Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Рубль провалился в медвежью берлогу

Как долго еще падать нашей национальной валюте?

Николай Вардуль

Рубль, как и предупреждала «Финансовая газета», пошел на понижение. Его курс обновляет разнообразные минимумы. Поводов для этого у рубля, увы, предостаточно.

Мрачная мозаика

Рубль в плотном потоке негатива. Это и сближающиеся ставки ФРС США и Банка России, которые, как ножницы, режут надежды рубля на поддержку со стороны нерезидентов. И упавшие цены на нефть. И новые антироссийские санкции, которые уж точно не поспособствуют росту российских кредитных рейтингов с их сегодняшнего «мусорного» уровня и соответственно стратегически, скорее, сократят приток средств из-за рубежа, чем увеличат его. Последнему обстоятельству, а точнее, прогнозу, на первый взгляд, противоречит размещение Минфином новых евробондов, которые скупили в основном как раз нерезиденты. Но объем выпуска явно принципиально не меняет позиции игроков. К тому же теоретически это размещение можно рассматривать глазами западных инвесторов и как некую, пусть небольшую, но альтернативу вложениям в рублевые ОФЗ. Выгода с учетом развивающегося обесценения рубля выше, а риски – точно ниже. В результате и размещение евробондов – это, скорее, удар по рублю.

Нефть – всему голова

Но главное, конечно, это нефть. На короткой дистанции выяснилось, что сохранение заморозки добычи на прежнем уровне не может остановить рост добычи не участвующих в соглашении сторон. Собственно говоря, это было ясно с самого начала, но рынок – это не только расчет, но и психология. Психологически участники соглашения проиграли: рынок в качестве несущего тренда выбрал не сохранение ограничений в добыче нефти, а рост ее производства прежде всего в США.

Да, добычу нарастили не только американские сланцевые производители, так же поступили Ливия и Нигерия, освобожденные от ограничений, хотя агентство Reuters 20 июня написало, что «уровень соблюдения пакта о глобальном сокращении добычи нефти в мае оказался максимальным с момента заключения соглашения странами – членами ОПЕК и не входящими в клуб производителями в прошлом году, достигнув 106%». Более подробный расклад такой: ОПЕК в мае выполнила условия соглашения на 108%, тогда как не входящие в организацию страны – на 100%. Американские же сланцевые производители возвращают себе прежние позиции. Как отмечает Николай Подлевских, начальник аналитического отдела ИК «Церих Кэпитал Менеджмент», «текущая добыча в США выросла на 0,9 млн баррелей в день от минимальных отметок и лишь на 0,28 млн баррелей в день (на 2,9%) ниже достигавшихся два года назад максимумов». В результате коммерческие запасы нефти вовсе не торопятся сокращаться.

Главный вопрос: ОПЕК с неОПЕК уже проиграли сражение за нефтяные цены или проигран лишь первый раунд?

Оптимисты призывают подождать и не терять голову. Их аргументы: сланцевая нефть – важная гиря на весах, когда они не слишком далеки от равновесия, но в принципе она не в состоянии заменить традиционную нефть, а если инвестиции в геологоразведку новых месторождений традиционной нефти не пойдут или будут тормозиться ограничением добычи, то перспектива – именно за традиционной добычей. К тому же мировая экономика начнет ускоряться, а это в принципе будет стимулировать спрос на сырье и прежде всего на нефть, так что первый раунд – это не весь бой.

Пессимисты же уверяют, что если ОПЕК с неОПЕК так и остановятся на сегодняшнем уровне заморозки добычи, не снижая его и не расширяя временной горизонт действия соглашения, то оно, не принося результатов, так и развалится, в результате чего цены нырнут еще глубже. Свое слово должны сказать политики.

Сила инерции

Самое тревожное, что произошло на рынке нефти, – это смена тренда и смена вектора силы инерции. Теперь рынок выискивает все новые факторы, толкающие цены дальше вниз. И сама по себе эта инерция – тоже фактор снижения цен. Самое печальное, что на горизонте пока не видно, что и когда может изменить этот новый тренд. Не сбылись надежды ни на соглашение об ограничении добычи нефти, ни на шаги по нормализации отношений Москвы и Вашингтона.

Соответственно печальна и судьба рубля. Эксперты уже отмечали первые признаки выхода нерезидентов из ОФЗ. Если игра против рубля может распространиться и на российских участников рынка, тогда его девальвация может перейти на спринтерский бег.

Впрочем, экономика всегда находится в поиске некого баланса. Можно не сомневаться в том, что он будет найден и сейчас. Правда, вопросы, каким он будет и когда станет просматриваться, остаются открытыми.

Россия. США > Финансы, банки. Нефть, газ, уголь > fingazeta.ru, 1 июля 2017 > № 2251832 Николай Вардуль

Зеркало Трампа

Иноземцев Владислав

Большой босс или партнёр?

Прошло без малого полгода с момента, как в Белый дом въехал Дональд Трамп – один из самых нетипичных американских президентов. В России его победа на прошлогодних выборах у многих вызвала нескрываемое ликование, которое было и остаётся трудно объяснимым.

Единственной причиной, по которой тогда в Думе поднимали бокалы с шампанским, а «эксперты» на главных телеканалах захлёбывались от восторга, была очевидная схожесть Трампа с Путиным (в памяти даже остались рисунки, изображавшие их в стилистике советских портретов К. Маркса и Ф. Энгельса). Оба выглядели решительными политиками, готовыми поставить на своё место истеблишмент или олигархат; пойти на шаги, которые попирают всех уже доставшую «политкорректность»; презреть «неизбежную» глобализацию ради интересов собственной страны. Таким людям, казалось в экспертном сообществе и в российских коридорах власти, легко договориться – тем более, если предположить, что ещё до избрания российские хакеры оказали (что совсем неочевидно) массу услуг новоявленному американскому лидеру.

Однако сегодня становится понятно, что сближения между двумя действительно похожими лидерами не происходит. Причинами тому могут быть и разогретая антироссийская истерия в Вашингтоне, приведшая к расследованию, которое раскалывает команду президента и может иметь далеко идущие последствия; и желание Трампа показать себя «сильным лидером», готовым ударить по Сирии или Северной Корее; и неготовность Путина показать себя излишне заинтересованным в диалоге и напроситься на встречу в Мар-о-Лаго или Белом доме, что, без особого сомнения, сделали уже главы большинства из двадцати крупнейших экономик мира. Но важно не только то, что между Россией и Америкой не наблюдается сближения, а и то, что сам Трамп оказывается не таким уж и успешным президентом, как многие рассчитывали. На этом я и хотел бы остановиться.

Каковы причины неудач Трампа? Во-первых, сегодня он так и не сформировал свою команду – не назначены более 110 чиновников, посты которых предполагают утверждение в конгрессе, а среди назначенных нарастает раздрай и ожидаются скорые новые отставки. Кроме того, ему мешают: новый закон о здравоохранении далёк от принятия; бюджет вызывает больше возражений, чем одобрения; внешняя политика пока вообще не обнаруживает чётких ориентиров. И всё это, на мой взгляд, довольно очевидно. Трамп обладает сознанием и опытом предпринимателя, в глазах которого есть своя компания и конкуренты. В первой он – царь и бог; собственник, нанимающий и увольняющий персонал по своему усмотрению; распределяющий прибыль и планирующий слияния и поглощения. Его партнёры и конкуренты – акционерные компании, которые превыше всего ценят shareholder value (стоимость акций) и всегда готовы продаться. Пресса – не более чем инструмент организации рекламы, которая на выделенных полосах опубликует о тебе любой хвалебный репортаж. И так далее.

Однако политика – не бизнес. Политические назначенцы – это, как правило, либо избранные народом парламентарии и губернаторы, либо люди, добившиеся всего и сделавшие блестящие карьеры тогда, когда у Трампа даже не было президентских амбиций. Граждане – не наёмные служащие, готовые подчиняться указаниям сверху: это не они получают содержание от президента, а он тратит деньги, которые они уплачивают в виде налогов (причём более 40% – в виде подоходного налога). Союзники Соединённых Штатов – крупнейшие экономики мира и кредиторы Америки, а не её вассалы. И поэтому вся система восстаёт сегодня против Трампа и пытается – да и будет пытаться – избавиться от него, чего бы ей это не стоило. «Продажная» американская политика оказывается не такой уж и коммерциализированной, как могло казаться.

Присмотревшись к проблемам Трампа, следует заметить, что они словно бы «зеркалят» успехи Путина – эти в чём-то похожие по стилю люди демонстрируют совершенно противоположные результаты. Команда Путина прочна и почти незыблема; она подчас связана с президентом дружественными и многосторонними соратническими узами, каким Трамп может только позавидовать. Российские власти идеально для себя сочетают политику и бизнес, они установили реальный контроль над парламентом и региональными руководителями; наладили привилегированные внешнеполитические отношения со странами, являющимися российскими клиентами и нежизнеспособными без помощи Москвы; проводят внешнюю политику, которая у кого-то в мире вызывает оторопь, но не может получить адекватной ответной реакции. И когда Трамп заявлял, что он относится к Путину с уважением, я бы не исключал, что в американском президенте говорила в том числе и банальная зависть.

Мне кажется, что не будет преувеличением сказать, что Трамп сегодня – это неудачливый Путин; неудачливый потому, что ему не удаётся добиться, чтобы его страна поверила в него так, как Россия без жеманных возражений верит в хозяина Кремля.

Причина состоит в том, что в России её политической элите удалось то, что сегодня не получается у Трампа, – превратить политику не только в способ реализации определённых концепций (для чего она и предназначена), но и в своего рода бизнес. Причины того лежат как в политической, так и в экономической области. С одной стороны, Путину удалось без особого труда создать новый правящий класс, который в огромной степени зависит от него и ни один из представителей которого не может похвастаться серьёзными самостоятельными достижениями, поскольку в стране гражданская позиция ценилась только в редкие моменты истории. С другой стороны, граждане России – не налогоплательщики, а бюджетополучатели: деньги в казну поступают преимущественно не из их налогов, а от природной ренты, обусловленной добычей и экспортом нефти, газа, и других полезных ископаемых – поэтому россияне выглядят именно такими служащими компании-государства, какими хотел бы их видеть Трамп. Вокруг России – не равные ей партнёры, которых мы, создаётся впечатление, осознанно отвратили, а государства, которые «едят с руки» Москвы, пусть с аппетитом и не всегда с благодарностью, но при этом не создают особых неприятностей и не идут наперекор воле окормляющего.

На одной из недавних обложек журнала «Time» был нарисован Белый дом, как-то неприметно превращающийся в храм Василия Блаженного и стену Московского Кремля. На мой взгляд, это хороший образ, который отражает трамповское понимание его собственного идеала. Проблема Трампа состоит, однако, в том, что Америка – не Россия, причём не по климатическим или территориальным параметрам, а по своей политической истории и функциональному устройству. Люди, которые осознают себя народом, хотят общаться не с Большим боссом, а с партнёром, но эта модель не соответствует той, в рамках которой Трамп провёл большую часть своей жизни.

К сожалению для самого себя, своих родственников и близкого круга соратников, Трамп не сможет повторить карьеру Путина. Возможно, его противникам не хватит сил и поводов, чтобы отрешить его от должности (я считаю, например, что его президентская кампания сама по себе привела его к успеху, даже если бы Россия и не стремилась ему помочь). Но сейчас становится всё более ясно, что Республиканская партия будет постепенно становиться к нему в оппозицию ради сохранения позиций в конгрессе и удержания контроля над губернаторскими креслами. Как ясно и то, что до конца его нынешнего срока Америка почти наверняка столкнётся с новым циклическим кризисом, который влияет на популярность лидера посильнее, чем в России; что его внешнеполитические шаги не принесут Соединённым Штатам значительных дивидендов. Поэтому переизбрание Трампа в 2020 году я назвал бы менее вероятным, чем переизбрание Путина в 2024-м.

Однако сожалеть о неудачливости Трампа будут он сам и его окружение – тогда как для Америки сохранение разделённости политики и бизнеса станет огромной удачей. Удачей, которой России, похоже, ещё долгие годы не удастся насла­диться…

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > lgz.ru, 28 июня 2017 > № 2490853 Владислав Иноземцев

Анатолий Чубайс: «То, что сделала Рябова в Кремниевой долине, произвело сногсшибательное впечатление».

Автор: Татьяна Колчина

В Казани открылось производство жидких нанопокрытий. Интервью «Реального времени» с основательницей уникального бизнеса

В понедельник в Казани на территории технополиса «Химград» президент РТ Рустам Минниханов и Председатель Правления АО «РОСНАНО» Анатолий Чубайс открыли производство жидких нанокомпозитных покрытий американской компании Advenira Enterprises, Inc. Несмотря на то, что казанская площадка стала вторым производством Advenira в России, в скором времени она станет единственной. По информации владелицы и основательницы компании Эльмиры Рябовой, озвученной «Реальному времени», производство компании в Троицке, открытое в марте 2016 года на территории нанотехнологического центра «ТехноСпарк», будет свернуто.

От баночки до реактора

Само производство, в строительство которого было инвестировано $2,5 млн, не производит впечатление промышленного гиганта — несколько реакторов установлены в зале площадью в несколько десятков квадратных метров. Заявленная мощность производства — 30 тысяч литров в год. Однако даже этого небольшого объема должно хватить на обработку 23,4 млн квадратных метров покрытия. В Казани будут производиться три типа нанопокрытия — Thixorion (используется в производстве микроэлектроники), AdvenGuard (используется преимущественно для антикоррозийной обработки труб) и снижающее последствия трения покрытие ClearCorr.

Открытие производства началось с ознакомительной экскурсии для Рустама Минниханова и Анатолия Чубайса, в ходе которой основательница и владелица Advenira Enterprises, Inc. рассказала гостям о том, чем ее технология принципиально отличается от традиционных.

— Когда мы 6 лет назад увидели в Кремниевой долине то, что сделала Эльмира Анатольевна (Рябова, — прим. ред.), на нас это произвело какое-то сногсшибательное впечатление, — поделился воспоминаниями Анатолий Чубайс. — Правда, на тот момент это было несколько баночек, в которых что-то там булькало, переливалось, кипело, и выглядело в общем не очень эффектно. Но суть ноу-хау на специалистов производит сильнейшее впечатление. Это те покрытия, которые не требуют вообще никакого вакуума, которые могут наноситься в самых обычных условиях без специальной сверхсложной подготовки, если не считать главного секрета, главного технологического прорыва — это, собственно, сам материал покрытия и способ его нанесения. Речь идет об уникальном нанотехнологическом процессе, где рабочие частицы имеют размер 10—20 нанометров.

Корабли, мосты и памятники

Сфера применения новых материалов распространяется практически на все поверхности, требующие антикоррозийной защиты.

— Это покрытие позволит нам совершенно изменить и сохранить наши памятники, — заявил на открытии производства президент РТ. — У нас много мостовых конструкций. Много металлоконструкций [используется] на крупных промышленных предприятиях, это суда. Это решение позволит повысить и качество, и срок службы объектов и изделий.

Сегодня же было подписано несколько соглашений об использовании нанопокрытий производства ООО «ТАТ-Адвенира» (дочерняя компания Advenira Enterprises, Inc.) — с оператором антикоррозийной обработки поверхностей металлоконструкций ГК О3, производителем микросхем АО "ППК «Миландр» и производителем шаровых кранов для нужд газодобывающей промышленности компанией «РМА Рус», базирующейся на территории ОЭЗ «Алабуга». Отметим, все три компании занимают на своих рынках лидирующее положение.

Впрочем, возможно, что в скором времени число контрагентов «ТАТ-Адвенира», имеющих татарстанскую «прописку», вырастет. На открытии производства Рустам Минниханов распорядился направить протокольные поручения, касающиеся возможностей и перспектив использования указанных нанопокрытий, в Минстрой РТ, а также в республиканские Министерство экономики и Минпромторг.

«Как ученый, я должна была что-то сделать»

Автор технологии и основательница Advenira Enterprises, Inc., работая над новым материалом, руководствовалась совсем не экономическими мотивами. О том, как рождалось революционное покрытие, Эльмира Рябова рассказала «Реальному времени».

— Эльмира Анатольевна, вашу технологию характеризуют как прорыв в области производства нанопрокрытий. В чем именно он заключается?

— Известно, что неорганические соединения, такие как оксиды и нитриты металлов, обладают очень хорошими физико-механическими свойствами — устойчивостью к химическому воздействию, прочностью и т. д. Но сегодня они существуют в основном в виде керамик. Керамика же производится в виде пудры, которая впоследствии прессуется для создания объемных объектов. Моя задача была в том, чтобы сделать керамические пленки, которые можно было бы наносить из раствора, но чтобы результирующие пленки обладали свойствами традиционных керамических соединений. Прежде всего, устойчивостью к агрессивной среде.

— С чего начиналась ваша работа по созданию нового материала?

— Начнем с того, что я — российский физик (сейчас у меня двойное гражданство). Образование, которое я получила в СССР, было настолько качественным, что позволило мне стать экспертом во многих отраслях, в том числе в сфере возобновляемой энергетики и производства полупроводников. Но чем бы я ни занималась, я видела острую необходимость в смене существующих технологий. В том числе из-за экологической нагрузки, которую давали традиционные производства. К примеру, все знают, что хромирование изделий обеспечивает защиту от коррозии. Но частый контакт с шестивалентным хромом в 80 процентах случаев обеспечивает рак. То есть люди, которые употребляли воду с содержанием ионов хрома, пищу, бывшую с ним в контакте, или непосредственно находились в контакте с веществом, практически гарантированно заболевали онкологией. Поэтому сейчас практически во всем мире использование хроматов для защиты от коррозии запрещено. Что тогда остается? Полимеры? Но они химически с металлами не соединяются, и всегда есть маленькая прослойка, где идет разрушение поверхности.

Столкнувшись с этим, я и пришла к выводу, что единственное решение — это жидкостная технология, конечным продуктом которой должны стать прочные керамические пленки. И у себя в Кремниевой долине, где я тогда жила и работала (в поисках работы я уехала из России в 2000 году) в гараже, восемь лет назад я создала эту технологию. Честно говоря, я даже мечтать не могла, что проект будет успешным, но и не попробовать как ученый я не могла тоже.

— Когда началось ваше сотрудничество с РОСНАНО?

— Шесть лет назад РОСНАНО пригласил меня в качестве эксперта в совершенно другие проекты. Представители РОСНАНО приезжали в Кремниевую долину в поисках технологий и портфельных компаний. Так они познакомились с моей технологией. Год назад стало ясно, что проект будет осуществлен в Татарстане.

— Каковы объемы производства Advenira Enterprises, Inc. в США?

— В Кремниевой долине у нас стоит только пилотная линия, реактор. Всю свою российскую деятельность мы консолидируем в Казани. Производство, которое в 2016 году было запущено в Троицке, переедет сюда, это вопрос двух месяцев. На территории «Химграда» для нас зарезервировано еще одно большое помещение, куда будут поставлены машины из Калифорнии. Честно говоря, я в восторге от того, как к проекту подошел Татарстан. Я всегда мечтала вернуться в Россию. И сейчас я планирую купить в Казани квартиру, чтобы жить и работать здесь, хотя сама я — питерский человек.

— Как будут расти объемы производства в Казани?

— На открытии было сказано, что от 30 тысяч литров в год объемы будут доведены до 300 тысяч. Так вот это не просто красивая цифра, не просто декларация о намерениях — это предусмотрено нашей дорожной картой. Через 3,5 года объемы производства жидких нанопокрытий в Казани будут доведены до 300 тысяч литров в год. Сюда будут поставлены еще 10 реакторов, плюс вспомогательное оборудование.

— Их хватит, чтобы покрыть потребности страны?

— Нет. Сейчас нефте- и газодобывающие компании тратят огромные суммы на ремонт труб. Сейчас компания О3 тестирует наш материал как замену импортному, в том числе и для внутренней обработки труб. Раньше внутренние поверхности вообще не обрабатывались антикоррозийными покрытиями —добавлялись ингибиторы, которые от коррозии не спасали. Емкость рынка — это как минимум все трубы, которые есть в стране. Посчитать легко: длину окружности умножить на длину трубопровода и умножить еще на два, потому что обрабатывать их надо и изнутри, и снаружи.

— Насколько вы обеспечены сырьем, чтобы кратно увеличивать объемы производства покрытия?

— Сейчас как раз мы и озабочены тем, чтобы целиком перейти на российскую сырьевую базу, что позволит существенно снизить себестоимость продукта. Сейчас часть компонентов закупается за рубежом, хотя на 2/3 сырье российского производства. Остальное, увы, закупаем в Бельгии. Работа над тем, чтобы локализация производства была стопроцентной и в части сырья, сейчас нами ведется совместно с вашим ИОФХ им. Арбузова, НИФХИ им. Карпова и факультетом нефти и нефтепродуктов КНИТУ.

Обработка труб необходима не только нефте- и газодобытчикам и транспортировщикам. Обрабатывать необходимо все трубы — ПВХ, медные, оцинкованные. Все, что используется в ЖКХ и что далеко не полезно для человека. Поэтому компания намерена развиваться в двух направлениях — чисто коммерческом и социальном.

— Какие регионы вы считаете наиболее перспективными для себя уже сегодня?

— Помимо Татарстана, это Владивосток, потому что там развито судостроение. Они уже проявили интерес, провели исследования, у них есть анализ рынка и т. д.

— Вы вложили $2,5 млн в производство в Казани. В то же время производство очень компактное, пока с небольшой производительностью.

— Мы пошли на такие инвестиции потому, что некоторые наши продукты очень высокомаржинальные. К примеру, растворы, которые используются в производстве микроэлектроники, продаются по $600 за литр, хотя их себестоимость — $6.

США. ПФО > Химпром > rusnano.com, 27 июня 2017 > № 2231352 Эльмира Рябова

Костин: «Россия не та страна, которую серьезный инвестор может игнорировать»

Больших колебаний курса рубля до конца года не будет, заявил предприниматель в интервью Business FM. Он также сказал, что международные агентства не имеют оснований снижать России рейтинги, так как экономика вышла из рецессии, но под политическим давлением это может быть сделано

Президент — председатель правления ВТБ в интервью главному редактору Business FM Илье Копелевичу высказался по поводу санкций для банков, озвучил прогноз по курсу рубля, а также прокомментировал опцию, позволяющую Минфину ограничить участие американских компаний в рынке госдолга России. Беседа проходила на инвестиционном форуме компании «ВТБ Капитал» в Лондоне.

Андрей Леонидович, ВТБ в своей серии Russia calling за границей довольно давно не был, Лондон — с трехлетним перерывом. Почему вы решили вернуться на эту площадку и чего, собственно, от нее ждете?

Андрей Костин: Самое главное, на мой взгляд, что в России наступила экономическая стабилизация. Наметился экономический рост. Соответственно, мы видим возросший интерес иностранных инвесторов, в том числе, и в Лондоне — к российским ценным бумагам, к облигациям, к акциям, и поэтому с тем, чтобы как-то дальше подогреть этот интерес, мы, собственно, проводим здесь двухдневную конференцию, с тем, чтобы ознакомить инвесторов с ситуацией в России — каковы перспективы, какова микроэкономика. Какие есть интересные компании или индустрии, куда можно вкладывать. Мы считаем, что время правильное, что несмотря даже на санкционный режим и угрозу каких-то даже новых акций, сегодня есть устойчивый интерес к российским ценным бумагам, поэтому мы решили возобновить эту практику. И наряду с главным нашим форумом, который состоится 24 октября в Москве, мы проводим вот такой выездной форум в Лондоне.

Процесс в американском конгрессе по принятию закона, который надолго закрепит санкции против России, а плюс еще оставляет пространство для их довольно серьезного ужесточения, не изменил в самое последнее время настроение и интерес?

Андрей Костин: Пока этого не почувствовали, хотя, безусловно, если этот процесс будет дальше двигаться, он будет иметь негативный эффект, но в целом, с другой стороны, жизнь показала: за последние три года, которые прошли со времени применения первых санкций, прежде всего, они не принесли никакого результата для их инициаторов, а, во-вторых, в общем-то, не смогли полностью ликвидировать интерес инвесторов к России. Вы знаете, что и в прошлом году, в частности, ВТБ произвел размещение суверенных облигаций, то, что мы сейчас в эти дни делаем, тоже здесь размещаем. И сейчас интерес большой очень, поэтому я думаю, что в любом случае Россия не та страна, которую серьезный инвестор может игнорировать. В той или иной степени, конечно, работа будет продолжена, но повторю, конечно, мы еще не знаем в деталях даже, какие меры будут или не будут приняты. В целом это накладывает определенный отпечаток на атмосферу. Я думаю, что много вопросов будет, в том числе и сегодня, завтра по этой теме тоже.

Собственно, к размещению евробондов — в этот раз оно проходит без всяких информационных конфликтов. Год назад, когда первый раз именно «ВТБ Капитал» как фактически единственный андеррайтер впервые размещал российский суверенный долг на международных финансовых рынках, естественно, возникли подозрения, которые вы потом опровергали: иностранные резиденты были ненастоящие — так сказать, деньги российские прогнаны. Сейчас, кстати, таких разговоров нет и, наверное, быть не может, потому что огромный керри-трейд в самой России. Тем не менее, это короткая преамбула. Действительно, сейчас никто не сомневается, что сейчас-то покупают, но на фоне все-таки снижения ставок в России, 5,5% по тридцатилетним облигациям, не является ли это чрезмерно высокой ценой за российский долг?

Андрей Костин: Вы знаете, я бы сейчас не стал бы комментировать еще эти вопросы. Пока процессы идут. Могу сказать, что уже по первому дню мы имели подписанную книгу, даже переподписку, то есть это говорит о том, что интерес у инвесторов есть, и он, как вы правильно говорите, абсолютно реальный. На фоне нынешних мировых ставок наши ставки выглядят очень неплохо. Я считаю, что для России важно оставаться на мировых финансовых рынках, как суверенный заемщик. На мой взгляд, объемы этих заимствований весьма невелики, на самом деле. Полагаю, России надо продолжать эту практику. Посмотрим по окончательным итогам, но мне кажется, что это будет очень успешное размещение, исходя из той атмосферы и того спроса, который мы имеем.

Я понимаю, что надо будет ждать окончания книги заявок, подведения итогов, но все-таки в какой-то перспективе ставится ли эмитентом, Минфином задача понизить стоимость наших заимствований на международном рынке, привести их к более средним значениям?

Андрей Костин: Я не считаю, что ставки, которые сегодня вкладываются для России, завышенные. Это отражает, в общем-то, определенные реальные ситуации, в том числе, и рынка развивающихся стран. Посмотрим. Я еще раз хотел бы сказать: в общем-то, комментарии в период размещения весьма ограничены юридически. Я бы не хотел тоже этим злоупотреблять. Мы и «ВТБ Капитал», я думаю, обязательно откомментируем по итогам размещения. Да и, полагаю, Минфин сам тоже скажет свое слово на этот счет.

По санкционным инициативам: там есть и такая, в том числе, норма — сокращение фондирования подсанкционных банков. ВТБ, в том числе, соответственно. С 30-ти до 14 дней.

Андрей Костин: Никакого практического применения. Такая, может быть, чисто символическая мера, на мой взгляд, которая показывает, что опыт американский ознакомительный. Я не очень люблю комментировать вещи, которые еще не случились…

Там набор возможностей. Это опции.

Андрей Костин: Что сотрясать воздух, если, допустим, либо конгресс, либо нижняя палата не одобрит, либо президент не подпишет. Всякие варианты возможны, но, наверное, одно из самых негативных возможных последствий — это кодификация, собственно, самих этих мер, которые сейчас находятся в форме распоряжений президента, а будут уже в виде законодательных актов, которые, как мы прекрасно знаем, исторически, могут потом очень долго существовать. Посмотрим. Я все-таки надеюсь, что какой-то разум возобладает, и администрация свое слово тоже скажет. Пока рановато, мне кажется. Пока нет проблемы особой, что ее, собственно обсуждать.

На что финансовый рынок и аналитики обращают самое большое внимание?

Андрей Костин: Очень трудно сейчас прогнозировать, действительно, пока мы не знаем в окончательном варианте, как это все будет выглядеть. Довольно сложно предсказать последствия для российской экономики, российских компаний, на какие компании будут распространяться конкретные меры — тогда это можно попытаться как-то оценить. Но в целом, я еще раз говорю, конечно, атмосферу это портит. В том числе для инвестиционной ситуации вокруг России. Это, я думаю, одна из задумок наших оппонентов в Вашингтоне, чтобы именно так оно и было.

Текст этого законопроекта рынок уже изучил. Там есть опция, которая позволяет Минфину — при определенных политических обстоятельствах требует от него это сделать — опция не запретить, а фактически ограничить участие американских компаний, а косвенно и всех тех, которые ведут расчеты в долларах, в рынке государственного долга. Это и евробонды, и ОФЗ.

Андрей Костин: Мы с этим сталкивались раньше, в период первого размещения. Мы прекрасно знаем, что были и звонки инвесторам, и всякого рода предупреждения. Тогда еще Минфин США предупреждал, что это не входит пока в санкции, но смотрите, а вдруг в дальнейшем это будет, у вас будут проблемы... Неофициальное давление всегда присутствовало в этом плане. Конечно, разница есть между законодательными решениями и неформальными звонками, но повторяю: постоянно такое давление оказывалось и на Euroclear, и на инвесторов. Особо нового здесь тоже ничего нет.

В случае, если этот закон пойдет дальше, даже уже сейчас, понижение кредитных рейтингов со стороны основных агентств, на ваш взгляд, возможно? Если да, то сколько оно нам будет стоить?

Андрей Костин: Мне трудно сказать. Вообще оснований для этого особых нет. Я еще раз скажу, мы с этого начали, что экономическая ситуация и макроэкономические показатели в России все улучшаются. В стране наметился экономический рост. Компании чувствуют себя лучше, банки тоже. Вы знаете, прибыль банков растет, и в этом году она будет еще выше, чем в прошлом. Прогнозы — 1,1-1,3 трлн рублей. Посмотрим, это во многом тоже зависит от того, насколько политизированными будут решения рейтинговых агентств. Они, в общем-то, порой этим тоже злоупотребляли и подвергались определенному, хоть и неформальному давлению. Поэтому посмотрим. Я пока оснований для этого не вижу, честно говоря.

Вы вчера рассказали в интервью Financial Times, группа ВТБ, дочерние банки ВТБ в Европе, будете стремиться выйти из списка 125 значимых для Европы банков. Для нас это обратная ситуация: все стараются в России попасть в число значимых. Вы стараетесь выйти. Объясните, зачем это нужно.

Андрей Костин: Очень просто. На самом деле, речь идет о том, что по неким формальным признакам, не потому, что у нас большой объем операций или большие банки, а в силу того, что при наличии трех банков в рамках Европейского союза применяется подход системно-значимого банка, и это не какая-то престижная карточка, это, к сожалению, оборачивается дополнительными требованиями по капиталу, по ликвидности... Мы, собственно, этого хотим. Когда некоторые комментаторы говорят о том, что мы хотим из-под какого-то контроля выйти — конечно, нет. Но мы хотим избежать избыточных требований в отношении наших банков, которые стоят нам дорого.

Сколько? Эти требования, этот статус сколько стоят?

Андрей Костин: Это сотни миллионов долларов, на самом деле. Сотни миллионов долларов дополнительного капитала и дополнительной ликвидности, понимаете… Поэтому, безусловно, мы на это нацелены. Мы считаем, что надзор, он будет надзором, но именно к такого рода банкам, от которых зависит системная ситуация, связанная с европейскими финансами, (тут) просто несоответствие нашего масштаба и вот тех повышенных требований по капиталу, которые применяют надзорные органы, поэтому мы и хотим привести это в соответствие. У нас не такие большие операции в Европе и, соответственно, мы должны более дешево обеспечивать эти операции за счет меньших требований по основным показателям. Вот, собственно, и все. И вторая, конечно, цель — это сократить реальные расходы, не дублировать функции. Это тоже абсолютно нормальная ситуация, поскольку в рамках Европейского союза сегодня открытый финансовый ранок по существу и есть возможность не дублировать одни и те же операции и проводить эти операции на базе уже единой платформы, что мы собираемся делать. Абсолютно прагматичная цель.

Вообще европейский бизнес для группы ВТБ за последние три года...

Андрей Костин: Он очень несущественен. Мы всегда рассматривали не как самостоятельный бизнес, и не как бизнес для иностранных клиентов. Это, в основном, наш дополнительный инструментарий для работы с российскими клиентами, для заключения сделок по международному праву, иногда для фондирования наших клиентов за рубежом, российских клиентов, которые развивают проекты в Европе, в частности, или в других частях мира. Собственно, это такая франшиза продолжения ВТБ по большому счету для обслуживания наших российских клиентов, их экспансия в другие страны мира. Я бы сказал так.

Я к санкционной теме вернусь. Вы сказали: что было ограничение в 30 дней, что будет 14 — никакой роли это играть не будет. А вообще чем все-таки наши крупнейшие банки, которые оказались под санкциями, кстати, не только они, потому что косвенно условия западного фондирования и для остальных банков тоже изменились; собственно, чем мы заместили этот источник?

Андрей Костин: Вы знаете, ведь санкции касались двух основных аспектов. Первое — это привлечение иностранного финансирования в виде займов, и здесь мы в достаточной степени компенсировали это внутренними источниками. Это средства населения, средства наших компаний Вы, наверное, знаете, что сегодня вообще вопрос ликвидности в российском банковском секторе не стоит. Сегодня банки достаточно ликвидны, сегодня проблема, скорее, со стороны спроса, а не предложения. Кредитный портфель растет последний период — 2016 год, начало 2017-го — не так, как хотелось бы, или даже сокращение имелось. Не потому, что не было денег, а потому, что не было спроса со стороны компаний, у них сократилась инвестиционная деятельность. Поэтому здесь я вообще проблемы на сегодня не вижу, в том числе и по валюте, в том числе и по долларам, по которым нас ограничили, по евро тоже в виде санкций. А что касается вопросов включения капитала, конечно, выход на новые рынки, с новым капиталом — здесь проблема существует, но, я думаю, ее надо решать за счет повышения эффективности своей работы. И если будет большая прибыль, то ее будет достаточно тогда для того, чтобы капитализировать банк и развиваться дальше. Мы сейчас в этом задачу свою видим, не только я. Я сейчас говорил с рядом наших российских промышленных компаний, производства удобрений, металлургических и так далее. Они говорят — слушайте, мы столько возможностей открыли внутри себя. Здесь присутствующие на форуме руководители «ФосАгро» говорили, что они за, по-моему, четыре года в три раза увеличили производительность труда.

Курс им очень помогает.

Андрей Костин: Я все понимаю.

И конъюнктура спроса на удобрения.

Андрей Костин: Возможности, заложенные внутри компании, они у нас большие. Мы иногда очень рачительно расходовали наши силы, средства, возможности. То же самое сейчас происходит в ВТБ. Мы ведь программу приняли повышения прибыльности с 50 млрд в прошлом году до 200 млрд в 2019 году. Это вполне адекватный источник для пополнения капитала. Но, конечно, фактор того, что российские компании, находящиеся под санкциями, не могут выйти на международные рынки заимствования капиталов, в принципе, негативный. Это в определенной степени затрудняет процесс приватизации и так далее. Я думаю, что это не вечно. Повторяю, это абсолютно не смертельные санкции для российских банков. Увидите, что последние годы развитие крупнейших российских банков идет по восходящей в позитиве.

Про курс национальной валюты напоследок. Он потихонечку пошел вверх. Насколько, на ваш взгляд, будет в ближайшие месяцы устойчивый тренд — что все-таки рубль начнет ослабляться?

Андрей Костин: Я уже неоднократно так шутил — лучше погоду предсказывать на любом канале или на радио, хотя тоже ошибаются часто, но не настолько, видимо, больно для населения. Могу только сказать одно: я не работаю предсказателем и не люблю предсказывать курс, но у нас есть аналитики, одни из лучших, я считаю, в стране; аналитики «ВТБ Капитал» предусматривают, что не будет резкого колебания курса. Их прогноз — рубль может к концу года ослабнуть не более чем на 5%, примерно в этих пределах. Поэтому я думаю, что не стоит ожидать резких скачков, и это, конечно, очень хорошо.

США. Россия. Весь мир > Финансы, банки > bfm.ru, 20 июня 2017 > № 2226293 Андрей Костин

Паралич северного полушария: Россия, Америка и Европа в геополитическом тупике

Василий Павлович Жарков (р. 1974) – историк, политолог, руководитель британской магистерской программы «Международная политика» Московской высшей школы социальных и экономических наук.

Настоящая статья посвящена анализу описаний, оценок и прогнозов международных отношений в условном треугольнике Россия–США–Европа. Вместе с тем, учитывая существование политического, военного, экономического и культурного евроатлантического альянса, эти отношения чаще представляются как двусторонние: Россия–Запад. Едва ли не ключевой метафорой в их описании становится «новая холодная война», впрочем, применяемая сегодня в международном контексте к чему угодно, вплоть до интернациональных дискуссий об однополых браках[1].

Существует ли более детальная модель описания текущих отношений Москвы с ее, выражаясь языком президента Владимира Путина, «западными партнерами»? При всем скепсисе относительно концепта «геополитика»[2]нельзя не признать его доминирующего значения в объяснении международной политики, особенно в оптике США и России – двух сторон, которые все больше видят себя и друг друга как извечно противоборствующие. Геополитика в этом плане представляется не просто аналитической рамкой, но неким особым оружием, позволяющим каждой из сторон держать в поле зрения «потенциального противника» и находить нужные ответы. Насколько адекватные? В данном тексте не ставится задача окончательно разобраться с этим вопросом, но делается лишь самый общий обзор той «большой картины», которая сформировалась на протяжении четверти века после распада СССР и безуспешных попыток выстраивания новой конфигурации на месте, казалось бы, давно преодоленного конфликта Восток–Запад.

Заложники геополитики

Сами поборники геополитических конструкций в современной литературе обычно делают оговорку, согласно которой «география не есть синоним фатализма»[3], и потому она может быть рассмотрена лишь в качестве известного ограничителя и/или «подстрекателя» действий государства наряду с такими факторами, как международное распределение экономической и военной мощи. Это вполне благое пожелание, однако, моментально забывается, как только взгляд стратега, помнящего о героическом прошлом, обращается к географической карте.

Самый быстрый ответ на вопрос, почему именно Америка и Россия так сильно привержены геополитической оптике, легко обнаруживается в их географии и истории. Две «империи поперек континентов», в XVIII и XIX столетиях достигшие самых крайних точек Запада и Востока по обе стороны Тихого океана, были уверены в «исторической справедливости» своей власти над обширными территориями[4]. Впрочем, несмотря на это, не только стратегии освоения бескрайних земель, но и само восприятие своей географии в исторической ретроспективе у обеих сторон отличается – причем порой диаметрально. Если Америка, будучи укрытой за Атлантическим океаном от наиболее сильных и опасных европейских держав, могла чувствовать себя «новым Сионом» на не изведанной ранее и оторванной от старого мира земле, то Россия с ее бескрайними, «почти на полглобуса» и по большей части равнинными, владениями на севере Евразии на протяжении столетий оставалась «огромной и неустойчивой сухопутной державой», вечно становясь, в силу отсутствия естественных преград, жертвой многочисленных военных вторжений[5].

География, и главным образом ее сухопутный характер, по мнению Доминика Ливена, есть одна из тех причин, по которым Россия «стоит особняком в истории империй»[6]. И здесь уже наблюдается «полный контраст» не только с американской, но и западноевропейской географией. Особое географическое положение продолжает сказываться и в постимперскую эпоху, поскольку из-за отсутствия морской границы Россия и ее бывшие владения вынуждены существовать бок о бок в одном континентальном пространстве. Уходя из своих бывших колоний, Москва не могла предоставить их самим себе, не придавая значения их неизбежным внутренним конфликтам и гражданским войнам, как это сделали англичане, уйдя из Индии, или французы, покинув Индокитай и Западную Африку. Напротив, отношения между Россией и ее бывшими имперскими окраинами оказываются куда более важным и опасным делом, чем отношения между метрополией и колониями в европейских морских империях[7].

Геополитический аргумент о неуязвимости бывших европейских империй от постколониальных соседей в силу географической удаленности и защищенности морями, однако, довольно легко проблематизируется в условиях современного глобального мира. Как писал Эрик Хобсбаум, «несомненная обитель стабильности», ведущие и сильные государства мира – в первую очередь срединная Европа и скандинавские страны, – ошибаются, если готовы помыслить себя защищенными в отношении кровавых столкновений в неблагополучном «третьем мире» и бывших социалистических странах[8]. И если два десятилетия назад это представлялось «особенно ясным» на фоне распространения международного негосударственного терроризма[9], то сегодняшний кризис беженцев в Европе свидетельствует, что даже достаточно богатые страны оказываются не готовыми платить «без ограничений» за собственное положение, отличное от остального мира.

Тем временем классики геополитического подхода продолжали настаивать, что именно «большая протяженность России в Евразии давно способствовала тому, чтобы элита мыслила геополитически»[10]. Действительно, почти сразу после распада СССР геополитика стала главной, если не единственной, оптикой российского внешнеполитического курса. Вопреки возможным стереотипам, запрос на нее изначально сформировался в кругах, настроенных вполне либерально и демократически. Менее, чем через месяц после заключения беловежских соглашений, министр иностранных дел формально все еще РСФСР Андрей Козырев в интервью «Российской газете» говорил следующее: «Отказавшись от мессианства, мы взяли курс на прагматизм. [...] Мы быстро пришли к пониманию, что геополитика… заменяет идеологию»[11].

Только ли география способствовала подобному выбору или геополитика попросту заполнила вакуум, образовавшийся на месте рухнувшей доктрины марксизма-ленинизма? Как признают даже авторы, которые сами не чужды геополитики, «то, что происходило в головах русских, в большинстве случаев оказывалось все-таки важнее, чем место, которое они занимали на карте»[12]. Между тем, испытывав в начале 1990-х годов идеологическую и ценностную нехватку, сказавшуюся на ее внешнеполитической стратегии, Россия в какой-то степени предстает пионером в этом процессе, затрагивающем, пусть пока и в меньшей степени, ее западных визави. Не случайно неудачи американской политики на Ближнем Востоке, случившиеся в середине 2000-х, ныне описываются как «месть географии»[13], ставшая реакцией на американские успехи времен окончания «холодной войны» и первых «гуманитарных интервенций», поддерживаемых абсолютным господством американской авиации.

На этом фоне уместен еще один вопрос: в какой мере уникальное положение на Американском континенте, практически полностью исключающее вероятность сухопутных вторжений, помогло Соединенным Штатам чувствовать себя в безопасности от внешнего мира? Как пишет Дэвид Армстронг, с самого основания США вера в универсальное значение американской революции и ее особую миссию задавала известные характеристики внешнеполитического курса будущей сверхдержавы, которые выражались в осознании самодостаточности Америки, порой идеалистическом оптимизме относительно ее возможностей, равно как и в высокомерно-агрессивном восприятии соперников по международной арене и недоверии к тем способам осуществления международной политики, которые сложились в рамках Вестфальской системы абсолютистских монархий в Европе[14]. Тот факт, что новый «град на холме» скрывался за океаном, вовсе не избавил Америку от чувства внешней угрозы, а временами даже паранойи относительно потенциальных опасностей, способных угрожать уникальной и глобальной по своему значению американской свободе и демократии.

Параллельно, глядя на текущую российскую стратегию в отношениях с Западом, последние исследования констатируют, что она не является чем-то новым. Напротив, она отражает и воспроизводит общую ориентацию и тип мышления, присущие внешнеполитическому курсу Москвы[15]. Несмотря на слова об «адаптации к глубоким изменениям в геополитическом ландшафте», в российской стратегии не наблюдается структурных перемен относительно того, как Россия мыслит о мире и представляет свое место в нем. В кремлевском взгляде события и кризисы приходят и уходят, требуя тактической ловкости, а иногда компромиссов, но принципы и стратегическое мышление остаются постоянно воспроизводимыми.

Линия разлома

«Европа и Америка не представляют никакой угрозы для России», – эти слова вскоре после падения Берлинской стены могли принадлежать не только известному американскому геополитическому мыслителю[16], но и многим другим аналитикам. Однако они так и остались заклинанием, мало повлиявшим на реальный ход событий. Самое общее объяснение сохраняющихся недоверия и вражды может быть дано на основе классики реализма. Продолжая рассуждения Фукидида, Томас Гоббс выводил из эгоистической природы человека три причины непрекращающейся войны: это соперничество, недоверие и любовь к славе[17]. Именно в силу этого, оставаясь в естественном состоянии – или в условиях международной анархии, как принято определять эти условия в современной литературе[18], – правители государств, не имея общего закона и единой верховной власти над собой, «находятся в непрерывной зависти и в позе гладиаторов, направляющих оружие один против другого и зорко следящих друг за другом»[19]. Еще сильнее это реалистическое объяснение сформулировано у Иммануила Канта, которого принято считать одним из родоначальников противоположной, либерально-идеалистической, теории международных отношений. «Народы в качестве государств», как свидетельствует Кант, в своем естественном состоянии (то есть при независимости от внешних законов) «уже своим совместным существованием нарушают право друг друга»[20].

Соперничество, «предопределенное самой природой», находит дополнительные основания в историко-географической оптике. Страх одних, сопровождаясь наступательными действиями «ради обороны», порождал ответный страх окружающих. Так, российская экспансия XVIII–XIX веков в сопредельные земли Восточной Европы, как признает Доминик Ливен, была обусловлена опасениями за безопасность политического и экономического центра империи[21]. С противоположной стороны это не могло не восприниматься как серьезная угроза. Но при этом, как справедливо напоминает Сэмюэл Хантингтон, в отличие от Османской империи, также вызывавшей ужас в Европе, Россия была принята «в качестве основного и легитимного участника европейской международной системы»[22].

Не стоит забывать и того обстоятельства, что европейское «международное общество» (используя формулировку Хэдли Булла) – в которое Россия вписалась довольно скоро после образования Вестфальской системы – начиная с XVII века вырастало из борьбы между силами, стремившимися к установлению гегемонистского порядка. Именно это в конечном счете и привело к складыванию системы суверенных государств, имевшей «антигегемонистский дизайн»[23]. Наступление России на западном и северо-западном направлениях, присоединение Украины, Балтии и Польши, участие со второй трети XVIII века практически во всех значимых войнах на континенте – все это не могло не вызвать подозрения в претензиях на очередное господство и, как следствие, породило мощную коалицию против потенциального гегемона. Но, в отличие от коалиций против Австрии, Швеции и Франции, союз европейских держав середины XIX века едва не привел к изоляции России от остальной Европы.

Опасения в отношении большого восточного соседа, могучего и «дикого» одновременно, сохранялись и в дальнейшем. Стереотипы европейского восприятия России, по мнению Ливена, созданные «поразительной выносливостью и стойкостью русской пехоты», без сомнения, были и у натовских генералов, когда они «в тревоге и испуге разрабатывали оборону мягкой, комфортабельной материалистической цивилизации от предположительно более суровой и примитивной солдатни из СССР»[24]. Даже несмотря на очевидные культурные, социально-экономические и психологические перемены, имевшие место в позднем Советском Союзе (и во многом продолжающиеся в современной России), которые демонстрируют, что «солдатня» на поверку значительно менее опасна, чем казалось обеспокоенным европейцам, тенденция видеть в России нависающую опасность сохраняется и среди значительной части современных европейских умов.

Многие российские эксперты продолжают настаивать на том, что, за исключением всем известных «особых случаев», в условиях сегодняшнего мира «страна отказалась от традиционной модели территориального расширения»[25]. При этом еще на пороге текущего десятилетия даже скептики, сомневавшиеся в реставрации Российской империи, допускали, что «с чисто военной точки зрения» Москва могла бы вернуть себе Белоруссию, Крым и восточные области Украины, присоединить Абхазию и Южную Осетию, аннексировать северо-западную часть Казахстана и, при некоторых условиях, захватить Приднестровье и населенный лезгинами север Азербайджана[26]. Вопрос о том, способна ли Россия вернуться к практикам империи, включая территориальную экспансию, так или иначе сохранялся на протяжении всего периода после крушения СССР. При этом аргументы скептиков, касающиеся ограниченности сил и ресурсов Российской Федерации в условиях явной экономической неэффективности империи как таковой, оставляли послевкусие в виде невольных сомнений – хотя бы в силу существования весьма завидного американского примера «республики-империи», в которую могла бы трансформироваться более вестернизированная Россия[27].

Обоснованность этих сомнений становится яснее, стоит лишь немного скорректировать оптику, выйдя за рамки традиционных жестких определений. При взгляде на конкретные слова и действия российской стороны, возможно, станет очевидным, что «если традиционная империя исчезла, то же самое не может быть сказано о ее постмодернистской преемнице»[28]. Эта версия Российской империи, как описывает ее Бобо Ло, сшита специально для эпохи постмодерна, когда об империи принято говорить разве что в уничижительных интонациях. Строящаяся на непрямом контроле больше, чем на непосредственном руководстве, вместо грубых военных инструментов она предпочитает экономические и культурные средства. Задача подобной «постмодернистской империи» в нескольких словах может быть охарактеризована следующим образом: обеспечение устойчивого и длительного влияния и власти при наличии минимума имеющихся для этого возможностей[29].

Одним из проявлений «имперского духа» современной России в глазах западных наблюдателей выглядит практически абсолютная убежденность Москвы в том, что другие страны, особенно ведущие мировые державы, не имеют права вести себя на территориях бывшего СССР точно так же, как в любой другой части мира. Основная цель России здесь состоит не столько в развитии тесных связей с бывшими союзными республиками, сколько в удержании контроля над неким особым стратегическим пространством, в котором они существуют и которое непосредственно связано с российским имперским прошлым. Постсоветское пространство, таким образом, рассматривается Кремлем как своеобразный «передний край» обороны собственно внутрироссийской социальной и политической стабильности[30]. По мнению Ло, подобный стиль мышления российского руководства стал оформляться с момента «цветных революций» в Грузии и Украине в 2003–2004 годах, окончательно укрепившись после московских протестов 2011–2012 годов и украинской революции 2014-го.

Можно сказать, что зона привилегированных интересов «не более чем химера»[31], и это будет вполне справедливо. Кремль, однако, убежден в обратном. Ситуация усугубляется тем, что после утраты непосредственного контроля над бывшими имперскими территориями России стало крайне трудно конкурировать с Западом за косвенное влияние на них[32]. Постмодернистская, или «неформальная», империя требует бóльших ресурсов и бóльшего превосходства над конкурентами – по крайней мере в сравнении с теми ситуациями, когда «честного соревнования» можно избежать при помощи прямого силового или политического воздействия. Именно подобные реалии, по мнению других исследователей, побуждают сегодняшнюю Россию использовать не столько чисто экономические и культурные средства, сколько свое географическое положение, военную мощь и контроль над нефте- и газопроводами. И это позволяет компенсировать экономическую слабость, отстаивая свои интересы в государствах, возникших на территории бывшей империи[33].

Отношения с Западом, и в особенности с Европой, однако, сохраняются даже в самых тяжелых ситуациях, хотя и носят селективный характер. Как признают зарубежные исследователи, подобно многим своим предшественникам, стоявшим во главе России на протяжении последних трехсот лет, президент Путин смотрит на Запад одновременно и как на ресурс, и как на угрозу[34]. С одной стороны, Европа и Америка воспринимаются как средство для экономического и технологического развития и – в условиях глобальной экономики – дополнительного обогащения российской элиты. С другой стороны, Запад – это угроза, особенно если смотреть сквозь призму внутрироссийской политической модели и представлений о необходимости нового баланса сил и «разделении сфер влияния»[35]. Последняя, принадлежащая Хантингтону, идея, похоже, глубоко засела в сознании тех, кто принимает внешнеполитические решения в Москве.

Двойственность в восприятии Россией Запада зеркально отражается в западном восприятии России. Данное обстоятельство может быть объяснено своеобразной «исторической асимметрией» взаимного влияния России и остальной части Европы. На протяжении Нового времени европейцы воспринимали Россию как постоянно присутствующую реакционную силу, потенциально угрожающую не только государственности их стран, но и образу жизни. В свою очередь правящие круги в России «точно так же – только с поправкой на “опасные” либерализм и радикализм – воспринимали “европейскую угрозу”»[36] по отношению к себе. Поэтому «при всем желании сторон их взаимоотношения и рождающийся из этих отношений европейский порядок не могли быть объективно иными, кроме как конфликтными»[37].

Применительно к современной ситуации можно констатировать, что в течение последних 25 лет отношения России и Запада «постоянно колебались, пройдя целый рад кризисов», так что их «нормальное» (бескризисное) состояние, будь оно достигнуто, выглядело бы как «совершенно ненормальное»[38]. Источник этой исключительной конфликтности, по всей видимости, коренится в сохраняющейся принципиальной нетождественности России Западу. Согласно этой позиции, до тех пор, «пока Россия будет отлична от Запада», все традиции внешней политики США и Европы, «вся их психология» будут настоятельно толкать «к поддержанию позиции силы и, при необходимости, использованию ее через различные формы и способы давления»[39].

Однако так ли фатально противостояние России и ее западных партнеров? Можно ли его избежать, сохраняя при этом неизбежные различия, по большому счету присущие всем странам мира? Общефилософский ответ на этот вопрос заставляет обратиться к либеральной политической теории или социальному конструктивизму. Если же, оставаясь в рамках реализма, искать точку конкретного расхождения, то стоило бы вспомнить времена «медового месяца» в отношениях США и России при раннем Ельцине. Збигнев Бжезинский датирует «упущенную возможность» второй половиной 1993 года, когда российский президент подтвердил, что стремление Польши присоединиться к НАТО не противоречит «интересам России»[40]. Именно тогда, как считал автор «Великой шахматной доски», Вашингтон должен был предложить Москве «сделку, от которой невозможно отказаться», то есть особые отношения между Россией и НАТО. Вместо этого, администрация Клинтона «мучилась еще два года», в течение которых Кремль «сменил пластинку», и, когда в 1996-м американцы решили сделать расширение НАТО центральной задачей своей политики, русские «встали в жесткую позицию», по сути впервые четко заявив, что расширение НАТО на восток противоречит их собственным национальным интересам.

Завещание Бжезинского

Збигнев Бжезинский в свое время писал:

«Для России единственный геостратегический выбор, в результате которого она смогла бы играть реальную роль на международной арене и получить максимальную возможность трансформироваться и модернизировать свое общество, – это Европа. И не просто какая-нибудь Европа, а трансатлантическая Европа с расширяющимися ЕС и НАТО»[41].

Трудно представить что-то более идеалистическое и утопичное в наши дни, когда под вопросом не только будущее отношений России и Запада, но и сама устойчивость евроатлантического альянса. Куда реалистичнее звучит предупреждение, согласно которому с такой Европой России придется иметь дело в том случае, если она действительно захочет избежать опасной геополитической изоляции. Бжезинского принято считать то ли злым демоном, то ли alter ego творцов российской внешней политики. Мало кто, однако, прислушался к его рекомендации, адресованной самой Америке: к предложению «создать геополитическую среду, которая благоприятствовала бы ассимиляции России в расширяющиеся рамки европейского сотрудничества»[42]. В устах Москвы это звучит теперь укором, а глазах Вашингтона и Брюсселя выглядит напрасной попыткой.

«Новый спектр отношений» применительно к России, которого так ждали с обеих сторон двадцать лет назад, обернулся очередным витком порочного круга разочарований, взаимных претензий и обид. Между тем стоит признать, что надежды были разрушены не вчера, а задолго до текущего кризиса. Собственно, об их крушении написал еще Хантингтон, в начале 1990-х предположивший, что в дальнейшем отношения России и Запада «будут варьироваться от холодности до применения насилия», но в большинстве случаев продолжат «балансировать ближе к середине диапазона между двумя крайностями»[43], тяготея к «холодному миру» – определению будущего, данному еще президентом Ельциным. В свою очередь авторы недавних работ прогнозируют еще более проблематичные отношения, ожидающие обе стороны в течение ближайших нескольких лет[44].

Отчуждение России от европейской и, шире, западной цивилизации парадоксальным образом объясняется последствиями распада СССР. Во-первых, это может быть связано с чисто географическими причинами. Как пишет Элен Каррер д’Анкосс, царская, а затем советская империи были обращены к Западу, к Европе. Потеря Балтийских государств, Польши и Украины, отдалила Россию от Европы, в то время как азиатская ее составляющая оставалась неизменной[45]. Это последствие еще предстоит осознать и отрефлексировать интеллектуалам-западникам внутри самой России, учитывая тот практически очевидный для европейских историков факт, что важный вклад полиэтнической и многосоставной Речи Посполитой после ее разделов и окончательного захвата Российской империей состоял в полонизации и вестернизации русской жизни[46], особенно в том, что касалось дворянской и городской повседневной культуры.

Во-вторых, социокультурные различия оказались усугублены деградацией и архаизацией интеллектуального пространства постсоветской России. Столь любимый российскими консерваторами Хантингтон отмечает:

«Когда русские перестали вести себя как марксисты и стали вести себя как русские, разрыв между ними и Западом увеличился. Западный демократ мог вести интеллектуальные споры с советским марксистом. А вот сделать это с русским православным националистом для него будет невозможно»[47].

Путинская эпоха явила остальному миру квинтэссенцию основных догматов российской внешней политики. И в большей степени она сформирована под влиянием дипломатии Realpolitik XIX столетия в духе канцлера Горчакова, нежели на основе реалий XXI века[48]. Несмотря на то, что все «эти архаизмы в плане теории смехотворны»[49], они продолжают играть весьма важную роль в выработке и определении внешнеполитического курса сегодняшней России, а это есть подлинная трагедия для остатков европеизированного интеллектуального класса внутри страны.

Отставание сегодняшней России уже давно ощущается не только в отношении Запада. В 1992 году в свою бытность первым послом новой суверенной России в США Владимир Лукин в интервью журналу «Foreign Policy» признавал:

«В прошлом Россия видела себя во главе Азии, хотя и позади Европы. Однако затем Азия стала развиваться более быстрыми темпами, […] и мы обнаружили самих себя не столько между “современной Европой” и “отсталой Азией”, сколько занимающими несколько странное промежуточное пространство между двумя “Европами”»[50].

На этом фоне можно лишь согласиться с констатацией того, что многополярный мир, к созданию которого Москва призывала в конце 1990-х, стал, наконец, реальностью, но саму Россию трудно назвать «одним из самых влиятельных его полюсов»[51].

Критики столь пессимистического взгляда в отношении России могут сослаться на симметрично продолжающийся «закат Европы», в международных делах проявляющийся в утрате абсолютной гегемонии США и их союзников. Это выглядит правдоподобно, хотя те апологеты нисходящей линии развития западной цивилизации, к которым обычно апеллируют наши «почвенники», все-таки оговариваются: процесс «упадка» может быть долгим, а на отдельных этапах возможно даже возвращение к росту. Тем не менее нельзя не признать, что по крайней мере в демографическом отношении Европа и Россия являются «зрелыми странами с низким уровнем рождаемости и стареющим населением». Скорее всего у подобных обществ действительно не может найтись «юношеской энергии для экспансионистской политики»[52], как и для большой вражды. Возможно, как раз поэтому текущий лейтмотив в отношениях России и Запада может быть определен не обязательно в терминах кризиса и конфликта, но скорее в понятиях усталости и отчуждения[53]. Вот и новая стратегия НАТО в отношении Российской Федерации с некоторых пор называется «политикой адаптации» – не более того.

Где же кроются причины сложившейся тупиковой ситуации? «Положение государства на карте – первое, что является определяющим больше, чем его политическая система», – без обиняков заявляет Каплан[54], чьи труды переведены и растиражированы поклонниками геополитики в России. «Конвенциональный взгляд говорит нам, что российские подходы и действия в отношении Запада есть выражение российской внутренней политики», – возражает на это Ло[55]. На протяжении истории Российской империи при определенном внешнем историко-географическом сходстве с американской территориальной экспансией в Западном полушарии принципиальным и коренным отличием российской политической структуры оставался порядок, осторожно характеризуемый как «нечто иное, чем свобода»[56], плюс «двойственное отношение русских к капитализму и частной собственности»[57], сохраняющееся и в наши дни вопреки всем предпринятым реформаторским усилиям.

Анализируя возможные варианты будущего внутреннего развития России, Ливен писал, что, возможно, самым худшим для нее представляется «нигерийский сценарий», когда огромный потенциал страны будет растрачен из-за слабости государства, вопиющей коррупции элиты и отсутствия у населения чувства гражданской ответственности[58]. Такая Россия «соединит в себе худшие черты советской бюрократической морали с самыми отвратительными качествами мирового капитализма», а ее общественное мнение будет настроено против Запада. Имея в своем арсенале ядерное оружие, она станет угрозой всему миру, предупреждал британский историк[59]. Отчасти это рифмуется с поистине пророческими словами Николая Косолапова, опубликованными в 1995 году на фоне тогдашней эйфории в отношении проводившихся в стране радикальных реформ:

«И здесь перед Россией встает грозная опасность. Нет ортодоксов ревностнее, чем новообращенные. Ухватившись сейчас за либеральную модель – притом в ее самом механистическом варианте – и сделав это в период, когда данная модель приходит к исчерпанию своих исторических резервов и возможностей, когда формула общества XXI века явно должна будет найти какое-то совмещение европейского и неевропейского цивилизационного опыта, Россия рискует превратиться в начале будущего столетия в центр социальной и политической реакции в мире, что могло бы снова противопоставить ее Западу и другим регионам и культурам»[60].

Остается лишь констатировать практически полную реализацию данного прогноза двадцать лет спустя.

Для выхода из «порочной спирали» необходимо не только усвоить едва ли не самую важную европейскую ценность, состоящую в отношении к государству «не как к святыне, а как к более или менее работоспособной организации чиновников и выборных лиц, нанятых на службу обществу и каждому гражданину»[61]. Чтобы остановить или по крайней мере сдержать продолжающийся и выглядящий вечным негативный сценарий во внешней политике, может потребоваться сильный шок или серия шоков, связанных, например, с чрезвычайными обстоятельствами на российско-китайской границе, или с еще более масштабной вспышкой насилия на Ближнем Востоке, охватывающей весь регион[62]. Впрочем, любые международные катаклизмы совершенно точно не подействуют без главного.

Задачей первостепенной важности для России и ее отношений с «трансатлантической Европой» в союзе с США Бжезинский называл модернизацию собственного общества вместо тщетных попыток вернуть былой статус мировой державы. Путь к этому, вне всякого сомнения, лежит через настойчивое внутреннее развитие и переосмысление российским интеллектуальным классом места своей страны на карте мира исходя из ценностей и идей современности, а не героики прошлого. «Национальная редефиниция России является не актом капитуляции, а актом освобождения»[63], – эти слова отца-основателя всей новейшей российской геополитики, пожалуй, могут служить лучшим его завещанием всем нам.

[1] См.: Кондаков А. «Пропаганда гомосексуализма» и однополые браки: насколько адекватно понятие «новая холодная война» для описания международной дискуссии о ЛГБТ. Доклад на XI Малых Банных чтениях («Война как фигура речи и форма мысли»), Санкт-Петербург, 24–25 апреля 2015 года (www.nlobooks.ru/node/5993#sthash.eUIExH3a.dpuf).

[2] См.: Жарков В. Фейк геополитики // Новая газета. 2014. 24 ноября (www.novayagazeta.ru/articles/2014/11/22/62056-feyk-geopolitiki).

[3] Каплан Р. Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного. М.: КоЛибри; Азбука-Аттикус, 2015. С. 50–51.

[4] Burbank J., Cooper F. Empires in World History: Power and Politics of Difference.Princeton: Princeton University Press, 2010. P. 251.

[5] Каплан Р. Указ. соч. С. 51.

[6] Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М.: Европа, 2007. С. 331.

[7] Там же. С. 361.

[8] Hobsbaum E. Age of Extremes. The Short Twentieth Century. 1914–1991. London: Abacus, 1997. P. 560.

[9] Ibid. P. 561.

[10] Бжезинский З. Великая шахматная доска. Американское превосходство и его геостратегические императивы. М.: Международные отношения, 2010. С. 121.

[11] Цит. по: Там же.

[12] Ливен Д. Указ. соч. С. 368.

[13] Каплан Р. Указ. соч. С. 50.

[14] Armstrong D. Revolution and World Order: The Revolutionary State in International Society. Oxford: Clarendon Press, 1993. P. 42–43.

[15] Lo B. Russia and the New World Disorder. London: Chatham House; Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 2015. P. 199–200.

[16] Бжезинский З. Указ. соч. С. 144.

[17] Гоббс Т. Левиафан. М.: РИПОЛ классик, 2016. С. 181.

[18] Bull H. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. London: Macmillan, 1995. Ch. 2.

[19] Гоббс Т. Указ. соч. С. 183.

[20] Кант И. К вечному миру // Он же. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Мысль, 1994. Т. 7. С. 234.

[21] Ливен Д. Указ. соч. С. 347.

[22] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2017. С. 231.

[23] Watson A. The Evolution of International Society: A Comparative Historical Analysis. London: Routledge, 1992. P. 182–183.

[24] Ливен Д. Указ. соч. С. 368.

[25] Тренин Д. Post-imperium: евразийская история. М.: Московский центр Карнеги, 2012. С. 196.

[26] Арбатов А. Особый имперский путь России // 20 лет без Берлинской стены: прорыв к свободе / Под ред. Н. Бубновой. М.: Московский центр Карнеги; РОСПЭН, 2011. С. 46.

[27] Вопросом о возможности подобной трансформации Элен Каррер д’Анкосс завершает свою книгу «Евразийская империя» (М.: РОСПЭН, 2007. С. 330).

[28] Lo B. Op. cit. P. 102.

[29] Ibid.

[30] Ibid. P. 103.

[31] Тренин Д. Указ. соч. С. 66.

[32] Ливен Д. Указ соч. С. 361.

[33] Там же.

[34] Lo B. Op. cit. P. 199.

[35] Хантингтон С. Указ. соч. С. 423.

[36] Косолапов Н.А. Меняющаяся Россия и стратегия Запада // Россия и будущее европейское устройство / Отв. ред. Н.А. Косолапов. М.: Наука, 1995. С. 247.

[37] Там же.

[38] Lo B. Op. cit. P. 165.

[39] Косолапов Н.А. Указ. соч. С. 259.

[40] Бжезинский З. Указ. соч. С. 124.

[41] Там же. С. 143.

[42] Там же. С. 232.

[43] Хантингтон С. Указ. соч. С. 351.

[44] Lo B. Op. cit. P. 200.

[45] Каррер д’Анкосс Э. Евразийская империя: история Российской империи с 1552 г. до наших дней. М.: РОСПЭН, 2007. С. 310.

[46] Watson A. Op. cit. P. 186.

[47] Хантингтон С. Указ. соч. С. 234.

[48] Lo B. Op. cit. P. 200.

[49] Арбатов А. Указ. соч. С. 51.

[50] Цит. по: Бжезинский З. Указ. соч. С. 118.

[51] Тренин Д. Указ. соч. С. 66.

[52] Хантингтон С. Указ. соч. С. 424.

[53] Lo B. Op. cit. P. 166.

[54] Каплан Р. Указ. соч. С. 49.

[55] Lo B. Op. cit. P. 167.

[56] Burbank J., Cooper F. Op. cit. P. 283.

[57] Ibid. P. 284.

[58] Ливен Д. Указ. соч. С. 630.

[59] Там же.

[60] Косолапов Н.А. Указ. соч. С. 270.

[61] Арбатов А. Указ соч. С. 49.

[62] Lo B. Op. cit. P. 200.

[63] Бжезинский З. Указ. соч. С. 145.

Опубликовано в журнале: Неприкосновенный запас 2017, 3

Василий Жарков

США. Евросоюз. Россия > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 14 июня 2017 > № 2337056 Василий Жарков

Гендиректор Coca-Cola HBC Russia: 90% нашего сырья производится и закупается внутри страны

Стефанос Вафеидис поделился с Business FM, как компания чувствует себя в России, почему не внедряется в молочный сектор и помог ли ей рост доллара в последние два года

В начале июня прошел Петербургский международный экономический форум, на котором было заключено 386 официальных соглашений на общую сумму 2 трлн рублей. Форум принял более 14 тысяч представителей бизнеса, глав международных организаций, официальных лиц и журналистов, более чем из 143 стран мира. В студии Business FM побывал гендиректор Coca-Cola HBC Russia Стефанос Вафеидис. С ним беседовал главный редактор радиостанции Илья Копелевич.

Вы по праву считаетесь одним из мировых лидеров рынка продовольственных товаров. Но как исторически сложилась ситуация в России?

Стефанос Вафеидис: Для начала позвольте поблагодарить вас за приглашение. Coca-Cola — сравнительно молодой продукт в России. Истории нашего присутствия здесь чуть более двадцати лет. Тем не менее, мы являемся одним из крупнейших игроков на российском рынке. Нам удалось добиться столь высокой позиции в очень сжатые сроки. Приведу вам всего один пример: на данный момент Coca-Cola является одним из крупнейших брендов безалкогольных напитков в стране.

Тем не менее, некоторым из ваших конкурентов — насколько мне известно, в вашей сфере считается дурным тоном упоминать их названия, однако всем понятно, о ком именно идет речь — как мне кажется, удалось проникнуть несколько глубже, ведь они уже представлены и в молочном секторе. Входит ли это в ваши планы? Есть ли у вас подобные амбиции?

Стефанос Вафеидис: Вы называете это «глубже», я называю это «сферой интересов и компетенции». Мы занимаем первое место по производству безалкогольных напитков, включая газированные напитки, соки, бутилированную воду, энергетические и спортивные напитки. Мы не представлены на рынке молочной продукции в России и на данный момент не планируем внедряться в данный сегмент. Мы занимаемся производством, продажей, распространением и продвижением нашего мирового бренда и удерживаем одну из лидирующих позиций практически во всех категориях.

И вы довольны сложившейся ситуацией?

Стефанос Вафеидис: Мы никогда не останавливаемся на достигнутом. Почему? Потому что мы видим огромные возможности в России. В первую очередь, это предполагает развитие рынка, увеличение так называемого потребления на душу населения. Приведу пример: в категории безалкогольных газированных напитков, которая является для нас одной из ключевых, мы способны увеличить объемы втрое, чтобы, к примеру, сравниться по уровню потребления на душу населения в Польше или в других европейских странах. Большое будущее мы видим и, когда речь идет о производстве бутилированной воды, соков и так далее.

Вопрос, который я задаю каждому на этом форуме: как вы считаете, завершился ли кризис в России? И если вы полагаете, что это так, как это сказалось на вашем бизнесе?

Стефанос Вафеидис: Вообще, мы стараемся не использовать термин «кризис» как таковой. Это слишком сильное определение. Мы предпочитаем формулировку «время вызовов» и, соответственно, воспринимаем данные обстоятельства, скорее, в позитивном ключе, именно как вызов. Мы придерживались такой модели поведения в последние два года и не планируем менять тактику. Переходя к сути вашего вопроса, если предположить, что кризис или трудные времена близятся к завершению, я бы сказал, что мы начинаем замечать, как обстановка постепенно меняется. Я не могу говорить о положительной динамике роста во всех наших категориях, однако перемены заметны. Уверен, что мы вступили на этап развития, изменений и ожидаем, что поступательное движение продолжится во второй половине года. Мы начинаем заполнять рынок и, как я упоминал ранее, нацеливаемся на новые сегменты и увеличение доли рынка, что, разумеется, внушает нам оптимизм.

Как вы оцениваете соотношение между импортированным и местным сырьем? Как изменился данный показатель, и на каком уровне находится он сейчас?

Стефанос Вафеидис: Большое спасибо за вопрос. На мой взгляд, это крайне важный аспект для каждого предприятия, работающего на местном рынке. В настоящее время 90% нашего сырья производится и закупается внутри страны. Что касается ключевых компонентов, то, например, 100% сахара закупается на местном рынке. Мы закупаем сырье у различных поставщиков и довольны тем, что большая часть нашего сырья российского производства.

Включая соки? То есть, откуда вы берете фрукты?

Стефанос Вафеидис: Все фрукты, которые можно закупить в России, мы закупаем здесь. На данный момент это примерно 15% сырья для сокового производства. При этом мы внимательно следим за развитием сельскохозяйственного сектора и заинтересованы в увеличении этого показателя. Это долгий процесс, но наша цель — не останавливаться, пока мы не достигнем уровня 100%.

Coca-Cola, безусловно, является международной компанией. В связи с этим актуален весьма деликатный вопрос: курс валют. Ведь, если вы получаете прибыль здесь, вы должны переводить ее своим акционерам. При этом продукция производится и продается здесь, в России, и, с другой стороны, слабый рубль способствует этому, учитывая, что ваши поставщики — это в основном местные предприятия. В чем решение этой головоломки?

Стефанос Вафеидис: Хотел бы и я знать решение. На самом деле, обменный курс не помог нам в последние два года. Но долгосрочный инвестор, кем мы и являемся, не ориентируется на кратковременное отклонение конъюнктуры, а смотрит шире. Мы в Coca-Cola HBC Россия никогда не переставали верить в развитие экономики России. Мы непрерывно инвестируем, убеждены в долгосрочном благополучии экономики и движемся именно в этом направлении. Возвращаясь к сути вопроса: как мы справлялись с данной ситуацией в такие непростые времена, как в последние пару лет? Очень просто, мы обсуждали это ранее. Мы предприняли большие усилия по локализации и намерены продолжить работать над этим, пока не достигнем уровня 100%. Тем не менее, важно отметить, что мы ожидаем от наших поставщиков высочайшего качества. И в этом, кстати, заключается дополнительное преимущество, ведь поставщик Coca-Cola обязан соблюдать высочайшие стандарты качества. Это стимулирует наших поставщиков расти и развиваться с нами, что в свою очередь можно считать косвенным вкладом в экономику.

Продолжала ли компания инвестировать в Россию в последние три года?

Стефанос Вафеидис: Ответ предельно прост: да.

А что насчет этого процесса замены поставщиков с импортеров на местных производителей? Было ли это обусловлено данным экономическим процессом или началось раньше?

Стефанос Вафеидис: Этот процесс начался раньше. Изменившиеся обстоятельства лишь ускорили этот процесс. Мы делали то, что планировали, но быстрее. В любом случае, мы уже добились определенных результатов. Я уже упоминал актуальные цифры, и мы не остановимся, пока эта доля не составит 100%.

Не могли бы Вы рассказать о перспективах? Учитывая улучшение экономической ситуации в России, планируется ли увеличить объем инвестиций?

Стефанос Вафеидис: Как Вам известно, акции Coca-Cola Hellenic котируются на Лондонской фондовой бирже. Решение об инвестициях базируется на большом количестве факторов, поэтому мне сложно дать вам однозначный ответ. Тем не менее, отмечу, что квартальные результаты продаж и прогнозы инвестиционного сообщества внушают оптимизм. Финансовые показатели в России в первом квартале этого года также показали рост после довольно непростых предыдущих двух лет на рынке. Мы не ждем чуда, но надеемся на период стабилизации. И это хорошо: стабильная конъюнктура без значительных колебаний благотворно влияет на развитие бизнеса, планирование инвестиций. Именно так мы продолжим действовать. Что касается увеличения объемов инвестиций, в любом случае, это зависит от наших планов на будущее. Мы следим за ситуацией и реагируем на изменения. Наш бизнес развивается динамично.

