Всего новостей: 4275688, выбрано 37549 за 0.299 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
По данным Istat, объем промышленного производства в Италии уменьшился в мае2014 г. на 1,2% в сравнении с предыдущим месяцем и на 1,8% по отношению к аналогичному периоду 2013г. В годовом исчислении падение показателя с начала года составило 4,9%. (Источник: Corriere della Sera, 11.07.2014 г.)
Положительное сальдо внешнеторгового баланса Италии в июне2014 г. сократилось до 2,2 млрд. евро. Экспорт из Италии в июне с учетом сезонных колебаний сократился в годовом исчислении на 4,3% и достиг 30,2 млрд. евро. Импорт возрос на 1,9% до 28,0 млрд. евро. Падение экспорта объясняется, прежде всего, сокращением на 10,8% итальянских поставок за рубеж машиностроительного оборудования. (Источник: Агентство La Repubblica, 23.07.2014г.).
По данным Банка Италии, в мае2014 г. государственный долг Италии вырос до 2.166,3 млрд. евро, в очередной раз обновив исторический максимум. С начала года суверенный долг страны увеличился на 96 млрд. евро (+4,7%). (Источник: Il Sole 24 Ore, 14.07.2014 г.)
По данным центра исследований конфедерации промышленников Италии Confindustria, за годы кризиса (2007 - 2013 гг.), количество итальянцев, проживающих за чертой бедности, возросло на 3 млн. чел.(+93,9%), ищущих работу – на 3,7 млн. чел. (+122,3%). При этом, наблюдалось значительное снижение основных экономических показателей: ВВП страны сократился на 9%, промышленное производство уменьшилось на 23,6%, строительный сектор – на 43,15%, инвестиции – на 27,5%, потребление домохозяйств – на 8%, занятость населения снизилась на 7,8%. (Источник: Corriere della Sera, 01.07.2014 г.)
Американские инвестфонд Neuberger Berman выражает интерес к возможному приобретению долей в венчурных фондах Intesa San Paolo. Итальянский банк планирует осуществит продажу непрофильных активов на сумму 1,9 млрд. евро в период 2014 – 2017 гг. Наиболее вероятна уступка долей участия группы Intesa в венчурных фондах и продажа миноритарных пакетов акций в средних предприятиях. (Источник: Il Sole 24 ore, 24.07.2014 г.)
Объём транзитных грузов через территорию
Таджикистана уменьшился на 26 тыс. тонн, составив 52,2 тыс. тонн груза за первое полугодие 2014 года. Общая сумма проведённых транзитом товаров через территорию Таджикистана составила $129,1 млн., что на $3 млн. меньше чем за тот же период 2013 года. Как сообщили «АП» в Таможенной службе при правительстве Таджикистана, транзитом через Таджикистан проводятся около ста видов товаров. Из Афганистана проходят транзитом товары в такие страны как Россия, США, Германия, Туркменистан, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан, а в Афганистан поступают товары транзитом по территории Таджикистана из Китая, России, США, Украины, Эквадора, Великобритании, Италии, Казахстана, Туркменистана, Пакистана, Таджикистана и других стран. Как видно из таможенной статистики больше всего транзитом по территории Таджикистана прошли такие товары как средства наземного транспорта на сумму в $29,7 млн. и объёмом в 5,6 млн. кг, а также ядерные реакторы, котлы, оборудование и механические устройства на сумму в $15,1 млн. объёмом 2,6 млн. кг. Изделий из черного металла было перевезено на сумму в $12,4 млн. и в объёме 1,2 млн. кг, летательные аппараты, космические аппараты и их части на сумму $3,4 млн. и весом в 542,3 тыс. кг. Перевозка хлопка транзитом составила $5,6 млн. и весом 2,9 млн. кг, транзит алюминия и изделия из него составил 601,9 кг на сумму $1,8 млн. По данным Таможенной службы Таджикистана, кроме этих товаров, которые занимают лидирующие позиции в составе транзитных товаров, как по сумме, так и по весу в течение этого полугодия транзитом по территории Таджикистана прошли такие товары, как пищевые товары, спортивный инвентарь, мебель, игрушки, строительные материалы, свинец, текстильные изделия, обувь, одежда и др.
В ходе первой встречи министров финансов ЕС, прошедшей 8 июля2014 г. под председательством П. Падоана, представитель Италии заявил, что страны Евросоюза должны сфокусироваться на структурных реформах, что позволит дать толчок экономическому росту и притоку инвестиций. «Экофин» дал принципиальное одобрение итальянской программе на ближайшие 6 месяцев, нацеленной на экономический рост и реформы. (Источник: il Sole 24 ore, ANSA, 09.07.2014)
При поддержке Европейского инвестиционного банка и Банка Италии в Риме прошла конференция руководителей финансовых институтов развития стран G20, в которой приняли участие представители российского Внешэкономбанка во главе с заместителем председателя ВЭБа А. Ивановым. По завершении конференции Внешэкономбанк подписал рамочное кредитное соглашение с итальянским Mediobanca на 250 млн. евро, а также меморандум о взаимопонимании c национальным агентством по привлечению инвестиций INVITALIA, который предусматривает развитие двустороннего сотрудничества, продвижение взаимных инвестиций в российскую и итальянскую экономику, а также поддержку реализации высокотехнологичных проектов в России. (Источник: ИТАР-ТАСС, 05.07.2014 г.)
«Роснефть» завершила сделку по приобретению 50% в капитале Camfin SpA, владеющей 26,19% акций Pirelli & C. SpA. Сумма сделки составила более 500 млн. евро. Цена одной акции на момент операции составила 12 евро. Доля была куплена у консорциума инвесторов, включающего Intesa Sanpaolo, Unicredit и фонд Clessidra. После закрытия сделки совет директоров был переизбран, и в новый состав вошли шесть новых участников: президент «Роснефти» И. Сечин, ее вице-президент по коммерции и логистике Д. Касимиро, финансовый директор П. Лазарев. Также в совет директоров Pirelli вошли президент ВТБ А.Костин, гендиректор Glencore И. Глазенберг и президент САНОРСа И. Соглаев. (Источник: Corriere della Sera, 14.07.2014)
В Казахстане на сегодня запрещено продавать и ввозить более 20 наименований продуктов, передает корреспондент Tengrinews.kz со ссылкой на Агентство по защите прав потребителей.
Согласно списку товаров, предоставленному агентством, с 28 марта 2014 года введены временные санитарные меры по реализации мяса птицы ОАО "Смолевичи Бройлер" (Беларусь), ЗАО "Приосколье" (Россия). В мясе этих производителей превышена массовая доля влаги, а также были обнаружены бактерии из рода сальмонелл. За излишнее содержание воды запрещена также продукция трех птицекомбинатов России: ЗАО "Майкопский птицекомбинат", ЗАО "Курский Агрохолдинг", ООО "Урал Бизнес". На продукции этих комбинатов также отсутствовала маркировка на государственном языке государства-члена Таможенного союза.
9 апреля этого года введены ограничения на продажу некоторых видов сыров из Украины, таких производителей, как ЧП "Рось" филиал "Ахтырский сыркомбинат", АО "Пирятинский сыркомбинат", ООО "Гадячсыр", ПАО "Золотошский маслодельный комбинат" и ООО "Техмолпром". Сыр этих производителей не соответствовал требованиям по жирно-кислотному составу, по массовой доле белка, жира и влаги. Также под запрет попал адыгейский сыр "Чечил (косичка)" из-за отсутствия информации о наименовании, местонахождении изготовителя, маркировки на государственном языке и герметичной упаковки.
В мае были введены ограничения на поставку и реализацию латвийских шпрот: шпроты в масле "Либава", 160 и240 граммов(производитель ООО "Kolumbiya LTD", город Лиепая), "шпроты в масле",160 грамм, (производитель ООО "Званы" г. Рига, ООО "Куршу Земе", Церибас), "Рижские шпроты в масле "Либава",240 грамм(ООО "Унда"), шпротный паштет "Рижское Золото",160 грамм(ООО "Гамма-А", Рига); "Шпроты крупные в масле "Рижская жемчужина" от производителя ООО "Roja" F.C.T.". В них было превышено содержание бензапирена до 4 раз. Кроме того, энергетическая ценность оказалась ниже, чем была указана на упаковке (вместо 356 калорий было всего 258,5 - прим. автора).
Из-за несоответствия требованиям техрегламента ТС "Пищевая продукция в части ее маркировки" с 1 июня запрещен ввоз и реализация алкоголя производства Италии, Франции, Шотландии, России, Беларуси и других стран. Однако позднее дата введения запрета была перенесена на 1 октября 2014 года в виду обращения Национальной палаты предпринимателей Казахстана.
Также под временным запретом с этого года находится перуанский виноград экспортера "Coporation Fruticola de Chincha s.a.s.". В этом винограде было превышено содержание пестицида метомил. Кроме того, был запрещен российский паштет "нежный" из говяжьей печени "Мясной союз", производства ЗАО "Орелпродукт", в котором было найдено ДНК свинины. Также в мае этого года оказалась под запретом австралийская охлажденная говядина с торговым наименованием "Рибай Черного Ангуса". В мясе санврачи обнаружили ветеринарный препарат тренболон ацетат, являющийся гормоном роста.
Также усилен контроль за ввозом и продажей детских игр и игрушек неизвестного происхождения с 10 июля 2014 года. На территорию страны нельзя ввозить игрушки с превышенным содержанием формальдегида (превышение допустимого уровня 0,1 мг/кг до 6 раз), фенола (превышение допустимого уровня 0,05 мг/кг до 9 раз), а также превышения значения показателя максимального звука в 1,5 раза, а также несоответствие по органолептическим показателям.
Абдурахмон Кодири в ходе визита в Алтайский
край провел встречу с предпринимателями этого российского региона, которых призвал к активному сотрудничеству с РТ. В пресс-службе председателя Согдийской области отмечают что, в ходе визита Кодири в Барнауле было подписано соглашения о сотрудничестве между исполнительным органом государственной власти Согдийской области и администрацией Алтайского края. Один из основных пунктов этого соглашения посвящен развитию торгово-экономического и научно-технического сотрудничества. Глава Согда призвал предпринимателей Алтая к сотрудничеству по восстановлению промышленных предприятий, организаций, созданию новых предприятий по производству сельскохозяйственной техники, СП по переработке сельскохозяйственной продукции, переработки горной руды и развитию сферы животноводства. Он пообещал потенциальным партнерам создать благоприятные условия для привлечения инвестиций в нашу страну. Предпринимателям Алтайского края была предоставлена содержательная информация о свободной экономической зоне «Сугд» и возможностях предоставляемых для зарубежных инвесторов. Было отмечено, что в настоящее время в области успешно продолжается строительство двух новых предприятий по производству цемента мощностью 3 млн.400 тонн, предприятий по переработке редких металлов, предприятий легкой промышленности с инвестициями развитых государств мира как Китай, Канада, США, Италия, Швейцария и других. Пресс-служба отмечает, что предприниматели Алтая, выслушав предложение таджикской стороны, выразили свою готовность для создания предприятий по производству сельскохозяйственной техники, в сфере энергетики и переработки сельхозпродукции. Между тем, по сообщению пресс-службы главы Согда, во время визита на Алтай Абдурахмон Кодири провел встречу с представителями таджикской диаспоры и студентами из Таджикистана, которые обучаются в вузах этого края. В Алтайском крае живут и работают более 5000 таджикских мигрантов и таджикские семьи, которые постоянно проживают здесь и получили российское гражданство. В вузах города Барнаула из Согдийской области обучаются более 200 студентов, большая часть из которых учится в Барнаульском медицинском университете. Кодири рассказал землякам о земельной реформе в области, в результате которой созданы 26 тысяч новых семейных и индивидуальных хозяйств, что способствовало созданию рабочих мест для граждан на родине. Все необходимые документы были подготовлены со стороны государства бесплатно и это способствовало снижению уровня миграции в области. В результате в текущем году в трудовую миграцию отправились на 25 тысяч человек меньше, чем в прошлом году и более 2700 трудовых мигрантов, вернувшись на родину, организовали дехканские индивидуальные хозяйства. Председатель области также упомянул об обеспечении женщин и девушек работой через возрождение народных ремесле, в частности производства иранских ковров и адраса в области. Было отмечено, что с налаживанием надомного труда большая часть женщин –домохозяек была охвачена постоянной занятостью и обучением ремеслу. После завершения содержательного выступления Председателя области состоялась свободная беседа с участниками встречи. Как было отмечено, большая часть наших соотечественников в этом крае заняты предпринимательством, сельским хозяйством и животноводством. В настоящее время в Алтайском крае на площади более 150 тыс. га земли граждане Таджикистана создали фермерские хозяйства, которые в основном занимаются выращиванием зерновых и разведением крупного рогатого скота. Вклад таджикских животноводов в этом регионе очень значителен, их труд достойно оценивается со стороны администрации Алтайского края. На этой встрече со стороны таджикских предпринимателей было предложено согласовать с руководством Алтайского края вопрос создания таджикского культурного центра в городе Барнаул. Также таджикские студенты в своих выступлениях выразили признательность государству и правительству за заботу о молодежи и создании условий для их обучения за рубежом. Они заверили, что после окончания вузов Алтайского края в качестве ведущих специалистов вернутся на Родину и внесут свой вклад в её благоустройство, передает пресс-служба главы Согдийской области.
Английская корпорация BSkyB достигла соглашения с американским медиаконцерном Fox о приобретении 100% доли в Sky Italia и 57,4% - в Sky Deutschland. В рамках сделки итальянское подразделение оценено в 2,45 млрд. фунтов стерлингов (около 3 млрд. евро), тогда как приобретаемая доля в Sky Deutschland будет продана за 2,9 млрд. фунтов стерлингов (3,6 млрд. евро). После завершения операции BSkyB станет первой европейской транснациональной корпорацией платного телевидения. По оценкам экспертов, ее доходы вырастут с 7,6 млрд. фунтов стерлингов (9,6 млрд. евро) до 11,2 млрд. фунтов стерлингов (14,1 млрд. евро), а клиентская база увеличится до 97 млн. домохозяйств. (Источник: ANSA, 25.07.2014г.).
Стратегический фонд Италии FSI и Инвестиционный фонд Кувейта Kuwait Investment Authority (KIA) объявили о создании СП FSI Investimenti SpA. Под управлением новой структуры будут находится активы в размере 2,185 млрд. евро. Доля FSI в новом СП составит 77%, KIA - 23%. Согласно оценке Ernst&Young Financial Business Advisors, суммарная стоимость передаваемых активов FSI составляет 1,185 млрд. Кроме того, стороны внесут в уставной капитал СП по 500 млн. евро. По условиям соглашения, Стратегический фонд Италии будет управлять всеми вышеперечисленными активами. Новые инвестиции будут осуществляться в итальянские предприятия, а также в венчурный капитал. (Источник: AGI.it, 02.07.2014 г.)
Во второй половине2014 г. правительство Италии намерено использовать 1,5 млрд. евро, полученные путем перепрограммирования европейских структурных фондов, на реализацию 4 программ: 500 млн. евро будут выделены на региональные мероприятия в рамках подготовки Expo 2015, 105 млн. евро будут направлены на повышение уровня занятости среди молодежи, 850 млн. евро будут использованы на строительство новых школ, а также на реализацию мер по «развитию законности». Средства будут изъяты из бюджета 9 администраций национального и регионального уровня, которые наиболее сильно отстают в реализации программы сплочённости, финансируемой по линии ЕС. (Источник: il Sole 24 ore, 11.07.2014)
Европейский Центробанк (ЕЦБ) по итогам заседания, состоявшего 3 июля2014 г., решил не менять базовую процентную ставку по кредитам, оставив ее на уровне 0,15% годовых. Глава ЕЦБ М. Драги заявил, что максимальный объем долгосрочных кредитов (TLTRO), которые регулятор планирует выдать банкам еврозоны осенью 2014г., может составить 1 трлн. евро. (Источник: ANSA, 03.07.2014 г.)
Fidim, холдинг семьи Rovati, заключил соглашение со шведским концерном Meda о продаже итальянского фармацевтического подразделения Rottapharm Madaus за 2,275 млрд. евро. При этом, научно-исследовательское подразделение Rottapharm, занимающееся разработкой новых лекарственных средств, не является предметом сделки, а войдет как новое структурное подразделение в Rottapharm Biotech, принадлежащее на 100% Fidim. Сделка должна быть завершена до конца2014 г. В рамках соглашения1,643 млрд. будет выплачено в2014 г., 0,275 млрд. евро – до 1 января2017 г, оставшаяся часть суммы будет конвертирована в акции, за счет чего доля Fidim в уставном капитале Meda составит 9%. (Источник: AGI, 31.07.2014г.).
Президент национальной ассоциации фармацевтических предприятий Farmindustria М. Скаккабароцци в ходе открытой ассамблеи, состоявшейся в Риме 3 июля2014 г., заявил, что фармацевтические предприятия Италии в ближайшие 3 года готовы осуществить инвестиции в размере 1,5 млрд. евро (470 млн. евро подтверждено по состоянию на июль с.г.), что позволит создать 2 тыс. рабочих мест для молодых, квалифицированных специалистов. (Источник: Il Sole 24 Ore Radiocor, 04.07.2014).
Крупнейшая итальянская страховая компания Assicurazioni Generali SpA объявила о продаже швейцарского банковского подразделения BSI бразильскому Banco BTG Pactual S.A. за 1,5 млрд. швейцарских франков (около 1,23 млрд. евро). Страховщик получит 1,2 млрд. франков в денежной форме и 300 млн. франков - долями участия BTG, зарегистрированными в Сан-Паулу. (Источник: il Sole 24 ore, 14.07.2014 г.)
Итальянский инвестиционный фонд F2i, компании Edison и EdF Energies Nouvelles достигли соглашения о создании СП, которое станет третьим оператором на рынке возобновляемых источников энергии в Италии. После передачи новой структуре активов Edison Energie Speciali и EDF EN Italia общая установленная мощность генерирующих станций достигнет 600 МВт. 70% акционерного капитала в новом СП будет принадлежать F2i, остальные 30% - холдингу, создаваемому компаниями Edison и EDF Energies Nouvelles (с долями участия 83% и 17% соответственно). (Источник: FTA Online News, 31.07.2014г.).
Итальянская компания Saipem заключила контракты на геологоразведочные буровые работы в Индонезии, Восточной Африке, Персидском заливе и странах Южной и Латинской Америки (Венесуэле, Перу, Колумбии и Эквадоре) на общую сумму 850 млн. долларов США, из них 540 млн. долларов – контракты на работы offshore, 310 млн. долларов - onshore. (Источник: Corriere della Sera, 29.07.2014г.).
По сообщению итальянских СМИ, 31 июля2014 г. будет официально опубликован стратегический план развития энергетического концерна Eni. Предполагается, что, в соответствии с новой политикой, концерн будет избавляться от непрофильных активов, к которым относится и компания Saipem, в которой Eni принадлежит 43%. (Источник: La Repubblica, 03.07.2014 г.)
Компания Atr, являющаяся СП Alenia Aermacchi (входит в концерн Finmeccanica) и Airbus, в ходе международного авиасалона в Фарнборо заявила, что за первые 6 месяцев2014 г. ей были получены заказы на 139 воздушных судов с возможностью увеличения заказов еще на 102 судна. Общая стоимость размещенных заказов составляет 3,335 млрд. долларов США, с учетом опций - 5,7 млрд. долларов. Всего в портфеле заказов Atr на настоящий момент – 320 региональных турбовинтовых самолетов общей стоимостью 7,9 млрд. евро, что обеспечит загрузку мощностей предприятия на 4 года. (Источник: ASCA, 14.07.2014)
Американский производитель бытовой техники Whirlpool Corp. подписала соглашения с Fineldo SpA и семьей Мерлони о покупке контрольного пакета акций в итальянской Indesit на общую сумму 758 млн. евро.. Whirlpool купит 42,7%-ную долю Indesit у главного инвестора итальянской компании - Fineldo SpA, еще 13,2% - у нескольких членов семьи Мерлони, а также 4,4% у Клаудии Мерлони. В общей сложности Whirlpool получит долю в размере 60,4%, что соответствует 66,8% голосующих акций. (Источник: il Sole 24 ore, 11.07.2014)
Группа Selex приняла решение инвестировать в ближайшие 3 года 220 млн. евро в открытие новых торговых точек. С 1 января по 30 июня2014 г. было открыто 23 магазина общей площадью 16.794 кв. м. Цель группы на текущий год – увеличить годовой товарооборот на 2,1% по сравнению с2013 г. до 9,18 млрд. евро, и долю на рынке розничной торговли продуктами питания до 10,7%. На настоящий момент группа Selex является 3 по величине ритейлером на итальянском рынке после групп Coop и Conad. Она объединяет18 предприятий, которым принадлежат такие бренды как Famila, A&O, C+C Cash and Carry. Розничная сеть насчитывает 2.690 пунктов продаж, из которых 765 – гипермаркеты и 268 интегрированные гипермаркеты. (Источник: il Sole 24 ore, 11.07.2014)
Полномочный управляющий Unicredit Ф. Гиццони заявил о намерении крупнейшего итальянского банка в период 2015 – 2018 гг. инвестировать в развитие деятельности 1,5 млрд. евро, создать 1,5 тыс. рабочих мест и выделить итальянским предприятиям кредитов на сумму 120 млрд. евро. (Источник: Il Messaggero, 14.07.2014 г.)
Немецкий металлургический концерн ThyssenKrupp опубликовал программу реструктуризации завода по выпуску нержавеющей стали в г. Терни – Acciai Speciali Terni (Италия). Концерн намерен оставить на Terni только производство холоднокатаного проката из нержавеющей стали, закрыв элетросталеплавильное производство. Кроме того, в рамках программы будут сокращены около 550 сотрудников. (Источник: La Repubblica, 21.07.2014 г.)
Европейский инвестиционный банк (BEI) подписал соглашение с концерном Bracco о выделении кредитной линии в размере 100 млн. евро на развитие исследований в области разработки и производства продуктов для диагностической визуализации. Соглашение подписано в Риме 24 июля2014 г. президентом и полномочным управляющим группы Bracco Д. Бракко и вице-президентом BEI Д. Сканнапиеко. Кредитная линия сроком на 7 лет призвана содействовать развитию профильного бизнеса концерна Bracco – разработкам новых контрастных препаратов для всех видов исследований в лучевой диагностике. (Источник: Il Sole 24 Ore Radiocor, 28.07.2014г.).
Производитель тормозных систем Brembo инвестирует 74 млн. евро в строительство литейного производства в США. Проект предполагает возведение цеха литья, технических и складских помещений общей площадью 30 тыс. кв. м. на территории штата Мичиган в период 2015-2017 гг. При выходе предприятия на полную мощность (80 тыс. тонн изделий из чугуна в год) на нем будет создано 250 рабочих мест. (Источник: Reuters, 23.07.2014 г.)
Руководство итальянского автомобильного концерна Fiat инвестирует 40 млн. евро в развитие своего подразделения Mirafiori. Проект предусматривает реконструкцию исторического здания Meccanica-2, расположенного в центре Турина. Здание площадью 42 тыс. кв. метров получит административно-техническое назначение: в нем будут расположены офисы руководства туринского подразделения Fiat, а также центр дизайнерских разработок концерна. (Источник: Il Sole 24 ore, 24.07.2014 г.)
Итальянский производитель автокомпонентов Omr получит заказы от концерна Fiat на сумму 70 млн. евро в год на ближайшие 10 лет. Omr будет производить для новой линейки Alfa Romeo (планируется выпуск 8 новых моделей до2018 г.) коробки передач, головки цилиндров двигателей, элементы шасси Giorgio из легких сплавов. Для реализации данной программы Omr осуществит программу инвестиций в размере 40 млн. евро, а также создаст 200 новых рабочих мест на предприятиях в Кассино и Мирафиори. (Источник: Corriere della Sera, 29.07.2014г.).
Renault и FIAT подписали долгосрочное соглашение о совместной разработке нового легкого коммерческого автомобиля. Renault займется технической составляющей, а дизайнеры FIAT создадут внешний облик машины. Производство новой модели, призванной заменить FIAT Scudo, наладят на предприятии Renault во Франции, начиная со II квартала2016 г. (Источник: La Stampa 23.07.2014г.).
1 августа2014 г. состоится внеочередное собрание акционеров автоконцерна Fiat, в ходе которого будут формализованы ранее достигнутые соглашения: Fiat S.p.A., консолидировавший 100% американской Chrysler Group, сменит название на Fiat Chrysler Automobiles (FCA) и переведет налоговое резидентство из Италии в Великобританию. При этом, новый холдинг Fiat Chrysler Automobiles N.V. будет учрежден в Нидерландах. Fiat предложит акционерам обмен ценных бумаг на акции FCA в соотношении один к одному. Новая структура получит основной листинг на Нью-Йоркской фондовой бирже (NYSE) и дополнительный листинг в Милане. Реорганизацию планируется завершить к концу2014 г. (Источник: La Repubblica, 03.07.2014 г.)
Итальянская компания Gtech SpA, крупнейший производитель и оператор лотерейного оборудования, объявила о покупке ведущего мирового производителя игровых автоматов International Game Technology (IGT), базирующегося в Лас-Вегасе, за 4,7 млрд. долларов с оплатой денежными средствами и акциями. Общая сумма сделки составит около 6,4 млрд. долларов, так как Gtech возьмет на себя долговые обязательства IGT на 1,75 млрд. долларов. Новая холдинговая компания будет базироваться в Великобритании со штаб-квартирами в Лас-Вегасе, Риме и Провиденсе. Ожидается, что годовая выручка Gtech после приобретения IGT возрастет до 6 млрд. долларов, EBITDA до 2 млрд. долларов. (Источник: La Repubblica, 17.07.2014 г.)
Таджикистан занял 95 место в рейтинге Social
Progress Index - 2014 (индекс социального развития). В целом анализ проведен по 132 государствам, говорится в отчете, размещенном на сайте аналитического проекта Social Progress Imperative. Таджикистан в этом рейтинге набрал 56.05 баллов. При составлении рейтинга учитывается, в частности, обеспечение таких базовых потребностей человека, как питание и доступ к воде, медобслуживание, личная безопасность. Помимо этого, во внимание берется доступ к базовым знаниям, к информационным ресурсам и коммуникациям, экология. В Беларуси, как следует из отчета, низкий уровень материнской и младенческой смертности, хороший уровень грамотности среди взрослых, а также нет проблем с веротерпимостью. Первые позиции в рейтинге социального развития заняли Новая Зеландия и Швейцария. Из постсоветских стран Беларусь заняла 58 место, Армения - 60, Азербайджан - 73, Молдова - 81, Казахстан - 86, Узбекистан - 92, Кыргызстан - 93, Таджикистан - 95. Также более низкую позицию занимает Китай - 90. Эстония заняла 19-ю позицию, Латвия - 31-ю, Литва - 33. Первый такой рейтинг был обнародован в 2013 году в Оксфорде (Великобритания). В нем было 50 стран. Председатель Social Progress Imperative - профессор Майкл Портер (Гарвардская бизнес-школа). В нем также участвуют специалисты из США, Перу, Великобритании, Италии и других стран.
По данным новостного бюро «Рейтерс» руководство головного акционера одной из крупнейших в мире нефтесервисных компаний «Сайпем» – итальянской «Эни» – готово вернуться к планам продажи своей доли (43 %) в «Сайпеме».
Ожидается, что новый руководитель концерна Клаудио Дескальци представит свои соображения относительно будущего компании «Сайпем» на совещании 31 июля.
Ранее появлялась информация о том, что «Сидрил», контролируемая бизнесменом норвежского происхождения Йоном Фредриксеном, может купить подразделение «Сайпема», занимающееся бурением. Также, норвежская «Сабси 7» проявляла интерес к покупке компании.
