Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Ситуацию с коррупцией на таможне может исправить только электронный документооборот, при котором таможенник или иной госслужащий физически не будет сталкиваться с бизнесом. Хотя эффективность использования бюджетных миллионов, выделенных на электронные системы и программное обеспечение для таможни, вызывает много вопросов, в частности у президента Казахстанского союза таможенных декларантов Нурлана БУРШАКБАЕВА.

– Нурлан Рафикович, в Казахстане арестовали таможенников. Будут судить и, возможно, посадят. А дальше? Что изменится на границе после всего этого, как думаете?

– Когда Козы-Корпеш Карбузов только был назначен председателем Таможенного комитета, вроде бы он порядок наводить стал. Помните, там и таможенников арестовывали, чуть ли не в кабинетах наручники надевали и так далее… А чем всё закончилось – сами видите. Сейчас пришёл новый председатель, но где гарантия, что и этот человек не будет сломлен?

– Кем?

– Самой системой. Я вообще против, чтобы всех собак спускали на таможенников. Всё ведь совокупно. Там, кроме таможенников, кого только нет: начиная с пограничников, ветеринаров и заканчивая разнорабочим, который шлагбаум поднимает и опускает. И он на своём участке – начальник. На границе вся среда такая, «климат» такой, если хотите. Это и есть – система.

– Поговаривают, мол, скандальное задержание членов ОПГ на таможне есть следствие создания Таможенного союза, якобы Россия попросила. В самой России коррупции на таможне меньше?

– Если смотреть на уровень коррумпированности в рамках ТС, наверное, он равен уровню коррумпированности во всех трёх государствах, то есть в Казахстане уровень коррумпированности людей на границе примерно такой же, как в России или Белоруссии. В России так же сажают таможенников, так же борются с пресловутым человеческим фактором. Наверное, наследственность плохая, ещё со времён общего прошлого. В самой России у многих людей есть друзья, знакомые, которые всегда готовы на платной основе оказать ту или иную «помощь». Данную систему можно и нужно сломить. В рамках Таможенного союза, мне кажется, это легче сделать.

– Вы говорите «сломить». А как? Около каждого таможенника ревизора не поставишь, и где их столько взять – честных ревизоров?

– Нужно сделать так, как это давно сделали в цивилизованных странах – чтоб сотрудники таможни и бизнесмены полностью перешли на электронный формат общения, то есть должен работать электронный документооборот. Вы, к примеру, инспектор, а я бизнесмен. Ни я вас, ни вы меня не должны видеть физически.

– А грузы?

– Все эти дела – в посттаможенном формате. Конечно, если есть подозрения, что человек везёт контрабанду, или у него нестыковки по ценам, нестыковки по количеству товара или ещё чему-то, тогда таможенники должны остановить, досмотреть, составить акт и предъявить свои претензии. Это цивилизованные методы работы.

– А сейчас совсем уж варварские?

– Сейчас так происходит: поймали, загнули предпринимателя в три рубля. Законно или нет – никто не знает. Ни тебе доказательной базы, ни тебе решения суда, а просто-напросто человека берут и творят с ним «чудеса». Так работают почти все правоохранительные органы, в том числе и сами таможенники. Но такого быть не должно! Всё должно быть в электронном формате. Если вы бизнесмен, вы должны спокойно, сидя на диване дома, войдя в Интернет, заполнить декларацию и отправить тем же таможенникам. А этого нет! Казалось бы, закон об электронном документообороте и закон об электронной цифровой подписи несколько лет назад вступили в законную силу. Но на деле исполнением этих законов, мягко говоря, мало кто озабочен. Почему?! Потому что это невыгодно тем государственным органам, которые замешаны в каких-либо коррумпированных схемах. Они дело и тормозят. Им выгоднее напрямую с людьми работать, так дольше, но «перспективнее». Если мы в Казахстане хотим убрать коррупцию, для этого нужна просто политическая воля тех или иных руководителей того или иного ведомства. Всё! Скажем, если захочет руководство Министерства финансов облегчить жизнь бизнесу, захочет импортные товары удешевить – оно наконец решит вопрос с внедрением электронной системы.

Сегодня же на границе всё «схвачено». Круговая порука. Как в одном из интервью сказала российский политик Ирина Хакамада: «У нас в России всё такое заинтересованное, и эта заинтересованность так заинтересована, а то заинтересованное сильно заинтересовано…». Я вас уверяю, у нас в Казахстане пресловутой заинтересованности не меньше. А всё элементарно: собрать всех и объявить, что с такого-то по такое всё будет переведено на электронный документооборот. Сегодня ведётся работа по выдаче электронных цифровых подписей физическим лицам. Это радует. Ещё 59 государственных услуг, даст Бог, с лета начнут работать. Сейчас там ребята активные, позитивные, что-то реальное делают, так что эффект обязательно будет. Всё сдвинулось с мертвой точки, и однозначно там не обошлось без волевого решения министра информации и связи. Но то, что до них 14 лет разные компании сидели и неизвестно куда деньги тратили – это ещё вопрос!

– То есть тратили неэффективно или клали себе в карман?

– Скажу так. На развитие таможенного сектора ежегодно государство выделяет огромные средства. Если вы помните, то «байда» с переходом на электронную систему началась уже давно. Почему столько денег бюджетных выделяется, а электронная кухня таможенного сектора еле дышит?! Почему бы финполиции не узнать, сколько средств и как конкретно было потрачено на так называемое электронное развитие, оснащение таможенных постов, разработку программных продуктов? Какие вообще компании принимали участие в разработке данных программ?! Давайте поднимем эту тему! Не окажется ли так, что разоблачённая ОПГ с крадеными миллионами – это мышиный чих по сравнению с тем, что здесь может вылезти?! Министерство финансов ежегодно выделяет громадные суммы на поддержание каких-то электронных систем, но кто те компании, которые выигрывают тендеры и занимаются этим? Почему эти мифические программные продукты до сих пор не сданы в эксплуатацию и до сегодняшнего дня находятся в каком-то «пилотном», ожидающем режиме?! Почему ни у одного инспектора таможни нет электронной цифровой подписи?! Сегодня было бы достижением, если бы внутри самой таможни ввели электронный документооборот. О дальнейших перспективах таможни будем говорить после. Булат Мустафин.

Казахстан > Таможня > www.megapolis.kz, 30 мая 2011 > № 383205 Нурлан Буршакбаев

Прямую трансляцию из Московской школы управления «Сколково» вели Первый канал, телеканалы «Россия-1», «Россия-24», Russia Today, а также «Евровидение», радио «Маяк» и «Вести ФМ», радио «Комсомольская правда». В интернете пресс-конференция транслировалась на сайтах 1tv.ru, vesti.ru, сайте агентства «РИА Новости», телеканале «КП».

На пресс-конференцию Президента России аккредитовались более 800 журналистов. Из них около 300 – представители телекомпаний, 45 – представители радиокомпаний, 240 журналистов печатных изданий и интернет-СМИ, более 40 фотографов. Около 300 аккредитовавшихся журналистов – из зарубежных массмедиа, почти 500 – из российских (в том числе 208 – региональных) средств массовой информации.

В техническом обеспечении трансляции были задействованы более 200 человек, шесть передвижных спутниковых станций телеканалов.

Осуществлялся синхронный перевод на четыре языка: английский, немецкий, французский и японский.

* * *

Д.МЕДВЕДЕВ: Уважаемые коллеги!

Прежде всего позвольте, конечно, вас поприветствовать. Здесь много журналистов – насколько меня проинформировали, более 800 человек в общей сложности. Приятно, что такой интерес к пресс-конференции.

Не могу сказать, что у меня недостаток общения с журналистами. Я регулярно встречаюсь, общаюсь и в ходе моей повседневной, текущей жизни, и во время поездок в регионы, а таковых за последнее время у меня – в тот период, когда я работал в Правительстве и сейчас работаю Президентом, – было много.

Я посетил практически все регионы нашей страны – кроме двух, но и эти два я обязательно посещу в ближайшее время. Со многими представителями нашей региональной прессы я встречался и даже вижу некоторые знакомые лица в зале, что особенно приятно, тем не менее такой большой пресс-конференции не было. Наверное, в этом есть резон и определённый смысл для того, чтобы обменяться впечатлениями о развитии нашей страны и международной жизни.

Поэтому хотел бы ещё раз вас поблагодарить за интерес к проведению пресс-конференции. Уверен, что меня ожидают интересные вопросы. Уж не знаю, насколько интересными будут для вас мои ответы.

Я готов к тому, чтобы начать работу. Поэтому давайте перейдём к общению.

Последнее, что скажу по организации деятельности. Это, по-моему, первая пресс-конференция в истории нашей страны, когда Президент будет вести её сам, без помощи Администрации. Поэтому, если вы не будете сильно обижаться, я буду в вас тыкать пальцами и просто говорить: допустим, такой-то сектор, такой-то ряд, соответственно мужчина, женщина, а вы уже сами поднимайтесь и начинайте работать.

Для того чтобы войти, что называется, в тему, мне кажется, было бы правильно сначала всё-таки дать слово телевидению. Я здесь увидел Сергея Брилёва. Сергей, я просто у Вас недавно был, у нас был интересный разговор…

С.БРИЛЕВ: Вы нам льстите.

Д.МЕДВЕДЕВ: Поэтому в порядке ответа не могу не передать Вам первое слово. Прошу Вас.

С.БРИЛЕВ: Спасибо, Дмитрий Анатольевич!

Я хотел спросить Вас о необратимости, вернее о степени необратимости. Вот эта пресс-конференция проходит в Сколкове. Да, мы привыкли называть Сколково столицей модернизаций и инноваций. Да, прекрасно, что Сколково (это, наверно, даже символично) находится за МКАД, за этим заколдованным кругом. Но ведь у него тоже есть своя ограда. Как бы Вы оценили глубину и необратимость модернизации в остальной стране со времён, когда вышла статья «Россия, вперёд!»?

Д.МЕДВЕДЕВ: Знаете, мне кажется, мы не должны исходить из того, что модернизация – это раз и навсегда данные какие-то рамки. Я помню, как в определённый период мы все отмечали окончание первого года перестройки, второго года перестройки, третьего года, потом известно, чем всё это закончилось.

Поэтому модернизация – это процесс, причём очень важный процесс. На мой взгляд, самое главное – это добиться нового качества развития нашей страны. Модернизация – это не просто поступательное развитие, закрепление тех успехов, которые мы сделали (а они были за последние десять лет); это всё-таки качественное изменение ситуации.

Я абсолютно уверен, что мы пока ещё этого не достигли, но это не значит, что нужно менять знамёна, говорить о новой волне модернизации или ещё о чём-то. Модернизация должна продолжаться, и я уверен, что те пять приоритетов, которые мною были обозначены, сохраняются в качестве таких технологических, но очень важных направлений работы.

По всем этим направлениям есть государственные и правительственные программы, они финансируются, они выполняются. Добились ли мы чего-то сверхъестественного? Нет, не добились. И я думаю, что это как раз в самой большей степени должно подталкивать и меня, и моих коллег по Правительству к тому, чтобы работать активно, день и ночь, и стараться изменить саму жизнь в нашей стране.

Поэтому ещё раз подчёркиваю: модернизация – важнейшее направление развития нашей страны, и, на мой взгляд, это должно привести к качественному изменению ситуации в стране, а не только к тому, чтобы мы отмечали какие-то юбилеи. Но мне особенно приятно говорить об этом здесь, в Сколкове, потому что это для меня, конечно, особая площадка, имеющая знаковое, серьёзное значение, потому как именно здесь развиваются новые технологии, именно здесь был создан Сколковский университет, Сколковская школа, здесь будет инновационный центр.

И мне бы хотелось, чтобы этот бренд был действительно известен всему миру. Не потому, что это единственное место, куда нужно вкладывать деньги, а потому, что в каждом развитии, в каждом деле должны быть какие-то самые существенные, самые важные элементы, к которым начинает подтягиваться вся работа. И в этом плане, надеюсь, что Сколково будет именно таким важнейшим звеном модернизации, важнейшим, но, конечно, не единственным.

Я хотел бы заодно поблагодарить всех, кто здесь работает, в том числе за то, что они нас с вами приютили. Можно было бы встретиться в Кремле, но, мне кажется, здесь интереснее.

Так, сложно выбирать. Давайте, Ксения Каминская, ИТАР-ТАСС. Я пока буду называть, может быть, тех, кого я знаю, – не обижайтесь другие, но это не означает, что я буду разговаривать только с кремлёвским пулом. Пожалуйста.

К.КАМИНСКАЯ: Тем не менее спасибо за возможность.

Дмитрий Анатольевич, Вы сменили два десятка губернаторов, но ни одного министра. С чем это связано? Значит ли это, что дела в наших регионах хуже, чем в центре, и что Вы довольны деятельностью федеральных чиновников больше, чем региональных? Может ли встать вопрос об отставке Правительства или премьера ближе к выборам? Это случалось в прошлом.

Д.МЕДВЕДЕВ: Ксения, Вы знаете, я сменил не два десятка губернаторов, а практически половина губернаторского корпуса у нас сменилась за то время, пока я работаю Президентом. Это новые люди. Кто-то ушёл сам, по кому-то я принимал отдельное решение, у кого-то просто закончился срок полномочий, и они не были продлены. Это всё-таки довольно серьёзные изменения в составе людей, которые управляют нашим государством.

Мне кажется, что это важно, потому что никто из нас не приходит во власть навечно. Тот, у кого такие иллюзии, обычно не очень хорошо заканчивает, и примеров за последнее время в мире было немало. И губернаторы должны точно также к этому относиться. Нельзя работать по 20 лет, даже если ты очень толковый, грамотный, хорошо подготовленный, знающий свою территорию человек.

Всё это здорово, но нужно давать дорогу молодым, нужно создавать кадровый резерв, нужно просто стараться воспитывать вокруг себя достойных преемников, что называется. Поэтому эта работа проводится и будет проводиться. Надеюсь, что всё-таки в конечном счёте к власти в регионах приходят, может быть, более современные и желающие работать люди. Хотя, конечно, от ошибок не застрахован никто.

Теперь в отношении центра. Это не значит, что в центре ситуация лучше, чем в регионах. Но у каждого решения есть свои закономерности. Совершенно понятно, когда мы, допустим, обсуждаем работу Правительства, то я говорю о работе Правительства в целом, а не о работе отдельных министров, и Правительство работает как команда. Я, как вы знаете, достаточно часто критикую Правительство и, что называется, определённые внушения провожу, но при этом я считаю, что Правительство работает, как слаженный организм, и поэтому выдёргивать из него отдельные звенья просто не очень правильно.

И, наконец, у Президента есть набор полномочий включая полномочия по формированию Правительства и отставке Правительства. Я эти полномочия не менял и от них не отказывался.

Я ещё одну вещь хочу сказать: чтобы никому не было обидно (так я обычно делал в студенческих аудиториях – извините, я вас сравню со студентами в данном случае), если нет возражений, я пойду по секторам, чтобы, допустим, сначала отработать один сектор, потом второй, слева направо, потом, например, наверх – как вариант. Поэтому я пока ещё сконцентрирую своё внимание на левом секторе. Давайте, молодой человек, который держит букву «Р».

С.СТРАХОВ: Дмитрий Анатольевич, меня зовут Сергей Страхов, я представляю «Авторадио». У меня вопрос касается парковки.

Д.МЕДВЕДЕВ: А-а-а.

С.СТРАХОВ: Да, это буква «П». Это наиболее насущный вопрос, проблема столичных автомобилистов. И меня вот что интересует: недавно московские чиновники решили, что на столичных улицах, на главных столичных улицах, парковка будет стоить 500 рублей в час. Как Вам такая инициатива? И как вообще Москва способна побороть проблему парковок?

И маленький уточняющий вопрос. Я знаю, что у Вашей супруги есть два машиноместа, а мне машину поставить негде. (Смех в зале.) Не сдадите ли случаем машиноместо в аренду?

Д.МЕДВЕДЕВ: Как обстоят дела в Москве, все знают: обстоят очень плохо. Это в том числе следствие того, как проводилась эта работа в прежние годы. Я понимаю недовольство всех москвичей, которые не могут воткнуть свои машины, стоят часами в очередях, стоят в трафике. Что надо делать: надо развивать новые возможности, надо создавать новые дороги, надо принимать разумные решения по регулированию дорожного движения. Надеюсь, что новый мэр этим будет заниматься.

500 рублей за парковку – это издевательство даже для Москвы, где уровень жизни людей существенно выше, чем, например, в некоторых других регионах. Я понимаю, почему это делается. Нас хотят напугать: хочешь машину поставить – плати пятьсот, а если хочешь поставить в каком-нибудь определённом, очень важном месте, то плати тысячу, – в надежде на то, что люди там не будут ставить машины. Но я не думаю, что это идеальный способ решения проблемы. Поэтому я надеюсь, что Москва разберётся с этой темой; по-моему, мэр Собянин уже соответствующее поручение давал и приблизительно в тех же словах характеризовал таксы, которые были установлены.

В отношении того, как Вам машину... (Смех.) Знаете, я подумаю над тем, чтобы это был взаимовыгодный процесс. У нас действительно есть два машиноместа, которые не используются, так что шансы есть. Но, как Вы правильно заметили, эти машиноместа принадлежат не мне, а жене, поэтому без неё я, конечно, это решение принять не могу. Если она согласится, и условия, которые Вами предложены, её устроят, тогда готов рассмотреть этот вопрос.

Давайте ещё дальше двинемся. Пожалуйста, девушка, которая здесь сидит.

Р.ЦВЕТКОВА: Роза Цветкова, «Независимая газета».

Извините, Дмитрий Анатольевич, но не могу не задать вопрос, который волнует, я думаю, всех присутствующих в этом зале. До каких пор будет сохраняться предвыборная интрига? Наверняка ведь Вы уже для себя что-то решили.

И, если позволите, второй вопрос сразу вдогонку. Почему, несмотря на наш замечательный имидж нефтяной державы, цены на бензин растут? Почему Правительство даёт обещания с этой ситуацией справиться, но тем не менее пока о виновных мы не слышим? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Ну, наконец-то Вы задали этот вопрос. (Смех.) Я надеялся, что он первый будет, но он прозвучал всего лишь четвёртым.

Уважаемые друзья, я читал материалы, которые к этой пресс-конференции публиковались в различных средствах массовой информации и в сети. И конечно, все, в том числе, конечно, те, кто сейчас присутствуют здесь, и многие другие ждут каких-то интересных сообщений. Понимаете, политическая жизнь – это не только шоу и даже совсем не шоу, это довольно сложная работа (я имею в виду, политическую деятельность), довольно сложная работа, которая, на мой взгляд, как и на взгляд большого количества других людей, занимающихся практической политикой, подчиняется определённым технологиям, которые надо соблюдать.

Мы занимаемся этим делом для того, чтобы добиваться своих целей. Большие цели заключаются в том, чтобы изменить жизнь, изменить нашу жизнь к лучшему, чтобы люди себя лучше чувствовали, чтобы уровень доходов поднимался, чтобы социальные программы выполнялись. Но есть технологические вещи, и они тоже достаточно серьёзны.

Мы занимаемся практической политикой не ради того, чтобы согреться, а ради того, чтобы добиться успеха. Поэтому такого рода решения должны делаться именно в тот момент, когда уже созрели для этого все предпосылки, когда это будет иметь окончательный политический эффект.

Именно поэтому я считаю, что для того, чтобы объявить о таких решениях, нужно выбирать несколько иные форматы, чем пресс-конференция, хотя это и очень красиво выглядит, и выглядит, может быть, очень заманчиво. Но тем не менее такие решения должны приниматься несколько иначе и объявляться несколько иначе.

При этом я считаю, что каждый политик должен делать такого рода заявления тогда, когда считает нужным. Во всём мире большое число политических фигур, которые, например, сразу после окончания политической кампании делают заявление: «Я собираюсь баллотироваться в президенты». И, как правило, эти обещания или эти заявления ничем не заканчиваются. С другой стороны – разумной является такая тактика, которая приводит к успеху.

Поэтому что бы я ни слышал на эту тему о том, что в одной стране уже сделаны заявления, в другой стране сделаны заявления, а в нашей стране молчание на эту тему, ещё раз подчёркиваю: всё это должно подчиняться определённому, вполне разумному сценарию. Но это не значит, что это может продолжаться бесконечно. Конечно, у избирательного жанра есть свои законы, и этим законам буду следовать и я. Если я определюсь сделать такое заявление, я его сделаю. Как мною было сказано не так давно в интервью нашим китайским коллегам, в этой ситуации уже осталось ждать не так много. Это заявление достаточно близкого порядка.

И теперь в отношении цен на бензин. Вещи, наверное, связанные на самом деле, – решение баллотироваться и цены на нефть, на бензин. Вы понимаете, почему растут цены на бензин. Совершенно понятно, что это связано с общим ростом цен на нефтепродукты. И наше Правительство действительно предпринимает усилия для того, чтобы справиться с этим. Но не все усилия, даже Правительства, способны принести результат. Где-то это может быть сговор, это вполне вероятно. Но в принципе это отражение неких объективных тенденций на нефтяном рынке. Поэтому мы должны понимать, что наши усилия по регулированию не всегда приносят успех. Тем не менее Правительство имеет и все полномочия, и все инструкции от меня для того, чтобы этим вопросом заниматься и стараться всё-таки сбивать цены на нефтепродукты, на бензин.

Как? Понятно как: к сожалению, ничего другого, кроме ограничительных мер я предложить не могу, и Правительство этим правом воспользовалось. Речь идёт о введении очень жёстких пошлин. На время это может помочь, но не навсегда. Я исхожу из того, что цена на нефтепродукты для нас крайне важный индикатор, и Россия заинтересована в том, чтобы цены на нефть были разумно высокими, но не запредельными. Сейчас цены становятся всё выше и выше, и в конечном счёте это может создать обратный эффект. Вспомните, как в 2008 году цены достигали уже 147 долларов за баррель. Чем это закончилось? Глобальным финансовым кризисом. И конечно, это неправильно. И для нас тоже. Будем этим заниматься, но это непростая проблема. Сговоры на рынке должны пресекаться. И такие меры предпринимаются.

Ещё раз дадим высказаться нашим каналам. Вот я вижу Антона Верницкого с Первого канала, чтобы не было обид у Первого канала. Пожалуйста, Антон. Смотрел сегодня кусочек записанный в интернете Вашего интервью с каким-то гражданином, который рассказывал интересные истории про бен Ладена. Правда это? Нет?

А.ВЕРНИЦКИЙ: По его словам – да.

Д.МЕДВЕДЕВ: Пусть американцы вздрогнут тогда.

А.ВЕРНИЦКИЙ: Я не об этом. Я про нас, про Россию. Благодаря тому, что здесь, в Сколкове, интернет шустрый, я подглядываю ещё за тем, что происходит в Санкт-Петербурге, в Законодательном Собрании.

Д.МЕДВЕДЕВ: Я тоже подглядываю.

А.ВЕРНИЦКИЙ: В Законодательном Собрании, где депутаты сейчас обсуждают вопрос об отзыве полномочий Сергея Миронова. Прокомментируйте это, пожалуйста.

И как Вы вообще относитесь к принципу формирования Совета Федерации? Отвечает он демократическим принципам, принципам федерализма? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: В отставке любого лица нет ничего сверхъестественного. Как я только что сказал, рано или поздно государственная карьера для всех заканчивается, и для президентов тоже. К этому нужно готовиться в тот момент, когда начинаешь такую жизнь. В этом случае не будет так мучительно больно за определённые действия, которые совершил или не совершил.

Ситуация с Мироновым в этом смысле такая же, как и со всеми другими политическими фигурами. Сергей Михайлович Миронов у нас спикер, Председатель Совета Федерации – верхней палаты парламента. Он давно работает, работает в целом, мне кажется, нормально, но он представляет определённую политическую силу – партию «Справедливая Россия». И то, что у партии «Единая Россия» возникли какие-то вопросы, в этом ничего страшного нет – наоборот, это отражение политической конкуренции.

Мы же все за политическую конкуренцию, мы все не хотим, чтобы у нас была одна партия, которая за всех всё решает. Пожалуйста, это отражение тех противоречий, которые существуют в политической жизни. Если сегодня будет принято такое решение, то думаю, что Сергей Миронов должен воспринять его спокойно. В конечном счёте, подчёркиваю, это пойдёт на пользу и «Единой России», и «Справедливой России». Почему? Потому что «Единая Россия» показывает, что она всё-таки является авторитетной силой, с которой должны считаться, а не просто так критикует человека, которого сама выдвинула, а потом неспособна принять решение о прекращении его полномочий, если того хочет, конечно. Это партийная жизнь. А «Справедливая Россия» показывает, что она всё-таки оппозиционная партия, а не какая-то иная сила, которая просто помогает политическому развитию в стране. В этом смысле выигрывают все: пусть занимаются реальной политикой, у нас впереди очень важные выборы.

И в отношении Совета Федерации. Мы прожили несколько периодов, когда Совет Федерации формировался по-разному. В соответствии с Конституцией, напомню, там говорится о том, что он формируется определённым образом: первоначально, в переходный период, он избирался, потом он начал формироваться. Это были сначала губернаторы, представители законодательных органов, а именно председатели. Потом мы перешли к другой системе.

И сейчас, с этого года, работает третья система, или, так сказать, несколько модернизированная вторая система формирования, когда в Совет Федерации могут попасть те, кто избран в регионе. Мне кажется это вполне демократичным и в целом в лучшей степени помогающим Совету Федерации выполнять свою высшую цель – быть палатой регионов.

Но в такой ситуации я всегда исхожу из того, что наша демократия – молодая. Я не могу исключить, что через какое-то время не появятся другие идеи о том, как формировать Совет Федерации. Пусть сейчас поработает эта система. Но никогда не говори «никогда». Может быть, в большей степени даже принципам деятельности парламента соответствовало бы всё-таки избрание членов Совета Федерации. Но мы должны для этого пройти по той дороге, которую сами для себя выбрали, ничего страшного в этом не вижу, и в конечном счёте уже принять решение о том, какой способ формирования избрать. Многие страны десятилетиями притирали механизм формирования своих парламентов, и мы этим занимаемся.

Здесь у нас большой сектор, поэтому я, может быть, сначала выберу тех, кого знаю. Пожалуйста, Александр Колесниченко, «Аргументы и факты», Вам слово, если хотите задать вопрос.

А.КОЛЕСНИЧЕНКО: Очень хочу, потому что я сейчас в каком-то смысле собираюсь воспользоваться положением в личных целях. Впрочем, уверен, что я лишь один из миллионов читателей нашей газеты и в принципе граждан страны.

В конце апреля Вы сказали о том, что процедура техосмотра должна быть либо совсем отменена либо сделана необременительной. Я бы от себя ещё добавил: осмысленной. Положа руку на сердце, это не единственная бессмысленная процедура в стране, но давайте разберёмся хотя бы с ней. Выполнено ли поручение? Есть ли понимание, как техосмотр будет выглядеть?

Д.МЕДВЕДЕВ: Есть понимание.

Я буквально вчера заслушал доклад Первого заместителя Председателя Правительства, но хочу сказать Вам об этом сегодня, к чему пришли и что мне кажется вполне разумным. Вы правильно сказали, эта процедура не должна быть бессмысленной, она не должна быть обременительной, она не должна быть просто дурацкой, которая всех ставит в очень неудобное положение.

Что для этого нужно сделать? Мы всё-таки должны знать, на каких машинах ездят люди. Поэтому есть вполне разумное предложение – отказаться от милицейского техосмотра и совместить этот техосмотр с заключением договора о страховании автогражданской ответственности, когда это будет делаться просто в сервисах.

Вы так или иначе, используя свою машину, обращаетесь в сервис, даже если вы хорошо своими руками работаете, всё равно что-то приходится делать. И при заключении договора ОСАГО соответственно будет добавляться этот талон, который и будет совсем необременительным образом фиксировать техническое состояние автомобиля.

Новые автомобили вообще не надо осматривать. Я считаю, что три года после покупки автомобиля точно можно дать льготного срока. От трёх до семи лет, если автотранспортное средство используется, можно его осматривать один раз в два года, например, а после семи лет, действительно всё-таки это уже более старое транспортное средство, это нужно делать один раз в год.

Но ещё раз подчёркиваю, нужно вывести это из-под милиции и сделать это максимально простым вместе с техническим обслуживанием и заключением договора страхования автогражданской ответственности, который является для всех обязательным. Это, как мне представляется, разумное в настоящий момент решение, которое позволит эту процедуру превратить в достаточно формальную.

А.КОЛЕСНИЧЕНКО: Когда?

Д.МЕДВЕДЕВ: Чем скорее, тем лучше. Вы имеете в виду, когда закон будет принят? Я сказал Вам об этом. Я думаю, что буквально сегодня-завтра Правительство должно уже по моему указанию внести законопроект, изменения в законопроект в Государственную Думу и принять. Всё начнёт работать со следующего года, надеюсь.

Не будем ломать традиций, хотя раньше с Вас начинали. Давайте, даже приблизительно понятно, о чём Вы спросите.

А.ТУМАНОВ: Не совсем про это.

Д.МЕДВЕДЕВ: Всё-таки про второй срок.

А.ТУМАНОВ: Для начала поблагодарить за то, что всё-таки вызвали меня, потому что – если бы Вы знали, какие ставки заключаются, удастся ли мне опять задать вопрос! Удалось.

Д.МЕДВЕДЕВ: И при том, что мы с вами были на шести сотках, но мы об этом не договаривались.

А.ТУМАНОВ: А я про это и хотел сказать. Вы в начале своего выступления говорили, что поездили по стране, брали с собой журналистов. Я хочу коллегам подтвердить, что ездил с Дмитрием Анатольевичем: Оренбургская область, Саратовская область, по сельхозрегионам. И мы заехали в садоводческое товарищество «Гвоздика». У меня такая уникальная возможность была посмотреть на мир глазами Президента. Знаете, мне мир этот очень понравился, он был почти идеален. И я потом недели две отвыкал, меня даже два раза оштрафовали за то, что я на красный свет проезжал.

Так вот, в товариществе «Гвоздика» всё было идеально, всё прекрасно, но это же не так. Если мы сейчас проедем в любое садоводческое товарищество, миллион вопросов, тысячи вопросов. Люди фактически поражены в правах, то есть они немножко «недограждане» нашей страны, они живут не по законам, даже не по Конституции – по понятиям, скорее. Так вот, меня всегда интересовало, если мне немножечко отвыкать пришлось, как Вы считаете, насколько Вы объективно видите картину мира?

Д.МЕДВЕДЕВ: Понятно, ну уже философские обобщения. За тот период, пока Вы задаёте на таких больших пресс-конференциях вопросы, Ваше восприятие жизни стало точно более философским.

Знаете, в отличие от Вас у меня не возникло ощущения, что в садоводческом товариществе «Гвоздика» всё идеально. У меня как раз возникли другие ощущения. Понятно всегда, когда приезжает начальство, местные руководители стараются всё залакировать. Это очевидно. В то же время по количеству проблем, которые даже там есть, это, в общем, вполне обычное товарищество, те же самые шесть соток, отсутствие, кстати сказать, газа на тот период.

Единственное, в чём я вижу действительно, может быть, свою прямую заслугу: я уверен, что после моего визита в садоводческое товарищество «Гвоздика» газ там появился. Это точно. Можно проверить, но я надеюсь, что это так, потому что они просили. Но там не было стерильной картины. Уверен, что в других местах может быть ещё хуже. И конечно, нам нужно обязательно заниматься садоводством, потому что это образ жизни огромного количества наших людей. И даже при том, что сейчас можно и землю получить, и большее количество земли, допустим, взять в аренду, в собственность приобрести.

Люди же привыкают и не хотят никуда уезжать, им нравится на своих шести сотках. Поэтому задача государственных служащих, государственных руководителей создать там сносные условия. И это нужно делать повсеместно, а не только в Москве или в Оренбургской области, и не только указами Президента, который, собственно, и не регулирует эти темы, а именно местными решениями.

Теперь в отношении картины мира. Конечно, мне бы очень хотелось, чтобы по окончании моей работы я бы сделал такой вывод, что моя картина мира не изменилась. Я всё-таки надеюсь, что остаюсь в этом смысле вполне здравомыслящим человеком, который видит жизнь не сквозь розовые очки, а знает её вполне, что называется, в земных категориях.

Я действительно много езжу. Я, наверное, первый руководитель Российского государства, который посетит все территории, все субъекты Федерации в нашей стране. Это помогает разбираться в проблемах. Это, если хотите, такая прививка. Потому что, сколько бы заборов ни ставили на твоём пути, всё равно же понятно, что за этими заборами иногда стоят лачуги, разрушающиеся дома, люди, которые недовольны действиями местных властей, иногда федеральных властей. Здесь главное – сохранять свежесть восприятия.

Как этого добиться для руководителя государства? Надо много ездить, надо много общаться с людьми и надо получать правдивую информацию. Что такое правдивая информация? Это то, чем занимаетесь все вы. Это качественная журналистика, которая сегодня ещё дополняется возможностями Сети.

Я могу вам сказать абсолютно точно в этом смысле: мне как Президенту повезло, потому что я получаю информацию не только из дайджестов, которые заботливыми руками делает Администрация Президента, за что ей спасибо, – я получаю информацию непосредственно от людей, через Сеть, через блоги, через Твиттер, через любые другие ресурсы. И, как вы знаете, там режут правду-матку.

До меня никто этого не смотрел, поэтому я уверен, что я не оторвался от земли, и в этом смысле это мне не грозит. И я считаю, что так должен будет поступать любой другой руководитель, который придёт после меня, потому что таковы законы информационной жизни в сегодняшнем мире.

Д.ГАЛЬПЕРОВИЧ: На самом деле, Дмитрий Анатольевич, мы знакомились с Вами на экономическом форуме, когда Вы, ещё не будучи кандидатом в президенты, отвечали на вопросы радио «Свобода», так получилось…

Д.МЕДВЕДЕВ: Тем лучше.

Д.ГАЛЬПЕРОВИЧ: …И Вас спрашивали как специалиста по садовым товариществам, по парковкам. Я хочу Вас спросить как главу государства и квалифицированного юриста. Первое, как Вы определяете сейчас ваши отношения, и Ваш взгляд на отношения России с Соединёнными Штатами и Западом, в частности с блоком НАТО? Какие есть проблемы и как Вы продвинулись.

И второй вопрос тоже международный, но он юридический: о внутренней российской жизни. В последнее время в российской власти идёт целая дискуссия о том, обязательно ли для России выполнение решений Европейского суда по правам человека. Там есть очень многие решения, которая затрагивают не только материальную сторону, но там говорится о самом духе выполнения этих решений. И Вы как юрист прекрасно знаете, что это значит. Что Вы считаете по поводу выполнения Россией решений ЕСПЧ?

Д.МЕДВЕДЕВ: Тема взаимоотношений России с НАТО – очень большая, можно сказать – повседневная для меня, потому что буквально каждый день я действительно этим занимаюсь: и когда получаю доклады министров, и когда читаю всякого рода доклады спецслужб, и просто когда готовлюсь к тем или иным мероприятиям, встречам с иностранными лидерами, которые зачастую представляют блок НАТО.

Отношения с НАТО в настоящий момент, на мой взгляд, не самые плохие. И я считаю, что это хорошо для обеих сторон. У нас был напряжённый, драматический период, когда мы, по сути, прекратили эти отношения. Не мы были инициаторами, а Североатлантический альянс, но я тогда сказал: как хотят; не хотят сотрудничать – мы навязываться не будем. Я имею в виду август 2008 года. С тех пор уже утекло много воды. Думаю, что всё в целом развивается нормально.

Я доволен тем, как прошло моё общение в Лиссабоне во время саммита Россия–НАТО. Мы поставили важные вопросы, мы договорились о том, что будем сотрудничать по самым важным стратегическим направлениям повестки дня включая Афганистан, борьбу с терроризмом, борьбу с наркотрафиком. Есть новые темы, по которым, я считаю, мы обязаны договариваться, иначе всё будет развиваться в плохом стиле. Я имею в виду противоракетную оборону. Это ситуация отдельная, я два слова буквально скажу, хотя неоднократно уже давал оценки.

Мы хотели бы, чтобы развитие европейской противоракетной обороны подчинялось понятным правилам. Всем должно быть очевидно, что противоракетная оборона – это способ блокирования, или купирования, стратегических возможностей целого ряда стран. Когда нам говорят: это направлено не против вас, – я это принимаю к сведению, но понимаю, что другие страны, которые в данном случае имеются в виду, такими возможностями, как Россия, пока не располагают и вряд ли в ближайшие годы будут располагать.

Обычно нам говорят: это вот Иран, там ещё что-то. У них таких возможностей нет. Значит, это против нас? А если это против нас, тогда пригласите нас к сотрудничеству или скажите об этом открыто. Я надеюсь, что те вопросы, которые были мною поставлены и перед моим коллегой и моим другом Президентом Обамой, они на эти вопросы ответят, и мы сможем выработать модель сотрудничества по противоракетной обороне.

Если не выработаем, тогда нам придётся принимать ответные меры, чего бы очень не хотелось, и тогда речь пойдёт о форсировании развития ударного потенциала ядерных средств. Это был бы очень плохой сценарий, это был бы такой сценарий, который отбросил бы нас в эпоху холодной войны. И я сказал своему коллеге: «Ты знаешь, в 2020 году, когда уже пройдут все четыре этапа подготовки так называемого адаптивного четырёхстадийного подхода, вполне вероятно, что эти решения будешь принимать не ты и даже, может быть, не я. Но их кто-то будет принимать». И, скорее всего, руководители России будут руководствоваться именно этими соображениями. Поэтому мы должны сейчас подумать о том, какой мы передадим эту проблему будущим поколениям политиков. Это исключительно важная тема. Она может испортить всё то, что мы сделали за последние годы – включая, на мой взгляд, очень важный Договор об ограничении стратегических наступательных вооружений. Потому что в нём есть прямая оговорка о том, что, если будет развиваться ПРО, и это будет означать взламывание стратегического паритета, договор может быть приостановлен и даже прекращён. Вот на это мне хотелось бы обратить внимание всех моих партнёров по НАТО и сказать, что мы готовы к сотрудничеству, и в то же время мы надеемся на то, что мы получим гарантии от ненаправленности этих потенциалов на нас.

Я, как человек добросовестный, отвечу и на вопрос про ЕСПЧ.

Россия является членом Суда, подписала все документы и обязана их выполнять. Мы и дальше будем так поступать. Для нас членство в европейских институтах является исключительно важным. При этом мы не можем не видеть и некоторые трудности, с которыми мы сталкиваемся, потому что мы, скажем так, формирующаяся демократия, у нас достаточное количество проблем.

В ряде случаев этот суд выносит решение против Российской Федерации. В принципе они исполняются включая платежи, которые российская казна осуществляет в адрес истцов. Но в некоторых случаях (о чём, наверное, и Вы говорите) возникает ощущение того, что решение суда принято небеспристрастно, а иногда даже, может быть, политически мотивированно. Мы не говорим об этом вслух, но такие мнения существуют. Именно поэтому эти решения подвергаются обсуждению в юридических кругах, об этом говорят некоторые наши политические лидеры, но это не значит, что мы прекратили своё членство и собираемся отказаться от участия в ЕСПЧ.

И мне на это хотелось бы обратить особое внимание, потому что всякий суд должен создавать у всех сторон ощущение своей незаангажированности, беспристрастности и справедливости, идёт ли речь о внутреннем суде или же международном.

Я обещал из Питера дать слово. Кто там хотел сказать? Пожалуйста.

Н.КИРИЛОВА: Спасибо большое.

Дмитрий Анатольевич, я хотела бы вернуться к нам в Петербург, вообще в Россию. Вы сейчас говорили о международных делах. Я хотела бы спросить Вас, не хотите ли Вы стать волшебником. Совсем недавно прошёл очередной юбилей Победы. И перед юбилеем и после тяжело читать вести о том, как наши ветераны отправляют в Кремль ордена и медали, как хотят вернуться и просить ПМЖ у Обамы. Может быть, всё-таки страна не будет позориться перед победителями и в конце концов даст нашим фронтовикам достойное жильё и одно транспортное средство.

И чтобы никто не смог протянуть руку и отобрать у этого ветерана это жильё, обменять его, заложить. У нас есть такие любители. А потом ветеран остаётся на улице. Поэтому хотела бы спросить: может быть, есть всё-таки возможность дать каждому победителю достойное жильё? И это в Ваших силах, Вы ведь волшебник, Президент.

Д.МЕДВЕДЕВ: Нет, я, конечно, не волшебник, хотя я стараюсь принимать решения, которые от меня ждут люди. И в этом смысле это обязанность любого руководителя.

Знаете, чуть больше трёх лет назад, 7 мая 2008 года, я подписал Указ о том, чтобы всем ветеранам дать квартиры, ветеранам Великой Отечественной войны. Вы задаёте мне вопрос: может быть, пора принять такие решения и не обижать, и не унижать наших ветеранов.

Знаете, во-первых, я эти решения уже принял. И, во-вторых, конечно, бессмысленно сейчас об этом говорить, но очень обидно, что все, кто мог принять такие решения в самый разный период после окончания Великой Отечественной войны, когда этих наших ветеранов было существенно больше (я ещё помню середину 70-х годов, празднование Дня Великой Победы, когда они были все молодые, чуть старше меня, и у них были те же самые проблемы), а государство на них просто плевало. И это на самом деле очень обидно.

Поэтому я считаю, что каждый должен делать то, что сегодня может. Я мог решение принять о том, чтобы все ветераны получили жильё, – и такое решение я принял. Это, кстати, очень непростое решение, несмотря на то, что ветеранов у нас осталось не так много, но это всё равно миллиарды рублей. Меня предупреждали, говорили: зачем Вы его принимаете? Во-первых, ветеранов осталось не так много, во-вторых, ветераны это жильё не получат, а получат их дети. Ветераны, к сожалению, долго не проживут, это достанется их потомкам, наследникам. Знаете, мне кажется, это всё неправильные, аморальные рассуждения. Государство когда-то должно признать, во-первых, что они сделали для всех нас. И, во-вторых, знаете, я такую вещь скажу: даже если они уйдут из жизни, понимая, что они что-то способны передать своим детям и внукам, это уже большое счастье. Поэтому эти решения должны быть выполнены до конца, и поэтому на них тратятся весьма немаленькие средства. А то, что в ряде случаев с этим тоже, к сожалению, происходят проблемы, то, что есть злоупотребления, – надо просто разбираться и быть более чуткими. Я посмотрел на этот случай, о котором Вы рассказываете: достаточно было привлечь к нему внимание, за что спасибо журналистам, и сразу и деньги нашлись, и проблему решили. Так что это, к сожалению, обычная ситуация, к сожалению для всех нас, но это не значит, что власть на неё не должна реагировать. А решения, воплощённые в Указе от 7 мая 2008 года, будут выполнены до конца, чего бы это ни стоило государству.

РЕПЛИКА: Деревня, деревня.

Д.МЕДВЕДЕВ: Деревне дам слово. Я хотел бы ещё всё-таки, чтобы наши крупные средства массовой информации тоже могли два слова сказать. Я всё-таки передам слово НТВ, Владимиру Кондратьеву, потому что не дать слова нашим каналам было бы неправильно, да и другим тоже – Вам, например.

В.КОНДРАТЬЕВ: Спасибо, Дмитрий Анатольевич, что не забыли.

Я вообще-то хотел задать вопрос, но уже коллеги из «Независимой газеты» упредили, – насчёт выборов.

Д.МЕДВЕДЕВ: Ну, задайте его ещё раз. (Смех.)

В.КОНДРАТЬЕВ: Нет, немножко по-другому задам.

Д.МЕДВЕДЕВ: Я просто когда сюда шёл, был уверен, что вопрос о втором сроке, о взаимоотношениях с Владимиром Путиным будет повторяться приблизительно через один. Нет, всё идёт в нормальном ключе.

В.КОНДРАТЬЕВ: Хорошо, об отношениях с Владимиром Путиным. (Смех в зале.) Может ли в принципе возникнуть ситуация, что в президентских выборах примут участие сразу два человека – скажем, Вы и премьер Путин? Или такая ситуация недопустима, каждый будет по отдельности выставлять свою кандидатуру?

Д.МЕДВЕДЕВ: По отдельности выставлять, но примут участие вместе, да? (Смех в зале.)

В.КОНДРАТЬЕВ: А если да, то понятно, что одна партия не может выдвигать сразу двух кандидатов. Вы тогда, наверное, должны будете возглавить другую партию.

Вы, кстати, недавно говорили о том, что в перспективе Президент должен быть партийным – и будет партийным. Может быть, придвинуть этот момент как-то? И Вы сейчас могли бы возглавить какую-то уже существующую партию или создать новую.

Д.МЕДВЕДЕВ: Спасибо.

Давайте ещё раз порассуждаем о политической ситуации. Я, отвечая на вопрос нашей коллеги из «Независимой газеты», сказал, что любые политические решения должны быть, на мой взгляд, чётко просчитаны. Это же не игрушки. В наших руках действительно судьбы огромного количества людей. Это не могут быть фантики или какие-то вещи, которые мы принимаем просто, для того чтобы слегка потешить собственные амбиции. И решения о том, баллотироваться или нет, должны основываться на этом.

Наши отношения с моим коллегой и моим политическим партнёром Владимиром Путиным – это не просто то, что принято называть тандемом, это на самом деле отношения, которые длятся уже более 20 лет. Мы друг друга очень неплохо знаем и хорошо чувствуем. Мы действительно с ним единомышленники. Что бы там иногда ни говорили на эту тему, но у нас очень близкие подходы к ключевым вопросам развития страны. Но это не значит, что мы совпадаем с ним во всём, так не должно быть. Это было бы очень скучно, да и просто неправильно. Каждый человек имеет право на собственные ощущения и на собственные подходы. Но в стратегии мы близки, иначе бы мы просто не смогли работать. А если бы мы не смогли работать, то вот это политическое партнёрство бы распалось, и сегодня у нас был бы другой политический ландшафт. Именно из этого и нужно исходить при принятии решения о том, что делать дальше. Я считаю, что есть конкуренция, которая помогает, а есть конкуренция, которая ведёт в тупик. Я надеюсь, что мы при принятии или в ходе принятия соответствующих решений о том, кому куда избираться, что делать в будущем, и будем руководствоваться именно таким ответственным подходом, ответственным, прежде всего, перед страной и перед её народом.

Теперь по поводу партийности. Если я буду баллотироваться в Президенты, я, конечно, хотел бы опираться на определённые политические силы, по-другому невозможно. Это политические партии. Какие? Вы знаете, у нас политических партий не так много. Я считаю, что это скорее благо, потому что эпоху обилия различных маргинальных политических группировок мы, мне кажется, уже преодолели. У нас достаточно крупные партии, это хорошо. На кого опираться? Ну, если я буду этим заниматься, я надеюсь опираться в том числе и на тех, кто меня выдвигал, это первое.

Второе. Может ли Президент создавать свою политическую силу. Да, я считаю, что может. Ничего в этом плохого нет.

Может ли Президент в нашей стране стать членом партии? Я уже сказал об этом недавно. Я считаю, скорее всего, так и будет, потому что большинство демократий развивается именно по такому сценарию. Просто мы в какой-то момент посчитали, что, если в России Президент возглавит одну из партий, распадётся тот консенсус, который был очень нужен нашей стране в определённый период. Но сейчас у нас политические силы сформированы, возникли разные представления о том, как нам создавать свою страну, как нам её развивать, как нам её улучшать, поэтому Президент может возглавить одну из политических сил. Это неплохо.

Обещал деревне. Пожалуйста.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Спасибо.

25 тысяч рублей за билет, чтобы к Вам приехать, – всей деревней собирали на самолёт.

Д.МЕДВЕДЕВ: Так возьмите тогда микрофон, чтобы не уехать без вопроса. Я понимаю, что у Вас громкий голос.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Председатель сельскохозяйственного предприятия, корреспондент газеты «Территория народной власти».

Д.МЕДВЕДЕВ: Так вы председатель или журналист?

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: И журналист, и председатель.

Д.МЕДВЕДЕВ: Понятно.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Вопрос будет касаться, конечно, развития сельских территорий.

Дмитрий Анатольевич, мы получили наконец внятный цельный документ – Доктрину продовольственной безопасности Российской Федерации – и понимаем свою задачу: произвести как можно больше и лучше продуктов питания на 140 миллионов человек. Это первая задача. Но есть достаточно серьёзные угрозы.

Первое – банкротство сельскохозяйственных предприятий. Тысячи квадратных километров буквально именем Российской Федерации разоряются, так как всё вывозится, в том числе скот вырезается – и всё арбитражными управляющими.

Второе – это, конечно, сильная криминальная нагрузка на нас, в том числе бывают и невнятные всякие налоговые дела, сельского хозяйства касаются тоже.

И третье – это практически отсутствие местного самоуправления, то есть отсутствие власти на местах.

Наши были бы к Вам и вопрос, и предложение: для того чтобы всё же реализация продовольственной безопасности состоялась – указ Президента о моратории на банкротство сельскохозяйственных товаропроизводителей на период выполнения Доктрины продовольственной безопасности.

Второе – освобождение сельскохозяйственных производителей от всех видов налогов. Поверьте, для государства не будет очень трудно. Пример Китая: все сельские товаропроизводители освобождены от налогов. Это уменьшит криминальную нагрузку, нас никто не будет дербанить, мы сможем действительно что-то путное произвести.

И третье – займитесь местным самоуправлением. В безвластии жить нельзя, анархия действительно порождает и преступность, и всё остальное. Очень, очень и очень хочется, мы готовы этому помогать со всей силы на самом деле. Спасибо Вам.

Д.МЕДВЕДЕВ: Спасибо большое.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Сделайте сегодня этот указ, и всё будет нормально. (Смех в зале. Аплодисменты.)

Д.МЕДВЕДЕВ: Я вот даже пометки какие-то сделал. (Смех.) Спасибо Вам за этот вопрос и за Вашу очень неравнодушную позицию.

Поделюсь своими ощущениями. Когда я перешёл работать в Правительство, так получилось, что стал заниматься сразу несколькими темами, которые потом были названы национальными проектами, в том числе развитием села. Знаете, у меня вначале даже были какие-то такие ощущения, не знаю, справлюсь, не справлюсь ли я с этим, потому что всё-таки я городской житель, а жизнь деревни нужно чувствовать, нужно знать. И я очень доволен тем, что я занимался этим в Правительстве, но, конечно, и сейчас занимаюсь как Президент, потому что мне удалось почувствовать нерв жизни нашей деревни.

На самом деле это ведь не просто те, кто создают продукты питания, – это треть нашей страны. У нас в деревне живёт более 30 процентов населения, так уж получилось. Во многих странах промышленно развитых это может быть 3–5 процентов, а у нас – треть, и об этих людях нужно заботиться и в то же время создавать им нормальные условия для того, чтобы они трудились.

Я считаю, что мы всё-таки за последние годы, развивая и этот национальный приоритет, и потом, приняв программу развития села, развития агропромышленного комплекса, сделали неплохой задел. Где бы я ни был, все говорят о том, что деньги, которые тогда пришли, в очень, кстати, тоже непростой ситуации, помогли. С другой стороны – случился кризис, который ударил по интересам селян, а в прошлом году ещё и засуха произошла, которая нас лишила значительной части урожая.

Поэтому нам пришлось принимать оперативные меры для того, чтобы выжили наши хозяйства. Не было юридического запрета на банкротство, но фактически было дано простое указание, по сути, использовать этот самый мораторий. Ведь за прошлый год почти не было серьёзных банкротств на селе. Их было, может быть, только если по пальцам посчитать, а так практически все живые хозяйства были перекредитованы и получили отсрочки по платежам. И мы это сделали намеренно, хотя есть люди, которые считают, что это неправильно, что нужно всех бросить, что называется, в свободное плавание и посмотреть, кто из них выживет. Так можно делать в конкурентных сферах, но наше сельское хозяйство пока не находится в этой конкурентной сфере. Ему нужно помочь, нужно создать такие условия, когда наши аграрии: те, кто занимается растениеводством, те, кто занимается животноводством, и те, кто занимается переработкой, – будут конкурентоспособны по отношению к иностранным товаропроизводителям, иностранным труженикам.

Поэтому я считаю, что нужно очень внимательно относиться к введению процедур банкротства на селе. Но просто запретить – это тоже было бы, наверное, неправильно. Я подумаю, каким образом, может быть, изменить законодательство в части, касающейся признания сельхозтоваропроизводителей несостоятельными и проведения по отношению к ним конкурсных процедур. Там должна быть специфика. Конечно, они очень сильно отличаются, например, от торговых предприятий и даже от промышленных предприятий. Это, безусловно, так. Это же касается и налогов, и местного самоуправления.

А Вам желаю занимать такую же наступательную позицию, как сегодня.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Дмитрий Анатольевич, я вынужден досказать.

Д.МЕДВЕДЕВ: Доскажите.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: 3 июня крестьяне регионов идут сюда, в Москву, с Вами на встречу. Встречайтесь с ними у Лобного места.

Д.МЕДВЕДЕВ: У Лобного не буду встречаться, пусть лучше так приходят.

В.МЕЛЬНИЧЕНКО: Нет, нормально там будет.

Д.МЕДВЕДЕВ: Нормально будет? Хорошо, спасибо.

Я хочу дать слово молодому человеку из Грозного. Пожалуйста.

З.ЯХИХАНОВ: В первую очередь хочу сказать Вам спасибо, Дмитрий Анатольевич, за внимание к нашей республике, за поддержку и доверие к Главе республики Рамзану Кадырову.

Вот о чём хотелось бы мне спросить. Мы в этом году отмечаем 60-летие со дня рождения первого Президента Чеченской Республики Ахмат-хаджи Кадырова, трагически погибшего в результате теракта. Скажите, пожалуйста, поделитесь, каким в Ваших воспоминаниях остался первый Президент Чеченской Республики.

И второй вопрос, очень коротко. Два года назад парламент Чеченской Республики обращался к Вам с просьбой присвоить городу Грозному почётное звание «Город воинской славы». Дмитрий Анатольевич, история знает вклад города Грозного в Победу в Великой Отечественной войне. Это был наряду с Баку один из главных поставщиков нефти. Десятки тысяч грозненцев служили на фронтах.

Дмитрий Анатольевич, обращаюсь к Вам как к главе государства по достоинству оценить вклад города Грозного и решить вопрос о заслуженном присвоении городу Грозному звания «Город воинской славы». Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Я отлично помню, как я в последний раз встречался с Ахмат-хаджи Кадыровым, это было во время выездного совещания – по-моему, это был президиум Госсовета, незадолго до его гибели. Кстати, в этот же день я познакомился с Рамзаном, он мне его представил. И буквально спустя, по-моему, неделю, может быть – десять дней, произошёл этот теракт. Это, конечно, было очень тяжёлое, очень страшное происшествие. Я работал главой Администрации, мне позвонил Владимир Путин и сказал, что произошло.

Знаете, он всегда на меня производил впечатление человека, который очень любит свой народ и очень искренне желает ему добра. Он не был равнодушным человеком. Он был очень мужественным человеком. И благодаря его мужественной, а иногда, может быть, даже безрассудной позиции по каким-то вопросам, безрассудно смелой, республика вернулась к нормальной жизни.

Поэтому эти минуты, когда я с ним общался (он приходил ко мне довольно регулярно), они у меня навсегда останутся, как останется и память о нём, как о человеке, который принял очень непростые и очень важные решения и тем самым спас огромное количество людей.

Что касается Грозного и почётного звания – откровенно сказать, я не видел обращения на эту тему. Я готов уточнить, что и когда было сделано, обращался ли парламент Чеченской Республики, и готов рассмотреть этот вопрос – конечно, в установленном порядке.

Не могу Вам не дать слово. Пожалуйста.

В.ПАНЦЕРНЫЙ: Дмитрий Анатольевич, наш телеканал менее известен, наверное, чем эфирный телеканал, тем не менее мы уже более семи лет вещаем для 13-миллионной молодёжной аудитории, в первую очередь, нашей страны, в том числе онлайн через интернет-порталы. В первую очередь наша программа направлена на патриотическое и нравственное воспитание молодёжи.

Мы выступили с инициативой проведения всероссийского фотоконкурса под названием «Моя страна». Основная идея конкурса заключается в том, чтобы любой гражданин России смог в нём принять участие, тем самым проявив и усилив интерес к своей стране, её традициям, культуре, богатому природному наследию.

Учитывая, что Вы, Дмитрий Анатольевич, являетесь фотолюбителем, и учитывая всероссийский масштаб конкурса, как бы Вы отнеслись к тому, чтобы поддержать идею этого конкурса и возглавить попечительский совет этого конкурса? Завершение его планируется 4 ноября в День народного единства.

И второй, маленький вопрос, касающийся миллионов телезрителей. Вы неоднократно говорили о государственной поддержке средств массовой информации, в том числе молодёжных средств массовой информации. На прошлой неделе Вы подписали Указ о формировании первого мультиплекса цифрового телевидения, вещающего на всю страну, сейчас идёт формирование второго и третьего мультиплексов. Наш телеканал заявлен во второй мультиплекс.

Хотелось бы спросить, Дмитрий Анатольевич, при принципах формирования мультиплексов Вы будете руководствоваться принципами государственной поддержки в первую очередь государственных телеканалов, телеканалов, принадлежащих олигархическим структурам, или всё-таки такой телеканал, как О2ТВ, сможет туда войти, тем самым расширив свою молодёжную аудиторию и донося государственную молодёжную политику до молодёжи. Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Второй вопрос звучит уже прямо как специальное заявление: Вы за кого – за олигархов или за молодёжь?

Насчёт фотоконкурса – страна у нас действительно великолепная, очень красивая и очень нами не познанная. И всякого рода фотоконкурсы, в которых принимают участие жители нашей страны, и не только граждане нашей страны, но и другие люди, мне кажутся очень полезными, потому что, когда я листаю, например, альбомы, созданные в результате этого, получаю большое удовольствие, там масса талантливых фотографий. Я не знаю, надо ли мне обязательно быть председателем попечительского совета, но помочь я готов.

О, пресс-служба Президента России: «Петербургские депутаты отозвали Сергея Миронова из Совета Федерации». (Cообщение на iPad.) Это кто не знает.

Да, теперь в отношении второго и третьего мультиплекса. Я бы хотел, чтобы у нас было разнообразное телевидение. Вы, наверное, в этом смысле мне можете хоть как-то доверять, потому что я стараюсь получать, как я уже сказал, информацию из очень разных источников.

Первый мультиплекс, первый слот каналов – это общедоступные бесплатные каналы. И мы сформировали соответствующий набор, Указ Президента подписан: это некие гарантии единства, неделимости нашего пространства.

Следующие два мультиплекса, а по-хорошему ведь цифра развивается, потом будет ещё два и так далее, я считаю, должны формироваться по другим критериям, там должны быть просто интересные каналы. Где-то они должны быть платные, где-то они должны быть бесплатные – в зависимости от того, чего люди хотят. Но обязательно там должны быть региональные каналы, обязательно там должны быть молодёжные каналы. Поэтому мой ответ такой: это должно быть просто интересное телевидение. Вот так.

Я даже не знаю, как мне показывать. Вот тот, кто руками сейчас машет, Вам слово. Я даже не знаю, какой это ряд, – шестой, наверное.

А.НАЗАРОВ: Добрый день! Александр Назаров, МК-ТВ.

У меня на самом деле блок коротких вопросов, но все на одну тему.

Первый: как Вы оцениваете экономическое развитие северокавказских республик на данный момент?

Второй вопрос: когда, по планам федерального центра, эти республики должны перестать быть фактически полностью дотационными?

И третий вопрос: как дальше федеральная власть, центр собирается вести политику в отношении Северного Кавказа? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Хоть Вы и сказали, что это три вопроса, мне кажется, по сути, это составляющие одного вопроса.

Действительно, развитие северокавказских республик является одним из наших приоритетов именно потому, что ситуация там всё-таки существенно сложнее, чем в других территориях. И связано это с самыми разными причинами.

Одна из них – большое количество безработных, особенно среди молодёжи. В ряде республик это 30–40 процентов. Это провоцирует самые тяжёлые, самые негативные процессы включая, конечно, и экстремизм, уход молодёжи в бандитские подполья, непримиримость позиций и так далее. Поэтому мы и вкладываем туда деньги, считаю, что это абсолютно правильно. Когда мне говорят, что нужно перераспределить эти деньги как-то иначе, это близорукая позиция.

Наша страна сильна тем, что сохраняется в единых границах. Если мы начнём по-другому воспринимать друг друга, себя, то мы можем просто разрушить всё, что было создано до сих пор. Поэтому приоритет поддержки Северного Кавказа обязательно останется именно для того, чтобы это были процветающие современные регионы, с которыми молодёжь, которая там живёт, и вообще люди, живущие в этом регионе, связывают своё будущее.

Дотации – это временная мера, но они сохранятся до тех пор, пока там не начнёт работать конкурентоспособный частный или государственный промышленный сектор и не начнёт работать нормальная сфера услуг. В этом смысле кавказские республики очень неплохо, на мой взгляд, смотрелись бы в смысле точек для развития туризма, потому что там традиционно используются самые разные технологии приёма делегаций и там есть очень хорошие наработки в этом плане. Мы будем это делать до тех пор, пока там не возникнет нормальная экономическая ситуация. Я считаю это абсолютно правильным – так же, как и делать это и в отношении других регионов, но там проблем очень много.

Пожалуйста, первый ряд.

КАЙ ЛЮ: Китайское информационное агентство «Синьхуа».

Господин Президент, этим летом будет отмечаться десятилетие подписания китайско-российского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, а также десятилетие создания ШОС. Поделитесь, пожалуйста, вашей общей оценкой относительно развития китайско-российских отношений за последние десять лет и расскажите нам концепцию России о продвижении двусторонних отношений в стратегическом взаимодействии и партнёрстве.

И, если позволите, хочу задать и второй вопрос об экономике. Как Вы оцениваете нынешнее состояние торгово-экономических отношений между Россией и Китаем? В каких сферах Россия и Китай смогут расширить двустороннее сотрудничество? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Я считаю, что наши отношения превосходные, как прямо говорят мои партнёры из Китайской Народной Республики, руководство Китая: может быть, у нас никогда не было таких продвинутых и добрых отношений. Я очень рассчитываю на то, что они сохранятся такими в ближайшие годы, десятилетия.

Для нас отношения с Китаем – это не какой-то сиюминутный фактор, это не конъюнктура, это приоритет на долгие годы. Мы – политические партнёры, достаточно вспомнить нашу работу в ШОС и БРИКС. Мы – экономические партнёры: у нас уже сейчас товарооборот с Китаем около 60 миллиардов долларов. Мы договорились с Председателем КНР господином Ху Цзиньтао о том, что мы доведём этот товарооборот до 100 миллиардов. И я считаю, что развитие крупных энергетических, иных проектов между нашими странами жизненно необходимо.

Я считаю, перспективы у этих отношений просто превосходные, надо только не сбавлять темпов и, соответственно, работать над тем, чтобы появлялись новые совместные интересные проекты включая гуманитарные проекты. У нас прошло два года: Год Китая в России, Год России в Китае, – потом годы языка прошли, это всё очень важные события. Действительно, в этом году мы отмечаем 10-летие заключения договора о стратегическом партнёрстве и взаимодействии, это дополнительный повод, чтобы посмотреть в будущее.

Теперь давайте Вы.

Т.ДРОЗДОВА: Здравствуйте. Информационное агентство «Гарант», Дроздова Татьяна.

Все мы знаем, что в последнее время государство взяло курс на переведение общения с гражданами в электронную форму: это и сайты госуслуг, и общественное обсуждение законопроектов (наверное, можно назвать это инновациями в праве). Хотелось бы узнать, какие инновационные разработки ещё будут введены в правоприменительную практику в ближайшее время?

Д.МЕДВЕДЕВ: Знаете, чем больше в правоприменительной практике будет современных средств фиксации доказательств, современных средств работы государственных учреждений, органов суда, прокуратуры, тем лучше для граждан. Потому что мы понимаем, насколько трудным бывает обращение в суд, в прокуратуру, хождение по кабинетам власти, – и новые технологии просто должны облегчить людям жизнь.

Я не могу забыть, как во время моего пребывания в Сингапуре мне предложили зарегистрировать компанию. Я сказал: давайте, хорошо, попробуем. Я сел за компьютер, мы вбили в компьютере соответствующие позиции – это продолжалось, наверное, пять-семь минут: адрес, фамилия учредителя или что-то ещё в таком духе. И через семь минут мне сказали, что компания зарегистрирована, а через какое-то время: Вы получите информацию уже официально – Вам пришлют документы. Я порадовался за наших сингапурских друзей, что у них так всё быстро происходит. Но я с удивлением узнал некоторое время назад, что она, эта компания, так-таки зарегистрирована, и ею можно воспользоваться. Так что, если у кого-то будет желание делать бизнес в Сингапуре, я готов её уступить.

Почему я об этом вспомнил: нам к этому нужно стремиться, нам нужно стремиться к тому, чтобы в повседневной жизни использовались такие технологии, чтобы легко было получить свидетельство о праве собственности, зарегистрировать необходимые документы, договоры, – для того, чтобы общение с бюрократическими инстанциями проходило таким образом: через компьютер, через айпад, – чтобы не нужно было выстаивать очереди.

Я считаю, что мы продвинулись в этом направлении. Не видеть того, что сделано за последние годы, было бы неправильно, с другой стороны – многие ресурсы пока работают весьма и весьма, я бы сказал, формально, а очень хотелось бы, чтобы они работали по существу и чтобы люди могли прямо дома, не выходя из своей квартиры, или находясь в офисе, выполнять важнейшие для себя действия. Это стратегический курс, и это полностью укладывается в концепцию модернизации.

РЕПЛИКА: На нас посмотрите, пожалуйста!

Д.МЕДВЕДЕВ: Смотрю. Написано – Киев, это что значит? Пожалуйста.

И.СОЛОВЕЙ: Дмитрий Анатольевич, спасибо за возможность задать вопрос от украинских СМИ.

У меня два вопроса. Первый вопрос: какую позицию занимает Российская Федерация к евроинтеграции Украины и, в частности, к созданию зоны свободной торговли с ЕС? Будет ли этот шаг иметь негативные последствия для дальнейших взаимоотношений с Российской Федерацией?

И второй вопрос касается харьковских договорённостей. В Украине всё чаще звучит критика этого соглашения – в основном потому, что подготовка и подписание были произведены в кулуарных условиях. Не можете ли Вы рассказать более детально о процессе подготовки этих соглашений? Кто был инициатором? Как всё проходило?

И в связи с этим не могу не затронуть вопрос о газе. Украинская сторона говорит, что приводит Вам аргументы для изменения формулы цены, которая была определена, и эти аргументы услышаны в Российской Федерации. Так ли это? Услышали ли Вы эти аргументы? Что это за аргументы? И обсуждался ли этот вопрос на уровне президентов с Вашим украинским коллегой? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Спасибо за три вопроса в одном.

Украина для нас очень важная, очень близкая страна, поэтому я, конечно, на них отвечу. Меня нисколько не смущает европейская интеграция Украины. В конце концов это суверенная страна, и вам выбирать, куда интегрироваться: хотите – в Евросоюз, если вас там ждут; хотите – в другие места. Единственное, что я могу сказать абсолютно точно, что если Украина, например, выберет европейский вектор, то ей, конечно, будет труднее находить, например, какие-то развязки в рамках Единого экономического пространства и Таможенного союза, в котором принимает участие Россия, Казахстан и Белоруссия, потому что это другое интеграционное объединение. Нельзя быть везде: или там, или там. Это должны понимать все, в том числе и мои украинские друзья и коллеги: нельзя сидеть на двух стульях, нужно делать какой-то выбор.

А европейская интеграция – это нормальный путь, мы все – европейские страны, имею в виду и Украину, и Россию. Мы не только дружим – мы продвигаем свои проекты на европейский рынок. У России, напомню, 250 миллиардов долларов торгового оборота с Евросоюзом. Для нас Евросоюз – важнейший торговый партнёр. Но или там, или там – скорее всего, вместе не получится.

Харьковские договорённости. Не знаю, присутствовали Вы во время подписания этих документов. Мне кажется, что это были не кулуарные соглашения – это соглашения, которые были подписаны в присутствии большого количества средств массовой информации, большого количества должностных лиц и публично.

Сами договорённости – это такая тема, которая, конечно, проходит целые стадии согласований, процесс притирки. Идея, естественно, в какой-то момент рождается, потом даются поручения помощникам, министрам иностранных дел. Так было и в этом случае. Мы это придумали с Президентом Януковичем. Если вас интересует где, могу даже сказать где: сидя у меня на даче. Но это не значит, что эти соглашения являются кулуарными.

Спустя некоторое время мы дали поручения министрам – министры взялись за работу. Потом приехала целая делегация, представляющая украинское руководство, во главе с премьер-министром. Мы тоже провели переговоры. Потом вышли на подписание документа. Думаю, что этот документ абсолютно взаимовыгодный. И, что бы там ни говорили, он позволил решить Украине целый ряд весьма сложных экономических проблем, но он не универсальный: за счёт этого договора невозможно решить все проблемы. Им невозможно закрыть проблемы в бюджете, им невозможно закрыть существующие проблемы в бюджете и некоторые другие проблемы. Надо думать о том, что делать дальше.

И в отношении газа. Не скрою, эта тема является одной из наиболее часто встречающихся в ходе моей политической практики, моих контактов с руководством Украины и с Президентом Януковичем в том числе. Мы обсуждаем эту тему. Это экономическая тема, хотя, конечно, её последствия для Украины и для России тоже имеют широкомасштабный характер, далеко выходящий просто за рамки экономики. Но прежде всего это всё-таки вопрос взаимовыгодного сотрудничества.

Цены на газ формируются по известным экономическим законам на основании адаптированных и общепринятых формул, и эти цены и должны применяться. Но это не значит, что мы не должны выстраивать планов на будущее и не смотреть, допустим, на возможности использования различного рода интересных экономических проектов, которые, будучи реализованы, допустим, у нас или у вас, будут смягчать эту ситуацию. То есть, иными словами, здесь нет упёртой позиции, что только такая цена, и всё, – предложите то, что вы считаете правильным, и мы будем готовы рассмотреть эти варианты. Но до того, как одобрены какие-то крупные форматы сотрудничества, действует то соглашение, которое было подписано несколько лет назад. Договоры должны исполняться, это очевидно.

Д.МЕДВЕДЕВ: Если Вы хотите сказать – скажите. Пожалуйста.

Н.ШИЛОНОСОВА: Меня зовут Нина Шилоносова, я главный редактор интернет-портала «Живая Кубань», это региональные СМИ общего интереса. Так получилось, что мы первыми 5 ноября сообщили о трагедии в Кущёвской, а через несколько дней наш ресурс рухнул от наплыва посетителей, а в конце ноября начались хакерские атаки, три месяца нас DDoS'или по полной программе. Тема продолжает оставаться в центре внимания наших пользователей, но всё стихло. У нас нет премодерации на портале: и блоги, и форумы открыты, – и люди пишут именно, как Вы сказали, правду-матку. И сейчас идёт информация по официальным источникам, что уже некоторые милицейские начальники, которые были сняты, по суду возвращаются. Ведь творилась страшная ситуация: сращивание преступности, криминала с милицией. Вы приняли решение, сняли в прямом эфире начальника кубанской милиции Кучерука. Вертикаль наша устоялась, но получается, что она проржавела коррупцией.

Как мы будем модернизироваться с такой «ржавчиной»? Помогут ли те события, которые сейчас происходят: перевод милиции в полицию, – полностью реформировать эту структуру? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Насчёт реформирования МВД – начну с этого, потому что эта тема ещё не звучала. Когда я принял решение реформировать Министерство внутренних дел и создать новую полицию, у меня не было никаких иллюзий, что это простая тема и что только за счёт организационных мер мы сможем получить эффективно работающую структуру. Нет, конечно. Это вопрос людей, это вопрос организационных ресурсов, это вопрос денег, это вопрос правовой культуры, наконец.

Все мы живём в одной стране. И, понимаете, я не смогу за несколько дней или месяцев набрать новые правоохранительные структуры. Они должны меняться, но они должны меняться постепенно. Это не означает, что руководство этих правоохранительных структур, руководители территориальных органов, руководители министерства должны постоянно быть на своих местах. Тех, кто скомпрометировал себя, тех, кто совершил проступок или просто не уследил за ситуацией, надо менять. Я это делаю. Если Вы следите за ситуацией, то, по-моему, за последние несколько месяцев такое количество милицейских начальников, которых я сменил, – наверное, никогда в истории нашей страны этого не происходило. Но вопрос не только в замене людей, хотя в ней тоже, а в том, чтобы люди, которые приходят на работу в новую полицию, дорожили своей работой, своим местом, чтобы они действительно воспринимались, как стражи порядка, чтобы они были авторитетными людьми, а не просто отбывающими номер или хорошо замаскировавшимися коррупционерами.

Я знаю, что и у вас на Кубани с этим много проблем, и ситуация в Кущёвской, конечно, она такая модельная. Я, знаете, вот что скажу: то, что произошло у вас, – это большая трагедия, в то же время очень важно, чтобы из этого были извлечены уроки, и в этом плане внимание, которое было приковано к этому делу и до сих пор остаётся таковым, – это всё-таки, если хотите, символ изменений, потому что за то, что произошло, всё-таки большое количество людей понесло ответственность, чего раньше никогда не было, во всяком случае последние лет 30–40. И, несмотря на то что ситуация не идеальна, я всё-таки считаю, что это пошло на пользу и МВД, и другим структурам, и местные начальники стали голову чесать по поводу того, что происходит.

Знаете, после того, что случилось, ко мне обратились губернаторы, в том числе и ваш губернатор, и говорят: «Вы знаете, Вы с нас спрашиваете, увольняете многих, но дайте нам хоть какой-то инструмент, чтобы мы могли на эту ситуацию воздействовать». Я говорю: «Какой? Что вам надо?» Говорят: «Дайте нам хотя бы координационный механизм, чтобы мы могли спрашивать с руководителей правоохранительных ведомств о том, что происходит, а они потом не говорили при возникновении каких-то происшествий или преступлений, что мы вам докладывали, а вы не приняли мер». Я сказал: «Хорошо, пусть это всё будет под протокол: вот вы встречаетесь, проводите заседание этого координационного совета, и в этом случае вы можете прямо им сказать, есть ли какие-то угрозы. Если они скажут, что этих угроз нет, – значит, они за это должны будут ответить, если что-то произойдёт. Если вы им скажете обратить внимание, например, на соответствующую станицу, на соответствующий населённый пункт, там ситуация неблагополучная, а они это проигнорируют, вы тоже сможете это предъявить – и тогда уже я буду принимать решение в отношении этих начальников, этих руководителей правоохранительных структур». Я надеюсь, что этот правоохранительный механизм заработает.

И, наконец, последнее. Очень многое зависит от вашей неравнодушной позиции. Потому что большинство сигналов о происшествиях всегда приходит снизу. Очень редко кто из начальников рассказывает об этом по понятным причинам: во-первых, потому, что не хочется сор из избы выносить; во-вторых, просто у них информации может не быть. Поэтому этот постоянный обмен информацией крайне важен. И благодаря нему в последнее время возбуждается большое количество уголовных дел. Большое количество уголовных дел. Этого канала раньше не было.

Я сейчас внедряю в практику так называемые мобильные приёмные Президента. Туда можно прийти и поговорить с руководством Администрации, просто рассказать о проблемах. Я считаю крайне важным, чтобы руководители нашей страны, чтобы руководители федерального уровня ездили по регионам и собирали такую информацию. Но при этом, конечно, никто не отменял интернет и другие средства коммуникации.

Е.СИМКИН: Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич. Евгений Симкин, телекомпания «Телесеть Мордовии», 10-й канал.

У нас регион спортивный – вопрос про спорт: Вы верите в победу российской олимпийской сборной в следующем году?

Д.МЕДВЕДЕВ: В следующем году?

Е.СИМКИН: В 2012-м, в Лондоне.

Д.МЕДВЕДЕВ: А-а-а, в Лондоне, понятно.

Знаете, я считаю, что мы все должны верить в победу. Другого варианта просто нет. Потому что иначе наша неуверенность будет передаваться нашим спортсменам. Надо верить и болеть до конца, даже тогда, когда шансы призрачны. Мы все следим за спортивными событиями, переживаем. Но, знаете, это всё равно часть нашей работы – помогать нашим спортсменам, морально помогать.

Но в том, что касается подготовки, мне кажется, работают они неплохо, готовятся тоже неплохо. Шансы хорошо выступить у нас есть и в 2012 году, и, конечно, в 2014 году. Для этого выделены и средства, и много решений важных принято. Поэтому будем болеть. Надеюсь, что они нас порадуют.

Пожалуйста, Дальний Восток, Хабаровск.

С.ЛИТВИНОВА: Светлана Литвинова, город Хабаровск.

Дмитрий Анатольевич, меня, как и многих дальневосточников, сегодня волнует проблема миграции. Данные последней переписи это красноречиво подтверждают. Регион теряет население – и значительно теряет. Уезжает молодёжь (здесь отдельное спасибо можно сказать ЕГЭ), даже не дождавшись выпускных вечеров, молодые люди уезжают в столичные вузы, уезжают перспективные спортсмены, предприниматели, бизнесмены, то есть молодые, перспективные, и люди, которые должны там экономику строить.

Какие меры сегодня необходимо принять для комплексного развития Дальнего Востока? Увы, романтиков и декабристов сегодня нет: человек ищет, где лучше.

Д.МЕДВЕДЕВ: Вы правильно говорите, что романтиков сейчас не так много, хотя они есть всё-таки: я точно не последний романтик в нашей стране. Это важное качество, мне кажется.

Меры должны быть в принципе близки к тому, чем мы занимаемся, – может быть, просто интенсивность должна быть другой, и объём поддержки должен быть другой.

К сожалению, на Дальнем Востоке происходит отток населения. Где-то, кстати, нам удалось его приостановить, но где-то он продолжается.

Надо закреплять людей. Как? Создавать новые рабочие места, создавать новые точки роста, бизнес развивать, платить нормальные деньги. Только в этом случае молодёжь будет оставаться, никто не будет уезжать, все будут жить с удовольствием.

У вас прекрасный город, кстати. Я недавно вспомнил, как мы были у вас, и я с вертолёта просто посмотрел, насколько он хорошо выглядит, почему я об этом и говорю. На Дальнем Востоке тоже можно развивать современное красивое градостроительство, а это часть нашей жизни, это стимул к тому, чтобы оставаться дома, а не уезжать куда-то на заработки в красивые места или в столицы.

Нужна ответственная политика: и федеральная, и региональная. Поэтому, во-первых, я считаю, что уже много важных решений принято. Программы, которые созданы и которые действуют, будут и дальше финансироваться, в том числе и программа развития Дальнего Востока. Во-вторых, нам нужны нестандартные меры, позволяющие в большей степени сплачивать нашу страну, включая возможности поездок в европейскую часть нашей страны, чтобы эти поездки, все эти коммуникации были проще и легче. На это тоже не следует жалеть денег.

Нужно развивать коммуникации, информационные коммуникации, с тем чтобы не было отрыва. Люди, которые живут на Дальнем Востоке, иногда говорили, – я иногда слышу: «Вот у нас, на Дальнем Востоке, так, а в России – так». Это очень плохо, потому что мы все – Россия. И конечно, наше единство, может быть, стоит самого дорогого.

Рейтер просит задать вопрос – давайте. Крупное агентство.

А.АНИЩУК: Алексей Анищук, агентство Рейтер.

Вы очень много усилий прикладываете для улучшения инвестиционного климата в России. За последние годы довольно много сделано, много было сказано. Но тем не менее такие ситуации, как недавний срыв сделки по обмену акций «Роснефть» и «Бритиш петролеум», очень негативно воспринимаются инвесторами, крайне негативно. И в этой связи у меня вопрос: какие, Вы считаете, были допущены ошибки Правительством Путина при подготовке этой сделки – те ошибки, которые привели к её срыву? Какие, может быть, выводы следует сделать Правительству?

И, если позволите, вопрос, он уже звучал, но раз уж есть возможность задать: Вы сказали, что у Вас с премьером Путиным разногласия в деталях, а по стратегии Вы не разнитесь с ним. Но тем не менее ряд заявлений, Ваших и премьер-министра, по последним актуальным вопросам были, в общем-то, диаметрально противоположны, если вспомнить ситуацию по Ливии, или дело Ходорковского, на которое, кстати, иностранные инвесторы очень серьёзно смотрят, или общий вопрос централизации власти, или наоборот, её демократизации. Всё-таки могли бы это пояснить? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Инвестклимат – важнейшая составляющая нашего успеха. Я в Магнитогорске на эту тему выступал, сегодня не буду делать каких-то таких сверхъестественных заявлений, но обещаю, что обязательно вернусь к этому вопросу в ближайшее время, в том числе на форуме, который будет происходить в Петербурге, – на Петербургском экономическом форуме, куда всех приглашаю.

Крупные проекты – часть инвестклимата. Я не знаю, какова окончательная судьба сделки между Роснефтью и Би-Пи, хотя сама по себе сделка мне кажется интересной, так просто, если абстрагироваться от обстоятельств её совершения и тех трудностей, которые возникли. Могу сказать, что, на мой взгляд, всё-таки тем, кто занимался подготовкой этой сделки, следовало в большей степени обратить внимание на нюансы акционерных соглашений и на юридические вопросы, которые всегда возникают в ходе подготовки таких крупных документов. Нужно было заниматься, если хотите, более тонким внутриправительственным дью-дилидженсом, если говорить бизнес-языком. И это, мне кажется, не было сделано, что в конечном счёте привело к осложнениям, к столкновениям с другими акционерами. Этого нужно избегать, и, что называется, нужно заранее договариваться, тогда будет меньше проблем. Но, если в конечном счёте всё-таки что-то срастётся здесь, я буду рад, это само по себе для нашей страны неплохо.

Теперь в отношении стратегии. Знаете, когда я говорил о том, что у нас близкие или совпадающие позиции с премьером Путиным, то я имел в виду вот что. Мы действительно имеем общее образование, юридическое, и набор ценностей у нас очень близкий. Мы действительно оба хотим того, чтобы наша страна была современной, чтобы она была эффективной, чтобы она хорошо выглядела, чтобы люди жили нормально, чтобы принимались разумные исполнимые решения, чтобы обеспечивались права, чтобы была диверсифицированная, современная, модернизированная экономика. Но это не значит, что по тактике у нас абсолютно совпадающие позиции. Я говорю, мне кажется, что неплохо, потому что истина всегда должна рождаться в соприкосновении каких-то вопросов, в соприкосновении каких-то позиций, даже иногда в столкновении, и это залог движения вперёд.

И по вопросам модернизации. У меня, может быть, в этом смысле позиция несколько отличная от позиции премьера, потому что, насколько я понял по тому, что он говорит, он считает, что модернизация – это такое спокойное, постепенное движение. Я считаю, что у нас есть шансы и силы для того, чтобы эту модернизацию провести быстрее, без ущерба для того, что было сделано, и добиться хорошего результата, совершить качественный шаг вперёд. Но для этого нужно много работать. Всё остальное, мне кажется, это всё-таки такие прилагательные вещи.

Мы с вами работаем уже час и 40 минут. Я не собирался ставить рекордов пребывания на этой трибуне, но, если у вас сохраняется интерес, мы какое-то время ещё поработаем. Плюс – так, как и принято, – я несколько вопросов отобрал из тех, что были получены письменно, которые мне показались достаточно показательными или любопытными. Я в конце, наверное, на них остановлюсь. Их там будет не больше пяти, тем более уже, по сути, близкие вопросы прозвучали.

Е.АПАНОВА: Здравствуйте! Меня зовут Екатерина Апанова, я из Калининграда, телеканал «Центр-Премьер».

У меня такой вопрос. Очень актуальная проблема для нас – это визовый вопрос, свобода передвижения. В связи с последними событиями в странах Шенгенского соглашения: отразится как-нибудь на нас то, что страны закрывают к себе границы?

Д.МЕДВЕДЕВ: Ну, я не могу отвечать за страны Шенгенской зоны, потому что мы не участвуем в Шенгенском соглашении – мы лишь обращаемся к странам Шенгенской зоны для того, чтобы получить визы. Я могу сказать только одно: то, что произошло, видимо, явилось весьма неожиданным для целого ряда государств: события на Ближнем Востоке, на севере Африки вызвали очень мощные потоки миграции, и на это последовала реакция ведущих европейских стран. Если я правильно понимаю, в корне это их политику не поколебало. И, несмотря на то, что они ввели некоторые отдельные ограничительные меры, опрокидывать Шенген или выходить из него государства не собираются.

Но наша цель в другом. Если мы действительно очень активно работаем с нашими европейскими партнёрами, если у нас уже существует с ними, по сути, единое экономическое пространство, вполне логично было бы, чтобы мы с ними вышли и на единое безвизовое пространство. И этого я буду добиваться, потому что я считаю, что это залог успешного развития экономических отношений с Евросоюзом и другими странами Европы.

Хорошо, давайте Вам слово. Пожалуйста.

Х.-В.ШТЕЙНФЕЛЬД: Телевидение Норвегии. Господин Президент, недавно Вы сказали, что доверие к инвестиционному климату в России плохое, очень плохое. Вы говорили о политической ответственности, при которой министры понесут ответственность за преступления и ошибки, которые совершаются в их подведомственных структурах. Не стала бы Россия более современной, если бы Вы «ушли» Министра МВД и Генерального прокурора после громких дел в прокуратуре Московской области да ещё в МВД? Спасибо.

Д.МЕДВЕДЕВ: Я с самого начала сказал, что считаю очень важным, чтобы каждый человек, находящийся на высокой должности, чувствовал свою ответственность. Я исхожу из того, что все начальники, в том числе и те, о которых Вы говорите, они всё-таки стараются работать качественно, но это не значит, что они будут вечно сидеть на своих креслах. Очевидно, что за ошибки необходимо платить. И, по-моему, за последние несколько лет примеров тому было весьма немало. И в будущем при принятии определённых решений, конечно, я буду исходить из этого же.

В то же время я не считаю правильным за отдельные события сразу же подвергать наказаниям руководителя федерального уровня. Потому что та система, которой они руководят, в конце концов сложилась далеко не всегда при них, не они явились её инициаторами, не они явились авторами тех или иных решений. Они её получили в том виде, в котором получили, со всеми огрехами и проблемами.

И поэтому сразу же менять их мне представлялось не вполне правильным. Но это не значит, что я этого не буду делать. Очевидно, что рано или поздно необходимо будет провести ротацию во всех министерствах. И я сказал о том, что Правительство – это единый организм со всеми своими достоинствами и недостатками, но я исхожу из того, что новое Правительство, которое появится в нашей стране, должно уже быть очень существенным образом обновлено, безотносительно к тому даже, кто его будет формировать, – это просто требование времени.

«Russia Today», пожалуйста.

Е.ГРАЧЁВА: Екатерина Грачёва, «Russia Today».

Дмитрий Анатольевич, Россия поддержала резолюцию №1973 в отношении Ливии. То, что мы видим сейчас, очевидно: страны коалиции, альянс НАТО выходят своими действиями в этой стране за рамки данной резолюции. Если вопрос об аналогичной резолюции в отношении Сирии будет поднят, каковы будут действия России?

И второй вопрос, поскольку такая традиция уже была заведена…

Д.МЕДВЕДЕВ: Кем была заведена?

Е.ГРАЧЁВА: По нескольку вопросов задавать.

Д.МЕДВЕДЕВ: Понятно, коллегами.

Е.ГРАЧЁВА: Мы тоже немножко обнаглеем.

За три года и 11 дней, что Вы занимаете свой пост, кажется ли Вам, что Россию, скажем, как минимум стали знать больше на Западе? Хиллари Клинтон не так давно сделала такое заявление, а может быть, констатировала факт, что они проигрывают информационную войну…

Д.МЕДВЕДЕВ: Она скромничает.

Е.ГРАЧЁВА: …тем не менее ряду стран, в том числе России.

Как Вы оцениваете, если мы назовём всё-таки это информационной войной, российские СМИ, которые вещают на иностранную аудиторию, внесли ли они какой-то вклад и что нужно сделать?

Д.МЕДВЕДЕВ: Я понимаю вторую часть Вашего вопроса. Я так понимаю, что это был намёк на «Russia Today» и на успехи «Russia Today» в мире, на выход «Russia Today» в кабельные сети и так далее. Если в этом смысле, то я очень доволен этому проигрышу, потому что действительно иностранные государства должны лучше знать о нашей стране.

Мой ответ на вторую часть Вашего вопроса таков. Мне кажется, может быть, нас стали понимать хотя бы чуть-чуть больше, и я вижу в этом определённую заслугу нынешней внешней политики России. Я считаю, что внешняя политика должна быть предсказуемой и прозрачной. Это не всегда легко обеспечить, но это очень важно для того, чтобы между странами были добрые отношения.

Резолюция по Сирии. Я не поддержу такую резолюцию, даже если меня об этом будут просить мои друзья и приятели. Почему? Потому что резолюции 1970, 1973 оказались по сути, если говорить жёстко, попраны теми действиями, которые были совершены некоторыми государствами. И несмотря на то, что Россия изначально поддержала одну резолюцию и дала согласие на принятие другой, то есть не заветировала, последующее развитие событий показало, что такими резолюциями можно манипулировать.

Это грустно, потому что мы тем самым подрываем авторитет Организации Объединённых Наций. Тем не менее я считаю, что эти резолюции всё равно были важны в общем контексте, потому что они показали общую озабоченность стран, но дальше действовать таким образом неправильно, надо дать возможность самим государствам выбирать собственный путь развития и дать возможность сирийскому руководству урегулировать те внутренние проблемы, которые там существуют.

Президент Асад объявил реформы, надо сделать так, чтобы эти реформы были эффективными, а не пытаться давить резолюциями, потому что, как правило, это ни к чему не приводит, а их вольная интерпретация в конечном счёте создаёт принципиально иную ситуацию, это не связано с мерами государственного воздействия. Вот так.

Уже час пятьдесят мы работаем, давайте так сделаем: ещё десять минут, может быть, по одному вопросу вы зададите, потом ещё вопросы, которые я заранее отбирал, прочту и дам на них ответы. На этом мы завершим работу.

У Вас восклицательный знак нарисован. Это что означает?

Т.ТАРАСОВА: Вопрос.

Д.МЕДВЕДЕВ: Вопрос? Вопрос – это же другой знак.

Т.ТАРАСОВА: Может быть.

Д.МЕДВЕДЕВ: То есть Вы в этом не уверены?

Т.ТАРАСОВА: Татьяна Тарасова, Якутское информационное агентство.

Дмитрий Анатольевич, Вы сказали, что за время Вашей работы на этом посту сменилось 50 процентов губернаторов. То есть народ понял, какие губернаторы Вам нужны. Так не пора ли вернуть понятливому народу возможность выбирать губернаторов?

Д.МЕДВЕДЕВ: Понятно. Я Вам отвечу, что я об этом думаю. Это не означает, что это застывшая позиция, но я отвечу то, что я думаю сейчас.

Дело в том, что в тот момент, когда принималось решение об изменении порядка наделения полномочиями губернаторов, у нас была вполне очевидная ситуация, связанная с разболтанностью власти и с тем популизмом, который, к сожалению, активно играл свою роль в ходе выборов губернаторов. И для того, чтобы эту власть укрепить в масштабах очень сложного федеративного государства, было принято такое решение. Не буду скрывать, я был одним из авторов этого решения, хотя принималось оно моим предшественником.

Я считаю, что в настоящий момент эта процедура в большей степени соответствует интересам нашего государства именно в силу того, что у нас государство очень сложное, у нас есть много внутренних противоречий и скрытых латентных конфликтов. И отказ от этой процедуры может создать то напряжение, которое, к сожалению, накопилось в 90-е годы.

Некоторое время назад я сказал, что эту процедуру не нужно менять вообще. Вы знаете, сейчас я уже в этом не уверен. Я считаю, что в ближайшей перспективе, в обозримом будущем, эту процедуру было бы правильно сохранить в том виде, в котором она есть, потому что она позволяет достаточно эффективно управлять государством. Не рассаживать удобных людей, а именно управлять государством.

Но я допускаю, что через какое-то количество лет, во всяком случае, если не мною и не, допустим, теми, кто будет работать в ближайшие 10–15 лет, эта процедура может быть изменена. Но я вам скажу прямо и откровенно: для этого должны созреть предпосылки. Это первое.

И второе. На самом деле в разных странах ведь очень по-разному это происходит. И эффективность региональных властей от этого не становится меньше. Более того, у нас было очень много случаев, когда во главе регионов становились абсолютно случайные люди, но при этом были соблюдены, как минимум формально, демократические процедуры. А региону от этого было только хуже и хуже. Избирали человека на популистской волне, а он работать не мог, водку пил или просто отсиживался. И что делать? Поэтому я считаю, что всё-таки это тема, которая подлежит уточнению в дальнейшем.

Вам слово, потому что мы с вами встречались некоторое время назад, по-моему, в Уфе.

Т.ТЕРЕШИНА: Спасибо большое, Дмитрий Анатольевич. И спасибо, что у Вас такая замечательная память. Это ещё раз говорит о том, что Вы инноватор и молодой Президент с большими перспективами.

Д.МЕДВЕДЕВ: Приятно слышать.

Т.ТЕРЕШИНА: Дмитрий Анатольевич, на самом деле на эту пресс-конференцию в качестве талисмана, и, слава богу, он мне помог, я взяла ту самую фотографию с пресс-конференции, которая была три года назад. Это было накануне президентских выборов. И мы тогда с коллегами… Правда, эта пресс-конференция проходила в формате «без галстуков»…

Д.МЕДВЕДЕВ: Я могу в конце снять галстук, если Вы считаете это правильным.

Т.ТЕРЕШИНА: Вы тогда были в очень модных стильных джинсах, мы это заметили. Дмитрий Анатольевич, и тогда мы с коллегами совершенно искренне пожелали Вам победы, и так случилось, что народ России был с Вами солидарен, и в итоге Вы стали самым молодым Президентом России и одним из самых молодых лидеров мира.

И сегодня мы видим, что Вы формируете на самом деле такую молодую, современную, отвечающую вызовам времени повестку дня. И в этой повестке дня, конечно же, красной строкой стоит «Сколково» – это тот проект, который должен стать стреляющим брендом, символом новой России.

Недавно в Саранске проходил Совет по инновациям и заседание двух комитетов Госдумы, где учёные, академики с мировым именем говорили как раз об этом, что он всё-таки становится точкой роста. И в регионах пошёл процесс, в частности, создаются технопарки, в том числе и у нас, в Мордовии, и, кстати, создана ассоциация инновационных регионов страны, этого вообще не было никогда, то есть регионы понимают, что инновации нужны. Поэтому вопрос: считаете ли Вы возможным тот законодательный «зонтик», который существует в Сколково, распространить для поддержки науки и продвижения ноу-хау, для коммерциализации ноу-хау, которые создаются в регионах, для поддержки тех точек роста, которые есть в регионах?

И ещё один вопрос. Вы здесь, в Сколково, будучи на телеканале «Дождь», сказали, что если Вы когда-то покинете пост Президента, то Вы хотели бы преподавать в Сколково. А у нас в Саранске создаётся центр для одарённых детей. Не хотели бы Вы у нас прочесть две-три лекции для наших студентов?

Д.МЕДВЕДЕВ: «Сколково» было предложено, если хотите, придумано и реализовано именно для того, чтобы тиражировать этот опыт. Мне очень приятно сегодня находиться здесь, вас видеть. Это символ перемен, символ модернизации, символ нашего желания менять жизнь. Но это не единственный пример того, как нам нужно выстраивать технологическую реконструкцию нашего государства.

Я очень хотел бы, чтобы по примеру «Сколково» подобные структуры создавались бы и в других регионах. И я не исключаю того, что мы будем создавать именно представительства, филиалы, какие-то дочерние структуры «Сколково» в разных местах, тем более что существуют технопарки, существуют другие инновационные структуры, где, по сути, уже сегодня эти процессы идут. Важен вектор. И в этом смысле «Сколково» и есть этот вектор. Я хотел бы, чтобы именно так он воспринимался.

Поэтому этот «зонтик», как Вы выразились, конечно, должен использоваться в самых разных местах, может быть, даже в какой-то ситуации, и набор тех преимуществ, которыми обладает «Сколково» как инновационный центр.

И насчёт планов. Я об этом абсолютно определённо говорил, я не сомневаюсь в том, что рано или поздно я перестану работать Президентом. И в этом случае меня никогда не смущала возможность что-то рассказать о моём опыте – опыте работы в должности Президента, работы в Правительстве. Я считаю, что это на самом деле полезно. За этим сразу же увидели, что, вот, он уже типа всем ручкой помахал, сказал «до свидания». Это не так. Я обязательно преподавать буду, потому что мне это нравится. Это интересно, это полезно, по-моему, это хорошая работа.

К.ФРАНЦЕН: Кристоф Францен, Швейцарское телевидение, корреспондент в Москве.

Господин Президент, у меня вопрос по делу Hermitage Capital и Сергея Магнитского. Федеральная прокуратура Швейцарии ведёт расследование по заявлению Hermitage Capital, связанное с налоговым мошенничеством в России и возможным отмыванием этих денег в Швейцарии. Будет ли Россия содействовать Швейцарии в этом деле?

Д.МЕДВЕДЕВ: В этом деле надо разобраться. Россия будет содействовать любым процедурам, которые основаны на законе, в том числе и тем процедурам, которые проходят в Швейцарии. Генеральный прокурор докладывал мне о тех запросах, которые существуют. Я дал соответствующее поручение прокуратуре этим заниматься. Не буду скрывать, я на эту тему разговаривал и с другими руководителями правоохранительных структур нашей страны, а именно: с руководителем Следственного комитета и с директором ФСБ. В этом деле необходимо разобраться. Оно содержит в себе очень печальное событие, а именно смерть самого Магнитского, в ней тоже нужно разобраться – почему она последовала? И в этом смысле следствие уже продвинулось существенно вперёд. Мне доложили, что в ближайшее время будет результат расследования самих обстоятельств гибели, кончины Магнитского.

Что же касается самого содержания этого дела, включая возможные налоговые преступления и другие преступления, потому что там не всё так просто, как это иногда представляется в средствах массовой информации, – в этом тоже нужно разобраться и установить круг причастных лиц как российских, так и заграничных. Поэтому я настроен на то, чтобы объективное, всестороннее и полное расследование этого дела велось быстро и его результаты были предъявлены общественности.

Пожалуйста. Вы хором задавать будете вопросы?

А.ЕФИМОВ: Мы по одному вопросу.

Мы представляем фонд «Сколково». Но поскольку я всё-таки блогер, а не только работаю в фонде «Сколково», то я думаю, что я имею право задать вопрос и готов, кстати…

Д.МЕДВЕДЕВ: Ваш сосед тоже будет задавать?

А.ЕФИМОВ: А это один из наших проектов, который пришёл. Мы здесь рассказывали о нескольких проектах, которые есть в фонде.

Д.МЕДВЕДЕВ: Это не проект – это Ваш сосед.

А.ЕФИМОВ: Тем не менее всё-таки вопрос, который я хотел Вам задать, Дмитрий Анатольевич: а что из того, что Вы делаете сейчас для нашей страны, Вы считаете, останется потом в истории России уже на долгие годы? Вот есть задачи сегодняшние, есть задачи завтрашние, а есть задачи вечные или задачи на десятилетия. Что действительно важно, Вы считаете? И второй вопрос, наверное, задаст мой коллега.

А.ЧАЧАВА: Вопрос следующий. Российский интернет на сегодня беззащитен перед атаками хакеров, различных киберпреступников – это мы увидели за последние недели. Вот прокомментируйте, пожалуйста, что делается со стороны государства, чтобы всё-таки хакеры в России не оставались безнаказанными и как-то преследовались по закону, так же как и другие воры, преступники, мошенники?

Д.МЕДВЕДЕВ: Вы знаете, первый вопрос, который был задан, очень важный. Если Вы не возражаете, я в конце на него отвечу.

Теперь в отношении интернета. У меня не так давно была встреча с представителями интернет-сообщества, с некоторыми блогерами, некоторыми руководителями интернет-индустрии. Что я могу сказать? Эта сфера очень новая, и очень много проблем связано просто даже с реальной диагностикой того, что происходит: кто виноват и что делать, что произошло, каким образом предотвратить хакерские атаки, включая, видимо, те самые DDoS-атаки, которые Вы имеете в виду. Проблема заключается в том, что эффективного ответа, технологического ответа, на эти вопросы нет в мире. Но у правоохранительных структур должен появиться инструмент, и юридический, и технологический, для того чтобы определять «авторов» соответствующих атак и привлекать их к ответственности.

О чём мы договорились? О том, что представители интернет-сообщества встретятся по моему поручению с руководством МВД и ФСБ и обсудят юридические и организационные механизмы, которые можно было бы здесь выработать. Это будет и правильно, и справедливо. Надеюсь, что эта встреча скоро произойдёт. Напоминаю об этом моим коллегам, которые занимаются правоохранительной деятельностью.

Ю.МАЦАРСКИЙ: Я представляю радиостанцию «Коммерсантъ-FM», меня зовут Юрий Мацарский.

Дмитрий Анатольевич, скажите, пожалуйста, опасен ли для общества выход Ходорковского на свободу?

Д.МЕДВЕДЕВ: Вопрос короткий и ответ тоже короткий: абсолютно ничем не опасен.

Уважаемые друзья, мы с вами уже ровно два часа работаем. Чтобы не превращать это в бесконечную историю, мне кажется, надо всегда найти в себе мужество красиво завершить. Хотя, не буду скрывать, мне с вами очень интересно работать именно в силу того, что это такое непринуждённое и несрежиссированное общение – каждый из вас хочет задать вопрос. Кое-кто задал.

РЕПЛИКА: Последний вопрос.

Д.МЕДВЕДЕВ: А почему последний? У меня есть ещё отобранные мною вопросы.

РЕПЛИКА: Образование и здравоохранение.

Д.МЕДВЕДЕВ: Образование и здравоохранение. Я два слова на эту тему скажу. У меня есть один отобранный вопрос.

Хорошо, давайте так. Я попрошу всех свои вопросы сохранить на будущее – наша с вами жизнь не завершается, наоборот, надеюсь, находится в самом апогее, и у нас с вами ещё будет много встреч. Я не собираюсь отказываться от поездок в регионы и поездок в иностранные государства. Опыт моего общения с некоторыми коллегами, которые здесь вставали, показывает, что я действительно общаюсь с региональной прессой, не прячусь от неё, стараюсь давать ответы на разные вопросы. Ну а с федеральной прессой, с федеральными средствами массовой информации я общаюсь регулярно.

Я позволю себе пройтись по некоторым вопросам, которые мне прислали. Здесь, мне кажется, некоторая квинтэссенция того, что, может быть, ещё не было задано, ну и просто я какие-то любопытные вопросы отобрал, на мой взгляд. Я буду называть того, кто этот вопрос задавал.

Вопрос про НАТО и про ЕвроПРО – я на него уже ответил, поэтому я хотел поблагодарить Чжана Гуанчжэна, корреспондента «Женьминь Жибао», но этот вопрос задали до Вас, задали представители другого средства массовой информации.

Есть такой вопрос, который мне тоже показался очень важным, об этом не было сказано так откровенно. Сальникова Инна, «Омск-информ», я не знаю, Вы здесь или нет? Здесь, вот, видите, Вам повезло чуть больше. «Уважаемый Дмитрий Анатольевич, я живу в Сибири и, как и многие сибиряки, столкнулась со следующей проблемой: сейчас добраться до Питера или Москвы намного проще, чем попасть в соседний регион. Преодолеть расстояние в 800 километров между Челябинском и Омском можно лишь на поезде дальнего следования за 14 часов. Между сибирскими регионами транспортное сообщение более стабильное, но тем не менее за последнее время кардинально ничего не изменилось. Будут ли вкладываться деньги в это и планируются ли специальные программы на сей счёт?»

Ответ: безусловно да, эти программы есть, они не свёрнуты, и надеюсь, что они принесут результат. Не за год, не за два, но принесут, я имею в виду две программы: одна из них касается развития железнодорожного транспорта на период до 2030 года, а вторая касается транспортной стратегии, ФЦП развития транспорта на период до 2015 года. Эти программы многомиллиардные, и они будут реализовываться. При этом я хотел бы отметить, что я отлично понимаю, насколько острым является этот вопрос для жителей нашей страны, потому что крайне обидно, когда ты вынужден, для того чтобы действительно съездить из Омска в Томск, лететь в Москву. Надо возрождать региональные перевозки, надо добиваться того, чтобы в регионах появлялся свой самолётный парк, надо брать самолёты в лизинг и запускать их в эксплуатацию.

Что же касается железных дорог, то только одна программа поддержки железных дорог в рамках той работы, которую ведёт ОАО «РЖД», по-моему, составляет около 350 миллиардов рублей в год. Это большие деньги, их нужно правильным образом расходовать, но я уверен, что они принесут результат.

Я смотрю, как развиваются коммуникации в других странах. Недавно был в Китае, посмотрел, как быстро развивается там сообщение между городами в рамках скоростного железнодорожного транспорта. Нам нужно обязательно этим заниматься. Мы ни в коем случае не должны потерять наши конкурентные преимущества, и мы должны сохранить единую ткань нашей страны, нашей экономики. Будем вкладывать деньги обязательно.

Вот хороший вопрос. Надеюсь, вам понравится. Ардеева Ангелина, журнал «Вынгы вада» («Слово тундры»). Вопрос хороший на самом деле. «Хотела бы обратить внимание на следующую проблему. Олень – единственное животное, которое используется более чем на 100 процентов. Развитию оленеводства в России необходимы инновационные технологии. Хочу привести пример. Раньше обработанные шкуры оленя в виде замши из-за своих качеств использовались в космической промышленности. В настоящее время они поставляются за границу, а в худшем случае просто выкидываются. В связи с этим хочу задать вопрос: каким образом государство может поддержать традиционный вид деятельности коренных жителей Арктики – оленеводство в условиях индустриального роста и потепления климата?»

Может быть, сколь бы экзотическим ни казался моим коллегам этот вопрос, я его специально выбрал по двум причинам. Во-первых, потому что это уклад жизни большого количества наших людей, северных народов. А во-вторых, Вы знаете, мне он тоже какое-то время назад казался абстрактным, до тех пор, пока я не стал заниматься национальным проектом. И ровно в рамках этого национального проекта по просьбе как раз наших товарищей была введена отдельная подпрограмма, я напомню, она называлась «Развитие северного оленеводства и табунного коневодства». И только за счёт этой программы поголовье оленей было доведено за последнее время до полутора миллионов особей. Мы и дальше будем на это тратить деньги и обязательно будем развивать соответствующие программы. Но при этом обязательно нужно заниматься переработкой. И вот на это, я надеюсь, найдутся деньги в региональных бюджетах. Потому что предприятия по переработке не должны идти за федеральный счёт, на них нужно выкраивать деньги в бюджетах в субъектах Федерации. Так что передайте моё мнение вашим местным руководителям: пусть выделяют на это деньги.

Вот ещё один важный вопрос. Артём Пучеглазов, «Европейская медиагруппа»: «Есть ли в Вашей речи слова-паразиты, от которых Вы пытаетесь избавиться?»

Знаете, я когда думал, что сказать, решил, что скажу, что есть, конкретно «типа», такие слова, которые мне мешают жить, и совершенно очевидно, я от них буду избавляться.

Но если говорить серьёзно, то мне хотелось бы уже к вам обратиться и сказать, что все вы несёте очень важные знания нашим людям. И от того, на каком языке говорят наши средства массовой информации, зависит и язык наших детей, язык будущего. Поэтому, мне кажется, очень важно, чтобы все мы старались использовать грамотную и очень красивую российскую речь, наш родной русский язык, и популяризовать, и пропагандировать его в самых разных местах.

И последняя тема. Вот и наш коллега из «Сколково» задавал этот вопрос, и коллега, который представляет радио «Финам», Юрий Пронько: «Господин Президент, остаётся ровно год до момента, когда завершится Ваш первый срок на посту главы государства. За предстоящий период Вашего президентства произойдёт ещё масса важных событий, но, окидывая минувшие три года, можете ли Вы обозначить главные достижения? Если можно, расскажите откровенно и о неудачах». К этому же сводился вопрос нашего коллеги из «Сколково».

Не думаю, что я вас поражу в этом плане, но скажу о том, что к очевидным удачам и важным достижениям этих трёх лет, конечно, я хотел бы отнести то, что, может быть, в самый сложный период развития нашей страны за последние десять лет, в период глобального финансового кризиса, роста безработицы, мы не потеряли нить развития страны. У нас сохранились все основные программы, не произошло драматического ухудшения положения людей, наоборот, мы достаточно быстро восстановились и двигаемся вперёд.

Мне кажется, это очень важно, особенно если вспомнить о том, какие эмоции, например, сохраняются во многих европейских странах, которые в чём-то, может быть, даже более успешны и более богаты, чем мы. Но у нас нет тех процессов, которые сегодня существуют в финансовой сфере Испании, Португалии, Греции. И очень важно, что мы смогли консолидироваться в этот сложный период.

На мой взгляд, к числу достижений также можно отнести то, что мы смогли реализовать выверенный внешнеполитический курс, который привёл к ослаблению напряжённости с целым рядом государств. Это очень хорошо просто потому, что это даёт нам возможность развиваться, не отвлекаясь избыточно на привходящие проблемы. Но в то же время мы смогли защитить себя и сегодня можем защищать себя, защитить нашу независимость, наши суверенные подходы. Я имею в виду самые сложные события, в том числе и события 2008 года. Считаю, что это было очень важным для страны, чтобы страна не рассыпалась, а чувствовала себя сильной, какую бы интерпретацию ни получали эти события в других странах. Это было важно прежде всего для самих нас.

Ну а неудачи и недостатки… Я думаю, что здесь ответ очевиден. Мы не добились кардинального улучшения положения наших людей. Мы развивались, но развивались не так быстро, как нам бы хотелось. Мы занимались решением социальных вопросов, но у нас ещё очень много проблем: у нас высока бедность, у нас есть люди, которые живут за границей соответствующих критериев, их приблизительно 13 процентов. Это много для такой страны, как наша, хотя, напомню, ещё некоторое время назад их было около 30 процентов. Тем не менее это очень серьёзная повестка дня. Мы не смогли диверсифицировать ситуацию в экономике так, как нам бы хотелось. Мы не смогли уйти от сырьевого роста. Мы не смогли изменить в достаточной мере инвестиционный климат. Это не повод для того, чтобы предаваться унынию, но это повестка дня для будущей работы.

Спасибо вам большое.

И последнее. Я хотел бы надеяться, что все, кто не успел задать свои вопросы, ещё получат для этого шанс.

Всего вам доброго!

Россия. ЦФО > СМИ, ИТ. Финансы, банки > kremlin.ru, 18 мая 2011 > № 330460 Дмитрий Медведев

ЕвроПРО как смена стратегической игры

Как России и Соединенным Штатам начать демилитаризацию отношений

Резюме: Трансформация стратегических отношений между Россией и Америкой на путях контроля над вооружениями невозможна в принципе. Наиболее реальный путь – формирование сообщества безопасности в Евро-Атлантике, в рамках которого связи между государствами Северной Америки и Европы, включая Россию, были бы демилитаризованы.

В конце 2011 г. в России должно быть принято решение о структуре системы воздушно-космической обороны. Оно, в свою очередь, будет зависеть от того, удастся ли Москве договориться с НАТО (а реально – с Соединенными Штатами) о параметрах сотрудничества в области противоракетной обороны Европейского континента, для краткости – ЕвроПРО. Этой теме будет посвящено заседание Совета Россия – НАТО на уровне министров обороны, намеченное на июнь 2011 года. Таким образом, предстоящие несколько месяцев определят характер и содержание военно-политических отношений между Россией и Западом.

Преодоление амбивалентности

Выбор, стоящий перед Москвой и ее партнерами, очевиден: либо сохранение амбивалентности, сформировавшейся после окончания холодной войны, либо переход к стратегическому сотрудничеству. К амбивалентности и в России, и на Западе успели привыкнуть. Она не является оптимальным состоянием взаимоотношений, чревата периодически возникающими кризисами, один из которых в 2008 г. привел к войне на Кавказе, но психологически комфортна, поскольку не заставляет принимать трудных решений, преодолевать наслоившиеся за десятилетия предрассудки, рисковать политическим положением сегодня ради негарантированных приобретений в неопределенном будущем.

Если России и Североатлантическому альянсу не удастся достичь договоренности о сотрудничестве в области ПРО, каждая из сторон пойдет своей дорогой. США с союзниками будут строить систему обороны Европы от баллистических ракет Ирана. Российская Федерация, в свою очередь, сделает ставку на систему для защиты преимущественно от удара со стороны Соединенных Штатов. На продвинутых этапах – третьем и четвертом – объявленной администрацией Обамы программы строительства европейской ПРО американские средства перехвата будут рассматриваться как представляющие угрозу российскому потенциалу сдерживания. Откроется перспектива новой гонки стратегических оборонительных и наступательных вооружений.

Это может серьезно скорректировать российскую внешнюю политику, цели и задачи которой пересмотрят в изоляционистском и нео-конфронтационном духе, а социально-экономический курс придется подчинить логике осажденной крепости и требованиям национальной безопасности. Эти ограничения – и сама истощающая ресурсы гонка вооружений – очевидно, не позволят России на нынешнем этапе справиться с задачей модернизации, законсервируют развитие страны, что создаст серьезную угрозу разложения и распада уже на выходе из «прохладной войны».

Европейцы, в свою очередь, не убеждены, что им грозит ракетная опасность со стороны Ирана, а платить за систему ПРО, которая к тому же может создать напряженность в отношениях с Россией, им совсем не хочется. Впрочем, заявление Москвы о намерении разместить в Калининградской области ракеты «Искандер» может изменить ситуацию. Контрмеры такого характера способны убедить Европу в необходимости американской защиты – хоть от Ирана, хоть от Москвы.

Не факт, однако, что США, разместив свою систему ПРО в Европе и консолидировав НАТО ввиду новой напряженности с Россией, окажутся в стратегическом выигрыше. Продолжающееся возвышение Китая и фундаментальные перемены на Ближнем и Среднем Востоке, которые делают неясными перспективы не только Египта, но и Саудовской Аравии; нерешенность ядерной проблемы Ирана; нестабильность и неопределенность в Афганистане и, что важнее, Пакистане… На фоне всего этого Вашингтону меньше всего нужен возврат к стратегической напряженности в отношениях с Москвой.

Если все эти соображения способны перевесить сиюминутный комфорт и отвращение к риску как таковому, Россия, Соединенные Штаты и Европа смогут, оказавшись сегодня в преддверии «трансформационного момента» в их стратегических отношениях, переступить этот порог. Об окончании холодной войны говорится беспрерывно, начиная со встречи Михаила Горбачёва и Джорджа Буша-старшего у берегов Мальты в 1989 г., но окончательно вырваться из психологического плена противостояния пока не удалось. Мало на что повлияла и декларация прошлогоднего Лиссабонского саммита Совета Россия – НАТО, в которой стороны договорились именовать друг друга стратегическими партнерами.

Не меняет ситуацию и российско-американский Договор по СНВ-3, подписанный и ратифицированный в 2010 году. Он, безусловно, важен и ценен как символ продуктивности «перезагрузки» и как продолжение военно-стратегического диалога между Москвой и Вашингтоном. Тем не менее, Договор, как и породивший его процесс контроля над вооружениями, являются инструментами регулирования отношений стратегической враждебности или, как минимум, соперничества. Регулируя эти отношения, Договор по СНВ их воспроизводит и укрепляет.

Дальнейшие шаги в области контроля над вооружениями – стратегическими и достратегическими, ядерными и «обычными», – безусловно, необходимы, но следует также иметь в виду, что и они не выведут отношения между Москвой и Вашингтоном, Россией и Западом в целом за рамки, очерченные в период советско-американского противостояния. Более того, чем ниже разрешенные «потолки» вооружений, тем сложнее сделать следующий шаг – особенно России, с учетом разницы экономических, научно-технических, финансовых, а также неядерных военных потенциалов сторон. Сохранение в совершенно иных условиях модели стратегических отношений, возникшей шесть десятилетий назад, представляет собой ловушку для Москвы.

Выбраться из ловушки

Существование этой ловушки косвенно признается в России. За два последних десятилетия в Москве не раз пытались найти из нее выход, дважды повторяя одни и те же маневры. В начале 1990-х гг. и в начале 2000-х гг. была популярна идея интеграции в западные структуры безопасности посредством вступления в НАТО и заключения военно-политического союза с США. Во второй половине 1990-х и в середине 2000-х господствовала идея создания геополитического противовеса Соединенным Штатам посредством формирования «центра силы» в СНГ, сближения с незападными центрами силы, прежде всего с Китаем, и установления ситуативных альянсов с оппонентами Вашингтона – от Белграда и Багдада до Тегерана и Каракаса. Эти усилия не привели ни к союзу с Америкой, ни к установлению удовлетворительного баланса в отношениях с ней.

Военно-политический союз с Вашингтоном – в том числе в форме присоединения к НАТО – в принципе нереален: Москва, очевидно, не намерена жертвовать своей стратегической независимостью. Это – глубокая убежденность подавляющего большинства российской политической элиты, которая вряд ли изменится в обозримом будущем. На пути в Североатлантический альянс есть много других препятствий, в значительной степени они связаны с позицией западных стран, но стратегическая самостоятельность России является отправным пунктом любых реалистических построений на тему военно-политического сотрудничества с Западом.

Создание противовеса влиянию Америки с помощью разнообразных геополитических комбинаций не только бесперспективно, но и ведет к результатам, обратным желаемым. Консолидация СНГ в «российский блок» не просто сопряжена с многочисленными трудностями, но практически недостижима. Чтобы убедиться в этом, достаточно проанализировать внешнюю политику крупнейших стран Содружества – Украины, Узбекистана, Казахстана, Белоруссии или хотя бы задаться вопросом о том, почему ни одна страна СНГ не последовала за Россией в вопросе признания независимости Абхазии и Южной Осетии.

Поддержка антиамериканских режимов чревата немалыми рисками из-за очевидной неспособности контролировать эти режимы. Кроме того, тесное общение с явными диктатурами сопряжено с репутационными потерями. Остается один реальный путь – блокирование с Пекином. В Китае, который привык действовать в одиночку, не испытывают, однако, нужды в союзнике – тем более претендующем на равный статус, материально не подкрепленный. Для России же отказаться от «неравного брака» с США, чтобы стремиться заключить подобный же союз с КНР, было бы абсурдом. Итак, что делать?

Начать надо с признания, что действительной потребностью России является не союз или паритет с Соединенными Штатами, а выход за пределы этой парадигмы и преодоление невыгодного положения, когда ни союз, ни баланс невозможны. Это означает установление с основными международными игроками таких отношений, которые гарантированно исключали бы применение военной силы для решения межгосударственных конфликтов и противоречий. Такое состояние обычно называется «стабильным миром», а совокупность государств, между которыми установлен стабильный мир, принято именовать сообществом безопасности. Упор делается именно на гарантированное исключение военно-силовых методов, война становится делом немыслимым, отношения между государствами демилитаризуются. Союз может и не случиться, но военный баланс однозначно утрачивает значение.

Сообщества безопасности уже более полувека существуют в рамках НАТО и Евросоюза (Атлантическое сообщество безопасности), в рамках альянсов между США, Японией, Южной Кореей, Австралией, Новой Зеландией и Канадой (Тихоокеанское сообщество), в Юго-Восточной Азии между странами АСЕАН, между арабскими государствами Персидского залива, в Северной Америке (Соединенные Штаты, Канада, Мексика). Такое сообщество, по-видимому, существует между Россией и рядом стран – например, Белоруссией или Германией. Итак, появление сообщества безопасности в Евро-Атлантике с участием Северной Америки и всей Европы, включая Россию, является важнейшей политической потребностью Москвы на западном направлении.

Создание подобного сообщества посредством заключения Договора о европейской безопасности представляется привлекательным, но на деле невозможно. Теоретически, конечно, можно допустить подписание такого договора и даже его ратификацию, но договоры не создают отношений, они их в лучшем случае оформляют. История пактов о ненападении – кстати, юридически обязывающих – не внушает особого оптимизма. Трудно всерьез доказывать, что государства не исполняют свои торжественные обязательства по целому ряду документов – от Хельсинкского Заключительного акта и парижской Хартии для новой Европы до стамбульской Хартии европейской безопасности – исключительно потому, что эти документы носят политический, а не юридический характер. Наверняка есть более существенные причины.

Для того чтобы понять, как выстраивать сообщество безопасности в Евро-Атлантике, необходимо уяснить, каковы на самом деле коренные проблемы безопасности в регионе. На наш взгляд, их две.

Одна связана со стойкой озабоченностью Москвы долгосрочными целями США в отношении России. Этим, в конечном счете, объясняются беспокойство по поводу расширения НАТО на восток и страхи, связанные с «цветными революциями». Россия озабочена активностью Вашингтона на пространстве СНГ, а также планами создания американской системы противоракетной обороны.

Вторая проблема – зеркальное отражение первой, но на другом уровне. Речь идет о беспокойстве стран Центральной и Восточной Европы по поводу внешней политики «вставшей с колен» России. Это беспокойство подпитывается официальной риторикой Москвы о зонах «привилегированных интересов» и о «защите граждан Российской Федерации за рубежом»; практикой перекрытия газопроводов; угрозами размещения ракет в Калининграде; маневрами у границ Балтийских стран и, конечно, ситуацией на Кавказе.

Без снятия этих двух проблем стабильный мир в Евро-Атлантике не наступит. Москва верно определила ключевое направление – российско-польские отношения – и сумела начиная с 2009 г. сделать очень важные шаги к историческому примирению с Варшавой. На сегодняшний день инерция примирения пока не набрала достаточную силу, чтобы сделать процесс необратимым. Российско-польский опыт еще не только не стал моделью для инициирования сходных процессов на других направлениях – в частности, для нормализации отношений со странами Балтии, – но фактически еще до конца не осмыслен в Польше и России. Тем не менее, движение в сторону решения «российской проблемы» Центральной и Восточной Европы началось.

Вторая часть двуединой задачи общеевропейской безопасности затрагивает отношения между Москвой и Вашингтоном. Сотрудничество в области создания ЕвроПРО может стать началом решения «американской проблемы» России.

Противоракетный ключ

Первый шаг – и это логично – сделали американцы. В сентябре 2009 г. президент Обама объявил о реконфигурации проекта ПРО в Европе и отказе в этой связи от планов администрации Джорджа Буша-младшего по созданию позиционного района американской ПРО в Польше и Чехии. По согласованию с Вашингтоном Генеральный секретарь НАТО Андерс Фог Расмуссен выдвинул идею совместной европейской системы ПРО с участием России. Москва заинтересовалась этой инициативой, и на Лиссабонском саммите альянса в ноябре 2010 г. президент Медведев представил российское предложение о «секторальной» ПРО в Европе.

Подробности натовского и российского предложений не публиковались, но в общих чертах речь идет, по-видимому, о координации систем ПРО (в первом случае) и о создании общей системы с заранее определенными секторами ответственности (во втором). Это существенное сближение позиций, и будет печально, если оно окажется недостаточным для достижения соглашения.

Фактически и Россия, и страны Североатлантического альянса признают наличие растущей ракетной угрозы. В Соединенных Штатах прямо говорят о ее источнике – Иране; в России, напротив, предпочитают об Иране в этой связи не упоминать, главным образом из политических соображений. В Москве согласны, однако, что неопределенность развития ситуации на Ближнем и Среднем Востоке в целом повышает риски, исходящие из этого региона.

Есть принципиальное согласие на уровне экспертов, что сотрудничество в области ПРО могло бы быть нацелено на создание системы защиты от класса ракет, который отсутствует в арсеналах и стран НАТО, и России – ракет средней и меньшей дальности (от 500 до 5500 км), запрещенных советско-американским Договором по РСМД 1987 года. В последние годы Россия и США предложили другим странам присоединиться к этому договору. Это предложение остается в силе.

Уже давно существует обоюдное понимание необходимости объединить информационно-аналитические средства России и стран НАТО в единую интегрированную систему контроля за пусками ракет. Еще в 2000 г. подписано российско-американское соглашение о создании центра обмена данными на этот счет, которое, однако, так и не было реализовано из-за ухудшения политических отношений между Москвой и Вашингтоном.

Если необходимость интеграции информационных систем – с непосредственной передачей данных на огневые средства – споров не вызывает, то объединение боевых систем представляется более проблематичным. Логично предположить, что ни одна из сторон не захочет передоверять свою безопасность другой, а система двух ключей легко может «заклинить» – с катастрофическими последствиями. Иными словами, «палец» на натовской кнопке должен будет остаться натовским, а на российской – российским.

Взаимодействие двух систем, распределение ответственности должно соответствовать решению общей задачи – защите Европы от ракет третьих стран. Речь, конечно, идет не о каком-то новом разделе Европы между Россией и Америкой, а о военно-технической целесообразности организации защиты европейских стран при полном уважении их государственного суверенитета. Возможность поражения одной ракеты двумя перехватчиками, стартующими с разных сторон, повышает надежность защиты. Чтобы не было споров, кому в каких случаях что сбивать, необходимы договоренности, достигнутые и зафиксированные заранее.

Сопоставление существующих и перспективных боевых потенциалов России и Соединенных Штатов в области ПРО свидетельствует о значительном отрыве американцев в этой области. Позиционный район, планировавшийся при Буше в Центральной Европе, в Москве называли третьим – в ряду аналогичных районов ПРО на Аляске и в Калифорнии. Помимо наземных, в Вооруженных силах США имеются комплексы ПРО морского базирования. Российский арсенал много скромнее. Он включает систему противоракетной обороны Москвы, основанную на принципе поражения ракет с помощью ядерных взрывов, и ограниченное число дивизионов комплексов С-300, к которым только начали присоединяться системы С-400, способные защищать объекты от ударов ракет средней дальности. В целом у России недостаточно средств ПРО для противодействия США, но их хватает, чтобы начать сотрудничество с американцами.

Россия только приступает к масштабному переоснащению Вооруженных сил, в рамках которого планируется значительно повысить возможности противоракетной обороны. Тем не менее, даже в обозримой перспективе не приходится говорить о равенстве потенциалов с Соединенными Штатами. Это означает, что, сотрудничая с США в области создания ЕвроПРО, нужно делать упор – в отличие от традиционного контроля над вооружениями – не на паритете и равенстве, а на полномасштабном и всеобъемлющем характере взаимодействия. Это означает, что концепция, архитектура и само строительство ЕвроПРО должны быть абсолютно прозрачными, открытыми и доступными для всех участников проекта – несмотря на то, что их долевой вклад на разных этапах может быть различным. Если искать ближайший аналог для такого проекта, им может стать МКС – с ее международным космическим экипажем, национальными модулями, наземными центрами управления и особенностями финансирования.

Почему мы считаем, что ЕвроПРО, подобно мирному космосу, может стать для России и Америки мостом от соперничества к сотрудничеству? Прежде всего – благодаря стратегическому характеру проекта. Не всякое сотрудничество, как свидетельствует опыт, способно создать условия для стратегического разворота. Так, участие российской армии в миротворческой операции НАТО в Боснии и Герцеговине (СФОР/ИФОР) не создало «критической массы». В то время как на Балканах действительно создавалась новая ткань отношений, в центре – в Генштабе и Пентагоне – на это взаимодействие смотрели как на нечто второстепенное. Другое дело – противоракетная оборона.

Сотрудничество в этой области влечет за собой последствия «по всей линии». Невозможно совместно обороняться от ракетного нападения с третьей стороны, в то же время бесконечно держа друг друга под ракетным прицелом и угрожая взаимным гарантированным уничтожением. Взаимодействие по линии ПРО логически ведет к трансформации ядерного сдерживания. Безъядерный мир не наступает, но ядерные отношения во все большей степени утрачивают заложенную в них с самого начала взаимную враждебность. Говоря иначе, ядерные арсеналы России и США сохраняются, но потребность в обоюдном сдерживании постепенно исчезает. Этот процесс может занять длительное время, но важен не момент осознания «отмены сдерживания», а направление движения.

Устойчивость процессу стратегической трансформации будет придавать практическое сотрудничество в определении общих угроз и принятии мер по их нейтрализации. По мере расширения и углубления взаимодействия в военной сфере начнется постепенная демилитаризация отношений между Москвой и Вашингтоном: военно-силовой компонент будет вынесен за скобки. В рамках этого процесса произойдет изменение стратегий национальной безопасности, военных доктрин, конкретных стратегических планов государств, а также предназначения вооруженных сил, их дислокации, сценариев учений, программ обучения и подготовки военнослужащих и т.п. ЕвроПРО, как локомотив, способна «потянуть» за собой целый военно-стратегический, оперативный и даже тактический «поезд».

Мы не ожидаем, что даже в результате реализации проекта ЕвроПРО Россия и Америка станут союзниками, если под «союзом» подразумевается модель НАТО или, к примеру, американо-японского договора безопасности. Москва в полной мере сохранит стратегическую самостоятельность, а Соединенные Штаты не будут обременены слишком близкими отношениями со столь негабаритным – ни младшим, ни равным – союзником, как Российская Федерация. Обе стороны сохранят достаточно возможностей для налаживания оптимальных отношений со «вторым номером» современной глобальной иерархии – Китаем. С самого начала Пекину должно быть предельно ясно: проект ЕвроПРО не направлен против КНР.

На пути к глобальной Европе

Итак, подведем итоги. Российская модернизация однозначно нуждается в технологических, инновационных, финансовых, инвестиционных и других возможностях развитых стран. Большая часть ресурсов, которые реально могут быть привлечены для этих целей, сосредоточена в государствах Европейского союза. Однако невозможно взаимодействовать с ЕС, сохраняя базовое враждебное отношение к НАТО. В случае возвращения напряженности между Россией и США не многого удастся достичь даже в контактах с Германией.

Трансформация стратегических отношений между Россией и Америкой на путях контроля над вооружениями невозможна в принципе. Снятие остаточного противостояния путем присоединения Российской Федерации к Североатлантическому альянсу маловероятно и отчасти нежелательно. Поиск противовеса Америке путем блокирования с ее оппонентами бесперспективен и крайне опасен. Наиболее реальный путь к трансформации отношений – формирование сообщества безопасности в Евро-Атлантике, в рамках которого отношения между государствами Северной Америки и Европы, включая Россию, были бы демилитаризованы. Идеал будущих отношений России и Соединенных Штатов – это сегодняшние отношения между Москвой и Берлином.

Для того чтобы возникло сообщество безопасности, необходимо установить прочное доверие между Россией и США, с одной стороны, и странами Центральной и Восточной Европы, с другой. Повышение доверия не произойдет автоматически, как функция простого временного отдаления от периода холодной войны. Требуются конкретные проекты тесного сотрудничества в стратегических областях. Именно на это указывает опыт Западной Европы и Атлантического сообщества после окончания Второй мировой войны. В качестве «головного» трансформационного проекта на американо-российском направлении мы предлагаем ЕвроПРО, общие контуры подхода к которому мы попытались изложить в этой статье.

Проект сотрудничества в области ПРО рассматривается именно как «головной» – с учетом того, что за ним последуют другие, а рядом будет реализовываться программа исторического примирения на востоке Европы. Очевидно, что сообществу безопасности в Евро-Атлантике потребуется экономическая основа. Эту роль может сыграть энергетическая интеграция – подобно тому, как 60 лет назад объединение угля и стали явилось не только основой европейского Общего рынка, но и фундаментом прочного мира между Германией и Францией.

Очевидно, что Евро-Атлантическое сообщество безопасности нуждается в соответствующем «нарративе» – идеологической, ценностной составляющей. При всем многообразии культур народов, населяющих это пространство, между ними имеется значительная общность. Эта общность коренится в самой природе европейской цивилизации, распространившейся далеко за пределы географической Европы, но являющейся лишь частью глобального мира. Важнейшей ролью «глобальной Европы» может стать как раз формирование современной модели сообществ безопасности, которая могла бы быть применима и за пределами Евро-Атлантики. Что же касается России, то она сумела бы таким образом обрести устойчивое равновесие на международной арене, необходимое ей для решения самых важных – домашних – дел.

Д.В. Тренин – директор Московского центра Карнеги.

США. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739763 Дмитрий Тренин

За тремя зайцами?

О несостоявшемся походе России в НАТО

Резюме: Дискуссия о перспективе членства России в НАТО, хоть и не получила развития, в очередной раз прощупала позиции, зафиксировала определенные изменения в сознании все большего числа политиков, прежде всего в Европе, и побудила обозначить эту тему с предметной точки зрения. Если нет – то почему?

Последние год-полтора были отмечены интересной дискуссией, начавшейся с подачи некоторых западных политиков и ученых. Ее участники спорили о возможности (целесообразности, реальности, желательности и т. п.) присоединения России к Североатлантическому альянсу. На сегодняшний день эту тему можно считать если не закрытой, то уж точно не стоящей на повестке дня. Впрочем, обсуждение изначально носило умозрительный характер. Оно не предполагало практических выводов и не ставило целью выработать «дорожную карту», хотя иногда тональность высказываний и создавала впечатление, будто бы Москва уже подала заявку в НАТО и смиренно ждет своей участи.

И все же просто так в политике не происходит ничего. Иногда какой-то вопрос поднимают только ради того, чтобы он вообще прозвучал, как-то закрепился в умах. Как не вспомнить известное изречение Эрнста Резерфорда о трех стадиях признания научной истины: «первая – “это абсурд”, вторая – “в этом что-то есть”, третья – “это общеизвестно”».

Зачем спорят о членстве в НАТО?

С чем же связан всплеск интереса к этой, казалось бы, непрактичной теме? Резонно предположить, что ее активизация во внутринатовских дискуссиях связана с поиском альянсом собственного места в мире, который формируется сегодня. Для НАТО вопрос об отношениях с Россией – это вопрос самоопределения не в меньшей степени, чем для Москвы, ведь прием России – это не добавление «еще одного» участника, это выбор будущего.

На рубеже столетий западная цивилизация столкнулась с экзистенциальным вызовом – угрозой утраты глобального лидерства на фоне усиления других регионов и наций. В этом контексте Россия, богатая ресурсами, обладающая огромной территорией и одним из двух крупнейших ядерных потенциалов, могла бы очень даже пригодиться. Но тогда нужно прекратить демонизировать Россию во имя сохранения единства собственных рядов и поглощения остальных государств СНГ, и включить ее в собственное геополитическое и цивилизационное пространство. Это значит, помимо прочего, сделать Россию наравне с Западом бенефициаром преимуществ, которыми тот пользуется благодаря своему привилегированному положению контролера мировых ресурсных потоков. Тогда россиянам (причем не только элитам) будет «что терять», встань вопрос о выборе – вместе с Западом или без (тем более против) него.

Для кого-то из евронеофитов наша страна, конечно, по-прежнему является «точкой отсчета», от которой обязательно нужно уйти – иначе ради чего все затевалось? Но для стратегически мыслящих европейцев развитая демократическая Россия – потенциально мощнейший общецивилизационный ресурс будущего, а вовсе не неизбежный конкурент в случае ее дальнейшего усиления.

Однако в Европе считают (и не без оснований), что огромные возможности России не используются в полной мере, прежде всего по сугубо внутренним причинам – ввиду несовершенства экономической и государственной систем. Разумеется, это перекликается с выводами, которое делает и само российское руководство – именно об этом, в частности, говорилось в программной статье Дмитрия Медведева «Россия, вперед!». Разница лишь в том, что в России европейский и демократический выбор считают делом, по сути, решенным, а создание модернизационных альянсов с ведущими западными державами – необходимым рычагом для экономического и социального прорыва. В то время как на самом Западе в этом, по-видимому, пока не очень уверены и хотели бы получить более убедительные доказательства интеграционных намерений Москвы. Иначе до альянсов дело не дойдет. Максимум – отдельные прорывы в отношениях с дружески настроенными европейскими державами, но лишь постольку, поскольку это не наносит ущерба их евро-атлантическим обязательствам и связям.

Однако преждевременно говорить и о презумпции безусловного желания России полноценно интегрироваться в западный мир. То, что еще лет 20 назад для многих было естественным и само собой разумеющимся, как и, скажем, для всех восточноевропейцев, сегодня не столь очевидно. Речь не о принадлежности России к европейской цивилизации – выбор в пользу Европы по-прежнему актуален, хотя глобальное усиление Азии и открывающиеся в связи с этим возможности делают разумным отказ от безоглядной ориентации на Запад. Но России пришлось бы «вступать в Запад» – если бы вопрос встал в практическом смысле – на его нисходящей фазе. Вполне возможны конфликты западных стран с остальным миром, причем исход не гарантирован. Насколько цивилизационные резоны (принадлежность к общей евро-атлантической культуре) перевешивают для России риски возможных столкновений с другими мировыми силами, от отношений с которыми благополучие и спокойствие в нашей стране зависят не меньше (Китай, исламский мир)?

Мы должны трезво оценивать ситуацию как в глобальном масштабе (тенденции в развитии самого Запада), так и в плане собственных перспектив: подразумевает ли культурная и цивилизационная самоидентификация российского народа обязательное институциональное оформление в виде членства в существующих западных структурах? Если россиян тестируют на «европригодность» и «еврозрелость», то и они, в свою очередь, хотят понять вектор эволюции евро-атлантических институтов. В том виде, как они существуют сегодня, России там точно делать нечего, поскольку тень НАТО по-прежнему возникает везде, где зреет какой-то конфликт с Москвой (Косово, Грузия, Украина, Молдавия, энергопоставки в Европу, Арктика и т. п.). Природу этих конфликтных ситуаций в самой НАТО предпочитают видеть в реликтовых антизападных настроениях Москвы, однако невозможно отрицать и собственную, отнюдь не спровоцированную Кремлем активность натовцев.

Возможно, для кого-то инициатива с приглашением России в Североатлантический блок – отвлекающий маневр, который должен сковать активность Москвы по поводу новой архитектуры безопасности и расширения альянса. России делают предложение, отказ от которого подтвердит ее репутацию неинтегрируемой и «вообще подозрительной» (и тем самым дающей основания для дальнейшего существования, расширения и укрепления НАТО). Принципиальное же согласие открывало бы бесконечную перспективу выставления Москве условий и контроля их исполнения. Разумеется, всегда будет к чему придраться.

Как бы то ни было, самым важным является то обстоятельство, что вопрос вообще поднимался столь громко и основательно. Это случилось не впервые, но, пожалуй, в первый раз настолько серьезно, что дело дошло до обсуждения реальности-нереальности, практических последствий и оценки существующих препятствий.

В Европе есть политики, которые не видят особых проблем в том, чтобы существовать в одном военном союзе с Россией. Но немало и тех, для кого это категорически неприемлемо: само вступление в НАТО было для них частью – и глубоко символичной – геополитического ухода от восточного соседа. Дело даже не в том, что России боятся (в рамках единой военной организации, по идее, страхи должны отпадать быстрее, чем в случае продолжения «холодного» конфликта). Суть, скорее, именно в символах: НАТО как пространство «подлинного Запада», куда бывшей метрополии «восточного блока» путь заказан по определению.

Настроения в пользу открытой дискуссии имеются и в России, несмотря на широко распространенное недоверие к альянсу. Часть экспертов и комментаторов искренне видят больше рисков в существовании вне НАТО, нежели внутри организации. Есть и те, кто готов рассматривать более тесные отношения с альянсом сквозь призму следующего вопроса: «Можно ли защититься от НАТО, вступив в нее?».

Как бы то ни было, сегодня мы имеем некую еще не пограничную, но уже не совсем неподвижную ситуацию, когда в исходной диспозиции («вступление России невозможно») возникла некоторая динамика. Процесс направлен пока не столько на поиск конкретных путей сближения, сколько на осмысление самой диспозиции в меняющихся условиях нового века. «Да, невозможно, но почему?».

Раньше ответ на это обусловливался теми или иными качествами визави. Россия представляется на Западе недостаточно демократической и мало интегрированной (либо вовсе неинтегрируемой) в западное сообщество. У нас НАТО во многом по-прежнему воспринимается как блок, «заточенный» исключительно на противостояние с Россией, не распустившийся с окончанием холодной войны и поддерживающий практически «все, что шевелится», если оно «шевелится» против Москвы.

Аргументы в чем-то обоснованные, но имеющие одну слабость: они построены, что называется, от противного. Дескать, пока другая сторона не исправится, вопрос не актуален. Однако чтобы понять, объективные или субъективные причины препятствуют практической интеграции России в Евро-Атлантику (или, напротив, делают ее неизбежной на каком-то этапе?), нужно представлять себе ситуацию во всей полноте. Ибо, как уже говорилось, речь идет о выборе, который определил бы судьбы России и Европы на десятилетия, а то и столетия. И значит, дело не в одном лишь наборе критериев, которым нужно соответствовать.

Источники и составные части отношений

У проблемы отношений России и НАТО есть несколько аспектов.

Во-первых, собственно военно-технический, и его значение нельзя ни недооценивать, ни преувеличивать. Проблема несовместимости есть, но она не станет фатальной при наличии обоюдной воли к сближению.

Во-вторых, ценностный аспект, упор на который обычно делают в странах НАТО. Несогласие, например, Москвы с планами расширения альянса на Украину, Грузию или с навязыванием определенных политических форм Молдавии представляются именно как нестыковка на идеологическом уровне («неприятие Россией ценностей Запада»), хотя очевидно, что речь идет о сугубо геополитических противоречиях.

На самом же деле ценности, исповедуемые Западом, не разделяют нас. Разногласия касаются способов и методов продвижения этих ценностей, которые почему-то на поверку нередко оказываются продвижением военной инфраструктуры НАТО или лояльных Западу политических сил, которые – по странному совпадению – часто весьма отрицательно настроены к России и к сотрудничеству с ней. «Самоопределение» Украины и Грузии (как ранее Балтии, а в перспективе Белоруссии) в виде присоединения к евро-атлантическим структурам предполагается только как эмансипация от Москвы, а значит, тема «ценностного конфликта» и «авторитарной России» будет жить.

Кремль для многих его оппонентов – «комфортный враг», поскольку на деле он никаким врагом быть не собирается и всячески стремится это доказать. Такого «оппонента поневоле» можно заставлять доказывать невраждебность до бесконечности, и все равно находить поводы для подозрений и новые аргументы в пользу различных шагов в сфере вооружений, расширения НАТО, поддержки тех или иных сил в странах СНГ и т. п.

В-третьих, самый существенный – геополитический аспект. С учетом сохраняющихся трений по линии «Восток – Запад» он пока еще активно препятствует реальной интеграции участников главного противостояния «первого» и «второго» миров ХХ века. Но по мере нарастания противоречий Запада с прочими глобальными силами (Азией, мусульманским миром) геополитика может оказаться столь же существенным аргументом уже в пользу сближения с Россией.

Вопрос в том, будет ли по-прежнему приоритетной для Запада линия на «вовлечение через окружение», через создание ситуации геополитического одиночества России, которое должно вынудить ее не столько интегрироваться, сколько капитулировать. Либо, не дожидаясь этого желанного триумфа, начать договариваться (естественно, на иных условиях) уже сейчас, когда Москва имеет влияние на другие страны Евразии.

Не будем забывать, что НАТО – инструмент не столько коллективный, сколько ориентированный на одну ведущую державу (модель ХХ века). Россия не является потребителем услуг Соединенных Штатов в сфере безопасности, зато имеет с Америкой равноправные договоры (что еще раз продемонстрировало заключение нового ДСНВ). Но почему бы тогда России не обсуждать вопросы безопасности с теми, для кого они действительно важны, – с США, а в перспективе и с Китаем, в том числе в трехстороннем формате? С европейцами же говорить на иные темы, имеющие большее отношение не к Евро-Атлантике, а к Европе («четыре пространства» и т. п.)?

В-четвертых, актуально-политический (тактический) аспект отношений с НАТО. С одной стороны, он отягощен проблемами новейшей истории – расширение вопреки договоренностям с последним советским руководством, действия против Югославии вплоть до военных атак и отделения Косово, «перетягивание» Украины, кавказский конфликт августа 2008 г. и проблема «непризнания признания» новых республик. С другой стороны, появился ряд тем, где Россия и НАТО начинают успешно взаимодействовать и дорожат этим позитивным опытом (достаточно вспомнить совместную разработку систем дистанционного обнаружения взрывчатки под одеждой террористов). Потенциал для сближения открывается весьма значительный, однако он постоянно будет упираться в «негативное досье» существующих разногласий. Но можно рассматривать ситуацию как тупик или шлагбаум, а можно – как пока неизбежные тактические разногласия, которые, скорее, родом из прошлого, чем из будущего.

Наконец, не менее важен аспект перспективный (стратегический) – куда дрейфует альянс, сохранит ли он свою однородность, региональную атлантическую привязку? Как он предполагает строить отношения с другими державами – Китаем, Ираном, развивающимися странами? Сведется ли его миссия в будущем преимущественно к защите привычного для западного человека уровня потребления и выгодного Западу глобального распределения ресурсов (хоть и под демократическими лозунгами), что неминуемо приведет к возникновению ситуации «НАТО против остального мира»? Останется ли сам Запад единым в среднесрочной перспективе – во что выльется активное взаимодействие Соединенных Штатов с КНР, устоит ли Евросоюз перед волнами кризисов, не попадут ли азиатские союзники НАТО в геополитическую «воронку» китайской мощи?

Возможны, разумеется, и другие нюансы при рассмотрении всего комплекса взаимоотношений России с альянсом и Западом в целом (экономический, психологический и проч.). Но, как представляется, именно вышеперечисленные вопросы требуют внимательного осмысления, ибо они существенно повлияют на позиции России относительно НАТО настоящего и будущего.

В диалоге с европейцами Москва зачастую исходит из того, что для них темы безопасности (к тому же в их российском понимании) столь же приоритетны, как и для нас. Имеется в виду безопасность европейских государств как самостоятельных субъектов международной политики, которые не хотят выглядеть исключительно потребителями чужих (читай – американских) военных услуг и программ. Поэтому стремление к диалогу с Россией по Договору о европейской безопасности (ДЕБ) или любым иным моделям, по идее, у них должно возникнуть неизбежно.

Но на самом деле нынешняя модель (США тратятся, союзники – демонстрируют лояльность в обмен на экономию военных расходов) ее участников устраивает. Да, в последнее время под нажимом Вашингтона европейцам приходится активнее участвовать в зарубежных операциях, но это лишь минимальная плата за глобальный «зонтик безопасности», который Соединенные Штаты создают, по сути, в одиночку. Тревоги России (как и многих других незападных государств) по поводу того, что одна держава получит опасное превосходство над всеми остальными, для союзников по НАТО актуальны лишь постольку, поскольку они заставляют нервничать и принимать меры остальных внешних партнеров, ту же Москву. Но их самих эта ситуация нисколько не тревожит. Поэтому будь то вопросы национальной ПРО США или космического оружия – проблема здесь для европейцев (или японцев) не в этих планах как таковых, а в возможной реакции на них остального мира, он же видится непредсказуемым, неуправляемым и готовым в любой момент бросить вызов, для ответов на который нет альтернативы НАТО.

Члены организации сознательно поступились своим суверенитетом в пользу альянса (а фактически в пользу главного игрока в нем), по сути, закрыв для себя тему обеспечения собственной безопасности. Для России понятия «суверенитет» и «безопасность» традиционно (и не без причин) находятся в равно приоритетной плоскости, и другой подход европейских стран не всегда понятен и привычен. России трудно принять, что безусловные для нее «священные коровы» – суверенитет и безопасность – для кого-то вторичны по сравнению с некими другими вопросами: экономическими, ценностными, социальными и т. п., и решаются они постольку, поскольку решены именно те самые другие вопросы.

Где-то в соотношении этих величин: «суверенитет», «национальная безопасность», «европейская безопасность», «НАТО», «интересы России» и находится решение для Европы и всей Евро-Атлантики. А оно необходимо, поскольку пока одни считают существующее положение вещей вполне комфортным и не требующим корректировки, а другие – неприемлемым и не решающим проблемы безопасности, сохраняется питательная среда для тех, кому нужны конфликты.

Если не в НАТО, то – как?

