошлые грехи, может послужить важным рычагом преобразования общественных отношений в целом.

Внутри страны в критике исторической политики с ее линией на «нормализацию» сталинизма традиционно наибольшую активность проявляли либеральные круги. Однако попытка противников курса на оздоровление исторической памяти представить его как заговор «либерастов» может быть удачным тактическим ходом, но заведомо искажает реальную картину. Сторонниками решительного политического осуждения коммунистических преступлений являются далеко не одни либералы, многие из которых действительно грешат «слепой оппозиционностью» государству как таковому.

Резко антикоммунистическая книга «История России. ХХ век» под редакцией Андрея Зубова, получившая широкий резонанс и ставшая бестселлером, написана с религиозных и отчасти консервативных, но не либеральных идеологических позиций. Весьма разнообразны политические убеждения авторов уже более чем 50 томов, вышедших в рамках научно-издательского проекта «История сталинизма», осуществляемого с 2008 г. издательством «РОССПЭН» совместно с Фондом Бориса Ельцина. Более 800 памятных мест (музеев, памятников, памятных досок и т.д.), созданных по всей России в память жертв политических репрессий в основном в результате местных инициатив, показывают, что тема близка отнюдь не только «либералам внутри Садового кольца».

Эта политика может опереться на достаточно широкую коалицию сил, далеких друг от друга по иным вопросам. Руководство РПЦ во главе с патриархом Кириллом неоднократно демонстрировало последовательную антисталинистскую и антикоммунистическую позицию. В дискуссии о проекте программы по увековечению памяти жертв тоталитарного режима РПЦ поддержала ее главную идею: дать политическую и правовую оценку преступлениям, совершенным большевистским режимом.

В истеблишменте оказалось немало людей со стойкими антикоммунистическими убеждениями. Но эти убеждения далеко не всегда совпадают с либеральными взглядами. Другие готовы поддержать такую политику из конъюнктурных соображений. В январе 2011 г. ряд деятелей «Единой России» выступил с не новой идеей захоронения Ленина. Партия в принципе готова солидаризироваться с антикоммунистической линией, если это принесет политические дивиденды.

В этой ситуации политика памяти может стать важным элементом общей повестки дня, в том числе важным отличительным элементом позиционирования президента Дмитрия Медведева, стремящегося вновь стать кандидатом от власти на этот пост и, главное, найти новые идеи для легитимации и трансформации существующего режима, идеология которого откровенно износилась. Осуждение внеправовых репрессий и классового террора большевиков хорошо резонирует с тематикой правового государства и демократизации, формирования политической нации, которую Медведев выдвигает в центр своей риторики.

Трудно предсказать, как эта дискуссия будет развиваться. Противники осуждения преступлений коммунизма мобилизовались для того, чтобы перевести полемику в русло привычной исторической политики – с персональными атаками на оппонентов, намеренным извращением их позиции, криками о национальной измене. Однако есть шанс, что профанировать дискуссию не удастся. Кажется, и среди сторонников, и среди противников антикоммунистической политики памяти есть достаточно людей, способных к диалогу по существу.

Конечно, бросается в глаза отсутствие в России той традиционной инфраструктуры публичной дискуссии, которую анализировал на примере Германии и Австрии Дэвид Арт. Он показал значение общенациональных печатных органов как площадок для конфронтации различных точек зрения и фиксирования подвижек общественного сознания по вопросам коллективной памяти и норм политически корректного высказывания. В России нет печатного органа, который мог бы сыграть роль такого модератора. Ее пытается взять на себя Интернет, где и разворачивается основное действие. В этом смысле дальнейшее протекание полемики о политике памяти представляет особый методологический интерес для исследователя, поскольку является, возможно, одним из первых примеров такого интернет-сфокусированного процесса.

Страна избежала пароксизма исторической политики, который казался неизбежным еще в 2009 году. Сегодня уже трудно представить, чтобы тенденция, апогеем которой были указ о комиссии по борьбе с фальсификациями и учебник Филиппова–Данилова, могла возобновиться с прежней силой, апломбом и уверенностью в успехе. В то же время очевидно, что баталии в обществе по поводу политики памяти будут продолжаться с нарастающей интенсивностью.

Возможно, они станут важной, если не определяющей идейной составляющей процесса переформатирования всего общественно-политического пространства. Оно, по сути, неизбежно спустя 20 лет после распада СССР и постепенного удаления из «оперативной» памяти все большей части населения связанного с ним эмоционально-образного ряда. Правда, пока невозможно предсказать, какого рода «исторический миф» придет на смену тому, который является предметом полемики последние два десятилетия.

А.И. Миллер – доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИНИОН РАН.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739740 Алексей И. Миллер

На стыке полей притяжения

Азербайджан между Турцией и Россией

Резюме: Партнерство России и Турции не означает раздел между ними Южного Кавказа. В условиях глобализации такие планы, даже если они приходят кому-то в голову, обречены на провал. «Закрыть» регион от мира не в силах ни Россия, ни Турция и даже обе они вместе взятые. Но они вполне в состоянии предотвратить превращение Кавказа в ристалище геополитических игр.

На протяжении многих столетий геополитику Южного Кавказа определяло соперничество между Турцией, Ираном и Россией. В XIX–XX веках свое присутствие здесь обозначили и иные акторы. Сначала Великобритания, обладавшая в эпоху расцвета империи глобальным влиянием. А после распада Советского Союза – США и Европейский союз. Влияние Ирана, принимая во внимание его международную изоляцию и специфичность политико-идеологического режима, в настоящее время ослаблено. Поэтому при анализе региональных векторов стратегического притяжения и отталкивания на Южном Кавказе прежде всего следует рассматривать Турцию и Россию. По причинам национального, исторического, геополитического и культурного свойства наибольшее воздействие этих полей напряжения ощущает Азербайджан.

Становление Баку как партнера

Последние два столетия Азербайджан входил в состав Российской империи и Советского Союза, испытав их огромное культурное и цивилизационное влияние. И царская администрация, и советские чиновники всячески ограничивали контакты Азербайджана с близкородственной Турцией. Коренным образом ситуация изменилась после восстановления государственной независимости в начале 1990-x годов. Анкара первой из зарубежных стран объявила о признании этого акта, открыла дипломатическое представительство в Баку и начала активно развивать отношения с Азербайджаном по всем направлениям.

Процесс этот, начавшийся еще при первой постсоветской администрации президента Аяза Муталибова, приобрел всеобъемлющий характер в недолгий период правления Народного фронта Азербайджана (НФА) и президентства Абульфаза Эльчибея. В условиях провозглашенного курса на тюркизацию Азербайджана Турция была объявлена единственным союзником и эталонным образцом государственного строительства. Во всех учреждениях и структурах появились турецкие советники. Все связанное с бывшим СССР и Россией рассматривалось как наследие колониального прошлого, подлежавшее слому и устранению. Президент Эльчибей публично назвал себя «солдатом Ататюрка» и демонстративно дистанцировался от всего русского. Азербайджан первым из новых независимых государств добился вывода со своей территории частей бывшей советской, а ныне российской армии, авиации и флота. Торгово-экономические отношения резко пошли на спад. Баку не ратифицировал договор о Содружестве Независимых Государств и заморозил свое участие в нем. Непродолжительное правление Эльчибея и НФА на рубеже 1992–1993 гг. стало периодом безраздельного преобладания Анкары и стремительного ослабления влияния Москвы.

Запад в лице Соединенных Штатов и Евросоюза был тогда озабочен тем, чтобы без осложнений завершить вывод советских вооруженных сил из стран бывшего Варшавского договора, и не торопился вторгаться в сферу исключительного влияния России – постсоветское пространство, включавшее и Азербайджан. Что же касается Ирана, то правительство НФА и президент Эльчибей не скрывали негативного отношения к исламистскому режиму в Тегеране как угнетателю более чем 20 млн южных азербайджанцев.

В результате острого политического кризиса летом 1993 г. правительство НФА пало, Абульфаз Эльчибей покинул пост и к власти был призван многоопытный и авторитетный политик Гейдар Алиев. Он отказался от односторонней ориентации на Анкару и заложил основы современной многовекторной внешней политики Азербайджана. Страна вернулась в СНГ, и даже на время (до 1999 г.) стала членом созданной под эгидой Москвы Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Был подписан «Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной безопасности между Российской Федерацией и Азербайджанской Республикой». После длительных переговоров удалось урегулировать условия использования Москвой Габалинской РЛС, являющейся важным компонентом стратегической системы слежения и раннего оповещения.

Однако известная еще со времени работы в Политбюро ЦК КПСС неприязнь к Гейдару Алиеву президента России Бориса Ельцина препятствовала укреплению доверия между ними, а это отрицательно сказывалось и на российско-азербайджанских отношениях. Тем более что в армяно-азербайджанском конфликте вокруг Нагорного Карабаха Москва негласно взяла сторону Еревана, оказывая армянам экономическую и военную поддержку. В результате Азербайджан так и не вернулся в сферу влияния России, а стал шаг за шагом сближаться с Евросоюзом и США. Президенту Алиеву также удалось несколько оживить диалог с Ираном.

Доверительные и тесные личные контакты Гейдара Алиева с турецким коллегой Сулейманом Демирелем способствовали тому, что партнерство Баку с Анкарой сохранило приоритетный характер. Формула азербайджано-турецких отношений нашла свое выражение в высказывании президента Алиева: «Одна нация – два государства». При этом Баку настойчиво проводил линию на равноправие без деления на «старшего и младшего брата». От услуг турецких советников вскоре отказались, в том числе и в армии. В крупном консорциуме на Каспийском шельфе Азербайджана «Азери – Чираг – Гюнешли» (нефть) и «Шахдениз» (газ) Турция, как и Россия, получила скромную 10-процентную долю, а основным акционером и оператором проектов стала англо-американская ВР.

Завершение президентской каденции Сулеймана Демиреля и его преемника Ахмета Недждета Сезера, установление в Турции долговременного правления умеренных исламистов из Партии справедливости и развития (ПСР), возглавляемой президентом Абдуллой Гюлем и премьер-министром Реджепом Тайипом Эрдоганом, наложило отпечаток на турецко-азербайджанские отношения. На уровне первых руководителей в них стало меньше доверительности, личной теплоты и больше прагматизма. Турецкие государственники-националисты в высших эшелонах власти и в армии, безусловно, больше подходили в качестве партнеров для светски ориентированного азербайджанского руководства, чем пусть умеренные, но исламисты из ПСР.

Обратная эволюция произошла в отношениях с высшим руководством России. Бориса Ельцина сменил выходец из советских спецслужб Владимир Путин, не скрывавший пиетета к президенту Гейдару Алиеву, в прошлом генералу КГБ и члену Политбюро ЦК КПСС. Хорошие личные контакты установились впоследствии и между новыми президентами Азербайджана и России Ильхамом Алиевым и Дмитрием Медведевым. Оба примерно одного возраста, хорошо образованны, современны и нацелены на модернизацию своих стран с опорой на жесткую властную вертикаль.

Личностный фактор во взаимоотношениях Баку, Москвы и Анкары хотя и играл важную роль, но еще более значимым обстоятельством стало изменение положения самого Азербайджана. С начала 2000-х гг. страна стала получать большие нефтяные доходы, что позволило достичь фантастических темпов роста экономики, резкого повышения жизненного уровня населения. Азербайджан, нуждавшийся во внешней финансовой и технической помощи, в политической и дипломатической поддержке, в рекомендациях и советах, трансформировался в стабильное, уверенное в себе, быстроразвивающееся государство. Такое повышение экономического и геополитического веса отразилось на отношениях со всеми внешнеполитическими партнерами, включая Турцию и Россию.

Баку и Анкара: диалектика отношений

Стратегическое партнерство с Анкарой сохранилось. А после того, как в августе 2008 г. Турция дистанцировалась от грузино-российской войны, Баку даже посчитал, что негласных военно-политических гарантий Анкары недостаточно, и настоял в 2010 г. на заключении «Договора о стратегическом партнерстве и взаимопомощи между Азербайджаном и Турцией». Статья 2 документа гласит, что в случае вооруженной атаки или агрессии третьего государства или группы государств каждая из сторон окажет другой помощь с использованием всех возможностей. Статья 3 предусматривает тесное сотрудничество в оборонной и военно-технической политике. Также предусмотрены совместные действия по устранению угроз и вызовов национальной безопасности. В соответствии с совместным заявлением, принятым президентами и ратифицированным парламентами, создан Совет стратегического сотрудничества высокого уровня между Азербайджаном и Турцией.

Торгово-экономические, транспортно-коммуникационные отношения Баку и Анкары развиваются по восходящей линии. Вопреки скептическим прогнозам, успешно реализованы проекты стратегического нефтепровода Баку – Тбилиси – Джейхан (мощность 50 млн. тонн в год с перспективой расширения); газопровода Баку – Эрзерум. Идут работы по соединению железнодорожных путей посредством нового строительства, а также реконструкции линии Баку – Тбилиси – Карс. В стадии разработки проекты газопроводов ITGI (Interconnector Turkey – Greece – Italy), TAP (Трансадриатический газопровод) и Nabucco.

Турция делит первое-второе места с Россией в импорте Азербайджана, является первым зарубежным инвестором в ненефтяной сектор его экономики. Многие тысячи бизнесменов из Турции открыли здесь свои малые и средние предприятия. В свою очередь, Азербайджан, используя солидные финансовые ресурсы, все чаще выступает в качестве крупного инвестора на территории Турции посредством Государственной нефтяной кампании (SOCAR). Достаточно и частных азербайджанских инвестиций.

Единственный зарубежный телеканал, который транслируется в Азербайджане на национальном метровом диапазоне – это турецкий государственный ТРТ-1. По плотности сети и охвату обучающихся турецкие учебные заведения (вузы, лицеи, детские сады) занимают в Азербайджане второе место после аналогичных заведений с русским языком обучения, но в отличие от них демонстрируют устойчивую тенденцию к росту. Тысячи студентов поступают в университеты Турции – по правительственной программе и самостоятельно.

Азербайджан и Турция тесно взаимодействуют в политической и военной сферах. Анкара безоговорочно выступает на стороне Азербайджана в споре с Арменией по поводу Нагорного Карабаха, а Баку неизменно поддерживает Турцию в вопросе так называемого армянского геноцида. Стороны координируют усилия на уровне правительственных учреждений, общественных институтов, а также зарубежных диаспор. На регулярной основе встречаются главы государств, правительств, парламентов, министры и военные. Азербайджанские офицеры обучаются в турецких академиях. Налаживается тесная кооперация в производстве вооружений. Анкара и Баку – наиболее активные проводники политики сближения и интеграции тюркских государств и народов. Азербайджанский представитель долгое время возглавлял организацию культурного сотрудничества ТЮРКСОЙ. В Баку расположена резиденция Парламентской ассамблеи тюркских государств.

Однако тесное стратегическое партнерство Азербайджана и Турции не исключает и определенного расхождения интересов. Так, Баку вежливо, но решительно отклонил намерения Анкары стать эксклюзивным продавцом азербайджанского газа на рынках третьих стран. Упорный торг идет о цене поставляемого Турции газа (около 6 млрд. куб. м в рамках первой фазы проекта «Шахдениз» и столько же по второй фазе) и его транзит в третьи страны. Хотя после встречи министра энергетики и природных ресурсов Турции Танера Йылдыза с министром промышленности и энергетики Азербайджана Натиком Алиевым в конце апреля 2011 г. объявлено о достижении окончательной договоренности, подписание документов откладывается.

Турция (кстати, как и Иран) в одностороннем порядке отменила визовый режим для граждан Азербайджана. Однако Баку не спешит отвечать соседям взаимностью. Газеты Стамбула и Анкары утверждают, что именно в связи с разногласиями по этому вопросу, а также из-за того, что не до конца подготовлен текст соглашений по газу, откладывается очередной визит турецкого премьера Эрдогана в Баку.

Есть расхождения и по ряду международных вопросов. Так, Баку не признал независимость Косово и солидаризировался с Сербией, тогда как Анкара безоговорочно и одной из первых встала на сторону албанцев-косоваров. Баку поддержал Соединенные Штаты в Ираке, выделил небольшой военный контингент в состав коалиции, Турция же демонстративно отказала Вашингтону даже в пропуске войск через свою территорию.

Ввиду нерешенности проблемы Нагорного Карабаха Баку так и не пошел на признание Республики Северный Кипр. Обращает на себя внимание, как по мере ухудшения отношений Турции с Израилем, Азербайджан и Казахстан становятся привилегированными союзниками Тель-Авива среди мусульманских стран. Наконец, Азербайджан в отличие от той же Грузии не форсирует вопрос интеграции в НАТО, важным членом которой является Турция.

Настоящим испытанием на прочность азербайджано-турецкого партнерства стало подписание в 2010 г. Цюрихских протоколов, предполагающих нормализацию отношений Турции и Армении. США, выступившие в роли вдохновителя и спонсора этих документов, так и не убедили азербайджанское руководство, что процесс нормализации армяно-турецких отношений и карабахское урегулирование могут протекать раздельно. Баку настоял на своем. Анкара заявила, что границы с Арменией откроются лишь после того, как армянские силы приступят к освобождению оккупированных азербайджанских территорий.

Общественное мнение Турции также заняло сторону Азербайджана. Недавний опрос, проведенный турецким фондом экономических и социальных исследований (TESEV) в 81 регионе страны, показал, что и сегодня за открытие границы с Арменией 39%, а против – 44% респондентов. Как выяснилось, официальная Анкара располагает более скромными возможностями для воздействия на политические силы и общественное мнение в Азербайджане, чем Баку в Турции.

У правящей ПСР нет авторитетных партий-партнеров в Азербайджане. В целом все последние годы Турция осмотрительно дистанцировалась от внутриполитической жизни братской страны. Оценки официальных турецких наблюдателей на выборах в Азербайджане, как правило, ближе к лояльным для местных властей выводам представителей стран СНГ, чем к критической позиции наблюдателей из США и ЕС.

Приведенные выше расхождения интересов Турции и Азербайджана, некоторые трудности во взаимоотношениях руководителей не могут поколебать стратегическое партнерство этих государств, фундамент которого составляет этническая и религиозная близость, чувство единения, связывающее народы. По данным социологического опроса, проведенного в текущем году Фондом политических, экономических и социальных исследований (SETA), с явной симпатией жители Турции относятся не к союзникам по НАТО, а к азербайджанцам, которым доверяют 82% опрошенных. Аналогичное отношение наблюдается и в Азербайджане. Согласно данным мониторинга общественного мнения, который на протяжении многих лет регулярно проводился под руководством автора статьи социологической службой Puls-R, от 80 до 90% респондентов называют Турцию самой дружественной Азербайджану страной.

Баку и Москва: извилистое сближение

Согласно данным того же мониторинга, Россия постоянно занимает второе место в списке наиболее дружественных Азербайджану стран. Но показатели существенно скромней, чем у Турции, они колеблются по годам в интервале от 17 до 25%. Одновременно 10–15% респондентов числят Российскую Федерацию среди недружественных Азербайджану государств. Разброс симпатий и антипатий – продукт истории и отношений, сложившихся после восстановления независимости.

Нахождение на протяжении почти двух веков в составе единого государства связало Азербайджан с Россией тысячами уз. При распаде СССР многие из них разрушились, особенно в сфере промышленной кооперации, но и сегодня стороны являются друг для друга важными внешнеэкономическими партнерами. Двусторонний товарооборот составил в 2010 г. 1,8 млрд долларов (спад из-за кризиса по сравнению с рекордными 2,4 млрд долларов в 2009 г.). Импорт из России составил 1,56 млрд долларов (первое место среди внешнеторговых партнеров Азербайджана), а экспорт из Азербайджана в Россию – 385,6 млн (увеличение на 23,8%). Поставки газа из Азербайджана в Россию, которые в текущем году превысят 1 млрд куб. м, позволят несколько выровнять торговый дисбаланс. В 2011 г. объем товарооборота должен достигнуть 2,7 млрд долларов.

В Азербайджане остается самая крупная русская община на Южном Кавказе, которая насчитывает порядка 160–170 тысяч человек. В свою очередь, число азербайджанцев, проживающих в России на временной и постоянной основе, достигло одного миллиона, а по неофициальным оценкам – двух миллионов человек. Среди них есть крупные предприниматели, обладающие многомиллионным состоянием.

В Азербайджане сохранен самый крупный на Южном Кавказе ареал русского языка и культуры. Более 200 средних школ, большинство вузов имеют русские отделения или полностью ведут обучение на русском языке. В российских вузах обучается около 6 тысяч граждан Азербайджана, из которых 800–900 человек – по государственным программам, а остальные самостоятельно. В Азербайджане издаются десятки газет и журналов на русском языке, функционирует Русский драматический театр, Русский культурный центр и т.д.

В отличие от экономических и культурных связей, в политической и военной сферах между Баку и Москвой имеются проблемы и существенные расхождения интересов. Отчасти они были порождены тем, что в силу имперского и советского прошлого Россия относилась к суверенитету Азербайджана, как и других стран СНГ, как к чему-то неполноценному. Новые независимые государства, естественно, стремились развивать экономические и военно-политические отношения с мировыми и региональными державами, что воспринималось Москвой как проявление неблагодарности и нелояльности. В Баку и других столицах новых независимых государств такая реакция Москвы выглядела как проявление высокомерия, диктата и вызывала отторжение.

Дополнительным раздражителем явилось то обстоятельство, что в конфликте вокруг Нагорного Карабаха Москва поддержала Ереван, оказав ему не только политическую, экономическую, но и военную мощь. Впоследствии Россия несколько выправила дисбаланс, взяв на себя посредническую миссию по прекращению военных действий и мирному урегулированию конфликта. Однако союзнические отношения между Москвой и Ереваном, наличие российской военной базы на территории Армении продолжали вызывать подозрения в Азербайджане, недоверие по поводу истинных намерений Москвы и беспристрастности ее посредничества.

Первоначально между Азербайджаном и Россией имелись существенные расхождения относительно Каспия. Москва категорически возражала против намерения Баку приступить при содействии западных кампаний к разработке морских месторождений и прокладке трубопроводов, позволяющих транспортировать энергоресурсы, минуя ее территорию. Однако и в этом вопросе удалось найти компромиссы. Российскому концерну «ЛУКОЙЛ» была выделена 10-процентная доля в крупномасштабных проектах «Азери – Чираг – Гюнешли» и «Шахдениз». В настоящее время Россия, Казахстан и Азербайджан договорились о размежевании национальных секторов на основе так называемой модифицированной средней линии и заняли консолидированную позицию по вопросу статуса Каспия.

Позитивные перемены произошли и в процессе карабахского урегулирования. Из-за разрыва отношений между Грузией и Россией российская военная база в Гюмри оказалась отрезана от коммуникаций. Для сохранения позиций на Южном Кавказе и открытия коридора с Арменией Москве нужно сдвинуть процесс урегулирования с мертвой точки и тем самым укрепить свои геополитические позиции. После подписания Майендорфской декларации Россия взяла на себя функции главного модератора переговорного процесса с участием лидеров Армении и Азербайджана по карабахскому урегулированию. За последние три года при непосредственном участии Дмитрия Медведева состоялись восемь встреч в трехстороннем формате. Москва декларирует готовность предпринять решительные усилия с тем, чтобы добиться одобрения конфликтующими сторонами так называемых Мадридских принципов и принять решение о начале работы над рамочным мирным соглашением.

Однако главная задача, которую решают все державы – сопредседатели Минской группы ОБСЕ и в первую очередь российское руководство, заключается в предотвращении новой войны между Азербайджаном и Арменией. Ведь при нынешних уровнях вооружения сторон она не только может стать разрушительной и кровопролитной, но и грозит вылиться в широкомасштабный региональный конфликт с рисками вовлечь в противостояние Россию и Турцию, чего, как очевидно, совершенно не желают как в Анкаре, так и в Москве.

Москва и Анкара: многообещающие перспективы

Гигантские геополитические сдвиги, произошедшие в результате распада СССР и роспуска Варшавского пакта, существенно изменили атмосферу между Анкарой и Москвой, а также отношение обеих столиц к восстановившим государственную независимость республикам Южного Кавказа. Блокового противостояния, в котором Турции отводилась роль прифронтового государства, нет уже два десятилетия. Между высшим руководством обеих держав идет интенсивный доверительный диалог, стремительно растет объем торгово-экономических отношений, гуманитарных контактов.

Россия стала главным торговым партнером Турции, а Турция – пятым по значению торговым партнером России. Турция закупает в России до четверти всей потребляемой нефти и более половины природного газа. Растут взаимные инвестиции. Миллионы российских туристов ежегодно заполняют морские курорты Антальи, Бодрума. Все это дало основание Дмитрию Медведеву заявить, что «Россия и Турция – стратегические партнеры». В свою очередь, Реджеп Тайип Эрдоган наделил «российско-турецкий диалог способностью положительно отразиться на мире и безопасности в регионе».

Обе державы, оказавшиеся в некотором смысле на периферии постиндустриального развития, в равной мере ощущают эгоизм самодовольного Запада. Они сталкиваются со схожими во многом проблемами, которые связаны с догоняющим характером модернизации и развития экономики, двойственным евразийским положением, то есть одновременной принадлежностью к разным культурным и геополитическим матрицам. И перед Турцией, и перед Россией стоит задача укрепления демократических институтов и нейтрализации этнического сепаратизма.

Москва и Анкара недовольны тем, что Соединенные Штаты и ведущие западные страны рассматривают их в качестве инструмента своей глобальной политики и не очень склонны считаться с их национальными интересами и устремлениями. Восстановление Россией и Турцией своей былой роли в качестве великих государств не входит в планы либерального Запада. Кампания признания так называемого армянского геноцида, косвенная поддержка курдского сепаратизма и намеренное задерживание Турции у порога Евросоюза вполне укладываются в эту схему. Да и Россию в Брюсселе не особо жалуют.

Для полновесного стратегического партнерства России и Турции чрезвычайно важно найти развязку существующих региональных проблем, которые, если оставить их без внимания, могут обостриться и не только подвергнуть риску мир и безопасность в регионе, но и вовлечь Москву и Анкару в опасное противостояние. Это самый негодный сценарий развития российско-турецких отношений, так как в соперничестве, к которому Москву и Анкару подспудно подталкивают ЕС и США, их силы будут не умножаться, а подвергнутся эрозии.

В Турции есть понимание этого. Накануне запланированных на 12 июня 2011 г. парламентских выборов премьер-министр Реджеп Тайип Эрдоган, возглавляющий правящую Партию справедливости и развития, обнародовал предвыборную программу. Примечательно, что в ней есть раздел, озаглавленный «Турция – Россия и Кавказ», то есть Анкара рассматривает отношения со странами и народами Кавказа (как Северного, так и Южного) в увязке с Россией. Отмечается, что развитие турецко-российских отношений привело к формированию основы для нового сотрудничества на Кавказе, в Центральной Азии и других регионах.

За крепнущим российско-турецким стратегическим партнерством без особого энтузиазма наблюдают из Тбилиси и с нескрываемым беспокойством, даже неприязнью – из Еревана. Ведь вся внешняя, а отчасти и экономическая политика этих стран построена на использовании противоречий и соперничества Запада и России, Турции и России. Они научились ловко извлекать дивиденды. Как только противоречия ослабевают, снижается значение «форпостов» и «маяков демократии». Иное отношение к углубляющемуся турецко-российскому сотрудничеству у Баку. В отличие от соседей по Южному Кавказу Азербайджан ничего не выигрывал от российско-турецкого соперничества, а, напротив, терял. Являясь в силу этнического, исторического, культурного и религиозного факторов естественным союзником Анкары, Баку в этой связи сталкивался с подозрительным, а иногда и репрессивным отношением Москвы. Российско-турецкое потепление избавляет Баку от трудного выбора между двумя необходимыми партнерами, может создать условия для продвижения в урегулировании застарелых конфликтов, и в первую очередь карабахского.

Азербайджану в качестве страны, располагающей значительными природными и финансовыми ресурсами и имеющей выгодное географическое положение, есть что предложить Турции и России. Для реализации собственных масштабных проектов Баку нуждается в мире, сотрудничестве и нормальной конкуренции, основанной на диверсификации, экономической привлекательности и эффективности. Прокладка стратегических нефте- и газопроводов через Грузию и Турцию избавила Азербайджан от односторонней зависимости от России. Но теперь использование построенной еще в советское время трубопроводной системы, связывающей Азербайджан с Россией и Ираном, позволяет диверсифицировать направления поставок энергоносителей к взаимной выгоде всех сторон. Значительные финансовые ресурсы от экспорта, знание и умение ориентироваться на турецком и российском рынке дает азербайджанскому бизнесу большие преимущества при организации и реализации масштабных трехсторонних проектов в сфере транспортировки и переработки углеводородного сырья, нефтехимии, а также в туристическом бизнесе, в области транспорта и связи.

Партнерство России и Турции не означает раздела Южного Кавказа на сферы влияния. В условиях глобализации такие планы, даже если они приходят в чьи-то головы, обречены на провал. «Закрыть» регион от мира не в силах ни Россия, ни Турция. Но вместе они способны предотвратить превращение Южного Кавказа в геополитическое ристалище нерегиональных сил.

Расим Мусабеков – доктор философских наук, депутат парламента Азербайджанской Республики.

Азербайджан. Турция. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739729 Расим Мусабеков

Нелинейное примирение

Армяно-турецкая нормализация в прошлом и будущем

Резюме: Кризис и спад армяно-турецкого процесса не привел к его политической смерти. Идеи нормализации и примирения с соседом стали частью внутреннего дискурса и в Армении, и в Турции. Сближение перешло в плоскость сложных согласований и торга как внутри самих «мирящихся» стран, так и между «большими державами», от которых зависит внешний контекст.

Геополитические перспективы Южного Кавказа (Закавказья) во многом зависят от динамики армяно-турецких отношений. После распада Советского Союза взаимные конфронтационные настроения, распространенные в двух этих государствах, существенно затрудняют превращение Кавказского региона (и без того начиненного неразрешенными этнополитическими конфликтами) в территорию мира и поступательного развития. Армяно-турецкая нормализация создала бы дополнительные предпосылки для урегулирования застарелого конфликта между Арменией и Азербайджаном (стратегическим союзником Турецкой Республики) из-за Нагорного Карабаха. Открытие армяно-турецкой границы позволит Армении вырваться из региональной изоляции (сегодня две из четырех межгосударственных границ страны закрыты), стать транзитным государством и получить выход в Европу.

Для Турции же налаживание связей с Арменией способствовало бы движению к трем стратегическим целям ее внешней политики: сближению с Европейским союзом, широкому проникновению на Кавказ (не ограничиваясь кооперацией с Азербайджаном) и превращению в самостоятельный (менее зависимый от США и НАТО) центр в Евразии. Однако за два десятилетия, прошедших после распада Советского Союза и появления на карте мира Республики Армения, продвинуться от конфронтации к добрососедству не удалось.

Армяно-турецкая нормализация востребована и из-за внешних обстоятельств. Революционные потрясения в странах Ближнего Востока чреваты непредсказуемыми сценариями (рост политического исламизма, более активное вовлечение Ирана в ближневосточную геополитику, эскалация напряженности между Тегераном и Вашингтоном, ухудшение ирано-израильских и турецко-израильских отношений). Все эти «фоновые» факторы могут коснуться и Южного Кавказа. Перед лицом возможных угроз урегулирование старых конфликтов (или как минимум серьезное продвижение в этом направлении) позволило бы и Анкаре, и Еревану сосредоточиться на разрешении и предотвращении новых рисков и кризисов.

1990-е годы: первые шаги навстречу друг другу

По справедливому замечанию турецкого исследователя Мустафы Айдына, «отношения с Арменией были для Турции особенно сложным вопросом из-за наследия взаимного недоверия между обеими странами и народами, а также исторического багажа, от которого они не сумели освободиться». Однако изначально и Анкара, и Ереван проявили интерес к политике добрососедства. Турецкая Республика признала независимость Армении уже 16 декабря 1991 г. (через восемь дней после подписания Беловежских соглашений и за пять дней до принятия Алма-Атинской декларации, зафиксировавшей основные принципы Содружества независимых государств). Схожим образом армянская элита пыталась начать политический диалог «с чистого листа».

Еще в конце 1989 г. будущий первый президент Армении Левон Тер-Петросян говорил о пантюркизме как «об окончательно перевернутой странице в истории Турции». Первое постсоветское правительство, состоявшее из представителей Армянского общенационального движения (АОД), начало проводить в жизнь курс на «историческое примирение» с соседом. В июне 1992 г. Тер-Петросян встретился с тогдашним турецким премьер-министром Сулейманом Демирелем. Это произошло в рамках Организации черноморского экономического сотрудничества (ОЧЭС), инициированного Анкарой проекта по экономической интеграции стран Кавказа и Черноморского бассейна. Затем лидеры провели двустороннюю встречу. В апреле 1992 г. Ереван посетил посол Турции в России Волкан Вурал, а в августе 1992 г. делегация турецкого МИДа. Именно через Турцию в Армению (уже блокированную со стороны Азербайджана) было поставлено 100 тысяч тонн пшеницы, оттуда начались поставки электроэнергии.

Однако практически сразу же после распада СССР в армяно-турецких отношениях остро встал вопрос о границах. Ереван всегда испытывал неоднозначные чувства по поводу границы, определенной мирным договором 1921 года. Депутаты национального парламента вновь независимой Армении заявили об отказе от признания границ, установленных не Ереваном, а Москвой. В итоге уже весной 1992 г. Анкара заявила, что будущие дипломатические отношения возможны только после снятия всех пограничных споров и формально-правового признания Ереваном границ, сложившихся на 1991 год.

Помимо проблемы разграничительных линий напряженность между двумя странами усиливалась вследствие разных трактовок событий 1915 г. в Османской империи. В пункте 11 Декларации о независимости Армении (принята 23 августа 1990 г.) целью провозглашалось «международное признание геноцида армян 1915 г. в Османской Турции и Западной Армении». Таким образом, помимо гуманитарного аспекта (необходимость признания понесенных армянским народом жертв) в документе содержалось определение части территории современной Турецкой Республики как «Западной Армении».

Жирный крест на первой попытке нормализации поставила эскалация конфликта между Арменией, де-факто государством Нагорно-Карабахской Республикой (провозглашена в сентябре 1991 г.), с одной стороны, и Азербайджаном, с другой. После того как в 1993 г. попытки Баку подавить армянское вооруженное сопротивление в Нагорном Карабахе закончились неудачей (пиком военных успехов азербайджанской армии стало лето 1992 г.), формирования НКР при поддержке регулярной армии Армении предприняли ряд эффективных военных операций. Армянские силы вышли за пределы территории бывшей НКАО (Нагорно-Карабахской Автономной области в составе Азербайджанской ССР), занимая поочередно Кельбаджарский (апрель 1993 г.), Физулинский и Джебраильский (август 1993 г.), Кубатлинский (август-сентябрь 1993 г.), Зангеланский (ноябрь 1993 г.) районы. Все эти операции сопровождались эксцессами и преследованиями этнических азербайджанцев.

Наращивание вооруженного противостояния спровоцировало открытое выступление Турции на стороне тюркоязычного Азербайджана, связи с которым в Анкаре рассматривались как приоритетные. В апреле 1993 г. Турция закрыла сухопутную границу с Арменией (чуть более 300 км). Но хотя общественное мнение Турции требовало применить к Армении более жесткие меры и активнее поддержать Азербайджан, официальная Анкара ушла от прямого вовлечения в военное противоборство. Турецкая дипломатия прибегла по большей части к «мягкой силе», стремясь мобилизовать международное общественное мнение против действий Еревана. Именно тогда в широкий оборот были запущены такие понятия, как «армянское вторжение», «армянская агрессия» или «оккупация». В Турции также велась информационная кампания по обличению Армении, якобы оказывающей помощь Рабочей партии Курдистана (организации, которую в Турции рассматривают как террористическую).

После того как 12 мая 1994 г. вошло в силу Соглашение о бессрочном прекращении огня в зоне нагорно-карабахского конфликта, Анкара выступила с инициативой разместить в регионе международные миротворческие силы. Идея до сих пор не реализована. Нагорный Карабах представляет собой уникальную «горячую точку» постсоветского пространства, где противников не разделяют миротворцы, а перемирие держится на одном юридически обязывающем документе (хотя периодически и нарушается мелкими стычками и перестрелками). В итоге, по справедливому замечанию ереванских политологов Александра Искандаряна и Сергея Минасяна, армяно-турецкие отношения перешли в фазу «статики».

15 лет «застоя»

В 1993–2008 гг. в процессе армяно-турецкой нормализации наступила продолжительная пауза. Армения осталась единственным государством Южного Кавказа, с которым у Турции не было дипломатических отношений. Закрытием сухопутной границы с Арменией Анкара пыталась усилить геополитическую изоляцию последней (к этому времени сухопутная граница с Азербайджаном была уже закрыта). Изоляция усугубилась после того, как с помощью нефтепровода Баку–Тбилиси–Джейхан (открыт 13 июля 2006 г., общая протяженность 1773 км) и газопровода Баку–Тбилиси–Эрзерум (открыт 25 марта 2007 г., общая протяженность 970 км) Турция укрепила коммуникационные связи с двумя другими кавказскими республиками – Грузией и Азербайджаном. Эту же линию по углублению региональной изоляции Армении должен был продолжить и железнодорожный проект Баку–Ахалкалаки–Тбилиси–Карс (его реализация началась в 2007 г. при решающей финансовой роли Турции). Еще в 1996 г. турецкий МИД заявил, что «до тех пор, пока Армения не предпримет шаги в направлении достижения соглашений с Азербайджаном, решение держать на замке границу останется в силе».

Практически в течение всех лет «застоя» этот подход в той или иной мере воспроизводился. Позиция же Армении значительно ужесточилась, когда президентское кресло занял Роберт Кочарян (1998–2008 гг.). Как утверждают ереванские политологи, именно тогда тема международного признания геноцида армян стала рассматриваться как «неконвенциональное оружие» против Турции. Выступая на 53-й сессии ООН, Кочарян попытался вернуть в сферу международной политики «армянский вопрос». Позиция второго президента Армении по всему комплексу армяно-турецких отношений была в целом гораздо более жесткой. На саммит ОЧЭС, прошедший в Стамбуле в июне 2007 г., Кочарян не поехал, мотивировав свой отказ отсутствием дипломатических отношений между странами.

Между тем, даже резкое ухудшение двустороннего армяно-турецкого диалога не привело к его полной и окончательной «заморозке». В Турции звучали мнения о том, что сухопутная блокада не достигает своей цели. Об этом, в частности, говорили представители администрации пограничных с Арменией регионов. Так, губернатор Карса заявлял в одном из своих выступлений: «Жизнь в нашей провинции умирает на глазах из-за того, что нет прямого выхода за рубеж». В 1996 г. открылось авиационное сообщение Ереван–Стамбул (позже к нему добавится рейс Ереван–Анталия). В 1995 г. Стамбул посетил спикер национального парламента Армении Бабкен Араркцян. Заметим, что этот визит состоялся в год, который не только Армения, но и армяне диаспоры отмечали как восьмидесятилетие геноцида армян в Османской империи.

Несмотря на закрытие сухопутной границы в течение всего «застойного периода», регулярно осуществлялся торговый оборот (как правило, через третьи страны). По словам сопредседателя Турецко-Армянского делового Совета Каана Сояка (апрель 2009 г.), товарооборот между Турцией и Арменией в нынешних условиях (отсутствие дипломатических отношений и закрытая сухопутная граница) составляет 150 млн долларов, а в случае открытия границы может вырасти до 300 миллионов. В 2001–2004 гг. функционировала Турецко-Армянская комиссия по примирению, в процессе работы которой на уровне экспертов высказывалась идея о желательности нормализации двусторонних отношений (а в перспективе и исторического примирения). Все эти факты сами по себе и вместе взятые создавали предпосылки для выхода из застоя и перехода к новой попытке преодоления конфронтационного сценария.

2008–2009 годы: ветер перемен

9 июля 2008 г. во влиятельном издании The Wall Street Journal Europe вышла статья третьего президента Армении Сержа Саргсяна под заголовком «Мы готовы разговаривать с Турцией». Армянский лидер справедливо констатировал, что и турки, и армяне пытаются разными способами преодолевать закрытую сухопутную границу: «Они получают выгоду от регулярных рейсов из Еревана в Стамбул и Анталию. Есть многочисленные автобусные маршруты и такси через Грузию, и даже грузовики предпринимают долгие объезды, таким способом помогая торговле между нашими странами».

Статья привлекала к себе интерес не только потому, что глава Республики Армения призывал соседнюю страну к пересмотру внешнеполитических приоритетов. Автор – человек, никогда не принадлежавший к «либеральному лагерю» внутри Армении и ранее не замеченный в стремлениях к улучшению двусторонних отношений с Турцией. Напомним, что Серж Саргсян до своего президентства занимал ключевые позиции в силовых структурах Армении (то есть по определению более консервативной части республиканского истеблишмента, привыкшего хотя бы в силу профессии с подозрением смотреть на соседнюю державу). Впрочем, экспромт 9 июля был хорошо подготовлен. Двумя неделями ранее Саргсян пригласил своего турецкого коллегу Абдуллу Гюля посетить футбольный матч между командами двух стран в рамках отборочного цикла чемпионата мира. А это приглашение стало, в свою очередь, результатом начавшегося непубличного переговорного процесса между Ереваном и Анкарой.

Что же заставило третьего президента Армении констатировать: «Не существует альтернативы установлению нормальных отношений между нашими двумя странами. Я надеюсь, что наши правительства смогут пройти через порог новой открытой двери»? Существовало несколько причин для такой «смены вех». Одним из главных последствий нагорно-карабахского конфликта стала экономическая и геополитическая изоляция Армении. Республика имеет только два окна в мир через Иран и Грузию. И оба ненадежны. Первое слишком зависит от глобальной политической ситуации, которая все менее предсказуема, политики Соединенных Штатов и других ведущих держав в отношении Тегерана. Второе делает Ереван заложником российско-грузинских отношений. «Пятидневная война» в Грузии в августе 2008 г. воочию продемонстрировала эту зависимость (а также уязвимость позиций Армении). В этом плане определенное потепление армяно-турецких отношений могло бы оторвать весь комплекс связей между Анкарой и Ереваном от разрешения нагорно-карабахского конфликта. И Вашингтон, и Москва обозначили свою заинтересованность в таком развитии событий в 2007–2008 годах.

Что касается Турции, то, во-первых, попытки нормализации контактов с Арменией стали важной частью кавказской стратегии Анкары. В отличие от США и Евросоюза, Турция не новичок в кавказской «большой игре». В XVI–XVIII веках исторический предшественник Турецкой Республики – Османская империя – вела борьбу за доминирование на Кавказе с Персией, а в XVIII – начале ХХ века – с Российской империей. Значительная часть территорий нынешних государств Южного Кавказа в различные периоды входили в состав Турции.

В начале 1920-х гг. основатели современной Турецкой Республики и лидеры Советской России договорились о статус-кво в регионе. Турецкая Республика фактически выступала в роли гаранта автономии Нахичевани в составе Азербайджана и Аджарской АССР в составе Грузии. Однако в годы холодной войны Турцию оттеснили от разрешения этнополитических проблем Кавказа. Она играла роль главного партнера США и натовского плацдарма на Юге. Между тем относительная пассивность Анкары определялась не только геополитическими соображениями. Создатели республиканского строя Турции – кемалисты – стремились оборвать все связи с наследием Османской империи (включая и исторический нарратив, и представления об «османском геополитическом пространстве», которое включало Балканы и Кавказ). Отсюда и акцент на «национальных» началах в противовес региональным (в которых, как считали отцы-основатели республики и хранители ее идеалов, рисковала раствориться турецкая национальная «самость»).

После распада СССР в 1991 г. Турция вернулась в кавказскую геополитику. Этому способствовало, во-первых, образование тюркоязычного независимого государства – Азербайджанской Республики (Турция признала его 9 декабря 1991 г.) и этнонациональное самоопределение тюркских народов Северного Кавказа, а во-вторых, наличие многочисленной «кавказской диаспоры» в самой Турции. По различным оценкам, на территории Турецкой республики проживает сегодня от 2,5 до 7 млн выходцев из Кавказского региона. Для установления точной цифры существуют объективные трудности. В XIX веке (период массового наплыва выходцев из Кавказа в Турцию) иммигрантов называли «черкесами», хотя помимо адыгов в Османскую империю переселялись и чеченцы, и представители дагестанских этнических групп, и осетины. В-третьих, с окончанием холодной войны и распадом биполярного мира Турция столкнулась с многочисленными новыми вызовами. Региональные конфликты в Нагорном Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Чечне происходили в непосредственной близости от ее государственных границ. В-четвертых, значительную роль в активизации турецкой внешней политики на кавказском направлении сыграло политико-философское осмысление места и роли Турции в глобальном мире.

По мнению историка и журналиста Игоря Торбакова, новое внешнеполитическое освоение Кавказа Анкарой базируется на идеологии «неоосманизма»: «Его истоки уходят в начало 1990-х гг. – эпоху президента Тургута Озала. Однако подлинный расцвет течения совпадает с приходом к власти в Турции умеренно-исламистской ПСР (Партии справедливости и развития. – Ред.). Одним из основных идеологов неоосманизма является главный внешнеполитический советник Гюля и Эрдогана профессор Ахмет Давутоглу… В отличие от кемалистов, неоосманисты с готовностью включают в турецкое наследие и османское прошлое, и османское геополитическое пространство… По мнению Давутоглу и его последователей, Турция отнюдь не находится на обочине НАТО, Европейского союза или Азии. Турция, утверждают неоосманисты, расположена в самом центре Евразии и непосредственно – исторически и географически – связана с такими стратегически важными регионами, как Балканы, Ближний Восток и Кавказ. Неудивительно поэтому, что неоосманисты являются сторонниками гораздо более активной внешней политики – особенно на территориях, относящихся к османскому геополитическому пространству».

Эта стратегия уже принесла свои плоды на ближневосточном направлении турецкой политики. «Турция заново открывает Ближний Восток». С помощью этой метафоры аналитик RAND Corporation Стив Ларраби пытается описать усилия, которые в последние годы предпринимает Анкара в этом крайне сложном для глобальной повестки дня регионе. В последние пять лет Турция сделала серьезнейший прорыв в развитии двусторонних отношений с Сирией, хотя еще в начале 2000-х гг. Анкару и Дамаск было трудно заподозрить во взаимных симпатиях, а эксперты даже предполагали возможность осуществления военных сценариев. В 2004 г. впервые в истории сирийский президент посетил Турцию. Сегодня же дипломаты двух стран в конструктивном ключе обсуждают такие вопросы, как разделение водных ресурсов Евфрата или противодействие курдскому движению. Это, среди прочего, сделало Дамаск намного более осторожным в подходах к признанию геноцида армян. И последнее соображение (по порядку, но не по важности) – интерес Турции к Европе, который посредством «обнуления отношений с соседом» только усиливается, пишет Ларраби. Анкара пыталась (правда, без особого успеха) участвовать в урегулировании острого внутреннего кризиса в Сирии весной 2011 года.

В 2008–2009 гг. Армения и Турция пытались стремительно наверстать упущенные за 15 лет возможности. 6 сентября 2008 г. президент Турции Абдулла Гюль впервые посетил Ереван (его визит назвали «футбольной дипломатией»), а 22 апреля 2009 г. при посредничестве швейцарских дипломатов Ереван и Анкара подписали «Дорожную карту» конкретных мероприятий по нормализации отношений. Однако наибольшего продвижения в процессе нормализации Армения и Турция достигли 10 октября 2009 г., подписав в Цюрихе «Протокол о развитии двусторонних отношений» и «Протокол об установлении дипломатических отношений».