газета «Финансависен»
Министерство сельского хозяйства и развития села Польши опубликовало информацию, согласно которой объем экспорта мяса польского производства в период с января по май 2014 года сократился на 17 процентов и составил менее 291 млн. евро. По оценкам экспертов, в первом полугодии 2014 года спад может достигнуть 20 процентов. Уже понесенные польскими производителями потери от запрета на поставки мяса и мясной продукции в Россию, Казахстан и Белоруссию в связи с распространением африканской чумы свиней оцениваются в 80 млн. евро. Кроме того, эмбарго на ввоз свинины из Евросоюза в страны Таможенного союза вызвал падение цен на данный вид продукции в Польше на 15-20 процентов. Ранее министр сельского хозяйства Польши Марек Савицкий заявлял, что после ввода запрета на поставки мясных продуктов компании теряют около 3 млн. злотых в день. При этом, по словам самих представителей мясоперерабатывающего бизнеса, потери значительно больше — до 10 млн. злотых. В течение первых четырех месяцев 2014 года польская свинина в основном поставлялось на рынки Италии, Германии и Словакии. Объем продаж в эти страны вырос в годовом исчислении с 4,62 до 33 процентов. (Rzeczpospolita, 28.07.2014)
Для одного из крупнейших в Дании наземных ветропарков ”Klim Vindmøllepark” энергетическая компания ”Vattenfall Vindkraft” заказала у концерна ”Siemens Wind Power” 22 крупные ветроэнергетические установки c прямым приводом (Direct Drive)[1] мощностью 3,2 MW каждая.
Новые ветротурбины будут установлены вместо отработавших 18 лет 35 турбин значительно меньшей мощности (по 600 kW).
Демонтированные турбины после необходимого технического обслуживания будут экспортированы, в частности, в Италию и Ирландию.
”Dansk Energi”, № 9, 09.07.14
Кто подвергся сериализации?
Наталья Иванова
Классика на телеэкране
Еду намедни по Москве, по Кутузовскому проспекту, и вдруг замечаю громадный рекламный щит и подпись огненными буквами: «Бесы в городе». Сначала, не разглядев изображение, увидев только подпись, я изумилась и восхитилась настойчивости и креативности PR-службы ВГТРК: на телеканале «Россия» — премьера сериала; по «Культуре» — ежевечерние беседы восторженного ведущего с занятыми в сериале артистами; в интеллектуальной программе «Игра в бисер» президент Фонда Достоевского, он же телеведущий Игорь Волгин на разговор о романе «Бесы» приглашает зубров достоевистики, включая Людмилу Сараскину и Владимира Кантора. Но нет: на рекламном щите с фотографической точностью воспроизведены не лицедеи, а так называемые либералы. И обнаженные телеса были пририсованы — совсем уж безобразные. Такая, скажем словами из «Бесов», кадриль. Только не литературная, а политическая, да еще с достоевщинкой: ущучить и оскорбить, выставить на всеобщий обзор, подвергнуть гражданской казни… набор желаемых (вызываемых) эмоций понятен. Сажать, репрессировать не надо: у нас не 1937-й, заявлено твердо с ответственной трибуны.
А зачем 37-й? Есть и другие, новые технологии. Можно руки-ноги не отрывать, на гениталии сапогом не давить, мочой раны не поливать: достаточно полить грязью всенародно, на площади.
Что-то этот рекламный щит мне напоминает.
Сначала в подзаголовке этой «Культурной политики» я написала — экранизация, потом зачеркнула и исправила на актуализацию. Потом и это сняла.
Собственно говоря, в ряде случаев это совпадает. Но не всегда. В случае «Бесов» — именно это и совпало: экранизация романа Достоевского равна режиссерской актуализации.
Режиссер Владимир Хотиненко не просто так вышел к «Бесам» — перед тем выпустил биографический сериал «Достоевский», вызвавший разноречивые отклики, чаще всего — критически-отрицательные. Не придираясь к деталям, выскажу и я свое мнение: Достоевский, увы, не получился, — вернее, получился иллюстративным, картонным, неглубоким. Увы, неглубок сам кадр у Хотиненко, неглубок изобразительно — и исторически. Хотиненко хорош там, где он органичен, «в материале», где он может месить реальность своими руками, где его опыт совпадает с задачей. Личность Достоевского — задача архисложная (перефразируем вождя). И в нем самом, как в гении особого склада, в его жизни столько смыслов, что подступаются с разных сторон историки, литературоведы, интерпретаторы — и все вместе тянут-потянут, а разгадать не могут.
В свое время эта задача увлекла знаменитого итальянского продюсера (и по совместительству мужа Софи Лорен) Карло Понти; он, в свою очередь, увлек замыслом Андрея Кончаловского и Валентина Ежова, те задумали сценарий; я тогда была аспиранткой филфака МГУ, занималась Достоевским и легко (по молодости-то) взялась их консультировать. В результате — в течение двух, не меньше, недель рассказывала им жизнь своего Достоевского. Замысел так и остался в фазе замысла, советско-итальянский Достоевский не был реализован. Но вот байопики по жизни Достоевского с тех пор и по сей день никак не совпадут с моими (и не только с моими, судя по высказываниям коллег) высокими ожиданиями.
Итак, «Б?сы» — на телеэкране.
Сначала о контексте.
Показали сплошняком, не разбивая на серии, в день выборов президента Украины, в воскресенье. Закольцевали двумя пропагандистами с их программами, актер-актерычем Дм. Киселевым и косящим под мефисто Вл. Соловьевым. Взяв Достоевского—Хотиненко в раскаленные четырехмесячной неостывающей пропагандой политические щипцы, телеканал увеличил государственную значимость, весомость высказывания.
Сериал, конечно, снимался не один год — начинался как своего рода метафора Болотной, а завершился уже майдан-метафорой. Раздувая пламя идеологическое, участвуя в политическом сегодня, актуализируя и так бесконечно и всегда актуального Достоевского.
Видимо, Хотиненко считает роман Достоевского недостаточно увлекательным. Именно поэтому, наверное, он открывает свой сериал обнаруженным внезапно трупом и вводит с самого начала фигуру (не существующую в романе) следователя (Маковецкий, следователь-интеллектуал, — тень Порфирия Петровича). Сам Достоевский преображал детективный формат, отталкиваясь (неоднократно) в своих произведениях от газетной информации о совершенном преступлении; но распространял это преступление и его постепенную разгадку на долготу всего романа; здесь же, у Хотиненко, труп уже готов и детектив приступает к делу немедленно. А ведь преступление против Шатова готовится чуть ли не половину романа, и все персонажи, включая самого убитого, проступают из замысла, меняются, колеблются, готовятся или отказываются от себя и своих убеждений — или с ужасом, пропадая, но подчиняются им.
Начало экранизации бесцеремонно опрокидывает роман. Зачем?
Да, вот зачем, зачем и другие экранизаторы так беспощадны не только к мыслям и их оттенкам, интерпретациям, — но к самому сюжету классического романа? На мой взгляд, это бессмысленно и ничем не мотивировано, кроме непомерного своеволия: Раскольников на каторге уже по-настоящему раскаивается, это у Достоевского в «Преступлении и наказании» — а в недавнем сериале он так же полон гордыни в финале, как и в самом начале. А зачем, скажите на милость, надо было Юрию Арабову, автору сценария, переиначивать финал «Доктора Живаго» так, что Лара уезжает в конце концов в эмиграцию? Это вместо каторги-то, прописанной у Пастернака! Не понимаю, не понимаю, как бормочет персонаж артиста Семчева в «Театральном романе» — экранизации недооцененной, которую повторять и повторять бы, и не только по «Культуре», — памятуя о неистощимой популярности Михаила Булгакова.
Итак, зачем перешивать пиджак? Чтобы заинтриговать просвещенного телезрителя, развращенного бесконечными разборками, убийствами, трупами, стрелялками? Но рассчитывать на то, чтобы увлечь такого зрителя, не стоит — от него исторического погружения, даже столь осовремененного, не дождешься. Зритель бежит от любых трудностей, он ленив и нелюбопытен. Так что, переиначивая, переворачивая, снабжая «Бесы» новыми персонажами-подпорками, режиссер не выполняет задачу приближения и объяснения — он ставит неленивого, читавшего Достоевского зрителя в тупик, — а ленивый давно переключился на хоккей (именно хоккей в присутствии президента был альтернативой Достоевскому на другом федеральном канале, такое у нас контрпрограммирование).
Ну ладно: каковы в фильме сами-то бесы?
Настойчива пошлейшая реализация евангельской притчи, открывающей роман эпиграфом (о бесах, вошедших в стадо свиней). Здесь, у Хотиненко, свиньи, чрезвычайно грязные, расположились прямо посреди губернского города.
Да и сам губернский город удивляет. Задумано — кинематографически — очевидно, так: свет и тьма. Свет светит — пока тьма не объяла его.
Телеэкран залит солнечным светом в массовых городских сценах и в доме генеральши Ставрогиной. Свет яркий, такой, что слепит глаза, и чистые краски на свету еще более радостные и яркие — цвета€ лубка. И Марья Лебядкина, она же Хромоножка, ярка и бела — правда, ненатурально, потому что раскрашена по выбеленному пудрой лицу.
Телеэкран мрачен и беспросветен, озаряем только адскими красными отблесками, — если на экране нигилисты.
Итог: как все, оказывается, просто решаемо.
Маски — и на других действующих лицах. Маски застывшие, как у Ставрогина; маски подвижные, как у Петра Верховенского, — но всё маски.
Обратимся, однако, к главному: ради чего написан роман, что говорит нам из своего века Достоевский — и что из этого транслирует нам сегодняшним режиссер Хотиненко.
Достоевский хотел предупредить — и предупреждал — об особой опасности, которую несут в себе революционный нигилизм и терроризм. Он анализировал как художник (и как один из самых сильных публицистов своего времени) сложившуюся в России ситуацию; отталкиваясь от отдельного случая (убийство студента Иванова в Петровском парке в Москве — на территории нынешнего Тимирязевского). Провидел раскрученный маховик, систему, в которую уже втянуты разные социальные, общественные слои, — и неизбежность перехода «умственного» терроризма в общенародный. Достоевский был прочитан, но не расслышан. (Большинство современных ему критиков приняли роман в штыки.) В провидении Достоевского поражает стройность — все, кто действует в романе, связаны друг с другом определенными зацепками, и никто не уйдет от доли своей вины и ответственности: начиная с губернатора фон Лембке и кончая прекраснодушным «шестидесятником» Степаном Верховенским.
Не хочу уподобляться начетчикам, которые всегда укажут, что в книжке — иначе. Прекрасно понимаю, что всего содержания, большого и по объему мыслей, и по объему линий, сцен, персонажей романа, ни в какой сериал не уместишь. Задача эта неисполнима в принципе. Однако сама мысль Достоевского объемна и не поддается однозначному разрешению. Роман полифоничен, и, если бы этого спорящего диссонанса разноголосых не было, получилось бы плоское соображение — точка зрения, особое мнение, можно назвать это как угодно. А за плоским соображением, спрямляющим Достоевского, следует плоское изображение.
Ставрогин, «Князь», как его называет Хромоножка; «Иван Царевич» — так его выход объявляет Петруша Верховенский: режиссер с самого начала демонизирует его фигуру — и доходит до незапланированного, неожиданного (и вряд ли ожидаемого режиссером) эффекта. Ставрогин прежде всего мерзок, он ловит, препарирует и распинает бабочек специальными иголками, собирая из них коллекцию (просто какая-то пародия на Владимира Набокова; наверное, режиссер пытается как бы со стороны «единомышленника» Достоевского отомстить Набокову за его известное отрицательное мнение); а в какой-то момент у самого Ставрогина появляются за спиной разноцветные, радужные крылья огромной бабочки… мультик из Кафки. Или — наглядное проявление режиссером подлинной ставрогинской натуры, супротив ангельских крыльев? Не знаю. Во всяком случае, испытываешь неожиданную брезгливую неприязнь не к Ставрогину — к компьютерной графике, вторгающейся в фильм. Демонический Ставрогин абсолютно необаятелен — произносимые Петрушей слова «Аристократ, идущий в революцию, обаятелен» повисают в воздухе, ничем не подтвержденные. Глава «У Тихона», под давлением цензуры вынутая из романа самим писателем и публикуемая теперь приложением к тому собрания сочинений, велением режиссера вставлена в сериал, ножки повесившейся Матреши висят перед зрителем — опять актуализация? — подлеца-педофила расстрелять мало. Зачем тогда думать и размышлять о каких-то еще обвинениях Ставрогину? — одного этого преступления более чем достаточно.
Да, роман Достоевского тенденциозен, и именно поэтому профессиональные революционеры и им сочувствующие так на него ополчились. Но Хотиненко возводит тенденциозность Достоевского в двойную степень — и уничтожает многообразие романного мира.
Идеологический роман Достоевского подвергся сериализации — нет, даже не для исполнения тщательно иллюстративной (это было бы как раз с просветительской точки зрения понятно и приемлемо), а задачи пропагандистской и агитационной.
Актуализация «Бесов» по Хотиненко — ложная. Экранизация как бы следует Достоевскому — но именно как бы. После публикации романа Достоевского прошло сто сорок лет — и очень многое произошло в России. Главное историческое потрясение — конечно, захват власти теми самыми бесами в 1917 году и распространение всех методов предсказанного Достоевским бесовства, выход его на государственный уровень: разрушение страны, разрушение святынь, уничтожение дворянства, интеллигенции, приравненной к дерьму, — аристократии и монархии (как студента Шатова! убить и бросить в шурф), архипелаг ГУЛАГ по всей территории, коллективизация (конец крестьянству); более того — весь мир был поставлен на грань новой мировой войны неоднократно; власть не гнушалась никакими методами, описанными в «Бесах», но превосходила их.
С окончанием власти КПСС в 1991 году появился исторический шанс на возвращение, воссоединение с утраченной, исторической Россией, — но не таковы бесы, чтобы так уж сразу и отпустить… нет, и сегодня сверхактуален первый эпиграф к великому роману: «Хоть убей, следа не видно, Сбились мы, что делать нам? В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам». Бесы во власти страшнее и опаснее, чем бесы до власти — Верховенский и другие.
Телеэкранизация классических произведений опасна и соблазнительна одновременно. (Впрочем, соблазн и опасность, как правило, появляются вместе.) С одной стороны, в исторической фазе нечтения, в которой мы оказались, сериализация по крайней мере предлагает представление о сюжете классического произведения. Хотя бы имена персонажей для уха подрастающего поколения окажутся не чужими. Каренина, Каренина… что-то видел (или слышал). Карамазов… В общем, Анна Карамазофф!
Рядом с книгой.
А может, кто-нибудь и книгу купит — с физиономией симпатичного артиста, по ходу сюжета кокнувшего бесполезную старушку.
Русские писатели второго ряда — кладезь для экранизации (сериалов прежде всего). Писемский, Боборыкин, Мамин-Сибиряк, Мельников-Печерский — сколько поразительных историй, сюжетов, характеров. Сколько эмоций могут вызвать эти страсти у зрителя, знаю. Помню, как в дотелевизионные времена читали Писемского — том за томом, и это ежевечернее чтение в кресле под лампой прекрасно заменяло не существующий в доме телевизор… наоборот: потом телевизор стал для многих заменять не существующее в доме чтение.
Телепродюсеры замахнулись на Куприна, на его, как нынче бы сказали, хиты. Запрягли в один сериал знаменитую «Яму», «Гранатовый браслет», рассказы о цирке, «Поединок», распределили серии между режиссерами — вот такой проект. Куприн словно создан для экранизаций, настолько сюжетна, мелодраматична без оттенка желтизны его проза. Настолько она сопереживательна, соразмерна масштабу самого обыкновенного читателя. Человека.
В купринском проекте ярче и подробнее всего представлен мир «Ямы» — со множеством подсмотренных в глазок шустрой камеры деталей женского туалета, особенностей телосложения, постельных кувырканий и т.д. Артистки очень хороши, играют проституток с удовольствием, гротескными красками подчеркивая бордельное веселье.
…Кстати, в купринском телепроекте на экран вызвана и сама колоритнейшая фигура Александра Ивановича — в не очень колоритном исполнении Михаила Пореченкова (русско-татарская суть даже внешне не проявляется, не говоря уж об особом купринском, судя по воспоминаниям современников, темпераменте) — только не во всех сериях он носит свою собственную фамилию. Почему-то. То ли ему стыдно за что-то, то ли скрывается от возможных критиков…
Бывают ли в принципе телесериалы — экранизации классики русской и мировой литературы, — которые можно вспомнить с благодарностью?
Отечественное знакомство с английскими сериалами началось с «Саги о Форсайтах» по роману Голсуорси. Это стало событием — роман, который поколения наших мам и бабушек читали, перечитывали во время недомогания, помнили в деталях, возник на черно-белых экранах, исполненный с достоинством корректного соответствия. И — сразу же обрел фантастическую популярность. Английская степенная доброкачественность завоевала сердца, в том числе и никогда не смотрящих ТВ, снобистски настроенных читательниц.
«Жизнь и судьба»? Экранизация сделана была довольно тщательно — только самая опасная гроссмановская мысль, из-за которой роман подвергся смертельной опасности и так был арестован (думали, что и уничтожен), из-за которой Гроссман услышал сусловское никогда, а если да, то через двести пятьдесят лет, — то есть сопоставление фашистской и коммунистической идеологии, фашистского и коммунистического режимов, фашистского и советского концлагерей — хирургическим путем из экранизации удалили. Сделали роману ампутацию (ведь роман-то «гнилой», по циничному отзыву циничного сценариста, Э. Володарского. Вопрос — зачем брался? — остается неотвеченным). Поэтому, несмотря на прекрасные актерские работы… в общем, понятно.
А вот не в сериале с его возможной крупностью приближения к тексту, а в театре (Малом Драматическом) Лев Додин каким-то волшебным образом все важное сохранил, ничего не потерял, не расплескал. Я видела спектакль «Бесы» дважды: первый раз — на московских гастролях, второй раз в Воронеже, на Платоновском фестивале, где он получил (заслуженно) премию Андрея Платонова. Десять часов идет спектакль, не иллюстрируя, а проживая роман; и это ведь театр, никакого жизнеподобия (как в телевизоре) — спектакль Додина адекватен Достоевскому. И создан не к очередной политической ситуации. И вопросы зрителю задает вечные, достоевские, и, увы, неразрешимые.
И Петр Наумович Фоменко ничего не расплескал в «Пиковой даме» (Вахтанговский). Получается, что театр, сцена, при всей ограниченности времени спектакля, управляется с классикой гораздо бережнее, сохраняя и умножая смыслы.
И Кама Гинкас создал свою, но при этом — возрождающую Чехова, поразительную «Даму с собачкой».
Сохраняя и умножая смыслы — этого упорно жду и от телеэкранизаций.
Наверное, тщетно.
Опубликовано в журнале:
«Знамя» 2014, №8
Брифинг заместителя Председателя Правительства Дмитрия Козака по завершении совещания о социально-экономическом развитии Крыма.
Стенограмма:
Вопрос: Агентство «Блумберг», Ольга Танас. По строительству перехода через Керченский пролив. Раньше говорилось о том, что в этом проекте могут участвовать и другие инвесторы. Эта сумма, 247 млрд, которая значится в ФЦП, и в целом программа, предполагает участие этих инвесторов? Назывались Южная Корея, Турция, по-моему, ещё Китай. Кто-то из них подтвердил уже свой интерес или нет? И когда может начаться строительство?
Д.Козак: Да, очень часто (это прежде всего делают строительные подрядчики) путают понятия «инвестор» и «подрядчик», это две большие разницы. Инвестором будет государство.
Вопрос: Только государство?
Д.Козак: Только государство. Инвестором будет выступать федеральное Правительство, Министерство транспорта, конкретно Росавтодор. Подрядчиками могут выступать и иностранные компании. В настоящее время ведутся переговоры с различными российскими и иностранными компаниями по строительству этого моста. Некоторые строительные компании выступают в консорциуме с китайскими, с итальянскими компаниями, делают свои предложения по наиболее эффективному и оптимальному с точки зрения стоимости строительству этого мостового перехода.
Вопрос: ИТАР-ТАСС, Алина Черноиванова. Вопрос в продолжение. Понятно ли уже, что это будет тузлинский вариант размещения мостового перехода?
Д.Козак: Да, решение было принято, это будет тузлинский вариант мостового перехода. По многим причинам – и с точки зрения оптимизации стоимости, и с точки зрения необходимости обеспечения работы переправы порт Кавказ – Крым, которая существует сегодня. Будет тузлинский вариант.
Вопрос: Ещё уточнение про 247 млрд: включены ли подходы – железнодорожные и дорожные в эту сумму?
Д.Козак: Подходы непосредственно, береговая инфраструктура, непосредственно примыкающая к мостовому переходу, включена в эту сумму. Что касается дальних подходов, они в эту сумму не включены, это мероприятия других программ и других задач.
Вопрос: Вопрос в связи с последними санкциями, которые ЕС объявил, в том числе по инвестпроектам в Крыму: подрядчики, которых вы назвали, в частности итальянские, возможны в этом проекте или уже нет?
Д.Козак: Санкции ещё до конца не сформулированы, трудно предположить на сегодняшний день (это сейчас только обсуждается, я так понимаю, и в Европейском союзе обсуждение ещё не закончено), какие решения, как они будут сформулированы и как поведут себя европейские строительные компании, которые претендуют на получение соответствующих подрядов.
Вопрос: Кроме итальянцев есть ещё кто-то из Европы?
Д.Козак: Нет.
Вопрос: Сообщалось, что один из претендентов на строительство в качестве подрядчика – «Мостовик». Действительно ли компания предложила свои услуги, по какой цене они готовы построить? Они одни готовы строить или в консорциуме с какими-то другими строителями?
Д.Козак: Не хочу называть сейчас цены, потому что это дело конкурса, дело конкурентных переговоров, и когда мы раскрываем эти секреты – другие конкуренты, так сказать, пользуются соответствующей информацией. Но действительно компания «Мостовик» предложила свои услуги, свои варианты строительства моста, его параметров, его конструктивных элементов и ценовой вариант. В настоящее время эти предложения оцениваются.
Вопрос: Летом был принят закон о создании игорной зоны в Краснодарском крае. По закону Правительство может принять решение об открытии игорной зоны на территории олимпийских объектов по обращению Краснодарского края. Есть ли уже такое обращение?
Д.Козак: Такого обращения нет. В настоящее время, насколько я знаю, в Краснодарском крае готовится соответствующее предложение, необходимо подготовить проект планировок, проект границ этой зоны. Полноценным может считаться такое предложение, которое проработано, с границами, с планировкой территории. Они вносят в Правительство, и Правительство утверждает. Но пока в Правительство никаких документов не поступило.
Вопрос: То есть можно сказать, что решение об открытии игорной зоны в Сочи – это дело не ближайших дней? Мяч пока на стороне Краснодарского края?
Д.Козак: Я думаю, реально зона может заработать в начале следующего курортного сезона. Это май-июнь – реально, по тем оценкам, которые высказывает прежде всего администрация Краснодарского края. Они готовят соответствующие предложения. Вся инфраструктура, необходимая для организации такой зоны, построена в рамках подготовки к Олимпийским играм, и это можно организовать достаточно быстро, ничего нового строить не надо.
Вопрос: Действующие зоны будут закрыты на территории Краснодарского края?
Д.Козак: Проектируемая зона в Анапе будет закрыта точно. Вопрос о закрытии зоны, которая действует на границе с Ростовской областью, пока обсуждается, окончательного решения не принято.
Вопрос: Елена Останина, «РБК-ТВ». Намечен ряд проектов, куда могут частные инвесторы вкладывать в Крыму деньги. Какой объём инвестиций планируете, на какой объём инвестиций рассчитываете? И будут ли созданы какие-то специальные условия для тех инвесторов, которые будут вкладываться в Крым?
Д.Козак: Наряду с программой, наряду со снятием инфраструктурных ограничений для привлечения частных инвестиций на эту территорию мы только вчера обсуждали в Правительстве закон о свободной экономической зоне в Крымском федеральном округе, и по этому законопроекту пока окончательное решение тоже не принято, он находится в понятной дискуссии. Предусмотрен целый ряд преференций для частных инвесторов, которые работают в Крыму, – это и налоговые преференции, и таможенные преференции, и упрощённые процедуры, связанные с земельно-имущественными отношениями.
Что касается расчёта частных инвестиций, целевых показателей по привлечению частных инвестиций, его в настоящее время быть не может, потому что это зависит от множества факторов. Это не только снятие инфраструктурных ограничений, это и окончательное принятие решения по тем преференциям, которые работают, и масса других ещё и политических факторов, которые влияют на объём частных инвестиций, на привлечение частных инвесторов. Мы рассчитываем, исходя из тех многочисленных предложений, в том числе в Доме Правительства уже огромные архивы предложений от частных инвесторов по инвестициям в Крымский федеральный округ... Мы их не рассматриваем до тех пор, пока не будет сформирована комплексная программа экономического развития острова. Как я уже говорил только что на совещании, программа – это только первый шаг и это не главный фактор, он важный фактор экономического развития. Следующим, в совокупности с ним, должен выйти вот этот закон об особой зоне, для того чтобы было понятно, какие там будут созданы условия для предпринимательской деятельности. Следующим шагом должны быть план, программа освоения незастроенных земель (там таких земель достаточно много) и план приватизации государственных и муниципальных предприятий, которые имеют коммерческое назначение. И вот эти программы – федеральная целевая программа, программа освоения земель и план приватизации – должны быть синхронизированы.
График строительства соответствующих объектов инфраструктуры, которые создаются в соответствии с ФЦП, должен быть синхронизирован с инвестиционными обязательствами соответствующих инвесторов, которые будут приобретать земельные участки, которые будут приобретать объекты недвижимости государственных и муниципальных предприятий. И они должны будут взять обязательства в те же сроки, к моменту, когда мы снимем инфраструктурные ограничения, когда будут построены объекты инфраструктуры, ввести в эксплуатацию вновь построенные либо реконструированные объекты частной собственности. Только таким образом мы сможем обеспечить планомерное, регулируемое развитие территории.
Вопрос: РИА «Новости», Елена Кудрявцева. По поводу строительства Керченского моста. Вы сказали, что инвестором будет выступать государство. Могут ли быть в качестве финансирования привлечены средства ФНБ, и, если нет, то какие средства будут привлечены?
Д.Козак: Такой вариант прорабатывался и прорабатывается. Сказать, что поставлена точка? Нет. За счёт средств ФНБ, в случае если мы сможем… Финансовую модель необходимо посчитать. Средства ФНБ предоставляются на возвратной основе с соответствующей доходностью, поэтому необходимо посчитать финансовую модель. Пока первые подсчёты, даже если мы введём плату за проезд грузовым транспортом, не обеспечивают там необходимую возвратность и доходность этих средств. Поэтому договорились о том, что будем считать дальше, и в любой момент в период строительства (на это соответствующие инвесторы попросили около девяти месяцев) этот проект из государственного может превратиться в частно-государственный инвестиционный проект, и тогда могут быть выделены средства из ФНБ.
Вопрос: А какие ещё варианты финансирования рассматриваются?
Д.Козак: Других нет. Нам необходимо принимать решение, нам нельзя бесконечно дискутировать. Если нет очевидных преимуществ, то нельзя принимать иных решений, которые неочевидны. Поэтому сегодня единственное решение, которое принято, – это то, что мы будем строить за счёт средств федерального бюджета и инвестором будет государство.
Как альтернативный вариант будем прорабатывать (параллельно и на любой стадии этого проекта) и соответствующий государственный контракт на строительство моста. Будет внесена соответствующая запись о том, что в любой момент заказчик на этот мост может поменяться в случае, если финансовая модель покажет возможность такого финансирования.