Однако если говорить о России и ее интересах, то основное затруднение состоит в том, что, к сожалению, констатацией «Россия в НАТО не идет» проблемы ее безопасности не решаются. Конечно, с точки зрения формальной логики самым простым и быстрым решением было бы вступить в альянс и снять, наконец, самые фундаментальные озабоченности нашего государства в сфере безопасности, которые во многом стали катализатором крупнейшей геополитической катастрофы – крушения СССР, не выдержавшего гонки вооружений.

Но если в силу вышеизложенного этот простой путь для нас закрыт, остаются решения более сложные, которые, что особенно важно подчеркнуть, нужны именно нам, поскольку, как уже говорилось, других существующая ситуация устраивает. Если Россия не может войти в НАТО, значит и альянс, и Россию нужно интегрировать – без обоюдных потерь в эффективности и безопасности – в нечто общее и работающее, что сняло бы существующие противоречия между сторонами.

Мы верим, что само участие в единых надежных механизмах постепенно устранит наши разногласия и приведет к гармоничному решению актуальных проблем, затрагивающих и Россию, и НАТО. Другой взгляд заключается в том, что сначала сторонам нужно перестать конфликтовать, и только тогда можно будет говорить о какой-то интеграции. Иначе перенесение конфликтного потенциала в некие единые структуры сделает сами эти институты либо изначально невозможными, либо формальными и неэффективными, какой на определенном этапе стала ОБСЕ.

Любые международные проблемы, которые Россия решает сегодня, имеют два измерения. Тактическое, которое пока сводится к реагированию на то, что делают Соединенные Штаты, НАТО, Евросоюз: они расширяются, строят ПРО – Москва пытается противодействовать. Но – и это существенный прогресс – теперь она не просто говорит «нет», а предлагает практические и даже смелые выходы. Так, недавние предложения России по созданию ЕвроПРО многим в НАТО показались намного масштабнее ожиданий альянса по этому вопросу. Второе измерение – стратегическое, которое должно предполагать некую цель на горизонте, придающую общий смысл нашим действиям.

Российская инициатива о ДЕБ – одна из очевидных попыток проявить стратегический подход. Мы стараемся убедить наших визави на Западе, что их, как и нас, не должна устраивать сложившаяся ситуация, потому что нынешние системы не работают (вспомним Косово, газово-транзитные конфликты и, разумеется, события на Кавказе в августе 2008 года). Однако нам трудно достучаться, потому что механизмы не работают только вне НАТО и ЕС, зато работают внутри. Разменивать то, что работает, на то, что пока неизвестно, партнеры не спешат. Подспудно сохраняется убеждение, что когда альянс объединит всех, кого можно (за единичными, пусть и значимыми исключениями), то проблемы безопасности решатся именно по причине силы организации: с ней просто никто не рискнет спорить и тем более воевать, и все остающиеся вопросы и конфликтные темы отпадут сами по себе.

Мы не решим проблем безопасности и не продвинем инициативу по ДЕБ, не добившись от членов НАТО понимания того, что их комфортное существование в рамках мощного блока также может оказаться под угрозой, причем не по субъективным («злонамеренность» России), а именно по объективным (неработающие механизмы предотвращения конфликтов) причинам.

За тремя зайцами

Суверенность довоенных держав – Германии и Советского Союза, Великобритании, Франции и Польши в отсутствие коллективных систем безопасности стала одним из факторов, которые привели ко Второй мировой войне. Сфера безопасности в послевоенной Европе была и остается областью коллективных решений. Первые 50 лет прошли под флагом оформления коллективов на основе осознания угроз и интересов. Изначально у каждой страны, идущей в коллективную систему, был выбор.

Подчинить свой суверенитет коллективным интересам: Германия – пример реципиента, «пользователя» выгодами коллективной системы, решения задач национального характера через коллективный механизм (для ФРГ – воссоединение с ГДР, то же видит для себя сегодня и Грузия, для стран Центральной и Восточной Европы и Украины – эмансипация от России, а для кого-то даже реванш за «оккупацию» и иные обиды прошлого).

Сохранить суверенитет с иным «качественным» вкладом в «копилку». Например, Швейцария, которая выбрала роль этой самой «копилки» в прямом смысле этого слова, сохранив свой нейтральный статус, или Финляндия, имевшая свои выгоды от особых отношений с «восточным соседом».

Обрести особый статус, как США – они не растворились в системе, но стали ее неотъемлемой частью и опорой, выступив в роли донора безопасности. Соединенные Штаты спонсируют Европу экономически (во всяком случае, на протяжении долгого времени это было так), идеологически, культурно и в военном отношении. Взамен американцы отстояли право на привилегии в сфере безопасности (использование общей инфраструктуры для достижения собственных целей) и в гуманитарной сфере (смертная казнь, пытки террористов) без ущерба для партнерства с европейцами, а главное – они выступают на мировой арене от имени самой преуспевающей и развитой части человечества, укрепляя тем самым свой статус.

«Постсоветский» этап насчитывает уже два десятилетия, но остается переходным. Как уже говорилось, европейские страны чувствуют себя вполне комфортно в старых конструкциях, настаивают (хотя и все менее убедительно) на том, что они вполне пригодны для ответов на новые вызовы, короче говоря, Европа совершенно не мотивирована к реформам. Россия, которой, в отличие от Германии, США, Швейцарии или Китая, некомфортно в нынешней ситуации, ставит задачу переформатировать коллективную систему безопасности.

Если смотреть в предложенной системе координат «суверенитет/вклад», вероятны три сценария:

Нынешний формат «Россия vs остальная Европа». Он основан на отношениях принципиального равенства и мало чем отличается от формата Китай – Европа (те же механизмы сотрудничества с ЕС и то же неучастие в программах – на грани отрицания – НАТО; членство в ОБСЕ мало что привносит на практике). Условно такой вариант можно назвать «китайским».

Роль реципиента, вхождение в европейскую систему без претензий на особый статус («германский» или «украинский» вариант).

Роль донора («американский» вариант) – размен партнерства на некую добавленную стоимость с нашей стороны.

Все три варианта: стать равновеликим партнером, одним из многих равных участников или интегрированным донором – в принципе приемлемы и имеют свои преимущества. Это, еще раз, вопрос нашего политического выбора. То есть того, на что есть смысл направить свои политические усилия в первую очередь, не пытаясь бежать «за тремя зайцами» одновременно.

Главным недостатком статус-кво является системная и генетическая конфронтационность, запрограммированность на восприятие друг друга как минимум в качестве соперников, как максимум – в качестве угрозы. У нас принято говорить, что конфронтационная составляющая заложена в основу НАТО как реликта холодной войны. Но воспроизводство противостояния – это «совместное предприятие». Неинтегрируемость России в Североатлантический альянс (или убежденность в этом Москвы) сама по себе является конфликтообразующим фактором. «Она не может быть в НАТО, значит – вполне может быть против НАТО»: это подозрение сохранится в умах западного политика или обывателя до тех пор, пока мы все вместе не окажемся в каком-нибудь общем «лагере».

«Равное» участие предполагает, что мы будем приняты без изъятий в «евроатлантический клуб» и станем реально влиять на принимаемые решения. Взамен, естественно, придется повысить прозрачность своего военного планирования, отказаться от угрозы применения силы в любом ее варианте в отношениях с партнерами, войти не на словах, а на деле в общую систему демократических ценностей и решений.

«Донорство» означает, что мы добьемся согласия Европы на «особый путь» (также как США обладают стратегической независимостью), но будем (опять же, как и Соединенные Штаты) вносить определяющий вклад в решение проблем, актуальных для «коллективной» Европы.

Эти проблемы сводятся на нынешнем этапе к следующему:

внешние военные угрозы,

внутренние военные угрозы, т. е. та же угроза применения силы в своем регионе (постъюгославские и постсоветские конфликты),

международный терроризм,

религиозный экстремизм, внутренние этно- и религиозные конфликты;

внутриполитический авторитаризм и его распространение; в качестве факторов и источников риска рассматриваются Белоруссия, Центральная Азия,

энергетическая нестабильность,

экономическая нестабильность, торговые войны,

экология, изменение климата.

Россия имеет «донорский» потенциал по каждому из этих направлений. Правда, нам предстоит модифицировать подходы по некоторым щепетильным для нас темам – Ирану, Северной Корее, Белоруссии (и это уже происходит), отказаться от концепции защиты соотечественников за рубежом с помощью военной силы, выйти на качественно новые основы сотрудничества в энергетике и в торговле. В ответ мы будем иметь полное право требовать уважения собственных интересов в соседних странах, нужд российского бизнеса, географически и климатически обусловленных реалий России. Т. е. наши партнеры должны, к примеру, ясно видеть, что в России никто не собирается оторвать от Украины Крым, но забота о статусе русского языка там или в странах Балтии имеет естественно-национальные, как и у любого государства Запада, а не имперские основания.

Одна из трудностей продвижения инициативы России по ДЕБ – мы предлагаем выстроить новую «коллективную» модель безопасности только в военной сфере и только применительно к Европе, где НАТО и так решает существующие проблемы и где европейцы специфичных угроз и так не ощущают. При этом мы хотели бы сохранить «особые» условия и изъятия для России в других областях, беспокоящих европейские страны (см. выше весь перечень проблем).

Наша задача – решить, какой вариант для нас предпочтительнее – «германский», «китайский» или «американский». Ибо пока мы пытаемся двигаться сразу тремя путями одновременно, желаемого результата не удастся достичь ни на одном. То есть нас не берут в «клуб» (в «свои»), как Германию, не делают исключений, как для США, и даже не уважают, как Китай. Как долго удастся идти по собственному четвертому пути (то есть по всем трем сразу) – вопрос и объективных (обострение конфликтов), и субъективных обстоятельств – нашей воли и готовности Запада идти ей навстречу, отказавшись от сценария «добить».

Чтобы сделать экзистенциальный стратегический выбор, необходимо самим составить реестр угроз и целей в сфере безопасности и обозначить стратегические акценты в зависимости от расстановки приоритетов. Например: закрыть тему противостояния с Западом вообще или достигнуть/поддерживать с ним паритет с возможностью избежать диктата; любой ценой строить собственные структуры и удерживать в них соседей, или видеть решение проблем (непризнанные республики и проч.) в общих структурах и т.п.

Последнее слово еще не сказано. Дискуссия о перспективе членства России в НАТО, хоть и не получила развития, в очередной раз дала возможность прощупать позиции, зафиксировать определенные изменения в сознании все большего числа политиков, прежде всего в Европе, и побудила обозначить эту тему с предметной точки зрения. Если нет – то почему? Наличие различных ответов на этот вопрос внушает оптимизм – не столько по поводу натовских перспектив России, тут торопиться некуда, сколько относительно возможностей найти общий язык с нашими визави на Западе. Россия в НАТО – тема действительно умозрительная, но вот конфликты пока возникают вполне реальные. И решать их без достижения рабочего согласия между Москвой и Брюсселем невозможно. Как невозможно без этого реализовать существенные инициативы в области безопасности, которые сегодня предлагает Евро-Атлантике Россия. Перезагрузка отношений Россия – НАТО еще впереди.

К.И. Косачев – руководитель Федерального агентства по делам СНГ, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству (Россотрудничество), специальный представитель президента Российской Федерации по связям с государствами – участниками СНГ. Член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 февраля 2011 > № 739761 Константин Косачев

Здравый смысл и разоружение

О материи и философии ядерного оружия

Алексей Арбатов – академик РАН, руководитель Центра международной безопасности Института мировой экономики и международных отношений им. Е.М. Примакова Российской Академии наук, в прошлом участник переговоров по Договору СНВ-1 (1990 г.), заместитель председателя Комитета по обороне Государственной думы (1994–2003 гг.).

Резюме Нельзя категорически ни доказать, ни опровергнуть тезис о том, что ядерное оружие спасло мир. Достоверно лишь то, что оно создавалось, было применено в 1945 году, а затем накапливалось не для сдерживания, а для тотального сокрушения противника в случае войны.

Статья известного российского политолога и общественного деятеля Сергея Караганова «“Глобальный ноль” и здравый смысл. О ядерном оружии в современном мире» («Россия в глобальной политике», № 3 за 2010 г.) не многих оставит равнодушными. Это и неудивительно: автор затронул одну из фундаментальных проблем новейшей истории и современности, причем копнул глубоко, свои мысли изложил ярко и зачастую парадоксально.

С некоторыми суждениями Караганова нельзя не согласиться. Остановимся, однако, на спорных моментах.

Исторические хроники

Упомянутая в статье нашумевшая публикация в газете The Wall Street Journal (2007 г.) с призывом к конечному ядерному разоружению четырех авторитетных американских деятелей (Генри Киссинджера, Сэма Нанна, Уильяма Перри и Джорджа Шульца) и движение «Глобальный ноль» – это разные вещи.

Доктор Караганов покаялся, что «по просьбе многих уважаемых друзей» подписал декларацию «Глобального нуля», как и многие российские деятели, а потом «пожалел об этом». Но многие в России и Соединенных Штатах ее не подписали, включая, кстати, и автора этих строк. Причина как раз в серьезном отношении к необходимости и возможности ядерного разоружения. Нельзя подменять сложнейший и долгий процесс «кампанейщиной» в самом советском смысле слова и назначать произвольные даты достижения безъядерного мира. Именно поэтому солидные организации, вроде «Инициативы по сокращению ядерной угрозы» (Сэм Нанн и Тед Тернер), Международной комиссии по ядерному нераспространению и разоружению (Гаррет Эванс и Йорико Кавагучи), Люксембургский форум (Вячеслав Кантор) и другие не поддержали «Глобальный ноль».

Теперь по существу дела. Караганов пишет: «Самый большой рывок в распространении был совершен тогда, когда Советский Союз (Россия) и США сокращали свои вооружения наиболее быстрыми темпами, – в 1970-х – 1990-х гг.». Такое утверждение просто не соответствует действительности. По опубликованным официальным данным, общий ядерный арсенал Соединенных Штатов достиг пика в 1967–1969 гг. (31,3 тыс. боезарядов). До 1990 г. он изменялся волнообразно в диапазоне 23–27 тыс. боезарядов. А затем резко пошел вниз, сократившись до нынешних 5,1 тысяч. Динамика советского (и российского) ядерного арсенала до сих пор засекречена, но неофициальные оценки экспертов предполагают пик в 1984–1985 гг. (от 36 до 45 тыс. единиц).

Далее, никакого реального разоружения по ОСВ-1 (1972 г.), Владивостокской договоренности (1976 г.) или ОСВ-2 (1979 г.) не происходило, если не считать запрещения ядерных испытаний в трех средах (1963 г.). Наоборот, шло быстрое наращивание ядерных арсеналов. Сокращение ядерных вооружений началось только с договоров по РСМД (1987 г.) и СНВ-1 (1991 г.).

Вопреки расхожему представлению, расширение «ядерного клуба» шло самыми быстрыми темпами не после холодной войны, а как раз во время нее, если подходить к делу не формально по статье IX Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), которая по умолчанию узаконила «ядерную пятерку», а рассматривать вопрос под военно-техническим углом зрения. После создания ядерного оружия (ЯО) в США в течение сорока лет их примеру последовали 7 стран (СССР в 1945 г., Великобритания в 1952 г., Франция в 1960 г., КНР в 1964 г., Израиль в начале 1970-х годов, Индия в 1974 г. под видом «мирного взрыва», ЮАР в 1982 г.). А после холодной войны ЯО обрели только две страны (Пакистан в 1998 г. и КНДР в 2006 г.).

Соотношение наращивания, сокращения и распространения ЯО по времени выглядит совсем не так, как утверждает Сергей Караганов. А потому можно поставить под сомнение и базирующиеся на этой версии выводы.

Ядерное оружие и политика

Автор рассматриваемой статьи отстаивает несколько ключевых военно-политических постулатов:

Ядерное оружие спасло человечество от третьей мировой войны и явилось «цивилизатором» элит ведущих стран, побудив их видеть «главную задачу в предотвращении ядерной войны».

Распространение ЯО не зависит от действий крупных держав в области ядерного разоружения, а подстегивается стремлением претендентов «укрепить свою безопасность или обеспечить выживаемость режима, а также повысить международный престиж».

По новому Договору СНВ Россия и Соединенные Штаты ликвидируют «излишки» стратегических вооружений, но сокращение ЯО до минимальных уровней будет дестабилизирующим, усугубит отставание РФ по силам общего назначения (СОН), подорвет ее радикальную текущую военную реформу, повысит «полезность систем ПРО» и подстегнет малые ядерные страны к наращиванию их потенциалов.

Распространение ядерного оружия не остановить, придется «жить в мире со многими ядерными государствами» и координировать политику двух великих держав по сдерживанию «новых ядерных игроков».

Более того, в условиях геополитической уязвимости России, медленной экономической модернизации, коррупции, нехватки «мягкой силы» – «отказ от опоры на мощный ядерный потенциал… равносилен национальному самоубийству».

Прежде всего следует отметить, что Сергей Караганов отнюдь не одинок в своих суждениях. Доводы о спасительной роли ядерного сдерживания и автономности процесса ядерного распространения широко обсуждаются, начиная с 1970-х гг. на Западе и с конца 1980-х в России. Ныне идея неразменной ценности российского ядерного потенциала разделяется большинством политического и экспертного сообщества страны: от серьезных, в том числе либеральных, специалистов, представителей армии и ядерного комплекса – и до реакционных графоманов, почитающих Сталина, Берию и Гитлера.

Сдерживание как гарант мира

Поскольку история, в данном случае к счастью, не имеет сослагательного наклонения, нельзя категорически ни доказать, ни опровергнуть тезис о том, что ядерное оружие спасло мир. Достоверно лишь то, что оно создавалось, было применено в 1945 г., а затем накапливалось не для сдерживания, а для тотального сокрушения противника в случае войны (доктрина массированного возмездия). К такой войне готовились совершенно серьезно (перечни целей ядерных ударов, оперативные планы, широкое строительство бомбоубежищ в СССР, США и Западной Европе). Идея о роли ЯО как средства политического сдерживания вошла составным элементом в стратегию Соединенных Штатов и НАТО лишь в 1960-е гг. и была косвенно признана в военной доктрине Советского Союза только в 1970-е.

Как минимум четырежды великие державы невольно подходили к грани ядерной войны (Суэцкий кризис 1956 г., Берлинский кризис 1961 г., Карибский кризис 1962 г. и Ближневосточный кризис 1973 г.), пережили десятки ложных тревог систем предупреждения о ракетном нападении (СПРН). Во время Карибского кризиса, как стало известно из недавно раскрытых документов и новых исследований, эту черту почти переступили. Если бы Хрущёв промедлил с уступками еще пару дней, США нанесли бы запланированный на начало ноября (неядерный) авиаудар по позициям ракет на Кубе, стремясь упредить их снаряжение ядерными головными частями. А советские ракетчики могли быстро смонтировать завезенные боеголовки на носители и технически осуществить запуск в случае нападения США. Ударная авиация передового базирования Соединенных Штатов за океаном была загружена ядерными бомбами, причем после взлета пилоты имели санкцию на их применение. Советские подводные лодки несли на борту атомные торпеды и также получили санкцию на их применение в случае нападения американского флота, а тот осуществлял блокаду Кубы и намеревался топить подводные лодки в случае их отказа от всплытия. Стратегическое авиационное командование США перевело бомбардировщики на воздушное патрулирование для нанесения массированного удара по СССР в ответ хотя бы на один ядерный взрыв над американским городом.

Судя по всему, в те дни человечество было спасено не только и не столько благодаря осторожности Кремля и Белого дома, сколько по счастливому случаю. Конечно, сдерживание играло роль: обе стороны были в ужасе от перспективы ядерной войны. Но они плохо контролировали ход событий, а самое главное – кризис-то разразился как раз в контексте ядерного сдерживания. Ведь путем тайного размещения ракет на Кубе Москва хотела остановить растущее отставание от Соединенных Штатов в ходе их форсированного наращивания ракетных сил в 1961–1962 гг. Поэтому о «цивилизующей» роли ЯО можно говорить лишь абстрактно. Даже если сдерживание работало в прошлом, нет никаких гарантий, что оно будет эффективным и впредь. Во всяком случае, такая роль неразрывно связана с переговорами об ограничении и сокращении ядерных вооружений.

Этот процесс – как двухколесный велосипед: остановка означает падение, то есть развал всей системы ограничения вооружений, нераспространения и безопасности. Пражский Договор СНВ – это возможность нагнать упущенные годы. Но для восстановления системы нераспространения (как показала обзорная конференция по ДНЯО в мае 2010 г.) нужно двигаться дальше в сокращении ЯО, как бы ни хотелось некоторым поставить на СНВ точку.

Мотивы распространения

Несомненно, что стимулы к обретению ЯО гораздо более многообразны и противоречивы, нежели просто подражание примеру великих держав. С достаточной степенью уверенности можно полагать, что после 1970 г. за период существования ДНЯО, скажем, Израиль и ЮАР сделали свой ядерный выбор вне всякой связи с концепцией, заложенной в статью VI (обязательство о ядерном разоружении). В случае с Индией эта взаимосвязь более ощутима, решение о создании ЯО, помимо статусных и внутриполитических стимулов, было вызвано растущей ракетно-ядерной мощью Китая. А Пакистан последовал этому примеру, чтобы противостоять Индии.

Что касается ядерных программ Северной Кореи и Ирана, на первый взгляд, ядерное разоружение США, РФ и других великих держав сообразно статье VI ДНЯО едва ли оказало бы серьезное влияние. Но взаимосвязь все же имела место и сохраняется, не прямолинейная, а гораздо более сложная и тонкая.

Во-первых, речь идет об общей атмосфере восприятия международной безопасности, в которой те или иные государства определяют свое отношение к ядерному оружию. Едва ли можно считать случайным совпадением, что с 1987 по 1998 гг. интенсивные переговоры по ядерному разоружению и реальные сокращения ЯО (Договоры по РСМД, СНВ-1, СНВ-2, рамочный Договор СНВ-3, Соглашения о разграничении систем ПРО, ДВЗЯИ, односторонние сокращения тактических ядерных вооружений США и СССР/РФ) происходили одновременно с вступлением в ДНЯО порядка 40 новых стран, в том числе двух ядерных держав: Франции и КНР. В 1995 г. Договор получил бессрочное продление, в 1997 г. был принят Дополнительный протокол к гарантиям МАГАТЭ. Четыре государства отказались от военных ядерных программ и от ядерного оружия или были лишены их применением силы извне (Бразилия, Аргентина, ЮАР, Ирак). Три государства, имевшие на своей территории ЯО в результате распада СССР, вступили в ДНЯО в качестве неядерных государств (Украина, Белоруссия, Казахстан). Договор о нераспространении превратился в самый универсальный международный инструмент, его членами стали 189 государств ООН и только три остались за пределами (Израиль, Индия, Пакистан).

Скорее всего, если бы великие державы последовательно вели курс на сворачивание ядерных арсеналов и снижение роли ядерного оружия в обеспечении национальной безопасности, то соответственно падало бы значение ядерного оружия в мире как символа статуса, могущества, престижа. Параллельно снижалась бы популярность ЯО во внутриполитической жизни многих стран (как, скажем, имеет место с PR-привлекательностью биологического и химического оружия).

Точно так же очевидно, что прямо противоположная политика великих держав и неприсоединившейся к ДНЯО тройки создавала с конца 1990-х гг. максимально питательную среду для роста привлекательности ЯО в глазах правительств и общественного мнения растущего числа стран. Нынешний упор многих российских деятелей на важность ядерного потенциала для безопасности и на пагубность его дальнейшего сокращения, естественно, работает в том же направлении.

Второй общий момент состоит в том, что закрепленная в стратегических взаимоотношениях России и США ситуация враждебного противостояния в форме ядерного сдерживания ставит жесткие ограничения для более глубокого взаимодействия великих держав. Хотя Караганов утверждает, что эти вооружения «давно уже реально не беспокоят обе стороны», его призывы к двум державам «координировать политику сдерживания новых ядерных игроков» будут и впредь натыкаться на препятствие в виде ядерного противостояния, если остановится процесс сокращения ЯО (подробнее об этом ниже).

Третье. Есть ряд направлений еще более прямой взаимосвязи ядерного разоружения и нераспространения. В первую очередь это относится к Договору о запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), подписанному в 1996 г., но так и не вступившему в силу, и Договору об оружейных ядерных материалах (ДЗПРМ), переговоры по которому в Женеве зашли в тупик.

Взаимосвязь ядерного разоружения и нераспространения существует, но она не является автоматической. Выполнение обязательств по ядерному разоружению по статье VI ДНЯО само по себе не гарантирует от ядерного распространения. Для этого требуются многочисленные дополнительные меры по укреплению и развитию ДНЯО, его норм и механизмов. Однако невыполнение обязательств ядерных держав по статье VI гарантирует дальнейшее распространение и блокирует совместные шаги по укреплению ДНЯО, оставляя возможность лишь силовых односторонних акций с обратными результатами. Об этом говорит весь опыт прошедших двадцати лет.

Излишки и минимальные потенциалы

По Караганову, пражский Договор СНВ ликвидирует «излишки» ядерных вооружений, т. е. останутся некие оптимальные потенциалы. Для сведения: по экспертным оценкам, общая мощность ядерных арсеналов мира после планируемых сокращений составит порядка двух тысяч мегатонн, из которых более 80 % придется на Россию и Соединенные Штаты – в 60 тысяч (!) раз больше суммарной мощности бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки и одномоментно убивших 140 тысяч человек. Что можно считать «излишками», а что оптимальными или минимальными уровнями – вопрос чрезвычайной сложности, над которым десятилетиями бьются армии экспертов. Но несомненно, что от потолков нового Договора до сколько-нибудь «рациональных» минимальных уровней ядерных потенциалов (если этот термин применим к данной теме) остается еще большая дистанция.

Пройти ее, конечно, невозможно, не решив множества смежных проблем: совместное развитие систем СПРН, ПВО и ПРО, регламентация высокоточных стратегических средств в обычном оснащении, ограничение сил третьих ядерных государств, консолидация тактических ядерных вооружений параллельно с возрождением режима ограничения обычных вооруженных сил, предотвращение гонки космических вооружений и др. И это прекрасно осознают ответственные сторонники ядерного разоружения. А вот его противникам нужно понять другое: ни одна из этих проблем сама собой не решится без дальнейшего продвижения в ядерном разоружении, а будет лишь нарастать. Более всего это относится к распространению ядерного оружия.

Жизнь при ядерной многополярности

Ядерное сдерживание в отношениях великих держав не предотвращает угрозу дальнейшего распространения ЯО, а скорее всего усугубляет такую опасность, хотя это вопрос дискуссионный. Но что совершенно точно – динамика взаимного ядерного сдерживания без соглашений о поэтапном разоружении препятствует эффективному сотрудничеству государств в борьбе с распространением. Это непосредственно относится к принятию санкций ООН против третьих стран; к общей позиции по укреплению ДНЯО; к возможности совместных военных операций (скажем, в рамках ИБОР); к сотрудничеству в создании системы противоракетной обороны (о чем РФ и США не раз пытались договориться за последние 15 лет).

Советскому Союзу и Соединенным Штатам потребовалось два десятка лет балансирования на грани войны и кошмар Карибского кризиса, чтобы сформировать стабильное взаимное сдерживание с обширным договорно-правовым регламентом. Дальнейшее ядерное распространение едва ли будет воспроизводить такую же модель. Ядерные силы новых стран уязвимы и будут провоцировать упреждающий удар, их системы управления и предупреждения отсутствуют или неэффективны, как и технологии предотвращения несанкционированного применения. Зачастую эти страны страдают от внутренней нестабильности, склонны к экстремизму, да и вообще неясно, удержит ли их от опасных авантюр угроза потерь среди мирного населения. Через эти режимы атомное взрывное устройство скорее всего попадет в руки террористов, и никакое сдерживание или ПРО не спасет от ядерных терактов Вашингтон, Москву, Лондон или Париж.

Реабилитация ядерного разоружения как конечной, пусть и отдаленной цели политики ведущих держав придает целенаправленность и последовательность рациональным договорам обозримого будущего, как новый Договор СНВ и последующее, более глубокое сокращение ядерных вооружений. Открывается путь к реализации ДВЗЯИ и ДЗПРМ, становится реальным подключение к процессу третьих ядерных держав и «стран-аутсайдеров» (Индии, Пакистана, Израиля). Получает мощный импульс курс на упрочение ДНЯО, на интернационализацию ядерного топливного цикла, обеспечение высоких мировых стандартов сохранности ядерных материалов.

Сергей Караганов слишком легко предлагает смириться с ракетно-ядерным Ираном. Но никогда и ни при каких обстоятельствах Тегерану не позволят создать ядерное оружие. Или он сам откажется от этого под воздействием ужесточения санкций Совбеза ООН, или великие державы помешают ему военным путем согласно статье 42 Устава ООН. А если нет – это самостоятельно сделает Израиль. Интересно, как бы реагировала Москва, если бы соседняя страна, намного превосходящая нас по населению и экономике, упрямо рвалась к ядерному оружию, заявляя при этом на высшем официальном уровне, что Россию нужно «стереть с политической карты мира»?

А КНДР будут «душить» санкциями, пока Пхеньян, наконец, не поймет, что выживание режима зависит не от сохранения нескольких атомных боеприпасов, а от отказа от них.

Россия и ядерное оружие

Роль ядерного оружия в обеспечении статуса и безопасности РФ, как представляется, весьма преувеличена. Не надо забывать, что Организация Варшавского договора и Советский Союз распались, имея в 5–7 раз больше ядерных вооружений, чем нынешняя Россия. Как раз чрезмерное упование на ядерный потенциал (и на военную мощь в целом) в конечном итоге погубили СССР, лишив его стимула к реальной политической и экономической модернизации. Но было невозможно бесконечно жить в условиях предвоенной мобилизации, когда ЯО сделало немыслимой большую войну – и советская система рухнула. Россия не должна повторить эту ошибку, чрезмерно полагаясь на ЯО как на гарантию безопасности и мирового престижа. Не хочется верить, что для российского народа ядерное оружие – это единственно возможный и достижимый атрибут статуса великой мировой державы.

Разумеется, отказ от ядерного оружия ни в коем случае не может означать «зеленый свет» для больших, региональных или локальных войн с применением обычных вооружений или систем на новых физических принципах (лазерных, пучковых, сейсмических и пр.). Иными словами, мир без ядерного оружия – это международное сообщество, организованное на иных принципах, обеспечивающих безопасность ответственных стран, независимо от их размера, экономической и военной мощи. На путь сотрудничества и разумного управления толкают и другие глобальные проблемы XXI века, о которых, кстати, пишет и доктор Караганов.

Такой мир сейчас кажется утопией. Достижение цели ядерного разоружения, полагает автор статьи, «возможно и желательно, только если изменится человек, изменится человечество. Видимо, сторонники “ядерного нуля” в возможность такого изменения верят. Я пока – нет».

Ну что ж, вера – это вопрос философии, о котором не спорят. Дело в другом. Именно потому, что человеческое сознание эволюционирует медленно, консервация современных ядерных потенциалов неминуемо приведет к тому, что ЯО попадет в руки безответственных режимов, террористов и, в конце концов, к катастрофе.

Наряду с решением грандиозных новых проблем нашего века последовательное и продуманное продвижение в ядерном разоружении и ужесточение системы нераспространения дает надежду предотвратить эту катастрофу и заодно вполне может изменить человека и человечество в лучшую сторону.

Россия > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 12 августа 2010 > № 2906772 Алексей Арбатов

Трансатлантическая безопасность: нужна ли ревизия?

Новые угрозы и новые подходы

Томас Грэм — политолог, старший директор консалтинговой фирмы Kissinger Associates. Работал в администрации Джорджа Буша-младшего в качестве специального помощника президента по вопросам политики в отношении России; был старшим директором по России в Совете национальной безопасности в 2004–2007 годах.

Резюме В долгосрочной перспективе расширение сотрудничества между Соединенными Штатами, Европой и Россией могло бы превратить НАТО в панъевропейскую организацию безопасности. Именно это должно стать стратегической целью, даже если сейчас она кажется далекой. Однако говорить сегодня о вступлении России в Североатлантический альянс нецелесообразно.

Данный материал основан на выступлении автора в Комитете по международным делам Палаты представителей Конгресса США 17 марта 2010 г. Высказанные взгляды являются личной точкой зрения автора, за которую несет ответственность только он.

Проблема европейской (и трансатлантической) безопасности находится в центре внимания мировой общественности. Два года назад, выступая в Берлине вскоре после инаугурации, президент России Дмитрий Медведев призвал пересмотреть архитектуру европейской безопасности. Год спустя в рамках неформальной встречи министров иностранных дел, отчасти в ответ на призывы России, Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) запустила «процесс Корфу», призванный наладить обсуждение соответствующих проблем. Одновременно НАТО приступила к пересмотру своей прежней стратегической концепции, действующей с 1999 г. Причины, по которым Россия, с одной стороны, а Европа и США – с другой, начали ревизию системы европейской безопасности, взаимосвязаны, но в конечном итоге отражают разные озабоченности.

Для России это глубокое, долгосрочное и растущее недовольство развитием ситуации в Европе после распада Советского Союза. Расширение НАТО, боевые действия против Югославии, «цветные» революции в Грузии и Украине, расширение американского военного присутствия в Центральной Азии, решение (позже отмененное) Соединенных Штатов разместить объекты противоракетной обороны в Польше и Чехии и другие инициативы Москва считала согласованной стратегией Запада по ослаблению и сдерживанию России.

В ранние постсоветские годы у Москвы ввиду ее слабости не было иного выбора, кроме как идти на уступки. Однако, восстановив силы в начале нынешнего десятилетия, Россия стала все громче выражать недовольство и более уверенно отстаивать свои интересы. Военный конфликт с Грузией в августе 2008 г. продемонстрировал способность и готовность России защищать их, если потребуется, и с применением силы. Это послужило решающим стимулом срочного пересмотра системы европейской безопасности.

В Европе и США призыв России первоначально был встречен со скепсисом и большой долей подозрительности, практически он выглядел плохо замаскированной попыткой подорвать трансатлантическое сообщество и Североатлантический альянс. В то же время российско-грузинская война разрушила возобладавшее после окончания холодной войны представление о Западе, который последовательно и неуклонно преследует свои цели в Европе, в частности, посредством расширения НАТО, невзирая на недовольство России (в лучшем случае пытаясь нивелировать его символическими жестами уважения). Следствием резкого ухудшения отношений между Москвой и Вашингтоном в 2008 г. стал сделанный многими европейцами вывод о том, что по крайней мере Европа должна прислушаться к призывам России реформировать европейскую модель безопасности.

Но для этого была и другая, вполне обоснованная причина. Участие стран альянса в операции в Ираке и роль НАТО в Афганистане подняли насущные вопросы о рамках деятельности Североатлантического блока, а теракты в Мадриде (2004) и Лондоне (2005) привлекли повышенное внимание к углублению внешних угроз Европе. В новых глобальных условиях возникло то, чего не могла целиком предусмотреть стратегическая концепция 1999 г.

В прошлое ушла не только холодная война – в прошлое ушли и представления о мире после холодной войны, присущие предыдущему поколению. Надежды Америки на то, что закат коммунизма и распад СССР приведут к долгой эре глобального распространения демократии и свободного рынка под руководством Соединенных Штатов, оказались иллюзией. Более того, продвижение демократии приостановилось, если не пошло вспять, а мир вступил в период масштабных перемен и неопределенности, который продлится до установления нового равновесия. Нынешние тенденции развития событий ведут к серьезным последствиям для европейской безопасности, которые мы должны тщательно осмыслить.

Меняющаяся роль Европы

Первое и наиболее важное в стратегическом отношении заключается в том, что Европа, в отличие от предыдущих 400–500 лет, больше не находится в центре международной системы, а борьба за преимущества и господство в Старом Свете впредь не будет основным содержанием международных отношений. Разумеется, Европа по-прежнему остается важным источником экономической мощи и сохранит этот статус в будущем. Но центр глобальной динамики явственно смещается из Европы и Атлантики на Восток – в Южную Азию и Тихоокеанский регион. Это особенно заметно в экономическом плане – с подъемом Китая и, в меньшей степени, Индии. Но смещение происходит и в геополитическом отношении, и в конце концов это проявится во всех аспектах международных отношений. Экономический кризис высветил и, возможно, ускорил этот долгосрочный тренд.

Меняющийся статус Европы должен привести к соответствующей перемене в понимании Вашингтоном своих интересов на европейском континенте. С тех пор как чуть более века назад США стали глобальной державой, их интересы в Европе могут быть выражены тремя простыми императивами:

не допустить доминирования какой-то одной державы в Европе и – в более широком смысле – в мире;

минимизировать риск конфронтации великих держав в Европе, не позволив тем самым дестабилизировать мировую систему и уничтожить значительную часть благосостояния;

развивать тесные торговые отношения на благо процветания Америки в долгосрочной перспективе.

Преследуя эти цели, Соединенные Штаты участвовали в XX веке в двух «горячих» войнах и были вовлечены в длительную холодную войну. Во Второй мировой войне и в период холодной войны остроту вызова усугублял тот факт, что потенциальные хозяева Европы (нацистская Германия и Советский Союз) являлись агрессивными режимами, по самой своей сути враждебными американским ценностям и интересам.

В сегодняшних условиях, однако, США нужна единая Европа, выполняющая роль подлинно глобального партнера, противостоящего многочисленным вызовам и способного управлять все более сложной мировой системой. Благодаря успеху Америки и ее европейских союзников в строительстве и расширении НАТО и в содействии европейской экономической интеграции, в единой Европе не будет доминировать какая-то одна держава – скорее эта функция отводится совокупности наднациональных, федеральных и национальных органов власти. Более того, это будет Европа, разделяющая – в широком смысле – американские ценности и интересы, а также мировоззрение. Наконец, единая Европа минимизирует риск возникновения на континенте нестабильности с геополитическими последствиями, что позволит Соединенным Штатам уделить больше внимания и ресурсов новым вызовам за пределами Старого Света, в особенности на Ближнем Востоке и в Восточной Азии.

По этой причине США необходимо преодолеть двойственное отношение к объединению Европы. Хотя на словах Вашингтон последовательно поддерживал европейскую интеграцию, а иногда, начиная с плана Маршалла, играл важную роль в ее развитии, Америку беспокоили последствия более широкой и глубокой европейской интеграции для соблюдения американских интересов. Так, после создания НАТО Соединенные Штаты играли на различиях между европейскими государствами, чтобы управлять альянсом и обеспечивать достижение собственных целей. В последнее время подобное происходит путем стравливания «новой» и «старой» Европы. Вашингтон с подозрением относился и к растущей роли Европейского союза в сфере безопасности, предполагая, что это ослабит роль Североатлантического блока как главного института евро-атлантической без-опасности и таким образом подорвет американское влияние в Европе.

Сегодня США следует настаивать на достижении более прочного единения Европы во внешней политике и в сфере безопасности, способствовать усилению влияния и председателя, и «министра иностранных дел» Европейского совета в соответствии с Лиссабонским договором. В то же время Соединенные Штаты должны по-прежнему требовать от Европы большей ответственности за проблемы безопасности на континенте – в частности, в том, что касается продолжающегося конфликта и нестабильности на Балканах. С расширением Евросоюза многие эти проблемы должны стать «внутренними».

Процесс достижения более тесного единения во внешней политике и в сфере безопасности, разумеется, займет значительное время. По мере развития этого процесса США потребуется обеспечить свое присутствие в Европе, особенно через НАТО, чтобы не допустить соблазна вновь «национализировать» политику безопасности. Но Америка должна стремиться и на словах, и на деле способствовать дальнейшей интеграции и единению Европы.

Русский вопрос

Статус России тоже меняется, хотя и не в таком широком стратегическом смысле, как статус Европы, но тоже существенно. Россия восстановилась после социально-экономического кризиса и национального унижения 1990-х гг. и снова стала утверждаться как великая держава, хотя она по-прежнему сталкивается с серьезными проблемами (устаревшая инфраструктура, демографический спад, глубоко укоренившаяся коррупция) при обеспечении устойчивого экономического роста и укреплении своего статуса великой державы на ближайшее десятилетие и далее. С восстановлением появились и новые ориентиры внешней политики. Если сразу после холодной войны целью Москвы была интеграция с Западом, то в период президентства Владимира Путина Россия отказалась от этой идеи в пользу утверждения себя как независимого центра глобальной политики. Путин ясно обозначил это в мюнхенской речи в феврале 2007 г., в которой он подверг жесткой критике попытки США, как ему казалось, построить однополярный мир, детально перечислил все поводы, вызывавшие недовольство России Соединенными Штатами, НАТО и ОБСЕ, и пообещал проводить независимую внешнюю политику, как это делалось Российским государством на протяжении всей его истории.

В соответствии с данным курсом Москва стремится по возможности приостановить события, которые она считает неблагоприятными, если не дать им обратный ход. Это явствует из решительного неприятия дальнейшего расширения НАТО и – в меньшей степени – Европейского союза. Ту же цель преследует и мораторий на участие в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), который, с точки зрения России, нарушает ее суверенное право свободно размещать собственные войска на своей территории. Кроме того, Москва стремится дискредитировать и подорвать те основы ОБСЕ, которые содержат признаки продвижения демократии и, по мнению Москвы, были нацелены против внутриполитических практик и легитимности режимов в России и других бывших союзных республиках. В то время как многие, особенно в Восточной Европе, рассматривают такую политику в качестве попытки пересмотреть итоги холодной войны, Россия считает ее стремлением вернуть себе положение, которое она занимала в Европе до того, как Запад воспользовался ее временной слабостью в 1990-х гг.

И все же Россия не представляет стратегической угрозы для Европы и США, не является стратегическим соперником, каким когда-то был Советский Союз. Идеологическая конфронтация закончилась, остались внутренние трудности таких масштабов, что Россия просто не может бросить глобальный вызов интересам Соединенных Штатов и Европы. Но в связи с Россией возникает два критически важных вопроса для европейской безопасности, поскольку ее идентификация как великой державы неразрывна с той ролью, которую она сыграла в истории Европы.

Как строить отношения с государствами, расположенными между Россией и ЕС (Россией и НАТО)?

Россия считает главенство в этом регионе ключевым для своего статуса великой державы. Геополитически данная территория придавала России вес в международных делах. С точки зрения российской элиты, эта часть Европы остается важным фактором для безопасности и процветания страны. Более того, способность оказывать влияние на соседние государства сама по себе есть свидетельство статуса России как великой державы. Исходя из этих соображений, Москва заявила, что имеет «привилегированные интересы» (используя формулировку президента Дмитрия Медведева) на постсоветском пространстве и с подозрением относится к посягательствам других держав, будь то США или единая Европа.

Однако Европа при поддержке Америки никогда не примет российскую зону «привилегированных интересов», поскольку у Запада есть законные интересы в новых соседних странах, а также вследствие его твердой уверенности в том, что государства региона имеют суверенное право отстаивать собственные интересы.

Как определить интересы Москвы в Европе?

Исторически Россия играла важную роль на континенте, но то, что происходит там сегодня, является преимущественно «внутренней» политикой, российское участие в которой должно быть минимальным. Более остро вопрос стоит в отношении стран, которые в будущем присоединятся к Евросоюзу, в особенности на Балканах – регионе, где Россия имела значительные интересы и продолжает претендовать на центральную роль. С этим связаны попытки России замедлить процесс европейской интеграции, чтобы укрепить свое положение.

Логика проста: Россия способна на равных конкурировать с отдельными европейскими великими державами – Великобританией, Германией и Францией, но ей не по силам эффективно соперничать с единой Европой, которая потенциально превосходит Россию на порядок, точно так же как США сегодня превосходят ее реально. Неудивительно, что Россия предпочитает вести дела не с Европейским союзом в целом, а с европейскими странами на двусторонней основе, стремясь столкнуть их друг с другом ради продвижения своих интересов. Примером может послужить энергетическая политика России в отношении Европы в последние годы.

Разрешить эти проблемы в Европе сложно либо практически невозможно с учетом узкого, традиционного подхода к проблемам безопасности. Этот подход воспроизводит парадигму холодной войны и способствует мышлению в духе игры с «нулевой суммой» не только в России, но и в Европе и Соединенных Штатах. Более многообещающим подходом было бы расширить контекст, включив в него глобальные вызовы для европейской безопасности.

Новые вызовы

Развитие событий в мире и глобальные тенденции требуют более широкого взгляда на вызовы и угрозы, с которыми сталкиваются США, Европа и Россия и которые несут угрозу европейской безопасности в самом широком смысле. Нестабильность на Балканах и Кавказе, устремления Москвы показывают, что традиционный подход к европейской безопасности – стабильность на континенте и недопущение конфликтов между великими державами – остается в силе. Но уровень риска здесь, вероятно, удерживается на самой низкой отметке в современной истории. Наибольшую опасность представляют вызовы и угрозы, исходящие из-за пределов Европы в результате изменения стратегической обстановки и по мере развития глобализации.

Три стратегических момента требуют тщательного рассмотрения.

Во-первых, Китай. Подъем этой страны как великой державы является главным трендом современности, хотя процесс может оказаться не столь прямолинейным, стремительным и драматичным, как многие прогнозируют сейчас. Огромная и растущая роль Китая в мировой экономике бесспорна. Его геополитическое влияние расширяется по мере обретения страной уверенности и роста активности по продвижению национальных интересов и расширению доступа к природным ресурсам. Индия в меньшей степени представляет собой подобный вызов. Описанные тенденции приведут к дальнейшему уменьшению влияния Европы, если она не консолидируется.

Во-вторых, расширенный Ближний Восток. Регион находится на историческом разломе между традицией и современностью, порождающем радикальные движения с глобальными амбициями, дестабилизирующими крупные страны и ставящими под угрозу безопасность энергопоставок на мировые рынки, в особенности из зоны Персидского залива. Подъем Ирана как доминирующей региональной (и, вероятно, будущей ядерной) державы радикально изменит геополитику региона и подорвет режим нераспространения. Предстоящая смена поколений в руководстве стран Центральной Азии еще больше подставит под удар уязвимое общество. Все эти тенденции усугубляют проблемы нераспространения, международного терроризма, энергетической безопасности и наркотрафика для Европы.

В-третьих, Арктика. Этот регион богат природными ресурсами, включая, по данным Геологического комитета США, около 30 % мировых неразведанных запасов газа и 10 % мировых неразведанных запасов нефти. С таянием льдов из-за глобального потепления обостряется борьба за эти ресурсы между Соединенными Штатами, Россией, Канадой, Норвегией и Данией. То, как предполагается разрабатывать эти ресурсы, будет иметь серьезные последствия для энергетической безопасности Европы. Между тем возможное открытие северных маршрутов судоходства могло бы оказать значительное позитивное воздействие на торговлю в Северном полушарии, что, конечно же, не исключает риска возникновения конфликтов из-за морских территорий.

Что касается последствий глобализации, то развитие современных коммуникационных технологий и обмен информацией и знаниями усложнили проблему предотвращения распространения оружия массового уничтожения (ОМУ), расширили возможности международных террористов и сделали мир более уязвимым с учетом все большей зависимости современного общества от компьютерной технологии и доступа в Интернет. Хотя у нас имеется большой опыт борьбы с распространением ОМУ и терроризмом, кибербезопасность представляет собой новый вызов, который мы только начинаем изучать. Кибератаки в Эстонии в 2007 г. вновь напомнили о сложности этой проблемы (в первую очередь она связана с трудностью точной идентификации хакера) и о необходимости срочной разработки технологий защиты в контексте НАТО.

Наконец, есть группа нетрадиционных вызовов безопасности, актуальность которых нарастает в глобальном и, как многие надеются, более процветающем мире: изменение климата и энергетическая безопасность, миграция, пиратство, наркотрафик и транснациональная организованная преступность, нехватка ресурсов. Как показал продолжающийся мировой экономический кризис, легкость, с какой происходит обмен трансграничными финансовыми потоками, подорвала работу регулирующих органов, которые ориентированы на национальный уровень.

Говоря об этих новых вызовах и угрозах, важно отметить, что они в большой степени аналогичны для США, Европы и России. Схожесть вызовов и угроз необязательно означает подобие интересов. В качестве примера можно привести тактическое сотрудничество России и Китая против инициатив Соединенных Штатов и Европы, а также действия по смягчению международной политики в отношении Ирана. Но все это может обеспечить основу для сотрудничества по вопросам, находящимся за пределами Европы, что облегчит разрешение проблем, существующих на континенте.

Институциональные рамки

Требуют ли эти глобальные тренды новой архитектуры европейской безопасности, на чем настаивает Россия? Вероятно, нет. За 65 лет плотная институциональная структура появилась в Европе и евро-атлантическом регионе, обеспечивая его безопасность и стабильность. Но эта структура должна развиваться, требуются новые направления развития, следует привлекать более мощные ресурсы. И, что немаловажно, необходимо совершенствовать работу по вовлечению России.

Центральный вопрос касается отношений между США, Евросоюзом и Россией, которые должны стать тремя столпами расширенной Европы. В силах ли мы разработать механизм, совместимый с американскими интересами и способствующий выработке единой европейской внешней политики и политики безопасности? Механизм, с помощью которого можно было бы убедить Россию действовать в качестве конструктивного партнера за пределами Европы и по собственному почину работать над решением ключевых вопросов внутри Европы?

Скромным первым шагом могла бы стать институционализация треугольной структуры дискуссий на уровне США – ЕС, ЕС – Россия и США – Россия. Некоторые элементы уже действуют: в основном это саммиты США – ЕС и ЕС – Россия, созывающиеся раз в полгода. Недостающий элемент – регулярные саммиты США – Россия, которые в последние 10 лет стали проводиться ad hoc. Теперь Москва и Вашингтон должны сделать их по крайней мере ежегодными. Следует также продумать вопрос о ежегодных трехсторонних встречах Соединенные Штаты – Европейский союз – Россия хотя бы на уровне министров. Такие встречи стимулировали бы работу институтов, в которых участвуют все три стороны. В качестве примера могут послужить ОБСЕ и Совет Россия – НАТО. (В отношении этих трех уровней встреч США, Евросоюз и Россия должны взять на себя обязательства по обеспечению прозрачности дискуссий для неучаствующих стран, в частности Грузии, Канады, Норвегии, Турции, Украины, в особенности если содержание дискуссий напрямую затрагивает их интересы.)

Даже в условиях регулярных саммитов наиболее сложным вопросом останется НАТО, которую Россия продолжает считать первостепенной опасностью для своих интересов и амбиций. Могут ли Соединенные Штаты и Европа найти путь, чтобы смягчить российские озабоченности, не ставя под удар свои собственные интересы? Это потребует сбалансирования не только российских и своих собственных, но и интересов Польши и стран Балтии, которые по-прежнему считают Москву главной угрозой. Речь идет также и об интересах государств, находящихся между НАТО и Россией, которые не хотели бы стать полем геополитических баталий. Вот несколько идей по решению этого вопроса.

Главной задачей Североатлантического альянса должна оставаться в первую очередь коллективная безопасность с акцентом на укрепление безопасности и стабильности в Европе. Это значит поддерживать уверенность всех членов альянса (в особенности Польши и прибалтийских республик) в том, что НАТО будет верна обязательствам по статье V о коллективной обороне в случае вооруженного нападения. Эта организация должна и впредь заниматься разработкой планов действий по защите Польши и стран Балтии, а также проводить соответствующие учения. Одновременно альянс призван содействовать тому, чтобы эти страны проводили прагматичную политику в отношении России и старались не прибегать к немотивированным выпадам против Москвы по чувствительным для нее вопросам.

Далее, США должны способствовать появлению единого европейского полюса внутри НАТО и более тесному сотрудничеству НАТО и ЕС в сфере безопасности. Это превратит Североатлантический блок в орган поистине равноправного партнерства Соединенных Штатов и Европы, побуждая Старый Свет наращивать собственные возможности в сфере безопасности и брать на себя большую долю ответственности за обеспечение стабильности и безопасности внутри Европы. Одновременно США смогут сосредоточиться на глобальных вызовах безопасности.

Кроме того, единый европейский полюс внутри Североатлантического блока кардинально изменит принцип функционирования альянса, что также облегчит сотрудничество с Россией в расширенном Совете НАТО – Россия. Созданный еще в 2002 г., он целиком так и не использовал свой потенциал – отчасти из-за опасений США, что Россия воспользуется участием в нем для раскола альянса. Но по мере углубления европейского единства эта опасность уменьшится, а Совет в конечном итоге превратится в форум Соединенные Штаты – Европейский союз – Россия. Пройдет немало времени, прежде чем это будет достигнуто. А пока Совет должен сосредоточиться на развитии сотрудничества в борьбе с угрозами, которые исходят из-за пределов Европы.

Например, это противоракетная оборона, связанная с угрозами с Ближнего Востока, борьба с наркотиками, особенно в Афганистане и вокруг него, противодействие пиратству у берегов Сомали, контртеррористические меры, включая совместный анализ угроз, подготовку и проведение операций, сотрудничество в Арктике с обсуждением вопроса о совместных мерах безопасности.

НАТО следует прекратить противодействие сотрудничеству с возглавляемой Россией Организацией Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), в которую входят также Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Узбекистан. Россия предлагает сотрудничать уже несколько лет, и ОДКБ могла бы обеспечить содействие в борьбе с нынешними вызовами в Афганистане, включая терроризм и наркотрафик.

При этом не следует предлагать России членство в альянсе. Хотя идея может показаться привлекательной (на эту тему в последнее время высказываются многие), маловероятно, что она приведет к желаемым результатам. Любое приглашение в НАТО неизбежно поднимает вопрос о критериях членства. В результате вместо конкретного разговора о сотрудничестве стороны вступят в дебаты, которые внесут раскол среди их участников из-за фундаментальных разногласий по поводу природы альянса, взаимодействия гражданских и военных органов и демократических ценностей.

Что касается опасений стран, занимающих промежуточное положение между НАТО и Россией (в особенности это касается Грузии и Украины), Соединенные Штаты, Европа и Россия могли бы рассмотреть возможность вновь официально взять на себя обязательства по соблюдению принципов неприменения силы и уважению суверенитета государств в рамках хельсинкского Заключительного акта. Членство в альянсе не должно быть предметом переговоров по крайней мере в настоящее время, пока США и Европа стремятся наладить новые отношения с Россией. Кроме того, надо продумать вопрос об оживлении дебатов о возрождении ДОВСЕ. Возможно, при этом следует отказаться от основных и фланговых ограничений численности войск, против которых возражает Россия. Прозрачность и эффективный мониторинг должны обеспечить достаточно времени для предупреждения любой реальной угрозы применения силы.

В долгосрочной перспективе расширение сотрудничества между Соединенными Штатами, Европой и Россией могло бы превратить НАТО в панъевропейскую организацию безопасности. Именно это должно стать нашей стратегической целью, даже если сейчас она кажется далекой.

Хотя простого пути встраивания России в европейскую систему безопасности не существует, прогресса ожидать не приходится, если она не будет вовлечена в эту систему с самого начала. Те дни, когда США и Европа могли принять решение и поставить Москву перед свершившимся фактом, будучи уверенными в ее молчаливом согласии, давно прошли. Если мы хотим, чтобы Россия была с нами на завершающем этапе, мы должны пригласить ее уже на начальной стадии. В этом отношении поездка в Россию «Группы мудрецов» для обсуждения новой стратегической концепции НАТО явилась важным символом стремления к сотрудничеству и намерения учитывать интересы Москвы.

Конечно, поводов для совпадения взглядов у Соединенных Штатов и Европы гораздо больше, чем у Америки и России или Европы и России. Более того, трансатлантические партнеры имеют скрупулезно выстроенные и тщательно проверенные механизмы сотрудничества, которых не хватает в отношениях с Москвой. И есть пределы того, насколько далеко США либо Европа могут пойти навстречу России, если это ставит под угрозу их собственные интересы. Разногласия по поводу бывшего советского пространства являют очевидный пример таких пределов. Но теперь нам следует протянуть руку, чтобы увидеть, насколько конструктивным партнером готова стать Россия. Мы гораздо эффективнее справимся с новыми вызовами, если будем сотрудничать с Россией, а не противоречить друг другу. Если же, несмотря на наши усилия, в конечном счете Москва решит держаться в стороне, США и Европа по-прежнему смогут вместе противостоять появляющимся вызовам, как делали это последние 65 лет.

Россия. Евросоюз. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 1 июля 2010 > № 2908020 Томас Грэм

Киберугрозы реальные и выдуманные

Алексей Смирнов, Павел Житнюк

А.А. Смирнов – руководитель направления разработки и исследований компании Security Technology Research.

П.П. Житнюк – Соучредитель компании iTREND, эксперт-аналитик компании "КОРУС Консалтинг", веб-редактор журнала "Россия в глобальной политике".

Резюме Тема безопасности и угроз в киберпространстве, ставшая популярной в последние годы, сильно мифологизирована в общественном сознании. Благодаря Голливуду создается и образ «всемогущих хакеров», и представление о полной беззащитности компьютерных систем. Реальность, как всегда, гораздо скучнее и прозаичнее.

Тема безопасности и угроз в киберпространстве, ставшая популярной в последние годы, сильно мифологизирована в общественном сознании. Благодаря Голливуду создается образ «всемогущих хакеров», которые способны управлять самолетами, совершать диверсии на атомных станциях, угрожать безопасности целых государств, и все это – не сходя с дивана в «темной хакерской берлоге». Отсюда же и представление о полной беззащитности компьютерных систем. Реальность, как всегда, гораздо скучнее и прозаичнее.

Характерный пример нагнетания напряжения вокруг темы – статья генерала Уэсли Кларка и специалиста по информационной безопасности Питера Левина «Обеспечение безопасности информационной магистрали. Как усовершенствовать системы электронной защиты США». Она начинается с классической утки про взрыв советского газопровода в Сибири в 1982 г., за которым якобы стояли американские спецслужбы, внедрившие бракованные чипы в советскую цепочку. Никаких достоверных подтверждений данной версии не существует, абсолютное большинство специалистов считают, что это – не более чем часть информационной войны, которая велась против СССР (см., например, http://www.computerra.ru/magazine/355647/). Однако сама тема кибернетической угрозы превратилась в последние годы в неотъемлемую часть западной политической дискуссии в сфере безопасности.

СЕТИ ПУБЛИЧНЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ

Конечно, серьезная угроза кибератак на веб-сайты и любые другие публичные сервисы существует. Но открытые для публичного доступа сети оказываются легкой добычей злоумышленников именно в силу наличия открытых каналов доступа. Специалисты, занимающиеся обслуживанием подобных ресурсов, прекрасно информированы о возможностях атакующих и располагают аппаратными и программными решениями, которые минимизируют потенциальные угрозы.

Наиболее распространенный тип атаки на публичные сервисы – DDoS-атаки (denial of service), отказ в доступе – когда сервер-жертва загружается огромным количеством паразитных запросов. С атаками такого типа чрезвычайно трудно бороться в силу их распределенного характера и массовости атакующих компьютеров. Однако даже в этом случае при организованных и оперативных действиях провайдеров и владельцев атакуемых ресурсов последствия нападения можно минимизировать в достаточно сжатые сроки – от нескольких часов до нескольких дней.

Совершенно иное дело – ситуация, о которой говорят американские авторы, имея в виду «осуществляемое в сети нарушение функционирования жизненно важных систем национальной инфраструктуры: наземного и воздушного транспорта, производства и распределения электроэнергии, каналов водоснабжения и сточных вод, всевозможных видов электронной связи и, конечно, высокоавтоматизированной финансовой системы США». Действительно, трудно даже просчитать последствия успешной хакерской атаки, например, на систему управления АЭС или военного комплекса. Но именно поэтому при проектировании систем управления таких жизненно важных объектов к уровню безопасности предъявляются особые требования.

Защищенность публичных сервисов напрямую зависит от профессионализма системных администраторов и специалистов по безопасности. «Взломать» и «подобрать пароли» технологически корректно построенному веб-ресурсу – нетривиальная задача, и подобные случаи довольно редки. Как правило, успешные вторжения осуществляются с помощью приемов социальной инженерии: виноваты не системы, а человеческий фактор.

В тех случаях, когда необходимо обеспечить сохранность критически важных данных, а также высокий уровень защиты и секретности (оборона, энергетика и пр.), общепринятой практикой является использование специализированных сетей, изолированных от сетей общего назначения. Поэтому хакерам чрезвычайно трудно проникнуть в защищенную сеть стратегического назначения, не связанную с Интернетом. Абсолютное большинство случаев несанкционированного доступа (НСД) к закрытым стратегическим ресурсам имели в своей основе пресловутый «человеческий фактор» – когда попытки НСД предпринимались персоналом сетей либо если сети не были в достаточной степени защищены из-за халатного отношения к вопросам безопасности.

При всех известных взломах и атаках закрытых сетей так или иначе использовались элементы социальной инженерии: многие пользователи даже в закрытых сетях с высоким классом защищенности могут выбирать простые пароли типа password, secret, work и т. д. Классические приемы социальной инженерии описаны в книге известного хакера Кевина Митника «Искусство взлома». Так, например, можно позвонить в секретариат компании и, представившись сотрудником технического отдела, который проводит смену паролей пользователей, попросить сообщить вам имя аккаунта и текущий пароль. Очевидно, что в небольших компаниях и подразделениях, где сотрудники знают друг друга, такой номер не пройдет, но в крупных корпорациях либо государственных структурах с тысячами работников социальная инженерия работает вполне успешно.

То есть потенциальную вербовку оператора ЭВМ банка, корпорации или военного объекта нельзя рассматривать как угрозу именно информационной безопасности. Собственно, нашумевшие кражи номеров кредитных карт и вирусы, внедряющиеся в компьютеры частных пользователей, – это, по сути, тоже часть работы «социальных инженеров», пользующихся низким уровнем компьютерной грамотности пользователей. Пароль, прилепленный стикером к монитору секретарши, – признак слабой защищенности информационной системы либо «человеческий фактор»? Как представляется, второе.

MALWARE И НЕКНИЖНЫЕ ЗАКЛАДКИ

Если говорить о хакерах, то следует различать модели угроз. Как уже отмечалось выше, все, что на слуху, – это «самодеятельность» (впрочем, иногда финансируемая правительственными органами), DDoS-атаки, дефейсы и прочие «шалости». Однако существует и менее известная часть проблемы, которая связана с хищением действительно ценной информации. Возвращаясь к статье Кларка и Левина, надо отметить, что головная боль государственных структур Соединенных Штатов, связанных с обеспечением кибербезопасности, – это не таинственные «северокорейские хакеры», а сторонние организации, работающие по правительственным контрактам США, контролировать деятельность которых довольно сложно.

Не менее актуальна проблема malware – вредоносных программ, внедряемых в защищенные вычислительные сети. В этом случае возникает сразу несколько аспектов. Если в сеть SCADA (Supervisory Control And Data Acquisition – диспетчерский контроль и сбор данных; по-русски этому термину соответствует АСУТП – автоматизированная система управления технологическим процессом. – Ред.) может попасть вирус, то это в первую очередь говорит о том, что существует вектор проникновения, то есть ошибка архитектуры или нарушение условий эксплуатации. В реальности подобное случается постоянно, и крайне трудно установить сотрудников, виноватых в НСД.

Вторая проблема – экономия средств на создании защищенных систем. Рассмотрим простой пример создания АСУТП на абстрактном предприятии. Руководство решает строить свою систему на платформе операционной системы Microsoft Windows, потому что сегодня Windows предоставляет самый большой выбор инструментария и дешевых разработчиков. Раз в качестве платформы выбрана Windows, взаимодействие компонентов реализовывается через систему Windows RPC (Remote Procedure Call – класс технологий, позволяющих компьютерным программам вызывать функции либо процедуры в другом адресном пространстве – как правило, на удаленных компьютерах), так как логично использовать вызовы платформы. Затем выясняется, что поддерживать достаточный уровень безопасности программного обеспечения (ПО) в такой системе невозможно, потому что обновления системы могут конфликтовать со специальным софтом, написанным под конкретные задачи этой АСУТП. Возникает эффект карточного домика, который рушится от малейшего ветерка. Создана среда, которая не позволяет функционально изолировать компоненты, она компрометируется полностью при компрометации любого компонента.

Поскольку такая ситуация довольно типична, эти угрозы одинаково актуальны как для предприятий, так и для правительственных структур любой страны.

Особое место в статье Кларка и Левина отведено угрозе так называемых закладок в аппаратном и программном обеспечении: «Хотя, когда речь идет о кибернетической безопасности, внимание средств массовой информации в основном приковано к сетям и программам, компьютеры на уровне кристаллов (chip-level hardware) столь же уязвимы: в процесс производства микрочипа, состоящий из 400 операций, можно с легкостью ввести намеренные дефекты схем или умышленную порчу».

Этот вопрос действительно затрагивает интересы всех стран, включенных в мировое киберпространство, но нам представляется, что основной «жертвой» закладок все-таки могут стать не Соединенные Штаты. Ведь бoльшую часть микропроцессорных технологий экспортируют в страны-производители как раз оттуда. Абсолютное большинство микрочипов производится «большой тройкой» американских компаний – Intel, AMD и Motorola, которые имеют тесные деловые связи с американскими правительственными и оборонными структурами. Проблема заключается в изготовлении компонентов: на сегодняшний день в США нет своего полного контролируемого технологического цикла производства электроники, поэтому даже сертифицированные информационные системы для Пентагона делаются на базе обычных китайских и тайваньских комплектующих.

В свое время в структурах госбезопасности России задались вопросом: не содержатся ли потенциально вредоносные закладки в широко используемой у нас операционной системе MS Windows? Были даже достигнуты договоренности с Microsoft об ознакомлении российских специалистов с исходными кодами системы, однако вряд ли у какой-то из сторон была уверенность в возможности подробного анализа сотен миллионов строк программного кода. Поэтому вопрос остается открытым.

Какие-то риски придется учесть и принять как Соединенным Штатам, так и России. Например, нам следует быть готовыми к тому, что в случае гипотетического конфликта с НАТО вся сотовая связь внезапно перестанет работать, так же как и некоторая часть гражданской инфраструктуры. Это не обязательный, но возможный сценарий, и государство должно осознавать потенциальную возможность такой ситуации.

Следует разработать внятные планы относительно того, чем мы готовы пожертвовать и как защитить то, чем мы жертвовать не можем. Необходимо оценить целесообразные затраты и вероятность рисков. Это не совсем тривиальные задачи, но методология управления рисками довольно хорошо разработана. И это более разумно, чем вкладывать миллиарды в «псевдоотечественное» производство, а точнее, в бездонную яму коррупции и «распилов бюджетов».

СЕРТИФИКАЦИЯ - БЕССМЫСЛЕННАЯ И БЕСПОЩАДНАЯ

Глобальная проблема отечественной информационной безопасности заключается в том, что она несет на себе груз тяжелого наследия еще советской нормативной базы, весьма далекой от жизни. Будь то защита персональных данных либо критической инфраструктуры, все упирается в одно – практически полную монополию Федеральной службы безопасности (ФСБ) в области кибербезопасности. Государство обязывает все структуры, так или иначе связанные с секретной информацией и персональными данными, пользоваться средствами защиты, имеющими сертификаты ФСБ, и нормативной базой, разработанной в духе указаний этого ведомства (огромное количество отраслевых документов, Федеральная служба по техническому и экспортному контролю и т. д.). В основе таких подходов – максимальная ориентация на сертификационную, а не уведомительную систему соответствия и отсутствие адекватного анализа рисков (даже в тех нормативных документах, где есть хотя бы упоминания о возможных моделях угроз, никакой основы для реальных действий по защите информации не содержится). Почему именно сертификация считается в России панацеей от киберугроз?

Российское законодательство принуждает коммерческие компании и государственные структуры использовать чрезвычайно затратный, запутанный и противоречивый механизм защиты персональных данных. В тонкостях закона разбираются только специализированные структуры, близкие, как правило, к силовым ведомствам. Коммерческие, а зачастую и государственные учреждения не в состоянии обеспечить его выполнение самостоятельно.

Фактически в России работает огромный по своей денежной емкости рынок информационной безопасности, ежегодный рост которого обеспечивается соответствующими законами и постановлениями. При этом собственно безопасность весьма далека от совершенства, так как «защита» зачастую сводится к подготовке требуемых документов и знакомству с «правильными» людьми, которые за известное вознаграждение выдадут все требуемые лицензии и сертификаты.

Следует отметить, что известны лишь единичные случаи утечки ценной корпоративной информации при помощи недружественных проникновений в российские информационные системы. При этом базы данных МВД, ГИБДД, ФНС и прочих государственных структур вполне открыто может приобрести любой желающий. Одно время лоток с такими базами стоял прямо напротив здания ФСБ на Лубянской площади в Москве...

Вопрос управления рисками информационной безопасности действительно очень сложен, раскрыть его полностью в формате небольшой статьи трудно. Но стоит подумать, можно ли в масштабах страны доверять это управление специалистам, два десятилетия посвятившим попыткам превращения иностранных операционных систем общего назначения с закрытым кодом в нечто «очень защищенное» с помощью «сертифицированных средств», а наиболее вероятными векторами атаки считающим побочные электромагнитные излучения и уязвимость в алгоритмах шифрования? Это вопрос риторический, даже если оставить в стороне их личную заинтересованность.

Чем же, собственно, плоха сертификационная система «по-русски» (и не только «по-русски», просто у нас проблемы приобретают наиболее гротескные формы)? Казалось бы, идея правильная – закрыть дорогу некачественным продуктам и решениям. Увы, в отечественных реалиях все работает наоборот. Процесс сертификации программных продуктов очень сложен, часто сертификация затягивается на месяцы, если не на годы. Поэтому преимущество в использовании государственными органами – у тех продуктов, которые уже сертифицированы. Новым качественным продуктам дорога в госсектор закрыта, пока нет сертификации.

Затем возникает другая проблема. Гораздо сложнее и дороже аттестовать систему, построенную на основе более защищенной, но менее распространенной архитектуры, чем на основе стандартных «кирпичиков»: вот тут у нас Windows, вот сертификат, вот тут у нас сертифицированный антивирус – вот сертификат, а вот – очередное сертифицированное «средство защиты информации», магическим образом делающее всю систему очень безопасной. Таким образом, каждый компонент системы «закрыт» всеми необходимыми документами, но не в комплексе. Кроме того, сертификаты дают ложное чувство безопасности и вполне реальное чувство безнаказанности: с кого спросить, если что? Все сертифицировано соответствующими государственными учреждениями – значит, спросить не с кого.

Разве отозвали сертификат на отсутствие недокументированных возможностей у системы Windows XP, когда на ней «нерукотворно» включился отключенный администратором Windows Update? Нет, отзыв сертификатов вообще не предусмотрен. А сколько было недоуменных возгласов специалистов, когда выяснилось, что сертифицированная по американскому стандарту FIPS 140-2 «флэшка» отдает защищенные паролем данные по зашитому в ПО коду, одинаковому для всех экземпляров устройств? Впрочем, если бы недоумевающие внимательно читали, что именно подлежало сертификации, недоумения бы не было – ведь сертифицирована криптографическая часть, в этом режиме просто не используемая. Но сработал рефлекс: есть сертификат, значит, безопасно.

Авторам представляется, что для адекватного развития отечественного «инфобеза» необходимо, как минимум, создать отраслевые и межотраслевые технические группы, к участию в работе которых можно и нужно приглашать специалистов из силовых структур, но на общих основаниях. Регламенты информационной безопасности следует разрабатывать с учетом широкого спектра различных интересов и задач. А главное – требования к информационной безопасности, основанные на произвольно трактуемых угрозах, не должны осложнять деятельность предприятий и организаций и создавать возможности для коррупционных злоупотреблений.

ДИВЕРСИФИКАЦИЯ И ИММУНИЗАЦИЯ

В статье Кларка и Левина описан правильный подход к диверсификации цифровой инфраструктуры.

Во-первых, действительно лучшие практики по информационной безопасности рекомендуют использовать средства ее обеспечения разных производителей и – желательно – различной архитектуры.

Во-вторых, диверсифицированный подход функционально оправдан, как минимум, в части межсетевых экранов. «Универсальный firewall» – это маркетинговая химера и технологически бессмысленный продукт.

В-третьих, уход от Windows-монокультуры, на сегодняшний день максимально уязвимой, – это тоже диверсификация. И с этой точки зрения необходимо обратить внимание на все более расширяющийся рынок программных продуктов с открытым исходным кодом. В частности, если говорить об операционных платформах, то во многих отраслях операционная система Linux с успехом может заменить традиционные Windows-решения.

Остается только применить принцип эшелонированной защиты при планировании архитектуры (defense in depth), чтобы суммировались уровни защиты, а не уязвимости.

Производители, естественно, стремятся убеждать потребителей, что монокультура – это удобно и просто в обслуживании («мы строим сети на основе оборудования Cisco», «в нашей компании ИТ-инфраструктура основана на решениях Microsoft» и т. д.). Такая простота может дорого обойтись в будущем. Для успешной реализации защищенной архитектуры нужно, чтобы технологии, используемые в рамках одной системы, отличались (специализация часто гарантирует более высокое качество), а производители компонентов должны быть разными (чтобы у них не было общих уязвимых сторон). Необходимо строить архитектуру так, чтобы уязвимости вычитались, а не суммировались.

«Иммунизация» в рамках одного компьютера, как она описана в статье Кларка и Левина, выглядит несколько сумбурно и непонятно. Если мы, например, защищаем средствами SELinux хост-систему, управляющую виртуальными серверами или даже рабочими станциями на основе Xen (система виртуализации. – Ред.), то это хорошая практика эшелонированной защиты. Но при чем тут иммунизация? Задача обеспечения безопасности – не допустить компрометацию системы либо ее отдельных элементов, а не придумывать реактивных средств.

Попытки решить «проблему malware» с помощью так называемых «антивирусов» – это в идеологическом плане уже пораженчество, навязанное в качестве нормы сторонниками концепции MS Windows. Совсем другое дело, когда мы рассматриваем поведение сети в целом. Речь идет вовсе не о «black ice» из киберпанк-романов (активная система противодействия вторжениям, которая инициирует встречную атаку. – Ред.), а о вполне разумных технологиях адаптивной фильтрации и изолирования скомпрометированных узлов максимально близко к источнику заражения.

В корпоративной среде это прежде всего технологии управления жизненным циклом и изменениями, а также network admission control, позволяющие ограничить использование небезопасно сконфигурированных устройств. В «большом» Интернете существует унаследовавший результаты разработок DARPA CITRA (Cooperative Intrusion Traceback and Response Architecture) проект IDR, предполагающий обнаружение аномалий и распространение правил фильтрации средствами протоколов динамической маршрутизации. Его поддерживают Juniper и некоторые другие крупные производители.

ВОЙНА ЗА УМЫ

Принципиально иной вид войн в киберпространстве, не имеющий отношения к техническим атакам и не нашедший отражение в статье Кларка и Левина, – это ведение пропаганды и дезинформации в «человеческом» сегменте сети Интернет. Запуск слухов, полемика с идеологическими противниками, «травля» неугодных мнений на интернет-форумах давно и с успехом используются противоборствующими группировками. Можно с уверенностью говорить о том, что зачастую за их деятельностью стоят спецслужбы или, как минимум, некие централизованные организации.

Например, на каком-то абстрактном информационном российском ресурсе появляется новостной текст, посвященный Грузии, Прибалтике или Украине. Предположим, что текст представляет интерес для общественности и он начинает обсуждаться на форуме этого ресурса либо на других форумах. Практически мгновенно к обсуждению подключается виртуальная группа «грузин», «прибалтов» или «украинцев», которые начинают опровергать текст новости, давать различные извращенные толкования, запускать дезинформацию либо контринформацию, оскорблять («троллить», «травить») других участников форума. Им начинает противодействовать такая же организованная толпа «профессиональных русских». В результате тема полностью забалтывается, закрывается «белым шумом».

Регулярность, массовость и организованный характер таких активных действий не оставляют сомнения в причастности к ним заинтересованных государственных структур конфликтующих стран. Трудно четко определить, правомерно ли относить эти холодные войны в Интернете к разряду кибервойн, – ведь в них не задействуются никакие технологические средства и разработки. Но по масштабу воздействия на общественное мнение «войны за умы» можно сравнить с наиболее крупными кибератаками. А учитывая то, что, по общепринятому сейчас мнению, информационные операции играют в современных войнах отнюдь не меньшую роль, чем собственно боевые действия, значение такого рода деятельности в Интернете не стоит преуменьшать.

ПОДВОДЯ ИТОГИ

Современный глобализированный мир настолько связан технологически и информационно, телекоммуникации являются настолько критически важной для функционирования общемировой инфраструктуры компонентой, что удар, нанесенный по одной части глобальной информационно-коммуникационной сети, может совершенно неожиданным образом аукнуться в другой. А значит, ударить и по самим злоумышленникам. Не существует «абсолютной власти» над мировым телекоммуникационным пространством. Можно отключить какую-либо его часть, уничтожить ряд сервисов, на какое-то время приостановить связность элементов. Но благодаря сетевой архитектуре и распределенности в пространстве современные «информационные поля» практически неуязвимы.

Самое опасное, что может случиться в данном разрезе, – это отключение от каких-либо сервисов в масштабе страны. Как правило, такое является следствием политического решения, которое принимается политическим же руководством. Характерный пример «отключенной державы» – Северная Корея. «Неугодный» интернет-трафик блокируют Иран, Китай, Туркмения. Ужесточен контроль присутствия в Интернете для граждан Белоруссии.

Недавний конфликт Google и китайского руководства показывает новую тенденцию постиндустриального развития: акторами международной дипломатии становятся не только государства, но и крупные корпорации. Ранее честь участия в глобальной политике оказывалась только концернам энергетического сектора. Теперь свои условия странам диктуют ИТ-компании.

Напомним, что в начале января 2010 г. интернет-гигант Google заявил о намерении уйти с крупнейшего в мире рынка, если не сможет предоставлять пользователям неограниченный поиск в Интернете. Китайский Google – в отличие от оригинальной версии – подчиняется местному законодательству, блокируя доступ к некоторым ресурсам, в основном оппозиционным компартии Китая. Google долго мирился с этим положением, учитывая гигантский рыночный потенциал Китая, но последней каплей стал взлом электронных почтовых ящиков ряда китайских правозащитников и нескольких коммерческих фирм. В американской корпорации атаку назвали продуманной, целенаправленной и имеющей политический подтекст. Хотя она не увенчалась успехом (удалось получить доступ лишь к некоторым аккаунтам Gmail, точнее, к заголовкам писем), Google заявил о намерении убрать цензуру результатов поиска для китайских пользователей. В противном случае ИТ-компания грозила закрыть сайт Google.cn и все офисы в Китае. Ситуация потребовала вмешательства на высшем политическом уровне, и тогда за корпорацию публично вступились американский Госдепартамент и лично госсекретарь США Хиллари Клинтон.

Этот факт показателен: правительство мировой державы проводит переговоры с частной ИТ-компанией, в поддержку которой выступает правительство другой мировой державы. Киберпространство стало частью глобальной политики.

Россия. Весь мир > СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 19 июня 2010 > № 2906330 Алексей Смирнов, Павел Житнюк

Лиссабонский договор и интересы России

И.Д. Иванов – академик РАН, профессор-исследователь Государственного университета – Высшей школы экономики.

Резюме Вступление в силу Лиссабонского договора существенно меняет облик Европейского союза как крупнейшего экономического и политического партнера России в Европе и в мире.

Вступление в силу Лиссабонского договора существенно меняет облик Европейского союза как крупнейшего экономического и политического партнера России в Европе и в мире. С одной стороны, более четкое определение его компетенций и процедур принятия решений содействует реализации «четырех общих пространств» Россией и ЕС и переговорам о заключении между ними нового базового соглашения. С другой – этот документ усложняет процесс сотрудничества Брюсселя с третьими странами, включая Россию. Влияние антироссийских настроений может возрасти, как и склонность к «двойным стандартам».

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПИАЛЬНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Прежде всего договор упорядочивает внутреннее строение и международные позиции Европейского союза, создавая в нем единое правовое и организационное поле (вместо трех прежних разнохарактерных по своему статусу «колонн» интеграции) и правопорядок и придавая ему международную правосубъектность, которой ЕС раньше не обладал (ст. 47). «Только после Лиссабона, – отмечал в этой связи видный архитектор европейской интеграции Валери Жискар д’Эстен, – Европа начала реально существовать как политическое целое в глазах всего мира». В орбиту Евросоюза включаются также ранее не входившие в него рабочие органы, например Европейский центральный банк, Счетная палата и Суд ЕС.

Конструктивным представляется здесь в числе прочего смена статуса Суда ЕС. «Административная структура и право Европейского союза нестабильны и находятся в процессе постоянного развития в различных сферах, – писал в июле 2008 г. журнал West European Politics. – Кроме того, координация действий в этих сферах крайне слаба. Поэтому административное право Евросоюза существует в основном в форме общих принципов такого права. Некоторые его нормы фрагментированы и неприменимы на междисциплинарной основе… особенно там, где исполнительные компетенции Союза рассредоточены по его различным структурам». В этих условиях Суд ЕС внес самый существенный вклад в процесс интеграции, закрывая своими решениями и толкованиями многие бреши в формирующемся европейском праве, способствуя гармонизации законодательства стран-членов и тем самым облегчая для третьих стран взаимодействие с Европейским союзом.

Место прежнего многоактового дублирования принципов и тематики деятельности ЕС занимает теперь их четкое разделение на два уставных документа: Договор о Европейском союзе (ДЕС – содержание и направления интеграции) и Договор о функционировании Европейского союза (ДФЕС – условия и механизмы реализации поставленных интеграционных целей). Главное же – существенно уточняются исключительная, совместная и иные компетенции Евросоюза (при расширении первых), что делает его более предсказуемым и полномочным партнером за столом переговоров (в т. ч. с Россией). Как с удовлетворением констатировал член исполнительного совета фонда Бертельсманна Вернер Вайденфельд, новый документ «снимает двусмысленности, ранее характерные для разделения компетенций между Евросоюзом, странами-членами и прочими странами как субъектами интеграционного процесса». По его оценке, прежде было «весьма затруднительно понять, действует ли Брюссель в каждом отдельном случае в рамках имеющихся у него полномочий или же переступает их пределы».

Повышается эффективность процесса принятия решений в ЕС. По сравнению с «тройным большинством» (по голосам стран-членов, по числу стран и по населению), существующим ныне, с 2017 г. вводится «двойное» (55 % голосов стран-членов, охватывающих тот же процент населения). При этом с 2014 г. по 2017 г. нынешняя процедура временно заменяется переходной (55 % голосов, не менее 19 стран-членов, охватывающих 62 % населения). Сферы решений, принимаемых квалифицированным большинством, расширяются со 137 до 181, оставляя для единогласия лишь 70. Число применяемых при этом категорий правовых и административных инструментов сокращается с 16 до 5 (ст. 288). Господствующей (в 80 % случаев) становится стандартная процедура принятия решений (совместно с Европейским парламентом) при сокращении сферы специальной. При распределении полномочий и исполнении решений более последовательно выдерживаются принципы субсидиарности и пропорциональности (ст. 5).

Состав членов Комиссии ЕС в перспективе сокращается до 18, депутатов Европарламента – до 750. Легализован Комитет постоянных представителей государства (КОРЕПЕР) как подготовительный и совещательный орган принятия решений. На направлении внешней политики создается специальный пост верховного представителя ЕС по иностранным делам и политике безопасности на правах вице-председателя Еврокомиссии (ст. 18). Внешнее представительство интересов Евросоюза вменяется также председателю Европейского совета как высшего органа ЕС при наделении его полномочиями на 2,5 года вместо прежнего шестимесячного председательства (ст. 15.6).

Все это существенно активизирует деятельность Европейского союза, впавшую в определенный ступор после его последнего расширения, а также позволяет более оперативно реализовывать согласованные договоренности, будь то по «четырем общим пространствам» или по новому базовому соглашению Россия – Евросоюз. Ведь не секрет, что прежние уставные документы ЕС не создавали для этого должного правового и организационного поля и потому, например, ряд статей Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) Европейский союз – Россия, вступившего в силу в 1997 г., не применялись сторонами, ибо оно не содержало достаточной чистоты использованных юридических конструкций, а подчас реализовывалось даже явочным порядком. Лиссабонский же договор способен более эффективно формализовывать результаты нашего взаимодействия.

Вместе с тем процедура принятия решений в Европейском союзе по Лиссабонскому договору приобрела и дополнительные сложности. Прежний властный треугольник ЕС (Европарламент – Совет министров – Комиссия) превращается теперь в квадратуру: Европейский совет – Европарламент – Совет министров – Комиссия, причем от первого из этих органов ожидается консенсус при принятии решений. А более всех от предпринятых изменений выигрывает Европарламент, где непропорционально большой вес получили «новые европейцы», в том числе недружественно настроенные к России. Лиссабонский договор ставит Европарламент по его полномочиям почти в равное положение с Советом министров ЕС в части формулирования новелл европейского права (ст. 14, 16 и ст. 223–224), расширяя круг совместного принятия ими решений еще на 40 важных сфер, включая сельское хозяйство, энергетику, управление фондами развития и иммиграционную политику.

Усложняет процедуру принятия решений и подключение к ней национальных парламентов стран-членов, которые при определенных условиях могут заблокировать принятие решений и позиции наднациональных властей (показать Брюсселю т. н. «оранжевую карту»), если, к примеру, были нарушены принципы субсидиарности и пропорциональности.

Вводимая договором законодательная инициатива, исходящая от одного и более миллионов граждан стран – членов Европейского союза (ст. 11.4), может быть выгодна лишь третьим странам, имеющим здесь свое влиятельное политическое лобби, которым не располагает Россия. Все это делает переговорный процесс и реализацию достигнутых договоренностей более чувствительными к постороннему, в том числе антироссийскому, влиянию, осложняя общий климат сотрудничества.

Расширяется область полномочий Евросоюза (вне их остаются в основном налоги, социальное страхование, госдоходы, общая внешняя политика и политика безопасности), в т. ч. за счет космоса, гуманитарной помощи, энергетики, общественного транспорта, телекоммуникаций, электроснабжения, почты, туризма. А главное – ЕС наделяется новыми полномочиями в сфере миротворческих операций, разоружения, предотвращения и ликвидации конфликтов, создания собственных механизмов осуществления общей внешней и оборонной политики, борьбы с трансграничной преступностью, нелегальной иммиграцией, торговлей наркотиками и людьми, оружием, финансовыми махинациями и т. д.

Все это, конечно же, расширяет тематическое поле сотрудничества России непосредственно с органами Евросоюза. В то же время около 300 статей договора все еще предстоит реализовывать через совместную компетенцию Европейского союза и стран-членов, а сами новеллы Лиссабона сосредотачиваются скорее внутри Европейского союза, ибо тот же договор предусматривает крайне сложную систему достижения международных договоренностей. Соглашения заключаются, только если они прямо предусмотрены учредительными актами ЕС и необходимы для осуществления целей, закрепленных в этих актах, или же предусмотрены актами вторичного права Евросоюза. Директивы на переговоры с третьими странами дает лишь Европейский совет, и только он полномочен вносить в них поправки, что лишает переговорный процесс необходимой гибкости и динамики и делает его продолжительным по времени. К тому же сам процесс ставится под юрисдикционный контроль Европейского совета, Совета министров, Европарламента, Суда и Комиссии, что означает интенсивный документооборот между ними в ходе переговоров, выработку переговорной позиции по минимальной общей планке и негибкость раз утвержденной политики и позиции по отношению к партнерам. Во многом перед лицом такой перспективы уже сейчас крайне вязко идут переговоры по новому базовому соглашению Россия – ЕС, где после шести их раундов согласовано лишь несколько неосновных статей.

ПУТИ РЕАЛИЗАЦИИ

В сфере реализации достигнутых договоренностей состоявшееся расширение полномочий Европейского союза во многом девальвируется вводимой дифференциацией отдельных их категорий (ст. 4–6). Таковыми теперь являются (вместо прежних исключительных и делимых со странами-членами компетенций):

– исключительная наднациональная компетенция Евросоюза (в сфере функционирования таможенного союза, правил конкуренции, финансовой политики в еврозоне, общей торговой и рыболовной политики);

– совместная компетенция (единый внутренний рынок, социальная, аграрная, транспортная, энергетическая и региональная политика, защита прав потребителей и сфера свободы, безопасности и правопорядка);

– поддерживающие, координирующие и дополняющие меры (культура, туризм, образование, спорт, здравоохранение, административное сотрудничество);

– координация экономической и социальной политики (занятость, социальная политика);

– специфические полномочия в сфере общей внешней политики и политики безопасности (сфера внешней политики, относящаяся к обеспечению безопасности Европы, включая поэтапное формирование общей оборонной политики).

Естественно, что такого рода плюрализм и чересполосица делают договоренности с ЕС по перечисленным компетенциям и сферам неравнозначными по эффективности реализации, тем самым затрудняя сведение их в общий баланс рисков и выгод сотрудничества.

Европейские эксперты называют и еще ряд проблем, не решенных или опущенных в договоре. «Никто не знает, – утверждает, например, лондонский The Economist, – как порядок принятия решений большинством голосов в Совете будет сочетаться с расширением сферы совместного законотворчества с Европарламентом». В соответствии с перечнем своих обязанностей верховный представитель ЕС по иностранным делам и политике безопасности должен проводить не менее 150 важных дипломатических встреч ежегодно, но каких-либо его заместителей или делегирования полномочий при этом не предусмотрено. Точно так же при введении Европейского совета во властную квадратуру ЕС функции этого органа тоже оказались недостаточно четко прописаны.

Предполагается, что одномиллионная «народная инициатива», чтобы быть представительной, должна формироваться из граждан по меньшей мере четырех стран-членов и при участии не менее 1/500 от населения Европейского союза в каждой из стран. Однако это нигде не кодифицировано. Не совсем ясно, как теперь управлять более чем 30 тематическими агентствами, практически не имеющими «горизонтальных» связей. Точно такая же проблема стоит перед более 1 200 неконтролируемо размножающимися экспертными группами (в 1975 г. их было всего 537), пишет журнал West European Politics.

К тому же Лиссабонский договор закрепляет и мессианскую, идеологическую парадигму ЕС, подчеркивая, что любые его международные соглашения заключаются лишь с партнерами, исповедующими те же «ценности», а сами документы обязаны продвигать подобные ценности вовне (ст. 3.5, 21, 23, 49 и ст. 205, 216 и др). Такие претензии на идеологическую ангажированность трансформируются в итоге в политику «двойных стандартов» в отношении партнеров, особенно России. «Если мы не сумеем выработать единую позицию по России, – считает испанский публицист Маите Рико, – никто не будет принимать нас всерьез». Но такая позиция, по мнению бывшего корреспондента итальянской Corriere della Sera в Москве Фабрицио Драгосея, должна заключаться именно в том, чтобы «твердо указывать России на несколько важных пунктов», для чего нужно преодолеть «снисходительное поведение Запада».

На несостоятельности этой мессианской (а вернее, имперской) доктрины Европейского союза стоит остановиться подробнее.

Во-первых, эти навязываемые нам «ценности» отнюдь не единообразны и трактуются разными странами и политическими кругами не однозначно. Например, «Европа сделала свой выбор в пользу рыночной экономики и капитализма, – отмечает государственный секретарь Франции по экономическим перспективам и оценке общественной политики Эрик Бессон, – но этот выбор вовсе не означает абсолютной власти и свободы рынка». России же (при содействии наших собственных отечественных политиков-компрадоров) навязывается именно эта модель, хотя она и скомпрометировала себя в ходе последнего кризиса. Сами пропагандируемые ценности разнятся в их протестантском и католическом понимании, а у «новых европейцев» с их неразвитым гражданским обществом в «ценностях» вообще доминирует местечковая антироссийская риторика, и они интерпретируются как «покаяние» за Советский Союз (естественно, с выплатой компенсации). Кстати, и сами эти страны были приняты в Евросоюз с идеологическим авансом, ибо европейские «ценности» в них отнюдь не доминировали. И если – в соответствии с официальными лозунгами ЕС – сила Европы состоит в ее многообразии, то тот же подход, наверное, должен быть справедлив не только в отношении «брюссельской», но и Большой Европы, включая Россию.

Во-вторых, авторам договора было бы полезно помнить, что Европейский союз в своих внешних сношениях обязан руководствоваться не только уставными документами, но и более широкими нормами международного права, приоритетными по отношению к этим первым. А именно: не претендовать на экстратерриториальное применение своего законодательства и тем самым не нарушать суверенитета партнеров. «Общим принципом международного публичного права, – подчеркивает профессор Университета Люксембурга Гервиг Хофман, – является то, что право государства осуществлять свои суверенные полномочия ограничено лишь его национальной территорией и отсутствует вне ее границ», а само «суверенное государство дихотомно характеризуется концентрацией его власти внутри своей территории, с одной стороны, и независимостью вовне – с другой».

В-третьих, мессианская мантра, возведенная в ранг договорной нормы, давно уже мешает конкретному деловому сотрудничеству сторон. «По-настоящему тревожит, – отмечал, например, в бытность свою членом Комиссии ЕС по делам внешней торговли Питер Мандельсон, – что ни по одной другой стране нас не разделяет столько несовпадений, сколько по отношению к России». Если это не преодолеть, то «все наши отношения будут определяться сугубо краткосрочными политическими соображениями, чего недостаточно, если мы ставим перед собой долгосрочные цели». «Европа, конечно же, не идет единым геополитическим курсом с Россией, – поддерживает такую точку зрения бывший министр иностранных дел ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер, – но мы должны вносить совместный вклад в то, чтобы достойно встретить стоящие перед нами общие вызовы».

Однако ущерб от такой политизации и идеологизации отношений пока неоспорим. Заповедь классика американской советологии Джорджа Кеннана «Позвольте русским оставаться русскими» в Брюсселе вспоминают далеко не всегда. Более того, с приходом «новых европейцев» политическая ангажированность в этом вопросе проникает и в аппарат Евросоюза. Хотя формально на позиции еврочиновников не должны сказываться национальные предпочтения или предрассудки, по данным исследований, на служебную деятельность половины из них оказывает влияние национальная принадлежность, а две трети придерживаются национальной культуры тех стран, выходцами из которых они являются. В итоге «национальные пристрастия остаются фундаментальной характеристикой того, как решаются дела в Комиссии ЕС, – свидетельствует профессор Утрехтской школы управления Семин Суварирол, – даже несмотря на кросснациональное видение задач Европейского союза, завещанное его отцами-основателями».

К сожалению, Лиссабонский договор легализует и еще одну, прежде всего моральную, категорию поведения стран – членов ЕС на международной арене, а именно переводит в разряд юридической нормы понятие их «солидарности» перед лицом третьих стран. Это фактически девальвирует принципы принятия решений большинством и подвергает важнейшие вопросы сотрудничества, например энергетику, риску вето со стороны отдельных стран, заставляющих исполнять свои прихоти и всех остальных. Текстуально «солидарность» упоминается в Лиссабонском договоре чаще любого другого термина (ст. 2.3, 3.3, 21.1, 24.2 и ст. 67, 80, 122, 222 и др.), что способно иммобилизовать Евросоюз как переговорного и оперативного партнера. Например, новый председатель Европарламента Ежи Бузек (Польша) прямо выражал свое сожаление в связи с тем, что раньше Евросоюз не имел инструментов для вмешательства в газовые конфликты между Украиной и Россией, зато теперь они появились в Лиссабонском договоре на базе его положений о «солидарности».

Во всяком случае при нынешнем раскладе сил такая «солидарность» лишает ядро ЕС, в том числе франко-германский тандем, инициативы в делах сотрудничества и отдает их на откуп «новым европейцам», выступая как инструмент деструктивной антироссийской риторики.

В результате в отношениях между Брюсселем и Россией, как это подчеркивает депутат Европарламента Ален Ламассюр, все еще сохраняется дилемма: «Кто мы – партнеры или политические противники? Даже более чем пятнадцать лет спустя после распада СССР западный лагерь так и не определился с ответом на этот вопрос». Не просматривается он и в Лиссабонском договоре.

В более прикладном плане переговоры и весь процесс сотрудничества усложняются и тем, что полномочия между председателем Европейского совета и верховным представителем ЕС по иностранным делам и политике безопасности пока официально не разделены. Неясно, например, каковыми будут состав и иерархия лидеров Евросоюза на саммитах с Россией. Внешнеполитический аппарат этой организации пока не сформирован (хотя в его отсутствие нам предпочтительно иметь дело с различными органами Европейского союза по отдельности). Трудно уяснить себе, как зарубежные дипломатические представительства теперь уже Евросоюза в целом (прежде они были представительствами только Комиссии) станут продвигать эти более широкие (и противоречивые) позиции и интересы.

К «узким местам» Лиссабонского договора относится и то, что он не создает каких-либо собственных механизмов обеспечения правоприменения и принуждения к исполнению принимаемых решений. Еврокомиссия может влиять на нарушителей, лишь вынося предупреждения либо через национальные правительства на базе ст. 291, тогда как решающее слово по-прежнему остается за сложной и длительной процедурой, в ходе которой через Суд ЕС получают подтверждение соответствующие обязывающие решения. Как вариант, в результате у Европейского союза могут образовываться лазейки для ухода от обязательств перед Россией.

Сохраняется договором, хотя и в измененной форме, процедура «комитологии», т. е. право Еврокомиссии издавать свои собственные нормативные акты в развитие и конкретизацию ранее принятых на более высоком уровне. Этот «третий канал» законотворчества (после стандартной и специальной процедур) может, безусловно, ускорить реализацию договоренностей, достигнутых с третьими странами. Но он может в равной степени привести и к предвзятой трактовке, и к фактическому изменению таких договоренностей. Поэтому принимаемые решения важно облекать прежде всего в акты прямого действия.

Наконец, обновленный уставный документ компактнее и легче для восприятия, чем прежние, ибо число статей в нем сокращено до 448 против 700, которые были раньше. И всё же эксперты отмечают, что и в этом виде он труден и неоднозначен для восприятия. По крайней мере, одной из причин провала его первого варианта на референдуме во Франции была непродуманная рассылка электорату всего этого 480-страничного фолианта фактически без комментариев.

СОЧЕТАНИЕ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ДЛЯ МНОГОСТОРОННЕГО И ДВУСТОРОННЕГО СОТРУДНИЧЕСТВА

Российская Федерация – по традиции и с учетом своих национальных интересов – сотрудничает не только с наднациональными структурами, но и с отдельными странами – членами ЕС, причем двустороннее сотрудничество оказывается зачастую даже более глубоким и плодотворным. Лиссабонский договор в этом отношении сохраняет «окно возможностей», конкретизируя в правовом поле Союза вариант развития сотрудничества с третьими странами в формате групп заинтересованных стран-членов (ст. 20 и ст. 326–334).

Такое «продвинутое сотрудничество» (хотя его режимы и остаются по-прежнему вне aquis communautaire и оно не применяется в сфере исключительных полномочий Европейского союза) может осуществляться группой в составе не менее девяти заинтересованных стран-членов (при условии открытого членства в проекте). Тем самым из отдельных сфер отношений Россия – ЕС могут устраняться деструктивно действующие государства. К сожалению, «продвинутое сотрудничество» в направлении третьих стран не распространяется на сферу общей внешней политики и политики безопасности и сферу обороны. Хотя Россия неоднократно выражала свою заинтересованность в развитии на определенных условиях военно-технического сотрудничества с Евросоюзом, в том числе в обеспечении там «европейской оборонной самобытности», что в научно-техническом плане нереально для Европейского союза без контактов военно-технических потенциалов сторон. Свидетельством этого являются спасение графика осуществления программы космической связи, навигации и позиционирования «Галилео» (которая противостоит американской GPS) российскими носителями «Союз» и стыковка этой программы со сходной российской программой «Глонасс».

Технически уже ясно, что ЕС, затрачивая на оборону вдвое меньше и на военно-технические НИОКР вшестеро меньше, чем США, не в состоянии должным образом обеспечить ни материальную базу своей общей оборонной политики (особенно в варианте продвижения к совместной обороне), ни операции своих миротворческих контингентов за рубежом. «Европейский рынок оборонной продукции, – отмечает депутат Европарламента Александр Ламбсдорф, – разделен на 89 различных программ… в результате возникает нехватка оборудования и технологий и происходит европейское по своим масштабам разбазаривание денег налогоплательщиков». Со своей стороны миротворческий контингент Евросоюза растет быстрее любой армии мира, но на его содержание хронически не хватает материальных ресурсов, и, например, 24 % военных, 33 % полицейских и 81 % гражданских миротворцев вообще не проходят предмиссионную подготовку.

Между тем российская военная техника уже находится на вооружении армий и флотов 11 стран Европейского союза, без наших ракет-носителей ЕС вряд ли обойдется при планируемом размещении на орбите системы спутников дистанционного зондирования земли ГМЭС (ориентированных не только на агробизнес и экологию, но и на проведение миротворческих операций). Российский банк ВТБ владеет 6 % акций системообразующего военно-космического концерна EADS. Россия оказывала содействие миротворческой миссии Евросоюза в Чаде. Более того, даже «НАТО, – констатировал осенью 2009 г. французский Politique internationale, – разделяет ныне с Россией ряд общих интересов в сфере безопасности». Правда, в большинстве случаев такое военно-техническое сотрудничество идет пока в основном по двусторонним каналам при пассивности политических структур Европейского союза и Европейского оборонного агентства.

Однако в ходе опроса ведущих авиакосмических фирм ЕС и России, проведенного в 2007 г. журналом NATO's Nations, выяснилось, что высшие менеджеры таких европейских компаний, как Dassault, Eurojet turbo, Autoflug и др., а также «Рособоронэкспорта» и авиазавода в Улан-Удэ, вполне конкретно заинтересованы в научно-производственной кооперации в оборонных отраслях.

Согласно Лиссабонскому договору, странам-членам не возбраняется осуществлять (наряду с мерами в масштабе Евросоюза) совместные программы сотрудничества с третьими странами в таких областях, как НИОКР, технологические разработки, космос и пр., а также налаживать двустороннее сотрудничество между компетентными органами по обеспечению национальной безопасности. Учитывая, что новое базовое и дополняющие его отраслевые соглашения после ратификации также приобретут статус источников европейского права (хотя и вторичного), отнюдь не лишним будет завести в них положения о возможности «продвинутого сотрудничества» по наиболее широкому кругу отраслей, включая и упомянутые выше. Что, в частности, может отсечь от числа наших партнеров в Европейском союзе неконструктивных «новых европейцев» за счет углубления взаимодействия с политически зрелым «ядром».

Сказанное – при наличии политической воли – относится и к общей внешней политике и политике безопасности, ибо «продвинутое сотрудничество» прописано в договоре достаточно дифференцировано в шести вариантах (само такое сотрудничество, постоянное структурированное сотрудничество, участие в миссиях ЕС, сотрудничество в рамках Европейского оборонного агентства, функционирование «еврогрупп» и «конструктивное воздержание», с тем чтобы не препятствовать сотрудничеству третьих стран).

Неплохую возможность развивать «продвинутое сотрудничество» дает и поощрение приграничной кооперации в формате регионов двух и более стран – членов Евросоюза и России, и к нынешним шести проектам в этой области можно было бы добавить новые. Наконец, признанным элементом институционального механизма становится «Группа евро», за которой кодифицировано право самостоятельных решений без вмешательства стран извне «еврозоны», что открывает дополнительные возможности для оперативного взаимодействия Европейского центрального банка и Центробанка России (в том числе по мерам преодоления и профилактики экономических и финансовых кризисов).

ОТДЕЛЬНЫЕ ТЕМАТИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Помимо принципиальных общих положений Лиссабонский договор содержит еще и ряд специфических и частных, но также затрагивающих (прямо или косвенно) интересы России. Ниже основные из них обобщены применительно к общим вопросам сотрудничества и тематике четырех «общих пространств», формируемых между Россией и ЕС.

Общие вопросы. Договор обязывает Евросоюз вносить вклад в либерализацию мировой торговли и освобождение ее от излишнего формализма (ст. 206, 207), что вполне можно использовать при аргументации против затрагивающих нас торгово-политических барьеров Евросоюза. Правда, во многих комментариях к нему подчеркивается, что любые уступки такого рода предоставляются Брюсселем только на основе взаимности. Но в любом случае документ вносит в наши торгово-политические отношения, включая вопрос о вступлении России в ВТО, бóльшую определенность.

В то же время договор призывает к установлению особых отношений с сопредельными странами, но на условиях их приверженности «ценностям» ЕС (ст. 8). В едином пакете с финансовой помощью это позволяет форсировать проникновение Европейского союза в зону СНГ, ослабляет роль России как гравитационного центра хозяйственной реинтеграции постсоветского пространства. На практике данная схема уже реализуется через программу «Восточное партнерство» и посредством нападок на Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана.

Общее экономическое пространство. Евросоюз получил право регулировать внутренние рынки своей аграрной продукции и рыболовства через специализированные маркетинговые организации, что делает их менее конкурентными и манипулируемыми применительно к российскому импорту. Между тем такой импорт достигает ныне примерно 3 млрд евро в год и составляет до 10 % общего российского импорта из ЕС.

К уже имеющимся положениям договора возможно применение дополнительных регулирующих мер в сфере морского и воздушного транспорта, а также исключений для других видов транспорта (ст. 100.2). На практике это может быть использовано как во благо, так и во вред интересам России, и, в частности, нельзя исключать в этой связи продолжение давления на Россию в целях отмены платы за транссибирские пролеты и за возврат к обработке наших внешнеторговых грузов преимущественно в портах Прибалтики.

Договор разрешает, причем в одностороннем порядке и по весьма расплывчато сформулированным причинам, одностороннее прекращение Европейским союзом программ сотрудничества с третьими странами (ст. 215). Без нашего членства в ВТО, которое ограничивает такие произвольные меры, это вполне может быть использовано и в дискриминационных целях, в том числе через механизмы «солидарности».

По аналогии могут иметь место дифференцированный налоговый режим к «нежелательным» иностранным инвестициям, разрешительный порядок таких инвестиций в энергетику, а также отзыв ранее данных льгот, режимов и уступок, включая «дедушкину оговорку» (ст. 64.3, 65.1а и др.). Это узаконивает уже применяемую ограничительную практику по доступу российских компаний и капиталов на рынки Евросоюза, где только в последние два года было сорвано около десятка таких сделок. В частности, отмечалось, что Комиссия ЕС оказывала давление на власти Германии в пользу отказа от передачи в руки Сберегательного банка РФ пакета акций «Опель». В части же энергетики профессор Оксфордского университета Дитер Хельм, например, только и мечтает о том, чтобы новый договор оставил Россию главным поставщиком углеводородов в Европейский союз, но при этом поставщиком, обреченным на «маргинальное экономическое и политическое положение», т. е. бесправным. И действительно, договор вполне может ужесточить не в нашу пользу ряд положений «третьего энергетического пакета», отказывая нам на этом рынке в равной безопасности и в принципе «активы на активы».

Наконец, международные договоры Евросоюза обязательны для этого объединения и стран-членов, но не для их граждан и компаний, что может вести к дискриминации российских инвесторов, ключевого персонала наших совместных предприятий в странах ЕС и рабочих-мигрантов.

Общее пространство свободы, безопасности и правосудия. Ст. 14 Договора о Европейском союзе отсекает от гражданства и участия в выборах в Европарламент «неграждан», ибо гражданином Евросоюза может быть только лицо, уже имеющее гражданство одной из стран ЕС, что продолжает дискриминацию русскоязычного населения Прибалтики.

Вместе с тем договор подводит под единый режим меры борьбы с отмыванием денег и контроль за движением капиталов и платежей. Устанавливаются минимальные общие стандарты и правила для пресечения терроризма, торговли людьми, сексуальной эксплуатации, незаконного оборота наркотиков и оружия, фальшивомонетничества и оргпреступности. Создана Европейская прокуратура, участники которой могут работать также и в режиме «продвинутого сотрудничества». Открыты возможности взаимодействия национальных правозащитных органов по уголовным и гражданским делам, в ходе следствия, на территории иных заинтересованных стран, по взаимному признанию судебных решений, что во многом снимает имеющиеся национальные разночтения при обнаружении и экстрадиции преступников, в том числе в Россию.

Общее пространство внешней безопасности. Можно расценить как конструктивное признание и уважение в договоре Устава ООН (ст. 3.5), а также кодификацию рамок политических диалогов Европейского союза с третьими странами (чего не было, к примеру, в СПС). Европейское оборонное агентство получило право на «продвинутое сотрудничество» по отдельным проектам, о важности чего говорилось выше.

Пока трудно оценить частичную изоляцию сферы внешней политики и политики безопасности от влияния Европарламента, Еврокомиссии и Суда ЕС (ст. 24).

Наконец, непредсказуемо по своим последствиям распространение принципа «солидарности» на борьбу с терроризмом. При историко-политической закомплексованности ряда «новых европейцев» такая борьба вполне может стать выборочной при нераспространении ее, в частности, на антироссийские бандформирования, даже если они и связаны (как, например, в Чечне) с «Аль-Каидой».

Общее пространство науки и образования, включая культурные аспекты. Договор кодифицирует создание Европейского исследовательского пространства, а также сотрудничество Евросоюза с Европейским космическим агентством, что открывает более широкие перспективы для представительства в Европейском союзе интересов российской науки. Теперь важно, чтобы это в полной мере осознали наши профильные ведомства и Российская академия наук (РАН), пассивность которых на таком перспективном направлении труднообъяснима. Отмечая, что в состав одной только РАН входят 450 НИИ, а российский ВПК располагает лабораториями и пилотными мощностями в 70-ти «закрытых» городах, сайт представительства Комиссии ЕС в России характеризует как «великолепные» и весьма интересные наши достижения в области теоретической физики, физики плазмы, математики, нанотехнологий, ядерных исследований, в авиакосмосе и в ряде отраслей биологии. Это открывает возможности для их совместного доведения до стадии промышленного освоения с последующей коммерциализацией.

Крайне существенно, что договор обязывает Евросоюз и страны-члены признавать и уважать языки и культуру национальных меньшинств (ст. 3.8 и ст. 10,18), а это, безусловно, важно для защиты русскоязычного населения Прибалтики от культурно-языковой дискриминации, в т. ч. в образовании. В более широком плане это относится и к ЕС в целом, где русскоязычное население перевалило уже за 8 млн человек.

В число сфер сотрудничества с третьими странами введены туризм и спорт, где у России и Европейского союза тоже есть общие интересы.

* * *

Обобщая оценку Лиссабонского договора можно констатировать, что он заметно упорядочивает внутренние аспекты европейской интеграции, стимулируя ее развитие не только вширь (как прежде), но и вглубь. Однако для третьих стран сотрудничество с ЕС в новом режиме усложняется как с правовой, так и с организационной точек зрения, что неизбежно и безальтернативно потребует от российских официальных и деловых кругов, сотрудничающих с Евросоюзом, тщательного анализа положений договора и оперативного владения ими при защите своих интересов.

Россия. Евросоюз. ЦФО > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2911808 Иван Иванов

Евросоюз: от частного к общему

И.М. Бусыгина – д. полит. н., профессор, директор Центра региональных политических исследований МГИМО (У) МИД России

М.Г. Филиппов – профессор Государственного университета штата Нью-Йорк (США).

Резюме Нетрадиционная надгосударственная природа Европейского союза порождает многочисленные попытки найти для этого объединения правильную дефиницию.

Понять и доказательно объяснить основы и принципы формирующегося миропорядка пытаются многие эксперты. Общим местом стало указание на то, что «разделенный мир» времен холодной войны не превратился в мир однополярный под руководством Соединенных Штатов. Ныне принято говорить скорее о «геополитическом рынке», где соперничают «центры силы». В их число по умолчанию входят США, как правило – Европейский союз, очень часто – Китай, иногда – Россия и Индия, редко – «исламский мир» (что бы это ни означало в геополитическом контексте). Кеннет Уолтц полагал, что, помимо уже существующих ведущих держав, «вырасти» до этого статуса способны Германия, Япония или Китай. Генри Киссинджер добавлял к ним Россию и Индию (настаивая на том, что Соединенные Штаты сохраняют мировое лидерство). Примеры составления такого рода реестров можно продолжить.

В подобных списках Евросоюз фигурирует как единственное не-суверенное – надгосударственное – образование. Что, казалось бы, предполагает его эквивалентность, по существу, «сильному» суверенному государству. Правомерно ли вносить ЕС в перечень мировых «центров силы», не делая дальнейших разъяснений относительно особого рода геополитической субъектности, присущей ему?

СИЛА И СЛАБОСТЬ ЦЕНТРА

Нетрадиционная надгосударственная природа Европейского союза порождает многочисленные попытки найти для этого объединения правильную дефиницию. Все сходятся в одном: в силу своей аморфной природы Евросоюз не может вести себя на мировой арене в традиционной жесткой геополитической манере. Механизмы выработки и реализации внешнеполитической стратегии ЕС напрямую вытекают из особенностей его интеграционных принципов и институционального устройства. Так, важнейшим фактором интеграционного успеха Европейского союза является отсутствие сильного политического центра.

На протяжении уже более 50 лет европейская интеграция развивалась и, скорее всего, еще долгие годы будет развиваться без полномочного центрального правительства, без Конституции и с минимально возможным союзным бюджетом. Это разительно отличается, например, от «американского проекта», где после неудачи конфедерации и замены ее федеративной Конституцией движение в направлении экономического и политического объединения связывалось с созданием и упрочением сильного и эффективного центра.

При наличии «слабого» центра государства-учредители изначально соглашаются на асимметричную интеграцию, когда успех в одних сферах соседствует с преднамеренно и предсказуемо ограниченной глубиной процесса в других. Важно подчеркнуть, что это осознанная стратегическая ограниченность. То есть именно потому, что интеграция успешно развивается в экономике, она оказывается вынужденно лимитированной в других сферах, и это отражает сознательный выбор государств-участников, которые таким образом сдерживают экспансию наднациональных институтов.

Хорошо известный аргумент о расширении интеграции через эффект «переливания» (spill-over) наиболее применим к множественным аспектам одной сферы – экономической, и ею же он по стратегическим соображениям исчерпывается. В экономике преимущества «сильных» наднациональных институтов общего рынка перевешивали издержки от утраты полномочий и части суверенитета национальными лидерами, которые не блокировали деятельность ни Еврокомиссии, ни Европейского суда. В других областях (Общая внешняя и оборонная политика, иммиграция) задача создания сильных центральных институтов декларировалась, но не реализовывалась.

Безусловно, в теории и на практике возможен переход от одной модели федерального центра к другой. В какой-то момент постепенное расширение полномочий наднациональных органов может привести к тому, что контроль над процессом дальнейшей интеграции перейдет главным образом к европейским институтам (то есть де-факто к федеральному центру). В этом случае следует ожидать быстрого расширения формальных и неформальных полномочий наднациональных органов и централизации принятия решений во всех областях, включая внешнюю политику. Но этого пока не предвидится, и особенности формирования внешней политики Европейского союза диктуются стремлением учредителей межгосударственного объединения гарантировать себе контроль над процессом интеграции.

Функциональный метод, изначально предложенный Жаном Монне, являлся хотя и пошаговой, но «глобальной» стратегией объединения. Предполагалось, что интеграция будет захватывать один сектор за другим, придавая наднациональным институтам черты федерального правительства. Но, по сути, без ответа оставался вопрос, зачем правительствам национальных государств передавать все больше полномочий наднациональным органам. Реальная практика оказалась сложнее ожиданий функционалистов. Попытки сторонников федерализации провести институциональные изменения, создающие возможности для «переливания» экономического союза в политическую область, и особенно в сферы внешней политики, обороны и безопасности, последовательно отвергались национальными государствами. В итоге европейская интеграция углублялась только в рамках, заранее обозначенных соглашениями государств-участников, что имело для них принципиальное значение.

Состояние Общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ) Евросоюза обычно является объектом жесткой критики. Несмотря на предпринимаемые усилия, под прикрытием этой политики до сих пор реализуется лишь «среднее арифметическое» курса отдельных государств. Из этого делается вывод о том, что проблема преодоления противоречия «экономического гиганта и политического карлика» стоит остро. Однако на самом деле результаты интеграционного прогресса в экономике (Экономический и валютный союз) и во внешней политике несравнимы в принципе. Более того, отсутствие у ЕС внешней политики с теми механизмами и инструментами, которые мы привыкли видеть у «нормального» государства, является выбором лидеров государств-участников интеграции и условием успехов экономической интеграции. Таким образом, отсутствуют агенты, для которых асимметрия интеграции составляет проблему.

КОМПРОМИССЫ ЭЛИТ

Создание и развитие Европейского союза – это многоступенчатый процесс взаимодействия демократических государств Европы в поиске взаимовыгодных компромиссов. Компромисс – единственный способ, посредством которого писалась история Евросоюза, определялись его институты и механизмы функционирования. Лидеры разных стран (зачастую даже руководители одной и той же страны) преследовали в процессе интеграции различные цели. Фактически за пределами самых общих деклараций о единстве, единых предпочтений у участников никогда не имелось, поэтому было крайне важно выстроить институциональный механизм, позволявший находить компромиссные решения и развивать взаимоприемлемую интеграцию, невзирая на внутренние разногласия.

Любая попытка создать механизмы интеграции суверенных государств, имеющих противоречивые интересы, сталкивается с серьезной проблемой, как преодолеть недоверие сторон. Для этого нужны надежные гарантии выполнения договоренностей. Сложность же заключается в том, что необходимо создать и поддерживать достаточно сильные наднациональные органы, которые, тем не менее, оставались бы под контролем национальных лидеров.

Налицо противоречие. Национальные лидеры, вступающие в наднациональное объединение, будут опасаться экспансии создаваемого ими центра. Соответственно, не желая оказаться его заложниками, они пойдут лишь на создание союза со слабыми наднациональными институтами, оставляя принятие ключевых решений за собой. Но изначально слабая союзная власть часто испытывает нарастающее давление со стороны национальных правительств, ведущее к еще большему ослаблению наднациональных институтов, вследствие чего само существование объединения оказывается под угрозой.

Вышеуказанное противоречие, в частности, хорошо объясняет, почему успешные федерации остаются редкой конституционной формой. С начала ХХ века не было ни одной плодотворной попытки объединить независимые государства под эгидой полномочного федерального правительства. Существенно более удачно шла деволюция в унитарных (централизованных) государствах. И лишь немногим эффективным федерациям, таким, к примеру, как США, Швейцария или Германия, удалось создать политические механизмы, сдерживающие постоянную тенденцию к централизации. На этом фоне успех ЕС оказался во многом неожиданным и труднообъяснимым для всех существующих федеративных теорий.

Как же Европа умудряется обходить описанную проблему? Национальная автономия в принятии решений в менее интегрированных сферах является тем институтом, который гарантирует странам-участницам сохранение контроля над Европейским союзом, и позволяет им без страха идти на радикальную централизацию в более интегрированных областях. Чтобы этот институт работал, неинтегрированными должны оставаться важные области. Поэтому значимость ОВПБ заключается не в том, что она будет ускоренно интегрирована, а, напротив, что эта сфера так и останется в «интеграционном резерве».

Все теории экономической и политической интеграции предполагают, что интеграция на уровне политических и экономических элит происходит раньше, чем на уровне общества в целом. Различия между существующими концепциями состоят скорее в том, какие группы элит и почему рассматриваются как ключевые для развития интеграции. Теоретические предпосылки подтверждаются эмпирически: во всех известных случаях решения об объединении независимых государств принимались изначально узкой группой, непосредственно заинтересованной в интеграции, без прямой поддержки населения. И лишь позднее население оказывалось втянутым в объединительный процесс. С другой стороны, дезинтеграция также почти всегда происходила вследствие действий групп, игнорировавших мнение большинства (как это было, например, в Чехословакии или СССР).

Следовательно, и формальные правила интеграции, и их неформальное воплощение в жизнь будут в значительной мере определяться интересами узких групп. Другими словами, мы можем ожидать, что формальные институты интеграции и их практика эндогенны интересам тех, кто планирует и осуществляет объединение. То, что в целом, политические и экономические институты эндогенны, признается практически всеми современными исследователями.

Идея эндогенных институтов кажется простой, однако в применении к вопросам интеграции приводит к любопытным гипотезам.

Во-первых, мы можем ожидать, что интересы тех, кто выбирает институты, меняются как во времени, так и в отношении отдельных областей политики и экономики.

Во-вторых, если интересы различны и меняются, это должно отражаться на выборе формальных институтов и особенно на их реальной практике.

В-третьих, степень и формы интеграции в разных областях государственной деятельности (экономика, социальная сфера, образование, внешняя политика, оборона) будут в значительной степени независимыми друг от друга, т. е. интеграция в одной сфере не будет вести к автоматической интеграции в другой.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ЕС ДО И ПОСЛЕ ЛИССАБОНСКОГО ДОГОВОРА

Хроника европейской интеграции – это история серии договоров между национальными руководителями. Интеграция строилась шаг за шагом, развиваясь, углубляясь и расширяясь с каждым новым документом. Заключенные договоры полностью определяли успехи и пределы процесса. Именно руководители стран обсуждали, подписывали либо отказывались подписать новые установочные документы. Даже предложенный к ратификации и отвергнутый населением ряда стран Европы проект на самом деле был лишь Конституционным договором (Договор, учреждающий Конституцию для Европы. – Ред.), а не Конституцией в традиционном понимании.

«Пик» развития интеграции вглубь пришелся на начало 1990-х гг., что было зафиксировано принятием в декабре 1991 г. решения о заключении Договора о Европейском союзе (Маастрихтский договор). При подготовке этого документа столкнулись два принципиально разных подхода. Сторонники федеративного пути предлагали сделать новые направления интеграции своего рода «ветвями» Сообщества, где также использовался бы общий коммунитарный метод, успешно применяемый в экономической сфере. Противники федерализма полагали, что интеграция в новых сферах должна базироваться исключительно на межправительственных соглашениях. Этот сдержанный подход и одержал верх.

В итоге Европейское (экономическое) сообщество стало главной опорой (pillar) Евросоюза, а новые направления интеграции – дополнительными, относительно автономными опорами, где принятие решений должно было основываться на межправительственном консенсусе, хотя и под «крышей» общих институтов. При этом в созидании первой опоры были задействованы все европейские институты, а остальные опоры отдавались на откуп Совету (то есть главам государств), оставляя Европейской комиссии в лучшем случае вспомогательную роль и, по существу, исключая из процесса Европарламент и Суд.

Все это означало, что лидеры стран – членов ЕС по-прежнему сохраняли контроль над интеграцией за пределами экономики, прежде всего в сфере внешней политики. Более того, Европейский союз институционализировал возможность «гибкого» участия государств в общих внешнеполитических инициативах. Таким образом, стимулы и обязательства в области внешней политики задавались принципиально отличным от экономической сферы интеграции образом.

Национальные правительства получали гарантии того, что прогресс в экономике не приведет к автоматическому развитию интеграционных процессов в области внешней политики. Эти сферы создавались не по типу «сообщающихся сосудов», к чему стремились сторонники федерализма. Напротив, принятая модель развития предполагала своего рода горизонтальный принцип «разделения властей» внутри Евросоюза. В этом заключалась гарантия сохранения контроля государств над процессами интеграции при одновременном наделении институтов ЕС необходимыми полномочиями для эффективной работы в экономике.

После неудачи с ратификацией Конституционного договора многие его положения были инкорпорированы в Лиссабонский договор, вступивший в силу в декабре 2009 г. Документ упразднил разделение на три опоры, объединив Сообщество (экономическую составляющую) и Союз в одно целое. Таким образом, формально все направления интеграции теперь равнозначны. Но отказ от трех опор не отменяет различий в методах принятия решений в отдельных областях. В частности, право вето национальных государств сохраняется во внешней политике и вопросах безопасности, в социальной и налоговой политике, в борьбе с финансовыми нарушениями, в сотрудничестве по вопросам уголовного права и ключевых аспектах экологической политики. Более того, новый договор подтвердил и, возможно, даже усилил роль национальных лидеров и институтов во всех вопросах за пределами четко установленных рамок исключительных и совместных компетенций Союза. Суд ЕС по-прежнему лишен компетенции в сфере Общей внешней политики и политики безопасности, его возможность контролировать выполнение государствами-членами обязательства по поддержанию порядка, безопасности и законности ограниченна.

Лиссабонский договор формально провозглашает принцип институционального баланса между наднациональными (центр) и межправительственными элементами, но на практике он усилил влияние межправительственных институтов: Европейского совета и Совета министров. Об этом свидетельствует, в частности, введение постов председателя Европейского совета и верховного представителя Союза по иностранным делам и политике безопасности. Хотя тут чиновник и имеет двойную подчиненность, он больше связан с Европейским советом, чем с Еврокомиссией. И это отнюдь не случайно: процедура и результат избрания двух новых формальных руководителей Евросоюза продемонстрировали усиление контроля крупных государств – Германии, Франции и Великобритании – над принятием политических решений. Принципиальные решения в области внешней политики по-прежнему требуют если не единства, то согласования мнений национальных лидеров.

ПОИСК КОНСЕНСУСА ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ

Сторонникам углубления интеграции вплоть до возможной федерализации Европейского союза принципиально важно найти обоснование для формирования и реализации Общей внешней политики. Это позволило бы резко сдвинуть баланс властных полномочий в сторону наднациональных институтов, а значит, существенно ослабить возможности национальных лидеров по блокированию углубления интеграции в будущем. Однако такие изменения шли бы вразрез с действующими институтами и привели бы к обострению разногласий между брюссельскими политиками и политиками государств – членов Евросоюза в отношении многих внешнеполитических проблем.

С увеличением числа стран – членов ЕС до 27 поиск консенсуса по любому вопросу заметно усложнился. Можно ожидать, что самые успешные внешнеполитические проекты будут реализовываться от имени Европейского союза группами наиболее заинтересованных стран. Последние же станут проводить внешнеполитическую линию, отличную от предпочтений менее вовлеченных государств и, следовательно, от предпочтений Евросоюза в целом. В результате, внешнеполитический курс ЕС как единого геополитического игрока будет непоследовательным и несогласованным. Журнал The Economist верно отмечает тенденцию: роль Европейского союза во внешней политике возрастет, но его значимость и влияние будут меньше, чем сумма ролей и влияний составляющих его частей.

Остановимся вкратце на трех наиболее успешных и важных для России направлениях внешней политики единой Европы, основанных на консенсусе заинтересованных групп стран-участниц.

Инициатива «Северное измерение» была выдвинута Финляндией в 1997 г., в 1999 г. она принята Европейской комиссией в качестве стратегии Евросоюза (первоначально на период с 2000 г. по 2003 г.). Ее важнейшей составной частью является развитие трансграничного сотрудничества между сопредельными административными единицами стран-участниц (Финляндия, Швеция, Норвегия, Исландия, государства Балтии, Польша и Россия).

«Северное измерение» – это прежде всего попытка заинтересованных государств – членов ЕС преодолеть нарастающее размежевание между отдельными европейскими странами и Россией посредством совместного решения практических проблем. Безопасность и вопросы политики или исключены из повестки дня, или обсуждались в ограниченном объеме. Европейцы сочли за благо не поднимать вопросов о поставках нефти и газа; лишь ядерная безопасность и энергосбережение включены в Экологическое партнерство в рамках программы. Неоднократно подчеркивалось: «Северное измерение» доказывает, что малые страны Европейского союза могут многого добиться, проводя «умную маленькую политику» (“smart small policies”). Многоуровневое управление позволяет акторам воздействовать на процесс принятия решений через разнообразные каналы – от работы с европейскими институтами до непрямого действия через региональные, национальные и суб-национальные структуры.

Формирующаяся таким образом политика есть результат накладывающихся друг на друга компетенций, напряженностей и конфликтов. Можно ожидать, что процесс принятия решений по частным, «локализованным» вопросам будет децентрализованным, то есть рассредоточенным между различными институциональными уровнями – региональным, национальным, субнациональным, но наднациональные институты сохранят ответственность за формулирование общей политики в отношении России.

«Еврорегионы» представляют собой локализованную форму внешнеполитического трансграничного взаимодействия отдельных членов Евросоюза со странами-соседями. «Еврорегионы» за пределами ЕС существовали еще до его последнего расширения – в районе германо-польской, германо-чешской и на других границах; впоследствии на границах с республиками бывшего СССР, в том числе и с Россией. Это распространенная форма взаимодействия: например, с 1990 г. одни только местные власти Польши подписали 13 таких соглашений с внешними соседями.

«Еврорегионы» – особая форма трансграничных соглашений, связывающих региональные и особенно местные власти по обе стороны границы. Сотрудничеству придается институциональная форма (оно развивается по согласованным правилам, принятым участниками добровольно), но общей модели еврорегиона не существует. Европейский союз представляют заинтересованные страны, которые руководствуются не универсальным, а контекстуальным подходом, когда конкретные механизмы и инструменты сотрудничества определяются местными условиями и, подчеркнем, национальными предпочтениями.

19–20 марта 2009 г. Европейский совет учредил новую инициативу – «Восточное партнерство», а уже 7 мая в Праге Евросоюз и правительства шести государств (Азербайджан, Армения, Белоруссия, Грузия, Молдавия, Украина) подписали соответствующую декларацию. Это вызвало острую реакцию Москвы, расценившей проект как вызов со стороны Евросоюза в регионе, который Россия считает зоной своих интересов. Согласно широко распространенной в России точке зрения, ЕС, декларативно ратуя за отмену разделительных линий в Европе, в действительности способствует их созданию и укреплению и принуждает постсоветские страны, связанные определенными политическими и правовыми обязательствами с Москвой, делать стратегический выбор между Европейским союзом и Россией. Часто можно услышать характеристику Евросоюза как имперской структуры нового типа, которая распространяет влияние за пределами своих границ.

Для таких выводов, вероятно, есть объективные политические основания. Но не стоит забывать, что принятие внешнеполитических решений в ЕС децентрализовано, и хотя инициатива осуществляется под эгидой Европейского союза в целом, изначально она заявлена лишь малой группой заинтересованных приграничных государств, ведущую роль среди которых играет Польша. По правилам европейской «игры» центр не в состоянии ни пересмотреть региональную внешнюю политику своих членов, ни предотвратить подобные проекты в будущем.

Очевидно, что выдвижение Москвой описанных выше претензий не изменит ситуацию в более благоприятном для России направлении. Прежде всего нужно заниматься разработкой конкурентоспособных проектов, в которых соседи усмотрели бы для себя больше выгоды, чем в «Восточном партнерстве» (надо отметить, довольно скромном по объемам его финансирования). А по многим вопросам того, что мы называем сегодня внешней политикой ЕС, договариваться следует с отдельными его членами, учитывая их индивидуальные интересы и мотивацию.

РОЛЬ ЛИЧНОСТИ В ПОЛИТИКЕ

Европейский союз не является сверхдержавой в традиционном смысле, и входящие в него страны не ставят перед собой на будущее задачу ее создания. Реакция Евросоюза на геополитические вызовы принципиально отлична от действий «великих держав». У ЕС нет «национального интереса». Однако он способен продвигаться по пути углубления интеграции, движимый национальными интересами государств-членов, которые сбалансированы сложной системой институциональных механизмов.

Важнейшей особенностью Европейского союза как внешнеполитического игрока является то, что это объединение до сих пор находится в процессе формирования. Экономическое сотрудничество в рамках Евросоюза во многом достигло федеративного уровня, так что Брюссель выступает в качестве полноправного представителя общих экономических интересов государств-членов. В других же сферах, в первую очередь во внешней политике, объединение весьма ограниченно: решения принимаются на межгосударственной основе, то есть только при достижении консенсуса. А это означает, что в сфере внешней политики отсутствует механизм выработки общего «интереса», а имеется всего лишь возможность опираться на «общий знаменатель» интересов отдельных стран.

Более того, как мы пытались показать выше, для многих европейских политиков ограниченность интеграции во внешней политике устанавливает пределы «федеративной экспансии» наднациональных институтов. С целью добиться эффективного контроля над процессом интеграции в целом, ключевые решения, определяющие будущее общей внешней политики, отданы на откуп национальным лидерам. Следовательно, роль предпочтений, характеристик и индивидуальных особенностей конкретных руководителей европейских стран будет возрастать.

В то время как большинство исследователей концентрируют внимание на изменениях формальных правил работы институтов в области общей внешней политики, нам представляется, что внешняя политика – это та область, где следует в большей степени принимать в расчет роль лидеров. Их взгляды на будущее европейской интеграции, личные симпатии и антипатии зачастую будут иметь решающее значение.

Возрастающая роль национальных лидеров в определении внешнеполитической стратегии Европейского союза потенциально ведет к появлению новых поводов для игры амбиций, соперничества, разногласий и конфликтов между персоналиями, представляющими наиболее крупные европейские государства. Поддержка общеевропейской внешней политики национальными лидерами, вероятно, останется непоследовательной – прежде всего потому, что приоритеты разных стран различны. Например, государства – члены Европейского союза и субнациональные территории (регионы) будут реализовывать разные, возможно даже противоречивые, стратегии в отношении России. Одни акторы выберут в качестве приоритета отношения между Россией и Евросоюзом в целом, другим покажется перспективным развитие двусторонних отношений. Более того, один и тот же актор может использовать разные стратегии на различных институциональных площадках. В частности, Финляндия, скорее всего, будет по-разному действовать в Европейском совете, в рамках «Северного измерения» и в двусторонних отношениях с Москвой. Наконец, появление новых политических лидеров потенциально расширяет либо сужает возможности формирования общей внешней политики.

Отсутствие механизмов выработки общих внешнеполитических интересов и непоследовательность руководителей стран – членов Евросоюза в вопросах общей внешней политики часто подводит к выводу о том, что можно (и нужно) играть на противоречиях. Однако, играя в такую игру, следует учитывать, что многие «евробюрократы», депутаты Европейского парламента и часть лидеров европейских стран заинтересованы в создании условий для продвижения интеграции в области внешней политики ЕС. По крайней мере для некоторых политиков, несмотря на различные предпочтения по конкретным вопросам, объединяющим является стремление выработать стратегию развития внешней политики Европейского союза, а значит, и интеграции в целом. И в этом отношении те, кто надеется продолжать играть на противоречиях внутри Евросоюза, невольно будут добавлять аргументы в пользу углубления интеграции.

В ближайшие годы сам факт незаконченности процесса объединения в существенной мере определит действия тех, кто выступает за дальнейшую интеграцию. Стратегии внешней политики для них будут мотивированы не только и не столько внешнеполитическими интересами ЕС (каковые по большей части еще не сформулированы), сколько попытками найти веские доводы для дальнейшего расширения полномочий Европейского союза, необходимых в том числе для формирования из него реального субъекта мировой политики. Для этого страны-участницы должны отказаться от наиболее существенной части своего суверенитета, а это может произойти только при наличии серьезных побудительных мотивов. В определенном смысле сторонники углубления интеграции заинтересованы в поиске объединяющей внешнеполитической проблемы или угрозы. Возможно появление группы сторонников федеративного развития Евросоюза, потенциально готовой поддержать любую общую внешнеполитическую инициативу.

Пока основы для консенсуса нет, эта группа поддержки останется разобщенной по менее глобальным вопросам. Но ситуация может кардинально (и быстро) измениться при наличии общей угрозы, способной повернуть евроскептиков в сторону признания необходимости проводить единый внешнеполитический курс. К примеру, если лидеры крупнейших стран ЕС в какой-то момент будут склонны рассматривать Россию как общую угрозу (энергетическую либо иную), сторонники европейской интеграции, вероятнее всего, с энтузиазмом их в этом поддержат, надеясь использовать единство для придания импульса объединительным процессам. Сегодняшние внешнеполитические разногласия между государствами – членами Европейского союза могут в случае смены лидеров крупнейших стран смениться консолидированным курсом по поводу наиболее важных вопросов, таких, например, как отношение к России.

Евросоюз. США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2911751 Ирина Бусыгина, Михаил Филиппов

Государство – это он

Аркадий Дубнов

Аркадий Дубнов – политолог, международный обозреватель, на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Резюме Бессменный глава независимого Узбекистана Ислам Каримов – дуайен всего корпуса постсоветских руководителей и по возрасту (72 года) и по сроку пребывания на президентском посту.

Нынешнее столетие решительно перекраивает карту стратегических приоритетов, уводя в тень одни части света и выдвигая на авансцену другие. Евразия стала ареной, на которой пересекаются разнообразные интересы мировых держав, а малые и средние государства, расположенные здесь, превращаются в объекты большой политики. Но пассивная роль устраивает далеко не всех, честолюбивые лидеры ряда стран стремятся вести свою собственную игру и с «ровней» (например, соседями), и с «грандами» – Россией, США, Китаем, Европейским союзом. К числу таких лидеров относится Ислам Каримов.

Бессменный глава независимого Узбекистана – дуайен всего корпуса постсоветских руководителей и по возрасту (72 года) и по сроку пребывания на президентском посту. 24 марта 2010 г. исполнится 20 лет с того дня, когда Верховный Совет Узбекской ССР проголосовал за введение президентства и избрал на должность президента страны Каримова. До тех пор в Советском Союзе был только один президент – Михаил Горбачёв, да и на союзном уровне этот пост только что ввели. Каримов проторил путь к президентскому креслу остальным лидерам союзных республик – до той поры просто местным партийным вождям, которые не преминули взять пример с ташкентского коллеги. Как вспоминают очевидцы, президент СССР был недоволен. «29 марта 1990 года в кулуарах съезда ВЛКСМ Горбачёв назвал этот шаг преждевременным, однако к тому времени он уже не влиял на ситуацию в республиках, а посему его отношение практически не вышло за рамки личного восприятия», – пишет неподцензурный узбекский сайт Uzmetronom.com.

Ислам Каримов никогда не скрывал, что не разделяет понятий «Узбекистан» и «президент». Построенное государство – это, по сути, его личный проект. За два десятилетия он пережил множество потрясений, но теперь творению Каримова предстоит самое тяжелое испытание. Фундаментальный геополитический сдвиг, происходящий в мире, заставляет отказываться от постсоветских практик. Вызовы слишком масштабны, чтобы для ответа на них хватало опыта партийной номенклатуры, пусть и помноженного на националистический азарт, с которым всегда связано строительство новой государственности.

СОЗДАНИЕ ФОРМЫ

«С точки зрения возраста я уже подхожу к той черте, когда мне больше надо думать о том, кто будет продолжать ту модель развития Узбекистана, которую я заложил в 1991 году». Эти слова президент Ислам Каримов произнес больше восьми лет назад, в конце января 2002 г., объясняя необходимость проведения референдума о введении двухпалатного парламента и продлении срока президентских полномочий с пяти до семи лет.

С тех пор Каримов не вспоминает о том, что ему пора думать о преемнике. Заступая когда-то на свой очередной президентский срок, он обмолвился: «Я буду жить долго». Эти слова уже тогда были восприняты как ясный сигнал всем, кто готов был покуситься на его кресло: мол, не дождетесь. Некоторые и вправду не дождались.

Каримова давно не волнуют нападки критиков в связи с практически узаконенным им пожизненным президентством. Если не считать выборов 1990 г., за 20 лет он всего трижды избирался главой независимого Узбекистана – в 1991, 2000 и 2007 гг. В 1995 г. полномочия продлили на референдуме. Еще один плебисцит (2002) увеличил конституционные сроки президентского мандата с пяти до семи лет. Причем спустя три года «выяснилось», что это положение относится и к действующему главе государства, хотя вопросы, вынесенные на голосование, этого не подразумевали.

Еще в октябре 1998 г. Ислам Каримов в интервью автору этой статьи утверждал: «У нас в Узбекистане сроки полномочий законодательного органа и президента по Конституции обозначены четко, и мы не будем играть в эти игры с продлением или сокращением полномочий – ведь это тогда лишний раз поставит под сомнение стабильность самой Конституции». А стабильность Конституции, говорил Каримов, есть гарантия стабильности в стране. В том же интервью он утверждал, что в Узбекистане создана система, «при которой парламентские и президентские выборы проводятся примерно в одно и то же время… чтобы настроения людей, голосующих за депутатов, не сильно отличались от настроений или проблем, волнующих их в тот момент, когда они идут на выборы президента». «Я надеюсь, что такая система надолго сохранится в Узбекистане», – сказал Каримов. Надеждам президента не суждено было сбыться, «система» по его же велению вскорости приказала долго жить.

Стоит заметить, что эти суждения узбекского президента прозвучали в ответ на вопрос, как он относится к принятому тогда Нурсултаном Назарбаевым решению провести досрочные выборы президента Казахстана в январе 1999 г.

В 2007 г. случился еще один характерный для узбекской правовой системы казус, демонстрирующий тамошнее понимание «стабильности Конституции как гарантии стабильности в стране». Согласно Основному закону, выборы президента проводятся в год истечения конституционного срока его полномочий – в первое воскресенье третьей декады декабря. Последний раз до этого Ислам Каримов принес присягу на заседании парламента 21 января 2000 г. Проведение же выборов 23 декабря (первое воскресенье третьей декады) 2007 г. означало нарушение статьи 90 Конституции страны, определяющей срок президентства в семь лет. Фактически полномочия Каримова оказались пролонгированы на 11 месяцев.

На это противоречие попытался тогда обратить внимание Конституционного суда (КС) Узбекистана правозащитник Джахонгир Шосалимов. Однако хотя закон обязывает КС отвечать на запросы граждан в десятидневный срок, Шосалимов так и не дождался ответа. Узбекская же оппозиция, а вслед за ней и многие международные наблюдатели, сочли лишние 11 месяцев пребывания Каримова в должности незаконной узурпацией власти. Однако официальный Ташкент даже бровью не повел в ответ на эти обвинения. Тем более что их тактично «не заметили» и лидеры мировых держав – ни в Вашингтоне, ни в Брюсселе, ни в Берлине, ни в Москве и словом об этом не обмолвились.

Но вольно или невольно президент сам напомнил о странной коллизии спустя пару месяцев, когда в феврале 2008 г., за месяц до президентских выборов в России, находился с визитом в Москве. Выступая в Кремле, Каримов говорил, что он «всегда был сторонником того, чтобы Владимир Владимирович (Путин. – Авт.) согласился с предложением, поступившим в том числе и от него (Каримова. – Авт.), и выставил свою кандидатуру на третий срок». «Я чувствую удовлетворение перед совестью от того, что этот вариант мог бы состояться, и убежден, что никто не пожалел бы», – делился переживаниями узбекский президент. «Если кто-то об этом что-то сказал бы, то со временем они тоже поняли бы, – добавил Каримов, – это было бы наиболее приемлемое решение».

Неловкость ощущали, кажется, все сидевшие в зале, и было очевидно, что оратор говорил скорее о себе, чем о Путине. Это ему самому требовалось в тот момент внутреннее оправдание прошлогоднего решения идти на третий президентский срок, несмотря на конституционный запрет.

На родине Исламу Каримову уже давно не перед кем отчитываться. Только однажды – в Намангане в декабре 1991 г. – ему довелось выслушивать «наказы избирателей». Этот город в Ферганской долине отличается тем, что исламские традиции там укоренены наиболее глубоко. Перед первыми прямыми президентскими выборами в Узбекистане Каримов отважно, фактически без охраны появился в городе, который практически находился под контролем исламского движения «Адолат» («Справедливость») во главе с Тахиром Юлдашевым и Джумой Намангани, впоследствии лидерами Исламского движения Узбекистана.

Каримов никогда не вспоминал, как ему вместе со всеми мусульманами пришлось стоя на коленях слушать, как Юлдашев читает суру Корана. Переговоры проходили в захваченном исламистами здании обкома компартии, и Исламу Каримову выдвинули 10 пунктов требований, в частности обеспечить гарантии того, что Узбекистан будет провозглашен исламским государством. Во всяком случае, одно из требований Каримов выполнил: давая президентскую присягу, он клялся не только на Конституции, но и на Коране.

С другой стороны, узбекский лидер давно не нуждается в каком-либо подспорье для доказательства легитимности своего правления, поскольку уверен, что только он способен поддерживать в стране стабильность. «Сегодня все замыкается на мне, и это не случайно, – рассуждал Ислам Каримов в интервью «Независимой газете» в январе 2005 г. – Мы прошли через весьма непростой период развития, приходилось отвечать на многие нелегкие вызовы времени, и я просто вынужден был брать все на себя». Но «постепенно ситуация будет меняться, нужно генерировать то поколение, которое придет после нас».

Президент Каримов убеждал слушателей и себя самого в том, что формирование профессионального двухпалатного парламента приведет к «созданию инструмента, с помощью которого мы ощутимо укрепим народовластие, основы гражданского общества, результатом чего должно стать демократическое государство». Последнее виделось как «исключающее возможность диктатуры», которая, в свою очередь, подразумевала «тиранию», «диктат одного человека, диктат одной структуры». Президент рассуждал о справедливости, к которой надо стремиться, и ссылался на народное выражение «пусть имеющий власть имеет совесть и будет справедлив». А затем изрек слова, которые можно считать квинтэссенцией философии государственного строительства в Узбекистане: «Мы ведь пока только форму создаем, главное – наполнить ее содержанием. Как Америка больше 200 лет наполняет содержанием свою Конституцию». И тут же дал наставления своему госаппарату: «В подобных категориях следует мыслить и депутатам нового парламента, и министрам, и руководителям судебной власти». За 20 лет правящая элита Узбекистана назубок усвоила каримовские категории, понимая, что создание всех этих «демократических» институций не больше, чем форма. В ожидании, когда сверху спустят команду «закладывать содержание», депутаты, министры и прочие руководители явно не волнуются: задание дано на 200 лет вперед.

Ислам Каримов делился итогами размышлений о «внутреннем протестном потенциале, который накапливается в течение многих лет», о «важности иметь прочный контакт правительства с населением, происходит ли между ними нормальный диалог». «Самое страшное, когда взаимоотношения властей с народом напоминают разговор глухонемых… когда протестные настроения достигают крайней точки, когда, как говорится, пар готов разорвать котел». И тут же добавляет: «Никакая Америка, никакая Европа не в состоянии направить события в нужное для себя русло, если само общество не жаждет резких перемен».

АНДИЖАНСКИЕ ПОВОРОТЫ

Куда исчезнут все эти мудрые умозаключения через три с половиной месяца, когда в мае того же 2005 г. взорвется «котел» в Андижане, где власть так и не услышала голос народа, требовавшего правосудия и справедливости от местной власти? Приговор, который власть вынесла стихии народного бунта, пусть отчасти и управляемого, был однозначным: все, кто вышел на улицы, протестуя против беспредела местных начальников, – террористы и преступники, подготовленные в лагерях за пределами Узбекистана и оплаченные его недругами. А все журналисты и правозащитники, рассказывавшие миру о бойне, устроенной в Андижане узбекскими силовыми структурами, – наймиты западных разведок и подрывных центров.

Сам президент Узбекистана, прибывший в Андижан в те дни, утверждал, что там «не был убит ни один мирный житель... только бандиты, при трупах или рядом с ними всегда находилось оружие».

Озвученное узбекскими властями в первые дни после трагедии количество жертв, 187 человек, никогда не корректировалось. Либо официальный Ташкент никогда не ошибается, сумев определить абсолютно точную цифру в разгар событий, либо боится назвать истинное число погибших. По данным правозащитников и независимых наблюдателей, число жертв Андижана составляет не менее 500 человек.

Ислам Каримов публично никогда не признавал ошибок власти, в том числе и местного начальства в Андижане. Это вполне логично – ведь если «все замыкается на нем», за все он отвечает лично. А авторитет Ислама Каримова не подлежит сомнению либо обсуждению.

Однако остальной мир был шокирован. Даже из Москвы, где традиционно не позволяли себе критиковать союзников по Содружеству независимых государств (СНГ), разве что Грузию и Украину, прозвучали критические нотки. «Сложное социально-экономическое положение, определенная слабость власти… исламский фактор – все это, вместе взятое, с учетом недовольства населения уровнем своей жизни и предопределяет взрывоопасность ситуации». Это цитаты из выступления в эфире радиостанции «Маяк» первого замминистра иностранных дел России Валерия Лощинина 15 мая 2005 г. Впрочем, после телефонного разговора Ислама Каримова с тогдашним президентом РФ Владимиром Путиным оценки стали иными. Глава МИДа России Сергей Лавров, признав, что «в результате силового вторжения в Узбекистан погибло много мирных жителей, и мы не имеем информации, как это происходило», перевел стрелки на угрозу извне: «Необходимо провести самое тщательное расследование, кто собрал группу людей и поручил им создать такую ситуацию в Узбекистане». Разумеется, сказанное относилось к внешнему фактору, но если задуматься, то эти слова могли быть обращены и к тем, кто уже долгие годы возглавляет страну.