Подписание этих документов – не просто значительный шаг вперед в процессе примирения Армении и Турции, хотя бы потому, что две страны взяли на себя и политические, и юридические обязательства. Названы конкретные сроки реализации объявленных инициатив. Так, в «Протоколе о развитии двусторонних отношений» Анкара и Ереван «договорились открыть общую границу в течение двух месяцев после вступления в силу данного Протокола». В «Протоколе об установлении дипломатических отношений» стороны «договорились установить дипломатические отношения со дня подписания данного Протокола в соответствии с Венской конвенцией о дипломатических отношениях от 1961 года, обменяться дипломатическими представительствами». Оба документа могли вступить в силу «в один и тот же день – в первый день месяца, следующего за обменом инструментами ратификации». Создание же рабочей группы под руководством двух министров иностранных дел с целью разработки механизмов функционирования межправительственной комиссии (и подкомиссий в ее составе) планировалось через два месяца после вступления в силу «Протокола о развитии двусторонних отношений между Республикой Армения и Турецкой Республикой». Таким образом, в разговоре Еревана и Анкары изменился не только тон, но само содержание, от слов перешли к делу. Оба протокола дали свою интерпретацию такого критически важного для двусторонних отношений сюжета, как геноцид армян в Османской империи. Это – «диалог в исторической плоскости между двумя народами, направленный на восстановление взаимного доверия, в том числе с помощью научного беспристрастного изучения исторических документов и архивов для уточнения имеющихся проблем и формулирования предложений». Диалог планировалось развивать в формате «подкомиссии, занимающейся исторической плоскостью» (она будет работать внутри армяно-турецкой межправительственной комиссии).

От прогресса к новому «застою»?

Однако эти два юридически обязывающих документа не прошли фазу ратификации в национальных парламентах Армении и Турции. Парламент Турецкой Республики начал рассмотрение обоих протоколов практически сразу после их подписания 21 октября 2009 года. Оппозиция в знак протеста покинула зал заседаний, а многие представители правящей Партии справедливости и развития вели себя весьма сдержанно. Создалось впечатление, что немедленная ратификация документов не входит в число их приоритетов.

Естественно, снова зазвучал «карабахский фактор». Тема, которая была проигнорирована Турцией во время подписания двух протоколов, получила второе рождение после цюрихской церемонии. О необходимости совместить два мирных процесса турецкий премьер Реджеп Тайип Эрдоган заявил в ходе своих встреч с американским президентом Бараком Обамой (7 декабря 2009 г.) и главой российского правительства Владимиром Путиным (13 января 2010 года). По справедливому замечанию турецкого эксперта Митата Челикпала, «Эрдоган слишком сильно связал себя с этой проблемой (нагорно-карабахской. – Ред.), и люди, принимающие решения в Анкаре, возлагают всю ответственность на армянскую сторону».

В Армении же вхождение в фазу «застоя» также сопровождалось жесткими спорами и массовыми проявлениями публичного недовольства. Как бы то ни было, 12 января 2010 г. Конституционный суд (высшая судебная инстанция Армении) признал: два армяно-турецких протокола соответствуют Основному закону страны. Казалось бы, вот он, долгожданный шаг к укоренению армяно-турецкого примирения в массовом сознании граждан Армении. И этот шаг приветствовал Госдепартамент США. Однако это решение вызвало жесткую реакцию Турции. Все дело в том, что Декларация о независимости Армении (считающаяся составной частью Основного закона страны) содержит пункты о необходимости международного признания геноцида армян и упоминание «Западной Армении». Таким образом, получалось, что подписанные Анкарой и Ереваном документы соответствуют требованиям не просто признания геноцида, но и определенного признания «Западной Армении», то есть территориальной проблемы.

В обеих странах далеко не все оказались готовы к быстрому пересмотру сложившихся мифов, стереотипов, подходов. И Анкара, и Ереван не смогли реализовать задачи, которые ставились ими при запуске процесса «перезагрузки». Наивно полагать, что армянские и турецкие дипломаты начали примирение ради абстракций. Каждая сторона преследовала вполне конкретные прагматические цели. Армения пыталась вбить клин между Баку и Анкарой. Турция надеялась на отдаление Еревана от армянской диаспоры, которую демонизируют и в Анкаре, и в Баку. Турецкие дипломаты также просчитались, надеясь на то, что изоляция их визави сделает собеседников сговорчивее. По мере отдаления от поставленных целей обе стороны теряли интерес к мирному процессу. Как результат, замедление темпов ратификации и многократное воспроизведение на новом витке старых претензий и упреков.

Однако армяно-турецкое примирение никогда не было исключительно внутриполитической проблемой двух соседних республик, его нельзя свести к формату взаимоотношений Еревана и Анкары. Это – часть большой кавказской игры, в которой у «больших игроков» есть собственные соображения. И в Соединенных Штатах, и в России существовали свои резоны для участия в армяно-турецкой перезагрузке. В отличие от грузинской темы здесь позиции Москвы и Вашингтона полярно не отличаются друг от друга, каждый по-своему заинтересован в сотрудничестве с Турцией. Если у США налажен высочайший уровень кооперации с Турцией в сфере безопасности (от него весьма сложно отказаться), то у России имеются серьезные интересы в развитии совместных энергетических проектов («Южный поток» – наглядный тому пример). При этом Армения – важный партнер и Вашингтона, и Москвы. И в первом, и во втором случае нельзя сбрасывать со счета позиции армянского лобби.

Что же получилось в «сухом остатке»? Активизация поисков возможных схем по разменам. Как следствие, чем больше американские и российские политики говорили о невозможности сочетать армяно-турецкое примирение и нагорно-карабахское урегулирование, тем сильнее эти два процесса сближались и влияли один на другой. Точнее сказать, они мультиплицировали сложности, которых и без того хватает в каждом из них.

В итоге 22 апреля 2010 г. в преддверии девяносто пятой годовщины геноцида армян в Османской империи президент Армении Серж Саргсян выступил с обращением к нации. В этом обращении он заявил о необходимости приостановки двух протоколов об установлении дипломатических отношений и развитии двусторонних связей, подписанных его страной и Турцией в октябре 2009 г. в Цюрихе. По мнению армянского тюрколога Рубена Мелконяна, президент Армении лишь формализовал фактический кризис процесса нормализации.

Однако, констатируя спад в сложной динамике армяно-турецкой нормализации, нельзя говорить о ее полной остановке. Армянский лидер приостановил ратификацию протоколов, но так и не вышел из мирного процесса окончательно. Два цюрихских документа не аннулированы, а глава Армении готов к продолжению диалога. В конце концов, мирные процессы никогда не развиваются линейно. Для того чтобы идеи добрососедства, высказанные еще харизматическим президентом Турции Тургутом Озалом, сработали (например, в отношениях с Сирией или в меньшем объеме с Ираном и Грецией), потребовался не один год. Что же касается кипрского конфликта, прорыва так и не произошло, несмотря на определенную позитивную динамику начала 2000-х годов. Прошлогодняя победа на президентских выборах в непризнанной Турецкой Республике Северного Кипра Дервиша Эроглу, последовательного противника объединения острова, – яркое тому доказательство.

С армяно-турецким процессом та же история. Кризис и спад не означают политическую смерть. Идеи нормализации и примирения с соседом стали частью внутреннего дискурса и в Армении, и в Турции. Сегодня уже не турки с армянами, а армяне между собой и турки между собой спорят о том, что надо сделать, чтобы помириться. С меньшими издержками и затратами для себя, конечно же. Но в любом случае взаимоотношения вышли на иной уровень. Процесс нормализации перешел в плоскость сложных согласований и торга как внутри самих «мирящихся» стран, так и за их пределами между «большими державами». Однако примирение двух исторических противников уже не раз случалось, Армения с Турцией не открывают здесь ничего принципиально нового. Существует опыт и греко-турецких отношений, и болгаро-турецких, и польско-украинских, и польско-литовских, и германо-российских, и венгерско-румынских, не говоря уже об израильско-германском примирении, и превращении в ближайших союзников таких исторических противников, как Германия и Франция. Естественно, историческое примирение должно прежде всего соответствовать национальным интересам примиряющихся сторон, а также быть политически рентабельным. В противном случае ожидать нового «ветра перемен» придется еще долго.

С.М. Маркедонов – приглашенный исследователь Центра стратегических и международных исследований (CSIS, г. Вашингтон).

Армения. Турция > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739728 Сергей Маркедонов

«История отношений России и Грузии за последние 20 лет— это эпоха упущенных возможностей»

Министр иностранных дел Грузии Григол Вашадзе об отношениях Москвы и Тбилиси

Сегодня завершается визит президента Швейцарии Мишель Кальми-Рей в Тбилиси — Берн посредничает между Москвой и Тбилиси после войны 2008 года и разрыва дипломатических отношений между Россией и Грузией. О том, какими сейчас видятся Грузии отношения с Москвой, «МН» рассказал министр иностранных дел страны Григол ВАШАДЗЕ.

— Согласие Грузии играет ключевую роль для вступления России в ВТО. Как продвигаются переговоры?

— Никаких деталей переговорного процесса, следуя предварительной джентльменской договоренности, я касаться не буду. Скажу только, что сам по себе факт обращения России к Грузии с предложением возобновить двусторонние консультации по вступлению в ВТО отрадный. В Москве есть правильное понимание того, что без Грузии они в эту организацию не вступят. Мы же в неблаговидных целях этим пониманием пользоваться не намерены. Делегация Грузии отправлялась и отправляется в Швейцарию вовсе не для того, чтобы блокировать вступление России в ВТО. Мы за совместный поиск выхода из того юридического абсурда, который Россия сама же создала себе 26 августа 2008 года, признав Абхазию и Южную Осетию.

— Готова ли Грузия к компромиссам на переговорах?

— Безусловно, и само согласие на переговоры с нашей стороны уже является компромиссом. Сидеть за одним столом с представителями России особого удовольствия никому из нас не доставляет. С другой стороны, ни географию не изменить, ни политические реалии. Следовательно, разговаривать надо, достигая взаимоприемлемых решений. Мы к этому готовы. Но заявления России о том, что ВТО, бросив Грузию на произвол судьбы, ринется защищать российские интересы, примет Россию в свои ряды в обход устава данной организации, установленных правил и процедур, делу не помогут.

— Оказывает ли Запад давление на Грузию, чтобы та дала согласие России по ВТО?

— Нет. Только один раз наши западные партнеры, в том числе США, сказали грузинской стороне, что в интересах всей мировой экономики, в том числе и грузинской, чтобы одна из крупнейших экономик мира, российская, была составной частью ВТО и жила бы по цивилизованным законам. Мы это прекрасно понимаем. Но США, Запад зафиксировали позицию: никто на блюдечке Грузию преподносить России не будет. Это дело России и Грузии — найти взаимоприемлемое решение.

— После войны 2008 года Россия и Грузия общаются только в Швейцарии. Может, у вас какие-то кулуарные контакты с Россией?

— Нет. Совершенно честно об этом говорю. Раньше была еще пара встреч в Ереване по поводу открытия КПП «Казбеги — Верхний Ларс» на грузино-российской границе.

— Может быть, безопасность на Северном Кавказе могла бы стать новым предметом консультаций Москвы и Тбилиси? Ведь это волнует оба государства.

— Невозможно ответить на этот вопрос. Напомню, что президент Грузии и другие руководители уже высказали готовность разговаривать с Россией в любое время, в любом месте, на любую тему, без всяких предисловий. Выберет ли Москва путь диалога или будет продолжать присылать сюда террористов и взрывные устройства, это уже вне моей компетенции. Могу также сказать, что на всех встречах с представителями России во всех форматах наши западные партнеры задают очень нелицеприятные вопросы по оккупации и этнической чистке. Теперь к этому добавилась и проблема террористических актов, которые в последнее время спецслужбы России планировали и осуществляли на нашей территории. Кстати, вскоре сенат США примет важнейшую резолюцию в поддержку Грузии.

— Не было ли вызовом Москве решение грузинского парламента признать геноцид черкесов Российской империей в XVIII–XIX веках?

— Это решение парламента, избранного грузинским народом. То, что Россия совершила преступления на Северном Кавказе, и не только перед черкесами, это исторический факт, кстати, признанный российскими же историками еще в XIX веке. Если мы когда-то соберемся обустроить Кавказ таким образом, чтобы в этом доме комфортно жилось всем народам, надо будет найти решения для всех болезненных проблем. Может, когда-то Россия согласится и с нами, как с Польшей, создать совместную комиссию по трудным вопросам.

— В этом году исполняется 20 лет со времени распада СССР. Вы были и гражданином России, семь лет работали в 80-е годы в союзном МИДе. Почему, на ваш взгляд, за постсоветские годы Грузия оказалась единственной из бывших республик Советского Союза, с которой у России была война?

— Я все время думаю об этом, это и моя личная трагедия, но ответить трудно. Абсолютно все действия Москвы в эти годы против Грузии были совершенно иррациональны. Найти в них продуманность, ориентированность на результат невозможно. Может, воевали с нами, потому что эмоционально обитатели Кремля были готовы расстаться с Балтией, но не с остальными частями бывшего СССР. Может, потеря Грузии для Генштаба России расценивалась как сильнейший удар по геостратегическим интересам. Может, в нас видели удобный военный плацдарм. Может, хотели превратить Грузию в затычку для узкого горлышка транспортировки в обход России каспийских и центральноазиатских нефти и газа. Могу сказать, что мы в Грузии ни разу не получили вразумительного ответа, чего же от нас, собственно говоря, хотят. Уже ближе к началу войны 2008 года это стало оформляться в туманные намеки: вы сами, мол, хорошо знаете. Или говорили: не худо было бы принять поправки в конституцию о нейтральном статусе, о неразмещении в Грузии военных баз третьих стран, получить грузинскую железную дорогу, газопровод Север–Юг, трубопровод Азербайджан–Грузия…

— Но у России и так сегодня серьезные бизнес-активы в Грузии.

— Ну так что мешало России использовать готовность грузинского общества к сотрудничеству и спокойно занять с 1991 года командные высоты в экономике? Превратиться не в оппонента, соперника и уже сегодня главную угрозу нашего физического выживания, а в государство, которое бы мы еще благодарили за решающий вклад в наше становление. История отношений России и Грузии в эти двадцать лет — это эпоха упущенных возможностей. Сейчас Россия серьезно работает, чтобы еще какие-то страны вслед за ней, Никарагуа, Венесуэла и Науру, признали Абхазию и Южную Осетию. Обещает золотые горы. Кому-то сеть больниц, кому-то — построить университетский город. Грузия и ее союзники каждый раз эти попытки пресекают на корню. Среди наших приоритетов — не допустить признания т.н. независимости оккупированных территорий, не дать России расшатать их юридический статус. Пока с этой задачей справляемся.

— Как вы оцениваете реакцию мирового сообщества на действия служб правопорядка при разгоне демонстраций на прошлой неделе?

— Группа маргиналов пыталась лишить грузинский народ права отметить самый большой национальный праздник — День независимости. Правоохранительные органы пресекли попытку нарушения общественного порядка и нашего законодательства. Действия властей Грузии получили нормальную оценку во всех столицах, кроме Москвы, где случилась настоящая истерика по вполне понятным причинам. Профинансированная, вдохновленная и организованная в Москве акция против грузинского государства в очередной раз провалилась. Михаил Вигнанский

Грузия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 30 мая 2011 > № 332802 Григол Вашадзе

О развитии российско-аргентинских отношениях в различных областях, итогах своего визита в Москву и отношении Аргентины к ситуации в Ливии в интервью корреспондентам РИА Новости Рикардо Зедано и Олесе Алдушенко рассказал министр иностранных дел, международной торговли и культа Аргентины Эктор Тимерман.

- Господин министр, как Вы оцениваете свой визит в Россию?

- Этот визит завершает серию визитов на высшем уровне. В 2008 году Москву посетила президент Аргентины Кристина Фернандес де Киршнер, а в 2010 году президент России Дмитрий Медведев был в Буэнос-Айресе. Было достигнуто соглашение о стратегическом партнерстве между Россией и Аргентиной. Мой визит, который проходит одновременно с визитом министров сельского хозяйства и федерального планирования, затрагивает и экономические и политические аспекты. Мы будет сотрудничать (с Россией) и совместно работать на всех уровнях.

- Как Аргентина видит перспективы вступления России в ВТО?

- Экономика России - это рыночная экономика, которая является результатом предпринятых Россией усилий по адаптации своей экономики под требования ВТО. Мы верим, что Россия уже осуществила все необходимые изменения и делаем шаг навстречу официальному признанию экономики России как рыночной экономики, а также твердо поддерживаем вступлением России в ВТО.

Благодаря подписанным сегодня соглашениям, мы должны в ближайшее время вывести двусторонний товарооборот на уровень в пять миллиардов долларов. Предстоит проделать много работы для того, чтобы выделить те сферы экономики, связи в которых будут интересны как российским, так и аргентинским предпринимателям. Так, у нас и министра экономического развития России (Эльвиры Набиуллины) есть идея, которая заключается в продвижении продуктов с добавленной стоимостью, это означает, что мы не будем фиксировать внимание лишь на первичных продуктах.

- Считаете ли Вы, что Запад манипулировал темой прав человека для вмешательства в ситуацию в Ливии?

- Аргентина всегда была страной, которая традиционно не вмешивается во внутренние дела других стран. На этой неделе (25 мая) исполняется 201 год Майской революции (она ознаменовала начало борьбы за независимость страны от испанского владычества), когда было установлено первое правительство. С тех пор мы придерживаемся политики не вмешиваться в дела других государств и уважать их суверенитет. Мы считаем, что та поддержка, которую могут оказать другие страны - это (помочь Ливии) мирно решить уже существующий конфликт. Аргентина считает, что необходимо помочь Ливии найти мирное решение, чтобы уважались интересы граждан, а правительство прислушивалось к интересам ливийского народа. Мы считаем, что предложение Африканского Союза наиболее соответствует нуждам Ливии, в то время как вмешательство военных сил НАТО - не лучшее решение проблемы. Необходимо продвигать диалог, речь не идет о том, чтобы иностранные силы решали, следует ли свергать правительство и менять его на другое - это должен решать ливийский народ. В других странах Ближнего Востока также следует избегать того, чтобы перемены вели к кровопролитию. Человеческая жизнь - это не та цена, которую стоит за это платить

Аргентина. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 23 мая 2011 > № 330872 Эктор Тимерман

Последний мираж несменяемости

Аркадий Дубнов

Центральная Азия в ближневосточном антураже

Аркадий Дубнов – политолог, международный обозреватель, на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Резюме После событий в Ливии некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей.

Волна восстаний, охватившая Северную Африку и Ближний Восток, посрамила профессоров политологии и профессионалов разведки, ни один из которых не предвидел потрясений, которые, возможно, сформировали новую картину мира, и не только арабского. Естественно возникает вопрос, а будет ли продолжение, и если да, то где? Среди ответов, появившихся первыми, были указания на регион Центральной Азии и Южного Кавказа. В числе самых уязвимых с точки зрения потрясений, подобных тем, что случились на «арабской улице», называются Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан.

О мусульманских окраинах бывшей советской империи вспоминали уже в период тунисских и египетских событий. Правящие в течение десятилетий в лучшем случае авторитарные, а зачастую тоталитарные режимы, которым свойственны непотизм, коррупция, пренебрежение к правам человека, ужасающая бедность и нищета, безработица, отсутствие социальных лифтов, – все эти характеристики североафриканских стран годятся для описания центральноазиатской действительности.

За парой существенных исключений. Страны Северной Африки ближе к Европе, здесь неплохо осведомлены об уровне жизни в Старом Свете. Многие жители этих государств, бывших колоний, говорят на европейских языках, и им проще «примериваться» к европейским ценностям. И второе – страны Северной Африки и Ближнего Востока, какие бы проблемы они ни испытывали, в большинстве своем состоявшиеся государства, чего нельзя с уверенностью сказать о некоторых странах Центральной Азии, прежде всего Таджикистане и Киргизии.

Эти две страны, по мнению авторов доклада, подготовленного в начале февраля Международной кризисной группой (ICG) «Центральная Азия: разрушение и распад», находятся «в наиболее трудном, даже отчаянном положении». «Инфраструктура, дороги, электростанции, больницы и школы, построенные в советское время, медленно, но неуклонно разрушаются, а следившее за их состоянием последнее поколение советских специалистов постепенно исчезает». «Через пять-десять лет в классах не будет учителей, в больницах – врачей, а отсутствие электричества станет нормой», – считает директор ICG по Центральной Азии Пол Куинн-Джадж.

Если до событий в Ливии, рассуждая о возможности повторения египетско-тунисских сценариев в Центральной Азии и Азербайджане, можно было говорить только о сходстве внутренних причин волнений в этих странах, то теперь некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей. Таким поводом способно оказаться любое межэтническое столкновение. Вмешательство, кроме того, могут объявить необходимым для упреждения кровопролития еще до его начала.

Подобная ситуация может случиться, к примеру, если возникнет угроза повторения событий, подобных тем, что произошли в июне 2010 г. в Оше и Джалалабаде на юге Киргизии. Столкновения между киргизами и этническими узбеками, в результате которых погибло несколько сотен человек, вынудило руководство России, соседних государств и Организации Договора коллективной безопасности (ОДКБ) в целом срочно рассматривать вопрос об отправке миротворцев либо о вмешательстве иного рода. Тем более что такая просьба поступала от киргизского руководства.

Ошские события начались 10 июня, когда в столице соседнего Узбекистана проходил саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). После состоявшегося поздно ночью совещания президентов Казахстана, России и Узбекистана Нурсултана Назарбаева, Дмитрия Медведева и Ислама Каримова последний назвал произошедшее «внутренним делом Киргизии». Эта точка зрения стала определяющей в ОДКБ по отношению к ситуации.

Отказ Узбекистана вмешаться во внутренние дела Киргизии может объясняться стремлением избежать опасного прецедента, угрожающего самому Ташкенту. Ведь в Узбекистане тоже могут вспыхнуть волнения, подобные тем, что произошли в Андижане в мае 2005 года. В 2009 г., когда Ташкент блокировал принятие консенсусного решения, позволявшего применять Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) ОДКБ в случае возникновения форс-мажорных ситуаций в какой-либо из стран организации, главным мотивом было стремление не допустить создания легитимного обоснования для интервенции.

Теперь, после военной кампании в Ливии, санкционированной ООН, прецедент создан. Более того, согласно информации, полученной из узбекских источников немецким экспертом по Центральной Азии Виталием Волковым, в Ташкенте теперь, в случае повторения в Киргизии трагических событий, будут готовы более решительно защищать соплеменников в соседней республике вплоть до введения войск. А это, в свою очередь, может привести к смещению правящего там режима.

И тогда актуальным становится вопрос о возможности сознательного провоцирования такой ситуации противниками режима, дабы создать предлог для иностранного вмешательства. С другой стороны, наличие подобной угрозы толкает власти к тому, чтобы применять силу быстро и в неограниченном объеме с целью оградить государственный суверенитет от посягательств извне. В общем, после ливийской кампании ситуация в Центральной Азии выглядит гораздо менее прогнозируемой, чем это казалось еще в начале североафриканских событий.

Впрочем, отдельный вопрос заключается в том, появятся ли вообще желающие «вмешиваться во внутренние дела» региона. «Мы бы не хотели подойти к той точке, где нам пришлось бы выбирать между нынешними лидерами или силами революции, свергающими правительства», – заявила в конце марта «Коммерсанту» Сьюзан Эллиотт, заместитель помощника госсекретаря США по вопросам Центральной Азии. Главной целью западных союзников, как и прежде, будет стремление обезопасить транзитные маршруты и логистическую инфраструктуру, обеспечивающие афганскую кампанию.

Сложнее прогнозировать реакцию ОДКБ на обострение ситуации в регионе. Тем не менее, поскольку в зоне наибольшего риска находятся три страны, между которыми поделена Ферганская долина, – Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, – можно предположить, что, как и раньше, определяющей станет позиция официального Ташкента. А это означает, что вмешательство внешних сил во внутренние дела той или иной страны, вероятнее всего, произойдет на двухсторонней основе без мандата ОДКБ. Такой сценарий при необходимости позволит скорее достичь согласования между западными партнерами и заинтересованными государствами – членами ОДКБ.

Еще труднее предсказать, как отзовется на Центральной Азии волна бесчинств, устроенных в начале апреля исламскими радикалами на Севере Афганистана. В Мазари-Шарифе, населенном преимущественно таджиками и узбеками, толпа, разгоряченная проповедью местного имама, устроила резню в миссии ООН. Эксперт российского Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко считает, что трагедия может оказаться предвестием рождения нового активного протеста в мусульманской среде, «движения защитников Корана» (поводом послужило сожжение Корана во Флориде). Афганские узбеки и таджики, вероятно, гораздо более религиозны, чем в Таджикистане и Узбекистане. Но нет сомнений, что исламский радикализм может найти благодатную почву и там.

Киргизия: хворост для «Тюльпана-3»

По общему мнению, наиболее слабым звеном в цепи стран региона, подверженных риску дестабилизации, является Киргизия. Однако ее состояние мало связано с волнениями в Северной Африке. Государство, в котором, чтобы сменить президента, проще устроить переворот, чем президентские выборы, гордится тем, что стало «страной социальных революций» еще задолго до первых известий из Туниса. Во всяком случае, так заявила президент Киргизии Роза Отунбаева, выступая 6 апреля 2011 г., накануне годовщины второй (апрельской 2010 г.) революции: «Наша апрельская революция стала феноменом для мировой общественности, она стала примером для мирных граждан в Северной Африке и на Ближнем Востоке».

В январе 2011 г. не менее патетически рассуждал на эту тему один из лидеров обеих киргизских революций, экс-спикер парламента Омурбек Текебаев. «Киргизский “кетсинизм” (“кетсин” по-киргизски – “долой”. – Авт.) приобретает мировой статус, превращаясь в глобальное явление», – утверждал он. Кетсинизм, по словам Текебаева, есть состояние общества, когда его «старые формы не могут удовлетворить новое содержание». Отметив, что в Африке и на Ближнем Востоке происходят восстания, подобные киргизским, политик указывает на сходные причины, – единоличное правление, подчинение национальной экономики интересам отдельных групп, отсутствие честных выборов и реальных путей законными методами сменить руководство. Но именно в Киргизии, считает Текебаев, первым проявился кризис старого политического устройства: везде, где происходят волнения, общим требованием является укрепление парламентаризма и проведение честных выборов.

Ирония в том, что Текебаев, считающийся отцом киргизского парламентаризма (текебаевский проект Конституции, учреждавшей основы парламентской системы власти, был принят на референдуме в июне прошлого года), оказался аутсайдером созданной им же системы. Его старейшая в республике социалистическая партия «Ата-Мекен» с трудом преодолела проходной барьер на выборах в парламент и оказалась в оппозиции. А относительной победительницей выборов в октябре 2010 г. (за пять партий, прошедших в парламент, в общей сложности проголосовало всего чуть больше трети пришедших на выборы), стала партия «Ата-Журт», представлявшая в основном бывших чиновников свергнутого бакиевского режима. Один из ее лидеров, Ахматбек Келдибеков, стал спикером парламента.

После почти двухмесячных переговоров Киргизия получила в конце 2010 г. коалицию, состоящую из «победителей и побежденных». Впрочем, иначе и быть не могло. Страна с шестимиллионным населением остается фрагментированной по этническому, географическому, родоплеменному и клановому признакам. А лидеры ее элиты, представленные во главе созданных, как правило, по этим признакам многочисленных (больше пятидесяти) «политических» партий, чуть ли не все служили высокопоставленными чиновниками при Акаеве и Бакиеве.

Консолидация элит в современной истории страны, как считает киргизский аналитик Данияр Каримов, «не единожды происходила на принципах неприязни к той или иной персоне у власти». В 2005 и 2010 гг. это приводило к революции. Весной 2011 г. история начинает повторяться. «Часть правящего истеблишмента, – отмечает Каримов, – нашла новый объект неприязни». Им стал лидер входящей в парламентскую коалицию партии «Республика», первый вице-премьер Омурбек Бабанов. В его адрес были выдвинуты обвинения в рейдерстве и корыстных интересах по отношению к единственному в стране крупному бизнесу, приносящему многомиллионные доходы – телекоммуникационной компании MegaCom. Автора обвинений и.о. генерального прокурора Кубатбека Байболова президент Отунбаева отправила в отставку по «морально-этическим» причинам: супруга Байболова, известная в стране предпринимательница, якобы осуществила выгодную сделку по продаже недвижимости фирме, аффилированной с MegaCom. Кроме того, Байболов заподозрил ряд представителей руководства в присвоении крупных денежных средств, изъятых после прошлогодней революции из банковских ячеек, принадлежавших членам семьи Курманбека Бакиева.

Череда громких скандалов в середине апреля поставила под угрозу существование правительственной коалиции во главе с лидером Социал-демократической партии Алмазбеком Атамбаевым. Распад коалиции за несколько месяцев до президентских выборов (они должны состояться до конца октября) чреват новым противостоянием в стране, где, по определению одного из наблюдателей, за последние годы сложилась прослойка профессиональных ниспровергателей-«кетсинистов». Их действия будут мало отличаться от тех, что сопровождали события 2005 и 2010 гг., направленные на передел собственности и перераспределение финансовых потоков. Собственно, именно это и является содержанием и стимулом деятельности политической элиты Киргизии, как правило, не слишком отягощенной ответственностью за сохранение единой государственности и суверенитета.

В феврале, когда появились первые признаки новой нестабильности, руководитель аппарата президента Киргизии Эмиль Каптагаев с шокирующей откровенностью заявил: «Если сейчас начнется суматоха и все перевернется, то в последующем мы перейдем в режим полевых командиров, это однозначно, и страна превратится в большой общак, управляемый криминалом». Таким образом, подтвердились слова Омурбека Текебаева о том, что в Киргизии «криминальный мир поделен политическими силами». Их объединяют личные отношения и бизнес-интересы, в которых преобладает земляческий региональный принцип. Текебаев считает, что криминал заинтересован в слабом или собственном президенте, поэтому он попробует оказать влияние на результаты предстоящих выборов «вплоть до выдвижения своего кандидата». Или объединится против того из них, который не связан с криминалом. В январе общественность была взбудоражена сообщениями о встрече на Иссык-Куле в новогодние дни спикера парламента Келдибекова с одним из лидеров криминального мира Камчи Кольбаевым.

«Народ настолько привык ко лжи, воровству, моральной распущенности и безнравственности власти, что даже не хочет реагировать на происходящее, – с горечью замечает правозащитник Чолпон Джакупова. – Если при предыдущих режимах он власть ненавидел, то теперь презирает».

Но при определенных обстоятельствах и умелом манипулировании эта кажущаяся пассивность может оказаться сухим хворостом для очередного народного, а то и вновь межэтнического пожара. Безвременно скончавшаяся известная исследовательница Центральной Азии Санобар Шерматова писала о причинах кровавых ошских событий в июне прошлого года: «Это была невиданная по масштабу и наглости криминальная акция, ретушированная впоследствии под межнациональный конфликт». По мнению Шерматовой, именно действия мафиозных структур, поддержанные людьми из власти, привели к резкому разделению страны на киргизов и узбеков с последующей мобилизацией киргизского этнонационализма.

Ситуация усугубляется острым продовольственным кризисом. Прошлогодний неурожай, вызванный в том числе послереволюционным хаосом, и сезонный всплеск инфляции весной привел к резкому росту цен на зерно. По данным Всемирного банка, с июня прошлого года оно подорожало на 54%.

Природа киргизского «кетсинизма» лишь на первый взгляд похожа на сущность арабского бурления. Стремление к «справедливому парламентаризму» в Киргизии зачастую выглядит лишь формой, в которую коррумпированная и полукриминальная элита облекает стремление оторвать кусок властного пирога, который в бедной, практически лишенной ресурсов стране, живущей в основном за счет внешних заимствований, становится все тоньше и тоньше. Если такая ненасытность станет причиной новой революции – «Тюльпана-3», как ее уже называют, – Киргизия потеряет шанс стать состоявшимся единым государством, распад страны на Север и Юг станет реальностью.

Таджикистан: новая оппозиция старому президенту

Президент Таджикистана Эмомали Рахмон был первым лидером постсоветского государства с исламским населением, который попытался изменить стиль отношений с народом после череды потрясений вдоль «арабской дуги». Неудивительно, поскольку именно 58-летний Рахмон, удерживающий власть в стране уже девятнадцатый год, постоянно входит в первую десятку регулярно обновляемых различными мировыми СМИ списков лидеров, которые рискуют быть свергнутыми в результате народных волнений.

Уже в феврале Эмомали Рахмон согласился принять трех жительниц кишлака под Душанбе, в котором местные власти начали сносить жилища. Так президент отреагировал на собравшийся у стен его администрации митинг протеста, ничего подобного раньше не случалось. Еще через пару недель также впервые таджикский омбудсмен Зариф Ализода представил отчет о соблюдении прав человека. Он сообщил, что с жалобами по поводу незаконного лишения недвижимости, неправильного распределения земельных участков и других несправедливостей со стороны местных властей обратились около полутора тысяч человек.

Накануне праздника Новруз, отмечаемого 21 марта, с улиц Душанбе неожиданно исчезли многочисленные изображения самого Рахмона. Высокопоставленный функционер правящей Народно-демократической партии Усмон Солех разъяснил: «Это исходит из политики президента, который выступает против авторитаризма и культа личности, он не нуждается в таких внешних проявлениях любви народа. Президент и ранее давал указания местным органам власти, чтобы не допускали случаев восхваления его личности». Тем не менее, как заметил таджикский политолог Раджаби Мирзо, раньше плакаты с изображением президента не убирали.

Наконец, в конце марта амнистированы несколько боевиков вооруженной оппозиции, участников вооруженных столкновений осени 2009 г. в Тавильдаре, горном районе к востоку от Душанбе. Нескольким десяткам других боевиков, приговоренных к пожизненному заключению или к срокам от 20 до 30 лет, приговоры значительно смягчили.

В стране эти меры восприняты позитивно. «Многие обвиняемые в терроризме и экстремизме получают слишком большие сроки заключения, что может стать катализатором дальнейшего обострения ситуации», – говорит председатель ассоциации политологов Абдугани Мамадзимов. О готовности власти смягчить режим сигнализирует и заявление спикера верхней палаты парламента, мэра Душанбе Махмадсаида Убайдуллаева. Сославшись на «стихийно осложнившуюся с учетом социальных и экономических проблем ситуацию в некоторых странах», он рекомендовал генпрокурору и правоохранительным органам «принять меры для защиты стабильности, обеспечения правопорядка, усиления надзора над соблюдением законности и недопущения нарушения прав личности».

«Заявление спикера – превентивная мера, у нас сейчас нет революционной ситуации», – успокоил экспертное сообщество Мамадзимов. В целом в стране действительно нет политической силы или ярких лидеров, готовых к решительным действиям по устранению режима Рахмона. Тем более что «давление» в протестном «котле» до сих пор относительно удачно «стравливалось» активностью двух легально действующих оппозиционных партий (всего в республике восемь партий), в том числе единственной в регионе, построенной на конфессиональной основе, Исламской партии возрождения Таджикистана. Заметным фактором общественно-политической жизни являются независимые СМИ, хотя газеты выходят лишь раз в неделю. Выражение лояльности к власти традиционно не является обязательным условием деятельности журналистов в Таджикистане, поэтому им позволено высказывать свою точку зрения, которая подчас выглядит откровенно оппозиционной.

Протестный ресурс, аккумулируемый в таджикской зоне Интернета, несопоставим с возможностями в арабских странах. В Таджикистане доступ к сети имеет не больше четверти населения, в основном госслужащие, студенты и сотрудники международных организаций. При этом молодежь от 20 до 30 лет интересуется в основном развлекательными порталами и сайтами знакомств, и меньше всего серьезными аналитическими или политическими сайтами, утверждает Парвина Ибодова, председатель ассоциации интернет-провайдеров. Кроме того, интернет-услуги в городах малодоступны из-за дороговизны, а в сельской местности практически недоступны из-за проблем с энергоснабжением.

Когда функционерам требуется понизить градус критики в прессе, применяется испытанный метод консолидации перед лицом внешней угрозы. Выбор небольшой: либо руководство соседнего Узбекистана, «препятствующее строительству в Таджикистане Рогунской ГЭС», либо «некоторые влиятельные круги в России, разжигающие антитаджикские настроения».

В пользу правящего режима сегодня все еще работает так и не преодоленный синдром усталости от гражданской войны середины 90-х гг. прошлого века. Она унесла жизни нескольких десятков тысяч человек, а еще десятки тысяч заставила спасаться бегством в Афганистан и другие страны. При этом национальное примирение, достигнутое в 1997 г. между правительством Рахмона и оппозицией, полностью своей цели не достигло. Сторонники оппозиции со временем стали преследоваться властью. Более того, стремясь обезопасить себя от наиболее амбициозных соратников, Рахмон начал преследовать и их. В результате режим выродился в типичную непотию, где контроль над бизнесом и силовыми структурами принадлежит членам большой семьи президента (у него девять детей) и его землякам. Уровень коррупции в Таджикистане, по оценкам «Транспэренси Интернешнл», – один из самых высоких не только в регионе, но и на всем постсоветском пространстве.

В основном все те, кто готов сегодня с оружием в руках сражаться против рахмоновского режима (их, по оценкам, около 300 человек), рассредоточены и укрываются в горных районах. Еще несколько десятков таджиков могут примкнуть к ним из-за границы. Важно отметить, что в основном это второе поколение таджикской оппозиции, не нашедшее себя в нынешнем социуме, – дети как прежних оппозиционеров, так и «народнофронтовцев», обиженных своей же властью. Однако, по имеющимся данным, отсутствие единого руководства и серьезного финансирования делает консолидацию этой фронды практически нереальной.

Официальный Душанбе еще задолго до восстаний в Тунисе и Египте пытался ограничить растущее влияние ислама. Уже летом прошлого года стали закрываться незарегистрированные мечети, а имамам строго предписывались темы проповедей. Осенью 2010 г. Эмомали Рахмон заявил, что изучающие ислам молодые таджики «попадают под влияние экстремистов и становятся врагами». По сообщению хорошо информированного американского интернет-портала Eurasianet.org, осенью прошлого года власти заставили вернуться в Таджикистан 1400 студентов, обучавшихся в странах Ближнего Востока, включая 200 человек из Ирана. А в декабре 90 детей столкнулись с запретом посещать школу при иранском посольстве в Душанбе. Вообще, стремление ограничить распространение шиитской версии ислама среди таджиков-суннитов привело в последнее время к заметному охлаждению между Таджикистаном и Ираном.

В марте из американских источников произошла утечка информации о том, что силам специального назначения США, дислоцированным в Афганистане, разрешено по согласованию проникать на территорию Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана «для осуществления операций по их внутренней обороне». Как сообщает Eurasianet.org, директива выпущена Командованием сил спецназа Соединенных Штатов еще в августе 2009 года. Согласно документу, на 1 февраля 2010 г. к подобным операциям в рамках «региональной переориентации» была подготовлена уже третья группа американского спецназа. В том же году спецназовцы приняли участие в ликвидации боевиков, проникших из Афганистана в Таджикистан. В комментарии к этим сообщениям американское посольство в Ташкенте указало, что «спецназ США продолжит рутинное военное сотрудничество с вооруженными силами стран Центральной Азии».

Возможно, уповая на такую поддержку и надеясь, что в стремлении обеспечить стабильность в «таджикском тылу» своей афганской операции Вашингтон не станет требовать от Душанбе неотложных реформ, Рахмон заявил в конце марта, что «искусственное ускорение процесса движения по демократическому пути нецелесообразно». Однако риск неконтролируемого развития событий сохраняется. Режим Бакиева был свергнут через несколько дней после введения Россией экспортных пошлин на ввозимые в Киргизию ГСМ и дизельное топливо. С 1 апреля 2011 г. Москва повысила экспортные пошлины на ввозимые в Таджикистан нефть и нефтепродукты в среднем на 16%. Это может вызвать недовольство таджикских фермеров, поскольку повышение тарифов произошло в разгар весенних полевых работ.

За последние полгода в Таджикистане резко выросли цены на продовольствие: на муку – на 80%, на сахар – на 25% и на рис – на 23%. Если учесть, что 40% таджиков живут за чертой бедности, прогнозировать социальные последствия такого роста цен – дело неблагодарное. Тем более что неизвестно, послушались ли таджики своего президента, еще год назад призвавшего их запасаться продуктами на два года вперед…

Узбекистан: усталая и хрупкая стабильность

В публичном пространстве Узбекистана об арабской дуге нестабильности рассуждать не принято. В полностью контролируемых правительством СМИ лишь изредка можно обнаружить указания на то, что где-то в Ливии идет гражданская война. Впрочем, узбекская пресса предпочитала не замечать и прошлогодние события в соседней Киргизии.

Только очень внимательный наблюдатель мог бы расслышать некоторую долю опасения в словах президента Узбекистана, сказанных по случаю праздника Новруз 21 марта. Ислам Каримов призвал сограждан «беречь спокойствие и межнациональное согласие». Узбекский политолог Рафик Сайфулин вообще не видит оснований искать аналогии между событиями в арабских странах и в Центральной Азии. Исключая анализ внутренних факторов, способных подорвать стабильность в странах региона, свои выводы он строит на отсутствии видимой заинтересованности внешних сил в региональной дестабилизации. Соединенные Штаты и Европейский союз, утверждает политолог, нуждаются в надежном функционировании Центральной Азии в качестве стратегического коридора с двухсторонним движением – транзит грузов для военной коалиции в Афганистане и обратный транзит нефти и газа в Европу. И правящие режимы этому не противятся.

Российский ученый Алексей Арбатов уверен, что если волнения начнутся в таких республиках, как Таджикистан и Узбекистан, они «будут подавлены в зародыше жесточайшим образом и очень быстро». Очевидно, эта уверенность базируется на опыте подавления бунта в Андижане в мае 2005 г., когда только по официальным данным погибло почти 200 человек, а по неофициальным – в несколько раз больше. Узбекские власти уже принимают меры по контролю над Интернетом. В середине марта узбекское агентство связи и информатизации попросило операторов, контролирующих доступ в Сеть, уведомлять правительство о массовых рассылках с подозрительным содержанием, и обязало их отключать интернет-пользователей по первому требованию.

Что же касается протестного потенциала в Узбекистане, то в отсутствие другой надежной информации, поступающей из этой практически закрытой страны, выводы приходится делать на основании исследований, проводимых уже много лет директором центральноазиатской программы центра «Мемориал» Виталием Пономаревым. В последнем отчете, опубликованном в марте 2011 г., анализируются данные о политических преследованиях в Узбекистане в 2009–2010 годах. Отмечается, что репрессии, всплеск которых произошел в конце 2008 г. и превысил масштабы насилия, связанного с событиями в Андижане в 2005 г., «стали частью повседневной жизни Узбекистана, захватывая широкие слои населения». Согласно данным Пономарева, тысячи людей оказываются в тюрьмах лишь потому, что неофициально изучали ислам или общались с друзьями на религиозные или политические темы. В условиях, когда нет юридически ясного определения терминов «религиозный экстремизм», «фундаментализм», утверждается в докладе, создаются широкие возможности для судебного произвола в отношении мусульман.

Учитывая специфические особенности режима, определяемые характером 73-летнего лидера Ислама Каримова, ситуация вряд ли изменится до конца его правления. К описанным угрозам стабильности, которые несет исламский по форме, социальный по характеру протест снизу, можно добавить возможность дворцового переворота. Перспектива его окажется реальной, если внутриэлитная борьба за политическое наследство Каримова, до сих пор им контролируемая, войдет в резонанс с повышенной социальной активностью за пределами элит. Однако если такого рода метаморфоза произойдет столь же быстро, как в соседней Туркмении в декабре 2006 г., когда на смену Сапармурату Ниязову пришел Гурбангулы Бердымухамедов, то внешнему миру останется только принять к сведению новые реалии.

К востоку и западу от Каспия – тоже проблемы

Образ туркменского режима и его руководителя в мировой прессе как нельзя точнее соответствует распространенному штампу тиранического правления. Лидер, узурпировавший власть и поделивший ее между представителями своего клана, угнетенный народ, массовая пропаганда культа личности, низкий уровень жизни, полное отсутствие демократических свобод и независимых СМИ, высокий уровень насаждаемой в обществе ксенофобии. Но Гурбангулы Бердымухамедов остается для мирового сообщества вполне рукопожатной персоной. Впрочем, как показывает опыт арабских потрясений, это ни в коей мере не гарантирует ни стабильность в пустынной, но чрезвычайно богатой углеводородами стране, ни лояльность Запада в случае кризиса.

53-летний туркменский президент – самый молодой среди центральноазиатских автократов и по возрасту, и по сроку службы. Меры, предпринятые им по профилактике нежелательных потрясений, впечатляют. После первых известий о непорядках в Северной Африке Бердымухамедов уже в феврале стал регулярно и «неожиданно» объезжать дальние аулы, распекать местное начальство за то, что «на селе нет самого необходимого», и требовать от чиновников «срочно навести порядок». Забота о нуждах народа постоянно транслируется по туркменскому телевидению.

Резко ужесточился контроль над всеми приезжающими из-за границы, в особенности из Турции и Объединенных Арабских Эмиратов. Очевидно, власти старались «отловить» тех, кто во время волнений уехал из Египта и вообще с Ближнего Востока. По согласованию с властями Турции оттуда были депортированы граждане Туркмении с просроченной визой. Усилен режим содержания во всех мужских колониях, особенно там, где содержатся осужденные за групповые преступления, то есть лица, способные к организации в сообщества. Предприняты меры по расширению контроля над религиозными исламскими общинами, обособленно живущими на западе страны. Особое внимание уделяется семьям и кланам, связанным с туркменской общиной в Иране. Эта община в последнее время значительно радикализовалась и активизировалась на противостоянии с иранскими шиитами и в попытках осуществлять экспансию «чистого ислама» на территорию Туркмении.

Ну и наконец, президент Бердымухамедов предпринял экстраординарные меры по повышению уровня личной безопасности. При проезде президентского кортежа перекрываются не только улицы, по которым он следует, но и все перекрестки вокруг, две параллельные улицы и все перпендикулярные. Жителям домов на «протокольных трассах» предписано занавешивать окна, запрещено приглашать гостей в часы проезда кортежа, в этих целях составлены специальные графики с широкими временными окнами.

Очевидно, что серьезные угрозы режим усматривает во внешних факторах. У Ашхабада в разной степени натянутые отношения с Баку, Москвой, Тегераном, Ташкентом. Все это заставляет туркменское руководство искать поддержки на Западе, уступая ему шаг за шагом позиции в переговорах по условиям продажи туркменского газа в Европу.

Ситуация в Азербайджане чем-то похожа на туркменскую. Правда, там попытки противостоять властям происходят достаточно открыто. Наиболее активны исламисты, чьи призывы к «обновлению ислама» находят отклик среди населения, приверженность которого религии носит скорее характер этнической идентичности. Часть азербайджанских наблюдателей считают, что «религиозная опасность» достаточно низка и скорее обусловлена тем, что в обществе есть запрос на идеологию, альтернативную той, что предлагает власть. Все, связанное с ней, многие живущие в селах азербайджанцы считают низменным и греховным.