Вопрос: Как предполагаемое введение пошлин на ввоз товаров украинского происхождения может отразиться на продовольственном рынке Крыма?
Д.Козак: Цены могут подскочить, поскольку на территории Российской Федерации цены значительно выше, и если источником поставки продуктов питания на территорию Крыма будет только Российская Федерация, то цены могут подскочить. Пока они значительно ниже на территории Крыма, чем на территории Российской Федерации.
Одновременно мы существенно увеличиваем выплаты пенсионерам, работникам бюджетной сферы (это почти половина трудоспособного населения), и поэтому эти последствия, так сказать, удорожания не будут такими болезненными.
Вопрос: Александра Баязитова, «Известия». Вы в начале своего выступления сказали, что сегодня было финальное обсуждение ФЦП. Так вот я хотела уточнить, ФЦП принята сегодня или не принята?
Д.Козак: Она может быть принята только на заседании Правительства. Но сегодня практически все заинтересованные органы власти присутствовали на этом совещании… В принципе она была согласована ещё дня три назад, а сегодня такое финальное совещание, где некоторые повторно высказали свои суждения. Но тем не менее финальная версия окончательно согласована, и я думаю, что на заседании Правительства уже такой дискуссии не будет.
Вопрос: Как вы относитесь к предложению некоторых депутатов ввести налог солидарности, который был бы таким прогрессивным НДФЛ с богатых и позволил бы увеличить бюджет и для Крыма, и для других регионов России тоже?
Д.Козак: Введение новых налогов – политическое решение, и такого решения нет. Мы не будем вводить новые налоги. Много у нас рассуждений по поводу того, что там что-то не профинансировали, потому что Крым… или налоги собираются ввести, потому что Крым… Это не так, у нас принцип общего покрытия бюджета. Конечно, денег много не бывает, как известно, поэтому все федеральные органы власти, органы власти субъектов Российской Федерации хотели бы больше денег на финансирование тех или иных мероприятий – это обычное дело, каждый год повторяется. Но мы должны принимать решения, исходя из возможностей экономики нашей страны, и принимать решения так, чтобы не дестимулировать дальнейшее экономическое развитие нашей страны.
Вопрос: Кривцова Талина, «Персона». В Крыму традиционно не очень хорошие коммунальные сети. Наверное, вряд ли они улучшились за время отторжения от России. Какой-то анализ коммунального хозяйства проводился? Какие средства требуются на его восстановление и какие задачи в связи с этим стоят перед Минстроем?
Д.Козак: Проводился детальнейший анализ всей системы водоснабжения, водоотведения, системы утилизации бытовых отходов. Такая работа проведена, утверждена «дорожная карта» по первоочередным мероприятиям на 2014 год. На это обратили внимание ещё с начала марта в связи с тем, что сначала была угроза, которая потом реализовалась в перекрытии Северо-Крымского канала. Поэтому работа была проведена по двум направлениям – это поиск новых источников водоснабжения и повышение эффективности работы системы водоснабжения и водоотведения. Все мероприятия, которые необходимы, для того чтобы обеспечить надёжность водоснабжения Крымского полуострова, предусмотрены. Они предусмотрены в качестве неотложных мер, для того чтобы в осенне-зимний период 2014 года уже обеспечить полное водоснабжение Крыма, они реализуются в настоящее время в соответствии с той самой «дорожной картой», о которой я говорил. И перспективные мероприятия, для того чтобы повысить эффективность жилищно-коммунального хозяйства и надёжность водоснабжения, предусмотрены в программе: на эти цели предусмотрено 44 млрд рублей. Это и решение многих экологических проблем. Как известно, ливневые канализации, очистные сооружения все находятся в безобразном состоянии, туда никто не вкладывал все эти годы.
Спасибо.
Россия. ЮФО > Госбюджет, налоги, цены > premier.gov.ru, 31 июля 2014 > № 1137151
Дмитрий Козак
Стабильный прогноз урожая винограда в Греции.
Производство столового винограда в Греции быстро восстанавливается после экономического кризиса. В связи с этим от отрасли в сезоне 2014, начинающемся с середины августа, ожидают докризисных объемов экспорта бескосточковых сортов.
По словам местных поставщиков, уровень экспорта винограда достигнет 40-45 тысяч тонн, что вместе с производством в Коринфе, Кавале и на Крите составит в целом 180 тысяч тонн.
- Урожай бескосточкового винограда, состоящий преимущественно из сорта Thompson Seedless и небольшого количества Crimson будет приблизительно таким же, как и в прошлом году. Урожай в Коринфе, главном виноградном регионе Греции, не изменился. В то же время сбор винограда на севере Кавалы будет немного меньше, а на Крите – немного больше, – рассказал Джордж Франгистас, руководитель по маркетингу экспортно-производственной компании Gefra.
Из-за прохладной весны экспорт винограда из Греции начнется в середине августа или на неделю позже, чем в прошлом сезоне. Такая задержка приведет к сокращению периода совпадения продаж греческого винограда с испанским, сезон которого начался чуть ранее обычного.
Греция экспортирует в основном виноград сортов Thompson Seedless и Crimson, несмотря на то, что в стране производится выращивается очень много разновидностей: «Кардинал», «Мускат Гамбург», «Ривьер», «Султана», «Италия», «Аттика», «Супериор», «Ува», «Фрагола», и «Виктория».
Основная часть экспортных поставок направляется в Великобританию, Германию, Нидерланды, Бельгию и Скандинавию.
Спустя три с лишним года после постройки контейнеровоз «Россита» впервые принял на борт радиоактивные отходы со свалки на Кольском полуострове.
На рейс из Гремихи на северном побережье Кольского полуострова, где на борт было принято несколько тонн радиоактивных отходов, у «Росситы» ушло шесть дней, сообщается в пресс-релизе Атомфлота. От базы «Атомфлота» «Россита» вышла с десятью пустыми контейнерами вместимостью около 20 тонн каждый. В Гремихе емкости были заполнены радиоактивными отходами, а в Сайда-губе произошла выгрузка.
По информации предприятия, этот рейс был пробный, но уже в 2016 году начнется активный вывоз отработанного ядерного топлива из Андреевой губы.
Как мы уже писали, «Россита» (ценой 70 млн. евро), построенная в рамках итальянского вклада в Глобальное партнерство G8 против распространения оружия массового уничтожения и связанных с ним материалов, поступила в распоряжение Атомфлота в августе 2011 года. До последнего времени контейнеровоз простаивал у стенки в Мурманске.
До сих пор Атомфлот эксплуатировал на вывозе отработавшего топлива и других радиоактивных отходов устаревающие плавбазы «Имандра» и «Серебрянка». На сегодня всё отработавшее ядерное топливо из Гремихи вывезено, тогда как в Андреевой губе на побережье Баренцева моря (60 км от российско-норвежской границы) остаётся около 21.000 тепловыделяющих элементов, которые хранятся в отслуживших своё емкостях.
Страны "Большой семерки" призвали все стороны конфликта на Украине к немедленному и долговременному прекращению огня, говорится в совместном заявлении G7.
"Мы по-прежнему убеждены, что должно быть политическое решение нынешнего конфликта, который приводит все к большему числу гражданских жертв. Мы призываем к мирному разрешению кризиса на Украине и подчеркиваем необходимость реализовать мирный план (президента Украины Петра) Порошенко без дальнейших задержек", — говорится в заявлении, распространенном Белым домом.
"Для этого мы призываем все стороны установить немедленное, подлинное, долговременное общее прекращение огня на основе Берлинской декларации 2 июля с целью поддержать территориальную целостность Украины", — заявили страны "семерки".
Страны G7 также призвали РФ добиться эффективного контроля на российско-украинской границе, в том числе через наблюдателей ОБСЕ.
Во Флориде можно купить дом за биткоины.
За роскошный дом в американском Неаполе просят всего 1600 электронных денежных знаков.
Чтобы стать владельцем особняка нужно заплатить 1600 биткоинов, что в долларовом эквиваленте составляет $970 000, пишет abc-7.
Напомним, что биткоины, они же электронные деньги, были разработаны около пяти лет назад. С помощью них онлайн-транзакции могут быть произведены без участия центрального банка.
«Большинство людей сегодня имеют не очень высокое мнение о банках. А за счет того, что благодаря биткоинам можно сократить расходы, эта идея стала интересна многим», - объяснил появление необычной продажи Даниэл Уолкофф из компании с Sun Realty.
Курс Биткоина может сильно измениться. Зато иностранные покупатели смогут выиграть больше остальных, за счет того, что банки при конвертации валют, закладывают дополнительные расходы за перевод денег со счетов. В случае же с электронной валютой этого не произойдет, так как все операции идут без участия банка.
Пока неизвестно, приживется ли новая система оплаты в США, но в соседней Канаде уже появилось агентство по недвижимости, которое принимает к оплате биткоины.
Старейшая итальянская газета L'Unita ("Единство") левой направленности прекращает свое существование с 1 августа, говорится на официальном сайте издания.
Закрытие связано с экономическими проблемами, которые в последнее время испытывала газета — при этом СМИ отказывалось от финансовой помощи со стороны. Как отмечают в издании, закрытие L'Unita повлечет за собой увольнение порядка 80 ее сотрудников, которые останутся без работы "в момент тяжелого кризиса в информационном секторе".
Газета была основана 12 февраля 1924 года руководителем Итальянской коммунистической партии Антонио Грамши. Вплоть до 1991 года газета L'Unita была официальным органом прессы Итальянской коммунистической партии. В настоящее время газета не связана с какой-либо партией, однако её политика близка к позиции правящей Демократической партии Италии. В 2014 году газета выходила общим тиражом почти в 21 тысячу экземпляров. Елизавета Исакова.
Италия > СМИ, ИТ > ria.ru, 30 июля 2014 > № 1135491
Нация
Пьер Манан (р. 1949) – французский философ и политический теоретик. С 1992 года профессор Высшей школы социальных наук (EHESS), член Центра политических исследований имени Реймона Арона (CRPRA).
Перевод выполнен по следующему изданию: Manent P. La Raison des nations. Réflexions sur la démocratie en Europe. Paris: Gallimard, 2006. P. 41–66.
Для большинства из нас разрушение башен-близнецов на Манхеттене 11 сентября 2001 года является не только отправной точкой целой серии событий, которые иначе не произошли бы, а теперь будут следовать одно за другим в направлении неопределенного будущего, – это еще и катастрофа, открывающая собой новую эпоху. Разумеется, это, так сказать, общее чувство быстро уступило место оживленным разногласиям относительно причин и значения этого события, а также оценки наступающих времен. В лучшем случае я могу лишь попытаться объяснить то, что стало если не первым моим чувством, то по крайней мере моей первой рефлексией после всего этого кошмара.
Подлинным результатом этого события, на мой взгляд, стало вовсе не открытие терроризма в качестве основного феномена нашего времени. Результат скорее заключается вот в чем: нынешнее человечество довольно сильно разобщено, и это разобщение труднее преодолеть, чем мы думаем. Одним махом было опрокинуто то, что мы представляли себе в качестве основных тенденций развития и предназначения современного человечества, – тенденций устойчивых, ведущих, как мы полагали, к его неизбежному объединению, в котором не возникало сомнений и которое после падения Берлинской стены, казалось, стояло у нашего порога. События 11 сентября открыли нам наличие другой стены: взаимную непроницаемость человеческих сообществ, сохранившуюся, несмотря на необыкновенную и все возрастающую легкость коммуникации.
С какой легкостью еще накануне этого события говорили мы о «различиях» и «праве на различие»! Ведь различия, о которых мы думали, были незначительны; объединенное человечество без труда могло их принять, и они расцвечивали бы его своей палитрой… Взгляд эстета? Нет, взгляд туриста на дела человеческие! Но нас внезапно вернули к политической реальности: каков бы ни был формат и характер людских сообществ, они являются чем-то компактным, замкнутым на себе и трудно проницаемым, ведь каждое из них обладает собственной перспективой развития и сплачивает своих членов на таких глубинах, что ни столь удобный коммерческий инструментарий, ни коммуникативные радости современной жизни недостаточны для того, чтобы породить между этими сообществами действительно общую жизнь.
Тот факт, что большинство террористов являются выходцами из Саудовской Аравии, то есть, если можно так сказать, близкого союзника Соединенных Штатов; то, что они превратили в смертельное оружие пассажирские самолеты, то есть средство коммуникации, способное объединять людей всей планеты; то, что они решили разрушить известные символы мировой торговли, расположенные в центре столицы мира, – все эти обстоятельства ни в коей мере не случайны. Они лишь подтверждают, что самые совершенные инструменты коммерции и коммуникации не затрагивают жизни народов и не способствуют их объединению, как на то надеялась либеральная и прогрессистская общественность или, скорее, рассчитывала на него начиная с XVIII века. Словом, сама по себе коммуникация не способна никого сплачивать.
В наших иллюзиях – либеральных и прогрессистских – относительно силы коммуникации есть что-то курьезное. Не зиждутся ли они на одном сверхубедительном и почтенном определении человека в качестве «животного, обладающего логосом»? «Только слово делает нас людьми, только слово дает нам возможность пребывать сообща», – пишет Монтень[1]. Как же не ждать еще большего расширения и укрепления людского союза, глядя на эту возрастающую и ускоряющуюся циркуляцию слова?
Но тут есть подвох. Связь между союзом между людьми и словом действительно чрезвычайно тесна, но несимметрична, потому что сами эти понятия не равны друг другу. Не слово ведет нас к сообществу, а сообщество производит и сохраняет слово. А поскольку существует много различных сообществ и, значит, много различных дискурсов, всякое слово обретает свой смысл в политическом союзе, в сообществе граждан. Раз человеческая жизнь развертывается между поэзией и прозой, прозой пользы и поэзией благородства и величия – значит, она упорядочивается через справедливость, которая является делом политики. Именно политическое сообщество сплачивает и дает возможность звучать всем голосам, и всякая настоящая коммуникация необходимым образом опирается на эту гармоническую гамму. В сущности мы совершенно безрассудно переоцениваем силу инструментов коммуникации, в частности, силу общего для всех языка-посредника. Даже если завтра мы все заговорим на английском, мы не сделаем к единству и шага. Израильские и палестинские официальные представители точно так же, как индийские и пакистанские дипломаты, говорят, как мне представляется, на вполне приемлемом английском. Но наличие общего языка само по себе не производит коммуникации. Взаимопонимание предполагает наличие одного политического сообщества или по крайней мере принадлежность к таким сообществам, чьи политические режимы и коллективный опыт были бы близки друг другу. Но мы знаем, что и этого тоже еще недостаточно. Сколько наций со схожими политическими режимами и опытом вступали друг с другом в войны!
Нам, европейцам, следовало бы яснее отдавать себе отчет в политическом характере слова. Европейские языки являются «языками национальными». И это действительно так, если под «нацией» понимать некое отдельное политическоеобразование. На самом деле наши языки отсылают нас не к невыразимости утерянных истоков или серии непередаваемых опытов, а прежде всего – к вполне понятной политической истории, к которой у нас появляется доступ как раз через язык. Наши языки выражают не некую «культурную» сущность (аполитическую, метаполитическую или возвышенную), а прежде всего – историю наших политических режимов. Режимов Расина и Шекспира… На определенном этапе истории в каждой отдельной стране поэт воплощает собой тот политический момент, в который нация осознает самою себя, обретая свою законченную форму. И в то же время поэт актуализует силы языка, фиксируя их качество и количество. Французский язык, язык двора, столь непоколебим в своих абстрактных взаимосвязях, что он совершенно естественно становится языком наставляющей и разглагольствующей Республики, языком наррации, предпочитающей вещам знаки, языком неприметных, но изумительных модуляций. Английский же – язык варварский, раньше других вознесшийся до ослепительных вершин экспрессивности благодаря одному из самых великих европейских поэтов и в то же время обладающий достаточной простотой и силой, чтобы впоследствии сделаться тем самым языком пользы, языком подражания, в котором еще слышится животный крик, в чем можно с легкостью убедиться, побывав в Палате общин. Наши европейские языки – и я упомянул здесь только два из них, наиболее мне близких, – являются дивными продуктами того колоссального скульптора европейской жизни, каковым является государство-нация.
Государство-нация стало в современной Европе тем, чем в Древней Греции был полис: то есть тем, что производит единство, а значит, и смысловые рамки жизни, формируя при этом некое общественное образование. Несмотря на обилие превосходных исторических трудов на эту тему, сравнение этих политических форм может еще таить в себе для нас много поучительного. Во всяком случае можно сказать, что полис и государство-нация являются двумя единственными политическими формами, которые были способны приводить, по крайней мере в своей демократической фазе, к глубокому единству цивилизации и свободы. Существовали и другие цивилизованные империи, но даже в свои самые спокойные периоды они не знали свободы. Жизнь племен, и «первобытная» жизнь вообще, тоже обладает явно выраженной формой свободы, но ей неведомы прелесть и очарование цивилизации. Я хотел бы рассмотреть здесь форму государства-нации, не без сожаления оставив в стороне вопрос о полисе.
Фамильярность питает пренебрежение. Во всяком случае мы уже не умеем ценить того, что было совершено европейским государством-нацией в его историческом развитии. А ведь это было чрезвычайно смелое предприятие, которое привело к невиданной по интенсивности, и особенно по длительности и разнообразию своих режимов, мобилизации внутренних ресурсов не только его вождей и вдохновителей, но и всех граждан. Нужно было распространить гражданскую жизнь, «свободное житье», которое до того являлось привилегией в лучшем случае ограниченного числа людей, на всю совокупность многочисленных людских союзов. Нужно было править огромными людскими массами, оставляя им при этом свободу.
Пренебрежение к этому периоду истории на самом деле имеет свои специфические и, если так можно выразиться, более глубокие причины, нежели фамильярность и привычка. Мы отделены от нашей политической истории огненным занавесом 1914–1945 годов. До – история, несущая в себе вину, потому что достигает своего апогея в грязи Лез-Эпарж[2] и трубах Освенцима. После – не крестившись, не обратившись в другую веру, мы восстаем в белых одеждах, наконец-то, очистившейся демократии – то есть демократии ненациональной, чьей единственной политической программой является сохранение своей невинности. Нам необходимо преодолеть огненный занавес, восстановить преемственность европейской истории, а не думать, что пятьдесят лет назад – скажем, в момент образования первых общеевропейских институтов – мы, наконец-то, вышли на свет из тьмы веков национального язычества. И мне хотелось бы способствовать этому хотя бы в малой степени.
Как бы мы это ни толковали, можно только дивиться долгой жизни европейского государства-нации. Как бы нас ни предупреждали о ловушках воскрешения прошлого в нашей памяти и о том, что Арон, цитируя Бергсона, любил называть «ретроспективной иллюзией фатальности», очевидное напрашивается само собой: большинство наших наций вполне узнаваемы на протяжении по крайней мере семи или восьми веков. Я говорил о языках: когда-нибудь кто-то говорил по-французски лучше, чем это сделала Жанна д’Арк перед своими судьями? Откуда такая протяженность, такая преемственность наперекор и вопреки всем этим чудовищным переменам и потрясениям? Это одна из самых волнующих исторических загадок. Во всяком случае мы можем констатировать, что из века в век европейские нации вырабатывали новые политические инструменты, обеспечивающие преемственность всего этого предприятия. Когда политическое устройство, а также тесно с ним связанное устройство, общественное и нравственное, казалось, исчерпывало свои возможности, когда оно «должно было бы» окаменеть, прийти в упадок или разложиться, европейцы находили невероятно смелые решения, перебрасывая через пропасть времен огромные мосты. Я упомяну здесь только некоторые из них. Вместо того, чтоб застыть в «феодальности», находящейся в плену локального местечкового господства, они придумали удивительный парадокс (так хорошо описанный Боденом) абсолютного суверена, осуществляющего свою власть над свободными подданными. Когда эта формула исчерпала свою эффективность вместе с развитием крупных монархий, хорошо администрированных и весьма цивилизованных, но лишенных постоянной политической свободы, они нашли новое невообразимое решение проблемы: представительное правление.
Суверенное государство и представительное правление являются двумя решениями-уловками, которые позволили дать цивилизацию и свободу огромным людским массам. Мы до сих пор живем в этой системе. Тем не менее катастрофичность войн прошлого века привела к новому пониманию этой системы. Процесс в развертывании трудно описывать. Поэтому скажу следующее: государство становится все менее суверенным, а правление – все менее представительным. Политические инструменты демократической нации – более функциональными и менее политическими. А политические решения-уловки – если так можно сказать – все изощреннее и с каждым днем все дальше от естественных движений души гражданина. Почему это происходит?
***
Прежде всего следует отметить, что оба звена этой системы теснейшим образом взаимосвязаны друг с другом, потому что если суверенное государство может и не быть представительным, то представительное правление предполагает наличие суверенного государства. В хронологическом отношении это совершенно верно, поскольку, как мы знаем, суверенное государство предшествовало представительному правлению. Сначала был Ришелье, а уж потом – Гамбетта! Но это также верно в логическом и политическом отношении. Мы не будем подробно рассматривать этот процесс, скажем лишь следующее: только суверенное государство способно определять и институировать абстрактное место «национального представительства», а также то, что я назвал «планом гражданского равенства», без которого невозможно демократическое представительство. В отсутствие суверена политическая формация непременно тяготеет к одной или другой форме олигархического господства. А значит, без суверенности не бывает и представительства.
Но ведь мы наблюдали и делали совсем другое? По истечении страшных войн прошлого столетия мы придумали две новые знаменательные уловки: первая радикально ограничила, если не устранила, суверенность, затронув тем самым и представительство, а вторая напрямую изменила сам смысл представительства.
Первая уловка – это, конечно же, строительство единой Европы. Мы не будем здесь воссоздавать все его этапы или анализировать его механизмы. Тем не менее, думаю, стоит сказать, что почти за пятьдесят лет своего развития оно основательно поменяло свой смысл. Все начиналось как общее предприятие старых европейских наций, в первую голову – Франции и Германии, предпринятое с целью положить конец эпохе деморализующей вражды и опустошительных войн и проложить дорогу к здравомыслящему будущему, которое, не будучи похожим на прошлое, увеличило бы продолжительность жизни наций, медленно, но все же идущих навстречу некоему новому политическому образованию. Были сомнения, была неясность, но это давало нашим изнуренным в войне нациям некую перспективу и, так сказать, возможность перевести дух, без чего они так быстро не восстановились бы и без чего не было бы ни «немецкого чуда», ни «итальянского чуда», ни стремительного французского восстановления (согласно Конституции, во Франции не бывает чудес![3]).
Довольно долгое время наши нации и Европа развивались вместе. Но на определенном этапе, который непросто, да и нет необходимости определять и который принято называть «Маастрихтским договором», европейское строительство претерпело серьезные изменения. Инструмент отделился от национальных политических формаций. Уловка начала жить собственной жизнью. «Европа» кристаллизовалась в идею, обладающую большей легитимностью, чем любая другая, и институциональными механизмами, способными переплавить все аспекты европейской жизни. Европейцы угодили в «бесконечную конечность», которая не имела теперь никакого политического смысла, ее единственным будущим стало безграничное расширение, о котором уже никто не знал, где и как можно его остановить. Таково положение дел.
Вторая уловка – это государство-провидение. Такое государство представляет из себя сложную систему, в которой можно запутаться. С одной стороны, оно, безусловно, является продолжением и улучшением представительного правления или, скорее, представительного государства. Благодаря ему представительная демократия сумела охватить и рабочий класс, угрожавший дальнейшему существованию прежнего государства. Этот класс и «народные слои» вообще лучше ощущают себя именно при таком политическом режиме. Их желание смены политического режима на новый, который действительно был бы «их режимом», в результате ослабло. В то же время представительство меняет свой смысл или теряет некоторую его часть. Гарантированные государством «социальные права», с соответствующими пособиями, сводят на нет то, что до этого столь красноречиво именовали «положением рабочих». Разница «положений» просто исчезает, когда все граждане, обладая равными гражданскими и политическими правами, становятся «правопреемниками» государства, в равной степени проявляющего заботу об их «социальных нуждах». Я не задаюсь вопросом о том, не был ли оплачен этот несомненный социальный прогресс некоторым упадком индивидуальной и даже социальной ответственности. Споры либералов и социалистов на эту тему здесь не представляют для нас интереса. Меня больше занимает парадоксальность этой игры в представительство.
Парадоксальность, о которой я говорю, заключается примерно в следующем. Живучесть представительного процесса предполагает, что народ, который нужно представлять во всем его разнообразии, существует и хочет существовать независимо от представительства, а значит, и от представительного государства. Чтобы быть представленным, нужно сначала быть. А чтобы действительно быть, нужно существовать в «положении», независимом от представительства. Таким образом, желание быть представленным предполагает и содержит в себе, если так можно выразиться, отказ от представительства, нежелание или уклонение от него. Пролетариат требовал представительства на уровне высших политических инстанций, а в конечном счете и на уровне правления нацией, но в то же время занимался организацией своей «классовой» автономии по отношению к обществу и буржуазному государству. Он не доверял государству, от которого требовал признания. На это можно возразить: это были разные пролетарии или разные рабочие организации, потому что одни были реформистами, другие – революционерами или синдикалистами-революционерами. Да неважно! Мы рассматриваем здесь представительную систему в неизбежной амбивалентности ее механизма, а значит, независимо от «субъективных устремлений» различных групп. Тогда можно было бы сказать, что хорошее, настоящее политическое представительство приобретается не только в борьбе с недостаточно представительным государством, но и в борьбе с нежеланием или уклонением всякого народного образования от необходимости быть представленным или оказывать доверие своим представителям. Разумеется, период, о котором идет речь – скажем, во Франции это XIX век и первая половина XX века, – полон социальных и политических волнений, которые мы, к счастью, наконец-то, преодолели. Разумеется, граждане тогда часто проявляли недовольство «столь плохим представительством». Но эти страсти и были жизнью, порой опасной, которая могла отвернуться от демократии, то есть от действительно представительного политического режима.
Но мы сегодня живем в несколько ином режиме. Я уже говорил, что на смену системе, строившейся на отношениях между отдельными народными образованиями, живущими согласно различию своего положения и представительства, постепенно пришло такое государство, чья миссия заключалась в гарантировании прав – не только «либеральных» прав на собственность и свободную деятельность, но и «прав социальных», «прав-требований»[4]. После промежуточного периода – грубо говоря, периода «славного тридцатилетия»[5], – когда в силу инерционности классовой борьбы стали, наконец, «хорошо представлять» граждан, мы вступили в эру «представительного несчастья» нового типа. Теперь граждане жалуются на своих представителей в широком смысле, то есть как на политический класс. И, чем больше этот класс предпринимает усилий, чтобы показать гражданам свою «близость», понимание, сострадание, тем больше граждане им недовольны.
Конечно, более или менее значительная часть возмущения связана с экономической ситуацией или вызывающими беспокойство перспективами. В то же время совокупное богатство наших обществ не прекращает расти, а индикаторы, в первую очередь здоровья и продолжительности жизни, не позволяют думать о каком-либо объективном ухудшении нашего «общего состояния». Не думаю, что безработица или краткосрочное трудоустройство могли бы объяснить растущее отчуждение граждан. Тут, конечно же, важнее потеря самой представительной способности политического аппарата. В случае Франции она имеет институциональные причины или причины, связанные с политическими нравами, например, с «коалиционностью» правительств. Тем не менее мне кажется, что зло не в этом. В негодовании по поводу плохого представительства есть тревога от перспективы стать непредставляемым: прекратить быть народом или же быть им все меньше и меньше; причем надо понимать это красивое слово «народ» в его социальном или национальном смысле. Социальная сочлененность народа, как и сочлененность национальная, уже потеряны нами или находятся на стадии исчезновения. Об этом свидетельствует сам язык. Нет больше пролетариев, нет даже «народных слоев», есть только «исключенные», под которыми понимают тех, кто, как говорится, «прошел сквозь сети социальной защиты». То, что являлось народом или частью народа, то, что пребывало в неком особенном социальном «положении», стало статистическим или административным агрегатом, лишенным для всего общества, и в первую очередь для самих «исключенных», всякого смысла. Нищета осталась прежней, а кое-где и возросла, но теперь она представляется осечкой социального механизма. Вот откуда одновременно исполненные пафоса и напрасные усилия по созданию «партии безработных» или «представительства безработных». В ходе развития нашей демократии различные части тела нации одна за другой оказались включенными в представительную систему. Теперь все они включены в эту систему, поскольку само исключение понимается сегодня как явление индивидуальное. Нет больше «социальной отстраненности», нет социальной независимости – независимости «классовой», – которые могли бы питать настоящее желание представительства. Индивидуум может сколько угодно взывать к своим представителям – ответом ему будет стократное эхо его отчаянного одиночества.