Благодарю вас за интервью.

Илья Копелевич

США. Россия > Агропром > bfm.ru, 13 июня 2017 > № 2471772 Стефанос Вафеидис

Гендиректор Coca-Cola HBC Russia: 90% нашего сырья производится и закупается внутри страны

Стефанос Вафеидис поделился с Business FM, как компания чувствует себя в России, почему не внедряется в молочный сектор и помог ли ей рост доллара в последние два года

В начале июня прошел Петербургский международный экономический форум, на котором было заключено 386 официальных соглашений на общую сумму 2 трлн рублей. Форум принял более 14 тысяч представителей бизнеса, глав международных организаций, официальных лиц и журналистов, более чем из 143 стран мира. В студии Business FM побывал гендиректор Coca-Cola HBC Russia Стефанос Вафеидис. С ним беседовал главный редактор радиостанции Илья Копелевич.

Вы по праву считаетесь одним из мировых лидеров рынка продовольственных товаров. Но как исторически сложилась ситуация в России?

Стефанос Вафеидис: Для начала позвольте поблагодарить вас за приглашение. Coca-Cola — сравнительно молодой продукт в России. Истории нашего присутствия здесь чуть более двадцати лет. Тем не менее, мы являемся одним из крупнейших игроков на российском рынке. Нам удалось добиться столь высокой позиции в очень сжатые сроки. Приведу вам всего один пример: на данный момент Coca-Cola является одним из крупнейших брендов безалкогольных напитков в стране.

Тем не менее, некоторым из ваших конкурентов — насколько мне известно, в вашей сфере считается дурным тоном упоминать их названия, однако всем понятно, о ком именно идет речь — как мне кажется, удалось проникнуть несколько глубже, ведь они уже представлены и в молочном секторе. Входит ли это в ваши планы? Есть ли у вас подобные амбиции?

Стефанос Вафеидис: Вы называете это «глубже», я называю это «сферой интересов и компетенции». Мы занимаем первое место по производству безалкогольных напитков, включая газированные напитки, соки, бутилированную воду, энергетические и спортивные напитки. Мы не представлены на рынке молочной продукции в России и на данный момент не планируем внедряться в данный сегмент. Мы занимаемся производством, продажей, распространением и продвижением нашего мирового бренда и удерживаем одну из лидирующих позиций практически во всех категориях.

И вы довольны сложившейся ситуацией?

Стефанос Вафеидис: Мы никогда не останавливаемся на достигнутом. Почему? Потому что мы видим огромные возможности в России. В первую очередь, это предполагает развитие рынка, увеличение так называемого потребления на душу населения. Приведу пример: в категории безалкогольных газированных напитков, которая является для нас одной из ключевых, мы способны увеличить объемы втрое, чтобы, к примеру, сравниться по уровню потребления на душу населения в Польше или в других европейских странах. Большое будущее мы видим и, когда речь идет о производстве бутилированной воды, соков и так далее.

Вопрос, который я задаю каждому на этом форуме: как вы считаете, завершился ли кризис в России? И если вы полагаете, что это так, как это сказалось на вашем бизнесе?

Стефанос Вафеидис: Вообще, мы стараемся не использовать термин «кризис» как таковой. Это слишком сильное определение. Мы предпочитаем формулировку «время вызовов» и, соответственно, воспринимаем данные обстоятельства, скорее, в позитивном ключе, именно как вызов. Мы придерживались такой модели поведения в последние два года и не планируем менять тактику. Переходя к сути вашего вопроса, если предположить, что кризис или трудные времена близятся к завершению, я бы сказал, что мы начинаем замечать, как обстановка постепенно меняется. Я не могу говорить о положительной динамике роста во всех наших категориях, однако перемены заметны. Уверен, что мы вступили на этап развития, изменений и ожидаем, что поступательное движение продолжится во второй половине года. Мы начинаем заполнять рынок и, как я упоминал ранее, нацеливаемся на новые сегменты и увеличение доли рынка, что, разумеется, внушает нам оптимизм.

Как вы оцениваете соотношение между импортированным и местным сырьем? Как изменился данный показатель, и на каком уровне находится он сейчас?

Стефанос Вафеидис: Большое спасибо за вопрос. На мой взгляд, это крайне важный аспект для каждого предприятия, работающего на местном рынке. В настоящее время 90% нашего сырья производится и закупается внутри страны. Что касается ключевых компонентов, то, например, 100% сахара закупается на местном рынке. Мы закупаем сырье у различных поставщиков и довольны тем, что большая часть нашего сырья российского производства.

Включая соки? То есть, откуда вы берете фрукты?

Стефанос Вафеидис: Все фрукты, которые можно закупить в России, мы закупаем здесь. На данный момент это примерно 15% сырья для сокового производства. При этом мы внимательно следим за развитием сельскохозяйственного сектора и заинтересованы в увеличении этого показателя. Это долгий процесс, но наша цель — не останавливаться, пока мы не достигнем уровня 100%.

Coca-Cola, безусловно, является международной компанией. В связи с этим актуален весьма деликатный вопрос: курс валют. Ведь, если вы получаете прибыль здесь, вы должны переводить ее своим акционерам. При этом продукция производится и продается здесь, в России, и, с другой стороны, слабый рубль способствует этому, учитывая, что ваши поставщики — это в основном местные предприятия. В чем решение этой головоломки?

Стефанос Вафеидис: Хотел бы и я знать решение. На самом деле, обменный курс не помог нам в последние два года. Но долгосрочный инвестор, кем мы и являемся, не ориентируется на кратковременное отклонение конъюнктуры, а смотрит шире. Мы в Coca-Cola HBC Россия никогда не переставали верить в развитие экономики России. Мы непрерывно инвестируем, убеждены в долгосрочном благополучии экономики и движемся именно в этом направлении. Возвращаясь к сути вопроса: как мы справлялись с данной ситуацией в такие непростые времена, как в последние пару лет? Очень просто, мы обсуждали это ранее. Мы предприняли большие усилия по локализации и намерены продолжить работать над этим, пока не достигнем уровня 100%. Тем не менее, важно отметить, что мы ожидаем от наших поставщиков высочайшего качества. И в этом, кстати, заключается дополнительное преимущество, ведь поставщик Coca-Cola обязан соблюдать высочайшие стандарты качества. Это стимулирует наших поставщиков расти и развиваться с нами, что в свою очередь можно считать косвенным вкладом в экономику.

Продолжала ли компания инвестировать в Россию в последние три года?

Стефанос Вафеидис: Ответ предельно прост: да.

А что насчет этого процесса замены поставщиков с импортеров на местных производителей? Было ли это обусловлено данным экономическим процессом или началось раньше?

Стефанос Вафеидис: Этот процесс начался раньше. Изменившиеся обстоятельства лишь ускорили этот процесс. Мы делали то, что планировали, но быстрее. В любом случае, мы уже добились определенных результатов. Я уже упоминал актуальные цифры, и мы не остановимся, пока эта доля не составит 100%.

Не могли бы Вы рассказать о перспективах? Учитывая улучшение экономической ситуации в России, планируется ли увеличить объем инвестиций?

Стефанос Вафеидис: Как Вам известно, акции Coca-Cola Hellenic котируются на Лондонской фондовой бирже. Решение об инвестициях базируется на большом количестве факторов, поэтому мне сложно дать вам однозначный ответ. Тем не менее, отмечу, что квартальные результаты продаж и прогнозы инвестиционного сообщества внушают оптимизм. Финансовые показатели в России в первом квартале этого года также показали рост после довольно непростых предыдущих двух лет на рынке. Мы не ждем чуда, но надеемся на период стабилизации. И это хорошо: стабильная конъюнктура без значительных колебаний благотворно влияет на развитие бизнеса, планирование инвестиций. Именно так мы продолжим действовать. Что касается увеличения объемов инвестиций, в любом случае, это зависит от наших планов на будущее. Мы следим за ситуацией и реагируем на изменения. Наш бизнес развивается динамично.

Благодарю вас за интервью.

Илья Копелевич

США. Россия > Агропром > bfm.ru, 13 июня 2017 > № 2226318 Стефанос Вафеидис

Демократические институты в эпоху Дональда Трампа

Татьяна Евгеньевна Ворожейкина – специалист по сравнительному анализу политических систем, преподаватель Московской высшей школы социальных и экономических наук.

Лауреат Нобелевской премии, американский писатель Синклер Льюис, опубликовал в 1935 году роман-антиутопию о том, как на президентских выборах в США побеждает популист, ксенофоб и женоненавистник, сенатор Берцелиус «Базз» Уиндрип. Неутомимый путешественник, живой и непосредственный оратор, он обещает своим избирателям избавление от унижений, которым всегда подвергались низшие классы, снижение уровня безработицы и изгнание иммигрантов («как евреев и макаронников, так и подлых восточноевропейцев и китайцев»). Придя к власти, он последовательно разрушает американские демократические институты и устанавливает фашистский режим, аналогичный тем, которые в то время возникали в Европе. Роман назывался «У нас это невозможно» («It Can’t Happen Here») и вышел в свет за одиннадцать лет до рождения 45-го президента Соединенных Штатов Америки Дональда Трампа[1].

Борец с системой

Вопрос о том, правомерно ли проводить параллели между «трампизмом» и фашизмом, остается сугубо дискуссионным[2]. Однако несомненно, что невозможное осуществилось: к власти в США пришел политик, отрицающий основные либеральные ценности – политический плюрализм, терпимость к инакомыслию, религиозное, гендерное и расовое равноправие. Назвав ведущие средства массовой информации – «The New York Times», NBC, ABC, CBS, CNN – «врагами американского народа», а окружного судью штата Вашингтон Джеймса Робарта, приостановившего действие его антииммиграционного указа, – «так называемым судьей», Трамп недвусмысленно обозначил свое отношение к фундаментальным принципам американской демократии: свободе слова, независимости суда, разделению властей. Впервые в современной истории США несистемный кандидат, отрицающий политику как таковую (или во всяком случае не отличающий ее от бизнеса), не скрывающий ксенофобских и расистских взглядов, не только выдвигается от одной из двух системных партий, наголову разгромив в ходе праймериз всех кандидатов, выдвинутых партийным истеблишментом, но и побеждает на выборах. Использование лжи и наглой лжи (post-truth, alternative facts), пренебрежение общепринятой моралью, институциональными нормами и правилами, агрессивное бесстыдство определили не только тональность избирательной кампании Трампа, но и стиль первых четырех месяцев его президентства.

Центральное место в избирательном дискурсе Трампа занимала борьба с системой, которая привела Америку к утрате былого величия и национальному унижению, к потере рабочих мест и оттоку промышленности, переместившейся в другие страны, к засилью иностранцев и иммигрантов, нарушающих американские законы и разрушающих американские ценности и традиции. Образ аутсайдера, ведущего борьбу с политиками, бюрократами, спецслужбами, прокурорами и судьями, со всем своекорыстным вашингтонским истеблишментом и нью-йоркскими либералами, захватившими основные средства массовой информации, сохраняется и даже усиливается в риторике Трампа и после прихода к власти. Стивен Бэннон, советник президента по стратегическим вопросам, претендующий на роль главного идеолога администрации, предлагает развернутое объяснение того, как был утрачен суверенитет Америки и что нужно делать, чтобы его восстановить. Это в целом те же идеи, которые с конца 2000-х выдвигало движение «Чаепитие» («Tea Party Movement»): бюрократический класс в правительстве лишил американцев их демократических прерогатив, и теперь этот класс составляет «административное государство», цель которого – укрепление собственной власти и обогащение его коррумпированных капиталистических союзников (crony capitalist allies)[3].

По мнению Бэннона, разрушение «административного государства» с приходом к власти Трампа только началось, главная борьба впереди. Но и оно является не самоцелью, а лишь средством для восстановления суверенитета, отстаивания экономического национализма, противостояния глобализации. «Наша национальная экономика, – заявляет чиновник, – не просто часть глобального рынка с открытыми границами. Мы нация с собственной культурой и собственными основаниями бытия [reason of being]»[4]. «Экономический патриотизм» новой администрации, изоляционистское мироощущение исходят из представления о глобальном заговоре, цель которого – перераспределение американских богатств в пользу других стран. Вот, например, как объяснял Дональд Трамп причины выхода США из Парижских соглашений по климату

«Вместо того, чтобы быть инвестированными в американскую экономику, миллионы долларов уходят в страны, которые забрали наши фабрики и наши рабочие места. Парижские соглашения подрывают нашу экономику, оставляют без работы наших трудящихся, ослабляют наш суверенитет, накладывают неоправданные юридические риски и постоянно ставят нас в невыгодное положение перед другими странами мира»[5].

Эти представления в той или иной мере разделяют большинство сторонников Трампа. Будучи действительно аутсайдером по отношению к американскому политическому истеблишменту, Трамп ни в коей мере не является таковым в отношении значительной части американского электората, что, собственно, и подтвердили результаты выборов 8 ноября 2016 года. Почти половина избирателей (46%) сочли возможным проголосовать за Трампа, не придавая значения его высказываниям относительно женщин, афроамериканцев, иммигрантов, гомосексуалов, журналистов (или даже разделяя их) и не обращая внимания на его публичную ложь. Более того, по мнению некоторых наблюдателей, многим сторонникам Трампа нравится, что он лжет. В этом они видят разрушение сложившихся политических табу и дополнительное доказательство того, что Трамп не является частью ненавистной им системы[6]. «Я подыгрываю фантазиям людей», – так объяснил Трамп свое вольное обращение с фактами[7].

В целом же феномен Трампа не имеет отношения к политике или идеологии. Его сторонники видят в нем сильного лидера, носителя Истины с большой буквы: «Америка нуждается в починке» («America needs fixing»). Американский исследователь Роберт Каган пишет:

«Трамп предлагает своим сторонникам неэкономические средства исправления положения. […] Он предлагает позицию, общие принципы взаимодействия, создающие ауру грубой силы и мачизма, выставляемое напоказ неуважение к тонкостям демократической культуры, которые, как он считает (а его сторонники в это верят), и привели США к слабости и некомпетентности. Его непоследовательные и противоречивые высказывания имеют одно общее следствие: они возбуждают негодование и презрение, смешанные со страхом, ненавистью и гневом. Его публичные выступления состоят из нападок или высмеивания множества “других” – мусульман, латиноамериканцев, женщин, китайцев, мексиканцев, европейцев, арабов, беженцев, – которых он представляет или как угрозу, или как объект для насмешек. Его программа как таковая состоит главным образом из обещаний быть жестким с иностранцами и людьми с не белой кожей. Он их вышлет, запретит им въезд в США, прижмет их к ногтю, заставит их заплатить и “заткнуться”»[8].

Подробный анализ причин столь мощного и столь неожиданного подъема праворадикального, изоляционистского, ксенофобского популизма в ведущей стране Запада, которая в послевоенные десятилетия считала себя лидером свободного мира, не входит в задачу данной статьи, посвященной институциональным аспектам проблемы. Поэтому я ограничусь лишь самой общей постановкой вопроса о корнях этого феномена.

Вполне ожидаемое пришествие

В его основе – глубочайшие сдвиги в мировой экономике, произошедшие в течение последних трех или четырех десятилетий. Потеря рабочих мест в результате автоматизации производства; деиндустриализация наиболее развитых стран, к которой ведет глобализация; углубление неравенства, усиление миграционных потоков, распространение социальных сетей – все это привело к отчуждению значительной части населения этих стран от сложившегося в послевоенный период политического истеблишмента и властных элит. Проигравшие от глобализации слои перестали воспринимать институты либеральной демократии, и в первую очередь сложившуюся партийную систему, как эффективный канал отстаивания своих жизненных интересов и целей. В то же время эти институты оказались проницаемыми для антисистемных настроений, связанных с новыми, порожденными глобализацией размежеваниями в обществе. Противостояние между ориентированными вовне сторонниками открытости и ориентированными вовнутрь защитниками национальной идентичности стало главным водоразделом в современном мире, более важным, чем социальные, классовые, идеологические (правые/левые) расслоения. Народ против элит, проигравшие против выигравших от глобализации, деревня против города, люди без высшего образования против людей с высшим образованием, национализм против интернационализма и космополитизма, закрытые границы против открытых границ, государственное вмешательство в экономику против ее либерализации – так выглядит основной социальный и идейный раскол нашего времени.

Достаточно неожиданно (хотя тому и были многочисленные предвестия) мир столкнулся с завершением цикла стабильного институционального устройства, в особенности очевидным на Западе. Главным достижением послевоенного времени было непротиворечивое сочетание либерального принципа свободы и социалистического (социал-демократического) принципа социальной справедливости. На этом базировалась политическая устойчивость либеральной демократии: голосуя за соответствующие партии право- или левоцентристского направления, большинство избирателей добивались того, что их интересы воплощались в политике государства. В условиях индустриальной системы это обеспечивало устойчивый рост благосостояния наемных трудящихся и увеличение среднего класса.

Нарастающая глобализация и технологические сдвиги, ведущие к практически полной автоматизации производства, нарушили это равновесие. Глобализация означает все более полное воплощение либерального принципа свободы – свободы перемещения капиталов, людей, товаров и услуг – в масштабах мировой экономики. Этот процесс, вопреки представлениям антиглобалистов, привел к улучшению положения людей во многих странах развивающегося мира, таких, как Мексика, Бангладеш, африканские страны. Глобализация стала одним из факторов существенного сокращения доли бедных на планете в последнее десятилетие. Однако этот же процесс, приведший к массовому оттоку капитала в страны с более низкими издержками на рабочую силу, привел к нарушению принципа справедливости в масштабах отдельных, наиболее развитых стран и регионов. На Среднем Западе США, как и на северо-востоке Франции, на месте прежних промышленных районов образовались так называемые «ржавые пояса» с застойной безработицей и стагнирующими доходами. Нарастание неравенства в распределении доходов, сокращение доли среднего класса и увеличение доли самых богатых стали важнейшими социальными последствиями глобализации. Наиболее болезненными они оказались для индустриального рабочего класса и, соответственно, тех партий, для которых он служил ядром электората – социалистических и социал-демократических партий Европы, демократической партии США. Экономический кризис 2008–2009 годов и последовавшая за ним «великая рецессия» до предела обнажили эти проблемы. Парадоксальным, но весьма показательным образом они получили свое политическое выражение в праворадикальной популистской волне 2016–2017 годов, поднявшейся именно тогда, когда в мировой экономике и ее ведущих странах начался постепенный подъем.

В США к этим общемировым факторам добавились внутренние, специфически американские. Важнейшую роль в представлениях американцев о самих себе и своей стране играла идея равенства возможностей. Именно она лежала в основе «американской мечты» – каждый с помощью упорного труда может добиться всего, чего он хочет и реально заслуживает. Это отличало в глазах американцев молодую, демократическую в своих социальных основах американскую нацию от более иерархичных, старых обществ Западной Европы. И в целом это соответствовало реалиям 1950–1970-х годов. Рост среднего класса, с одной стороны, и борьба с бедностью и социальной несправедливостью в рамках программы «Великого общества» в 1960-е, с другой стороны, обусловили высокий уровень социальной мобильности в американском обществе, при котором каждое следующее поколение, как правило, жило лучше предыдущего, имело более высокий уровень образования и материального благополучия.

С 1980-х годов вертикальная мобильность начала тормозиться, а доходы стали все явственнее концентрироваться в руках верхних, самых богатых слоев американского общества. После кризиса 2008–2009 годов неравенство в распределении его издержек стало особенно очевидным. В 2014 году 49% совокупного дохода получили домохозяйства с самыми высокими доходами – против 29% в 1970-м. Доля домохозяйств со средними доходами, напротив, сократилась в 2014 году до 43% – против 62% в 1970-м. В результате ипотечного кризиса и «великой рецессии» домохозяйства со средними доходами потеряли к 2013 году 28% своего медианного богатства (активы за вычетом долгов) по сравнению с 2001 годом. В начале 2015-го средний класс перестал быть в США большинством: 120,8 миллиона взрослых американцев проживали в домохозяйствах со средними доходами против 121,3 миллиона, проживавших в домохозяйствах с низкими и высокими доходами[9]. Все большее количество молодых американцев вынуждено было жить в родительском доме, поскольку собственное жилье оказалось для них недоступным. Самым тревожным стал феномен «бедности работающих», когда среди постояльцев ночлежек и социальных убежищ все чаще стали появляться люди, зарплата которых не позволяет нанять или купить жилье.

К нарастающему ощущению социального неблагополучия и утраты возможностей добавилось усиливающееся раздражение части белого населения в отношении меньшинств и всей политики «позитивной дискриминации» (affirmative actions), которая с 1960-х годов была призвана устранять прежнюю расовую и этническую дискриминацию в образовании, трудоустройстве и повседневной жизни. Относительное улучшение положения меньшинств, особенно недавних иммигрантов из стран Латинской Америки, Африки и Азии, стало восприниматься как главная причина ухудшения положения «коренного» белого населения США, перед которым обозначилась перспектива скорого превращения в демографическое меньшинство в собственной стране. К этому добавился углубляющийся рессентимент, связанный с утратой Америкой роли ведущей политической и, особенно, экономической державы мира. Гнев и ненависть тех, кто чувствовал себя жертвами несправедливой экономической системы – белых американцев без высшего образования, принадлежащих к сокращающемуся рабочему классу, жителей деревни и небольших городов, – обратился против меньшинств, политической и бюрократической элиты, либеральных СМИ и либеральных ценностей вообще. Так сформировалось основное ядро американского электората, которое умело использовал и возглавил Трамп в своем невероятном рывке к президентскому посту. (Следует, впрочем, отметить, что, кроме перечисленных категорий, за Трампа проголосовали и самые богатые американцы, привлеченные его обещаниями сократить социальные расходы и налоги на корпорации.) Журнал «The Economist» резюмировал произошедшее так:

«Падение Берлинской стены 9 ноября 1989 года означало, как говорили, конец истории. Битва между коммунизмом и капитализмом закончилась. После титанической идеологической борьбы, охватившей десятилетия после Второй мировой войны, открытый рынок и западная либеральная демократия утвердились в качестве высших ценностей. Ранним утром 9 ноября 2016 года, когда Дональд Трамп превысил порог в 270 голосов коллегии выборщиков и стал избранным президентом Америки, эта иллюзия была разбита. История, отомстив, вернулась»[10].

После того, как прошел первый шок от неожиданной победы Трампа, быстро рассеялись и успокоительные надежды на то, что ксенофобский изоляционистский дискурс был всего лишь избирательной тактикой, что, придя к власти, Трамп будет вести себя, как всякий американский президент до него. В первые же недели и месяцы после вступления в должность Трамп показал, что твердо намерен выполнить все, что он обещал: построить стену на границе с Мексикой, запретить американским компаниям открывать новые заводы за пределами США, отменить программу «Obamacare» и, главное, ограничить или полностью запретить иммиграцию в США из мусульманских стран.

В этих условиях главные надежды либеральной общественности в США и за их пределами связаны с институтами американской демократии, с их способностью противостоять авторитарному популизму Трампа и его сторонников. Сущность популизма как раз и заключается в его антиинституциональной направленности, в прямой и непосредственной апелляции лидера к народу поверх или помимо существующих институтов. В какой мере оправданы эти надежды? Что происходит с американскими демократическими институтами в условиях агрессивного наступления Трампа на их прерогативы? Возможна ли их трансформация, которая позволила бы им восстановить стабильность, способность быть эффективными каналами для отстаивания интересов большинства населения? Или же кризис демократических институтов, несомненным симптомом которого является само возникновение феномена Трампа, будет и дальше углубляться?

Поверх и помимо партий

По-видимому, это центральные вопросы политического развития не только в США, но и, принимая во внимание исключительный характер американской президентской системы, в остальном мире. Действительно, политическая система, предполагающая сильную, напрямую избираемую народом президентскую власть, подчиненный ей кабинет министров и контролирующий ее парламент, в ХХ веке оказалась эффективной только в США. Последовательно проведенный принцип разделения властей, развитая система сдержек и противовесов, особая роль Верховного суда как арбитра сторон в спорах между законодательной и исполнительной властью, между федеральным правительством и правительствами штатов – все это позволяло США избегать острых и разрушительных конфликтов между властями и государственными органами, даже когда исполнительная и законодательная власть контролировались разными партиями. Не менее существенными были и особенности американской двухпартийной системы, при которой партии фактически мало отличались одна от другой, не были идеологизированными, не представляли собой противостоящих течений расколотого общества и в то же время вбирали в себя основную часть спектра существующих настроений. В этом же направлении действовало и американское федеративное устройство. Президентская система в США эффективно функционирует потому, что очень важные сферы принятие решений контролируются правительствами штатов и местными органами власти. Совокупный бюджет штатов существенно превосходит федеральный бюджет. Все это уменьшает давление на центр: ему не приходится решать все и нести ответственность за все. Иначе говоря, в условиях широкого консенсуса в обществе президентская система была эффективной, не раскалывающей общество, но, наоборот, еще более усиливающей этот консенсус и центростремительные тенденции.

Ни одной стране, кроме США, не удалось добиться такого результата. Во французской Пятой республике, где у судебной власти нет контрольных полномочий в отношении исполнительной и законодательной ветвей, а президент, в отличие от американского, имеет право распускать Национальную Ассамблею, президентская система в течение шестидесяти лет венчала расколотое общество, противостоящие друг другу партии и политические блоки. В странах Латинской Америки, которые в начале ХIХ века фактически скопировали американскую президентскую систему, до сих пор не удавалось обеспечить длительной стабильности и преемственности демократических институтов. Во фрагментированном, расколотом обществе, в отсутствие развитой системы сдержек и противовесов, с укорененной традицией доминирования исполнительной власти над законодательной и централизации над федерализацией, где политические партии отражают интересы противостоящих друг другу социальных слоев и групп, президентская система часто порождает слабых лидеров, чьи правительства находятся в постоянной и парализующей конфронтации с парламентами. Результатом этого становилось или авторитарное перерождение президентской власти, или отстранение президента от власти в результате импичмента, или – в худшем случае – военный переворот и крушение демократической системы.

Однако начиная с 1990-х президентская система в США также начала терять эффективность и, главное, свою прежнюю центростремительную природу. С изменением социально-экономических условий, о которых говорилось выше, американское общество утрачивало относительно гомогенный характер, в нем углублялись старые и появлялись новые идеологические, социальные и религиозно-этнические размежевания и расколы. В этих условиях происходила неизбежная поляризация партий, которые к началу ХХI века превратились в противостоящие течения расколотого общества. Все больше размывалась важнейшая основа американской демократии – двухпартийное сотрудничество (bipatisanship), которое позволяло ограничивать использование полномочий в узкопартийных целях как со стороны президента, так и со стороны Конгресса. В 1930-е годы ведущие демократы в Конгрессе воспротивились попыткам демократического президента Франклина Рузвельта заполнить Верховный суд своими сторонниками; в 1970-е годы республиканцы поддержали расследование уотергейтского скандала и импичмент республиканского президента Ричарда Никсона. Напротив, в 2016 году республиканское большинство в Сенате отказалось не только утверждать, но даже рассматривать предложенную Бараком Обамой кандидатуру на освободившееся в Верховном суде место, тем самым парализовав деятельность этого органа на целый год.

Американские исследователи Роберт Мики, Стивен Левитски и Лукан Вэй относят начало процесса партийной поляризации к 1960-м, когда в 1964–1965 годах были приняты акты, гарантировавшие гражданские и избирательные права чернокожему населению южных штатов. В результате демократическая партия (в течение долгого времени выступавшая гарантом «превосходства белой расы») и республиканская партия («партия Линкольна») поменялись местами и переформатировали национальную политику в соответствии с расовыми различиями. Чернокожие Юга пополнили электорат демократов, а белые южане все больше поддерживали республиканцев. Многие из них делали это и по классовым причинам: доходы на Юге росли, что усиливало привлекательность республиканской – свободно-рыночной – экономической политики. Другие поддерживали республиканцев из-за их консервативной позиции в расовом вопросе и их апелляции к «закону и порядку»[11].

Победа демократии на Юге, таким образом, положила начало последующему идеологическому размежеванию в Конгрессе США. Республиканцы все больше становились партией белых и состоятельных американцев, не разделяющих принципов «позитивной дискриминации», поддерживающих свободный рынок и выступающих против государственного вмешательства в экономику и общественную жизнь. В электорате демократической партии, наоборот, все больший вес приобретали представители меньшинств – расовых, этнических, гендерных. Кроме того, эта партия оставалась оплотом либерализма в американском смысле этого понятия: от поддержки принципов равенства, свободы, гражданских прав до признания необходимости государственных, в том числе экономических, мер, позволяющих воплотить эти принципы в жизнь. Массовая иммиграция из Латинской Америки и Азии с конца 1970-х годов наращивала электорат демократической партии и закрепляла партийные предпочтения белых и не белых американцев. В результате обе партии стали гораздо более однородными в идеологическом отношении, а их представители в Конгрессе – более дисциплинированными. Все меньше становилось умеренных республиканцев и демократов, наличие которых раньше позволяло разрешать партийные конфликты и заключать соглашения по спорным законопроектам[12].

Приход Трампа на американскую политическую сцену застал обе партии врасплох. Разгромив республиканские элиты в ходе праймериз, Трамп сделал то же самое с демократами на всеобщих выборах. Внезапно выяснилось, что нынешнее партийное представительство больше не отражает интересов значительной части американского населения и, в частности, тех самых пострадавших от глобализации и автоматизации малообразованных жителей американской глубинки. В их глазах демократическая партия стала носителем ненавидимых ими либеральных принципов, используемых в своекорыстных целях высоколобыми жителями крупных городов и меньшинствами, а рыночная ориентация республиканской партии все больше определялась главными донорами партии – крупными корпорациями.

«Избиратели больше не захотели этого терпеть. Пат Бьюкенен, который в 1992 году добивался выдвижения своей кандидатуры в президенты от республиканцев, первым призвал партию поставить занятость и сообщества [communities] выше прибыли. В результате в партии разгорелась дискуссия о том, было ли это более проницательным видением общественных проблем или просто брюзжанием реакционера. Поколение спустя Бьюкенен выиграл этот спор. К 2016 году его взгляды на торговлю и миграцию, ранее списываемые на его полоумный характер, стали распространяться с такой скоростью, что все в партии начали их разделять – за исключением ее избранных представителей и выдвинутых ее истеблишментом кандидатов в президенты»[13].

Это существенно ослабило позиции республиканской партии по отношению к администрации Трампа. Завоевав большинство в обеих палатах Конгресса, партия тем не менее столкнулась с резким ограничением свободы политического маневра. Большинство ее избирателей проголосовали за Трампа не как за партийного кандидата, а как за сильного лидера, которому они доверили судьбу страны и который пообещал решить их проблемы. В этих условиях у законодателей от республиканской партии остается мало стимулов осуществлять свои конституционные обязанности по надзору над исполнительной властью. Любая серьезная оппозиция действиям Трампа грозит партии расколом и потерей поддержки избирателей, которые продолжают верить в президента[14]. Поэтому большинство республиканских конгрессменов и сенаторов, которые с большим недоверием и презрением относились к Трампу в 2016 году, быстро переориентировались – за немногими исключениями – на его практически безусловную поддержку. Как выразился один комментатор, «они, кажется, готовы следовать за Трампом в любые круги ада, куда он поведет их в следующий раз»[15].

Это особенно ярко проявилось на слушаниях в Палате представителей и Сенате американского Конгресса, посвященных связям ближайших сотрудников Трампа с российской администрацией и спецслужбами. До сих пор стратегия республиканцев на этих слушаниях заключалась в том, чтобы переключить внимание с самой проблемы связей команды Трампа с Россией на вопрос о том, кто допустил утечки секретных материалов об этом расследовании в печать. Республиканские конгрессмены «являются членами ветви власти, которая, по Конституции, равна президентской, но они вели себя как сотрудники президентской администрации, порицая утечки о российских хакерских атаках больше, чем сами атаки»[16]. Исходя из этого представляется маловероятным, что республиканцы в Конгрессе захотят пойти по стопам своих предшественников, в 1974 году поддержавших обвинения, предъявленные Никсону в связи с уотергейтским делом. А без поддержки хотя бы части республиканских конгрессменов и сенаторов все разговоры о возможном импичменте Трампа не имеют смысла. Конечно, такое подчинение представителей партии в Конгрессе исполнительной власти ослабляет республиканцев не только в средне- и долгосрочной перспективе, но и в связи с предстоящими в 2018 году промежуточными выборами, поскольку на партию неизбежно ляжет ответственность за все просчеты и провалы администрации. Но это именно та цена, которую республиканцы заплатят за приверженность узко понятым партийным интересам и консервативной повестке.

Демократическая партия находится в меньшинстве в обеих палатах Конгресса и не может оказать существенного воздействия на политику администрации. Так, предложенный Трампом кандидат на вакантную должность члена Верховного суда Нил Горсач был утвержден в Сенате простым большинством в 54 голоса, вместо положенного в этом случае «супербольшинства» в 60 голосов, недостижимого без поддержки демократических сенаторов. Партия ослаблена поражением на президентских выборах, в ней сохраняется непреодоленный раскол между левоцентристскими сторонниками Берни Сандерса и партийным истеблишментом, который поддержал кандидатуру Хилари Клинтон. После поражения Клинтон у партии нет очевидного лидера, нет и собственной позитивной социально-экономической повестки, которую она могла бы противопоставить курсу Трампа. Таким образом, не будет преувеличением сказать, что одно из важнейших институциональных оснований американской демократии серьезно ослаблено в результате как предшествующих процессов поляризации американской политической системы, так и, особенно, в результате прихода к власти Дональда Трампа, который стремится править поверх и помимо партий, обращаясь непосредственно к своим сторонникам. За прошедшие месяцы американская партийная система не смогла оказать сопротивления авторитарным тенденциям в политике Трампа, его претензиям на верховенство президентской власти над остальными ее ветвями.

Устоит ли демократия?

Эта задача легла на судебную власть, вторую важнейшую составляющую американской системы разделения властей. По Конституции Верховный суд США имеет право судебного надзора (judicial review), что позволяет ему отменять любые решения законодательной и исполнительной власти, которые он сочтет не соответствующими Конституции. Девять судей Верховного суда назначаются президентом с одобрения Сената пожизненно. До 20 марта 2017 года, когда Сенат утвердил назначение Нила Горсача, деятельность Верховного суда, как уже говорилось, была парализована, поскольку из восьми действовавших судей четверо были назначены президентами-республиканцами и четверо – президентами-демократами, поэтому результативное голосование по политически значимым вопросам было невозможно. Тем не менее именно судебная система в лице федеральных судей отдельных штатов заблокировала одно из самых скандальных и одиозных решений Трампа: указ, временно запрещающий въезд на территорию США гражданам семи ближневосточных мусульманских стран и приостанавливающий прием сирийских беженцев.

Суд штата Вашингтон в Сиэтле приостановил действие указа на всей территории США на том основании, что он нарушает важнейшее конституционное право на свободу вероисповедования. Трамп очень резко отреагировал на это решение, обвинив окружного судью Робарта в том, что тот ставит под угрозу безопасность страны. Вторая попытка администрации применить этот указ в несколько смягченном виде была также приостановлена судебным решением, на этот раз вынесенным окружным судьей штата Гавайи. Апелляционный суд США подтвердил приостановку действия антииммиграционного указа как «пропитанного нетерпимостью, враждебностью и дискриминацией по религиозным основаниям». В начале июня 2017 года Министерство юстиции США официально обратилось в Верховный суд за подтверждением законности этого указа, который, по мнению администрации, принят в рамках законных полномочий президента и направлен на обеспечение безопасности страны и защиту ее граждан от терроризма.

Столкновение вокруг антииммиграционных указов Трампа выходит далеко за рамки чисто юридического противостояния. Совершенно очевидно, что Трамп рассматривает независимую судебную власть как угрозу своим президентским прерогативам: он, по-видимому, искренне полагает, что суды покусились на принадлежащие ему полномочия. Он обращается в высшую судебную инстанцию с тем, чтобы она восстановила его, как он считает, законные права. Рассмотрение этого вопроса в Верховном суде может занять несколько месяцев, но решение его будет иметь более чем символическое значение для американской демократии. От него будет в решающей мере зависеть, удастся ли отстоять сам принцип разделения властей от авторитарного и популистского лидера, стремящегося поставить под свой контроль все институты власти. И, хотя до сих пор судебная власть в США оказала наибольшее сопротивление авторитарным тенденциям в деятельности президента, не следует преувеличивать ее возможностей. Согласно Конституции, президент назначает не только судей Верховного суда, но и высших федеральных окружных судей, а также генерального прокурора США, через которого он контролирует Министерство юстиции. Иначе говоря, президент располагает легальными возможностями для воздействия на судебную власть путем назначения на должности судей своих сторонников, что Трамп и не замедлил сделать. Институциональное сопротивление таким назначениям может оказать только Конгресс, точнее, его Сенат, который утверждает все эти назначения. Но контролируемый республиканской партией Конгресс пока что подчиняется всем инициативам Трампа. (Голосование части республиканских конгрессменов против первого варианта президентского законопроекта, отменяющего программу «Obamacare», было связано с тем, что они были недовольны недостаточно радикальным, по их мнению, характером президентских предложений.) Так же, как и в случае с партийной системой, сдержки, которые может представлять судебная власть по отношению к президенту, связаны в большей мере со сложившимися нормами, чем с юридически закрепленными правилами[17]. Трамп же выступает a priori как разрушитель норм, что в этих условиях становится его преимуществом.

Может ли федеративное устройство США предотвратить сползание страны к авторитарному произволу исполнительной власти или по крайней мере затормозить этот процесс? Не случайно антииммигрантские указы Трампа были заблокированы федеральными судьями в демократических штатах Вашингтон и Гавайи. Кроме того, еще в 16 штатах, включая Нью-Йорк и Калифорнию, были приняты судебные постановления, отменяющие действие этих указов на территории соответствующих штатов. Не менее важной в этом смысле оказалась и реакция на выход США из Парижских соглашений по климату, объявленный Трампом 1 июня 2017 года. Многие наблюдатели связывают возможность сопротивления этому, по выражению комментатора «The New York Times», «самому глупому и безрассудному после развязывания иракской войны» решению США[18], с позицией штатов и городов. Так, сенат Калифорнии принял закон, обязывающий штат полностью перейти к середине века на возобновляемые источники энергии. Сходные постановления приняли многие другие штаты и города. Целый ряд крупнейших американских компаний, включая нефтяные, заявили, что они будут продолжать соблюдать обязательства, взятые на себя США в рамках Парижских соглашений. Президент Обама прервал молчание и прямо обратился к штатам, городам и предприятиям с призывом оказать сопротивление решению президента Трампа, лишающего, по мнению Обамы, США и весь мир надежд на будущее[19].

Вместе с тем решение о выходе из Парижских соглашений было не только горячо поддержано республиканскими лидерами Сената и Палаты представителей Конгресса США – оно стало формальным ответом на обращение 22 сенаторов-республиканцев, призвавших Трампа сделать этот шаг и тем самым выполнить одно из своих важнейших, наряду с запретом иммиграции, предвыборных обещаний. То обстоятельство, что одна партия контролирует администрацию президента, обе палаты Конгресса, Верховный суд и 33 губернаторских поста, само по себе очень опасно, с точки зрения эффективности разделения властей – оно ослабляет позиции тех традиционно демократических штатов, которые пытаются оказывать сопротивление. По выражению Дарона Аджемоглу: «Массачусетс и Вермонт могут сопротивляться политике федерального центра, создавая маленькие либеральные пузыри», – но это не окажет заметного воздействия на самые важные уровни принятия решений в стране[20].

Из сказанного можно сделать малоутешительный вывод о том, что ни один из важнейших институтов, обеспечивающих разделение властей в США – будь то партийная система, Конгресс, судебная власть или федеративное устройство, – сам по себе и в совокупности не может предотвратить сползания страны к доминированию исполнительной власти, во главе которой стоит авторитарно-популистский лидер. В американской политической системе впервые за два с половиной века ее существования отказала «защита от маргинала». Ведь в 1960-е годы такие фигуры, как Барри Голдуотер и Джордж Уоллес, или терпели поражение в ходе выборов, или отсеивались в ходе партийных праймериз, а в 1990-е Росс Перо и Пат Бьюкенен не смогли добиться выдвижения от республиканской партии на пост президента. Новая ситуация свидетельствует о глубине институционального кризиса, с которым система столкнулась в изменившихся социально-экономических условиях. Предыдущий системный кризис индустриального капитализма 1930-х был разрешен в США в рамках демократии, в то время как в европейских странах этот кризис породил авторитарные и тоталитарные режимы. Похоже, что конец нынешнего цикла (1945–2015) дает нам пример зеркально противоположный: угроза демократии в США и ее пока успешное отстаивание в Европе, в Германии и Франции прежде всего.

Вопрос о том, смогут ли демократические институты, и в первую очередь партии, вновь стать эффективными каналами для отстаивания интересов большинства населения, является без преувеличения важнейшим для судеб американской демократии. На сегодня этот вопрос остается открытым. Решение этой проблемы выходит за рамки правления Трампа и феномена Трампа в целом, так как «очень мало демократических систем пережили исторический переход, при котором доминирующие этнические группы утрачивают статус большинства; если американская демократия справится с этим, она докажет свой действительно исключительный характер»[21]. В решающей мере исход будет зависеть от того, сможет ли американское гражданское общество отстоять институты одной из старейших в мире демократий[22].

[1] См.: Pron P. El libro que «discribió» a Trump en 1935 // El País. 2017. 18 marzo. (http://cultura.elpais.com/cultura/2017/03/18/actualidad/1489841065_93694...).

[2] См., например: Berman S. Populism Is Not Fascism. But It Could Be a Harbinger // Foreign Affairs. 2016. November–December (www.foreignaffairs.com/articles/united-states/2016-10-17/populism-not-fa...?).

[3] Caldwell С. What Does Steve Bannon Want? // The New York Times. 2017. February 25 (www.nytimes.com/2017/02/25/opinion/what-does-steve-bannon-want.html?_r=0.).

[4] Peters J.W. Stephen Bannon Reassures Conservatives Uneasy About Trump // The New York Times. 2017. February 23 (www.nytimes.com/2017/02/23/us/politics/cpac-stephen-bannon-reince-priebu...).

[5] «Fui elegido para representar a los cuidadanos de Pittsburgh no de París» y otras frases de Trump sobre el pacto climático // El País. 2017. 2 junio (http://internacional.elpais.com/internacional/2017/06/02/estados_unidos/...).

[6] The Trump Era // The Economist. 2017. November 12. P. 9.

[7] Leonhart D. All the President’s Lies // The New York Times. 2017. March 20 (www.nytimes.com/2017/03/20/opinion/all-the-presidents-lies.html).

[8] Kagan R. This Is How Fascism Comes to America // Washington Post. 2016. May 18 (www.washingtonpost.com/opinions/this-is-how-fascism-comes-to-america/201...).

[9] The American Middle Class Is Losing Ground (www.pewsocialtrends.org/2015/12/09/the-american-middle-class-is-losing-g...).

[10] The Trump Era. P. 9.

[11] Mickey R., Levitsky S., Way L.A. Is America Still Safe for Democracy? Why the United States Is in Danger of Backsliding // Foreign Affairs. 2017. May–June (www.foreignaffairs.com/articles/united-states/2017-04-17/america-still-s...).

[12] Ibid.

[13] Peters J.W. Op. cit.

[14] Mickey R., Levitsky S., Way L.A. Op. cit.

[15] Boot M. From the Party of Lincoln to the Party of Body Slam // Foreign Policy. 2017. May 30 (http://foreignpolicy.com/2017/05/30/from-the-party-of-lincoln-to-the-par...).

[16] Leonhart D. Op. cit.

[17] Acemoglu D. We Are the Last Defense against Trump // Foreign Policy. 2017. January 18 (http://foreignpolicy.com/2017/01/18/we-are-the-last-defense-against-trum...).

[18] McKibben B. Trump’s Stupid and Reckless Climate Decision // The New York Times. 2017. June 1 (www.nytimes.com/2017/06/01/opinion/trump-paris-climate-accord.html).

[19] Mars A. Obama afirma que retirarse del Pacto de París significa «rechazar el futuro» // El País. 2017. 2 junio (http://internacional.elpais.com/internacional/2017/06/01/estados_unidos/...).

[20] Acemoglu D. Op. cit.

[21] Mickey R., Levitsky S., Way L.A. Op. cit.

[22] Acemoglu D. Op. cit.

Опубликовано в журнале: Неприкосновенный запас 2017, 3

Татьяна Ворожейкина

США > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 12 июня 2017 > № 2337076 Татьяна Ворожейкина

Белый дом определился

А.В. Воронцов – заведующий отделом Кореи и Монголии Института востоковедения РАН

Резюме Единогласное одобрение в начале июня с.г. Советом Безопасности ООН резолюции 2356 о расширением санкций против КНДР стало первой серьезной победой администрации Дональда Трампа в главной международной организации.

Единогласное одобрение в начале июня с.г. Советом Безопасности ООН резолюции 2356 о расширением санкций против КНДР стало первой серьезной победой администрации Дональда Трампа в главной международной организации. Анализ данного случая в контексте последних событий в Корее и в мире подводит нас к следующим выводам.

Первое. Настолько ли на самом деле сильна неопределенность, чуть ли не хаос, в политике США, посеянные приходом нового американского президента к власти, о чем неустанно нередко эмоционально пишут практически все мировые СМИ и дебатирует экспертное сообщество? Возможно, этот период завершается. Трамп, похоже, уже не только четко определился с главными внешнеполитическими целями, но и перешёл в решительное наступление по ряду избранным им приоритетным направлениям.

В последние месяцы в Соединенных Штатах много говорят и пишут о «двойном сдерживании», имея в виду Россия и Китай. Сегодня мы видим эту стратегию в действии. Почти одновременно расширены санкции против России и КНДР и беспрецедентно усилено давление на Китай. Как известно, во время саммита в апреле Трамп практически выдвинул ультиматум Пекину, дав Си Цзиньпину срок в 90 дней на то, чтобы тот "драконовскими" мерами усмирил КНДР. В противном случае было обещано, что под американские санкции попадут тысячи китайских фирм, так или иначе ведущих бизнес с Северной Кореей.

Симптоматично, что, выступая на днях на крупном форуме "Шангри-ла" в Сингапуре, министр обороны США Джеймс Мэттис активно нахваливал Китай за проявленную лояльность курсу Дональда Трампа на корейском направлении. Однако данные комплименты не помешали шефу Пентагона в этом же выступлении не только обрушиться на Пекин с беспощадной критикой за его "неприемлемую, одностороннюю политику по принудительному изменению статус-кво" в Южно-Китайском море (ЮКМ), и даже пригрозить возможностью открытой конфронтации с КНР.

В эти же дни руководство Соединенных Штатов, демонстрируя пренебрежение к международному общественному мнению и политике большинства государств, включая своих союзников, вышла из Парижского соглашения по климату. На уровне догадок допустимо предположить, что наряду с многими другими причинами свою роль в таком решении могло сыграть и желание показать союзникам по НАТО твердость намерений – вы не спешите прислушаться к нашим призывам довести военные расходы до 2% ВНП, мы считаем себя в праве игнорировать важные для вас интересы.

То есть, всего за несколько дней всем – и оппонентам, и союзникам Трамп дал понять, что с политикой "стратегического терпения" покончено и не только на корейском, но и на всех других азимутах, он намерен вести со всеми дела с позиции силы и бескомпромиссного давления. И, похоже, по крайней мере пока, такой подход приносит новому американскому президенту дивиденды.

Вернёмся к резолюции СБ ООН 2356 по КНДР. И здесь мы можем увидеть отражение вышеозначенной тенденции. Раньше подобные жёсткие документы (не заявление председателя СБ ООН, а именно резолюции) принимались после особенно резонансных действий Пхеньяна, трактуемых в мире, как грубые нарушения режима нераспространения ОМУ, то есть, за проведение пяти ядерных испытаний, запуски баллистических ракет дальнего радиуса действия и т. д. За прошедший же после принятой в ноябре 2016 г предпредпоследней резолюции период ничего подобного Пхеньян не предпринимал. Он продолжал серию наземных и полётных ракетных испытаний преимущественно среднего и малого радиуса действия. Но Вашингтон, решив его наказать по максимуму, по совокупности действий, сумел продавить в ООН данный документ.

Второе. Если Вашингтон преодолевает этап неопределенности, все более четко формулирует приоритеты, то в Пекине и Москве так пока и не нашли адекватного ответа.

Понимаем всю важность и необходимость борьбы ООН за сохранение режима нераспространения ОМУ. С удовлетворением выделяем, что дружественные КНДР и Россия, и КНР указывали, что в резолюцию включены некоторые «преступления», которые Пхеньян не совершал, что Вашингтон несет свою долю ответственности за рост напряженности на Корейском полуострове, призывали к возобновлению переговорного процесса и высказывали много других обоснованных замечаний. Но! Понимая, что Белый дом не будет прислушиваться к их миролюбивым призывам, за резолюцию в таком виде всё-таки проголосовали. Кстати, в Вашингтоне до последней минуты сомневались, что Россия не использует право вето, поскольку буквально накануне голосования США наложили санкции на три российские компании, сотрудничающие с Северной Кореей.

На данный момент на практике и в сухом остатке мы видим, что и Россия, и Китай идут на уступки, жертвуя своими реальными интересами и "родными" капиталами, и не приобретают взамен ничего. Китай, «сдавая» Пхеньян на вышеупомянутой 90-дневной дистанции, не добился ни малейшего смягчения позиции Вашингтона по ЮКМ, скорее – наоборот. А Россия просто прошла через очередной круг расширения санкций, в том числе, и против своих активов, предприятий в Северной Корее.

Третье. Поможет ли эта резолюция решению Корейской проблемы, будет ли она услышана Пхеньяном? Все голосовавшие за неё прекрасно понимали, что нет. Для этого достаточно обратиться к статистике. Резолюция СБ ООН 2356 стала третьим аналогичным документом за последние 14 месяцев. Всего же СБ ООН утвердил 18 резолюций, осуждающих деятельность КНДР в сфере нераспространения, из них 17, начиная с 2006 года. За этот период, как известно, ракетно-ядерный потенциал КНДР заметно вырос и количественно, и качественно. Комментарии излишни. Нетрудно предсказать, что совокупность антисеверокорейских действий США в последние недели, а данная резолюция их составная часть, подтолкнет Пхеньян к удвоению усилий по укреплению своего ядерного щита, только и способного, по убеждению северокорейцев, обеспечить их выживание.

Под непреклонном давлением США СБ ООН последовательно выступает в роли инструмента американской политики в Корее. А цель эта, как всем хорошо известно, вопреки риторике американских дипломатов вроде того, что мы, мол, «не стремимся к смене режима в Пхеньяне», - ликвидация, прежде всего, самой КНДР, а не её ядерного потенциала. Именно поэтому Вашингтон так упорно отказывается от содержательного диалога, серьёзных переговоров с Пхеньяном, где тот выступал бы в качестве равноправного партнёра, и его законные озабоченности в сфере безопасности всерьёз бы учитывались и без параллельной проработки в головах западных партнеров «второй, скрытой повестки». Пхеньян настойчиво ищет возможности для такого диалога с США, но уже много лет не находит. Москва и Пекин постоянно прилагают усилия, чтобы помочь возобновлению переговорного процесса – и тоже тщетно.

И в этом контексте призыв российского представителя в СБ ООН Владимира Сафронкова «санкции в отношении Северной Кореи не должны вести к удушению 25 миллионов простых граждан» крайне актуален, поскольку озвученная перспектива не риторика, а совершенно реальная угроза, материализацию которой под нажимом твёрдой руки Вашингтона неуклонно приближает машина ООН.

Вспоминаются трагические исторические аналогии. В годы Корейской войны (1950-1953 гг.) ООН вопреки своему прямому предназначению и единственный (пока) раз в своей истории уже была прямой воюющей стороной и именно против КНДР. Если дело дойдёт до полной непроницаемой экономической блокады Северной Кореи, которую стремятся ввести влиятельные на Западе силы в значительной мере руками ООН, разрушительный эффект акции будет таков, что он может быстро привести ко второй Корейской войне, о катастрофических последствиях которой для всего Корейского полуострова и его соседей говорить нет необходимости.

Де-факто практикуемый Вашингтоном подход, одним из отражений чего и стала резолюция 2536, не оставляет Ким Чен Ыну шансов на то, чтобы даже попытаться изменить стратегию и тактику своего поведения. Напомним, что посол США В ООН в комментариях и по данному документу утверждала, что «мы хотим переговорного решения, но Северная Корея сначала первой должна остановить все ракетные и ядерные испытания и совершить конкретные шаги по ликвидации существующих ядерных программ... Если эти дипломатические и финансовые меры на Пхеньян не подействуют, у США существуют и "другие средства"... Давление не прекратится до тех пор, пока Северная Корея не выполнит положения резолюций Совета Безопасности ООН. Можно повысить эффективность санкций в отношении Северной Кореи, и поэтому США обращаются к государствам, проводящим ответственную политику, с призывом прекратить дипломатические связи и остановить незаконную торговлю с Северной Кореей»…

Поэтому лидер КНДР прекрасно понимает, что согласие на предлагаемый США вариант переговоров равносилен капитуляции и "быстрой смерти" государства вслед за этим. Опыт Милошевича, Хусейна, Каддафи не оставил у него сомнений, что малейшая односторонняя уступка непременно приведёт со стороны Запада к лавинообразному росту новых требований, в том числе бесконечных и все более интрузивных инспекций и т. д. с неизбежным и скорым фатальным финишем.

Но, как и все северокорейские руководители, Ким Чен Ын сегодня - один из немногих в мире государственных руководителей, которые чётко знают, а главное реализуют на практике простой принцип. США понимают и считаются только с аргументом силы. И поэтому звучащие для чьего-то слуха, возможно, несколько причудливо северокорейские принципы «мы в равной степени готовы и к диалогу, и к войне», «на остриё ответим остриём, а на жёсткость сверх жёсткостью» - не звонкие лозунги и бодрящая риторика, а реальное правило и суть жизни и выживания КНДР в недружественном международном окружении.

В этом, видимо, и заключается один из главных секретов жизнеспособности страны, которой на Западе уже десятки раз предрекали неизбежную и скорую гибель.

КНДР. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 8 июня 2017 > № 2906372 Александр Воронцов

В ожидании определённости

Шумейко Игорь

Трамп ставит глобальные задачи Пентагону

О горячих точках планеты с президентом Академии геополитических проблем генерал-полковником Леонидом Ивашовым (на фото) беседует писатель, историк Игорь Шумейко.

– Президент США Трамп планирует создать на Ближнем Востоке новый военный альянс арабских стран, широко звучит словосочетание «арабское НАТО». Как вы оцениваете жизнеспособность и меру угрозы этого проекта для России?

– Трамп поставил Пентагону глобальную задачу, повторив её и на встрече с сотрудниками ЦРУ: вернуть контроль над арабской нефтью, американское доминирование в регионе. Новый треугольник: Россия–Турция–Иран, первые его реальные действия по умиротворению в Сирии – сильнейший геополитический шаг – вызвали в США желание скорых действий: выдавить указанную тройку из арабского мира, доразрушить важнейшие арабские государства, вызвав новые миллионы беженцев. Но нового альянса не будет. Что и подтверждает последний дипломатический скандал. Заявленные в него страны – конкуренты друг другу. Катар, Эмираты считают угрозой не только Иран, но и саудовцев, которые не умеют воевать и не хотят учиться, полагаясь на наёмников, йеменцев и прочих. Кое-какие услуги от наёмников получить можно, но умирать за плательщика они не будут. Элита важнейшей страны арабского мира – Египта – хорошо видит и цели США, и необходимость продолжения координации с Россией. Недавние встречи на уровне глав наших государств, министров обороны и иностранных дел ещё раз это подтвердили. А Ирак на сегодняшний день, увы, в группе, называемой «несостоявшиеся государства». Согласятся ли курды в него войти, а иракские шииты сосуществовать с суннитами – неясно.

«Арабское НАТО» – нереально, угроза в регионе – по-прежнему со стороны ИГ (запрещённая в России группировка), всё в большей степени переходящего от стратегии сосредоточения больших вооружённых подразделений к терактам, «сетевой войне». Сегодня Россия в Сирии не даёт превратить арабские, мусульманские страны в полуторамиллиардную чёрную дыру – по проекту «управляемый хаос», «Арабская весна»…

– Леонид Григорьевич, вы встречались с лидерами ведущих арабских стран, когда занимали должность начальника Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны. Как они оценивали процессы, происходящие в регионе после распада СССР?

– Да, в составе делегации с министром обороны маршалом Сергеевым и лично мне довелось беседовать с Хосни Мубараком (Египет), Абдаллой Салехом (Йемен), Асадами Хафезом и Башаром (Сирия). Помню, Хафез Асад сказал: «Знаете, нигде больше так не жалели о распаде СССР, как в арабском мире! А среди арабов – более всего в Сирии». Хосни Мубарак чуть в других словах говорил: при СССР, несмотря на все слова Анвара Садата, у Египта было долговременное чувство защищённости.

– Перейдём на другую часть Азии – КНДР и её ракетно-ядерные испытания. Должна ли Россия, преемник СССР, играть бóльшую роль в разрешении кризиса?

– Я был в числе готовивших визит президента Путина в КНДР в 2000 г. Тогда были сделаны шаги по снижению напряжённости между Севером и Югом, заслужившие, как помните, одобрение всего мира. После визита Путина мы запустили процесс сближения позиций Севера и Юга, не по объединению государств, но по взаимной безопасности. А дальше? КНДР условием своего отказа от ядерных программ требовала гарантий безопасности, включая безъядерный статус всего полуострова, сокращение военного присутствия США. Но США не просто отказали – вообще вывели этот вопрос из обсуждения. То есть КНДР предлагали довериться США, надеяться, что ошибки – вроде иракской 2003 года – с ними не повторятся. А они вот верят лишь в собственное оружие. Я думаю, тут помогло бы сближение позиций обеих Корей, вхождение их в ШОС. Сложно? А вы вспомните Индию и Пакистан, сколько между ними произошло вооружённых конфликтов и полномасштабных войн! А после начатой политики сближения, увенчанной ныне вхождением бывших антагонистов в ШОС, положение улучшилось. Обоюдное обладание ядерным оружием тоже сказалось: оно, видите, может быть гарантом мира, в случае даже приблизительного паритета и обоюдного осознания уровней возможных потерь и своей ответственности. Даже грандиозные теракты в Мумбаи, где заговорщики, словно «дорожку посыпали», специально оставили массу следов, ведущих в Пакистан, не вызвали межгосударственного конфликта, как в предшествующие десятилетия.

– По ситуации в Донбассе, усилению ВСУ – смогут ли ДНР, ЛНР выдержать новые удары?

– Постоянное «кипение» Украины, сталкивание её с Россией – главная задача США, ради которой всё и затевалось. Вероятность новой военной эскалации очень велика. Политическая ситуация в Киеве всё хуже, сопротивление режиму Порошенко – всё более организованное. И когда ему намекнут: хочешь остаться у власти, сохранить свои миллиарды, продолжать получать кредиты – действуй в Донбассе более активно, он на это пойдёт. Надо признать прямо, без помощи, поставок вооружения из России, ДНР, ЛНР не устоят, ибо все запасы вооружений, боеприпасов, доставшиеся им в 2014 году, иссякли. Но Россия пока не определилась: что она хочет от Донбасса. Все там – от Захарченко до шахтёра в забое – ждут этой определённости.

– А как вы оцениваете недавний саммит НАТО, первый с Трампом во главе?

– Он закончился ничем. Это была разведка и для Трампа, и для главных европейских партнёров. Франция, Германия, Британия сейчас, может, и хотели бы большей политической независимости от старшего союзника, но они понимают, как вообще устроена военная машина НАТО. Без США там нет космического компонента, разведки, связи, навигации. Военно-транспортная авиация, высокоинтеллектуальное оружие и многое другое – монополия США. А с другой стороны, европейцы не ощущают настоящей военной угрозы от России. Такой, чтобы требовала наращивания расходов, военных группировок. Снять эту пропагандистскую истерию – и видно, что европолитики понимают, что для реальной безопасности нужно возобновить договор с нами об обычных вооружениях, восстановить системы коллективной безопасности. Понимают, что через свои монополии во многих военных сферах США влияют и на экономику Евросоюза, чего европейцам очень не хотелось бы. Так что недавний саммит – не какие-то важные решения, а разведка по этим направлениям.

США. Ближний Восток > Армия, полиция. Внешэкономсвязи, политика > lgz.ru, 7 июня 2017 > № 2490983 Игорь Шумейко

Александр Новак: «Если бы мы хотели побороть сланцевую нефть, нам бы не понадобилось соглашение».

Министр энергетики Российской Федерации в интервью телеканалу CNN рассказал о сотрудничестве с АТР и добыче сланцевой нефти в США.

По словам Александра Новака, Европа по-прежнему остается ключевым партнером для России, однако темпы роста европейской экономики не такие высокие, как в странах АТР, которые представляют собой очень привлекательный рынок. «Мы имеем возможность взаимодействовать со странами и компаниями азиатско-тихоокеанского региона и будем развивать наше сотрудничество в сфере энергетики», - сообщил глава Минэнерго России.

Министр особо подчеркнул заинтересованность России в расширении взаимодействия с Индией в сфере поставок энергоресурсов: «Индия для нас является стратегическим партнером. Мы уже начали поставлять туда нефть, ведем переговоры по прокладке газопровода».

Комментируя рост добычи сланцевой нефти в США, глава российского энергетического ведомства отметил, что он не был сюрпризом для стран, участвующих в соглашении по сокращению нефтедобычи: «Мы с самого начала понимали, что при любой цене выше 27 долл./барр., которая установилась в январе 2016 года, инвестиции в сланцевую нефть будут возвращаться. Мы знали, что эффективность сделки не будет стопроцентной с учетом возрождения сланца».

При этом Министр заметил, что сланцевую добычу нельзя рассматривать отдельно, необходим комплексный подход к ситуации: «Есть целый ряд стран, в которых уровень добычи снижается, и это компенсирует рост добычи сланцевой нефти».

Александр Новак подчеркнул, что целью стран, участвующих в сделке, не является борьба со сланцевыми производителями: «Если бы мы хотели побороть сланцевую нефть, нам бы не понадобилось соглашение, достаточно было бы продолжать наращивать объемы добычи, сохраняя цены на низком уровне».

США. Россия. Весь мир > Нефть, газ, уголь > minenergo.gov.ru, 6 июня 2017 > № 2205446 Александр Новак

Турция и Россия, Эрдоган и Путин

Айше Заракол – доцент Кембриджского университета

Резюме Летом 2016 года многие в западных политических кругах стали задаваться вопросом о том, не пошел ли Президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган по стопам своего российского коллеги, и как далеко этот путь может завести его страну.

Летом 2016 года многие в западных политических кругах стали задаваться вопросом о том, не пошел ли Президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган по стопам своего российского коллеги, и как далеко этот путь может завести его страну. Неудачная попытка государственного переворота, состоявшаяся 15 июля, изменила турецкую внутриполитическую динамику совершенно непредсказуемым образом. На многие из возникших в этой связи вопросов теперь уже можно дать более или менее определенный ответ. Турция на всех парах мчится к откровенному авторитаризму; более того, на этом пути она уже успела нагнать – а в некоторых областях даже перегнать – путинский режим.

Попытка переворота

Попытка государственного переворота в Турции была совершенно неожиданной и весьма кровопролитной. Истребители путчистов всю ночь терроризировали Анкару и Стамбул. Впервые в истории страны бомбардировкам подверглось даже здание парламента.[1] Однако Эрдоган, как и Путин, умеет извлекать пользу практически из любого политического кризиса. Сразу после начала путча он успешно навязал обществу идею о том, что организаторами являлись сторонники Фетуллаха Гулена в турецкой армии.[2] Именно такой версии до сих пор жестко придерживается официальная Анкара. Гулен – исламский клерик, проживающий в изгнании в США. Он возглавляет глобальное движение (или культ, как считают его критики), под эгидой которого работает целая сеть школ и коммерческих компаний. Гулен и Эрдоган были близкими соратниками до 2013 года. Во многом именно поэтому многие турки – даже оппозиционно настроенные – склонны доверять версии о том, что в государственных структурах Турции полно тайных и явных сторонники Гулена. В этой связи даже они в большинстве своем встали на сторону Эрдогана.[3]

Огромная разница в западном и турецком восприятии событий, произошедших (и до сих пор происходящих) в Турции, подстегнула антизападные настроения среди многих турков. Учитывая, что путча никто совершенно не ожидал, и что (в отличие от предыдущих попыток переворота в стране) в последнее время мало кто призывал армию вмешаться в политический процесс, первой реакцией турецкой общественности на события 15 июля был шок. После того, как стало известно о масштабах жертв среди мирного населения и разрушений в результате бомбардировок, за шоком последовала психологическая травма. Эрдоган умело воспользовался этой ситуацией. Он начал представлять западные государства в образе врагов турецкого народа, остановившись в шаге от прямых обвинений США в спонсировании путча, а затем приступил к нейтрализации турецкой оппозиции.

Анти-путч

Уже 18 июля в стране на 3 месяца было введено чрезвычайное положение, которое дало Эрдогану право издавать указы без контроля со стороны других ветвей государственной власти. В октябре чрезвычайное положение продлили еще на 3 месяца. Президент Турции, в частности, предпринял следующие шаги, которые пострадавшие от них даже не могут оспорить в суде:

Тысячи организаций и компаний, связанных со сторонниками Гулена (и других ведущих оппозиционеров) были закрыты. Принадлежавшая им земля, недвижимость и другие активы перешли в собственность государства.

В вооруженных силах прошла серьезная реорганизация. Сухопутные войска, Военно-морской флот и Военно-воздушные силы были поставлены под прямой контроль Министерства обороны.[4] Жандармерия и Береговая охрана были переподчинены МВД и выведены из системы военного командования. Тысячи человек были уволены с военной службы с лишением всех прав и привилегий.

Во всех госорганах прошли серьезные чистки. Десятки тысяч человек были задержаны или арестованы, а еще столько же (в том числе многие учителя) потеряли работу. Многие из подвергшихся чисткам не имели никакого отношения к движению Фетуллаха Гулена; их вина заключалась лишь в принадлежности к некоторым учительским профсоюзам. Уйти в отставку заставили всех ректоров университетов, а в отношении тысяч ученых ведется расследование.

Были закрыты многие независимые СМИ, в том числе телеканалы. Многие журналисты оказались под арестом, причем в отношении некоторых были выдвинуты такие абсурдные обвинения, как поддержка путча путем передачи «подсознательных сигналов» в новостях.

Все эти меры пользовались широкой поддержкой среди населения, по крайней мере на первых порах. После перенесенной психологической травмы многие турки поддерживали коллективное наказание сторонников Гулена. Их осадный менталитет и обострившаяся после 15 июля подозрительность в отношении иностранцев поразительным образом перекликаются с эмоциями, превалировавшими среди россиян в разгар крымского кризиса.

За несколько месяцев после путча Эрдоган сумел успешно нейтрализовать светскую оппозицию «кемалистов». В частности, 7 августа правительство провело массовую демонстрацию «Демократия и павшие герои» с использованием лозунгов и символики, которые ранее традиционно использовали сторонники подчеркнуто светского государственного устройства по заветам основателя современной Турции, Кемаля Ататюрка. Все самые влиятельные лидеры оппозиции (за исключением прокурдской партии HDP) посчитали необходимым принять участие в этой демонстрации. С тех пор им очень сложно – если не сказать невозможно – подвергать каким-то сомнениям новый «национальный консенсус», который приравнивает благополучие страны и турецкой демократии к сохранению личной власти Эрдогана. После путча Эрдоган начал использовать и другие аспекты «кемализма» для дальнейшей легитимизации своей политики, в т.ч. параноидальные опасения происков «врагов турецкого государства», как внутренних, так и внешних. Теперь уже его обвинения в адрес Запада мобилизует не только его собственную базу поддержки, но и «кемалистскую» оппозицию. Эти обвинения перекликаются с традиционным кемалистским восприятием событий Первой мировой войны – которая, по мнению кемалистов, стала кульминацией постоянных попыток западных стран подорвать турецкую независимость и привела к развалу Османской империи. Более того, Эрдоган и его сторонники начали называть нынешний кризис «Новой войной за независимость», проводя таким образом параллели с турецкой войной за независимость 1919-1922 годов, в ходе которой ополчение под руководством Мустафы Кемаля боролось за основание нынешней Турецкой республики.

Параллели с Россией

Нынешняя ситуация полностью благоприятствует превращению турецкого правительства в жесткий авторитарный режим. В данных после 15 июля интервью Эрдоган неоднократно заявлял, что о грядущей попытке государственного переворота его не предупредило ни военное командование, ни разведка. О путче он узнал лишь через несколько часов после его начала от брата своей жены. По официальной версии, вся заслуга за срыв путча лежит лично на Эрдогане и на турецком народе. Тем самым он противопоставляет себя, национального лидера, и «свой народ» государственным институтам, о которых он отзывается весьма презрительно. Это очень опасная ситуация, которая многим напоминает начало расцвета фашизма в Европе в первой половине прошлого века.

В своей статье, опубликованной в 2012 году, Александр Мотыль настаивал на том, что Россия не является авторитарным государством в классическом смысле этого понятия. Он утверждал, что в России сочетаются элементы авторитаризма и фашизма, и что наиболее походящим термином для описания российского государства является «фашизоидное». Он, в частности, писал:

«Как и в типично авторитарных системах, для фашистского государственного устройства характерно отсутствие настоящего парламента, судебной системы, политических партий и выборов. Эта система крайне централизована; особым авторитетом в ней пользуются военные и полиция; в ней жестко доминирует партия власти; в ней ограничена свобода СМИ, слова и собраний; и в ней подвергается гонениям оппозиция.»

Турция уже двигалась именно в таком направлении еще до путча. По мнению Мотыля, отличие фашистских систем от авторитарных заключается в том, что при фашизме «всегда наличествует верховный лидер с элементами культа личности; этот лидер всегда источает силу, энергичность, молодость и мужество». Сегодняшний турецкий режим полностью соответствует описанию российского режима, данному Мотылем:

«авторитарные институты служат платформой для харизматичного лидера, проводящего политику великодержавия, ультранационализма и неоимперского возрождения, и являющегося главным источником легитимности и стабильности всего режима».

Но насколько устойчив подобный режим в Турции? Мотыль писал, что российский режим «может рухнуть в один день, а может медленно разваливаться десятилетиями». То же самое справедливо и в отношении Турции. С одной стороны, турецкая экономика, которая уже испытывала серьезные трудности еще до попытки переворота, сейчас находится на грани кризиса. В стране также продолжается конфликт с курдами на юго-востоке. Еще одной проблемой является ситуация в соседней Сирии (в т.ч. ИГИЛ). Однако режим Путина в одинаково или даже более тяжелых условиях держится уже много лет, хотя Мотыль и другие аналитики и указывают на его хрупкость. Тем временем турецкие отношения с Западом – особенно с США – находятся в самой нижней точке за всю историю современной Турции. Но как и в случае с Путиным, эта напряженность идет лишь на пользу Эрдогану.

Последствия для турецко-российских отношений

У Турции и России всегда было много общего, начиная с истории их формирования как государств (Османская и Российская империи берут свое начало, соответственно, от монгольского и византийского исторического наследия) и заканчивая радикальной модернизацией обеих стран в начале 20-го века. Похоже, что в эру эрдоганизма и путинизма их история вновь начала следовать параллельными курсами. Но значит ли это, что параллели будут отмечаться и во внешней политике этих двух стран? Эрдоган принес Путину извинения за российский бомбардировщик, сбитый турецким истребителем за 2 недели до путча, а уже 9 августа он посетил Россию с официальным визитом (причем это был его первый иностранный визит после 15 июля). Вполне понятно, почему он стремится к налаживанию отношений с Россией: причины тому как экономические, так и политические.[5] Но учитывая долгосрочные институциональные связи Турции с Западом, а также ее серьезные политические расхождения с Москвой по поводу Сирии, большинство западных аналитиков скептически относятся к возможности реального сближения Турции и России. Не следует забывать, что несмотря на все сходства между этими двумя странами, а также на их долгую историю регионального соседства, в этой истории намного больше соперничества, чем партнерства.

Тем не менее, нужно отметить один эпизод реального турецко-российского сотрудничества в относительно недавнем прошлом. Во время и сразу после турецкой войны за независимость 1919-1922 года Кемаль и Москва действительно поддерживали союзнические отношения, направленные против Западных «имперских агрессоров». В рамках этого альянса вновь созданное ополчение под руководством Кемаля получало значительную финансовую помощь.[6] В годы Холодной войны турецкие учебники по истории об этом факте предпочитали умалчивать, однако теперь его можно креативно вписать в идеологию «новой войны за независимость», провозглашенную турецким руководством.

Заключение

Аналитики, которые списывают со счетов возможность реального российско-турецкого альянса, недооценивают политическую смекалку Путина и Эрдогана, а также переоценивают жесткость их стратегий в отношении Сирии. Для Эрдогана важнее сохранить свою власть, чем добиться каких-то конкретных целей в Сирии. В свою очередь, для Путина при определенных обстоятельствах может оказаться предпочтительней стратегия, которая вобьет клин между Турцией и НАТО. Нельзя однозначно утверждать, что Турция рассорится с НАТО – ни и полностью отвергать подобную возможность было бы глупо, особенно учитывая все те непредсказуемые события, что имели место за последние несколько месяцев.

ПОНАРС Евразия

[1] Более подробную информацию о попытке государственного переворота в Турции см. в источнике: Ayse Zarakol, “The Failed Coup Attempt in Turkey: What We Know So Far,” PONARS Eurasia Policy Memo No. 433, июль 2016 г.

[2] Многие из арестованных офицеров являются сторонниками Гулена, причем некоторые уже дали признательные показания – однако неясно, кто еще принимал участие в попытке переворота.

[3] Более подробную информацию см. в: Ayse Zarakol, “Turkey through the Looking Glass,” London Review of Books blog, 3 августа, 2016 г.

[4] Ранее они были подчинены Генеральному штабу, который формально подчинялся президенту. В результате они имели большую степень автономии. Без чрезвычайных полномочий, данных президенту в связи с введением чрезвычайного положения, должность президента является в основном церемониальной, по крайней мере по нынешней конституции.

[5] Отношения между Турцией и США после попытки переворота резко осложнились. Улучшение отношений с Россией в Турции рассматривается как мощный инструмент давления на США. Смотри, к примеру, редакционную статью в проправительственной газете Daily Sabah.

[6] Дальнейшую информацию об этом альянсе см. в источнике: Ayse Zarakol, After Defeat: How the East Came to Live with the West, Cambridge University Press, 2011.

Турция. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 июня 2017 > № 2906340 Айше Заракол

Интервью американскому телеканалу NBC News.