Общественная палата, созданная как альтернатива парламенту, выборы которого осенью прошлого года оппозиция призывает признать нелегитимными, пытается объединить вокруг себя все недовольные властью слои общества. Однако попытки оппозиции собрать многотысячные митинги и вступить в переговоры с властями сталкиваются с жесткой реакцией последних.

При этом руководство Азербайджана, как и некоторых соседних стран, всегда готово к испытанному методу, переводя протестные настроения в русло защиты суверенитета и территориальной целостности, борьбы за освобождение оккупированных Арменией районов. Возможность серьезных потрясений в Азербайджане, несмотря на внешне бурный характер митинговой стихии, представляется не слишком серьезной. Ильхам Алиев пока демонстрирует адекватную реакцию на события, опираясь, впрочем, больше на запас прочности, оставленный ему отцом, патриархом кавказской политики Гейдаром Алиевым.

Это относится и к ситуации в Казахстане, президент которого получил новую легитимность на прошедших в стране очередных досрочных выборах. «Елбасы» (так по-казахски звучит титул национального лидера, законодательно закрепленный в 2010 г. за Нурсултаном Назарбаевым) безо всяких признаков рефлексии относится к победным цифрам, озвученным по итогам выборов. 95% отданных за него голосов при 90-процентной явке избирателей должны были бы насторожить, но этого не происходит.

Вот что написал в The New York Times первый американский посол в независимом Казахстане Уильям Кортни, весьма симпатизировавший елбасы на заре 1990-х гг.: «В свои 70 лет Назарбаев хочет занять место в истории как отец своей страны. Чтобы заслужить это, он должен провести политические реформы, которые приведут к появлению независимой прессы и независимой же судебной системы, дадут зеленый свет свободным и честным выборам и обеспечат справедливое управление. Пока не видно никаких признаков такого развития событий». А если такое развитие событий не предполагается, то нельзя исключать иного развития – непредсказуемого.

Таджикистан. Кыргызстан. Туркмения. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 2905557 Аркадий Дубнов

Последний мираж несменяемости

Центральная Азия в ближневосточном антураже

Резюме: После событий в Ливии некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей.

Волна восстаний, охватившая Северную Африку и Ближний Восток, посрамила профессоров политологии и профессионалов разведки, ни один из которых не предвидел потрясений, которые, возможно, сформировали новую картину мира, и не только арабского. Естественно возникает вопрос, а будет ли продолжение, и если да, то где? Среди ответов, появившихся первыми, были указания на регион Центральной Азии и Южного Кавказа. В числе самых уязвимых с точки зрения потрясений, подобных тем, что случились на «арабской улице», называются Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан.

О мусульманских окраинах бывшей советской империи вспоминали уже в период тунисских и египетских событий. Правящие в течение десятилетий в лучшем случае авторитарные, а зачастую тоталитарные режимы, которым свойственны непотизм, коррупция, пренебрежение к правам человека, ужасающая бедность и нищета, безработица, отсутствие социальных лифтов, – все эти характеристики североафриканских стран годятся для описания центральноазиатской действительности.

За парой существенных исключений. Страны Северной Африки ближе к Европе, здесь неплохо осведомлены об уровне жизни в Старом Свете. Многие жители этих государств, бывших колоний, говорят на европейских языках, и им проще «примериваться» к европейским ценностям. И второе – страны Северной Африки и Ближнего Востока, какие бы проблемы они ни испытывали, в большинстве своем состоявшиеся государства, чего нельзя с уверенностью сказать о некоторых странах Центральной Азии, прежде всего Таджикистане и Киргизии.

Эти две страны, по мнению авторов доклада, подготовленного в начале февраля Международной кризисной группой (ICG) «Центральная Азия: разрушение и распад», находятся «в наиболее трудном, даже отчаянном положении». «Инфраструктура, дороги, электростанции, больницы и школы, построенные в советское время, медленно, но неуклонно разрушаются, а следившее за их состоянием последнее поколение советских специалистов постепенно исчезает». «Через пять-десять лет в классах не будет учителей, в больницах – врачей, а отсутствие электричества станет нормой», – считает директор ICG по Центральной Азии Пол Куинн-Джадж.

Если до событий в Ливии, рассуждая о возможности повторения египетско-тунисских сценариев в Центральной Азии и Азербайджане, можно было говорить только о сходстве внутренних причин волнений в этих странах, то теперь некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей. Таким поводом способно оказаться любое межэтническое столкновение. Вмешательство, кроме того, могут объявить необходимым для упреждения кровопролития еще до его начала.

Подобная ситуация может случиться, к примеру, если возникнет угроза повторения событий, подобных тем, что произошли в июне 2010 г. в Оше и Джалалабаде на юге Киргизии. Столкновения между киргизами и этническими узбеками, в результате которых погибло несколько сотен человек, вынудило руководство России, соседних государств и Организации Договора коллективной безопасности (ОДКБ) в целом срочно рассматривать вопрос об отправке миротворцев либо о вмешательстве иного рода. Тем более что такая просьба поступала от киргизского руководства.

Ошские события начались 10 июня, когда в столице соседнего Узбекистана проходил саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). После состоявшегося поздно ночью совещания президентов Казахстана, России и Узбекистана Нурсултана Назарбаева, Дмитрия Медведева и Ислама Каримова последний назвал произошедшее «внутренним делом Киргизии». Эта точка зрения стала определяющей в ОДКБ по отношению к ситуации.

Отказ Узбекистана вмешаться во внутренние дела Киргизии может объясняться стремлением избежать опасного прецедента, угрожающего самому Ташкенту. Ведь в Узбекистане тоже могут вспыхнуть волнения, подобные тем, что произошли в Андижане в мае 2005 года. В 2009 г., когда Ташкент блокировал принятие консенсусного решения, позволявшего применять Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) ОДКБ в случае возникновения форс-мажорных ситуаций в какой-либо из стран организации, главным мотивом было стремление не допустить создания легитимного обоснования для интервенции.

Теперь, после военной кампании в Ливии, санкционированной ООН, прецедент создан. Более того, согласно информации, полученной из узбекских источников немецким экспертом по Центральной Азии Виталием Волковым, в Ташкенте теперь, в случае повторения в Киргизии трагических событий, будут готовы более решительно защищать соплеменников в соседней республике вплоть до введения войск. А это, в свою очередь, может привести к смещению правящего там режима.

И тогда актуальным становится вопрос о возможности сознательного провоцирования такой ситуации противниками режима, дабы создать предлог для иностранного вмешательства. С другой стороны, наличие подобной угрозы толкает власти к тому, чтобы применять силу быстро и в неограниченном объеме с целью оградить государственный суверенитет от посягательств извне. В общем, после ливийской кампании ситуация в Центральной Азии выглядит гораздо менее прогнозируемой, чем это казалось еще в начале североафриканских событий.

Впрочем, отдельный вопрос заключается в том, появятся ли вообще желающие «вмешиваться во внутренние дела» региона. «Мы бы не хотели подойти к той точке, где нам пришлось бы выбирать между нынешними лидерами или силами революции, свергающими правительства», – заявила в конце марта «Коммерсанту» Сьюзан Эллиотт, заместитель помощника госсекретаря США по вопросам Центральной Азии. Главной целью западных союзников, как и прежде, будет стремление обезопасить транзитные маршруты и логистическую инфраструктуру, обеспечивающие афганскую кампанию.

Сложнее прогнозировать реакцию ОДКБ на обострение ситуации в регионе. Тем не менее, поскольку в зоне наибольшего риска находятся три страны, между которыми поделена Ферганская долина, – Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, – можно предположить, что, как и раньше, определяющей станет позиция официального Ташкента. А это означает, что вмешательство внешних сил во внутренние дела той или иной страны, вероятнее всего, произойдет на двухсторонней основе без мандата ОДКБ. Такой сценарий при необходимости позволит скорее достичь согласования между западными партнерами и заинтересованными государствами – членами ОДКБ.

Еще труднее предсказать, как отзовется на Центральной Азии волна бесчинств, устроенных в начале апреля исламскими радикалами на Севере Афганистана. В Мазари-Шарифе, населенном преимущественно таджиками и узбеками, толпа, разгоряченная проповедью местного имама, устроила резню в миссии ООН. Эксперт российского Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко считает, что трагедия может оказаться предвестием рождения нового активного протеста в мусульманской среде, «движения защитников Корана» (поводом послужило сожжение Корана во Флориде). Афганские узбеки и таджики, вероятно, гораздо более религиозны, чем в Таджикистане и Узбекистане. Но нет сомнений, что исламский радикализм может найти благодатную почву и там.

Киргизия: хворост для «Тюльпана-3»

По общему мнению, наиболее слабым звеном в цепи стран региона, подверженных риску дестабилизации, является Киргизия. Однако ее состояние мало связано с волнениями в Северной Африке. Государство, в котором, чтобы сменить президента, проще устроить переворот, чем президентские выборы, гордится тем, что стало «страной социальных революций» еще задолго до первых известий из Туниса. Во всяком случае, так заявила президент Киргизии Роза Отунбаева, выступая 6 апреля 2011 г., накануне годовщины второй (апрельской 2010 г.) революции: «Наша апрельская революция стала феноменом для мировой общественности, она стала примером для мирных граждан в Северной Африке и на Ближнем Востоке».

В январе 2011 г. не менее патетически рассуждал на эту тему один из лидеров обеих киргизских революций, экс-спикер парламента Омурбек Текебаев. «Киргизский “кетсинизм” (“кетсин” по-киргизски – “долой”. – Авт.) приобретает мировой статус, превращаясь в глобальное явление», – утверждал он. Кетсинизм, по словам Текебаева, есть состояние общества, когда его «старые формы не могут удовлетворить новое содержание». Отметив, что в Африке и на Ближнем Востоке происходят восстания, подобные киргизским, политик указывает на сходные причины, – единоличное правление, подчинение национальной экономики интересам отдельных групп, отсутствие честных выборов и реальных путей законными методами сменить руководство. Но именно в Киргизии, считает Текебаев, первым проявился кризис старого политического устройства: везде, где происходят волнения, общим требованием является укрепление парламентаризма и проведение честных выборов.

Ирония в том, что Текебаев, считающийся отцом киргизского парламентаризма (текебаевский проект Конституции, учреждавшей основы парламентской системы власти, был принят на референдуме в июне прошлого года), оказался аутсайдером созданной им же системы. Его старейшая в республике социалистическая партия «Ата-Мекен» с трудом преодолела проходной барьер на выборах в парламент и оказалась в оппозиции. А относительной победительницей выборов в октябре 2010 г. (за пять партий, прошедших в парламент, в общей сложности проголосовало всего чуть больше трети пришедших на выборы), стала партия «Ата-Журт», представлявшая в основном бывших чиновников свергнутого бакиевского режима. Один из ее лидеров, Ахматбек Келдибеков, стал спикером парламента.

После почти двухмесячных переговоров Киргизия получила в конце 2010 г. коалицию, состоящую из «победителей и побежденных». Впрочем, иначе и быть не могло. Страна с шестимиллионным населением остается фрагментированной по этническому, географическому, родоплеменному и клановому признакам. А лидеры ее элиты, представленные во главе созданных, как правило, по этим признакам многочисленных (больше пятидесяти) «политических» партий, чуть ли не все служили высокопоставленными чиновниками при Акаеве и Бакиеве.

Консолидация элит в современной истории страны, как считает киргизский аналитик Данияр Каримов, «не единожды происходила на принципах неприязни к той или иной персоне у власти». В 2005 и 2010 гг. это приводило к революции. Весной 2011 г. история начинает повторяться. «Часть правящего истеблишмента, – отмечает Каримов, – нашла новый объект неприязни». Им стал лидер входящей в парламентскую коалицию партии «Республика», первый вице-премьер Омурбек Бабанов. В его адрес были выдвинуты обвинения в рейдерстве и корыстных интересах по отношению к единственному в стране крупному бизнесу, приносящему многомиллионные доходы – телекоммуникационной компании MegaCom. Автора обвинений и.о. генерального прокурора Кубатбека Байболова президент Отунбаева отправила в отставку по «морально-этическим» причинам: супруга Байболова, известная в стране предпринимательница, якобы осуществила выгодную сделку по продаже недвижимости фирме, аффилированной с MegaCom. Кроме того, Байболов заподозрил ряд представителей руководства в присвоении крупных денежных средств, изъятых после прошлогодней революции из банковских ячеек, принадлежавших членам семьи Курманбека Бакиева.

Череда громких скандалов в середине апреля поставила под угрозу существование правительственной коалиции во главе с лидером Социал-демократической партии Алмазбеком Атамбаевым. Распад коалиции за несколько месяцев до президентских выборов (они должны состояться до конца октября) чреват новым противостоянием в стране, где, по определению одного из наблюдателей, за последние годы сложилась прослойка профессиональных ниспровергателей-«кетсинистов». Их действия будут мало отличаться от тех, что сопровождали события 2005 и 2010 гг., направленные на передел собственности и перераспределение финансовых потоков. Собственно, именно это и является содержанием и стимулом деятельности политической элиты Киргизии, как правило, не слишком отягощенной ответственностью за сохранение единой государственности и суверенитета.

В феврале, когда появились первые признаки новой нестабильности, руководитель аппарата президента Киргизии Эмиль Каптагаев с шокирующей откровенностью заявил: «Если сейчас начнется суматоха и все перевернется, то в последующем мы перейдем в режим полевых командиров, это однозначно, и страна превратится в большой общак, управляемый криминалом». Таким образом, подтвердились слова Омурбека Текебаева о том, что в Киргизии «криминальный мир поделен политическими силами». Их объединяют личные отношения и бизнес-интересы, в которых преобладает земляческий региональный принцип. Текебаев считает, что криминал заинтересован в слабом или собственном президенте, поэтому он попробует оказать влияние на результаты предстоящих выборов «вплоть до выдвижения своего кандидата». Или объединится против того из них, который не связан с криминалом. В январе общественность была взбудоражена сообщениями о встрече на Иссык-Куле в новогодние дни спикера парламента Келдибекова с одним из лидеров криминального мира Камчи Кольбаевым.

«Народ настолько привык ко лжи, воровству, моральной распущенности и безнравственности власти, что даже не хочет реагировать на происходящее, – с горечью замечает правозащитник Чолпон Джакупова. – Если при предыдущих режимах он власть ненавидел, то теперь презирает».

Но при определенных обстоятельствах и умелом манипулировании эта кажущаяся пассивность может оказаться сухим хворостом для очередного народного, а то и вновь межэтнического пожара. Безвременно скончавшаяся известная исследовательница Центральной Азии Санобар Шерматова писала о причинах кровавых ошских событий в июне прошлого года: «Это была невиданная по масштабу и наглости криминальная акция, ретушированная впоследствии под межнациональный конфликт». По мнению Шерматовой, именно действия мафиозных структур, поддержанные людьми из власти, привели к резкому разделению страны на киргизов и узбеков с последующей мобилизацией киргизского этнонационализма.

Ситуация усугубляется острым продовольственным кризисом. Прошлогодний неурожай, вызванный в том числе послереволюционным хаосом, и сезонный всплеск инфляции весной привел к резкому росту цен на зерно. По данным Всемирного банка, с июня прошлого года оно подорожало на 54%.

Природа киргизского «кетсинизма» лишь на первый взгляд похожа на сущность арабского бурления. Стремление к «справедливому парламентаризму» в Киргизии зачастую выглядит лишь формой, в которую коррумпированная и полукриминальная элита облекает стремление оторвать кусок властного пирога, который в бедной, практически лишенной ресурсов стране, живущей в основном за счет внешних заимствований, становится все тоньше и тоньше. Если такая ненасытность станет причиной новой революции – «Тюльпана-3», как ее уже называют, – Киргизия потеряет шанс стать состоявшимся единым государством, распад страны на Север и Юг станет реальностью.

Таджикистан: новая оппозиция старому президенту

Президент Таджикистана Эмомали Рахмон был первым лидером постсоветского государства с исламским населением, который попытался изменить стиль отношений с народом после череды потрясений вдоль «арабской дуги». Неудивительно, поскольку именно 58-летний Рахмон, удерживающий власть в стране уже девятнадцатый год, постоянно входит в первую десятку регулярно обновляемых различными мировыми СМИ списков лидеров, которые рискуют быть свергнутыми в результате народных волнений.

Уже в феврале Эмомали Рахмон согласился принять трех жительниц кишлака под Душанбе, в котором местные власти начали сносить жилища. Так президент отреагировал на собравшийся у стен его администрации митинг протеста, ничего подобного раньше не случалось. Еще через пару недель также впервые таджикский омбудсмен Зариф Ализода представил отчет о соблюдении прав человека. Он сообщил, что с жалобами по поводу незаконного лишения недвижимости, неправильного распределения земельных участков и других несправедливостей со стороны местных властей обратились около полутора тысяч человек.

Накануне праздника Новруз, отмечаемого 21 марта, с улиц Душанбе неожиданно исчезли многочисленные изображения самого Рахмона. Высокопоставленный функционер правящей Народно-демократической партии Усмон Солех разъяснил: «Это исходит из политики президента, который выступает против авторитаризма и культа личности, он не нуждается в таких внешних проявлениях любви народа. Президент и ранее давал указания местным органам власти, чтобы не допускали случаев восхваления его личности». Тем не менее, как заметил таджикский политолог Раджаби Мирзо, раньше плакаты с изображением президента не убирали.

Наконец, в конце марта амнистированы несколько боевиков вооруженной оппозиции, участников вооруженных столкновений осени 2009 г. в Тавильдаре, горном районе к востоку от Душанбе. Нескольким десяткам других боевиков, приговоренных к пожизненному заключению или к срокам от 20 до 30 лет, приговоры значительно смягчили.

В стране эти меры восприняты позитивно. «Многие обвиняемые в терроризме и экстремизме получают слишком большие сроки заключения, что может стать катализатором дальнейшего обострения ситуации», – говорит председатель ассоциации политологов Абдугани Мамадзимов. О готовности власти смягчить режим сигнализирует и заявление спикера верхней палаты парламента, мэра Душанбе Махмадсаида Убайдуллаева. Сославшись на «стихийно осложнившуюся с учетом социальных и экономических проблем ситуацию в некоторых странах», он рекомендовал генпрокурору и правоохранительным органам «принять меры для защиты стабильности, обеспечения правопорядка, усиления надзора над соблюдением законности и недопущения нарушения прав личности».

«Заявление спикера – превентивная мера, у нас сейчас нет революционной ситуации», – успокоил экспертное сообщество Мамадзимов. В целом в стране действительно нет политической силы или ярких лидеров, готовых к решительным действиям по устранению режима Рахмона. Тем более что «давление» в протестном «котле» до сих пор относительно удачно «стравливалось» активностью двух легально действующих оппозиционных партий (всего в республике восемь партий), в том числе единственной в регионе, построенной на конфессиональной основе, Исламской партии возрождения Таджикистана. Заметным фактором общественно-политической жизни являются независимые СМИ, хотя газеты выходят лишь раз в неделю. Выражение лояльности к власти традиционно не является обязательным условием деятельности журналистов в Таджикистане, поэтому им позволено высказывать свою точку зрения, которая подчас выглядит откровенно оппозиционной.

Протестный ресурс, аккумулируемый в таджикской зоне Интернета, несопоставим с возможностями в арабских странах. В Таджикистане доступ к сети имеет не больше четверти населения, в основном госслужащие, студенты и сотрудники международных организаций. При этом молодежь от 20 до 30 лет интересуется в основном развлекательными порталами и сайтами знакомств, и меньше всего серьезными аналитическими или политическими сайтами, утверждает Парвина Ибодова, председатель ассоциации интернет-провайдеров. Кроме того, интернет-услуги в городах малодоступны из-за дороговизны, а в сельской местности практически недоступны из-за проблем с энергоснабжением.

Когда функционерам требуется понизить градус критики в прессе, применяется испытанный метод консолидации перед лицом внешней угрозы. Выбор небольшой: либо руководство соседнего Узбекистана, «препятствующее строительству в Таджикистане Рогунской ГЭС», либо «некоторые влиятельные круги в России, разжигающие антитаджикские настроения».

В пользу правящего режима сегодня все еще работает так и не преодоленный синдром усталости от гражданской войны середины 90-х гг. прошлого века. Она унесла жизни нескольких десятков тысяч человек, а еще десятки тысяч заставила спасаться бегством в Афганистан и другие страны. При этом национальное примирение, достигнутое в 1997 г. между правительством Рахмона и оппозицией, полностью своей цели не достигло. Сторонники оппозиции со временем стали преследоваться властью. Более того, стремясь обезопасить себя от наиболее амбициозных соратников, Рахмон начал преследовать и их. В результате режим выродился в типичную непотию, где контроль над бизнесом и силовыми структурами принадлежит членам большой семьи президента (у него девять детей) и его землякам. Уровень коррупции в Таджикистане, по оценкам «Транспэренси Интернешнл», – один из самых высоких не только в регионе, но и на всем постсоветском пространстве.

В основном все те, кто готов сегодня с оружием в руках сражаться против рахмоновского режима (их, по оценкам, около 300 человек), рассредоточены и укрываются в горных районах. Еще несколько десятков таджиков могут примкнуть к ним из-за границы. Важно отметить, что в основном это второе поколение таджикской оппозиции, не нашедшее себя в нынешнем социуме, – дети как прежних оппозиционеров, так и «народнофронтовцев», обиженных своей же властью. Однако, по имеющимся данным, отсутствие единого руководства и серьезного финансирования делает консолидацию этой фронды практически нереальной.

Официальный Душанбе еще задолго до восстаний в Тунисе и Египте пытался ограничить растущее влияние ислама. Уже летом прошлого года стали закрываться незарегистрированные мечети, а имамам строго предписывались темы проповедей. Осенью 2010 г. Эмомали Рахмон заявил, что изучающие ислам молодые таджики «попадают под влияние экстремистов и становятся врагами». По сообщению хорошо информированного американского интернет-портала Eurasianet.org, осенью прошлого года власти заставили вернуться в Таджикистан 1400 студентов, обучавшихся в странах Ближнего Востока, включая 200 человек из Ирана. А в декабре 90 детей столкнулись с запретом посещать школу при иранском посольстве в Душанбе. Вообще, стремление ограничить распространение шиитской версии ислама среди таджиков-суннитов привело в последнее время к заметному охлаждению между Таджикистаном и Ираном.

В марте из американских источников произошла утечка информации о том, что силам специального назначения США, дислоцированным в Афганистане, разрешено по согласованию проникать на территорию Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана «для осуществления операций по их внутренней обороне». Как сообщает Eurasianet.org, директива выпущена Командованием сил спецназа Соединенных Штатов еще в августе 2009 года. Согласно документу, на 1 февраля 2010 г. к подобным операциям в рамках «региональной переориентации» была подготовлена уже третья группа американского спецназа. В том же году спецназовцы приняли участие в ликвидации боевиков, проникших из Афганистана в Таджикистан. В комментарии к этим сообщениям американское посольство в Ташкенте указало, что «спецназ США продолжит рутинное военное сотрудничество с вооруженными силами стран Центральной Азии».

Возможно, уповая на такую поддержку и надеясь, что в стремлении обеспечить стабильность в «таджикском тылу» своей афганской операции Вашингтон не станет требовать от Душанбе неотложных реформ, Рахмон заявил в конце марта, что «искусственное ускорение процесса движения по демократическому пути нецелесообразно». Однако риск неконтролируемого развития событий сохраняется. Режим Бакиева был свергнут через несколько дней после введения Россией экспортных пошлин на ввозимые в Киргизию ГСМ и дизельное топливо. С 1 апреля 2011 г. Москва повысила экспортные пошлины на ввозимые в Таджикистан нефть и нефтепродукты в среднем на 16%. Это может вызвать недовольство таджикских фермеров, поскольку повышение тарифов произошло в разгар весенних полевых работ.

За последние полгода в Таджикистане резко выросли цены на продовольствие: на муку – на 80%, на сахар – на 25% и на рис – на 23%. Если учесть, что 40% таджиков живут за чертой бедности, прогнозировать социальные последствия такого роста цен – дело неблагодарное. Тем более что неизвестно, послушались ли таджики своего президента, еще год назад призвавшего их запасаться продуктами на два года вперед…

Узбекистан: усталая и хрупкая стабильность

В публичном пространстве Узбекистана об арабской дуге нестабильности рассуждать не принято. В полностью контролируемых правительством СМИ лишь изредка можно обнаружить указания на то, что где-то в Ливии идет гражданская война. Впрочем, узбекская пресса предпочитала не замечать и прошлогодние события в соседней Киргизии.

Только очень внимательный наблюдатель мог бы расслышать некоторую долю опасения в словах президента Узбекистана, сказанных по случаю праздника Новруз 21 марта. Ислам Каримов призвал сограждан «беречь спокойствие и межнациональное согласие». Узбекский политолог Рафик Сайфулин вообще не видит оснований искать аналогии между событиями в арабских странах и в Центральной Азии. Исключая анализ внутренних факторов, способных подорвать стабильность в странах региона, свои выводы он строит на отсутствии видимой заинтересованности внешних сил в региональной дестабилизации. Соединенные Штаты и Европейский союз, утверждает политолог, нуждаются в надежном функционировании Центральной Азии в качестве стратегического коридора с двухсторонним движением – транзит грузов для военной коалиции в Афганистане и обратный транзит нефти и газа в Европу. И правящие режимы этому не противятся.

Российский ученый Алексей Арбатов уверен, что если волнения начнутся в таких республиках, как Таджикистан и Узбекистан, они «будут подавлены в зародыше жесточайшим образом и очень быстро». Очевидно, эта уверенность базируется на опыте подавления бунта в Андижане в мае 2005 г., когда только по официальным данным погибло почти 200 человек, а по неофициальным – в несколько раз больше. Узбекские власти уже принимают меры по контролю над Интернетом. В середине марта узбекское агентство связи и информатизации попросило операторов, контролирующих доступ в Сеть, уведомлять правительство о массовых рассылках с подозрительным содержанием, и обязало их отключать интернет-пользователей по первому требованию.

Что же касается протестного потенциала в Узбекистане, то в отсутствие другой надежной информации, поступающей из этой практически закрытой страны, выводы приходится делать на основании исследований, проводимых уже много лет директором центральноазиатской программы центра «Мемориал» Виталием Пономаревым. В последнем отчете, опубликованном в марте 2011 г., анализируются данные о политических преследованиях в Узбекистане в 2009–2010 годах. Отмечается, что репрессии, всплеск которых произошел в конце 2008 г. и превысил масштабы насилия, связанного с событиями в Андижане в 2005 г., «стали частью повседневной жизни Узбекистана, захватывая широкие слои населения». Согласно данным Пономарева, тысячи людей оказываются в тюрьмах лишь потому, что неофициально изучали ислам или общались с друзьями на религиозные или политические темы. В условиях, когда нет юридически ясного определения терминов «религиозный экстремизм», «фундаментализм», утверждается в докладе, создаются широкие возможности для судебного произвола в отношении мусульман.

Учитывая специфические особенности режима, определяемые характером 73-летнего лидера Ислама Каримова, ситуация вряд ли изменится до конца его правления. К описанным угрозам стабильности, которые несет исламский по форме, социальный по характеру протест снизу, можно добавить возможность дворцового переворота. Перспектива его окажется реальной, если внутриэлитная борьба за политическое наследство Каримова, до сих пор им контролируемая, войдет в резонанс с повышенной социальной активностью за пределами элит. Однако если такого рода метаморфоза произойдет столь же быстро, как в соседней Туркмении в декабре 2006 г., когда на смену Сапармурату Ниязову пришел Гурбангулы Бердымухамедов, то внешнему миру останется только принять к сведению новые реалии.

К востоку и западу от Каспия – тоже проблемы

Образ туркменского режима и его руководителя в мировой прессе как нельзя точнее соответствует распространенному штампу тиранического правления. Лидер, узурпировавший власть и поделивший ее между представителями своего клана, угнетенный народ, массовая пропаганда культа личности, низкий уровень жизни, полное отсутствие демократических свобод и независимых СМИ, высокий уровень насаждаемой в обществе ксенофобии. Но Гурбангулы Бердымухамедов остается для мирового сообщества вполне рукопожатной персоной. Впрочем, как показывает опыт арабских потрясений, это ни в коей мере не гарантирует ни стабильность в пустынной, но чрезвычайно богатой углеводородами стране, ни лояльность Запада в случае кризиса.

53-летний туркменский президент – самый молодой среди центральноазиатских автократов и по возрасту, и по сроку службы. Меры, предпринятые им по профилактике нежелательных потрясений, впечатляют. После первых известий о непорядках в Северной Африке Бердымухамедов уже в феврале стал регулярно и «неожиданно» объезжать дальние аулы, распекать местное начальство за то, что «на селе нет самого необходимого», и требовать от чиновников «срочно навести порядок». Забота о нуждах народа постоянно транслируется по туркменскому телевидению.

Резко ужесточился контроль над всеми приезжающими из-за границы, в особенности из Турции и Объединенных Арабских Эмиратов. Очевидно, власти старались «отловить» тех, кто во время волнений уехал из Египта и вообще с Ближнего Востока. По согласованию с властями Турции оттуда были депортированы граждане Туркмении с просроченной визой. Усилен режим содержания во всех мужских колониях, особенно там, где содержатся осужденные за групповые преступления, то есть лица, способные к организации в сообщества. Предприняты меры по расширению контроля над религиозными исламскими общинами, обособленно живущими на западе страны. Особое внимание уделяется семьям и кланам, связанным с туркменской общиной в Иране. Эта община в последнее время значительно радикализовалась и активизировалась на противостоянии с иранскими шиитами и в попытках осуществлять экспансию «чистого ислама» на территорию Туркмении.

Ну и наконец, президент Бердымухамедов предпринял экстраординарные меры по повышению уровня личной безопасности. При проезде президентского кортежа перекрываются не только улицы, по которым он следует, но и все перекрестки вокруг, две параллельные улицы и все перпендикулярные. Жителям домов на «протокольных трассах» предписано занавешивать окна, запрещено приглашать гостей в часы проезда кортежа, в этих целях составлены специальные графики с широкими временными окнами.

Очевидно, что серьезные угрозы режим усматривает во внешних факторах. У Ашхабада в разной степени натянутые отношения с Баку, Москвой, Тегераном, Ташкентом. Все это заставляет туркменское руководство искать поддержки на Западе, уступая ему шаг за шагом позиции в переговорах по условиям продажи туркменского газа в Европу.

Ситуация в Азербайджане чем-то похожа на туркменскую. Правда, там попытки противостоять властям происходят достаточно открыто. Наиболее активны исламисты, чьи призывы к «обновлению ислама» находят отклик среди населения, приверженность которого религии носит скорее характер этнической идентичности. Часть азербайджанских наблюдателей считают, что «религиозная опасность» достаточно низка и скорее обусловлена тем, что в обществе есть запрос на идеологию, альтернативную той, что предлагает власть. Все, связанное с ней, многие живущие в селах азербайджанцы считают низменным и греховным.

Общественная палата, созданная как альтернатива парламенту, выборы которого осенью прошлого года оппозиция призывает признать нелегитимными, пытается объединить вокруг себя все недовольные властью слои общества. Однако попытки оппозиции собрать многотысячные митинги и вступить в переговоры с властями сталкиваются с жесткой реакцией последних.

При этом руководство Азербайджана, как и некоторых соседних стран, всегда готово к испытанному методу, переводя протестные настроения в русло защиты суверенитета и территориальной целостности, борьбы за освобождение оккупированных Арменией районов. Возможность серьезных потрясений в Азербайджане, несмотря на внешне бурный характер митинговой стихии, представляется не слишком серьезной. Ильхам Алиев пока демонстрирует адекватную реакцию на события, опираясь, впрочем, больше на запас прочности, оставленный ему отцом, патриархом кавказской политики Гейдаром Алиевым.

Это относится и к ситуации в Казахстане, президент которого получил новую легитимность на прошедших в стране очередных досрочных выборах. «Елбасы» (так по-казахски звучит титул национального лидера, законодательно закрепленный в 2010 г. за Нурсултаном Назарбаевым) безо всяких признаков рефлексии относится к победным цифрам, озвученным по итогам выборов. 95% отданных за него голосов при 90-процентной явке избирателей должны были бы насторожить, но этого не происходит.

Вот что написал в The New York Times первый американский посол в независимом Казахстане Уильям Кортни, весьма симпатизировавший елбасы на заре 1990-х гг.: «В свои 70 лет Назарбаев хочет занять место в истории как отец своей страны. Чтобы заслужить это, он должен провести политические реформы, которые приведут к появлению независимой прессы и независимой же судебной системы, дадут зеленый свет свободным и честным выборам и обеспечат справедливое управление. Пока не видно никаких признаков такого развития событий». А если такое развитие событий не предполагается, то нельзя исключать иного развития – непредсказуемого.

А.Ю. Дубнов – международный обозреватель газеты «Московские новости», на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Азербайджан. Таджикистан. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739772 Аркадий Дубнов

ЕвроПРО как смена стратегической игры

Как России и Соединенным Штатам начать демилитаризацию отношений

Резюме: Трансформация стратегических отношений между Россией и Америкой на путях контроля над вооружениями невозможна в принципе. Наиболее реальный путь – формирование сообщества безопасности в Евро-Атлантике, в рамках которого связи между государствами Северной Америки и Европы, включая Россию, были бы демилитаризованы.

В конце 2011 г. в России должно быть принято решение о структуре системы воздушно-космической обороны. Оно, в свою очередь, будет зависеть от того, удастся ли Москве договориться с НАТО (а реально – с Соединенными Штатами) о параметрах сотрудничества в области противоракетной обороны Европейского континента, для краткости – ЕвроПРО. Этой теме будет посвящено заседание Совета Россия – НАТО на уровне министров обороны, намеченное на июнь 2011 года. Таким образом, предстоящие несколько месяцев определят характер и содержание военно-политических отношений между Россией и Западом.

Преодоление амбивалентности

Выбор, стоящий перед Москвой и ее партнерами, очевиден: либо сохранение амбивалентности, сформировавшейся после окончания холодной войны, либо переход к стратегическому сотрудничеству. К амбивалентности и в России, и на Западе успели привыкнуть. Она не является оптимальным состоянием взаимоотношений, чревата периодически возникающими кризисами, один из которых в 2008 г. привел к войне на Кавказе, но психологически комфортна, поскольку не заставляет принимать трудных решений, преодолевать наслоившиеся за десятилетия предрассудки, рисковать политическим положением сегодня ради негарантированных приобретений в неопределенном будущем.

Если России и Североатлантическому альянсу не удастся достичь договоренности о сотрудничестве в области ПРО, каждая из сторон пойдет своей дорогой. США с союзниками будут строить систему обороны Европы от баллистических ракет Ирана. Российская Федерация, в свою очередь, сделает ставку на систему для защиты преимущественно от удара со стороны Соединенных Штатов. На продвинутых этапах – третьем и четвертом – объявленной администрацией Обамы программы строительства европейской ПРО американские средства перехвата будут рассматриваться как представляющие угрозу российскому потенциалу сдерживания. Откроется перспектива новой гонки стратегических оборонительных и наступательных вооружений.

Это может серьезно скорректировать российскую внешнюю политику, цели и задачи которой пересмотрят в изоляционистском и нео-конфронтационном духе, а социально-экономический курс придется подчинить логике осажденной крепости и требованиям национальной безопасности. Эти ограничения – и сама истощающая ресурсы гонка вооружений – очевидно, не позволят России на нынешнем этапе справиться с задачей модернизации, законсервируют развитие страны, что создаст серьезную угрозу разложения и распада уже на выходе из «прохладной войны».

Европейцы, в свою очередь, не убеждены, что им грозит ракетная опасность со стороны Ирана, а платить за систему ПРО, которая к тому же может создать напряженность в отношениях с Россией, им совсем не хочется. Впрочем, заявление Москвы о намерении разместить в Калининградской области ракеты «Искандер» может изменить ситуацию. Контрмеры такого характера способны убедить Европу в необходимости американской защиты – хоть от Ирана, хоть от Москвы.

Не факт, однако, что США, разместив свою систему ПРО в Европе и консолидировав НАТО ввиду новой напряженности с Россией, окажутся в стратегическом выигрыше. Продолжающееся возвышение Китая и фундаментальные перемены на Ближнем и Среднем Востоке, которые делают неясными перспективы не только Египта, но и Саудовской Аравии; нерешенность ядерной проблемы Ирана; нестабильность и неопределенность в Афганистане и, что важнее, Пакистане… На фоне всего этого Вашингтону меньше всего нужен возврат к стратегической напряженности в отношениях с Москвой.

Если все эти соображения способны перевесить сиюминутный комфорт и отвращение к риску как таковому, Россия, Соединенные Штаты и Европа смогут, оказавшись сегодня в преддверии «трансформационного момента» в их стратегических отношениях, переступить этот порог. Об окончании холодной войны говорится беспрерывно, начиная со встречи Михаила Горбачёва и Джорджа Буша-старшего у берегов Мальты в 1989 г., но окончательно вырваться из психологического плена противостояния пока не удалось. Мало на что повлияла и декларация прошлогоднего Лиссабонского саммита Совета Россия – НАТО, в которой стороны договорились именовать друг друга стратегическими партнерами.

Не меняет ситуацию и российско-американский Договор по СНВ-3, подписанный и ратифицированный в 2010 году. Он, безусловно, важен и ценен как символ продуктивности «перезагрузки» и как продолжение военно-стратегического диалога между Москвой и Вашингтоном. Тем не менее, Договор, как и породивший его процесс контроля над вооружениями, являются инструментами регулирования отношений стратегической враждебности или, как минимум, соперничества. Регулируя эти отношения, Договор по СНВ их воспроизводит и укрепляет.

Дальнейшие шаги в области контроля над вооружениями – стратегическими и достратегическими, ядерными и «обычными», – безусловно, необходимы, но следует также иметь в виду, что и они не выведут отношения между Москвой и Вашингтоном, Россией и Западом в целом за рамки, очерченные в период советско-американского противостояния. Более того, чем ниже разрешенные «потолки» вооружений, тем сложнее сделать следующий шаг – особенно России, с учетом разницы экономических, научно-технических, финансовых, а также неядерных военных потенциалов сторон. Сохранение в совершенно иных условиях модели стратегических отношений, возникшей шесть десятилетий назад, представляет собой ловушку для Москвы.

Выбраться из ловушки

Существование этой ловушки косвенно признается в России. За два последних десятилетия в Москве не раз пытались найти из нее выход, дважды повторяя одни и те же маневры. В начале 1990-х гг. и в начале 2000-х гг. была популярна идея интеграции в западные структуры безопасности посредством вступления в НАТО и заключения военно-политического союза с США. Во второй половине 1990-х и в середине 2000-х господствовала идея создания геополитического противовеса Соединенным Штатам посредством формирования «центра силы» в СНГ, сближения с незападными центрами силы, прежде всего с Китаем, и установления ситуативных альянсов с оппонентами Вашингтона – от Белграда и Багдада до Тегерана и Каракаса. Эти усилия не привели ни к союзу с Америкой, ни к установлению удовлетворительного баланса в отношениях с ней.

Военно-политический союз с Вашингтоном – в том числе в форме присоединения к НАТО – в принципе нереален: Москва, очевидно, не намерена жертвовать своей стратегической независимостью. Это – глубокая убежденность подавляющего большинства российской политической элиты, которая вряд ли изменится в обозримом будущем. На пути в Североатлантический альянс есть много других препятствий, в значительной степени они связаны с позицией западных стран, но стратегическая самостоятельность России является отправным пунктом любых реалистических построений на тему военно-политического сотрудничества с Западом.

Создание противовеса влиянию Америки с помощью разнообразных геополитических комбинаций не только бесперспективно, но и ведет к результатам, обратным желаемым. Консолидация СНГ в «российский блок» не просто сопряжена с многочисленными трудностями, но практически недостижима. Чтобы убедиться в этом, достаточно проанализировать внешнюю политику крупнейших стран Содружества – Украины, Узбекистана, Казахстана, Белоруссии или хотя бы задаться вопросом о том, почему ни одна страна СНГ не последовала за Россией в вопросе признания независимости Абхазии и Южной Осетии.

Поддержка антиамериканских режимов чревата немалыми рисками из-за очевидной неспособности контролировать эти режимы. Кроме того, тесное общение с явными диктатурами сопряжено с репутационными потерями. Остается один реальный путь – блокирование с Пекином. В Китае, который привык действовать в одиночку, не испытывают, однако, нужды в союзнике – тем более претендующем на равный статус, материально не подкрепленный. Для России же отказаться от «неравного брака» с США, чтобы стремиться заключить подобный же союз с КНР, было бы абсурдом. Итак, что делать?

Начать надо с признания, что действительной потребностью России является не союз или паритет с Соединенными Штатами, а выход за пределы этой парадигмы и преодоление невыгодного положения, когда ни союз, ни баланс невозможны. Это означает установление с основными международными игроками таких отношений, которые гарантированно исключали бы применение военной силы для решения межгосударственных конфликтов и противоречий. Такое состояние обычно называется «стабильным миром», а совокупность государств, между которыми установлен стабильный мир, принято именовать сообществом безопасности. Упор делается именно на гарантированное исключение военно-силовых методов, война становится делом немыслимым, отношения между государствами демилитаризуются. Союз может и не случиться, но военный баланс однозначно утрачивает значение.

Сообщества безопасности уже более полувека существуют в рамках НАТО и Евросоюза (Атлантическое сообщество безопасности), в рамках альянсов между США, Японией, Южной Кореей, Австралией, Новой Зеландией и Канадой (Тихоокеанское сообщество), в Юго-Восточной Азии между странами АСЕАН, между арабскими государствами Персидского залива, в Северной Америке (Соединенные Штаты, Канада, Мексика). Такое сообщество, по-видимому, существует между Россией и рядом стран – например, Белоруссией или Германией. Итак, появление сообщества безопасности в Евро-Атлантике с участием Северной Америки и всей Европы, включая Россию, является важнейшей политической потребностью Москвы на западном направлении.

Создание подобного сообщества посредством заключения Договора о европейской безопасности представляется привлекательным, но на деле невозможно. Теоретически, конечно, можно допустить подписание такого договора и даже его ратификацию, но договоры не создают отношений, они их в лучшем случае оформляют. История пактов о ненападении – кстати, юридически обязывающих – не внушает особого оптимизма. Трудно всерьез доказывать, что государства не исполняют свои торжественные обязательства по целому ряду документов – от Хельсинкского Заключительного акта и парижской Хартии для новой Европы до стамбульской Хартии европейской безопасности – исключительно потому, что эти документы носят политический, а не юридический характер. Наверняка есть более существенные причины.

Для того чтобы понять, как выстраивать сообщество безопасности в Евро-Атлантике, необходимо уяснить, каковы на самом деле коренные проблемы безопасности в регионе. На наш взгляд, их две.

Одна связана со стойкой озабоченностью Москвы долгосрочными целями США в отношении России. Этим, в конечном счете, объясняются беспокойство по поводу расширения НАТО на восток и страхи, связанные с «цветными революциями». Россия озабочена активностью Вашингтона на пространстве СНГ, а также планами создания американской системы противоракетной обороны.

Вторая проблема – зеркальное отражение первой, но на другом уровне. Речь идет о беспокойстве стран Центральной и Восточной Европы по поводу внешней политики «вставшей с колен» России. Это беспокойство подпитывается официальной риторикой Москвы о зонах «привилегированных интересов» и о «защите граждан Российской Федерации за рубежом»; практикой перекрытия газопроводов; угрозами размещения ракет в Калининграде; маневрами у границ Балтийских стран и, конечно, ситуацией на Кавказе.

Без снятия этих двух проблем стабильный мир в Евро-Атлантике не наступит. Москва верно определила ключевое направление – российско-польские отношения – и сумела начиная с 2009 г. сделать очень важные шаги к историческому примирению с Варшавой. На сегодняшний день инерция примирения пока не набрала достаточную силу, чтобы сделать процесс необратимым. Российско-польский опыт еще не только не стал моделью для инициирования сходных процессов на других направлениях – в частности, для нормализации отношений со странами Балтии, – но фактически еще до конца не осмыслен в Польше и России. Тем не менее, движение в сторону решения «российской проблемы» Центральной и Восточной Европы началось.

Вторая часть двуединой задачи общеевропейской безопасности затрагивает отношения между Москвой и Вашингтоном. Сотрудничество в области создания ЕвроПРО может стать началом решения «американской проблемы» России.

Противоракетный ключ

Первый шаг – и это логично – сделали американцы. В сентябре 2009 г. президент Обама объявил о реконфигурации проекта ПРО в Европе и отказе в этой связи от планов администрации Джорджа Буша-младшего по созданию позиционного района американской ПРО в Польше и Чехии. По согласованию с Вашингтоном Генеральный секретарь НАТО Андерс Фог Расмуссен выдвинул идею совместной европейской системы ПРО с участием России. Москва заинтересовалась этой инициативой, и на Лиссабонском саммите альянса в ноябре 2010 г. президент Медведев представил российское предложение о «секторальной» ПРО в Европе.

Подробности натовского и российского предложений не публиковались, но в общих чертах речь идет, по-видимому, о координации систем ПРО (в первом случае) и о создании общей системы с заранее определенными секторами ответственности (во втором). Это существенное сближение позиций, и будет печально, если оно окажется недостаточным для достижения соглашения.

Фактически и Россия, и страны Североатлантического альянса признают наличие растущей ракетной угрозы. В Соединенных Штатах прямо говорят о ее источнике – Иране; в России, напротив, предпочитают об Иране в этой связи не упоминать, главным образом из политических соображений. В Москве согласны, однако, что неопределенность развития ситуации на Ближнем и Среднем Востоке в целом повышает риски, исходящие из этого региона.

Есть принципиальное согласие на уровне экспертов, что сотрудничество в области ПРО могло бы быть нацелено на создание системы защиты от класса ракет, который отсутствует в арсеналах и стран НАТО, и России – ракет средней и меньшей дальности (от 500 до 5500 км), запрещенных советско-американским Договором по РСМД 1987 года. В последние годы Россия и США предложили другим странам присоединиться к этому договору. Это предложение остается в силе.

Уже давно существует обоюдное понимание необходимости объединить информационно-аналитические средства России и стран НАТО в единую интегрированную систему контроля за пусками ракет. Еще в 2000 г. подписано российско-американское соглашение о создании центра обмена данными на этот счет, которое, однако, так и не было реализовано из-за ухудшения политических отношений между Москвой и Вашингтоном.

Если необходимость интеграции информационных систем – с непосредственной передачей данных на огневые средства – споров не вызывает, то объединение боевых систем представляется более проблематичным. Логично предположить, что ни одна из сторон не захочет передоверять свою безопасность другой, а система двух ключей легко может «заклинить» – с катастрофическими последствиями. Иными словами, «палец» на натовской кнопке должен будет остаться натовским, а на российской – российским.

Взаимодействие двух систем, распределение ответственности должно соответствовать решению общей задачи – защите Европы от ракет третьих стран. Речь, конечно, идет не о каком-то новом разделе Европы между Россией и Америкой, а о военно-технической целесообразности организации защиты европейских стран при полном уважении их государственного суверенитета. Возможность поражения одной ракеты двумя перехватчиками, стартующими с разных сторон, повышает надежность защиты. Чтобы не было споров, кому в каких случаях что сбивать, необходимы договоренности, достигнутые и зафиксированные заранее.