Таким образом, декорации остались теми же, и мы по-прежнему выбираем всякого рода представителей, но одной ногой уже стоим за пределами представительного режима. На смену суверенному государству и представительному правлению в рамках одного народа-нации пришло государство, стремящееся возможно полно гарантировать «человеческие права» всем членам общества. Государство? Но нужно ли нам для этого государство? Действительно ли государство является адекватным инструментом для выполнения этой функции? Не будет ли это лучше делать региональная, европейская или даже частная администрация? Не должно ли представительное правление уступить свое место демократическому менеджменту?
***
В сегодняшнем языке политических деятелей, да и граждан, эта подмена представительного правления менеджериальным управлением (gouvernance) показывает амбивалентность наших административных систем в отношении нашей демократии. Впрочем, слово «амбивалентность» недостаточно точно это выражает. Мы стоим на пороге смешения, даже противоречия наших политических чувств.
С одной стороны, мы патетично оплакиваем гражданскую апатию, хотя электоральное возмущение регулярно, пусть и ненадолго, прерывает ее. Правительства же с невозмутимостью констатируют свое бессилие в проведении реформ, необходимость и неотложность которых они всячески и охотно подчеркивают. Это прозвучало бы уморительной остротой, если бы мы сказали, что демократический менеджмент похож на представительное правление, которое больше ничего не представляет и ничем не управляет.
С другой стороны, мы хвалим друг друга за качество наших демократических ценностей и выгодно противопоставляем мягкость наших нравов карательному морализму американской демократии, которая, вопреки нашему порицанию, по-прежнему рассматривает смертную казнь в качестве инструмента правосудия. Когда мы смотримся в зеркало наших «ценностей» – и не стоит краснеть, признавая это, – мы находим в этом удовольствие.
Как объяснить все это уныние и замешательство, с одной стороны, и всю эту удовлетворенность собой, с другой? Возможно, то, что приводит нас в уныние, и то, что нас очаровывает в нашей коллективной жизни, является двумя контрастирующими друг с другом, но неотделимыми друг от друга аспектами одного и того же феномена, двумя следствиями одной и той же причины: нашего политического режима в настоящей фазе его истории и истории, разворачивавшейся в форме нации. Наши новые инструменты, в отличие от их предшественников – то есть государства-суверена и представительного правления, – вместо того, чтобы повышать степень власти в рамках самоуправления, каждый день все больше тормозят этот процесс. В отношении наций, после Первой мировой войны укрепляющихся вокруг своих национальных валют, крупный историк экономики Карл Поланьи говорил о «новом типе нации, о нациях-ракообразных». Можно было бы сказать, что защитный панцирь наших наций, многие из которых как раз отказались от своих национальных валют, становится все тоньше и уязвимее, а хватательные инструменты, я хочу сказать, инструменты административные, столь несоразмерны и изолированы от его рыхлого и нежного тела, что нации растеряли большую часть своей способности к движению. Недвижные в становящемся все придирчивее и неустойчивее обладании своими правами, наши нации предлагают такое толкование человеческого существования, чтобы можно было оправдать их политическую леность и духовную инерцию. Именно поэтому они могут, не ощущая противоречий, раздражаться своим бездействием и в то же время хвалиться своими добродетелями. К тому же, став частями общеевропейской нации, они теперь утешаются тем, что рассматривают себя в качестве творцов этого первого союза, эдакого союза-матрицы, ведущего к неумолимому объединению всего человечества, оставшиеся члены которого, следуя этой логике, вскоре тоже к ним присоединятся.
Эта странная депрессия самых изобретательных народов в истории, еще совсем до недавнего времени способных к обновлению, несомненно, является результатом огромного числа различных факторов. Стремительное старение не с такой уж и далекой перспективой – для некоторых из них – простого вымирания, конечно же, в значительной мере способствует этой пассивности. В конце концов, до сегодняшнего времени мимолетности индивидуума противополагалось бессмертие народа, и вот, когда жизнь индивидуума удлиняется, жизнь народа укорачивается, причем вплоть до того, что народ – какой необычайный человеческий феномен! – стареет и движется к смерти столь же стремительно, а в скором времени это будет еще стремительнее, что и индивидуум. Но мне хотелось бы подчеркнуть здесь именно важность политического фактора, то есть растущую и все парализующую диспропорцию между внутренней слабостью политических сообществ и несоразмерностью их инструментария. Управляемые этим инструментарием менеджмента – а не представительного правления, как прежде, – европейские народы становятся инструментами своих инструментов, недовольным, но податливым материалом для нагромождения всякого рода технократических структур, от простой коммуны до Объединенных Наций, преследующих одну-единственную цель: устранение всякой индивидуальной или коллективной деятельности, которая не являлась бы обычным приложением правовой нормы. Приняв сторону демократических «ценностей», мы забыли про смысл демократии, ее политический смысл, который состоит в самоуправлении. К нам вернулось время просвещенного деспотизма, что является точным определением всей этой совокупности агентств, администраций, судов и комиссий, которые хотя и беспорядочно, но сообразно друг другу навязывают нам различные скрупулезно прописанные правила.
Я только что сказал о том, что во имя демократии, или скорее во имя «демократических ценностей», мы институционализировали политический паралич демократии. Во имя того, что мы иногда называем демократией процедурной, мы выхолостили само существо демократии в ее исходном и прямом смысле, в ее политическом смысле самоуправления политической формацией. Значительную роль в этой эволюции сыграло неумолимо сужающееся понимание человеческой деятельности, хотя оно и стремилось, или, скорее следует сказать, потому чтооно стремилось, быть нравственным. Поэтому вполне допустимо сказать, что разрушение нашего политического мировоззрения берет начало в растущем и все более непреодолимом непонимании того, чем является человеческая деятельность, или «практическая жизнь».
Одним словом, человеческая деятельность обладает легитимностью, и даже в конечном счете интеллигибельностью, только если ее можно подвести под некую универсальную правовую норму или под некий универсальный «этический» принцип – то есть только если ее можно описать как частное приложение универсальных прав человека. Любопытно, что это положение сближает наш этический радикализм с тем, что поначалу представляется его противоположностью, его крайним антагонистом – религиозным «фундаментализмом». Для него тоже человеческая деятельность обладает легитимностью только в качестве приложения закона, закона, укорененного не в общности единого для всех человечества, а в суверенной господней воле, данной в откровении сообществу верующих. Обе эти концепции правильной человеческой деятельности как соответствия легальному правилу – правилу, повторюсь, понимаемому весьма по-разному в каждом из этих двух случаев, – весьма осложняют собственно политическую деятельность, потому что и одна, и другая лишают политические дебаты их легитимности и, так сказать, смысла существования. К этому следует добавить, что они делают невозможным, каждая в равной мере, хотя и по собственным причинам, создание минимального общего плацдарма между нашей экстремальной демократией и религиозным фундаментализмом, – создание, которое может основываться только на политическом образе действий. Нет общих правил, нет универсальных правовых норм, которые позволяли бы здраво, во взаимопонимании и спокойствии урегулировать конфликт тех, кто желает признавать только «права человека», и тех, кто желает признавать только «права божии».
***
Хотелось бы проиллюстрировать примером утверждение о том, что наш демократический радикализм и «этическая» концепция человеческой деятельности сделали нас неспособными к политическому действию, – примером, который сегодня кажется мне весьма показательным. Речь идет о вопросе возможного вступления Турции в Европейский союз – вопросе, в котором достаточно много путаницы.
«Турецкий вопрос» наилучшим образом иллюстрирует проблематичность расширения Европейского союза – проблематичность, возникшую с момента, который трудно локализовать, но легко определить: когда исходный политический образ действия уступил свое место слепому процессу безграничного расширения. Первая Европа, «Европа малая», отвечала определенному политическому дискурсу, о котором я говорил выше. Она строила свое сообщество на основе общего дискурса. Она отвечала на вопрос: что делать? Но как только были реализованы первые связи, которые явились знаком завидного успеха, представились и другие кандидаты, имевшие разные намерения и степень искренности. Следовало сохранять ясное видение и бескомпромиссную линию в отношении того, что мы хотели сделать. Генерал де Голль, и это правда, отверг кандидатуру англичан, искренность которых показалась ему сомнительной. Но нельзя ведь было бесконечно держать Соединенное Королевство перед закрытой дверью, когда оно хотело войти, – Соединенное Королевство, у которого столько исторических заслуг, которыми мы восхищаемся и признаем? Жорж Помпиду открыл им дверь. Решено! Мы еще не осознавали этого, но вопрос уже ставился иначе. Теперь это было не «Почему?», а «Почему бы и нет?». И вопрос этот ставился не основателями союза, а кандидатами на вступление в него. Не «Почему – ради чего – вы хотите вступить?», а «По какому праву вы держите нас за дверью?». Разве мы не такие же европейцы, что и вы? На самом деле, чем многочисленнее становились члены клуба, тем многочисленнее были те, кого хотели оставить на улице и кто был этим вполне справедливо возмущен. В конце концов, устав от сопротивления, в котором они больше не видели смысла и которое, впрочем, действительно его не имело, признанные члены сообщества открыли дверь нараспашку, и в этот проем хлынули все, кто мог или готовился это сделать. Конечно же, никто не был удовлетворен этим, ведь никто не был искренен; и каждый знает, что к тем результатам, которыми мы сегодня хвалимся, в сущности никто не стремился – они были достигнуты работой механизма, которым никто не управлял.
[…]
Итак, мы начали говорить о Турции. У механизма, который я только что описал, нет ни штурвала, ни тормозов. Он мчит на всех парах. Да, мы смутно предполагали, что он остановится, так сказать, сам собой, как только достигнет географических пределов Европы. Эта смутная идея была совершенно абсурдна, потому что географические пределы Европы – это всего лишь условность, условность как раз географическая, не обладающая ни политическим, ни более общим человеческим значением, и уж совсем ничего не стоит говорить о ее возможном практическом приложении, которое могло бы нас довести, например, до включения России, но только до Урала, а в случае с Турцией – большей части стамбульского региона, но никак не Анатолии! Впрочем, по какой причине следует уважать географическую границу – эту черту на карте, как иногда говорят, – если вот уже больше полувека мы гордимся тем, что уничтожили исторические и политические границы? Кто способен на большее – способен на меньшее.
Именно поэтому эта «бесконечная конечность» европейского процесса столкнулась с горячим, если не глубочайшим, желанием сменявших друг друга турецких правительств и, конечно же, большей части турецкого населения вступить в Евросоюз. Как отказать Турции в том, в чем не было отказано другим? Тогда европейские политические классы, вопреки чувству подавляющего большинства народов и их собственным инстинктам, а также за неимением какого-либо весомого аргумента против, вступили на путь принятия этой идеи, изобретая при этом бесчисленное множество хитростей по торможению этого процесса, то есть упрекая турок в недостатках их демократического управления, которые не сильно отличаются от недостатков новых «вступающих стран» или стран-кандидатов. А фактическая истина такова: подавляющее большинство европейских граждан и их представителей считают, что тот факт, что Турция – это сильная страна с большим населением, среди которого преобладают мусульмане, как раз и является основной помехой для ее интеграции в Европейский союз. Но как об этом заявить?
Таким образом, мы оказались в сложной ситуации, но при этом совершенно ясно, что мы сами ее и создали. Это наводит на мысль о том, что теперь только от нас зависит, как мы будем от этого избавляться и обретать, наконец, своюполитическую свободу. Для этого от нас потребуются постоянные усилия и необходимость снова принять тот факт, что внешняя деятельность политических образований, включая и демократические политические образования, никоим образом не подчиняется тем же принципам, что и внутренняя деятельность их правительств. Я не хочу этим сказать, что внешняя деятельность могла бы пренебрегать теми этическими правилами, которые навязываются при деятельности внутренней. Речь как раз не об этике и не о том, следует ли ей подчиняться или нет! Или тогда требуемая нравственность – это просто нравственность признания политической реальности со всеми объективнымисвойствами политических образований, и даже шире – людских союзов. Объективные свойства – это прежде всего свойства, независимые от того, чего каждый из нас опасается или на что надеется, что полагает и представляет себе.
Внутри демократических политических образований, внутри демократического государства все граждане, по определению, обладают одними и теми же правами, что мешает общественным инстанциям дифференцировать их, относиться к некоей группе людей иначе – то есть плохо – по причине расовой, религиозной или в силу мировоззрения. Но то, что европейские демократии вынуждены относиться к своим мусульманским гражданам, скрупулезно соблюдая их права – права граждан, – никоим образом не означает, что они вынуждены предоставить отдельно взятой мусульманской нации «право» войти в собственное сообщество наций. Здесь речь не идет ни о «праве», ни о «правах»! Благодаря какому странному изгибу мысли можно заключить, что Турция или, впрочем, любая другая страна «имеет право» войти в европейский совет? Этого можно желать по той или иной причине, но это не вопрос какого-либо права. Равные права и равное правосудие имеют смысл – и они возможны – только среди граждан некоего уже существующего и организованного в определенный демократический режим сообщества.
Тем самым вопрос о кандидатуре Турции становится тем, чем он и является, то есть не вопросом нравственной философии, и еще меньше возможностью заявить о «европейских ценностях», а вопросом о том, что мы еще недавно называли «большой политикой». Каков бы ни был ответ, он должен быть результатом широко гражданского обсуждения, мобилизующего, синтезирующего весь комплекс аргументации и соотносящего все это с основными политическими задачами, с которыми на самом деле согласны большинство континентальных европейцев: какую форму должна принять Европа, если мы хотим, чтобы она преодолела свою пассивность и обрела свое место с собственной перспективой развития среди других крупных игроков нынешнего мира? Если правильно оценить поставленные задачи, думаю, это приведет нас к отказу от принятия Турции. Но я здесь не стремлюсь выдвинуть аргументы в пользу такого решения, я лишь стараюсь установить, что именно по отношению к этим задачам и именно в такой политической терминологии встает перед нами «турецкий вопрос». […]
Но как вести политические дебаты о религии? Что может означать рассмотрение религии не в качестве материала, безучастного к общему или универсальному человеческому праву внутри некоего демократического режима, а в качестве серьезного коллективного факта, объективного политического элемента, который своим колоритом и формами может оказать мощнейшее воздействие на наш мир, а может быть, – и на его судьбу? Нам нужно вновь научиться политически говорить о религии.
Перевод с французского Сергея Рындина
[1] Мы вынуждены подправить неточность классического перевода Анания Бобовича, в котором речь идет о «возможности общаться между собой». –Примеч. перев.
[2] Битва при Лез-Эпарж во время Первой мировой войны. – Примеч. перев.
[3] Ирония автора связана с тем, что во Франции церковь отделена от государства, тогда как в упомянутых странах дела обстоят несколько иначе. –Примеч. перев.
[4] Оппозиция между «правами-свободами», заявленными в Декларации 1789 года, и «правами-требованиями», имплицитно возникшими уже в Конституции 1946 года, можно условно свести к «правам чего-то» (право слова, право свободы и так далее) и «правам на что-то» (право на образование, право на жилье), то есть к правам индивидуальным, которые защищает индивидуум в их противостоянии власти, и, наоборот, к правам на участие власти в их судьбе. – Примеч. перев.
[5] Период с 1946-го по 1975 год характеризуется расцветом французской экономики. Термин вошел в оборот в 1979 году, благодаря французскому экономисту Жану Фурастье, озаглавившему свою работу «Славное тридцатилетие, или Невидимая революция 1946–1975». – Примеч. перев.
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)
«Защита прав человека – это процедура, а не поиск вселенской справедливости»
Беседа с Анатолием Ковлером, судьей Европейского суда по правам человека в отставке
Анатолий Иванович Ковлер (р. 1948) – судья Европейского суда по правам человека в Страсбурге с 1998-го по 2012 год, профессор права.
«Привычка коллег черпать информацию в “Википедии”, мягко говоря, удивляла»
«Неприкосновенный запас»: Анатолий Иванович, в качестве судьи вы очень часто на коллегиях выражали особое мнение и даже называли себя «диссидентом» в коллективе Европейского суда по правам человека. Оппозиционность была связана с тем, что вы представляли Россию?
Анатолий Ковлер: Нет, у меня это чисто академический зуд, научная потребность глубоко копать, а не скользить по поверхности, как иногда делают в ЕСПЧ. Особенно – в чувствительных делах. Знаете, к какому источнику суд обратился за историей вопроса, рассматривая дело об обучении цыганских детей в Хорватии? К «Википедии». Привычка коллег черпать информацию в планшете, упрощать материал, мягко говоря, удивляла. Обложившись альтернативными источниками, я писал особое мнение. За свою активность, разумеется, страдал: меня назначали в редакционные комиссии практически по всем постановлениям Большой палаты. А после ухода сказали, что Европейскому суду моей дотошности не хватает.
«НЗ»: На судебную практику по каким-то статьям ваша дотошность повлияла?
А.К.: Такие примеры были. После дела «Канаев против России» Европейский суд начал принимать жалобы от наших военнослужащих и государственных служащих. А до этого была устойчивая отрицательная практика: считалось, что чиновник не может жаловаться на государство, которому служит. В особом мнении по делу Канаева я высказал все, что накипело. Суд выслушал, развернулся на 180 градусов и применил 6-ю статью Европейской конвенции по правам человека («Право на справедливое судебное разбирательство») к государственным служащим. Их дискриминация, конечно, была несправедливой. Ведь Конвенция говорит о том, что она защищает «каждого», кто находится под юрисдикцией государства. Военнослужащие, полицейские – разве не люди? Кроме того, я настоял, чтобы право приоритетных жалоб распространили на пожилых людей. У нас, например, рассматривалось дело «Полупанова против России» по неисполнению судебного решения о выплате этой женщине пенсии. К тому моменту, когда ЕСПЧ, наконец, вынес решение, ей исполнилось 98 лет. Я заметил, что нельзя от всех наших заявителей ожидать такой воли к жизни. Коллеги заулыбались и согласились со мной.
«НЗ»: Российские чиновники часто обращаются в Европейский суд?
А.К.: Достаточно часто. Чаще других обращаются военнослужащие с жалобами на невыдачу квартир, невыплату выходных пособий и денежного довольствия. Много жалоб от военных пенсионеров; обращаются учителя, судьи, мэры. Приходят жалобы из Нижнетагильской колонии, где сидят бывшие сотрудники правоохранительных органов.
«НЗ»: Несколько лет назад, комментируя дело российского судьи Ольги Кудешкиной, вы сказали, что «на судью наложены тяжелые вериги лояльности судебной системе, в которой он служит». Поскольку теперь вы сами свободны от подобных «вериг», скажите, как Страсбург охраняет беспристрастность своих судей, обеспечивает ли он им «социальную защищенность»? Ведь должность европейского судьи не бессрочная, и, значит, придется возвращаться в свою страну…
А.К.: Прежде всего, никто не освобожден от элементарной порядочности и лояльности по отношению к коллегам и суду. Но и права на конструктивную критику у судьи никто не отнимал: для этого есть особое мнение, есть СМИ. Выйдя в отставку, я написал несколько критических статей о постановлениях Европейского суда, вынесенных без меня, включая дело о праве заключенных голосовать. Что касается социальной незащищенности судей, то такая проблема существует. Уже в первые годы работы ЕСПЧ на постоянной основе выяснилось, что почти все судьи «засветились» голосованием против «своих» государств по чувствительным для национальных властей делам. И, когда в 2001 году часть состава суда обновлялась, судьи от Австрии и Молдовы не были включены в список кандидатов, представленный властями. В 2004-м и 2007 годах та же участь постигла еще нескольких судей. Некоторые ушедшие в отставку коллеги вынуждены были либо искать работу за пределами своих государств, либо уйти в оппозицию к правящему режиму. Кроме того, все судьи «первого призыва» выпали из схемы пенсионного обеспечения Совета Европы, где даже уборщицы получают достойную пенсию. Такая ситуация делает положение бывших судей весьма уязвимым и, что печально, снижает интерес состоявшихся юристов к занятию места судьи в Страсбурге, даже если это вершина юридической карьеры. А недавно ЕСПЧ коммуницировал властям Венгрии жалобу[1] своего бывшего судьи Андраша Баки, смещенного с поста председателя Верховного суда под предлогом проводимой правительством реформы судебной системы. Подвела Андраша «вредная привычка» проявлять беспристрастность и принципиальность там, где следовало бы выказывать «гибкость» и «лояльность». В его жалобе есть указание на увольнение «в связи со взглядами и публичной позицией… высказанными по четырем вопросам фундаментальной важности для судебной системы». На кону здесь отстаивание принципа верховенства права и справедливости. Хочется надеяться, что Европейский суд вспомнит и про собственную резолюцию о судейской этике, и про Европейскую хартию о статусе для судей, и про рекомендации Комитета министров о независимости, эффективности и ответственности судей.
«НЗ»: Чем вы занимаетесь после возвращения из Страсбурга в Россию?
А.К.: В данный момент работаю в Конституционном суде, куда меня пригласил лично Валерий Дмитриевич Зорькин. Я советник по международному и европейскому праву, способствую выработке постановлений Конституционного суда по линии ЕСПЧ. Конституционный суд довольно регулярно, почти в каждом постановлении, ссылается на практику Европейского суда. Решений как судья я не принимаю, но с привычкой к особым мнениям часто высказываюсь по тому или иному поводу.
«Россия начинает работать по-европейски»
«НЗ»: Россия впервые за много лет перестала быть лидером по количеству жалоб, подаваемых гражданами в Европейский суд. Наша доля сейчас составляет 14,6%, это меньше, чем у Италии и Украины. Чем обусловлен перелом?
А.К.: Основная заслуга в ликвидации «завала» из российских жалоб, поданных в ЕСПЧ, принадлежит группе российских юристов, которые с 2011 года работают в Страсбурге. Прежде всего сказывается эффект от ратификации Россией 14-го протокола к Европейской конвенции по правам человека, который позволил рассматривать дела по ускоренной процедуре. Напомню, что Государственная Дума долго сопротивлялась его ратификации, ссылаясь на то, что протокол создаст трудности для индивидуальных заявителей. С 2006-го по 2010 год Россия оставалась единственной из 47 стран, не подписавшей протокол. За это время ком нерассмотренных российских жалоб в суде нарастал и к 2010 году достиг 150 тысяч. Урон был нанесен всему Европейскому суду, и Российская Федерация направила в помощь ЕСПЧ двадцать юристов, которые занялись предварительной обработкой поступивших заявлений, разгребая эти «залежи». Предвидя вопрос об объективности юристов, присланных государством, скажу, что их отбирал сам Европейский суд из числа 40–50 кандидатов, прошедших предварительный тест. Работают они самоотверженно: это не команда ликвидаторов, а именно команда юристов. Уже через год после ратификации протокола общий объем жалоб в ЕСПЧ снизился до 128 тысяч, а к декабрю 2013 года – до 99 тысяч. Потом суд пошел по пути объединения жалоб в одно производство, что тоже ускорило их рассмотрение.
«НЗ»: С этого года требования к подаче жалобы в ЕСПЧ ужесточены. Есть мнение, что тем самым создан фильтр на пути широкого доступа к европейскому правосудию. Мотивы, конечно, всем понятны: рассматривая жалобы годами, суд в Страсбурге сам невольно нарушает принцип разумности сроков судебного разбирательства. Но останется ли он доступным?
А.К.: Во-первых, напомню, что суд сам реформ не запускает, это делают государства-участники Европейской конвенции. Суд, скорее, оказывается жертвой этих реформ. Однако никаких препятствий для заявителей из-за изменения формальных требований к жалобе я не вижу. Более жесткими, по сути, стали два пункта: объем жалобы уменьшен до 20 страниц, и предусмотрены более жесткие сроки ее подачи – четыре месяца вместо шести. Это не более чем наведение порядка. Ведь обращения в Европейский суд наши граждане пишут «левой ногой», присылают исповеди весом в 1,5–2 килограмма. Юристы вынуждены все эти мемуары читать, а это тормозит работу над другими жалобами. Нет оснований и для утверждений о том, что новая система благоволит богатым: формуляр жалобы можно аккуратно заполнить самостоятельно, без помощи адвоката. В целом, при всей строгости норм ЕСПЧ, он всегда работал без лишнего формализма, оставляя за собой возможность прибегнуть к «собственному усмотрению» при изучении конкретной жалобы.
«НЗ»: Тем временем в России появляются специализированные адвокатские организации, работающие по линии Страсбурга.
А.К.: Да, и хорошо, что появляются специализированные адвокаты и правозащитники, проводятся тематические семинары для юристов, выходит масса интересной литературы. С жалобами, предназначенными для Европейского суда, пора работать на профессиональной основе, потому что защита прав человека – это на 80% процедура, а не поиск вселенской справедливости. Россия начинает работать по-европейски. То, что у нас называют «ужесточением правил», для европейских адвокатов является нормой. Кому-то четырех месяцев мало? Так он и в шесть не укладывался.
«НЗ»: Согласно годовому отчету ЕСПЧ, в прошлом году из 129 принятых в отношении России постановлений Европейского суда 40 касались нарушений права на справедливое судебное разбирательство. Дела подобной категории – чисто российская специфика?
А.К.: Статья 6 Европейской конвенции по правам человека («Право на справедливое судебное разбирательство») является слабым местом для всех стран. Недавно, кстати, база данных ЕСПЧ стала доступна на русском языке. В ней содержится вся судебная практика, постатейно. Из нее видно, что примерно половина заявителей жалуются на несправедливость гражданского и уголовного правосудия и на нарушения 5-й статьи («Право на свободу и личную неприкосновенность»). Здесь нет никакой российской специфики. По этим статьям наработана большая практика, и не мудрено, что в девяти случаях из десяти суд находит нарушения. В делах против России чаще всего это злоупотребление арестами, плохие условия содержания в СИЗО, осуждение на основании полицейской провокации, несвоевременный вызов сторон в процессе, игнорирование свидетелей защиты. Но не все случаи одинаковы: бывает, государство аргументированно объясняет длительность судебной процедуры сложностью дела. Есть и адвокатская тактика – затягивать процесс. Судьи ЕСПЧ исходят из материалов дела и того, что говорит им профессиональная совесть.
«НЗ»: В прошлом году вы назвали 15-летний юбилей присоединения России к Европейской конвенции «незамеченным явлением». На ваш взгляд, можно говорить о появлении единого с Европой правового пространства? Даже на языковом уровне наш «суд» исторически подразумевал «осуждение», а не «правосудие», как в Европе.
А.К.: Юбилей действительно прошел тихо: он не был отмечен вниманием ни российских официальных лиц, ни даже «либеральных» СМИ. В лучшем случае Европейский суд по правам человека упоминался несколькими днями раньше в связи с известным постановлением по делу «Тимошенко против Украины». Но, с другой стороны, критиковать значительно легче, чем мыслить позитивно. Российско-европейский диалог в области прав человека начат, идет с переменным успехом, а его результаты, пусть пока и скромные, налицо. Наконец-то сошли на «нет» споры об «обязательной» или «консультативной» природе постановлений ЕСПЧ для государств-участников, хотя то тут, то там выбрасываются флаги «правового суверенизма».