На полях Петербургского международного экономического форума Владимир Путин ответил на вопросы журналиста американского телеканала NBC News Мегин Келли.

М.Келли (как переведено): Господин Президент, Вы несколько раз говорили о том, что Россия никак не вовлечена во вмешательство в президентские выборы, включая пленарное заседание Петербургского экономического форума.

Однако в США считают, есть такой консенсус, что вы это сделали. Есть 17 агентств в области безопасности, которые так утверждают, демократы, республиканцы, все комитеты, которые видели секретные материалы, говорят, что это так. Они что, все врут?

В.Путин: Они введены в заблуждение и не анализируют информацию в полном объёме. Я ни разу не видел каких-то прямых доказательств вмешательства России в президентские выборы в США.

Мы говорили об этом и с бывшим Президентом Обамой, мы говорили с некоторыми другими официальными лицами – никто никогда не предъявил мне никаких прямых доказательств.

Когда мы говорили с Президентом Обамой на этот счёт, это Вам лучше у него спросить, думаю, что он Вам скажет, что он тоже уверен в этом, но, когда мы с ним говорили, я увидел, что и он засомневался. Я, во всяком случае, так увидел.

Я уже Вам говорил, могу повторить, ведь сегодняшние технологии таковы, что конечный адрес можно так закамуфлировать, что никто не поймёт происхождение этого адреса. И наоборот, можно так подставить любую структуру, любого человека, что все будут думать, что именно он является источником той или иной атаки. Современные технологии очень изощрённые, тонкие и позволяют это сделать. Когда мы это поймём, мы избавимся от всяких иллюзий. Это во-первых.

Во-вторых, глубоко убеждён, что никакое вмешательство извне ни в одной, даже в маленькой стране, а уж тем более в такой большой, великой державе, как Соединённые Штаты, не может повлиять на конечный результат выборов. Это никогда невозможно.

М.Келли: А другая сторона говорит, что 70 тысяч голосов всего, которые изменили результат выборов. И это не так уж сложно было – повлиять на 70 тысяч голосов.

В.Путин: Конституция Соединённых Штатов и избирательное законодательство построены таким образом, что за кандидата может проголосовать большее количество выборщиков, за которым стоит меньшее количество избирателей. И такие случаи в истории Соединённых Штатов бывают. Правда?

Поэтому если уж говорить о какой-то социально-политической справедливости, то нужно, видимо, менять это избирательное законодательство, довести дело до того, чтобы прямым тайным голосованием избирался глава государства и был прямой подсчёт, который можно легко проконтролировать. Вот и всё. И не нужно ни на кого ссылаться и винить кого бы то ни было в своих бедах тем, кто выборы проиграл.

Теперь, если эту страничку всё-таки перевернуть, я Вам скажу то, о чём Вы наверняка должны знать: я никого не хочу обидеть, но Соединённые Штаты везде, по всем миру активно вмешиваются в выборные кампании других стран. Вам это разве неизвестно?

Поговорите, только так, чтобы (насколько это возможно для Вас) убедить людей в том, что Вы не будете предавать это гласности. Вот куда пальцем на карту мира ни ткнёшь, везде Вам будут жаловаться на то, что американские официальные лица вмешиваются в их внутренние политические процессы.

Поэтому если кто-то, я не говорю, что это мы (мы не вмешивались), но если кто-то каким-то образом влияет, или пытается влиять, или как-то участвует в этих процессах, то уж тогда Соединённым Штатам не на что обижаться. Кто это нам говорит, кто это обижается на нас за то, что мы вмешиваемся? Вы сами постоянно вмешиваетесь.

М.Келли: Как оправдание звучит.

В.Путин: Это звучит не как оправдание, это звучит как констатация факта. Каждое действие имеет соответствующее противодействие. Но, повторяю, нам это и не нужно делать, потому что я ведь Вам говорил не случайно, и Вам, и другим представителям средств массовой информации, недавно во Франции был и говорил то же самое: президенты приходят и уходят, даже партии меняются у власти, а основная политическая линия не меняется. Поэтому по большому счёту нам всё равно, кто будет во главе Соединённых Штатов, мы примерно знаем, что будет происходить. И в этой связи нам, даже если бы было желание, смысла-то нет никакого вмешиваться.

М.Келли: Вы говорили, что Россия никак не связана с вмешательством в американские выборы, и на этой неделе Вы вдруг говорили о каких-то патриотических хакерах. Почему Вы сейчас начали об этом говорить, о патриотических хакерах, которые могут как-то действовать?

В.Путин: Просто меня французские журналисты спросили об этих хакерах. А я так же, как и им, и Вам могу сказать: хакеры могут быть где угодно, они могут в России быть, в Азии, в той же Америке, в Латинской Америке. Это могут быть хакеры, кстати сказать, в Соединённых Штатах, которые очень ловко и профессионально перевели, как у нас говорят, «стрелку» на Россию. Вы не можете себе такого допустить? В ходе внутриполитической борьбы им было по каким-то соображениям удобно выдать эту информацию. Они её выдали, сославшись на Россию. Такого Вы себе представить не можете? Я могу.

Давайте вспомним убийство Президента Кеннеди. Ведь существует версия, что убийство Президента Кеннеди организовали спецслужбы Соединённых Штатов. Если эта версия верна, а этого исключить нельзя, то чего же проще в сегодняшних условиях, используя все технические возможности спецслужб, организовать какие-то атаки соответствующим образом, сославшись ещё и на Россию. А что, разве кандидата от Демократической партии так все любят в Соединённых Штатах? Что, это уж такой популярный человек был? И у этого кандидата тоже были свои политические оппоненты и противники.

М.Келли: Давайте пойдём дальше.

Специальный совет был назначен для того, чтобы исследовать связи между вашим Правительством и кампанией Трампа. Вы сказали, что посол Кисляк просто выполнял свою работу. А что же всё-таки обсуждалось на этих заседаниях?

В.Путин: Не было никаких заседаний. Понимаете, заседаний никаких не было. Я, когда это увидел, просто рот открыл.

М.Келли: То есть встреч между господином Кисляком и кем-нибудь из штаба Трампа не было?

В.Путин: Понятия не имею. Говорю Вам совершенно откровенно. Я не знаю. Текущая работа посла. Вы что думаете, со всего мира и из Соединённых Штатов посол мне каждый день докладывает, с кем он встречается, что обсуждает? Бред какой-то. Вы понимаете, что Вы спрашиваете, или нет?

М.Келли: Вы же его босс, Вы же его начальник.

В.Путин: Начальник – Министр иностранных дел. Вы думаете, что у меня есть время каждый день общаться с нашими послами во всём мире, что ли? Чушь какая-то. Неужели Вы не понимаете, что это чушь? Я даже не знаю, с кем он там встречался.

Если бы было что-нибудь выдающееся, из ряда вон выходящее, он бы, конечно, доложил министру, министр – мне. Ничего подобного не было.

М.Келли: С тех пор как это случилось, Вы говорили с послом о том, что же обсуждалось с Кушнером, с Майклом Флинном, с кем-то ещё из штаба?

В.Путин: Нет, не говорил.

М.Келли: Вам не было интересно?

В.Путин: Нет, потому что, если бы было что-то значимое, он бы доложил министру, министр доложил бы мне. Никаких докладов даже не было. Текущая, ничего не значащая работа, не имеющая никаких, может быть, даже перспектив.

Просто кто-то решил к этому прицепиться и избрал это как линию атаки на действующего Президента. Это не наше дело, это ваши там внутриполитические разборки. Занимайтесь ими сами.

Ничего просто, не о чем говорить. Даже не было какого-то конкретного обсуждения по санкциям или ещё по чему-то. Для меня просто удивительно: вы на голом месте сделали сенсацию и превратили её в инструмент борьбы с действующим Президентом. Вы просто, знаете что: вы такие изобретательные люди там, такие молодцы. Вам скучно жить, видимо.

М.Келли: Я знаю, что, наверно, Вы слышали, что там исследуют то, что Джаред Кушнер – родственник Президента – с Кисляком, как говорят, в декабре обсуждал обратный канал коммуникаций между штабом Трампа и российским Правительством, и было предложение со стороны Кушнера, что они могут это сделать в российском консульстве или посольстве, могут использовать российское оборудование для связи, чтобы такая связь имела место. И чтобы разведка США этого не слышала всего. Вы думаете, что это хорошая идея?

В.Путин: У России не было никаких каналов ни с одним из штабов кандидатов в Президенты США. Никаких. Россия никаких каналов не создавала и ни с кем не имела никаких каналов. Возможно, были какие-то официальные контакты со штабами всех кандидатов, это нормальная дипломатическая практика.

М.Келли: Было предложение господина Кушнера, как бы Вы его оценили?

В.Путин: Я не знаю о таком предложении. Ко мне такое предложение не поступало.

М.Келли: Господина Флинна Вы знали, он приезжал сюда на ужин, есть фотография, которая распространяется в американских СМИ. Какие у Вас были отношения с господином Флинном?

В.Путин: У меня с Вами лично гораздо более близкие отношения, чем с господином Флинном. Мы с Вами вчера встречались вечером, мы с Вами сегодня целый день вместе работали, сейчас опять встречаемся.

Когда я пришёл на мероприятие нашей компании Russia Today и сел за стол, рядом сидел какой-то господин с одной стороны, с другой стороны кто-то ещё сидел, потом я выступил, ещё о чём-то поговорили, я встал и ушёл.

И потом мне сказали: «Вы знаете, это американский гражданин, он тем-то занимался, он раньше в спецслужбах работал, а теперь он занимается тем-то и тем-то». Я сказал: «Ну и хорошо, вы с ним как-то сотрудничаете?» – «Нет, мы его просто пригласили как одного из гостей». Я говорю: «Ну молодцы, слава богу». Всё!

Я с ним даже практически не разговаривал. Я с ним только поздоровался, сел рядом, потом попрощался, встал и ушел. Всё моё знакомство с господином Флинном. Вот если у нас с Флинном был такой контакт, а с Вами целый день, Флинна уволили с работы, а Вас нужно просто арестовать и посадить в тюрьму.

М.Келли: Многие американцы слышат имя «Владимир Путин». Они думают, что он управляет страной, которая погружена в коррупцию, страной, где журналистов, которые критически высказывают свою точку зрения, убивают, страной, где диссиденты могут оказаться в тюрьме, или ещё что-то похуже. Тем, кто так думает, что бы Вы могли сказать?

В.Путин: Я хочу сказать, что Россия развивается по демократическому пути. Это – безусловно, и в этом не должно быть ни у кого никаких сомнений. То, что у нас происходит в ходе какой-то внутриполитической борьбы, ещё каких-то событий, происходит нечто, что характерно и для других стран, ничего в этом не вижу необычного.

У нас собираются митинги оппозиции, у нас люди имеют право высказывать свою точку зрения. Да, если люди в ходе выражения своего собственного мнения нарушают действующее законодательство, действующий закон, то тогда, конечно, правоохранительные органы стараются навести порядок.

Обращаю Ваше внимание на то, о чём я говорил недавно, будучи во Франции, да и в общении с другими своими коллегами из Европы. Наша полиция, слава богу, пока, во всяком случае, не применяет ни дубинки, ни слезоточивый газ, ни другие крайние меры наведения порядка, что мы часто видим в других странах, в том числе и в Соединённых Штатах.

Что касается оппозиции. Давайте вспомним движение Occupy Wall Street, где оно теперь? Правоохранительные органы и специальные службы Соединённых Штатов разобрали его на колёсики и растворили. Я же не задаю Вам вопрос: как у вас с демократией в Соединённых Штатах? Тем более что избирательный закон ещё далёк от совершенства в Соединённых Штатах. Почему вы считаете себя вправе задавать нам такие вопросы, причём постоянно, заниматься морализаторством и учить нас жить?

Мы готовы прислушиваться к нашим партнёрам, мы готовы прислушиваться к оценкам тогда, когда это делается доброжелательно, с целью наладить контакт, создать единую атмосферу, посвятить себя служению единым ценностям, но мы абсолютно не принимаем, когда подобные вещи используются в качестве инструментов политической борьбы. Хочу, чтобы все об этом знали. Вот в этом и есть наш месседж.

М.Келли: Были вопросы в Америке относительно финансов Дональда Трампа, он декларацию обнародовал, есть какое-то секретное досье, как говорят. Он говорит, что это всё фальшивка. Но там говорится, что есть какой-то шантаж со стороны русских, какие-то были коммуникации между Кремлём и штабом Трампа. Всё это вынуждает американцев спрашивать: «А есть у вас какие-то сведения, дискредитирующее Президента Тампа?»

В.Путин: Просто очередная ерунда. Откуда у нас какая-то информация? У нас что, с ним были какие-то особые отношения? Вообще никаких отношений не было. Он приезжал в Москву в своё время. Вы знаете, я с ним не встречался.

Много к нам приезжает американцев. Вот сейчас, по-моему, представители из ста американских компаний приехали в Россию. Вы что думаете, я с каждым представителем американской компании встретился?

Вы, наверное, видели или нет, я зашёл в зал, где сидят наши коллеги. Я считаю их нашими друзьями, они все работают в России, причём многие работают много лет. Они инвесторы, руководители крупнейших американских компаний, они заинтересованы в совместной работе.

И слава богу, мы, конечно, будем приветствовать каждого из них. И каждого из них мы считаем своим другом, и будем помогать им в реализации их планов в России. Будем стараться вести дело к тому, чтобы они работали здесь успешно и прибыльно.

Их что, всех за это надо арестовать потом, что ли? Вы что, с ума посходили? А как же свобода экономики? Как же права человека? Вы что думаете, мы на каждого из них сейчас компрматериал, что ли, собираем? Вы в своём уме все или нет?

М.Келли: Последний вопрос.

Мы в Санкт-Петербурге провели уже около недели. И почти каждый человек, которого мы встречали на улице, говорит, что они уважают Вас, потому что, по их мнению, Вы вернули России её достоинство. Вы вновь сделали Россию уважаемой всеми. Вы руководите этой страной на протяжении 17 лет. Скажите, это как-то на Вас сказалось лично?

В.Путин: Надеюсь, что нет.

Что я чувствую? Я чувствую прямую живую связь с этой землёй, с историей, со страной. Вот Вы сказали, что в Петербурге уже несколько дней. Мы вчера разговаривали с Премьер-министром Индии, он посещал Пискарёвское мемориальное кладбище, где похоронено примерно 400 тысяч ленинградцев, как правило, мирных жителей, которые погибли во время Второй мировой войны в блокаде. Они умерли от голода. И в одной из могил похоронен мой старший брат, которого я никогда не видел, и я никогда не забуду об этом, так же как и то, в каком состоянии была наша страна в начале 90-х годов.

Мы с Вами сегодня дискутировали в ходе нашего разговора, но у нас в разы с этого времени: с 2000 года по сегодняшний день… У нас очень много проблем, и даже порог бедности немного сейчас стал хуже, чем мы планировали. Ситуация будет исправляться, я уверен. Но всё-таки у нас в разы выросла реальная заработная плата населения, в разы выросла пенсия.

Экономика стала совсем другой в целом: изменился объём, почти в два раза выросла экономика по объёмам, и качество её меняется. Не так быстро, как бы нам хотелось, но структура меняется. У нас сегодня совершенно другие Вооружённые Силы по сравнению с тем, что было, скажем, 15 лет тому назад.

И всё это, конечно, включая и нашу великую историю, культуру, всё это, а не только то, что мы видим сегодня, у подавляющего большинства граждан России вызывает гордость за свою страну.

М.Келли: Господин Президент, спасибо большое.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ > kremlin.ru, 5 июня 2017 > № 2198815 Владимир Путин

Павел Сорокин: Падение цен на нефть в среднесрочной перспективе маловероятно, спрос будет расти

Как повлияет на стоимость барреля продление договоренностей с ОПЕК и возможное возвращение на рынок Ливии? Как меняют рынок «сланцевики» в США? Какие прогнозы по инвестициям? На эти вопросы Business FM ответил руководитель аналитического центра Министерства энергетики России

В Петербурге заканчивает работу Международный экономический форум. В выездной студии Business FM побывал руководитель аналитического центра министерства энергетики Павел Сорокин. С ним беседовал главный редактор Илья Копелевич:

Естественно, первый вопрос о ценах на нефть и конъюнктуре. Сейчас цены в диапазоне 50-56 долларов, насколько это устойчивый уровень? Как измерить риск снижения до 40 долларов, а то и еще ниже?

Павел Сорокин: Действительно, сейчас цены стабилизировались в диапазоне 50-56 долларов, мы все видели, какие события этому предшествовали: страны ОПЕК и не ОПЕК собрались в декабре, приняли решение добровольно ограничить свою добычу с целью не допустить дальнейшей разбалансировки рынка. Но здесь, чтобы понять, что происходит, нужно чуть-чуть вернуться года на три назад и посмотреть, как развивалась ситуация. Рынок нефтяной цикличен. Соответственно, идет цикл, когда люди инвестируют, когда может не хватать добычи по той причине, что спрос растет, а добыча чуть не успевает, или влияют какие-то другие события, но при этом цена возрастает. Это дает компаниям дополнительные средства для инвестирования. Раньше было так, что время запуска проектов — от принятия инвестиционного решения до поступления нефти на рынок — было пять-восемь лет, поэтому цикл был долгий. Но технологии меняются, технологии развиваются. Например, те же «сланцевики» в США, ставшие во многом причиной нефтяного коллапса, который мы сейчас наблюдаем, последние 20 лет очень сильно отрабатывали технологию. Там высокая конкуренция, доступность финансирования, доступный интеллектуальный ресурс в Техасе и вообще в Штатах. Симбиоз этих факторов привел к достаточно большому прорыву. Плюс пять лет с ценой на нефть около 100 долларов дало все необходимые финансовые ресурсы.

Рынок стал эластичным, как учат в учебниках? То есть при повышении спроса предложение растет немедленно.

Павел Сорокин: Абсолютно. Нефтяной рынок — это одна из идеальных иллюстраций именно к учебникам по экономике, потому что здесь есть все условия рынка: большое количество игроков, некий коммодити, который доступен.

И эластичный, потому что быстро откликается на предложение, быстро следует за спросом.

Павел Сорокин: Особенно теперь.

Значит, все изменилось. Если не пять-восемь лет, то сколько теперь будет длиться цикл, когда вводятся новые мощности при повышении цены?

Павел Сорокин: Это все очень быстро меняется, но опять же возьмем пример с 2014 по 2016 годы. «Сланцевики» отреагировали в «минус», то есть начали снижаться где-то через год с небольшим после того, как цены пошли вниз. После того, как цены частично начали восстанавливаться в 2016 году из-за непредвиденных обстоятельств, таких, как пожар в Канаде, проблемы в Ираке, Ливии, Нигерии, время отклика стало шесть-девять месяцев.

Хорошо, уже почти полгода как цены выше 50 долларов, соответственно, то, что мы видим сейчас, уровни добычи сланцевой нефти — это потолок для этих цен?

Павел Сорокин: Технологии улучшаются. Сланцевые производители постоянно увеличивают эффективность своей добычи, унифицируя эффективность операций. Но тут важно понимать — в последние два года мы наблюдали резкое падение спроса на нефтесервисные услуги из-за снижения активности, поэтому падала и цена. У нас было улучшение технологий, рост, удлинение, например, боковых стволов, удлинение горизонтальной части, более эффективный ГРП, росла эффективность бурения, и падали цены на нефтесервис. Из-за этого цена безубыточности очень сильно упала. Сейчас, если мы посмотрим на статистику, рост эффективности замедлился. Последние два-три месяца цены находятся примерно на одном уровне, а стоимость нефтесервиса стала расти. В этом году на различные услуги в Штатах можно ожидать рост цены от 10 до 30%. Это означает, что точка безубыточности, скорее всего, либо стабилизируется на текущем уровне, либо вырастет. То есть вечно такой рост продолжаться в Штатах вряд ли будет.

Исходя из выше сказанного, я делаю вывод, что нынешняя цена имеет достаточные шансы продержаться стабильно, она при данном уровне спроса суммарного обеспечивает баланс спроса и предложения.

Павел Сорокин: При текущей конъюнктуре, возможно, спрос каждый год будет расти на 1,1 — 1,3 млн баррелей в сутки, это тоже достаточно динамичная величина. И также надо не забывать, что последние три года отрасль очень сильно недосчиталась инвестиций из-за этого падения. Эффект виден не сразу, потому что это крупные проекты, темпы падения на традиционных месторождениях будут ускоряться, и где-то через пять лет тот объем нефти, который нам предстоит индустрии возместить, в том числе и за счет роста спроса, и за счет падения традиционных месторождений, будет достаточно большим.

В общем, падение цен на нефть, скорее, маловероятно, подытоживая то, что вы сейчас квалифицированно, научно описали?

Павел Сорокин: Фундаментально в среднесрочной перспективе — да, краткосрочно, конечно, возможны любые колебания, мы видим, какой нервный рынок.

Хорошо, ведь большую роль еще играет, заключат или нет соглашение в ОПЕК, а еще может вернуться на рынок, и, как я слышал, возвращается на рынок Ливия, которая тоже предоставляет серьезный объем, и пока она не участвовала ни в каких этих сделках. Насколько сильны эти факторы в действительности? Что было бы, если бы не было соглашения ОПЕК?

Павел Сорокин: Если бы не было соглашения ОПЕК, то сейчас на рынке было бы дополнительно как минимум 1,8 млн баррелей в сутки, и рынок был бы в большом профиците. То есть, скорее всего...

Была бы ценовая война с бесконечным движением вниз, вплоть до демпинга...

Павел Сорокин: Я бы, наверное, не стал использовать термин «ценовая война», потому что все бы производили, что могут, а дальше уже рынок регулировал. Рано или поздно неэффективные производители, конечно, отвалились бы.

Мы же видели, как саудиты полтора года назад просто понижали и понижали цены.

Павел Сорокин: Все наращивали в тот момент добычу на самом деле. Они не понижали цену, они просто оставляли свою добычу на рынке, а дальше включается естественный рыночный процесс: если у вас предложение продукта больше, чем спрос на него, то самые дорогие, в тот момент «сланцевики», начинают отваливаться, потому что не могут выдержать конкуренции. И этот процесс мы идеально наблюдали. Опять же все прямо по учебнику. Но они улучшили эффективность по ряду причин и теперь находятся не сверху кривой предложения от себестоимости, а где-то в середине ее. Отваливаться сейчас будут другие, скорее всего, глубоководные новые проекты по нефтяным пескам, вот для них нужна будет более высокая цена. И на тот момент, когда спрос вырастет настолько, что сланцевые месторождения и дешевые источники не смогут его удовлетворять, цена уже будет передвигаться выше.

Еще раз все-таки вернемся к простому вопросу: насколько критично для цен на нефть соглашение ОПЕК и его продление?

Павел Сорокин: Соглашение крайне важно для того, чтобы сбалансировать рынок, потому что дает возможность спросу подтянуться и избежать дестабилизации рынка. А за то время, что оно действует с учетом продления, спрос вырастет на 1,3 и 1,4 млн баррелей в сутки. Это дополнительно будет убирать профицит с рынка.

Так можно предположить, что еще в течение года как минимум оно критично, и в случае его распада могут наступить большие броски по ценам?

Павел Сорокин: Да, безусловно, потому что у рынка тогда исчезнет и уверенность в завтрашнем дне, и неизвестно, кто как себя поведет, кто будет какую политику проводить — это раз. И два — американские производители, если цена упадет, не будут прекращать добывать в тот же момент, план — шесть-девять месяцев.

Возвращение Ливии на рынок способно разрушить конструкцию?

Павел Сорокин: Ситуация в Ливии крайней не стабильна.

Это мы знаем, но все-таки там начинается добыча.

Павел Сорокин: Мы уже несколько раз за последние шесть месяцев видели всплески добычи, потом резкое падение ниже октябрьского уровня, поэтому про Ливию сейчас тяжело говорить, тяжело что-то прогнозировать, там просто ситуация непрогнозируемая.

Спасибо. Руководитель аналитического центра Министерства энергетики России Павел Сорокин.

Павел Сорокин: Спасибо.

Илья Копелевич

США. Ливия. Россия. ОПЕК > Нефть, газ, уголь > bfm.ru, 3 июня 2017 > № 2471779 Павел Сорокин

Павел Сорокин: Падение цен на нефть в среднесрочной перспективе маловероятно, спрос будет расти

В Петербурге заканчивает работу Международный экономический форум. В выездной студии Business FM побывал руководитель аналитического центра министерства энергетики Павел Сорокин. С ним беседовал главный редактор Илья Копелевич:

Естественно, первый вопрос о ценах на нефть и конъюнктуре. Сейчас цены в диапазоне 50-56 долларов, насколько это устойчивый уровень? Как измерить риск снижения до 40 долларов, а то и еще ниже?

Павел Сорокин: Действительно, сейчас цены стабилизировались в диапазоне 50-56 долларов, мы все видели, какие события этому предшествовали: страны ОПЕК и не ОПЕК собрались в декабре, приняли решение добровольно ограничить свою добычу с целью не допустить дальнейшей разбалансировки рынка. Но здесь, чтобы понять, что происходит, нужно чуть-чуть вернуться года на три назад и посмотреть, как развивалась ситуация. Рынок нефтяной цикличен. Соответственно, идет цикл, когда люди инвестируют, когда может не хватать добычи по той причине, что спрос растет, а добыча чуть не успевает, или влияют какие-то другие события, но при этом цена возрастает. Это дает компаниям дополнительные средства для инвестирования. Раньше было так, что время запуска проектов — от принятия инвестиционного решения до поступления нефти на рынок — было пять-восемь лет, поэтому цикл был долгий. Но технологии меняются, технологии развиваются. Например, те же «сланцевики» в США, ставшие во многом причиной нефтяного коллапса, который мы сейчас наблюдаем, последние 20 лет очень сильно отрабатывали технологию. Там высокая конкуренция, доступность финансирования, доступный интеллектуальный ресурс в Техасе и вообще в Штатах. Симбиоз этих факторов привел к достаточно большому прорыву. Плюс пять лет с ценой на нефть около 100 долларов дало все необходимые финансовые ресурсы.

Рынок стал эластичным, как учат в учебниках? То есть при повышении спроса предложение растет немедленно.

Павел Сорокин: Абсолютно. Нефтяной рынок — это одна из идеальных иллюстраций именно к учебникам по экономике, потому что здесь есть все условия рынка: большое количество игроков, некий коммодити, который доступен.

И эластичный, потому что быстро откликается на предложение, быстро следует за спросом.

Павел Сорокин: Особенно теперь.

Значит, все изменилось. Если не пять-восемь лет, то сколько теперь будет длиться цикл, когда вводятся новые мощности при повышении цены?

Павел Сорокин: Это все очень быстро меняется, но опять же возьмем пример с 2014 по 2016 годы. «Сланцевики» отреагировали в «минус», то есть начали снижаться где-то через год с небольшим после того, как цены пошли вниз. После того, как цены частично начали восстанавливаться в 2016 году из-за непредвиденных обстоятельств, таких, как пожар в Канаде, проблемы в Ираке, Ливии, Нигерии, время отклика стало шесть-девять месяцев.

Хорошо, уже почти полгода как цены выше 50 долларов, соответственно, то, что мы видим сейчас, уровни добычи сланцевой нефти — это потолок для этих цен?

Павел Сорокин: Технологии улучшаются. Сланцевые производители постоянно увеличивают эффективность своей добычи, унифицируя эффективность операций. Но тут важно понимать — в последние два года мы наблюдали резкое падение спроса на нефтесервисные услуги из-за снижения активности, поэтому падала и цена. У нас было улучшение технологий, рост, удлинение, например, боковых стволов, удлинение горизонтальной части, более эффективный ГРП, росла эффективность бурения, и падали цены на нефтесервис. Из-за этого цена безубыточности очень сильно упала. Сейчас, если мы посмотрим на статистику, рост эффективности замедлился. Последние два-три месяца цены находятся примерно на одном уровне, а стоимость нефтесервиса стала расти. В этом году на различные услуги в Штатах можно ожидать рост цены от 10 до 30%. Это означает, что точка безубыточности, скорее всего, либо стабилизируется на текущем уровне, либо вырастет. То есть вечно такой рост продолжаться в Штатах вряд ли будет.

Исходя из выше сказанного, я делаю вывод, что нынешняя цена имеет достаточные шансы продержаться стабильно, она при данном уровне спроса суммарного обеспечивает баланс спроса и предложения.

Павел Сорокин: При текущей конъюнктуре, возможно, спрос каждый год будет расти на 1,1 — 1,3 млн баррелей в сутки, это тоже достаточно динамичная величина. И также надо не забывать, что последние три года отрасль очень сильно недосчиталась инвестиций из-за этого падения. Эффект виден не сразу, потому что это крупные проекты, темпы падения на традиционных месторождениях будут ускоряться, и где-то через пять лет тот объем нефти, который нам предстоит индустрии возместить, в том числе и за счет роста спроса, и за счет падения традиционных месторождений, будет достаточно большим.

В общем, падение цен на нефть, скорее, маловероятно, подытоживая то, что вы сейчас квалифицированно, научно описали?

Павел Сорокин: Фундаментально в среднесрочной перспективе — да, краткосрочно, конечно, возможны любые колебания, мы видим, какой нервный рынок.

Хорошо, ведь большую роль еще играет, заключат или нет соглашение в ОПЕК, а еще может вернуться на рынок, и, как я слышал, возвращается на рынок Ливия, которая тоже предоставляет серьезный объем, и пока она не участвовала ни в каких этих сделках. Насколько сильны эти факторы в действительности? Что было бы, если бы не было соглашения ОПЕК?

Павел Сорокин: Если бы не было соглашения ОПЕК, то сейчас на рынке было бы дополнительно как минимум 1,8 млн баррелей в сутки, и рынок был бы в большом профиците. То есть, скорее всего...

Была бы ценовая война с бесконечным движением вниз, вплоть до демпинга...

Павел Сорокин: Я бы, наверное, не стал использовать термин «ценовая война», потому что все бы производили, что могут, а дальше уже рынок регулировал. Рано или поздно неэффективные производители, конечно, отвалились бы.

Мы же видели, как саудиты полтора года назад просто понижали и понижали цены.

Павел Сорокин: Все наращивали в тот момент добычу на самом деле. Они не понижали цену, они просто оставляли свою добычу на рынке, а дальше включается естественный рыночный процесс: если у вас предложение продукта больше, чем спрос на него, то самые дорогие, в тот момент «сланцевики», начинают отваливаться, потому что не могут выдержать конкуренции. И этот процесс мы идеально наблюдали. Опять же все прямо по учебнику. Но они улучшили эффективность по ряду причин и теперь находятся не сверху кривой предложения от себестоимости, а где-то в середине ее. Отваливаться сейчас будут другие, скорее всего, глубоководные новые проекты по нефтяным пескам, вот для них нужна будет более высокая цена. И на тот момент, когда спрос вырастет настолько, что сланцевые месторождения и дешевые источники не смогут его удовлетворять, цена уже будет передвигаться выше.

Еще раз все-таки вернемся к простому вопросу: насколько критично для цен на нефть соглашение ОПЕК и его продление?

Павел Сорокин: Соглашение крайне важно для того, чтобы сбалансировать рынок, потому что дает возможность спросу подтянуться и избежать дестабилизации рынка. А за то время, что оно действует с учетом продления, спрос вырастет на 1,3 и 1,4 млн баррелей в сутки. Это дополнительно будет убирать профицит с рынка.

Так можно предположить, что еще в течение года как минимум оно критично, и в случае его распада могут наступить большие броски по ценам?

Павел Сорокин: Да, безусловно, потому что у рынка тогда исчезнет и уверенность в завтрашнем дне, и неизвестно, кто как себя поведет, кто будет какую политику проводить — это раз. И два — американские производители, если цена упадет, не будут прекращать добывать в тот же момент, план — шесть-девять месяцев.

Возвращение Ливии на рынок способно разрушить конструкцию?

Павел Сорокин: Ситуация в Ливии крайней не стабильна.

Это мы знаем, но все-таки там начинается добыча.

Павел Сорокин: Мы уже несколько раз за последние шесть месяцев видели всплески добычи, потом резкое падение ниже октябрьского уровня, поэтому про Ливию сейчас тяжело говорить, тяжело что-то прогнозировать, там просто ситуация непрогнозируемая.

Спасибо. Руководитель аналитического центра Министерства энергетики России Павел Сорокин.

Павел Сорокин: Спасибо.

США. Саудовская Аравия. Ливия. Весь мир. Россия > Нефть, газ, уголь > bfm.ru, 3 июня 2017 > № 2205087 Павел Сорокин

ЭЛЬВИРА НАБИУЛЛИНА ПРЕДСТАВИЛА ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СТРЕСС-СЦЕНАРИЙ БУДУЩЕГО РОССИИ

Если все негативные факторы, о которых рассказала глава ЦБ РФ, проявятся, то мало никому не покажется.

В преддверии Петербургского международного экономического форума глава Банка России Эльвира Набиуллина рассказала СМИ, что ждет в будущем экономику нашей страны.

За методологию своих рассуждений она по сути взяла модель составления стресс-сценария: то есть, что будет со всеми нами, если основные негативные факторы сойдутся воедино. При этом акцент глава Центробанка сделала на самих факторах, которые могут вызвать пессимизм: замедление темпов роста экономики Китая, снижение спроса на российские энергоресурсы в мире и соответственно снижение цен на них, а также прекращение политики низких процентных ставок в США и ЕС.

Не углубляясь в то, что случится с экономикой, если все это реализуется на практике, Эльвира Набиуллина повторила в очередной раз набор мер, которые нужны, чтобы экономика при стресс-сценарии «не утонула»: повышать эффективность компаний, улучшать качество управления. Спасение глава ЦБ РФ также видит в инвестициях, в появлении и развитии малого и среднего бизнеса в стране.

Насколько тревожное экономическое будущее ждет всех нас? Пожалуй, на одном важном аспекте глава ЦБ РФ не сделала акцент — на технологиях. Далеко ходить не надо: в Подмосковье автоматизированные системы прохода пассажиров в общественном транспорте в ближайшее время сделают труд кондукторов не нужным. И таких сфер — множество.

Например, технологии сделают избыточным труд около 500 тысяч чиновников, которые отвечают сейчас за бумажный бухгалтерский оборот — о таких тенденциях будущего говорила в сентябре прошлого года заместитель министра финансов Татьяна Нестеренко.

Такси без водителей, рестораны и кафе без поваров и официантов, курьеры-роботы — это реальность, которая наступит быстрее, чем даже ее ожидаешь, тем более что в ряде стран мира проявления неумолимой поступи прогресса уже очевидны.

И здесь, как бы неожиданно это не было, залог стабильности нашей экономики — наша «кладовая» ресурсов и всей таблицы Менделеева. Как не крути, российская экономика уникальна не только тем, что мы основной производитель нефти в мире, но и тем, что наш экспорт, даже сырьевой, состоит из множества других товаров — от природного газа до цветной и черной металлургии, от угля и алмазов до пиломатериалов и кругляка. Спрос на всю эту продукцию не может упасть одновременно и резко.

Даже та же нефть, которая поистрепала всем нервы своими скачками то вверх, то вниз, для мировой экономики имеет такое же значение как воздух для каждого из нас. За счет нефти, природного газа и угля, в мире суммарно вырабатывается 80,5% электричества, горячей воды и тепла в домах.

Всякие «фишки» в виде электромобилей, во-первых, не так распространены (в США на них приходится менее 1% всех новых проданных автомобилей), а во-вторых, эти же чудо-машины тоже нуждаются… в электричестве! Электричестве, которое запитывает их батареи, а при этом производится главным образом за счет сжигания нефти, природного газа и угля. Круг замкнулся!

Грозит ли нам замедление экономики Китая? На самом деле, для самих китайцев эта проблема гораздо большая, чем для нас. Заработные платы в России, которые в легкой промышленности оказались меньше, чем в Китае, привели к подъему этой отрасли у нас. Это стало особенно понятно по динамике импорта: укрепившийся рубль за последние 12 месяцев привел к всплеску закупок иностранных продуктов питания, а вот обуви и одежды — нет.

Конечно, если российский рубль пойдет дальше к 55 рублям за доллар и ниже, то себестоимость продукции российской легкой промышленности уже не будет конкурентоспособной. С другой стороны, тогда при той же сумме в рублях в долларовом эквиваленте у нас будет больше средств, а значит население просто увеличит покупку импортной одежды и обуви.

Наконец, вопрос «заворачивания» денежного краника в США и ЕС. Действительно, с 2008-2009 годов, со времени мирового финансового кризиса, печатный станок в Новом и Старом свете стремительно разогнался, а экономики государств там купались в дешевых кредитах.

Итог не очень веселый: экономический рост слабоват, государственный долг и дефицит бюджетов вырос, но главное — возросли долги американцев и европейцев, а возможности заработка таким же темпом у них не увеличились.

Кроме того, дешевые кредиты оборачиваются мизерными доходами по банковским депозитам, которые стали активно «съедаться» даже небольшой инфляцией в США и ЕС. Под ударом оказались пенсионные накопления американцев и европейцев.

Но касается ли это нас? А получается, что почти нет. Стараниями наших «западных партнеров» российская финансовая система практически отрезана от денежных «бассейнов» Запада.

Значит ли это все, что нужно успокоиться и не строить планы на развитие экономики страны? Конечно, нет.

Вчера, 30 мая, Владимир Путин в Кремле выслушал предложения бывшего главы финансового ведомства страны Алексея Кудрина, а также защитника прав предпринимателей Бориса Титова. А ранее, 19 мая, глава правительства Дмитрий Медведев представил план кабмина, который Владимир Путин назвал «ключевым документом», то есть своего рода «дорожной картой» развития экономики страны. Но она еще будет дополняться и обновляться, о чем также говорил глава российского государства. Итоговый документ появится достаточно скоро — все же до очередных президентских выборов осталось уже менее 290 дней…

Владислав Гинько

США. Евросоюз. Китай. Россия > Госбюджет, налоги, цены. Финансы, банки > mirnov.ru, 31 мая 2017 > № 2512285 Эльвира Набиуллина

РОССИЯ ИНВЕСТИРУЕТ В ЭКОНОМИКУ США. В СВОЮ НЕ ХОЧЕТ

Инвестиции РФ в государственный долг США резко выросли, достигнув почти $100 млрд. Об этом на прошлой неделе сообщило американское министерство финансов.

Что такое 100 млрд зеленых? Ну, например, ожидается, что расходы госбюджета в этом году составят 16,6 трлн рублей ($277 млрд). То есть в облигации США закачали сумму, превышающую треть годовых бюджетных расходов.

Дмитрий Медведев, комментируя подобные инвестиции, объяснил их «чисто коммерческим расчетом». В чем расчет?

Облигации США надежны и ликвидны. Приобретая их, Россия стремится сохранить свои накопления. Подобным образом поступают многие государства, например Китай. Чем мы хуже? Все это вполне логично. Однако возникает несколько но.

Известный экономист Михаил Делягин иронизирует в эфире одного из телеканалов, что приоритетом для нашего государства является поддержка экономики страны, которая «развязала против нас холодную войну на уничтожение».

А ну как американцам покажется мало того, что в рамках экономических санкций они отлучили нас от передовых технологий? Возьмут да и заморозят наши инвестиции. Предлог и механизм подобной заморозки при желании конгрессмены найдут легко.

Однако возможны неприятности и без участия конгрессменов. Риски есть у любых облигаций, включая американские. Те же $100 млрд Россия держала в американских ипотечных ценных бумагах. В кризис 2007-2009 гг. ипотечный рынок США обвалился. Тогда нам удалось вернуть средства. Получится ли это сделать, если подобные неприятности коснутся облигационных займов? Стопроцентной уверенности быть не может.

Однако собака зарыта не здесь. Власти прожужжали нам уши о бесконечных проблемах с бюджетом: мол, денег хронически не хватает на экономику и социалку. И при этом с легкостью необычайной находят деньги для скупки американских облигаций.

«Наш Центробанк не направляет свои резервы на экономику России принципиально. Если деньги пойдут на развитие России, может возникнуть конкуренция глобальному бизнес», - говорит Михаил Делягин. А этого наши либералы, для которых «солнце восходит на Капитолийском холме», допустить никак не могут. Инвестировать в экономику своей страны не хотят - боятся, что деньги пропадут. Но ведь развиваться тем не менее надо, не то так и застрянем на обочине мирового технологического прогресса. Тем более что, как выясняется, денежки имеются, и немалые.

По словам М. Делягина, сверхдоходы бюджета к 1 мая составили почти 400 млрд рублей, неиспользованные остатки средств федерального бюджета к той же дате - 6,3 трлн рублей. Эти деньги лежат в Федеральном казначействе. Экономике и гражданам России, понятно, от этой их каменной неподвижности ни жарко ни холодно.

Почему правительство и ЦБ упорно отказывают в инвестициях промышленности и инфраструктуре России? Отчего не берут пример, скажем, с арабских шейхов?

Напомним, на высшем уровне была достигнута договоренность с руководством Объединенных Арабских Эмиратов (ОАЭ) об инвестировании $5 млрд в строительство у нас новых дорог, современных аэропортов и высокотехнологичных телекоммуникаций.

«Мы уверены в российском рынке», - заявил наследный принц Абу-Даби Мухаммед бен Заид Аль Нахайян. Принц уверен, а российское правительство нет. С упорством, достойным лучшего применения, наши чиновники продолжают вместо России развивать Америку.

Максим Грегоров

США. Россия. Китай > Приватизация, инвестиции. Госбюджет, налоги, цены > mirnov.ru, 29 мая 2017 > № 2512271 Михаил Делягин

Между кризисами

Стоит ли учить уроки мировой экономики?

Николай Вардуль

Впрогнозах мировой экономики, как в доходах россиян, есть большое и нарастающее расслоение. С одной стороны, налицо явная усталость от кризисов и нежелание признавать их или постоянную стагнацию «новой нормальностью». Эту позицию поддерживают прогнозы ведущих мировых финансовых институтов – Всемирного банка и МВФ. Но есть и совсем другие прогнозы, в которых кризисы возвращаются. И довольно скоро.

В том, что экономика не может избавиться от кризисов, никого убеждать не надо. Россиян точно, как и европейцев, и жителей развивающихся стран, снова привыкают к этому и американцы. Вопрос в том, когда и как вернется очередной кризис, что станет его спусковым крючком. И главное – как этому противостоять?

В розовой гамме

По прогнозу Всемирного банка, прирост мирового ВВП в 2017 г. составит 2,7% против 2,3% в 2016 г. В 2018–2019 гг. прогнозируется 2,9% ежегодно.

Эти цифры важны, но не менее важно, что ведущие центробанки постепенно либо отказываются от отрицательных процентных ставок, либо сворачивают программы количественного смягчения. ФРС США ориентируется на три повышения ставки в этом году, предполагая выйти на целевые 3% к 2019 г. Как подчеркивает, например, Нил Маккиннон, глава подразделения по макроэкономической стратегии на глобальных рынках ВТБ Капитал, «на этом фоне уровень ликвидности в мировой экономике уже перестал расти, однако если он и снижается, то недостаточно быстро для того, чтобы начать угрожать восстановлению мировой экономики или спровоцировать обвал на финансовых рынках».

Маккиннон приводит главные итоги полосы мягкой денежной политики на примере США: она привела к уменьшению безработицы в США на 1,25 п.п., ускорению инфляции на 0,5 п.п., способствовала росту котировок акций на 11–15%, снижению эффективного курса доллара почти на 5% и снижению доходности облигаций на 120 б.п. в 2013 г.

Из чего следует главный вывод: программы количественного смягчения себя оправдали, мировая экономика восстанавливается. Риски, как всегда, сохраняются, но не перечеркивающие этот позитив. Пока не перечеркивающие. С тем, что новый кризис мировой экономике не грозит, согласны, например, и аналитики из Wells Fargo: «Если предположить, что геополитическое окружение в целом остается прежним, мы прогнозируем, что небольшой темп роста мировой экономики, который был в последние несколько лет, в целом продолжится».

Грозовые тучи

Прямо противоположный прогноз 3 мая в «Ведомостях» выдвинул Игорь Николаев, директор Института стратегического анализа компании ФБК Grant Thornton: «Мировой экономике очередного кризиса в перспективе 2–3 лет избежать не удастся».

Аргументы: последние четыре кризиса мировой экономики случались с периодичностью 7–10 лет. С момента последнего мирового кризиса (2009 г.) прошло восемь лет. Сам по себе этот аргумент не слишком убедительный, даже несколько школьный. Но это только запев.

Фундаментальная причина последних кризисов, считает Николаев, – «глобальная перекапитализация рынков». Ее можно измерить. В компании ФБК Grant Thornton рассчитали показатель «капиталоемкость ВВП» – отношение совокупной капитализации рынка акций национальных компаний к объему номинального ВВП. Дальше на примере кризисов 2000–2001 гг. и 2008–2009 гг. выяснилось, что «пороговое значение капиталоемкости мирового ВВП находилось в районе 120%, после его достижения начиналось падение».

По итогам 2016 г. капиталоемкость мировой экономики близка к 100%, а в 2008 г. (вероятно, уже после того, как кризис сдул капиталоемкость, она составляла всего 60%).

Курс понятен.

Что было задано?

Чем два диаметральных по результатам прогноза дополняют друг друга? Пессимистический сосредоточен на включении сигнальных лампочек, предупреждающих о приближении кризиса. Оптимистический – на мерах антикризисной политики. Беда только в том, что, как в «Женитьбе» Гоголя, невозможно взять да приставить «губы Никанора Ивановича к носу Ивана Кузьмича».

У каждого прогноза есть слабые места. Универсальный показатель готовности к кризису привлекателен, но к ак любой единичный показатель может оказаться недостаточным. Например, в свое время представители одного инвестиционного банка выдвинули показатель – $11 000 на душу населения в год как пороговое значение для нефтедобывающих стран, с которого авторитаризм в них воцаряется на века. Красиво, но одного показателя для такого вывода очевидно недостаточно. Тем более что и сам показатель требует постоянной корректировки. То же самое относится и к капиталоемкости ВВП. Его создатели признают, что чем выше развитие экономики, тем выше должен быть кризисный порог, выраженный в капиталоемкости.

Но главная претензия в другом. Как бороться с новыми кризисами? Этот вопрос в прицел не попал, а он как минимум не менее важен, чем средства раннего распознавания кризиса.

В оптимистическом прогнозе вопрос о «лечении» также не стоит. Но сам прогноз исходит из того, что все сделанное средствами количественного смягчения – в принципе правильно. А значит, рецепт еще вполне может пригодиться. Из чего следует, что имевшие ранее место метания многих экономистов, исходивших из того, что если новым финансовым кризисам противопоставлять денежные или кредитные вливания со стороны регуляторов, то череда финансовых пузырей становится едва ли не постоянной, можно отложить в сторону.

Такой ответ на вызовы последних кризисов выглядит несколько облегченным. В нем от психологии (отпустило – ну и хорошо!) даже больше, чем от экономики.

Жизнь продолжается, причем без оглядки на прогнозы. Свое слово еще не договорил Дональд Трамп, отмена Obamacare провалилась, но это еще не значит, что та же участь постигнет все планы нового президента США, в частности по поддержке экономики госинвестициями в инфраструктурные объекты.

Пока похоже на то (и приведенные прогнозы это подтверждают), что ни в мире, ни в России качественных изменений в экономическую политику привнесено не будет, однако это еще не значит, что их не потребуется вносить.

США. Евросоюз. Россия. Весь мир > Госбюджет, налоги, цены. Финансы, банки > fingazeta.ru, 28 мая 2017 > № 2190109 Николай Вардуль

Никита Иванов, GridGain: «Производительность напрямую влияет на деньги»

Никита Иванов, основатель американской компании GridGain

Беседовала: Юлия Лю, редактор направления IT и инноваций

Основатель американской компании GridGain Никита Иванов рассказал Bankir.Ru о том, зачем банкам нужны вычисления в оперативной памяти.

— О вашей компании в России мало кто слышал до объявления о том, что вашу ИТ-платформу будет использовать Сбербанк. Чем вы заинтересовали Сбербанк?

— У нас работают всего 100 человек, и обычно такие большие компании, как Сбербанк, не используют технологии маленьких компаний типа GridGain из-за слишком высокого риска закрытия бизнеса.

Однако в ходе тендера наша технология показала лучшие результаты, поэтому Сбербанк минимизировал риск тем, что вложил деньги в компанию и вошел в совет директоров.

Мы выиграли тендер, который проводил Сбербанк. Конкурс был огромный, и наша победа стала неожиданностью для нас. Наши конкурентные преимущества — лучшая и при этом недорогая технология, проект с открытым кодом и русские корни.

— Что конкретно вы делаете для Сбербанка?

— У нас есть универсальная платформа, которую используют разные большие компании, в том числе Citibank, Apple, Microsoft и другие. Она позволяет с огромной скоростью обрабатывать большие объемы данных. Такую платформу искал Сбербанк для обработки своих данных, объем которых постоянно растет. По сути, мы предоставили инфраструктуру, на базе нашей платформы для Сбербанка сегодня проектируются решения под различные задачи и меняющиеся потребности бизнеса.

— Главная особенность вашей платформы — обработка данных в оперативной памяти?

— Да, приведу пример. С появлением мобильных приложений люди стали проверять свои счета по несколько раз в день. Это привело к росту нагрузки на системы и увеличению времени считывания данных. Наша платформа обеспечивает скорость считывания данных вплоть до микросекунд. Проведенные нами тесты показали, что использование 20 компьютеров в кластере обеспечивает обработку миллиарда транзакций в секунду. Для сравнения: самая дорогая традиционная система стоимостью $1 млн обрабатывает порядка 100 млн транзакций в секунду. При этом цена нашего решения на порядок ниже. Все это в совокупности и привлекло Сбербанк.

Мы используем принципиально иную архитектуру, чем та, что применяет, например, гигант Oracle. Нам не нужно тратить время на считывание данных с диска, мы храним данные в памяти, а использование сотен компьютеров параллельно позволяет нам достичь огромной производительности.

— Вы упомянули, что у вашей компании русские корни, однако сама компания американская. Где у вас находится центр разработки?

— Наш основной центр разработки находится в Санкт-Петербурге. Также у нас есть центр разработки в Красноярске и офис в Москве, который в основном занимается продажами. Всего у нас работа.т чуть больше 100 человек, из которых 60 занимаются разработкой.

— Российские банки интересуются вычислениями в оперативной памяти и хотят больше использовать облака. Что в этой связи будет происходить с банковскими платформами?

— На облака переходят все. Технологически это правильно. Есть проблемы с регуляторами, но они решаемы. Год назад я общался с представителями банка Barclays, который в тот момент наконец-то получил разрешение использовать облачные вычисления. Если Barclays — один из самых консервативных розничных банков в мире — перешел на облака, значит 80% банков на них уже перешли. Например, в США все банки работают с облачными вычислениями.

Вычисления в оперативной памяти — вещь абсолютно неновая, хотя для российского банкинга она в диковинку. Российский розничный банковский бизнес очень консервативен, розничные банки обычно покупают коробочный софт от Oracle и SAP.

Инвестиционный банкинг, которого в России, кстати, нет, совершенно другой. Именно инвестиционные банки первыми внедряют новые технологии. Наши первые клиенты занимались трейдингом или моделированием трейдинга. Сейчас все инвестиционные банки в США думают о том, чтобы начать использовать международные стандарты Базель IV, требующие проводить моделирование каждой транзакции, обсчитывать частоту дефолтов и другие параметры. Ежедневно инвестиционный банк осуществляет 25 млн трейдов, и для каждого из них нужно провести моделирование. Это можно делать только в памяти.

Хранение данных в памяти — финальный этап эволюции систем хранения. Немного истории. В 1949 году вышел первый накопитель на пленке. Затем появились системы на дисках. В конце 1980-х Toshiba сделала флеш, и сейчас мы все храним на флешках. Каждый раз скорость росла, а стоимость снижалась. Сейчас мы пришли к тому, что храним данные в памяти компьютера. Возникает вопрос: что будет дальше?

— И что же будет дальше?

— Ничего.

— Совсем ничего?

— Да. Мы прошли весь путь. Обработка данных в памяти это финальный этап развития компьютеров. Для того чтобы появилось что-то новое, должна принципиально поменяться архитектура компьютеров. Память будет быстрее, она подешевеет, не будет стираться при выключении энергии, но данные будут храниться и обрабатываться только в памяти.

— Как будет обеспечиваться безопасность данных?

— Обработка данных в памяти никак не улучшает и не ухудшает ситуацию с обеспечением безопасности.

— Вы занимаетесь решениям для борьбы с мошенничествами?

— Наши системы используются в антифрод-решениях. Вообще, все системы антифрод становятся безумно тяжелыми. Например, вы живете в России, но вдруг ваша карточка начинает использоваться в Африке. У банка возникает вопрос: блокировать или не блокировать транзакции по ней? Этот вопрос можно снять, если иметь возможность подключиться к системе бронирования билетов и проверить, не покупали ли вы билет в Африку. Или другой пример: мы знаем, что вы купили машину и имеем информацию о том, какая это машина. Допустим, вы только что заправились и едете. И вдруг кто-то использует вашу карточку на заправке. Мы знаем, сколько вы проехали, и понимаем, что это точно делаете не вы: вам еще рано заправляться. Значит, ваша карточка украдена. Таких вариантов масса. Если задаться целью, то можно с близкой к 100-процентной вероятности определять, является ли транзакция законной.

Для банка фрод — огромная проблема, влияющая на репутацию. Сейчас люди везде платят карточками. Процесс оплаты занимает очень мало времени, за которое надо успеть проверить карточку на предмет фрода, ведь человек не хочет ждать.

Здесь производительность напрямую влияет на деньги. Это очень похоже на трейдинг, где потеря одной секунды ведет к огромным финансовым потерям.

— Сейчас допустимый показатель потерь в США — 6 центов на $100.

— Я не знаю, каков сейчас этот показатель, но могу точно сказать, что банки одержимы стремлением добиться нулевых потерь: ноль фрода за год. Особенно в этом плане старается Citibank, потерявший огромные суммы и репутацию из-за мошенничеств в недавнем прошлом.

— Какие технологии вы считаете перспективными?

— Машинное обучение и нейронные сети. Подобной моделью интересуются все компании, выдающие кредиты и ипотеку. В США в простых случаях уже сейчас можно взять ипотеку за считанные минуты. Это вопрос технологический — куча бумаг просматривается автоматически, без участия человека.

— У вас, наверное, есть конкуренты? Кто они?

— Если у бизнеса нет конкурентов, то этот бизнес никому не интересен и не нужен. Наш прямой конкурент — SAP с серверами HANA, и Oracle, который мы удачно обыграли в Сбербанке.

Россия. США > Финансы, банки. СМИ, ИТ > bankir.ru, 24 мая 2017 > № 2184644 Никита Иванов

ДЕМОГРАФИЮ ХОТЯТ ПОДСТЕГНУТЬ РУБЛЕМ

В России снова озаботились проблемой численности населения, и совершенствование демографической политики пытаются решить налоговым прессом для малодетных.

МАЛО ДЕТЕЙ – ПЛАТИ

9 мая президенту РФ был направлен проект концепции закона «О статусе многодетных семей», разработанный Институтом демографии, миграции и регионального развития.

Документ предусматривает разделение многодетных семей на малоимущие, зажиточные и состоятельные категории, что позволит сделать меры поддержки максимально адресными.

Также документ предлагает поощрять многодетные семьи ежемесячными пособиями и конкретными вещами и услугами, а деятельность родителей по воспитанию детей включить в общий трудовой стаж...

Среди этих заманчивых предложений, на которые еще надо будет найти деньги в бюджете, закралось одно странное - взимание платы... с семей с одним ребенком или с бездетных не по медицинским показателям.

Хотя размер так называемого налога на малодетность не определен и еще неясно, будет ли он вообще принят, инициатива уже вызвала шквал негодования в обществе. Неудивительно, ведь кто-то снова пытается вернуть страну назад в прошлое (налог на бездетность существовал в СССР с 1941 по 1992 год), а налог хочет ввести при отсутствии объекта налогообложения как такового.

Ряд министерств уже выступил против такого налога, и почти со стопроцентной уверенностью можно сказать, что президент налог на малодетность завернет, как это уже было в 2015 году.

Несмотря на явную антинародность налога, корни подобных инициатив продолжают прорастать в головах некоторых народных избранников. Так, на днях депутат Мосгордумы Николай Губенко предложил ввести налог на бездетность для москвичей, ведь это «будет способствовать реализации идеи сохранения, сбережения и умножения нации».

Умножится ли нация – большой вопрос. Многие страны пытались бороться за увеличение рождаемости при помощи социальных выплат, но попытки эти не увенчались успехом: финансовая мотивация помогала семьям заводить детей чуть раньше, чем планировалось супругами изначально, но никак не влияла на итоговое количество, а через несколько лет рождаемость и вовсе опускалась до уровней более низких, чем стартовые.

«В США, где самая высокая рождаемость, самые низкие затраты на семейную политику, - говорит директор Института демографии НИУ ВШЭ Анатолий Вишневский. - В Швеции, Дании, Финляндии затраты высокие, но по уровню рождаемости они мало отличаются от Великобритании или Нидерландов, где эти затраты намного ниже.

При этом в бедных странах рожают больше, чем в богатых, а внутри одной страны бедные слои населения часто рожают больше детей, чем состоятельные, так что низкий уровень жизни к уменьшению рождаемости не имеет никакого отношения. Я считаю, что социальные выплаты и увеличение пособий на ребенка - правильная и необходимая мера, но к повышению рождаемости привести не может. Какие бы планы ни положили на стол руководства чиновники, Россию ожидает очередной и неизбежный демографический спад».

Делая такой вывод, демограф опирался на объективные цифры: количество женщин репродуктивного возраста к 2025 г. уменьшится по сравнению с 2015 г. на 34%.

ДЕНЕЖНОЕ МЫШЛЕНИЕ

В 2016 г. в России родились 1,893 млн человек, а умерли 1,888 млн. Хотя уже четвертый год подряд рождаемость превышает смертность примерно на 5 тыс. человек, прирост населения, как ни крути, происходит в основном за счет миграции. Немалую роль сыграл и присоединенный к России в 2014 г. Крым.

Но даже два последних фактора не улучшают картину рождаемости. В 2016 году родились на 51 тыс. детей меньше, чем в 2015 г. Этот показатель стал самым низким за последние пять лет. В прошлом году россиян родилось даже меньше, чем в 2013-м, притом что тогда в статистику еще не входил «Крымнаш».

А тут еще мы вступаем в очередную демографическую яму - рожденные в середине 80-х женщины входят в возраст снижения рождаемости, а их сменяет малочисленное поколение 90-х. Все это не может не беспокоить руководство страны, которое и так и сяк из кожи вон лезло, чтобы увеличить рождаемость с помощью того же маткапитала, но в сухом остатке все равно получило по этим данным жирный минус. Неудивительно, что на днях Дмитрий Медведев поручил подчиненным подготовить пакет мер, направленных на повышение рождаемости.

К 1 июня те, кому был адресован призыв - Минтруд, Минздрав, Минфин и Минэкономразвития, - представят свои инициативы, и речь в них, к гадалке не ходи, вновь пойдет о материальных компенсациях, которые подтолкнут женщин рожать больше детей. Но станут ли панацеей такие меры?

Елена Хакимова

США. Швеция. Дания. ЮФО > Госбюджет, налоги, цены > mirnov.ru, 22 мая 2017 > № 2512240 Николай Губенко, Анатолий Вишневский

ГОСПОДА ПРИСЯЖНЫЕ, АУ!

С этого года расширен список статей, обвиняемые по которым могут воспользоваться судом присяжных. А с 2018-го присяжные по закону должны быть в каждом районном суде. Вот только желающих вершить правосудие именем народа днем с огнем не сыщешь...

По Конституции обвиняемый в совершении преступления имеет право на рассмотрение его дела судом присяжных (ч. 2 ст. 47 Основного закона). До 2009 года суд с участием присяжных заседателей вправе был рассматривать дела о 47 видах преступлений. Но в результате исправления законодательства его компетенция сократилась вдвое: 24 состава преступлений перешли в подсудность районных судов либо в исключительное ведение профессиональных судей. Вот вам и Конституция...

Эксперты Совета по правам человека при Президенте РФ удивлялись: до сих пор никто не додумался ограничить компетенцию судов присяжных, если не считать Ирландию в период усиления террористической деятельности ИРА. Но там был введен режим чрезвычайного положения. После его отмены народных представителей вернули в залы судебных заседаний.

ОДИН ПРОЦЕНТ НАДЕЖДЫ

До последнего времени наши присяжные могли рассматривать дела только о тех преступлениях, за которые грозит пожизненное лишение свободы либо смертная казнь. (С января 2017 года в их компетенцию попали вообще все привлеченные по статье «Убийство».) Поэтому с участием присяжных выносится менее 1% приговоров - около 600.

Для сравнения: в США суд присяжных разбирает 165 тыс. дел в год. Ему подсудны все уголовные дела и даже часть гражданских. В царской России с участием присяжных слушалось около трех четвертей уголовных дел по 410 составам.

Главной претензией некоторых юристов-практиков к судам присяжных стал сомнительный, с их точки зрения, процент оправдательных приговоров - около 20% при общероссийском показателе в полпроцента. Многовато будет!

Но еще в 2006 году, выступая на Всероссийском координационном совещании руководителей правоохранительных органов, президент Владимир Путин подчеркнул: в вынесении оправдательных вердиктов виноваты не присяжные заседатели, а сами правоохранительные и судебные органы. Когда слаба доказательная база, когда материалы следствия противоречат друг другу, присяжные начинают сильно сомневаться в виновности подсудимого. При этом не следует забывать, что до половины из оправдательных приговоров потом отменялись решением вышестоящих инстанций.

Инерция обвинительного уклона и корпоративных договоренностей все еще сильна. Адвокат Московской коллегии адвокатов Анна Ставицкая приводила такой пример из практики: присяжные трижды оправдывали подсудимых, и только на третий раз Верховный суд оставил приговор в силе.

Надо ли удивляться, что две трети граждан, опрошенных социологами, не слишком-то доверяют российским судам и всего 13% готовы сами стать присяжными (данные «Левада-центра»).

МНОГО ЗВАННЫХ…

Эту гражданскую пассивность и скептическое отношение россиян к отечественной Фемиде убедительно проиллюстрировал судья Верховного суда Александр Дзыбан.

По его словам, на начальном этапе становления института суда присяжных (с начала 90-х до 2000 года) достаточно было направить вызовы 200-300 кандидатам (для сложных и длительных процессов порядка 500), и приходило 30-50 человек: проводи отбор, формируй коллегию.

Сейчас, по данным Мосгорсуда, в зависимости от категории дел направляется по 2 тысячи приглашений. А принявших это приглашение все равно не хватает. Из вызванных только за один месяц Мособлсудом 34 600 человек явились... 104. И ни одной коллегии сформировать не удалось.

При этом суды присяжных не слишком дешевое удовольствие. Во-первых, присяжным возмещают командировочные и транспортные расходы (даже если коллегия не была сформирована). Во-вторых, им выплачивается вознаграждение в размере половины оклада судьи пропорционально числу отработанных в суде дней (но не менее их среднего заработка по месту основной работы за тот же период). Безработным - около 500 рублей в день. А если еще и разбирательство затягивается... В общем, бюджету это ежегодно обходится в сотни миллионов рублей.

ГЛАВНОЕ – УЧАСТИЕ

Как бы там ни было, судья Конституционного суда РФ в отставке Тамара Морщакова убеждена, что у института присяжных большой потенциал в смысле повышения уровня доверия граждан к правосудию и формирования гражданского общества.

В свое время ВЦИОМ выяснил: после личного участия в суде присяжных у 75% опрошенных мнение о системе уголовного правосудия улучшилось. Большинство из них (58%) пришли к выводу, что введение суда присяжных в той или иной степени пошло суду на пользу. Получив опыт личного участия в суде присяжных, подавляющее большинство респондентов (88%) готовы его повторить.

А как насчет того, что присяжного можно легко подкупить или запугать? До судебного процесса сторонники и противники этой точки зрения делились в пропорции 50 на 50. После участия в качестве присяжного заседателя соотношение составило 20 к 80. То есть число пессимистов и скептиков резко упало.

Илья Горицвет

Россия. Ирландия. США > Внешэкономсвязи, политика > mirnov.ru, 16 мая 2017 > № 2512233 Тамара Морщакова

Выступление и ответы на вопросы СМИ Министра иностранных дел России С.В.Лаврова по итогам переговоров с Государственным секретарем США Р.Тиллерсоном, Вашингтон, 10 мая 2017 года

Сегодня в Государственном департаменте США мы провели двустороннюю встречу с Государственным секретарем этой страны Р.Тиллерсоном и только что вместе были у Президента США Д.Трампа.

Прежде всего обсудили наше взаимодействие на международной арене. Подтвердилось, что, несмотря на все известные сложности, наши страны могут и должны вместе помогать решать ключевые проблемы, которые стоят на международной повестке дня.

Подробно говорили о Сирии, в том числе в контексте тех идей, которые сейчас сформулированы в отношении создания зон деэскалации. У нас общее понимание, что это должно быть шагом к прекращению насилия по всей территории САР, который поможет решать гуманитарные проблемы и создать прочные основы для того, чтобы двигаться к политическому урегулированию на основе резолюции 2254 СБ ООН.

Договорились, что будем вместе продолжать работать в рамках формата Астаны, где США присутствуют в качестве наблюдателей. Мы оценили конструктивный вклад, который США внесли на последней встрече. Будем сотрудничать и в рамках Женевского процесса, который, как заявил специальный представитель Генерального секретаря ООН С. де Мистура, должен возобновиться буквально на следующей неделе. Рассчитываем, что Правительство Сирии и все оппозиционные группы будут действовать конструктивно.

Говорили также и о других проблемах, с которыми сталкивается мировое сообщество, где мы совместно с США и другими «игроками» можем действительно сыграть положительную роль. В этом контексте упоминались палестино-израильское урегулирование, ситуация в Афганистане, ситуация с выполнением Минских договоренностей по украинскому урегулированию. По этим вопросам условились продолжать рабочие контакты, искать пути сближения позиций всех заинтересованных сторон.

Обсудили состояние двусторонних отношений, которое не вызывает радости. Причины, по которым эти отношения находятся там, где они есть, нам хорошо известны. К сожалению, предыдущая администрация США сделала все, чтобы подорвать основы наших отношений. Сейчас приходится действовать с очень низкого уровня. Мы прекрасно понимаем, что российские и американские граждане хотят жить в согласии и нормально общаться. Думаю, что задача политиков сделать так, чтобы все искусственные наслоения, которые этому мешают, были устранены.

С Государственным секретарем США Р.Тиллерсоном обсудили итоги встречи наших заместителей, которые позавчера в Нью-Йорке провели обзор двусторонних отношений. Понятно, что далеко не все проблемы удалось решить, я даже сказал бы, что движение очень скромное. Условились, что по этому каналу мы продолжим рассматривать те раздражители, которые искусственно появились в наших отношениях. Считаю, что это полезный и деловой подход. За один присест все проблемы мы не решим. Это абсолютно ясно. Но то, что есть желание двигаться в этом направлении, – это позитив. Президент США Д.Трамп четко подтвердил свою заинтересованность в том, чтобы выстраивать взаимовыгодные, деловые и прагматичные отношения, а также решать проблемы. Очень важно, что у Президента Российской Федерации В.В.Путина и Президента США Д.Трампа есть нацеленность на конкретные результаты, которые будут ощутимы и позволят снимать проблемы, в том числе международной повестки дня.

Вопрос: Обсуждался ли вопрос санкций, в частности, восстановление доступа к российской госсобственности в Вашингтоне и Нью-Йорке? Какие ответные шаги будут предприниматься, если эта ситуация не будет разрешена с американской стороны?

С.В.Лавров: Санкции – это односторонние действия, предпринятые по отношению к нам и поэтому их решение – не наша проблема.

Вопрос госсобственности занимает особое место в наших переговорах. Право собственности подтверждено юридическими документами, выдаваемыми в США. Администрация Б.Обамы в свои последние дни проявляла мелочные действия в отношении как нашей собственности, так и наших дипломатов, которым было приказано в двадцать четыре часа покинуть Соединённые Штаты. Все, в частности Администрация Д.Трампа, понимают, что эти действия неправомерны. При оглашении этих решений Президент Российской Федерации В.В.Путин сказал, что у нас есть полное право ответить взаимностью. Американская сторона знает, как это будет выглядеть. Но мы не будем следовать за теми, кто пытается разрушить наши отношения. Наши американские коллеги знают о нашей позиции. Надеюсь, что нам удастся разрешить эту ситуацию без усугубления наших отношений.

Вопрос: Во время обсуждения Сирии говорили ли вы о политическом способе урегулирования ситуации в этой стране? Какую роль будет играть Б.Асад с Вашей точки зрения? Как расходится Ваша точка зрения с американской? Какой прогресс вы достигли в этом обсуждении по прошествии месяца?

В США сильно концентрируются на возможных контактах Президента США Д.Трампа с российскими представителями во время его предвыборной кампании, было некоторое недопонимание. Есть ли какие-либо изменения во взаимоотношениях?

С.В.Лавров: Что касается разговоров и шума, которые поднимаются вокруг наших отношений, вымыслов о том, будто мы тут руководим всей внутренней политикой.

Конечно, мы наблюдаем этот абсолютно ненормальный фон, на котором развиваются отношения. Мне кажется, что это просто унизительно для американского народа слышать, что внутренней политикой США руководит Российская Федерация. Как можно великой стране пытаться размышлять такими категориями? Я считаю, что политики наносят очень большой вред политической системе США, когда пытаются представить, что кто-то руководит Америкой извне.

Что касается Сирии, то мы, прежде всего, концентрировались на тех идеях, которые обсуждались во время визита Госсекретаря США Р.Тиллерсона в Москву, когда он поделился мыслями касательно создания зон деэскалации и безопасности. Это была инициатива, которую Президент США Д.Трамп упоминал в ходе своих телефонных разговоров с Президентом Российской Федерации В.В.Путиным. Затем Госсекретарь США Р.Тиллерсон в Москве представил ее более подробно. Сейчас эта инициатива воплощается в договоренности, достигнутые в Астане, где было предложено создать четыре зоны деэскалации, в том числе и на юге, т.к. США особенно заинтересованы в том, чтобы стабилизировать ситуацию на границе Сирии с Иорданией и Израилем. Мы готовы в этом сотрудничать.

Сегодня обсуждали конкретные пути и механизмы, которыми мы можем совместно управлять. Безусловно, политической процесс весьма важен. Убеждены, что нельзя брать долгую паузу. Поэтому мы приветствуем решение специального посланника Генерального секретаря ООН С. де Мистуры возобновить Женевские переговоры в середине мая (через несколько дней). Как я уже сказал, рассчитываем, что те рамки, в которых этот процесс развивается, будут приемлемы для Правительства Сирии и всех оппозиционеров и что разговор пойдет параллельно по всем четырем «корзинам», которые обозначил С. де Мистура: по вопросам управления страной, подготовки новой конституции, подготовки выборов и борьбы с террором.

Вопрос: Недавнее заявление Пентагона о «дьяволе в деталях» в отношении создания зон деэскалации в Сирии не совсем понятно со стороны США. Кто будет обеспечивать безопасность этих зон и как будет работать этот проект в целом? Как Вы считаете, достаточна ли работа со стороны американских партнёров в этом направлении?

С.В.Лавров: То, что «дьявол всегда в деталях» – это общеизвестная истина. На данном этапе есть согласие в концептуальном плане и в том, что касается географических параметров зон деэскалации. В подписанном в Астане меморандуме сформулированы дальнейшие шаги в отношении того, как заинтересованные стороны будут обеспечивать полосы безопасности вокруг зон деэскалации. Мы заинтересованы в том, чтобы Соединённые Штаты активно проявляли себя в этих вопросах. Мы считаем, что американская сторона также заинтересована в этом, как минимум, если говорить о южной зоне деэскалации. Мы исходим из того, что они сыграют инициативную роль в этом процессе. Надеемся, что США смогут внести свой вклад в отношении безопасности и гуманитарных вопросов, в обеспечение прекращения режима боевых действий и на других территориях, где имеется эта проблема.

Вопрос: С момента инаугурации Д.Трампа многое произошло в международных отношениях. Можете ли Вы сказать, что язык общения между США и Россией изменился, в особенности после ударов по Сирии?

С.В.Лавров: Сейчас диалог между Россией и США свободен от идеологизированности, характерной в период администрации Б.Обамы. Президент США Д.Трамп, его Администрация, Госсекретарь Р.Тиллерсон - это люди, которые хотят вести диалог не ради того, чтобы показать свои достижения в сфере идеологических предпочтений, а чтобы решать конкретные вопросы, от которых зависят развитие страны, благополучие граждан и урегулирование конфликтов в разных частях мира.

Вопрос: Поднимал ли Президент США Д.Трамп в ходе Вашей с ним встречи вопрос об американской обеспокоенности в связи с российским вмешательством в американский выборных процесс?

С.В.Лавров: Я на этот вопрос уже отвечал. Мы наблюдаем за тем, что у вас здесь происходит в отношении России и ее якобы «решающей роли» в вашей внутренней политике. С Д.Трампом мы говорили о конкретных вещах. Этой вакханалии никто из нас не касался.

Вопрос: Американские разведслужбы обвиняют Россию во вмешательстве в выборы. Президент США Д.Трамп говорит, что все это неправда. Давал ли он Вам в ходе вашей встречи какие-то заверения в том, что не верит, что Россия каким-то образом вмешивалась в предвыборную кампанию?

С.В.Лавров: Вроде здесь все взрослые люди. Никогда не думал, что придется отвечать на такие вопросы, тем более в США, с вашей глубоко развитой демократической политической системой.

Президент Д.Трамп неоднократно публично говорил о том, что он думает относительно утверждений, будто мы вмешиваемся в ваши внутренние дела. Мне достаточно его публичных заявлений. Нет никакой нужды, чтобы как-то секретно, на ухо нам об этом сообщать. Мы знаем позицию Д.Трампа и тех, кто пытается доказать обратное. Беда в том, что ни одного факта, ни единого доказательства никто никому не предъявил. А если вы освещаете международную жизнь и жизнь своей страны, поинтересуйтесь как журналисты, где эти факты.

Вопрос: Вы совсем недавно узнали, что директор ФБР США Дж.Коми был уволен. Учитывая озвученные обвинения ФБР в адрес Вашей страны, рады ли Вы были услышать такую новость?

С.В.Лавров: Этот вопрос вообще не ко мне. Я могу Вам привести в пример ситуацию, когда в России, Франции, Великобритании кто-то кого-то назначает или увольняет. Это ваши внутренние дела.

Вопрос: Обсуждался ли вопрос встречи президентов В.В.Путина и Д.Трампа? Когда она может состояться - в июле или, возможно, раньше?

С.В.Лавров: Когда президенты недавно говорили по телефону, они уже подтвердили, что будут встречаться «на полях» саммита «двадцатки» в Германии в первой декаде июля. Сегодня мы с Госсекретарем США Р.Тиллерсоном говорили о том, как мы можем продвинуться по упомянутым мною пунктам повестки дня, в том числе по Сирии и по другим вопросам, с тем, чтобы к этой встрече мы подготовили зримые, осязаемые результаты. В любом случае, они повидаются в июле.