Сопоставление существующих и перспективных боевых потенциалов России и Соединенных Штатов в области ПРО свидетельствует о значительном отрыве американцев в этой области. Позиционный район, планировавшийся при Буше в Центральной Европе, в Москве называли третьим – в ряду аналогичных районов ПРО на Аляске и в Калифорнии. Помимо наземных, в Вооруженных силах США имеются комплексы ПРО морского базирования. Российский арсенал много скромнее. Он включает систему противоракетной обороны Москвы, основанную на принципе поражения ракет с помощью ядерных взрывов, и ограниченное число дивизионов комплексов С-300, к которым только начали присоединяться системы С-400, способные защищать объекты от ударов ракет средней дальности. В целом у России недостаточно средств ПРО для противодействия США, но их хватает, чтобы начать сотрудничество с американцами.

Россия только приступает к масштабному переоснащению Вооруженных сил, в рамках которого планируется значительно повысить возможности противоракетной обороны. Тем не менее, даже в обозримой перспективе не приходится говорить о равенстве потенциалов с Соединенными Штатами. Это означает, что, сотрудничая с США в области создания ЕвроПРО, нужно делать упор – в отличие от традиционного контроля над вооружениями – не на паритете и равенстве, а на полномасштабном и всеобъемлющем характере взаимодействия. Это означает, что концепция, архитектура и само строительство ЕвроПРО должны быть абсолютно прозрачными, открытыми и доступными для всех участников проекта – несмотря на то, что их долевой вклад на разных этапах может быть различным. Если искать ближайший аналог для такого проекта, им может стать МКС – с ее международным космическим экипажем, национальными модулями, наземными центрами управления и особенностями финансирования.

Почему мы считаем, что ЕвроПРО, подобно мирному космосу, может стать для России и Америки мостом от соперничества к сотрудничеству? Прежде всего – благодаря стратегическому характеру проекта. Не всякое сотрудничество, как свидетельствует опыт, способно создать условия для стратегического разворота. Так, участие российской армии в миротворческой операции НАТО в Боснии и Герцеговине (СФОР/ИФОР) не создало «критической массы». В то время как на Балканах действительно создавалась новая ткань отношений, в центре – в Генштабе и Пентагоне – на это взаимодействие смотрели как на нечто второстепенное. Другое дело – противоракетная оборона.

Сотрудничество в этой области влечет за собой последствия «по всей линии». Невозможно совместно обороняться от ракетного нападения с третьей стороны, в то же время бесконечно держа друг друга под ракетным прицелом и угрожая взаимным гарантированным уничтожением. Взаимодействие по линии ПРО логически ведет к трансформации ядерного сдерживания. Безъядерный мир не наступает, но ядерные отношения во все большей степени утрачивают заложенную в них с самого начала взаимную враждебность. Говоря иначе, ядерные арсеналы России и США сохраняются, но потребность в обоюдном сдерживании постепенно исчезает. Этот процесс может занять длительное время, но важен не момент осознания «отмены сдерживания», а направление движения.

Устойчивость процессу стратегической трансформации будет придавать практическое сотрудничество в определении общих угроз и принятии мер по их нейтрализации. По мере расширения и углубления взаимодействия в военной сфере начнется постепенная демилитаризация отношений между Москвой и Вашингтоном: военно-силовой компонент будет вынесен за скобки. В рамках этого процесса произойдет изменение стратегий национальной безопасности, военных доктрин, конкретных стратегических планов государств, а также предназначения вооруженных сил, их дислокации, сценариев учений, программ обучения и подготовки военнослужащих и т.п. ЕвроПРО, как локомотив, способна «потянуть» за собой целый военно-стратегический, оперативный и даже тактический «поезд».

Мы не ожидаем, что даже в результате реализации проекта ЕвроПРО Россия и Америка станут союзниками, если под «союзом» подразумевается модель НАТО или, к примеру, американо-японского договора безопасности. Москва в полной мере сохранит стратегическую самостоятельность, а Соединенные Штаты не будут обременены слишком близкими отношениями со столь негабаритным – ни младшим, ни равным – союзником, как Российская Федерация. Обе стороны сохранят достаточно возможностей для налаживания оптимальных отношений со «вторым номером» современной глобальной иерархии – Китаем. С самого начала Пекину должно быть предельно ясно: проект ЕвроПРО не направлен против КНР.

На пути к глобальной Европе

Итак, подведем итоги. Российская модернизация однозначно нуждается в технологических, инновационных, финансовых, инвестиционных и других возможностях развитых стран. Большая часть ресурсов, которые реально могут быть привлечены для этих целей, сосредоточена в государствах Европейского союза. Однако невозможно взаимодействовать с ЕС, сохраняя базовое враждебное отношение к НАТО. В случае возвращения напряженности между Россией и США не многого удастся достичь даже в контактах с Германией.

Трансформация стратегических отношений между Россией и Америкой на путях контроля над вооружениями невозможна в принципе. Снятие остаточного противостояния путем присоединения Российской Федерации к Североатлантическому альянсу маловероятно и отчасти нежелательно. Поиск противовеса Америке путем блокирования с ее оппонентами бесперспективен и крайне опасен. Наиболее реальный путь к трансформации отношений – формирование сообщества безопасности в Евро-Атлантике, в рамках которого отношения между государствами Северной Америки и Европы, включая Россию, были бы демилитаризованы. Идеал будущих отношений России и Соединенных Штатов – это сегодняшние отношения между Москвой и Берлином.

Для того чтобы возникло сообщество безопасности, необходимо установить прочное доверие между Россией и США, с одной стороны, и странами Центральной и Восточной Европы, с другой. Повышение доверия не произойдет автоматически, как функция простого временного отдаления от периода холодной войны. Требуются конкретные проекты тесного сотрудничества в стратегических областях. Именно на это указывает опыт Западной Европы и Атлантического сообщества после окончания Второй мировой войны. В качестве «головного» трансформационного проекта на американо-российском направлении мы предлагаем ЕвроПРО, общие контуры подхода к которому мы попытались изложить в этой статье.

Проект сотрудничества в области ПРО рассматривается именно как «головной» – с учетом того, что за ним последуют другие, а рядом будет реализовываться программа исторического примирения на востоке Европы. Очевидно, что сообществу безопасности в Евро-Атлантике потребуется экономическая основа. Эту роль может сыграть энергетическая интеграция – подобно тому, как 60 лет назад объединение угля и стали явилось не только основой европейского Общего рынка, но и фундаментом прочного мира между Германией и Францией.

Очевидно, что Евро-Атлантическое сообщество безопасности нуждается в соответствующем «нарративе» – идеологической, ценностной составляющей. При всем многообразии культур народов, населяющих это пространство, между ними имеется значительная общность. Эта общность коренится в самой природе европейской цивилизации, распространившейся далеко за пределы географической Европы, но являющейся лишь частью глобального мира. Важнейшей ролью «глобальной Европы» может стать как раз формирование современной модели сообществ безопасности, которая могла бы быть применима и за пределами Евро-Атлантики. Что же касается России, то она сумела бы таким образом обрести устойчивое равновесие на международной арене, необходимое ей для решения самых важных – домашних – дел.

Д.В. Тренин – директор Московского центра Карнеги.

США. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739763 Дмитрий Тренин

За тремя зайцами?

О несостоявшемся походе России в НАТО

Резюме: Дискуссия о перспективе членства России в НАТО, хоть и не получила развития, в очередной раз прощупала позиции, зафиксировала определенные изменения в сознании все большего числа политиков, прежде всего в Европе, и побудила обозначить эту тему с предметной точки зрения. Если нет – то почему?

Последние год-полтора были отмечены интересной дискуссией, начавшейся с подачи некоторых западных политиков и ученых. Ее участники спорили о возможности (целесообразности, реальности, желательности и т. п.) присоединения России к Североатлантическому альянсу. На сегодняшний день эту тему можно считать если не закрытой, то уж точно не стоящей на повестке дня. Впрочем, обсуждение изначально носило умозрительный характер. Оно не предполагало практических выводов и не ставило целью выработать «дорожную карту», хотя иногда тональность высказываний и создавала впечатление, будто бы Москва уже подала заявку в НАТО и смиренно ждет своей участи.

И все же просто так в политике не происходит ничего. Иногда какой-то вопрос поднимают только ради того, чтобы он вообще прозвучал, как-то закрепился в умах. Как не вспомнить известное изречение Эрнста Резерфорда о трех стадиях признания научной истины: «первая – “это абсурд”, вторая – “в этом что-то есть”, третья – “это общеизвестно”».

Зачем спорят о членстве в НАТО?

С чем же связан всплеск интереса к этой, казалось бы, непрактичной теме? Резонно предположить, что ее активизация во внутринатовских дискуссиях связана с поиском альянсом собственного места в мире, который формируется сегодня. Для НАТО вопрос об отношениях с Россией – это вопрос самоопределения не в меньшей степени, чем для Москвы, ведь прием России – это не добавление «еще одного» участника, это выбор будущего.

На рубеже столетий западная цивилизация столкнулась с экзистенциальным вызовом – угрозой утраты глобального лидерства на фоне усиления других регионов и наций. В этом контексте Россия, богатая ресурсами, обладающая огромной территорией и одним из двух крупнейших ядерных потенциалов, могла бы очень даже пригодиться. Но тогда нужно прекратить демонизировать Россию во имя сохранения единства собственных рядов и поглощения остальных государств СНГ, и включить ее в собственное геополитическое и цивилизационное пространство. Это значит, помимо прочего, сделать Россию наравне с Западом бенефициаром преимуществ, которыми тот пользуется благодаря своему привилегированному положению контролера мировых ресурсных потоков. Тогда россиянам (причем не только элитам) будет «что терять», встань вопрос о выборе – вместе с Западом или без (тем более против) него.

Для кого-то из евронеофитов наша страна, конечно, по-прежнему является «точкой отсчета», от которой обязательно нужно уйти – иначе ради чего все затевалось? Но для стратегически мыслящих европейцев развитая демократическая Россия – потенциально мощнейший общецивилизационный ресурс будущего, а вовсе не неизбежный конкурент в случае ее дальнейшего усиления.

Однако в Европе считают (и не без оснований), что огромные возможности России не используются в полной мере, прежде всего по сугубо внутренним причинам – ввиду несовершенства экономической и государственной систем. Разумеется, это перекликается с выводами, которое делает и само российское руководство – именно об этом, в частности, говорилось в программной статье Дмитрия Медведева «Россия, вперед!». Разница лишь в том, что в России европейский и демократический выбор считают делом, по сути, решенным, а создание модернизационных альянсов с ведущими западными державами – необходимым рычагом для экономического и социального прорыва. В то время как на самом Западе в этом, по-видимому, пока не очень уверены и хотели бы получить более убедительные доказательства интеграционных намерений Москвы. Иначе до альянсов дело не дойдет. Максимум – отдельные прорывы в отношениях с дружески настроенными европейскими державами, но лишь постольку, поскольку это не наносит ущерба их евро-атлантическим обязательствам и связям.

Однако преждевременно говорить и о презумпции безусловного желания России полноценно интегрироваться в западный мир. То, что еще лет 20 назад для многих было естественным и само собой разумеющимся, как и, скажем, для всех восточноевропейцев, сегодня не столь очевидно. Речь не о принадлежности России к европейской цивилизации – выбор в пользу Европы по-прежнему актуален, хотя глобальное усиление Азии и открывающиеся в связи с этим возможности делают разумным отказ от безоглядной ориентации на Запад. Но России пришлось бы «вступать в Запад» – если бы вопрос встал в практическом смысле – на его нисходящей фазе. Вполне возможны конфликты западных стран с остальным миром, причем исход не гарантирован. Насколько цивилизационные резоны (принадлежность к общей евро-атлантической культуре) перевешивают для России риски возможных столкновений с другими мировыми силами, от отношений с которыми благополучие и спокойствие в нашей стране зависят не меньше (Китай, исламский мир)?

Мы должны трезво оценивать ситуацию как в глобальном масштабе (тенденции в развитии самого Запада), так и в плане собственных перспектив: подразумевает ли культурная и цивилизационная самоидентификация российского народа обязательное институциональное оформление в виде членства в существующих западных структурах? Если россиян тестируют на «европригодность» и «еврозрелость», то и они, в свою очередь, хотят понять вектор эволюции евро-атлантических институтов. В том виде, как они существуют сегодня, России там точно делать нечего, поскольку тень НАТО по-прежнему возникает везде, где зреет какой-то конфликт с Москвой (Косово, Грузия, Украина, Молдавия, энергопоставки в Европу, Арктика и т. п.). Природу этих конфликтных ситуаций в самой НАТО предпочитают видеть в реликтовых антизападных настроениях Москвы, однако невозможно отрицать и собственную, отнюдь не спровоцированную Кремлем активность натовцев.

Возможно, для кого-то инициатива с приглашением России в Североатлантический блок – отвлекающий маневр, который должен сковать активность Москвы по поводу новой архитектуры безопасности и расширения альянса. России делают предложение, отказ от которого подтвердит ее репутацию неинтегрируемой и «вообще подозрительной» (и тем самым дающей основания для дальнейшего существования, расширения и укрепления НАТО). Принципиальное же согласие открывало бы бесконечную перспективу выставления Москве условий и контроля их исполнения. Разумеется, всегда будет к чему придраться.

Как бы то ни было, самым важным является то обстоятельство, что вопрос вообще поднимался столь громко и основательно. Это случилось не впервые, но, пожалуй, в первый раз настолько серьезно, что дело дошло до обсуждения реальности-нереальности, практических последствий и оценки существующих препятствий.

В Европе есть политики, которые не видят особых проблем в том, чтобы существовать в одном военном союзе с Россией. Но немало и тех, для кого это категорически неприемлемо: само вступление в НАТО было для них частью – и глубоко символичной – геополитического ухода от восточного соседа. Дело даже не в том, что России боятся (в рамках единой военной организации, по идее, страхи должны отпадать быстрее, чем в случае продолжения «холодного» конфликта). Суть, скорее, именно в символах: НАТО как пространство «подлинного Запада», куда бывшей метрополии «восточного блока» путь заказан по определению.

Настроения в пользу открытой дискуссии имеются и в России, несмотря на широко распространенное недоверие к альянсу. Часть экспертов и комментаторов искренне видят больше рисков в существовании вне НАТО, нежели внутри организации. Есть и те, кто готов рассматривать более тесные отношения с альянсом сквозь призму следующего вопроса: «Можно ли защититься от НАТО, вступив в нее?».

Как бы то ни было, сегодня мы имеем некую еще не пограничную, но уже не совсем неподвижную ситуацию, когда в исходной диспозиции («вступление России невозможно») возникла некоторая динамика. Процесс направлен пока не столько на поиск конкретных путей сближения, сколько на осмысление самой диспозиции в меняющихся условиях нового века. «Да, невозможно, но почему?».

Раньше ответ на это обусловливался теми или иными качествами визави. Россия представляется на Западе недостаточно демократической и мало интегрированной (либо вовсе неинтегрируемой) в западное сообщество. У нас НАТО во многом по-прежнему воспринимается как блок, «заточенный» исключительно на противостояние с Россией, не распустившийся с окончанием холодной войны и поддерживающий практически «все, что шевелится», если оно «шевелится» против Москвы.

Аргументы в чем-то обоснованные, но имеющие одну слабость: они построены, что называется, от противного. Дескать, пока другая сторона не исправится, вопрос не актуален. Однако чтобы понять, объективные или субъективные причины препятствуют практической интеграции России в Евро-Атлантику (или, напротив, делают ее неизбежной на каком-то этапе?), нужно представлять себе ситуацию во всей полноте. Ибо, как уже говорилось, речь идет о выборе, который определил бы судьбы России и Европы на десятилетия, а то и столетия. И значит, дело не в одном лишь наборе критериев, которым нужно соответствовать.

Источники и составные части отношений

У проблемы отношений России и НАТО есть несколько аспектов.

Во-первых, собственно военно-технический, и его значение нельзя ни недооценивать, ни преувеличивать. Проблема несовместимости есть, но она не станет фатальной при наличии обоюдной воли к сближению.

Во-вторых, ценностный аспект, упор на который обычно делают в странах НАТО. Несогласие, например, Москвы с планами расширения альянса на Украину, Грузию или с навязыванием определенных политических форм Молдавии представляются именно как нестыковка на идеологическом уровне («неприятие Россией ценностей Запада»), хотя очевидно, что речь идет о сугубо геополитических противоречиях.

На самом же деле ценности, исповедуемые Западом, не разделяют нас. Разногласия касаются способов и методов продвижения этих ценностей, которые почему-то на поверку нередко оказываются продвижением военной инфраструктуры НАТО или лояльных Западу политических сил, которые – по странному совпадению – часто весьма отрицательно настроены к России и к сотрудничеству с ней. «Самоопределение» Украины и Грузии (как ранее Балтии, а в перспективе Белоруссии) в виде присоединения к евро-атлантическим структурам предполагается только как эмансипация от Москвы, а значит, тема «ценностного конфликта» и «авторитарной России» будет жить.

Кремль для многих его оппонентов – «комфортный враг», поскольку на деле он никаким врагом быть не собирается и всячески стремится это доказать. Такого «оппонента поневоле» можно заставлять доказывать невраждебность до бесконечности, и все равно находить поводы для подозрений и новые аргументы в пользу различных шагов в сфере вооружений, расширения НАТО, поддержки тех или иных сил в странах СНГ и т. п.

В-третьих, самый существенный – геополитический аспект. С учетом сохраняющихся трений по линии «Восток – Запад» он пока еще активно препятствует реальной интеграции участников главного противостояния «первого» и «второго» миров ХХ века. Но по мере нарастания противоречий Запада с прочими глобальными силами (Азией, мусульманским миром) геополитика может оказаться столь же существенным аргументом уже в пользу сближения с Россией.

Вопрос в том, будет ли по-прежнему приоритетной для Запада линия на «вовлечение через окружение», через создание ситуации геополитического одиночества России, которое должно вынудить ее не столько интегрироваться, сколько капитулировать. Либо, не дожидаясь этого желанного триумфа, начать договариваться (естественно, на иных условиях) уже сейчас, когда Москва имеет влияние на другие страны Евразии.

Не будем забывать, что НАТО – инструмент не столько коллективный, сколько ориентированный на одну ведущую державу (модель ХХ века). Россия не является потребителем услуг Соединенных Штатов в сфере безопасности, зато имеет с Америкой равноправные договоры (что еще раз продемонстрировало заключение нового ДСНВ). Но почему бы тогда России не обсуждать вопросы безопасности с теми, для кого они действительно важны, – с США, а в перспективе и с Китаем, в том числе в трехстороннем формате? С европейцами же говорить на иные темы, имеющие большее отношение не к Евро-Атлантике, а к Европе («четыре пространства» и т. п.)?

В-четвертых, актуально-политический (тактический) аспект отношений с НАТО. С одной стороны, он отягощен проблемами новейшей истории – расширение вопреки договоренностям с последним советским руководством, действия против Югославии вплоть до военных атак и отделения Косово, «перетягивание» Украины, кавказский конфликт августа 2008 г. и проблема «непризнания признания» новых республик. С другой стороны, появился ряд тем, где Россия и НАТО начинают успешно взаимодействовать и дорожат этим позитивным опытом (достаточно вспомнить совместную разработку систем дистанционного обнаружения взрывчатки под одеждой террористов). Потенциал для сближения открывается весьма значительный, однако он постоянно будет упираться в «негативное досье» существующих разногласий. Но можно рассматривать ситуацию как тупик или шлагбаум, а можно – как пока неизбежные тактические разногласия, которые, скорее, родом из прошлого, чем из будущего.

Наконец, не менее важен аспект перспективный (стратегический) – куда дрейфует альянс, сохранит ли он свою однородность, региональную атлантическую привязку? Как он предполагает строить отношения с другими державами – Китаем, Ираном, развивающимися странами? Сведется ли его миссия в будущем преимущественно к защите привычного для западного человека уровня потребления и выгодного Западу глобального распределения ресурсов (хоть и под демократическими лозунгами), что неминуемо приведет к возникновению ситуации «НАТО против остального мира»? Останется ли сам Запад единым в среднесрочной перспективе – во что выльется активное взаимодействие Соединенных Штатов с КНР, устоит ли Евросоюз перед волнами кризисов, не попадут ли азиатские союзники НАТО в геополитическую «воронку» китайской мощи?

Возможны, разумеется, и другие нюансы при рассмотрении всего комплекса взаимоотношений России с альянсом и Западом в целом (экономический, психологический и проч.). Но, как представляется, именно вышеперечисленные вопросы требуют внимательного осмысления, ибо они существенно повлияют на позиции России относительно НАТО настоящего и будущего.

В диалоге с европейцами Москва зачастую исходит из того, что для них темы безопасности (к тому же в их российском понимании) столь же приоритетны, как и для нас. Имеется в виду безопасность европейских государств как самостоятельных субъектов международной политики, которые не хотят выглядеть исключительно потребителями чужих (читай – американских) военных услуг и программ. Поэтому стремление к диалогу с Россией по Договору о европейской безопасности (ДЕБ) или любым иным моделям, по идее, у них должно возникнуть неизбежно.

Но на самом деле нынешняя модель (США тратятся, союзники – демонстрируют лояльность в обмен на экономию военных расходов) ее участников устраивает. Да, в последнее время под нажимом Вашингтона европейцам приходится активнее участвовать в зарубежных операциях, но это лишь минимальная плата за глобальный «зонтик безопасности», который Соединенные Штаты создают, по сути, в одиночку. Тревоги России (как и многих других незападных государств) по поводу того, что одна держава получит опасное превосходство над всеми остальными, для союзников по НАТО актуальны лишь постольку, поскольку они заставляют нервничать и принимать меры остальных внешних партнеров, ту же Москву. Но их самих эта ситуация нисколько не тревожит. Поэтому будь то вопросы национальной ПРО США или космического оружия – проблема здесь для европейцев (или японцев) не в этих планах как таковых, а в возможной реакции на них остального мира, он же видится непредсказуемым, неуправляемым и готовым в любой момент бросить вызов, для ответов на который нет альтернативы НАТО.

Члены организации сознательно поступились своим суверенитетом в пользу альянса (а фактически в пользу главного игрока в нем), по сути, закрыв для себя тему обеспечения собственной безопасности. Для России понятия «суверенитет» и «безопасность» традиционно (и не без причин) находятся в равно приоритетной плоскости, и другой подход европейских стран не всегда понятен и привычен. России трудно принять, что безусловные для нее «священные коровы» – суверенитет и безопасность – для кого-то вторичны по сравнению с некими другими вопросами: экономическими, ценностными, социальными и т. п., и решаются они постольку, поскольку решены именно те самые другие вопросы.

Где-то в соотношении этих величин: «суверенитет», «национальная безопасность», «европейская безопасность», «НАТО», «интересы России» и находится решение для Европы и всей Евро-Атлантики. А оно необходимо, поскольку пока одни считают существующее положение вещей вполне комфортным и не требующим корректировки, а другие – неприемлемым и не решающим проблемы безопасности, сохраняется питательная среда для тех, кому нужны конфликты.

Если не в НАТО, то – как?

Однако если говорить о России и ее интересах, то основное затруднение состоит в том, что, к сожалению, констатацией «Россия в НАТО не идет» проблемы ее безопасности не решаются. Конечно, с точки зрения формальной логики самым простым и быстрым решением было бы вступить в альянс и снять, наконец, самые фундаментальные озабоченности нашего государства в сфере безопасности, которые во многом стали катализатором крупнейшей геополитической катастрофы – крушения СССР, не выдержавшего гонки вооружений.

Но если в силу вышеизложенного этот простой путь для нас закрыт, остаются решения более сложные, которые, что особенно важно подчеркнуть, нужны именно нам, поскольку, как уже говорилось, других существующая ситуация устраивает. Если Россия не может войти в НАТО, значит и альянс, и Россию нужно интегрировать – без обоюдных потерь в эффективности и безопасности – в нечто общее и работающее, что сняло бы существующие противоречия между сторонами.

Мы верим, что само участие в единых надежных механизмах постепенно устранит наши разногласия и приведет к гармоничному решению актуальных проблем, затрагивающих и Россию, и НАТО. Другой взгляд заключается в том, что сначала сторонам нужно перестать конфликтовать, и только тогда можно будет говорить о какой-то интеграции. Иначе перенесение конфликтного потенциала в некие единые структуры сделает сами эти институты либо изначально невозможными, либо формальными и неэффективными, какой на определенном этапе стала ОБСЕ.

Любые международные проблемы, которые Россия решает сегодня, имеют два измерения. Тактическое, которое пока сводится к реагированию на то, что делают Соединенные Штаты, НАТО, Евросоюз: они расширяются, строят ПРО – Москва пытается противодействовать. Но – и это существенный прогресс – теперь она не просто говорит «нет», а предлагает практические и даже смелые выходы. Так, недавние предложения России по созданию ЕвроПРО многим в НАТО показались намного масштабнее ожиданий альянса по этому вопросу. Второе измерение – стратегическое, которое должно предполагать некую цель на горизонте, придающую общий смысл нашим действиям.

Российская инициатива о ДЕБ – одна из очевидных попыток проявить стратегический подход. Мы стараемся убедить наших визави на Западе, что их, как и нас, не должна устраивать сложившаяся ситуация, потому что нынешние системы не работают (вспомним Косово, газово-транзитные конфликты и, разумеется, события на Кавказе в августе 2008 года). Однако нам трудно достучаться, потому что механизмы не работают только вне НАТО и ЕС, зато работают внутри. Разменивать то, что работает, на то, что пока неизвестно, партнеры не спешат. Подспудно сохраняется убеждение, что когда альянс объединит всех, кого можно (за единичными, пусть и значимыми исключениями), то проблемы безопасности решатся именно по причине силы организации: с ней просто никто не рискнет спорить и тем более воевать, и все остающиеся вопросы и конфликтные темы отпадут сами по себе.

Мы не решим проблем безопасности и не продвинем инициативу по ДЕБ, не добившись от членов НАТО понимания того, что их комфортное существование в рамках мощного блока также может оказаться под угрозой, причем не по субъективным («злонамеренность» России), а именно по объективным (неработающие механизмы предотвращения конфликтов) причинам.

За тремя зайцами

Суверенность довоенных держав – Германии и Советского Союза, Великобритании, Франции и Польши в отсутствие коллективных систем безопасности стала одним из факторов, которые привели ко Второй мировой войне. Сфера безопасности в послевоенной Европе была и остается областью коллективных решений. Первые 50 лет прошли под флагом оформления коллективов на основе осознания угроз и интересов. Изначально у каждой страны, идущей в коллективную систему, был выбор.

Подчинить свой суверенитет коллективным интересам: Германия – пример реципиента, «пользователя» выгодами коллективной системы, решения задач национального характера через коллективный механизм (для ФРГ – воссоединение с ГДР, то же видит для себя сегодня и Грузия, для стран Центральной и Восточной Европы и Украины – эмансипация от России, а для кого-то даже реванш за «оккупацию» и иные обиды прошлого).

Сохранить суверенитет с иным «качественным» вкладом в «копилку». Например, Швейцария, которая выбрала роль этой самой «копилки» в прямом смысле этого слова, сохранив свой нейтральный статус, или Финляндия, имевшая свои выгоды от особых отношений с «восточным соседом».

Обрести особый статус, как США – они не растворились в системе, но стали ее неотъемлемой частью и опорой, выступив в роли донора безопасности. Соединенные Штаты спонсируют Европу экономически (во всяком случае, на протяжении долгого времени это было так), идеологически, культурно и в военном отношении. Взамен американцы отстояли право на привилегии в сфере безопасности (использование общей инфраструктуры для достижения собственных целей) и в гуманитарной сфере (смертная казнь, пытки террористов) без ущерба для партнерства с европейцами, а главное – они выступают на мировой арене от имени самой преуспевающей и развитой части человечества, укрепляя тем самым свой статус.

«Постсоветский» этап насчитывает уже два десятилетия, но остается переходным. Как уже говорилось, европейские страны чувствуют себя вполне комфортно в старых конструкциях, настаивают (хотя и все менее убедительно) на том, что они вполне пригодны для ответов на новые вызовы, короче говоря, Европа совершенно не мотивирована к реформам. Россия, которой, в отличие от Германии, США, Швейцарии или Китая, некомфортно в нынешней ситуации, ставит задачу переформатировать коллективную систему безопасности.

Если смотреть в предложенной системе координат «суверенитет/вклад», вероятны три сценария:

Нынешний формат «Россия vs остальная Европа». Он основан на отношениях принципиального равенства и мало чем отличается от формата Китай – Европа (те же механизмы сотрудничества с ЕС и то же неучастие в программах – на грани отрицания – НАТО; членство в ОБСЕ мало что привносит на практике). Условно такой вариант можно назвать «китайским».

Роль реципиента, вхождение в европейскую систему без претензий на особый статус («германский» или «украинский» вариант).

Роль донора («американский» вариант) – размен партнерства на некую добавленную стоимость с нашей стороны.

Все три варианта: стать равновеликим партнером, одним из многих равных участников или интегрированным донором – в принципе приемлемы и имеют свои преимущества. Это, еще раз, вопрос нашего политического выбора. То есть того, на что есть смысл направить свои политические усилия в первую очередь, не пытаясь бежать «за тремя зайцами» одновременно.

Главным недостатком статус-кво является системная и генетическая конфронтационность, запрограммированность на восприятие друг друга как минимум в качестве соперников, как максимум – в качестве угрозы. У нас принято говорить, что конфронтационная составляющая заложена в основу НАТО как реликта холодной войны. Но воспроизводство противостояния – это «совместное предприятие». Неинтегрируемость России в Североатлантический альянс (или убежденность в этом Москвы) сама по себе является конфликтообразующим фактором. «Она не может быть в НАТО, значит – вполне может быть против НАТО»: это подозрение сохранится в умах западного политика или обывателя до тех пор, пока мы все вместе не окажемся в каком-нибудь общем «лагере».

«Равное» участие предполагает, что мы будем приняты без изъятий в «евроатлантический клуб» и станем реально влиять на принимаемые решения. Взамен, естественно, придется повысить прозрачность своего военного планирования, отказаться от угрозы применения силы в любом ее варианте в отношениях с партнерами, войти не на словах, а на деле в общую систему демократических ценностей и решений.

«Донорство» означает, что мы добьемся согласия Европы на «особый путь» (также как США обладают стратегической независимостью), но будем (опять же, как и Соединенные Штаты) вносить определяющий вклад в решение проблем, актуальных для «коллективной» Европы.

Эти проблемы сводятся на нынешнем этапе к следующему:

внешние военные угрозы,

внутренние военные угрозы, т. е. та же угроза применения силы в своем регионе (постъюгославские и постсоветские конфликты),

международный терроризм,

религиозный экстремизм, внутренние этно- и религиозные конфликты;

внутриполитический авторитаризм и его распространение; в качестве факторов и источников риска рассматриваются Белоруссия, Центральная Азия,

энергетическая нестабильность,

экономическая нестабильность, торговые войны,

экология, изменение климата.

Россия имеет «донорский» потенциал по каждому из этих направлений. Правда, нам предстоит модифицировать подходы по некоторым щепетильным для нас темам – Ирану, Северной Корее, Белоруссии (и это уже происходит), отказаться от концепции защиты соотечественников за рубежом с помощью военной силы, выйти на качественно новые основы сотрудничества в энергетике и в торговле. В ответ мы будем иметь полное право требовать уважения собственных интересов в соседних странах, нужд российского бизнеса, географически и климатически обусловленных реалий России. Т. е. наши партнеры должны, к примеру, ясно видеть, что в России никто не собирается оторвать от Украины Крым, но забота о статусе русского языка там или в странах Балтии имеет естественно-национальные, как и у любого государства Запада, а не имперские основания.

Одна из трудностей продвижения инициативы России по ДЕБ – мы предлагаем выстроить новую «коллективную» модель безопасности только в военной сфере и только применительно к Европе, где НАТО и так решает существующие проблемы и где европейцы специфичных угроз и так не ощущают. При этом мы хотели бы сохранить «особые» условия и изъятия для России в других областях, беспокоящих европейские страны (см. выше весь перечень проблем).

Наша задача – решить, какой вариант для нас предпочтительнее – «германский», «китайский» или «американский». Ибо пока мы пытаемся двигаться сразу тремя путями одновременно, желаемого результата не удастся достичь ни на одном. То есть нас не берут в «клуб» (в «свои»), как Германию, не делают исключений, как для США, и даже не уважают, как Китай. Как долго удастся идти по собственному четвертому пути (то есть по всем трем сразу) – вопрос и объективных (обострение конфликтов), и субъективных обстоятельств – нашей воли и готовности Запада идти ей навстречу, отказавшись от сценария «добить».

Чтобы сделать экзистенциальный стратегический выбор, необходимо самим составить реестр угроз и целей в сфере безопасности и обозначить стратегические акценты в зависимости от расстановки приоритетов. Например: закрыть тему противостояния с Западом вообще или достигнуть/поддерживать с ним паритет с возможностью избежать диктата; любой ценой строить собственные структуры и удерживать в них соседей, или видеть решение проблем (непризнанные республики и проч.) в общих структурах и т.п.

Последнее слово еще не сказано. Дискуссия о перспективе членства России в НАТО, хоть и не получила развития, в очередной раз дала возможность прощупать позиции, зафиксировать определенные изменения в сознании все большего числа политиков, прежде всего в Европе, и побудила обозначить эту тему с предметной точки зрения. Если нет – то почему? Наличие различных ответов на этот вопрос внушает оптимизм – не столько по поводу натовских перспектив России, тут торопиться некуда, сколько относительно возможностей найти общий язык с нашими визави на Западе. Россия в НАТО – тема действительно умозрительная, но вот конфликты пока возникают вполне реальные. И решать их без достижения рабочего согласия между Москвой и Брюсселем невозможно. Как невозможно без этого реализовать существенные инициативы в области безопасности, которые сегодня предлагает Евро-Атлантике Россия. Перезагрузка отношений Россия – НАТО еще впереди.

К.И. Косачев – руководитель Федерального агентства по делам СНГ, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество), специальный представитель президента Российской Федерации по связям с государствами – участниками СНГ. Член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 февраля 2011 > № 739761 Константин Косачев

По заветам Меттерниха

Резюме: Если сосуществование различных школ мысли и баланс между разными державами и центрами силы смог почти на сто лет сохранить мир в Европе XIX века, то почему мы не сможем добиться этого в наши дни в глобальном масштабе?

В последние тридцать лет Китай является крупнейшей развивающейся страной и самой быстрорастущей экономикой мира. Россия, которой нет равных по запасам природных ресурсов, переживает самую глубокую трансформацию со времени окончания холодной войны. Соединенные Штаты, несмотря на трудности, с которыми они сталкиваются, остаются непревзойденной мировой сверхдержавой.

В эпоху холодной войны аналитики пристально изучали трехсторонние отношения между КНР, США и СССР. Ни до, ни после связи каких-либо трех держав не влияли на исторический процесс столь сильно и глубоко. И сегодня контакты между Китаем, Соединенными Штатами и Россией остаются важным, а, возможно, и решающим элементом формирования мировой архитектуры.

Россияне о трехсторонних связях

Российские ученые в целом позитивно настроены по поводу будущего отношений Китая, США и России. Большинство исследователей считает, что Пекину и Москве следует углублять сотрудничество, учитывая схожий исторический опыт, взаимную экономическую и геополитическую дополняемость, а также общность позиции по многим мировым вопросам. Взаимодействие с КНР позволит России успешно справляться с вызовами и давлением, которое она испытывает на других направлениях. Ряд специалистов полагает, что нужно укреплять отношения преимущественно с западными странами. Наконец, третья точка зрения заключается в том, что России необходимо развивать кооперацию вплоть до заключения стратегического альянса с Западом, сохраняя при этом тесные связи с Китаем.

Евгений Бажанов, известный российский китаист, напоминает о том, что предпринимавшиеся ранее попытки строить треугольники по схеме «двое против одного» заканчивались неудачами. В качестве примера можно привести альянс Китая с Россией против США в годы холодной войны, а также стремление Запада после развала Советского Союза привлечь Москву к сдерживанию Пекина. Сейчас некоторые американские ученые вновь полагают, что Москве и Вашингтону требуется тесное сотрудничество для противодействия экономическому и политическому усилению КНР. Однако Россия не желает изолировать себя от Китая и тем более быть его противником, поскольку ее главная цель – модернизация экономики и решение многочисленных внутриполитических проблем. Это означает, что не может быть и речи о долгосрочном американо-российском союзе против Китая или долгосрочном китайско-российском союзе против Соединенных Штатов. В длительной перспективе треугольник Китай–США–Россия будет неизбежно представлять собой три обособленных центра силы.

Игорь Зевелёв и Михаил Троицкий, авторы статьи «Россия и Китай в зеркале политики США», опубликованной в 2007 г. в журнале «Россия в глобальной политике», полагают, что Москве следует делать ставку на сотрудничество с Западом, тем более что для этого существует множество разнообразных институтов. Вообще изначально условия для совместной работы с Западом у России были более благоприятными, чем у Китая, правда, в настоящее время у КНР это получается лучше. Выбором для России, если следовать данной логике, должно быть балансирование между китайской моделью взаимодействия с Соединенными Штатами и позицией «младшего партнера» Америки, зависящего от нее в области безопасности.

Эдуард Лозанский в книге «Россия между Америкой и Китаем» (2007) обосновывает необходимость построения ровных отношений с обеими сторонами. Поддерживая дружественные связи с КНР, России следует сохранять тесные связи с другой авторитетной страной для уравновешивания влияния Пекина. Правда, эта страна, не менее весомая в мировой политике, чем Китай (понятно, что в такой роли могут выступать только Соединенные Штаты), будет ожидать от Москвы полной независимости в отношении Китая. Однако если случится конфликт между Китаем и Соединенными Штатами, и Москве придется делать выбор, она окажется в очень трудном положении. Следовательно, будущее стратегического партнерства между Россией и Китаем зависит от характера новых отношений во всем треугольнике Китай–Россия–Америка и от того, сумеют ли три державы мирно разрешать возникающие между ними противоречия.

Примечателен доклад «Россия–Китай–США: трехсторонние отношения в Азиатско-Тихоокеанском регионе», подготовленный в 2009 г. под руководством Василия Михеева. Авторы приходят к выводу, что отношения между каждыми двумя сторонами этого треугольника самостоятельны и не нуждаются в третьем участнике, в этих связях нет ни полного доверия, ни стремления к конфронтации, поскольку она не отвечает ничьим интересам. По мнению исследователей, главное – не использовать третью сторону для оказания давления на другого участника треугольника или принуждения его к компромиссу. Это особенно важно для реализации совместных интересов, таких, как антитеррористическая деятельность и северокорейский вопрос. Но еще более прогрессивный подход может заключаться в выработке общей позиции для понимания интересов каждой страны в условиях глобализации, которая позволит гарантировать мир в будущем.

Несмотря на разницу подходов, все они свидетельствуют об одном: вопрос взаимодействия трех держав представляет для академического сообщества очень большой интерес. Чрезвычайно важна и твердая позиция российских лидеров, нацеленных на установление более тесных отношений с Пекином, а также призывы широкой общественности к развитию контактов с Китаем. Эти факторы способствуют более доброжелательному освещению КНР в средствах массовой информации и влияют на принятие решений, касающихся отношений с Пекином. Естественно, между Китаем и Россией возникают и трения, но они не меняют общей направленности российской политики на стабильное и долговременное сотрудничество с Пекином. На самом деле это неплохие новости для Соединенных Штатов как третьей стороны.

Взгляд Запада и Китая

Некоторые западные политологи, особенно относящиеся к неоконсервативному лагерю, негативно воспринимают возможность сближения Китая и России. Наиболее яркий пример – работы Роберта Кейгана. Он бездоказательно заявляет, что и КНР, и Россия «враждебно настроены в отношении Америки», проявлениями чего он, в частности, считает неприятие Пекином и Москвой американской гегемонии и создание ШОС. Заявляя о возобновлении идейной борьбы, о конкуренции между либерализмом и автократией и о новом идеологическом разделении мира, автор сам ставит свои рассуждения на идеологический фундамент. Описывая отношения между Пекином, Вашингтоном и Москвой по окончании холодной войны, Роберт Кейган, тем не менее, размышляет исключительно в логике этого конфликта, повсюду находя приметы антагонизма. Так, когда Россия начала контрнаступление на грузинские войска в Южной Осетии 8 августа 2008 г. – в день открытия Олимпийских игр в Пекине, – Роберт Кейган утверждал, что это совместная акция мировой авторитарной системы.

Более популярная в Соединенных Штатах точка зрения заключается в том, что ухудшение отношений между Белым домом и Кремлем прокладывает путь к сближению Пекина и Москвы. Наиболее ярким ее выразителем является Кристофер Марш, директор азиатских исследований в Бэйлорском университете. В своей статье «Россия разыгрывает китайскую карту», написанной для журнала National Interest, он напоминает, что фундаментальное расхождение интересов США и России в Восточной Европе и Центральной Азии прервало короткий медовый месяц двух стран после завершения холодной войны. В то же время напряженность в китайско-американских отношениях сохранялась по причине всемирной военной экспансии Соединенных Штатов и вопроса о статусе Тайваня. На этом фоне происходит беспрецедентное сближение Китая и России. Однако, с точки зрения Марша, две страны не намерены создавать антиамериканский альянс, хотя КНР выгодно иметь под боком более сильную и дипломатически независимую Россию, которая проводит прагматичную политику и дистанцируется от Вашингтона. Многие в России обеспокоены усилением Китая и тем, что Пекин, возможно, займет место Москвы на международной арене, и все же Россия более решительно, чем другие крупные державы, настроена на сотрудничество с Китаем.

Марш усматривает сходство между нынешними китайско-российскими отношениями и американо-британскими отношениями после окончания Второй мировой войны. Россия надеется доказать свою значимость в мировой политике, участвуя в разрешении таких конфликтов, как кризис в Косово и корейская ядерная проблема, и в этом она подобна Великобритании, которая переживала закат могущества после Второй мировой войны. Китай, в свою очередь, больше напоминает усиливающуюся в то время Америку, и, перестав несколько десятилетий тому назад называть Россию «старшим братом», не считает старшим братом и себя, надеясь строить отношения с северным соседом на основе равенства.

Марш предупреждает, что США должны проводить более дружественную политику в отношении этих двух государств, потому что в противном случае Вашингтон может подтолкнуть Москву и Пекин к созданию союза, а это чревато более серьезными последствиями, чем однобокая политика Китая после 1949 года.

Еще одна точка зрения западных исследователей – молодых и практически настроенных экспертов – отличается прагматизмом; приверженцы этой школы предсказывают разнонаправленное будущее трехсторонних отношений. Так, Эндрю Качинс, в прошлом – глава Московского Центра Карнеги, считает, что, хотя китайско-российские связи переживают небывалый подъем, с экономической и стратегической точки зрения каждая из сторон сосредоточена на решении собственных проблем, а потому их отношения оказывают ограниченное воздействие на региональную и мировую политику. Но в перспективе сотрудничество Москвы и Пекина будет напрямую влиять на Соединенные Штаты.

Качинс считает, что сотрудничество между Россией и Китаем призвано решать проблемы каждой страны, и не представляет серьезной угрозы для Соединенных Штатов. По мнению автора, с точки зрения истории, культуры, географии и экономики Россия ближе к Западу, чем к Китаю. Лишь в случае чрезвычайно значимых событий Россия может отклониться от проводимого ею после окончания холодной войны курса на взаимодействие с Западом.

Трехсторонние отношения подробно анализирует в своей книге «Ось по расчету: Москва, Пекин и новая геополитика» Бобо Ло. «Треугольник» – не то, к чему Россия стремилась сразу после холодной войны. В то время Москва тешила себя иллюзиями относительно возможности управлять миром вместе с Соединенными Штатами. Но Вашингтон отверг подобные притязания, поскольку у России, на его взгляд, не было на это оснований. С приходом на пост главы российского МИДа в 1996 г. Евгения Примакова возобладала точка зрения, что развитие отношений с Китаем могло бы помочь России увеличить стратегическую гибкость, снизить зависимость от Запада, закрепить за ней роль моста между Западом и Востоком. Бобо Ло, однако, полагает, что в 1990-е гг. Москва не добилась своих целей – она не обрела новых рычагов влияния и не сумела компенсировать утрату своих возможностей на Западе наращиванием их в Азиатско-Тихоокеанском регионе. В результате Россия оказалась вытесненной на обочину политики и на Востоке, и на Западе.

При этом Бобо Ло считает, что сегодня США, Россия и Китай могут претендовать на равный статус, что уже само по себе беспрецедентно. Беды и трудности Америки почти совпали с возрождением России. Рост цен на энергоносители вкупе с подъемом российской экономики позволили стране убедительно выступить на мировой арене, не обращая внимания на критику со стороны Запада. Еще более важный фактор перемен – усиление Китая. Хотя перед Пекином стоят самые разные проблемы, начиная с поиска ресурсов, поставок энергоносителей и защиты окружающей среды, государство, похоже, неуклонно движется к тому, чтобы стать сверхдержавой в первой половине XXI века.

Бобо Ло замечает, что главным фоном отношений Китая, США и России становится геополитическая анархия. В условиях относительного ослабления Соединенных Штатов Пекину предстоит сыграть ключевую роль в деле достижения стабильности и экономического процветания. В этом смысле китайско-российская «ось по расчету» лишь отражает дух времени.

Хотя неоконсерватизм по-прежнему оказывает воздействие на американское общественное мнение, более влиятельны голоса, призывающие к поддержанию мирового порядка посредством конструктивного взаимодействия трех держав, которое может к тому же сулить немалые выгоды.

В Китае после трагедии 11 сентября 2001 г. также состоялась интересная дискуссия о будущем трехсторонних связей. Профессор Су Гэ выдвинул теорию о том, что после окончания холодной войны отношения между Китаем, США и Россией претерпели изменения, и традиционный треугольник более неактуален. Следует «двигаться вместе со временем», прилагая усилия к тому, чтобы параллельно развивать китайско-американские и китайско-российские отношения во имя мира во всем мире. Однако некоторые политологи высказываются осторожнее. Например, Ши Сяохуй считает, что Россия возвращается к сотрудничеству с Западом и интеграции в западное сообщество после более чем десятилетних испытаний и метаний, поэтому отношения Вашингтона и Москвы переходят на новый уровень. С учетом глубочайших изменений в мировом сообществе после окончания холодной войны следует уделять большое внимание тому, будет ли улучшение отношений между Соединенными Штатами и Россией оказывать негативное влияние на китайско-российские и китайско-американские отношения.

Го Чжэньюань и ряд его коллег полагают, что, хотя события 11 сентября 2001 г. привели к переменам в трехсторонних отношениях, они лишь незначительно повлияли на развитие этих связей. Сочетание сотрудничества и конкуренции и без того становилось все более очевидным, и позиция Китая в трехсторонних отношениях укрепилась.

Как отметил Ян Цземянь в статье «Трехсторонние отношения между Китаем, США и Россией и их особенности», финансовый кризис открыл новые возможности. Все три стороны стремятся к дальнейшему развитию многосторонних отношений путем активной кооперации на мировом, региональном и субрегиональном уровнях. Хотя любые из двусторонних отношений в рамках треугольника имеют свою специфику и трудности, а механизм координации трехсторонних связей далек от совершенства, они будут, без сомнения, развиваться и дальше. Китайские ученые в полной мере отдают себе отчет в том, что трехсторонние отношения – это важная область международных связей, поскольку в долгосрочной перспективе они могут повлиять и на общую международную конфигурацию и внешнюю политику Китая.

Особенности трехсторонних отношений

После окончания холодной войны важность трехсторонних отношений становится все более очевидной. Пришло понимание того, что от их стабильного развития зависит устойчивость глобального мира, поэтому они важнее традиционных идеологических различий.

Хотя прогнозировать будущее очень сложно (международное сообщество вступило в переходный период в смысле формирования новых силовых конфигураций и интерпретации истории), США остаются ведущей мировой силой. В то же время сотрудничество между быстрорастущими экономиками и координация усилий обеспечивают относительную стабильность и равновесие мирового сообщества, и решительный поворот вспять в ближайшей перспективе маловероятен. Соединенные Штаты уже не могут претендовать на роль единственной сверхдержавы. Войны в Ираке и Афганистане поставили Вашингтон в затруднительное положение, а в ходе экономического кризиса США пережили институциональную, нравственную и экономическую драму. Пекин и Москва также столкнулись с серьезными трудностями, но усиливающийся Китай и постепенно выходящая из кризиса Россия способствуют ускорению сдвига в структуре международных отношений. Однако меняющееся соотношение сил пока не нашло полного отражения в архитектуре международных институтов.

Сближение России и Китая, происходящее с середины 1990-х гг., – следствие глубоких геополитических перемен. Во многом оно стало результатом давления Запада, которое поставило Россию и КНР перед одинаковыми вызовами. С одной стороны, расширение НАТО и Евросоюза, «цветные» революции, планы размещения системы противоракетной обороны в странах Центральной и Восточной Европы вызывают озабоченность России. С другой – Вашингтон укрепил традиционные союзнические отношения с некоторыми странами Азиатско-Тихоокеанского региона в качестве противовеса и меры сдерживания Китая. Хотя китайские принципы выстраивания отношений с Соединенными Штатами и их союзниками представляются более гибкими, чем конфронтационная конкуренция между Россией и Западом (по крайней мере, до последнего витка сближения), по сути, Москва и Пекин испытывают одинаковый по силе геополитический прессинг. Противоречие между экономическим сотрудничеством и давлением геополитических разногласий вообще характерно для современных международных отношений.

При этом внутриполитическое устройство Китая и России весьма сходно. То, что неоконсерваторы клеймят как «авторитарный капитализм», в действительности есть стремление двух стран выстроить рыночную экономику и централизованно демократизировать общество с опорой на мощный административный ресурс и с учетом внутренних обстоятельств. Долгосрочной целью и китайских, и российских реформаторов всегда было укрепление демократии и углубление рыночных реформ.

Наконец, трехсторонние отношения представляют собой сравнительно асимметричный и динамичный процесс. Так, в области экономики китайско-американские отношения, в которых многие видят локомотив мирового экономического развития, значительно интенсивнее российско-американских. В энергетической сфере Россия и Америка попытались выстроить взаимодополняющие отношения в начале 2000-х гг., но пока они еще не получили серьезного развития. А вот китайско-российское энергетическое взаимодействие характеризуется хорошей динамикой. Можно смело утверждать, что, развивая связи с обеими державами, Китай оказывается наиболее активным на экономическом поле.

В стратегической области связи России и Америки крепче, чем Китая и США. Вполне естественно, что две страны, обладающие самыми большими ядерными арсеналами в мире, уделяют большое внимание стратегическому сотрудничеству. Перезагрузка между Москвой и Вашингтоном, включавшая, в частности, подписание нового договора о сокращении стратегических наступательных вооружений, говорит о готовности сторон к улучшению отношений, но нужно время, чтобы понять, что может происходить дальше.

В большинстве международных организаций Америка по-прежнему играет незаменимую роль, которая, однако, постепенно все больше оспаривается. В то же время расширяется и углубляется кооперация Китая и России в ООН, «Большой двадцатке» и Совете стран БРИК. Различный вес Китая, США и России в международных структурах не означает, что эти державы не могут сотрудничать друг с другом, и это еще один примечательный аспект трехсторонних отношений. Доказательством может служить резолюция СБ ООН по Ирану, принятая весной 2010 года.

Показательно, что, несмотря на доминирующее влияние России в Центральной Азии, а также стратегическую и экономическую интервенцию Соединенных Штатов в этом регионе, после событий в Киргизии Москва и Вашингтон проявили осмотрительность и сдержанность. И это осознание ограниченности возможностей лишний раз доказывает, что только развитие многосторонних отношений может стать гарантией стабильности.

Сравнивая Китай и Россию, мы сталкиваемся еще с одним проявлением асимметрии. Россия является членом «Большой восьмерки» и установила рабочие институциональные отношения с НАТО – единственной на сегодняшний день организацией в области безопасности и коллективной обороны, но Москва до сих пор находится за бортом ВТО. Китай же не выстроил официальных связей с НАТО и не входит в «Большую восьмерку», однако несколько лет тому назад присоединился к ВТО, пройдя очень сложную процедуру.

В культурном отношении, хотя Россия и США являются частью христианского мира, разница между восточным православием и западным христианством приводит к нестыковкам в разных областях – от культурных традиций до идеологии. Зато Китай может похвастаться долгой историей культурного обмена с обеими странами и понимает их не хуже, а в некоторых отношениях даже лучше, чем они понимают Китай. Таким образом, у Пекина есть свои преимущества в трехстороннем культурном обмене.

Признавая асимметрию отношений, Бобо Ло предлагает для их выстраивания позитивный метод, при котором главное внимание уделяется «терпимому отношению к различиям», а не просто стратегическому равновесию. По сравнению с обычным подходом достижения стратегического баланса, при котором главное внимание уделяется победе одного над другим, подход, подчеркивающий необходимость понимания различий и важность взаимной терпимости, а также взаимодействие идей и интересов, может привести к окончательному завершению холодной войны.

Трехсторонние отношения и устойчивость мира во всем мире

Изменения в глобальной расстановке сил – это результат политических игр, сравнительно независимый от воли народов. В противном случае две катастрофические мировые войны не разразились бы после того, как люди уже долго страдали от опустошительных войн. Вместе с тем, история человечества знавала периоды длительного мира и стабильности, такие как «столетний мир» при Венской системе XIX века, так называемый «век Меттерниха». Внимательный анализ этой исторической эпохи приводит нас как минимум к двум важным мыслям.

Во-первых, после установления Венской системы Европа вступила в период сосуществования и переплетения классического либерализма, социализма (не того, который впоследствии строили в СССР, а того, что заложил основу европейской социал-демократии) и национализма. По сути именно подобная модель, в рамках которой совмещались бы различные системы взглядов, и нужна сегодня для успешного выстраивания трехсторонних отношений. Несмотря на нескончаемые идеологические нападки Запада на Китай и Россию, эти державы, как и Соединенные Штаты, имеют свои планы развития современной рыночной экономики и демократической правовой системы, которые соответствуют их собственным условиям. Установки и политика трех держав сегодня больше напоминают эпоху Вестфальского мира, в основе которой лежит суверенитет национальных государств, нежели современную Европу. Следовательно, вполне разумно искать точки соприкосновения между тремя странами с целью поощрения сосуществования и взаимной терпимости, какие бы концептуальные разногласия их ни разделяли.

Во-вторых, столь же важной предпосылкой устойчивого «столетнего мира» в Европе XIX века, как сосуществование трех школ мысли, было геополитическое равновесие конкурирующих игроков. Если сосуществование различных школ мысли и баланс между разными державами и центрами силы смог почти на сто лет сохранить мир в Европе XIX века, то почему мы не сможем добиться его в наши дни в глобальном масштабе?

Европа позапрошлого столетия, конечно, отличается от современного глобального устройства. Тогда поддержание мира и баланса сил на континенте было возможно благодаря тому, что соперничество между европейскими державами разыгрывалось вдали от Старого Света и заключалось в борьбе за заморские колонии. Однако углубляющийся процесс глобализации дает возможность разным странам и регионам осуществлять взаимовыгодный обмен товарами и идеями. Перспективы мирного сосуществования разных государств и цивилизаций – не такая уж недостижимая мечта. Нет нужды говорить о том, что, имея более богатый опыт в этом отношении, Китай, США и Россия должны брать на себя больше ответственности и вносить более существенный вклад в построение нового международного порядка.

Фэн Шаолэй – декан Школы международных и региональных исследований, директор Центра исследований России Педагогического университета Восточного Китая, член Китайско-российского комитета дружбы, мира и развития, главный редактор журнала «Российские исследования».

Китай. США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 февраля 2011 > № 739760 Фэн Шаолей

К объединенному рынку инноваций

Как построить платформу единого экономического пространства ЕС и России

Резюме: Кризис заставил создать в рамках ЕС гигантский стабилизационный фонд. Его наличие не избавляет от необходимости реструктуризации долгов каждой страны. Формирование объединенного рынка инноваций стимулирует стремление учредить интегрированный фонд финансирования инноваций. Но его средства могут оставаться в компетенции национальных инновационных систем.

Пожалуй, единственное, что сейчас по-настоящему объединяет Россию и страны Европейского союза – это стремление к инновациям. В современном мире мощь страны определяется не производством знаний (в широком смысле этого слова), а эффективностью их использования в экономике. Особенно ярким напоминанием стал только что перенесенный кризис, угроза продолжения которого все еще нависает над миром, как дамоклов меч.

Консервативный подход к борьбе с экономическим спадом продиктовал принятие протекционистских мер. Национальные рынки европейских стран вспомнили о границах, по существу обособились и закрылись так, как будто никакого Европейского сообщества и нет. Но ведь его образование, потребовавшее огромных усилий и десятков лет напряженной работы, действительно стало самым выдающимся событием XX века.

На самом деле возврат к изоляции и экономической автаркии нереален. Ощущение взаимозависимости тем острее, чем активнее мы пытаемся поднять жизненный уровень населения. Россия как не самое сильное звено мировой экономической системы поняла это одной из первых. В стремлении к интеграции – локальной, региональной, международной – и государство, и бизнес готовы объединить свои усилия.

Глава правительства России Владимир Путин недавно призвал европейских коллег, опираясь на «прогрессивные формы экономической интеграции», отказаться от консервативного подхода к развитию партнерских отношений в пользу новаторского. В частности, он высказался за совместную промышленную политику, основанную на концентрации технологических и ресурсных потенциалов России и Евросоюза. Особое внимание следует обратить на возможности соединения усилий в инновационном бизнесе. Россия решительно объявляет основным приоритетом своей промышленной политики модернизацию. И первым шагом на пути построения инновационной экономики должна стать специальная площадка повышенной инновационной активности в Сколково, проект создания которой сейчас широко обсуждается. Государство, выступив инициатором этого проекта, изначально отвело бизнесу решающую роль в его реализации. В свою очередь бизнес-сообщество увидело в предложенной идее огромный потенциал, обеспечивающий развитие на длительную перспективу.

Любопытно, что о создании аналогичного иннограда – с налоговыми послаблениями, либерализацией иммиграционного законодательства и другими льготами – объявлено и в Великобритании. Это не случайное совпадение, необходимость инновационного прорыва становится общим местом современной экономической политики.

Однако мало кто обратил внимание на то, что изначально ставка делается на глобальное инновационное партнерство по созданию условий для смелого и повсеместного внедрения новшеств самого широкого спектра. У подлинно новаторских разработок не может быть национального ограничения, иначе они не возникли бы и – самое главное – не получили бы рынок для своего применения. Именно бизнес, российский и европейский, готов приступить к установлению таких отношений, целью которых станет построение единого евро-российского инновационного пространства.

Наш опыт подтверждает, что представление о традиционной консервативности европейских инвесторов, предпочитающих вкладываться в инновации высоких технологий на поздних стадиях их жизненного цикла, устарело. В конце концов, именно в Европе реализован проект Большого адронного коллайдера, который объединил в единый творческий коллектив ученых и специалистов множества стран. Участники проекта осваивают собственные программы, сложение результатов которых и дает колоссальный эффект в достижении общей цели. И хотя сам по себе эксперимент с коллайдером уникален, механизм его организации и осуществления применим и в других случаях.

Наступило время ставить задачу по формированию европейского объединенного рынка инноваций. Практическое освоение инноваций начинается с их поиска, в то время как процесс создания скрыт от взглядов потенциальных потребителей. По разным оценкам, на изыскания уходит от 30 до 60% времени и средств. Риски, которые составляют неотъемлемую часть любых инноваций, связаны как раз с ошибкой выбора (отбора) тех из них, которые обеспечат возврат вложенных ресурсов – финансовых и трудовых. Венчурные капиталисты чаще всего называют децильную норму окупаемости инновационных проектов – т.е. только один проект из десяти дает эффект, покрывающий все расходы.

Все это приводит к тому, что важнейший институт рынка – спрос – существует независимо от другого института – предложения. В результате образуется диссонанс, не поддающийся регулированию. С одной стороны, создается огромное количество потенциальных инноваций, которые становятся таковыми только на рынке как результат купли-продажи. Но подобные операции как таковые отсутствуют, или, точнее, их чрезвычайно мало, поскольку невозможно заранее установить, действительно ли нужны те или иные инновации и насколько они полезны. С другой стороны, на производстве товаров и услуг также ощущается сильный голод по инновациям, позволяющим занять или расширить свою нишу на рынке. Но поиски тех из них, которые не обманут ожидания рынка, пока не увенчались успехом. И чем более закрыта и локализована эта сфера товарооборота, тем труднее найти оптимальное разрешение возникшего противоречия.

Нужно по-другому взглянуть на весь процесс создания и освоения инноваций. Мы предлагаем, чтобы их поиск осуществлял рынок, но особый – рынок инноваций. В самых общих чертах он представляется как свободное обращение инновационных продуктов, готовых к продаже. Тот, кто быстрее внедрит инновационный продукт, тот и выиграет. Другими словами, конкуренция при создании инновации замещается конкуренцией пользователей. Примером такого продукта может служить так называемое свободное программное обеспечение на основе открытого кода, выступающее альтернативой проприетарных операционных систем.

На этапе разработки инновационного продукта конкуренция замедляет весь процесс, иногда приводя к дублированию и зацикливанию в тупиковых вариантах. Нужна кооперация, поскольку она позволяет объединить представителей самых разных отраслей знаний и инжиниринга, и тем самым значительно сократить время разработки. На этапе коммерциализации в силу вступает такой фактор, как уровень совершенства всей корпоративной системы: это маркетинг, банкинг, операционный и стратегический менеджмент. Здесь конкурентный механизм не замедляет инновационное развитие, а ускоряет его, неизбежно заставляя в полной мере мобилизовать все резервы, в том числе путем инкорпорирования недостающих эффективных элементов управления и практик, применения современных информационных технологий и т.п.

В российской деловой прессе описано еще одно системное противоречие построения инновационной экономики. Анатомию инновации схематически можно представить следующим образом: субъект инновации (компания) финансирует НИОКР, получая взамен разработку, которая либо увеличивает ценность выпускаемой продукции для ее потребителей и тем самым ведет к росту выручки компании, либо сокращает ее собственные издержки. Таким образом, создается стоимость, которая остается у компании в виде прибыли. А может переходить к конкурентам и потребителям, которые получают лучшее качество за ту же и даже более низкую цену.

Отсюда следует парадоксальный, на первый взгляд, вывод: экономическая привлекательность инноваций для субъекта инновационной деятельности зависит от эффективности барьеров на пути распространения созданных разработок, поскольку это напрямую влияет на объем прибыли инноваторов. И чем дольше компания способна ее получать, тем привлекательнее доход на капитал, инвестированный в инновации. Но интересы роста всей экономики (а не одной компании) требуют, наоборот, высоких темпов распространения инноваций, так что необходимо барьеры распространения снижать. При этом состояние всей экономической среды оказывает существенное влияние на инноватора, в том числе и депрессивное – скажем, дефицит государственного бюджета может изменить налогообложение.

Если под этим углом зрения посмотреть на глобальный рынок, то придется констатировать, что его инновационная составляющая испытывает именно такие противоречивые воздействия. Примером может служить развитие информационных технологий. Массовое распространение готовых разработок снижает их цену на локальных рынках, но повышает на глобальном рынке стоимость ключевых технологий их применения, стандартов, алгоритмов, гармонических элементов и др. Отсюда следует, что разработка инновационного продукта будет тем эффективней, чем быстрее она выйдет на глобальный рынок. А скорость ее выдвижения на этот уровень продаж тем выше, чем меньше времени затрачивается на завоевание локальных рынков. Такую возможность как раз и предоставляет объединенный рынок инноваций.

Приведенный выше пример создания свободного программного обеспечения служит хорошей иллюстрацией преимуществ такого подхода – уже сегодня его рынок справедливо считается наиболее динамично развивающимся в секторе IT. Вообще расширение рынка инноваций в этом секторе происходит главным образом за счет поглощения одной крупной компанией более мелких, но зато более активных в инновационных разработках. В результате слияния качество мобильности теряется. Модель открытого рынка ускоряет процесс создания и широкого внедрения инновационных продуктов без необходимости организационного объединения – их объединяет сам рынок.

Другим примером может послужить проблема создания генно-модифицированных организмов и продуктов: вывести новую линию можно за один год, а проверка ее на безвредность занимает 7–10 лет. Объединенный рынок позволит сократить этот срок в несколько раз.

Ввиду принципиальной специфики инновационных продуктов такой рынок характеризуется целым рядом особенностей. Не имея сейчас возможности проанализировать их полностью, упомяну лишь некоторые из них.

Прежде всего, как уже сказано, он должен быть открытым, то есть его участники освобождаются от уплаты пошлин на ввоз-вывоз инновационной продукции, подобно тому как в Европейском союзе ввели либерализацию рынка авиаперевозок (договор «Открытое небо»). Даже такая щепетильная сфера, как оборона и безопасность, претерпела удивительную метаморфозу: Великобритания и Франция объединили усилия по защите своих национальных интересов. В частности, обе страны договорились о совместном обслуживании ядерного оружия, иначе говоря – о взаимодействии в инновационном развитии ядерного потенциала. Либерализация рынка инноваций не исключает существования национальных интересов – просто они переходят от эксклюзивных, исключительных научно-технических открытий к национальным инновационным системам, обеспечивающим условия для освоения инноваций мирового (европейского) рынка производственным сектором экономики. Например, глава исследовательского центра Nokia профессор Генри Тирри самым решительным образом поддерживает модель открытых инноваций, хотя и ограниченную корпоративным уровнем. Однако важен основной мотив такой открытости – сейчас мало создать инновацию, ее надо быстро внедрить в массовое производство.

Отличие рынка инноваций состоит и в том, что ему противопоказана консолидация – здесь действуют одиночки, даже если это крупные игроки. Как правило, рыночная консолидация необходима для поддержания ликвидности, и, соответственно, требуется постоянное резервирование крупных средств. Рынку инноваций ликвидность не нужна, она – потенциальная и поэтому механизм резервирования отпадает. Между прочим, вывоз капитала, который вызывает подчас серьезную озабоченность финансовых властей, связан в первую очередь с отсутствием или недостаточностью привлекательных объектов вложений на внутреннем рынке. Точно так же и вывоз инноваций на внешние рынки восполняет дефицит спроса национальной экономики, но в итоге стимулирует их производство гораздо более эффективно, чем любые административные меры.

Государства, накопившие огромные резервы, ставили перед собой цель завоевания «чужих» товарных рынков. Привлекательность рынка инноваций остается на довольно низком уровне до тех пор, пока покупатели не оценят разработку как товар, но тогда и этот рынок становится товарным. Именно поэтому, несмотря на специфику, обмен инновационными разработками, их распространение и использование отвечает всем требованиям рыночного института.

Еще одна особенность рынка инноваций связана с тем, что его субъектами являются не центры прибыли, а центры компетенции. А последние, как известно, гораздо более способны к кооперации, и именно вследствие этого рынок инноваций нужно создавать как объединенный, где национальные рамки приобретают условный (в крайнем случае – информационный) характер. Что касается правовой защиты интеллектуальной собственности, то существуют признанные процедуры перевода любых запатентованных разработок, представленных на мировом рынке, на национальную фазу – например, процедура Пи-Си-Ти (PCT – Patent Cooperation Treaty). Россия только в 2008 г. перевела через европейское патентное ведомство на свой рынок свыше 80 тыс. заявок. Да и в авторском праве уже получила развитие концепция «копилефта» (в противоположность «копирайту»), предполагающая свободное использование авторского продукта без регистрации его как объекта авторского права. Аналогичным способом и инновации могут получить статус «гражданина мира».

Как известно, кризис заставил создать в рамках ЕС гигантский стабилизационный фонд. Его наличие способно решить кратковременные проблемы социально-экономического развития, но не избавляет от необходимости реструктуризации долгов. Возникает потребность в действенном механизме обеспечения роста экономики, не связанном с фискальной политикой и защищенном от спекулятивных атак. Формирование объединенного рынка инноваций стимулирует стремление учредить интегрированный фонд финансирования инноваций. Причем ему не возбраняется носить виртуальный характер, то есть его средства могут оставаться в компетенции национальных инновационных систем.

Да и сама организационная структура рынка инноваций может быть виртуальной, наподобие социальной сети, поскольку инновационность современной экономики создается не крупными организациями, а предпринимательской сетью, объединяющей отдельные группы разработчиков. В теории сетевых структур показано, что именно сетевой обмен информацией как результат спонтанных взаимодействий способствует реализации экономически эффективных проектов в инновационных сообществах. В этом смысле объединенный евро-российский рынок инноваций способен обеспечить мультипликативный эффект любому отдельно взятому инвестору. Вместо предложенной Европейским союзом интегрированной европейской энергосети, нацеленной на искусственное стимулирование конкуренции, лучше создать интегрированную евро-российскую инновационную сеть.

Совместная инициатива «Партнерство для модернизации» закрепила намерение сторон устранять барьеры в целях использования инноваций. Откликом могли бы стать усилия бизнес-сообществ по созданию условий для совместного освоения инноваций. Совет Круглого стола промышленников ЕС – России еще в 2009 г. представил саммиту Россия – Евросоюз предложение начать новый инновационный диалог, среди среднесрочных целей которого значится создание общего рынка инноваций.

С помощью такого диалога может быть выстроена «дорожная карта» по учреждению объединенного рынка инноваций. Особое внимание следовало бы обратить на развитие новых форм частно-государственного партнерства, в частности таких, как функциональные кластеры. Их суть довольно проста – консолидация не территориально (географически) близких предприятий, работающих в разных отраслях экономики, а функционально связанных структур.

Тем самым могут быть подготовлены оптимальные условия по многим параметрам. И для межстрановых и межотраслевых взаимодействий на стыке разных отраслей знания и производства. И для ускоренного внедрения разработок в массовое производство. И в плане диффузии инновационных подходов, идей, решений к новым задачам. И с точки зрения грамотного, профессионального управления всеми этими процессами.

Создание кластеров давно и прочно входит в мировую практику промышленной политики. Кластеры невозможно сформировать, принуждая компании к совместной работе путем использования административных рычагов, без учета реальных перспектив осуществления соответствующих видов хозяйственной деятельности. Тот факт, что несколько компаний конкретной отрасли используют или ориентируются на одни и те же технологии, еще не означает, что эти компании составят реальный кластер – для этого нужно как развитие сотрудничества между предприятиями, так и включение в кооперацию компаний сектора услуг. Ни одной из этих целей нельзя достичь из-под палки простым административным решением и без наличия объективных рыночных предпосылок. Более того, чрезмерный акцент на административных мерах регулирования способен возвести дополнительные барьеры на пути формирования инновационно-ориентированных кластеров. Подобное регулирование рискует оказаться чем-то вроде смирительной рубашки для бизнеса, а не питательной средой для него.

Ключевым фактором установления атмосферы доверия, обеспечения широкого и устойчивого спроса является вхождение в состав кластеров компаний крупного бизнеса. В рамках инновационно-ориентированных кластеров они выполняют двоякую роль – выступают и в качестве инноваторов, привлекающих субподрядчиков в целях реализации своих проектов, и в качестве генераторов спроса на услуги инновационно-активных компаний малого и среднего бизнеса, обеспечивая их заказами и рынками для их интеллектуальных разработок. Шансов же динамичного развития у кластеров, состоящих из малых и средних инновационных компаний, на практике оказывается меньше – прежде всего из-за отсутствия доступа к значительным финансовым средствам и невозможности генерировать устойчивый спрос на продукцию смежных отраслей.

Поддержка со стороны Европейского союза и России таких функциональных кластеров позволила бы решить еще одну чрезвычайно важную задачу – привлечь к формированию и реализации инновационной политики региональные и субрегиональные власти в каждой из стран ЕС и в России. Например, СНГ, преследуя цель повышения конкурентоспособности своих экономик в целом, разрабатывает Межгосударственную программу инновационного сотрудничества, призванную интегрировать все страны в глобальное научно-техническое, инновационное и образовательное пространство. В итоге формируемый рынок инноваций мог бы стать по-настоящему объединенным.

Мы вправе рассчитывать на адекватный отклик наших бизнес-партнеров и их готовность совместно строить платформу содружества хотя бы по той причине, что это одинаково выгодно всем. Объединенный российско-европейский рынок инноваций должен стать совместным проектом экономической политики России и Европейского союза и платформой для подлинной интеграции.

В.П. Евтушенков – к. э. н., председатель комитета Торгово-промышленной палаты РФ по научно-техническим инновациям и высоким технологиям.

Россия. Евросоюз > Образование, наука > globalaffairs.ru, 14 февраля 2011 > № 739758 Владимир Евтушенков

Образ желаемой современности

Дмитрий Ефременко

Шансы России в постамериканском мире

Дмитрий Ефременко – доктор политических наук, заместитель директора Института научной информации по общественным наукам РАН.

Резюме Сохранение за Россией статуса самостоятельного глобального игрока, даже если для этого потребуется привлечь серьезные дополнительные ресурсы, окажется менее затратным и рискованным, чем вхождение в зону притяжения одного из более мощных полюсов.

Советский Союз еще был жив, хотя и дышал на ладан, когда торжествующая победу в холодной войне Америка начала гонку триумфалистских манифестов. В одних декларировалась историческая необратимость американоцентричного миропорядка; авторы других были более осторожны, как, например, Чарльз Краутхаммер, который ограничил временной горизонт глобального доминирования США тремя-четырьмя десятилетиями. Но едва миновала половина этого срока, как аналитики и обозреватели принялись соревноваться, делая заявления с обратным знаком.

Фарид Закария, автор модной книги «Постамериканский мир», видит главную проблему не в упадке Америки, а в «подъеме остальных», что стало возможным благодаря американскому экономическому, политическому, военному и культурному лидерству. Вместе с тем он откровенно говорит об ошибках и провалах, которые привели к сокращению периода абсолютного американского доминирования после окончания холодной войны. Книга Закарии была опубликована в первой половине 2008 г., еще до того, как разразился глобальный финансовый кризис. Но именно он стал точкой невозврата в процессе «постамериканизации». Благодаря кризису международные отношения обретают новое качество, адаптироваться к нему придется всем их участникам. В том числе, разумеется, и России.

Мир многополярный, постамериканский – это то, к чему Москва стремилась, начиная по крайней мере со знаменитого разворота Евгения Примакова над Атлантикой. Но теперь, когда желанный миропорядок становится реальностью, впору задать вопрос: а готова ли к нему Россия? Благодаря эрозии американской гегемонии открываются не только возможности, но и риски, связанные с силовым полицентризмом. Ведь после окончания холодной войны Россия испытывала не только горечь от приниженного положения в системе международных отношений и страх перед минимизацией ее влияния на постсоветстком пространстве, но и комфортное чувство пребывания в нише крупнейшего экспортера энергоносителей. И хотя последнее можно рассматривать как признак экономической деградации и дискриминации в системе мирохозяйственных связей, Владимир Путин с успехом использовал «тучные годы» для терапевтического лечения социальных травм, вызванных посткоммунистическими трансформациями. Он также сумел сконцентрировать ресурсы, достаточные, чтобы позволить себе в Мюнхене «откровенный разговор» с западными партнерами. Теперь же эти «преимущества дискриминации» постепенно уходят, а за реализацию новых возможностей еще только предстоит бороться, и, по всей видимости, бороться упорно.

Для России американская гегемония была тягостна, неприятна, в иные моменты – едва выносима. Но все-таки стоит признать: раз уж какой-то державе было суждено на время достичь глобальной гегемонии, то в американской версии она оказалась меньшим из зол. Гегемония, исходящая от любого европейского или азиатского государства, была бы, наверное, и вовсе непереносимой. И если представить себе другой исход холодной войны, то советская глобальная гегемония была бы, вероятно, одним из худших видов гнета, а едва ли не главной его жертвой стали бы народы самой державы-гегемона.

Об исторических уроках однополярного мира еще будут написаны целые библиотеки, но несколько выводов для международной политики наступающей эры многополярности могут быть сделаны уже теперь:

– постамериканский мир – это пока не завершенное состояние, но необратимый процесс, имеющий свои стадии;

– на следующих стадиях процесса «постамериканизации» нужно стремиться к максимальному снижению его конфликтного потенциала;

– необходимо предотвратить возникновение в будущем любой новой глобальной гегемонии, от кого бы она ни исходила;

– следует найти механизмы стабилизации многополярного мира и предотвращения холодной войны всех против всех.

Эти выводы не являются специфическими и тем более исчерпывающими для России. Они скорее позволяют увидеть, что в рамках нового миропорядка появятся возможности для согласования интересов самых разных акторов международных отношений. И в этом – шанс для России. Но далеко не единственный.

Возвышение Китая как риск

«Подъем остальных» как движущая сила «постамериканизации» означает появление множества национальных «историй успеха» и, соответственно, множества игроков, претендующих на значительное укрепление своего международного статуса. Но на нынешней стадии становления многополярного мира все просто заворожены Китаем. Глобальный экономический и финансовый кризис способствовал тому, что китайская модель все чаще рассматривается в качестве альтернативы «Вашингтонскому консенсусу», а обостряющееся соперничество между Китаем и Западом представляется как неизбежная схватка цивилизаций или идеологий.

Российский взгляд на Китай неизбежно будет отличаться от западного. Еще в позапрошлом веке русский философ Константин Леонтьев предостерегал: «Россия может погибнуть только двояким путем – или с Востока от меча пробужденных китайцев, или путем добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией». «Пробуждения» Китая ждали и опасались у нас на протяжении десятилетий. Не случайно при всех зигзагах российской (советской) внутренней и внешней политики стремление к «нормализации отношений», а затем и к стратегическому партнерству оставалось внешнеполитической константой со времен Юрия Андропова. И нельзя не признать, что нынешний уровень российско-китайских отношений представляет собой ценнейшее достижение, которое, правда, не гарантирует от осложнений в будущем.

Сейчас, когда Китай «пробудился», рассуждения об угрозе могут быть более опасны, чем сама «угроза». В подъеме Китая следует видеть не угрозу России, а риск, то есть ситуацию, в которой возможен как проигрыш, так и выигрыш. Тактический выигрыш для российского политического режима уже очевиден. Прежде всего в том, что сопоставление исторического опыта двух стран дает властям дополнительные аргументы в пользу модернизации под жестким государственным контролем: путь Дэн Сяопина был правилен, путь Горбачёва – ложен; сильно (скорее всего – безнадежно) отстав от восточного соседа, Россия возвращается на правильный путь. При этом достижения Китая меняют и шкалу политических ценностей, поскольку успех и эффективность перестают однозначно отождествляться с либеральной демократией.

Потребность в устойчивом присутствии России в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР) – ключевой части мира XXI века – сегодня не вызывает никаких сомнений. Поворот на восток требуется «всерьез и надолго». При этом, сохраняя и наращивая преимущества добрососедства с Пекином, необходимо избежать превращения Москвы в его сателлита. Иначе говоря, фактическая слабость нынешних позиций России в АТР должна компенсироваться за счет активной политики, направленной на максимальную диверсификацию экономических и политических возможностей.

Среди причин, по которым для России предпочтителен вариант стабильного, но несколько дистанцированного партнерства с Китаем, далеко не только гигантская разность демографических потенциалов с двух сторон общей границы. Угроза китайского заселения Сибири и Дальнего Востока – это скорее «бумажный тигр», во всяком случае, в среднесрочной перспективе. Гораздо серьезнее опасность закрепления структурного дисбаланса в двусторонней торговле, быстрого скатывания к положению ресурсного придатка новой «всемирной мастерской». Однако выход из сырьевой ниши – это важнейший вопрос модернизации российской экономики, а не только торговых отношений между Москвой и Пекином.

Пожалуй, самая серьезная проблема, из-за которой России следует избегать слишком тесной привязки к китайскому локомотиву – это его скорость. Казалось бы, поддерживаемые уже не первое десятилетие двузначные (или близкие к двузначным) темпы экономического роста являются именно тем, чего нам так не хватает для успеха модернизации. Но чем дольше длится китайское экономическое чудо, тем больше нарастают экономические, социальные и региональные диспропорции, и тем более опасными могут быть последствия резкого торможения. Соответственно, для России усиливается актуальность поиска страховочных механизмов, запасных вариантов и новых возможностей.

Прежде всего, важно сохранять позицию открытости к более тесному сотрудничеству с Японией как в сферах экономики и научно-технической деятельности, так и в вопросах региональной безопасности. Однако неурегулированность территориального спора не позволяет видеть в сотрудничестве с Токио противовес китайскому фактору. Более многообещающей может стать интенсификация связей с региональными акторами второго порядка – Южной Кореей, Тайванем, Вьетнамом, Индонезией и другими странами АСЕАН. Ни одна из этих стран в одиночку не способна служить альтернативой континентальному Китаю, но в совокупности их можно рассматривать как множество потенциальных опорных точек на периферии Срединной империи.

В общеазиатских масштабах ценнейшим партнером является Индия. Отсутствие конфликтного потенциала и восходящая к истокам индийской независимости традиция дружественных двусторонних отношений составляет прочную основу стратегического взаимодействия Москвы и Дели в XXI веке. Однако есть и трудности, главным образом психологического характера. В России еще не вполне освоились с тем, что Индии уже не пристало быть ведомой, что по ряду ключевых показателей страна способна стать равновеликим партнером, а в скором будущем – более мощным полюсом постамериканского мира, чем Россия. Но в любом случае Дели как раз тот самый собеседник, с которым в числе первых следует обсуждать и растущую китайскую мощь, и любую другую серьезную проблему Евразии. При этом надо учитывать, что в Индии с ее опытом военного конфликта 1962 г. подъем Китая вызывает большую настороженность, чем в России, которая сумела урегулировать пограничные проблемы с КНР.

Российская стратегия «поворота на Восток» должна в полной мере учитывать американское влияние в АТР. США и Россия осознают ключевое значение региона для их будущего в XXI веке, равно как и отсутствие здесь сколько-нибудь серьезного конфликта интересов двух сторон. И если говорить о расстановке сил и тенденциях региональной безопасности, то надо признать, что и военное присутствие Соединенных Штатов в АТР вовсе не противоречит российским интересам. Ситуация здесь существенно отличается от обстановки на западных и южных рубежах России, где укрепление позиций США и НАТО представляет собой как минимум фактор дискомфорта. Во всяком случае, Москве едва ли имеет смысл вливаться в число энтузиастов лозунга «Окинава без американцев», который столь неудачно пытался воплотить в жизнь бывший японский премьер Юкио Хатояма.

Сказанное не означает, что России следует очертя голову формировать вместе с Америкой новые схемы региональной безопасности, в которых Пекин неизбежно усмотрел бы угрозу своим интересам. Важно видеть грань между поиском оптимального для Москвы баланса сил и созданием реальных или виртуальных антикитайских коалиций, участие в которых для России недопустимо. В то же время именно раскрытие потенциала российско-американского взаимодействия в АТР могло бы стать основанием для будущих отношений между Москвой и Вашингтоном, для сохранения и развития крайне хрупких результатов «перезагрузки».

Отношения с державой № 1 постамериканского мира

Звучит иронично и одновременно банально: державой №1 постамериканского мира остаются Соединенные Штаты Америки. Ослабление американского могущества продолжается, но не следует думать, что этот процесс бесконечен. Во-первых, неуклонный подъем основного конкурента – Китая – также не предопределен. Во-вторых, даже если вторая волна кризиса нанесет новый, еще более мощный удар, можно ожидать, что Америка, в конце концов, выкарабкается на более или менее стабильное плато, и дальнейшее (относительное) снижение ее глобальной роли приостановится. С другой стороны, проблемы США как нисходящей сверхдержавы поистине глобальны, поскольку любой вариант их решения будет иметь последствия для всего мира. Кризис показал не просто зависимость всех остальных стран от Америки как международного центра финансового могущества и главного источника дестабилизации мировой экономики, но и огромную социальную цену, которую придется рано или поздно заплатить всем за санацию этой системы.

Вполне понятно стремление России не платить за оздоровление американоцентричной глобальной экономики больше, чем требуется. Уже одно это соображение – стимул к конструктивному участию во всех международных институтах и механизмах антикризисного управления. Москва заинтересована и в том, чтобы способствовать «мягкой посадке» Вашингтона в постамериканский мир, предотвратить стратегически безнадежные, но рискованные для России попытки восстановить ускользающую глобальную гегемонию Соединенных Штатов. Не менее важно создать в обозримом будущем благоприятные предпосылки для конструктивного и стабильного партнерства с США.

По всей видимости, перезагрузка как важный внешнеполитический проект администрации Барака Обамы составляет один из компонентов комплексной переоценки глобальной роли США в контексте мирового кризиса. Всем, очевидно, было понятно, что в XXI веке совсем не Россия будет представлять для Америки основную проблему. Но чем же обернулась перезагрузка на деле?

С началом глобальных экономических потрясений многие в России с торжеством возвестили «закат Америки», тогда как в самой Америке немало обозревателей приветствовали «падение России с небес на землю». Таким образом, поначалу перезагрузка немногим отличалась от российско-американских интеракций постсоветской эпохи, характеризующихся столкновением ресентимента с высокомерием. Между тем в результате кризиса обе страны оказались в рядах проигравших, и именно это обстоятельство должно было стать реалистичной основой для диалога на основе баланса интересов. Но и здесь ситуация оказалась парадоксальной.

Например, Сергей Караганов вместе с рядом коллег из Совета по внешней и оборонной политике сформулировал весьма радикальную программу «большой сделки» – компромисса, нацеленного на нахождение баланса интересов России и Соединенных Штатов. По всей видимости, к ней с пониманием отнеслись близкие к администрации Обамы сторонники реалистического подхода, а динамика двусторонних отношений весь последний год создавала впечатление, что стороны негласно следуют основным параметрам «большой сделки». А именно: Россия конструктивно подходит к американским интересам в различных регионах Азии и проявляет сдержанность на постсоветском пространстве, а США, в свою очередь, не предпринимают попыток еще больше ослабить позиции России в странах СНГ и создать еще более дискриминирующую ее архитектуру безопасности в Европе. Но именно негласно. На официальном уровне эти параметры невозможно даже облечь в словесную форму, не говоря уже об их переводе в статус комплексных формальных договоренностей.

В результате даже после подписания Пражского договора СНВ-3 и поддержки Россией санкций против Ирана в Совете Безопасности ООН все по-прежнему выглядит как избирательное улучшение двусторонних отношений. Каждый, пусть даже незначительный, шаг по пути перезагрузки сопровождается заявлениями или действиями, призванными сгладить их эффект, продемонстрировать локальный характер, доказать, что Вашингтон по-прежнему следуют курсу на «продвижение демократии» и отвергают любые претензии на «сферы влияния», от кого бы они ни исходили. Но если перезагрузка пока нисколько не повлияла на доминантный дискурс двусторонних отношений, едва ли стоит удивляться, что при первом же серьезном внутриполитическом повороте в Америке почти весь достигнутый позитив может быть скомкан, а то и вовсе отброшен в угоду электоральным перспективам одной из влиятельных групп политического истеблишмента.

Значит ли это, что идеи перезагрузки или тем более «большой сделки» в принципе неработоспособны? В качестве селективного подхода перезагрузка едва ли может рассчитывать на успех, но если под ней понимать кропотливую и целенаправленную работу по формированию устойчивой основы российско-американских отношений в XXI веке, то у нее неплохие шансы. В этом смысле азиатский фокус поиска взаимного баланса интересов может иметь решающее значение. Однако сам этот баланс должен в конечном счете зафиксировать изменение общего соотношения сил, в котором Соединенные Штаты – все еще наиболее мощная держава постамериканского мира, а Россия – один из полюсов нового мирового порядка. Политические следствия такого баланса интересов должны быть вербализованы, проговорены на самом высоком политическом уровне, а затем и трансформированы в совокупность формальных и неформальных обязательств.

Насколько далеко могут (и должны) идти эти обязательства? Основным контекстом выстраивания российско-американского партнерства является возвышение Китая и возникающая в связи с этим новая сфера близости интересов России и Америки. Учитывая «низкий старт» двусторонних отношений, Москва заинтересована в том, чтобы в обозримой перспективе уровень ее партнерства с Вашингтоном оказался сопоставимым с нынешним уровнем российско-китайских отношений. Но если двигаться в этом направлении дальше, то плюсы все быстрее начнут меняться на минусы, и Россия окажется втянута в игру, в которой в лучшем случае останется на вторых ролях, а в худшем – превратится из игрока в фигуру, которой основные игроки при случае могут и пожертвовать.

По всей видимости, во втором десятилетии XXI века разговоры об интеграции России в НАТО или какую-либо другую форму военно-политического союза с участием США и стран Европейского союза будут только активизироваться. Пока такие разговоры далеки от конкретики, но они начались, и начались не случайно. Суть динамики процесса можно понять и по характеру обсуждения проекта Договора о европейской безопасности (ДЕБ), предложенного президентом России. Саму идею не решился отвергнуть никто, и в Москве уже третий год слышат вежливые заявления о намерении «тщательно изучить» и «всесторонне рассмотреть». Несколько реже звучат фразы о принципиальной поддержке предложенного Договора и о солидарности с его базовым постулатом о неделимости европейской безопасности. «Изучение» проекта может продолжаться неопределенно долго, если только в какой-то момент партнеры в Вашингтоне и Брюсселе не захотят обнаружить, что Договор, в сущности, предлагает единую систему безопасности не только для Европы, но для индустриально развитого Севера в целом, и исключает из этой системы Китай и другие страны быстро развивающегося Юга.

Вероятно, что кошмарный сон российской внешней политики – дальнейшее расширение НАТО на восток – так и не станет явью. В принципе, в этом состоит основное достижение мюнхенского курса Владимира Путина, хотя скорее всего экспансия альянса на постсоветском пространстве окончательно утратит актуальность в контексте общей динамики «постамериканизации». Проект ДЕБ также призван блокировать расширение НАТО, но если это произойдет, то лишь как международно-правовая фиксация fait accompli (уже свершившегося факта. – Ред.). Следовательно, это уже не тот приз, за который стоит платить любую политическую цену. Гораздо важнее сама возможность равноправного участия в определении правил игры и в вопросах европейской безопасности, и в том, что касается более широкого спектра отношений в Большой Европе.

В поисках Большой Европы

С Европой связаны фундаментальные интересы России. Но ситуация здесь почти патовая. Похоже, что чем дольше Россия и Европейский союз взаимодействуют, тем больше их взаимное отчуждение. Сам институциональный дизайн ЕС фактически блокирует сколько-нибудь существенное сближение с Москвой. И ожидать качественных прорывов в отношениях между Россией и институциями Евросоюза (если, конечно, не относить к числу прорывов велеречивые декларации о партнерстве и долгосрочные планы действий) в ординарных обстоятельствах едва ли приходится.

Хуже всего то, что участие в Европейском союзе неизбежно ограничивает свободу политического маневра отдельных его членов, включая и самых мощных, с которыми Россия стремится развивать привилегированные отношения на двусторонней основе. В этих условиях особое значение имеет способность Москвы максимально использовать возможности, связанные с перемещением центра глобальной финансовой и индустриальной мощи в АТР. Только утвердившись там в качестве активного и влиятельного игрока, Россия сможет более уверенно вести диалог с другими европейскими странами. И главное: российские территории к востоку от Урала должны быть задействованы в качестве резерва национального развития, а не пространства демографического и индустриального вакуума.

В конце концов, ничто не вечно, включая и застой в отношениях Россия–Евросоюз. И в этом смысле важно не отворачиваться от еэсовской машины, а продолжать разговор и с ее функционерами, и с европейской общественностью, той силой, от выхода которой на политическую арену Юрген Хабермас и Жак Деррида относительно недавно ожидали «второго рождения Европы». Надежды двух философов оказались преждевременными. Но европейская публичная сфера все-таки играет очень важную роль в том, что касается определения ситуации, буквально соответствуя теореме Томаса: «Если ситуация мыслится как реальная, то она реальна по своим последствиям». Интересам России могла бы соответствовать фиксация того, что Европейский союз неравнозначен Европе и что другая архитектура Большой Европы возможна.

Даже если Россия определяет свою собственную роль как участие в «подъеме остальных», то открытость к широкому диалогу с отдельными странами ЕС и с Евросоюзом в целом должна сохраняться. Особенно важна способность генерировать нестандартные идеи и ходы, задающие направления дискуссии. В этом смысле можно только приветствовать идею «Союза Европы», которую намерен продвигать Сергей Караганов. Будучи весьма проблематичной в качестве конечной цели, она очень важна процессуально, поскольку может серьезно расширить пространство маневра для России, государств – членов Европейского союза, других европейских или полуевропейских стран.

Международные отношения и цивилизационный выбор в эпоху «междуцарствия» модерна

При обсуждении перспектив России в многополярном мире нельзя обойти вниманием и аргументы более общего порядка. Зигмунт Бауман, анализируя динамику модерна в начале XXI века, обращается к термину «междуцарствие» (Interregnum), с помощью которого Антонио Грамши описывал ситуацию ожидания радикальных перемен, вызванных социальными потрясениями эпохи Великой депрессии. Грамши вкладывал в это понятие особый смысл, имея в виду приближение одновременных и глубоких изменений социального, политического и юридического порядка. Сегодня, как и во время заточения Грамши в туринской тюрьме, многие глобальные концепции, институты и механизмы демонстрируют прогрессирующую дисфункциональность. В то же время полноценной замены этим столпам современности пока не видно.

Процесс «постамериканизации» также вписывается в эту картину «междуцарствия», но не исчерпывает ее. На кону нечто большее. Несколько успокаивающий термин Фарида Закарии «подъем остальных» на деле означает, что пятисотлетний «момент однополярности» западной цивилизации близится к завершению. При этом с каждым днем множатся факты, опровергающие представления о некой единой и неповторимой европейской (западной) версии модерна.

Как известно, теория множественности модернов была выдвинута Шмуэлем Эйзенштадтом. Он подчеркивает, что структурная дифференциация неевропейских обществ совсем не обязательно воспроизводит европейскую модель. По его мнению, европейская модель стимулирует появление различных институциональных и идеологических паттернов за пределами Европы. При этом «наилучший путь понимания современного мира… состоит в рассмотрении его как повествования о непрерывном конституировании и реконституировании разнообразия культурных программ». В контексте теории Эйзенштадта метафора междуцарствия могла бы означать, что западная версия модерна в основном исчерпывает свою миссию «перенастройки» незападных культурных программ и вступает в период сосуществования и конкуренции с другими, возникшими на основе этих программ версиями модерна. Но это сосуществование означает ни больше ни меньше, как признание плюрализма ценностей, институтов и моделей политического устройства вслед за признанием плюрализма культурных программ.

Динамика системы международных отношений воспроизводит многочисленные манифестации тех же самых сдвигов. Достаточно указать на феномен БРИК и, в частности, на быстрый переход российских руководителей от гордости за почти полноправное членство в западном клубе G8 к энтузиазму соучредителя клуба, в который входят новые лидеры глобального экономического роста. Активность России в этом качестве принимается далеко не всеми, хотя среди тех, кто наиболее жестко ставит под сомнение обоснованность присутствия России в БРИК, по странному стечению обстоятельств почти не звучат голоса из Китая, Индии или Бразилии. Стоит отметить, что автор термина «мягкая сила» Джозеф Най, крайне сдержанно отзывающийся о феномене БРИК в целом, умалчивает, что эта конструкция, даже оставаясь преимущественно виртуальным объединением, уже становится новым источником «мягкой силы», начинает продуцировать и консолидировать нормативную власть. Нормативное послание БРИК выражается не только в отстаивании вестфальских принципов суверенитета и стремлении к многополярности, но в принципиальном признании плюрализма ценностей, культурных программ и моделей политического устройства. В сущности, нормативное послание БРИК есть перевод теории множественности модернов Эйзенштадта на язык глобальной политики.

Процесс становления постамериканского мира побуждает корректировать преобладающие концептуализации международных отношений. Один из вариантов корректировки состоит в том, чтобы отделить качественные характеристики международного порядка от изменения глобальной роли США. Так, Джон Айкенберри готов говорить лишь о «кризисе успеха» западного проекта модерна, но не о кризисе представлений о его единственности и неповторимости. Согласно этой логике, движущей силой единого проекта модерна выступает общий интерес ведущих международных акторов к воспроизводству либерального порядка, который, по крайней мере теоретически, приносит блага всем и каждому. При этом получается, что, согласно Айкенберри, потребности и интересы незападных держав могут быть удовлетворены благодаря еще большему распространению принципов и практик западного либерализма.

Международный порядок – вещь инерционная, и в условиях «междуцарствия» трудно ожидать его быстрого переформатирования. Скорее всего, многие устойчивые глобальные взаимозависимости в сферах безопасности, торговли, финансов и охраны окружающей среды будут трансформироваться гораздо медленнее, чем изменение экономического и политического веса ведущих глобальных игроков. Однако фундаментальной особенностью либерального международного порядка является установление иерархических отношений, которое в долгосрочном плане несовместимо с «подъемом остальных».

Неудивительно, что реакция западного экспертного сообщества на возвышение незападных держав характеризуется растерянностью и даже алармизмом, когда в этих государствах видят представляющих угрозу чужаков. В то же время раздаются призывы рассматривать усиливающиеся страны незападного мира как «нам подобных», нуждающихся в социализации и в обучении правилам. Как отмечает Тим Данн, в контексте современной международной политики обе стратегии, по сути, постулируют безальтернативность западной версии модерна, причем такой подход останется востребованным даже несмотря на его прогрессирующую неадекватность.

Означает ли это, что и Россия «обречена» адаптироваться к постамериканскому миру, упорно сохраняя верность догме о сингулярности модерна? Оправданно ли в эпоху «междуцарствия» форсировать цивилизационный выбор, или по крайней мере связывать себя жесткими внешнеполитическими обязательствами, которые свидетельствовали бы о приверженности западной версии модерна?

Вопрос не в том, что цивилизационный выбор в пользу Запада невозможен или неприемлем, а либеральные ценности на российской почве прорастают какими-то уродливыми сорняками. Одной из причин взаимного разочарования России и Запада было как раз то, что зона совпадения или близости ценностей очень велика, тогда как различия казались в конечном счете преодолимыми. Но в итоге в России сформировалось стойкое убеждение, что дискуссии о ценностях направлены на подрыв российских интересов, тогда как многие на Западе от неоправданных иллюзий периода горбачевской перестройки и ельцинских реформ перешли к уверенности в «неисправимости» России. В этих условиях единственным конструктивным решением может быть перевод политических дискуссий на язык интересов; споры о ценностях лучше оставить для научного сообщества и активистов неправительственных организаций.

Хотя двадцатилетие распада СССР уже не за горами, преждевременно говорить о том, что в России сформировалась новая политическая нация, а посткоммунистические трансформации окончательно завершены. Сам факт провозглашения линии на модернизацию свидетельствует по крайней мере о частичной неудаче всей постсоветской социально-экономической политики, основной вектор которой даже в период воссоздания «вертикали власти» оставался либеральным и вестернизаторским. Ясно, что требуется поворот, серьезная коррекция курса. И если уж решено называть этот поворот «модернизацией», то следует исходить из того, что модернизация в эпоху междуцарствия модерна должна быть сугубо прагматическим действием.

В сущности, это все та же кошка Дэн Сяопина, единственным значимым качеством которой является эффективность в ловле мышей, а не соответствие стандартам породы западного модерна. Если экономика России, ее государство и общество начнут «ловить мышей», то локализация российского модерна в созвездии современностей не заставит себя ждать, а вопрос о его совместимости с западной версией модерна может затем сколь угодно долго оставаться предметом академической дискуссии.

В конечном счете речь идет о том, чтобы во втором десятилетии XXI века Россия выработала эффективную модель решения социальных и экономических проблем, используя при этом в интересах своего внутреннего развития новые возможности, открывающиеся в контексте становления постамериканского мира. Россия слишком долго пребывала на периферии западной цивилизации, чтобы теперь, на излете ее доминирования, присоединяться к ней и делить ответственность за все ее грехи. В конце концов, у России слишком много своих собственных грехов. Главное же, Россия обнаруживает, что у нее есть выбор, что заповедь Владислава Суркова «не выпасть из Европы, держаться Запада» не означает отказа от участия в «подъеме остальных» и формировании институтов и механизмов нового миропорядка. А появление такового будет свидетельствовать о завершении эпохи междуцарствия модерна.

Незаменимый полюс и свобода выбора

Будучи крупнейшим осколком Советского Союза, Россия объективно все еще имеет немало оснований претендовать на статус одного из полюсов в многополярном мире. Однако общая динамика на протяжении двух последних десятилетий в случае России была понижательной, а для периода 1990-х – обвальной. Даже стабилизация и нефтегазовый бум в период президентства Владимира Путина пока могут рассматриваться лишь как временное торможение на крутом спуске вниз. Иными словами, Россия по инерции остается одним из полюсов мировой политики, но сохранение в этом качестве потребует от российской власти способности привлекать все больше дополнительных ресурсов.

Вполне вероятно, что вскоре мы услышим голоса, настаивающие на новом понижении позиции России во всемирной табели о рангах. В качестве аргументации будет предъявлена непозволительность затраты значительных ресурсов на сохранение высокого международного статуса, а также то, что вхождение в зону притяжения какого-то другого полюса позволит оптимизировать риски существования в турбулентном многополярном мире. Отвергать эту позицию только потому, что Россия должна быть великой, могучей и никакой иной, по меньшей мере недальновидно. При определенных обстоятельствах у нас в самом деле может не оказаться другого выбора. Но несомненно, что любая власть в России должна стремиться к предотвращению подобной ситуации.

У России имеются и специфические основания к удержанию статуса одного из полюсов многополярного мира. Многовекторность и высокая маневренность российской внешней политики в нынешних условиях выступают важными механизмами компенсации слабостей, обусловленных структурой экономики, демографической динамикой, низким качеством управления, коррупцией и технологическим отставанием. Однако помимо решения тактических задач, маневренности требуется и «сверхзадача»: не принадлежа к первой тройке основных центров силы постамериканского мира, Россия должна быть тем полюсом, полномасштабное партнерство с которым способно обеспечить несомненный и решающий перевес для любого из основных центров силы.

Но опять-таки: все эти преимущества могут проявиться и сохраняться до тех пор, пока Россия остается самостоятельным центром силы многополярного мира, имеющим свободу маневра и открытым для развития партнерских отношений с самыми разными глобальными игроками. Как только Россия окажется вовлеченной в какие-либо жесткие союзы или интеграционные механизмы с участием более мощных центров силы, преимущества будут утрачены. Получается, что Россия должна быть везде и ни с кем.

Сохранение за Россией статуса самостоятельного глобального игрока, даже если для этого потребуется привлечь серьезные дополнительные ресурсы, окажется менее затратным и рискованным, чем вхождение в зону притяжения одного из более мощных полюсов. В последнем случае затраты ресурсов и риски будут обусловлены усиливающимся внутренним напряжением, вызванным необходимостью удерживать развитие страны в русле, общее направление которого задано извне. Вполне понятна логика сторонников этого подхода, стремящихся через жесткие международные обязательства подтолкнуть запаздывающие внутренние изменения. К сожалению, более реален сценарий, при котором подгоняемые под импортный шаблон внутренние изменения приведут к новой волне имитации институциональных практик правового государства и к запуску цепной реакции вполне реальных дестабилизирующих сдвигов в сфере межнациональных и федеративных отношений.

Совокупность возможностей, открывающихся перед Россией в процессе становления постамериканского мира, должна быть использована для создания благоприятных условий внутреннего развития страны, а не для их усложнения, связанного с вовлеченностью в жесткие союзы и поспешной ориентацией на одну из нескольких актуальных версий модерна. В то же время российское общество нуждается в подлинной открытости миру, в широком диалоге с носителями самых разных культурных программ, в готовности воспринимать извне все, что может способствовать практическому решению внутренних проблем. То, что действительно имеет высокую цену в эпоху многополярности – это свобода выбора. Не только выбора стратегических партнеров, но также путей и методов модернизации и даже образа желаемой современности.

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 октября 2010 > № 2906327 Дмитрий Ефременко

Последний рубеж для НАТО

Почему Россия должна вступить в Североатлантический альянс

Чарльз Капчан – профессор международных отношений Джорджтаунского университета, старший научный сотрудник Совета по международным отношениям.

Резюме НАТО традиционно относилась к России как к стратегическому изгою. Но теперь Западу срочно необходимо содействие Москвы по целому ряду вопросов. Наиболее очевидный способ превратить Россию в полезного участника евро-атлантического сообщества – принять ее в НАТО. И хотя признание России чревато риском для альянса, отвергнуть ее значит рисковать куда больше.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 3 (май – июнь) за 2010 г. © Council on Foreign Relations, Inc.

На саммите НАТО-2010, который назначен на ноябрь, члены альянса собираются принять новую «стратегическую концепцию» развития. Отношения НАТО с Россией – один из главных вопросов повестки дня. После распада Советского Союза Соединенные Штаты и их союзники по Североатлантическому альянсу создали новый мировой порядок, пришедший на смену тому, что существовал в годы холодной войны, и практически исключающий участие в нем России. НАТО и Европейский союз обращаются с Россией как с аутсайдером, исключая Москву из основных институтов евро-атлантического сообщества после принятия в свои ряды стран Центральной и Восточной Европы. Изоляция России – это отчасти дело ее собственных рук. Приостановка движения по пути демократии и периодические приступы внешнеполитической несдержанности вынуждают НАТО продолжать играть роль преграды от возобновления вспышек российского экспансионизма.

И все же Запад совершает историческую ошибку, обходясь с Россией, как со стратегическим изгоем. Как ясно показывают примеры мирного урегулирования после окончания Наполеоновских войн и Второй мировой войны – в отличие от договоренностей по итогам Первой мировой войны, – включение прежних соперников в послевоенный порядок играет весьма значимую роль в укреплении мира между великими державами. Поэтому присоединение России к расширенному евро-атлантическому порядку должно стать для НАТО важнейшим приоритетом.

Россию раздражало расширение альянса еще в ту пору, когда он начал переманивать новых членов из бывшего советского блока в начале 1990-х гг. Однако экономический и военный упадок России и превосходство Запада побудили членов НАТО пренебречь возможными последствиями недовольства России.

Политологи Даниел Дьюдни и Джон Айкенберри отмечали: «По мере того как американский потенциал рос, а российский – снижался, вашингтонские политики все чаще действовали так, будто мнение России уже ничего не значило, а Соединенные Штаты могли делать все, что им заблагорассудится».

Однако стратегический ландшафт с тех времен радикально изменился, и цена исключения России из евро-атлантического порядка существенно возросла. Благодаря повышению цен на энергоносители, заново проведенная Кремлем централизация власти и экономическое восстановление России вернули страну к жизни. Сейчас Россия уверена в себе и способна потеснить НАТО – именно тогда, когда Запад срочно нуждается в сотрудничестве с Москвой по целому ряду вопросов, включая сдерживание ядерных амбиций Ирана, контроль над вооружениями и нераспространение ядерного оружия, стабилизацию Афганистана, борьбу с терроризмом и энергетическую безопасность.

Более того, продолжающаяся экспансия НАТО сделала вопрос о месте России в евро-атлантическом порядке еще более неотложным. В новой Военной доктрине РФ, опубликованной в феврале этого года, Россия определила расширение НАТО как главную внешнюю угрозу. Альянс взвешивает все «за» и «против» принятия в свои ряды Грузии и Украины – шаг, который приведет к опасной эскалации напряженности с Россией. На самом деле российско-грузинская война 2008 г. до некоторой степени стала отражением беспокойства Москвы по поводу геополитического дрейфа Грузии в сторону Запада. И вместо того чтобы просто возражать против расширения НАТО, Россия сейчас предлагает собственные идеи о перестройке евро-атлантической структуры безопасности. В ноябре 2009 г. российское правительство выпустило проект нового Договора о европейской безопасности, в который вошли предложения Москвы касательно панъевропейских институтов. У союзников НАТО, похоже, больше нет возможности бесконечно откладывать рассмотрение вопроса о месте России в постбиполярном мире.

Решение вопроса о том, как привлечь Россию в евро-атлантическое пространство, лежит на поверхности: Россия должна стать членом НАТО. Конечное принятие страны в альянс было бы логическим завершением создания евро-атлантического порядка, в котором НАТО является главным институтом безопасности. Начав процесс расширения после распада советского блока, западные союзники должны теперь сделать все, что в их силах, чтобы завершить его интеграцией России и других стран СНГ в альянс.

Конечно, есть много других вариантов построения панъевропейского порядка: например, выработка договора между НАТО и возглавляемой Россией Организацией Договора о коллективной безопасности (ОДКБ); подъем авторитета Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), членом которой является Россия; принятие предложения России о новом Договоре о европейской безопасности. Но сейчас, когда НАТО – самый мощный военный альянс в мире – насчитывает 28 членов, а еще больше стран остаются на подходе, все другие варианты – это просто стратегические интермедии. Каждая страна станет либо членом НАТО, либо аутсайдером. Единственный логический путь к панъевропейскому порядку тем самым подразумевает интеграцию России в альянс.

Москва может отказаться от вступления, принимая во внимание те требования и ограничения, которые подразумевает членство, и предпочесть следовать своим курсом. Но если основные институты евро-атлантического сообщества в конечном счете не сумеют распространиться на Россию, пусть это случится из-за ошибок Кремля, а не потому, что атлантические демократии не сумели продемонстрировать видение или волю к принятию России в панъевропейский порядок.

Один альянс – две стратегии

С момента своего создания в конце 1940-х гг. евро-атлантический порядок имел двойственный характер. С одной стороны, западные институты стремились обеспечить коллективную оборону от внешних угроз путем накопления вооруженных сил для защиты территории стран-членов (в основном против Варшавского пакта) и переброски вооруженных сил (например, в Косово и Афганистан). С другой стороны, они стремились обеспечить коллективную безопасность от внутреннего соперничества за счет военной, политической и социо-экономической интеграции (через НАТО и Европейское экономическое сообщество – предшественника ЕС). Но между этими двумя миссиями всегда создавалась напряженность.

Коллективная оборона требует, в первую очередь, концентрации военной мощи посредством максимизации национальных средств вооружения и координации принятия решений. В данном случае преследуется цель – создать противовес для внешних угроз. Коллективная же безопасность, наоборот, требует главным образом рассредоточения мощи путем обобщения и вооружений, и командования. Таким образом преследуется цель нейтрализовать внутренние угрозы за счет центростремительной силы интеграции.

В период холодной войны разделение обязанностей между институтами было относительно четким. НАТО занималась коллективной обороной через наращивание мощи против советской угрозы, а также коллективной безопасностью за счет упрочения сплоченности членов. Тем временем Европейское экономическое сообщество (впоследствии ЕС) сосредоточилось на превращении Западной Европы в зону прочного мира посредством экономической и политической интеграции.

После окончания холодной войны атлантическим демократиям стало труднее находить баланс между коллективной обороной и коллективной безопасностью.

Соединенные Штаты видят в НАТО в основном инструмент для переброски вооруженных сил, и используют его, чтобы собрать европейских партнеров, которые способны внести вклад в миссии далеко за пределами европейского театра. Страны Западной Европы имеют тенденцию считать альянс инструментом укрепления мира и процветания в Европе и поэтому сопротивляются усилиям США по превращению его в средство проведения военных кампаний по всему миру. Тем временем новые члены из Центральной и Восточной Европы смотрят на НАТО более традиционно – как на бастион против России. Их озабоченность коллективной обороной означает, что они предпочитают НАТО-центристский, а не ЕС-центристский евро-атлантический порядок. Однако тот факт, что они неохотно наращивают мощь и параметры Евросоюза с военной точки зрения, означает, что это может ослабить трансатлантические связи. Более дееспособный Европейский союз жизненно необходим, чтобы сохранить геополитическую актуальность Европы для Соединенных Штатов.

Политика принятия России в НАТО в качестве приоритета альянса заметно обострила бы напряженность между этими столь различными стратегическими перспективами. В Соединенных Штатах прагматики будут заинтригованы, а либералы-вильсонианцы и неоконсерваторы отшатнутся. В Западной Европе, которая все еще с трудом переваривает непрерывный поток новых членов ЕС и НАТО, идея, вероятно, повысит «усталость от расширения». А в Центральной и Восточной Европе, где страх перед Россией все еще силен, подобная политика вызовет ужас, если не самую настоящую панику. Более того, нельзя не признать, что сама мысль разрешить России присоединиться к Североатлантическому альянсу звучит диссонансом с миссией альянса времен холодной войны, не говоря уже об отступлении России от демократических реформ и ее неуклюжем подходе к «ближнему зарубежью». Тем не менее перспектива членства России в НАТО, сулит большие надежды на разрешение не только проблемы более эффективного построения панъевропейского порядка, но и проблемы противоречий, ожидающих Североатлантический блок в будущем.

Добро пожаловать в клуб

В пользу принятия России в НАТО можно привести главным образом пять доводов.

Во-первых, открытие дверей НАТО перед Россией восстановит одну из главных функций евро-атлантического порядка – предоставлять коллективную безопасность посредством центростремительной силы интеграции. С точки зрения большинства членов альянса, Россия застряла на стратегически ничейной земле; она не заслуживает ни безусловного отпора в интересах коллективной обороны, ни горячих объятий в интересах коллективной безопасности. Формирование видения того, как будет происходить будущее вступление России в НАТО, позволит преодолеть это подвешенное состояние. Альянс, если ему не дадут повода действовать противоположным образом, начнет протягивать руку России, дав ей тем самым почувствовать демократизирующее и умиротворяющее воздействие интеграции, как это произошло с Германией в 1950-х гг., а со странами Центральной и Восточной Европы – в последние два десятилетия.

НАТО снова станет главным гарантом коллективной безопасности в Европе и обретет новый смысл существования – завершение создания мирного панъевропейского сообщества.

Во-вторых, постепенная интеграция России в НАТО вдохнет новую жизнь в трансатлантические связи, превратив Европу в более сильного геополитического партнера, в котором столь безотлагательно нуждаются Соединенные Штаты. Это особенно важно, учитывая, насколько Евросоюз неповоротлив в вопросах обороны. В Вашингтоне сейчас существует двухпартийный консенсус в пользу более унитарной Европы с увеличенным военным потенциалом, что подвергает риску трансатлантические связи, если Европа не сможет соответствовать.

Лиссабонский договор вступил в силу в прошлом году, а вместе с ним замаячили институциональные реформы, которые постепенно предоставят Европейскому союзу возможность проводить более коллективную и силовую внешнюю и оборонную политику. Тем не менее даже при самых оптимистических сценариях, ЕС, по всей вероятности, способен лишь на нерешительный прогресс в объединении своего оборонного потенциала. А Россия, Вооруженные силы которой насчитывают более миллиона человек, потенциально способна укрепить военный вес Европы, если войдет в состав НАТО. Нельзя не признать, что Брюсселю придется действовать с осторожностью в таких деликатных сферах, как обмен разведданными и военными технологиями. Но, наверное, подобные вопросы поддаются решению, если в результате значительно усилятся военная мощь и безопасность евро-атлантического сообщества.

В-третьих, интеграция России в НАТО позволит Грузии и Украине присоединиться к альянсу, не спровоцировав кризиса в отношениях с Москвой. По мнению российских политологов Сергея Караганова и Тимофея Бордачёва, принятие этих стран в НАТО повысило бы «риск конфликта с непредсказуемыми последствиями». Прекращение расширения помогло бы избежать этой проблемы, но оставило бы неразрешенной другую: как интегрировать Россию и ее соседей в унитарный евро-атлантический порядок? Как отмечает Эндрю Монаган из Оборонного колледжа НАТО: «Даже если расширение прекратится, Россия останется исключенной из евро-атлантических механизмов». Решение, таким образом, состоит в присоединении Грузии и Украины к НАТО, членом которой Россия уже является или вот-вот станет. В результате их вступление вызовет наименьшую геополитическую напряженность, а может, и вообще никакую. В более общих чертах, если членство в СНГ останется отделенным от членства в НАТО, европейские Восток и Запад останутся предметом неопределенно долгого геополитического раздела и борьбы за зоны влияния. Напротив, если НАТО откроет двери для членов СНГ, подобные линии раздела и сопровождающая их конкуренция, скорее всего, уйдут в прошлое. Такое развитие событий имеет прецедент: все члены СНГ уже сотрудничают с НАТО в рамках программы «Партнерство ради мира» и Совета евро-атлантического партнерства.

В-четвертых, строительство общеевропейской безопасности вокруг НАТО обеспечило бы сохранение за альянсом контроля над эволюцией евро-атлантического пространства. Альтернативные варианты – например, обращение к ОБСЕ или создание новой структуры – рассредоточили бы часть власти по другим институтам; это одна из главных причин, по которым члены НАТО без особого энтузиазма отреагировали на недавнее предложение Москвы о Договоре о европейской безопасности. Их реакцию можно понять, но понятна и обида Москвы на НАТО за игнорирование ее предложения, особенно учитывая, что альянс не выступил с какими-либо вескими контраргументами. Доступ в НАТО для России и других членов СНГ являет собой как раз своего рода встречное предложение, которое позволит альянсу сохранить ведущую роль в игре.

Наконец, в-пятых, принятие России в НАТО помогло бы евро-атлантическому сообществу обратить внимание на то, что творится за его пределами. Несомненно, в самой Европе существует множество незаконченных дел, включая Балканы и Кавказ. Но на коллективные интересы государств, занимающих географическую зону, простирающуюся от Ванкувера до Владивостока, все сильнее влияют события, носящие глобальный характер, такие, в частности, как подъем новых мировых держав, терроризм, распространение ядерного оружия, изменение климата, кибер-атаки и международная преступность. В отличие от большинства традиционных европейских партнеров США, чья стратегическая ориентация обычно евроцентрична, Россия обладает более широким геополитическим кругозором. Москва – это важный игрок в переговорах с Ираном и Северной Кореей по вопросу об их ядерных программах и имеет значительное влияние на Пекин. Россия – один из крупнейших в мире поставщиков энергоносителей. Она – влиятельный член ООН, «Большой восьмерки» и других многосторонних институтов. Одна из главных сложностей для Запада состоит в том, чтобы определить, как сделать подобные институты доступными для новых держав. Россия, как одна из стран БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай), может посодействовать евро-атлантическому сообществу в его стремлении произвести необходимые усовершенствования, включая расширение Совета Безопасности ООН и преобразование «Большой восьмерки» в «Большую двадцатку». Так, например, в июне 2009 г. Россия провела в Екатеринбурге первый саммит БРИК, что дает основание полагать, что Москва способна помочь в налаживании все более интенсивного взаимодействия Запада с новыми державами.

Таким образом, присоединение России к НАТО обещает дополнительный положительный эффект, выходящий далеко за пределы Европы. Предоставление России членства в альянсе могло бы и завершить проект построения мирного евро-атлантического сообщества, и помочь подготовить это сообщество к многополярному и политически многообразному миру будущего.

Вступление России в НАТО и его критики

Перспектива вступления России в НАТО вызывает три очевидных возражения: это все равно что пустить лису в курятник; это размоет альянс и ослабит его солидарность; это скомпрометирует базовые ценности альянса, который допустит в свои ряды недемократическую страну.

Несомненно, НАТО пойдет на стратегический риск, принимая в свои ряды государство, которое пока еще потенциально ей угрожает. Но еще большему стратегическому риску НАТО подвергается, исключая Россию из евро-атлантического порядка. Если же альянс будет действовать предусмотрительно, то сможет свести все эти риски к минимуму.

Поначалу процесс будет развиваться медленно и осторожно. Брюссель начнет с того, что ясно даст понять свою благорасположенность к России. Так же, как привлекательность членства в НАТО помогла побудить страны Центральной и Восточной Европы к проведению политических и военных реформ, так и перспектива присоединения к НАТО сможет побудить Россию к воспринятию тех стимулов и норм сообщества, которые в конечном итоге окажут влияние на ее политический курс и политические подходы. Как минимум, возрастет влияние Запада на Москву, а расширение обоюдных контактов поможет уменьшить взаимное недоверие. Сотрудничество рискует быть подвергнуто испытанию в самых различных сферах, включая контроль над обычными вооружениями и нераспространение ядерного оружия, противоракетную оборону, миротворчество, совместные военно-морские операции по борьбе с пиратством или торговлей наркотиками, а также кибербезопасность. Подобные инициативы не только повысят взаимное доверие НАТО и России, но и дадут альянсу достаточно времени для осознания того, хочет ли Москва углублять сотрудничество и направлять его энергию на достижение общих целей.

Конечно, нет гарантии, что Россия ответит взаимностью на предложение альянса и определит внутренние и внешние политические подходы, соответствующие будущему членству. Но и открытие НАТО доступа для Москвы едва ли будет необратимым. Пожелай Россия воспользоваться открывшейся дверью в альянс, чтобы чинить ему препятствия – блокировать принятие решений, разжигать внутренние разногласия, продолжать практику силового поведения по отношению к соседям, и протянутую руку можно быстро убрать. НАТО с готовностью уйдет от обеспечения коллективной безопасности в Европе и вернется к обеспечению коллективной обороны против России.

Что касается тех опасений, что вероятное членство России скомпрометирует эффективность и солидарность НАТО, так ведь само расширение альянса и увеличение числа его членов и без того размывают его. Если к 2025 г. НАТО будет включать в себя Россию, Грузию, Украину и несколько других стран СНГ, то число государств-членов вырастет почти до 40. Причем это будут страны совершенно разные по размерам, благосостоянию и военному потенциалу. Но какая разница – 40 или 30 стран НАТО? На самом деле уже 28 членов существенно размывают альянс вследствие его теперешней величины и неоднородности. На последних саммитах наблюдались значительные расхождения по вопросу расширения, а также предоставления членства Грузии и Украине. Члены альянса разошлись во мнениях о правомерности признания Косово. В Афганистане, надо отдать должное, НАТО несет тяжелое бремя. Но государства-члены берут на себя далеко не одинаковую ответственность и риски, а голландцы готовятся этим летом вообще уйти из Афганистана. НАТО уже является многоуровневым альянсом, в котором некоторые страны несут гораздо более серьезную нагрузку, чем другие.

Вследствие этого принятие в альянс России только ускорит институциональные изменения, начало которым уже положено. Автоматизм и солидарность коллективной обороны уступают место более конъюнктурным и нежестким обязательствам по коллективной безопасности. И все же, несмотря на то что многочисленные примеры из истории Лиги Наций и других институтов коллективной безопасности дают основания для беспокойства по поводу такого перехода, преобразование НАТО – вопрос необходимости, а не выбора. Оставаясь традиционной, сосредоточенной на обороне территории, эта организация рискует постепенно стать геополитически нерелевантной. Но есть альтернатива стать более широким военно-политическим союзом, концентрирующим усилия на укреплении коллективной безопасности евро-атлантического пространства, и обеспечить себе центральное место в обозримом будущем.

Для этого НАТО следует разобраться со своим устаревшим принципом принятия решений на основе консенсуса. Это может послужить рецептом для избавления от паралича. Именно вследствие широкого разнообразия интересов, страхов и военных возможностей членов альянса, Брюссель имеет больше шансов на эффективные и своевременные действия, если приступит к созданию большинства по принципу коалиции добровольцев, а не на основе консенсуса. По той же причине может потребоваться принятие мер по изоляции слишком неуступчивых членов либо по приостановке их права на привилегии. Соответственно, НАТО должна перейти к более гибкой системе принятия решений.

Членство России помогло бы донести до всех важность обновления институтов и процедур принятия решений альянсом. Если Россия вступит, Москва, скорее всего, воспротивится любому уходу от единогласного принятия решений. Россия ревниво оберегает свое право вето в Совете Безопасности ООН и настаивает на консенсусе в ОБСЕ. В ее проекте Договора о европейской безопасности предусматривается резолютивный форум, на котором решения «должны приниматься на основе консенсуса». Тем не менее России точно так же, как нынешним членам НАТО, придется привыкать к более сложному стратегическому ландшафту, в котором принцип коалиции добровольцев и более гибкие системы принятия решений, вероятно, станут жизненно необходимы для своевременных действий.

Наконец, принятие России и других стран СНГ в Североатлантический альянс, вероятно, приведет к тому, что в его состав войдут страны с еще не окрепшей демократией. Россия в предстоящие годы вполне способна пойти в демократическом направлении, особенно благодаря углублению связей с евро-атлантическим сообществом. Но даже и при благоприятном стечении обстоятельств демократизация наверняка будет медленной, в результате чего Брюссель столкнется с проблемой подходящего выбора времени. НАТО следует протянуть России руку как можно раньше. Определение ее места в евро-атлантическом пространстве – вопрос, не терпящий отлагательств. Если альянс хочет своевременно начать процедуру принятия России в свои ряды, ему, вероятно, так или иначе придется заняться этим до того, как та станет полностью демократической.

Осуществимо ли принятие в НАТО недемократического государства? Это, безусловно, противоречит принципам «демократии, личной свободы и верховенства закона», лежащим в основе Североатлантического договора. Более того, по мере осуществления трех волн расширения в период после окончания холодной войны (в 1999, 2004 и 2009 гг.) альянсом были выработаны условия, согласно которым вновь принимаемые государства не только должны быть демократическими, но и обладать рыночной экономикой, справедливо относиться к меньшинствам, и быть приверженцами мирного разрешения споров. Ни в одной из этих сфер Москва отнюдь не сильна.

Однако, если НАТО примет Россию, это будет не первый случай присоединения к альянсу недемократического государства. Португалия входит в число стран, изначально подписавших Североатлантический договор в 1949 г., однако она стала демократической только в 1974 г. Греция и Турция были приняты в ходе первого раунда расширения в 1952 г., но в последующие годы пережили политическую нестабильность, государственные перевороты и военные режимы. Во всех этих трех случаях принятие оправдывалось стратегическими задачами. Даже в официальных публикациях НАТО признается, что первые раунды расширения «происходили в период холодной войны, когда решения диктовались в первую очередь стратегическими соображениями».

Не допустить Советский Союз на Запад в период холодной войны было, конечно, более насущным вопросом, чем принять Россию сегодня. Но потенциальная выгода от окончательного закрепления России в евро-атлантическом пространстве будет значительной. Партнерство с Москвой крайне важно, если принять во внимание широкий диапазон первоочередных вопросов. На самом деле ныне принятие России в НАТО внесет не меньший вклад в евро-атлантическую безопасность, чем в свое время членство Греции и Турции. Если их принятие было оправдано стратегическими соображениями, хотя они и не были демократическими странами, то наверняка то же самое применимо сегодня к России.

Более того, Португалия, Греция и Турция стали надежными союзниками по НАТО. На поверку оказывается, что совместные действия демократических и недемократических стран нередко приносят позитивные результаты. Соединенные Штаты и Советский Союз были надежными партнерами в период Второй мировой войны. В настоящее время эмираты Персидского залива – одни из ближайших союзников США, хоть и принадлежат к числу самых нелиберальных режимов мира. Хотя все нынешние члены НАТО – демократические страны, некоторые из них, например Румыния и Болгария, поражены безудержной коррупцией. В 2008 г. Соединенные Штаты поддержали включение Грузии в процесс подготовки к вступлению в НАТО в то самое время, когда ее президент Михаил Саакашвили насильственно подавлял антиправительственные демонстрации и закрывал оппозиционные СМИ. Если Вашингтон готов обходить формальности, чтобы привлечь Грузию в НАТО, то он, конечно, должен сделать то же самое и в отношении России – стратегически гораздо более важной страны. Поскольку тип режима – это не очень хороший предсказатель внешнеполитического поведения, НАТО поступила бы мудро, выбирая своих партнеров на основе их внешней политики, а не в силу характера их внутренних институтов.

Внутриполитические барьеры

Воплощать в жизнь стратегию, направленную на принятие России в Североатлантический альянс, будет не менее трудно, чем осуществлять связанные с этим практические политические шаги. Барьеры высоки: каждая страна-член должна ратифицировать решение о принятии новых членов. А расширение НАТО уже доказало, что могут возникать довольно ожесточенные внутриполитические дебаты. Надо сказать, что конфронтация между НАТО и Россией уже после окончания холодной войны в немалой степени является продуктом внутриполитического давления. В Соединенных Штатах подозрительность в отношении Москвы среди внешнеполитических элит и политиков, особенно на Капитолии, не исчезла, что заставляет их интерпретировать внешнюю политику России в агрессивном ключе. (Это предубеждение проявилось в начале российско-грузинской войны в 2008 г., когда, несмотря на неопровержимые свидетельства того, что военные действия начала Грузия, в США преобладала точка зрения, согласно которой Россия действовала как неспровоцированный агрессор.) Более того, особое внимание к расширению НАТО со стороны американских избирателей центрально- и восточноевропейского происхождения обеспечило соответствующий политический климат планам расширения в 1990-х гг., а также во время более поздних раундов расширения.

В самой Центральной и Восточной Европе элиты и электорат будут упорно противостоять идее интеграции России в НАТО. Оппозиция в Западной Европе, где население (отчасти благодаря проблемам энергетической зависимости) чаще с пониманием относится к необходимости протянуть руку России, будет гораздо менее значительной. В самой России, где премьер-министр Владимир Путин и – в меньшей степени – президент Дмитрий Медведев помогали раскручивать маховик антизападного популизма, решение вопроса о членстве в НАТО потребует резкого изменения курса.

В Соединенных Штатах администрация Обамы прикладывает все усилия к тому, чтобы «перезагрузить» отношения с Москвой. Такая политика в случае успешного сотрудничества обещает помочь ослабить застарелую подозрительность в отношении России со стороны внешнеполитического истеблишмента США. Конгресс, вероятно, будет самым крупным камнем преткновения, поскольку способен воспрепятствовать ратификации договоров о контроле над вооружениями и противодействовать другим инициативам, необходимым для укрепления взаимного доверия между Вашингтоном и Москвой. Даже несмотря на то что конкретное стратегическое сотрудничество между НАТО и Россией могло бы помочь изменить соотношение сил на Капитолии, крайне трудно будет убедить Конгресс в выгодах членства России в Североатлантическом блоке.

Изменить отношение к России в Центральной и Восточной Европе будет еще сложнее. Для начала Брюсселю необходимо найти баланс между стратегическим сближением с Россией и заверениями в адрес своих членов в Центральной и Восточной Европе, что он остается приверженным обороне их территорий. В этих целях альянсу следует провести военное планирование и маневры, необходимые для подтверждения нерушимости статьи 5 Североатлантического договора, которая предполагает коллективную оборону. От НАТО также должен поступить ясный сигнал Центральной и Восточной Европе, что сближение с Россией нисколько не снизит бдительность. Брюссель тут же приостановит движение навстречу, если Россия будет упорно демонстрировать свои хищнические или эксплуататорские намерения.

Лидерам Центральной и Восточной Европы самим придется изрядно потрудиться, чтобы приглушить русофобию, которая продолжает оставаться движущей силой политики региона. Они должны будут внушить избирателям, что интеграция России в евро-атлантический порядок – это куда более надежный вклад в безопасность Центральной и Восточной Европы, чем противотанковые ловушки, истребители и ракеты класса Patriot. Независимо от наличия либо отсутствия натовского щита, Центральная и Восточная Европа станет опасным соседством, если Москва останется по-прежнему отчужденной от Запада. Если Россия вступит в НАТО и разделяющие Европу линии исчезнут, то проблемы с безопасностью между соседними государствами резко сойдут на нет. Учитывая данную перспективу, страны Центральной и Восточной Европы заинтересованы в консолидации евро-атлантического порядка, включающего Россию, сильнее, чем любые другие члены НАТО. Да, сегодня трудно представить себе, что Польша ратифицирует решение о приеме России в НАТО в обозримом будущем. Но и в конце 1940-х гг. не менее трудно было вообразить, что соседи Германии вскоре согласятся на ее включение в Европейское экономическое сообщество и НАТО.

Российским лидерам тоже придется начать готовить почву для нового дискурса о НАТО внутри страны. Вместо того чтобы изображать альянс как инструмент агрессии, стремящийся взять Россию в кольцо, Москве следует начать открытую дискуссию о возможности НАТО послужить «зонтиком» для структуры панъевропейской безопасности. Устойчивое сотрудничество между членами НАТО и Россией помогло бы улучшить восприятие альянса российскими элитами и населением. Россия давно стремилась присоединиться к международным институтам – таким, как «Большая восьмерка» и Всемирная торговая организация, – с целью повысить свое влияние и обозначить свою интеграцию в международное сообщество. Путин в начале своего президентства даже утверждал, что «не исключает» членства России в НАТО «на том условии, что будут учитываться интересы России, [а] Россия станет полноценным партнером». Наступило время напомнить Путину о необходимости держать свое слово.

США. Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 7 августа 2010 > № 2913919 Чарльз Капчан

Сотрудничество вместо сдерживания

О потенциале российско-украинского стратегического партнерства

Николай Капитоненко – к. полит. н., доцент Института

международных отношений Киевского национального университета имени

Тараса Шевченко, исполнительный директор Центра исследований

международных отношений (г. Киев).

Резюме В центре внешнеполитической повестки дня нового президента Украины стоит вопрос о создании приемлемой системы безопасности в Европе. Ключом к решению проблемы будет определение взаимовыгодного формата отношений с Россией.

В центре внешнеполитической повестки дня нового президента Украины стоит вопрос о создании приемлемой системы безопасности в Европе. Ключом к решению проблемы будет определение взаимовыгодного формата отношений с Россией, являющейся крупнейшим украинским соседом, источником возможных вызовов, но в то же время и потенциальным партнером в достижении непростой цели – избавить Европу от рисков новой холодной войны.

Как наполнить сотрудничество с Россией, о котором в разгар предвыборной кампании говорили почти все, реальным содержанием? Чем Украина готова пожертвовать ради него и каких уступок вправе ожидать от России? Какими, наконец, должны стать новые принципы сотрудничества (ибо на старых лозунгах, за которыми нет конкретных решений, возникают скорее новые трудности, чем приемлемые внешнеполитические ориентиры)?

Попытаемся сформулировать отправные точки для диалога, дискуссии и взаимного понимания.

ПОЗИЦИИ VS ИНТЕРЕСЫ УКРАИНЫ И РОССИИ В СИСТЕМЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

Помимо того, что отношения с Россией важны для Украины сами по себе, они определяющим образом влияют на процессы трансформации европейской системы безопасности. Именно здесь перед обеими странами открываются перспективы широкого стратегического сотрудничества при условии, что они смогут обозначить комплекс совпадающих интересов и определить общие элементы видения будущего Европы. И здесь же таятся самые серьезные риски, если отношения между сторонами превратятся в «игру с нулевой суммой». При всей кажущейся несовместимости точек зрения Москвы и Киева некоторые ключевые вопросы европейской безопасности важно заглянуть «дальше» позиций и увидеть стоящие за ними интересы. Это поможет найти путь к компромиссам.

Важно понимать, что интересы обеих стран не направлены друг против друга. То есть из диалога изначально должны быть исключены маргинальные установки на ослабление партнера или тем более сомнения в его суверенитете либо территориальной целостности. Если это не будет сделано, каждое из государств станет искать ответы вне рамок двусторонних отношений. Но данного условия недостаточно для конструктивного взаимодействия. Кроме исключения заведомо неприемлемых стремлений, важно также сконцентрировать внимание и усилия на тех вопросах, где Россия и Украина могут искать и находить совместные решения.

В самом общем виде можно утверждать, что фундаментальным стратегическим интересом выступает недопущение нарастания конфликтогенности в Европе. Для обеих стран эта опасность создает жизненно важные угрозы, хотя и несколько отличающиеся по характеру. Новая холодная война грозит России внутренними рисками и высокой степенью вероятности оказаться на обочине глобальных социальных, экономических и политических процессов с нарастающей угрозой дезинтеграции. Для Украины она может обернуться потерей государственности в той или иной форме. Кроме жизненных возобновление конфронтации в Европе затронет и другие интересы этих двух государств, принеся им экономические потери, политическую нестабильность и ослабление позиций в глобальной конкурентной борьбе.

Между тем решение данной стратегической проблемы стороны видят по-разному. Для России лучшей гарантией предотвращения нового противостояния на континенте является предупреждение силовых дисбалансов. Именно в этом свете Москва рассматривает, к примеру, процессы расширения НАТО либо зоны ее ответственности. Для Украины же основная опасность – не в нарушении континентального силового равновесия, а в дефиците надежных инструментов защиты своих интересов в отношениях с более сильными партнерами. Североатлантический альянс, а также другие институты многостороннего сотрудничества воспринимаются Украиной как возможность компенсации такой асимметрии.

Интересы России в создавшейся геостратегической обстановке сформулированы в общих чертах президентом Дмитрием Медведевым в июне 2008 г. Его инициатива предполагает создание достаточно широкой зоны общей безопасности, которая охватывала бы территорию всей Европы и распространялась бы на все ключевые сферы: политическую, военную, энергетическую, экономическую. Изменения «правил игры» в Европе, которые предлагает Россия, касаются урегулирования следующих принципиальных проблем:

разрешение противоречия между принципами права народов на самоопределение и территориальной целостности государств;

определение рамок и условий использования «гуманитарной интервенции» в конфликтах;

закрепление принципов функционирования военных и военно-политических союзов в Европе.

Каждая из этих проблем на протяжении долгого времени представляла собой серьезное препятствие на пути реализации геополитических приоритетов России, а также служила источником двойных стандартов в международной политике. И если искоренение последних отвечает в целом интересам европейских государств, то формы и методы достижения Москвой своих внешнеполитических целей, особенно в свете событий 2008 г., у многих вызывают вопросы.

Вопросы и опасения возникают и в Киеве. Как расставлены акценты в российском плане? Ведь если слова про право и неприменение силы служат лишь прикрытием для перевода международной безопасности в Европе на рельсы Realpolitik с разделением сфер влияния и невмешательства, то такой план категорически неприемлем не только для Украины, но и для всей Европы ХХI века. Он уводит европейскую политику далеко назад, во времена конкурирующих альянсов и антагонистических интересов. Нынешняя, пусть не идеальная, система безопасности в таком случае куда лучше отвечает требованиям взаимозависимой Европы.

В случае же, если Россия действительно хочет сделать механизмы многостороннего обеспечения стабильности более эффективными, ее стремление следует поддержать, а предложенный план – обсудить в многостороннем формате и усовершенствовать. Направлениями усовершенствования, важными для Украины, могли бы стать следующие.

Во-первых, конкретизация принципов урегулирования региональных и локальных конфликтов, в частности определение соотношения права наций на самоопределение и принципа территориальной целостности государств. Важность для Киева проблемы урегулирования ряда конфликтов на постсоветском пространстве, в особенности приднестровского, обуславливает необходимость внесения украинских соображений на этот счет.

Во-вторых, определение механизма взаимодействия различных международных организаций в деле поддержания стабильности в Европе. При этом целесообразно отказаться от идеи запрета вмешательства тех или иных организаций в дело урегулирования конфликтов, а вместо этого закрепить принцип максимально возможного сотрудничества всех существующих институтов, при котором каждый вносит в дело урегулирования свой вклад.

В-третьих, очерчивание общего формата основных подходов к урегулированию локальных и региональных конфликтов, определение комплекса допустимых мер при их решении, а также процедур вовлечения третьих сторон в такие конфликты.

В-четвертых, конкретизация предложений России в области энергетической безопасности. Со времени озвучивания инициатив Медведева прошли полтора года, насыщенные событиями на энергорынке, результатом которых стало зарождение нового формата участия Украины в системе энергетической безопасности. Ключевая задача работы над российскими предложениями заключается в том, чтобы выяснить, насколько Москва готова идти на создание прозрачной, единой системы, учитывающей интересы триады – поставщика, транзитера и потребителя энергоресурсов.

Инициатива России полезна в том смысле, что направлена на выработку многостороннего, компромиссного формата обеспечения безопасности в Европе. Развитие ее основных элементов, в том числе и в формате двустороннего российско-украинского сотрудничества, могло бы привести к оформлению общего видения архитектуры европейской безопасности.

ПРОБЛЕМА НАТО

Так же, как российско-украинские отношения являются ключом к формированию архитектуры безопасности в Европе, проблема НАТО во многом остается ключом к российско-украинским отношениям.

Шагами, которые способны облегчить понимание в этом вопросе, могли бы стать определение интересов сторон, затрагиваемых перспективой вступления Украины в альянс, а также перевод дискуссии по данному вопросу из эмоционального в прагматическое русло. Последнее кажется более простым, но на практике таковым не является. Избежать накала страстей при обсуждении проблемы НАТО удается редко. И это касается не только бытового, но и академического и политического уровней. Излишняя эмоционально-ценностная нагрузка усугубляет проблему, создавая разделительные барьеры и в целом превращая ее в «игру с нулевой суммой».

Безусловно, для многих и в Украине, и в России НАТО – вопрос идеологического выбора, своеобразный цивилизационный и исторический Рубикон. Демократические ценности – часть самогЧ Североатлантического союза, а также общей идентичности входящих в него стран. Однако эти ценности не ставятся под сомнение ни в Украине, ни в России. А значит, дискуссию стоит ограничить рамками безопасности, стратегии и геополитики. Чем чаще это будет удаваться сделать, тем меньше поляризации будет вызывать натовская тема в двусторонних отношениях и тем реже она будет обсуждаться «на разных языках».

Переводя обсуждение данной проблемы в прагматическое русло, нужно отметить, что за ней стоят важные, первостепенные интересы и Киева, и Москвы. Именно по причине их важности компромисс так труднодостижим. Россия воспринимает расширение НАТО как сужение собственной «зоны интересов» и прямую стратегическую угрозу. Последнее проистекает из принимаемого как аксиома антироссийского характера самого альянса. Только учитывая эти особенности восприятия, можно попытаться понять интересы, стоящие за российским «нет» расширению НАТО.

Для Украины же присоединение к блоку – это наиболее эффективный на сегодняшний день способ гарантировать собственную безопасность, единственный механизм, при помощи которого можно компенсировать слабости в отношениях с соседями. Будучи членом альянса, Украина, благодаря структуре и процедурам принятия в нем решений, могла бы оказывать реальное влияние на процессы обеспечения европейской безопасности, не требуя взамен неприемлемых политических жертв. Исходя из таких соображений, стремление к более тесному сотрудничеству с НАТО нельзя приписать исключительно личностным характеристикам президента Виктора Ющенко, как это часто пытаются сделать. При любом президенте и при существующей карте угроз взаимодействие с альянсом будет представлять собой большую ценность для Украины. Это обусловлено структурными особенностями современной международной системы в Европе.

Но и Россия не остается безучастным наблюдателем. Проводя агрессивные или односторонние действия, она, естественно, увеличивает антироссийскую составляющую украинских евро-атлантических стремлений, как и усиливает их в целом. И наоборот, демонстрируя конструктивный подход и участвуя в многосторонних форматах поддержки безопасности, Россия может существенно ослабить потребность Украины в НАТО.

Если свести эмоциональную составляющую к минимуму, что отвечает интересам обеих стран, останутся соображения национальной и региональной безопасности. Украина продолжит ими руководствоваться, и они будут подталкивать ее к вступлению в НАТО до тех пор, пока не появятся равноценные альтернативы. На сегодняшний день их нет, и это нужно признать. Ни одна другая организация коллективной безопасности не даст Украине таких же надежных гарантий, не ущемляя при этом базовых свобод и ценностей. Нейтралитет, часто пропагандируемый в качестве альтернативы евро-атлантическому выбору, является вообще наихудшим вариантом как с экономической, так и с политической точек зрения. НАТО, несмотря на множество проблем и сложностей, продолжает внушать доверие как самая эффективная структура в деле обеспечения региональной безопасности. А это очень важно с точки зрения украинских интересов.

Для России отказ Украины от членства в НАТО был бы огромным выигрышем. На всех уровнях – двустороннем, региональном и глобальном, а также и во всех отношениях – геостратегическом, политическом и международно-имиджевом. К сожалению, сегодня Россия не может предложить Украине что-либо равноценное для уравнивания выигрышей. Высокая степень приоритетности проблемы во внешней политике обоих государств, скорее всего, не приведет к тому, чтобы в ближайшее время удалось добиться окончательного решения вопроса. Однако это не означает, что поля для компромиссов нет.

ПОЛЕ ВОЗМОЖНЫХ КОМПРОМИССОВ

Идея расширения объектных полей российско-украинских отношений может быть положена в основу их перестройки.

Для ее реализации обоим государствам необходимо осознать, чего они ждут друг от друга, какие вопросы являются для них жизненно важными и почему, а какие – второстепенными. Сторонам следует также выразить готовность к обоюдным уступкам. В целом диапазон взаимных интересов довольно широк, а степень взаимозависимости в отношениях между обеими странами высока. Это повышает как ценность компромиссных решений, так и риски, связанные с конфронтацией.

К первостепенным интересам России относятся:

сохранение влияния на постсоветском пространстве, в частности, для обеспечения того, чтобы никакая прямая военная угроза для России не исходила с территорий бывших союзных республик;

максимизация экономических преимуществ постсоветского пространства, наиболее эффективное использование производственных связей, транспортных возможностей и торговли;

стабилизация постсоветского пространства, чтобы минимизировать потенциальные угрозы, связанные с исламским фундаментализмом, международным терроризмом и прочими проявлениями экстремизма;

упрочение, при возможности, геополитических позиций России в Европе, Центральной Азии и, благодаря этому, усиление влияния на процессы, происходящие в Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Иными словами, использование потенциала постсоветского пространства с целью повысить роль России в мировой политике.

Можно легко убедиться в том, что значение Украины для реализации большинства первостепенных интересов России уникально. В частности, без украинского участия практически невозможно достичь приемлемых для Москвы результатов по всем пунктам, кроме разве что третьего. К тому же очевидно, что второй и третий пункты полностью отвечают интересам самой Украины, давая простор для самого широкого взаимовыгодного сотрудничества. Препятствия на пути возникнут только тогда, когда дальнейшее усиление России станет восприниматься Украиной как угроза ее собственной безопасности. Иными словами, когда в российско-украинских отношениях проявится в своем классическом виде «дилемма безопасности».

Согласно теории международных отношений, наиболее эффективным ответом на «дилемму безопасности» является установление долгосрочного сотрудничества и поддерживающих его форм взаимодействия. Это значит, что и Украине, и России нужно искать и совершенствовать такие формы, что в любом случае позитивно повлияет на динамику взаимоотношений сторон.

Некоторые из важных внешнеполитических интересов России неактуальны для Украины. К примеру, пока действует «дилемма безопасности», Киев не заинтересован в усилении политического влияния Москвы и даже может быть заинтересован в обратном. Чтобы преодолеть эту проблему, необходимо всячески демонстрировать то, что ни одна из сторон не представляет собой угрозу для партнера. Но кроме такой демонстрации нужна еще и готовность пойти на уступки. Лучше всего использовать стратегию обмена уступками в тех вопросах, которые второстепенны для одной стороны и первостепенны для другой.

Приоритетными интересами для Украины являются:

поддержание в Европе плюралистической системы безопасности, недопущение деградации ее к биполярной структуре;

защита региональной стабильности и безопасности, урегулирование «замороженных» конфликтов, в особенности приднестровского;

максимально полное включение страны в процесс европейской интеграции на правах равноправного партнера; максимизация прибылей от транзитных возможностей Украины.

Москва способна оказать влияние на реализацию первостепенных интересов Украины. Очевидно отсутствие принципиальных расхождений в постановке стратегических целей, хотя присутствуют отличия в подходах (например, при решении региональных конфликтов). Различия в позициях Украины и России по вопросу о том, как конкретно должна функционировать многополюсная система безопасности в Европе, рассмотрены выше, но само наличие этого общего интереса может стать движущей силой сотрудничества. Не вызывает сомнения также и обоюдная заинтересованность Москвы и Киева в максимизации экономических выгод от сотрудничества и усилении своих позиций в отношениях с Европейским союзом.

Возникающие время от времени расхождения по тактическим вопросам должны показаться несущественными на фоне совпадения стратегических интересов. В контексте сказанного сегодняшний газовый вопрос, который служит источником напряженности и конфликтов в двусторонних отношениях, мог бы стать областью налаживания взаимовыгодного сотрудничества в европейском масштабе.

Есть и другие источники активизации стратегического партнерства. Они заключаются во взаимном удовлетворении первостепенных интересов друг друга за счет собственных второстепенных. Комплексы второстепенных интересов обеих стран достаточно разнообразны и разнонаправлены. Но среди них есть и те, что могут создать основу для компромиссных решений. К ним относятся:

деятельность Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) стран СНГ;

статус и пребывание Черноморского флота России на территории Украины;

будущее СНГ как инструмента коллективной безопасности и деятельность других региональных международных режимов.

В реализации этих интересов ставки сторон различны. Для России они во многом важны с точки зрения защиты первостепенных приоритетов, однако сами таковыми в чистом виде не являются. Для Украины эти вопросы привязаны к «дилемме безопасности» и противоречивому отношению к возрастанию роли и влияния России на постсоветском пространстве.

Комбинирование интересов двух групп создает широкий спектр возможных компромиссных решений. В максимальном виде эта «программа» могла бы даже включать в себя отказ Киева от перспективы его членства в НАТО. Однако кроме нейтрализации «дилеммы безопасности» такой шаг потребовал бы от России не только действенных мер по гарантированию суверенитета и безопасности Украины, но и максимально возможного взноса в поддержание региональной стабильности. ОДКБ пока не отвечает этим требованиям.

Менее экстремальные версии компромисса могли бы включать в себя с украинской стороны согласие на продление срока пребывания Черноморского флота России в Севастополе; активизацию партнерства с постсоветскими странами в борьбе с транснациональными угрозами и терроризмом; углубление экономического сотрудничества и развитие свободной торговли (включая лоббирование интересов России в ВТО); отказ от мероприятий, воспринимаемых в Москве как угроза (например, от размещения элементов американской системы ПРО на территории Украины). Ответные шаги Кремля в таком случае могли бы состоять в предоставлении гарантий энергетического сотрудничества в обоюдных интересах (включая отказ от попыток установить контроль над украинской газотранспортной системой); в более активном вовлечении России в работу региональных многосторонних международных структур; в выработке общих подходов к урегулированию проблем региональной стабильности.

В целом квинтэссенцией такого подхода может стать движение навстречу друг другу, при котором Украина демонстрировала бы более глубокое понимание глобальных стремлений России, а Россия вносила бы больший вклад в реализацию региональных интересов Украины.

Как в случае с любыми двусторонними отношениями, осложненными общей историей, идти на взаимные уступки стоит прежде всего в сфере наиболее чувствительной и наиболее символичной – культурной, гуманитарной, языковой. Компромиссы в этой сфере наименее рискованны, но могут быстрее прочих способствовать установлению взаимного доверия.

Несколько лет российско-украинские отношения были непростыми и неоптимальными, не благоприятствовали реализации интересов обеих стран в полной мере. Сложности имеют вполне конкретное выражение, усиливая взаимную подозрительность и вместе с ней «дилемму безопасности». Это, в свою очередь, подчиняет отношения двух государств логике политического реализма, в то время как гораздо больше взаимной выгоды им принесло бы стратегическое партнерство в духе неолиберальной парадигмы. Справятся ли стороны с неумолимой логикой реализма на новом этапе своих отношений – вопрос судьбоносный для всей Европы.

Украина. Евросоюз. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2913913 Николай Капитоненко

Лиссабонский договор и интересы России

И.Д. Иванов – академик РАН, профессор-исследователь Государственного университета – Высшей школы экономики.

Резюме Вступление в силу Лиссабонского договора существенно меняет облик Европейского союза как крупнейшего экономического и политического партнера России в Европе и в мире.

Вступление в силу Лиссабонского договора существенно меняет облик Европейского союза как крупнейшего экономического и политического партнера России в Европе и в мире. С одной стороны, более четкое определение его компетенций и процедур принятия решений содействует реализации «четырех общих пространств» Россией и ЕС и переговорам о заключении между ними нового базового соглашения. С другой – этот документ усложняет процесс сотрудничества Брюсселя с третьими странами, включая Россию. Влияние антироссийских настроений может возрасти, как и склонность к «двойным стандартам».

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Прежде всего договор упорядочивает внутреннее строение и международные позиции Европейского союза, создавая в нем единое правовое и организационное поле (вместо трех прежних разнохарактерных по своему статусу «колонн» интеграции) и правопорядок и придавая ему международную правосубъектность, которой ЕС раньше не обладал (ст. 47). «Только после Лиссабона, – отмечал в этой связи видный архитектор европейской интеграции Валери Жискар д’Эстен, – Европа начала реально существовать как политическое целое в глазах всего мира». В орбиту Евросоюза включаются также ранее не входившие в него рабочие органы, например Европейский центральный банк, Счетная палата и Суд ЕС.

Конструктивным представляется здесь в числе прочего смена статуса Суда ЕС. «Административная структура и право Европейского союза нестабильны и находятся в процессе постоянного развития в различных сферах, – писал в июле 2008 г. журнал West European Politics. – Кроме того, координация действий в этих сферах крайне слаба. Поэтому административное право Евросоюза существует в основном в форме общих принципов такого права. Некоторые его нормы фрагментированы и неприменимы на междисциплинарной основе… особенно там, где исполнительные компетенции Союза рассредоточены по его различным структурам». В этих условиях Суд ЕС внес самый существенный вклад в процесс интеграции, закрывая своими решениями и толкованиями многие бреши в формирующемся европейском праве, способствуя гармонизации законодательства стран-членов и тем самым облегчая для третьих стран взаимодействие с Европейским союзом.

Место прежнего многоактового дублирования принципов и тематики деятельности ЕС занимает теперь их четкое разделение на два уставных документа: Договор о Европейском союзе (ДЕС – содержание и направления интеграции) и Договор о функционировании Европейского союза (ДФЕС – условия и механизмы реализации поставленных интеграционных целей). Главное же – существенно уточняются исключительная, совместная и иные компетенции Евросоюза (при расширении первых), что делает его более предсказуемым и полномочным партнером за столом переговоров (в т. ч. с Россией). Как с удовлетворением констатировал член исполнительного совета фонда Бертельсманна Вернер Вайденфельд, новый документ «снимает двусмысленности, ранее характерные для разделения компетенций между Евросоюзом, странами-членами и прочими странами как субъектами интеграционного процесса». По его оценке, прежде было «весьма затруднительно понять, действует ли Брюссель в каждом отдельном случае в рамках имеющихся у него полномочий или же переступает их пределы».

Повышается эффективность процесса принятия решений в ЕС. По сравнению с «тройным большинством» (по голосам стран-членов, по числу стран и по населению), существующим ныне, с 2017 г. вводится «двойное» (55 % голосов стран-членов, охватывающих тот же процент населения). При этом с 2014 г. по 2017 г. нынешняя процедура временно заменяется переходной (55 % голосов, не менее 19 стран-членов, охватывающих 62 % населения). Сферы решений, принимаемых квалифицированным большинством, расширяются со 137 до 181, оставляя для единогласия лишь 70. Число применяемых при этом категорий правовых и административных инструментов сокращается с 16 до 5 (ст. 288). Господствующей (в 80 % случаев) становится стандартная процедура принятия решений (совместно с Европейским парламентом) при сокращении сферы специальной. При распределении полномочий и исполнении решений более последовательно выдерживаются принципы субсидиарности и пропорциональности (ст. 5).

Состав членов Комиссии ЕС в перспективе сокращается до 18, депутатов Европарламента – до 750. Легализован Комитет постоянных представителей государства (КОРЕПЕР) как подготовительный и совещательный орган принятия решений. На направлении внешней политики создается специальный пост верховного представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности на правах вице-председателя Еврокомиссии (ст. 18). Внешнее представительство интересов Евросоюза вменяется также председателю Европейского совета как высшего органа ЕС при наделении его полномочиями на 2,5 года вместо прежнего шестимесячного председательства (ст. 15.6).

Все это существенно активизирует деятельность Европейского союза, впавшую в определенный ступор после его последнего расширения, а также позволяет более оперативно реализовывать согласованные договоренности, будь то по «четырем общим пространствам» или по новому базовому соглашению Россия – Евросоюз. Ведь не секрет, что прежние уставные документы ЕС не создавали для этого должного правового и организационного поля и потому, например, ряд статей Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) Европейский союз – Россия, вступившего в силу в 1997 г., не применялись сторонами, ибо оно не содержало достаточной чистоты использованных юридических конструкций, а подчас реализовывалось даже явочным порядком. Лиссабонский же договор способен более эффективно формализовывать результаты нашего взаимодействия.

Вместе с тем процедура принятия решений в Европейском союзе по Лиссабонскому договору приобрела и дополнительные сложности. Прежний властный треугольник ЕС (Европарламент – Совет министров – Комиссия) превращается теперь в квадратуру: Европейский совет – Европарламент – Совет министров – Комиссия, причем от первого из этих органов ожидается консенсус при принятии решений. А более всех от предпринятых изменений выигрывает Европарламент, где непропорционально большой вес получили «новые европейцы», в том числе недружественно настроенные к России. Лиссабонский договор ставит Европарламент по его полномочиям почти в равное положение с Советом министров ЕС в части формулирования новелл европейского права (ст. 14, 16 и ст. 223–224), расширяя круг совместного принятия ими решений еще на 40 важных сфер, включая сельское хозяйство, энергетику, управление фондами развития и иммиграционную политику.

Усложняет процедуру принятия решений и подключение к ней национальных парламентов стран-членов, которые при определенных условиях могут заблокировать принятие решений и позиции наднациональных властей (показать Брюсселю т. н. «оранжевую карту»), если, к примеру, были нарушены принципы субсидиарности и пропорциональности.

Вводимая договором законодательная инициатива, исходящая от одного и более миллионов граждан стран – членов Европейского союза (ст. 11.4), может быть выгодна лишь третьим странам, имеющим здесь свое влиятельное политическое лобби, которым не располагает Россия. Все это делает переговорный процесс и реализацию достигнутых договоренностей более чувствительными к постороннему, в том числе антироссийскому, влиянию, осложняя общий климат сотрудничества.

Расширяется область полномочий Евросоюза (вне их остаются в основном налоги, социальное страхование, госдоходы, общая внешняя политика и политика безопасности), в т. ч. за счет космоса, гуманитарной помощи, энергетики, общественного транспорта, телекоммуникаций, электроснабжения, почты, туризма. А главное – ЕС наделяется новыми полномочиями в сфере миротворческих операций, разоружения, предотвращения и ликвидации конфликтов, создания собственных механизмов осуществления общей внешней и оборонной политики, борьбы с трансграничной преступностью, нелегальной иммиграцией, торговлей наркотиками и людьми, оружием, финансовыми махинациями и т. д.

Все это, конечно же, расширяет тематическое поле сотрудничества России непосредственно с органами Евросоюза. В то же время около 300 статей договора все еще предстоит реализовывать через совместную компетенцию Европейского союза и стран-членов, а сами новеллы Лиссабона сосредотачиваются скорее внутри Европейского союза, ибо тот же договор предусматривает крайне сложную систему достижения международных договоренностей. Соглашения заключаются, только если они прямо предусмотрены учредительными актами ЕС и необходимы для осуществления целей, закрепленных в этих актах, или же предусмотрены актами вторичного права Евросоюза. Директивы на переговоры с третьими странами дает лишь Европейский совет, и только он полномочен вносить в них поправки, что лишает переговорный процесс необходимой гибкости и динамики и делает его продолжительным по времени. К тому же сам процесс ставится под юрисдикционный контроль Европейского совета, Совета министров, Европарламента, Суда и Комиссии, что означает интенсивный документооборот между ними в ходе переговоров, выработку переговорной позиции по минимальной общей планке и негибкость раз утвержденной политики и позиции по отношению к партнерам. Во многом перед лицом такой перспективы уже сейчас крайне вязко идут переговоры по новому базовому соглашению Россия – ЕС, где после шести их раундов согласовано лишь несколько неосновных статей.

ПУТИ РЕАЛИЗАЦИИ

В сфере реализации достигнутых договоренностей состоявшееся расширение полномочий Европейского союза во многом девальвируется вводимой дифференциацией отдельных их категорий (ст. 4–6). Таковыми теперь являются (вместо прежних исключительных и делимых со странами-членами компетенций):

– исключительная наднациональная компетенция Евросоюза (в сфере функционирования таможенного союза, правил конкуренции, финансовой политики в еврозоне, общей торговой и рыболовной политики);

– совместная компетенция (единый внутренний рынок, социальная, аграрная, транспортная, энергетическая и региональная политика, защита прав потребителей и сфера свободы, безопасности и правопорядка);

– поддерживающие, координирующие и дополняющие меры (культура, туризм, образование, спорт, здравоохранение, административное сотрудничество);

– координация экономической и социальной политики (занятость, социальная политика);

– специфические полномочия в сфере общей внешней политики и политики безопасности (сфера внешней политики, относящаяся к обеспечению безопасности Европы, включая поэтапное формирование общей оборонной политики).

Естественно, что такого рода плюрализм и чересполосица делают договоренности с ЕС по перечисленным компетенциям и сферам неравнозначными по эффективности реализации, тем самым затрудняя сведение их в общий баланс рисков и выгод сотрудничества.

Европейские эксперты называют и еще ряд проблем, не решенных или опущенных в договоре. «Никто не знает, – утверждает, например, лондонский The Economist, – как порядок принятия решений большинством голосов в Совете будет сочетаться с расширением сферы совместного законотворчества с Европарламентом». В соответствии с перечнем своих обязанностей верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности должен проводить не менее 150 важных дипломатических встреч ежегодно, но каких-либо его заместителей или делегирования полномочий при этом не предусмотрено. Точно так же при введении Европейского совета во властную квадратуру ЕС функции этого органа тоже оказались недостаточно четко прописаны.

Предполагается, что одномиллионная «народная инициатива», чтобы быть представительной, должна формироваться из граждан по меньшей мере четырех стран-членов и при участии не менее 1/500 от населения Европейского союза в каждой из стран. Однако это нигде не кодифицировано. Не совсем ясно, как теперь управлять более чем 30 тематическими агентствами, практически не имеющими «горизонтальных» связей. Точно такая же проблема стоит перед более 1 200 неконтролируемо размножающимися экспертными группами (в 1975 г. их было всего 537), пишет журнал West European Politics.

К тому же Лиссабонский договор закрепляет и мессианскую, идеологическую парадигму ЕС, подчеркивая, что любые его международные соглашения заключаются лишь с партнерами, исповедующими те же «ценности», а сами документы обязаны продвигать подобные ценности вовне (ст. 3.5, 21, 23, 49 и ст. 205, 216 и др). Такие претензии на идеологическую ангажированность трансформируются в итоге в политику «двойных стандартов» в отношении партнеров, особенно России. «Если мы не сумеем выработать единую позицию по России, – считает испанский публицист Маите Рико, – никто не будет принимать нас всерьез». Но такая позиция, по мнению бывшего корреспондента итальянской Corriere della Sera в Москве Фабрицио Драгосея, должна заключаться именно в том, чтобы «твердо указывать России на несколько важных пунктов», для чего нужно преодолеть «снисходительное поведение Запада».

На несостоятельности этой мессианской (а вернее, имперской) доктрины Европейского союза стоит остановиться подробнее.

Во-первых, эти навязываемые нам «ценности» отнюдь не единообразны и трактуются разными странами и политическими кругами не однозначно. Например, «Европа сделала свой выбор в пользу рыночной экономики и капитализма, – отмечает государственный секретарь Франции по экономическим перспективам и оценке общественной политики Эрик Бессон, – но этот выбор вовсе не означает абсолютной власти и свободы рынка». России же (при содействии наших собственных отечественных политиков-компрадоров) навязывается именно эта модель, хотя она и скомпрометировала себя в ходе последнего кризиса. Сами пропагандируемые ценности разнятся в их протестантском и католическом понимании, а у «новых европейцев» с их неразвитым гражданским обществом в «ценностях» вообще доминирует местечковая антироссийская риторика, и они интерпретируются как «покаяние» за Советский Союз (естественно, с выплатой компенсации). Кстати, и сами эти страны были приняты в Евросоюз с идеологическим авансом, ибо европейские «ценности» в них отнюдь не доминировали. И если – в соответствии с официальными лозунгами ЕС – сила Европы состоит в ее многообразии, то тот же подход, наверное, должен быть справедлив не только в отношении «брюссельской», но и Большой Европы, включая Россию.

Во-вторых, авторам договора было бы полезно помнить, что Европейский союз в своих внешних сношениях обязан руководствоваться не только уставными документами, но и более широкими нормами международного права, приоритетными по отношению к этим первым. А именно: не претендовать на экстратерриториальное применение своего законодательства и тем самым не нарушать суверенитета партнеров. «Общим принципом международного публичного права, – подчеркивает профессор Университета Люксембурга Гервиг Хофман, – является то, что право государства осуществлять свои суверенные полномочия ограничено лишь его национальной территорией и отсутствует вне ее границ», а само «суверенное государство дихотомно характеризуется концентрацией его власти внутри своей территории, с одной стороны, и независимостью вовне – с другой».

В-третьих, мессианская мантра, возведенная в ранг договорной нормы, давно уже мешает конкретному деловому сотрудничеству сторон. «По-настоящему тревожит, – отмечал, например, в бытность свою членом Комиссии ЕС по делам внешней торговли Питер Мандельсон, – что ни по одной другой стране нас не разделяет столько несовпадений, сколько по отношению к России». Если это не преодолеть, то «все наши отношения будут определяться сугубо краткосрочными политическими соображениями, чего недостаточно, если мы ставим перед собой долгосрочные цели». «Европа, конечно же, не идет единым геополитическим курсом с Россией, – поддерживает такую точку зрения бывший министр иностранных дел ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер, – но мы должны вносить совместный вклад в то, чтобы достойно встретить стоящие перед нами общие вызовы».

Однако ущерб от такой политизации и идеологизации отношений пока неоспорим. Заповедь классика американской советологии Джорджа Кеннана «Позвольте русским оставаться русскими» в Брюсселе вспоминают далеко не всегда. Более того, с приходом «новых европейцев» политическая ангажированность в этом вопросе проникает и в аппарат Евросоюза. Хотя формально на позиции еврочиновников не должны сказываться национальные предпочтения или предрассудки, по данным исследований, на служебную деятельность половины из них оказывает влияние национальная принадлежность, а две трети придерживаются национальной культуры тех стран, выходцами из которых они являются. В итоге «национальные пристрастия остаются фундаментальной характеристикой того, как решаются дела в Комиссии ЕС, – свидетельствует профессор Утрехтской школы управления Семин Суварирол, – даже несмотря на кросснациональное видение задач Европейского союза, завещанное его отцами-основателями».

К сожалению, Лиссабонский договор легализует и еще одну, прежде всего моральную, категорию поведения стран – членов ЕС на международной арене, а именно переводит в разряд юридической нормы понятие их «солидарности» перед лицом третьих стран. Это фактически девальвирует принципы принятия решений большинством и подвергает важнейшие вопросы сотрудничества, например энергетику, риску вето со стороны отдельных стран, заставляющих исполнять свои прихоти и всех остальных. Текстуально «солидарность» упоминается в Лиссабонском договоре чаще любого другого термина (ст. 2.3, 3.3, 21.1, 24.2 и ст. 67, 80, 122, 222 и др.), что способно иммобилизовать Евросоюз как переговорного и оперативного партнера. Например, новый председатель Европарламента Ежи Бузек (Польша) прямо выражал свое сожаление в связи с тем, что раньше Евросоюз не имел инструментов для вмешательства в газовые конфликты между Украиной и Россией, зато теперь они появились в Лиссабонском договоре на базе его положений о «солидарности».

Во всяком случае при нынешнем раскладе сил такая «солидарность» лишает ядро ЕС, в том числе франко-германский тандем, инициативы в делах сотрудничества и отдает их на откуп «новым европейцам», выступая как инструмент деструктивной антироссийской риторики.

В результате в отношениях между Брюсселем и Россией, как это подчеркивает депутат Европарламента Ален Ламассюр, все еще сохраняется дилемма: «Кто мы – партнеры или политические противники? Даже более чем пятнадцать лет спустя после распада СССР западный лагерь так и не определился с ответом на этот вопрос». Не просматривается он и в Лиссабонском договоре.

В более прикладном плане переговоры и весь процесс сотрудничества усложняются и тем, что полномочия между председателем Европейского совета и верховным представителем ЕС по иностранным делам и политике безопасности пока официально не разделены. Неясно, например, каковыми будут состав и иерархия лидеров Евросоюза на саммитах с Россией. Внешнеполитический аппарат этой организации пока не сформирован (хотя в его отсутствие нам предпочтительно иметь дело с различными органами Европейского союза по отдельности). Трудно уяснить себе, как зарубежные дипломатические представительства теперь уже Евросоюза в целом (прежде они были представительствами только Комиссии) станут продвигать эти более широкие (и противоречивые) позиции и интересы.

К «узким местам» Лиссабонского договора относится и то, что он не создает каких-либо собственных механизмов обеспечения правоприменения и принуждения к исполнению принимаемых решений. Еврокомиссия может влиять на нарушителей, лишь вынося предупреждения либо через национальные правительства на базе ст. 291, тогда как решающее слово по-прежнему остается за сложной и длительной процедурой, в ходе которой через Суд ЕС получают подтверждение соответствующие обязывающие решения. Как вариант, в результате у Европейского союза могут образовываться лазейки для ухода от обязательств перед Россией.

Сохраняется договором, хотя и в измененной форме, процедура «комитологии», т. е. право Еврокомиссии издавать свои собственные нормативные акты в развитие и конкретизацию ранее принятых на более высоком уровне. Этот «третий канал» законотворчества (после стандартной и специальной процедур) может, безусловно, ускорить реализацию договоренностей, достигнутых с третьими странами. Но он может в равной степени привести и к предвзятой трактовке, и к фактическому изменению таких договоренностей. Поэтому принимаемые решения важно облекать прежде всего в акты прямого действия.

Наконец, обновленный уставный документ компактнее и легче для восприятия, чем прежние, ибо число статей в нем сокращено до 448 против 700, которые были раньше. И всё же эксперты отмечают, что и в этом виде он труден и неоднозначен для восприятия. По крайней мере, одной из причин провала его первого варианта на референдуме во Франции была непродуманная рассылка электорату всего этого 480-страничного фолианта фактически без комментариев.

СОЧЕТАНИЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ДЛЯ МНОГОСТОРОННЕГО И ДВУСТОРОННЕГО СОТРУДНИЧЕСТВА

Российская Федерация – по традиции и с учетом своих национальных интересов – сотрудничает не только с наднациональными структурами, но и с отдельными странами – членами ЕС, причем двустороннее сотрудничество оказывается зачастую даже более глубоким и плодотворным. Лиссабонский договор в этом отношении сохраняет «окно возможностей», конкретизируя в правовом поле Союза вариант развития сотрудничества с третьими странами в формате групп заинтересованных стран-членов (ст. 20 и ст. 326–334).

Такое «продвинутое сотрудничество» (хотя его режимы и остаются по-прежнему вне aquis communautaire и оно не применяется в сфере исключительных полномочий Европейского союза) может осуществляться группой в составе не менее девяти заинтересованных стран-членов (при условии открытого членства в проекте). Тем самым из отдельных сфер отношений Россия – ЕС могут устраняться деструктивно действующие государства. К сожалению, «продвинутое сотрудничество» в направлении третьих стран не распространяется на сферу общей внешней политики и политики безопасности и сферу обороны. Хотя Россия неоднократно выражала свою заинтересованность в развитии на определенных условиях военно-технического сотрудничества с Евросоюзом, в том числе в обеспечении там «европейской оборонной самобытности», что в научно-техническом плане нереально для Европейского союза без контактов военно-технических потенциалов сторон. Свидетельством этого являются спасение графика осуществления программы космической связи, навигации и позиционирования «Галилео» (которая противостоит американской GPS) российскими носителями «Союз» и стыковка этой программы со сходной российской программой «Глонасс».

Технически уже ясно, что ЕС, затрачивая на оборону вдвое меньше и на военно-технические НИОКР вшестеро меньше, чем США, не в состоянии должным образом обеспечить ни материальную базу своей общей оборонной политики (особенно в варианте продвижения к совместной обороне), ни операции своих миротворческих контингентов за рубежом. «Европейский рынок оборонной продукции, – отмечает депутат Европарламента Александр Ламбсдорф, – разделен на 89 различных программ… в результате возникает нехватка оборудования и технологий и происходит европейское по своим масштабам разбазаривание денег налогоплательщиков». Со своей стороны миротворческий контингент Евросоюза растет быстрее любой армии мира, но на его содержание хронически не хватает материальных ресурсов, и, например, 24 % военных, 33 % полицейских и 81 % гражданских миротворцев вообще не проходят предмиссионную подготовку.

Между тем российская военная техника уже находится на вооружении армий и флотов 11 стран Европейского союза, без наших ракет-носителей ЕС вряд ли обойдется при планируемом размещении на орбите системы спутников дистанционного зондирования земли ГМЭС (ориентированных не только на агробизнес и экологию, но и на проведение миротворческих операций). Российский банк ВТБ владеет 6 % акций системообразующего военно-космического концерна EADS. Россия оказывала содействие миротворческой миссии Евросоюза в Чаде. Более того, даже «НАТО, – констатировал осенью 2009 г. французский Politique internationale, – разделяет ныне с Россией ряд общих интересов в сфере безопасности». Правда, в большинстве случаев такое военно-техническое сотрудничество идет пока в основном по двусторонним каналам при пассивности политических структур Европейского союза и Европейского оборонного агентства.

Однако в ходе опроса ведущих авиакосмических фирм ЕС и России, проведенного в 2007 г. журналом NATO's Nations, выяснилось, что высшие менеджеры таких европейских компаний, как Dassault, Eurojet turbo, Autoflug и др., а также «Рособоронэкспорта» и авиазавода в Улан-Удэ, вполне конкретно заинтересованы в научно-производственной кооперации в оборонных отраслях.

Согласно Лиссабонскому договору, странам-членам не возбраняется осуществлять (наряду с мерами в масштабе Евросоюза) совместные программы сотрудничества с третьими странами в таких областях, как НИОКР, технологические разработки, космос и пр., а также налаживать двустороннее сотрудничество между компетентными органами по обеспечению национальной безопасности. Учитывая, что новое базовое и дополняющие его отраслевые соглашения после ратификации также приобретут статус источников европейского права (хотя и вторичного), отнюдь не лишним будет завести в них положения о возможности «продвинутого сотрудничества» по наиболее широкому кругу отраслей, включая и упомянутые выше. Что, в частности, может отсечь от числа наших партнеров в Европейском союзе неконструктивных «новых европейцев» за счет углубления взаимодействия с политически зрелым «ядром».

Сказанное – при наличии политической воли – относится и к общей внешней политике и политике безопасности, ибо «продвинутое сотрудничество» прописано в договоре достаточно дифференцировано в шести вариантах (само такое сотрудничество, постоянное структурированное сотрудничество, участие в миссиях ЕС, сотрудничество в рамках Европейского оборонного агентства, функционирование «еврогрупп» и «конструктивное воздержание», с тем чтобы не препятствовать сотрудничеству третьих стран).

Неплохую возможность развивать «продвинутое сотрудничество» дает и поощрение приграничной кооперации в формате регионов двух и более стран – членов Евросоюза и России, и к нынешним шести проектам в этой области можно было бы добавить новые. Наконец, признанным элементом институционального механизма становится «Группа евро», за которой кодифицировано право самостоятельных решений без вмешательства стран извне «еврозоны», что открывает дополнительные возможности для оперативного взаимодействия Европейского центрального банка и Центробанка России (в том числе по мерам преодоления и профилактики экономических и финансовых кризисов).

ОТДЕЛЬНЫЕ ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Помимо принципиальных общих положений Лиссабонский договор содержит еще и ряд специфических и частных, но также затрагивающих (прямо или косвенно) интересы России. Ниже основные из них обобщены применительно к общим вопросам сотрудничества и тематике четырех «общих пространств», формируемых между Россией и ЕС.

Общие вопросы. Договор обязывает Евросоюз вносить вклад в либерализацию мировой торговли и освобождение ее от излишнего формализма (ст. 206, 207), что вполне можно использовать при аргументации против затрагивающих нас торгово-политических барьеров Евросоюза. Правда, во многих комментариях к нему подчеркивается, что любые уступки такого рода предоставляются Брюсселем только на основе взаимности. Но в любом случае документ вносит в наши торгово-политические отношения, включая вопрос о вступлении России в ВТО, бóльшую определенность.

В то же время договор призывает к установлению особых отношений с сопредельными странами, но на условиях их приверженности «ценностям» ЕС (ст. 8). В едином пакете с финансовой помощью это позволяет форсировать проникновение Европейского союза в зону СНГ, ослабляет роль России как гравитационного центра хозяйственной реинтеграции постсоветского пространства. На практике данная схема уже реализуется через программу «Восточное партнерство» и посредством нападок на Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана.

Общее экономическое пространство. Евросоюз получил право регулировать внутренние рынки своей аграрной продукции и рыболовства через специализированные маркетинговые организации, что делает их менее конкурентными и манипулируемыми применительно к российскому импорту. Между тем такой импорт достигает ныне примерно 3 млрд евро в год и составляет до 10 % общего российского импорта из ЕС.

К уже имеющимся положениям договора возможно применение дополнительных регулирующих мер в сфере морского и воздушного транспорта, а также исключений для других видов транспорта (ст. 100.2). На практике это может быть использовано как во благо, так и во вред интересам России, и, в частности, нельзя исключать в этой связи продолжение давления на Россию в целях отмены платы за транссибирские пролеты и за возврат к обработке наших внешнеторговых грузов преимущественно в портах Прибалтики.

Договор разрешает, причем в одностороннем порядке и по весьма расплывчато сформулированным причинам, одностороннее прекращение Европейским союзом программ сотрудничества с третьими странами (ст. 215). Без нашего членства в ВТО, которое ограничивает такие произвольные меры, это вполне может быть использовано и в дискриминационных целях, в том числе через механизмы «солидарности».

По аналогии могут иметь место дифференцированный налоговый режим к «нежелательным» иностранным инвестициям, разрешительный порядок таких инвестиций в энергетику, а также отзыв ранее данных льгот, режимов и уступок, включая «дедушкину оговорку» (ст. 64.3, 65.1а и др.). Это узаконивает уже применяемую ограничительную практику по доступу российских компаний и капиталов на рынки Евросоюза, где только в последние два года было сорвано около десятка таких сделок. В частности, отмечалось, что Комиссия ЕС оказывала давление на власти Германии в пользу отказа от передачи в руки Сберегательного банка РФ пакета акций «Опель». В части же энергетики профессор Оксфордского университета Дитер Хельм, например, только и мечтает о том, чтобы новый договор оставил Россию главным поставщиком углеводородов в Европейский союз, но при этом поставщиком, обреченным на «маргинальное экономическое и политическое положение», т. е. бесправным. И действительно, договор вполне может ужесточить не в нашу пользу ряд положений «третьего энергетического пакета», отказывая нам на этом рынке в равной безопасности и в принципе «активы на активы».

Наконец, международные договоры Евросоюза обязательны для этого объединения и стран-членов, но не для их граждан и компаний, что может вести к дискриминации российских инвесторов, ключевого персонала наших совместных предприятий в странах ЕС и рабочих-мигрантов.

Общее пространство свободы, безопасности и правосудия. Ст. 14 Договора о Европейском союзе отсекает от гражданства и участия в выборах в Европарламент «неграждан», ибо гражданином Евросоюза может быть только лицо, уже имеющее гражданство одной из стран ЕС, что продолжает дискриминацию русскоязычного населения Прибалтики.

Вместе с тем договор подводит под единый режим меры борьбы с отмыванием денег и контроль за движением капиталов и платежей. Устанавливаются минимальные общие стандарты и правила для пресечения терроризма, торговли людьми, сексуальной эксплуатации, незаконного оборота наркотиков и оружия, фальшивомонетничества и оргпреступности. Создана Европейская прокуратура, участники которой могут работать также и в режиме «продвинутого сотрудничества». Открыты возможности взаимодействия национальных правозащитных органов по уголовным и гражданским делам, в ходе следствия, на территории иных заинтересованных стран, по взаимному признанию судебных решений, что во многом снимает имеющиеся национальные разночтения при обнаружении и экстрадиции преступников, в том числе в Россию.

Общее пространство внешней безопасности. Можно расценить как конструктивное признание и уважение в договоре Устава ООН (ст. 3.5), а также кодификацию рамок политических диалогов Европейского союза с третьими странами (чего не было, к примеру, в СПС). Европейское оборонное агентство получило право на «продвинутое сотрудничество» по отдельным проектам, о важности чего говорилось выше.

Пока трудно оценить частичную изоляцию сферы внешней политики и политики безопасности от влияния Европарламента, Еврокомиссии и Суда ЕС (ст. 24).

Наконец, непредсказуемо по своим последствиям распространение принципа «солидарности» на борьбу с терроризмом. При историко-политической закомплексованности ряда «новых европейцев» такая борьба вполне может стать выборочной при нераспространении ее, в частности, на антироссийские бандформирования, даже если они и связаны (как, например, в Чечне) с «Аль-Каидой».

Общее пространство науки и образования, включая культурные аспекты. Договор кодифицирует создание Европейского исследовательского пространства, а также сотрудничество Евросоюза с Европейским космическим агентством, что открывает более широкие перспективы для представительства в Европейском союзе интересов российской науки. Теперь важно, чтобы это в полной мере осознали наши профильные ведомства и Российская академия наук (РАН), пассивность которых на таком перспективном направлении труднообъяснима. Отмечая, что в состав одной только РАН входят 450 НИИ, а российский ВПК располагает лабораториями и пилотными мощностями в 70-ти «закрытых» городах, сайт представительства Комиссии ЕС в России характеризует как «великолепные» и весьма интересные наши достижения в области теоретической физики, физики плазмы, математики, нанотехнологий, ядерных исследований, в авиакосмосе и в ряде отраслей биологии. Это открывает возможности для их совместного доведения до стадии промышленного освоения с последующей коммерциализацией.

Крайне существенно, что договор обязывает Евросоюз и страны-члены признавать и уважать языки и культуру национальных меньшинств (ст. 3.8 и ст. 10,18), а это, безусловно, важно для защиты русскоязычного населения Прибалтики от культурно-языковой дискриминации, в т. ч. в образовании. В более широком плане это относится и к ЕС в целом, где русскоязычное население перевалило уже за 8 млн человек.

В число сфер сотрудничества с третьими странами введены туризм и спорт, где у России и Европейского союза тоже есть общие интересы.

* * *

Обобщая оценку Лиссабонского договора можно констатировать, что он заметно упорядочивает внутренние аспекты европейской интеграции, стимулируя ее развитие не только вширь (как прежде), но и вглубь. Однако для третьих стран сотрудничество с ЕС в новом режиме усложняется как с правовой, так и с организационной точек зрения, что неизбежно и безальтернативно потребует от российских официальных и деловых кругов, сотрудничающих с Евросоюзом, тщательного анализа положений договора и оперативного владения ими при защите своих интересов.

Россия. Евросоюз. ЦФО > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2911808 Иван Иванов

Государство – это он

Аркадий Дубнов

Аркадий Дубнов – политолог, международный обозреватель, на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Резюме Бессменный глава независимого Узбекистана Ислам Каримов – дуайен всего корпуса постсоветских руководителей и по возрасту (72 года) и по сроку пребывания на президентском посту.

Нынешнее столетие решительно перекраивает карту стратегических приоритетов, уводя в тень одни части света и выдвигая на авансцену другие. Евразия стала ареной, на которой пересекаются разнообразные интересы мировых держав, а малые и средние государства, расположенные здесь, превращаются в объекты большой политики. Но пассивная роль устраивает далеко не всех, честолюбивые лидеры ряда стран стремятся вести свою собственную игру и с «ровней» (например, соседями), и с «грандами» – Россией, США, Китаем, Европейским союзом. К числу таких лидеров относится Ислам Каримов.

Бессменный глава независимого Узбекистана – дуайен всего корпуса постсоветских руководителей и по возрасту (72 года) и по сроку пребывания на президентском посту. 24 марта 2010 г. исполнится 20 лет с того дня, когда Верховный Совет Узбекской ССР проголосовал за введение президентства и избрал на должность президента страны Каримова. До тех пор в Советском Союзе был только один президент – Михаил Горбачёв, да и на союзном уровне этот пост только что ввели. Каримов проторил путь к президентскому креслу остальным лидерам союзных республик – до той поры просто местным партийным вождям, которые не преминули взять пример с ташкентского коллеги. Как вспоминают очевидцы, президент СССР был недоволен. «29 марта 1990 года в кулуарах съезда ВЛКСМ Горбачёв назвал этот шаг преждевременным, однако к тому времени он уже не влиял на ситуацию в республиках, а посему его отношение практически не вышло за рамки личного восприятия», – пишет неподцензурный узбекский сайт Uzmetronom.com.

Ислам Каримов никогда не скрывал, что не разделяет понятий «Узбекистан» и «президент». Построенное государство – это, по сути, его личный проект. За два десятилетия он пережил множество потрясений, но теперь творению Каримова предстоит самое тяжелое испытание. Фундаментальный геополитический сдвиг, происходящий в мире, заставляет отказываться от постсоветских практик. Вызовы слишком масштабны, чтобы для ответа на них хватало опыта партийной номенклатуры, пусть и помноженного на националистический азарт, с которым всегда связано строительство новой государственности.

СОЗДАНИЕ ФОРМЫ

«С точки зрения возраста я уже подхожу к той черте, когда мне больше надо думать о том, кто будет продолжать ту модель развития Узбекистана, которую я заложил в 1991 году». Эти слова президент Ислам Каримов произнес больше восьми лет назад, в конце января 2002 г., объясняя необходимость проведения референдума о введении двухпалатного парламента и продлении срока президентских полномочий с пяти до семи лет.

С тех пор Каримов не вспоминает о том, что ему пора думать о преемнике. Заступая когда-то на свой очередной президентский срок, он обмолвился: «Я буду жить долго». Эти слова уже тогда были восприняты как ясный сигнал всем, кто готов был покуситься на его кресло: мол, не дождетесь. Некоторые и вправду не дождались.

Каримова давно не волнуют нападки критиков в связи с практически узаконенным им пожизненным президентством. Если не считать выборов 1990 г., за 20 лет он всего трижды избирался главой независимого Узбекистана – в 1991, 2000 и 2007 гг. В 1995 г. полномочия продлили на референдуме. Еще один плебисцит (2002) увеличил конституционные сроки президентского мандата с пяти до семи лет. Причем спустя три года «выяснилось», что это положение относится и к действующему главе государства, хотя вопросы, вынесенные на голосование, этого не подразумевали.

Еще в октябре 1998 г. Ислам Каримов в интервью автору этой статьи утверждал: «У нас в Узбекистане сроки полномочий законодательного органа и президента по Конституции обозначены четко, и мы не будем играть в эти игры с продлением или сокращением полномочий – ведь это тогда лишний раз поставит под сомнение стабильность самой Конституции». А стабильность Конституции, говорил Каримов, есть гарантия стабильности в стране. В том же интервью он утверждал, что в Узбекистане создана система, «при которой парламентские и президентские выборы проводятся примерно в одно и то же время… чтобы настроения людей, голосующих за депутатов, не сильно отличались от настроений или проблем, волнующих их в тот момент, когда они идут на выборы президента». «Я надеюсь, что такая система надолго сохранится в Узбекистане», – сказал Каримов. Надеждам президента не суждено было сбыться, «система» по его же велению вскорости приказала долго жить.

Стоит заметить, что эти суждения узбекского президента прозвучали в ответ на вопрос, как он относится к принятому тогда Нурсултаном Назарбаевым решению провести досрочные выборы президента Казахстана в январе 1999 г.

В 2007 г. случился еще один характерный для узбекской правовой системы казус, демонстрирующий тамошнее понимание «стабильности Конституции как гарантии стабильности в стране». Согласно Основному закону, выборы президента проводятся в год истечения конституционного срока его полномочий – в первое воскресенье третьей декады декабря. Последний раз до этого Ислам Каримов принес присягу на заседании парламента 21 января 2000 г. Проведение же выборов 23 декабря (первое воскресенье третьей декады) 2007 г. означало нарушение статьи 90 Конституции страны, определяющей срок президентства в семь лет. Фактически полномочия Каримова оказались пролонгированы на 11 месяцев.

На это противоречие попытался тогда обратить внимание Конституционного суда (КС) Узбекистана правозащитник Джахонгир Шосалимов. Однако хотя закон обязывает КС отвечать на запросы граждан в десятидневный срок, Шосалимов так и не дождался ответа. Узбекская же оппозиция, а вслед за ней и многие международные наблюдатели, сочли лишние 11 месяцев пребывания Каримова в должности незаконной узурпацией власти. Однако официальный Ташкент даже бровью не повел в ответ на эти обвинения. Тем более что их тактично «не заметили» и лидеры мировых держав – ни в Вашингтоне, ни в Брюсселе, ни в Берлине, ни в Москве и словом об этом не обмолвились.

Но вольно или невольно президент сам напомнил о странной коллизии спустя пару месяцев, когда в феврале 2008 г., за месяц до президентских выборов в России, находился с визитом в Москве. Выступая в Кремле, Каримов говорил, что он «всегда был сторонником того, чтобы Владимир Владимирович (Путин. – Авт.) согласился с предложением, поступившим в том числе и от него (Каримова. – Авт.), и выставил свою кандидатуру на третий срок». «Я чувствую удовлетворение перед совестью от того, что этот вариант мог бы состояться, и убежден, что никто не пожалел бы», – делился переживаниями узбекский президент. «Если кто-то об этом что-то сказал бы, то со временем они тоже поняли бы, – добавил Каримов, – это было бы наиболее приемлемое решение».

Неловкость ощущали, кажется, все сидевшие в зале, и было очевидно, что оратор говорил скорее о себе, чем о Путине. Это ему самому требовалось в тот момент внутреннее оправдание прошлогоднего решения идти на третий президентский срок, несмотря на конституционный запрет.

На родине Исламу Каримову уже давно не перед кем отчитываться. Только однажды – в Намангане в декабре 1991 г. – ему довелось выслушивать «наказы избирателей». Этот город в Ферганской долине отличается тем, что исламские традиции там укоренены наиболее глубоко. Перед первыми прямыми президентскими выборами в Узбекистане Каримов отважно, фактически без охраны появился в городе, который практически находился под контролем исламского движения «Адолат» («Справедливость») во главе с Тахиром Юлдашевым и Джумой Намангани, впоследствии лидерами Исламского движения Узбекистана.

Каримов никогда не вспоминал, как ему вместе со всеми мусульманами пришлось стоя на коленях слушать, как Юлдашев читает суру Корана. Переговоры проходили в захваченном исламистами здании обкома компартии, и Исламу Каримову выдвинули 10 пунктов требований, в частности обеспечить гарантии того, что Узбекистан будет провозглашен исламским государством. Во всяком случае, одно из требований Каримов выполнил: давая президентскую присягу, он клялся не только на Конституции, но и на Коране.

С другой стороны, узбекский лидер давно не нуждается в каком-либо подспорье для доказательства легитимности своего правления, поскольку уверен, что только он способен поддерживать в стране стабильность. «Сегодня все замыкается на мне, и это не случайно, – рассуждал Ислам Каримов в интервью «Независимой газете» в январе 2005 г. – Мы прошли через весьма непростой период развития, приходилось отвечать на многие нелегкие вызовы времени, и я просто вынужден был брать все на себя». Но «постепенно ситуация будет меняться, нужно генерировать то поколение, которое придет после нас».

Президент Каримов убеждал слушателей и себя самого в том, что формирование профессионального двухпалатного парламента приведет к «созданию инструмента, с помощью которого мы ощутимо укрепим народовластие, основы гражданского общества, результатом чего должно стать демократическое государство». Последнее виделось как «исключающее возможность диктатуры», которая, в свою очередь, подразумевала «тиранию», «диктат одного человека, диктат одной структуры». Президент рассуждал о справедливости, к которой надо стремиться, и ссылался на народное выражение «пусть имеющий власть имеет совесть и будет справедлив». А затем изрек слова, которые можно считать квинтэссенцией философии государственного строительства в Узбекистане: «Мы ведь пока только форму создаем, главное – наполнить ее содержанием. Как Америка больше 200 лет наполняет содержанием свою Конституцию». И тут же дал наставления своему госаппарату: «В подобных категориях следует мыслить и депутатам нового парламента, и министрам, и руководителям судебной власти». За 20 лет правящая элита Узбекистана назубок усвоила каримовские категории, понимая, что создание всех этих «демократических» институций не больше, чем форма. В ожидании, когда сверху спустят команду «закладывать содержание», депутаты, министры и прочие руководители явно не волнуются: задание дано на 200 лет вперед.

Ислам Каримов делился итогами размышлений о «внутреннем протестном потенциале, который накапливается в течение многих лет», о «важности иметь прочный контакт правительства с населением, происходит ли между ними нормальный диалог». «Самое страшное, когда взаимоотношения властей с народом напоминают разговор глухонемых… когда протестные настроения достигают крайней точки, когда, как говорится, пар готов разорвать котел». И тут же добавляет: «Никакая Америка, никакая Европа не в состоянии направить события в нужное для себя русло, если само общество не жаждет резких перемен».

АНДИЖАНСКИЕ ПОВОРОТЫ

Куда исчезнут все эти мудрые умозаключения через три с половиной месяца, когда в мае того же 2005 г. взорвется «котел» в Андижане, где власть так и не услышала голос народа, требовавшего правосудия и справедливости от местной власти? Приговор, который власть вынесла стихии народного бунта, пусть отчасти и управляемого, был однозначным: все, кто вышел на улицы, протестуя против беспредела местных начальников, – террористы и преступники, подготовленные в лагерях за пределами Узбекистана и оплаченные его недругами. А все журналисты и правозащитники, рассказывавшие миру о бойне, устроенной в Андижане узбекскими силовыми структурами, – наймиты западных разведок и подрывных центров.

Сам президент Узбекистана, прибывший в Андижан в те дни, утверждал, что там «не был убит ни один мирный житель... только бандиты, при трупах или рядом с ними всегда находилось оружие».

Озвученное узбекскими властями в первые дни после трагедии количество жертв, 187 человек, никогда не корректировалось. Либо официальный Ташкент никогда не ошибается, сумев определить абсолютно точную цифру в разгар событий, либо боится назвать истинное число погибших. По данным правозащитников и независимых наблюдателей, число жертв Андижана составляет не менее 500 человек.

Ислам Каримов публично никогда не признавал ошибок власти, в том числе и местного начальства в Андижане. Это вполне логично – ведь если «все замыкается на нем», за все он отвечает лично. А авторитет Ислама Каримова не подлежит сомнению либо обсуждению.

Однако остальной мир был шокирован. Даже из Москвы, где традиционно не позволяли себе критиковать союзников по Содружеству независимых государств (СНГ), разве что Грузию и Украину, прозвучали критические нотки. «Сложное социально-экономическое положение, определенная слабость власти… исламский фактор – все это, вместе взятое, с учетом недовольства населения уровнем своей жизни и предопределяет взрывоопасность ситуации». Это цитаты из выступления в эфире радиостанции «Маяк» первого замминистра иностранных дел России Валерия Лощинина 15 мая 2005 г. Впрочем, после телефонного разговора Ислама Каримова с тогдашним президентом РФ Владимиром Путиным оценки стали иными. Глава МИДа России Сергей Лавров, признав, что «в результате силового вторжения в Узбекистан погибло много мирных жителей, и мы не имеем информации, как это происходило», перевел стрелки на угрозу извне: «Необходимо провести самое тщательное расследование, кто собрал группу людей и поручил им создать такую ситуацию в Узбекистане». Разумеется, сказанное относилось к внешнему фактору, но если задуматься, то эти слова могли быть обращены и к тем, кто уже долгие годы возглавляет страну.

Андижанские события привели к резкому развороту внешней политики Узбекистана. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию, осуждающую Узбекистан за отказ рассматривать события в Андижане не только, как внутреннее дело страны. Требования США и Евросоюза провести независимое международное расследование майской трагедии Ташкент категорически отверг. Вашингтон и Брюссель ввели санкции в отношении Узбекистана, обвинив руководство республики в «несоразмерном применении силы» при подавлении беспорядков. Зато понимание на самом высшем уровне Ташкент нашел в Москве и Пекине. Так, свой первый зарубежный визит после тех трагических событий Ислам Каримов совершил 25 мая в Китай.

В отместку за резкую реакцию со стороны Соединенных Штатов узбекские власти вынудили Вашингтон вывести с территории республики военную базу Карши-Ханабад, развернутую в сентябре 2001 г. в преддверии афганской кампании. А вот за российскую поддержку Ташкенту пришлось платить. Вслед за выводом американской базы последовало подписание 14 ноября 2005 г. российско-узбекского Договора о союзнических отношениях, который предусматривал взаимное предоставление военных баз. В январе 2006 г. Узбекистан вступает в Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС). Наконец, в августе 2006 г. в Сочи, после продолжительной встречи один на один с Путиным, Каримов подписывает протокол «о восстановлении членства Узбекистана в Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ)стран СНГ». В декабре, вслед за ратификацией парламентом, договор подписывает президент Каримов.

Впрочем, говорить о «восстановлении членства Узбекистана в ОДКБ» было бы не совсем корректно, поскольку он, строго говоря, никогда в эту организацию не входил. ОДКБ формально существует с 2002 г. Но за три года до этого Узбекистан (наряду с Грузией и Азербайджаном) отказался подписать протокол о пролонгации своего участия в структуре стран, подписавших в Ташкенте в мае 1992 г. Договор о коллективной безопасности (ДКБ) стран СНГ. В узбекском руководстве свое решение объясняли несогласием с российской политикой в Закавказье (односторонние поставки вооружения Армении), Центральной Азии (наращивание российского военного присутствия в Таджикистане), а также стремлением Москвы добиться единой позиции стран СНГ по всем вопросам – от расширения НАТО и ситуации в Косово до войны против Ирака. «Зачем нас надо опять под одной шапкой объединять, – возмущался Каримов, – мы суверенны и имеем собственную позицию по каждому вопросу».

Вступление Ташкента в ЕврАзЭС и «восстановление» его членства в ОДКБ было встречено многими со смешанными чувствами скепсиса и энтузиазма. Соседи Узбекистана по региону, в первую очередь Таджикистан, надеялись, что это приведет к открытию таджикско-узбекской границы для свободного перемещения людей и товаров. Ташкент действительно обещал подписать соответствующие соглашения в рамках ЕврАзЭС еще до конца 2006 г., но этого не случилось до сих пор. Мало того, некоторые участки границы по-прежнему заминированы. В ноябре 2008 г., менее чем через три года после вступления в ЕврАзЭС, Ташкент объявил о приостановке своего членства. Каримов обосновал это решение тем, что деятельность ЕврАзЭС, мол, во многом дублировала работу СНГ и ОДКБ, а также разногласиями с другими членами сообщества по поводу таможенного союза.

Есть и другое объяснение такому шагу. К концу 2008 г. стало ясно, что Европейский союз готовится снять с Узбекистана санкции, введенные после андижанских событий, появились признаки «оттепели» и в отношениях с Вашингтоном, что предвещало улучшение отношений с Западом в целом. Следовательно, чтобы восстановить баланс, надо было уменьшить крен в сторону Москвы.

Что же касается «возобновления» членства Узбекистана в ОДКБ, то уже спустя два с лишним года, в начале 2009 г., подтвердилось очевидное: для Ташкента это был вынужденный шаг, продиктованный сложной геополитической конъюнктурой, сложившейся после событий в Андижане. В феврале 2009 г., когда по инициативе России было принято решение создать Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) в рамках ОДКБ стран СНГ, Узбекистан от участия отказался. В Ташкенте, в частности, сочли невозможным согласиться с принципом принятия решений на применение КСОР большинством голосов, а не консенсусом. Такая реакция, впрочем, вполне естественна, если учесть уровень враждебности между Узбекистаном и его соседями. Ведь, гипотетически большинство участников КСОР вправе применить силу, вмешавшись в события внутри Узбекистана.

ДОБРОСОСЕДСТВО ТОЛЬКО СНИТСЯ

Неудачный опыт членства Ташкента в ЕврАзЭС мало кого удивил. Среди большинства чиновников, и не только российских, бытовало мнение, что с вступлением Узбекистана туда будут перенесены и все региональные проблемы. За два постсоветских десятилетия Ташкент не выстроил доверительные отношения ни с одной из соседних стран. Причин множество. Отсутствие опыта независимого существования центральноазиатских республик в границах, нарезанных советской властью, умножалось на национальный эгоизм. Острая проблема региона – единый экономический и водно-хозяйственный комплекс, созданный в советское время и трудно разделяемый на пять независимых частей. Все это можно было бы урегулировать, если бы не субъективный, но ключевой фактор, – очень непростая история личных отношений Ислама Каримова буквально с каждым из лидеров стран Центральной Азии. (В меньшей степени это относится к президенту Туркмении Гурбангулы Бердымухамедову, который недавно пришел к власти.)

Подавляющее число экспертов полагают, что реальная возможность сотрудничества между странами региона появится не раньше, чем в историю уйдут времена правления нынешних лидеров Узбекистана, Казахстана и Таджикистана. До тех же пор останутся в силе категорические «нет», которыми в Ташкенте встречают любые идеи интеграции. Так, в апреле 2008 г., отвечая в Астане на предложение президента Казахстана о создании Центральноазиатского союза, Каримов заявил, что для этого «потенциалы» стран-членов «должны быть как-то сравнимы». К тому же, продолжал он, «политика и направления, которыми занимаются лидеры государств, должны быть сравнимы, но не разноречивы, особенно если дело касается реформы и видения перспектив своего развития».

Трудно оспаривать справедливость этих слов. Правда, при разности «потенциалов» стран региона, «политика и направление» их лидеров отличаются лишь степенью авторитарности. Договороспособность подобных режимов между собой практически отсутствует, поскольку уничтожена культура дискуссий. Вместо этого культивируется взаимная подозрительность и шпиономания. Курьезными, но вполне характерными штрихами создаваемой в Узбекистане атмосферы являются долгие тюремные сроки за шпионаж в пользу Таджикистана, полученные пару лет назад женщинами, которые «под видом женщин легкого поведения» выведывали узбекские военные секреты. В Таджикистане, впрочем, ситуация зеркальная. А в феврале этого года узбекские власти внезапно, без объяснения причин приняли решение, согласно которому граждане Киргизии могут посещать Узбекистан не чаще одного раза в три месяца.

МЕНТАЛИТЕТ И ПОЛИТИКА

С подачи президента Узбекистана там принято ссылаться на многовековой менталитет узбекского народа как обоснование проводимой политики. Свежий пример – судебный процесс по делу известного узбекского фотографа и кинодокументалиста Умиды Ахмедовой, получивший широкий международный резонанс. Впервые в истории независимого Узбекистана художника судили за его творчество. Ахмедову обвинили в том, что в фильмах «Бремя девственности» и «Мужчины и женщины в обрядах и ритуалах», а также в фотоальбоме «Женщины и мужчины: от рассвета до заката» она оклеветала и оскорбила узбекский народ. В фильме Умида рассказала о том, к каким личным трагедиям приводит вековой свадебный обычай вывешивать на всеобщее обозрение простыни с пятнами крови после первой брачной ночи, а ее фотоаппарат запечатлел не только парадно-счастливые лица жителей республики, но и их трудный и не всегда веселый быт. Как выяснилось в судебном порядке, частные подробности жизни отдельных людей оказались оскорбительны для целого народа, который, кстати, сплошь из таких людей и состоит. Протесты мирового общественного мнения избавили Ахметову от тюрьмы: суд признал ее виновной по всем статьям обвинения, но применил амнистию по случаю 18-летия независимости Узбекистана. Вполне в духе советских традиций, яростно отвергаемых идеологами узбекского режима, художницу обвинили в тунеядстве: мол, она «не занимается общественно полезным трудом».

Президент как главный идеолог страны видит одной из своих основных задач противостояние чуждым «узбекскому менталитету» влияниям либо тем, кто является их проводником. Кого имеет в виду официальный Ташкент, можно понять из объяснений, которыми в 2008 г. были обоснованы запрет на возвращение в Узбекистан и лишение аккредитации представителя международной правозащитной организации Human Rights Watch Игоря Воронцова. По мнению узбекских властей, Воронцов «не знаком с менталитетом узбекского народа и не способен оценить реформы, осуществляемые руководством страны». Неофициально до сведения организации было доведено, что в Ташкенте могут рассмотреть другую кандидатуру, но этот человек «не должен быть русским».

Щепетильная национальная тема иногда всплывает самым неожиданным образом. Возникает ощущение, будто она связана не с межгосударственными отношениями, а с личными переживаниями самого президента, человека неординарного, темпераментного и искреннего, если последнее качество вообще применимо к профессиональному политику. «При империи (советской. – Авт.) нас считали людьми второго сорта», – заметил Каримов в одном из интервью. Узбекский президент хорошо помнит, каким унизительным для общественного мнения республики было так называемое «узбекское дело», раскрученное в 1980-х гг. присланными из Москвы следователями Гдляном и Ивановым. Много лет назад Ислам Каримов рассказывал автору этих строк, что те события стали для него глубокой травмой. При этом он жаловался, насколько оскорбительны для него упреки в русофобстве: «Я вырос на русской культуре, учился в русской школе, наизусть мог прочесть всего “Евгения Онегина”». Действительно, на узбекском языке Каримов стал свободно говорить, только став президентом.

Народный артист СССР Иосиф Кобзон рассказывал о том, как Каримов объяснял запреты на проведение его концертов в Ташкенте: «За полчаса твои песни делают из меня советского человека, а я этого не хочу...» Сам Ислам Каримов, выступая в январе нынешнего года в Ташкенте на церемонии открытия нового монумента «Клятва Родине», заметил, что стоявший на его месте памятник «Защитникам южных рубежей Отечества», открытый в 1975 г. к 30-летию победы в Великой Отечественной войне, «отражал идеологию старого строя». А новый, чисто узбекский, памятник, эскиз которого был разработан при личном участии главы государства, «останется на этом месте на века».

История со сносом памятника советскому солдату в Ташкенте ноябрьской ночью прошлого года вызвала резонанс в российской прессе. Москва не решилась выразить свое отношение к произошедшему, как она делала это в аналогичных случаях в Эстонии и Грузии. Вместо этого у стен посольства Узбекистана в Москве появились пикеты движения «Наши» с требованиями вернуть статую на место. Это вынудило узбекского посла выступить с сообщением, что старый памятник отправлен на «реконструкцию» и будет возвращен на прежнее место к 65-летию победы в мае 2010 г. Не прошло и месяца, как подтвердилось очевидное: обещание посла было просто дипломатической уловкой, призванной сгладить разгоравшийся в России скандал.

Трудно сказать, чем руководствовался Ислам Каримов, осуществляя этот демарш. Причин может быть множество – от демонстрации недовольства не слишком внятной и лояльной Ташкенту позицией, которую Москва заняла в отношении водно-энергетических проблем в Центральной Азии, до раздражения индифферентностью, с какой российское руководство относится к инициативам узбекских властей по афганскому урегулированию.

Афганская тема всегда была чувствительной для Ташкента и одной из центральных при формулировании внешней политики. Каримов считает себя глубоким знатоком афганских реалий и готов демонстрировать это в беседах практически с любыми высокопоставленными собеседниками. Последняя инициатива Ислама Каримова была озвучена в 2008 г. на саммите НАТО в Бухаресте и предусматривала возобновление деятельности контактной группы по Афганистану в формате «6 + 2» (соседи и друзья Афганистана – Иран, Китай, Пакистан, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан, Россия и США) с преобразованием ее в «6 + 3» (включение в нее НАТО). Явной поддержки инициатива не вызвала. В первую очередь из-за отсутствия в составе группы самого Афганистана, чье правительство признано мировым сообществом. Не исключено, что, выдвигая эту инициативу, Ташкент стремился закрепить свою роль как одной из главных стран транзита в Афганистан, претендующей также на особые интересы на афганском Севере.

Возможно, демарш с памятником – свидетельство очередного разворота во внешней политике, то есть теперь уже в сторону Запада. Во-первых, узбекского президента не могло не вдохновить окончательное снятие осенью прошлого года санкций Евросоюза. Во-вторых, налаживается сотрудничество с Соединенными Штатами на афганском направлении. Ташкент получает подряды на строительство железной дороги на севере Афганистана и участие в других проектах.

Интересное совпадение по времени: накануне отповеди, которую Каримов дал при открытии «Клятвы Родине»12 января «идеологии старого строя», он подписал План действий по укреплению двустороннего сотрудничества между Узбекистаном и США на 2010 год. Методично расписанный перечень из 31 пункта предусматривает мероприятия «в политической сфере, сфере безопасности, экономики и развития, человеческого измерения и в сфере обеспечения мира и стабильности в Афганистане». Предполагается подготовка визитов в Ташкент госсекретаря Соединенных Штатов Хиллари Клинтон, конгрессменов, спецпредставителя США по Афганистану и Пакистану Ричарда Холбрука. Узбекские офицеры будут обучаться в Америке, предусмотрены поставки военного снаряжения в Узбекистан, намечены консультации на тему отмены поправки Джексона – Вэника в отношении Ташкента и даже содействие Узбекистана с целью обеспечить участие представителей Соединенных Штатов в саммите Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), который пройдет в узбекской столице в июне этого года.

Последний пункт особенно ярко подчеркивает, какую серьезную эволюцию претерпели взаимоотношения Ташкента и Вашингтона с тех пор, как на саммите ШОС в 2005 г. в Астане «шанхайцы» при активном одобрении узбекского президента недвусмысленно потребовали от США вывести военные базы из Центральной Азии. С учетом того что в нынешнем году Узбекистан председательствует в Шанхайской организации сотрудничества, намерения Ташкента открыть шанхайскую «форточку» для Вашингтона могут оказаться вызовом Пекину, особенно если вспомнить об обострении американо-китайских отношений.

Кстати, председательство Узбекистана странным образом совпало с необъяснимым отсутствием генсека ШОС экс-министра иностранных дел Киргизии Муратбека Иманалиева на международной конференции высокого уровня по Афганистану, состоявшейся в Лондоне в конце января. Не появился на конференции и глава МИДа Узбекистана Владимир Норов. Причем в Ташкенте, в отличие от Тегерана, который также проигнорировал афганскую конференцию, происшедшее никак не объяснили.

На следующий день после того, как в прессе появился текст подписанного Каримовым Плана действий, послу США Ричарду Норланду пришлось деликатно дать понять, что Хиллари Клинтон не собирается в Ташкент в те сроки, которые ей определил глава узбекского государства, да и вообще неизвестно, посетит ли она эту страну. Еще через несколько дней Министерство юстиции Узбекистана изъяло из своей открытой электронной базы информации непонятно как там оказавшийся почти секретный План действий.

* * *

«Ислам Каримов – типичный восточный политик. Изощренный ум тонкого психолога подкреплен способностью к точному математическому расчету, парализующая царедворцев воля сочетается с безграничными амбициями личности, уверенной в своем историческом предназначении. Отсюда и Тамерлан как национальный символ современного Узбекистана. За последние 20 лет о Каримова неоднократно «спотыкались» и Восток, и Запад – он не позволяет перешагнуть через себя, заставляя принимать в расчет и себя, и государство, во главе которого стоит.

Классический прием во внешней политике: сначала довести отношения с тем или иным неудобным партнером до стадии кипения (замерзания), а затем по собственной инициативе либо остудить их до приемлемого уровня, либо разогреть до него же. Подобная тактика позволяет диктовать свои условия, а не выполнять чужие». Так пишет о Каримове известный узбекский журналист Сергей Ежков.

Однако и из физики, и из человеческого опыта известно, что резкая смена температур, которым подвергается объект, плохо сказывается на его состоянии, а то и вообще приводит к летальному исходу.

На долю поколения руководителей, к которому принадлежит Ислам Каримов, выпала по-настоящему историческая ответственность. Внезапный распад огромной империи заставил руководителей новых независимых государств искать способы выживания себя и своих наций. Оглядываясь назад, легко обнаруживать изъяны и фатальные ошибки, в условиях всеобщего коллапса принимать правильные решения было намного сложнее. И они создали то, что смогли, опираясь на свой опыт, знания и понимание происходящего.

Но постсоветское время закончилось. Глобальная политика все менее управляема, она бросает всем государствам и их руководителям беспрецедентный интеллектуальный вызов. Перед теми странами, которые еще недавно назывались «новыми независимыми государствами», вновь стоит проблема выживания – но совершенно в другой среде и перед лицом других угроз. Прежний опыт, особенно столь специфический, как у руководителей советского призыва, зачастую даже не бесполезен, а просто вреден для адекватного восприятия реальности. Особенно, когда между личностью и государственностью ставится знак равенства.

Узбекистан. ЕАЭС > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2905554 Аркадий Дубнов

Горизонт в тумане

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2009

О позиционировании России в условиях глобальной неопределенности

Влад Иваненко – доктор экономики, советник Министерства природных ресурсов Канады. Положения статьи отражают личную точку зрения автора и ни в коей мере не позицию его работодателя.

Резюме Кризис выявил ограниченность способности рынков к саморегулированию, что повлечет за собой ревизию отношений между частными компаниями и государством в пользу последнего. Складывается впечатление, что правительственные программы стимулирования рынков, начатые осенью 2008 года, пришли всерьез и надолго.

Всякий кризис, особенно такой сложности, как нынешний, создает ситуацию неопределенности, когда опасности неразрывно связаны с возможностями. Для России, которая на протяжении уже многих лет находится в поиске собственной стратегии развития, адекватная оценка сложившихся обстоятельств – как собственного потенциала, так и протекающих вокруг процессов – особенно важна.

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПОРЯДКА-2009

Переустройство мирового экономического порядка, спонтанно начавшееся осенью 2008 г. и перешедшее в вялотекущую стадию к зиме 2009–2010 гг., можно охарактеризовать тремя явлениями.

Во-первых, низкая ликвидность системообразующих банков стран с устойчивым торговым дефицитом (Великобритания и Соединенные Штаты) вызвала паралич мировой банковской системы в сентябре – октябре 2008 г. Платежный баланс построен по принципу двойного счета, поэтому увеличение дефицита по текущему счету товаров и услуг должно идти параллельно с ростом счета операций с финансовыми инструментами. Так и происходило до 2008 г., когда банки США «связывали» приходящие капиталы долгосрочными активами (например, казавшимися выгодными вложениями в американскую ипотеку).

Падение стоимости этих фондов побудило инвесторов закрывать свои позиции, что привело к оттоку денег из тех банков Соединенных Штатов, которые реинвестировали их под ипотечный залог. Стремясь привести в норму ликвидность, пострадавшие банки начали продавать зарубежные активы, выводя из равновесия банковские системы других стран. Чтобы избежать финансового хаоса, связанного со спонтанным перераспределением ликвидности, правительствам, в первую очередь администрации США, пришлось прибегнуть к массовому кредитованию национальных банковских систем.

Это принесло свои плоды. К ноябрю 2009 г. можно было говорить о восстановлении ликвидности трансатлантической банковской системы, на что указывает уменьшение разницы между процентными ставками на межбанковские кредиты в Лондоне и ставками на государственные облигации в Вашингтоне (TED spread) до предкризисного уровня начала 2007 г.

Во-вторых, одновременно с банковским кризисом падал товарооборот мировой торговли. Согласно данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), суммарный месячный товарооборот стран, входящих в ОЭСР, и восьми стран, претендующих на членство в этой организации (включая Россию), упал с 2 трлн 320 млрд долларов в июле 2008 г. до 1 трлн 469 млрд в феврале 2009 г. Значительно сократились сальдо счета товаров и услуг нетто-импортеров и нетто-экспортеров, о чем можно судить по уменьшению коэффициента вариации сальдо до самого низкого значения с 2003 г.

В-третьих, активное правительственное вмешательство в дела кредиторов и должников, до сей поры считавшихся частными, указало на фактическую смену экономической парадигмы в Соединенных Штатах – страны, на модели которой базируется система современной мировой экономики. Практика массового вливания государственных денег сначала в банковскую систему, потом в автомобильную промышленность, затем в энергетику означала фактический разрыв бюрократического Вашингтона с традицией свободного рынка и переход на более знакомую в России модель «ручного управления».

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ КРИЗИСНОЙ СИТУАЦИИ

Наметившаяся экономическая стабилизация не означает, что мир стал более определенным. Напротив, в самое ближайшее время правительствам нескольких государств придется принимать непростые решения.

Наибольшие трудности ожидают Вашингтон, который еще не определился с тем, как выбраться из бюджетной западни. Согласно данным Казначейства США, правительственный долг вырос с 9 трлн 646 млрд долларов на конец августа 2008 г. до 11 трлн 813 млрд на конец августа 2009 г., причем скорость роста долга по месяцам не замедлялась до последнего времени. Расклад держателей долга американского правительства показывает, что дополнительные покупки совершают частные вкладчики, включая иностранных. Поскольку поведение этой категории инвесторов непредсказуемо, Вашингтон очень скоро может оказаться в ситуации, когда рынок согласится предоставить ему кредиты лишь под большие проценты. Он может пойти и на повышение процентной ставки, рискуя при этом выстроить финансовую пирамиду из своих облигаций, либо предпочесть обратиться к помощи печатного станка с возможным раскручиванием инфляционной спирали.

Второй вариант представляется для экономики Соединенных Штатов менее убыточным в краткосрочном плане. При падении курса доллара значительная доля потерь будет перенесена на иностранных держателей американских долговых бумаг из Китая, Японии, арабских стран – экспортеров нефти и офшорных центров, расположенных в бассейне Карибского моря и в Великобритании. Однако инфляционное перераспределение благосостояния затронет и США: пенсионные фонды обесценятся, и усилится разрыв в доходах между жителями относительно благополучных и обедневших штатов. Остается только гадать, как средний класс Америки (основа ее демократии) отреагирует на потерю сбережений всей жизни.

Кроме проблемы бюджетного дефицита, Вашингтону придется разбираться с моделью экономического развития, прежнюю версию которой – свободный рынок – он спонтанно заменил под давлением обстоятельств последнего года. Хотя американское правительство на словах заявляет о неизбежной реприватизации «временно» национализированных активов, в первую очередь банковских и в автомобилестроении, создается впечатление, что частные компании всерьез начали подстраивать свои инвестиционные планы под программы правительства. Поэтому, даже если оно и захочет выставить на продажу свои доли в компаниях, сомнительно, чтобы национальные частные игроки проявили желание их выкупить без существенного дисконта и без обещания продолжения государственной поддержки. Иностранным претендентам, скорее всего, укажут на дверь, ссылаясь на «стратегическую важность» активов. Не окажется ли тогда возврат к утерянным экономическим идеалам невозможным?

Проблема дисбаланса внешней торговли и возможный пересмотр Вашингтоном модели развития влекут за собой существенные последствия для государств, выбравших экспортную стратегию, таких, к примеру, как дальневосточные экономики (Китай, Япония), Германия и в определенной мере Россия. Отличительной чертой данной парадигмы является явная или неявная специализация на обслуживании рынков других держав – более крупных и богатых. Чтобы преуспеть в рамках такой модели, необходим постоянный рост экспорта, но, по последним данным ОЭСР на август 2009 г., в мировых масштабах он не восстановился. Возникшая неопределенность ставит под вопрос целесообразность экспортной модели развития, что в конце концов может перерасти в необходимость пересмотреть идеологию развития в Берлине, Москве, Пекине и Токио.

Быстрый рост расходов американского правительства одновременно начинает беспокоить внешних кредиторов. Особенно это заметно на примере Китая, который, согласно данным Казначейства Соединенных Штатов, с июня 2009 г. начал покидать рынок федеральных бумаг. Вашингтон пока смог найти замену в лице более лояльных инвесторов из Японии, Гонконга и Великобритании (включая офшорные зоны), но подобную игру невозможно продолжить без решения проблемы бюджетного дефицита США. Если же последняя будет решена за счет инфляционного финансирования, перед другими странами встанет дилемма: либо последовать примеру Вашингтона, что повлечет за собой рост мировых цен, либо разрабатывать инновационные методы защиты национальных экономик от последствий падения курса доллара.

Чтобы перевести опасности и возможности, возникшие в мире за последний год, в плоскость практического применения, следует сначала определить, какие цели ставит перед собой Россия как федеральное евразийское образование.

Для установления национальных приоритетов можно воспользоваться методом демократического выбора. В этом случае ориентиры развития предлагаются политическими партиями, наиболее популярные из которых поддерживаются на выборах избирателями. В целом данный метод подходит для России, граждане которой имеют право голоса, если не возможность задавать цели правительству. Российская специфика такова, что программа победившей в 2007 г. партии «Единая Россия» («План Путина») не расшифрована в деталях, что предоставляет широкие возможности для интерпретаций. Все же на основе действий, предпринятых российскими властями после выборов, и результатов опросов общественного мнения можно сделать вывод, что элита и «молчаливое большинство» ставят перед собой две главные цели:

сохранение единого российского культурного пространства, что подразумевает независимую внешнюю и внутреннюю политику;

развитие экономики и инфраструктуры, достаточное для поддержания жизнедеятельности государства и высокого уровня жизни населения.

В практическом плане данные цели означают определение и фиксацию границ этого пространства с соседними цивилизационными блоками, а также более быстрый рост благосостояния России относительно других держав. Исходя из названных приоритетов, рассмотрим, насколько благоприятна сложившаяся ситуация и какие меры могут способствовать решению поставленных задач.

ГРАНИЦЫ КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА ПО ЭКОНОМИЧЕСКИМ РЕАЛИЯМ

Хотя общность культуры можно интерпретировать несколькими способами, в экономическом плане она определяется как идентичность моделей поведения предпринимателей и чиновников сопредельных территорий, их производителей и потребителей в процессе создания и передачи товаров и услуг, обладающих рыночной стоимостью. Подобная поведенческая близость облегчает контакты, или, выражаясь экономическим жаргоном, «сокращает издержки обращения». Поэтому единое цивилизационное пространство, будь то российское либо иное, отличается от сопредельных территорий не только общностью формальных законов, но и повышенным объемом торговли, более тесным переплетением технологических цепочек и тенденцией к формированию «особых» отношений между ее формально независимыми членами.

В моей статье, опубликованной в вашем журнале два года назад («Россия в глобальной политике», 3/2007), я поставил вопрос об идентификации естественных границ российского пространства на основе данных взаимной торговли государств Евразии. Используя гравитационную модель, я рассчитал временные изменения в «расстоянии» между Россией и ее торговыми партнерами как соотношение ВВП и объема обоюдного экспорта за 1997–2005 гг. Чем меньше получался показатель расстояния, тем более сильным считалось притяжение. Выяснилось, что к России наиболее тесно прилегают Белоруссия, Казахстан и Украина, из чего был сделан вывод, что эти четыре страны формируют единое экономическое пространство.

С тех пор появились новые данные, которые позволяют проверить стабильность полученного результата. Оказалось, что расстояние между Россией и вышеуказанными странами продолжало быстро сокращаться в 2006–2008 гг. вопреки регулярным новостям о «торговых войнах» между ними. Подобное развитие отношений свидетельствует о возможной идентификации культурного блока в пределах Белоруссии, Казахстана, России и Украины.

В то же время обнаружилось быстрое расширение торговых связей России с партнерами, принадлежащими к иным – североевропейскому (Финляндия) и центральноевропейскому (Германия, Италия, Нидерланды) – цивилизационным образованиям. Более детальный анализ торговых потоков показывает, что резкое сокращение расстояния между Россией и этими странами происходит в первую очередь благодаря российскому экспорту энергоресурсов в обмен на широкий ассортимент товаров с высокой долей передела. Подобный расклад торговых потоков свидетельствует о зарождающейся интеграции России в экономическое пространство части Евросоюза через энергетический сектор, который становится все более транснациональным. То же можно сказать и о Казахстане, нефтедобывающая промышленность которого постепенно «встраивается» в европейский рынок.

Вторым индикатором интеграции, на сей раз технологической, служат данные о торговле промежуточными товарами, список которых можно найти на портале Статистического отдела ООН. К ним относятся как товары с небольшой долей передела (например, полуфабрикаты из черных и цветных металлов), так и узкоспециализированные товары (в частности, электронные комплектующие). Рынок таких изделий менее развит, чем рынки сырья или товаров конечного спроса, поскольку их производители больше зависят от покупателей. Таким образом, повышенная доля промежуточных товаров в экспорте страны указывает на «встроенность» ее национальных производителей в зарубежные технологические цепочки.

Доля промежуточных товаров в экспорте России составляла на 2008 г. около 15 % , что свидетельствует о том, что страна была относительно мало интегрирована в мировые промышленные конгломераты (за исключением металлургической отрасли, которая в основном нацелена на обслуживание потребителей по всему миру). С другой стороны, доля полуфабрикатов в российском импорте достигала 30 % (за 2008 г.), что может свидетельствовать о потенциальном включении зарубежных поставщиков в местные технологические цепи.

Более детальное изучение структуры поставок в Россию из стран СНГ указывает на неоднородность интеграционных процессов. Например, Украина имеет высокую долю поставок промежуточных товаров, но это преимущественно продукты черной металлургии, которые Украина в еще большей пропорции, чем в Россию, поставляет в другие страны. Более заметны интеграционные процессы в поставках Белоруссии, особенно в области автомобилестроения и электроаппаратуры. Как и Россия, Казахстан в значительной мере ориентирован на сырьевое производство, и присутствие его предприятий в российских или иных международных технологических цепях малозаметно за исключением металлургических производств. Таким образом, можно сделать вывод, что производственная структура современной России больше совпадает с границами государства, нежели с предполагаемым единым культурным полем.

Данные голосований в международных организациях можно принять за указатель схожести взглядов национальных элит на проблемы мировой политики. ООН ведет статистику голосований в Генеральной Ассамблее, данными которой с 2006 г. по 2008 г. мы воспользуемся. По результатам 249 голосований позиция России наиболее часто совпадает с точкой зрения Белоруссии и трех центральноазиатских государств (Казахстан, Киргизия, Узбекистан), а наиболее часто расходится с мнением Украины, которая голосует в унисон со странами Евросоюза. Отсюда можно сделать вывод о наличии взаимопонимания между элитами России и некоторых ее соседей за исключением Украины. Выбор Киева, правда, может быть вызван определенным оппортунизмом, нежели принципиальностью, поскольку позиция стран ЕС чаще всего преобладает в ходе голосований в Генеральной Ассамблее ООН.

По совокупности наблюдений можно заключить, что российская заявка на статус регионального центра только частично подкрепляется фактами и что в некоторых областях страна выходит за пределы, а в других – не доходит до границ своего возможного цивилизационного блока.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ДЛЯ РОСТА БЛАГОСОСТОЯНИЯ РОССИИ

Выбор между стратегиями развития страны можно условно свести к выбору между экспортной моделью и моделью роста за счет повышения внутреннего спроса.

Как мы уже говорили, первая модель подразумевает специализацию на производстве наиболее конкурентоспособной на территории страны продукции, после чего происходит наращивание экспорта этой продукции путем устранения зарубежных конкурентов. Этот результат достигается либо естественным образом за счет уникальных природных ресурсов или климата, а также сокращения трудовых издержек, что позволяет продавать продукцию по демпинговым ценам, либо за счет инноваций, которые делают национальную продукцию лидером по качеству.

Вторая модель подходит для стран, не способных по каким-то причинам наладить экспорт (например, из-за высоких транспортных расходов) или экономика которых переросла рынки их ранее влиятельных партнеров. В таком случае экономические агенты фокусируются на обслуживании тех внутренних рынков, которые наиболее важны для региона, порождая при этом побочный спрос на дополнительные продукты и услуги. Внешнеторговые отношения приобретают второстепенный статус, так как государство экспортирует не столько ради оплаты закупок потребительских товаров либо вывоза финансового капитала, сколько для импорта сырья и товаров, предназначенных для инвестиционных проектов внутри страны.

Как экспортная модель, так и ее альтернатива имеют свои преимущества и недостатки. Экспортную модель проще запустить, однако она работает, когда рынки потенциальных стран-импортеров достаточно емки, а их возможности расплатиться за поставки велики. С другой стороны, модель внутреннего роста более капризна: в частности, ее успех зависит от присутствия того, что называют духом предпринимательства.

Предпринимательство, или способность находить и осваивать новые рынки, есть, пожалуй, один из самых трудноуловимых факторов достижения национального успеха. Советы о том, как преуспеть на этом поприще, обычно сводятся к комплексу правил для правительств, нацеленных на создание «благоприятного делового климата». При этом предполагается, что предпринимательство расцветает только в оранжерейных условиях, предоставленных государством, а не в процессе создания удобной для ведения бизнеса институциональной среды. Данное предположение противоречит историческим наблюдениям, которые увязывают экономический успех модели внутреннего развития скорее с интенсивностью предпринимательской деятельности, нежели с государственной поддержкой бизнеса. При этом нужно отметить, что мелкие предприниматели действительно реагируют на окружающую среду, созданную государством и обществом, поскольку из-за своего малого размера они вынужденно подстраиваются под заданные условия.

Современную российскую модель развития можно классифицировать как вариант модели экспортного развития. Выбранный еще в 1970-х гг. на основе экспорта нефтегазовых ресурсов, он привел к возникновению и установлению устойчивого обмена российских углеводородных продуктов на потребительские товары Европы. Следует отметить, что страна может полагаться на экспортную модель для решения задачи повышения благосостояния. Результаты последних десяти лет свидетельствуют о том, что Россия с ее 16 тыс. долларов на душу населения в 2008 г. (по паритету покупательной способности) ненамного отличается от новых членов Европейского союза. При благоприятной конъюнктуре на нефтяных рынках можно надеяться, что она достигнет уровня благосостояния беднейшего государства «старого» Евросоюза – Португалии с ее 23 тыс. долларов на человека – в ближайшее десятилетие.

Правда, для оптимизации работы экспортной модели необходимо диверсифицировать экспорт, то есть расширить ассортимент предложения Европе за счет инвестиций в производство таких полуфабрикатов, как металлопрокат, лесоматериалы либо удобрения. В этом случае российский экспортный доход будет меньше зависеть от мировых цен на нефть, что положительно скажется на достатке россиян. Но, с другой стороны, решение задачи повышения благосостояния за счет экспортной модели означает фактический отказ от решения другой задачи, то есть поддержания культурного пространства, отличного от Евросоюза. Экспорт ведет к взаимозависимости между Большой Европой и Россией и соответственно размывает границу российского культурного пространства.

Таким образом, модель внутреннего развития лучше соответствует целям повышения достатка с одновременным сохранением национальной идентичности; однако, как уже отмечалось, ею труднее воспользоваться. Данные подсказывают, что частное предпринимательство, основы которого были заложены в России в 1992 г., не проявило себя как эффективная форма деятельности, причем не обязательно из-за ограничений, накладываемых на бизнес извне. Согласно данным Всемирного банка, который оценивает качество деловой среды, российские предприниматели недовольны работой государственных органов в обратном порядке к оценке их коррумпированности. Получается, что бизнесмен в России скорее доволен возможностью нарушить правила, нежели ищет возможности работать в рамках этих правил. Это подкрепляется данными Всемирного экономического форума о сомнительных достижениях российского бизнеса в области деловой этики.

Дополнительным фактором, позволяющим усомниться в эффективности российского частного рынка, служат сведения об уровне неравенства доходов в России, который является самым высоким среди стран «Большой восьмерки» (за исключением Соединенных Штатов). По информации Федеральной службы государственной статистики РФ за 2008 г., коэффициент Джини, величина которого указывает на степень неравенства, равнялся 42,3 для России против 43,9 для США (2007), причем российский индекс продолжает расти. Такое распределение валового продукта невозможно объяснить различиями в «человеческом капитале», поскольку в среднем россияне имеют примерно одинаковый уровень образования. Скорее условия для ведения частного бизнеса в России таковы, что в результате возникает ситуация, когда немногие могут выгадывать за счет остальных.

Непонятна также ситуация с инфляцией, которая остается стабильно высокой вопреки попыткам Москвы ограничить рост цен, используя классические денежные инструменты. Создается впечатление, что российский предприниматель настроен на приобретение монопольных привилегий больше, чем на максимизацию прибыли путем снижения издержек и повышения качества.

ВОЗМОЖНОСТИ РОССИИ В КРИЗИСНЫХ УСЛОВИЯХ

Сопоставление возможных сценариев экономического кризиса и вариантов поведения России указывает как на открывающиеся возможности, так и на потенциальные опасности.

Падение популярности англо-американской модели мировой экономики ведет к пересмотру стратегий развития ведущих стран мира. Те государства, которые до сих пор придерживались экспортной модели развития, вероятно, пострадают больше остальных. Это наблюдение касается и России как крупного поставщика нефти, но относительная негибкость спроса на этот продукт означает, что хотя ситуация на рынках сбыта и окажет влияние на стабильность поступления экспортных доходов в российскую казну, но степень их максимального падения окажется ниже, чем по другим группам товаров. В этом отношении смена парадигмы означает более серьезные последствия для другого потенциального члена общего российского пространства – Украины, которая может потерять существенную часть рынков сбыта на свой основной товар – изделия из черных металлов. Таким образом, кризис способствует переориентации украинских экономических интересов в сторону интеграции со своими восточными и северными соседями.

Кризис выявил ограниченность способности рынков к саморегулированию, что повлечет за собой кардинальную ревизию отношений между частными компаниями и государством в пользу последнего. Складывается мнение, что правительственные программы стимулирования рынков, начатые осенью 2008 г., пришли всерьез и надолго. В этих условиях Россия будет шагать в ногу со временем, если ее правительство возьмет на себя всю полноту ответственности за развитие страны. При этом вовсе не обязательно делать ставку на государственные корпорации как локомотивы роста. От правительства требуется задать параметры развития таких крупных инвестиционных программ, как жилищное строительство, модернизация инфраструктуры или технологическое переоснащение, которые станут катализаторами развития внутреннего рынка.

Рост влияния государства в кризисных условиях ужесточает требования к качеству государственного управления, которое оценивается традиционно низко для России (например, согласно данным Всемирного экономического форума за 2006 г., Россия занимала 110-е из 117 мест в мире по степени «читабельности» правительственных инструкций). Ожидаемое усиление роли чиновников в качестве заказчиков новых программ национального развития подчеркивает необходимость, по крайней мере, ограничить возможности для коррупционных растрат выделенных средств – тема, которая заслуживает отдельной статьи.

Среди новых угроз, вызванных кризисом, можно также отметить потенциальную девальвацию основной валюты мира – американского доллара, что ведет к обесцениванию долларовых накоплений стран нетто-экспортеров. В настоящее время мировое сообщество еще не считает необходимым найти лучший способ для хранения излишков экспортного капитала, который продолжает абсорбироваться в виде американских финансовых активов. Создается впечатление, что многие государства пытаются сохранить паритет своих валют с долларом, при этом, вероятно, втайне надеясь, что пресловутый дух американского предпринимательства вызволит Соединенные Штаты из рецессии.

Данный подход рискован. Он не учитывает того, что американская рецессия может затянуться на годы, если не на десятилетия. В этом случае возможен внезапный всплеск мировой товарной инфляции с последующими крайне болезненными перераспределительными процессами, сравнимыми с теми, которые испытала на себе бЧльшая часть россиян в 1991–1998 гг. Побочный эффект роста цен, правда, будет скорее благоприятным для России – в данном случае как экспортера дорожающего сырья, и он может уберечь страну от потрясений, связанных с обесцениванием долларовых накоплений.

Завершение активной стадии кризиса не означает автоматического возврата к прежней ситуации. В течение следующих нескольких лет мы, скорее всего, станем свидетелями кардинальной перестройки мировой экономической системы. При этом роль государства как инициатора программ развития повышается до такого уровня, при котором идея свободного рынка оказывается неработоспособной. В условиях нарастающей неопределенности России, как, впрочем, и любой другой стране, следует держаться старой морской истины: «Если вышел в море, то не подстраивайся под капризы природы, а держи курс на цель, к которой идешь».

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2009 > № 2911800 Влад Иваненко