Уместно напомнить, что Россия вошла в систему Конвенции не безродной Золушкой. В отличие от ряда «новых демократий», на ходу переписывавших свои конституции под стандарты Совета Европы, Россия предъявила Европе Конституцию 1993 года – довольно впечатляющий каталог прав и свобод гражданина. Все эти годы идет наработка правовой базы для имплементации положений Конвенции: Конституционный, Верховный, Высший арбитражный суды внесли существенный вклад в утверждение принципа прямого применения норм международного права нашими судами. Среди них, например, появившаяся в Уголовно-процессуальном кодексе норма, позволяющая возобновлять производство по уголовному делу при наличии новых обстоятельств, к числу которых отнесены и постановления суда в Страсбурге. Растет совпадение позиций Конституционного суда Российской Федерации и ЕСПЧ. Инцидент – а именно так, на мой взгляд, следует оценивать эту ситуацию – с нашумевшим делом «Маркин против России», когда ЕСПЧ превысил меру критики позиции Конституционного суда по деликатному вопросу права мужчин-военнослужащих на длительный отпуск по уходу за ребенком, нужно рассматривать скорее как исключение из правил[2]. По сути своей это «конфликт толкования» – довольно частое явление в отношениях между судебными инстанциями.
«НЗ»: Но, если верить исследованиям правозащитников, например, фонда «Общественный вердикт», российские суды в повседневной практике не готовы руководствоваться позициями ЕСПЧ как обязательными. Дела-клоны плодятся: есть, например, «пилотное» постановление по делу «Ананьев и другие против России» 2012 года по жалобам на пыточные условия содержания в СИЗО, но есть и свежая коллективная жалоба фигурантов «болотного дела» по той же статье. Страсбургский суд на этом фоне выглядит разовым источником «высшей справедливости», слабо влияющим на положение дел в стране.
А.К.: Здесь надо исходить из принципа «не стреляйте в пианиста – он играет, как может». Министерство юстиции России за рекордные сроки подготовило дорожную карту реформы правосудия, кое-что сделано. Я согласен, что сделано мало. Но в следственных изоляторах хотя бы начали отгораживать отхожие места от обеденного стола – и, слава богу, что начали с этого. Стараются набивать в камеры меньше людей, чтобы на одного сидельца приходилось одно койко-место. Однако не вина Минюста, что этому ведомству ежегодно на 30–40% урезают ассигнования на реформу: соответственно, нет денег на строительство новых изоляторов и их модернизацию. Что касается возможности обжалования в национальных судах условий содержания под стражей и меры пресечения (а кроме дела Ананьева, было постановление ЕСПЧ по делу «Венедиктов против России», в котором суд констатировал отсутствие в России эффективного механизма такого обжалования), то в некоторых регионах суды уже удовлетворяют подобные иски. Хотя скорее в порядке исключения, чем правила. На самом деле и без законодательных правок можно найти зацепки для положительного разрешения подобных дел, была бы воля. Прогрессивные адвокаты добиваются компенсации для своих клиентов. Конечно, хотелось бы, чтобы в законодательстве появились специальные разделы.
«НЗ»: А кто в России занимается «согласованием» курса страсбургского суда с нашей внутренней практикой и ведет мониторинг исполнения постановлений?
А.К.: Поскольку ответчиком перед ЕСПЧ выступает государство, то и мониторинг ведет оно же. Весной 2011 года президент Дмитрий Медведев подписал указ о мониторинге исполнения постановлений Конституционного и Европейского судов, возложив эту задачу на Министерство юстиции. В прошлом году оно опубликовало сенсационный доклад, содержавший перечень исполненных и неисполненных постановлений. Свой мониторинг ведет и Верховный суд – в отношении дел, затрагивающих проблемы правосудия, будь то неисполнение судебных решений (дело «Бурдов против России – 2») или нарушение принципа правовой определенности в результате неоднократных пересмотров дела в надзорном порядке (дело «Рябых против России»). Целый отдел пересматривает дела, попавшие в поле зрения Страсбурга. Верховный суд принял ряд постановлений, разъясняя судам общей юрисдикции правовые позиции Европейского суда. Среди них, например, постановление о нарушении Россией права на свободу и личную неприкосновенность ввиду массового применения заключения под стражу в качестве чуть ли не единственной меры пресечения. Верховный суд настойчиво и детально разъяснил возможности применения залога и домашнего ареста как мер, альтернативных аресту. И даже генеральная прокуратура определила свой жанр доведения позиции ЕСПЧ до сведения прокуроров на местах: это рассылка «инструкций» – например, письма о недопустимости злоупотреблений со стороны полиции.
Европа и не-Европа
«НЗ»: В последнее время Россия всячески выказывает пренебрежение к различным европейским институтам, включая, например, Парламентскую ассамблею Совета Европы и сам Совет Европы. Как вы полагаете, не дойдет ли дело до предложений о том, чтобы выйти из-под юрисдикции Европейского суда, от которого столько головной боли?
А.К.: Парламентская ассамблея Совета Европы – это все же не весь Совет Европы, а лишь парламентская институция, наделенная политическими функциями. И, тем более, это не Европейский суд. Правовое пространство России и Европы, разумеется, должно быть единым: в том и был главный смысл нашего вступления в него более пятнадцати лет назад. Выход из него будет означать сползание на обочину европейской цивилизации. Все-таки европейская система защиты прав человека – неоспоримое достижение человеческого гения, которое копируют на других континентах. Вслед за Европейской конвенцией по правам человека появились Американская конвенция, Африканская хартия прав человека и народов, Арабская хартия прав человека и даже Исламская декларация прав человека. В последний документ, кстати, включено право, которого нет ни в одной другой конвенции, и оно мне очень нравится: право на достойное погребение. Суд в Страсбурге стал прототипом для создания Межамериканского суда по правам человека, Африканского суда. Сейчас создается Арабский суд по правам человека, а на островах Фиджи недавно состоялась учредительная конференция по созданию Суда по правам человека Австралии и Океании. По Европейскому суду уже гуляют стажеры из этих стран. Если бы система Конвенции не была жизненной и эффективной, ее не копировали бы в различных регионах мира.
«НЗ»: Вы верите в то, что в будущем о правах человека будут говорить на едином, общем языке? Запад, как представляется, утратил монополию на эту идею, когда на мировую арену вышли религиозно-традиционалистские и партикулярные системы права регионального уровня. Русская православная церковь, например, в последние годы много говорит о «православном понимании» прав человека.
А.К.: Права человека исчезнут, если потеряют универсальность. Универсальность выражает принципиальное единство всех человеческих существ: все мы – люди. Из этой концепции исходили авторы конституций последнего поколения во многих странах, в том числе и авторы российской Конституции 1993 года. Но, конечно, миссионерское распространение своей, единственно верной, концепции, кем бы она ни навязывалась – Америкой, Европой или Советским Союзом, – ни к чему хорошему не ведет. Более того, навязывание идеи прав человека в узком понимании отторгает от нее миллионы и миллионы людей. Даже, казалось бы, устоявшиеся представления о минимуме прав для каждого из нас требуют постоянного уточнения.
«НЗ»: Какие направления в международном праве сейчас актуальны, если исходить из практики страсбургского суда?
А.К.: Есть классическое направление, куда входят гражданские и политические, а также экономические, социальные и культурные права. Есть бурно развивающаяся категория коллективных прав: среди них право на мир, право народов на самоопределение, права меньшинств, право на благоприятную окружающую среду. И я бы выделил новое поколение прав, становление которых происходит на наших глазах, – это так называемые соматические, или телесные, права, включающие все, что связано с вопросами эвтаназии, альтернативного зачатия, прав эмбриона. Кроме того, развиваются биологическое право, которое включает биоэтику, и права, порожденные новыми технологиями: например, на защиту персональных данных в Интернете или на защиту от всепроникающей слежки и съемки.
«НЗ»: Вероятно, поэтому Европейский суд любит определять Конвенцию как «живой инструмент»?
А.К.: Именно так. Но при этом, с одной стороны, нужно покончить со снобистским отношением некоторых европейцев к правам человека в других регионах, а с другой стороны, стоит помнить, что именно «старушка Европа» была колыбелью международного права. Будучи судьей ЕСПЧ, я неоднократно выступал с особым мнением по этому поводу и часто получал поддержку. Так, две фразы в постановлении ЕСПЧ по известному делу «“Партия справедливости” против Турции» заставили меня в свое время разразиться особым мнением. Вот первая: «Плюрализм правовых систем… не может считаться совместимым с системой Конвенции». Вторая – еще лучше: «Шариат несовместим с основными принципами демократии в том виде, в каком они выражены в Конвенции». Я написал примерно следующее: извините, но почему правовая и судебная система, имеющая тысячелетнюю историю, должна буквально соответствовать Европейской конвенции, которой без году неделя? В другом деле против Турции речь шла о ношении хиджабов в государственных университетах, и судья из Бельгии поддержала меня в том, что суд как юридический орган должен избегать оценок религиозных традиций. Судейская инициативность не должна обострять конфликтов между культурами, тут нужен осторожный и гибкий подход, всеобщий культурный компромисс: есть минимальный стандарт международных прав, jus cogens, и есть региональные религиозные традиции. Поэтому 15-й протокол Европейского суда официально закрепляет за государствами право на «поле усмотрения».
«НЗ»: А разве введение в Конвенцию принципа «усмотрения» диктовалось не тем же снобизмом некоторых стран по отношению к суду в Страсбурге и желанием сузить его полномочия? Идея 15-го протокола, кажется, принадлежит Великобритании?
А.К.: Такого рода разговоры идут не только в Великобритании и России. Они вспыхивают в Швейцарии, недавно в Голландии прошла целая кампания под лозунгом о том, что ЕСПЧ – главный враг европейской демократии. Понимаете, многих раздражают удары в чувствительные места, которые вынужден наносить Европейский суд. Часть национальных элит и истеблишмента спит и видит, как бы удавить его. Нововведения действительно могут стать «шелковым шнурком» для суда, если спекулировать и распоряжаться ими по-хозяйски. У Европейской конвенции вообще тяжелая судьба, сопряженная с постоянной борьбой и противодействием государствам, в том числе самым демократичным. Но, с другой стороны, в мире нет ни одного международного документа, работающего столь эффективно.
«НЗ»: Кроме 15-го протокола, есть и 16-й, мало кем пока подписанный и почти необсуждаемый. Если не ошибаюсь, в нем заложен механизм обращения к ЕСПЧ как органу консультативному. Что это может означать для дальнейшей эволюции суда?
А.К.: Эта идея тоже принадлежит изощренному британскому гению. Предполагается, что высшие суды государств смогут обращаться в Страсбург за заключениями о толковании Конвенции применительно к конкретным делам. Однако такое заключение будет носить рекомендательный характер: «хочу – следую, хочу – нет». Пока протокол ратифицировала только Ирландия. Но процесс, тем не менее, запущен. Конечно, Европейский суд эволюционирует. Продолжится начатое движение в сторону превращения его в конституционный суд Европы, в толкователя Конвенции. Государства именно к этому его подталкивают. Суд возьмет на себя крупные вопросы, а мелочь будет возвращать в страны для разрешения на основе наработанных прецедентов. Перспектива эта отдаленная, но ничего с ней не поделать.
Беседовала Юлия Счастливцева
Москва, апрель 2014 года
[1] Коммуницирование представляет собой этап рассмотрения жалобы Европейским судом по правам человека, предполагающий официальное сообщение о ней государству-ответчику. Наряду с уведомлением о поданной жалобе государству предлагается ответить на вопросы суда. Государство-ответчик реагирует посредством представления меморандума, то есть излагает свою позицию по жалобе. Коммуницирование означает переход к активной стадии производства. – Примеч. ред.
[2] В 2010 году, когда Конституционный суд России возмутился решением ЕСПЧ по делу офицера Константина Маркина, Анатолий Ковлер заявил, что задача Европейского суда «не насолить государству, а выявить изъяны национальной правовой системы и помочь их исправить». – Примеч. ред.
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)
Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 29 июля 2014 > № 1137527
Анатолий Ковлер
Я б в политики пошел, пусть меня научат
Александр Кустарев
Журналист: «Мистер Армстронг, чем хороший джаз-банд отличается от плохого?»
Армстронг: «Очень просто, у хорошего джаз-банда есть это, а у плохого джаз-банда этого нет».
Три качества являются для политика решающими: страсть, чувство ответственности, глазомер.
Макс Вебер
Чекист должен иметь горячее сердце, холодную голову и чистые руки.
Добрыми намерениями вымощена дорога в ад.
В заметке к 500-летию «Государя» Макиавелли (2014. № 1(93)) я обратил внимание на структурные коннотации его советов «властителю», всерьез намеренному стабилизировать модуль, который тем или иным образом оказался под его властью. Теперь займемся характерологией «властителя»» и претендента на эту роль – политического деятеля (лидера), то есть перейдем «в сферу этических вопросов, ибо именно к ним относится вопрос о том, каким надо быть человеку, дабы ему позволительно было возложить руку на спицы колеса истории»[1].
Этот персонаж должен обладать адекватным своим задачам качеством, которое Макиавелли называет virtù. Что он имеет в виду?
Стандартные доблести властителя, принятые в Древнем Риме и воспринятые современниками Макиавелли, «гуманистами», выглядят так: мудрость, отвага, справедливость, сдержанность – кардинальные качества «доблестного мужа». Более специфические качества, необходимые «доблестному мужу» у кормила власти (princely qualities), названы Цицероном: честность в деловых отношениях, великодушие, щедрость; последние два более подробно разработаны Сенекой. А сверх того Цицерон называет благонравие – морально безупречное поведение, всегда якобы самое выгодное («выгода всегда совпадает с нравственной безупречностью»). В средневековых трактатах детализация этого каталога доходила до сорока позиций[2]. Макиавелли от этого каталога отказывается.
«Мудрость» у Макиавелли отчасти предполагает чисто техническую экспертизу, нередко заимствованную у древних:
«Римляне поступали так, как надлежит поступать всем мудрым правителям: то есть думали не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем» (гл. 3).
«Они [римляне] никогда не держались принципа, который не устают повторять ложные мудрецы в наши дни: “время работает на нас”; они больше полагались на свою доблесть, дальновидность и мудрость» (гл. 3).
«Если государь не может избежать ненависти кого-либо из подданных, то он должен сначала попытаться не вызвать всеобщей ненависти» (гл. 19).
«Лучше избегать союза с теми, кто сильнее тебя (гл. 21).
Уже один этот элемент в трактате Макиавелли – важное новшество, поскольку фактически представляет собой, вероятно, первый в западной цивилизации учебник менеджмента, чрезвычайно авторитетный в этой профессиональной среде и теперь. Но этим его новаторство не ограничивается. Вот другой пример:
«Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание» (гл. 18).
«Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести» (гл. 3).
Как мы говорим теперь: «Нет человека – нет проблемы».
Это уже не чистая техника. Это уже некая политическая и даже шире – жизненная философия, то есть этика. И тут Макиавелли резко расходится с господствующим дискурсом его времени. Властителей полагалось учить только «хорошему». А Макиавелли, в контексте существующего канона, стал вслух их учить «плохому». За что и прослыл имморалистом.
Эффект вызывающих пассажей в «Государе» усиливается неосторожной аллегорией, где Макиавелли использует образы льва и лисы и рекомендует правителю лису в качестве образца. Между тем в фольклорном сознании лиса – существо лживое и коварное. Макиавелли сам еще более усиливает этот эффект:
«Всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером» (гл. 18).
И вот, наверное, самое знаменитое место:
«Государю нет необходимости обладать всеми названными добродетелями, но есть прямая необходимость выглядеть обладающим ими. Дерзну добавить, что обладать этими добродетелями и неуклонно им следовать вредно, тогда как выглядеть обладающим ими – полезно. Иначе говоря, надо являться в глазах людей сострадательным, верным слову, милостивым, искренним, благочестивым – и быть таковым в самом деле, но внутренне надо сохранять готовность проявить и противоположные качества, если это окажется необходимо» (гл. 18).
Хулителям Макиавелли, таким образом, не трудно утверждать, что он фактически заменяет римский каталог другим, и в этом каталоге только две характеристики – коварство и лживость.
Но имеет хождение интерпретация «Государя» как саркастической сатиры, идущее, вероятно, от флорентийского издания 1782 года. Но если так, то кому именно адресованы сарказмы Макиавелли? По первому впечатлению он насмехается над авторами стандартных средневековых инструкций властителю (как Сервантес над авторами рыцарских романов). К этому нас как будто приглашает его открытый выпад в адрес авторов, описывающих «королевства и республики, которых никто никогда в глаза не видел».
Но не следует торопиться. Целый ряд интерпретаторов (особенно итальянских) на основании множества биографических деталей и стилистического анализа его текстов трактуют Макиавелли как «литератора поневоле». Ограниченный в своих политических амбициях как в карьерном, так и в содержательном плане, он дескать «отводил душу» литературным творчеством[3].
Эта интерпретация очень убедительна, и если это так, то «Государь» – это прежде всего одно из «поэтических» произведений Макиавелли (о его жанре особый разговор), и тогда все его смыслы становятся неопределенны: чем более художественно произведение, тем оно двусмысленнее. И, стало быть, судить о подлинном настроении автора «Государя» намного труднее, чем если бы он написал ученый трактат по всем (особенно тогдашним) академическим правилам. В частности, труднее понять, что он говорит всерьез, а что иронически, где его похвалы – чистая монета, а где сарказм, и, наконец, кого же он все-таки высмеивает.
А значит, становится неясно, кто таков сам Макиавелли – безнравственный политикан или моралист, подавленный жестокой иронией политической действительности, где из добра может проистекать зло и наоборот (именно так он выглядит в до сих пор авторитетном трактате Шелдона Волина[4]).
Это и отражает сложная «диалогическая» (как сказал бы Бахтин) поэтика его дискурса. Комментаторы этой поэтики концентрируются на ней самой как на изощренно продуманной «лингвистической игре», в которой типичная риторика гуманизма использована для борьбы с ней же. Он был дескать просто великий писатель, а его красноречие – главный ключ к его пониманию политики[5].
Это, вероятно, так, но, мне кажется, интереснее, что риторика Макиавелли не только, и даже не столько, полемична, сколько компенсаторна.
Как практический политик (консультант) он, конечно, был причастен к действиям, которые сам считал греховными, либо, наоборот, бездействовал, будучи не в силах переступить границу дозволенного. А скорее всего и то и другое. И сверх всего это была эпоха кризиса традиционных ценностей. Как бы то ни было, он был растеряни обеспокоен. Он нуждался в каком-то семиотическом наркотике. Это как раз вполне обычное состояние личности, включенной в рискованные операции и сложные отношения с людьми (темная сторона «пиара»). Трактат «Государь» – продукт рефлексивной компенсаторики. Как писал один из его поздних комментаторов:
«На языке своего времени он выразил ощущение человека, оказавшегося в условиях, когда он чувствует, что обязан быть лоялен некоторым ценностям, но может выполнить эту обязанность, только пренебрегая другими ценностями, которым он тоже чувствует себя безусловно преданным, и не располагает никакими объективными критериями, чтобы решить, какая из двух ценностей на самом деле важнее»[6].
Иными словами, Макиавелли пытается снять когнитивный диссонанс, как мы сказали бы теперь.
Улаживая отношения с самим собой, Макиавелли одновременно отвечал на социальный заказ. Главной компенсаторной техникой до этого было раскаяние, институционализированное как одно из семи таинств церкви – таинство покаяния (исповеди). Но неэффективность этой институции становилась все более очевидной. В конце концов (как раз в это время), реформированное христианство отказалось от исповеди как институции. Для индивида, находящегося в прямых отношениях с Богом, она была без надобности. Но искреннее раскаяние в грехе без санкции церкви не могло подавить у частной личности недовольства собой. А сожаления по поводу неспособности совершить грех только-только появилось у пионеров эмансипации и тем более нуждалось в подавлении. Нужна была какая-то иная компенсаторика. Макиавелли предложил компенсаторный дискурс. Даже несколько.
Во-первых, он изъял многие действия (модусы поведения) из сферы нравственной оценки, то есть трактовал их как морально нейтральные.
Макиавелли нигде не декларирует эту компенсаторную стратегию открыто, очевидно, просто потому, что в его время для этого не было адекватного языка, но в наше время она легко прочитывается во многих его рекомендациях. Почти все атрибуты властителя как достойного мужа (в римском каталоге) у него трансформируются в оперативные стратегии, в содержательные компоненты политического действия. Виртуозно правит тот, кто в разных обстоятельствах находит адекватную меру справедливости и сдержанности, великодушия и щедрости, и даже честности. И это вполне согласуется с привычным для нас и вполне адекватным образом Макиавелли как эмпирика, рационалиста и бесстрастного наблюдателя – агента сознания, которое мы теперь называем «научным». Или магическим: беспокойство «заговаривается» объяснительной объективацией проблемы – «сциентификацией». Что не случайно: наука вырастает из магии.
Во-вторых, тот, кто нуждается в компенсации, может свалить свои грехи на других. Макиавелли так и делает. Вот знаменитая стратегическая доктрина Макиавелли:
«Тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру» (гл. 15).
Этот вариант вытекает из его крайне негативной оценки человеческого существа. Макиавелли напоминает о человеческой низости при каждом удобном случае. В двух словах это означает: «с волками жить – по-волчьи выть».
В-третьих, можно пересмотреть представления о том, какое поведение считать добродетельным (что такое «хорошо») и какое греховным (что такое «плохо»). На это Макиавелли не решается. Трудно сказать почему. То ли потому, что он опасается репрессий за еретичество. То ли потому, что сам остается в плену христианской морали, как никак усвоенной с колыбели, и у него, так сказать, просто «язык не поворачивается» ее опровергать (как это делает Ницше – намного позже). Это может иметь и объективную причину. Ведь христианская мораль, как и естественное право, продукт очень долгого опыта, а потому она трудноопровержима. Но так или иначе, поскольку Макиавелли не верит, что устойчивый модуль власти (порядок) может быть поддержан только одними добродетельными действиями, ему приходится искать какой-то трюк для того, чтобы легитимизировать греховные действия.
Так появляется компромиссный эрзац – дискурсивный прием «цель оправдывает средства». Хотя у самого Макиавелли эта формула как будто бы нигде не обнаруживается, многие его наставления ей адекватны. Например:
«Жестокость применена хорошо в тех случаях – если позволительно дурное называть хорошим, – когда ее проявляют… по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных» (гл. 8).
Дальнейшее этическое комментирование политической практики развивалось вдоль этих трех траекторий. Вдоль первых двух даже не обязательно под прямым влиянием Макиавелли и без ссылок на него. Но вдоль траектории, которая начинается с тезиса «цель оправдывает средства», отсылки к нему постоянны, и этот дискурс труднее всего представить себе без Макиавелли. Поэтому в этой заметке ограничимся этим сюжетом.
После появления «Государя» почти сразу же появляется антимакиавеллистский дискурс, инициированный церковными идеологами и ортодоксальными гуманистами, много позже он принял канонический вид в идее «категорического императива» Канта. Так возникла этика, именуемая теперь «идеалистической» или «деонтологической». Ее адепты не просто отказываются считать, что никакая благая цель не может оправдать дурного действия, а утверждают, что дурными действиями благая цель не может быть достигнута.
Учение, восходящее к Макиавелли, теперь называется «консеквенциализмом», «прагматическим» и «телеологическим», оно описывается как «этика успеха» или «утилитаристская этика». Его адепты, наоборот, не просто считают, что ради благого дела можно совершить грех, но убеждены, что без греха благой цели не удастся достичь, что и было, пожалуй, самым важным в дискурсе самого Макиавелли.
Полемика между этими двумя этиками обнаружила все признаки неразрешимости, но при этом их оппозиция как дискурсивная фигура sui generis обнаружила собственный момент дальнейшего развития.
Дело было в том, что тот, кто принял тезис «цель оправдывает средства», должен был теперь усиленно думать о том, какие цели считать благими, а какие нет.
Сам Макиавелли такой «святыней» выбрал «государственный интерес», понимаемый то ли как сохранение власти ради ее сохранения, то ли как установление некоторого идеального порядка, а также эпифеномен этой цели – «родину». (С полным основанием его поэтому считают провозвестником «конституционализма» и «патриотизма».) В письме к Франческо Веттори (от 16 апреля 1527 года) он прямо говорит, что благо отечества для него дороже собственной души.
Но того, кто выбрал себе цель, которую он считает «благой», легко интерпретировать вовсе не как фактического адепта телеологической этики, а как адепта все той же деонтологической этики, поскольку на самом деле он попросту выбирает «святыню», которой готов служить, и в этом служении «спасает свою душу».
Но если так, то соблазнительно думать, что различение деонтологической и телеологической этики в мире разнообразных и свободно выбираемых целей вообще избыточно. Тогда нужно искать третью – альтернативную или синтетическую. Умственные усилия в сфере моральной философии все больше сдвигались в эту сторону.
Макс Вебер сохраняет эту оппозицию как оппозицию «этики убеждений» и «этики ответственности». То, что «этика убеждений» Вебера – это деонтологическая этика, очевидно и даже не обсуждается. «Этику ответственности» не все готовы отнести к телеологической. Например, Карл Ясперс считал, что это «третья этика», и заодно думал, что Вебер артикулировал то, что на самом деле думал уже Кант[7]. Это представление расходится с представлением Вебера, который как будто бы противопоставлял «этику ответственности» именно этике Канта. Здесь не все просто и очевидно, но рассуждениями на этот счет пусть займется кто-нибудь другой.
В ее основе лежит представление, что у человека на самом деле одна забота – страх утратить душевное равновесие. Спасение души означает сохранение душевного равновесия, что достигается двумя способами. Либо верностью своим идеалам-убеждениям, артикулированным как «цель жизни». Либо отказом от выбранных целей, когда их преследование обходится слишком дорого для нас самих и для других или даже мешает нам достигнуть своих же целей, – другой вариант «имманентной иронии политики».
Адепты этики убеждений – это те, кого мы теперь называем «фундаменталистами» независимо от того, каковы их идеалы: ненасилие или насилие, равенство или неравенство, демократия или монократия, свобода или дисциплина, охрана природы или ее преобразование.
Этики ответственности, наоборот, держится тот, кто считается со всеми прямыми и косвенными последствиями своего поведения и корректирует его так, чтобы не обессмыслить достижения благой цели. Адепт этой этики отдает себе отчет в том, что из добра не всегда следует добро, а из зла – зло, независимо от того, что он сам понимает как «добро» и «зло».
В оппозиции этики убеждений и этики ответственности оперативные средства (действия) для достижения поставленной цели сопоставляются не как добродетельные или греховные, а как ведущие к поставленной цели или уводящие от нее, какова бы эта цель ни была.
Две этики в оппозиции Вебера – всего лишь идеальные типы в духе социологии морали, то есть в том же самом духе, что его социология религии и социология права или теория социального действия. В характере Вебера было бы на этом и остановиться. Но ему предложили сделать доклад на тему «Политика как призвание и как профессия», и в этом докладе он оказался просто вынужден перейти к нормативному дискурсу. Тем более, что конвертирование описательного дискурса в нормативный в этом случае буквально напрашивается. Что же Вебер рекомендует? Какую этику из двух?
На первый взгляд он предпочитает этику ответственности. Это видно хотя бы из того, что главная мишень его критики в докладе – адепты этики убеждений. Вебер иллюстрирует это частными случаями, чрезвычайно актуальными в момент, когда он обдумывал эту проблему (в 1918 году). Он показывает, как ригористический пацифизм может обойтись самим пацифистам дороже, чем война, и даже привести к войне. Или как бескомпромиссная верность революции может подорвать цели революции, как это и случилось с орденом имени товарища Дзержинского (см. эпиграф).