Вопрос: Могли бы Вы подробнее рассказать о состоявшейся встрече с Президентом США Д.Трампом и о Ваших с ним отношениях? Почему Вы считаете, что благодаря тому факту, что Д.Трамп является бизнесменом, отношения России с ним могут быть лучше, чем с администрацией Б.Обамы? Давал ли он Вам какие-то заверения по этому поводу?

С.В.Лавров: Я уже отвечал на этот вопрос. Всегда полезнее для отношений, когда люди занимаются делом, а не пытаются излагать идеологические предпочтения и заниматься пропагандой. На этом и основываются наши ожидания.

Вопрос: Какова российская стратегия «выхода» («exit strategy») из Сирии?

С.В.Лавров: У нас нет такого понятия, как «exit strategy». Мы все должны выполнить то, о чем договорились. Это записано в резолюциях СБ ООН. Их надо выполнять, пресечь все террористические проявления в Сирии, не допустить, чтобы эта страна превратилась в очаг экстремизма и нестабильности, не допустить того, что произошло с Ираком и Ливией.

Кто-то меня спрашивал про Президента САР Б.Асада. В случае с Ираком и с Ливией мировое сообщество было одержимо необходимостью свергнуть одного человека – С.Хусейна в Ираке, М.Каддафи в Ливии. Мы все прекрасно видим, к чему это привело. Когда идет речь об урегулировании сирийского кризиса, давайте извлекать уроки из прошлых ошибок и делать ставку не на то, чтобы сменить конкретного лидера, а на то, чтобы искоренить угрозу терроризма. Президент США Д.Трамп сегодня в очередной раз подтвердил, что в Сирии для США главное победить террор. Здесь мы полностью солидарны.

Вопрос: Что Вы можете сказать на обвинения в том, что Россия поддерживает Движение талибов (ДТ) в Афганистане?

С.В.Лавров: Мы неоднократно требовали предъявить хотя бы один факт. У тех, кто серьезно занимается Афганистаном, есть полное представление о том, что там происходит. Ни один серьезный аналитик, который не пытается заработать себе дешевую репутацию, не утверждает, будто мы помогаем оружием талибам.

Мы работаем с талибами, чтобы реализовать решение СБ ООН, принятое по предложению афганского Правительства, которое заключается в том, что талибы должны стать частью политического процесса, если они признают нынешнюю конституцию Афганистана, откажутся от насилия и не будут иметь ничего общего с террористами. Это единственное основание для того, чтобы все работали с талибами. На этой основе с ними готово договариваться и афганское Правительство. Талибы – это часть афганского населения. Трудно представить, что без них этот конфликт можно будет как-то урегулировать, особенно после той разрухи, которую после себя оставили натовские силы за десятилетнее пребывание, не решив ни одной проблемы, усугубив террористическую угрозу, допустив приход ИГИЛ в Афганистан, где его раньше не было, увеличив наркопроизводство более чем в десять раз. Проблем много. Всех афганцев надо объединять на основе озвученных мною критериев.

Вопрос: Правильно ли мы поняли, что во время Вашей встречи с Президентом США Д.Трампом он не поднял вопрос о вмешательстве России в американские выборы в прошлом году? Этот вопрос вообще не обсуждался?

С.В.Лавров: Я только что ответил на этот вопрос. Президент США Д.Трамп публично говорит, что все это вымыслы. Положите на стол хотя бы один факт, тогда мы сможем хоть как-то отреагировать. Сейчас, когда нам в глаза говорят, что все всё знают, и это продолжается много месяцев, но ни одного факта нигде не предъявлено, в том числе в Сенате, где созданы специальные комиссии, это несерьезно.

Вопрос: Вы говорили, что заинтересованы в американском участии в создании зон деэскалации. Могли бы Вы более подробно рассказать об этом? Говорили ли Д.Трамп или Р.Тиллерсон, что США в той или иной степени будут участвовать с Россией в создании таких зон?

С.В.Лавров: Во-первых, сама идея изначально высказывалась представителями США – Президентом Д.Трампом и Госсекретарем Р.Тиллерсоном. Мы использовали формат Астаны, чтобы ее хоть как-то начать продвигать в практическом плане. Будем приветствовать любой вклад США. Говорить об этом должен тот, кто профессионально занимается ситуацией «на земле», кто ей владеет. У нас есть возможности продвигать этот процесс и в Астане, и в Женеве. Сегодня у нас общее понимание, что как активные участники общего процесса сирийского урегулирования мы продолжим эти контакты вместе с другими ключевыми игроками, прежде всего, со странами региона.

Спасибо большое, мы полетели на Аляску.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 10 мая 2017 > № 2175602 Сергей Лавров

УЧЕНЫЙ НАПРОРОЧИЛ ПОБЕДУ ЛЕ ПЕН

Знаменитый французский физик Серж Галам предсказывает победу на выборах Марин Ле Пен.

Этот ученый известен еще и тем, что в июне прошлого года точно предсказал исход британского референдума в пользу выхода из Единой Европы, в ноябре победу Дональда Трампа и в этом году проигрыш популярного политика Алена Жюппе Франсуа Фийону на партийных выборах кандидата в президенты.

Серж Галам является директором Французского национального центра научных исследований. Использовав свой научный метод, он объявил о вероятности победы Марин Ле Пен. Галам указывает на существование большой разницы между намерением голосовать за того или иного кандидата и реальным голосованием. Галам отмечает крайнюю маловероятность того, что те, кто проголосовал за Ле Пен в первом туре отдадут свои голоса Эммануэлю Макрону или не придут на выборы.

И в тоже время маловероятно, что вся настроенная негативно к Ле Пен публика, поддержит ее оппонента, который непопулярен у крайне левых и консервативных избирателей.

Галам подсчитал, что Ле Пен может набрать более 50 процентов голосов среди тех, кто придет на выборы. Серьезным ударом для Макрона стал отказ поддержать его со стороны влиятельной организации, выступающей за сохранение традиционной французской семьи, она обвинила его в антисемейной политике и в том, что он ценит деньги больше чем людей.

Николай Иванов

Франция. США > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > mirnov.ru, 29 апреля 2017 > № 2512250 Серж Галам

Нефтяники-передвижники

Николай Вардуль

Нефтяники выжидают. С одной стороны, они и сами еще не решили, как быть, с другой – держат интригу. И на пороге принятия решения о сокращении добычи следовали противоречивые заявления – рынок в такое решение не верил, отчего эффект только усилился. Возможно, ОПЕК рассчитывает повторить успех.

Возможно, правда, и другое. Характерно заявление казахстанского министра энергетики Каната Бозумбаева: «Мы готовы только увеличивать добычу!». Казахстан, конечно, погоды не делает, но пока добычу полегоньку, но увеличивает.

По сути, все держится на Саудовской Аравии. Именно она несет основную тяжесть сокращения добычи. От ее выбора зависит и будущая судьба ограничительного соглашения. Последний сигнал из нефтяного королевства говорит о его возможном продлении.

Но все равно, какое решение, в конце концов, восторжествует, сказать трудно. С одной стороны, вот он, только что полученный опыт: при снижении цен доходы добытчиков выросли. Другая сторона – рост доходов в прошлом, в самое последнее время его уже нет, а раз так – лови момент!

Казалось бы, выбор очевиден. Зачем нефтяникам самим снижать цены и наращивать добычу, лишаясь будущих доходов? Но червь сомнения в том, а будут ли вообще будущие доходы? На рынке в самых разных прогнозах недостатка нет. Довольно популярен и такой: запущен цикл снижения цен на все виды сырья, включая нефть, их сегодняшний уровень – не более, чем ремиссия. Дальше будет только хуже.

Не убедительно? Как сказать. По сути, цены на нефть в коридоре. С передвижными стенами. Одна – это уровень традиционной добычи, другая – сланцевая добыча. Они двигаются, потому что чем ниже традиционная добыча, тем больше шансов у добычи сланцевой, рост цен открывает дорогу сланцевикам.

Нужно искать баланс. Его, впрочем, надо искать при любом важном решении, нефть – лишь прекрасный пример.

Но и сам баланс подвижен. Пока тенденция в том, что сланцевая добыча дешевеет. Значит, перспектива – за снижением цен. Неслучайно, недавно обновивший свой базовый прогноз Банк России в качестве среднегодовой цены нефти в 2017 г. ставит $50, а в 2018 г. – $40 за баррель. Прогнозам, конечно, веры нет, но тенденция характерна.

На самом деле на цены на нефть влияет не один нарисованный подвижный коридор. Если Дональд Трамп выполнит свое обещание и американские нефтяники возьмутся за пока закрытые месторождения, цены получат еще один мощный толчок. Да и уже начатый подъем ставки ФРС, а в том, что он будет происходить и дальше, сомнений мало, это еще один толчок, снижающий цену нефти.

Так что праздник воспрявших цен может оказаться недолгим.

Саудовская Аравия. США. Россия > Нефть, газ, уголь > fingazeta.ru, 22 апреля 2017 > № 2148167 Николай Вардуль

УКРАИНУ ОХВАТИЛА ЭСКАЛАЦИЯ НЕНАВИСТИ

Ракетный обстрел американцами сирийской авиабазы толкает украинских «ястребов войны» на откровенное безрассудство.

После этой вероломной атаки украинские парламентарии тут же обратились к руководству США с просьбами немедленно нанести такой же удар по «российско-террористическим войскам» и наконец предоставить Незалежной летальное оружие для уничтожения «агрессоров».

Похоже, что именно этот демарш американцев развязал руки Киеву: вопреки объявленному с начала апреля перемирию украинские войска наращивают боевую активность в Донбассе, ежедневно обстреливая города и села.

Особенно неистовствуют в эти дни министры обороны и внутренних дел Степан Полторак и Арсен Аваков.

Первый, кстати, безмятежно заявил, что недавняя потеря 70 процентов боеприпасов (из имевшихся 138 тысяч тонн!) во время пожара на базе хранения в Балаклее Харьковской области никак не отразится на боеспособности украинской армии. А в ходе продолжающегося весеннего призыва, заверил министр, боевой строй пополняют исключительно патриоты, готовые умереть за родину.

Все это, как едко говорят в народе, сплошные враки. Авторитетный военный эксперт Николай Микулич (заметьте, украинский, а не российский!) с цифрами в руках доказывает, что уже совсем скоро бравым воякам стрелять будет нечем.

Сберегающиеся с 70-80-х годов прошлого века советские боеприпасы на исходе. Спешные закупки таких же образцов в Польше, Болгарии, где были излишки еще со времен существования Варшавского договора, не покрывают потребности Украины. Предъявлять претензии компании «Укроборонэкспорт», интенсивно распродававшей боеприпасы в страны Азии и Африки, поздно.

Вот и пытаются оружейники модернизировать системы для применения иных калибров, что абсурдно по самой сути. Бронебойные снаряды и пули в итоге подобных «экспериментов» падают после выстрелов неподалеку от своих окопов...

Что касается пресловутого патриотизма, о котором пафосно говорит военачальник, то он отнюдь не бескорыстен. Только что всем бойцам, участвующим в так называемой антитеррористической операции (в реальности - карательной), вновь повысили денежное содержание. Теперь рядовой солдат будет ежемесячно получать 14,5 тысячи гривен (около 600 долларов), что почти в четыре раза выше средней зарплаты в стране.

Однако и от такой финансовой «заманухи» призывники бегут куда глаза глядят. Количество отказников зашкаливает. Под ружье чаще всего встают уголовные элементы. Генеральный штаб вынужден признать, что не менее 50 процентов новобранцев имеют по две-три судимости. Они не столько воюют, сколько пьянствуют и мародерствуют в прифронтовой зоне.

Тем не менее Совет национальной безопасности и обороны объявил: «Время для освобождения Донбасса от оккупантов приближается». По выкладкам кабинетных стратегов, ударную мощь победоносного наступления составят 250 тысяч военнослужащих армии, 50 тысяч национальных гвардейцев и 900 тысяч резервистов первого эшелона. Перед такой лавиной личного состава рассыплется любая оборона, уверяют они.

Глава МВД Аваков (почему-то именно он выступает в роли главного прогнозиста) убежден: «В течение двух недель мы очистим Донбасс от российско-террористических войск, отрядов сепаратистов и наглухо закроем нашу границу с агрессивным северо-восточным соседом».

В поддержку наступательного блицкрига, по его разумению, сразу поднимутся народные массы, угнетаемые москалями. Изо дня в день он повторяет «стопроцентно достоверные данные»: мол, 73 процента жителей неподконтрольных сейчас властям Киева Донецкой и Луганской областей мечтают как можно скорее вернуться в лоно родной Украины.

Уж не сам ли Аваков инкогнито объезжал города и села за линией соприкосновения и проводил опрос?

Обстановка в стране крайне напряженная и взрывоопасная. Ее, безусловно, накаляют США, вновь продемонстрировавшие всему миру вызывающую воинственность. Надежда на заокеанских партнеров толкает украинских «ястребов войны» на безрассудство, стремительно раскручивает виток милитаризации. Государственная пропагандистская машина работает на полную мощь и сумела внушить значительной части населения, что «отечественная война с Россией» скоро вступит в решающую фазу и победоносно закончится.

Степан Левчук

Украина. США. Россия > Армия, полиция > mirnov.ru, 18 апреля 2017 > № 2512075 Арсен Аваков

 Пасхальное яйцо для Ким Чен Ына

воля и мощь американских военных могут быть остановлены только волей и мощью

Александр Проханов

У Трампа бычья голова, маленький лоб, тяжёлые надбровные дуги и набрякшие силой и безумным упрямством глаза. Отстрелявшись по Сирии, он нагнал к берегам Северной Кореи авианосцев, кипятит воду, выпаривает океан в надежде, что все северокорейские подводные лодки окажутся на мели, и по отмели американские «морские котики» дойдут до корейского берега и убьют Ким Чен Ына, послав ему отравленный торт – тот самый, что Трамп не доел в обществе китайского лидера Си Цзиньпина. А если операция не удастся, Трамп взорвёт над Северной Кореей несколько атомных бомб.

Над этим можно сколько угодно шутить, но угроза американцев разбомбить Северную Корею – не блеф. Американцы редко блефуют. У них есть военная мощь и воля, что исключает необходимость блефа.

Американцы не блефовали, угрожая разбомбить Югославию. И они её разбомбили беспощадно. Первобытная разрушительная сила, которая исходила от американцев, парализовала Милошевича. И он, безвольный, был сломлен. Среди взрывов крылатых ракет, которые рвали на части Белград, он не дал приказ своим войскам ударить в сухопутный корпус американцев, нанести им наземное поражение. Я помню его печальные глаза – глаза человека, обречённого на заклание. Он поплатился свободой и был умерщвлён в Гааге.

Американцы не блефовали, когда грозили разбомбить Ирак. Генерал-врун потряхивал пробиркой, в которой, по его словам, содержалось оружие массового уничтожения. Это произвело магическое парализующее воздействие на Саддама Хуссейна, его генералов, разведчиков, начальников гвардии. К моменту, когда началась бомбардировка Ирака и войска англосаксов вторглись на его территорию, Саддам Хуссейн был сломлен. Гвардия изменила, разбежалась от своего непобедимого лидера. Сначала его засунули в подпол, а потом отдали на растерзание вешателям.

Я помню глаза Саддама Хуссейна за несколько недель до трагедии: в них была ноющая, тихая печаль и предчувствие смерти.

Норьега, законно избранный президент Панамы, заикнувшийся о правах панамского народа на Панамский канал, был похищен американскими спецподразделениями из собственной постели и помещёнв американскую тюрьму как наркоторговец.

Воля и мощь американских военных могут быть остановлены только волей и мощью. Иран– прекрасное, целостное, блестяще организованное, одухотворённое государство. Десятки лет оно живёт под угрозой американских и израильских бомбардировок. Окружённое блокадой, под прицелом авианосцев, оно ни разу не дрогнуло, создавая своё ядерное производство, выпуская в небо одну за другой баллистические ракеты, формируя одно за другим поколения иранцев, готовых умереть за отечество. И Америка ходит кругами, прицеливается к Тегерану, к священному городу Кум, к ядерным центрам и ракетным полигонам. Прицеливается, но не решается нажать на спуск.

То же самое и Северная Корея. Небольшое уникальное и неповторимое государство. Почти единственное, что уцелело под напором американской глобальной агрессии. Уцелев, строилось, развивалось, в то время как рядом падали целые цивилизации, включая и советскую красную, сгинувшую под американским башмаком.

Мобилизация, труд, вера в армию, в вождей, в свою неповторимость, в своё мессианство. Северная Корея драгоценна и неповторима, угодна Господу, как сверхпрочный уникальный кристалл, рождённый под страшным давлением времени в раскалённом тигле противоборства.

Волю к сопротивлению, незыблемый стоицизм я чувствовал в Пхеньяне, когда смотрел на литые колонны армейских подразделений. Когда в разговорах с простыми людьми стремился понять религиозную философию чучхе, где вождь и народ являют собой планетарную системус негасимым солнцем вождя и бесчисленными орбитами планет.

Эту волю к сопротивлению я чувствовал на 38-й параллели, там, где пролегает пограничный незримый рубец, оставленный страшной корейской междоусобицей. Эту непреклонную волю я ощущал на разведывательном американском корабле «Пуэбло», который был взят корейцами в плен у своего побережья, итеперь в центре Пхеньяна стоит как военный трофей, говорящий о провале американцев и о триумфе красной Кореи.

Если американские штурмовики и крылатые ракеты решатся на удар по Корее, вся грозная стальная мощь северокорейской армии перейдёт пограничную 38-ю параллель и двинется вглубь южнокорейской территории, врежется в рыхлое, демобилизованное, не готовое к сопротивлению месиво. И взрывы американских ракет послужат долгожданному объединению двух Корей. В современном мире ресурсом является не только подлётное время крылатых и баллистических ракет, не только мегатонны боеголовок, беспилотники, генштабистские проекты – ресурсом соперничества являются воля и интеллект. Россия после 1991 года была парализована лоботомией и утратила волю, она утратила боеспособную армию, почти лишилась ракетно-ядерного щита и тех политиков и генералов, которые способны запустить ракеты в ответ на атаку агрессоров.

Сегодня Россия вернулась в глобальную политику как равноправный субъект. Обладая экономикой в десятки раз более слабой, чем экономика Запада, имея армию, по численности и вооружению уступающую армии НАТО, Россия вышла в мировой океан, ощутила свои национальные интересы на всех широтах планеты, добилась этого благодаря воле лидера, интеллекту своих дипломатов и той непобедимой вере в благодать и бессмертие, которая делает русский народ пасхальным народом, делает Россию страной воскрешения и восстания из мёртвых.

И мы, глядя на мрачные туши авианосцев, на тяжёлые надбровные дуги Трампа, видим блеск наших чудных весенних ручьёв, умилительную наивную красоту вербной ветки, нежное пламя хрупкой свечи и повторяем: «Да воскреснет Бог! Да расточатся враги его!».

США. КНДР. Корея > Армия, полиция. Внешэкономсвязи, политика > zavtra.ru, 18 апреля 2017 > № 2144172 Александр Проханов

Маленькая победоносная третья мировая

Андрей Колесников о том, почему Россия никак не может договориться с Трампом

Пока вице-президент США Майк Пенс делал страшные глаза, стоя в демилитаризованной зоне на 38-й параллели, разделившей две Кореи, и рассуждал о том, что американское «стратегическое терпение» заканчивается и Дональд Трамп показал, какой он решительный, забросав Асада «томагавками» и обрушив на Афганистан «мать всех бомб», Ким Чен Ын отправил сирийскому диктатору телеграмму по случаю 71-й годовщины независимости Сирийской Арабской Республики. И выразил солидарность с президентом и его народом, которые «срывают акты агрессии всех враждебных сил».

Через один «клик» — то есть Башара Асада — российское политическое начальство оказывается большим другом северокорейского руководителя. Но является ли Асад союзником России — наряду с ее армией и флотом, как любит повторять вслед за одним императором один вице-премьер? Нет, он не союзник, он «сукин сын, но наш сукин сын». Впрочем, проблема в том, что у сегодняшней России практически нет союзников — их место занимают многочисленные, в том числе почти никем в мире не признанные официально, «наши сукины сыны».

Миропорядок, вступивший в стадию хаоса и потому именуемый ввиду отсутствия приличествующего случаю термина «постпорядком», и в самом деле представляется чем-то крайне сумбурным. Иногда даже кажется, что мир стоит на пороге второго издания карибского кризиса –1962 и маленькой победоносной третьей мировой войны, и вслед за ударами по Сирии и Афганистану последует удар США по Северной Корее, а та шарахнет по Южной, и дальше все пойдет вразнос.

И на чьей стороне выступит Россия в третьей мировой? На стороне Северной Кореи, как это уже было в случае СССР в ходе войны на том же полуострове в 1950–1953 годах?

Ощущение хаоса усугубляется ввиду того, что никто ни с кем не может толком договориться. Москва наблюдает за внешне импульсивными движениями Трампа и ожидает результатов президентских выборов во Франции. Для того чтобы или латать старый миропорядок, или строить новый, или хотя бы привести в равновесное состояние «постпорядок», нужны стройматериалы и строители. Но строители никак не могут согласовать даже контуры генплана, а строительного материала и вовсе нет: не сформулирована повестка для переговоров, отсутствует список ключевых разногласий и сюжетов, имеющих переговорную перспективу или по которым бессмысленно договариваться в ближайшие годы.

Если стороны большой игры решили, что мир теперь, как и полвека тому назад, делится на зоны влияния, тогда нужно сесть, как Рузвельт, Черчилль и Сталин, и нарисовать на салфетке процентные нормы передела глобуса. Но и такой сценарий невозможен: это только Кремль убежден в том, что европейские страны обладают ограниченным суверенитетом. 45-му президенту еще предстоит утвердить себя не то что первым среди равных, но хотя бы равным лидерам ключевых государств Европы. И он не может претендовать на то, чтобы с кем-то вот запросто сесть и разделить мир.

Тем не менее надо отдать должное Трампу: столкнувшись с сопротивлением среды, он все чаще ведет себя как более или менее банальный президент США.

Потерпев ряд чувствительных поражений внутри страны, он решил вплотную заняться внешнеполитическими делами. И пока наши протокольные и пропагандистские службы ловили кайф от того, как первое лицо маринует то ли Тиллерсона, то ли просто весь медийный мир — примет или не примет глава российского государства американского госсекретаря или нет, президент США занялся делом. И кажется, в его действиях наблюдается все меньше хаотических рывков в стиле капризного правого крайнего нападающего и все больше прагматической логики.

Это не он полетел к председателю Си, а китайский лидер прилетел к нему — не поленился, не счел это унизительным. Что важно еще и в контексте того же назревающего северокорейского кризиса, потому что Китай был и остается «дорогой жизни» для КНДР.

Симптоматичен календарь поездок и встреч главных американских переговорщиков. Майк Пенс после Южной Кореи летит в Японию, до которой добивают северокорейские ракеты. Затем — в Индонезию. Потом, без перерыва, в Австралию.

Министр обороны Джек Мэттис обрабатывает другой регион, без отдыха пролетая по оси Саудовская Аравия, Израиль, Катар, Джибути. Сам же Трамп никуда не летит, зато принимает в Вашингтоне сначала премьер-министра Италии Паоло Джентилиони, а затем президента Аргентины Маурисио Макри.

Президент, вице-президент, министр обороны заштриховывают все большие пространства на контурной карте мира.

Россия же стоит на этой школьной карте, как скала — белая, неокрашенная, обидевшаяся на весь мир и в том числе на почти испортившегося Трампа, окруженная «сукиными сынами» и возлагающая большие надежды на bête noire Европы Марин Ле Пен.

Такая картинка в дурном сне не могла привидеться российскому политическому классу еще десять лет назад — даже после мюнхенской речи Владимира Путина.

У польского сценариста Яна Юзефа Щепаньского есть короткий рассказ «Ланч в Гарварде». В 1958-м, когда Генри Киссинджер был еще профессором Гарвардского университета, он еженедельно устраивал встречи с приглашенными спикерами. Ветер сдул бумаги со стола польского интеллектуала, и в том числе приглашение, полученное Щепаньским от Киссинджера, в чем гость из Польши и признался хозяину ланча. Будущий госсекретарь страшно разволновался, и поляк получил новое приглашение.

В соответствии со схемой рассадки он должен был сидеть по правую руку от спикера — на минуточку, эту роль исполняла Элеонор Рузвельт, которая замучила Щепаньского разговорами, болезненными для поляка, о том, какая хорошая Россия, где она даже посетила прекрасную тюрьму. Позже автор этого рассказа нашел в своей комнате самое первое приглашение: «Согласно приложенной схеме я должен был сидеть совершенно в другом месте, вдалеке от вдовы президента. И тут я понял, почему разволновался Киссинджер. Он мне не поверил. Логика дипломата подсказала ему, что я был оскорблен, получив недостаточно почетное место».

Кажется, российский политический класс, наблюдая за тем, как из вселенского хаоса рождается новая версия то ли миропорядка, то ли «постпорядка», заранее оскорбленный, ждет особого приглашения.

Когда Борис Джонсон зовет Россию в коалицию западных держав в Сирии — это, разумеется, не приглашение. Трамп, и никто другой, должен изобрести нечто похожее на то, что придумал перед ланчем с Элеонор Рузвельт Генри Киссинджер. И пригласить Россию так, чтобы она не отказалась начать разговор хотя бы о чем-то. Расставаться с таким призом истории, как 45-й президент США, российскому истеблишменту было бы неразумно. Но первый шаг должны сделать американцы. Мы ж не какая-нибудь там Италия. Или Аргентина. Или… Китай.

Кстати, российско-американским отношениям не помешали бы фигуры уровня Генри Киссинджера и Анатолия Добрынина, которые более четырех десятилетий тому назад образовали «канал», позволивший снять множество недоразумений и избежать серьезных конфликтов. По сути дела, из него выросла разрядка. Но чтобы построить детант, надо заложить его фундамент и отбросить обиды.

Когда Брежнев хотел разрядки, он ради теплого разговора с Киссинджером распорядился построить специальный домик на территории резиденции в Завидово. Интеллектуальная обслуга назвала это строение в честь американского гостя — «Кискин дом». Строительство большого (хотя и непродолжительного) мира, от которого очень выиграл тогдашний СССР, включало в себя постройку временного прибежища для американского переговорщика. Но для этого нужно было не полениться хотя бы завезти стройматериалы. Маленький домик точно лучше маленькой победоносной третьей мировой без победителей.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > gazeta.ru, 18 апреля 2017 > № 2144125 Андрей Колесников

Нефтяной рынок в ловушке импортозамещения США.

Мировой рынок нефти пока еще не может выйти из зоны турбулентности. Договор ОПЕК с независимыми производителями нефти о сокращении добычи наступил на вполне прогнозируемые «сланцевые грабли» США, поэтому цены на сырье остались ниже ожидаемых значений. Вместе с тем никто из серьезных отраслевых аналитиков и не прогнозировал резкого, как по волшебству, изменения настроения на рынке. Скорее, сам договор с картелем стал победой нефтедобывающих стран, которые таким образом задекларировали свою способность бороться за общие экономические интересы

Мировой рынок нефти пока еще не может выйти из зоны турбулентности. Договор ОПЕК с независимыми производителями нефти о сокращении добычи наступил на вполне прогнозируемые «сланцевые грабли» США, поэтому цены на сырье остались ниже ожидаемых значений. Вместе с тем никто из серьезных отраслевых аналитиков и не прогнозировал резкого, как по волшебству, изменения настроения на рынке. Скорее, сам договор с картелем стал победой нефтедобывающих стран, которые таким образом задекларировали свою способность бороться за общие экономические интересы.

В России за всеми нюансами нефтяного рынка принято следить достаточно пристально. Однако отличительной особенностью российской политической элиты, особенно относящейся к финансовому сектору, является постоянное самобичевание проблемой большой зависимости экономики страны от сырьевого фактора. Очередное заявление об этом было сделано экс-главой Минфина РФ Алексеем Кудриным на конференции в Высшей школе экономики.

«Мы не перешли от старой модели работы нашей экономики, новая не появилась. Поэтому наша зависимость от нефти остается достаточно высокой», – заявил бывший министр. Нынешний глава Минфина Антон Силуанов парировал Кудрину, сообщив, что «Россия все меньше и меньше зависит от сырья. Раньше бюджет действительно больше чем наполовину формировался за счет нефтегазовых доходов, сейчас эта зависимость гораздо ниже».

О том, чего ждать от мирового рынка углеводородов и насколько для России важны цены на черное золото, журналу «НиК» рассказал директор аналитического департамента ГК «Альпари» Александр Разуваев.

«НиК»: В настоящее время делается огромное количество совершенно противоположных заявлений о состоянии нефтяного рынка. Кто-то говорит, что цена на нефть будет расти, другие – что будет падать. Любопытно, но «упаднические» настроения главным образом присутствуют у руководителей российского финансового сектора. В связи с этим хотелось бы понять, какова на данном этапе себестоимость добычи барреля нефти в России?

– Себестоимость добычи у всех компаний составляет примерно от $2 до $3, максимум – $4 за баррель. Естественно, на конкретных месторождениях показатели могут отличаться, поэтому это усредненные цифры. И это только себестоимость добычи, в которой не отражаются инвестиционные расходы, то есть средства, затраченные на бурение скважин, обустройство месторождений и т.д. Инвестиционные расходы обычно можно посмотреть в отчетах о движении денежных средств компаний.

«НиК»: В начале 2000-х годов, при постепенном росте цен на нефть, многие компании, например «Сибнефть», заявляли о том, что для них комфортно закладывать цену исходя из $17-20 за баррель…

– Я думаю, они закладывали цену с инвестициями. Напомню, что, к сожалению, времена тогда были темные, налог на прибыль никто платить не хотел и часто себестоимость завышалась. Был и еще один момент, связанный с инвестициями: основные фонды российской нефтянки, бывшей советской, по отчетности были занижены. Соответственно, заниженной была и амортизация. Налоговая база налога на прибыль получалась завышенной. И компании старались ее уменьшить любыми способами.

«НиК»: Зачастую создается ощущение, что торгуют в основном «бумажной» нефтью. Иначе говоря, параллельно существуют два рынка – фьючерсной торговли нефтяными котировками и углеводородного сырья. В связи с этим возникает вопрос: насколько зависит потребление нефти от цены на нее?

– Теоретически чем выше цена продукта, тем спрос на него должен быть меньше. Но, судя по примерам из глобальной экономики, это далеко не всегда так. Конечно, бывали исключения. Например, в 2008 году, когда нефть вышла на $140 за баррель, в Европе прошли митинги рядовых граждан. Но, как правило, переложить рост цен на потребителя можно. К тому же если мы посмотрим на готовый продукт, то в нем себестоимость сырья не очень велика. Поэтому в принципе все разговоры «нефть сейчас подорожает, нас ждет глобальная экономическая рецессия» – это немножко пустое.

У нас часто ругали советскую и постсоветскую экономику за то, что никто не думал о стоимости энергоресурсов. В современной России модернизация полностью состоялась, то есть деньги считаются. Это касается и нефтепродуктов, и газа при производстве энергетики. По-моему, в Белоруссии Лукашенко тоже над этим вопросом работал. А вот, кстати, Украина, по-моему, нет.

«НиК»: Если возвращаться к реальной нефти, какую роль в цене на энергоносители играют спекуляции? Или именно из них она и состоит?

– Нефть – это любимая игрушка спекулянтов. Действия инвестиционных банков как для повышения, так и для понижения цен, а также ставки Федеральной резервной системы США имеют очень большое значение для нефтяного рынка. Поэтому нельзя рассматривать нефть как просто обычный товар.

«НиК»: А те знаменитые танкеры с нефтью, что стоят в районе Сингапура, – это «бумажная» нефть или настоящая?

– Конечно, помимо спроса и предложения – я хочу купить, ты хочешь продать какой-то актив, – присутствует серьезная спекулятивная составляющая. И хотя считается, что спекулянт покупает риск, обеспечивает ликвидность и так далее, действия финансовых домов на рынке нефти зачастую приводят к дисбалансу. В принципе, если это нормальные спрос и предложение, должно быть так: добыли, продали и все.

«НиК»: А есть ли свободная нефть, которую добыли, но не продали, потому что она не нужна?

– Считается, что избыток предложения был до соглашения с ОПЕК. Сейчас идет снижение добычи, но в США активнее стали добывать сланец. Что же касается использования танкеров под хранилище и т.д., то есть две точки зрения. Первая утверждает, что нефть в танкерах – это избыток, который не был продан. Вторая – владельцы этого сырья намеренно не продают нефть, так как ждут более высоких цен. Поэтому на проблему танкеров можно смотреть по-разному.

«НиК»: Не секрет, что большинство компаний, добывающих сланцевую нефть в США, терпят огромные убытки. На Ваш взгляд, феномен сланцевой нефти – это игрушка американского давления на рынок или что-то иное?

– Они закредитованы, говорили даже, что из-за их дефолта может разразиться финансовый кризис. Однако я не думаю, что у сланцевой добычи будет такая сюжетная линия. Когда-то, в нулевые годы, президент США Джордж Буш, над которым тогда все смеялись, говорил, что США должны так развивать технологии, чтобы не быть зависимыми от экспорта углеводородов с Ближнего Востока. Вот они и развивают технологии. Изначально у этой добычи была очень большая себестоимость и экологические проблемы, но они работают и снижают издержки. Выражаясь нашим языком, сланцевая добыча – это политика Соединенных Штатов по импортозамещению. Я не вижу никакого «сланцевого заговора» по отношению к России, Саудовской Аравии или Ирану. Технологии не стоят на месте, они развиваются. Кредиты сланцевым компаниям идут. Долги их не сильно беспокоят, поскольку они могут их рефинансировать. То есть сланцевая добыча – это реальность нефтяного рынка, с которой надо считаться.

«НиК»: По мнению специалистов, в России до 75% нынешних запасов – это трудноизвлекаемая нефть. По логике вещей, добыча именно такой нефти должна очень сильно влиять на нефтяные цены. На Ваш взгляд, увеличение добычи трудноизвлекаемой нефти приведет к росту цен на углеводороды?

– Когда в 2014 г. нефть провалилась, многие финансовые компании писали о том, что средняя себестоимость по отрасли составляет $60-80 за баррель. Приводили пример 2008-2009 годов, когда цена на сырье ушла вниз, а потом резко отскочила. Тем не менее за прошедшие полтора года нефть падала и ниже $30. И пока восстановление докризисных цен не просматривается. С моей точки зрения, значение себестоимости влияет не на текущие цены, а на будущие инвестиционные проекты. Условно говоря, наша Арктика в целом будет рентабельна при цене барреля выше $100. Поэтому пока Россия и не занимается активной добычей в этом регионе. У нас и без Арктики добыча и экспорт растут.

«НиК»: Сейчас эксперты озвучивают разные прогнозы. Например, зампред ВТБ Юрий Соловьев заявляет, что в компании видят «ослабление рубля в среднесрочной перспективе» и опасаются «падения цены на энергоносители». Глава Внешэкономбанка Сергей Горьков считает, что цены выше $60 никогда не будут. Глава Сбербанка Герман Греф говорит о том, что, по его мнению, после 20-30 года цена на нефть начнет снижаться и будет падать уже до упора. Что это?

– Я разделяю консервативный подход аналитиков, которые стараются, например, при текущей нефти в $54 за баррель в модель поставить $45. То есть цену всегда надо закладывать консервативную. Кроме того, есть категория людей, которая искренне верит, что весь реальный сектор экономики – а это не только нефть и газ, электроэнергетика и металлы – уже давно в прошлом. Реальны только Facebook и Twitter. По их мнению, технологии настолько продвинутся вперед, что спрос на нефть резко упадет.

С моей точки зрения, это несерьезно. Более того, если посмотреть на российские нефтегазовые холдинги, их запасы сырья самые большие в мире. Но есть люди –профессиональные плакальщики, они размышляют примерно следующим образом: мы точно знаем, что нефть упадет, рубль упадет и мы все умрем. Обычно это всякие блогеры и так далее.

«НиК»: Но Греф все-таки в первую очередь не блогер…

– У Грефа культ «умной экономики» – это когда реальный сектор будет вытеснен какими-то передовыми технологиями. И действительно, если мы посмотрим на структуру мировой экономики, то увидим, что за сто лет она может сильно измениться. Однако я не думаю, что нефть окажется ненужной уже через 20-30 лет. Более того, нефтегазовый сектор – это глобальное конкурентное преимущество России. Традиционно российский военный экспорт дает стране $15 млрд в год. Выручка от «Роснефти» при нынешних ценах на нефть примерно $80 млрд. Другое дело, что черное золото добывает ограниченное число производителей и, соответственно, возможно манипулирование ценами. Я имею в виду игру на понижение, подобно тому как в 1980-е годы была согласованная договоренность США и Саудовской Аравии уронить нефть.

«НиК»: Можно ли сейчас говорить о том, что зависимость российской экономики от нефти и газа падает?

– Растет добыча, но внешние цены так просели, что выручка снизилась и, конечно, доля нефтегаза в ВВП тоже уменьшилась. Это произошло не из-за программы импортозамещения или развития конкурентоспособных технологий, а потому что цена упала. Есть и другой момент: ВВП России становится более умным и национально ориентированным. Соответствует действительности то, что президент Владимир Путин говорил о выручке IT-компаний и софт-компаний, – $7 млрд. Понятно, что по сравнению с «Роснефтью» это не так много, но все-таки структура экономики становится более умной.

«НиК»: Какой рубль выгоден России?

– Рубль – сырьевая валюта, это все справедливо, но все-таки процентные ставки во многом зависят и от процентных ставок Банка России. Конечно, нефть тоже влияет, но все-таки рубль – это еще и финансовые факторы. Поэтому, когда наше правительство говорит, что России нужен слабый рубль, надо понимать, что это нужно не для экономики, а для бюджета. Взять налоги с «Роснефти» или ЛУКОЙЛа намного проще, чем с теневого сектора. А теневой сектор в России – это, как-никак, $300 млрд.

Я сторонник сильного рубля, и в том укреплении, которое есть сейчас, я ничего плохого не вижу. Это не только низкая инфляция, но и доступ к качественным товарам и технологиям, ведь почти во всех производственных цепочках присутствует импорт. По-моему, только деревообработка хорошо выигрывает от девальвации. Ну и нефтяникам как экспортерам тоже нужен слабый рубль.

Есть еще и политические причины для укрепления национальной валюты. Российская Федерация – привлекательная страна для бывших советских республик, не для лидеров, а для граждан, которые едут в Россию работать и хотят с нами дружить. В результате девальвации уровень жизни в Казахстане стал чуть выше, чем в РФ. Хотя структура их экономики близка к российской. Конечно, Казахстан не под санкциями, но реально надо посмотреть политику национальных банков, кто и как опускал валюту.

Существует еще одна причина, по которой нам нужен сильный рубль. В конце мая 2014 г. подписан документ о Евразийском союзе Белоруссии, Российской Федерации, Казахстана и двух стран с более слабой экономикой – Армении и Киргизии. Решено, что Евразийский союз – это единый рынок товаров, услуг и капитала. Решено, что будет единый евразийский Центробанк в Алматы и единая евразийская валюта. Вопрос – когда? Понятно, что единая валюта будет очень похожа на российский рубль. Соответственно, российская валюта должна быть сильной.

«НиК»: Насколько договор с ОПЕК о сокращении добычи был нужен России? Есть ли какие-то другие способы регулирования цен на нефть?

– Договор с ОПЕК – это, я думаю, прежде всего внешнеполитический успех. И все-таки на ценах он сказался. Учитывая тот факт, что никто не верил, что можно договориться. Тем не менее стоит признать, что ставка Федерального резерва США, может быть, более серьезный регулятор, чем ОПЕК. Другое дело, что американцы все-таки задействуют ее в интересах своей экономики. Возвращаясь к теме, может ли нефть рухнуть до $25 в 2017 году. Я считаю, что некоторая вероятность такого падения, а потом отскока назад сохраняется.

Например, падение цены на нефть может произойти в результате финансового кризиса в ЕС. Напомню, что евро может прекратить свое существование в нынешнем виде, если Ле Пен выиграет выборы. Она уже сказала, что новый французский франк будет равен евро. Соответственно, в этом случае французский суверенный долг она будет обслуживать во франках, что фактически означает дефолт. В этом случае в Европе разразится масштабнейший банковский кризис. Евро будет не то что дешевле доллара, я не знаю, сколько он будет стоить вообще. Ясно, что если это случится с Францией, то за ней последует Италия. Следом начнет выходить Испания. Даже если евро останется валютой Германии и еще нескольких стран, это будет очень большая финансовая и политическая турбулентность.

«НиК»: Помимо выхода Франции из ЕС, существуют ли еще какие-то серьезные угрозы для нефтяного рынка? Например, близится IPO национальной нефтегазовой компании Саудовской Аравии – Saudi Aramco.

– Не было бы никогда никакого IPO Saudi Aramco, если бы цена на нефть не упала. Компания оценила себя в $2 трлн. Это не просто дорого, это очень дорого. Если проводить грубое сравнение, это в два раза больше капитализации всего российского фондового рынка, включая «Роснефть» и «Газпром».

Ключевым моментом в оценке любой нефтегазовой компании, которая идет на IPO, является размер запасов. В Saudi Aramco, по-моему, с 1980-х не пересчитывали свой объем. Их уже об этом спрашивали, компания пообещала озвучить размер своих запасов перед размещением. Насколько можно верить цифрам, озвученным саудитами, вопрос спорный. Есть еще и политические риски. Мы видим, что на Ближнем Востоке идут революции и в целом регион нестабильный – сунниты, шииты. Плюс Саудовская Аравия как государство сильно зависит от опресненной воды. Я бы не купил, хотя, конечно, вопрос в цене.

«НиК»: Не так давно был продан пакет акций «Роснефти». Не повлияют ли действия саудитов на дальнейшие приватизационные шаги России? Чтобы люди очень хорошо вложились в IPO Saudi Aramco, а на «Роснефть» или на что-то еще денег не хватило. Такой вариант возможен?

– Глобальная ликвидность все-таки очень велика. Я не думаю, что будут продавать «Роснефть», чтобы купить Saudi Aramco. И мне кажется, Россия не пойдет на реальную приватизацию нефтегазового комплекса. Можно продать на маленькую копеечку часть «Транснефти», введя перед этим в компании нормальное корпоративное управление.

«НиК»: Сейчас все чаще встречается мнение, что «Транснефть» надо как-то разделить. У нее же, как выясняется, есть дополнительные непрофильные бизнесы. Каково ваше мнение по этому вопросу?

– У «Транснефти» даже есть «усушка нефти», и это очень многих бесит. В этой связи замечу, что я не разделяю мнение о том, что госкомпании неэффективны. Это неправда. Например, у нас есть эффективная «Роснефть» и достаточно эффективный Сбербанк. «Транснефть» же абсолютно нерыночная компания, с которой надо что-то делать.

«НиК»: Главные сторонники сохранения «Транснефти» в том виде, в каком есть сейчас, говорят, что не надо трогать работающую систему. Эта идея имеет право на жизнь или все гораздо сложнее?

– Если бы я был премьер-министром Российской Федерации, сделал бы то, что хотел Сечин: присоединил «Транснефть» к «Роснефти». Но не обидев при этом миноритариев.

«НиК»: Но тогда же будет много разговоров о создании очередного супермегамонстра?

– Сейчас многие справедливо ругают российскую экономику из-за того, что в ней госсектор занимает 70%. Тем не менее доля государства будет увеличиваться. Например, ЛУКОЙЛ останется частной компанией. Останется «Татнефть», главным образом по политическим причинам. А вот «Сургутнефтегаз», скорее всего, в итоге вольется в «Роснефть».

«НиК»: В России исторически, как и в любой другой стране, существовали малые нефтяные компании, как добывающие, так и работающие в ретейле или нефтесервисе. Ряд аналитиков уверены, что средний бизнес в нефтяной отрасли скоро исчезнет, другие считают, что это становой хребет экономики. Ваш прогноз по перспективам небольших компаний в отрасли?

– Конечно, это никакой не становой хребет экономики, но они останутся. Дело в том, что у всех крупных игроков есть месторождения со слабым дебитом или с низкой рентабельностью. Они портят операционные или финансовые показатели. Грамотный менеджмент, которому нужна хорошая отчетность, старается избавиться от этих активов, продав их малым компаниям.

«НиК»: А если брать небольшие сети АЗС, которые не входят в вертикально интегрированные компании?

– Эти останутся точно, особенно в регионах. Но там есть своя специфика: насколько я знаю, резко упала рентабельность, ЛУКОЙЛ, например, собирается продавать часть АЗС. Понятно, что вряд ли будет банкротство сети, скорее, смена собственника.

«НиК»: Хорошо, маржа упала. Тот же ЛУКОЙЛ говорит о падении маржи с 2-3 тыс. рублей почти до нуля – 8 рублей. Получается, что изначально эти АЗС жили на марже? Все-таки прибыль 2-3 тыс. рублей – это немало.

– Я думаю, нефть упала, деньги все стали считать, вот и решили продавать малоприбыльные активы. Однако непонятно, кто их сейчас купит. Есть точка зрения, что эти АЗС может купить «Роснефть», чтобы стать совсем первой. Возможно, ими заинтересуются региональные сбыты.

Опять же, оборот теневого сектора в России – $300 млрд в год. Мы и не знаем некоторых российских теневых олигархов. А сбыты – это то, что называется реальным сектором. Больше или меньше, но люди будут заправляться. Соответственно, если есть какие-то теневые деньги, покупка АЗС может быть очень привлекательной, просто чтобы их отмыть.

«НиК»: А как это коррелируется с иностранным опытом? Помните, в фильме «Корона Российской Империи»: «Чем жалеть, может, лучше за Россию умереть?» Может быть, стоит не страдать, а работать? Или проблемы сектора сложнее и глубже?

– Сложнее все-таки. Потому что разговоры о том, что у нас производительность труда ниже достаточно странные. Кто все это считает? Деньги-то разные. Напомню, что курс римских денег в Риме был один, а в провинциях империи – другой. Потому что предложение римских денег было разное, при этом налоги надо было платить именно в деньгах столицы.

Не скажу, что Россия супербогатая страна, но далеко не бедная. Например, судя по тому, что мне удалось постоять в приличных пробках в Ростове-на-Дону, куда я не так давно ездил, деньги в регионе имеются. Что касается малого бизнеса или среднего, я думаю, сбыты – это то, что останется, особенно на региональном уровне. Учитывая, что иногда они связаны еще и с местной властью. Хотя большой вопрос, кому ЛУКОЙЛ продаст свои АЗС и продаст ли вообще.

«НиК»: Возможно ли развитие в России биржевой торговли углеводородами? И создание в России влиятельных международных торговых площадок?

– Теоретически возможно, но туда должны прийти настоящие спекулянты с ликвидностью. Это возможно только после отмены санкций. И если уж делать такую площадку, то, скорее, в Астане, чтобы отношение было другое и туда вошли спекулянты.

Интервью подготовили Николай Манвелов, Екатерина Дейнего

Россия. США. Весь мир > Нефть, газ, уголь. Финансы, банки > oilcapital.ru, 17 апреля 2017 > № 2685412 Александр Разуваев

ЛДПР: Сирия - поле битвы между Россией и США

Владимир Жириновский, член Госсовета РФ, лидер ЛДПР

Трамп допустил просчет: Россия вынуждена возвращать в Сирию наши ВКС и ВМС

Ракетный удар американцев по Сирии не стал неожиданностью. Трамп уже давно под давлением своего окружения отказался декларировать «дружбу с Россией». Поэтому согласовывать свои действия с нашей страной он не посчитал нужным.

Американский ракетный удар по авиабазе в провинции Хомс — заранее спланированная провокация. Агрессия США, направленная на Сирию после химической атаки в Идлибе, которую Госдеп поспешил приписать официальному Дамаску, является попыткой подрыва авторитета России.

Наступление на Россию идет по всем фронтам: незадолго до сирийских событий на территорию Прибалтики был стянут дополнительный контингент сил НАТО. НАТО полностью зависит от США. Они все ближе подходят к нашим границам, НАТО с радостью поддерживает стремление стран Балтии обезопасить себя от вымышленной угрозы со стороны России, поскольку это поможет альянсу усилить группировку на границах с нашей страной. Но Прибалтика напрасно радуется: прибалтийские страны ставят себя в зону большого риска. Эта ошибка опасна и для Германии, и для всей Европы, потому что может начаться война. Представьте: какой-нибудь солдат в Эстонии по ошибке нажмет не ту кнопку, а война заполыхает в масштабах Европы.

НАТО играет с огнем, провоцирует будущую войну. Среди известных немецких деятелей бытует мнение, что есть сценарий, по которому должна начаться война между Россией и Германией на территории Украины. Война должна была начаться летом 2016-го, но не началась. Теперь ее планируют начать летом 2017-го.

Кому это может быть выгодно? Германии? Нет, это выгодно только США. Вашингтон через НАТО диктует Германии правила игры. Америка боится хороших отношений между Россией и Германией. ЛДПР подчеркивает: Германия должна перестать быть оккупированной страной, должна перестать ездить за разрешениями в Вашингтон. Разумеется, большинство немцев пойдут на союз с Россией вместо союза с Америкой. Потому что союз с Россией означает мир. Россия и Германия будут самыми богатыми странами, двумя великими сверхдержавами. А Америка станет никому не нужна.

И что же делает Америка, чтобы остаться «нужной»? Она провоцирует войны везде, где может, в том числе на Ближнем Востоке. Ракетный удар американцев — это прямая агрессия США против Сирии. Американцев никто туда не приглашал. Правительство Сирии пригласило Россию. Это значит, что Сирия имеет право нанести ответный удар, а Россия должна помочь, закрыть всю территорию Сирии нашими системами С-300, С-400. Подвести туда часть Черноморского и Северного флотов. И помогать наносить удары по ИГИЛ и другим антиправительственным силам.

Американцы совершили провокацию, сообщив, что Дамаск якобы использовал химическое оружие. Таким образом, США подготовили общественное мнение: якобы их удар был ответным. На самом деле очевидно, что химическое оружие применили местные боевики из организаций типа ИГИЛ. Они желают добиться свержения Асада и подорвать авторитет России, показать, что наша страна не удержала победу в Сирии. Поэтому то, что произошло в Хомсе — это прямая агрессия США не только против Сирии, но и против России.

Трамп допустил серьезный просчет. Теперь Россия вынуждена возвращать в Сирию наши ВКС и ВМС. К берегам Сирии уже срочно возвращается фрегат Черноморского флота «Адмирал Григорович», вооруженный крылатыми ракетами. Наше руководство примет все меры, чтобы защитить и Дамаск с его официальным руководителем Асадом, и наш престиж, ибо именно мы добились успехов в борьбе с ИГИЛ. Американцы везде постоянно проигрывают. Они рассказывают всему миру о борьбе с мировым терроризмом — по словам руководителей Госдепа, без США победы в Сирии и Ираке были бы немыслимы. Американцы всех стараются убедить в том, что они лучшие. Посмотрите, какие они хитрые — они всегда приходят к финалу. Как в 1945-м, например: русский народ победил фашизм, а потом американцы тоже пришли в Берлин насладиться победой.

Агрессия США не оставляет сомнений в истинных намерениях Госдепа. Страна, так долго претендовавшая на мировое господство, не сможет отказаться от этой мысли, стремясь всеми силами закрепиться на ближневосточном плацдарме. Это противостояние будет длиться еще долго. Разумеется, там и без Америки хватает своих проблем: Ближний Восток всегда кипит, постоянно идет столкновение национальностей, религий, интересов. Но в целом не будем забывать: сегодня Сирия — это прежде всего поле битвы между Россией и США.

Россия. Сирия. США > Внешэкономсвязи, политика > trud.ru, 14 апреля 2017 > № 2152651 Владимир Жириновский

Выступление и ответы на вопросы СМИ Министра иностранных дел России С.В.Лаврова в ходе совместной пресс-конференции по итогам переговоров с Государственным секретарем США Р.Тиллерсоном, Москва, 12 апреля 2017 года

Добрый вечер,

Это был длинный день. Мы провели переговоры с Государственным секретарем США Р.Тиллерсоном. Только что состоялась продолжительная (более 2-х часов) встреча с Президентом Российской Федерации В.В.Путиным.

Переговоры получились обстоятельными и откровенными, охватили весь спектр вопросов, которые являются ключевыми для наших двусторонних отношений и для взаимодействия по международным делам.

Зафиксировали, что нынешний этап в наших отношениях и в международной ситуации не самый спокойный. Есть многочисленные проблемы, в том числе те, которые были оставлены как мины замедленного действия предыдущей администрацией США Б.Обамы. Мы реалисты и понимаем, что для преодоления таких барьеров требуются серьезные усилия. То, что мы нацелены на такие усилия при понимании, что будет встречное движение со стороны наших американских коллег, это факт. Сегодня в очередной раз Президент Российской Федерации В.В.Путин подтвердил эту нашу последовательную линию.

Мы видим попытки помешать нашему сотрудничеству и даже обострить конфронтацию. Считаем, что это недальновидный подход, тем более, что история доказала, когда Москва и Вашингтон сотрудничают, выигрывают не только наши народы, но и весь мир.

Подтвердили нашу общую нацеленность на бескомпромиссную борьбу с международным терроризмом. Эту тему, которую наши президенты обсуждали в ходе нескольких телефонных разговоров, включая телефонный разговор в ночь на 4 апреля, когда Д.Трамп позвонил В.В.Путину, чтобы выразить соболезнования в связи с терактом в Петербургском метро.

Разумеется, в контексте борьбы с терроризмом мы обсуждали ситуацию в Сирии. Затронули, конечно, и инцидент, который произошел после того, как 4 апреля в Сирии в районе Идлиба имело место применение химических веществ и последовавший за этим ракетный удар США по военному аэродрому 7 апреля. Как вам известно, наши оценки мы неоднократно излагали. Сегодня мы говорили о том, что необходимо самым тщательным образом расследовать этот инцидент, который уже стал предметом многочисленных спекуляций.

Российская Федерация выступила за то, чтобы обратить внимание Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО) в Гааге на то, что у нее имеются все полномочия для инициирования такого расследования. Привлекли внимание к официальному письму Правительства Сирии в адрес ООН и ОЗХО с просьбой незамедлительно направить группу инспекторов для проведения беспристрастного и объективного расследования ситуации на месте инцидентов в провинции Идлиб и на аэродроме, который был подвергнут удару. Мы увидели готовность наших американских коллег поддержать такое расследование. Рассчитываем на то, что имеющиеся у ООН и ОЗХО полномочия будут задействованы незамедлительно. В этой связи считаем контрпродуктивным пытаться в СБ ООН принять резолюцию, которая будет посвящена не столько расследованию этого инцидента, сколько легитимизации обвинений, априори обвиняющих официальный Дамаск в том, что произошло. У нас есть другие факты. Повторяю, мы не пытаемся их кому-то навязать. Хотим, чтобы было объективное, непредвзятое и честное расследование.

Мы также обсудили состояние дел в действиях Воздушно-космических сил России и коалиции, которую возглавляют США, в контексте имеющегося Меморандума о предотвращении инцидентов в Сирии и обеспечения безопасности полетов авиации в ходе операций в САР. Как вам известно, действие этого Меморандума было приостановлено российской стороной. Сегодня Президент России В.В.Путин подтвердил нашу готовность вернуться к его применению при понимании, что будет четко подтверждена изначальная цель действий военно-воздушных сил американской коалиции и ВКС России, а именно борьба с ИГИЛ, «Джабхат ан-Нусрой» и прочими ассоциированными с ними террористическими организациями.

Исходим также из того, что публично заявленная линия России и США об отсутствии намерений вмешиваться во внутренние дела Сирии либо других государств остается в силе. Мы рассчитываем, что примеры Ирака, Ливии, ряда других стран послужат хорошим предостережением от того, чтобы подобные попытки повторялись где-то еще, в том числе в регионе Ближнего Востока и Северной Африки. Еще раз подчеркну, наша общая решимость добиться полного уничтожения и разгрома ИГИЛ и прочих террористов остается в силе, что подтвердилось сегодня во всей полноте.

Помимо борьбы с терроризмом в Сирии и в регионе в целом у нас есть общий интерес – достижение политического урегулирования сложнейшего сирийского кризиса. Россия и США на протяжении последних лет возглавляли международные усилия по поиску компромиссов, объединению всех участников как внутрисирийского конфликта, так и внешних игроков за столом переговоров под эгидой ООН. Сегодня мы договорились продолжать двустороннее взаимодействие с тем, чтобы помогать и подталкивать многосторонний процесс. Мы ценим, что помимо Женевского процесса, где мы полноценно участвуем вместе с американскими коллегами, у нас также есть площадка Астаны, на которой американские партнеры присутствуют в качестве наблюдателей.

У России и США также есть немало возможностей помочь международному сообществу урегулировать конфликты в Йемене, Ливии и не в последнюю очередь постараться найти подходы, чтобы все-таки сдвинуть с мертвой точки палестино-израильское урегулирование. Уверен, что продолжающиеся контакты по этим направлениям будут небесполезными.

Есть у нас и такая тема, как Афганистан. Как вы знаете, за последние пару лет мы использовали разнообразные форматы, которые были направлены на формирование внешней поддержки усилиям по внутриафганскому примирению. Одна из таких попыток предстоит 14 апреля в Москве. Назначена встреча т.н. «московского формата» с участием Афганистана и его соседей, в том числе центральноазиатских, на которую приглашены и американские представители. Рассчитываем, что в том или ином качестве они смогут принять участие в этой встрече.

Мы затронули кризис на Украине. У нас единая позиция о том, что Минские договоренности от 2015 г. должны выполняться. Мы вспомнили о том, как при предыдущей администрации США был налажен двусторонний канал консультаций между Москвой и Вашингтоном в дополнение к «четверке» в рамках «нормандского формата». Мы почувствовали заинтересованность нынешней Администрации продолжить двусторонние контакты по этой теме, чтобы помогать искать практические пути реализации Минских договоренностей в полной мере. Мы будем приветствовать такие усилия. Мы к ним готовы.

Мы говорили и о ситуации на Корейском полуострове, которая всех нас очень тревожит. Россия и США выступают за неукоснительное соблюдение резолюций СБ ООН, которые были приняты на эту тему. Сегодня мы говорили о том, как найти способы выйти из спирали конфронтации и перейти к тому, чтобы создать условия для переговорного процесса, урегулирования проблемы денуклеаризации Корейского полуострова через политические и дипломатические усилия.

Мы также отметили особую ответственность России и США за положение дел в сфере военно-политической безопасности в региональном и глобальном разрезах. Сверили часы относительно хода выполнения договоров о стратегической стабильности, сокращения вооружений, которые действуют между нашими странами. Договорились преодолеть некоторую паузу, которая сложилась в этих процессах по объективным причинам в связи со сменой команды в Белом доме. Рассчитываем, что контакты по рассмотрению хода нашего взаимодействия в сфере стратегической стабильности и контроля над вооружениями возобновятся и будут проходить по-деловому, прагматично, с прицелом на четкое выполнение того, о чем мы договорились.

Упоминали положение дел в наших экономических связях. Чувствуем интерес бизнеса с обеих сторон к тому, чтобы наращивать взаимодействие и преодолеть негативную тенденцию, которая сейчас наблюдается в объемах товарооборота и инвестициях по объективным и субъективным причинам. Мы со своей стороны предложили поддержать инициативы деловых кругов двух стран, чтобы их прямые контакты получали поддержку со стороны российского государства и администрации США.

Еще одна договоренность. Мы условились выделить специальных представителей от наших министерств – от Министерства иностранных дел России и Государственного Департамента США, чтобы подробно, без каких-либо эмоций, искусственных обострений посмотреть на раздражители, которые накопились в наших отношениях за последние годы, прежде всего, за годы правления администрации Б.Обамы. Я считаю, что, если с обеих сторон будет проявлен прагматичный подход к этой работе, она, безусловно, принесет результаты и позволит оздоровить наши отношения.

В целом, я думаю, что мы все понимаем, насколько непростая ситуация сложилась в наших отношениях, в мире, насколько много желающих появилось поупражняться в особенностях современных коммуникационных технологий, в киберсфере, в виртуальном мире в целом, насколько некоторые люди злоупотребляют возможностями, которые предоставляют современные технологии, пытаясь их использовать в своих весьма негодных политических целях. Думаю, что в США и в России есть достаточно здравых людей, которые смогут «отделить зерна от плевел» и руководствоваться коренными, неконъюнктурными интересами наших народов, стран и всего международного сообщества.

Это мое ощущение от состоявшихся переговоров. При всем количестве имеющихся как объективных, так и искусственно созданных проблем есть немало перспектив для совместной работы. Россия открыта не только к диалогу с США в самых разных областях, но и к совместным действиям, нацеленным на результат, в сферах, которые отвечают интересам обеих стран. Разумеется, мы будем ожидать взаимности от США. Уверен, что сегодняшняя встреча, те многие часы, которые мы провели с Р.Тиллерсоном вдвоем и с Президентом России, были потрачены не зря. После того, что мы сделали сегодня вместе, мы лучше понимаем друг друга. Надеюсь, что эти контакты будут иметь продолжение как непосредственно между нами, так и по линии наших сотрудников и других ведомств Администрации США и Правительства России.

Вопрос (адресован Р.Тиллерсону): В последние дни мы слышали из Вашингтона не только противоречивые, но и агрессивные заявления. Я имею в виду слова Президента США Д.Трампа, назвавшего Президента САР Б.Асада «животным», а также заявления Представителя Белого Дома Ш.Спайсера, сравнившего Б.Асада с А.Гитлером, допустив оговорку, что А.Гитлер не применял химического оружия. Как эти заявления способствуют целям дипломатии? Когда риторика может измениться?

С.В.Лавров (добавляет после Р.Тиллерсона): Я должен добавить пару слов. Очевидно, это та тема (прим. расследования инцидентов применения химических отравляющих веществ в Сирии), по которой мы расходимся, поскольку Россия настаивает на проведении объективного расследования. Мы вместе с США в 2013 г. выступили инициаторами ликвидации химического оружия в Сирии. В рекордные сроки были подготовлены соответствующие договоренности в ОЗХО в Гааге и в Совете Безопасности ООН. Есть доклады ОЗХО, фиксирующие прогресс в ликвидации всех заявленных запасов химического оружия. Они также фиксируют проблему, заключающуюся в том, что пара мест, где хранилось химическое оружие, находится под контролем экстремистов. Между Дамаском и Гаагой идет непрерывный процесс со своими шероховатостями. Мы используем наши отношения с Правительством САР для того, чтобы побуждать их к абсолютно полному взаимодействию. Мы привержены завершению этой работы и будем доводить ее до конца.

Что касается расследования сообщений о применении химического оружия, то существует Миссия ОЗХО по установлению фактов применения химоружия в Сирии (МУФС) и Совместный механизм ОЗХО-ООН по расследованию случаев применения в Сирии химоружия (СМР). У нас есть некоторые вопросы в адрес этих структур, потому что все без исключения обвинения, поступающие в адрес Правительства САР в применении химических отравляющих веществ (ОВ), основываются на т.н. «дистанционных показаниях» каких-то НПО. Я даже не буду лишний раз заострять внимание на полностью себя дискредитировавших т.н. «Белых касках», многократно уличенных в подлогах.

Что касается свидетельств, имеющихся в связи с применением химических ОВ на территории, контролируемой оппозицией, то неоднократно сирийское Правительство и военнослужащие России, работающие в Сирии, передавали в ОЗХО вещественные доказательства, включая подлежащие исследованию пробы. Это были не «дистанционные показания», а вещественные доказательства. Изучение этих представляемых в Гаагу в материальной форме доказательств как-то очень сильно затягивается.

Повторю, я не пытаюсь кого бы то ни было обвинять или выгораживать. Мы настаиваем на объективном расследовании произошедшего 4 апреля с.г. Кстати, как это бывало и в прошлом, все это «удачно» совпало с созывом конференции по Сирии по инициативе ЕС в Брюсселе. Как только накануне конференции появились сообщения о применении химических ОВ в провинции Идлиб, многие ее участники стали громко и активно требовать, чтобы именно этой теме была посвящена конференция, созывавшаяся для рассмотрения всего комплекса проблем сирийского урегулирования. Учитывая ажиотаж и колоссальное напряжение, создавшиеся в медийном пространстве и политической сфере, в мировом сообществе вокруг этого инцидента, мы убеждены в необходимости проведения «на трезвую голову» его беспристрастного, международного, независимого расследования. Необходимо направить интернациональную группу объективных и профессиональных экспертов на место, где были якобы применены химические ОВ и на аэродром, который, по утверждению наших американских коллег, был использован для того, чтобы оттуда направить с самолетами снаряды, начиненные химическими ОВ. Мы не увидели никаких подтверждений, что это было именно так, тем более, что по телеканалам и по показаниям людей, находившихся на этом аэродроме сразу после взлета самолетов и нанесения по нему ударов, не было каких-либо признаков, характерных для того, чтобы говорить, что там вообще были какие бы то ни было химические ОВ.

Я прошу прощения за столь долгий комментарий, но хочу подчеркнуть нашу стопроцентную убежденность в том, что если наши коллеги в ООН и Гааге будут увиливать от этого расследования, то это будет означать, что они не хотят установить истину. Мы будем на этом настаивать.

Вопрос (адресован обоим министрам): Каким образом вы могли бы убедить Президента Сирии Б.Асада участвовать в политическом переходе? Позиции России и США различаются по поводу Сирии и Украины. Считаете ли Вы, что прояснили некоторые вопросы в ходе сегодняшних переговоров?

С.В.Лавров (отвечает после Р.Тиллерсона): Со своей стороны хочу сказать, что не считаю, будто мы с США находимся на непреодолимом расстоянии друг от друга по многим вопросам международной повестки дня. Это касается Сирии и Украины. Во вступительных словах мы с Р.Тиллерсоном упомянули о договоренностях, касающихся не только сохранения, но и активизации каналов диалога по Сирии и Украине.

Что касается конкретно проблемы Сирии, в частности Б.Асада, то сегодня мы обсуждали исторические экскурсы, и Р.Тиллерсон сказал, что он человек новый и предпочитает не копаться в истории, а заниматься сегодняшними проблемами. Однако мир устроен так, что если мы не извлекаем уроки из прошлого, то едва ли сможем преуспеть в настоящем. Я напоминал о ситуациях, когда группа государств, прежде всего, страны Запада, члены НАТО были абсолютно зациклены на ликвидации того или иного диктатора, авторитарного или тоталитарного лидера. Ради того, чтобы убрать президента бывшей Югославии С.Милошевича, НАТО в 1999 г. развязало войну в центре Европы в грубейшее нарушение Устава ООН, Хельсинского заключительного акта ОБСЕ. Бомбили, между прочим, телецентр, что является военным преступлением по всем интерпретациям Женевских конвенций, жилые кварталы, Посольство Китая подверглось атаке, бомбили мосты и пассажирские поезда на протяжении почти трех месяцев. В итоге, когда уже кончились снаряды и цели, которые хотя бы относительно можно было отнести к целям двойного использования, пришли в СБ ООН.

Другой пример – еще один диктатор С.Хусейн, которого повесили после вторжения (в Ирак). Мы все знаем, чем обосновывалось это вторжение. С тех пор только Т.Блэр, по-моему, публично покаялся, что все поводы для вторжения в Ирак были «фейком». Где сейчас Ирак, вы все знаете не хуже нас.

Потом был М.Каддафи. Тоже заявлялось, что этому диктатору не место в его стране и там должна восторжествовать демократия. Что сейчас происходит с Ливией, мы тоже знаем. Ливийская государственность под огромным вопросом, и мы с США и другими партнерами (вчера об этом говорили Президент России В.В.Путин и Президент Италии С.Маттарелла) стараемся восстановить ливийское государство через национальное согласие, стараемся прекратить ситуацию, когда эта страна превратилась в канал незаконной миграции, работорговли, как сегодня сообщили общественности ваши коллеги из СМИ.

Говоря о не очень давних примерах, стоит вспомнить Судан, президент которого О.Башир был объявлен в розыск по линии Международного уголовного суда, а через несколько лет администрация Б.Обамы решила, что для того, чтобы урегулировать проблему Судана, страну нужно разделить на две части. Создали Южный Судан, причем активнейшим образом просили нас помочь заручиться согласием президента О.Башира, которого США хотят видеть в уголовном суде, чтобы он не сопротивлялся разделу Судана на два государства. Президент О.Башир сдержал свое слово, начав сотрудничать с международным сообществом. Судан был разделен на две части по проекту администрации Б.Обамы только для того, чтобы уже в прошлом году Вашингтон стал настаивать на введении санкций против своего детища – Южного Судана.

Так что эксперименты такого рода, основанные на одержимости смены какого-то диктатора, тоталитарного или авторитарного лидера, мы уже проходили. Мы слишком хорошо знаем, чем это заканчивается. Позитивных примеров, когда свергался бы диктатор и все «пошло бы, как по маслу», я не помню. Если они есть, буду признателен, если вы мне об этом расскажете.

Поэтому в Сирии, как неоднократно подчеркивал Президент России В.В.Путин, мы не делаем ставку на какую-то персону – на Президента Б.Асада или кого-то другого, как пытаются сейчас в Ливии делать ставку то на Ф.Сараджа, то на Х.Хафтара. Мы выступаем за то, чтобы они сели и договорились. Точно так же и в Сирии. Все сирийцы, как это и записано в резолюции СБ ООН, должны сесть и договориться. Это должен быть инклюзивный межсирийский диалог. Судьбу Сирии должны, как записано в резолюции СБ ООН, определять сами сирийцы без каких-либо исключений. Самое главное не убрать того или иного персонажа с политической сцены, а договориться о том, как будет устроено сирийское государство, чтобы оно было демократическим, светским (против чего выступают оппозиционеры из т.н. «Высшего комитета по переговорам»), чтобы в этом государстве все этнические и конфессиональные группы чувствовали себя защищенными, справедливо представленными в органах власти. Уверяю вас, что как только такой консенсус будет достигнут, а это нужно делать через разработку новой конституции, вопросы судьбы отдельных личностей будут решаться гораздо более эффективно и без каких-либо трагических последствий для государства, страны, народа.

Вопрос: Обсуждался ли в ходе сегодняшних переговоров вопрос о якобы имевшем место вмешательстве России в президентские выборы в США? Чем действия России в киберпространстве отличаются от действий США? По данным американских СМИ мы знаем, что ядерная программа Ирана была нарушена с помощью вируса Stuxnet, созданного США. Сейчас теми же методами, с помощью кибероружия, США пытаются остановить ракетную программу КНДР.

С.В.Лавров (отвечает после Р.Тиллерсона): Мы заинтересованы в тесном сотрудничестве по борьбе с преступлениями в киберпространстве. Наверное, Вы это слышали, мы не раз об этом говорили. Еще полтора года назад, в октябре 2015 г., учитывая обеспокоенность администрации Б.Обамы действиями т.н. «российских хакеров», которых они начали отлавливать по всему миру и незаконно, не задействуя имеющиеся между Москвой и Вашингтоном юридические процедуры, вывозить их в США и там подвергать судебному преследованию, мы предложили администрации Б.Обамы наладить взаимодействие, провести специальные контакты по линии компетентных ведомств, создать двусторонний механизм, который в режиме реального времени обменивался бы информацией о том, где, кто и как пытается нарушать имеющиеся международно-правовые и национальные нормы России и США. Еще тогда мы сказали, что не заинтересованы в том, чтобы наши граждане занимались киберпреступлениями. Администрация Б.Обамы отказалась от этого предложения, попросту никак не отреагировала. Потом вдруг на излете своей «каденции» в ноябре прошлого года они все-таки предложили встретиться. Естественно, наши коллеги в соответствующей сфере согласились, но в последний момент администрация Б.Обамы – передумала, видимо, была сильно занята, чтобы как можно больше подорвать российско-американские отношения перед тем, как придет новая администрация.

Мы сегодня действительно говорили о том, что у нас этот интерес не только сохраняется, но и в полной мере актуален. Мы предложили возобновить контакты по линии специальных представителей Президента России и Администрации США и по линии соответствующих ведомств. Мы только за такой контакт. Мы почувствовали, что на этот раз результат этих усилий приведет к созданию какого-то канала.

Вопрос (адресован обоим министрам): Вы говорили, что будет создана группа или назначен спецпредставитель по налаживанию отношений. Идет ли речь о восстановлении двусторонней Президентской комиссии?

С.В.Лавров: Мы не затрагивали эту тему. Президентскую комиссию похоронил Президент Б.Обама. Надеюсь, она подлежит реанимации в том или ином виде. Но каналы по рассмотрению проблемных вопросов в двусторонних отношениях мы планируем создать вне зависимости от какой-то более зонтичной структуры. Просто мы выделим людей, которые спокойно сядут и посмотрят, где у нас сохраняются сложности, где мы друг на друга обижаемся, правильно ли мы это делаем. Они посмотрят, как можно преодолеть проблемы, прежде всего те, которые были созданы искусственно.

Вопрос (адресован Р.Тиллерсону): Обсуждали ли Вы с Президентом Российской Федерации В.В.Путиным или Министром иностранных дел Российской Федерации С.В.Лавровым санкции или какие-нибудь другие стимулы, которые может использовать американское Правительство для изменения поведения России? Представили ли Вы В.В.Путину или С.В.Лаврову конкретные свидетельства того, каким образом Россия вмешивалась во внутренние дела?

Если будут найдены факты использования химического оружия, что в этом случае будет сделано Россией? Президент Российской Федерации В.В.Путин сказал о том, что необходимо, чтобы были представлены доказательства. Повлияет ли это каким-то образом на уход Б.Асада?

С.В.Лавров (отвечает после Р.Тиллерсона): Государственный секретарь США Р.Тиллерсон санкциями сегодня не угрожал (как, собственно, ничем не угрожал). Мы откровенно обсуждали те вопросы, которые у нас были на повестке дня, в том числе, по которым у нас существуют проблемы, а таких большинство.

Вопрос о том, что будет, если расследование покажет вовлеченность сирийского руководства в химические атаки, считаю этот вопрос гипотетическим. Мы не хотим гадать на кофейной гуще, потому что на ней сейчас уже нагадали те, кто поднял истеричную кампанию о необходимости срочно разбомбить Сирию до последнего камня. Из Сената и Палаты представителей США такие призывы раздаются вслед за ударами, которые американская сторона нанесла по сирийскому аэродрому. Мы не хотим спекулировать на очень важных вещах – на применении химического оружия, на попытках кого-то оправдать или инсценировать атаки с использованием отравляющих веществ. Мы хотим установить истину в полном соответствии с принципами американских и российских законов и с законами любой нормальной страны. Презумпция невиновности должна уважаться. И если, как я уже сказал, наше официальное предложение о проведении непредвзятого и беспристрастного расследования, направляемое сегодня в Гаагу, будет тормозиться, то мы сделаем определенные выводы в отношении тех, кто будет такие «тормоза» использовать.

Что касается прозвучавших здесь утверждений, будто у Правительства США есть неопровержимые доказательства того, что мы вмешивались в избирательную кампанию, то еще раз вынужден сказать, что мы не увидели ни единого факта и даже намека на факты. Кто их видел, я не знаю. Нам никто ничего не показывал и не говорил, хотя мы многократно просили предъявить данные, лежащие в основе этих голословных обвинений.

Сегодня я об этом уже упоминал, мы знаем о наличии многочисленной когорты людей, которые желают окончательно подорвать наши отношения в целях раскрутки своих внутриполитических, а может быть, и внешнеполитических амбиций. Это игры с негодным результатом и замыслами. Дайте нам конкретные доказательства, и тогда мы будем готовы отвечать.

Вопрос (адресован обоим министрам): США перебросили в район Корейского полуострова ударную группу вместе с авианесущим крейсером «Карл Винсен». Обсуждалась ли данная тема на переговорах и возможные риски, которые данный шаг несет для региона?

С.В.Лавров (отвечает после Р.Тиллерсона): Могу повторить, что среди прочих многочисленных тем мы обсуждали ситуацию на Корейском полуострове и вокруг него. Насколько я понял, при всех нюансах, причем возможно существенных, есть общее стремление к тому, чтобы урегулировать эту проблему исключительно политическими мирными средствами и добиться денуклеаризации Корейского полуострова через переговоры. Есть конкретные усилия, которые сейчас предпринимают участники того, что раньше называлось «шестисторонним процессом». Мы и наши китайские коллеги имеем некоторые идеи. Нам нужно объединяться вокруг стремления решить эту проблему исключительно мирными средствами.

Вопрос: Президент США Д.Трамп назвал Президента САР Б.Асада «животным». Вы продолжаете поддерживать этого человека. Не могли бы Вы сказать, как долго Россия будет рисковать жизнями своих военнослужащих и тратить деньги на его защиту?

С.В.Лавров (отвечает после Р.Тиллерсона): Я могу только еще раз подтвердить, что, как и в случае с т.н. «русскими хакерами» и химическими инцидентами в Сирии, нам бы очень хотелось помимо многочисленных утверждений на словах получить хоть какие-то свидетельства фактического свойства. Пока мы таких свидетельств не имеем. Еще раз подчеркну, что в Сирии мы работаем по просьбе легитимного правительства страны-члена ООН, не находящегося ни под какими санкциями Совета Безопасности. Мы находимся там для того, чтобы бороться с терроризмом. В наших интересах не допустить, чтобы в Дамаске «правили бал» ИГИЛовцы и нусровцы. Если Вы посмотрите на фактическую сторону дела, то за последние полтора года сколоченная администрацией Б.Обамы коалиция не занималась по сути дела целью, ради которой она была провозглашена, — она не боролось активно, эффективно, настойчиво и интенсивно с ИГИЛ и «Джабхат ан-Нусрой», пока там не появились ВКС России. Даже после этого при Президенте США Б.Обаме американская коалиция наносила удары только по некоторым позициям ИГИЛ. «Джабхат ан-Нусру» они всегда щадили. У нас есть устойчивое подозрение, которое пока никто не смог развеять, что «Джабхат ан-Нусру» до сих пор берегут для того, чтобы в какой-то момент задействовать план «Б» и попытаться силой свергнуть режим Б.Асада. Последствия этого я уже упоминал. Мы наблюдали это в Ираке и Ливии. Надеюсь, что все-таки возобладают люди, которые извлекают уроки из истории.

Конечно, нужно разбираться с тем, кто и какие преступления совершает в Сирии. Я думаю, что, как сказал не так давно один мой американский коллега, всему свое время. Должны быть приоритеты. Недавно мы услышали из Вашингтона о том, что приоритет №1 — это ИГИЛ. Как сказал Официальный представитель Белого Дома Ш.Спайсер, мы все вполне в состоянии справиться с ИГИЛ, не трогая режим Б.Асада. То же самое мне говорил бывший госсекретарь США Дж.Керри. Он говорил, что администрация Б.Обамы убеждена, что ИГИЛ, террористы в Сирии – это гораздо более важная и серьезная угроза, более важная задача, чем режим Б.Асада. Здесь мы одинаково мыслим. Надо видеть общие очевидные угрозы. Если с ИГИЛ нужно бороться, если ИГИЛ можно победить, не свергая режим, то свергнув режим, вполне можно проиграть ИГИЛ. Давайте будем руководствоваться здравым прагматичным смыслом, а не эмоциями.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > mid.ru, 12 апреля 2017 > № 2159098 Сергей Лавров

Сверхдержава на автопилоте и бродячий призрак

Фёдор Лукьянов - главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

Резюме Призрак бродит повсеместно, призрак чего-то нового, но чего – никто пока не может понять. Давно не было ситуации подобной всепроникающей неопределенности, когда не получается внятно сформулировать даже характер происходящих изменений.

Призрак бродит повсеместно, призрак чего-то нового, но чего – никто пока не может понять. Давно не было ситуации подобной всепроникающей неопределенности, когда не получается внятно сформулировать даже характер происходящих изменений. Понятия, которые пытаются использовать для описания новых явлений, будь то популизм, «новый меркантилизм», кризис либерального устройства, мало что объясняют.

Пока можно уверенно сказать одно: внутренняя повестка дня берет верх над внешним амбициями и устремлениями в ведущих странах мира. Как бы кто ни относился к лозунгу Дональда Трампа «Америка прежде всего», если США встают на такой курс, скоро в ту же сторону будет разворачиваться весь мир. Соединенные Штаты задают тональность глобальной политики, и в ближайшее десятилетие, а то и два это не изменится. Об отрыве политических элит от корней и утрате ими легитимности в глазах масс сказано уже много, возвращение на землю должно предусматривать такую линию, которая этим самым массам понятна. Поиск ее и составит основное содержание наступающего этапа.

Америка Трампа пока демонстрирует удивительное – супердержава на автопилоте. Развернуть с наскока курс в ту сторону, в которую обещал миллиардер-застройщик, не получилось, оказалось, что управлять огромным государством не совсем то же самое, что руководить крупной корпорацией. Война внутри правящей верхушки продолжается. За первые месяцы после инаугурации не прояснились практически никакие внешнеполитические приоритеты, зато явно дала себя знать инерционность – когда корабль не поворачивают, крутя штурвал, он благополучно плывет курсом, заданным предыдущим экипажем. Впрочем, более важно, что Трамп не преуспевает и по внутренним вопросам, которые для него приоритетны. А значит он и дальше продолжит вгрызаться в систему здравоохранения и другие анонсированные темы (миграция, рабочие места и пр.), так что международные сюжеты будут сугубо инструментальны. И, возможно, весьма непоследовательны.

Вообще, получается парадоксальная вещь. Избиратель в ведущих странах влияет на внешнюю политику не потому, что она его волнует, а как раз наоборот. Индифферентность и отсутствие интереса к международной проблематике, раздражение в связи с оторванностью правящего класса от «домашних заданий» заставляют «начальство» сосредотачиваться на внутренних темах. Именно таков механизм пресловутой деглобализации, о которой активно заговорили.

Важно понимать, что данный процесс носит всеобщий характер, мы снова, как бывало в истории, оказались в ситуации «синхронного времени». Сегодняшний «бунт против глобализма» на Западе сравнивали с событиями конца шестидесятых, когда Европу и США охватили беспорядки в связи с недовольством молодежи и примкнувших к ней фрондеров социально-политической ситуацией. Но в тот же период подъем гражданской активности наблюдался и по другую сторону «железного занавеса» – в СССР и социалистическом блоке. Контекст, поводы, да и генезис «пражской весны», польских демонстраций или выступлений советских диссидентов, конечно, сильно отличались от волнений в Сорбонне или Беркли. Но это были проявления общего процесса, и ответ, который нашли на Западе (фактическая абсорбция протестного элемента и расширение рамок общественного договора), оказался более устойчивым, чем ставка на сдерживание и подавление, сделанная в советском блоке. Что проявилось через двадцать лет.

Сегодня Россия, как и остальные незападные страны, еще больше, чем тогда, включена в глобальные идейно-политические тренды. И хотя путь, пройденный за тридцать лет, очень отличается от западного (зачастую противоположен ему), мировой ветер гуляет и по российским просторам. Никакого иммунитета от того, что на Западе окрестили подъемом популизма, то есть отторжения того, что предлагает истеблишмент, у России нет, равно как и вопрос о месте внешней политики в национальной повестке дня может стать намного более острым.

Вообще, будет интересно посмотреть, каким станет мир, в котором все весомые игроки повернутся внутрь себя, а пространство для действия откроется у тех, кто ни за что не отвечает и заинтересован исключительно в революционном раскачивании.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134540 Федор Лукьянов

Шаг в неизведанное

Американо-российские отношения в состоянии дисбаланса

Роберт Легволд – почетный профессор Колумбийского университета.

Резюме Мало кто понимает, сколь ответственный выбор предстоит лидерам России и CША. Местечковые предрассудки, мелочное политиканство и узколобые подходы неизбежны с обеих сторон и на всех уровнях. Если они возобладают, великие державы снова проскочат мимо судьбоносного момента и заплатят дорогую цену.

Российские и американские лидеры, размышляющие о том, как вести себя после президентских выборов в США, делают выбор, от которого зависит, насколько мрачным окажется грядущий мировой порядок. Контекст, в котором лидеры двух стран размышляют о направлении отношений Соединенных Штатов и России, осложняется не только хаосом в мире, но и политическим водоразделом, к которому приблизилась Америка. Как и перестройка международных отношений, преодоление этого водораздела потребует времени.

Препятствия и (скромные) возможности

Прогнозы на тему о том, как будут развиваться отношения между Вашингтоном и Москвой в ближайший год – дело неблагодарное, но разные возможности можно рассмотреть.

Начнем с самой легкой (безопасной) перспективы: сохранение статус-кво. Возможно, смягчится риторика, но в силу глубоко укоренившегося взаимного недоверия и проблем, сталкивающих лбами русских с американцами, движение будет очень медленным в попытках избегать и открытой конфронтации, и позитивного взаимодействия. Каждая из сторон воспринимает другую источником своих проблем, а не партнером, способным помочь в их разрешении. Президенты встретятся, и высокопоставленные лица попытаются найти точки соприкосновения, но их усилия принесут скромные плоды, а если что-то пойдет не так, достигнутый прогресс быстро сойдет на нет. Вместо выработки осмысленного и последовательного плана выстраивания отношений внимание сосредоточится на других внешнеполитических приоритетах.

К сожалению, остается риск резкого ухудшения отношений. Если насилие на Украине выйдет из-под контроля, в конфликт втянется Россия и перепуганные европейские союзники США, вряд ли администрации Трампа удастся избежать вмешательства. То же можно сказать и о столкновении в любом другом регионе мира, который каждая из сторон считает важным. Это обычная траектория скатывания к конфронтации, но все же два других пути представляются более вероятными.

Отношения между Соединенными Штатами и Россией деградировали до состояния новой холодной войны не вследствие какого-то одного события, но в результате длительного и медленного накопления все более сильных обид. Деградация может быть также вызвана внешнеполитическими действиями США, как это было в конце администрации Джорджа Буша-младшего, когда поспешная война в Ираке встревожила Москву куда больше, чем курс Вашингтона на российском направлении. Если администрация Трампа совершит безрассудные шаги, объявив войну исламу, отменив ядерную сделку с Ираном, либо предпримет агрессивные действия в отношении Северной Кореи, Китая или других стран, создав косвенную угрозу для России, вероятен урон американо-российским отношениям, даже если российская политика Белого дома останется относительно дружественной.

Но остается и другая возможность: правительства могут остановить сползание к враждебной конфронтации и начать двигаться к более позитивным отношениям. Однако прогресс легко не дастся. На этом пути – глубоко укоренившееся взаимное недоверие, накопленное за два с лишним десятилетия, неверное восприятие намерений и планов визави, а также «фундаментальная нестыковка в миросозерцании и трактовке роли друг друга в мире», как выразился бывший заместитель госсекретаря Уильям Бёрнс.

Менее очевидны тенденции, сформировавшиеся в последние три года после краха в отношениях, у которых теперь уже есть собственная инерция.

Во-первых, Россия и США снова сделали друг друга приоритетом в планировании оборонных расходов. Как и во времена холодной войны, каждая из сторон недвусмысленно считает другую главным военным вызовом. Этого не изменит даже оттепель в отношениях.

Во-вторых, хотя восстановление практических форм сотрудничества, начатых рабочей группой при Американо-российской двусторонней президентской комиссии, а также рабочими группами при Совете НАТО–Россия, представляется важным и разумным шагом для придания отношениям былой динамики, сделать это нелегко. Невозможно быстро восстановить давно разорванные связи. Участники с подозрением будут относиться к перспективе слишком больших вложений в сотрудничество, которое может так легко прекратиться.

В-третьих, у президента Трампа и некоторых лиц в его окружении может быть свежий взгляд на отношения, но вот восприятие президентом Путиным и его доверенными советниками политики Соединенных Штатов давно устоялось, и это весьма нелестные оценки. Жесткая линия вернется, как только случится какая-то неприятность, а она непременно случится.

Что могли бы предпринять правительства двух стран с учетом этих ограничений? Для начала они уже начали отказываться от враждебной риторики и сигнализировали желание восстановить более нормальные и деловые отношения. Если дух конструктивного диалога возобладает после начала взаимодействия и особенно после встречи двух президентов, лед начнет таять. Президентам нетрудно найти темы для обсуждения. Все дело в том, чтобы обнаружить такие углы зрения, которые выведут общение на новый уровень.

Быть может, проще всего начать с диалога вокруг сирийской проблематики. Нелегко контролировать причудливую смесь участников гражданской войны, и неизвестно, возможно ли политическое урегулирование, но есть фундамент для политического прогресса, приемлемый для Вашингтона и Москвы: режим светского алавитского меньшинства (с Башаром или без него), стремящийся примириться с суннитским большинством. Даже при отсутствии серьезного дипломатического прорыва, если удастся сдержать насилие в Сирии, а американская и российская армии временно рискнут доверять другой стороне, возможно, удастся обеспечить нежесткую координацию военных действий против «Исламского государства» (запрещено в России. – Ред.).

Прогресс по трем другим вопросам, мешающим развитию отношений, потребует более фундаментальных корректировок. Это Украина, компьютерные взломы и судьба договора о ракетах средней и меньшей дальности. Их нельзя просто обойти или проигнорировать. Но нужно приглушить, хотя бы на время, худшие опасения по поводу намерений другой стороны, взять паузу и переосмыслить реальные интересы в каждой конкретной ситуации.

Несмотря на очевидную готовность Трампа уйти от проблемы Украины, жизнь ему этого не позволит. Постоянный риск эскалации насилия и неослабевающая тревога союзников по поводу угрозы с востока вынудит его сделать прогресс в украинском вопросе неотъемлемой частью любых усилий по поиску точек соприкосновения с Москвой и по другим вопросам. Это хорошо понимают в администрации Трампа. Прогресса не удастся добиться на основе полноценного выполнения соглашения Минск-II. Часть соглашения, предполагающая политическое урегулирование, – тупик. Следовательно, придется добиваться прогресса в других областях и начать с другой части Минских соглашений – то есть с достижения стабильного и предсказуемого мира в Донбассе. Короче, только если США и Россия пересмотрят приоритеты в украинском вопросе и все стороны признают, что достигнут реальный прогресс, американо-российские отношения сдвинутся с мертвой точки.

То же самое касается и хакерства. То есть Соединенным Штатам, России и крупным европейским странам нужно переосмыслить шумные и скандальные способы решения этой проблемы и, не слишком афишируя, начать двусторонние и многосторонние переговоры по поводу «красных линий», которые не должны нарушаться. Когда стороны занимаются так называемой перестрелкой в киберпространстве – то есть сбором информации посредством взлома компьютерных систем друзей и врагов, одной из таких «красных линий» должна быть признана неприкрытая манипуляция украденными материалами с целью влияния на выборы, а также тайный сговор с их участниками.

Третью маячащую на горизонте опасность – нарушение Россией договора о РСМД 1987 г. – отвести еще труднее. Если решение не будет найдено, последствия выйдут далеко за рамки данного конкретного соглашения. После того как Россия развернула новые крылатые ракеты наземного базирования SS-8, с точки зрения Вашингтона она формально нарушила договор. Пока неясно, как США отреагируют. Но если российские военные, поддерживаемые частью политического руководства страны, ценят эту систему вооружений больше, чем договор, вряд ли найдется приемлемое решение. В этом случае независимо от того, примирится ли администрация Трампа с данным нарушением, предпримет ли она какие-то контрмеры или вообще откажется от договора, судьба соглашения, похоже, гарантирует, что дальнейшие шаги в области контроля над стратегическими ядерными вооружениями не будут поддержаны Конгрессом.

Правительства двух стран в принципе могут улучшить отношения, даже если процесс контроля над ядерными вооружениями будет буксовать. Прогресс в отношениях не переживет неизбежных испытаний и кризисов, если не снять напряжение в связи с Украиной и Сирией, а также хакерскими атаками. Но и прогресс в этих вопросах просто откроет дверь, которая сегодня закрыта, он не гарантирует, что страны смогут «поладить», как выразился Трамп, или, что еще важнее, что у них установятся рабочие отношения.

Чтобы это произошло, необходимо углублять уровень взаимодействия. Придется найти какой-то способ докопаться до глубинных причин всех бед – понять и беспристрастно оценить истоки недоверия, расхождения в изложении и толковании фактов, причину взаимных обид. Лучше всего это сделать в процессе формального продолжительного стратегического диалога высокопоставленных официальных лиц, пользующихся безусловным доверием лидеров. Увы, мало свидетельств того, что у руководства обеих стран есть для этого воля или возможности.

Поэтому, если сторонам и удастся снизить уровень напряжения и вместе заниматься важными делами, разрядка будет ограниченной и хрупкой. Она может включать расширенное соглашение по регулированию военных операций, чреватых риском опасных инцидентов на море и в воздухе вдоль побережья Европы, которое обе стороны на словах приветствуют. Можно включить в него восстановление некоторых рабочих групп в рамках Американо-российской президентской комиссии, а также предпринять усилия по интенсификации экономического сотрудничества за пределами сфер, затронутых режимом санкций. Либо договориться об ограниченном смягчении режима санкций. Прислушавшись к призывам некоторых европейских стран, НАТО и Россия могут обсудить новые меры по укреплению доверия или ограничению военных учений, во время которых возможно соприкосновение войск в Центральной Европе.

Короче, девизом этих позитивных, но ограниченных перемен в отношениях может стать фраза «избегать конфронтации» или «искусно управлять», поскольку нет особых надежд на «долгосрочное разрешение» базовых противоречий. Это наиболее амбициозные цели с точки зрения большинства обозревателей. Но они далеки, весьма далеки от того, на чем должна была бы строиться политика США и России в отношении друг друга.

Что нужно Америке

Если планета движется к неведомому и потенциально опасному будущему, а страна с наибольшими возможностями изменить мир тоже вступила на неизведанные тропы, то внешняя политика, будь то американская или российская, не должна сосредотачиваться на узких, краткосрочных заботах.

Начнем с Соединенных Штатов. Не в их интересах допустить развал либерального мирового порядка, ради построения которого они трудились и многим жертвовали на протяжении более семи десятилетий. Не в их интересах допустить крах открытых рынков, беспрепятственной торговли и инвестиций, а также такого идеала, как суверенитет и территориальная целостность стран, несмотря на эпизодическое нарушение этого принципа. Не в их интересах отказываться от упования на международные организации для обеспечения мирного урегулирования вооруженных конфликтов и делать ставку на одностороннее принуждение, даже если они сами не раз прибегали к нему. Следовательно, США имеет смысл по-прежнему принимать активное участие в защите и укреплении либерального миропорядка.

Лозунг Трампа «Америка прежде всего» толкает страну в противоположном направлении. Это антитеза либеральному мировому порядку. Если подобный подход возобладает в Белом доме, или даже если он будет конкурировать с более традиционными взглядами, отстаиваемыми другими представителями администрации, это будет означать наступление периода турбулентности в американской внешней политике с непоследовательными целями и непредсказуемыми действиями.

Из-за того, что администрация Трампа плохо понимает возможные направления деятельности Америки, сбалансированная внешняя политика появится нескоро, не говоря уже о политике, соответствующей тому выбору, который придется делать. Впереди маячат два серьезных вызова, на которые Соединенные Штаты не способны ответить с учетом сегодняшних политических реалий. Однако оба они могут оказать колоссальное влияние на американо-российские отношения.

В первую очередь США больше не могут быть арбитром или гарантом мировой системы в последней инстанции. Они уже не способны навязывать свои стандарты, какими бы ценными те ни были, кому бы то ни было. И не в состоянии опираться на широкое понимание того, что включает в себя либеральный миропорядок, в том числе принуждение к соблюдению прав человека, создание законодательной основы для определения легитимности суверенных государств и избирательное оправдание применения военной силы. Если Соединенные Штаты хотят внести достойный вклад в сохранение порядка, служившего им верой и правдой, придется учиться руководить в партнерстве с другими, осваивать навыки совместного управления системой, а не доминирования в ней, навыки изменения правил и предоставления более широких полномочий усиливающимся державам, разочарованным системой в ее нынешнем виде. Американцам также необходимо согласиться с ограничениями на способ и время применения силы, а также определить, кто и что может дать им право действовать с позиций силы.

Императив на троих

В сердце усилий по преобразованию роли Америки и спасению либерального миропорядка – новый стратегический императив. Хотя Збигнев Бжезинский и Пол Вассерман выразили эту мысль иначе, они предусмотрительно призвали президента Трампа «признать, что идеальное долгосрочное решение – то, при котором три доминирующие военные державы – США, Китай и Россия – совместно работают над поддержкой стабильности во всем мире». Если эти страны не будут действовать сообща, вряд ли удастся создать более справедливый либеральный мировой порядок. Сотрудничество между ними или его отсутствие сыграет решающую роль в устранении трех главных угроз либеральному или нелиберальному мировому порядку: растущей опасности ядерной катастрофы; хаоса, вызванного конфликтами из-за изменения климата, а также перспективы бурных перемен внутри и вокруг евразийского континента.

Если в грядущие годы порядок возобладает над беспорядком, мировое управление, вероятно, будет зависеть от сотовой конструкции разнородных партнерств: G10 или G12 крупнейших экономик мира для обеспечения глобального экономического роста и стабильности; сотрудничества между Шанхайской организацией сотрудничества и НАТО по предотвращению нестабильности в Северном поясе; шестисторонних переговоров по проблеме ядерных вооружений Северной Кореи (наподобие пятисторонних переговоров по Ирану); двусторонних и многосторонних форматов для сдерживания наиболее дестабилизирующих событий в странах, обладающих ядерным оружием; и перестроенного Совета Безопасности ООН для управления взрывоопасными региональными конфликтами. Чтобы эта сотовая структура механизмов и международных структур была цельной и давала кумулятивный эффект, необходимо сотрудничество, а не безудержная конкуренция между Вашингтоном, Пекином и Москвой. Крайне важно примирить конкурирующие интеграционные проекты, такие как Евросоюз и Евразийский экономический союз, а также конкурирующие торговые режимы – видоизмененное Транстихоокеанское партнерство (ТТП) и патронируемое Китаем Всеобъемлющее региональное экономическое партнерство (ВРЭП). Этого не случится, если КНР и США или Россия и Запад под американским руководством продолжат соперничество.

В полумраке неясного, но потенциально неспокойного будущего мира и внутриполитических конвульсий переходного периода Соединенные Штаты сталкиваются с историческим выбором. Россию ожидает примерно то же самое. Сергей Караганов уверен, что «три крупнейших державы мира – “большая тройка” – должны совместными усилиями создать условия для мирного перехода к новому, более стабильному мировому порядку». Его призыв опирается на предпосылку, согласно которой «более стабильный мировой порядок» должен основываться на расширяющемся поле сотрудничества все более широкого круга крупных государств, что в конечном итоге приведет к «концерту держав», отправной точкой которого должно стать сотрудничество между США, Китаем и Россией. Это не слишком отличается от миропорядка, который Дмитрий Тренин рисует в новой книге «Следует ли нам бояться России?». Он характеризует его как «трансконтинентальную/трансокеанскую систему», основанную на «примерном равновесии между великими державами», в которой Соединенные Штаты, Китай и Россия «будут удовлетворены тем, что их безопасности не угрожает одна или обе другие великие державы». Эта система должна терпимо относиться к «идейно-политическому плюрализму» и полагаться на «взаимное уважение».

Вся конструкция может стать устойчивой, только если Москва и Пекин выполнят свою часть работы. И вот тут-то на первый план выходят более серьезные проблемы, включая цену, которую придется заплатить за новую холодную войну, а также за разрушительное воздействие периода неопределенного ожидания и летаргии в Москве и Вашингтоне. Чтобы дать адекватный ответ на серьезные вызовы, с которыми Россия и США столкнутся в следующие два десятилетия, необходимо выполнить два условия. Первое заключается в отказе сторон от необоснованных предположений, из-за которых они направляют политику в отношении друг друга в неверное русло. Второе требование, более долгосрочное и существенное, состоит в том, что следует разработать стратегический план встраивания американо-российских отношений в мировой порядок, который каждая из сторон желает построить.

Избавиться от предрассудков

Что касается первого требования, то нужно отойти от такого изложения фактов, которое сегодня влияет на политику. Соединенные Штаты могут вполне обоснованно возражать против многих действий России, но вовсе не обязательно предполагать, как это делалось в администрации Обамы, что подобные действия вызваны тем, что «русские заняли агрессивную позу, которая угрожает самому существованию мирового порядка», и что Россия твердо намерена добиться «раскола Евросоюза, дестабилизации НАТО и выведения» Соединенных Штатов из равновесия. Подобные предположения, будучи сами по себе преувеличением, обостряют новую холодную войну и вызывают неверную внешнеполитическую реакцию. Точно так же не только критиковать политику США в Ираке, Сирии и даже на Украине, но предполагать, как это делает Кремль, что американцы проводят сознательную злонамеренную политику, призванную полностью подорвать национальную безопасность России и уничтожить ее нынешнее политическое руководство – значит обрекать себя на контрпродуктивную и нездоровую реакцию.

Во-вторых, предположение, что ценностный водораздел между двумя странами делает возможным лишь ограниченное и спорадическое сотрудничество, не просто связывает по рукам и ногам, но и логически несостоятельно. Мало какие совместные проекты в истории – к примеру, Европейское объединение угля и стали, НАТО на его начальных этапах либо предтечи Всемирной торговой организации – удалось бы запустить, если бы предпосылкой сотрудничества были общие ценности. Чаще всего совместимые, пусть и не всегда общие цели – плод сотрудничества, вызревающий благодаря титаническим усилиям.

Наконец, второе важное требование. Набросать контуры реформированного либерального мирового порядка – это легкая часть. Ведь, несмотря на возражения против статус-кво и чрезмерной роли США в нынешнем миропорядке, ни Китай, ни Россия не желают разрушать его, но хотят видеть его усовершенствованную версию. Намного труднее добиться стратегического видения, позволяющего сформировать взаимоприемлемую и политически осуществимую повестку дня и план действий.

В своей книге «Возвращение к холодной войне» я попытался сделать это в контексте американо-российских отношений. По моему мнению, руководству Соединенных Штатов и России нужно привнести больше стабильности в новый и все более опасный многополярный ядерный мир. Остаются вызовы, существовавшие во время холодной войны в XX веке. А именно: опасность ядерной катастрофы. Неосознаваемые или по крайней мере не признаваемые сторонами дестабилизирующие последствия технологических прорывов, побуждающих Америку, Россию, Китай, Индию и Пакистан модернизировать ядерные арсеналы, делают угрозу слишком реальной. То же можно сказать и об огромном разрушительном потенциале кибернетического оружия, об асимметрии и перекосах между девятью ядерными державами и о разных их представлениях о роли этих вооружений. Соединенные Штаты и Россия должны как можно скорее обратить внимание на то, что тенденции в ядерной сфере выходят из-под контроля, и объединить усилия с Китаем для недопущения того, чтобы новая ядерная эра окончилась трагедией.

Ставки не менее высоки и в других областях. Приложив столько усилий для того, чтобы ослабить военное противостояние времен холодной войны в Центральной Европе, две страны снова пикируются дальше на востоке. Вашингтону и Москве придется сделать выбор. Они могут по инерции, оставаясь в плену своих узко понимаемых приоритетов, продолжать в том же духе, следя за военными действиями, предпринимаемыми другой стороной, наращивая ответные меры своих армий и союзников, сосредоточиваясь на разных непредвиденных ситуациях, для которых будут использованы войска, и готовясь к этому моменту. Или же сконцентрировать внимание на снижении уровня военного противостояния и укреплении взаимной безопасности. На карту поставлено будущее Европы: окажется ли этот континент еще одной зоной нестабильности и военного соперничества в течение следующих 20 лет? Или станет анклавом стабильности, ресурсы которого будут направлены на решение мировых задач обеспечения безопасности под руководством мудрых политических лидеров?

Продолжая рассуждать в том же духе, мы можем сказать, что Арктика, до недавнего времени выигрывавшая от сотрудничества пяти прибрежных государств, скатывается в направлении растущей военной активности, включая учения, выходящие за рамки защиты законных притязаний и морских путей. Если Арктика станет местом продолжения военной конфронтации в Европе и сотрудничество между пятью странами ослабеет, европейской безопасности и борьбе за снижение ущерба окружающей среде от изменения климата будет нанесен значительный урон. Ставки велики: пожелают ли Россия и США взять на себя бремя лидерства ради превращения этой девственной в политическом смысле территории в прототип более стабильной системы евроатлантической безопасности? Или позволят событиям развиваться в непредсказуемом русле, включая сползание в пропасть холодной войны?

Добавьте к этим трем озабоченностям четвертую: неспокойная обстановка на евразийском континенте (фактически на территории бывшего Советского Союза) привела к нынешней американо-российской холодной войне, и это станет решающим фактором, от которого зависит, насколько нестабильным окажется мир в предстоящие годы. Никто не зависит до такой степени от развития ситуации в этом регионе, как «большая тройка» – США, Россия и Китай. И опять-таки они могут, как это было в прошлом, выпустить ситуацию из-под контроля, запоздало и спонтанно реагируя на каждое нарушение мира, или предпринять сознательные усилия для достижения временного соглашения на базе согласованной (где это возможно) политики с целью осуществления стабильных перемен и обеспечения взаимной безопасности в Евразии. В зависимости от того, какой выбор они сделают сегодня, мы можем получить два совершенно разных международных ландшафта через 25 лет.

Наконец, лидерам в трех столицах придется фундаментально переориентировать политику, если они хотят создать прочный фундамент стабильного миропорядка, как советуют вдумчивые аналитики в Соединенных Штатах и России. Двусторонние договоры, определяющие отношения одной страны к двум другим, должны быть заменены трехсторонними соглашениями. Прогресс в решении любой серьезной проблемы требует трехстороннего взаимодействия. Оно будет возможно, только если все три правительства сделают его приоритетом. А для этого всем трем странам следует проявить готовность противостоять искушению подходить к решению проблем и конфликтов интересов, разделяющих две другие страны, таким образом, чтобы поставить в невыгодное положение какую-то одну страну. Если главным подходом останется стратегическое противоборство, то «тройка» станет опасным инструментом раскручивания соперничества между великими державами и фундаментальной угрозой для безопасности и стабильности во всем мире.

В тот момент, когда будущее мирового порядка и самого важного его актора становится туманным, российским и американским лидерам предстоит сделать выбор. Он гораздо более важный и судьбоносный, чем осознает каждая из сторон. Выбор, которому вовсе не благоприятствуют политические реалии в обеих странах. Местечковые предрассудки, мелочное политиканство и узколобые подходы неизбежны с обеих сторон и на всех уровнях. Если они возобладают, великие державы снова, как бывало раньше, проскочат мимо судьбоносного момента и заплатят дорогую цену.

Данная статья – отрывок из материала, подготовленного по заказу Валдайского клуба и изданного в серии «Валдайские записки». Публикуется в журнальной редакции. Полную версию и другие записки можно найти здесь: http://ru.valdaiclub.com/a/valdai-papers/

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134538 Роберт Легволд

Уцелеет ли либеральный миропорядок?

История идеи

Джозеф Най-младший – заслуженный профессор факультета государственного управления Гарвардского университета; автор книги «Наступил ли конец американского века?».

Резюме Американцы и другие народы могут не замечать, что безопасность и благоденствие обеспечивают либеральный порядок, пока он не исчезнет, но тогда может быть уже слишком поздно.

В XIX веке США играли второстепенную роль в мировом балансе сил. До 1870-х гг. в стране не было постоянной армии, а американский ВМФ был меньше, чем чилийский. Американцы легко применяли силу для захвата земель или ресурсов (свидетельство тому Мексика и коренные народы Америки). Но по большей части правительство Соединенных Штатов и американская общественность выступали против активного участия в мировой политике за пределами западного полушария.

Заигрывание с империализмом в конце XIX столетия, равно как и растущая роль в мировой экономике, заставили США обратить внимание на внешний мир. Это проложило путь для втягивания в Первую мировую войну. Однако высокие издержки войны и неосуществившиеся честолюбивые планы Вудро Вильсона реформировать послевоенную мировую политику вынудили американцев в 1920-е и 1930-е гг. снова сосредоточиться на внутренних делах. В результате возникла странная ситуация, когда держава, становившаяся все более могущественной, совершенно не интересовалась тем, что происходило в мире.

Американские политики, как и их коллеги в других странах, стремились продвигать национальные интересы, обычно делая это без обиняков и определяя интересы слишком узко. Для них мировая политика и экономика оставались полем острой конкуренции между государствами, боровшимися за выгодное положение и преимущества. Поэтому, когда разразилась Великая депрессия, власти США, как и других государств, бросились на защиту внутреннего рынка и национальной экономики, утвердив пошлины под лозунгом «сделай соседа нищим» и углубив кризис. И спустя несколько лет, когда возникли агрессивные диктатуры, угрожавшие миру на планете, американские политики, как и их европейские визави, повели себя аналогичным образом в сфере безопасности: они попытались проигнорировать нарастающие угрозы, переложить ответственность на других или отсрочить конфликт через умиротворение.

К этому моменту Соединенные Штаты стали сильнейшей державой мира, но не понимали, зачем тратить деньги на других или уделять внимание мировым общественным благам, таким как открытая экономика или международная безопасность. В 1930-е гг. еще не существовало мирового порядка, ведомого США, и, как следствие, мир пережил «бесчестное десятилетие», по словам Уистена Хью Одена, десятилетие депрессии, тирании, войны и геноцида.

Оказавшись втянутыми в пожар мировой войны, несмотря на отчаянные усилия избежать этого, официальные лица Запада потратили первую половину 1940-х гг. на борьбу со странами гитлеровской коалиции, продолжая работать над созданием другого, лучшего мира после окончания войны. Теперь они уже не считали вопросы экономики и безопасности исключительно внутренним делом, но стремились к сотрудничеству, формированию системы международных отношений на основе определенных правил, которые теоретически позволили бы странам-единомышленницам наслаждаться общим миром и процветанием.

Либеральный мировой порядок, сформировавшийся после 1945 г., представлял собой не слишком тесно связанные многосторонние организации, в рамках которых Соединенные Штаты обеспечивали общие блага, такие как более свободная торговля, свобода мореплавания и защита более слабых государств, которые могли воспользоваться американской силой. Бреттон-Вудские соглашения заключены еще до окончания войны. Когда другие страны оказывались слишком бедными или слабыми, чтобы защитить себя, администрация Трумэна предоставляла им материальную помощь и размещала за рубежом воинский контингент, тем самым порвав с давнишней традицией США. Речь шла об альянсах, в которые принимали всех желающих. В 1946 г. Вашингтон выдал Соединенному Королевству крупный кредит, в 1947 г. взял на себя ответственность за поддержку прозападных правительств в Греции и Турции, вложил большие средства в восстановление Европы в рамках «плана Маршалла», принятого в 1948 году. В 1949 г. Соединенные Штаты выступили инициаторами создания НАТО, возглавили военную коалицию для защиты Южной Кореи от вторжения в 1950 г. и подписали новый договор о безопасности с Японией в 1960 году.

Эти и другие действия поддерживали порядок в мире и сдерживали советскую мощь. Как отмечал американский дипломат Джордж Кеннан и другие, в послевоенном мире было пять ключевых зон промышленного производства и силы: Соединенные Штаты, Советский Союз, Великобритания, континентальная Европа и Северо-Восточная Азия. Чтобы защитить себя и предотвратить Третью мировую войну, Вашингтон решил изолировать СССР и установить тесные отношения с тремя другими индустриальными центрами, и американские войска по сей день расквартированы в Европе, Азии и других регионах мира. В рамках такого мироустройства росла экономическая, социальная и экологическая взаимозависимость. К 1970 г. экономическая глобализация восстановилась до уровня, на котором находилась к началу Первой мировой войны.

Мифология, которой оброс миропорядок, искусственно раздута. Быть может, Вашингтон в целом и предпочитал демократию и открытость, но нередко поддерживал диктаторов или совершал циничные своекорыстные шаги. В течение первых десятилетий послевоенная система объединяла преимущественно страны-единомышленницы по обоим берегам Атлантики; в нее не входили многие государства, такие как Китай, Индия, страны советского блока, и она не всегда оказывала благоприятное воздействие на относящиеся к ней страны. В военном отношении Соединенные Штаты не были гегемоном в мире, потому что Советский Союз уравновешивал их мощь. И даже на пике могущества Вашингтон не смог предотвратить «потерю» Китая, раздел Германии и Берлина, ничейный исход в Корее, подавление Советами мятежей внутри Варшавского блока, создание и сохранение коммунистического режима на Кубе и крах во Вьетнаме.

На протяжении многих лет американцы вели ожесточенные дебаты по внешнеполитическим вопросам, в том числе относительно военных вмешательств, а также выражали недовольство по поводу того, что им приходится платить за оборону других богатых стран. И все же реальный успех мирового порядка в сфере безопасности и поддержания стабильности в прошедшие семь десятилетий привел к консенсусу, что защита, углубление и расширение этой системы были и остаются главной внешнеполитической задачей США.

В последнее время, как никогда прежде, возникают сомнения в целесообразности и устойчивости существующего мироустройства. Некоторые его критики, такие как вновь избранный американский президент Дональд Трамп, доказывают, что стоимость поддержания порядка неприемлемо высока, перевешивает все возможные выгоды и Вашингтону лучше взаимодействовать с другими странами на транзакционной основе, переходя от одного соглашения к другому – конечно, при условии, что в каждом случае удастся заключать выгодные сделки. Другие утверждают, что фундамент международного порядка размывается вследствие перетекания мировой силы в направлении Азии – в частности, из-за беспрецедентного укрепления китайской и индийской экономики. Некоторые же видят главную угрозу в распылении власти и ее переходе от правительств к негосударственным образованиям в силу постоянных изменений в политике, обществе и технологиях. Короче, мировой порядок сегодня сталкивается с самыми серьезными вызовами за несколько поколений. Сможет ли он устоять и сохраниться?

Вызов силе и ее распыление

Все должны иметь доступ к общим благам, никому нельзя в них отказывать. На государственном уровне правительства обеспечивают гражданам многие из этих благ: безопасность людей и их имущества, экономическая инфраструктура, чистая окружающая среда. В отсутствие мирового правительства общие мировые блага – чистый воздух, благоприятный климат, финансовая стабильность или свобода мореплавания – иногда гарантируются коалициями во главе с крупнейшей державой, которая больше всего выигрывает от общих благ и может позволить себе платить за них. Когда сильнейшие державы не оценивают по достоинству эту силу, происходит недопроизводство общих мировых благ, и от этого страдают все.

Некоторые наблюдатели видят главную угрозу существующему либеральному порядку в быстром наращивании мощи Китая, который, похоже, не всегда сознает, что статус великой державы также означает серьезную ответственность и обязательства перед всем миром. Их беспокоит то, что Китай вот-вот обойдет США по силе и могуществу, и когда это произойдет, Пекин не будет поддерживать существующий порядок, потому что считает его навязанным извне, отражающим интересы других стран, а не КНР. Однако опасения беспочвенны по двум причинам: в обозримом будущем Китай вряд ли обгонит Америку по могуществу и, кроме того, Пекин понимает и ценит нынешний порядок больше, чем принято думать.

Вопреки общепринятому мнению, Китай не сменит Соединенные Штаты в роли доминирующей силы в мире. Мощь предполагает способность получить от других то, что вам нужно, с помощью денег, принуждения или привлечения. Экономика Китая резко выросла в последние десятилетия, но ее размер пока составляет 61% экономики США, и темпы роста замедляются. Даже если через несколько десятилетий Китай превзойдет Соединенные Штаты по общему размеру экономики, экономическая мощь – лишь часть геополитического уравнения. Согласно Международному институту стратегических исследований, США расходуют на армию в четыре раза больше, чем КНР, и хотя возможности Пекина в последние годы растут, серьезные наблюдатели полагают, что ему не удастся изгнать американцев из западной акватории Тихого океана и тем более претендовать на роль мирового военного гегемона. А что касается мягкой силы или способности привлекать других, то в последнем рейтинге, изданном лондонской консалтинговой компанией «Портленд», США занимают первое, а Китай – 28-е место. Хотя Китай пытается догнать Соединенные Штаты по этому показателю, те тоже не стоят на месте. В США благоприятная демография, дешевеющая энергия, ведущие университеты и технологические компании мира.

Более того, Пекин выигрывает от нынешнего мирового порядка и ценит его больше, чем иногда признает. Он является одной из пяти стран, имеющих право вето в Совете Безопасности ООН, а также получает выгоду от участия в либеральных экономических организациях, таких как Всемирная торговая организация (где принимает участие в урегулировании споров и даже соглашается с решениями, идущими вразрез с его интересами). Китай также активен в деятельности Международного валютного фонда (где в последнее время с его голосом все больше считаются, и где его представитель занимает важную должность заместителя директора). Китай сегодня – второй по размеру вклада донор миротворческих сил ООН, участник программ ООН по противодействию лихорадке Эбола и изменению климата. В 2015 г. Пекин присоединился к Вашингтону для разработки новых форм противодействия изменениям климата и конфликтам в киберпространстве. В целом Китай пытается не свергнуть нынешний порядок, а наращивать свое влияние в нем.

Порядок неизбежно изменится. КНР, Индия и другие экономики продолжат рост, и доля США в мировой экономике будет падать. Но никакая другая страна, включая Китай, не сможет бросить вызов доминированию Соединенных Штатов.

Вместе с тем мировому порядку угрожает перетекание силы от правительств к негосударственным акторам. Вследствие информационной революции ряд транснациональных проблем, таких как финансовая стабильность, изменение климата, терроризм, пандемии и кибербезопасность вошли в мировую повестку дня; но та же информационная революция ослабляет способность правительств адекватно реагировать на вызовы.

Обстановка в мире становится все более сложной, и мировая политика скоро перестанет быть прерогативой национальных правительств. Физические и юридические лица – от корпораций и негосударственных организаций до террористов и общественных движений – имеют все больше возможностей, а неформальные сети подрывают монополию на власть традиционных бюрократий. Правительства по-прежнему располагают властью и ресурсами, но на сцене, где они действуют, все теснее, а у них все меньше возможностей режиссировать действие.

Даже оставаясь крупнейшей державой, США не смогут добиться многих целей, действуя в одиночку. Например, финансовая стабильность мирового сообщества жизненно важна для благоденствия американцев, но для ее обеспечения Соединенным Штатам необходимо сотрудничать с другими странами. Глобальное изменение климата и подъем уровня Мирового океана влияют на качество жизни, но американцы не справятся с этой проблемой только своими силами. В мире, где границы проницаемы практически для всего – от наркотиков и инфекционных заболеваний до терроризма – государствам необходимо использовать «мягкую силу» для развития сетей и создания институтов и организаций, необходимых для отвода общих угроз и ответа на общие вызовы.

Вашингтон может в одиночку обеспечить доступ к некоторым важным общемировым благам. Американский ВМФ играет ключевую роль в патрулировании Мирового океана, обеспечении соблюдения морского права и защите свободы мореплавания, а Федеральная резервная система укрепляет финансовую стабильность в мире, выполняя функции кредитора последней инстанции. Однако успех в решении новых транснациональных проблем потребует сотрудничества, придется наделить необходимыми полномочиями других игроков, чтобы они помогли в достижении целей США. В этом смысле сила или власть становятся беспроигрышной игрой: нужно думать не только о власти над другими, но также и о способности решать проблемы, которую Соединенные Штаты смогут приобрести, лишь взаимодействуя с другими. В таком взаимосвязанном мире способность работать в связке с остальными становится главным источником силы, и в этом смысле США опять-таки должны взять на себя роль лидера. Соединенные Штаты занимают первое место в рейтинге стран Института мировой политики Лоуи по числу посольств, консульств и дипмиссий. У них 60 союзников, связанных договорами, и, по оценке журнала The Economist, 100 из 150 крупнейших стран мира тяготеют к США и лишь 21 страна выступает против них.

Однако открытость, позволяющая Соединенным Штатам выстраивать сети, поддерживать международные организации и союзы, оказывается под угрозой. Вот почему самый важный вызов обеспечению мирового порядка в XXI веке исходит не извне, а изнутри.

Популизм против глобализации

Даже сохраняя мировое лидерство в военной и экономической мощи, а также в «мягкой силе», США могут отказаться использовать имеющиеся у них ресурсы для обеспечения общих благ в рамках системы международных отношений. В конце концов, именно так они поступали в годы между двумя мировыми войнами и после конфликтов в Афганистане и Ираке. Опрос 2013 г. показал, что 52% американцев считают, что «Соединенным Штатам не следует совать нос в чужие дела, и нужно позволить другим странам самостоятельно решать стоящие перед ними проблемы».

Президентские выборы 2016 г. обнаружили популистскую реакцию на глобализацию и торговые соглашения в обеих крупных партиях, тогда как либеральный мировой порядок – проект космополитических элит, в которых популисты видят врага. Корни популистской реакции следует искать как в экономике, так и в культуре. Регионы, потерявшие рабочие места из-за иностранной конкуренции, склонны были поддержать Трампа, равно как и белые мужчины старшего поколения, утратившие статус вследствие усиления других демографических групп. По прогнозам американского Бюро переписи, менее чем через три десятилетия белые перестанут быть расовым большинством в Соединенных Штатах. Это усиливает тревогу и опасения, сделавшие Трампа привлекательным, и подобные тенденции указывают на то, что популизм переживет кампанию Трампа.

Стало почти расхожим мнение, будто популистский всплеск в США, Европе и других местах знаменует начало конца современной эпохи глобализации, и эти процессы будут сопровождаться потрясениями, как это случилось по окончании раннего периода глобализации столетие назад. Но обстоятельства настолько изменились, что аналогия не выдерживает критики. Сегодня внутри страны и на международном уровне так много амортизаторов, смягчающих турбулентность, что сползание в экономический и геополитический хаос, как это случилось в 1930-е гг., просто невозможно. Недовольство и разочарование вряд ли скоро пройдут, и избрание Трампа и голоса британцев за выход из ЕС показывают, что популистская реакция свойственна многим западным демократиям. Политическим элитам, поддерживающим глобализацию и открытую экономику, явно нужно обратить больше внимания на экономическое неравенство, помочь тем, чье положение вследствие происходящих в обществе перемен ухудшилось, и стимулировать широкий экономический рост.

Было бы ошибкой делать слишком далеко идущие выводы по поводу долговременных тенденций в американском общественном мнении на основании пламенной риторики во время последних выборов. Перспективы сложных торговых соглашений, таких как Транстихоокеанское партнерство и Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство, довольно туманны, но вряд ли мы увидим возврат к протекционизму в масштабах 1930-х годов. Например, опрос, проведенный Чикагским советом по международным отношениям в июне 2016 г., выявил, что 65% американцев считают глобализацию полезной в основном для США, несмотря на опасения потерять работу. И даже в начале избирательной кампании во время опроса, проведенного американским исследовательским центром Pew в 2015 г., 51% респондентов сказали, что иммигранты укрепляют страну.

Соединенные Штаты и в будущем смогут позволить себе поддерживать мировой порядок. В настоящее время Вашингтон выделяет менее 4% ВВП на оборону и внешнюю политику. Это меньше половины того, что он тратил в разгар холодной войны. Альянсы – несущественное бремя для экономики, а иногда, например, в случае с Японией, дешевле расквартировать войска за рубежом, чем у себя на родине. Проблема в выборе не между пушками и маслом, а между пушками, маслом и налогами. Из-за желания избежать дальнейшего увеличения налогов или государственного долга бюджет национальной безопасности США в настоящее время – жертва компромисса между расходами на оборону, образование, инфраструктуру, научные исследования и развитие. Но это игра с нулевой суммой. Сегодня политика, а не экономические ограничения определяют, сколько средств будет выделено на ту или иную статью.

Разочаровывающий итог последних военных интервенций – еще одна причина, по которой американское общественное мнение не поддерживает активность Соединенных Штатов в мировой политике. В век транснационального терроризма и кризисов с беженцами абсолютное невмешательство во внутренние дела других стран либо невозможно, либо нежелательно. Но такие регионы, как Ближний Восток, скорее всего, будут десятилетиями оставаться в состоянии хаоса, и Вашингтону нужно быть осмотрительнее, взваливая на себя бремя тех или иных задач. Вторжение и оккупация порождают ненависть и сопротивление, которые, в свою очередь, повышают издержки интервенции, снижают вероятность успеха и еще больше подрывают поддержку активной внешней политики внутри страны.

Наконец, политическая раздробленность и демагогия – еще один вызов, ограничивающий возможность Соединенных Штатов обеспечить ответственное международное лидерство, и выборы 2016 г. показали, насколько раздроблен американский электорат. Например, Сенат не смог ратифицировать Конвенцию ООН о морском праве, хотя страна полагается на нее для защиты свободы навигации в Южно-Китайском море, противодействуя провокациям Китая. Конгресс вот уже пять лет отказывается ратифицировать важное обязательство США поддержать перераспределение взносов в МВФ таким образом, чтобы Китай вносил больше средств, а Европа меньше, хотя это практически не требует никаких затрат со стороны Вашингтона. Конгресс принял законы, нарушающие международный юридический принцип государственной неприкосновенности, защищающий не только иностранные правительства, но и американских дипломатов и персонал за рубежом. А сопротивление закону о штрафах за избыточные выбросы углерода в атмосферу не позволяет Соединенным Штатам стать лидером в борьбе с изменением климата.

США еще на протяжении нескольких десятилетий останутся ведущей военной державой мира, и военная сила по-прежнему будет важной составляющей американской мощи. Усиливающийся Китай и слабеющая Россия пугают соседние с ними страны, и американские гарантии безопасности в Азии и Европе обеспечивают стабильность, лежащую в основе процветания либерального порядка. Рынки зависят от соглашений в области безопасности, и поддержание альянсов – важный источник влияния для Соединенных Штатов.

В то же время военная сила – не тонкий инструмент, и во многих ситуациях он непригоден. Попытка контролировать внутреннюю политику государств с националистически настроенным населением – это рецепт неудачи, и такие сложные проблемы, как изменение климата, финансовая нестабильность или управление Интернетом, силой не разрешить. Очень большое значение имеет поддержание сетей, работа с другими странами и международными организациями, помощь в установлении норм разрешения новых транснациональных проблем. Ошибочно приравнивать глобализацию к торговым соглашениям. Даже при замедлении экономической глобализации технологии способствуют глобализации экологической, политической и общественной, требующей совместного реагирования на вызовы. Лидерство – не доминирование, и роль Вашингтона в стабилизации мирового сообщества и поддержке его прогресса может быть сегодня важнее, чем когда-либо. Американцы и другие народы могут не замечать, что безопасность и благоденствие обеспечивают либеральный порядок до тех пор, пока он не исчезнет, но тогда может быть уже слишком поздно.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 1, 2017 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134535 Джозеф Най-младший

Отступление либерализма

Гибель мечты

Робин Ниблетт – директор Королевского института международных отношений (Чатем-Хаус).

Резюме Либеральным странам нужно готовиться к эпохе неудобного сосуществования с нелиберальными. Ландшафт будет поделен между либералами и государственниками, но процветание и безопасность всех зависят от либерального мирового порядка.

Либеральный мировой порядок всегда зависел от идеи прогресса. С 1945 г. западные политики верили, что открытые рынки, демократия и права человека постепенно утвердятся на всем земном шаре. Сегодня подобные надежды кажутся наивными.

В Азии подъем Китая может стать вызовом для военной и экономической гегемонии США, поскольку Пекин стремится вовлечь в свою орбиту американских союзников, таких как Филиппины и Таиланд. Соединенные Штаты и их европейские партнеры не смогли направить ближневосточный регион к более либеральному и мирному будущему после арабской весны и оказались не способны остановить конфликт и гражданскую войну в Сирии. Геополитическое влияние России, пытающейся «потушить пожар либеральных реформ» на своей периферии, достигло высот, невиданных со времен холодной войны.

Однако более серьезные угрозы существующему порядку вызрели изнутри. Более 50 лет Европейский союз, казалось, был авангардом нового либерализма, при котором страны объединяют суверенитет ради более тесного сотрудничества. Но сегодня, когда кризисы следуют один за другим, Евросоюз перестал расширяться. После того как в июне прошлого года жители Великобритании проголосовали за выход из европейского содружества, ЕС, возможно, уменьшится впервые за свою историю.

Приверженность Соединенных Штатов идее мирового лидерства, благодаря которому порядок в мире до сих пор поддерживался в хорошие и плохие времена, кажется слабее, чем когда-либо со времен Второй мировой. Дональд Трамп вел избирательную кампанию под недвусмысленным лозунгом «Америка прежде всего». Он пообещал пересмотреть торговые соглашения США, хвалил президента России Владимира Путина и выразил сомнения в целесообразности выполнения Соединенными Штатами своих обязательств в рамках НАТО. Объявленная президентом Обамой политика «разворота в Азию» пока буксует. Пекин не терял времени даром и составил собственный план объединения Евразии, где ведущая роль отводится Китаю, а Соединенные Штаты будут вытеснены из этого региона.

По мере того как в прошедшие полвека рушились разные политические системы, либеральный мировой порядок укреплялся, пока не столкнулся с собственными вызовами. Но коль скоро экономики его ведущих представителей остаются хрупкими, а политические институты не отличаются единообразием, отстаиваемый ими порядок вряд ли вернет себе политическую энергию и динамику, благодаря которым демократии распространились по всему миру. Скорее он переродится в менее честолюбивый проект: либеральный мировой экономический порядок, охватывающий страны с разными политическими системами. В краткосрочной перспективе это позволит демократиям и их нелиберальным партнерам найти способы сосуществования. В долгосрочной – либеральная демократия, скорее всего, восстановит доминирующее положение в мире, если сумеет адаптироваться.

Либерализм на вершине

После окончания Второй мировой войны западные политики, особенно в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве, вознамерились создать систему международных отношений, гарантирующую, что катастрофические просчеты международного сотрудничества в период между двумя мировыми войнами больше не повторятся. Архитекторы новой системы стремились придать импульс не только экономическому развитию и личностной самореализации, но и укрепить мир во всем мире. Они исходили из того, что наиболее высокий шанс на такое устройство дают свободные рынки, обеспечение прав человека, власть закона и избираемые правительства, деятельность которых ограничивается независимой судебной властью, свободной прессой и энергичным гражданским обществом.

Стержнем такого миропорядка стали Бреттон-Вудские институты – Международный валютный фонд, Всемирный банк и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ), которое с 1995 г. именуется Всемирной торговой организацией. Все учреждения опирались на постулат о том, что открытые и прозрачные рынки с минимальным вмешательством правительств – так называемый Вашингтонский консенсус – будут фундаментом экономического роста. Руководствуясь этими принципами, США оказали экономическую, военную и дипломатическую помощь Германии и другим государствам Западной Европы, а также Японии, благодаря чему тем удалось быстро восстановиться после разрушительной Второй мировой войны.

Западные политики были уверены, что переход к открытым рынкам неизбежно приведет к распространению демократии, и во многих случаях так и происходило. Либеральная демократия постепенно утверждалась в Европе, Азии, Латинской Америке и Африке к югу от Сахары, особенно после окончания холодной войны. Согласно некоммерческой американской организации Freedom House, число демократических правительств увеличилось с 44 в 1997 г. до 86 в 2015 г.; в этих странах проживает 40% населения планеты, и на их долю приходится 68% мирового ВВП.

По мере расширения порядка утверждалась и либеральная идея о том, что правительства, которые плохо обращаются со своим народом и разжигают мятежи в соседних регионах, лишают себя суверенного права на управление. В 1998 г. был создан Международный уголовный суд, посягающий на суверенитет во имя правосудия. Через год британский премьер Тони Блэр изложил свою доктрину либеральной интервенции, заявив, что в мире усугубляющейся взаимозависимости «принцип невмешательства должен быть видоизменен в некоторых важных аспектах». В 2005 г. Генеральная ассамблея ООН утвердила «обязанность защищать» – принцип, согласно которому иностранные правительства вправе осуществлять интервенцию, если то или иное государство не способно предотвратить зверства на своей территории. В крепнувшем либеральном международном порядке право суверенных правительств управлять внутренними делами своих стран – принцип, лежащий в основе международного права и ООН – все больше зависел от соблюдения западных стандартов в области прав человека. Казалось, что либеральный порядок устанавливает нормы для всего мирового сообщества.

Все разваливается

Но в последнее десятилетие под влиянием финансовых кризисов, народных бунтов и усиления авторитарных держав либеральный международный порядок зашатался. По выражению политолога Лэрри Даймонда, с 2006 г. мир вошел в «рецессию демократии: распространение личных свобод и демократии остановилось, если не откатилось назад».

Величайшая опасность исходит изнутри. Ведущие либеральные державы последовательно сталкиваются с внутриполитической и экономической неопределенностью. В США и многих европейских странах средние зарплаты не растут уже более 25 лет, и это снижает доверие к элитам и привлекательность глобализации. Открытие экономик для более интенсивной торговли, инвестиций и иммиграции увеличило национальное достояние, но не вылилось в ощутимую выгоду для многочисленных сегментов общества. Слабое финансовое регулирование, предшествовавшее финансовому кризису 2008 г., и накачивание банков ликвидностью после кризиса поколебало веру людей в либеральное правительство, а Великая рецессия заставила отказаться от поддержки открытых рынков капитала, приносивших ощутимую выгоду лишь узкой прослойке мировой элиты.

Победа Трампа, решение большинства британских избирателей в пользу выхода из ЕС и подъем популистских партий на процветающем севере и более бедном юге Европы – лишь видимые симптомы глубокой неудовлетворенности глобализацией. Аналогичным образом жители Соединенных Штатов и Евросоюза перестали поддерживать расширение международной торговли, будь то через Транстихоокеанское или Трансатлантическое торгово-инвестиционное партнерство. Согласно опросу, проведенному исследовательским американским центром Pew в 2014 г., 87% респондентов развивающихся стран согласились, что свободная торговля выгодна для экономики, тогда как около половины респондентов во Франции, Италии и США заявили, что торговля уничтожает рабочие места и снижает заработную плату.

По всей Европе растет сопротивление более глубокой политической интеграции. В течение 60 лет готовность стран – членов ЕС объединить свою суверенную власть в наднациональных юридических структурах служила эталоном для других государств, стремившихся к более тесному сотрудничеству в своих регионах. Как выразился политолог Саймон Сефати в 2003 г., европейцы преобразовывали свои системы политического управления из городов-государств в национальные государства, а затем в страны-члены. Сегодня процесс буксует и практически остановился. Более того, может быть дан обратный ход.

Голосование британцев за выход из ЕС, вероятно, окажется исключением: Соединенное Королевство присоединилось к Европейскому экономическому сообществу, предшественнику Евросоюза, только в 1973 г., через 16 лет после его создания. У Великобритании долгая история евроскептицизма. Она предпочла не вводить у себя единую евровалюту и не входить в Шенгенское соглашение, открывающее границы. Возможно, другие страны не последуют примеру Великобритании и не будут выходить из ЕС. Однако мало кто из европейских лидеров готов поступиться еще большей долей национального суверенитета ради углубления интеграции. Многие европейские государства отказались по просьбе Евросоюза принять у себя определенное количество беженцев. Более богатые члены еврозоны не хотят объединения финансовых ресурсов в общую систему страхования вкладов для обеспечения долгосрочной жизнеспособности единой валюты. Сегодня многие политики требуют большего суверенного контроля над применением существующих законов ЕС и разработки новых форм интеграции.

В этом контексте надежда на то, что Евросоюз станет шаблоном для либеральной региональной интеграции в других местах, кажется все менее реалистичной. Ассоциация стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), южноамериканский МЕРКОСУР, Африканский союз и Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива остаются механизмами для очень ограниченного политического и экономического взаимодействия. Между тем Китай и Россия используют время, пока Запад стоит на перепутье, для модернизации армий и утверждения своих региональных и геополитических интересов. Они создали структуры, включая Евразийский экономический союз и Шанхайскую организацию сотрудничества, помогающие им координировать и узаконивать параллельный политический порядок, который бросает вызов западным нормам демократического правления и отвергает любое внешнее вмешательство в дела суверенной страны во имя защиты прав человека.

Отступление Америки

В течение семи последних десятилетий либеральная международная система процветала под зонтиком безопасности, созданным США. Но сегодня Соединенные Штаты озабочены собственными проблемами в большей степени, чем когда-либо со времен Второй мировой войны. После дорогостоящих кампаний в Афганистане и Ираке и хаоса в Ливии, воцарившегося в результате гуманитарной интервенции, Обама пересмотрел международную роль США, последовательно призывая союзников в Европе и на Ближнем Востоке брать больше ответственности за обеспечение собственной безопасности. Во время президентской кампании Трамп превратил этот аргумент в подобие сделки: Соединенным Штатам следует стать сверхдержавой-наемником, защищающим только те страны, которые платят, поскольку это даст возможность сосредоточиться на том, чтобы вернуть Америке величие у себя на родине. Тем самым Трамп проигнорировал важный исторический урок, усвоенный с превеликим трудом: инвестиции в безопасность союзников – лучший способ защитить безопасность США и их экономические интересы. Однако пока не совсем понятно, как Трамп будет управлять страной.

Справедливо это или нет, но союзники Соединенных Штатов, от Европы до Азии, сегодня опасаются, что сверхдержава может перестать быть преданным и заинтересованным партнером. Эти опасения возникли не в самое удачное время. Европа, стреноженная институциональными и экономическими слабостями, более уязвима для разных форм давления, оказываемого в настоящее время Россией, включая финансовую поддержку европейских популистских партий и опасные военные маневры на восточных рубежах НАТО. Хотя Россия экономически слаба, защита Путиным нового европейского порядка, основанного на культурном и национальном суверенитете, нравится все громче заявляющим о себе националистическим партиям – от Партии независимости Соединенного Королевства до «Национального фронта» Франции и венгерского гражданского союза «Фидеш», лидер которого премьер-министр Виктор Орбан открыто отстаивает построение «нелиберального государства».

Многие союзники и демократические партнеры США во всем мире также переживают не лучшие времена. Япония и Южная Корея выбиваются из сил, пытаясь справиться с такими вызовами, как стареющее население и чрезмерная зависимость от экспорта. К тому же исторический антагонизм между этими странами не дает им возможности выступить единым фронтом для продвижения либеральной демократии в своем регионе. Крупные демократии быстроразвивающихся рынков, такие как Бразилия, Индия, Нигерия и ЮАР, до сих пор не могут преодолеть серьезные препятствия на пути устойчивого экономического роста и сплочения общества. А видимое ослабление роли США в качестве глобальной державы и тот факт, что Вашингтонский консенсус не гарантирует развитие экономики, привели к власти авторитарных правителей в таких странах, как Филиппины, Таиланд и Турция, которые подорвали систему институциональных сдержек и противовесов, лежащих в основе либеральной демократии.

Котел или чайник?

Конечно, сторонники либерального мирового порядка давно демонстрируют непоследовательность в смысле приверженности его принципам. Соединенные Штаты и их союзники, возможно, в целом обеспечивают уважение к власти закона и либеральному правлению в пределах своих границ, но главная внешнеполитическая цель – защищать безопасность и экономические интересы Запада, даже если их действия на международной арене подрывают доверие к либеральной системе международных отношений.

США часто действуют в одностороннем порядке или избирательно выполняют правила мирового порядка, который продвигают. Они вторглись в Ирак по спорному юридическому мандату, Конгресс США отказался ратифицировать Конвенцию ООН по морскому праву, равно как и ряд других многосторонних конвенций и договоров. В 2011 г. Великобритания, Франция и США помогли свергнуть ливийского лидера Муаммара Каддафи, выйдя за рамки мандата, выданного на основании Резолюции 1973 Совета Безопасности ООН, которая уполномочила принимать все необходимые меры для защиты гражданского населения. Западные правительства осудили Россию и сирийского президента Башара Асада за обстрелы густонаселенных кварталов в Сирии, а также многочисленные жертвы среди мирного населения, одновременно поддержав кровавую кампанию Саудовской Аравии в Йемене.

Стоит ли удивляться, что призывы к расширению либерального порядка толкуются его оппонентами как предлог для расширения политической власти Запада? Путин говорил на эту тему в октябре во время ежегодной конференции Дискуссионного клуба «Валдай». Он обвинил США в поддержке глобализации и безопасности «для себя, для немногих избранных, но не для всех». Нет ничего удивительного и в том, что главная многосторонняя организация мира, Совет Безопасности ООН, пребывает в ступоре и параличе из-за старых противостояний, раздираемая разногласиями между Китаем и Россией, с одной стороны, и Францией, Великобританией и США, с другой. В результате либеральные попытки изменить понятие государственного суверенитета, такие как введение обязательств по защите гражданского населения и создание Международного уголовного суда, так и не узаконены мировым сообществом. В качестве примера можно привести хроническую неспособность остановить насилие в Сирии и октябрьское заявление правительств Бурунди, Гамбии и ЮАР о том, что они не будут участвовать в работе суда. Даже Интернет, вроде бы способствовавший утверждению более либерального мирового порядка за счет наделения полномочиями не правительств, а отдельных людей, все больше оказывается во власти идеологической поляризации из-за национальных систем ограничения доступа, методов слежения и нарушения личной тайны.

Поддержание порядка

Можно ли считать эти вызовы знамением конца либерального мирового порядка? Возможно, что нет. Устоявшиеся либеральные демократии не распадутся. Какие бы ни возникали внутренние изъяны, от неравенства до безработицы, они решают их с сильных позиций в отличие от развивающихся стран, многие из которых демонстрируют высокий уровень роста ВВП, но им еще нужно перейти от роста, основанного на экспорте и инвестициях, к росту, стимулируемому потреблением и инновациями. В западных демократиях предусмотрена возможность «выпустить пар», высказать разочарование и сменить политическое руководство. Их экономика функционирует относительно динамично и открыто, что способствует инновациям. Эти качества позволяют политическим институтам восстанавливать легитимность, а экономикам – возобновлять рост. Нелиберальным странам с жесткой вертикалью власти, таким как Китай и Россия, еще предстоит доказать, что их политические системы переживут этап переходной экономики.

И все же либеральные демократии не могут и дальше откладывать трудные политические решения. Если они хотят поддерживать либеральный международный порядок, для начала нужно исправить положение дел в своих странах. Необходимо повысить производительность труда, а также заработные платы, наращивать участие рабочей силы в рынке труда в условиях, когда новые технологии приводят к сокращению рабочих мест, обеспечить интеграцию иммигрантов в процессе управления стареющими обществами. А что касается Европы – осуществить переход от государства всеобщего благоденствия с централизованным финансированием к обществу всеобщего благоденствия с местным управлением, когда регионы, города и другие муниципалитеты распоряжаются большей частью налоговых поступлений, поэтому могут приспособить социальное обслуживание к местным нуждам. Либеральные правительства в состоянии найти ответ на эти вызовы, вкладывая больше средств в образование, улучшение материальной и цифровой инфраструктуры или изменение законодательства, которое не дает свободно развиваться предпринимательству и сдерживает рост в секторе услуг. Эти меры могут казаться скромными, но привлекательность и даже выживание либерального мирового порядка зависит от его способности обеспечить обществу более высокие дивиденды, нежели любое другое устройство.

Если либеральный мир вернется к истокам и сам не скатится к протекционизму, скорее всего, он обнаружит, что растущие незападные державы, главная из которых – Китай, захотят поддерживать существующий международный экономический порядок сравнительно открытых рынков и беспрепятственных инвестиционных потоков. В конце концов лишь путем непрерывной интеграции в мировые цепочки поставок товаров, услуг, человеческого капитала и знаний развивающиеся рынки смогут удовлетворить устремления разрастающегося среднего класса. Как отметил Джон Айкенберри в своей книге 2011 г. «Либеральный левиафан», США и Китай – две державы, которые вероятнее всего определят будущее мирового порядка. Обе они могут отказаться идти на компромисс по ключевым принципам внутреннего управления и национальной безопасности, но наилучшим образом смогут сосуществовать и процветать в рамках либерального мирового экономического порядка.

Следовательно, стабильное экономическое развитие Китая отвечает интересам Запада. Американские и европейские рынки товаров, услуг и инфраструктуры должны оставаться открытыми для прямых инвестиций из Китая при условии, что китайские компании будут соблюдать американские и европейские правила безопасности, прозрачности и защиты интеллектуальной собственности. Европейским странам следует применять тот же подход и к России при условии, что российские компании будут соблюдать правила ЕС. Взаимная приверженность либеральному международному экономическому порядку поможет западным правительствам и их нелиберальным партнерам сохранять открытыми пути сотрудничества для решения общих задач, таких как борьба с терроризмом и изменением климата, как это делали в течение последних нескольких лет Китай и США.

Тем временем европейские правительства и предприятия должны поддержать Китай в его усилиях связать Северо-Восточную Азию с Европой по евразийскому континенту: это неотъемлемое звено в серии инфраструктурных проектов, известных как «Один пояс, один путь». В 2016 г. впервые объем мировой торговли не рос в первом квартале, а во втором упал на 0,8%. Это отражает происходящее сегодня структурное снижение. Такие быстроразвивающиеся рынки, как Китай, производят больше продукции для внутренних рынков, а развитые страны частично репатриируют производство. На этом фоне наращивание инвестиций в инфраструктуру, которая свяжет процветающие прибрежные регионы Азии с неразвитыми провинциями в глубине материка, а затем с Европой, могло бы создать новые возможности экономического роста в либеральном и нелиберальном мире. Вместо того чтобы оспаривать подобные инициативы, Соединенным Штатам следует поддержать усилия региональных и многосторонних финансовых организаций, руководимых Западом (Всемирный банк, Европейский банк реконструкции и развития и Азиатский банк развития), по объединению с Азиатским банком инфраструктурных инвестиций и Новым банком развития (созданным странами БРИКС – Бразилией, Россией, Индией, Китаем и ЮАР). Тогда можно было бы осуществлять проекты, отвечающие экономическим интересам каждой страны, и при этом соблюдать принципы экологической и финансовой устойчивости.

С Россией будет труднее выстроить аналогичное сотрудничество. Российская система централизованного и непрозрачного политического и экономического управления делает более глубокую интеграцию несовместимой с рынком Евросоюза и системой, основанной на правилах. Перед лицом последних провокаций России страны НАТО начали военную мобилизацию, необходимую для поддержания высокого уровня готовности. Вероятно, трения ЕС и НАТО с Россией продолжатся, хотя избрание Трампа сулит перемены в американо-российских отношениях. И все же китайская инициатива создания новых связей в евразийской экономике может стать альтернативным способом взаимодействия с Россией для США и Европы.

Страны, построившие либеральный мировой порядок, сегодня слабее, чем были на протяжении трех поколений. Они больше не служат примером силы либеральных систем экономического и политического управления. Следовательно, автократические правительства могут попытаться установить альтернативный политический порядок, управляемый не законами и правилами, а силой. Но либеральные политики допустят ошибку, если призовут свои страны уйти в глухую оборону или прибегнуть к сдерживанию. Широкое противостояние сторонников либерального мирового порядка и тех, кто с ним не согласен, может случайно привести к прямому вооруженному конфликту. Либеральным странам нужно готовиться к эпохе неудобного сосуществования с нелиберальными странами, сотрудничая с ними в одних областях и конкурируя в других. В обозримом будущем мировой политический ландшафт будет разделен между либералами и государственниками, но процветание и внутренняя безопасность обеих групп зависят от либерального мирового экономического порядка. Время покажет, чья модель управления более устойчива. Если руководствоваться уроками истории, либеральная демократия остается лучшей альтернативой.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 1, 2017 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

США. Евросоюз. Великобритания. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134534 Робин Ниблетт

Джексонианский бунт

Американский популизм и либеральный порядок

Уолтер Рассел Мид – профессор-стипендиат Джеймса Кларка Чейса по международной политике и гуманитарным предметам в Колледже Барда и почетный научный сотрудник Гудзоновского института.

Резюме Мировой порядок должен опираться не на консенсус элит и баланс сил, а на свободный выбор национальных сообществ, которые испытывают не меньшую потребность в защите от внешнего мира, чем в получении выгод от взаимодействия с ним.

Впервые за 70 лет американский народ выбрал президента, подвергшего беспощадной критике политику, идеи и институты, лежащие в основе послевоенного поведения Соединенных Штатов на мировой арене. Никто не знает, какой именно курс будет проводить администрация Трампа, как будет меняться политика и предпочтения нового президента, когда он столкнется с потоком событий и кризисов. Но никогда еще со времен администрации Франклина Рузвельта не велось таких фундаментальных и глубоких дебатов по поводу американской внешней политики.

Со Второй мировой войны стратегия США формировалась двумя крупными школами мысли, но обе они преследовали цель создать стабильную систему международных отношений, в центре которой Соединенные Штаты. Гамильтонианцы полагали, что США должны прийти на смену Великобритании в качестве «гироскопа мирового порядка», как выразился советник президента Вудро Вильсона Эдвард Хаус в годы Первой мировой, поскольку это отвечает американским интересам. После окончания Второй мировой войны гамильтонианцы создали институты финансовой и оборонной безопасности западного мира ради возрождения мировой экономики, сдерживания Советского Союза и продвижения интересов США. После распада СССР гамильтонианцы удвоили усилия по созданию всемирного либерального порядка, понимаемого прежде всего через призму экономики.

«Вильсонианцы» также считали, что создание мирового либерального порядка отвечает жизненно важным интересам Америки, но подходили к нему с точки зрения ценностей, а не экономики. Считая коррумпированные и авторитарные режимы за рубежом главной причиной конфликтов и насилия в мире, они стремились к новому миропорядку посредством экспорта таких ценностей, как права человека, демократическое управление и власть закона. На поздних этапах холодной войны одно из направлений этого лагеря, либеральные институционалисты, сосредоточили усилия на распространении международных институтов и все более тесной интеграции мирового сообщества на базе их продвижения. Другая же ветвь, неоконсерваторы, полагали, что либеральную повестку лучше всего распространять через односторонние действия Вашингтона (или в добровольном союзе с партнерами-единомышленниками).