Андижанские события привели к резкому развороту внешней политики Узбекистана. Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию, осуждающую Узбекистан за отказ рассматривать события в Андижане не только, как внутреннее дело страны. Требования США и Евросоюза провести независимое международное расследование майской трагедии Ташкент категорически отверг. Вашингтон и Брюссель ввели санкции в отношении Узбекистана, обвинив руководство республики в «несоразмерном применении силы» при подавлении беспорядков. Зато понимание на самом высшем уровне Ташкент нашел в Москве и Пекине. Так, свой первый зарубежный визит после тех трагических событий Ислам Каримов совершил 25 мая в Китай.

В отместку за резкую реакцию со стороны Соединенных Штатов узбекские власти вынудили Вашингтон вывести с территории республики военную базу Карши-Ханабад, развернутую в сентябре 2001 г. в преддверии афганской кампании. А вот за российскую поддержку Ташкенту пришлось платить. Вслед за выводом американской базы последовало подписание 14 ноября 2005 г. российско-узбекского Договора о союзнических отношениях, который предусматривал взаимное предоставление военных баз. В январе 2006 г. Узбекистан вступает в Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС). Наконец, в августе 2006 г. в Сочи, после продолжительной встречи один на один с Путиным, Каримов подписывает протокол «о восстановлении членства Узбекистана в Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ)стран СНГ». В декабре, вслед за ратификацией парламентом, договор подписывает президент Каримов.

Впрочем, говорить о «восстановлении членства Узбекистана в ОДКБ» было бы не совсем корректно, поскольку он, строго говоря, никогда в эту организацию не входил. ОДКБ формально существует с 2002 г. Но за три года до этого Узбекистан (наряду с Грузией и Азербайджаном) отказался подписать протокол о пролонгации своего участия в структуре стран, подписавших в Ташкенте в мае 1992 г. Договор о коллективной безопасности (ДКБ) стран СНГ. В узбекском руководстве свое решение объясняли несогласием с российской политикой в Закавказье (односторонние поставки вооружения Армении), Центральной Азии (наращивание российского военного присутствия в Таджикистане), а также стремлением Москвы добиться единой позиции стран СНГ по всем вопросам – от расширения НАТО и ситуации в Косово до войны против Ирака. «Зачем нас надо опять под одной шапкой объединять, – возмущался Каримов, – мы суверенны и имеем собственную позицию по каждому вопросу».

Вступление Ташкента в ЕврАзЭС и «восстановление» его членства в ОДКБ было встречено многими со смешанными чувствами скепсиса и энтузиазма. Соседи Узбекистана по региону, в первую очередь Таджикистан, надеялись, что это приведет к открытию таджикско-узбекской границы для свободного перемещения людей и товаров. Ташкент действительно обещал подписать соответствующие соглашения в рамках ЕврАзЭС еще до конца 2006 г., но этого не случилось до сих пор. Мало того, некоторые участки границы по-прежнему заминированы. В ноябре 2008 г., менее чем через три года после вступления в ЕврАзЭС, Ташкент объявил о приостановке своего членства. Каримов обосновал это решение тем, что деятельность ЕврАзЭС, мол, во многом дублировала работу СНГ и ОДКБ, а также разногласиями с другими членами сообщества по поводу таможенного союза.

Есть и другое объяснение такому шагу. К концу 2008 г. стало ясно, что Европейский союз готовится снять с Узбекистана санкции, введенные после андижанских событий, появились признаки «оттепели» и в отношениях с Вашингтоном, что предвещало улучшение отношений с Западом в целом. Следовательно, чтобы восстановить баланс, надо было уменьшить крен в сторону Москвы.

Что же касается «возобновления» членства Узбекистана в ОДКБ, то уже спустя два с лишним года, в начале 2009 г., подтвердилось очевидное: для Ташкента это был вынужденный шаг, продиктованный сложной геополитической конъюнктурой, сложившейся после событий в Андижане. В феврале 2009 г., когда по инициативе России было принято решение создать Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) в рамках ОДКБ стран СНГ, Узбекистан от участия отказался. В Ташкенте, в частности, сочли невозможным согласиться с принципом принятия решений на применение КСОР большинством голосов, а не консенсусом. Такая реакция, впрочем, вполне естественна, если учесть уровень враждебности между Узбекистаном и его соседями. Ведь, гипотетически большинство участников КСОР вправе применить силу, вмешавшись в события внутри Узбекистана.

ДОБРОСОСЕДСТВО ТОЛЬКО СНИТСЯ

Неудачный опыт членства Ташкента в ЕврАзЭС мало кого удивил. Среди большинства чиновников, и не только российских, бытовало мнение, что с вступлением Узбекистана туда будут перенесены и все региональные проблемы. За два постсоветских десятилетия Ташкент не выстроил доверительные отношения ни с одной из соседних стран. Причин множество. Отсутствие опыта независимого существования центральноазиатских республик в границах, нарезанных советской властью, умножалось на национальный эгоизм. Острая проблема региона – единый экономический и водно-хозяйственный комплекс, созданный в советское время и трудно разделяемый на пять независимых частей. Все это можно было бы урегулировать, если бы не субъективный, но ключевой фактор, – очень непростая история личных отношений Ислама Каримова буквально с каждым из лидеров стран Центральной Азии. (В меньшей степени это относится к президенту Туркмении Гурбангулы Бердымухамедову, который недавно пришел к власти.)

Подавляющее число экспертов полагают, что реальная возможность сотрудничества между странами региона появится не раньше, чем в историю уйдут времена правления нынешних лидеров Узбекистана, Казахстана и Таджикистана. До тех же пор останутся в силе категорические «нет», которыми в Ташкенте встречают любые идеи интеграции. Так, в апреле 2008 г., отвечая в Астане на предложение президента Казахстана о создании Центральноазиатского союза, Каримов заявил, что для этого «потенциалы» стран-членов «должны быть как-то сравнимы». К тому же, продолжал он, «политика и направления, которыми занимаются лидеры государств, должны быть сравнимы, но не разноречивы, особенно если дело касается реформы и видения перспектив своего развития».

Трудно оспаривать справедливость этих слов. Правда, при разности «потенциалов» стран региона, «политика и направление» их лидеров отличаются лишь степенью авторитарности. Договороспособность подобных режимов между собой практически отсутствует, поскольку уничтожена культура дискуссий. Вместо этого культивируется взаимная подозрительность и шпиономания. Курьезными, но вполне характерными штрихами создаваемой в Узбекистане атмосферы являются долгие тюремные сроки за шпионаж в пользу Таджикистана, полученные пару лет назад женщинами, которые «под видом женщин легкого поведения» выведывали узбекские военные секреты. В Таджикистане, впрочем, ситуация зеркальная. А в феврале этого года узбекские власти внезапно, без объяснения причин приняли решение, согласно которому граждане Киргизии могут посещать Узбекистан не чаще одного раза в три месяца.

МЕНТАЛИТЕТ И ПОЛИТИКА

С подачи президента Узбекистана там принято ссылаться на многовековой менталитет узбекского народа как обоснование проводимой политики. Свежий пример – судебный процесс по делу известного узбекского фотографа и кинодокументалиста Умиды Ахмедовой, получивший широкий международный резонанс. Впервые в истории независимого Узбекистана художника судили за его творчество. Ахмедову обвинили в том, что в фильмах «Бремя девственности» и «Мужчины и женщины в обрядах и ритуалах», а также в фотоальбоме «Женщины и мужчины: от рассвета до заката» она оклеветала и оскорбила узбекский народ. В фильме Умида рассказала о том, к каким личным трагедиям приводит вековой свадебный обычай вывешивать на всеобщее обозрение простыни с пятнами крови после первой брачной ночи, а ее фотоаппарат запечатлел не только парадно-счастливые лица жителей республики, но и их трудный и не всегда веселый быт. Как выяснилось в судебном порядке, частные подробности жизни отдельных людей оказались оскорбительны для целого народа, который, кстати, сплошь из таких людей и состоит. Протесты мирового общественного мнения избавили Ахметову от тюрьмы: суд признал ее виновной по всем статьям обвинения, но применил амнистию по случаю 18-летия независимости Узбекистана. Вполне в духе советских традиций, яростно отвергаемых идеологами узбекского режима, художницу обвинили в тунеядстве: мол, она «не занимается общественно полезным трудом».

Президент как главный идеолог страны видит одной из своих основных задач противостояние чуждым «узбекскому менталитету» влияниям либо тем, кто является их проводником. Кого имеет в виду официальный Ташкент, можно понять из объяснений, которыми в 2008 г. были обоснованы запрет на возвращение в Узбекистан и лишение аккредитации представителя международной правозащитной организации Human Rights Watch Игоря Воронцова. По мнению узбекских властей, Воронцов «не знаком с менталитетом узбекского народа и не способен оценить реформы, осуществляемые руководством страны». Неофициально до сведения организации было доведено, что в Ташкенте могут рассмотреть другую кандидатуру, но этот человек «не должен быть русским».

Щепетильная национальная тема иногда всплывает самым неожиданным образом. Возникает ощущение, будто она связана не с межгосударственными отношениями, а с личными переживаниями самого президента, человека неординарного, темпераментного и искреннего, если последнее качество вообще применимо к профессиональному политику. «При империи (советской. – Авт.) нас считали людьми второго сорта», – заметил Каримов в одном из интервью. Узбекский президент хорошо помнит, каким унизительным для общественного мнения республики было так называемое «узбекское дело», раскрученное в 1980-х гг. присланными из Москвы следователями Гдляном и Ивановым. Много лет назад Ислам Каримов рассказывал автору этих строк, что те события стали для него глубокой травмой. При этом он жаловался, насколько оскорбительны для него упреки в русофобстве: «Я вырос на русской культуре, учился в русской школе, наизусть мог прочесть всего “Евгения Онегина”». Действительно, на узбекском языке Каримов стал свободно говорить, только став президентом.

Народный артист СССР Иосиф Кобзон рассказывал о том, как Каримов объяснял запреты на проведение его концертов в Ташкенте: «За полчаса твои песни делают из меня советского человека, а я этого не хочу...» Сам Ислам Каримов, выступая в январе нынешнего года в Ташкенте на церемонии открытия нового монумента «Клятва Родине», заметил, что стоявший на его месте памятник «Защитникам южных рубежей Отечества», открытый в 1975 г. к 30-летию победы в Великой Отечественной войне, «отражал идеологию старого строя». А новый, чисто узбекский, памятник, эскиз которого был разработан при личном участии главы государства, «останется на этом месте на века».

История со сносом памятника советскому солдату в Ташкенте ноябрьской ночью прошлого года вызвала резонанс в российской прессе. Москва не решилась выразить свое отношение к произошедшему, как она делала это в аналогичных случаях в Эстонии и Грузии. Вместо этого у стен посольства Узбекистана в Москве появились пикеты движения «Наши» с требованиями вернуть статую на место. Это вынудило узбекского посла выступить с сообщением, что старый памятник отправлен на «реконструкцию» и будет возвращен на прежнее место к 65-летию победы в мае 2010 г. Не прошло и месяца, как подтвердилось очевидное: обещание посла было просто дипломатической уловкой, призванной сгладить разгоравшийся в России скандал.

Трудно сказать, чем руководствовался Ислам Каримов, осуществляя этот демарш. Причин может быть множество – от демонстрации недовольства не слишком внятной и лояльной Ташкенту позицией, которую Москва заняла в отношении водно-энергетических проблем в Центральной Азии, до раздражения индифферентностью, с какой российское руководство относится к инициативам узбекских властей по афганскому урегулированию.

Афганская тема всегда была чувствительной для Ташкента и одной из центральных при формулировании внешней политики. Каримов считает себя глубоким знатоком афганских реалий и готов демонстрировать это в беседах практически с любыми высокопоставленными собеседниками. Последняя инициатива Ислама Каримова была озвучена в 2008 г. на саммите НАТО в Бухаресте и предусматривала возобновление деятельности контактной группы по Афганистану в формате «6 + 2» (соседи и друзья Афганистана – Иран, Китай, Пакистан, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан, Россия и США) с преобразованием ее в «6 + 3» (включение в нее НАТО). Явной поддержки инициатива не вызвала. В первую очередь из-за отсутствия в составе группы самого Афганистана, чье правительство признано мировым сообществом. Не исключено, что, выдвигая эту инициативу, Ташкент стремился закрепить свою роль как одной из главных стран транзита в Афганистан, претендующей также на особые интересы на афганском Севере.

Возможно, демарш с памятником – свидетельство очередного разворота во внешней политике, то есть теперь уже в сторону Запада. Во-первых, узбекского президента не могло не вдохновить окончательное снятие осенью прошлого года санкций Евросоюза. Во-вторых, налаживается сотрудничество с Соединенными Штатами на афганском направлении. Ташкент получает подряды на строительство железной дороги на севере Афганистана и участие в других проектах.

Интересное совпадение по времени: накануне отповеди, которую Каримов дал при открытии «Клятвы Родине»12 января «идеологии старого строя», он подписал План действий по укреплению двустороннего сотрудничества между Узбекистаном и США на 2010 год. Методично расписанный перечень из 31 пункта предусматривает мероприятия «в политической сфере, сфере безопасности, экономики и развития, человеческого измерения и в сфере обеспечения мира и стабильности в Афганистане». Предполагается подготовка визитов в Ташкент госсекретаря Соединенных Штатов Хиллари Клинтон, конгрессменов, спецпредставителя США по Афганистану и Пакистану Ричарда Холбрука. Узбекские офицеры будут обучаться в Америке, предусмотрены поставки военного снаряжения в Узбекистан, намечены консультации на тему отмены поправки Джексона – Вэника в отношении Ташкента и даже содействие Узбекистана с целью обеспечить участие представителей Соединенных Штатов в саммите Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), который пройдет в узбекской столице в июне этого года.

Последний пункт особенно ярко подчеркивает, какую серьезную эволюцию претерпели взаимоотношения Ташкента и Вашингтона с тех пор, как на саммите ШОС в 2005 г. в Астане «шанхайцы» при активном одобрении узбекского президента недвусмысленно потребовали от США вывести военные базы из Центральной Азии. С учетом того что в нынешнем году Узбекистан председательствует в Шанхайской организации сотрудничества, намерения Ташкента открыть шанхайскую «форточку» для Вашингтона могут оказаться вызовом Пекину, особенно если вспомнить об обострении американо-китайских отношений.

Кстати, председательство Узбекистана странным образом совпало с необъяснимым отсутствием генсека ШОС экс-министра иностранных дел Киргизии Муратбека Иманалиева на международной конференции высокого уровня по Афганистану, состоявшейся в Лондоне в конце января. Не появился на конференции и глава МИДа Узбекистана Владимир Норов. Причем в Ташкенте, в отличие от Тегерана, который также проигнорировал афганскую конференцию, происшедшее никак не объяснили.

На следующий день после того, как в прессе появился текст подписанного Каримовым Плана действий, послу США Ричарду Норланду пришлось деликатно дать понять, что Хиллари Клинтон не собирается в Ташкент в те сроки, которые ей определил глава узбекского государства, да и вообще неизвестно, посетит ли она эту страну. Еще через несколько дней Министерство юстиции Узбекистана изъяло из своей открытой электронной базы информации непонятно как там оказавшийся почти секретный План действий.

* * *

«Ислам Каримов – типичный восточный политик. Изощренный ум тонкого психолога подкреплен способностью к точному математическому расчету, парализующая царедворцев воля сочетается с безграничными амбициями личности, уверенной в своем историческом предназначении. Отсюда и Тамерлан как национальный символ современного Узбекистана. За последние 20 лет о Каримова неоднократно «спотыкались» и Восток, и Запад – он не позволяет перешагнуть через себя, заставляя принимать в расчет и себя, и государство, во главе которого стоит.

Классический прием во внешней политике: сначала довести отношения с тем или иным неудобным партнером до стадии кипения (замерзания), а затем по собственной инициативе либо остудить их до приемлемого уровня, либо разогреть до него же. Подобная тактика позволяет диктовать свои условия, а не выполнять чужие». Так пишет о Каримове известный узбекский журналист Сергей Ежков.

Однако и из физики, и из человеческого опыта известно, что резкая смена температур, которым подвергается объект, плохо сказывается на его состоянии, а то и вообще приводит к летальному исходу.

На долю поколения руководителей, к которому принадлежит Ислам Каримов, выпала по-настоящему историческая ответственность. Внезапный распад огромной империи заставил руководителей новых независимых государств искать способы выживания себя и своих наций. Оглядываясь назад, легко обнаруживать изъяны и фатальные ошибки, в условиях всеобщего коллапса принимать правильные решения было намного сложнее. И они создали то, что смогли, опираясь на свой опыт, знания и понимание происходящего.

Но постсоветское время закончилось. Глобальная политика все менее управляема, она бросает всем государствам и их руководителям беспрецедентный интеллектуальный вызов. Перед теми странами, которые еще недавно назывались «новыми независимыми государствами», вновь стоит проблема выживания – но совершенно в другой среде и перед лицом других угроз. Прежний опыт, особенно столь специфический, как у руководителей советского призыва, зачастую даже не бесполезен, а просто вреден для адекватного восприятия реальности. Особенно, когда между личностью и государственностью ставится знак равенства.

Узбекистан. ЕАЭС > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 28 февраля 2010 > № 2905554 Аркадий Дубнов

Горизонт в тумане

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2009

О позиционировании России в условиях глобальной неопределенности

Влад Иваненко – доктор экономики, советник Министерства природных ресурсов Канады. Положения статьи отражают личную точку зрения автора и ни в коей мере не позицию его работодателя.

Резюме Кризис выявил ограниченность способности рынков к саморегулированию, что повлечет за собой ревизию отношений между частными компаниями и государством в пользу последнего. Складывается впечатление, что правительственные программы стимулирования рынков, начатые осенью 2008 года, пришли всерьез и надолго.

Всякий кризис, особенно такой сложности, как нынешний, создает ситуацию неопределенности, когда опасности неразрывно связаны с возможностями. Для России, которая на протяжении уже многих лет находится в поиске собственной стратегии развития, адекватная оценка сложившихся обстоятельств – как собственного потенциала, так и протекающих вокруг процессов – особенно важна.

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПОРЯДКА-2009

Переустройство мирового экономического порядка, спонтанно начавшееся осенью 2008 г. и перешедшее в вялотекущую стадию к зиме 2009–2010 гг., можно охарактеризовать тремя явлениями.

Во-первых, низкая ликвидность системообразующих банков стран с устойчивым торговым дефицитом (Великобритания и Соединенные Штаты) вызвала паралич мировой банковской системы в сентябре – октябре 2008 г. Платежный баланс построен по принципу двойного счета, поэтому увеличение дефицита по текущему счету товаров и услуг должно идти параллельно с ростом счета операций с финансовыми инструментами. Так и происходило до 2008 г., когда банки США «связывали» приходящие капиталы долгосрочными активами (например, казавшимися выгодными вложениями в американскую ипотеку).

Падение стоимости этих фондов побудило инвесторов закрывать свои позиции, что привело к оттоку денег из тех банков Соединенных Штатов, которые реинвестировали их под ипотечный залог. Стремясь привести в норму ликвидность, пострадавшие банки начали продавать зарубежные активы, выводя из равновесия банковские системы других стран. Чтобы избежать финансового хаоса, связанного со спонтанным перераспределением ликвидности, правительствам, в первую очередь администрации США, пришлось прибегнуть к массовому кредитованию национальных банковских систем.

Это принесло свои плоды. К ноябрю 2009 г. можно было говорить о восстановлении ликвидности трансатлантической банковской системы, на что указывает уменьшение разницы между процентными ставками на межбанковские кредиты в Лондоне и ставками на государственные облигации в Вашингтоне (TED spread) до предкризисного уровня начала 2007 г.

Во-вторых, одновременно с банковским кризисом падал товарооборот мировой торговли. Согласно данным Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), суммарный месячный товарооборот стран, входящих в ОЭСР, и восьми стран, претендующих на членство в этой организации (включая Россию), упал с 2 трлн 320 млрд долларов в июле 2008 г. до 1 трлн 469 млрд в феврале 2009 г. Значительно сократились сальдо счета товаров и услуг нетто-импортеров и нетто-экспортеров, о чем можно судить по уменьшению коэффициента вариации сальдо до самого низкого значения с 2003 г.

В-третьих, активное правительственное вмешательство в дела кредиторов и должников, до сей поры считавшихся частными, указало на фактическую смену экономической парадигмы в Соединенных Штатах – страны, на модели которой базируется система современной мировой экономики. Практика массового вливания государственных денег сначала в банковскую систему, потом в автомобильную промышленность, затем в энергетику означала фактический разрыв бюрократического Вашингтона с традицией свободного рынка и переход на более знакомую в России модель «ручного управления».

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ КРИЗИСНОЙ СИТУАЦИИ

Наметившаяся экономическая стабилизация не означает, что мир стал более определенным. Напротив, в самое ближайшее время правительствам нескольких государств придется принимать непростые решения.

Наибольшие трудности ожидают Вашингтон, который еще не определился с тем, как выбраться из бюджетной западни. Согласно данным Казначейства США, правительственный долг вырос с 9 трлн 646 млрд долларов на конец августа 2008 г. до 11 трлн 813 млрд на конец августа 2009 г., причем скорость роста долга по месяцам не замедлялась до последнего времени. Расклад держателей долга американского правительства показывает, что дополнительные покупки совершают частные вкладчики, включая иностранных. Поскольку поведение этой категории инвесторов непредсказуемо, Вашингтон очень скоро может оказаться в ситуации, когда рынок согласится предоставить ему кредиты лишь под большие проценты. Он может пойти и на повышение процентной ставки, рискуя при этом выстроить финансовую пирамиду из своих облигаций, либо предпочесть обратиться к помощи печатного станка с возможным раскручиванием инфляционной спирали.

Второй вариант представляется для экономики Соединенных Штатов менее убыточным в краткосрочном плане. При падении курса доллара значительная доля потерь будет перенесена на иностранных держателей американских долговых бумаг из Китая, Японии, арабских стран – экспортеров нефти и офшорных центров, расположенных в бассейне Карибского моря и в Великобритании. Однако инфляционное перераспределение благосостояния затронет и США: пенсионные фонды обесценятся, и усилится разрыв в доходах между жителями относительно благополучных и обедневших штатов. Остается только гадать, как средний класс Америки (основа ее демократии) отреагирует на потерю сбережений всей жизни.

Кроме проблемы бюджетного дефицита, Вашингтону придется разбираться с моделью экономического развития, прежнюю версию которой – свободный рынок – он спонтанно заменил под давлением обстоятельств последнего года. Хотя американское правительство на словах заявляет о неизбежной реприватизации «временно» национализированных активов, в первую очередь банковских и в автомобилестроении, создается впечатление, что частные компании всерьез начали подстраивать свои инвестиционные планы под программы правительства. Поэтому, даже если оно и захочет выставить на продажу свои доли в компаниях, сомнительно, чтобы национальные частные игроки проявили желание их выкупить без существенного дисконта и без обещания продолжения государственной поддержки. Иностранным претендентам, скорее всего, укажут на дверь, ссылаясь на «стратегическую важность» активов. Не окажется ли тогда возврат к утерянным экономическим идеалам невозможным?

Проблема дисбаланса внешней торговли и возможный пересмотр Вашингтоном модели развития влекут за собой существенные последствия для государств, выбравших экспортную стратегию, таких, к примеру, как дальневосточные экономики (Китай, Япония), Германия и в определенной мере Россия. Отличительной чертой данной парадигмы является явная или неявная специализация на обслуживании рынков других держав – более крупных и богатых. Чтобы преуспеть в рамках такой модели, необходим постоянный рост экспорта, но, по последним данным ОЭСР на август 2009 г., в мировых масштабах он не восстановился. Возникшая неопределенность ставит под вопрос целесообразность экспортной модели развития, что в конце концов может перерасти в необходимость пересмотреть идеологию развития в Берлине, Москве, Пекине и Токио.

Быстрый рост расходов американского правительства одновременно начинает беспокоить внешних кредиторов. Особенно это заметно на примере Китая, который, согласно данным Казначейства Соединенных Штатов, с июня 2009 г. начал покидать рынок федеральных бумаг. Вашингтон пока смог найти замену в лице более лояльных инвесторов из Японии, Гонконга и Великобритании (включая офшорные зоны), но подобную игру невозможно продолжить без решения проблемы бюджетного дефицита США. Если же последняя будет решена за счет инфляционного финансирования, перед другими странами встанет дилемма: либо последовать примеру Вашингтона, что повлечет за собой рост мировых цен, либо разрабатывать инновационные методы защиты национальных экономик от последствий падения курса доллара.

Чтобы перевести опасности и возможности, возникшие в мире за последний год, в плоскость практического применения, следует сначала определить, какие цели ставит перед собой Россия как федеральное евразийское образование.

Для установления национальных приоритетов можно воспользоваться методом демократического выбора. В этом случае ориентиры развития предлагаются политическими партиями, наиболее популярные из которых поддерживаются на выборах избирателями. В целом данный метод подходит для России, граждане которой имеют право голоса, если не возможность задавать цели правительству. Российская специфика такова, что программа победившей в 2007 г. партии «Единая Россия» («План Путина») не расшифрована в деталях, что предоставляет широкие возможности для интерпретаций. Все же на основе действий, предпринятых российскими властями после выборов, и результатов опросов общественного мнения можно сделать вывод, что элита и «молчаливое большинство» ставят перед собой две главные цели:

сохранение единого российского культурного пространства, что подразумевает независимую внешнюю и внутреннюю политику;

развитие экономики и инфраструктуры, достаточное для поддержания жизнедеятельности государства и высокого уровня жизни населения.

В практическом плане данные цели означают определение и фиксацию границ этого пространства с соседними цивилизационными блоками, а также более быстрый рост благосостояния России относительно других держав. Исходя из названных приоритетов, рассмотрим, насколько благоприятна сложившаяся ситуация и какие меры могут способствовать решению поставленных задач.

ГРАНИЦЫ КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА ПО ЭКОНОМИЧЕСКИМ РЕАЛИЯМ

Хотя общность культуры можно интерпретировать несколькими способами, в экономическом плане она определяется как идентичность моделей поведения предпринимателей и чиновников сопредельных территорий, их производителей и потребителей в процессе создания и передачи товаров и услуг, обладающих рыночной стоимостью. Подобная поведенческая близость облегчает контакты, или, выражаясь экономическим жаргоном, «сокращает издержки обращения». Поэтому единое цивилизационное пространство, будь то российское либо иное, отличается от сопредельных территорий не только общностью формальных законов, но и повышенным объемом торговли, более тесным переплетением технологических цепочек и тенденцией к формированию «особых» отношений между ее формально независимыми членами.

В моей статье, опубликованной в вашем журнале два года назад («Россия в глобальной политике», 3/2007), я поставил вопрос об идентификации естественных границ российского пространства на основе данных взаимной торговли государств Евразии. Используя гравитационную модель, я рассчитал временные изменения в «расстоянии» между Россией и ее торговыми партнерами как соотношение ВВП и объема обоюдного экспорта за 1997–2005 гг. Чем меньше получался показатель расстояния, тем более сильным считалось притяжение. Выяснилось, что к России наиболее тесно прилегают Белоруссия, Казахстан и Украина, из чего был сделан вывод, что эти четыре страны формируют единое экономическое пространство.

С тех пор появились новые данные, которые позволяют проверить стабильность полученного результата. Оказалось, что расстояние между Россией и вышеуказанными странами продолжало быстро сокращаться в 2006–2008 гг. вопреки регулярным новостям о «торговых войнах» между ними. Подобное развитие отношений свидетельствует о возможной идентификации культурного блока в пределах Белоруссии, Казахстана, России и Украины.

В то же время обнаружилось быстрое расширение торговых связей России с партнерами, принадлежащими к иным – североевропейскому (Финляндия) и центральноевропейскому (Германия, Италия, Нидерланды) – цивилизационным образованиям. Более детальный анализ торговых потоков показывает, что резкое сокращение расстояния между Россией и этими странами происходит в первую очередь благодаря российскому экспорту энергоресурсов в обмен на широкий ассортимент товаров с высокой долей передела. Подобный расклад торговых потоков свидетельствует о зарождающейся интеграции России в экономическое пространство части Евросоюза через энергетический сектор, который становится все более транснациональным. То же можно сказать и о Казахстане, нефтедобывающая промышленность которого постепенно «встраивается» в европейский рынок.

Вторым индикатором интеграции, на сей раз технологической, служат данные о торговле промежуточными товарами, список которых можно найти на портале Статистического отдела ООН. К ним относятся как товары с небольшой долей передела (например, полуфабрикаты из черных и цветных металлов), так и узкоспециализированные товары (в частности, электронные комплектующие). Рынок таких изделий менее развит, чем рынки сырья или товаров конечного спроса, поскольку их производители больше зависят от покупателей. Таким образом, повышенная доля промежуточных товаров в экспорте страны указывает на «встроенность» ее национальных производителей в зарубежные технологические цепочки.

Доля промежуточных товаров в экспорте России составляла на 2008 г. около 15 % , что свидетельствует о том, что страна была относительно мало интегрирована в мировые промышленные конгломераты (за исключением металлургической отрасли, которая в основном нацелена на обслуживание потребителей по всему миру). С другой стороны, доля полуфабрикатов в российском импорте достигала 30 % (за 2008 г.), что может свидетельствовать о потенциальном включении зарубежных поставщиков в местные технологические цепи.

Более детальное изучение структуры поставок в Россию из стран СНГ указывает на неоднородность интеграционных процессов. Например, Украина имеет высокую долю поставок промежуточных товаров, но это преимущественно продукты черной металлургии, которые Украина в еще большей пропорции, чем в Россию, поставляет в другие страны. Более заметны интеграционные процессы в поставках Белоруссии, особенно в области автомобилестроения и электроаппаратуры. Как и Россия, Казахстан в значительной мере ориентирован на сырьевое производство, и присутствие его предприятий в российских или иных международных технологических цепях малозаметно за исключением металлургических производств. Таким образом, можно сделать вывод, что производственная структура современной России больше совпадает с границами государства, нежели с предполагаемым единым культурным полем.

Данные голосований в международных организациях можно принять за указатель схожести взглядов национальных элит на проблемы мировой политики. ООН ведет статистику голосований в Генеральной Ассамблее, данными которой с 2006 г. по 2008 г. мы воспользуемся. По результатам 249 голосований позиция России наиболее часто совпадает с точкой зрения Белоруссии и трех центральноазиатских государств (Казахстан, Киргизия, Узбекистан), а наиболее часто расходится с мнением Украины, которая голосует в унисон со странами Евросоюза. Отсюда можно сделать вывод о наличии взаимопонимания между элитами России и некоторых ее соседей за исключением Украины. Выбор Киева, правда, может быть вызван определенным оппортунизмом, нежели принципиальностью, поскольку позиция стран ЕС чаще всего преобладает в ходе голосований в Генеральной Ассамблее ООН.

По совокупности наблюдений можно заключить, что российская заявка на статус регионального центра только частично подкрепляется фактами и что в некоторых областях страна выходит за пределы, а в других – не доходит до границ своего возможного цивилизационного блока.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ ДЛЯ РОСТА БЛАГОСОСТОЯНИЯ РОССИИ

Выбор между стратегиями развития страны можно условно свести к выбору между экспортной моделью и моделью роста за счет повышения внутреннего спроса.

Как мы уже говорили, первая модель подразумевает специализацию на производстве наиболее конкурентоспособной на территории страны продукции, после чего происходит наращивание экспорта этой продукции путем устранения зарубежных конкурентов. Этот результат достигается либо естественным образом за счет уникальных природных ресурсов или климата, а также сокращения трудовых издержек, что позволяет продавать продукцию по демпинговым ценам, либо за счет инноваций, которые делают национальную продукцию лидером по качеству.

Вторая модель подходит для стран, не способных по каким-то причинам наладить экспорт (например, из-за высоких транспортных расходов) или экономика которых переросла рынки их ранее влиятельных партнеров. В таком случае экономические агенты фокусируются на обслуживании тех внутренних рынков, которые наиболее важны для региона, порождая при этом побочный спрос на дополнительные продукты и услуги. Внешнеторговые отношения приобретают второстепенный статус, так как государство экспортирует не столько ради оплаты закупок потребительских товаров либо вывоза финансового капитала, сколько для импорта сырья и товаров, предназначенных для инвестиционных проектов внутри страны.

Как экспортная модель, так и ее альтернатива имеют свои преимущества и недостатки. Экспортную модель проще запустить, однако она работает, когда рынки потенциальных стран-импортеров достаточно емки, а их возможности расплатиться за поставки велики. С другой стороны, модель внутреннего роста более капризна: в частности, ее успех зависит от присутствия того, что называют духом предпринимательства.

Предпринимательство, или способность находить и осваивать новые рынки, есть, пожалуй, один из самых трудноуловимых факторов достижения национального успеха. Советы о том, как преуспеть на этом поприще, обычно сводятся к комплексу правил для правительств, нацеленных на создание «благоприятного делового климата». При этом предполагается, что предпринимательство расцветает только в оранжерейных условиях, предоставленных государством, а не в процессе создания удобной для ведения бизнеса институциональной среды. Данное предположение противоречит историческим наблюдениям, которые увязывают экономический успех модели внутреннего развития скорее с интенсивностью предпринимательской деятельности, нежели с государственной поддержкой бизнеса. При этом нужно отметить, что мелкие предприниматели действительно реагируют на окружающую среду, созданную государством и обществом, поскольку из-за своего малого размера они вынужденно подстраиваются под заданные условия.

Современную российскую модель развития можно классифицировать как вариант модели экспортного развития. Выбранный еще в 1970-х гг. на основе экспорта нефтегазовых ресурсов, он привел к возникновению и установлению устойчивого обмена российских углеводородных продуктов на потребительские товары Европы. Следует отметить, что страна может полагаться на экспортную модель для решения задачи повышения благосостояния. Результаты последних десяти лет свидетельствуют о том, что Россия с ее 16 тыс. долларов на душу населения в 2008 г. (по паритету покупательной способности) ненамного отличается от новых членов Европейского союза. При благоприятной конъюнктуре на нефтяных рынках можно надеяться, что она достигнет уровня благосостояния беднейшего государства «старого» Евросоюза – Португалии с ее 23 тыс. долларов на человека – в ближайшее десятилетие.

Правда, для оптимизации работы экспортной модели необходимо диверсифицировать экспорт, то есть расширить ассортимент предложения Европе за счет инвестиций в производство таких полуфабрикатов, как металлопрокат, лесоматериалы либо удобрения. В этом случае российский экспортный доход будет меньше зависеть от мировых цен на нефть, что положительно скажется на достатке россиян. Но, с другой стороны, решение задачи повышения благосостояния за счет экспортной модели означает фактический отказ от решения другой задачи, то есть поддержания культурного пространства, отличного от Евросоюза. Экспорт ведет к взаимозависимости между Большой Европой и Россией и соответственно размывает границу российского культурного пространства.

Таким образом, модель внутреннего развития лучше соответствует целям повышения достатка с одновременным сохранением национальной идентичности; однако, как уже отмечалось, ею труднее воспользоваться. Данные подсказывают, что частное предпринимательство, основы которого были заложены в России в 1992 г., не проявило себя как эффективная форма деятельности, причем не обязательно из-за ограничений, накладываемых на бизнес извне. Согласно данным Всемирного банка, который оценивает качество деловой среды, российские предприниматели недовольны работой государственных органов в обратном порядке к оценке их коррумпированности. Получается, что бизнесмен в России скорее доволен возможностью нарушить правила, нежели ищет возможности работать в рамках этих правил. Это подкрепляется данными Всемирного экономического форума о сомнительных достижениях российского бизнеса в области деловой этики.

Дополнительным фактором, позволяющим усомниться в эффективности российского частного рынка, служат сведения об уровне неравенства доходов в России, который является самым высоким среди стран «Большой восьмерки» (за исключением Соединенных Штатов). По информации Федеральной службы государственной статистики РФ за 2008 г., коэффициент Джини, величина которого указывает на степень неравенства, равнялся 42,3 для России против 43,9 для США (2007), причем российский индекс продолжает расти. Такое распределение валового продукта невозможно объяснить различиями в «человеческом капитале», поскольку в среднем россияне имеют примерно одинаковый уровень образования. Скорее условия для ведения частного бизнеса в России таковы, что в результате возникает ситуация, когда немногие могут выгадывать за счет остальных.

Непонятна также ситуация с инфляцией, которая остается стабильно высокой вопреки попыткам Москвы ограничить рост цен, используя классические денежные инструменты. Создается впечатление, что российский предприниматель настроен на приобретение монопольных привилегий больше, чем на максимизацию прибыли путем снижения издержек и повышения качества.

ВОЗМОЖНОСТИ РОССИИ В КРИЗИСНЫХ УСЛОВИЯХ

Сопоставление возможных сценариев экономического кризиса и вариантов поведения России указывает как на открывающиеся возможности, так и на потенциальные опасности.

Падение популярности англо-американской модели мировой экономики ведет к пересмотру стратегий развития ведущих стран мира. Те государства, которые до сих пор придерживались экспортной модели развития, вероятно, пострадают больше остальных. Это наблюдение касается и России как крупного поставщика нефти, но относительная негибкость спроса на этот продукт означает, что хотя ситуация на рынках сбыта и окажет влияние на стабильность поступления экспортных доходов в российскую казну, но степень их максимального падения окажется ниже, чем по другим группам товаров. В этом отношении смена парадигмы означает более серьезные последствия для другого потенциального члена общего российского пространства – Украины, которая может потерять существенную часть рынков сбыта на свой основной товар – изделия из черных металлов. Таким образом, кризис способствует переориентации украинских экономических интересов в сторону интеграции со своими восточными и северными соседями.

Кризис выявил ограниченность способности рынков к саморегулированию, что повлечет за собой кардинальную ревизию отношений между частными компаниями и государством в пользу последнего. Складывается мнение, что правительственные программы стимулирования рынков, начатые осенью 2008 г., пришли всерьез и надолго. В этих условиях Россия будет шагать в ногу со временем, если ее правительство возьмет на себя всю полноту ответственности за развитие страны. При этом вовсе не обязательно делать ставку на государственные корпорации как локомотивы роста. От правительства требуется задать параметры развития таких крупных инвестиционных программ, как жилищное строительство, модернизация инфраструктуры или технологическое переоснащение, которые станут катализаторами развития внутреннего рынка.

Рост влияния государства в кризисных условиях ужесточает требования к качеству государственного управления, которое оценивается традиционно низко для России (например, согласно данным Всемирного экономического форума за 2006 г., Россия занимала 110-е из 117 мест в мире по степени «читабельности» правительственных инструкций). Ожидаемое усиление роли чиновников в качестве заказчиков новых программ национального развития подчеркивает необходимость, по крайней мере, ограничить возможности для коррупционных растрат выделенных средств – тема, которая заслуживает отдельной статьи.

Среди новых угроз, вызванных кризисом, можно также отметить потенциальную девальвацию основной валюты мира – американского доллара, что ведет к обесцениванию долларовых накоплений стран нетто-экспортеров. В настоящее время мировое сообщество еще не считает необходимым найти лучший способ для хранения излишков экспортного капитала, который продолжает абсорбироваться в виде американских финансовых активов. Создается впечатление, что многие государства пытаются сохранить паритет своих валют с долларом, при этом, вероятно, втайне надеясь, что пресловутый дух американского предпринимательства вызволит Соединенные Штаты из рецессии.

Данный подход рискован. Он не учитывает того, что американская рецессия может затянуться на годы, если не на десятилетия. В этом случае возможен внезапный всплеск мировой товарной инфляции с последующими крайне болезненными перераспределительными процессами, сравнимыми с теми, которые испытала на себе бЧльшая часть россиян в 1991–1998 гг. Побочный эффект роста цен, правда, будет скорее благоприятным для России – в данном случае как экспортера дорожающего сырья, и он может уберечь страну от потрясений, связанных с обесцениванием долларовых накоплений.

Завершение активной стадии кризиса не означает автоматического возврата к прежней ситуации. В течение следующих нескольких лет мы, скорее всего, станем свидетелями кардинальной перестройки мировой экономической системы. При этом роль государства как инициатора программ развития повышается до такого уровня, при котором идея свободного рынка оказывается неработоспособной. В условиях нарастающей неопределенности России, как, впрочем, и любой другой стране, следует держаться старой морской истины: «Если вышел в море, то не подстраивайся под капризы природы, а держи курс на цель, к которой идешь».

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2009 > № 2911800 Влад Иваненко

Будущее России: нация или цивилизация?

Игорь Зевелёв

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2009

И.А. Зевелёв – доктор политических наук.

Резюме Для русских, в отличие от других европейских народов, распад Советского Союза не решил «национальный вопрос» – напротив, он его создал.

Распад Советского Союза не решил для русских «национальный вопрос» – напротив, он его создал. Впервые на протяжении многовековой истории миллионы людей, считающих себя русскими, оказались разделены политическими границами и живут на территориях нескольких соседних государств. Начиная с 1992 года российская политика в отношении соотечественников за рубежом формировалась в значительной степени как осторожный, умеренный ответ на этот вызов. Россия не поддержала ирредентистские настроения в Крыму, Северном Казахстане и других местах компактного проживания русских. Первая попытка защиты своих граждан и соотечественников за рубежом с помощью военной силы была предпринята в августе 2008-го в Южной Осетии и Абхазии, где только около двух процентов населения – этнические русские. Означает ли это, что этнический фактор никак не сказывается на представлениях и политике России в отношении постсоветского пространства? Может ли ситуация измениться в будущем?

Факт проживания около четверти русских за пределами Российской Федерации (а из них более половины – в сопредельных государствах) способен оказать сильнейшее воздействие на развитие российской государственной идентичности и системы международных отношений в Евразии в ХХI столетии. Однако до сих пор это только предположение, или, скорее всего, лишь один из возможных сценариев.

К настоящему времени в России сложилось главным образом два подхода к «русскому вопросу». Во-первых, это радикальный националистический дискурс о «разделенном народе», который пока не оказывает существенного влияния на конкретную политику. Во-вторых, умеренные концепции «диаспор» и «русского мира», а также вялая политика государства по отношению к соотечественникам. Если попытаться поставить эти подходы в широкий исторический контекст формирования российской идентичности за последние двести лет, то, несколько упростив ситуацию, можно утверждать, что они отражают традиционное для страны сосуществование двух начал – этнонационального и наднационального.

После распада Советского Союза объективные факторы, казалось, создали благоприятные условия для укрепления этнического сознания русских и их ведущей роли в формировании новой национальной идентичности России. Составляя около 80 % населения (против 43 % в Российской империи конца ХIХ века и 50 % в Советском Союзе), русские впервые за последние два столетия оказались безусловно доминирующей этнической группой в своей стране. В интеллектуальном отношении русский этнонационализм получил мощный импульс благодаря публицистике Александра Солженицына, который стал первым крупным мыслителем, бросившим вызов наднациональной традиции в ее имперской форме. Глубочайший экономический кризис 1990-х, а также трудности, с которыми столкнулись русские в соседних национализирующихся государствах, создали предпосылки для политической мобилизации вокруг этого вопроса. Последнее десятилетие, отмеченное мощным притоком мигрантов в большие российские города, изобилует фактами роста ксенофобии и активизации экстремистских группировок.

Однако русский этнонационализм пока не стал серьезной силой на внутреннем пространстве России и не оказывает сколько-нибудь значительного влияния на отношения с соседними государствами. Наднациональные аспекты российской идентичности в различных формах (имперских, советских, цивилизационных, универсалистских) продолжают играть существенную роль. Изменится ли ситуация в обозримом будущем и какими международными последствиями это чревато?

НЕОФОРМИВШЕЕСЯ НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

По опыту других стран можно судить, что за строительство нации на обломках империи обычно берутся приверженцы этнического национализма. Кемалистская Турция начала свой эксперимент по строительству национального государства с геноцида и изгнания армянских, греческих и курдских меньшинств. Австрийцы приветствовали аншлюс после того, как прожили 20 лет в небольшом постимперском государстве. После распада Югославии Сербия и Хорватия стали проявлять агрессивный национализм и попытались перекроить постъюгославскую политическую карту. Все бывшие советские республики взлелеяли этнополитические мифы, в которых государство провозглашалось родиной «коренного» населения. Во всех этих случаях теоретической базой соответствующей политики послужила традиция исторического романтизма, в соответствии с которой человечество четко разделяется по национальной принадлежности, а культурно (или этнически) обусловленные нации обладают священными правами.

Под влиянием целого ряда исторических обстоятельств Россия, поднявшаяся из-под обломков СССР, представляла собой не вполне оформившуюся нацию с удивительно низким уровнем самосознания и без какого бы то ни было массового национального движения. В этом заключалось ее фундаментальное отличие от других бывших республик СССР, в частности государств Балтии, Армении и Грузии.

На протяжении многих веков в сознании русских так и не сложилось сколько-нибудь отчетливых и исторически обоснованных критериев, позволяющих отличить «нас» от «них». Непонятная ситуация с определением границ русского народа играла роль важнейшего фактора, который формировал историческое развитие Евразии в течение, как минимум, трех столетий и облегчал задачу строительства гигантской империи.

Российская империя и ее преемник Советский Союз были, как Габсбургская и Османская империи, территориально целостными образованиями: центр и периферию не отделяли друг от друга никакие естественные границы. В случаях России и Советского Союза функцию центра фактически выполняла столица (сначала Санкт-Петербург, а потом Москва), а не какая-то четко определенная срединная территория. В формировании российского национального самосознания важную роль играл именно географический фактор, основой для которого служила комбинация тесно переплетенных между собой этнических и имперских компонентов. При этом образование Российской империи предваряло формирование национальной идентичности русских, процесс самоутверждения которой мы наблюдаем сегодня. В течение нескольких веков российская элита была в большей степени заинтересована в расширении границ империи, нежели в укреплении национального самосознания.

Отсутствие четких границ между империей и ее русским ядром позволило некоторым аналитикам заключить, что в России не существовало доминирующей этнической группы: все группы, в том числе и русские, являлись подданными имперского центра. Этот тезис, который на первый взгляд служит для русских самооправданием, играет чрезвычайно важную роль в их постсоветском сознании.

В сегодняшней России нет ни одной политической силы, которая рассматривала бы империю в качестве инструмента продвижения интересов русских за счет других народов. Это резко контрастирует с идеологией и официальной историографией новых независимых государств. И, что еще более важно, свидетельствует об укоренившейся в постсоветском российском сознании вере в то, что империя была для русских обузой (Александр Солженицын), или служила интересам всех народов (Геннадий Зюганов), или являла собой всеобщее зло из-за своей коммунистической природы в советский период (либералы).

Еще одним обстоятельством, которое до самого последнего времени сдерживало массовый русский национализм, является общность культурных, языковых и исторических корней России, Белоруссии и Украины и, как следствие, нечеткость границ между восточными славянами. Столетиями это заставляло русскую элиту «смягчать» свой национализм подобно тому, как наличие в Соединенном Королевстве «внутренней империи», включающей в себя Северную Ирландию, Уэльс и Шотландию, подавляло английский национализм.

Важную роль в ослаблении русского национального сознания сыграли такое понятие, как «советский народ», а также стоящие за ним реалии. Дети от смешанных браков, люди, пустившие корни вдали от своих «исторических родин», русские из крупных городских центров – все они оказались наиболее восприимчивы к этой концепции. Русские принимали ее более охотно, чем другие этнические группы, потому что во всем Советском Союзе понятие «советский человек» косвенно подразумевало русскоязычность, а также признание «цивилизирующей» миссии русской культуры и ее экстратерриториального характера.

Теоретически многое объединяет концепцию «советского народа» в СССР и идею «плавильного котла» в США. (Американские понятия «многокультурности» и «многообразия» тоже имели своего советского идеологического кузена – концепцию «расцвета наций при социализме».)

Некоторые националисты сетовали на то, что имперская роль лишила русских их этнической самобытности. Писатели-славянофилы выражали беспокойство в связи с тем, что «советский патриотизм» разрушал русское национальное самосознание, а жители российских городов все чаще стали называть себя «советскими людьми». В наше время модно сбрасывать со счетов реалии, которые обусловили возникновение понятия «советский народ», а между тем эта концепция адекватно отражала некоторые тенденции (смешение наций и образование новой общности), хотя и игнорировала ряд других явлений (национальное пробуждение, прежде всего у нерусских народов).

Строительство национального государства обусловлено наличием государственных институтов. В ХХ веке нации чаще создавались государствами, а не наоборот. Для русских родным был весь Советский Союз, что составляло резкий контраст с другими этническими группами, которые предпочитали называть родиной только свою республику. В РСФСР отсутствовали многие признаки, присущие другим республикам. Имперский центр совпадал с этническим русским центром. У РСФСР не было ни своей отдельной столицы, ни Коммунистической партии (до 1990 г.), ни отдельного членства в ООН (в отличие от Белоруссии и Украины). Неразвитость русского национального самосознания и неопределенность границ русского народа в значительной мере были обусловлены институциональной слабостью РСФСР.

На протяжении всего периода советской истории – от Ленина до Горбачёва – существовал общий политический знаменатель, который серьезно ослаблял процесс формирования русского этнического самосознания, все более и более стирая его отличие от сознания наднационального. Речь идет о борьбе, пусть и не всегда последовательной, всех советских режимов против русского национализма. Систематическое ограничение русского национализма было той ценой, которую советское руководство было готово заплатить за сохранение многонационального государства.

Неоформившееся русское национальное самосознание является одним из ключевых факторов, объясняющих, почему распад Советского Союза произошел так мирно. Особенно если сравнивать его с кровопролитной дезинтеграцией другой коммунистической федерации – Югославии, в которой сербы имели более четкое представление о своей национальной идентичности. Возможно, Россия без явственно очерченных исторических и культурных границ была единственным мирным решением «русского вопроса» после краха СССР. Как это ни парадоксально, непоследовательные и запутанные отношения Москвы с республиками, входящими в состав Российской Федерации, и умеренная, а порой и абсолютно неэффективная политика в отношении русских, проживающих в ближнем зарубежье, благоприятно отразились на обеспечении безопасности в Евразии в переходный период после распада СССР. Выработка ясного подхода к строительству национального государства, которая неизбежно повлекла бы за собой пересмотр политических границ России, могла обернуться катастрофой. Остается добавить, что российская политическая элита зачастую проводила невнятную, но, как оказалось, спасительную политику в течение последних восемнадцати лет не в силу своей мудрости, а по причине крайней слабости и неспособности четко сформулировать национальные интересы.

ИДЕЯ СТРОИТЕЛЬСТВА НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА В ИСТОРИИ РУССКОЙ МЫСЛИ

Подъем национализма в широких массах обычно следует за ростом националистических настроений у представителей элиты. Полтора столетия центральное место в интеллектуальных баталиях о будущем России занимал вопрос об отношениях с Европой.

Современные дебаты на тему русской идентичности уходят корнями в споры между славянофилами и западниками XIX века. Сейчас, как и тогда, в центре внимания – соотношение российской и западной цивилизаций. В дискуссии между славянофилами и западниками не играли существенной роли такие темы, как многонациональный состав Российской империи, отношения между русским и другими народами, а также границы русского народа, ставшие впоследствии традиционными для представителей российской интеллигенции.

Характерно, что специфические проблемы национальных меньшинств в России впервые рассматривались с относительно последовательных теоретических позиций не завсегдатаями интеллектуальных салонов Санкт-Петербурга и Москвы, а членами киевского Кирилло-Мефодиевского братства. Тон в этих дискуссиях, начавшихся в 1846 году, задавали украинский поэт и общественный деятель Тарас Шевченко и русский исследователь истории Украины Николай Костомаров, которые при этом не представляли себе раздельного существования славянских народов. Более того, Шевченко и Костомаров развивали идею создания панславянской федерации либеральных государств, в состав которой должны были войти Богемия, Болгария, Польша, Россия, Сербия и Украина. В то время еще никто не выделял сегодняшнюю Белоруссию в качестве хотя бы потенциально самостоятельной страны.

В 1869-м Николай Данилевский попытался объединить славянофильство, панславизм и политику империализма в своей работе «Россия и Европа». По мнению ученого, общая славянская культура могла послужить основой для обеспечения ведущей роли русских в рамках будущей федерации славянских народов со столицей в Константинополе. В данной концепции отчетливо проявилась наднациональная, цивилизационная тенденция в развитии российской идентичности.

В XIX столетии в интеллектуальной среде произошло еще одно яркое событие, которое наложило заметный отпечаток на последующие дискуссии, – прозвучала мысль об «универсальном» характере русской идентичности. Сформулированная славянофилами, эта идея получила дальнейшее развитие в трудах Фёдора Достоевского, который в 1880 году в своем знаменитом очерке о Пушкине писал: «Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?» В своих рассуждениях Достоевский (вслед за славянофилами и западниками) ставил Россию в европейский и всемирный контекст: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите».

Можно сказать, что писатель с удивительной страстью выразил некоторые знаменательные черты русского национального самосознания того времени: его открытость, наднациональный характер и мессианство. Фёдор Достоевский восхищался способностью Пушкина понять всю европейскую культуру и вместить ее в русскую душу. Универсализм Достоевского чем-то сродни философии «избранного народа», в той или иной форме присутствующей у евреев и американцев. Как правило, это легко сочетается с патернализмом по отношению к другим народам.

Политика России в XIX веке определялась не идеями Данилевского или Достоевского, а доктриной «официального национализма», сформулированной графом Сергеем Уваровым. Столпами империи были провозглашены «православие, самодержавие, народность». Третий принцип – народность – представлялся самым туманным. При этом главный вопрос так и оставался нерешенным: была ли Российская империя государством русских и для русских, или она являлась наднациональным образованием, требовавшим от всех лишь одинаковой верности монархии?

Славянофилов и западников, Данилевского, Достоевского, Уварова и других интересовало место России по отношению к Европе, славянскому единству и вселенной, при этом они полностью игнорировали проблемы, одолевавшие другие народы империи. Они считали, что «малороссы» (украинцы), «белороссы» (белорусы) и «великороссы» (этнические русские) образуют единый русский народ, причем все остальные (инородцы) фактически исключались из теоретических изысканий. Очевидно, что отсутствие должного внимания к событиям в западной части империи, прежде всего в Польше, где шел процесс усиления национального самосознания, было интеллектуальной ошибкой.

Когда во второй половине XIX столетия формирование наций стало набирать силу, всё более зримые очертания приобрела политика русификации, особенно активно проводившаяся при Александре III. Произошел очевидный сдвиг от лишенного этнических предпочтений менталитета дворянства, озабоченного проблемами верноподданничества, в сторону этнически более окрашенных попыток в одних случаях превратить нерусских в русских, а в других – обеспечить верховенство русских над иными «пробуждающимися» народами. Этот сдвиг создал предпосылки к тому, что русские постепенно выделились в качестве отдельного народа. Тем не менее к 1917-му, когда от преданности русских престолу уже практически ничего не оставалось, они еще не являлись сплоченной нацией в современном понимании этого слова.

Пётр Струве писал: «Крушение монархии… показало крайнюю слабость национального самосознания в самой сердцевине Российского государства – среди масс русского народа». Удивительно, но, как и славянофилы семьюдесятью годами ранее, Струве не рассматривал в качестве одной из наиважнейших проблему состава российского народа и места этнических русских в государстве. Точно так же лидер Конституционно-демократической партии России Павел Милюков писал об общей российской государственной «нации», недооценивая национальное пробуждение нерусских народов империи.

Важный вклад в дискуссию о русской идентичности внесли в 1920-х годах евразийцы – группа молодых представителей интеллигенции в эмиграции (Пётр Савицкий, Николай Трубецкой и др.). В поиске истоков российской нации они не ограничивались исследованием славянских корней. Утверждая, что существенную роль в ее формировании сыграли тюркские и угро-финские элементы, евразийцы первыми включили неславянские народы в теоретические исследования идентичности русских. Согласно их теории, Россия возникла на основе общего географического пространства и самосознания; она не являлась ни европейской, ни азиатской – она была евро-азиатской. Хотя представители евразийской школы имели серьезные разногласия с другими теоретиками, они продолжили традицию наднационального, неэтнического подхода к определению «русскости».

Большевики стали той партией, которая больше других обращала внимание на «национальный вопрос». Главными особенностями их взглядов были объявление Российской империи «тюрьмой народов», осуждение «великорусского шовинизма» и провозглашение права всех народов на самоопределение. Большевики, вопреки заявленным принципам, постепенно воссоздали централизованное государство в границах, которые практически совпали с границами Российской империи. Ценой, которую пришлось за это заплатить, стало подавление русского этнического национализма и создание для других народов бывшей империи национально-территориальных единиц, наделенных различной степенью автономии.

Большевики были готовы пойти на значительные уступки нерусским народам, выделив для них этнические территории и дав им право на самоопределение, чтобы заручиться поддержкой в борьбе с царской империей. Они были уверены, что русские, будучи более «передовой» нацией, не нуждались в подобных заигрываниях, поскольку их вполне должны были устроить социальные идеалы большевиков.

Когда задача осуществления мировой революции отложилась на неопределенное время, уступки национальностям, населявшим Советский Союз, приобрели долгосрочный, а не временный характер. Функцию главного противовеса этнонациональной федеративной системе выполняла централизующая роль партии. Когда с приходом к власти Михаила Горбачёва влияние КПСС стало ослабевать, государство начало клониться к закату.

СТРОИТЕЛЬСТВО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА КАК ПОТЕНЦИАЛЬНАЯ УГРОЗА БЕЗОПАСНОСТИ

Многие на Западе исходят из того, что Россия перестанет быть источником угрозы для всего мира и для себя самой, лишь превратившись в «нормальное» европейское национальное государство и оставив свои имперские амбиции. При этом размытые границы русского народа вызывают ощущение беспокойства и тревоги как феномен, способный привести к попыткам реставрации империи. Национальное государство, напротив, воспринимается как проверенная, знакомая и мирная альтернатива. Такой подход не учитывает множество серьезнейших угроз международной безопасности, которые могут возникнуть в результате механистической попытки поставить Россию в один ряд с ее соседями.

В процессе строительства нации возникают следующие ключевые вопросы: кто является ее членом и соответственно какими должны быть ее границы? Наиболее деструктивными чертами любого строительства национального государства были поглощение этнических и религиозных меньшинств и разрушение крупных политических субъектов (как правило, многоэтничных государств). Слишком часто чувство национальной общности и солидарности основывалось на враждебности по отношению к другим. Границы любого западноевропейского государства и соответствующих наций формировались в результате многочисленных войн, внутренних вспышек насилия либо комбинации того и другого.

Для России стремление построить национальное государство на обломках империи неизбежно означало бы вызов ее федеративной структуре, включающей ряд этнотерриториальных единиц, и поставило бы под вопрос ее внешние границы, которые основываются на искусственном административном разделении, проведенном в свое время большевиками. Не приходится сомневаться, что такая попытка могла бы легко подорвать всю систему региональной и глобальной безопасности.

Сбросив свое имперское покрывало после распада Советского Союза, этническая идентичность русских стала более заметной. Хотя этнонационализм в России не является сам по себе хорошо организованной политической силой, не следует исключать его резкое усиление, особенно если цель строительства национального государства станет частью политики. В советских и постсоветских научных и политических кругах, а также в общественном сознании термин «нация» имел и имеет не гражданскую, а ярко выраженную этническую коннотацию. Как это уже неоднократно случалось в истории Европы, рельефно обозначившаяся общая культура может начать рассматриваться в качестве повода для установления естественной политической границы, что послужит толчком к мощным призывам объединить всех русских под одной политической крышей.

Переопределение России в этнических терминах по аналогии с политикой, проводимой многими другими государствами, образовавшимися на территории бывшего СССР, грозит самыми опасными последствиями за всю ее историю – главным образом из-за пересмотра постсоветских границ. А это неизбежно при реализации подобного проекта. Сутью этнически окрашенной националистической программы может стать восстановление географического соответствия между государством и нацией и создание нового политического образования на территории проживания русского и части других восточных славянских народов. Это означает воссоединение России, Белоруссии, части Украины и Северного Казахстана. Характерно, что последний назывался Александром Солженицыным не иначе как «Южной Сибирью и Южным Уралом (или Зауральем)».

Нельзя сказать, что подобные идеи продвигались исключительно политическими маргиналами. В период между 1998 и 2001 годом предпринималось несколько попыток придать данной концепции форму законодательных инициатив. В комитетах Государственной думы обсуждались законопроекты «О национально-культурном развитии русского народа», «О праве русского народа на самоопределение, суверенитет на всей территории России и воссоединение в едином государстве», «О русском народе». Однако им так и не суждено было обрести силу закона. Реалии государственного строительства ставили перед страной совершенно иные задачи, и общий прагматизм российской элиты каждый раз одерживал верх над идеологическими установками отдельных групп политиков.

После установления весьма жесткого контроля над законодательной властью в 2003-м произошла маргинализация дискурса о русском народе и его праве на воссоединение. Тем не менее КПРФ включила тезис о разделенном русском народе в свою программу и недавно подтвердила приверженность этой идее на своем XIII съезде. Требование признания русских разделенным народом по-прежнему содержится в программе ЛДПР. Некоторые единороссы, прежде всего депутат Государственной думы Константин Затулин, постоянно говорят о том, что русский народ – «крупнейшая в мире разделенная нация». Многочисленные интернет-сайты и националистическая блогосфера активно популяризуют эти идеи.

Альтернативой этнической нации является нация гражданская. Милюков и Струве писали о формировании общероссийской нации еще до революции. Сегодня Валерий Тишков исходит из того, что современная российская гражданская нация уже состоялась. В условиях доминирования этноцентристских подходов подобный подход чрезвычайно полезен. В то же время российская гражданская нация – это скорее проект, вектор возможного развития, одна из тенденций. Внутри страны есть большие группы людей, которые называют себя россиянами, но их нация не российская, а осетинская, татарская, якутская... Конституция страны закрепляет такое положение. Кроме того, достаточно многочисленные соотечественники за рубежом считают себя частью русской нации. Развитие гражданской идентичности также делегитимирует сегодняшние границы России, поскольку ставит под сомнение необходимость разрушения Советского Союза: почему нельзя было построить демократическое государство на гражданских началах в его старых границах?

Для построения настоящей гражданской идентичности необходимо иметь легитимные и желательно исторически обоснованные границы, а также стабильные и эффективные государственные институты. В границах современной Российской Федерации общероссийская нация молода, нестабильна и слаба. Регулярные выборы, политические партии, общие социально-экономические проблемы и политика могли бы постепенно превратиться в оболочку новой политической нации. Однако практическое отсутствие демократических институтов и множество неразрешенных вопросов, возникающих между этнотерриториальными субъектами Федерации и центром, пока ставят серьезные преграды на этом пути. Северный Кавказ представляет собой крайний пример тех трудностей, с которыми может сталкиваться построение общей гражданской идентичности в России. Это очевидная угроза безопасности не только для самой России, но и для всего мира.

Национальное государство представляет собой весьма специфический феномен, который не существует и, скорее всего, никогда не будет существовать в большинстве регионов мира. Должна ли Россия (или любое другое современное государство) с двухсотлетним опозданием шаг за шагом заново пройти путь западноевропейских стран? Есть ли альтернатива строительству нации-государства в сегодняшней России?

ЦИВИЛИЗАЦИОННОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Сосуществование в российской идентичности двух начал – этнического и наднационального, скорее всего, сохранится в обозримом будущем. Вопрос лишь в том, какие формы будут принимать эти начала, в чем выразятся последствия их соотношения для международной безопасности.

Наднациональной проект в любой его форме, будь то империя, Советский Союз, славянско-православная цивилизация или «всечеловек» Достоевского, – это всегда продукт элиты. Идея нации, как этнической, так и гражданской, более демократична. Если произойдет демократизация российского общества, соотношение между двумя началами может измениться в пользу национального (национально-этнического?). Это было бы вполне в русле общемировых тенденций. Идея «разделенной нации» в данном случае может оказаться в центре внешней политики с катастрофическими последствиями для стабильности в регионе.

Интеллектуальный вызов, который Солженицын бросил наднациональной традиции в ее имперской и советской формах, до последнего времени оставался без ответа. Однако с 2008-го российская власть впервые после распада СССР заговорила в терминах большого наднационального проекта. Мировоззренческие основы внешней политики все чаще стали формулироваться в категориях цивилизационной принадлежности. Продолжая традицию ХIХ – начала ХХ века, Россия пришла к этому не через осмысление «разделенности» русских и их взаимодействия с соседними народами, а в результате обострившихся отношений с Западом. Неудача, постигшая попытки стать самостоятельной частью «Большого Запада», и осознание того обстоятельства, что за этим может стоять нечто большее, чем сиюминутный расклад на международной арене, вновь заставили Россию задуматься о своем месте в мире. Кроме того, претензии на статус великой державы вынудили наконец российское руководство попытаться сформулировать цели внешней политики в терминах, выходящих за рамки национальных интересов.

Идеологически цивилизационная концепция оказалась вполне близка российской власти. В ХIХ столетии об особой русской цивилизации обычно говорили консерваторы, прежде всего Николай Данилевский и Константин Леонтьев. В современную эпоху в этих категориях мыслил недавно ушедший из жизни американский консерватор Самьюэл Хантингтон. О том, что Россия не страна, а цивилизация, давно говорит Александр Дугин. Данная идея не очень совместима с либеральными концепциями глобализации и универсальности демократических ценностей.

К настоящему моменту российские власти сформулировали два возможных подхода к цивилизационной принадлежности России. Один был впервые озвучен президентом Дмитрием Медведевым в Берлине в июне 2008 года: «В результате окончания “холодной войны” возникли условия для налаживания подлинно равноправного сотрудничества между Россией, Евросоюзом и Северной Америкой как тремя ветвями европейской цивилизации». Министр иностранных дел Сергей Лавров, повторяя тезис о трех ветвях, одновременно говорит о том, что принятие западных ценностей – это лишь один из подходов. Россия же, по его словам, намерена продвигать другой подход, который «заключается в том, что конкуренция становится подлинно глобальной, приобретая цивилизационное измерение, то есть предметом конкуренции становятся в том числе ценностные ориентиры и модели развития». Летом 2009-го Лавров, выступая в латвийской русскоязычной газете, уже использовал понятие «большая российская цивилизация».

Создается впечатление, что в российском руководстве на самом деле не видят большого противоречия между двумя подходами. Они для него не взаимоисключающие, а взаимодополняющие. Один может быть обращен к Западу, другой – к соседним государствам и соотечественникам. Концепция России, как отдельной большой цивилизации, с одной стороны, позволяет легко парировать критику недемократичности государственного устройства современной России. С другой – дает возможность вполне современно, в духе ХХI века, интерпретировать «русский вопрос»: российская цивилизация – это наше государство вместе с Русским миром, который включает в себя всех, кто тяготеет к полю русской культуры. В данном контексте тезис о разделенном народе звучит архаично. Выбор между двумя подходами к цивилизационной принадлежности России будет в конечном итоге определяться прагматическими соображениями, в центре которых, как всегда, будут стоять взаимоотношения с Западом, а не с непосредственными соседями.

С 2009 года свой вклад в понимание России как центра особой цивилизации вносит Русская православная церковь (РПЦ). Патриарх Московский и всея Руси Кирилл начал выступать не в качестве «главы церкви Российской Федерации и русского народа», а в роли наднационального духовного лидера стран «Святой Руси», включающей в себя, помимо России, Белоруссию, Молдавию, Украину и – шире – всех православных христиан. В чем-то продолжая православно-консервативную традицию Константина Леонтьева, патриарх взял курс на сохранение восточнославянской цивилизации при уважении современных политических границ и существующих культурных различий. Последнее обстоятельство – новый акцент в политике церкви. В ходе визита на Украину в августе 2009-го патриарх Кирилл нередко обращался к пастве на украинском языке и называл Киев «южной столицей Русского Православия», а не только «матерью городов русских». Спустя 18 лет после распада Советского Союза, РПЦ оказалась едва ли не единственным институтом, все еще объединяющим Россию и значительную часть Украины.

Для патриарха Кирилла православие не сводится к «русской вере». Это – серьезное изменение по сравнению с предшествующим периодом, когда, судя по всему, церковные иерархи благосклонно относились к концепции «разделенного народа», которая, конечно, выглядит гораздо более провинциально, чем идея духовного лидерства в целой цивилизации. Символичным стало распоряжение патриарха Кирилла поставить в его тронном зале флаги всех государств, на которые распространяется юрисдикция Московского патриархата. В 2009 году Русская православная церковь заявила о себе как о важнейшем участнике обсуждения вопроса о российской идентичности и отношениях России с соседними государствами и со всем миром. Православие выступило в роли одного из наиболее активных институтов сохранения наднационального начала в российском самосознании и поддержания единства цивилизационного пространства в Евразии.

Однако закрепление положения, при котором широкая и разнообразная российская наднациональная традиция сведется к деятельности церкви, может обернуться серьезными геополитическими издержками. Значительная часть русских и других восточных славян (неверующие или лишь формально православные) не готовы определять свою идентичность исключительно религиозными факторами. Встает вопрос о соседних странах с преимущественно, хотя часто и условно, мусульманским населением и в то же время явно принадлежащих к российскому цивилизационному ареалу (прежде всего Казахстан и Киргизия).

Для того чтобы Россия была способна «воздействовать на окружающий мир с помощью своей цивилизационной, гуманитарно-культурной, внешнеполитической и иной привлекательности», к чему призывает Сергей Лавров, необходимо было бы задействовать универсалистскую гуманитарную традицию российского интеллектуального наследия. Не предлагая миру общечеловеческие ценностей, нельзя надеяться на то, что Россия может научиться использовать «мягкую силу» в международных отношениях.

Однако исторический опыт свидетельствует о том, что и в случае проецирования своего образа, обогащенного универсалистским началом, на международную арену Россия рискует столкнуться с нежелательной реакцией. Действительно, на протяжении трех последних столетий русская «высокая» культура формировалась в рамках империи и ее ключевой характеристикой была «вселенскость».

С одной стороны, это помогло ей получить всемирное признание. Далекая от «провинциальности» или «узости», она легко впитывала в себя достижения других, в первую очередь европейских, культур и подарила человечеству множество шедевров. С другой стороны, попытки культурного и прочего включения всех и вся в безграничную, «вселенскую» Россию постоянно вступали в противоречие с устремлениями соседних народов, которые в большинстве своем не желали становиться материалом «вселенского» проекта, потому что видели в этом фактическую русификацию и угрозу своему существованию. Исторически и культурно обусловленные мессианские традиции явно не соответствуют той новой геополитической, экономической и демографической ситуации, в какой находится сегодня Россия.

В любом случае поиски новой российской идентичности должны вестись, с одной стороны, с учетом исторических и культурных традиций, а с другой стороны, с ясным пониманием особенностей новой эпохи и международного контекста.

Россия > Внешэкономсвязи, политика. Миграция, виза, туризм > globalaffairs.ru, 14 ноября 2009 > № 2906343 Игорь Зевелев

Танцы с драконом

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2009

О.В. Буторина – д. э. н., профессор, советник ректора, заведующая кафедрой европейской интеграции МГИМО (У) МИД России. Член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме России следует максимально воспользоваться возможностями, которые открываются в ходе острой фазы кризиса, для того, чтобы перевести в новое содержательное качество ее международное сотрудничество в финансовой сфере. Ситуацию следует использовать как отправную точку для решительного прорыва в финансовой интеграции стран СНГ.

Нынешний финансово-экономический кризис сравнивают с Великой депрессией 1930-х годов, хотя, будем верить, он не перерастет в гуманитарную катастрофу. Сегодня в странах, охваченных кризисом, уровень жизни населения неизмеримо выше, чем 80 лет назад; им не угрожают тотальная безработица и нищета. Мировой ВВП не упадет на четверть, «марши голодных» не двинутся на Вашингтон и другие столицы, а бесчеловечные танцевальные марафоны останутся историческими кадрами из фильма Сидни Поллака «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?».

Общее у двух кризисов то, что их эпицентром стали Соединенные Штаты, а катаклизмы в финансовой сфере быстро перекинулись на реальную экономику и в большинство регионов мира. Главная же общая черта – это начавшаяся ломка рыночных механизмов. В 30-х годах прошлого столетия ее обусловила первая волна глобализации. На рубеже XIX и XX веков кардинально изменился характер производства, произошел скачок в развитии транспорта и связи, появились и окрепли транснациональные корпорации. В результате отдельные национальные и колониальные экономики были заключены в общую систему мирохозяйственных связей. Крах на Нью-Йоркской фондовой бирже 24 октября 1929 года отчетливо показал, что без активного участия государства рыночные силы не справляются с мировой экономикой.

Причина нынешней перестройки рыночных отношений – завершившееся формирование глобальной экономики. В последние 10–20 лет мы были свидетелями сразу нескольких процессов, изменивших облик мира. Бурное развитие информационных технологий, распад биполярной политической системы и распространение капитализма на все регионы мира, либерализация движения капиталов и стремительный рост финансовых рынков – все это перевело мировую экономику в новое качество. Уровень взаимной зависимости отдельных стран, регионов, рынков и процессов резко повысился. Асимметрия торговых и финансовых потоков приобрела глобальный масштаб.

Сейчас, как и во времена Великой депрессии, государству надлежит заново определить свои отношения с рынком – образно говоря, сначала укротить дракона, а затем снова затанцевать с ним вместе в такт мировой конъюнктуре. Задача осложняется тем, что каждой стране, региону и группе стран предстоит разучить и исполнить особенный танец.

РОК-Н-РОЛЛ, СТЕП, БРЕЙК

События, приведшие к нынешнему кризису, удивительно напоминают ситуацию 20-х годов прошлого столетия. Тогда в течение пяти лет (1925–1929) стоимость акций на Нью-Йоркской фондовой бирже выросла почти в три раза. Миллионы американцев играли на бирже. В первые годы XXI века стремительно дорожали не только фондовые активы, но и недвижимость. При этом исторически низкие процентные ставки усилили конкуренцию среди банков. Чтобы привлечь клиентов, банки понизили требования к заемщикам. Их реальными доходами банки почти не интересовались, рассчитывая, что взятые в залог дома поднимутся в цене, а кредиты будут легко возмещены из их новой стоимости. Другими словами, банки и их клиенты играли в большую финансовую пирамиду. Как и в 1929-м, настал момент, когда она рухнула.

Данный кризис справедливо назвать не кризисом перепроизводства, а кризисом перепотребления. Чрезмерное, не связанное с экономическими реалиями потребление стало для США и ряда стран Западной Европы последним средством, с помощью которого рынки пытались отсрочить надвигавшуюся на них системную трансформацию. В массовое перепотребление было вовлечено всё: население, компании, банки, государство. На протяжении последних лет средний государственный долг Соединенных Штатов и 27 стран Европейского союза составлял около 60 % ВВП. В 2006 году уровень задолженности домашних хозяйств в США и Великобритании приблизился к 150 % их располагаемого дохода. В Германии и многих странах ЕС он достигал 80–100 %. Понятно, что ни одна семья не может полтора года не есть, не покупать лекарств и не платить за электричество. Сейчас американские семьи направляют на выплату долга в среднем 18 % чистого дохода. То есть задолженность в 150 % может быть выплачена за восемь – десять лет. О необходимости затягивать пояса столь длительное время рядовые граждане общества потребления до недавнего времени всерьез не задумывались.

Многие поверили, что глобальная экономика способна производить виртуальные деньги, на которые можно приобретать реальные товары и услуги. В течение последних лет фондовые индексы росли как на дрожжах. Дорожавшие ценные бумаги охотно принимались в обеспечение кредитов. То есть одни обязательства – акции и облигации становились основанием для возникновения других обязательств – банковских займов. Эмиссия виртуальных денег частными структурами (компаниями и банками) превратилась в отдельную отрасль хозяйственной деятельности, весьма прибыльную и практически неподотчетную. Ключевую роль в данном процессе сыграли новые финансовые инструменты, макроэкономические последствия использования которых не были понятны ни государству, ни конечным потребителям, ни – полностью – даже их создателям.

Однако повсеместный и продолжительный рост цен на недвижимость, золото, фондовые активы и биржевые товары фактически являлся искаженной формой общемировой инфляции. Разбухавший дефицит текущего баланса Соединенных Штатов и постоянное снижение с 2002-го курса доллара по отношению к большинству валют мира заставляло инвесторов вкладывать средства в любые альтернативные активы. При статистически низкой инфляции в развитых странах (до 2–3 % годовых) инфляционное давление выплеснулось в сферы, недоступные монетарным властям, – на товарные и фондовые площадки. В итоге закамуфлированные инфляция и эмиссия составили классическую кризисную пару.

Еще одной причиной нарушения рыночных механизмов стали информационные потоки, вернее, их изменившаяся роль в процессе создания материальных ценностей. В последние 10–15 лет информация превратилась в такой же фактор производства, как труд, земля и капитал. Но если трудовые, земельные и денежные отношения регулируются обширным, веками создававшимся правом, то отношения по поводу информации находятся в пубертатной стадии дикого капитализма. Газеты и журналы, равно как аналитические, рекламные и рейтинговые агентства, прямо воздействуют на спрос, предложение и цену рыночных продуктов – от простых товаров и услуг до сложнейших финансовых инструментов. Однако никто из них не несет ответственность, хоть сколько-нибудь соизмеримую с создаваемыми отклонениями денежных потоков.

Сейчас у многих складывается впечатление, что эпоха монетаризма, связанная с именами Рейгана и Тэтчер, уходит в прошлое, а ей на смену идет модифицированная версия кейнсианства. Действительно, выступления первых лиц ведущих стран мира, равно как и декларации международных экономических организаций, насквозь пропитаны кейнсианской риторикой. Национализация долгов, массированная помощь банковскому сектору, усиление контрольных функций государства – все это инструменты из кейнсианского набора. Вместе с тем пока нельзя утверждать, что во главу новой модели будут поставлены именно кейнсианские цели – достижение полной занятости и стимулирование внутреннего спроса.

Новая экономическая политика (независимо от названия, которое ей дадут в будущем) должна решить две основные задачи – восстановить нормальное функционирование рыночного механизма и вернуть государству утраченное им место в хозяйственной системе. На первый взгляд эта миссия кажется внутренне противоречивой: неоклассической и кейнсианской одновременно. Но она исходит из здравого смысла и сложившихся реалий.

То, что рыночные механизмы разбалансированы, видно невооруженным глазом. Резкие перепады цен на фондовые активы, недвижимость, топливо и продовольствие свидетельствуют о том, что рынок перестал быть тем главным мерилом, с помощью которого определяют общественно обоснованную стоимость того либо иного продукта. Раз так, то и аллокативная функция рынка (отвечающая за рациональное размещение ресурсов) дает сбои: капитал идет не в реальную экономику, а в спекулятивные операции. Это мешает реализации еще одного предназначения рынка – содействовать технологическому процессу и росту производительности труда.

Нарушение адекватного взаимодействия спроса и предложения особенно заметно на денежном рынке, или рынке межбанковских кредитов. Когда в сентябре 2008 года американские банки из-за внутренних неплатежей сократили объем текущих кредитов европейским банкам-партнерам, в Европе разразился настоящий кризис ликвидности. Долларов остро не хватало для проведения ежедневных торговых и конверсионных сделок. В этой ситуации каждый коммерческий банк решил придержать наличные и перестал выдавать ссуды другим банкам-партнерам даже под высокий процент. Чтобы спасти рынок от коллапса, а платежеспособные банки – от разорения, национальные правительства и Европейский центральный банк (ЕЦБ) пошли на беспрецедентные спасательные меры.

Банковская паника была предотвращена, но вновь запустить денежный рынок не удается до сих пор. Крупные коммерческие банки, имеющие достаточный запас наличных, кредитуют только узкий круг привилегированных партнеров. Подавляющему большинству других европейских банков остается брать в долг у национальных центральных банков, что делает такие операции менее удобными и более дорогими. С денежного рынка исчез самый ходовой прежде товар – необеспеченные суточные ссуды. Базовые рыночные ставки (LIBOR, EURIBOR, EONIA), которые для операторов служат точкой отсчета стоимости кредитов, по сути, превратились в теорию. Их репрезентативность упала из-за резкого сокращения объема фактических сделок.

Деформация рыночных механизмов таит в себе еще одну опасность. Если рыночные сигналы перестают ежеминутно передаваться от одних операторов к другим и таким образом формировать общую конъюнктуру, то государственная денежно-кредитная политика перестает работать. Например, чтобы вывести экономику из рецессии, центральные банки обычно понижают ставку рефинансирования. Подразумевается, что финансовые посредники – коммерческие банки – тоже понизят ставки, по которым они кредитуют друг друга и своих клиентов. Но в ситуации, когда рынок межбанковских кредитов стоит (как это происходит сейчас в Европе), бизнес и население могут не получить дешевые кредиты. Так, в октябре и ноябре ЕЦБ понизил ставку рефинансирования в общей сложности на 1,0 %. Однако к декабрю стоимость кредитов населению и предприятиям практически не изменились.

Особенность текущего кризиса состоит в том, что он начался в условиях низкой инфляции и низких процентных ставок. В четвертом квартале-2008 темпы инфляции основательно замедлились, в том числе благодаря снижению мировых цен на нефть и на продовольствие. Однако инвестиционный спрос, увы, с места не сдвинулся. Согласно прогнозам, в 2009-м развитые страны в лучшем случае покажут нулевой рост, а в худшем испытают одно- или двухпроцентный спад. Это означает, что западный мир рискует попасть в ловушку дефляции (депрессии при низкой инфляции) наподобие той, из которой уже более десятилетия не может выбраться японская экономика.

Зло дефляции состоит не только в том, что она ограничивает внутренние инвестиции и способствует уходу капиталов за рубеж. Денежные власти лишаются главного рычага, при помощи которого можно ускорить экономический рост, – возможности понижать процентные ставки. Причем опасность дефляции в первую очередь касается зоны евро. Европейский бизнес привык к эволюционной и умеренной политике денежных властей, ставки ЕЦБ меняются редко и в узкой амплитуде. Американские предприниматели, напротив, давно приспособились к агрессивной и порывистой процентной политике Федеральной резервной системы, поэтому США сумеют выбраться из дефляции. Евросоюз же рискует в ней увязнуть. Согласно январскому прогнозу Европейской комиссии, в 2009 году инфляция в зоне евро составит 1 %, что, по определению ЕЦБ, вдвое ниже нормального уровня. В Великобритании индекс потребительских цен упадет и вовсе до 0,1 %.

САЛЬСА, ЧАРДАШ, ГОПАК

В 2009-м страны с формирующимися рынками дадут 100 % прироста мирового ВВП, который в целом не превысит 1 %. Согласно прогнозам, их экономики вырастут на 1–3 %, тогда как ВВП развитых стран сократится на 1,5–2 %. На протяжении 2004–2008 годов средние темпы прироста ВВП в развивающихся странах составляли ежегодно от 6 до 8 %, что в три с лишним раза превышало показатели развитых стран – соответственно 2–3 % .

Несмотря на сохранение положительной динамики, молодые рыночные экономики переносят кризис весьма болезненно. В течение последних нескольких месяцев Международный валютный фонд (МВФ) одобрил выделение экстренных кредитов Белоруссии, Венгрии, Исландии, Киргизии, Латвии, Сербии, Украине на общую сумму 40 миллиардов долларов. Тревожные выводы сделали миссии фонда, побывавшие во Вьетнаме, Казахстане и Узбекистане. Кризис ставит перед странами с формирующимися рынками почти невыполнимую задачу: модернизировать рыночные механизмы и укрепить позиции государства в экономике, притом что их экономическая система априори деформирована, а международные практики и стандарты игнорируют факт этой деформации. Если западным государствам предстоит усмирить одного дракона – рынки, то развивающимся странам приходится иметь дело сразу с двумя «чудовищами» – вышедшими из-под контроля рынками и встроенными дефектами переходной экономики.

Одна их часть связана с догоняющим типом развития – относительно низким уровнем жизни населения и высокими темпами роста ВВП. Как следствие, почти все макроэкономические показатели имеют более широкую амплитуду, чем в странах с развитой рыночной экономикой. Другими словами, перепады рыночной конъюнктуры в Венгрии и Мексике оказываются гораздо более выраженными, чем в Германии и США. Такая «качка» является естественным следствием быстрого хозяйственного роста и недостаточной устойчивости экономической системы в целом. В итоге любые неблагоприятные изменения на мировых рынках (внешние шоки) переносятся развивающимися рынками хуже, чем развитыми.

Так, взлет мировых цен на энергоносители и продовольствие привел к росту инфляции в азиатских странах с формирующимися рынками с 4 % (2007) до 8 % (2008). Для сравнения: в зоне евро среднегодовой индекс потребительских цен поднялся с 2,1 до 3,3 %. Причина такой разницы – высокая энергоемкость ВВП, а также значительная доля продуктов питания в структуре расходов домохозяйств в развивающихся странах. В целом же инфляция – больная тема для данных государств. Ее невольно порождают высокие темпы роста экономики, а также быстрый рост зарплат, характерный и обязательный (с социальной точки зрения) для догоняющего развития. Кроме того, инфляцию может разгонять бюджетный дефицит, возникающий вследствие обширных государственных расходов на модернизацию производства, технологическое развитие и социальные программы. При высоком уровне инфляции невозможны низкие ставки банковских кредитов, которые в свою очередь порождают инфляционные ожидания. Так образуется замкнутый круг, выйти из которого довольно трудно.

Согласно прогнозу журнала The Economist, в 2009-м инфляция составит в России, а также в Аргентине, Боливии, Вьетнаме, Казахстане, Турции, Узбекистане, Украине от 10 до 15 %. В Венесуэле она может подняться с нынешних 30 до 40 %. В Мексике, Болгарии, Бразилии, Индии, Индонезии, Латвии, Литве и Эстонии цены вырастут на 6–7 %.

Вторая часть проблем проистекает из того, что глобализация влияет на развивающиеся страны иначе, чем на развитые. Однако мировые правила игры определяются интересами и практикой именно развитых стран. Здесь полезно вспомнить, что на Западе формирование национальных рыночных систем проходило в условиях более или менее открытой торговли, но закрытых финансовых рынков. А государства, вступившие на путь капитализма в 1990-х годах, такого периода безопасности не имели. Они (кроме, пожалуй, Китая) провели моментальную либерализацию внешнеэкономических связей и оказались де-юре в равных, а де-факто в подчиненных отношениях с главными финансовыми центрами и валютами мира.

Неудивительно, что многие важнейшие экономические взаимосвязи приобрели совсем иной вид, чем у их западных партнеров. Возьмем, к примеру, валютный курс. В течение последнего десятилетия большинство стран с формирующимися рынками испытывали активный приток иностранных капиталов, особенно краткосрочных. Это и понятно: высокие темпы роста трансформировались в высокую доходность фондовых активов, что привлекало инвесторов из медленно развивавшихся западных стран. Поскольку финансовые рынки молодых экономик невелики, повышенный внешний спрос на их ценные бумаги интенсивно толкал их валюты вверх.

По данным Банка международных расчетов, с 2000 года до середины 2008-го российский рубль в реальном выражении (то есть с поправкой на инфляцию) подорожал к большинству валют мира на 90 %, чешская крона – на 70 %, венгерский форинт – на 60 %. За это же время валюты Бразилии, Индии и Польши набрали примерно по 40 %. Однако с осени прошлого года, когда на рынках образовалась нехватка ликвидности, инвесторы бросились переводить средства из «экзотических» валют в доллары. Повышение уровня инфляции и общее ухудшение экономической обстановки в странах с формирующимися рынками только ускорили выведение коротких денег. Как следствие, за несколько последних месяцев 2008 года бразильский риал подешевел на 26 %, мексиканский песо, индонезийская рупия, южнокорейская вона и польский злотый потеряли по 15–20 %, а чешская крона и венгерский форинт – по 12 %.

Привязанные к евро денежные единицы трех прибалтийских государств пока держатся в заданном коридоре. Однако их запас прочности, как и резервы центральных банков, тают на глазах. Особенно сложная ситуация в Латвии: в истекшем году инфляция там составила 15 %, а прогноз на 2009-й показывает спад ВВП почти на 7 %. Если полученные страной кредиты от МВФ и Евросоюза не спасут лат от девальвации, то под прессом окажутся валюты Литвы и Эстонии.

Еще одна особенность переходных экономик состоит в том, что власти вынуждены одновременно бороться за стабильность цен и за стабильность курса. Развитые страны данные задачи никогда не совмещают, поскольку они противоречат друг другу. Так, Европейский центральный банк всегда подчеркивает, что его единственной и главной целью является стабильность цен, а курсом евро он не занимается. В странах с формирующимися рынками все иначе. Там население может легко уходить из национальных валют в доллары или евро, поэтому без стабильного валютного курса невозможно нормальное развитие экономики. При падающем курсе происходит быстрое расстройство национальной денежной системы, более стабильные иностранные валюты начинают вытеснять национальные деньги из обращения, что еще больше разгоняет инфляцию, сокращает инвестиции и обесценивает местные деньги. На сегодня мировое экспертное сообщество этим вопросом всерьез не занимается, и международные организации не дают соответствующих рекомендаций развивающимся странам. Каждая из них решает проблему на собственный страх и риск, как правило, в режиме ручного управления.

Огромная разница между развитыми и развивающимися странами заметна в области денежно-кредитной политики. Описанная выше схема (Центральный банк дает деньги коммерческим банкам, а те выдают ссуды предприятиям и населению) в переходных экономиках существует только теоретически. Да, Центробанк устанавливает ставку рефинансирования, от которой должны «плясать» ставки на межбанковском рынке и конечные клиентские ставки. Но только коммерческие банки не берут ссуд у Центрального банка, отчего задуманная цепочка не возникает. Причина проста: процентные ставки в развивающихся странах всегда выше (из-за инфляции и быстрого роста), чем в развитых. В условиях глобализации местным коммерческим банкам незачем брать у Центробанка кредит, например, под 10 % годовых, если в зарубежном банке можно взять вдвое дешевле. То есть ножницы ставок в развитых и развивающихся странах, по сути, парализуют механизм рефинансирования в последних. В итоге государство лишается важнейшего инструмента управления экономикой.

Таким образом, развивающиеся страны, часто обвиняемые в чрезмерном государственном регулировании, на самом деле имеют гораздо меньшую свободу макроэкономической политики, чем ведущие страны Запада. Пользуясь сокращенным набором инструментов, они сталкиваются с задачами, которые никогда не возникали перед их более сильными партнерами и которые не имеют адекватных решений в современной экономической практике.

УПРАЖНЕНИЯ У БАЛЕТНОГО СТАНКА

Многие считают, что данный кризис будет стимулировать неординарные, смелые решения и приведет к радикальному пересмотру действующих правил. По словам главного исполнительного директора Deutsche Bank Йозефа Аккермана, «в историю 2009-й войдет как год, когда произошло полное переформирование мировой финансовой системы». Директор Европейского департамента МВФ Марек Белька добавляет, что «кризис может подтолкнуть к глубоким реформам, которые были бы невозможны в нормальные времена».

Кризис показал, что ни национальные, ни международные органы не смогли корректно оценить риски, возникшие в последнее время на финансовых рынках. Кризис не был предсказан, соответственно не были приняты своевременные меры для того, чтобы ограничить его глубину и масштаб. В методах мониторинга финансовых рынков выявилось несколько существенных упущений. Сейчас системы банковского надзора имеют национальный характер, тогда как финансовые рынки окончательно стали глобальными. Доля иностранных средств в общем объеме привлекаемых банками ресурсов постоянно увеличивается, а размах их международных операций растет.

Инвесторы теперь могут легко выбирать, в какие ценные бумаги вкладывать средства – в национальные или зарубежные. То же касается предоставления и получения банковских займов. Как следствие, процентные ставки по государственным облигациям и фондовые индексы разных стран становятся всё более взаимозависимыми. Если раньше замедление экономического роста в США приводило к аналогичному торможению в Европе не сразу, а спустя несколько месяцев, то на этот раз никакого временнЧго лага не наблюдалось. Высокая степень зависимости развивающихся стран от экспорта в Соединенные Штаты и другие страны Запада, а также от мировых цен на сырье и от международного движения капиталов не позволила им уберечься от кризисных явлений.

Теперь усилия мирового сообщества направлены на то, чтобы выработать международные правила, которые позволили бы предотвратить повторение подобного кризиса в будущем. С этой целью 15 ноября 2008 года в Вашингтоне собрались лидеры двадцати крупнейших стран мира. Итоговая декларация начиналась словами о готовности «совместно работать над восстановлением мирового роста и провести необходимые реформы мировой финансовой системы». В этом документе говорилось о необходимости кардинально улучшить международное регулирование финансовых рынков, повысить их прозрачность, улучшить международное регулирование трансграничных потоков капиталов, а также реформировать международные финансовые институты, в том числе при участии стран с формирующимися рынками.

Накануне данной встречи МВФ и Форум финансовой стабильности (ФФС), созданный после региональных кризисов 1997–1998 годов, опубликовали совместное заявление о разграничении сфер ответственности. Было подтверждено, что главное предназначение МВФ – осуществлять наблюдение за международной финансовой системой в целом, а задача ФФС – разрабатывать международные стандарты финансового надзора и регулирования. Вместе оба института будут выстраивать механизмы раннего предупреждения. При этом МВФ займется оценкой макроэкономических и системных рисков, а ФФС – оценкой рисков функционирования финансовых систем.

Кризис продемонстрировал явную нехватку знаний о важных экономических процессах и взаимодействиях. Например, в последние годы были разработаны весьма сложные методы тестирования банковских систем с использованием самого современного эконометрического инструментария. Соответствующие стресс-тесты проводились (2005–2007) в большинстве стран Европейского союза. Все они показали высокую устойчивость банковских систем, что сразу же опроверг начавшийся мировой кризис. Оказалось, что данные тесты не учитывали психологических факторов, а также не принимали в расчет системного поведения финансовых институтов. Более того, теперь уже очевидно, что в преддверии кризиса рыночные операторы повсюду действовали проциклично. В стадии бума банки и инвестиционные компании ориентировались исключительно на получение максимальной прибыли и не делали ничего, чтобы ограничить свои будущие потери. Иначе говоря, они только усугубляли ситуацию.

Тот факт, что острая нехватка ликвидности на финансовых рынках случилась после многих лет усиленного накачивания денежной массы, говорит о слабой изученности механизмов денежного обращения в условиях глобализации. Так, первые лица ЕЦБ признают, что и процессы инфляции при низких ставках и особенно процессы дефляции осмыслены явно недостаточно. В еще большей степени это относится к специфике экономических процессов в странах с формирующимися рынками. Есть все основания полагать, что кризис даст мощный толчок к развитию экономической науки и усилению международного сотрудничества в этой области.

Еще одно направление действий – развитие регионального финансового сотрудничества. В Евросоюзе уже широко признана необходимость усилить взаимодействие надзорных органов разных стран и выработать общие принципы контроля финансовых рынков. Денежные власти ряда стран, особенно небольших и открытых, упорно высказываются в пользу создания единых для ЕС органов надзора. В условиях кризиса стало понятно, что Европейскому союзу нужно совершенствовать законодательство, регулирующее трансграничную деятельность банков. Например, в Финляндии, где две из трех основных банковских сетей принадлежат шведам, с конца прошлого года стали возникать опасения, что принимаемые в штаб-квартирах антикризисные программы будут в первую очередь нацелены на сохранение материнского бизнеса. Между тем дочерние банки являются для Финляндии системообразующими и их закрытие нанесло бы удар по всей экономике страны.

Кризис серьезно осложнил положение небольших и открытых экономик стран Евросоюза, не входящих в зону евро. В Швеции и Дании специалисты заговорили о том, что в составе валютного союза их финансовые рынки и денежные единицы не испытывали бы столь негативного воздействия внешних сил. Сложное положение, в котором оказались экономики прибалтийских государств из-за проблем в банковском секторе, только укрепили их стремление как можно скорее добиться приема в зону евро.

Необходимость усилить региональную интеграцию широко обсуждается в Азии. С 1990 по 2007 год доля внутрирегиональной торговли во всей внешней торговле тринадцати стран Восточной Азии (АСЕАН + 3 – Китай, Южная Корея, Япония) увеличилась с 43 до 54 %. Страны АСЕАН создали зоны свободной торговли с Австралией, Индией, Китаем, Новой Зеландией, Южной Кореей и Японией. В ответ на финансовый кризис-1997 в регионе была сформирована сеть кредитных линий, которая позволяет бороться со спекулятивными атаками на валюты участвующих стран. В конце ноября 2008-го в Бангкоке состоялась международная конференция «Будущее экономической интеграции в Азии». Выступавший на ней управляющий Банком Таиланда Тариса Ватанагасе отметил, что «экономическая интеграция в Азии существенным образом помогает ряду экономик нашего региона противостоять этому огромному внешнему дестабилизирующему воздействию». Теперь на повестке дня стоят вопросы либерализации рынка финансовых услуг, гармонизации стандартов финансовой деятельности, в том числе отчетности. Главной же целью является создание в регионе глубокого, ликвидного и устойчивого финансового рынка.

РОССИЙСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ

России следует с целью перевода ее международного сотрудничества в финансовой сфере в новое содержательное качество максимально воспользоваться возможностями, которые открываются в ходе острой фазы кризиса (предположительно до второй половины 2009 года).

Первое. В рамках запланированного на апрель саммита G20 целесообразно вместе с несколькими партнерами из Содружества Независимых Государств (СНГ) и/или Шанхайской организация сотрудничества (ШОС) поставить вопрос о формировании международного центра изучения макроэкономических процессов и политики в странах с формирующимися рынками. Функционирование такого центра под эгидой одного из ведущих международных финансовых институтов позволит: 1) привлечь внимание международного экономического сообщества к проблемам переходных экономик; 2) поднять уровень знаний о закономерностях и характере экономических процессов на переходной стадии; 3) разработать лучшие методики проведения денежной, валютной и в целом экономической политики в данной группе стран; 4) учитывать особенности формирующихся рынков при выработке международных стандартов финансового контроля. В общем и целом мера будет способствовать движению к многополярности в рамках глобального экономического диалога и встреч G20.

Второе. В отношениях с Европейским союзом целесообразно внести вопросы антикризисного регулирования и кризисного предупреждения в повестку дня ближайшего саммита Россия – ЕС в середине 2009 года. Данная тема является политически нейтральной и имеет важное, никем не оспариваемое практическое содержание. Тот факт, что ряд стран Евросоюза, в том числе бывших социалистических, оказались сейчас в весьма сложном экономическом положении, будет способствовать развитию конструктивного диалога между Россией и Европейским союзом в данном направлении. Следует принять во внимание и то, что с июля место страны – председателя ЕС займет Швеция, имеющая одну из лучших в мире экономических школ с сильными позициями в вопросах денежного обращения, финансов и валютных курсов.

Третье. Ситуацию кризиса необходимо использовать как отправную точку для решительного прорыва в сфере финансовой интеграции в рамках СНГ. До сих пор эта область сотрудничества не дала осязаемых результатов, хотя кризис-1998 в России быстро распространился по другим странам Содружества, которые ныне испытывают серьезные экономические трудности. Между тем в регионе имеются все возможности для активного использования опыта АСЕАН и Евросоюза в таких сферах, как стабилизация курсов национальных валют, интеграция национальных фондовых рынков, гармонизация финансовых стандартов, развитие и объединение трансграничных платежных систем.

Вопросы о противодействии кризису и развитии международного сотрудничества в данной области необходимо поставить в качестве центральных на ближайших заседаниях руководящих органов СНГ. Результатом этих обсуждений должно стать принятие четких программ действий, отвечающих лучшим международным практикам. Для этого России (самостоятельно или вместе с другими инициативными партнерами, например Казахстаном) следует предварительно согласовать вопросы технической поддержки будущих проектов международными группами экспертов в частности из Европейского центрального банка, который осуществляет такую деятельность в ряде третьих стран.

Россия. США > Финансы, банки > globalaffairs.ru, 21 февраля 2009 > № 2911754 Ольга Буторина

Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории

А.В. Торкунов, В.И. Денисов, Вл.Ф. Ли. Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории. — М.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. — 544 с. — ISBN 978-5-373-02096-1

Корея для России и россиян – не просто одна из многочисленных стран, которую порой нелегко найти на карте мира. Она – наш сосед, и хотя российская граница с Корейской Народно-Демократической Республикой (КНДР) не так протяженна, как с некоторыми другими соседями, это нисколько не умаляет ее значения. Россия всегда играла важную роль на Корейском полуострове, а Корея и корейцы – не менее важную роль в политическом, экономическом и культурном развитии России, в особенности ее Дальневосточного региона. Это позволило Владимиру Путину заявить на церемонии вручения верительных грамот в 2000 году: «Исторически и геополитически Корейский полуостров всегда входил в сферу национальных интересов России».

О Корее в России узнали, вероятно, еще в XVII веке, но поворотным моментом явилось установление общей границы в 1861-м, когда из бедной тогда Страны утренней свежести в бурно развивавшуюся Россию целыми деревнями, особенно в самом начале ХХ столетия, хлынули подданные корейского императора. Так в России появилась еще одна нацио-нальность, численность которой к 1917 году составляла около 100 тысяч человек. Это были трудолюбивые люди, вносившие и продолжающие по сегодняшний день вносить существенный вклад в развитие и благоустройство тех мест, в которые их занесла судьба, – континентального Дальнего Востока, куда они бежали от голода и нужды; Сахалина, куда их завезли в качестве рабочей силы японские колонизаторы; Средней Азии, куда их сослали в период сталинских репрессий; европейской части России. Как правило, склонные к наукам и искусству, особенно пению и танцам, многие россияне корейского происхождения стали знаменитыми учеными и артистами. Позитивное отношение коренных россиян к корейцам было связано с особенностью последних, которую еще в 1911-м признавал даже такой противник эмиграции, как известный дальневосточный публицист, а позднее политический деятель С.Д. Меркулов, отмечавший, что, в отличие от жителей некоторых других стран, корейцы имеют «склонность сделаться верными русскими подданными и любить Россию как свою новую Родину».

В советский период значение Кореи для Москвы определялось тем, что полуостров стал ареной борьбы и жертвой двух полюсов силы и двух систем. Советский Союз поддержал образование на севере Кореи независимого государства, оказал ему содействие во время войны с южным соседом (1950–1953) и подарил ему собственную политико-экономическую систему, которая в гипертрофированном виде, смешавшись с национальными традициями, пережила и сам СССР, и чистый коммунизм в соседнем Китае.

Сегодня оба корейских государства – важные партнеры России как в политической, так и в экономической областях. Поэтому, как пишет Игорь Иванов в книге «Новая российская дипломатия. Десять лет внешней политики страны», в «своей политике на Корейском полуострове Россия исходит из необходимости поддержания добрососедских и партнерских отношений с обоими корейскими государствами». Москва вместе с Пхеньяном и Сеулом участвует в шестисторонних переговорах по северокорейской ядерной проблеме. Причем весьма вероятно, что данный механизм перерастет в более тесное взаимодействие его участников (наряду с двумя Кореями и Россией в переговорах участвуют Китай, США и Япония). А возможно, даже в новую региональную организацию. Торгово-экономическое и инвестиционное сотрудничество с Южной Кореей развивается быстрыми темпами: в 2007 году рост товарооборота составил около 50 %, а общий объем – 15 млрд долларов. По итогам 2008-го прогнозируется превышение объема в 20 млрд долларов, что сопоставимо с товарооборотом России с Японией (который также растет быстрыми темпами) и всего примерно в три раза уступает объемам торговли России с таким гигантом, как Китай. Республика Корея (РК), безусловно, способна сыграть ключевую роль в решении одной из стратегических задач современной России – развитии сибирских и дальневосточных регионов нашей страны.

Несмотря на всю важность Кореи для России, в российской научной литературе до сих пор не было единого комплексного исследования истории обоих корейских государств после Второй мировой войны, которое охватывало бы проблемы как их внутренней, так и внешней политики. И вот такое исследование появилось. Это вышедшая в издательстве «ОЛМА Медиа Групп» в 2008-м монография А.В. Торкунова, В.И. Денисова и Вл.Ф. Ли «Корейский полуостров: метаморфозы послевоенной истории». Эта работа, безусловно, войдет в анналы российского востоковедения и исторической науки в целом, и прежде всего благодаря своему богатому содержанию. Однако, прежде чем приступить к анализу содержания, хотелось бы уделить внимание авторам и общему значению их деятельности.

Последнее время в нашей стране большой популярностью пользуются политологи – специалисты разных направлений. Их лица постоянно мелькают на экранах телевизоров, а за плечами у каждого порой вместо настоящей профессии лишь диплом по специальности «история КПСС» или «марксистско-ленинская философия». С одинаковым апломбом они могут говорить и писать об Украине, Африке или добыче нефти в Сибири. За внешней сложностью их рассуждений, зачастую вызванной неспособностью правильно перевести иностранный термин на родной язык, обычно скрываются банальность и пустота. Авторы рецензируемой работы представляют противоположную тенденцию, благодаря которой российская гуманитарная наука, несмотря на многочисленные трудности, не только жива, но и пользуется признанием как внутри страны, так и за рубежом. Ректор МГИМО (У) МИД России академик РАН Торкунов – известный исследователь и крупный организатор науки и высшего образования. Профессор кафедры востоковедения МГИМО (У) Денисов – видный российский дипломат, прошедший путь от референта Министерства иностранных дел до посла в КНДР и представителя России при ЕврАзЭС. После завершения дипломатической карьеры он занялся благородным делом воспитания молодых дипломатов и научной работой. Руководитель Центра АТР Дипломатической академии МИД России Ли (Ли У Хё) – заслуженный деятель науки РФ, видный российский ученый-международник, один из выдающихся представителей сообщества россиян корейской национальности. Авторов, людей разных поколений, объединяет одна черта: все они занялись более общими вопросами истории, политологии и международной политики не на пустом месте, а на основе фундаментального изучения конкретного региона; все они начинали как специалисты-корееведы и постепенно вышли за пределы своей узкой специализации. Именно поэтому их работы общего плана гораздо более фундаментальны, чем у абстрактных теоретиков; именно поэтому и их обращение к обобщающему исследованию по истории собственно Кореи также крайне интересно, так как обогащено результатами изучения более широких тем. Из их подхода ясно видно, что российское востоковедение всегда придерживалось уникального, более объективного взгляда на мировые процессы. В отличие от склонных к абсолютизации западного опыта (будь то в позитивном либо в негативном аспекте) специалистов по Европе и Америке, исследователь, начинающий с изучения стран Востока, яснее видит многообразие мира и понимает истинное место в нем России как государства с определенными недостатками, но с целым рядом безусловных достоинств. Можно сказать, что российский востоковед является естественным сторонником многополярности и многообразия цивилизаций.

Рассматриваемое исследование посвящено истории Кореи после окончания Второй мировой войны, хотя в первой части, начинающейся с описания последствий японского колониального господства, довольно подробно излагаются как обстоятельства установления этого господства, так и его основные черты. В предисловии книги впервые в российской историографии дается четкая и продуманная периодизация послевоенной истории Кореи, и, что особо важно, в ней отражена история двух корейских государств. Подобный параллельный анализ как один из основных методологических принципов данного исследования крайне полезен, так как «позволяет по-новому взглянуть как на исторические процессы, так и на перспективы развития полуострова» (с. 5). Этот новый взгляд, по мнению авторов, (1) открывает возможность конкретного сравнительно-исторического изучения истории обеих Корей на каждом из исторических рубежей; (2) позволяет выявлять наиболее сложные узлы в потенциальном сближении и даже конвергенции двух противоположных, но имманентно тяготеющих друг к другу систем; (3) подчеркивает целостность по сравнению с искусственным разделением, что содействует достижению воссоединения, утверждению духа миротворчества, стабильности и единения на полуострове (с. 5).

В соответствии с принятой периодизацией построена и структура самой монографии. Часть первая по-священа периоду до создания двух отдельных государств, часть вторая – их образованию, часть третья – корейской войне и ее последствиям, часть четвертая – послевоенному развитию РК и КНДР (1953–1960), часть пятая – периоду 1960–1970-х годов, часть шестая – двум путям национальной модернизации 80-х – начала 90-х годов ХХ века. В двух последующих главах анализируются соответственно вопросы внутренней и внешней политики обоих корейских государств на современном этапе. Богатый и приводимый параллельно материал по эволюции режимов в РК и КНДР позволяет воочию убедиться в их сравнительных преимуществах и недостатках, сопоставить особенности их подхода к внутренней и внешней политике.

В то же время существенной недоработкой авторов является наличие некоторых элементов традиционности изложения ряда вопросов развития двух Корей, сохранившихся от советской эпохи. Например, на с. 86 читаем: «На протяжении целого поколения народные массы не раз убеждались в безразличии Запада к национальным требованиям угнетенной Кореи. Вместе с тем стало очевидно, что только освободительная миссия СССР открыла для Кореи путь к восстановлению национальной независимости». Если всерьез разбираться с этим явно перекочевавшим из советского учебника высказыванием, то окажется: 1) Запад (США и Великобритания) не мог в 1940-х (а речь здесь идет об этом периоде) оказать содействие в восстановлении национальной независимости Кореи, так как находился в состоянии войны с Японией; 2) до войны Советский Союз, так же как и Запад, не выступал за независимость Кореи, но заключил с оккупировавшей ее Японией Пакт о взаимном нейтралитете; 3) освободительная миссия СССР в неменьшей степени, чем США, привела к расколу Кореи, но, в отличие от американской, еще и к установлению на Севере тоталитарного режима.

Правда, нельзя не согласиться и с тем положением монографии, что США не только не противодействовали установлению в Южной Корее авторитарного режима, но и активно привлекали к управлению страной политиков, ранее бывших тесно связанными с японским колониальным режимом и, следовательно, весьма далеких от целей укрепления демократии. В качестве мотива действий американцев следовало бы, вероятно, рассмотреть не только «враждебность демократическим силам», но и то, что альтернативой мог бы быть захват власти просеверокорейскими группировками или теми, кто, с точки зрения Вашингтона, не мог эффективно противостоять северокорейскому влиянию.

Заключение, посвященное перспективам объединения Кореи, ясно свидетельствует о том, что авторы, представляющие как исследовательское, так и внешнеполитическое сообщества, ставили перед собой, наряду с чисто научными, также и политические задачи. В данном случае – способствовать осуществлению мечты корейского народа, стремящегося к объединению страны. Эта цель нисколько не умаляет собственно научных достоинств монографии. Кроме того, она полностью отвечает интересам нашей страны. Россия может лишь с оптимизмом смотреть на тенденции к нормализации отношений между Сеулом и Пхеньяном и на перспективу объединения Кореи. В результате стабилизируется военно-политическая ситуация на полуострове, что отвечает интересам России, перед которой стоит задача ускоренного экономического развития, что возможно только в условиях спокойствия на границах и дружественного сотрудничества с соседями. Несмотря на утверждение авторов, что «ожидать германского варианта объединения Кореи, то есть поглощения Севера Югом, не приходится» (с. 524), все же в исторической перспективе создание объединенного государства неизбежно, и государство это в политическом и экономическом плане, безусловно, будет более походить на нынешнюю Южную Корею, чем на КНДР. В экономическом плане это означает, что Россия получит еще более крупного и активного торгового партнера, а также потенциального инвестора.

С геополитической точки зрения возникновение более сильной Кореи также отвечает интересам нашей страны. Как известно, у России есть серьезные территориальные проблемы с Японией, сдерживающие развитие двусторонних отношений. Некоторые круги в Москве и на востоке страны опасаются, что бурно развивающийся сегодня Китай в перспективе может стать геополитической угрозой для России. Подобных проблем с Кореей не возникает, и позволительно ожидать, что единая Корея, с точки зрения Москвы, будет представлять собой полезный противовес японскому и китайскому влиянию в регионе. Учитывая сложную историю корейско-японских и корейско-китайских отношений, надо полагать, что и для единой Кореи отношения с Россией будут иметь аналогичное геополитическое значение. В то же время от единой Кореи, над которой к тому же не будет постоянно висеть угроза агрессии, можно ожидать более самостоятельной внешней политики, а роль Вашингтона здесь, вероятно, несколько снизится. При этом ведущая роль США в современном мире, а также соседство с более мощными государствами будут способствовать сохранению тесного сотрудничества между единой Кореей и Вашингтоном.

Таким образом, есть смысл предположить, что отношения между Москвой и объединенной Кореей будут самыми дружественными, не зависящими от внутриполитических факторов, смен режимов и умонастроений правящих элит. Дружба по геополитическим причинам – самая крепкая и не слишком привязана к идеологии и внутриполитическим изменениям. Поэтому любое реалистично мыслящее руководство в Москве будет заинтересовано в том, чтобы играть и впредь активную и конструктивную роль в межкорейском диалоге и способствовать объединению Кореи.

Новая книга трех известных российских специалистов-международников и корееведов на долгие годы станет ценным материалом по корейскому вопросу для всех интересующихся историей этой страны, российской политикой в Азии и международными отношениями в целом – от студентов до научных работников и дипломатов. В этом смысле она будет способствовать созданию солидной информационной базы для проведения продуманной российской политики на Корейском полуострове.

А.В. Лукин – д. и. н., директор Центра исследований Восточной Азии и ШОС МГИМО (У) МИД России.

Россия. Корея. КНДР. ЕАЭС > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 21 февраля 2009 > № 2909724 Анатолий Торкунов, Владимир Денисов, Владимир Ли

Новая Антанта

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2008

С.К. Дубинин – доктор экономических наук, профессор.

Резюме Многополярность является для России не стратегической победой, а новым стратегическим вызовом: она несет в себе и многие риски, и «многие печали». Мир вступает в период пересмотра старых догм, перегруппировки существующих союзов и формирования новых альянсов.

Развеялись гарь и дым спалённых в войне кавказских городов и сел, в зоне конфликта постепенно налаживается мирная жизнь. Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии. Подписаны документы об оказании этим государствам экономической и военной помощи.

Вполне очевидно, что итоги столкновения на Кавказе выходят далеко за пределы данного региона. Внимание российского общест-венного мнения было все это время сосредоточено не столько на проблемах отношений с Южной Осетией, Абхазией или Грузией – нас интересовало и интересует, как недавние события повлияли на отношения России с Соединенными Штатами и Европейским союзом. Резкое обострение риторики заставило многих говорить о начале новой конфронтации. Но если отвлечься от сиюминутных эмоций, станет понятно, что объективно необходимость сближения с Западом вплоть до обязывающего союза только возросла.

ПРОБЛЕМА «ГАРАНТИРОВАННОГО УНИЧТОЖЕНИЯ»

Российский аналитик в области международной безопасности Павел Золотарёв писал на страницах этого журнала: «Фундаментальным фактором взаимного недоверия является высокая готовность стратегических ядерных сил сторон к применению из-за сохранения задачи взаимного ядерного сдерживания. Оба государства оказались заложниками средств, созданных в период холодной войны, прежде всего межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования, которые не могут быть переведены в состояние пониженной готовности к пуску без нарушения штатного режима эксплуатации» («Россия в глобальной политике», т. 6, № 3, май – июнь 2008, сс. 134–135).

Наиболее важная, я бы даже сказал, экзистенциальная проблема, которая разделяет Россию и США, – это стремление Вашингтона лишить Москву ракетно-ядерного паритета, унаследованного от советской эпохи.

Такое желание вполне объяснимо. Россия – единственная держава в мире, способная в прямом смысле уничтожить Соединенные Штаты. И хотя никто не собирается начинать ядерную войну, само наличие такой возможности оказывает огромное влияние на политическую ситуацию и восприятие сторонами друг друга. Так, именно существование паритета позволило Российской Федерации сохранить за собой место постоянного члена Совета Безопасности ООН, помогло ей еще в период экономического упадка стать равноправным участником «Большой восьмерки».

Одновременно тот же фактор сыграл решающую роль в политике расширения НАТО на Восток, а также развертывания элементов национальной системы ПРО США в непосредственной близости от российских границ. После завершения дискуссий на саммите Североатлантического альянса, а также на встрече в верхах Россия – НАТО в Бухаресте (апрель 2008 г.) Дмитрий Медведев и Владимир Путин высказывались в том духе, что для НАТО было бы более целесообразно заняться поисками возможности достичь соглашения с Москвой, чем форсировать дальнейшее расширение за счет вступления в альянс Украины и Грузии. Однако этот вполне обоснованный призыв не был услышан, точно так же как ранее были проигнорированы и многие иные предложения России. Вашингтон отвергает и все ее инициативы о совместном создании и коллективном управлении силами противоракетной обороны.

Возьму на себя смелость предположить, что происходит это именно потому, что российские предложения включают в себя в качестве обязательного условия сохранение ракетно-ядерного паритета между Россией и Соединенными Штатами. Администрация Джорджа Буша в текущем десятилетии выбрала для себя иную стратегию – изматывания Москвы как в ходе конфронтации в области стратегических вооружений, так и в бесконечных противостояниях по периметру российских границ. Сегодня, когда авторитет нашей страны в мире вырос, Соединенные Штаты, по сути, пытаются навязать России новую гонку вооружений, которую она заведомо не сможет выиграть, как когда-то не смог ее выдержать Советский Союз. Логика, видимо, в том и заключается, чтобы Москва пошла на неприемлемо высокие затраты бюджетных, интеллектуальных и человеческих ресурсов.

Именно исходя из этих расчетов, Соединенные Штаты вышли из Договора по ПРО. В 2009 году истекает срок действия Договора СНВ-1, затем придет черед и ряда других соглашений, ограничивающих число ядерных боезарядов сторон (сегодня оно установлено на уровне 1700–2200) и носителей ядерного оружия. В том же ряду размещение на территории Польши и Чехии американских средств противоракетной обороны, способных контролировать активность российских стратегических сил на всей европейской территории нашей страны и в акваториях Белого, Баренцева и Карского морей.

Нет оснований надеяться, что со сменой американской администрации в 2009-м политика США радикально изменится. Приостановка сотрудничества по линии НАТО – Россия и общее обострение отношений с Вашингтоном в результате недавних событий в Южной Осетии означают долговременное свертывание всяких переговоров по проблемам ПРО на двустороннем уровне.

Через десять-пятнадцать лет мы сможем реально оценить, удался ли американцам прорыв в средствах противоракетной обороны и космических вооружений, который они запланировали. Вероятность того, что средства уничтожения ракет-носителей на активных участках полета и боевых блоков на пассивных участках будут созданы, испытаны и начнут развертываться, очень высока. Еще несколькими годами позже Россия, видимо, утратит ракетно-ядерный паритет с Америкой.

Разумеется, Россия по-прежнему будет мощной ядерной державой, способной осуществить доставку и взрыв на территории любого противника нескольких ядерных боеприпасов. Но мы станем лишь одной из многих таких стран. У Соединенных Штатов может возникнуть опасная иллюзия защищенности и безнаказанности в случае применения ими первыми своего оружия.

Оставаясь в ранге «потенциального противника», наша страна будет обоснованно опасаться американской агрессии. Как США, добившись после изнурительной гонки вооружений доминирования в сфере стратегических наступательных вооружений и противоракетной обороны, распорядятся этим достижением?

После того как самолеты НАТО бомбили Белград, непросто убедить кого-либо в нашей стране, что такое никогда не произойдет с Москвой и Санкт-Петербургом. Мы нуждаемся в надежной защите от подобного рода угроз. Но в какой именно?

В момент осознания невозможности поддержания на долгий период ядерного паритета с Вашингтоном у Москвы останется не очень богатый выбор альтернатив.

Во-первых, немедленная атака «пока не поздно». Надеюсь, Бог не лишит российское руководство разума и этого не случится.

Во-вторых, заключение союза с противниками Соединенных Штатов, чтобы разделить с ними затраты по созданию «контр-ПРО». Едва ли это станет эффективным ответом на усилия всех стран НАТО, вместе взятых, но такие действия будут крайне дорогостоящими, приведут к новому изданию холодной войны. Впрочем, как в России, так и в США, вероятно, найдутся желающие развернуть новую гонку вооружений.

Эскалация военно-политического противостояния, в том числе и в ядерной области, потребует сосредоточения всех сил на военном строительстве, что, собственно говоря, и делал СССР после Второй мировой войны. Втянуться сейчас в такую конфронтацию – значит подвергнуть себя военной угрозе без надежды на успех и обречь Россию на растрату материальных ресурсов, остро необходимых для решения социально-экономических проблем.

Наконец, в-третьих, Москва может инициировать переговоры с Вашингтоном о новом modus vivendi. Но переговорные позиции окажутся к тому времени заведомо слабее, чем сегодня. К тому же и российская, и американская стороны затратят колоссальные средства на реализацию военных программ.

Самое разумное – начать эти переговоры уже сегодня. Предлагаю назвать такой путь «новой Антантой», поскольку он подразумевает поиск возможности для заключения военно-политического союза с теми, кого традиционно привыкли считать историческими противниками. Так, в конце ХIХ – начале ХХ века правительство Российской империи сделало выбор в пользу союза с Францией, а затем с Великобританией, посчитав его более выгодным и перспективным, чем альянс со старинным и традиционным «другом» – германским кайзером. Сегодня же решением проблемы на долгосрочную перспективу стало бы заключение союза России с Соединенными Штатами.

ЗАЧЕМ НУЖЕН СОЮЗ С АМЕРИКОЙ?

Боевые действия на Южном Кавказе в августе 2008 года резко осложнили для России выбор в пользу «новой Антанты». Российскому обществу очень трудно понять и принять позицию Соединенных Штатов и их европейских союзников в отношении конфликта в Южной Осетии. И все же президенту и правительству России необходимо проявить стратегическое видение на перспективу не одного избирательного цикла, а на 25–30 лет вперед. И в этом свете оценить плюсы и минусы данной альтернативы, равно как и последствия отказа от нее.

Однополярной системы, в которой доминирует Америка, больше не существует. Но и многополярность является для России не стратегической победой, а новым стратегическим вызовом: она несет в себе и многие риски, и «многие печали». Мир вступает в период пересмотра старых догм, перегруппировки существующих союзов и формирования новых альянсов. Речь, без сомнения, пойдет не только об экономических, но и военно-политических блоках. Для гарантий безопасности в этих условиях России нужны сильные союзники. Как показали недавние события, сейчас их нет и Москва получила неприятные (и почему-то для нее неожиданные) свидетельства неспособности обеспечить поддержку своих интересов и действий на мировой арене.

Совсем недавно многие в России утверждали, что отсутствие недвусмысленных взаимно обязывающих отношений с теми или иными государствами является сознательным выбором и явным преимуществом российской позиции. Коалиции якобы могут гибко меняться от случая к случаю по мере потребности и по ситуации. И вот страны СНГ, ШОС, ОДКБ и даже Белоруссия как часть единого с Россией Союзного государства весьма «гибко» отказали в поддержке. Мы заслужили в лучшем случае «понимание».

Нынешние российские власти не готовы платить за присоединение к Западу сколько-нибудь значимую цену. Пока мы согласны сотрудничать с западными структурами на наших собственных условиях. Только вот отечественная элита пока оказалась неспособна четко сформулировать желательные для России правила такого сотрудничества. Еще более сложной оказывается задача стабильно следовать ранее провозглашенным подходам. Волюнтаризм и ad hoc пересмотр ранее принятых решений разрушительны для любых альянсов.

После того как иллюзия однополярного мира, в котором одна великая держава, Соединенные Штаты, может определять течение международных событий, рассеется окончательно, мы окажемся перед реальностью хаоса. В целом ряде взрывоопасных регионов Земли уже сегодня царит соперничество между двумя-тремя региональными «сверхдержавами», которые одна за другой встают на путь гонки вооружений, включая ядерное оружие.

Позиция ведущих ядерных держав вызывает все большее недоверие основной части стран – участниц Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Они видят, что провозглашенные ранее цели дальнейшего сокращения и полной ликвидации оружия массового уничтожения, по существу, отброшены. Число государств желающих обзавестись собственным ядерным арсеналом, будет непрерывно возрастать.

В непосредственной близости от границ России уже находятся как реальные ядерные державы – Китай, Индия, Пакистан и, очевидно, Северная Корея, так и потенциальные – Иран. В случае превращения последнего в ядерную державу «эффект домино» в регионе практически неизбежен. Готова ли Россия к ядерной гонке вооружений, в которой ей придется учитывать совокупный потенциал всех этих государств? Можем ли мы позволить себе соперничество с западными ядерными державами в то же самое время?

После двадцати лет вооруженных конфликтов на Юге с вполне определенным противником – исламским экстремизмом (Афганистан, Таджикистан, Чечня) мы всё еще готовимся к войне вовсе не там и не с теми. Настоящий противник отступил, но не разгромлен. Завтра исламисты могут перейти в наступление не только где-нибудь в Ферганской долине. После признания поражения США в Ираке и вывода оттуда американских войск они попытаются взять под контроль ядерное оружие и ракетную технику в Пакистане либо Иране.

Необходим реальный прорыв в определении национальной стратегии. Уже сегодня России нужно сделать выбор, с каким сообществом обладателей оружия массового уничтожения сблизиться, с кем сотрудничать в военной сфере, с кем заключать союзы. Убежден, что здравый смысл возобладает и руководство страны пойдет на сближение с сильнейшей группировкой, которую принято называть «Западом». Как патриот своей Родины я убежден, что нашему государству необходим политический и военно-оборонительный союз с Соединенными Штатами. Но не вступление в НАТО, а прямой договор о совместной обороне и военно-техническом сотрудничестве Россия – США.

Несомненный плюс альянса с Америкой – возможность сосредоточить силы и средства на модернизации Вооруженных сил и обеспечить их подготовку к такому характеру противостояния, которое наиболее вероятно и на тех направлениях, где угроза выше. Союз с Соединенными Штатами позволит сэкономить огромные средства на одном стратегическом направлении, но, увы, не гарантирует, что на другом не придется создавать крупную военную группировку с участием ряда союзных стран. Разве не будет это легче сделать вместе с США, чем без их участия?

Конечно, между дипломатическими и военными элитами обеих стран существует глубоко укоренившееся недоверие. Наследство холодной войны живо, да и период после ее окончания совсем не способствовал взаимопониманию. Однако властям двух стран предстоит в ближайшие годы произвести переоценку многих ценностей. Пора дать себе отчет в том, что кроме вчерашних проблем уже имеется масса сегодняшних. В глобальном плане у России и Соединенных Штатов гораздо больше общих интересов, чем спорных вопросов. Потенциальный противник у них тоже общий. Разброд и шатания в многополярном мире станут нарастать. Москва и Вашингтон будут нуждаться друг в друге. Кстати, военные действия на Кавказе продемонстрировали всему миру, что российские Вооруженные силы могут быть ценным союзником.

Обеспечить приемлемое для России содержание союзнического договора – дело, безусловно, не простое. Главное в нем – взаимные гарантии того, что в случае нападения какой-либо третьей страны на одного из союзников агрессору совместно будет нанесен удар, обеспечивающий его разгром. Это необходимо распространить и на ядерный, и на неядерный акты агрессии. Договор должен содержать такие меры доверия, которые обеспечивали бы подготовку общих действий и исключали бы саму возможность использования ракетно-ядерного оружия друг против друга.

Желательно предоставление аналогичных гарантий со стороны обоих участников договора и странам-союзницам, то есть европейским государствам – членам НАТО, а также бывшим республикам Советского Союза, при условии, что они захотят получить такие гарантии.

Сама возможность заключения подобного договора будет определяться достижением соглашения между США и Россией по стратегическим вооружениям. Выход из противостояния на основе паритета должен быть четко спланирован и скоординирован с созданием коллективно управляемой системы ПРО. Она будет сочетать в себе национальные элементы, управляемые с участием военных специалистов союзников, центры обмена данными между участниками договора, станции слежения, а также противоракеты наземного и космического базирования, размещаемые в оптимальных точках.

ОТВЕТЫ РОССИИ

Антанта начала ХХ столетия победила в войне на европейском континенте, но России не оказалось среди держав-победительниц. В силу внутренних слабостей она не выдержала испытание войной и погрузилась в пучину еще бЧльших бедствий вследствие социальных революций и Гражданской войны 1917–1922 годов. Россия оказалась «слабым звеном». Чтобы новая Антанта принесла нам успех, Россия должна быть сильной современной державой.

Теоретически есть два варианта реагирования на происходящее сегодня в мире, в том числе и на финансово-экономический кризис.

Первый – попытаться самоизолироваться. По существу, это сыграет на руку нашим открытым противникам, облегчит им осуществление всевозможных антироссийских мер. Но сторонники такой позиции имеются, их аргументы громко звучат в отечественной дискуссии. Им мнится возможность повторить сталинскую индустриализацию в условиях государства, закрытого от мира. «Изоляционисты» стараются не вспоминать, что сталинский «эффективный» менеджмент базировался на эксплуатации дармовой рабочей силы в колхозах и в ГУЛАГе. Как только советское руководство отказалось от этого ресурса, плановая государственная система обнаружила свою низкую эффективность. Может быть, господа-товарищи «изоляционисты» честно скажут, кого теперь они предложат массово «стереть в лагерную пыль»?

Второй вариант – активное участие в глобализированной экономике. Развитие событий в мировой финансовой сфере оставляет глубокий след в любой национальной экономике. В период экономического роста речь чаще всего шла о положительных эффектах глобализации. Казалось, что любой масштабный инвестиционный проект может быть профинансирован за счет мобилизации ресурсов на мировом рынке. IPO российских компаний сопровождались переподпиской инвесторов на их акции. ОАО «Газпром» удалось «поднять» деньги совместно с ENI и построить газопровод «Голубой поток» по дну Черного моря. Не было сомнений и в том, что средства найдутся для других «потоков» – северного и южного направлений. Многие российские компании получили кредиты на хороших условиях под залог собственных акций. Говоря шире, все экономические успехи последнего десятилетия основаны на международном разделении труда и экономическом росте в открытой экономике благодаря присоединению к мировому финансовому рынку.

Финансовый кризис демонстрирует негативные стороны глобальной экономики. Стало очевидно, что подключение к международным товарным и денежным потокам требует от национальной финансово-экономической системы зрелости и прочности. Выяснилось, что российская экономика не готова к таким испытаниям в полной мере.

Инвестиционное сообщество оценивает Россию как страну с «формирующимся рынком», повышенными экономическими и политическими рисками. По сути, так наша экономика оценивалась всегда. Но подчеркнуто громкая публичная конфронтация с Западом в ходе и после войны в Закавказье усугубила ситуацию. Инвесторы побежали с нашего рынка быстрее, чем в предшествовавшие месяцы кризисного года. Кризис вскрыл слабости модели глобализации в целом и российские проблемы.

России необходимо осуществить массовое обновление основных производственных фондов и добиться качественно нового уровня развития человеческого капитала. Руководители страны это ясно понимают и открыто говорят о неизменности курса на международное сотрудничество и открытую экономику. Российская экономика стала рыночной и быстрорастущей, но она не стала эффективной. Без современных технологий переход в новое, постиндустриальное качество и вовсе может не состояться. Нам нужны современные технологии, а их реальными носителями являются иностранные инвесторы. Масштаб необходимых инвестиций таков, что национальному капиталу не справиться с этими задачами даже с подключением государственных бюджетных средств.

Мы не можем позволить себе и остановку важнейших социальных программ. В ближайшие 15 лет перед российской экономикой стоит задача обеспечения гражданам достойного уровня пенсий. В недалеком будущем на одного занятого в экономике будет приходиться один пенсионер, чего в истории страны никогда еще не было.

Для решения поставленных задач российская экономика нуждается в кардинальном снижении того, что принято называть «политическими рисками». Грубо говоря, если мы угодим в состав «оси зла» и наши враги добьются введения реальных экономических санкций, то с надеждами на модернизацию экономики и международную конкурентоспособность российской продукции придется проститься надолго.

И не надо «сказок для взрослых» о передовых достижениях отечественных ученых и конструкторов на всех направлениях. В современном мире такой тотальный охват всех отраслей научно-технического прогресса не способна обеспечить ни одно государство. Вспомним лучше о возвращенных из Алжира боевых самолетах, авионика которых не дотягивала до современных требований. Подумаем, что нам делать с газовыми турбинами ГТ-110 для электростанций производства фирмы «Сатурн», которые она не может уже десять лет запустить в серию и чертежи которых украинские соавторы и партнеры, видимо, успешно продали в Китай. Там уже производят машины, которые совершенно аналогичны ГТ-110. Кстати сказать, китайские руководители отказались и от закупок российской боевой авиационной техники, предпочитая ее бесплатное копирование на собственных предприятиях.

СССР не сумел создать эффективную экономику и распался под грузом проигранной гонки вооружений. А ведь масштаб затрат на военные и научно-технические разработки он позволял себе такой, что ресурсов на молоко и мясо (в том числе даже куриное) для собственного населения не хватало. Мы рискуем сегодня повторить эти «успехи». Нам это нужно? Нет. Президент страны Дмитрий Медведев ясно заявил, что Россия не позволит повторно втянуть себя в эту изматывающую гонку.

ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОСТЕЙ США

А нужен ли союз с Россией Соединенным Штатам?

Еще вчера заносясь в гордыне в качестве единственной страны-гегемона, американцы пренебрегали мнением не только потенциальных партнеров, в том числе и России, – они наплевательски отнеслись к предупреждениям действующих союзников, в частности Германии и Франции. Сегодня и республиканцы, и демократы в США активно обсуждают механизмы коллективных действий на мировой арене.

В ходе кризиса на Южном Кавказе не только Москва, но и Вашингтон столкнулись с очевидными свидетельствами ограниченности своих возможностей. Притязания американской элиты изначально были явно шире амбиций российского истеблишмента. С приходом в Белый дом администрации Джорджа Буша-младшего во властных структурах воцарилась уверенность в том, что единственная сверхдержава способна одновременно выдерживать конфронтацию и побеждать в соперничестве с любым количеством противников во всем мире.

Соединенные Штаты явно внушили президенту Грузии Михаилу Саакашвили собственную уверенность в том, что никто, включая Россию, не решится противодействовать стране, которую Вашингтон публично называет своим важнейшим партнером. Тбилиси, «инфицированный» этими фантомными «гарантиями», предпринял военную авантюру в Южной Осетии. Однако оказалось, что США не обладают реальными рычагами влияния и способностью контролировать ситуацию и действия российских властей.

Необходимость пересмотра позиций Соединенных Штатов стала особенно очевидной для их собственной элиты на фоне масштабного финансового кризиса, начавшегося как американское потрясение, но быстро ставшего общемировым. Американские финансовые институты обслуживают в настоящее время мировой оборот капитала, когда этот капитал принимает денежную, финансовую форму. Трансформация сбережений в инвестиции протекает во всем мире по новой, «глобализированной» формуле: национальные сбережения накапливаются, выходят на мировой финансовый рынок и, только пройдя этот международный этап, вкладываются в ту или иную национальную экономику.

К числу самых общих проблем, от которых страдают не только Соединенные Штаты или какие-либо другие страны, но и весь международный рынок, относится отсутствие адекватного регулирования мирового финансового рынка. Попытки американских регулирующих властей ужесточить требования к раскрытию информации и регистрации игроков и участников на рынках США привели к переносу операций в иные юрисдикции. Развитие инновационных операций с производными финансовыми инструментами разорвало связь финансовых сделок с базовыми реальными активами.

Видимо, национальное законодательство сможет быстро сделать в этой сфере только одно – ввести запрет для национальных юридических лиц иметь на своем консолидированном балансе определенные виды рисковых активов. После этого предстоит договариваться, как оценивать риски активов по единой методике и регулировать работу с ними общими усилиями многих стран. А в течение переходного этапа наиболее рисковые операции будут продолжаться в офшорном «Лас-Вегасе». Односторонние меры для преодоления кризиса и регулирования мировой финансовой сферы недостаточны, даже если затраты на эти цели будут определяться многими сотнями миллиардов долларов.

Пришло время обсуждать методы международного регулирования. Объективно в условиях кризиса американская сторона заинтересована не в нагнетании военно-политического соперничества на мировой арене, а в конструктивном взаимодействии, в том числе и с Россией.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 декабря 2008 > № 2899032 Сергей Дубинин

Россия одна навсегда?

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2008

Тома Гомар – директор Центра стратегических исследований России во Французском институте международных отношений (IFRI), а также редактор трехъязычного электронного сборника Russie.Nei.Visions. Преподает в Военной школе в Сен-Сире. Впервые статья опубликована в специальном номере журнала Politique etranger (сентябрь 2008 года).

Резюме Внешняя политика Москвы основана на идее державничества: либо Россия – великая держава, либо она полный ноль. В основу курса на мировой арене положены постимпериалистические и националистические интересы. Президент Дмитрий Медведев и его премьер-министр выбрали гордое одиночество.

В мае 2008 года Дмитрий Медведев стал президентом Российской Федерации, а Владимир Путин был назначен председателем Правительства РФ. Три месяца спустя Россия вступила в войну с Грузией…

До парламентских выборов в декабре 2007-го на Западе разрабатывались многочисленные сценарии, зачастую основанные на противоречивом и туманном анализе ситуации в России за последние два года. Внешние комментаторы были буквально одержимы Путиным, порождая новую разновидность кремлинологии.

Эта история преемственности лишний раз напоминает о том, насколько непредсказуема российская политика и как трудно иностранному наблюдателю понять истинный расклад сил. Нам хотелось бы иметь стабильного «стратегического партнера», но складывается впечатление, что во внутренней политике его действия импульсивны и необдуманны, а на международной арене он руководствуется холодным расчетом.

Трудно иметь дело со страной, которая готова прибегать к военным действиям для достижения своих целей. В данной статье не ставится задача выяснить степень ответственности Грузии, России, США и Европейского союза. Просто хотелось бы подчеркнуть, что российская власть традиционно опиралась и опирается на использование военной силы. Впрочем, это присуще не только России.

СИЛОВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

С мая 2008 года комментаторы преимущественно анализировали взаимодействие Владимира Путина и Дмитрия Медведева, часто представляя последнего в качестве марионетки первого. В этой связи нужно учитывать два важных обстоятельства.

Во-первых, в России выстроена президентская модель власти. Так, именно Медведев участвует во встречах «Большой восьмерки» на высшем уровне.

Во-вторых, после избрания на президентский пост Владимиру Путину понадобилось три года, чтобы овладеть всеми рычагами управления. Дмитрию Медведеву также придется шаг за шагом укреплять свою власть.

Однако во внешней политике перед ним стоят две, казалось бы, несовместимые задачи: сохранить преемственность линии Путина, демонстрируя при этом способность быстро разработать новый внешнеполитический курс. Чтобы Дмитрия Медведева признали полноценным и полновластным президентом, он должен проявить себя не только руководителем внешней политики, но и стратегом в области безопасности. С августа 2008-го это стало особенно актуально, и политическое будущее Медведева зависит от его способности решительно действовать в условиях конфликта.

В грядущие годы в повестке дня окажутся два важных вопроса.

Прежде всего лидерство Дмитрия Медведева будет зависеть от умения правильно выстроить отношения между гражданскими и силовыми ведомствами. Традиция персонификации власти глубоко укоренена в России, как и неизменно деликатные отношения между главой государства и структурами безопасности. Владимира Путина они считали профессионалом в области защиты от внутренних и внешних угроз, первым среди равных. Медведева пока таковым не считают.

Наследие Путина весьма значимо с точки зрения взаимосвязи внешней политики и отношений между гражданскими и силовыхми ведомствами. Нельзя отрицать, что по сравнению с периодом правления Бориса Ельцина Владимир Путин сумел существенно расширить спектр возможностей России, хотя и действовал неубедительно в стратегическом плане. Конец его второго президентского срока ознаменовался грозной риторикой, призванной привлечь внимание мировой общественности. Но так или иначе предшественник Медведева уважал российскую политическую культуру и крайне осторожно вводил новшества, особенно в ведомствах, отвечающих за национальную безопасность.

Вне зависимости от оценок войны в Грузии ясно одно: Москва серьезно подмочила свою международную репутацию. Но, как выяснилось, Россию это не беспокоит. Поскольку администрация Джорджа Буша просто не имеет морального права поучать других, российское руководство расценило привычное осуждение со стороны Запада как наглядную иллюстрацию неуверенности и нерешительности.

Однако военная победа отнюдь не всегда приносит геополитические дивиденды. Тот факт, что российские действия поддержали только Белоруссия, Венесуэла и Сирия, должен послужить предупредительным сигналом для российских элит. Страна сталкивается с очевидным парадоксом: геополитическая вездесущность как следствие возвращения к активной международной политике и экономического возрождения идет рука об руку со стратегической изоляцией.

Эта изоляция, имеющая глубокие исторические корни, будет усугубляться, что, вне всякого сомнения, станет главным вызовом для Дмитрия Медведева, особенно если учитывать демографический кризис и нехватку в стране современных технологий. Находясь за закрытыми дверями, российское руководство отдает себе отчет в том, что России требуется реальное стратегическое партнерство. Однако на практике Кремль неохотно идет на формирование альянсов, поскольку международная изоляция прочно укоренилась в стратегическом менталитете российского руководства.

БУДУЩИЕ ИЛИ ПРОШЛЫЕ ВЫЗОВЫ

Чтобы понять недавнее прошлое России и прогнозировать ее будущее, необходимо всегда держать в уме пять цифр.

В 2006 году средняя продолжительность жизни в России составляла, по данным Госкомстата, 60,4 года для мужчин и 73,2 года для женщин. В период с 1992 и 2007 год дефицит естественного прироста населения составил 11,8 миллиона. За это время страна привлекла 5,5 млн иммигрантов. Следовательно, чистая убыль населения составила 6,3 млн жителей.

Россия переживает демографический спад, находясь при этом на втором месте в мире по притоку иммигрантов после США. В середине XX века Россия в ее нынешних границах занимала четвертое место в мировом рейтинге по численности населения после Китая, Индии и США. С тех пор она переместилась на девятое место, пропустив вперед такие страны, как Индонезия, Бразилия, Пакистан, Бангладеш и Нигерия.

С 2006 года Кремль поставил проблемы демографии во главу угла и разработал государственную политику, направленную на стимулирование рождаемости. Однако специалисты сомневаются в том, что нынешние тенденции удастся обратить вспять, и считают, что Москва явно переоценивает демографический вес России в будущем. Данная ситуация приводит к раздвоению мнений в российской элите.

Одни полагают, что для следующих десятилетий будет характерен все больший дисбаланс между растущим народонаселением мира и оскудением природных ресурсов. Как страна, одаренная природными богатствами, но вместе с тем находящаяся не в ладах с демографией, Россия будет испытывать сильное давление извне. Поэтому по мере повышения своей основополагающей роли в мировой геополитике, ей придется укреплять безопасность собственных границ.

Другие говорят, что у Москвы имеются уникальные возможности максимально увеличить добычу нефти и газа в течение следующих 20 лет. При этом российская элита будет противиться любой модели устойчивого развития, предлагаемой ЕС, поскольку широкое и повсеместное использование природных ресурсов останется лучшим способом сохранять сказочные богатства.

Россия считает энергетические ресурсы своим главным козырем на ближайшие два десятилетия, а поскольку в основе геополитического менталитета российской элиты лежит принцип баланса сил, идея перераспределения мировых ресурсов во имя глобального управления и решения мировых проблем Москве абсолютно чужда.

Обсуждая международную политику, Россия и Евросоюз говорят на разных языках. Брюсселю очень трудно иметь дело со страной, открыто бросающей вызов его ценностям и стремящейся к самоутверждению в мировой политике. Москва в силу впечатляющего экономического возрождения просто одержима собственным престижем. Россия ведет себя все более высокомерно по отношению к Европейскому союзу с его культурой политического компромисса.

Маниакальная тяга к престижу – это ключ к пониманию России в период путинского правления, а также в течение первых месяцев пребывания у власти Медведева. Его главной целью остается возрождение былого величия и авторитета страны. Вот почему для Кремля так важны сопоставления с прошлым.

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О БУДУЩЕМ – В ИСТОЛКОВАНИИ ПРОШЛОГО

Интерпретация событий относительно недавнего прошлого оказывает значительное воздействие на нынешнее политическое мышление. Рискуя чрезмерно упростить суть проблемы, все же можно утверждать, что российская элита (за редкими исключениями) предпочитает не вспоминать о советском прошлом и не ворошить событий вчерашнего дня, обращаясь вместо этого к доблестной истории военных лет.

Россия и некоторые страны ЕС вовлечены в «битву воспоминаний», корни которой уходят в разную трактовку коммунизма и фашизма, с одной стороны, и холодной войны, с другой, не говоря уже о Второй мировой войне. Это «сражение» является частью психологического самоопределения сторон, что подчас игнорируется Евросоюзом в его контактах с Москвой. Сегодняшнее возрождение национализма в России можно объяснить глубокой ностальгией, которую испытывает подавляющее большинство населения. Это все, что остается для тех слоев, которые никак не выигрывают от общего экономического роста последних лет.

Всеобщая ностальгия вдохновляет власти предержащие на проведение политики реваншизма. После славной победы над нацизмом в 1945-м, господства над доброй третью земного шара вплоть до 1989 года и жестокого унижения в 1991-м Россия не допускает даже мысли о том, чтобы пересмотреть современную историю. Например, трезво взглянуть на проводившуюся советским режимом оккупационную политику. Иосиф Сталин остается в глазах многих россиян прежде всего победителем в Великой Отечественной войне. Адепты новых философских веяний с политическим подтекстом утверждают, что «криминализация» Сталина Западом преследует цель украсть у русских победу 1945 года, унизить Россию на международной арене.

Кому-то этот спор может показаться уделом военных историков и специалистов, но он имеет прямое отношение к национальным амбициям. Система власти в России зиждется на тесной связи между престижем государства и авторитетом армии. Как в эпоху Российской империи, так и в советское время военным целям всегда придавалось приоритетное значение. Иными словами, за «битвой воспоминаний» встает серьезная проблема милитаризации российской власти, которая, подражая США, так и не избавилась от искушения демоном военных побед и таким образом бросает вызов стратегической культуре Европы. В конечном итоге это влияет на баланс гражданских и военных структур общества, поощряя силовиков постоянно обращаться к символике военных побед.

В августе 2008-го Российская армия, которая никогда не была такой сильной, какой хотела казаться, но и такой слабой, как представлялось некоторым западным лидерам и наблюдателям, одержала первую важную победу за многие годы. Вне всякого сомнения, это окажет психологическое воздействие на российские элиты и неизбежно будет подпитывать милитаризм.

В политическом плане победа уже эксплуатируется следующим образом:

на Кавказе ничего не может делаться без России (явное предупреждение Баку);

так называемая «стратегия дел», проповедуемая влиятельными сторонниками расширения НАТО на восток, потерпела крах в Грузии (ясное предупреждение Украине);

Западу придется разобраться с собственными противоречиями;

наконец, что тоже немаловажно, будущее Михаила Саакашвили зависит исключительно от благоволения России, что унизительно для администрации Джорджа Буша, которая за восемь лет не добилась успеха ни в одном своем начинании.

Эта победа способна породить иллюзию того, что у России есть реальные возможности. Не подлежит сомнению, что Москва в силах заблокировать процессы, происходящие в так называемом «ближнем зарубежье». Однако Россия, слишком лелея собственный престиж, не способна привлечь к себе другие страны и создать могущественные альянсы.

Западные политики, конечно же, недостаточно серьезно отнеслись к этой одержимости престижем. Они не поняли, сколь важна интерпретация прошлого для России, ведущей поиск своего места в глобальной политике. Они не придавали значения памяти о Второй мировой войне, не приняли во внимание то, как трактуется переходный период. Во время президентства Путина появилось новое понимание трудностей политико-экономического развития России: они не только объяснялись советским наследием и 70-летним господством коммунизма, но и связывались с «переходным периодом».

Рискуя провести неверную параллель, все же осмелюсь утверждать, что правящая российская элита интерпретирует и «переходный период», и расширение НАТО как очередную версию Версальского договора. Игнорируется тот факт, что речь не идет о военном поражении, а советская империя рухнула, не спровоцировав крупных конфликтов. Подобная трактовка – следствие чувства геополитической несправедливости, которое подпитывается памятью о социально-политических потрясениях того времени. Экономическое возрождение и политическое восстановление способствовало появлению нового понимания «переходного периода» как времени ограбления России Западом.

Все эти толкования можно долго обсуждать. Главное заключается в том, как они влияют на представления друг о друге. Следует также принять во внимание ту простую истину, что в России выработалось стойкое неприятие Запада.

ЕСТЬ ЛИ У МЕДВЕДЕВА ПОЛЕ ДЛЯ МАНЕВРА?

Заявление Владимира Путина о том, что распад СССР был «величайшей геополитической катастрофой XX века», шокировало Европу, и в первую очередь страны бывшего Варшавского договора. Однако Путин выразил глубокие чувства своих соотечественников.