Но затем он делает логический вираж:
«Следует ли действовать согласно этике убеждения или этике ответственности и когда так, а когда по-другому – этого никому нельзя предписать»[8].
Раз так, то какой же тут возможен нормативный дискурс? Но Вебер его конструирует. Он только иначе его артикулирует. После того, как Макиавелли свел средневековый нормативно-характерологический virtù к нормативно-оперативномуvirtù, Вебер через социологию этики проделал обратную операцию, назвав (обнаружив?) свойства характера, необходимые индивиду, чтобы эффективно действовать в сфере политики, то есть на пути к власти и у власти. Почему он это сделал, видно из тех требований, которые он предъявляет эффективному политическому деятелю.
«Три качества являются для политика решающими: страсть, чувство ответственности, глазомер»[9].
За этими качествами на самом деле обнаруживаются обе этики – телеологическая и деонтологическая. Предписание политику иметь чувство ответственности соответствует рекомендации держаться этики ответственности – это очевидно. Чему соответствует качество, обозначаемое Вебером как страсть, не очевидно, но тоже становится ясно из разъяснений самого Вебера. Политик должен сохранять непреклонную («страстную») верность неизменному идеалу (интересу), что выглядит как рекомендация политику держаться этики убеждений.
Странно. Ведь Вебер сам подчеркивает несовместимость этих двух этик. Например: «Невозможно напялить один колпак на этику убеждений и этику ответственности»[10]. Но еще более странно, что немного погодя за этим следует: «Этика убеждений и этика ответственности не суть абсолютные противоположности, но взаимодополнения»[11].
Таким образом, Вебер говорит, что две этики несовместимы, затем отказывается рекомендовать кому-либо одну из них, а затем рекомендует обе. Если это не свидетельство недостаточной продуманности сюжета, то как это понимать?
Это становится понятно, если мы приведем последнее извлечение из Вебера полностью:
«Этика убеждений и этика ответственности не суть абсолютные противоположности, но взаимодополнения, которые лишь совместно составляют подлинного человека [курсив мой. – А.К.], того, кто может иметь призвание к политике»[12].
Итак, вот где зарыта собака: если синтез «страсти» и «ответственности» возможен, то только в самой деятельности живого человека. И вот почему Вебер не считает возможным рекомендовать политику какое бы то ни было поведение, а вместо этого указывает на качества личности, нужные для того, чтобы самому выбрать эффективное политическое поведение, то есть избежать того, что Вебер называет смертными грехами в сфере политики: «Уход от существа дела (Unsachlichkeit) и – что часто, но не всегда то же самое – безответственность»[13].
Но для того, чтобы действующее лицо было способно к поведению, «рожденному и вскормленному страстью» и вместе с тем предполагающему «обуздание души»[14], нужно еще одно качество характера, которое Вебер называетглазомер. Глазомером наделен тот, кто адекватно видит поле своей деятельности, для чего, как поясняет Вебер, способен поместить себя на некоторой дистанции по отношению к вещам и людям, включая самого себя.
Именно этот глазомер оказывается самым важным свойством, необходимым серьезному профессиональному политику. Вебер так и говорит: «Решающее психологическое качество политика – глазомер [курсив автора. – А.К.]».
Этот самый «глазомер» и есть то, что у Макиавелли названо virtù и что джазмен Армстронг называет «это» (см. эпиграф). Все эти обобщающие этикетки означают в конечном счете одно и то же: способность найти баланс ценностей, а в более техническом смысле – выбрать обоюдно адекватные цели и средства в практической деятельности. Любой деятельности. В сфере политики, то есть публичной сфере, эта способность только важнее, чем в частной сфере и даже в бизнесе, поскольку в ней крупнее ставки и деятель отвечает не только за свое благополучие, но и за благополучие многих других людей, иногда очень многих.
* * *
Характерология идеального политика (политического лидера), предложенная и разъясненная (к сожалению, эскизно и весьма сумбурно) Вебером (это была устная и сильно конъюнктурная импровизация, по признаниям самого Вебера) в докладе «Политика как призвание и как профессия», хотя и лежит на траектории, в начале которой расположен прагматизм «Государя» Макиавелли, уже очень от него далека. Она адекватна плюралистическому обществу, где господствует не «государь», а политический класс.
И значительность этого этически-характерологического дискурса в полной мере будет осознана, только если мы примем во внимание, кому он адресован. А адресован он не индивиду и даже не профессиональной корпорации, а всему обществу. Это обществу нужна политическая сфера, где оперирует некоторая критическая масса индивидов, удовлетворяющих требованиям Вебера. Для этого общество должно располагать эффективной системой отбора партийно-политических кадров и, что, может быть, еще важнее, их воспитания. Вебер в этой связи говорил:
«Отсутствие [курсив мой. – А.К.] дистанции [глазомера, virtù, этого. – А.К.] и есть одно из тех качеств, которые воспитывают у нынешней интеллектуальной молодежи, обрекая ее тем самым на неспособность к политике»[15].
Это было сказано в Германии 1918 года. Все знают, что грозит обществу, лишенному эффективной политической сферы.
[1] Вебер М. Политика как призвание и как профессия // Он же. Избранные произведения. М., 1990. С. 690.
[2] Skinner Q. Machiavelli // Great Political Thinkers. Oxford: Oxford University Press, 1992. Р. 44–45.
[3] Ascoli A., Kahn V. (Eds.). Machiavelli and the Discourse of Literature. Ithaca: Cornell University Press, 1993.
[4] Wolin S. Politics and Vision. Princeton: Princeton University Press, 1960. Р. 195–238.
[5] Kahn V. Machiavellian Rhetoric. Princeton: Princeton University Press, 1994. Р. 237–241.
[6] Keppler H. Das Problem des Konflikts zwischen Politik und Moral bei Machiavelli. München, 1928. S. 61.
[7] Jaspers K. Kant: Leben, Werk Wirkung. München, 1975. S. 104–105.
[8] Вебер М. Указ. соч. С. 704.
[9] Там же. С. 690.
[10] Там же. С. 699.
[11] Там же.
[12] Там же. С. 705.
[13] Там же. С. 691.
[14] Там же. С. 690.
[15] Там же.
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)
«Сшиблись два антихриста»
22 июня 1941 года в оценке русской эмиграции
Олег Игоревич Бэйда (р. 1990) – исследователь, специалист по проблемам русской эмиграции и истории Второй мировой войны, автор книги «Французский легион на службе Гитлеру. 1941–1944 гг.» (2013).
Через несколько лет Россия будет отмечать важнейшую дату своей истории – 100-летие октябрьской революции, спровоцировавшей, среди прочих тектонических сдвигов, одну из самых жестоких гражданских войн Новейшего времени. Помирились ли «красные» и «белые» за время отпущенной им жизни? Вряд ли. Однако о примирении двух сторон в последние годы рассуждают широко и с удовольствием. Еще в 2000 году президент Владимир Путин, впервые посещая Францию в должности главы государства, возложил венки на могилы писателя Ивана Бунина и участницы движения Сопротивления Вики Оболенской. Российский лидер тогда заявил: «Мы дети одной матери – России, и для нас настало время объединиться»[1]. Спустя тринадцать лет, когда режиссер Юрий Кара предложил построить в России храм национального примирения, президент энергично поддержал инициативу, добавив: «Я считал, что все помирились, но, если вы считаете, что нет, давайте дальше мириться»[2].
Но зададимся вопросом: а нужно ли нам мириться, если сами мы не пережили то, что было пережито нашими предками? И не проще ли было бы для нас, ныне живущих, воспринимать историю как голый набор фактов, не таящий в себе никакого поучения? Проблема здесь в том, что если избрать путь обезличенного факта, то придется забыть о гражданском патриотизме, которым так дорожат многие государства; ведь история, интерпретируемая подобным образом, предстанет наукой сугубо описательной, – какой она, собственно, и должна быть. Лишенная морально-поучающего компонента, она зачастую оказывается лишь многоголосьем человеческих судеб, а раз так, то и спорить не о чем.
Об отношениях русских эмигрантов с «третьим рейхом» сказано и написано достаточно, хотя и не очень много. В настоящей статье мы остановимся лишь на одном из аспектов этого сюжета: на том, как русская эмиграция восприняла нападение нацистской Германии на Советский Союз. Разумеется, в рамках небольшого текста невозможно рассмотреть всю гамму чувств, с которой рассеянная по разным странам Европы русская эмиграция оценивала 22 июня 1941 года. Ниже будет представлен лишь срез мнений; но, поскольку эти мнения высказывались и отстаивались одновременно, в их динамике просматривается сложная жизнь заграничной России.
«Оборонцы» и «пораженцы»
Почва для разного восприятия того дня была подготовлена еще в предшествующие годы: русские военные долго ждали реванша, эмигранты дробились на партии, различные сегменты зарубежной России по-разному оценивали события мировой политики. В ходе споров 1930-х годов, касающихся будущей войны, эмигрантский мир разделился на «оборонцев» и «пораженцев», а 22 июня лишь подвело черту под этим расколом. Одни считали, что в случае войны надо оборонять территорию старой Российской империи, что «красная» Россия – это все равно Россия, что большевики в грядущем конфликте, защищая себя, невольно будут защищать и ее, а затем получившие оружие красноармейцы сумеют свергнуть режим. Другие полагали, что территория не так важна по сравнению с уроном, который наносит России само существование большевистского государства, и что «снести» это государство можно только с помощью внешней военной интервенции. А поскольку у самой эмиграции сил для начала и ведения войны не было, ей, как предполагалось, следует принять деятельное участие в будущем общеевропейском конфликте. Имелась еще и третья категория, состоявшая из равнодушных или не определившихся с симпатиями наблюдателей; на наш взгляд, она и была самой многочисленной.
Соответственно, для «оборонцев» 22 июня 1941 года стало днем скорби. Так, один из бывших руководителей Русского общевоинского союза (РОВС), вице-адмирал Михаил Кедров, с началом войны перешедший на «оборонческие» позиции, говорил впоследствии:
«Кровавыми слезами мы плакали, когда слышали о первых поражениях, но в глубине души мы продолжали верить, что Советский Союз победит, так как для нас он представлял русский народ»[3].
А начальник штаба Вооруженных сил Юга России, генерал-лейтенант Петр Махров, в своем письме полковнику Петру Колтышеву от 12 мая 1953 года вспоминал:
«День объявления войны немцами России, 22 июня 1941 года, так сильно подействовал на все мое существо, что на другой день, 23-го (22-е было воскресенье), я послал заказное письмо Богомолову [советскому послу во Франции], прося его отправить меня в Россию для зачисления в армию, хотя бы рядовым».
За это письмо Махров позже попал в лагерь Вернэ, откуда был освобожден лишь по ходатайству знавшего его генерала Анри Альбера Нисселя в декабре 1941-го[4]. К слову, Махров, занявший «оборонческие» позиции еще до войны, в 1938 году призывал создать эмигрантский «оборонческий батальон» в составе РККА[5].
«Пораженцы» же, окрыленные надеждой на скорое возвращение на Родину, на долгожданное продолжение борьбы, пусть и с помощью немецких штыков, ликовали. Их позиции могли различаться в деталях – в обосновании, в осознании или предчувствии рисков и в том, как они эти риски для себя оправдывали, – но тем не менее то была прежде всего радикально антисоветская позиция, воплощенная в выведенной генерал-лейтенантом Петром Врангелем формуле: «Хоть с чертом, но против большевиков»[6].
Во всех странах Европы, где имелись русские общины, первое осмысление начавшейся войны проходило под влиянием двух факторов, которые дополняли друг друга. Первым были откровенно наивные надежды, а вторым едва ли не полное отсутствие информации. В этой рамке, соответственно, выстраивались и размышления о том, приемлемой ли будет германская оккупация, позволят ли немцы создать русское национальное государство, каким это государство станет.
«Не против русского народа, а против политической системы»
В балканских странах еще в 1920-е годы образовались крупные эмигрантские общины, и поэтому там 22 июня обсуждалось и воспринималось крайне бурно и напряженно. Орган Общества Галлиполийцев, «Галлиполийский вестник», ежемесячно выходивший в Софии, уже на следующий день после начала войны выпустил свежий номер. Нехватку информации авторы передовицы восполнили выдержками из довоенных речей Гитлера, в которых обличался мировой коммунистический Интернационал. Комментируя их, а также выступление Гитлера по случаю начала войны, «Вестник» подчеркивал, что «вождь III Райха оставался последовательным в своей оценке большевизма». Говоря о начале боевых действий, авторы пытались подкрепить собственные позиции заявлениями официальных лиц Германии.
«Мы уверены, что каждый из русских по эту и ту сторону рубежа с замиранием сердца следит за ходом военных действий, которым суждено из-под развалин СССР воскресить новую Россию уже без юдобольшевиков, с которыми в решительный бой вступает Германия, а за ней и ряд связанных общими целями стран. “Борьба не против русского народа, а против политической системы Советского Союза”, так определяет цели текущей войны комментатор радио-София в своей эмиссии от 23 июня. Если это так […] то мы, белые русские, в этой цели видим полное созвучие с тем, что столь последовательно проводили с начала большевицкой революции и до самых последних дней»[7].
Уверенность в скором «освобождении» высказывалась не только эмигрантскими изданиями, но и отдельными лицами. Так, начальник III отдела РОВС (Болгария), генерал-лейтенант Федор Абрамов, 25 июня получил письмо от проживавшего в одном из болгарских сел некоего Альбояна (по-видимому, также члена РОВС), который писал:
«События переживаемых дней так взбудоражили меня, что я потерял сон и покой. Верю, что приближается день падения большевиков, и, мне кажется, сидеть в такое время сложа руки, в качестве простого наблюдателя, не принимая в событиях никакого участия, – больше, чем преступление. Одинаково со мной думает и тот десяток оставшихся верными Белой идее, который переживает события так же, как я».
Автор, впрочем, понимал, что в начавшейся войне Германия преследует свои цели, и поэтому резюмировал так:
«Хоть происходит далеко не то, чего мы так страстно ожидали, но все же идет борьба за свержение большевистского строя, и потому приходится мириться и как-то надо участвовать в событиях»[8].
Некоторые, кстати, были готовы мириться с этим фактом, но других осознание его удерживало от выступления на стороне Германии. Тот же Абрамов переписывался и с председателем Союза бывших русских железнодорожников и техников в Болгарии (его имя нам неизвестно), который в связи с начавшейся войной делился следующим соображением:
«Думаю, что наш моральный долг и перед русским народом, и перед историей, и перед самим собой – это: если есть хоть малейшая возможность протеста в направлении “будущего расчленения”, его надо предпринять»[9].
В ответном письме от 10 июля Абрамов недвусмысленно обозначил свою – и других непримиримых эмигрантов – позицию:
«Что касается высказанного Вами мнения о необходимости массового протеста со стороны русской эмиграции в “направлении будущего расчленения России”, то “протестовать”, конечно, можно. В таком “протесте” сейчас очень и очень нуждается и товарищ Джугашвили. Но если перед нами стоит вопрос, кого же поддержать в ходе мировой борьбы, хотя бы идейно: Гитлера ли, поставившего целью раздавить мировую коммунистическую заразу в лице правящего аппарата СССР, или товарища Джугашвили, ведущего русский народ к полной коммунизации и старающегося, в час смертельной для него опасности, прикрыться затоптанным им в грязь знаменем Единой Неделимой России, то я, как и большинство фактически сражавшихся с большевиками в течение 1918–1920 годов на полях Дона и Кубани, иду на стороне Гитлера. К этому призываю и всех своих старых соратников. “Протест” же против расчленения России будет уже вторым этапом в борьбе за восстановление Великой России; и вести его должна будет новая национальная Власть возрожденной России»[10].
Корнет Юрий фон Мейер, участник Белого движения в рядах Сводно-гвардейского полка 1-й кавалерийской дивизии, говорил о том, что в Белграде день 22 июня стал «неожиданностью для большинства русских». Как и в случае с Болгарией, единственным источником информации здесь выступала пропаганда. Фон Мейер пишет:
«Многие из русских были обмануты одной фразой в речи Гитлера, произнесенной рано утром этого дня. Он назвал начавшуюся войну крестовым походом против коммунизма с целью освобождения народов. Многие эмигранты серьезно поверили в то, что Германия идет против большевиков без своекорыстных целей, с желанием лишь восстановить имманентную справедливость»[11].
Но на самом деле в речи Гитлера не было упоминаний о «крестовом походе»; скорее, общая тональность его слов позволяла принять желаемое за услышанное. Дефицит информации порождал неуместные надежды.
Член Народно-трудового союза (НТС) Ростислав Полчанинов, живший в то время в Хорватии, вместе с друзьями услышал от их знакомого русского немца Гердта, что началась война. Жена немца была огорчена и плакала, а сам он вовсе не был уверен в том, что поход на Восток закончится скоро. Полчанинов пишет:
«Мы же, наоборот, радовались. Мы стали говорить, что вот сейчас, когда народ получит оружие в руки, он свергнет ненавистное ему советское правительство и что война даст толчок к национальной революции, о чем неоднократно и много говорили братья Солоневичи. Гердт только качал головой и повторял: “Эх, дети, дети”»[12].
Начальник Загребского отдела РОВС, генерального штаба генерал-лейтенант Даниил Драценко, высказался в связи с событиями предельно четко: «Борьбу, а не туманное философствование, ведут народы Европы во главе с Германией и ее Вождем, и нам, русским националистам и патриотам, сейчас по пути только с ними». Позже этот офицер зарегистрировал более 1500 человек, желавших бороться с коммунистами, и начал организовывать военные курсы. Столь бурная активность вызвала недоумение хорватских властей и негативную реакцию немцев. По требованию немецких официальных лиц уже 10 сентября регистрация проживавших в Независимом государстве Хорватия русских эмигрантов, желавших принять участие в войне, была остановлена. Что касается самого Драценко, то он, как и многие русские эмигранты, проживавшие в Хорватии, пополнил ряды Русского охранного корпуса[13].
Еще один член НТС, живший в Белграде, Александр Казанцев писал:
«22 июня поставило нас перед двумя вариантами нашего отношения к событиям – остаться в стороне и наблюдать, кто кого, Сталин Гитлера или наоборот, или броситься в эти события и устремить все свои силы на достижение наших русских целей. Для нас был приемлем только второй вариант»[14].
Николай Февр, бывший кадет Киевского Владимирского корпуса, в эмиграции окончил Крымский кадетский корпус в сербской Белой Церкви. Проживая в Белграде, он с конца лета 1941 года сотрудничал с финансировавшейся нацистскими властями берлинской газетой «Новое слово». 22 июня в его послевоенных мемуарах посвящены следующие строки:
«С этого дня я лишился того относительного душевного покоя, который можно было иметь в городе, недавно пережившем воздушные бомбардировки и оккупированном чужими войсками. Я почувствовал, что вот теперь наступил тот момент, когда можно каким-то путем пробраться на родину и, наконец, самому убедиться в том, что с ней произошло за эти долгие и смутные годы»[15].
Во всех приведенных фрагментах явно просматривается общее настроение: из них видно, что эмигранты очень хотели видеть в происходящем свою правду, желали найти в шторме начавшейся войны подтверждение своих гипотез (некоторые из которых – например, мнение о том, что борьба так или иначе будет продолжена, – вынашивались десятилетиями) и обоснование своих надежд. Германское вторжение воспринималось ими как прорыв, из которого надо извлечь возможность для продолжения борьбы. Эмигрантское сознание по большей части отторгало идею о том, что напавшая на Советский Союз Германия ведет войну лишь ради собственных интересов.
«Трудно было предвидеть, что Гитлер окажется настолько тупоумным и пойдет завоевывать Россию»
В Центральной Европе настроения были более разнообразными. «Морской журнал», издававшийся в Праге, посвятил весь июльский номер теме 22 июня. Здесь были опубликованы речи деятелей эмиграции и в целом выражалась надежда на грядущее «освобождение» России. Редактор ежемесячника, лейтенант Михаил Стахевич, писал:
«Борьба немецкого народа с коммунистическим Интернационалом, начатая 22 июня, продолжается. На русских полях льется кровь немецких офицеров и солдат за освобождение русского народа от ига большевизма, горшего, чем иго татарское. Волей Божией и распоряжением Вождя и Канцлера Адольфа Гитлера нам, русским эмигрантам, 20 лет жившим за рубежом своей Родины мыслью об освобождении России от красной нечисти своими руками, этого счастья пока не дано. Нам пока остается единственный способ участия в борьбе – посильная материальная помощь тем, кто пострадал в этой борьбе, – помощь Немецкому Красному Кресту»[16].
Интересно, что кровь германских солдат, по мысли автора, льется не за германские интересы и не за германское государство и его фюрера – а за русских (!) и их свободу. Здесь мы вновь имеем дело с попыткой найти свою, русскую, нить в завязавшемся военном узле, сопровождавшейся вынесением за скобки той логической посылки, что если одно государство нападает на другое, то делает оно это лишь ради собственных интересов, а не в качестве «дружественного акта» помощи кому бы то ни было.
На западной окраине Европы тоже имелась своя, пусть и маленькая, русская община. После окончания гражданской войны в Испании небольшая группа эмигрантов, воевавших на стороне националистов, получила гражданство и осталась там жить. Антон Яремчук 2-й, ветеран Первой мировой войны и гражданских войн в России и Испании, в годы Второй мировой служил в итальянской армии в качестве переводчика. В своих воспоминаниях он писал:
«Прошло два года с начала войны – нам чуждой и неинтересной. В конце июня 1941 года, в разгар советско-германской дружбы, я как-то зашел к нашему “декану”, полковнику Болтину. Он рассказал, что на советской границе немцы сосредоточили около ста дивизий для вторжения. И действительно, через несколько дней немцы вторглись в СССР. Можно было ожидать, что война примет форму крестового похода против мирового врага – коммунизма. В то время трудно было предвидеть, что Гитлер окажется настолько тупоумным и, согласно своей книге “Майн Кампф”, пойдет завоевывать Россию, чтобы превратить многострадальный русский народ в рабов “высшей расы”!»[17]
Во Франции, однако, два первых года войны вряд ли воспринимались как «чуждые и неинтересные»; эта страна уже успела потерпеть поражение, а в ее армию были мобилизованы и русские эмигранты. Вероятно, именно Франция в интересующей нас перспективе наиболее показательна: при обсуждении роли эмиграции в войне историки предпочитают ссылаться на позицию известнейших «оборонцев», живших именно там. Так, ярко описала «примирительную» позицию и соответствующее восприятие войны княгиня Зинаида Шаховская:
«22 июня Гитлер напал на СССР. В двадцать четыре часа все русские эмигранты по распоряжению оккупантов были арестованы французской полицией. […] Событие, произошедшее 22 июня, имело – и это чувствовали многие – первостепенное значение. […] В войну вступила несчастная страна, ее угнетенный народ. Но хоть я и предчувствовала победу русских, зная, что все многочисленные иноземные вторжения на Русь неизменно заканчивались разгромом агрессора, то были лишь не согласованные с разумом надежды. В течение долгих лет Сталин занимался больше чистками и репрессиями, чем экономикой и промышленностью страны. […] Трудно было ожидать от народа верности тирану, который внушил ему страх, но не так-то просто вырвать из сердца любовь к людям, к земле, с которыми тысячу лет были связаны целые поколения твоих предков. Презирая и ненавидя коммунистический режим, я тем не менее желала победы русским»[18].
Разумеется, современный человек не имеет права судить тех людей, однако здесь мы тоже видим специфическое «вынесение за скобки» неудобной правды: на советско-германском фронте были лишь две стороны, и лишь из них можно было выбирать. Третьим вариантом оказывался отказ от выбора и уход в частную жизнь. Если «пораженцы» закрывали глаза на то, что Германия ведет войну лишь для собственного блага, преследуя лишь свои интересы и руководствуясь нацистской идеологией, то «оборонцы» пытались как-то совместить неприятие коммунизма с желанием выступить на «русской» стороне. При этом, разумеется, они выносили за скобки тот факт, что эта сторона воевала под красным флагом и что всем руководило большевистское, а не «общерусское» правительство.
Похожую позицию «чистого сочувствия к страданиям людей» мы видим и в других источниках. Жена известнейшего «оборонца», генерал-лейтенанта Антона Деникина, Ксения, сидя под арестом во Франции, прислушивалась к тому, что сообщало германское радио. Впечатления она записывала на клочках бумаги, а затем перенесла эти заметки в дневник. В записи от 21 июня читаем:
«По радио говорят только о “слухах” (о нападении Германии на СССР), идущих чаще всего из Швеции. […] Что думать про это нам? Огорчаться, радоваться, надеяться? Душа двоится. Конечно, вывеска мерзкая – СССР, но за вывеской-то наша родина, наша Россия, наша огромная, несуразная, непонятная, но родная и прекрасная Россия!»
Уже через два дня, 23 июня, она пишет:
«Не миновала России чаша сия! Сшиблись два антихриста… А пока что немецкие бомбы рвут на части русских людей, проклятая немецкая механика давит русские тела, и течет русская кровь… Пожалей, Боже, наш народ, пожалей и помоги!»[19]
Часть проживавших во Франции военных эмигрантов подверглась арестам, и это тоже могло повлиять на мнение людей относительно того, чего ждать от немцев и стоит ли идти с ними. Но и во Франции, тем не менее, были свои «пораженцы». Председатель Гвардейского объединения во Франции, генерал-лейтенант Арсений Гулевич, 24 июня направил приветственный адрес главе оккупационной администрации, генерал-лейтенанту Отто фон Штюльпнагелю:
«Как старейший русский генерал во Франции и как председатель Гвардейского объединения, я счастлив засвидетельствовать перед Вами как перед Главнокомандующим Германской армией во Франции, что бывшие офицеры Русской Императорской гвардии и армии приветствуют от всего сердца предпринятую Фюрером войну против большевиков. Мы выражаем пожелание скорейшей победы для свержения иудобольшевизма и уверены, что освобожденная от советской власти Россия немедленно явится могучим фактором в создании Новой Европы на основе возвышенных принципов, провозглашенных Фюрером. Мы готовы приложить все наши силы для участия в этом величайшем мировом событии и просим дать нам возможность исполнить наш долг»[20].
Во Франции, как и в других странах, «пораженцы» были уверены в грядущем благе, которое солдаты вермахта несут на своих штыках, а также в доброй воле немецкого руководства, которое, конечно же, поможет создать или воссоздать «новую Россию».
На наш взгляд, очень метко охарактеризовал происходившее тогда размежевание эмигрант Николай Рощин, 23 июня записавший в своем дневнике:
«Впервые за эти двадцать лет каждый поставлен перед необходимостью в последний раз выбрать – “за” или “против”. За народ, но и непременно вместе с его теперешней властью или по-прежнему против этой власти, но и – и на этот раз особенно остро – непременно против народа… Для каждого из эмигрантов пришли дни, самые страшные и самые суровые, грозные. Каждый предоставлен только самому себе, своему разуму и совести, каждый вновь сам решает свою судьбу – как в годы Гражданской войны»[21].
Сам Рощин выбор впоследствии сделал, став бойцом Сопротивления.
Высказались и первые лица эмиграции. 26 июня появилось обращение проживавшего в Сен-Бриаке главы Российского императорского дома, великого князя Владимира Кирилловича:
«В этот грозный час, когда Германией и почти всеми народами Европы объявлен крестовый поход против коммунизма-большевизма, который поработил и угнетает народ России в течение двадцати четырех лет, я обращаюсь ко всем верным и преданным сынам нашей Родины с призывом: способствовать по мере сил и возможностей свержению большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма»[22].