Споры между фракциями иногда были острыми и существенными, но происходили в рамках приверженности общему мировому порядку. Однако когда этот проект затрещал по швам в последние десятилетия, непререкаемое влияние глобалистов на внешнюю политику США стало ослабевать. Раздались более националистические голоса, настроенные против глобализма, а общественность все больше разочаровывалась в идее построения мирового порядка, подвергая сомнениям проповеди внешнеполитического истеблишмента.

Джефферсонианская и джексонианская школы, правившие бал до начала Второй мировой войны, но впавшие в немилость в годы расцвета либерального порядка, вернулись с мыслями об отмщении. Джефферсонианцы, включая так называемых современных реалистов, утверждают, что, если Америка будет более сдержанна на международной сцене, это снизит издержки и риски мировой политики. Они стремятся узко определять интересы США и отстаивать их самым безопасным и экономичным способом. Либертарианцы доводят принцип до крайности, находя союзников среди многочисленных левых фракций, выступающих против гуманитарных интервенций, призывают к сокращению военных расходов и к тому, чтобы правительство больше сил и средств тратило на внутренние программы. И сенатор от штата Кентукки Рэнд Пол, и сенатор от штата Техас Тед Круз, похоже, решили, что смогут оседлать поднимающуюся волну джефферсонианского мышления во время республиканских праймериз в рамках президентской кампании. Но Дональд Трамп почувствовал нечто, чего не поняли его политические соперники: по-настоящему восходящая сила в американской политике – вовсе не джефферсонианский минимализм, а джексонианский националистический популизм.

Политика коллективной идентичности бьет рикошетом

Популизм Трампа уходит корнями в мышление и культуру первого президента-популиста Эндрю Джексона. Для джексонианцев, составивших костяк страстных сторонников Трампа, Соединенные Штаты – не политическое государство, созданное и определяемое рядом интеллектуальных предпосылок, восходящих к эпохе Просвещения, и нацеленное на выполнение универсальной миссии. Скорее это национальное государство американского народа, главные задачи и приоритеты которого находятся внутри страны. Джексонианцы рассматривают американскую исключительность не как следствие неоспоримой привлекательности идей или даже исключительного призвания Америки по преобразованию мира, а как следствие уникальной приверженности страны идеям равенства и достоинства каждого гражданина. Роль правительства США, как верят джексонианцы, – осуществлять предназначение страны, заботясь о физической безопасности и экономическом благополучии американского народа на родине. И делать это при минимально возможном вмешательстве в личные свободы, которые делают страну уникальной.

Популистов джексонианского толка внешняя политика волнует лишь время от времени, да и в решении общеполитических вопросов они принимают лишь эпизодическое участие. Потребовалось особое сочетание сил и тенденций для мобилизации данного мировоззрения в прошедшем избирательном цикле, и большинство этих сил действовали внутри страны. Стремясь объяснить всплеск джексонианских настроений, обозреватели изучают такие факторы, как стагнация заработной платы, потеря качественных рабочих мест неквалифицированными рабочими, упадок гражданской жизни, наркомания, которой заражены крупные города по всей стране. Но это частичный и неполный взгляд на происходящее.

Коллективная идентичность и культура исторически играли важную роль в американской политике, и 2016 г. не был исключением. Джексонианская Америка чувствовала себя на осадном положении, поскольку ее ценности подвергались нападкам, а будущее оказалось под угрозой. При всех своих недостатках Трамп казался джексонианцам единственным кандидатом, готовым сражаться за их выживание.

Некоторые события пробуждают у джексонианцев неподдельный интерес, и они включаются в политическую жизнь, но ненадолго. Одно из таких событий – война. Когда нападает враг, джексонианцы встают на защиту родины. Самый сильный фактор, влияющий на их участие во внутренней политике, – понимание того, что американскому миру, который им так дорог, угрожают внутренние враги, будь то сговор элит или иммигранты разного происхождения. Джексонианцев беспокоит, что правительство может оказаться во власти враждебных сил, намеренных преобразить суть Соединенных Штатов. Коррупция их не слишком тревожит, поскольку они считают ее неискоренимым злом. Но глубоко волнует то, что они считают извращением: когда политики пытаются использовать правительство для угнетения, а не защиты народа. А именно это, по мнению джексонианцев, происходит в последние годы, когда могущественные силы в американской элите, включая истеблишмент обеих партий, действуют сообща против их интересов. Из этого следует вывод о непатриотичности верхушки; «патриотизм» же определяется как инстинктивная лояльность благополучию и ценностям джексонианской Америки. И по большому счету это недалеко от истины. Многие американцы с космополитическим мировоззрением считают своей главной этической задачей работу во благо человечества в целом. Джексонианцы же полагают, что главный нравственный долг – забота о благополучии граждан США и процветании Отечества. Если космополиты считают джексонианцев отсталыми шовинистами, то джексонианцы числят космополитическую элиту в предателях американского народа, поскольку космополиты не ставят благополучие сограждан на первое место.

Сомнение джексонианцев в патриотизме элиты усугубилось в последние десятилетия, когда страна стала проводить выборочную политику коллективной идентичности. Сегодня мы видим множество гражданских, политических и академических движений, отстаивающих интересы разных этнических, расовых, гендерных и религиозных групп. Элиты постепенно соглашаются с требованиями культурного признания, которые выдвигают афроамериканцы, латиноамериканцы, женщины, ЛГБТ-сообщество, коренные народы Америки, американцы-мусульмане. Большинство джексонианцев не вписываются ни в одну из этих категорий, что еще больше осложняет ситуацию.

Белые американцы, объединяющиеся в соответствии со своей европейской этнической принадлежностью, сталкиваются с некоторым противодействием. Например, у американцев итальянского и ирландского происхождения имеются давние и славные традиции организации клубов и обществ по принципу идентичности. Но эти старейшие этнические общины приходят в упадок, поскольку существует негласное табу на выпячивание европейского происхождения белых американцев. Таким образом, многие белые оказались в обществе, которое постоянно твердит о важности идентичности, ценит этническую самобытность и предлагает экономические выгоды и социальные преференции всем, кроме них. Для американцев смешанного европейского происхождения или для миллионов людей, считающих себя просто американцами, существует мало приемлемых способов прославлять свое наследие или хотя бы заявить о нем.

Тому есть множество причин, уходящих корнями в сложный процесс интеллектуального осмысления истории США. Однако они вовсе необязательно понимаются на интуитивном уровне оставшимися без работы фабричными рабочими и их семьями. Растущее сопротивление многих белых избирателей так называемой «политкорректности», равно как и растущее желание сформулировать собственное понимание групповой идентичности иногда (но отнюдь не всегда) может смахивать на расизм. Однако люди, которым все время внушают, что они расисты, если позитивно думают о своих корнях или своем происхождении, в конце концов решат извлечь максимум пользы из своего расизма, коль скоро их все равно в этом обвиняют. Появление так называемого движения «альт-райт», или альтернативные правые, по крайней мере отчасти объясняется этими чувствами.

Возникновение движения «Жизнь чернокожих имеет значение» и разрозненные, иногда насильственные протесты против полицейского произвола в последние годы несколько размыли общую картину культурного отчуждения джексонианцев – опять-таки, не только из-за расового вопроса. Джексонианцы инстинктивно поддерживают полицию и армию. С их точки зрения, люди на передовой линии фронта по защите общества иногда допускают ошибки, но это неизбежно в пылу сражения или при столкновении с преступниками. Многие джексонианцы считают, что несправедливо и даже аморально требовать от солдат или полицейских рисковать жизнью и подвергать себя стрессу, если диванные критики будут потом рассуждать о том, был ли у них другой выбор. Следовательно, протесты, которые многие американцы расценили как поиск справедливости, джексонианцы зачастую расценивают как нападки на общественный порядок и правоохранительные органы.

Контроль над огнестрельным оружием и иммиграцией – два других вопроса, которые высветили убеждение многих избирателей в том, что политический истеблишмент обеих партий враждебен главным национальным ценностям. Люди, не принадлежащие к лагерю джексонианцев, зачастую не могут понять, как сильно тех затрагивают эти вопросы и как предложения, касающиеся контроля над стрелковым оружием и реформы иммиграционного законодательства, усиливают у них подозрение, что космополитическая элита все взяла под контроль.

Право на ношение оружия играет уникальную и священную роль в джексонианской политической культуре, и многие джексонианцы считают Вторую поправку самой важной в Конституции. Они верят, что право на революцию, закрепленное в Декларации независимости – это крайняя мера, на которую свободолюбивые люди могут пойти, чтобы защитить себя от тирании – и полагают, что данным правом невозможно будет воспользоваться в случае запрета на ношение оружия. Для них право каждой семьи на самозащиту без упования на государство – не абстрактный идеал, а практическая необходимость – и нечто, до чего элитам нет дела, или чему они активно противостоят (джексонианцев все больше заботит то, что демократы и центристы-республиканцы пытаются разоружить их; это одна из причин, по которой массовые убийства из стрелкового оружия и последующие призывы к контролю над ним порождают всплески продаж оружия, несмотря на общее снижение преступности).

Что касается иммиграции, то здесь большинство людей, не принадлежащих к джексонианскому лагерю, неверно интерпретируют источник и характер озабоченности. В обществе ведется много дискуссий о влиянии иммиграции на заработную плату низкоквалифицированных рабочих; идут разговоры о ксенофобии и исламофобии. Но в 2016 г. джексонианцы стали смотреть на иммиграцию как на умышленную и сознательную попытку маргинализировать их в собственной стране. Теория демократов о «формирующемся демократическом большинстве» на базе неуклонного снижения голосующего белого населения в процентном отношении была расценена джексонианской Америкой как заговор с целью умышленного изменения демографии американского общества. Когда джексонианцы слышат о том, что элиты поддерживают высокий уровень иммиграции и видят, что тех не беспокоит проблема незаконной иммиграции – они не думают сразу же о своих бумажниках. По их мнению, элита таким способом стремится отстранить их от власти в политическом, культурном и демографическом отношении. Недавно прокатившаяся по стране волна непредсказуемых терактов привела к тому, что проблемы иммиграции и личной безопасности слились в одно «ядовитое» целое.

Короче, в ноябре многие американцы выразили своим голосованием отсутствие доверия не к конкретной партии, а к правящему классу в более общем смысле и связанной с ним мировой космополитической идеологии. Многие голосовавшие за Трампа были меньше озабочены проталкиванием какой-то конкретной программы; прежде всего они хотели остановить приближение страны, как им казалось, к неминуемой катастрофе.

Что ждет впереди

Что все это означает для внешней политики США? Многие прежние президенты существенно пересматривали свои идеи и мировоззрение, оказавшись в Овальном кабинете и, наверно, Трамп не будет исключением. Не вполне ясно также, к каким последствиям приведут его попытки воплотить в жизнь свою нетрадиционную политику (неудача может разочаровать джексонианцев и отвратить их от бывших героев; именно это произошло с президентом Джорджем Бушем-младшим, подобное грозит и Трампу).

В настоящий момент джексонианцы скептически настроены в отношении политики взаимодействия со всем миром, проводимой Соединенными Штатами как гарантом построения либерального порядка. Однако ими больше движет недоверие людям, проводящим внешнюю политику, своего же четкого и однозначного альтернативного плана действий у них нет. Они возражают против недавно заключенных торговых соглашений не потому, что понимают детали и последствия этих чрезвычайно сложных договоренностей, а потому что, по их мнению, американские переговорщики не руководствовались интересами США. Большинство джексонианцев не слишком хорошо разбираются во внешней политике и не надеются стать экспертами в этой области. Для них лидерство – вопрос доверия. Если они верят в лидера или политическое движение, то готовы соглашаться даже с той политикой, которая может казаться неразумной и противоречащей здравому смыслу. Они больше не доверяют американскому истеблишменту, и пока доверие не восстановится, будут держать Вашингтон на коротком поводке. Если перефразировать то, что неоконсерватор-интеллектуал Ирвинг Кристол написал о сенаторе Джозефе Маккарти в 1952 г., джексонианцы знают о Трампе одно: он безоговорочно на их стороне. Они не могут сказать того же о политических элитах страны. Вряд ли их озабоченность можно считать нелегитимной, потому что проект США по построению мирового порядка отнюдь не процветает.

В последнюю четверть века западные политики увлеклись опасно упрощенческими идеями. Они посчитали, что капитализм удалось укротить, и он больше не приведет к экономическим, социальным и политическим потрясениям. Им казалось, что нелиберальные идеологии и политические эмоции выброшены на свалку истории, и в них верят лишь откровенные неудачники – люди, «хватающиеся за оружие, религию или антипатию к непохожим на них людям… для объяснения собственных неудач», – как выразился Барак Обама в своей знаменитой речи 2008 года. Время и нормальные исторические процессы разрешат проблему, построение либерального мирового порядка было лишь вопросом проработки деталей.

В свете такого мировоззрения многие события последних лет – от терактов 11 сентября и войны с терроризмом до финансового кризиса и подъема гневного националистического популизма по обе стороны Атлантики – оказались неприятным сюрпризом. Становится все яснее, что глобализация и автоматизация способствуют разрушению той социально-экономической модели, которая лежала в основе послевоенного процветания и социального мира внутри Америки, и на следующем этапе развития капитализма вызов будет брошен самому фундаменту мирового либерального порядка и многим его национальным основам. В этом новом мировом беспорядке нельзя больше отрицать влияние политики идентичности. Западные элиты уверовали, что в XXI веке космополитизм и глобализм восторжествуют над автаркией и приверженностью своей этнической группе. Они не поняли глубоких корней коллективной идентичности в человеческой психике, а также того, что корни должны прорасти и найти выход в виде соответствующей внутренней и внешней политики. Не поняли они и того, что те самые силы социально-экономического развития, которые закреплялись с помощью космополитизма и глобализации, в итоге породят возмущение, сопротивление и восстание по мере того, как общественность (Gemeinschaft) будет отторгать рыночное общество (Gesellschaft), выражаясь терминами классической социологии, принятыми столетие тому назад.

Следовательно, вызов для мировой политики в грядущие дни – не столько в том, чтобы завершить построение либерального миропорядка на традиционных принципах, сколько найти способ остановить размывание либерального миропорядка и стабилизировать систему международных отношений на более устойчивой основе. Мировой порядок должен опираться не на консенсус элит и баланс сил, а на свободный выбор национальных сообществ, которые испытывают не меньшую потребность в защите от внешнего мира, чем в получении выгод от взаимодействия с ним.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 2, 2017 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134533 Уолтер Рассел Мид

Экономический национализм и будущее неолиберальной глобализации

Что принес миру Дональд Трамп

Илья Матвеев – кандидат политических наук, доцент факультета сравнительных политических исследований Северо-Западного института управления РАНХиГС, слушатель PhD-программы ЕУСПб.

Резюме Неолиберальный консенсус как глобальный феномен уходит в прошлое; возникающие на уровне отдельных стран неолиберально-националистические гибриды меняют отношения между трудом, капиталом и государством.

Президентство Дональда Трампа беспрецедентно во многих отношениях, однако его ключевым глобальным следствием, по-видимому, является новая роль Соединенных Штатов как оппонента свободной торговли. За 30 лет неолиберальная глобализация встретила множество врагов, но никогда – среди американских лидеров, которые, напротив, принадлежали к числу ее главных союзников. Однако Трамп не только сделал международную торговлю центральной темой предвыборной кампании, но и, выиграв выборы, сразу продемонстрировал серьезность намерений, подписав указ о выходе из соглашения о Транстихоокеанском партнерстве (TTП), переговоры по заключению которого велись с американским участием с 2008 года. Что это означает с точки зрения баланса классовых сил в США и последствий для неолиберальной глобализации?

Позиция Трампа по вопросу о международной торговле обнаруживает два парадокса. С одной стороны, его правительство – это кабинет мультимиллионеров и миллиардеров, беспрецедентное по числу бизнесменов, ранее никогда не занимавших государственных должностей. Суммарное состояние членов нового кабинета, согласно консервативной оценке Bloomberg, составляет 6,1 млрд долларов. Однако экономический национализм Трампа и выход из TTП явным образом противоречат интересам части американского крупного бизнеса: ранее соглашение лоббировали такие компании, как Wal-Mart и Nike, чья бизнес-модель основана на дешевом производстве в странах – членах соглашения, среди которых Малайзия и Вьетнам. Означает ли это, что администрация Трампа отражает противоречия в рядах правящего класса?

С другой стороны, по остальным вопросам, таким как сокращение государственного регулирования и снижение корпоративных налогов, Трамп выступает как безусловный неолиберал. Тимоти Джилл называет его политику «националистической формой неолиберализма, которая останавливается у границ страны». Однако не заключено ли здесь логическое противоречие? Филип Черни утверждает, что свобода торговли и интернационализация производства – «краеугольный камень неолиберального проекта как на национальном, так и на международном уровне». Неолиберальный консенсус, по Черни, имеет глобальный характер. Значит ли приход Трампа, что неолиберализм как глобальный проект сменяется рядом национальных (и националистических) неолиберальных формаций, сочетающих политику высвобождения рыночных отношений от каких-либо социальных и экологических ограничений на уровне страны с протекционизмом во внешнеторговых связях?

«Националистический неолиберализм» Трампа: классовое измерение

Ряд исследователей отмечают, что вплоть до избрания Трампа американский крупный капитал активно поддерживал политику свободной торговли и многосторонних торговых соглашений, а также выступал ее основным выгодополучателем. Майкл Дрейлинг и Дерек Дарвс утверждают, что поддержка американским крупным бизнесом свободной торговли объясняется не только интернационализацией производства и инвестиций c 1970-х – 1980-х гг., но и включенностью бизнес-игроков в различные сети и организации, такие как Деловой круглый стол (Business Roundtable), в рамках которых вырабатывалась коллективная, классовая позиция по этому вопросу. Таким образом, свобода торговли выступает органичной частью неолиберального проекта как классового проекта капитала. В этом качестве она регулярно критикуется рабочими и экологическими организациями, антиглобалистским движением, – однако вплоть до настоящего времени американские лидеры последовательно придерживались этого курса.

Дональд Трамп оказался первым успешным кандидатом в президенты, выступившим против свободы торговли как принципа. В ходе предвыборной кампании он грозился ввести запретительные тарифы для американских фирм, увольняющих работников, чтобы перенести производство в другую страну, а затем поставлять товары на американский рынок; он также угрожал тарифами для стран – «торговых мошенников», к которым относил прежде всего Китай. Критика взглядов Трампа на международную торговлю позволяет увидеть его расхождения с неолиберальной доктриной по этому вопросу. The Economist обвиняет Трампа, во-первых, в том, что он считает торговые соглашения построенными на «конфронтации и игре с нулевой суммой»; другие страны для него – «соперники в борьбе за добычу, а не торговые партнеры, извлекающие взаимную выгоду из обмена». Во-вторых, «команда Трампа к каждому случаю подходит отдельно, в духе ручного управления и микроменеджмента. Они хотят добиваться конкретных коммерческих результатов, а не создавать плодотворные коммерческие условия. Вместо того чтобы создавать правила игры, в рамках которых компании вольны делать выбор, они стремятся путем переговоров определить результаты игры: дополнительные поставки хлопка в Китай и сжиженного природного газа в Японию, больше рабочих мест Carrier в Индиане». Таким образом, Трамп и его команда не только не разделяют неолиберальной убежденности во взаимовыгодном характере международной торговли, но и являются сторонниками прямого вмешательства, ориентированного на результаты, в отличие от дистанционного (arm’s length) регулирования, ориентированного на процессы и характерного для неолиберализма.

Позиция Трампа по международной торговле – один из ключевых элементов его правопопулистской платформы «Америка прежде всего». Риторическим обоснованием новой торговой политики служит, с одной стороны, защита национальных интересов в переговорах с другими государствами, с другой – защита американских рабочих и американской промышленности: не только от агрессивного экспорта со стороны развивающихся экономик, но и от практики американских компаний по выводу производств за пределы страны. При этом характерно, что Трамп, обрушиваясь с критикой на Китай и другие государства, которые он считает «торговыми мошенниками», избегает столь же масштабной критики американского бизнеса. В разъяснениях на сайте Белого дома основными бенефициарами прежней торговой политики в целом и многосторонних торговых соглашений в частности называются не транснациональные корпорации, а неопределенные «инсайдеры», «вашингтонская элита» и «вашингтонский истеблишмент».

Новая линия Трампа в отношении внешней торговли не сводится к популистским риторическим упражнениям: она имеет классовое измерение. Судя по ряду свидетельств, Трамп опирается на то, что можно обозначить как неинтернационализованный сегмент американского бизнеса. К нему принадлежит, в частности, сталелитейная промышленность, одна из последних отраслей, противостоящих транснационализации производства. С этим сектором связано сразу несколько назначений Трампа. Новый министр торговли Уилбур Росс, бизнесмен и обладатель состояния в 2,5 млрд долларов, в начале 2000-х гг. инвестировал в сталелитейные компании, воспользовавшись тарифом на импорт стали, введенным администрацией Джорджа Буша-младшего. В свою очередь, новый торговый представитель США Роберт Лайтхайзер в качестве юриста лоббировал интересы сталелитейной промышленности, прославившись как «самый протекционистски настроенный человек в Вашингтоне» (The Economist 2016). В переходную команду Трампа также вошел Дан Димикко, бывший глава сталелитейной компании Nucor и автор книги «Сделано в Америке: почему производство вернет нам славу». Громкие обещания Трампа возродить сталелитейную промышленность помогли ему выиграть в штатах «ржавого пояса», таких как Пенсильвания и Огайо, а после его избрания акции трех крупнейших американских производителей стали взлетели в цене.

К неинтернационализованному сегменту американского бизнеса можно также отнести средних и мелких производителей, сохраняющих производство в США и испытывающих трудности из-за ожесточенной конкуренции с импортом. Этих предпринимателей представляет Совет бизнесменов и промышленников (US Trade and Industry Council), лоббирующий протекционистские меры и критикующий другие бизнес-ассоциации, такие как Деловой круглый стол, за приверженность свободной торговле. Ранее Совет финансировался Роджером Милликеном, текстильным магнатом, который представлял протекционистскую ветвь консерватизма Республиканской партии. Глава Совета Кевин Кирнс является активным сторонником Трампа и предупреждает, что при воплощении в жизнь новой торговой политики ему придется столкнуться с «масштабным институционализированным уклоном» в пользу свободной торговли.

Президентство Трампа может привести к укреплению неинтернационализованного сегмента американского бизнеса, однако в настоящий момент этот сегмент не является доминирующим ни экономически, ни политически. Как охарактеризовать отношения администрации Трампа с капиталом в целом? По-видимому, речь идет о сделке: сокращение возможностей, связанных с экспансией свободной торговли и интернационализацией производства, в обмен на дерегулирование и снижение налогов внутри страны. На встрече с главами крупных компаний Трамп пообещал снизить корпоративные налоги с 35% до 15–20%, отказаться от каких-либо новых мер по регулированию бизнеса и отменить три четверти уже существующих. В свою очередь, представители Делового круглого стола направили в администрацию Трампа письмо со списком мер, которые, по их мнению, нужно отменить: в этом списке повышение порога зарплаты, при котором работники имеют право на оплату сверхурочных, и необходимость публиковать соотношение доходов главы компании со средней зарплатой в ней. Кроме того, бизнес в перспективе может выиграть от двухсторонних торговых соглашений, которые Трамп предпочитает многосторонним.

Жертвой в этой новой сделке с бизнесом, по-видимому, окажутся те самые «синие воротнички», к которым Трамп столько раз обращался во время предвыборной кампании. Об этом говорит его попытка назначить министром труда Эндрю Паздера, главу CKE Restaurants, управляющей несколькими фастфуд-сетями, включая Carl’s Jr. Паздер подвергся ожесточенной критике со стороны прогрессивного лагеря за свои антипрофсоюзные взгляды и многочисленные нарушения трудовых прав в ресторанах его компании. Когда стало ясно, что его не поддержат не только демократы, но и часть республиканцев в Конгрессе (из-за скандала с его домработницей, оказавшейся нелегальной мигранткой), Паздер отозвал свою кандидатуру. В то же время Трампу удалось назначить министром образования Бетси Девос, сторонницу радикальной коммерциализации и приватизации в этой сфере. Сокращение налогов, которое предлагает Трамп, неизбежно поставит под вопрос финансирование различных программ социальной поддержки: еще один удар по бедным и рабочему классу.

Пока в новой ситуации, созданной правопопулистской риторикой Трампа, американские компании спешат продемонстрировать готовность «исправиться», создавать рабочие места и инвестировать в производство на родине. Это напоминает первые годы правления Владимира Путина. Тогда после громкой критики российские олигархи так же торопились продемонстрировать социальную ответственность и готовность платить налоги. При этом реальная политика Путина, в частности, принятие нового Трудового кодекса, ограничивающего права работников, частичная приватизация пенсионной системы и коммерциализация социальной сферы, полностью соответствовали интересам крупного капитала.

Роль, которую играет Трамп, похожа на роль Путина: лидер, сочетающий антиэлитную риторику с приверженностью интересам элиты. В случае Трампа экономический национализм – часть игры. Если протекционистская риторика превратится в сколько-нибудь последовательную политику, часть американского капитала (которую я выше обозначил как его неинтернационализованный сегмент) окажется в выигрыше, часть получит компенсацию за счет сокращения налогов и регулирования, однако труд скорее станет жертвой в этой сделке.

Трамп и будущее неолиберальной глобализации

Если на уровне страны экономический национализм Трампа отражает новую сделку капитала с государством, то какими будут его последствия на международном уровне?

В течение десятилетий Соединенные Штаты играли ведущую роль в формировании системы международных институтов, служивших проводниками глобализации. Свобода торговли была стержнем проекта. Глобальная экспансия свободной торговли обеспечивалась с помощью многосторонних торговых соглашений и переговоров в рамках Всемирной торговой организации (ВТО). ВТО была создана взамен Генерального соглашения по тарифам и торговле (ГАТТ) в 1995 году в результате Уругвайского раунда переговоров. По словам Нитсана Хорева, основной мотивацией США при создании ВТО было включение услуг, инвестиций и защиты интеллектуальной собственности в сферу действия организации; выиграть от этого должен был прежде всего американский крупный бизнес. При этом ключевой особенностью ВТО, отличающей ее от ГАТТ, был новый механизм разрешения торговых споров. Как показывает Хорев, ВТО способствовала дальнейшей экспансии свободной торговли, однако с помощью органа по разрешению споров другие страны успешно атаковали протекционистские меры, применяемые самими США.

В ходе предвыборной кампании Трамп критиковал всю послевоенную систему международных институтов, созданных при ведущей роли Соединенных Штатов, включая ВТО и НАТО. Однако, как утверждает Financial Times, в случае НАТО назначения Трампа не говорят о серьезной перемене курса, тогда как в случае ВТО они свидетельствуют о радикальных изменениях. По последним данным, Белый дом изучает юридические возможности для введения односторонних торговых санкций против Китая в обход механизма ВТО. Если эта угроза будет претворена в жизнь, она неизбежно ослабит организацию.

Хорев отмечает, что создание ВТО одновременно укрепило американскую гегемонию и поставило ее под угрозу. С одной стороны, введение новых правил разрешения торговых споров повысило легитимность усилий Соединенных Штатов по снижению тарифов и открытию рынков в других странах. С другой стороны, оно же затруднило использование протекционистских мер самими американцами; каждый случай введения таких мер в обход ВТО подрывал легитимность как самой организации, так и проекта глобализации в целом. В этом смысле агрессивный подход команды Трампа к ВТО несет еще большую угрозу легитимности принципов, которые ранее американское руководство при поддержке крупного бизнеса сделало основой мировой экономической системы.

Избрание президентом США противника «глобализма» – еще одно звено в цепи событий, ослабляющих международную архитектуру глобализации, наряду с кризисом Евросоюза и постепенной трансформацией международных финансовых институтов (так, сотрудники исследовательского отдела МВФ недавно опубликовали статью с критикой «неолиберализма»). На наших глазах разрушается связка между торговой открытостью и высвобождением рыночных отношений на уровне страны. Новая генерация правых лидеров сочетает протекционизм и экономический национализм с типично неолиберальными мерами, такими как снижение налоговой нагрузки на бизнес и сокращение социального государства. Так, Франсуа Фийон, до недавнего времени остававшийся фаворитом французской президентской гонки, не скрывает своего восхищения Маргарет Тэтчер и планирует меры вполне в ее духе, такие как сокращение 500 тыс. рабочих мест в госсекторе и снижение корпоративных налогов, однако, в отличие от Тэтчер, во внешнеторговой политике он занимает скорее протекционистскую позицию и выступает противником Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства между ЕС и США. Виктор Орбан, правопопулистский лидер Венгрии, также совмещает экономический национализм (отказ от перехода на евро, специальные налоги для иностранных банков, действующих в стране) и неолиберализм (увольнения бюджетников, сокращение социальных пособий, введение плоского подоходного налога, что в сочетании с резким ростом НДС приводит к регрессивному налогообложению). Возникновение по всему миру неолиберально-националистических гибридов при ослаблении международной архитектуры неолиберальной глобализации создает новый политический ландшафт, нуждающийся в дальнейшем осмыслении.

* * *

Пока рано судить о том, каким будет президентство Трампа, однако ряд шагов, предпринятых им уже в первые дни и недели правления, говорит о радикальной смене курса в области внешней торговли. Трамп не только подписал указ о выходе США из соглашения о Транстихоокеанском партнерстве, но и назначил в свою команду протекционистов, таких как Роберт Лайтхайзер и профессор экономики Питер Наварро, возглавивший специально созданный Национальный торговый совет. Отход от политики свободной торговли даст преимущества протекционистским отраслям, таким как сталелитейная промышленность, а крупный капитал в целом получит компенсацию в виде сокращения госрегулирования и корпоративных налогов. Жертвой в этой новой сделке с бизнесом окажется труд, который понесет основное бремя от сокращения государственных расходов, неизбежных при столь радикальном снижении налогов.

На международном уровне президентство Трампа ослабит институты глобализации, ранее утвердившиеся благодаря политике самих Соединенных Штатов. Неолиберальный консенсус как глобальный феномен уходит в прошлое; возникающие на уровне отдельных стран неолиберально-националистические гибриды радикально меняют отношения между трудом, капиталом и государством.

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134531 Илья Матвеев

«Остров Россия» и российская политика идентичности

Неусвоенные уроки Вадима Цымбурского

Борис Межуев - кандидат философских наук, доцент философского факультета МГУ, главный редактор сайта «Политаналитика», председатель редакционного совета сайта «Русская идея».

Резюме Стратегия «цивилизационного реализма» предполагает, что Россия и Евроатлантика – отдельные цивилизации со своей орбитой тяготения, в случае России – гораздо более скромной, но реальной. «Русский мир» освобождается от узко-этнической трактовки.

Разговоры о «большой сделке» России с Западом, возможной после прихода в Белый дом Дональда Трампа, человека, если не прямо расположенного к России, то относящегося к ней без привычной англосаксонской враждебности, включают в себя, помимо других сюжетов, сюжет украинский, который можно было бы также назвать «восточно-европейским». Сама эта сделка – точнее, разговоры о ней – стала допустимой реальностью в тот момент, когда умные геостратеги разных стран, но в первую очередь Соединенных Штатов, пришли к выводу, что соперничество России и Европы по поводу вхождения Украины в тот или иной экономический блок – Евразийский или Европейский – рискует обернуться не просто распадом страны (что де-факто стало реальностью уже в феврале 2014 г.), но и полномасштабным военным конфликтом «за украинское наследство».

Напомню, что уже 22 февраля 2014 г., в день государственного переворота в Киеве, в газете Financial Times Збигнев Бжезинский выступил со статьей, в которой призывал Украину смириться с ее нейтральным статусом, а Россию принять факт «финляндизации» своего соседа, то есть экономической и культурной интеграции Украины с Западом при всех возможных гарантиях ее невступления в НАТО. Впоследствии, уже в период минских соглашений, тема Украины как «буфера» между двумя полюсами силы на континенте стала пунктом консенсуса между трезвыми реалистами США и России. В своем интервью газете «Коммерсант» 28 февраля 2017 г. политолог, руководитель Kissinger Associates и бывший помощник президента Джорджа Буша-младшего Томас Грэм отметил наличие у Соединенных Штатов и России общей базы для договоренностей:

«В конце концов все заинтересованы в том, чтобы ситуация на Украине стабилизировалась. И мы знаем, какими должны быть очертания возможного урегулирования. Они включают внеблоковый статус Украины, уважение ее суверенитета, децентрализацию власти, уважение прав национальных меньшинств, а также помощь Украине в восстановлении Донбасса и ее собственной экономики».

Фактически о том же в своей программной статье «2016 – победа консервативного реализма» пишет и ведущий российский эксперт в области международных отношений Сергей Караганов:

«Продолжая настаивать на выполнении Минских договоренностей, строя обходные транспортные магистрали, стоит сделать ставку на опережающее предоставление высокой степени автономии Донбассу в границах Украины, через шаг – вести дело к формированию нейтральной, независимой, дружественной России Украины или украин, если Киев не сможет удержать контроль над всей территорией нынешней страны. Единственный способ выживания соседнего государства – его превращение из субъекта соперничества в мост и буфер».

Видно, что представления об Украине как «буфере» у российских и американских реалистов не совсем совпадают: в российском изводе все звучит намного жестче, и территориальная целостность соседнего государства ставится в прямую зависимость от его способности вместить в себя регионы с неотменяемой пророссийской ориентацией. Но в целом – пространство возможного диалога с Западом по поводу Украины задано императивом сохранения ее нейтрального, внеблокового положения, не ущемляющего интересы ни одной из частей этой страны.

Не эпоха старой Realpolitik

Вроде бы все понятно. И тем не менее трудности возникают, и не только практические, но и концептуальные, которые также имеют существенное значение для продолжения диалога о судьбе Украины и Восточной Европы в целом. Современная эпоха – это не эпоха старой Realpolitik, в которой проблема буферных территорий решалась предельно просто: полюса силы могли в случае необходимости разделить буферные земли, как это сделала Россия вместе c германскими державами по отношению к Польше в XVIII веке, а впоследствии СССР с Германией в веке XX. Как в конце XVI века по итогам длительной войны Польша, Швеция и Дания поступили с Ливонией, а Франция в XV веке с Бургундией, которая являлась своеобразным буфером между ней и Священной Римской империей.

Западные державы не стесняются раскалывать страны, когда они находятся внутри их зоны влияния: от Югославии были отторгнуты вначале Словения с Хорватией, затем Босния с Сербской Краиной, потом Черногория и, наконец, автономный край Косово. Но одно дело раздел страны, находящейся внутри европейского геополитического пространства, другое – расчленение государства, одна часть которого тяготеет к Западу, другая – к иному полюсу силы, причем непосредственно примыкая к его рубежам. Думается, для Запада оказывается морально неприемлем не столько раздел государства, сколько сделка с внешней – незападной – силой. Здесь для начала современному Западу, который при всем своем постмодернизме абсолютно не плюралистичен, нужно признать, что тяготение к России какой-то части населения представляет собой реальность, а не политтехнологический фантом, обусловленный российской пропагандой и активностью ее силовых структур. Нужно признать, что свободные граждане могут свободно не хотеть присоединяться к западному миру.

Но даже в случае допущения реальных оснований россиецентризма едва ли западные державы будут готовы принять мягкий развод различных частей территории Украины (или, скажем, Грузии и Молдавии) просто в качестве жеста доброй воли. Этот шаг вызвал бы бурю возмущения в европейских странах, был бы назван новым Мюнхеном, новой Ялтой, со всеми вытекающими из такого сопоставления уточнениями. Поэтому раздел буферных государств на сферы влияния может быть осуществлен лишь односторонними действиями России, что, конечно, сужает ее дипломатические возможности. Европейские реалисты теоретически допускают сохранение нейтрального статуса буферных стран, однако согласие и на этот шаг тоже требует признания культурно-политической неоднородности этих государств.

Но из подобного признания проистекает следующий вопрос – что разделяет Украина, между чем и чем она является буфером? Понятно, что разделяет она не отдельные страны и не только военные блоки, поскольку Запад, или Евро-Атлантика – это некоторое сообщество государств, объединенное целым рядом обязательств – оборонительных, правовых и культурных. Если Россия – европейская страна, если она культурно и цивилизационно принадлежит Западу, то по какой причине ее следует отделять от Запада какими-то промежуточными, лимитрофными территориями? Увы, и сама Россия долгое время не имела четкого ответа на этот вопрос, предпочитая объяснять неприятие расширения НАТО на Восток боязнью отпасть от родной Европы. Это было вполне возможным аргументом вплоть до момента спора с Европой по поводу «Восточного партнерства», а затем перипетий, связанных с намерением Украины подписать соглашение о Евроассоциации. Как только спор зашел о странах, входящих в своего рода цивилизационное поле России, возникло естественное недоумение: если мы так боимся нашего отрыва от Европы, видимо, считая проевропейскую ориентацию совместимой с российской идентичностью, то на каком основании удерживаем от присоединения к ней других? Невнятность цивилизационной самоидентификации проявилась и в невнятности нашей дипломатической стратегии в целом, направленной и на то, чтобы экономически и культурно интегрироваться в Европу через голову лимитрофных государств, и на то, чтобы не допустить самостоятельных попыток этих государств приобщиться к Европе, в том числе за счет отсоединения от России.

Самоопределение России

Итак, спор по поводу расширения НАТО и цивилизационного самоопределения Украины неизбежно выходил на проблему цивилизационного самоопределения России. Россия не могла, начав борьбу за Украину, не обнаружить скудость своего геополитического и геокультурного концептуального арсенала. Если проевропейская ориентация – единственно возможная для славянских народов, включая русский, на каком основании мы можем оспаривать проевропейский выбор украинского народа?

У России явно обнаруживался дефицит политики собственной идентичности. Выражение «политика идентичности» имеет сразу два никак не связанных между собой значения. В одном случае речь идет о требованиях этнических, гендерных или иных меньшинств признать их идентичность равноправной с идентичностью большинства. В данной статье мы говорим не об этом. Елена Цумарова предложила определение, которое мне кажется относительно операциональным и удобным:

«Политика идентичности – это деятельность политических элит по формированию образа “мы-сообщества” в существующих административно-территориальных границах. Основные направления политики идентичности: символизация пространства, ритуализация принадлежности к сообществу, формирование представлений о “мы-сообществе” и установление границ “свой – чужой”. Символизация пространства происходит посредством принятия и тиражирования официальных символов, а также культивирования природных и культурных особенностей сообщества».

Важное дополнение к этому определению – существующие административно-территориальные границы здесь принимаются как некая данность, тогда как «политика идентичности» теоретически может работать как на признание, так и на непризнание существующих границ. И таковой – ревизионистской – являлась по существу вся геополитика имперской России, равно как и политика многих других стран – германского Рейха, реваншистской Франции в конце XIX века, да и сегодняшней Японии, мечтающей о Курилах. Народы могут проводить весьма революционную по отношению к миропорядку «политику идентичности». Но в целом процитированный исследователь прав: для закрепления и внутреннего признания существующих границ требуется особая – консервативная – «политика идентичности», нацеленная на поддержание статус-кво против всех попыток радикального пересмотра баланса сил. Но именно такой политики у России в нужный момент и не оказалось.

В течение десятилетия, разделившего два Майдана, вакуум «политики идентичности», релевантной для решения «украинской проблемы», начинает в России заполняться двумя очень простыми идеологиями – имперством и национализмом, которые немедленно вступили в борьбу друг с другом за лидерство в патриотическом лагере. Имперцы и националисты попытались дать ответ на явно не решаемый в рамках официальной идеологии вопрос: зачем России нужна Украина? Российское неоимперство в каком-то смысле обязано Збигневу Бжезинскому, обронившему, кажется, в книге «Великая шахматная доска» 1997 г., что Россия будет оставаться империей, если сохранит Украину, и неизбежно перестанет быть империей, если ее потеряет. Поскольку империя, согласно имперцам, – единственно возможная форма существования России, а эпоха, начавшаяся в 1991 г., представляет собой просто временный коллапс традиционной государственности, то любая полноценная стратегия восстановления величия страны должна неизбежно предусматривать задачу реинтеграции Украины – полностью или частично. Если не в состав России, то в некое контролируемое Россией надгосударственное образование, типа Евразийского союза, который при этом мыслился бы не как прагматическое экономическое объединение, но как первый шаг к воссозданию имперского гроссраума.

Националисты в отличие от имперцев были гораздо в меньшей степени озабочены обретением прежнего государственного величия, для них Украина была просто искусственным образованием, насильно удерживающим территории с русским населением и русской идентичностью при постоянных попытках их украинизации. Соответственно, лучшим способом разрешения украинского вопроса было бы выделение русских регионов из Украины и присоединение их к России. Не столько для воссоздания империи, сколько для завершения процесса строительства русского национального государства, увеличения числа русских внутри России и коррекции всей внутренней политики в целях защиты интересов титульного этнического большинства.

Мы видим, как по-разному действовали сторонники имперской и национальной политики в ситуации украинского кризиса 2013–2014 годов. Имперцы были наиболее активны на первом этапе, когда речь шла о перспективах вступления Украины в Евразийский экономический союз. Националисты активизировались в эпоху «русской весны», когда возник шанс расколоть Украину и отделить от нее все так называемые русскоязычные регионы. Мы видим, что в конце концов обе линии оказались фрустрированными и не до конца отвечающими задаче обеспечения какого-то дипломатического диалога с Западом по поводу Украины. Ни имперцы, ни националисты, исходя из своих представлений об идентичности России, не могли согласиться считать Украину «буфером». Имперцы хотели интеграции этого государства в некое неоимперское образование, националисты – раскола по этнокультурным границам.

С другой стороны, политические реалисты, которые как раз были вынуждены вести диалог с реалистами западными, не могли объяснить, между чем и чем Украина является «буфером», что в культурно-политическом смысле она призвана разделить, прямое столкновение чего с чем она могла бы предотвратить. Получается, что у России не было в запасе никакой внятной политики идентичности, которую она могла бы предъявить Западу для обоснования своей позиции – с ее жесткими условиями и с возможными компромиссами. Вот, собственно, именно эта ситуация идеологического вакуума и сделала геополитическую концепцию «Острова Россия» Вадима Цымбурского (1957–2009) практически безальтернативной для обеспечения любой потенциальной «сделки» с Западом.

Цымбурский написал эссе «Остров Россия. Перспективы российской геополитики» в 1993 г., впоследствии он несколько раз уточнял и корректировал свои выводы, суть которых оставалась, однако, неизменной. И нам сейчас – в рамках нашей темы – не следует далеко уходить в обсуждение эволюции его мировоззрения. Достаточно знать, что Цымбурский считал распад Советского Союза отделением цивилизационной ниши России от территорий, которые пространственно соединяли ее с платформами других цивилизаций, что смысл имперского расширения России в сторону Запада и Юга объяснялся им стремлением разрушить барьер между Европой и Россией или же образовать вопреки Европе свое собственное геополитическое пространство, которое могло бы служить противовесом романо-германскому миру. И в этом смысле сброс этих территорий не приближал, а отдалял Россию от Европы, что не было адекватно понято и осмыслено постимперской политической элитой. Поэтому, полагал Цымбурский, только отказавшись от идеи воссоединения с Европой или от проектов воссоздания под «зонтиком» какой-либо антизападной идеологии новой империи, мы сможем укрепить свою безопасность, разумеется, в том случае, если евроатлантические структуры не попытаются взять под контроль так называемый пояс Великого Лимитрофа, то есть все огромное пространство от Средней Азии до Прибалтики, овладение которым являлось целью геостратегии России в великоимперские века ее истории.

Теория Цымбурского, в отличие от всех иных концепций внешней политики, позволяла ответить на два ключевых вопроса – почему Россия может принять существующие границы своего государства, не думая ни про имперский реванш, ни про националистическую ирреденту, но почему в то же время Россия должна всеми силами препятствовать полному взятию лимитрофных территорий под контроль структурами Евро-Атлантики. Для понимания того, чем является Россия и почему ей следует сохранять геополитический суверенитет, Цымбурский обращался к цивилизационной теории, моду на которую в начале 1990-х гг. установил Сэмюэль Хантингтон с его знаменитой статьей «Столкновение цивилизаций», которая вышла в тот же самый год, что и «Остров Россия». Цымбурский расходился с Хантингтоном в вопросе о статусе лимитрофных территорий. Согласно Хантингтону, следовало бы разделить территорию Евразии на пространства отдельных цивилизаций, чтобы минимизировать конфликты на их рубежах. С его точки зрения, Запад должен был ограничить марш на Восток протестантскими и католическими государствами, в минимальной степени помышляя о распространении НАТО на государства с исторически православным населением. С точки зрения Цымбурского, разделить всю территорию Европы на какие-то однозначно устойчивые сферы влияния невозможно: ряд лимитрофных государств будут всегда играть на противоречиях внешних центров силы, маневрируя между ними, другие же страны при попытках их полного включения в структуры какой-либо одной цивилизации неизбежно распадутся на части.

Два де-факто «расколотых» государства существовали с момента распада СССР – это Молдавия и Грузия. Обе эти республики могли сохранять целостность, только находясь в российской зоне влияния, что было неприемлемо для большой части титульных народов этих стран. В 1994 г. Цымбурский высказал уверенность, оказавшуюся, увы, пророческой, что в случае кризиса украинской государственности от нее отпадут Крым, Новороссия и Днепровское левобережье, причем он настаивал на том, что при таком раскладе Россия может ограничиться признанием отпавших частей Украины как независимых государств, не помышляя о территориальном расширении: «Что же касается украинских дел, то глубочайший кризис этого государственного образования мог бы пойти на благо России, если она, твердо декларировав отказ от формального пересмотра своих нынешних границ, поддержит в условиях деградации украинской центральной власти возникновение с внешней стороны своих границ – в Левобережье, Крыму и Новороссии – дополнительно буферного слоя региональных “суверенитетов” в украинских рамках или вне их».

Трансформация «островной» концепции

Мне уже доводилось писать о том, что когда Цымбурский только приступал к разработке своей концепции «Острова Россия» в 1993–1994 гг., он исходил из оказавшегося в конце концов ошибочным предположения – Запад не сможет включить в себя территории Восточной Европы – и основывал эту гипотезу на трудностях экономической интеграции Восточной Германии. Он считал, и считал обоснованно, что присоединение стран – бывших членов Варшавского договора и тем более бывших республик СССР к ЕС и НАТО ослабит эти организации. Когда расширение альянса на Восток стало фактом, концепция «Острова Россия» в ее ранней, излишне оптимистической версии стала представляться не слишком убедительной, в том числе, вероятно, и самому автору, который на долгое время предпочел не искать ответ на самый болезненный для его системы взглядов вопрос – какую политику следует проводить России на «территориях-проливах», разделяющих ее с Евроатлантикой, ввиду наступления последней.

Цымбурский в конце 1990-х – начале 2000-х гг. посвящает целый ряд статей обсуждению перспектив Шанхайской организации сотрудничества, требует недопущения проникновения США в среднеазиатское подбрюшье России, ищет возможности экономического и стратегического сотрудничества с Китаем, наконец, размышляет о рациональности переноса столицы России на восток, ближе к ее реальному географическому центру и подальше от становящихся все более напряженными западных границ. Все это сообщает теории Цымбурского отчасти евразийский или, точнее, восточнический оттенок, которого совершенно не было в ранней версии его концепции. Одновременно Цымбурский всецело посвятил себя изучению истории российской геополитики, для чего приступил к написанию фундаментального труда «Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII–XX века», который оставил незаконченным, но который тем не менее, выйдя в свет в прошлом году при поддержке фонда ИСЭПИ, составил увесистый том. Тем не менее «украинский вопрос», точнее, вопрос о переднем для России крае западной части Великого Лимитрофа, оставался неразрешенным в его теории, и сам геополитик чувствовал, что «островная» концепция требует коренной переделки, для того чтобы отвечать вызовам времени.

После августовской войны 2008 г. Цымбурский приходит к выводу о необходимости дополнить свой прежний анализ Великого Лимитрофа особой концептуализацией тех его сегментов, которые исторически и культурно тяготеют к России и, соответственно, будут готовы выйти из состава своих стран, если их государства попытаются окончательно интегрироваться в НАТО или Евросоюз. Он заимствует у своего давнего коллеги и соавтора, политолога Михаила Ильина термин «шельф острова Россия». По определению Цымбурского, «шельф – это территории, которые связаны с нынешними коренными российскими территориями физической географией, геостратегией, культурными связями». Геополитику представлялось очевидным, что «Восточная Украина… Крым… определенные территории Кавказа и Центральной Азии принадлежат к российскому шельфу». В одном из последних публичных выступлений в конце 2008 г. Цымбурский делает знаменательное различие «геополитики пространств» и «геополитики границ»: смысл этого разделения раскрывается в последующих отрывочных замечаниях. Цымбурский по-прежнему убежден, что Россия не заинтересована в радикальном пересмотре своих контуров, что ее геополитическая ниша в целом отвечает ее интересам. Но вот «геополитика границ» – дело совсем другое, она «требует детального, скрупулезного анализа и учета в конкретной ситуации ввиду существования шельфа России и ввиду оценки ситуации на этом шельфе с точки зрения наших интересов и нашего будущего».

Хотя различие между двумя типами геополитики не доведено Цымбурским до логического конца, складывается впечатление, что автор «Острова России» после военного конфликта с Грузией уже не стоял жестко на той точке зрения, что формальные границы РФ не могут быть пересмотрены в сторону расширения, если часть «шельфа острова Россия» отколется от сплачиваемого Евро-Атлантикой в единое целое лимитрофного пояса государств. Цымбурский надеялся, что данное допущение ревизионистского пересмотра границ государств ближнего зарубежья радикально не изменит суть его «островной» теории. Россия останется «островом», даже если «осушит» часть берегового шельфа, соберет под свою опеку тяготеющие к ней земли и народы.

Гипотезу о том, что Цымбурский планировал очередную фундаментальную переработку своей геополитической теории с использованием понятия «шельф острова Россия», подтверждают строки из его мемуарного очерка «Speak, memory!», написанного в последние месяцы жизни, примерно в конце февраля – начале марта 2009 г.:

«Год 2008-й с пятидневной войной и заявлениями российских лидеров о наличии территорий за пределами России, представляющих для нее особую значимость, стал для меня намеком на возможность следующего доосмысления концепции, с особым упором на выдвинутое еще в 1994 г. понятие “шельфа острова Россия”. Этот шельф видится как области на Лимитрофе, в том числе за государственной российской границей, состоящие с Россией в особой, требующей признания и учета физико-географической, культурно-географической, экономической и стратегической связи. Мировой кризис отдалил актуальность подобного пересмотра концепции, который остается в резерве».

Можно предположить, что события 2014 г., если бы Цымбурский смог оказаться их современником, сделали бы «пересмотр» концепции «Острова Россия» вполне актуальным. Увы, судьба не отпустила Вадиму Леонидовичу шанса развить концепцию «островного шельфа», хотя отсылка к 1994 г. заставляет предположить, что Цымбурский вспомнил уже цитировавшуюся фразу о возможности создания ориентирующейся на Россию «буферной зоны», состоящей из Крыма, Левобережной Украины и Приднестровья. Между тем выдвинутое им различие между «геополитикой пространств» и «геополитикой границ» позволяет сделать и более смелый вывод, что ученый считал допустимым – в критической ситуации – воссоединение России с определенными частями ее «шельфа». Из этого следует, кстати, что попытка некоторых украинских экспертов увидеть в Цымбурском вдохновителя нынешней политики России в отношении Донбасса – то есть приписать ему игру с этими землями в духе циничной Realpolitik – не вполне справедлива. Ученый явно отделял территории «шельфа» от собственно лимитрофных пространств, за которые Россия и в самом деле не несет особой ответственности и по отношению к которым может вести себя сугубо прагматически.

Цивилизационный реализм

Итак, из самого позднего геополитического творчества Вадима Цымбурского могла бы вполне логично вытекать стратегия, которую мы в ряде публикаций назвали «цивилизационным реализмом». Состояла бы она в следующем: Россия и Евроатлантика признаются отдельными цивилизациями, со своей орбитой тяготения, в случае России – гораздо более скромной, но тем не менее реальной. «Русский мир» в этом смысле освобождается от узко-этнической трактовки, поскольку в это пространство могут быть включены и другие народы, тяготеющие к российской цивилизации, в частности, абхазы и осетины, но вполне возможно, что и белорусы, и гагаузы, и таджики, а также сербы и целый ряд других народов, которые будут стремиться остаться в цивилизационном поле России. Территориальная целостность государств, в которых существует неодинаковое представление об их цивилизационной идентичности и в которых ориентация на Россию характерна для целого ряда регионов, ставится нашей страной в зависимость от нейтрального статуса этих стран и готовности признавать «русский мир» в качестве культурно-политической реальности. Между тем Россия ни в коей мере не расположена к изменению формата существующих границ и по-прежнему заинтересована в поддержании консервативного статус-кво в Восточной Европе, который подрывают революционные действия Евроатлантики.

Цымбурский считал нерациональным и невыгодным для России разрушение, как он называл его, «полутораполярного мира», в котором США занимают преобладающее положение, но при этом вынуждены считаться с региональными центрами силы. Ученый полагал, что если Евроатлантика обвалится как цивилизация и все игроки, до сих пор подчинявшиеся воле Вашингтона, начнут самостоятельную игру, это ни в коей мере не будет выгодно России. Последующие события отчасти подтвердили его правоту: игра Парижа и Лондона в Ливии и поддержка Саркози и Кэмероном вооруженной оппозиции против режима Каддафи вынудили Барака Обаму на роковое для судьбы этой арабской страны вмешательство, чтобы сохранить лидерство в западной коалиции. Временное ослабление США в тот же период стимулировало разрозненные действия различных игроков на Ближнем Востоке, преследовавших свои собственные интересы – Турции, Саудовской Аравии, Катара, Израиля, что практически превратило регион в поле классической «войны всех против всех». Едва ли Цымбурский с восторгом относился бы к перспективе возникновения на месте ЕС освобожденной от американского контроля «Европы Отечеств», поскольку каждое из таких Отечеств совершенно не обязательно проводило бы политику, отвечающую интересам России. В его представлении Россия заинтересована в сохранении баланса сил между вашингтонским глобальным и различными региональными центрами силы, не допускающим изменения этого равновесия ни в сторону однополярного, ни в сторону всецело многополярного миропорядка. В этом также проявляется «цивилизационный реализм» Цымбурского: России следует отстоять положение одного из региональных центров с конкретной орбитой притяжения, но не добиваться окончательной фрагментации всей полутораполярной конструкции.

Безусловно, модель Цымбурского, которую мы решились назвать «цивилизационным реализмом», теоретически допускает сценарий дробления буферных государств и присоединения отдельных их частей к ядрам своего цивилизационного тяготения, однако этот сценарий оценивается как крайний, обусловленный внешним давлением и сугубо нежелательный. Разумеется, в рамках «цивилизационного реализма» возникает вопрос об отношениях России и Евроатлантики – модель «Острова Россия», и это прямо признавал ее автор, была нацелена в том числе и на то, чтобы снизить возможность прямых конфликтов между Россией и западными державами. Цымбурский прекрасно понимал, что Россия останется – при любом раскладе – великой державой, и отечественным либералам при всем желании не удастся превратить ее в аналог Канады – другого северного гиганта с весьма ограниченными геополитическими притязаниями. Россия будет стремиться быть таким же самостоятельным игроком на поле мировой политики, какими являются Китай, Индия или США. Россия всегда будет отличаться от современной Европы и в социокультурном отношении: ученый считал совершенно нормальным воскрешение в современной России устаревших для Европы идей суверенитета и национального государства, поскольку Россия, согласно его хронополитике, вступает в тот самый период истории, период модерна, из которого выходит Европа. Особенно большое внимание он уделял необходимости подъема малых городов России в противоположность крупным космополисам, связанным с глобальным миром как бы вопреки собственной стране. Он рассчитывал на возникновение такого специфического идейного комплекса, как русское викторианство, под которым понимал способность консервативно ориентированных средних классов, наследников пуританской революции, принуждать высшие классы к внешнему аскетизму и нравственной добропорядочности.

В общем, Цымбурскому как ни одному другому мыслителю современной России удалось совместить прагматический реализм во внешней политике с цивилизационной политикой идентичности. Было бы очень важно, если бы реалистически мыслящие политики Запада имели возможность удостовериться, что в сознании российской внешнеполитической элиты геополитическая концепция «Острова Россия» имеет большой вес, что имя Цымбурского – не пустой звук для людей, отвечающих за стратегию в нашей стране. Это позволило бы устранить разного рода недоразумения, на которых спекулируют враги России за рубежом, подозревая нашу страну в желании либо захватить Эстонию, либо расколоть Европу, либо расползтись новой империей от Лиссабона до Владивостока.

Если бы Цымбурский был востребован российской внешней политикой еще при жизни, кто знает, каких проблем и трудностей нам бы удалось избежать, каких ошибок мы могли не сделать, какие, с другой стороны, глупости не были бы совершены против нас теми лидерами Запада, которыми двигала все-таки не ненависть к России, но неоправданные страхи перед ней или же ошибочное представление о ее раз и навсегда совершенном проевропейском выборе. Может быть, спустя восемь лет после смерти выдающегося русского ученого имеет смысл отечественным политикам и экспертам еще раз перечитать его геополитические труды, чтобы разобрать их на цитаты.

Россия. Евросоюз. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 апреля 2017 > № 2134528 Борис Межуев

Станислав Воскресенский: «Поворот на Восток» дал первые результаты

Заместитель Министра экономического развития РФ Станислав Воскресенский в прямом эфире радиостанции «Вести ФМ» обсудил ситуацию в мировой торговле, состояние и перспективы развития азиатского внешнеэкономического вектора России.

КУЛИКОВ: Начну совсем не с того, что мы планировали для разговора. Вот, как говорят на сленге, Трампа "переобули". Во внешней политике и военно-политических действиях, понятно, будем дальше это анализировать. Но Трамп ведь призывал к тому, что Америка превыше всего, и всю мировую экономику надо повернуть в интересах Америки, и главная сила здесь – здоровый, серьёзный протекционизм. Это вызывало ненависть глобалистского лобби и транснациональных корпораций. Как экономиста вас спрошу, как специалиста по мировой экономике, заставят его "переобуться" и в области протекционизма, будет сворачивать всё? Опять у нас будет Транстихоокеанское партнёрство, Трансатлантическое партнёрство, и, в принципе, жизнь наладится для глобалистов?

ВОСКРЕСЕНСКИЙ: Давайте мы вот с чего начнём. Тут дело не в Трампе, это их дело, не думаю, что стоит это комментировать, а дело в том, на каком этапе находится развитие мировой торговли, мировой экономики. А оно, безусловно, находится на этапе новой волны протекционизма. Могу приоткрыть небольшую тайну. В прошлом году была встреча – саммит АТЭС – в ноябре в Лиме, там была закрытая встреча главы МВФ Кристин Лагард с лидерами стран. И на этой встрече она абсолютно откровенно призывала не то, чтобы воздержаться от протекционизма, этого даже не происходило, она призывала не переусердствовать с протекционизмом, понимая, что мир входит в новую волну протекционизма. В чём это выражается? Это выражается в рекордных падениях темпов мировой торговли уже в прошлом году. Это рекордное падение со времён финансового кризиса 2008-2009 годов. Поэтому этот протекционизм – это есть некоторая новая нормальность, и она не особо связана с какими-то политическими изменениями в отдельных странах.

КУЛИКОВ: Но это означает, что будут формироваться региональные блоки, региональные союзы или всё это дойдёт до того, что страны будут отгораживаться и очень сильно фильтровать всю систему экономических международных взаимодействий?

ВОСКРЕСЕНСКИЙ: Вот что мы видим. Торговать стало сложнее в целом в мировой экономике. А что касается конкретно США, сейчас пока трудно сказать, какая будет последовательно политика, но по первым сигналам они выстраивают не крупные региональные соглашения, а скорее двусторонние соглашения, то есть между отдельными странами, взамен каких-то крупных блоках (Трансатлантическое, Транстихоокеанское партнёрство), которые пока затормозились. Что для нас, собственно говоря, это означает, что у нас есть амбиция по наращиванию несырьевого экспорта.

Рост несырьевого экспорта должен быть одним из факторов повышенных темпов экономического роста. Как говорилось в фильме "Тот самый Мюнхгаузен", барон любил, чтобы потруднее. То есть мы эту задачу себе ставим в такой период, когда в целом страны огораживаются.

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > economy.gov.ru, 7 апреля 2017 > № 2132838 Станислав Воскресенский

Между популистами и консерваторами

Вера Агеева – кандидат политических наук, руководитель аспирантуры Высшей школы менеджмента СпбГУ.

Резюме Правый поворот на Западе и российская «мягкая сила»

О развороте к консервативным ценностям во всеуслышание заговорили сравнительно недавно. Между тем одной из первых ласточек в Европе стали выборы в Нидерландах еще в 2010 г., тогда ультраправая «Партия свободы» получила 24 места в парламенте и оказалась третьей по величине политической силой. К 2014–2016 гг. правая тенденция набрала обороты: практически любое голосование в европейских странах добавляло влияния силам, называвшим приоритетом укрепление национального государства, высказывавшим недовольство интеграционными процессами и проникновением глобализации во все сферы жизни.

Такие националистические партии, как «Альтернатива для Германии», «Национальный фронт» во Франции, «Истинные финны», «Пять звезд» в Италии, Партия свободы в Австрии, ранее остававшиеся маргинальными, собирают теперь миллионы голосов. В некоторых странах традиционалисты, которые не стесняются оспаривать базовые ценности Евросоюза, приходят к власти. Яркий пример – правоконсервативная партия «Право и справедливость», в октябре 2015 г. одержавшая победу на выборах в польский Сейм. Она открыто выступает за очищение государственных органов и СМИ от либералов и космополитов. Получив по итогам выборов 235 мандатов из 460, «Право и справедливость» впервые в посткоммунистической истории сформировала однопартийное правительство большинства.

Несомненно, «Брекзит» и победа в США Дональда Трампа, который декларировал изоляционистские установки во время кампании, – также симптомы правого поворота не только Европы, но и Запада в широком смысле. По наиболее распространенной оценке, сдвиг общественных настроений связан с кризисом глобализационного проекта: все более широкие круги западных обществ воспринимают его как не отвечающий их интересам, несущий риски для будущего. Как бы то ни было, причины правого поворота – тема отдельного исследования. В данной статье мы хотели бы взглянуть на эту проблему с другого ракурса: открывает ли правый поворот Запада возможности для российской «мягкой силы» и может ли он способствовать созданию благоприятной для страны международной атмосферы?

Мода на «мягкую силу»

Как верно отмечает Яниса Маттерн, в начале XXI века концепция «мягкой силы» овладела воображением и ученых, и политиков во всем мире. Пишут и говорят о ней много, но понимают под ней зачастую совершенно разные вещи.

Автор концепции Джозеф Най, гарвардский профессор, а в прошлом видный американский дипломат, определял «мягкую силу» как способность влиять на других при помощи приобщающих (cooptive) инструментов, которые задают международную повестку дня, а также посредством убеждения и позитивной привлекательности. Он также обозначил три самых важных ресурса «мягкой силы» – культура страны (ее притягательность для других), политические ценности (при условии, что она их воплощает в политике) и внешняя политика (насколько остальные считают ее законной и моральной). Финансовые рычаги к «мягкой силе», согласно Джозефу Наю, не относятся: формы принуждения посредством экономического давления или угроз не могут быть примером влияния через притягательность. С другой стороны, военный потенциал – возможный источник «мягкой силы» государства, так как «хорошо организованная армия может быть предметом восхищения» зарубежных партнеров.

В России о «мягкой силе» активно заговорили в 2008–2009 годах. А в 2013 г. она получила нормативно-правовое закрепление в новой редакции Концепции внешней политики. «Мягкая сила» характеризуется там как неотъемлемая составляющая современной международной политики и «комплексный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные классической дипломатии методы и технологии». В новой концепции, опубликованной в начале декабря 2016 г., постулируется важность использования «мягкой силы» для решения внешнеполитических задач.

За последние годы российская «мягкая сила» окрепла. Благодаря государственным институтам и общественным организациям, таким как Россотрудничество, Фонд «Русский мир» и Фонд поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова, за рубежом серьезно заговорили о российской «мягкой силе» как об отдельном феномене. Об этом свидетельствует и рейтинг 2016 г., составленный агентством Portland Communication и Джонатаном Макклори, где Россия заняла 27-е место в тридцатке лидеров. Доклады европейских и американских мозговых центров также отмечают впечатляющие успехи (например, «The Kremlin´s Sleight of Hand: Russia´s Soft Power Offensive in the UK», выпущенный The Henry Jackson Society, а также «Legacies, Coercion and Soft Power: Russian Influence in the Baltic States», подготовленный Chatham House). Правда, стоит оговориться, что эти успехи воспринимаются большинством западных комментаторов как угрожающие и требующие адекватного ответа. Так что образ влиятельной в этой сфере страны не обязательно является позитивным.

Залогом успеха стало не только эффективное использование соответствующих институтов и инструментов. Постепенно российская модель обретает идейное содержание, особо важное для проецирования «мягкой силы» в мировой политике. Джозеф Най полагает, что в новую эпоху настоящая борьба развернется не между армиями, а между идеями, сюжетами и нарративами.

Российский консерватизм как нарратив

Российский сигнал внешнему миру неразрывно связан с внутренней политикой, в которой власти уже давно декларируют курс на консерватизм. Манифестами нового российского консерватизма стали знаковые речи, произнесенные Владимиром Путиным в 2013 г.: послание президента Федеральному собранию и выступление на заседании Валдайского клуба.

В послании Федеральному собранию 2013 г. говорится, что на Западе «пересматриваются нормы морали и нравственности, стираются национальные традиции и различия наций и культур». Российское общество не принимает подобную ревизию. Народ остается приверженным ценностям традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни религиозной, не только материальной, но и духовной, ценностям гуманизма и разнообразия мира. При этом российский консерватизм надо понимать с позиций философа Николая Бердяева, который говорил, что смысл консерватизма заключается в том, что он препятствует движению не вперед и вверх, а назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию.

Николай Бердяев стоит особняком в российской политической мысли, не укладывается в основные направления, которые принято выделять в отечественном консерватизме. Некоторые эксперты полагают, что при формулировании манифестов современного консерватизма выбор на Бердяева пал отчасти случайно. Однако нам представляется, что он мог стать неосознанно правильным.

Особенность позиции Бердяева как «певца свободы» ярче всего проявляется в сравнении с основными направлениями отечественной консервативной мысли. Зарождение консервативной философии в России относится к первой половине XIX века. Тогда оформились два течения, существующие и поныне.

Первое – государственно-охранительное, у истоков которого Николай Карамзин и Сергей Уваров с триадой «православие, самодержавие, народность». Согласно ему, самодержавие и особое значение власти играли ключевую роль для российской ментальности. На сегодняшний день можно говорить о том, что подобные установки лежат в основе социал-консерватизма (левого консерватизма), который является идейным базисом для КПРФ, Изборского клуба, неоевразийства.

Второе направление принято отождествлять со славянофильской традицией, которая в отличие от государственно-охранительного варианта всегда выдвигала на первый план русский народ и его самобытную культуру, а государство рассматривало лишь как инструмент сохранения и развития русской народности. Впоследствии славянофильская традиция легла в основу «белого» (правого) консерватизма или, как его нынешнюю версию называет Николай Работяжев, умеренного национал-консерватизма. От славянофильства в «белом» консерватизме осталась безоговорочная любовь к русскому народу и вера в особую миссию русской культуры.

Бердяев не относится ни к первому, ни ко второму типу. Его принято отождествлять с так называемым «либеральным консерватизмом», который оформился в русской эмиграции в 1930-е гг. в среде «новоградцев» (по названию интеллектуального кружка вокруг журнала «Новый Град»). Это течение отличает приверженность индивидуальной свободе, демократическому правовому государству и неприятие антизападнических и изоляционистских установок традиционных российских консерваторов. Относительно места России на оси Запад – Восток представители либерального консерватизма занимали двойственную позицию. Ярче всех ее выразил Федор Достоевский, утверждавший, что у русского человека два отечества – Россия и Европа.

Версия либерального консерватизма во многом перекликалась с идеологиями христианско-демократических партий, возникших в послевоенное время в ФРГ и Италии. Однако в постсоветской политической мысли она оказалась невостребованной и, как можно констатировать сейчас, не стала частью зарождающейся российской идеологии. Впрочем, ее выработка только началась. По мнению специалистов, в реальной внутриполитической практике пока доминирует так называемый властный или номенклатурный консерватизм, основной целью которого является поддержание статус-кво в сложившихся отношениях между обществом и властью.

Можно ли утверждать, что в своей внешней политике Россия транслирует идеи либерального консерватизма Николая Бердяева? Ответ скорее отрицательный. Как и во внутренней политике, идеи Бердяева в качестве основы российского внешнеполитического нарратива требуют развития и уточнения.

Бердяев не разработал полноценной концепции либерального консерватизма. Но в качестве его основы он предложил приоритет индивидуальной свободы, демократического правового государства, а также неприятие антизападнических и изоляционистских установок традиционных российских консерваторов. Дальнейшее наполнение этой рамки возможно на основе идей Бердяева о ценностях и целях развития человека, общества и мира, изложенных им в разных работах («Философия неравенства», «Судьба России», «Новое средневековье», «Смысл истории» и других). Нам кажется целесообразным рассмотреть идеи Николая Бердяева в двух плоскостях: практической и метафизической.

Что может представлять собой либеральный консерватизм в практическом смысле? Бердяев был убежден, что построение консервативного, но счастливого общества возможно лишь при безусловном уважении человеческой личности и ее значении для общества и государства. Поэтому все демократические достижения XX столетия должны оставаться частью государственного устройства и в веке XXI. Вместе с тем, согласно Бердяеву, каждый народ должен беречь свои национальные традиции – источник его творческой энергии и залог успешного развития общества. Как раз в этом смысле консерватизм «не препятствует движению вперед и вверх, а… препятствует движению назад и вниз». Традиции сильного государства и сильного национального лидера, которых Россия придерживается при разных формах правления на протяжении десятилетий и веков, как нельзя лучше отвечают вызовам века глобализации. Его бичом стали неконтролируемая миграция и распространение терроризма. Практическая модель либерального консерватизма, несомненно, требует метафизического обоснования, так же как и западная либеральная модель опиралась на философию постмодерна.

Метафизика либерального консерватизма берет свои истоки в начале ХХ века, когда Николай Бердяев вместе со многими современниками говорил о том, что Европа зашла в тупик и начался кризис европейской идентичности. Согласно Бердяеву, начиная с эпохи Просвещения Европа отказалась от своей культуры и стала на путь создания цивилизации, отрицающей Бога и порабощающей природу. Европейское общество поставило целью создание мира, который обеспечивал бы комфортное существование человека и снимал бы с него ответственность перед Богом и природой. «Торжество мамонизма в Европе» завело ее в цивилизационный тупик. Для философа очевидно, что все катастрофы ХХ века – крахи империй, мировые войны, нацизм и фашизм – последствия судьбоносного выбора Европы в эпоху Просвещения.

Сейчас кризис в Европе продолжается уже в других, современных, формах. Исторические параллели к событиям столетней давности только усиливают ощущение, что экзистенциальные противоречия европейского бытия, казалось, разрешенные во второй половине ХХ века, проявляются вновь.

Уникальный и, к сожалению, временами катастрофический исторический опыт России дает ей право предложить миру свои рецепты. По мнению Бердяева, Россия так и не смогла обустроить у себя цивилизацию в том смысле, в котором это сделала Европа. На протяжении всей истории Россия выдвигала в качестве приоритета культурное и духовное развитие, иногда в ущерб материальному. Это имело, естественно, разнообразные последствия. Но в понимании Бердяева, не пройдя европейского пути к цивилизации, Россия может вернуть западный мир к настоящей культуре, которая обеспечивает связь человека с человеком, Богом и природой.

Европа после постмодерна

В Европе на смену постмодерну приходит постсекулярное общество, о котором впервые заговорил немецкий философ Юрген Хабермас в 2006 году. Согласно его определению, постсекулярное общество характеризуется демократическими дискуссиями, в которых используются религиозные аргументы. Вопросы веры и религии не остались в прошлом. В современной Европе растут прохристианские силы – например, в Польше, Венгрии, Италии. Прилагательное «христианский» в названиях многих консервативных партий давно утратило прямое значение, однако сейчас спрос на него может вернуться.

Россия умело использует консервативные идеи, играя на внутриполитических противоречиях по обе стороны Атлантики. Российский консерватизм во внешней политике и внешнеполитической пропаганде ситуативен и обусловлен конъюнктурой. Он служит объединяющей платформой с политиками, идеи которых тактически выгодны России (например, венгерский премьер Виктор Орбан, противостоящий Брюсселю). Но в более сложных случаях, как, например, российско-польские отношения, идеологическая схожесть не способствует снятию политических противоречий. Между тем как раз в Польше наблюдается очевидное тяготение общества и влиятельной части политической элиты к традиционным ценностям, которые в иной ситуации были бы весьма близки многим российским декларациям.

В долгосрочной перспективе подобное положение вещей может негативно сказаться на способности российского нарратива влиять на зарубежные аудитории. Уже сейчас в сознании западной элиты и даже простых граждан российский консерватизм начинает ассоциироваться не с идейными поисками путей преодоления негативных последствий глобализации, а с подъемом ультраправых. Характерно, что в зарубежной академической и публицистической среде партии «Национальный фронт», венгерский «Йоббик», австрийская и голландская Партия свободы, Партия независимости Соединенного Королевства и прочие не соотносятся с понятием «консерватизм». Зарубежные эксперты и журналисты определяют их в первую очередь как популистские силы. Это не всегда говорит о желании навесить ярлык (хотя на фоне информационной войны, разгоревшейся теперь уже и во внутренней политике ведущих стран, это явно одна из мотиваций). Речь идет о стремлении разделять конструктивные идеологии, способные предложить реальные способы решения накопившихся проблем, и демагогию, которая, будучи патологией современной демократии, играет на страхах рядовых граждан и не несет позитивной повестки дня. Исследования показывают, что европейцы и американцы устали от коррумпированного истеблишмента, не способного решить обостряющиеся проблемы социально-экономического развития и безопасности. Например, согласно опросам, 39% французских избирателей готовы голосовать за любого внесистемного кандидата на ближайших выборах, а в США в демократию верят только 30% молодежи в сравнении с 75% в 1930 году. Западное общество переживает системный кризис и ищет ответы на вызовы, которые бросает миру неконтролируемая глобализация.

В этой уникальной ситуации перед Россией открывается возможность выработки собственной идейной концепции, в определенной степени – альтернативы восторжествовавшей на Западе философии постмодерна. Судя по меняющимся настроениям избирателей, в среднесрочной перспективе западным правящим элитам придется сместиться от полностью либеральной концептуальной базы и взять на вооружение некоторые консервативные установки. Во-первых, чтобы ответить на запрос общества, которое требует большей безопасности даже в ущерб демократическим идеалам, а во-вторых, чтобы отыграть козыри у популистских партий. При этом пока трудно вообразить ренессанс откровенно реакционных или шовинистических подходов; качнувшись в обратную сторону, маятник едва ли подойдет к крайней позиции. И либерально-консервативные идеи Бердяева, к которому российские идеологи уже обращались в 2013 г., вполне могут оказаться востребованы.

Ценностная «дорожная карта»

Для российского нарратива и «мягкой силы» очень важно скрупулезно анализировать развитие и трансформацию европейского общества. Какие ценности сегодня наиболее востребованы в Европе? Какие идеологические изменения происходят в западном обществе? Карта ценностей Рональда Инглхарта и Кристиана Вельцеля красочно иллюстрирует нынешние умонастроения в разных странах мира. В ней по двум осям «Традиционные vs рационально-секулярные общества» и «Цели выживания vs цели саморазвития» страны распределены по девяти группам, ранжированным по восходящей от традиционных обществ выживания до рационально-секулярных обществ, где уровень развития позволяет людям концентрироваться на саморазвитии и самовыражении. К традиционным обществам отнесены государства африкано-исламской группы, Латинская Америка, часть православных стран, часть Южной Азии и часть стран англоговорящего мира. Однако только в англоговорящих и частично в странах Латинской Америки традиционализм удается совмещать с успешным развитием, позволяющим людям ориентироваться на ценности саморазвития. Из европейских стран наиболее консервативны Польша и Ирландия. Польша даже отнесена Инглхартом и Вельцелем к группе латиноамериканских стран. Европа на карте представлена в виде трех групп: католическая, протестантская и страны Балтии. Протестантская Европа и Прибалтика расположены на наибольшем удалении от традиционалистского максимума. Католическая Европа находится в ценностной середине, при этом самыми приближенными к консервативным идеям являются Греция, Португалия, Кипр и Хорватия. Примечательно, что страны, в которых пользуются популярностью крайне правые партии – Австрия, Венгрия, Франция – по итогам исследования, не оказались в группе консервативных.

При этом наблюдается тенденция традиционализации той же самой Венгрии. Ярким примером является речь, произнесенная премьер-министром Виктором Орбаном в 2013 г. в Лондонском королевском институте (Chatham House) под названием «Роль традиционных ценностей для будущего Европы». Согласно Орбану, чтобы выйти из цивилизационного тупика, Европа должна остановить атаку на традиционные ценности, то есть на церковь, семью и нации. В его понимании «европейская демократия построена на христианстве, и только возвращение к христианским корням способно предотвратить вымирание Европы». Эту позицию полностью разделяют элита и общество Польши, которая сейчас также является бастионом традиционных консервативных ценностей в Европейском союзе.

Данные установки звучат в унисон с нарождающейся российской консервативной идеологией, повторяя почти слово в слово речь Владимира Путина на Валдайском форуме в 2013 г., где говорилось, что многие евроатлантические страны фактически пошли по пути отказа от своих корней, в том числе и от христианских ценностей, который приведет их к цивилизационному тупику.

Консервативный поворот в Европе действительно может предоставить новые возможности российской «мягкой силе». Однако она должна ориентироваться не на популизм, востребованный в преддверии выборов и на фоне утраты доверия к системным партиям. В политическом пространстве Запада разгорелось острое соперничество за будущее идеологическое лидерство. В самой яркой форме это проявляется сейчас в Соединенных Штатах, где победа Трампа не только не положила конец межпартийному (а в его случае – и внутрипартийному) противостоянию, но и означала эскалацию полемики. Как отмечал Андрей Безруков, на Западе начался процесс переустройства политико-идеологического поля. На первом этапе это означает подъем радикальных и зачастую совершенно безответственных сил, отражающий спонтанно выплескивающееся недовольство. Однако это лишь переходный период, и после него будут формироваться новые или обновленные политические силы умеренного и ответственного толка.

Трансформации в мировом политическом пространстве уже начались. В ходе президентской гонки в США Берни Сандерс возобновил дискуссию о демократическом социализме как об отдельном направлении американской политики. В Европе обсуждается «модернизация» консервативного политического крыла: например, речь идет о новом прогрессивном консерватизме. Суверенизация внутренней политики государств – общая тенденция, которая оказывает значительное влияние на консервативные круги в Европе и Америке. Отвечая на запрос электората, консерваторы настраивают политическую программу на протекционистскую волну в сфере экономики, безопасности, а также культуры и национальной идентичности. Эти основные тренды определят в краткосрочной перспективе смещение консервативного крыла вправо, дабы успешнее конкурировать с популистскими партиями.

России следует быть осторожной, работая с теми группами и движениями, которые наиболее заметны сегодня и считаются популистскими. У них, как правило, нет продуманной программы действий, а их лозунги скорее являются инстинктивными ответами на недовольство избирателей. Нет сомнения, что эти партии повлияют на формирование политического ландшафта, однако маловероятно, что они будут основными игроками в будущем. Слишком тесная ассоциация с ними может сузить поле возможностей для России на более длительную перспективу.

Российская «мягкая сила» должна выработать широкий и долгосрочный нарратив, способный дать конструктивные ответы на вызовы, брошенные и российскому, и западному обществу. В этом смысле модель либерального консерватизма Николая Бердяева, сочетающая в себе идеи традиционного общества и либеральные установки о ценности человеческой личности и приоритете правового государства, содержит основу альтернативного дискурса, который Россия может предложить взамен исчерпавшей себя диктатуры постмодерна.

Россия. Евросоюз. США > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 6 апреля 2017 > № 2134530 Вера Агеева

О новом ядерном мире

Как укрепить сдерживание и сохранить мир

Сергей Караганов — ученый-международник, почетный председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике, председатель редакционного совета журнала "Россия в глобальной политике". Декан Факультета мировой политики и экономики НИУ ВШЭ.

Резюме Новый «концерт наций» может оказаться более устойчивым, чем предыдущий из XIX века. Но он должен базироваться на взаимном ядерном сдерживании, а не только моральных принципах или балансе сил.

Сначала – главные тезисы. Ядерное оружие – если оно будет применено – чудовищное зло. Но его существование спасло мир в годы холодной войны, спасает и сейчас, в период одновременного разложения двух прежних мировых систем – двухполярной (она закончилась, но ее пытаются возродить) и «однополярного момента» (здесь процесс разложения в эндшпиле). Эти два процесса накладываются на головокружительно быстрое изменение соотношения сил в мировой экономике и политике, кризис системы международного права и просто приличий в межгосударственном обиходе, хаос в головах элит многих стран. Ситуация усугубляется началом гонки вооружений в сфере ПРО, неядерных стратегических систем. Весьма вероятно, что мир входит в эпоху, когда кибероружие может начать приобретать характер оружия массового поражения. Разваливаются и прежние режимы ограничения вооружений.

В результате мир объективно живет и еще долго будет жить в предвоенном состоянии. В этой ситуации опора на ядерное сдерживание может оказаться спасением. Но она должна быть дополнена совместными усилиями по укреплению всех факторов, влияющих на международную стратегическую стабильность.

Геополитический и интеллектуальный фон

Понимаю, что буду обвинен в том, что я второй «доктор Стрейнджлав, полюбивший ядерную бомбу» из знаменитого фильма 1964 года американского режиссера Стэнли Кубрика. Однако полагаю, что разумная опора на ядерное сдерживание нужна не только русским с нашей экономикой, все еще страдающей от неудачных реформ, но и всему миру.

В начале своей научной карьеры – в 1970-е и 1980-е гг. – я потратил немало времени и усилий на исследование роли ядерного оружия в международной политике, изучал документы, участвовал в дебатах и даже политической борьбе вокруг ядерного оружия. Исследования и опыт привели меня к выводам, отличным от тех, что разделяло большинство коллег из научно-политического сообщества. Но применить эти выводы почти не пришлось. Разве что активно противодействовал всерьез рассматривавшейся, в том числе и советским руководством в конце 1980-х гг., идее резкого сокращения ядерных потенциалов, даже всеобщего ядерного разоружения, «ядерного нуля», выражаясь более современным языком. Потом холодная война как будто закончилась, ядерный фактор ушел на задний план. А я с удовольствием занялся другими более актуальными и плодотворными темами.

В последние девять лет обстановка в мире снова накаляется, хоть и по-другому, чем раньше, а ядерное оружие все более ощутимо выходит из политического забвения. Разгорелась новая дискуссия о его роли. Политические изменения в США придают этой дискуссии дополнительный вес.

Современный свод идей о роли ядерного оружия был заложен в основном американскими теоретиками и практиками в 1950-е и 1960-е годы. Он имел две ипостаси – во-первых, общечеловеческую, философскую, во-вторых, связанную с обслуживанием национальных интересов и даже использовавшуюся для обоснования того или иного считавшегося выгодным направления развития вооруженных сил. Ограничение и сокращение ядерных вооружений (советский термин, у американцев звучит откровеннее – контроль над вооружениями) были призваны оптимизировать и оправдывать создание или сохранение тех или иных систем, обуздывать излишние траты, навязывать другой стороне выгодные представления или даже направления гонки вооружений. Разумеется, одной из целей контроля над вооружениями – не всегда главной – было уменьшение риска возникновения ядерного столкновения через прежде всего улучшение политического климата. Баланс полезности и вредности контроля над вооружениями подвести крайне трудно.

Согласно превалирующим до сих пор взглядам, распространение ядерного оружия – безусловное зло, что частично противоречит исторической логике. История ядерного оружия есть в том числе история его распространения. Если бы СССР и Китай не создали ядерного оружия, вряд ли бы мы миновали прошлые десятилетия без большой войны. Но зато идея нераспространения полностью соответствует интересам состоявшихся ядерных держав, в том числе и Советского Союза и России.

Политическая, технологическая, морально-правовая ситуация кардинально изменилась со времени, когда закладывались основы теории ядерного сдерживания и ограничения ядерных вооружений. Это, видимо, требует пересмотра концептуальных подходов к роли ядерного оружия в современном мире. Новая теория необходима и из-за нарастающего изменения экономического, политического, морального соотношения сил.

К новым размышлениям о роли ядерного оружия подталкивает и необходимость осмысления опыта последней четверти века, когда ядерный фактор во многом ушел в тень. Временно ослабевшая Россия де-факто отказалась от политики сдерживания и балансирования. И тут же получили результат – серию агрессий: в Югославии, Ираке, Ливии. Сейчас в Соединенных Штатах начинается новая дискуссия о ядерном оружии. Зачастую с прямо противоположных позиций. Во время предвыборной кампании демократы выдвигали идеи как движения к ядерному «нулю», так и очередного наращивания ядерных вооружений. Трамп задался вопросом о том, зачем ядерное оружие, а потом пообещал мощное наращивание его арсеналов или предлагал ограничение вооружений в обмен на уступки со стороны России.

За идеями о резком сокращении стоят как идеалисты, стремящиеся освободить мир от чудовищного зла, которым является применение ядерного оружия, так и сверхциничные реалисты.

Последние хотели получить возможность перевода американского военно-экономического превосходства в политически применимое доминирование в области вооруженных сил общего назначения. А также развязать себе руки в области систем ПРО, по которым США также лидируют. Ровно противоположные взгляды стратегического истеблишмента – признак общей сумятицы в мозгах не только американской, но и других мировых элит.

Еще один повод вновь подумать о новой роли ядерного оружия – свистопляска вокруг «ядерных угроз» со стороны России, ставшая важной частью политико-пропагандистской войны, развязанной в конце прошлого – начале текущего десятилетия и резко усугубившейся после того, как Россия сначала остановила через действия в Крыму и на востоке Украины экспансию западных союзов, а затем в Сирии поставила блок серии смен режимов, проводившихся Западом.

Уже во время президентства Барака Обамы началась игра с обвинениями России в нарушении договора по ракетам средней и меньшей дальности. За ней стояли, видимо, не только попытки создать очередной фронт политического давления, но и оправдать возможные планы развертывания вокруг России новых систем ядерных вооружений и ПРО. Уже приходилось писать на страницах этого журнала (№ 4, 2016, «Ракеты в Европе: воспоминания о будущем?»), что ситуация напоминает ракетный кризис 1970-х годов. Тогда для оправдания развертывания в Европе американских «Першингов» и крылатых ракет, провоцирования напряженности и укрепления атлантической связки был использован удобный предлог – развертывание (не совсем разумное) Советским Союзом ракет CС-20.

Российские публицисты, работавшие в контрпропагандистском режиме, позволяли себе высказывания на грани фола. Но они не отражали официальную точку зрения, которая к тому же достаточно искусно полностью и не оглашалась. Главная причина активизации дискуссии вокруг роли ядерного оружия и одновременно целесообразности ее развивать и, возможно, выводить на высший политический уровень – крайне острая международно-политическая обстановка, объективно увеличивающая вероятность войны. Во многих отношениях ситуация более опасна, чем в последние два с половиной десятилетия холодной войны, не говоря уже о первом десятилетии после ее окончания. Может быть, за исключением начала 1980-х гг., когда ввод советских войск в Афганистан, рейгановские «звездные войны» и «империя зла» накалили обстановку до опасного предела. Но и тогда общая международная ситуация была структурно более стабильной.

Главная причина этого состояния – беспрецедентно быстрое перераспределение сил в мире. Оно вызвано не только «подъемом новых», но и крайне быстрым и неожиданным падением в 2000-е гг. мощи и влияния Запада, особенно болезненным после «окончательной победы», которая, как казалось, была им достигнута к началу двухтысячных. Уже ко второй половине этого десятилетия Соединенные Штаты обесценили свое военное превосходство, пустив в ход вооруженные силы в Афганистане, Ираке, Ливии и политически потерпев поражение. Экономический кризис, начавшийся в 2008–2009 гг., подорвал привлекательность модели либерального капитализма, что ударило по моральному авторитету Запада. Затем вышел на поверхность кризис политической модели США, кульминацией которого пока стал фарс президентских выборов, и нынешняя война американского истеблишмента против Трампа.

Одновременно с середины 2000-х гг. усугубляется почти всеобъемлющий и пока безысходный кризис Евросоюза. Значительной части элиты для замедления расползания понадобился «враг», которым сделали Россию. Если раньше принято было говорить о необходимости управления «подъемом новых», то теперь на повестку дня, похоже, выходит необходимость управления «упадком старых».

Эти кризисы накладываются на ревизионистское стремление «новых» (неявно Китая, Индии, других, открыто – России) изменить правила игры, навязывавшиеся Западом с 1990-х гг. после его, как казалось, победы в холодной войне. А одновременно Соединенные Штаты, используя часть европейских стран, попытались взять реванш за поражения последнего десятилетия, развернуть вспять складывающееся не в их пользу соотношение сил. Образовалось вдвойне взрывоопасное столкновение «реваншистов» и «ревизионистов».

Эти процессы идут на фоне системного замедления мировой экономики, обострения конкуренции, а также быстро развивающегося процесса деглобализации. Неизбежен и рост протекционизма, лидером которого, похоже, будет Америка Дональда Трампа.

Тревожна и ситуация в военно-политической области. Началась гонка вооружений в сфере ПРО. Разворачиваются дальнобойные и высокоточные неядерные системы, которые, кстати, могут нести и ядерные боезаряды. Почти наверняка начинается и скрытая, но, может быть, самая опасная с точки зрения поддержания стратегической стабильности, гонка кибервооружений. Параметры ее неясны, но вероятно, что применение кибероружия может быть сравнимо по последствиям с действием оружия массового поражения. И весьма вероятно, что уже в ближайшее время возможности для нанесения такого ущерба появятся у террористов.

Ситуация кажется еще более опасной из-за кризиса лидерства и управления во многих странах мира. Не в последнюю очередь – в государствах, еще недавно считавшихся образцом для большинства. Подобная нестабильная, если не прямо предвоенная, ситуация может продлиться еще неизвестно сколько, до тех пор пока не будет (если будет) сформирован новый баланс сил и выработаны новые или возвращены старые нормы международного общежития.

С узкой российской точки зрения имеются и позитивные стороны. Россия, продемонстрировав, в частности, в Сирии новые типы вооружений, укрепила способность к стратегическому сдерживанию. Но международная стратегическая стабильность может снова пошатнуться, в том числе и из-за новых направлений гонки вооружений.

Для того чтобы прожить этот неопределенно долгий период, стоит обратиться к главному системному стабилизатору международных отношений, спасшему человечество от мировых войн, – ядерному сдерживанию. Спасало оно по стыдливому умолчанию. На него опирались, но от него постоянно открещивались, заявляли о необходимости отказаться. Стоит сказать себе и миру правду: мы не выживем без ядерного оружия, сколь бы опасным оно ни было. И целью политики должно быть не преодоление ядерного сдерживания, а его совместная оптимизация в предстоящий трудный период становления нового миропорядка.

Ядерное сдерживание

О ядерном сдерживании написаны библиотеки книг, и у него есть десятки определений. Дам свои трактовки, в чем-то отличающиеся от общепринятых.

Стратегическое сдерживание, или сдерживание I – способность внушить потенциальному противнику, что в случае ядерной атаки неизбежен ответный удар с «неприемлемым ущербом». Его оценка субъективна, зависит от страны, населения, территории, политической системы. В США неприемлемым, судя по рассекреченным документам, уже в начале 1950-х гг. считался даже единичный ответный ядерный удар.

Для подкрепления этой главной функции ядерного оружия ученые и практики выдвинули идею неизбежности эскалации любой ядерной войны на глобальный уровень, теорию «ядерной зимы» – охлаждения Земли в результате обмена ядерными ударами, делающее ее невозможной для жизни людей. Пока этот, основной, тип сдерживания работал.

Сдерживание II, или расширенное сдерживание. Так называют доктрину, согласно которой США гарантировали союзникам «ядерный зонтик», заявляя о готовности нанести удар по «агрессору», если НАТО (Япония, Южная Корея) проигрывает войну с применением обычных вооруженных сил. Готов доказать, что обещание было чистой воды блефом. Уверен, американцы никогда не пришли бы на помощь союзникам, подставляя под ответный удар свою территорию. Но войны в Европе, к счастью, не случилось, а это «сдерживание» позволяло и по-прежнему позволяет союзникам экономить на оборонных бюджетах, оплачивая американское прикрытие политической и экономической лояльностью.

К тому же оно работало в головах советских стратегов. Они верили в возможность первого удара США и пытались подготовить вооруженные силы к ведению боевых действий в условиях обмена ядерными ударами. «Агрессором» была, естественно, НАТО. Эта вера была одной из причин безумного наращивания Советским Союзом сил общего назначения.

Россия, согласно заявлениям официальных лиц (секретарь Совбеза Николай Патрушев), также исходит из того, что ядерное оружие может быть применено и при нападении на союзников.

Сдерживание III – готовность применить ядерное оружие в случае нападения с использованием только сил общего назначения, угрожающего, как говорится в современных российских доктринальных документах, «самому существованию государства». Сходной линии, видимо, придерживаются и большинство других ядерных государств – Великобритания, Франция, Израиль, Индия, Пакистан, Северная Корея. Эта функция поддерживается представлением о неописуемых последствиях любой ядерной атаки. Она пока работает на предотвращение войны, но может быть подорвана, если одиночное или ограниченное применение ядерного оружия все-таки случится, вызовет гибель десятков и сотен тысяч людей, но не приведет ни к дальнейшей региональной эскалации, ни к глобальной катастрофе. Это крайне опасное развитие событий, ибо может свести на нет всю мифологию ядерного сдерживания и его полезность как инструмента предотвращения войны. Такой сценарий кажется возможным сейчас в отношениях Индии и Пакистана и вокруг Северной Кореи, в меньшей степени – Израиля.

Наиболее полезна функция ядерного оружия, которую я назвал бы сдерживанием IV. И у военных стратегов, и в обыденном сознании утвердилось представление о недопустимости любого масштабного военного конфликта, если он может вовлечь ядерные державы, особенно СССР/Россию и США и – через шаг – способен стать глобальной катастрофой. Этот тип сдерживания в немалой степени способствовал сохранению относительного мира в годы «зрелой» холодной войны. СССР и Китай не отправляли напрямую войска во Вьетнам, опасаясь эскалации. Соединенные Штаты и НАТО стояли в стороне, когда Советский Союз и Варшавский договор усмиряли Будапешт и Прагу, только скрытым образом поддерживали моджахедов в Афганистане.

Это перестало работать, когда СССР развалился, а Россия была крайне слаба. Тогда, почувствовав безнаказанность, страны НАТО, организации, до того бывшей оборонительным союзом, совершили серию нападений – против остатков Югославии в 1999 гг., против Ирака, Ливии. В Сирии, где Россия продемонстрировала готовность и способность защищать свои интересы и международное право, об открытом силовом вмешательстве речи почти уже не шло.

Чтобы понять, как действует этот тип сдерживания, стоит представить себе, скажем, атаку альянса на Сербию сегодня. Она немыслима. Трудно вообразить, несмотря на заявления некоторых политиков, и прямую военную поддержку Соединенными Штатами и НАТО, скажем, нынешнего украинского режима. Когда горячие головы в Вашингтоне требовали поставки Киеву «летальных вооружений», европейцы, да и руководство США категорически это отвергли, поскольку понимали, что Россия, прикрытая ядерным оружием и обретшая волю к борьбе, ответит крайне жестко.

Этот тип сдерживания является одним из ключевых факторов относительной международной стабильности.

Сдерживание V – ядерное оружие как фактор сдерживания гонки неядерных вооружений. Сохранение и наращивание ядерных потенциалов ассоциируется с гонкой вооружений. Так оно во многом и было в годы холодной войны, когда Вашингтон и Москва увеличивали ядерные арсеналы, не сообразуясь ни с нормальной логикой, ни с разумными стратегическими расчетами. Но уже и тогда опора на ядерное оружие позволяла более рациональному и ответственному перед своими гражданами Западу, особенно в Европе, экономить на обычных вооружениях.

Теперь Россия в значительной мере компенсирует военно-экономическое превосходство соседей опорой на ядерное оружие, в том числе нестратегическое. По словам Патрушева, «Россия оставляет за собой возможность нанесения упреждающего (превентивного) ядерного удара по агрессору».

Наиболее полезной функцией этого типа сдерживания является то, что он делает в принципе бессмысленной погоню за превосходством на других направлениях – в области вооруженных сил общего назначения, сил противоракетной обороны, высокоточных неядерных систем большого радиуса действия. Это доказывает и последний опыт США, которые в 1990-е и начале двухтысячных сделали огромный рывок, растратили триллионы, обогнали чуть ли не всех остальных вместе взятых, только чтобы обнаружить после серии поражений, что в современном мире такое превосходство почти ничего не дает, в том числе и из-за невозможности или неготовности к эскалации на ядерный уровень.

В российско-китайских отношениях ядерный фактор предотвращает любые теоретические попытки добиться неядерного превосходства. Он объективно является одним из факторов поддержания дружественных отношений двух стран.

Сдерживание VI. Обеспечение демократизации международных отношений. Без сдерживающей роли ядерного оружия, которое ограничивает массированное применение военной силы вообще, «новым», прежде всего Китаю, вряд ли позволили бы подняться, и тем более столь быстро. Могли бы «добить» и Россию в период ее слабости. В последние годы не раз сталкивался с сожалениями оппонентов, что «Путина нельзя наказать, как Милошевича».

Это структурное влияние ядерного фактора глубже. Он лишает наиболее могущественные в экономическом отношении страны и группы государств возможности переводить экономическое превосходство в используемую военную мощь, и тем самым содействует (наряду с изменениями в сфере информации и идеологии) общей демократизации международной политики. Здесь не только нынешний подъем «новых» и появление благодаря этому у всех других стран большей свободы выбора и маневра, но и одна из причин самой возможности возникновения и развития движения неприсоединения в прошлые годы.

Сдерживание VII – одна из важнейших, хотя и почти не исследованных функций ядерного сдерживания – его цивилизующее влияние. Наличие ядерного оружия с имманентно присущей ему теоретической способностью уничтожения стран и континентов, если не всего человечества, изменяло мышление, «цивилизовало», делало более ответственными правящие элиты ядерных держав. Из этих элит вымывались или не подпускались к сферам, связанным с национальной безопасностью, люди и политические группы, взгляды которых могли бы привести к ядерному столкновению. Это можно достаточно четко проследить по эволюции американской правящей элиты. Последним относительно радикальным американским политиком, претендовавшим на пост президента, был сенатор от штата Аризона Барри Голдуотер («бомбист»). Его американская элита просто снесла на выборах 1964 года. Аналогичная эволюция наблюдалась, насколько известно, и в советском руководстве. Проследить ее труднее. Но элементы авантюризма в ядерной области (Карибский кризис 1962 г.) были одной из важных причин смещения Никиты Хрущёва.

С функцией сдерживания как цивилизующего фактора сочетается и функция Сдерживания VIII, или самосдерживания. Понимание опасности эскалации конфликтов заставляло и заставляет руководителей ядерных государств исключать из рассматриваемых или тем более планируемых вариантов действий те, которые могут вывести на ядерный уровень. Объективно все стороны ядерного уравнения косвенным образом «заинтересованы, чтобы и их сдерживали». Знаю, что такие аргументы использовались в дискуссиях вокруг будущего ядерного фактора, в т.ч. для противодействия регулярно поднимавшимся волнам ядерного аболиционизма. В частности, против идеи «ядерного нуля», предлагавшейся во времена Горбачёва и Рейгана.

Что делать?

Концептуально – сохранять и поддерживать ядерное сдерживание на предстоящий период выработки новой международной системы, новых (старых) правил международного управления, новых схем ограничения вооружений. Совместные усилия всех ядерных держав по недопущению дальнейшего распространения ядерного оружия, попадания его в руки террористов, по предотвращению его случайного использования.

Инструменты – не традиционные переговоры по сокращению (ликвидации) ядерного оружия. Они могут иметь некоторый политический эффект, но неизбежно приведут к ремилитаризации отношений России и США, усложнят отношения двух стран с Китаем. Переговоры в более широком формате сейчас невозможны и по сути беспредметны.

Пора и в расчетах, и в переговорах, если их все-таки вести, отходить от бессмысленного принципа численного паритета. Если для надежного обеспечения сдерживания на любом уровне достаточно, скажем, полутора тысяч боезарядов и соответствующих носителей, способных преодолеть любую оборону, не важно, сколько будет у другой стороны – тысяча или пять. Если они хотят терять больше денег – это их право.

Вместо этого стоит начать диалог всех ядерных держав (в том числе, возможно, даже Израиля и Северной Кореи, получив возможность интегрировать ее, а не только наказывать, что контрпродуктивно) по укреплению международной стратегической стабильности. Сопредседателями диалога могут быть Россия, США и Китай. Цель – предотвращение глобальной войны, использования ядерного оружия. Он должен быть направлен именно на повышение стабильности, предсказуемости, донесения друг до друга опасений, предотвращения новых дестабилизирующих направлений гонки вооружений. Особенно основанных на новых принципах средств противоракетной обороны в динамическом взаимодействии с наступательными вооружениями. Естественно, диалог должен включать и обсуждение неядерных, но де-факто стратегических вооружений. А также средств кибервойны. Вероятно, необходима выработка новых мер по укреплению доверия, направленных на предотвращение случайного возникновения конфликта не только с использованием ядерного оружия, но и неядерных вооружений нового поколения, а также кибероружия.

Стороны в рамках существующих договоренностей по ограничению вооружений или, по согласованию изменяя их (возможно, такая участь может постигнуть безусловно устаревший Договор о ракетах средней и меньшей дальности – ДРСМД), модернизируют конфигурацию своих ядерных арсеналов. Но делают это в рамках философии взаимного укрепления сдерживания, а не стремления к невозможной в обозримый период ликвидации ядерного оружия или к получению преимуществ для первого удара.

Таким образом, цель диалога – не собственно сокращение арсеналов, а предотвращение войны через обмен информацией, разъяснение позиций, в том числе причин развертывания тех или иных систем, доктринальных установок, укрепление доверия или по крайней мере уменьшения подозрений. Сейчас вновь, как и в худшие годы холодной войны, стороны обмениваются сигналами в сфере стратегических вооружений через демонстрации, угрожающие пуски, учения, двусмысленные утечки.

Спустя какое-то время этот диалог, если он поможет миру не свалиться в новую большую войну, пережить «смену вех», может стать одной из основ формирования нового миропорядка. Такую же роль в экономической сфере, по сути, играет «Большая двадцатка», не решающая проблем, но позволяющая лучше понимать и учитывать взгляды других игроков, мировые тенденции.

А, начав лидировать в сфере предотвращения войны, укрепления международной стратегической стабильности, распространив свое сотрудничество на другие сферы международной жизни, «Большая тройка» будет закладывать основы для менее хаотичной и более безопасной мировой системы будущего. Этот новый «концерт наций», если и когда у лидеров трех стран хватит чувства ответственности создать его, может оказаться более устойчивым, чем предыдущий из XIX века, если он по согласию будет базироваться на взаимном ядерном сдерживании, а не только на моральных принципах или балансе сил.

США. Россия. Китай. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 4 апреля 2017 > № 2134539 Сергей Караганов

ЦРУ везде и всюду

Что мы узнали о кибермире из очередной утечки Wikileaks

Олег Демидов – консультант ПИР-Центра.

Резюме Утечки Wikileaks могут стать катализатором необходимых изменений в двух областях. Согласование и внедрение стандартов и механизмов кибербезопасности там, где они отсутствуют. И выработка режима ответственного поведения в киберпространстве, в том числе разумного ограничения государственных киберопераций.

Седьмого марта на сайте Wikileaks появилась серия утечек под названием Year Zero, которая, по словам администраторов проекта, является лишь первой частью более обширного массива документов Vault 7 («Убежище 7»). Утверждается, что все эти материалы представляет собой «базу знаний» ЦРУ о программах по взлому электронных платформ и устройств, интернет-сервисов, перехвату содержимого онлайн-коммуникаций и осуществлению целевых операций в киберпространстве. Всего опубликован 8761 документ, в том числе 7818 веб-страниц и 943 приложенных файла. В сумме они представляют собой структурированную библиотеку электронных документов с описанием слабых мест в программном обеспечении (ПО), а также средств эксплуатации таких уязвимостей.

Как все устроено

Утечка является одной из крупнейших в истории ЦРУ и спецслужб вообще, и по объему раскрытых документов сразу же превзошла серию разоблачений АНБ, начатую Эдвардом Сноуденом летом 2013 года. До этого достоянием общественности становились лишь отдельные кибероперации ЦРУ. В их числе разработка средств кибершпионажа и саботажа для замедления ядерной программы Ирана с 2005 по начало 2010-х гг. (включая печально известный компьютерный червь Stuxnet, внедрение которого в автоматизированные системы управления на производственном комплексе в г. Натанз в 2009–2010 гг. вывело из строя каскад центрифуг для обогащения урана). Кроме того, по данным Wikileaks в 2012 г. ЦРУ вело агентурную и электронную слежку за лидерами президентской кампании во Франции. Наличие у ЦРУ киберсредств для целевых операций и программ их применения – не новость, однако их масштаб до публикаций Vault 7 никто не представлял.

При этом перед нами лишь вершина айсберга – опубликована только первая часть имеющегося у Wikileaks архива, охватывающего документы за 2013–2016 годы. Утверждается, что «база знаний» составляет лишь около 1% от общего объема информации по программам создания киберсредств ЦРУ, которыми уже располагают активисты.

Wikileaks не будет публиковать файлы и документы, содержащие компьютерный код разработанного ЦРУ вредоносного ПО, чтобы они не попали в руки спецслужб и компьютерных преступников по всему миру. В этом смысле и перед ЦРУ, и перед Wikileaks сейчас стоит общая задача – предотвратить расползание средств из киберарсенала ЦРУ по международному рынку компьютерной преступности.

Впрочем, значительная часть «базы знаний» содержит не готовые образцы вредоносного ПО или детальное описание уязвимостей, а скорее концепции, черновые наброски подходов к преодолению защиты и построению векторов атаки на те или иные ИТ-продукты и решения. Вообще модель организации данных о киберарсенале ЦРУ любопытна: она представляет собой электронные вики-документы и приложения, которые могут редактировать и комментировать зарегистрированные пользователи системы.

Сообщество пользователей превышает 5 тыс. человек и включает в себя штатных сотрудников ЦРУ и представителей компаний-подрядчиков (по некоторым оценкам, 10–12 структур), работающих с ЦРУ по проектам развития киберсредств. Движок базы знаний основан на ПО Confluence, разработанном частной компанией Atlassian. По мере обновления данных по тем или иным проектам формируются разные версии соответствующих вики-страниц – в общей сложности 1136 предыдущих версий отдельных страниц.

Все это похоже скорее на базу знаний какой-нибудь ИТ-корпорации, чем на архив спецслужбы. Причем не только по формату, но и по стилю коммуникации, который напоминает общение в хакерском сообществе и частных компаниях. Комментаторы используют мемы, зачастую позволяют себе неформальную лексику, описывая грубые ошибки в коде систем, которые удалось взломать, и так далее. Для обмена идеями с 2009 г. организован внутренний формат «Симпозиума по сетевым технологиям, инжинирингу, исследованиям и развитию» с иронической аббревиатурой NERDS (от англ. nerd – компьютерный фрик, «задрот»). Названия техник атак и проектов по разработке вредоносного ПО отсылают к популярным персонажам компьютерных игр и кинематографа.

Представители Wikileaks утверждают, что утечка произошла как раз из-за действий инсайдера – зарегистрированного пользователя «базы знаний», который может быть как штатным сотрудником ЦРУ, так и представителем компании-подрядчика. Примечательно, что за последние годы крупнейшие утечки данных о программах развития киберсредств американских спецслужб, прежде всего АНБ, происходили именно через частных подрядчиков. Два наиболее громких эпизода – разоблачения Эдварда Сноудена и действия Гарольда Мартина III, скопировавшего огромный архив документов и кода «кибероружия» АНБ в 2016 году. Оба на момент утечек были сотрудниками Booz Allen Hamilton, известного подрядчика Минобороны и спецслужб США.

В новом сливе содержатся данные о виртуальной и физической инфраструктуре ЦРУ, применяемой для организации и координации перехвата данных в Сети и других форматах разведдеятельности с использованием информационных технологий. Например, европейский «филиал» Центра киберразведки, действующий на площадке американского консульства во Франкфурте-на-Майне, выполняет роль базы для координации киберопераций ЦРУ в Европе, Африке и на Ближнем Востоке. Кроме того, опубликованные материалы содержат информацию и о внутренней организационной схеме ЦРУ, которая включает разветвленную структуру технических подразделений, специализирующихся на разработке средств эксплуатации уязвимостей по отдельным направлениям платформ и ИТ-продуктов. Эта информация позволяет по-новому взглянуть на подход ЦРУ к электронной слежке и целевым операциям, а также оценить их место среди приоритетов ведомства. Работа ЦРУ по развитию собственного киберпотенциала сконцентрирована в рамках одного из пяти управлений – Управления цифровых инноваций (Directorate of Digital Innovation). Его внутренняя организация пока известна лишь частично, но ключевой его структурой является Центр кибернетической разведки (Center of Cyber Intelligence), в компетенцию которого, очевидно, и входило развитие опубликованной «базы знаний» по киберсредствам и разработка последних. Деятельность Центра киберразведки разбита на три ключевых направления: Группа компьютерных операций (Computer Operations Group, COG), Группа физического доступа (Physical Access Group, PAG) и Группа инженерно-технических разработок (Engineering Development Group, EDG). Именно инженерно-техническая группа занималась разработкой, тестированием и сопровождением ПО, содержащегося в опубликованных Wikileaks материалах. Об остальных двух группах и их деятельности из опубликованных документов известно немного.

Наконец, конкретные направления и ниши разработки ПО распределялись между двумя подгруппами и их девятью отделами в составе Группы инженерно-технических разработок. Так, отдел мобильных устройств (Mobile Devices Branch, MDB) собирал уязвимости и разрабатывал средства их эксплуатации (эксплойты) для смартфонов, в основном фокусируясь на уязвимостях мобильных операционных систем (iOS, Android). Отдел автоматизированных программных имплантов (Automated Implant Branch, AIB) создавал ПО, позволяющее использовать уязвимости в десктопных продуктах – например, персональных компьютерах и ноутбуках с операционной системой (ОС) Windows, а также устройств линейки MacBook от Apple. В свою очередь, отдел сетевых устройств (Network Devices Branch, NDB) отвечал за разработку техник и средств сетевых атак на веб-серверы и иную инфраструктуру Интернета. Отдел встраиваемых систем (Embedded Devices Branch, EDB) готовил средства эксплуатации уязвимостей в ПО различных «умных» устройств. Например, EDB работал над взломом «умных» телевизоров Samsung F8000 и концепцией эксплуатации уязвимостей в ПО «умного» транспорта.

Столь разветвленная структура и специализация подразделений Центра киберразведки говорит о том, что в ЦРУ выстроена полноценная система «разделения труда», которая обеспечена техническими, финансовыми и человеческими ресурсами для того, чтобы одновременно развивать киберсредства, направленные на большинство продуктов для конечных пользователей. В этом одно из коренных отличий программ ЦРУ от частных хакерских групп, включая группировки – источники постоянной повышенной угрозы (Advance persistent threats, APTs): частные игроки, даже самые продвинутые и опасные, из-за ресурсных ограничений сфокусированы на одной или нескольких смежных целях.

Другое отличие – в том, что государственные игроки никуда не спешат. Киберразведка ЦРУ выстраивалась долгие годы и будет работать еще дольше; спецслужба может позволить себе годами следить за разработками производителей и ждать, пока те допустят ошибки и создадут новые уязвимости в своих продуктах, – в отличие от частных группировок, действующих в рамках конкретных проектов, ограниченных ресурсами и сроками.

Ресурсная база ЦРУ в части программ киберразведки пока неизвестна, но из организационной схемы ведомства ясно, что это направление стало одним из его приоритетов. А общий объем ресурсов ЦРУ весьма значителен. В 2014 г. усилиями Сноудена были рассекречены данные о бюджете и количестве сотрудников ЦРУ: в 2013 г. финансирование ведомства превышало 4,8 млрд долларов, а персонал – 21 тыс. человек. Если исходить из того, что «базу знаний» по программам киберразведки используют более 5 тыс. человек, то на разработку киберсредств может быть направлено до четверти всех ресурсов. Это ставит ЦРУ в один ряд с АНБ и Киберкомандованием и делает претендентом на статус оператора крупнейшей в мире программы разработки государственного киберарсенала.

Что это значит

Любые обобщения в отношении нынешней утечки и программ развития киберсредств ЦРУ следует считать промежуточными и неполными, пока не опубликованы все имеющиеся у Wikileaks данные. С этой оговоркой уместно обозначить несколько моментов.

Первое. Систематическая и развернутая в индустриальном масштабе деятельность ЦРУ по развитию собственного киберарсенала создает серьезную угрозу как для пользователей, так и для поставщиков продукции и решений на ИТ-рынке. Прежде всего речь идет о продукции для конечных пользователей. Наиболее тревожной ситуация выглядит для ОС, как для настольных, так и для мобильных устройств. ЦРУ обладает эффективными средствами атак на мобильные устройства абсолютного большинства пользователей в мире. При этом возможность комбинации множества техник и эксплойтов затрудняет защиту от таких атак. «Отставание» ЦРУ от работы вендоров по закрытию уязвимостей и обновлению ОС и прошивок их устройств не снимает проблему: судя по всему, передовые разработки спецслужбы за последние пару лет просто не попали в массив данных утечки. Сложившаяся ситуация ставит перед крупнейшими вендорами ОС, а также самих мобильных и десктопных устройств (Apple, Google, Microsoft, Samsung и др.) задачу по выработке консолидированной стратегии повышения уровня защиты и разработки новых решений и стандартов для нейтрализации угрозы со стороны государственных программ электронной разведки.

Второе. ИТ-отрасль США за исключением узкого круга специализированных подрядчиков не вовлечена в те или иные формы сотрудничества с ЦРУ. В документах Vault 7 нет данных о взаимодействии ИТ-вендоров и разработчиков с разведслужбой. Речь идет лишь о том, что ЦРУ методично и целенаправленно собирало информацию о слабых местах в продукции различных компаний и разрабатывало средства использования этих уязвимостей – самостоятельно и при содействии других спецслужб и подрядчиков. В этом смысле нынешний сюжет несколько отличается от истории с АНБ. Во-первых, после разоблачений Сноудена в 2013 г. на крупнейшие американские ИТ-корпорации и их сервисы (Yahoo, Google, Facebook, YouTube, Skype, Apple) пали подозрения в сотрудничестве с АНБ в рамках глобальной программы Prism, позволявшей перехватывать колоссальные объемы данных за счет прямого доступа к корпоративным серверам. Отраслевые гиганты отрицали сотрудничество с АНБ, однако установить истину в этой ситуации вряд ли удастся. Во-вторых, в рамках программы Bullrun, нацеленной на компрометацию средств криптографической защиты данных, АНБ подкупала и принуждала разработчиков таких средств внедрять в свои решения для массового рынка бэкдоры (backdoor – в данном случае программные средства, позволяющие получать доступ к зашифрованным коммуникациям, в том числе системам передачи ключей шифрования). То есть в той или иной степени частный ИТ-сектор Соединенных Штатов оказался вовлечен во взаимодействие с АНБ – в ситуации с ЦРУ таких фактов пока не наблюдается.

Третье. Несмотря на масштаб и технологическую изощренность, киберарсенал ЦРУ не является инструментом массового неизбирательного перехвата и сбора данных (bulk data interception). Раскрытые программы ЦРУ – это «глобальный инструментарий для точечных целевых операций». В части киберопераций перед ведомством никогда не стояла задача массового сбора данных – не в смысле фактического объема добываемых сведений, а в смысле избирательности применения способов их сбора и постановки задач. Здесь снова нужно подчеркнуть, что несмотря на активное развитие средств дистанционной электронной разведки (SIGINT), основной парадигмой деятельности ЦРУ по-прежнему остаются целевые агентурные операции (HUMINT). В соответствии с требованиями времени киберарсенал служит высокотехнологичным приложением к ним – но не наоборот, по крайней мере пока.

Избирательность операций и сбора данных – ключевое отличие между ЦРУ и АНБ. Грубо говоря, в рамках раскрытых Сноуденом программ АНБ стремилось создать инструментарий, позволяющий перехватывать обмен данными в рамках если не всего Интернета, то каких-то его существенных сегментов. Именно поэтому проекты АНБ предполагали не только сбор данных с устройств конечных пользователей, но и прежде всего доступ к инфраструктурным узлам, где концентрируются огромные потоки интернет-трафика и других данных: серверы, облачные хранилища и дата-центры крупнейших интернет-компаний, крупнейшие узлы телекоммуникационной инфраструктуры, включая даже магистральные волоконно-оптические линии связи. В эту же логику укладывается и работа по компрометации ключевых средств шифрования трафика в Сети программой Bullrun. В такой парадигме операции против конкретных лиц и систем – второстепенная задача. Более того, логика работы с большими данными (big data) подобного масштаба может предполагать в корне иной алгоритм организации задач: сначала осуществляется перехват «сырых» данных, и уже по итогам его аналитической обработки идентифицируются конкретные цели и объекты операций.

Лучшим примером подхода ЦРУ к кибероперациям можно считать Stuxnet: под узкую специфическую задачу с нуля были созданы высокоизбирательные средства. Не случайно в базе знаний ЦРУ отсутствуют проекты по взлому инфраструктуры, на которой концентрируются большие объемы данных. Большинство проектов ЦРУ сконцентрировано на устройствах и системах, с которыми взаимодействуют конечные пользователи. Также существенные ресурсы направлены на разработку способов взлома устройств, изолированных от Сети (air-gapped), в том числе использующих устаревшие внешние носители (CD/DVD). Это идеально соответствует целям ЦРУ в том же Иране: научно-исследовательские учреждения и правительственные объекты со строгим режимом безопасности, ученые, работающие с секретными данными, и проч. В рамках такой парадигмы неизбирательный сбор больших данных из сети по принципу «делаем, потому что можем» неактуален. Поэтому рядовому пользователю не стоит бояться, что его устройство взломает ЦРУ. Правда, если это случилось, значит пользователь – объект целевой операции, и тогда у него проблемы.

Четвертое. Нынешние утечки подтверждают, что военные (Киберкомандование и АНБ) – далеко не единственные в США государственные игроки в области разработки комплексного киберарсенала для проактивных операций. Членами американского разведывательного сообщества являются 16 правительственных структур: восемь гражданских и восемь военных. К первым относятся информационно-аналитическое управление Министерства внутренней безопасности, информационное управление Госдепартамента, управление разведки и безопасности в ядерной сфере Министерства энергетики, управление разведки и борьбы с терроризмом Минфина, ФБР в структуре Минюста. Остальные восемь членов – различные структуры Минобороны, включая АНБ и Киберкомандование.

Кроме того, американская ситуация служит индикатором международных тенденций развития госпрограмм электронной разведки. Наличие средств для киберопераций и тайного сбора данных в Сети становится не только приоритетной задачей государственного уровня, но и ключевым активом в смысле удержания и расширения аппаратных полномочий и борьбы за бюджет на уровне отдельных силовых ведомств, подчас конкурирующих друг с другом. В более широком смысле утечка из ЦРУ подводит черту под очевидным фактом состоявшейся вепонизации киберпространства. Государства по всему миру применяют проактивные киберсредства в постоянном и необходимом режиме, зачастую не делая принципиальных различий между целями на своей территории и за рубежом. В этих условиях наивно полагать, что спецслужбы России, Китая, Израиля, Евросоюза и любой другой страны не развивают собственные средства тайного сбора данных и программы киберопераций.

Пятое. ЦРУ, как и АНБ ранее, не удалось сломать ключевой элемент системы безопасности и доверия в Сети – современные стандарты криптографической защиты информации. Причем ЦРУ, в отличие от их военных коллег, и не особо пыталось – среди ставших известными направлений деятельности ведомства работа по компрометации протоколов и реализации ключевых стандартов шифрования не представлена. Теоретически самая страшная угроза, обнаруженная в проектах ЦРУ, – разработка средств взлома криптографической защиты в реализациях ключевых протоколов и стандартов (AES, RSA, TLS/SSL) и разрушение существующих экосистем безопасности как крупнейших ИТ-вендоров, так и Интернета в целом. Но исходя из уже раскрытой Wikileaks части данных, ЦРУ даже не ставило перед собой в явном виде такую задачу. Для пользователя, чье устройство стало целью атаки, разница в том, была ли при этом взломана защита используемых им сервисов или нет, может быть неочевидна. На самом деле она принципиальна: даже самые отработанные и передовые методы атак с эксплуатацией уязвимостей ПО требуют доставки вредоносного ПО на устройство. Для этого приходится выстраивать некую более или менее специфическую, а во многих случаях и индивидуальную схему, чтобы обеспечить применение эксплойта на том или ином конкретном устройстве. Например, спровоцировать пользователя перейти на зараженный интернет-ресурс или запустить скачанный из Сети или пришедший по электронной почте файл. Для поддержания эффективности подобных техник необходимо разрабатывать массивную и громоздкую линейку эксплойтов и постоянно пополнять базу уязвимостей под конкретные версии ОС и программных прошивок, новых версий и модификаций ПО для всех семейств и серий устройств и сервисов, которые рассматриваются в качестве потенциальных целей. Именно этим и занимается ЦРУ, судя по данным из Vault 7.

Реальное преодоление криптографической защиты ключевых протоколов и алгоритмов шифрования, используемых в современных сервисах и продуктах, открыло бы перед ЦРУ куда более широкие возможности. Строго говоря, у ведомства отпала бы необходимость разрабатывать, поддерживать и обновлять весь тот огромный поток вредоносного ПО, который представлен в его «базе знаний». Имея возможность гарантированного взлома криптографической защиты в реализациях, например, AES, ЦРУ могло бы разместить средства перехвата интернет-трафика в сетях связи и просто расшифровывать почти любые потоки данных, передаваемые пользователями тех же мессенджеров, не утруждая себя задачей доставки эксплойтов и средств удаленного контроля на то или иное конкретное устройство. Подобные возможности пыталось проработать АНБ в упомянутой программе Bullrun еще с начала 2000-х гг. в рамках добровольно-принудительного сотрудничества с разработчиками средств защиты информации. Кроме того, в АНБ работали над поиском фундаментальных решений, позволяющих взламывать шифрование таких протоколов, как TLS/SSL, HTTPS, SSH. Успех на втором направлении означал бы фактическое разрушение экосистемы доверия, на основе которой и функционирует Интернет. Но этот ключевой рубеж, судя по данным из Vault 7, пока не взяли ни АНБ, ни ЦРУ.

Шестое. На основе уже раскрытых данных можно сказать, что ЦРУ уступает АНБ в степени продвинутости и технологическому уровню разработок. Раскрытый арсенал ЦРУ не содержит ни принципиально новых техник атак, ни по-настоящему прорывных образцов вредоносного кода. В свое время (2005–2010 гг.) разведслужба, предположительно вместе с Киберкомандованием США и израильским МОССАДом, создала целое семейство уникальных, не имевших аналогов программ для кибершпионажа и киберсаботажа на Ближнем Востоке (тот же Stuxnet, а также Flame, DuQu, Gauss и проч.). Концепции и сам код этого вредоносного ПО вызвали мощное эхо в киберпреступности и среди околоправительственных хакерских группировок, неоднократно подвергались переработке, модернизации, использовались и до сих пор используются самыми разными акторами. Ничего подобного по уровню в нынешней базе знаний пока найти не удалось. Кроме того, в документах утечки нет описания инструментов, которые бы в полной мере подпадали под условное понятие «кибероружия»: например, средств эксплуатации уязвимостей в АСУ ТП критически важных объектов и стратегических оборонных инфраструктур.

Седьмое. Нынешние утечки могут стать катализатором давно назревших изменений по крайней мере в двух областях.

Одна из них – согласование и внедрение стандартов и механизмов безопасности там, где они по различным причинам отсутствуют. Например, речь идет об Интернете вещей, устройства которого сегодня активно используются для организации беспрецедентно масштабных сетевых атак, которые уже угрожают устойчивости ключевых сервисов Интернета, включая глобальную DNS. Еще одна область, где стандартизация безопасности серьезно отстает от развития самой технологии – «умный» транспорт, который как раз попал в прицел ЦРУ. Наконец, изменения необходимы и в таких областях, как внедрение обязательного шифрования данных на нижних уровнях сетей производственных объектов (уровень обмена данными между АСУ ТП). Угроза со стороны государственных спецслужб может стать стимулом к ускоренной разработке и внедрению углубленных стандартов и принципов безопасности.

Вторая область, в которой остро необходим прогресс – выработка международного режима ответственного поведения в киберпространстве, в том числе в части разумного ограничения государственных киберопераций. С учетом последних событий надежд на то, что этот вопрос решат между собой сами государства, мало. Принимаемые на международных площадках доклады и меры доверия пока по большей части остаются декларациями о намерениях, а бюджеты программ спецслужб на создание военизированного киберпотенциала на многие порядки превышают расходы на продвижение дипломатических инициатив по регулированию поведения в киберпространстве. Ситуацию может изменить альянс глобальных ИТ-вендоров и инженерного сообщества, чьим бизнес-интересам и принципам деятельности напрямую угрожают государственные программы киберопераций. Именно эти игроки в состоянии сформулировать нормы и стандарты, которые сами смогут выполнять, будучи глобальными разработчиками и провайдерами технологий и инфраструктуры. В этом смысле российские, китайские и американские вендоры, разработчики и сетевые инженеры могут оказаться в одной лодке, даже пока их правительства скованы взаимным недоверием и гонкой цифровых вооружений. Частных игроков объединяют интересы бизнеса, а с сетевыми инженерами их сближает необходимость поддержания единства и открытости Интернета, без которой невозможно существование глобального ИТ-рынка. Дополнительную поддержку им могут оказать проекты гражданского активизма, включая Wikileaks. Последний вскоре после публикации Year Zero уже пошел на сотрудничество с частными компаниями, чья продукция стала мишенью киберинструментов ЦРУ, предложив передать им данные вредоносного кода программ спецслужбы для скорейшего закрытия уязвимостей в их продуктах. Возможно, конструкция «ИТ-компании – инженеры – гражданские активисты» сможет ответить на вызов вепонизации киберпространства оперативнее, чем правительства – или по крайней мере заставит последние ускорить работу в этом направлении.

Данная статья представляет собой выдержки из работы, подготовленной по заказу Совета по внешней и оборонной политике. Полный текст можно прочитать – http://www.globalaffairs.ru/global-processes/TcRU-vezde-i-vsyudu-18633

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 4 апреля 2017 > № 2134537 Олег Демидов

За пределом возможного

Как Америка достигла максимума и что из этого получилось

Александр Баунов — журналист, публицист, филолог, бывший дипломат. Он является главным редактором Carnegie.ru.

Резюме Коррекция, которую провел американский избиратель, означает, что в мире будет возникать больше пустот, свободных от американского доминирования рубежа веков. России стоит серьезно подумать, чем она собирается заполнять доставшуюся ей часть пустоты.

Слова и действия проигравших демократов и победителя Трампа гораздо больше похожи друг на друга, чем принято считать. И те и другие вышли сообщить избирателю о том, что Америка – жертва враждебных зарубежных сил. Значит, дело не в поражении демократов, а в забытом американцами чувстве достижения предела возможностей во внешнем мире.

Мы замечаем, что с середины прошлого года в Соединенных Штатах начали говорить удивительные вещи и никак не могут остановиться. Неожиданным оказалось не только восхождение Трампа, но и реакция на него. Странным выглядит доклад трех разведок, которые сообщают, что российское вмешательство в выборы американского президента – месть Путина за принципиальную позицию Хиллари Клинтон во время российских выборов и протестов зимы-2011/12, зато осторожно высказанные предпочтения Путина в пользу Трампа приводят в качестве доказательства разрушительного вторжения в американскую политическую систему, буквально в одном абзаце иллюстрируя советский анекдот про то, что «армяне лучше, чем грузины». Необыкновенно признание, что сотрудники трех разведок строят свои выводы на критических высказываниях в адрес Хиллари Клинтон лиц, связанных с Кремлем. Не может быть, чтобы американская разведка проглядела, что в кандидатуре Хиллари сомневались люди, критически настроенные к российскому режиму. Поразительными выглядели статьи, где американцы всерьез рассуждали о том, что на их выборах борются прозападные демократические силы и кандидат Москвы, как если бы речь шла о выборах в Грузии или Молдавии. Странно было читать от людей самых прогрессивных убеждений о том, что критиковать одного из госслужащих, главу МИДа, – это подрывать легитимность будущего президента, о вреде неограниченного Интернета, чрезмерной объективности журналистов, подозрительных контактах с иностранцами и о том, что спецслужбы зря обвинять не будут. Удивительно, что признаком патриотизма становится отношение к представителям иностранного государства, и мало ругать Россию – значит быть плохим американцем. Все это мы прошли здесь, у себя, но из Америки это слышать чудно.

Непрезидентское поведение

Я всегда критиковал российскую патриотическую общественность за попытки наперегонки исполнить плач на забрале осажденного Путивля, потому что игра в обиженных злой чужеземной силой ставит Россию в крайне нехарактерное для нее жертвенное положение малой рождающейся нации, чья государственность держится на честном слове, к тому же чужом.

Поэтому, когда летом появились самые первые статьи о том, что один российский канал, один англоязычный сайт, батальон безвестных наемных комментаторов и пусть опытные, но тоже не всесильные российские спецслужбы не сегодня завтра нанесут смертельный удар американской свободе, превратят демократию в диктатуру, мед в уксус и вино в воду, это с самого начала представлялось мне несколько унизительным для Соединенных Штатов. Зачем тем, кто сам столько раз становился предметом чужого коллективного отрицания (проверенный признак могущества), сплачиваться против кого-то заведомо слабейшего?

В 2010 г. «Викиликс» выбросила десятки тысяч документов американской диппочты, и с Америкой ничего не случилось. США не потеряли ни одного союзника и не приобрели ни одного врага. Никому не пришло тогда в голову рассказывать миру, что это сделала Россия. Наоборот, она числилась среди пострадавших (в депешах было много забавного про ее чиновников и друзей, один Кадыров на свадьбе чего стоит), хотя антиамериканские намерения антиглобалиста Ассанжа были сразу ясны.

Все, что говорят и пишут противники Трампа, представляется обидным для Америки. Чем-то не в ее масштабе. Кремль винил в своих проблемах силу, заведомо более могущественную. Даже коллекционирующему внешние угрозы Владимиру Путину не приходило в голову списывать свои внутренние проблемы на польские спецслужбы, украинские телеканалы и латвийских блогеров, он все-таки переживал из-за вмешательства страны, заведомо более влиятельной.

Нынешняя ситуация отличается какой-то полной, внезапной и прежде не виданной потерей чувства пропорций. Утрата масштаба – это когда за крупным зверем вдруг замечают повадки более мелкого: слон пытается забиться в нору, застревает, смешно оттуда торчит и бьет ушами, потому что у него уши уже не пролезают, хобот едва пролез. Или водитель огромного грузовика вдруг начинает парковаться так, как если бы у него была малолитражка или мотоцикл – перестает чувствовать габариты. Ведь мысль, что царя подменили, процедуры извратили, а избирателя одурачили иностранцы, – не бахвальство самих иностранцев, а идея, исходящая из глубин американской политической мысли.

Мы видим в Америке нечто, с нашей точки зрения, неамериканское. Словно бы произошло усыхание, сжатие какой-то метрической шкалы. Точно так же как Трампа еще во время избирательной кампании обвиняли в “unpresidential behavior”, «непрезидентском поведении», так сейчас мы наблюдаем «непрезидентское поведение» всей Америки. «Непрезидентский» Трамп суетлив, невоздержан на язык, у него взъерошенные волосы и смешные повторы в речи. Невозможно себе представить Буша, который переругивается твитами с ведущими комических шоу. Вроде бы тоже смешной, косноязычный Буш держался совершенно иначе, у него была другая политическая осанка. Но и нынешняя Америка, в том числе критикующая Трампа, привыкнув быть indispensable (незаменимой), теперь выглядит как unpresidential country. Страна, которая отличалась председательской статью, восседала во главе мирового совета директоров (главная мотивация российской политики последних лет как раз состояла в том, сидим мы за этим столом, не сидим или сидим не на том месте), вдруг повела себя не по-председательски: вскочила, замахала руками, схватилась за голову, начала ерошить волосы, швырнула кепкой в собеседника, а чернильницей в померещившуюся тень черта.

Самый характерный пример непрезидентского поведения Америки – когда она начинает вести себя привычным для малых, рождающихся наций образом, то есть отталкиваться от большого и сильного внешнего зла для укрепления коллективной идентичности. Как словаки в свое время от венгров, венгры от австрийцев, Украина от России и т.д. Вдруг Америке тоже оказался необходим злой чужак. Такого мы не видели в США как минимум со времен сенатора Маккарти. Уход Флинна – не просто холодная война в легкой форме, тут можно говорить о новом маккартизме, когда американцы испугались утраты ядерной монополии и советского спутника в звездном небе над головой.

Другая сторона непредседательского поведения – интерпретация внутренней политики как продолжения внешней, причем – чужой внешней. В Восточной Европе, отчасти и в самой России, мы привыкли, когда не столько внутри страны борются внутриполитические силы или проекты, сколько сама она является полем столкновения глобальных сил друг с другом. Обычно конструкция такая: страна идет на Запад, но ей мешают. Так часто описывают собственный внутриполитический процесс в Молдавии, Грузии, Армении, Белоруссии, Украине, в конце концов, Прибалтике или Черногории: есть прозападные силы и пророссийский кандидат, пророссийская партия, которых надо победить. Теперь прорваться на Запад пытается сама Америка. Вдруг в самой Америке оказалось, что есть «пророссийские кандидаты» и «прозападные силы», и все должны сплотиться вокруг последних, чтобы последние стали первыми.

Высылка дипломатов и отъем дач в конце 2016 г., на которые Путин ответил снисходительным приглашением на елку, удивительно непохожи на всегдашнюю выдержку, спокойную рассудительность Обамы и не соответствуют масштабу заявленной угрозы в виде подрыва основ американской государственности. Тем более что ее подрывали и раньше – и на прежних выборах у российского руководства бывал свой кандидат, самого Обаму в 2008 г. российские СМИ и чиновники явно предпочитали Маккейну.

И на нынешних выборах разные иностранцы поддерживали разных кандидатов: испанские El Pais и El Mundo, говорящие на одном языке с четвертью американских избирателей, предпочитали Хиллари, а Трампу явно симпатизировал консервативный политический Израиль, влиятельный в другой части электората. Да и вообще аргумент о судьбоносной важности для исхода выборов мнения чиновников иностранного государства, планов иностранных спецслужб и статей в зарубежных СМИ с каждой новой американской статьей на эту тему легитимирует аргумент авторитарных лидеров, что на выборах они борются не с собственными недовольными, а с Америкой. Теперь им сам бог велел. Тем более что лидерам авторитарных государств приходится читать и слышать о себе больше неприятного, чем обычным американским кандидатам.

В страшном-страшном мире

Потеря чувства габаритов отчасти связана с двумя разными языками, на которых говорили истеблишмент и Трамп, и дело тут не в веселом бесстыдстве последнего. Демократы и классические члены Республиканской партии выступали не просто как американцы, а как лидеры глобального истеблишмента и говорили на глобальном языке – в терминах ценностей, которые нужно распространить по всему миру. Они приходили к американскому избирателю и говорили: вот этого хочет Путин, а это будет способствовать развалу Европейского союза. Но огромная часть американских избирателей не мыслит глобально. Избирателю Трампа все равно, чего хочет Путин в своей морозной синей дали. Трамп заговорил с этими людьми на более земном, более локальном языке и выиграл. Однако выяснилось, что проигравшая сторона не хочет спускаться на землю Аризоны и разбить противника на его поле, не хочет оставлять глобального языка, она продолжает объясняться с американцами как субъектами не только международных отношений, но и всеобщей идейной полемики, носителями глобальной ответственности. В ситуации, когда этим языком нужно объяснить свой проигрыш в Аризоне, язык мельчает и превращается в теорию российского заговора против американской демократии, сюжет о российском вмешательстве в дела оклахомского избиркома. Но носители этого языка не видят иронической несоразмерности. Заговорить же языком соразмерных проигрышу понятий им кажется отказом от глобальной миссии. Поэтому на первых пресс-конференциях Трампа большинство вопросов было о подозрительных контактах членов его команды с иностранцами.

Нам кажется, что слова американских интеллектуалов и журналистов – следствие неожиданного поражения демократического кандидата на выборах. А спокойная, насмешливая поза Трампа и его сторонников разительно отличается от поведения демократов. Дело выглядит так, только если смотреть из России. В действительности беспокойны и те и другие.

Действия Хиллари и союзников, с одной стороны, и лагеря Трампа – с другой, гораздо больше похожи друг на друга, чем принято считать. Оба пугают Америку внешней угрозой. И те и другие вышли к американскому избирателю сообщить, что их страна – жертва иностранных козней, что свобода и демократия в одном случае и престиж и экономика – в другом оспорены внешними силами, отечество в опасности, старые правила не подходят для новых трудных времен. У Хиллари и соратников – это Россия и мировой популизм, у Трампа – мусульмане, Китай, Мексика, вообще развивающиеся страны и транснациональные корпорации, которые работают на заграницу в ущерб Америке.

И сторонники Хиллари, и сторонники Трампа пугают избирателя тем, кто еще недавно считался в Америке заведомо более слабым. Где Мексика и где США? Раньше строительство завода Ford в Мексике было свидетельством ответственной силы: сами богатые и даем развиваться бедным – если, конечно, нормально им платим, не загрязняем реки и не используем детский труд. Ну либо доказательством мощи американского бизнеса, который завоевывает новые рынки. Теперь отобрать Ford у Мексики – великая национальная победа. Только что Обама утверждал, что Россия – региональная держава с ВВП меньше испанского, чья экономика порвана в клочки санкциями. Теперь она же – угроза политической системе США, а один-единственный российский госканал, вещающий на английском, может влиять на итоги американских выборов, потому что, как написано в докладе трех спецслужб, у него много подписчиков в YouTube. Беспокойство по поводу распространения влияния в ютьюбе, через блогеров в соцсетях и посредством фальшивых новостей на сайтах стало предметом такой напряженной тревоги, что вот-вот прозвучат слова о блокировке аккаунтов и великом американском файерволе. О контроле за Интернетом уже прозвучали.

То, что говорят сторонники проигравшей партии, помимо их воли подкрепляет то, что утверждают сторонники победившей: надо поднимать страну, униженную иностранцами, компенсировать нанесенный внешними силами ущерб.

Максимальная дальность

Раз сходную тревогу испытывают представители обеих главных партий, раз обе говорят с избирателем о внешней угрозе, значит, дело не только в поражении демократов, а в чем-то еще. Скорее всего, главная причина в том, что пущенная стрела не долетает, Соединенные Штаты достигли максимальной дальности, уперлись в границы собственных возможностей, как Россия в Сирии, и с еще большим трудом, чем она, осознают факт, известный по русской поговорке «выше головы не прыгнешь». России за последние 25 лет приходилось много раз отступать, сдаваться, осознавать свои границы, а для американцев это довольно свежее чувство, здесь не в шутку, а на деле привыкли, что их границы нигде не кончаются.

Впервые за 25 лет Америка не может больше наступать. Отчасти потому, что больше некуда, впереди уже буквально сама Москва. Двадцать пять лет – это почти вдвое дольше, чем Путин. За 25 лет выросло и прожило профессиональную жизнь целое поколение политиков, экспертов, журналистов, которым незнакомо состояние ограниченности внешними препятствиями, предельной дальности, остановленного расширения. Вся их карьера от студенчества до самых зрелых лет построена в этой реальности почти неограниченного могущества, причиной которой объявлена безграничная же правота по формуле «great because good».

Америка не встречает непреодолимых препятствий, потому что она права. Всемогущество и правота слились в единое переживание: потеря всесилия ощущается как катастрофа предназначения, а не как естественное состояние, в котором более или менее спокойно живут буквально все остальные государства. Простая мысль, что можно быть правым, но не быть всесильным, или что можно быть правым в одном и неправым в другом, провалилась куда-то за горизонт сознания.

И вдруг все меняется. Впервые за 25 лет внешнее влияние не только не расширяется, оно остановилось и даже сужается, как впервые сузился Европейский союз. Недолет пущенных стрел, соприкосновение с границей собственной силы, исчерпание максимумов переживается и как провал миссии, и как покушение на правоту и на ценности, и как внутренняя угроза: если перестало получаться вовне, значит, все повалится и внутри, ведь координатные оси внешней силы и внутреннего успеха давно соединились в одну бесконечную прямую.

Между тем все остальные страны более или менее спокойно живут в состоянии отсутствия всемогущества, ограниченной силы и не страдают. То, что было принято американцами за норму, являлось исключением. Ведь и сама Америка находилась весь ХХ век в ситуации неполного всемогущества. Оно наступило одновременно с концом противостояния советской и несоветской системы, среди прочего потому, что победитель почти незаметно для себя проскочил момент окончания противостояния. Он по-прежнему видит на месте России или пустоту (то есть не видит ее в упор), или прямое продолжение Советского Союза, с которым надо бороться так же и по тем же причинам, по которым боролись с СССР.

Победителю труднее заметить внешние перемены (так СССР чуть не до времен перестройки продолжал видеть в ФРГ реваншистскую Германию; впрочем, отчасти это было сознательной манипуляцией), и собственные недостатки. Победителю невыносимо трудно осознать необходимость меняться самому. А зачем? Сталин победил во Второй мировой войне и вернулся к репрессиям. Зачем пересматривать собственное поведение, если оно привело к победе? И если говорить с американскими обывателями, даже с американскими интеллектуалами, многие как бы не заметили ни конца холодной войны, ни той роли, которую в этом сыграла Россия, ни тем более того обстоятельства, что она была в общем-то союзником в этой победе. У них просто не было повода: ведь изнутри Америка по случаю этой победы никак не изменилась.

Победа в холодной войне часто мыслится как освобождение Европы от России, каких-то еще территорий от России, которая просто отступила под ударами внешних сил. При таком понимании естественно предположить, что она готовит контрнаступление, реванш, и главное, что нужно делать – не упустить отвоеванного (освобожденного), а по возможности развить успех: освободить что-то еще. Внутренняя жизнь самой России этой моделью не учитывается.

Имеет место удивительный разрыв между законодателем нормы и всеми остальными, кто живет в ситуации этой нормы. Все остальные государства мира не всемогущи, и только одно исходило из абсолютной достижимости всех поставленных целей. Ни Китай, ни Япония, ни тем более Россия или даже Европейский союз из этого исходить не могли в принципе. Поэтому когда мы говорим об утрате Америкой масштаба, об осознании недостижимости ею всех целей и сопутствующей этому ломке, нужно понимать: страна возвращается к норме, она просто осознает свои границы.

Теперь и Соединенные Штаты, как Россия, Турция, Иран, Китай и все остальные, уперлись в свои границы в Сирии, Ливии, Ираке, Египте, везде. В Сирии что-то начали, бросить начатое жалко, а что делать – не знают. И это «не знаем, что делать» началось задолго до прихода туда России. В США понимают, что придется пройти через период евроскептицизма в Европе, рост которого начался задолго до того, как Россия стала вмешиваться в политическую дискуссию внутри ЕС. Уже почти заброшены попытки упаковать в Евросоюз Турцию, а это была одна из ближних целей. Скорее всего, ждет отступление на Украине – в том смысле, что силы, которые сейчас объявлены единственными демократическими и выбраны в союзники, уступят на выборах более молчаливой и недопредставленной сейчас части населения.

У большинства американских политиков нет, а у американских избирателей есть ощущение, что страна перегрузила себя союзниками, которые постоянно пытаются превратить свою повестку в американскую, свою злобу дня в злобу Соединенных Штатов, инфицировать их своими страхами, создают для Америки конфликты, которые сама она не собиралась себе создавать. Больше того, проводят для американской политики границы и «красные линии», которые сами США не проводили. И в этом смысле Америка давно не всесильна: она давно не может позволить себе того, что встревожит одних, обидит других, расстроит третьих, – и речь не только о молодых демократиях, но и о старых авторитарных режимах, а иногда просто о воюющих группировках.

Практически любой конфликт в мире сейчас превращается в американский, потому что одна из сторон конфликта обязательно пытается объявить себя союзником США, их передовым окопом. Любая проблема в мире касается Америки. Послу любой страны есть о чем поговорить в Вашингтоне. Американские журналисты все время ждут, когда российский избиратель начнет задавать Путину вопросы про Сирию. Почему они не ждут того же самого от собственного избирателя, непонятно.

Коррекция выборами

Между тем избирателю становятся все менее ясными выгоды от повсеместного лидерства. Объяснение, что результатом является освобожденный труд счастливых народов и освобождение женщины Востока, не кажется ему убедительным, потому что где пяти-, а где уже более чем десятилетние труды не привели к заявленному результату, а часто к ровно противоположному.

Когда избирателю что-то неясно, он за это не голосует. Если вся дидактическая мощь американского политического и интеллектуального сообщества, состоящего из уважаемых и знаменитых людей, оказалась слабее твиттера одного девелопера, батальона безымянных комментаторов, работающих по московскому времени, и сомнительной известности телеведущих одного иностранного телеканала, то вопросы надо задать самому этому сообществу.

Мы не знаем пока, наступивший дефицит всемогущества – временное состояние или постоянное, обратимое или нет. Но знаем, что все великие державы, столкнувшись с потерей мирового масштаба, с тем, что им казалось обратным отсчетом, вели себя нервно. Мы знаем это по себе, британцы и французы – по себе. Достижение максимальной дальности вовне может представляться и концом внутреннего развития, ведь за долгое время они совпали.

Однако это не так. Россия не стала жить хуже, когда перестала возглавлять глобальный утопический проект, ровно наоборот. Мир не перестал развиваться технически и гуманитарно после того, как над Великобританией наконец начало заходить солнце. И сама Британия не перестала быть тонко устроенной, передовой, образованной страной, став менее вездесущей, а ее граждане не провалились в нищету.

Лучшее из зол

Проблема не только в том, что победитель не меняется изнутри в результате победы, он меняется снаружи. Остаться вечным победителем – его задача. Невыносимо тяжело собственными руками создавать себе новые противовесы и ограничители вместо тех, которые были сметены победой. За время, когда Америка была всемогущей, она не создала институтов, которые будут работать без ее участия после того, как это всемогущество кончится. Или хотя бы с ее уменьшенным участием. Там как будто бы даже не рассматривали этот вариант. ООН отодвинули в сторону коалиция доброй воли в Ираке и расширенные толкования резолюций по Ливии и Югославии. Попытки переделать НАТО из организации по борьбе с Россией во что-то другое были вялыми и потерпели неудачу, в том числе потому, что новые восточноевропейские участники хотели оставить все как есть. НАТО или единая Европа с более выраженным участием России могли бы быть такими институтами, но как раз поэтому в этом виде о них никто всерьез не думал.

Когда возникает разговор о «новой Ялте», речь идет не о разделе мира в грубом смысле слова. Сторонников грубого раздела, конечно, тоже хватает. Но разделить мир так, чтобы на границах сфер влияния не было конфликтов, не получится. На этих границах все равно останутся страны и зоны, которые будут переваливаться и перетягиваться в ту или другую сторону, ровно так и точно с теми же последствиями, как это происходит сейчас. Их поделят, а они все равно будут пытаться выпасть, упасть туда или сюда.

Речь о другом. О том, что пока ты самый главный, пока ты все можешь, надо придумать какие-то институты, которые будут работать без тебя. Внести в мировой порядок то самое разделение властей, институциональные ограничения, на которые демократии опираются внутри себя. Но это требует добровольного самоограничения. Страны Западной Европы пошли на него, создавая Евросоюз – но только между собой, внутри Запада. А Соединенные Штаты, внутри себя демократические и укомплектованные разветвленной системой институциональных ограничений, даже не пытались создать нечто подобное во внешнем мире, ровно наоборот.

Вместо того чтобы построить институты, под чье действие они подпадали вместе с другими, США полагались просто на то, что у них есть сила. Америка говорила во внешнем мире примерно то, что мы слышим от президента Путина внутри России: он человек опытный, сильный, знающий, волевой и имеющий поддержку населения, и поэтому уполномочен лично принимать все важнейшие решения. Институты же призваны их оформлять и легитимировать. Что говорят американцы? У нас есть сила, разум, опыт, воля, и лучшая часть мира за нас. И никаких институтов, которые бы работали без их участия, с их уменьшенным участием они не стали придумывать. Нет процедур, которые подтверждали бы американский мандат, а те, что есть, отбрасываются, когда входят в противоречие с пониманием Америкой своего мандата.

В международных делах даже близко не работает постулат «скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Правило «демократии дружат только с демократиями» тоже не срабатывает: союзниками Запада могут выступать крайне авторитарные режимы, а менее авторитарные рассматриваться как противники. Современный Запад, будучи внутри себя демократическим, вне то и дело вел себя как автократ. Запад либерален для себя, но во внешней политике, для других, он куда менее либерален. Это одно из фундаментальных противоречий современного мира.

Таким образом всемогущество Запада было следствием безальтернативности, и США распробовали комфортность такой ситуации, втянулись, оказавшись главным ее выгодоприобретателем, оказались заинтересованы в ее воспроизведении. Биполярный мир был выродившейся, но все-таки альтернативой. Даже эскапизм, сознательный отказ от выбора (давайте создадим Движение неприсоединения), колебания выбирающих – все это создавало какой-то, пусть неполноценный, часто формальный, но все-таки глобальный плюрализм.

Но после того как советская альтернатива исчезла (именно потому, что под конец своего существования реальной альтернативой уже не была), все усилия Запада оказались направлены на то, чтобы больше никогда и нигде не возникла альтернатива американскому лидерству.

Ровно как авторитарный лидер расчищает вокруг себя пространство и делает все, чтобы ему не был снова брошен вызов, американцы повели себя во внешнем мире. Оказавшись в ситуации, когда нет соперника, они принялись делать все, чтобы закрепить такое положение дел. Вскоре выяснилось, что все дыры заткнуть невозможно, все равно приходит кто-то, кто вне системы и бросает вызов: вот «Талибан», вот «Аль-Каида», вот ИГИЛ, вообще исламский экстремизм, потом еще кто-то возникнет. И дело не просто в том, что нет институтов, чтобы простейшим образом договориться с остальными, как это зло вместе победить: определиться, где меньшее из зол, чем можно поступиться и т.д. Необходимость снова и снова порой в одиночку побеждать внесистемное зло кажется американцам менее неприятной, чем опасность своими руками создать системного соперника. Ведь договариваться об институтах, которые функционируют без них, опираются на что-то кроме них, значит редуцировать собственное мировое могущество, создавать альтернативную силу и признать ее правомерной. Одно дело, когда она незаконно вылезла, и мы с ней боремся, – ее все равно в мире никто не признает. И совсем другое – своими руками такую альтернативную силу утвердить. После четверти века безальтернативного могущества этого страшно не хочется. Поэтому Россия в перечнях угроз то и дело либо формально ставится выше ИГИЛ, и уж точно неформально переживается как худшее из двух зол: ведь Россия, в отличие от ИГИЛ, законна. Поэтому так хочется ее «раззаконить» – превратить (используя ее истинные и вымышленные провинности) в такое же несистемное зло, так чтобы телефонный звонок, обед с ее представителем, поездка туда, деловые контакты были заразны для тех, кто на них решится.

Замещение импортом

В Трампе и «Брекзите» видят кризис либерализма, который надо остановить любой ценой. Однако для российского сторонника либеральных ценностей кризис либерального мира выражается не в этом. А в том, что, пытаясь остановить крушение либерального порядка, его защитники импортируют практики, характерные для авторитарных режимов, поддерживая главный тезис той самой пропаганды, с которой борются – о том, что все в мире на самом деле одинаковые, и разница между демократиями и недемократиями – игра словами.

На научных и журналистских конференциях всерьез обсуждается вопрос, не стоит ли в ответ на успехи российской пропагандистской машины запустить свою. Участники не замечают, что сама постановка вопроса является большим успехом тех, кто утверждает, что свободной прессы не существует. Одна за другой выходят статьи, где рассказ о событиях ведется только со слов одной из сторон и на основании исключительно анонимных источников. Приходится слышать или читать, что американская пресса была «слишком объективна» во время избирательной кампании или даже предвзята против Хиллари. Гражданские активисты пытаются давить на компании, которые дают рекламу в «неправильные» СМИ – точно так же, как до них прокремлевская патриотическая молодежь обрушивалась на бизнес, который давал рекламу или пытался финансировать независимые СМИ в России. В постлиберальном трамповском мире, который начался с лета прошлого года, выясняется, что факт контакта с иностранцами или иностранными дипломатами и на Западе может означать, независимо от результата, предательство. Недоверие собственным гражданам, в том числе функционерам, представление о том, что они беззащитны перед уловками коварных иностранцев, а поэтому лучше вообще оградить их от подозрительных контактов, – черта самых авторитарных стран.

Прост механизм появления России в американских делах. Интеллектуал с побережий хотел бы сказать, что дремучий, бескультурный, злобный народ из провинции навязал ему невежественного хама в президенты. Но что-то подсказывает ему, что про собственный народ так говорить нельзя. Это противоречит его же собственным утверждениям. Поэтому он начинает спасаться мыслью, что невежественного президента навязал дремучий, бескультурный, злобный русский народ во главе со своим хамом. Кто-то ведь должен был его выбрать. У нас импортозамещение. А там – замещение импортом. Разрушение либерального консенсуса выразилось не только в том, что в Белом доме сидит президент, который не считается частью этого консенсуса, не считается либералом по своим убеждениям, но и в том, что, борясь с ним, прежние защитники ценностей ведут себя нелиберально, как бы копируя своего внутреннего и внешнего противника. Критики Трампа считают такой образ действий по отношению к нему и России оправданным и полезным исключением, однако он обязательно вернется к ним там, где они не ждут, – хоть в тех же молодых демократиях, которые внимательно следят за происходящим, или в самой России. Свобода, полученная ценой компромиссного, усеченного понятия свободы, сама оказывается компромиссной и усеченной.

Нынешний вызов прогрессу и свободе – далеко не первый в истории. Мир и раньше делился, он всегда делится на более свободную и менее свободную части, и менее свободная всегда применяла угрозы и уловки для того, чтобы оградить себя от внешнего давления, отодвинуть наступление будущего, где не видит себе места. Но реальная опасность для либерального мира наступает не тогда, когда у него есть противники – они есть всегда. А когда, борясь за собственную победу, он готов на, как ему кажется, тактические маневры, связанные с ограничением или избирательным применением провозглашаемых им свобод. Именно так 100 лет назад произошло с русскими революционерами, которые, противостоя отсталому репрессивному царскому режиму, сами не заметили, как под прогрессивными лозунгами скатились к устройству более репрессивному и являющемуся большим противником современности и хранителем архаики, чем прежний, если бы он эволюционировал вместе со всем миром.

Заполнение пустоты

Поразительно, что американцы, живущие внутри демократии, не замечают, как она помогает им скорректировать диспропорции и проявить государственную гибкость. Там, где автократия будет упорствовать, гнуть линию одного несменяемого человека, как правило, не готового признавать ошибок, там, где смена политики равносильна измене родине, коррекция часто проходит через внутреннюю катастрофу. А в демократии у избирателя есть возможность просто забаллотировать непопулярный курс – отложить непонятные ему решения до того момента, когда их хорошо объяснят. Корректировка курса на выборах – признак гибкости и здоровья. Внутренние демократические механизмы в 2016 г. сработали там, где избирателю показалось нужным скорректировать внешнюю перегрузку.

Как ни странно, самой негибкой в этом случае оказалась американская интеллигенция. Не надо гибкости, верните любимый артрит. Рабочий класс получил свое, латентные ксенофобы свое. Но ведь и прагматичный бизнес не испугался: рынки, просев после победы Трампа, давно обогнали тот уровень, с которого упали, и продолжают расти. Вечного роста не бывает, могут последовать слова и поступки, которые спровоцируют задумчивость или отток денег, но паники в мире бизнеса от самого факта прихода Трампа к власти мы не наблюдали, скорее оптимизм.

Самыми большими экспансионистами оказались люди умственного труда, для которых экстенсивное разрастание могущества по методу подсечно-огневого земледелия за 25 лет неоспоримого лидерства США превратилось в доказательство правоты. Именно они увидели в обычной коррекции – один из кандидатов одной из системных партий на выборах побеждает другого кандидата – политическую катастрофу и с большим трудом принимают ее результат. Или по крайней мере внутреннюю логику этого результата. Американское интеллектуальное и связанное с ним политико-бюрократическое сообщество оказалось тем коллективным автократом, который в коррекции курса на выборах увидел чуть ли не измену родине и считает себя, а не избирателя единственным источником правильных решений.

Это не так удивительно, как кажется. Университетская интеллигенция, разумеется, – важнейшая часть того самого активного меньшинства, которое двигает политику, носитель тонкого слоя культуры и арбитр ценностей. Но она же – самый консервативный слой, существующий в комфортных условиях академических учреждений и советов при власти. Эти люди могут всю жизнь сталкиваться с реальностью, как туристы, – в транспорте, магазине, при получении базовых госуслуг; всю жизнь сохранять взгляды времен своего студенчества и получать деньги за воспроизведение схем, полученных в годы учебы, – по сути, за улучшенные курсовые работы. Именно они проявляют меньше всего гибкости там, где остальное общество гибко среагировало на перенапряжение повсеместного лидерства.

Коррекция, которую провел американский избиратель, означает, что в мире в течение какого-то времени будет возникать больше пустот, свободных от американского доминирования рубежа веков. Будут появляться области, где США придется сотрудничать с другими, и те, где уже не придется. После того как Соединенные Штаты повели себя не по-председательски, американский президент (и в его лице огромная часть народа) поставил под сомнение свои ректорские функции, а его предшественники не создали на этот случай институтов, союзники – Европа, Япония, Южная Корея, столкнувшись с потерей американского масштаба, уже задумываются о большем объеме собственной политической идентичности. России стоит серьезно подумать, чем она собирается заполнять доставшуюся ей часть пустоты: если памятниками Ивану Грозному, рисунками из дембельского альбома Военно-исторического общества, законопроектами Мизулиной, заполошными криками убогих чернецов, вымученными идеологическими конструкциями – это будет еще одной потерей исторической возможности.

США > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 4 апреля 2017 > № 2134536 Александр Баунов

 Поэт, политик, вития

Евтушенко повторял все акценты, все синусоиды советской идеологии разных периодов

Александр Проханов

Умер Евгений Евтушенко. Умер в Америке, уходил в страданиях ужасных, но прожил долгую блистательную жизнь. Жизнь поэта, политика, витии. На протяжении всей своей писательской деятельности он всё время находился в круге света, среди прожекторов, аплодисментов, обожателей, в литературных и политических схватках, поездках, путешествиях. Был кумиром и в Советском Союзе, и на Западе.

Говорить о том, что он был антисоветчиком – неверно и очень приблизительно. Он был абсолютно советским поэтом, повторяя все акценты, все синусоиды советской идеологии разных периодов. Мальчиком, зелёным юношей он писал хвалебные стихи Сталину. Затем его подъём, его всплеск был связан с хрущевской «оттепелью», когда расцвела полная гроздь талантливых, ярких молодых поэтов, которые заявили о себе, начав воспевать ленинский период — тот период, который, по словам Хрущёва, был перечёркнут сталинизмом и к возвращению в который призывал Хрущёв в своём знаменитом докладе на ХХ Съезде. Евтушенко тоже был ленинцем, он был среди тех, кто воспевал «комиссаров в пыльных шлема». Затем, когда наступили более жёсткие застойные брежневские времена, он, хоть и начал некую фронду с официальными властями, но Кремль его обожал и посылал во все нужные для себя точки мира. Евтушенко не вылезал из-за границы, из Франции, из Америки, из Италии. Он был неофициальным послом Кремля на Западе, своим примером показывая и доказывая, что СССР – это вовсе не страшный тоталитарный ГУЛАГ. В каком-то смысле именно он, Евтушенко, олицетворял собой весь Советский Союз.

В нём было очень много революционного. Он обожал революцию, он обожал бурю, взрывы, всплески. Поэтому пел кубинскую революцию, пел революцию в Чили. А потом, когда у советского строя наступили мрачные времена, когда в официальной советской идеологии стали доминировать упаднические, саморазрушительные тенденции «перестройки», он тоже был в этом строю, и его стихи о наследниках Сталина стали проклятием, которым он заклеймил своё прошлое. В 1991 году он возглавил движение тех советских писателей, которые противодействовали ГКЧП, он был в авангарде разрушения всего советского литературно-идеологического наследия. Но потом, когда, казалось бы, он и близкие ему силы и люди победили, когда на дворе торжествовали «демократы», когда в «новой России» и её литературе он стал занимать очень видное место, с ним произошла странная, загадочная перемена — Евтушенко просто уехал из страны, ушёл, исчез. И уехал не куда-нибудь в Нью-Йорк или Лондон, на Монмартр или в Римский литературный клуб. Он уехал в американскую глушь, в Оклахому, в абсолютную провинцию, и там жил, преподавал чужакам русскую литературу и там же скончался в тяжелейших муках. В этом — загадка Евтушенко. Каждый может по-своему отгадывать её. Кто-то говорит, что он уехал зарабатывать деньги, кто-то говорит, что он поддался увещеваниям своей четвертой жены. Но мне кажется, что он был страшно разочарован тем, что вместо блистательного нового государства- носителя новой великой культуры, после 1991 года здесь, в России, наступила тьма, затмение, бескультурье. И возобладала не идеальная революция, не герои, не сподвижники, а возобладал коммерсант, киллер, банкир, человек денег, приземлённая абсолютно бездуховная тварь, с которой он не мог примириться.

Поэтому вечная память тебе, Евгений Александрович! Царствие тебе Небесное, куда, я думаю, что ты хоть и не без труда, но попадёшь.

Россия. США > СМИ, ИТ > zavtra.ru, 4 апреля 2017 > № 2126760 Александр Проханов

«Неплохо, если Путин будет думать о будущем»

Збигнев Бжезинский: сомневаюсь, что ЕАЭС просуществует 10–20 лет

Александр Братерский, Рустем Фаляхов

Збигнев Бжезинский, советник президента США по нацбезопасности при Джимми Картере, хорошо знакомый в России американский политический «ястреб», дал интервью «Газете.Ru». В нем Бжезинский, ныне сопредседатель наблюдательного совета Центра международных и стратегических исследований в Вашингтоне, рассказал о том, почему Китай важнее России, как решить курильский вопрос и что угрожает власти Владимира Путина.

— В недавнем выступлении в Осло на форуме лауреатов Нобелевской премии мира вы говорили о возможности создания треугольника между США, Китаем и Россией. Но, похоже, администрация американского президента Дональда Трампа делает шаги, которые могут антагонизировать Китай. Есть мнение, что США пытаются настроить Китай против России. Не приведет ли это к конфликту между Китаем и США?

— Некоторые россияне могут полагать, что Америка пытается настроить Китай против России. Но это скорее комплимент, который тешит их эгоизм, чем реальное представление о действительности.

Дело в том, что Китай гораздо важнее, чем Россия.

Если Америка и Китай будут сотрудничать, у России нет абсолютно никакого выбора, кроме как присоединиться к двум странам. В первую очередь это было бы в интересах Америки. Но это также будет выгодно и для России в долгосрочной перспективе.

— В этом году исполняется 30 лет выхода в свет вашей книги «Великая шахматная доска», в которой в том числе описывался сценарий раскола между Украиной и Россией. Сегодня ваши прогнозы во многом подтверждаются. С вашей точки зрения, как ситуация на Украине будет развиваться в ближайшем будущем?

— Прежде всего Украина является легитимной державой, которая находится в процессе трансформации в национальное государство. Это означает, что Украина должна существовать в разумных отношениях с Россией, которая еще, конечно, будет в течение некоторого времени сохранять тщетную надежду на реинтеграцию и подчинение Киева Москве.

Однако будущее Украины будет зависеть и от того, какие шаги в сторону своей европейской идентичности сделает Россия.

По моему мнению, Россия, которая ориентируется на сотрудничество с Европой, нацелена на сотрудничество с Китаем (пусть и с некоторой потенциальной территориальной напряженностью на северо-востоке), а также улучшает свои отношения с США, может стать страной, которая с помощью компромисса решит украинский вопрос.

Агрессия России в Крыму исторически неоправданна и будет постоянным источником напряженности. Но, я надеюсь, россияне поймут, что не в их интересах действовать в империалистической манере. Особенно если учесть, что сама Россия не является «империалистическим», доминирующим государством.

— Проблема Крыма стала одной из самых сложных задач в отношениях России с Западом. Понятно, что Москва не собирается возвращать полуостров и никто не признает этого среди западных держав. Как вы видите выход из этой проблемы, который может принести пользу обеим сторонам?

— Решение проблемы Крыма, учитывая некоторые замечания, которые я только что сделал, должно стать совместным решением. Сейчас это выглядит как очевидное навязывание своей воли с применением силы.

Долгосрочные отношения между Украиной и Россией невозможны, пока эта проблема не будет разрешена к взаимному согласию.

Нет никаких причин, по которым российским лидерам не следует искать формулу решения крымской проблемы. Частью этой формулы могло бы стать признание многонациональной и исторической роли Крыма.

Это обеспечит осмысленный и удовлетворяющий все стороны компромисс — как для России, так и для Украины. Кроме того, он будет учитывать и роль крымско-татарского населения.

— Как вы относитесь к идее расширения Евразийского экономического союза? Мы знаем, что вы критиковали эту идею. Будет ли он существовать после ухода нынешних лидеров c политической арены?

— Я сомневаюсь, что Евразийский экономический союз просуществует 10–20 лет, особенно если за это время его лидерский состав изменит свое мировоззрение.

К тому же ЕАЭС станет ненужным по мере нормализации отношений России с западной частью Европы, а также признанием российскими властями того факта, что страна в конечном счете является европейским, а не евразийским государством.

— Россия и Япония начали дискуссию, пытаясь найти решение проблемы спорных островов Курильской гряды. Можно ли решить эту проблему и как она может изменить ситуацию в регионе?

— Если вернуться к первоначальным планам относительно островов на северо-востоке Японии, найти компромисс можно. Он был сформулирован в 1956 году (речь о декларации 1956 года, которая предусматривает передачу Японии двух из четырех Курильских островов. — «Газета.Ru»).

В России территориальный голод, на мой взгляд, слишком обострен. Особенно если сопоставить территориальные размеры России с территориальными размерами Японии.

Такой территориальный голод для России является разрушительным. Потому что он увеличивает число государств, которые смотрят на Россию с тревогой, а в некоторых случаях — и с ненавистью.

— Санкции против России действуют уже три года. Как вы оцениваете их влияние на РФ? Стоит ли США и ЕС отменять санкции против бизнеса?

— Я не думаю, что можно отделить частный бизнес от национального бизнеса. Дело в том, что окружение президента России Владимира Путина настолько богато, что разумное решение можно найти, только если это окружение пойдет на компромисс.

Ответственность за снятие санкций на самом деле в большей степени зависит от самой России, чем от внешнего мира.

— Череда выборов в Европе может привести к победе популистов, которые способны дестабилизировать политическую ситуацию в регионе и создать проблемы для всего мира. Является ли подъем националистических настроений угрозой для ЕС?

— Европа может пережить значительные беспорядки и волнения, учитывая текущие тенденции и политическую динамику в нескольких ключевых европейских странах.

Однако я считаю, что этот процесс, скорее всего, будет иметь локальный характер. Он не вызовет проблем, которые могут представлять серьезную угрозу глобальной стабильности.

— В недавней статье для The New York Times вы писали, что у президента США Дональда Трампа до сих пор нет четкой внешнеполитической доктрины. Ее формированию мешают проблемы во внутренней политике. Его политические соперники грозят импичментом. Способен ли Трамп сохранить лидерство?

— Это то, что здесь в Америке мы называем «вопросом на $64» (американская идиома, связанная с популярной радиовикториной, — вопрос на $64 был самым каверзным в игре. — «Газета.Ru»). В то же время это вопрос, на который можно ответить просто.

Трамп должен действовать как президент, а не как политический шоумен. Пока что он как президент не действует.

США — слишком важная страна для того, чтобы ею руководил «отсутствующий президент».

Совокупный ущерб американской внешней политике и ее положению в связи с этим фактором уже начинает ощущаться. Это, в свою очередь, питает некоторые нереалистичные надежды со стороны американских конкурентов. На ум сразу приходит Россия, но, возможно, скоро за ней последует и Китай. И я думаю, что все заинтересованные стороны должны принять во внимание такие риски.

— Владимир Путин, с большой вероятностью, будет баллотироваться на выборах в 2018 году. Согласно Конституции, после еще четырех лет во власти ему нужно будет оставить президентский пост — хотя бы на время. С вашей точки зрения, готов ли сегодня Путин искать варианты политического транзита?

— Путин продемонстрировал готовность приспосабливаться к новым обстоятельствам, особенно если это в его интересах. К тому же это повышает степень его финансовой удовлетворенности.

Путин должен думать о своем будущем. Конечно, чрезмерная концентрация властных элит в России на приобретении богатства может со временем вызвать социальные реакции и враждебность. Это еще не произошло, но я думаю, что есть потенциальный риск таких тенденций.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > gazeta.ru, 30 марта 2017 > № 2121427 Збигнев Бжезинский

«Даже в период «холодной войны» Арктика оставалась зоной мира»

О таянии льдов Арктики и Антарктики

Пол Беркман - профессор Школы права и дипломатии им. Флетчера Университета Тафтса

Резюме К чему приведет полное освобождение Арктики ото льда, как относиться к поездкам политиков к полюсам и что ждет Договор об Антарктике

К чему приведет полное освобождение Арктики ото льда, как относиться к поездкам политиков к полюсам и что ждет Договор об Антарктике, «Газете.Ru» рассказал Пол Беркман, профессор Школы права и дипломатии им. Флетчера Университета Тафтса.

Пол Беркман — один из организаторов диалога между НАТО и Россией по экологической безопасности в Арктике, возглавлял экспедиции в Арктике, обладает практическим и научным опытом в области вопросов устойчивого развития и экологической безопасности Арктического региона. В Россию прилетел для участия в Международном Арктическом форуме, который пройдет в Архангельске 29–30 марта. Перед этим Пол Беркман читает несколько лекций в Москве и отвечает на вопросы журналистов.

— На днях появилась информация об очередном рекордном сокращении ледового покрова в Арктике и Антарктике. Достигнут абсолютный минимум с начала постоянных спутниковых наблюдений в 1979 году. Утверждают, что со временем Северный Ледовитый океан может и вовсе освободиться ото льда...

— Минимальные показатели, о которых сейчас говорят, относятся к зимнему периоду. Однако это означает также и наступление более раннего лета. К непрерывным спутниковым наблюдениям морского льда приступили где-то в районе 2000 года. В 2007-м впервые были зафиксированы минимальные показания в летнее время. В 2012 году этот абсолютный минимум за период спутниковых наблюдений был обновлен, и наблюдалось открытое море безо льда от Берингова моря до Баренцева.

— А начиная с 2012 года никаких новых драматических изменений не произошло, все остается примерно на том же уровне или ситуация продолжает ухудшаться?

— Ледяной покров — трехмерное явление. То, что мы видим с помощью спутниковых систем наблюдения, — это лишь поверхность льда, двухмерное явление. Есть третье измерение — толщина ледяного покрова.

В настоящее время в летний период наблюдается более 50% акватории безо льда.

Однако каждая подобная система имеет свои границы. Если мы возьмем то помещение, в котором находимся, границами будут стены, пол и потолок. Воздушный поток заходит через дверь и окна. Воздействие внешних факторов — ветра, дождя — отражается на динамике в комнате и в более глобальном масштабе. Сейчас больше 50% акватории между Тихим и Атлантическим океанами свободно ото льда, однако не все сто.

— А когда произойдут глобальные изменения и появится возможность заниматься добычей полезных ископаемых на арктическом шельфе? Пройдут считаные годы или десятилетия? Вот, называют, скажем, дату — 2030 год...

— Я не люблю прогнозировать. Хотя можно понять общую заинтересованность в подобных вопросах, поскольку речь идет об акватории безо льда, открытой в летнее время, где можно вести какую-то хозяйственную деятельность.

— Накануне командой нового президента США Дональда Трампа был представлен новый бюджет на 2018 год, где урезаны субсидии на проведение экологического мониторинга, закрыты программы по изучению глобального потепления, в частности программы NASA, финансирования лишились несколько спутниковых проектов... Насколько негативно это может сказаться на работе специалистов, связанных с Арктикой и Антарктикой?

— Исследования в этой области носят, как правило, международный характер. Есть разные космические агентства в разных странах, и помимо NASA есть Европейское космическое агентство, есть японское, китайское, российское и т.д., есть коммерческие компании, которые уже запускают свои спутниковые системы наблюдений. Есть доступ к такого рода информации. Кроме того, в США проекты финансируются через разные ведомства. Космическим мониторингом помимо NASA занимается также Национальное управление океанических и атмосферных исследований (National Oceanic and Atmospheric Administration — NOAA).

При рассмотрении бюджета этих двух организаций какие-то работы по спутниковым наблюдениям могут перевести из одного ведомства в другое и наоборот. Решения в рамках тех или иных бюджетов могут приниматься дополнительно. Когда речь идет о вопросах спутниковой системы связи, прогнозах погоды, польза новых технологий всем очевидна. Так что, мне кажется, рано еще говорить и даже давать прогнозы на тему о том, какие акценты в конечном счете будут сделаны администрацией Трампа в той или иной области.

— Попечительский совет Русского географического общества возглавляют президент страны Владимир Путин и министр обороны Сергей Шойгу. Не знаю, как в других странах, а в России популярны своеобразные ВИП-туры на полюса. Возят не только бизнесменов за их собственные деньги, но и чиновников и депутатов за государственный счет. Много говорили о том, какую экскурсию в Антарктиду (и встречу с пингвинами) устроили почти ровно год назад патриарху Кириллу. Насколько подобное распространено в других странах, насколько выглядит приемлемым со стороны?

— Я читал лекции в ходе разных круизов в районы Арктики и Антарктики. Например, на судне Explorer. Что происходит, когда ты посещаешь эти великие особые районы земного шара? Это меняет личность человека, который всегда потом будет помнить об этом, это станет частью души любого, кто посетил эти места...

Одно дело говорить об этом, а другое — реально побывать в этих регионах.

То есть совсем другое дело, если ты сам там был и видел все эти масштабы, ландшафты, красоту флоры и фауны. Это уникальнейшие районы земного шара. Знаменательно то, что даже в период «холодной войны» Арктика и Антарктика оставались зонами мира и стабильности. Ведь Соединенные Штаты, Советский Союз и другие страны сумели договориться о том, чтобы отвести 10% поверхности земного шара под охраняемые зоны, где будут вестись исключительно научные исследования в мирных целях.

Такими же Арктика и Антарктика остаются и сегодня, там нет напряженных конфликтов, мы проводим с Россией мирные конференции на регулярной основе, обсуждаем вопросы сотрудничества между двумя странами независимо от тех событий, которые происходят в других регионах, в Крыму, Украине или Сирии.

— А ограничен ли по времени Договор об Антарктике, заключенный в 1960-е годы? Многие СМИ пишут о том, что в 2041 году он заканчивается, тогда могут вернуться территориальные претензии, предъявляемые разными странами, будут разрешены коммерческие геологические исследования, разработка недр... Может быть, в прошлое уйдет даже положение о демилитаризации всей этой зоны...

— В Договоре по Антарктике есть основополагающее положение: он бессрочный.

Его подписали в 1959 году, он вступил в силу в 1961-м. Но там есть такая фраза: по истечении 30 лет может быть созвана конференция, в рамках которой будет установлен порядок голосования.

Это голосование будет проходить не на консенсусной основе (а именно на такой основе подписан сам договор 1961 года). Соответственно, до 1991 года был особый период. И, конечно, 1970-е годы — это период нефтяного эмбарго стран ОПЕК. В то же время выяснилось, что в континентальном шельфе Антарктиды есть повышенная концентрация содержания метана и этана.

С середины 1970-х по 1991 год количество стран — участников Договора об Антарктике увеличилось на 300%. За это время страны — члены этого договора выработали конвенцию, которая регулирует добычу полезных ископаемых в зоне Антарктики, но не смогли ее ратифицировать на конференции, которая призвана была разрешить деятельность предприятий по разработке месторождений в этой зоне, потому что боялись, что все это не сможет обеспечить баланс интересов.

Вместо этого выработали такой дополнительный протокол к Договору об Антарктике в части защиты окружающей среды, в который вписано аналогичное основному договору положение, подразумевающее, что по истечении 50 лет можно будет созвать еще одну новую конференцию.

То есть сам по себе договор и его дополнительный протокол не утратят своей силы, никакой «срок действия» не заканчивается.

Но может состояться новая конференция с тем, чтобы выработать дальнейшее решение. Таким образом, в СМИ просто распространена неправильная трактовка этого документа. Неправильно утверждать, что его действие закончится в 2041 году (это просто 1961 + 30 + 50 = 2041 год — год созыва новой конференции).

Более основополагающий вопрос — это то, что договор регулирует деятельность в этой огромной международной зоне. Какие сложности? Этот договор предусматривал создание безъядерной зоны и зоны без военных действий. И, конечно, какая тут сложность: любой закон может быть прекрасен, но если он не обеспечивает своего исполнения, то он бесполезен. Договор об Антарктике не предусматривал никаких военных операций и какого-либо присутствия здесь военных.

Как тогда обеспечить исполнение договора? Все страны — участники договора должны заботиться о выполнении договора в отношении собственных граждан. То есть при выработке собственных законов страны должны согласовывать их с Договором об Антарктике. И все решения, которые принимаются в отношении Антарктики, принимаются общим консенсусом. Голосование (а не консенсус) возможно лишь на конференциях, время которых было определено сначала через 30 лет, а следующей — через 50 лет.

— А какие же при этом перспективы разработки полезных ископаемых в приполярных регионах? Или, по вашему мнению, все-таки лучше и дальше замораживать все дальнейшие решения, насколько это возможно?

— Здесь тоже непонятная ситуация. Потому что, скажем, у австралийцев такая концепция работает в рамках исключительно их экономических зон. Но, к счастью, все согласились с таким положением договора. Идет обмен информацией по всей Антарктике. По всей Антарктике, на сотни тысяч километров, проводятся замеры, создаются так называемые сейсмические профили (раньше они, как правило, принадлежали коммерческим предприятиям).

— А каково ваше отношение к экологическим активистам вроде Greenpeace: от них больше пользы или вреда международным договоренностям и отношениям между разными странами? 18 сентября 2013 года было нападение на российскую морскую платформу «Приразломная» с последующей очень жесткой реакцией российских властей, которые обвинили экологов в пиратстве. Как, по вашему мнению, должно реагировать государство в подобных случаях?

— Я считаю вообще неправильным подвергать опасности работу других людей исключительно в целях отстаивания своей позиции.

Экологические группы вроде Greenpeace при отстаивании своей позиции не учитывают баланс всех интересов. Логично от всех заинтересованных сторон требовать равного уровня ответственности с тем, чтобы выйти на взвешенные решения вопросов.

Какая задача стоит перед организацией Greenpeace? Активисты Greenpeace мыслят лишь категориями защиты природы. Они не принимают во внимание экономические вопросы и даже благосостояние общества. Конечно, научные исследования могут играть важную роль в этих обсуждениях, но наука не занимает никакой позиции, в том числе и в плане экологии. Это все решают общество и правительство.

Ученые просто изучают, какие варианты имеются, с тем, чтобы соответствующие инстанции смогли принимать взвешенные решения. И не мне давать советы, как реагировать правительству в таких случаях.

Газета.Ru

Россия. США. Арктика > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 марта 2017 > № 2851551 Пол Беркман

Когда слова оказываются важнее цифр

Ставка ФРС выросла, подтолкнув нефть вверх. Почему?

Николай Вардуль

Комитет по открытым рынкам Федеральной резервной системы (ФРС) США по итогам мартовского заседания повысил базовую процентную ставку до 0,75–1% годовых с уровня в 0,5–0,75%. Эксперты вместе с рынком с редким единодушием ожидали именно этого. Интрига решения ФРС на этот раз заключалась в комментариях, которые дали члены комитета по открытым рынкам.

Что прогнозирует ФРС?

Помните, у Андрея Миронова был эстрадный номер, в котором он утверждал: «У меня слова не главное, у меня танец главное»? Так и с мартовским заседанием ФРС. Слова комментариев оказались важнее самой новой ставки. Почему?

Экономическое состояние США, ситуация с инфляцией, ростом занятости и зарплат не оставляли никаких сомнений в том, что ставка будет повышена. Соответственно этот сценарий уже был заложен в рыночные котировки. Вопрос для рынка заключался в том, насколько резким будет дальнейший подъем ставки?

Напомним, сама ФРС первоначально прогнозировала три шага вверх в 2017 г. Но прогнозы на то и прогнозы, чтобы не сбываться, о чем свидетельствует прошлогодний опыт той же ФРС, которая первоначально также исходила из нескольких повышений ставки, на деле ограничившись всего одним. На этот раз состояние экономики США заставляло задумываться о возможности сверхплановых повышений ставки. И комментарий из ФРС именно на эту тему рынки ждали с особым нетерпением.

Мартовский прогноз ФРС, во-первых, не изменил оценку темпа роста ВВП США в 2017 г. – 2,1%; во-вторых, и это самое главное, большинство членов Комитета по открытым рынкам по-прежнему ожидают еще два повышения базовой ставки в 2017 г., до среднего уровня в 1,375%. Стоит также обратить внимание, что решение о подъеме ставки было принято, вопреки тому что можно было ожидать, не единогласно – за него проголосовали 9 членов Комитета по открытым рынкам из 10. Другими словами, ФРС не намерена проводить более жесткую или, как принято говорить, «ястребиную» политику. Во всяком случае, пока.

Можно не сомневаться, что, если бы прогноз оставлял вопрос о числе ступенек вверх для ставки ФРС в 2017 г. открытым, реакция рынков была бы гораздо более бурной.

Тогда и доллар безальтернативно устремился бы вверх, и развивающиеся рынки отчетливо ощутили отток капиталов, устремившихся в доллар, и цены на нефть ощутили бы резкий толчок вниз. Но «миролюбие» ФРС успокоило рынки.

Непосредственная реакция курса доллара на решение ФРС заключалась в незначительном снижении по отношению к иене и повышении к евро. Нефть же выросла – это значит, что рынки все-таки опасались более радикальных планов ФРС.

Мягкая реакция не означает, что доллар гарантированно не будет расти. Председатель ФРС Джанет Йеллен 15 марта говорила о том, что доллар может начать серьезно расти, в том числе и из-за бегства капиталов в доллар как наиболее надежную валюту.

По ее словам, ситуацию с долларом может определить ряд сценариев и «серьезная неопределенность». Йеллен так указывала на планы администрации Дональда Трампа.

Первый бюджет Дональда Трампа

Директор административно-бюджетного управления Белого дома Мик Малвейни представил 16 марта новую бюджетную концепцию США. Документ прокомментировала газета The Wall Street Journal. Приоритеты первого бюджета новой администрации: оборона, внутренняя безопасность и депортация нелегалов.

Предполагается рост расходов на оборону примерно на 10% (около $54 млрд), бюджет министерства внутренней безопасности (МВБ) США увеличится на 6%.

Под сокращение попадает финансирование таких структур, как Государственный департамент и Агентство по охране окружающей среды США. Бюджет этих ведомств может сократиться примерно на 30%. Администрация Трампа намерена также сократить около 20 программ министерства образования, в том числе финансирование кружков и групп продленного дня. Будет также сокращено финансирование программ министерства труда и министерства жилищного строительства. Все эти программы являются частью социальной поддержки слабым слоям населения.

Министерство сельского хозяйство также может потерять 21% от своего бюджета, НАСА – 1% бюджета. Самая любопытная часть расходов – сооружение стены на границе с Мексикой. The Wall Street Journal пишет, что в проект бюджета внесен запрос на выделение 2,6 млрд долл. на проектирование и строительство стены на границе с Мексикой. У агентства Reuters несколько другие цифры: бюджетный план Трампа предполагает выделение 1,5 млрд долл. на строительство данного проекта в этом году и около 2,6 млрд долл. в 2018 г.

Что бросается в глаза – никаких крупных инфраструктурных проектов в традиционном понимании, во всяком случае пока, не называется. А это значит, что обещанный Трампом переход к «фискальной поддержке» экономики со стороны госрасходов пока ограничивается лишь военными расходами. Это чревато ростом инфляции, а рост инфляции в свою очередь будет подталкивать ФРС к ужесточению своей политики. Возможно, именно подобный сценарий имела в виду Джанет Йеллен, когда говорила о том, что «доллар может начать серьезно расти».

США > Финансы, банки. Госбюджет, налоги, цены > fingazeta.ru, 25 марта 2017 > № 2142203 Николай Вардуль

Андрей Филатов (IBM): «Скорость и масштаб цифровой трансформации бизнеса недооцениваются владельцами банков»

Андрей Филатов, генеральный директор IBM в России

Беседовал: Антон Арнаутов, издатель «Банкир.Ру»

Риски цифровой трансформации для банков, когнитивные технологии как ответ на рост информационных потоков, социальные последствия дигитализации и другие актуальные «цифровые» темы — в большом интервью генерального директора IBM в России Андрея Филатова для портала Bankir.Ru.

Революция IT-инструментов и конкуренция

— Как можно охарактеризовать процессы, происходящие в IT? Это эволюция или революция?

— Сегодня IT-инструменты, которые мы привыкли использовать, претерпевают революционные изменения. За несколько лет появились компании, которые целые отрасли преобразуют с такой скоростью, с какой раньше это было невозможно,— вспомним Uber, Alibaba, Airbnb и т. д. Сейчас уже сложно вспомнить, как же мы без них раньше жили.

У Uber капитализация больше, чем у «Газпрома». Если раньше у Uber не было своих производственных средств, то сейчас они стали закупать автомобили и вторгаться в смежные отрасли, такие как доставка корреспонденции, доставка посылок. То есть они начинают конкурировать не только с фирмами такси, но и с такими компаниями, как DHL.

— Насколько эти революционные изменения затрагивают консервативный финансовый сектор?

— Финансовый сектор, конечно, это тоже затрагивает. Посмотрите на плодящиеся с неимоверной скоростью компании, которые занимаются онлайн-микрокредитами, р2р-кредитованием через интернет и т. д. Правда, мы уже видели и первые скандалы в этой отрасли; впрочем, не исключено, что они были специально инспирированы, чтобы чуть-чуть снизить ажиотаж. Но факт остается фактом: появились компании, которые вошли на рынок финансовых услуг со своими инструментами и фактически стали отъедать клиентов у традиционных игроков. Телекоммуникационные компании тоже уже не скрывают, что они заинтересованы предоставлять финансовые услуги. Кто-то из них покупает банки, кто-то вступает с банками в альянсы.

Ритейлеры также вторгаются в эту сферу. Они начинают выдавать свои пластиковые карты. «Aшaн» сегодня выпускает свою кредитную карту в партнерстве с банком. Но со временем «Ашан» сможет сам стать финансовым оператором, предоставляющим какие-то финансовые услуги.

— Можно сегодня понять, куда эти трансформации приведут банки?

— Будущее этих трансформаций пока не ясно. Но то, что трансформация может произойти очень быстро,— это важный фактор, которого лет десять назад не было.

Риск превратиться в трубу

— Говорят, что телекомы раньше банков пали жертвой глобальной цифровой трансформации…

— У телекомов трансформируется бизнес-модель. Благодаря нашествию мессенджеров они острее и быстрее всех почувствовали, что cегодня клиент сегодня есть, а завтра его может и не быть. Сегодня ты прокачиваешь миллионы долларов за счет тарифов на мобильные звонки и СМС, а завтра эти деньги уходят в никуда, потому что твои конкуренты-мессенджеры предоставляют те же услуги бесплатно.

В современном бизнесе идет борьба за каждого конкретного человека, за каждую душу. Тот, кто имеет непосредственный выход на клиента, конкретного индивидуума, тот и заказывает музыку. Он получает деньги рекламодателей, может делать новые бизнес-предложения. Это точка доходности, а остальные превращаются в трубу.

— С банками тоже труба будет?

— Банки рискуют превратиться в трубу по выдаче кредитов, потому что они могут потерять клиентов на определенные финансовые услуги либо из-за крупных ритейлеров, либо из-за телеком-операторов, либо из-за кого-то еще. Самое главное в борьбе за клиента — знание деталей, владение информацией. Сейчас больше всего информации о клиенте — у сотовых операторов. У банков данные об их клиентах фрагментарны, поскольку у многих клиентов открыты счета в разных банках, они пользуются разными финансовыми сервисами. Между собой банки практически не общаются и полную картину собрать не могут.

А сотовый оператор всегда знает, где клиент находится, куда он звонит в рабочее время, куда — в выходные, куда он ездит отдыхать, в каких магазинах и что он покупает, какими карточками расплачивается и т. д. Они располагают колоссальной информацией о каждом из нас. Такого рода информация и есть то оружие, которое потенциально позволит сотовым операторам превратить банки в трубу.

— При этом сами банки, кажется, уверены в своей неуязвимости…

— Какие у банка сегодня преимущества? В первую очередь это репутация, доверие. Банку мы традиционно доверяем свои деньги, а сотовому оператору как-то не очень. Мы стараемся на счетах операторов держать ровно столько денег, сколько необходимо, а еще лучше — говорить в кредит.

Это касается доверия к банкам как к институтам. Лояльность к конкретному банку размывается. Имея счета в разных банках, я могу быстро переместить свои финансы из одного банка в другой, если там предложат какие-то более выгодные условия. Или если банк будет более современный и предложит мне более удобные сервисы.

Но концептуально я больше готов доверить хранение денежных средств банку, чем сотовому оператору. Это у нас сидит в подкорке. Все помнят, как еще недавно на перекрестках продавались списки абонентов на компакт-дисках. Мне кажется, что поколение должно смениться, чтобы люди стали больше доверять телеком-операторам.

Когнитивные технологии как ответ на экспоненциальный рост информации

— Когда мы говорим об обилии данных, мы неизбежно приходим к технологиям их анализа — Big Data…

— Big Data — это уже не актуально. Big Data подразумевает, что мы создаем где-то очень большое хранилище и складываем в него очень много данных. На самом деле это бессмысленное занятие. Во-первых, во многих случаях это невозможно реализовать. Во-вторых, собирание данных — это временные и технологические затраты. Надо анализировать данные там, где они создаются, там, где они «живут». Не надо пытаться делать какие-то копии, куда-то переносить, создавать хранилища, складывать…

— Есть еще проблема хронического отставания: пока мы собираем и обрабатываем данные, эти данные уже устаревают…

— IBM говорила, что человечество с точки зрения IT входит в когнитивную эру. Когнитивные технологии, такие как наша технология Watson, позволяют очень быстро преодолеть технологическое отставание, связанное со скоростью обработки данных.

— Хорошо хоть хранить данные становится все дешевле. И их хранят все в большем объеме.

— Мы еще не столкнулись с настоящим наплывом данных. С развитием интернета вещей данные будут плодиться все больше и больше. Генерация данных будет увеличиваться экспоненциально. И это вызовет необходимость еще большего удешевления хранения данных, потому что хранить возрастающие объемы данных будет все равно дорого.

— Что такое когнитивные вычисления и чем они отличаются от искусственного интеллекта?

— Когнитивные вычисления — это некий собирательный термин, под которым собраны всевозможные инструменты, каждый из которых имеет признаки когнитивности, но не обязательно это искусственный интеллект. Искусственный интеллект — это, пожалуй, наиболее продвинутая разновидность когнитивных вычислений и когнитивного анализа.

— «Когнитивное» —значит, в чем-то уподобляющееся человеческому мозгу? Что-то, что работает, как наш мозг?

— Традиционные компьютерные системы анализа анализируют, можно сказать, по-компьютерному: они используют двоичные вычисления. Есть базы данных, таблицы с данными, можно одно поле сравнить с другим и выдать разницу. Это традиционные способы обработки информации. А если информация неструктурирована, если она не может быть оцифрована в традиционную базу данных? Если это видеоинформация, например? А если это требует еще и распознавания объектов? Ни одна из традиционных автоматизированных систем безопасности не способна отлавливать угрозы, распознавать объекты. Даже если пройдет человек с пистолетом, система может на него никак не среагировать.

— А Watson среагирует?

— возможности существенно выше. Но дальше возникает вопрос: насколько четкую детализацию позволяют сделать камеры? Как только мы делаем большую детализацию, видеофайл, который генерируется этой камерой, становится очень тяжелым. И аналитическая система, которая должна уметь его обработать, должна иметь хорошую вычислительную мощность.

— Что нового делают Watson и другие системы когнитивных вычислений, чтобы помочь разобраться в этих огромных объемах данных?

— С одной стороны, это использование суперкомпьютерных технологий, которые позволяют при необходимости обрабатывать огромные массивы данных. С другой — их не всегда приходится обрабатывать. Анатолий Вассерман на презентации Watson привел пример отличия между тем, как работает мозг человека и как работает компьютер. Представим, что в игре «Что? Где? Когда?» задали вопрос: сколько раз в произведении сэра Артура Конан Дойла о Шерлоке Холмсе встречается фраза «Элементарно, Ватсон».

Знатоки, которые сидят за столом, понимают, что они не могут проанализировать все произведения Артура Конан Дойла. Значит, в вопросе есть подвох. И они, скорее всего, быстро догадаются, что правильный ответ: ни разу. Что сделает компьютер? Компьютер проанализирует все тексты, пролистает все страницы, будет искать совпадение этих слов, не найдет и скажет: «Ни разу».

Технология Watson принимает решение так же, как это сделал бы человек: не искать ответ, который заложен в семантике вопроса, а разобрать семантику вопроса и понять, что это неправильный вопрос, он содержит подвох. И Watson ответит на него исходя из этого.

Умные вычисления для банков

— И как это поможет банкам не превратиться в трубу?

— Сейчас доступно огромное количество информации о клиентах. Она позволяет выявлять зависимости, паттерны. Watson может создать точный портрет клиента, потому что он может обрабатывать информацию очень быстро, выявлять зависимости и сравнивать с потребительским поведением других клиентов, выявлять группы. Появляется возможность объединять людей в более компактные группы для того, чтобы делать для них более интересные целевые предложения.

Возьмем пример из wealth management. Клиент private banking хочет, чтобы банк помог ему заработать больше денег. При этом клиент банка попадает в зависимость от конкретного специалиста — от его личного субъективного понимания, куда стоит вкладывать деньги, а куда не стоит. Понятно, что специалисты пользуется какими-то инструментами, какой-то аналитикой. В банках есть целые команды аналитиков, делающих прогнозы, исходя из которых размещаются финансовые средства. Но если попросить Watson проанализировать эту же информацию и дать какие-то рекомендации, то, скорее всего, аналитик даст более взвешенную и правильную рекомендацию. И шансы на то, что клиент заработает больше денег, будут выше.

Второй по величине банк Японии Mizuho Bank поставил во все свои отделения подключенных к Watson роботов, которые общаются с посетителями. Эти роботы могут давать консультации по банковским продуктам. Интересно, что у роботов есть возможность распознавать эмоции. Когда человек шутит или сердится, робот может распознать эмоциональность и скорректировать реакцию.

Следующий шаг — call-центры. Сейчас уже есть коммерчески используемые call-центры, построенные на Watson. Наша технология существенно повышает качество работы call-центра. Известно, что в таких местах высокая текучка кадров. Операторы часто допускают ошибки. В среднем, по статистике, 50% обращений в call-центр оказываются неуспешными. Клиенты остаются неудовлетворенными. Они не получают того, что за чем обращались в call-центр. 10% обращений гарантированно приводят к эскалации конфликта. А Watson помогает поднять процент удовлетворенных клиентов до 90–95%.

Социальные вызовы трансформации

— Если бы я был оператором call-центра, я всерьез бы задумался о переквалификации. Все эти технологии сделают большое число людей ненужными…

— Я думаю, самые сложные вызовы технологической революции, которые стоят в будущем перед человечеством, это вызовы социального характера. Робототехника преобразует конвейерное производство. Умные автомобили могут убить профессию таксиста. И так далее… В США 3,5 млн водителей-дальнобойщиков. Если они останутся без работы, куда они пойдут, что они будут делать? Как их занимать?

И с банками то же самое. Традиционные отделения уходят в прошлое. Банки закрывают их сотнями.

— Да, действительно, на Западе происходит стремительное сокращение сетей отделений, но у нас вроде бы пока нет.

— У нас тоже. Может быть, у нас этот процесс чуть-чуть задерживается. Но все крупные банки в России говорят, что будут сокращать отделения, будут оставлять их только для private banking, для вип-клиентов, а всех массовых клиентов переводить в дистанционные каналы.

Это действительно может привести к социальной катастрофе. Когда так много людей остаются без работы, государство должно что-то с этим делать. И возможно, это тоже станет сдерживающим фактором для проникновения технологий.

— У нас генетику тоже запрещали…

— Понятно, что хорошие технологии рано или поздно пробьют себе путь. Искусственные ограничения всегда приводят к отставанию, к еще более существенным проблемам. Но государство должно сделать так, чтобы этот переход был плавным, чтобы государство могло справиться с большим количеством людей, которым нужно помочь найти другую профессию.

Интегрироваться, а не выбрасывать. Банковские legacy systems

— Поговорим о более «скучном» — о банковских информационных системах. Банкинг — одна из первых отраслей, где стали широко использоваться информационные технологии. И сейчас банки попали в ловушку: их ключевые информационные системы устарели, а бизнес предъявляет к ним все более высокие требования. Что делать? Все менять? А ведь доходы банков падают, маржинальность бизнеса снижается. Где взять деньги на такие перемены?

— Не уверен, что менять надо все. Хотя наверняка какие-то legacy systems (устаревшие системы.— Bankir.Ru) действительно менять надо. Если говорить про core banking (АБС), то надо смотреть, во что банку обходится поддержка этих систем, сколько стоит внесение изменений, насколько это соответствует стратегии банка. Здесь всегда много аргументов «за» и «против»: менять или не менять.

Современные технологии разработки позволяют многое надстраивать или выстраивать рядом с legacy systems. Есть хорошие интеграционные продукты, которые позволяют не выбрасывать АБС, а интегрироваться с ними. Есть новые облачные платформы, которые позволяют быстро вести разработку новых сервисов. Они позволяют буквально за считаные дни, а то и часы разрабатывать полноценные приложения, быстро их обкатывать, тестировать и выпускать «в бой».

— Имеются в виду облачные решения, разработанные IBM?

— Есть открытые системы, есть такие, которые предлагают корпорации, IBM в том числе. Мы, кстати, предлагаем решения, которые основываются на открытых платформах. Мы используем платформу Open Stack для подобного плана решений, а не создаем proprietary-решения. Но облака — это действительно тренд, позволяющий заказчикам создавать современные сервисы, которые нужны клиенту. Например, мобильный банкинг.

Зачем убивать или менять АБС? На какую систему ее будем менять? Посмотрите на эволюцию core banking систем, как российских, так и международных. Там нет каких-то особо прорывных технологий. Да, могут применяться более современные технологии программирования, может быть сконструировано более современное ядро. Но каких-либо революций в core banking мы не видим. Революции происходят в новых сервисах и новых продуктах.

Стандартизация API

— Мне кажется, раньше считалось, что открытое программное обеспечение неприемлемо для каких-то больших промышленных решений. А сейчас вы приходите к его использованию?

— На самом деле мы давно уже к этому пришли. Это можно назвать другим словом: «стандартизация» — когда появляются стандартные интерфейсы, стандартные API, стандартные протоколы.

— Где же это они появляются? У нас пока не видно…

— На самом деле они появляются. Появляются открытые интерфейсы, открытые протоколы, но для того, чтобы здесь появились стандарты, должно пройти время. Даже стандарты электрических вилок и розеток в мире до сих пор разные. Какая огромная экономия была бы для всего человечества, если это унифицировать, но все равно — пока розетки разные.

В IT таких разных «вилок с розетками» очень много, но API появляются, они открыты. Если кто-то публикует спецификацию на свои интерфейсы, значит, кто-то другой может к этому интерфейсу пристыковаться. Дальше весь вопрос в том, какая технология станет более массовой, более востребованной. Она и займет в итоге большую часть рынка, станет стандартным решением.

— Счастье с зарядками для смартфонов на Android уже наступило. Мы уже не бегаем по офису: «У кого есть зарядка для Nokia?»

— Это хороший пример. Я уверен, что в IT мы двигаемся точно так же.

— Сейчас этот путь, похоже, проходит блокчейн.

— Совершенно верно. Есть как минимум семь разновидностей блокчейна, которые на слуху. Все должно стандартизоваться, иначе не полетит, иначе будет слишком много несовместимых друг с другом технологий, которые в рамках глобализации и глобальной интеграции будут выступать тормозом.

— Что делать обычному среднему банку с его унаследованной системой, зоопарком приложений и платформ? Ему надо думать о том, чтобы как-то все это стандартизовать?

— Честно говоря, я думаю, что большое количество таких банков не переживет следующего этапа развития технологий.

— То есть им не надо об этом думать?

— Думать им надо. Но сегодня мы слышим много разговоров и видим мало банков, которые реально что-то делают. Скорость и масштаб бизнес-трансформации недооцениваются топ-менеджерами и владельцами банков. Они считают, что у них есть еще лет десять впереди, и они спокойно посмотрят, что сделают другие, и что-то поменяют. С такой позицией они не переживут этот цикл перемен.

Россия. США > Финансы, банки. СМИ, ИТ > bankir.ru, 22 марта 2017 > № 2113792 Андрей Филатов

«Нужно смириться с тем, что Сирию не объединить»

Бывший министр обороны Израиля рассказал о Сирии, США и России

Отдел политики

«Газета.Ru» публикует интервью с Моше «Буги» Яалоном, министром обороны Израиля с 2012 по 2016 год. В нем он рассказал о том, кто в последние годы заменил США на Ближнем Востоке и на какие части распадется Сирия. Беседа состоялась в рамках программы Valdai Talks Международного дискуссионного клуба «Валдай».

— При каких условиях сирийский конфликт может расшириться и более прямо включить в себя мировые державы?

— Сейчас мы наблюдаем коллапс искусственных государств. Это результат западного влияния в регионе, особенно после договора Сайкса-Пико и постколониальной эпохи после Второй мировой войны. Тогда западноевропейские лидеры считали, что к ближневосточным государствам можно применить европейскую систему, но они игнорировали реалии.

Западные страны выдавали желаемое за действительное и пытались диктовать Ближнему Востоку, как правильно поступать.

Даже в Европе не было особого успеха: в Югославии был коллапс искусственного государства. Государства Ближнего Востока больше похожи на Югославию, чем на другие европейские страны. И когда тиранические режимы были свергнуты — как в Ираке, Ливии, Сирии, Йемене, — мы увидели внутренние конфликты. В Ливии — племенной, в Ираке — религиозный, в Сирии — между алавитами, курдами и суннитами.

Нужно понять, что Сирию невозможно объединить. Нужно привыкнуть к тому, что мы увидим сирийский «алавистан», «курдистан», «суннистаны». После террористического «Исламского государства» (ИГ, запрещено в России. — «Газета.Ru») будет сирийский «суннистан».

Основная моя мысль относительно сверхдержав касается событий в Сирии. Сирийский конфликт стал результатом решений администрации США.

Уход США из региона, пассивность или низкая активность привели к тому, что вакуум заполнили три радикальных исламистских движения и поверх этого Иран.

Ирану понравились ядерное соглашение, снятие санкций и другие положительные условия сделки. У Ирана — гегемония в Тегеране, Багдаде, Дамаске, Бейруте и Сане, в Йемене. Кроме того, есть претензия расширить это влияние на радикальные шиитские движения.

С другой стороны, есть сунниты, ИГ и «Аль-Каида» (организация запрещена в России. — «Газета.Ru») с их претензией на создание исламского халифата. Они тоже заполнили часть американского вакуума.

«Братья-мусульмане» (радикально-консервативное суннитское движение, особенно сильно в Египте. — «Газета.Ru») в очень интересной ситуации. Турция стала их лидером. С одной стороны, эта страна — член НАТО, с другой — она претендует на гегемонию Османской империи с идеологией «Братьев-мусульман».

Это вызов и для сверхдержав. Или шанс. Встреча между Трампом и Путиным позволит обсудить общие вопросы, а также заполнить ближневосточный вакуум, в котором сегодня три упомянутые политические силы борются за власть, гегемонию и влияние.

Переговоры Трампа и Путина могут дать положительный результат.

В ближайшем будущем не будет стабильности. Но есть вероятность, что между силами в регионе установится баланс, и это приведет к стабилизации.

— Вы были министром обороны Израиля до прошлого года. Многие десятилетия после создания этой страны она была примером, как небольшое государство может выжить в недружелюбной среде. В этом контексте много говорилось о стратегических отношениях Израиля и США. Однако и здесь не обошлось без взлетов и падений. Что вы считаете главной гарантией выживания Израиля в будущем, в меняющейся международной обстановке?

— Главный предмет спора между нами и европейцами — израильско-палестинский конфликт. Увы, налицо коренное непонимание процесса, и это приводит к спорам.

Первое — суть конфликта. Европейцы говорят об израильской оккупации с 1967 года. Но дело в том, что даже умеренные палестинцы не разделяют эту точку зрения. Они говорят об израильской оккупации с 1948 года.

Они не готовы признать право существования еврейского государства в любых границах. Арафат не был готов закончить конфликт по границам 1967 года, та же самая позиция сегодня и у Абу Мазена (он же Махмуд Аббас, глава нынешней Палестинской национальной администрации. — «Газета.Ru»). И я говорю об умеренных палестинских организациях, не о радикалах из ХАМАС. Именно в этом заключается корень конфликта.

Во-вторых, израильско-палестинский конфликт — не главный в регионе, он не порождает региональную нестабильность.

Какая связь между израильско-палестинским конфликтом и сирийской гражданской войной с 500 тыс. погибших и миллионами беженцев? Никакой связи.

Какая связь между израильско-палестинским противостоянием и религиозным конфликтом в Ираке, племенным конфликтом в Ливии, революцией и контрреволюцией в Египте? Нет связи.

В Израиле мы бы хотели закончить конфликт, но это сложный вызов. Такое понимание ситуации очень важно для наших союзников в Европе. Мы должны были понимать вызов идеологии Арафата (Ясир Арафат, председатель Организации освобождения Палестины с 1969 года и до своей кончины в 2004 году). Обученные джихадисты приходят из Сирии и Ирака в Европу как нелегальные иммигранты. Нам нужно сотрудничать с Европой, Израиль не виноват в этом.

Конфликт на Ближнем Востоке касается не только США и России. Европейцы тоже вовлечены. Нам нужно достичь понимания между всеми сторонами, чтобы ситуация стала безопасной.

К счастью, мы достигли взаимопонимания с арабами. Можно сказать, что Израиль и суннитские арабские режимы сегодня в одной лодке — у нас общие враги.

Для арабских суннитов Иран — главный враг. Суннитско-шиитский конфликт, персидско-арабский конфликт, мы в одной лодке. Ливанская «Хезболла» признается террористической организацией со стороны Лиги арабских государств — но не со стороны Евросоюза.

Глобальные джихадисты вроде ИГ и «Аль-Каиды» тоже общие враги для Израиля и арабских держав. Если раньше некоторые арабские режимы использовали их как инструмент против шиитов в Ираке и Сирии, то сегодня они отказались от этой практики.

«Братья-мусульмане» — враги египетских властей. ХАМАС — неофициальный враг для Египта. У короля Иордании тоже внутренние вызовы. Идея неоосманской империи — тоже вызов для арабов-суннитов.

Получается, между Израилем и арабскими странами есть место для сотрудничества.

Говоря же о европейцах, хотелось, чтобы у них было лучшее понимание Ближнего Востока. Это позволит ЕС играть положительную роль в регионе.

— Россия несколько лет назад вернулась на Ближний Восток в качестве активного игрока. У нее хорошие отношения с Израилем и Ираном, которых нельзя назвать друзьями. Что бы вы посоветовали России в этой связи?

— Мы рады, что времена «холодной войны» закончились. Тогда Россия и Израиль были на разных сторонах, и это было совсем не нормально. Мы рады, что у нас сегодня есть дипломатические отношения. Даже когда между двумя странами возникают споры, у нас есть каналы для того, чтобы это обсудить.

Лучший пример — координация военных действий в регионе. После развертывания российских сухопутных и военно-воздушных сил в Сирии мы нашли способ оповещать друг друга о планах.

У Израиля есть собственный интерес. У нас там есть противники, которые пытаются нарушить наш суверенитет, передать оружие нашим врагам в регионе. У России — свои интересы. Мы нашли способ создать «горячую линию» между российским штабом в Сирии и израильским штабом в Тель-Авиве.

На этом канале связи сидят русскоговорящие с обеих сторон, чтобы избежать недопонимания или инцидентов, как с перехватом Турцией российского Су-24 на севере Сирии. Мы нашли способ организовать дискуссию и добиться взаимопонимания, пусть и не в полном объеме, с разными и, возможно, противоречащими интересами.

Израиль. Сирия. США. Ближний Восток. Россия > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > gazeta.ru, 17 марта 2017 > № 2108719 Моше Яалон

На пороге кибервойны с Америкой

Георгий Бовт о том, как будет выглядеть новая гонка вооружений

Теперь мне совсем не жалко двух накрывшихся один за другим смартфонов «Самсунг». Предсмертные конвульсии были странные. Но теперь все понятно. После публикации «Сейфа номер 7» от «Викиликс».

Это все происки ЦРУ! И телевизор одноименной марки имени импичмента корейской президентши — тоже ведь дурным красным глазом косит в темноте. Я давно заметил. Подсматривает, сволочь. Буду накрывать его, как попугая, попонкой. Глазок камеры на ноуте заклеивать изолентой. Мобильник запирать в железный ящик. Не зря их теперь делают со встроенными и неизвлекаемыми батареями.

Прознали враги про давнюю (сейчас она, конечно, устарела, новые средства защиты есть) привычку важных чиновников вынимать источник питания во время конфиденциальных разговоров.

В прошлом году «члены секты Стива Джобса» следили за препирательствами гордой корпорации Apple в лице Тима Кука и ФБР, требовавшего разлочить айфон участника массового расстрела в Сан-Бернардино. Не сдался гордый Кук: якобы ФБР нашло иные пути вскрыть невскрываемую продукцию. Капитализация устояла. Вера «сектантов» в неприкосновенность своих постов про котиков не пошатнулась.

Но вываленные «Викиликс» документы ЦРУ вернули многих с небес мечтаний о неприкосновенности их персональных данных на грешную и усеянную шпионами землю. Еще недавно ФБР активно лоббировало в конгрессе закон о защите гаджетов граждан США от взлома террористами и заморскими шпионами. Производители обязаны были бы по такому закону устранять вскрытые спецслужбами уязвимости устройств. И обязательно должен был быть предусмотрен «золотой ключ», или «задняя зверь» для проникновения в программное обеспечение этих устройств для самих спецслужб. Но теперь, как ясно из слива «Викиликс», в ЦРУ нашли «золотой ключик» сами. При этом сознательно скрыли от компаний-производителей обнаруженные уязвимости (хотя обязаны были информировать), чтобы пользоваться ими.

Короче, взломано и заражено шпионскими программами все. Весь софт от Windows до Linux, флешки и CD, операционные системы айфонов и смартфонов. Всех типов.

Секретные мессенджеры оказались несекретными, притом без взлома их кода, а просто путем внедрения соответствующих вирусов в ОС передающих устройств. Разработка самоуправляемых, без водителей, автомобилей тоже под колпаком у ЦРУ — «закладки» в софте есть и там.

В условный час икс еще неизвестно, что начнут вытворять компьютеры, дроны и прочая электроника. А внедрение вируса в бортовой компьютер современного авто, на минуточку, является потенциально идеальным оружием для покушения на неугодных лиц. Да, и ракеты. Куда полетят ракеты? Особенно у тех стран, компонентная база которых зависит от кудесников из Кремниевой долины. И, как выяснилось, от «тихих американцев» из Лэнгли тоже.

На днях газета The New York Times, ненадолго отвлекшись от борьбы с ненавистным ей Трампом, опубликовала расследование о кибервойне США против Северной Кореи. Она идет уже года три. С тех пор, как северокорейские хакеры взломали серверы Sony Pictures Entertainment. Вышло им это боком. А вы думаете, почему до 88% пусков северокорейских ракет (как их называют американцы, «советского типа») — неудачные? А вот, оказывается, почему. В отличие от 13% (данные тоже американские) в России. Это пока 13%.

Кстати, об уязвимостях, так называемых zero days, и всяких «золотых ключиках» (в прошлом году ЦРУ использовало в своих целях 24 уязвимостей в айфонах). Если они стали известны хакерам из ЦРУ, то станут рано или поздно доступны террористам. Это как в гонке вооружений: все, что изобретает одна страна, может быть использовано против нее же. Уже сейчас в широком доступе имеются (данные Центра интернета и общества Гарвардского университета) 865 продуктов по шифрованию контента из 55 стран, из которых две трети коммерциализированы, а остальные находятся в открытом доступе. Это уже огромный рынок, оцениваемый более чем в 75 млрд долларов, и там непременно найдется место «зловредным хакерам», которые разработают собственный зашифрованный софт.

В киберпространстве начинается неконтролируемая гонка вооружений. Россия и Америка в ней снова будут противниками. Собственно, они уже.

В Америке потенциально ошеломительный слив «Викиликс» насчет глубины проникновения ЦРУ во все электронное и с чипами постепенно затягивается тиной полуумолчания. Оно понятно: если ЦРУ не шпионило за гражданами Америки (чем занимается АНБ, спасибо Сноудену, что рассказал), то преступления нет, — против иностранцев можно все. Хотя по мере обработки очередной порции файлов шум периодически будет.

Но примечательно, что в первой же публикации, посвященной скандальной утечке, газета The Washington Post сразу же предполагает, что нельзя исключить и тут «русского следа», поскольку, мол, связи русских с «Викиликс» давно известны. Потенциальный противник как бы вскользь, но обозначен.

Борьба за контроль над big data станет сутью нового противостояния, как раньше была борьба за контроль над природными ресурсами. Big data — это «новая нефть».

Так это сформулировал Эрик Шмидт, один из топ-менеджеров «Гугла», в недавнем выступлении.

Теперь «вопрос в студию»: страшно ли вам, что за вами следит или может следить ЦРУ? А если не ЦРУ, а наши? А кто страшнее?

Каковы будут последствия нынешнего скандала для нашей страны? Они будут. То, что еще недавно казалось мракобесными бреднями охранителей, обернулось правдой? То, над чем смеялись, вчитываясь в формулировки Доктрины информационной безопасности, изготовленной недавно Советом национальной безопасности под руководством Николая Патрушева, это не перепевы советской идеологии 70-х, а вроде как тоже недалеко от истины? То есть враг — в каждом чипе, и надо бдить? Реакция на слив от «Викиликс» будет не меньшей, чем в свое время на откровения Сноудена, сильно впечатлившие, говорят, наше руководство.

Будет усилено давление на разные мессенджеры, чтобы они подчинились российскому законодательству по поводу персональных данных, а также предоставили коды шифрования российским спецслужбам. Упрямых будут от российского рынка отключать. Как-то вовремя случилась эта утечка в «Викиликс». Только собрались смягчать «пакет Яровой» — а тут такое. ЦРУ за каждым углом. Найдутся теперь охотники придумать новые ужесточения.

Давить будут на «Гугл», «Фейсбук» и пр. Угрожая блокировкой в России, о чем уже давно говорит «помощник по интернету» при президенте Клименко. Каждая иноземная интернет-структура будет рассмотрена как вольный или невольный агент ЦРУ. Может быть ужесточен порядок сертификации ввозимых в страну электронных устройств. Мало ли что там зашили враги. Госслужащим и особенно силовикам светят новые ограничения в пользовании интернетом и всякими мессенджерами. Иностранный софт, включая «Майкрософт», будет еще более активно вытесняться отечественным. Под это придумают соответствующие государственные целевые программы.

Будет ли только прок от таких «неошарашек»? Софт по госкоманде разве размножается? Какие новости из «Сколково»?

Скорее под страшилки про ЦРУ легче представить расцвет разных яровых, которые начнут сыпать новыми бессмысленными репрессивными «пакетами». Или не начнут? Многое зависит от того, сумеют ли Москва и Вашингтон договориться об ограничении гонки вооружений в киберпространстве. Усиление конфронтации приведет к усилению репрессий по этой части внутри нашей страны. Она будет подстегивать внутренние тенденции к самоизоляции (как защите от вездесущего ЦРУ) и ограничениям свободы интернета.

Переговоры об ограничении гонки вооружений в киберпространстве должны бы, по идее, стать темой уже первой встречи Путина и Трампа.

Другая проблема — внутренняя — состоит в том, что наше законодательство об охране частной жизни и персональных данных находится на уровне, условно, каменного века. При полном неведении общества о том, кто из «наших» следит за нами и с какой целью.

Когда мне, например, начинают названивать из разных страховых компаний в момент истечения страховки на машину — это сигнал: персональные данные проданы и перепроданы. Судя по субъективным ощущениям, это сейчас наиболее активно происходит в страховом бизнесе и банковской сфере. И это только начало. Торговля персональными данными и манипулирование поведением людей на этой основе — дело ближайшего будущего и у нас тоже. И не только в безобидном маркетинге, но и в общественно-политической сфере.

Уже в обозримом будущем можно создать условия, при которых выборы станут бессмысленными технически, — все какая-нибудь система «ГАС Выборы» решит.

Тотальный контроль за умонастроениями при помощи новейших технологий даст возможность пресекать нежелательное поведение в зародыше. Ты еще не успел подумать — а за тобой уже пришли.

Что мы вообще знаем о способностях отечественных компаний? А о соответствующих способностях отечественных спецслужб? Если про ЦРУ известно, что оно не должно шпионить за гражданами США (это уголовное преступление), то разве у наших есть какие-то ограничения? У нас не принято задавать такие вопросы. Ни в парламенте, ни — почти никогда — в прессе.

В обществе отсутствует на массовом уровне понятие неприкосновенности частой жизни. Индивидуальные свободы вторичны по сравнению с социальными. Свобода вторична по сравнению с безопасностью. Она вообще у нас вторична.

Мы еще не успеем построить развитую демократию и привыкнуть к ней, а она уже сменится тоталитаризмом на новой технологической основе?

Отечественный закон об обработке персональных данных россиян в России на самом деле ничего не решает. Он почти бессмысленный. Его писали люди, не разбирающиеся в проблеме. Само понятие «хранить данные на территории» — уже нонсенс. Хотя самоуспокаивает.

Осознания масштабов новой реальности, где большая часть экономики будет строиться на обработке big data, попросту нет. Для понимания: сегодня коммерческие компании США имеют доступ и анализируют информацию big data по 75 тысячам «точек» в отношении каждого (!) отдельного потребителя. При этом идентифицировать конкретного человека с почти 100-процентной вероятностью, не имея доступа к тому, что у нас понимают под «персональным данными», а только лишь на основе big data, — это уже технологическая реальность.

Мы стоим на пороге взрывного развития «интернета вещей». Условно, когда ваш холодильник сам начнет заказывать привычную вам еду в службе доставки. А автомобиль сам запишется на сервис в нужное время. К 2020 году в мире будет не менее 30 миллиардов вполне самостоятельно общающихся в сети гаджетов. Готовы ли мы к этому в иной форме, чем привычно запрещать или ограничивать все новое и непривычное?

У нас пытаются сыграть с новой технологией сугубо «от глухой обороны», закрываясь максимально от внешнего «враждебного воздействия». Такая игра обречена на поражение. Нужно развивать собственные технологии. В том числе давая всевозможные льготы отечественным IT-компаниям, стимулируя, но контролируя законодательно, гарантируя права потребителей, развитие отечественных технологий работы с big data в самых разных областях, в том числе сугубо коммерческих.

Именно оттуда сегодня во многом на Западе идут разработки, затем используемые в ВПК, а не наоборот, как раньше. Всякие «войска информационных операций» нужны, конечно, но к ним не должна сводиться вся активность в этой области — иначе это станет печальным повторением СССР: военные технологии были, а страна технологически в целом была отсталой.

То есть выстроить большой Всероссийский Firewall попытаться можно. Но за ним не удастся отсидеться.

США. Россия. Корея > Армия, полиция. СМИ, ИТ > gazeta.ru, 13 марта 2017 > № 2102810 Георгий Бовт

ГУМАНИСТ ОНИЩЕНКО ПРЕДЛОЖИЛ УБИВАТЬ «ЛИШНИХ» СОБАК

Умерщвлять собак, которых граждане не захотели забрать из приютов, предложил на прошлой неделе экс-глава Роспотребнадзора, а ныне первый зампред Комитета Госдумы по образованию и науке Геннадий Онищенко.

«Там, где есть устоявшаяся культура, как в Москве, например, отправлять собак в приюты, тех, кого не забирают, нужно умерщвлять с помощью гуманитарных методов (выделено автором), то есть инъекциями... Ни одного животного на улице быть не должно», - сообщил Геннадий Онищенко телеканалу «Россия-24».

Проблема бродячих животных, особенно собак, - очень серьезная. Чуть ли не ежедневно поступают сообщения о трагедиях, происходящих на улицах наших городов и весей.

В конце февраля питбультерьер насмерть загрыз двухмесячную девочку в Якутске. Неделей раньше стая собак напала на 9-летнюю девочку в Махачкале - исход оказался тоже смертельным.

Разумеется, стаям одичавших собак не место на улицах и площадях российских городов. Люди не должны погибать от их когтей и клыков. Так что же делать? «Гуманитарно» впрыскивать бездомным собакам смертоносное зелье, как предлагает г-н Онищенко? Поступать по принципу: нет собаки - нет проблемы?

Возьмем якутскую историю. Установлено, что девочка и собака находились во дворе без присмотра. Напавший на ребенка пес, несомненно, виновен в гибели малышки (его вскоре усыпили). Но виновны также, а возможно, даже в большей степени, хозяева собаки. Между тем об их наказании ничего не известно. Было лишь сообщено, что правоохранители устроили по факту нападения на ребенка проверку. Что тут им неясно? Чего проверять-то?

Оставляют без присмотра собак люди, они же в подавляющем большинстве случаев повинны в том, что их питомцы столь агрессивны. Значит, не обучены, не выдрессированы. По вине людей, нередко выбрасывающих надоевшее животное на улицу, собаки становятся бездомными.

Эксперты в один голос говорят: нужна целевая государственная программа контроля за собачьим поголовьем. В основе комплекса мер должны лежать стерилизация и чипирование. Второе даже важнее. Понятно ведь: если у собаки есть чип, значит, у нее имеется и хозяин, с которого можно и должно спрашивать за все проделки четвероногого питомца.

В решении проблемы бездомных собак не грех было бы обратиться к опыту стран Запада, где боролись и борются с причинами явления, а не с его последствиями, как предлагает г-н Онищенко.

Например, для того чтобы заниматься разведением собак, будущие заводчики покупают лицензию, причем не задешево. В США владелец собаки обязан оплачивать страховку на случай компенсации пострадавшим от его питомца в размере не менее $100 тыс. Если же собака нанесет кому-то травму, хозяину грозят штраф $10 тыс. и тюремное заключение сроком до шести месяцев.

В Европе штрафы за нарушение правил выгула и содержания крупных собак могут достигать 50 тыс. евро. В Германии человеку, выгнавшему собаку из дому, придется заплатить штраф 25 тыс. евро. Ненужных животных сдают в приюты и содержат там до самой смерти, даже не заикаясь, что неплохо бы «лишних», то есть невостребованных, собак убивать.

Если бы г-н Онищенко выступил со своим «гуманным» предложением в Германии, наверняка лишился бы депутатского мандата и на его блестящей карьере был бы поставлен жирный крест.

Игорь Минаев

США. Германия. ЦФО. ДФО > Экология > mirnov.ru, 10 марта 2017 > № 2512195 Геннадий Онищенко