Путинская Россия не чувствует ответственности за прошлое. В начале своей карьеры Владимир Путин воспринял как собственное то унижение, которое испытала Россия в 1990-х, и, похоже, одержим идеей возрождения былого могущества и величия, которое во многом идеализировалось. Многим казалось, что в силу возраста и предшествующей карьеры у Медведева не было оснований считать Россию униженной. Напротив, будучи зрелым человеком, отвечающим за свои поступки, он мог наблюдать, как его страна постоянно двигалась по восходящей. В перспективе эта разница между двумя президентами могла оказаться решающей. Но похоже, что после Грузии тандем Путин/Медведев укрепился благодаря реальному опыту взаимодействия.

Сразу по вступлении в президентскую должность Дмитрий Медведев нанес серию международных визитов и поддержал принятие новой Концепции внешней политики (июль 2008 г.), которая, впрочем, не отличалась большой оригинальностью. Выступая с важной речью в Берлине (июнь 2008 г.), Медведев изложил свое видение «всего евро-атлантического пространства от Ванкувера до Владивостока» – фраза, которая для специалистов в области российской внешней политики не показалась чем-то принципиально новым.

Однако заслуживает внимания следующее его утверждение: «В результате окончания холодной войны возникли условия для налаживания подлинно равноправного сотрудничества между Россией, Евросоюзом и Северной Америкой как тремя ветвями европейской цивилизации». Сейчас еще преждевременно оценивать значение, которое здесь придается отношениям с Евросоюзом и США, но очевидно, что Медведеву хотелось бы добиться большего признания на Западе. В перспективе внешнеполитические ориентиры российского президента будут зависеть от формирующегося соотношения сил между Россией, Европой и Соединенными Штатами; оно повлияет не только на европейскую, но и на мировую безопасность. Правда, после Грузии эта мягкая попытка установить новые отношения представляется неактуальной…

Медведеву придется иметь дело с наследием Путина – в основном в области безопасности. В результате войны в Чечне и восстановления статуса мировой державы с помощью энергетических ресурсов Россия при Путине неожиданно для Запада вступила в фазу экономической экспансии и политического самоутверждения. По сути, Москве следовало бы избегать прямой конфронтации.

Однако российское руководство оказалось перед непростым выбором: или агрессивно отстаивать национальные интересы, или делать все, чтобы зарекомендовать себя надежным партнером. Проще говоря, война была неотделима от власти Путина.

Вот почему было важно понять, во-первых, как Медведев будет относиться сразу после своего избрания к взрывоопасным ситуациям в Абхазии и Южной Осетии, а во-вторых, уяснить отношение силовых ведомств к новому президенту. Похоже, ответ теперь предельно ясен: война будет неотделима и от политики Медведева.

ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ РОССИЙСКОЙ ВЛАСТИ

Эта мысль подводит нас к деликатному вопросу: какими будут главная цель и программа российской власти на ближайшее десятилетие? Как обычно, престиж?

В долгосрочной перспективе главная цель, вероятно, будет заключаться в восстановлении престижа России на международной арене и в подготовке к конкуренции за природные ресурсы, которая, с точки зрения российской элиты, неизбежна. Согласно подобным представлениям, Российская Федерация станет одновременно ключевым игроком и целью для многих конкурентов. И ее политические задачи носят исключительно национальный, федеральный и суверенный характер. В отличие от других европейских столиц Москва не мыслит своего будущего как составной части межгосударственного объединения. Основной задачей в области безопасности останется сохранение Российской Федерации в ее нынешних границах. Вот почему власть столь ревностно отстаивает суверенитет Российского государства.

Сохранение путинского наследия в качестве руководящего принципа объясняет, почему Медведев так озабочен созданием поля для маневра, отказываясь играть роль «младшего партнера» Вашингтона и – в более широком смысле – строя внешние отношения по принципу ассоциации, но не интеграции. Существует убеждение, будто Россия способна выработать и отстаивать собственные правила и ценности. Модернизация не идет рука об руку с европеизацией, хотя в кулуарных беседах подчас высказываются прямо противоположные суждения.

Представители российской элиты предпочитают демонстрировать экономические мускулы и подчеркивать, что их страна является равноправной участницей БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай). Стремление показать динамичное развитие российской экономики и приуменьшить политико-экономическое влияние Запада стало мантрой российского истеблишмента. В Москве часто говорят, что по экономическому потенциалу БРИК обгонит большую «шестерку» (Великобриатния, Германия, Италия, США, Франция, Япония) в течение следующих четырех десятилетий. Это, в свою очередь, оказывает весьма двойственное влияние на российское представление о глобализации.

С одной стороны, она расценивается как угроза самобытности в силу растущего обмена не только между государствами, но и между гражданскими обществами, а это остается чрезвычайно чувствительной темой для Кремля. Москва опасается, что глубокие преобразования в обществе под влиянием внешних факторов неизбежно дестабилизируют власть.

С другой – ссылки на БРИК могут быть истолкованы как желание политиков использовать возможности глобализации в целях модернизации.

МИРОВАЯ РЕГИОНАЛЬНАЯ ДЕРЖАВА?

Международная политика Москвы будет, безусловно, определяться расстановкой сил в сфере безопасности. Необъятность территории предопределяет присутствие России одновременно на нескольких региональных сценах, и эту ситуацию она при всем желании не сможет изменить. Отсюда и обширная дипломатическая активность как на мировом (с использованием международных институтов, и прежде всего статуса постоянного члена СБ ООН), региональном (посредством таких форумов, как Шанхайская организация сотрудничества), так и на двустороннем уровне (где баланс сил играет ключевую роль, особенно на постсоветском пространстве и в отношениях с европейскими странами).

Следовательно, при Медведеве явно не предвидится сокращения сферы внешнеполитической деятельности. Дорожа путинским наследием, он будет использовать все возможности влияния в таких регионах, как Ближний Восток и Северная Африка. В основе политики Путина лежала стратегическая традиция свободы действий, хотя в большинстве случаев она не находит применения.

Взаимоотношения России с другими странами по-прежнему осложняются ее внешнеполитическим курсом, во главу которого ставятся постимпериалистические и националистические интересы. Тот факт, что Москве не удалось осуществить региональную интеграцию, свидетельствует о том, что она не может долгое время придерживаться принципов взаимного доверия. Отчасти это объясняется тем, что она не считает возможным положиться на соседей.

Недоверие лежит в самой основе российской властной вертикали и коренится в системе связей между гражданскими и силовыми структурами. А ведь построение такой системы составляет костяк программы российской власти. По сути своей, эта программа реалистична, поскольку продумывает расклад сил при любых обстоятельствах, чтобы воспользоваться малейшей возможностью для быстрого извлечения выгоды. Чтобы и дальше удерживать власть в стране, российской элите необходимо наличие серии угроз, оправдывающих существование нынешних силовых структур. Вместе с тем ее представителям, все больше интегрирующимся в мировую элиту, придется оправдывать существование подобных угроз при личных встречах со своими коллегами.

Несмотря на различия в акцентах, интонации и средствах, и Борис Ельцин, и Владимир Путин начинали свое президентство с заявлений о желании укреплять связи с Западом, а заканчивали разговорами о евразийском пространстве, следуя историческим рефлексам военно-политической элиты. До конфликта с Грузией Медведев двигался в том же направлении. Похоже, что теперь он и его премьер-министр выбрали гордое одиночество.

Властные структуры, большая часть населения и политическое руководство России считают великодержавный статус страны фундаментальным моментом самоопределения. Спустя много лет после распада СССР Москва продолжает проводить внешнюю политику, преимущественно основанную на идее державничества: либо Россия – великая держава, либо она полный ноль. В этом смысле можно считать, что Дмитрий Медведев принял наследие Путина, даже если он считает, что его стране в одиночку не выжить.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 4 октября 2008 > № 2906421 Тома Гомар

Зачем уходить из ОБСЕ?

Андрей Загорский, Марк Энтин

© "Россия в глобальной политике". № 4, Июль - Август 2008

А.В. Загорский – к. и. н., ведущий научный сотрудник Центра исследований проблем войны и мира Научно-координационного совета по междкнародным исследованиям МГИМО (У) МИД России. М.Л. Энтин – д. ю. н., профессор, директор Европейского учебного института при МГИМО (У) МИД России.

Резюме Для восстановления баланса и исправления перекосов в деятельности ОБСЕ достаточно активизировать мероприятия по приоритетным для России темам, в особенности таким, как противодействие новым вызовам и угрозам европейской безопасности.

В 1986 году некоторые представители американского политического истеблишмента ставили вопрос о выходе Соединенных Штатов из Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) – предшественника нынешней Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Их аргументы звучали просто и привлекательно для многих. Баланс хельсинкского процесса был нарушен. В 1975-м при подписании Заключительного акта совещания СССР добился признания нерушимости границ, а обещанная Москвой либерализация политического режима оказалась поверх-ностной и временной. Десять с лишним лет спустя многим уже казалось, что движение повернуло вспять.

На этом основании в Конгрессе США раздавались призывы к американскому президенту выйти из хельсинкского процесса. Прорабатывая данный вопрос, юристы Госдепартамента и Библиотеки Конгресса пришли к выводу, что технически это сделать несложно. Достаточно отозвать подпись президента под Заключительным актом, уведомив об этом все государства – участники совещания. Однако Комиссия (Конгресса и правительства) Соединенных Штатов по СБСЕ сочла подобный шаг опрометчивым и рекомендовала воздержаться от него. Среди доводов против выхода фигурировали, в частности, следующие.

Во-первых, покинув СБСЕ, США не аннулируют Заключительный акт и не остановят хельсинкский процесс, но добровольно откажутся от возможности влиять на его развитие и позволят Советскому Союзу занять в нем доминирующие позиции. Это обстоятельство вряд ли расстроило бы Москву, с самого начала стремившуюся к налаживанию общеевропейского процесса без участия Америки.

Во-вторых, отказ от участия в СБСЕ дал бы негативный сигнал союзникам Соединенных Штатов в Европе, а также нейтральным и неприсоединившимся странам, которые, скорее всего, интерпретировали бы данный шаг как ослабление интереса и внимания Вашингтона к европейским делам.

Наконец, в-третьих, выход США из хельсинкского процесса мог привести к тому, что вопрос о правах человека в СССР и Восточной Европе переместился бы на периферию отношений между Востоком и Западом. Но ведь именно этого американские критики СБСЕ и хотели избежать.

Комиссия предложила терпеливо и еще более энергично добиваться реализации целей Соединенных Штатов в рамках хельсинкского процесса. Официальный Вашингтон в конечном итоге последовал этим рекомендациям. Заметим, что уже к 1989-му в обсуждении правозащитной проблематики и политического плюрализма наметился принципиальный прорыв. В решениях Венской встречи представителей государств – участников СБСЕ (1989) практически полностью были сняты вопросы гуманитарного сотрудничества, споры по которым не затихали с момента подписания Заключительного акта.

Двадцать лет спустя Москва, похоже, поменялась ролями с Вашингтоном. Сегодня российские политики сетуют на дисбалансы в деятельности ОБСЕ: географический (работа организации сосредоточена в основном «к востоку от Вены» – в странах бывшей Югославии и бывшего СССР) и тематический (с точки зрения России, сложился неоправданный перекос в сторону защиты прав человека в ущерб другим направлениям – в сферах безопасности, экономики и экологии).

Москва недовольна автономностью ряда институтов ОБСЕ, и прежде всего Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ), осуществляющего мониторинг выборов. Российское руководство открыто обвиняет независимые институты ОБСЕ в предвзятости, в применении двойных стандартов и, по существу, говорит о том, что они «приватизированы» государствами Запада, в первую очередь Соединенными Штатами. Теперь уже в России заявляют, что такая ОБСЕ нам не нужна, все громче звучат призывы выйти из этой организации.

Ситуация, конечно, не совсем зеркально отражает период 1980-х годов. Да и ОБСЕ сегодня существенно отличается от прежней организации. Теперь это уже не просто серия совещаний и встреч экспертов, а система постоянно действующих структур и институтов.

Впрочем, не вполне ясно, чего добивается Москва. Хочет ли она, чтобы ОБСЕ активизировала свою деятельность «к западу от Вены» или чтобы сократила ее масштабы на востоке континента? Чтобы организация больше занималась вопросами безопасности в Европе или сокращала работу в области прав человека? Можно предположить, что Россия желала бы, чтобы ОБСЕ меньше занималась правами человека и больше – вопросами безопасности, вызывающими озабоченность Кремля.

Однако, хотя ситуация 1986-го не повторяется буквально, выбор, перед которым стоит ныне Москва, во многом аналогичен тому, который более двадцати лет назад должен был сделать Вашингтон: уходить из ОБСЕ либо более настойчиво добиваться того, чтобы в ее деятельности принимались во внимание интересующие Россию проблемы. При этом важно учитывать не только те аспекты, которые в последние годы стали объектом острой критики со стороны Москвы, но и более широкие тенденции в развитии организации, которые часто остаются за рамками публичной дискуссии в России.

Речь идет, в частности, о постепенном сокращении масштабов деятельности ОБСЕ, а также о все более заметном прямом взаимодействии США и Европейского союза с расположенными «к востоку от Вены» государствами – участниками организации. На этом фоне вопрос о целесообразности выхода России из ОБСЕ выглядит не столь просто, как кажется на первый взгляд.

МАСШТАБЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ОБСЕ СОКРАЩАЮТСЯ

Тезис о том, что работа ОБСЕ (главным образом в виде миссий и различных центров и бюро) сосредоточена исключительно на востоке континента, в целом справедлив, но он нуждается в существенном уточнении. Главным регионом «полевой» работы всегда была Юго-Восточная Европа – страны бывшей Югославии и Албания. Постсоветское пространство практически никогда не было зоной сколько-нибудь масштабного присутствия организации. На балканские миссии в нынешнем десятилетии уходила добрая половина бюджета ОБСЕ. На проекты в странах бывшего СССР – около 20 % (см. рис. 1). Аналогичное распределение характерно и с точки зрения численного состава миссий. В страны Юго-Восточной Европы направлялось от 79 до 81 % всего международного персонала, работавшего на местах.

При этом пик активности полевых миссий пришелся на конец прошлого и начало текущего десятилетий. Сейчас же можно констатировать абсолютное и относительное сокращение финансирования миссий ОБСЕ на местах: со 184 млн евро в 2000 году до 118 млн в 2007-м и с 87 % до 70 % от сводного бюджета ОБСЕ за тот же период. Соответственно снижается и численность международного персонала. Причем как всплеск, так и нынешнее уменьшение размаха «полевой» деятельности совпадали главным образом с развитием ситуации на Балканах. Масштабы присутствия в странах бывшего СССР менялись мало. Правда, в последнее время они тоже сокращаются.

Так, самая крупная миссия ОБСЕ была развернута в 1999 году в Косово. В 2000-м в нее входили 649 международных сотрудников. В 2007 году их насчитывалось уже только 283. Миссия в Хорватии достигла максимальной численности в 1998-м, когда в ней работали 280 человек. В 2007 году, накануне закрытия, их было всего 30. В Скопье в 2002-м в миссии ОБСЕ по предотвращению распространения конфликта было 300 сотрудников. В 2007 году их осталось 82.

Тенденция к сокращению масштабов деятельности на местах в последние годы усиливается и набирает темпы – прежде всего за счет свертывания присутствия на Балканах. С 2008-го закрылась миссия ОБСЕ в Хорватии. Вместо нее в Загребе создано небольшое бюро. Под вопросом остается продолжение работы самых крупных на сегодняшний день миссий – в Косово, а также в Боснии и Герцеговине. В обозримой перспективе их функции в значительной мере либо полностью планирует взять на себя Европейский союз. Сходит на нет активность ОБСЕ в Македонии.

С учетом этой тенденции можно уверенно прогнозировать дальнейшее сокращение масштабов деятельности ОБСЕ в государствах-участниках. Закрытие или даже просто сокращение числа сотрудников миссий в Косово, в Боснии и Герцеговине равнозначно уменьшению бюджета «полевой» деятельности ОБСЕ почти вдвое, а международного персонала – более чем в два раза. При этом сворачивание работы организации на Балканах не компенсируется сколько-нибудь существенным наращиванием присутствия в странах бывшего СССР (см. рис. 2).

Самая крупная миссия ОБСЕ на постсоветском пространстве располагается в Грузии. На нее приходится примерно треть всех расходов этой организации в странах бывшего СССР. Однако после прекращения мониторинга российско-грузинской границы именно данная миссия подверглась наиболее существенным сокращениям. За последние пять лет ее бюджет уменьшился вдвое, численность персонала снизилась – со 148 до 64 человек (включая лиц, прикомандированных отдельными государствами-участниками).

Объем деятельности ОБСЕ в других постсоветских республиках – в Восточной Европе, на Южном Кавказе и в Центральной Азии – весьма скромен. Самые крупные по бюджетам и численности персонала – центры ОБСЕ в Киргизии и Таджикистане. Но их совокупный бюджет сопоставим с бюджетом относительно небольшой миссии в Сербии. Численность же международного персонала ОБСЕ в Сербии в полтора раза больше, чем в Киргизии и Таджикистане, вместе взятых.

Тенденция постепенного снижения активности «к востоку от Вены» подкрепляется и заметным – особенно с 2007 года – уменьшением внебюджетных (либо сверхбюджетных) средств, выделяемых государствами-участниками для реализации различными миссиями тех или иных целевых проектов. Больше всех внебюджетных средств на нужды ОБСЕ урезали США – в два с лишним раза в 2007-м. Сделали они это не столько из-за разочарования в эффективности организации, сколько из-за необходимости изыскать дополнительные средства для реализации иных проектов в других частях света.

Приведенные данные необходимы не для того, чтобы дать оценку деятельности ОБСЕ. Вопрос не в том, нужно ли было в условиях хаоса, практически с нуля проводить регистрацию и составлять списки избирателей в Албании и готовить местный персонал для самостоятельного ведения этой работы. Не в том, эффективно ли финансировались проекты по сбору легкого и стрелкового оружия в Таджикистане, или насколько полезным оказались программы повышения квалификации киргизской полиции. И даже не в том, следует ли ОБСЕ оказать содействие в составлении списков избирателей, скажем, во Франции.

Не так уж важно, будем ли мы позитивно либо негативно оценивать работу ОБСЕ «к востоку от Вены». Главное – пик ее активности позади. Масштаб деятельности организации, прежде всего на Балканах, неуклонно снижается. Каким-либо оживлением работы в странах бывшего СССР указанное снижение не компенсируется. Кстати, после закрытия миссии ОБСЕ по содействию в Чечне и отказа от мониторинга российских выборов в 2007-м эта организация не осуществляет практически никакой деятельности в Российской Федерации. Так что и здесь жаловаться на дискриминацию не приходится.

Если российская критика преследовала цель добиться сворачивания активности ОБСЕ «к востоку от Вены», то сегодня это происходит само собой. Если же задача состояла в том, чтобы расширить деятельность на Западе, то решается она иными способами.

НЕТ ОБСЕ – НЕТ ПРОБЛЕМЫ?

Неизменное присутствие в повестке дня ОБСЕ таких вопросов, как верховенство закона, формирование и развитие демократических институтов, соблюдение прав человека, проведение свободных и честных выборов (в Белоруссии, Узбекистане и ряде других стран), часто воспринимается как попытка проникнуть «в чужой монастырь со своим уставом». Это вызывает раздражение политического класса, рассчитывающего жить по своему уставу и впредь. Вплоть до порой нескрываемого желания выйти из организации, если она не предлагает взамен каких-либо ощутимых выгод. Неудивительно, что такие мысли посещают и российских политиков.

Опять-таки вопрос заключается не в том, насколько рационально это желание, а в том, является ли выход из ОБСЕ решением проблемы и сделает ли он жизнь российской политической элиты более комфортной.

Выход Москвы вряд ли приведет к развалу этой организации, в которой так или иначе заинтересованы практически все соседи России. Казахстан должен председательствовать в ней в 2010 году, и он интенсивно готовится к выполнению этой миссии. Даже для Белоруссии и Узбекистана, оказавшихся в политической изоляции на Западе, присутствие в ОБСЕ, несмотря на все издержки, остается важным символом вовлеченности в общеевропейский процесс. Впрочем, издержки не столь уж велики и в любом случае контролируемы, поскольку уровень, масштаб и качество взаимодействия с организацией и ее институтами (характер миссий, их численность, характер осуществляемых проектов и т. д.) определяются прежде всего самими государствами-участниками.

Отношение к ОБСЕ может измениться разве что со стороны Тбилиси, где она сегодня воспринимается не иначе как инструмент российской политики. Если Россия, выйдя из этой организации, перестанет влиять на принятие решений о деятельности миссии ОБСЕ в Грузии, официальный Тбилиси будет только приветствовать такое развитие событий.

Так что даже в случае выхода России из ОБСЕ та никуда не денется и будет продолжать свою традиционную деятельность, хотя, возможно, в более скромных масштабах, чем в настоящее время. При этом Москва уже не будет участвовать в определении политики этой организации и окончательно утратит рычаги влияния на взаимодействие ОБСЕ с соседними странами. Не способствуя существенному сокращению диапазона деятельности «к востоку от Вены», в том числе в гуманитарной сфере, Россия вряд ли добьется активизации ОБСЕ на западном направлении (если мы этого, конечно, хотим). Москва утратит даже возможность выступать с критикой в адрес организации и требовать проведения ее более глубокой реформы, тогда как ОБСЕ сохранится и, наверно, еще в большей степени, чем сейчас, станет инструментом продвижения политического и иного ноу-хау по линии Запад – Восток.

Принцип «нет ОБСЕ – нет проблемы» на практике не работает. Гуманитарная тематика является сегодня составной частью повестки дня многих международных организаций, в том числе в их сотрудничестве с Россией и странами, образовавшимися на постсоветском пространстве. В случае же ослабления ОБСЕ и существенного сворачивания ее деятельности в постсоветских республиках, скорее всего, просто ускорится формирование других механизмов западного политического влияния в рамках прямого сотрудничества ЕС и США с новыми независимыми государствами. Ныне эти механизмы находятся в рудиментарном состоянии, но их становление скажется на отношениях соответствующих стран с Россией.

Все государства – участники ОБСЕ, за исключением центральноазиатских, являются членами Совета Европы, в центре деятельности которого находятся именно вопросы укрепления демократических институтов и защиты прав человека. Стандарты Совета Европы в этой сфере не ниже, а в чем-то и выше требований ОБСЕ. Совет Европы, без сомнения, будет готов взять на себя и функции по наблюдению за выборами, которые в настоящее время осуществляются главным образом ОБСЕ. Совет Европы, очевидно, примет стандарты и технологию не любимого Москвой БДИПЧ, а возможно, и просто возьмет эту организацию под свое крыло.

В последние годы активизируется и приобретает более определенные контуры политика Европейского союза в отношении соседей России. Страны Восточной Европы (Белоруссия, Молдавия, Украина) и Южного Кавказа (Азербайджан, Армения, Грузия) являются сегодня объектами «Европейской политики соседства», в рамках которой они сами выбирают темпы и направления более тесной интеграции с Евросоюзом, не получая перспективы присоединения к нему. В 2007-м ЕС принял стратегию и в отношении государств Центральной Азии, предлагая им выстраивать механизмы прямого политического взаимодействия. Все страны региона, включая Узбекистан, не преминули воспользоваться такой возможностью.

Вопросы верховенства закона, демократических институтов, свободных выборов и прав человека – одно из приоритетных направлений политического диалога Европейского союза с восточными соседями и со странами Центральной Азии. В повестке дня сотрудничества Брюсселя с государствами Центральной Азии значатся и такие традиционные для ОБСЕ вопросы, как реформирование и переподготовка сотрудников правоохранительных органов, современные методы и технологии пограничного контроля, противодействие наркоторговле, организованным преступным группировкам, коррупции, террористической и экстремистской деятельности.

Иными словами, Евросоюз уже сейчас постепенно вступает на поле ОБСЕ во взаимодействии со всеми постсоветскими странами, не исключая России. В отношениях с Москвой Брюссель стремится также институционализировать диалог и сотрудничество по проблемам прав человека и верховенства закона. Соответствующая запись включена в мандат Европейской комиссии на заключение нового широкоформатного соглашения с Россией и рискует стать одной из непростых тем на только что начавшихся переговорах.

Конечно, справедливо замечание о том, что эта деятельность ЕС пока плохо оформлена и малоэффективна. До сих пор Брюссель, финансируя около 70 % расходов на работу ОБСЕ в постсоветских государствах, предпочитал действовать не самостоятельно, а через эту организацию. Но и в Европейском союзе все громче звучат голоса тех, кто считает, что пора взять на себя решение задач, с которыми, судя по всему, ОБСЕ не справляется. Подкрепление же предлагаемого Евросоюзом стандарта «надлежащего управления» выгодами экономического сотрудничества (ЕС – главный торговый партнер практически для всех стран СНГ) и финансирования проектов в самых разных областях способно сделать Европейский союз вполне влиятельным фактором развития в регионе. Ведь ОБСЕ все последние годы не хватало именно самостоятельного экономического веса для того, чтобы стимулировать заинтересованность государств-участников в сотрудничестве.

Эту картину следует дополнить и тем, что вопросы реформы сектора безопасности и обеспечения демократического контроля над ним являются одним из элементов и условий взаимодействия НАТО с новыми независимыми государствами. Значение этого аспекта сотрудничества не стоит преувеличивать, поскольку интенсивность участия постсоветских государств в натовской программе «Партнерство ради мира» очень разная. Но данная тема неизбежно выходит на первый план для стран, которые ищут сближения с альянсом и тем более стремятся в него вступить.

Поэтому уход России и даже развал ОБСЕ, по сути, не снимает ни одну из проблем, от которых хотелось бы избавиться Москве. Он не снимает их ни в том, что касается деятельности ОБСЕ и других европейских и евро-атлантических структур на постсоветском пространстве, ни в отношениях самой России с этими организациями. Трансфер западного политического ноу-хау на постсоветский Восток продолжится. Масштабы же и характер такой деятельности в отношениях между западными странами и соседями России в Восточной Европе, на Южном Кавказе и в Центральной Азии будут определяться в данном случае без участия Москвы. При этом уменьшатся возможности России добиваться того, чтобы организации, принимающие участие в этом процессе, проявляли бЧльшую активность «к западу от Вены».

Результат такого решения может быть только один: выйдя из ОБСЕ, Россия самоустранится из названных процессов и утратит последние возможности влиять на них.

КАК СФОКУСИРОВАТЬ ОБСЕ НА РОССИЙСКОЙ ПОВЕСТКЕ ДНЯ?

Во время визита в Германию 5 июня этого года президент Российской Федерации Дмитрий Медведев предложил провести общеевропейскую встречу на высшем уровне и подготовить новый «пакт о европейской безопасности». Идея поиска нового консенсуса участников общеевропейского процесса витала в воздухе на протяжении по-следнего года. Ее продвижение, безусловно, важно, но оно не должно отодвинуть на задний план решение ряда практических вопросов, от которых зависит дальнейшее функционирование ОБСЕ.

Программа глубокого реформирования этой организации, с которой до последнего времени выступала Россия, была сосредоточена на проведении ряда институциональных, юридических и процедурных преобразований.

Российская Федерация настаивала на нижеследующем.

Во-первых, на осуществлении институциональной реформы ОБСЕ, в результате которой ее главные структуры, действующие автономно на основе собственных мандатов (БДИПЧ, Представитель по свободе СМИ, а также достаточно самостоятельные в своей работе полевые миссии) были бы поставлены под более жесткий контроль со стороны работающего в Вене Постоянного совета ОБСЕ. Решения в нем принимаются на основе консенсуса, и все государства-участники обладают правом вето.

Такое нововведение предполагало бы необходимость единогласного утверждения основных решений, сегодня самостоятельно принимаемых отдельными институтами организации. Речь идет, в частности, и о фактическом запрете миссиям ОБСЕ по наблюдению за выборами обнародовать какие-либо оценки до обсуждения в Постоянном совете.

Во-вторых, на усилении политического руководства и контроля со стороны Постоянного совета над деятельностью миссий, имея в виду в том числе проверку выделения им внебюджетных средств на реализацию конкретных проектов и расходования этих средств (включая практику прикомандирования сотрудников миссий государствами-участниками). Речь идет о постепенном отказе от развертывания миссий в отдельных странах в пользу создания «тематических» миссий, действующих во всех государствах-участниках. Активность «тематических» миссий сосредоточивалась бы на совместном противодействии новым вызовам безопасности (террористическая деятельность, незаконный оборот наркотиков и оружия, торговля людьми и пр.).

В-третьих, на упорядочении деятельности и внутренних процедур управления организацией, зачастую формировавшихся спонтанно на основе решений Совета министров иностранных дел и Постоянного совета. С этой целью предлагается, в частности, наделить ОБСЕ правосубъектностью, принять Устав организации (проект документа распространен Российской Федерацией летом 2007 года), унифицировать стандартные процедуры управления различными операциями ОБСЕ и ее институтами. Соответствующие функции должны быть сосредоточены в Секретариате ОБСЕ в Вене. С этой целью необходимо провести реорганизацию Секретариата, укрепить его, как и полномочия генерального секретаря, одновременно сохранив их подотчетность Постоянному совету. Предлагается также изменить кадровую политику и увеличить представительство стран, расположенных «к востоку от Вены», в центральных структурах, основных институтах и миссиях. Следовало бы пересмотреть шкалу взносов в бюджет ОБСЕ и привести ее в соответствие с основными показателями платежеспособности государств-участников, что предполагало бы, в частности, сокращение взноса России.

За последние годы в организации сформировалась широкая коалиция сторонников ее реструктуризации и совершенствования управления в интересах повышения эффективности деятельности ОБСЕ. Обсуждение этих вопросов принесло плоды в виде существенных, хотя и недостаточных перемен.

Однако для многих государств неприемлемы требования Москвы, которая фактически предлагает надеть на автономные институты ОБСЕ жесткий «корсет» политического консенсуса, что поставит ее дееспособность в зависимость от успеха или неуспеха политического торга между Россией и ее партнерами по ОБСЕ. Это отбросило бы организацию в не самый успешный период ее развития – в 80-е годы прошлого века.

Такое направление реформирования ОБСЕ представляется нам и малоперспективным, и непродуктивным одновременно. Более разумно было бы обратить внимание на то, каким образом имеющиеся, по нашему мнению, на сегодняшний день недостатки могут быть обращены в преимущества.

Повседневная деятельность миссий и институтов Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, осуществляемая независимо от хода политических переговоров, открывает немало возможностей для реализации проектов, представляющих интерес для Российской Федерации. Для восстановления баланса и исправления перекосов в деятельности организации достаточно активизировать проведение мероприятий по приоритетным для России темам, в частности и в особенности таким, как противодействие новым вызовам и угрозам европейской безопасности. Подобным мероприятиям необходимо придать систематический характер и ориентировать их на подготовку конкретных практических выводов и рекомендаций, которые затем могут быть положены в основу решений Постоянного совета и Совета министров ОБСЕ.

Для организации такой работы с привлечением всех заинтересованных государств-участников сегодня не требуется (во всяком случае, не всегда) достижение предварительного консенсуса. Опора на Секретариат и его подразделения позволит осуществлять эту работу на основе внебюджетного финансирования. Если в России сформировалось понимание необходимости усилить те или иные аспекты деятельности ОБСЕ, то для этого достаточно выделить необходимые ресурсы и прикомандировать своих сотрудников. При этом можно быть достаточно уверенным в том, что инициативы Москвы встретят позитивный отклик, а также вызовут готовность присоединиться к финансированию у многих государств-участников.

Выправить либо изменить баланс деятельности ОБСЕ можно, не особенно настаивая на свертывании того или иного направления ее работы: она сокращается в последнее время сама собой. Этой цели следует добиваться, инициируя такую деятельность ОБСЕ, которая, с точки зрения Кремля, больше отвечает его интересам и в большей степени отражает его представления о целях организации.

Собственно говоря, по подобному пути год назад пошел Казахстан, отстаивая свое право на председательство в этой организации. Астана предложила программы, направленные на содействие развитию других государств Центральной Азии, а также выдвинула инициативу взять под эгиду ОБСЕ проекты оказания содействия Афганистану в борьбе с наркотрафиком.

Москва сможет подправить баланс в деятельности ОБСЕ ровно настолько, насколько она готова финансировать необходимую для этого работу. Но нужна политическая воля. Если же не очень хочется, то, как говорится, не очень и получится.

Рис. 1. Расходы на деятельность в Юго-Восточной Европе и бывшем СССР, % от сводного бюджета ОБСЕ

Рис. 2. Бюджет миссий ОБСЕ в Юго-Восточной Европе и бывшем СССР, млн евро

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 20 июля 2008 > № 2906334 Андрей Загорский, Марк Энтин

Поле битвы – ОБСЕ

Аркадий Дубнов

© "Россия в глобальной политике". № 4, Июль - Август 2008

А.Ю. Дубнов – обозреватель газеты «Время новостей».

Резюме Казахстан не претендует на то, чтобы изменить формат ОБСЕ. Астане в соответствии с ее геополитическим весом вполне достаточно извлечь собственную выгоду, Москва же ставит перед собой цель переписать правила игры, что заведомо сложнее. Впрочем, и рычагов воздействия у России несопоставимо больше, чем у Казахстана.

В 2010 году общеевропейский процесс, старт которому был дан на хельсинкском Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) в августе 1975-го, отметит очередную годовщину – 35-летие. Принимать поздравления от лица «именинника» будет, скорее всего, страна-председатель – Казахстан. У руля ОБСЕ впервые окажется государство не только азиатское, но и имеющее, мягко говоря, неоднозначный послужной список в области демократии и прав человека. А ведь данным темам традиционно отводилось заметное место в повестке дня этой международной структуры.

Как говорит бывший министр иностранных дел Киргизии, ныне президент бишкекского Института общественной политики Муратбек Иманалиев, вступление центральноазиатских стран в региональную европейскую организацию в 1992 году стало «историко-политическим капризом, обусловленным событиями начала 1990-х и определенными пристрастиями ведущих держав».

Путь Астаны к руководству крупнейшей европейской структурой был извилист. И он отражает не столько вехи становления казахстанской государственности, сколько, с одной стороны, соперничество России и Запада за энергоресурсы Каспия и Центральной Азии, а с другой – конкуренцию между Москвой и Астаной за позиции на энергетическом рынке и на постсоветском пространстве.

«КАВАЛЕРИЙСКАЯ АТАКА» РАХАТА АЛИЕВА

В феврале 2003 года посол Казахстана в Австрии и при ОБСЕ Рахат Алиев на заседании Постоянного совета ОБСЕ попросил от имени руководства своей страны рассматривать Казахстан в качестве претендента на председательство в организации в 2009-м. К Алиеву, зятю президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, конечно, относились не как к рядовому диппредставителю, но всерьез это заявление тогда мало кто воспринял. Ведь к тому моменту Астану связывали с ОБСЕ более чем напряженные отношения.

Еще в 1999 году, когда Нурсултан Назарбаев продлил свои полномочия на досрочных президентских выборах и подвергся за это острой критике на Западе, он открыто обвинил представителей ОБСЕ во вмешательстве во внутренние дела Казахстана. В интервью телеканалу «Хабар» Назарбаев сравнил европейских визитеров с партийно-советскими чиновниками, наезжавшими в республику из Москвы для всевозможных проверок, и дал понять, что его страна не очень-то дорожит членством в организации.

В сентябре 2000-го подкомитет по делам Азии и Тихого океана Палаты представителей Конгресса США одобрил резолюцию 397, в которой выражалась озабоченность состоянием прав человека и демократии в Центральной Азии, в том числе в Казахстане, и поставил вопрос о целесообразности дальнейшего членства в ОБСЕ государств этого региона.

Ответом стало выступление в ноябре того же года министра иностранных дел Казахстана Ерлана Идрисова на 8-м заседании Совета министров иностранных дел (СМИД) ОБСЕ в Вене. Он обвинил организацию в том, что она больше внимания уделяет вопросам человеческого измерения в ущерб военно-политическому, экономическому и экологическому. Выводы министра звучали жестко: эволюционные процессы в рамках ОБСЕ не соответствуют потребностям Казахстана, а ее оценки ситуации в республике имеют преимущественно негативный, предвзятый и менторский характер.

В октябре 2003 года постпредство Казахстана при ОБСЕ обнародовало конфиденциальный меморандум «К вопросу о реформировании деятельности ОБСЕ в регионах». В этом шестистраничном документе организация обвинялась в правозащитном уклоне: она «сосредоточила основное внимание на гуманитарном измерении в отдельных регионах» и «ошибочно отказалась от проведения активного диалога по этим вопросам с властными структурами стран, где она работает, сосредоточив вместо этого основное внимание на т. н. независимых оценках, зачастую базирующихся на субъективных мнениях и непроверенной информации».

Резкой критике подверглась деятельность страновых миссий, которые общались в основном с неправительственными и правозащитными структурами. Предлагалось формировать миссии по согласованию с властями страны пребывания, ограничить их мандат одним годом с условием продления только по решению Постоянного совета ОБСЕ. При этом сотрудники миссий должны опираться в своей работе на правительственные структуры.

Меморандум был подготовлен в преддверии выступления Нурсултана Назарбаева на заседании Постоянного совета, назначенном на 20 ноября 2003-го. Попытки Алиева получить поддержку документа среди послов, представленных в штаб-квартире ОБСЕ, провалились. И 18 ноября пресс-служба президента Казахстана сообщила, что «в связи с простудным заболеванием Нурсултан Назарбаев госпитализирован в республиканскую клиническую больницу в Астане для прохождения стационарного лечения, и его визит в Австрию 20 ноября, во время которого он планировал выступить в ОБСЕ, откладывается».

Непонятно, чем руководствовался Рахат Алиев, предпринимая столь лихую «кавалерийскую атаку» на механизмы ОБСЕ. Ведь предложения меморандума ставили под сомнение основополагающие принципы, сформулированные в гуманитарной «третьей корзине» Хельсинкских договоренностей. Но следует отметить, что события пятилетней давности предвосхитили основные мотивы схватки Москвы с ОБСЕ на рубеже 2007 и 2008 годов, в период парламентских и президентских выборов в России. Алиевская атака захлебнулась, возможно, еще и потому, что не была активно поддержана партнерами по СНГ (хотя в преамбуле меморандума указывалось, что он подготовлен совместно с миссиями России, Белоруссии и Киргизии). Сейчас же противостоять ОБСЕ пытается в одиночку Москва. Казахстан, кстати, поддерживать Россию, судя по всему, не собирается. Но об этом ниже.

«ОЧИЩАЮЩАЯ ВОЛНА ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА»

Отношения, казалось, вернулись в прежнее русло, а февральское заявление Рахата Алиева было благополучно забыто. Серьезный перелом в подходе Астаны наметился в 2004 году, когда Алиев и его супруга Дарига Назарбаева начинают работать с американской компанией Global Options, с которой сотрудничали бывшие высокопоставленные политические и военные чиновники США. Некоторые подробности стали известны весной 2008-го после публикаций в американской прессе.

В частности, по утверждению The Wall Street Journal, старшая дочь президента Казахстана пыталась использовать Global Options, чтобы повлиять на ход расследования скандального дела о коррупции, получившего в мировой прессе название «казахгейт». Главным обвиняемым является американский финансист Джеймс Гиффен, которого подозревают в коррумпировании высших представителей казахстанского руководства, в том числе и президента.

Сам Назарбаев в мае 2004 года назвал «инсинуацией, провокацией и подтасовкой» свидетельства своей причастности к «казахгейту», полученные американскими прокурорами. Несколько дней спустя посол США в ОБСЕ Стефан Миникес, находясь в Астане, с несвойственной дипломатам прямотой поставил Казахстану диагноз: «Раковой опухолью, пожирающей вашу страну изнутри, является опухоль коррупции». И выписал рецепт от этой тяжелой болезни – окунуться в «очищающую волну демократического процесса». В преддверии обсуждения казахстанской заявки на председательство в ОБСЕ Миникес призывал руководство страны воспользоваться «великой возможностью» и очистить запятнанную репутацию. Он имел в виду свободное и справедливое проведение предстоявших в 2005-м парламентских и президентских выборов.

Источники, близкие к Алиеву, утверждают, что именно тогда, в 2004 году, партнеры из Global Options рекомендовали ему отказаться от конфронтации с ОБСЕ и начать искать для своей страны «европейский» путь.

К этому же времени относятся и новые инициативы российской дипломатии, направленные на изменение ситуации, когда ОБСЕ выполняет функцию «инструмента» для «обслуживания отдельных государств и группировок». В июле 2004-го на заседании Постоянного совета был оглашен текст инициированного Москвой совместного заявления стран СНГ – членов ОБСЕ (за исключением Грузии).

Организацию упрекали за неспособность «адаптироваться к требованиям меняющегося мира и обеспечить эффективное решение вопросов безопасности и сотрудничества на евро-атлантическом пространстве» и за несоблюдение таких «хельсинкских принципов», как невмешательство во внутренние дела и уважение суверенитета отдельных государств. В заявлении стран СНГ предлагалось выработать «единые объективные критерии» для «оценки избирательного процесса на всем пространстве ОБСЕ», сократить состав миссий наблюдателей за выборами до 50 человек, запретить их представителям комментировать избирательный процесс до официального подведения итогов голосования...

«РЕДКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ»

Парламентские выборы в Казахстане 19 сентября 2005 года должны были стать решающим аргументом в дискуссии вокруг председательства в ОБСЕ. Буквально за неделю до голосования интересы своей страны среди послов западных государств в штаб-квартире организации пытался лоббировать сам президент Казахстана. Как сообщали тогда автору дипломатические источники в Вене, Нурсултану Назарбаеву дали понять, что западные страны приветствовали бы добровольный отказ Астаны от своей заявки. Турция, например, которая претендовала на председательство в ОБСЕ в 2007-м, отступилась от этой идеи ввиду недостаточного уровня демократических свобод у себя в стране.

Вердикт наблюдателей Бюро по демократическим институтам и правам человека (БДИПЧ) относительно голосования в Казахстане был неутешительным: «Выборы не отвечали международным стандартам ОБСЕ». Негативная оценка не обескуражила Астану. «Увязка решения о председательстве в ОБСЕ с оценкой выборов имеет важное значение, но надо думать еще и о перспективах демократии в Казахстане», – заявил в ноябре 2005 года в интервью газете «Время новостей» Касымжомарт Токаев, в ту пору министр иностранных дел.

«Казахстан, будучи евразийской страной, отражает нынешний характер ОБСЕ, в которой состоят чисто азиатские государства нашего региона, и, сделав очень много для продвижения к демократии, нуждается в своего рода поощрении… Поэтому мы считаем, что Казахстан достоин быть председателем этой очень уважаемой организации», – сказал Токаев.

В мае 2008-го, спустя полгода после получения вожделенного права возглавить ОБСЕ (правда, на год позже, в 2010 году), госсекретарь Казахстана Канат Саудабаев почти в тех же выражениях рассуждал о «редкой возможности», которую предоставит это председательство для «укрепления диалога между Востоком и Западом». «Причем в понятие “Восток” в этом случае мы включаем как страны – участницы ОБСЕ к востоку от Вены, так и страны мусульманского Востока», – делился своими геополитическими изысканиями Саудабаев.

Но тогда, в ноябре 2005-го, спустя более месяца после парламентских выборов, Касымжомарт Токаев не испытывал оптимизма в отношении предстоявших уже через месяц и президентских выборов. «За одну ночь исполнить все наши намерения невозможно», – комментировал он пожелания Запада демократизировать избирательную систему в Казахстане. «Я согласен, что предстоящие выборы должны быть честными, без ущемления прав оппозиции, – говорил Токаев, – хотя я и не сомневаюсь в результате выборов».

Эти результаты и вправду выглядели ошеломляюще. Нурсултану Назарбаеву, согласно официальным данным, отдали голоса 91,01 % избирателей. Координатор миссии ОБСЕ Брюс Джордж уныло объявил, что «без особой радости наблюдатели ОБСЕ вынуждены сообщить, что выборы в Казахстане прошли с рядом нарушений и не соответствовали ряду обязательств страны в области международных стандартов».

До декабря 2006 года, когда на заседании СМИДа ОБСЕ в Брюсселе должна была решаться судьба казахстанского председательства, оставался год, и все складывалось для Астаны отнюдь не лучшим образом. Тем не менее новый посол Великобритании в Казахстане Пол Бреммер, прибывший в Астану в январе 2006-го, заметил, что «очень важно, чтобы в течение этого года Казахстан продемонстрировал свою приверженность принципам ОБСЕ». Он заявил, что «можно ожидать большего прогресса, который должен наступить во всей сфере демократизации». Посол напомнил об отчете БДИПЧ по итогам президентских выборов, в котором «отмечается несколько положительных моментов» и указывается «одновременно несколько направлений, в которых следует продолжать работу».

За несколько дней до решающего заседания СМИДа поддержать заявку Казахстана в Брюссель прибыл сам президент страны. Поводом для его визита в Бельгию (Назарбаев по статусу был не вправе присутствовать лично на министерском заседании) стало приуроченное к этому событию подписание меморандума между Казахстаном и Европейским союзом о взаимопонимании по вопросам сотрудничества в области энергетики. После встречи с председателем Еврокомиссии Жозе Мануэлом Дураном Баррозу Нурсултан Назарбаев заявил, что «было бы очень важно обеспечить поддержку со стороны Евросоюза кандидатуре Казахстана», поскольку «мирное совместное проживание (в Казахстане) представителей 130 национальностей и 46 религий» имеет «неоценимый опыт для ОБСЕ». Этот пассаж поставил Баррозу в неловкое положение и вынудил его ответить жестко: «Извините, но у Еврокомиссии нет абсолютно никакой позиции по этому вопросу и нет необходимости этот вопрос решать».

Консенсуса по кандидатуре Казахстана как председателя ОБСЕ в 2009 году в Брюсселе достичь не удалось, несмотря на поддержку Германии, Италии, Нидерландов и Франции. Против высказались Великобритания и США. А попытки действующего председателя ОБСЕ, главы МИДа Бельгии Карела де Гюхта уговорить Астану добровольно перенести заявку на 2011-й (ради этого за неделю до заседания СМИДа в Брюсселе он даже съездил в Минск, где проходил саммит СНГ, и встретился там с представителями казахстанского руководства) оказались безуспешными.

Решение было отложено до мадридского заседания СМИДа в ноябре 2007 года. Как заметил немецкий эксперт по Центральной Азии, директор Евразийской транзитной группы Михаэль Лаубш, это «событие уникально для ОБСЕ, за 30 лет ее существования никогда не случалось такого, чтобы члены организации не сумели достичь согласия по вопросу лидерства в своих рядах».

СВОЯ ИГРА «КАЗАХСКИХ ДРУЗЕЙ»

2007 год начался в Казахстане с драматических событий. В январе были похищены и, возможно, убиты два топ-менеджера «Нурбанка», крупнейшим акционером которого являлся ставший первым замминистра иностранных дел Рахат Алиев. В феврале Назарбаев снял зятя с поста и во второй раз отправил его послом в Австрию и по совместительству в ОБСЕ. Но уже в конце мая Назарбаев дал указание провести тщательное, «не взирая на должности и положение», расследование уголовного дела о похищении. Алиева обвинили в причастности к этому и другим преступлениям. Ему удалось покинуть Казахстан и просить политического убежища в Вене. Реакция президента Назарбаева была предельно жесткой: он уволил Алиева со всех постов, заставил свою дочь Даригу заочно развестись с мужем, а его самого объявил в международный розыск. На время о заявке «ОБСЕ-2009» пришлось забыть.

Тем более что 21 мая, за несколько дней до возбуждения уголовного дела против Алиева, президент подписывает указ о внесении поправок в Конституцию Казахстана, которые среди прочего предполагают «переход от президентской к президентско-парламентской форме правления» и позволяют Назарбаеву баллотироваться на президентский пост неограниченное число раз.

К принятию решения объявить себя практически пожизненным президентом, что существенно снизило шансы Астаны получить заветное председательство в ОБСЕ, Назарбаева вынудили новая схватка за власть, начавшаяся в его окружении, и объявление Рахата Алиева о готовности баллотироваться в кандидаты на президентский пост через пять лет.

Вслед за этим Назарбаев распускает парламент (в третий раз за 17 лет правления) и назначает досрочные выборы на 18 августа 2007-го. На них 7-процентный проходной барьер преодолевает только президентская суперпартия «Нур Отан», и страна возвращается к однопартийной системе. Глава миссии ОБСЕ в Казахстане Любомир Копай не скрывает разочарования: «Не знаю ни одной демократической страны, где в парламенте была бы представлена только одна партия».

Но на следующий день после выборов становится очевидно: в Астане не забыли о проекте председательства в ОБСЕ. Назарбаев заполняет пустующее место посла Казахстана в Вене, направляя туда замминистра иностранных дел Кайрата Абдрахманова. В те же дни Алиев шлет сигналы SOS своим бывшим коллегам по штаб-квартире ОБСЕ, призывая не допустить его экстрадиции на родину. Он напоминает, что «всегда боролся за демократический, проевропейский выбор» своей страны и ради этого выдвинул «амбициозную идею» председательства Казахстана в ОБСЕ. Теперь же, предупреждает пострадавший «за демократию» бывший казахстанский посол, его страна «стремительно превращается в монархическое – де-факто – государство полицейского типа».

С приближением ноябрьского заседания СМИДа ОБСЕ в Мадриде к интриге вокруг заявки Казахстана добавляется еще одна – выдадут ли австрийские власти президентского экс-зятя. Тот защищается, как может, в том числе шантажируя бывшего родственника возможностью выступить свидетелем обвинения по делу «казахгейт».

За пару недель до встречи в Мадриде госсекретарь Казахстана, экс-посол в США Канат Саудабаев наносит чрезвычайно важный визит в Вашингтон. Официальная Астана сообщает, что Соединенные Штаты выразили заинтересованность в «дальнейшем наращивании сотрудничества с Казахстаном в сфере энергетики и развития экспортных маршрутов для казахстанских энергоресурсов». Это должно было послужить сигналом того, что Вашингтон не готов рисковать своими интересами в Казахстане и отталкивать Астану, накладывая вето на принятие решения о ее председательстве в ОБСЕ.

20 ноября 2007 года, за неделю до решающего заседания в Мадриде, министр иностранных дел Казахстана Марат Тажин направляет в адрес своего испанского коллеги Мигеля Моратиноса, действующего председателя ОБСЕ, письмо, в котором «информирует, что Казахстан подтверждает свою неизменную готовность следовать основным принципам ОБСЕ». «Наша страна, – пишет Тажин, – выступает за развитие всех трех измерений деятельности ОБСЕ без умаления роли и значения ни одного из них... Необходимо и дальше развивать гуманитарную составляющую для укрепления демократической ситуации во всех государствах-участниках». Глава МИДа Казахстана подтвердил, что в его стране «будут продолжены реформы законодательства о выборах, СМИ, политических партиях...». Содержание и даже сам факт этого письма оставались неизвестными вплоть до окончания мадридской встречи 30 ноября: только тогда оно появилось на официальном сайте ОБСЕ.

Ничего не было известно о письме Марата Тажина и главе российской делегации в Мадриде министру иностранных дел Сергею Лаврову, когда он выступал с жесткой критикой ОБСЕ, упрекая ее в том, что она остается «на обочине главного хода событий» в мире. Лавров бескомпромиссно вступился за «наших казахских друзей, которых, в отличие от всех тех, кто беспроблемно до сих пор утверждался на роль “рулевых” в ОБСЕ, пытались принудить как-то дополнительно доказывать свою “пригодность”».

Не ведая того, что «казахские друзья» к тому моменту уже почти доказали «свою пригодность», глава российской дипломатии настаивал на новых правилах работы БДИПЧ. Ближайшие союзники России по СНГ, включая Казахстан, внесли на СМИД проект документа «Базовые принципы организации наблюдения за общенациональными выборами по линии БДИПЧ ОБСЕ», говорил Лавров и предлагал внимательно изучить проект Устава ОБСЕ, подготовленный российскими союзниками.

Москва была готова бескомпромиссно отстаивать заявку Казахстана на 2009-й, вплоть до блокирования избрания председателей ОБСЕ на 2010 и 2011 годы. В этом случае с начала 2008-го, когда во главе организации оказывалась Финляндия, ОБСЕ могла оказаться без руководящей «тройки», состоящей из действующего председателя, его предшественника и преемника.

Но «бросаться на амбразуру» не требовалось. Это выяснилось, когда на трибуну поднялся казахстанский министр Тажин. Он пообещал, что его страна «учтет рекомендации ОБСЕ при реализации демократических реформ», при «реформировании выборного законодательства», «в работе над новым законом о СМИ», а также «при имплементации рекомендаций БДИПЧ в законодательстве в отношении политических партий». «Мы считаем человеческое измерение важнейшим направлением деятельности ОБСЕ», – заверил Марат Тажин, опровергая основной российский тезис, согласно которому в работе ОБСЕ наблюдается «перекос» в сторону именно этого направления.

Затем Тажин сделал и вовсе обескуражившее Москву заявление, что «в качестве потенциального председателя» Казахстан «обязуется сохранить БДИПЧ и его существующий мандат и не будет поддерживать какие-либо попытки ослабить их», а также «не будет участником каких-либо предложений, которые создают проблемы для БДИПЧ и его мандата».

Эффективность «закулисной дипломатии» Астаны и ее западных партнеров выхолостила пафос российского наступления на ОБСЕ. Все предложенные Сергеем Лавровым проекты документов были в Мадриде отвергнуты. Сложившаяся ситуация не оставляла главному российскому дипломату простора для маневрирования, и в ходе его переговоров с главой делегации США заместителем госсекретаря Николасом Бёрнсом за два часа до завершения заседания СМИДа был достигнут компромисс: Казахстан получит председательство в ОБСЕ, но годом позже, в 2010 году. В 2009-м главой организации станет Греция, а в 2011-м – Литва.

Стоит заметить, что по сведениям, полученным автором из дипломатических кругов в штаб-квартире ОБСЕ, предполагаемый перенос председательства Казахстана на 2011 год оказался неприемлемым для «известной группы стран». В год, предшествующий выборам-2012 в России, западные страны не хотели бы иметь во главе ОБСЕ государство, российское влияние на которое может оказаться существенным...

БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ

В Казахстане победу в Мадриде восприняли как признание заслуг своей страны, но главным образом ее президента. «Харизматическая фигура Нурсултана Назарбаева и его деятельность явились, пожалуй, самым ценным активом заявки Казахстана», – утверждал, выражая эту позицию, российский эксперт Юрий Солозобов.

Похожей точки зрения стал, как ни странно, придерживаться и бывший премьер-министр Казахстана (1994–1997) Акежан Кажегельдин, который вот уже почти десять лет живет в изгнании на Западе. Экс-премьер, который на рубеже 2007 и 2008 годов провел ряд консультаций с ведущими европейскими политиками, уверен, что именно Назарбаев наравне с созревшей элитой страны и ее населением делает Казахстан по сравнению с остальными государствами Центральной Азии наиболее готовым к проведению масштабных демократических реформ эволюционным путем, исключая опасные революционные потрясения.

Правда, к концу весны нынешнего года обнаружилось, что за истекшие шесть месяцев Астана не сделала ни одного шага в направлении изменений, обещанных Тажином в Мадриде. Западноевропейские страны – члены ОБСЕ поддержали предложение о мониторинге подготовки Казахстана к предстоящему председательству в организации.

Что же касается политической воли президента Назарбаева к проведению реформ, то лучше всего о ней говорят его слова в интервью агентству Рейтер в апреле этого года. «Нас избрали как полноправного члена ОБСЕ, и никаких дополнительных обязательств мы не берем», – заявил глава государства. Впоследствии эта фраза странным образом исчезла с ленты агентства и осталась только в изложении казахстанского агентства «Хабар». Есть основания считать, что это произошло по взаимному согласованию сторон, чтобы не ставить в неловкое положение западных партнеров Астаны. Они-то считают, что мадридское решение было авансом, выданным Казахстану в ожидании выполнения данных им обещаний…

Из сказанной Назарбаевым фразы стало известно только ее продолжение: «Если вы говорите о демократизации нашего общества, я бы хотел построить демократию, как в США, но где мне взять в Казахстане столько американцев?! У нас казахстанцы, понимаете...»

В начале мая в Казахстане был заблокирован интернет-сайт «Радио Свобода», и доступ к нему был закрыт в течение месяца. На многочисленные запросы руководства радиостанции, направленные правительству, ответов не последовало. Сайт разблокировали только после вмешательства представителя ОБСЕ по вопросам свободы СМИ Миколы Харашти, который в письме на имя главы МИДа Марата Тажина выразил надежду, что «государственный интернет-провайдер был уведомлен Вашим Правительством о том, что вмешательство в работу службы нарушает обязательства Казахстана касательно свободы прессы».

В начале июня в Хельсинки по инициативе председательствующей в ОБСЕ в 2008-м Финляндии была проведена встреча «квинтета» министров иностранных дел стран – председателей ОБСЕ в составе нынешней «тройки» (Испания, Финляндия, Греция), а также Казахстана и Литвы, которые возглавят организацию соответственно в 2010 и 2011 годах. Это беспрецедентное мероприятие, не имеющее аналогов в истории ОБСЕ, было вызвано растущей обеспокоенностью Запада отсутствием обещанных Астаной демократических реформ. Однако никаких конкретных обещаний в духе тех, что были даны в Мадриде, Марат Тажин в Хельсинки уже не давал. Он ограничился заверениями в том, что «при выработке приоритетов казахстанского председательства будут учитываться интересы всех государств – участников ОБСЕ, их соответствие общей повестке дня ОБСЕ, связь с приоритетами предыдущих председательств».

Очевидно, что в Астане пришли к выводу, что отнять право лидерства в ОБСЕ у Казахстана уже невозможно хотя бы потому, что в организации не существует подобной процедуры. Впрочем, следует заметить, что до 2006 года не существовало и процедуры переноса решения о председательстве.

С другой стороны, в действиях Астаны есть своя логика: вряд ли Запад станет портить отношения с Казахстаном, рискуя своими энергетическими интересами, во-первых, и толкая его в этом случае в объятия России и Китая, во-вторых.

Тем не менее, подтверждение обязательств, взятых на себя Казахстаном, все-таки прозвучало, причем из уст лично Нурсултана Назарбаева. Произошло это в конце июня в ходе состоявшейся в Астане 17-й сессии Парламентской Ассамблеи ОБСЕ. Президент выразил надежду на «создание (в Казахстане. – А.Д.) правового механизма, позволяющего формировать парламент с учетом не менее двух партий, создание более благоприятных условий для государственной регистрации политических партий, совершенствование процедурных моментов электорального процесса и снятие излишних барьеров, регулирующих деятельность СМИ».

Иными словами, Назарбаев пообещал практически все, что от него хотели услышать на Западе: разрешить деятельность оппозиционных партий, сделать прозрачным избирательный процесс и обеспечить свободу прессы. По всей вероятности, еще до конца нынешнего года парламент, избранный в прошлом году, будет распущен, и в Казахстане пройдут очередные досрочные выборы. На них предварительно сниженный проходной барьер (с 7 до 4 или 5 %) «обязаны» будут преодолеть «не менее двух партий». В результате, в конце 2008 года Казахстан вполне будет отвечать демократическим стандартам ОБСЕ, которые исключают однопартийную политическую систему, и сможет занять достойное место в рядах руководящей «тройки» ОБСЕ (Финляндия, Греция и Казахстан).

* * *

Точку в захватывающей истории восхождения Казахстана на вершину европейских «безопасности и сотрудничества» можно будет поставить через полтора года, когда Астана официально приступит к исполнению своих обязанностей председателя ОБСЕ. Однако уже сегодня есть основания для выводов, не лишенных интереса и для российской политики.

Как и Россия, Казахстан делал выбор – обострять конфликт с ОБСЕ, вплоть до возможного выхода из этой организации, или попытаться использовать ее для укрепления своего престижа и влияния. Предпочтение было отдано второму варианту, и своих целей Астана пока добивается. Такой успех стал возможен, поскольку сама ОБСЕ – организация, конечно, прежде всего политическая, а не правозащитная. И стратегические интересы наиболее влиятельных государств-членов, как правило, перевешивают более абстрактные либо идеалистические соображения. На этом вполне способны сыграть страны, представляющие тот или иной интерес для ведущих игроков.

Правда, в отличие от России Казахстан не претендует на то, чтобы изменить формат функционирования ОБСЕ. Астане в соответствии с ее геополитическим весом вполне достаточно извлечь собственную выгоду. Москва же ставит перед собой цель переписать правила игры, что заведомо намного сложнее. Впрочем, и рычагов воздействия у России несопоставимо больше, чем у Казахстана.

Председательство в ОБСЕ станет важной вехой внешней политики Казахстана, которую он, без сомнения, захочет использовать и для того, чтобы заявить себя в качестве регионального лидера. Для России это обещает скорее проблемы, чем возможности. Примечательный звонок прозвучал в апреле, когда Астана демонстративно отказалась выйти из режима санкций против Абхазии, тем самым противопоставив себя российской позиции. И едва ли Москве стоит рассчитывать на то, что председательство Казахстана в ОБСЕ поможет продвинуть позицию России.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 20 июля 2008 > № 2905555 Аркадий Дубнов

Не разбрасывать камни в стеклянном доме

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2008

А.Г. Арбатов – член-корреспондент РАН, директор Центра международной безопасности ИМЭМО РАН, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме Москва вполне обоснованно взяла направление на изменение «правил игры» в отношениях с Западом, сложившихся в 90-х годах прошлого века. Но дело в том, что сказать «нет» совершенно недостаточно. Необходимо сформулировать конструктивную и конкретную альтернативу по основным вопросам.

Журнал «Россия в глобальной политике» уже не первый год держит планку на уровне высоких мировых стандартов как по системности и актуальности подбора тем, так и по профессионализму и стилю публикаций. Именно поэтому многие его статьи будят мысль и вызывают желание высказать собственное мнение по затронутым вопросам. К таким материалам относится, в частности, опубликованная в выпуске за март – апрель 2008 года статья Тимофея Бордачёва и Фёдора Лукьянова «Время разбрасывать камни».

Ее главный тезис приведен как эпиграф ко всему разделу: «…переход от модели холодной войны к какому-то новому статус-кво, характер которого еще не прояснился, продолжается. В таких условиях Российскому государству было бы рискованно начать полномасштабно “собирать камни”, пытаясь выстроить новую систему взаимоотношений с внешними партнерами. Велика опасность попасть под удар со стороны тех, кто эти камни пока разбрасывает» (сc. 76–77).

Свою идею авторы обосновывают тем, что мир стал неуправляем, на смену старому мировому порядку пришел не новый миропорядок, а хаос. Стремление США установить гегемонию в глобальном масштабе и попытки НАТО создать систему безопасности в евро-атлантической зоне и за ее пределами терпят крах. Глобальные финансово-экономическая и энергетическая системы выходят из-под контроля, а ООН, ОБСЕ и другие международные организации прошлого не адаптировались к новым реалиям, и их жизнь «подходит к концу». Разваливается договорно-правовая система ограничения вооружений и разоружения.

Из этого Бордачёв и Лукьянов делают вывод: тот, кто будет играть по старым правилам или пытаться их заново сформировать, непременно проиграет. Россия правильно делает, доказывают авторы, что с середины текущего десятилетия перешла к «активному и жесткому продвижению собственных фундаментальных интересов» (с. 79) и больше не остерегается идти вразрез с международными структурами, нормами и договорами. Это выражается в суровой критике ОБСЕ, несговорчивости в МВФ, падении интереса к ВТО и новому соглашению с Европейским союзом, решимости наложить вето в Совете Безопаснсти ООН по вопросу о независимости Косово, приостановке членства в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и вероятном выходе из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД) (сс. 84–85). Этот курс авторы статьи предлагают продолжать и впредь.

Ну что же, такая позиция в стиле «мачо» – предельно приземленная, отрицающая всякий идеализм и сурово прагматическая – не может не импонировать большинству в нынешней российской политической элите и общественном мнении. Особенно притягательно выглядит эта «крутизна» на фоне воспоминаний о благоглупостях конца 80-х и политических метаниях и унижениях 90-х годов прошлого века. И все же попытаемся разобраться в существе некоторых базисных предпосылок и выводов.

О ПОПУЛЯРНОМ ТЕЗИСЕ НЕУПРАВЛЯЕМОСТИ XXI ВЕКА

Начнем с того, что управляемость XX века в сравнении с новым столетием сильно преувеличивается. Даже если оставить за скобками две мировые войны и взять только период после 1945-го и до окончания холодной войны, то нынешние представления кое-кого о прошлом – это больше ностальгия, чем объективный исторический анализ. Психологически такое легко объяснить: биполярность ассоциируется со стабильностью, тем более что одним из полюсов был предшественник нынешней России – советская военная сверхдержава и глобальная империя.

Однако на деле после 1945 года управляемость и предсказуемость были скорее иллюзией, чем реальностью. Почти сорок лет мир жил в постоянном страхе перед всеобщей термоядерной войной в результате внезапной агрессии противника, неуправляемой эскалации кризиса либо технического сбоя. Как минимум, четырежды великие державы невольно подходили к грани ядерной войны (1957, 1961, 1962, 1973), причем однажды эту черту почти переступили – во время Карибского кризиса в октябре 1962-го. Тогда человечество было спасено не только и не столько благодаря осторожности Кремля и Белого дома, сколько по счастливому случаю.

Не было никакого «совместного управления» миром сверхдержавами – просто существовали негласно признанные «сферы влияния» в Европе и на Дальнем Востоке, а в остальных частях света ужас перед ядерной катастрофой заставлял обе стороны избегать прямого столкновения в их геополитическом соперничестве. Тем не менее за этот период произошли десятки крупных региональных и локальных конфликтов, унесших жизни более двадцати миллионов человек. Зачастую они разражались неожиданно, протекали неконтролируемо и завершались непредсказуемо, в том числе поражением великих держав: война в Корее, две войны в Индокитае, четыре войны на Ближнем Востоке, войны в Алжире, на полуострове Индостан, на Африканском Роге, в Анголе, Родезии, Афганистане, не говоря уже о бесчисленных внутренних переворотах и кровавых гражданских катаклизмах…

Разделение на «своих» и «чужих» периодически приносило сверхдержавам неприятные сюрпризы. Так, Китай сначала был «великим восточным другом», а потом стал главным военно-политическим и идеологическим врагом СССР, насеровский Египет выступал в качестве основного ближневосточного клиента Москвы, а садатовский Каир переметнулся к Соединенным Штатам.

Франция вышла из военной организации НАТО и подрубила под корень тыловую инфраструктуру альянса. Главный оплот американского влияния в Персидском заливе Иран, которому Соединенные Штаты продали горы оружия и заложили обширную ядерную программу, стал их заклятым врагом. Напавший на него Ирак сначала был американским помощником, а потом, после захвата Кувейта, стал основным противником США. Перечень примеров можно было бы продолжать, но и так ясно, что управляемость в период холодной войны – это скорее миф, чем реальность.

Спору нет, мир, вступивший в эру многоплановой глобализации и реальной многополярности, стал гораздо более сложным для понимания, а значит, и для согласованного управления ведущими державами. Ясно и то, что эйфория и надежды на всеобщую гармонию после окончания холодной войны были наивны. Но при всех разногласиях и соперничестве между великими державами сейчас нет антагонистических противоречий, не существует угрозы большой войны, никто никого не стремится «закопать». Как бы ни были ведущие государства подчас недовольны друг другом, ни одно из них (исключая маргинальных политических безумцев, которые есть везде) не желало бы крушения и распада США, России, Евросоюза, Китая, Индии, Японии, Бразилии, ЮАР, Украины, Казахстана… Все они хорошо осознают, что непредсказуемые последствия образовавшейся таким образом «черной дыры» причиняют вред, намного больший, чем выигрыш от устранения соперника.

Фундаментальная общность интересов многополярного мира, экономическая и социальная взаимозависимость диктуют гораздо бЧльшую «корпоративную солидарность», сдержанность и избирательность в выборе инструментов достижения интересов, чем страх перед ядерной катастрофой в прошлом веке. Между ведущими державами и их союзниками нет конфликтов, сравнимых по масштабам и жертвам с локальными войнами ушедшего столетия. Исключением являются гражданские войны в Югославии и Таджикистане, спонтанное насилие в несостоявшихся государствах Африки и террористическая война под американской оккупацией Ирака, но это не прямые и не опосредованные конфликты великих держав.

Иными словами, при всей сложности нынешних международных проблем (включая финансовый кризис, дефицит энергосырья и потепление климата) для их решения сейчас имеются более благоприятные предпосылки, а мир стал гораздо менее опасным, чем в годы холодной войны. Оговорку следует сделать в отношении угроз распространения и ракетно-ядерного оружия, и международного терроризма, которые создают вероятность применения ядерного оружия третьими странами либо террористами. Однако противодействие этой угрозе, как и решение других проблем, зависит от субъективной политики лидеров ведущих держав, и именно в ней заключаются главные трудности.

ПОЛИТИКА США В ПОСЛЕДНИЕ ПОЛТОРА ДЕСЯТИЛЕТИЯ

После завершения эпохи биполярности и холодной войны у Вашингтона был уникальный исторический шанс утвердить в международной политике верховенство правовых норм, ведущую роль легитимных международных институтов (прежде всего ООН и ОБСЕ), избирательность и законность применения силы исключительно для самообороны или в целях обеспечения мира и безопасности (по статьям 51 и 42 Устава ООН). Очевидно, что этот шанс возглавить процесс созидания нового многостороннего миропорядка, основанного на балансе интересов, Соединенные Штаты бездарно провалили.

Неожиданно ощутив себя «единственной сверхдержавой» и пребывая во власти эйфории, самолюбования и самонадеянности, политическая элита США все более подменяла международное право правом силы, легитимные решения Совета Безопасности ООН – директивами американского Совета национальной безопасности, а прерогативы ОБСЕ – действиями НАТО. Наиболее яркое выражение такая политика получила в военной операции против Югославии в 1999 году. После смены американской администрации в 2001-м и чудовищного шока от террористических актов 11 сентября того же года эта линия была возведена в абсолют. Вслед за справедливой, законной и успешной операцией в Афганистане Соединенные Штаты вторглись в Ирак (под надуманным предлогом и без санкции СБ ООН), намереваясь в дальнейшем «переформатировать» весь Большой Ближний Восток под свои экономические и военно-политические интересы.

В итоге США увязли в беспросветной оккупационной войне в Ираке (которая чревата еще более тяжелым поражением, чем во Вьетнаме), подорвали миротворческую миссию в Афганистане, раскололи антитеррористическую коалицию. Политика Вашингтона спровоцировала небывалый подъем антиамериканских настроений по всему миру, вызвала новую волну активности международного терроризма, подстегнула распространение ядерного и ракетного оружия.

Необоснованное расширение НАТО на восток возрождает противостояние Запада и России, для которого у обеих сторон нет ни мотивов, ни ресурсов и которое идет вразрез с их экономическими и политическими интересами. За пятнадцать лет, сосредоточившись на проблеме геополитической экспансии, альянс не смог и не захотел фундаментально реформироваться (как, впрочем, и Российская армия без реального гражданского руководства). Самый мощный военный союз в мире, поддерживая в Европе неизвестно зачем 1,8-миллионную армию, не может найти несколько дополнительных вертолетов и батальонов для успешного ведения миротворческой операции в Афганистане.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ИНСТИТУТЫ И ДОГОВОРЫ

Трудности НАТО, как порождения холодной войны, в ее поисках новой роли в современном мире вполне объяснимы, хотя и не вызывают сочувствия. Проблемы Евросоюза есть следствие его поспешного и непродуманного расширения, но со временем их, видимо, удастся решить. Другое дело Организация Объединенных Наций. Бордачёв и Лукьянов пишут: «Созданная в обстановке жесткой биполярной конфронтации… ООН не может быть адаптирована к требованиям ни имперского, ни многополярного мира» (с. 77).

С этим никак нельзя согласиться. ООН была создана в 1945 году, когда еще была жива антигитлеровская коалиция, и предусматривала как раз формализованный исполнительный «концерт наций» из держав-победительниц как постоянных членов Совета Безопасности (то есть многополярность) плюс нормотворческий международный парламент в лице Генеральной Ассамблеи. Именно раскол антигитлеровской коалиции, приход биполярности и холодной войны парализовали ООН на сорок лет и превратили ее в форум пропагандистской полемики.

После окончания холодной войны наступил короткий золотой век Организации Объединенных Наций, которая стала впервые выполнять свои целевые функции как легитимная структура обеспечения международной безопасности. В частности, из 49 миротворческих операций ООН 36 были проведены после 1988-го. И хотя – в зависимости от локальных условий – не все из них были одинаково успешны, они обошлись гораздо дешевле и принесли более весомые результаты, чем односторонние акции по принуждению к миру со стороны США и НАТО.

Не многополярность и новые сложные проблемы, а односторонняя силовая политика США в текущем десятилетии нанесла удар по эффективности этой организации. Конечно, мир неузнаваемо изменился с 1945 года, и ООН настоятельно требуются глубокие и хорошо продуманные реформы. Но, вопреки мнению авторов рассматриваемой статьи, дело отнюдь не в генетической неадекватности организации, а в обострении разногласий между постоянными членами СБ ООН и в решимости Соединенных Штатов действовать вне международно-правового поля, когда коллеги по Совбезу с ними не согласны.

За это Вашингтон уже горько поплатился в Ираке. Наверное, администрация Буша сейчас дорого бы дала, чтобы повернуть время вспять и прислушаться к доводам России, Франции, Германии и Китая в 2003-м против необоснованной военной операции. И Западу еще предстоит расплатиться за то, как решалась проблема Косово. Глубоко увязнув в Ираке, США не решаются на одностороннее применение силы против Ирана. Но, собственноручно подорвав авторитет Совета Безопасности ООН, они дали повод и Тегерану безнаказанно игнорировать вот уже четыре резолюции Совбеза по иранской ядерной программе.

Международная система договоров по разоружению тоже не стала анахронизмом после окончания холодной войны. Без твердой опоры на системы и процессы ядерного разоружения нежизнеспособен и режим нераспространения ядерного оружия, что наглядно подтвердили события последнего двадцатилетия.

Правда, есть миф, что окончание холодной войны подстегнуло распространение ядерного оружия. Но и это не так. За четыре десятилетия холодной войны ядерное оружие обрели семь стран («Большая пятерка» плюс Израиль и ЮАР), а после ее окончания – три государства (Индия, Пакистан и – с оговорками – КНДР). Самые значительные прорывы в разоружении имели место в 1987–1999 годах: ДРСМД, ДОВСЕ, Конвенция о запрещении химического оружия, Протокол о контроле над конвенцией по бактериологическому и токсинному оружию, Договор СНВ-1, параллельные сокращения тактического ядерного оружия США и России, Договор СНВ-2, рамочные соглашения по СНВ-3 и по противоракетной обороне театра военных действий (ПРО ТВД), Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), адаптированный ДОВСЕ .

Нет сомнения, что вовсе не случайно это был самый продуктивный период и в нераспространении ядерного оружия. К Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) присоединились 40 новых государств, включая две ядерные державы (Франция, КНР), он был бессрочно продлен; вступил в силу Дополнительный протокол для укрепления гарантий Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ); семь стран отказались от ядерного оружия и военных ядерных программ или были лишены их насильно (ЮАР, Украина, Казахстан, Белоруссия, Бразилия, Аргентина, Ирак).

Однако в текущем десятилетии безответственный курс США повлек за собой демонтаж системы разоружения, начиная с Договора по ПРО и кончая большинством вышеупомянутых соглашений. Вашингтон стремился максимально развязать себе руки для развития военных программ, опираясь на свое огромное военно-техническое превосходство. А в действительности он дал свободу рук странам, стремящимся к обладанию ядерным оружием и ракетными технологиями, и подорвал сотрудничество великих держав.

Ныне система и режимы ДНЯО трещат по швам. КНДР вышла из этого договора и провела ядерное испытание, Иран упорно движется к этому порогу по пути ядерных технологий двойного назначения, еще десяток стран заявили о намерении последовать данному примеру, ширится «черный рынок» контрабанды ядерных материалов и технологий, обладая которыми террористы могут получить доступ к атомному взрывному устройству.

Со своей стороны Россия недавно ввела мораторий на ДОВСЕ и заявила о вероятном выходе из ДРСМД. После истечения срока действия Договора СНВ-1 в 2009-м потеряет смысл и Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП) от 2002 года. Этот договор, срок действия которого истекает в 2012 году, предусматривает сокращение ядерных боезарядов США и РФ до уровней 1 700–2 200 единиц, но не имеет своей системы контроля и опирается на нормы СНВ-1.

От соглашения по ядерному разоружению останутся лишь договоры о частичном запрещении ядерных испытаний от 1963 и 1976 годов и несколько символических документов. В таком случае и на ДНЯО, скорее всего, можно будет поставить крест со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Все это не может не внушать острую тревогу. Но при чем тут «многополярность, формирующаяся в условиях распада институтов», о которой пишут Бордачёв и Лукьянов (с. 85)? Налицо преднамеренный и безответственный слом таких институтов и норм – в значительной мере со стороны нынешнего руководства Соединенных Штатов при поддержке некоторых их союзников, а с недавнего времени, увы, и с участием России.

Экономика и климат – предметы особого разговора, а вот нынешняя ситуация в сфере международной безопасности неуправляема ровно настолько, насколько ведущие державы не умеют ею управлять, не желая понимать ее механизмов и обратных связей. Она именно настолько неконтролируема, насколько ведущие страны ставят свои узкокорыстные, зачастую конъюнктурные интересы и амбициозные прожекты выше согласованных приоритетов и совместных действий по укреплению общей безопасности.

КАКАЯ ПОЛИТИКА НУЖНА РОССИИ?

Вряд ли кто-то станет возражать против российской политики «наращивания своей относительной силы» и «активного и жесткого продвижения собственных фундаментальных интересов» (сс. 75, 79). Весь вопрос в том, как трактовать эти фундаментальные интересы. Одна версия, выдвигаемая, в частности, некоторыми экс-либеральными телеобозревателями, сводится к принципу «хватай все, что плохо лежит, а там видно будет». Другая трактовка предполагает определение внешнеполитических приоритетов и своих реальных возможностей, предвидение последствий собственных действий на несколько ходов вперед, утверждение важных международных принципов, которые в конечном итоге лучше и надежнее обеспечат национальные интересы.

Например, какую выгоду получила бы Москва от выхода из Договора по РСМД? Развернуть несколько дивизионов ракет «Искандер» повышенной дальности? Но при этом США будут иметь мощный аргумент в пользу дальнейшего расширения инфраструктуры ПРО в Европе, получат легальную возможность вернуть ракеты «Першинг-2» либо более современные системы с коротким подлетным временем на континент, причем не в ФРГ, а в страны Балтии.

Формальное признание Россией независимости Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья ничего не изменит в их материальном положении сверх начатого Москвой расширения экономических и гуманитарных контактов. Но это сыграет на руку сторонникам расширения НАТО на Украину, Грузию, Молдавию, а затем подтолкнет их к военному решению вопросов отделившихся территорий. Тем более что кроме России (и, возможно, Армении) ни одно из государств – участников СНГ не присоединится к такому признанию. От него отмежуются Китай, Индия, многие другие партнеры России на мировой арене, которые сейчас осуждают позицию ряда стран НАТО в отношении Косово. В дальнейшем вооруженный сепаратизм может вновь поднять голову в самой России и получить прямую поддержку извне, особенно с нарастанием демографических проблем.

Москва вполне обоснованно взяла направление на изменение «правил игры» в отношениях с Западом, сложившихся в 90-х годах прошлого века. Парадигма отношений того периода, когда Москва вольно или невольно шла в фарватере американского курса, когда с ее интересами не считались и ее мнением пренебрегали, абсолютно неприемлема сегодня. Ныне Россия стала значительно сильнее в экономическом и политическом отношении, а позиции США, Евросоюза, Японии ощутимо ослабли, причем в основном по их собственной вине. Проблема российской внешней политики не в том, что она стала более активна и самостоятельна, а в другом. Именно в этой связи тезис о продолжении «разбрасывания камней» вызывает серьезные возражения.

Дело в том, что сказать «нет» совершенно недостаточно. Необходимо сформулировать конструктивную и конкретную альтернативу по главным вопросам. Например, вполне обоснованно выступая против расширения НАТО на Грузию и Украину, России следовало бы четко изложить свое долгосрочное видение отношений как с Североатлантическим альянсом, так с соседними республиками. Ведь столь мощные военные организации и силы, как имеющиеся у России и НАТО, не могут просто мирно соседствовать, не обращая друг на друга внимания и занимаясь только своими делами. Они либо будут всё теснее сотрудничать и интегрироваться, либо станут подозревать другую сторону во враждебных намерениях и готовиться к военному конфликту.

Примером тому служит начавшаяся недавно на Западе кампания, направленная на возрождение «военной угрозы» с востока (указывая на полеты российских стратегических бомбардировщиков, дальние походы и стрельбы корабельных соединений). О том же свидетельствует новомодная концепция российской военной доктрины об «угрозе авиационно-космического нападения» и о развитии потенциала ее отражения, что подразумевает не что иное, как большую войну с НАТО.

России надо решить для себя, рассчитывает ли она на военную конфронтацию или на углубление военного сотрудничества с альянсом, создание крупного общего корпуса быстрого реагирования для совместных миротворческих операций в Европе и за ее пределами, борьбы с терроризмом, пиратством, контрабандой ядерных материалов и ракетных технологий. Все это подразумевает военный союз нового типа и глубокую реформу как НАТО, так и российской военной организации. Ждать инициативы со стороны Запада в нынешних условиях не приходится. Именно Россия, возрождаясь как великая держава, могла бы выдвинуть долгосрочный проект. В таком контексте ее возражения против расширения альянса выглядели бы вполне убедительно, а преодолеть саботаж новых членов НАТО было бы гораздо легче.

Делу немало помогли бы и предложения, направленные на решение проблем соседних республик, гарантии их суверенитета и территориальной целостности, планы экономического и гуманитарного сотрудничества при условии закрепления их военно-политического нейтралитета. И наоборот, разговоры об отделении Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья, Крыма и Донбасса сплачивают общественность и элиты соответствующих стран на антироссийской основе, побуждают обратиться к НАТО как единственному гаранту их территориальной целостности.

Другой пример – план США по строительству систем ПРО в Центральной Европе. Москва правильно сказала «нет», поскольку ракетная угроза Ирана пока не материализовалась, а новая база ПРО получит маргинальную возможность перехвата нескольких российских межконтинентальных баллистических ракет. Россия предложила сотрудничество в этой сфере на основе совместного использования радиолокационных станций (РЛС) в Азербайджане и Центра обмена данными о ракетных пусках в Москве. Однако, признав тем самым наличие ракетной угрозы с юга, Россия не может выдвигать радар и центр в качестве альтернативы системе ПРО, для которой нужны дополнительные РЛС и ракеты-перехватчики. Требуется или разветвленная российская система ПРО, или совместная с Соединенными Штатами и НАТО противоракетная оборона, которая тоже подразумевает военный союз нового типа.

В последнее время в российской политике наметилось по обеим темам позитивное продвижение. После саммита альянса в Бухаресте в апреле 2008-го Дмитрий Медведев и Владимир Путин весьма прозрачно высказались в том отношении, что вместо поспешного расширения на восток Североатлантическому блоку следует сосредоточиться на развитии хороших отношений и сотрудничества с Россией – и тогда многие конфликтные ныне вопросы будут выглядеть иначе. По поводу противоракетной обороны Путин сказал, что видит будущее решение в создании совместной системы ПРО России, США и Европы.

Однако для того чтобы эти идеи воспринимались не как полемические декларации, а всерьез, необходимо их продуманное военно-политическое и военно-техническое наполнение. Тут имеется непочатый край работы. Ни государственные ведомства, ни экспертное сообщество России не торопятся с предложениями. Многие просто не воспринимают заявлений руководства всерьез. Другие не желают брать на себя какую-то ответственность и обременять себя дополнительной работой. Третьи намеренно саботируют любые подобные инициативы, рассчитывая на упрочение своих позиций внутри страны в условиях роста конфронтации с Западом, невзирая на огромный ущерб, который, если придерживаться такой линии, может быть причинен национальным интересам и безопасности России.

Курс «бросания камней» авторы статьи советуют продолжать, пока не закончится «переход от эпохи холодной войны к какому-то новому статус-кво» (с. 76). Однако это ожидание может никогда не завершиться. Многополярная международная система, по сравнению с однополярной или биполярной, по своей природе переменчива и динамична; она никогда не придет к какому-то постоянному статус-кво. Конечно, в отличие от европейского «концерта наций» XIX века, нынешняя международная система неизмеримо более сложна и глобальна. Но и при ней в самом выигрышном положении оказывается та держава либо коалиция, которая построит наиболее оптимальные отношения с другими «центрами силы». Это дает большие преимущества для влияния на международную политику в своих интересах.

Выстраивание конструктивных взаимосвязей с другими государствами и союзами предполагает достижение договоренностей по важнейшим вопросам, повышение эффективности прежних многосторонних институтов и создание новых структур. Великая держава должна не разрушать, а активно формировать новую систему международных отношений, пока эту систему не создали другие без должного учета ее интересов. Нельзя поддаваться соблазну «доломать» ослабленные международные институты и договоры, по-быстрому урвать все что можно, следуя плохому примеру США. Ведь как раз такая политика привела Соединенные Штаты к провалу, подорвала их лидерство в мире, несмотря на огромное американское превосходство по экономическому и военному потенциалам, на подавляющее влияние США в международных союзах и организациях.

Запуская новый этап своих экономических и демократических реформ, Россия способна одновременно оказать большое позитивное влияние на формирование новой системы международных отношений. Разумеется, это возможно при том непременном условии, что Москва будет ясно представлять себе, чего хочет. Если она, как и подобает великой державе, станет придерживаться твердых принципов и вести себя последовательно и предсказуемо. Если она сможет адекватно представлять себе окружающий мир и точно соизмерять свои желания и возможности.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 15 июня 2008 > № 2906771 Алексей Арбатов

«Нам грозит более опасный период, чем холодная война»

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2008

По обе стороны Атлантики стало модно говорить о холодной войне. И хотя перемены в мире очевидны, соблазн вернуться в привычную конфронтационную обстановку, когда все было понятно, велик. Известный обозреватель Джонатан Пауэр, который на протяжении нескольких десятилетий освещает мировые события для ведущих западных изданий, обратился к двум участникам политических битв эпохи идеологического противостояния. Академик РАН Георгий Арбатов и профессор политологии Збигнев Бжезинский – признанные эксперты в области международных отношений. И тот и другой знают предмет не понаслышке: и Арбатов, и Бжезинский многие годы служили советниками руководителей своих стран. Оба интервью впервые вышли в свет в британском журнале Prospect в декабре 2007 года.

Резюме Во времена холодной войны нас тревожило, что противник может сделать что-то плохое. Сегодня мы должны опасаться того, что стороны не делают ничего хорошего. Они рассчитывают, что все будет идти так, как идет сегодня. Но ситуация постоянно меняется.

– Если бы вам пришлось подводить жизненные итоги в 55 лет, были бы вы в таком же мире с собой и со своей совестью, в каком, по всей видимости, пребываете ныне?

– Конечно, я критично относился ко многим сторонам нашего образа жизни, хотя говорить открыто об этом тогда было рискованно. Но, насколько помню, я и в то время не шел на какие-то компромиссы по принципиальным вопросам. Возможно, я был введен в заблуждение теми идеологическими глупостями, которые мы все время друг другу говорили. Я и сегодня считаю, что, хотя мы кое в чем и ошибались, но зачинщиками холодной войны все же были американцы. Полагаю, что ее началом нужно считать атомную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки. В своих мемуарах американский военный секретарь Генри Стимсон честно признал, что это было сделано для того, чтобы преподать русским урок и показать, что теперь придется играть по новым правилам.

– Вам не кажется, что Сталин планировал конфронтацию с Западом после победы во Второй мировой войне?

– Нет. На встречах со Сталиным коммунистические лидеры Франции и Италии, Морис Торез и Пальмиро Тольятти, например, поднимали вопрос о том, не настал ли подходящий момент для начала революций в этих странах, учитывая возникшую революционную ситуацию. Однако Сталин ответил: «Ни при каких обстоятельствах. Запад этого не потерпит». А еще одной войны мы да и мир в целом не выдержали бы.

– Но он ведь был сторонником марксистской идеологии экспансионизма?!

– Да, Сталин считал, что победа революции неизбежна. Но после пережитой нами страшной войны он боялся новых опасных начинаний. Он предпочитал выжидать и уповать на силу убеждения, а также на то, что противоречия капиталистического строя и новые экономические потрясения сыграют свою роль. Во многих вопросах он был наивен и невежествен. Наши общественные науки пребывали в то время в плачевном состоянии — не потому, что у нас не было умных людей, а потому, что было очень мало места для творческого мышления.

– В своей книге воспоминаний вы задаете вопрос в связи с советской интервенцией в Анголе и Афганистане: «Почему во второй половине семидесятых годов мы в глазах всего мира стали агрессивной, экспансионистской державой?» Но вы на него так и не ответили.

– Я предполагаю, что в тот период военно-промышленный комплекс настолько усилился, что политические лидеры не могли долж-ным образом его контролировать. Но при этом нуждались в нем, чтобы оставаться у власти. Он был их главным инструментом власти, и поэтому они всячески избегали отчуждения во взаимоотношениях с военными. Страна управлялась не одним человеком. Вся система была насквозь пронизана военно-промышленным комплексом.

– Почему Горбачёв потерпел крах? Почему он не воспользовался своей колоссальной властью, чтобы ускорить продвижение реформ?

– Горбачёв боялся идти вперед, поскольку не был уверен, что страна и общественное мнение созрели для того, чтобы понять и принять реформы. Жаль, потому что я считаю его лучшим из всех наших лидеров, даже лучше Андропова.

– Тем не менее вы довольно критично высказываетесь о нем в своей книге.

– Только потому, что он не воспользовался своими возможностями и допустил распад Советского Союза. Три пьяных человека устроили заговор в Беловежской Пуще: Борис Ельцин, Леонид Кравчук из Украины и Станислав Шушкевич из Белоруссии. Об этой встрече хорошо известно, но мало кто знает, что все трое были пьяны.

– Откуда вы это знаете?

– Мне об этом рассказал один из присутствовавших там людей.

– Вы можете назвать имя этого человека?

– Нет.

– А каково влияние военно-промышленного комплекса в современной России? Удалось ли взять его под контроль?

– Экономические трудности в постсоветской России заставили сократить военные расходы до такой степени, что это нанесло ущерб нашей безопасности. Но теперь, похоже, наш новый лидер Путин снова вынужден считаться с военно-промышленным комплексом. Во всяком случае, военные назначаются на многие ответственные посты. Не знаю, в какой мере он может их контролировать. В целом им тоже приходится думать о выживании в военно-промышленном комплексе, а не об углублении мирного революционного процесса. Однажды в интервью одному американскому журналу я сказал (и эти слова были весьма популярны в то время), что мы сделаем для вас очень нехорошую вещь – лишим вас врага. И мы это сделали. Многим в Вашингтоне теперь непросто, как непросто и нам. Весьма трудно оправдывать непомерные военные расходы, когда в стране столько других нужд и к тому же нет реальной опасной угрозы извне. Это большая проблема. Не знаю как Путин и его окружение, но, глядя со стороны, можно сказать: он опасается упреков в том, что не заботится о нуждах военных. Коммунисты и Жириновский не преминули бы обвинить его в этом. Сейчас очень много развелось авантюристов. Путин могуществен, он опирается на широкую поддержку избирателей, но никто не знает, что будет после него. Это важно. Бюрократы тревожатся в первую очередь о своем будущем.

– Упустил ли Запад возможность перетянуть Россию на свою сторону?

– Вы хотите сказать, воспользовались ли обе стороны окончанием холодной войны? Полагаю, что нет. Соединенные Штаты были ослеплены тем, что, оказавшись единственной сверхдержавой, пустились в разные авантюры. Не все их инициативы были плохи. В Кувейте все было сделано правильно, но военная кампания в Ираке оказалась слабо обоснованна и подготовлена. Разведывательные службы неудовлетворительно выполнили свою работу, да и сама кампания была проведена некачественно. Поэтому теперь США оказались втянуты в тяжелую войну с очень сомнительным исходом. Ирак может так измотать Америку, что она уйдет из этой страны, как в свое время случилось во Вьетнаме. Мы тоже из-за множества внутриполитических проблем не использовали шанс, полученный после окончания холодной войны. Наши лидеры были удовлетворены тем, что Россию приняли в клуб восьми индустриально развитых стран. Не считаю, что новая холодная война неминуема, но мы вступили в эпоху многополярных международных отношений со множеством «центров силы». Подобная ситуация существовала перед Первой мировой войной. Это непростая политика: она требует больших усилий и тщательно обдуманных шагов. Вряд ли обе стороны к этому готовы. Мы можем шаг за шагом скатываться в трясину противостояния.

– Почему ситуация так резко ухудшилась? Я имею в виду решения в области контроля над вооружениями и вооруженными силами, а также обострение отношений с Великобританией.

– Главное в том, что прекратились переговоры. Стороны теряют интерес друг к другу. Виноваты обе стороны.

– Если бы вы сегодня были президентом России, что бы вы предприняли для предотвращения дальнейшего ухудшения отношений?

– Я бы начал серьезные переговоры. Организовал бы две-три встречи на высшем уровне, чтобы обсудить новую международную обстановку, возможные линии поведения и ответственность ведущих держав. Затем следовало бы со всей старательностью разработать повестку дня таких переговоров. Мы постоянно нуждаемся в переговорах, но к ним нужно все время готовиться, и притом весьма тщательно. Встречу в Кеннебанкпорте нельзя назвать переговорами. Я помню, как в прошлом организовывались подобные саммиты. У всех организаций, включая и мой аппарат, дел было по горло. Мы работали, работали и работали не покладая рук. Теперь же стороны потеряли всякий интерес. Российские правящие круги утратили интерес к консультациям с научным сообществом и пренебрегают мнением авторитетных специалистов. Боюсь, что нечто похожее происходит и в США. Встречи на высшем уровне превратились в шоу: лидеры жмут друг другу руки, улыбаются перед телекамерами, но никакие серьезные переговоры не ведутся.

Создается впечатление, что сейчас никто ни в чем не заинтересован. Я понятия не имею, откуда правители получают информацию и где черпают свои идеи. Путин создал наименее прозрачную на моей памяти систему государственного управления. Даже во времена Сталина мы знали, что, скажем, Маленков, или Суслов, или Жданов хотели сделать то-то либо то-то, после чего это становилось все более очевидным и заметным.

Мне ничего не известно об окружении Путина. Что думают эти люди? Что можно сказать о том или ином члене президент-ской команды? Они не выражают себя как общественные, публичные деятели.

Путин сделал много хорошего – восстановил систему государственного управления, например. Но в то же время ни в одной своей речи он не говорит о перспективах. К чему мы стремимся? Какой курс мы хотим осуществлять во внутренней и внешней политике? Это бы намного эффективнее сплотило страну, чем «вертикаль власти».

Интеллектуальный уровень бюрократов, чиновничества заметно снижается. Это началось при Ельцине: в воскресенье кто-то подсказывает ему имя, а в понедельник мы узнаём о новом премьере. Мы ничего о них не знаем, не знаем их взглядов.

– Вас не беспокоит, что Запад опять начнет считать Россию военным противником, если развитие ситуации продолжится в этом направлении?

– Все зависит от конкретных дел. Если руководители страны будут вести себя, как безумцы, это возможно. Но не думаю, что мы на такое способны – в первую очередь по экономическим соображениям. По дороге сюда вы видели богатые пригороды с фешенебельными особняками. Это главная цель бюрократии. Чинуши не заинтересованы в напряженной работе, военной конфронтации или мировой революции. В любой из этих их особняков можно направить судебных приставов и поинтересоваться источниками сверхдоходов. Все это грязные деньги, чиновники не получают столь высоких зарплат, на которые можно было бы купить такие особняки.

– Путин считает, что США воспользовались временной слабостью России, расширив НАТО, распространив свое влияние на южные республики бывшего Советского Союза и т. д. Теперь он наносит ответный удар, отменяя ранее заключенные договоры и угрожая перенацелить ракеты на Европу.

– Меня это не слишком тревожит. Я больше обеспокоен тем, чтó происходит внутри России. А что представляет собой новое поколение? Что у молодежи на уме? Иногда складывается впечатление, что они ничего не знают о прошлом, и похоже, что их не интересует будущее. На первом плане у них сиюминутные материальные потребности. Завтра эти молодые люди станут играть важную роль. Другой повод для беспокойства – это экономика. Мы так сильно зависим от цен на нефть, что, если они упадут, я не знаю, сможет ли что предпринять Путин. Подобно наркоману, мы сидим на игле высоких цен на нефть.

– Я решил навестить вас сегодня, потому что, похоже, начинается новая опасная фаза противостояния. Призраки и тени прошлого не дают нам покоя.

– Люди размышляют об этом, говорят об этом. Во времена Советского Союза мы были чрезмерно идеологизированы, но жить вообще без идеологии невозможно. Нам нужно прекратить глупые разговоры о том, что у России есть свой, уникальный путь. Это чепуха. Политическое руководство должно думать о том, куда нынешняя ситуация выведет страну, как решить существующие проблемы и к чему они приведут страну.

– Почему так сильно испортились отношения с Великобританией?

– В отсутствие реальных проблем политики искусственно раздувают надуманные. Главными злодеями становятся российские граждане, которые в данный момент находятся на территории России, но когда-то находились в Великобритании.

– Создается ли «дымовая завеса», чтобы защитить убийц Литвиненко?

– Это слишком далеко от меня и моей работы, и поэтому я плохо представляю себе реальное положение вещей. Возможно, создается «дымовая завеса», а быть может, речь идет об элементарной глупости. Я не знаю, что за люди окружают Путина. Я больше всего опасаюсь как раз таких инцидентов, таких мелочей, которые не были заранее спланированы, но могут иметь очень плохие последствия. Мы не выстроили хорошие, на прочной основе, российско-британские отношения, хотя раньше они существовали.

– Обеспокоены ли вы тем, что руководство России плохо контролирует ядерный арсенал страны?

– У нас происходило множество техногенных катастроф, но нет оснований беспокоиться именно по вопросу о контроле над ядерными вооружениями.

– Но достаточно ли благоприятна политическая обстановка для того, чтобы говорить о более решительном сокращении ядерных вооружений?

– Обе стороны потеряли врага. Они не видят друг в друге непосредственной угрозы. И, похоже, не понимают, что эта угроза может снова возникнуть в довольно-таки короткое время. Уже одно только наличие большого количества вооружений повышает вероятность ухудшения отношений и делает ситуацию менее стабильной.

Если у вас накоплено так много ядерных вооружений, то необходимо сказать, что существует план избавления от них, даже если вы пока не можете назвать точную дату. В противном случае другие страны скажут: если у вас есть эти вооружения, почему мы не можем их иметь? В настоящее время обладание ядерным оружием становится признаком великой державы. Какие враги угрожают без-опасности Северной Кореи? Их нет, но эта страна хочет быть великой и могущественной.

Во времена холодной войны нас тревожило, что противник может сделать что-то плохое. Сегодня мы должны опасаться того, что стороны не делают ничего хорошего. Они рассчитывают, что все будет идти так, как идет сегодня. Но ситуация постоянно меняется. Можно ожидать появления новых диктаторов, которые пожелают обзавестись ядерным оружием.

США и Россия в равной степени виновны в том, что ядерного раз-оружения нет. Честно говоря, Россия действует неправильно в этом вопросе. У нас так много вооружений, что мы могли бы сократить их в одностороннем порядке, показав хороший пример. Мы могли бы демонтировать ракеты и тем самым внушить другим доверие. Тогда американцы вынуждены были бы последовать нашему примеру.

– Кто из американских президентов, по вашему мнению, больше виновен в создании напряженности – Буш или Клинтон?

– Буш, поскольку он применил военную силу.

– Не кажется ли вам, что начинается новая холодная война?

– Нет, но мы можем скатиться к ней. Это будет не идеологическая война, но она окажется хуже предыдущей, потому что мы живем в многополярном мире и даже небольшие государства обладают ядерным оружием или могут стать ядерными. Раньше США и СССР всех держали под контролем, а теперь многие страны мира становятся неуправляемыми. Я не говорю, что это уже свершившийся факт, но мы можем подойти к более опасному периоду, чем холодная война. Впереди маячит опасность. Два года тому назад об этом нельзя было даже помыслить, а теперь можно. Многое будет зависеть от личных качеств будущих лидеров США и России.

– Кого бы вы хотели видеть следующим президентом России?

– У меня нет фаворитов, потому что я не знаю кандидатов.

– А с американской стороны?

– Из Хиллари Клинтон может получиться неплохой президент. Что касается Барака Обамы, то о нем я знаю очень мало.

– Обама недавно сказал, что США «снова должны повести за собой мир».

– Если Обама надеется править миром, став политическим лидером Америки, то он наивный новичок в политике. Даже если он так думает, ему не следует говорить об этом вслух.

– Митт Ромни, ведущий кандидат от Республиканской партии, не так давно заявил, что «угроза радикального ислама так же реальна», как в прошлом была реальна угроза нацистской Германии и Советского Союза. «Последствия пренебрежения вызовом в лице радикальной исламской организации или государства, обладающего ядерным оружием, просто неприемлемы», – сказал он.

– Они нашли потерянного врага! Теперь все можно объяснить и оправдать: военные расходы, военные действия… «Война цивилизаций» – это в большой степени надуманное понятие.

– Продолжится ли все это после Буша?

– Продолжится – и у них, и у нас. Нам придется вести переговоры с разными мусульманскими лидерами, потому что такой сценарий плох как для христианства, так и для ислама. Возможно, нам нужно организовать конференцию с участием Китая, Японии, Малайзии, Индонезии, Египта и представителей христианского мира. Нам нельзя допустить, чтобы новое поколение выросло с этой нездоровой идеей «войны цивилизаций», поскольку так недолго и беду накликать. Если все время внушать эту мысль людям, то война станет реальностью.

У Пакистана уже есть ядерное оружие. Вскоре им, возможно, обзаведется Иран. Расползание ядерных вооружений удастся остановить лишь в том случае, если в мире улучшится политический климат, а это не произойдет до тех пор, пока крупные державы не начнут сокращать свои ядерные арсеналы. Нам нужно подать пример, а затем сказать: зачем вам нужно это оружие? Вы опасаетесь других стран? Если это так, то давайте сядем за стол переговоров и обсудим, как мы можем помочь вам.

– Может ли Россия убедить Иран отказаться от планов создания атомной бомбы?

– Думаю, что совместно с Америкой мы сможем остановить Тегеран и уговорить его не создавать бомбу. В Москве все говорят: «Зачем нам тревожиться и переживать по этому поводу? Ведь у американцев больше причин для беспокойства». Поэтому Америка должна стать инициатором переговоров. Если же все будет идти так, как идет сегодня, появление у Ирана атомной бомбы неизбежно. Но если мы будем вести переговоры и подадим хороший пример, сократив собственные ядерные арсеналы, то этого можно будет избежать. Я лично не знаком с лидерами мусульманских стран и не знаю их психологию, но я уверен, что обладание ядерным оружием делает лидера более авантюрным и надменным.

– Беспокоит ли вас рост военной мощи Китая, как это беспокоит Пентагон?

– Мне не очень нравится военное усиление Китая. Это в большей степени угроза для России, чем для США. Но я не вижу явной, реальной опасности. Китай мирно интегрируется в мировую экономику и делает это весьма успешно. Это государство так долго было лишено достойного места в мировом сообществе! Это наложило отпечаток на психологию китайцев. В настоящее время они заняты реальным возрождением своей страны. В то же время у нас нет гарантий того, что военные однажды не придут к власти в КНР. Это будет плохо для Китая и для его соседей. Важно продолжать переговоры с Пекином. Нам придется строить систему многополярного мира и международных отношений как основу нашей общей безопасности.

– Разделяете ли вы идею Горбачёва о том, что Россия должна стать частью общеевропейского дома?

– Конечно. Россия могла бы внести большой вклад в развитие Европейского союза. Почему она должна находиться в изоляции, как того хотят Польша и Эстония? Нельзя все время жить вчерашним днем. Если бы мы жили только прошлым, никто из нас не пожал бы руку немцу. ЕС должен помочь нам теперь, пусть даже чисто символически, дав понять, что Европа не против присоединения России к Евросоюзу. Если бы Европейский союз сказал о том, что Россия может стать частью единой Европы через одно или два десятилетия, это помогло бы стабилизировать политику России.

Россия. США. Евросоюз. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 февраля 2008 > № 2906788 Георгий Арбатов

Многополярность и демография

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2008

А.Г. Вишневский – д. э. н., директор Института демографии Государственного университета – Высшей школы экономики, член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике». Данная статья представляет собой сокращенный вариант главы, которая выйдет в свет в коллективной монографии «Россия и мир – 2020: новая эпоха».

Резюме Позиции России в «северном клубе» могут опираться на тот факт, что по численности населения она вторая после США и первая в Европе страна. Но рядом с Китаем или Индией данный аргумент перестает действовать. Слишком тесные союзы с такими гигантами могут полностью лишить Россию самостоятельной роли.

ХХ век стал временем невиданного в истории ускорения роста населения Земли вследствие несинхронных показателей изменений смертности и рождаемости в процессе мирового демографического перехода. Темпы роста достигли максимума в 1960-е годы, в последующие три десятилетия они постепенно снижались, и эта тенденция продолжается. Тем не менее в середине XXI столетия на Земле будет жить примерно в 5–7 раз больше людей, чем в начале XX века. Расселение людей по планете никогда не было равномерным, но мировой демографический взрыв резко усилил эту неравномерность.

Главный глобальный вызов демографического взрыва, порождающий в свою очередь цепочку других вызовов, – экономический. Он обусловлен колоссальным увеличением потребностей вследствие появления миллиардов дополнительных потребителей и роста среднего уровня запросов каждого из них. В результате попыток ответить на взрывоподобноый рост глобальных потребностей интенсификацией производства во всех его формах, включая и самые традиционные, нарушение равновесия между жизнедеятельностью людей и используемыми ими природными ресурсами приобрело общемировые масштабы.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ВЗРЫВА

В современном мире экономические и экологические проблемы могут легко трансформироваться в политические, а то и военно-политические вызовы. В той мере, в какой они вытекают из демографической ситуации, у этих вызовов есть два ряда причин, которые можно условно назвать международными и внутренними.

Международные причины очевидны. Демографическая асимметрия мира резко обостряет экономические диспропорции, противостояние бедных и богатых государств, конкуренцию за ресурсы в условиях их нарастающего дефицита. В то же время подобный ход событий подталкивает развивающиеся страны к модернизации, а это коренным образом изменяет соотношение сил на мировой арене. В воздухе носится идея передела мировых богатств.

Внутренние причины связаны с тем, что модернизация, разрушая традиционные социальные структуры и институты, жизненный уклад десятков и сотен миллионов людей, создает множество неизвестных прежде каналов экономической и социальной мобильности. Люди приобщаются к новому образу жизни, вырабатывается иная система норм, институтов, ценностей. Однако многие экономические, социальные и демографические обстоятельства тормозят модернизацию и снижают ее темпы. Пропускная способность каналов социальной мобильности расширяется крайне медленно и не соответствует потребностям формирующихся социальных слоев. В обществе накапливается недовольство, которое обостряется на фоне неизбежного конфликта между полуразрушенными старыми и еще не полностью созревшими новыми формами жизни.

Повсеместно возникают контрмодернистские (обычно антизападные) идеологии и политические движения. Идеализируя прошлое, они ищут опору в традиционных ценностях, религиозном фанатизме, националистическом экстремизме и т. п. Парадокс истории состоит в том, что движущей силой подъема традиционализма, как правило, являются модернистские устремления.

Эта чрезвычайно сложная ситуация плохо осознается даже учеными, ее анализ зачастую подменяется конструированием поверхностных схем. Примером может служить концепция «столкновения цивилизаций» Самьюэла Хантингтона, подчеркивающая непроницаемость границ между «цивилизациями».

Между тем в действительности происходит стремительное усвоение достижений (и противоречий) промышленно-городской цивилизации сельскими, крестьянскими обществами, которые вынуждены за очень короткое время совершать переход из одной исторической эпохи в другую. Именно трудности столь быстрого перехода порождают промежуточные социальные состояния. Они крайне неустойчивы политически и чреваты вспышками беспорядков и насилия, государственными переворотами, кровавыми этническими конфликтами, военными авантюрами, ростом внутреннего и международного терроризма.

Ситуация осложняется важным, но, как правило, недооцениваемым демографическим фактором. Отметим, что выражение «Третий мир» – в противовес Первому (капиталистическому) и Второму (социалистическому) – было впервые введено в употребление французским демографом Альфредом Сови именно на основе анализа мировой демографической ситуации.

Одно из следствий демографического взрыва в развивающихся странах – их исключительно молодое население. Половина жителей России моложе 37 лет, Европы – 39, таких стран, как Германия и Италия, – 42, Японии – 43 лет. Между тем в Афганистане половина населения – это дети и подростки в возрасте до 16 лет, в Демократической Республике Конго, которая по числу жителей со временем обгонит Россию, – до 15 лет. Средний возраст всего населения Африки – 19 лет, Азии – 28 лет. К 2025-му медианный возраст населения повысится в России до 42 лет, в Европе – до 44, в Северной Америке – до 37 лет. В Африке же он сдвинется лишь к 22 годам, в Азии – к 34 годам. Таким образом, и сейчас, и в обозримом будущем огромной частью населения развивающихся стран будут подростки и молодые люди, незрелые в социальном отношении и в массе своей необразованные. Они не имеют ясных перспектив и легко поддаются манипулированию, склонны к религиозному или политическому фанатизму.

Все это усиливает политическую неустойчивость, которая ощущается во многих густонаселенных странах. Вписываясь в общие процессы глобализации, она грозит дестабилизировать обстановку в мире и привести к крупномасштабным военным конфликтам. При наличии у противоборствующих сторон современных средств массового уничтожения такие столкновения смертельно опасны для всего человечества.

НЕОБХОДИМОСТЬ СНИЖЕНИЯ РОЖДАЕМОСТИ

Очевидно, что международное сообщество должно направить усилия на снижение давления в мировом «котле». Один из способов – влияние на глобальную ситуацию с целью скорейшего завершения демографического взрыва и постепенного сокращения численности населения планеты. Единственный приемлемый способ такого воздействия – снижение рождаемости в развивающихся странах.

К настоящему времени на этом пути достигнуты немалые успехи. С середины до конца ХХ века рождаемость в менее развитых регионах снизилась практически вдвое. Однако она все еще значительно выше, чем требуется (при нынешнем уровне смертности) даже для стабилизации численности населения. Соответственно и мировое население продолжает расти довольно быстро, хотя и медленнее, чем в 50–70-х годах прошлого столетия.

Тем не менее рождаемость сокращается, и есть основания надеяться, что примерно в середине века рост числа жителей планеты прекратится. Но этого, скорее всего, недостаточно.

В соответствии с долгосрочным прогнозом ООН, можно выделить три версии роста населения планеты. Развитие ситуации по «высокому» сценарию – это прямой путь к катастрофе. Но и «средний» сценарий не внушает большого оптимизма (рис. 2).

«Стабильные» 9 млрд человек, помноженные на растущие нужды «среднего» жителя Земли, дают такой совокупный объем потребностей, удовлетворить которые едва ли возможно. Единственный путь, позволяющий сохранять оптимизм, – это развитие по «низкому» сценарию, предполагающему постепенное сокращение численности населения. В отдаленном прошлом (не менее 200 лет назад) число жителей Земли было примерно таким же, как в середине ХХ столетия, т. е. перед началом демографического взрыва (рис. 3). Следовательно, необходимо, чтобы рождаемость в мире опустилась ниже уровня простого воспроизводства.

Стратегия замедления демографического роста остается, пожалуй, единственным и не создающим дополнительных проблем способом относительно успешного ответа на глобальные вызовы. Хотя она не всегда эффективна и порой проводилась с большой жесткостью (Китай).

ГЛОБАЛЬНОЕ ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ

На протяжении истории важным механизмом глобального демографического регулирования не раз оказывалось перемещение людей из густонаселенных регионов в менее обжитые. В XIX и XX столетиях ускорившийся рост числа жителей Европы снова включил этот механизм. Вплоть до середины прошлого века преобладало движение из экономически развитых стран Старого Света в колонизуемые регионы, в основном на неосвоенные либо слабо освоенные территории Нового Света и Океании. С 1820 по 1940 год из Европы за океан выехало более 60 млн человек.

Однако во второй половине XX века демографическая асимметрия и экономическая поляризация Севера и Юга привели к изменению направления межконтинентальной миграции и ее масштабов. Только за 30 лет (1960–1990) из южных районов в северные переместилось около 60 млн человек (примерно столько же в свое время выехало из Европы за океан за 120 лет), и этот поток не сокращается. Более того, годовые темпы увеличения количества переселенцев возросли с 1,4 % (1990–1995) до 1,9 % (2000–2004). С 1990 по 2005 год число мигрантов в мире выросло на 36 млн человек, причем 92 % из них (33 млн) переехало в промышленные страны. Среднегодовое сальдо миграционного обмена развитых государств с развивающимися в пользу первых составило в 2000–2005 годах 2,6 млн человек в год, или 2,2 %. Эти цифры привел на сессии Генеральной Ассамблеи ООН в мае 2006-го Генеральный секретарь этой организации.

Согласно среднему варианту прогноза ООН (как представляется, заниженному, поскольку он предполагает сокращение притока мигрантов в развитые страны после 2010 года), за первую половину XXI века в эти страны смогут переместить еще 120 млн человек.

Движение жителей Юга на Север стало новой мировой реальностью, которая ведет к существенным изменениям этнического состава развитых стран. Уже к середине столетия белое неиспаноязычное население может перестать быть большинством в США. Во многих европейских государствах доля мигрантов и их потомков превысит четверть и приблизится к трети населения, но будет увеличиваться и далее.

Создав эффективный механизм перераспределения финансовых ресурсов между Югом и Севером, миграция превратилась в важный экономический компонент современных международных отношений. По оценке Всемирного банка, уже в конце 1980-х годов средства, которые мигранты ежегодно пересылали своим родственникам, в совокупности достигали 65 млрд долларов. (Сумма уступает только общим доходам от продажи сырой нефти на тот период.) В начале 1990-х получаемая странами Третьего мира часть доходов мигрантов составляла 31 % прибыли от внешнеэкономической деятельности Египта, 26 % – Бангладеш и Иордании, 25 % – Судана, 23 % – Марокко и Мали. С тех пор роль международных трансфертов зарабатываемых мигрантами средств значительно выросла. В период между 1995 и 2005 годами общая сумма денежных переводов, направляемых в развивающиеся страны, увеличилась (вероятно, по заниженным оценкам) с 58 до 167 млрд долларов и существенно превысила объем всей международной помощи Третьему миру. Согласно данным ООН, в 2004-м денежные переводы, поступившие от мигрантов в развивающиеся страны, составляли 1,7 % их ВВП. Три крупнейших получателя этих доходов – Китай, Индия и Мексика. Но большинство из 20 стран, в которых на долю денежных переводов приходится по крайней мере 10 % ВВП, составляют малые развивающиеся страны.

Хотя бóльшая часть этих средств используется на потребление, нельзя сказать, что они просто проедаются. В частности, деньги мигрантов зачастую служат основным источником покрытия расходов на образование и медицинские услуги, способствуя накоплению человеческого капитала.

Однако значимость мигрантов измеряется не только деньгами. Приобретаемые ими профессиональные знания и социальный опыт превращают их в агентов модернизации, носителей новых технологических и институциональных представлений, проводников современного социального и политического мышления.

ГРАНИЦЫ МИГРАЦИОННОЙ ЕМКОСТИ СЕВЕРА

Миграция с бедного Юга на богатый Север представляется, таким образом, вполне логичной. И кажется естественным, что потоки, сформировавшиеся во второй половине ХХ века, не только сохраняются, но и расширяются. Но переселенцы все чаще сталкиваются с серьезными препятствиями ввиду ограниченности миграционной емкости развитых государств.

Эти страны стали поощрять иммиграцию, когда в период послевоенного экономического роста испытывали нехватку рабочей силы, особенно неквалифицированной. Иммиграция способствовала их хозяйственному подъему. Но и Третий мир получил немалую экономическую выгоду, не говоря уже о пользе непосредственного соприкосновения с современной культурой. Так на какое-то время интересы сторон совпали (по крайней мере, частично). Однако постепенно стала обнаруживаться противоречивость найденного, казалось бы, пути.

Прежде всего дает себя знать количественное несоответствие. Потребности развитых государств в привозной рабочей силе, особенно если она служит структурным дополнением к уже имеющимся трудовым ресурсам, ограниченны, тогда как потенциальное предложение развивающихся стран практически безгранично.

Согласно произведенным недавно оценкам, в 2050 году в развитом мире понадобится 513 млн рабочих мест – на 84 млн меньше, чем в 1995-м. А развивающемуся миру для трудоустройства населения потребуется 3 928 млн рабочих мест – на 1 806 млн больше, чем в 1995 году. Даже если считать эти оценки приблизительными, бросается в глаза разительное несоответствие величин, свидетельствующих о неспособности Севера удовлетворить спрос развивающегося мира на рабочие места.

Дело, однако, далеко не только в емкости рынка рабочей силы. Серьезные проблемы связаны с ограниченными возможностями социально-культурной адаптации иммигрантов. До тех пор пока количество переселенцев – носителей иных социокультурных, правовых, политических традиций и стереотипов относительно невелико, они достаточно быстро растворяются в местной среде. Когда же абсолютное и относительное число иммигрантов становится значительным, а главное, быстро увеличивается, они образуют более или менее компактные анклавы. Интеграционные процессы замедляются, возникает межкультурное напряжение, которое усиливается экономическим и социальным неравенством «местного» и «пришлого» населения. Все это неизбежно порождает маргинализацию иммигрантов (по крайней мере, временную), ведет к кризису и раздвоению культурной идентичности. В результате достаточно широкие массы становятся восприимчивы к упрощенным «фундаменталистским» идеям, которые помогают избавиться от культурной раздвоенности и, как кажется, вновь обрести свое «я». При этом процесс интеграции блокируется, и многие (хотя, конечно, не все) иммигранты оказываются в оппозиции к принимающим их обществам. Иногда это противостояние приобретает крайне агрессивные формы.

Ситуация усугубляется тем, что параллельно обостряется кризис культурной идентичности в странах исхода. Постепенно продвигаясь по пути модернизации, страны Третьего мира вступают в крайне болезненный период внутреннего конфликта, жесткого противостояния ценностей традиционного и современного обществ.

В то же время государства, использующие иностранную рабочую силу, начинают осознавать ограниченность своей иммиграционной емкости. Развертываются дебаты вокруг проблемы иммиграции, которая становится картой в политической игре. Нарастают антииммиграционные настроения, и усиливаются меры по ограничению притока иностранцев. Однако реальное сокращение исхода населения из развивающихся стран в развитые маловероятно, и миграционное давление Юга на Север превращается в еще один глобальный вызов.

РОССИЯ И НОВЫЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК

Россия принадлежит к мировому демографическому меньшинству, входит в «золотой миллиард». Это сближает ее с другими странами Севера и в то же время требует осмысления как ситуации внутри «золотого миллиарда», так и отношения к остальному миру.

Серьезному испытанию на прочность подвергается представление о биполярном мире, якобы существовавшем до недавнего времени. На самом деле, это была биполярность не мира, а Севера, в основном совпадающего со странами расселения «золотого миллиарда». Она поставлена под сомнение как изменением соотношения сил внутри Севера, так и постепенной утратой им роли единственного, пусть и «двуглавого», мирового центра принятия решений.

Тенденции международного развития подталкивают к поискам оптимальной внутренней конфигурации стран «золотого миллиарда». Будет ли она моноцентрической, бицентрической, полицентрической? Что больше отвечает интересам «мирового демографического меньшинства»?

Моноцентричность Севера, которая предполагает определенное неравенство и наличие единственного центра принятия решений, пытающегося взять на себя и всю ответственность, едва ли реализуема.

Странам европейской культуры, имеющим более или менее общие историческое прошлое и систему ценностей, более богатым, а главное, находящимся на стадии индустриально-городской цивилизации, противостоит многонаселенный, но бедный развивающийся мир. Для защиты общих интересов требуются консолидация сил и объединение ресурсов «золотого миллиарда». Трудно, однако, представить себе развитые страны, еще недавно разделенные идеологиями «капитализма» и «социализма», как нечто совершенно однородное. Природа сложных систем требует их внутренней дифференциации и структурирования растущего внутреннего разнообразия.

Поиски нового структурирования, отвечающего условиям меняющегося мира, идут уже не одно десятилетие. Страны Севера все яснее осознают себя экономическими, политическими и военными единицами, недостаточно крупными для того, чтобы выступать на мировой арене порознь. Это соображение, например, принималось во внимание при создании, укреплении и расширении Европейского союза. В одиночку ни одна европейская страна не может выступать в качестве центра экономической или политической силы, соизмеримой с Соединенными Штатами, а Евросоюз может. (В 2007-м население самой большой страны ЕС – Германии – составляло 82 млн человек, а всего в объединенной Европе проживало 497 миллионов.) При этом взаимоотношения Европейского союза и США, будучи конкурентными, не становятся конфронтационными, что во многом связано с пониманием общности коренных интересов перед лицом мировых вызовов.

Осознаны ли в полной мере требования нового мирового структурирования в России? Скорее всего, нет. Претензии Москвы на создание «третьего северного центра силы» (в дополнение к США и ЕС) если иногда и обозначаются, то слабо и невнятно, серьезных практических шагов в этом направлении не делается. Когда же Россия в одиночку пытается играть роль такого центра в общемировом масштабе, это свидетельствует о явной переоценке ею своего экономического и демографического веса.

Даже если оставаться в рамках только демографической логики, то нынешняя политика Москвы не может не вызвать беспокойство. Россия – самая населенная страна Европы, однако ее планка в мировой демографической иерархии устойчиво понижается. В 1993 году численность населения России достигла максимума – 148 млн человек, с тех пор уменьшилась более чем на 6 млн и продолжает снижаться. Но даже и 148 млн в наши дни – это далеко не то же самое, что 130 млн жителей Российской империи в конце XIX века, когда они составляли 8 % населения планеты. Напомним, что на территории США ныне проживают 306 млн человек, а в государствах ЕС – 497 миллионов.

В середине ХХ столетия Россия в ее нынешних границах уступала по численности населения только трем странам – Китаю, Индии и США. К 2000-му ее обогнали Индонезия и Бразилия, и она передвинулась с четвертого (если не считать СССР) на шестое место. Затем Россию опередили также Пакистан, Бангладеш и Нигерия, что отодвинуло ее на девятую позицию. Согласно среднему варианту прогноза ООН (пересмотр 2006 г.), Россия сохранит за собой девятую строчку и в 2017, и даже в 2025 годах, но к середине века потеряет еще несколько позиций и отступит на 15-е место. (При корректировке прогнозов ООН, которая производится каждые два года, ситуация несколько меняется. Так, по прогнозу-2000 Россия в 2050 г. занимала 17-е место, по прогнозу-2002 – 18-е, по прогнозу-2004 – 17-е; см. табл. 1: A - ранг, Б - страна, В - население, млн чел.).

Какими бы ни были экономические или военные возможности «третьего северного центра», он не может состояться и стать конкурентоспособным без наращивания демографического веса.

Если Россия заинтересована в появлении «третьего северного центра», она должна стремиться к созданию более крупного наднационального межгосударственного сообщества, чего-то вроде Евросоюза. Сейчас единственная возможность для этого – хотя бы частичное восстановление геополитического единства бывшего советского пространства, но на совершенно иной, неимперской, основе, без каких бы то ни было попыток воссоздания СССР.

Для движения по этому пути следовало бы использовать потенциал Содружества Независимых Государств, пока непрерывно слабеющий. Учитывая демографическую и экономическую ситуацию, самым естественным и выгодным было бы начать с создания единого рынка труда стран СНГ. В этом случае снималась бы проблема надвигающейся на Россию угрозы дефицита рабочей силы, появился бы промежуточный механизм по подготовке части мигрантов к натурализации, а Москва, благодаря своим нынешним экономическим преимуществам, автоматически заняла бы место общепризнанного неконфронтационного лидера Содружества.

В будущем единый рынок труда мог бы сыграть роль Европейского объединения угля и стали. (Эта организация, созданная в 1951-м при активном участии недавних смертельных врагов – Германии и Франции, затем превратилась в Европейское экономическое сообщество.) К сожалению, сейчас развитие идет в противоположном направлении.

Однако демографический потенциал даже всех стран СНГ также не очень велик. Численность населения многих из них будет снижаться – помимо России это Армения, Белоруссия, Грузия, Молдавия и Украина. Соответственно уменьшится общее число жителей региона (см. табл. 2).

Поэтому, даже если создание «третьего северного центра» за счет сближения бывших советских республик и состоится, Москве придется принимать меры по наращиванию демографического потенциала, двигаясь по трем главным направлениям: повышение рождаемости, снижение смертности, привлечение иммигрантов.

Следует остерегаться утопических надежд на то, что успех на первых двух направлениях избавит от необходимости крупномасштабной иммиграции. Все имеющиеся прогнозы показывают, что это не так и серьезный демографический подъем возможен только за счет миграционных потоков, причем в значительной мере из-за пределов СНГ. Для этого надо энергично наращивать возможности интеграции мигрантов в российский социум, но до 2020 года рассчитывать на это особенно не приходится.

Сейчас Россия не готова к приему большого числа иностранцев. Общественное мнение настроено крайне недоброжелательно в отношении иммиграции, что сказывается и на позиции власти. Это не соответствует ни императивам глобальной демографической эволюции, ни интересам России. Но изменить ситуацию в ближайшее время едва ли возможно.

РОССИЯ И ТРЕТИЙ МИР

Выстраивая отношения с «золотым миллиардом», Россия должна решать и вопросы сотрудничества с государствами остального мира – прежде всего с азиатскими соседями.

В Азии сильнее и дольше, чем в других частях мира (возможно, за исключением Африки, но это – дело более отдаленной перспективы), будет ощущаться внутреннее напряжение – экономическое, социальное, политическое, культурное, во многом связанное с небывалым ростом населения. Поэтому Азия останется очень неспокойным регионом. Выстраивание стабильных отношений с азиатскими державами – один из внешнеполитических приоритетов России. Однако демографическая логика требует очень взвешенного подхода к взаимодействию с этими государствами.

Нынешние позиции России в «северном клубе», несмотря на все сделанные выше оговорки, все же могут во многом опираться на ее демографический вес, на тот факт, что по численности населения она вторая после США и первая в Европе страна. Но рядом с Китаем или Индией данный аргумент перестает существовать. В 2025-м число жителей каждой из этих стран превысит 1,4 млрд человек, а к середине века их общее население перевалит отметку в 3 миллиарда. Слишком тесные союзы с такими гигантами способны полностью лишить Россию самостоятельной роли, в лучшем случае – превратить ее в «придаток» (хорошо еще, если не чисто сырьевой).

В России, особенно в слабо заселенной азиатской части, сосредоточены огромные природные богатства. Это не только энергоносители, но и бесценные ресурсы пресной воды, а также бескрайние земельные просторы. Размер пахотных земель на душу населения в мире сократится к 2050 году до 0,08 га. В России же к этому моменту на каждого человека будет приходиться по 1,14 га пахотных земель. Чрезмерное сближение, скажем, с усиливающимся Китаем, где ресурсов явно не хватает, может наложить на Россию «союзнические обязательства», способные в конечном счете привести к ограничению прав как на российские ресурсы, так и на территории, на которых они находятся. Успешно отстаивать свои интересы Москва сможет, только опираясь на солидарность стран Севера, находящихся с ней в одной демографической лодке.

Россия, как в прошлом и СССР, занимает уклончивую позицию по вопросам снижения рождаемости в развивающихся странах. В самой России вновь популярно «антимальтузианство» советских времен. Подвергаются нападкам международные организации, занимающиеся пропагандой планирования семьи, все чаще слышна критика решений Всемирной конференции по народонаселению и развитию (Каир, 1994), ориентированных на замедление роста населения Земли. Все это играет на руку традиционалистским настроениям, широко распространенным в развивающихся странах, но явно противоречит интересам России. Как и другие государства Севера, она объективно заинтересована в скорейшем прекращении демографического взрыва в Третьем мире. Только сокращение рождаемости в развивающихся странах может стать едва ли не единственным непротиворечивым ответом на многие мировые вызовы.

Россия > Госбюджет, налоги, цены. Миграция, виза, туризм > globalaffairs.ru, 16 февраля 2008 > № 2906365 Анатолий Вишневский

Соотечественники в российской политике на постсоветском пространстве

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2008

И.А. Зевелёв – д. полит. н., руководитель представительства Российского агентства международной информации «РИА Новости» в США. Полный вариант статьи выйдет в: А. Миллер (ред.). Наследие империй и будущее России. М.: НЛО, 2008.

Резюме Проблема соотечественников в России – это наследие империи. В течение полутора десятилетий после распада Советского Союза страна жила с этим наследием, проводя малоэффективную политику, но и не допуская крупных ошибок. Задача будущего – научиться защищать соотечественников и использовать их потенциал в своих интересах, избегая неоимперских соблазнов.

Отношение России к соотечественникам, оказавшимся за пределами Российской Федерации после распада Советского Союза, наглядно демонстрирует победу прагматизма над фантомами имперского наследия. В то же время политическая риторика в этой области зачастую носит неоимпериалистический характер. Она играет компенсаторную роль в общественном сознании и закладывает основу для возможности более решительных действий в будущем. В чем причина сосуществования жесткой риторики и умеренной политики? Есть ли тенденции, позволяющие говорить о возможности изменения отношения Москвы к проблеме соотечественников?

ДВОЙНОЕ ГРАЖДАНСТВО: НЕУДАЧА СТРАТЕГИИ И СТИХИЯ РАСПРОСТРАНЕНИЯ

После того как прошел первый шок, вызванный распадом CCCР, в центре внимания общественности, а затем и правительства оказалась тема несоответствия концепции Российского государства в пределах, как считали многие, произвольно установленных границ РСФСР и реальной области распространения русской культуры, русского языка и русского национального самосознания.

С 1993 года способом разрешить все проблемы, связанные с этим несоответствием, казалось введение института двойного гражданства. Москва решила обеспечить российскими паспортами всех русских, проживающих в ближнем зарубежье, а также представителей других этнических групп, имевших историческую связь с территорией России. С точки зрения международного права этот путь не был безупречным. Большинство государств не поощряют двойного гражданства. Тем не менее более сорока стран мира хотя и неохотно, но признаюЂт его как факт реальной жизни.

Переговоры России с бывшими советскими республиками по поводу введения института двойного гражданства не принесли заметных результатов. Попытки использовать этот, по выражению Андрея Козырева, «важнейший инструмент» в решении «главной стратегической задачи внешней политики России» были реализованы лишь в соглашениях с Туркменистаном, подписанных в декабре 1993-го (когда Борису Ельцину торжественно вручили в Ашхабаде туркменский паспорт), и с Таджикистаном (сентябрь 1995 года). Туркменистан на практике всячески ограничивал получение своими гражданами российских паспортов, а в 2003-м в одностороннем порядке вышел из действовавшего соглашения.

В ноябре 2006 года парламент Киргизии в новой редакции Конституции отменил запрет на двойное гражданство, а в марте 2007-го принял соответствующий закон. В 2007 году в Армении также приняли законодательный пакет, предусматривающий введение института двойного гражданства. Возможно, в будущем эти шаги позволят России заключить надлежащие соглашения с Киргизией и Арменией.

Таким образом, определенных результатов в вопросе о двойном гражданстве Москва достигла только во взаимоотношениях снебольшими государствами – участниками СНГ, где русские общины немногочисленны. Три четверти этнических русских на территории бывшего Советского Союза проживают в Украине, Белоруссии и Казахстане. Отсутствие прогресса по вопросу о двойном гражданстве с указанными тремя странами практически означало провал российской стратегии. Это стало очевидно уже в 1995-м.

Столкнувшись с упорным противодействием других государств, Москва отступила. Однако процесс полулегального обретения второго гражданства на постсоветском пространстве, начавшись в первой половине 1990-х годов, продолжается по настоящее время. Существует достаточно свидетельств того, что число лиц, де-факто имеющих двойное гражданство и не желающих сообщать о своем статусе властям страны фактического проживания, составляет на территории бывшего СССР от одного до двух миллионов. Россия мало делала для того, чтобы остановить этот процесс. Более того, с 1997-го Москва стала поощрять получение гражданами стран СНГ российских паспортов.

Это продолжалось примерно до 2002 года, когда был принят новый «Закон о гражданстве Российской Федерации», ограничивший подобную практику. В соответствии с данным документом, претендент на российский паспорт должен отказаться от гражданства другого государства (ст. 13, ч. 1, п. «г»). Это положение, правда, не имеет обратной силы и не распространяется на тех, кто уже имеет двойное гражданство, и не действует при обретении российского гражданства по рождению. Казалось, что Россия подвела черту. Однако вопрос о двойном гражданстве был неожиданно реанимирован в 2004-м.

Стремясь обеспечить преемственность власти в Украине и привлечь на свою сторону пророссийски настроенных избирателей, Леонид Кучма и Виктор Янукович согласились на подготовку договора об урегулировании вопросов двойного гражданства с Россией. Перспективы ратификации этого документа в Верховной раде да и последовательность Януковича в данном вопросе оставались неясными. Тем не менее российские ведомства приступили к работе над проектом договора. «Оранжевая революция» не позволила претворить замысел в жизнь.

Возрождение идеи о двойном гражданстве в 2004 году показало, что при благоприятных условиях Россия готова вернуться к этому вопросу. В декабре 2006-го первый вице-премьер Дмитрий Медведев заявил, что «международная практика последних десятилетий» отвергает институт двойного гражданства, однако тут же добавил, что вопрос о двойном гражданстве в СНГ может стать актуальным, при уровне интеграции, существующем в Европейском союзе.

С одной стороны, правительства новых независимых государств добились успеха в противодействии официальному введению института двойного гражданства. Если бы они пошли на заключение соответствующих договоров, то количество обладателей российских паспортов, скорее всего, оказалось бы гораздо больше, чем в настоящее время. С другой стороны, страны постсоветского пространства утратили контроль над увеличением числа лиц, де-факто имеющих двойное гражданство.

Преждевременно утверждать, что стихийное распространение двойного гражданства дало России инструмент прямого влияния в соседних государствах. Большинство правительств не признаёт этот институт и рассматривает людей с двойным гражданством исключительно как своих граждан. Это создает правовой тупик, в котором окажутся любые попытки России защитить обладателей двух паспортов или выступать от их имени. Однако наличие огромного количества людей с российскими паспортами в соседних странах создает определенные условия для роста влияния Москвы в будущем.

КОНЦЕПЦИЯ «СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ, ПРОЖИВАЮЩИХ ЗА РУБЕЖОМ»: ПОЛИТИЧЕСКАЯ УМЕРЕННОСТЬ

Когда попытки ввести институт двойного гражданства де-юре оказались недейственными, главным инструментом в этой области стала принятая в 1994 году программа «Основные направления государственной политики Российской Федерации в отношении соотечественников, проживающих за рубежом». Задуманная поначалу как дополнение к более амбициозной стратегии двойного гражданства, она быстро превратилась в доминирующее направление.

Между тем двойное гражданство могло стать одним из важных механизмов, обеспечивающих лидерство России в регионе, а программа поддержки соотечественников такого потенциала была лишена. Однако, рассматривая русское население в ближнем зарубежье не только в качестве национального меньшинства других государств, но и как своих соотечественников, Москва получила основания, когда это ей выгодно, ставить данную проблему в отношениях с соседями. Создание концепции «Россия и соотечественники» позволило Кремлю рассматривать тему диаспор в качестве внутренней проблемы.

В статье первой Закона о соотечественниках, принятом в 1999-м (последние поправки внесены в 2006 году) дается определение понятия «соотечественники». Таковыми считаются четыре категории лиц: граждане РФ, проживающие за рубежом; лица, имевшие гражданство СССР; эмигранты из Советского Союза и России; потомки соотечественников, «за исключением потомков лиц титульных наций иностранных государств». Статья третья поясняет, что признание своей принадлежности к соотечественникам бывшими гражданами СССР является актом свободного выбора. Ясно, что в первую очередь под соотечественниками понимаются этнические русские. Однако говорить об этом прямо российские власти избегают и включают в данную категорию всех представителей нетитульных групп ближнего зарубежья, а также титульные группы, пока они сохраняют элементы советской идентичности. Новое постсоветское поколение титульных групп – это уже отрезанный ломоть для России.

В 2006-м были приняты три важных документа, которые свидетельствовали о продолжении президентом РФ Владимиром Путиным умеренной политики предыдущего десятилетия: «Программа работы с соотечественниками за рубежом на 2006–2008 годы», «Федеральная целевая программа “Русский язык” (2006–2010)» и «Государственная программа по оказанию содействия добровольному переселению в Российскую Федерацию соотечественников, проживающих за рубежом». Их изложение включено в раздел «Гуманитарное направление внешней политики» документа «Обзор внешней политики Российской Федерации», обнародованного Министерством иностранных дел РФ в 2007-м.

На «Программу работы с соотечественниками за рубежом» в 2007 году планировалось выделить из государственного бюджета всего 342 млн рублей (в основном на юридическую защиту и социальную помощь). Общая стоимость «Федеральной целевой программы “Русский язык”» – 1,58 млрд рублей, в том числе 1,3 млрд из федерального бюджета. Однако опыт выполнения программы «Русский язык» на 2002–2005 годы не внушает большого оптимизма. По данным аудитора Счетной палаты Валерия Горегляда, из предусмотренных 42 млн рублей было выделено только 1,3 млн, т. е. 3 %. Для сравнения можно отметить, что сразу после выступления на Всемирном конгрессе соотечественников в Санкт-Петербурге в октябре 2006-го, где Владимир Путин говорил об этих программах, президент обратился к делам родного города и объявил о новых проектах инвестиций в его инфраструктуру объемом около 300 млрд рублей.

На программу по переселению в 2007 году было запланировано выделить 4,6 млрд рублей плюс средства местных бюджетов, что, конечно же, явно недостаточно. С помощью этой программы предполагается решать прежде всего социально-экономические проблемы регионов, остро нуждающихся в рабочей силе. Чиновники ожидают, что к 2012-му в Россию из государств – участников СНГ переедут 300 тыс. квалифицированных специалистов с семьями. В одном только 2007 году планировалось принять 50 тыс. человек, однако за первую половину года на переезд решились лишь 10 семей.

НЕОИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ РИТОРИКА И РЕАЛИИ ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА

Приведенные выше факты указывают на то, что намерения проводить более решительную политику в отношении русских диаспор (введение института двойного гражданства с его официальным признанием соседними государствами) так и не были претворены в жизнь, в то время как другие инициативы (укрепление связей с соотечественниками) оставались весьма скромными.

Наиболее радикальные противники умеренного курса говорят о разделенности русского народа и его праве на воссоединение. В период между 1998 и 2001 годами было предпринято несколько попыток облечь такие представления в форму законодательных инициатив. В Государственной думе обсуждались законопроекты «О национально-культурном развитии русского народа», «О праве русского народа на самоопределение, суверенитет на всей территории России и воссоединение в едином государстве», «О русском народе». Однако ни один из них не стал законом. Реалии государственного строительства ставили перед страной совершенно иные задачи, и прагматизм каждый раз одерживал верх над идеологическими конструкциями. После установления в 2003-м жесткого контроля президента РФ над парламентом произошла маргинализация вопроса о русском народе и его праве на воссоединение.

Тема разделенности русских оказалась вытесненной с политического поля еще и потому, что острые территориальные проблемы на постсоветском пространстве возникли не в местах компактного проживания русских. Сепаратистские настроения в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье сформировались не в результате «разделенности русского народа», а по иным историческим причинам. Местные элиты в названных автономных образованиях, недовольные политикой руководства Грузии и Молдавии, стремятся либо к независимости, либо к присоединению к России. Эти настроения прямо не связаны с проблемой «соотечественников», как ее понимают в Москве, хотя довольно значительная часть населения Абхазии (около 200 тыс. человек), Южной Осетии (50 тыс.) и Приднестровья (100 тыс.) воспользовалась предоставленной ей российским законом о гражданстве (в редакциях 1990-х годов) возможностью получить российские паспорта. Контраст между словом и делом в области защиты прав соотечественников нельзя объяснить отсутствием воли и средств.

Дело в том, что, во-первых, Москва всегда рассматривала защиту прав и интересов русских и русскоязычных меньшинств не как цель, а как инструмент для обеспечения лидерства на территории бывшего СССР. Причем этой проблемой часто пренебрегали ради других направлений внешнеполитической деятельности. Когда в 2003-м президент Туркменистана решил выйти из договора о двойном гражданстве, соглашения по газу оказались для российских властей важнее судеб соотечественников. Москва считает, что вопрос о соотечественниках невыгодно снимать с внешнеполитической повестки дня, но никогда не рассматривала его как первостепенный. Исключение составляют ее отношения с Латвией и Эстонией. Однако и тут даже в кризисные моменты, как, например, в конфликте с Таллином весной 2007 года, экономические интересы заставили Россию ограничиваться громкой риторикой и призывами не покупать эстонские продукты.

Во-вторых, в 1990-е стремление Москвы к региональному лидерству не соответствовало ее ограниченным возможностям. Провал военной кампании в Чечне в 1995 году со всей очевидностью продемонстрировал слабость государства и отсутствие консенсуса в обществе. Только потенциальные возможности России и крайняя слабость большинства соседних государств давали какие-то основания для претензий на первенство. Но этот потенциал тогда нельзя было реализовать.

За годы правления Путина ситуация изменилась. Москва приобрела новые механизмы воздействия на страны ближнего зарубежья. Это произошло благодаря бурному экономическому росту, высоким ценам на энергоносители, инвестициям в экономику соседних стран, притоку временных мигрантов, чьи денежные переводы превратились в важнейший источник существования для жителей Азербайджана, Армении, Грузии, Киргизии, Молдавии, Таджикистана, Узбекистана. Тем не менее способность России использовать «мягкую силу», то есть умение добиваться своего путем убеждения и повышения привлекательности своего образа остаются весьма ограниченными.

Наконец, занять более жесткую позицию в вопросе о русских диаспорах не позволяет федеративная структура самой России. Например, если бы Москва в 1994-м официально поддержала требования Крыма о присоединении или даже о значительном расширении автономии полуострова, внутри самой Российской Федерации могли возникнуть серьезные проблемы, связанные с сутью и легитимностью требований отдельных региональных образований. Делая все для сохранения целостности России, правительства Ельцина, а затем и Путина не могли открыто мешать соседям укреплять свою государственность.

Заявления России о защите соотечественников, быть может, помогли психологически справиться с последствиями распада Советского Союза. Это частично сняло противоречия, связанные с государственным строительством в нынешних границах России, хотя, по представлению многих россиян, они не отражали ни историче-ского опыта, ни представлений о «своем» пространстве. Вполне может быть, что империалистическая риторика позволила избежать империалистической политики. В 1992-м Россия ограничивалась только громкими заявлениями. В 1993–1994 годах была предпринята попытка решительных действий, в частности внедрения в жизнь идеи двойного гражданства. После неудачи в этой области оставалось полагаться только на совмещение умеренной политики и жесткого тона. Это продолжилось и в годы президентства Владимира Путина. Конечно, слова тоже могут иметь реальные и зачастую опасные последствия. Но пока «неоимпериалистическая» риторика России не мешает, а отчасти и способствует сохранению умеренности в практических действиях.

ВСЕ БУДЕТ РЕШАТЬСЯ В РОССИИ

Действия России в отношении соотечественников в обозримом будущем станут определяться тремя группами факторов:

положением и деятельностью самих диаспор;

характером межгосударственных отношений на постсоветском пространстве;

направленностью российской внутренней и внешней политики.

Анализ этих составляющих позволяет прогнозировать сохранение нынешних тенденций умеренности на среднесрочную перспективу.

Решающим моментом в положении русских и – шире – русскоязычных общин на постсоветском пространстве является отсутствие прямого насилия, направленного против них. Характерна также слабая мобилизованность и разобщенность русских диаспор. Заметных горизонтальных связей между ними почти нет. Они различаются по размерам, образу жизни и степени интеграции в местное общество. У них нет ни общего противника, ни единого видения своего будущего. Русские общины плохо организованы. Размытость границ между этническими русскими и русскоязычными группами – это еще один немаловажный фактор, сдерживающий объединение под этнонациональными лозунгами.

Исключением можно считать ситуацию в Латвии и Эстонии, где возникли небольшие политические партии, представляющие интересы русскоязычных меньшинств. Однако их деятельность полностью сфокусирована на решении проблем в рамках латвийской и эстонской государственности и никак не связана с Россией и ее концепцией «соотечественников, проживающих за рубежом». Без участия Москвы проблемы, возникающие у диаспор, скорее всего, останутся вопросами местного значения.

Что касается межгосударственных отношений, то до сих пор вопрос о соотечественниках не оказывался причиной острого противостояния. Соглашения в рамках СНГ, безвизовый режим между большинством стран, психологическое ощущение общности исторического наследия сглаживали остроту проблемы.

Правительства стран на территории бывшего СССР теоретически могут вызвать жесткую реакцию со стороны Москвы, если будут поощрять либо сами инициируют инциденты, угрожающие физической безопасности русского населения. Однако шансы развития событий по такому сценарию невелики. А если не возникнут серьезные кризисные ситуации, вопросу о соотечественниках не суждено будет часто оказываться в центре внимания президента России. Это означает, что политика в большинстве случаев станет формироваться на более низких этажах российской власти.

Реальное поведение Москвы в ближайшие годы будет определяться взаимодействием четырех составляющих. Речь идет о гуманитарных, силовых, правоохранительных и экономических вопросах. Различные государственные органы и общественные силы, имея разные интересы и мотивацию, будут стремиться превратить свое видение проблемы соотечественников в основную движущую силу официальной политики.

Гражданское общество и такие его институты, как Комиссия по правам человека при Президенте РФ и Уполномоченный по правам человека в РФ, руководствуются преимущественно гуманитарными соображениями. Они направят усилия на защиту прав русскоязычного населения в соседних государствах и мигрантов в России, а также на либерализацию закона о гражданстве.

Силовая составляющая в принципе может выражаться в укреплении механизмов поддержки соотечественников для усиления российского влияния на постсоветском пространстве. Однако МИД, скорее всего, будет стремиться переводить проблему преимущественно в гуманитарное русло, а также действовать через многосторонние международные институты. Российские власти пока не научились в должной мере использовать «мягкую силу» в межгосударственных отношениях, и потенциал соотечественников как инструмента влияния в ближайшие годы вряд ли будет эффективно задействован.

МВД продолжит сдерживать миграцию из южных республик и препятствовать использованию статуса соотечественников для облегченного получения российского гражданства. Такая ограничительная практика вступает в противоречие с интересами субъектов хозяйственной деятельности, нуждающихся в дешевой рабочей силе с хорошим знанием русского языка. До тех пор пока в России будут сохраняться высокие темпы роста трудоемких отраслей, экономический блок правительства, вероятно, будет склоняться к облегчению временной трудовой миграции, неизбежно ведущей к переселению части соотечественников на постоянное жительство.

Но при любых сочетаниях этих четырех сил политика умеренности будет продолжена. Ситуация может измениться только на политическом уровне. Вопрос о диаспорах и ответственности России за их судьбу присутствует в теоретических обсуждениях вопросов государственного и национального строительства. Каким образом более радикальные подходы к этому вопросу могут пробиться в ту сферу, где формируется реальная политика?

НАЦИОНАЛИЗМ ИЛИ «МЯГКАЯ СИЛА»?

Выше уже отмечалось, что вопрос о диаспорах не является первостепенным в российской политике, однако при определенных условиях он может выйти из тени. Проблемы соотечественников, в том числе вопрос о воссоединении, в принципе могут быть использованы некоторыми политическими силами для получения электоральной поддержки. Однако тому, чтобы перевести эти темы в ранг ключевых для национальных интересов и безопасности, препятствуют два фактора.

Во-первых, в условиях экономического бума абстрактные рассуждения о русском народе гораздо менее привлекательны, чем задачи повышения уровня благосостояния россиян. Несмотря на возрождение элементов имперской символики, мало кто готов потерять с трудом приобретенное благополучие ради великодержавного реванша.

Во-вторых, выстроенная Путиным система власти оставляет очень небольшое пространство для независимой от Кремля политической деятельности. Правящая же элита воспринимает этнонационализм как угрозу внутренней целостности государства и не позволяет укрепиться партиям и движениям, выступающим под подобными лозунгами. В целом современная российская элита не мыслит в узких этнических терминах.

Тем не менее в российском обществе есть силы, которые в перспективе способны поставить под вопрос нынешнюю политику сдержанности. Многое будет зависеть от того, в каком направлении пойдет поиск новой русской идентичности. Сбросив имперскую оболочку после распада Советского Союза, этническое самосознание русских стало более заметным. Пока русский этнонационализм не является хорошо организованной силой, но он может резко усилиться, особенно если цель строительства национального государства станет ведущей темой политических дискуссий. В советских и постсоветских научных кругах, общественном сознании и политике термин «нация» имел и имеет не столько гражданскую, сколько мощную этническую коннотацию. Как это уже неоднократно случалось в истории Европы, общую культуру могут начать рассматривать в качестве воображаемой политической общности, что может послужить толчком к призывам объединить всех русских под одной государственной крышей.

Переосмысление Россией своего места в более конкретных этнических терминах, как это произошло во всех других государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР, может стать самым опасным шагом за всю ее историю. Реализация подобного проекта способна привести к пересмотру границ и подрыву внутренней целостности страны. За строительство наций на обломках империи обычно берутся этнонационалисты. Все бывшие советские республики взлелеяли этнополитические мифы, в которых государство провозглашается родиной «коренного» населения. Теоретически такие взгляды базируются на традиции исторического романтизма, согласно которой человечество можно четко разделить на нации, а культурно (или этнически) обусловленные нации обладают некими священными правами.

Российский этнонационализм в начале ХХI века имеет преимущественно форму ксенофобии. Энергия маргинальных групп скинхедов направлена на близкую и понятную им задачу устрашения и применения насилия в отношении мигрантов с Кавказа и из Центральной Азии. Российская власть с 2006 года попыталась перехватить инициативу у экстремистских группировок, инициировав разговор об интересах коренного населения и государствообразующего народа.

Президент Путин, ранее использовавший понятие «коренное население» для обозначения малых народов Сибири, стал употреблять его применительно ко всем россиянам, противопоставляя их мигрантам: «Нужно, конечно, думать об интересах коренного населения. Если мы не будем думать... это будет только повод и путь к самораскрутке различных радикальных организаций». «Единая Россия» в 2007-м запустила «Русский проект», в рамках которого уже стали звучать другие понятия: «государствообразующий народ», «этническое ядро» и пр.

Введение этнических мотивов в официальный дискурс через обсуждение роли русского народа – явление весьма опасное. Не случайно в Великобритании никогда не муссируется роль «английского народа». Мирный распад СССР отчасти объясняется неоформленностью русского самосознания. Напомним, сколь кровопролитной оказалась дезинтеграция другой социалистической федерации – Югославии, в которой сербы имели более ясное представление о своей идентичности. Как это ни парадоксально, непоследовательные и запутанные отношения Москвы с республиками, входящими в состав Российской Федерации, а также умеренная, а иногда и абсолютно неэффективная политика в отношении русских в ближнем зарубежье являются более благоприятными факторами обеспечения стабильности на постсоветском пространстве, чем попытки выработать ясный подход к созданию национального государства. Лозунг строительства гражданской нации может быть перехвачен, а ее «гражданскость» – быстро отброшена.

«Постимперскость» в России проявляется не в попытках восстановить государство в прежних границах, а в элементах неоимпериалистического курса. Она проявляется в стремлении установить определенный контроль над внутренней и внешней политикой государств, возникших на месте Российской империи и Советского Союза. Соотечественники до сих пор играли не очень значительную роль в этой области. Однако в перспективе такая ситуация может измениться. Например, в результате резкого усиления национализма на политической арене.

Более оптимистичный вариант – превращение соотечественников в инструмент «мягкой силы», укрепления транснационального «русского мира», под которым понимается совокупность «многонационального народа России» и соотечественников за рубежом. Осознание проблемы соотечественников в категориях этничности и их использование в качестве силового элемента внешней политики могут привести к катастрофе. Формулирование же вопроса в терминах политической нации и мягкого влияния может принести России серьезные выгоды.

В современном мире многие диаспоры действуют в интересах своей исторической родины: еврейская, армянская, греческая, китайская, прибалтийские, центральноевропейские. Собственно, именно это и делает отдельных граждан зарубежных стран членами диаспоры, понимаемой как политическая категория. У России есть возможности способствовать формированию российской диаспоры из русских и представителей иных этнических групп, осознающих определенную связь с Российской Федерацией. Некоторые шаги в этом направлении сделаны. Однако они не подкреплены конкретной и последовательной политикой, и результаты пока весьма скромные.

Соотечественники за рубежом ждут поддержки от России, но сами пока не работают на благо исторической родины. Для того чтобы сформировалась активная диаспора, Москва должна продемонстрировать свою заинтересованность в этом и проявить готовность сделать что-то реальное для ее членов. Настоящим прорывом могло бы стать законодательство, позволяющее конвертировать статус соотечественника в российское гражданство. В настоящее время закон и программы для соотечественников практически никак не связаны с законом о гражданстве и политикой в области миграции. Статус соотечественника должен создавать условия для переселения в Россию, иначе для многих граждан на постсоветском пространстве он не имеет смысла. Такое изменение в законодательстве позволило бы достичь тех целей, которых не удалось добиться из-за неудачи с введением института двойного гражданства. Это помогло бы тем, кто остается жить в соседних государствах, осознать свою особую связь с Россией и получить «запасной вариант» на случай ухудшения ситуации. Кроме того, это облегчило бы переселение части соотечественников и привлекло бы в Россию квалифицированную русскоязычную рабочую силу, компенсировав снижение численности населения.

Проблема соотечественников в современной России – это наследие империи. В течение первых полутора десятилетий после распада Советского Союза страна жила с этим наследием, проводя малоэффективную политику, но и не допуская крупных ошибок. Задача ближайшего будущего – научиться защищать соотечественников и использовать их потенциал в своих интересах, избегая при этом неоимперских соблазнов.

Россия > Внешэкономсвязи, политика. Миграция, виза, туризм > globalaffairs.ru, 16 февраля 2008 > № 2906344 Игорь Зевелев

Ядерное разоружение: проблемы и перспективы

Виктор Есин

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2008

В.И. Есин – первый вице-президент российской Академии проблем безопасности, обороны и правопорядка, генерал-полковник (в отставке). Данная статья основана на материале, подготовленном для конференции «Пред-отвратить ядерную угрозу», которая была организована Форумом мировой политики, Горбачёв-фондом, Белферским центром науки и международных отношений и прошла в декабре 2007 года в Гарвардском университете.

Резюме Застой, воцарившийся в сфере контроля над ядерными вооружениями, необходимо преодолеть. При всех возможных несовершенствах наличие данного режима более благоприятно для международной безопасности, чем его отсутствие. Однако он может прекратить существование на рубеже 2012 и 2013 годов, если руководители России и США не проявят политическую волю.

Разоруженческая проблематика, ушедшая в тень мировой политики в прошлом десятилетии, вновь обрела актуальность. В центре внимания – судьба договоров, которые в свое время знаменовали собой окончание биполярной конфронтации. Ситуация в этой сфере требует очень внимательного анализа, поскольку поспешные действия чреваты подрывом международной стабильности.

В сфере контроля над ядерными вооружениями существуют только двусторонние договоры между Россией и Соединенными Штатами. Участие Белоруссии, Казахстана и Украины в Договоре между СССР и США о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений (Договор СНВ-1, или START-1) можно считать формальным, тем более что эти страны не обладают в настоящее время ядерным оружием.

К числу главных соглашений между Москвой и Вашингтоном в области контроля над ядерными вооружениями следует отнести Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (Договор о РСМД), уже упомянутый Договор СНВ-1 и Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов (Договор о СНП, или Московский договор). К этим документам примыкают односторонние инициативы 1991 года по глубоким сокращениям нестратегических (или иначе тактических) ядерных вооружений, выдвинутые президентом США Джорджем Бушем-старшим и президентом СССР Михаилом Горбачёвым.

Как же обстоят дела с соблюдением перечисленных договоров и инициатив, верификацией выполнения их положений? Есть ли потребность и целесообразность в сохранении или пролонгации действующих договоренностей, переоформлении некоторых из них в новые соглашения?

Договор о РСМД был подписан 8 декабря 1987-го в Вашингтоне, вступил в силу 1 июня 1988 года. Договор является бессрочным. В 1991-м было завершено выполнение предусмотренных им ликвидационных мероприятий. Советский Союз уничтожил 1 846, а США – 846 ракет. Инспекции бывших ракетных баз и контроль за прекращением производства ракет средней и меньшей дальности продолжались еще в течение 10 лет – до середины 2001 года. В настоящее время Россия и Соединенные Штаты осуществляют мониторинг соблюдения Договора о РСМД с использованием национальных технических средств контроля (НТСК) и путем обмена уведомлениями.

Между тем определенное беспокойство Москвы вызывает тот факт, что в интересах создания своей противоракетной обороны Соединенные Штаты проводят испытания с использованием новых баллистических ракет-мишеней, которые, по сути, являются ракетами средней дальности. Это может рассматриваться как прямое нарушение американской стороной условий Договора о РСМД. Попытки прояснить ситуацию в рамках Специальной контрольной комиссии (СКК), созданной для рассмотрения вопросов соблюдения Договора о РСМД и выработки мер по повышению его эффективности, заблокированы американцами (последняя сессия СКК состоялась в октябре 2003-го). Начиная с 2004 года США отказываются от проведения заседаний СКК. Вашингтон считает, что вопросы российской стороны, касающиеся производства американских баллистических ракет-мишеней, якобы не имеют прямого отношения к Договору о РСМД.

По существу, Соединенным Штатам невыгодно вести заведомо проигрышные для них переговоры об односторонних нарушениях положений Договора о РСМД. Переписка по этой проблеме, осуществляющаяся по дипломатическим каналам, сродни диалогу глухого со слепым, а отсутствие активности со стороны России создает для США комфортные условия для нарушения Договора о РСМД.

Договор СНВ-1 подписан 31 июля 1991-го в Москве, вступил в силу 5 декабря 1994 года. Срок действия – 15 лет. Этот договор предусматривает широкий спектр мер контроля и доверия: наблюдение с использованием НТСК, обмен данными (уведомлениями, сообщениями, запросами, телеметрической информацией о пусках ракет и пр.) и инспекционный режим, включающий 13 видов проверок на местах.

4 декабря 2001-го в соответствии с Договором СНВ-1 завершено сокращение стратегических вооружений до предельных уровней, составляющих не более 1 600 носителей (межконтинентальные баллистические ракеты – МБР, баллистические ракеты подводных лодок – БРПЛ, тяжелые бомбардировщики – ТБ) и не более 6 000 ядерных боезарядов на них. Стороны выполнили обязательства и уменьшили количество развернутых стратегических носителей и числящихся за ними боезарядов: Россия – до 1 136 носителей и 5 518 боезарядов, США – до 1 238 носителей и 5 949 боезарядов.

По состоянию на 1 января 2007 года число развернутых стратегических носителей и боезарядов на них, в соответствии с установленными Договором СНВ-1 правилами подсчета, составляло соответственно у России 880 и 4 162 единицы, у Соединенных Штатов – 1 225 и 5 866 единиц.

При сокращении ядерных вооружений по Договору СНВ-1 Россия реально ликвидировала свои вооружения, а США в значительной мере использовали договорное право на перезаявление (понижение) количества боезарядов, засчитываемых за развернутыми МБР и БРПЛ. Реально американцы ликвидировали лишь незначительную часть стратегических носителей. Таким образом, Соединенные Штаты создали в своих стратегических наступательных силах (СНС) так называемый «возвратный потенциал», позволяющий при необходимости оперативно (за 4–6 месяцев) нарастить арсенал развернутых стратегических ядерных боезарядов более чем на 3 000 единиц.

Что касается верификации Договора СНВ-1, то сегодня возможностей у России значительно меньше, чем у США, хотя изначально существовал паритет. Дело в том, что вследствие сокращения финансирования мероприятий по контролю за выполнением Договора СНВ-1 российские специалисты из года в год не выбирают установленную квоту по инспекциям на местах – проводится примерно половина от числа разрешенных проверок. А недостаток НТСК, прежде всего соответствующих космических аппаратов наблюдения, не позволяет компенсировать такое сокращение мониторинга. В мае 2001-го Россия вовсе свернула свою деятельность по непрерывному наблюдению за американским заводом «Геркулес» в городе Магна (штат Юта), производящим ракеты.

Американцы же ежегодно полностью выбирают установленную квоту по инспекциям на местах. К примеру, в 2005-м они провели 47 проверок на объектах стратегических ядерных сил (СЯС) России. До сих пор специалисты из США осуществляют на постоянной основе наблюдение за Воткинским машиностроительным заводом в Удмуртии, где производятся ракеты. О возможностях американских НТСК нет надобности говорить: они практически неограниченны.

Проведенные россиянами выборочные инспекции позволили предъявить Соединенным Штатам ряд претензий по соблюдению условий Договора СНВ-1. Речь идет об испытаниях БРПЛ «Трайдент-2», береговом обслуживании стратегических подводных лодок на незаявленном объекте – мысе Канаверал, переоборудовании шахтных пусковых установок МБР и пусковых установок стратегических подводных лодок под вооружения других классов (в частности, ракет-перехватчиков и крылатых ракет). Кроме того, было зафиксировано бесконтрольное производство ракетной ступени «Кастор-120», которая взаимозаменяема с первой ступенью МБР «MX» и вследствие этого подлежит контролю по Договору СНВ-1, как стратегический носитель. Американцы же декларируют эту ракетную ступень как «коммерческую космическую ступень».

Указанные претензии регулярно обсуждаются на проходящих в Женеве сессиях Совместной комиссии по соблюдению и инспекциям (СКСИ), созданной по Договору СНВ-1, но американцы до сих пор не сняли озабоченность России отступлениями от положений Договора СНВ-1. Создается впечатление, что нарушение Соединенными Штатами отдельных положений Договора СНВ-1 носит не эпизодический характер, а является следствием целенаправленной политики по размыванию его контрольного механизма в целях обеспечения односторонних преимуществ для американского военно-промышленного комплекса, занятого созданием перспективных систем стратегических вооружений.

С российской стороны новыми важными этапами реализации Договора СНВ-1 явились введение в договорное поле БРПЛ нового типа РСМ-56 («Булава») и МБР РС-24, а также начало их летных испытаний соответственно в 2005 и 2007 годах. Москва также заявила о новом объекте СНВ – «испытательном полигоне Капустин Яр». Его появление связано с принятием Министерством обороны РФ решения о проведении с этого полигона пусков МБР типа РС-12М («Тополь») в целях отработки боевого оснащения МБР и БРПЛ.

Договор о СНП подписан 24 мая 2002-го в Москве, вступил в силу 1 июня 2003 года. Срок действия – до 31 декабря 2012-го. К тому времени Россия и США должны сократить и ограничить свои развернутые стратегические ядерные боезаряды таким образом, чтобы их суммарное количество не превышало у каждой из сторон 1 700–2 200 единиц (примерно в три раза ниже предельных уровней боезарядов, установленных по Договору СНВ-1).

Договор о СНП по своему формату принципиально отличается от Договора СНВ-1. Этот документ не предусматривает механизмов контроля и поэтапного выполнения обязательств, взятых на себя сторонами. Подтверждена лишь приверженность Договору СНВ-1, срок действия которого заканчивается в декабре 2009 года.

И Москва, и Вашингтон выполняют Договор о СНП в соответствии с выработанной каждой из сторон концепцией строительства своих ядерных сил. При этом Россия исходит из целесообразности реальной ликвидации носителей стратегических ядерных боезарядов, с тем чтобы к концу 2012-го выйти на уровни, определенные Договором о СНП. Соединенные Штаты придерживаются уже апробированного в случае с Договором СНВ-1 порядка, когда сокращение развернутых стратегических ядерных боезарядов осуществляется в основном за счет так называемой «разгрузки» носителей либо их переоборудования для решения неядерных задач.

В этих условиях необходима выработка новых мер доверия и предсказуемости, тем более что это определено в известной Декларации президентов Владимира Путина и Джорджа Буша-младшего, подписанной в Москве одновременно с Договором о СНП (Совместная Декларация о новых стратегических отношениях между Россией и Соединенными Штатами Америки. – Ред.). Такая работа проводится по инициативе российской стороны. В апреле и октябре 2005 года Россия официально внесла соответствующие предложения на рассмотрение Двусторонней комиссии по выполнению (ДКВ) Договора о СНП, предусматривающие, в частности, меры контроля и верификации. Однако американская делегация в ДКВ ведет себя крайне пассивно. Российские предложения остаются без рассмотрения и, по мнению Вашингтона, не являются необходимыми. Американцы считают, что для обеспечения транспарентности в отношении СНВ достаточно регулярного обмена информацией о состоянии стратегических ядерных вооружений обеих сторон на заседаниях ДКВ.

Не достигнута и договоренность относительно понимания правил засчета стратегических ядерных боезарядов, ограничиваемых Договором о СНП.

Американская сторона считает, что засчету по Договору о СНП в наземном и морском компонентах стратегических ядерных сил подлежат только «оперативно развернутые ядерные боезаряды», находящиеся на МБР и на БРПЛ, несущих боевое дежурство в конкретный период времени. При таком подходе из поля зрения выпадают ракетные средства, которые за короткий срок могут быть приведены в состояние боевой готовности. А здесь преимущество явно на стороне американцев.

Сегодня можно констатировать, что подход США в отношении практической реализации Договора о СНП направлен на уклонение от разработки и согласования любых мер и механизмов контроля его выполнения, а также от структурирования и детализации информации о состоянии стратегических ядерных вооружений, которую стороны предоставляют друг другу. Налицо стремление Соединенных Штатов добиться односторонних преимуществ за счет приобретенной ими исключительно высокой способности к оперативному наращиванию потенциала СНС. Россия же располагает крайне ограниченными возможностями по «возвратному потенциалу» своих СЯС.

Как дальше будет развиваться дискуссия в рамках Двусторонней комиссии по выполнению, предположить трудно, хотя есть серьезные опасения, что Вашингтон и далее будет игнорировать озабоченность Москвы.

Что касается выполнения односторонних инициатив 1991-го по сокращению тактических ядерных вооружений, следует отметить, что они представляют собой классический пример неформального режима, который, благодаря тщательно сбалансированным взаимным уступкам, позволил в короткий срок достичь весьма впечатляющих результатов. При этом удалось обойти многие неизбежные в ходе переговоров трудности, такие, например, как процесс ратификации, зависимость которого от внутриполитической ситуации наглядно продемонстрировал канувший в Лету российско-американский Договор СНВ-2 (или START-2), подписанный 3 января 1993 года в Москве.

Безусловно, такой режим имеет и недостатки, поскольку основывается не на юридических обязательствах, а на политических заявлениях.

Вместе с тем в последнее десятилетие XX века, когда между Москвой и Вашингтоном установились доверительные отношения, ни у кого не возникло подозрений, что другая сторона не выполняет взятых на себя односторонних обязательств. В результате к концу 2001-го арсеналы тактического ядерного оружия у США и России были сокращены примерно на 70 %. Был решен и вопрос с ядерными крылатыми ракетами морского базирования, которые являются оружием большой дальности. Они были сняты с кораблей и подводных лодок и складированы в арсеналах.

Оценка выполнения Москвой и Вашингтоном достигнутых договоренностей в сфере контроля над ядерными вооружениями позволяет утверждать, что, несмотря на имеющиеся издержки, обе стороны выполняют взятые на себя обязательства в отношении соблюдения требуемых уровней сокращения и ограничения ядерных вооружений. Это, несомненно, позитивно сказывается на международной стабильности. Вместе с тем приближается время, когда сроки действия Договора СНВ-1 и Договора о СНП истекут, а их дальнейшая судьба остается неопределенной. Такое положение создает угрозу полного развала в сфере контроля над ядерными вооружениями.

Что же следует предпринять, чтобы избежать негативного сценария?

Прежде всего необходимо возобновить на высоком уровне российско-американский диалог по вопросам контроля над ядерными вооружениями.

В марте 2007 года в соответствии с договоренностями, достигнутыми Владимиром Путиным и Джорджем Бушем годом ранее, в Берлине начались российско-американские консультации о судьбе Договора СНВ-1. Заместитель госсекретаря США по вопросам Европы и Евразии Даниел Фрид определил направленность консультаций как «обсуждение вопросов прозрачности, связанных с Договором СНВ-1, после истечения срока действия этого Договора».

Представляется, что такой переговорный формат узок и если его не расширить, то достичь продвижения в сфере контроля над ядерными вооружениями не удастся. Договор СНВ-1 и Договор о СНП взаимообусловлены. Они регламентируют правила поведения сторон в одной и той же области – стратегических ядерных вооружений России и США. А потому судьбу этих договоров необходимо решать одновременно. Да и тактически это выгоднее: расширяется поле для достижения компромиссов. Кроме того, переговоры необходимо вывести на высокий уровень. Если этого не сделать, то в переговорном процессе будут превалировать экспертные оценки, согласовать которые, как показывает практика, весьма трудно. Для достижения успеха нужны политические решения.

В целом же, учитывая стремление Вашингтона к оснащению стратегических ракет неядерными боеголовками, Москве следует настаивать на подписании нового юридически обязывающего договора. Он бы заменил Договор СНВ-1 и Договор о СНП и определил конкретный механизм контроля над стратегическими наступательными вооружениями с учетом оснащения их как ядерными, так и неядерными боеголовками. Позицию некоторых представителей руководства России, полагающих, что оснащение стратегических носителей неядерными боеголовками недопустимо, вряд ли можно считать жизнеспособной. Практика показывает, что если стороны хотят достигнуть согласия, то им следует учитывать интересы друг друга. В противном случае, как это было, например, с попытками адаптации подписанного 26 мая 1972 года в Москве Договора между СССР и США об ограничении систем противоракетной обороны (Договор по ПРО), результат априори будет отрицательным. Раз американцы стремятся к обладанию стратегическими средствами в неядерном оснащении, России необходимо это учитывать и сосредоточить дипломатические усилия на минимизации ущерба для стратегической стабильности от развертывания таких вооружений путем разумных ограничений. Бескомпромиссная позиция обернется против России, когда Соединенные Штаты все сделают по-своему.

Предметом активной дискуссии является в последнее время судьба Договора о РСМД. В России формируется мнение, что этот документ перестал отвечать интересам страны, а потому можно ставить вопрос об одностороннем выходе из него. При этом целесообразность такого шага обосновывается различными аргументами – от обеспокоенности тем, что ряд государств, расположенных недалеко от российских границ, имеют ракеты средней и меньшей дальности, а Россия такими вооружениями не обладает и «вечно так продолжаться не может», до утверждения, что подобный шаг был бы адекватным ответом на планы США по развертыванию баз ПРО в Европе.

Оценивая резонность таких доводов, следует заметить, что ни один из них не соответствует ни букве, ни духу Договора о РСМД. Выход из него, согласно статье XV этого документа, возможен, если одна из сторон решит, «что связанные с содержанием настоящего Договора исключительные обязательства поставили под угрозу ее высшие интересы». Однако вряд ли можно серьезно утверждать, что 10 наземных ракет-перехватчиков, размещенных в Польше, способны угрожать высшим интересам России.

Москве надо глубоко и всесторонне рассмотреть вопрос о целесообразности одностороннего выхода из Договора о РСМД. Поспешность в этом деле крайне вредна.

После проведения анализа может выясниться, что в военном отношении у России есть насущная потребность в ракетных средствах средней и меньшей дальности в неядерном оснащении. С военной точки зрения не просматривается необходимость обладания Россией ядерными ракетами средней и меньшей дальности. В таком случае Москве следует выступить с инициативой адаптировать Договор о РСМД под потребности обладания неядерными ракетами средней и меньшей дальности. В такой комплектации эти ракеты, что очень важно, не будут представлять неотвратимую угрозу ни для Европы, ни для других соседей России, ни – тем более – для Соединенных Штатов. Следовательно, можно ожидать, что их реакция на такой шаг России будет умеренной. Это создаст условия для того, чтобы США согласились с предлагаемой адаптацией Договора о РСМД.

Высказанные соображения, безусловно, не бесспорны и не исчерпывают всей проблематики, но заслуживают, по меньшей мере, обсуждения. Несомненно, что застой, воцарившийся в сфере контроля над ядерными вооружениями, необходимо преодолеть. Режим контроля должен быть сохранен. При всех его возможных несовершенствах это значительно лучше для международной безопасности, чем отсутствие контроля над ядерными вооружениями. А такое может случиться на рубеже 2012 и 2013 годов, если руководители России и США не проявят политическую волю.

Россия. США > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 февраля 2008 > № 2906324 Виктор Есин

Европейская энергобезопасность и уроки истории

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2007

Надя Кампанер – научный сотрудник Центра геополитических проблем энергетики и энергоресурсов (CGEMP) Университета Дофин (Париж).

Резюме Более четверти века назад проект газопровода из Сибири в Европу привел к расколу западного мира. Навязанное США эмбарго на поставку технологий вызвало протест ряда глав европейских государств. Вокруг «уренгойской трубы» объединились ведущие страны Европейского сообщества, в равной степени заинтересованные в сотрудничестве с Советским Союзом.

Россия поставляет нефть и газ в страны Западной Европы уже в течение многих десятилетий. Однако за последние несколько лет эта скучная, по сути, тема стала очень модной в средствах массовой информации. Вопросы энергетики, ныне крайне политизированные, занимают все большее место во всевозможных геополитических исследованиях и привлекают все большее число аналитиков всех мастей. Торговля энергоресурсами с Россией становится предметом растущих опасений и в европейских политических кругах.

Споры эти далеко не новы. Более четверти века назад предметом бурной полемики было строительство газопровода из Сибири в Западную Европу. Этот проект привел к расколу: навязанное США эмбарго на поставку технологий вызвало протест некоторых лидеров, решительно настроенных участвовать в проекте, необходимом для удовлетворения быстро растущего спроса на природный газ. Вокруг «уренгойской трубы» объединились ведущие государства Европейского сообщества, заинтересованные в сотрудничестве с Советским Союзом.

В период холодной войны энергетическое сотрудничество представлялось Старому Свету своеобразным мостом, перекинутым поверх политических разногласий, поскольку оно способствовало сближению Западной Европы и восточного блока. По мнению бывшего канцлера Германии Гельмута Шмидта, экономическое взаимодействие шло рука об руку с развитием дружественных политических отношений: «Два государства, зависимые друг от друга экономически, не будут враждовать. Значит, экономическое сотрудничество, которое я не устаю превозносить в своей стране, служит делу мира», – пишет он в своих мемуарах.

Руководители газовой промышленности Европы поддерживали между собой теплые отношения, основанные на взаимном доверии и уважении и вылившиеся в долгосрочные контракты. Жак Мэр, бывший генеральный директор компании Gaz de France, вспоминает: тридцать лет назад «нас совсем не заботила геополитика». Ветераны европейской газовой отрасли считают, что «газовая Европа» существовала уже в 1970–1980-х годах: крупные западноевропейские компании совместно вели торговлю с советской стороной. Они составляли «Большой альянс», благодаря которому каждая страна поддерживала тесные связи с соседями. Действительно, сотрудничество между национальными компаниями и правительствами является важным и необходимым: торговля газом требует строительства магистральных трансконтинентальных газопроводов, и обычно газ, прежде чем он будет доставлен компании – участнику соглашения, пересекает территории нескольких стран. Напомним, что одной из изначальных целей Энергетической хартии было создание, перефразируя Шарля де Голля, «энергетической Европы» от Бреста (город на западе Франции. – Авт.) до Владивостока.

Сегодня история отчасти повторяется: вопросы, связанные с сотрудничеством в сфере энергетики, вновь вызывают политические страсти, но на этот раз уже внутри самого Европейского союза. Страны ЕС сейчас разобщены как никогда с момента своего стремительного расширения до 25, а теперь уже 27 членов. Например, проект газопровода «Северный поток» иллюстрирует конфликты интересов внутри Евросоюза: с одной стороны, проект поддерживается государствами-основателями, а с другой – торпедируется странами Балтии и Польшей.

Энергетика стала предметом разногласий и между кремлевскими и брюссельскими политиками. Иногда энергоресурсы даже сравнивают с пушками и бомбами. Так, по словам французского депутата Пьера Лелуша, «Россия использует нефть и газ так же, как Брежнев – ракеты». Несмотря на свою вызывающую неординарность, подобная точка зрения сегодня достаточно широко распространена среди политических деятелей.

Оставим в стороне недавние проблемы и споры, в достаточной мере освещенные в СМИ, и вернемся к истокам энергетической взаимозависимости между Европейским союзом и Россией, а также к ее политическим последствиям. Сейчас, когда все чаще мелькают такие выражения, как «газовая война» или «новая холодная война», уместно вернуться к истории развития торговли нефтью и газом между Западной Европой и Россией.

1957: ВОЗВРАЩЕНИЕ РОССИИ НА МИРОВОЙ РЫНОК НЕФТИ

К концу 1950-х годов СССР удается выйти на энергетические рынки Европы или, скорее, возобновить свой экспорт нефти. С конца XIX века Российская империя поставляла в Европу нефть с месторождений в Бакинском нефтегазоносном районе. СССР возобновил эти поставки в начале 1930-х. После Второй мировой войны основными потребителями советской нефти были страны социалистического лагеря. Благодаря открытию «второго Баку» в Волго-Уральском регионе, а также мощным инвестициям в данную отрасль, советская нефтяная промышленность переживала в 1955–1960 годах новый подъем: добыча сырья удваивается, СССР становится вторым после Соединенных Штатов мировым производителем, что позволяет ему вновь начать экспорт нефти.

В обстановке холодной войны возобновление советских поставок вызвало озабоченность на Западе. Кроме того, это всерьез встревожило крупные нефтяные компании, господствовавшие на мировом энергетическом рынке (так называемые «семь сестер»: четыре компании Jersey (Exxon), Socony-Vacuum (Mobil), Standard of California (Chevron) и Texaco, входившие в Aramco, плюс Gulf, Royal Dutch-Shell и British Petroleum. – Авт.). Им трудно было смириться с появлением нового конкурента с более низкими ценами.

Однако в 1957-м, не посчитавшись с позицией англо-американских компаний, итальянская государственная группа ENI заключила с СССР исторический договор на поставку нефти. Президент ENI Энрико Маттеи рискнул импортировать советскую нефть невзирая на вето «семи сестер» (само это выражение приписывается именно ему). Такая инициатива четко вписывалась в стратегию диверсификации снабжения, разработанную ENI. В результате Италия стала важным импортером российского сырья и до сих пор остается одним из главных торговых партнеров России.

В 1950–1960-х годах Советский Союз смог вновь начать экспорт в Западную Европу не только за счет демпинговых цен, позволивших проникнуть на нефтяной рынок, но и за счет заключения бартерных сделок. В разгар холодной войны эта стратегия воспринималась как настоящая политическая атака. «Хрущёв не раз грозил закопать нас в землю. Сегодня становится все более очевидным, что, если ему дать волю, он охотно утопит нас в нефтяном океане», – говорил тогда американский сенатор Кеннет Китинг. Ведущим нефтяным компаниям Запада пришлось в свою очередь снижать цены. Это заставило другие страны-производители сплотиться, выступив единым фронтом на защиту своих доходов. Известный нефтяной аналитик Даниел Ергин считает, что именно наступление СССР, сбивавшего цены для завоевания рынков сбыта, способствовало созданию ОПЕК в 1960 году.

В 1962-м, вскоре после Карибского кризиса, Соединенные Штаты ввели экономические санкции против Советского Союза: в ноябре в рамках НАТО было одобрено эмбарго на поставку труб большого диаметра, необходимых для строительства трубопроводов. Правительство Западной Германии обратилось к крупным сталелитейным компаниям, заключившим с СССР договоры на поставку 130 тыс. тонн стальных труб, с просьбой аннулировать контракты. Однако некоторые европейские страны, например Великобритания и Италия, отказались поддержать эти санкции.

Со своей стороны СССР вследствие эмбарго наладил собственное производство труб большого диаметра, и ему удалось построить самый протяженный на то время в мире первый трансъевропейский нефтепровод «Дружба» длиной 5 500 км. Рассказывают, что на первой трубе, сошедшей в марте 1963 года с конвейера Челябинского завода на Урале, рабочие написали: «Труба тебе, Аденауэр!» Санкции задержали строительство нефтепровода всего лишь на год: первая нитка была введена в строй в 1964-м (по ней нефть поступала в Чехословакию, Венгрию, Польшу и ГДР, которые подписали соглашения с Москвой в декабре 1959 года), и в конце концов в 1969-м эмбарго было снято.

Хотя «широкое дипломатическое наступление Кремля» встретило сопротивление стран западного блока, импорт «красной нефти» в Западную Европу на протяжении 1960-х годов неуклонно возрастал. Эмбарго лишь притормозило энергетическое сотрудничество, так как деловые круги, особенно немецкие, были чрезвычайно заинтересованы в развитии торговли. Еще в 1952-м, всего лишь через семь лет после окончания войны, в ФРГ был создан Восточный комитет немецкой экономики, в задачи которого входило развитие торговых связей между Востоком и Западом, в частности экспорта технологий.

Тем временем в СССР значительно выросла добыча природного газа: открытие в конце 1960-х годов новых гигантских месторождений в Сибири (Уренгой, 1968 г.) и расширение мощностей в Украине и в Средней Азии привели к тому, что общее производство газа увеличилось за десять лет в четыре раза и достигло в 1970 году 198 млрд кубометров. В тот период газовые ресурсы СССР оценивались приблизительно в 40 % мировых запасов, что обеспечивало лидерство на энергетическом рынке. Однако транспортировка газа по сравнению с нефтью имела свои особенности: нужно было строить протяженные магистральные газопроводы. Кроме того, новые месторождения находились в труднодоступных и малопригодных для проживания регионах, в высоких северных широтах. Стране пришлось сконцентрировать колоссальные ресурсы за счет других отраслей промышленности и благосостояния населения, что было возможно только в условиях советского строя. В частности, острой проблемой стала нехватка труб, компрессоров и другого оборудования для создания необходимой инфраструктуры. Для строительства газотранспортной сети в сжатые сроки требовалось столько труб, что их не могла бы произвести ни одна страна в отдельности. Таким образом, сотрудничество с промышленно развитыми западными странами было обусловлено не только технологическим отставанием, но и гигантским объемом работ, который нужно было выполнить в установленные сроки.

Несмотря на сложности, всего за два десятилетия Советский Союз стал главным производителем и экспортером природного газа. Это стало возможно благодаря мощному научно-техническому и промышленному потенциалу, а также высокопрофессиональному менеджменту. Сейчас, когда новые месторождения находятся на еще более удаленных и труднодоступных заполярных территориях, их эффективное освоение не под силу современной России без участия западных компаний с их прогрессивными технологиями и совершенной техникой.

ПЕРВЫЕ КРУПНЫЕ КОНТРАКТЫ НА ПОСТАВКУ ГАЗА

В 1968 году советский газ впервые поступает в Австрию, нейтральную страну. Первые важные торговые переговоры со странами европейского блока состоялись в 1969-м: партнерами выступали немецкий концерн Ruhrgas и итальянская ENI. В том же году ENI при посредничестве Snam Rete Gas подписала первый контракт на поставку газа, предусматривавший закупку 2,5 млрд кубометров в год. Поставки начались с 1974 года благодаря введению в строй газопровода, проходящего через территорию Австрии.

Избрание Вилли Брандта канцлером Германии (1969) знаменовало собой начало «восточной политики» (Ostpolitik), продолженной его преемником Гельмутом Шмидтом. Это благоприятно отразилось на политических и торговых контактах между ФРГ и СССР.

В феврале 1970-го Карл Шиллер, министр экономики ФРГ, и Николай Патоличев, советский министр внешней торговли, подписали беспрецедентный контракт на поставки природного газа в Западную Германию – около 3 млрд кубометров в год. Со своей стороны Германия через концерн Mannesmann оплачивала полученное топливо поставками 1,2 млн тонн труб большого диаметра, необходимых для строительства газопровода. 1 октября 1973 года Герберт Шельбергер, президент Ruhrgas, в торжественной обстановке открыл вентиль в Вайдхаусе, расположенном на границе Чехословакии и немецкой Баварии.

Новые перспективы экспорта привели к созданию в том же году объединения «Союзгазэкспорт». Экспорт газа достиг 4,9 млрд кубометров. Чтобы обеспечить его транспортировку, Советский Союз вел с ENI, Ruhrgas и NAM (Нидерланды) переговоры о строительстве нитки, проходящей по территории Чехословакии и ФРГ.

На протяжении 1970-х углеводородное топливо превращается в главную составляющую торговых связей между ЕЭС и СССР. В результате возник стойкий дисбаланс в структуре торгового обмена: более трех четвертей советского экспорта на европейский рынок приходилось на первичное сырье, тогда как в страны Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) в основном поступали оборудование и технологии, по большей части предназначенные для развития энергетики. Оборудование для нефтегазовой промышленности поставлялось преимущественно из ФРГ, Италии, Франции и Японии и составляло 60–70 % от общего объема импортных поставок. Около трети импорта технологий и оборудования в СССР приходилось на Германию, которая по сей день остается главным торговым партнером России.

Развитие энерготорговли сопровождалось строительством крупных трансъевропейских энергосистем. В Германию российский газ поступал через германо-чехословацкую границу в Вайдхаус (энергосистема MEGAL), в Австрию – на австро-чехословацкую границу в Баумгартен (энергосистема WAG). Эти две сети обеспечивали транспортировку всего объема топлива, закупленного в России GDF, ЕMV и Ruhrgas. Построенная сеть трубопроводов прочно связала Западную Европу с Россией. А долгосрочные контракты на поставку газа надежно закрепили эти «стальные» связи.

Нефтяные кризисы 1973 и 1979 годов положили конец изобилию дешевого топлива. Появился более живой интерес как к регионам-производителям, лежащим за пределами Ближнего Востока, так и к альтернативным источникам энергии, таким, как природный газ и атомная энергия. Западная Европа стала разрабатывать стратегию управления энергоресурсами, в основу которой легли энергосбережение и диверсификация (за счет атомной энергетики во Франции и ФРГ, природного газа в ФРГ и Италии). Этому способствовало также освоение новых месторождений в Северном море (Норвегия, Великобритания).

Тем самым Западная Европа добилась снижения внешней энергозависимости. Импорт же сырья из СССР продолжал возрастать.

ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ: ПРОЕКТ ГАЗОПРОВОДА ИЗ СИБИРИ В ЕВРОПУ

В середине 1970-х Австрия, Германия и Франция принимали участие в прокладке газопровода, который должен был связать страны-импортеры с иранским месторождением Канган. Договор, заключенный между странами Западной Европы, СССР и Ираном в 1975 году, предусматривал схему, согласно которой Иран покупал европейское оборудование и продавал газ СССР, в свою очередь Западная Европа покупала уже советский газ. Предметом этого трехстороннего договора было строительство магистрального газопровода IGAT-II (Iranian Gas Trunkline) длиной 1 440 км, по которому газ с юга Ирана должен был поступать на терминал Астара на советской границе. Газопровод предполагалось вести через Тегеран и Грозный до Ужгорода, откуда газ через Вайдхаус подавался бы на европейские рынки сбыта. Поставки должны были начаться в 1980–1981 годах.

Однако этот проект завершился провалом по причине исламской революции в Иране (1979), и от него пришлось отказаться.

Благодаря освоению гигантских месторождений газа в Западной Сибири (Ямбург, Уренгой), Советский Союз представлялся единственным поставщиком, способным заменить Иран. К тому же из-за ценового конфликта с Алжиром Франция отказалась от традиционного поставщика газа и была вынуждена также ориентироваться на голубое топливо из СССР.

Так возник новый проект газопровода, связывавшего сибирские месторождения с европейскими рынками сбыта и позволившего увеличить изначально предполагаемые объемы поставок природного газа (с 24 млрд кубометров в 1980 году до 60 млрд в 1990-м). Напомним, что к этому времени уже были построены два газопровода, соединявшие Ямбург («Северное сияние») и Оренбург («Союз») с Ужгородом на чехословацко-советской границе с ответвлениями к границам Германии и Австрии.

По своим масштабам новый проект выгодно отличался от предыдущих: в нем предусматривалось не только непосредственное снабжение западных рынков, но и двукратное увеличение поставок газа к 1990 году. Советская сторона рассчитывала за счет растущего экспорта газа восполнить недопоставки нефти, рост добычи которой в конце 1970-х оказался сопряженным с определенными трудностями.

В 1979 году СССР начинает переговоры с Германией, Францией, Италией, Бельгией, Австрией и Нидерландами об участии в строительстве газопровода протяженностью 5 400 км. Переговоры велись в двустороннем формате – между СССР и консорциумами банков и энергетических компаний каждой из заинтересованных стран. Наиболее активное участие принимала ФРГ: концерн Ruhrgas и Deutsche Bank выделили 4 млрд немецких марок на закупку компрессорных станций и прочего оборудования. Любопытно, что по первоначальному плану газопровод должен был пройти через территорию Восточной Германии, но ФРГ воспротивилась этому, опасаясь, что ГДР может прервать поставки газа в случае политического кризиса. Более надежным считался транзит через Украину и Чехословакию. Распад восточного блока в начале 1990-х обернулся для газовиков настоящей головной болью. Сегодня, несмотря на отсутствие противостояния между Востоком и Западом, проблемы транзита газа еще более осложнились, и новые совместные проекты предполагают прокладку трубопроводов по дну морей, минуя транзитные государства («Северный поток», «Голубой поток»).

Сторонники газопровода утверждали, что этот проект позволит увеличить и стабилизировать газоснабжение, а значит, укрепить энергетическую безопасность Европы. Вашингтон был против, опасаясь, что валютные поступления будут способствовать укреплению военно-экономической мощи СССР. Кроме того, сближение западноевропейских государств с Советским Союзом могло ослабить Североатлантический блок. И, наконец, СССР мог использовать энергоресурсы как средство политического давления, при необходимости прерывая поставки.

29 декабря 1981 года президент США Рональд Рейган объявил о торговых санкциях против СССР, в том числе о прекращении поставок материалов, предназначенных для строительства сибирского газопровода. Официальной причиной послужили события в Польше, где забастовки и социальные волнения повлекли за собой введение в стране военного положения и массовые аресты.

На саммите НАТО в январе 1982-го разногласия между союзниками обострились, хотя европейцы, казалось, пошли на компромисс: право подписывать ранее предусмотренные договоры с СССР в обмен на отказ заключать контракты на производство работ. Но и эта чисто формальная уступка не соблюдалась; в результате ущерб потерпели прежде всего американские компании, работавшие с СССР. Против торговых ограничений выступили, в частности, Франция и Германия. В ходе Версальского саммита (июнь 1982 г.) Рональд Рейган вновь попытался навязать европейским странам ограничения и требование прекратить финансирование проекта с помощью европейских кредитов. Гельмут Шмидт вспоминает в своих мемуарах: «Когда Рейган настаивал на использовании торговых санкций как инструмента внешней политики, между Рейганом и Миттераном разгорелась длительная и жаркая дискуссия. Новая попытка саботировать в одностороннем порядке, без консультаций, соглашение по газопроводу путем введения эмбарго, по сути, являлась нарушением суверенитета европейских государств». Франсуа Миттеран и Гельмут Шмидт покинули заседание, дав понять, что финансовые и энергетические контракты с СССР не будут изменены. Западная Европа восприняла «крестовый поход Рейгана», как окрестили его тогда журналисты, как вмешательство в ее внутренние дела.

Столкнувшись с негативной реакцией французов и немцев, американский президент решил в одностороннем порядке ввести эмбарго на поставку технологий. «Они [СССР и Европа] могут строить свой газопровод. Но не с нашим оборудованием и не с нашими технологиями», – безапелляционно заявил президент Соединенных Штатов.

Таким образом, европейские компании, сотрудничавшие с СССР, отныне не имели права использовать американские технологии под угрозой применения санкций. Это решение вызвало возмущение в Европе у ряда глав государств и правительств, в том числе у премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Но в целом данное ограничение не имело последствий: Тэтчер и Миттеран посоветовали компаниям, участвовавшим в проекте, не обращать внимания на американские запреты.

На переговорах в Ла-Сапиньер (Канада) в октябре 1982 года был достигнут очередной компромисс: США отменят санкции в обмен на более строгий контроль союзников над поставками технологий в СССР, а также на отказ от выгодных кредитов и от подписания новых договоров на поставку природного газа. Ранее заключенные договоры были признаны и оставались в силе.

Месяц спустя, в ноябре, американский президент подписал секретную директиву NSDD-66 (National Security Decision Directive – в таких документах устанавливались главные направления обороны, внешней политики и разведки. – Авт.), направленную, по сути, на подрыв советской экономики. Директива предусматривала расширение списка ограничений в рамках CoCom (Координационный комитет по экспортному контролю стратегических товаров в страны соцлагеря. – Авт.). Это касалось прежде всего оборудования для нефтегазовой промышленности.

Не имея возможности остановить строительство газопровода, американская администрация преследовала цель замедлить осуществление проекта, чтобы отсрочить поступления в СССР иностранной валюты и ограничить предусмотренный договорами объем закупок газа. В директиве также указывалось, что государства-союзники обязуются не увеличивать импорт газа и ограничиться ранее согласованными объемами поставок.

ПОСЛЕДСТВИЯ ИСКУССТВЕННОГО ОБВАЛА ЦЕН НА НЕФТЬ 1986 ГОДА

Причины резкого падения цен на нефть в 1986-м до сих пор остаются загадкой. В качестве одной из них обычно указывают на стремление Саудовской Аравии увеличить свою долю мирового рынка сбыта, для чего Эр-Рияд резко повысил добычу. Питер Швейцер, сотрудник Института Гувера (США), в книге «Победа: секретная стратегия администрации Рейгана, ускорившая развал Советского Союза» предложил иную версию: падение цен на нефть было организовано администрацией Рейгана. С одной стороны, низкие цены на нефть способствовали бы ослаблению советской экономики, а с другой – стимулировали бы рост американской. Таким образом, в обстановке холодной войны именно Соединенные Штаты сознательно использовали энергоресурсы в качестве экономического оружия.

В 1984–1985 годах высокопоставленные чиновники американской администрации, в первую очередь директор ЦРУ Уильям Кейси и министр обороны Каспар Уайнбергер, неоднократно встречались с членами королевской семьи Саудовской Аравии – королем Фахдом и принцем Бандаром (посол в США с 1983 по 2005 г.), а также с шейхом Ахмедом Заки Ямани, влиятельным министром нефтяной промышленности (1962–1986). По мнению Швейцера, американцы сумели убедить арабов в необходимости «открыть нефтяной кран». Основной их аргумент состоял в том, что вызванное этим падение цен лишит СССР притока валюты и, как следствие, ослабит советскую мощь и коммунистическое (а значит, атеистическое) влияние в арабских странах – Сирии, Ираке, Ливии. К тому же советский режим, осуществлявший военные действия в Афганистане, представлялся врагом мусульманского мира.

В августе 1985-го добыча нефти в Саудовской Аравии подскочила с двух до девяти млн баррелей в сутки. Цены рухнули. В довершение всего Соединенные Штаты объявили о сокращении импорта нефти. С ноября 1985 года по апрель 1986-го цена за баррель упала с 30 до 12 долларов США, вследствие чего экспорт дорогой сибирской нефти стал нерентабельным.

Швейцер ссылается на доклад ЦРУ, опубликованный в мае 1986 года: «Падение цен значительно сократит возможности Советов импортировать западное оборудование, сельскохозяйственную продукцию и промышленное сырье… [это] произойдет в период, когда Горбачёв, скорее всего, рассчитывает на рост финансовых поступлений с Запада, чтобы реализовать свою программу оживления экономики».

Действия американцев затрагивали один из главных источников внешнеторгового дохода Советского Союза. Действительно, в тот период от 60 до 80 % всех валютных поступлений приходилось на долю экспорта нефти и газа. На валюту закупались зерно и нефтегазовое оборудование, позволявшее обеспечить рост добычи нефти, замедление которого уже с конца 1970-х беспокоило советское руководство.

Нефтяной кризис 1986 года серьезно отразился на состоянии советской экономики, что сыграло не последнюю роль в развале соцлагеря и Советского Союза. Обвал цен на нефть вдвое сократил поступление валюты. СССР был вынужден урезать поставки нефти странам – членам СЭВа. Более того, через пять лет Москва перешла на расчеты за экспорт нефти в твердой валюте. Спустя несколько месяцев СЭВ прекратил свое существование.

В то же время в долгосрочной перспективе дешевая нефть оказала негативное влияние и на западные промышленно развитые страны: инвестиции в поиск альтернативных источников энергии были урезаны, и зависимость от нефти так и не была преодолена. Сегодня, когда цена за баррель зашкаливает за 80 долларов, страны-потребители сталкиваются с теми же проблемами, что и 30 лет назад.

СОВРЕМЕННЫЙ ЭТАП СОТРУДНИЧЕСТВА

Из исторического анализа следует, что между Европейским сообществом/Европейским союзом и Советским Союзом/Россией долгое время существовали тесные взаимовыгодные торговые отношения. Газовые контракты способствовали развитию сотрудничества, создавая прочные двусторонние связи. Освоение сибирских месторождений позволило странам Западной Европы, находившимся после двух нефтяных кризисов в сильной зависимости от стран Ближнего Востока, диверсифицировать источники энергоснабжения. С другой стороны, СССР и позже Россия стали зависимыми от внешнего рынка углеводородов. Так, например, в 2006 году более 80 % объема российского экспорта нефти и около 70 % российского экспорта газа приходилось на европейский рынок.

Как уже отмечалось ранее, Советский Союз никогда не использовал углеводороды в политических целях в отношениях с Западом. Экспорт в страны Европы обеспечивал поступление валюты для приобретения, в частности, современного нефтегазового оборудования и технологий. В период экономической депрессии, начавшейся вслед за распадом СССР, Россия продолжала увеличивать объемы экспорта газа и нефти в страны ЕС, в то время как продажа в бывшие советские республики и внутреннее потребление значительно снизились. В итоге углеводородное сырье стало доминирующим во внешней торговле России.

Высокий уровень добычи нефти и газа позволяет России проявлять амбиции сверхдержавы. Однако ее энергетическая мощь очень уязвима. Резко повысилась зависимость от мировых цен. Длительный промышленный спад и отсутствие масштабных капиталовложений отбросили Россию далеко назад. БЧльшая часть неосвоенных запасов расположена в труднодоступных зонах (Восточная Сибирь, Арктика). Малоэффективное использование значительных финансовых ресурсов, коррумпированность власти, чрезмерная энергоемкость промышленности, нерациональное недропользование ставят под сомнение способность России в долгосрочной перспективе оставаться надежным партнером.

C точки зрения устойчивого развития единственно возможный путь для России – это кратное снижение энергопотребления за счет разумной политики внутренних цен, внедрения современных энергосберегающих технологий во всех сферах экономики, включая коммунальное хозяйство, повышение общей культуры энергопользования. Россия нуждается в развитии безопасной ядерной энергетики, технологий чистого угля и повышении КПД теплоэлектростанций. И это должно стать истинной целью сотрудничества между Евросоюзом и Москвой, так как без стабильной России не может быть гарантирована энергобезопасность Европы.

Россия. Евросоюз. США > Нефть, газ, уголь. Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 декабря 2007 > № 2911911 Надя Кампанер

Взаимоотношения крупных держав в XXI веке

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2007

Карл Кайзер – приглашенный профессор Центра международной политики Уэзерхед при правительственном факультете им. Джона Кеннеди Гарвардского университета, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме Несколько неожиданным итогом необычайно жестокого XX века стало появление своего рода мировой оси, образованной великими демократиями. Силовое противостояние между ними практически невозможно, однако это не защищает от развязывания войн и насилия другими странами и негосударственными образованиями.

Сто лет назад невозможно было представить себе, к каким страшным конфликтам и катастрофам приведут в XX столетии непростые взаимоотношения великих держав. История способна преподносить сюрпризы, и нам следует очень скрупулезно подходить к своим прогнозам на XXI век.

Вместе с тем определенные тенденции начала нынешнего столетия, которые с большой долей вероятности будут какое-то время определять отношения между крупными державами, достаточно легко просматриваются, исходя из наших сегодняшних знаний и видения.

Вначале определимся с понятием «крупные державы». Речь идет о небольшой группе государств, численность населения и потенциал ресурсов которых позволяют им оказывать влияние на глобальном уровне, а также о тех странах, которые достаточно уверенно приближаются к статусу мировых держав. Сюда относятся постоянные члены Совета Безопасности ООН (Великобритания, Китай, Россия, США, Франция), а также возможные кандидаты на членство в случае его расширения (Бразилия, Германия, Индия, ЮАР, Япония). Некоторые из указанных государств связаны союзническими обязательствами или даже (как в случае с Европейским союзом) объединены в конфедерацию, что не может не влиять на их позицию и действия на мировой арене.

КРУПНЫЕ ДЕРЖАВЫ И ОКРУЖАЮЩАЯ ОБСТАНОВКА

Международные отношения и глобализация. Благодаря новым технологиям в области транспорта и связи (в частности, Интернету) во второй половине прошлого столетия заметно активизировались прямые трансграничные контакты и взаимодействие между отдельными людьми и общественными организациями. Обмен идеями, товарами и специалистами упростился, а значимость государственных границ заметно снизилась. Оставаясь ведущей силой в мировой политике, государства или национальные образования до некоторой степени утратили способность в одиночку решать проблемы и воздействовать на ход событий. Они всё более уязвимы перед лицом внешних угроз, терроризма и преступности. Вместе с тем неуклонно возрастает влияние негосударственных образований – прежде всего в экономике, поскольку многонациональные компании производят сегодня треть совокупного мирового продукта.

Эти перемены лежат в основе того, что мы называем глобализацией, – процесса, который де-факто стал необратимым мегатрендом, определяющим все остальные тенденции. Глобализация выводит мир на новый уровень взаимозависимости, когда международная торговля и прямые иностранные инвестиции растут быстрее, чем производство. Она порождает новые виды неравенства как внутри стран, так и между государствами, но при этом резко снижает общий уровень бедности и нищеты на планете.

Крупным державам никак не избежать этих процессов, поскольку модернизация, экономический рост и более высокий уровень жизни зависят от открытости и способности к взаимодействию. В то же время издержки глобализации (например, уязвимость для терроризма) создают дополнительную напряженность и побуждают к более тесному сотрудничеству.

Усиление Азии, в частности Китая и Индии. Экономический подъем КНР, Индии, а также других азиатских стран приведет в XXI веке к серьезному изменению геополитического ландшафта. В силу внутренних причин, прежде всего неграмотности населения и кастовой системы, Индия будет отставать от Китая, но оба государства приобретут значительный вес в международных делах, как самые густонаселенные и способные мобилизовать колоссальный экономический потенциал.

К 2020 году КНР, скорее всего, обгонит все экономики мира, за исключением США, а Индия оставит позади большинство европейских стран. Китай займет место Японии в качестве экономического лидера Азии. Атлантическая экономика по-прежнему останется наиболее цельным сегментом мировой хозяйственной системы, а Соединенные Штаты, Европа и Япония, весьма вероятно, будут доминировать в международных финансовых учреждениях. И тем не менее глобализация приобретет более отчетливые азиатские черты.

Вместе с тем КНР и Индия могут столкнуться с серьезными проблемами. В Китае это, в частности, усугубляющиеся неравенство и имущественное расслоение общества, его демографическая структура и отсутствие демократических механизмов для мирного урегулирования внутренних конфликтов. Если не удастся остановить нарастание этих дисбалансов, они станут сказываться и на внешней политике Пекина. Послужит ли в этом случае растущая зависимость от мировых рынков фактором, ограничивающим поведение страны на международной арене?

Демографические сдвиги и миграция населения. Многие страны испытают последствия низкой рождаемости и роста числа пенсионеров, что заметно увеличит нагрузку на социально-политическую структуру общества. К 2020-му в КНР будет проживать более 400 млн пенсионеров старше 65 лет, а в Германии численность населения сократится к середине столетия с нынешних 82 до 67 млн человек (даже с учетом ежегодного притока 150 тыс. иммигрантов). С демографическими проблемами столкнутся Великобритания и Франция, а также (хотя и в меньшей степени) Россия и Япония. Численность населения в США, Индии и Бразилии, скорее всего, будет расти. В ЮАР демографическую кривую в значительной мере определит свирепствующая эпидемия ВИЧ/СПИДа.

Сокращение численности населения вынудит крупные державы направлять дополнительные средства на решение внутренних проблем, что в свою очередь уменьшит ресурсы для проведения эффективной внешней политики (например, в военной сфере или в оказании помощи развивающимся странам). Нехватка рабочих рук и рост числа пенсионеров увеличат потребность в иммигрантах. Это вызовет дополнительные проблемы: в частности, как интегрировать мусульман в общество и как иммигрантам общаться с родственниками? Из крупных держав лишь Соединенные Штаты (и до некоторой степени Бразилия) сумели вписать иммиграцию себе в актив, хотя нарастающие проблемы нелегалов тревожат и Вашингтон.

Проблема миграции обещает стать одной из главных в XXI веке. «Факторы выталкивания», такие, как экономическая несостоятельность, многочисленное подрастающее поколение и колоссальная по масштабам безработица, создают мощный стимул для исхода населения из развивающегося мира. С другой стороны, нехватка рабочих рук в стареющих развитых обществах и дефицит там молодежи создают потребность в иммигрантах и служат мощным «фактором притягивания». Однако, поскольку миграционные процессы все чаще осуществляются через нелегальные каналы, во многих странах нарастает ксенофобия, раздаются призывы возвести на пути пришельцев более мощные барьеры.

Вызов, брошенный насилием. В начале XXI столетия «классическая» война между крупными державами маловероятна. Межгосударственные войны уступили место внутренним столкновениям, гражданским, этническим и асимметричным конфликтам (например, между движением «Хезболла» и Израилем), а также террористическим атакам. Традиционные вооруженные силы не в состоянии защитить современное открытое и потому уязвимое общество от такого рода насилия. Они могут быть использованы разве что против стран (таких, как Афганистан), которые служат базами для террористов. Существующие механизмы и международное право неприменимы к конфликтам, которые развязываются преимущественно негосударственными силами, объединенными в интернациональные сети.

Адекватный ответ на подобного рода угрозы требует использования широкого спектра международных инструментов, отличных от привычных союзов. Необходимо взаимодействие разведывательных служб, полиции, таможенных и финансовых органов, сил по борьбе с распространением наркотиков, которое легче наладить тем государствам, которые имеют прочные традиции сотрудничества. В первую очередь это крупные страны – члены НАТО (Великобритания, Германия, США, Франция), евро-атлантические государства в целом, а также Япония. Сразу после террористических атак 11 сентября 2001 года Китай и Россия присоединились к антитеррористической коалиции, созданной Соединенными Штатами, и предложили активное взаимодействие. Однако война в Ираке и другие разногласия свели это сотрудничество к взаимоприемлемому минимуму. Две другие крупные державы, Бразилия и ЮАР, оказались за пределами антитеррористической коалиции, хотя в будущем положение может измениться.

Распространение ядерного оружия. Разрастание клуба ядерных держав подошло к той черте, когда международная система договоров и учреждений по нераспространению атомного оружия не оказалась под угрозой денонсации. Помимо постоянных членов Совета Безопасности ООН, статус ядерных государств приобрели Индия, Пакистан, Северная Корея и де-факто Израиль. Иран осуществляет программу, очевидной целью которой является создание ядерного оружия.

Из крупных держав оружием массового уничтожения обладают лишь пять членов СБ ООН и Индия, тогда как Германия и Япония настроены против вступления в ядерный клуб. ЮАР, имевшая ранее атомный арсенал, добровольно отказалась от него. Бразилия привержена своему безъядерному статусу, но осуществляет программу обогащения урана.

Создание действенного механизма нераспространения особенно актуально в свете новых проблем. Прежде всего это угроза соединения ядерного оружия и терроризма, то, что Грэм Эллисон назвал «самой страшной предотвратимой катастрофой». Жертвой атак террористов-самоубийц может стать любое государство, но открытые западные общества подвергаются более серьезному риску, чем страны со строгим государственным контролем. Такая опасность заставила крупные державы забыть о соперничестве и объединить усилия.

За исключением Ирана 182 государства, подписавшие Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), пока соглашаются со своим безъядерным статусом. Отказ администрации Джорджа Буша от обязательств, взятых на себя США в связи с бессрочным продлением ДНЯО, привел к подрыву международного режима нераспространения, созданию которого сами Соединенные Штаты когда-то способствовали. Общую картину довершают невозможность добиться от Северной Кореи окончательного отказа от ядерных амбиций, а также признание Вашингтоном ядерного статуса Индии и заключение с ней договора о стратегическом сотрудничестве.

Обретение Тегераном ядерного оружия создаст огромную проблему. Сомнительно, чтобы на страну, где стратегические решения принимаются по религиозным соображениям, эффективно воздействовала рациональная политика взаимного сдерживания и гарантированного уничтожения, – та, что в свое время предотвратила ядерную войну между Востоком и Западом. Еще опаснее то, что Иран способен нарушить хрупкое равновесие и развязать на Ближнем Востоке гонку вооружений, дестабилизировав тем самым и без того взрывоопасный регион. Это нанесет смертельный удар по ДНЯО. Новый альянс под руководством США, дающий гарантии безопасности соседям Ирана, мог бы отчасти нейтрализовать отрицательные последствия появления у Тегерана ядерного оружия. Однако готовность Вашингтона и государств данного региона к такому повороту событий вызывает сомнения.

Обзаведутся ли собственным ядерным оружием те из крупных держав, которые его еще не имеют? В свое время президент Франции Шарль де Голль подчеркивал, что ядерное оружие необходимо для сохранения независимости и обеспечения влияния на мировой арене. Однако Германия и Япония доказали, что и безъядерные страны могут стать великими державами. В этом смысле их постоянное членство в реформированном Совете Безопасности ООН послужило бы важным сигналом для других государств и способствовало бы укреплению режима нераспространения.

Но если Берлин вряд ли когда-либо откажется от безъядерного статуса, то о Токио сказать этого нельзя. Договор, подписанный недавно в рамках шестисторонних переговоров, полностью не исключает продолжение Северной Кореей программы создания ядерных вооружений. В этом случае японское правительство окажется под сильным внутриполитическим давлением и ему придется приступить к разработке оружия массового уничтожения. Открытым остается вопрос, удержат ли Японию от подобного шага обязательства по обеспечению гарантий безопасности, недавно повторно взятые на себя Вашингтоном, а также возможность негативных последствий для всей Азии.

Распространение радикального ислама. Сценарий «столкновения цивилизаций» маловероятен, но ограниченный конфликт между радикальным исламом и Западом начался, и, по всей вероятности, он будет только нарастать. Войну в Ираке и связанные с ней злоупотребления мусульмане воспринимают как атаку на мир ислама в целом. Обстановка подогревается доведенными до отчаяния молодыми людьми, которые не могут заработать себе на жизнь, радикалами исламистами, призывающими к совершению самоубийств во имя Аллаха, и ежедневными сводками о насилии в зоне израильско-палестинского конфликта.

Сегодня джихадисты представляют угрозу практически для всех крупных держав, хотя и в разной степени. Главной мишенью их атак, скорее всего, останутся Соединенные Штаты. Считается, что от мусульман, проживающих на американской территории и хорошо интегрированных в общество, не следует ожидать агрессии. (Правда, в мае 2007 года на одной из военных баз США был раскрыт заговор террористов-самоубийц.)

Потенциально проблема стоит еще острее в Великобритании, России и Индии, тогда как во Франции и Китае она не столь драматична. Германия (несмотря на значительное турецкое меньшинство ее населения), Япония, Бразилия и ЮАР не сталкиваются с внутренней угрозой, исходящей от мусульман, хотя в Германии имели место инциденты, связанные с агрессией извне. Так или иначе, борьба с терроризмом в каждой отдельно взятой стране зависит от степени взаимодействия государств и внешней поддержки. Следует также установить диалог с современным исламом, чтобы изолировать экстремистское меньшинство.

Глобальное потепление и нехватка ресурсов. В результате индустриализации и бурного развития Третьего мира (прежде всего КНР и Индии) потребность в энергоносителях и сырье растет столь же стремительно, как и нагрузка на окружающую среду. Неравномерность в распределении природных богатств и зависимость некоторых крупных держав от импорта сырья будут все больше влиять на расстановку сил и станут определяющим элементом международной политики.

Утратив паритет с США времен холодной войны, Россия вернула себе статус великой державы, использовав свое положение крупнейшего поставщика нефти и газа на мировой рынок. Пять крупных государств, а именно Великобритания, Германия, Китай, Франция и Япония, в разной степени зависят от российских поставок и вынуждены учитывать это, выстраивая свои отношения с Москвой.

По степени зависимости от импорта энергоносителей и сырья КНР, безусловно, возглавляет список. В ближайшем будущем за ней последует Индия. Требуемый объем импорта неуклонно растет, и вся экономическая стратегия Китая, столь важная для сохранения социально-политической стабильности, зависит от непрерывного притока ресурсов. Неудивительно, что задачей внешней политики Пекина во все большей степени становится получение гарантий поставок энергоносителей и сырья из Африки.

Образцовую самодостаточность в области энергоресурсов сохраняет Бразилия, в то время как Соединенные Штаты остаются крупнейшим их импортером. Но, учитывая наличие в Америке собственных ресурсов (в частности, угля) и огромный потенциал энергосбережения, США находятся в несколько более выгодном положении, нежели их европейские и азиатские союзники.

Все большее влияние на отношения между крупными державами оказывает проблема глобального потепления. В прошлом разногласия по экологической политике настроили Европу и Японию против Соединенных Штатов, которые лидируют по объемам выбросов в атмосферу вредных веществ, но отказались подписывать Киотский протокол, направленный на ограничение парникового эффекта.

Последствия глобального потепления требуют принятия безотлагательных мер, а между тем разногласия по проблемам экологической безопасности грозят обостриться. Во главу угла мировой политики становится вопрос о том, кто и в каком размере будет финансировать природоохранные мероприятия. В дискуссию вовлечены не только Европа, Япония, и отстающие от них США, но и Китай, который вскоре вытеснит Соединенные Штаты с позиции главного производителя парниковых газов, а также стремительно развивающаяся Индия.

Пекин указывает на то, что запад несет ответственность за выбросы парниковых газов в течение 150 лет. Китай же теперь, дескать, имеет право наверстать упущенное в плане индустриализации и готов пойти на дорогостоящие меры по защите окружающей среды, только если развитые страны помогут их финансировать. Индия склонна проводить аналогичную политику, и разрешить этот конфликт интересов в ближайшие десятилетия будет непросто.

КРУПНЫЕ ДЕРЖАВЫ И МИРОВОЙ ПОРЯДОК

Навстречу многополярному миру? После окончания холодной войны США остались единственной сверхдержавой. Американские неоконсерваторы поспешили назвать эту ситуацию «однополярным моментом». Его расценили как шанс, данный Богом Соединенным Штатам, чтобы перекроить мир по своим меркам, не считаясь с международными обязательствами и мнением других государств. Однако эта теория подверглась серьезной проверке на прочность в связи с непрекращающимся насилием в Ираке. Как выяснилось, даже американская мощь отнюдь не беспредельна. Справедливость претензий Вашингтона на лидерство была также поставлена под сомнение вследствие пренебрежения международным правом, правами человека в Гуантанамо и тюрьме «Абу-Грейб». Имидж США пострадал и после скандалов вокруг выдачи заключенных странам, практикующим пытки.

В 2003-м многополярный мир возродился усилиями президентов Владимира Путина и Жака Ширака, ныне большинство крупных держав представляют собой своеобразные геополитические полюсы. Благодаря энергетическим ресурсам в клуб великих держав вернулась Россия. Китай уже сейчас представляет собой крупную торговую страну и обладает рекордными золотовалютными запасами, а примерно через два десятилетия выйдет на второе после Соединенных Штатов место в мире по объему ВВП. Великобритания и Франция, подобно КНР и России, входят в число постоянных членов Совета Безопасности ООН. Германия вновь обрела статус крупнейшей европейской экономики и стала первостепенным мировым экспортером. Ее военные играют все более заметную роль за пределами Европы, равно как и дипломаты, отстаивающие свою позицию по иранскому вопросу в рамках европейской «тройки». Япония не только остается второй мировой и ведущей азиатской экономикой, но и проводит активную дипломатию как в Азии, так и за ее пределами. Бразилия, Индия и ЮАР – державы пока еще преимущественно региональные, но в будущем претендуют на статус мировых.

Европейский союз с тройкой лидеров во главе (Великобритания, Германия, Франция) взял на себя функции одного из главных действующих лиц на дохийских переговорах по свободе торговле стран – участниц ВТО. На долю единой Европы приходится до половины официально предусмотренного объема оказания помощи развивающимся странам. В области внешней политики и политики безопасности ЕС неоднократно претворял в жизнь свою общую стратегию – в частности, в составе «квартета» коспонсоров израильско-палестинского урегулирования.

С расширением Евросоюза до 27 членов усугубилась его внутренняя разнородность. Возможность проводить согласованную политику будет зависеть от того, удастся ли принять Договор о реформах, который должен заменить отвергнутый Конституционный договор и возродить институциональную основу для эффективной деятельности. Как бы то ни было, Брюсселю понадобятся годы, чтобы выработать реальную и всеобъемлющую внешнюю политику, а также общую политику в области безопасности. Вместе с тем деятельность европейской «тройки», проводящей консультации с другими странами – членами Европейского союза при участии его верховного представителя по общей внешней политике и политике безопасности Хавьера Соланы, поможет выработать жизнеспособный подход к решению различных вопросов, что наглядно показали переговоры с Ираном.

В многополярном мире Соединенные Штаты остаются самой могущественной державой: американские расходы на оборону примерно равны оборонному бюджету всех остальных стран, вместе взятых. Колоссальное влияние Америки бесспорно, но она больше не может навязывать свою волю. Чтобы убедиться в этом, администрация Буша заплатила слишком высокую цену. Защищая свои интересы в ряде регионов, некоторые державы проводят так называемую «мягкую балансировку», направленную против господства США. Но, несмотря на явное неприятие политики Буша, реальных попыток чем-то уравновесить ее – в соответствии с традициями XIX и XX веков – не предпринималось.

Крупные державы сотрудничают в разных областях на двусторонней и многосторонней основе, в том числе с Соединенными Штатами, особенно теперь, когда Вашингтон стал прислушиваться к мнению партнеров и более охотно идет на взаимодействие с ними. В Белом доме обнаружили, что большинство, если не все стратегические проблемы необходимо решать коллективно. Остальной мир в свою очередь пришел к пониманию того, что решение любой глобальной проблемы требует участия и одобрения США. При этом вовсе необязательно полностью поддерживать курс Америки либо считать, что она, по выражению Майкла Манделбаума, является «лучшим источником всемирного устройства и управления».

Будущее многополярного мира. Маловероятно, чтобы в XXI столетии между крупными державами произошел раскол или чтобы между ними возникло замешанное на шовинизме идеологическое противостояние, которое привело к великим войнам и катастрофам прошлого века. Конфликт интересов неизбежен, но войны между великими державами практически исключены, и уж, конечно, они совершенно невозможны между такими странами, как Великобритания, Германия и Франция. Также трудно представить себе вооруженные конфликты между Европой, США и Японией, которые связаны союзническими обязательствами, основанными на экономической интеграции и политическом сотрудничестве.

Сегодня великие демократии образуют своего рода мировую ось – несколько неожиданный итог необычайно жестокого XX века.

Однако это не гарантирует того, что развязывать войны и применять насилие не будут другие страны либо негосударственные образования. Наднациональные институты и международное право часто не способны предотвратить вооруженные конфликты, этнические чистки и другие формы насилия. Но сегодня, когда мир стал более уязвим для таких угроз, как терроризм, международная преступность или пандемии, потребность в институтах и праве больше, чем когда-либо. Влияния отдельных западных держав недостаточно, чтобы поддерживать в мире даже элементарный порядок. Это относится и к Соединенным Штатам, которые в этом смысле никогда не жалели усилий и служили последней инстанцией в разрешении конфликтов.

Реформа Организации Объединенных Наций назрела давно. За последние годы удалось добиться больших успехов на концептуальном уровне. Например, разработаны важные понятия: «обязанность защищать» и «человеческая безопасность», определяющие ответственность международного сообщества за облегчение людских страданий. По сути, эти понятия вступают в противоречие с безраздельно господствовавшей ранее концепцией государственного суверенитета, который исключал возможность вмешательства международного сообщества. Пути реформирования ООН намечены в рекомендациях Группы высокого уровня по угрозам, вызовам и изменениям и вытекающих из них предложений Генерального секретаря. На реализацию этих инициатив уйдет немало времени и сил, но даже если их примут, прогресс не будет достигнут до тех пор, пока страны – члены ООН не выразят готовность к сотрудничеству и не предоставят часть полномочий органу международного сообщества. Решающую роль в этом будет играть поведение крупных держав.

Даже в случае неудачи реформирования ООН многостороннее взаимодействие возможно, необходимо и весьма вероятно. Такие производные современных трансграничных контактов и глобализации, как открытость, взаимозависимость и уязвимость, вынуждают правительства объединять усилия для решения проблем, с которыми им не справиться в одиночку. Это борьба с терроризмом, международной преступностью, проблема нераспространения ядерного оружия, не говоря уже о необходимости управления таким важным инструментом процветания, как социально-экономическое взаимодействие между странами.

Установление эффективных многосторонних отношений – одна из главных целей стратегии Европейского союза в области обеспечения безопасности, разработанной в 2003-м. Но такие отношения не могут ограничиваться высокопарными и малоэффективными декларациями вроде тех, что ООН принимала по вопросу о разоружении Ирака до декабря 2002 года. Они должны вести к конкретным результатам.

Экономическая взаимозависимость крупных держав – это еще один фактор, создающий благоприятные условия для установления эффективных многосторонних отношений и способствующий духу сотрудничества и консультаций. Отношения между КНР, с одной стороны, и США и Японией – с другой, характеризуются большой зависимостью от взаимного доступа к рынкам и инвестициям, от поставок комплектующих, от дефицитного финансирования или управления валютными резервами. Экономическая взаимосвязанность Пекина и Вашингтона – мощный стимул для того, чтобы положить конец политическим трениям и разногласиям и не позволить им накалиться до опасного уровня. То же справедливо и для экономических отношений между Китаем и Японией, хотя неспособность обеих стран адекватно относиться к общей истории, а также особое восприятие национализма делают их весьма хрупкими.

Европейцы, воспитанные на горьком историческом опыте, отлично знают, что национализм имеет свойство превращаться в шовинизм, конечным результатом которого нередко становятся военные конфликты. Это в полной мере относится и к Китаю, если он, например, попытается прибегнуть к националистическим лозунгам для преодоления внутреннего кризиса. Споры из-за Тайваня чреваты вооруженным противоборством. Сохранение мира в большой степени зависит от того, продолжит ли Пекин усваивать нормы поведения, подобающие великой державе, которая является одним из гарантов стабильности международной системы. (Подробнее на эту тему см.: Карл Кайзер. Уроки Европы и примирение в Азии // Россия в глобальной политике. 2006. № 4.)

Возрастает роль многосторонних контактов и переговоров с участием великих держав в решении конкретных проблем. Это и шестисторонние переговоры по ядерной программе Северной Кореи, и заседания «четверки» международных посредников (ООН, Россия, США, ЕС) по ближневосточному урегулированию, и «иранские» переговоры европейской «тройки» (Великобритания, Германия, Франция), которые идут при поддержке Вашингтона и с участием Москвы в качестве консультанта. В работе всех трех форумов, помимо великих держав, принимают участие и другие страны, и в каждом случае Соединенным Штатам принадлежит решающая роль (она могла бы быть еще более весомой в разрешении иранской проблемы, если бы Вашингтон не упорствовал в нежелании идти на прямой контакт с Тегераном).

Союзы или альянсы – это конкретные проявления многосторонних отношений, когда крупные державы связывают себя обязательствами по взаимопомощи. Из 26 стран – членов НАТО четыре – крупные державы. В Евросоюз входят Великобритания, Германия и Франция. Россия вступила в оборонный альянс с Арменией, Белоруссией, Казахстаном, Киргизией, Таджикистаном и Узбекистаном (хотя его реальная эффективность довольно сомнительна). США заключили двусторонние договоры о гарантиях безопасности с Японией и Южной Кореей, а также подписали трехсторонний пакт (АНЗЮС) с Австралией и Новой Зеландией (впрочем, в 1996 году Вашингтон приостановил свои обязательства в отношении Веллингтона).

Самым масштабным и активно расширяющимся альянсом является НАТО. Североатлантический союз эволюционировал из оборонного блока по сдерживанию агрессивных устремлений и защите от них в организацию, обеспечивающую безопасность в приграничных областях и стабильность в тех регионах, откуда может исходить угроза, а также всюду, где местное население подвергается опасности насилия. НАТО выполняет стабилизирующую функцию прежде всего на Балканах и в Афганистане.

Действуя по мандату международного сообщества, страны – члены этого блока, среди которых главенствующую роль играют крупные державы, могут на практике применить новаторский и, будем надеяться, успешный подход к решению одной из наиболее острых проблем современности. Речь идет о странах-изгоях – средоточии человеческих страданий и потенциального источника терроризма и преступности. Знаменательно, что более 30 государств стали участниками кампании в Афганистане, и среди них одна крупная держава, не входящая в НАТО, а именно Япония.

Пример Североатлантического альянса иногда приводят в контексте более фундаментального вопроса: как многосторонние отношения могут содействовать предотвращению гуманитарной катастрофы и ее последствий? Ведь современный мир отчаянно нуждается во вмешательстве международных сил в тех случаях, когда ООН не может оказать необходимую помощь. Так, в 1999-м НАТО без санкции Организации Объединенных Наций осуществила военную интервенцию, чтобы положить конец непрекращавшимся этническим чисткам в Косово. Тогда Россия и Китай отказались одобрить применение силы, хотя они сотрудничали с Советом Безопасности ООН и присоединились к требованию прекратить этнические чистки. Формально НАТО действовала незаконно, но ее операция была признана легитимной большинством стран, поскольку соответствовала нормам ряда других международных конвенций.

Косовская кампания положила начало дискуссии о том, следует ли демократическим государствам вмешиваться в случае очевидных гуманитарных катастроф, когда вето (которое обычно накладывают Россия и Китай, принципиально возражающие против любой интервенции) парализует работу СБ ООН. Было выдвинуто предложение расширить роль евро-атлантической организации до «глобальной НАТО», выполняющей вышеупомянутые функции совместно с другими демократиями и при их непосредственном участии. В расширенной трактовке эта концепция требует «согласия демократических стран». Оно объединило бы их в новую всемирную организацию, способную внести неоценимый вклад в совершенствование мирового порядка.

Идея создания организации, объединяющей все демократии мира, вряд ли получит достаточную поддержку. К тому же она может иметь роковые последствия для попыток реформировать ООН. Однако привлекательной альтернативой может стать подход, при котором демократии берут на себя ответственность в случае неспособности ООН предпринять решительные действия при очевидных и недвусмысленных обстоятельствах, будь то гуманитарные катастрофы или террористические угрозы. Подобная практика в рамках альянса и при сотрудничестве с другими странами обретает бЧльшую легитимность и становится более эффективной.

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 октября 2007 > № 2911906 Карл Кайзер

Роль энергоресурсов во внешней политике России

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2007

Влад Иваненко – д. э. н. (PhD), сотрудник Департамента статистики Канады. Данная статья отражает личную точку зрения автора и никоим образом не связана с позицией Департамента статистики Канады.

Резюме Российская элита поторопилась отвергнуть идею «энергетической сверхдержавы» как не имеющую смысла, недооценив ее потенциала. Страна способна поставить перед собой амбициозные задачи по развитию новых энергетических технологий и при их внедрении добиться статуса глобального лидера.

«Заприте двух экономистов в одной комнате, и вы получите три мнения», – смеются острословы. Многие политики согласны с данным наблюдением. Например, бывший президент США Гарри Трумэн высказывал пожелание нанять «однорукого экономиста», поскольку его советники часто употребляли оборот «с одной стороны..., а с другой...» (по-английски: on one hand..., on the other hand...).

Все же в некоторых случаях профессионалам удается достичь согласия. Одним из таких примеров является теория сравнительного преимущества в торговле. Датируемая временами Давида Рикардо, она гласит, что любой стране выгоден режим свободной торговли при условии взаимного открытия рынков торговыми партнерами.

Данная теория лежит в основе современной международной торговли, которая ставит перед собой задачу постепенного расширения как списка участников торговых соглашений, так и ассортимента товаров и услуг, свободно перемещающихся через границу. Однако сложившаяся система несовершенна, хотя и согласуется с экономической теорией. Она есть продукт эволюционного развития особых отношений между отдельными странами, который, будучи ориентирован на реализацию теоретических положений экономистов, в практическом плане подстроен под политические нужды главных участников.

Исторически сложилось так, что страны – члены Европейского союза (основные торговые партнеры России) стояли у истоков создания международной торговой системы, а Россия нет и, следовательно, не имела возможности вовремя отразить свои национальные интересы в действующих договорах. Поэтому Москве, прежде чем принимать некие обязательства, следует тщательно продумать, насколько предложенные международные договоры соответствуют ее национальным интересам. Поскольку европейские и российские торговые интересы могут отличаться друг от друга, стоит рассмотреть позиции обеих сторон (по вопросам как общего режима торговли, так и интеграции своих рынков энергоресурсов) по отдельности.

ИНТЕРЕСЫ ЕС В ТОРГОВЛЕ С РОССИЕЙ

Евросоюз сформировался внутри системы международных обязательств, взятых на себя Западом для решения собственных внутренних задач и впоследствии распространенных на остальной мир. Это нормальное развитие событий: в любой преуспевающий клуб стремятся влиться новые члены невзирая на стандартное условие «прими все правила или не вступай». Условием присоединения к Европейскому союзу служит требование acquis communautaire (в переводе с французского: сложившийся порядок). А, например, Всемирная торговая организация (ВТО) обуславливает вступление России подписанием, среди прочего, недавно принятых ВТО протоколов по услугам. Причем Москва должна сделать это раньше, чем многие из входящих в эту организацию. (Конечно, исключения из правил возможны. В частности, Польша в процессе вступления в ВТО согласилась безоговорочно признать порядка 50 правил, тогда как Чехия – вдвое больше. Но тут все зависит от переговорной позиции страны.)

Возможно, ЕС по инерции относится к России как к потенциальному кандидату в члены и автоматически исходит из того, что уставы сообщества должны служить в качестве переговорной основы. Международная торговля для Евросоюза делится по секторальному, а не географическому принципу, что особенно заметно по его старейшим членам, которые присутствуют во всех частях света. С их точки зрения, неважно, какая страна является поставщиком; важно, чтобы поставки осуществлялись стабильно и – желательно – по минимально возможной цене.

Доминирование на рынках Европейского союза энергоресурсов, импортированных из России, вызывает беспокойство его стран-членов. Первый вопрос, который задают европейцы, касается стабильности поставок; второй – «справедливости» цены (на жаргоне экономистов под этим подразумевается маргинальное соответствие цены издержкам по производству того или иного продукта, то есть отсутствие монопольной ренты). Рост поставок из России вызывает опасение, что российские производители получают возможность необоснованно повышать цены на свои товары, предназначенные для ЕС. «Не переплачиваем ли мы России?» – задаются вопросом европейские политики. «Конечно да», – отвечают экономисты, ссылаясь на рост индекса монополизации рынков энергоресурсов. «Можно ли что-то сделать?» – продолжают спрашивать политики. Экономисты отвечают, что, во-первых, нужно задействовать антимонопольное законодательство сообщества, дабы ограничить возможности монопольного ценообразования со стороны иностранных поставщиков, и, во-вторых, диверсифицировать поставки, чтобы снизить долю самого крупного продавца (то есть России). Вопрос гарантии поставок, который приобрел практическую значимость для Евросоюза после газовых и нефтяных конфликтов Москвы с транзитными странами, придает дополнительный стимул поискам альтернативы российским источникам поставок и развитию системы резервов топлива, разработанной после нефтяного кризиса 1974 года.

Камнем преткновения во взаимоотношениях России и Европейского союза стал отказ Москвы ратифицировать Энергетическую хартию. Этот документ был подготовлен Международным энергетическим агентством (МЭА) в начале 1990-х с целью гарантировать продолжение поставок советского сырья на европейский рынок, интегрировав энергетические рынки бывших социалистических стран с рынками ЕС. В результате переговоров удалось решить проблемы, связанные с транспортировкой нефти и газа по трубопроводам, проходящим за пределами бывшего СССР. Но из-за начавшейся на пространстве СНГ правовой неразберихи долгосрочных гарантий транзита через бывшие союзные республики добиться не удалось. Каковы возможности хартии в этом отношении?

С точки зрения Евросоюза, предполагаемые правовые инструменты вполне пригодны, чтобы урегулировать накопившиеся проблемы, связанные с добычей и транспортировкой энергоресурсов из СНГ на европейские рынки. Однако следует отметить, что хартия разрабатывалась в первую очередь для решения энергетических проблем «старой» Европы, а не бывших республик СССР. Будучи вначале частной инициативой Европейского союза, она была передана под патронат Международного энергетического агентства (МЭА), где сильны позиции стран – членов ЕС. Ведь МЭА создавалось в рамках Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) для защиты импортеров от сбоев в поставках энергоресурсов в период нефтяного кризиса 1974 года. В свою очередь, ОЭСР является реинкарнацией организационных структур, созданных США для управления средствами, выделенными после окончания Второй мировой войны европейским и тихоокеанским странам в рамках плана Маршалла. Поскольку страны – члены Евросоюза выступили в качестве непосредственных инициаторов и главных разработчиков Энергетической хартии, логично заключить, что последняя полностью удовлетворяет их интересы. Этого нельзя утверждать в отношении других государств, подпадающих под ее действие, таких, к примеру, как Россия.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ РОССИИ И ЭКСПОРТ ЭНЕРГОРЕСУРСОВ

Согласно социологическим опросам, рядовой россиянин сейчас заинтересован прежде всего в повышении своего личного дохода. Поскольку участие в международном разделении труда представляет собой один из главных факторов, влияющих на национальное богатство, получается, что Россия сделала осознанный выбор в пользу мировой торговли.

Хотя теория сравнительного преимущества и утверждает, что любая страна выгадывает от торговли, но она ничего не говорит о величине получаемой выгоды. Последняя зависит от абсолютной величины спроса и предложения, а также от условий функционирования рынков, которые в совокупности определяют доход продавцов и цену товаров для покупателей.

Если судить по абсолютным цифрам дохода от внешней торговли и сальдо торгового баланса, российские показатели выглядят очень хорошо. Цены на основные товары экспорта России (энергоресурсы и металлы) стабильно росли на протяжении последних лет и опережали рост цен на основные продукты импорта (машиностроение и потребительские товары), что вело к увеличению валютных поступлений. К негативным явлениям следует отнести однобокость ассортимента экспортных товаров и односторонность движения товарных потоков. В частности, энергоресурсы составляют более половины стоимости экспорта и направлены в основном на рынок Европейского союза. Известно, что зависимость от одного покупателя ведет к занижению цены, а скудость ассортимента вызывает неопределенность в получении дохода при прочих равных условиях. Соответственно наблюдающийся ныне рост российского национального состояния может оказаться эфемерным. Последнее обстоятельство вызывает озабоченность правительства и подталкивает его к поиску альтернативных экспортных продуктов и новых покупателей, то есть к диверсификации.

С точки зрения экономики текущие поставки российских энергоресурсов в ЕС совершенно разумны. В отличие от России Европа лишена существенных запасов извлекаемых энергоресурсов, но обладает огромным потенциалом в области обрабатывающих производств, чем не может похвастаться Россия. Поэтому естественно ожидать, что в российском экспорте продолжат доминировать энергоресурсы, а продукция обрабатывающих секторов будет поступать в нашу страну главным образом из Европы.

Последний вывод все же не означает, что России следует зафиксировать сложившуюся структуру торговли и перейти к стадии оптимизации издержек ее работы, в частности, через ратификацию Энергетической хартии и последующую интеграцию российского энергетического рынка с рынками стран – членов Евросоюза. Для него поставки российских энергоресурсов, особенно газа, становятся все более критичными, тогда как Москва постепенно начинает рассматривать поставки из Европейского союза как заменимые на аналогичные товары из других стран. Поэтому, с точки зрения России, имеет смысл разнообразить географию продажи энергоресурсов.

Данный аргумент нервирует Брюссель и снижает его переговорную силу, что позволяет российской стороне требовать дополнительных уступок. Например, Москве имеет смысл увязать гарантию поставок своих энергоресурсов в Европу со встречной европейской гарантией стать подрядчиком в проектах, необходимых для экономического развития страны. В частности, речь идет о продаже новых технологий и технической помощи по становлению современной инфраструктуры. Получается своеобразная сделка: обмен российских энергоресурсов на европейское ноу-хау, что влечет за собой кардинальный пересмотр условий взаимодействия. Конечно, ЕС не примет подобное предложение без дополнительных условий, о которых мы поговорим позже, но и отвергать его в принципе не будет.

Кроме недавних структурных изменений на европейском рынке энергоресурсов, которые усиливают переговорную позицию России (к примеру, рост цен и увеличение российской доли в импорте региона), существуют по меньшей мере еще две причины, почему ей следует осторожно отнестись к интеграции своего рынка энергоресурсов с рынком Евросоюза на условиях последнего.

ВОЗМОЖНАЯ РОЛЬ ЭНЕРГОРЕСУРСОВ В ВОЗРОЖДЕНИИ СНГ

Несмотря на доминирование энергоресурсов в структуре российского экспорта, ассортимент продаж отличается по регионам. В глазах большинства государств Россия выглядит исключительно как поставщик энергоресурсов, который временно пользуется случайно сложившейся благоприятной конъюнктурой мирового рынка. Соответственно отношения с ней следует ограничить конкурентной торговлей, поскольку, стоит только подождать изменений на рынке – и Москва утратит свое преимущество. Однако некоторые страны – участницы СНГ, такие, как Белоруссия, Казахстан и Украина, видят в России главного торгового партнера, более тесная экономическая интеграция с которым помогает им решить свои внутренние проблемы. Несмотря на политические трения, эти страны объединяет с Москвой применение одинаковых технологий, что поощряет техническую кооперацию, а также схожие в известной степени условия ведения бизнеса, что способствует кооперации предпринимательской. К тому же сложившаяся в советскую эпоху общность потребительских предпочтений поддерживает взаимный спрос на товары.

Конечно, потенциальные возможности партнерства не всегда реализуются, поскольку государства этого региона как сотрудничают, так и конкурируют, в частности, на рынке энергоресурсов. Недавние газовые конфликты России с транзитными странами (Украина и Белоруссия) служат примером того, как частные интересы берут верх над общественными и приводят к совокупным экономическим потерям.

Например, украинское руководство неправильно оценило свою переговорную позицию, решив вступить в конкуренцию с Москвой и договориться с Ашхабадом о прямых поставках газа. Последнее по идее должно было снизить цену, выплачиваемую страной, на величину прибыли, получаемой предположительно российскими посредниками. В реальности же Россия, опасаясь потерять транзитный контроль над экспортом туркменского газа, предложила Ашхабаду более выгодную сделку, нарушив тем самым планы украинских конкурентов. За неимением альтернативных поставщиков Украина была вынуждена вернуться к поставкам туркменского газа через тех же посредников, которые вложили повышенную закупочную цену в стоимость своего продукта. Получилось, что, начав конкурировать с Москвой, Киев улучшил переговорную позицию Ашхабада, единственного, кто оказался в выигрыше.

Очевидно, что в интересах государств региона не конкурировать, сбивая друг у друга экспортный доход и поощряя инвестиции в защиту от соседей (такие, как обходные трубопроводы), а обговорить условия раздела дополнительной прибыли, получаемой от скоординированных действий на внешних рынках. Гарантом кооперации может стать взаимный обмен акциями энергодобывающих и транспортных компаний. В этом случае, например, повышение прибыли «Газпрома» благоприятно скажется на финансовых результатах как казахстанской компании «КазМунайГаз», так и украинской «Нафтогаз Украины». В качестве владельцев акций «Газпрома» они получат долю от его дохода и поэтому не будут создавать проблемы российскому партнеру.

При благоприятном развитии событий страны – участницы СНГ могут договориться и подписать региональный договор по интеграции своих рынков энергоресурсов, аналогичный европейской Энергетической хартии, но построенный с учетом интересов его непосредственных участников. Помимо того что такой договор усилит переговорные позиции государств – экспортеров СНГ в отношении европейских стран-импортеров, он может быть положен в основу формирования местного торгового блока типа Европейского союза. Не следует забывать, что Европа начала долгий путь объединения с частного соглашения о создании единого рынка угля и стали на территории шести сопредельных стран в 1951 году.

ЭНЕРГОРЕСУРСЫ КАК ОСНОВА НАЦИОНАЛЬНОЙ СПЕЦИАЛИЗАЦИИ РОССИИ

Поскольку Россия стремится занять достойное место на мировом рынке разделения труда, ей следует обратить особое внимание на те области, в которых у нее уже имеется сравнительное преимущество. Речь идет, в частности, об энергетике. Российская элита слишком поторопилась отвергнуть, как не имеющую смысла, идею «энергетической сверхдержавы», недооценив ее потенциал. Страна способна поставить перед собой амбициозные задачи по развитию новых энергетических технологий и добиться статуса глобального лидера по их внедрению.

Энергетика представляет собой особую сферу интереса для современной науки. Разведанные мировые запасы углеводородов, легко извлекаемые при существующих технологиях, постепенно сокращаются. Геологические работы смещаются в сторону океанского шельфа и регионов с суровым климатом, новые месторождения все более труднодоступны. С ростом цен на традиционные энергоресурсы повышается интерес к альтернативным источникам. Растет экономическая целесообразность инвестиций в энергосберегающие технологии, что подогревает интерес к разработке новых изоляционных материалов. Таким образом, процессы, происходящие на мировом энергетическом рынке, ставят перед прикладной наукой множество сложных технических задач.

Энергетика непосредственно связана и с фундаментальными науками. Случайно или нет, но проект по нанотехнологиям, уже заявленный в государственном бюджете, имеет к ней прямое отношение. Теоретически ничто не мешает поставить задачу научиться контролировать процессы сгорания топлива в двигателе на молекулярном уровне. Как результат фундаментальных исследований в этой области появятся принципиально новые двигатели, станет возможной регенерация использованных энергоресурсов. Почему бы России не сфокусировать свой научный потенцивал – с привлечением иностранных экспертов – на решении данной задачи? Особенно учитывая, что двигателестроение является одной из немногих областей машиностроения, где накоплен значительный потенциал.

Деятельность Правительства РФ в области энергетической политики представляет собой некое эволюционное и, вероятно, не до конца осознанное движение именно в сторону позиционирования страны как мирового энергетического лидера. Например, идея организации газовой ОПЕК, пусть даже провозглашаемая в политических целях, все же дает шанс повлиять на международные стандарты газовых технологий в соответствии с российскими нормами. Вероятное открытие нефтяной биржи в Санкт-Петербурге (очевидно, с целью повышения мирового спроса на российскую валюту) способствовало бы созданию национального центра отраслевой экспертизы международного класса. Постепенно сужающееся поле для маневра иностранных энергокомпаний, работающих в России и Казахстане, и растущая активность нефтяных и газовых компаний СНГ за рубежом свидетельствуют о мировых амбициях региона. Однако все еще не решен вопрос: эффективно ли вмешательство государства в работу энергетического рынка?

СООТНОШЕНИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫХ И ЧАСТНЫХ ИНТЕРЕСОВ

По исторически сложившимся обстоятельствам либерализация и приватизация 1990-х годов практически свели на нет регулирующую роль Российского государства в нефтяной отрасли, но в газовой промышленности она оставалась значительной. После прихода к власти нового руководства в 2000-м политика Кремля постепенно менялась в сторону его более активного участия в принятии стратегических решений по управлению и развитию отраслей и менее активного – в областях, связанных с перераспределением финансовых ресурсов (таких, как ценообразование и налогообложение).

Правительство поддерживает экспансионистские планы нацио-нальных энергетических гигантов, осуществляется государственное планирование энергетических грузопотоков и даже восстанавливается прямой государственный контроль над недавно приватизированными предприятиями – все это свидетельствует о переориентации экономической политики в сторону государственного капитализма. Подобное развитие событий осуждается ортодоксально-либеральными экономистами, которые видят в этом отход от наиболее эффективных форм хозяйствования, а стало быть, и сокращение возможностей развития.

Однако, по мнению историков экономики, правительства западных государств отнюдь не всегда следовали либеральным рецептам, принятым в англосаксонских странах. Например, в Германии финансовый капитал, поддерживаемый государством, сыграл ключевую роль в становлении крупной немецкой индустрии, в частности химической промышленности. Государство удерживало прочные позиции в Японии и других странах Тихоокеанского региона.

Нужно отметить, что и Россия исторически чаще всего преуспевала тогда, когда государство активно вмешивалось в экономику. Этот факт был отмечен Александром Гершенкроном, гарвардским экономистом и, к слову, уроженцем России, который до конца жизни сохранил духовную связь со своей родиной. Пытаясь дать объяснение этому наблюдению, Гершенкрон пришел к выводу, что относительно более отсталые страны способны использовать опыт развития передовых держав, спонсируя внедрение новых технологий через государственное планирование. Таким образом, можно совершить технологический прыжок и обойти те страны, развитие которых начинает замедляться из-за устаревших, хотя и работающих технологий. (Данный аргумент справедлив только для развивающихся стран. После выхода на передовые технологические рубежи частный сектор, пусть и достаточно хаотичный в принятии решений, но более инновационный, показывает лучшие результаты, нежели государственные предприятия.)

Отсюда вывод, что шанс доказать правоту своей энергетической политики у Кремля имеется. Однако настораживает то, что, несмотря на кажущийся активизм государства, стороннему наблюдателю чрезвычайно трудно уловить некую планомерную политику России в энергетической сфере. Создается впечатление, что Кремль не имеет четкой энергетической стратегии развития и предпочитает полагаться на тактику (то есть сиюминутные действия) при решении текущих проблем. Такое предположение находит подтверждение в противоречивых действиях Москвы как с транзитом газа через Украину, так и в отношении консультаций с Евросоюзом по вопросу Энергетической хартии или вечно откладываемой реструктуризации «Газпрома».

ПРИЧИНЫ НЕГАТИВНОГО ОТНОШЕНИЯ К РОССИЙСКОЙ ЭКСПАНСИИ

Результатом самостоятельной договоренности стран – участниц СНГ о проведении единой энергетической политики, а также упрочения Москвой своей позиции мирового энергетического лидера, как с опасением полагают в Европейском союзе, станут рост импортных цен и снижение уровня надежности поставок. Последнее вполне вероятно, поскольку, заслуженно или нет, Россия имеет репутацию неправового государства, которое способно пренебречь международными договоренностями либо использовать методы давления на торговых партнеров, не совместимые с духом кооперации.

Если Москва серьезно настроена на партнерские отношения с ЕС, ей придется в краткосрочном плане предоставить гарантии надежности поставок, а также ограничить свои возможности по монополистическому ценообразованию.

Если Евросоюз и согласится быть в значительной степени зависимым от российских энергоресурсов, то лишь в ответ на встречные уступки. Россия может пойти на предоставление режима предпочтений европейским компаниям в тех отраслях промышленности, где их позиции сильны: например, в автомобилестроении и сфере коммуникаций, к которым проявляют особый интерес германские и скандинавские фирмы. Следует подчеркнуть, что влияние Европейского союза в этих взаимно согласованных правительствами областях должно стать действительно решающим, а не сводиться к миноритарному интересу, как можно предположить, исходя из нынешних российских реалий, и что усиленно лоббируется местными монополистами типа АвтоВАЗа.

В то же время допуск на рынки ЕС российских энергетических монополий должен сопровождаться постепенным выходом государства из управления последними. Данное положение особенно относится к «Газпрому», который приобрел репутацию «энергетического оружия Кремля». В этом случае инициатива будет принадлежать руководству Евросоюза, которое не преминет воспользоваться достаточно значимыми средствами, в том числе антимонопольным законодательством, чтобы вписать эту компанию в легальное поле сообщества. В долгосрочной перспективе реструктуризация, которую Европейский союз потребует от «Газпрома» по мере его проникновения на европейский рынок, соответствует и российским внутриэкономическим интересам. Например, это касается допуска независимых производителей газа к системе газопроводов и предоставления газпромовских мощностей по утилизации попутного газа.

Для достижения полноценного партнерства с ЕС России со временем придется пересмотреть принципы государственного управления. В настоящее время российский бюрократический аппарат и частные лица живут как бы в параллельных мирах. Частные предприятия и граждане относятся к чиновникам с подозрением и предпочитают избегать взаимодействия с ними. Государственные служащие испытывают встречную неприязнь и не желают идти навстречу клиентам без соответствующего вознаграждения.

Такая система отношений между государством и частным сектором противоречит базовым установкам ведения бизнеса в Евросоюзе, особенно в самой развитой его части, и затрудняет межрегиональную горизонтальную кооперацию. Кроме того, регулярно поступающие сигналы о фактах нарушения прав частных лиц в России делают неприемлемым ее присутствие в частной среде Европы. Например, средний британский обыватель, узнав о том, что некий россиянин попал в тюрьму по сомнительным с правовой точки зрения причинам, инстинктивно не приемлет идею установления более тесных отношений, выходящих за пределы простого обмена по принципу «груз сдал, груз принял». Не говоря уже о неясности с раскрытием политически мотивированных убийств: вспомним дела Анны Политковской и Александра Литвиненко.

Все же Москва движется к становлению демократии и гражданского общества. Для этого имеются объективные предпосылки. С ростом благосостояния российские граждане будут все больше обращать внимание на необходимость самоуправления не только в своих частных делах, но и в делах общественных. Например, известно, что покупка машины увеличивает «соприкасаемость» граждан и государства, будь то заинтересованность в надежном состоянии дорожного покрытия, контакты с Госавтоинспекцией либо прохождение процедур регистрации и страхования. Покупка жилья заставляет обращать внимание на общественное благоустройство территорий или контроль над преступностью в районе проживания. Развитие частных предприятий повышает их требования к общественной инфраструктуре, транспортным магистралям, энергоснабжению.

Пока граждане в общей массе стараются игнорировать недостатки в работе бюрократического аппарата, но с ростом доходов следует ожидать, что давление с их стороны на власти усилится и последние будут вынуждены отчитываться о своей деятельности. Все это со временем положительно скажется на имидже России и повысит «приемлемость» партнерства с ней для европейского обывателя.

* * *

В данной работе мы рассмотрели взаимоотношения ЕС и России в энергетической сфере и отметили асимметричность взглядов сторон. В то время как Евросоюз предпочитает ограничить кооперацию с Россией урегулированием долгосрочных поставок и гарантиями транзита, в том числе через российские трубопроводы, роль энергоресурсов в российской политике намного шире. Кроме доходов от экспорта сырья Россия заинтересована в приобретении европейских технологий. Проблема замороженных отношений с Европейским союзом усугубляется из-за несовместимости взглядов на возможность использования энергетики как основы воссоздания регионального блока СНГ, а также вследствие различного понимания роли государства в управлении энергетическим сектором. С точки зрения ЕС, страны – участницы СНГ должны находиться в состоянии взаимной конкуренции, тогда как Россия больше заинтересована в их кооперации. Евросоюз полагает, что роль государства следует свести к минимуму, тогда как, по мнению России, государственный контроль благоприятствует развитию ее экономики в краткосрочном плане.

Все же, несмотря на выявленные разногласия, договоренность обеих сторон не только возможна, но и непременно будет достигнута, поскольку долгосрочные интересы не противоречат друг другу.

Россия > Внешэкономсвязи, политика. Нефть, газ, уголь > globalaffairs.ru, 27 октября 2007 > № 2911801 Влад Иваненко

Интеграция в стиле фанк

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2007

О.В. Буторина – д. э. н., профессор, советник ректора МГИМО (У) МИД России, заведующая кафедрой европейской интеграции МГИМО (У) МИД России, член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Будущее принадлежит тем, кто выбивается за всякие рамки, тем, кто рискует, пренебрегает нормами и устанавливает новые правила. Будущее принадлежит тем, кто использует любую возможность, чтобы самому создавать это будущее.

Кьелль Нордстрём, Йонас Риддерстрале. Бизнес в стиле фанк

Европейский союз меняется. Меняются его география, институты и механизмы. Меняется сама философия региональной интеграции. Однонаправленное движение уступает место далеко не очевидной совокупности беспрестанно варьирующихся сюжетов.

Европейскую интеграцию привычно сравнивать с поездом, движущимся к единой и понятной всем пассажирам цели. Но сейчас наиболее адекватная метафора европейской интеграции – это гипермаркет с бесчисленными магазинами и кафе, интернет-центрами и салонами красоты, прачечными и кинозалами.

Больше нет вагонов, где пассажиры читают одну и ту же утреннюю газету и вместе рассматривают пейзаж за окном, нет расписания поездов. Но самое главное – отсутствует станция назначения.

Вместо этого появились общие часы работы, автостоянка, чистые полы и туалеты, исправные эскалаторы. А также фонтан, зимний сад и музыка, играющая по вечерам. Места здесь хватает всем: государственным служащим, бизнесменам, семьям с детьми, пенсионерам, подросткам. Отсюда можно выйти с плазменным телевизором или со связкой уцененных бананов, с модным маникюром или с двухтомником об этрусках, с банкой кофе или с уведомлением о покупке пая в инвестиционном фонде. Кому как нравится.

Трансформация поезда в гипермаркет произошла так быстро, что ее не успели осознать ни сами государства – члены ЕС, ни их соседи. Отсюда и частые сбои в интеграционных планах Евросоюза, и не имеющая рационального объяснения напряженность в отношениях с третьими странами, включая Россию.

ГЛОБАЛЬНАЯ ГОНКА

Начнем с того, что же представляет собой региональная интеграция и зачем она нужна. В современной европейской мысли можно выделить четыре основных определения этого феномена.

Первое отталкивается от фактического опыта Европейского союза, прежде всего в сфере экономики: интеграция – это процесс взаимного переплетения и сращивания национальных хозяйств.

Три других определения имеют в своей основе теоретические конструкции, принадлежащие тем или иным политическим школам.

Представители европейского федерализма, вдохновляемые вековыми мечтами о единстве Европы, видят конечную цель в создании сверхгосударства. Решающим признаком интеграции они считают наличие наднациональных органов, которым отдельные государства передают часть национального суверенитета.

Теория коммуникации понимает интеграцию как сплоченное сообщество, основанное на общих ценностях и ведущее к развитию совместной идентичности. Признаком интеграции считается наличие между его участниками более тесных связей, нежели с партнерами извне.

В рамках неофункционализма интеграция – коллективное средство решения практических задач. При этом национальные власти могут делегировать органам союза исполнительные полномочия, но не суверенитет. Население, видя полезность союзных институтов, признаёт их и проявляет к ним лояльность.

Существующие определения заметно отличаются друг от друга, но им присущи два общих недостатка. Они не дают ответа на главный вопрос – о стратегической миссии интеграции. И затушевывают разницу между целями и средствами.

Так, по федералистской концепции, ЕС, создав сильные наднациональные органы, уже прошел наибольшую часть пути. Однако заветная цель – федерация либо конфедерация – в обозримой перспективе недостижима. Значит ли это, что нынешняя деятельность Евросоюза лишена смысла? Конечно же нет.

С позиций теории коммуникации крупным успехом Европейского союза является укоренение общих ценностей. Однако идентичность ЕС пока крайне слаба, ее формирование тормозят не только культурные различия, но и отсутствие в Евросоюзе единой политической системы, а также примат национального гражданства над общеевропейским гражданством.

Еще сложнее дело обстоит с плотностью региональных экономических связей. Интенсивность торговых потоков – доля торговли между странами – членами Европейского союза в их общем внешнеторговом обороте – возрастала только на начальной стадии интеграции. С 1970-х годов и по сегодняшний день она составляет около 60 %. Это и понятно: дальнейшая ориентация партнеров друг на друга вывела бы их из системы международных отношений, отрезав от привлекательных рынков сбыта и источников сырья.

Не выдерживает проверки главный тезис экономистов-практиков о том, что целью интеграции является создание общего рынка и единого хозяйственного комплекса. Хотя единый внутренний рынок ЕС в целом функционирует с 1993-го, закон единой цены действует лишь частично. Любой турист знает, что в Швеции цены высоки, в Испании – умеренны, а в Болгарии – низки. Для многих видов услуг, а тем более для фондовых активов, конвергенция цен невозможна в принципе или ставится как задача для будущих поколений европейцев.

Потеряла актуальность схема известного экономиста Белы Балаши, согласно которой интеграция проходит в своем развитии четыре стадии – от зоны свободной торговли до валютного союза. Согласно этой логике, теперь у Евросоюза осталась одна цель – расширить зону евро до 27 членов, не расточая силы на общую оборонную идентичность либо на научно-техническую политику.

В 2005 году кафедра европейской интеграции МГИМО (У) выдвинула после серии научных семинаров новое определение региональной интеграции. Оно базируется на ее понимании в контексте процесса глобализации, который имеет два начала: объединяющее и разъединяющее.

С одной стороны, глобализация ведет к усилению взаимосвязей между странами и регионами, с другой – к разделению на страты и установлению жесткой иерархии. Страты формируются по уровню благосостояния, по степени мирового политического, экономического и культурного влияния, по доступу к ресурсам и информации, по использованию передовых технологий…

В этих условиях глубинной движущей силой региональной интеграции выступает стремление стран-участниц попасть в лучшую страту (или совместно сформировать лучшую страту), нежели та, к которой они объективно принадлежали бы без интеграции. Объединение Европы не случайно начинается после Второй мировой войны. Именно тогда колониальные империи, задававшие правила стратификации в предыдущую эпоху, рассыпаются, а США и СССР становятся главными мировыми силами.

Отсюда правомерно следующее определение: региональная интеграция представляет собой модель сознательного и активного участия группы стран в процессе стратификации мира, обусловленной глобализацией. Как уже было сказано, главная общая цель – создание максимально успешной страты, то есть укрепление позиций объединения в сферах, наиболее важных для данного этапа глобализации. Задача каждой отдельно взятой страны – обеспечить себе максимально благоприятную стратегическую перспективу. Интеграция позволяет наилучшим образом использовать преимущества глобализации и одновременно минимизировать ее отрицательное воздействие.

Таким образом, региональная интеграция представляет собой модель коллективного поведения в условиях глобальной стратификации. Создание наднациональных органов, расширение региональной торговли, введение единой валюты либо общего гражданства – все это ее инструменты или продукты. Если завтра мировое лидерство будет зависеть от того, умеет ли страна выращивать квадратные помидоры, ЕС немедленно примет подробный и жесткий план действий.

Важнейшим элементом региональной интеграции является идея об общей будущей судьбе народов. Именно будущей, а не прошлой. Общая история, схожесть культуры, политических и экономических систем – это необходимые, но недостаточные условия успешной интеграции. Ее незримый фундамент – общее представление о настоящей и будущей глобальной идентичности. Недаром европейская Конституция начинается со следующих слов: «Отвечая воле граждан и государств Европы построить общее будущее, эта Конституция учреждает Европейский союз…» (статья 1-1).

Интеграция – это мечта о светлом будущем для себя, своих детей и внуков. Как любая мечта, она может сбыться или нет. Но наличие мечты, тем более подкрепленной действенными планами, лучше, чем ее отсутствие. Поэтому интеграция – мечта и действующий проект одновременно.

Сегодняшний Евросоюз в данном смысле на самом деле сродни гипермаркету. Для человека с достатком – это место, где можно быстро и удобно решить бытовые проблемы. Для подростка с окраины – модель лучшей, желанной жизни. Выставка достижений мирового хозяйства, куда он может запросто войти, чтобы проехаться на сияющем эскалаторе, послушать диск модной группы, купить на распродаже стильную футболку либо обсудить с продавцом новую модель мобильного телефона. И быть как все! Как те уважаемые господа, что приезжают на красивых автомобилях и элегантно расплачиваются кредиткой за ворох покупок.

В этом – огромная притягательная сила Европейского союза.

СЛОМАННОЕ ЕДИНООБРАЗИЕ

После того как в 1992-м Маастрихтский договор разрешил отдельным странам не вводить евро, специалисты заговорили об интеграции на разных скоростях. В очередной раз возникло сравнение ЕС с поездом. Но только ли в динамике дело?

Чтобы ответить на этот вопрос, автор провела блиц-анализ социально-экономических показателей 34 стран Европы, Кипра и Турции на основе данных Всемирного банка. В обзор не включались государства с населением менее 1 миллиона человек, так как их социально-экономические показатели формируются иначе, чем в более крупных государствах. Все страны ранжировались по показателю благосостояния, в качестве которого был принят валовой национальный доход (ВНД) на душу населения в 2004 году (рис. 1).

Это позволило сформировать пять групп. В первую, наименее обеспеченную, вошли десять стран: шесть из Южной Европы (Албания, Болгария, Босния и Герцеговина, Македония, Румыния, Сербия и Черногория), три из СНГ (Белоруссия, Молдавия, Украина) и Турция. Во вторую группу попали семь новых членов Евросоюза из Центральной Европы (Венгрия, Польша, Латвия, Литва, Словакия, Чехия, Эстония) и Хорватия. Третью группу составили три отстающие страны ЕС-15 (Греция, Испания, Португалия) и два самых успешных новичка (Кипр, Словения). Четвертая группа включает в себя 11 сильнейших западноевропейских участников Европейского союза. Пятую группу представляют два богатейших аутсайдера – Норвегия и Швейцария.

Далее для каждой группы был рассчитан средний ВНД на душу населения (среднее арифметическое этих показателей для каждой из входящих в данную группу стран). В первой группе средний ВНД составил 2 077 дол., во второй – 6 913 дол., в третьей – 16 752 дол., в четвертой – 32 767 дол., в пятой – 50 705 долларов. Конечно, такой метод достаточно условен и имеет ограничения. Некоторую трудность создают малочисленность пятой группы, а также тот факт, что третья в основном состоит из средиземноморских стран. Вместе с тем избранный метод прост и дает ясные, легко интерпретируемые результаты. Его важное преимущество – отсутствие временных рядов, которые сильно затрудняют выявление тенденций из-за неравномерной инфляции и структурных изменений. Полученные данные предоставляют в наше распоряжение моментальный отпечаток экономического состояния Европы-2004. Они позволяют судить о переменах в обществе по мере роста душевого дохода, так же как семейная фотография дает представление о возрастных изменениях человека.

Человеческие ресурсы. По ожидаемой продолжительности жизни разница между первой и пятой группами составляет 16 лет, соответственно 65 лет и 81 год (рис. 2). При этом подъем на одну ступень, то есть переход из первой группы во вторую, дает половину искомого прироста – 8 лет, и еще 5 лет добавляется при втором шаге. Уже в третьей группе продолжительность жизни приближается к наивысшему европейскому и мировому уровню.

В беднейших странах (кроме Болгарии) не для всех взрослых оказалось доступным среднее образование. Но уже во второй группе эта проблема практически решена, а в четвертой каждый пятый гражданин имеет второе среднее образование. Распространение высшего образования во многом зависит от национальной модели. Больше всего людей с университетскими дипломами в Скандинавских странах – Норвегии, Швеции и Финляндии (80–87 % взрослого населения). В высокоразвитых государствах Западной Европы этот показатель в среднем составляет 62 % (в том числе в Австрии – 49 %, в Германии – 50 %). В беднейших странах Южной Европы и в Турции высшее образование имеют только 31 % взрослых, а в странах Центральной Европы – 53 %. Как и в случае с продолжительностью жизни, основной рывок наблюдается при переходе из первой группы во вторую.

Та же закономерность – важнейший первый сдвиг и значимый второй – характерна для показателей младенческой и детской смертности (рис. 3.) Уже в третьей группе (при душевом доходе от 14 тыс. дол.) общество теряет не более девяти из тысячи рожденных детей до достижения ими пяти лет. В первой группе этот показатель почти вдвое выше. Особенно сложная ситуация в Турции, где из тысячи родившихся детей до пяти лет не доживают 60. В Польше данный показатель равен 15, в Германии – 9, в Финляндии – 7, в Швейцарии – 10.

Интересны данные по числу новорожденных на одну женщину (коэффициент фертильности). Страны первой группы имеют две разные модели. Первая характерна для бывших социалистических государств – Белоруссии, Болгарии, Молдавии, Румынии и Украины. Там среднее число рождений на одну женщину колеблется от 1,2 до 1,4. В Албании и Турции (где сильны мусульманские традиции) этот показатель равен 2,2, в Македонии, Сербии и Черногории – 1,7. Зато вторая и третья группы в высшей степени однородны: на одну женщину в среднем приходится 1,2–1,4 ребенка.

Явное увеличение числа новорожденных в расчете на одну женщину происходит в четвертой группе. Тем самым опровергается распространенное мнение, будто с ростом доходов рождаемость только снижается. В Нидерландах и Финляндии рождаемость выше, чем в Греции и Испании. Возможно, более высокая рождаемость в благополучных странах обусловлена притоком иммигрантов из третьего мира, социальной моделью (особенно в Скандинавии) и программами поддержки семьи. Так или иначе, в Европе в богатых странах (кроме Германии и Италии) старение населения идет медленнее, чем в относительно бедных.

Модернизация и новые технологии. В наименее обеспеченных странах сельское хозяйство дает от 11 до 21 % ВВП, а в наиболее развитых – от 1 до 3 % (рис. 4). Но можно ли объяснить столь низкий процент аграрного сектора в ВВП Западной Европы огромными масштабами сферы услуг? Чтобы исключить этот фактор, для каждой страны была рассчитана доля промышленности в материальном производстве. Результаты убедительно показали, что развитие экономики сопряжено с неуклонным ростом индустриализации. Так, в Болгарии промышленность дает 74 % материального производства, в Португалии – 87 %, во Франции – 92 %.

Между странами ЕС существует значительный разрыв в качестве международной специализации. Высокотехнологичная продукция в общем экспорте обрабатывающей промышленности составляет 3 % в первой группе, 11 % во второй и третьей группах и 19 % в четвертой группе. Примечательно, что кривая экспорта технически сложных товаров зеркальна по отношению к графику доли сельского хозяйства в ВВП.

По степени развития телефонных сетей и распространения Интернета ведущие государства Евросоюза превосходят наиболее слабых участников в 3–4 раза (рис. 5). Численность стационарных телефонных линий и абонентов мобильной связи увеличивается по мере роста душевого дохода более равномерно, чем, например, продолжительность жизни либо охват населения высшим образованием. Хотя постепенное замедление темпов обнаруживается и здесь.

Необычная форма графиков, отражающих процесс индустриализации (рис. 4) и распространение Интернета (рис. 5), а именно равенство или даже превосходство показателей второй группы над показателями третьей группы, возможно, имеет следующее объяснение. Третью группу составили государства, являющиеся крупнейшими производителями продуктов средиземноморского земледелия. Сельское хозяйство имеет там глубокие исторические и культурные корни. Во вторую группу, напротив, вошли бывшие социалистические страны, где в период действия Совета экономической взаимопомощи проводилась активная индустриализация с ориентированной на экспорт специализацией. В Венгрии, например, на высокотехнологичную продукцию приходится 29 % экспорта промышленных изделий; наряду с Германией она занимает второе место в Европе по этому показателю.

Совершенно особую картину демонстрируют финансовые рынки. В отличие от большинства рассмотренных ранее показателей, капитализация фондового рынка растет не по горизонтально расположенной параболе, а по экспоненте (вверх). Отношение стоимости обращающихся в стране акций и облигаций к национальному ВВП увеличивается при переходе из первой группы во вторую на 11 процентных пунктов, из второй в третью – на 23, из третьей в четвертую – на 40 и из четвертой в пятую – на 53 пункта.

Кластерные стратегии. Проведенный анализ показывает, что внутри Европейского союза те или иные группы стран не только движутся к интеграции на разных скоростях, но и ставят перед собой разные первоочередные задачи этого движения.

Болгарии, Румынии и государствам-кандидатам предстоит завершить индустриализацию, поднять на более высокий уровень системы образования и здравоохранения, нарастить инфраструктуру. Им нужно провести реструктуризацию сельского хозяйства, повысить его рентабельность и усилить специализацию. Перспективы развития промышленности связаны с четким определением приоритетов, а также с привлечением зарубежных инвестиций и технологий. В ближайшие 10–15 лет данные страны не смогут заметно повысить технический уровень промышленности и увеличить экспорт высокотехнологичной продукции.

Государствам Центральной Европы также важно развивать здравоохранение и высшее образование. При взвешенной экономической политике они имеют реальный шанс догнать страны – лидеры ЕС по продолжительности жизни и уровню детской смертности. Однако, согласно прогнозам Европейской комиссии, до 2050 года старение населения в Центрально-Европейском регионе будет продолжаться. В Венгрии, Польше, Словакии, Чехии и государствах Балтии индустриализация практически завершена, но им предстоят многолетние усилия в целях модернизации промышленности и становления современных производств. Их возможности делать и осваивать масштабные вложения в НИОКР останутся в обозримой перспективе ограниченными.

В Греции, Испании, Португалии, Словении и на Кипре продолжительность жизни, показатели детской смертности, а также охват населения средним и высшим образованием практически соответствуют уровню ведущих стран Евросоюза. Приоритетная задача – завершить технологическое перевооружение промышленности, кардинально повысить в ней долю новейших, наукоемких производств. Судя по опыту Ирландии, это вполне возможно. В Испании, Португалии и Словении сложились предпосылки для нового рывка в развитии национальных НИОКР и современного информационного общества.

Группе из 11 наиболее обеспеченных стран Европейского союза выпадает особая миссия. Благодаря своему экономическому и политическому весу именно они задают приоритеты, формы и темп интеграционного движения. Они же несут наибольшую ответственность за судьбу объединения. Важнейшая задача – удержать занятые высокие позиции. Главные усилия направляются на то, чтобы не допускать снижения нынешних социальных стандартов, обеспечить стабильные (пусть невысокие) темпы экономического роста и преуспеть в глобальной конкуренции. Стратегические перспективы связаны с развитием общества знаний: улучшением качества образования, разработкой высоких технологий, совершенствованием информационных систем, повышением ликвидности финансовых рынков.

Итак, стратификация происходит не только во всем мире, но и внутри ЕС как следствие глобальной конкуренции и нарастающей дифференциации стран Евросоюза. В европейском гипермаркете одни запасаются стиральным порошком в экономичной упаковке, другие радуются пятидесяти сортам мороженого, а третьи придирчиво выбирают морепродукты. Только не надо думать, что жизнь первых тяжела, а третьих легка. Важно понять, что гипермаркет – не поезд, спешащий доставить пассажиров на станцию назначения. Гипермаркет – продукт глобализации. Он предлагает посетителям товары со всего света, отвечающие международным стандартам. В отличие от поезда, где выбор делается единожды, в гипермаркете бремя свободы постоянно. Каждый должен поминутно решать, на что потратить деньги и время.

ВЛАСТЬ ЭМОЦИЙ

Шестьдесят лет мира и окончание холодной войны повлияли на европейскую политику так же, как товарное изобилие – на поведение потребителей. Сегодня, покупая реперскую куртку либо кашемировый пиджак, человек в последнюю очередь думает о тепле, а в первую – о самоидентификации. Конкретной вещью он заявляет другим и себе о принадлежности к социальной группе, ценности разделяет. Если раньше главным вопросом политической повестки дня был вопрос о войне (реальной или вероятной), то теперь на первый план вышла проблема идентичности, а также связанные с нею эмоции.

В начале нового столетия задача строительства общей европейской идентичности приобрела первостепенное значение и одновременно резко усложнилась.

Во-первых, существенно возросла разнородность Европейского союза. Потоки иммигрантов изменили культурное и религиозное пространство многих европейских стран. Массовый прием новых членов не только увеличил число официальных языков ЕС, но и многократно усугубил экономическое неравенство. В 1951 году при подписании Договора об учреждении Европейского объединения угля и стали бельгийский ВВП на душу населения (по текущему обменному курсу) был в 2,3 раза выше, чем в Италии. Сегодня аналогичный разрыв между самой богатой и самой бедной страной Евросоюза (Дания и Болгария) увеличился почти до 15 раз. Кстати, на рис. 1 видно, что по уровню благосостояния государства – основатели ЕЭС до сих пор представляют собой удивительно сплоченную группу.

Во-вторых, после распада советского блока у Европейского союза исчез идеологический противник, наличие которого помогало европейским народам, непохожим и не всегда симпатизирующим друг другу, почувствовать себя некой общностью. Надо признать, что СССР был для Западной Европы идеальным комплиментарным «другим». И его не могут заменить ни США, ни прочие мировые силы или регионы.

В-третьих, механизмы ЕС усложнились настолько, что подавляющее большинство населения объективно не в состоянии в них разобраться. Но широкая общественная поддержка крайне важна в целях поступательного движения интеграции и становления общеевропейской идентичности.

Резкая смена глобальной системы координат породила у западноевропейцев два противоположных чувства. С одной стороны, гордость, подчас переходящую в самодовольство, за историческую правильность рыночной системы. С другой – растерянность и страх за свое будущее. Следует понимать, что приспосабливаться к новой стадии глобализации Западной Европе психологически труднее, чем любой другой части света. Европейская цивилизация держится на строгом рационализме, на стремлении к наиболее эффективным алгоритмам действий и на прямолинейной морали. А глобализация повсеместно ломает стереотипы, заставляет принимать неожиданные решения, требует креативности. Большинство простых европейцев чувствуют себя в этой обстановке крайне некомфортно.

Необходимость укрепить чувство безопасности и сформировать позитивную европейскую идентичность заставила Евросоюз обратить особое внимание на ценности. В 1993-м были впервые оглашены знаменитые Копенгагенские критерии, которые адресовались кандидатам на вступление. Так возник набор характеристик, позволяющих выделить страны – члены Европейского союза из огромного числа других государств мира. Среди этих характеристик демократия, правовое государство, соблюдение прав человека и меньшинств, рыночная экономика. Добавим, что утвержденная система ценностей дала ЕС еще одно важное средство глобальной стратификации – право требовать от других выполнения данных норм (и именно в том смысле, какой вкладывает в них официальный Брюссель).

Необходимость крепить общеевропейскую идентичность существенно повлияла на повседневную практику. Общие заявления лидеров Евросоюза и документы руководящих органов становятся в последнее время все более приглаженными. Открытые дебаты, создавшие славу европейской культуре, уступают место отполированным профессиональным текстам. В Европейском союзе говорят и пишут на особом языке. «Полностью реализовать потенциал» – значит устранить отставание. «Добиться лучшего баланса между гибкостью и защищенностью рынков труда» – сдержать рост зарплаты. «Обеспечить прочность государственных финансов» – ликвидировать дефицит госбюджета. «Внести новый динамизм» – преодолеть застой. Задача европейских функционеров – не допустить возникновения у граждан отрицательных эмоций. Что ж, им это неплохо удается.

Отдельным жанром стал «потребительский тюнинг» программ и ежедневных действий институтов ЕС. Так, агитационная кампания в пользу валютного союза строилась на том, что люди сэкономят на конвертировании и в Европе будут создаваться новые рабочие места. Первое – чистая правда, второе – сильная натяжка, но ни то ни другое не имеет отношения к настоящим целям проекта. Его главное предназначение – обеспечить Европе новые глобальные преимущества и ускорить модернизацию экономики за счет активизации рыночных сил. Но население этим не убедишь. Каждый раз, когда Европейский центральный банк (ЕЦБ) повышает ставку рефинансирования, он обосновывает это угрозой роста цен, хотя реальной причиной может быть снижение курса евро или изменение процентных ставок в США. Но публика должна верить, что ЕЦБ стоит на страже ее интересов.

Замечательным образцом той же практики стала финансовая стратегия Евросоюза на 2007–2013 годы. Ее главным приоритетом считается обеспечение устойчивого роста, в соответствии с которым действуют две бюджетные линии: «конкурентоспособность в целях роста и занятости» и «сплочение в целях роста и занятости».

На первую, куда входят научно-техническая политика и инновации, образование, трансъевропейские сети, социальная политика и функционирование единого внутреннего рынка, выделено 9 % всех расходов общего бюджета. На вторую, предполагающую помощь отстающим регионам, пойдут все 36 %. Так традиционная региональная политика Европейского союза (половина средств которой направляется отстающим районам весьма состоятельных западноевропейских стран) оказалась под респектабельной вывеской стратегии устойчивого роста. Гораздо больше лукавства во втором приоритете: под заголовком «сохранение и управление природными ресурсами» скрывается давно не соответствующая времени и непозволительно дорогая для ЕС (43 % всех расходов общего бюджета) сельскохозяйственная политика.

Еще один узел сильных и во многом скрытых эмоций связан с расширением на восток. Многие жители Западной Европы отнеслись к этому с недоверием: они резонно опасались перераспределения бюджетных средств в пользу новых бедных окраин. Жителей Центральной Европы перспектива вступления в ЕС окрыляла и вдохновляла. Они были полны самых светлых надежд, в том числе на значительный подъем уровня жизни. Членство в клубе преуспевающих стран решало и вопрос престижа, являлось источником национальной гордости, средством изжить комплекс «младшего брата».

В то же время философия Копенгагенских критериев и осуждение всего, что имело место в советском блоке, вызывали острое чувство неполноценности. Страны-кандидаты в лице своих лидеров и элит принялись доказывать Западу, что они всегда были стопроцентными европейцами. Перед сторонним наблюдателем представала по-настоящему грустная картина. В некоторых странах всплыли обиды по отношению к новым партнерам. На повестку дня вышли проблемы, уходящие корнями во Вторую мировую войну и послевоенное устройство мира.

Многие в государствах Центральной Европы оказались не в состоянии принять собственную историю. Это привело к распространению фантазий о старых добрых временах. А так как большинство рассматриваемых стран появились на карте после Первой мировой войны, то объектом воспевания стал межвоенный период, отмеченный разгулом национализма и жестокости. Подобными измышлениями обезболивались и более свежие обиды. Например, в официальном издании «Эстонский паспорт» говорилось, что в 1980 году олимпийскую регату в Таллине бойкотировали свыше 60 стран мира в знак солидарности с оккупированной Эстонской Республикой.

Вольно или невольно Брюссель совершает крупную ошибку, изымая из общественного дискурса тему социалистического прошлого стран ЦВЕ. Ее серьезное осмысление, как правило, подменяется идеологизированной карикатурой. По сути, жизнь двух либо трех поколений – отцов, дедов и прадедов нынешних молодых венгров, поляков, чехов – окружена заговором молчания или порицания. Но без уважения к своим предкам, к истории своей страны не может быть подлинного чувства собственного достоинства, дающего силы принимать жизненно важные решения.

Почему Евросоюз избегает данной темы, понятно. Дискуссия о советском прошлом лишит его нынешние ценности и с трудом формируемую европейскую идентичность четких контуров. Брюссель также не спешит выступить с собственной официальной позицией, избегает разногласий в обществе и очередной корректировки координат в отношениях с США, Россией, государствами СНГ.

Однако опасность данной практики заключается не только в том, что Европа играет своими ценнейшими активами – демократией и рациональным мышлением. Ее продолжение может привести к тому, что страны Центральной Европы не почувствуют себя полноценными участниками объединения, не проникнутся его общими целями и не сумеют нести ответственность за его будущее. Пока данное предположение подтверждается. Неоднократно на самых разных уровнях я задавала коллегам из стран Центральной Европы вопрос о том, какой вклад они готовы внести в достижение общих целей Европейского союза. Каждый раз он вызывал непонимание, удивление или растерянность. И ни разу я не получила ответа по существу.

Снижение инициативности, неготовность делать будущее собственными руками, неумение творчески осмысливать происходящее – величайшие грехи эпохи глобализации. Утверждение лучших мировых стандартов, инновации, способность к многомерному восприятию действительности, высокая степень принятия себя и других – ее важнейшие достижения. Это касается как ЕС в целом, так и всех стран-членов. Новая модель европейской интеграции отвечает условиям глобализации лучше, чем предыдущая, но и управление ею гораздо сложнее.

Евросоюз > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 27 октября 2007 > № 2911756 Ольга Буторина

Неравносторонний треугольник

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2007

Даниэль Гроцки – научный сотрудник, Ирис Кемпе – старший научный сотрудник Центра прикладных политических исследований при Мюнхенском университете имени Людвига Максимилиана.Статья подготовлена в рамках проекта «Россия, ЕС и балтийские страны. Расширить потенциал кооперации», организованного московским отделением Фонда Фридриха Эберта и Центром прикладных политических исследований (Мюнхен).

Резюме Балтийский подход к новой политике Европейского союза предполагает не сотрудничество с Россией, а скорее создание ей противовеса. Таким образом, будущая роль Москвы в восточной политике ЕС зависит от ее отношений со странами – членами Евросоюза, в том числе (и не в последнюю очередь) и государствами Балтии.

Членство балтийских государств в Европейском союзе и изменения общего геополитического ландшафта бросают вызов исторически отягощенным отношениям Россия – Балтия. Перенос памятника жертвам Второй мировой войны из центра Таллина на военное кладбище за несколько дней до Дня Победы (и в преддверии саммита Россия – ЕС в Самаре) привел к масштабному конфликту. В ходе беспорядков, последовавших за демонтажом монумента, один человек погиб и более 150 ранены. Вместе с тем есть и позитивные признаки: не далее чем в марте 2007 года Латвия и Россия после многолетних споров подписали, наконец, договор о границе.

Как взаимоотношения между Москвой и балтийскими столицами повлияют на три крупные проблемы, с которыми сталкиваются Евросоюз и Российская Федерация? Это прежде всего обустройство прилежащих территорий, выработка энергетической политики и новой институциональной базы сотрудничества.

НОВЫЙ СКОРОСТНОЙ РЯД НА ИЗВИЛИСТОЙ ДОРОГЕ?

Российско-латвийский договор о границе – это и знак надежды на потепление российско-балтийских отношений, и символ их обремененности тяжелым историческим наследием. Латвия опустила преамбулу, упоминавшую Рижский мирный договор 1920-го, согласно которому район Пыталово в Псковской области являлся частью латвийской территории (аналогичные разногласия существуют и с Таллином по поводу Нарвы, принадлежавшей Эстонии по Тартускому договору того же года). Так был расчищен путь к окончательной договоренности, которую планировалось достичь еще в 2005 году.

Договор о границе с Россией – главное условие присоединения Латвии к Шенгенскому пространству. Без этого документа и РФ не добьется ранее заявленной цели обеспечить безвизовый въезд своих граждан в государства – участники Шенгенской зоны.

Хотя возможны любые откаты, это событие являет собой положительный сдвиг в отношениях (в целом конфронтационных) между Москвой и балтийскими странами. Он резко контрастирует с состоянием российско-эстонских связей. Скорее всего, давление Брюсселя на Эстонию, единственную, еще не подписавшую пограничный договор с Россией, теперь увеличится: Европейский союз призывает Таллин последовать примеру Риги и отказаться от территориальных притязаний.

Членство в ЕС не устранило тяжелое наследие прошлого в отношениях стран Балтии с Москвой. Для народов Литвы, Латвии и Эстонии память о советской оккупации, последовавшей за подписанием пакта Молотова – Риббентропа, не только стала неотъемлемой частью их национального самосознания, но и обусловила многочисленные препятствия на пути практического сотрудничества.

Достаточно вспомнить, что в 2005-м президенты Литвы и Эстонии Валдас Адамкус и Арнольд Рюйтель отвергли приглашение Кремля прибыть в Москву на празднование 60-летия разгрома нацистской Германии. И только их коллега из Латвии Вайра Вике-Фрейберга почтила это событие своим присутствием. Бывшему латвийскому лидеру делает честь тот факт, что свой политический вес она все-таки пыталась использовать для налаживания отношений с Россией.

Болезненным вопросом остаются советские депортации. Когда посол России в Эстонии Константин Провалов выразил «соболезнования» в связи с депортацией тысяч эстонских граждан в 1941 году, но не «извинился», это вызвало бурю лестных и критических замечаний в его адрес.

Споры по поводу «Бронзового солдата» в Таллине, закончившиеся беспорядками, блокадой эстонского посольства, хакерскими атаками, призывами бойкотировать эстонские товары и даже разорвать дипломатические отношения, – ярчайший пример разлада. Многие эстонцы видят в памятнике и захоронении советских солдат символ угнетения, в то время как Россия и значительная часть русскоязычного населения Эстонии почитают монумент как символ победы над фашизмом.

В свою очередь Москва обвиняет государства Балтии в игнорировании случаев сотрудничества с нацистами. Латвия, Литва и Эстония, утверждает Кремль, присоединились к СССР добровольно и не имеют права ни на какие компенсации от России.

Эти события вышли далеко за рамки двусторонних отношений и омрачили атмосферу самарской встречи Россия – Евросоюз, на которой не было достигнуто никаких конкретных результатов.

Балтийские государства начинают воспринимать Европейский союз как рычаг для решения своих споров с Москвой, правда, этот рычаг может действовать как в негативном, так и в позитивном ключе. Так, Литва пригрозила присоединиться к польскому вето на подготовку нового документа взамен Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) ЕС – Россия, если Москва не возобновит поставки нефти. Но еще до ее вступления в Евросоюз именно Литва стала движущей силой в вопросе выработки приемлемого визового режима для граждан, перемещающихся между Калининградской областью и «материковой» Россией. Конструктивная роль Вильнюса проявилась и в создании Объединенного комитета регионального развития с участием представителей Литвы и Калининграда.

Россия по-прежнему недовольна положением русскоязычного населения в Латвии и Эстонии, но нельзя не признать, что в рамках усилий по евроинтеграции власти обеих стран значительно улучшили свое отношение к этой категории жителей.

Можно спорить, что больше напоминают российско-балтийские отношения – «наполовину наполненный» или «наполовину пустой» сосуд, однако игровое поле меняется. Членство стран Балтии в Европейском союзе может подвигнуть Брюссель к проведению политики, которая далеко не всегда будет нравиться Москве. Но в долгосрочной перспективе и участие в ЕС, и постоянно меняющаяся политическая ситуация подтолкнут Балтию к тому, чтобы играть более конструктивную роль как в двусторонних отношениях, так и внутри Евросоюза, а также исключить исторические темы из текущей политики.

КОНЕЦ ЧЕРНО-БЕЛОЙ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ?

Расширение Европейского союза в 2004-м, когда в его ряды влились восемь стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ), перевернуло новую страницу в истории сообщества. ЕС теперь непосредственно граничит с регионом, некогда считавшимся «задворками» России, или ее «ближним зарубежьем». Вступление в НАТО и Евросоюз государств, некогда находившихся в сфере влияния Москвы, вынуждает последнюю «отступать» на протяжении последних пятнадцати лет. Кремль намерен положить конец такому фундаментальному геополитическому сдвигу.

До «цветных» революций в Грузии и Украине Москве удавалось сохранять сеть лояльных политиков в соседних странах, тем самым влияя на их внутриполитические и экономические решения. Местные элиты активно поддерживали российские инициативы, направленные на углубление экономической интеграции.

Поворот Тбилиси и Киева к НАТО, их намерение сблизиться с Соединенными Штатами и присоединиться к Европейскому союзу напомнили России события начала 1990-х, когда балтийские государства и бывшие союзники по Варшавскому договору моментально переориентировались на Запад. Учитывая рост антироссийских настроений в Польше и странах Балтии, Москва опасается общего укрепления в Европе проамериканского лагеря.

Еще одно подтверждение тому – скандал в связи с развертыванием американского противоракетного комплекса в Восточной Европе. Данный проект не угрожает российской ракетной мощи. Но, как писал министр иностранных дел РФ Сергей Лавров в Financial Times от 7 апреля 2007 года, Россия считает «неприемлемым», чтобы Соединенные Штаты или НАТО вели себя в Европе как на «своей собственной стратегической территории».

С 2004 года Россия начинает приводить в соответствие с мировыми цены на углеводороды, поставляемые в страны Закавказья и Восточной Европы. Такая политика имеет веские экономические обоснования. Но перекрытие трубопровода, сопровождаемое шумихой в СМИ, а также возникновение технических проблем, совпадающее по времени с неугодными Москве политическими событиями, встревожили Европу, особенно балтийские государства, и ударили по репутации России.

Под председательством Германии ЕС пытается выработать новую восточную политику, соответствующую современным геополитическим реалиям. Главным инструментом остается Европейская политика соседства (ЕПС), принятая в 2004-м после очередного расширения. Ее цель – способствовать стабильности, распространяя на соседние государства «четыре свободы» Евросоюза (свобода передвижения товаров, людей, услуг и капитала) .

Эта политика не оправдала надежд, поскольку не учитывала колоссальных региональных различий между восточноевропейскими и средиземноморскими странами. Она не смогла адекватно ответить и на такие новые явления, как напористая тактика России и «оранжевая революция» в Украине. Европейский союз вывел Минск за рамки своей стратегии, не стимулируя ни перехода Белоруссии к рыночной экономике, ни отказа от авторитарного правления. Вместо того чтобы открыть перед Киевом долгосрочную перспективу присоединения, ЕС лишь подготовил проект Углубленного соглашения о свободной торговле, да и то только в период германского председательства.

В 2007 году региональная политика изменилась. В Киеве вновь разразился острый политический кризис, а Минск вступил в конфликт с Москвой из-за цен на газ и транзитных пошлин на нефть. Россия видит угрозу дальнейшего расширения НАТО, хотя оно, как и новое расширение Евросоюза, вряд ли возможно в ближайшие годы. Европейский союз остается сторонним наблюдателем в разрастающемся российско-грузинском конфликте и едва ли способен что-то противопоставить Кремлю в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии. Похоже, Запад и Россия исчерпали все привлекательные сценарии интеграции Восточной Европы, оставив открытым вопрос о том, как ее обустроить.

Хотя ЕС считает демократию и свободный рынок предпосылками региональной стабильности, в нем нет единодушия относительно новой восточной политики. Есть понимание, что необходим новый подход. Продолжается поиск соответствующего инструмента, который не означает расширения, не является вмешательством, но обеспечивает действенные стимулы и четкие условия развития. Не прекращаются и дискуссии о роли России. Балтийские государства отстаивают такой курс, который исключал бы согласование важных решений с Москвой и поощрял интеграцию Восточной Европы в европейские и трансатлантические структуры.

В неофициальном литовском документе (сентябрь 2006 г.) поддержано предложение Германии разграничить такие понятия, как «европейские соседи» и «соседи Европы», чтобы провести в рамках ЕПС водораздел между Средиземноморьем и Восточной Европой. Важность подобного разделения признаюЂт многие государства-члены.

Германский МИД предполагает строить новую восточную политику на фундаменте стратегического партнерства с Россией и «ЕПС плюс» (учитывающей особенности Восточной Европы). Балтийские же государства доказывают, что Европе следует активно укреплять прозападные и продемократические силы в соседних странах и в принципе согласиться с идеей членства Украины и Грузии в Евросоюзе. Такой подход противоречит давно укоренившимся представлениям западноевропейских политиков, которые стремятся избежать конфликта между европейской поддержкой демократизации и интересами безопасности России.

С точки зрения стран Балтии, приоритетами должны стать «европеизация» и «модернизация» Восточной Европы. «Европеизация» подразумевает расширение общих пространств с Украиной и республиками Южного Кавказа. Так эти страны оказались бы «привязаны» к Европейскому союзу за счет более открытых визовых режимов, более масштабной помощи и финансирования, а также расширенных соглашений о свободной торговле. В отдаленной перспективе маячит их вступление в ЕС.

На двустороннем уровне балтийские государства оказывают активную помощь в развитии и техническую поддержку восточноевропейским и кавказским странам. В Балтии звучит озабоченность по поводу отсутствия четкой стратегии в отношениях с Минском. Для Литвы соседство с Белоруссией обернулось более тесным сотрудничеством с ее гражданским обществом. В Вильнюсе обосновался Европейский гуманитарный университет, изгнанный из Минска. Литва также вносит вклад в региональное развитие, особенно в Гродненской области, где проживает немало этнических поляков.

«Оранжевая революция» в Украине дала новый импульс черноморско-балтийскому региональному сотрудничеству. Вильнюс, Рига и Таллин поддержали идею создания Сообщества демократического выбора, которая была выдвинута в Боржомской декларации 2006 года, подписанной президентами Грузии и Украины.

Между тем последние события в Восточной Европе, и в частности в Украине, ставят под сомнение вероятность дальнейшего продвижения демократии. Кроме того, все страны-члены признаюЂт, что стратегические проблемы, касающиеся Украины, Грузии, Белоруссии и других бывших республик Советского Союза и угрожающие европейской безопасности, не могут быть решены без участия Москвы. Статус России в новой восточной политике Евросоюза будет во многом определяться ее двусторонними отношениями с европейскими соседями.

Убийства Анны Политковской и Александра Литвиненко, речь Владимира Путина на Мюнхенской конференции по безопасности 10 февраля 2007 года и скандал с Белоруссией в январе, негативно сказались на российском имидже. В этих условиях улучшение отношений со странами Балтии представляется удачным способом снять испытываемое Москвой давление, а также не допустить дальнейшего разворота курса Европейского союза в сторону отказа от принципа «Сначала – Россия» (Russia First) в политике по отношению к государствам-соседям.

СЛОЖНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В СФЕРЕ ЭНЕРГЕТИКИ

Россия снова ощущает себя одной из ведущих мировых держав, рассматривая свою роль энергопоставщика не только в экономическом, но и в политическом свете. А в ЕС об энергетической безопасности теперь говорят куда больше, чем об энергетическом сотрудничестве. Ведущие политики и стратеги Европы предлагают включить энергетику в будущее рамочное соглашение с Россией, что должно стать заменой так и не ратифицированной Москвой Европейской энергетической хартии.

«Газпром» заинтересован в приобретении акций европейских распределительных энергетических компаний и доступе на рынки сбыта. Эта компания владеет крупными пакетами акций многих европейских национальных поставщиков газа, таких, как Eesti Gaas, Latvija Gaze и Lietuvos Dujos. Однако европейские регулирующие органы и энергетические компании настороженно относятся к «Газпрому», видя в нем политический инструмент. Свободный доступ России на европейский энергетический рынок затрудняется ее неоднозначным отношением к западным инвестициям в собственный энергетический и сырьевой сектор, что наглядно проявилось в мощном давлении, которое вынудило компанию Shell передать «Газпрому» контрольный пакет акций сахалинского проекта.

Хотя европейские инвесторы опасаются российского дефицита законности, они уже осуществили немалые вложения в растущую экономику. Брюссель и европейские столицы нуждаются в улучшении условий работы своих компаний в России, включая более твердые гарантии по инвестициям в энергетический сектор.

Крупные экономики Западной Европы, в частности Франция, Великобритания и Германия, импортируют немалые объемы российских газа и нефти. Но это только часть их энергетического импорта. Западноевропейские правительства могут воспринимать РФ как дополнительный источник энергоресурсов, дающий возможность диверсифицировать импорт, а большие суммы, выплачиваемые России, – как гарантию надежности поставок. Они также полагаются на двусторонние договоры с Москвой.

С другой стороны, Россия обеспечивает от 60 до 100 % совокупного импорта газа новых стран – членов Евросоюза. Поэтому вполне объяснима позиция правительств стран ЦВЕ, которые требуют выработки единой европейской энергетической стратегии, чтобы снизить зависимость от Москвы. Самый яркий пример – призыв Варшавы создать «энергетическую НАТО».

Из всех стран – членов Евросоюза балтийские государства сталкивались с наиболее сложными проблемами в плане российских поставок. Усиливает ли участие в Европейском союзе их позиции?

В 2002 году Россия прекратила прокачку нефти в латвийский порт Вентспилс, пытаясь добиться, чтобы Рига позволила «Транснефти» приобрести акции ее нефтеперерабатывающего завода. В 2003-м министр иностранных дел Латвии обратился за поддержкой к ЕС, но Европейская комиссия реагировала весьма вяло. Трубы пусты и по сей день.

В 2006 году Литва обвинила Россию в умышленном прекращении поставок на нефтеперерабатывающий завод Mazeikiu Nafta (обеспечивает 14 % литовского ВВП) после того, как польская PKN Orlen выиграла тендер на приобретение контрольного пакета акций Mazeikiu, оставив за бортом российские компании. Хотя Москва объясняет этот шаг техническими причинами, Mazeikiu Nafta достучалась до руководителей Евросоюза на самом высоком уровне. Пригрозив стать «второй Польшей» и заблокировать возобновление переговоров о заключении нового соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Европейским союзом и Россией, Литва заставила вмешаться в ситуацию председателя Еврокомиссии Жозе Мануэла Дурана Баррозу.

По сути, «Газпром» покрывает 100 % потребностей всех трех стран в газе (около 5 миллиардов кубометров в год); импорт нефти и нефтепродуктов, газа и минеральных удобрений из России составляет 75 % литовского, 60 % латвийского и 50 % эстонского импорта. На доходы от транзита российских энергоносителей приходится 25 % латвийского и по 20 % эстонского и литовского государственного бюджета. В долгосрочной перспективе такая структурная близость может все-таки перевесить разногласия.

Двойственный характер ситуации демонстрируют события вокруг Северо-Европейского газопровода (СЕГ). Его прокладывают от российского Выборга к немецкому Грайфсвальду в обход балтийских государств, и последние воспринимают проект как посягательство на свои экономические и геостратегические интересы. Действительно, СЕГ дает России по крайней мере теоретическую возможность перекрыть поставки газа в страны Балтии и Польшу, но продолжить снабжение Западной Европы. Но в то же время он может оказаться и весьма выгодным начинанием и для балтийских государств, тем более что ссора между Москвой и Минском заставила Россию глубже задуматься над диверсификацией потоков.

Латвия выразила заинтересованность в присоединении к проекту – возможно, посредством строительства газохранилищ. Deutsche Welle сообщила, что исходя из экологических соображений операционная компания Nord Stream рассматривает другой маршрут трубопровода – ближе к эстонской границе и собирается провести дополнительный анализ экономической целесообразности участия балтийских государств. Правда, из-за последнего конфликта с Россией Эстония пока отказалась даже обсуждать такую возможность.

Страны Балтии стремятся облегчить совместный доступ на бурно развивающийся российский рынок, избежав при этом дискриминационных мер в налогообложении, транспортном и энергетическом секторах. Если поддержка ЕС поможет этим государствам чувствовать себя более комфортно и безопасно, то в долгосрочной перспективе это сыграет на руку и Москве.

БУДУЩЕЕ РАМОЧНОЕ СОГЛАШЕНИЕ

Поиск нового формата отношений между Евросоюзом и Россией взамен истекающего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве сталкивается с большими трудностями. Переговоры так и не удалось запустить ни и в Хельсинки (ноябрь 2006 г.), ни в Самаре (май 2007 г.). Но и когда они начнутся, неизбежна острая полемика вокруг «общих ценностей» и энергетической политики. Балтийские государства, а также страны ЦВЕ, вероятно, используют этот процесс в качестве повода раскритиковать откат России от демократических ценностей и ее склонность проводить гегемонистскую внешнюю политику.

Варшава уже наложила вето на переговоры о новом соглашении до тех пор, пока Москва не отменит запрет на импорт польского мяса, а Вильнюс угрожает к присоединиться к бойкоту, требуя официального графика возобновления функционирования нефтепровода «Дружба». Рига поддержала работу над новым соглашением, но заявила, что понимает Польшу. Разрастание конфликта, начавшегося с демонтажа памятника, может подтолкнуть Таллин к действиям по блокированию переговоров. Министр иностранных дел Эстонии Урмас Паэт и до последнего конфликта, еще в октябре 2006 года, говорил, что не нужно торопиться с подписанием нового соглашения, которое должно быть более значительным, чем предыдущее.

Страны Балтии выступают за более решительную поддержку гражданского общества в России и более строгий контроль за соблюдением там прав и свобод человека, считая эти меры необходимым элементом отношений. Призывы увязать подписание нового документа с состоянием демократии звучат в балтийских столицах гораздо громче, чем где бы то ни было. Вильнюс, Рига и Таллин добиваются от Европейского союза последовательной и единой политики в отношении России. Но возможно ли это?

Если СПС останется в силе или принципиально не изменится, то больше всего проиграет именно Балтия. Ведь данный документ был согласован еще до того, как они вступили в ЕС. Уже сегодня СПС, по сути, не определяет политику Евросоюза в отношении России. Если возобладает курс на двусторонние договоренности, то страны Балтии могут и вовсе остаться за бортом.

Не исключено, однако, что и они используют ратификацию нового соглашения как инструмент для решения двусторонних проблем. Следовательно, пересмотр СПС создаст стимулы для «нормализации» и «экономизации» отношений. Ключ к успеху лежит в изменении менталитета как российских, так и балтийских лидеров. Если они желают реализовать в будущем потенциал сотрудничества, то это придется делать без оглядки на историю.

***

Сложные российско-балтийские отношения нельзя рассматривать в отрыве от членства Латвии, Литвы и Эстонии в Европейском союзе. Подписывая с Россией договор о границе, Латвия как член ЕС руководствовалась не только собственными, но и общими интересами (Шенген, безвизовый режим). В то же время нынешние эстонско-российские страсти показывают, к чему приводит нежелание отделить историю от сегодняшнего политического курса.

Страны Балтии активизируют свою деятельность и включаются в выработку новой восточной политики Евросоюза. Они стали важным фактором в создании единого пространства, проведении единой энергетической политики и поиске основ для нового договора о партнерстве и сотрудничестве.

Европейскому союзу, России и балтийским государствам предстоит найти способы обустройства их непосредственных соседей – стран Восточной Европы, прежде находившихся в сфере влияния Москвы. Надежды на то, что Украина или Грузия автоматически станут на западный путь развития, столь же безосновательны, как и планы создания единого российско-белорусского государства. Ни Россия, ни ЕС не способны предложить соседям жизнестойкую политическую альтернативу.

Будущая позиция Москвы на европейской сцене не в последнюю очередь зависит от ее отношений с балтийскими соседями. Правда, их сегодняшний подход предполагает не сотрудничество с Россией, а скорее создание ей противовеса.

Евросоюз раскололся на крупных и богатых «ветеранов», менее зависимых от российских энергоносителей, и «новичков». Интересы одних и других в энергетической области не совпадают. В то же время Европейский союз мог бы стать для балтийских стран площадкой, позволяющей высказывать опасения по поводу энергобезопасности. Это разрядило бы ситуацию и дало возможность в полной мере реализовать потенциал географически близких быстрорастущих рынков России и Балтии.

Провал переговоров по новому СПС особенно невыгоден именно балтийским государствам. Поэтому не исключено, что, хотя Вильнюс, Рига и Таллин занимают наиболее жесткую позицию в вопросе обусловленности «общими ценностями», они в конце концов довольствуются более прагматичным соглашением, в большей степени ориентированным на экономику, чем на политику. Но чтобы произошли положительные сдвиги, придется исходить из современных, а не исторических реалий.

Подписывая договор о границе, Россия и Латвия следовали как раз этой логике – переориентации на имеющиеся возможности. Это событие может стать первым шагом и важным прецедентом, предвосхищающим достижение аналогичной договоренности с Эстонией. Такой сценарий может заложить основу для долговременного потепления в российско-балтийских отношениях и открыть новые возможности сотрудничества.

Латвия. Литва. Эстония. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 июня 2007 > № 2908016 Даниэль Гроцки, Ирис Кемпе

Евро-атлантическое Причерноморье

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2007

Рональд Асмус – исполнительный директор Трансатлантического центра Немецкого фонда Маршалла (Брюссель), в прошлом – сотрудник администрации президента США Билла Клинтона.

Резюме Необходимо, чтобы Запад, как и в 1990-е годы, решил для себя, какие интересы России он считает законными, а какие нет и, стало быть, что нужно брать в расчет, а что не обязательно. Европе и США предстоит нелегкая работа, чтобы убедить Москву в справедливости своей точки зрения.

Вводя в оборот понятие «большой Черноморский регион», его авторы, по сути, пытались очертить новые политические и стратегические рамки дебатов вокруг западной стратегии по отношению к Турции, Украине и Закавказью. Прообразом подобных усилий в известном смысле послужил опыт преобразования «Восточной Европы» в «Центральную и Восточную Европу» в начале 1990-х годов – можно сказать, создания нового бренда для этого региона. Застрельщиком идеи выступил тогда федеральный канцлер Германии Гельмут Коль, считавший употребление термина «Восточная Европа» по отношению к таким странам, как Польша, Чешская Республика или Венгрия, искусственным изобретением времен холодной войны, то есть периода противостояния Запада и Востока. Это наименование, по его мнению, на самом деле относилось к Белоруссии и Украине. Концепция же «Центральной и Восточной Европы» подразумевала, что государства, которые она охватывала, должны воссоединиться с Западной Европой.

Так и сторонники идеи «большого Черноморского региона» стремились воскресить в памяти его старинные культурные и цивилизационные основания. По убеждению ее приверженцев, распространение институтов евро-атлантического сообщества с западного на восточное побережье Черного моря должно стать очередным естественным шагом по воплощению в жизнь проекта объединенной Европы.

Сегодня идея «большого Черноморского региона» находит все больше сторонников, как и осознание того, что необходима более последовательная и всеобъемлющая стратегия. Рост интереса обусловлен сочетанием трех факторов.

Изначально стимулом для дебатов на Западе вокруг стратегических планов по созданию «большого Черноморского региона» стали инициативы тех европейцев, в основном румын и болгар, которые сами населяют побережье Черного моря. Они пришли к осознанию того, что процесс расширения ЕС и НАТО не должен остановиться на их странах, но по возможности охватить другие государства Причерноморья.

Конечно, между Центральной и Восточной Европой, с одной стороны, и «большим Черноморским регионом» – с другой были и остаются значительные различия. Однако главным аргументом в пользу их схожести все же является тот факт, что возможность демократической интеграции и коллективной безопасности, открывающаяся благодаря более тесным взаимоотношениям и последующей интеграции с НАТО и Европейским союзом, поспособствует трансформации региона, принесет туда мир и стабильность. Такие же преобразования происходили в Западной Европе после Второй мировой, а также в Центральной и Восточной Европе по окончании холодной войны.

Убедительным аргументом в пользу такого подхода стали «революция роз» и «оранжевая революция» соответственно в Грузии и Украине. Впервые в истории в этих странах к власти пришли правительства, приверженные демократическим реформам и евро-атлантической интеграции. Перспектива либерально-демократического развития Грузии оказывает мощное воздействие на все Закавказье. Еще более далеко идущие последствия для Евразии и даже для России означает демократический прорыв Украины.

Еще одним аргументом, пробудившим интерес Запада к этому региону, явилась ситуация на «большом Ближнем Востоке». «Большой Черноморский регион» представляет собой стержень между основной частью Европы и «большим Ближним Востоком». Привязав Причерноморье к Западу, мы гарантируем его стабильность в рамках более широкой стратегии укрепления южной границы евро-атлантического сообщества.

По большому счету евро-атлантический замысел 1990-х состоял в том, чтобы, закрепив за Западом Центральную и Восточную Европу, раз и навсегда создать пояс стабильности между «расширенной» Европой и Россией. Ныне же обсуждается, насколько Соединенные Штаты и Европейский союз должны и могут стремиться к тому, чтобы расширить такой пояс стабильности на «большой Черноморский регион». Это станет своего рода доработкой проекта стабилизации южного фланга евро-атлантического сообщества в условиях все более переменчивого и нестабильного «большого Ближнего Востока».

Изначально данный аргумент получил наибольший резонанс в Соединенных Штатах, а не в основных европейских столицах. Однако по мере изменения взгляда Европы на ближневосточные события и роста озабоченности в связи с их последствиями значение черноморского фактора для стратегического мышления будущей Европы только возрастет.

Третья причина, способствовавшая постановке проблемы «большого Черноморского региона» в повестку дня, – это, разумеется, энергетическая безопасность. Значение транзитного пути через Причерноморье в ближайшие годы и десятилетия будет возрастать по мере того, как Европа займется диверсификацией поставок и попытками смягчить последствия российской монополии на энергию. Россия, разумеется, останется главным поставщиком. Но если Евросоюз заинтересован в том, чтобы избежать нездоровой зависимости, и если европейские потребители могут рассчитывать на защиту от монополизма, странам – членам ЕС придется обратиться к «большому Черноморскому региону».

Открытие проекта Баку – Тбилиси – Джейхан летом 2006 года продемонстрировало способность стран Запада совместными усилиями сотрудничать с государствами данного региона, укрепляя энергетическую безопасность посредством использования всего многообразия маршрутов.

Тем не менее Запад не располагает долгосрочной политической или военно-политической структурой, которая гарантировала бы безопасность данного региона перед лицом «замороженных» конфликтов, а также в свете угрозы растущей нестабильности и терроризма как с Юга и Ближнего Востока, так и с Севера – из России, особенно с Северного Кавказа.

В результате взаимодействия всех перечисленных факторов тема «большого Черноморского региона» обрела качественно новое звучание. И вопрос ныне заключается не столько в признании важности этой стратегии, сколько в ее практическом воплощении.

ПРЕПЯТСТВИЯ НА ПУТИ НОВОЙ СТРАТЕГИИ

На пути воплощения в жизнь последовательной и всеобъемлющей стратегии существует три главных препятствия.

Первое препятствие – в самЧм регионе, его недоразвитости. Как регион бывшего Советского Союза, Причерноморье было отрезано от магистральных путей европейского развития на протяжении большей части XX века, поэтому расположенные там страны занимают незначительное место на нашей «ментальной карте» Европы. Кроме того, эти государства не имели возможности выработать чувство единой региональной общности. Они живут в обстановке «замороженных» конфликтов, что сдерживает развитие внутриполитических реформ, поглощает энергию и ресурсы, которые могли бы быть направлены на более продуктивные цели. Даже самые рьяные сторонники сближения с Западом не могут не признавать, что им предстоит более крутой и каменистый путь, чем тот, который прошла Центральная и Восточная Европа.

Другое отличие – в политических принципах организации. По большому счету только Грузия и Украина могут претендовать на статус переходных демократий. Азербайджан до сих пор являлся близким и важным союзником НАТО, надежным партнером в том, что касается энергетической безопасности. Но достаточно ознакомиться с отчетами международной правозащитной организации Freedom House и мониторингами состояния демократии, проведенными другими институтами, и станет ясно, что это самая несвободная страна в Закавказье. Достижения Армении на ниве демократии и свободы оцениваются выше, но она имеет за спиной более сложный и противоречивый опыт, так как пытается балансировать между тесным стратегическим сотрудничеством с Москвой и желанием не отстать от Грузии и Азербайджана в налаживании отношений с НАТО и Евросоюзом.

По разным причинам евро-атлантический выбор Украины, Армении, Азербайджана и Грузии можно назвать марафоном с гирями на ногах. Зато в этих странах есть молодое поколение реформаторов, чье видение, решимость и готовность ориентироваться на Запад сравнимы с аналогичными настроениями в Центральной и Восточной Европе.

Вторым препятствием являются слабость Запада и наше нежелание принять государства этого региона в свой круг. К сожалению, их тяга к сближению и укреплению связей с Европой, особенно с Европейским союзом, не находит отклика в Старом Свете, отношение которого к ним двойственно.

Прежде всего в ЕС испытывают сомнения относительно «европейскости» государств Причерноморья и не слишком доверяют проводимым там реформам. Исторически эти страны во многом являются частью колыбели того, что мы сегодня называем европейской цивилизацией. Но они практически исчезли из европейского сознания в XIX и начале XX века: сначала их «поглотила» Российская империя, а затем они скрылись за «железным занавесом».

Разумеется, нет оснований сомневаться в том, что по своим умонастроениям грузины, армяне и азербайджанцы не лишены «европейскости». Они отчетливо осознают себя европейцами. Сомнения присущи скорее нашей ментальности.

К исторической двойственности примешиваются чувство потенциальной опасности, исходящей от этой части мира, боязнь быть вовлеченными в геополитические интриги (новая версия «большой игры»), в урегулирование конфликтов – «замороженных» и не очень, в трудноразрешимые междоусобицы, не говоря уже о распрях на малознакомых территориях, даже если они находятся у самого порога Европы. Одно лишь предположение о том, что нашей целью должно быть принятие этих стран в Евросоюз и НАТО, вызывает скептицизм.

Третьим препятствием является Россия. Поворот Москвы вспять к авторитаризму, сопровождаемый укреплением энергетической монополии, сделал ее менее удобным собеседником. На Западе широко распространилось мнение, что политический диалог с Москвой в последнее десятилетие не достигал своей цели и, следовательно, взаимоотношения должны быть пересмотрены.

Отсутствие ясности и консенсуса по данному вопросу в Европейском союзе и Соединенных Штатах заставляет проявлять сдержанность и не позволяет ответить на вопрос, в каком ключе обсуждать с Россией проблемы «большого Черноморского региона». Разумеется, возникают опасения в том, что привязка этого региона к Западу спровоцирует нежелательную конфронтацию с Москвой и значительную напряженность на годы вперед.

Одновременно ужесточается и российская политика. В глазах Кремля события, связанные с «революцией роз» и «оранжевой революцией», послужили сигналом для тех, кто рассматривает расширение демократической интеграции и коллективной безопасности у границ Российской Федерации как угрозу. Хотя политические шаги Запада едва ли можно считать антироссийскими по своей мотивации, многие в Москве рассматривают их в геополитических понятиях «игры с нулевой суммой». Так или иначе, в результате Россия сосредоточила усилия на отбрасывании «цветных» революций и поиске дополнительных средств для доминирования над странами данного региона.

Наша неспособность выработать курс в отношении Москвы остается крупнейшим политическим и психологическим препятствием. В 1990-е годы политика расширения ЕС и НАТО на Центральную и Восточную Европу была возможна только потому, что американцы и европейцы верили: они располагают стратегией, позволяющей достигнуть цели при правильном обращении с Москвой. Судя по всему, это справедливо и сегодня, и завтра, когда дело дойдет до «большого Черноморского региона».

Трудно сказать, какое из перечисленных препятствий – слабость региона, наше двойственное отношение к нему, трудности расширения или озабоченность в связи с Россией – больше влияет на дебаты. Они взаимно дополняют друг друга и порой создают нечто вроде гордиева узла, сковывающего политическую инициативу Запада.

СТРОИТЕЛЬНЫЙ МАТЕРИАЛ ДЛЯ НОВОЙ СТРАТЕГИИ

Евро-атлантическая стратегия в «большом Черноморском регионе» могла бы опираться на вышеприведенные аргументы о том, почему так важно привязать данный регион к Западу, однако оставить открытым вопрос об институциональном выражении такого «привязывания». В практическом отношении следует избегать того, чтобы подобная двусмысленность встала на пути прогресса. Ясная перспектива будущего членства не представляется сегодня вероятной, но двери Европейского союза и тем более НАТО надо держать открытыми.

Нужна политическая коалиция по обе стороны Атлантики. В 1990-е политика расширения на Центральную и Восточную Европу имела в своей основе взаимопонимание, достигнутое между США и Германией. Сегодня в Берлине растет интерес к Причерноморью, федеральный канцлер Ангела Меркель настроена укреплять трансатлантические связи. При этом Германия, конечно, захочет гарантий того, что новая черноморская политика не нанесет ущерба отношениям с Россией.

Германская поддержка необходима, но недостаточна. Отсутствующим звеном в сегодняшних дебатах являются основные европейские страны (например, Великобритания, Франция), которые могли бы поднять на щит концепции и идеи, приходящие из Соединенных Штатов, и придать им приемлемую для европейцев форму. Многие страны Центральной и Восточной Европы, скорее всего, будут открыты для такой стратегии, в первую очередь Болгария и Румыния, расположенные на побережье Черного моря, а также Польша с ее традиционными связями в Причерноморье.

Нельзя забывать и о ключевой роли Турции. Еще десятилетие тому назад покойный президент Тургут Озал страстно призывал западные страны признать важность «большого Черноморского региона». С тех пор отношение Анкары к этому проекту стало намного более скептическим. Не повлияли ли натянутые отношения между Турцией и Соединенными Штатами в связи с иракской войной и затухающая перспектива членства в ЕС на решимость этой страны пересмотреть свою роль партнера западных стран? Без турецкого содействия большую черноморскую стратегию не реализовать.

Мы можем стимулировать интерес Турции.

Во-первых, необходимо заявить, что «большой Черноморский регион» играет ключевую стратегическую роль для евро-атлантического сообщества.

Во-вторых, поддержать законные устремления стран региона, в особенности Украины и Грузии, присоединиться к НАТО в соответствии с принципами ОБСЕ.

В-третьих, подтвердить важность Конвенции Монтрё (ограничивающей проход через проливы военных судов нечерноморских государств. – Ред.) и того факта, что евро-атлантическая интеграция в регионе не подорвет это соглашение.

В-четвертых, обязаться приложить больше усилий в деле разрешения «замороженных» конфликтов, что в значительной степени в интересах Анкары.

Анкара, Брюссель и Вашингтон будут совместно работать над диверсификацией поставок энергоресурсов и развитием стратегии, опирающейся на преимущества географического положения Турции. Наконец, все три столицы должны выработать общую позицию в отношении Москвы и продемонстрировать: евро-атлантическая стратегия основана на желании сотрудничать там, где это возможно, но не позволять России накладывать вето на западные инициативы или действия.

РОЛЬ НАТО

Существует несколько причин, по которым Североатлантическому альянсу должна принадлежать лидирующая роль в региональной стратегии.

Первое. Реально существующие проблемы безопасности и конфликты требуют решения. Данный регион являет собой хрестоматийный случай «теории расширения» НАТО, согласно которой распространение «зонтика безопасности» и заполнение вакуума содействуют демократическим сдвигам. Это было верно для Центральной и Восточной Европы и тем более справедливо для Причерноморья.

Второе. Соединенные Штаты больше всех других членов НАТО заинтересованы в выработке черноморской стратегии, Вашингтон пользуется и наибольшим влиянием в альянсе. Если Германия и Турция также пополнят ряды сторонников такой стратегии (наряду с Болгарией и Румынией), возникнет критическая масса стран, желающих усилить проникновение в регион.

Третье. В последнее десятилетие Евросоюз (и европейский проект в целом) значительно расширил свои возможности. И все – от Соединенных Штатов до стран рассматриваемого региона – заинтересованы в более прочном присутствии и внедрении Европейского союза.

Однако исторический опыт подсказывает, что, например, у стран Вышеградской группы (Венгрия, Польша, Чехия и Словакия. – Ред.), как и у стран Балтии, а также Болгарии и Румынии было достаточно причин действовать по принципу «сначала НАТО» (NATO – first strategy). Но было бы ошибкой рассматривать Североатлантический альянс в качестве панацеи. Да, с политической точки зрения ему легче обеспечить перспективу членства этих стран и реализацию в их отношении ключевых программ помощи. Но он может ответить лишь на часть вызовов, перед лицом которых стоит Причерноморье. Вот почему так существенна роль ЕС, на который возложена основная задача по перестройке и модернизации этих обществ и государств. Правда, в стратегии «сначала НАТО» многие европейцы могут усмотреть альтернативу членству в Евросоюзе и способ ослабить давление со стороны желающих туда вступить.

Поскольку любой намек на дополнительные обязательства по расширению провоцирует в Европе аллергическую реакцию, внедрение Европейского союза в страны Черноморского региона возможно только в том случае, если тему членства удастся обойти.

На практике это означает политику, которая де-факто привязывала бы эти государства к европейским структурам, оставляя открытым вопрос о вступлении. Один из вариантов – это программа «Европейская политика соседства плюс» (ENP+), иными словами, более ясная версия действующей программы соседства, которая открывала бы странам Причерноморья более широкий доступ к различным целевым проектам применения европейского законодательства.

В конечном счете нашей целью могло бы быть членство в НАТО тех стран, которые выполнят соответствующие критерии, и более тесные отношения с ЕС в рамках Программы европейского соседства плюс.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ С РОССИЕЙ

Стратегия взаимоотношений с Москвой станет ключевым компонентом любой евро-атлантической политики в регионе. Россия сама по себе является важным актором Черноморского региона с собственными законными интересами.

Запад должен постоянно напоминать сам себе: цель – это укрепление безопасности и стабильности в регионе посредством демократической интеграции и создания системы коллективной безопасности, а также укрепления связей с Евросоюзом и НАТО. Такая стратегия не является антироссийской, а от упрочения стабильности выиграет и Москва, даже если сегодня она оценивает это иначе. Расширение Европейского союза и НАТО на Центральную и Восточную Европу создало такой прочный задел стабильности, в том числе на западных границах России, какого не было со времен Наполеона.

Важнейшей проблемой является то, что Россия по-прежнему рассматривает демократические сдвиги в «большом Черноморском регионе» как враждебные ее национальным интересам. Политика Запада не должна отходить от интеграционистских принципов и поддаваться геополитической логике «с нулевой суммой». Поэтому необходимо, чтобы Запад, как и в 1990-е годы, решил для себя, какие интересы России в регионе он считает законными, а какие нет и, стало быть, что нужно брать в расчет, а что не обязательно. И нам предстоит нелегкая работа, чтобы убедить Москву в справедливости своей точки зрения.

Чтобы усилить переговорную позицию, следует добиваться еще большей сплоченности Запада. Москва будет по возможности стараться сдержать и разделить своих визави, запугивая нас и страны региона всякого рода «последствиями», как она это делала в начале и в середине 1990-х по поводу Центральной и Восточной Европы. Россия сядет за стол переговоров и начнет реальный диалог о предотвращении последствий внедрения Запада в регион лишь тогда, когда уверится в нашей решимости двигаться дальше, несмотря ни на что.

В ходе первого раунда расширения НАТО такой момент настал осенью 1996 года, когда Кремль перешел от политики противодействия к переговорному процессу, что воплотилось в Основополагающем акте НАТО – Россия. Когда пришло время второго раунда расширения, президент Владимир Путин вместо того, чтобы пытаться остановить альянс, решил действовать на опережение путем переговоров о расширенном Совете НАТО – Россия. Мотивом его действий были уверенность в том, что расширение произойдет в любом случае, а также стремление улучшить отношения с Западом.

Новые взаимоотношения с Москвой будут представлять собой сочетание сотрудничества и соперничества. Очевидно наличие ряда общих интересов в сфере борьбы с терроризмом и внутренней безопасности, и это – важный фактор на будущее. Россия останется ключевым поставщиком энергии как для Европы, так и для Соединенных Штатов. Но по мере того как Москва будет стремиться сохранить монополию, а Запад – диверсифицировать поставки нефти и газа, сохранится и даже обострится соперничество вокруг альтернативных маршрутов.

В то время как Соединенные Штаты и Европа обсуждают новую политику в «большом Черноморском регионе», Москва поддерживает курс на свертывание демократических преобразований во многих этих странах и на восстановление своих гегемонии и контроля. Поиск способов того, как взять подобного рода соперничество под контроль, должен стать важнейшим компонентом любой западной стратегии.

Тема отношений с Россией непосредственно связана и с проблемой разрешения «замороженных» конфликтов. Они неизбежно будут находиться в центре евро-атлантической стратегии. В странах региона растет чувство неудовлетворенности и пессимизма, поскольку нынешние дипломатические форматы и усилия не способствуют прогрессу. Нарастает беспокойство и в связи с тем, что разрешение конфликтов (таких, например, как косовский) в других регионах непосредственно воздействует на ситуацию в Закавказье.

Отчасти такой пересмотр зависит от России. Отчасти же – от того, располагают ли местные лидеры политической легитимностью и волей, необходимыми для того, чтобы обеспечить общественную поддержку нелегким решениям, которые потребуются для урегулирования.

Мы стоим на пороге новой серии дискуссий о том, является ли демократия частью проблемы в этих конфликтах или, напротив, представляет собой их разрешение. На протяжении слишком долгого времени западная дипломатия исходила из следующей установки. Нужно добиться от авторитарных лидеров региона дипломатического урегулирования, обеспечить его одобрение окружающим миром, а при необходимости принять меры по навязыванию решения. Риски и недостатки подобного подхода все более очевидны, поскольку лидеры, имеющие сомнительную легитимность, уклоняются от принятия назревшихх решений. Поэтому предпринимаются всё новые попытки с целью разработки альтернативных стратегий, которые предполагают использование демократических средств, а также мер по демилитаризации и декриминализации.

ИСПОЛЬЗОВАТЬ ИМЕЮЩИЙСЯ ПОТЕНЦИАЛ

Любая стратегия Запада по отношению к «большому Черноморскому региону», кроме НАТО и Европейского союза, должна максимально эффективно использовать существующие региональные структуры. Главная из них – организация Черноморское экономическое сотрудничество (ЧЭС), идею создания которой выдвинула в начале 1990-х годов Турция (в ЧЭС входят Азербайджан, Албания, Армения, Болгария, Греция, Грузия, Молдавия, Россия, Румыния, Сербия, Турция, Украина и Черногория. – Ред.). Во многом она похожа на ОБСЕ, хотя внимание в основном сосредоточено на многостороннем региональном экономическом сотрудничестве.

ЧЭС, конечно, не является и не может стать средством решения проблем безопасности в регионе (эта задача, по всей вероятности, падет на НАТО) и обеспечить политические и экономические стимулы для реформ и преобразований (последние должны быть следствием глубокой интеграции с Евросоюзом).

Зато ЧЭС способно создать пространство для сотрудничества и обеспечить необходимые средства в том, что касается «мягких угроз». В рамках этой организации сформирована платформа для регионального сотрудничества в зонах энергетической и транспортной инфраструктуры, в вопросах, касающихся науки и технологии, окружающей среды и устойчивого развития. И она могла бы стать важным подспорьем другим евро-атлантическим институтам.

Не менее важно, что эта организация представляет собой открытый форум и включает в себя Россию как одного из важных акторов Черноморского региона. Это еще один канал, посредством которого Запад может продемонстрировать решимость продолжать евро-атлантическую интеграцию, одновременно сотрудничая с Москвой. Региональные структуры продемонстрировали свое значение на Балтике, они способны стать важным элементом западной стратегии и в Черноморском бассейне.

С какими бы испытаниями и трудностями ни пришлось столкнуться, издержки бездействия на полпути окажутся выше. Если мы не проявим активность сегодня, хотя это можно сделать с минимальными усилиями, то рискуем столкнуться с угрозой дестабилизации на многие годы вперед. Рано или поздно нам все равно придется вмешаться, но цена будет уже несопоставимо выше.

Россия. США. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 июня 2007 > № 2906807 Рональд Асмус

Грядет ли холодная война?

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март -Апрель 2007

А.Г. Арбатов - член-корреспондент РАН, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме В отличие от биполярного мира, в многополярной системе международных отношений противостоянием России и Запада неминуемо и немедленно воспользуются другие «центры силы», чтобы с его помощью добиться собственных целей.

Выступление президента России Владимира Путина в Мюнхене 10 февраля 2007 года стало если не водоразделом, то наверняка заметной вехой в отношениях Российской Федерации с Соединенными Штатами и другими странами Запада. Некоторые эксперты и наблюдатели заговорили даже о наступлении эры новой холодной войны. Но действительно ли все так плохо и дело идет к глобальному противостоянию двух держав и коалиций?

КАК БЫЛО...

Холодная война - политический феномен, продукт особого исторического периода, продолжавшегося с конца 40-х до конца 80-х годов прошлого века. Ее основополагающей чертой была ярко выраженная биполярность структуры международных отношений, расколовшая мир по линии Восток - Запад. В 1950-е СССР и США разделили на сферы влияния Европу и Азию, а в 1960-е и 1970-е - Латинскую Америку и Африку. Центральный разлом расколол несколько стран и народов: Германию, Корею, Вьетнам, Китай (отделив Тайвань), Палестину (современный конфликт между арабами и евреями стал, по сути, результатом геополитических маневров великих держав при переделе палестинских территорий). Мир фактически превратился в арену напряженного соперничества двух сверхдержав, которое с переменным успехом продолжалось вплоть до конца 1980-х годов.

Практически в любом локальном и региональном вооруженном конфликте сверхдержавы оказывались по разные стороны баррикад. Так было в Корее, Индокитае, Алжире, вокруг Кубы, в Южной Азии, в ходе четырех войн на Ближнем Востоке, в странах Африканского Рога, в Анголе, Мозамбике, Никарагуа и Афганистане.

Планета, как минимум, трижды вплотную подходила к Третьей мировой войне (во время второго и четвертого ближневосточных конфликтов в 1957 и 1973 годах, в период берлинского кризиса 1961-го), а однажды (в дни Карибского - ракетного - кризиса в 1962 году) роковую черту чуть было не переступили. Катастрофы удалось избежать, скорее всего, благодаря счастливому стечению обстоятельств и сдерживающей роли ядерных вооружений, накопленных обоими противниками.

Опасаясь прямого военного столкновения, сверхдержавы и их союзники изобрели суррогат военных действий в форме интенсивного соревнования по подготовке к войне - гонку вооружений. В пиковые периоды в строй вводились в среднем по одной межконтинентальной баллистической ракете (МБР) ежедневно и по одной стратегической ракетной подводной лодке в месяц, в другие времена - по тысяче и более ядерных боеголовок на стратегических ядерных силах (СЯС) ежегодно. Масштабы наращивания и модернизации обычных вооружений были не менее впечатляющими, особенно в 1960-е и начале 1980-х в НАТО и в 1970-1980-е в Организации Варшавского договора (ОВД). Каждая сторона ежегодно вводила в строй сотни боевых самолетов и тактических ракет разного класса, тысячи единиц бронетехники и артиллерии, десятки боевых кораблей и многоцелевых подводных лодок.

В обоснование глобального соперничества и оправдание связанных с ним жертв стороны вели непримиримую идеологическую борьбу, демонизируя противника и приписывая ему самые зловещие заговоры и агрессивные намерения. Это имплицитно снимало необходимость понимать точку зрения другой стороны, считаться с ее интересами и соблюдать по отношению к ней те или иные нормы морали и права.

Холодная война достаточно отчетливо распадается на два этапа. Первый (с конца 1940-х до конца 1960-х годов) - биполярность в «чистом» виде. Второй (конец 1960-х - конец 1980-х) - начало формирования многополярности. Китайская Народная Республика выделилась в самостоятельный «центр силы», конфликт между Пекином и Москвой вылился в вооруженные столкновения на границе в 1969 году, а после вторжения китайских войск во Вьетнам в 1979-м СССР и КНР оказались на грани войны. Биполярность ослабевала и по мере роста политико-экономического влияния Западной Европы (например, «новая восточная политика» канцлера ФРГ Вилли Брандта) и развития Движения неприсоединения во главе с Индией и Югославией.

...И КАК ЕСТЬ

Нынешний рост напряженности в отношениях между Россией, с одной стороны, и США, НАТО, Европейским союзом - с другой, не имеет ничего общего с холодной войной второй половины XX века.

Во-первых, отсутствует ее системообразующий элемент - биполярность. Наряду с глобальными и трансрегиональными центрами экономической и военной силы, такими, как США, ЕС, Япония, Россия, Китай, крепнут региональные лидеры - Индия, тихоокеанские «малые тигры», страны - члены Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Иран, Бразилия, ЮАР, Нигерия.

Кроме того, традиционные формы межгосударственных отношений размываются мощными течениями глобализации и информационной революции, повсеместным ростом национализма, выходом на авансцену транснациональных экономических, политических и даже военных игроков.

Отношения США - РФ больше не являются центральной осью мировой политики. Они лишь одна из многих ее граней, причем по многим вопросам далеко не самая важная. Наряду с противоречиями у России и Запада есть важнейшие общие интересы, к тому же они конкурируют не только друг с другом. Об «игре с нулевой суммой» не может быть и речи.

В текущих международных конфликтах Россия и Запад стоят по одну сторону баррикад, какие бы разногласия их подчас ни разделяли. В Афганистане они действуют сообща, стремясь не допустить реванша движения «Талибан» и «Аль-Каиды». А такие важнейшие вопросы, как ядерные программы Северной Кореи и Ирана, ситуация вокруг Палестины и Нагорного Карабаха, они решают посредством многосторонних переговоров.

Осталось в прошлом и непримиримое идеологическое противоборство. Истинный идейный разлом пролегает теперь между либерально-демократическими ценностями и исламским радикализмом, между Севером и Югом, между глобализмом и антиглобализмом. И если нынешняя Россия не вполне воспринимает либеральные ценности, то она уж точно никогда не примкнет к радикальному исламу. Не кто иной, как Россия, понесла самые большие потери в борьбе против исламского экстремизма за последние двадцать лет (война в Афганистане, войны и конфликты в Чечне, Дагестане и Таджикистане).

Что касается гонки вооружений, то, несмотря на рост оборонных бюджетов США и РФ, нет ничего даже отдаленно сопоставимого с тем, что происходило во времена холодной войны. За период с 1991 по 2012 год, то есть со дня подписания в Москве Договора о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений (Договор СНВ-1) до окончания срока действия московского Договора о сокращении стратегических наступательных потенциалов (Договор СНП), заключенного в 2002 году, стратегические и тактические ядерные вооружения сторон будут сокращены примерно на 80 % (окончание срока действия московского договора - 31 декабря 2012 года. - Ред.).

Идет медленная модернизация ядерных и обычных вооружений. Так, в России в 2006-м в боевой состав введено 6 МБР, 31 танк, 120 бронемашин, 9 самолетов и вертолетов. Новые корабли и подводные лодки вводятся по одной единице за несколько лет. Все это на один-два порядка меньше, чем в 1970-1980-е годы. В США при гораздо большем военном бюджете основные средства идут на содержание Вооруженных сил и военные операции в Ираке и Афганистане. По сравнению с Россией там вводится в строй больше новых обычных вооружений, но меньше - ядерных.

Есть, конечно, такие возмущающие стратегическую стабильность факторы, как развертывание в США ограниченной системы противоракетной обороны (ПРО) для защиты от единичных ракетных пусков и планы размещения ее элементов в некоторых странах Европы, перспективные проекты Вашингтона по развитию космических вооружений и оснащению стратегических носителей высокоточными обычными боевыми частями.

С подачи Соединенных Штатов популярной стала идея о том, что после падения Берлинской стены исчезла необходимость в соглашениях (а значит, и в переговорах) об ограничении и сокращении вооружений, поскольку их якобы заключают только противники.

Жертвой такого безответственного подхода стали Договор об ограничении систем противоракетной обороны (Договор по ПРО, 1972), не вступивший в силу Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ, 1996), Договор СНВ-2 (1993) и рамочный Договор СНВ-3 (1997). Не состоялись переговоры о правилах засчета боезарядов и мерах контроля по Договору СНП и о запрещении производства разделяющихся материалов в военных целях (ДЗПРМ). В 2007 году Россия заявила о своем возможном выходе из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД, 1987) и адаптированного Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ, 1999). Из-за политики ядерных и «пороговых» держав под угрозой оказалось самое главное соглашение - Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО, 1968).

ПРИЧИНЫ ПОХОЛОДАНИЯ

Хотя речь о новой холодной войне и не идет, обострение взаимоотношений в целом налицо. Чем же обусловлена эта напряженность?

Первое. За последние годы соотношение сил между РФ и Западом изменилось. Россия обрела устойчивый экономический рост и относительную социально-политическую стабильность. Москва консолидировала власть, получила крупные свободные капиталы для внутренних и внешних инвестиций, вчетверо (с 2001-го) увеличила финансирование национальной обороны, подавила массовое вооруженное сопротивление на Северном Кавказе.

На этом фоне Россия стремится изменить сложившиеся еще в 90-е годы прошлого века «правила игры» в отношениях с Западом. Парадигма отношений, при которой Москва вольно или невольно идет в фарватере курса США, а с ее интересами и мнением не считаются, теперь абсолютно неприемлема в глазах всех политических партий и государственных ведомств России. Между тем большинство американских и значительная часть европейских политиков считают модель отношений 1990-х естественной и единственно верной.

Второе. После окончания холодной войны мир не стал однополярным. Наоборот, быстро формировалась новая многополюсная и многоуровневая система международных отношений.

В этих условиях Соединенные Штаты получили уникальную возможность. Они могли утвердить в международной политике верховенство правовых норм, ведущую роль международных институтов (прежде всего ООН и ОБСЕ), примат дипломатии в разрешении конфликтов, принцип избирательности и законности применения силы в целях самообороны либо обеспечения мира и безопасности (согласно статьям 51 и 42 Устава ООН). У Вашингтона появился исторический шанс возглавить процесс созидания нового, многостороннего, согласованного миропорядка.

Однако шанс был бездарно упущен. Неожиданно ощутив себя «единственной глобальной сверхдержавой», США в 1990-е годы все более подменяли международное право правом силы, легитимные решения Совета Безопасности ООН - директивами американского Совета национальной безопасности, а прерогативы ОБСЕ - акциями НАТО. Наиболее ярким и трагическим образом эта политика получила выражение в военной операции против Югославии в 1999 году.

После смены администрации в 2001-м и чудовищного шока, который нация испытала 11 сентября того же года, эта линия была возведена в абсолют. Вслед за законной и успешной операцией в Афганистане Соединенные Штаты под надуманным предлогом и без санкции Совета Безопасности ООН вторглись в Ирак, намереваясь далее «переформатировать» весь Большой Ближний Восток под свои экономические и военно-политические интересы.

Представление государственными органами США заведомо ложной информации для оправдания вторжения в Ирак, вопиющие нарушения прав человека при оккупационном режиме, в тюрьмах «Абу-Грейб» и Гуантанамо, явно одобренные Вашингтоном предвзятые суды над иракскими лидерами и их варварские казни (вопреки протестам Европы) - все эти скандальные факты густо запятнали моральный облик Соединенных Штатов.

Даже самая сильная держава, самонадеянно бросившая вызов новой системе и вставшая на путь односторонних и произвольных силовых действий, неизбежно должна была встретить сплоченное сопротивление других государств и потерпеть фиаско. И действительно, начался небывалый подъем антиамериканских настроений во всем мире, поднялась новая волна международного терроризма и распространения ядерного и ракетного оружия. Америка увязла в беспросветной оккупационной войне в Ираке, подорвала коалиционную политику ООН и НАТО в Афганистане, связала себе руки в отношении Ирана и Северной Кореи. США утрачивают влияние в Западной Европе, на Дальнем Востоке и даже в своей традиционной «вотчине» - Латинской Америке.

Односторонняя силовая линия оттолкнула от Соединенных Штатов и вынудила перейти в лагерь международной оппозиции столь непохожие государства, как Германия, Франция, Испания, Россия, Китай, Индия, Узбекистан, Венесуэла, Боливия, Эквадор, Никарагуа, многие страны - члены Лиги арабских государств... Шанхайская организация сотрудничества, созданная в 2001 году как коалиция для борьбы с исламским экстремизмом, превратилась в противовес американскому вмешательству в Азии. Набирает силу оппозиция республиканской администрации внутри США.

Постепенно Америка обостряла отношения и с Россией. После террористических актов 11 сентября Владимир Путин сделал серьезный шаг навстречу Вашингтону, руководствуясь как чувством сострадания, так и стремлением повысить уровень сотрудничества. В ответ Россия получила выход США из Договора по ПРО (прикрытый «фиговым листком» в виде Договора СНП), ликвидацию в Ираке крупнейших российских нефтяных концессий, а также новое расширение НАТО на восток, в том числе на территорию бывших балтийских республик СССР.

При этом обнародуются планы ускоренного втягивания Украины и Грузии в НАТО. А проект строительства объектов американской стратегической ПРО в Польше и Чехии противоречит духу Совместной декларации новых стратегических отношений между РФ и США от 2002 года о сотрудничестве в разработке такой системы и идет вразрез с переговорами в Совете Россия - НАТО о работе над общей ПРО театра военных действий.

Третье. Положение на территории бывшего СССР - важный фактор нынешнего ухудшения взаимоотношений РФ и Запада. Москву возмутило активное вмешательство последнего в «цветные» революции в Грузии (2003) и Украине (2004) в целях поддержки наиболее антироссийски настроенных политиков (что заставило подозревать применение той же модели в Киргизии в 2005-м).

В 1990-е годы Россия сделала немало ошибок, пытаясь превратить постсоветское пространство в зону своего доминирования. Но с ростом своего экономического и финансового потенциала и укреплением независимости Россия перешла к прагматичной линии применительно к каждой конкретной соседней стране. Отойдя от эфемерных имперских «прожектов», Москва поставила во главу угла отношений с соседями транзит энергоэкспорта в Европу, скупку перспективных предприятий и инфраструктур, осуществление инвестиций в разведку и добычу природных ресурсов, сохранение действительно важных военных баз и объектов, сотрудничество в борьбе с новыми трансграничными угрозами и взаимодействие по гуманитарным вопросам.

Конфликты с Украиной и Белоруссией из-за цены на поставки энергоресурсов и стоимости транзита повлекли за собой перебои в экспорте энергосырья в Европу. Это вызвало на Западе взрыв возмущения, на Россию посыпались обвинения в энергетическом империализме и шантаже, зазвучали призывы использовать НАТО как гарантию энергобезопасности стран-импортеров. Возможно, тактика Москвы была грубой, особенно в случае с Украиной. Но переход на мировые цены в поставках энергосырья как раз и означал по сути дела отказ от прежней имперской линии экономических подачек в обмен на политическую или военно-стратегическую лояльность. Что подтвердилось фактом одинаково прагматичного подхода Москвы к столь разным соседям, как Украина, Грузия, Армения и Белоруссия.

Тем не менее эскалация напряженности идет по замкнутому кругу. Ужесточение российской политики в отношении стран ГУАМ (Грузия, Украина, Азербайджан и Молдавия) обусловлено перспективой расширения НАТО на их территории. В свою очередь ГУАМ и НАТО отвечают Москве более активным противодействием и еще больше усиливают страх России перед новым «санитарным кордоном».

Четвертое. Важнейшая причина обострения отношений между Россией и Западом - внутриполитические процессы в РФ после 2000 года. В 1990-е в нашей стране было во многих аспектах больше свободы, чем теперь и тем более в предшествовавший советский период. Но эти свободы смог оценить сравнительно узкий круг либеральной интеллигенции в больших городах. Остальная часть граждан воспринимала ветер перемен на фоне шоковых реформ, обнищания большинства населения, невиданных масштабов коррупции, криминального беспредела и разворовывания национальных богатств. В одночасье рухнули системы социального обеспечения, здравоохранения, образования, науки, культуры, обороноспособности. (Как отметил лидер партии «Яблоко» Григорий Явлинский, «менее чем за десять лет народ пережил два путча, два дефолта и две войны».)

Поэтому большинство населения поддерживает курс президента Владимира Путина на консолидацию государственной власти вокруг Кремля и расширение его контроля над экономикой и внутренней политикой.

Главная проблема путинской «управляемой демократии» и «исполнительной вертикали» состоит в том, что нынешнее экономическое благополучие и политическая стабильность зиждутся на весьма хрупком и недолговечном фундаменте. Экономический рост последних лет в огромной мере обусловлен беспрецедентными мировыми ценами на сырье. Но такая модель не обеспечивает ни широкую занятость, ни научно-техническое развитие, ни социальную стабильность, ни достаточные доходы для удовлетворения всех острых нужд страны. Да и высокие цены на нефть и газ не вечны.

Зарубежные деятели редко задумываются о том, что их глубокое беспокойство по поводу способности России обеспечить энергетические потребности Запада противоречат западной же озабоченности состоянием российской демократии. Ведь демократия несовместима с экспортно-сырьевой моделью экономики, всегда и везде являвшейся базой авторитарно-бюрократической государственно-политической системы.

Перед Западом стоит сложная проблема: какую политику проводить в отношении России в ходе ее длительной, глубокой и крайне противоречивой трансформации? До сих пор США и многие их союзники бросались в этом вопросе из одной крайности в другую: от радужных надежд к горькому разочарованию, от чрезмерной вовлеченности к полному равнодушию и пренебрежению, от восторженности к подозрениям и враждебности.

Крупнейший американский дипломат и политический мыслитель ХХ века Джордж Кеннан еще в 1951 году пророчески предвидел крушение советской империи и оставил мудрое завещание, как будто написанное в наши дни: «Когда советская власть придет к своему концу или когда ее дух и руководители начнут меняться... не будем с нервным нетерпением следить за работой людей, пришедших ей на смену, и ежедневно прикладывать лакмусовую бумажку к их политической физиономии, определяя, насколько они отвечают нашему представлению о "демократах". Дайте им время; дайте им возможность быть русскими и решать внутренние проблемы по-своему. Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собою глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни».

По мнению Кеннана, конструктивные отношения и постепенное, но последовательное сближение с Москвой возможно в случае выполнения Россией всего трех, но важнейших условий: быть открытой для внешнего мира; не обращать своих трудящихся в рабов; не стремиться к имперскому доминированию в окружающем мире и не воспринимать всех тех, кто находится вне сферы ее господства, как врагов. Эти качества свойственны современной России, несмотря на ее многочисленные проблемы и ошибки.

На внутренней эволюции нашего государства существенно скажутся его отношения с окружающим миром, и прежде всего со странами Запада. Чем лучше эти отношения, чем глубже взаимодействие в экономике, международной политике, сфере безопасности, гуманитарной и культурной областях, тем прочнее позиции демократических кругов внутри России, тем больше возрастает ценность демократических свобод в глазах общественности и тем более внимательно последняя следит за соблюдением демократических процедур и норм властями всех уровней.

ВЫЗОВЫ МНОГОПОЛЯРНОСТИ

Нынешнее похолодание в отношениях России с США и Евросоюзом - это напряжение в отдельных звеньях многополярной системы, вызванное постоянно меняющимся соотношением сил, калейдоскопической сменой разнородных проблем глобализации и непрерывными «сюрпризами» от третьих стран, освободившихся от контроля прежних сверхдержав.

Несмотря на преобладающие антизападные настроения и давление, исходящее от соответствующих политических кругов внутри страны, российское руководство не желает конфронтации с США и Европейским союзом, не хочет разрыва сотрудничества и не позиционирует Россию как вторую, наряду с Соединенными Штатами, сверхдержаву. Москва формулирует свои интересы в первую очередь в трансрегиональном формате и лишь избирательно заявляет о своих правах на глобальном уровне.

Но при этом Россия стремится к тому, чтобы ее на деле, а не только на словах признали великой державой в ряду других великих держав. Она требует, чтобы уважали ее законные интересы и считались с ее мнением по важнейшим вопросам, даже если оно расходится с позицией США и их союзников. В случае же возникновения подобных разногласий проблемы должны решаться на основе взаимных компромиссов, а не путем «продавливания» американской линии или самонадеянного навязывания Москве точки зрения, будто она якобы неверно понимает собственные интересы.

В этом состоит пафос Мюнхена, и по большей части с ним нельзя не согласиться, хотя есть несколько конкретных моментов, вызывающих возражение, в частности возможный выход России из Договора по РСМД (см.: А. Арбатов. Шаг ненужный и опасный // НВО, 2-15 марта 2007 г., № 7 (513), с. 1-2) и критика в адрес ОБСЕ.

Низкая вероятность новой холодной войны и распад американской монополярности (как политической доктрины, если не реальности) не может, однако, быть поводом для самоуспокоенности. Объективно существующая на разных уровнях многополярность и взаимозависимость таят в себе немало сложностей и угроз.

Например, если противостояние по линии Россия - НАТО продолжится, оно может нанести огромный ущерб обеим сторонам и международной безопасности. Окончательное отделение Косово от Сербии способно спровоцировать аналогичные процессы в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье и вовлечь Россию в вооруженный конфликт с Грузией и Молдавией, которых поддерживает НАТО.

Ускорение процесса включения Киева в Североатлантический союз (санкционированное недавно Конгрессом США) угрожает повлечь за собой раскол Украины и массовые беспорядки, при которых России и Западу будет трудно удержаться от вмешательства.

Планы строительства объектов американской ПРО в Центральной и Восточной Европе могут побудить Россию выйти из Договора о РСМД и возобновить программы по производству ракет средней дальности. На это Вашингтон ответит размещением в Европе своих новых ракет средней дальности, что резко повысит уязвимость российских стратегических сил, их систем управления и предупреждения и усилит напряженность ядерного противостояния.

Другие «центры силы» неминуемо и немедленно извлекут выгоду из нарастающего противостояния России и Запада, используют его в своих собственных интересах. Китай получит возможность занять еще более выигрышные позиции в экономических и политических отношениях с Россией, США и Японией, укрепить свое влияние в Центральной и Южной Азии, зоне Персидского залива. Вряд ли упустят свой шанс Индия, Пакистан, страны - члены АСЕАН, экзальтированные режимы Латинской Америки.

Многополярный мир, который не движется по пути ядерного разоружения, - это мир расширяющегося «ядерного клуба». Пока Россия и Запад будут конфликтовать друг с другом, государства, способные разработать собственное ядерное оружие, поспешат с этим. Вероятность его применения в каком-либо региональном конфликте существенно возрастет.

Оборотной стороной процесса глобализации станет резкое повышение активности международного исламского экстремизма и терроризма. Последует дальнейшая дестабилизация Афганистана и Центральной Азии, Ближнего и Среднего Востока, Северной и Восточной Африки. Волна воинственного сепаратизма, трансграничной преступности и терроризма захлестнет также Западную Европу, Россию, США, другие страны.

Рухнут последние договоры по разоружению (ДНЯО, ДОВСЕ, ДВЗЯИ). Как крайний случай, какой-либо авантюристический режим может осуществить провокационный ракетный запуск по территориям или космическим спутникам одной либо нескольких великих держав с целью вызвать между ними обмен ядерными ударами. Вполне вероятной станет и угроза террористического акта с использованием ядерного устройства в одной или нескольких главных столицах мира.

Чтобы избежать неблагоприятного развития событий, необходимо остановить сползание России к противостоянию и соперничеству с США и НАТО, пусть даже оно имеет не глобальный, а региональный геополитический и избирательный военно-технический характер. Те, кто в России и на Западе пытается набрать очки на конфронтации, безответственно превращают важнейшие национальные интересы своих государств в разменную монету внутриполитических игр.

В конкретном плане Москве следует, во-первых, в духе последних заявлений российского президента выдвинуть комплекс предложений как по сокращению вооружений в двух- и многостороннем форматах, так и по укреплению режима нераспространения ядерного оружия. В отличие от горбачёвских инициатив 80-х годов прошлого века, новый пакет должен основываться не на прекраснодушной утопии, а на радикальном, но реалистическом военно-экономическом и техническом расчете, подкрепляться программой эффективного военного строительства. И не в пример линии последних лет инициативы нужно продвигать не по принципу «хотите - берите, не хотите - не надо», а как твердое требование государства с использованием всех доступных дипломатических и военно-технических рычагов (чему не грех поучиться у американцев). Особую роль будет играть позиция Москвы по иранской и северокорейской ядерным проблемам.

Главный и, видимо, единственный военно-технический козырь России - программа грунтово-мобильных МБР «Тополь-М» и проект их оснащения разделяющимися головными частями. В этой сфере даже США отстают от нашей страны на 10-15 лет. Вялое осуществление данной программы и «размазывание» средств по другим, весьма сомнительным, проектам подчас создает впечатление, будто Россия смирилась с растущим стратегическим отставанием от Америки, не хочет серьезных переговоров и выпускает из рук единственную остающуюся у нее козырную карту.

Во-вторых, вместо того чтобы разрабатывать аморфные («зонтичные») интеграционные планы для всего постсоветского пространства, а потом от них отступать, Москва должна предельно конкретно сформулировать свои интересы применительно к каждому государству - участнику СНГ, отбросив всякий неоимперский идеализм. Но за эти ставки и проекты нужно упорно бороться, используя все рычаги и козыри, в том числе имеющиеся в дальнем зарубежье. Нерасширение НАТО на СНГ следует увязать с гарантиями территориальной целостности соседних стран, а взаимоприемлемое решение их острых проблем - с соблюдением прав этнических меньшинств.

При настойчивой и конструктивной политике Кремля Запад наверняка рано или поздно примет новые «правила игры», поскольку они отвечают его долгосрочным интересам. В перспективе переход России с экспортно-сырьевой на высокотехнологичную инновационную модель экономики, сопровождающийся расширением демократических институтов и норм, естественным образом снимет противоречия вокруг российской внутренней политики и определит европейское направление интеграционного курса России - самой крупной страны и потенциально наиболее сильной экономики Европы.

Конкретные сроки, формы и пути равноправной и взаимовыгодной интеграции России в Евросоюз определит время. А конечным ее продуктом станет формирование самого мощного в экономическом, военном, геополитическом и культурном отношении глобального «центра силы». Центра, который навсегда устранит угрозу как однополярности и произвола, так и биполярности и конфронтации и который возглавит процесс созидания нового правового миропорядка, призванного решить проблемы XXI века.

Россия. США. Евросоюз. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 22 апреля 2007 > № 2906770 Алексей Арбатов

Косово как позитивный прецедент

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март -Апрель 2007

Саломе Зурабишвили - министр иностранных дел Грузии в 2004-2005 годах.

Резюме Почему в XXI веке мы считаем непререкаемой ценностью и целью территориальное деление Европы по этническому признаку? Одно дело – восстановить независимость некогда существовавших и угнетенных национальных государственных образований, и совсем другое – создавать этнические государства на пустом месте по типу матрешек.

Спустя пятнадцать лет после распада Советского Союза Россия и другие новые независимые государства - бывшие республики СССР так и не смогли найти способ бесконфликтного сосуществования.

Многие события сегодняшнего дня убедительно демонстрируют, чем оборачивается неурегулированность взаимоотношений. Наиболее яркий пример - кризис в отношениях между Грузией и Россией, который обострялся на протяжении всего 2006 года и продолжился в 2007-м. Напряженность, правда, несколько спала, но перспектив нормализации пока не видно.

Впрочем, аналогичные трения возникли у России с Украиной (несмотря на возвращение к власти Виктора Януковича) и Белоруссией (хотя лидер этой страны Александр Лукашенко долгое время считался самым близким союзником Москвы).

Российский президент Владимир Путин полагает, что распад СССР был одной из величайших катастроф XX века. Очевидно, он испытывает некоторую ностальгию по ушедшему мироустройству. Тоска по прошлому, однако, уже ничего не изменит в новых реалиях, сложившихся в данной части планеты. Либо государствам-соседям удастся выстроить нормальные отношения, либо в проигрыше окажутся все, поскольку нет стран, долгосрочным интересам которых соответствовали бы нестабильность и непредсказуемость.

ПЛОДЫ СТАРОЙ ПОЛИТИКИ

Пытаясь вернуться к старым инструментам и элементам политики с позиции силы, Москва пока преуспела лишь в одном: новые независимые страны все больше от нее отдаляются. У России не осталось союзников, которым она могла бы всецело доверять. Белоруссия перестала быть лучшим другом. Армения считает, что северный партнер поступает с ней некорректно, закрывая контрольно-пропускной пункт Верхний Ларс на грузино-российской границе. Ведь Армения, границы которой с Азербайджаном и Турцией закрыты, целиком и полностью зависит от грузинского транзита. Но убытки, понесенные Ереваном в 2006 году, не волновали Москву; она, похоже, стремилась только о тому, чтобы насолить Тбилиси. А затем и вовсе объявила: дескать, данный КПП нуждается в реконструкции и поэтому не будет функционировать до конца 2008-го!

В результате Кремль теряет не просто власть, а нечто более важное в современном мире - влияние. Русский язык утрачивает роль lingua franca на постсоветском пространстве, местная молодежь предпочитает теперь другие языки. Перекрывая поставки газа то в одну, то в другую республику, резко поднимая цены для всех стран-соседей, Москва подталкивает их к тому, чтобы искать иных поставщиков и рассматривать альтернативные варианты маршрутов трубопроводов. Энергетическая диверсификация становится лейтмотивом региональной политики, именно она лежит в основе потепления в отношениях Украина - Грузия и Грузия - Азербайджан - Турция. К этому можно добавить неизменную поддержку, которую страны Балтии оказывают своим «меньшим собратьям» по бывшему советскому блоку, апеллируя к Европейскому союзу.

Республики Центральной Азии также склоняются к более независимой политике. Ведь российский «Газпром» задешево покупает их газ в рамках долгосрочных контрактов, а затем с большой выгодой для себя перепродает его европейским потребителям. Первые признаки стремления к самоутверждению уже налицо - достаточно упомянуть попытки Туркменистана пересмотреть условия газовых соглашений. В ближайшие годы данная тенденция будет только усиливаться. Как ни удивительно, горизонтальная солидарность, которую не смог создать Советский Союз, возникает на новом фундаменте.

ТОРМОЗ РАЗВИТИЯ

Пока никто в полной мере не выиграл от нового статус-кво и не смог воспользоваться всеми возможностями, открывшимися с обретением независимости. Это обусловлено в первую очередь наличием так называемых «замороженных конфликтов», негативно влияющих на внутреннее и внешнее развитие Грузии, Армении, Азербайджана и Молдавии. Урегулировать эти конфликты, не установив нормальных отношений с Россией, не получится, а значит, не удастся добиться прогресса в развитии новых независимых государств.

«Замороженные конфликты», во-первых, препятствуют полномасштабной реализации экономического потенциала. Можно только мечтать о том, каким стал бы Кавказский регион, если бы разрешились тамошние территориальные проблемы и были созданы условия для формирования единой транзитной политики по всем направлениям - с востока на запад и с севера на юг.

Во-вторых, неурегулированные конфликты тормозят демократическое развитие. Демократия не может процветать в одной отдельно взятой стране: если она не торжествует по всему региону и ее достижениями пользуется не все население, то в демократическом устройстве образуются бреши, которые со временем разрастаются и уничтожают его. Люди, не желающие признавать закон и порядок цивилизованного общества, находят пристанище в мятежных анклавах, и антидемократический недуг, подобно раковой опухоли, поражает весь организм.

Прежде всего это относится к Грузии с ее двумя конфликтными областями. В данном случае время играет против Тбилиси. Беженцы, вот уже пятнадцать лет проживающие в тяжелейших бытовых условиях, без компенсации и конкретной надежды, чувствуют себя вдвойне жертвами. Мало того что они не могут вернуться в родные места, поскольку это опасно для жизни, - им недоступны плоды относительного экономического подъема, который уже почувствовали на себе их собратья-грузины.

То же можно сказать и об абхазах. В результате политики, проводившейся в течение последних пятнадцати лет на землях, где исстари преобладали абхазы и грузины, растет число жителей армянской и русской национальности, и вскоре они могут оказаться здесь в большинстве. (На эту крайне деликатную и политизированную тему см. наиболее объективный анализ, представленный в International Crisis Group Report № 176 «Abkhazia today» 15 сентября 2006 г., Брюссель.) Кто же в выигрыше? Явно не абхазы, у которых нет оснований с оптимизмом смотреть в будущее, особенно если оно зависит от тесных отношений с Россией. Как Москва обращается с кавказскими меньшинствами, хорошо известно.

Эти конфликты ни в коей мере не служат и интересам России. Возможно, Москва видит в абхазской и югоосетинской проблемах ценный механизм, способный удержать Грузию в сфере российского влияния, что, в свою очередь, порождает в ней ложное чувство безопасности.

Но задавался ли когда-нибудь Кремль вопросом: сколько Россия потеряла, играя в эту иррациональную игру? Из-за тлеющих очагов напряженности на своих южных рубежах стране приходится содержать там армию, которая погрязла в коррупции и преимущественно занимается торговлей оружием, наркотиками и прочими запрещенными товарами. Военные действия на грузинской территории не только сделали невозможным решение чеченского вопроса, но и не могли не оказать отрицательное воздействие на ситуации в Дагестане, Ингушетии и Северной Осетии. Изречение французских философов о том, что «правда по эту сторону Пиренеев не может быть ложью по другую», вне всякого сомнения, применимо и к Кавказу. Стабильности нужно добиваться сообща, или ее не будет вовсе.

Наконец, жонглируя конфликтами, Москва подорвала доверие к себе со стороны международного сообщества. К голосу России всё меньше прислушиваются за ее границами.

ПРЕЦЕДЕНТ ЛИ КОСОВО?

Для Москвы вопрос Косово остается инструментом шантажа. Россия дает понять, что косовский прецедент может быть использован ею для признания сепаратистских режимов на Кавказе. По форме эта позиция похожа на аргумент капризного ребенка: «Держите меня, а то я не смогу устоять и такого натворю!..»

Примечательно, что в том же контексте Кремль не требует признания Нагорного Карабаха и уж точно не выступает за независимость Чечни. Хотя именно это логически вытекает из слов российского руководства, вроде бы опасающегося, что «решение косовской проблемы может создать прецедент для Кавказа и для всех "замороженных конфликтов"».

Россия знает: признать Южную Осетию или Абхазию - значит играть с огнем в этом регионе. Такие шаги мгновенно взбудоражили бы Чечню и угрожали бы дружественной Армении, не говоря уже о возможной военной реакции со стороны Грузии. Подобная стратегия была бы чистым безумием. То есть Россия сознательно готова пойти на это, рискуя вспышкой на Кавказе новых войн, но, возможно, недооценивая их реальных последствий.

В то же время Москва не может игнорировать изменения баланса сил. После десяти лет интенсивных совместных учений с американскими военными и получения финансовой поддержки от США грузинские вооруженные силы - это уже не та дезориентированная, низкооплачиваемая и плохо обученная армия, какой она была во время военного конфликта 1993 года. Благодаря нефтяным доходам свою военную мощь наращивает и Азербайджан. Все более значимым актором становятся здесь американцы, рассматривающие Кавказ как важный для себя стратегический регион. Российская помощь Армении может поступать только транзитом через Грузию либо напрямую по воздуху (как она и доставляется в последнее время), поскольку продолжающийся вывод российских военных баз с грузинской территории ограничивает их операционные возможности.

Реакцию Кремля можно понять. Европейский союз и Соединенные Штаты говорят о том, что Россию нужно воспринимать как нормальную европейскую державу, но при этом никто не собирается всерьез прислушиваться к голосу Москвы и предоставлять ей слово, когда речь идет о решениях, имеющих особое значение для судеб Старого Света.

Позицию Москвы следовало бы облечь совсем в иную форму: трагедия современной России как раз в том и состоит, что угрозы она предпочитает конструктивным предложениям. Но, по существу, подход России к косовской проблеме достаточно логичен и разумен.

Почему территориальное деление Европы по этническому признаку считается в XXI веке непререкаемой ценностью и целью? Думали ли мы о том, чтЧ произойдет после того, как сербское меньшинство в Косово потребует применить эти принципы к своей ситуации? Готовы ли мы защищать и поддерживать идею автономной и независимой косовской Митровицы? А если нет, то почему? Одно дело - восстановить независимость некогда существовавших и угнетенных национальных государственных образований, и совсем другое - создавать этнические государства на пустом месте по типу русских матрешек.

В плане спецпредставителя ООН по Косово Мартти Ахтисаари всячески подчеркивается многонациональный характер нового государственного образования Косово, который власти должны не только уважать, но и воспринимать как новый Основной закон. В действительности, как всем очевидно, это не более чем приукрашенный фасад. И албанское, и сербское население будет рассматривать рождение независимого Косово как триумф этнического принципа над государственным.

Если такую модель применить на практике, ограничений не будет ни по вертикали (бесконечное дробление любого государства на этнические составляющие), ни по горизонтали (какая страна в Европе, Африке или Азии не почувствует угрозу своей территориальной целостности с появлением этих новых правил игры?).

Этнические подходы, которые иначе назывались политикой в интересах меньшинств, уже применялись в прошлом, но не приносили желаемых результатов. Демократическая модель Вудро Вильсона породила войны и трагедии в Западной и Центральной Европе. Тоталитарная сталинская политика в отношении меньшинств положила начало «замороженным конфликтам», которые перешли в активную фазу после распада СССР. Такая политика никогда не содействовала всеобщему благополучию. Поэтому давайте признаем, что в аргументе России есть рациональное зерно: Косово создает прецедент. Но это негативный прецедент!

Нам придется признать косовскую проблему очень серьезной. И всерьез задуматься над тем, как сделать ее позитивным прецедентом, как найти поистине жизнеспособное решение, отвечающее фундаментальным требованиям всех главных действующих лиц.

НУЖНЫ УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ПРАВИЛА

Прежде всего Косово должно создать прецедент наиболее полного участия всех заинтересованных сторон в поиске выхода из кризиса. Нет сомнения, что Москва является одной из таких сторон. Вовлечение России в выработку приемлемого решения стало бы признанием ее статуса и места в Европе. Москва получила бы возможность высказать свое мнение по поводу того, что происходит в Косово, и ей не пришлось бы ограничиваться наложением вето в Совете Безопасности ООН либо угрозами развязать извне руки сепаратистам на Кавказе.

Косово должно стать примером выработки общих принципов для урегулирования аналогичных конфликтов. Другими словами, если дело закончится тем, что контролировать соблюдение мирных договоренностей будет международный воинский контингент, он действительно должен представлять разные государства (а не состоять, как это имеет место на территории Грузии, из российских солдат, закамуфлированных под «голубые береты» СНГ).

Если мы договоримся о том, что «широчайшая автономия» подразумевает ограниченные дипломатические возможности, то они должны предоставляться всем, включая Чечню.

Если мы совместно придем к выводу о необходимости возвращения перемещенных лиц в свои дома, то следует также предложить универсальную модель предоставления компенсации за потерянное имущество или реституции.

То, что мы решим по поводу языков национальных меньшинств, их культурных прав и религиозных свобод, должно применяться ко всем. Если бы одни и те же права и ограничения действовали в отношении абхазов, осетин, жителей Нагорного Карабаха, Приднестровья и косоваров, никто из них не смог бы всерьез жаловаться на дискриминацию. Им было бы проще согласиться с тем, что в ближайшем будущем полную автономию они не получат. Но это возложило бы еще более тяжелое бремя на государственных мужей Азербайджана, Грузии, Молдавии, России и Сербии, перед которыми встала бы задача обеспечивать беспрепятственное функционирование и защиту автономий. В этом случае никакое национальное меньшинство не ощущало бы себя пораженной в правах жертвой. И утихла бы тяга к восстановлению справедливости, порождающая неразрешимые конфликты.

В свою очередь, это дало бы возможность привлечь внешние силы к тому, чтобы положить конец стремлению занимать доминирующие позиции в том или ином регионе. Евросоюз и Соединенные Штаты не пользовались бы особыми правами при разрешении косовского кризиса, но и России пришлось бы признать, что время исключительности в ее ближнем зарубежье кануло в Лету.

В совещании по мирному урегулированию (а это именно то, к чему мы должны прийти в результате вышеупомянутых договоренностей) должен участвовать Европейский союз. Он не может и впредь пребывать в состоянии самодовольства, размышляя об «усталости от расширения» и ничего не предпринимая. Евросоюзу пора брать на себя ответственность за сохранение мира и стабильности на своих рубежах независимо от того, станут ли молодые постсоветские государства частью этого объединения или нет.

Очевидно, что в данный процесс необходимо вовлечь и Россию, тем самым раз и навсегда признав ее европейской и мировой державой с соответствующими правами и обязанностями. Вместе с тем такой шаг будет означать, что отныне Москва должна отчитываться о выполнении возложенных на нее обязательств перед европейским и мировым сообществом.

Не менее очевидно и то, что в этом процессе должны участвовать также Соединенные Штаты. Нравится России (и другим европейским странам) или нет, но Америка есть и останется весьма важным игроком на Кавказе.

Цена, которую России придется заплатить за признание ее полноценной европейской державой, заключается в понимании и принятии сущности современной Европы. Иными словами, в признании того факта, что никто больше не может претендовать на исключительные права в своем «огороде». В этом ключ к достижению Россией на мировой арене высокого уровня влияния и значительного повышения своей роли, чего ей не удавалось добиться с тех пор, как она перестала быть грозным Советским Союзом.

В этот процесс необходимо вовлечь все государства, где присутствуют сепаратистские устремления и происходят конфликты: Азербайджан, Армению, Грузию, Молдавию, Россию и Сербию. Они должны не просто быть предметом переговоров, а и напрямую в них участвовать.

Следует привлечь к этому и заинтересованных соседей: Румынию, Турцию, Украину и, возможно, Иран. (Если, конечно, Тегеран придет к выводу, что роль регионального лидера важнее изоляционистских игр, и проявит желание восстановить свою позитивную роль в этом регионе, еще не забывшем о том, какой цивилизованной, терпимой и влиятельной была когда-то Персидская империя.)

Наконец, в переговорах должны принять участие сепаратистские лидеры, в чем, возможно, и кроется тот самый секрет успеха. Нам необходимо услышать их мнение, принять во внимание их позицию. Только в этом случае достигнутая договоренность окажется приемлемой для всех сторон.

Вместо исключительности, преимущественных прав и новых этнических гетто наподобие того, которое создается в нынешнем Косово, мы предлагаем универсализм и принятие истинно европейских ценностей, таких, как толерантность, мирное сосуществование и разделение полномочий.

Настала пора выйти за рамки чиновничьих схем, мыслить шире, видеть дальше, дерзать и предлагать новые пути выхода, когда прежние оказываются тупиковыми. По этой причине нам следует прислушаться к России, но не к ее пустым угрозам, а к стоящему за ними правильному пониманию ситуации.

Когда я готовила этот материал, то случайно наткнулась в «Независимой газете» от 6 марта с. г. на статью Владислава Иноземцева, чья позиция отчасти перекликается с изложенными мною идеями, хотя он расставляет акценты иначе. «В Москве и Брюсселе, - пишет российский ученый, - отношение к косовскому плану не выглядит однозначным - и понятно почему... Россия на деле не спешит воспользоваться косовским прецедентом и заявить о признании независимости постсоветских автономий... Было бы наиболее последовательным попытаться решить проблему всех территорий с неопределенным статусом, находящихся в "зонах ответственности" ЕС и России <...> на некоей единой основе <...> а также отложить "окончательное" решение вопроса о государственности на 20-30 лет... Возникнет прецедент решения европейской по своей сути проблемы внутри "большой Европы"... Европа сделает заявку на участие в глобальной политической игре, без чего ее политическая идентичность еще много лет останется неопределенной».

Единственное, что автор упустил из виду, так это то, что и России такое решение проблемы принесло бы ощутимую пользу и позволило бы утвердиться в роли мировой державы.

КОНТУРЫ БЕСПРОИГРЫШНОГО РЕШЕНИЯ

Если мы все - и в России, и в странах-соседях - согласимся с тем, что от наличия «замороженных конфликтов» никто не выигрывает, придется также признать, что нет иной альтернативы, кроме как активно искать новые подходы.

Как новоиспеченной (после вступления в ЕС Болгарии и Румынии) черноморской державе, Европейскому союзу предстоит научиться жить с неконтролируемой и ненадежной морской границей, сосуществовать с Абхазией и ее «черными дырами», а также вырабатывать новые подходы к соседям на востоке. Всем нам необходимы воображение и гибкость, а также признание фундаментального принципа: никто не должен проиграть от нового пакетного соглашения. Поиск «беспроигрышного решения» - единственная возможность выбраться из того тупика, в котором мы все оказались.

И Евросоюз, и Россия только выиграли бы, докажи они, что могут добиться мира и стабильности, не прибегая к своим излюбленным стратегиям. То есть не опираясь ни на политику расширения (в случае ЕС), ни на применение силы и давления (в случае России). Тогда и Брюссель, и Москва открыли бы для себя, что у них есть реальный и легитимный предмет для глубокого обсуждения.

Соединенные Штаты пользовались бы всеобщей признательностью за свое законное и стабилизирующее присутствие, но были бы вынуждены вести многосторонние переговоры и отказаться от выдвижения дополнительных требований, способных поставить под угрозу достигнутые результаты, а также от новых амбициозных проектов вроде противоракетных щитов, чреватых усилением напряженности в отношениях между странами-соседями. Вместо того чтобы действовать в одиночку, Америка садилась бы за стол переговоров наряду с другими заинтересованными сторонами.

Все это не имело бы следствием снижение роли НАТО в данном регионе. Отказ России от продвижения своих «исключительных» прав означал бы и отказ от тактики угроз, которую Москва применяет всякий раз, когда очередная страна заявляет о намерении вступить в Североатлантический альянс - единственную организацию, призванную обеспечивать безопасность в Европе.

И Европейский союз, и НАТО могут и должны участвовать в миротворческом процессе совместно с региональнымим миротворческими силами - российскими и украинскими. Наконец, новый импульс могли бы получить такие до сих пор не опробованные на практике модели взаимоотношений между Россией и НАТО, а также совместные действия России и Европы в рамках Единой политикой в области безопасности и обороны (ESDP). Такое партнерство, осуществляемое на основе совместного принятия решений и равноправия, знаменовало бы начало абсолютно нового вида взаимодействия и помогло бы развеять ненужные опасения по поводу природы Североатлантического альянса и его интересов в этом регионе.

Подобный подход помог бы также возродить такие забытые идеи, как совместная антитеррористическая ось НАТО - Россия - Грузия или совместный воинский контингент НАТО - Россия на Черном море. У Евросоюза появился бы реальный шанс доказать, что его политика в области обороны могла бы способствовать реальной стабилизации в соседних анклавах.

Страны, озабоченные конфликтами, выиграли бы от долгожданного внутригосударственного примирения и воссоединения своих территорий, ибо это открывает возможности для их полноценного демократического и экономического развития.

Население сепаратистских республик приобрело бы то, чего оно так долго добивалось: мир, развитие, гарантированное право на выживание и сохранение своего этнического, лингвистического и культурного своеобразия. Перед этими республиками открылись бы новые перспективы процветания, которых они до недавних пор были лишены из-за своих непомерных амбиций. Лидеры сепаратистских анклавов получили бы гарантии мирной передачи власти, а также своего физического и, возможно, политического выживания.

Все это кажется далекой и труднодостижимой целью, поскольку сопряжено с многочисленными препятствиями и долгими переговорами. Но такой путь - единственный и безальтернативный способ выстраивания нормальных отношений. России придется понять и принять то, что независимость ее соседей - необратимый факт, не подлежащий обсуждению или торгу. Ей также предстоит решить для себя, какой державой она хочет быть.

Если мы не положим конец «замороженным конфликтам» и не найдем всем миром взаимоприемлемое решение, Россия никогда не наладит конструктивные отношения с соседями. Мы, грузины, всегда будем видеть в каждом российском маневре попытку поддержать подрывные, деструктивные силы в регионе, ослабить и расшатать нашу независимость и территориальную целостность. Но даже если Россия и не станет предпринимать подобные шаги, мы все равно не устоим перед искушением выдумать их, чтобы использовать страх перед врагом в качестве инструмента внутренней или внешней консолидации.

До тех пор пока Россия будет вызывать недоверие и восприниматься как деструктивный фактор, ей не добиться реального влияния, любви и уважения на Кавказе. Как следствие, внутри самой России усилится ощущение изолированности и враждебного окружения, которое мучает страну на протяжении всей ее истории и не дает ей расслабиться.

Беспроигрышное решение наших проблем необходимо для нормализации российско-грузинских двусторонних отношений. Но оно нужно и самой России. Оно позволит ей стать «нормальной», современной державой, которая заботится прежде всего о повышении своего уровня развития и международного статуса, добиваясь этого посредством конструктивного влияния, а не путем угроз, подрывной деятельности либо попыток дестабилизировать ситуацию.

С учетом современных реалий (терроризм, беспрецедентное усиление Китая, непредсказуемый экономический рост и глобальное потепление) в наших общих интересах положить конец анахроничным конфликтам и употребить все силы и энергию для решения более важных проблем. Вызовы современности требуют сотрудничества, а не разрушения.

Грузия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 18 апреля 2007 > № 2911799 Саломе Зурабишвили

Не расширять ЕС в пику России

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

Диогу Фрейташ ду Амарал – профессор права, занимал посты и. о. премьер-министра, министра обороны, министра иностранных дел (в последний раз в 2005–2006 годах) Португалии, был кандидатом в президенты страны, в 1995-м – председатель Генеральной ассамблеи ООН.

Резюме Перечень критериев расширения Европейского союза необходимо дополнить еще одним – дипломатическим. Дальнейшая экспансия объединенной Европы ни в коем случае не должна наносить вред хорошим отношениям с Российской Федерацией, в которых Евросоюз жизненно заинтересован.

Путь Лисабона в единую Европу был долгим и тернистым. Анализ трансформации, которую пережила Португалия, позволяет лучше понять, как интеграция повлияла на европейские народы.

Пятьдесят лет назад, когда подписывался Римский договор, Лисабон был далек от проблем, которыми жила шестерка стран – основателей Европейского экономического сообщества (ЕЭС). Все усилия авторитарно-корпоративного режима Антонио Салазара были направлены на то, чтобы любыми средствами сохранить «португальские заморские территории». (Так с конца 1950-х называли то, что ранее именовалось «Португальской колониальной империей»).

Убежденный националист Салазар и помыслить не мог о том, чтобы поступиться хотя бы толикой суверенитета. К тому же португальского диктатора не приглашали в новый «клуб» демократических государств, да он туда и не стремился – ведь членство в Сообществе предполагало приверженность определенным ценностям.

Правда перспектива стать «изгоем» в семье европейских наций Салазара смущала, и он принял единоличное решение о вступлении страны в Европейскую ассоциацию свободной торговли – неполитическую организацию, куда среди прочих входили также Великобритания и Скандинавские государства. Тем не менее Португалия, оказавшись в стороне от магистрального развития Европы, превращалась в политическое захолустье, особенно после того, как в 1973-м Великобритания, Ирландия и Дания стали членами ЕЭС.

Демократическая революция апреля 1974 года смела авторитарную власть. Годом позже завершилась давно назревшая деколонизация, в 1976-м Учредительное собрание приняло новую демократическую Конституцию, а уже в начале 1977 года Лисабон подал заявку о вступлении в Европейское сообщество. Для португальских демократов членство в этой организации представлялось единственно возможной стратегической альтернативой. Причем не только с точки зрения внешнеполитической и внешнеэкономической ориентации, но и как средство гарантировать успех внутренних преобразований.

Присоединение Португалии к ЕЭС в 1986-м распахнуло перед португальцами новые перспективы – единые для всей Европы. Для национального самосознания это был принципиальный рубеж. В истории человечества Португалия сыграла роль глобального масштаба, открыв для европейской цивилизации почти половину земного шара. Но, по утверждению некоторых историков и политиков, она всегда была «обращена лицом к морю и спиной к Европе». Теперь же, после утраты заморских владений, нации было очень важно осознать свою принадлежность к иному общему пространству – Европейскому сообществу.

С того времени как страна сделала «европейский выбор», там были построены стабильная представительная демократия и правовое государство. А ведь в первые годы после падения диктатуры многие на Западе, наблюдая за острыми политическими конфликтами, не верили, что португальская демократия выстоит.

Если 20 лет тому назад национальный доход на душу населения составлял 50 % от среднеевропейского, то сейчас он уже превышает 75 %. Страна прошла половину расстояния, которое отделяет нас от наиболее развитых государств Евросоюза. Остается преодолеть вторую часть пути, что и является нашей великой общенациональной целью.

В год «революции гвоздик» (1974) в португальских вузах учились 35 тысяч студентов, сейчас – 400 тысяч. Протяженность автострад составляла восемь километров, ныне – более тысячи. Молодым людям, выросшим в условиях демократии, даже трудно вообразить, какой рывок сделала Португалия.

Наш пример вдохновлял и продолжает вдохновлять жителей стран, стремящихся присоединиться к «Большой Европе». 1 января 2007-го, когда в ЕС вступили Болгария и Румыния, произошло уже пятое по счету расширение. За полвека Европейское сообщество, переименованное в Европейский союз, превратилось в организацию, открытую практически для всех европейских стран. Но пределы открытости, конечно, должны существовать, хотя их и трудно определить. Речь не может идти о непрерывном, бесконечном процессе, и его рамки – одна из главных тем, обсуждаемых сейчас в Брюсселе.

Формальным условием вступления в Евросоюз является соответствие стран-кандидатов Копенгагенским критериям. Имеется в виду прежде всего соблюдение принципов плюралистической демократии, уважение прав человека, наличие правового государства и эффективной рыночной экономики, приверженность свободе торговли и т. п. Во вторую очередь принимаются во внимание геополитические и социальные интересы Европы в целом: мир, процветание и благосостояние для всех и защита наиболее бедных слоев населения.

Уверен, что перечень критериев необходимо дополнить еще одним – дипломатическим. Согласно ему дальнейшее расширение объединенной Европы ни в коем случае не должно наносить вред хорошим отношениям с Российской Федерацией, в которых ЕС жизненно заинтересован.

Кое-кто в Брюсселе и некоторых других европейских столицах хотели бы видеть в рядах Евросоюза страны из числа бывших советских республик. Но я считаю, что Украину, Белоруссию, Молдавию, Грузию, Азербайджан и Армению, традиционно входивших в сферу интересов России, не следует принимать в ЕС. Это, конечно, не означает, что с ними не нужно развивать тесные плодотворные отношения.

Единой Европе предстоит выдерживать конкуренцию со стороны уже существующих или находящихся в фазе становления финансово-экономических держав-гигантов – США, России, Китая, Индии, а в будущем, возможно, Бразилии. Для укрепления позиций ЕС, наверное, требуется некое ограниченное расширение, которое будет способствовать обеспечению мира, демократии и прогресса во всей Европе.

В этой связи, полагаю, стоит вспомнить уроки истории. Древний Рим, будучи объединенным и внутренне консолидированным государством, взял верх над эллинами по той простой причине, что их более древняя и более развитая страна, превосходившая римлян по уровню культуры, оказалась разобщена и, по сути, раздроблена на десятки крошечных государств со своими собственными интересами. Подобная участь может постигнуть как отдельные страны – члены Евросоюза, так и всю организацию в целом, если она утратит внутреннее единство в результате непродуманного расширения. Допустить это мы не имеем права.

Евросоюз. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2913970 Диогу Фрейташ ду Амарал

Партнерство в обход барьеров

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

О.И. Вендина – к. г. н., ведущий научный сотрудник Центра геополитических исследований Института географии РАН, В.А. Колосов – д. г. н., руководитель Центра геополитических исследований Института географии РАН.

Резюме Российско-украинское пограничье станет ареной сотрудничества, если мы будем рассматривать Украину не как чужое государство и не как продолжение России, а как ее естественного партнера. Помочь этому может внедрение европейской модели, в рамках которой появится еврорегион Слобожанщина.

Российско-украинская граница обрела статус межгосударственной пятнадцать лет назад. Однако местное население до сих пор воспринимает ее как ненужный барьер, препятствующий нормальному течению жизни. Трудности с пересечением границы, взятки и коррупция, контрабанда, разрыв хозяйственных связей и ограничения в контактах между соседними районами, столетиями входившими в одно государство, сложности с устройством на работу из-за разницы в гражданстве, усиливающееся расхождение систем образования и его платность, труднодоступность социальных и медицинских услуг, оказываемых «по соседству», но в другом государстве, ощутимые различия в оплате труда и пенсионном обеспечении, а также в стоимости и качестве коммунальных услуг на сопредельных территориях… Вот лишь неполный перечень проблем, с которыми приходится сталкиваться жителям новой приграничной зоны.

Потребность в развитии прямого взаимодействия подталкивает к более тесному сотрудничеству не только население и мелкий бизнес, но и административно-хозяйственные элиты соседних регионов России и Украины. Приграничное сотрудничество можно определить как использование выгод соседства для решения проблем повседневной жизни и перспективного социально-экономического развития каждого из регионов. Оно начинает рассматриваться как одна из форм региональной политики, направленной на социально-экономическое развитие каждой из сторон благодаря координации усилий и получению совместных выгод.

В начале 2000-х годов наметилась определенная активизация сотрудничества на белгородско-харьковском участке границы. Прошел юридическое оформление первый российско-украинский проект еврорегиона «Слобожанщина». Его устав одобрен Министерством иностранных дел РФ, утвержден Министерством юстиции РФ и согласован с Министерством экономики Украины. Пока этот еврорегион в основном представляет собой институциональную рамку, которую еще предстоит наполнить содержанием. Но он уже используется как имиджевый ресурс, позволяющий ассоциировать предлагаемые бизнес-проекты с европейской моделью приграничного сотрудничества или идеей единства России и Украины.

Тем не менее достигнутые результаты еще весьма скромны, а ныне в отдельных сферах наблюдается и попятное движение. Назрело много проблем, причем значительную часть из них можно решить только на межгосударственном уровне.

Во-первых, приграничное сотрудничество еще не имеет автономного механизма развития и сильно зависит от конъюнктуры отношений между обеими странами, от доброй воли руководителей областных и местных администраций.

Во-вторых, практически отсутствует важнейший стимул развития приграничного сотрудничества – предпринимательский интерес, опирающийся на сеть кооперированного малого и среднего бизнеса.

В-третьих, интенсивность повседневных трансграничных контактов падает.

ВЗГЛЯД С ОБЕИХ СТОРОН ГРАНИЦЫ

Идеи приграничного сотрудничества обсуждаются в рамках трех господствующих национальных дискурсов, под которыми понимаются различные системы взглядов, используемые для обоснования принимаемых решений либо оправдания предпринимаемых действий. Своеобразие каждого из них ярко проявилось в формализованных интервью, которые осенью 2005 года авторы провели более чем с 30 экспертами по обе стороны границы – представителями администраций, пограничной и таможенной служб, деловых кругов, общественных организаций, ведущими сотрудниками научно-исследовательских учреждений и вузов. Исследование проходило в рамках российско-украинско-французского проекта «Динамика трансграничных отношений и политика соседства к востоку от Европейского союза», поддержанного программой Econet.

Первый дискурс можно назвать «постсоветским интеграционным». Его сторонники полагают, что применение к российско-украинской границе норм международного права в полном объеме неоправданно. Оно препятствует восстановлению нормальной практики повседневных контактов на территории, которая никогда не была разделена государственной границей. Поэтому приграничное сотрудничество должно стать одним из инструментов консолидации постсоветского пространства и восстановления утраченного единства.

В России такие представления до последнего времени доминировали. Прежде всего они органично вписывались в более широкие представления о ведущей роли России на постсоветском пространстве, что обосновывалось ее экономическим весом, богатством природных ресурсов и центральным положением. В то же время подобный дискурс выражал потребность хотя бы в частичном восстановлении единого социального и хозяйственного пространства приграничных районов и усиливался объективной зависимостью Харьковской области и других восточноукраинских регионов от импорта энергии из России и от российского рынка.

В Украине данный дискурс также распространен, однако он противоречит официальной позиции руководства страны. Любые попытки постсоветской реинтеграции однозначно связываются с российской гегемонией и противопоставляются европейскому вектору. Русско-украинское двуязычие и сложившийся симбиоз двух культур, характерный для Восточной Украины, рассматривается как признак слабости украинского государства.

Второй дискурс противоположен первому, поэтому назовем его «дезинтеграционным». Его суть состоит в констатации того факта, что еще с советских времен экономики Белгородской и Харьковской областей связаны довольно слабо. Сегодня, в условиях неурегулированности межгосударственных отношений, местным предприятиям, в том числе сельскохозяйственным, проще переориентироваться на «своих» поставщиков и «своих» потребителей, чем искать сомнительных выгод приграничного сотрудничества. Тем более что последние заведомо нивелируются бюрократическими проволочками и психологическими издержками. Следовательно, приграничное сотрудничество носит вынужденный характер.

В России такую точку зрения разделяют многие молодые руководители среднего звена, полагающие, что приграничное сотрудничество – это рудимент прошедшей эпохи, который будет отмирать по мере расхождения экономик обеих стран и ухода поколений, испытывающих ностальгию по СССР.

В Украине данной позиции придерживаются представители националистических и национал-демократических взглядов, согласно которым украинско-российская граница – важный для национальной безопасности Украины рубеж, разделяющий два независимых и различных государства, две этнические и исторические общности, имеющие разные интересы. Российский вектор украинской политики жестко противопоставляется европейскому.

Третий дискурс – «проевропейский». Он предполагает использование концепции еврорегиона на основе развития равноправных партнерских взаимоотношений, выстраиваемых на всех уровнях общества, включая администрации, бизнес, социальные и культурные институты, неправительственные организации и население. Суть этой концепции – в создании условий для координации развития трансграничной территории, сформировавшейся на основе единых интересов, отражающих тесные кооперационные связи между предприятиями, деятельность общественных организаций, многолетнее сотрудничество между местными властями, общность истории и культуры. Функционирование еврорегиона возможно только при условии, что региональные и муниципальные органы власти наделены достаточными полномочиями, то есть в случае децентрализации государственного управления. Еврорегионы призваны активизировать местные инициативы для решения социальных проблем и сглаживания неравномерности территориального развития.

Постсоветский интеграционный сценарий приграничного сотрудничества по-прежнему весьма популярен. Но наиболее реалистичным (хотя и самым труднореализуемым) является третий – европейский вариант, базирующийся не на персонифицированных связях, а на прочной правовой основе, совместных программах и проектах, а также постоянных контактах на всех уровнях. Концепция еврорегиона может стать новой идеологией российско-украинского приграничного сотрудничества. Ее использование полностью отвечает интеграционным устремлениям России и одновременно позволяет примирить обычно противопоставляемые российский и европейский векторы политической ориентации Украины. Концепция органично соответствует курсу Киева на интеграцию в Европу и нормативным европейским подходам к отношениям между двумя равноправными соседними государствами. Наконец, эта концепция открывает возможности подключения к европейским программам приграничного сотрудничества. Расширение Европейского союза на Восток сделало это более реальным. Гипотетически децентрализация и федерализация в рамках «Европы регионов» позволила бы западным областям Украины участвовать в европейской интеграции, а восточным – развивать отношения с Россией.

ЕВРОРЕГИОН – ФОРМА ИЛИ СОДЕРЖАНИЕ?

Идея использования модели еврорегиона для развития приграничного сотрудничества на белгородско-харьковском участке границы возникла еще в середине 1990-х годов. Тогда же было выбрано и название «Слобожанщина».

Как показала украинская исследовательница Татьяна Журженко, слобожанский дискурс оказался по многим причинам чрезвычайно удобным для руководства Харьковской области. Он позволил привлечь для обоснования культурной специфики и единства региона классические труды историков, почитаемых в независимой Украине. При этом концепция культурно-исторического единства Слобожанщины вполне приемлема для ревнителей украинской национальной идеи.

Академик Дмитрий Иванович Багалей (1857–1932) и его последователи доказывали, что с середины XVII века, когда восточные славяне снова стали селиться в северной части «дикого поля», и до конца XIX столетия в населении региона абсолютно преобладали украинцы. На долю русских приходилось не более 10–15 %. Доказывая, что Слобожанщина осваивалась в основном украинскими казаками, Багалей распространил на нее исторический миф о казачестве, лежащий ныне в основе украинской идентичности, а его ортодоксальным последователям позволил рассматривать большую часть жителей Белгородчины как русифицированных собратьев по крови.

Утверждая украинский приоритет, концепция единства Слобожанщины одновременно ассоциируется с многовековыми традициями взаимодействия украинской и русской культур, межнационального общения и терпимости. Не отрицая определенных противоречий между украинцами и русскими, академик Багалей не превращал конфликты между ними в основное содержание истории региона. Скорее, напротив, он рассматривал их добровольные и взаимовыгодные контакты как благоприятный фактор развития Слобожанщины. Его концепция не содержит фальшивого противопоставления «имперской России» и «колониальной Украины» и аргументирует необходимость украинско-российского приграничного сотрудничества.

Само название «Слобожанщина» выглядит в Украине естественным для всего трансграничного региона. Оно одновременно и проукраинское, и не антироссийское. Это понятие не ассоциируется ни с советским прошлым, ни с традиционной советской концепцией единства происходящих от общего корня трех славянских народов, часто рассматриваемой в Украине как обоснование гегемонии России и асимметрии украинско-российских отношений.

Российская сторона в этой ситуации выступает в непривычной роли ведомого. Однако создание еврорегиона Слобожанщина отвечает и российским амбициям, поскольку поддерживает усилия пророссийски настроенной части харьковчан, выступающих за превращение Харькова в столицу русской культуры в Украине, выполняющую функции посредника в экономических и политических отношениях между двумя странами – неотъемлемое условие процветания города и связанных с ним приграничных территорий.

Таким образом, «еврорегиональный» дискурс был позитивно воспринят обеими сторонами, но формальное подписание договора о создании еврорегиона стало возможным лишь после того, как российская Государственная дума ратифицировала летом 2002 года Европейскую рамочную конвенцию «О приграничном сотрудничестве территориальных союзов и властей». Украина присоединилась к ней еще в 1993-м. В ноябре 2003 года губернаторы обеих областей подписали двустороннее соглашение, запустившее механизм формирования еврорегиона, а в 2004-м «Слобожанщина» вошла в качестве наблюдателя в Европейскую ассоциацию еврорегионов в надежде стать ее полноправным членом. После согласований в правительствах обеих стран документ был одобрен региональными парламентами и в 2005 году вступил в силу.

Безусловно, создание еврорегиона свидетельствует об определенной степени доверия между соседними областями, но это лишь первый, хотя и очень важный шаг. Успех еврорегионального строительства в значительной степени зависит не от политических договоренностей, а от вовлеченности в этот процесс деловых кругов, средств массовой информации, общественных организаций и обычных граждан, от того, насколько новая структура будет отвечать их интересам и с помощью каких каналов эти интересы будут реализовываться. Еврорегионы вдоль границ с более развитыми соседями были созданы во многих странах Центральной и Восточной Европы. Однако цели, заявленные их инициаторами, часто остаются только на бумаге.

Дело в том, что строгого определения и критериев еврорегионов не существует. Их создание в восточной части Европы нередко было результатом решений региональных властей, руководствующихся политическими соображениями, а не логическим следствием расширения приграничного сотрудничества. Немалую роль играют и надежды на получение субсидий от Европейского союза. Территория еврорегионов нередко слишком велика, границы произвольны и гораздо шире зоны реальных трансграничных взаимодействий, которые к тому же недостаточно интенсивны. Сеть экономических и иных партнеров не сформировалась, и они не проявляют должной заинтересованности в совместной деятельности с партнерами по другую сторону границы.

Столь крупные территориальные образования, получающие особый статус, вызывают настороженное отношение центральных властей, которые опасаются, что самостоятельная внешнеэкономическая и внешнеполитическая деятельность еврорегионов ослабит влияние столиц. Ключевая проблема – расхождение между целями стратегического развития национального и регионального уровней.

Если в интегрированной Европе регионализация рассматривается как стимулирование местной инициативы, способствующей демократизации общества, то на постсоветском пространстве она видится угрозой национальной безопасности и национальному единству.

Россия и Украина остаются высокоцентрализованными государствами; в обеих странах гражданское общество, заставляющее власти учитывать интересы местных жителей, развито слабо. Главной движущей силой еврорегионального строительства пока являются только администрации, по долгу службы вынужденные решать приграничные проблемы, некоторые политики, стремящиеся использовать эту тему для саморекламы, а также интеллектуальные элиты, поддерживающие идеи интеграции. Нередко создание еврорегиона рассматривается как маневр, позволяющий территории получить особый экономический статус, недоступный иными средствами. Обе стороны надеются на еврорегион как на средство привлечения инвестиций, предполагая, что сработает принцип «домино» и появление одного источника финансирования привлечет и других инвесторов. Да и у собственных правительств будет легче просить денег под еврорегиональные проекты.

Целостность еврорегионов в значительной степени определяется локальной идентичностью населения, сохраняющего память об историческом единстве территории, нарушенном в результате каких-либо драматических событий. Эта память на Слобожанщине практически стерта и имеет скорее фольклорно-декоративный, нежели реальный, характер (см. табл.). Слобожанская идентичность фактически была замещена «советской». Приведет ли отмирание советской идентичности к возрождению реликтовой слобожанской? В условиях, когда основные экономические и политические процессы в обеих странах ориентированы на центральные власти, вряд ли можно этого ожидать. Скорее усилится ощущение белгородской и харьковской региональных общностей, разделенных государственной границей.

Еще одна проблема – противоречие между европейскими формами приграничного сотрудничества и отсутствием в обоих государствах реальной региональной политики. В отличие от «большой» политики, региональная связана с социальной и экономической сферой и нацелена преимущественно на решение проблем местного населения. В случае трансграничных регионов необходимо также осознать ценности общих приоритетов и четко сформулировать цели, поскольку ни одна страна не хочет финансировать своего соседа без понимания реальной отдачи. Требуется и кропотливый подсчет преимуществ и потерь при выделении бюджетных средств на приграничное сотрудничество, и оценка возможностей решать с его помощью проблемы «своего» населения.

Именно поэтому приоритетами функционирования еврорегионов как института, позволяющего трансграничному сотрудничеству стать опорой регионального саморазвития, стали:

повышение мобильности населения и создание общего регионального рынка труда;

координация деятельности в гуманитарной сфере;

развитие кооперации, облегчение движения капиталов, товаров и потоков людей в рамках общих проектов;

устойчивое развитие: рациональное природопользование, предотвращение разного рода угроз и последствий чрезвычайных ситуаций, поддержание единой транспортной и энергетической инфраструктуры.

Основные средства при этом направляются на меры, позволяющие мобилизовать инициативу местного населения и бизнеса, а не на прямые инвестиции. Такой подход явно не совпадает с желанием региональных властей получать именно прямые инвестиции и государственные гарантии под крупные бизнес-проекты с участием администраций.

Наблюдается также противоречие между стремлением населения сохранять тесные контакты и слабостью его социальной самоорганизации. Наиболее стабильная составляющая трансграничных связей – родственные отношения людей, культурные обмены, а не экономические контакты. Несмотря на это, трудно ожидать, что инициатива «снизу» сыграет заметную роль в становлении еврорегиона. Ни с белгородской, ни с харьковской стороны не возникло общественных объединений, способных стать проводниками идеи Слобожанщины.

Трансграничная проблематика слабо отражена в средствах массовой информации и в исследованиях, ведущихся университетами обеих областей; широких общественных дискуссий на эту тему не отмечено. Проект продвигается областными и некоторыми районными администрациями, пытающимися инициировать в том числе и создание ассоциаций, общественных организаций, торговых домов.

Без формулирования общих целей и приоритетов развития, специфичных для белгородско-харьковского пограничья, без соотнесения их с целями национальных региональных политик приграничное сотрудничество будет служить лишь частным интересам, а еврорегион станет использоваться для демонстрации в определенные моменты намерений политического сближения с соседней страной либо в качестве ширмы для деятельности крупного бизнеса. Собственно, это уже и происходит: достаточно вспомнить избирательную кампанию Виктора Януковича или широко рекламируемый проект создания международного аэропорта на границе (убедительного маркетингового и технико-экономического обоснования столь крупного проекта представлено общественности пока не было).

Так что же, ждать пока дезинтеграционные процессы возьмут верх над инерцией постсоветских российско-украинских отношений, а идея еврорегиона окажется скомпрометированной?

ПОЛИТИКА МАЛЫХ ДЕЛ

Единственный шанс превратить первый российско-украинский еврорегион в инструмент решения проблем местного населения, а приграничное сотрудничество – в важную сферу отношений двух стран, способствующую их сближению на новой институциональной основе, – целенаправленная повседневная и подчас малозаметная деятельность по созданию инфраструктуры партнерских отношений.

Во-первых, для «малой» белгородско-харьковской интеграции необходимо единое информационное пространство, которое может включать:

региональную информационно-справочную базу «Слобожанщина», содержащую сведения о всех административных, социальных и культурных учреждениях региона, участниках местного рынка;

базу данных об условиях бизнеса в соседних регионах России и Украины, отслеживание и информационное сопровождение изменений в законодательстве России, Украины и их соседних областей;

систему сбора и распространения информации об условиях получения образования, медицинском обслуживании и прочих социальных услугах в соседних регионах;

банк региональных инициатив и проектов межрегионального сотрудничества;

создание слобожанских СМИ или хотя бы регулярных телепрограмм, где могли бы освещаться основные региональные события, проблемы, законодательные акты, проводиться публичные дискуссии о перспективах развития еврорегиона.

Во-вторых, необходим межрегиональный внебюджетный фонд поддержки межрегиональных проектов, направленных на сотрудничество территорий, отдельных предприятий и организаций. Выделение средств должно основываться на независимой экспертизе, позволяющей оценивать целесообразность предлагаемых проектов и их социальную роль. Основной приоритет в соответствии с международной практикой должен отдаваться проектам, имеющим:

экономическую значимость для повседневной жизни людей и способствующим укреплению кооперационных связей, созданию новых рабочих мест, поддержке малого и среднего бизнеса;

инновационную направленность (создание высокотехнологичных производств, новых услуг, разработка новых технологий);

гуманитарную направленность (укрепление социальной и правовой защиты населения, развитие образования и в целом человеческого потенциала, гражданского общества, культурного многообразия и контактов);

экологическую направленность: значимость для обеспечения устойчивого развития региона и безопасности жизни населения (экологический мониторинг, охрана Северского Донца малых рек, экологический туризм, экологические исследования и т. п.).

В-третьих, необходимо систематическое проведение разного рода форумов, закрепляющих и расширяющих партнерские отношения в разных сферах жизни, включая и деятельность законодательных органов власти в обеих областях, обеспечивающих продвижение идей и лоббирование интересов приграничных регионов на государственном уровне в своих странах.

Таким образом, если российско-украинскому пограничью суждено стать ареной сотрудничества, то произойдет это благодаря кропотливой повседневной работе людей, которые рассматривают Украину не как чужое государство или естественное продолжение России, а как ее естественного партнера. Пока осознание общих интересов, позволяющее жить вместе, не объединяясь, дается с трудом.

----

Опрос 500 респондентов был проведен в июне 2001 г. См.: Колосов В., Вендина О. Российско-украинская граница: социальные градиенты, идентичность и миграционные потоки (на примере Белгородской и Харьковской областей) / Миграция и пограничный режим: Беларусь, Молдова, Россия и Украина. С.И. Пирожков (ред.). Центр проблем изучения вынужденной миграции в СНГ и Национальный институт проблем международной безопасности. Киев, 2002. Сс. 21–26.

Россия. Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2911786 Ольга Вендина, Владимир Колосов

Свет и тени европейской интеграции

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

Ю.А. Борко – д. э. н., проф., главный научный сотрудник Института Европы РАН, заведующий кафедрой Жана Монне, президент Ассоциации европейских исследований (Россия).

Резюме Неоспоримые достижения европейской интеграции и все более очевидный ее кризис – две ипостаси нынешнего Евросоюза. Для прорыва в будущее необходима мощная объединительная идея, сопоставимая по смелости и привлекательности с той, которой руководствовались отцы-основатели единой Европы пятьдесят лет назад.

В марте 2007 года исполняется 50 лет со дня подписания в Риме Договора об учреждении Европейского сообщества по атомной энергии (Евратом) и Договора об учреждении Европейского экономического сообщества (ЕЭС). Последний сыграл ключевую роль в определении стратегического курса западноевропейской интеграции – того самого, которым на протяжении десятилетий настойчиво следователи «отцы» европейской интеграции и их преемники.

За прошедшие полвека Европейское сообщество, переименованное 15 лет назад в Европейский союз, добилось впечатляющих успехов. После расширений 2004 и 2007 годов ЕС включает в себя 27 государств, объединяя почти всю Европу от Атлантики до Содружества Независимых Государств. Сформирован Экономический и валютный союз (ЭВС) с единой валютой и достаточно жесткой координацией экономической политики его стран-членов. На мировой арене Евросоюз выступает в качестве второго по мощи экономического центра (83 % ВВП США) и одного из основных акторов в системе международных отношений.

На этом фоне неожиданными на первый взгляд выглядят дискуссии о кризисных явлениях в Европейском союзе и стратегии их преодоления, развернувшиеся с недавних пор в столицах государств-членов и брюссельских институтах. Жак Делор, бывший председатель Европейской комиссии (1985–1995), выдающийся архитектор европейской интеграции, инициатор и топ-менеджер двух самых масштабных проектов – завершения строительства единого внутреннего рынка (1985–1992) и создания ЭВС (1992–1999), – публично заявил, что ЕС переживает самый тяжелый кризис в своей истории, потерял ориентацию и не имеет общего видения единой Европы.

Неоспоримые достижения европейской интеграции и все более очевидный ее кризис – две ипостаси нынешнего Евросоюза. Осмыслить их взаимосвязь невозможно, не вернувшись к истокам.

ПУТЬ К ЕДИНСТВУ

В основе эволюции идеи «единой Европы» от мечты и утопических проектов, выношенных одиночками, к идейному движению и политическому проекту лежит многовековой опыт сосуществования нескольких десятков народов, которые разместились на пространстве, составляющем чуть больше 7 % заселенной территории Земли.

Два первых дошедших до нас трактата о необходимости создания единой христианской республики были написаны в первой декаде XIV века. Автором одного являлся парижский аббат Пьер Дю Буа, другой принадлежал перу великого итальянского поэта Данте Алигьери.

В начале 60-х годов XV столетия итальянский гуманист Энеа Сильвио Пикколомини, он же папа Пий II, призвал паству к миру «в Европе – нашем отечестве, нашем собственном доме, у нашего святого очага». В течение XV–XVIII веков появились почти два десятка проектов «единой Европы». После знаменитой речи с призывом к созданию «Соединенных Штатов Европы», произнесенной Виктором Гюго с трибуны Парижского конгресса пацифистов в августе 1849 года, эта идея становится девизом ряда европейских организаций, включая 2-й Интернационал (1889–1919). Возродившееся после Первой мировой войны движение за единую Европу впервые было официально поддержано государством, когда в сентябре 1930-го министр иностранных дел Франции Аристид Бриан внес на рассмотрение Лиги Наций Меморандум об

организации режима Европейского федерального союза.

Но, как известно, 30-е годы XX столетия остались в европейской истории как одна из самых отвратительных ее страниц, а Вторая мировая война – как самая кровавая. К середине века Европа, которая так долго определяла ход мировой истории, обнаружила себя на дымящихся руинах. Цепь потрясений, выпавших на ее долю менее чем за полсотни лет, воспринималась как плата за собственную слепоту, за игнорирование постепенно накапливавшихся противоречий экономического, социального и политического характера, за нескончаемое состязание воинствующих «национальных эгоизмов», действовавших вопреки здравому смыслу и не считавшихся с жертвами.

«Политические верхи» и мыслящие люди в западноевропейских странах, в первую очередь тех, что входили в «концерт европейских держав», начали постигать масштабы катастрофы и реальную опасность их превращения в задворки двух «центров силы» в послевоенном мире – США и СССР. Перед Западной Европой стоял гамлетовский вопрос «быть или не быть», и ответ зависел от того, сумеет ли она вырваться из порочного круга все более жестоких войн, в котором вращалась с конца XVIII до середины XX века.

Пожалуй, наиболее четко и убедительно ситуацию обрисовал Уинстон Черчилль. Его короткая речь – три странички печатного текста, – произнесенная 19 сентября 1946-го в Цюрихском университете, начиналась словами: «Я хочу говорить сегодня о трагедии Европы… оплота христианской веры и христианской этики, родины большинства творений культуры, искусства, философии и науки… Европы, извергшей из себя серию страшных националистических распрей». Черчилль напомнил, что в недавней войне Европе угрожало возвращение к «временам раннего Средневековья со всей его жестокостью и гнусностью», и предупредил, что «темные времена еще могут вернуться». Единственное лекарство, заявил многоопытный политик, – это «воссоздать европейскую семью», «построить нечто вроде Соединенных Штатов Европы», и «первым шагом» к этому «должно быть партнерство Франции и Германии».

Речь Черчилля вдохновила множество людей, движение за создание Соединенных Штатов Европы к тому времени уже получило развитие в Западной Европе. Именно европейское единство оказалась той идеей, которая смогла мобилизовать и консолидировать все дееспособные силы общества, готовые принять участие в возрождении Западной Европы.

В мае 1948 года в Гааге состоялся европейский конгресс, собравший весь цвет западноевропейской политической и интеллектуальной элиты. Он завершился принятием документа «Послание европейцам» и нескольких политических резолюций. Но парадокс заключался в том, что, хотя форум и призвал к созданию европейской федерации, однако на деле все свелось к созданию Совета Европы – традиционной международной организации, не обладавшей ни полномочиями, ни инструментами строительства «единой Европы».

Между тем экономика стран Западной Европы по-прежнему крайне нуждалась в восстановлении и модернизации, в возвращении утраченных ведущих позиций на мировых рынках. Необходимо было консолидировать европейские демократии, над которыми нависла реальная «коммунистическая угроза», как внешняя – в лице милитаризованного Советского Союза, так и внутренняя – в виде коммунистического движения в самой Западной Европе. По воспоминаниям одного из инициаторов европейской интеграции Жана Монне, в Европе сгущалась атмосфера холодной войны. Народы и их лидеры были охвачены «психозом» неизбежного вооруженного противостояния. «Источником риска, – вспоминал он, – все еще была Германия, но не потому, что опасность исходила от нее, а потому, что она стала ставкой в игре других». Требовался концептуальный и политический «прорыв».

Как знать, возможно, интеграция не состоялась бы, во всяком случае в таком виде и с такими результатами, если бы «в нужное время и в нужном месте» не оказались три человека: Жан Монне, занимавший в 1947–1950 годах пост комиссара по планированию при правительстве Франции, автор и руководитель мероприятий по восстановлению ее экономики; Робер Шуман – министр иностранных дел (1948–1953), один из наиболее авторитетных политиков Франции; Конрад Аденауэр – первый канцлер созданной в сентябре 1949-го Федеративной Республики Германия.

Первый из них стал автором интеграционной стратегии и проекта создания франко-германского сообщества угля и стали, наделенного функцией наднационального управления угольной и металлургической отраслями обеих стран, в том числе принятия решений, обязательных к исполнению национальными властями. Проект Монне противоречил всем устоявшимся правилам и представлениям, посягая на святая святых – неограниченный и неприкосновенный национально-государственный суверенитет. Этот проект расходился с нормами и практикой межгосударственных отношений и деятельности международных организаций, предполагающих предоставление рекомендаций, никого и ни к чему не обязывавших. Он отвергал концепцию европейского федерализма, которая была поддержана европейским конгрессом в Гааге.

Однако, несмотря на все это, Шуман и Аденауэр поддержали проект. 9 мая 1950 года Робер Шуман обнародовал заранее согласованный с германским федеральным канцлером текст (вошедший в историю как Меморандум Шумана) официального предложения французского правительства правительству ФРГ учредить Европейское объединение угля и стали (ЕОУС). Договор об учреждении ЕОУС был подписан 18 апреля 1951-го в Париже представителями Франции, Федеративной Республики Германия, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. Это было событие, которые считается отправным пунктом объединения Европы.

История европейской интеграции совсем не походила на триумфальный марш-бросок. В частности, в середине 1970-х годов в СМИ одна за другой появлялись публикации под такими заголовками, как, например, «С единой Европой покончено», «У смертного одра Европы».... (Данная ситуация была обусловлена крахом Бреттон-Вудской валютной системы в 1971-м, а также двумя энергетическими кризисами, которые вызвали застой в экономике Западной Европы. Многие правительства вводили количественные и технические ограничения на импорт продукции из других стран ЕЭС. – Ред.) Однако каждый раз, когда возникали препятствия и угроза возврата в прошлое, мощная инерция движения к «единой Европе», заданная в 1950-е годы, брала верх.

Послевоенный период характеризовался взрывом духовной, интеллектуальной и политической энергии. Переосмысливались старые общественные теории, формировались новая политическая идеология и новая стратегия развития. В конце 1940-х – начале 1970-х возникли известные концепции «социально ориентированной экономики» и «государства благосостояния». Они были положены в основу государственной политики и новых отношений между трудом и капиталом наряду с не востребованными ранее кейнсианской теорией государственного регулирования экономики и концепцией «социального партнерства». В итоге подавляющее большинство стран Западной Европы подошли к рубежу двух столетий, создав, по сути, новую культуру общественных и межгосударственных отношений и такую систему регулирования, которая позволяла «снимать» накапливавшиеся противоречия в обществе и государстве.

РАЗМЫКАНИЕ РЯДОВ

За последние четыре года государства – члены Европейского союза трижды не смогли прийти к согласию по вопросам первостепенной важности. В 2003-м они раскололись на два лагеря, заняв противоположные позиции в отношении военной агрессии США в Ираке. В 2005 году французы и голландцы отвергли на национальных референдумах одобренный саммитом ЕС проект европейской Конституции, в результате чего он «заморожен» и поныне. А в 2006-м страны-члены так и не договорились о единой энергетической стратегии, и в частности о согласованном подходе к энергетическому сотрудничеству с Россией. Кроме того, вето, наложенное Варшавой на переговоры с Москвой относительно нового соглашения взамен действующего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Российской Федерацией и Евросоюзом, показало, что одно-единственное государство способно заблокировать даже такие действия Европейского союза, которые получили одобрение всех остальных стран-членов.

Сейчас многие политики и эксперты объясняют разногласия и разброд расширением ЕС в 2004 году. В действительности же процесс эрозии единства начался гораздо раньше. Прежде всего потому, что с укреплением франко-германского альянса оставалось все меньше оснований опасаться серьезных конфликтов внутри региона. Изменилось и восприятие угроз извне: как следствие, значительно ослаб дисциплинирующий эффект холодной войны. Карибский кризис в начале 1960-х продемонстрировал, что две сверхдержавы находятся в состоянии «ядерного пата» и готовы к компромиссам на условиях сохранения геополитического статус-кво. В 1975 году на хельсинкском Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе был подписан Заключительный акт, представлявший собой своего рода пакт о мирном сосуществовании европейских государств, разделенных «железным занавесом». Завершение холодной войны и крах коммунизма в Восточной Европе и Советском Союзе окончательно развеяли у государств – членов Евросоюза ощущение внешней угрозы.

В постепенном увядании чувства единения свою роль сыграли время и неизбежная смена поколений. Новая генерация политиков, администраторов и специалистов, ведающих делами Европейского союза, родилась и выросла в благополучное время. Они профессионально делают свое дело, но там, где раньше царили энтузиазм и творческая инициатива, ныне утвердился дух казенного учреждения и бюрократической волокиты.

На самом деле последние расширения ЕС – это еще один шаг на пути к дифференциации интересов и позиций в Сообществе/Союзе. Начало данной тенденции было положено вступлением в ЕЭС Великобритании в 1973-м (В том же году членами этого объединения стали также Дания и Ирландия. – Ред.) «Шестерка» стран-основателей полагала, что положительный политический эффект членства Великобритании перевесит все минусы, связанные с ожидаемыми расхождениями с Лондоном как по вопросам экономической интеграции, так и в сфере международных отношений. Позже, в 1980-е, «девятка», принимая в свои ряды Грецию, Испанию и Португалию, оценивала растущую неоднородность объединения как издержки, перекрываемые политическими выгодами расширения границ европейской демократии и «единой Европы».

Усиливавшиеся расхождения национальных интересов уже тогда поставили в повестку дня вопрос об изменении модели интеграции. Ответ был найден в таких, к примеру, концепциях, как «интеграция на разных скоростях», «интеграция с меняющейся геометрией» и др. Первая из них фактически стала официальной доктриной после того, как Договор о Европейском союзе (Маастрихтский договор), подписанный в феврале 1992 года, зафиксировал право Великобритании и Дании не входить в создаваемый ЭВС и согласился с тем, что любая группа государств-членов может развивать «продвинутое» сотрудничество, т. е. осуществлять программы углубления интеграции, не оглядываясь на других членов ЕС.

Почему же в таком случае именно недавнее расширение на Восток заставило всерьез усомниться в способности Евросоюза сохранить единство? Проблема не только и не столько в большом экономическом и социальном разрыве между «старожилами» и «новичками».

Глубинная причина состоит в том, что членами Европейского союза стали государства с иной исторической судьбой и, стало быть, с иной ментальностью, с иной культурой общественных и отчасти человеческих отношений.

Для стран Центральной и Восточной Европы вступление в ЕС и НАТО явилось прежде всего бегством от прошлого и гарантированной защитой от возвращения в него, как бы эфемерна ни была эта угроза. Конечно, не последнюю роль сыграли и прагматические интересы. Но все это не может служить надежным фундаментом для подлинного единства.

Водораздел между двумя регионами Европы, почти совпадавший c восточной границей Евросоюза-15, перенесен теперь внутрь территории ЕС-27. Сегодняшний Европейской союз – это несколько неформальных группировок, различающихся по уровню и потенциалу развития, а также по географическому положению и размерам входящих в них государств.

До расширения проектам «продвинутого» сотрудничества отводилась подсобная роль – служить локомотивом, тянущим за собой весь состав. «Новички» (а это половина государств – членов Евросоюза) в данную схему не вписываются. Их стартовые позиции находятся далеко позади, развитие ЕС будет в течение многих будущих десятилетий определяться движением на разных скоростях. Разработка и осуществление общей внутренней и внешней политики становятся делом крайне затруднительным, а в ряде случаев, как мы успели убедиться, невозможным.

КАК СОЗДАТЬ «ФАКТИЧЕСКУЮ СОЛИДАРНОСТЬ»?

В настоящее время человечество (а с ним и вся Европа) вступает в сложный период, характеризующийся масштабными переменами. Налицо повышенная нестабильность и острые конфликты, чреватые кровавыми войнами и ставящие под угрозу мир и безопасность на всей планете, не исключая и Европу. Мощной силой вновь становятся национализм и религия, заполняющие идейный вакуум, возникший в результате дискредитации политических идеологий XX столетия. Ведущую роль в мире будет играть группа самых влиятельных государств, в которую, кроме США, войдут Китай, Россия, Индия, а возможно, Япония, Бразилия и одна из мусульманских стран умеренной ориентации. Европейский союз или войдет в этот «клуб» как единое целое, или останется за бортом.

Политические «верхи» ЕС и общественность его стран-членов должны в полной мере осознавать условия, в которых им придется существовать в грядущие десятилетия. Закончились времена тепличных условий, когда Западная Европа на протяжении более 40 лет имела возможность сосредоточиться на своем благоустройстве, находясь под защитой американского «ядерного щита» и оставив всю «черную работу» парням из Вашингтона. Теперь единой Европе придется самой заботиться о том, как себя обезопасить, в том числе путем наращивания своей экономической и военной мощи, приобретения новых политических союзников и, конечно, укрепления своего единства.

В уже упомянутом Меморандуме Шумана с поразительной четкостью была сформулирована суть интеграционной стратегии, ее главный метод: «Единая Европа не будет создана сразу или на основе общего проекта; она возникнет благодаря конкретным делам, которые создадут фактическую солидарность». О каких конкретных делах может идти речь на нынешнем этапе?

Во-первых, Евросоюзу необходимо полностью реализовать несколько начатых, но еще не завершенных проектов, а именно:

довести до конца процесс ратификации европейской Конституции, а также реформу институтов Европейского союза, призванную поднять их политический статус и, главное, эффективность. Принятие европейской Конституции будет воспринято как победа духа единства и солидарности над разобщенностью в расширенном Евросоюзе. Неудача похоронит этот документ и поставит под удар остальные программы;

завершить создание единого внутреннего рынка (ЕВР) и Экономического и валютного союза в рамках ЕС-27. Наибольшую трудность представляет строительство полномасштабного ЭВС. Ныне, после вступления Словении, в него входят 13 государств. Перспективы присоединения остальных государств-членов туманны. Но, не решив эту задачу, нельзя построить полностью интегрированную экономическую систему, равную или близкую по эффективности к американской экономике;

выполнить принятую в 2000 году Лисабонскую программу создания новой «экономики, основанной на знаниях», превратить последнюю в «самую динамичную и конкурентоспособную экономику в мире, обеспечивающую устойчивый экономический рост, повышение занятости и укрепление социальной солидарности». После провального старта реализации программы ее амбициозная первоначальная цель – догнать и перегнать всех по динамике и конкурентоспособности экономики к 2010-му – исчезла из документа. Но в условиях возросшей конкуренции со стороны Китая и других динамично развивающихся азиатских и латиноамериканских стран задача модернизации экономик стран Европейского союза на основе новейших технологий, повышения темпов роста и конкурентоспособности стала еще более актуальной. Это вопрос места единой Европы в мировой экономике XXI века;

перейти к более всеобъемлющей Общей внешней политике и политике безопасности, а также Общей европейской политике безопасности и обороны. Эта важнейшая задача была декларирована еще в Договоре о Европейском союзе (Маастрихт-1992 и Амстердам-1997), но после расширения Евросоюз почти потерял способность говорить на международной арене «единым голосом». У государств-членов явно усилилось стремление к проведению самостоятельной внешней политики. Баланс между Общей внешней политикой и политикой безопасности ЕС и действиями его государств-членов необходим для того, чтобы объединенная Европа могла успешно отстаивать свои интересы и позиции на международной арене;

добиться заметного прогресса в экономическом и социальном сближении старых и новых государств-членов, а также в реальной интеграции «новичков» в ЕВР и систему институтов Европейского союза, используя, в частности, выделенные на эти цели ресурсы в рамках бюджетной программы ЕС на 2006–2013 годы;

определить пределы возможного расширения Евросоюза. Пока более или менее ясна судьба только двух официальных кандидатов – Македонии и Хорватии. По поводу членства Турции консенсуса все еще нет. Остается сомнительной и перспектива вступления в объединение четырех балканских стран – Албании, Сербии, Черногории, Боснии и Герцеговины.

Во-вторых, требуются новые стратегические программы, позволяющие реагировать на новые вызовы. Речь в первую очередь идет о проблемах, связанных с энергетикой. По мнению большинства государств – членов Европейского союза, чрезмерная зависимость от импорта нефти и газа ставит под угрозу энергетическую безопасность. В последнее время это опасение значительно обострилось вследствие коротких перебоев в российских поставках из-за споров Москвы с Киевом и Минском по вопросам цен на энергоресурсы. Уже в этом году, 11 января, Еврокомиссия вынесла на рассмотрение государств-членов пакет документов по энергетике и изменению климата.

По сути, это долгосрочная программа диверсификации импорта энергоресурсов и уменьшения общей зависимости от него благодаря использованию возобновляемых ресурсов энергии и энергосбережению. Главной трудностью при выполнении данного проекта является выработка единого подхода к отношениям с основными поставщиками энергоресурсов, прежде всего с Россией. В компетенцию органов ЕС общая энергетическая политика не входит, а практика последних двух лет показала, что некоторые европейские государства, особенно крупные, предпочитают решать свои энергетические проблемы в рамках двусторонних отношений с Россией, а также с другими экспортерами нефти и газа.

Но самая серьезная и длительная угроза Евросоюзу и европейской цивилизации в целом связана с демографией и иммиграцией. Согласно прогнозам, к середине XXI столетия треть, если не больше, населения Западной Европы будет состоять из иммигрантов и их потомков. Со временем иммигранты будут всё больше оседать и в Центральной Европе. Найдет ли коренное население общий язык с разноликими диаспорами, особенно мусульманскими? Станет ли Европа подлинным сообществом людей, принадлежащих к разным этносам и культурам, сохранит ли она западные духовные ценности и принципы устройства общества и государства?

Незримая стена отчуждения и самоизоляции, которая опоясывает населенные иммигрантами пригороды крупных городов, если и не растет, то не снижается, а агрессивно-ксенофобские настроения среди коренного населения усиливаются. В Брюсселе предпринимаются попытки разработать общую иммиграционную политику, но реальностью является лишь шенгенский визовый режим, который, несмотря на жесткие нормы и усиливающийся пограничный контроль, не в состоянии перекрыть каналы нелегальной иммиграции. Если не переломить данную ситуацию, то этнонациональный и социальный мир в Европе будет взорван, что может стать концом европейской цивилизации.

У проблемы иммиграции есть и внешнеполитическое измерение. Европа гордится своей новой культурой межгосударственных отношений с характерной для нее терпимостью и склонностью к диалогу и компромиссу. Пока не понятно, принесет ли эта культура успех, соприкасаясь с народами и государствами, которые придерживаются иных правил поведения на международной арене.

Европейскому союзу необходимо гораздо более активно налаживать сотрудничество с мусульманскими государствами, особенно арабскими, откуда идет основной поток мигрантов и распространяются догматы и практика исламского фундаментализма.

ВПЕРЕД НА РАЗНЫХ СКОРОСТЯХ

Следующие 15–20 лет станут для Евросоюза трудным испытанием не только на прочность, но и на жизнеспособность самой идеи европейской интеграции, или, как теперь принято говорить, европейской идентичности. Грядущие достижения и неудачи ЕС будут зависеть главным образом от того, какую степень единства продемонстрируют 27 или, возможно, 30 участников этого объединения в разработке и осуществлении общей внутренней и внешней политики.

В состоянии ли Европейский союз справиться со своими проблемами и решить стоящие перед ним задачи? Его прошлые успехи могут стать точкой опоры. Но могут остаться и мертвым грузом. Проблема не только в недостатке солидарности. Европейской политике не хватает воображения и дерзости. Возможно, многое обусловлено тем, что страны – члены ЕС, прежде всего западноевропейские, пока не выдвинули новых лидеров, способных мыслить и действовать на глобальном уровне.

«Еврооптимисты» по-прежнему считают возможным создание европейской федерации – мечты подавляющего большинства сторонников «единой Европы» в 1940–1950-е годы, в том числе Монне, Шумана и Аденауэра. Идея федерации незримо присутствует в европейской Конституции: здесь зафиксирован официальный статус «европейского гражданства», учреждена должность министра иностранных дел Евросоюза, значительно расширена сфера, в которой решения принимаются не консенсусом, а большинством голосов. Но при всем при том вероятность создания европейской федерации в обозримом будущем близка к нулю. А если она и будет создана, то в ее состав не войдут ни Великобритания, ни, скорее всего, Дания и Швеция, ни, вполне вероятно, некоторые другие.

«Европессимисты» и «евроскептики» не исключают распада Европейского союза. Но такое развитие событий возможно только в случае глобальной катастрофы, будь то экологический коллапс, мировая война с применением ядерного оружия либо глубокий экономический кризис, по крайней мере равный по масштабу кризису 1929–1933 годов. Деградация ЕС до уровня зоны свободной торговли также возможна лишь в условиях очень крупных потрясений в мировой экономике.

Не исключен и иной вариант. Перешагнув оптимальный предел своего расширения и соорудив огромный, но не эффективный бюрократический аппарат, Евросоюз под влиянием разных обстоятельств начнет обратное движение – в сторону сокращения регулирующих и контрольных функций на наднациональном уровне и демонтажа соответствующих механизмов бюрократической машины.

Бывший заместитель председателя Европейской комиссии Леон Бриттен несколько лет назад открыто заявил, что не верит в «миф европейской федерации» и надеется на эволюцию «в направлении свободных рынков и свободной торговли». Еще резче высказалась по этому поводу Маргарет Тэтчер: она назвала Европейский союз символом бюрократии, работающей на саму себя, и заявила: единственное, в чем Британия могла бы быть заинтересована, так это в едином внутреннем рынке. Да и то при условии, что он будет действительно свободен и не подвергнется каким-либо ограничениям и чрезмерному вмешательству Еврокомиссии.

Наконец, еще один сценарий подразумевает замену стратегии «интеграции на разных скоростях» политико-организационным размежеванием участников расширенного ЕС на две группы. Авторство этой идеи принадлежит бывшему президенту Франции Валери Жискар д’Эстену и бывшему федеральному канцлеру ФРГ Гельмуту Шмидту. Они предложили создать внутри Евросоюза «центральную группу» в составе шести стран – инициаторов интеграции, а также других государств, близких к ним по уровню развития и готовых объединиться в федерацию с собственными законами и институтами. Тогда же Жак Делор выдвинул идею «европейского авангарда» примерно в таком же составе. Этот «авангард» создаст внутри Европейского союза «федерацию национальных государств», которая потянет за собой остальных участников. Реализация данных концепций означала бы разделение участников ЕС на тех, «кто равны», и тех, «кто равны больше других» (прямо-таки по Джорджу Оруэллу).

Предложения оказались категорически неприемлемы для большинства стран-членов и были сняты с обсуждения. Но гипотетически этот сценарий может всплыть, если в неблагоприятных экономических условиях разрыв в уровнях развития и дифференциация национальных интересов начнут возрастать и вызовут сильные центробежные тенденции.

Пока же наиболее вероятным выглядит самый спокойный сценарий развития Евросоюза: оставить все, как есть. Работать на основе действующей стратегии, которая предполагает «интеграцию на разных скоростях» и «продвинутое сотрудничество», выполнение принятых и разработку новых программ.

Чтобы мобилизовать общество, высвободить его энергию и побудить к действиям, необходима всеохватывающая объединительная идея. То, какой смысл Евросоюз будет вкладывать в понятие «единой Европы», также во многом повлияет на его судьбу. На рубеже 40–50-х годов прошлого века таким мощным импульсом стала идея объединения Западной Европы. Но «единая Европа» – это не ЕС-15 и не ЕС от Бреста французского до Бреста белорусского. Это Европа, включающая в себя страны, расположенные в ее восточной части, в первую очередь Россию с ее природными ресурсами, с ее экономическим, интеллектуальным и военным потенциалом. По своему интеллектуальному масштабу задача подлинного объединения всей Европы не уступает той, что стояла перед отцами-основателями Европейского сообщества более полувека назад. И на путях ее решения интеграция может обрести новое дыхание.

Евросоюз > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2909739 Юрий Борко

«Многие страны скатываются к национализму»

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

История современной Европы знает нескольких человек, сыгравших поистине выдающуюся роль в объединении народов Старого Света. Один из них – французский финансист и политик Жак Делор. С его именем связан последний по времени мощный прорыв в интеграционном процессе. В бытность Делора председателем Европейской комиссии (он единственный занимал эту должность два срока – с 1985 по 1995 год) Европейское сообщество было преобразовано в Европейский союз, появился единый внутренний рынок, были заложены основы для будущего введения общеевропейской валюты и сформулированы критерии расширения ЕС. Жак Делор внес значительный вклад и в теорию интеграции, обогатив ее принципом субсидиарности: принятие решений следует осуществлять на максимально возможном для этого нижнем уровне (подробнее см. статью Тимофея Бордачёва в этом номере). В последние годы патриарх единой Европы (ему скоро исполнится 82 года) критически высказывается о том, что происходит в Евросоюзе. О прошлом и будущем европейской интеграции с Жаком Делором беседовала в Париже Вера Медведева.

Резюме Если появится хороший договор между Россией и ЕС, устраивающий обе стороны с точки зрения поставок нефти и газа, то это заставит поверить в их обоюдное желание искать формы сотрудничества и солидарной ответственности.

– Двадцать лет назад вам приходилось убеждать скептиков в необходимости европейской интеграции. Если бы пришлось это делать сейчас, изменились ли бы ваши прежние аргументы?

– Нет, в том, что касается конкретных задач и способов европейского объединения, не было бы никаких корректив, поскольку уже тогда глобализационные процессы проявляли себя в полной мере. Единственно по-настоящему крупными переменами, произошедшими за это время, стали падение Берлинской стены и крах коммунистической системы. Но данные события только усилили необходимость создания единой Европы.

– Европа объединилась, но это никак не отразилось на традиционных предсказаниях ее «заката» и «конца», которые мы слышим с начала XX века. Первоначальная эйфория прошла, и евроинтеграция иногда сама начала давать поводы для неуверенности и сомнений.

– В определенной степени вы правы. У людей, как правило, короткая память и отсутствует глобальное видение ситуации. Не каждый помнит, что период между началом Первой и окончанием Второй мировой войны характеризовался тяжелейшими человеческими трагедиями в сáмом сердце Европы, гражданскими войнами и многочисленными конфликтами. Повсеместно наблюдались рост национализма и отказ от уважения прав других.

Здравый смысл подсказывал европейцам, что такое поведение чревато тяжелейшими последствиями. Было очевидно, что пора положить конец эпохе внутренних европейских конфликтов. Не случайно среди создателей единой Европы оказалось немало тех, кто пережил этот чрезвычайно сложный период европейской истории.

Объединение Европы являлось не только политическим и экономическим предприятием, но и в неменьшей степени – духовным и философским движением. Требовалось, чтобы люди, которые пережили диктатуру, в частности нацистскую, смогли примириться со своим прошлым и посмотреть в будущее. Разумеется, прощение не означает забвения. Это актуально и для сегодняшней России: ничего не забывать, но суметь принять свою историю.

Кроме того, нужно было дать понять немецкой молодежи, что она – часть единого европейского сообщества, несмотря на все ужасы, за которые Германия несет ответственность. Это и означало бы установить настоящий мир в Европе.

В задачу политиков входило способствовать тому, чтобы этот духовный европейский настрой трансформировался в реальные политические действия. Мир и взаимное уважение между народами, формирование солидарных европейских связей и, наконец, система законодательства, с которой европейские страны могли бы соизмерять свои действия (разумеется, в границах, установленных для компетенции органов Европейского союза), – все эти цели остаются насущными и сегодня.

Было время, когда взаимная интеграция шла очень быстро, – например, в период моего председательства в Европейской комиссии. Мы начали создавать единый внутренний рынок, увеличили помощь бедным европейским государствам со стороны более богатых, определили основные принципы социальной политики, наладили техническое сотрудничество. В конце концов добились формирования единого экономического пространства и заложили основы валютного союза.

На нынешнем этапе темпы интеграции замедлились. Те, кто всегда выступал против европейской интеграции, стали активно повторять свои прежние аргументы. Но что они предлагают взамен? Ничего! Вернуться к традиционной игре национальных суверенитетов и потом постоянно опасаться локальных договоренностей между крупными государствами? Вряд ли это принесет мир и процветание, тем более что у таких компромиссных соглашений обычно короткий век, они совершенно не принимают во внимание роль и историческую судьбу более мелких наций.

Посмотрите на страны Восточной Европы. В течение столетий они раз за разом становились жертвами предательства, пешками в большой игре. Евросоюз дает всем им надежду на мир и признание, помогает приобщиться к тем политическим и социальным ценностям, которые важны для многих и за пределами ЕС, например в бывшей Югославии. Да, сейчас нам непросто, но это отнюдь не первый сложный период в развитии Европы.

– Многие полагают, что Европейскому союзу следует притормозить на пути расширения и «перевести дух», прежде чем думать о присоединении новых стран-членов. Согласны ли вы с этим мнением?

– Само по себе расширение Европы не создает проблему. Сложности возникают при попытке ответить на некоторые важные вопросы. Что именно мы можем делать в объединенной Европе? Каким образом должны взаимодействовать пятнадцать или тридцать членов, дабы избежать забюрократизированности европейских институтов и их чрезмерной концентрации на юридических аспектах? Чтобы получить ответы, нужно иметь ясное, разделяемое всеми странами-членами представление о целях объединенной Европы.

В послевоенные годы идея никогда больше не допустить вооруженного противостояния между европейскими странами глубоко вдохновила молодых людей, множество юношей и девушек активно поддерживали усилия политиков по воплощению ее в жизнь. Сегодня мы имеем ту Европу, в которую они верили. Оправдала ли она их надежды? Я считаю, что да.

Нынешнему европейскому устройству пришлось пережить три сложных испытания, в которых оно проявило себя как вполне жизнеспособное. Во-первых, в начале 1970-х годов, когда к единой Европе присоединилась Великобритания. Несмотря на особую позицию Лондона по многим вопросам и его тесную связь с Соединенными Штатами, в целом мы справились с непростой задачей интеграции Соединенного Королевства.

Во-вторых, нужно упомянуть о том моменте, когда три европейские страны, которые пережили диктатуру, – Греция, Португалия и Испания, которые пережили диктатуру, – вернулись к демократическому правлению и также стали частью единой Европы. Мне как раз пришлось завершать переговорный процесс о вступлении Испании и Португалии. Должны ли мы были отказать им только в силу того, что их интеграция представлялась сложным делом и могла создать нам самим внутренние проблемы? Несмотря ни на что, мы протянули этим странам руку помощи – и взгляните, каких значительных успехов они добились сегодня!

В-третьих, была разрушена Берлинская стена, а вместе с ней распалась коммунистическая система в странах Восточной Европы. Неужели надо было им сказать, что, мол, поскольку их экономики чересчур слабы, а менталитет слишком отличается от нашего, необходимо подождать лет двадцать? Мы посчитали, что такое отношение противоречило бы европейским ценностям, и поэтому приняли их в свой союз. Думаю, следовало более основательно подойти к организации их вступления, но в любом случае оно было необходимо.

– Вы сказали о необходимости определиться с целями. А вы представляете себе, что за цели могут быть сегодня у Европы?

– Лично я вижу только три глобальные цели. Первая состоит в том, чтобы всячески поддерживать мир и согласие между народами. Вторая – сделать все возможное для развития взаимной европейской солидарности, которая должна помочь выровнять уровни развития стран и регионов. И третья заключается в сохранении культурных различий европейских народов.

– Сохранение различий? Разве цель интеграции не противоположная?

– Для меня объединенная Европа есть единство в различиях. Каждый язык является отражением души той или иной нации. Вступая в единую Европу, народы не отбрасывают свою собственную историю. Это – принципиальное условие истинного величия Европы.

Если ограниченное число стран – членов Евросоюза хотят продвигаться по пути интеграции, развивая экономические либо монетарные связи, создавая совместные технологические зоны или действуя заодно в сферах внешней политики либо обороны, они, безусловно, могут это делать. Количество стран здесь роли не играет. Другие, если захотят, могут впоследствии к ним присоединиться.

Но нужно различать два момента. В чем я действительно упрекаю нынешнее поколение политиков и руководителей, так это в том, что они путают два понятия: объединенную Европу, как таковую, и различные коллективные акции. Подобное смешение тем более неверно, если говорить о совместных действиях стран европейского авангарда. Разрыв в движении и скорости всегда существует и, конечно же, не может не проявляться в различных коллективных действиях.

Скажем, нужно ли было дожидаться согласия пятнадцати государств – членов тогдашнего ЕС для того, чтобы ввести в обращение евро? Тогда, как, впрочем, и сейчас, только двенадцать стран были согласны на единую валюту. Что же, нам следовало ждать, пока остальные три наконец согласятся? В таком случае единая валюта могла бы вообще никогда не появиться. Необходимо примириться с тем фактом, что некоторые государства осуществляют какие-то совместные акции, а другие не принимают в них участия.

К сожалению, мне так и не удалось убедить моих оппонентов в том, что Европу по-настоящему объединяют только три перечисленные мною цели. Может быть, они выглядят не очень соблазнительно с политической точки зрения. Ставить перед собой только три цели – это пусть и упрощенный, но реалистичный подход.

– Вы красиво ответили на вопрос о расширении, но хотелось бы уточнить: как вы все-таки относитесь к нынешнему расширению Европейского союза?

– А разве красивый ответ не может быть точным?

– Ваш ответ отличался таким изяществом, что за ним было очень удобно спрятать вашу личную позицию. Пока я не поняла – вы за дальнейшее расширение Евросоюза или против?

– Могу сказать, что лично я отказываюсь фиксировать какие-то определенные границы европейского сообщества. Я исхожу из тех важных проблем, с которыми столкнулась Европа и о которых я вам рассказывал.

– Думаю, вы не удивитесь, если сразу после такого ответа последует вопрос о Турции, Украине и – с определенными оговорками – о России. Как быть с ними?

– Хотя я и не очерчиваю окончательных границ объединенной Европы, три случая стоят особняком. Это бывшие республики Югославии, Россия и Турция. Украину и Белоруссию пока оставим в стороне. Государствам, образовавшимся на территории бывшей Югославии, должно найтись место в объединенной Европе. Это единственное, что сможет противодействовать этническим конфликтам между ними. Речь не о том, чтобы заставить их жителей все забыть, а о том, чтобы прекратить конфликты и оттеснить на второй план взаимные претензии, разделявшие эти страны в прошлом. Это позволит избежать в дальнейшем таких драм, как, например, в Косово.

Если же говорить о России, то она слишком большая нация, которая, собственно, этим и гордится. Слишком большая, чтобы интегрироваться с ней так же, как с Польшей или Чехией. С Россией нужно подписывать соглашения о партнерстве, проясняя предварительно вопрос о том, насколько мы едины во мнениях относительно целей сосуществования и форм сотрудничества. Работа в данном направлении уже ведется. Но это непростой процесс, причем одинаково трудный для обеих сторон.

Что же касается Турции, то тут чрезвычайно символичный случай. Символы играют немалую роль в становлении обществ, и в частности европейского сообщества. Турция – мусульманская страна, а рост исламистского экстремизма угрожает всему миру. Более того, появляются исламские фанатики, которые отрицают наше право на существование только потому, что мы, как они считают, отличаемся от них. Данные тенденции могут легко привести к локальным религиозным войнам, если не сказать – к войне цивилизаций. На этом фоне я говорю «да» переговорам с Турцией, чтобы продемонстрировать, что Европа не является «католическим гетто», «католической империей», чтобы подчеркнуть: несмотря на исламский фундаментализм, мы протягиваем руку другим, пытаемся понять друг друга. Но, естественно, я не могу сказать, увенчаются ли эти переговоры успехом.

Ссылаясь на отмеченные мною факторы, некоторые европейские политики категорически высказываются против вступления Турции в Евросоюз. Думаю, они не правы. Мы должны выступить сообществом людей, которые, не будучи ни наивными, ни беспредельно доверчивыми, все-таки хотят вести диалог с другими – с теми, кто отказывается от узости и ограниченности своих взглядов, отправляя сектаризм на свалку истории. Надеюсь, я ответил на ваш вопрос, может быть, не так красиво, но зато искренне.

– Ответили конкретно, нечего сказать. Но ведь «исламский фактор» представляет огромную опасность для современного мира. Если абстрагироваться от ваших политических воззрений, то разве вас, как верующего человека, простого европейца, воспитанного в католической семье, не настораживает нынешний подъем исламизма в Европе?

– Мы смогли «переварить» сосуществование с мусульманами внутри каждого европейского государства. Живя бок о бок с людьми, у которых другая вера и зачастую другая жизненная философия, мы стараемся следовать принципу взаимного уважения и соблюдения законов каждой страны. Это, разумеется, не так-то и просто. Но трудности не являются достаточным аргументом для того, чтобы сказать окончательное «нет» Турции только по причине нашей взаимной несхожести.

Сосуществование проявляется в разных формах, и регулирующие его законы далеко не одинаковы в разных странах. Оно сопряжено с целым рядом проблем, многие из которых пока еще далеки от разрешения. Тем не менее нельзя отвечать отрицанием на отрицание, ненавистью на ненависть, силой на силу. Если мы войдем в этот порочный круг, то уже не сможем жить вместе. Если же мы окажемся не в состоянии поддерживать мир с иноверцами внутри европейского сообщества, то что же делать во всем остальном мире? Какой знак мы подадим другим странам?

– Абстрактно все очень правильно. Но если вспомнить события в парижских пригородах в 2005-м, то невольно напрашивается вопрос: почему мусульмане всегда создают столько проблем и всегда требуют особого к себе отношения? Ведь никто не слышал, чтобы подобные беспорядки происходили, например, в китайских районах Парижа.

– Корни и менталитет этих двух этносов действительно различны. Но даже про китайцев вы не можете сказать: вот, мол, мы их пустим во Францию, и через некоторое время они непременно превратятся в идеальных французских граждан. Это тем более трудно сделать по отношению к некоторым мусульманам. Такого рода упрощенные воззрения встречаются у ряда политиков, по милости которых в обществе складывается иллюзорное впечатление, будто существует некая машина по формированию законопослушных граждан. Как, например, машина по изготовлению колбас: на одном конце фарш, а на другом – уже сосиски. Но в реальности все гораздо сложнее. И этот факт нужно осознать и принять.

Да, у нас есть проблемные пригороды, но непростая обстановка там обусловлена не только национальными особенностями их жителей, но и социальными факторами. И чем активнее мы будем решать социальные вопросы, тем больше будет спадать этническая напряженность.

– В 1996 году, когда Россия вступала в Совет Европы, в Москве не исключали, что долгосрочной целью может быть и ее членство в Европейском союзе. Про это давно забыли, более того, может показаться, будто Россия не приближается к Европе, а все больше от нее отдаляется.

– История сотрудничества ЕС с Россией мне хорошо известна. На этапе подготовки договоров с Москвой я возглавлял Европейскую комиссию и у меня было множество контактов с Михаилом Горбачёвым, а потом и с Борисом Ельциным. Это были впечатляющие времена – прежде всего потому, что при всем огромном масштабе событий 1985–1994 годов удалось избежать трагедий, что не так часто случается в истории. Тот период продемонстрировал, что мы можем доверять человечеству, – ведь бывали моменты, когда очень серьезные трения между государствами устранялись благодаря мудрости их руководителей. Тогда мы подписали первый договор с Россией.

Главное отличие сегодняшней ситуации от прежней заключается в том, что Россия опять начала воспринимать себя как великую нацию. Желание быть таковой она демонстрировала довольно часто, особенно если брать за точку отсчета трагедию в Югославии. Я неоднократно повторял, что мы, европейцы, пытались закрыть дверь для России, но она вошла через окно. Тогда я это говорил, исходя из событий в Югославии.

Но даже если Россия и хочет быть великой нацией, зачем отрицать ее право на это или чинить ей препятствия? Тем более что она уже не действует по указке Международного валютного фонда. Нам хорошо известно, что Москва стремится принимать весомое участие в международных делах и проявлять солидарность со своими союзниками.

Налаживание взаимоотношений с Россией напоминает процесс создания объединенной Европы. Мы начали с того, что сформировали единые связи – прежде всего в рамках Европейского объединения угля и стали, потом – Европейского сообщества; сейчас мы продолжаем развивать европейскую солидарность и интеграцию. Если завтра появится хороший договор между Россией и ЕС, устраивающий обе стороны с точки зрения поставок нефти и газа, то это заставит поверить в их обоюдное желание искать формы сотрудничества и солидарной ответственности.

А что касается всего остального, то, полагаю, диалог Европейский союз – Россия может принимать совершенно различные формы (с известными допущениями, конечно). Возможно, для достижения договоренностей достаточно будет переговоров двух руководителей на высшем уровне, а не многочисленных заседаний больших комитетов с их непрерывными дискуссиями.

Но поскольку мы пока не определились со многими базовыми принципами, то сейчас, как мне представляется, трудно решать какие-то конкретные вопросы. Это классические взаимоотношения между двумя великими державами. Другие народы только выигрывают от наших разногласий. Поэтому наша важнейшая задача сегодня – продемонстрировать взаимную способность решать с помощью переговоров и соглашений те проблемы, которые стоят перед нами и всем миром. Но нужно дать отношениям возможность развиваться своим чередом. Нельзя ставить телегу впереди лошади, как говорил мой дедушка-крестьянин.

– В российской прессе часто встречаются утверждения, будто Европа не может обойтись без России, тогда как Россия в принципе проживет и без Европы. Вы с этим согласны?

– Было бы преувеличением считать, что Европа никуда не денется от России. В политике, как и в ходе коммерческих переговоров, иногда можно наблюдать просто-таки театральное действие, где есть и трагизм, и фарс. Зачастую бывает, что одни играют высокомерие, – и тогда другая сторона отвечает тем же.

Диалог между президентом Путиным и европейскими руководителями далек от завершения. Это значит, что еще окончательно не прояснен ряд важных вопросов. Что именно мы можем делать совместно и не потеряем ли мы часть нашей независимости, свободы маневра, если будем действовать сообща? Каким мы видим мир через двадцать лет? Способна ли наша нынешняя линия поведения привести к позитивным результатам?

– Политики не любят вопросов о том, что нас ждет в перспективе. Но поскольку вы сами коснулись того, что у различных стран может быть разное видение будущего, то хочется поинтересоваться и вашим собственным мнением на этот счет.

– Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что не верю в грядущие катастрофы, которые приведут к концу мира. Конечно, глобализация несет с собой немало проблем. Мы должны стремиться более эффективно регулировать глобализационные процессы, что в целом означает лучшее мировое управление. Например, необходимо обязать такие страны, как Китай, Индия, Бразилия, экономика которых развивается чрезвычайно быстрыми темпами, уважать и соблюдать хотя бы минимум правил по защите окружающей среды. Кроме того, им следует ввести у себя определенные социальные нормы, а не ориентироваться только на получение коммерческой выгоды.

Несомненно, мир движется в направлении большей взаимозависимости и более внимательного отношения к социальным и природным факторам, хотя не избежать и отклонений от генеральной линии. Чтобы экономическое развитие не погубило нашу «старушку Землю», недостаточно стараний одних европейцев. Необходимо, чтобы тот же Китай да и Россия прикладывали больше усилий с целью противостоять этой угрозе.

В политическом же плане имеется достаточно большое число тревожных факторов. В первую очередь это так называемая война религий и различные экстремистские проявления. Многие страны скатываются к национализму либо стремятся играть некую особую роль на международной арене. Все это мы уже видели. Вспомним, например, историю Ближнего Востока до Второй мировой войны, когда крупные державы, в частности Великобритания, выступали в роли миротворцев. Но какой ценой! Налицо был постоянный конфликт между суннитами и шиитами, между национальными интересами различных арабских государств – все это приносило нестабильность в мир, который не мог больше прогрессировать, если не брать только чисто экономический аспект.

Мне кажется, что будущее развитие должно привести к достижению действительно всеобъемлющей договоренности между Россией, Евросоюзом и Соединенными Штатами. Договоренности, которая определит общие цели и продемонстрирует единое стремление к установлению диалога и поиску компромиссов. Это не означает, что именно данная троица будет доминировать в мире, – ведь нужно все больше принимать в расчет Китай, Индию и страны Латинской Америки, особенно Бразилию.

Тем не менее Россия, ЕС и Америка – три политические силы, которые привыкли дискутировать друг с другом, – в любом случае будут играть очень важную роль. И каждый раз, когда их разделяют разногласия, когда каждая сторона играет в свою собственную игру, значительно возрастает риск общемировой нестабильности. Наши конфликты питают почву национализма и служат оправданием интегризма (интегризмом во Франции называют идеологию исламского экстремизма. – Ред.).

– Все боятся поступиться своей независимостью. Ведь и в самой Европе постоянно обсуждается вопрос о том, что страны отдали слишком много суверенитета Европейской комиссии. И теперь эта достаточно бюрократическая структура не способна увидеть реальные проблемы простых европейцев. С позиции человека, который почти десять лет возглавлял Еврокомиссию, что вы скажете по этому поводу?

– Во-первых, я бы хотел подчеркнуть, что Европейская комиссия только вносит предложения, но окончательные решения принимают Совет министров ЕС и Европарламент. Не нужно это путать. Вы просто попали под влияние сомнительных европейских настроений, захвативших и Францию. Еврокомиссия имеет те права, которые ей дали. В соответствии с базовым принципом у нее есть право инициативы, право вносить предложения. Но принимают их либо на основе взаимного согласия Совета министров и Европарламента, либо решением только Совета министров.

Если единая Европа представляется далекой от насущных нужд европейцев, то только потому, что национальные правительства не объясняют в достаточной мере своим гражданам причины принятия тех или иных решений. А это, к сожалению, происходит постоянно! Зачастую национальные правительства избегают того, чтобы отстаивать общеевропейские решения непосредственно перед общественным мнением своей страны. Но они обязаны это делать! И не надо превращать Европейскую комиссию в козла отпущения. Чтобы европейские институты лучше функционировали, следует вернуться к их изначальной природе. Еврокомиссия вовсе не тот орган, который должен растолковывать жителям разных стран необходимость принятия определенных директив, и не тот, что навязывает свою волю остальным политикам. Это просто место, где представители стран – членов ЕС встречаются и намечают решения. Разъяснять гражданам, насколько оправданны принятые решения, надлежит каждой стране (вернее, ее национальному парламенту) в отдельности.

– Вы экономист по образованию. Согласны ли вы с теми, кто считает, что высокий курс евро способствует подрыву европейской конкурентоспособности?

– Абсолютно нет! Это – ложное представление. Что действительно сегодня не ставится под сомнение, так это тот факт, что слабость китайской и отчасти японской валют трансформировалась в серьезную монетарную проблему. Честно говоря, мы бы предпочли иметь курс евро 1,20, но даже нынешний курс 1,30 отнюдь не катастрофичен для европейской экономики. Лучшим доказательством этого может служить мировое первенство Германии как экспортера.

Так что разговоры о том, что именно сильный евро препятствует экономическому развитию, не более чем маленькая ложь, которая сопровождает нынешнюю французскую президентскую кампанию. И если мы не откажемся от нее, нам предстоит болезненное пробуждение. Как будто вы спите на шелковых простынях и вам говорят, что завтра вы разбогатеете, встретите любовь на всю жизнь. На следующий день вы просыпаетесь и обнаруживаете, что ничего этого нет и в помине. И тогда вам объясняют, почему обещанное не осуществилось...

– Многие предвыборные лозунги просто пугают своей нереалистичностью. Не кажется ли вам, что Франция постепенно теряет главное, что ее всегда отличало, а именно свой динамизм?

– Во Франции дела идут значительно лучше, чем представляется на первый взгляд. Возьмем хотя бы такой немаловажный фактор, как демографическая ситуация. В стране рождается много детей, и даже с этой точки зрения она находится гораздо в более выигрышной позиции, чем большинство европейских государств. Уровень рождаемости всегда является индикатором динамичности. Но, безусловно, положение может быть еще лучше.

Что же касается президентской кампании, то в такое время всегда услышишь множество посулов. Неоправдавшиеся надежды спишут на «злобный» евро. До первого тура президентских выборов пока еще остается достаточно времени, чтобы вернуться к реальному состоянию вещей.

– А в чем, по вашему мнению, действительно нуждается Франция?

– Необходимо, чтобы к Франции, которая сегодня выглядит излишне беспокойной и зачастую недовольной, вернулась уверенность в самой себе. Для этого нашей стране надо лучше осознать, что именно и почему у нее сейчас не получается; ей также требуется более оптимистичное восприятие своих сильных сторон. Преуспей мы на этом пути – и Франция восстановит свой былой динамизм.

– Начался период председательства Германии в Европейском союзе. Что вы ожидаете в этой связи?

– Я испытываю большое доверие к председательству Германии. Это государство аккумулирует в себе черты и западноевропейских, и восточноевропейских стран, в силу чего ему свойственно особое стремление к достижению взаимопонимания на основе диалога. Германская экономика сегодня прекрасно развивается. Кроме того, коалиционное правительство Германии – это, по сути, сосуществование двух партий – христианских демократов и социал-демократов, с которых началось объединение Европы. И, конечно же, нельзя сбрасывать со счетов личные качества госпожи Меркель.

Евросоюз. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2909716 Жак Делор

Белоруссия – форпост «старой» Европы?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

Ю.А. Дракохруст – белорусский журналист.

Резюме Реверансы Александра Лукашенко в сторону Европейского союза свидетельствуют о возможности неожиданных перемен. В отличие от других стран Центральной и Восточной Европы, «прозападная» Белоруссия будет ориентирована не на Америку, а на Германию.

Какое место займет Белоруссия в Европейском союзе? Окажется ли она среди стран, которые бывший министр обороны США Доналд Рамсфелд окрестил «новой Европой», или станет восточным оплотом таких государств, как Германия и Франция? Сама постановка вопроса выглядит на первый взгляд беспочвенной фантазией: страна, которую по обе стороны Атлантики именуют «последней диктатурой Европы», имеет едва ли не наименьшие шансы на то, чтобы в обозримом будущем очутиться в составе Евросоюза.

Относительно вероятности и невероятности тех или иных политических сценариев можно сказать только одно: мир сегодня меняется с такой скоростью, что не стоит зарекаться ни от какого варианта. «Крутой вираж», случившийся в отношениях между союзными Москвой и Минском на рубеже 2006–2007 годов, а также своеобразные реверансы Александра Лукашенко в сторону Запада в очередной раз подтверждают простую истину: никогда не говори никогда...

А вот базовые установки населения и правящей элиты, их самовосприятие и стремление ориентироваться на определенных внешних партнеров не меняются слишком быстро на противоположные. К тому же эти установки определяют многое в политике государства, еще только стремящегося стать членом межгосударственного объединения или даже вовсе к этому не стремящегося.

«ПОД КЕМ МЫ БУДЕМ?»

Многие российские авторы склонны изображать политическую борьбу в нынешней Белоруссии в терминах уходящего вглубь веков противостояния Руси и Польши. Описанию «польской интриги», мечтаний Варшавы о восстановлении Речи Посполитой посвящены многие глубокомысленные штудии. При этом их авторы демонстрируют неплохое знание истории: действительно, еще в ХІХ – начале ХХ века польское культурное и идеологическое влияние соперничало в Белоруссии с русским почти на равных.

В пьесе классика белорусской литературы Янки Купалы «Тутэйшыя» (местные, здешние) рефреном повторяется появление Западного и Восточного ученых. В одной из сцен Восточный ученый, одетый в поддевку и косоворотку, записывает в блокноте, что «природа в Русском Северо-Западном крае велика и обильна, что же касается политических границ области, то они в представлении здешних общерусских людей очень туманны, но все же примечается стремление расширить их на Запад».

Облаченный в конфедератку и кунтуш Западный ученый одновременно с коллегой пишет, что «природа на Польских Крэсах Усходних («восточные окраины» Речи Посполитой. – Ред.) очень разнообразна и богата, что касается политических границ края, то представления местного общепольского населения не очень ясны, однако наблюдается стремление расширить их на Восток».

Понятен сарказм драматурга, но даже сама симметрия в представлении персонажей показывает, что по силе влияния, по крайней мере культурного, они примерно равны.

Стоит заметить, что и нынешние польские авторы версию их российских коллег о мощном польском влиянии на Белоруссию не слишком опровергают. О Речи Посполитой от моря до моря на самом деле никто и не помышляет, но роль Польши как проводника в Европу, наставника демократии и своеобразного европейского «старшего брата» белорусов кажется желательной и даже необходимой.

При этом история играет с двумя великими соседями Белоруссии злую шутку: и те, и другие не берут в расчет, что со времен купаловских «Тутэйшых» (пьеса написана в 1922 году. – Ред.) белорусы довольно сильно изменились.

Для понимания особенностей современной белорусской массовой психологии уместно привести отрывок из статьи Алеся Чобата «Детская путаница», повествующей о беседе белорусского националиста с крестьянами вскоре после обретения независимости в 1991-м:

– Алексей, – спросил один, самый умный. – Так под кем мы будем?

– Как это – под кем? – удивился художник. – Сами будем. Независимые.

– Ай, не говори ерунду, – разозлился собеседник. – Что независимые – это понятно. И что сами – ясно. Кормить же никто не будет… Но под кем?

– А как вы думаете? – засмеялся художник. Ему понравилась наивная искренность простых людей. Он подумал, что они так шутят, по-деревенски и по-белорусски.

– А мы поэтому и пришли, – отвечали сельчане. – Одни у нас говорят, что под поляками, другие – что под немцами…

– А вам как лучше, – все шутил художник с народом по-народному, – под немцами или под поляками?

– А нам все равно,– отвечали люди, – как скажут, так и будет… Но выходит, что всё же под немцами.

– Почему под немцами?! – у художника пропало все юмористическое настроение.

– Ну как же? Сколько тех поляков? А немец – ого! Сила! (Алесь Чобат. Тлум дзяцей. // Наша нiва. 2001. № 35 (244) http://nn.by/2001/35/10.htm).

ПОЛЬСКИЙ СЛЕД

Разумеется, наблюдения литератора – не самый сильный аргумент. Однако и обращение к такому объективному источнику, как перепись населения 1999 года, показывает, что мощное польское влияние на Белоруссию, по меньшей мере, проблематично.

Почему больше половины белорусов говорят дома по-русски – это отдельная и больная тема. Нас интересует другой поразительный показатель в таблице 1 – среди белорусских поляков доля говорящих дома по-белорусски выше, чем среди этнических белорусов. При этом этнические русские говорят дома по-русски почти все поголовно. Если этническое меньшинство оказывается ассимилированным местным контекстом в известном смысле даже больше, чем коренной этнос, едва ли есть основания говорить об особенно сильном влиянии культуры этого меньшинства.

В период президентской кампании в Белоруссии в 2006-м многие российские издания упорно сообщали своим читателям, что основной кандидат оппозиции Александр Милинкевич – католик. Опровержение этого ошибочного утверждения (Милинкевич – прихожанин Русской православной церкви) на газетные полосы так и не попало – отчасти в силу специфической позиции, занятой в ходе кампании многими российскими СМИ, а отчасти и по причине той же установки: все прозападное, националистическое в Белоруссии идет от Польши и католицизма.

Так, возможно, это видится из Москвы, но в самой Белоруссии дело обстоит иначе. Даже взаимоотношения белорусского католицизма и «польскости» куда сложнее, чем это представляется стороннему наблюдателю. Можно напомнить, например, что требование нынешней белорусской власти сократить число католических священников – уроженцев Польши впервые прозвучало еще в начале 1990-х годов со стороны национально-демократической оппозиции.

Стоит процитировать также весьма показательный фрагмент статьи с ироничным названием «Панская Польша и беспанская Белоруссия» Петра Рудковского – известного белорусского публициста, монаха ордена доминиканцев, выпускника Ягеллонского университета: «Нужно признать, что консенсус среди гродненского духовенства в отношении миссии в защиту польскости весьма прочен, а любые попытки ввести белорусский язык в костелы сталкиваются с энергичным вето бескомпромиссных борцов за status quo». Полемизируя с профессором Люблинского католического университета ксендзом Романом Дзваньковским, Рудковский пишет: «Разве Дзваньковский не знает об атмосфере презрения и дискриминации всего белорусского, которая царит среди гродненского духовенства? Или уважаемый профессор никогда не слышал, как польские ксендзы с наслаждением цитируют искреннее признание одной бабки: “По-белорусски можно говорить в хлеву, в свинарнике, но в костеле – никогда”»? (Пётра Рудкоўскi. Панская Польшча i бяспанская Беларусь. ARCHE. 2005. № 1(35) http://arche.bymedia.net/2005-1/rudkouski105.htm).

По оценке Рудковского, «больше всего оппонентов Лукашенко как раз среди пробелорусского католического движения. В то же время просторечные католики-тутэйшые, которые определяют себя как поляков, в большинстве своем очень привязаны к “колхозности”... “Колхозность” – отличное убежище для неспособных присоединиться к более широким культурам – польской, белорусской или русской. Среди них преобладают люди старые и малообразованные, которые и создают среду “польскости” в Гродненской области. Лукашенко для них – гарант старого порядка, к которому они привыкли и с которым сжились, а для самого Лукашенко просторечные поляки – это довольно надежный электорат».

Смысл статьи Петра Рудковского не сводится к этим резким высказываниям, но и их достаточно, чтобы понять, что в Белоруссии национализм, католицизм, Польша и Европа – понятия, по меньшей мере, отнюдь не тождественные. Более того, именно католическая белорусская интеллигенция нередко особенно болезненно относится к попыткам расширить польское влияние в Белоруссии. Понятно, что проблемы языка в белорусском костеле беспокоят католика Рудковского больше, чем его православных единомышленников.

Тут уместно привести общие данные о конфессиональной структуре Белоруссии. Большинство населения – это православные, принадлежащие белорусскому экзархату Русской православной церкви (по различным оценкам, их от 73 % до 80 %). На втором месте – римо-католики (13–15 %), протестанты – около 2 % , при этом более половины из них относятся к христианам веры евангельской. По данным Комитета по делам религий и национальностей при Совете министров РБ, на 2002 год в стране насчитывалось 1 224 православных прихода, 432 римско-католических, 35 старообрядческих, 491 община христиан веры евангельской, 270 – христиан-баптистов, 61 – полного евангелия, 51 – адвентистов седьмого дня, 25 – иудейских, 11 общин прогрессивного иудаизма, 26 – свидетелей Иеговы, 27 – мусульманских, 20 – новоапостольских, 14 – греко-католических, а также 13 общин восточных религий.

Половина римско-католических общин находится в Гродненской области с самой высокой в Белоруссии долей польского населения (около 25 %). Однако простые арифметические подсчеты показывают, что белорусские католики – не только и даже не столько этнические поляки (последние составляют около 4 % населения страны, а католики – 13–15 %).

Но если «проевропейскость» в Белоруссии не равна «пропольскости», то чему же она равна? В некоторой степени ответ на этот вопрос дает таблица 2, в которой представлены результаты опроса, проведенного исследовательским центром Независимый институт социально-экономических и политических исследований в мае 2006 года.

ОРИЕНТАЦИЯ НА ГЕРМАНИЮ

Конечно, в немалой степени данные таблицы 2 – результат массированной государственной пропаганды, дьяволизации отдельных стран, особенно нелюбимых белорусской властью. Но сводить все к манипуляции сознанием вряд ли стоит; по крайней мере, формирование более высокой оценки Германии по сравнению с самой Белоруссией в задачи госпропаганды заведомо не входит.

Высокие оценки Германии подтверждаются и иными данными многочисленных опросов – эта страна в наибольшей степени представляется респондентам образцом для Белоруссии, а немецкие лидеры (Гельмут Коль, Герхард Шрёдер, Ангела Меркель), так сказать, по должности оказывались популярнее лидеров стран Восточной Европы и США. По такому критерию, как дружественность политики зарубежных стран в отношении Белоруссии, Германия оказывается в первой пятерке – вместе с Россией, Украиной, Казахстаном и Китаем.

Столь сильная германофилия тем более удивительна, что Белоруссия потеряла во Второй мировой войне каждого четвертого (по некоторым данным, каждого третьего) жителя, и до сих пор Великая Отечественная война – важнейший элемент государственной идеологии.

Косвенные геополитические предпочтения белорусов подтверждаются и ответами на «лобовой» вопрос (май 2006 года).

В таблице 3 любопытны несколько моментов. В последние годы примерно треть белорусов в опросах высказывалась за присоединение их страны к Европейскому союзу. Однако скрытых проевропейцев оказывается несколько больше: поиграть в игру «Если бы мы вошли в ЕС» соглашаются более половины опрошенных. Ну а результат этой игры весьма убедителен: «старой Европе» отдал предпочтение почти каждый второй респондент.

В заключение приведу данные о так называемых индексах социальной дистанции – представителей каких этносов респонденты готовы были бы видеть зятьями и невестками, коллегами по работе, соседями или только жителями Белоруссии. Самым близким белорусским гражданам этносом оказываются русские, затем – украинцы, незначительно от них отстают поляки. После них идут западноевропейцы (англичане, французы, немцы и др.), потом – жители Центральной Европы (чехи, словаки, венгры, сербы и др.), следом – литовцы, евреи, латыши, и только после них – американцы, ну а далее – уроженцы стран Центральной Азии, арабы, кавказцы и пр.

С одной стороны, социально, этнически поляки, по сути, делят с украинцами второе-третье места в рейтинге симпатий. В этом белорусы, по-видимому, сильно отличаются от россиян, для которых поляки – не свои.

С другой стороны, всех остальных опережают именно народы Западной Европы, и дело вряд ли только в их достатке – американцы, как минимум, не беднее их, но социальная дистанция с ними значительно больше.

Подводя итоги, следует сказать, что поляки остаются одним из самых близких белорусам народов. Но мощное идеологическое и культурное влияние Польши осталось в прошлом. Польша ныне – не слишком притягательный образец даже для прозападно настроенных белорусов, которые в большей степени ориентированы на страны «старой Европы», в первую очередь Германию. При этом наблюдается очевидное политическое дистанцирование от Соединенных Штатов Америки, которые, впрочем, являются и главным объектом атак со стороны официальной пропаганды.

Смена политической ситуации в стране и соответственно идеологических ориентиров может скорректировать эти геополитические предпочтения, но вряд ли изменит их кардинальным образом.

На основании имеющихся данных можно выдвинуть осторожную гипотезу: если установки кардинально не изменятся и Белоруссия станет в перспективе членом Европейского союза, то ее место в объединенной Европе будет существенно отличаться от того, какое занимают «новобранцы» 2004 года: Белоруссия превратится в ново-старую Европу, форпост «старой Европы» на востоке нашего континента.

Т а б л и ц а 1

Источник: Л. Шахотько, Д. Куделко. Этноязыковой состав населения Белоруссии // Вопросы статистики. 2002. № 11 (http://www.polit.ru/research/2004/10/15/population_print.html)

Т а б л и ц а 2

* Индекс исчисляется как разность процентов ответов «одобряю» и «не одобряю», деленная на 100.

Белоруссия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2899028 Юрий Дракохруст

Виражи переходного периода

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2006

Л.М. Григорьев – президент Института энергетики и финансов. М.Р. Салихов – старший эксперт Института энергетики и финансов.

Резюме За пятнадцать лет независимости страны, возникшие на месте СССР, добились различных результатов. Отчасти это было связано с неодинаковыми стартовыми условиями, однако решающую роль играло поведение национальных элит. Именно на них лежит ответственность за сегодняшнее состояние бывших союзных республик.

После распада Советского Союза и образования пятнадцати новых государств миновало не просто 15 лет, а целая эпоха.

Развитие вновь образовавшихся республик определялось не только стартовым уровнем экономики и структурой активов. Какие цели были поставлены, какими ресурсами страны располагали, что из мирового опыта было воспринято, какие инструменты применялись – все это повлияло на характер политических и социально-экономических процессов. За решение ключевых национальных проблем – по сути, за успех и благосостояние своих народов – ответственность несут новые элиты. Очень многое зависело от их способности обеспечить социальный мир, стабильность и предсказуемость макроэкономической политики, создать адекватные правовые институты и – в особенности – гарантировать права собственности. То есть речь шла о мерах, способных снизить внутренние политические, правовые, административные издержки трансформации и развития.

Полутора десятилетий достаточно, чтобы судить о первых итогах. Мы пытаемся создать рамочный подход, который помог бы осмыслить результаты, критически важные события периода, проанализировать причины успеха или трудностей развития, поставленные и достигнутые цели трансформации, преимущественно в сфере экономики.

Источник: UNSD, IMF (прогноз ВВП), EIA (прогноз цен на нефть)

СЛОЖНОСТИ ТРАНСФОРМАЦИИ

Все республики, выделившиеся из состава СССР, столкнулись с проблемой тройного перехода. Во-первых, от советского государства к демократии, во-вторых, от плана к рынку и частной собственности и, в-третьих, от пребывания в составе большой страны к самостоятельной государственности.

Сейчас уже очевидно, насколько несхожими были пути пятнадцати стран и сколь различными оказались их результаты на конец 2006 года (см. график). Общей проблемой стали распад хозяйственных связей, появление таможенных границ, исчезновение гарантированного спроса на продукцию. Естественно, пострадала торговая сфера – тем значительней, чем менее диверсифицированным было хозяйство страны. Однако нельзя утверждать, что для всех новых постсоветских государств крах СССР явился одинаковым по силе и характеру ударом.

Даже внутри Российской Федерации стремительный распад хозяйственных связей весьма по-разному сказался на регионах. Острый кризис обусловил и конвульсивный характер формирования новых правил, и неблагоприятный фон для собственно базисных реформ общества и экономики. В начале 1990-х в основном и произошло стремительное формирование комплекса институтов частной собственности, появились конкуренция и другие ключевые институты рынка, как формальные, так и неформальные. Эти качественные различия в институтах – критический элемент трансформации, во многом определивший последующий ход реформ и поведение экономических агентов.

В короткий (примерно 1991–1994 годы) промежуток времени новые страны одновременно пережили несколько разрушительных параллельных процессов. Распад «плановых связей» предприятий, нанесшее серьезный ущерб внешнеторговой системе (второй подобного рода шок после исчезновения Совета экономической взаимопомощи). Тяжелейший бюджетный кризис. Очень глубокий спад в промышленных республиках и регионах постсоветского пространства – России и Украине. Экономический кризис сопровождался гиперинфляцией, дезориентацией и сужением возможностей хозяйственных руководителей, что стимулировало последних к фактическому установлению контроля над предприятиями в своих интересах. На этом фоне и в обстановке повышенных эмоций, связанных с обретением независимости и формированием элит, произошли вооруженные конфликты, появились беженцы – первые кандидаты в трудовые мигранты.

В начале 1990-х во всех странах, образовавшихся на территории бывшего СССР, фиксируются и резкое падение экономических показателей, и утрата части производств. Наиболее глубоким падение ВВП оказалось в Грузии, что, видимо, связано с особенностями экономической политики и территориальными конфликтами, так как, судя по начальным показателям этой страны, она имела хорошие возможности.

Во второй половине 1990-х почти во всех бывших союзных республиках наметилась слабая экономическая стабилизация. Все государства Балтии перешли к фазе роста вместе со странами Центральной и Восточной Европы еще к 1995-му, тогда как Россия и большинство других постсоветских стран задержались в развитии до конца века. Важнейшим фактором поддержки был экспорт в Россию, рост которого во многом определялся искусственно завышенным курсом рубля, служившим достижению «магической» макростабилизации.

Источник: Статистический комитет СНГ, МВФ

Практически все бывшие республики Советского Союза унаследовали от него довольно высокий уровень грамотности населения, массового образования и здравоохранения. Исследование, проведенное ооновским Комитетом по политике в области развития в 2002 году в отношении восьми стран СНГ, показало, что эти страны не соответствуют статусу «наименее развитых» только по социальным показателям. Но почти все они могли быть включены в эту группу по уровню ВВП на душу населения (менее 800 долларов) и индексу неустойчивости (концентрация экспорта).

Транзиционный кризис имел различную структуру и глубину, неоднозначно воздействовал на экономику предприятий и население соответствующих стран. Требуется специальный анализ, чтобы определить, в какой мере глубина транзиционного кризиса объективно определялась стремительными темпами распада, а в какой – субъективными ошибками элит новых государств.

Характер промышленного кризиса был задан исходной отраслевой структурой экономики. Больше других пострадали обрабатывающая промышленность и регионы, где она концентрировалась. Быстрый и глубокий спад переживали машиностроение (особенно оборонного характера), легкая промышленность.

Ситуация в сырьевых отраслях складывалась несколько лучше. Ожидаемыми жертвами бюджетного кризиса стали образование, здравоохранение и наука. В силу острой (и зачастую субсидированной) конкуренции из-за рубежа и снижения уровня технической оснащенности сельскохозяйственного сектора не произошло существенного подъема в аграрном секторе. Развитие торговли, транспорта, связи и жилищного строительства по мере роста экономики было предсказуемо. Фактически во время переходного периода резко изменилась структура экономики: выход из кризиса определялся конъюнктурой и способностью к развитию сохранившихся отраслей хозяйства, а также развитием сферы услуг.

На большинство стран СНГ значительное положительное влияние оказали доходы гастарбайтеров. Их средства, переводившиеся из РФ и государств – членов Европейского союза на родину, использовались для целей экономического развития. Роль России поддерживалась свободным доступом на ее внутренний рынок и свободным движением капиталов на постсоветском пространстве.

Судя по динамике ВВП, тяжелый транзиционный кризис так и не преодолен полностью на всей территории бывшего СССР, хотя начало XXI века ознаменовалось значительным ростом в большинстве стран региона (см. таблицу 1). Производство и потребление электроэнергии как контрольный показатель развития указывает на аналогичную динамику. После тяжелого кризиса большинство стран с переходной экономикой вышли на траекторию роста, хотя не все восстановили даже прежний уровень ВВП.

Сам по себе рост ВВП не обязательно свидетельствует об успехе экономической трансформации. Вопрос в том, как скоро и за счет чего страна этого достигает: переходит ли она к модернизации, может ли задействовать свои основные конкурентные преимущества, свой человеческий капитал? В какой-то степени это проблема цели – что, собственно, элита и общество видят в конце туннеля. Россия представляет себя не столько экспортером энергоресурсов, сколько интеллектуальной державой. Так что можно смело сказать: в нашем случае кризис позади, а модернизация еще только начинается.

РОЛЬ РОССИИ И ЕС

Все эти пятнадцать лет Российская Федерация остается для большинства стран на постсоветском пространстве важным рынком сбыта, источником как сырья и энергоносителей, так и частных капиталовложений, сферой приложения избыточных трудовых ресурсов. Из Европейского союза поступали промышленные товары; туда же мигрировала рабочая сила: из СНГ в целом преимущественно «синие воротнички», а из России – интеллигенция.

Перепады в российской экономической политике оказали большое влияние на соседей. Некоторая стабилизация в России в середине 1990-х завершилась финансовым крахом. Для торговых отношений со странами СНГ, Балтии и бывшего Совета экономической взаимопомощи последствия дефолта были чрезвычайно тяжелыми. Финансовые потрясения и четырехкратная номинальная (двукратная реальная) девальвация рубля поставили соседей в весьма трудное положение. Они были вынуждены переориентироваться на другие рынки, в первую очередь Евросоюза. Крупные западные экспортеры (например, мяса) смогли удержаться на российском рынке, только радикально снизив цены. Доля России в региональной торговле уменьшилась.

Время после дефолта характеризуется растущим объемом российской экономики и ее импортных возможностей за счет как общего роста, так и нового укрепления рубля, который в 2006 году превзошел уровень июля 1998-го. Быстрый экономический рост в России в 2003–2005 годах создал новую ситуацию для экспортеров товаров и особенно труда из стран СНГ. За семь лет в России поднялся спрос на рабочую силу и товары, происходит поиск сфер приложения российского капитала, не находящего себе применения внутри страны.

В ЕС застой 2001–2003-х сменяется в последние годы оживлением, позволяя увеличить экспорт в этот регион и повысить спрос на внешнюю рабочую силу, что закрепляет переориентировку экономических связей. Вступление 10 государств Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) в Европейский союз в 2004 году предоставило им более благоприятные условия для конкуренции на европейском внутреннем рынке.

Структура экономических связей в Восточной Европе буквально за семь лет претерпела еще один значительный поворот. При затяжном кризисе в России логика развития толкала страны ЦВЕ и СНГ к наращиванию товарного экспорта в государства – члены Евросоюза, вступлению в ЕС для улучшения позиций своей рабочей силы (легализация мигрантов), притока капиталов. Россия оставалась важным рынком для промышленности невысокой степени обработки и источником не слишком дорогих энергоресурсов.

Взлет энергетических цен является важной проблемой для стран ЦВЕ и СНГ, точнее, для их торговых балансов, бюджетов, администрирования внутренних энергосистем, особенно в части сбора платежей за энергию. Оказалось, что экспорт этих государств должен вновь переориентироваться на Россию для покрытия платежных балансов, так как переводов гастарбайтеров не всегда хватает. Отсюда «энергетическая» и политическая напряженность в отношениях соседей с Россией, чего не наблюдается, скажем, при импорте теми же странами нефти по высоким мировым ценам.

ГРУСТНАЯ ДЕМОГРАФИЯ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА

Тройная трансформация составляла главное содержание прошедшего пятнадцатилетия. Второй по значимости (и столь же драматический) фактор социальной жизни – массовые обеднение и отрыв людей от мест проживания, семей и работы, что привело в целом ряде стран к масштабной трудовой миграции и эмиграции. Мигранты теряли в социальном статусе, сужали сферу культурного развития в своей стране и, как правило, не могли найти работу по специальности на чужбине. Огромные пласты человеческого капитала были потеряны так же, как и производственные активы.

Мировая экономическая и социальная наука бессердечно отнеслась к миллионам простых людей, сорванных с насиженных мест распадом СССР и крахом советской системы. Если на положение малых народов в черте их традиционного обитания распространяются международные конвенции и условия кредитования стран, то миллионы перемещенных граждан в результате социально-политических катаклизмов воспринимаются лишь как трудовые мигранты.

Образование и квалификация выходцев с постсоветского пространства превышали уровень, свойственный традиционным трудовым мигрантам. Интеллигенция, рабочие со средним образованием в целом понимали характер процессов, приведших их в положение гастарбайтеров. Однако едва ли они предполагали, что великое трудовое перемещение восточноевропейцев в Европейский союз и с постсоветского пространства в Россию коснется жизни, как минимум, одного-двух поколений, причем для многих – без возврата на историческую родину.

Транзиционный кризис 1990-х совпал со вступлением большей части стран в этап сокращения рождаемости. (Данное явление характеризует сегодня демографическое состояние всей Европы, в то время как, к примеру, в центральноазиатских странах и Азербайджане численность населения, напротив, быстро возрастает.) Россия смогла поддержать общий уровень численности своего населения за счет миграции, хотя ее демографические показатели «плохи, как в Италии». Общее сокращение количества жителей РФ к 2005 году оказалось по абсолютной величине немногим выше, чем в Украине (5,5 млн против 4,9 млн). За пятнадцать лет Украина потеряла каждого десятого, а Грузия – каждого пятого (!) жителя (см. таблицу 2).

Разумеется, сокращение численности населения несколько способствовало снижению уровня безработицы, но увеличивало нагрузку на работающих, тем более что массы работоспособных лиц, в том числе молодежи, мигрировали. Статистику работающего населения из республик бывшего СССР следовало бы вести по трем категориям: на родине, в Евросоюзе и в России. Наша страна почти сохранила экономически активное население: утрата 2 миллионов по переписям, скорее всего, с избытком компенсирована нелегальной иммиграцией. Молдавия и аграрные районы Украины, Азербайджан и Грузия потеряли огромные массы активной рабочей силы. Здесь сказались большие возможности миграции из Молдавии в страны ЕС через Румынию, тогда как грузинская миграция более ориентирована на Россию. Украинская миграция, видимо, районирована внутри страны: западные области Украины – на Запад, центральные и восточные – в Россию.

Источник: ILO, Euromonitor, Статистический комитет СНГ, расчеты ИЭФ

В странах Европейского союза выходцы из бывшего СССР конкурируют с избыточной польской, литовской рабочей силой, выходцами с Балкан, из Африки и пр. Заработок выше, но куда серьезнее языковой и административный барьеры и трудности адаптации. Более образованная рабочая сила, в меньшей степени обремененная языковыми проблемами, зачастую стремится остаться на постоянное жительство. Страна-донор тем самым навсегда теряет человеческий капитал, незаменимый для дальнейшего развития.

Для Евросоюза такая ситуация выгодна, поскольку издержки предприятий и государства по найму этой рабочей силы все равно намного ниже, чем при найме коренных жителей. В России ситуация несколько иная: благодаря открытой границе гастарбайтеры могут сохранять более тесные связи с родными местами, а реинвестирование заработков дома не представляет собой большой проблемы.

Положительные макроэкономические последствия трудовой миграции для ряда стран СНГ ощутимы. На первом этапе денежные переводы просто являются средством борьбы с нищетой семьи, поддерживают уровень личного потребления. Они же позволяют покрывать платежный баланс и обеспечивают приток иностранной валюты для домашней банковской системы. Постепенно гастарбайтеры приходят к тому, чтобы направлять эти доходы не только на поддержку своих родных, но и на жилищное строительство или запуск собственного бизнеса на родине.

Важным элементом миграции стало переселение русских и русскоязычных, а также смешанных семей в Россию. Из многих стран СНГ уехала значительная часть этнических немцев, греков, евреев, что вылилось там в сокращение численности населения и убыль квалифицированной рабочей силы. В ряде новых государств русскоязычное население в первую очередь вытеснялось из государственного аппарата, из сфер промышленности и образования, особенно если новые элиты считали русскую культуру угрозой формированию титульной нации. Нетитульные меньшинства по возможности исключались из приватизации советских активов.

Поскольку и в России население было в основном отстранено от получения долей в советской собственности, контраст оказался не слишком разительным. Проблема потери собственности при переезде в Россию свелась к «квартирному» вопросу, так как другие активы практически нигде не были доступны на сколько-нибудь широкой основе. Там, где экономические условия оказывались лучше (страны Балтии), чем в остальном поле транзиционного кризиса, меньшинства несли политические и статусные потери (лишение права на участие в голосовании и запреты на профессии), но уезжали не так активно.

Демографические перспективы России на период до 2030 года выглядят не слишком оптимистично, но и не безнадежно с учетом способности привлекать рабочую силу на постоянное жительство или на временную работу (см. таблицу 3). Наихудшие прогнозы касаются Украины, тогда как численность населения центральноазиатских стран и Азербайджана будет расти, создавая потребность в рабочих местах и ресурсы для эмиграции. Балтийские государства уже сейчас начинают испытывать нехватку рабочей силы в силу того, что многие местные жители уезжают в страны ЕС, прежде всего в Великобританию и Ирландию.

России в этой связи важно обеспечить надлежащие (в особенности в культурном и административном аспекте) условия существования приезжей рабочей силы из соседних государств. Если наша страна не сможет в обозримом будущем платить мигрантам так же много, как государства – члены Европейского союза-15, то она могла бы стать для них хотя бы нормальным местом для жизни и работы, а не просто временным источником средств к существованию. При продолжении экономического роста одновременно в Евросоюзе и России – особенно при высоких ценах на энергоносители – конкуренция за рабочую силу из стран СНГ будет обостряться в течение нескольких лет.

МОДЕЛИ ВЫХОДА ИЗ ТРАНЗИЦИОННОГО КРИЗИСА

Итоги пятнадцатилетнего переходного периода не слишком впечатляют. Россия выйдет на 100 % ВВП 1990 года только в 2007-м, так что 17 лет развития потеряно. После тяжелейшего кризиса, длившегося десять лет, стало очевидно, что невозможно быстро интегрироваться в мировую экономику, сохраняя все основные отрасли хозяйства (особенно промышленность), прежний уровень жизни.

В большой степени выбор модели дальнейшего развития уже определен, вопрос состоит в том, чтобы проводить последовательную и эффективную политику по реализации целей и фактических возможностей страны (см. таблицу 4). Разумеется, все классификации условны и все страны обладают существенными индивидуальными особенностями, однако мы считаем возможным выделить на постсоветском пространстве четыре сложившиеся модели вхождения в рыночную (мировую) экономику:

а) миграционную,

б) промышленную,

в) ресурсную,

г) сервисную.

Миграционная модель хорошо известна из истории раннего капитализма: 100–150 лет назад она привела крестьян в город и превратила их в промышленных рабочих. Модель имеет несколько особенностей: доходы мигрантов поступают прямо в семьи, минуя государственные бюджеты, но заработанная валюта используется для поддержания платежного баланса. Привлечение иностранного капитала – при дешевизне рабочей силы – ограничено проблемами делового климата, а также оттоком квалифицированных кадров. Проблемы данной модели – как перейти к развитию дома при ограниченных финансовых возможностях и потере человеческого капитала. Экономический прогресс постепенно обеспечивает рост благосостояния и снижение уровня бедности, но медленно восстанавливает уровень развития страны.

Источник: Статистический комитет СНГ, WDI, WEO IMF, Eurostat, расчеты ИЭФ

Возврат к миграционной модели связан с внезапной деиндустриализацией и ростом конкуренции с иностранным импортом, обеднением населения и поиском возможностей трудоустройства за границей.

Данное явление широко распространено на постсоветском пространстве. Внутри России граждане, как правило, перемещаются с востока страны в столичные либо южные регионы (в частности, в Краснодарский край). Миграция рабочей силы в основном идет в Россию и Казахстан из Таджикистана, Азербайджана, Грузии, Молдавии, а также из западных и центральных областей Украины.

Средняя оценка денежных переводов из России в страны СНГ колеблется в пределах 10–12 млрд долларов, хотя легально переводится небольшая часть средств. Россия выступила для них таким же источником средств, как США для Латинской Америки, Германия для Балкан и Турции, Франция для Северной Африки, а Саудовская Аравия и другие страны-нефтеэкспортеры для Египта, Пакистана, Палестины и др. Именно эти мелкие, но бесчисленные переводы денежных средств, честно заработанных сорванными с места людьми, а не финансовая поддержка правительств или даже капиталовложения бизнеса оказали решающее влияние на стабилизацию экономической ситуации и переход к росту на постсоветском пространстве.

Грузии и Молдавии, а также части Украины сохранить конкурентоспособные промышленные активы в основном не удалось. Большая часть доходов поступает от гастарбайтеров, услуг, транзита и пр. Программа интеграции этих стран в мировую экономику заключается в том, чтобы, во-первых, за счет транзитных доходов, грантов, займов поддерживать устойчивость государственных расходов (и правящей элиты). Во-вторых, развивать первичный сектор, услуги, простейшую переработку и малый бизнес,

привлекать иностранный капитал, постепенно улучшать деловой климат в расчете на средних инвесторов и реинвестирование денежных переводов гастарбайтеров.

Промышленная модель предполагает более высокий предшествующий уровень индустриализации и попытки (обычно безуспешные) сохранить промышленность. Она означает, что были предприняты хотя бы какие-то усилия с целью сохранить часть крупных предприятий как средоточие человеческого, управленческого и производственного капитала, необходимого для возрождения экономики.

Такая модель, строго говоря, подразумевает «сопротивление деиндустриализации» и позволяет обеспечить несколько бЧльшую устойчивость рынков и сохранить основные советские производственные активы. Она наиболее трудна для реализации, но дает шанс сохранить человеческий капитал, а не экспортировать его. Основная трудность – реструктуризация предприятия, адаптация к открытой экономике и конкуренции. Максимальную остроту приобретают проблемы приватизации, прав собственности, формирование системы корпоративного контроля и управления.

Этим путем следовали часть развитых российских регионов, восток Украины, Белоруссия, а также Приднестровье, оказавшееся анклавом между аграрной частью Украины и аграрной Молдавией.

Ресурсная модель имеет свои преимущества и недостатки. При высоких ценах на экспортные ресурсы государство и отдельные отрасли получают большие доходы. Азербайджан очевидным образом вынужден идти по пути использования доходов от нефти и транзита. Казахстан предпринимает огромные усилия, чтобы сохранить науку и промышленность, адекватно использовать нефтяные доходы и войти в мировую экономику как развитая страна.

Трудности использования нефтяных доходов для нужд развития хорошо известны, с этой задачей справились всего несколько стран, причем это развитые государства с мощными рыночными институтами (Норвегия, Великобритания, Нидерланды). «Голландская болезнь» порождает серьезные трудности для обрабатывающих отраслей и для несырьевых регионов, а также создает зависимость от мировой ценовой конъюнктуры. Эта модель решает проблемы выхода из кризиса, но сама является источником проблем для модернизации экономики.

Сервисная модель характерна для стран, имевших на момент распада СССР сравнительно высокий уровень экономического развития, а также обладавших естественными конкурентными преимуществами (в первую очередь географическими), которые позволили развиваться сервисным секторам и привлекать иностранный капитал. Так, балтийские страны сохранили и эффективно используют старые активы: достаточно упомянуть Таллинский порт, латвийские транзитные мощности и пр. На базе схожих моделей начинают развиваться некоторые российские регионы, особенно в прибрежных областях.

Четыре модели экономического развития сосуществуют, взаимодействуя на широком транзиционном поле бывшего СССР как друг с другом, так и с огромным рынком Европейского союза. Зачастую мы наблюдаем комбинацию элементов различных моделей. Попытка опереться на производственный и человеческий капитал предполагает создание крупных и конкурентоспособных компаний. Они выходят далеко за пределы локальных рынков, сталкиваются с полноценной и беспощадной конкуренцией. Конкурентоспособность в их случае означает не только и не столько снижение издержек производства, повышение качества продукции и дисциплины выполнения контрактов. Требуется то, что приходит с десятилетиями опыта: понимание процессов на глобальных рынках, осознание стратегий развития отраслей, логики финансирования, слияний и поглощений.

В условиях мирового и регионального подъема неизбежно возникает конфликт между реальным состоянием экономики и общества и устремлениями граждан. Если в первое десятилетие переходного периода общий кризис экономики исключал большие надежды на будущее, а новые элиты только осваивались во главе независимых государств, то в начале XXI века ситуация изменилась.

Подъем в Европе и эффект присутствия массы гастарбайтеров в странах ЕС и в России, активность российского бизнеса контрастируют с ситуацией во многих странах – бывших республиках СССР. На 2006 год экономические институты этих стран устоялись в рамках сложившихся моделей, перспективы вступления в Евросоюз в обозримом будущем невелики, ускорение темпов роста возможно, только если сохранятся рынки сбыта либо в случае поступления существенных финансовых ресурсов извне, в том числе и за счет денежных переводов от гастарбайтеров. Это трудная задача, которая предполагает соответствующее внешнеполитическое обеспечение, поддержание высокого качества институтов собственности и делового климата.

Россия. СНГ > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 28 декабря 2006 > № 2908008 Леонид Григорьев, Марсель Салихов

«Плеяды» присоединяются к «звездам»

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2006

Тоомас Хендрик Ильвес – президент Эстонской Республики. Данная статья была опубликована в журнале Cambridge Review of International Affairs (июль 2005) в бытность автора заместителем председателя Комитета Европейского парламента по международным делам.

Резюме Проамериканская позиция стран, недавно вступивших в Евросоюз, обусловлена их историческим опытом, а также тем, что Вашингтон с большим пониманием относится к нынешним опасениям «новичков». Сегодня, однако, государства Центральной и Восточной Европы должны делать все, чтобы добиться европейского единства.

Вплоть до 2004 года, когда Европейский союз принял в свои ряды 10 новых стран, раздавались голоса, предрекавшие, что новички окажутся троянским конем Вашингтона, агентами влияния, грозящими подорвать новые, еще непрочные позиции Европы в сфере международной политики.

Доказательства были налицо: незадолго до начала иракской кампании увидело свет «Письмо десяти» в поддержку курса Соединенных Штатов, подписанное министрами внутренних дел стран – участниц «Вильнюсской десятки» (Албания, Болгария, Латвия, Литва, Македония, Румыния, Словакия, Словения, Хорватия и Эстония). Все эти государства стремились вступить в НАТО, а девять из них (кроме Македонии) одновременно являлись и кандидатами в члены ЕС. Высказывания лидеров государств Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) в поддержку Вашингтона окончательно укрепили мнение об их будущей роли. Еще до своего вступления в Евросоюз все будущие новые страны-члены так или иначе участвовали в оккупации Ирака. И все же, нелишне спросить: а обоснованны ли страхи и ожидания, связанные с «американизацией» Евросоюза?

Расширение действительно изменило внешнеполитическую концепцию объединения, усилив трения в этой сфере. Однако в первую очередь изменилось восприятие не Запада, а Востока, и главным образом – России.

ПРОАМЕРИКАНСКИЙ НАСТРОЙ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ

С осени 2002-го война в Ираке стала доминирующим фактором трансатлантических отношений. Сегодня, по утверждению политологов, достигнут пик напряженности со времен Вьетнама, Суэцкого кризиса либо даже окончания Второй мировой войны. Истоки раскола или (дабы не драматизировать) расхождений между партнерами по обе стороны Атлантики многократно анализировались. Это целый комплекс причин, однако чаще всего называют два взаимно усиливающих фактора.

Во-первых, исторические разногласия по вопросу многосторонней легитимации силовых действий. Во-вторых, глобальные изменения в мировом балансе сил, вызванные распадом Советского Союза. Ведь за последние полтора десятилетия Америка превратилась в единственную военную сверхдержаву.

Но на фоне основной американо-европейской драмы разыгрывалась другая – раскол между 15 странами-ветеранами Европейского союза и новыми, проамерикански настроенными странами-членами. Основываясь на существующих противоречиях, обозреватели дали двум сторонам целый ряд определений.

«Старая» и «новая» Европа. Так неудачно и не вполне доброжелательно министр обороны США Доналд Рамсфелд провел в 2003 году грань между сторонниками Соединенных Штатов в иракском вопросе, готовившимися к членству в ЕС, и противниками, большей частью из «старого» Евросоюза.

«Страны Марса» и «страны Венеры». Роберт Кейган, американский аналитик по вопросам безопасности, не без основания усмотрел духовное родство США с бывшими странами коммунистического блока в вопросах применения силы и защиты свободы. И те и другие более склонны к гоббсовскому миропониманию. Европа же, философия которой базируется на принципе консенсуса и кантианской системе юридически достигнутого «вечного мира», разительно отличается от новых членов Европейского союза с их непростой историей. Страны Восточной Европы не столь уверены в возможности сохранить мир, полагаясь лишь на переговоры и придерживаясь многостороннего подхода.

«Модернистская» Восточная Европа и «постмодернистский» ЕС-15. Эти определения ввел в 2003-м Роберт Купер, в ту пору сотрудник управления Высокого представителя ЕС по общей внешней политике и политике безопасности. Купер противопоставляет «постмодернистский» Евросоюз-15, менее приверженный национальному государству и наиболее космополитичный в поствестфальской системе, «модернистским» восточноевропейцам, которые, подобно американцам, тяготеют к подходам, бытовавшим до 1939 года. Аналогичным образом их охарактеризовали Юрген Хабермас и Жак Деррида.

«Невоспитанные дети», которым следует помалкивать в присутствии осмотрительных «взрослых» из ЕС-15. Так по поводу вышеупомянутого «Письма десяти» высказался президент Франции Жак Ширак.

Можно по-разному относиться к этим определениям, но все они отражают попытку докопаться до сути различий между востоком и западом Европы. Различий, которые уже получили широкий резонанс в среде политических элит. Их причины следует искать в своеобразии послевоенного устройства новых стран-членов, находившихся тогда под советским диктатом.

Эта не слишком оригинальная идея имеет, однако, свою подоплеку.

С одной стороны, что касается стран-ветеранов Европейского союза, для них нет ничего удивительного или нового в том, что государства ЦВЕ симпатизируют Соединенным Штатам. Западная Европа тоже чувствовала себя в долгу перед Америкой в 50-х – начале 60-х годов прошлого века. Создание НАТО, план Маршалла, берлинский «воздушный мост» в 1948-м и 200-тысячный американский контингент надежно скрепили фундамент трансатлантических отношений, который начал расшатываться лишь во второй половине 1960-х в период войны во Вьетнаме. Пока существовала угроза военного вмешательства либо государственного переворота со стороны Советского Союза (наподобие тех, что в 1940–1950-х годах испытали на себе Польша, Венгрия, Чехословакия и другие страны региона), трансатлантический консенсус на уровне политических элит был более или менее нерушимым. Позиция представителей государств ЦВЕ должна быть понятна странам ЕС-15, но они отказываются ее принимать, хотя новички лишь воспроизводят тогдашний трансатлантизм их самих.

С другой стороны, как ни парадоксально, исторически жителей государств ЦВЕ мало что связывало с США. БЧльшую часть стран бывшего соцлагеря освободила от фашизма Красная армия, поэтому здешнему обществу отнюдь не знаком образ американского солдата-освободителя – обязательная составляющая того, как представляют себе Америку европейские политики старшего поколения. Но для стран Восточной Европы изгнание фашистов не стало освобождением – война продолжалась, и ее новые методы были не намного лучше прежних. В этом и коренятся истоки их проамериканских настроений.

Поскольку примитивная коммунистическая пропаганда, поносившая врага, вызывала презрение, люди, пусть и мало знавшие об Америке, были уверены, что правда на ее стороне. Перефразируя Невилла Чемберлена, далекая и малоизвестная Восточной Европе Америка, будучи врагом ненавистных Советов, просто не могла не стать другом.

С таким восприятием страны региона и вернулись на политическую арену в 1989–1991 годах, когда в Западной Европе аналогичные настроения начали заметно ослабевать, особенно в молодежной среде. В начале прошлого десятилетия Западная и Восточная Европа относились к Соединенным Штатам по-разному. На западе континента к моменту падения «железного занавеса» чувство долга перед Вашингтоном многим стало казаться анахронизмом, а кое-где и вовсе сошло на нет. На востоке же, напротив, оно еще только вызревало в период холодной войны. Активная антикоммунистическая деятельность США, более знакомая простому обывателю по передачам «Голоса Америки» и радио «Свобода», являла собой разительный контраст благодушному безразличию Западной Европы. К 80-м годам прошлого столетия в западной части Европы эти американские усилия зачастую расценивались как «пропаганда». Восточноевропейцы, и особенно лидеры антисоветского движения, которым суждено было вскоре встать во главе своих стран, видели в США глашатая истины.

«Постмодернистская» Европа снисходительно усмехнулась, когда в 1982-м Рональд Рейган (в восприятии Старого Света ковбой и посредственный актер) назвал СССР «империей зла». Напротив, поляки, пережившие зверское убийство ксендза Ежи Попелюшко в 1984 году, или жители Балтии, прошедшие ГУЛАГ, считали это определение абсолютно точным. Подобное восприятие резко контрастировало с тем, чтЧ некоторые восточноевропейцы окрестили как «правозащитную доктрину Улофа Пальме», в соответствии с которой интенсивность внимания к нарушениям прав человека прямо пропорциональна расстоянию до места, где они отмечены.

И действительно, с конца 1960-х Западную Европу преимущественно волновала ситуация в Латинской Америке (где многие режимы пользовались поддержкой США) и в других отдаленных странах. Восточная Европа могла лишь недоумевать, отчего ее соседей меньше волнуют нарушения, творящиеся у них под боком. Зато она с воодушевлением следила за действиями Вашингтона, который сыграл ключевую роль в том, что на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе появилась «третья корзина», а также провел через Конгресс Закон о порабощенных народах и не признавал аннексию Балтии, о чем громогласно объявляли радио «Свобода» и «Голос Америки».

Однако важнее всего для новых стран-членов, по крайней мере в последнее время, было то, что Америка в лице Билла Клинтона, а затем и Джорджа Буша неуклонно выступала за расширение НАТО на Восток. Хотя некоторые деятели в НАТО и Европейском союзе поддерживали эту идею, «старая» Европа проявляла куда большую сдержанность. Невмешательство в восточноевропейские проблемы, чтобы не раздражать СССР, а также медлительность с расширением Североатлантического альянса, чтобы не задевать Россию, лишь утвердили Восточную Европу во мнении о ее западных соседях.

АХЕЙЦЫ В ЧРЕВЕ ДЕРЕВЯННОГО КОНЯ?

При этом позиция Соединенных Штатов в отношении Восточной Европы, подчас весьма жесткая, породила в ряде государств этого региона убеждение в том, что моральный долг уже выплачен. Прекращение помощи странам – участницам договора о создании Международного уголовного суда, отказ подписать Киотский протокол, одностороннее введение тарифов на импорт стали при одновременном требовании от кандидатов на вступление в ВТО либерального торгового режима – сильный раздражающий фактор для новых стран-членов. Договор о безвизовом въезде в США не распространяется на страны, чьи войска сражаются и гибнут в Ираке (в отличие от европейских государств, не поддержавших Америку), что также не вдохновило Восточную Европу.

К тому же моральный долг сродни процентным платежам: со временем его можно погасить. Германия была в большом долгу перед Америкой – ведь именно она преодолела сопротивление Великобритании и Франции на пути к объединению расколотой надвое страны. Не кто иной, как Соединенные Штаты помогли Германии восстановить полный суверенитет и воплотить в жизнь мечты немцев по обе стороны Берлинской стены. Тем не менее чуть более десятилетия спустя канцлер уже объединенной Германии без колебаний приостановил «выплату» морального долга ради победы на выборах (в 2002-м Герхард Шрёдер в преддверии выборов отказался поддерживать США по вопросу о войне в Ираке, что, по мнению многих, перевесило чашу весов в его пользу. – Ред.).

Сегодня государства Центральной и Восточной Европы заново познаюЂт фундаментальную истину, объясняющую их горькое прошлое в XX веке: малые и слабые страны заинтересованы в соблюдении принципа многосторонности и международного права. Они должны принять правила игры, определенные acquis communautaire, и стремиться к легитимации каждой силовой операции Советом Безопасности ООН.

Странам, пострадавшим от диктата больших держав в ходе Второй мировой войны, это должно быть особенно понятно. Крах Лиги Наций, мюнхенский раздел Чехословакии, пакт Молотова – Риббентропа, Ялтинская конференция – основные этапы непростой истории новых членов Евросоюза. Все они – примеры того, чем чреват недостаток легитимности в международной политике. В Восточной Европе многие до сих пор рассуждают о дипломатическом сговоре между Россией и Западом, о многостороннем соглашательстве, заплатить за которое пришлось их странам.

Забыв о своей уязвимости и былых трагедиях, новые страны-члены примкнули к Америке в ее упреждающей войне, не заручившись мандатом ООН, что, если задуматься, идет вразрез с их долгосрочными интересами в рамках Европейского союза. Политическим деятелям региона понадобилось время, чтобы это осознать, хотя, как показывают опросы, рядовое население, не обремененное дипломатическими соображениями насчет обязательств перед Вашингтоном, сделало выводы раньше своих лидеров. Есть и другие факты, указывающие на то, что новичкам не стоит спешить с участием в превентивных операциях. Так, в 2003 году Кремль принял новую оборонную доктрину, предусматривающую нанесение превентивных ударов по странам, граничащим с РФ (см. официальные документы МИДа России за 2003-й).

Важнее исторического опыта – реальность ЕС. Национальные интересы чем дальше, тем больше будут оттеснять на второй план стремление к трансатлантизму. Главной задачей новых стран-членов (как и всегда при расширении Евросоюза начиная с 1973 года) останется необходимость добиваться своего, не увязнув в политических вопросах, к решению которых они не готовы. Уровень государственного руководства, который был достаточен для вступления в Европейский союз, совсем не обязательно соответствует опыту и знаниям, необходимым для успешной деятельности в рамках этой организации.

Одно дело – договариваться о сроках перехода к энергетической либерализации и свободной конкуренции, другое – воплощать договоренности в жизнь. Новым странам-членам будет трудно оказывать влияние на богатых старожилов ЕС, больше не желающих проявлять щедрость. Правительствам центрально- и восточноевропейских государств стоит задуматься, не связано ли урезание им помощи с поддержкой, которую они оказывают США.

Кандидатам на вступление в Евросоюз, одновременно стремившимся к членству в НАТО, финансовый прогноз на 2007–2013 годы и распределение средств из структурных фондов между обеспеченными старожилами и бедными новичками казались делом далекого будущего. Сегодня они вошли в состав обеих организаций. Повседневная деятельность в рамках Европейского союза зачастую сводится к умению убедить партнеров выделить деньги. К примеру, чтобы реализовать крупный инфраструктурный проект, страны Балтии должны заручиться поддержкой Испании и Греции, не говоря уже о Франции и Германии, которые, конечно, будут более благосклонны, если новички примут их сторону в других вопросах.

Грубо говоря, моральный долг забудется, как только понадобятся деньги на новую магистраль, особенно в преддверии выборов. В ближайшие несколько лет практически во всех сферах, кроме внешнеполитической, новые страны-члены будут играть роль учеников и подмастерьев. Они, безусловно, захотят продемонстрировать свою подкованность во внешних вопросах, но дело в том, что и здесь они не обладают преимуществом.

Центрально- и восточноевропейские государства, а вернее, их СМИ годами отслеживали и комментировали уровень подготовленности кандидатов, пройденные ими этапы и т. д. Так, процесс подготовки к расширению ЕС в 2004-м пресса и общество воспринимали как некое соревнование, политический аналог музыкального конкурса «Евровидение». От правительств требовались уступки, лишь бы удалось обогнать соседа-«соперника» на очередном повороте. Еврокомиссия вполне сознательно эксплуатировала гонку кандидатов в ходе горизонтальных переговоров («Польша уже приняла эти условия, мы не можем предложить вам больше») и продолжает применять эту тактику.

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ИНТЕРЕСЫ НОВЫХ ЧЛЕНОВ ЕС

Отношение Москвы к новобранцам Евросоюза и ее действия в зоне двойного влияния, которую в Брюсселе называют территорией «новых соседей», а в Москве – «ближним зарубежьем», представляют непосредственную угрозу национальным интересам государств ЦВЕ. Здесь новые страны-члены готовы при необходимости пойти наперекор старым.

Чтобы лучше понять озабоченность этих стран «восточной политикой» и основные причины, побудившие их вступить в Европейский союз и НАТО, напрашивается сравнение с мифическими плеядами (спасаясь от стрел Ориона, семь сестер нашли прибежище на небе и были превращены в созвездие). Подобно плеядам, семь новых членов ЕС (три балтийских и четыре вышеградских государства), расположенных по соседству с Россией, могут чувствовать себя в безопасности только в качестве части Евросоюза. (Словения, восьмая страна бывшего соцблока, присоединившаяся к ЕС в 2004 году, не входит в вышеназванную группу, поскольку не была оккупирована Советским Союзом, не находилась под его влиянием и, будучи частью Югославии, не подчинялась Организации Варшавского договора.)

Давление со стороны России, которому они подвергались и после окончания холодной войны, заставляет их, в отличие от более давних членов Европейского союза, усомниться в отсутствии преемственности между СССР и Россией.

Правительства новых стран – членов ЕС опасаются, что в перспективе удачной двусторонней сделки с Россией индивидуальные интересы членов Евросоюза возобладают над коллективными. Ничто так не возмутило государства ЦВЕ, как заявление Сильвио Берлускони на саммите Европейский союз – Россия осенью 2003 года. Игнорируя поручение Совета Евросоюза потребовать от России выполнения обязательств по соблюдению прав человека в Чечне, итальянский премьер-министр заявил, что выступает «адвокатом» Путина в чеченском вопросе. Подтвердив опасения новых стран-членов и добавив аргументов евроскептикам в Восточной Европе, он недвусмысленно дал понять, что двусторонние интересы в отношениях с Россией перевешивают как общие интересы ЕС, так и базовые принципы прав человека.

ВОПРОСЫ БЕЗОПАСНОСТИ

Одна из главных проблем – слабость «новых соседей», особенно тех, которые расположены в непосредственной близости к границам новых членов Евросоюза – Украины, Белоруссии, Молдавии и Грузии. Международная преступность, нелегальная миграция, работорговля – проблемы долгосрочные, а по мере увеличения экономического разрыва между восточным крылом Европейского союза и «новыми соседями» они только обострятся. Но в первую очередь новых членов ЕС тревожит характер режимов по ту сторону границы. Возможно, олигархическая, автократическая Украина и вызывала недовольство Западной Европы, но для Польши и прочих стран она была настоящим проклятьем. Многих беспокоят тоталитарные порядки в Белоруссии, но острее всего угрозу ощущают те, у кого еще свежи в памяти ужасы тоталитаризма.

Неудивительно, что новые страны-члены делали все, чтобы концепция Большой Европы (как связующего звена во взаимном ускорении интеграционных процессов поверх внешней границы Евросоюза на межгосударственном уровне. – Ред.) легла в основу Общей внешней политики и политики безопасности.

В рамках Европейского союза основное беспокойство «плеяд» вызывал и вызывает усиливающийся двусторонний характер отношений с Россией. Если некоторых старожилов раздражает проамериканизм новичков, то последние независимо от своего отношения к иракской войне возмущены позицией западных стран в российском вопросе. И здесь мы подходим к главной проблеме отношений в сфере Общей внешней политики и политики безопасности.

Симпатия к Америке воспринимается как угроза общей внешней политике, а недоверие к России – как фактор, мешающий двусторонним отношениям. Новобранцы, напротив, считают, что антиамериканизм западных стран неоправдан и ставит под удар европейскую безопасность, а их готовность закрыть глаза на политику России во имя двусторонних национальных интересов – реальная угроза Общей внешней политике и политике безопасности.

Хотя дискуссия в этом плане фокусируется на столкновении интересов западного и восточного крыла Евросоюза, настоящие трудности начинаются, когда Америка встает на восточноевропейскую позицию в отношении Москвы.

Пока Джордж Буш-младший был известен тем, что увидел душу Владимира Путина, заглянув ему в глаза на первой встрече в Любляне в 2001 году, новые члены ЕС не делали особых различий между американским и европейским восприятием России. Когда Буш продемонстрировал гораздо более жесткую линию в отношении Москвы, восточноевропейские комментаторы снова задались вопросом, чьи действия больше соответствуют их национальным интересам.

Тому, кто следит за развитием отношений в Европейском союзе, ясно, что долго так продолжаться не может. Если Евросоюз не будет учитывать и защищать важнейшие интересы своих новых членов, то его популярность в этих странах резко упадет и осложнится достижение компромисса по другим вопросам. Со своей стороны новые страны-члены должны пересмотреть свое прохладное отношение к Общей внешней политике и политике безопасности. Новичкам понадобилось время, чтобы проникнуться интересом к ней (отчасти потому, что они не знали, распространяется ли она далее на восток), но они не сразу осознали и угрозу, связанную с усилением двустороннего характера отношений между ЕС и Россией.

Так или иначе, укрепление общей политики в области международных отношений и безопасности и, как следствие, ограничение двусторонних сделок отдельных стран с Россией пойдет на пользу «новым европейцам». Но если окажется, что Америка более решительно настроена пресекать российское вмешательство в дела «новых соседей», новичков будет труднее убедить присоединиться к квалифицированному большинству в вопросах Общей внешней политики и политики безопасности. Если в отношениях с Москвой возобладают национальные интересы старожилов Европейского союза, государства ЦВЕ могут снова обратить свой взор за океан.

* * *

Позиция новых стран-членов в трансатлантических отношениях гораздо сложнее, чем предполагает простая схема «новой Европы против старой» или «Марса против Венеры». Они действительно симпатизируют Соединенным Штатам, это вполне понятно и объяснимо. Однако в новом веке произошли некоторые изменения. Отчасти потому, что моральный долг со временем забывается, отчасти из-за поведения США в отношении новых стран-членов, но в первую очередь потому, что «плеяды» не готовы рисковать финансовыми преимуществами членства в ЕС ради абстрактных или сентиментальных (на нынешний взгляд) обязательств. Только в случае угрозы национальным интересам они решатся всерьез противостоять Западной Европе.

От того, как разрешатся эти противоречия и прислушаются ли старые страны-члены к опасениям новых относительно России и европейского соседства, во многом зависит, согласятся ли последние занять сторону Европы в отношениях Евросоюз – США. Если окажется, что Америка занимает более жесткую позицию по приоритетным для новых членов Европейского союза вопросам, проамериканские настроения в Центральной и Восточной Европе усилятся, а у лидеров стран региона будет меньше стимулов примкнуть к «старой» Европе в ее спорах с Вашингтоном.

Эстония. Евросоюз. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 25 декабря 2006 > № 2911818 Тоомас Хендрик Ильвес

Проблемы становления или сдвиг парадигмы?

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2006

Сэр Родерик Лайн был послом Великобритании в Российской Федерации в период с 2000 по 2004 год. В настоящее время является директором компании, консультантом по вопросам бизнеса и лектором. Строуб Тэлботт работал в Государственном департаменте США с 1993 по 2001 год – сначала в качестве посла по особым поручениям и особого советника государственного секретаря по новым независимым государствам бывшего Советского Союза, а затем на протяжении семи лет занимал должность заместителя госсекретаря. С 2002 года – президент Института Брукингса в Вашингтоне. Кодзи Ватанабэ был послом Японии в РФ с 1993 по 1996 год. В настоящее время является президентом Японского форума и старшим научным сотрудником Японского центра международных обменов.

Резюме Возрождение России из пепла не привело к углублению партнерства, на которое рассчитывал Запад. Вместо этого наши отношения образца 2005–2006 годов (если судить по политической риторике) деградировали до самой низкой отметки со времени распада Советского Союза. По мнению многих, планка отношений будет опускаться и впредь.

Весной 2005 года Трехсторонняя комиссия попросила нас, соавторов этой статьи, написать отчет о России и об ее взаимоотношениях с трехсторонней зоной (США – Европа – Азия). Последний такой отчет был представлен в 1995-м, с тех пор же многое изменилось. Трехсторонняя комиссия, созданная в 1973 году, насчитывает около 400 членов из Северной Америки, Европы и Азиатско-Тихоокеанского региона (прежде всего из Японии и Южной Кореи), среди которых ведущие политики, бизнесмены и люди, формирующие общественное мнение. Наш доклад был обсужден на ежегодной конференции в Токио в апреле 2006-го и опубликован в июне под названием «Поиск общего языка с Россией: следующая стадия» (см. www.trilateral.org/library/stacks/Engaging_With_Russia.pdf).

Авторы, которые представляют соответственно Японию, Великобританию и Соединенные Штаты, побывали в России в различные эпохи, работали в разное время в правительствах своих стран, а теперь пользуются всеми преимуществами независимости от государственной службы. При написании доклада мы столкнулись с рядом трудностей. Удастся ли объединить усилия, чтобы выработать по такому сложному вопросу единую позицию, которая не определялась бы исключительно национальными или региональными интересами? После всесторонних консультаций и совместного визита в Москву мы достаточно легко согласовали все детали доклада.

Еще более трудная задача для любого стороннего наблюдателя, пишущего о России, – сохранять объективность и непредвзятость. Если мы хотим наполнить смыслом наши взаимоотношения в XXI веке, нельзя, как выразился президент РФ Владимир Путин, оценивать друг друга «сквозь призму прошлых предрассудков». Это не значит закрывать глаза на минувшее, поскольку обращение к истории жизненно необходимо, чтобы правильно понять день сегодняшний. Но следует старательно избегать риска стать узниками прошлого. Трое авторов отдавали себе отчет в том, что человека, пишущего о России, захватывают сильные эмоции, вследствие чего голос разума в оценках слишком часто подавляется полемическим запалом, а необходимая сдержанность уступает место предубеждениям, подозрительности, нетерпимости к критике и инакомыслию. Мы поставили перед собой цель внести свой вклад в общественную дискуссию, «не сглаживая острых углов, а оценивая проблемы в контексте, беспристрастно и уравновешенно ища конструктивные пути движения вперед». Удалось нам это или нет, судить читателю. Для краткости мы позволим себе употреблять термин «Запад», обозначая политико-экономическую общность стран, некоторые из которых, такие, как Япония и Южная Корея, расположены далеко на восток от Гринвичского меридиана.

НЕОЖИДАННЫЙ ПАРАДОКС

В последние два года в отношениях России со странами трехсторонней зоны, объединяющей промышленно развитые демократии Европы, Северной Америки и Азиатско-Тихоокеанского региона, выявился очевидный парадокс. В начале 1990-х самым страшным из кошмаров, являвшихся западным правительствам, была угроза распада России, который погрузил бы в хаос огромную и важную часть земного шара. Положение усугублялось отсутствием надлежащего контроля над огромным арсеналом оружия массового уничтожения. Западные страны в двустороннем и многостороннем формате изо всех сил стремились стабилизировать ситуацию в России и СНГ, помогая перейти к демократии и рыночной экономике. Сильная, хорошо управляемая и процветающая Россия по вполне очевидным причинам отвечала интересам Запада, который вздохнул с облегчением, когда в начале нового столетия из средоточия международных проблем страна превратилась в инструмент их решения – в одно из тех государств, которые совместно ищут ответы на мировые и региональные вопросы.

Теперь Россия (по крайней мере, судя по ряду важных показателей) снова обрела силу. Ее экономика быстро развивается, а предприятия играют все более существенную роль на мировом уровне. Россия председательствует в «Большой восьмерке» – самом престижном геополитическом клубе – и активно действует на международной арене, опять поверив в собственный успех. Преодолев глубины кризиса 1990-х, она вновь устремляется ввысь. Парадокс же заключается в том, что возрождение России из пепла не привело к углублению партнерства, на которое рассчитывал Запад. Вместо этого наши отношения образца 2005–2006 годов (если судить по политической риторике) деградировали до самой низкой отметки со времени распада Советского Союза, и, по мнению многих комментаторов, планка будет опускаться и впредь.

Американский политолог Леон Арон предполагает, что отчуждение между Вашингтоном и Москвой станет нарастать вплоть до 2009-го (см. статью «США и Россия: отношения сквозь призму идеологий» в журнале «Россия в глобальной политике» за май – июнь 2006 г.). В том же номере российский исследователь Фёдор Шелов-Коведяев выразил озабоченность тем, что «общество все глубже вязнет в паранойе якобы неизбывного существования в “кольце врагов”, упорно коснеет в фобиях, вместо того чтобы их вылечить и утвердить свой авторитет».

Он порекомендовал соотечественникам «истребить из массового сознания исторические химеры. Перестать зомбировать себя будто бы извечной агрессивностью Запада» (см. его статью «Россия как локомотив мирового развития»). В журнале Foreign Affairs Дмитрий Тренин в тот же период предсказывал «серьезную напряженность и даже конфликт между Россией и Западом». Хотя он уверен, что «возвращения к холодной войне не будет» (Russia Leaves the West – «Россия покидает орбиту Запада». Foreign Affairs, т. 85, № 4, июль – август 2006 г.). За последние два года ведущие российские политики не раз обвиняли Запад в нелюбви к вновь обретающей силу России, в стремлении всячески ее ослабить.

Тренин утверждает, что «условия взаимодействия между Западом и Россией… принципиально изменились»: прежний принцип партнерства утрачен, и пора искать новые точки соприкосновения. Шелов-Коведяев настаивает на противоположном мнении, полагая, что России следует избавиться от комплекса неполноценности и воспользоваться укреплением своих позиций как плацдармом для углубления сотрудничества с Европейским союзом и Соединенными Штатами, особенно если учитывать вызов со стороны набирающего мощь Китая.

Имеем ли мы дело с фундаментальным сдвигом или всего лишь с нисходящей кривой в длительном цикличном переходном процессе? Какие факторы предопределят наши будущие отношения? Что отвечает интересам России и Запада? Ответы на эти вопросы мы искали, готовя доклад для Трехсторонней комиссии.

ПОНИМАНИЕ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА

Оглядываясь на прошлое, мы отчетливо осознаём, что на протяжении последних пятнадцати лет главная ошибка творцов западной политики в отношении России (ее совершают и многие российские реформаторы) заключалась в недооценке глубины и сложности переходного периода. Отсутствует представление о том, сколько понадобится времени, прежде чем сложится некая устоявшаяся модель. Ведь прецедентов либо аналогов столь масштабного перехода, по крайней мере в мирное время, не существует.

Как мы отмечали в докладе, Российская Федерация, страна с самой большой территорией в мире, пребывает в муках не одного, а трех переходных процессов, идущих одновременно.

Во-первых, это низведение второй по значимости сверхдержавы или империи, оказывавшей влияние – прямо либо косвенно – на 350 миллионов человек, до положения региональной державы среднего уровня. Численность ее населения ненамного превышает 140 миллионов и постоянно сокращается.

Во-вторых, приход на смену рухнувшей изоляционистской командной системе рыночной экономики, интегрирующейся в мировое хозяйство.

В-третьих, замена коммунистической диктатуры, идеологии и контроля над обществом новой политической структурой, еще не получившей определенных очертаний.

Эйфория, связанная с окончанием холодной войны и крушением социализма, породила на Западе чрезмерный оптимизм. Какое-то время сохранялась уверенность в том, что при наличии доброй воли, поддержки и активной помощи со стороны Россия быстро построит рыночную экономику и займет достойное место среди развитых демократий. И это явилось бы вполне заслуженной наградой для страны с таким большим культурным, интеллектуальным, научным и промышленным потенциалом. Особое беспокойство вызывало то, что семьдесят лет командной экономики не прошли даром и в России не найдется достаточного количества деловых людей, способных раскрутить маховик капиталистической экономики. Но и здесь западные аналитики просчитались. Навыки, необходимые для выживания и процветания при социализме или, скорее, вопреки ему, породили множество талантливых предпринимателей. Но главной трудностью оказалось отсутствие либо слабость тех институтов и законов, что были призваны обеспечить бизнесу справедливые условия равной конкуренции.

Приспособление к рыночной экономике, сколь ни трудна порой была эта задача, протекало куда быстрее, нежели развитие работоспособной модели демократического управления. Один из министров точно выразил существо этой проблемы, сказав, что Россия все еще находится «в режиме поиска». В других странах на развитие демократии уходили десятилетия, а иногда и столетия. Этот процесс по определению должен происходить «снизу вверх», а не «сверху вниз», что противоречит традициям российской «вертикали власти».

Кроме того, имеется тенденция недооценивать последствия травмы, вызванной распадом Советского Союза. Немалое число жителей бывшего СССР с воодушевлением восприняли гибель коммунистического монстра, который подавлял их свободу и инициативу, а также резко снижал уровень жизни. Но для русских людей стало настоящим шоком обнаружить в один прекрасный день, что население страны сократилось на две пятых, а такие неотъемлемые ее части, как Украина и Белоруссия, превратились в суверенные государства. К подобным последствиям они были практически не готовы. Представьте себе, как чувствовали бы себя жители Вашингтона, если бы они ни с того ни с сего оказались перед фактом, что южные штаты, включая Флориду, Техас и Калифорнию, вышли из состава США.

Процесс распада Британской и Французской империй после Второй мировой войны протекал постепенно, на протяжении четверти века. Доводы в пользу деколонизации становились все более очевидными избирателям соответствующих стран (хотя и не все с ними соглашались). Ни одна из колоний не имела общих границ с метрополиями (за исключением Ирландии, которая еще раньше отделилась от Великобритании). Ближайшие колонии Франции отделяло от нее Средиземное море. Тем не менее процесс становления новых отношений между бывшими колониальными державами и новыми независимыми государствами потребовал доброй половины столетия. Отказ Великобритании вступить в Европейское экономическое сообщество в 1957-м был отчасти продиктован ее неостывшими имперскими амбициями. Долго и болезненно прощались с мощью и славой практически все бывшие империи.

Что касается развода между прежними советскими республиками, то он был куда более тягостным по вполне очевидным причинам: внезапность, разделение семей и этнических общностей (многие русские оказались за пределами России), трудность расщепления единой экономики и оборонной системы. Чтобы просто уладить все спорные вопросы, возникшие после распада Советского Союза, требовалось немало лет, и этот процесс до сих пор не завершен (взять, к примеру, так называемые «замороженные конфликты»). Судя по опыту других стран, психологическая перестройка занимает еще больше времени. Прошлое уже не вернуть, и с этим трудно примириться: очень непросто избавиться от старых привычек, подозрений и предрассудков. Эмоции подчас сильнее разума, и это следует понять внешним наблюдателям.

Когда анализируешь 15-летний переходный период (а этому были посвящены наши усилия при подготовке доклада), некоторые вещи проясняются и перестают вызывать удивление.

Наш первый вывод заключается в следующем: речь идет о неравномерном процессе. Периоды быстрых перемен и поступательного движения в 1991–1993 и 2000–2003 годах сменялись откатами от завоеванных позиций. Над этим размышляет и сам президент Путин, который, по словам его собеседников, заявил на встрече с членами клуба «Валдай» 9 сентября 2006-го, что укрепление многопартийной системы, установление реального самоуправления и искоренение коррупции – проблемы, которые придется решать его преемнику.

Второй ключевой вывод состоит в том, что во власть пока не пришло по-настоящему постсоветское поколение политических лидеров, принимающих ответственные решения. Как и в других странах, ведущие позиции в России занимают люди в возрасте от 45 до 65 лет, которые созрели и состоялись как личности еще на закате СССР. Они не имели тогда полного доступа к информации и широкому спектру возможностей, включая зарубежные поездки. Все это стало нормой уже для следующего поколения политиков. Деловой мир отчасти составляет исключение: не случайно многим из наиболее успешных капитанов новой российской индустрии не больше сорока.

Вот почему полтора десятилетия переходного периода — недостаточный срок для того, чтобы делать конкретные и до конца выверенные выводы о долгосрочной внутренней политике России и о ее месте в современном мире. Впереди еще множество важных решений, от которых будут зависеть отношения Москвы с Западом и другими зарубежными державами.

ЧТО БУДЕТ ОПРЕДЕЛЯТЬ БУДУЩИЕ ОТНОШЕНИЯ?

В чем причина ухудшения двусторонних отношений, о чем говорят упомянутые выше и многие другие комментаторы?

Сотрудничество продолжается в целом ряде областей, где есть взаимный интерес. Несмотря на некоторые тактические разногласия – в частности, в подходах к ситуациям вокруг Ирана и ХАМАС, – не они спровоцировали фундаментальный разрыв. Но встреча «Большой восьмерки» на высшем уровне в Санкт-Петербурге не только не укрепила партнерство (как это предполагалось в Кананаскисе, где в 2002 году принималось решение о председательстве России), но и стала «холодным душем» во взаимоотношениях России и семерки развитых стран. Эта встреча запомнится не столько своими скудными итогами, сколько необычайно жесткими выпадами, которыми обменивались хозяин мероприятия и гости. За последний год с небольшим атмосфера накалилась из-за резкой полемики и критики.

Есть две общие причины взаимного отчуждения. Ключ к первой следует искать в коммюнике «Большой восьмерки» в Кананаскисе, где говорилось, что решение о председательстве «отражает значительные экономические и демократические преобразования, которые произошли в России за последние годы». Существовало неформальное понимание того, что процесс реформ и слияния Востока и Запада, который шел полным ходом в 2002-м, продолжится и к 2006 году создаст совершенно иные условия. Точно так же надеждам Европейского союза на «стратегическое партнерство, основанное на общих интересах и ценностях» (сформулированное в Соглашении о партнерстве и сотрудничестве между ЕС и Россией, хотя эта идея всплывала во многих других документах), не суждено было сбыться, что привело ко всеобщему разочарованию. То, что казалось движением к общим ценностям демократии, включая верховенство закона, защиту гражданских и политических прав, внезапно дало сбой, и в результате в последние три года наблюдается углубление расхождений.

Вторая причина состоит в том, что хотя по многим важным вопросам – борьба с терроризмом и распространением ядерного оружия, торговля и инвестиции – интересы сторон по-прежнему совпадают и считаются приоритетами, обозначился и определенный конфликт интересов. В первую очередь это касается так называемого «постсоветского пространства», особенно таких стран, как Украина, Белоруссия, Молдавия, Грузия и Узбекистан. Никто не хочет новых разделительных линий в Европе; однако пространство между Евросоюзом и Россией превратилось в такую линию, стало центром разногласий, подобно тому, как несколько южнокурильских островов, которые японцы именуют своими северными территориями, являются камнем преткновения в российско-японских отношениях.

В настоящий момент на Западе не знают, в каком направлении движется Москва и как она намерена использовать вновь обретенную силу, особенно в энергетическом секторе. Запад стал относиться к России более настороженно и подозрительно. Углубление партнерства отложено в сторону до тех пор, пока не прояснятся новые российские приоритеты. Конечно, вопрос о выборе кардинального пути все чаще задается и в самой России.

В статье «Российская экономика сегодня и завтра», напечатанной в журнале «Экономическая политика» № 1 за 2006 год, Аркадий Дворкович рассматривает следующее трехлетие как «критический период для ответа на вызовы, стоящие сейчас перед российской экономикой». В качестве насущных задач он упоминает законодательное оформление частной собственности, снижение инфляции и уровня бедности и создание конкурентной среды для экономического роста. Дворкович считает, что необходимо стимулировать инвестиции, усовершенствовать правоприменительную практику и противодействовать нежелательному вмешательству государственных органов в деятельность частных компаний. Автор отмечает, что «общая атмосфера коррупции серьезно ухудшает инвестиционный климат в стране и общественные отношения в целом». Дворкович также определяет фундаментальные долговременные вызовы: демография, недостаточный уровень образования, а также необходимость развития качественной производственной инфраструктуры.

Анализ Дворковича, отражающий точку зрения президентской администрации, совпадает с нашим. Не в первый раз в своей истории Россия оказывается перед выбором между модернизацией и откатом в прошлое. Шесть лет стабильности и экономического роста (которому способствуют высокие цены на энергоносители, а также бурное развитие внутреннего потребления) подняли Российскую Федерацию на небывало высокий уровень процветания. Вопрос в том, что выберет для себя Россия: оставаться на этом уровне до окончания экономического бума, чтобы затем снова скатиться вниз, либо использовать достижения в качестве трамплина, чтобы затем штурмовать новые высоты? Экономический бум снимает острую необходимость в реформах и заслоняет собой вызовы, на которые придется ответить, если Россия действительно хочет модернизоваться и полностью раскрыть свой потенциал. Это, согласно Дворковичу, возобновление структурных реформ и шаги в направлении диверсифицированной, конкурентоспособной экономики, а также решение застарелых социальных проблем и развитие более разнообразных, эффективных и независимых учреждений с четким разделением полномочий. Мы бы еще добавили к этому необходимость модернизации Вооруженных сил и органов безопасности для более эффективного и оперативного противодействия быстро сменяющим одна другую угрозам.

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Как явствует из вышеприведенного анализа, слишком рано говорить о «коренном» или принципиальном переломе с точки зрения «долговременного» сдвига во взаимодействии между Россией и Западом, о котором, по всей видимости, идет речь у Дмитрия Тренина. Мы более склонны считать ухудшение отношений, которое имело место в последние три года, эпизодом в длительном процессе преобразований, окончательный исход которых предсказать невозможно. Неудивительно, что после унижения, испытанного в 1990-е годы, россияне вкушают плоды вновь обретенной силы и независимости (это свойственно всем народам) и не склонны «прогибаться» перед Западом. Вполне естественно, что заявления о рождении «энергетической сверхдержавы» (президент Путин публично отказался от этого определения) были несколько преувеличены. Однако преждевременно утверждать, будто Россия и ее партнеры из семерки развитых стран теперь обречены двигаться по разным и все более расходящимся орбитам. Прежде всего, это не отвечало бы взаимным интересам и чаяниям их народов. Поразительно, но факт: недавние опросы общественного мнения в России выявили благожелательное отношение россиян к Европейскому союзу и Соединенным Штатам, несмотря на ту негативную риторику, которую они слышат с экранов телевизоров.

Мы разделяем мнение Тренина, что «положительные перемены в России могут произойти только изнутри» и что «проводником этих перемен будут не демократические идеалы, а экономические реалии». Способность Запада влиять на события в России в лучшем случае незначительна, и это влияние может быть как положительным, так и отрицательным. Мы отстаиваем точку зрения, согласно которой Западу следует проявлять терпение и углублять свое понимание позиции России: каких результатов можно в действительности добиться, сколько времени на это уйдет. Мы считаем, что Западу необходимо твердо придерживаться своих принципиальных позиций и он не должен пренебрегать своими ценностями, но в то же время ему не стоит скатываться к мегафонной дипломатии в стиле холодной войны и к подходам, при которых выигрыш в одном приводит к фиаско в другом. Оскорбления и угрозы абсолютно непродуктивны: они лишь укрепляют позиции экстремистов в противоположном лагере, не способствуют политическому диалогу и подрывают позиции сторонников умеренности и осмысленного взаимодействия.

Западу нужно четко сформулировать свою долгосрочную политику, делая упор на том, что мы хотим видеть в лице России мощного, процветающего и успешного партнера столь же сильных и независимых соседей, что будет для нее только плюсом. Необходимо продемонстрировать, что мы против каких бы то ни было линий размежевания, закрытых дверей и изоляции. Последний пункт особенно значим. Принципиально важно подчеркнуть, что «с Россией нужно обращаться в соответствии с ее бесспорными заслугами и судить о ней по ее действиям, не руководствуясь отрицательными эмоциями, наследием прошлых эпох и не принимая желаемое будущее за действительность. Международные организации и системы отношений должны быть доступны для России на тех же основаниях, что и для других, ей следует придерживаться тех же правил, которым следуют другие».

Тем, кто прикладывал усилия к углублению партнерства между Россией и Западом, нынешняя политическая атмосфера кажется мрачной и разочаровывающей. Здравый смысл подсказывает, что приближение президентских выборов в России и США еще больше обострит обстановку. Поэтому необходимо помнить, что не все определяется политикой, а после окончания холодной войны разного рода личные и деловые контакты плохо сочетаются с идеологическими штампами и не должны зависеть от межгосударственных отношений.

В последние пять лет западные компании активно осваивали российский рынок, сегодня же мы являемся свидетелями начала беспрецедентной экспансии со стороны российских корпораций. Российский частный сектор рассчитывает на то, чтобы в любой момент быть в состоянии воспользоваться конкурентными преимуществами. Это существенный фактор положительных перемен и более тесной интеграции России в мировую экономическую систему. Западные страны только приветствуют вхождение российских компаний и инвесторов на свои внутренние рынки, поскольку готовы конкурировать на равных условиях и по тем же правилам (членство России в ВТО должно способствовать этому процессу). Российские бизнесмены хотят, чтобы их страна выступала в «высшей лиге», и знают, что она на это способна, если только возобладает курс на модернизацию.

Нельзя игнорировать такое наследие холодной войны, как подозрительность, которую легко вызывают самые непредсказуемые и иррациональные причины. Трехсторонняя комиссия объединяет страны, которые стремятся, хотя и не всегда успешно, похоронить еще более давнее наследие Второй мировой войны. Для этого нужно много времени плюс искусство политики. От ответственных лидеров требуется умение подавлять в себе искушение разыгрывать карту этого наследия, бередить старые раны. Паранойя – плохое подспорье в политике. Проходя сегодня «зону турбулентности» в отношениях, необходимо проявлять сдержанность, больше апеллировать к тому, что нас связывает и объединяет, сосредоточиться на долгосрочных целях и общих интересах. Авторам этой статьи представляется, что интересы России и ее партнеров по «Большой восьмерке» – не в отчуждении друг от друга, а в обновленном стремлении к более тесному взаимодействию там, где это только возможно.

Россия. Великобритания. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 октября 2006 > № 2911777 Кодзи Ватанабэ, Родерик Лайн, Строуб Тэлботт

Глобальная НАТО

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2006

Айво Даалдер – старший научный сотрудник Института Брукингса. Джеймс Голдгайер – профессор политических наук Университета Джорджа Вашингтона и адъюнкт-старший научный сотрудник Совета по международным отношениям. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 5 (сентябрь – октябрь) за 2006 год. © Council on Foreign Relations Inc.

Резюме Возрождение глобальной политики после завершения холодной войны заставляет НАТО расширить свое географическое

присутствие и зону операций. На глобальные вызовы современности в состоянии ответить только по-настоящему глобальный альянс.

НОВЫЕ РУБЕЖИ

Превращение Cевероатлантического альянса в глобальную организацию прошло без особой помпы и практически осталось незамеченным. Созданный после Второй мировой войны для защиты Западной Европы от угрозы со стороны Советского Союза, сегодня он призван нести стабильность в другие регионы. При этом расширяются и география, и спектр его деятельности. В послужном списке НАТО за последние годы – миротворческая операция в Афганистане, подготовка иракских сил безопасности, материально-техническое обеспечение миссии Африканского союза в Дарфуре (провинция в Судане. – Ред.), помощь пострадавшим от цунами в Индонезии, жертвам урагана «Катрина» и землетрясения в Пакистане.

Расширение сферы деятельности НАТО – результат новой политической ситуации, сложившейся в мире после холодной войны. Сегодня террористы, взращенные в Эр-Рияде и обученные в Кандагаре, способны где-нибудь в Гамбурге планировать смертоносные атаки на Нью-Йорк. Происходящее в одном конкретном месте может оказать влияние на безопасность, благополучие, жизнь и здоровье людей в любой точке планеты. Альянс пришел к выводу, что лучший, а при определенных условиях и единственный способ защиты от угроз из отдаленных регионов мира – это обезвредить сам источник. Подобная концепция активной обороны зачастую подразумевает комплексное применение силового ресурса: доставку гуманитарной помощи и эвакуацию пострадавших с помощью вертолетов, деятельность по управлению, сдерживанию и разведке в рамках миротворческих операций, профессиональную подготовку местных сил безопасности опытными офицерами. В качестве ведущей международной военной организации, объединяющей целый ряд преуспевающих стран, глубоко заинтересованных в глобальной стабильности, НАТО идеально приспособлена для того, чтобы справляться с такого рода задачами.

С учетом количественной нехватки живой силы США в Ираке и недостаточного участия Европы в операциях, проводимых на удаленных территориях, НАТО с трудом выполняет даже свои текущие обязательства. К тому же при том, что альянс постепенно осознаёт настоятельную потребность силового и гуманитарного вмешательства за пределами Европы, круг его потенциальных членов до сих пор ограничен требованием, чтобы участниками были североамериканские и европейские страны. Это проблема, которую предстоит обсудить на ноябрьском саммите НАТО в Риге. Ее лидеры рассмотрят предложение о переосмыслении роли организации с точки зрения углубления отношений с государствами, не входящими в трансатлантическое сообщество, начиная с таких партнеров альянса, как Австралия, Новая Зеландия и Япония. В основе предстоящих усилий лежит инициатива США и Великобритании по установлению «глобального партнерства» между НАТО и неевропейскими странами в целях расширения диалога с другими крупнейшими демократиями мира. Но это лишь первый шаг. Следующей инициативой должно стать открытие доступа в НАТО всем демократическим странам, готовым и способным помочь организации в выполнении ее новых обязательств. Только глобальный союз государств будет в состоянии справиться с насущными глобальными проблемами.

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

В качестве центральной внешнеполитической задачи на протяжении всего XX века Соединенные Штаты преследовали цель не допустить чьей-либо гегемонии в Европе. Ради этого Америка участвовала в двух мировых войнах на европейском континенте и продолжала стоять на страже в период холодной войны. Трансатлантический альянс, созданный в 1949 году, когда коммунизм представлял реальную угрозу безопасности и стабильности в Европе, сыграл ключевую роль в решении этой задачи. Подписание Североатлантического договора имело двоякую цель. С одной стороны, оно являло собой конкретное обязательство, взятое на себя США, прийти на помощь Европе в случае советских посягательств, а с другой – это был способ убедить шаткие правительства континента противостоять распространению коммунистической идеологии внутри своих стран.

Европейская направленность этого договора подкреплялась статьей 10, согласно которой только европейские страны могут быть членами НАТО. Кроме того, статья 6 ограничивала географию деятельности альянса. Последняя распространялась на территории договаривающихся сторон в Европе либо Северной Америке, алжирские департаменты Франции, территории или острова, находящиеся под юрисдикцией какой-либо из договаривающихся сторон и расположенные в североатлантической зоне севернее тропика Рака, а также на вооруженные силы, суда и летательные аппараты договаривающихся сторон, находившиеся на этих территориях или над ними. В рамках Североатлантического договора было создано сообщество, носящее строго трансатлантический характер; обязательства коллективной обороны не распространялись на колонии и другие подконтрольные территории, расположенные за пределами Северной Атлантики. В период холодной войны число членов организации выросло с 12 до 16: в 1950-х к НАТО присоединились Греция, Турция и Западная Германия, а в 1982 году их примеру последовала Испания.

Спустя 40 лет после основания альянса «железный занавес» пал, и началось воссоединение Европы. НАТО сыграла существенную роль в ее консолидации: инкорпорировала воссоединенную Германию, способствовала завершению кровопролитной войны на Балканах и открыла двери бывшим противникам – странам-членам Организации Варшавского договора. В 1999-м году число членов блока увеличилось до 19 за счет Венгрии, Польши и Чехии, а пять лет спустя достигло 26 после вступления в организацию семи молодых демократий Центральной и Восточной Европы. По мере своего расширения НАТО способствовала сплочению исторически разобщенного континента, установлению на нем мира и демократии.

МИССИЯ ВЫПОЛНЕНА

С возникновением в 1990-х годах новой, единой и свободной Европы стратегическая цель европейской политики США была в основном достигнута. Поэтому бЧльшую часть десятилетия Америка посвятила решению вопроса о том, как правильно распорядиться своей мощью. В Вашингтоне анализировали, какую роль США могут сыграть в предотвращении этнических конфликтов и геноцида, обсуждали вариант использования военного потенциала преимущественно для гуманитарного вмешательства и стабилизации постконфликтных ситуаций. Теракты 11 сентября 2001 года разом положили конец дискуссии. Глобальный характер проблем, с которыми столкнулись Соединенные Штаты, со всей очевидностью предстал как перед лидерами страны, так и перед обществом в целом.

Эта новая реальность не только радикально повлияла на внешнюю политику Вашингтона, но и коренным образом изменила роль саЂмого успешного в мировой истории альянса. Уже 12 сентября члены НАТО предприняли беспрецедентный шаг, обратившись к положениям договора, касающимся коллективной обороны. В соответствии с ними нападение на одну из стран альянса приравнено к нападению на всех его участников. Сначала администрация Буша отвергала любое непосредственное участие НАТО в военных операциях в Афганистане, но затем сочла его целесообразным, сталкиваясь с необходимостью решения проблем глобальной эры. Обязательность такого участия особенно усилилась после размещения войск в Ираке, когда Америке понадобилась помощь в поддержании безопасности и восстановлении Афганистана. В августе 2003-го в освобожденном от талибов Афганистане под официальный контроль НАТО перешли Международные силы содействия безопасности (МССБ). Действуя поначалу в Кабуле, а также на прилежащих к нему территориях и не подвергаясь особому риску, МССБ постепенно расширяли зону ответственности на «горячие» области юга страны. Военное присутствие НАТО в Афганистане выросло с пяти тысяч в начале операции до сегодняшних девяти тысяч человек. К концу 2006 года планируется довести эту цифру до 15 тысяч.

На данный момент командование операцией в Афганистане далеко не единственный пример деятельности Североатлантического альянса за пределами Европы. Несмотря на внутренние разногласия по поводу Ирака, НАТО обеспечила подготовку 1 500 иракских офицеров и доставку необходимого военного снаряжения местным силам безопасности. Блок организовал воздушный мост для переброски пяти тысяч военнослужащих стран Африканского союза в Дарфур и способствовала ротации размещенных там войск. Альянс также взял на себя подготовку офицеров и техническое содействие миссии Африканского союза в его штаб-квартире в Аддис-Абебе. Соединенные Штаты и их европейские союзники «пришли к пониманию того, что фокус деятельности альянса смещается из Европы в сторону остального мира. Американо-европейские отношения все больше зависят от событий на Ближнем Востоке, в Азии и Африке» – так сказал в декабре прошлого года заместитель госсекретаря США по политическим вопросам Николас Бёрнс.

С расширением географии НАТО расширяются и масштабы ее деятельности; сегодня альянс осуществляет операции, которые уже не связаны напрямую с целостностью и безопасностью конкретной территории, но проводятся в более широком контексте международной стабильности. К примеру, в прошлом году НАТО переправила по воздуху в пострадавший от землетрясения Кашмир 3 500 тонн припасов, предоставленных участниками альянса и прочими странами, а также оказала населению медицинскую и иную помощь. Приходящая в себя от последствий цунами Индонезия получила стройматериалы для сооружения четырех новых мостов, а жертвы «Катрины» в США – продукты питания, водоочистительные установки, электрогенераторы и вертолеты.

БОЛЕЗНИ РОСТА

Совершенно очевидно, что НАТО меняется, но, возможно, этих изменений недостаточно. Если главная цель альянса отныне не территориальная оборона, а объединение стран с общими ценностями и интересами во имя решения глобальных проблем, ему нет необходимости оставаться строго трансатлантическим. Демократические страны, включая Австралию, Бразилию, Индию, Новую Зеландию, Южную Корею, Японию, разделяют ценности НАТО и во многом преследуют одинаковые интересы. Все они способны внести значительный вклад в дело альянса, предоставив дополнительную военную или материальную помощь для противостояния глобальным угрозам и решения глобальных проблем. Операции на Балканах и в Афганистане значительно выиграли от участия в них стран, не входящих в Североатлантический блок. Австралия, Южная Корея и Япония направили достаточно крупные контингенты в поддержку усилий членов альянса по стабилизации обстановки в Ираке. Вместе с другими демократиями, не связанными Североатлантическим договором, такими, как Бразилия, Индия и ЮАР, они немало сделали в рамках миротворческих операций по всему миру.

НАТО постепенно приходит к осознанию необходимости укреплять и формализовать отношения со странами вне трансатлантического сообщества. Лидеры альянса подняли этот вопрос на апрельской встрече министров иностранных дел. «Поскольку НАТО осуществляет операции на стратегическом удалении, необходим диалог с другими заинтересованными странами», – заявил генеральный секретарь НАТО Яап де Хооп Схеффер. Он выступил с инициативой по превращению Организации Североатлантического договора в «альянс с глобальными партнерами».

Подобное предложение – долгожданное свидетельство того, что НАТО постепенно склоняется к глобальной модели. Но партнеры – не то же самое, что союзники, и ведение диалога нельзя приравнять к межнациональному планированию, тренировкам и операциям. Глобальное партнерство – не самоцель, а первый шаг к официальному членству. Альянс уже использовал подобного рода многоступенчатый подход в середине 1990-х, на заре сотрудничества с бывшими странами – членами Организации Варшавского договора. На начальном этапе, в рамках программы «Партнерство во имя мира», воинские контингенты указанных стран получили право участвовать в учениях и отдельных миротворческих операциях совместно с членами НАТО. И хотя некоторые изначально воспринимали такое партнерство как альтернативу членству, вскоре оно превратилось в средство вступления в альянс. Новый проект глобального партнерства должен сыграть схожую роль, подготовив альянс к переходу от трансатлантической модели к глобальной. Нет необходимости заранее определять, кого пригласят в НАТО, – нужно лишь решить принципиальный вопрос о доступности альянса неевропейским странам.

Постепенное расширение НАТО более предпочтительно по сравнению с созданием коалиций специально для решения конкретно возникающих проблем. Во-первых, европейских воинских контингентов едва хватает для осуществления целого ряда новых миссий в Афганистане, а также в Судане, Конго и других частях африканского континента. В условиях роста потребности в военной силе чем более многочисленны – и более квалифицированны – союзники, тем лучше. Во-вторых, формальное членство облегчит сотрудничество в рамках военных операций. Именно отлаженность взаимодействия внутри альянса – результат совместного планирования, проведения учений и участия в боевых действиях – позволяет его членам эффективно сотрудничать в кризисных ситуациях. США значительно опережают своих союзников с точки зрения принятых на вооружение технологий, однако потенциал американских подразделений максимально раскрывается именно в операциях с теми воинскими частями, которые знакомы им по регулярным совместным учениям.

В новом, расширенном альянсе обязанности Верховного главнокомандующего мог бы по-прежнему выполнять представитель американского генералитета, а генерального секретаря НАТО – его коллега из любой другой (возможно, даже не европейской) страны. Вероятность расширения НАТО в будущем поможет обеспечить принятие ряда промежуточных мер наподобие тех, что предшествовали вступлению в альянс восточноевропейских государств. Такие меры могут включать в себя уже упомянутое глобальное партнерство, а также установление официальных контактов между военными стран-партнеров и Штабом ОВС НАТО в бельгийском Монсе. Полезно создать Совет по глобальному партнерству НАТО подобно уже существующему Совету евроатлантического партнерства, который обеспечивает регулярный диалог между всеми членами НАТО и 20 странами-партнерами из Европы и Центральной Азии.

Глобализация альянса не требует изменения основных параметров структуры, хорошо зарекомендовавшей себя на протяжении многих лет, однако в текст Североатлантического договора следует внести поправки. В особенности это касается статьи 10, допускающей расширение НАТО лишь за счет европейских государств. В настоящее время действие данной статьи распространяется на целый ряд стран, не проявляющих достаточной приверженности принципам демократии и прав человека, например на Белоруссию, тогда как кандидатуры подлинно демократических держав, таких, как Австралия и Япония, в соответствии с этой статьей даже не рассматриваются. Приверженность общим ценностям следует считать более значимым критерием членства в организации, нежели географический. Любая страна, разделяющая цели альянса, должна обладать таким же правом претендовать на вступление, каким наделены центрально- и восточноевропейские государства со времени крушения коммунизма.

Некоторые опасаются, что в расширенной НАТО – по мере расширения пространства ее ответственности – станет труднее достичь консенсуса относительно того, когда и как действовать в каждом отдельном случае. Возможно, опасения справедливы, однако не стоит преувеличивать риск. Вопреки прогнозам скептиков, вступление в альянс 10 новых членов не повлияло на его готовность к действию. Отчасти это объясняется тем, что в НАТО была разработана особая процедура принятия решений, при которой совместные действия возможны и без всеобщего согласия. Вместо того чтобы заблокировать резолюцию, те члены организации, взгляды которых расходятся с общепринятым мнением, могут снабдить ее комментариями или воздержаться от участия в соответствующей операции. Если состав НАТО расширится и приобретет более глобальный характер, подобная практика продолжится и, скорее всего, получит дальнейшее развитие. Достижение консенсуса станет еще более вероятным, если основные державы, начиная с США, приложат достаточно сил и терпения, чтобы прийти к согласию. Вместо того чтобы пускать процесс на самотек и полагаться только на собственные силы, лидеры должны неустанно стремиться к сплочению альянса.

ОСНОВНЫЕ ЗАДАЧИ

Помимо вопросов, связанных с эффективностью организации, расширение состава и сферы деятельности НАТО вызовет вопросы о самой сущности альянса. Подобно тому как в 1990-х, когда организация расширялась в восточном направлении, самыми острыми окажутся опасения относительно того, ослабнут ли гарантии безопасности, предусмотренные статьей 5 Североатлантического договора.

Нынешние, и в особенности недавние, члены альянса, вероятно, обеспокоены мыслью о том, что по мере географического расширения организации обязательства по коллективной обороне утратят былую силу. Однако в настоящее время ни одна из стран альянса не сталкивается с военной угрозой со стороны другого государства, не говоря уже о тех угрозах, которые привели к созданию НАТО в 1949 году. Если же подобная опасность (весьма маловероятная) все же возникнет, факт расширения нисколько не повлияет на выполнение коллективных обязательств.

Суть организации по-прежнему должен составлять принцип, положенный в основу статьи 5: агрессия против одного из членов альянса рассматривается как нападение на каждого из них. Что касается Соединенных Штатов, то следование этому принципу не должно составить для них серьезную проблему – даже по сравнению с принятым в свое время обязательством предоставить защиту Латвии и Польше, которые не могли рассчитывать на нее до вступления в НАТО. В конце концов, официально или неофициально США уже являются гарантом безопасности таких государств, как Австралия, Израиль, Новая Зеландия, Южная Корея и Япония. Но захочет ли Испания либо Эстония взять на себя подобные обязательства в отношении, скажем, Австралии или Японии? Возможно, нет. Но не исключен и другой ответ.

При том, что в статье 5 агрессия против одного из членов альянса расценивается как нападение на всех остальных, каждый из членов организации обязан оказать потерпевшему такую помощь, какую сочтет необходимой. Следовательно, применение силы не является автоматическим. Более того, статья 5 применялась всего единожды – после событий 11 сентября, и лишь несколько членов НАТО участвовали в военной операции (которая проводилась под американским, а не натовским командованием). Статья 5 применяется только в исключительных случаях, когда налицо вооруженное нападение. Можно надеяться, что в такой ситуации любой член альянса придет на помощь дружественному государству, даже если их не связывают официальные союзнические отношения. Вспомним август 1990-го, когда страны НАТО единодушно вступили в большую коалицию по освобождению Кувейта, который не является даже демократическим государством.

Расширение альянса не приведет к ослаблению позиций ООН или ЕС, которые не имеют силового потенциала, сравнимого с натовским. НАТО, будучи прежде всего военной организацией, пусть и основанной на демократических политических режимах, даже расширившись, не станет второй ООН. Скорее всего, она превратится в еще одно, но более эффективное и разумное дополнение Организации Объединенных Наций, поскольку будет способствовать обеспечению исполнения и проведению в жизнь ее решений.

В случае отказа ООН санкционировать действие в ответ на угрозу международному миру и безопасности, как это произошло в период косовского кризиса 1998–1999 годов, НАТО, возможно, пришлось бы действовать самостоятельно. В подобной ситуации глобальный характер альянса и поддержка ведущих демократических стран обеспечат ему бЧльшую легитимность, что в свою очередь должно развеять страхи сторонников строгого международного порядка. Нет повода для беспокойства и относительно того, что расширение состава и географии НАТО помешает нынешнему усилению глобального присутствия Европейского союза. Евросоюз не располагает военным потенциалом для проведения операций далеко за пределами Европы. Более того, в том, что касается постконфликтной реконструкции и поддержания порядка, значительную часть усилий Евросоюз способен приложить скорее для оказания всякого рода дополнительных услуг, нежели выступая в качестве альтернативы глобальной НАТО.

Глобальная НАТО необходима не в целях обновления альянса и не потому, что без расширения сферы деятельности он утратит свои позиции. Ведущая международная военная организация планеты должна найти способ адаптироваться к требованиям времени так, чтобы это отвечало не только ее собственным интересам, но и потребностям мирового демократического сообщества в целом, само существование которого зависит от глобальной стабильности. Региональная организация не способна противостоять глобальным угрозам. Успехи НАТО в прошлом объясняются тем, что державы-участницы были связаны обязательством верности как политико-экономическим принципам демократии, так и общим целям в сфере безопасности. Было бы неразумно закрыть двери для стран, готовых взять на себя подобные обязательства и помочь ей в решении новых глобальных задач.

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 27 октября 2006 > № 2909698 Иво Далдер, Джеймс Голдгайер

Русская диаспора в независимой Украине

Борис Зажигаев

Резюме После достаточно неожиданного обретения Украиной независимости мало кто из русскоязычных граждан страны верил в возможность построения там национального государства. Межнациональные отношения людей почти не беспокоили. Стремительная «украинизация» жизни застала многих врасплох.

© "Россия в глобальной политике". № 4, Июль - Август 2006

Б.В. Зажигаев – доцент, к. полит. н.; защитил диссертацию «Эволюция политического устройства в Республике Крым в период 1989–1998 годов» в МГИМО (У) МИД РФ.

Путь Украины к независимости проходил через «парад суверенитетов», начало которому положил ее северный сосед – Россия: 12 июня 1990 года на Первом съезде народных депутатов РСФСР была принята Декларация о государственном суверенитете России. На этот «неожиданный» ход «старшего брата» Украина ответила 16 июля: Верховный Совет УССР абсолютным большинством («за» – 97 %) принял Декларацию о государственном суверенитете Украины, являвшуюся, по сути, свидетельством о намерении стать в будущем независимым государством и подписать новый Союзный договор.

В начале 1990-х население Украины представляло собой социально однородное общество, объединенное желанием повысить жизненный уровень и обрести более широкие социально-политические свободы. По переписи-1989 украинцы составляли 72,7 % (37 800 тыс. чел.), русские – 22,1 % (11 500 тыс. чел.). Представители любого другого этноса (свыше 130 национальностей и народностей) составляли менее одного процента населения, а все вместе – около 5,2 %.

В возможность построения в Украине национального государства тогда мало кто верил, межнациональные отношения людей фактически не беспокоили. Даже в Крыму, куда возвращались крымские татары, местные жители в ходе социологических опросов поставили межнациональные конфликты лишь на седьмое место в перечне наиболее тревожащих их проблем (после бедности, безработицы, преступности и пр.).

Русское население не чувствовало никакой угрозы своим социальным правам и национальным интересам. В то же время численный состав и уклад жизни «украинских» русских, тесные культурные и исторические связи с Россией обусловили их стойкую самоидентификацию и стремление к объединению с исторической родиной. Эти же факторы определили позже уровень его противодействия украинскому национализму, продвигаемому властями. По существу, речь шла не о спонтанном проявлении русского национализма или сепаратизма, а о естественной общественно-политической реакции на уничтожение единого этнокультурного пространства в новом государственном образовании.

ЭВОЛЮЦИЯ КРЫМА

У многих сложилось впечатление, будто Крым, где русские составляют подавляющее большинство населения – 65,6 % (в Севастополе их 74,4 %), начал «проситься» в Россию чуть ли не с 19 августа 1991 года. В действительности же крымская номенклатура была озабочена прежде всего тем, чтобы сохранить власть и собственность в своих руках, не допустив к лакомому куску ни Москву, ни Киев. Именно поэтому 20 января 1991-го – за несколько месяцев до путча и беловежского сговора – в Крымской области был проведен референдум с формулировкой «Вы за воссоздание Крымской АССР как субъекта Союза ССР и участника Союзного договора?».

В то время в Крыму действовали организации, не имевшие никакого национального окраса (например, «Движение избирателей за Республику Крым»). Ни Украина, ни Россия не имели здесь никакого влияния, вплоть до 1994 года власть на полуострове всецело принадлежала местной номенклатуре. 6 мая 1992-го Верховный Совет Крыма принимает Конституцию Республики Крым, провозгласившую Крым «правовым, демократическим, светским государством в составе Украины», отношения с которой должны были строиться на основе закона о разграничении полномочий. Это был Основной закон полноценного государства, где Украина не имела никаких прав. Ни слово «Россия», ни слово «русский» в этом документе не упоминаются ни разу.

Национальные противоречия проявились в 1993–1994 годах – сказались государственная политика украинизации населения юго-восточных районов, наступление на права русского и русскоговорящего населения, навязывание украинского языка и экспансия украинской культуры, реальная опасность для русских утратить существующий уровень связей с исторической родиной.

В 1994-м в Крыму происходит радикальная смена политической элиты. Причиной этого явилась неспособность крымской номенклатуры управлять общественными процессами в обстановке, когда крымские татары, претендовавшие на привилегированное положение, требовали национальную крымско-татарскую автономию. Именно в этих условиях основная масса населения Крыма начинает идентифицировать себя как русские и связывать свою безопасность с пребыванием здесь Черноморского флота РФ и историческими интересами России в Крыму и в Азовско-Черноморском регионе.

В 1993–1997 годах интересы крымских русских и украинцев совпадали, причем бЧльшая часть последних идентифицировала себя как русскоязычные. Но противоречия возникают между интересами, с одной стороны, населения, а с другой – властей, занявшихся разделом советского пирога. Крым – единственный регион Украины, где номенклатура вступила в открытое противостояние с гражданским обществом. Предав общественные интересы, она приняла в конфликте между пророссийским Крымом и Украиной сторону последней.

Все это создало условия для появления в Крыму и Севастополе массовых русских организаций. Активизируется общественная организация «Республиканское движение Крыма» (РДК) под руководством Юрия Мешкова, который при поддержке России победил на президентских выборах-1994. Через два месяца блок «Россия» получил конституционное большинство на выборах в Верховный Совет Крыма.

Пик активности самодеятельных русских организаций пришелся на середину – конец 1990-х годов. Они имели хороший численный потенциал, начали формировать организационную структуру. Однако поддержка русских организаций со стороны России осуществлялась избирательно, в строгом соответствии с межгосударственными договоренностями и, кроме того, согласовывалась по старым номенклатурным каналам. В результате финансировались только те организации, которые вписывались в конфигурацию государственной политической машины Украины.

Напротив, другие страны, которые этнически и культурно связаны с народами, проживавшими на территории Крыма, оказывают им существенную поддержку. Так, сотрудничество Турции с крымскими татарами в экономической, гуманитарной и духовной сферах превратило их в мощную политическую силу и эффективный инструмент силового давления. Аналогичную поддержку получают все общины – от греческой и немецкой до эстонской, не говоря уже о еврейской, позиции которой в Крыму наиболее сильны. Националистические круги украинской диаспоры также получают помощь извне.

В результате такой политики русские организации на полуострове не стали массовыми и не защищают интересы ни местного русского населения, ни России. Они не имеют оформившихся политических институтов, организационных и экономических структур и достойного представительства во власти. Во главе их оказались болгары, караимы, армяне и пр., а последнее время и этнические украинцы, занимающие, как правило, радикальные позиции по отношению к Киеву. Крымские русские, которых Россия рассматривала и рассматривает как часть советского народа, а Украина – как потенциальный источник сепаратизма, превратились в наиболее угнетаемый слой населения.

ВОСТОК – ЗАПАД

Совершенно иначе складывается жизнь многочисленной русской диаспоры в восточных и центральных регионах Украины, где расположены крупные металлургические и угледобывающие предприятия. Реальная власть в регионе находится в руках «красного» директората, давно прошедшего процесс ресоциализации и управляющего государственными предприятиями как частными. Нынешняя политическая элита – в основном это представители бывшей советской номенклатуры – значительно разбавлена криминалом.

Для жителя этих мест завод или шахта, где он трудится, и есть его родина. Говорят тут, как правило, на русском языке или на смеси русского и украинского. Людей здесь объединяет не общность национальных корней, а стремление выжить. Это явление охарактеризовано в украинской научной среде как гражданская спячка. Русские не выделяются из остальной массы населения. Их требования носят исключительно экономический и социальный характер. В ходе акций общественного неповиновения выдвигаются требования о выплате долгов по зарплате, недопущении сокращения числа рабочих мест и т. д.

Если крымчане, большая часть которых – бывшие военнослужащие Черноморского флота и члены их семей, воспитаны на героических традициях русской армии, то идеология русских, проживающих на востоке и юге Украины, замешана скорее на советском интернационализме. Вместе с тем их менталитет ближе к душевному складу россиян, чем к психологии западного украинца или украинца из сельской местности в центральных районах Украины. Русские на юго-востоке Украины, взаимно ассимилировавшиеся с украинцами, вообще больше тяготеют к России, чем к Западу. Потенциальный конфликт между ними и националистически настроенным населением западной части страны способен изменить нынешнее устройство Украины на федеративное.

В Киеве численность русского населения сократилась на 37,1 %, или на 199 тыс. человек. С другой стороны, огромная масса людей, прибывающих в столицу из глубинки, игнорирует довольно высокий уровень культуры коренных киевлян и насаждает культуру западноукраинской провинции. (То же самое происходит и при ротации украинской элиты.) Этот процесс подстегивается курсом на украинизацию. Популизм, вообще свойственный украинской политике, все больше трансформируется в палингенетический (связанный с возрождением, основанным на обращении к прошлому. – Ред.) популистский ультранационализм.

В Западной Украине период обретения независимости ознаменовался всплеском оголтелого украинского национализма. Естественно, что объектом приложения этой идеологии стали русские. Превращение национализма в государственную идеологию происходит по всей Украине, а на западе страны он приобретает гипертрофированные формы. Идет процесс реабилитации националистов, которые с оружием в руках сражались против Советской армии в годы войны. Деятельность ОУН-УПА приобрела для молодого поколения западных украинцев новое звучание – патриотическое. Развитию данной тенденции способствуют всевозможные западные фонды и организации, по сути, они являются участниками политического процесса в стране.

В этих условиях русское и русскоязычное население ассоциируется в Западной Украине с преступлениями тоталитарного сталинского режима, выселением тысяч коренных жителей в Сибирь и на Дальний Восток. Национал-патриотическая эйфория западных украинцев и малочисленность русских не дают последним возможности в полной мере отстаивать свои права публично, а их знания и профессиональные навыки оказались невостребованными. Необходимость самореализации подталкивает к ассимиляции.

Другой путь – эмиграция в Россию. Численность русского населения сократилась в Ивано-Франковской области на 56,3 %, в Львовской – на 52,6 %, то есть больше чем в два раза. В Винницкой области русских стало меньше на 40 %, в Волынской – на 46,4 %, в Житомирской – на 43,3 %, в Кировоградской – на 41,7 %, в Ровенской – на 43,8 %, в Хмельницкой – на 42,4 %. В Днепропетровской, Запорожской, Киевской, Одесской, Полтавской, Сумской, Харьковской, Черкасской, Черниговской областях и в Закарпатье этот показатель составил 32–37 % (по данным переписей населения 1989 и 2001 годов).

Особенностью положения русских в западных областях Украины является и то, что от них дистанцируются представители других малочисленных народов. Они стремятся трансформироваться в украиноязычную среду, конкурируя при этом с русскими за более выгодные общественные позиции.

РАВНОДУШИЕ И ЦИНИЗМ

Украинская государственная машина оказывает с 1994-го активное и, надо отметить, эффективное противодействие процессу формирования в стране русской диаспоры. Решающий фактор этого «успеха» – отношение к русским их исторической родины. Россия практически создала украинскую националистическую олигархию. По словам Игоря Бакая, управделами бывшего президента Леонида Кучмы, 50 самых крупных украинских бизнесменов сколотили состояние на сотрудничестве с Россией в газовой и нефтяной сферах. При этом российские компании – и «ЛУКОЙЛ», и ТНК – привлекают в партнеры исключительно представителей националистических украинских кругов. А в Крыму упираются в крымских татар. Такие же тенденции заметны и в искусстве, культуре, науке, образовании.

Отсутствие материально-финансовой базы вывело русских из участия в политической жизни страны. На сегодняшний день это разобщенная масса, сохраняющая верность русскому языку и испытывающая ностальгию по России и родной русской культуре.

Все эти процессы начали развиваться, когда страной руководил представитель «красного» (восточного) директората Леонид Кучма (бывший директор «Южмаша» считался в России «своим» политиком). Переход украинско-российских отношений на межгосударственный уровень осуществлялся медленно. Преобладали горизонтальные связи, в основе которых лежал номенклатурный советский интернационализм.

В самой России находили поддержку те русские организации, к которым благоволили украинские власти и которые не проводили массовую работу. Циничное влияние Киева на политику России в отношении ее украинских соотечественников предопределило судьбу русских организаций уже к 2001 году. Дело дошло до того, что центром русского движения в Украине был назван Львов. Созданная там политическая партия «Русский блок», естественно, не могла пользоваться достаточным авторитетом среди русского населения. На парламентских выборах-2002 она собрала около 0,7 % голосов по всеукраинскому многомандатному округу (при том, что ее потенциал составляет не менее 18 %). В Севастополе «Русский блок» получил 8,9 %, а по Крыму в целом – около 5 %. В парламентских выборах-2006 эта партия вообще не принимала участия.

Запад в течение длительного периода снисходительно относился к уголовным шалостям режима Кучмы, учитывая такие факторы, как энергетическая зависимость, генетическое и историческое влияние России и ее географическая близость к Украине. Задолго до «оранжевой революции» 2004-го швейцарская газета Neue Zurcher Zeitung писала: «Часто остается незамеченным тот факт, что Россия даже в таких бывших советских республиках, как Украина или Беларусь, не может действовать по своему усмотрению. Президент Кучма, каким бы “незападным” он ни казался многим европейцам, не пустил Украину под крыло Москвы. Он усиленно лавирует между Востоком и Западом: Киев то заключает договор о создании Единого экономического пространства совместно с Россией, Казахстаном и Беларусью, то тут же начинает активно просить о принятии его в ЕС». (Данная тактика позволила Кучме избежать участи Слободана Милошевича и получить индульгенцию от Запада.)

Создать организованную русскую диаспору в таких условиях невозможно. В восточных и центральных областях страны это малочисленные, можно сказать, хорошо «законспирированные» кружки интеллигенции, лояльно настроенные к украинским властям и пользующиеся расположением российских чиновников.

Какой же выход видят для себя украинские русские? Одни перестают считать себя русскими, другие эмигрируют в Россию, третьи стают на путь вынужденной ассимиляции. Русских в Украине в 2001 году было 8 334,1 тыс. человек (17,3 % всего населения) – это на 3 170 тыс. человек, или на 26,6 %, меньше, чем в 1989 году. Ощутимо сократилась численность русского населения даже в Крыму (на 155 тыс. чел., или 11,6 %), в Донецкой (на 473 тыс. чел., или 20,4 %) и в Луганской (на 287 тыс. чел., или 22,5 %) областях и даже в Севастополе (на 22 тыс. 100 чел., или 8,2 %). Именно это падение обусловило убыль общей численности населения в Украине (с 51,9 млн. чел. в 1989 году до 48,2 млн. чел. в 2001-м).

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Посол России в Киеве Виктор Черномырдин неоднократно публично заявлял, что в Украине нет проблем ни с русским языком, ни с русскими. Вопрос о придании русскому языку статуса государственного поднимался в Крыму в первые годы украинской независимости. Однако эти инициативы не находили поддержки в других областях страны, в том числе и юго-восточных. А вот реакция на них со стороны администрации Кучмы была жесткой, подчас выходившей за конституционные рамки. Проводились этнические чистки среди чиновников, сотрудников МВД и Службы безопасности Украины, а также русской части предпринимателей. Заодно осуществлялась теневая экономическая деятельность по разделу предприятий между родственниками и ближайшим окружением Кучмы. В результате русские, встававшие на защиту родного языка, теряли свои позиции в среде региональных элит, а статус самого русского языка становился все ниже.

Начиная примерно с 2000 года русские, в том числе в Крыму, стали активно изучать украинский язык, поступать в украиноязычные вузы, в первую очередь в Киеве. В Симферополе самой популярной школой (в том числе дети офицеров ВМФ России) считается украинская гимназия.

Основная масса граждан Украины владеет и русским, и украинским языками, но русский – это язык общественного, семейного и бытового общения, в том числе среди высшего звена украинской политической элиты, тогда как украинский – язык «служебного пользования». Практически все тиражные газеты в Киеве издаются на русском языке. Спрос на художественную литературу на русском языке несопоставим со спросом на украиноязычные издания. Происходит активное взаимопроникновение языков, формируется новый язык – суржик, смесь русского и украинского.

Данный лингвистический фактор, а также и то, что в украинском паспорте отсутствует графа «Национальность», способствуют взаимной ассимиляции русских и украинцев. Да и руководство страны как при Леониде Кучме, так и при Викторе Ющенко в общем-то стремится ускорить этот процесс. (Еще в 1995-м Роман Безсмертный, в то время соратник Кучмы, а ныне лидер фракции Ющенко «Наша Украина», разработал концепцию ассимиляции крымско-татарского народа, за что крымские татары подали на него в суд.)

2004–2006 годы стали апофеозом борьбы криминально-олигархических кланов за власть в Украине. К сожалению, в ходе этого противостояния русский язык стал предметом торга. Уже после выборов в марте 2006-го местные советы города Севастополь, Луганской, Харьковской и ряда других областей постановили придать русскому языку статус регионального. Проводниками этой идеи были ближайшие сторонники Кучмы – те, кто в период его правления боролся против придания русскому языку статуса официального или государственного. В настоящее время они защищают свои экономические интересы, используя богатый личный опыт, но уже в реверсном направлении. И хотя инициированная ими акция нашла поддержку у местных жителей, отмена центральными властями и местными прокурорами решений местных советов не вызвала массовых протестов.

В условиях, когда русские занимают низшую ступень на социальной лестнице украинского общества, а вопросы выживания людей перешли из социальной плоскости в плоскость биологическую, русские не в состоянии самостоятельно отстаивать свои права в Украине. Они и впредь будут оставаться лишь политическим инструментом националистической элиты Украины, избравшей западный вектор развития.

Россия. Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 21 августа 2006 > № 2906336 Борис Зажигаев

"Проблема-2007": что дальше?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2006

Н.К. Арбатова – д. полит. н., директор научных программ комитета «Россия в объединенной Европе». Статья написана на основе концепции о модернизации СПС, подготовленной коллективом под руководством автора в составе д. э. н. Ю.А. Борко (Ассоциация европейских исследований), д. ю. н. С.Ю. Кашкина, к. ю. н. П.А. Калиниченко (Международный центр партнерства и развития Россия – ЕС), д. ю. н. М.Л. Энтина (Фонд европейского права).

Резюме Окончание срока действия Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Европейским союзом следует использовать для того, чтобы вывести отношения на качественно новый уровень. Целью модернизированного СПС может и должна стать ассоциация России и ЕС.

30 ноября 2007 года истекает срок действия Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) – документа, лежащего в основе взаимоотношений России и Европейского союза. СПС, подписанное Российской Федерацией и Европейскими сообществами на греческом острове Корфу, а также их государствами-членами 24 июня 1994-го, вступило в силу 1 декабря 1997 года. Заключенное на 10 лет, Соглашение предполагало последующую автоматическую ежегодную пролонгацию в случае, если ни одна из сторон не будет заявлять о его денонсации.

СПС сыграло важнейшую роль в установлении, расширении и развитии качественно новых отношений между Россией и ЕС. Об эффективности документа красноречиво говорит достигнутый на сегодняшний день объем реального сотрудничества во всех сферах деятельности. Однако в последнее время становится все более очевидным, что по сравнению с началом 1990-х, периодом подготовки СПС, ситуация изменилась коренным образом. Преобразились и Россия, и Евросоюз, и характер взаимоотношений между ними, да и весь мир. Отношения партнерства и сотрудничества стали повседневной практикой, а политическое взаимодействие давно перешагнуло рамки Соглашения. Совместная инициатива по созданию в будущем четырех общих пространств, одобренная на саммите Россия – Евросоюз в мае 2005 года, выводит отношения на качественно новый – стратегический – уровень взаимодействия.

Тесное «продвинутое партнерство» (cohesion/advanced partnership) требует адекватного оформления не в виде политических договоренностей, каковыми при всей их авторитетности являются совместные заявления саммитов Россия – ЕС, а в полноценном, юридически обязательном договоре. Возможность разработки подобного документа впервые обсуждалась на высшем уровне в апреле 2005-го президентом России Владимиром Путиным и председателем Европейской комиссии Жозе Мануэлом Дурао Баррозу. К обновлению правовой базы российский президент призывал и на саммите Россия – ЕС в Лондоне (октябрь 2005).

КОНСЕРВАТОРЫ И ПРОГРЕССИСТЫ

Различные политические силы и в Евросоюзе, и в России по-разному видят решение «проблемы-2007».

Европейские консерваторы не считают нужным что-либо менять в СПС. Их традиционная позиция – держать Россию на расстоянии вытянутой руки и не обременять европейскую внутреннюю повестку дня дополнительными проблемами. Число сторонников подобного подхода выросло после вступления в Европейский союз новых стран-членов, прежде всего государств Балтии и нескольких стран Центральной и Восточной Европы, обремененных «комплексом жертвы» по отношению к СССР и ставящих Советский Союз и Российскую Федерацию на одну доску.

В нашей стране оживились приверженцы ориентации на Азию (в первую очередь на Китай) и откровенные националисты, прикрывающие комплекс неполноценности в связи с утратой Россией статуса сверхдержавы идеями о том, что она, дескать, самодостаточна и должна оставаться самостоятельным «центром силы» в международных отношениях.

Разумеется, наша страна заинтересована в развитии добрососедских отношений, торговли и взаимовыгодного сотрудничества со всеми соседями. Не очень, правда, понятно, как углубление связей с ЕС помешает ей торговать, скажем, с азиатскими партнерами. Речь, однако, не только о торговле и сотрудничестве, а о выборе модели будущего политического и социально-экономического развития страны.

Как показал российский опыт, китайская модель – авторитаризм плюс НЭП – не дает желаемого результата на нашей национальной почве. Кроме того, несбалансированное сближение с КНР чревато тем, что в результате демографической экспансии Россия может фактически потерять Дальний Восток и Сибирь, а также превратиться в сырьевой придаток Китая и в свалку для отходов его растущей экономики. Что же касается идеи «народа-богоносца», то всерьез об этом невозможно говорить в ситуации, когда 70 % населения России живет беднее, чем 10 % наименее обеспеченных граждан США. А самоутешительное утверждение «мы бедные, зато самые духовные» не выдерживает критики в условиях чудовищной чиновничьей коррупции и организованной преступности, разъедающих все российское общество.

Вместе с тем и в Москве, и в западноевропейских столицах есть силы, убежденные в том, что откладывать поиски решения «проблемы-2007» нельзя.

В России существуют две группы, стремящиеся к повышению уровня отношений. Это прежде всего демократические круги политической элиты и экспертное сообщество, которые считают, что европейская модель, предполагающая страновые различия, но базирующаяся на общих фундаментальных принципах, лучше всего отвечает потребностям России, все еще находящейся в процессе системной трансформации. Вторая группа – часть высшего российского руководства. По их мнению, повышение планки в отношениях с ЕС символизирует важность роли России в современном мире, ее принадлежность к ядру государств, ответственных за международную безопасность и стабильность.

Что касается Европейского союза, то после провальных референдумов по Конституционному договору для Европы во Франции и в Нидерландах многим европейским политикам стало очевидно: прежняя стратегия Брюсселя, направленная на одновременное расширение и углубление процесса европейской интеграции, потерпела поражение. Выработка новой стратегии невозможна без стабильности по периметру границ Евросоюза, и прежде всего на его восточных рубежах. Повышение уровня отношений России и ЕС, сближение партнеров на основе не только общих интересов, но и ценностей устранят или значительно снизят возможность столкновения интересов на территории таких стран СНГ, как Украина, Грузия, Молдавия и Белоруссия. Иными словами, от решения «проблемы-2007» будут зависеть стабильность и развитие «расширенной» Европы, а также степень эффективности многостороннего сотрудничества по отражению новых угроз международной безопасности.

ПАРТНЕРСТВО ИЛИ АССОЦИАЦИЯ?

Возможны три варианта договорного оформления отношений между ЕС и Россией после 2007 года.

Первый. Продление действия СПС (в соответствии с его статьей 106) до тех пор, пока стороны не сочтут целесообразным заменить его новым документом.

Второй. Внесение изменений и дополнений в существующий текст (с учетом современного уровня «продвинутого партнерства» и реальных перспектив развития отношений на 10–15 лет) вплоть до включения в него положения о создании ассоциации.

Третий. Подготовка и подписание нового соглашения, которое, будучи ратифицировано Россией, Европейским союзом и его государствами-членами, полностью заменит СПС.

Третий вариант нереалистичен, поскольку требует ратификации принципиально нового документа. Это практически невозможно в условиях, когда и без того весомый груз взаимных претензий, проблем и недоверия еще более утяжелился после расширения Евросоюза за счет стран Центральной и Восточной Европы.

Кроме того, отказ от пролонгации СПС, во-первых, чреват возникновением вреЂменного правового вакуума, который неизбежно затронет интересы и отдельных российских граждан, и РФ в целом. Во-вторых, может серьезно пострадать цепочка торговых соглашений, связанных с СПС (соглашения по текстилю и стали). В-третьих, будет подорвана только что сложившаяся практика применения Соглашения.

Имеется в виду право российских граждан, работающих в странах – членах ЕС, напрямую ссылаться на статью 23 СПС в национальных судах государств-членов в целях защиты своих трудовых прав от дискриминации по признаку гражданства. (Прецедентом в данном случае явилось решение Европейского суда по делу российского футболиста Игоря Симутенкова. 12 апреля 2005-го суд постановил, что футболисты, участвующие в национальных чемпионатах стран, входящих в Европейский союз, не должны считаться легионерами, и указал на недопустимость нарушения спортивными организациями Европы положений специального двустороннего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между Россией и Евросоюзом, согласно которому российские работники в странах – членах ЕС имеют равное право на труд с местными гражданами. – Ред.) Европейский суд предписал всем национальным судам стран-членов применять СПС как имеющее преимущественную силу в том случае, если их национальные законы не обеспечивают россиянам таких же условий труда, как и соотечественникам. В случае утраты подобных правил или их повторного согласования граждане России и Европейского союза, деловые круги обеих сторон рискуют многое потерять.

Конечно, аналогичные положения можно предусмотреть и в новом соглашении, которое заменит СПС, но тогда Европейскому суду придется снова подтвердить их прямое действие. А до тех пор российские граждане будут пребывать бесправными.

Таким образом, остается два реальных варианта: автоматическое продление СПС и его модификация. Если, согласно первому сценарию, Соглашение сохранится в неизменном виде, а реальные отношения будут во все большей степени строиться на параллельно существующих новых актах, то через какое-то время положения СПС просто фактически утратят силу, продолжая, тем не менее, отягощать двусторонние отношения, вызывать разногласия и раздражение, тянуть в прошлое.

Сохранение в 2007 году действующего СПС, по сути, станет признанием неготовности партнеров к более тесному сближению. Этот факт, конечно, можно будет «подсластить» принятием ни к чему не обязывающей политической декларации о «стратегическом партнерстве» и ряда секторальных соглашений, которые и так время от времени заключаются для решения тех или иных конкретных задач. Именно к такому «малозатратному» варианту, который не потребует новой ратификации Соглашения, склоняются большинство заинтересованных лиц и в России, и в ЕС.

Однако с учетом курса на развитие стратегического «продвинутого партнерства» и исходя из того, что бОльшая часть СПС нуждается в коренной переработке, наиболее целесообразным и перспективным представляется второй вариант. Модернизировать Соглашение возможно посредством внесения поправок, коренным образом меняющих его содержание и даже название, но сохраняющих правовую преемственность. Целью модернизированного СПС может и должна стать ассоциация России и Европейского союза.

Известны три типа соглашений об ассоциации: Европейские соглашения (для стран Центральной и Восточной Европы), Соглашение об ассоциации и стабилизации (для Западных Балкан), Европейско-Средиземноморское соглашение (для государств Южного Средиземноморья). С юридической точки зрения ассоциацией – самой зрелой ее формой – являются и отношения между ЕС и Европейской ассоциацией свободной торговли (ЕАСТ), в которую входят Исландия, Лихтенштейн, Норвегия и Швейцария. Любопытно, что сторонники «российской самодостаточности», предостерегающие от излишней зависимости России от Евросоюза, зачастую предлагают швейцарскую или норвежскую модель отношений как возможный пример для подражания. Они, видимо, не отдают себе отчета в том, что тем самым призывают к наиболее высокому и обязывающему уровню ассоциационного объединения.

Бытует ошибочное мнение, будто ассоциация, в отличие от СПС, предусматривает в качестве конечной цели обязательное членство в ЕС, что сегодня не актуально ни для Брюсселя, ни для Москвы. Действительно, и в преамбулах, и в первых статьях Европейских соглашений упоминается о перспективе членства в Европейском союзе. А вот в первых статьях соглашений об ассоциации и стабилизации с Македонией и Хорватией ничего не сказано об их возможном вступлении в Евросоюз, хотя в преамбулах они всё же названы потенциальными кандидатами. Что касается соглашений об ассоциации со средиземноморскими странами, то перспектива их членства не рассматривается вообще.

На самом деле главным отличием СПС от соглашений об ассоциации является отсутствие в нем положений о либерализации движения товаров, лиц, услуг и капиталов. Нынешний российско-европейский документ в большинстве случаев предлагает вместо этого режим наиболее благоприятствуемой нации. Положения о практических шагах в нем отсутствуют, хотя в качестве конечной цели партнерства упоминается создание зоны свободной торговли. Ассоциация же изначально зиждется на зоне свободной торговли.

Соглашения об ассоциации, как правило, предусматривают план-график постепенного (в течение 10–12 лет) снижения таможенных пошлин и эквивалентных сборов вплоть до их полного устранения, отмену как количественных ограничений на импорт и экспорт, так и других равнозначных мер, а также запрет дискриминационного налогообложения в зависимости от места происхождения товаров. Отсутствие в СПС подобного рода положений создает значительные трудности для полной реализации его целей. По мнению чиновников из Минэкономразвития РФ, Россия готова приступить к переговорам о создании зоны свободной торговли с ЕС сразу после ее вступления в ВТО. При этом хорошо продуманный поступательный процесс по созданию такой зоны будет не противоречить, а соответствовать экономическим и торговым интересам России.

Мы не знаем, что ждет нас в будущем. У противников возможного членства России в Европейском союзе, составляющих большинство и в России, и в Евросоюзе, есть масса аргументов, сводящихся к слову «никогда». Никогда, мол, Россия с ее колоссальными географическими размерами не вступит в ЕС (хотя фактор численности населения играет более важную роль, чем география). Никогда Россия не поступится даже частью своего суверенитета (но даже СССР шел на подобный шаг, заключая с США широкомасштабные соглашения об ограничении и сокращении стратегических вооружений). Никогда Европейский союз не захочет выйти на границы с Китаем (и это при том, что через членство Турции Евросоюз готов выйти на границы самой нестабильной зоны в сегодняшнем мире – «расширенного» Ближнего Востока)…

Однако стремительная радикализация исламского мира в условиях распространения оружия массового уничтожения и расползания терроризма может привести к новому раскладу сил по линии Север – Юг, к новым союзам и коалициям. Опасность, которую несет в себе радикальный политический ислам, диктует необходимость стратегического союза между всеми членами евро-атлантического сообщества и их потенциальными единомышленниками за пределами региона. Поэтому не столь важно, станет ли Россия формальным членом ЕС, или будет заключен реальный, а не символический стратегический союз, основанный на защите общих ценностей и интересов. Наиболее крепкими и эффективными оказываются именно те союзы, которые объединяют равных во всех смыслах партнеров. Формирование четырех по-настоящему общих пространств между Россией и Европейским союзом в рамках модернизированного СПС может стать стратегической целью.

КАК ИЗМЕНИТЬ СПС?

Обновленное соглашение Россия – Евросоюз следует заключить на неограниченный срок. Одна из первых статей будущего документа должна содержать положение об изменении его названия с «Соглашения о партнерстве и сотрудничестве» на, скажем, «Соглашение о продвинутом партнерстве, учреждающее ассоциацию».

Необходимо существенно переработать преамбулу и четко заявить в ней о том, что Россия – это развитая страна с основами рыночной экономики и политической демократии. В тексте преамбулы следует отразить такие факторы и процессы, как высокий уровень современного партнерства, формирование четырех пространств, вступление России в ВТО, а также упомянуть о новых угрозах, прежде всего о международном терроризме и распространении оружия массового уничтожения, и борьбе с ними.

Раздел I «Общие принципы» можно преобразовать в раздел «Общие принципы и цели», включив в него нынешнюю статью 1 и дополнив рядом положений с учетом накопленного опыта и новых задач «продвинутого партнерства».

Раздел II «Политический диалог» следует преобразовать в раздел о политическом диалоге и сотрудничестве. В него необходимо включить статью, которая, по сути, юридически зафиксирует и закрепит современный уровень политического взаимодействия, а также дополнит его «развитием новых форм сотрудничества в целях решения общих задач и противостояния новым угрозам, в частности проблем обеспечения мира и безопасности, борьбы с международным терроризмом и организованной преступностью, а также поддержкой демократии и прав человека».

Затем должны следовать четыре раздела по вопросам формирования того или иного общего пространства. Как вариант надо внести изменения в раздел VII «Экономическое сотрудничество» и разбить его на четыре главы, по одной на каждое пространство. Надлежит сформулировать положения, отражающие содержание принятых в мае 2005 года «дорожных карт». В разделе об общем экономическом пространстве нужно предусмотреть пункт о составлении плана-графика полной либерализации торговли товарами в течение 10–12 лет.

В документе следует четко определить суть каждого из четырех пространств, например, таким образом.

Общее европейское экономическое пространство предполагает:

– свободное движение товаров, услуг, людей и капиталов;

– наличие единых правил и норм, обеспечивающих реализацию четырех свобод и равенство условий конкуренции;

– гармонизацию законодательства и тесную кооперацию в других областях экономической и социальной политики в той мере, в какой это необходимо для функционирования общего экономического пространства.

Общее пространство свободы, безопасности и правосудия предполагает:

– свободу передвижения, проживания и занятий, в том числе профессиональной деятельности, для граждан России и государств-членов; причем и тем и другим предоставляются такие же права (включая трудовые и социальные), какими пользуются граждане стран, на территории которых те находятся;

– одинаковые гарантии обеспечения личной безопасности граждан России и государств-членов, где бы они ни проживали в пределах данного пространства;

– сближение законодательства и практик осуществления правосудия в России и ЕС, а также тесное и постоянное сотрудничество органов правосудия, в том числе в борьбе с трансграничной организованной преступностью.

Общее пространство внешней безопасности подразумевает:

– регулярный диалог по всем вопросам международных отношений, внешней политики и безопасности (в первую очередь в Европе и прилегающих к ней регионах), осуществляемый в рамках постоянно действующих механизмов;

– совместные позиции и акции в области внешней политики и безопасности, если и когда Россия и Европейский союз сочтут это целесообразным или необходимым;

– теснейшее сотрудничество в деле предупреждения и противодействия международному терроризму;

– сотрудничество в военной области, в том числе с целью проведения совместных миротворческих, спасательных или гуманитарных операций.

Общее пространство научных исследований, образования и культуры подразумевает:

– тесное и систематическое сотрудничество в отраслях фундаментальной и прикладной науки на основе совместных многолетних рамочных программ и финансирования, а также гармонизированного законодательства, гарантирующего, в частности, право интеллектуальной собственности;

– формирование общеевропейского образовательного пространства на основе Болонского процесса, включая сближение систем образования, широкий обмен преподавателями, студентами и аспирантами, взаимное признание дипломов о высшем образовании;

– создание максимально благоприятных условий для развития культурных обменов, взаимного ознакомления с культурой европейских народов, формирования в широких слоях населения сознания общности европейской культуры при всем ее национальном многообразии.

Конкретизировать положения, посвященные четырем пространствам, можно в специальных протоколах, прилагаемых к Соглашению, или в отдельных соглашениях по этим пространствам, или в каких-то иных документах, например в годовых программах первоочередных действий, утверждаемых и контролируемых Постоянным советом сотрудничества. Важно подумать и о таких институциональных изменениях, которые отвечали бы цели создания четырех общих пространств. Сегодня внешнеполитическое взаимодействие России и Евросоюза в основном направлено на решение проблем в двусторонних отношениях, а не на выработку совместных инициатив по актуальным вопросам международной безопасности.

Отдельный протокол или декларацию в виде приложения к обновленному Соглашению можно посвятить комплексу проблем, возникших вокруг Калининграда. Статья 55 («Сотрудничество в области законодательства») изменяется и дополняется положениями о постепенном (в два этапа) сближении российского законодательства с законодательством ЕС на основе специальной индикативной программы, разрабатываемой совместно. Механизм гармонизации целесообразно закрепить в специальном соглашении о применении статьи 55, заключение которого в будущем должно быть предусмотрено Соглашением о партнерстве и сотрудничестве.

Существенная модернизация СПС потребует ратификации измененного Соглашения. Однако, поскольку его основу будут составлять совместно принятые инициативы, вероятность ратификации высока.

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2906793 Надежда Арбатова

В пламенных речах, прозвучавших в сентябре прошлого года на экономическом форуме Белоруссии и России, говорилось о необычайных успехах, «как никогда, тесной» интеграции. Однако именно в 2005-м стало очевидно, что в реальности идет процесс дивергенции экономик обеих стран. Геоэкономическая ориентация Минска меняется. По существу, Белоруссия уходит от России.

НА МЕРТВОЙ ТОЧКЕ

Самым точным индикатором степени готовности России и Белоруссии к интеграции является торговля. В 2005 году белорусские субъекты экономики купили российских товаров на 12,7 % меньше, чем годом раньше. Белорусский экспорт в Россию (а это теперь лишь около трети всего белорусского экспорта) упал в физическом объеме на 10,9 % и постепенно замещается поставками из других стран.

Множество нерешенных проблем на общем транспортном «поле» (в частности, вопросы, связанные с транзитными перевозками) являются отражением роста протекционизма с обеих сторон и свидетельствуют об отсутствии общего экономического пространства в данном сегменте рынка. Защитные меры, особенно со стороны правительства Белоруссии, затрагивают и такие сферы хозяйствования, как производство пива, макаронная и мукомольная промышленность, переработка сельскохозяйственной продукции, легкая промышленность. Минск всерьез стремится к вытеснению российских товаров, вводя квотирование и ограничения по ассортименту. По существу, 80 % розничной торговли в Белоруссии составляют отечественные товары. Кроме того, и белорусские предприятия, действующие на российском рынке, и российские компании, работающие в Белоруссии, всё в большей степени ощущают неравенство условий хозяйствования.

Прямое и скрытое субсидирование белорусским государством промышленности и сельского хозяйства не просто продолжается, а переходит в активную фазу. Так, программа возрождения села обойдется бюджету примерно в 10 млрд долларов. Практика предоставления косвенных субсидий крупным предприятиям, препятствующая здоровой конкуренции, является нарушением обязательств, оговоренных в соглашениях с Россией.

Имея асимметричную структуру торговли с Россией, правительство Белоруссии, вопреки расчетам Кремля, ведет себя крайне неадекватно. Эта асимметрия, равно как и нервная реакция на нее белорусской стороны, и обусловила торговые войны на рынке пива, сахара, муки, хлебобулочных изделий и готовых пищевых продуктов в целом. При ухудшении политических отношений кризис белорусского экспорта на восточном направлении неизбежен, особенно в том случае, если снизится интенсивность поставок нефти на перерабатывающие заводы Белоруссии. А ведь именно российский рынок – основной гарант текущей экономической безопасности Белоруссии.

Не сдвинулся с мертвой точки и проект создания общей валюты. Детально продуманный план, предполагавший введение в Белоруссии российского рубля, оказался, по сути, неприемлемым для Минска в силу идеологической и ценностной несовместимости экономической политики обеих стран. Государственная собственность Белоруссии системно не способна интегрироваться с частной собственностью в России. Минск же вообще исключает саму идею взаимного проникновения капитала. Наличие проблем, связанных с расчетами за энергоресурсы, уплатой НДС, участием российского капитала в приватизации целого ряда белорусских предприятий, – признак того, что текущее состояние торговли во многом определяется не столько политикой правительств, сколько традиционными экономическими связями субъектов хозяйствования двух государств.

НОВАЯ ДИНАМИКА-2005

Если в 2004 году экспортная ситуация в Белоруссии складывалась в пользу российского экономического пространства (диаграмма 1), то в 2005-м она существенным образом изменилась (диаграмма 2).

Одни аналитики пытаются объяснить это переходом с 1 января 2005 года на новый принцип взимания НДС (по стране назначения. – Ред.). По мнению иных экспертов, причина в том, что для Минска более выгодными и перспективными стали другие рынки – западные. Западный «империализм», который подвергается ожесточенным атакам со стороны официального Минска, закупает все больше белорусской продукции, причем стратегической – нефтепродукты. На сегодняшний день второй и третьей экспортной площадкой Белоруссии являются Нидерланды и Великобритания – страны, которые, как и весь Европейский союз, осуждают политический режим Лукашенко. В 2005-м Нидерланды закупили в 3,3 раза больше белорусской продукции, чем годом раньше. Не отстает и Франция, покупая в Белоруссии в 3,8 раза больше товаров по сравнению с 2004 годом. Только за первую половину 2005-го голландские потребители (хотя и не только они – сказываются офшорные потоки) заплатили за бензин и дизтопливо свыше 1 млрд долларов, а англичане – 500 млн долларов. За счет разницы цен на нефтепродукты по сравнению с 1999 годом Белоруссия дополнительно получает около 3 млрд долларов в год. Чистая прибыль, естественно, меньше, но сопоставима с 1 млрд долларов. Удивительно, но Соединенные Штаты – «заклятый враг» белорусского руководства – увеличили импорт из Белоруссии почти на 50 %.

Когда ряд стран Восточной Европы вступили в мае 2004-го в Европейский союз, большинство экспертов с пессимизмом оценивали перспективы развития белорусского экспорта. И действительно, начало «новой экономической истории» региона оказалось чревато негативными последствиями для тех, кто оказался за пределами Новой Европы. Вариант некоего «нового соседства», предложенный западными странами в качестве замысловатого педагогического хода (по сути, суррогат полноценной интеграции), не может восприниматься экономистами всерьез. Решающим фактором развития остается международная и региональная конкуренция.

С течением времени, однако, экономические реалии изменили ситуацию к лучшему. Теперь Белоруссия, продавая более дорогие нефтепродукты, может вообще не принимать в расчет роль западных инвестиций. Фиксируется устойчивый рост белорусского экспорта в страны СНГ и другие регионы, находящиеся за экономическими границами объединенной Европы. За первое полугодие 2005 года объем белорусского экспорта вырос на 19,7 %, а объемы внутренних и внешних продаж достигли показателя примерно 20 %.

Формирование нового геоэкономического качества в Белоруссии налицо. Пошли даже разговоры об «автоматической интеграции Белоруссии» в Европейское экономическое пространство.

В то же время в результате сокращения экспорта в Россию на складах белорусских предприятий стал накапливаться экспортный товар, в частности машины и оборудование. По ряду позиций россияне в два раза сократили закупки белорусской техники и комплектующих.

В этих условиях восстановление Белоруссией своих экспортных позиций на восточном фланге становится не только оперативной, но и стратегической задачей. Есть, правда, и альтернатива – вообще отказаться от активности на российском рынке и заняться более далекими и интересными для нас рынками Латинской Америки и Африки.

ЭКСПОРТНОЕ ЛИЦО БЕЛОРУССИИ

Что представляет собой структура экспорта нашей малой открытой экономики? Белоруссия получает значительные доходы от переработки российской нефти, выемки из своих недр калийной соли и производства качественной металлопродукции (Жлобинский металлургический завод, пожалуй, единственный перспективный во многих отношениях потенциальный экспортер). При этом экспортный потенциал нефтепродуктов и калия явно превышает потенциал всех остальных вывозимых товаров. За счет продажи нефтепродуктов и калия за пределами СНГ Белоруссия получает около 4 млрд долларов.

Между тем ни чужая нефть, ни собственные ресурсы не могут быть признаны в качестве ведущей, ударной силы белорусского экспорта. Проходящее под «знаком» нефтепродуктов, повышение объемов белорусских продаж на рынках Европейского союза может в любой момент прекратиться. Следует быть готовыми к такому повороту событий и уже сейчас принимать меры по поиску новых и стимулированию старых рынков.

В первой десятке белорусских товаров нет ни одного обладающего прорывным потенциалом. Технический уровень нефтеперерабатывающей промышленности, равно как и производства черных металлов, возможно, достаточно высок. Но это не отрасли high tech, не новейшие направления мировой экономики, которые могли бы придать мощный импульс развитию экспорта.

В стране отсутствуют сегменты экономики, способные содействовать интенсификации продаж новой белорусской продукции на мировых рынках, где лидируют фармацевтические фирмы, информационные и телекоммуникационные транснациональные корпорации. Нет и эффективных проектов сотрудничества Белоруссии и России по этим направлениям. По существу, происходит столкновение корпоративных интересов лоббистских групп. Два государства борются (не всегда открыто) друг с другом, вместо того чтобы направить свои усилия на выполнение общей системной задачи – создание плацдарма для движения вперед.

СБЛИЖЕНИЕ ИЛИ РАЗРЫВ?

Наше общее движение по пути экономической интеграции отличается низкими темпами и значительной неопределенностью целей. Российское руководство в последнее время ведет себя более эгоистично и уделяет меньше внимания ситуации на постсоветском пространстве, на котором начались дивергентные процессы и усилилось влияние США и стран – членов Евросоюза.

Ситуацию осложняет появление нового вызова и для самой России – необходимость расстаться с привычкой рассматривать свои политические и экономические интересы на постсоветском пространстве как «внутренние». В ближнем зарубежье России стоило бы развивать именно внешнеполитическую активность, формируя вокруг себя новое экономическое и политическое пространство. При таких задачах партнерство с Минском должно медленно, но верно переместиться на более низкий уровень. Конечно, необходимо выдерживать определенный темп, добиваться знаковых успехов, не растрачивать имеющихся ресурсов, но не следует концентрировать усилия на быстрейшей и полнейшей интеграции только с Белоруссией. Союз обеих стран немногого будет стоить, если станет разваливаться СНГ, а стратегические партнеры России уйдут в НАТО и ЕС.

Размежевание если и не произошло окончательно, то с каждым годом все более ощутимо. Бессмысленные информационные атаки на Россию, несколько нервозные, придают больше политического веса белорусским политическим элитам, провинциальным по духу. Россия же по необъяснимой причине отмалчивается, сохраняя традиционно советскую многозначительность, а по сути, проявляя боязнь выступить в качестве сильной державы.
К чему может привести нынешняя белорусско-российская интеграционная действительность? Еще в 2003 году, когда президент Белоруссии однозначно взял курс на суверенность и сохранение государственности, одобренный значительной частью национальной элиты, включая оппозицию, стало очевидно: полноценное единое российско-белорусское государство будущего не имеет. Возможны следующие варианты развития отношений между Минском и Москвой.

1. Инерционный путь. Процесс объединения продолжается, однако принципиальные вопросы и проблемы по-прежнему не входят в повестку дня. Вместе с тем не затихает интеграционная суета и лихорадка, особенно в связи с приближающимися в обеих странах президентскими выборами. Игра в интеграцию лишь запутает партнеров и сделает их заложниками сиюминутных интересов.

2. Новаторская стратегическая модель «четверка». Российская Федерация и Белоруссия развиваются в Едином экономическом пространстве на основе учета интересов всех членов этой организации. Если данный процесс окажется конструктивным, то не исключена и активизация участия в нем Украины.

3. «Постсоветское увядание». Отношения между Белоруссией и Россией как членов Содружества Независимых Государств развиваются в контексте эволюции СНГ. В данном случае, особенно в условиях действия инерционной модели, следует ждать фактического разрушения интеграционных процессов, возникает перспектива длительной исторической неопределенности.

Самой действенной стратегией Минска в этих условиях является использование всех механизмов сотрудничества в целях защиты собственных национальных экономических интересов и приведение их в соответствие с сегодняшними реалиями. Мы уже не можем требовать от России каких-либо привилегий на рынке – в частности, чтобы она продавала нам ресурсы по своим внутренним ценам.

Развитию отношений с Москвой препятствует не только отсутствие политической воли, но также и наличие серьезных формальных барьеров при осуществлении прав граждан обеих стран. Хотя и подписан ряд соглашений о равных возможностях белорусов и россиян в виртуальном «едином государстве», но в реальности их права расходятся. Давно пора менять устаревшие политические традиции. Наша важнейшая общая задача – формирование новой среды обитания граждан двух государств. В этой связи важнейшими являются следующие приоритетные направления белорусско-российского взаимодействия:

- обеспечение действительно свободного движения рабочей силы, товаров, капиталов и ресурсов. Для этого, в частности, необходимо уравнять права белорусов и россиян в таких важнейших вопросах, как регистрация при посещении страны (отмена регистрации), получение экстренной медицинской помощи, лечение в государственных медицинских учреждениях, покупка жилья и земельной собственности, получение высшего образования за счет средств из национального бюджета (по национальным сертификатам или ваучерам);

- совместная добыча нефти и газа за счет образования новых хозяйствующих субъектов, использующих акционерный капитал Белоруссии и ее рабочую силу. Белорусская сторона может сформировать некую местную народную акционерную компанию, которая занялась бы разработкой газовых и нефтяных месторождений для Белоруссии. Такая компания послужила бы моделью нового экономического взаимодействия обеих стран. А приход белорусских АО на российский монополизированный рынок стал бы мощным фактором устранения одиозного олигархата в сырьевых отраслях России. Российский капитал в свою очередь мог бы участвовать в создании в Белоруссии перерабатывающих комплексов на основе действующих химических и нефтехимических заводов. Транспарентные российско-белорусские корпорации имели бы шанс стать совершенно новым экономическим феноменом, способным снизить роль эгоистичных монопольных субъектов и собственников, появившихся на первой стадии неэффективной приватизации;

- создание системы стратегического партнерства в социальных сферах России и Белоруссии (а возможно, и других стран – членов СНГ), предполагающей унификацию или простую совместимость страховых институтов двух государств. Например, следует обеспечить универсальность страховых полисов гражданской ответственности, а в области социального страхования разработать механизм национальных трансфертов в соответствии с индивидуальными страховыми планами. Требуется также универсализация налогового законодательства для физических лиц обеих стран, а впоследствии и для хозяйствующих субъектов.

В результате реализации этих и иных мер исчезнут разделяющие два государства экономические и социальные барьеры. Если это не произойдет, белорусские граждане предпочтут интегрироваться в другое социальное и экономическое пространство – европейское.

Белоруссия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2906337 Леонид Заико

Битва за Черноморский флот

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2006

Ю.В. Дубинин – заместитель министра иностранных дел РФ в 1994–1999 годах, заслуженный работник дипломатической службы Российской Федерации, профессор МГИМО (У) МИД РФ. Подробный очерк о событиях, описанных в статье, включен в книгу Ю.В. Дубинина «Дипломатический марафон», которая вышла в 2005 году в издательстве «АвиаРус-ХХI».

Резюме Урегулирование статуса Черноморского флота было одной из сложнейших проблем, доставшихся России в наследство от СССР. Когда сегодня в Киеве, используя разные предлоги, вновь ставят под вопрос межгосударственные договоренности, следует помнить о том, чего тогда стоило достичь баланса интересов.

После развала СССР урегулирование проблемы Черноморского флота (ЧФ) между Россией и Украиной заняло восемь долгих лет. Казалось, эта страница перевернута. Однако сегодня в Киеве вновь находятся силы, которые, используя разные предлоги, ставят под вопрос межгосударственные договоренности. В этой связи полезно хотя бы вкратце вспомнить о том, как в результате беспрецедентного дипломатического марафона, изобиловавшего множеством драматических поворотов, удалось развязать этот сложнейший из узлов, доставшихся в наследство от Советского Союза.

ДЕРЗКИЙ ШАГ КИЕВА

Президент Украины Леонид Кравчук подписал 5 апреля 1992 года указ «О неотложных мерах по строительству вооруженных сил Украины». В соответствии с ним Черноморский флот бывшего Советского Союза переводился под юрисдикцию Киева, а на базе его сил, дислоцированных на украинской территории (это означало практически на базе всего ЧФ), должны были быть незамедлительно созданы Военно-морские силы Украины. Никаких оснований, дававших право на такую постановку вопроса, у Киева не было. Более того, в то время флот находился в составе Объединенных вооруженных сил Содружества Независимых Государств (ОВС СНГ) и был частью Военно-морского флота СНГ, которым командовал адмирал флота Владимир Чернавин.

Москва экстренно отреагировала на этот шаг: 7 апреля президент Российской Федерации Борис Ельцин издал встречный указ, в соответствии с которым Черноморский флот, напротив, ставился под юрисдикцию России. Разрешить возникший кризис Кремль предложил путем переговоров, на время которых действие обоих упомянутых указов было приостановлено.

ПЕРВЫЙ КОНТАКТ

Уже 16 апреля я вместе с первым заместителем главнокомандующего ВМФ СНГ Феликсом Громовым был направлен в Киев для подготовки переговоров. Директивы, утвержденные главой нашего государства, были предельно краткими: «Вести дело к тому, чтобы окончательная договоренность с Украиной включала на взаимосвязанной основе принципы и конкретные параметры передачи части Черноморского флота Украине, а также договоренности об условиях базирования и всех видов обеспечения Черноморского флота Объединенных вооруженных сил Содружества Независимых Государств». Если резюмировать, то решение проблем ЧФ предполагало непременное решение проблемы его базирования.

Моим украинским партнером оказался Антон Бутейко – советник президента Украины, руководитель Службы президента по международным делам. Суть его концепции была предельно проста: Черноморский флот должен стать украинским. Пространно изложенная, она, однако, не подкреплялась никакой серьезной аргументацией. В ответ мы предложили опираться на ряд уже заключенных в рамках СНГ соглашений, в частности Минское и Алма-Атинское, которые имели прямое отношение к ЧФ. Особенно важным я считал Протокол рабочей встречи глав государств Содружества Независимых Государств о военно-морской символике, подписанный в Москве на самом высоком уровне 16 января 1992 года. В этом документе подтверждалось, что Военно-морской флот бывшего СССР входит в состав Стратегических вооруженных сил СНГ с весьма важным для решения возникшей проблемы уточнением: «За исключением части сил Черноморского флота, которые войдут в состав вооруженных сил Украины». Оно было собственноручно вписано в документ президентом Кравчуком. Далее следовало указание на то, что вопрос о передаче Украине части кораблей и судов ЧФ должен быть решен на основе соглашения между Россией и Украиной. Таким образом, расхождение между претензией на весь Черноморский флот и тем, что было письменно сформулировано в Протоколе украинским президентом, было разительным.

Мы настойчиво ставили вопрос о базировании ЧФ, но собеседники уходили от его обсуждения. Открытым данный вопрос остался и после того, как я сослался на Соглашение о создании Содружества Независимых Государств (8 декабря 1991 года), подписанное в том числе и президентом Украины. Оно гласило, что «государства – члены Содружества… совместно гарантируют необходимые условия размещения, функционирования, материального и социального обеспечения Стратегических вооруженных сил». Это непосредственно относилось к Черноморскому флоту. Однако ссылки на документы СНГ вызывали негативную реакцию наших партнеров.

В итоге удалось сойтись во мнении, что предметом будущих переговоров станет вопрос о ЧФ, и договориться об их начале. Первый контакт показал, что к переговорам по существу проблемы в Москве и Киеве подходили с прямо противоположных позиций.

Тем временем обстановка на самом Черноморском флоте все более осложнялась в результате односторонних действий Киева. Личный состав склоняли к принятию украинской присяги, чтобы тем самым де-факто «украинизировать» это соединение. Моряки флота, которым в тот крайне ответственный период командовал адмирал Игорь Касатонов, держались стойко, но это не снижало серьезности возникшей политической проблемы.

29–30 апреля в Одессе прошла первая официальная встреча государственных делегаций обеих стран по ЧФ под руководством вице-председателей Верховных Советов России Юрия Ярова и Украины Василия Дурдинца. Договориться сумели только о введении моратория на односторонние действия в отношении Черноморского флота, который, впрочем, Украина не соблюдала. Перспектив решения встреча не выявила, с украинской стороны не просматривалось никакого интереса к урегулированию на взаимоприемлемых условиях.

ИДЕЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДОГОВОРА

Тем временем значительно осложнился весь комплекс отношений между Россией и Украиной. Все более настоятельной становилась потребность обсудить их в ходе встречи на высшем уровне. По инициативе российской стороны такая встреча была проведена в Дагомысе – пригороде Сочи в июне 1992 года. Мне была поручена подготовка предложений по политической концепции предполагавшихся там переговоров.

Я исходил из следующего.

Ликвидация Советского Союза породила между Россией и Украиной большое число спорных, а порой и конфликтных вопросов. Дело их решения продвигалось с трудом, а зачастую и вообще происходило топтание на месте. Это создавало впечатление общего неблагополучия и бесперспективности отношений, что ни в коей мере не отвечало коренным интересам ни России, ни, как мне представлялось, Украины.

Наибольшую остроту приобрела проблема Черноморского флота. Весьма явное различие в подходах к ее решению подпитывалось и стимулировалось, а трудности усугублялись и подогревались крайними националистическими силами Украины. Эти силы были бы не прочь замкнуть на указанные трудности все отношения между обеими сторонами, сделав их заложниками конфликта, тлеющего вокруг ЧФ и чреватого международными последствиями.

Киев же решать проблему флота с Россией на взаимоприемлемой основе не хотел, считая, видимо, что время работает на Украину. При этом в рамках переговоров собственно по ЧФ у Москвы, несмотря на ее выверенную правовую позицию и готовность к сбалансированному решению, не хватало переговорного ресурса, способного заинтересовать Киев.

Требовалось свести главные проблемы в единое поле, сформулировать концепцию отношений с Украиной и обозначить вектор их движения, вписав в этот контекст и проблему Черноморского флота. Я обратился к опыту активизации отношений с крупными государствами, накопленному нашей дипломатией. Он строился на взаимосвязи следующих ключевых элементов: расширение контактов на всех уровнях с проведением регулярных встреч руководителей государств, наращивание договорно-правовой базы, создание с этой целью необходимых переговорных механизмов, сочетание усилий на различных направлениях межгосударственных отношений и т. д.

В качестве основной цели на этапе становления российско-украинских отношений была выдвинута задача заключения общеполитического договора. Такая цель, вполне естественная для выстраивания отношений едва ли не со всеми государствами, в данном случае приобретала особый смысл.

Дело было в том, что у Украины в силу специфики процесса формирования ее территории фактически не было юридически оформленных границ. Важность же подобного оформления была очевидна и настоятельна. Это позволяло рассчитывать на особую заинтересованность Киева в заключении политического договора с Россией как шага большой важности в вопросе международно-правовой фиксации территориального статуса Украины.

Россия, естественно, была заинтересована в том, чтобы нормализовать отношения с крупнейшим соседом в Европе и определить их характер. Но особенно важно, что подготовку общеполитического договора можно было сочетать с переговорами по Черноморскому флоту. У нас появился бы тот самый дипломатический ресурс, который мог бы существенно усилить российские позиции в поисках решения проблемы ЧФ. Мне представлялось, что в этом состояла единственная надежда прийти к взаимоприемлемому урегулированию. Данные соображения были одобрены российским руководством.

23 июня в Дагомысе собрались все первые лица как России, так и Украины: президенты, председатели Верховных Советов, руководители правительств, министры. Главные итоги переговоров были зафиксированы в Соглашении между Российской Федерацией и Украиной о дальнейшем развитии межгосударственных отношений.

Президент Ельцин предложил украинской стороне разработать полномасштабный политический договор, отражающий новое качество отношений между Россией и Украиной. Предложение было принято украинскими гостями. В первом же пункте подписанного в Дагомысе Соглашения стороны зафиксировали намерение незамедлительно приступить к подготовке такого документа.

В Соглашение была включена следующая формулировка: «В связи с созданием своих Вооруженных сил Стороны подтвердили важность продолжения переговоров по созданию на Черном море ВМФ России и ВМС Украины на базе Черноморского флота». И далее: «Они (Россия и Украина. – Ю.Д.) согласились на договорной основе использовать существующую систему базирования и материально-технического обеспечения». Эта договоренность становилась после Дагомыса основополагающей в дальнейших переговорах по Черноморскому флоту.

Форсированно решить проблему ЧФ оказалось невозможным и после Дагомысского саммита. Поэтому на встрече в Ялте 3 августа 1992 года президенты России и Украины договорились отложить урегулирование проблемы до конца 1995-го. А тем временем флот был выведен из состава ОВС СНГ и подчинен непосредственно главам обоих государств. На встрече 17 июня 1993 года под Москвой (Завидово) президенты согласились даже ускорить раздел флота в пропорции 50 на 50. Однако соглашение, подписанное в Завидове, так и не было ратифицировано.

В сентябре того же года в крымской Массандре состоялась еще одна встреча на высшем уровне. Подписанный там Протокол об урегулировании проблем Черноморского флота поручал «государственным делегациям Российской Федерации и Украины в месячный срок проработать все вопросы, связанные с разработкой Соглашения, в соответствии с которым весь Черноморский флот со всей его инфраструктурой в Крыму используется Россией и получает российскую символику при том понимании, что российская сторона будет производить соответствующие расчеты за ту половину Черноморского флота, включая инфраструктуру, которая в силу предыдущих договоренностей должна была бы отойти к Украине».

Руководство государственной делегацией Российской Федерации на переговорах по проблеме Черноморского флота было поручено мне; украинскую возглавлял Борис Тарасюк.

Переговорный процесс, нелегкий сам по себе, еще более осложнялся жесткими действиями Украины. 8 апреля 1994 года украинские военные предприняли попытку задержания в порту Одессы гидрографического судна «Челекен», выполнявшего плановую работу по обслуживанию средств навигационного оборудования. В ночь с 10 на 11 апреля отряд украинских военнослужащих численностью до 120 человек осуществил насильственный захват 318-го дивизиона кораблей резерва ЧФ с береговой базой, узлом связи, имуществом, оружием. Личный состав береговой базы был вывезен в поселок Чебанка в 10 км от Одессы. Это создало критическую ситуацию. Меня срочно направили в Киев, где я обсудил положение с президентом Украины. В итоге была достигнута устная договоренность о базировании Черноморского флота Российской Федерации в Севастополе.

ОБХОДНОЙ МАНЕВР

15 апреля 1994 года президенты России и Украины подписали в Москве Соглашение о поэтапном урегулировании проблем Черноморского флота. Оно, в частности, предусматривало, что Украине отойдет 15–20 % кораблей и судов ЧФ. Предусматривалось также раздельное базирование российского и украинского флотов.

Вопросы конкретного выполнения этого Соглашения обсуждались 21 апреля на встрече в Севастополе министров обороны обеих стран Павла Грачёва и Виталия Радецкого. Там была внесена полная ясность в отношении раздела плавсредств ЧФ между Россией и Украиной. В то же время Радецкий, отступая от того, о чем было устно условлено с Кравчуком, сорвал решение вопроса о базировании Черноморского флота Российской Федерации.

К июлю 1994-го, когда на пост президента Украины вступил Леонид Кучма, решение по флоту все еще не было найдено. Более явственной становилась необходимость увязать данную проблему с политическим договором между Россией и Украиной. Украинская же сторона стремилась избежать такой увязки и, заключив политический договор, оставить проблему ЧФ в подвешенном состоянии. Киев усиленно добивался того, чтобы Ельцин посетил Украину с официальным визитом, но в Москве считали, что визит должен состояться только после завершения подготовки политического договора и решения проблемы Черноморского флота.

Подготовка текста общеполитического договора между Россией и Украиной началась 11 августа 1994 года. Российскую делегацию возглавлял я, украинскую – Александр Чалый. К концу осени прошли три встречи государственных делегаций и был согласован почти весь текст документа, получившего название «Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной». По нашей инициативе в проект договора было внесено положение о том, что свои отношения обе страны, как дружественные державы, будут основывать на стратегическом партнерстве и сотрудничестве. Каждая из договаривающихся сторон обязывалась воздерживаться от каких-либо действий, направленных против интересов другой договаривающейся стороны, ни одна из них не должна была также допустить, чтобы ее территория использовалась в ущерб безопасности другой. В документе отмечалась необходимость формирования общего экономического пространства. В целом проект создавал правовую основу для развития дружественных отношений между Россией и Украиной при уважении территориальной целостности друг друга и подтверждении нерушимости существующих между ними границ.

Работа над проектом договора продвигалась быстро, но еще не была завершена, когда Леонид Кучма существенно поднял уровень руководства украинской делегацией: вместо Чалого ее возглавил один из наиболее влиятельных и стремительно шедших в гору государственных деятелей – вице-премьер Евгений Марчук, который впоследствии займет пост премьер-министра. Меня, в свою очередь, назначили заместителем министра иностранных дел.

Прилетев в Москву на переговоры, Марчук передал мне пожелание президента Кучмы о том, чтобы проект договора был парафирован. (Парафирование означает проставление инициалов представителей каждой из сторон на всех страницах документа с целью подтверждения его готовности к подписанию.) Расчет Киева был очевиден: вслед за парафированием добиться официального визита Ельцина в Украину и подписания договора. Я ответил, что мы не можем пойти на это до тех пор, пока не будет полностью завершена работа над проектом договора и пока не будет решена проблема ЧФ. Это не могло понравиться Киеву.

24 января 1995 года Кучма, прилетев в Москву, обратился к Ельцину с просьбой, чтобы все переговоры с российской стороны возглавил первый заместитель председателя Правительства РФ Олег Сосковец, быстро набиравший вес в государственной и политической жизни России. Сосковца незамедлительно вызвали в Кремль, где в присутствии Кучмы он получил соответствующее поручение. Тогда же было решено, что я стану его заместителем на переговорах.

Переговоры в новом составе в Киеве начались со вступительных заявлений Марчука и Сосковца. Последний закончил свою речь несколько странно. «Дипломаты привыкли вести переговоры ради переговоров, для них главное – сам процесс. Мы же приехали решать», – отчетливо произнес он, развернувшись вполоборота ко мне и улыбаясь. Далее состоялась встреча нашей делегации с президентом Кучмой, прошли переговоры по тексту договора, которые не привели к полному его согласованию, и, наконец, имела место беседа о ЧФ, продемонстрировавшая полное нежелание украинской стороны двигаться вперед. Затем состоялся разговор Марчука и Сосковца один на один, после чего Сосковец, собрав почти всю делегацию, объявил о своем решении незамедлительно парафировать политический договор.

Это была оглушительная новость. Стратегическая линия России на переговорах с Украиной перечеркивалась. Увязка двух проблем – политического договора и Черноморского флота – разрушалась. Судьба ЧФ, реальность его базирования в Севастополе оставались за бортом. Соглашаться с этим было нельзя.

– Если мы сейчас парафируем договор, – вырвалось у меня, – украинцы пошлют нас... по Черноморскому флоту!

Это напоминало крик души. Но все было тщетно. Спустя какой-то час церемония парафирования состоялась. С большой помпой.

У украинских коллег состояние, близкое к эйфории. Еще бы: договор парафирован, по ЧФ всё по-прежнему в подвешенном состоянии, Россия – в просительницах. Путь к визиту президента Ельцина в Киев, считают они, открыт. Кучма спешит заявить, что этот визит состоится в начале марта 1995 года.

Тем временем «взорвалась» печать и у нас, и в Украине. В газете «Сегодня» за 18 февраля появляется горький подзаголовок «Моряки считают, что их продали за бесценок». Дальше в статье следует близкое к действительности описание событий.

«...К недавно состоявшемуся в Киеве очередному раунду переговоров по флоту был существенно изменен состав российской делегации. Группу дипломатов, несколько лет работающую под руководством посла по особым поручениям Юрия Дубинина, возглавил вице-премьер Олег Сосковец, в компетенцию которого флот, мягко говоря, никогда не входил. Если верить слухам, на этой замене настоял в Москве глава украинской делегации, вице-премьер и влиятельный политик Е. Марчук, пожелавший видеть на переговорах партнера, равного себе по чину. И, как выяснилось, г-н Марчук в выборе не ошибся. Во всяком случае именно из рук г-на Сосковца он получил то, чего не мог выторговать у Москвы в течение 3 лет... “В отличие от Дубинина с Сосковцом можно иметь дело”, – скупо резюмировал свои успехи г-н Марчук. “Это победа украинской дипломатии!” – с удовольствием отметил министр иностранных дел г-н Удовенко».

Свое недовольство в открытом письме президенту Ельцину выразил офицерский состав Черноморского флота. С резко критическим заявлением выступил командующий ЧФ адмирал Эдуард Балтин. В нашем Министерстве иностранных дел – недоумение: как договор мог быть парафирован без соответствующего утверждения?

24 февраля посольство Украины вместе с нотой передало в МИД РФ послание Леонида Кучмы своему российскому коллеге. В этом полном вопиющего дисбаланса документе Черноморский флот не упоминался ни единым словом – и это после всех многочисленных переговорных перипетий! Вместе с тем там говорилось: «Позвольте еще раз выразить удовлетворение результатами киевского раунда переговоров государственных делегаций Украины и России, важнейшим итогом которого стало парафирование текста широкомасштабного Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве. В этой связи имею удовольствие пригласить Вас, Борис Николаевич, совершить государственный визит в нашу страну в удобное для Вас время». И далее пожелание, чтобы визит состоялся до 12 марта, то есть в кратчайшие сроки.

28 февраля Ельцин направляет краткий, но емкий ответ: «Благодарю за Ваше послание от 17 февраля 1995 года и за подтвержденное мне приглашение посетить Украину с официальным визитом, которому придаю исключительно важное значение… По нашему мнению, проект политического договора следовало бы доработать в точном соответствии с Меморандумом о гарантиях безопасности Украины, который мы вместе с Вами подписали в Будапеште в конце прошлого года.

Декларация по проблеме Черноморского флота, которую мы намерены подписать, должна обеспечить сразу после визита осуществление всех мероприятий первого этапа урегулирования этой проблемы без каких-либо дополнительных переговоров.

Важно подготовить к визиту и соглашение о реструктуризации государственного долга Украины по предоставленным Россией кредитам. Убежден, что определение конкретных сроков визита трудностей не вызовет».

Конечно, не на такой ответ рассчитывали в Киеве.

18 апреля Марчук, ставший к этому времени премьер-министром, был принят в Москве президентом Ельциным. Как отметил в интервью ИТАР–ТАСС помощник главы государства Дмитрий Рюриков, разговор проходил в атмосфере «предельной откровенности». Так на дипломатическом языке говорят о далеко не просто протекающих беседах.

По словам Рюрикова, Борис Ельцин открыто высказался относительно подходов украинской стороны в вопросе о ЧФ: «Из-за такой позиции мы то договариваемся, то расходимся, то принимаем решения, то отказываемся от них. Друзья и соседи так себя не ведут, надо уважать партнера». Ситуацию, когда Киев, подписав соглашение о реструктуризации долгов, отказался конструктивно подойти к предложениям по Черноморскому флоту, Ельцин назвал «попыткой перехитрить Россию». Президент остался неудовлетворенным привезенными в Москву предложениями по ЧФ и отметил, что «позиция России, зафиксированная в предыдущих соглашениях по Черноморскому флоту, справедливая, объективная и нравственная. От них Россия не отойдет. Соглашений по флоту заключено достаточно, заседаний экспертов – не перечесть, а сдвига нет». Ельцин предложил украинской стороне сделать выводы...

В общем Евгению Марчуку был преподан предметный урок: изощренная хитрость и пустые посулы – не лучший способ ведения серьезных переговоров. Такие методы способны лишь осложнить отношения между государствами и, помимо всего прочего, сослужить плохую службу партнеру по переговорам, доверие которого оказывается обманутым.

22 мая Леонид Кучма обратился к Борису Ельцину с посланием, полностью посвященным проблеме Черноморского флота. К письму был приложен проект соглашения. Поскольку документы исходили от самого президента Украины, то по указанию главы Российского государства они были скрупулезно проанализированы. Все заинтересованные министерства и ведомства сделали единодушный вывод: предложения не только не позволяют урегулировать проблему, но и перечеркивают многие предыдущие договоренности. Ответ украинскому президенту Ельцин решил дать в личной беседе с ним 26 мая в Минске, куда оба лидера направлялись на встречу глав государств СНГ.

Напряжение вокруг проблемы ЧФ достигло кульминации.

ПЕРЕЛОМ

В Минске Ельцин и Кучма договорились провести специальную встречу, которая должна была состояться 9 июня в Сочи, и посвятить ее главным образом проблеме Черноморского флота. 6 июня украинцы передали нам свой проект заключительного документа – совместное заявление, причем в подзаголовке уточнялось, что речь шла всего-навсего о коммюнике. В Киеве итоги сочинской встречи стремились изложить в наименее обязывающей форме по сравнению с теми российско-украинскими документами по ЧФ, что принимались ранее. По существу, проект отражал содержание послания Кучмы Ельцину от 22 мая.

По мнению всех российских экспертов, согласие с изложенным Киевом подходом означало бы ликвидацию всякой правовой основы нашего военно-морского присутствия в Украине. В украинских предложениях отсутствовало указание даже на то, что штаб Черноморского флота РФ должен располагаться в Севастополе. Я предложил отразить главные итоги переговоров в Сочи в форме Соглашения между РФ и Украиной по ЧФ, придав этому документу как можно более обязывающий характер. В Москве с этим согласились.

Переговоры в Сочи начались с беседы президентов один на один. Согласовать проект Соглашения с российской стороны было поручено мне, с украинской – министру иностранных дел Геннадию Удовенко. Ориентировку получаю минимальную: не настаивать на использовании нами «всех» объектов в Севастополе и на фиксации в Соглашении места расположения штаба ВМС Украины, оставив решение данного вопроса на усмотрение Киева. И это все, если не считать настоятельной просьбы подготовить текст в сжатые сроки. Работали мы с Удовенко предельно напряженно. Наконец документ готов. Президенты одобряют его без поправок. Сразу же следует подписание.

Соглашение обозначило ясные ориентиры – выявленный за несколько лет интенсивного совместного поиска баланс интересов обеих стран. Так, в нем было записано, что «основная база Черноморского флота Российской Федерации с размещением в ней штаба Черноморского флота Российской Федерации находится в г. Севастополь». Далее уточнялось, что «Черноморский флот Российской Федерации использует объекты Черноморского флота в г. Севастополь и другие пункты базирования и места дислокации корабельного состава, авиации, береговых войск, объектов оперативного, боевого, технического и тылового обеспечения в Крыму».

Ельцин остался очень доволен. На специально созванной встрече с журналистами президент России назвал подписание Соглашения «историческим событием», которое открывает путь дальнейшему развитию взаимоотношений России и Украины на основе стратегического партнерства, взаимного уважения и доверия. И если раньше мешали различные проблемы по Черноморскому флоту, то, заявил Ельцин, на этот раз они с Леонидом Даниловичем их урегулировали окончательно и «поставили на этом точку. Вопрос решен».

Выступавший вслед за российским президентом Кучма оценил достигнутые договоренности сдержаннее: «сделан очередной шаг», «развязали узел»... При этом он не преминул упомянуть об оставшихся проблемах.

Конечно, каждый из президентов, учитывая свое положение, не только комментировал случившееся, но и говорил о намерениях на будущее. Несомненно, впереди было еще много работы, и, казалось, мнение Кучмы звучало более реалистично, чем точка зрения Ельцина. Однако по большому счету прав оказался президент России: именно на основе сочинского Соглашения была урегулирована проблема Черноморского флота, процесс завершился подписанием 28 мая 1997 года трех основных соглашений по флоту. По моему предложению эти соглашения получили следующие названия: «О статусе и условиях пребывания Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины», «О параметрах раздела Черноморского флота», «О взаиморасчетах, связанных с разделом Черноморского флота и пребыванием Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины».

Надежное урегулирование требовало ратификации этих соглашений в законодательных органах России и Украины. Страсти вокруг судьбы ЧФ в нашей стране продолжали кипеть, и ратификация возможных договоренностей нужна была хотя бы для того, чтобы привести общественное мнение к какому-то общему знаменателю. Следовало обойти и опасные рифы, связанные с позицией парламента Украины. Процесс ратификации мог растянуться до бесконечности, а самое главное – и вовсе не дать положительного результата, как уже случилось с соглашением, подписанным в Завидове. Тем временем ситуация на Черноморском флоте оставалась бы, как и прежде, в подвешенном состоянии.

Чтобы избежать этой угрозы, я предложил воспользоваться положением Венской конвенции о праве международных договоров (1969), в соответствии с которой договор, подлежащий ратификации, может быть по согласию сторон введен в действие на временной основе сразу после его подписания. При этом имелось в виду, что ратификация будет произведена позже. Все эти предложения были приняты.

Наши проекты соглашений были переданы лично Кучме, и началась работа экспертов над ними. Однако Киев не прекращал попыток добиться визита Ельцина в Киев и заключения там общеполитического договора без подписания базовых соглашений по Черноморскому флоту. Таких попыток было несколько. Одна из них, казалось, могла увенчаться успехом.

Случилось это в 1997 году. Я в то время был послом Российской Федерации в Украине в ранге заместителя министра иностранных дел. Кучма встретился с Ельциным в Москве и по возвращении домой объявил сенсационную новость: президенты договорились о том, что Борис Ельцин прибудет в Киев для подписания общеполитического договора, а тем временем работа над урегулированием проблемы Черноморского флота продолжится. Аналогичное заявление сделал и российский президент.

Удовенко ликовал, да и не только он. Еще бы! Связь между визитом и подписанием соглашений по Черноморскому флоту все-таки разрывалась.

Находясь в украинской столице, я не знал, что именно произошло в Москве. Вскоре меня вызвали в Москву. Там глава правительства Виктор Черномырдин созвал специальное совещание для обсуждения возникшей ситуации. В Белом доме собрались руководящие работники (преимущественно первые лица) всех заинтересованных министерств и ведомств нашей страны. От МИДа кроме меня присутствовал первый заместитель министра иностранных дел Борис Пастухов.

Черномырдин объяснил цель совещания: обсудить, как быть с визитом президента в Киев для подписания Большого договора, при том что соглашения по Черноморскому флоту всё еще не готовы.

Собравшиеся оказались единодушны в своем мнении: прежде чем наносить визит в Киев, необходимо довести до конца работу над соглашениями по ЧФ и подписать их одновременно с Большим договором или даже раньше. Так и решило высшее руководство России.

Довести эту позицию до Леонида Кучмы было поручено Валерию Серову. Серов – видный деятель нашей страны (во времена Советского Союза он руководил Госстроем СССР) – был заместителем Черномырдина и возглавлял нашу делегацию на заключительном этапе переговоров по Черноморскому флоту.

Разговор с Кучмой проходил, по его словам, отнюдь не просто, поскольку украинский президент ссылался на совсем недавно сделанные заявления. Однако Серов объяснил, как обстоит дело теперь, подчеркивая необходимость ускорить переговоры по еще остававшимся нерешенными проблемам. Так и было сделано. Большую роль на этом этапе сыграл новый командующий ЧФ адмирал Виктор Кравченко.

Наконец, 28 мая 1997 года Киев посетил Виктор Черномырдин. Он и премьер-министр Украины подписали все три базовых соглашения по Черноморскому флоту, которые с этого момента стали применяться. Таким образом, создались предпосылки для государственного визита президента Ельцина в Украину. В ходе этого визита главами обеих стран был подписан 31 мая Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной.

ПОСЛЕДНИЙ РАУНД

Итак, базовые соглашения по Черноморскому флоту стали действовать. Означает ли это, что вопрос уже решен? Увы! Они применялись на временной основе. Правда, в Москве было немало людей, в том числе занимавших высокое положение в государственном аппарате, которые считали, что этого вполне достаточно. Глубоко ошибочная точка зрения: до тех пор пока документы не ратифицированы, пока не произведен обмен ратификационными грамотами, соглашения не считаются вступившими в силу – со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это хорошо понимали те политические силы в Украине, которые не смогли преградить путь к достижению договоренности. Теперь они решили дать очередной бой – на сей раз ратификации соглашений по Черноморскому флоту. По сути, едва ли не столь же значимый, что и первый. И схема их действий была та же, что и раньше: ратифицировать Большой договор в отрыве от ратификации соглашений по Черноморскому флоту.

Конечно, и вокруг ратификации Большого договора в Верховной раде Украины обстояло не все просто: группа депутатов возражала. Но она была небольшая, и тот, кто в нее входил, не понимал ни значения хороших отношений с Россией, ни даже, применяя украинскую терминологию, державных интересов Украины. Эти депутаты погоды не делали.

Договор Верховная рада ратифицировала подавляющим большинством голосов. А что же с соглашениями по Черноморскому флоту? О них как будто позабыли, хотя подписаны они были даже раньше Договора. Мы интересуемся: в чем дело? Слышим в ответ, что они, мол, требуют изучения. В комиссиях. Якобы требуется выбрать подходящий момент, чтобы не будоражить общественное мнение, и проч., и проч.

Между тем начинается процесс ратификации Большого договора и у нас. Это вызывает бурные дискуссии. Может быть, даже более острые, чем в Украине. Представители исполнительной власти прилагают большие усилия, чтобы обеспечить поддержку со стороны депутатов, прежде всего в Думе. Однако происходит нечто странное: на ратификацию выносится только Большой договор. Как в Киеве.

– А как с соглашениями по Черноморскому флоту? – интересуются многие депутаты.

– Так ведь с Черноморским флотом уже все решено. Там проблем больше нет, – отвечают высокопоставленные представители исполнительной власти.

Что означают такие ответы? Небрежность, невежество, заблуждение или что-либо еще? Неясно. Однако 25 декабря 1998 года Государственная дума проголосовала за Закон «О ратификации Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной» без увязки этого шага с ратификацией Украиной соглашений по Черноморскому флоту. Парадокс!

Такому повороту событий рукоплещут в Украине наиболее антироссийски настроенные силы. Теперь они абсолютно уверены в том, что им удастся уйти от ратификации соглашений по Черноморскому флоту, которые тем самым никогда не вступят в силу. Об этом мне прямо, с торжеством в голосе заявляет, встретив меня в Верховной раде, Борис Кожин – первый главнокомандующий ВМС Украины, а теперь депутат.

Подобное положение вещей крайне беспокоило меня. Поэтому я обратил особое внимание на промелькнувшее публичное высказывание президента Кучмы о том, что Россия может найти способ поставить ратификацию Большого договора в зависимость от ратификации Украиной соглашений по Черноморскому флоту. Я незамедлительно сообщил об этом в Москву специальной телеграммой в надежде на то, что там будет найден способ, как это сделать конкретно.

Следующим этапом ратификационного процесса Большого договора в Москве стало рассмотрение этого вопроса в Совете Федерации. Там Договор вызвал еще больше вопросов, чем в Государственной думе. Острее и масштабнее ставилась сенаторами и проблема Черноморского флота. Активную роль в этом играл мэр Москвы Юрий Лужков.

Находясь в Киеве, я не исключал варианта, что в той критической ситуации, которая сложилась в Москве, внесенное исполнительной властью предложение о ратификации Большого договора могло быть отклонено. Очевидно, что последствия такого развития событий были бы крайне негативными для общего состояния российско-украинских отношений.

В кульминационный момент дебатов в Совете Федерации выступил председатель Правительства Российской Федерации Евгений Примаков. Суть сказанного им была проста: Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве ратифицировать следует, однако завершение ратификационного процесса надо обусловить ратификацией Украиной соглашений по Черноморскому флоту.

Как это сделать?

Примаков предлагает: Закон «О ратификации Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной» одобрить и, как положено, направить на подпись президенту. Вместе с тем в решение Совета Федерации внести специальное положение: «Обмен ратификационными грамотами по Договору о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной произвести после ратификации Украиной соглашений между Российской Федерацией и Украиной о статусе и условиях пребывания Черноморского флота на территории Украины, о параметрах раздела Черноморского флота и Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Украины о взаиморасчетах, связанных с разделом Черноморского флота и с пребыванием Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины, подписанных 28 мая 1997 года».

Изысканный ход! Он изменил настроение сенаторов. Совет Федерации предложение Примакова принял.

17 февраля 1999 года закон о ратификации был Советом Федерации одобрен и направлен на подпись президенту. 2 марта глава государства своей подписью завершил ратификацию Договора. Одновременно он дал указание МИДу подготовить ратификационную грамоту в отношении Договора «после ратификации украинской стороной российско-украинских соглашений по вопросам Черноморского флота».

Таким образом, Россия проявила максимум доброй воли, продемонстрировав свое стремление к дружбе и сотрудничеству с Украиной. Теперь же дело стало за Киевом.

Комментируя из Киева произошедшее, я писал о большом удовлетворении тем, что дискуссия по международной проблеме была переведена из плоскости внутрироссийского спора и даже ссоры в естественную плоскость межгосударственного диалога.

Если оставить в стороне возгласы злопыхателей, то реакция Верховной рады Украины оказалась реалистичной и разумной. Там сразу по-деловому взялись за ратификацию соглашений по Черноморскому флоту и быстро завершили этот процесс. Срок их действия – до 2017 года с возможностью автоматического продления. 1 апреля 1999 года президенты России и Украины обменялись в Москве грамотами о ратификации Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве, и с этого дня он вступил в силу.

Так завершился многотрудный процесс, во имя успеха которого большие усилия были приложены обеими сторонами. Как справедливо пишет видный исследователь проблемы Черноморского флота Сергей Усов, «разрешение проблемы ЧФ стало возможным только одновременно с урегулированием межгосударственных отношений между Российской Федерацией и Украиной через заключение Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве в “пакете” с базовыми соглашениями по Черноморскому флоту».

Со вступлением в силу этого Договора, а также соглашений по Черноморскому флоту завершился первый, огромной важности период становления отношений между Россией и Украиной как суверенными, независимыми державами. Эти договоренности наряду с присоединением Украины к Договору о нераспространении ядерного оружия позволили предотвратить перерастание сложных, порой конфликтных ситуаций в открытые столкновения между двумя крупнейшими странами постсоветского пространства. В противном случае возможные последствия таких столкновений были бы трудно предсказуемы не только для них самих, но и для большого геополитического региона.

Но главное состояло в том, что благодаря достигнутым договоренностям была создана международно-правовая база для будущего российско-украинских отношений – платформа, на которой они могли развиваться на благо народов обеих стран, мира, стабильности и сотрудничества в Европе. В деле взаимодействия России и Украины открывался новый этап.

Прийти к таким результатам, взять этот исторически важный рубеж было непросто. Успеху способствовало то, что в ходе сложнейших переговоров, не свободных от эмоциональных всплесков, зигзагов, а порой и глубоких спадов, превалировала правильно понятая и руководителями двух стран, и их переговорными командами воля народов России и Украины к дружбе и сотрудничеству.

Россия. Украина > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2899037 Юрий Дубинин

Партнерство в борьбе с угрозами: что осталось?

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2005

В.З. Дворкин – главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, профессор, генерал-майор запаса.

Резюме Более трех десятилетий системы предупреждения о ракетном нападении и ПРО оставались ключевым фактором стратегического соперничества между СССР/Россией и Соединенными Штатами. В новых условиях они, напротив, могли бы сыграть серьезную позитивную роль в консолидации усилий обеих стран.

Каким потенциалом партнерства с Западом в деле противодействия угрозам безопасности располагает Россия начала XXI столетия? Что сохранилось от советского стратегического наследства и что создано в новой России? От ответов на эти вопросы зависят как расстановка приоритетов в сохранении и модернизации этого наследства, так и дальнейшие шаги по формированию нового потенциала взаимодействия.

Термин «партнерство» часто употребляется слишком расширительно. Например, так называемое «Глобальное партнерство» (план действий, принятый на саммите «большой восьмерки» в июне 2003 года в Эвиане) предусматривает оказание России помощи в размере 20 млрд долларов на ликвидацию накопленных запасов химического оружия, утилизацию атомных подводных лодок, укрепление физической защиты объектов с ядерными материалами и т. п. Участие в этом финансировании, согласно плану, должны принять не только члены «большой восьмерки», но и еще по крайней мере 10 европейских стран, а также Австралия, Новая Зеландия и Южная Корея.

Россия обязалась выделять на эти цели по 200 млн долларов в год. Но это обстоятельство не делает подобное партнерство менее похожим на «сотрудничество» пациента, находящегося под капельницей, с бригадой врачей у его постели. В данной статье внимание будет уделено главным образом такому партнерству, о котором можно говорить как об относительно равноправном.

ВОЗМОЖНО ЛИ ПОЛНОПРАВНОЕ ПАРТНЕРСТВО?

Непосредственная угроза прямой агрессии против России каких-либо государств и их коалиций в обозримой перспективе отсутствует. А что же касается других угроз военной безопасности, то их спектр скорее расширился. Факторы, подрывающие безопасность практически всех цивилизованных государств (действия международных террористических организаций и распространение оружия массового уничтожения), представляют собой особую опасность для России из-за ее геостратегического положения и недостаточной защищенности границ.

Вблизи территории Российской Федерации не исключены крупные региональные вооруженные конфликты и их эскалация, в том числе с применением ядерного оружия. Их возникновение потребует от Вооруженных сил нашей страны принятия мер специального сдерживающего реагирования.

Кроме того, следует иметь в виду необходимость защиты космической инфраструктуры на территориях иностранных государств, объектов и сооружений Российской Федерации в Мировом океане, судоходства, промысловой и других видов деятельности в прилегающей морской зоне и на значительном удалении от нее.

Все это свидетельствует о том, что роль военной силы в начале XXI века не уменьшилась, а продолжает возрастать. Практически все угрозы носят трансграничный характер, при этом ресурсов даже наиболее могущественных государств (к которым Россия пока не относится) недостаточно для эффективного противодействия перечисленным вызовам. Необходимо тесное международное сотрудничество. Поэтому России нужны такие военные структуры, которые были бы способны эффективно взаимодействовать с аналогичными зарубежными. Для этого обязательно наличие, как минимум, двух условий: совместимости таких структур и сопоставимого вклада партнеров в общую систему противодействия угрозам.

На первый взгляд, подобное партнерство уже претворяется в жизнь под эгидой Совета Россия – НАТО. По его рекомендациям работают более 20 совместных групп, проводятся объединенные учения, отдельные миротворческие операции, другие мероприятия с участием воинских контингентов России и государств НАТО, осуществляется военно-техническое сотрудничество.

Однако о равноправном партнерстве говорить не приходится. Чтобы Вооруженные силы РФ могли полноценно участвовать в коалиционных операциях (региональные вооруженные конфликты, миротворчество, силовое блокирование поставок ОМУ, средств его доставки и другие операции по контрраспространению), требуется высокий уровень их структурной, оперативной и технологической совместимости с подразделениями НАТО. В том числе с точки зрения профессиональной, правовой и гуманитарной подготовки личного состава.

Российская же армия, представляющая собой ухудшенный вариант Советской армии, для такого партнерства приспособлена в наименьшей степени. После необоснованных перетрясок видов ВС и родов войск Вооруженные силы России, по существу, сохранили устаревшую структуру и органы управления. Продолжается прогрессирующее старение вооружения и военной техники. Моральный и физический износ основных фондов оборонно-промышленного комплекса (ОПК) составляет 80 %, а это уже закритический уровень. Утрачиваются технологии, имеющие ключевое значение для обороноспособности страны. В том, что касается средств разведки, систем и средств боевого управления и связи, высокоточного оружия, технологический разрыв между вооруженными силами нашей страны и США (НАТО) продолжает увеличиваться.

Для преодоления образовавшегося дисбаланса потребуется радикально модернизировать ОПК, сформировать объединенные командования разнородными компактными силами и средствами, внедрить перспективные формы и способы ведения операций с использованием интегрированных средств разведки, систем и средств боевого управления и связи, высокоточного оружия авиационного, наземного и морского базирования. Но все это уже есть на вооружении армий США и – в определенной степени – наиболее развитых европейских стран – членов НАТО. И за то время, пока (и если) Россия будет двигаться в том же направлении, они уйдут значительно дальше.

По этим причинам в обозримой перспективе прямого и полноправного военного партнерства России и Запада ожидать не приходится. Вместе с тем в качестве элементов косвенного партнерства можно рассматривать, например, поставки вооружения и военной техники правительственным войскам в Афганистане, которые обучены обращению с оружием главным образом советских образцов. Не исключено участие отдельных структур Вооруженных сил России во вспомогательных операциях, таких, как предоставление своих военных баз, транспортное обеспечение, наведение понтонных переправ и проч.

«АНТИРАКЕТНОЕ» ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

В других сферах обеспечения безопасности еще сохраняется потенциал относительно полноценного сотрудничества, унаследованный от Советского Союза и получивший некоторое развитие в России. В частности, речь может идти о противодействии распространению ракет и ракетных технологий и создании системы противоракетной обороны (ПРО).

Но насколько вообще актуально и приоритетно это направление противодействия новым угрозам? Ведь имеющиеся в распоряжении большинства авторитарных режимов ракеты не представляют собой серьезной угрозы, не будучи оснащены боезарядами с ОМУ, прежде всего ядерным. К тому же, по-видимому, не столь сложно, используя любой транспорт, обеспечить тайную доставку в те или иные города ядерных взрывных устройств или боезарядов (целиком или по частям с последующей сборкой). И это намного опаснее и реальнее, чем ракеты.

Вместе с тем стремительное распространение новых технологий, в том числе связанных со спутниковой навигацией, позволяет относительно быстро превратить баллистические ракеты с обычным оснащением в высокоточное оружие. Попадание таких ракет в АЭС, объекты и склады с радиоактивными материалами, химическими и другими веществами, сотнями находящиеся на территории практически любого мегаполиса, чревато катастрофическими последствиями.

Между тем в странах с нестабильными режимами развернуты сотни баллистических ракет, и даже если небольшая их часть будет оснащена ядерными зарядами, они станут значительно более серьезной угрозой по сравнению с другими вариантами доставки подобного рода зарядов. Поэтому сотрудничество по противодействию дальнейшему распространению ракетного вооружения чрезвычайно актуально.

К середине 1980-х годов в СССР были окончательно завершены начатые еще в конце 1950-х строительство и модернизация наземного эшелона системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН). В ее состав входили восемь радиолокационных станций (РЛС) по периметру границ в районе Мурманска, Печоры, Скрунде, Мукачева, Севастополя, Габалы, Балхаша и Иркутска. Принятые на боевое дежурство РЛС «Дарьял» в Габале и Печоре до сих пор считаются непревзойденными по своим возможностям обнаружения баллистических целей в отведенных им секторах.

После распада СССР пять из восьми РЛС СПРН оказались за пределами России. РЛС «Днепр» в Скрунде была разрушена. Ее функции вначале частично выполнялись РЛС «Дунай-3У» системы ПРО Московского региона, а затем практически полностью – новой, РЛС «Волга» (в районе Барановичей), введенной в эксплуатацию в 2003 году.

Главным назначением СПРН всегда считалось раннее обнаружение одиночных, групповых и массированных запусков баллистических ракет наземного и морского базирования США, Великобритании, Франции и Китая. На основе информации, полученной от СПРН, руководство страны должно за считанные минуты принимать соответствующие решения, прежде всего об ответных действиях и запуске ракет с целью их вывода из-под разоружающего удара.

Целесообразность сохранения подобных планов применения стратегических ядерных сил в радикально изменившейся военно-политической обстановке заслуживает отдельного анализа. Достаточно отметить, что отказ России и США от планов вывода своих ракет из-под удара, то есть от ответно-встречных действий (ударов), в складывающихся условиях не только не обесценивает роль СПРН, но и повышает их значимость в противодействии новым угрозам. Именно такие системы позволяют исключить неадекватную реакцию на провокационные ракетные удары со стороны государств с непредсказуемыми режимами и обеспечивают надежный инструментальный контроль за распространением ракет и ракетных технологий.

Это именно та сфера сотрудничества, в которой Россия может играть ведущую роль. В первую очередь потому, что российские РЛС СПРН, расположенные на юге страны, обладают уникальными возможностями контролировать ракетоопасные районы в наиболее нестабильных юго-восточных, южных и юго-западных регионах. Эти возможности значительно превосходят те, что имеются в распоряжении США и других наших западных партнеров. Еще более эффективно такой контроль может осуществляться при совместной работе систем предупреждения России и США. И это признаюЂт ведущие американские специалисты.

Так, например, Брюс Блэр, президент Центра оборонной информации в Вашингтоне, приводит данные исследований, в ходе которых имитировались ситуации с пусками ракет с территории многих стран – от Ближнего Востока до Европы – по различным объектам и с разными траекториями. Сопоставление количества целей, обнаруженных отдельно каждой системой предупреждения, с возможностями совместной СПРН показало, что результативность последней выше на 20–70 %.

Важный шаг в направлении такого сотрудничества был сделан еще в сентябре 1998 года, когда президенты России и США решили создать в Москве общий Центр обмена данными о пусках ракет и ракет-носителей космических аппаратов. В развитие этого решения в июне 2000-го был подписан соответствующий меморандум. Центр предназначен не только для страховки от случайных запусков ракет обеих стран, но и для контроля за пусками с территории любых государств и акваторий морей и океанов. Выбрано место для Центра, разработано штатное расписание, определены функциональные задачи сотрудников, состав аппаратуры и т. п. В соответствии с Меморандумом, вступившим в силу с момента подписания, Центр должен был приступить к работе ровно через год, то есть не позже июля 2001 года.

Однако он до сих пор остается «замороженным», несмотря на практически полную организационную и техническую готовность и объявленное (в декларации, подписанной в мае 2002-го одновременно с Договором о сокращении стратегических наступательных потенциалов) намерение предпринять шаги, необходимые для начала функционирования Центра. Мелких бюрократических препятствий в этом вопросе немало, в том числе, как утверждают правительственные чиновники, отсутствие согласованных решений о гражданской ответственности за возможное причинение ущерба. Однако при наличии обоюдной политической воли эту проблему можно очень быстро устранить, поскольку ущерб, возможный при работе Центра, будет ничтожным.

Тесное партнерство Москвы и Вашингтона позволит расширить функции Центра за счет привлечения других стран и заложить основы многостороннего режима уведомлений и контроля за ракетными программами, создав таким образом дополнительные, весьма существенные инструментальные и правовые преграды распространению ракет и ракетных технологий в мире.

Если судьба РЛС системы предупреждения о ракетном нападении в Белоруссии и Казахстане пока еще не вызывает опасений, то этого нельзя сказать о перспективах сохранения в составе российской СПРН двух РЛС в Украине и одной в Азербайджане.

Дрейф Баку в направлении Вашингтона достаточно очевиден. Об этом свидетельствует активизация военного сотрудничества двух стран, прямое участие азербайджанских военнослужащих в операциях коалиционных сил в Ираке и Афганистане. И хотя количество шагов в сторону США не обязательно означает соответствующее отдаление от России, статус российской военной базы на территории Азербайджана (габалинская РЛС) в перспективе нельзя считать определенным.

Ситуация с двумя РЛС российской системы предупреждения в Украине в перспективе также не вызывает оптимизма: Киев стремится вступить в НАТО, и произойти это может достаточно быстро. Тогда возникнут и юридические проблемы нахождения на территории Украины военных баз, принадлежащих странам, не входящим в структуру Североатлантического альянса.

Конечно, можно было бы говорить о целесообразности остановить падающее влияние России как в Азербайджане и Украине, так и на всем постсоветском пространстве. Но это, по-видимому, не только отдаленная, но и вообще с трудом просматриваемая перспектива. Слишком много времени потеряно, допущены труднопоправимые политические ошибки. Для их преодоления потребуются определенные усилия по формированию политически и экономически привлекательной страны с устойчивыми демократическими структурами. Нужно избавиться от очевидной двойственности по отношению к Североатлантическому альянсу: развивающееся партнерство в рамках Совета Россия – НАТО находится в явном противоречии с постановкой в качестве главной задачи российских Вооруженных сил готовности к отражению воздушно-космического нападения, которое никто, кроме НАТО, совершить не способен. А ведь общее нарастание глобальных угроз безопасности дает основание полагать, что оптимальным вариантом новой политики явилось бы не только реальное, но и даже формальное слияние с НАТО.

Для сохранения российского потенциала партнерства в сфере противодействия распространению ракет, способных нести оружие массового уничтожения, следует прежде всего «разморозить» совместный с США Центр обмена данными о пусках ракет, а в дальнейшем расширить его функции для полномасштабного международного сотрудничества. Тогда и Соединенные Штаты, и весь Запад будут заинтересованы в том, чтобы зарубежные РЛС не выпали из контура российской СПРН.

ГЛОБАЛЬНАЯ ПРО

Иначе дело обстоит с партнерством в создании системы противоракетной обороны. Казалось бы, здесь Россия даже вышла в лидеры, поскольку только она располагает действующей стратегической ПРО Московского региона. Однако опыт ее строительства и использованные при этом технологии не представляют практического интереса для США и Европы. Во-первых, потому, что в основе данной ПРО лежит принцип ядерного перехвата атакующих ракет. А поскольку ничто не указывает на характер их заряда – ядерный, химический или обычный, то в ответ на запуск даже простой болванки над Москвой может быть устроен ядерный фейерверк со всеми вытекающими отсюда последствиями. Во-вторых, в США практически такая же система ПРО уже была развернута и ровно 30 лет назад демонтирована по решению Сената.

В известном смысле началом полномасштабного сотрудничества между Россией и Западом по созданию ПРО различного масштаба можно считать поочередно проходящие в течение ряда лет в Колорадо-Спрингс и Москве совместные компьютерные учения российских и американских военных специалистов по системам противоракетной обороны театра военных действий (ПРО ТВД). На них отрабатывались совместимость и координация действий информационных и огневых средств типа С-300 и Patriot при отражении атак баллистических ракет тактического назначения на объекты ТВД. В 2004 году в Колорадо-Спрингс прошли первые учения такого типа с участием российских и теперь уже натовских специалистов.

Особенность ПРО США состоит в том, что ее можно считать первой из ряда широкомасштабных военных программ, не нацеленных на отражение ракетных угроз, исходящих от конкретных противников, а основывающихся на принципе «развитие в соответствии с возможностями».

Этот принцип вписывается в Стратегию национальной безопасности США, которая должна учитывать беспрецедентную непредсказуемость развития военно-политической обстановки в мире после распада биполярной системы. Тем более что еще в 1999–2000 годах в разведсообществе Соединенных Штатов рассматривали перспективные сценарии, при осуществлении которых Россия могла бы выступать в качестве и стратегического союзника, и противника. После трагедии 11 сентября говорить о России, полностью поддерживающей Вашингтон в антитеррористической борьбе, как о вероятном противнике стало неуместным. Представители администрации США постоянно утверждают, что американская ПРО не направлена против потенциала ядерного сдерживания России.

Несколько лет назад в докладе ЦРУ указывалось, что ракетные угрозы территории Соединенных Штатов со стороны стран-изгоев могут возникнуть не ранее 2015-го, что практически совпадало с оценками российских специалистов. Однако такой прогноз устраивал в США далеко не всех, и специальная комиссия под руководством министра обороны Доналда Рамсфелда сместила угрозы на добрый десяток лет, «назначив» их на 2005 год. Это стало мощным аргументом команды Джорджа Буша-младшего в пользу отказа от Договора об ограничении систем противоракетной обороны (Договор по ПРО) 1972 года (против чего выступала Россия), а также стимулировало полномасштабные планы по развертыванию системы ПРО территории страны. На сегодняшний день реальной ракетной угрозы для американской территории как не было, так и не предвидится – ведь странам-изгоям необходим продолжительный период времени для подготовки и проведения летных испытаний, что скрыть невозможно. В результате концепция «развитие в соответствии с возможностями» превратилась в способ не отвечать на неприятные вопросы о том, существуют ли провозглашенные угрозы в реальности или в воображении высшего военно-политического руководства Соединенных Штатов.

Сколь сложными ни были бы непосредственные проблемы сотрудничества Москвы и Вашингтона в области ПРО (взаимное недоверие, бюрократические препятствия, опасения в связи с обменом чувствительными технологиями), сама возможность и целесообразность сотрудничества зависят от состояния разработки ПРО США.

Работы по стратегической ПРО не прекращались в Америке на протяжении нескольких десятилетий, но особенно мощный толчок был дан им в начале 1980-х годов. Представление о том, что концепция «звездных войн» не предназначалась для ее реализации, а имела целью подорвать экономику Советского Союза, вряд ли соответствует действительности. Напомним, что президент Рональд Рейган еще в 1983-м заявил, что речь идет о длительной программе, которую не удастся закончить в текущем столетии.

Анализ состояния испытываемых в настоящее время огневых средств ПРО США показывает, что участие российских проектных организаций в этих процессах затруднено хотя бы потому, что отечественные технологии в области сенсоров, элементной базы и т. п. вряд ли могут оказаться привлекательными. Затруднительно использовать и опережающий российский опыт и технологии создания высокоскоростных разгонных ступеней для стратегических противоракет GBI, первые из которых уже развернуты на Аляске. Главным образом из-за необъяснимой, на грани авантюризма, поспешности, с какой американцы приступили к развертыванию недостаточно отработанной системы.

Вместе с тем разрабатываемые в Соединенных Штатах средства перехвата баллистических ракет на активном участке траектории имеют ряд недостатков, препятствующих их эффективному использованию. На это, в частности, указывает доклад «Системы перехвата на активном участке для национальной противоракетной обороны», представленный рабочей группой Американского физического общества (опубликовано в июле 2003 года).

Аналитики показали, что перехват ракет может быть выполнен, если скорость перехватчика значительно превысит развиваемую в настоящее время. Без этого не осуществить перехват ракет, стартующих из внутренних районов стран – потенциальных противников. По технологии создания высокоскоростных ракет-перехватчиков и твердого ракетного топлива Россия опережает аналогичные американские разработки по крайней мере лет на десять. Поэтому сотрудничество могло бы быть исключительно эффективным при создании нового поколения средств ПРО, предназначенных для поражения всех типов ракет на активном участке траектории.

Однако этим направлением возможные перспективы взаимодействия России и США не исчерпываются. Успех борьбы с ракетами решающим образом зависит от потенциала наземных, космических и морских информационно-разведывательных систем. Об уникальных возможностях российских РЛС системы предупреждения, тем более включенных в информационный контур совместной ПРО, сказано выше. Не менее тесное сотрудничество возможно при развертывании низкоорбитальной спутниковой системы целеуказаний (СТСС), значительно повышающей возможности ПРО.

Космические аппараты этой системы, массой около 650 кг каждый, с датчиками в инфракрасном и видимом диапазоне должны выводиться на круговые орбиты высотой 1 350–1 400 км с наклонением 60–70 градусов. Для размещения их на орбитах могут быть использованы конверсионные «тяжелые» ракеты, разработанные по российско-украинскому проекту «Днепр». Энергетические характеристики ракеты в период гонки стратегических вооружений доведены по удельным показателям до самых высоких в мире в своем классе.

Несколько подобных носителей, переоборудованных из межконтинентальных баллистических ракет РС-20, снимаемых с вооружения по мере истечения сроков эксплуатации, уже продемонстрировали высочайшую надежность. Они были успешно использованы в коммерческих проектах для запуска иностранных спутников.

Такой носитель с разгонной ступенью и двигателями многократного включения может выводить на круговые орбиты высотой до 1 400 км с требуемым наклонением одновременно два космических аппарата СТСС. Это позволяет развернуть низкоорбитальную группировку для информационного обеспечения глобальной ПРО с существенно меньшими затратами.

НА ЕВРОПЕЙСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

Сотрудничество России с Европой по созданию ПРО вряд ли реально без участия Соединенных Штатов – ведь военные структуры Европейского союза только зарождаются. Скорее можно рассчитывать на экономический и технологический вклад европейцев в глобальную ПРО. Они также готовы предоставить свою территорию для новых объектов ПРО США; судя по сообщениям СМИ, переговоры об этом ведутся с восточноевропейскими государствами, недавно принятыми в НАТО.

Точка зрения на то, что предложения Москвы о создании ПРО для Европы являются безуспешной попыткой внести разлад в отношения между Евросоюзом и Соединенными Штатами, неоправданна. Ведь в 2000 году тогдашний министр обороны России Игорь Сергеев впервые представил детальные предложения о европейской ПРО не европейцам, а генсеку НАТО Джорджу Робертсону. Речь тогда шла только о ПРО ТВД, поскольку действовали ограничения Договора по ПРО. Еще не была окончательно потеряна надежда на то, что в пакете документов с продлением срока окончания сокращения вооружений по Договору СНВ-2 в силу вступит Соглашение между Россией и США о разграничении стратегической и нестратегической ПРО. Однако в новых условиях предложения Москвы сотрудничать с Европой только в сфере нестратегической ПРО представляют собой по меньшей мере анахронизм. Это относится и к ограничению совместных компьютерных учений с США и НАТО рамками ПРО ТВД.

Вместе с тем американский принцип «развитие в соответствии с возможностями» вне потенциальных ракетных угроз для большинства европейских государств едва ли вызовет у них энтузиазм. Предварительно придется провести анализ таких угроз для Европы с учетом в том числе и поставок ракетных технологий из Северной Кореи в Иран, где на основе баллистических ракет средней дальности «Тэпходон-2» создается ракета «Шехаб-5» (дальность около 3,5 тыс. км), ракет «Дунфэн-3» (более 2,6 тыс. км) из Китая в Саудовскую Аравию. Стимулом для участия европейских государств в такой масштабной программе может послужить и их стремление не допускать дальнейшего увеличения технологического разрыва с США.

Таким образом, сотрудничество России с Европой приходится рассматривать в контексте построения глобальной ПРО, которая в перспективе защищала бы от ракетных атак территории США, России и Европы. Изолированное сотрудничество с ЕС или отдельными государствами в Европе, скорее всего, нереально по военно-политическим и технологическим причинам.

Для ПРО Европы могут быть востребованы новейшие российские инновации в области РЛС с высокой степенью заводской готовности, пригодится передовой опыт разработки уникального программного обеспечения для обнаружения атакующих ракет и селекции боеголовок на фоне ложных целей и помех, а также другие технологии. Россия располагает развитой полигонно-испытательной инфраструктурой, которая включает в себя сеть пунктов радиолокационных, оптикоэлектронных и телеметрических станций.

Следовательно, потенциал партнерства России и Запада в целях противодействия угрозам, связанным с неконтролируемым распространением ракет с оружием массового уничтожения, в создании глобальной ПРО пока сохраняется. Возможно, что в обозримой перспективе это может быть практически единственной сферой относительно равноправного военного и военно-технического сотрудничества.

В сохранении такого потенциала заинтересована не только Россия, но и Запад; это необходимо осознать как можно скорее и предпринять совместные усилия. Ведь из-за падения влияния России на постсоветском пространстве она может столкнуться с достаточно сложной проблемой удержания в едином контуре СПРН всех зарубежных РЛС, без которых глобальный и эффективный мониторинг распространения ракет практически невозможен.

Не менее важным следовало бы считать сотрудничество России, США и Европы в научно-исследовательских, опытно-конструкторских работах, в развертывании боевых и информационных систем ПРО. Если в обозримой перспективе решения о сотрудничестве в рассматриваемой области будут приняты, то практически неизбежно образование уникальной кооперации военно-промышленных структур России, США и ведущих европейских государств.

При этом необходимо ориентироваться не только на совместную разработку глобальной ПРО, но и, как минимум, на общее использование ее информационных систем. Это могло бы стать как самым убедительным свидетельством необратимости отказа от конфронтации в любой форме, так и важнейшим шагом на пути к реальному стратегическому партнерству.

Более трех десятилетий системы предупреждения о ракетном нападении и ПРО оставались важнейшей сферой стратегического соперничества между СССР/Россией и Соединенными Штатами. В новых условиях при достаточном благоразумии и политической воле они могли бы стать не менее важным позитивным фактором консолидации усилий в противодействии глобальным вызовам безопасности.

Россия. США. Весь мир > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 13 декабря 2005 > № 2909708 Владимир Дворкин

Инвесторы после Майдана

© "Россия в глобальной политике". № 5, Сентябрь - Октябрь 2005

А.С. Еганян – управляющий партнер, юридическая фирма «Вегас-Лекс».

Резюме Российский бизнес сегодня столкнулся с необходимостью не прятаться за спину государства, а самому активно включиться в борьбу за защиту своих интересов и внешнеполитических позиций страны.

В последнее время российский бизнес сталкивается в странах СНГ с серьезными трудностями. За минувший год Грузию, Украину, Киргизию (а фактически и Молдавию) накрыла волна «цветных» революций, и в результате эти государства, которые отечественные корпорации еще недавно считали своей вотчиной, вдруг оказались недружественной территорией. В штаб-квартиры российских компаний поступают предложения пересмотреть ранее заключенные тарифные соглашения, активы фактически замораживаются, звучат обвинения в коррупционных связях со свергнутыми режимами, следуют указания снизить цены, доплатить за чересчур «дешевые» покупки. Говорится даже и об угрозе деприватизации.

Политическая стабильность – рай для инвесторов?

И общественность, и политики, и сами бизнесмены связывают новые риски именно с последствиями «цветных» революций. На самом деле российские инвесторы подвергались и подвергаются политическому давлению и в таких вполне стабильных странах, как Белоруссия, Туркменистан, Узбекистан. Еще один пример – Казахстан. Эту республику обычно выделяют среди прочих государств СНГ как «рай для инвесторов». А «цветными» революциями здесь и не пахнет, хотя президентские выборы не за горами.

Тем не менее даже политическая стабильность не гарантирует соблюдения прав инвесторов. Так, одновременно с принятием в 2003 году казахстанского Закона «Об инвестициях» (в его разработке принимали участие Совет иностранных инвесторов, казахстанские представительства Американской торговой палаты, Европейской ассоциации бизнеса, Ассоциация нефтяников Казахстана) была отменена «легендарная» статья 6 ранее действовавшего Закона «Об иностранных инвестициях» от 1994-го. В соответствии с ней иностранные инвесторы получили ряд преимуществ, в частности гарантировалась стабильность законодательного регулирования при реализации долгосрочных инвестиционных проектов в недропользовании.

Вместе с тем беспокойство вызывают поправки, внесенные в конце прошлого года в республиканский Закон «О недрах и недропользовании» от 1996 года. Согласно этим поправкам, государство получило приоритетное право на выкуп долей участия в проектах по добыче полезных ископаемых. Государство, таким образом, стремится оговорить для себя возможность участвовать в любой сделке и проекте, при этом инвесторам приходится запрашивать разрешение на каждую операцию со своими активами. Яркий пример применения данной нормы – история продажи компанией British Gas своей доли (16,7 %) в проекте разработки месторождения Кашаган. О намерении сделать это BG объявила еще до внесения изменений в закон, которые, собственно, и были предложены правительством на фоне продолжавшихся жестких переговоров с этой компанией. В результате в конце марта текущего года BG продала 50 % своей доли государству, а остаток – другим участникам консорциума. Государство заплатило за «свою» половину пакета 639 млн дол., причем общая сумма сделки составила 1,8 млрд долларов. А не так давно президент Казахстана заявил, что не позднее чем через 30 лет контроль над нефтяными богатствами должен вернуться к государству.

Так что дело вовсе не в «цветных» революциях, а в очевидной тенденции. Национальные элиты стран СНГ прилагают все больше усилий в стремлении взять под свой контроль наиболее привлекательные местные активы, а судебные системы подвержены сильному экономическому и политическому давлению. При таком взгляде на проблему оказывается, что разговоры о деприватизации в Украине – это лишь одна из множества форм борьбы местных элит (и связанного с ними крепнущего национального бизнеса) за право хозяйничать на своей территории. Соответственно российские инвесторы обречены сталкиваться со все более ощутимыми проявлениями экономического национализма даже в самых стабильных с политической точки зрения государствах.

Российский бизнес стоит перед выбором: отстаивать ли свои интересы, как это подобает игрокам, претендующим на глобальный статус, или же обратиться к привычному методу – достижению закулисных договоренностей с местными властями? Создается впечатление, что в общем и целом наши предприниматели склоняются ко второй опции. К примеру, в последние месяцы российские компании одна за другой объявляют о новых инвестиционных проектах в Украине, несмотря на все разговоры о деприватизации. С одной стороны, они надеются, что политические риски касаются только крупнейших акторов, приобретших стратегические активы при поддержке бывшего руководства страны. С другой – и сами налаживают «продуктивные» отношения с чиновниками, пользуясь неразберихой в новом украинском руководстве. Но является ли такая тактика решением проблемы? Ведь не исключено, что после очередной перетряски правительства «дружественные» чиновники потеряют свои посты, и тогда списать на «цветные» революции неспособность компаний отстаивать свои интересы правовыми методами не удастся.

Новая жизнь «случайных» соглашений

Начиная с середины 1990-х Россия заключила со странами СНГ ряд межправительственных соглашений о поощрении и взаимной защите инвестиций и капиталовложений. В итоге российские бизнесмены имеют сегодня в своем распоряжении такие же международно-правовые механизмы защиты своих интересов за рубежом, как и их западные коллеги.

Такие соглашения весьма распространены в международной практике, в том числе и в отношениях России со многими странами дальнего зарубежья. Не зря крупные корпорации, принимая решение об инвестировании в те или иные регионы мира, рассматривают наличие подобного рода межправительственных соглашений в качестве одной из основных гарантий сохранности и возвратности вложений. Вслед за Чехией, Мексикой, Аргентиной, Малайзией в действенности таких документов убедились на собственном опыте многие страны СНГ: Украина, Узбекистан, Казахстан и др.

В рамках СНГ Россия заключила двусторонние соглашения о защите инвестиций с Украиной, Казахстаном, Таджикистаном, Узбекистаном, Арменией, Молдавией, однако полностью они ратифицированы лишь с Украиной и Казахстаном. За пределами СНГ такие соглашения подписаны у нас с Турцией, Литвой, Болгарией, Грецией, Албанией, Чехией, Хорватией, Македонией, Кубой, Румынией, Югославией.

В основе такого рода межправительственных соглашений лежит обязательство каждой из сторон поощрять у себя инвестиционную деятельность инвесторов из другого государства. Более того, стороны гарантируют полную и безусловную правовую защиту инвестиций на своих территориях. Эти обязательства носят не просто декларативный характер: в действительности любой инвестор, «обиженный» теми или иными действиями государства, на территории которого он осуществил инвестиции, имеет право непосредственно адресовать ему свои требования.

Фактически речь идет о недопустимости со стороны государства и его представителей (государственные органы, госкомпании и др.) каких-либо действий, направленных на возможное ущемление прав и интересов инвесторов. Под «полной и безусловной» правовой защитой подразумевается, например, недопустимость экспроприации, национализации, дискриминации в любой форме, в том числе действий, препятствующих управлению и распоряжению своими инвестициями. Потенциально это и необеспечение государством адекватного судебного покрытия в национальной юрисдикции или исполнения судебных актов.

В целом каждая из стран – участниц соглашения обязана обеспечить инвестициям, осуществленным инвестором из другой страны-участницы, и деятельности, связанной с такими инвестициями, режим не менее благоприятный, чем тот, какой предоставляется собственным инвесторам или инвесторам из любого иного государства. При этом исключается применение любых дискриминационных мер, препятствующих управлению и распоряжению инвестициями. Естественно, речь идет о вложениях не только в госконтракты, госактивы или госкомпании, но и в частный сектор. Если инвестор изменит объем, существо и форму своих инвестиций, то это не повлияет на их характер в качестве инвестиций, на которые распространяется межправительственное соглашение об их защите. Кроме того, государство гарантирует инвестору беспрепятственное перемещение финансовых потоков (как «тела» инвестиций, так и доходов, займов и пр.) сразу же после оплаты налоговых обязательств.

Одно из основных обязательств привлекающего инвестиции государства – гарантия полной и безусловной правовой защиты вложений. Естественно, речь идет и об обеспечении надлежащего уровня судебного покрытия инвестиционных операций, а также о наличии адекватной системы исполнительного производства. Таким образом, если государство ущемит права инвесторов, но решит придать этому действию бЧльшую легитимность, прикрываясь решением национального суда, то адекватность и юридическая состоятельность такого решения также могут стать предметом разбирательства в рамках спора «инвестор – государство».

За последние годы различными международными арбитражными институтами рассмотрено несколько инвестиционных споров в отношении, например, Украины. Наиболее известные из них – иски компании Generation Ukraine Inc. против Украины на сумму 9,5 млрд дол., компании Monde Re против Национальной акционерной компании «Нафтогаз Украины» и Украины на сумму 88 млн дол., литовского инвестора Tokios Tokeles против Украины на сумму около 7 млн дол., американского гражданина Джозефа Чарлза Лемира против Украины. В случае положительного решения отвечать за действия государства, его органов и корпораций приходится госбюджету.

Особенно важны условия исполнения принятых международными арбитражными трибуналами инвестиционных решений, прописанные в соглашениях. Во-первых, в самих соглашениях стороны отмечают, что подобное арбитражное решение будет признаваться окончательным всеми сторонами процесса. Это – весьма важное дополнение, поскольку существенно минимизирует, хотя и не сводит на нет возможности пересмотра арбитражных решений в национальных судах. Например, при попытке обжаловать решение Арбитражного института Стокгольмской торговой палаты в национальной судебной системе Швеции наверняка возникнут существенные проблемы.

Во-вторых, в межправительственных соглашениях стороны признаюЂт обязательность для себя подобного арбитражного решения и обязуются исполнить его добровольно. Принцип добровольности весьма важен в подобной ситуации. Но как быть, если проигравшая сторона не выполняет своих обязательств?

На этот случай существует практика принудительного исполнения таких решений в соответствии с нью-йоркской Конвенцией об исполнении решений международных арбитражей. Оно может быть проведено против активов государства, находящихся за рубежом (недвижимость, счета, движимое имущество и т. д.). Иными словами, именно госбюджет всегда отвечает за нарушение прав инвесторов, которые тем самым избавляются от необходимости искать конкретного виновника нанесенного ущерба и взыскивать с него средства. Более того, бывало, что взыскание оказывалось направленным и против активов государственных корпораций (в том числе и украинских, и казахстанских).

Международное право в данном контексте – это не только и не столько «дубина» для выбивания компенсации за пропавшие инвестиции. В первую очередь подобные соглашения представляют собой инструмент «мягкого» давления на государство со стороны инвесторов.

Например, соглашениями предусмотрен обязательный период предварительных переговоров после возникновения конфликта. Инвестор должен уведомить о конфликте надлежащего представителя государства, т. е. компетентный госорган, потом ему предоставляется шесть месяцев для того, чтобы подготовиться к делу (хотя в реальности подготовка начинается намного раньше). Но этот срок устанавливается прежде всего и для того, чтобы попытаться достичь мирового урегулирования с государством: обязанность сторон предпринять такую попытку напрямую прописана в соглашениях. Только после того как конфликт не удастся разрешить путем переговоров, стороны вправе обратиться в арбитражный трибунал.

Подобные процедуры, конечно, могут быть весьма продолжительны: в среднем они занимают год-полтора, что, с другой стороны, может оказаться на руку российским инвесторам, поскольку позволит им вести подготовку к разбирательствам в рамках этих соглашений, не афишируя своих действий перед местными властями и продолжая переговоры. Если последние увенчаются успехом, ничто не мешает инвесторам в любой момент заключить мировую.

Сама возможность обращения к этим международным соглашениям вынудит быть более сговорчивыми правительства стран СНГ, которые пока ведут себя с российскими инвесторами так, как будто уверены в своей безнаказанности.

На протяжении последних лет отечественный бизнес демонстрировал как способность добиваться желаемого результата на мировой арене, так и умение играть при этом по принятым там правилам. Это было особенно заметно на фоне не всегда расторопных и действенных шагов государственных органов, ответственных за представление интересов страны за рубежом.

Российский бизнес не должен прятаться за спину государства – ему самому следует активно включиться в борьбу за защиту своих интересов и внешнеполитических позиций страны. Победа в этой борьбе вовсе не обязательно достанется тому, кто сильнее. Успеха добьется тот, кто лучше овладеет правилами игры на мировой арене.

Россия. СНГ. Казахстан > Приватизация, инвестиции > globalaffairs.ru, 26 октября 2005 > № 2906316 Альберт Еганян

Россия и Балтия: дело не в истории

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2005

М.В. Демурин более 20 лет находился на дипломатической службе, в том числе в 1997–2000 годах в качестве советника-посланника посольства РФ в Латвии, с апреля 2000 по март 2005-го – заместителя директора (по Прибалтике) Второго Европейского департамента МИДа России. В настоящее время руководитель Международного управления Исполнительного комитета политической партии «Родина».

Резюме Претензии к России, связанные с «оккупацией» и «аннексией» прибалтийских государств, не имеют отношения к исторической науке, а диктуются исключительно политическими целями. Концепция «оккупации» служит тому, чтобы оправдать дискриминацию нетитульного населения, лишить его политических и социально-экономических прав, закрепить власть за определенными этнократическими группами.

Когда редакция журнала «Россия в глобальной политике» предложила мне выступить оппонентом политологу из Швеции Ларсу Фредену по прибалтийской тематике, я согласился без колебаний. Шведские оценки политики России в Балтийском регионе, особенно в части, касающейся Латвии, Литвы и Эстонии, всегда отличались критическим, необъективным подходом. Ознакомившись с текстом, я убедился в том, что развитие ситуации в течение года после вступления стран Балтии в Европейский союз и НАТО никак не сказалось на этих оценках и они не претерпели изменений. А жаль. Свое членство в ведущих западных объединениях балтийские столицы использовали не для того, чтобы попытаться найти возможность улучшить отношения со своим восточным соседом, а чтобы, наоборот, осложнить их; использовали не с целью нормализации правового положения национальных меньшинств, а для продолжения курса на их дискриминацию. Такое поведение, в свою очередь, подпитывало наиболее недружественные и соответственно бесперспективные подходы Запада к его отношениям с Россией. А ведь поведение стран Балтии, на мой взгляд, могло бы внести коррективы даже в такие явно идеологически мотивированные взгляды части политического истеблишмента Швеции и ЕС, которые олицетворяет Ларс Фреден.

НАВЯЗАННАЯ ПОЛЕМИКА

Вынужден, однако, констатировать: свою лепту в сохранение на Западе подобных настроений вокруг прибалтийского сюжета внесли и мы сами. В ключевой момент, когда Евросоюз начал реально ощущать масштаб политических, экономических, правозащитных и других проблем, вызванных поспешным приемом в свой состав прибалтийских государств, российская сторона отчего-то пошла на попятную. Вместо того чтобы сохранять и наращивать прессинг на партнеров по этому принципиально важному для России вопросу, Москва выступила с заявлениями о готовности «отделить экономику от политики», применить «экономические стимулы», снизить уровень критики по отношению к проводимому балтийскими странами курсу и к линии на его поддержку со стороны Европейского союза и США. Началось заигрывание с политиками откровенно антироссийского и русофобского толка. Демонстративно более прохладным стало отношение к тем силам, что последовательно выступают за уважительный подход к России, за равные права для русскоязычного населения, добиваются отказа Риги, Вильнюса и Таллина, а также их западных союзников от двойных стандартов в исторических оценках. Тем самым мы собственными руками осложнили начавшийся в западноевропейских политических кругах и экспертном сообществе процесс формирования более объективных подходов к комплексу прибалтийских проблем. Была ослаблена возможность воздействия на прибалтийские государства, с тем чтобы вынудить их пойти на крайне важный, в том числе и для самих западных столиц, компромисс с Россией в означенном регионе.

Поправить положение помогли празднование 60-летия Победы и безудержные аппетиты латышей, уверенных, что они получили от ЕС и НАТО карт-бланш на предъявление России территориальных и других «исторических» претензий. В результате инициированная на Западе при активной роли балтийских стран и Польши очередная попытка деморализовать Россию вызвала законное противодействие и подъем патриотических настроений в нашей стране. Подорвать политические позиции Москвы в диалоге с Западом не удалось, а сама Рига осталась на сегодняшний день без договора о границе с восточным соседом. Более того, российским сторонникам уступок государствам Балтии и заигрывания с ними пришлось приутихнуть, а Вашингтону и западноевропейским столицам – констатировать, что потакание ультранационализму и русофобии бьет рикошетом даже по недоброжелателям России, не говоря уже о тех на Западе, кто настроен на конструктивный диалог с Москвой.

В течение первых лет работы на прибалтийском направлении российской внешней политики ваш покорный слуга, как и многие, пребывал в уверенности, что взятая на вооружение прибалтами концепция «оккупации» – это в первую очередь защитная реакция на доныне тяготеющий груз собственной истории. Не было сомнений в том, что одновременно она являлась и инструментом в усилиях по отделению от Советского Союза, привлечению поддержки Запада в становлении независимости. Со временем стало ясно: упомянутые факторы, безусловно, присутствуют, однако не играют первостепенной роли. Главное, чему служит концепция «оккупации», – это оправдать дискриминацию нетитульного населения, лишить политических и социально-экономических прав значительную часть постоянных жителей Латвии и Эстонии, закрепить власть в этих странах за определенными этнократическими группами.

Существенную роль играл во всем этом экономический аспект. Люди, проработавшие в Латвии и Эстонии десятки лет, не только не получили, как это им было обещано, гражданство в порядке регистрации, но и были лишены даже формального права на равное участие в приватизации (им полагалось меньшее количество приватизационных сертификатов). Мало того, они оказались в условиях, когда в органах государственной власти, отвечавших за процесс приватизации, практически все – до 95–97 % – ключевые позиции заняли представители титульных национальностей.

Известная доля ответственности за обоснование и реализацию этой дискриминационной политики лежит на западноевропейском и американском советниках Риги и Таллина (в частности, на видном шведском политике, в те годы премьер-министре Карле Бильдте). Следуя именно их советам, латвийские и эстонские «демократы» предали тех, с кем вместе боролись за независимость своих стран, и отказались от обещания обеспечить гражданство всем их постоянным жителям. Так в Европе возник беспрецедентный и абсурдный феномен «неграждан» Латвии и Эстонии (именно «неграждан», то есть людей, не утративших юридическую связь с данными конкретными странами, а не лиц без гражданства вообще) и их дискриминации со стороны властей. Пример Литвы, где был применен регистрационный принцип предоставления гражданства, свидетельствует, что соображения «исторической справедливости», «преемственности по отношению к довоенным государствам» и пр. явились в случае с Латвией и Эстонией лишь поводом для того, чтобы создать политические и экономические преференции для одной части общества за счет другой.

В истории с «негражданством» есть, однако, гораздо более существенный аспект. Речь идет об общем принципе недискриминации, зафиксированном в документах ООН. Соответствующая конвенция крупнейшей международной организации запрещает ущемление прав различных категорий людей по признакам расы, национальности, пола, вероисповедания и т. п. И было бы, по крайней мере, нелогично предположить, что дискриминация может быть признана правомерной только на том основании, что в истории взаимоотношений двух или нескольких народов произошло то или иное событие. Возьмите любой другой европейский регион, к примеру Центральную и Восточную Европу, и попробуйте убедить, скажем, венгров в том, что словаки могут ущемлять в правах их соотечественников, проживающих в Словакии, поскольку в бывшей Австро-Венгерской империи угнетали словаков. Результат, думаю, известен заранее.

Так что у наших оппонентов в Прибалтике, Европе и США не должно быть никаких сомнений: российская сторона ведет полемику по вопросам истории не по своей инициативе. Более того, наш генеральный тезис как раз заключается в том, что разногласия в исторических трактовках должны быть выведены за рамки сегодняшней политической повестки дня. Но этому упорно сопротивляются в определенных кругах стран Балтии, а также некоторые силы в ЕС и США.

Примечательно, что это прежде всего те, кто всего три года назад поддержал противоречившие международному праву действия США в отношении Ирака, принял участие в вооруженной агрессии против этой страны и последующей оккупации ее территории. А затем признал легитимными результаты выборов, состоявшихся там в условиях присутствия иностранных войск, непрекращающейся партизанской войны и очевидного вмешательства внешних сил в избирательный процесс.

ПРАВДА И ЛОЖЬ

Рассмотрим некоторые из аргументов, приведенных в статье Ларса Фредена. Использование им терминов «агрессия» и «оккупация» по отношению к событиям июня 1940 года в Прибалтике и последующего периода оставим на его совести. Автор, в частности, сетует на то, что Съезд народных депутатов СССР в декабре 1989-го, осудив подписание секретного дополнительного протокола к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 года (пакт Молотова – Риббентропа), оставил без внимания «советскую аннексию прибалтийских государств в 1940 году». Но какую связь между этими событиями усматривает Фреден? Советско-германские договоренности 1939-го не повлияли на легитимность пактов о взаимопомощи, заключенных впоследствии СССР с прибалтийскими странами в условиях уже начавшейся мировой войны. В соответствии с этими пактами Советский Союз получил право размещать свои военные объекты и контингенты войск на территории данных стран по согласованию с ними. (Литва, например, ссылалась на такой договор в дипломатической переписке в Лиге Наций).

Что же касается инструментов обеспечения интересов Советского Союза и Германии в Восточной Европе и Прибалтике, то они определены не были. Поскольку же для обеспечения своих интересов в Прибалтике СССР не прибегал к ведению военных действий, а в самих Латвии, Литве и Эстонии на протяжении всего периода – с июня 1940 года и до их выхода из состава Союза ССР в начале 1990-х действовали национальные органы власти, то говорить об оккупации стран Балтии также нет оснований.

В последнее время вновь активно заговорили о том, что власти Латвии, Литвы и Эстонии дали согласие на ввод дополнительных контингентов советских войск в 1940 году отнюдь не в добровольном порядке. Между тем в соответствии с нормами международного права того времени принуждение без использования военной силы и без угрозы объявления войны не считалось основанием для признания соответствующего договора или согласия недействительными. Такой угрозы, как известно, обращения правительства СССР к властям Латвии, Литвы и Эстонии не содержали, а военная сила не использовалась.

Небезынтересно также познакомиться со свидетельствами современников и участников событий, произошедших в преддверии и в начальный период Второй мировой войны. Так, давая оценку политике, проводившейся в тот период Ригой и Таллином, Уинстон Черчилль писал: «В тот же день, 31 мая (на самом деле 7 июня 1939 года. – М.Д.), Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении. Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть в глубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него».

А вот что вспоминает эстонский ветеран-антифашист Герой Советского Союза (за участие в боевых действиях летом 1941-го. – М.Д.) Арнольд Мери: «22-й территориальный корпус эстонской армии был преобразован в корпус Красной армии и вплоть до зимы 1941 года воевал в прежней, “буржуазной” форме. Бои начались 6 июля и продолжались до 4 октября – наш корпус отступил на 120 километров... Из 6–7 тысяч человек нашего корпуса после двухмесячных боев осталось в живых 640 человек... Вы можете назвать второй подобный пример в истории, когда армия “оккупированной территории” так ожесточенно сражалась бы за дело “оккупантов”?». Так что если бы в 1940-м действительно имела место агрессия против Эстонии со стороны СССР и 22-му корпусу был бы отдан приказ отражать ее, то он бы его, видимо, с честью выполнил.

Обратимся теперь к термину «аннексия». В преамбуле Договора между РСФСР и Литвой об основах межгосударственных отношений (1991) действительно содержится ссылка на важность «устранения Союзом СССР нарушающих суверенитет Литвы последствий аннексии 1940 года». Речь, однако, идет о политической констатации присоединения без его квалификации как незаконного действия. Присоединение стран Балтии к Советскому Союзу в 1940-м не было односторонним актом, осуществлялось на основании соответствующих обращений высших органов власти этих государств и, таким образом, не противоречило международному праву того времени. Как не противоречило ему и присоединение к территориям стран Антанты отошедших к ним по итогам Первой мировой войны территорий Германии и ее союзников, также осуществленное с согласия присоединяемого государства. Кстати, одним из последствий вхождения Литвы в СССР стало обретение ею территорий, не входивших в ее состав до войны (Вильнюс, Вильнюсский край, Клайпеда).

Формат настоящей статьи не позволяет углубиться в исследование международно-правовых и исторических обстоятельств событий 1939–1940 годов в Прибалтике. Однако это в данном случае и не представляется необходимым. Совершенно очевидно, что речь идет не о научном, а о политическом споре. Особенно когда Ларс Фреден начинает давать оценки послевоенному периоду пребывания прибалтийских стран в составе СССР. Чего стоит, к примеру, заявление о существовавшем в те годы «иностранном правлении». Любой статистический справочник свидетельствует: русские и русскоязычные жители Латвии, Литвы и Эстонии трудились преимущественно в таких отраслях народного хозяйства, как промышленность, транспорт, коммунальные службы. В то же время руководящие посты в партийных, правительственных и советских органах власти занимали до 80–85 % латышей, литовцев и эстонцев. В сфере культуры и искусства также превалировали, причем со значительным перевесом, представители титульных национальностей. Кроме того, важно помнить, что латвийские, литовские и эстонские представители активно работали в советский период в высших органах власти СССР, а также и в руководящих структурах КПСС.

Отдельно стоит остановиться на тезисе Ларса Фредена о «систематическом уничтожении национальной культуры». Тем, кто сколько-нибудь знаком с жизнью в Советском Союзе, хорошо известно, какой популярностью пользовались латвийские, литовские и эстонские мастера живописи, литературы, театра, кино, музыкального искусства, эстрады. Что же до тезиса о «русификации», скажу одно: если бы русские и все те, кто считает русский язык родным, имели в сегодняшних Латвии и Эстонии такие же права, как латыши и эстонцы в СССР, то проблема была бы попросту снята.

Знаю, что «подставляюсь» под обвинения в апологетике «советского строя». Но подобного рода обвинения могут исходить только от идеологически предвзятых оппонентов. Объективный же исследователь, читая рассуждения Фредена о необходимости признания преступлений, совершенных коммунистическим строем против россиян, вспомнит 1956 и 1962 годы, перестройку, законы о реабилитации жертв политических репрессий и репрессированных народов и многое другое. Между тем ни в Латвии, ни в Литве, ни в Эстонии не реализовано и десятой доли того, что могло бы быть сделано в плане анализа и преодоления наследия режимов Ульманиса, Сметоны и Пятса, которое ощутимо присутствует в сегодняшней политике этих стран.

Еще более двусмысленно звучит констатация предпринятых в последние годы в Прибалтике шагов, «направленных на признание правды о пособничестве нацистам в истреблении еврейского населения». Эти шаги, спору нет, должны быть всё решительнее, тем более что речь идет не о пособничестве, как таковом, а об активной самостоятельной роли части населения Прибалтики в злодеяниях, приведших к Холокосту. Но разве не взывает к справедливости память о сотнях тысяч военнопленных, замученных при участии прибалтийских эсэсовцев, о массовом уничтожении собственных мирных жителей различных национальностей только за то, что они «сочувствовали советской власти»? Наконец, возможно ли вычеркнуть из памяти жертвы чудовищных карательных акций, которые проводили латышские и эстонские зондеркоманды на Псковщине, Новгородчине, в Ленинградской области, Белоруссии, других районах?

И последнее. Ларс Фреден считает, что слабость в России презирают с такой же силой, с какой уважают твердость. На мой взгляд, это – оговорка по Фрейду, потому что к истинной России данная сентенция никакого отношения не имеет. «Не в силе Бог, а в правде». Этими словами известного шведам святого благоверного великого князя Александра Невского я бы и хотел завершить свои рассуждения.

Латвия. Литва. Эстония. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 9 июня 2005 > № 2909721 Михаил Демурин

Реформы нельзя закончить

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2005

Лешек Бальцерович – председатель Национального банка Республики Польша, ранее – министр финансов и вице-премьер польского правительства.

Резюме Нет ни одного примера страны, которая находилось бы в лучшем положении только потому, что ей удалось осуществить меньше рыночных реформ. Более того, залог успешного развития не только переходных, но и весьма продвинутых государств заключается как раз в том, что реформы никогда не заканчиваются.

12 декабря 1981 года я в должности вице-председателя Польского экономического общества приехал в Брюссель на международную конференцию. На следующее утро в теленовостях сообщили, что в Польше введено военное положение. Иностранные коллеги в один голос призывали меня не возвращаться в Варшаву. Я не последовал этому совету, не питая, однако, в тот момент никаких надежд на лучшее.

Восьмидесятые обещали стать мрачным временем реакции и жестких мер по укреплению режима. Никто из моих друзей и единомышленников, в принципе достаточно хорошо информированных о ситуации в польской, да и в советской экономике, не мог тогда предположить, что через какие-нибудь четыре года в СССР начнутся радикальные перемены, которые еще в текущем десятилетии приведут к краху коммунизма в Центральной и Восточной Европе. Представить себе развитие событий по такому сценарию было невозможно, даже обладая самым изощренным воображением.

Скажу честно: несмотря на весь богатый опыт, приобретенный за истекший период, я до сих пор не могу однозначно сказать, почему «социалистический лагерь» рухнул так быстро. Конечно, уже в 1970-х годах стало понятно, что коммунистический строй тормозит любой прогресс и способен только на то, чтобы воспроизводить застой. С точки зрения экономической науки это было очевидно, как был очевиден и коренной порок того мессианского учения, которое Карл Маркс почему-то называл наукой. Маркс утверждал, что развития можно добиться, лишив людей экономической свободы. Если бы марксизм оставался не более чем интеллектуальным течением в среде левых университетских профессоров, многие, наверное, до сих пор всерьез рассматривали бы предлагаемый им путь в качестве возможной альтернативы рыночному хозяйству. Но практический опыт строительства социализма продемонстрировал (и это, пожалуй, единственный положительный результат зловещего эксперимента), что отказ от частной собственности – путь к неизбежному упадку и, напротив, поощрение предпринимательской инициативы – способ двигаться вперед. Так что в исторической перспективе тоталитарные системы, основанные на плановой экономике, были обречены.

Однако порочность социально-экономической базы той или иной системы является необходимым, но не достаточным условием ее устранения. Известно немало режимов, которые ничуть не лучше и не эффективнее тех, что существовали в странах «народной демократии», но при этом они выживают и даже по-своему устойчивы. Северная Корея, Куба и Бирма являются наиболее наглядными примерами такого рода.

Крушение советского блока, безусловно, результат стечения целого ряда обстоятельств. И все же одним из ключевых является фактор личности, роль которой, кстати, всегда недооценивалась марксистами. Займи место Михаила Горбачёва человек с иными взглядами и чертами характера (а это было вполне вероятно, учитывая ситуацию в тогдашнем Политбюро), и попытки вдохнуть новую жизнь в агонизирующий строй придали бы развитию событий совсем другое направление. Нет сомнений в том, что рано или поздно все закончилось бы примерно тем же, однако сроки, а главное – цена перемен оказались бы совершенно иными.

Сомневаюсь, что, инициируя весной 1985-го «ускорение социально-экономического развития на основе научно-технического прогресса», Горбачёв предвидел практические последствия этих лозунгов. Но генеральный секретарь дал первоначальный импульс, а дальше процесс начал стремительно развиваться сам собой.

Мировая история знает немало примеров, когда из-за отсутствия «локомотива», лидера преобразований упускались реальные назревшие реформы. Есть, впрочем, и совершенно противоположные случаи, когда наличие сильной и яркой личности способно компенсировать частичное отсутствие объективных условий для революционных изменений. В эпоху крушения социализма недостатка в подобных фигурах не было. Очевидно, именно в этом и заключается высшая историческая справедливость: в решающий момент сторонники перемен оказались, как личности, намного сильнее и энергичнее тех, кто пытался сохранить статус-кво.

Масштаб трансформаций, охвативших Европу и Евразию в последние два десятилетия, настолько велик, что споры об этом грандиозном переломе не затихнут еще многие годы. Одна из постоянных тем дискуссий – универсальны ли по своему характеру экономические рецепты, или в каждом конкретном случае следовало и следует идти особым путем?

Существует прямая аналогия между экономической политикой и медициной. Если двум разным пациентам, например китайцу и русскому, ставят один и тот же диагноз, им прописывают одинаковую терапию. Лечение экономических недугов точно так же предполагает наличие универсальных рецептов. Конечно, между китайцем, русским, поляком, эстонцем и казахом достаточно различий, но только не с точки зрения экономики. Мировая экономика представляет собой единое пространство, которое функционирует по одним и тем же законам, а сами эти законы вытекают из основополагающих свойств человеческой природы. Той природы, в которой прекрасно разбирался Адам Смит.

В 1980-е годы мы с группой коллег, не надеясь ни на какие перемены в Польше, очень серьезно изучали зарубежный, в частности латиноамериканский, опыт реформ. Такая работа не выходила за рамки научной дискуссии, но она оказалась весьма кстати в 1989-м, когда нам пришлось взяться за практические преобразования. К тому моменту сложилась группа единомышленников, мнения которых совпадали по принципиальным вопросам – необходимости либерализации, приватизации, жесткой монетарной политики. И хотя в практической деятельности мы, разумеется, столкнулись с многочисленными проблемами, предвидеть которые не могли, у нас уже имелся общий план действий. Главное, мы отдавали себе отчет: чтобы реформы увенчались успехом, они должны быть нацелены не на косметические изменения, не на «совершенствование» социализма с целью придания ему «человеческого лица», а на коренное переустройство плановой экономики. Именно такой подход и являлся единственно верным для любой из постсоциалистических стран.

Бессмысленно оспаривать наличие серьезного разрыва в уровне развития между разными странами бывшего советского блока – этот разрыв особенно ощутим, если сравнивать условия экономической деятельности, масштабы неравенства, эффективность систем здравоохранения и образования, степень защиты окружающей среды и т. д. В одних странах положение за годы реформ существенно улучшилось, в других – претерпело менее заметные изменения, в третьих – даже ухудшилось. Это вовсе не означает, что одни нации больше приспособлены к свободному рынку, а другие – меньше. Иное дело, что дает себя знать различие стартовых условий. Но на основе многочисленных эмпирических исследований легко прийти и к другому выводу: чем больше рыночных, ограничивающих государственное вмешательство, реформ проводится правительством, чем последовательнее они воплощаются в жизнь, тем выше достигнутые результаты. Нет ни одного примера страны, которая находилась бы в лучшем положении только потому, что ей удалось осуществить меньше рыночных реформ.

В любом государстве всегда присутствует обширный популистский фронт, который под разными предлогами, в том числе и ссылаясь на «национальную самобытность», противодействует реформам, предлагая взамен всевозможные «чудодейственные» средства для решения проблем. Успех зависит от того, способно ли общество дать организованный отпор популистам, не позволить им увести нацию в сторону от назревших преобразований.

Более того, залог успешного развития заключается как раз в том, что реформы никогда не заканчиваются. При этом представление о том, что они проводятся только под эгидой государства, является устаревшим. Государственное вмешательство следует ограничить настолько, чтобы предоставить свободу действий остальным участникам экономической жизни для самостоятельного реформирования и адаптирования к требованиям рынка.

Все наиболее динамичные экономики мира объединяет одно общее качество: в них никогда не прекращаются преобразования. Двигатель развития всякой свободной экономики – предприятия, и если они хотят быть конкурентоспособными, то должны постоянно развиваться, трансформироваться. В условиях современного глобального хозяйства невозможно стать победителем раз и навсегда, свое место надо постоянно отстаивать в мирной, но жесткой борьбе. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить список крупнейших американских корпораций двадцатилетней давности с их сегодняшним списком: многие тогдашние флагманы, не выдержав конкуренции, сошли со сцены и уступили место другим.

Реформы – это необходимое условие прогресса не только переходных, но и состоявшихся, мощных экономик. Там, где реформы замедляются, вскоре начинается отставание. К примеру, сегодня проблемы испытывают такие столпы – основатели Европейского союза, как Германия, Франция, Италия. Почему? Потому что там вовремя не были проведены важные реформы – между прочим, те самые, что в рамках подготовки к вступлению в ЕС были осуществлены в большинстве постсоциалистических стран: в Германии – реформа рынка труда, во Франции и Италии – реформа социальной сферы. Иная ситуация в Великобритании, Дании, Финляндии – странах, которые в силу разных причин были вынуждены в свое время пойти на болезненные преобразования.

Европу беспокоит ее отставание от Соединенных Штатов. Чтобы сократить его, необходимо последовательно реализовывать принятые ранее решения.

Во-первых, завершить строительство единого рынка, что на практике означает расширение свободного рынка услуг. На сектор услуг приходится более 70 % общеевропейского ВВП, но именно он раздроблен национальными барьерами, попытки же устранить их наталкиваются на противодействие отраслевых лобби в разных странах. А не преодолев протекционистских устремлений, единый рынок не построить.

Во-вторых, поддерживать фискальную дисциплину, то есть строгое выполнение условий Пакта стабильности и роста, против которого высказываются сегодня некоторые крупнейшие страны – члены Евросоюза. Их позиция идет вразрез с теми принципами, соблюдения которых вполне справедливо требовали от государств, вступавших в ЕС.

В-третьих, ограничить субсидирование предприятий из общественных фондов. Чем дальше будет продвигаться процесс преобразований Европейского союза и его отдельных стран-членов в направлении свободного рынка, тем выше шанс догнать Соединенные Штаты.

Я убежден, что в XXI веке успех всегда будет сопутствовать тем, кто сможет реформироваться быстрее и глубже других.

Одна из популярных тем для дискуссий – возможны ли эффективные экономические реформы в условиях авторитарной политической системы? Исследования не дают однозначного ответа, который говорил бы о наличии прямой связи между типом политической системы и темпами развития. Однако надежнее всего – исследовать данный вопрос, обратившись к данным статистики. Страны, успешно осуществившие реформы в условиях диктатуры, можно пересчитать по пальцам: Южная Корея, Тайвань, Чили, возможно, еще две-три. Но это явные исключения, потому что подавляющее большинство диктатур – десятки недемократических режимов в Азии, Африке, Латинской Америке – приводили свои народы к экономическим кризисам, если не катастрофам.

Говорят, что недемократическая власть «твердой руки» – гарантия осуществления реформ в переходный период, а по его завершении, мол, можно провести постепенную демократизацию такого режима. Однако политическая несвобода почти всегда влечет за собой несвободу экономическую, а чрезмерная концентрация власти, не ответственной перед населением, неизбежно наносит урон правовой системе. Сегодня мы сталкиваемся с феноменом лидеров, приходящих к власти формально демократическим путем (как Уго Чавес в Венесуэле или Александр Лукашенко в Белоруссии), но считающих возможным попирать законы. Изъяны же в функционировании правовой системы подрывают незыблемость прав собственности – фундамент любых преобразований.

В процессе реформ должна быть поставлена цель создания правового государства, которое стоит на страже индивидуальной свободы, в том числе экономической, а значит, частной собственности. Страна, в которой собственники не будут уверены в своих правах, никогда не сможет достигнуть нормального развития.

Польша > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 20 апреля 2005 > № 2907522 Лешек Бальцерович

Россия и ЕС: сближение на фоне разрыва?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2005

Н.К. Арбатова – д. полит. н., заведующая сектором европейских исследований ИМЭМО РАН, директор научных программ комитета «Россия в объединенной Европе».

В.А. Рыжков – депутат Государственной думы РФ, координатор комитета «Россия в объединенной Европе». Статья подготовлена на основе ежегодного доклада комитета «Россия в объединенной Европе» за 2004 год.

Резюме Взаимоотношения Россия – ЕС находятся в состоянии системного кризиса: количество накопившихся проблем переросло в качество, у обеих сторон отсутствуют стратегические цели.

В 2007 году истекает срок действующего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Европейским союзом – базового двустороннего документа. СПС, вступившее в силу 1 декабря 1997-го, стало первым полномасштабным правовым актом, заложившим фундамент равноправных отношений России с Европой и Западом в целом, позволившим существенно расширить набор форм сотрудничества, создать единую основу для ведения экономического и политического диалога.

Однако в политической области взаимоотношения России и Евросоюза давно перешагнули рамки Соглашения. Что же касается сферы экономического сотрудничества, то обе стороны хотя и продвинулись вперед на некоторых направлениях, но не смогли реализовать весь потенциал СПС: некоторые его положения либо безнадежно устарели, либо вообще не выполняются. А после вступления России во Всемирную торговую организацию (ВТО) несоответствие Соглашения нынешним реалиям проявится еще сильнее.

Что же делать? Продлить действие существующего либо модернизированного СПС или подумать о новом договоре, способном поднять планку в отношениях между Россией и ЕС и содействовать созданию общих пространств в сфере экономики, внутренней и внешней безопасности, культуры и образования, предусмотренному решениями Санкт-Петербургского саммита (май 2003 года)?

КРИЗИС МОМЕНТА ИЛИ КРИЗИС СИСТЕМЫ?

Очевидно, что взаимоотношения Россия – ЕС находятся в состоянии системного кризиса: количество накопившихся проблем переросло в качество, у обеих сторон отсутствуют стратегические цели, нет понимания того, какое место может занять Россия в европейских интеграционных процессах. Расширение Евросоюза еще ярче высветило эту фундаментальную проблему в отношениях между партнерами, каждый из которых переживает период глубокой трансформации.

У Брюсселя нет желания обременять «российским фактором» внешнеполитическую повестку дня Евросоюза, осуществляющего революционные преобразования в связи с расширением и углублением европейской интеграции. Дефицит доверия в отношении России, обусловленный как ходом истории, так и ее сегодняшним развитием, побуждает Европейский союз дистанцироваться от восточного соседа, воспринимать его главным образом как «нефть, газ и ядерное оружие».

Россия по-прежнему еще не определилась со своей национальной и политической идентичностью, не дала четкий ответ на вопрос о том, какое государство сегодня строится у границ ЕС. Если Москва времен президентов Горбачёва и Ельцина декларировала на словах, а в ряде случаев и реализовывала на деле свое стремление к созданию демократического государства и либеральной экономики, то современная Россия все более открыто двигается в сторону новой версии авторитаризма. В частности, государство, преимущественно в лице коррумпированной бюрократии, все более активно вмешивается в экономическую жизнь. Десятилетие назад казалось, что демократические и рыночные преобразования в России относительно быстро приведут ее в круг государств, стоящих на твердом фундаменте общих европейских ценностей, таких, как права человека, уважение прав меньшинств, широкие политические и гражданские свободы, регионализм и самоуправление, приоритет компромисса над силовым решением проблем и т. д. Сегодня Россия все чаще предпочитает иную систему координат, что проявляется повсеместно. Это и растущий государственный контроль над средствами массовой информации, и ограничения деятельности оппозиции, и фактический демонтаж большинства демократических институтов.

В этой связи постановка вопроса об отношениях с Россией приобретает для Евросоюза совсем иное звучание, чем десятилетие назад. Как вести себя с Россией, которая не стремится вернуться в семью европейских народов, а превращается во все более авторитарное государство? Существует противоречие между внешней политикой России, по-прежнему ориентированной на взаимодействие с Европейским союзом и другими западными партнерами (о чем свидетельствуют ратификация Киотского протокола и Протокола к Соглашению о партнерстве и сотрудничестве с ЕС, стремление вступить в ВТО в 2006-м), и ее внутренней политикой, направленной на централизацию власти, подавление оппозиции, сращивание государства с крупнейшими финансово-промышленными группами. Это несоответствие представляет собой серьезное препятствие для установления подлинно партнерских отношений между Россией и Евросоюзом, обрекая их на ограниченное сотрудничество.

С другой стороны, после краха биполярности стратегия Европейского союза на посткоммунистическом пространстве никогда не предусматривала серьезного сближения с Россией. Это в полной мере относится даже к наиболее благоприятному периоду международных отношений начала 1990-х годов. И ведущие страны ЕС, и Евросоюз в целом сделали крайне мало для того, чтобы помочь России обрести достойное место в Европе, неотъемлемой частью которой она является. Это заслуживает особого сожаления, поскольку именно Москва внесла решающий вклад в прекращение холодной войны, избавив Европу от угрозы глобального конфликта. И хотя Европейский союз поддерживал курс России на демократизацию и признавал важность отношений с восточным соседом, он последовательно обходил вопрос о месте нашей страны в интегрирующейся Европе. Такая тактика европейцев не способствовала ни системной трансформации России, ни формированию у ее граждан представления о своей стране как о европейском демократическом государстве. Если не считать узких проектов сотрудничества по отдельным вопросам, у ЕС отсутствовала общая концепция поддержки демократических преобразований в России. В связи с этим в российском руководстве и, главное, в обществе нет четкого видения того, каким образом европейская интеграция может реально содействовать экономическому развитию, а также обеспечению безопасности и долгосрочной политической стабильности. Расширение Евросоюза, первоначально воспринимавшееся как объективный процесс, сегодня все чаще рассматривается многими в России как источник новых вызовов (таких, как проблема Калининграда или усиление соперничества на постсоветском пространстве – например, кризис, связанный с украинскими выборами).

В 1990-е годы стратегия Европейского союза зиждилась на двух основных направлениях деятельности. Это стабилизация через региональное сотрудничество проблемных стран и регионов Центральной и Юго-Восточной Европы, а также интеграция в Европейский союз наиболее подготовленных государств, с каждым из которых заключалось Соглашение об ассоциации. Однако даже стабилизационные планы предусматривали некую промежуточную стадию – подписание соглашений о стабилизации и ассоциации. Формат Соглашения о партнерстве и сотрудничестве, предложенный России, Украине, Белоруссии и Молдавии, находился за пределами этой основной стратегии Европейского союза.

Интересно, что в начале 1990-х Россия, взявшая курс на ускоренную интеграцию во все западные институты, добивалась на переговорах с Евросоюзом заключения соглашения, близкого к Соглашению об ассоциации. При этом справедливости ради следует отметить, что российское руководство не имело четких целей и приоритетов на европейском направлении и не осознавало полностью сути европейской интеграции, ее важности для демократизации российского общества. Вместе с тем противоречивость процессов внутренней трансформации России лишь укрепляла желание Брюсселя держать «стратегического партнера» на расстоянии вытянутой руки.

СПС отражало в значительной степени технократический, а не политический подход Европейского союза, не ставило практических задач по системным преобразованиям в тех странах, с которыми оно заключалось, не учитывало эволюции отношений, носило статичный характер и охватывало главным образом сферу экономики и торговли. Иными словами, СПС оставляло те страны, с которыми оно было подписано, за рамками интеграционных процессов, бурно развивавшихся в Европе в прошедшее десятилетие. Именно поэтому страны, взявшие курс на интеграцию в ЕС, стремились перешагнуть планку Соглашения о партнерстве и сотрудничестве.

В 2004 году стратегия Евросоюза получила новое развитие в «политике добрососедства», направленной на укрепление стабильности. В первом варианте так называемой «концепции Широкой Европы» соседствующие с ЕС страны от Марокко до России рассматривались как единое целое без выделения приоритетов и диверсификации политики по отношению к ним. (Такой подход ЕС к соседям странным образом напоминает политику российского руководства начала 1990-х на постсоветском пространстве. По инерции воспринимая страны ближнего зарубежья как единое пространство, Москва не определила ни приоритетные направления, ни наиболее важные для нее государства-партнеры. Плоды этой политики мы во многом пожинаем сегодня.) Однако в окончательном варианте концепции Россия отсутствует вовсе. Точнее, в документе трижды говорится о том, что «стратегическое партнерство» с Россией будет строиться на основе санкт-петербургских решений, то есть за рамками «политики добрососедства».

ОБЩИЕ ПРОСТРАНСТВА: БОЛЬШЕ МИФОВ, ЧЕМ РЕАЛЬНОСТИ

Несомненно, решения Санкт-Петербургского саммита Россия – ЕС свидетельствуют о желании партнеров переместить сотрудничество России и Евросоюза на новый уровень четырех «европейских пространств». Но насколько реалистична эта идея, может показать только конкретный анализ современной ситуации в сферах предполагаемого сотрудничества.

Общее экономическое пространство – это, по сути, единый внутренний рынок, единая юридическая база, которая регулирует четыре свободы передвижения (людей, товаров, капиталов и услуг), а также позволяет координировать некоторые направления экономической политики (антиинфляционная политика, политика конкуренции, ряд аспектов социального обеспечения).

Исходя из уровня нынешнего развития России и динамики процессов трансформации Европейского союза, можно утверждать: общее экономическое пространство между Россией и ЕС, по самым приблизительным расчетам, реально сформировать только через 20 лет. Сегодня речь может идти о программе действий лишь на начальный период движения в сторону общего пространства. Тем не менее уже сейчас просматриваются положительные тенденции, объективно способствующие этому процессу.

Во-первых, углубление внешнеэкономических связей между Россией и ЕС. Весьма показательно, что торговля с СНГ в структуре товарооборота России составляет только 20 %, в то время как с Европой – около 60 %. В структуре российского баланса импорта и экспорта услуг сдвиг в пользу Европейского союза еще значительнее.

Во-вторых, российская сторона, ориентированная на развитие транспортной инфраструктуры для нефте- и газодобычи и сбыта, в определенных границах готова к европейским инвестициям в свою энергетику. В этой связи можно ожидать не только роста физических объемов добываемых сырьевых ресурсов, но и ускоренного развития производства по их переработке, а также вхождения на европейский рынок российских транснациональных компаний.

В-третьих, Россия сегодня – это пусть и не самый большой, но быстро растущий рынок, что усиливает его значение для транснациональных компаний, стремящихся расширить свое глобальное присутствие. В силу этого вступление России в ВТО представляется чрезвычайно важным – ведь оно способствует формированию общей правовой среды, единых правил игры как для российских компаний, так и для иностранных акторов российского рынка.

В-четвертых, несмотря на отсутствие общей стратегии интеграции, де-факто происходит гармонизация российского и европейского (являющегося для России основным ориентиром) экономического законодательства. Так, внедрение нового таможенного законодательства приведет к легализации «серых» схем движения товаров на российскую территорию. Российские банки и страховые компании уже постепенно переходят на международные стандарты финансовой отчетности.

Признавая нереалистичность создания общего экономического пространства между Россией и ЕС в обозримом будущем, следует констатировать, что растущая российская и интегрирующаяся европейская экономики, безусловно, дополняют друг друга. Вступление России в ВТО и приведение российского законодательства в соответствие с европейским создадут принципиально новые условия для решения проблем, с которыми сталкиваются торговые партнеры.

Общее пространство внутренней безопасности не может быть построено исключительно на совпадении интересов, без единой системы ценностей. Правовое сотрудничество и совместная борьба с организованной преступностью невозможны, если в той или иной стране не соблюдаются законы, отсутствует независимый суд, а правоохранительные органы коррумпированы. Кроме того, необходимо четкое разделение ответственности за безопасность на этом пространстве, а это требует высокой степени доверия между партнерами.

Поскольку все эти препятствия до сих пор не устранены, реальная концепция единого пространства внутренней безопасности на сегодняшний день не выработана. Налицо лишь избирательное сотрудничество – совместное осуществление ряда мер и некоторых акций, фактически воспроизводящих Хельсинкский план действий в борьбе с организованной преступностью.

Сегодня более правомерно говорить о способности России и Евросоюза совместно контролировать явления, угрожающие так называемой мягкой безопасности: наркотрафик, нелегальную миграцию, торговлю людьми. В этих целях необходимо объединить усилия России и ЕС по линии противодействия «спросу и предложению». Именно данный принцип должен лежать в основе не только продвижения к общему пространству, но и практического сотрудничества.

Общее пространство внешней безопасности. Будущее партнерства России и Европейского союза в этой сфере будет зависеть от двух факторов. Во-первых, от того, как расширение и углубление процессов европейской интеграции (в первую очередь институциональные преобразования в расширенном Евросоюзе) повлияют на жизнеспособность и эффективность Евросоюза как основного международного европейского института. И, во-вторых, от того, как будет развиваться сама России. Создание общего пространства внешней безопасности фактически означает установление союзнических отношений между партнерами, а подобные отношения возможны только с демократической Россией.

Несомненно, серьезной проблемой является то, что общая внешняя политика и политика безопасности ЕС находится в стадии формирования, причем в условиях беспрецедентных преобразований. За последние 10–13 лет каждый новый кризис в международных отношениях становился лишь очередным свидетельством разрыва между мощным экономическим потенциалом Европейского союза и его ограниченными возможностями противостоять новым угрозам. Но каждый новый кризис также способствовал прогрессу в развитии военного измерения Евросоюза.

Главная опасность, с которой сталкивается сегодня Россия, – это угроза ее территориальной целостности. Безусловно, очень многое зависит от того, насколько тонкую и эффективную политику Кремль будет проводить в отношении субъектов Российской Федерации, этнических меньшинств и стран ближнего зарубежья. Но, оставаясь за рамками интеграционных процессов, Москва будет всегда крайне болезненно относиться к усилению влияния США, НАТО, а потенциально и ЕС на сопредельном России постсоветском пространстве. Кризис взаимоотношений России и ЕС в связи с выборами в Украине – это тревожный симптом.

Создание общего пространства внешней безопасности России и Евросоюза является отдаленной перспективой. Пока можно говорить только о некоей программе совместных действий по принципиальным вопросам. Первое – это реформирование ООН и создание новой системы безопасности, отвечающей реалиям постбиполярного мира. Второе – теснейшее сотрудничество и взаимная поддержка на пространстве расширенного Ближнего Востока (к нему примыкают Балканы и Кавказский регион) как в области предотвращения распространения ядерного оружия, так и в сфере противодействия терроризму. В связи с этим особенно важно формирование общей позиции России, ЕС и США по Ирану.

Общее пространство в сфере культуры и образования является самой перспективной областью в отношениях между Россией и Европейским союзом. Для России один из важнейших вопросов на этом направлении – взаимное признание дипломов, что станет стимулом для гармонизации систем образования России и Евросоюза.

Что касается фундаментальной науки, то можно говорить о формировании общего пространства исследований в большинстве ее областей. Но существует и коммерческий аспект прикладных исследований и разработок, связанных с военным потенциалом или глобальной экономической конкуренцией. В этой сфере действует строгий режим секретности как в России, так и в ЕС.

Иными словами, на сегодняшний день санкт-петербургские решения остаются красивой идеей, не наполненной практическим содержанием. Претворение их в жизнь требует и нового политического мышления, и особой степени доверия, и времени. К тому же может получиться, что без новой договорно-правовой базы между Россией и Европейским союзом эти действия будут сведены к мелкотравчатому прагматизму, к тактике незначительных шагов.

КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ НОВЫЙ ДОГОВОР?

Итак, в сухом остатке – сильно устаревшее СПС и красивая мечта об общих пространствах. Для обретения общей исторической перспективы жизненно необходим новый договор, который, не ставя нереалистичных в обозримом будущем задач (таких, например, как членство России в Евросоюзе), переместил бы отношения на более высокую ступень.

Модернизированное Соглашение о партнерстве и сотрудничестве лишь подтвердит неизменность прежнего подхода ЕС к России как к стране, остающейся на обочине европейской интеграции. По аналогии с соглашениями о стабилизации и ассоциации новый договор может быть назван Соглашением об особой ассоциации России и Европейского союза. И хотя за последнее десятилетие Россия входила в состав разнообразных «особых» структур с участием и Евросоюза, и НАТО, в данном случае название «особая ассоциация» представляется приемлемым компромиссом. Оно сможет поднять взаимоотношения России и ЕС на новый уровень и зафиксировать их там на период, необходимый для развития и консолидации российских демократических институтов и практики, а также для модернизации экономики России.

Новый договор должен быть нацелен на последовательную демократизацию России через постепенную интеграцию с Европейским союзом. Только в этом случае призывы соответствовать европейским нормам и принципам, звучащие в адрес России, будут иметь практический смысл. Кроме того, Евросоюзу необходим региональный подход ко всему европейскому пространству СНГ, подобный стратегии стабилизации стран Центральной и Юго-Восточной Европы. Лишь такие меры позволят снять угрозу потенциального соперничества и конфронтации на территории бывших советских республик.

На нынешнем поворотном этапе Россия и ЕС должны определить, как строить свои отношения – либо в качестве потенциальных союзников, объединенных общими ценностями и интересами (более значительными, чем взаимные претензии, проблемы и противоречия), либо как принципиально разные политические субъекты, готовые сотрудничать по отдельным вопросам чисто практического характера. Сегодня и в Европейском союзе, и в России все очевиднее стремление строить отношения по образцу отношений Евросоюза с Китаем или Индией: акцент не на общих ценностях, а на общих интересах. Однако именно проект «авторитарной модернизации» России, с которым ведущие страны Запада, по сути, согласились после прихода к власти президента Путина, является ныне одним из источников проблем в отношениях между Москвой и Брюсселем. В отличие от того что происходит в Китае или Чили, модернизация России без ее демократизации не представляется возможной в силу российских исторических традиций и масштабов. Авторитаризм, какими бы эпитетами он ни сопровождался («мягкий», «просвещенный») и какими бы благими целями ни обосновывался, окажется главным препятствием для реализации планов по собственно модернизации России. Кроме того, есть существенное различие между Китаем, Индией или странами Латинской Америки, наиболее далекими соседями ЕС, и Россией, которая принадлежит к европейской культуре и значительная часть которой расположена в Европе. Расширение на восток не оставило Евросоюзу места для дистанцирования от России.

Потенциал нашей страны огромен как в позитивном, так и в негативном смысле. С этой точки зрения у ЕС, как и у Запада в целом, не так уж много альтернатив: или новая политика вовлечения (neo-engagement), или новое сдерживание (neo-containment) России. Но сдерживание – это путь назад, к политике мирного сосуществования времен холодной войны, не способной ответить на современные вызовы как европейской и международной безопасности, так и всему процессу глобализации. Да и Россия, если она предпочтет самоизоляцию и возвращение к безнадежно устаревшим и неэффективным формам государственного и общественного бытия, вряд ли сохранит шансы стать по-настоящему современной, а значит, сильной и влиятельной мировой державой.

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 февраля 2005 > № 2906792 Надежда Арбатова, Владимир Рыжков

Оранжевый цвет буржуазии

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2005

В.П. Дубнов – первый заместитель главного редактора журнала «Новое время».

Резюме Постсоветские бюрократические революции начала XXI века – не народные восстания, сметающие общественный строй. Это новые версии буржуазных революций XVII—XVIII веков, когда наиболее активной части правящего класса становится тесно в рамках существующей системы.

«Оранжевая революция» в Киеве почти день в день совпала с первой годовщиной «революции роз» в Тбилиси, а за минувший год случились мини-революции в Аджарии и Абхазии. Волна перемен набирает ход и, похоже, имеет шансы приобрести в СНГ и России почти такое же значение, какое в конце 1980-х годов придавалось в Восточной Европе и СССР череде «бархатных революций». Тогда уходила целая эпоха, исчерпавшая свой исторический потенциал. Ее вождей, не способных к переменам, не захотели защищать даже самые преданные сподвижники. В ноябре 2003-го перед митингующей толпой точно так же расступились тбилисская милиция и охрана Эдуарда Шеварднадзе.

Однако, как ни соблазнительно увидеть в киевском «оранжевом» и тбилисском «розовом» продолжение восточноевропейского «бархатного», ничего не получается. В отличие от Праги пятнадцатилетней давности нынешний постсоветский бунт зреет на самом деле не в кружках диссидентов-интеллектуалов и не в студенческих аудиториях. Конечно, без широкого массового недовольства политикой действующего руководства невозможны никакие перемены. Но подлинные тектонические сдвиги происходят внутри правящей элиты. Смена власти в условиях более или менее свободной конкуренции – это шанс для всех группировок и политических сил реализовать свои амбиции. Нежелание уходить или же намерение режима любой ценой продолжить себя в преемнике ставят крест на этих надеждах. Осознание отсутствия перспектив порождает сопротивление, козырным аргументом в котором становится поддержка улицы. Бюрократические революции начала XXI века – не народные восстания, сметающие общественный строй. Это в каком-то смысле новые версии буржуазных революций XVII—XVIII веков, когда наиболее активной части правящего класса становится тесно в рамках существующей политико-экономической системы.

УГРОЗА ИЗНУТРИ

Основой власти постсоветского образца является регулируемая передача полномочий – в этом, собственно говоря, и заключается суть «управляемой демократии». Такая система по-своему очень устойчива, номенклатурные механизмы легко перетирают в своих жерновах любого харизматического дилетанта. Это, кстати, одна из причин того, почему постсоветская оппозиция в массе своей весьма невыразительна. Публичная оппозиционная деятельность выглядит столь бесперспективной для успешного самовыражения, что те, кто мог бы стать Валенсой или Гавелом, уходят в иные сферы – бизнес, науку, публицистику, а то и предпочитают эмиграцию.

Однако угроза чиновно-бюрократической стабильности кроется в недрах самого режима. Удел подобной власти, даже преуспевшей в деле «строительства вертикалей», – необходимость постоянно устанавливать внутренние балансы. До поры до времени это возможно, но критическим моментом становится операция «Преемник». И нет ничего более мучительного, чем отбор претендентов на эту роль. Все это оттого, что внутри системы вызревает новая элита, которая не хочет продолжать игру по старым правилам.

У одних ее представителей, наподобие Михаила Саакашвили, воспитанника и верного ученика Шеварднадзе, просто не хватает терпения дождаться своей официальной «номинации». Другие по каким-то причинам были отторгнуты властью, как когда-то Борис Ельцин, а впоследствии экс-премьер Казахстана Акежан Кажегельдин или тот же Виктор Ющенко. Наконец, третьи, например мэр Кишинёва Серафим Урекян, ощущая неустойчивость режима, переходят в оппозицию, оставаясь на высоких должностях.

Вызов, брошенный власти, может выглядеть вполне умеренным, но он становится ясным сигналом для номенклатуры, а она ждет этого сигнала тем более напряженно, чем жестче пресс и соответственно выше риск выдать свои ожидания. Экс-министра внешнеэкономических связей Белоруссии, бывшего посла в Латвии и Финляндии Михаила Маринича не допустили до президентских выборов 2001 года, а в дальнейшем и отправили за решетку не потому, что у него были шансы на победу. Просто белорусской элите дали ясно понять: даже и не думайте! Там, где нелояльность не пресекается столь жестким образом, все рушится в одночасье, как это случилось в Аджарии. Никакие внешние признаки безраздельного господства Аслана Абашидзе не уберегли его от массового бегства номенклатуры. Что и решило исход дела.

По сути, плавная передача власти удалась пока лишь в России и Азербайджане. В Центральной Азии и Белоруссии, то есть там, где вертикаль выстроена до конца, лидеры предпочли обеспечить себе практически пожизненное право на переизбрание. Что, впрочем, не гарантирует вечного пребывания у власти – ведь внутри зажатой в тиски бюрократии идут те же процессы, что и в странах с более свободной системой.

Шеварднадзе поплатился за то, что непростительно затянул с кастингом на роль преемника. Это должно было послужить уроком для Леонида Кучмы, но украинский президент не успел сделать должные выводы. Хотя о том, что с преемственностью возникнут проблемы, в Киеве получили сигнал еще почти три года назад, когда ни административный ресурс, ни лукавый подсчет голосов не помешали «Нашей Украине» Виктора Ющенко победить на парламентских выборах. Уже тогда стало понятно, что за оставшееся время вылепить из имеющегося материала серьезного соперника Ющенко почти невозможно. Хотя варианты обсуждались. Так, Кучме предлагалось пойти по российскому пути – назначить преемника в лице Владимира Радченко, тогдашнего руководителя Службы безопасности Украины. Но президента его кандидатура не устроила – ведь неизбежными составляющими подобной комбинации являются два фактора. Во-первых, уходящий лидер полон сомнений относительно лояльности преемника. Во-вторых, уходящему совершенно не хочется оставлять свой пост, и до последнего момента нет уверенности в том, что он не передумает.

За год до выборов Кучма прозондировал реакцию Кремля на возможность третьего срока его президентства. Москва, изрядно утомленная объяснениями с западными партнерами по поводу другого «братского» президента, Александра Лукашенко, не согласилась с этой идеей. И тогда Украина приступила к реализации собственного сценария: Леонид Кучма пересаживается в кресло премьера, к которому переходят властные полномочия, а функции президента сводятся к репрезентативным. Характерно, что политическая реформа, в соответствии с которой планировалось осуществить описанный сценарий, была провалена в том числе и стараниями Виктора Януковича. Как оказалось, роль дублера его совершенно не устраивала.

Три года назад изучение предвыборных партийных списков Кучмы и Ющенко – двух партий власти, реальной и потенциальной, – было увлекательным занятием. Если у Кучмы значился губернатор, то у Ющенко – вице-губернатор или экс-губернатор. То же с министрами. То же с бизнесом. У Кучмы – олигарх, связывающий свои надежды только с действующей властью, у Ющенко – кандидат в олигархи, путь в которые ему этой самой властью закрыт. Ближайший сподвижник нового президента Петр Порошенко, между прочим, один из создателей Партии регионов, стоявшей за Януковичем. Словом, к власти приходят люди, которые не слишком далеко отстоят от тех, кого меняют. Это не Гавел вместо Гусака. И даже не Бразаускас вместо Гришкявичюса и Сонгайлы.

ДВА ПРОЕКТА

Богатый опыт постсоциалистической трансформации свидетельствует: самым действенным стимулом для либеральных преобразований, носящих весьма болезненный характер, является стремление освободиться от внешней зависимости. «Прочь от империи!» – так звучал главный лозунг, начертанный на бархатных революционных знаменах в Восточной Европе.

Под этим знаком в начале прошлого десятилетия сменилась власть во всех республиках Закавказья, а первый президент Украины Леонид Кравчук победил во многом благодаря поддержке «Руха». «Рух» вовсе не был движением либерального толка, как не были таковыми ни литовский «Саюдис», ни все прочие народные фронты. В отличие от партий они не нуждаются в глубокой программе или внятной идеологии и создаются только с одной целью – победить нынешнюю власть, после чего народному фронту предназначено стать протоплазмой для нормальных политических структур. Как это случилось в Восточной Европе и Балтии. Или не стать – как в Украине, Белоруссии или в Закавказье, где первоначального импульса бегства от империи не хватило для того, чтобы совершить рывок в новую реальность.

События осени 2004 года – иллюстрация того, как сегодня трансформировался этот антиимперский порыв. Украинский политолог и культуролог Олесь Доний полагает, что «оранжевая революция» не является, как принято думать, развязкой политического процесса, начавшегося со студенческих выступлений в 1990-м и продолжавшегося акциями «Украина без Кучмы» в 2000–2001 годах: «Это – продолжение очень давнего конкурса двух украинских проектов: русско-культурного и украино-культурного».

Украинское сознание традиционно раздвоено. С одной стороны, стремление к утраченной некогда независимости, с другой – тяготение к империи, краеугольным камнем и важной составной частью (а отнюдь не колонией) которой Украина была всегда. Соответственно украино-культурный проект разрабатывался до недавнего времени исключительно в пику Москве: украиноязычие как форма самоутверждения, неустанная полемика по поводу языка, Крыма и Черноморского флота… Русско-культурный склонялся к сохранению прежней ориентации на Россию, что отражало привычки постсоветской номенклатуры и особенности ее бизнеса.

При этом оба проекта на самом деле являются украинскими, и их наличие не означает раскола страны, хотя проблема ее политико-географической разнородности действительно существует. Данные проекты имеют также весьма опосредованное отношение к проблеме языка и самоидентификации вообще, которая, в свою очередь, от языка уже не очень зависит. Между переписями населения 1989 и 2001 годов число жителей Украины, считающих себя украинцами, увеличилось на три миллиона, хотя большинство продолжает говорить по-русски.

Противостояние Ющенко – Янукович в 2004-м – это своеобразный «римейк» коллизии Кравчук – Кучма-1994. Тогда соперничество бывшего секретаря компартии Украины по идеологии, который волею случая оказался выразителем интересов более национально ориентированной, антиимперской части элиты, и выходца из советского военно-промышленного комплекса, пробуждавшего надежды на возрождение великой державы, закончилось в пользу последнего. То есть в пользу русско-культурного проекта. Роль Кучмы в этом проекте оказалась весьма негативной – ведь из-за его политики российское влияние в Украине стало прочно ассоциироваться с коррумпированным недемократическим режимом. К тому же те представители бизнеса и бюрократии, которым не находилось места в этом режиме, с неизбежностью приходили в поисках политического самоопределения к единственной имеющейся альтернативе – «украинскому» проекту.

Сегодня конкуренция обоих проектов продолжается, но меняется их содержание. По мере становления государства «украинский» проект постепенно обретает самоценность, и вопрос противостояния с Москвой отходит на второй план. Те, кто голосовал за Ющенко или против Януковича, совсем необязательно исходили из дилеммы «За Москву или против», не она определяла и волеизъявление сторонников Януковича. «Украинский» проект постепенно, с перекосами и отклонениями, но все же трансформируется в проект более или менее гражданского государства. «Русский» проект тоже не выступает против украинского государства, но ему ближе другие, более советские принципы его построения.

Если 10 лет назад выразителем данного проекта выступал Леонид Кучма, для которого Москва была привычным центром управления, то Виктор Янукович и его бизнес-патрон Ринат Ахметов, лидер донецкой группировки, руководствуются другими мотивами. Всех своих успехов они добились исключительно благодаря независимости, вернее, даже двум видам независимости – Донецка от Киева и Киева от Москвы, и они прекрасно понимают, что первым суверенитетом они целиком обязаны второму. Их бизнес основан на дотациях из Киева, на освященной Киевом (понятно, что на взаимовыгодных условиях) монополии и на демпинговом экспорте на Запад. Возможно ли такое в сегодняшней России?

Да и в самом Донецке, вроде бы так охотно откликающемся на идеи державного воссоединения, не все так просто. Большинство донетчан считают себя украинцами. Когда-то именно на шахтах создавались первые восточноукраинские структуры «Руха» и даже Хельсинкской группы. Шахтеры приходили в Киев на помощь бастующим студентам и даже предостерегали Кучму от нападок на Юлию Тимошенко, решившую в ее бытность вице-премьером по ТЭКу навести порядок в угледобывающей отрасли.

Победа Виктора Ющенко лавинообразно усилила процесс бюрократического перекрашивания. Бизнес, выдавленный прежней властью, почувствовал шанс восстановить свои позиции. Едва ли не у каждого регионального лидера, стоявшего на «бело-голубых» позициях Януковича – Ахметова, появляется «оранжевеющий» противник. У того же Януковича – руководитель Индустриального союза Донбасса Виталий Гайдук. У «бело-голубого» главы харьковской администрации Евгения Кушнарева – мэр Харькова Владимир Шумилкин… Новая элита, сформировавшаяся в условиях кучмовской византийской системы, постепенно обнаруживает, что в государстве, где не надо тратить силы на бесконечное лавирование между кланами и интересами, политических возможностей куда больше.

НОВАЯ ЦЕЛЬ НОМЕНКЛАТУРЫ

«Конкурс проектов», подобный украинскому, проходит практически во всех странах – участницах СНГ. И везде преимущество, пусть и разными темпами, постепенно переходит к идеологии, которую еще вчера можно было назвать «национальной», а сегодня, хоть и весьма условно, «гражданско-государственной». Поскольку же выбор альтернатив невелик, то эти проекты объективно тяготеют к тому, чтобы стать европейскими. Точно так же, как в начале 1990-х номенклатура поняла, какие выгоды сулит ей суверенитет (то самое «бегство от империи»), нынешняя бюрократия осознала шансы, которые дает состоявшееся государство, признанное на Западе «своим».

В конце февраля предстоят выборы в Киргизии, где оппозиция одевается в желтое, а процесс «пожелтения» чиновников идет полным ходом. И если здесь исход голосования вовсе не очевиден, то в Молдавии, кажется, только чудо может спасти правящих коммунистов от «желто-оранжевого» наступления, возглавляемого кишинёвским мэром Серафимом Урекяном. Новое поколение управленцев и предпринимателей выросло и в Казахстане, где тоже нет недостатка во вчерашних представителях элиты, готовых поддержать номенклатурный бунт. Ждет сигнала белорусская номенклатура, и, даже выстроив совершенную вертикаль власти, Александр Лукашенко столкнется на предстоящих президентских выборах со значительно бЧльшими трудностями, чем в ходе недавнего референдума. Вопрос в лидере – ведь Михаил Маринич выйдет на свободу только через пять лет, но никто и не ждет, что «белорусский» проект победит так скоро.

Политолог Дмитрий Фурман как-то очень точно назвал СНГ содружеством помогающих друг другу президентов. Они могли ожесточенно спорить по любому поводу, но все разногласия, будь то в связи с Панкисским ущельем или Черноморским флотом, отступали, едва перед кем-нибудь из них начинала маячить тень операции «Преемник». Брешь, пробитая в этом фронте Михаилом Саакашвили, неуклонно расширяется, и не стоит винить за это российских политтехнологов или кремлевских стратегов – процесс совершенно объективен. С внешнеполитической точки зрения драмы особой нет: в конце концов, то, что представляется Москве призраком грядущей изоляции, может при здравом подходе оказаться стимулом, чтобы успеть в медленно отъезжающий поезд. Тем более что в России нет ни других стимулов для перемен, ни «конкурса проектов». Наоборот, все возможные альтернативы отступают куда-то на задний план, а освобождающееся место занимает только один проект – некоего туманного реванша, и лишь пикеты пенсионеров выглядят пародийным намеком на «оранжевое». А такие движения едва ли сгодятся в качестве подходящей политической ниши для равноудаленных продуктов номенклатурного распада. Так что у России есть шанс со временем остаться одной из последних постсоветских стран, которой если и грозит буржуазная революция, то только такая же управляемая, как нынешняя демократия.

Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 февраля 2005 > № 2906754 Вадим Дубнов