Этот документ носил довольно общий характер, но для тех эмигрантов, что признавали великого князя наследником престола, он выступил своеобразной санкцией, приведшей их в германские воинские формирования.
«Чемодан не собираю и тебе не советую»
В самой Германии новость о начале войны произвела необычайный фурор. Полковник Константин Кромиади, с 1922 года работавший таксистом в Берлине, рассказывал об этом так:
«Был воскресный день, 22 июня 1941 года. Берлин еще не проснулся от ночного сна, и затемненные улицы еле-еле прорезывались предрассветной зарей. Трамваи, омнибусы и метро еще не шли, и мне предстояло добраться до места своей работы пешком. По пути, на одном из перекрестков вынырнувший из темноты встречный велосипедист на лету выкрикнул: “Сегодня ночью между Советским Союзом и Германией началась война!” – и, не остановившись, промчался дальше. Я остался стоять на месте как вкопанный. […] Лично на меня весть о возникшей войне подействовала так сильно, что я растерялся и не знал, что предпринять. Во мне как будто что-то оборвалось, и все, что мне предстояло делать, потеряло свое значение. Как будто не было и минувших двадцати пяти лет эмиграции»[23].
Тогда Кромиади еще не знал, что ему предстоит сыграть ведущую роль в формировании одной из коллаборационистских частей, а позже служить в штабе генерал-лейтенанта Андрея Власова. По его словам, слухи о войне циркулировали в русской среде Берлина давно, но никто не придавал им значения, так как политическая и военная обстановка вроде бы доказывала их несостоятельность.
Русская эмиграция внимательно следила за происходящим на фронте, и всем было ясно, что на карту поставлена судьба России. В ресторанах, на улицах, в домах обсуждали только это, спорили и строили прогнозы. В берлинских кинотеатрах, где показывали еженедельные сводки с фронта, по заплаканным людям можно было определить количество русских в зале. Цели и пути русских и немцев в Германии разошлись, поскольку каждый воспринимал происходящее на фронте по-своему, каждый стоял за интересы «своей» родины. Настроения русского Берлина «распались веером – от крайне непримиримых до советских патриотов включительно; но последних было очень мало»[24].
Официальное мнение немецких властей выразила уже упоминавшаяся газета «Новое слово». Экстренный номер от 23 июня открывался речью Гитлера по случаю начала войны. Над ее текстом большими буквами было написано: «Крестовый поход против большевизма». На второй странице, с подзаголовком «Борьба с Дьяволом», излагал свое мнение редактировавший газету с середины 1930-х годов Владимир Деспотули, русский грек, ветеран Первой мировой и гражданской войн. Рассуждая о том, что коммунистам нельзя прощать минувшие двадцать лет, он писал:
«Наконец, тем ханжам и кликушам, которые станут говорить о том, что объявленный Германией поход является походом против русского народа, походом на нашу родину, мы отвечаем, что для нас это прежде всего поход против кремлевской шайки поработителей нашего народа. Для нас война, ведущаяся ныне Германией, – это крестовый поход против III Интернационала. Если теперь же эта война не окончится победой, наша родина навеки обречена будет на прозябание под властью мирового кагала. Выбора нет. […] Наше сердце может обливаться кровью перед теми испытаниями, которые выпали на долю многострадальных народов нашей родины, но мы твердо должны знать, что победа Германии означает уничтожение коммунистической безбожной власти»[25].
Противоречия и сомнения, терзавшие тем не менее эмиграцию, отразились в письмах главы Объединения русских воинских союзов (ОРВС)[26], генерального штаба генерал-майора Алексея фон Лампе. Так, в письме великой княжне Вере Константиновне от 28 июня он писал:
«Какие события!! Переживаешь их и чувствуешь, что сердце раздирается на части, – радость за освобождение России от коммунизма омрачается тем, что не СССР, а именно Россия делается опять объектом войны и… вероятного расчленения. Дорого придется заплатить русскому народу за более чем сомнительное “счастье” иметь у себя “самое демократическое правительство”. Оно утонет в крови, но от этой крови еще долго будет болеть страна»[27].
Иначе говоря, сомнения относительно грядущей политики Германии оставались, но высказывать их предпочитали в частном порядке.
Вероятно, наиболее восторженно весть о начале войны была воспринята казачеством как обособленной частью эмигрантского сообщества. Живший в Берлине генерал от кавалерии Петр Краснов в день начала войны высказался так:
«Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии русские и Император Александр I в 1813 году»[28].
На следующий день он писал атаману Общеказачьего объединения в Германской империи, Словакии и Венгрии, генерал-лейтенанту Евгению Балабину:
«Свершилось! Германский меч занесен над головой коммунизма, начинается новая эра жизни России, и теперь никак не следует искать и ожидать повторения 1918 года, но скорее мы накануне событий, подобных 1813 году. Только роли переменились. Россия – (не Советы) – является в роли порабощенной Пруссии, а Адольф Гитлер в роли благородного Императора Александра I. Германия готовится отдать старый дом России. Быть может, мы накануне новой вековой дружбы двух великих народов»[29].
Казачьи националисты и сепаратисты, мечтавшие о создании независимого государства Казакия, так же полностью поддержали начавшуюся войну. Глава Казачьего национального центра Василий Глазков, проживавший в Праге, в день начала войны послал телеграмму на имя Гитлера, Геринга, Риббентропа и фон Нейрата, в которой среди прочего писал:
«Мы, казаки, отдаем себя и все наши силы в распоряжение Фюрера для борьбы против нашего общего врага. Мы твердо верим, что победоносная германская армия обеспечит нам восстановление казачьей государственности, которая будет верным сочленом держав Пакта Трех»[30].
Аналогичное по смыслу постановление приняли и казаки Перникской общеказачьей станицы (Болгария) в середине июля 1941 года:
«Мы открыто заявляем, что единственным нашим верным союзником считаем национал-социалистическую Германию, возглавляемую ее Вождем Адольфом Гитлером, и все силы Трехстороннего Пакта»[31].
Краснов, Балабин и Глазков впоследствии приняли деятельное участие в войне на стороне Германии.
Конечно, и в казачьей среде были представлены иные мнения. Живший в Болгарии казак Николай писал офицеру Александру, работавшему на мельнице в селе Продилово:
«Дорогой мой, родной Саша! Кровью обливается мое истерзанное сердце. На тех местах, на тех полях святой Руси, где мы с тобой были, опять бьются русские войска за Россию, которую злые враги хотят уничтожить. Великая Россия всегда была великой в глазах Европы! Не ради красивых глаз украинок бросили немцы свои войска в Россию. Хлеб, железо, топливо – вот что нужно голодным ордам, которые истязают народ нашей матери-Родины. Ходил в Софию к казакам, настроение у них разное. Одни вызываются биться вместе с русскими за Россию, другие говорят, что приготовили обмундирование и сапоги и хотят ехать на Терек, Дон, Кубань. Эмиграция старого поколения страдает и мучается за Россию, сознает предстоящее разделение родины. Чемодан не собираю и тебе не советую, не все так просто, как кажется другим»[32].
«По-видимому, нам не доверяют»
В мае 1945 года парижская газета «Русские новости», обозревая эволюцию политических позиций белой эмиграции в военный период, отмечала:
«[22 июня –] дата, с которой начался глубокий сдвиг для громадного большинства наших читателей. […] Русские во Франции разделились на две непримиримые части. Это не было больше делением на “правых” и “левых” – делением, которое становилось все более и более условным. Деление произошло по другому признаку: сообразно отношению каждого к происходившей борьбе. Лишь меньшинство пошло за Германией. Большинство стало на позицию необходимой защиты Родины и постепенно шло к признанию советского правительства»[33].
Конечно, с точки зрения сегодняшних знаний оценку, согласно которой большинство эмигрантов, живших во Франции, якобы поддержало СССР, стоит признать упрощением – вполне понятным, впрочем, в свете победы Красной армии в войне. Общий вклад «французских» русских в завершившееся противостояние оценить непросто. В нашем распоряжении есть лишь приблизительные и сильно разнящиеся цифры, отражающие участие эмигрантов в борьбе французского Сопротивления; одновременно имеется столь же неполная статистика, касающаяся русских выходцев из Франции, которые сражались в немецкой армии. Так, по данным Леонида Шкаренкова, в подпольных организациях и войсках «Сражающейся Франции» состояли около 3000 русских. Согласно оценке Николая Рощина, активными участниками Сопротивления были не менее 10% русских эмигрантов, то есть около 5–6 тысяч человек. Столько же, по его подсчетам, насчитывалось активных коллаборационистов[34]. Кроме того, известно, что после 22 июня в I (французском) отделе РОВС для отправки на Восточный фронт зарегистрировались 1160 русских офицеров, но какое количество из них на деле добралось до линии фронта и влилось в немецкую армию, сказать трудно[35].
Всего же в годы войны в различных воинских формированиях, действовавших на стороне Германии и союзных с ней стран, служили от 15 до 20 тысяч русских эмигрантов. Согласно другим данным, это число не превышает 12–13 тысяч человек. Разброс мнений очень велик; есть историки, по мнению которых, количество русских изгнанников в армиях антигитлеровской коалиции следует оценивать в диапазоне от 3 до 5 тысяч человек, причем 300–400 эмигрантов приходятся на долю европейского движения Сопротивления[36]. Иначе говоря, безапелляционные оценки в духе «большинство (или меньшинство) европейских эмигрантов поддержали Гитлера» едва ли состоятельны. А вот что не вызывает сомнений, так это сам факт глубочайшего раскола во мнениях, сопутствовавшего войне.
Соответственно, после 22 июня, желая примкнуть к выбранной армии, одни эмигранты пытались проникнуть в Советский Союз, а другие отправлялись в Германию. Например, князь Николай Оболенский, явившись в советское посольство во Франции, попросил советского посла Александра Богомолова отправить его на родину, чтобы там он смог вступить в РККА. С аналогичной просьбой к советским представителям в Лондоне и Алжире обращался и Николай Вырубов, который, по его словам, был согласен «хотя бы рыть окопы», но на русской земле[37]. Другие воевали с Гитлером в армиях своей новой родины: в частности, князь Эммануил Голицын вступил в ряды британских ВВС и в 1942 году провел самый высотный воздушный бой в «битве за Англию». А одним из первых отрядов, высадившихся в Нормандии 6 июня 1944 года, командовал капитан армии США Петр Шувалов.
Разумеется, были и те, кто добровольно шел под немецкие знамена. Мотив чаще всего был идейным, а вот выражение его, осознание себя и своего места в происходящем всегда оставались индивидуальными. Кто-то искренне верил, что делает благое дело, кто-то сомневался, но все равно вступал в гитлеровскую армию, а кто-то отказывался от такого рода попыток, получив отказ: ведь принимать эмигрантов в вермахт формально было запрещено. Так, Ростислав Завадский, представитель молодого поколения офицеров, воспитанных уже на чужбине, записавшийся в Валлонский легион и уезжавший вместе с бельгийскими добровольцами 8 августа 1941 года из Брюсселя, оставил в дневнике такую запись:
«“Vers mes grande aventure”, – прошептал мой сосед и тяжело вздохнул. У него тоже остаются жена, сын, отец, но какие у нас разные мысли и переживания. Конечно, и для меня это большая авантюра, но разница в том, что я русский офицер. Этим сказано все. Не таким способом я думал попасть на родину. Бог расположил, да будет святая Его воля. Но твердо верю, что Он указал мне путь – мой путь. Он же видит, как мне тяжело, ведь все чужое, и я для всех чужой. Господи, помоги же мне выполнить мой долг»[38].
Взгляды людей нередко менялись. Некоторые, увидев войну на Восточном фронте и осознав противоречие между собственными идеалами и теми целями, ради которых вела войну Германия, пытались «выйти из игры», но возможностей для этого почти не было. Другие, напротив, продолжали служить, полагая, что немцы «одумаются», или же считая, что гитлеровская армия есть меньшее из зол. А кто-то – таких, правда, было не слишком много – переходил на другую сторону или присоединялся к партизанам. Штабс-капитан Алексей Полянский писал уже после войны:
«Мог ли я подумать в Петербурге во время войны с Германией, получая приказ о производстве из пажей Пажеского Его Величества корпуса в офицеры Русской Императорской армии, что через 26 лет я получу приказ о производстве в офицеры германского вермахта? Причем, надевая немецкий офицерский мундир, не буду чувствовать себя изменником своей родины, а наоборот, ее защитником и бойцом за освобождение России от красных захватчиков и лишь тактическими соображениями принужденным к этому»[39].
После принятия присяги пути назад, как правило, не было, и поэтому эмигранты продолжали вести «свою», неоконченную гражданскую войну на полях новой войны, которую начала Германия за «расширение жизненного пространства».
Впрочем, разочарование для многих было неизбежным. В этом смысле любопытна переписка главы ОРВС, генерал-майора фон Лампе, который в письме от 24 августа 1941 года, направленном княжне Вере Константиновне, писал:
«Вы спрашиваете, что нам делать? Плохо с этим вопросом. […] Нас не хотят. Почему? Я сам не знаю. […] По-видимому, нам не доверяют… именно не доверяют потому, что власть имущие знают, что они будут делать с Россией, и как сами люди добросовестные учитывают, что при таких делах мы не можем искренне быть с ними!»[40]
Ту же мысль он развивает в письме от 5 октября:
«Думаю, что на фронт нам пока стремиться нельзя… Трудно писать почему, но уж очень все двойственно, и недаром сами немцы не хотят нас пускать на фронт. Быть может, учитывают, как нам будет тяжело присутствовать и участвовать в том, что предстоит России!»[41]
В том же письме фон Лампе отвечал и на предложение княгини организовать помощь раненым и пленным красноармейцам. По его словам, как участник гражданской войны, он не может «красных считать своими»:
«[Если бы немцы] поручили эмиграции просмотреть состав красных пленных и отобрать тех, кто может стать своими… – это верно. Но всех, гуртом, я своими считать не могу… Как это ни печально, но то обстоятельство, что и они, и мы родились в России, не делает нас родными!»[42]
Правда, вскоре его позиция изменилась. Уже 25 ноября фон Лампе написал княжне, что десять дней назад посетил гестапо, где подал заявление от имени Красного Креста, прося указать, как отнестись к желанию многих эмигрантов помочь пленным. Ответа на тот момент еще не было. Есть в том письме и такие строки:
«По отзывам наших офицеров, ездивших с комиссией в лагеря, ужас того положения, в которое попали пленные, НЕ поддается описанию, и минимум, что вымрет от начавшего уже косить тифа, – это 50% всего состава пленных. Кошмар!»[43]
* * *
22 июня 1941 года было суждено стать в высшей степени символической датой, причем и в СССР, и в современной России она осмысляется как одна из ключевых точек именно национальной (в широком смысле) истории: «это наше и только наше, никто больше не поймет». Эта особенность заметна даже на уровне применяемых в науке терминов: в России 22 июня открывает Великую Отечественную войну, в западных же работах – германо-советскую войну (Soviet-German war, Deutsch-Sowjetischer Krieg).
Однако тот день переживался, пусть и по-разному, не только Россией, но и русским зарубежьем. И «оборонцы», и «пораженцы» были поставлены перед тяжелым выбором: кого поддержать и поддерживать ли вообще? Любое решение было очень трудным и по-своему роковым, ибо размежевание сторон было предельным. При этом ни одно из предпочтений не ассоциировалось с той гипотетической «общерусской» стороной, о которой страстно мечтали эмигранты – люди, двадцать лет прожившие на чужбине и потерявшие государство, которое могло бы их представлять и защищать.
[1] Медведев Р.А. Время Путина? Россия на рубеже веков. М.: АСТ, 2002. С. 189.
[2] Цит. по: Путин одобрил идею строительства в России храма национального примирения (www.vz.ru/news/2013/12/5/662987.html).
[3] Цит. по: Голдин В.И. Роковой выбор. Русское военное Зарубежье в годы Второй мировой войны. Архангельск; Мурманск: СОЛТИ, 2005. С. 188, 189.
[4] Махров П.С. В Белой армии генерала Деникина. Записки начальника штаба Главнокомандующего Вооруженными силами юга России. СПб.: Logos, 1994. С. 11.
[5] Назаров М.В. Миссия русской эмиграции. М.: Родник, 1994. С. 276. Т. 1.Данный факт приводится со ссылкой на следующий источник: Галай Н. На собрании оборонцев // Сигнал. 1938. № 27. 15 марта. С. 4. См. также: Секретный доклад генерала Махрова // Грани. 1982. № 124. С. 188, 189.
[6] Цурганов Ю.С. Неудавшийся реванш. Белая эмиграция во Второй мировой войне. М.: Intrada, 2001. С. 38.
[7] Галлиполийский вестник. 1941. № 96. 23 июня. С. 1–3.
[8] Голдин В.И. Указ. соч. С. 178, 179.
[9] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р-9116. Оп. 1. Д. 17. Л. 90.
[10] Там же. Л. 91.
[11] Александров К.М. Белая военная эмиграция в Сербии: к истории создания 12 сентября 1941 года Отдельного русского корпуса // Труды IIмеждународных исторических чтений, посвященных памяти профессора, Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Николаевича Головина. Белград, 10–14 сентября 2011 года. СПб.: Скрипториум, 2012. С. 93.
[12] Полчанинов Р.В. Молодежь русского зарубежья. Воспоминания 1941–1951. М.: Посев, 2009. С. 38, 39.
[13] См.: Дробязко С.И., Романько О.В., Семенов К.К. Иностранные формирования Третьего рейха. М.: АСТ; Астрель, 2009. С. 560, 561.
[14] Казанцев А.С. Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом. 1941–1945. М.: Посев, 2011. С. 38.
[15] Февр Н. Солнце восходит на западе. Буэнос-Айрес: Новое слово, 1950. С. 15.
[16] Стахевич М. Война немецкого народа с коммунистическим Интернационалом и Русские в протекторате // Морской журнал. 1941. № 145(2). Июль. С. 4.
[17] Яремчук 2-й А.П. Моя последняя – четвертая – война // Мемуары власовцев/ Сост. А.В. Окороков. М.: Вече, 2011. С. 8.
[18] Шаховская З.А. Таков мой век. М.: Русский путь, 2006. С. 441.
[19] Лехович Д. Деникин. Жизнь русского офицера. М.: Евразия +, 2004. С. 731, 732.
[20] Бюллетень Объединения лейб-гвардии Московского полка. 1941. № 87. 23 августа – 8 сентября. С. 1.
[21] Лебеденко Р.В. Политический выбор российской эмиграции во Франции в период Великой Отечественной войны // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2010. Вып. 6. С. 42.
[22] Цурганов Ю.С. Белоэмигранты и Вторая мировая война. Попытка реванша. 1939–1945. М.: Центрполиграф, 2010. С. 64.
[23] Кромиади К. За землю, за волю… Сан-Франциско: Глобус, 1980. С. 22.
[24] Там же. С. 24.
[25] Крестовый поход против большевизма // Новое слово. 1941. № 26(355). 23 июня. С. 1, 2; Деспотули В. Борьба с Дьяволом // Там же. С. 2.
[26] II отдел РОВС, располагавшийся в Германии, 22 октября 1938 года под давлением немецких властей был преобразован в формально независимое Объединение русских воинских союзов.
[27] «Сердце раздирается на части». Письма председателя Объединения русских воинских союзов А.А. фон Лампе. Июнь – октябрь 1941 г. // Исторический архив. 2010. № 3. С. 42, 43; Baur J. Die russische Kolonie in München 1900–1945: deutsch-russische Beziehungen im 20. Jahrhundert. Wiesbaden: Harrassowitz, 1998. S. 295.
[28] Крикунов П. Казаки. Между Гитлером и Сталиным. М.: Яуза; Эксмо, 2005. С. 75.
[29] Кривошеева Е.Г. Российская эмиграция накануне и в период Второй мировой войны (1936–1945 гг.). М.: МАДИ (ТУ), 2001. С. 56, 57.
[30] Казачий вестник. 1941. № 1. 22 августа. С. 1.
[31] ГАРФ. Ф. Р-5762. Оп. 1. Д. 2. Л. 9.
[32] Аблова Р.Т. Сотрудничество советского и болгарского народов в борьбе против фашизма (1941–1945 гг.). М.: Высшая школа, 1973. С. 324, 325.
[33] Сотников С.А. Российская военная эмиграция во Франции в 1920–1945 гг. Дисс. на соис. уч. ст. к.и.н. М.: Московский государственный университет сервиса, 2006. С. 167, 168.
[34] «Сопротивляйтесь!» // Между Россией и Сталиным: российская эмиграция и Вторая мировая война / Ответ. ред. С.В. Карпенко. М.: РГГУ, 2004. С. 175.
[35] Ильинский П.Д. Три года под немецкой оккупацией в Белоруссии. (Жизнь Полоцкого округа 1941–1944 годов) // Под немцами. Воспоминания, свидетельства, документы. Историко-документальный сборник / Сост. К.М. Александров. СПб.: Скрипториум, 2011. С. 135.
[36] Белая военная эмиграция и Вооруженные силы Комитета освобождения народов России // Александров К.М. Русские солдаты Вермахта: герои или предатели. Сборник статей и материалов. М.: Яуза; Эксмо, 2005. С. 379, 380; Андреев В.А. Русское зарубежье и вторая мировая война // Материалы по истории Русского освободительного движения: сборник статей, документов, воспоминаний. Вып. 2 / Под общ. ред. А.В. Окорокова. М.: Архив РОА, 1998. С. 139, 149; Дробязко С.И. Под знаменами врага. Антисоветские формирования в составе германских вооруженных сил 1941–1945 гг. М.: Эксмо, 2005. С. 99; Урицкая Р.Л. Они любили свою страну… Судьба русской эмиграции во Франции с 1933 по 1948 г. СПб.: Дмитрий Буланин, 2010. С. 137–158, 202–204; Закат российской эмиграции во Франции в 1940-е годы: история и память / Под ред. Д. Гузевича, М. Якунина. Париж; Новосибирск: Ассоциация «Зарубежная Россия», 2012. С. 21–35.
[37] Любимов Л.Д. На чужбине. М.: Советский писатель, 1963. С. 312; Против общего врага: советские люди во французском движении Сопротивления / Под ред. И.В. Паротькина. М.: Наука, 1972. С. 268.
[38] Завадский Р.В. Своя чужая война. Дневник русского офицера вермахта 1941–1942 гг. / Ред.-сост. О.И. Бэйда. М.: Посев, 2014. С. 75.
[39] Александров К.М. Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А.А. Власова 1944–1945. М.: Посев, 2009. С. 54.
[40] «Сердце раздирается на части»… С. 48.
[41] Там же. С. 50.
[42] Там же. С. 49.
[43] Голдин В.И. Указ. соч. С. 190, 191.
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)
История как проблема коммуникации
Джон Дарем Питерс (р. 1958) – специализируется на теориях медиа, профессор Университета Айовы (США), автор книг «Speaking into the Air» (1999) и «Courting the Abyss» (2005).
Историю коммуникации начали изучать, по историческим меркам, недавно. До конца XIX века никто не выделял коммуникации в качестве самостоятельного предмета исследования, отличного от таких областей, как транспорт, книгоиздание, обмен, язык или речь. Мысль о том, что имеются коммуникации, у которых есть собственная история, появилась в исторической науке и политической экономии XIX века – об этом писали Токвиль и Гизо во Франции, Милль в Англии, Книс и Шеффле в Германии. В начале ХХ века социологическую обработку этих данных осуществили Чарльз Хортон Кули в Соединенных Штатах и Вернер Зомбарт в Германии. Утверждение Кули, что «транспорт существует физически, коммуникация существует физически», стало первой вехой в становлении понятия коммуникации не просто как материального, а как метафизического способа передачи информации[1]. К 1930-м годам общие черты истории коммуникаций уже были различимы в произведениях Льюиса Мамфорда, Джона Дьюи, Эдварда Сепира, Вальтера Беньямина и его коллег по Франкфуртской школе, однако ключевую роль сыграл канадский историк политической экономии Гарольд Адамс Иннис (1894–1952), который в последние годы жизни (увы, короткой по причине рака) создал серию текстов – в том числе и оставшуюся незаконченной рукопись – по истории коммуникаций. Его первые исследования касались вопросов торговли в Канаде, впоследствии он занимался массовыми коммуникациями – таким образом, обмен и связи всегда были предметами пристального внимания Инниса. Свою лепту он внес и в процесс концептуализации понятия коммуникации. Многим коллегам взгляды Инниса, судя по всему, казались не совсем нормальными, поскольку он полагал коммуникацию столь же значимым историческим факторам, как и политика, рынки, война, демография и культура. Спору нет, определенную маниакальность Инниса в отношении к обнаруженной им разгадке становления и разложения цивилизаций усмотреть можно. При поверхностном прочтении его утверждение о том, что устная традиция, надписи на камнях, глине, папирусе, пергаменте и бумаге производят разные виды социальной и политической жизни и, соответственно, исторической фиксации, можно счесть банальным. Однако, если вдуматься, становится ясно, что Иннис не просто добавил еще одну тему в репертуар работы историка. Став предметом исторического исследования, коммуникация оказалась носительницей революционного потенциала для всей дисциплины. Иннис писал в 1949 году:
«Наше знание других цивилизаций в существенной мере зависит от характера используемых ею средств коммуникации – в первую очередь от того, насколько они долговечны и доступны для изучения»[2].
Наше знание о прошлом – это вопрос медиумов, средств коммуникации. Иннис не просто придумал историю средств коммуникации – он открыл медиум истории.
Для Инниса история – это проблема коммуникации во времени и пространстве; каждое средство коммуникации выборочно передает, записывает и делает доступной определенную информацию. При этом каждому историческому средству коммуникации – будь то документы, руины, предметы обихода, кости, ДНК и так далее, пережившему путешествие из прошлого в настоящее, – свойственны некоторые искажения. Историки, изучающие большие периоды, отмечает Иннис, обычно переоценивают значение религии, пренебрегая важностью бюрократического аппарата, потому что в веках, как правило, остаются документы, написанные повелителями времени – мудрецами и священниками, а не повелителями пространства – законниками и купцами. Выбор предмета и метода исследования априори влияет на его результат. Интерпретировать прошлое – значит, не просто считывать содержание исторических документов, но и изучать организацию самих этих документов. «Предубеждения» чреваты не только потенциальной необъективностью; сам Иннис прибегал к метафоре косого среза. Историкам приходится читать по диагонали: поскольку они вынуждены рефлексировать об условиях собственной деятельности, они оказываются исследователями массовых коммуникаций.
Едва ли исследование коммуникаций представляется нам неотъемлемой частью профессии историка. В обеих областях имеется методологическая проблема: как интерпретировать далекое и чужое? Обе дисциплины оперируют понятиями источника, записи, значения и передачи данных. Исследование коммуникаций обычно сосредоточено на распространении данных в пространстве, однако коммуникации возможны и во времени. Передача и сохранение данных, преодоление пространства и времени – центральные темы обеих дисциплин. Запись – это акт запечатления информации в долговечной форме; передача – это отправка данных через пространство или время; интерпретация – акт получения переданных данных и встраивание их в современный контекст. Историческое исследование всегда располагается в треугольнике запись–передача–интерпретация. В этой статье я рассматриваю сближение философии истории с теорией коммуникаций, не только чтобы расширить наше понимание истории коммуникаций, но и чтобы показать, насколько важны проблемы коммуникации для исторического исследования. История коммуникаций – это не просто вспомогательная историческая дисциплина; она ставит под вопрос сам наш подход к истории.
Историки прекрасно чувствуют разницу между непосредственным и опосредованным. В их задачу входит оценка подлинности документа, времени его создания, выяснение источника, авторства, принадлежности его к той или иной традиции и так далее. Первый вопрос историка к документу – не «Что в нем сказано?», а «Откуда он взялся?» или даже «Как он здесь оказался?». Сам факт того, что документ (до сих пор) существует, может оказаться наиболее информативным. Все историки являются исследователями коммуникаций – в том смысле, что, работая с текстами и артефактами, они изучают процессы их производства и распространения. Прошлое создается зазором между прошлым и будущим, оно образовано теми же историческими процессами, которые мы пытаемся понять. Иными словами, историки крайне чувствительны к условиям кодирования и декодирования. Историк культуры Карло Гинзбург говорит о семиотике улик, философ Поль Рикёр – о герменевтике свидетельства[3]. Оба этих интерпретационных стиля концентрируются на мелочах и случайностях. Один наблюдает за статистами, а не за звездами; другой слушает не речи, а оговорки. И Гинзбург, и Рикёр работают, как криминалисты: они ищут симптомы и косвенные улики. Историк, бросающий первый взгляд на старые документы, не будет сразу погружаться в их «содержание», он обратит внимание на их происхождение, на переплет, на порядок, в котором представлены отдельные элементы, на сгибы и помятости. Историку книгопечатанья переплет книги может показаться интересней ее содержания – так же, как исследователю вспышек холеры в Европе иногда интересней понюхать документ, чтобы уловить запах уксуса, который использовали для дезинфекции[4]. Так что и для историка средство коммуникации и есть само послание, the medium is the message.
Запись истории
Документируется, собственно, необычное. Здесь действует любимый журналистами когнитивный сдвиг: человек покусал собаку. Документы по самой своей природе сомнительны, они лишь частично отражают ход событий. Даже в повседневной речи – своего рода устной документации мыслей и поступков – невысказанного-но-понятого гораздо больше, чем фактически сказанного. В словах отливается лишь небольшая часть совместного общения. Любой документ покоится на массе незамеченного.
Гарольд Гарфинкель применяют эту модель к институциональным практикам документирования. Документы – например, медицинские записи – делаются не для того, чтобы предоставить историку точное и исчерпывающее описание. То, что человеку внешнему кажется беспорядочными записями, вполне может быть грамотной – с институциональной точки зрения – документацией. Как пишет Гарфинкель, для «плохих» медицинских записей есть «хорошие» организационные основания. Пометки психиатра не показывают, как происходит социальное взаимодействие внутри клиники; они предполагают его в качестве условия и таким образом скрывают. Если считать документы зеркалом реальности, то это будет кривое зеркало, однако вполне пригодное для того, кто умеет с ним обращаться[5]. Как раз самые важные детали часто остаются за пределами документа. Существует когнитивная экономика, а также политика и социология документации. Исторические документы, за редкими исключениями, пишутся не для историков – те лишь оказываются в роли подслушивающих (как и большинство из нас в процессе коммуникации). Эта ситуация знакома из герменевтики: мы читаем тексты, которые предназначались не нам[6].
Следует отличать документы от протокольных записей. Однажды ко мне в кабинет вошел коллега, размахивая письмом со «специальным предложением». Цинично ухмыляясь, он объявил, что ему предлагают купить фильм «Величайшие моменты в истории спорта». Я даже не сразу понял, над чем он так потешается: но ведь если это видео, то там не будет ни одного события из истории спорта до изобретения камеры, а также всего, что просто осталось неснятым. «История спорта» мгновенно сжалась до периода с 1895 года по сегодняшний день. Однако обратите внимание, что я только что допустил и более тонкую ошибку: я предположил, что существует непрерывная «история спорта», которая не зависит от способов ее фиксации. В самом буквальном смысле выбор средства коммуникации определяет исторический документ.
Археологические данные о доисторических временах – вопрос более тонкий. Большая часть находок – топоры, кинжалы, наконечники стрел и подобные им долговечные объекты. Это в основном то, что Льюис Мамфорд называл «технологиями силы», отличая их от «технологий емкостей», – к ним относятся корзины, кухонная утварь, язык, семья, водоемы и ритуалы, которые оставляют гораздо меньше следов. Орудия выживают лучше, чем слова, поступки, мысли или практика воспитания. Эта разница в способностях к сохранности, по мнению Мамфорда, дает нам искаженное и отнюдь не феминистское представление о людях как животных, пользующихся орудиями, а скажем, не о мечтающих или говорящих животных[7]. То, что время сделало с документами, должно приниматься во внимание при работе с ними – возможно, это избавит нас от идеологического рабства.
Документы – это описания, а описания в принципе не бывают исчерпывающими. Потенциальная коммуникация о событии не может быть полной. Всегда есть, что добавить; то есть документ, по определению, всегда не закончен. Каждый способный говорить человек наделен удивительной способностью составлять совершенно понятные фразы, которых до этого в истории никто не говорил; более того – каждый из нас проделывает этот невероятный трюк по нескольку раз на дню. Сходной порождающей способностью обладают документы и описания. Нет документа, который ставил бы последнюю точку в каком-либо вопросе. Из этого, разумеется, не следует, что один документ не может быть полнее другого. Мы благодарны Сэмюэлю Пипсу и Марте Бэллард за описания их миров, однако никому в голову не придет утверждать, что они рассказали все о Лондоне XVII века и штате Мэн XVIII века соответственно[8]. Мы не знаем, когда появятся и появятся ли вообще другие свидетельства, которые подтвердят, дополнят или опровергнут то, что мы знаем сейчас. Как гласит известная поговорка, прошлое России непредсказуемо. Новые старые документы переписывают старые новые. Кумранские рукописи, обнаруженные в 1947 году, перевернули наши представления о Библии. Прошлое находится в непрекращающемся становлении, как и любой объект описания.
Прошлое радикальным образом неполно, потому что исторические свидетельства сами являются частью истории. Историкам, изучающим социальное положение женщин, пришлось справляться с «отсутствием свидетельств», которое в свое время являлось главным аргументом против того, чтобы проводить подобные исследования[9]. Историки труда, детства, рабства, питания, менталитета, повседневной жизни, приватного пространства, болезней принялись раскрывать богатейший, как теперь кажется, исторический материал. Однако до 1900 года мало кто даже мечтал о том, что такая эфемерная вещь, как погода, может быть предметом реального исторического исследования. Благодаря дендрохронологии и глубинным пробам полярного льда, позволившим получить образцы атмосферы многовековой давности, история климата стала активно развивающейся дисциплиной, позволяющей ответить на многие вопросы о погоде на Земле в различные эпохи, – а это весьма значимые сведения на фоне современных проблем, связанных с глобальным потеплением. Новые свидетельства возникают в связи с обострением восприимчивости к определенным проблемам (как в случае с историей женщин) и появлением новых инструментов исследования (как в истории климата), однако, в принципе, это одно и то же. Дневник Марты Бэллард не стал бы таким ценным историческом свидетельством, не попади он в руки столь внимательной читательницы, как Лорел Тэтчер Ульрих. Невозможно априори определить, что именно окажется высказыванием, – как невозможно определить, что находится за пределами коммуникации, – поэтому потенциальное богатство прошлого неисчерпаемо.
Прошлое возникает в будущем. Вот что говорит итальянский антрополог, участвовавший в недавней эксгумации двух гуманистов Ренессанса:
«Тело – это хранилище информации, связанной с жизнью и смертью человека. Благодаря современным технологиям мы можем разрешить множество спорных вопросов последних столетий и получить ответы, которые еще несколько лет назад были недоступны»[10].
Пико делла Мирандола умер в 1494 году, однако в течение пяти веков его тело было просто разлагающимся трупом и лишь недавно превратилось в «архив». Ученые решили провести анализ ДНК, то есть по сути превратить тело в читабельный текст. Новые методы из арсенала криминалистики дали нам новые исторические документы – или, может, это старые исторические документы? Старое изменчиво не в меньшей степени, чем новое. Историк находится в той же позиции, что и очевидец: пока события разворачиваются, ни тот ни другой не знают, какая улика окажется решающей. Улика – и в области истории, и в суде – становится таковой постфактум[11]. То, что сегодня никому не нужно, завтра может стать бесценным[12].
Обращение с «историей» как с абстрактным философским понятием опасно, поскольку оно само является продуктом определенного исторического момента. И даже тезис, что прошлое рождается в будущем, сам по себе исторический. Лишь для современности, в которой прошлое стало таким фактурным благодаря успехам геологии, методам критической истории, эволюционной биологии, космологии и археологии, стало характерно столь острое осознание динамической природы исторического свидетельства. Благодаря графической революции XIX века, когда фотография, фонография, миография, кинематография, спектрография и другие техники уничтожили вековую монополию письма на сохранение культурного наследия, понятие исторического документа претерпело радикальные изменения. Новые документы порождаются автоматически, и сегодня мы имеем возможность «прочитать то, что никогда не было написано». Аналоговые медиа фиксируют и наделяют значением непроизвольные следы, не требуя их символической языковой обработки[13]. Самой современной чертой современности вполне может оказаться наше видение древности – вплоть до первой секунды после Большого взрыва; современность, вполне возможно, лучше всего проявляется не в достижениях медицины и техники, а в непрестанном переосмыслении прошлого. Мы живем с сознанием того, что еще может появиться средство свидетельствования, которое позволит превратить самые незначительные детали нашего мира в важные кирпичики исторического конструкта. Исторические свидетельства с годами могут не только разрушаться, но и, наоборот, становиться членораздельнее.
Передача истории
«Теория коммуникации» Клода Шеннона была первой попыткой разобраться в том, как отфильтровывать и расшифровывать получаемые издалека сигналы. Если отбросить математику, то перед историческим исследованием стоят схожие задачи. Пусть историю пишут победители, однако и они зависят от капризов природы и от того, захотят ли потомки сохранить знания об их победах. На передачу исторической информации оказывают влияние и культура, и природа. Недавнее исследование показало, что институты такой передачи – монастыри, библиотеки, университеты, музеи и архивы – имеют собственные интересы: политические, и не только[14]. Многое, очень многое может зависеть от аукционного каталога или королевского архивариуса! Исчезновение с исторических фотографий было знаком опалы (и, как правило, расстрела) в Советском Союзе в сталинские годы. Однако такое abolitio memoriae может быть и незапланированным. Насколько доступными современные данные окажутся через 50 лет, если уже сейчас компакт-диски почти вышли из употребления, терабайты данных на дискетах чахнут в техно-лимбе, а виниловые пластинки и видеокассеты покоятся на полках нетронутыми? Большая часть раннего кинематографа уже утрачена. Сибелиус сжег свою 8-ю симфонию в 1940-х; примерно тогда же, во время войны, Бахтин извел на самокрутки рукопись своего легендарного magnum opus. Однако прежде, чем впасть в меланхолию, давайте вспомним, что таблички с Линейным письмом Б – а это ценнейший источник для изучения древней письменности – сохранились только благодаря пожару в Кносском дворце: он превратился в своего рода печь для обжига. То же самое относится и к угаритскому языку[15]. Горячий пепел Везувия похоронил все население Помпеи, однако законсервировал сам город.
Специалисты по коммуникациям изучают механизмы возникновения тенденциозности в выпусках новостей, однако то же самое проделывается и при изучении прошлого. Критические штудии Гомера (и других греческих классиков) и Библии были важнейшей частью историографической революции на рубеже XVIII и XIX веков. Современная наука до сих пор крайне тщательно изучает способ передачи этих текстов. Еще Цицерон и Иосиф Флавий отмечали необычную композицию и способы передачи гомеровского эпоса. Для современности же характерно осознание необратимой утраты источника. В XVIII веке немецкий филолог Кристиан Готтлоб Гейне писал:
«Мы не сможем обрести “Илиаду” в том виде, в каком ее сочинил Гомер, – это очевидно. Так же и книги Моисея и Пророков мы никогда не узнаем такими, какими они вышли из-под пера их авторов»[16].
Похоронив надежду на получение подлинника, ученые принялись сравнивать разные списки и устанавливать наиболее аутентичный вариант. Иногда изначальный текст специально выдумывается – как знаменитый Q (от немецкогоQuelle – источник), синопсис евангелий от Марка, Матфея и Луки. Когда исследователи Нового Завета пытаются восстановить оригинальные слова Иисуса, они сначала выясняют, через кого они до нас дошли: «Если оригинальные реплики передавались из уст в уста, а записывались позже (а именно такова ситуация с евангелиями), то на каждом этапе передачи информация могла меняться»[17]. Таким образом, книга, которая когда-то считалась надиктованной Святым Духом, превращается для историков в лоскутное одеяло.
Любая передача никогда не происходит в вакууме. Средства передачи – не трубы, по которым течет содержание, точно так же, как время – не пустой медиум, несущий в себе прошлое. Фридрих Август Вольф (1759–1824), создатель термина «филология» и выдающийся исследователь Гомера, содействовавший развитию историко-критического метода, утверждал, что поздние списки могут оказаться более аутентичными, чем древние. Он был уверен, что текст Гомера, с которым он имел дело в 1794 году, лучше, чем списки, которые читались в Александрии двумя тысячелетиями ранее. (Он знал, что прошлое может возникать асинхронно.)
Некоторые ученые полагают, что очевидные искажения в передаче информации обладают огромной исторической ценностью – особенно учитывая, что идея о возможности передачи текста без искажений сама по себе исторична. В Средние века разницу между автором и переписчиком осознавали крайне редко, и, пожалуй, лишь изобретение печатного станка и породило саму идею «неизменного повторяемого текста»[18].
«Ошибки переписчика – описки, грамматические неправильности, перестановки и даже очевидные пропуски – могут быть ценным историческим свидетельством: реже они говорят о политической подоплеке создания конкретного текста, чаще – о литературных технологиях своего времени»[19].
Исследователи еврейских древностей долго не обращали внимания на схолии к Талмуду, сделанные великим комментатором XI века Раши, считая их каракулями; впоследствии оказались, что это ценнейший образец средневекового французского[20].
Анализ того, как свидетельство попало к нам, всегда является ключевой частью систематического исследования. Можно сказать, что любое исследование – это исследование средств коммуникации. Это ярко проявляется в эволюционной биологии и космологии – двух областях знания, которые изучают далекое прошлое и находят ключи для истолкования именно в процессах передачи данных. В «Происхождении видов» Дарвина (1859) есть глава «О несовершенстве геологических свидетельств», где анализируется дефицит данных о переходных звеньях между видами. Он утверждает, что их следов в окаменелостях нет не потому, что их не было, а потому, что мы имеем дело с неполными или искаженными данными. Следы истории биосферы уничтожаются самыми разными способами – от эрозии почвы до извержения вулканов. Как и Гарфинкель, Дарвин читает свидетельства, соотнося их со сформировавшими эти свидетельства процессами. Пытаясь обосновать свою теорию катастрофической нехватки данных, Дарвин говорит, что имеющиеся в ней дыры относятся лишь к способам передачи информации о прошлом, а не к самому прошлому. Если бы все свидетельства сохранились, мы увидели бы переходные звенья между видами. Искать же их в геологических источниках – все равно, что ждать видеороликов о древних олимпиадах в фильме о величайших моментах в истории спорта.
В космологии возможные сбои в передаче данных сами по себе несут важную информацию об истории вселенной. Когда мы смотрим в далекий космос, мы на самом деле смотрим в далекое прошлое. Видимый нами свет покинул свой источник миллиарды лет назад. Поскольку вселенная расширяется, свет, прошедший наибольшее расстояние, должен был испытать на своем пути наибольшие помехи. В соответствии с эффектом Доплера волны от объекта, удаляющегося от наблюдателя, удлиняются, то есть свет более далеких объектов смещается к красной – длинноволновой – части спектра. Этот сдвиг позволяет вычислить скорость и – косвенным образом – возраст таких объектов. Чем раньше появился светящийся объект, тем быстрее он будет удаляться, поскольку в начале Большого взрыва скорость расширения вселенной была максимальной. Чем дальше объекты, которые мы наблюдаем в космосе, тем они краснее и древнее. Вселенная вывернута наизнанку: ее окраины моложе центра. (Но для нас они старше.) Астрономы – например, Эдвин Хаббл – не стали отбрасывать красное смещение как ошибку передачи, поскольку посчитали, что само это искажение может оказаться свидетельством об истории вселенной. Хаббл научился читать это искажение как индекс прошлого. Сейчас красные смещения стали основным способом измерения возраста далеких небесных объектов. Это та же интерпретативная стратегия, что и изучение схолий в комментариях Раши[21].
История и коммуникация не свободны от свойственных XIX веку мечтаний о полной и однозначной передаче информации. Говоря очень условно, идеал историцизма – доминирующей с тех времен историографической доктрины – это путешествие во времени, имеющее своей целью идеально точную реконструкцию старого мира, создающую у историка ощущение полного погружения в него. В спиритуализме, определявшем в тот период популярные представления о коммуникации, идеалом считалась телепатия, то есть полное единение двух умов. Оба этих идеала стремятся найти средство коммуникации, которое было бы трансцендентно любым возможным помехам. Оба идеала возникают в ответ на все более усложняющиеся способы коммуникации и расширяющийся аппарат исторического исследования. Критический метод, возникший в Германии на рубеже XVIII и XIX веков, наоборот, постулирует, что документы, источники и архивы никоим образом не являются прозрачными или нейтральными каналами коммуникации. Историческое исследование эпохи модерна на определенном этапе всегда рефлексирует об условиях собственной (не)возможности. Критика источников – краеугольный камень исторического метода, и любой историк охотно признает, что прошлое в конце концов недоступно. Люди эпохи модерна в начале ХХ века были вынуждены прибегать к критике источников по мере появления в их жизни телеграфа, телефона и экспресс-почты. Они учились отделять технические факторы (например, задержки в доставке) от коммуникативных решений (например, отказ отвечать на письмо). Разрушив пространственно-временной континуум, электрические и прочие медиа одновременно делали далекое близким и уничтожали прежнее понятие интимного. Наше понимание истории и коммуникации отражает и присущую модерну надежду на трансценденцию, и отчаяние по поводу ее недостижимости.
Раскритиковать эти мечтания – задача несложная, однако передача информации в том или ином виде остается крайне важной темой для историков и теоретиков коммуникации. «Возможность ошибки – это отправная точка в интеллигибельном порядке вселенной», – говорил великий, хоть и забытый теперь Джосайа Ройс[22]. Стремление к корректной передаче информации – это, скорее, этическая позиция, связанная с уважением к инаковости истории, а не попытка добиться эпистемологической полноты и прозрачности. Отрицать Холокост не только глупо, но и безнравственно. Речь здесь идет не о дефекте познания, а о несправедливости. Исследуя прошлое, мы имеем дело с самым существенным и тонким видом коммуникации – с общением между живыми и мертвыми[23]. Задача историка не в том, чтобы убивать мертвых. Он должен воскрешать их в памяти снова и снова и следить за тем, чтобы наш мир был всегда наполнен новыми старыми вещами. В этом глубокий этический смыл, объединяющий изучение истории и коммуникацию.
Интерпретация истории
В истории немало моментов, сопровождающихся избыточной информацией, моментов информационной апоплексии, – это дело известное. Однако мы – отчасти благодаря Интернету – живем в эпоху обостренного архивного сознания. Перед историками, по выражению Майкла Поллана (употребленного, правда, в другом контексте), стоит «дилемма всеядного»[24]. Любое исследование потенциально бесконечно. Фрактальная геометрия показывает, что масштаб рассмотрения – вещь условная. Длина береговой линии Британии – это производная длины измерительного шеста, которым мы пользуемся[25]. Представьте отчаяние аспиранта, который понимает, что каждая фраза в его диссертации может превратиться в еще одну диссертацию, а его собственная диссертация может оказаться одной-единственной фразой в диссертации кого-то еще.
Задокументированное – лишь малая часть произошедшего, а сохранившееся – лишь малая часть задокументированного, при этом саму интерпретацию можно, пожалуй, считать, зоной наибольшей избирательности. (Конечно же, отбор может быть не только редукционистским; запись, передача и интерпретация могут и сильно преувеличивать «то, что было на самом деле».) У нас нет другого выбора, кроме как выбирать, потому что наше внимание конечно, а сами мы смертны. Можно писать большую историю маленьких вещей: гульфика, соли, подписи – или маленькие истории больших вещей: времени или первой секунды Большого взрыва, но историю всего написать невозможно. Выборка – это не только процедурный вопрос, определяющий подход к данным, это вопрос экзистенциальный: посредством выборки решается, на что человек будет тратить свою жизнь. Интерпретация – это отчасти решение логической задачи по распределению времени, пространства и сил. Писать историю – одно из самых исторических занятий. Наша принадлежность к конкретной исторической ситуации определяет, как мы пишем, гораздо сильнее, чем нам кажется.
«Антропный принцип» в космологии подчеркивает именно эту связь понимания с исторической ситуацией. Согласно этому принципу, знание возможно только в определенного вида вселенной: это должна быть достаточно старая и остывшая вселенная, способная произвести комплекс химических элементов, без которых разумная жизнь невозможна. То есть сама возможность наших знаний о вселенной требует наличия пригодной для жизни вселенной. Когда вселенная становится достаточно старой, в ней может зародиться жизнь, способная ее понимать; то есть для этого она должна быть остывшим, пустым, темным местом (пригодным для существования органической основы жизни). «То, что мы в принципе можем наблюдать, ограничено условиями нашего существования как наблюдателей»[26]. Антропный принцип указывает на совпадение нашей экзистенциальной ситуации и эпистемологического ресурса. Как историки вселенной мы сами являемся частью ее истории. Возникновение историков возможно лишь на определенном этапе истории вселенной. Наша восприимчивость к сигналам из далеких точек в пространстве и времени связана с нашим положением в пространстве и времени. Наша способность считывать эти сообщения отчасти конституирована тем же самым историческим процессом, который эти сообщения и породил. У историков есть доступ к области исторического, который им предоставила сама история. Находясь в рамках этих ограничений, историки раз за разом вынуждены совершать непростой выбор. События могут обладать внутренней неопределенностью. Неопределенность прошлого происходит не только от ограниченности нашей способности видеть – она связана с неопределенностью происходящего. Мы можем воображать более совершенный аппарат документирования, способный ухватить движение каждой молекулы, однако на деле он позволит нам увидеть лишь фундаментальную нестабильность вещей: чем лучше мы документируем, тем менее они определенны – таков урок, который преподает нам квантовая физика. Реальность может быть столь же туманной, как и текст, а текст – столь же непостижимым, как реальность. Описание оказывается неисчерпаемым не только потому, что язык производит генерализирующие эффекты, но и потому что сама вселенная неполна. Мы сами часто не вполне понимаем, что говорим, – но и вселенная, вероятно, не до конца уверена в себе.
Эпилог
Если история – это история коммуникаций, то нам предстоит большая работа. Одна из осей расширения – само время. Инниса часто цитируют, однако мало кто разделяет его интерес к сравнению старых и новых цивилизаций. Доисторическая эпоха дает богатый материал, которым раньше занимались исключительно антропологи: доместификация огня, институт родства, телесные и голосовые техники, речь и письмо. Одомашнивание животных и растений, приготовление пищи и воспитание детей, навигация и исчисление времени, ритуалы и искусство памяти – все это важнейшие части долгой истории коммуникаций. Общий архив человечества – с религией, философией, юриспруденцией, литературой и искусством – это богатейшее собрание медиапрактик. Различные истории коммуникаций за пределами Европы и Северной Америки еще ждут своих историков. Глобализация академических коммуникаций в современном мире стимулирует возникновение глобального прошлого. Крен в междисциплинарность может помочь нам преодолеть замкнутость гуманитарных и общественных наук и написать историю точной науки и технологии. Метафизика, говорил Пирс, – это обезьяна математики, а физика и математика – это во многом тайная история коммуникации. Наконец, мы должны вслед за Иннисом расширить наше изучение медиа[27]. Вот лишь небольшой их список: астролябия, башня, воск, гласные, день, единица, емкость, журнал, зонтик, имя, йоктосекунда, клавиатура, лучи, метроном, ноль, охота, подпись, рог, стекло, точка, ультразвук, формальдегид, хор, цепь, читающая машина, шкаф, щебень, электрод, юбка, язык. У истории коммуникации исключительно богатое будущее[28].
Перевод с английского Петра Серебряного
[1] См. краткий анализ этой истории в моей статье: Peters J.D. Communication, History of the Idea // Donsbach W. (Ed.). International Encyclopedia of Communication. Oxford, 2008.
[2] Innis H.A. The Bias of Communication. Toronto, 1949. P. 33.
[3] Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Он же. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история. М., 2004; Ricoeur P. The Hermeneutics of Testimony // Idem. Essays in Biblical Interpretation. London, 1981.
[4] Оба примера взяты из статьи: Grafton A. Dreams of a Universal Library // The New Yorker. 2007. November 5. P. 50–54.
[5] Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии. СПб., 2007. Гл. 2, 3, 6.
[6] Ricoeur P. Hermeneutics and the Human Sciences. Cambridge, 1981.
[7] Мамфорд Л. Миф машины. Техника и развитие человечества. М., 2001; см. также: Zoe S. Container Technologies // Hypatia. 2000. Vol. 15. P. 181–201. Мамфорду было бы приятно узнать, что женщины-историки, проанализировав ДНК, опровергли старый археологический миф о том, что тело, захороненное с оружием, всегда мужское.
[8] Ulrich L.T. A Midwife’s Tale: The Life of Martha Ballard, Based on Her Diary, 1785–1812. New York, 1990. P. 24.
[9] Idem. Well-Behaved Women Seldom Make History. New York, 2007. P. XXII, 42–43, 208–220, passim.
[10] Researchers exhume 2 Renaissance writers(http://usatoday30.usatoday.com/news/topstories/2007-07-27-252902785_x.htm).
[11] Peters J.D. Witnessing // Media, Culture and Society. 2001. Vol. 23. P. 707–724.
[12] Thompson M. Rubbish Theory: The Creation and Destruction of Value. Oxford, 1979.
[13] Kittler F.A. Gramophone, Film, Typewriter. Stanford, 1999.
[14] Из недавних исследований см.: Ernst W. Das Rumoren der Archive. Berlin, 2002.
[15] Powell B.B. Writing and the Origins of Greek Literature. Cambridge, 2002. P. 105.
[16] Цит. по: Grafton A., Most G.W., Zetzel J.E.G. Introduction // Wolf F.A. Prolegomena to Homer. Princeton, 1985. P. 13.
[17] Fredriksen P. From Jesus to Christ: The Origins of the New Testament Images of Jesus. New Haven, 1988. P. 5.
[18] Маклюэн М. Галактика Гутенберга. Становление человека печатающего.СПб., 2013.
[19] Howell M., Prevenier W. From Reliable Sources: An Introduction to Historical Methods. Ithaca, 2001. P. 62.
[20] Blondheim D.S. Les gloses françaises dans les commentaires talmudiques de Raschi. Baltimore, 1937. Vol. 2.
[21] Я развиваю этот тезис в статье: Peters J.D. Space, Time, and Communication Theory // Canadian Journal of Communication. 2003. Vol. 28. P. 397–411.
[22] Royce J. The Religious Aspect of Philosophy. Gloucester, 1965.
[23] Беньямин В. О понятии истории // Новое литературное обозрение. 2000. № 46.
[24] Pollan M. The Omnivore’s Dilemma: A Natural History of Four Meals. New York, 2006.
[25] Mandelbrot B. How Long is the Coast of Britain: Statistical Self-Similarity and Fractional Dimension // Science. 1967. Vol. 156. P. 636–638.
[26] Barrow J.D. The Constants of Nature. New York, 2002. P. 160–176; цитата из Брэндона Картера – на с. 162.
[27] Подробнее см. мою статью: Peters J.D. Strange Sympathies: Horizons of German and American Media Theory // Kelleter F., Stein D. (Eds.). American Studies as Media Studies. Heidelberg, 2008.
[28] Я глубоко признателен Георгине Борн, Сэмюэлю Маккормику, Бенджамину Петерсу, Питеру Симонсону и Джоффри Уинтроп-Янгу за их комментарии и уточнения.
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter