Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Газовый форс-мажор объявлен в Китае

Китайская CNPC объявила форс-мажор на весь импорт газа, сообщил Bloomberg, ссылаясь на источники. Из-за эпидемии коронавируса в Китае настолько упало потребление голубого топлива, что госкомпания прекратила даже отбор газа из хранилищ. Ранее от грузов СПГ отказался крупнейший импортер газа в Китае госкомпания CNOOC.

По данным Bloomberg, дочерняя компания CNPC PetroChina Co. предпринимает экстренные шаги и планирует пока на короткий срок отменить все поставки импортного СПГ и трубопроводного газа в Китай. Ранее госкомпания пыталась поменять сроки доставки законтрактованных грузов СПГ. Источник Bloomberg сообщил, что, по крайней мере, один поставщик СПГ уже получил соответствующую информацию. В CNPC агентству отказались комментировать ситуацию.

Крупнейшими поставщиками СПГ в Китай выступают Австралия, Катар и Малайзия. Импортируется СПГ также из России. Как заявили ТАСС в НОВАТЭКе, отгрузки продукции с проекта «Ямал СПГ» осуществляются в плановом режиме в соответствии с заключенными договорами, включая поставки в азиатском направлении. «Все стороны добросовестно исполняют взятые на себя обязательства», — подчеркнули в компании.

Судя по информации Bloomberg, приостановка импорта газа в Китай коснется и трубопроводного импорта, в том числе из Туркмении и России. Однако в «Газпроме» ТАСС рассказали, что уведомлений пока не получали, поставки по «Силе Сибири» идут в штатном режиме.

Ранее в китайской CNPC сообщили о прекращении отбора газа из искусственных хранилищ, так как эпидемия коронавируса резко снизила экономическую активность.

Аналитики ICIS проводят параллель между эпидемией коронавируса и вспышкой SARS в 2003 году, когда ВВП Китая снизился на 0,5%. По их прогнозу, вирус снизит внутренние продажи СПГ с китайских терминалов. В результате китайским компаниям грозит переизбыток запасов следующие несколько месяцев и им придется или отказываться от законтрактованных грузов, или перепродавать их в другие места.

По итогам 2019 г., доходы машиностроительной промышленности Китая составили 21,76 трлн юаней ($3,11 трлн). Это на 2,46% больше по сравнению с уровнем 2018 г. Темпы роста данного показателя были на 1,39% ниже, чем в среднем по стране.

Замедление роста доходов обусловлено вялой динамикой в автомобильном секторе, полагают эксперты Китайской федерации машиностроительной промышленности. Прибыль автомобильного сектора КНР в прошлом году упала на 15,3% в годовом сопоставлении. В то же время доходы сократились на 1,66%.

Ранее сообщалось, что по итогам января 2020 г., в Китае проданы 1,94 млн автомобилей. Это на 18% меньше, чем в январе 2019 г. За первый месяц текущего года в КНР выпущены 1,78 млн автомобилей. Объем производства упал на 24,6% в годовом сопоставлении. Сокращение показателей обусловлено вспышкой эпидемии, вызванной коронавирусом нового типа.

В частности, за январь 2020 г. в стране объемы продажи пассажирских автомобилей сократились на 20,2%, а их производства – на 27,6% относительно уровня первого месяца прошлого года. В то же время реализация экомобилей на чистых источниках энергии рухнула на 54,4%, а их выпуск – на 55,4% в годовом сопоставлении.

По итогам января 2020 г., на китайский рынок поставлены 5,47 млн смартфонов с поддержкой 5G. Об этом сообщило Министерство промышленности и информатизации КНР.

В целом за первый месяц текущего года на рынок Китая поставлены 20,81 млн смартфонов. Из этого объема 88% приходится на гаджеты китайских брендов.

Ранее сообщалось, что в 2019 г. поставки мобильных телефонов в Китае составили 389 млн штук. Это на 6,2% меньше, чем в 2018 г. Только за декабрь прошлого года в Поднебесной поставки гаджетов упали на 14,7% в годовом сопоставлении – до 30,44 млн мобильных телефонов.

На устройства, поддерживающие формат связи 4G, в общем объеме производства мобильных телефонов в стране пришлось 359 млн единиц. При этом за 2019 г. в Китае выпущено 13,77 млн телефонов с 5G.

В частности, за прошлый год поставки смартфонов снизились на 4,7% в годовом сопоставлении – до 372 млн единиц. На них пришлось 95,6% от всего объема валовых поставок в 2019 г.

По итогам прошлого года, в КНР поставки мобильных телефонов, выпущенных китайскими брендами, достигли 352 млн единиц. Они составили 90,7% от общего объема поставок за год.

Более 75% китайских листинговых компаний, отчитавшиеся о доходах в 2019 г., заявили о росте прибыли. Таким образом из 296 компаний 223 нарастили прибыль. Таковы официальные данные.

В частности, чистая годовая прибыль 13 китайских компаний превысила 10 млрд юаней ($1,4 млрд). У 16 компаний прибыль выросла более чем в два раза по сравнению с предыдущим годом.

По предварительным оценкам, увеличение чистой прибыли листинговых компаний Поднебесной в основном объясняется существенным ростом их выручки от основных сфер деятельности, более высоким коэффициентом валовой прибыли по ключевым продуктам и продажей прав акционеров и других активов.

Ранее сообщалось, что к концу января 2020 г. в Китае 160,6 млн индивидуальных инвесторов открыли счета для торговли акциями на фондовом рынке страны. В то же время на фондовом рынке Поднебесной появились 383 300 институциональных инвесторов. При этом на рынке А-акций к концу января насчитывалось 159,6 млн индивидуальных игроков, а на рынке В-акций – 2,4 млн.

По итогам первого месяца текущего года, на акционерном рынке КНР было зарегистрировано более 800 000 новых инвесторов.

По итогам 2019 г., на китайском технологическом рынке заключены 484 000 сделок. Это на 17,5% больше, чем в 2018 г. Их общий объем достиг 2,24 трлн юаней ($318,6 млрд) с приростом на 26,6% в годовом сопоставлении, заявило Министерство науки и технологий КНР.

Емкость китайского рынка технологий впервые в истории превысила 2 трлн юаней. Из этой суммы на долю технических услуг пришлось 1,24 трлн юаней. Данный показатель на 28,9% больше, чем годом ранее.

Среди всех технологий наибольший прирост коммерческой стоимости в размере 82,7% отмечен в сфере новых источников энергии и высокоэффективных технологий.

Напомним, что по итогам января-ноября 2019 г., объем капиталовложений в основные фонды Китая достиг 53,37 трлн юаней ($7,63 трлн). Это на 5,2% больше, чем за январь-ноябрь 2018 г. За одиннадцать месяцев текущего года инвестиции государственного сектора Поднебесной увеличились на 6,9%, а частного сектора – на 4,5% в годовом сопоставлении. В частности, капиталовложения в сфере высокотехнологичного производства и услуг выросли в среднем на 14%.

Инвестиции в основные фонды представляют собой капитал, вложенный в инфраструктуру, недвижимость, машиностроение и другие физические активы.

В течение последней недели февраля 2019 г. в Шанхае заключены договоры по 21 проекту с участием иностранного капитала. Финансовая емкость контрактов превысила $1,7 млрд. Проекты планируется реализовать в сферах управления производственно-сбытовой цепью, интеллектуального производства, выпуска изделий медицинского назначения и управления активами.

Главными инвесторами по зарегистрированным сделкам выступают лидирующие в данных отраслях предприятия из США, Сингапура, Великобритании, Японии и Швейцарии. В частности, среди предприятий-инвесторов есть компания Air Products. Она планирует увеличить на $470 млн вложения в проекты управление активами на рынке Китая.

Ранее сообщалось, что в Шанхае 54% зарубежных компаний полностью возобновили производство. По данным Шанхайской ассоциации иностранных инвестиций, еще более 30% компаний возобновили деятельность частично.

Совсем не работают более 10% иностранных предприятий. Всего в Шанхае находятся производства 50 000 зарубежных компаний. Среди тех, кто возобновил деятельность в Шанхае, – производитель игрушек LEGO и немецкий автоконцерн BMW.

Американская торговая сеть Costco начала строительство нового магазина в китайском Шанхае. Это будет вторая торговая точка Costco на территории материковой части Китая.

Новый торговый комплекс расположится в престижном деловом районе Пудун, неподалеку от шанхайского Disneyland Park. Магазин займет территорию в 47 320 кв. м. Общая площадь внутренних помещений составит 143 000 кв. м. Инвестиции в проект запланированы в объеме 2,6 млрд юаней ($371,2 млн).

Как сообщалось, в конце августа 2019 г. Costco открыла первый магазин во внутренних районах Китая. Торговая точка начала работу в Шанхае. Супермаркет площадью 14 000 кв. м предлагает широкий ассортимент товаров, включая бытовую технику, свежую еду, предметы первой необходимости, товары для путешествий и тому подобное.

Чтобы совершать покупки, клиенты должны уплатить членские взносы в размере 299 юаней ($42) ежегодно. Как правило, товары в Costco скомплектованы в упаковки больших объемов и продаются по более низким ценам, чем в обычных магазинах. Так, непродовольственные товары в Costco на 30-60% дешевле рыночных, а продовольственные – на 10-20%.

Costco начала операции трансграничной электронной торговли на рынке внутренних районов Китая более пяти лет назад.

Тяньцзинь запустил прямые автодорожные грузоперевозки в Европу

Проект "Россия-Китай: Главное". Китайский город Тяньцзинь запустил прямые автодорожные грузоперевозки в Европу.

Первый грузовик отправился в среду и прибудет в Германию, преодолев более 10 тысяч километров, примерно через 14 дней. Доставка грузов автотранспортом стоит на 40% меньше, чем авиаперевозки.

Под влиянием вспышки эпидемии коронавируса нового типа многие зарубежные грузоперевозчики отменили или сократили объем своих транспортных услуг по воздушным и морским маршрутам в Китай. В связи с этим решено открыть сервис автодорожных грузоперевозок.

В АБР назвали возможный размер ущерба экономике Азии от коронавируса

Общие потери для экономики стран Азии из-за распространения коронавируса могут составить до 347 миллиардов долларов, говорится в анализе Азиатского банка развития (АБР), обнародованном в пятницу на сайте банка.

"Диапазон сценариев, исследованных в анализе, предполагает глобальное воздействие в диапазоне от 77 до 347 миллиардов долларов, или от 0,1% до 0,4% мирового валового внутреннего продукта", - говорится в сообщении представительства АБР в Узбекистане, распространенном для СМИ в связи с подготовленным исследованием.

В АБР полагают, что продолжающаяся вспышка вируса COVID-19 окажет значительное влияние на развивающиеся азиатские страны, включая резкое снижение внутреннего спроса, сокращение в сфере туризма и деловых поездок, торговых и производственных связей, перебои с поставками и воздействие на здоровье.

По расчетам экспертов банка, при умеренном сценарии, когда меры предосторожности и ограничения начинают ослабевать к маю, потери могут составить 156 миллиардов долларов, или 0,2% мирового ВВП. При этом потери Китая составят 103 миллиарда долларов, или 0,8% ВВП страны. Остальная часть Азии потеряет 22 миллиарда долларов, или 0,2% своего ВВП.

Власти Китая 31 декабря 2019 года проинформировали Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о вспышке неизвестной пневмонии в городе Ухань в центральной части страны (провинция Хубэй). Специалисты установили возбудителя болезни - это новый коронавирус. ВОЗ признала вспышку чрезвычайной ситуацией международного значения и дала заболеванию официальное название - COVID-19. Число зараженных в материковом Китае превысило 80,5 тысячи человек, скончались 3042, излечились более 53,7 тысяч. По последним данным ВОЗ, за пределами КНР скончались 267 человек.

В Пекине рассказали о восстановлении сельского хозяйства КНР

Весенняя вспашка постепенно входит в график - есть все шансы, что урожай будет собран сполна. Об этом говорили в четверг на пресс-конференции Госсовета КНР.

Начальник отдела по вопросам управления промышленного семеноводства Чжан Яньцю отметил, что после начала эпидемии поставки средств сельхозпроизводства столкнулись с перебоями. Было подготовлено открытие "зеленого коридора" - транспорт с аграрной техникой, семенами и пр. на борту проходит без очереди, проверок и платежей.

В Минсельхозе также работают над возобновлением работы производителей сельхозтехники и необходимой для сельского хозяйства продукции. Доля вновь приступивших к работе 362 ключевых семеноводческих компаний достигла 92%, а их производственная мощность достигла 62%.

Utair сократила число рейсов в Милан из-за коронавируса

"ЮТэйр" временно сократит количество перелетов между Москвой и Миланом из-за ситуации с коронавирусом в Италии.

"С 6 по 17 марта включительно авиакомпания оставляет в расписании два рейса в неделю: по средам и воскресеньям", — уточняется в сообщении.

Подчеркивается, что это делается для безопасности пассажиров.

Клиентам, чьи рейсы отменились, предложат вылететь в другие даты или вернут деньги. Авиакомпания бесплатно обменяет или компенсирует траты даже на невозвратные билеты.

Ранее о возможности вернуть невозвратные билеты заявили в "Победе" и "Уральских авиалиниях".

По последним данным, общее число заболевших Covid-19 превысило 98 тысяч, 3387 умерли. Первые строчки по количеству заразившихся занимают Китай, Южная Корея, Италия и Иран. Роспотребнадзор рекомендовал воздержаться от поездок в эти страны. В Италии зафиксированы 3858 случаев, жертв — 148.

Экономист прокомментировал данные по "секретному" экспорту России

Экспорт из России по скрытым разделам таможенной статистики превысил 55 млрд долларов, сообщают СМИ. В эфире радио Sputnik экономист Владимир Рожанковский прокомментировал эти цифры.

Экспорт из России товаров скрытых категорий таможенной статистики превысил 55 млрд долларов, сообщает РБК со ссылкой на открытые данные Федеральной таможенной службы (ФТС).

В товары скрытых категорий входят оружие и боеприпасы, военная техника, самолеты и космические аппараты, природный газ и прочее.

Согласно данным, "секретный" экспорт в 2019 году составил 13% общего экспорта российских товаров, равного 422,8 млрд долларов. Уточняется, что три четверти поставок составил трубопроводный газ, а остальное - вооружения, самолеты и изотопы.

Крупнейшими импортерами российской оборонной продукции, включая небольшую долю гражданской авиации, и химических соединений, являются Египет, Алжир, Китай, Индия и США.

Среди импортеров изотопов первое место занимают Соединенные Штаты. Следом по импорту секретных химических соединений из России идет Швеция.

По данным ФТС "секретный" экспорт в 2019 году сократился на 13%.

В эфире радио Sputnik экономист Владимир Рожанковский прокомментировал эти данные.

""Секретные" поставки, разумеется, не являются противозаконными. Это контракты, которые подписываются на соответствующих мероприятиях, например, на авиасалонах. Соответственно, контракты исполняются, и это тоже является предметом экспорта, но по понятным соображениям их детали, как правило, не разглашаются. Поскольку это – не биржевые товары, мягко говоря. Данные по объему "секретного" экспорта снижаются, потому что рубль падает. Я думаю, что это – основная причина", – сказал Владимир Рожанковский.

Медведев оценил влияние коронавируса на мировую экономику

Мировая экономика просела, ситуация с коронавирусом оказывает влияние и на РФ, и на Казахстан, непонятно, как долго это будет продолжаться, заявил в пятницу заместитель председателя Совета безопасности РФ Дмитрий Медведев.

"Всем известно, что мировая экономика просела, просела китайская экономика. Как долго это будет продолжаться, мы не знаем, но это, так или иначе, оказывает влияние на экономику РФ и Казахстана. Имею в виду, что наши страны близкие, у наших стран близкий экономический потенциал, мы торгуем энергоносителями. Состояние дел на этих рынках тоже достаточно сложное, я бы сказал, довольное волатильное", - сказал Медведев журналистам по итогам переговоров в Нур-Султане.

Власти Китая 31 декабря 2019 года проинформировали Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о вспышке неизвестной пневмонии в городе Ухань в центральной части страны (провинция Хубэй). Специалисты установили возбудителя болезни - это новый коронавирус. ВОЗ признала вспышку чрезвычайной ситуацией международного значения и дала заболеванию официальное название - COVID-19.

Число зараженных в материковом Китае превысило 80,5 тысячи человек, скончались 3042, излечились более 53,7 тысяч. По последним данным ВОЗ, за пределами КНР скончались 267 человек.

Чеснок в России в феврале подорожал на 11%

Чеснок в России в феврале подорожал на 11,1%, цены на огурцы и помидоры выросли на 19,5% и на 12,4% соответственно, сообщается в материалах Росстата.

"Заметно подорожали отдельные виды плодоовощной продукции: свежие огурцы – на 19,5%, помидоры – на 12,4%, чеснок – на 11,1%, виноград – на 8%. Одновременно продолжилось снижение цен на апельсины – на 1,6%", - сообщает ведомство. Больше всего, на 5,9%, среди продовольственных товаров подешевели куриные яйца. Снижение цен отмечалось в подавляющем большинстве регионов. Более всего яйца подешевели в Тыве и Иркутской области - на 17,9% и 17,5% соответственно.

"Среди остальных продовольственных товаров на 1-2,7% снизились цены на свинину, баранину, мясо птицы, рис шлифованный, пшено, на 0,9% - продукцию предприятий общественного питания быстрого обслуживания (сэндвич типа "Гамбургер"), на 0,4% – рыбу мороженную неразделанную", - говорится в сообщении.

В свою очередь, на 0,8-1,2% выросли цены на живую и охлажденную рыбу, гречневую крупу-ядрицу, макаронные изделия из пшеничной муки высшего сорта, вермишель, питьевое цельное стерилизованное молоко 2,5-3,2% жирности, овощные консервы для детского питания, виноградные вина.

Центр отраслевой экспертизы Россельхозбанка предполагал, что одним из возможных последствий распространения коронавируса в Китае для российских потребителей в случае отказа от импорта китайских продуктов может стать дефицит чеснока. Доля поставок этого продукта на российский рынок они оценивали в 80%. Минсельхоз не согласился с такими ожиданиями: дефицита чеснока в России из-за китайского коронавируса не будет, российские аграрии справятся с его производством, сообщал журналистам замминистра сельского хозяйства РФ Максим Увайдов.

Рост цен на тепличные овощи в 2020 году является сезонным и в целом соответствует ожиданиям экспертов: глава ассоциации "Теплицы России" Алексей Ситников говорил ранее журналистам, что снижение цен в сегменте в 2019 году может в 2020 году смениться ростом в пределах 5%. По его мнению, доля производства томатов в 2020 году вырастет благодаря запуску новых теплиц, но объем производства огурцов сохранится или увеличится ненамного.

Итоги 2019 года на российском рынке ПК

IDC подвела итоги исследования российского рынка персональных компьютеров за четвертый квартал 2019 годa. По данным IDC PC Quarterly Tracker, в Россию за этот период было поставлено около 1,7 млн настольных и портативных ПК, что на 7,7% больше показателей аналогичного периода 2018 года.

По итогам года российский рынок персональных компьютеров сократился на 7,8% до 5,34 млн штук по сравнению с предшествующим годом. Первую строчку лидеров занимает HP Inc. (22,8% от всех поставленных за год ПК). Далее следуют Lenovo (18,8%), Acer (17%), ASUS (11,4%) и Apple (5,3%).

"В 2019 году сегмент потребительских устройств переживал не лучшие времена. У российских потребителей вызывала беспокойство ситуация с реальными располагаемыми денежными доходами. В коммерческом сегменте наблюдалась позитивная динамика в поставках благодаря большому количеству проектов и обновлению парка ПК на фоне завершения поддержки Windows 7", — отмечает Наталья Виноградова, менеджер программ исследований IDC Россия.

Поставки настольных ПК в четвертом квартале увеличились на 5,1% относительно прошлого года и составили 564 тысячи штук. HP Inc., Acer и Lenovo возглавляют список лидеров в сегменте десктопов. Замыкают пятерку лидеров iRU (4-е место) и Dell (5-е место).

Сегмент ноутбуков по итогам квартала увеличился на 9% по сравнению с показателями аналогичного периода 2018 года. Поставки составили 1,1 млн штук. Наибольшие количества ноутбуков, поставленных на российский рынок за отчетный период, выпущены под брендом Lenovo, HP Inc. и Acer. ASUS и Dell также вошли в пятерку ведущих поставщиков в данном сегменте рынка.

"Негативная ситуация с коронавирусом, временным простоем фабрик в Китае и нарушением логистических цепочек поставок оборудования и компонентов учтена в прогнозе рынка на 2020 год. Даже наиболее позитивный сценарий все равно подразумевает трудности с поставками во втором и третьем кварталах", — комментирует Наталья Виноградова, менеджер программ исследований IDC Россия.

"Аэрофлот" сократит рейсы в Китай, Корею, Вьетнам и Италию

Авиакомпания "Аэрофлот" сокращает число рейсов в города Китая, Кореи, Вьетнама и Италии в связи со снижением спроса на фоне коронавируса, сообщается на сайте компании.

"Аэрофлот временно вносит изменения в расписание полетов в города Китая, Кореи, Вьетнама и Италии, в связи со снижением спроса", - говорится в сообщении.

Так, в период с 10 по 28 марта компания отменяет рейсы SU2406/2407 и SU2416/2417, следующие по маршрутам Шереметьево – Рим – Шереметьево и Шереметьево – Милан – Шереметьево. Но в этот период по первому маршруту будут продолжать следовать рейсы SU2402/2403, SU2418/2419, SU2408/2409 и SU2404/2405, а по второму - SU2410/2411 и SU2414/2415. Также с 10 по 19 марта и с 23 по 27 марта будет отменен рейс SU2412/2413 Шереметьево – Милан – Шереметьево, но три других рейса, SU2410/2411, SU2612/2613 и SU2414/2415, в этом направлении продолжат летать.

Кроме того, с 10 по 26 марта сокращается частота полетов в столицу Республики Кореи, рейс SU250 Шереметьево – Сеул будет выполняться по понедельникам, четвергам, пятницам и субботам, а рейс SU251 Сеул – Шереметьево - по вторникам, пятницам, субботам и воскресеньям.

Добавляется, что с 11 по 27 марта сокращается частота полетов во вьетнамскую столицу, рейс SU290 Шереметьево – Ханой будет выполняться по вторникам, четвергам и субботам, а рейс SU291 Ханой – Шереметьево - по средам, пятницам и воскресеньям.

Кроме того, как отмечается в сообщении, пассажирам с билетами, оформленными до 6 марта по направлениям в города Китая (в том числе в Гонконг), Ирана, Италии и Южной Кореи, разрешается добровольное переоформление билета без штрафных санкций на любую дату не позднее 31 мая.

"Это сейчас единственное оружие". Мифы и правда о коронавирусе

Альфия Еникеева, Татьяна Пичугина

Число инфицированных коронавирусом по всему миру приближается к ста тысячам. Covid-19 выявили в 76 странах. Специальных препаратов против него нет, вакцины проходят клинические испытания. Одни считают, что к лету все успокоится, другие предупреждают о неизбежности пандемии. РИА Новости разбирается, насколько опасна новая инфекция и как от нее защититься.

Карантин действительно эффективен

По данным ВОЗ, эпидемия коронавируса в Китае пошла на спад. Там фиксируют чуть больше ста новых заражений в день (месяц назад было около трех тысяч). В других странах ситуация прямо противоположная: если в начале февраля за пределами КНР регистрировали несколько десятков инфицированных в день, то сейчас — больше двух тысяч. Причем за последние 48 часов эпидемия охватила еще 9 стран, в том числе Польшу и Украину.

В России официально подтвердили пока четыре случая заражения — два из них в Москве. Как сообщает Роспотребнадзор, заболевшие чувствуют себя удовлетворительно, а люди, с которыми они контактировали, определены и находятся под медицинским наблюдением — кто в больнице, кто у себя дома.

Кроме того, под контролем остаются почти семь с половиной тысяч человек, недавно приехавших из Китая, Южной Кореи и Ирана. Практически всем им рекомендовали соблюдать карантин. Однако есть несознательные граждане — только за последние пару дней из-под надзора попытались сбежать как минимум трое. И один из нарушителей — врач.

"На самом деле предприняты беспрецедентные карантинные меры и в Китае, и в России. И это сейчас единственное реальное оружие против коронавируса. Оно очень хорошо работает. Когда границы закрывают, коэффициент передачи вируса уменьшается. Если при этом все носят маски, а общеобразовательные учреждения уходят на карантин, у возбудителя просто нет возможности быстро распространиться. Если бы при сезонном гриппе мы делали то же самое, у нас не было бы никаких эпидемий", — рассказал РИА Новости заведующий лабораторией геномной инженерии МФТИ вирусолог Павел Волчков.

Носитель вируса заразен

По расчетам Лондонской школы гигиены и тропической медицины и Рабочей группы по Covid-19, чтобы остановить болезнь, нужно отследить 70-90 процентов контактов пациента. Но даже эта стратегия сработает только при условии, что новых случаев передачи вируса до появления первых симптомов болезни у его носителя — менее одного процента.

С одной стороны, пример Китая, чьи власти строгими карантинными мерами сбили прирост инфицированных, подтверждает эту теорию. С другой, те же китайские медики говорят, что бессимптомная передача коронавируса возможна. Так, одна из жительниц Уханя, приехавшая в гости к родственникам, заразила их всех. При этом у нее не наблюдалось никаких признаков заболевания, даже когда члены ее семьи уже обратились за помощью к врачам. Инкубационный период у этой пациентки составил 24 дня, что почти в два раза превышает срок карантина во многих странах.

Большинство специалистов все же ограничивают инкубационный период Covid-19 двумя неделями (в среднем — шесть с половиной дней). Вирус передается в основном воздушно-капельным путем. Один заболевший может заразить в незащищенной популяции, судя по всему, не больше трех человек.

Беременные на поздних сроках, получив инфекцию, могут не опасаться, что передадут ее будущему ребенку. Это показали китайские медики, наблюдая рожениц, которым сделали кесарево сечение.

Поцелуи и рукопожатия отменяются

Пока нет точных данных, какова доля прямых контактов при передаче SARS-CoV-2 (соответственно, неизвестно, в каком соотношении происходит инфицирование через предметы). Поэтому эпидемиологические службы, особенно в странах, наиболее уязвимых перед новой заразой, дают примерно одинаковые общие рекомендации, хотя и с учетом местных нюансов.

Так, во Франции, где уже зарегистрировано 212 случаев коронавирусной инфекции, министр здравоохранения Оливье Веран призвал соотечественников отказаться от традиционных приветственных поцелуев la bise. В Швейцарии порекомендовали избегать рукопожатий. А директор департамента пандемических и эндемических заболеваний ВОЗ Сильви Бриан в своем твиттере даже предложила несколько альтернативных способов приветствия.

Саудовская Аравия, где зафиксирован пока один случай заражения коронавирусом, временно запретила своим подданным посещать священные для мусульман Мекку и Медину.

Как правильно использовать маски

С первых дней появления нового коронавируса встал вопрос об эффективности масок. Французское Министерство социальных вопросов и здравоохранения и Центр по контролю и профилактике заболеваний США рекомендуют их как средство профилактики.

"Маски, конечно, неидеальны. Они "подсасывают" немного с боков. Но если надеть как можно плотнее, риск инфекции уменьшается на порядок. В нашей стране покупать маски пока неактуально. У нас не настолько серьезная ситуация с коронавирусом", — считает вирусолог Павел Волчков.

По мнению заведующего кафедрой микробиологии, вирусологии, иммунологии Первого МГМУ имени И. М. Сеченова академика Виталия Зверева, медицинские маски не столь надежно защищают от вирусов, как принято считать.

"Маски, продаваемые в аптеках, ограничивают проникновение вируса примерно на 20 процентов. Кроме того, повязку надо менять каждые два часа. Как только она намокает, тут же становится бесполезной. Средства защиты стоит носить в общественном транспорте, помещениях, где работает много людей. А вот на улице нет смысла. Во-первых, вероятность поймать вирус на свежем воздухе минимальна. Во-вторых, маска затрудняет дыхание, и если у людей есть проблемы с сердцем или легкими — они только усугубятся", — отметил ученый.

Роспотребнадзор для защиты от Covid-19 советует тщательнее соблюдать личную гигиену — чаще мыть руки, обрабатывать поверхности дезинфицирующими средствами, не касаться глаз, носа и рта грязными руками, а при появлении симптомов ОРВИ оставаться дома и вызывать врача. Подробные меры профилактики публикует сайт мэрии Москвы.

Какие противовирусные лекарства бесполезны

Лекарств, убивающих новый коронавирус, пока нет. За последний месяц исследователи предлагали использовать как минимум три уже существующих препарата, безопасность которых доказана.

Прежде всего речь идет о ремдесивире — нуклеозидном аналоге, помогающем против лихорадки Эбола. В начале февраля китайские ученые показали, что этот препарат успешно подавляет инфекцию на клеточных культурах. Кроме того, ремдесивир и родственные ему соединения сумели справиться с высоколетальным коронавирусом кошек. В Китае уже идут клинические испытания на людях. Неделю назад о начале тестирования на пациентах сообщили и американцы.

Другие вероятные лекарственные средства широкого спектра действия — рибавирин, ритонавир, а также препараты интерферона-бета. Их рекомендует использовать Минздрав России.

"Есть огромное количество противовирусных препаратов в виде нуклеозидных аналогов — своеобразных структурных подобий природных нуклеотидов, которые используются для синтеза РНК. Когда вирус попадает в организм, он начинает очень быстро размножаться. Следовательно, увеличивается синтез РНК. Нуклеозидные аналоги могут его блокировать и таким образом тормозить стремительное распространение вируса по организму. Но это работает, только если препараты хорошо подобраны. В случае с Covid-19 этого пока не произошло. Да, некоторые лекарства показывают небольшую эффективность, но на самом деле они могут быть крайне вредны. Потому что вирусная система очень быстро уходит от таких нуклеозидных аналогов — буквально за время инфекции одного конкретного пациента. В результате препарат перестает действовать на вирус и при этом начинает давить собственные РНК-синтетические процессы больного. Отсюда осложнения на почки, печень и всю выделительную систему. Но на данный момент ничего лучше нуклеозидных аналогов у нас нет", — отметил Павел Волчков.

Что касается разрекламированных противовирусных препаратов вроде арбидола или кагоцела, то они, по мнению исследователя, неэффективны в лечении не только коронавируса, но и вируса гриппа.

Антибиотики не помогают

"Насколько я знаю, лекарством именно от коронавируса никто серьезно не занимался, потому что он не представлял особой опасности. Будут ли работать нынешние антивирусные препараты против Covid-19, неизвестно. Но точно не стоит лечиться антибиотиками, потому что это лекарства, действующие на клетки, а вирусы клеточного строения не имеют. Иногда антибиотики назначают при вирусных инфекциях для предотвращения осложнений — чтобы избежать присоединения какой-то бактериальной инфекции. Но на сами вирусы они не действуют. Можно в целом поднять иммунитет народными средствами — чесноком, молоком с медом. Это, в принципе, полезно, но надо помнить, что тот же чеснок может негативно влиять на частоту сердечных сокращений. А от меда у некоторых развивается серьезная аллергия", — уточнил Виталий Зверев.

Почему не стоит надеяться на вакцину

О начале клинических испытаний вакцины от нового коронавируса уже сообщили американские, китайские и французские исследователи. В России над этим работают сразу несколько научных групп.

В конце января директор Государственного научного центра вирусологии и биотехнологии Роспотребнадзора "Вектор" Ринат Максютин рассказал изданию Сибирского отделения РАН "Наука в Сибири", что его сотрудники заняты созданием вакцины против SARS-CoV-2. Месяц спустя вице-премьер правительства России Татьяна Голикова, возглавляющая оперативный штаб по борьбе с распространением новой инфекции, сообщила, что уже готовы пять прототипов будущего средства.

По словам Павла Волчкова, препарат, скорее всего, создадут на основе вируса везикулярного стоматита.

В 2019 году Россия перевыполнила план по агроэкспорту. Как отметил глава Минсельхоза Дмитрий Патрушев, экспорт продукции АПК по итогам 2019 года составил $25,5 млрд при плане в $24 млрд. Лидерами агроэкспорта стали Ростовская область, Краснодарский и Приморский край, а наибольший прирост объемов продемонстрировали Московская, Сахалинская и Белгородская области. Министр также озвучил планы на 2020 год: Россия должна поставить на зарубежные рынки продукцию АПК на сумму $25 млрд. Об этом сообщает пресс-служба Министерства сельского хозяйства РФ.

По данным РЭЦ, 12,5% поставок российской сельскохозяйственной продукции пришлись в 2019 году на Китай. Агроэкспорт в КНР вырос на 27% в годовом выражении и достиг $3,2 млрд. Наибольший прирост продемонстрировали такие товарные группы, как мясо и субпродукты птицы (+144,1%), подсолнечное масло (+115,6%), мороженая рыба (+105,5%), рапсовое масло (+103,8%), ракообразные (+65,6%) и семена льна (+53%). Столь существенное увеличение экспорта мяса птицы и субпродуктов связано с открытием этого рынка: в 2018 году поставки были единичными.

За последние три года суммарный объем поставок оборудования компании Huawei на российский рынок составил $392 млн. В течение 5 следующих лет компания планирует удвоить эту цифру, поставив в Россию оборудование еще на $800 млн. Об этом сообщил 3 марта на партнерской конференции в Москве генеральный директор Huawei Enterprise в Евразии Сяо Хайцзюнь.

Глава Huawei Enterprise в Евразии также рассказал, что стратегической целью Huawei на ближайшие годы является построение цифрового будущего. И компания верит, что оно будет общим для Китая и России. Huawei готова поделиться с нашей страной технологиями, готова помогать ей развивать собственные цифровые технологии. Сяо Хайцзюнь отметил, что власти России поддерживают развитие национальной IT-сферы, что помогает в конкурентной борьбе. Но на 95% вся цифровая отрасль РФ обеспечивается единственным каналом поставок. Это чревато ограничениями и рисками. Глава Huawei Enterprise в Евразии предложил российским партнерам диверсифицировать каналы поставок в области цифровых технологий и строить будущее вместе с Huawei.

По словам директора отдела по работе с партнерами Huawei Enterprise в Евразии Лай Лишуня, в его компании российское направление лидирует по темпам роста. С 2014 по 2019 год российский рынок Huawei рос со средней годовой скоростью 51%. Сейчас у компании 800 заказчиков в России, 20 партнеров по разработке совместных решений и более 1,5 тыс. сертифицированных специалистов. Важной вехой стало начало сотрудничества по развитию облачных сервисов со Сбербанком. В 2020 году пятая часть бюджета российского направления компании будет направлена на сервисную поддержку клиентов, а инвестиции в партнерский маркетинг вырастут вдвое — до $5 млн.

Руководитель отдела по работе с партнерами Huawei Enterprise в Евразии также отметил, что международный бизнес его компании начинался именно с России в 1997 году. И российский рынок всегда имел стратегическое значение для Huawei. C 2014 по 2019 год Huawei сотрудничала с 30 российскими вузами, где были подготовлены 15 тысяч специалистов в области информационных технологий. В 2019 году Huawei открыла два научно-исследовательских центра в России, доведя общее количество таких центров до четырех. В ближайший год компания намерена открыть еще один научно-исследовательский центр в России.

Легендарный Белкомур, железная дорога Архангельск – Сыктывкар – Пермь, кратчайший путь, который свяжет порт Архангельска с промышленными районами Урала и Западной Сибири, вновь интересен Китаю. Инвестором и подрядчиком строительства планирует выступить крупнейшая государственная компания по строительству инфраструктуры железных дорог China Railway Construction (CRCC). Об этом сообщает пресс-служба АО МК «Белкомур».

27 февраля в Москве состоялась встреча руководства АО МК «Белкомур» с делегацией CRCC под руководством председателя правления компании Тао Мэна. На встрече Тао Мэн подтвердил намерение CRCC участвовать в строительстве Белкомура в качестве соинвестора и субподрядчика.

В настоящее время CRCC и АО МК «Белкомур» планируют подписать соглашение о конфиденциальности, после которого китайская корпорация получит доступ к финансовой и организационной составляющим проекта. Затем будет подписано соглашение о сотрудничестве в подготовке реализации проекта.

Белкомур станет основой долгосрочного роста экономики северных регионов России. Он обеспечит выход грузов через Архангельск в порты Финляндии и является частью российского плана по развитию инфраструктуры Севморпути до 2030 года. Это один из самых крупных инвестиционных проектов в российской Арктике.

CRCC является крупнейшей китайской корпорацией по железнодорожному строительству и занимает 59 место в списке Fortune Global 500 на 2019 год и 14 место в рейтинге 250 крупнейших подрядчиков по версии журнала ENR (Engineering News-Record). Зарегистрированный капитал компании составляет $2 млрд. CRCC построила более половины железных дорог в Китае и огромное количество железных дорог за пределами КНР. В России она реализует проект строительства нескольких станций московского метро и перегонов между ними.

Ранее другая китайская компания, China Poly Technologies, проявляла интерес к Белкомуру. В 2915 году АО МК «Белкомур» подписало с ней соглашение о строительстве дороги Архангельск – Сыктывкар — Соликамск. Однако оно не было реализовано.

О Белкомуре:

Проект имеет более чем столетнюю историю. Первые официальные упоминания о планах строительства железнодорожной магистрали, которая должна соединить промышленные районы Урала с Белым морем, относятся к 1912 году. Начало реализации проекта — строительство участков Архангельск – Карпогоры и Вендига – Микунь — пришлось на 1947-1954 годы, когда было построено более 400 километров железной дороги.

Название «Белкомур» (Белое море – Коми – Урал) проект получил в 1995 году, когда было начато строительство на двух участках будущей магистрали. Для управления и реализации проекта в 1996 году было создано одноименное акционерное общество.

В начале 1998 года компания «Белкомур» приступила к строительству северного участка новой железной дороги одновременно с двух направлений: со стороны Архангельской области на перегоне Карпогоры – Шарда длиной 22,2 километра и со стороны Коми на перегоне разъезд Ертом — Вендинга длиной 17,85 километра. На этом серьезное строительство завершилось.

Белкомур неоднократно включали в различные федеральные и региональные стратегии: в стратегию развития железнодорожного транспорта до 2030 года, в стратегию развития Северо-Западного федерального округа и т.п.

Дорога Архангельск – Сыктывкар – Пермь предполагает строительство участка протяженностью 712 км и модернизацию участка протяженностью 449 км. Общая протяженность путей таким образом составляет 1161 км. Белкомур состоит из двух участков: северного, который проходит по территории Архангельской области и Коми, и южного — от Сыктывкара по территории Коми и Пермского края. Мощность Белкомура — около 35 млн тонн грузов в год. Предполагается, что основу таких грузов составят уголь, минеральные удобрения, нефтяные и лесные грузы, руды, строительные материалы, контейнеры.

Первый после затянувшихся каникул контейнерный поезд железнодорожная группа провинции Шаньси отправила в Европу еще 25 февраля — в Минск. С той же станции логистического парка Чжундин (China Ding Logistics Park) 29 февраля в рамках железнодорожного сервиса Shanxi Central Europe отправился в путь поезд по новому маршруту в польский пограничный город Малашевиче.

Состав везет в Польшу 41 40-футовый контейнер с автозапчастями. Общий вес груза — более 650 тонн. Границу поезд преодолеет через Эрэн-Хотэ и, проехав 9 тыс. километров по территории Китая, Монголии, России и Белоруссии, через две недели достигнет пункта назначения.

Для возобновления регулярного движения поездов в Европу и запуска нового маршрута железнодорожники Шаньси и логистические компании Shanxi Energy Transportation Investment Co., Ltd., Shanxi Zhongding Logistics Group Co., Ltd. и Shanxi Jinou Logistics Co., Ltd. разработали программу привлечения грузов на железную дорогу. В частности, были задействованы внутренние перевозки грузов арендованными автомобилями, доставка грузов по железной дороге, консолидация сборных грузов на складах логистического парка и т.п. Для предотвращения заражения персонала по максимуму применялись цифровые технологии.

В Малашевиче состав ведет локомотив, разработанный китайской компанией CRRC Datong. Такие локомотивы разработаны для железнодорожных перевозок между Китаем и Центральной Европой. По словам представителя CRRC Datong Би Сичонга, сейчас это единственный локомотив, ведущий состав на всем пути из Китая в Европу.

Еще один сотрудник CRRC Datong Дэн Юй, комментируя запуск поезда, сказал, что «в критическое время эпидемии китайские компании должны предоставлять услуги высокого качества, чтобы исполнить обязательства перед зарубежными партнерами и завоевать доверие на международном рынке».

Железнодорожники Шаньси работали в тесном с коллегами из Белоруссии, которые сообщили китайским логистам, что с начала января 2020 года через Белоруссию поездами Китай-Европа было перевезено 28 700 стандартных контейнеров — на 107,8%, чем за аналогичный период прошлого года.

Об участии в очередной сессии Комиссии ООН по наркотическим средствам в Вене

Начальник Главного управления по контролю за оборотом наркотиков МВД России генерал-лейтенант полиции Андрей Храпов в качестве руководителя делегации МВД России принял участие в работе 63-й сессии Комиссии ООН по наркотическим средствам в Вене.

«На полях» сессии представители органов внутренних дел (ГУНК, УМС МВД России и МВД по Республике Татарстан) приняли участие в мероприятиях «Профилактика и противодействие незаконным финансовым потокам, связанным с наркотрафиком», «ШОС и УНП ООН в борьбе с угрозой незаконного оборота наркотиков: противодействие распространению наркотиков через Даркнет», а также «Укрепление регионального сотрудничества и потенциала противодействия наркотрафику и связанными с ним финансовыми потоками».

Проведен ряд встреч российской делегации с иностранными партнерами в двустороннем формате.

Среди участников мероприятия значительный интерес вызвала выставка МВД России. Российские полицейские представили материалы об опыте антинаркотической работы Министерства, взаимодействия с иностранными партнерами в решении мировой проблемы наркотиков и достижениях в подготовке зарубежных специалистов в сфере борьбы с незаконным оборотом наркотиков.

Президент Ирана отклонил предложение США помочь Ирану в борьбе с коронавирусом

Президент Ирана Хасан Роухани отклонил предложение правительства США помочь Ирану справиться со вспышкой коронавируса, заявив, что все иранцы знают, что заявление американских официальных лиц о готовности помочь - не что иное, как ложь.

«К сожалению, те, кто ввел санкции и заблокировал доступ людям даже к лекарствам и продуктам питания (и) предприняли самые жестокие действия против иранской нации за последние два года, теперь делают вид, что сочувствуют и предлагают помощь", - заявил Роухани, выступая на заседании кабинета в Тегеране в среду, сообщает Tasnim News.

«Если вы (американские чиновники) действительно честны, хотя бы отмените санкции в отношении лекарств», - сказал он, добавив, что это будет первым шагом к проявлению их искренности.

«Наши люди прекрасно знают, что вы лжете. Вы не говорите правду», - продолжил президент Ирана.

В своем выступлении Роухани также выразил благодарность всем правительствам и народам, которые помогли или объявили о своей готовности помочь Исламской Республике сдержать эпидемию коронавируса.

В своем заявлении в пятницу госсекретарь США Майк Помпео заявил, что его страна предложила Ирану помощь в борьбе с коронавирусом.

В субботу официальный представитель МИД Ирана Сейед Аббас Мусави отверг высказывания Помпео как лицемерную и лживую пропаганду.

Директор по связям с общественностью Министерства здравоохранения Ирана заявил, что с момента появления в стране нового коронавируса (COVID-19) погибли 92 человека, а 552 человека полностью вылечились от инфекционного заболевания.

Киануш Джаханпур заявил в среду, что со вчерашнего дня общее число случаев коронавируса увеличилось на 586, достигнув 2922.

В последние дни, медицинские работники в 21 провинции Ирана неустанно работают над тем, чтобы не допустить появления нового коронавируса, который произошел из Китая.

После увеличения количества случаев заражения коронавирусом, иранское правительство распорядилось закрыть школы до вторника и продлило закрытие университетов и запрет на концерты и спортивные мероприятия на неделю.

Нефтяные мейджоры недосчитались прибыли на пороге коронавируса

Крупнейшие западные нефтяные компании в 2019 году резко ухудшили свои финансовые показатели: чистая прибыль Royal Dutch Shell и ExxonMobil сократилась на десятки процентов, у Chevron и BP этот показатель упал в несколько раз. Основной причиной этого эксперты называют снижение мировых цен на нефть, так что мейджорам пока сложно рассчитывать на принципиальное улучшение ситуации в этом году, начавшемся с нового падения нефтяных котировок под воздействием китайского коронавируса. Поправлять финансовое положение им, скорее всего, придется проверенным методом распродажи наименее прибыльных активов.

Серый январь и черный февраль

Итоги 2019 года, представленные западными мейджорами незадолго до февральского падения цен на нефть до уровня примерно $50 за баррель, продемонстрировали общую тенденцию. При незначительном росте добычи выручка большинства ключевых игроков снизилась в диапазоне 7-12%, а чистая прибыль и в абсолютных показателях, и в пересчете на одну акцию резко уменьшилась.

Единственным исключением в «большой пятерке» выглядит французская Total, удержавшая объем чистой прибыли на прошлогоднем уровне.

Руководство ведущих мировых компаний в январе, комментируя неутешительные финансовые результаты прошлого года, приложило все усилия для сохранения спокойствия на фоне начинавшейся паники, связанной с коронавирусом.

«Рост спроса на продукты, которые лежат в основе нашего бизнеса, остается сильным. Мы по-прежнему сосредоточены на улучшении нашего бизнеса, повышении эффективности и оптимизации стоимости нашего инвестиционного портфеля», — заявил, в частности, глава ExxonMobil Даррен Вудс.

«BP показывает хорошие результаты: операции компании надежны и безопасны, стратегический прогресс и уверенное поступление денежного потока продолжаются. Все это поддерживает нашу приверженность наращиванию выплат акционерам в долгосрочной перспективе и увеличению дивидендов», — подвел в начале года итоги своего десятилетнего руководства ВР Боб Дадли, недавно передавший бразды правления в компании Бернарду Луни.

Майкл Уирт, глава компании Chevron, худшей по динамике чистой прибыли среди «большой пятерки» в 2019 году, отметил, что приток денежных средств от операций оставался существенным, что позволило компании реализовать все ее финансовые приоритеты. В частности, Chevron выплатила $9 млрд дивидендов, совершила обратный выкуп акций на $4 млрд и снизила долг более чем на $7 млрд.

Основные показатели крупнейших западных компаний в 2019 году

Основные показатели крупнейших западных компаний в 2019 году

Однако февраль не принес мейджорам обнадеживающих новостей: курсы их акций падали вместе с нефтяными котировками под давлением новостей о распространении коронавируса. С 5 по 28 февраля стоимость акций ВР на Нью-Йоркской фондовой бирже снизилась с $37,67 до $31,29, курс акций Total за этот же период снизился с $50,04 до $42,75, акции Royal Dutch Shell подешевели с €24 до €19,41 и т. д.

Несмотря на последовавший в начале марта небольшой отскок, акции мейджоров сейчас находятся на минимальном уровне за последний год.

В начале марта аналитики Bank of America констатировали, что акции американских энергетических компаний торгуются на самом низком уровне с момента нападения японцев на Перл-Харбор в 1941 году в отношении к индексу крупнейших компаний США S& P 500.

Заложники медвежьих настроений

Российские аналитики объясняют ухудшение финансовых показателей крупнейших западных игроков нефтяного рынка прежде всего снижением цен на нефть в течение прошлого года.

Если в 2018 году средняя стоимость барреля Brent составляла $71,3, то в 2019 году она снизилась до $64,3, напоминает эксперт Центра энергетики Московской школы управления «Сколково» Екатерина Грушевенко. Сделка ОПЕК+, по ее словам, позволила глобально поддержать нефтяные цены, а значит, и прибыль нефтяных компаний, однако с начала 2020 года реального влияния на цены действий ОПЕК+ уже не видно. «Сейчас трудно сказать, как долго продлится этот тренд. На нефтяном рынке преобладают медвежьи настроения на фоне коронавируса, а также замедления темпов экономического роста в Китае и Индии», — отмечает Грушевенко.

Последние события, связанные с эпидемией коронавируса, не предвещают нефтяным гигантам большой прибыли — наоборот, они могут усложнить непростую финансовую ситуацию. На данный момент многое будет зависеть от решения ОПЕК и России по продлению сделки о сокращении добычи. Если в рамках соглашений ОПЕК+ будут сделаны дополнительные сокращения, то цены, вероятно, стабилизируются в диапазоне $50-60 за баррель.

В противном случае снижение может продолжиться, и у крупнейших нефтяных компаний провальным будет не только первый квартал, но и первое полугодие.

Насколько долгосрочной будет тенденция к падению прибылей мейджоров, сказать пока сложно, признает генеральный директор инвестиционной компании Bengala Investment Алексей Буянов. Реакция нефтяных цен на эпидемию коронавируса, по его мнению, — это все еще кратковременный эффект.

Другое дело, что снижению цен на нефть способствует не только коронавирус, но и добыча сланцевой нефти.

Этот фактор, скорее всего, как раз и будет оказывать огромное влияние на нефтяную отрасль в долгосрочной перспективе, считает Буянов.

Добыча нефти в США в прошлом году действительно достигла нового рекорда — 12,2 млн б/с, однако на 2020 год прогнозы роста добычи сланцевой нефти разнятся, отмечают аналитики «Сколково». Управление энергетической информации США в своем январской прогнозирует дальнейшее замедление роста до 0,8 млн б/с, тогда как ОПЕК прогнозирует рост добычи на 1,3 млн б/с. Прогнозы Международного энергетического агентства варьируются от 0,73 млн б/с при средней цене нефти $65 за баррель и до 1,5 млн б/с при среднегодовой цене в $70 за баррель. Тем не менее, резюмируют в «Сколково», несмотря на замедление темпов роста, добыча сланцевой нефти в ближайшие годы будет расти, пусть и более медленными темпами.

Вирусные коррективы

Руководство компаний «большой пятерки» по-разному реагирует на риски, связанные с коронавирусом. Еще в начале февраля финансовый директор ВР Брайан Гилвари, который в середине этого года должен уйти в отставку после 34 лет работы в компании, напоследок «порадовал» публику прогнозом о том, что в зоне риска в этом может оказаться до 40% мирового спроса на нефть. ВР, добавил он, внимательно следит за действиями ОПЕК и России по дальнейшему сокращению снижения добычи, направленными на возвращение цен на нефть к уровню $65 за баррель.

Напротив, Chevron сохраняет оптимистичные настроения. «Миру потребуется больше нашей продукции», — заявил в начале марта ее глава Майк Уирт на встрече с аналитиками и инвесторами в Нью-Йорке, подтвердив приверженность заявленным планам Chevron по капиталовложениям в объеме $19-22 млрд в год до 2024 года. Приоритетом номер один для компании он назвал возврат средств акционерам. Несмотря на распространение коронавируса по всему миру, «цепочки поставок функционируют нормально», заверил Уирт.

Однако, напомнили аналитики компании Tudor, Pickering, Holt & Co., комментируя это сообщение для Reuters, компания формировала свои планы, исходя из мировой цены на нефть в $60 за баррель, что примерно на $7 выше текущего уровня, поэтому ее действия нацелены на «ускорение роста в мире, которому это, похоже, не требуется».

Тем не менее, крупнейшим нефтяным компаниям уже приходится принимать серьезные меры предосторожности — транснациональный характер деятельности мейджоров сам по себе помещает их в группу наиболее высокого риска в связи с коронавирусом.

На прошлой неделе, например, появилась информация о том, что Chevron отправила по домам примерно 300 сотрудников своего трейдингового офиса в Лондоне после того, как у менеджера, вернувшегося из одной из стран, где зафиксирован коронавирус, появились симптомы похожего на грипп заболевания. Руководство итальянской Eni в конце февраля также попросило сотрудников своей штаб-квартиры в Милане — именно в этом городе зафиксирована основная вспышка коронавируса в Италии — поработать дома. Кроме того, 26 февраля Eni сообщила о том, что положительный результат теста на коронавирус был обнаружен у одного из ее сотрудников в Алжире, который прибыл из итальянского города Лоди, где объявлен карантин.

Распродажа на старте

На данный момент главная интрига вокруг коронавируса для нефтегазового рынка заключается в том, в какой момент ведущие игроки станут рассматривать этот фактор как системный, что позволит им вносить коррективы в долгосрочные планы и контракты. Примечательное с этой точки зрения событие имело место в середине февраля, когда китайская корпорация CNOOC объявила форс-мажор по поставкам СПГ из-за коронавируса, с тем чтобы отказаться от обязательств по его импорту в рамках долгосрочных контрактов. Как сообщил портал World Oil со ссылкой на осведомленные источники, такая постановка вопроса вызвала недовольство ряда поставщиков СПГ, в частности, Shell и Total, которые заявили, что ситуация с коронавирусом не является достаточным основанием для отказа от своих обязательств.

Но, как бы ни сложилась дальнейшая ситуация с распространением коронавируса, первые признаки того, что столкнувшиеся с падением прибыли мейджоры избавляются от различных активов, уже налицо.

ВР, которая еще в 2018 году совершила крупнейшую за два десятилетия сделку по приобретению американских сланцевых активов у англо-австралийской группы BHP, в прошлом году достигла соглашения о продаже компании Hilcorp Energy Co своих активов на Аляске, где ВР работала 60 лет. Стоимость этой сделки оценивалась в 5,6 млрд долларов, а в общей сложности ВР для дальнейшего укрепления своего баланса собиралась продать активы на $10 млрд.

ExxonMobil в прошлом году также решила покинуть один из своих старейших регионов добычи — Норвегию. В ноябре американская компания подписала соглашение с норвежской Var Energi AS о продаже нефтедобывающих активов, включая доли в 20 месторождениях, на сумму $4,5 млрд. Как и в случае с ВР, эта сделка стала для ExxonMobil частью ее плана по продаже нестратегических активов в 11 странах стоимостью $25 млрд к 2021 году. Эти средства компания намерена направить на инвестиции в крупнейшие проекты в таких странах, как Гайана, Мозамбик, Папуа-Новая Гвинея, Бразилия и США.

Николай Проценко

Почти вполовину сократился экспорт американской нефти в КНР в 2019 году

Из-за торговых войн и неблагоприятных цен на топливо для Китая экспорт нефти из США в Китай в 2019 году снизился на 43% — до 133 тыс. б/с, сообщило Управление по энергетической информации (EIA) Минэнерго США.

Тренд на снижение импорта нефти из США Китаем был задан еще в 2018 году, а сейчас страна продолжает следовать избранному курсу, следует из сообщения EIA ведомства. Сократив поставки из США почти на 100 тыс. б/с в сутки в 2019 году, Китай переместился с третьего на седьмое место среди крупнейших покупателей нефти у Соединенных Штатов.

Общий экспорт нефти США за год вырос на 45% — до почти 3 млн б/с. Выросло и число стран-импортеров американского топлива — с 41 в 2018 году до 44 в 2019 году. Больше всего нефти США экспортировали в соседнюю Канаду (15% общего объема или 459 тыс. б/с), следом идет Южная Корея (14% или 426 тыс. б/с). Стоит отметить и более чем двукратное увеличение экспорта из США в Нидерланды — на 113%, до 281 тыс. б/с.

Одной из основных причин для такого результата в отчете называется выросшая на 11% добыча нефти в США в прошлом году. Поскольку большая часть добытой нефти оказалась легкой, а многие американские НПЗ настроены на переработку тяжелой, высокосернистой нефти, это создало стимулы для возросших поставок сырья на экспорт.

EIA отмечает также завершение строительства нефтепровода из добывающих провинций в Западном Техасе к побережью Мексиканского залива, а также вступившие в силу новые правила Международной морской организации (International Maritime Organization, IMO) IMO-2020, ограничивающие использование топлива с содержанием серы выше 0,5%. Введение этих ограничений увеличило спрос на легкую американскую нефть, из которой можно произвести больше низкосернистого топлива, поясняет ТАСС.

Миллиарды потеряли нефтедобывающие страны из-за коронавируса

Ключевые нефтедобывающие страны уже потеряли миллиарды из-за коронавируса, сообщила директор-распорядитель МВФ Кристалина Георгиева на совместной пресс-конференции с президентом Всемирного банка Дэвидом Мэлпасом в Вашингтоне. «Мы признаем, что нефтедобывающие страны уже пострадали из-за падения спроса на нефть и цен на нефть. Цены с начала года уже упали более чем на 15%, что привело к потерям в доходах основных экспортеров нефти в размере примерно $10 млрд», — сказала Георгиева.

В результате, отметила глава МВФ, прогноз роста экономики стран Ближнего Востока «будет ниже, чем ожидалось». Прогноз в сторону снижения коснется и оценок китайской экономики, считает она. «При любом сценарии в 2020 году рост мировой экономики замедлится ниже уровня, который был в прошлом году. Насколько значительно он снизится, и как долго это будет длиться, будет зависеть от эпидемии коронавируса, а также от качества, своевременности и эффективности принимаемых мер», — сказала Георгиева.

«С точки зрения наших прогнозов, к сожалению, за последнюю неделю мы наблюдали смещение к более неблагоприятному сценарию для мировой экономики. Мы работаем над обновлением наших прогнозов, мы представим их в течение следующих недель», — пообещала она.

По словам главы Фонда, «МВФ может незамедлительно через свои механизмы чрезвычайного финансирования выделить $50 млрд странам с низким уровнем дохода и странам с формирующейся рыночной экономикой, которые не запрашивают полноценных программ МВФ». При оказании помощи внимание в первую очередь будет сосредоточено на странах с низкими доходами, которым больше всего угрожает вирус, сказала Георгиева, отметив, что у этих государств есть доступ к $10 млрд «под практически нулевой процент». В целом, более трети из всех 189 государств-участников пострадали от вспышки коронавируса — такова оценка МВФ.

Пошел позитив: НПЗ КНР увеличивают производство топлива

Китайские НПЗ начинают восстанавливать прежние объемы производства топлива, упавшие из-за эпидемии коронавируса. По данным Bloomberg, загрузка мощностей растет примерно на 3% в неделю. В частности, на этой неделе, по словам источников агентства, государственные и частные НПЗ увеличат переработку в стране примерно на 300 тыс. б/с. На прошлой неделе было то же самое.

Таким образом, общие объемы нефтепереработки в стране достигнут примерно 10,6 млн б/с нефти. Это означает восстановление с середины февраля, когда мощности упали на 25% из-за падения потребления. «Увеличение объемов нефтепереработки является дополнительным признаком того, что Китай медленно, но верно добивается прогресса в возвращении экономики к работе после предпринятых усилий по сдерживанию распространения коронавируса», — считает Bloomberg. По данным агентства, во втором полугодии 2019 года НПЗ Китая перерабатывали в среднем 13,4 млн б/с нефти.

Тем не менее Саудовская Аравия в марте сокращает поставки нефти в КНР. По данным Reuters, обычно Saudi Aramco экспортирует в КНР от 1,8 до 2 млн б/с нефти. «В марте Саудовская Аравия сократит поставки сырой нефти в Китай как минимум на 500 тыс. б/с. Это делается в связи со снижением спроса на нефтеперерабатывающих заводах из-за вспышки коронавируса», — отмечает агентство.

Учитывая, что КНР является экономическим локомотивом всего региона, его самоизоляция в попытке остановить коронавирус неизбежно приведет к падению спроса на нефть во всей Юго-Восточной Азии. В этом случае к китайскому снижению импорта на 2,5-2,7 млн б/с добавится сокращение закупок во всех странах региона еще на 0,8-1,2 млн б/с.

КВАНТОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: НА ЧТО СПОСОБНА «АТОМНАЯ БОМБА XXI ВЕКА»?

Первая квантовая революция, определившая развитие физики в XX веке, стала предпосылкой для появления ядерного оружия, транзисторов, лазеров, мобильной телефонной связи и интернета. Начало XXI столетия стало временем второй квантовой революции. Её последствия пока не проявились в полной мере. Страны, способные создать квантовый компьютер – устройство, которое может решать задачи, недоступные самым мощным суперкомпьютерам классического типа, – получат долгосрочное преимущество во всех сферах конкуренции, в том числе и геополитической. С какими вызовами новой квантовой эры нам придётся столкнуться? Это стало предметом обсуждения на круглом столе, который состоялся в январе этого года в Русском доме на полях Всемирного экономического форума в Давосе. Журнал публикует обработанную стенограмму дискуссии с любезного разрешения организатора – Российского квантового центра.

Участники дискуссии:

Алексей Кавокин, руководитель центра поляритоники и профессор университета Вестлейк, профессор Саутгемптонского университета

Отмар Вистлер, президент Объединения имени Гельмгольца (Helmholtz Association) Грегуар Риборди, генеральный директор компании ID Quantique

Джанфранко Басти, профессор философии в Папском Латеранском университете

Александр Львовский, профессор Оксфордского университета

Рубен Ениколопов, ректор Российской экономической школы

Павлос Лагудакис, один из пионеров в области поляритоники, профессор Сколковского института науки и технологий

Давид Вердези, антрополог, автор методики Superhuman, основанной на исследованиях религий мира и последних открытиях в квантовой физике и нейробиологии

КАВОКИН: В сентябре 2019 г. представители корпорации Google опубликовали в Nature статью, где утверждают, что они достигли «квантового превосходства». Их квантовый компьютер Sycamore за 200 секунд решил задачу, которую самый мощный в мире классический суперкомпьютер Summit решал бы 10 тысяч лет. Классический суперкомпьютер – огромная комната, заполненная шкафами, он делает миллиард миллиардов операций в секунду. В квантовом компьютере, который его обыграл, всего 53 элемента (кубита – прим. ред.). Мы входим в квантовую эру, которая несёт совершенно новые вызовы. Паникёры говорят, что квантовый компьютер – это атомная бомба XXI века. С помощью квантовых алгоритмов типа Sycamore и мощнее можно будет легко взламывать любые шифры. Всё, что мы считали безопасным – банковские счета, аккаунты в интернете, компьютеры важных государственных служб, в том числе военные, – больше таковым не является. Потому что устарел принцип, положенный в основу безопасности современных компьютеров и банковских систем.

Параллельно с любым оружием всегда развиваются системы защиты, в данном случае квантовая криптография. Мировыми лидерами в этой сфере являются китайцы. Китай – единственная страна, которая запустила квантовый спутник и построила квантово-защищённую линию, фактически квантовый интернет, который ещё не стал глобальным, но скоро, видимо, станет. Разумеется, квантовый компьютер может делать много хорошего: поможет справиться с раком, увеличить продолжительность и улучшить качество жизни, обеспечить сверхпроводимость при комнатной температуре, существенно снизить энергетические затраты человечества и уберечь планету от глобального потепления.

Сейчас в области квантовых технологий начинается гонка между крупными державами. Россия в ней не лидирует, но и аутсайдером не является. В России существует очень мощная научная школа квантовой физики, и несколько месяцев назад началась своя собственная программа строительства квантового компьютера, в которую планируется вложить более 23 миллиардов рублей. У российского руководства есть понимание стратегической важности данного направления. Развиваться оно будет чрезвычайно быстро.

И всё же об угрозах. Представьте себе квантового хакера, который взламывает защитную систему Пентагона и начинает бомбить всё подряд. Это страшный сценарий, но не такой уж и фантастический в свете возможностей квантового компьютера Sycamore. Как можно защититься от квантового хакера?

ЛЬВОВСКИЙ: Позвольте разъяснить для начала, что можно разбомбить, а что нет. Наше общество основано на информации. Понятие информационной безопасности является основополагающим. Где информация наиболее уязвима? В процессе её передачи, когда она переходит от одного человека к другому. Чтобы защитить информацию, создана криптография. По определению, криптография – это безопасная передача информации по небезопасному каналу. Приведём пример. У нас есть Алиса и Боб, А и Б. Алиса хочет передать какое-то сообщение, но канал не защищён. Что ей делать? Есть подход, который существовал тысячи лет: если Алиса и Боб имеют тайный шифр, случайную комбинацию 0 и 1, которая известна только им, то в этом случае криптография легка, потому что Алиса может зашифровать сообщение при помощи этой системы, послать Бобу зашифрованное сообщение. Даже если Боба будут подслушивать, никто не поймёт, о чём речь, потому что только он имеет ключ к шифру. Это безопасно, даже если у кого-то есть квантовый компьютер.

Недостаток заключается в том, что данный подход чрезвычайно дорогостоящий, и секретная последовательность 0 и 1, которую знает только Боб и никто больше, требует того, чтобы кто-то над ней поработал. Образно говоря, вы отправляете курьера с прикованным к его руке чемоданом, где лежит набор тайных ключей, и важно, чтобы курьер добрался до пункта назначения живым. Этот метод используется лишь для очень важных данных, чаще всего для защиты правительственной информации.

В других случаях применяется иная технология, которая носит название «общая криптография». Если вы вводите номер своей кредитной карты при покупке через интернет, вы отправляете запрос на сервер. Конечно, компьютер говорит вам, что соединение зашифровано, закодировано. Но как оно может быть защищено, если ваш компьютер до этого момента не взаимодействовал с данным сервером? О каком шифровании можно говорить? Ответ заключается в том, что шифрование происходит, но оно неидеально, поскольку зависит от сложности решения некоторых математических проблем: определённые математические функции легко рассчитать в одну сторону, но очень сложно в обратном направлении. Соответственно, если у вас два больших простых числа, компьютеру легко перемножить их, но если вы совершаете обратный процесс, то есть вам дали большое число и нужно разложить его на множители, это уже очень сложная задача. Подавляющее большинство современных систем шифрования так и работает. Именно это делает уязвимым обычное шифрование: классический компьютер не сможет раскодировать такую информацию, а квантовый сделает это с лёгкостью. Собственно, это и является основной угрозой безопасности общества.

В фильме «Крепкий орешек 4.0», который снят 13 лет назад, описаны последствия взлома инфраструктуры Вашингтона, когда весь город был парализован. Только представьте, что все информационные потоки в какой-то момент подвергнутся атаке, погаснет свет, перестанут работать супермаркеты, светофоры, выйдет из строя транспортная система, прекратится вывоз мусора, не будет работать водопровод, – общество перестанет функционировать. Это не ядерная бомба, но через месяц или два, наверное, 80% населения погибнет. Поэтому степень разрушительности информационных потоков – очень серьёзная угроза для общества.

Есть и хорошие новости. Первая заключается в том, что квантовый компьютер очень сложно построить. И хотя сделано заявление, что достигнуто квантовое превосходство, Sycamore решил лишь одну конкретную задачу. Она была создана искусственно, чтобы показать превосходство компьютера, но в остальном это была ненужная задача. Если бы потребовалось решить реальную проблему при помощи квантового компьютера, на реализацию ушло бы много лет.

Вторая хорошая новость: квантовая технология предлагает нам не только меч, но и щит, а именно квантовую криптографию, то есть средство защиты информации. Это инструмент, протокол безопасности, который позволяет шифровать сообщение при помощи 0 и 1, используя фотоны, квантовые частицы света. Фундаментальная характеристика квантовой физики заключается в том, что нельзя изменить или замерить состояние квантовой системы, не вмешавшись в неё. Это означает, что если кто-то попытается прослушать линию передачи и взломать её, то фотоны неизбежно изменят содержание сообщения. В этом случае попытка взлома будет зафиксирована, и будет обеспечена защита.

В отличие от квантовых вычислений, которые по-прежнему воспринимаются как нечто из научной фантастики, квантовая криптография стала технологий сегодняшнего дня. Существуют компании, занимающиеся предоставлением подобной услуги. Она непосредственно связана с коммерческими телекоммуникационными оптоволоконными сетями, которые вы можете использовать для абсолютно безопасных коммуникаций. Сегодня эти технологии ограничиваются несколькими сотнями-тысячами километров, но в планах расширять эту сеть до масштаба города или даже континента и, таким образом, создать квантовую систему коммуникаций.

В связи с квантовой революцией упоминается криптовалюта. Она очень уязвима к атакам квантового компьютера, потому что вся её безопасность основана на криптографии с публичным ключом, о которой я говорил. Банки защищены чем-то ещё: есть хотя бы сотрудники, которые смотрят документы, есть пластиковые карты. У биткоина ничего этого нет, только криптография с публичным ключом. Поэтому, как только сколько-нибудь приличный квантовый компьютер будет создан, вся система современной криптовалюты немедленно обесценится.

Но квантовые технологии снова дают альтернативу – на основе квантовой криптографии можно построить новую криптовалюту.

Мы в Российском квантовом центре показали это на рудиментарном уровне, продемонстрировали первую систему блокчейна на основе квантовых технологий. Квантовый блокчейн может заменить классический, который используется в криптовалютах, и может сделать их более безопасными в ближайшем будущем.

КАВОКИН: Следующий вопрос – Грегуару Реборди, который является главой компании по предоставлению услуг в области квантовой криптографии. В начале Второй мировой войны нацисты построили для немецкой армии шифровальную машину «Энигма». В Великобритании был создан компьютер, который смог взломать шифр, что повлияло на ход войны в пользу британцев. Сегодня, 80 лет спустя, в век более сложных технологий шифрования и дешифрования, мы продолжаем играть в ту же игру, в которую начали во времена Второй мировой?

РЕБОРДИ: Криптография – это гонка между тем, кто пишет код, и тем, кто его разгадывает. Существуют математические проблемы и математические техники, решающие что-то в одном направлении, но не в обратном, если вы не обладаете очень мощным компьютером. Сейчас нам доступны не все возможности, но, если вы дешифровальщик, то всегда можете попробовать использовать более мощный компьютер, и лет через пять, возможно, расшифровать нужный код.

Гонка, о которой вы говорите, продолжается сегодня, и она несколько асимметрична. Мы изобретаем криптографию для смартфонов относительно слабого уровня, а у наших условных врагов могут быть компьютеры с супермощными и быстрыми алгоритмами. И когда появятся квантовые компьютеры, это будет огромный прорывом для тех, кто расшифровывает коды. Станет бесполезно пытаться создавать более длинные ключи и более мощную криптографию. Неважно, как долго вы делали шифр, его будет легко взломать. Длина кода перестанет иметь значение. Сегодня нужно думать о новом типе шифра, который позволит создать защиту даже от квантовых вычислений. Это одна из сфер квантовых технологий, область, в которой работает наша компания. Идея заключается в использовании оптоволокна и коммуникации на этом уровне.

Приведу простой пример, чтобы продемонстрировать, чем мы занимаемся в квантовой криптографии. Давайте представим, что любое общение – это теннисный матч. Сообщение – это теннисный мячик, и вы посылаете его через корт. Ваш партнёр ловит мяч и получает сообщение. А посередине корта стоит некто с сачком и пытаться поймать этот мяч. И если некто поймал мячик, вы даже не поймете, что он был перехвачен. Именно таким образом «ловится» сообщение, практически любое. То, чем занимается квантовая криптография, описывается просто: мы пытаемся заменить теннисный мячик на мыльный пузырь. Если попытаться поймать мыльный пузырь, он просто лопнет. И пользователи поймут, что кто-то пытается взломать сообщение.

В реальности мы используем оптоволокно, по которому на огромных скоростях бегут импульсы из миллионов фотонов. В обычной ситуации можно взять всего несколько процентов этого света, получив 100% информации. Именно поэтому информация уязвима.

В своей работе мы пытаемся разделить данные на отдельные фотоны и через них закодировать ключ, при этом при получении сообщения мы поймём, что была совершена попытка взлома.

Самый важный на сегодня вопрос связан с угрозой для криптографии. Многие говорят, что квантовый компьютер Google недостаточно большой, чтобы уничтожить криптографию. Но вызов уже перед нами. Если есть информация, которая должна оставаться защищённой годами, можно украсть её сейчас, а расшифровать через 10 лет. Данные всё равно будут потеряны, то есть проблема никуда не денется. Вышесказанное актуально, например, для персонализированной медицины, расшифровки генома: такая информация должна оставаться защищённой на протяжении всей жизни пациента, а может, и после его смерти. Если она попадёт не в те руки, то сможет оказать влияние на жизнь детей и внуков этого человека.

Поэтому задача уже сегодня сделать шаг вперёд в сфере новой криптографии. Чтобы в тот момент, когда квантовые компьютеры будут созданы и придётся защищать информацию, она уже была защищена. Организациям уже сейчас необходимо думать о том, как они будут модернизировать своё оборудование, ведь когда появится суперкомпьютер, им придётся работать в новых условиях.

КАВОКИН: Компьютер от Google – элемент пиара: о нём все говорят после статьи в журнале Nature. Но нет гарантии того, что не проводятся секретные исследования использования квантового компьютера для военных целей. Никто не знает, так это или нет. Можно предположить, что есть тайные лаборатории, которые уже продвинулись дальше. Таким образом, квантовая безопасность сегодня становится приоритетом для правительств. Но во сколько обойдётся вторая квантовая революция?

ЕНИКОЛОПОВ: Квантовое превосходство у нас уже есть, но как его можно будет использовать, мы не знаем, можем только догадываться, опираясь на опыт предыдущих научно-технических революций. Что ожидается от второй квантовой революции? Что в мире начнётся процесс изменения технологий. Речь идёт не об отдельном секторе, изменения коснутся абсолютно всех сфер экономики. Это как изобретение парового двигателя, создание электричества или компьютера, то, что происходит в области машинного обучения и искусственного интеллекта. На этих примерах мы можем представить, как изменит нашу жизнь создание квантового компьютера.

Есть два важных момента – денежные и социальные издержки. Основная часть расходов будет затрачена на переход к новым технологиям. Очевидно, что придётся потратить большие средства на шифровальное оборудование и защиту информации. Неизбежна «гонка вооружений» между теми, кто защищает информацию, и теми, кто хочет её украсть. И наиболее дорогостоящим станет момент перехода, когда у одних технологии для нападения уже есть, а другие ещё применяют старую технологию для защиты данных, и они уязвимы. В какой-то момент паритет наступит, но в переходной фазе придётся вкладывать гигантские средства.

Что будет с социальными издержками? Предыдущие технологические революции, как правило, имели разрушительный характер, некоторые профессии оказывались ненужными. Это тема активно обсуждается сегодня, потому что она связана со сферой искусственного интеллекта, машинного обучения, революцией роботов. Всё, что можно запрограммировать, что основано на алгоритмах, рутинные действия, которые раньше выполняли люди, теперь выполняется компьютерами, роботами. А те, кто прежде осуществлял эти работы, теряют рабочие места. С гуманной точки зрения, прекрасно, что люди избавляются от скучной и однообразной работы. Но они теряют возможность зарабатывать деньги.

Квантовые компьютеры производят сложные расчёты со скоростью мысли. Но такие расчёты люди и раньше не могли делать. Здесь машины не заменяют людей, мы не можем говорить, что человек из-за этого потерял работу. Происходит расширение возможностей человечества, и этим вторая квантовая революция существенно отличается от всех предыдущих научных революций. И в этом отношении я оптимист, не считая, конечно, возникающих вопросов безопасности. С экономической точки зрения мы, возможно, не увидим кардинальных изменений в отношении занятости. Скорее всего, технологии будут помогать людям и дополнять их функционал, и разговор здесь в первую очередь о цене.

Но мы точно не знаем возможностей, которые появятся благодаря квантовым вычислениям. Вероятно, суперкомпьютеры смогут выполнять задачи, касающиеся финансовых услуг. Банки и финансовые компании владеют большими деньгами, они готовы приобрести квантовый компьютер для решения финансовых задач – это очевидное и простое применение квантовых вычислений.

Также я думаю, что суперкомпьютеры помогут придумывать новые материалы. Именно для этого требуются вычисления, которые на данный момент провести практически невозможно. Это позволит приблизиться к священному Граалю физиков – суперпроводимости при комнатной температуре. По крайней мере, есть надежда.

Следующий шаг будет связан с динамикой жидкостей. Поскольку здесь необходимы чрезвычайно сложные вычисления, будет сделан огромный скачок вперёд. На практике это означает, что самолёты, машины, путешествия в космос – всё это переживёт кардинальные изменения.

Ещё один важный шаг – способность прогнозирования поведения определённых молекул. Эта ветвь задач уже стоит рядом с проблемой борьбы с раком. Первый порядок сложности – это прогнозирование поведения определённых молекул, что приведёт к изобретению новых препаратов, подходящих всем. Затем – создание индивидуальных препаратов для лечения конкретного человека.

Мы можем надеяться на подобные проекты, только если будет создан суперкомпьютер. Что касается расходов, то они временны и больше связаны с вопросами безопасности.

В целом из всех технических революций квантовая кажется наиболее оптимистичной. Справедливости ради замечу, что мы можем не знать очень многого и даже не понимать, чего именно мы не знаем. И могут возникнуть очень большие расходы, размер которых нам пока трудно себе представить.

КАВОКИН: Судя по реальным цифрам, пока квантовая революция обходится недорого. В российский квантовый компьютер инвестируется более 23 миллиардов рублей – ничто по сравнению с ВВП нашей страны, но расходы могут расти по мере развития технологий. Это высокорискованные, но и очень многообещающие проекты: сверхпроводимость при комнатной температуре, лечение рака. Высокие риски связаны не с тем, что у нас ничего не получится, а с тем, что получится слишком хорошо, а это имеет определённые последствия.

Профессор Павлос Лагудакис создал прекрасную лабораторию в Сколтехе (Сколковский институт науки и технологий), и в ней – машину жидкого света, которую можно рассматривать как альтернативу квантовому компьютеру Google. Если мы будем пытаться повторить то, что сделал Google, это будет не столь плодотворно, зачем повторять то, что уже есть? Профессор поднял вопрос о совершенно новой системе, которая имеет несомненные преимущества перед уже существующими квантовыми компьютерами.

ЛАГУДАКИС: Многие слышали о второй квантовой революции, но, если я спрошу вас, когда была первая квантовая революция, наверное, мало кто ответит на этот вопрос. И многие даже не осознают, что уже использовали квантовые технологии, может быть, не по их первоочередному назначению. Например, магнитно-резонансная терапия, которая зачастую используется в клиниках – прямое применение квантовых технологий. И это, действительно, была революция, прежде всего, в медицине. А сейчас мы на пороге второй квантовой революции. И если первая была основана на визуализации, то вторая – на кубитах, или квантовых битах. Прежде чем я объясню, что такое кубит (а это фундаментальный компонент новой революции), скажу, что это эквивалент транзистора. Электронный транзистор является составляющей ваших компьютеров, смартфонов, – средство для обработки информации.

Транзистор основывается на управлении электронами. Все слышали про электроны – они позволяют нам передавать информацию, это их ключевая способность. У электрона есть спин, который используется в транзисторах. Также важно знать о транзисторах следующее: транзисторы – классическая система. Проще говоря, они могут быть включены или выключены: либо одно состояние, либо другое.

Кубиты понять несколько сложнее. Кубит – своего рода транзистор, однако он может быть не только в двух вышеупомянутых состояниях, но и в состоянии суперпозиции. Чтобы понять, что это такое, обратимся к танцам. Балерина исполняет «Лебединое озеро», и её руки в этот момент не наверху и не внизу – они, как крылья лебедя, одновременно и наверху, и внизу, мы не можем точно сказать, когда рука находится внизу, а когда наверху. Визуализация кубита – руки балерины в роли белого лебедя.

Если мы действительно хотим обрабатывать информацию при помощи кубитов, нам нужно использовать миллиарды кубитов, подобно тому, как мы используем миллиарды транзисторов. Кубиты должны взаимодействовать между собой. Как «маленькие танцоры», они имеют конкретные ограничения: должны синхронизироваться. Если мы строим квантовый компьютер, нам важно, чтобы кубиты были полностью синхронизированы, действовали слаженно. Это мы называем когерентностью кубитов.

Главный вопрос в следующем: если мы представим большой стадион, сколько балерин вы сможете туда поместить, прежде чем они рассинхронизируются? Таково ключевое ограничение, которое есть сейчас в квантовых компьютерах. Мы можем создавать кубиты, мы это делали ещё в 1990-е гг., но сколько кубитов можно синхронизировать, сохраняя когерентность? Создавались различные платформы (это делали IBM, Google, Microsoft, исследовательские лаборатории, в том числе моя лаборатория в России), чтобы объединить и синхронизировать как можно больше кубитов. Если говорить о том, сколько именно кубитов мы можем синхронизировать, то можно обозначить несколько проблем.

Во-первых, инженерное ограничение – так же, как с классическими компьютерами. Существует закон Мура, который гласит, что количество транзисторов удваивается каждые два года до тех пор, пока мы не достигнем квантового предела. Это инженерная проблема.

Во-вторых, есть законы физики, ограничивающие количество кубитов, которые можно объединить. Необходимо узнать, сколько кубитов можно синхронизировать, а ограничивается количество так называемым дефазингом, или беспорядком. Результаты расчётов могут быть довольно печальными. Если мы посмотрим на инженерные ограничения, то кто-то скажет, что это 50 кубитов, кто-то – 55, кто-то – 49, в общем, в районе 50. Но, если подсчитать эти 50 кубитов, окажется, что невозможно сделать ничего лучше, чем суперкомпьютер. Мы не решаем жизненные проблемы 50 кубитами. Проблема масштабирования не в том, что нам нужно больше кубитов, а в том, чтобы корректировать ошибки. У вашего компьютера столько же транзисторов для обработки информации, сколько для исправления ошибок. Везде в природе есть ошибки, и их надо исправлять. Если мы изначально вводим в квантовый компьютер исправление ошибок, то значит – мы находимся очень далеко от универсального квантового компьютера, который может решать любые вопросы, не только частные, но и глобальные проблемы человечества. Если мы хотим создать не просто игрушку для учёных, нам необходимо понять, опираясь на вышеописанные ограничения, что мы можем сделать с теми технологиями, которые есть сейчас, для достижения максимального прогресса через 10 лет. Например, можно ли сделать копроцессоры – квантовые процессоры, которые помогут нашему суперкомпьютеру справиться с ограничениями, о которых мы говорили?

Развитие суперкомпьютеров не стоит на месте, оно происходит гораздо быстрее, чем развитие квантовых компьютеров. Можем ли мы соединить передовые технологии полупроводников, которые есть сейчас в наших смартфонах, с технологиями кубитов? Если бы удалось это сделать, то подход, которому мы следовали при создании квантового компьютера, изменился бы, мы бы перепроектировали модель с чистого листа. На вопрос, какой способ передачи и обмена информацией наиболее быстрый, многие инженеры-техники ответят – свет. Не ток, а свет. Поэтому если бы я создавал новую модель квантового компьютера, первое, на что я бы указал, это то, что мой компьютер будет работать на основе света. Если взять две лазерных указки и свести их лучи вместе, никакого эффекта не получим, потому что свет со светом «не общается», только мы видим свет. Следовательно, нужно сделать так, чтобы свет «общался» со светом. Какая же технология может с этим помочь? Опять же, наши родные полупроводники.

Мы стремимся создать систему, соединяющую электронику и фотонику, свет и материю, то, что я называю «жидким светом», объясняя своим студентам. Это не похоже на лазерную указку. Это вещество, при помощи которого свет взаимодействует сам с собой. Жидкий свет будет общаться сам с собой в некой несуществующей сфере. В нашей лаборатории мы уже создали подобную вещь, используем традиционные полупроводники, технологию, которая очень развита в России. Первые лазеры на полупроводниках были изобретены здесь. Но также мы применяем новую технологию из области фотоники, при помощи которой можно манипулировать светом внутри материи. И если машины на основе жидкого света, так называемые «жидкие машины», смогут ускорить квантовые машины, возникнет новый тип квантового компьютера. И это то, чего мы пытаемся достичь в Российском квантовом центре, сотрудничая с коллегами из Великобритании.

КАВОКИН: Рад слышать, что у России в квантовой гонке неплохие шансы. Это прекрасная возможность использовать наши достижения в полупроводниках в создании машины жидкого света, которая может обогнать компьютер Google. Теперь я передаю слово человеку, который посвятил многие годы борьбе с раком.

ВИСТЛЕР: Медицина – это наука, в которой мы собираем гигантское количество знаний и информации от каждого пациента. Это сложные данные, переходящие из одной технологии в другую на протяжении большого количества времени. Если мы хотим перейти на новый уровень медицины, нужно систематизировать огромный объём информации, изменить всю систему здравоохранения, чтобы появились новые возможности для понимания индивидуальной причины заболевания. Мы говорим о разных болезнях – рак, Альцгеймер, диабет – и считаем, что причины недуга у всех одни и те же. Но при более тщательном изучении выявляются индивидуальные причины заболеваний, порой более значимые. Единственный способ их понять – обработать и проанализировать огромное количество данных, которые мы собрали с каждого пациента. Для этого необходима технология управления большими массивами информации, позволяющая разработать персонализированные лекарства. Управление такими базами данных может осуществляться с помощью квантовых технологий. В общем-то, мы уже используем их в медицине, например, в исследовании патологий. Эти методики позволяют получить гигантские объёмы информации, которые в полной мере не изучены.

Здравоохранение будущего должно быть основано на цифровых технологиях, поэтому необходимо учитывать три положения. Во-первых, информация в сфере медицины должна быть стандартизированной и отобранной: необходимо собирать сложные массивы данных, анализировать каждый аспект, а защита этих данных имеет решающее значение. Во-вторых, необходимо использовать все возможности искусственного интеллекта для анализа сложных медицинских данных, такие, как самообучающиеся инструменты и прочее. В-третьих, для этого требуются мощные компьютерные технологии, и здесь перспективным инструментом являются квантовые компьютеры.

Доступность таких многоуровневых систем позволит применять квантовые технологии в медицине и создавать индивидуализированные лекарства, а также искусственно моделировать патологии и проводить их исследования. Всё это открывает огромные возможности. Например, если бы у нас сейчас были квантовые сенсоры в медицинских приборах, мы могли бы достичь нового качества получаемой информации. Только представьте, как это изменило бы мониторинг здоровья в долгосрочной перспективе. Технологии в областях создания моделей при помощи квантовых структур и криптографии тоже окажут большое влияние на медицину, ведь мы будем опираться на защиту данных, на анонимизаторы, применять технологии больших данных при подборе лечения.

Как этого достичь? Мы будем создавать новые связи между квантовыми технологиями и медициной, где уже накоплен большой объём знаний в квантовой сфере. В Европе реализуется проект, где учёные, изучающие строение человеческого мозга, и учёные-программисты создают модель мозга при помощи суперкомпьютера. Мы опираемся на доступные технологии, но после того, как получим доступ к квантовому компьютеру, проект искусственной модели человеческого мозга станет ближе, открывая перед нами новые возможности. Очень важно понимать, что наука зависит от финансовой поддержки, мы делаем то, что хотят спонсоры. Поэтому необходимо поддерживать связи между фондами и исследователями и информировать общественность о новых технологиях.

КАВОКИН: Профессор Джанфранко Басти из Ватикана представляет не только квантовую физику, но и католическую церковь. Что же нас ждёт – с точки зрения учёного-физика, которым вы являетесь, и философа?

БАСТИ: Важность квантовой теории поля и физики конденсированного состояния заключается в том, что квантовая природа некоторых систем проявляет себя при комнатных температурах. Это открывает новые возможности для работы в так называемом квантовом вакууме. Квантовый вакуум – это динамический мост, соединяющий все объекты вселенной. В нём простейшие частицы (атомы или молекулы) становятся квантами точно так же, как фотоны могут рассматриваться квантами электромагнитного поля. Именно в квантовом вакууме мы можем говорить о когеретности дальнего порядка, или фазовой когерентности. Голдстоуновские бозоны – тоже квантовая форма, особый способ взаимодействия в квантовом поле.

Квантовая технология объясняет механизм работы мозга. Перед нами видимая часть электромагнитного спектра, можем увидеть её только в инфракрасном диапазоне. Наше расширенное сознание, наш мозг находится в этом пространстве.

Мы разработали специальную технологию, чип, который уже нашёл коммерческое применение, поскольку даёт возможность, например, развивать оптические технологии, программируя их на огромных скоростях. Приборы, которые мы используем, обладают очень небольшими размерами, следовательно, целые библиотеки синтетического спектра можно поместить на маленькие носители, коммутация происходит за пикосекунды – быстрее чем скорость химических реакций. Таким образом, можно построить супербыстрый квантовый процессор, который будет работать при комнатной температуре.

Перед нами стоит образовательная задача создать квантовую культуру, которая строилась бы на квантовой теории и была бы близка как восточной, так и западной традициям метафизики. Мне бы хотелось создать виртуальный кампус для студентов всего мира, где можно было бы изучать взаимодействие различных технологий, философий и религий.

Отвечая на вопрос ведущего о том, что квантовая революция привнесёт в общество, учёные затронули проблему квантового шифрования. На сегодняшний день расшифровщик работает при температуре -273 градусов. Такая технология недоступна простому потребителю. Квантовый шифратор работает при комнатной температуре, таким образом, обычные люди могут пользоваться этой технологией для защиты своих данных. Квантовый компьютер, действительно, может обрабатывать гигантские объёмы данных, но он не занимается квантовой расшифровкой, не путайте это.

Мы говорим о вопросах лидерства в технологиях и о бизнесе, но их нельзя обсуждать в отрыве от гуманитарной составляющей. Опасна дезинтеграция, расслоение между технической и гуманитарной культурами. Говорить исключительно о физике бесполезно, мы так долго разделяли эти две сферы, что теперь необходимо сводить их вместе. Ситуация катастрофическая, и нам необходимо интегрировать квантовые научные технологии в гуманитарную сферу.

Ещё одно важное направление – мы активно развиваем самый большой проект по борьбе с патологическим болевым синдромом. Один из способов лечения патологического болевого синдрома – транскраниальная магнитная стимуляция (transcranial magnetic stimulation). Пилотный проект можно реализовать при помощи квантового компьютера, так как это очень сложная задача.

КАВОКИН: Восхитительно, что Ватикан настолько заинтересовался квантовыми технологиями. Раньше мы считали, что мозг человека – это что-то невероятно сложное, его невозможно смоделировать никаким классическим компьютером. Поможет ли квантовая революция создать искусственную модель человеческого мозга? Наш следующий собеседник – эксперт по антропологии.

ВЕРДЕЗИ: Я бы хотел процитировать отцов-основателей квантовой физики Дэвида Бома и Макса Планка. Это не прямая цитата, но они говорили, что мы не сможем выйти за рамки сознания, которое является фундаментальной единицей квантовой революции. Всё, что мы разрабатываем, объясняем, испытываем, упирается в сознание. Кто понимает квантовую механику, кто задаёт вопросы, кто даёт ответы, кому вселенная посылает знание?

Даже когда мы начнём понимать модули мозга, мы не сможем ответить на самый важный вопрос, по которому всё ещё ведутся споры: что такое «сознание». Мы все находимся в сознании, этого отрицать нельзя, через него человечество достигло всего того, чем оно обладает. Сознание – единственный элемент уравнения, которое разделило ньютоновскую физику и современную физику, квантовую механику. Находится ли мозг погружённым в сознание, является ли оно местным? Наш мозг – это антенна, которая настраивается на какое-то более общее поле, как говорил Макс Планк, или он возникает как результат сложного процесса, и создание более сложных компьютеров и роботов естественным путём приведёт к созданию машин, обладающих сознанием?

Может быть, нужно и то, и другое? А может быть, ни то, ни другое. Это вопрос, который возвращает к важности гуманитарных наук, о которой говорил профессор Басти. Потому что чем больше развиваются технологии, тем больше их потенциал созидания и уничтожения. Все мы знаем, как важно правильно использовать технологии, поэтому очень важно, чтобы гуманитарные науки оставались в центре внимания. Здесь я имею в виду и этику, включая светскую этику, которая является транспоколенческой, межнациональной и не ограничивается какой-либо системой верований. Она основана на физике, философии гуманизма, и мы должны хранить эти ценности и ставить их в центр всего.

В самом начале люди учились осознавать и ценить собственную мысль, процесс мышления, то, как это взаимодействует с нашим сознанием, личностью. И, конечно, ощущение божественного, восхищения, восторга – всё то, что мы начинаем чувствовать, когда выходим за рамки собственного «я». Когда мы осознаём величие, масштаб природы, окружающей вселенной, божественного, то внезапно оказываемся внутри нового, неосознанного.

Если раньше мы думали, что сознание – что-то крошечное в нашем крошечном человеческом черепе, то вдруг приходит понимание, что не оно внутри нас, а это мы внутри большого сознания. Эта взаимосвязь проявляется в постоянном желании людей быть связанными – через смартфоны, компьютеры или отношения, бизнес, в чувстве принадлежности. Это – человеческая потребность в связанности, ощущении себя частью чего-либо на уровне крошечного атома и до масштаба человеческой динамики, вплоть до трансличностных отношений. Мы хотим чувствовать себя связанными не только с себе равными, но и с тем, что больше нас, что за пределами нашей личности. После того, как мы добились всего – в бизнесе, семье, технологиях, квантовой механике, вычислениях, мы по-прежнему ощущаем этот голод, сильнейшую потребность ощущать себя за пределами личности, за пределами своего «я».

Именно это предполагает квантовая революция – попытку вывести людей за пределы технологий. Это уникальное качество человеческой мысли и стремление идти вперёд существует с незапамятных времён. Сюда же можно отнести и различные духовные практики, выводящие нас за пределы собственного сознания. В какой-то момент, когда мы расширяем сознание, то видим решения, которые раньше не видели, и начинаем задавать вопросы, которые раньше не задавали. Появляется ощущение взаимосвязанности, дающее возможность стать не просто лучшими людьми, а лучшими версиями самих себя для своих близких, для всей планеты, для будущих технологий. Мы можем сделать этот опыт частью нашего будущего, доступным для каждого.

КАВОКИН: Те из нас, кто учился в Советском Союзе, согласятся, что нас воспитывали в рамках философии материализма (марксизма-ленинизма), которая говорила, что материя – это объективная реальность, данная нам в ощущениях. Это казалось само собой разумеющимся, и так думали не только в СССР, но и во всем мире, например, так считал и Альберт Эйнштейн. Но Копенгагенская школа квантовой механики выступила с противоположным тезисом, который иллюстрируется парадоксом кота Шрёдингера. Кот сидит в камере, с вероятностью 50% он мёртв (есть бутылочка с ядом) и с вероятностью 50% он жив. Но с точки зрения квантовой механики кот одновременно и жив, и мёртв. И только когда откроем камеру и сделаем измерения, мы заставим этого кота перейти либо в полностью живое, либо в полностью мёртвое состояние.

Это кажется бессмыслицей. Но на данном принципе квантовой суперпозиции основана, в частности, квантовая криптография, которая прекрасно работает. И это экспериментальный факт, хотя он кажется нам достаточно безумным с точки зрения здравого смысла.

Таким образом, от материализма мы переходим к субъективному идеализму, поскольку оказывается, что состояние материи зависит от наблюдателя, то есть от нас, и пока мы не изучили этого кота, он не будет ни жив, ни мёртв. Речь не о том, что мы не знаем, жив он или мёртв. Он одновременно и жив, и мёртв. И это очень серьёзно меняет понимание окружающего мира, потому что он не существует независимо от нас. Наше сознание играет необычайно важную роль. Какую именно – нам ещё предстоит понять.

Материал подготовила Евгения Прокопчук, аналитик Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Россия. Швейцария. Весь мир > СМИ, ИТ. Армия, полиция. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325421

ТРАМП 2.0 – ЗАВЕРШЕНИЕ СТАРОЙ ЭПОХИ, НО НЕ НАЧАЛО НОВОЙ

АНДРЕЙ КОРТУНОВ

Генеральный директор и член Президиума Российского совета по международным делам

История США знает всего несколько примеров того, как действующий президент, борющийся за переизбрание, терпит поражение от оппозиционного кандидата. Подобную смену хозяина Белого дома следует отнести не к общим правилам американской демократии, а к исключениям из правил. Нечастые исключения всегда связаны с особыми обстоятельствами.

Обычно поражение инкумбента бывает следствием глубокого экономического кризиса, ответственность за который общество возлагает на действующего президента. Другим фактором, препятствующим переизбранию, может оказаться вовлечение страны в длительную, сопряжённую со значительными потерями и в силу этого непопулярную, войну. Третий фактор – неожиданное появление на политической сцене сильного независимого кандидата, формальный или фактический раскол правящей партии, распыление электората действующего президента и в итоге – приход к власти оппозиционного кандидата.

На старте нынешних президентских выборов ни одно из данных обстоятельств не просматривается. Американская экономика показывает неплохие результаты. И как бы ни доказывали многочисленные оппоненты Дональда Трампа, что достигнуты они не столько благодаря, сколько вопреки деятельности президента, в глазах избирателей аргументы не выглядят слишком убедительными. Трамп также выполнил свои обещания четырёхлетней давности не ввязываться в новые военные авантюры за рубежом, устояв перед искушением начать масштабные боевые действия против Ирана, Северной Кореи или Венесуэлы. Раскола внутри Республиканской партии тоже не предвидится, чего нельзя сказать о нестройных рядах американских демократов.

Конечно, за восемь месяцев могут произойти самые разные неожиданности. Но, судя по всему, шансы на победу в ноябре у Дональда Трампа велики и продолжают расти буквально с каждой проходящей неделей. Попытки импичмента президента лишь ещё больше сплотили республиканское большинство в Сенате. Демократическая партия очень наглядно продемонстрировала неподготовленность к выборам уже на первых праймериз в Айове. А на международной арене Трампу недавно удалось добиться заключения важного для США соглашения с Китаем о первой фазе сделки по урегулированию двусторонних торговых споров.

Что будет означать всё более вероятный второй срок Трампа для Америки и для остального мира? Прежде всего, Трамп 2.0 – окончательный приговор старой американской элите. После выборов 2016 г. ещё можно было утверждать, что Трамп победил в силу не просто случайного, но уникального стечения обстоятельств, что он оказался той самой «тёмной лошадкой», которую никто не воспринимал всерьёз, и что его победу просто «проморгали» самоуверенные политические тяжеловесы из обеих партий. Иными словами, приговор избирателей допускал право на апелляцию.

В случае победы Трампа в 2020 г. никакая последующая апелляция уже невозможна. Ведь во имя противостояния «вызову Трампа» старый истеблишмент США провёл поистине тотальную мобилизацию, собрав под своими знамёнами всех годных для призыва – от Майкла Блумберга до Джорджа Сороса, от голливудских знаменитостей до вашингтонских бюрократов, от ведущих либеральных СМИ до самых влиятельных аналитических центров. И если эта широчайшая политическая коалиция не остановит Трампа на ноябрьских выборах, поражение старой элиты станет окончательным и безоговорочным. В ноябре 2016 г. старый американский истеблишмент проиграл генеральное сражение, а в ноябре 2020-го он рискует проиграть войну.

Разумеется, Трамп 2.0 – фатальный удар по Демократической партии США. По крайней мере, в том виде, в котором партия существует в последние десятилетия. И не только потому, что в силу чисто физиологических причин эти выборы – последние для многих лидеров демократов, включая Джо Байдена, Берни Сандерса и Элизабет Уоррен. Но и потому, что поражение в 2020 г. будет означать окончательный крах партийной идеологии, партийной стратегии, партийной организации и партийной кадровой политики, сложившихся во времена последних президентов-демократов Билла Клинтона и Барака Обамы и мало изменившихся после выборов 2016 года. Демократы заплатят полную цену за упорное нежелание серьёзно разбираться в своих проблемах, за подмену честной и откровенной внутрипартийной дискуссии смехотворными ссылками на «роль Путина» в поражении 2016 года.

Трамп 2.0 – очередное потрясение для многих союзников Соединённых Штатов, особенно в Европе, которые до сих пор пребывают в надежде на то, что Трамп 1.0 – какая-то досадная аберрация истории, неприятная погрешность политической системы США, временное отклонение от фундаментальной нормы.

Для большинства либеральных лидеров Запада единственно возможная стратегия с траурного ноября 2016 г. состояла в том, чтобы смиренно пережить Трампа, как в Европе переживают холодную зиму в ожидании неизбежной весны. Казавшийся недавно невозможным Трамп 2.0 означает, что долгожданная весна откладывается ещё на четыре года. И поневоле в головы обескураженных союзников закрадывается страшное сомнение: а наступит ли она вообще, эта весна?

Более того, Трамп 2.0 – это дополнительные риски для стабильности в мире, ещё один удар кувалдой по шаткой конструкции либерального миропорядка. Вполне возможно, что необходимость учитывать фактор предстоящих выборов оказывала сдерживающее воздействие на импульсивное и напористое поведение президента в международных делах. Трамп 2.0, в отличие от Трампа 1.0, будет иметь привилегию игнорировать флуктуации общественного мнения внутри страны и руководствоваться лишь своими, подчас крайне агрессивными инстинктами.

Конечно, очень многое зависит и от того, какими окажутся в этом году результаты выборов в Конгресс США. Если демократам удастся хотя бы сохранить контроль над Палатой представителей, а тем более – добиться большинства также и в Сенате, то американская межпартийная борьба приобретёт вид жёсткого противостояния исполнительной и законодательной ветвей власти, а Трампа 2.0 будут также энергично окружать законодательными флажками и рогатками, как сегодня обкладывают Трампа 1.0. Хотя трудно себе представить, что безнадёжное отставание в президентской гонке никак не скажется на шансах демократов преуспеть в ходе выборов в Конгресс.

Что означает Трамп 2.0 для России? История показывает, что Москве всегда проще иметь дело с сильным американским президентом, чем со слабым. Поэтому российским интересам, по всей видимости, отвечает скорейшее разрешение нынешнего острого внутриполитического кризиса и восстановление управляемости и предсказуемости американской внешней политики – будь то с Трампом 2.0 или без него. Но не стоит забывать о том, что даже если Трамп 2.0 полностью расправится с фрондой в Конгрессе и подавит бюрократический саботаж со стороны «глубинного государства», он едва ли обозначит новую эпоху в американо-российских отношениях. Москва не будет в состоянии дать Трампу 2.0 всего того, чего от неё настойчиво добивался Трамп 1.0. Она не встанет на сторону Вашингтона в их конфликте с Китаем, не солидаризируется по Ирану, не поддержит американскую «сделку века» в израильско-палестинском конфликте, не передаст судьбу Николаса Мадуро и всей Венесуэлы на усмотрение Белого дома. А потому отношения в эпоху Трампа 2.0 не будут принципиально отличаться от отношений в эпоху Трампа 1.0.

Трамп 2.0 – сильный или слабый, торжествующий или загнанный в угол, благожелательный или враждебный – в любом случае станет символом завершения старой эпохи, а не символом начала новой.

Для Соединённых Штатов, для Европейского союза, для России, для Китая и для многих других ведущих игроков мировой политики точкой великого перелома, вероятно, станет не 2020-й, а 2024 год. «Момент истины» в мировой политике, время смены поколений в политических и экономических элитах, время пересмотра национальных ценностей и приоритетов, время начала трансформации международной системы отодвигается ещё на четыре года.

Данный материал написан по заказу Международного дискуссионного клуба «Валдай» и опубликован в феврале 2020 года.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325420 Андрей Кортунов

КУРС НА МАРС

ДМИТРИЙ СУСЛОВ

Заместитель директора Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Обращение Дональда Трампа к Конгрессу в ходе ежегодного послания о положении в стране – его типичное публичное выступление, наполненное тщеславием, помпезностью, самодовольством, помноженными на предвыборную ситуацию. Основная цель этой предвыборной речи торжествующего победителя (импичмент ничего не дал демократам) – создать впечатление, что его президентство является сплошной чередой побед, эпохой процветания и нескончаемым триумфом Америки во всех областях – в экономике, внутренней, внешней и оборонной политике, на фоне которых попытки демократов отстранить его от власти выглядят жалкими и ничтожными.

Тезис, проходящий красной нитью через всё выступление, – предвыборный лозунг Трампа (“Make America great again”) воплощается в жизнь, как и многое из того, что он посулил во время кампании 2016 года. Главное достижение его президентства, как он сформулировал, «нарратив упадка Америки прекращён и обращён вспять». Насколько всё это соответствует действительности, неважно (на деле – соответствует частично, большей частью в области экономики).

Экономика – предвыборный козырь, поскольку здесь ситуация действительно положительная. По словам Трампа, его политика оживила рост, помогла создать «семь миллионов» новых рабочих мест и снизить безработицу. Очень важно с предвыборной точки зрения, что он обозначил снижение безработицы для небелых американцев и женщин – которые, собственно, меньше всех за него голосуют. Тем самым он пытается опровергнуть обвинения в расизме и показать, что его политика благоприятствует всем. Трампу важно привлечь часть колеблющихся на свою сторону, показать, что он отстаивает интересы не только белых предпринимателей-республиканцев (которые за него в любом случае проголосуют).

Другими достижениями своей экономической политики Трамп назвал укрепление энергетической независимости, которое действительно происходит по мере наращивания Америкой производства и экспорта энергоресурсов, и реиндустриализацию – возвращение промышленного производства, ранее перенесённого в развивающиеся страны. Внутренние причины – политика дерегулирования и понижения налогов, внешние – подчёркнуто меркантилистская, наступательная и эгоистическая торговая линия, ставка на протекционизм.

Во внутренней политике приоритет Трампа – борьба с нелегальной иммиграцией: ужесточение правил въезда в США вплоть до запретов для целых государств, выдворение нелегальных иммигрантов, попытки отгородиться стеной от Мексики и так далее. Это важный приоритет Республиканской партии, всё больше превращающейся в партию стремительно уменьшающегося, испуганного и озлобленного белого большинства, и одна из причин популярности Трампа среди республиканских избирателей. Уже в этом десятилетии белые могут перестать быть большинством.

Показательно также, что Трамп отметил усилия своей администрации в области образования и здравоохранения, которые, вообще-то, не считаются его приоритетом. Обычно это вотчина демократов, но в предвыборной ситуации он опять-таки стремится привлечь на свою сторону колеблющихся избирателей и создать впечатление, что якобы добился здесь больше Барака Обамы.

Ещё одно, по мнению Трампа, доказательство восстановления им американского «величия» и преодоления упадка – наращивание военной мощи США, включая создание нового вида вооружённых сил – космических. Действительно, при Трампе военные расходы существенно возросли и приближаются к максимуму за период после окончания холодной войны. Но в отличие от периода после событий 11 сентября они расходуются не на контрповстанческие войны и государственное строительство, а на наращивание и техническую модернизацию армии. В том числе – на модернизацию ядерного арсенала. Полным ходом идёт воссоздание ракет средней и меньшей дальности наземного базирования, установка ядерных боезарядов малой мощности на стратегические баллистические и крылатые ракеты подводных лодок.

Как в своё время президент Джордж Буш – младший, Трамп поставил задачу высадиться на Марс – это ещё одна предвыборная «фишка», которая не обязательно реализуется, но подчеркнёт возвращённое Трампом «величие» Америки – в части её первенства в освоении космоса.

В области внешней политики расставленные Трампом акценты вновь подчеркнули предвыборный и агитационный характер его выступления, а также то, что в принятии внешнеполитических решений преобладают именно внутриполитические соображения. Главными успехами названы восстановление «уважения» к Америке со стороны её друзей и врагов (один из самых сомнительных тезисов всей речи) и борьба с международным терроризмом. Последнее – одна из наиболее близких к народу, судьбе отдельных граждан тем. Трамп пытается показать, что его политика в максимальной степени нацелена на защиту жизни и безопасности рядовых американцев, включая военнослужащих и дипломатов. Акцент на убийстве Касема Сулеймани также подчёркивает, что обращение Трампа носило в значительной степени предвыборный характер и имело цель показать, что пока демократы занимаются «охотой на ведьм», президент обеспечивает безопасность и США и, что самое важное, рядовых американских военнослужащих, дипломатов и просто граждан – как находящихся на Ближнем Востоке, так и за его пределами.

Какие выводы данное выступление позволяет сделать в плане перспектив политики администрации?

Во-первых, шансы на переизбрание Трампа высоки. Его победоносный тон – не пустая бравада. Американская экономика действительно динамично растёт, рядовой избиратель чувствует улучшение жизни, а в демократическом лагере разброд и шатание. Партия всё ещё в глубоком кризисе и не вышла из «парадигмы–2016», наглядным свидетельством чему стали стартовавшие праймериз и новые попытки партийной элиты ослабить позиции Берни Сандерса.

Во-вторых, внутриполитические приоритеты Трампа неизменны: стимулирование экономического роста через понижение налогов, дерегулирование, реиндустриализация, создание рабочих мест через поощрение развития энергетического сектора, возвращение промышленного производства, борьба с нелегальной иммиграцией.

В-третьих, во внешней политике Трамп сохраняет приверженность курсу нелиберальной эгоистической гегемонии, который продиктован стремлением сохранить мировое первенство и одновременно соответствовать внутренним запросам общества. Последние же заключаются в том, чтобы Америка не играла роль глобального полицейского и основного производителя общественных благ, уменьшала свою глобальную вовлечённость и больше думала о себе, своих собственных узких интересах. В результате, с одной стороны, мы видим стремление победить основных соперников – Китай, Россию и Иран, а с другой – нарастание меркантилизма, эгоизма и односторонности, сужение географии жизненно важных интересов.

Отсюда – главное внешнеполитическое противоречие. С одной стороны, желание сократить присутствие на Ближнем Востоке, уйти из Афганистана и Сирии (это чисто предвыборное: на самом деле уход вряд ли состоится в ближайшее время из-за ожесточённого сопротивления американкой элиты и союзников). С другой стороны, Трамп подчеркнул приверженность Соединённых Штатов политике смены режимов и прямо назвал три страны, которые являются её объектом в наибольшей степени – Венесуэла, Куба и Никарагуа. То есть – и уход, и интервенционизм в одном флаконе. Однако, даже отдавая дань американскому интервенционизму, Трамп и здесь показывает сужение реального пространства жёсткой гегемонии США. Единственный регион, в котором Америка, с его слов, будет продолжать курс на свержение неугодных режимов – Латинская Америка. В отношении Сирии, Ирана, Северной Кореи и тем более России Трамп ничего подобного не говорил. Напротив, обмолвился о готовности взаимодействовать с иранским режимом, если страна изменит политику. То есть при Трампе, в отличие от Буша и Обамы, Соединённые Штаты уже не проводят политику смены режимов в масштабе целого мира, а только в регионе, который считают своим «задним двором».

Политика жёсткого и комплексного сдерживания Поднебесной продолжится. Торговая сделка является не более чем временной паузой, необходимой Трампу перед выборами, да и она приостановила конфронтацию лишь в одной из (не самой важной) областей. Во всех остальных (технологии, военная сфера, информационные войны, политико-дипломатическое сдерживание) противостояние продолжится. Другое дело, что президент об этом не стал говорить, так как реальность нового долгосрочного и центрального для международных отношений клинча с Пекином плохо вяжется с заявлениями о восстановлении небывалого могущества и не конвертируется в предвыборную поддержку.

Показательно, что в выступлении Трампа ни разу не упомянуты ни Россия, ни Украина. Прежде всего, разумеется, по причинам их колоссальной внутриполитической чувствительности. Говорить о них – значит затрагивать больные для обеих партий вопросы и нарываться на новые обвинения. Однако не в меньшей степени умолчание свидетельствует о том, что эти страны не являются приоритетом для внешней политики. И даже в случае избрания на второй срок он не будет предпринимать больших усилий для преодоления нынешней российско-американской конфронтации.

Политика в отношении России и Украины по большому счёту останется без значительных изменений. Россия и далее будет восприниматься как геополитический противник, причём с высокой внутриполитической токсичностью (она никуда не денется), а Украина – инструмент для сдерживания России и Европы.

В любом случае о последовательной и системной реализации этой политики – как внутренней, так и внешней – говорить по-прежнему не приходится. Послание вновь обнажило главную проблему Америки – беспрецедентную поляризацию политической элиты и общества и – как следствие – переход политической борьбы в состояние холодной (пока) гражданской войны. Когда республиканские члены Конгресса хором скандируют: «Ещё четыре года!», а демократический спикер Палаты представителей показательно рвёт текст выступления Трампа, становится понятно – при любом исходе ноябрьских выборов партиям будет архитрудно находить друг с другом общий язык. И внутренняя, и внешняя политика и далее будут заложницами внутриполитического единоборства. Единственными же вопросами, по которым они сходятся, – это сдерживание Китая, России и Ирана.

Данный материал написан по заказу Международного дискуссионного клуба «Валдай» и опубликован в феврале 2020 года. Оригинальный текст здесь.

«САМО ВЫРАЖЕНИЕ “АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА” СВЯЗАНО С РОССИЕЙ»

В США началась президентская избирательная кампания, которая обещает быть ещё более залихватской, чем в 2016 году. Личность президента Трампа стала катализатором острых противоречий, накопившихся в американском обществе, стимулировала поляризацию, которую называют холодной гражданской войной. В конце декабря 2019 г. Совет по внешней и оборонной политике в рамках своего ежемесячного лектория провёл дискуссию о политической системе Соединённых Штатов – насколько происходящее уникально или, напротив, естественно для тамошней политической культуры. На вопросы Фёдора Лукьянова отвечали Владимир Печатнов, Иван Курилла и Андрей Исэров.

ЛУКЬЯНОВ: В центре всеобщего внимания Дональд Трамп, но важнее посмотреть на Соединённые Штаты как на сущность, протяжённую во времени. Являются ли происходящие процессы отклонением от нормы или, наоборот, естественным проявлением американской политической культуры?

ПЕЧАТНОВ: Американская политика – очень конкурентная и состязательная, межпартийная борьба и прежде бывала острой. Например, в XIX веке существовало две партии – виги и демократы. Они так враждовали по вопросу таможенных тарифов, что сторонников разных партий хоронили на разных кладбищах. По накалу и глубине раскола нынешняя ситуация напоминает канун и саму Гражданскую войну в Соединённых Штатах. Тогда страна была действительно разделена на два враждебных лагеря, неспособных друг с другом сосуществовать.

Когда мы говорим о поляризации, нужно иметь в виду два важных критерия. Первый – интенсивность, глубина разногласий. И второй, о котором часто забывают, – полюса должны быть примерно одинаковы или сопоставимы по политическим, электоральным, финансовым, организационным ресурсам.

Нынешний раскол начался в 1990-е гг., с президента Билла Клинтона. Тогда республиканская (так называемая «красная») Америка, консервативная, белая, набожная, в основе своей протестантская, дружно ненавидела Клинтона и его супругу как представителей контркультуры, шестидесятников либеральной волны. Потом Клинтона сменил Джордж Буш – младший, которого столь же дружно отвергала «голубая», либерально-демократическая, Америка. После него – Барак Обама. Сейчас история повторяется с Дональдом Трампом, потому что за ним стоит та же традиционная часть населения. Разгорается борьба между этими двумя Америками. Её накал и то, какие вопросы она поднимает, – новое явление в американской политике.

КУРИЛЛА: Интенсивность и вправду похожа на период перед Гражданской войной, но такого выраженного географического разделения, как тогда, сейчас нет. Да, юг и сельская местность чуть более республиканские. Но предпосылок для новой гражданской войны нет, поскольку нет чёткой географической локализации, как было в XIX веке. Историческая параллель, которую сегодня часто проводят в США, – время президентства Эндрю Джексона (1829–1837). Выдающийся историк идей Уолтер Рассел Мид называет Трампа «джексонианцем». Сам Трамп, кстати, любит это сравнение. Джексон не принадлежал к тем, кто прежде него управлял Соединёнными Штатами, – к элитам прибрежных городов Севера или Юга США. Он был человеком с Запада, аутсайдером среди старой элиты и по поведению совсем непохожим на тех, кто правил до него. Благонамеренные джентльмены восточного побережья ожидали катастрофы. Тогда и сформировались две партии: демократы и виги. Виги себя так назвали, потому что обвиняли Джексона в том, что тот ведёт себя, как монарх, а себя они позиционировали в качестве его противников. Приход Трампа – восстание той Америки, которая почувствовала себя отстранённой от управления. У демократов наблюдаются схожие тенденции – и в 2016 г., и теперь большой популярностью пользуется Берни Сандерс, тоже посланец антиэлитной Америки.

При Обаме можно было идентифицировать себя с той Америкой, которая железной поступью движется по пути прогресса, развивая либеральные ценности, шагая ко всё большему гендерному, расовому равенству. Но вдруг приходит Трамп, глубоко чуждый любому американцу, который привык отождествлять себя с Клинтонами, Обамой, вообще «правильным» левым истеблишментом.

Кризис немедленно вспыхнул в совершенно разных областях: переосмысление прошлого, соотношение гендерных ролей, взгляд на Россию. Если искать аналоги в прошлом, последний крупный кризис идентичности был, наверное, во второй половине 1970-х гг. – после Вьетнамской войны, Уотергейта, нефтяного кризиса. Американцы тогда вдруг почувствовали, что им нечем гордиться. Привычные основания для гордости: Америка – страна с лучшей политической системой, самой мощной армией и самой крупной экономикой. И все три основания рухнули. Сейчас происходит нечто похожее, хотя острота конфликта другая.

ИСЭРОВ: Исторические аналогии всегда опасны, но в случае Соединённых Штатов разные эпохи сравнивать надёжнее, чем экспериментировать с подобными сопоставлениями, например, в русской истории, – в Америке не было таких разрывов, как у нас. Речь идёт о стране, которая с конца XVIII века существует в рамках примерно одной и той же социально-политической и правовой системы.

Гражданская война была связана с институтом собственности, оказался затронут социально-экономический базис почти половины страны. В этом плане нынешняя ситуация, конечно, другая: нет института, на котором строилось бы благосостояние какой-то части США и который вызывал бы негодование другой части.

Но можно говорить о конфликте между разными ветвями власти. И в целом, наверное, потенциально даже о кризисе президентской власти, последствия которого сейчас трудно вообразить, потому что федеральная власть отвечает за куда больший объём полномочий, чем это было в XIX столетии. Помимо Уотергейта, вспоминаются события после Гражданской войны и скандалы вокруг президентской власти, особенно после компромисса Тилдена – Хейса, с 1877 г. вплоть до начала ХХ века, и до Мак-Кинли и Теодора Рузвельта. Президенты были слабые, политическую власть перехватили партии. «Эпоха тёмных лошадок» – так часто называют это время в учебниках. Ряд кризисов в верхах привёл к тому, что Конгресс стал играть большую роль, чем президент. С другой стороны, значение президентской власти растёт с начала ХХ столетия. Артур Шлезингер – младший, либеральный критик Ричарда Никсона, в разгар Уотергейтского кризиса называл этот феномен «имперским президентством».

Вторая половина 1960-х – конец 1970-х гг. – это эпоха не только Вьетнамской войны, но и ряда мощных народных движений – борьба за гражданские права чернокожих, студенческое движение, необязательно связанное с Вьетнамом, резкое обострение уличной борьбы. Степень радикализации и мобилизации американского народа была не меньше, чем сегодня.

В настоящее время обострился культурный конфликт. Он совсем не новый – второе или третье издание – вспомните разговоры о «культурных войнах» в 1990-е гг. Всё это восходит к глубинным переменам в культуре не только американского общества, но и в мировой культуре, в социальных отношениях, в представлениях о морали, которые сформировались в 1960-е гг., во второй их половине. Тогда был создан тот мир, в котором мы живём. И не всем этот мир нравится, культурные войны не прекращаются.

ЛУКЬЯНОВ: Уже сказано, что американская политическая система удивительно стабильна на протяжении 250 лет. Насколько она современна и можно ли ожидать, что в ней всё-таки произойдут изменения?

ПЕЧАТНОВ: Американская политическая система была сконструирована для фермерской республики из трёх с половиной миллионов человек. Сейчас это огромная империя, постиндустриальное государство. Казалось бы, по определению система устарела и должна быть заменена. Но отцы-основатели спланировали её так, чтобы максимально затруднить узурпацию власти одним человеком, одной партией или даже большинством страны. Это был главный страх. В американской конституции очень много антимажоритарных устройств, которые позволяют меньшинству блокировать волеизъявление большинства, в том числе и коллегия выборщиков. Полностью предотвратить попытки узурпации не удаётся, но всё-таки данную проблему американцы свели к минимуму. За это пришлось расплачиваться чрезвычайной инерционностью политической системы. В ней много центров силы: сильная президентская власть сочетается с сильной законодательной и с очень независимой судебной властью. Чтобы проводить серьёзные перемены в рамках этой системы, нужно добиваться консенсуса, согласия между этими тремя основными центрами, не считая других неформальных участников процесса – экспертное сообщество, СМИ, общественное мнение. Кроме того, власть рассредоточена ещё и по вертикали – штаты и местное самоуправление.

Несмотря на косность, система обладает адаптивными свойствами. Существует обратная связь, определённая подотчётность элит, их конкуренция в борьбе за власть и возможность народа хотя бы раз в четыре года «выбросить этих мошенников из власти», как говорят в Америке, и заменить их другими. Но перемены проходят трудно, приспособление происходит дискретно, прорывами, обычно под давлением кризиса. Классический пример – мировой экономический кризис 1930-х гг. и «новый курс» как ответ на него. Однако до этого была и «прогрессивная эра» в начале XX века, ещё одна волна реформ. И 1960-е гг. тоже можно назвать периодом активного приспособления. Конечно, система отстаёт от жизни, от уклада экономики, прежде всего. Сегодня постиндустриальная эра, цифровая экономика предъявляют уже совсем другие требования. Но пока рано списывать адаптивные свойства этой системы.

Конечно, есть очевидные дефекты вроде коллегии выборщиков, проблем с регистрацией избирателей, с перекройкой избирательных округов, которые мешают воле большинства достигать каких-то результатов. Например, согласно опросам, большинство выступало за импичмент президента Трампа. Но его воля была преодолена республиканским Сенатом. Республиканцев – меньшинство среди населения, если брать численность избирателей. Но если посмотреть на карту выборов, то около 80% площади страны, примерно две с половиной тысячи округов из трёх тысяч голосуют за республиканцев. Не потому, что их больше в стране, а потому что республиканский электорат более равномерно размазан по политической карте. Демократы обитают в мегаполисах и побеждают там с подавляющим большинством. А в американской системе победители получают всё, и остальные голоса пропадают. Республиканцы побеждают в маленьких городах, в сельской местности. Им помогает перекройка округов. А последние годы ею занимаются в основном они, поскольку обладают большей властью на уровне штатов, которые и решают эти вопросы. Всё это позволяет партии меньшинства, которой сейчас является Республиканская партия, сохранять прочные позиции.

Возможно, американцы будут искать другие пути, новые элементы сдерживания чрезмерно разросшейся и усилившейся президентской власти.

КУРИЛЛА: Одна из сторон кризиса – кризис прессы, четвёртой власти. Американцы привыкли на неё смотреть, как на арбитра. Но пресса стала остро партийной сама по себе, что в 2016 г. проявилось разительно. Но вот если говорить о том, насколько американская модель современна… Мы всё ещё живем в обществе, где понятие «современность» определяется в значительной степени модой, идущей из Соединённых Штатов. То, что у них происходит, то и современно. Будут они сохранять систему XIX века, это станет проецироваться на весь мир как некий современный тренд. Если начнут реформировать, то и это будет современным.

ИСЭРОВ: Страна огромная и по территории, и по населению. Несмотря на сравнительно равномерную заселённость, если вы оставляете прямое народное голосование, то средняя Америка выпадает, президента выбирают два побережья. Собственно, на этом строится защита института коллегии выборщиков. И в каком-то смысле это защита американского федерализма. Американский федерализм и сила штатов сейчас во многом, как и в последней трети XIX столетия, выравнивает кризис федеральной власти. Роль федеральной власти возросла за последние сто лет, тем не менее сохраняется и власть штатов. Благодаря коллегии выборщиков, малые штаты имеют льготы при голосовании. Отмени их, и они все взбунтуются. Трудно представить, какого масштаба должен быть кризис, чтобы пойти на такую реформу. Ни в 1960-е, ни в 1930-е гг. конституционных реформ не было. Последняя, по сути, конституционная реформа – «прогрессивная эра» (Progressive Era), начало ХХ столетия: всенародное избрание сенаторов, окончательная демократизация избирательного права – право голоса для женщин.

ЛУКЬЯНОВ: Бывало ли раньше, чтобы внешняя политика Соединённых Штатов становилась до такой степени производной от внутренней?

ПЕЧАТНОВ: В годы президентских выборов было разное. Например, разрядка 1970-х годов. Как показывают документы, Ричард Никсон график своих визитов и повестку переговоров с Москвой во многом привязывал к задачам избирательной кампании 1972 года. В этом смысле внешняя политика, конечно, использовалась всегда.

ИСЭРОВ: Кстати, внутреннюю политику США учитывали не только сами американцы. Вьетнамцы атаковали в соответствии с американским избирательным циклом. Наступление Тет с яркими кадрами эвакуации американских солдат – прямо под выборы 1968 года.

ПЕЧАТНОВ: Сама по себе внешнеполитическая проблематика в Америке традиционно на втором плане, кроме периодов войн, когда она действительно будоражит общество. Традиционно внешняя политика всегда была более консенсусной сферой, чем внутренняя. Во внутренней политике никогда не прекращалась активная борьба. Внешняя развивалась в более узких рамках. Там и действующих лиц меньше, и интересы постоянные. Но в последние годы изменения замечаются и здесь. В период холодной войны стратегия была жёсткая, определённая, вариации от президента к президенту имелись, но развивались в узких рамках. Цели были определены, общество в основном поддерживало двухпартийный консенсус. С окончанием холодной войны можно говорить о кризисе идентичности. Кто такие американцы, если нет коммунизма, борьба с которым сплачивала народ и власть в течение столь длительного времени?

И ещё один важный момент. Раньше дебаты шли внутри внешнеполитического истеблишмента и немного в обществе, но не было такого межпартийного раскола по внешней политике, как сейчас. Опросы показывают, что демократы и республиканцы глубоко разъединены не только по вопросам морали, внутренней политики, расовым и другим острым социальным проблемам, но и по сугубо внешнеполитическим темам. Поэтому внешняя политика ещё больше сталкивает две основные партии.

Но я бы сказал, что полемика по внешней политике, как и по всем другим сюжетам, порождена прежде всего кризисом социума. В условиях консенсуса американская политическая система работает. Поляризация максимально затрудняет её функционирование. Как только наступает поляризация, какие-либо долговременные решения принимать невозможно.

КУРИЛЛА: В Соединённых Штатах внутренняя политика всегда, за исключением разве что мировых войн, доминировала над внешней. И внешняя политика привлекалась для того, чтобы достичь поддержки своего электората и привлечь колеблющихся. Автор трактата «Демократия в Америке» (De la démocratie en Amérique) Алексис де Токвиль ещё в 1830-е гг. пришёл к выводу: ни одно присущее демократии свойство не может быть полезно для внешней политики. Ничего планировать невозможно, потому что всё зависит от ближайших выборов. Это было написано в первой половине XIX в. и в каком-то смысле актуально и сейчас.

Есть очень любопытное исследование профессора Дэвида Фоглсонга про то, как закончилась разрядка (The American Mission and the Evil Empire: The Crusade for a Free Russia since 1881, Cambridge, 2007. – прим. ред.). Почему она остановилась во второй половине 1970-х гг., до Афганистана. Джеймс Картер вдруг начал критиковать Советский Союз за нарушение прав человека. Было за что критиковать, но он легко пожертвовал всем тем, что было накоплено в сферах разоружения, политического взаимопонимании и взаимного доверия лидеров СССР и США. Почему? Если вспомним внутриамериканскую ситуацию, то окажется, что это как раз время глубокого кризиса идентичности. Чем могла гордиться Америка во второй половине 1970-х годов? Победа движения за гражданские права, окончательно ликвидирована сегрегация. Наверное, Картер как религиозный человек искренне хотел поддержать советских диссидентов. Но Збигнев Бжезинский и люди, которые формулировали эту идею, были достаточно циничны: это было единственное основание, фон, на котором они могли выглядеть лучше, чем Советский Союз, занять позицию морального авторитета и критиковать главного соперника. Зачем? Обществу нужно лекарство после Уотергейта, Вьетнама и прочих провалов. Надо вдохнуть в американцев веру в себя. Картеру, правда, так и не удалось это сделать, зато Рейгану удалось.

ИСЭРОВ: Внешний мир был для США по-настоящему опасным в эпоху молодости страны, той самой «фермерской республики», о которой сейчас, наверное, вспоминать нет смысла, настолько всё изменилось. Хотя, действительно, ведь было время, когда партии, возникшие против воли отцов-основателей, называли «французской» и «английской». Внешнее влияние может стать определяющим в молодом государстве, которое ещё не знает, удастся ли воплотить республиканский конституционный замысел.

Говоря о том, как американский правящий класс и избиратели видят свою страну, я бы обратил внимание на спор о свободной торговле, которая, кстати, естественно вписывается в либеральные ценности. За свободную торговлю всегда были сильные: Британская империя (на вершине своего могущества), президент США Вудро Вильсон, после 1945 г. – весь правящий класс США. А сегодня за свободную торговлю выступает Китай. И, кстати, Россия.

ЛУКЬЯНОВ: А как же deep state, «глубинное государство»?

КУРИЛЛА: Я в это вообще не верю. Есть инерция государственной машины, и есть инерция того, что называют дискурсом. Накопленные за время холодной войны фразы, образы, представления о России так легко снова вышли на первый план, потому что всегда были наготове. На карикатуры гляньте: сегодняшняя Россия там с серпом, молотом и красной звездой.

ПЕЧАТНОВ: Внешнеполитический истеблишмент (профессиональная разведка, дипломатия, машина национальной безопасности) – это и есть хранитель долгосрочных начал, часть «глубинного государства». Он сейчас и восстаёт против того, что ему кажется аберрациями со стороны Трампа, прежде всего – относительно Украины. Возвышение Китая, геополитический вызов Соединённым Штатам со стороны России – это тоже двухпартийные проблемы, по которым есть принципиальное согласие.

Американская внешняя политика, вероятно, больше связана с внутренней, чем внешняя политика европейских или восточных держав. Но есть долгосрочные интересы и понимание безопасности. Есть логика развития этих интересов вместе с наращиванием мощи, ресурсов, возможностей. Наконец, есть геополитика. Если посмотреть с этой точки зрения на американскую стратегию ХХ и начала XXI века, она удивительно последовательна. Путеводной звездой военно-политической стратегии на протяжении всего периода было предотвращение контроля над Евразией одной враждебной силы, либо комбинации неподконтрольных Соединённым Штатам государств. Отсюда и вступление в Первую мировую, хотя напрямую американская безопасность не была затронута. Вторая мировая война велась вместе с Советским Союзом, потому что был общий враг. А потом была холодная война против СССР, поскольку советская угроза в совокупности с китайской опять возродила кошмар американской геополитики – Евразия под контролем враждебных сил. И сейчас это остаётся важным американским императивом: раздробление постсоветского пространства, сохранение там небольших, поддающихся американскому влиянию, государств. Это долгосрочная геостратегическая линия, которая не меняется при изменении партий и группировок.

ИСЭРОВ: Конечно, есть очень мощная преемственность, восходящая ко временам холодной войны. Единственный раз, когда действительно что-то менялось, это как раз эпоха разрядки. Тоже глубоко просчитанная – и не под влиянием внутренней политики, а как следствие тонкого, «европейского» расчёта.

ЛУКЬЯНОВ: Россия занимает сейчас в американской дискуссии абсолютно непропорциональное место. Было ли такое прежде, когда наша страна в любом её воплощении от Российской империи до Российской Федерации играла сопоставимую роль?

ПЕЧАТНОВ: Почти до конца XIX века между царской Россией и Соединёнными Штатами, несмотря на все различия в идеологии и ценностях, царила редкая для великих государств гармония. Потом во внешнюю политику стало вмешиваться гражданское общество, всё больше расходились геополитические интересы. Отношение изменилось. Дэвид Фоглсонг в своей книге хорошо описал это волнообразное развитие. Вся история американского отношения к России – хроника флуктуаций. Сначала надежды на демократическую трансформацию, превращение России в нормальное, с точки зрения Запада, государство. Потом разочарования, обида и раздражение, антисоветизм и русофобия.

Американцы с энтузиазмом восприняли «Великие реформы» Александра II. Но после был Александр III, еврейские погромы, реакция и так далее – отношение изменилось. Союзничество в Первой мировой войне несколько поправило дело, а Февральская революция снова возбудила надежды. Но пришли большевики – опять ничего не получилось из демократического транзита. Союз в годы Второй мировой войны – это аномалия. Черчилль выступает в 1943 г. перед объединённым заседанием Конгресса и говорит о победе под Сталинградом. Весь зал встаёт, конгрессмены аплодируют Красной армии. После – холодная война. И здесь Россия, Советский Союз очень важны. Это то, что сплачивает американское общество, даёт цель и смысл существования, общенациональный опыт, объединяющий страну.

Затем опять флуктуации. Надежда на то, что постсоветская, посткоммунистическая Россия станет прозападной. Новое разочарование, к которому теперь примешивается и чисто конъюнктурный элемент, внутренняя борьба. И боюсь, что это надолго. Хотя, когда американцев спрашивают, какие проблемы их волнуют, отношения с Россией даже не в первой десятке.

КУРИЛЛА: Есть характерная история о том, когда в первый раз американцы вообще спорили о России. Это случились в 1813 году.

Почему? Каждая из стран вела свою войну 1812 г.: мы против Наполеона, американцы против англичан. Американцы разделились на «английскую» и «французскую» партии. Федералисты, «английская» партия, были очень недовольны войной, страдала экономика Новой Англии. Они решили высказаться против этой войны в необычной форме: организовали серию чествований побед русского оружия над французами. Фактически в пику «французской» партии, которая в это время находилась в Белом доме. Проводились огромные банкеты: в Бостоне на 500 человек, в Вашингтоне, в Джорджтауне. Конечно, начались дебаты, можно ли вообще праздновать победу русского оружия. Те, кто был против банкетов и за президента Джеймса Мэдисона, говорили: «Россия отсталая и варварская страна. Каждый русский – казак, каждый казак – людоед. И вообще, как можно?». А те, кто праздновал, говорили: «Нет-нет, Россия – это страна, которая быстро развивается в русле цивилизации. И вообще – единственная, борющаяся с тиранией Наполеона и освобождающая от неё Европу».

ИСЭРОВ: На протяжении почти всей истории взаимоотношений Россия по населению была больше Соединённых Штатов. Экономически с определённого времени уступала. Но всё же оставалась одной из первых экономик мира. А сейчас по населению мы более чем вдвое уступаем США, а по экономике – и того больше. Примечательно, что несмотря на эти перемены, Россия играет для США всё ту же роль.

ЛУКЬЯНОВ: Америка для нас – это важно, таково восприятие. Она всегда что-то значила. А что? И что сейчас значит?

ПЕЧАТНОВ: Мы (особенно старшее поколение) воспитаны в гегельянском духе. Поэтому мы считаем, что всё действительное разумно, а всё американское действительное разумно вдвойне. Это привычка равняться и брать пример. Сейчас те проблемы, которые решает Америка, не так уж далеки от некоторых наших. Взять ту же проблему идентичности (кто мы?), или иммиграции, или сосуществования культур и так далее. Американский опыт для нас важен, как и его уроки. Когда либерализм отрывается от национальной почвы, забегает вперёд, ему приходится расплачиваться за это. Америка – лаборатория, в которой многие проблемы пытаются решить впервые. Мы же ориентированы на копирование, на принятие каких-то форм американской и западной в целом системы организации производства, экономики. Другое дело, что это падает на нашу национальную почву с вечно двойственным отношением к Западу и к Соединённым Штатам. Для одной части общества это пример того, в каком направлении надо идти, для другой – в каком ни в коем случае не надо. Старая дихотомия нашего сознания.

КУРИЛЛА: В России исторически сформировалось три взгляда на Америку. Первый – реформаторов-революционеров, начиная с Александра Радищева. Мы все помним слова Екатерины II о Радищеве: «Бунтовщик – хуже Пугачёва». У этой фразы было продолжение: «…хвалит Франклина и себя таким же представляет». Бунтовщик, потому что хвалит Америку. Здесь же декабристы, которые переводили американскую Конституцию. Революционеры конца XIX века. Диссиденты, критиковавшие советский режим. Америка для них по большей части – это образ, утопия, а не реальная страна. Мало кто из её энтузиастов там побывал. Потому анархисты говорили: «Америка – страна, где нет центрального правительства, там всё решает местное самоуправление». А сторонники плановой экономики говорили: «В Америке инженеры правят – там план». Каждый приписывал Америке свой идеал.

Второй взгляд свойственен консервативной части общества, которая периодически начинала видеть в этом культе угрозу, особенно когда ощущала слабость внутриполитических позиций. То, что Америка служила идеалом для революционеров, автоматически делало её угрозой для охранителей даже в XIX веке, когда Соединённые Штаты никак не могли вмешаться в российские дела, были слабы экономически и политически. Взгляд на Америку как на угрозу каждый раз актуализируется, когда российское правительство ощущает дефицит стабильности.

Зато каждый раз, когда российское руководство, от Николая I до Дмитрия Медведева, пыталось провести реформы, говорили о модернизации, Америка немедленно обретала свою третью ипостась: страна технических чудес, откуда можно заимствовать технологии, экономические формы. Николай I выписывал инженеров строить железную дорогу «Москва – Петербург». Большевики приглашали для индустриализации огромное количество американских специалистов в 1930-е годы. Никита Хрущёв привозил американские идеи – от кафетерия до кукурузы. Когда Михаил Горбачёв сказал слово «ускорение», он подружился с США. Когда Медведев заговорил о «модернизации», он отправился в Кремниевую долину. Как только либо Владимир Владимирович Путин на новом повороте, либо кто-то следующий скажет об обновлении, снова возникнет Америка. 200 лет так было, и не вижу причин, почему это не будет происходить завтра.

ИСЭРОВ: Само выражение «американская мечта» связано с Россией. В годы Великой депрессии, когда американцы задавали себе вопрос: «Почему же наша система не работает? Почему трудолюбивые люди не могут найти себе пропитание?», – писатель Джеймс Траслоу Адамс написал популярную «духоподъёмную» книгу «Американский эпос» (The Epic of America, 1931). И в ней он буквально на последней странице цитирует русскую эмигрантку Мэри Энтин (Марьяше Энтину) из Полоцка, еврейскую девочку, которая, сидя на ступеньках величественного и общедоступного храма знания – Бостонской публичной библиотеки, смотрела уверенно вперёд, в «радостную новую жизнь» [1]. Адамс заключает: «Вот она, американская мечта. Вот ради чего мы живем». Кстати, фотография Энтин попала даже в издание автобиографии президента Теодора Рузвельта [2].

Возникают и общие интересы – они, например, привели наши страны к союзу в Первой и Второй мировых войнах. Кстати, подобное сближение предлагал Путин в самом начале двухтысячных годов, говоря о борьбе с международным терроризмом. Но это уже забыто. Честно говоря, не вижу какой-то геополитической причины, которая могла бы наши страны сейчас сблизить. Отсюда – как следствие – и использование отрицательного арсенала взаимных образов.

КУРИЛЛА: Америка, в принципе, никому не подражает, потому что в отличие от большинства европейских стран американцы с самого начала мнили себя маяком для всего мира, градом на холме. Эта идея была у пуритан и существует до сегодняшнего дня. Но Россия ведь тоже играла роль конституирующего «другого» (и, как мы видим, в последние годы не отказалась от неё), той страны, с которой американцы периодически себя сравнивают. Правда, лишь для того, чтобы от неё отстраниться. В качестве антипримера.

Есть интересная история двух женщин. Обе эмигрировали в Америку из Петербурга в молодом возрасте. Обе русские еврейки.

Эмма Гольдман уехала в 1880-е гг. из консервативной Российской империи, когда Александр III развернул репрессии после народовольцев. Приехала в Америку, а там как раз казнили анархистов за беспорядки на чикагском Хеймаркете. Она решила, что все государства одинаковы, и стала лидером анархистов, участвовала в разных акциях, сидела в тюрьме. До 1919 г., когда её выслали оттуда (кстати, обратно в Петербург, мол, отправляйтесь туда, где левые правят), почти 40 лет, она была лидером американского анархизма, до сих пор почитается как одна из основательниц движения левых – «Красная Эмма» (в Советской России Гольдман прожила менее двух лет – разочаровавшись в большевиках, снова уехала в Европу, а потом в Канаду и стала резким критиком советского режима. – прим. ред.).

Вторая женщина, Алиса Розенбаум, покинула Советскую Россию в 1920-е гг. примерно в том же возрасте. Она бежала от левых экспериментов, из страны, совершенно противоположной той империи, которую покинула Эмма Гольдман. Уехала от левачества, которое возненавидела на всю жизнь. В Америке стала влиятельной консервативной публицисткой, известной под псевдонимом Айн Рэнд.

Если Эмма Гольдман оказала серьёзное влияние на левую американскую мысль, то Айн Рэнд – на правую. И обе, как мне представляется, продолжали всю жизнь бороться с той Россией, которую покинули. Россия уже несколько раз изменилась за это время, но они продолжали с ней бороться и влиять на Америку.

ЛУКЬЯНОВ: Если перенестись на 50–100 лет вперёд, как вы думаете, будут ли историки, глядя на наследие Дональда Трампа, воспринимать нынешний момент как крутой поворот? Или же останется всего лишь очередной эпизод?

КУРИЛЛА: Приход Трампа обнажил конфликты в американском обществе, которые были до этого скрыты. Но они накапливались. Он дал возможность им выплеснуться. Конечно, в учебники это войдёт как важный период американской истории.

Есть ещё один момент – смена поколений. Трамп ментально – человек начала 1970-х годов. Мне представляется, что в начале 1970-х гг. политики Соединённых Штатов позволяли себе многое, но уровень открытости, возможности прессы это обсудить был гораздо ниже. Это поколение, которое пытается восстановить ту счастливую Америку, великую Америку, которую они помнят. Но это поколение, так или иначе, уступает место молодёжи. Мне представляется, что это последний арьергардный бой поколения, которое не принимает либеральных перемен, случившихся за последние десятилетия.

ПЕЧАТНОВ: Быть просто обычным скучным, традиционным, читающим речи президентом после разнузданного Трампа уже не удастся. Америка в этом смысле потеряла свою невинность и вряд ли обретёт её снова. Но, может быть, я сгущаю краски. Ответ на вопрос о месте Трампа в истории будет зависеть от того, куда пойдут США дальше. Если по пути Барака Обамы и Билла Клинтона, превращаясь во всё более разноцветную мультикультурную страну, это один вариант. Тогда Трамп – лишь последняя попытка повернуть историю вспять. Если же нам предстоит длительный период колебаний и мы просто ещё не видим настоящий потенциал другой, традиционной Америки, то это совсем другой расклад. Но я всё-таки думаю, что Трамп пытается идти против основного потока американской истории.

ИСЭРОВ: Единственный интересный вопрос для меня лично, это вопрос о свободе торговли. Действительно ли получится изменить тот мир, который в значительной степени создавали Соединённые Штаты? Причём не с 1990-х гг., а с 1945 года.

Если же говорить о стиле поведения Трампа, то, мне кажется, что его гиперэмоциональность, сверхоткрытость – как раз абсолютно новый стиль. Это общемировой процесс, который связан в том числе с появлением интернета и социальных сетей, сдвиг едва ли не антропологический, очень серьёзный. И Трамп – первый президент в США, который осваивает новую манеру общения лидера с аудиторией.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325418

«ОЛИМПИАДА ЖЕРТВ ИСТОРИЧЕСКОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ»

В прошлом номере мы опубликовали материал о «политике памяти» и связанных с ней конфликтах на основе круглого стола, прошедшего в редакции журнала. К нашему изумлению дискуссия вызвала почти ажиотажный спрос, причём особенно возбудились в Европе. Наше скромное издание прослыло чуть ли не кузницей кремлёвских идей относительно «войн памяти», что, конечно, лестно, хотя и – увы – не соответствует действительности.

Вообще, готовность увидеть за всем заговор тёмных сил и уверенность, что всё неспроста, хорошо знакомая нам из отечественной практики, теперь блистательно распространилась повсеместно. Мы решили, коль скоро тема нашла столь мощный отклик, её развить, обратившись к академической общественности разных стран с вопросом – как они оценивают нынешнее состояние дел в «исторической политике». Получилась очень разнообразная палитра мнений, которой мы с радостью делимся с нашими читателями.

Юрий Слёзкин,

профессор истории, директор программ евразийских и восточноевропейских исследований Калифорнийского университета (г. Беркли)

Все человеческие сообщества мифологизируют своё прошлое. Смены режимов ведут к обновлению пантеонов. В поисках смысла своего постсоветского существования реформированный Запад (также известный как «международное сообщество») нуждается в новой генеалогии. И строит сразу несколько.

Mесто, освободившееся после заката «христианского мира» и его наследников – «цивилизованного мира», «свободного мира» и «западной цивилизации», временно пустует. Продвижение демократии и борьба за права человека долго не продержались. В традиционных военно-политических, финансовых и интеллектуальных центрах стремительно распространяется разработанная в Германии (и беспрецедентная в исторической политике) культура коллективного покаяния за грехи привилегированных групп, успешных государств и всего христианского/цивилизованного/свободного мира. Тем временем новые члены сообщества активно развивают ветхозаветную традицию вавилонско-египетского пленения, подрывая многолетнюю монополию холокоста. Россия с её Великой Победой – анахронизм для одних, своевременная угроза (будущему, настоящему и прошлому) для других и структурообразующий антипод для большинства.

Иван Крастев,

глава Центра либеральных стратегий (г. София) и ведущий научный сотрудник Института наук о человеке (г. Вена)

Сегодня в Европе наступил Век ностальгии. Большинство европейцев считает, что жизнь раньше была лучше, хотя неясно, что они имеют в виду под «раньше». Логичное следствие наших ностальгических настроений: самым важным оказывается не вопрос, кому принадлежит будущее, а вопрос – кто был прав в прошлом. Попытка панъевропейского примирения после завершения холодной войны оказалась неудачной.

В годы классического национального государства национальное самоопределение, по сути, сводилось к формированию общественной психологии жертвы. «Мы – нация» означало «мы – жертвы». После 1989 г. Евросоюз задался целью радикально изменить такое положение, и «мы, нация» стало означать: «мы – виновные в преступлениях». Политика исторической памяти в мире после 1989 г. была политикой прощения. Поляков и румын заставили признать, что их страны причастны к попустительству антисемитизму в довоенный период и в годы войны. Болгар вынудили признать преступления, совершённые коммунистическим правительством против болгарских турок в 1980-х годах. Россиян призвали к ответу за преступления Сталина.

Сегодня европейцы снова лихорадочно соревнуются, пытаясь доказать, что именно их страна – главная жертва исторической несправедливости. Это какая-то олимпиада, в которой золотая медаль – это статус главной жертвы. Больше всего пугает то, что реальный приз за победу в этой олимпиаде жертв исторической несправедливости – индульгенция на новые злодеяния.

Мартин Ауст,

профессор истории и культуры Восточной Европы и России в Университете имени Фридриха-Вильгельма (г. Бонн)

Готовясь к лекции в Мюнхенском университете о хитросплетениях культуры общественной памяти в Германии, Восточной Европе и России в 2010 г., я впервые столкнулся с термином «войны исторической памяти» (memory wars). Если честно, меня этот термин раздражал, потому что примирение и правдивое изложение исторических событий – неотъемлемая часть культуры современной Германии, средство достижения взаимопонимания и сближения с другими народами. Конечно, я отдавал себе отчёт в том, что политика, искусство и наука по-своему толкуют историю, преследуя свои цели. Это могут быть политические цели или подтверждение концепций национальной идентичности и самоопределения; создание захватывающего произведения искусства, будь то роман или фильм, либо научная оценка событий прошлого с помощью определённой методологии исследования. Я также верил в то, что общественное мнение позволяет научной трактовке истории оспаривать те её версии, которые нередко выдвигают политики и деятели искусства. Суть моего убеждения в том, что в либеральной демократии научное знание в итоге должно возобладать над искажёнными взглядами на исторические события, насаждаемыми некоторыми политиками. Ведь мы живём в просвещённом и космополитическом обществе!

На этом фоне фраза «войны исторической памяти» казалась мне слишком пессимистичной оценкой культуры общественной памяти в начале XXI века. А как быть с обнадёживающими примерами диалога в прошедшие десятилетия? Я был сосредоточен на событиях, которые, казалось бы, доказывали справедливость моего восприятия культуры воспоминаний о прошлом как средстве объединения и преодоления конфликтов. В 1997 г. президенты Польши и Украины Александр Квасьневский и Леонид Кучма подписали совместное заявление «К пониманию и единению». В 2003-м – Совместное заявление «О примирении – в 60-ю годовщину трагических событий на Волыни». В 1999 г., вышел в прокат фильм Иржи Гофмана «Огнём и мечом», который был своего рода переосмыслением восстания Богдана Хмельницкого 1648 г. – тема, которая на протяжении нескольких веков сеяла рознь между украинцами и поляками. В этой картине проводится мысль о том, что две нации находятся в равном положении. В то время фильм был положительно воспринят на Украине. В 2010 г. российский и польский премьер-министры Владимир Путин и Дональд Туск встретились в Катыни, чтобы почтить память поляков, ставших жертвами массовых расстрелов НКВД в 1940 году. В совместном польско-российском издании «Белые пятна – чёрные пятна» 2010 г. были подняты сложные вопросы польско-российских отношений в XX веке. В Германии в 1999 г. предложение Эрики Штайнбах вспомнить о немцах, изгнанных из Восточной Европы в 1945–1946 гг., и заняться их проблемами, привела к созданию европейской сети «Память и солидарность». Это был важный вклад в развитие культуры народной памяти. Хотя Чешская Республика вскоре вышла из этой инициативы, она объединила немцев, австрийцев, поляков, словаков и венгров в деле дальнейшего углубления общей памяти о высылке и изгнании простых людей. В целом казалось, что стакан общих воспоминаний наполовину полон, а не наполовину пуст.

Сегодня приходится с горечью осознавать, что за прошедшие годы политизация истории на самом деле стала тёрном в теле наций, сея антагонизм и провоцируя ожесточённую полемику. Культура воспоминаний трансформировалась из космополитического инструмента в рассадник противоречий и антагонизма. Многие политики требуют, чтобы окружающие приняли их видение истории и прошлого с явным националистическим окрасом. Это относится к политикам ЕС и Польши, Украины и России, к тому, как они воспринимают законы истории и толкуют юбилейные даты. Они изо всех сил стремятся навязать другим свою трактовку исторических событий, преследуя исключительно политические цели.

С 2009 по 2012 гг. в России действовала специальная комиссия при президенте для противодействия тому, что правительство считало фальсификацией истории. Комиссия преследовала цель подчеркнуть вклад Советского Союза в победу над нацизмом в Европе. В 2015 г. Украина приняла законы об исторической памяти, в которых содержится призыв отделить прошлое Украины от советской истории и начать процесс всеобщей декоммунизации посредством переименования улиц и демонтажа памятников советским деятелям. В 2018 г. Польша приняла закон, угрожавший уголовной ответственностью любому, кто будет обвинять польскую нацию в содействии холокосту. После того, как этот законопроект подвергся жёсткой критике в Польше и Израиле, польские власти уголовную ответственность отменили.

В 2019 г. 80-летняя годовщина пакта Молотова – Риббентропа, известного также как пакт между Гитлером и Сталиным, подняла ставки политических аспектов истории. Европейский парламент 19 сентября того же года принял декларацию о том, что ради светлого будущего Европе важно помнить уроки прошлого, уроки истории. Некоторые пункты этой резолюции не могут не вызвать критики с точки зрения историографии. В частности, авторы резолюции утверждают, что пакт Гитлера – Сталина, в конце концов, проложил путь к началу Второй мировой войны и тем самым намекают, что Германия и Советский Союз в равной мере несут ответственность за начало войны. С точки зрения хронологии это совершенно очевидно. В течение одной лишь недели после подписания договора Германия напала на Польшу; при этом Гитлера уверяли, что этот шаг был согласован со Сталиным. Однако в свете более широкого толкования причин войны и того, что ей предшествовало, исследования немецкой и советской дипломатии, а также руководящих принципов Гитлера и Сталина – вырисовывается более сложная картина, которая не отражена в полной мере в резолюции парламентов стран Евросоюза. С тех пор, как Гитлер занял пост рейхсканцлера в 1933 г., он хотел этой войны. Путь Гитлера к войне сначала с Польшей, а затем с Советским Союзом был вымощен тремя основополагающими принципами: демонтаж версальского порядка, борьба с большевизмом и истребление евреев. Внешняя политика Сталина была продиктована идеологическими установками и прагматизмом великодержавной политики.

В 1938 г. Сталин был вынужден усвоить важный для себя урок: не проконсультировавшись с Советским Союзом, западные державы позволили Гитлеру добиться своего. Поэтому в 1939 г. Сталин решился на сотрудничество с Гитлером. Даже без согласия Сталина Гитлер сделал бы всё возможное, чтобы начать войну, к которой всегда стремился.

Ещё один изъян резолюции – возрождение термина «тоталитаризм». Вне всякого сомнения – и нацистская Германия, и сталинский Советский Союз совершали массовые, широкомасштабные зверства. Однако объединение этих двух держав под зонтичным термином «тоталитаризм» можно оправдать лишь с точки зрения абстракций в истории разных идеологий. Если оценивать два режима с этих позиций, то нацизм и сталинизм были диктатурами, которые прибегали к массовому насилию для формирования обществ в соответствии с их идеологическим представлением о будущем. Но это, пожалуй, единственное, что их роднило. Таким образом, термин «тоталитаризм» на самом деле затрудняет правильное понимание и восприятие прошлого. С 1933 по 1945 гг. мир был свидетелем постоянного нарастания насилия со стороны Германии. Насилие в Советском Союзе при Сталине являлось следствием массового террора по приказу Сталина, который он же мог и остановить. Гитлер отдавал приказы исключительно устно, во время своих речей и выступлений. Сталин сидел в Кремле, читая постановления и лично подписывая приказы о массовых убийствах. После так называемого «путча Рёма» в 1934 г. нацисты никогда больше не подвергали террору членов своей партии. В сталинском Советском Союзе даже членам компартии отнюдь не была гарантирована неприкосновенность и безопасность – многие из них стали жертвами сталинского террора. Немцы осуществили холокост, советские войска освободили Освенцим. Нацизм не пережил смерть своего предводителя, а советская система не раз переживала смерть вождей. Сравнительную историю нацистской Германии и сталинского СССР можно писать, лишь отрешившись от понятия «тоталитаризм», как правильно заметили Шейла Фицпатрик и Майкл Гейер, редактируя книгу, посвящённую анализу двух диктатур (Beyond totalitarianism: Stalinism and Nazism compared / Ed. by Geyer M., Fitzpatrick Sh., 2009).

Вместо того, чтобы предоставить учёным возможность отметить слабые пункты в декларации парламентов ЕС, российский президент Владимир Путин решил взять на себя роль историка. На неформальном саммите стран СНГ 20 декабря 2019 г. Путин прочитал коллегам лекцию о начале Второй мировой войны и о том, что ей предшествовало. На круглом столе с коллегами-президентами он углубился в архивные документы ради изучения резолюции парламентов стран Евросоюза. Согласно открытиям историка Путина, Польша была причастна к развязыванию Второй мировой войны. Путин перечислил все двусторонние договоры, которые нацистская Германия подписала с другими государствами, в том числе и с Польшей, в 1934 г., заключив, что пакт Молотова – Риббентропа стал лишь продолжением общеевропейской практики. При такой трактовке упускается из виду тот факт, что договоры, подписывавшиеся другими странами с нацистской Германией, не сопровождались секретными протоколами о вторжении в соседние страны и их разделе, что явно выделяет пакт Молотова – Риббентропа из общей массы договоров, заключавшихся в ту историческую эпоху.

75-летняя годовщина освобождения Освенцима 27 января 2020 г. продемонстрировала, что политика продолжает вмешиваться в трактовку истории, сея антагонизм между народами. Эта дата, отмечавшаяся в Иерусалиме и Освенциме, обнажила натянутые отношения между Польшей и Россией. Польский президент Анджей Дуда воздержался от поездки в Иерусалим на очередную годовщину воспоминаний, организованных Всемирным форумом памяти холокоста, поскольку не захотел выслушивать ещё одну лекцию по истории от Путина, который был назначен одним из главных ораторов на этом мероприятии. С точки зрения антагонистической политики в интерпретации истории не было ничего удивительного в том, что Путина не было среди гостей на церемонии в Освенциме. 75-летняя годовщина окончания Второй мировой войны в Европе 8–9 мая 2020 г., наверное, ещё раз проиллюстрирует, что память о войне и её окончании скорее разделяет, чем объединяет США, Европу и Россию.

Всё это может иметь серьёзные последствия и для культуры общей памяти в Германии. После переезда правительства и парламента Германии в Берлин в 1999 г. и в начале 2000-х гг. символическая культура общественной памяти Германии вылилась в возведение нескольких памятников в центре Берлина: жертвам холокоста, жертвам истребления народов синти и рома (цыган), угнетённым нацизмом гомосексуалистам и жертвам нацистской эвтаназии. Критики справедливо отмечали отсутствие памятника жертвам разрушительной войны, которую Германия вела сначала в Польше, а затем в странах Прибалтики и в Советском Союзе. Были выдвинуты разные предложения и инициативы по этому поводу. Основатель германо-российского музея «Берлин-Карлсхорст» Петер Ян предложил создать мемориал жертвам нацизма в Польше и Советском Союзе. Архитектор Флориан Маусбах призвал поставить памятник убитым полякам. Историк Тимоти Снайдер, выступивший в Бундестаге по приглашению Партии зелёных, рекомендовал Германии из всех жертв Второй мировой войны вспоминать прежде всего о жертвах на Украине. Вопреки историческим документам Снайдер заявил, что Украина была главной военной мишенью Германии и должна была пострадать больше других.

Эти инициативы проложили путь и в немецкий Бундестаг, где парламентарии от разных партий, за исключением «Альтернативы для Германии», призвали воздвигнуть памятник польским жертвам войны на уничтожение, развязанной Германией в Европе. Другая парламентская группа во главе с социал-демократами доказывает целесообразность создания документального центра памяти всех жертв войны, которую Германия вела в Восточной Европе и СССР. Фонд мемориала памяти убитых евреев Европы выступил с третьей инициативой: создать документальный центр немецкой оккупации и зверств во всей Европе, в том числе и на территории Советского Союза.

В настоящий момент ни одно из этих предложений не получило поддержки парламентского большинства. Большой вопрос в том, можно ли как-то объединить эти три инициативы. С точки зрения историографии и культуры народной памяти такой компромисс вполне реален. К нему будет непросто прийти, но в нём нет ничего невозможного. Однако войны по поводу «правильной» трактовки истории между Россией, Украиной, Польшей и Европейским парламентом могут рикошетом ударить по Германии и тем дебатам, которые ведутся в Бундестаге. В стане сторонников памятника польским жертвам раздаются голоса, утверждающие, что в Германии не может существовать общей памяти о польских и советских жертвах войны.

Эти люди ссылаются на лекцию Путина по истории войны. Вот почему в конечном итоге нет другой альтернативы, как только присоединиться к призыву российского географа и историка Павла Поляна, с которым он обратился в интервью телеканалу «Дождь»: пожалуйста, оставьте историю историкам, не превращайте её в политическое оружие. Необходимо проводить действенную политику деэскалации войн памяти. Историкам следует взять на себя руководство в выполнении этой задачи: пусть они возвысят голос, требуя тщательного расследования всех сложностей и хитросплетений истории.

Ян Сова,

доцент Академии изящных искусств (г. Варшава)

Политика в сфере исторической памяти – инструмент достижения текущих политических целей посредством создания идеологически искажённых нарративов о прошлом. В современной Польше это в основном сфера интересов правых – от популистов и консерваторов до неофашистов. Хотя этим грешат и другие политические силы. Их цели можно разделить на две категории: легитимность правых и национальное признание.

Когда дело касается легитимности, трюк состоит в том, чтобы сконструировать версию польской социально-культурной истории, которая позволит правым сохранять однородность населения Польши – это должны быть белые католики. По иронии судьбы, такая Польша – продукт намеренной и жестокой социальной инженерии Гитлера и Сталина в середине XX века (уничтожение евреев, цыган и других национальных групп, массовое переселение после 1945 г.). В 1939 г. треть граждан Польши не были ни этническими поляками, ни католиками – степень неоднородности населения превышала показатели современных западных государств, которые «переполнены чужаками», как утверждают правые. Стирание меньшинств из коллективной памяти создаёт фальшивую Польшу и фальшивую «польскую традицию», которая якобы существовала с незапамятных времён. И всё это делается, чтобы превратить ксенофобию и национализм в норму, в «правомерную защиту нашего традиционного образа жизни».

Игра с признанием более сложная. С ростом экономики всё больше поляков осознают, что их главная проблема не в нехватке денег и национального богатства, а в отсутствии оснований для национальной гордости и признания. Мы – пятая по величине экономика ЕС с имперским прошлым, но на Западе за Польшей закрепился имидж источника дешёвой рабочей силы и чёрной дыры, где исчезают угнанные машины. Правые справедливо подметили, что современная политика признания – это олимпиада жертвенности, и умело используют такую тактику. В конце концов Польша всегда была главной жертвой в глазах польских патриотов. Шведское вторжение и украинские восстания в XVII в., иностранные интриги в XVIII, разделы в XIX, ужасы Второй мировой и советское господство в XX веке – каждый школьник уже в 5-м классе знает, что Польша могла бы стать величайшей из мировых империй, если бы не козни злейших врагов, русских и немцев. Вторая мировая война сыграла ключевую роль в этом повествовании, поскольку это относительно недавнее событие вышло далеко за пределы Польши и вызвало невероятный хаос в польском обществе (фактически в результате Второй мировой Польша оказалась самой разрушенной страной). Кроме того, главным злодеем выступила Германия. Это даёт отличную возможность представить миру наши страдания и героизм.

Однако существуют два препятствия. Во-первых – евреи. Они не просто перенесли невероятные страдания во время войны – широко известно и часто повторяется, что они подвергались преследованию со стороны поляков, которым было удобно избавиться от ненавистной этнической группы руками немцев. Таким образом, по мнению польских правых, евреи лишили нас удовольствия, заняв место главной жертвы и не позволив нам насладиться собственными страданиями.

Вторая проблемная группа – это русские. Сталин действительно заключил пакт с Гитлером и вторгся в Польшу в 1939 г., но в то же время Красная Армия сыграла ключевую роль в победе над нацизмом, а советский народ заплатил невероятно высокую цену за эту победу. Польские правые убеждены, что праздновать победу вместо того, чтобы осуждать действия Красной Армии, не только исторически и этически ошибочно, это ещё и вредит нашей борьбе за признание, поскольку принижает наши жертвы и затмевает наш героизм.

Поэтому цель польской политики относительно исторической памяти – приуменьшить роль СССР в победе над Гитлером и разоблачить варварские действия Красной Армии (Катынь, мародёрство и насилие как прелюдия советской оккупации после войны). Такая повестка прямо противоречит политике, которую проводит Путин. Столкновение неизбежно.

У Эньюань,

доктор исторических наук, возглавлял Институт всемирной истории Китайской академии общественных наук, а также Институт исследований России, Восточной Европы и Центральной Азии Китайской академии общественных наук

В последние несколько лет в мире поднялась волна переоценки истории Второй мировой войны. Предпринимаются попытки ниспровергнуть выводы, которые давно стали общепризнанными. Утверждается, что не фашистская Германия, а социалистический Советский Союз развязал войну; что Сталин – не освободитель государств Восточной Европы, а их захватчик. «Национальных предателей», помогавших в те годы Гитлеру оказывать сопротивление Красной армии, называют «национальными героями»… Не только в Европе, но и в Азии существуют идейные веяния, которые можно назвать «историческим нигилизмом»: они не признают Каирской (1943 г., о целях войны с Японией – прим. ред.) и Потсдамской деклараций, отказываются возвращать Китаю оккупированную японскими агрессорами территорию острова Дяоюйдао и так далее.

Появление новых оценок истории – широко распространённое явление. Однако следует обратить внимание, что большинство из тех, кто продвигает упомянутые выше суждения, отнюдь не учёные, а правительственные чиновники. Это лишь подтверждает, что они не стремятся найти истину и действуют исключительно ради достижения политических целей. Путь развития человеческой цивилизации уже доказал, что фальсификация истории, основанная на политических замыслах, не имеет шансов на успех. Именно об этом говорил герой Второй мировой войны Сталин: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет её».

Анатоль Ливен,

профессор Джорджтаунского университета в Катаре, старший научный сотрудник фонда «Новая Америка» (г. Вашингтон)

Любопытная черта «прогрессивной» культуры в Европе и США сегодня – сочетание бесконечных извинений за прошлые грехи западного расизма, империализма и т.д. с высокомерным идеологическим превосходством в отношении остального мира и невежественных (белых) консервативных элементов западного общества. Примерно также действовала практика индульгенций у католиков: ритуальный акт извинений делал человека снова хорошим и чистым, а поэтому позволял смотреть свысока и диктовать свои правила тем, кто еще не извинился за свои грехи правильно.

Тони Блэр – пример крайности такого подхода или патологии. Ни одно из извинений за преступления Британской империи не заставило его хотя бы на секунду задуматься, что это даёт людям основания сомневаться в честности, благих намерениях и потенциальных возможностях Великобритании, когда она вместе с США вторгалась в Ирак ради свободы, мира и демократии. Французская прогрессивная интеллигенция – ещё один пример. Она отказалась от социализма, но оказалась неспособной отказаться от индивидуальной и национальной цивилизационной миссии, поэтому был создан культ проповедования прав человека всему остальному миру. Эта миссия никак не коррелируется с признанием чудовищных прошлых преступлений Франции.

С этим же можно ассоциировать широко распространенный культ жертвенности. Психологический переход от легитимного сочувствия жертвам к принудительному восхищению жертвами отчасти обусловлен своего рода международным соперничеством, стремлением сравнивать собственные коллективные страдания со страданиями евреев в Европе во время холокоста. Кроме того, следует отметить демилитаризацию (или, осмелюсь сказать, феминизацию) широких слоев западной культуры, в особенности академических кругов и СМИ.

Таким образом, параллельно с сочувствием (вполне справедливым) страданиям колонизируемых народов стало немодным и порицаемым признавать и уважать тот факт, что зулусы, чеченцы или афганцы были не только жертвами, но и храбрыми воинами, защищавшими собственный традиционный порядок и ценности, совершенно не вязавшимися с современным западным либерализмом.

В преподавании истории Второй мировой войны этот подход способствует распространению тенденции (подпитываемой государственной пропагандой в некоторых странах НАТО и ЕС) позиционировать Советский Союз не как союзника Запада, а как противника, равноценного нацистской Германии. С одной стороны, уменьшение внимания к боям и солдатам означает умаление роли советских солдат, которые взяли на себя огромную, подавляющую часть боевых действий. С другой стороны, огульное смешивание нацистских и советских преступлений, а также преступлений коллаборационистов создаёт исторический туман, в котором западная прогрессивная культура выглядит еще чище и незапятнанней.

Я бы предложил сделать обязательной для чтения в любом курсе о Второй мировой войне книгу Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» – глубокое размышление об аналогичном зле нацизма и сталинизма, которое в то же время ни на секунду не ставит под сомнение справедливость советской войны, восхваляет идеализм многих коммунистов (пусть ошибочный). Глубокое сочувствие жертвам войны сочетается с прославлением героического подвига защитников Сталинграда и их роли в спасении Европы.

Сергей Ушакин,

профессор антропологии и славистики в Принстонском университете

«Исторический ревизионизм» – это нормально. Не в смысле того, что хорошо и замечательно, а в том смысле, что практически каждое поколение, входящее в силу, рано или поздно начинает формулировать для себя историю, с которой оно могло бы и хотело бы жить. И такой ревизионизм не обязательно связан со Второй мировой войной. В качестве примера можно привести периодически возникающие жаркие дискуссии о том, как нам помнить 90-е гг. прошлого столетия. Логика всех ревизионизмов похожа и сводится, в общем-то, к нехитрой идее: не мешайте мне верить в мою собственную версию прошлого. Особенность нынешней ситуации заключается в удивительно быстрой нормализации того, что раньше называлось «социальным заказом», а сейчас «публичной историей» – то есть осознанным использованием исторического материала для достижения целей, не связанных непосредственно с историей.

В одном из моих семинаров мы читаем со студентами исследование о том, как принималось решение о создании Мемориального музея холокоста в Вашингтоне в 1990-е годы. Там в своё время боролись две музейные школы. Сторонники одной линии говорили – давайте делать настоящий музей, с документами, артефактами, с исследованиями, которые покажут, что было, когда, где и как. Им возражала другая группа, которая настаивала на том, что детали, подробности и прочие исторические артефакты – важны и нужны, но главное-то – сформировать у посетителей особое отношение к холокосту, предложить им «сценарий», позволяющий почувствовать на себе весь ужас этого события.

Иными словами, если первая группа отстаивала историю как фактографию, то вторая предпочитала делать акцент на исторической драме, с характерной для неё тягой к театрализации истории. Победила школа «исторических драматургов», и компания музейного дизайна Ральфа Аппельбаума начала своё триумфальное шествие по миру. В том числе и в России – по тем же самым принципам те же специалисты создали экспозицию в Еврейском музее и центре толерантности в Москве и в Ельцин-центре в Екатеринбурге. История превратилась в повод для эмоционального переживания.

Нынешний ревизионизм во многом и порождён этим важным сдвигом в понимании полезности исторических нарративов для эмоциональной мобилизации аудитории. Я когда-то назвал этот подход «аффективным менеджментом истории»: принципиальная важность исторического материала в данном случае состоит не столько в его правдоподобности, сколько в способности вызвать сильную ответную реакцию (как позитивную, так и негативную). Собственно, именно это мы и наблюдали в недавней перепалке по поводу годовщины освобождения Освенцима. Стороны ведь отстаивали – по большому-то счёту – не историческую истину, а собственное достоинство.

Понятно, что причин для подобной актуализации истории много. Одна из них связана с тем, что в России идея резкого разрыва с советским прошлым постепенно сменяется более спокойными попытками выстраивать некую линию преемственности. Судя по тем историческим выставкам, которые я видел (а выставки – в отличие от книг – обладают возможностью реагировать на изменения более оперативно), можно проследить, как «советский» период всё чаще толкуется как часть более длительных тенденций – урбанизации, модернизации, индустриализации, развития повседневности и тому подобного.

У бывших «собратьев по соцлагерю» логика принципиально иная: недавнее прошлое воспринимается как источник возможных, но (как правило) несостоявшихся историй национальной самостоятельности или борьбы за неё. «Советское» в данном случае оказывается препятствием, тупиком, преградой на пути к суверенитету.

Понятно, что эти две исторические логики плохо совмещаются друг с другом. То, что в России считается модернизмом, в Белоруссии или Киргизии оказывается очень похожим на культурный империализм. И эта антиколониальная линия, часто воспринимающаяся как антироссийская, – будет только набирать силу.

Кто «виноват» тут – понятно. Важно другое – что делать? Условные «поляки» «перекраивают» исторический нарратив не потому, что просто хотят доставить ещё одну неприятность «большому восточному соседу». Они действительно считают свою версию истории верной, то есть соответствующей их взгляду на мир и их месту в этом мире. В России о такой уверенности говорить сложнее. Отсюда – и нервозность по поводу перекраивания нарративов.

В недавнем всплеске эмоций по поводу пресловутой «свиньи антисемитской» настораживает то, что вдруг, «как в сказке, скрипнула дверь, всё мне ясно стало теперь…». А документы-то лежали рядышком. Иногда даже, как в данном конкретном случае, были известны. Общая обеспокоенность по поводу собственной истории растёт из такого тактического отношения к историческим источникам. Хорошо, когда Министерство обороны публикует архивные документы к очередной дате. Плохо, что они не были доступны до сих пор. Или ещё пример: попытайтесь найти в Президентской библиотеке им. Б.Н.Ельцина материалы о войне в Чечне. Я попытался. Самые поздние архивные материалы относятся к 1937 г. (самые ранние, кстати – к 1802 г.). Где более свежие? В какой «зоне вне доступа» они сейчас находятся? И по какому поводу их вдруг сделают доступными?

Нельзя быть уверенным в своей истории – как плохой, так и хорошей, зная, что где-то спрятаны километры полок с документами, которые недоступны исследователям. Сила, как мы помним из известного фильма, – в правде. А правда – в источниках.

Я бы сделал следующие десять лет в России декадой архивной революции. Оцифровывал и вывешивал, оцифровывал и вывешивал, оцифровывал и вывешивал всё, что относится к советскому периоду. И выделял бы ежегодно 150–200 грантов на исследование проблем советской истории. Не всё получится хорошо и сразу. Но для хорошего борща нужен хороший бульон. Мы видим в последние годы, как электронная доступность исторических документов радикально меняет отношение к истории. Например, команда сайта «Прожито» (https://prozhito.org/), которая собирает и публикует личные дневники, фактически создала с нуля новую дисциплину и новое сообщество, дав возможность увидеть, как частные люди разных времён «формулировали» жизнь своими словами. Или совсем другой пример – без обобщённого банка данных «Мемориал» не было бы массового «Бессмертного полка». Примеры можно приводить разные. Важен общий эффект – историческая информация, доступная любому пользователю непосредственно, меняет не только отношение к истории; такая доступность превращает историю в часть повседневной жизни людей. Открытость источников избавляет историю от экзальтации и надрыва, которые постоянно подпитываются подозрениями, страхами или надеждами на то, что всю-то историю мы не знаем. В отличие от некоторых…

Где-то раз в две недели я получаю на e-mail новости из National Security Archive США (https://nsarchive.gwu.edu/postings/all). Обычно там сообщается о подборках рассекреченных документов и даются ссылки на их электронные копии на сайте архива. Недавняя новость о том, что ЦРУ многие годы следило за 120 правительствами благодаря покупке швейцарской компании по производству шифровальной техники, основана именно на публикациях этого архива. Неделей раньше архив опубликовал подборку о действиях разведки Соединённых Штатов, направленных на подрыв советской ракетной программы в 1950-е годы. Новости и документы – разные. Подход один – все исторические новости достойны печати. Мне кажется, это правило должно стать точкой отсчёта. Иначе нам не выйти из этого порочного круга, в котором ревизионизм порождает реакцию, а реакция – очередной приступ ревизионизма.

Ричард Саква,

профессор европейской и российской политики Университета Кент (Великобритания)

Летом 1939 г. мой отец был резервистом в польской армии. С началом наступления немцев 1 сентября его подразделение отходило всё дальше на восток. После 17 сентября они увидели советские силы, которые сначала принимали с радостью, потому что считали, что те помогут в борьбе с нацистами. Но когда полякам приказали сдать оружие, они поняли, что действует совершенно иная логика. Многие резервисты погибли в Катыни и других лагерях, моему отцу удалось бежать. После интернирования в Венгрии и многочисленных приключений в Румынии и Югославии он оказался во 2-м польском корпусе под командованием генерала Андерса в Египте и вместе с 8-й британской армией воевал в Эль-Аламейне, на Сицилии, под Монте-Кассино и по всей Италии. Он не смог вернуться в Польшу и после войны обосновался в Великобритании, его прах покоится в 50 метрах от Катынского мемориала на кладбище Ганнерсбери, которое расположено рядом с Кенсингтоном и Челси.

На него могли повлиять горечь обид и желание отомстить, но этого не произошло. То же самое можно сказать о первом поколении поляков в Западном Лондоне. Многие из них были вынуждены бежать в Центральную Азию, а потом через Персию и Палестину перебрались в Англию. Они руководствовались духом терпения и даже прощения в отличие от нации в целом.

В соответствии с копенгагенскими критериями в июне 1993 г. были сформулированы три условия членства в Евросоюзе: наличие в стране институтов поддержания демократического управления и прав человека, функционирующая рыночная экономика и принятие обязательств и целей ЕС. Возможно, следовало добавить четвёртый пункт: Евросоюз не должен служить площадкой для подпитывания исторических обид. После масштабного расширения 2004 г. вопросы истории стали набирать значимость. Изначально для своих членов Евросоюз был трансформирующим инструментом примирения, однако главное обещание 1989 г. – перенести в посткоммунистическую эпоху этот опыт на всю Европу, от Лиссабона до Владивостока, – так и осталось невыполненным.

Тут мы подходим к вопросу русофобии. Эту тему принято игнорировать, поскольку считается, что так Москва отмахивается от обоснованных вопросов о прошлом и настоящем, но на самом деле речь идёт о более сложных вещах. Аспект исторической памяти находится на пересечении ценностей и идентичности. Герман Геринг отметил в беседе с польским маршалом Эдвардом Рыдз-Смиглы 16 февраля 1937 г.: «Опасность представляет не только большевизм, но и сама Россия, независимо от её системы – монархической, либеральной или какой-то другой». Для ЕС и аналогичных институтов вполне легитимно продвигать нормативную повестку, но если речь идёт о вопросах идентичности, мы ступаем на скользкий путь. В стремлении навязать определённую версию правды можно пренебречь спецификой исторического и даже цивилизационного опыта других. Именно по этой причине растёт русофобия, а вместе с ней весь новый цикл конфликтов и конфронтации. Это, в свою очередь, способствует мнемоническим войнам – борьбе за существование, природу и релевантность прошлого. Из-за несовершенного и своекорыстного характера системы, сформировавшейся после 1989 г., войны памяти будут определять грядущий период европейской истории. Борьба за идеологию уступила место борьбе за смыслы.

Пол Колстё,

профессор русских, центральноевропейских и балканских исследований Университета Осло

Говорят, что Восточная Европа страдает от чрезмерного груза истории. На самом деле проблема не в истории, которая есть у всех регионов мира, а в интенсивной её политизации. Максимального накала тема достигла этой зимой, когда Владимир Путин и польский премьер Матеуш Моравецкий обвинили друг друга в искажении правды о начале Второй мировой войны.

На встрече глав государств СНГ 20 декабря 2019 г. Путин заявил, что на Польше лежит часть ответственности за разжигание мирового пожара. Он сказал, что перед началом войны польские лидеры, «преследуя свои узкокорыстные, непомерно возросшие амбиции, подставили свой народ, польский народ, под военную машину Германии и, больше того, способствовали вообще тому, что началась Вторая мировая война». Казалось, жертву хотели сделать виноватой. Более того, это было хорошо подготовленное обвинение, а не неожиданная вспышка гнева.

Эта атака имела предпосылки. Она была связана с резолюцией Европарламента, принятой за три месяца до этого по инициативе польского правительства, «О важности сохранения европейской памяти для будущего Европы». В документе отмечалось, что не Польша, а СССР действовал как союзник Гитлера и развязал Вторую мировую войну: «Самая разрушительная война в истории Европы началась как прямой результат печально известного нацистско-советского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. и секретных протоколов к нему». Декабрьское выступление Путина с обвинениями против Польши – классический ответный удар в духе «око за око».

Историки, попытавшиеся проверить факты, приведе?нные в речи Путина, пришли к выводу, что документы, на которые он ссылается, подлинные и хорошо известны в научных кругах. Тем не менее, несмотря на подлинность этих документов, его упрекают за серьезные умолчания и избирательный подход при подборе исторических «вишенок на торте». Причём некоторые из них достаточно крупные и до сих пор остаются за пределами стандартного нарратива в Польше и на Западе в целом. В частности, это касается основного пункта в перечне обвинений Польши – что поляки участвовали в разделе Чехословакии в октябре 1938 года. Параллельно с оккупацией Судетской области Гитлером, поляки захватили часть чехословацкой территории в Верхней Силезии – Цешин (Чески-Тешин), а венгры аннексировали южную часть Словакии и Карпатской Руси. Конечно, польский кусок пирога был относительно небольшим в сравнении с другими территориальными захватами в Европе того времени, но готовность сотрудничать с тоталитарными режимами ради территориальных приобретений была одинаковая.

Напоминая о разделе Чехословакии в 1938 г., Путин стремился отвлечь внимание от того, как диктаторы Германии и Советского Союза поделили Польшу год спустя. Безусловно, это критика в духе «на себя посмотрите», но иногда такой подход мне кажется вполне легитимным. Его можно использовать как стратегию приуменьшения собственных проступков, но в то же время он помогает выстроить события в исторической перспективе. С другой стороны, нужно понимать: если мы сравниваем свои поступки с действиями других с целью выявить сходство, другие при этом могут обратить внимание на различия. Эксперты подчеркивают, что в европейской истории в межвоенный период было множество пактов о ненападении, в том числе с Гитлером, но только пакт Молотова – Риббентропа включал секретные протоколы, которые давали Германии и Советскому Союзу карт-бланш делить Европы на сферы влияния. Путин намекнул, что некоторые другие соглашения с Гитлером могли содержать аморальные секретные приложения, которые неизвестны нам до сих пор, потому что хранятся в архивах, однако такой аргумент остаётся спекуляцией и не может считаться убедительным. Но опять же, ради полноты понимания истории, стоит вспомнить ещё об одном факте – предложении Уинстона Черчилля Сталину в октябре 1944 г. поделить Восточную Европу на советскую и западную сферы влияния. Да, это предложение никогда не было оформлено официально, но в конечном итоге предопределило появление железного занавеса.

Сегодня ни в России, ни в Польше власти не готовы «обратиться к прошлому» – к тому, что в Германии называют Vergangenheitsbewältigung. В период «медведевской оттепели» не только Дмитрий Медведев, но и Владимир Путин заняли удивительно критическую позицию в отношении преступлений сталинского режима. В апреле 2010 г. Путин вместе с премьер-министром Польши Дональдом Туском почтил память польских офицеров, убитых в Катынском лесу. Сегодня кажется, что те времена давно канули в прошлое.

Тогда почему Путин считает необходимым защищать Сталина? Простой ответ – нынешнее российское руководство не заинтересовано в обелении Сталина и его соратников (в российском обществе есть другие силы, готовые это сделать), но память о страданиях и триумфе во Второй мировой войне – совершенно другое дело. Эта память – краеугольный камень национальной консолидации. Октябрьская революция, когда-то являвшаяся легитимирующей основой режима, дискредитирована. Как отмечает социолог Лев Гудков, сегодня в российском обществе бушуют идеологические споры между сталинистами, либералами и сторонниками Путина, и память о победе над нацизмом остаётся единственной возможностью объединить нацию, другого фундамента для национальной гордости нет. Кремль никому не позволит опорочить священную память о той победе, а Сталин сыграл в ней ключевую роль.

Сегодня в Европе несколько государств, в том числе Россия, Польша, Венгрия и Чехия, проводят похожую внутреннюю политику, которая характеризуется консерватизмом, неотрадиционализмом и очевидным нелиберализмом. В Венгрии и Чехии подобные идеологические устремления позволили лидерам выстроить удобные отношения с Кремлём. А Польше помешала историческая память. Это не новость, но конфликт, безусловно, обострился, особенно после обвинений со стороны России, что Польша способствовала разжиганию войны. Если это была намеренная попытка повлиять на общественное мнение в мире, то Путин, похоже, переоценил свои возможности.

Марлен Ларюэль,

директор Института европейских, российских и евразийских исследований Школы международных отношений им. Эллиотта Университета Джорджа Вашингтона (г. Вашингтон)

Я интерпретирую войны за историческую память между Польшей, прибалтийскими государствами и Украиной, с одной стороны, и Россией – с другой, как «стратегический нарратив», связанный с исключением России из Европы или включением в неё. Если Советский Союз не победил нацизм, а являлся равноценным ему злом, то Россия не имеет права голоса в европейских делах и не может претендовать на участие в европейских институтах. На самом деле мир в Европе и Европейский союз были построены на послевоенной идее – «это не должно повториться», и Москва являлась одним из её фундаментальных элементов. Подчёркивая победу, одержанную над нацизмом, Россия позиционирует себя как защитник определённой концепции Европы, победа 1945 г. подтверждает право России быть легитимным участником европейской политики.

В основе всех этих войн за историческую память лежит стремление определить, кто же был фашистом во время войны – Советский Союз, сотрудничавший с нацистской Германией в 1939–1941 гг. благодаря пакту Молотова – Риббентропа, или коллаборационисты на оккупированных территориях. И, следовательно, кто же тогда «новые фашисты», требующие ревизионистского подхода к истории Второй мировой сегодня: путинская Россия или государства Центральной и Восточной Европы?

Определив, на кого можно повесить ярлык «фашист», мы получим идеальную Европу. Если фашист Россия (то есть режим Путина можно типологизировать как фашистский или же советское прошлое, которое Кремль не желает осудить, эквивалентно нацизму, как утверждают государства Центральной и Восточной Европы), тогда Россию нужно исключить из Европы. Она становится антиподом всех ценностей, которые входят в понятие «Европа» – либерализма, демократии, многостороннего подхода и трансатлантических обязательств. Если же, напротив, как утверждает Москва, Европа вновь становится «фашистской», если оспаривается идеологический статус-кво, сформировавшийся после победы 1945 года и так называемые традиционные европейские ценности находятся под угрозой, тогда Россия указывает путь для «истинной» Европы – христианство, консерватизм, геополитическое единство и нациоцентричность. Иными словами, нынешнее выяснение, кто является «фашистом», это борьба за будущее Европы и ключевой вопрос для включения России в европейские дела или её исключения, где и проходит линия разлома.

В войнах за историческую память Центральная/Восточная Европа и Россия воюют друг с другом, но в то же время у них есть общее – презентизм, то есть актуализация истории для описания нынешних разногласий, с травмами, выбранными в соответствии с ключевыми политическими ценностями. Все они хранят свой капитал памяти, поэтому политика задействована в формировании памяти и уже не только историки отвечают за историческую память. Помимо вопросов историографии и исторической памяти политизация прошлого несёт определённые риски. Упрощение, принижение трагедии холокоста чтобы выставить Россию/Советский Союз таким же злом, как нацизм, – это опасная политическая и нравственная игра.

Историческая память становится инструментом продвижения геополитических и политических целей: расширение НАТО и неолиберализм со стороны Западной/Центральной и Восточной Европы, легитимное влияние России в ближнем зарубежье и ужесточение политики со стороны Москвы.

Георгий Касьянов,

доктор исторических наук, профессор, заведующий отделом новейшей истории и политики Института истории Украины Национальной академии наук Украины (г. Киев)

Старый тезис о том, что внешняя политика является продолжением внутренней, не утратил актуальности. Резкая скандализация дискуссий о прошлом, вышедшая на уровень высшего политического руководства, не возникла ниоткуда и неожиданно.

Это давняя история, начавшаяся почти 15 лет назад, когда страны бывшего социалистического блока дружно вошли в НАТО и Евросоюз. Политические и культурные элиты этих стран, руководствуясь достаточно утилитарными соображениями, продвигали образ своих наций как двойных жертв – нацизма и коммунизма. Это был прямой вызов правящему классу России, для которого тезис об освободительном походе Красной армии был важной частью системообразующего мифа о победе в Великой Отечественной войне как беспримерном подвиге спасения Европы. Этот миф выполнял и выполняет чрезвычайно важную социокультурную и политическую функцию: обеспечения некоего духовного единства того сообщества, которое представляется как «российская нация» – это общая победа всех россиян, независимо от этнической и культурной принадлежности. Утверждение, что освобождение Европы (понятно какой) – это на самом деле новая оккупация, возможно худшая, чем нацистская, – прямой вызов не только внешнеполитическому престижу и геополитическому влиянию России, но и подрыв центральной идеи, обеспечивающей внутреннее единство. Обесценивание учредительного мифа об армии-освободительнице и замена его мифом об армии-оккупанте бьёт по основам современной российской государственности.

В свою очередь, действия высшего политического руководства России, направленные на деконструкцию мифа о двойной жертве, напоминания о бревне в глазу, связанные с ролью некоторых стран в развязывании Второй мировой войны бьют по крайне важной для национального самосознания западных соседей идее. Лидеры Польши, лишившейся государственности в результате сговора Гитлера и Сталина, вряд ли обрадуются напоминаниям о некоторых не очень аппетитных эпизодах внешней политики Второй Речи Посполитой.

Таким образом, дебаты касаются не каких-то абстрактных разборок по поводу – «кто есть who» и кто должен примерить рога, а кто крылья и нимб. Речь идёт об основах существования наций и стран. О кратковременных политических целях я не упоминаю, это рутина исторической политики.

В данном случае я обращаюсь к чисто рациональным аргументам. Однако историческая политика и культурная память не всегда вписываются в рациональные схемы. Некоторые темы и проблемы прошлого сохраняют мощный эмоциональный потенциал и здесь слова и действия могут выходить за рамки чисто утилитарных соображений. Если этот потенциал соединить с утилитарными политическими соображениями, возникает гремучая смесь. Достаточно вспомнить, что обращение к истории и «исторической справедливости» всегда было частью подготовки к войне и превращалось в часть войны.

Нынешняя ситуация во многом напоминает предыдущие моменты обострений, но сейчас она выходит за рамки разборок между бывшими союзниками по соцлагерю. Память о холокосте – это уже общеевропейский феномен, и тут аудитория быстро расширяется, как расширяются возможности ткнуть пальцем в ту часть глаза, где помещается бревно, например, поднять некоторые обстоятельства холокоста в Восточной Европе и Балтии. Следует учесть и то, что пятнадцать лет назад политическая ситуация была совсем другой: Европа радостно объединялась. Сейчас перспектива «экзитов» стала реальностью. Европа разъединяется, и у некоторых акторов возникает соблазн этому процессу помочь – вопросы прошлого тут как нельзя кстати.

И наконец, существует опасность, что возникшая ситуация перейдёт в ту фазу, когда она начнёт управлять сама собой и её же создателями: последние начнут действовать, следуя логике событий и ситуации, а не логике своих планов и желаний. И тогда договариваться будет намного сложнее. Если вообще возможно.

Го Сяоли,

профессор, доктор филологических наук, заместитель директора Института иностранных языков при Хэбэйском педагогическом университете, создатель Китайско-российского центра по исследованию Дальнего Востока ХПУ

Больше 70 лет прошло с тех пор, как мировое сообщество единогласно признало и высоко оценило заслуги СССР в победе во Второй мировой войне. Героическая борьба Советского Союза против нацистской Германии – незабываемая страница в истории освободительной антифашистской войны. В этой войне СССР выступил в двух ипостасях: безвинно страдающий мученик и мужественный спаситель. Советский Союз не просто спас себя, он помог и другим народам (не только Китаю на востоке, но и Польше), вместе с другими странами освобождал Европу от фашизма. Совестно должно быть тому, кто пытается искажать исторические факты, кто выбирает фрагменты и сочиняет «новую версию» истории. Вымышленная «версия» не получит поддержки мирового сообщества. Это закрытый вопрос.

Владимир Путин заявил о создании в России полного архива документов о Второй мировой войне. Мы исследуем историю для того, чтобы подтверждать достоверность фактов и восстанавливать правду. Нельзя, плетя заговоры, выдавать белое за чёрное, искажать истину. Почему в политической истории важна правда? Потому что потомки должны извлекать уроки из прошлого, чтобы беда не повторилась, чтобы человечество могло идти вперёд, добиваясь прогресса. В любом случае оно не должно деградировать. Нельзя извращать историю для того, чтобы сдерживать Россию, усугубляя её изоляцию.

На первый взгляд кажется, что это лишь споры между Польшей и Россией, но самом деле всем известно, что за Польшей стоят США. Это Соединённые Штаты раскачивают ситуацию, стремясь сделать Польшу троянским конём в Европе. Почему США, невзирая на всеобщее осуждение, нападают на Россию? Они считают, что Россия препятствует распространению «демократических» ценностей в американском понимании. Они боятся потерять статус великой державы на международной арене и пытаются спровоцировать раскол Европы с Россией. Мы свидетели того, что имидж Соединённых Штатов катится под гору, а влияние России на международной арене на подъёме, особенно на Ближнем Востоке. Китайская поговорка гласит: если дерево возвысится над лесом, то сильный ветер непременно попытается его согнуть.

Почему некоторые славянские народы оказались в авангарде русофобии? В XIX веке социолог и панславист Николай Данилевский высказал мнение о том, что славянские народы должны в будущем образовать и развить собственный культурно-исторический тип, ведь они генетически близки в плане этноса и языка. Но возможности такого будущего мы пока не видим. На протяжении нескольких веков между Польшей и Россией складывались весьма сложные взаимоотношения, которые напоминают отношения между Китаем и Японией. Здесь мы не будем рассматривать эту историческую проблему, но хотелось бы подчеркнуть следующее: отношения между соседними народами всегда являются самыми трудными, что обусловлено человеческой натурой. Фёдор Достоевский, посвятивший свою жизнь познанию человеческой природы, справедливо отметил, что человек может полюбить дальнего, но ему трудно полюбить ближнего. Действительно, люди благосклонно относятся к процветанию и успехам незнакомого человека, но не терпят, когда этого же добивается близкий человек. Конфликт между близкими всегда острее, чем между чужими. Возможно, Польше и России, Китаю и Японии стоит задуматься над этим.

В истории Китая имело место следующее событие: в 30-е гг. III в. новой эры князь Цао Пэй, борясь за престол правителя, хотел убить своего брата Цао Чжи. Тот в ответ сочинил стихи:

Варят бобы, –

Стебли горят под котлом.

Плачут бобы:

«Связаны все мы родством!

Корень один!

Можно ли мучить родню?

Не торопитесь

Нас предавать огню!».

(Перевод Л.Е.Черкасского)

Конфликты, подогреваемые историческими событиями, приводят к расколу и разобщённости. Но нельзя из-за различной трактовки междоусобиц сочинять новую версию истории, иначе можно стать оружием в руках людей с дурными намерениями. Но некоторые страны в Восточной Европе погрязли в выяснениях своих собственных исторических версий, игнорируя при этом всемирный ход истории человечества. Мы стали свидетелями того, что мир как будто разделяется на два лагеря – свой и чужой (и если он не свой, то он чужой). Между ними ведётся борьба не на жизнь, а на смерть.

Классический китайский роман «Троецарствие» начинается словами: «Великие силы Поднебесной, долго будучи разобщёнными, стремятся соединиться вновь и после продолжительного единения опять распадаются – так говорят в народе». Мы видим, что после Второй мировой войны в Европе преобладала центростремительная тенденция – создание Евросоюза. А сейчас идёт обратный процесс – центробежная сила взяла вверх.

Угроза новой холодной войны чувствуется не только в Азии и Америке, но и в Европе. Эта война не похожа на предыдущую, ведь столько изменилось за последние годы: нарастают тенденции раскола и дискретности, которые противоречат теории «конвергенции», мир поделился на богатых и бедных, появились новые проблемы из-за развития высоких технологий, властвуют экстремистские силы, ухудшается климат, то и дело вспыхивают эпидемии… Ни одна из этих проблем не может быть решена одним государством. Все народы на Земле имеют общую судьбу. Все народы и страны должны объединиться не потому, что они любят друг друга, а потому, что сталкиваются с общими вызовами, которые не могут быть решены сами по себе. Нужны диалог и сотрудничество на основании конкуренции.

В русской культуре есть термин «соборность», который академик-философ Андрей Смирнов выразил на внерелигиозном языке как «всесубъектность», то есть каждый является неутрачиваемым субъектом. В традиционной китайской культуре есть подобное понятие – «гармония многообразия». В такой картине мира нет места разделению стран на нормальные или ненормальные, правильные или неправильные, более развитые или менее развитые – каждый народ и каждая страна уникальны по-своему.

Мировая идентичность должна заключаться в уважении к разным культурам и политическим режимам, а не в доминировании и навязывании «единственно правильных ценностей». Земной шар замечателен тем, что на нём цветут все цветы: и лилия, и роза, и лотос, и одуванчик, и ромашка… И когда над человечеством нависают угрожающие кризисы, то все государства, включая и Россию, и европейские страны (в том числе и восточно-европейские), и Китай должны прийти к консенсусу, уважать историю и многообразие культур, сообща решать насущные проблемы, а не разобщаться.

Александр Смолар,

председатель Совета Фонда Стефана Батория (г. Варшава)

И в России, и в Польше боятся изменения нарративов об их роли во Второй мировой войне. Официальные версии исторической памяти двух стран явно противоречат друг другу.

Начнём с моей страны – Польши. С момента падения коммунизма в 1989 г. польское восприятие Второй мировой было простым: Польша была оккупирована 1 сентября 1939 г. германскими войсками, к которым 17 сентября того же года присоединилась Красная Армия. Новый раздел Польши – после событий XVIII в., когда страну поделили три империи (Россия, Германия и Австро-Венгрия), – стал результатом пакта Молотова – Риббентропа, подписанного 23 августа 1939 года. В годы войны 6 миллионов польских граждан погибли, сотни тысяч сосланы в Сибирь. Убийство более 20 тысяч польских офицеров советскими органами в Катыни никогда не исчезнет из памяти поляков. В Польше говорят об освобождении Аушвица, но не вспоминают освобождения Варшавы. Красная Армия форсировала Вислу только после подавления Варшавского восстания немцами, в ходе которого уничтожены более 200 тысяч поляков. Не используется даже более оправданная формула: освобождение Польши от нацистской оккупации в 1945 г., потому что новый режим был навязан Москвой.

Польское восприятие войны – трагическое и героическое одновременно, что вполне обоснованно. Недавнее заявление президента Владимира Путина о негативной роли Польши во Второй мировой войне оказалось неожиданным, и это ещё слабо сказано. Однако в польском нарративе есть две проблемы. Начнём с меньшей. Польша воспользовалась Мюнхенским соглашением и германской оккупацией Чехословакии, чтобы занять небольшую территорию вокруг Цешина. Польша не была партнёром нацистов, но поступила нехорошо, извлекши выгоду из нацистского вторжения.

Вторая проблема более значима и драматична для исторической памяти и самовосприятия поляков. Польша была невинной жертвой Германии, Советского Союза и даже Украины – украинские националисты в Волыни массово уничтожали поляков. Единственная моральная проблема, которую польское национальное сознание не может с лёгкостью разрешить, – это проблема евреев. В 1941 г. случилось много еврейских погромов, происходили они и после войны. Во время войны евреев разоблачали, шантажировали и так далее. Многие поляки помогали евреям, но в памяти еврейского народа преобладает негативный образ польского поведения.

Бессмысленным ответом нынешнего популистско-националистического руководства Польши стал Закон о холокосте, принятый в 2018 году. Согласно ему, недопустимо возлагать на польский народ и польское государство ответственность за причастность к холокосту. Закон вызвал яростную международную реакцию: Польшу обвинили в попытке обелить собственную историю, избавившись от неприглядных фактов. В ответ правительство убрало из закона пункт о тюремном заключении за его нарушение.

А что в России? Российское руководство видит, что доминирующий нарратив о войне меняется не в пользу Москвы. Значимым является факт принятия Европарламентом в сентябре 2019 г. резолюции, приравнивающей советский режим к нацистскому. Смена нарратива воспринимается в России и на Западе как следствие повышения роли на континенте Восточной Европы. Польша и балтийские государства, безусловно, играют в этом важную роль.

Президент Путин неоднократно в последнее время – на встрече с лидерами постсоветских государств, в ходе итоговой пресс-конференции, на совещании с руководством Минобороны – выдвигал обвинения против Польши в связи с её ролью в войне. Видимо, Владимир Путин и его советники полагают, что страны Центральной Европы, и в особенности Польша, способствовали изменению имиджа России и отношения к роли СССР в войне. Это кажется опасным по внутриполитическим причинам: Великая Отечественная война – важный элемент легитимности постсоветской России. Кроме того, это значимый фактор легитимации глобальной роли России. Неслучайно Владимир Путин, находясь на памятных мероприятиях в Иерусалиме, предложил провести конференцию постоянных членов Совета Безопасности ООН.

В первом номере журнала «Россия в глобальной политике» за этот год мы находим объяснение неожиданной атаки на Польшу. Историк Фёдор Гайда разъясняет тактику: «Главный козёл отпущения у нас, получается, Польша. Если нам с евробюрократами нужно найти общего врага, наверное, Польша и будет первым кандидатом. Роль Польши, на мой взгляд, должна быть освещена наиболее выпукло, что сейчас и делается».

Не думаю, что стоит считать реалистичным формирование альянса России и Запада против Польши в области памяти о войне. Демократическая культура базируется в том числе на способности интегрировать позитивные и негативные факты об обществе и его прошлом. На этом направлении я вижу определённый прогресс, но с польской стороны – достаточно ограниченный.

Анке Хильбреннер,

профессор истории Восточной Европы в Университете имени Георга-Августа (г. Гёттинген)

Историческая память и связанная с ней политика всегда были важны. Но сегодня мы переживаем ожесточённую борьбу за память о Второй мировой войне. Последний значительный поворот в этой сфере произошёл в 1980-е годы. В Германии общественные дебаты под названием «Спор историков» (Historikerstreit) касались специфики вины немцев в военных преступлениях, совершённых в годы Второй мировой, в то время как в Советском Союзе благодаря новой политике открытости (гласности) было признано существование секретных протоколов к пакту Молотова – Риббентропа и факт массового убийства в Катыни. Чуть позже, после краха СССР и объединения Германии, а также на фоне подъёма демократического движения в Центральной и Восточной Европе произошёл сдвиг парадигмы в реальной политике.

Спустя почти 30 лет относительного спокойствия в ориентированной на консенсус европейской политике памяти о Второй мировой войне вновь поднялся гвалт. Последуют ли за этими политико-историческими волнениями политические перемены? Каковы истоки подрыва европейского консенсуса некоторыми странами? Одна из причин новой политики исторической памяти – возвращение к концепции нации, которая для многих заменила концепцию европейской, или иной, идентичности. Правые, или так называемые национальные политические силы, как «Альтернатива для Германии», намеренно отказались от традиционных, общепринятых представлений о Второй мировой войне. В Центральной и Восточной Европе – в Венгрии и Польше – нацию всё чаще противопоставляют другим формам идентичности. Нынешнее польское правительство назвало политику памяти своих предшественников, включая транснациональную концепцию Музея Второй мировой войны в Гданьске, «постмодернистской» и необоснованной. Вместо этого предлагается концепция жертвенности, на которую могут ссылаться поляки перед лицом новых невзгод. Полифония исторического дискурса и различные точки зрения больше не приветствуются. И Польша в этом не одинока – либеральная политика в сфере исторической памяти сегодня пересматривается в ряде стран.

Нарратив национальной памяти по своей природе исключителен. В соответствии с простой логикой хищника и жертвы имеется только один вариант существования общества с национальной памятью: использование национальной истории как оружия против других в настоящем, собственная нация – это жертва, другие объявляются коллективным преступником. Но в России, Польше и на Украине существуют одновременно и жертвы, и преступники.

Немцы своей войной на уничтожение, унёсшей миллионы жизней, не только создали (конечно, ненамеренно) мучеников и героев, но и заложили условия для использования преимуществ и коррупции, а также экзистенциальной нужды, из которой смогли выбраться только самые сильные и беспринципные – за счёт других. Крах государственности на «залитых кровью территориях» запустил старые конфликты и новое насилие, а слабые остались без защиты. Тот факт, что на немцах лежит ответственность за исторически беспрецедентное преступление холокоста и за развязывание Второй мировой войны с её чудовищными военными преступлениями, не означает, что люди в Центральной и Восточной Европе не пострадали от сталинизма. Многие пострадали от обеих систем, чьё взаимодействие только усугубило страдания. Военные преступники не остановились на национальных границах, которые тогда были нестабильными. Память о Второй мировой войне требует осознания трагедии – лишь в этом случае будет создан нарратив, легитимный для всех.

Историки всё это знают. А вот политики часто используют историю в национальных целях, что нередко имеет пагубные последствия. Это мешает взаимопониманию, в этом процессе быстро возникают политические и идеологические оппоненты, несмотря на наличие общего опыта. Опыта маргинализации, например, или боязни глобализации и утраты собственных ценностей. Нация не может преодолеть эту проблему, несмотря на все усилия. Идея нации уже показала в XX веке, как опасны её исключительные интересы в современном взаимосвязанном мире. В XXI веке эти уроки ещё более ценны.

Александр Искандарян,

директор Института Кавказа (г. Ереван)

Обострившиеся в последнее время «войны памяти» и политическая инструментализация прошлого – явления не новые. Популярная история с самого начала модерна служила, наряду с языком, строительным материалом идентичностей. К исторической науке это явление не имеет почти никакого отношения, его, скорее, можно исследовать методами политической науки. Задачей популярной истории является не понимание или исследование прошлого, а использование прошлого для политической конфронтации. Позиции и выводы не определяются результатами исторических штудий, а заданы заранее. Политические акторы используют политический инструментарий для легитимации и последующей инструментализации той или иной версии истории. Это важный ресурс для политиков, в том числе и потому, что антагонистическая память служит мобилизации «своих» против «чужих». Целеполагание при этом, конечно же, закладывается в рамках актуальной политики, а не исторической науки.

Естественно, эта политическая технология – использование представлений об исторической памяти для конструирования своей правоты – особенно часто применяется в момент активного формирования страной или сообществом своей идентичности. Такая потребность возникает, например, во вновь образованных государствах или при изменении парадигмы государственного развития, когда страна меняет врагов и/или друзей и приводит свои исторические нарративы в соответствие с политической конъюнктурой. Чем конфликтнее отношения между странами (иногда и блоками стран), тем больше необходимость в обосновании причин конфликта, и тут приходит на помощь история. Современные конфликты опрокидываются в прошлое. Бывает, что противоречия между современными государствами объявляются примордиальными, в духе XIX столетия.

Например, борьба вокруг признания геноцида армян в Османской Империи имеет политическую природу. У историков разногласий о событиях начала ХХ веке нет, источников достаточно, разночтения есть только по второстепенным деталям. Политики же не ищут истину, а используют геноцид для решения текущих задач. Страны, не готовые признавать геноцид, не скрывают, что дело не в истории, а в политической конъюнктуре. В самой же Турции этот вопрос регулируется уголовным кодексом, где есть статья «за оскорбление Турции, турецкой нации или турецких правительственных институтов», по которой обвиняли, например, писателя Орхана Памука за упоминание геноцида. Ещё один пример – Кавказ, где «войны памяти» идут в контексте этнополитических конфликтов. Стороны конфликта осознанно формируют исторические нарративы, демонизирующие противника. Более того, можно утверждать, что враждебные нарративы – результат политических конфликтов, а не их причина.

Пол Робинсон,

профессор факультета социальных наук Университета Оттавы

История – это политический инструмент. Обращаясь к прошлому, мы легитимируем или делегитимируем нашу политическую и социальную систему. Поэтому неудивительно, что различные группы стремятся контролировать историческую память общества. Если предлагаемые нарративы несовместимы, борьба становится ожесточённой, как происходит, например, на американском Юге из-за монументов конфедератам или на Украине из-за Второй мировой войны.

Логичный способ решить эту проблему – объективные исторические исследования (если это возможно). В 1980-е гг. историки вели яростную дискуссию о числе жертв сталинского террора. В контексте холодной войны многие специалисты считали необходимым поддерживать завышенные цифры, чтобы делегитимировать Советский Союз, и отказывались их пересматривать. Но в итоге спор разрешился в пользу ревизионистов. Когда советские архивы были открыты, появилась возможность урегулировать разногласия, основываясь на фактах, а не на политических соображениях.

К сожалению, сила истории настолько велика, что политики не готовы оставить её исключительно для учёных. Подтверждением могут служить принятые в разных странах законы, объявляющие жестокие преступления геноцидом (например, голодомор на Украине). Избирательность подобных деклараций и спорность оценок говорит о том, что это скорее политические шаги, направленные на навязывание определённой формы исторической памяти.

Политическая природа таких шагов очевидна для тех, кто чувствует, что их собственная историческая память подвергается надругательствам. Поэтому политизация исторической памяти нередко ведёт к негативным последствиям – как на международном, так и на национальном уровне. Как отмечает американский политолог Роберт Джервис, государства часто не учитывают, что их соседи могут воспринимать мир по-другому. К исторической памяти это относится в первую очередь – мы видим подобное на примере разногласий между Польшей и Россией по поводу Второй мировой войны. Поляки считают, что Советский Союз, освободив их от нацистов, принёс новую форму оккупации. В Москве воспринимают это как нападки на легитимность России. Москва настаивает, что советские солдаты были освободителями, а не оккупантами, – в Польше видят в этих заявлениях нежелание покаяться в старых грехах, а также угрозу агрессии в будущем. Чем активнее каждая из сторон настаивает на своей правоте, тем меньше она убеждает оппонента.

Споры об исторической памяти – неотъемлемая часть политической борьбы. Поэтому неудивительно, что дебаты о роли Советского Союза во Второй мировой войне обострились на фоне усиления напряжённости между Востоком и Западом. Когда напряжённость спадёт, менее яростными станут и исторические споры. В этом смысле они являются симптомом, а не причиной конфликта.

Андрей Ланьков,

профессор университета Кунмин (г. Сеул)

В корейском языке нет понятия «войны памяти», но в корейской историографии войны памяти начались тогда, когда этого понятия не было и в других языках. Вообще, это явление характерно для всего Дальнего Востока – вероятно, оно связано с некоторыми особенностями конфуцианской культуры. В Европе традиционное восприятие международных отношений в некотором смысле тождественно отношению двух благородных дворян, каждый из которых может вступать с другим как в союзные, так и во враждебные – вплоть до смертельной вражды – отношения. Эта традиция, закреплённая вестфальским «миропорядком», сохранялась до 20-х гг. ХХ века. Потом её начали вытеснять несколько лицемерные рассуждения о недопустимости агрессии, порой с реальностью связанные слабо.

В Восточной Азии ситуация другая. Там традиционно считается, что моральные, правильные люди друг с другом не конфликтуют. А если уж конфликт возник, то виной тому – «неправая», «аморальная» сторона. Касается это, конечно, и отношений между государствами. Отсюда постоянные попытки доказать, что тот или иной конфликт вызван столкновением, скажем, не рациональных интересов, а, условно говоря, сил добра и зла – не в библейском смысле, конечно, а в смысле моральности и аморальности.

В разных странах Дальнего Востока политика памяти формируется по-разному. В Китае, например, её во многом определяет ЦК КПК. В Южной Корее гораздо чаще (хотя и не всегда) – общественность, причём зачастую вопреки желанию и воле правительства. И правительству бывает очень сложно выступить против идеологем, принятых прогрессивной общественностью во главе с лидерами мнений – интеллектуалами и профессурой.

При этом войны памяти ведутся на самом высоком уровне – в них участвуют официальные лица, включая глав государств, которые дают отповедь, ставят на место, напоминают о незаживших ранах нации и о страшных преступлениях соседей. В последнее время на Дальнем Востоке эти войны (зачастую ведущиеся из-за событий очень отдалённого прошлого) достигли таких масштабов, что вызывают у европейских наблюдателей, вполне понимающих, что морализаторство в истории и политизация истории были всегда, некоторую оторопь.

Сами же азиатские политики не считают происходящее чем-то особенным. Очередная свара – конечно, неприятно, но в любом случае вина за обострение однозначно возлагается на оппонента. Условно говоря, японцы недостаточно искренне каются за свои прегрешения, поэтому их нужно продолжать упрекать в этих прегрешениях. Или, допустим, вьетнамцы не до конца осознают, сколь многим они обязаны Китаю, поэтому им надо об этом постоянно напоминать. Главной проблемой считается неблагодарность – или неготовность признать былые ошибки.

Такие перебранки порой выходят за рамки чисто риторических пикировок, нанося реальный политический ущерб. Совсем недавно из-за очередной такой «баталии» соглашение о сотрудничестве в области обмена разведданными между Японией и Южной Кореей оказалось под угрозой. В какой-то момент казалось, что весьма серьёзные договорённости, связанные с вопросами стратегической безопасности, будут сорваны спорами о событиях 70-летней давности. В итоге первые лица государств дали «задний ход», обе стороны принесли извинения, проявив стратегическую сдержанность. Но так бывает не всегда.

Раскрученный конфликт нелегко купировать даже в таких авторитарных – или «малодемократических», если угодно, – странах, как Китай. Народные чувства, вырвавшиеся из-под контроля, могут стать серьёзной проблемой для правительства, желающего разрядить напряжённость и взять эмоции под контроль. Когда значительная часть населения заходится в патриотическом раже, «отыграть назад» бывает сложно. Так бывало и в Китае во время периодических вспышек антияпонских или антиамериканских демонстраций, и в Южной Корее.

Наименее склонна к войнам памяти сейчас, как ни странно, Япония. Скорее, она чаще выступает их жертвой – и во многом потому, что прежде, как правило, достаточно спокойно реагировала на такие атаки, превращаясь в итоге в боксёрскую грушу для стран региона. Конечно, на то есть причина – та самая агрессивная политика, которую Японии проводила в прошлом, но в столь субъективном вопросе, как войны памяти, значение объективных факторов не стоит преувеличивать.

До 90-х гг. ХХ в. японский политический класс был склонен «платить и каяться». Однако за последние 15–20 лет у него сложилось ощущение, что это совершенно бесперспективно, поскольку ни покаяния, ни компенсации не урегулируют проблему – через какое-то время она поднимается снова. И сегодня японцы уже не хотят играть в эти игры.

Сян Ланьсинь,

профессор Женевского института международных отношений и развития, директор Центра «Одного пояса, одного пути» и евразийской безопасности в Китайском институте исследований ШОС (г. Шанхай)

Как читать историю – ключевой вопрос для интерпретации отношений Соединённых Штатов и КНР. Администрация Трампа упрекает Китай за собственные внутренние проблемы, утверждая, что китайцы не помнят всё то хорошее, что США сделали для их страны. Майк Пенс заявил 4 октября 2018 г.: «Когда Китай переживал оскорбления и эксплуатацию так называемого “столетия унижений”, Америка к этому не присоединилась и продолжала придерживаться политики открытых дверей, чтобы обеспечить более свободную торговлю с Китаем и сохранить его суверенитет». Таким образом создаётся впечатление, что отношения всегда были односторонним актом благотворительности, а американцы никогда не получали выгоду от экстерриториальных прав и экономического роста Китая. Идеологи вроде Пенса и Помпео не заботятся об исторических фактах.

Винить других в собственных проблемах – типичная отвлекающая тактика, которую политики используют с древних времен. Обычно это сочетание полуправды, неточных данных и искажённых фактов. В прошлом веке Адольф Гитлер утверждал, что Версальский договор является причиной внутренних проблем Германии. Американcкие «убийцы драконов» не просто ошибаются в своём прочтении истории, они должны осознавать свою моральную ответственность, когда отвечают на вопрос: а какую реакцию мира они предполагали бы правильной в тот момент, когда Китай впервые открыл Западу доступ к своему экономическому росту? Возможно, мешать китайскому развитию, не позволяя сотням миллионов людей выбраться из абсолютной бедности? Пусть сначала докажут, что Китай достиг нынешнего положения, нарушая правила. Проблема Америки не в том, что она не работает так, как Китай. Она уже не работает, как Америка.

Алексей Миллер,

профессор факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, научный руководитель Центра изучения культурной памяти и символической политики

Фантастически интересная и разнообразная подборка размышлений интеллектуалов разных стран о политическом использовании прошлого в современном мире показывает, что все, или почти все участники опроса видят возросшую интенсивность политического использования прошлого в международных отношениях. Большинство признаёт уместным для описания современного состояния дел термин «войны памяти».

Заметно шире разброс мнений по вопросу о том, где проходят линии фронтов этих войн. Многие склонны видеть главную линию противостояния в отношениях России и Восточной Европы. Другие справедливо указывают, что эта война идет и внутри Евросоюза. В этом противостоянии решается не только вопрос о праве России на голос в европейских делах, но также и о конфликте разных культур работы с прошлым между «старой» и «новой» Европой. «Критический патриотизм» на сегодня проигрывает той этнизации истории и нарративам о собственной нации как исключительно о жертве истории, который доминирует в Восточной Европе. Но было бы ошибкой видеть Европу единственным театром этих сражений. Они идут – с несомненной локальной спецификой – и в Азии. На разных фронтах в них участвуют и США. На кону легитимность претензий Запада на ведущую роль в мире, легитимность либеральной демократии как «лучшего» из возможных социально-политических режимов, легитимность претензий Запада на моральное превосходство.

«Аффективный менеджмент истории» все более характерен не только для международных отношений, но и для политики идентичности внутри национальных сообществ, и при конституировании новых групп, претендующих на особые права в качестве компенсации за «прошлые страдания и угнетение».

В последнее время материалом для этого противостояния служат, прежде всего, интерпретации Второй мировой войны. В истории Второй мировой и обращения с памятью о тех событиях есть много такого, что не получило должного внимания и должной критической оценки. Но разве в ходе современной войны памяти мы становимся ближе к правде? К той целостной правде, основанной на учёте и того, чем мы привыкли гордиться, и того, за что нам должно быть стыдно? На войне – как на войне, здесь существуют только «свои» и «чужие», только стороны конфликта, а принцип «с одной стороны, но с другой стороны» отвергается. Мы только жертвы, они только преступники. Вступив в эту войну, мы лишили себя самих возможности разбираться с этими пространствами умолчания и искажения. Вместо этого мы создаём новые. Такую войну выиграть не получится ни у кого, но мы уже проиграли в ней доверие, которое постепенно строилось в течение десятилетий, и возможность самокритичного взгляда на прошлое.

Ставки в современных «войнах памяти» очень высоки, и эти ставки не столько в том, кто на каком фронте одержит тактические «победы», сколько о том, каковы будут масштабы наших общих моральных потерь.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ. Образование, наука > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325417

НОВЫЙ ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС

РОБЕРТ КЕЙГАН

Ведущий научный сотрудник Института Брукингс, автор многих книг. Недавняя – The Jungle Grows Back: America and Our Imperiled World.

ЧТО СЛУЧИТСЯ, КОГДА ЕВРОПА РАСПАДЁТСЯ?

Многие сетуют, что Европа и трансатлантические отношения вступили на тёмный путь, но почти никто не обсуждает, куда он заведёт. Слабость и разобщённость Европы, стратегическое разъединение с Соединёнными Штатами, развал Европейского союза, «конец Европы», после «конца Европы» – всё это довольно мрачные сценарии, но в них есть некая успокаивающая туманность и отсутствие конкретики. Это не кошмары, а просто рассеивание несбыточных мечтаний. Однако крах европейского проекта, если он станет явью, может оказаться именно кошмаром – и не только для Европы. Помимо всего прочего, это снова включит в повестку дня то, что когда-то было известно как «германский вопрос».

Этот вопрос привёл к образованию современной Европы, а также к установлению трансатлантических отношений последних семи с лишним десятилетий. Объединение Германии в 1871 г. привело к появлению в сердце Европы новой нации, которая была слишком большой, густонаселённой, богатой и могущественной, чтобы другие европейские державы, включая Великобританию, могли её успешно уравновешивать. Разрушение европейского баланса сил стало причиной двух мировых войн и вынудило более 10 миллионов солдат и офицеров США пересечь Атлантику, чтобы воевать и погибать в них.

После окончания Второй мировой войны американцы и европейцы создали НАТО – не только для решения «германского вопроса», но и для того, чтобы ответить на советский вызов. Современные реалисты, похоже, забыли слова лорда Исмея, первого генерального секретаря альянса, о том, что НАТО существует для решения трёх задач: «Не подпускать русских, не отпускать американцев и придерживать немцев». В этом состояла цель целого ряда европейских интеграционных организаций, начиная с Европейского объединения угля и стали, которое, в конце концов, стало Европейским союзом. Как выразился дипломат Джордж Кеннан, некая разновидность европейского объединения «была единственным мыслимым решением проблемы выстраивания отношений Германии с остальной Европой», а такое объединение возможно только под эгидой Соединённых Штатов, обеспечивающих безопасность Европы.

И этот план сработал. Сегодня невозможно представить, что Германия вернётся к своему сложному прошлому в каком-либо варианте. Немцы стали, пожалуй, самым либеральным и мирным народом на планете, готовым примерить на себя мантию «лидера свободного мира». Многие по обе стороны Атлантики ждут от Германии больше решимости и уверенности – в частности, в мировой экономике, дипломатии и даже в военной сфере. Как отметил в 2011 г. министр иностранных дел Польши Радослав Сикорский, «германской мощи я боюсь меньше, чем германской пассивности». Особенно выразительно это прозвучало из уст польского лидера, который подтвердил общее мнение, что усилия немцев, направленные на трансформацию собственной ментальности, никогда не обратятся вспять.

Так ли это? Германию можно представить себе только такой или…? Учитывая, что порядок, благодаря которому появилась сегодняшняя Германия, подвергается нападкам, в том числе и со стороны США, мир скоро это выяснит. История подсказывает, что ответ может нам не понравиться.

Бегство от прошлого

В качестве исторической справки: за сравнительно недолгое существование в виде объединённой нации Германия была одним из самых непредсказуемых и непоследовательных игроков на мировой сцене. Она добилась объединения земель после серии войн 1860-х и 1870-х годов. Отто фон Бисмарк сплотил нацию «кровью и железом», как он выражался, превратив её в мирную, «сытую державу» следующих двух десятилетий. Затем, с 1890-х гг. и до Первой мировой войны, при кайзере Вильгельме II, она стала честолюбивой немецкой империей, мечтавшей о германизированной зоне влияния под названием «Срединная Европа» (Mitteleuropa), простирающейся до российских границ, и грезившей о «месте под солнцем», по выражению её тогдашнего статс-секретаря иностранных дел Бернгарда фон Бюлова. После войны, в период Веймарской республики, Германия была осторожной ревизионистской державой, но лишь до того момента, когда с приходом к власти Адольфа Гитлера в 1930-е гг. не начала завоёвывать Европу. После военного разгрома она долго оставалась разделённой нацией. Даже в годы холодной войны Западная Германия колебалась между прозападным идеализмом канцлера Конрада Аденауэра и реалистичной «восточной политикой» канцлера Вилли Брандта. Внутренняя политика отличалась не меньшей турбулентностью и непредсказуемостью – по крайней мере, до конца 1940-х годов. Исследователи долго размышляли об «особом пути» (Sonderweg) Германии – уникальном и тернистом, который нация преодолела, продвигаясь к современной демократии. Страна пережила и неудавшуюся либеральную революцию, и наследственную монархию, и авторитаризм, и период хрупкой демократии, и, наконец, тоталитаризм – и всё это за первые семь десятилетий своего существования.

Однако эта бурная история – не только плод немецкого характера. Важную роль сыграли обстоятельства, в том числе и чисто географические. Германия была могущественной страной в центре конкурентного континента. На востоке и западе она граничила с крупными державами, внушавшими страх, а потому всегда рисковала оказаться втянутой в войну на два фронта. Германия редко чувствовала себя в безопасности, но, наращивая мощь, стремясь обезопасить свои рубежи, лишь ускоряла окружение. На внутреннюю политику Германии оказывали большое влияние волны абсолютизма, демократии, фашизма и коммунизма, призрак которого долго бродил по Европе.

Писатель Томас Манн однажды высказал предположение, что дело не столько в национальном характере, сколько во внешних событиях. «Нет двух Германий, доброй и злой, есть одна-единственная Германия, – писал он. – Злая Германия – это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой».

Демократичная и миролюбивая Германия, которую все знают и любят сегодня, возникла в особых условиях либерального мирового порядка, установившегося после Второй мировой войны при доминировании Соединённых Штатов. Немцы изменились за послевоенные десятилетия, но этой эволюции благоприятствовал мировой порядок, для которого были характерны четыре аспекта.

Во-первых, приверженность США задаче обеспечения безопасности в Европе. Эти гарантии американцев разорвали порочный круг, дестабилизировавший Европу и спровоцировавший три крупные войны за семь десятилетий (начиная с франко-прусской 1870–1871 годов). Защищая Францию, Великобританию и других соседей Германии, американцы дали возможность всем странам приветствовать послевоенное восстановление Западной Германии и полностью реинтегрировать немцев в европейскую и мировую экономику. Эти оборонные обязательства Соединённых Штатов устранили необходимость дорогостоящего военного строительства для всех сторон, что позволило европейским государствам, в том числе и Западной Германии, сосредоточить усилия на повышении благосостояния и социального благополучия своих граждан. В свою очередь, это привело к ещё большей политической стабильности. ФРГ пришлось отказаться от геополитических амбиций; однако есть все основания полагать, что это было скорее благом, чем ограничением. Как сказал в 1946 г. государственный секретарь США Джеймс Бирнс, «свобода от милитаризма» дала немецкому народу шанс «применить свою колоссальную энергию и способности на поприще мирного труда и созидания».

Вторым элементом нового порядка была экономическая система свободной мировой торговли, которую создали Соединённые Штаты. Германская экономика всегда зависела от экспорта, а в XIX веке конкуренция за иностранные рынки была движущей силой немецкой экономической экспансии. В новой мировой экономике немилитаристская Западная Германия смогла преуспевать, не угрожая другим. Напротив, экономическое чудо 1950-х гг., опиравшееся на экспорт, сделало страну одновременно двигателем мирового экономического роста и процветания, а также оплотом демократической стабильности в Европе. Соединённые Штаты не только мирились с экономическим успехом Западной Германии и всей Западной Европы, но и приветствовали его, даже когда это наносило ущерб американской индустрии. С 1950 по 1970 гг. промышленное производство Западной Европы в среднем увеличивалось на 7,1% ежегодно, ВВП рос на 5,5% в год, а ВВП на душу населения – на 4,4% в год. Это превосходило показатели роста американской экономики за тот же период.

К середине 1960-х гг. Западная Германия и Япония опережали США в некоторых ключевых отраслях промышленности – от автомобильной до сталелитейной, а также в потребительской электронике. Американцы соглашались с этой конкуренцией не из-за феноменального альтруизма, а потому что считали здоровую европейскую и японскую экономику жизненно важными основами стабильного мира, который всячески поддерживали. Урок первой половины XX века заключался в том, что экономический национализм способен дестабилизировать ситуацию в мире. Мировая система свободной торговли и такие организации, как Европейское сообщество угля и стали вместе с Европейским экономическим сообществом были призваны сдерживать его.

Одним из последствий этих благоприятных условий стало то, что Западная Германия глубоко укоренилась в либеральном Западе. Некоторые немецкие лидеры настаивали на принятии более независимого курса в годы холодной войны, желая сделать Германию мостом между Востоком и Западом или нейтральной страной. Но выгоды, которые западные немцы получили от интеграции в мировой порядок, где доминировали американцы, прочно удерживали их в этой рамке. Искушение проводить независимую внешнюю политику подавлялось не только экономическими интересами, но и сравнительно безопасным окружением, в котором западные немцы жили своей жизнью, что разительно отличалось от того, что они испытали в прошлом.

Идеологический компонент тоже присутствовал. Экономический успех Германии в безопасном либеральном мировом порядке укреплял немецкую демократию. Не было никаких гарантий, что демократия пустит глубокие корни на немецкой земле даже после бедствий, пережитых в годы Второй мировой войны. И уж точно никто в конце 1930-х гг. не считал, что Германия встала на путь построения либеральной демократии. Даже в период Веймарской республики глубокую приверженность демократическим партиям и институтам той хрупкой республики испытывало меньшинство немецкого населения. В 1930 г. эти институты были без проблем свёрнуты после объявления чрезвычайного положения, ещё до прихода Гитлера к власти тремя годами позже. До последних месяцев нацистского правления ему не оказывалось серьёзного сопротивления. Сокрушительное поражение, последовавшие страдания и унижения нанесли урон репутации авторитаризма и милитаризма, однако это не означало, что немцы поддержат демократическое правительство. Оккупация страны Соединёнными Штатами не допустила возврата Германии к авторитаризму и милитаризму, но не было гарантий, что немцы примут то, что многим казалось установлениями завоевателей.

И всё же они приняли демократию, не в последнюю очередь благодаря созданным условиям. В оккупированной Советами Восточной Германии нацизм уступил место иной разновидности тоталитаризма. А Западная Германия к 1960-м гг. уже была глубоко встроена в либеральный мир, сделалась его неотъемлемой частью, наслаждалась безопасностью и процветанием в демилитаризованном обществе. И подавляющее большинство немецких граждан стали демократами не только по форме, но и по духу.

К счастью, Западная Германия находилась в Европе и мире, где демократия казалась путём в будущее, особенно с середины 1970-х годов. Это было третьим ключевым фактором, который помог стране укорениться в либеральном мировом порядке. Условия жизни в Европе и мире отличались от тех, что привели Веймарскую демократию к краху, а нацизм – к успеху. Обстоятельства той эпохи как бы подталкивали Германию к агрессивной политике. В 1930-е гг. европейская демократия была вымирающим видом; фашизм повсюду укреплял позиции, поскольку казался более действенной и успешной моделью государственного и общественного управления.

В отличие от тех времён растущие и процветавшие демократии 1970-х гг. не только взаимно укрепляли друг друга, но и развивали чувство общих европейских и трансатлантических ценностей – нечто, чего не существовало до 1945 года. Это ощущение достигло апогея после падения Берлинской стены в 1989 г. и образования Европейского союза в 1992 году. Взрывной рост демократии на континенте, идея «целостной и свободной Европы», как выразился президент Джордж Буш – старший, помогли создать новую европейскую идентичность, которую немцы могли принять. И они приняли её, даже ценой частичного отказа от суверенитета и независимости. Объединение суверенитетов, с чем было связано членство в новой панъевропейской организации, замена немецкой марки новой общей валютой евро и дополнительные ограничения, накладываемые членством в НАТО, вряд ли стали возможны, если бы немцы не чувствовали себя связанными общими идеалами с остальной Европой и США.

Эта новая Европа, помимо всего прочего, была ответом на национализм и племенное мировоззрение, которые во многом способствовали войнам и зверствам, совершавшимся в прошлом. Четвёртый элемент нового порядка, давший Германии возможность покончить с прошлым и внести вклад в мир и стабильность Европы, – подавление националистических страстей и амбиций транснациональными организациями – такими, как НАТО и ЕС. Это поставило заслон на пути возвращения к прежнему соперничеству, в котором Германия неизменно становилась ведущим игроком. Немецкий национализм едва ли был единственным европейским национализмом, который казался исторически неотделимым от антисемитизма и других форм племенной ненависти. Но никакой другой национализм не сыграл столь разрушительную роль в кровавом прошлом европейского континента. Европа победила национализм, но это был именно немецкий национализм. Ведущая роль Германии в утверждении этого общеевропейского, интернационалистского мировоззрения имела большое значение для создания атмосферы взаимного доверия на континенте.

Эти четыре элемента – гарантии безопасности со стороны США, международный режим свободной торговли, волна всеобщей демократизации и подавление национализма – способствовали тому, что старый «германский вопрос» оказался погребён глубоко под пылью истории.

Однако в сочетании перечисленных элементов нет ничего такого, от чего нельзя было бы отказаться, и не факт, что они будут существовать всегда. Они отражают некую конфигурацию власти в мире – мировой баланс сил, при котором либеральные демократии стремительно развивались, а стратегическая конкуренция прошлых лет подавлялась доминирующей либеральной сверхдержавой. Таково было удивительное стечение обстоятельств, не вполне нормальных или стандартных в историческом контексте; необычной была и роль Германии.

Нормальное государство

Ещё до того, как либеральный мировой порядок начал трещать по швам, возникал вопрос: как долго Германия сможет оставаться странной страной, отказывающейся от нормальных геополитических устремлений, нормальных своекорыстных интересов и нормальной националистической гордости? Аналогичный вопрос на протяжении многих лет являлся краеугольным и в Японии – державе, судьба которой тоже изменилась после поражения в войне и последующего возрождения в либеральном мировом порядке. Многие японцы устали извиняться за своё прошлое, подавлять националистическую гордость, отказываться от внешнеполитической независимости. Единственный фактор, который, похоже, удерживал Японию от естественного стремления к нормальному национальному самоутверждению, была стратегическая зависимость от Соединённых Штатов, помогавших ей справляться с вызовами поднимающегося Китая. Как долго Япония будет сдерживать свои националистические поползновения, если не сможет полагаться на американскую помощь и поддержку?

У немцев ситуация зеркально противоположная. За исключением некоторых политиков, находящихся на полюсах политического спектра, немцы остро переживают своё прошлое, опасаясь воскрешения хотя бы малейшего призрака национализма, и они более чем готовы терпеть ограничения национального суверенитета, несмотря на то, что другие побуждают их взять на себя руководство европейским домом. Кроме того, в отличие от Японии Германия не нуждалась в защите Соединённых Штатов после окончания холодной войны.

Приверженность Германии интересам НАТО в последние годы объяснялась не столько стратегической необходимостью, сколько желанием оставаться нацией, укоренённой в европейском сообществе, не противопоставляющей себя ему. Немцы стремились успокоить и обнадёжить соседей, но, наверное, ещё больше хотели успокоить самих себя. Они по-прежнему опасаются старых демонов, находя утешение в добровольно принятых ограничениях.

Однако в один прекрасный момент добровольно надетые кандалы могут быть сброшены. Поколения сменяют друг друга, демоны забываются, а ограничения начинают мешать и раздражать. Сколько ещё поколений должно смениться в Германии, чтобы немцы захотели вернуться к исторической нормальности?

В последнюю четверть века соседи Германии и сами немцы внимательно следят за любыми признаками подобного сдвига в настроениях избирателей. Тревога, с которой британцы и французы встретили воссоединение Германии в 1990 г., показала, что, по крайней мере, в их глазах, даже спустя 45 лет после окончания Второй мировой войны, «германский вопрос» полностью не закрыт. Эта тревога уменьшилась, когда Соединённые Штаты ещё раз подтвердили свои обязательства относительно безопасности Европы после исчезновения советской угрозы и после того, как воссоединившаяся Германия согласилась остаться в НАТО. Они ещё больше успокоились, когда Германия заявила о готовности быть частью нового Европейского союза и еврозоны.

Но и в такой благоприятной обстановке невозможно было избежать возврата к «германскому вопросу» – хотя бы в его экономическом измерении. Как отмечал Ханс Кунднани в прекрасной аналитической работе «Парадокс немецкой силы» (2015), старый дисбаланс, дестабилизировавший Германию после её объединения в 1871 г., вернулся на повестку дня после воссоединения Германии и создания еврозоны. Германия снова стала доминирующей силой в Европе. Центральная Европа превратилась в цепочку поставок для Германии и, по сути, часть «большой немецкой экономики» – реализация плана Mitteleuropa в XX веке. Остальные же части Европы стали экспортным рынком Германии.

Кризис еврозоны 2009 г. создал новый порочный круг. Экономическое доминирование Германии позволило ей навязать остальной Европе наиболее предпочтительную для немцев политику борьбы с бременем долга. Тем самым Берлин настроил против себя греков, итальянцев и другие европейские нации, которые раньше обвиняли в своих тяготах брюссельскую бюрократию. Немцев раздражало то, что им приходится платить за расточительство других стран. За пределами Германии начались разговоры об «общем фронте» против Берлина, а внутри страны у людей появился синдром жертвы и опасения по поводу того, что их со всех сторон окружают «слабые экономики». По мнению Кунднани, это была «геоэкономическая версия конфликтов, бушевавших в Европе после объединения Германии в 1871 году».

Но на этот раз речь шла только об экономике. Споры велись между союзниками и партнёрами – демократиями, которые были частью общеевропейского проекта. Так что с геополитической точки зрения ситуация оставалась достаточно безобидной и неопасной. Или, возможно, казалась такой в январе 2015 г., когда Кунднани издал свою книгу.

Однако спустя пять лет стало очевидно, что всё не столь безоблачно, поскольку обстоятельства снова изменились: все четыре элемента послевоенного порядка, которые сдерживали возрождение немецкой силы, оказались в подвешенном состоянии. Национализм поднимает голову по всей Европе, демократия отступает в некоторых европейских странах и находится под давлением в разных частях нашей планеты. Международный режим свободной торговли подвергается нападкам – в основном со стороны Соединённых Штатов, а американские гарантии безопасности ставятся под сомнение самим президентом США. Учитывая историю Европы и Германии, нельзя не задаться вопросом: а не могут ли изменившиеся обстоятельства снова побудить европейцев в целом и немцев в частности изменить своё поведение?

После порядка

Если современная Германия – продукт либерального мирового порядка, то пора подумать, что произойдёт, если этот порядок развалится. Представьте себе Европу, в которой сегодня живут немцы. К востоку от них некогда демократические правительства Чехии, Венгрии, Польши и Словакии с разной скоростью скатываются в болото авторитаризма, отказываясь от либерального курса. На юге Европы Италия управляется националистическими и популистскими движениями с сомнительной приверженностью либерализму и ещё меньшей приверженностью экономической дисциплине еврозоны. На западе всё более встревоженная и раздражённая Франция находится в одном электоральном цикле от победы националистов, которая для Европы будет подобна землетрясению. Эта победа забьёт последний гвоздь в гроб франко-немецкого партнёрства, вокруг которого 70 лет назад в Европе было выстроено мирное сообщество наций.

Помимо этого – грянул выход Великобритании из ЕС. В 2016 г., когда приближалось голосование по Брекзиту, премьер-министр Дэвид Камерон задался вопросом: можем ли мы быть настолько уверены, что мир и стабильность на нашем континенте гарантированы? Это был законный и правильный вопрос, потому что Брекзит действительно способствовал дестабилизации Европы, усугубив дисбаланс силы и оставив и без того ослабленную Францию один на один с могущественной и всё более изолированной Германией. Это ещё одна победа национализма, ещё один удар по институтам, созданным для решения немецкого вопроса и прочной привязки Германии к либеральному миру.

В предстоящие годы немцы могут оказаться в окружении европейских стран с возрождающимся национализмом. Также есть вероятность, что во всех крупных державах к власти придут националистические или национал-социалистические партии разного толка. Будут ли немцы в состоянии сопротивляться искушению возврата к национализму? Не окажутся ли немецкие политики под ещё большим давлением, чем сейчас, и не начнут ли они искать немецкие интересы в Европе и мире, где все другие страны будут, конечно же, отстаивать свои национальные интересы? Уже сегодня правая националистическая партия «Альтернатива для Германии» добилась третьего результата на выборах в Бундестаг. Этой партией руководят идеологи, уставшие от культа вины и порицающие правящую коалицию в бесконтрольном наплыве иммигрантов. Один из лидеров партии назвал ведущих политиков Германии «марионетками держав, победивших во Второй мировой войне». Нет причин, по которым партия, исповедующая те же принципы, но не столь категорично и агрессивно, не могла бы в какой-то момент прийти к власти. Как заметил историк Тимоти Гартон Эш, «борьба за будущее Германии» уже началась.

Нельзя также утверждать, что в мире усугубляющегося политического и экономического национализма европейские страны будут и дальше отказываться от военной силы как инструмента влияния. Уже сегодня европейцы признают, что постмодернистский эксперимент отказа от военной мощи оставил их безоружными в мире, никогда не разделявшем их оптимистичных, кантианских взглядов. Европейцы по-прежнему лелеют надежду, что безопасность будет сохраняться без них и что им удастся избежать болезненных расходов на вооружения. Однако платить всё же придётся, если они возьмут на себя ответственность за собственную оборону. Вряд ли они смогут этого избежать. Пятнадцать лет назад большинство европейцев чувствовали себя вполне комфортно, играя роль Венеры в тандеме с Марсом (Америкой) и критикуя американцев за архаичное упование на жёсткую силу. Однако Европа стала Венерой благодаря историческим обстоятельствам – не в последнюю очередь из-за сравнительно миролюбивого и либерального порядка, созданного и поддерживаемого Соединёнными Штатами. Этот мир стремительно исчезает на фоне России, готовой использовать силу для решения своих задач, и отказа США от внешних обязательств.

Если отбросить возможность перманентной трансформации человеческой природы, ничто не помешает европейцам вернуться к политике силы, доминировавшей на континенте тысячелетиями. И если вся Европа пойдёт этим путем, даже самой либеральной Германии будет трудно не поддаться этому веянию – хотя бы из соображений самообороны.

Сетования американцев по поводу недостаточных расходов европейских стран на оборону всегда звучали несколько иронично. Европейцы не тратятся на оборону потому, что мир кажется им сравнительно спокойным и безопасным. Однако если мир перестанет быть безопасным, то они, возможно, перевооружатся. Но не так, как хотелось бы американцам.

Надвигающаяся гроза

Если бы кто-то попытался изобрести способ отбросить Европу и Германию назад в прошлое, вряд ли он сделал бы это лучше, чем нынешний президент США Дональд Трамп. Проявляя неприкрытую враждебность к Евросоюзу, администрация Трампа поощряет Европу к ренационализации. Тут можно вспомнить госсекретаря Майка Помпео, который в Брюсселе в конце 2018 г. выступил с речью, превозносящей добродетели национального государства. В борьбе между либеральными и нелиберальными партиями, между интернационалистами и националистами, которая разворачивается сегодня в европейской политике, администрация Трампа отдаёт предпочтение нелиберальным партиям и националистам. Белый дом критиковал лидеров правоцентристских и левоцентристских европейских партий – от канцлера Германии Ангелы Меркель до президента Франции Эммануэля Макрона и британского премьер-министра Терезы Мэй. В то же время американская администрация приветствовала лидеров популистских, нелиберальных партий – таких, как Виктор Орбан в Венгрии, Марин Ле Пен во Франции, Маттео Сальвини в Италии и Ярослав Качиньский в Польше. Посол США в Германии Ричард Гренелл выразил в одном из интервью желание наделить большими полномочиями консерваторов Европы. При этом он не имел в виду традиционную правоцентристскую партию Ангелы Меркель.

Помимо поощрения национализма правого толка и призывов к роспуску панъевропейских организаций, администрация Трампа раскритиковала режим свободной торговли в мире, служащий фундаментом европейской и немецкой политической стабильности. Президент лично сделал мишенью критики Германию из-за её большого торгового профицита, пригрозив ввести пошлины на немецкий автомобильный экспорт вдобавок к тем тарифам, которыми уже обложены европейские сталь и алюминий. Представьте себе, к каким последствиям может привести ещё большее давление и конфронтация: спад в экономике Германии снова пробудит к жизни дух злобного национализма и станет причиной политической нестабильности. Греция, Италия и другие слабые европейские экономики зашатаются, и для их спасения потребуется помощь Германии, которую она не сможет оказать. В итоге возродится экономический национализм и острые разногласия прошлого. Добавьте к этому сомнения в неизменности американских гарантий европейской безопасности, которые Трамп умышленно раздувает, настоятельно требуя от Германии и остальной Европы увеличить расходы на оборону. Похоже, что цель американской политики – спровоцировать идеальный шторм в Европе.

Кто может сегодня сказать, случится этот шторм через пять, десять или двадцать лет? Всё меняется очень быстро. В 1925 г. Германия была разоружённой, функциональной, хотя и нестабильной, демократией, работавшей со своими соседями над установлением прочного мира. Лидеры Франции и Германии подписали локарнские договоры и исторический Рейнский пакт. Экономика США переживала небывалый подъём, и здоровье мировой экономики было неплохим. Или так всем тогда казалось. Спустя десятилетие Европа и мир уже нисходили в кромешный ад.

Наверное, сегодня можно рассчитывать на то, что немецкий народ и его соседи в Европе спасут мир от этой участи. Вероятно, немцы навсегда трансформировались, и ничто не способно повернуть вспять или изменить эти преобразования, даже распад Европы, окружающей Германию. Но, по-видимому, даже либеральные и миролюбивые немцы не являются неуязвимыми для сил, направляющих ход истории и практически им неподвластных. Поэтому нельзя не думать о том, как долго продлится спокойствие, если США и мир продолжат двигаться по нынешнему пути.

По всей Германии до сих пор разбросаны тысячи неразорвавшихся бомб, сброшенных союзниками в годы Второй мировой войны. Одна из них взорвалась в Гёттингене несколько лет назад, убив троих мужчин, которые попытались её обезвредить.

А теперь давайте себе представим, что современная Европа – это неразорвавшаяся бомба с нетронутым предохранителем и неповреждённым детонатором. Если это подходящая аналогия, тогда Трамп – игривый подросток с молотком, весело и беззаботно стучащий по ней. Как вы думаете, что может произойти?

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 3, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Евросоюз. Германия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325416 Роберт Кейган

В ПЛЕНУ У «НУЛЕВОЙ СУММЫ»

ТИМОФЕЙ БОРДАЧЁВ

Кандидат политических наук, научный руководитель Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики», программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».

СТРУКТУРНЫЕ ОГРАНИЧИТЕЛИ В ОТНОШЕНИЯХ РОССИИ И ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА

Идеал взаимоотношений между народами – сочетание неизбежных конфликтов, которые разрешаются через договорённости, и сотрудничества как основы этих отношений. Сотрудничество исходит из рационального признания того, что интересы партнёра инкорпорируются в собственные национальные интересы. Наивысшим достижением политической философии и международной практики человечества стала система взаимодействия между суверенными государствами, созданная в рамках европейской интеграции. Народы Европы, конечно, стремятся выиграть от двусторонних отношений и извлечь относительно большую выгоду, чем их партнёры внутри Союза. Однако по умолчанию признают интересы друг друга.

Противоположностью является игра с нулевой суммой. На первом месте оказывается конкуренция, которая и определяет природу отношений, а сделки, отражающие способность к компромиссу, только корректируют негативные последствия такой игры. На протяжении новейшей истории Россия и Европейский союз оставались в рамках второго формата отношений, наименее устойчивого к внешним раздражителям и подверженного кризисам. Самый острый из кризисов связан с военно-политическим конфликтом вокруг Украины, перешедшим в активную стадию зимой 2013–2014 годов.

Сейчас и в России, и в ЕС накопилась усталость от конфронтации, ощущается стремление перейти в более конструктивное русло. А именно: к сравнительно нормальной дипломатической практике, при которой конкуренция на общем пограничье не служит непреодолимым препятствием для диалога и договорённостей по другим вопросам.

Такой сценарий оптимален, исходя из объективных возможностей и интересов партнёров. Однако он не всегда был очевидным.

Отношения России и Европы чрезвычайно насыщены. На протяжении веков они отмечены глубоким взаимным интересом и не менее фундаментальной враждебностью. Однако никогда за всю историю у России и Европы не было более благоприятных обстоятельств для того, чтобы окончательно оставить эту парадигму, чем после почти одновременного возникновения современной России и Европейского союза в начале 1990-х годов. В последнее десятилетие ХХ века появились объективные условия для сближения сторон не на метафизических, а на сугубо рациональных и прагматических основах через включение в единую институциональную систему отношений.

Эти условия породили ожидания, оказавшиеся крайне завышенными. В современных международных отношениях сложно найти сюжет, наполненный такими надеждами и разочарованиями, как отношения России и Европы с момента обретения Российской Федерацией международного статуса в 1991 году. Важно понять, что стало глубинной причиной провала рациональной попытки добиться необратимого стратегического сближения России и Европы в уникальной обстановке – и международной, и внутренней для каждого из партнёров после завершения холодной войны.

Исходные предпосылки и гипотезы

Предпосылки для углубленного сотрудничества России и Евросоюза в начале 1990-х гг. можно уверенно обосновать, о чём свидетельствуют многочисленные работы того времени. Наиболее оптимистичные из них представляли партнёров в образе близких родственников, которые иногда не сходятся в оценках, но всё равно найдут общий язык. Да и как его не найти, ведь их объединяет общая почва и нераздельное культурное наследие. При этом вопрос соотношения субъективных (географическая близость, культурная и историческая общность) и объективных (системные требования и ограничители) факторов всегда оставался малоизученным.

На определённом этапе (возможно, несколько запоздало) некоторые российские авторы выступали с тезисом о необходимости выработать совместное стратегическое видение будущего России и Европы (ЕС). Такие идеи высказывались и раньше. Но в предыдущем воплощении, например, в виде горбачёвского «общеевропейского дома», они предполагали (безо всяких на то реальных оснований) строительство действительно «общего дома». В начале 2000-х гг. понимание невозможности такого «дома» уже стало общепринятым, даже наиболее оптимистично настроенные отечественные авторы не шли дальше «общего видения будущего» (но не «общего будущего»). Однако и в более прагматичном выражении подобное видение не вошло в набор реальных целей и задач сторон.

Общее стратегическое видение требует равноправных отношений. А это для Евросоюза было изначально исключено.

Уже к концу 1990-х гг. возобладала концепция «Европы концентрических кругов», при которой место каждого из внешних партнёров определялось в зависимости от его близости к ЕС, но без членства в Союзе. Отметим, что многие в России считали такую модель даже желательной, но было непонятно, как она могла работать на практике. Сами по себе гигантские масштабы России заводили в тупик любую дискуссию о том, как эта страна может быть «погружена» в сообщество относительно сопоставимых друг с другом по величине государств Европейского союза.

Более того, ни Россия, ни Европейский союз объективно не могли представить интересы партнёра в качестве части своих собственных интересов. Россия всегда выступала как относительно гомогенный игрок, способный отделять внутренние процессы от интересов и поведения на международной арене. Для Евросоюза внешние связи являлись продолжением внутреннего развития даже в большей степени, чем, например, для США в наши дни. Система внешних связей и интересов ЕС всегда зависела от динамики развития европейской интеграции и, соответственно, не могла инкорпорировать интересы стороны (России), не участвующей в интеграционном процессе.

К середине 2000-х гг. к базовым противоречиям добавились нараставшие идеологические и ценностные расхождения. Вплоть до появления так называемой «правой волны» в ЕС, представители которой добились наибольшего успеха на выборах в Европейский парламент в 2019 г., ценностные представления становились всё более разными, если не чуждыми. Изначально на это расхождение указывали европейские авторы, затем появились и российские исследования. Можно даже предположить, что по мере роста влияния консервативных ценностей в России сама Европа стала восприниматься в качестве «объединяющего другого». Таким образом, Европа как противник становилась необходимой частью идейной конструкции новой российской государственности – своего рода государства-нации.

Наконец, важнейшим фактором, сыгравшим против сближения России и Евросоюза, стало совершенно разное видение партнёрами проблемы безопасности. Европейский союз с момента возникновения в качестве относительно автономной единицы международной системы был избавлен от серьёзных тревог в сфере традиционной безопасности. Эти вопросы за него успешно решали Организация североатлантического договора и США.

Реализуя политику расширения, а затем соседства, Евросоюз не принимал в расчёт обеспокоенность, которую его действия могут вызвать у важнейшего регионального соседа – России. Справедливости ради необходимо признать, что сама Россия отчасти толкала ЕС к такому поведению. На протяжении длительного времени, по меньшей мере с 1994 по 2003 гг., расширение ЕС подавалось в российской экспертной дискуссии как приемлемая альтернатива нежелательному расширению НАТО.

Но в целом Россия смотрела на безопасность с точки зрения традиционных подходов. И как только у Москвы появились необходимые военные и политические ресурсы, она твёрдо заявила о своей позиции.

Постепенно это фундаментальное расхождение – принципиально разное видение повестки региональной безопасности – становилось всё очевиднее. ЕС и его ведущие государства рассматривали региональную безопасность через призму расширения зоны собственного влияния и контроля посредством вовлечения новых стран в «ЕС-центричную» систему.

Россия была озабочена предотвращением потенциальных вызовов национальной безопасности со стороны объединений и военных блоков, в которых она не оказывает влияния на принятие решений.

Переломным стал кризис 2008 г. вокруг Грузии, во многом спровоцированный дискуссией о возможности включения этой страны и Украины в План действий по членству в НАТО. Осознавая реальный масштаб угрозы, российское руководство уже в 2008–2009 гг. выступило с предложением о диалоге с Евросоюзом о ревизии и упрочении всей архитектуры европейской безопасности, включая укрепление уже существующих институтов (ОБСЕ) и создание новых – непосредственно между Россией и ЕС. Затем была Мезебергская инициатива России и Германии 2010 г., предполагавшая создание Комитета Россия – ЕС по вопросам внешней политики и безопасности на министерском уровне, которая в итоге была отвергнута Евросоюзом как неприемлемая для большой группы стран-членов из числа государств ЦВЕ.

Ответом на кризис вокруг Грузии со стороны Евросоюза стала одобренная в 2009 г. политика Восточного партнёрства, прямо нацеленная на отрыв от России оставшихся за рамками расширения ЕС стран западной части постсоветского пространства. В частности, через подписание с ними соглашений о продвинутом партнёрстве, предполагавших открытие их рынков для товаров из Евросоюза и сближение нормативной базы без перспективы вступления, как это было со странами-кандидатами в 1990-е годы. В России эту инициативу восприняли как непосредственную угрозу стабильности и безопасности в регионе общего соседства с ЕС, поскольку республики бывшего СССР оказывались перед жёстким выбором. Но в Евросоюзе к аргументации российской стороны остались равнодушны. Результатом стал военно-дипломатический кризис вокруг Украины, который вверг отношения России и ЕС в их текущее состояние.

Тогда в отношениях России и Европы возникла враждебность, которая теперь превращается в упорядоченную отчуждённость. В большинстве случаев сохраняется необходимый дипломатический политес, а также реализуются экономические, прежде всего, энергетические проекты, действительно важные для отдельных государств ЕС, важные настолько, что США не в силах заставить европейцев отказаться от сотрудничества с Россией. Остаётся, однако, более фундаментальный вопрос: может ли Европа отказаться от взгляда на Россию, как на пространство ресурсного освоения, а Россия перестать смотреть на Европу, как на потенциальный актив в отношениях с более могущественными игроками, Соединёнными Штатами и Китаем, величие которых неизбежно несёт в себе потенциальный вызов существованию российской цивилизации?

Вызовом для России всегда было сложное внутреннее устройство современной Европы с её сочетанием наднационального и межгосударственного (доминирующего) элементов. Несмотря на всю продвинутость интеграции, Европейский союз остаётся объединением суверенных государств. Вопрос в том, насколько каждое из них способно сделать свой национальный интерес интересом сообщества. Поэтому отношения России и Европы представляют собой по сути отношения межгосударственные, где наднациональные институты ЕС играют роль ограниченных в правах посредников.

Связи России и Евросоюза всегда выстраивались под значительным влиянием внешних и внутренних факторов, которые ограничивали способность партнёров рассматривать их как самоценные и стратегические. Изначально предполагавшиеся интеграционными по своей природе и содержанию, они неизбежно перерождались в чисто дипломатические. Форма и сущность отношений постоянно вступали в противоречие.

Для обеих сторон сотрудничество, потенциальная интеграция, всегда оставались не жизненной необходимостью, без которой невозможно достичь основных целей развития, а лишь дополнительной и необязательной возможностью.

Нарастание числа раздражителей привело стороны к неспособности наладить диалог даже тогда, когда под угрозой оказались мир и безопасность.

Сейчас контекст отношений России и Европы изменился. Наиболее важным фактором становится так называемый «рост Азии». Ведущие азиатские державы, в первую очередь Индия и Китай, выходят хотя не на решающие, но на лидирующие позиции в мировых делах. Их мнение и стратегические культуры, веками остававшиеся периферийными и лишь факультативно интересовавшие международное сообщество, становятся важнейшими факторами изменения мировой политики. Отчасти следствием этих тектонических сдвигов является пересмотр глобальной стратегии США. Трампизм – экстремальное по форме отражение глубинного общественного запроса и не менее глубинной готовности американского государства на этот запрос отвечать.

Внутренняя трансформация Европы и перспективы качественных изменений всей архитектуры европейской интеграции также превратились в важнейшие факторы перемен. Выборы в Европарламент и успех правых сил показали, что модель, созданная и усовершенствованная за последние 30–40 лет, достигла предела и должна меняться. Происходит общий упадок институциональной составляющей международных отношений. Структура международной системы пришла в движение, и пока непонятно, какой вид она в результате обретёт. Основные черты такой структуры определятся, видимо, по итогам системного противостояния США и Китая, начавшегося в последние годы.

В отношениях России и Европы развилка между интеграцией и дипломатией окончательно пройдена в пользу именно дипломатии, то есть отношений, направленных на решение текущих проблем и снятие немедленных угроз. Без долгосрочного планирования и без совместного образа будущего. Большинство наблюдателей, особенно в России (Европа в гораздо большей степени погружена в свои дела), призывают к взаимной отстранённости или полуотстранённости. Это обосновывается в первую очередь внутренним запросом на изменения для каждого из участников рассматриваемой системы отношений – реформы европейской интеграции и окончательного оформления России в качестве целостной единицы международной системы.

Однако внешние структурные факторы будут оказывать на Россию и Европу гораздо большее воздействие, чем когда-либо ранее. Поэтому актуальным становится вопрос о том, есть ли альтернатива начавшейся отстранённости или безудержной интеграции в ущерб естественным интересам?

Эволюция отношений России и Европы после 1991 года

Отношения России и Европейского союза не начались, конечно, с чистого листа. Им предшествовала краткая, хотя и насыщенная, история признания Европейских сообществ со стороны СССР и его союзников в период перестройки и нового политического мышления. В 1988 г. была подписана рамочная Декларация между Советом экономической взаимопомощи (СЭВ) и Европейским экономическим сообществом (ЕЭС). А в 1989-м – соглашение о торговле и сотрудничестве между СССР и ЕЭС. Обратим внимание – именно на двусторонней основе. Советское руководство не задумывалось о важности многостороннего формата отношений с ЕЭС, что теоретически могло бы способствовать продлению жизни СЭВ и впоследствии – более плавной и равноправной интеграции двух экономических объединений Европы. Европейские сообщества, со своей стороны, были вполне удовлетворены подходом Москвы, поскольку работа с каждым членом СЭВ индивидуально позволяла быстрее и эффективнее вести дело к его дезинтеграции и принятию европейских стран-участниц в ЕЭС по одной и исключительно на условиях Брюсселя и ведущих европейских держав.

Примерно в то же время активизировались разговоры о формировании особой модели отношений на пространстве «от Атлантики до Владивостока», включающей Европу и Россию. Эти планы не получили серьёзной научной и экспертной проработки. Возможности системного и долгосрочного сотрудничества между СССР и Европейскими сообществами были изначально ограничены, с одной стороны, неопределённостью будущего Советского Союза, а с другой – вступлением европейской интеграции в период качественных реформ, результатом которых стало подписание в 1992 г. Маастрихтского договора и появление Европейского союза, каким мы его знаем.

Распад СССР и оформление ЕС в его новом качестве уже не только экономического, но и политического объединения также не способствовали налаживанию системного диалога. Появление целого ряда новых независимых государств, три из которых (Латвия, Литва и Эстония) немедленно поставили вопрос о вступлении в Европейский союз и НАТО, делали бессмысленными для ЕС любые попытки наладить отношения с правительством распадающейся сверхдержавы.

Речь могла идти уже только об освоении Евросоюзом наследства СССР и встраивании его частей в систему концентрических кругов, где Европа исполняла бы роль естественного центра. Уже тогда началась дискуссия о возможности стратегического союза России и Европы. Она была инициирована преимущественно с российской стороны, что объяснимо. Сам смысл стратегического союза предполагал переход к равноправной модели отношений, что не вписывалось ни в одно из двух классических представлений о России, столетиями бытовавших в Европе: в качестве «подмастерья» либо «объединяющего другого». Стратегическое пространство между Россией и Евросоюзом необходимо было заполнить – с помощью расширения ЕС на Восток. Дискуссии о темпах и масштабах расширения велись в Европейском союзе вплоть до середины 1990-х гг., но сам по себе этот шаг под сомнение не ставился.

С распадом СССР международные отношения вступили в уникальный период относительно неоспоримого лидерства одной державы, при котором структура международной системы приблизилась к однополярному режиму с верховенством США и привилегированным положением их союзников в Западной Европе. Относительная гегемония США в 1990-е – первой половине 2000-х гг. не предполагала включения в привилегированную группу держав, сопоставимых с гегемоном по военным возможностям. Феномен российского участия в «Большой восьмёрке» заслуживает отдельного рассмотрения.

Отличительными особенностями новой структуры международной системы стали резкое ослабление реального авторитета ООН и других международных организаций, начало дебатов об их реформе, стремление стран Запада возглавить процесс решения наиболее важных проблем человечества – от внутригосударственных конфликтов до изменения климата – и относительно незначительная роль незападных растущих центров силы, в первую очередь – Китая. Россия и Европейский союз выступали в отношении этого международного контекста с разных позиций.

Евросоюз после принятия Маастрихтского договора поставил задачу стать целостным и влиятельным центром силы. В первой половине 1990-х гг. начинается активная фаза реализации таких масштабных проектов, как подготовка к введению общеевропейский валюты евро, расширение ЕС на Восток и Средиземноморье, а также попытки (малоуспешные) создать общие механизмы в сфере внешней политики и политики безопасности. Все эти меры должны были обеспечить ЕС способность если не выступать на глобальной арене наравне с США, то хотя бы контролировать свою периферию и иметь право голоса в глобальных делах. А на отдельных направлениях, таких, как финансовые рынки, даже составить конкуренцию доллару.

Реализация амбициозной задачи могла быть существенно облегчена, согласись Европа на стратегический союз с Россией. Даже в своём наиболее ослабленном состоянии, пик которого пришёлся на конец 1990-х гг., Россия в силу колоссальных природных ресурсов и военного потенциала могла в десятки раз увеличить военно-стратегическое и экономическое могущество Европы. Это, однако, оказалось невозможным.

В Европе Россию традиционно воспринимали как государство слишком большое и исторически чуждое, чтобы быть безболезненно включённым в интеграционное объединение держав «малых и средних».

Объединение с Россией также теоретически бросало вызов могуществу США и ставило вопрос об изменении структуры всех институтов Запада, важнейшим из которых оставалось НАТО. Судорожные попытки найти альянсу сферу применения после завершения холодной войны сменились уже к середине 1990-х гг. кипучей деятельностью по подготовке к расширению на Восток. А после событий весны-лета 1999 г. стало окончательно ясно, что основной потенциальный противник НАТО в Европе – это Россия. В таких обстоятельствах попытки всерьёз говорить о том, что объединение с Россией в гипотетический союз могло помочь Европе обрести стратегическую субъектность, были хотя и дальновидными, но на практике нереализуемыми.

Россия должна была приспособиться к новой реальности и учитывать резкое снижение своих возможностей. Происходило всё это в период, когда альтернативы Западу в качестве источника ресурсов для программ развития не существовало. Первая китайская инициатива действительно международного масштаба была выдвинута только в 2013 г., через 20 лет после того, как Россия должна была решать вопрос собственного позиционирования в новом мире и интеграции в мировое сообщество.

Перед Москвой стояли задачи международной реабилитации и одновременно защиты базовых национальных интересов. В первую очередь – территориальной целостности. Именно с последней проблемой, а точнее – с её последствием в виде Первой чеченской войны 1994–1996 гг., была связана задержка с ратификацией Европейским союзом подписанного в 1994 г. Соглашения о партнёрстве и сотрудничестве между Россией, ЕС и его странами-членами. Окончательно Соглашение вступило в силу только в 1997 г., когда стратегические направления развития и России и Европы были в целом определены. Таким образом, Соглашение 1994 г. стало не программно-стратегическим, а техническим документом.

Что же касается международно-политический реабилитации России, то первостепенными задачами были вступление в такие институты, как «Большая семёрка» и ВТО, где решающим голосом обладали США. Кроме того, вплоть до завершения масштабной фазы собственного расширения в 2000-е гг. Европейский союз организационно не мог предложить другим партнёрам, включая огромную Россию, какой-либо внятной повестки сотрудничества и интеграции. России предлагалось «работать над собой» и приближаться к европейским стандартам без ясной перспективы – в отличие от стран-кандидатов на вступление – того, какие материальные (допуск на рынки) или политически-моральные (возвращение статуса глобального игрока) дивиденды ей это может принести.

Другими словами, в 1991–2001 гг. Россия и Европа самостоятельно решали задачи собственного глобального позиционирования так, как они их видели. Никто из них не требовал тесного сотрудничества и интеграции.

Двойственный характер отношений России и Европейского союза вплоть до начала системного кризиса 2014 г. определялся тем, что для обоих партнёров сближение не могло рассматриваться как необходимый инструмент выживания в долгосрочной перспективе. Это противоречие между субъективным стремлением сотрудничать и объективным отсутствием необходимости делать это достаточно серьёзно, учитывая интересы партнёров при формировании своей внутренней и внешней политики, завело стороны в стратегический тупик. Партнёрство России и ЕС никогда не было “partnership of necessity”, а оставалось “partnership of choice”.

Спору нет, в наиболее мрачный период российской истории – на протяжении десятилетия 1991–2001 гг. – только Европа могла быть для россиян источником инвестиций и технологий, программ развития. Однако для стратегического выживания страны Европейский союз значил ничтожно мало.

Европейская интеграция вступила в 1990-е гг. с совершенно другим багажом. Распад социалистической системы в Восточной Европе воспринимался не только как вызов – необходимость воспринять массу восточноевропейцев, но и как возможность ресурсного освоения невиданного доселе пространства. Причём исторически, культурно и религиозно близкого, как никакое другое. Создание единой Европы с колоссальным рынком и населением около 500 миллионов человек ставило её на второе место в глобальной иерархии. Однако инкорпорация России в такую систему на условиях, которые могла предложить Европа, была совершенно невозможна. Более того, она была Европе не нужна. С полумиллиардным населением Европа совершенно не нуждалась в России для выживания в тогда ещё спокойном глобальном окружении.

Максимум на что можно было рассчитывать – медленное продвижение к модели, при которой Россия станет для ЕС территорией неспешного ресурсного освоения, как Украина и другие государства «Восточного соседства». Поэтому все переговоры о новом стратегическом соглашении, которые Россия и Европа вели с 2005 г., строились на презумпции отсутствия даже долгосрочной стратегической перспективы создания одного целого на основе двух субъектов международных отношений. Хотя это целое и могло бы, как отмечали наиболее прозорливые наблюдатели, стать сопоставимым с КНР и Соединёнными Штатами международным игроком.

И у Европы, и у России помимо отсутствия стратегической необходимости друг в друге появились и реальные альтернативы. Точнее у Европы такая альтернатива уже была в лице США. Как только грянул мировой финансовый кризис стало ясно, что без поддержки Вашингтона и контролируемых им финансовых институтов европейцам не вытянуть. Рост Китая дал России убедительную альтернативу в части тактически необходимых ресурсов и технологий. Хотя, как и в случае с Европой, КНР не стала и не станет партнёром, без которого Россия не сможет обеспечить своё выживание.

России и Европе предстоит множество испытаний, которые им готовит XXI век. Европа не смогла и вряд ли сможет создать политически единое пространство, способное к консолидированному действию на международной арене. Россия останется страной, способной самостоятельно, без опоры на союзников обеспечить свой суверенитет и выживание.

Кризис, который начался в отношениях России и Европы пять лет назад, стал итогом их недостаточно серьёзного отношения к будущему двусторонних отношений. Россия и ЕС и сейчас пытаются действовать в прежней парадигме, хотя она уже давно исчерпана. Однако именно в ближайшие годы у российских и европейских интеллектуалов будет уникальная возможность посмотреть на двусторонние отношения без недомолвок и решить, какими они должны быть, если для выживания в неспокойном мире XXI века мы друг другу не особенно нужны.

Эта дискуссия должна быть связана с отношением России и Европы к основным региональным институтам безопасности и в меньшей степени – развития. Для России центральным является вопрос об их роли в качестве консолидированных и инклюзивных объединений, где голос Москвы будет услышан и отразится на общеевропейской повестке. Кроме того, Россия рассматривала такие институты, как ОБСЕ, в качестве альтернативы НАТО, а позже и Евросоюзу. Наконец, никуда не делись стратегические глобальные соображения государства-правопреемника СССР.

Европейский союз, со своей стороны, воспринимал общеевропейские институты с точки зрения повышения собственной субъектности в региональных и глобальных делах, а также, что не менее важно, укрепления внутреннего единства по вопросам внешней политики и политики безопасности. Для Евросоюза такие институты, как Совет Европы или ОБСЕ, важны не сами по себе, а в качестве инструмента продвижения его внешнеполитической повестки. При этом принципиально, чтобы у всех стран ЕС в СЕ или ОБСЕ была единая, заранее согласованная позиция.

В результате Россия выступала в Совете Европы или ОБСЕ как отдельная страна, а Евросоюз – как дисциплинированный блок, что и определяло качественные отличия их подходов, стратегий и тактик. Именно это сделало неизбежными противоречия и губительно сказывалось на дееспособности обоих институтов. Постепенно они превратились в «поле боя» между российской и европейской дипломатией, что уже во второй половине 2000-х гг. блокировало их деятельность – за исключением согласия по отдельным тактическим или рабочим вопросам.

Отношения России и Европейского союза прошли за 1991–2008 гг. стадии энтузиазма, разочарования, нового энтузиазма и в конце 2000-х погрузились в стагнацию. Последней попыткой их гальванизировать было так называемое «Партнёрство для модернизации». Эта инициатива возникла в 2009 г. и стала ответом ЕС на дебаты о необходимости модернизации российской экономики и общества, оживившиеся в период правления президента Дмитрия Медведева. Она предполагала существенную помощь Евросоюза любым модернизационным инициативам российского правительства. Однако её можно назвать мёртворожденной, поскольку она сразу же натолкнулась на противоречия в видении партнёрами модернизации. Для России речь шла об обновлении научной и технологической базы экономики, для Евросоюза – российских институтов и всей социально-политической системы.

Уже к концу 2010 г. разговоры о партнёрстве сами собой утихли, а переговоры о новом стратегическом соглашении между Россией и ЕС были фактически приостановлены. Окончательно все дискуссии о модернизации похоронили кризис в зоне евро и осложнение политических отношений. Россия и Европейский союз должны были отвечать на вызовы более масштабного характера, связанные с глобальными изменениями.

Россия и Европа перед новейшими вызовами

Трансформация международных отношений, начавшаяся после провала попыток построить однополярный мировой порядок, бросила России и Евросоюзу вызов, на который каждый из партнёров отвечает соответственно своим структурным особенностям. Брюссель с конца 2000-х гг. взял курс на мягкое втягивание государств постсоветского пространства в зону своего влияния через новую систему соглашений о привилегированном торгово-экономическом партнёрстве. Москва, со своей стороны, предпринимала усилия для расширения глобального влияния через вмешательство в конфликт в Сирии и одновременно создавала институты сотрудничества и интеграции на постсоветском пространстве (Евразийский экономический союз, ЕАЭС).

Столкновение России и ЕС на Украине во многом стало результатом поиска ими ответов на вызовы глобального масштаба. Оба партнёра предложили Украине практически идентичный формат взаимодействия на основе интеграции регулятивных механизмов и практик. В конечном итоге украинские элиты и население оказались перед жёстким выбором, результатом чего стал политический взрыв 2013–2014 гг., за которым последовало внешнее вмешательство и погружение страны в военно-политический кризис.

Столкновение интересов из-за конкретного геополитического объекта – не более чем производная от попыток России и Евросоюза найти своё место в меняющемся мире и от использования тех инструментов, которыми каждая из сторон вооружена для глобального позиционирования. Не обратись Россия в начале 2010-х гг. к более структурированным формам взаимодействия со своими соседями (ЕАЭС), украинские власти могли бы спокойно подписать с ЕС Соглашение о продвинутом партнёрстве и одновременно выстраивать отношения с Россией. Но в 2013 г. модели, годные прежде, были уже неприемлемы.

Кризис вокруг Украины усугубила и внутренняя динамика в Европейском союзе. В 2008–2015 гг. интеграция столкнулась с двумя крупнейшими кризисами: зоны евро и миграционным. В итоге распалась та модель европейской интеграции, которая возникла в первой половине 1980-х гг., и началась качественная перестройка всей политической системы ЕС. Меры, необходимые для преодоления кризиса неплатежей в зоне евро, привели к тому, что экономическая политика группы стран-членов была фактически поставлена под контроль европейского Центрального банка и межправительственных институтов. Это опрокинуло исторически сложившуюся модель развития европейской интеграции.

Сегодня политическая система ЕС вступает в полосу глубокой перестройки, и это не может не отражаться на отношениях с Россией. Тем более на фоне активизации геоэкономических и геополитических процессов в Азии и Евразии. Россия включилась в процессы с самого начала и сейчас выступает в качестве не только традиционного поставщика безопасности в Центральной Азии, но и источника новых идей и концепций относительно будущего Евразии в целом. Исход попыток создать на евразийском пространстве сообщество народов, для которых степень глубины и доверительности отношений внутри будут существенно превосходить аналогичные параметры их отношений с третьими странами, неясен. Однако базовая предпосылка для поиска фундамента такого сообщества – отсутствие в регионе силы, способной претендовать на гегемонию – обнадёживает.

А что с отношениями России и Европы? В последние десятилетия основой внешней политики ЕС и РФ были реакции на вызовы международной среды. Неудивительно, что задачи, которые обе стороны решали по региональному и глобальному позиционированию, часто вступали в противоречие и вели к конфликтам. Например, разность подходов России и Евросоюза к вопросам региональной безопасности стала причиной того, что их отношения не законсервировались в формате стагнации с 2010 г., а деградировали до военно-дипломатического кризиса весной 2014 года.

Драматическое изменение международного контекста в последние годы не позволяет России и Евросоюзу решать задачи развития и выживания, избегая конструктивного взаимодействия.

И можно с уверенностью предположить, что в силу сохранения базовых предпосылок, определяющих природу их отношений как конкурентную, взаимодействие останется ограниченным. Такая ограниченность будет в ближайшие годы, если не десятилетия, определяться поиском «сделок» по конкретным вопросам пересечения интересов. Это частные соглашения и постепенное возвращение к «нормальной» дипломатической практике позволят в ближайшие годы перейти к формированию гибких механизмов дипломатических согласований, которые позволят обеим сторонам решить свои задачи, избежав столкновений и даже частично пользоваться возможностями совместного развития в Большой Евразии.

Однако природа отношений России и Европы неизменна. И стороны постепенно адаптируют свои ожидания к данному формату взаимодействия, проистекающему из философии игры с нулевой суммой. Вряд ли сейчас существуют предпосылки для того, чтобы поиск относительных выгод уступил место поиску выгод абсолютных, возникающих при инкорпорации интересов партнёра в систему своих интересов. Это потребовало бы взаимного признания легитимности, что сегодня невозможно.

Практической задачей станет поддержание такого порядка вплоть до его перехода в качество обычая. Если обычай возникнет, стороны смогут исключить возможность поглощения друг друга из числа вероятных задач своей внешней политики. Это станет достаточно надёжной основой для мирного сосуществования на ближайшие десятилетия, если не дольше.

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325414 Тимофей Бордачев

КОНЕЦ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ 30 ЛЕТ СПУСТЯ

АНАТОЛИЙ АДАМИШИН

Заместитель министра иностранных дел СССР (1986–1990), первый заместитель министра иностранных дел России (1993–1994), министр РФ по делам СНГ (1997–1998). Член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Афоризм Оскара Уайльда – «Единственный наш долг перед историей – это переписать её» – навёл на мысль: замечательно было бы вернуться назад во времени и многое переиграть. В какой-то момент что-то явно пошло не так, если сегодня Россия вновь противостоит Соединённым Штатам, отчуждена по целому ряду параметров от Западной Европы, а её отношения с отдельными странами Восточной Европы, включая бывшие советские республики, близки к враждебным.

Предвижу реакцию: «Вините во всем только себя». Попробую показать, что слово «только» сюда не подходит. И в этих целях особое внимание придётся уделить извечному визави России – Соединённым Штатам.

Для США исходом холодной войны стало мировое доминирование. Подобного не случалось, вероятно, со времён Римской империи. В Pax Americana было и нечто положительное: чуть больше двадцати лет крупные державы практически не конфликтовали друг с другом. Но это несколько вынужденное «спокойствие» не могло длиться вечно, ибо быстро и по-крупному менялся весь мир.

Так или иначе, конфликты между великими державами возобновились, став, возможно, ещё более опасными, чем в холодную войну. По мнению большинства аналитиков, пика напряжённости мы ещё не прошли.

На фоне сложившейся ситуации “J’accuse!” американскую администрацию (кроме последних лет президентства Рональда Рейгана) за то направление в политике, которое следовало бы решительно пересмотреть, будь мы в состоянии вернуть время назад, – за отношение к России.

Пойдём по порядку.

В марте 1985 г. советский народ получил нового руководителя своей страны – Михаила Горбачёва. Сегодня мы знаем, что сделал этот человек, чтобы отвести мир от ядерной катастрофы. Но тогда мало кто расслышал в фанфарах Кремля первый звон похоронного колокола по холодной войне. Не приди Горбачёв к власти, СССР не знал бы тех преобразований в политике, экономике, военном деле, которые получили название «перестройка». Если бы они и произошли, то гораздо позже.

Одним из ключевых сдвигов явились перемены во внешней политике Советского Союза. Останься она какой была, неизвестно, сколько пришлось бы ждать конца холодной войны. Прежнее руководство, возможно, видело, что у Советского Союза «хвост застрял в Афганистане, нос – в Польше, а посередине – бардак с экономикой». Но оно не нашло в себе сил выйти из глубокой колеи долгих лет конфронтации.

Строго говоря, «той стороне» не было особой нужды торопиться. Американцы находились в несравненно лучшем геополитическом и экономическом положении, чем мы. На одном из решающих участков противоборства – гонке вооружений – Вашингтон опережал Москву в таких областях, как новые технологии, затраты, внедрение исследовательских и промышленных разработок ВПК в гражданские отрасли. На горбачёвском Политбюро была обнародована ранее совершенно секретная цифра: в пересчёте на душу населения СССР тратил на оборону в 2,5 раза больше, чем США.

Доверие между двумя супердержавами находилось на крайне низком уровне. Восстановить его можно было только конкретными действиями. Это была важная, но всё же вторичная задача, своего рода привесок к основному императиву: переустройству советского общества. Оно в нём остро нуждалось.

К осуществлению своих идей Горбачёв приступил с первых же дней переезда в Кремль. Руководители государств Варшавского договора, прибывшие в Москву на похороны предшественника Горбачёва, услышали от него слова, ранее не произносившиеся: «Мы полностью вам доверяем, мы больше не будем претендовать на контроль и управление. Ваша политика должна определяться национальными интересами (а не интересами мировой социалистической системы. – Прим. автора), и вы несёте всю ответственность за эту политику перед своим народом и своей партией».

Не уверен, что все осознали, казалось бы, очевидный смысл заявленного: мы больше не отвечаем за выживание режимов в Восточной Европе.

С начала перестройки руководство страны засыпали письмами тысячи простых граждан. Основной вопрос: зачем нам нужна война в Афганистане? Когда она закончится? Один генерал не побоялся подписаться собственным именем: «Я не могу объяснить своим солдатам, что такое интернациональный долг и кому мы его должны».

Уже в апреле 1985 г. Горбачёв без обиняков заявил «нашему» афганскому президенту: «Мы уйдём». Присутствовавшие на встрече рассказывали, что Бабрак Кармаль едва не лишился чувств.

Не стоял вопрос, уходить или нет. Проблема была, как уйти. На её решение было потрачено несколько лет.

Какое-то время я возглавлял рабочую группу по афганским делам, ведшую переговоры с американцами. Они тормозили вывод наших войск из Афганистана, продолжая снабжать моджахедов оружием. В конечном счёте всё же удалось достичь результата: США и СССР стали гарантами афгано-пакистанского мирного соглашения, подписанного в Женеве в апреле 1988 года. Последний советский военный – им оказался командующий 40-й армией генерал Борис Громов – ушёл с афганской земли в феврале следующего года.

Часто забывают, что горбачёвская перестройка (новое мышление во внешней политике) перевела отношения с Китаем из враждебных в нормальные, наладила взаимопонимание с Югославией и – последнее по времени, но не по значению – восстановила дипломатические отношения с Израилем.

Вот запись из моего дневника: «30 мая 1985 года. Видел Горбачёва в деле – четыре часа переговоров с Беттино Кракси, премьер-министром Италии. Это, конечно, совсем не то, что прежде: уверенная речь, не заглядывая в бумажку, быстрая реакция, шутки. Подчёркнуто предупредительно относился к Громыко (тогда по-прежнему министру иностранных дел. – Прим. автора), давая ему высказаться. Андрей пользовался этим для протаскивания жёстких позиций: “Ни один советский человек не понял бы, если бы мы восстановили дипотношения с Израилем”».

В июле 1985 г. Громыко, занимавшего пост министра двадцать восемь лет, сменил Эдуард Шеварднадзе. Ни один кремлинолог не угадал его кандидатуру: мало кто знал, что он и Горбачёв – не первый год единомышленники.

Спустя год Шеварднадзе назначил меня своим заместителем, поручив заниматься Африкой и правами человека. По ним в министерстве впервые за всю его историю было создано специальное подразделение.

Президент Рейган и госсекретарь Джордж Шульц, поначалу не доверявшие Горбачёву, стали постепенно «теплеть», особенно когда увидели, что правами человека мы занимаемся всерьёз.

Радикальные перемены в этой области больше всего были нужны нам самим. Но они давали солидный бонус и внешней политике.

С американской стороны эти вопросы вёл помощник госсекретаря США Ричард Шифтер. Мы друзья с ним по сей день, вместе даже написали книгу «Права человека, перестройка и конец холодной войны». Она на английском, рекомендую её тем, кто интересуется, что было сделано по этой части у нас дома в СССР, а также в советско-американском сотрудничестве. (Немало!)

Что до африканских проблем, наиболее острой была война на Юго-Западе континента. Американцы, в их числе мой друг Честер Крокер, помощник госсекретаря по Африке, с начала восьмидесятых годов пытались остановить войну, прежде всего добиваясь ухода из Анголы кубинцев. В декабре 1988 г., спустя два с половиной года после того как СССР активно включился в работу с позиций перестройки, в Нью-Йорке были подписаны соглашения, положившие конфликту конец.

Намибия, последняя колония в Африке, получила независимость. Из неё, а также из Анголы, ушли юаровские войска. В самой ЮАР быстро набрало силу движение против апартеида. Покинули Анголу и кубинцы.

То было незабываемое время ещё и потому, что Горбачёв и Шеварднадзе доверили мне полную свободу действий. Следует добавить, правда, что Африка не была главной заботой в той горе проблем, которую они взвалили на себя. К слову, Крокер как-то назвал Африку падчерицей Госдепартамента.

Моё вольное резюме: если бы не перестройка, Крокер всё ещё искал бы компромисс между ЮАР, Анголой и Кубой; Сэму Нуйоме пришлось бы годами ждать второй половины дороги к независимости, а Нельсону Манделе и Фредерику де Клерку – Нобелевской премии мира, Фидель Кастро по-прежнему двигал бы вперёд застопоривший революционный процесс, а Ангола продолжала бы страдать. (В 1986 г. Сэм Нуйома, глава СВАПО, организации, боровшейся за независимость Намибии, на мой вопрос о сроках достижения этой цели ответил так: «Мы сражаемся 25 лет, половину пути, наверное, прошли».)

Госсекретарь США Джордж Шульц в книге Turmoil and Triumph (экземпляр с автографом стоит у меня на полке) так писал об урегулировании региональных конфликтов, в том числе на Юго-Западе Африки: «Ничего не удалось бы добиться, если бы не коренные перемены в советско-американских отношениях».

Главная из них: подход к проблеме разоружения. Наконец оно стало реальным: Советский Союз и США заключили первое в истории соглашение о физическом уничтожении, а не об ограничении, как раньше, целого класса оружия, ракет средней дальности.

Пентагон пытался отговорить Рейгана подписывать соглашение. «Першинг-2» и крылатые ракеты наземного базирования, размещённые в Западной Европе, давали США огромное преимущество. Советские же ракеты «Пионер», более известные как SS-20, не достигали американской территории. Один из руководителей Пентагона, сторонник жёсткой линии, Ричард Перл даже подал в отставку в знак протеста.

Президент США не поддался.

К сожалению, финал у истории средних ракет печальный.

Запустила позитивные перемены, скажу ещё раз, горбачёвская перестройка. Но подчеркну и другое: наши слова и дела пробудили миротворческую натуру Рейгана. Началось сближение СССР и США. Оно стало решающим в потоке событий, приведших в итоге к окончанию холодной войны.

Неожиданно из Вашингтона подуло холодом. Новый президент США Джордж Буш – старший решил сменить курс. Едва придя к власти, он берёт паузу на пересмотр («с головы до пят») политики в отношении СССР. В Кремле это произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Горбачёв чувствовал себя невестой, брошенной у алтаря. Эксперты-американисты в МИДе, пытаясь развеять страхи советских руководителей, уверяли, что в долгую Вашингтон вернётся к взаимодействию времен Рейгана. Не тут-то было.

Беседуя с Маргарет Тэтчер в моём присутствии 18 апреля 1989 г., премьер-министр СССР Николай Рыжков выразился насчёт паузы вполне определённо: «Всё остановилось». Тэтчер успокаивала его, обещая «повлиять на Джорджа».

Не знаю, сыграл ли какую-то роль этот разговор, но обращение Тэтчер к Бушу выдержано в сильных выражениях: «История не простит нам, если мы сообща не поддержим Горбачёва». Франсуа Миттеран, Джулио Андреотти и Гельмут Коль менее красноречиво говорили Бушу то же самое. Всё тщетно.

Пауза в советско-американских отношениях продлится почти весь 1989 г.: Горбачёв и Буш впервые встретятся только в декабре на Мальте. К этому времени игра, по сути дела, будет сыграна. Достаточно сказать, что уже не будет Берлинской стен: она рухнула в ноябре 1989-го, за месяц до Мальты.

Весь этот период новая американская администрация вела себя откровенно антигорбачёвски, распространяя сомнения в искренности советского лидера, утверждая, что он начнёт второй раунд конфронтации, как только СССР наберётся сил, предрекая его провал, как это сделал министр обороны Дик Чейни в интервью CNN, только заступив на должность.

Через шесть лет бывший госсекретарь Джеймс Бейкер напишет книгу, из которой следует, что он был напуган популярностью Горбачёва в Европе. (В Италии я видел даже мини-иконки с изображением Горбачёва).

В директиве, венчавшей многомесячный пересмотр, говорится: «Целью американской политики должна быть не помощь Горбачёву, а такое воздействие на Советы, которое двигало бы их в нужном нам направлении».

Одновременно с взятием паузы в отношениях с Москвой в Вашингтоне ревизуют подход к вроде бы академическому вопросу – закончилась ли холодная война.

Тэтчер публично ответила на него положительно уже в ноябре 1988 г.: «Мы сейчас не в состоянии холодной войны». Того же мнения придерживался Рейган, снявший с СССР клеймо «империя зла», выступая в самом её штабе – Кремле. Уходящий госсекретарь Джордж Шульц был обеспокоен, что новая администрация «не понимает того, что холодная война завершилась, либо отказывается это признать».

Беспокойство не было напрасным. В мае 1989 г. Буш заявляет: холодная война закончится только тогда, когда Восточная Европа станет «единой и свободной». Чуть позже, чтобы уж не оставалось ничего недоговорённого, он добавит: объединение Европы должно произойти «на основе западных ценностей».

Советник Буша по национальной безопасности Брент Скоукрофт дал установку пожёстче: «Наша главная цель – попытаться снять военный сапог Кремля с шеи восточноевропейцев».

Если вы призвали Восточную Европу к свободе, логично задать вопрос: как долго продлится статус-кво между двумя Германиями. До сих пор позиция Вашингтона следующим образом была выражена Скроуфтом в его памятной записке Бушу в марте 1989 г.: «Ни один житель ФРГ не ожидает объединения Германии в этом столетии».

Ну что ж, подобный настрой надо поломать. В первые месяцы 1989 г. советники Буша предлагают ему реанимировать германский вопрос после многолетнего анабиоза. Он приступает к этому раньше самих немцев.

В мае 1989 г. Буш первым публично поднимает тему объединения, заявляя: «Если вы сможете осуществить его на подходящей основе, прекрасно».

Между тем ключевое заявление канцлера ФРГ Гельмута Коля, где говорится, что германский вопрос вынесен на международную повестку дня, относится к последним дням августа. В конце ноября в своей знаменитой речи в Бундестаге, получившей название «Десять пунктов», Коль открыто призвал к воссоединению Германии. (NB: в этих пунктах Коля НАТО не упомянуто).

Примечательно, что это было сделано только после того, как приехавший в Бонн советский представитель (о его миссии Горбачёв не знал) «намекнул», что на «определённых условиях» (конфедерация и никакой спешки) Кремль может согласиться на объединение Германии. Канцлер справедливо посчитал, что согласие получено.

Забегая вперед, отмечу: в памяти немцев осталось, что зелёный свет объединению дал в конечном счёте Горбачёв. В те времена и СССР, и ФРГ давали высокую оценку этому процессу как составной части исторического примирения двух стран. При всех сегодняшних проблемах отношения России с Германией наиболее тесные из всех западных стран.

Маргарет Тэтчер, возможно, упустив время, всё же предупредила Джорджа Буша, что поспешное объединение станет концом Горбачёва, а с ним, добавлю, и ростков демократии в Советском Союзе.

Лишь в январе 1992 г. Джордж Буш, как бы подводя итог своим достижениям, торжественно объявил обеим палатам Конгресса: «Милостью Божьей Америка выиграла холодную войну». И ещё раз: холодная война не закончилась, она была «выиграна».

За полтора года до этого, когда Соединённые Штаты, выгонявшие Саддама Хусейна из Кувейта, нуждались в поддержке СССР, Буш высказывался совсем по-другому. Тогда он считал, что холодная война завершилась благодаря его сотрудничеству с Горбачёвым.

Могу засвидетельствовать, что лидеры перестройки говорили американцам: для СССР урегулирование проблем, связанных с окончанием холодной войны, является необходимым этапом, за которым должна начаться совместная с США работа по поддержанию мира.

На неё были настроены, сейчас это можно смело утверждать, Рональд Рейган и Джордж Шульц. Беседуя с Шеварднадзе, Рейган как-то сказал: «Горбачёв и я – единственные, кто могут спасти мир».

Буша подобная перспектива не вдохновила. Его администрация исходила из того, что США получили беспрецедентную возможность стать полновластным хозяином в мире, «проецировать американскую мощь на всё обозримое будущее и дальше».

Голоса сторонников более взвешенного подхода заглушил хор тех, кто решил, что у США хватит сил на всё. На какое-то время им стала не нужна даже союзная Западная Европа, что уж говорить о России.

Вашингтон не скрывал, что готов применить все имеющиеся в его распоряжении средства для того, чтобы не дать появиться сопернику, «угрожающего интересам Соединённых Штатов».

«Мы будем делать всё то, что считаем нужным, и к черту Россию» – такой подход вылился сначала в сохранение НАТО в прежнем качестве военно-политического союза (несмотря на роспуск Варшавского договора), а затем в его расширение на Восток. Американский дипломат Джордж Кеннан расценил это как фатальную ошибку в послевоенной истории США.

Тем не менее какое-то время сохранялась надежда на лучшее будущее по сравнению с тем, каким оно сложилось в действительности. Я имею в виду совместные усилия по преодолению раскола в Европе.

Были в наличии и подходящие инструменты для того, чтобы начать строить безопасность в Европе на новых основах – договорённости между 35 странами, подписавшими Хельсинкские соглашения в 1975 г., а также Парижская хартия для новой Европы (1990).

Будучи в начале девяностых послом СССР в Италии, я всерьёз обсуждал с главой итальянского МИДа Джанни Де Микелисом идею создания своего рода Совета безопасности для Европы в рамках ОБСЕ. Итальянец мечтал о «большом договоре» между Советским Союзом и европейским сообществом, который был бы также своего рода совместным предприятием СССР – Запад, говорил, что уже в близком будущем заработает соглашение об ассоциативных связях между СССР и ЕС.

У министра иностранных дел ФРГ Ганса-Дитриха Геншера была своя довольно цельная концепция на этот счёт. По его словам, Бонн не хочет «как выходить из НАТО, так и расширять её». Чем была плоха формула Геншера «Одна Германия – одна Европа»?

В сентябре 2015 г. я встретился с Геншером (он был в инвалидной коляске) в Берлине на мероприятии, посвящённом 25-летию завершения работы группы «2+4», которая занималась внешнеполитическими аспектами объединения Германии. Какое-то время я представлял СССР в этой группе. В ходе открытой дискуссии Геншер сказал: «Я хотел преодолеть раскол Европы, но я не хотел двигать разделительные линии дальше на Восток».

В ходе переговоров с Горбачёвым в феврале 1990 г. Коль отметил, что НАТО, «естественно», не будет расширяться на Восток. Для него это было само собой разумеющимся.

Госсекретарь США Джеймс Бейкер заверял, что процесс объединения Германии будет инкорпорирован в общеевропейские структуры или, по крайней мере, пойдёт параллельно с их укреплением. Буш также упоминал ОБСЕ в контексте демократизации Восточной Европы.

В свою очередь Миттеран говорил о необходимости гарантий безопасности СССР, предлагал создать Европейскую конфедерацию в составе западноевропейских и бывших коммунистических государств, включая обновлённый Советский Союз.

В Европе находилось немало сторонников такой системы безопасности континента, которая управлялась бы самими европейцами при полноценном участии России.

Но для такого танго нужны были трое. Американская администрация твёрдо решила строить Европу, вышедшую из холодной войны, вокруг структур НАТО, то есть без России.

Одновременно Москву заверяли, что новая Европа означает новое НАТО. Итоговая декларация лондонского саммита НАТО в июле 1990 г. действительно содержала множество позитивных заявлений руководителей стран альянса, включая немало из того, что с началом перестройки предложил Советский Союз. Так, страны НАТО давали в декларации обещание не применять силу первыми.

Ещё раньше, в марте 1987 г. Тэтчер заверила Горбачёва, что «оружие НАТО никогда не будет применено иначе как в ответ на нападение».

Спустя двенадцать лет ВВС НАТО 78 дней бомбили Сербию, оставаясь недосягаемыми для сербской ПВО. Без какого-либо одобрения Советом Безопасности ООН, в прямое нарушение Устава ООН. Члены НАТО нарушили и свой собственный Устав, ибо применили оружие против государства, которое не совершило каких-либо актов агрессии в отношении участников НАТО.

Кроме всего прочего, они пренебрегли Основополагающим актом о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности между Российской Федерацией и НАТО 1997 г., ставшим символом и перечнем взаимных добрых намерений. Будь они реализованы, речь пошла бы о прорыве в отношениях Москвы и Брюсселя. Однако бомбардировки Сербии нанесли Акту такой удар, который он не выдержал.

Для России они были внезапным шоком, чего до конца так и не поняли на Западе. Западные государства предпочли как можно скорее забыть всё, что касается «югославского эпизода». Равным образом они выкинули из памяти Косово как первый случай насильственного изменения европейских границ.

Российское общество, ранее относившееся к Западу с явной симпатией, качнулось в другую сторону: Запад говорит одно, а делает другое. Начал набирать силу агрессивный национализм. В марте 2019 г. российские СМИ разместили обширные материалы, посвящённые двадцатилетию бомбардировок Белграда.

Другие «инициативы» последующих американских администраций – войны в Ираке и Афганистане, военная операция в Ливии, выход из Договора по ПРО и других соглашений по сдерживанию гонки вооружений (последним стал Договор о РСМД), нарушение обещания не расширять НАТО на Восток (российские политики убеждены, что это была намеренная ложь), исключение России из G8 и так далее – всё это способствовало росту разочарования в Западе.

Что же касается общеевропейской безопасности, то если и был шанс преодолеть обструкцию США общими усилиями Советского Союза и ряда западноевропейских государств, то только в восьмидесятых и в начале девяностых годов, при Михаиле Горбачёве.

Но подоспели соглашения в Беловежской пуще, где Борис Ельцин и президент Украины Леонид Кравчук (основные «герои») упразднили Советский Союз. Для Ельцина столь крутое решение было, вероятно, единственной реальной возможностью как можно скорее добиться главного: лишить Горбачёва властных полномочий.

С ослабевшей Россией Ельцина, к тому же уповавшего во внутриполитической борьбе на американскую поддержку, в Вашингтоне перестали считаться. В итоге раскол в Европе был преодолён, но так, что Россия осталась на обочине.

Такой расклад окончательно определил умонастроения российских людей по отношению к Западу. На смену былого воодушевления – «мы теперь вместе с широким сообществом наций» – пришло ясное осознание, что Россия как равный партнёр Западу не нужна.

Такие же перемены произошли в политике России, которая долго добивалась того, чтобы войти составной частью в западные структуры.

Сорвал попытки России найти пути интеграции с Западом саботаж США. К сожалению, многие наши люди считают, что это к лучшему, зато Россия сохранила (или по другому мнению – вернула себе) полную свободу действий на мировой арене.

В последние годы перестройки Буш и Бейкер стояли ещё перед одной дилеммой: Горбачёв или Ельцин.

Осуществляя реформы, Горбачёв вписывал их в свой более широкий проект обновления социализма. Он стремился претворить в жизнь, по сути дела, социал-демократические установки: социально ориентированная экономика, включая свободный рынок при государственном регулировании, полнокровная демократизация страны.

Реформы Горбачёва привели к беспрецедентному результату – подрыву авторитарного политического устройства СССР. Кому, как не США, столь радеющим за демократию, поддержать президента СССР в этот судьбоносный момент?!

Американцам было не до тонкостей. Им оказались ближе антикоммунистические лозунги, которыми, борясь за благосклонность Запада, козырял Ельцин. С ним было проще иметь дело.

Не американские стратеги, а весь комплекс нашего внутреннего развития сыграл решающую роль в поражении горбачёвской перестройки. Прежде и больше всего – развернувшаяся борьба за власть.

Но в моих глазах это не уменьшает непростительность сделанного Вашингтоном выбора. Там не смогли выйти за пределы привычных стереотипов. На этот раз не хватило стратегического видения Вудро Вильсона, Франклина Рузвельта, того же Рональда Рейгана.

В августе 1992 г. один из отцов «нового мышления» Александр Яковлев с горечью сказал мне: «Запад предал перестройку».

Добавлю в картину красок. Приехав в Москву сразу же после провалившегося путча в августе 1991 г., Бейкер пишет Бушу: «Неоспоримо, что успех здесь демократов исключительно важен для нас, ибо изменит мир к лучшему. На кону стоит ставка, равная по значению послевоенному возрождению Германии и Японии как наших демократических союзников. Неуспех демократов сделает мир гораздо более угрожающим, и, я убежден, что если они окажутся не в состоянии обеспечить население, их сменит авторитарный лидер-ксенофоб».

Через четыре месяца в Кремле обосновалась новая власть. Её глава Ельцин вполне устраивал американцев. И с той, и с другой стороны много говорилось об отношениях стратегического порядка.

На практике дело по большей части ограничилось словами. Весомая поддержка оказывалась только тогда, когда позиции Ельцина слабели так, что могли вернуться к власти коммунисты.

Если США закрывали глаза на внутреннюю политику нового правительства (война в Чечне, танки против демократически избранного парламента), то от Кремля требовали «соответствующим» образом вести себя в международных делах.

Под давлением США Россия шаг за шагом теряла самостоятельность своей внешней политики. Наглядный пример – война на Балканах, знаю это, что называется, из первых рук.

Участие России в инстанциях, где принимались решения, исключалось по определению. «Сотрудничество без участия» – такова формула американского политолога Самуэля Чарапа на этот счёт. Сотрудничество пошло под откос, когда лозунг дня «забыть Россию» был ужесточён до «чем хуже для России, тем лучше». Мало заботило, не вызовет ли такой подход «ответный огонь» России.

Многовековые жизненно важные интересы России не признавались за таковые и не раз отбрасывались с порога, пока растущая напряжённость не обернулась вооружёнными конфликтами в Грузии и на Украине. В апреле 2015 г. в связи с конфликтом на Украине Бейкер высказывает в эфире CNN здравую мысль: «Нам и нашим союзникам в Западной Европе нужно найти способ вернуть Россию в сообщество наций. После холодной войны и раскола Советского Союза мы должны были отыскать возможность подключения России к НАТО. Нам следовало открыть русским путь в сообщество, тогда бы мы не оказались сегодня в такой ситуации».

В продолжение мысли Бейкера скажу, что администрации Соединённых Штатов следовало бы признать, что и Вашингтон приложил руку к возникновению «такой ситуации».

Если оставить без внимания роль, сыгранную США, исходить из того, что лишь Россия, чьи действия нередко носили характер ответной реакции, повинна во всех грехах, включая события до 2014 г., то уроки последних тридцати лет окажутся далеко не полными.

Пережив столетия татаро-монгольского ига и более трёхсот лет сохраняя статус великой державы, Россия выработала в себе стойкую непрязнь к нотациям и поучениям как себя вести со стороны иностранных государств.

Мы туже затянем пояса, но не сдадимся на милость вражине. Свои интересы мы определим сами, сами решим, как мы собираемся их защищать. Что, американцы ведут себя по-другому?

Сталкиваясь между собой, американская мания господства и российский «бунт» оставляют мало места маневрированию в поисках выхода из «холодной войны №2», получившей имя гибридной. Как и в прошлом, реальный шанс положить ей конец появится только после того, как США и Россия найдут общий язык.

Рано или поздно это произойдёт, ибо приемлемой альтернативы просто нет.

Узнаю сценарии, над которыми работали более тридцати лет тому назад. В Западной Европе и США всё громче звучат голоса, требующие от политиков решиться, наконец, искать возможности выйти из конфронтации. Не сидеть сложа руки, пока не грянет гром. Очень меня обрадовало, что в их числе и голос Джорджа Шульца.

В сегодняшней ситуации есть и кое-что новое. Настоятельный «призыв» поладить с Россией слышат на западном побережье США, когда глядят на ту сторону океана. En passant, я не совсем понимаю, почему Вашингтон так много делает для того, чтобы подтолкнуть Россию ближе к Китаю.

Самый же убедительный довод в пользу нового российско-американского сближения – вновь опасно приблизился ядерный апокалипсис. Иногда приходит в голову, что в двухполярном мире жилось безопаснее.

При всём этом нынешнему поколению политиков нелегко взяться за работу. Они – порождение национально-государственного эгоизма, а тот, в том числе с лёгкой руки США, заполонил международную политику. Управляет ими агрессивное домашнее лобби.

Как и в холодную войну, на расхождения в геополитике наслаиваются разногласия идеологического порядка, на этот раз по поводу системы ценностей.

И всё же, как говорили древние римляне, dum spiro, spero. У руководителей трёх крупнейших мировых держав – США, Китая и России – должны взять верх здравый смысл и чувство ответственности. Пути отхода от пропасти более или менее известны. В конце концов мы не первый раз очутились на её краю. Общемировое развитие, в первую очередь в области высоких технологий, безусловно, усложняет возможность договориться. Но и с учётом этих трудностей задача решаема. Всё дело в отсутствии доброй воли – пока что вовлечённые стороны предпочитают играть с огнём.

Зато воспряли духом политические аналитики: их профессия вновь пользуется спросом. И не только для того, чтобы разбирать упущенное за последние тридцать лет, но и отыскивать пути выхода из геополитического тупика. А также ворчать на власть имущих: те обычно не прислушиваются к нашим советам.

Данная статья – глава из книги Exiting the Cold War, Entering a New World, вышедшей в 2019 г. в издательстве Института Брукингс в Вашингтоне под редакцией Дэниэла Хэмилтона и Кристины Спор. Публикуется с любезного разрешения издателей.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325413 Анатолий Адамишин

ВОЙНА НЕ ЗАКОНЧИЛАСЬ

ТАНИША ФАЗАЛ

Профессор политологии в Университете Миннесоты, автор книги Wars of Law: Unintended Consequences in the Regulation of Armed Conflict.

ПОЛ ПОУСТ

Профессор политологии в Университете Чикаго, приглашённый научный сотрудник Чикагского совета по международным отношениям.

ЧЕГО ОПТИМИСТЫ НЕ ПОНИМАЮТ В КОНФЛИКТАХ

Политические потрясения последних лет развеяли миф о том, что мир достиг некоего утопического «конца истории». Однако кому-то по-прежнему может казаться, что мы живём в эпоху беспрецедентного покоя и процветания. Человечество находится в большей безопасности и благополучии, чем предыдущие поколения. Оно меньше страдает от жестокости и произвола и вряд ли готово развязать войну. Принято считать, что вероятность войны стабильно снижается, столкновения между великими державами немыслимы, а вооружённые конфликты любых типов становятся всё более редкими.

Такая оптимистичная точка зрения имеет влиятельных сторонников как в экспертных кругах, так и среди политиков. В 2011 г. психолог из Гарварда Стивен Пинкер посвятил целую книгу (The Better Angels of Our Nature) сокращению числа войн и насилия в современном мире. Статистика подталкивает к такому же выводу: если смотреть в перспективе, насилие идёт на спад после столетий кровопролития, и это влияет на все аспекты жизни – от «развязывания войн до шлёпанья детей».

Пинкер не одинок. Президент США Барак Обама заявил в ООН в 2016 г.: «Наш международный порядок настолько успешен, что мы воспринимаем как должное то обстоятельство, что великие державы больше не ведут мировые войны, что с окончанием холодной войны исчезла мрачная тень ядерного Армагеддона, что на местах былых сражений в Европе возник мирный союз». Сегодня даже гражданская война в Сирии идёт к завершению. Ведутся переговоры о прекращении почти 20-летней войны в Афганистане. Обмен задержанными между Россией и Украиной возродил надежды на урегулирование конфликта между двумя странами. Лучшие черты человечества, похоже, побеждают.

Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой? Значит, так и есть. Оптимизм строится на шатком фундаменте. Утверждение, что человечество пережило эпоху войн, базируется на небезупречных данных о войне и мире. Более точные показатели ведут к противоположному, пугающему выводу. А анархическая природа международной политики говорит о том, что возможность нового серьёзного столкновения присутствует всегда.

Подсчёт жертв

Идея о том, что войны переживают необратимый спад, по сути, строится на двух постулатах. Во-первых, сегодня гораздо меньше людей погибают на полях сражений – как в абсолютных цифрах, так и в процентах от населения планеты. Эксперты Института исследования проблем мира в Осло отмечали это ещё в 2005 г., но именно Пинкер представил данную идею широкой публике в своей книге в 2011 году. Изучив многовековую статистику жертв конфликтов, Пинкер пришёл к выводу, что сокращаются не только войны между государствами, но и гражданские конфликты, геноцид и терроризм. Он связал это с распространением демократии, торговли и общей убеждённостью в том, что войны нелегитимны.

Есть ещё один факт – после 1945 г. не было мировых войн. «Мир находится на завершающем отрезке пятисотлетней траектории к перманентному миру и процветанию», – писал политолог Майкл Муссо в статье в International Security в 2019 году. Политолог Джошуа Гольдштейн и правоведы Уна Хэтэуэй и Скотт Шапиро утверждают то же самое, связывая спад войн между государствами и завоеваний с распространением рыночной экономики, миротворчества и международных соглашений, объявляющих агрессию вне закона.

В совокупности два этих факта – уменьшение числа погибших в боях и отсутствие войн, охватывающих целые континенты, – формируют представление о том, что человечество стремится к миру. К сожалению, оба они базируются на неполноценной статистике и искажают понимание того, что можно считать войной.

Начнём с того, что использование подсчёта погибших как доказательство сокращения вооружённых конфликтов достаточно проблематично. Прорывы в военной медицине позволили многократно уменьшить риск гибели на полях сражений даже в случае интенсивных боевых действий. На протяжении столетий соотношение раненых и убитых в боях составляло три к одному, в современной американской армии оно почти десять к одному. В других армиях мира наблюдаются аналогичные показатели. То есть сегодня солдаты скорее рискуют быть ранеными, чем убитыми. Эта историческая тенденция подрывает доказательность большинства существующих подсчётов военных потерь, а следовательно, и аргументацию идеи о том, что войны стали редким явлением. Хотя найти достоверные данные о числе раненых во всех воевавших странах очень сложно, по нашим оценкам, снижение военных потерь вдвое меньше, чем утверждал Пинкер. А учитывать только погибших – значит игнорировать ущерб, который война наносит раненым и обществу, вынужденному о них заботиться.

Возьмём наиболее часто используемую базу данных о вооружённых конфликтах – проект Correlates of War (CoW). С момента создания в 1960-е гг. проект предполагал, что конфликт считается войной, если во всех задействованных организованных формированиях погибло не менее 1000 человек. Однако за два века войн, которые исследованы CoW, успехи медицины кардинально изменили ситуацию. На смену картинам, на которых раненых солдат уносят с поля боя на носилках, пришли фотографии вертолётов экстренной эвакуации, доставляющих бойцов в госпиталь менее чем за час – «золотой час», когда шансы выжить наиболее высоки. Благодаря антибиотикам, антисептикам, возможности определить группу крови и сделать переливание операции чаще всего проходят удачно. Совершенствуется и защитное снаряжение. В начале XIX века солдаты носили громоздкую форму, которая не защищала от пуль и артиллерийских снарядов. В Первую мировую появились каски, во время войны во Вьетнаме распространение получили бронежилеты. Сегодня солдаты носят шлемы, которые защищают и одновременно обеспечивают радиосвязь. Во время войн в Афганистане и Ираке новые медицинские разработки позволили уменьшить число погибших от самодельных взрывных устройств и обстрелов из стрелкового оружия. В результате многие современные войны, фигурирующие в базе данных CoW, кажутся менее интенсивными. Многие не преодолели порог по жертвам и не включены в проект.

Улучшение санитарных условий также положительно повлияло на картину в целом, видимые перемены произошли в плане гигиены, качества пищи и воды. Во время Гражданской войны в США врачи часто не мыли руки и инструменты, а современные медицинские работники прекрасно осведомлены о микробах и делают это. За шестинедельную кампанию во время Испано-американской вой­ны 1898 г. было 293 жертвы (убитые и раненые), ещё 3681 человек пострадал от различных заболеваний. И это не исключительный случай. В Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. 80% смертей были связаны с болезнями. Подсчёт и категоризация жертв войны – сложная задача, поэтому к подобной статистике нужно относиться с некоторой долей сомнения, хотя в целом они отражают общую тенденцию: с улучшением санитарии повысилась и выживаемость в войнах. Здоровье солдат, как и их оснащение, тоже влияют на военные потери. Крепкие солдаты, воюющие в полной экипировке, имеют больше шансов выжить, чем истощённые болезнями.

Кроме того, некоторые достижения, сделавшие современные войны менее смертоносными, хотя и не менее жестокими, нельзя считать безусловными. Многое зависит от возможности быстро доставить раненого в госпиталь. В американской армии это оказалось возможным в асимметричных конфликтах с боевиками в Афганистане и Ираке, где Соединённые Штаты полностью контролировали небо. В войнах между великими державами контроль над воздушным пространством распределяется более равномерно, поэтому стороны не всегда в состоянии эвакуировать раненых по воздуху. Даже конфликт с КНДР станет серьёзной проверкой способности США быстро доставлять пострадавших в госпиталь, и потери убитыми могут возрасти. В столкновении великих держав стороны могут прибегнуть к химическому, биологическому, радиологическому и даже ядерному оружию, которое используется очень редко, и отработанной модели спасения жертв фактически нет.

Скептики скажут, что большинство конфликтов после Второй мировой – это гражданские войны, когда у сторон нет доступа к передовой медицинской помощи и процедурам, а значит – снижение военных потерь можно считать реальным. Для повстанческих группировок это действительно так, но в гражданских войнах участвовали и правительственные войска, которые вкладывали средства в развитие военной медицины. Распространение гуманитарной помощи и программ развития после 1945 г. сделало такие технологии более доступными, в том числе для гражданского населения и повстанцев. Фундаментальный принцип работы таких гуманитарных организаций, как Международный комитет Красного Креста, – беспристрастность, то есть, оказывая помощь, они не делают различий между гражданским населением и повстанцами. Кроме того, у повстанческих группировок часто есть зарубежные сторонники, которые обеспечивают их технологиями, позволяющими снизить военные потери. (Например, Великобритания предоставила бронеэкипировку Свободной сирийской армии в начале гражданской войны в Сирии.) В результате даже базы данных, которые включают гражданские войны и используют более низкий порог жертв, чем CoW, (например, часто упоминаемая Uppsala Conflict Data Program) способствуют созданию впечатления, что гражданские войны стали менее распространёнными, хотя на самом деле они просто стали менее летальными.

Собирать корректные данные о числе раненых в гражданских войнах трудно. Согласно докладу неправительственной организации Action on Armed Violence, из-за сокращения возможностей для журналистов и роста нападений на сотрудников гуманитарных миссий сообщения о раненых поступают реже, в результате цифры занижаются. Так формируется сомнительная статистика по конфликтам вроде сирийского: если судить по сообщениям СМИ, соотношение раненых и убитых один к одному, но здравый смысл говорит, что реальное число раненых гораздо выше.

Даже если игнорировать эти тренды и доверять статистике, складывается не очень оптимистичная картина. По оценкам Uppsala Conflict Data Program, даже заниженные цифры имеющихся баз данных свидетельствуют о том, что число активных вооружённых конфликтов в последние годы растёт и в 2016 г. достигло самого высокого показателя после Второй мировой войны. Сегодня многие конфликты длятся дольше, чем в прошлом. Вспышки насилия в Демократической Республике Конго, Мексике и Йемене не погасли окончательно.

Безусловно, снижение числа убитых – огромная победа человечества. Но это достижение может стать обратимым. Политолог Беар Браумюллер отмечает в своей книге Only the Dead: войны последних десятилетий, возможно, стали менее масштабными, но не стоит ожидать, что тренд сохранится. Достаточно вспомнить, что перед Первой мировой войной Европа переживала «долгий мир». Ни короткие вспышки враждебности между европейскими державами, как, например, противостояние Франции и Германии в Марокко в 1911 г., ни балканские войны 1912 и 1913 гг. не могли развеять эту иллюзию. Однако те мелкие конфликты стали предвестником разрушительного столкновения.

Сегодня тень ядерного оружия, казалось бы, удерживает от повторения этого сценария. У человечества достаточно ядерных боеголовок, чтобы уничтожить миллиард жизней, и этот ужасающий факт, как утверждают многие, не даёт конфликтам великих держав перерасти в полномасштабную войну. Идея о том, что военные технологии настолько изменили динамику конфликта, что войны стали невообразимы, отнюдь не нова. В 1899 г. в книге Is War Now Impossible? (в русском издании 1898 г.: «Будущая война и её экономические последствия» – прим. ред.) русский финансист и военный теоретик польского происхождения Иван Блиох отмечал: повышение смертоносности оружия означает, что скоро воевать вообще не придётся. В 1938 г. – за год до нападения Гитлера на Польшу и за несколько лет до начала серьёзных ядерных разработок – американская пацифистка Лола Мэверик Ллойд предупреждала: «Новые чудеса науки и техники позволят нам привнести в мир некую долю единства; если наше поколение не использует их ради созидания, они пойдут на разрушение мира и всей цивилизации в результате новой ужасающей войны».

Возможно, ядерное оружие действительно обладает большим сдерживающим потенциалом, чем предыдущие военные инновации, но это оружие дало и новые возможности, из-за которых страны могут оказаться втянутыми в катастрофический конфликт. Например, в Соединённых Штатах ракеты находятся в статусе «запуск по сигналу предупреждения», то есть при получении данных о начале ракетной атаки противника. Такой подход безопаснее, чем упреждающий удар (когда информации о готовящейся атаке противника достаточно, чтобы вызвать удар США). Но если ядерное оружие находится в постоянной боевой готовности, существует риск случайного запуска из-за человеческой ошибки или технического сбоя.

Маленькая большая война

События последнего времени не говорят о спаде войн в целом. А как обстоит дело с войнами между великими державами? Историк Джон Льюис Гэддис назвал период после 1945 г. «долгим миром». Благодаря сдерживающему воздействию ядерного оружия и глобальной системе международных организаций великие державы стараются избежать повторения катастрофы двух мировых войн. Вручение Нобелевской премии мира Евросоюзу в 2012 г. стало признанием именно этого достижения.

Действительно, Третьей мировой войны не было. Но это не означает, что для великих держав наступила эпоха мира. Мировые войны прошлого столетия – плохой пример для сравнения, поскольку они не похожи на предшествовавшие им конфликты между великими державами. Война Франции и Австрии длилась менее трёх месяцев, война между Австрией и Пруссией в 1866 г. – чуть больше месяца. Число погибших не превышало 50 тыс. человек. Франко-прусская война 1870–1871 гг., заложившая фундамент для объединения Германской империи, продлилась менее года и унесла жизни около 200 тыс. солдат. Мировые войны по масштабам кардинально отличались от этих конфликтов. Первая мировая продолжалась более четырёх лет, погибли почти 9 миллионов солдат. Вторая мировая – шесть лет, на полях сражений погибли более 16 миллионов человек.

Иными словами, две мировые войны существенно изменили наше представление о том, что такое война. Эксперты и политики считают подобные конфликты симптомами войны. Но это не так. Большинство войн относительно короткие и продолжаются менее шести месяцев. Военные потери составляют около 50 человек в день. Эти цифры теряются в сравнении с потерями Первой (более 5 тыс. человек в день) и Второй (более 7 тыс. человек в день) мировых войн. На самом деле, если исключить эти два конфликта, уровень военных потерь с середины XIX века и до 1914 г. сопоставим с десятилетиями после 1945 года.

После 1945 г. между великими державами произошло несколько войн. Но их не признают таковыми, потому что они не похожи на две мировые войны. К ним можно отнести Корейскую войну, в которой Соединённым Штатам противостояли силы Китая и Советского Союза, а также войну во Вьетнаме, где США вновь столкнулись с Китаем. В обоих случаях крупные державы вступали в прямое противостояние.

Список последних конфликтов великих держав значительно увеличится, если включить в него прокси-войны. От американской поддержки моджахедов, воевавших против советских войск в Афганистане во время холодной войны, до соперничества в Сирии и на Украине – крупные державы постоянно, хотя и опосредованно, ведут борьбу друг с другом. Аутсорсинг живой силы – отнюдь не изобретение последних лет, а скорее норма для конфликтов великих держав. Вспомните наступление наполеоновской армии на Россию в 1812 году. С продвижением на восток «великая армия» теряла силы. Мало известен тот факт, что в 400-тысячной армии было не так много французов. Иностранные солдаты – как наёмники, так и рекруты с завоёванных территорий, – составляли большую часть войск, направившихся в Россию. (Многие из них быстро утомились от маршировки в летнюю жару, покинули коалицию, и наполеоновские войска уменьшились почти вдвое, не пройдя и четверти пути.) Тем не менее, опираясь на иностранцев, Наполеон смог возложить бремя кампании не на французов. «Французам грех на меня жаловаться: чтобы спасти их, я пожертвовал немцами и поляками», – якобы говорил Наполеон австрийскому дипломату Клеменсу фон Меттерниху.

Проще говоря, большинство вооружённых конфликтов, в том числе между великими державами, не похожи на Первую и Вторую мировые войны. Мы не пытаемся приуменьшить значение двух этих войн. Понимание того, как они произошли, поможет избежать будущих конфликтов или, по крайней мере, ограничить их масштаб. Но чтобы определить, сократилось ли число войн между великими державами, нужно чёткое, концептуальное понимание того, что такое война.

Необходимо признать: Первая и Вторая мировые войны были беспрецедентными по масштабу, но не последними конфликтами этого типа. Государства не стали вести себя лучше. Кажущийся спад смертоносности войн на самом деле маскирует агрессивное поведение.

Рано праздновать

Идея о том, что война – это нечто, связанное с прошлым, не просто ошибочна. Она ведёт к опасному триумфализму. Предполагаемое сокращение войн не означает, что им на смену пришёл мир. Граждане Сальвадора, Гватемалы, Гондураса и Венесуэлы будут возражать, если их страны назовут мирными, хотя формально ни одна из них не находится в состоянии войны. Как отмечал социолог Йохан Гальтунг, реальный, или «позитивный», мир подразумевает элементы активной вовлечённости и сотрудничества. Хотя глобализация после окончания холодной войны связала сообщества, некоторые проблемы ещё сохранились. После падения Берлинской стены в мире оставалось менее 10 пограничных стен. Сегодня их более 70, в том числе строящаяся на границе США и Мексики, а также разделяющие Венгрию и Сербию, Ботсвану и Зимбабве.

Даже когда войны заканчиваются, сохраняется определённая настороженность. Возьмём, к примеру, гражданские войны, которые сегодня обычно завершаются мирными соглашениями. Некоторые, как в Колумбии в 2016 г., являются подробными, амбициозными документами, превышающими 300 страниц, выходящими за рамки стандартного процесса разоружения и описывающими земельную реформу, борьбу с наркотиками и права женщин. Однако гражданские войны, завершившиеся мирным соглашением, как правило, вновь вспыхивают и перерастают в вооружённый конфликт даже быстрее, чем те, которые закончились при отсутствии мирных договорённостей. Часто то, что кажется упорядоченным завершением конфликта, на самом деле просто возможность для воюющих сторон перегруппироваться и найти ресурсы для возобновления боевых действий.

Следовательно, во времена, когда человечество вооружено до зубов, стоит сомневаться в том, что наступил мир во всём мире. Сегодня глобальные военные расходы выше, чем в поздние годы холодной войны, даже с учётом инфляции. Поскольку современные государства не сложили оружие, можно предположить, что они не стали более цивилизованными или мирными, просто эффективно работает сдерживание. Тогда возникает та же угроза, что и с ядерным оружием: сдерживание может сработать, а может и провалиться.

Страх – это хорошо

Однако самая большая угроза связана не с ошибочным ощущением прогресса, а с самонадеянностью. Судья Верховного суда США Рут Бейдер Гинсбург, правда, по другому поводу, использовала очень яркую метафору – «выбрасывать зонт во время дождя только потому, что под ним сухо». В период опосредованных войн Соединённых Штатов и России в Сирии и на Украине, нарастания напряжённости между США и Ираном, а также агрессивного поведения Китая недооценка рисков будущей войны может привести к фатальным ошибкам. Новые технологии, включая беспилотники, кибероружие, повышают угрозу, поскольку нет понимания того, как государства должны реагировать на их применение.

В первую очередь уверенность в том, что войны идут на спад, заставит государства недооценивать опасность и скорость эскалации конфликтов. Последствия могут быть катастрофическими. И не в первый раз: европейские державы, начавшие Первую мировую, были настроены на ограниченную превентивную войну, но стали заложниками региональной конфронтации. Историк Алан Джон Тейлор подчёркивал: «Любая война между великими державами начинается как превентивная, а не как завоевательная».

Из-за ложного ощущения безопасности сегодняшние лидеры могут повторить те же ошибки. Опасность особенно велика в эпоху лидеров-популистов, которые игнорируют советы экспертов – дипломатов, спецслужб и научного сообщества. Для них важнее резонанс. Непостоянство действий Госдепартамента и пренебрежительное отношение Дональда Трампа к спецслужбам – лишь два примера глобального тренда. Долгосрочные последствия такого поведения могут оказаться глубокими. Часто повторяемое утверждение, что войны идут на спад, станет ошибочным пророчеством – увлёкшись агрессивной риторикой, демонстрацией военной мощи и контрпродуктивным возведением стен, политические лидеры увеличат риск войн.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 6, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

США. Весь мир > Армия, полиция. Медицина > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325412 Таниша Фазал, Пол Поуст

НОВЫЕ ИДЕИ ДЛЯ СЕБЯ И МИРА

СЕРГЕЙ КАРАГАНОВ

Ученый-международник, почетный председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике, председатель редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике». Декан Факультета мировой политики и экономики НИУ ВШЭ.

В мире, которому навязывают «закон джунглей», игру без правил, существует запрос на право, лояльность, справедливость в отношениях между странами. России нужно думать о предложении идей, решений и в этих сферах.

Российская внешняя и оборонная политика пока успешна. Страна добилась уверенной позиции в первой тройке мировых держав. Качественно выросла способность защищать и продвигать экономические и политические интересы. Начался экономический и ментальный поворот к Азии, а это направление наиболее перспективно со всех точек зрения. Преодолевается ставший давно невыгодным западоцентризм. Выдержана почти десятилетняя яростная атака Запада, попытавшегося остановить восстановление позиций России как суверенной великой державы. Теперь политика как минимум части ведущих игроков быстро становится более реалистичной, растёт готовность к сотрудничеству.

Эта победа не досталась даром. Но цена ничтожна по сравнению с той, которую приходилось платить в прошлые века за безопасность и суверенитет. Уже несколько лет, как появилась возможность заняться внутренним развитием, улучшением жизни людей. И такой курс был провозглашён. Назначено новое правительство.

Но внешний мир ставит другие задачи, бросает вызовы и создаёт возможности. Без обновления внешней политике угрожает стагнация, а то и откат. Тогда захлопнется и внутреннее «окно возможностей». Для мира, меняющегося коренным образом, нужна новая политика и точно – новые идеи.

Предварительные замечания

В этой статье речь пойдёт не о внешнеполитической стратегии в целом, а о её идейном наполнении. Одной из несущих основ великой державы, а другой Россия быть, видимо, не может, является наличие больших идей. И для себя, и для мира. В последние десятилетия преобладали идеи для себя – «вхождение в Европу», «вставание с колен», возвращение великодержавного статуса. Все они либо отброшены, либо воплощены в жизнь. Теперь предлагаются консерватизм, патриотизм, антилиберализм. На статус больших, духоподъёмных и ведущих за собой они не тянут.

Мир усеян могилами и дряхлеющими телами великих держав, утративших миссии, которые вели их вперёд.

Из последних примеров – СССР, распавшийся после осыпания коммунистической идеи, на которую он был нанизан. На наших глазах происходит оседание Европы в формате Евросоюза. Ради установления мира на субконтиненте великие европейские державы, породившие две мировые войны, отказались от масштабных национальных целей. Мир достигнут. Но ничего нового, кроме чисто экономических проектов, а потом – для взбадривания – безразмерного расширения, не появилось. Гипотетическая возможность создания общеконтинентальной системы вместе с Россией упущена – на это не хватило духа и ума.

Россия – страна исторически очень идеологизированная. Для неё отсутствие больших идей, концентрация только на экономико-социальном развитии (хотя без него – никуда) особенно опасны. Естественно, думая о новых больших инициативах для себя и мира, надо помнить и опыт стран и элит, выдвигавших нереалистические или агрессивные доктрины, противоречившие интересам большинства государств и народов. Например, объединение Европы под пятой Наполеона, кайзера Вильгельма, Гитлера. Советский Коммунистический интернационал. Или Pax Americana из совсем недавнего прошлого.

Новых идей требует и кардинально меняющийся мир, где после ухода коммунизма, а теперь, видимо, и демократического либерализма образовался опасный, но многообещающий вакуум, заполнение которого во многом определит будущее человечества, позиции в нём стран. Ещё не до конца понятно соотношение факторов, которые определят в будущем совокупную мощь государств, их способность отстаивать свои интересы. Выявление такого баланса – важнейшая задача, стоящая перед наукой о международных отношениях. Но уже очевидно, что это не будет преимущественно экономическая мощь, как считалось ещё десятилетие – два тому назад. В гораздо большей степени – военная, а также и идеологическая. Качество политического руководства и элит неразрывно связано с последней.

Считается, что большие национальные идеи должны рождаться снизу, из общества. Это – прикрытие интеллектуальной лености или нежелания идти вперёд. Идеи всегда производились лидерами или элитами, иногда международными группами элит. Другое дело, что они должны соответствовать реальным потребностям и запросам обществ. Иначе не «взлетят», будут отвергнуты.

Попробую предложить некоторые идеи, способные позволить нашей стране и нашему обществу занимать выгодные и лидирующие позиции в будущем мире. Но сначала о том, каким он может быть.

Мир будущего

В мировом и российском аналитическом сообществе превалирует мнение о том, что международная политика, экономика, духовная среда вступили в эпоху непредсказуемости и хаоса. Оно справедливо лишь отчасти. Такой подход отражает не только нарастание тенденции к хаосу, но и неспособность разглядеть тенденции мирового развития, ведь для их анализа используется интеллектуальный аппарат прошлых лет. В прошедшие десятилетия (и даже столетия) интеллектуальную моду задавал Запад, и теперь большинство там просто не желает принять новые реалии. Ведь чаще всего они указывают на долгосрочное ослабление западных позиций в геополитике, экономике, идейной сфере.

Действительно труднопредсказуемый фактор – состояние интеллекта и настроений масс, когда в зрелый возраст войдёт поколение Z, «снежинок» (или «айфончиков») с его сверхсвязанностью, зависимостью от инфосреды, неспособностью отличать реальное от виртуального, а из-за этого – особенно подверженное смене мод и настроений. Серьёзным фактором, снижающим предсказуемость, является развитие информационных технологий, особенно элементов искусственного интеллекта (ИИ) на фоне вышеупомянутых морально-интеллектуальных изменений. Но если человечество в целом не утратит базовые ценности – стремление к жизни в обществе, созданию семьи, патриотизм, привязанность к культуре своего народа – господство ИИ не состоится или его воздействие будет ограничено.

Большинство остальных тенденций достаточно предсказуемо (при всех возможных случайностях, характерах лидеров, влияние которых в ситуации быстрых и мощных изменений парадоксально возрастает). В обозримый период продолжится мощнейшее и самое быстрое в истории перераспределение сил между «старыми» (в основном в Европе) и «новыми» (в основном в Азии). Возможное исключение из тенденции к ослаблению – США. Трамп делает Америку сильнее. Она же и наиболее опасный из крупных международных игроков на ближайшие годы. Из державы побеждавшего статус-кво Соединённые Штаты становятся страной-реваншистом, развёртывают одностороннюю гонку вооружений. К тому же на ближайшие годы страна останется глубоко расколотой.

Глубинная и главная причина сдвига – завершение почти пятисотлетнего военного превосходства Европы/Запада, на котором базировалось доминирование в мировой политике, экономике, идейно-культурной сфере. На новом витке, разумеется, в условиях глобализации, мир возвращается к традиционной для него полицентричности.

Теряют эффективность, а то и сознательно разрушаются большинство институтов и режимов международного регулирования. В геополитическом отношении наметилось формирование чего-то похожего даже не на вестфальскую, а на довестфальскую систему – без понятий и правил. Это – одна из главных, хотя и не единственная причина возрождения роли военной силы в международных отношениях.

Рассыпается глобальный экономический проект, созданный США после Второй мировой войны. Мировая экономика фрагментируется, регионализируется и, главное, политизируется. И это при слегка сокращающемся, но беспрецедентно высоком уровне экономической взаимозависимости. В таких условиях она из преимущественно позитивного фактора развития всё больше превращается в фактор уязвимости.

Изменение климата вкупе с другими тенденциями ведёт к нарастающему дефициту воды в Азии и Африке. Неизбежны новые волны, если не цунами, миграций с юга Средиземноморья и не только оттуда. Это создаёт для России и угрозы, и возможности.

Вероятно, человечество всё-таки достигает давно предрекавшихся «пределов роста». В любом случае загрязнение окружающей среды, изменение климата будут и дальше превращаться в первостепенные вопросы для большинства стран и регионов. «Зелёная» повестка становится одной из доминирующих международных тем. Она в значительной степени объединительная. Россия пока малоактивна или занимает оборонительные позиции в этой сфере. Но давление по экологическим вопросам изнутри и извне будет неизбежно нарастать.

Последствия загрязнения окружающей среды, цифровизация, усугубление неравенства – важнейшие экономические тенденции наступающего мира – обещают и рост социального напряжения внутри стран, и обострение соперничества между ними. У человечества пока нет ни интеллектуального, ни институционального ответа на эти вызовы. Потенциальные решения всё больше спускаются на национальный или региональный уровень, хотя вызовы имеют глобальный характер.

Такой разрыв предполагает повышение требований к национальным элитам. Как отмечалось, вопрос о лидерстве и даже персонализации политики и дипломатии возвращается в центр международных отношений. Хотя и на качественно ином уровне сложной глобальной взаимозависимости. Вместо «мирового правительства» или гегемонии под управлением США (Запада) развивается тенденция к ренационализации мировой политики и частично экономики, к возрождению роли и влияния национальных государств, стран-цивилизаций и их элит. Государства из-за процессов глобализации, информационной революции всё меньше способны контролировать ситуацию на своих территориях. Но в растущей степени стремятся к этому. Стремление к суверенитету, политической и культурной независимости – одна из главных черт развития мира.

Продолжится демократизация международных отношений. Многие средние страны, крупные региональные игроки не просто отказываются следовать в фарватере великих держав – без их участия уже невозможно разрешение ключевых международных конфликтов и проблем (наглядная ситуация – Ближний Восток), эффективное глобальное управление. Этому способствует «политическое пробуждение» масс в результате тотальной информатизации, распространения средств коммуникации. Население средних и даже малых стран претендует на политическую субъектность, предъявляет элитам требования к большей самостоятельности. При этом в условиях конфронтации на глобальном уровне средние страны, региональные центры силы не хотят делать выбор – условно между США и Китаем. Возникает объективный спрос на «новое неприсоединение».

Продолжается неровный процесс образования двух геоэкономических и геополитических центров – «Китай плюс» и «США плюс». Россия при поддержке Пекина предлагает трансконтинентальное «партнёрство Большой Евразии». Пока неясно, когда оно может состояться. Евросоюз, видимо, пропустил возможность стать (объединившись с Россией) третьим столпом нового миропорядка и будет, медленно расползаясь, скользить вниз. Полного распада, скорее всего, не случится. При этом центр и юг субконтинента станут склоняться к восточному полюсу. Запад и север – к американскому. У России пока сохраняются возможности для манёвра. Скорее всего, она останется независимым геополитическим центром, культурно тяготеющим к Европе, но восстановившим и азиатское в своей культуре. Экономически же и технологически – будет притягиваться к восточной платформе.

Продолжится реидеологизация международной среды. После ухода ультранационализма (фашизма), коммунизма, ослабления религий, особенно в западном мире, сворачивания демократического либерализма образуется идейный вакуум. Частично он заполняется лево-правым национализмом, социальным недовольством, «зелёным» радикализмом. Россия пытается заполнить возникающее пространство патриотизмом и консерватизмом. Китай – пока не очень ясной концепцией «сообщества единой судьбы». На этом фоне Запад ведёт отчаянную арьергардную политико-информационную войну против геополитических и геоэкономических конкурентов, пытаясь дискредитировать их с использованием остающихся преимуществ в информационном инструментарии.

Россия укрепила способность к эффективному стратегическому сдерживанию, но угроза возникновения крупных конфликтов будет нарастать, равно как и риск их эскалации на уровень глобальной войны.

Причин несколько. Это и обострение международной конкуренции и на глобальном, и на региональном уровнях. И моральная и интеллектуальная деградация элит во многих странах под влиянием информационных и политических процессов (всё чаще происходит отрицательный отбор, ответственные элиты вымываются). Традиционные элиты теряют влияние и власть из-за исчерпанности прошлой модели капитализма, климатического кризиса, роста неравенства и протестных настроений, всё более масштабных миграций. Исчезают традиционные инструменты контроля над массами. Социальные сети буквально ломают их. Растерянность элит толкает к «упрощению ситуации», в том числе через войну. Хотя вроде бы её никто не хочет.

Развитие ядерных, высокоточных неядерных, гиперзвуковых космических вооружений, киберсредств, военных роботов, беспилотников и так далее создаёт всё более дестабилизирующий «коктейль».

Субъективно и объективно разрушаются режимы ограничения вооружений, каналов взаимодействия между военно-политическим руководством ведущих стран, нарастает недоверие и стратегическая неопределённость, нагнетается политическая враждебность.

Продолжается распространение оружия массового уничтожения, в первую очередь ядерного. Появляется больше мощных в военном отношении игроков. Это не укрепляет эффект взаимного многостороннего сдерживания, а ведёт, как и вышеперечисленные факторы, к эрозии стратегической стабильности, нарастанию угрозы возникновения и эскалации вооружённых конфликтов.

Страх перед войной ушёл на второй план. Преобладает «стратегический паразитизм» – уверенность, что семидесятипятилетний относительный мир – навсегда. Ощущение обманчиво. Такая успокоенность характерна и для значительной части российского общества. В перспективе она чревата снижением общественной поддержки оборонных усилий.

Сквозь кажущуюся хаотичной мозаику будущего явственно проглядывают несколько запросов – на поддержание мира, на гарантии суверенитета, культурного многообразия, свободы выбора странами и народами пути развития, на отрицание унитаризма и гегемонии. И, разумеется, на сохранение природы, самой Земли. И Россия много делает на этих направлениях (или может предложить) для себя и мира. Но пока, выражаясь научно, не концептуализировала свои достижения и возможности. Не превратила их в ведущие вперёд идеи.

Идеи для будущего

Россия уже действует как важнейший поставщик безопасности, стратегической стабильности, свободы выбора моделей развития. Произведя успешную модернизацию вооружённых сил и восстановив волю к активной политике, в том числе в области стратегического сдерживания, не ввязываясь при этом в новую гонку вооружений, она возродила баланс сил в глобальном масштабе. И, как я не раз писал, окончательно выбила основу из-под базировавшегося во многом на военном превосходстве пятисотлетнего господства Запада в мировой политике, экономике, культуре. Положен конец и «моменту однополярности», когда Запад безнаказанно совершал агрессивные и дестабилизирующие действия (Югославия, Ирак, Ливия, расширение НАТО, поддержка или провоцирование «цветных революций», погружавших в хаос целые регионы).

У большинства стран мира расширилось поле цивилизационного, политического, культурного выбора. Они получили возможность использовать свои конкурентные преимущества в экономическом соревновании. Уменьшились возможности Запада перераспределять в свою пользу мировой ВНП, получать «военную ренту», опираясь на вооружённое превосходство и основанное на нём доминирование в мировой системе.

Остановив на Украине экспансию западных союзов, Россия затормозила скольжение к большой войне в Европе, которая, естественно, угрожала бы перерастанием на глобальный уровень. В Сирии не только нанесён мощный удар по террористическому интернационалу, предотвращено расползание его метастазов на территорию России, но и поставлен предел, по крайней мере в Евразии, практике «цветных революций». Страны имеют теперь больше возможностей строить политику без вмешательства извне.

Ослабление гегемонии США и Запада (можно её полушутливо назвать «западным игом») повышает демократичность международных отношений, создаёт условия для многообразия культур и свободы выбора странами своих моделей развития, для подъёма оттеснённых прежде цивилизаций.

Группой идей, которые России стоит предлагать себе и миру, может стать её триединая роль как 1) гаранта международного мира, экспортёра безопасности; 2) силы, поддерживающей суверенитет, свободу выбора моделей развития, противодействующей любому идейному, политическому, ценностному гегемонизму, гаранта «нового неприсоединения»; 3) защитника окружающей среды, сбережения природы, Земли.

Первые две составляющие – укрепление мира и свободы выбора соответствуют тому, что Россия уже де-факто делает в мировых делах, её важным внешнеполитическим достижениям последнего десятилетия. К тому же сохранение мира, обеспечение безопасности, суверенитета, культурной самобытности отвечает коренной идентичности большинства россиян, выкованной веками войн за территорию, почти не имеющую естественной защиты – гор, морей. Только в XIX и XX веках произошли нашествия под эгидой Наполеона и Гитлера, интервенции во время гражданской войны. Они были отражены, но чудовищной ценой. Поддержка культурного и цивилизационного многообразия также в крови русских, строивших свою империю, больше интегрируя, чем покоряя, смешиваясь с элитами присоединённых территорий. Такая идея соответствует и другой традиционной составляющей российской идентичности – стремлению сделать мир лучше. Перекликается эта идея-миссия и с лучшим в советской внешнеполитической традиции – поддержкой антиколониализма. Другое дело, что в отличие от Российской империи и СССР нынешняя Россия не собирается жертвовать интересами собственного народа ради других и уж тем более – за других воевать. Об этом нужно прямо заявить и своему обществу, и миру.

Третья составляющая предлагаемой миссии России – защита окружающей среды, сбережение природы, Земли (естественно, в диалектической взаимосвязи с провозглашённой, хотя ещё и неярко, идеей сохранения народа) тоже всецело отвечает как внешнему запросу, так и потребностям внутреннего развития страны и её конкурентным преимуществам.

Любовь к русской природе – важнейший фактор национальной идентичности. Россияне должны не просто гордиться природными богатствами, но и быть настроены на их защиту и приумножение ради блага страны, народа и планеты. Задача почти по определению нерешаема без совместных усилий, многостороннего сотрудничества. Она носит глобальный и объединительный характер, представляет собой мощную позитивную повестку дня, потенциал для объединения вокруг России многих влиятельных общественных движений и стран. Возможный лозунг: «Спасём планету вместе».

Немаловажно, что защита природы способна объединить почти всех внутри страны – и либералов-западников, и государственников, и современных славянофилов. Охрана окружающей среды – не всегда дешёвое занятие. Но этим всё равно придётся заниматься под давлением изнутри и извне. Человечество, как отмечалось, видимо, достигает предела развития за счёт природы. Изменение климата – тому явное свидетельство. Нужна новая философия развития, сопряжённая с сохранением природных богатств и природного многообразия. Лучше формулировать и реализовывать её по собственной инициативе, задавая темы и направления и извлекая из этого политические и экономические выгоды, нежели реагировать, плестись в хвосте. Необходимо не просто повторение лозунгов и требований «зелёного» движения, а выработка собственной концепции вместе с азиатскими, латиноамериканскими, африканскими странами (например, инициатива в рамках БРИКС) и, разумеется, с адекватными европейцами или американцами.

Уже сейчас видна возможность и необходимость закрепления лидерства в защите и сохранении хрупкой экологической ситуации в Арктике. Русский «восточный поворот» – это и возможность с выгодой производить и продавать экологически чистые и водоёмкие товары в загрязнённую и испытывающую растущий дефицит воды Азию.

Другая связанная задача – защита и сохранение русского леса, страдающего и от незаконных вырубок, и просто погибающего вокруг больших городов в результате изменения климата и загрязнения воздуха. Русский лес – опорная составляющая национальной идентичности.

Подобное обозначение идей-миссий России для себя и мира направлено в будущее. Вопросы мира, свободы выбора и защиты окружающей среды будут всё более актуальны и востребованы.

Эти три идеи, если и когда они будут приняты, не должны исчерпывать список необходимых посылов, которые Россия может и обязана предлагать себе и миру. В частности, продвижения требует признанная одним из величайших достижений человеческой цивилизации традиционная, но продолжающая развиваться, великая русская (и советская) многонациональная культура. Она объединяет нас и с народами бывшего СССР, и с миром, является ключевой, но несколько отодвинутой частью российской идентичности.

В мире, которому навязывают «закон джунглей», «игру без правил» существует и запрос на право, лояльность, справедливость в отношениях между странами. И России нужно думать о предложении идей и решений в этих сферах.

Глубокого анализа, осмысления и продвижения требует картина будущего мироустройства, созданию которого Россия намерена способствовать. Но говорить о реальных контурах его, видимо, рано. Я, по крайней мере, пока не готов. Преобладает тенденция к деконструкции старых международных порядков. Однако идея сохранения мира как высшей цели российской политики работает именно на будущее. Нужно дать истории шанс.

Преимуществом предлагаемых «национальных идей» России для себя и для мира является их относительная дешевизна. Они не предполагают качественного изменения внешней и внутренней политики России и не обязывают нести финансовые расходы на обеспечение развития иностранных государств. Помощь – только, если она отвечает интересам российского государства. Многие виды помощи экономически выгодны. Речь идёт по большей части об идейном оформлении политики, которая во многом проводится Россией уже сейчас и о формулировании смыслов, которые отражают российские исторические традиции и конкурентные преимущества, привлекательны для большинства стран и народов мира и подчёркивают позитивный вклад в мировые дела. Они призваны укреплять гордость россиян за свою страну, готовность работать ради её блага.

Эти идеи – среди прочих – призваны сделать национальную жизнь устремлённой вперёд, более осмысленной, содействовать росту просвещённого патриотизма. Они не имеют ничего общего с абстрактным идеализмом или маниловской мечтательностью «нового политического мышления». Они зиждутся, как представляется, на достаточно жёсткой и реалистической оценке предстоящего мира и нацелены прежде всего на служение интересам российского государства и общества.

Идейное наполнение внешней политики должно быть направлено в первую очередь на российское общество. Если эти идеи не будут восприняты его активной частью, не приходится рассчитывать и на эффективность внешнего посыла. Во вторую очередь – на страны и общества не-Запада, ищущие своё место в новой миросистеме. И в третью очередь – на Запад, пока мало готовый к восприятию идущих из России идей. Но готовность будет возрастать.

Такие идеи должны быть рассчитаны на перспективу 10–15 лет, их нужно продвигать и развивать в обсуждениях внутри России и с партнёрами. Удобный момент их выдвижения – предстоящее празднование 75-летия Победы в Великой Отечественной войне и завершения Второй мировой войны.

Выдвижение новых идей должно помочь и самоопределению России в изменившемся мире. Кто мы? Просто вторая или третья по могуществу страна? Просто наследница сверхдержавы – СССР? Просто продолжение Российской империи? Или всё это и ещё что-то новое для себя и мира?

Статья написана с использованием идей, прозвучавших на ситуационном анализе, проведённом в конце 2019 г. факультетом мировой экономики и мировой политики НИУ «Высшая школа экономики» под эгидой МИД России, при поддержке Комитета по международным делам Государственной Думы ФС РФ и Российского фонда мира, Совета по внешней и оборонной политике и журнала «Россия в глобальной политике». Автор благодарит всех участников ситуационного анализа, особенно Д.В. Суслова, И.А. Макарова, О.В. Хархордина, О.В. Степанова, чьи идеи он использовал или от которых отталкивался при написании данной статьи. С докладом по результатам ситуационного анализа можно ознакомиться на сайтах www.svop.ru, www.globalaffairs.ru, www.we.hse.ru

Россия. ЦФО > Внешэкономсвязи, политика. Образование, наука > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325411 Сергей Караганов

ПРЕВЫШЕ ВЕЛИКИХ СИЛ

ДАНИЕЛ БАЙМАН

Профессор Школы внешнеполитической службы Джорджтаунского университета, старший научный сотрудник Института Брукингса.

КЕННЕТ ПОЛЛАК

Научный сотрудник Американского института предпринимательства.

КАК ЛИЧНОСТИ ПО-ПРЕЖНЕМУ ОПРЕДЕЛЯЮТ ИСТОРИЮ

История обычно излагалась как жизнь великих людей. Считалось, что Юлий Цезарь, Фридрих Великий, Джордж Вашингтон, Наполеон Бонапарт, Адольф Гитлер, Мао Цзэдун – славные и печально известные лидеры – определяли ход событий. Потом стало модно рассказывать те же самые истории с точки зрения зависимости происходящего от структурных сил: в ход шли приблизительный расчет национальной мощи, экономическая взаимозависимость или идеологические течения. Лидеров начали рассматривать лишь как средство для проявления других, более важных факторов. Их личные особенности и пристрастия перестали иметь значение. Главными стали не великие мужчины и женщины, а великие силы.

В 1959 г. в книге «Человек, государство и война» политолог Кеннет Уолтц обосновал этот новый подход. Он утверждал, что концентрация на личности лидера и человеческой природе мало что дает, когда речь идет о глобальной политике. Нужно детально изучать международную систему и распределение сил в ней. В разгар холодной войны Уолтц заявлял: не важно, кто сидит в Белом доме (Дуайт Эйзенхауэр или Эдлай Стивенсон) и в Кремле (Иосиф Сталин или Никита Хрущёв), США и Советский Союз будут преследовать те же интересы, создавать те же альянсы и действовать так, как им диктует соперничество холодной войны.

В академической среде с готовностью приняли «структуралистский дух времени» и в следующие десятилетия преуменьшали роль лидера, хотя некоторые теоретики включали в число факторов, влияющих на международную систему, типы режимов, институты и идеи. Сегодня, когда определяющую роль в мире играют безличные силы, подобный подход кажется оправданным. Еще несколько десятилетий назад невозможно было представить те изменения, которые за эти годы претерпели экономика, технологии и политика. Развитие средств коммуникации и транспорта, изменение климата, культурных ценностей, образования и медицины фундаментально преобразовали отношения между людьми в сообществах и на планете в целом. Информационная революция дала супервозможности индивидууму и государству и столкнула их друг с другом. Одновременно происходит перераспределение сил в международной системе: эра однополярного американского превосходства, пришедшая на смену холодной войне, закончилась, формируется непредсказуемая многополярность. Именно эти безличные чудовища сеют хаос сегодня в мире.

Структурные факторы и технологические изменения, безусловно, определяют поведение государств, но это не единственный элемент мозаики. Даже сегодня лидеры способны управлять, направлять или противодействовать силам международной политики. А значит, есть мужчины и женщины, которые определяют путь своих государств. Их влияние может быть благоприятным или разрушительным, но личность лидера нельзя сбрасывать со счетов.

Революционеры

Фактический правитель Саудовской Аравии, наследный принц Мохаммед бин Салман – самый яркий пример лидера, который бросает вызов факторам внутренней и внешней политики и таким образом определяет их – будь то на благо или во вред. На протяжении десятилетий изменения в Саудовской Аравии происходили очень медленно. Например, вопрос о том, можно ли женщинам водить машину, обсуждался с 1990 года. Саудовские руководители правили коллективно, поэтому все политические трансформации нужно было согласовывать со всеми ветвями разросшейся королевской семьи и с религиозным истеблишментом. Правящая элита уже давно говорила о необходимости фундаментальных реформ, но ничего не предпринимала из-за консервативного духовенства, мощных экономических интересов и ориентированной на консенсус политической культуры.

Потом появился Мохаммед бин Салман, который намерен модернизировать экономику Саудовской Аравии и общество (но не политическую систему). Он начал секуляризацию общества, затеяв пересмотр традиционной системы образования, и приступил к экономическим реформам. Как и предыдущее поколение авторитарных модернизаторов – Бенито Муссолини в Италии, Кемаль Ататюрк в Турции, Иосиф Сталин в СССР и шах Мохаммед Реза Пехлеви в Иране, – он вознамерился перетащить страну в новый век, и число жертв его не волнует. Добьется ли наследный принц успеха – неизвестно, но в любом случае он переломил логику саудовской политики и сделал ставку на далеко идущие реформы.

Во внешней политике Мохаммед бин Салман также нарушил многолетнюю традицию. С 1953 по 2015 гг. при королях Сауде, Фейсале, Халиде, Фахде и Абдалле Саудовская Аравия играла скромную роль на международной арене. В защите своих интересов она полагалась на других, прежде всего на Соединенные Штаты и лишь время от времени прибегала к «дипломатии чековой книжки». Эр-Рияд редко вел войны, а если это все же случалось, то действовал на вторых ролях. Разногласия с арабскими союзниками тщательно скрывались, зато публично поддерживалась линия США. Наследный принц бин Салман предложил радикально иной курс. Захват в заложники премьера Ливана, чтобы вынудить его уйти в отставку, вмешательство в гражданскую войну в Йемене, изоляция Катара, убийство саудовского диссидента Джамаля Хашогги в Турции, сближение с Китаем и Россией, угроза разработки ядерного оружия, тайный альянс с Израилем против палестинцев – вот впечатляющий список отклонений от прежней политики. В меняющихся международных обстоятельствах некоторые из этих шагов объяснимы, но важно другое: Мохаммед бин Салман последовательно выбирает более радикальные варианты, чем предполагается внешнеполитическими факторами.

Представим, что могло случиться, если бы система работала традиционным образом. В 2017 г. король Салман, занявший трон за два года до этого, отстранил тогдашнего наследного принца, своего племянника Мохаммеда бин Наифа и передал полномочия Мохаммеду бин Салману, одному из своих младших сыновей. Бин Наиф был партнером США в борьбе с терроризмом, представителем истеблишмента и сторонником стабильности. Его назначение наследным принцем должно было успокоить элиту: король Салман не поведет страну в кардинально ином направлении. Трудно представить, что бин Наиф мог бы бросить вызов духовенству и начать рискованные гамбиты в арабском мире. А Мохаммед бин Салман – благодаря сочетанию амбиций, собственного видения, эгоцентризма, готовности к рискам и решимости – сделал именно это.

Таких революционеров, действующих сверху, немного. Но если они появляются, то ведут к преобразованиям. Сталин превратил Советский Союз в индустриальную державу ценой жизни десятков миллионов людей. Мао попытался совершить нечто подобное в Китае, объединив страну и уничтожив традиционную элиту, но жертвами стали миллионы. Его преемник Дэн Сяопин вновь трансформировал страну, отказавшись от экономической модели Мао и обеспечив невероятный подъем Китая.

Вершители

Главный соперник Мохаммеда бин Салмана на другом берегу Персидского залива – лидер иного толка, но пользующийся огромным влиянием. Аятолла Али Хаменеи, высший руководитель Ирана – осторожный пожилой мужчина. Если бин Салман бросил вызов безличным силам традиционной внутренней и внешней политики Саудовской Аравии, то Хаменеи находится на перекрестке иранской внутренней политики и международных факторов влияния и «регулирует движение», как считает нужным.

Если допустить некоторое упрощение, то можно сказать, что сегодня иранская политика – борьба двух лагерей. Группа реформаторов-прагматиков стремится пересмотреть внешнеполитический и экономический курс в соответствии с нуждами иранского народа. Их подход – естественный ответ на ситуацию, в которой оказался Иран: богатая ресурсами страна влачит жалкое существование из-за собственного агрессивного поведения. Оппонентами прагматиков являются ортодоксы, выступающие за продолжение агрессии за границей и репрессий дома, эта группа доминирует во внутриполитической системе Ирана. Она в основном руководствуется персидским национализмом и революционным духом, а не трезвым расчетом того, как обеспечить рост иранской экономики и прекратить дипломатическую изоляцию.

Хаменеи находится в центре этой структуры. Он соизмеряет международное давление, толкающее Иран в сторону реформаторов и прагматиков, и внутреннее давление сторонников жесткой линии. Когда безличные силы находятся в некоем равновесии, Хаменеи получает возможность выбирать решение конкретной проблемы. Иногда он становится на сторону ортодоксов – например, активно поддерживая вооруженные формирования в Ираке, Сирии и Йемене. А иногда на сторону прагматиков. Так, в 2015 г. он пошел на ядерную сделку, которая сулила возрождение иранской экономики благодаря международной торговле в обмен на ограничение ядерной программы Тегерана.

То, что иранский лидер будет действовать именно так, вполне можно было предсказать. После смерти аятоллы Рухоллы Хомейни в 1989 г. главным кандидатом на высший пост был Мохаммед-Реза Гольпайгани. Кто бы ни стал преемником, ему пришлось бы принять общие контуры революционных рамок, очерченных Хомейни, но за пределами этих руководящих принципов оставалось еще множество нерешенных вопросов. По сравнению с Хаменеи Гольпайгани был более традиционным консерватором, скептически относился к так называемой социальной толерантности (например, разрешению музыки на радио и телевидении) и был менее революционным во внешнеполитических взглядах. В итоге революционная легитимность восторжествовала, и муллы – с благословения Хомейни – выбрали Хаменеи.

Как бы правил страной Гольпайгани? Учитывая его предпочтения, он, вероятно, в большей степени отклонялся бы в сторону социального консерватизма и в меньшей – в сторону агрессивной внешней политики. Скорее всего, он бы ограничил роль духовенства в политике, поскольку придерживался традиционного взгляда: религиозные лидеры должны заниматься вопросами морали. При таком сценарии Иран после 1989 г. сосредоточился бы на укреплении общественных нравов, а не на разжигании конфликтов за границей. Но место Хомейни занял Хаменеи, и именно он стал делать выбор между противоборствующими лагерями в иранской политике.

Хаменеи – самый яркий пример лидера, принимающего окончательное решение, какое течение возглавить, когда безличные силы находятся в конфликте. Но он такой не один. В других обстоятельствах ту же роль играет канцлер Германии Ангела Меркель. Во время кризиса в еврозоне международные экономические силы вынуждали Германию действовать на опережение в отношении Греции и других партнеров. Однако Меркель выбрала более консервативный путь, что соответствовало внутриполитической ситуации в Германии, но в итоге это затянуло кризис. В то же время в вопросе о беженцах она в соответствии с либеральными международными нормами приняла сотни тысяч сирийцев, несмотря на то, что политики в Германии и остальной Европе выступали против подобной благотворительности. Другой канцлер, скорее всего, принял бы другие решения. Политик, занимавший в то время в Германии пост номер два, вице-канцлер Зигмар Габриэль, предлагал более щедрый подход в отношении Греции, а в вопросе о беженцах ссылался на внутреннюю напряженность и предлагал ограничить приток иностранцев.

Мастера выживания

Башар Асад и Николас Мадуро – явные представители этого типа. Когда речь заходит о президентах Сирии и Венесуэлы, многие хотели бы видеть их отстраненными от власти или даже мертвыми. Оставаясь живыми и сохраняя посты, они ставят под угрозу интересы своих стран.

Сирия и Венесуэла – терпящие бедствие государства, охваченные внутренними конфликтами, страдающие от голода, теряющие население и оказавшиеся под влиянием иностранных держав. Дело не в мощи или международной позиции Сирии и Венесуэлы. Причиной стал ужасающий раскол во внутренней политике, хотя можно было принять меры, чтобы остановить катастрофу. Уход Мадуро принес бы облегчение Венесуэле, а уход Асада позволил бы достичь компромисса и прекратить гражданскую войну в Сирии.

Конечно, все не так просто. Многие представители венесуэльской элиты, особенно военные, не хотят свержения Мадуро, а многие меньшинства в Сирии, включая общину алавитов, к которой относится и правящая семья, не хотят, чтобы Асад покидал свой пост. В то же время очевидно, что венесуэльскую оппозицию и США вынудил действовать сам Мадуро: если бы он бежал на какой-нибудь остров в Карибском море, конфликт было бы проще урегулировать. Точно так же иранцы и русские неоднократно давали понять Соединенным Штатам, что готовы пожертвовать Асадом, если их собственные интересы – и интересы алавитов – будут защищены. Если бы на Асада напал убийца или он оказался в вынужденном отпуске во время визита в Тегеран, новый лидер мог бы пойти на уступки оппозиции и заложить основы для переговоров о мирном урегулировании. Тем не менее и Мадуро и Асад остаются у власти, несмотря на внутриполитическое и международное давление, а их страны мучаются в ненужной агонии.

Многие усмехнутся, услышав этот аргумент, и скажут, что мощные безличные силы – безжалостная внутренняя политика в стране, охваченной гражданской войной, и естественное желание режима выжить – делают невозможным добровольный уход лидера в отставку. Но давайте вспомним президента ЮАР Фредерика де Клерка, который поступил именно так. У де Клерка были основания бороться за сохранение апартеида, как делали его предшественники. Когда де Клерк стал президентом, архиепископ Десмонд Туту, известный борец против апартеида, заявил, что смена власти – это «бессмысленная чехарда». Если бы де Клерк продолжал придерживаться политики апартеида, ЮАР, скорее всего, еще глубже погрузилась бы в расовое насилие или гражданскую войну, как Сирия и Венесуэла сегодня. Однако де Клерк поступил иначе: отказался от апартеида, позволил провести свободные выборы в 1994 г. и, проиграв, отдал власть. Ситуация предполагала, что де Клерк будет бороться за сохранение системы апартеида, но он понимал необходимость избежать гражданской войны и дать стране возможность войти в число цивилизованных государств.

Оппортунисты

Удача сопутствует храбрым, и некоторые лидеры умеют пользоваться любой предоставленной возможностью. Президент России Владимир Путин – пример того, как лидер может превратить относительно слабую позицию в более сильную. В 1999 г. Путин сменил Сергея Степашина на посту премьер-министра, став пятым председателем правительства за два года. Мало кто ожидал, что креатура российской политической системы кардинально изменит ситуацию, но уже через несколько недель он начал активную кампанию в Чечне, справедливо посчитав, что бескомпромиссная борьба принесет ему популярность. Вскоре он сменил Бориса Ельцина на посту президента.

Политика Путина резко контрастировала с действиями предшественников. Ельцин и его премьеры в основном приспосабливались к политике Запада: скрепя сердце приняли интервенцию НАТО на Балканах, признали военную слабость страны и отказались от старых друзей, включая Сирию. Путин предложил нечто новое. Опасаясь, что некоторые бывшие республики СССР слишком сблизятся с Западом, он поддержал сепаратистские движения в Грузии и на Украине и аннексировал Крым. Затем он оказал помощь Асаду ограниченной военной операцией, которая была призвана продемонстрировать мощь России. Кроме того, начал содействовать одной из сторон конфликта в Ливии. Путин решил рискнуть и встал на сторону кандидата в президенты Дональда Трампа, чтобы усилить политическую поляризацию в США и других западных странах. Трудно представить, что все это пункты долгосрочного плана. Скорее, Путин продемонстрировал свое мастерство во внутренней и внешней политике, используя любую возможность, которую давали ему противники.

Другой безликий бюрократ, пришедший к власти после Ельцина, тоже мог бы изменить курс. Из-за слабости России за рубежом и экономического краха у режима Ельцина осталось мало сторонников. Но изменения были бы умеренными, с меньшим упором на авантюризм во внешней политике. Степашин, например, не хотел возобновлять войну в Чечне, в итоге он присоединился к партии, выступающей за укрепление связей с США и даже вступление России в Евросоюз. Путин, напротив, был склонен проявлять гордость, цинизм, национализм в сочетании с готовностью рисковать, в итоге он смог бросить вызов Западу, когда многие эксперты считали его страну слабой.

Эгоисты

«Государство – это я». Фраза, приписываемая Людовику XIV, казалось бы, относится к ушедшей эпохе, когда государство отражало славу одного человека. Но президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган, доминирующий в политике страны уже почти 20 лет, демонстрирует, как эгоизм определяет внешнюю политику. На протяжении десятилетий различные турецкие режимы продвигали сложный набор интересов страны одними и теми же способами: старались не участвовать в конфликтах на Ближнем Востоке, дружили с НАТО и США, позиционировали Турцию как светское, прозападное государство, заслуживающее членства в ЕС. В начале нынешнего века Турция, казалось, стала еще более стабильной и вестернизированной, отказавшись от доминирования военных. Страна, долгое время поддерживавшаяся дружественные отношения с Западом, вступила на путь демократии и трансформировалась в нормальное европейское государство с сильными институтами.

У Эрдогана были другие планы. После того как он стал премьер-министром в 2003 г., политика Турции постоянно совершала резкие развороты. Режим поддерживал курдов, а потом преследовал их; сотрудничал с Асадом, пытался его свергнуть и снова сотрудничал; отталкивал Россию и снова раскрывал объятия; дружил с Израилем и осуждал его. Во внутренней политике Эрдоган приостановил демократические реформы и ужесточил репрессии.

Отчасти такие кульбиты могут быть связаны с оппортунизмом и реальной политикой, но прежде всего они отражают личные обиды Эрдогана и его стремление к славе. В 2010 г. атака Израиля на флотилию, пытавшуюся прорвать блокаду сектора Газа, привела к гибели 10 турецких моряков на судне Mavi Marmara. Несмотря на многолетнее тесное стратегическое сотрудничество Турции и Израиля, Эрдоган потребовал извинений, отозвал турецкого посла из Израиля и сблизился с ХАМАС. Спустя год он воспринял подавление демонстраций в Сирии как еще одно оскорбление, поскольку обещал умерить пыл Асада. В результате Эрдоган поддержал сирийскую оппозицию. Проанализировав заявления турецкого политика, исследователи Айлин Горенер и Мельтем Укал пришли к выводу, что он верит в свое умение контролировать события, не доверяет другим, видит мир в черно-белом цвете, сверхчувствителен к критике и неспособен сосредоточиться на реализации заявленного курса. Эрдоган убежден, что только он в состоянии спасти Турцию от врагов.

Альтернативный лидер, даже если бы ему удалось создать аналогичную антизападную коалицию, скорее всего, проводил бы совершенно другую внешнюю политику. Даже члены партии Эрдогана не соглашались с ним по курдскому, сирийскому и другим вопросам. Если бы один из них пришел к власти, вероятно, он тоже отдал бы приоритет Ближнему Востоку и дистанцировался от Европы, но вряд ли он действовал бы настолько хаотично и до такой степени персонализировал политику. Более прагматичный лидер быстрее нанес бы удар по «Исламскому государству» (ИГИЛ, запрещено в России. – Ред.) в отличие от Эрдогана, который годами позволял группировке использовать Турцию как перевалочный пункт на пути джихадистов в Сирию. Кроме того, он мог бы сотрудничать с Саудовской Аравией и другими противниками Асада или даже добиться сделки с сирийским диктатором.

Иногда эгоисты доходят до абсурда и приводят свои страны к катастрофе. Иди Амин, захвативший власть в Уганде в результате переворота в 1971 г., добавлял к своему имени все новые и новые титулы – Его превосходительство пожизненный президент, фельдмаршал Аль-Хаджи доктор Иди Амин, кавалер орденов «Крест Виктории», «Военный крест» и ордена «За боевые заслуги». Внешняя политика Уганды постоянно менялась: страна занимала то прозападную, то произраильскую позицию, то сближалась с Советским Союзом и ливийским лидером Муамаром Каддафи или открыто поддерживала террористов. Амин выслал из Уганды азиатское меньшинство и убил сотни тысяч представителей других этнических групп. Число сторонников Амина постоянно уменьшалось, он винил в проблемах своей страны Танзанию и в 1978 г. совершил вторжение. Танзания перешла в контрнаступление, Амин бежал.

Пассивы и активы

Некоторые лидеры тянут свою страну или дело назад, уменьшая их эффективность из-за собственной слабости. На бумаге у Аймана аз-Завахири как у главы террористической группировки – отличное резюме. Журналист Лоуренс Райт выяснил, что свою первую террористическую ячейку аз-Завахири создал в 1966 г. – в возрасте 15 лет – для атаки против египетского режима. Потом он провел несколько лет в египетских тюрьмах, перебрался в Пакистан, помогал бороться с советскими войсками в Афганистане и поддержал Усаму бин Ладена, когда в 1988 г. в Пакистане была создана «Аль-Каида». Поэтому, когда американцы уничтожили бин Ладена в 2011 г., аз-Завахири был очевидным кандидатом на пост лидера террористической организации.

Но при аз-Завахири звезда «Аль-Каиды» закатилась. Падение светских авторитарных режимов, в том числе президента Египта Хосни Мубарака, и гражданские войны в странах арабского мира предоставили уникальную возможность ведущей организации джихадистов. Однако в центре событий оказалась другая группировка – ИГИЛ. Бин Ладен пытался сгладить разногласия в движении, а аз-Завахири только усугублял их, в частности публично осуждая своих конкурентов. В нравоучительных заявлениях аз-Завахири проявлялись властность и нетерпимость к критике. Встречавшиеся с бин Ладеном описывали его как харизматичного лидера. Об аз-Завахири ничего подобного не говорили. При нем «Аль-Каида» стагнировала, за 10 лет организация не провела ни одной атаки на Западе, ее члены отдавали приоритет местным задачам в ущерб глобальным целям джихада.

США охотились на аз-Завахири с середины 1990-х годов. Представим, как развивались бы события, если бы его удалось поймать или ликвидировать. Преемник попытался бы повысить привлекательность организации, проявив себя как воин джихада. Возможно, «Аль-Каида» больше походила бы на ИГИЛ: вышла бы из тени, проводила больше атак на Западе, участвовала в громких акциях, например, обезглавливании заложников. Или новый лидер мог бы отказаться от глобальной повестки, сконцентрировавшись на местных и региональных задачах, которые больше интересовали членов «Аль-Каиды». Но вряд ли он вел бы себя, как аз-Завахири: выступал со скучными речами, пока ИГИЛ выходит на лидирующие позиции.

Другие лидеры пытаются прыгнуть выше головы. Яркий пример – шейх Мохаммед бин Заид, наследный принц Абу-Даби и фактический лидер Объединенных Арабских Эмиратов. Когда-то внешняя политика страны заключалась в том, чтобы не поднимать головы и становиться богаче, следуя за Саудовской Аравией. Население ОАЭ – около 10 млн (только десятая часть из них – граждане ОАЭ), но Мохаммед бин Заид решил изменить Ближний Восток. Он помог организовать переворот в Египте в 2013 г., вмешался в ситуацию в Йемене, чтобы остановить хуситов, продвигал блокаду Катара и поддержал одного из военных командиров в Ливии, который сегодня находится уже на подступах к Триполи. Благодаря военным реформам бин Заида войска ОАЭ продемонстрировали неожиданную компетентность в Йемене. На некоторое время ОАЭ стали доминирующим игроком в стране. Мохаммеду бин Заиду удалось использовать богатство своей страны и военные возможности, чтобы увеличить влияние ОАЭ в хаотичном регионе.

Люди прежде всего

Личность – это, конечно, еще не все. У страны есть национальные интересы, внутренняя политика, бюрократия и другие силы, которые могут играть существенную, даже доминирующую роль в формировании внешней политики. Но можно с легкостью использовать термины «национальные интересы», «внутренняя политика», «сопротивление бюрократии», не осознавая, как лидеры создают, направляют и эксплуатируют эти факторы.

Остановимся на взаимодействии лидеров с институтами. Если бы Саудовская Аравия была зрелой либеральной демократией, Мохаммеду бин Салману было бы сложно фундаментально переориентировать страну. В автократиях, где по определению отсутствует демократическая система сдержек и противовесов, лидерам проще доминировать в принятии решений. Но в автократиях могут появляться слабые лидеры, которые будут отражать импульсы бюрократии, военных или правящей элиты. Президент Алжира Абдель Азиз Бутефлика оставался у власти, находясь практически в коме, и ушел в отставку только в 82 года, потому что был удобной фигурой для политической элиты страны. В то же время лидеры вроде Путина и Эрдогана могут появиться в более плюралистичной системе и подчинить ее своей воле.

Даже зрелые либеральные демократии не защищены от харизмы доминирующей личности. Сегодня президента США Франклина Рузвельта считают практически полубогом, но в свое время его осуждали за самоуверенность и диктаторские замашки, включая попытки повлиять на состав Верховного суда, чтобы внедрить практически социалистическую экономическую политику. Еще до атаки на Пёрл-Харбор Рузвельт сформировал настроение общества: он перевооружил страну, предложил военную помощь Великобритании и подтолкнул Японию к удару – в итоге Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну. Рузвельт перекроил американские институты, чтобы они ему не мешали, использовав экономическую политику для расширения полномочий федерального правительства и войну, чтобы заложить основы для будущего глобального военного доминирования страны. Как писал философ Ральф Уолдо Эмерсон, «институт – это удлиненная тень одного человека».

Трамп по-своему тоже продемонстрировал скудость институтов. Рузвельт увещевал, направлял и формировал американские институты, Трамп блокировал и подрывал их – во многом из-за собственного эго и предрассудков. Да, американская бюрократия спасла президента от проявления наихудших инстинктов – например, отговорила от вывода войск из Сирии и выхода из НАТО. Однако вопреки советам помощников, приоритетам собственной партии и даже собственным политическим интересам Трамп кардинально изменил внешнеполитический курс США. Он отверг Парижское соглашение по климату и Транстихоокеанское партнерство, вышел из иранской ядерной сделки, повысил пошлины для китайских товаров, поддерживал крайне правых кандидатов на выборах в Европе и перенес в Иерусалим американское посольство в Израиле. Во внутренней политике Трамп доказал, что некоторые американские политические традиции – например, не нанимать родственников, чураться коррупции, раскрывать личные финансы, не угрожать арестом своим оппонентам и быстро заполнять ключевые позиции в администрации – бессильны против тарана. Его президентство характеризуется безрассудством и хаосом, и это отнюдь не продуманный план.

Лидеры могут подняться выше институтов, норм, системных сил и традиций внутренней политики и в итоге сделать свои страны сильнее или слабее, чем они могли бы быть. Лидеры могут создавать новых врагов или друзей, ослаблять или укреплять альянсы, пренебрегать нормами или рисковать, вместо того чтобы проявлять осторожность. Они могут фундаментально изменить национальные устремления и перевернуть стратегию государства.

Отто фон Бисмарк сделал Германию мирной державой, опорой европейского статус-кво, кайзер Вильгельм превратил Германию в величайшую угрозу европейской стабильности и главную зачинщицу Первой мировой войны.

Если учитывать роль личности, политика становится менее определенной и более непредсказуемой, чем в простых моделях международных отношений. В хорошие времена такой подход заставляет проявлять осторожность, потому что один человек не в том месте и не в то время может повести страну по опасному пути. В тяжёлые времена вера в силу лидера становится источником надежды. Лидеры действительно могут сделать мир более опасным, но они также способны сделать его более стабильным и процветающим. В условиях демократии это означает, что выбор лидера – тяжелая задача, но это то, что следует только приветствовать.

США. Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325410 Даниел Байман, Кеннет Поллак

ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО БРЕМЕНИ

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

В год 75-летия окончания Второй мировой все клянутся в приверженности миру, но слово «война» звучит на каждом шагу. И не в исторических реминисценциях, а применительно к сегодняшним событиям. Все сферы жизни как будто бы милитаризировались – от экономики и культуры до истории и экологии. Повсюду грохочут битвы – за прошлое, настоящее и будущее. Считается, что их ожесточённость обусловлена тем, что виртуальные противостояния служат заменой невозможной (благодаря ядерному оружию и тесной взаимозависимости) прямой стычке. Так что пусть эти баталии полыхают – тем самым выпускается пар. Но степень нервозности и неуверенности в мире (особенно на Западе) повышается, и возникает опасение: а не перейдёт ли эта тревожность в агрессивность? Проще говоря, не возрастает ли угроза полноценной войны с участием крупнейших стран? Этот номер – о подспудно усугубляющейся истерии.

Таниша Фазал и Пол Поуст предлагают очнуться от либерального мифа, согласно которому «вероятность войны стабильно снижается, столкновения между великими державами немыслимы, а вооружённые конфликты любых типов становятся всё более редкими». Практика не подтверждает этот успокоительный вывод. Сергей Караганов обращает внимание на распространившийся «“стратегический паразитизм” – уверенность, что 75-летний относительный мир – навсегда». Он полагает, что риски самого разного рода нарастают, и в этой обстановке особую значимость для мирного развития приобретают понятные людям классические ценности общественного устройства, идеи, которые разделило бы большинство. Кроме того, возрастает роль персонального лидерства. С последним согласны Дэниел Байман и Кеннет Поллак. Их тревожит персонификация политики в ущерб институтам и демократическому строительству, но они признают, что «в тяжёлые времена вера в силу лидера становится источником надежды».

Всё более очевидная растерянность относительно будущего уходит корнями в период рубежа 80-х – 90-х гг. прошлого столетия, когда с распадом СССР разрушилась модель мирового устройства, согласованная в 1945 году. Новой устойчивой системы взаимоотношений не возникло. Тимофей Бордачёв задаётся вопросом, почему Россия и Европейский союз не воспользовались уникальным шансом, который представился в 1990-е гг., – создать выгодную обеим сторонам общность. Автор приходит к выводу, что ни Москва, ни европейские столицы не считали эту цель для себя настолько важной, чтобы всерьёз взяться за воплощение её в жизнь. Анатолий Адамишин возвращается к анализу своего опыта конца холодной войны с тем же намерением – понять, что помешало раз и навсегда уйти от конфликтности в отношениях с Западом, хотя в ту пору это представлялось почти гарантированным. Соединённые Штаты предпочли сделать ставку на собственное доминирование, а это исключало равноправные отношения и оттолкнуло Россию, полагает дипломат.

Роберт Кейган затрагивает тему, казалось, окончательно закрытую в ХХ веке, – «германский вопрос». Ответом на него стал «либеральный порядок» в Европе и в мире, установившийся после прекращения идеологической конфронтации. Однако именно он сейчас трещит по швам, пробуждая страхи повторения прошлого в Старом Свете, прежде всего в самой Германии. Ливью Горовиц обнародует интереснейшие документы архивов 1980-х гг., из которых следует, что Великобритания более чем прохладно относилась к объединению Германии, но не сделала ничего, чтобы направить этот процесс в русло, которое считала бы выгодным для себя.

К тому переломному времени восходят и различия в трактовках причин и итогов Второй мировой войны, которые теперь, особенно в год юбилейной даты, достигли кульминации. Специальный раздел текущего выпуска продолжает темы, начатые нами в прошлом журнале, – историческая политика и войны памяти. Материалы круглого стола с участием российских учёных, опубликованные в предыдущем номере, вызвали такой резонанс, что мы решили развить сюжет. Опрос двух десятков ведущих интеллектуалов из Европы, США и Китая при всём разнообразии их взглядов показал одно: никто не сомневается, что прошлое стало ареной острейшей борьбы, а политизация истории достигла едва ли не критического уровня. И хотя основные споры идут сейчас о событиях первой половины прошлого века, о природе тогдашнего мирового столкновения, размежевание намного глубже: «Дебаты касаются не каких-то абстрактных разборок по поводу – «кто есть who» и кто должен примерить рога, а кто крылья и нимб. Речь иде?т об основах существования наций и стран».

Действительно, развитие событий во многих странах показывает, что главные сражения зачастую разворачиваются сейчас не между государствами, а внутри обществ, которые теряют прочную идейную опору. Самый наглядный пример – Соединённые Штаты. Тамошнюю политическую борьбу регулярно называют «холодной гражданской войной», а избирательная кампания – 2020 обещает по накалу превзойти скандальные выборы четырёхлетней давности. Три выдающихся американиста – Владимир Печатнов, Иван Курилла и Андрей Исэров беседуют о том, насколько происходящее ныне в США свойственно американской политической культуре, а в какой степени – продукт уникального стечения обстоятельств. К дискуссии примыкают два комментария по текущим событиям. Дмитрий Суслов и Андрей Кортунов полагают весьма вероятным переизбрание Дональда Трампа на второй срок и рассуждают, что это могло бы значить. Оба сходятся во мнении, что никакой исход голосования не позволит победителю проводить последовательную политику, поскольку раскол общества сохранится. Подлинные и неизбежные изменения в политике и мировоззренческой парадигме откладываются до 2024 года.

Душа могла бы отдохнуть на последней теме – о второй квантовой революции и стремительном развитии технологий, которые несут новые возможности человечеству. Но и здесь – увы – не обходится без острого соперничества. Отправной точкой для дискуссии, изложение которой мы публикуем, стало заявление корпорации Google о достижении ей «квантового превосходства». Так ли это и что означает, станет ли квант «атомной бомбой XXI века» – в захватывающем обмене мнениями специалистов из самых разных сфер: от физиков до философов и антропологов.

Следующий номер станет отчасти тематическим продолжением данного выпуска. 75-летие Великой Победы – повод поговорить об образе войны сегодня и об основах мироустройства, которые были заложены тогда. Постараемся не потеряться в мощном хоре юбилейных публикаций и предложить нашим читателям нестандартный взгляд на историю и современность.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 5 марта 2020 > № 3325409 Федор Лукьянов

Продуктивные подходы и оптимистичные прогнозы

5 марта 2020 года в Москве управляющий группы КНАУФ Восточная Европа и СНГ Янис Краулис на встрече с журналистами профильных СМИ подвел итоги прошедшего года и рассказал о планах.

Прошедший год явился для компании КНАУФ во многих отношениях очень интересным, наполненным неординарными событиями. В 2019 году КНАУФ реализовала давнюю мечту – приобретение активов компании USG (ЮЭСДжи) в Соединенных Штатах Америки, Канаде и Мексике. КНАУФ интересовался этими активами последние 20 лет. В осуществлении сделки велика роль совладельца компании Николауса Кнауфа, итогом стало приобретение крупнейшего производителя гипсовых изделий на территории Северной Америки. В цифрах - это плюс 7300 сотрудников, дополнительные пять десятков производственных площадок, совокупный годовой оборот свыше 11 млрд евро. Это большой шаг для КНАУФ, который занимает теперь позицию крупнейшего производителя гипсовых строительных материалов в мире.

Работа по приобретению активов компании Armstrong в Европе и Азии продолжалась более двух лет. Завершение этой сделки, по мнению Краулиса, положительно повлияет на бизнес компании КНАУФ в России. «Armstrong, - подчеркнул он, - сам по себе является лидером рынка потолочных систем в Российской Федерации. К тому же мы приобрели один из самых интересных и больших активов – новый современный завод в Елабуге. С покупкой этой компании КНАУФ становится мировым лидером по производству потолочных систем».

Международная группа произвела по итогам 2019 года более, чем 1,3 млрд кв. метров гипсовых строительных плит и более 4,4 млн тонн гипсовых строительных смесей.

В России в конце 2019 года компания КНАУФ открыла после модернизации установку по производству облицовочного картона в Ленинградской области, что дает возможность увеличить производство более, чем в 1,5 раза, обеспечит продукцией не только рынок России, но и увеличить экспортные поставки, которые были ограничены из-за нехватки мощностей. Общие инвестиции в проект составили более 3,5 млрд рублей. Также в городе Звенигово в Республике Марий Эл был запущен завод по изготовлению сухих строительных смесей, в целях обеспечения снабжения завода гипсовым камнем построили речной причал.

«И по финансовым показателям, и в количественном выражении объема произведенной продукции, - поделился Краулис, - прошлый год был успешным не только для КНАУФ, но и для других производителей: реформа финансирования строительства жилья с применением эскроу-счетов, что, очевидно, повлияло на общее развитие строительной отрасли Российской Федерации».

Положительная динамика вылилась в прирост по объему выпуска всех типов гипсокартонных листов больше, чем 4%, гипсовых строительных смесей – 6% и пастообразных материалов – около 15%. Растет и оборот.

«Прогноз на 2020 год также хороший, - подчеркнул Краулис, - Показатели первых двух месяцев нас очень обнадеживают».

«Озабоченность вызывает ситуация в строительной отрасли в азиатском регионе в связи с коронавирусом, - отметил Краулис. - Из-за его распространения и связанными с этим ограничениями ситуация там выглядит плачевной – фактически нет никакой активности. В России такого не должно быть, меры, предпринимаемые в стране для профилактики заболевания, должны бы дать свои результаты».

КНАУФ в некоторой степени зависит от поставок из Китая, но степень этой зависимости небольшая. Уровень локализации производства в России составляет около 98%. Из оставшихся 2% импортных компонентов от 2 до 4% составляет продукция китайских предприятий.

Автор: СГ-Онлайн

Репетиция кризиса

Что и почему происходит на мировых рынках?

Владимир Овчинский Александр Нагорный

С 12 по 28 февраля включительно, то есть в течение фактически двух с половиной недель, на американских фондовых рынках происходило непрерывное падение. Индекс Доу—Джонса (DJ-30) за это время потерял 16,3% (с 29551 до 25409), S&P500 — 12,6% (c 3379 до 2954). С некоторым отставанием (лагом) по времени отреагировали сырьевые рынки и фондовые рынки Европы и Азии. Так, цена нефти сорта Brent упала ниже 50 долл. за баррель, потеряв чуть ли не четверть своей стоимости в начале 2020 года, зато золото выросло более чем до 1600 долл. за унцию. Причиной всех этих изменений везде и всюду называется эпидемия коронавируса COVID-19.

За последние полтора месяца глобальные масс-медиа у нас на глазах легко и, можно сказать, изящно — практически на ровном месте создали психопатическое восприятие грядущего апокалипсиса. Появившийся в Китае новый штамм коронавируса за полтора месяца стал важнейшим фактором политической и финансово-экономической жизни всего мира. Хотя практически везде статистика демонстрирует ничтожные проценты заболеваемости и смертности по сравнению даже с обычным гриппом. Тем не менее, идёт повсеместная остановка производств, органы власти рекомендуют населению не появляться на улицах городов, не предпринимать поездок и как можно меньше общаться с окружающим миром.

Массированные мобилизационные меры, на которые способен сегодня только коммунистический Китай, широко транслируются на весь мир и убеждают, что ситуация чрезвычайно серьёзна и угрожающа — иначе зачем тратить столько сил и денег? Аналогичные меры пытаются повторять в странах Юго-Восточной Азии и в Японии. А Южная Корея прочно заняла второе после Китая место в распространённости этого загадочного вируса.

Паника, возникшая в Китае в середине января после выявления летального коронавируса, постепенно охватила практически все континенты, прежде всего — Азию и Европу. В США при этом ситуация подавалась таким образом, что всё это происходит не просто "где-то далеко за границей", а чуть ли не на какой-то другой, "китайской" планете, но самих Соединённых Штатов каким-то чудом не касается и не коснётся. Хотя раскручивание пропагандистской кампании вокруг COVID-19 было бы невозможным без прямого участия американских масс-медиа. И, вероятнее всего, участие тех или иных групп американского истеблишмента в нынешнем "коронавирусном кризисе" этим информационно-пропагандистским обеспечением не ограничивается.

Тем не менее, факты остаются фактами. "Супервирус" тому причиной или нет, но налицо реальное падение производства и сокращение потребления, уменьшение мобильности населения и другие системные трансформации, аналогичные тем, которые прогнозировались в связи с "безвирусными" процессами распада "однополярного мира" и "глобального рынка" на "рынки больших регионов многополярного мира".

Поэтому, как говорится, "если бы COVID-19 не было, его бы стоило выдумать". Нынешняя "коронавирусная эпидемия" по факту направлена на решение тех же самых цивилизационных задач, которые в противном случае решались бы мировым кризисом, мировой войной или каким-либо природным катаклизмом. Не факт, что именно она станет могильным камнем для "либерал-глобализма", но она, во всяком случае, обозначает место, уже выбранное для его захоронения "по-тихому".

При этом в "рукотворности" нового вируса сомнений становится всё меньше и меньше, исследования РНК-генома COVID-19 указывают на то, что он является результатом направленной генной инженерии, а не естественных, как правило, точечных мутаций. Хотя многие вирусологи и эпидемиологи продолжают утверждать обратное: что данный штамм возник стихийно и спонтанно, поэтому эпидемическая волна достигнет своего мирового пика примерно к апрелю-маю текущего года, после чего сойдёт на нет, как это уже неоднократно наблюдалось с другими штаммами коронавирусов, включая атипичную пневмонию SARS в 2003 году.

В данной связи, возможно, действительно стоит обратить внимание на тот факт, что ещё в 1981 году в Нью-Йорке вышла книга писателя-фантаста Дина Кунца под названием "Глаза тьмы", где были описаны отнесённые к некоему неопределённому, но не слишком далёкому будущему события, связанные со сверхопасным вирусом "Ухань400", «по названию города, рядом с которым находится секретная лаборатория, где создали этот вирус». Тут же вспоминается замечательный американский фильм 1975 года "Три дня Кондора", главные события которого разворачивались в некоей нью-йоркской фирме, сотрудники которой заняты чтением прессы и детективов, из которых выбирают "рабочие" сюжеты передают их в ЦРУ для возможного использования. Кстати, режиссёром "Трёх дней Кондора" — экранизации романа Джеймса Грэйди, вышедшего в 1974 году, был Сидни Поллак, впоследствии — продюсер конспирологической ленты "С широко закрытыми глазами", последнего фильма автора "Космической одиссеи 2001 года" Стэнли Кубрика.

Вопрос о том, могла ли книга про "Ухань400" стать своего рода сценарием для действий каких-либо спецслужб, включая американские, остаётся открытым. Ведь и 11 сентября 2001 года предварялось фильмом, в котором по небоскрёбам наносили удары захваченные террористами самолёты.

Отсюда возникает простой и очевидный вопрос — кому это было выгодно, и кто от этого проигрывает в первую очередь?

Пока есть несколько почти равновероятных и потому равноправных гипотез, которые объясняют суть происходящих событий, но в целом их можно свести к двум общим схемам.

"Схема номер один" заключается в том, что главным пострадавшим в итоге оказывается Китай, а главным бенефициаром — глобальное финансовое лобби со своим американским филиалом в лице "глубинного государства" (Deep State).

В пользу этой схемы говорит, прежде всего, тот факт, что масштабная реакция властей КНР, с широким объёмом мобилизационных мер, не только серьёзно ударила по промышленности и финансово-экономической системе КНР, сократив, согласно прогнозным оценкам, темп роста китайской экономики в 2020 году на 1.5-2% ВВП, что равносильно потере 3-4 трлн. долл., но и вызвала по всему миру, особенно — в соседних с "красным драконом" странах, волну массовой антикитайской истерии, вплоть до нападений на китайцев в Японии и Южной Корее, закрытие границ для граждан КНР (здесь отметилась и Россия), усиление антикитайских настроений во всём мире.

При этом сами антиэпидемические меры, предпринятые китайским руководством, включая "закрытие" многомиллионных городов и ограничение прав граждан КНР, никакого возмущения не вызывали, воспринимаясь как жёсткая жизненная необходимость.

Кроме того, возникшие в связи с "фактором COVID-19" глобальные трудности экономического и финансового порядка поставили под сомнение прекрасные шансы Дональда Трампа на переизбрание президентом США в ноябре текущего года. Случайное совпадение или нет, но этот фактор стал активно разыгрываться сразу после провала процесса импичмента 45-го президента США, когда инициаторов данного процесса заставили 16 января 2020 года передать дело из Палаты представителей в Сенат, где республиканское большинство ни при каких условиях не пошло бы на партийное самоубийство, поддержав обвинения конгрессменов-демократов в адрес Трампа.

Когда в середине февраля началось "медвежье ралли" на фондовых биржах США, вопрос о том приведёт ли падение котировок к полномасштабному кризису или же его удастся сдержать, стал камнем преткновения для действующей администрации США. В самом деле, при сохранении и усилении экономического спада шансы Трампа, чьи экономические успехи служили главной основой его популярности в американском обществе, на второй президентский срок становились сомнительными. Между тем, для политических элит "глубинного государства" США, связанных, прежде всего, с Демократической партией и "прогрессистами" в Республиканской партии, подобное развитие событий после провала импичмента выглядит единственной возможностью не допустить переизбрания Трампа и дальнейшей политики в стиле MAGA ("Make America Great Again!"), лишающей представителей Deep State огромных кормушек госбюджета, доступ к которым 45-й президент США ограничил для них уже в первый срок своего правления.

Это очень мощные силы, имеющие огромную заинтересованность в подобном развитии событий в год президентских выборов.

К этому стоит добавить, что ещё в 1985 году один из ведущих университетов США, Университет Дьюка, предложил Уханьскому университету КНР осуществлять совместно долгосрочную программу вирусологических исследований, причём это было сделано якобы на деньги, пожертвованные Джорджем Соросом и Биллом Гейтсом. Оба этих мультимиллиардера известны как сторонники ограничения роста населения Земли и противники Трампа.

"Схема номер два" отчасти изложенная в первой части настоящей работы, гораздо более сложна и основывается, прежде всего, на том, что поведение китайского руководства в сложившейся ситуации выглядит просто алогичным и самоубийственным: как с экономической, так и с политической точек зрения. Если в ходе эпидемии SARS 2003 года официальный Пекин предпринимал обычные противоэпидемические меры, без привлечения военных и без широкой огласки в СМИ, то сейчас его поведение было прямо противоположным и больше напоминало отработку действий в действительно чрезвычайной ситуации, да ещё с оглаской на весь мир. Возможно, это было "демонстрацией силы" и проведением "красной линии" для Гонконга, где продолжается брожение прозападной, пробританской и проамериканской оппозиции, или даже для желающих повторить "гонконгский опыт" в городах Южного Китая. Возможно, сверхалармистский и сверхпубличный подход властей КНР к всплеску коронавирусной инфекции был продиктован некоей закрытой информацией о её особенностях и реальных угрозах для населения страны.

Но, так или иначе, "жертвенное" и "самоубийственное" поведение официального Пекина с не меньшей вероятностью может быть результатом договоренностей в рамках заключённого перемирия в торговой войне с США.

В течение, по крайней мере, последних 20 лет разные эксперты обращают своё внимание на непрерывно растущий астрономический долг США, который покрывается за счёт долларовой эмиссии со стороны Федеральной резервной системы США, вложений иностранных вкладчиков и ряда других манипуляций, которые и позволяют поддерживать на протяжении столь длительного времени "сверхъестественную" устойчивость американской экономики. Все прогнозы относительно краха "империи доллара", несмотря на кризисы 1997-1998, 2001 и 2008-2009 гг. — неизменно оставались "пустыми" и переносились на более поздние сроки. Суммарный госдолг США сейчас приближается к уровню в 23,4 трлн. долл., в т.ч. внешний долг — 6,1 трлн. долл., а с учётом корпоративного долга и долга домохозяйств — к 75,9 трлн. долл. При этом общие активы США оцениваются в 146 трлн. долл., а валютные и кредитные деривативы — в 670 трлн. долл. Тем не менее, эта "империя" держалась и держится. Но ничего вечного в мире не бывает. Даже наша Вселенная, однажды возникнув, однажды может исчезнуть: "схлопнуться" или "испариться". Накопившиеся в современной цивилизации системные противоречия, так или иначе, необходимо решать и снимать.

Тем более, что ускоряющиеся темпы роста Китая, в три раза превышающие аналогичные темпы США, в условиях нынешней "глобальной экономики" вели к усилению угрозы цивилизационного коллапса, — угрозе, которая неизбежно должна была реализоваться на определённом участке глобального развития. И возможно к этому участку человечество приблизилось уже настолько, что единственной возможностью хотя бы частично пройти мимо неё было переформатирование мира из "глобального единства" в новую "многополярность", — трансформирование, условия которого США продиктовали КНР как раз устами Трампа.

Повторимся, что мы уже сейчас видим закрытие или сокращение целого спектра глобальной индустрий типа туризма и сопутствующих этому производств, свёртывание авиационной и автомобильной отраслей и, как следствие, падение уровня цен на сырьё, прежде всего — на энергоносители. Уменьшение госбюджетных ассигнований и военных статей. Перспективы общего спада в среднем по миру могут оцениваться на уровне 25-30%, для отдельных стран превышая 50% и достигая даже 65-70%, а для других, соответственно, оказываясь ниже среднего или даже приводя к незначительному росту экономики. Вследствие распада ныне работающего глобального рынка должны возникнуть макрорегиональные объединения, выстроенные по принципу географической близости. Среди них макрорегион США—Канада—Мексика получит предпочтительное положение по сравнению с регионом Юго-Восточной Азии, где будет разгораться конкуренция между КНР и Японией — разумеется, с каким-то участием России.

Таким образом, вместо угасания американской гегемонии создаются условия для её восстановления на новой основе, включающей как технологические инновации, так и опору практически на весь североамериканский континент.

Поэтому нынешний "коронавирусный кризис" можно рассматривать как своего рода генеральную репетицию с моделированием кризиса настоящего.

Причём одна схема ничуть не исключает другую, а какая из них, в конечном счёте, возобладает, — покажет только дальнейшее развитие событий.

На дальневосточной таможне рассказали о резком росте вывоза медизделий

 Почти 70 тонн медицинских масок, бахил, медицинских перчаток, дезинфицирующих средств вывезено с Дальнего Востока за рубеж за 2 месяца 2020 года, что в 13 раз больше, чем за аналогичный период 2019 года, сообщает Дальневосточное таможенное управление.

Правительство РФ со 2 марта ввело временный запрет на экспорт из России ряда медицинских изделий, включая маски - ограничения действуют до 1 июня, не распространяются на гуманитарную помощь и на вывоз гражданами для личного пользования одноразовых товаров. Спрос на медицинские маски возрос в России после сообщений о быстром распространении нового коронавируса COVID-19 по миру.

"По словам начальника отдела таможенной статистики Дальневосточного таможенного управления Олега Нестеренко, в таможенных органах Дальнего Востока за 2 месяца 2020 года было оформлено на вывоз 69 тонн таких товаров статистической стоимостью 2,3 миллиона долларов США, в 2019 году – 5,3 тонны статистической стоимостью 20 тысяч долларов США", - говорится в сообщении.

Власти Китая 31 декабря 2019 года проинформировали Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о вспышке неизвестной пневмонии в городе Ухань в центральной части страны (провинция Хубэй). Специалисты установили возбудителя болезни - это новый коронавирус. ВОЗ признала вспышку чрезвычайной ситуацией международного значения и дала заболеванию официальное название - COVID-19.

Врач Георгий Шебаев: "Мы в Тюмени пережили приход коронавируса. И ничего страшного!"

Один из первых двух пациентов на территории России, вернее пациентка – студентка из Китая, поражённая коронавирусом и уже благополучно выздоравливающая, была выявлена в Тюмени. Потом на 2-х недельный карантин привезли эвакуированных их Китая россиян и примкнувших к ним. Карантин завершился, и все разъехались по домам.

Георгий Шебаев, кандидат медицинских наук (Тюмень)

Не знаю, как весь мир, а мы, в Тюмени, нашествие коронавируса уже благополучно пережили.

Перебравшись в Тюмень год назад по работе, я уже привык, что Тюмень впереди планеты всей (БОЛЬШОЙ привет Казани, родной Уфе, про Москву вообще говорить неуместно, сами знаете почему, потому что методы управления Москвой опробованы именно на Тюмени и не видать бы москвичам такого счастья, если бы не тюменский опыт, это же понятно). Поэтому, где же, как не в Тюмени, появиться сначала первой заболевшей, а потом и благополучно перенесшей коронавирус пациентке, даже в том, что это студентка из Китая есть определённая прогрессивность и гендерная справедливость.

Если же совсем серьезно, то четкость в подаче информации и строгая слаженность действий, проявленные местной властью при информировании населения о происходящем, стали той самой прививкой от коронавируса, которую так хотелось бы иметь врачам во всем мире. Конечно, никакая это не прививка от коронавируса, это прививка от паники, вызванной коронавирусом. В голове очень уютно уложились факты о том, что вирус существует, даже где-то рядом, на соседней улице, но, если, действовать четко по инструкции все будет ХОРОШО.

Откровенно говоря, про коронавирус уже стали забывать, отменили карантин в школах, масочный режим в лечебных учреждениях, начали задумываться об отпуске. Но за последние две недели ситуация в мире стала явно более напряжённой. Дрейфующий круизный лайнер, пустынные улицы Милана, обмен нотами между послом Китая и мэром Москвы, многочисленные вопросы друзей и родственников типа «Когда мы все умрем и стоит ли платить ипотеку, если все равно конец света?» – все это окончательно разрушило сложившуюся в голове тюменскую идиллию и на ее месте стала быстро расти неопределённость и паника.

Пытался себя успокаивать и дисциплинировать и в процессе этих уговоров самого себя снова пришли в голову несколько уже банальных мыслей.

Мир стал другим, увеличилась скорость передачи и изменились способы обмена информацией. В такие моменты это очень остро чувствуется. Недоверие официальным источникам, наслаждение конспирологическими теориями, обмен в соцсетях видео и фото якобы что-то подтверждающими и опять же якобы опровергающими официальную информацию. Аргументы странного порядка «в московском метрополитене каждый день ездит 5 000 000 человек, значит нам всем конец, потому что от нас будут скрывать истинную картину пока китайская экономика не сравняется по показателям с экономикой Амурской области». Зачем люди сознательно красиво и жестоко врут, раздувая истерию? Вопрос психиатрический и риторический – это новая реальность. Мы склонны верить невеждам и охотникам за хайпом и в этом смысле, мало чем отличаемся от наших средневековых предков, которые ничего не знали о чуме и придумывали разные небылицы о способах распространения этой особо опасной инфекции и методах борьбы с ней. Но тогда у человечества, действительно, не было необходимых знаний о том, как предотвращать, останавливать и лечить чуму. Люди умирали, и умирали не в телевизионном репортаже с другого континента или картинке из Instagram, вымирали целые деревни и даже города.

Начинаешь проводить параллели с другими вспышками инфекций. Думаю, если перенестись в 1918 год, когда бушевала пресловутая испанка, то никто бы даже серьёзно не воспринял цифры, которые передаются сейчас в официальных источниках. В конце концов, грипп бывает каждый год начинается к зиме и заканчивается к лету. В итоге, конечно, это бы никак не отменило около миллиона смертей по всему миру.

Если ситуация подобная нынешней произошла бы 20 или 30 лет, то нас весь мир по телевизору звучали бы официальные рапорты о том, что выявлен возбудитель, определены очаг инфекции и способ передачи, созданы экспресс-тесты для диагностики, а специфическая терапия и вакцина уже на подходе и вот-вот будут внедрены в клиническую практику, а пока сидите дома в маске и мойте руки каждый час.

Не смог я себя уговорить, что развивающаяся паника и грядущий хаос не имеют ничего общего с реальностью, проклятое «а вдруг в этой истерике есть хоть толика правды» продолжало во мне жить. Я понимал, что надо обратиться к авторитету, но никак не мог определить, кто же им станет. В то же время, мне было понятно, что в этом объёме бесполезной информации надо кому-то довериться и на кого-то положиться. Если мне, человеку с высшим медицинским образованием, кандидату медицинских наук, в конце концов, стоит больших усилий не поддаться обсуждению того, как Трамп подкинул в Китай коронавирус через спам в электронной почте, то чего хотеть от окружающих с меньшим багажом специальных знаний.

Помощь пришла неожиданно, откуда не ждали. От Марка Цукерберга. Прочитал утром его пост в Facebook, они у него обычно длинные и про то, как развивается фейсбучное царство, которое он называет комьюнити. Без этого и в этот раз не обошлось, но четкие посылы о том, что FB понимает всю ответственность по распространению проверенной информации и недопущению паники и хаоса, о том что ВОЗ будут предоставлены бесплатно все возможности по доведению информации, что будут заблокированы все, кто предлагает уникальное средство от коронавируса и пытается сделать на этом деньги, что Zukerberg Chung Initiative вместе c Gates Foundation ведут активные исследования генома вируса и составляют атлас клеток легких, чтобы понять как вирус поражает легкие, потому что именно от этого осложнения гибнут люди, что все эти данные будут переданы ученым для дальнейшей борьбы с коронавирусом. Все это, безусловно, вызывает уважение и успокаивает. Но тем не менее, мы же все знаем, что Цукерберг придумал FB, чтобы захватить мир, а после покупки WhatsApp это уже бессмысленно скрывать, поэтому надо было опереться ещё на кого-то, вернее, как оказалось, на что-то, и опять дал подсказку Марк Цукерберг в своем посте.

ВСЕМИРНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ. Может, конечно, они и бюрократы бессердечные. Но люди там работают точно неглупые, а может даже и умные, раз не взяли меня в свое время на работу. Сразу бросилось в глаза, что в английском варианта сайта, больше информации, чем на русском, в Youtube пресс-конференции тоже на английском. Тут бы и я сгодился, хотя бы перевел. Короче говоря, принял я волевое решение напиться из первоисточника и стало намного спокойнее.

Полезный раздел “Вопросы и ответы”. Зайти, почитать, вдох-выдох, помедитировать и успокоиться, почувствовать, как отступает мракобесие. Затем можно развлечься, развеселил раздел “Мифы и ложные представления” вопросы от "Может ли вирус передаваться через укусы комаров?" и "Является ли детская моча средством профилактики новой вирусной инфекции?" до "Помогает ли кокаин защититься от коронарвируса?" и "Безопасно ли получать посылки из Китая"? Вопросы, действительно важные, сохраню интригу: зайдите на сайт ВОЗ, посмотрите сами этот раздел. Не могу удержаться от спойлера: все не так просто, на мочу и кокаин в этой непримиримой борьбе человечество может не рассчитывать.

В остальном все чётко, серьёзно и, главное, понятно.

1. Нигде не используется слово эпидемия, только вспышка. Не достигнут эпидемический порог, даже в провинции Ухань, где наибольшее число заразившихся - 67 217 человек на 59 млн. населения.
2. На 04 марта в мире подтверждено 90 870 случаев (новых 1922), в Китае 80 304 случаев (130 новых). Подтверждено 2946 случаев смерти (31 новых) В остальном мире, вирус выявлен в 72 странах умерло 166 человек. В Китае прирост количества вновь инфицированных постепенно снижается. В Европе 3471 заболевших (85 умерших), большинство заболевших в Италии – 2501. В России 3 случая.
3. Летальность составляет 3,4%, причем она существенно выше в группе пациентов старше 60 лет, особенно в группе пациентов с сопутствующими заболеваниями лёгких и сердца. Кроме того, вероятность заболеть существенно возрастает после 50 лет, до этого возраста вероятность меньше 1%.
4. Наиболее распространённые симптомы, к сожалению, неспецифичны и могут быть проявлением другой респираторной инфекции (лихорадка, сухой кашель, слабость до изнеможения, боль в мышцах, озноб, редко тошнота и понос). НАСМОРК не характерен.
5. Заболевание в легкой форме протекает около 2-х недель, в тяжёлой форме 4-6 недель. 20% заболевших нуждаются в госпитализации.
6. Заражение в 75-85% случаев происходит воздушно-капельным путем.

Специфической терапии пока нет. Поэтому нужно существенные усилия приложить для нераспространения инфекции. Рекомендации следующие:

1. Регулярно мыть руки и обрабатывать антисептиком. Менять маску не реже, чем раз в 2 часа. Носить её так, чтобы были полностью закрыты нос и подбородок.
2. Прикрывать рот и нос при кашле и чихании. Соблюдать дистанцию минимум 1 метр в общественных местах.
3. При появление симптомов, особенно после контактов с людьми, приехавших из Китая, срочно обратиться за медицинской помощью.
4. Избегать контакта и не употреблять в пищу сырые или не прошедшие достаточную термическую обработку продукты животного происхождения.

С одной стороны, стало понятнее и спокойнее, что скорее всего, все закончится выводом, что это очень опасная, но, все-таки сезонная вспышка новой вирусной инфекции, с другой стороны, проблема не только в том «заболеть-не заболеть», но и вылечить заболевших и агрессивно сдерживать распространение коронавируса. Для адекватного лечения заболевших не хватает больничных коек, но пока Китай справляется. Все видели, благодаря интернету, как резво там строятся больницы. Национальный проект «Здравоохранение» может только позавидовать таким темпам. Индивидуальных средств защиты, в первую очередь, масок не хватает, по подсчетам ВОЗ необходимо увеличить их производство на 40%. Кто-то опять скажет, что это всемирный заговор чиновников от здравоохранения, чтобы выбить дополнительные средства на свое существование. Тут возразить нечего, буду ждать, что завтра скажет Цукерберг.

А если уж совсем-совсем серьёзно, то смотрите сайт ВОЗ. Это информативный и понятный ресурс, с постоянно обновляющейся информацией по коронавирусу. Как ни крути, есть свои плюсы в легкой доступности информации в современном мире, непредсказуемая штука интернет, но создается иллюзия, что можно попытаться управлять сначала своими эмоциями, а потом, тем потоком информации, который льется на нас из каждого он-лайн утюга.

На сто лет: зачем Белоруссии атомная станция

МАГАТЭ оценила готовность белорусской АЭС к запуску

Рустем Фаляхов

Эксперты Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) завершили проверку готовности белорусской АЭС к запуску. Оценка выставлена хорошая, а применяемые практики признаны даже передовыми. Когда станцию введут в эксплуатацию, не сообщается. По оценкам экспертов, избыток электроэнергии с БелАЭС может оказаться невостребованным.

В среду 4 марта группа экспертов Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) завершила миссию в Белоруссии по оценке готовности инфраструктуры для выполнения ядерной энергетической программы, сообщили местные СМИ.

Эксперты приезжали в Белоруссию по приглашению правительства. «Мы встретили хорошо подготовленных, мотивированных и компетентных специалистов, готовых открыто обсуждать все вопросы, связанные с созданием инфраструктуры», — отметил руководитель группы Милко Ковачев, глава секции развития ядерной инфраструктуры МАГАТЭ.

По его словам, Белоруссия продемонстрировала «стремление к достижению целей программы и обеспечению выгод для белорусского народа, таких как поддержка экономического развития страны».

На этом комплименты в адрес принимающей стороны не закончились.

Ковачев сообщил также, что группа экспертов ознакомилась с применяемыми практиками и «определила их как передовые». Они могли бы даже применяться другими странами, осваивающими ядерную энергетику.

У МАГАТЭ нашлось лишь несколько не самых острых рекомендаций в адрес руководства АЭС: активнее налаживать сотрудничество с регулирующими органами других стран и глубже проработать готовность станции к чрезвычайным ситуациям.

100 лет будет зажигать

На заключительном заседании миссии присутствовал заместитель генерального директора МАГАТЭ, руководитель департамента ядерной энергетики Михаил Чудаков. «За десять лет с момента принятия решения о реализации ядерной энергетической программы Беларусь добилась значительного прогресса», — похвалил белорусских специалистов Чудаков.

А заместитель министра энергетики Белоруссии Михаил Михадюк пообещал применить рекомендации МАГАТЭ, полученные по итогам работы миссии, для усиления «высочайшего уровня безопасности и надежности Белорусской АЭС».

Миссия МАГАТЭ пробыла в Минске с 24 февраля по 4 марта. «Атомная станция неплохая. И Беларусь очень много сделала для безопасного строительства, и безопасного монтажа, и безопасного ввода в эксплуатацию», — сообщил Чудаков в интервью телеканалу «Беларусь 1».

Первый энергоблок БелАЭС превзошел его ожидания, и в целом «блоки очень хорошие и надежные», добавил представитель регулятора.

Первый энергоблок, по его данным, полностью укомплектован персоналом.

Белоруссия, как считает представитель МАГАТЭ, учла негативный опыт ядерного ЧП на японской станции «Фукусима - 1». Трагедия произошла 11 марта 2011 года. Японская станция взорвалась в результате землетрясения и последовавшего за ним цунами. 165 тыс. человек были эвакуированы, сотни погибли.

«Все постфукусимские мероприятия уже внедрены и учтены, будут (блоки — ред.) работать надежно, долго. Проектный срок — 60 лет, я уверен, что они (сроки — ред.) будут продлены до 100 лет», — сказал Чудаков.

На вопрос, когда АЭС введут в эксплуатацию, он ответил так: «А когда ей включить блок в сеть или начать загрузку топлива свежего — это страна сама принимает решение».

По российскому образцу

Белорусская атомная станция в Островцах под Минском с 2011 года строится за счет российских кредитов. БелАЭС будет состоять из двух энергоблоков общей мощностью 2400 МВТ. Стоимость строительства — $6 млрд, вместе с инфраструктурой — $9 млрд. Срок окупаемости проекта — 15-20 лет. Срок погашения кредита — 2035 год.

В этом году на атомную стройку в Островцах ожидаются завоз ядерного топлива, пробные пуски и включение в энергосистему первого энергоблока АЭС. Об этом ранее сообщал замминистра энергетики Михадюк.

Степень готовности второго энергоблока оценивается им в 70%. Михаил Михадюк уточнял ранее, что для российских реакторов ВВЭР может в принципе использоваться не только ядерное топливо из РФ, но и американское, от компании Westinghouse.

Такой опыт, хотя и не совсем удачный, был апробирован на энергоблоках ВВЭР - 1000 на Украине и на чешской атомной электростанции «Темелин», также сооруженной по российскому проекту.

Тем самым белорусский чиновник намекал, что Белоруссия сможет в случае ухудшения взаимоотношений с Россией закупать ядерное топливо у США. Это вполне укладывается в логику последних заявлений президента Белоруссии Александра Лукашенко, взявшего курс на отказ от интеграции с Россией.

Белоруссия намерена стать страной, полностью независимой энергетически. Такую задачу Лукашенко поставил еще в 2018 году. Нет сомнений, что речь идет, как минимум, об энергетической независимости от России.

В 1998 и 2005 году Белоруссия уже утверждала национальные стратегии развития ТЭК. Но не выполнила в полном объеме ни одну. Действующая стратегия рассчитана до 2020 года. На ее реализацию был запланирован $31 млрд, из которых $19 млрд власти намеревались вложить в ТЭК, а $12 млрд — в энергосбережение.

В результате доля газа в топливном балансе должна была снизится с 80% до 50%, а доля атомной энергетики увеличиться и составить 12%.

Белоруссия планировала обеспечить себя полностью электроэнергией еще в 2011 году. Вот что тогда говорил Лукашенко: «Мы уйдем от импорта электроэнергии и будем значительную часть ее поставлять на внешние рынки». Почти полностью отказались от импорта только в 2018-м.

Кому нужен мирный атом

С экспортом электроэнергии за счет введения в строй АЭС дела обстоят еще хуже. Дело в том, что проектирование АЭС в Островцах готовилось более десяти лет назад в условиях роста экономики Евросоюза и на основе экспертного прогноза о потреблении электроэнергии в странах Балтии, Польше и других странах континентальной Европы.

Прогноз учитывал реалии докризисного 2007 года. Но сейчас ни одна из этих стран не испытывает большого дефицита электроэнергии. К тому же все больше электроэнергии производится возобновляемым способом, без сжигания нефти, газа или помощи атомных станций.

Соседней Украине тоже не нужна электроэнергия из Минска, Киев и сам зарабатывает на ее экспорте. У партнера Белоруссии по ЕАЭС Казахстана — профицит, там грезят экспортом энергоресурсов в Китай, Иран.

У России также профицит электроэнергии. «На 1 января 2020 года общая установленная мощность электростанций ЕЭС России составила 246 342,45 МВт. При этом порядка 8% — 20 тыс. МВт — избыточны и могут дополнительно вырабатывать энергию», — пояснял ранее «Газете.Ru» глава Фонда энергетического развития Сергей Пикин.

То есть в России тоже ошиблись с прогнозом и не нуждаются в белорусских поставках атомной энергии.

Более того, Литва говорит о ненадежности белорусской АЭС, расположенной, кстати, в 50 км от столицы Литвы — Вильнюса. «Строительство Белорусской АЭС не является проблемой одной лишь Литвы, и не только проблемой Латвии и Польши. Это проблема всего Евросоюза», — заявлял ранее президент Литвы Гитанас Науседа, добавив, что не оставит своих попыток убеждать руководство Евросоюза в том, что АЭС в Островцах — «это новый Чернобыль».

Литовский лидер ссылается на «засекреченные инциденты», произошедший при строительстве АЭС в 2016 и 2019 годах. Белорусские власти неоднократно заявляли, что не признают эти инциденты сколько-нибудь значимыми.

Кибербезопасность в России хорошо отрегулирована

Ис­сле­дова­тели Comparitech приш­ли к вы­воду, что за­коно­датель­ство Рос­сии и еще трех стран в ми­ре луч­ше все­го от­ве­ча­ет сов­ре­мен­ным тре­бова­ни­ям в сфе­ре ки­бер­бе­зопас­ности. Та­кое по­ложе­ние иг­ро­ки рын­ка ин­форма­ци­он­ной бе­зопас­ности (ИБ) объ­яс­ня­ют тем, что об­щес­тво соп­ро­тив­ля­ет­ся по­выше­нию штра­фов за при­чине­ние ущер­ба бе­зопас­ности ком­па­ний. Поэ­то­му ре­гуля­тор вы­нуж­ден за­нимать­ся мик­ро­регу­лиро­вани­ем, вно­ся де­таль­ные тре­бова­ния по обес­пе­чению ИБ в от­расле­вые нор­ма­тив­ные ак­ты.

Юлия Мель­ни­кова

Компания Comparitech изучила уровень кибербезопасности в 76 странах, оценив такие показатели, как процент мобильных устройств и компьютеров, зараженных вредоносным ПО, количество хакерских атак с целью кражи денег, готовность страны к хакерским атакам и современность ее законодательства в сфере кибербезопасности. Исследователи обнаружили, что законодательство России лучше всего отвечает современным требованиям в сфере кибербезопасности.

Исследователи выявили огромные различия по ряду категорий, от уровня вредоносных программ до законодательства о кибербезопасности. "На самом деле, ни одна страна не была "лучшей в своем классе" по всем направлениям. Все страны, которые мы проанализировали, нуждались в значительных улучшениях", - пояснили в Comparitech.

Исследователи обнаружили, что показатели большинства стран улучшились с прошлого года. Но из-за активизации усилий большинства стран в области кибербезопасности это означает, что некоторые из лучших разработчиков прошлого года опустились в рейтинге. Это касается, например, США, которые опустились с пятого места по кибербезопасности в мире на 17-е.

Согласно исследованию, Алжир по-прежнему является наименее кибербезопасной страной в мире, несмотря на незначительное улучшение показателей. В стране по-прежнему самое плохое законодательство. Алжир также показал плохие результаты по заражению компьютерными вредоносными программами (19,75%) и подготовке к кибератакам (0,262). Во всех других категориях атаки снизились, как это было в большинстве стран.

Другими "отстающими" странами стали Таджикистан, Туркменистан, Сирия и Иран. Самый высокий процент заражений мобильным вредоносным ПО показал Иран - 52,68% пользователей было заражено в 2019 г. Наибольшее количество финансовых вредоносных атак - Белоруссия - 2,9% пользователей. Самый высокий процент компьютерных вредоносных программ - Тунис - 23,26% пользователей. Самый высокий процент атак telnet (по стране происхождения) - Китай - 13,78%. Наибольший процент атак криптомайнеров - Таджикистан - 7,9% пользователей.

Результаты показали, что Дания является самой кибербезопасной страной в мире, а также Япония, которая опустилась на четыре позиции до пятой по кибербезопасности страны.

Другие страны с самыми высокими показателями: Швеция, Германия, Ирландия и Япония. Франция, Канада и Соединенные Штаты были вытеснены из пятерки самых кибербезопасных стран и заняли соответственно девятое, шестое и 17-е места.

Оценка США значительно снизилась из-за высокого уровня заражения компьютерными вредоносными программами (9,07%) и большого числа атак telnet (4,71%).

Самый низкий процент мобильных вредоносных программ - Финляндия - 0,87% пользователей. Наименьшее количество финансовых вредоносных атак - Дания, Ирландия и Швеция - 0,1% пользователей. Самый низкий процент компьютерных вредоносных программ - Дания - 3,15% пользователей. Самый низкий процент атак telnet (по стране происхождения) - Туркменистан - 0%. Самый низкий процент атак криптомайнеров - Япония - 0,17% пользователей.

По данным исследования, самое современное законодательство по кибербезопасности - во Франции, Китае, России и Германии - все семь категорий охвачены.

Показатели большинства стран улучшились по сравнению с прошлым годом. "Индекс Индонезии значительно улучшился: с 54,89 в прошлом году до 31,33 в этом году. Причем немало европейских стран также отметили значительные улучшения (например, Украина, Германия, Португалия, Болгария и Хорватия). Только США, Бразилия, Япония, Франция, Иран и Сингапур имеют худшие результаты, чем в предыдущем году. Хотя во всех случаях наблюдается лишь небольшая разница, как мы видели в случае с США, этого достаточно, чтобы способствовать значительному снижению рейтинга из-за улучшений во многих других странах", - пишут исследователи в отчете.

Директор по методологии и стандартизации Positive Technologies Дмитрий Кузнецов сказал, что само по себе количество законодательных инициатив не является ни преимуществом, ни недостатком. "Оно лишь свидетельствует о том, что в вопросах информационной безопасности назрела серьезная необходимость учесть интересы бизнеса и общества, которую приходится решать микрорегулированием. Любой серьезный компьютерный инцидент - будь то остановка производства из-за вируса шифровальщика или кража хакерами персональных данных заемщиков - причиняет ущерб и пострадавшему бизнесу, и окружающим. С ростом числа киберинцидентов и ущерба, который причиняют преступники, практически все развитые страны пришли к необходимости усилить давление на бизнес, вынуждая его защищать интересы общества. В разных странах для этого применяются разные подходы. Так, ЕС и США идут по пути усиления карательной стороны нормативного регулирования: государство не устанавливает для бизнеса какие-либо обязательные требования по обеспечению информационной безопасности, зато инциденты, затрагивающие интересы третьих лиц, могут караться очень жестоко. Так, штраф в размере 4% годового оборота в случае утечки персональных данных, установленный в европейском законодательстве, - веский стимул заняться вопросами защиты персональных данных, даже если сама по себе утечка ущерба бизнесу не причиняет. Законодательство РФ в этом отношении значительно мягче: попытки установить серьезные штрафы за правонарушения вызывают серьезное сопротивление общества. Поэтому государству приходится заниматься микрорегулированием, внося детальные требования по обеспечению информационной безопасности в отраслевые нормативные акты. Такие требования установлены в сфере государственного управления, КИИ, финансовой сфере, в сфере связи и т.п. Этот подход и делает Россию лидером по количеству законодательных инициатив в области ИБ", - рассказал Дмитрий Кузнецов корреспонденту ComNews.

"Тормозит ли развитие отрасли наличие законодательных требований или стимулирует? Хороший вопрос. Тут суть проблемы в том, что, несмотря на наличие требований по защите, реализовать их могут очень и очень немногие. Малый бизнес, частные предприниматели, фрилансеры. Денег у них на полноценную защиту нет, а требования к ним такие же, как и к крупным корпорациям, что логично: какая разница у кого утекут важные данные, у малого бизнеса или у его заказчика - транснациональной компании. В результате рынок сбыта для подавляющего числа типов защитного программного обеспечения крайне мал. И у их производителей нет средств на то, чтобы развиться до мирового уровня. Если у Microsoft почти 150 тыс. сотрудников - за сколько лет напишет свою операционную систему или офисный продукт компания, количество сотрудников которой исчисляется в лучшем случае сотнями. А то и меньше. В результате есть потребность в аналогах имеющегося зарубежного ПО - но... нет тех, кто окупит разработку. Количество компаний крупного бизнеса, готовых купить и внедрить новый продукт в России, крайне невелико", - прокомментировал ведущий менеджер сектора продуктового маркетинга "Доктор Веб" Вячеслав Медведев.

Вячеслав Медведев отметил, что в России, действительно, имеются (и планируется к принятию) законодательные акты и приравненные к ним требования регуляторов в области компьютерной безопасности. "И это, в общем-то, не так уж плохо. Дело в том, что бизнес не любит тратить деньги на информационную безопасность. В том числе безопасность персональных данных. К чему это приводит, можно посмотреть на примере США, которые с точки зрения требований по защите персональных данных, принятых в Евросоюзе, не являются страной, с компаниями которой можно работать без опасения за защиту персональных данных. Требования к информационной безопасности, принятые в РФ, обязывают компании и частных пользователей реализовать систему защиты, использовать продукты, соответствующие определенным требованиям. Выполнение требований может быть проконтролировано. В результате средства защиты будут закуплены и установлены. Но с высокой вероятностью - не настроены. Дело в том, что имеющиеся требования в большинстве своем очень высокоуровневые. Грубо говоря, требуется построить дом! И его построят, благо требования к материалам, из которых нужно строить, - есть. Но вот требований класть или не класть ключ под коврик - нет. И в результате дверь будет соответствовать всем требованиям, но ее откроют и кирпичом припрут, чтобы не мешала работать. Возьмем для примера США. Требований на уровне законодательства нет. Но есть, например, NIST, выпускающий документы, описывающие лучшие практики. И если компания действительно хочет обеспечить безопасность - она берет эти документы, из которых ей становится ясно, что класть ключик под коврик - очень плохая идея, не стоит это делать. В итоге у нас неплохие требования по защите персональных данных, госорганов, критически важных объектов. Но ответить на вопрос, а зачем у вас установлен в компании антивирус, 19 из 20 специалистов по безопасности не могут. Если компания хочет построить реальную защиту, то у нее возникает множество мелких, но важных вопросов. Например, как построить модель угроз, какие риски принять важными. И ей приходится опираться на зарубежные документы в поисках ответов на эти вопросы", - рассказал Вячеслав Медведев.

Руководитель отдела технического сопровождения продуктов и сервисов компании Eset Сергей Кузнецов отчасти согласен с выводами исследователей. "Многие страны СНГ ориентируются на Россию, перенимая опыт государственного регулирования вопросов ИБ. Это в большей степени касается безопасности КИИ, финансовой отрасли и защиты персональных данных. С другой стороны, мне кажется, что в первую очередь необходимо повышать осведомленность граждан в вопросах кибербезопасности, а не только заниматься ужесточением законов и регулированием. У любой медали есть оборотная сторона. Для государственного регулирования ИБ - это сертификация СЗИ. Процесс сертификации достаточно долгий, который может затянуться настолько, что продукт (версия продукта) устареет. Киберпреступники же не проходят никаких сертификаций и используют передовые технологии для целевых или массовых атак. Необходимо искать баланс между регулированием и технологиями. Возможно, стоит пересмотреть некоторые требования, чтобы упростить данную процедуру", - считает Сергей Кузнецов.

Поиски сигналов инопланетян будут продолжены, заявил ученый

Закрытие проекта SETI@home, с помощью которого любой желающий мог, используя мощности своего компьютера, исследовать принятые учеными радиосигналы из космоса, возможно, связано с появлением более современного аналога проекта, рассказал РИА Новости ведущий научный сотрудник НИИ ядерной физики МГУ, руководитель научно-культурного центра SETI при совете по астрономии РАН Александр Панов.

SETI (Search for Extraterrestrial Intelligence - поиск внеземного разума) - общее название для проектов, реализуемых учеными разных стран в целях поиска внеземной разумной жизни. Основным таким способом является поиск внеземных радиосигналов. Проект SETI@home был запущен в 1999 году. Установив специальную программу на компьютер, каждый житель Земли мог принять участие в обработке полученных с помощью крупных радиотелескопов данных. Обработка проводилась, когда компьютер не использовался пользователем, но оставался включенным. Исследовательский центр SETI при Университете Беркли 3 марта сообщил в Twitter, что с 31 марта прекращает рассылку материалов для обработки пользователями.

"Просто появились альтернативы. Сейчас реализуется программа Breakthrough Listen. Там используются более сильные методы обработки данных и два телескопа - в Австралии и США. Кроме того, к проекту присоединился телескоп в Китае, данные с которого обрабатывают суперкомпьютеры. Я не очень понимаю, почему произошел отказ от SETI@home, это была распределенная система обработки. Надо разобраться. Но совсем недавно Breakthrough Listen выложил второй релиз своих данных в открытый доступ, то есть появился некий аналог SETI@home. Они тоже предоставляют софт для обработки этих данных, правда, там немного иначе все устроено. Нужно скачивать большие куски данных по несколько гигабайт, то есть на смену SETI@home пришел более современный аналог", - пояснил ученый.

Ранее в интервью РИА Новости Панов рассказал, что использовавшиеся методы поиска инопланетных сигналов были неправильными, а самих попыток поиска было ничтожно мало. Однако проект предпринимателя Юрия Мильнера, выделившего 100 миллионов долларов США на программу Breakthrough Listen, вызвали у ученых надежду на получение результата.

Австралия. США. Китай. Россия. ЦФО > СМИ, ИТ. Образование, наука > ria.ru, 5 марта 2020 > № 3311057

Глава "Аэрофлота" пояснил, почему рейсы в Китай продолжатся

Прекращение полетов в Китай не решает проблему изоляции от потенциальных носителей вируса, заявил гендиректор "Аэрофлота" Виталий Савельев, передает РИА Новости.

"Отмена рейсов в Китай не решает проблему изоляции от потенциальных носителей вируса. У туристов остаются возможности приезжать транзитом через соседние страны. Пришлось бы всерьез говорить о закрытии всех границ для туристов, а это – реальная угроза банкротства для многих игроков национальной туристической отрасли", – отметил Савельев.

Как ранее сообщало радио Sputnik, в связи с распространением коронавирусной инфекции Россия ограничила авиасообщение с Китаем, Южной Кореей и Ираном. Ввод ограничений не повлиял на работу "Аэрофлота" и ряда иностранных авиакомпаний. В настоящее время рейсы из признанных неблагополучными по коронавирусу стран, включая Италию, переведены в терминал F московского аэропорта "Шереметьево", который обслуживает только их и где созданы специальные условия для обследования пассажиров.

В конце декабря 2019 года китайские власти заявили о вспышке пневмонии в городе Ухань. Возбудителем заболевания является новый тип коронавируса, которому присвоено официальное название COVID-2019.

Петербургский экономический форум отменили из-за коронавируса

Оргкомитет Петербургского международного экономического форума (ПМЭФ) отменил проведение мероприятия из-за ситуации с коронавирусом, сообщил представитель председателя оргкомитета ПМЭФ-2020 Андрея Белоусова.

"В целях защиты здоровья российских граждан, гостей и участников форума в этом году его решили не проводить", – приводит РИА Новости слова Белоусова.

Правительство РФ для борьбы с распространением COVID-19 ранее ограничило авиасообщение с КНР, Южной Кореей и Ираном.

В свою очередь, Роспотребнадзор выпустил рекомендации с призывом к соотечественникам воздержаться от поездок в эти страны. Ростуризм также рекомендовал туроператорам и агентствам приостановить продажу туров в названные страны.

В конце декабря 2019 года китайские власти заявили о вспышке пневмонии в городе Ухань. Возбудителем заболевания является новый тип коронавируса, которому присвоено официальное название Covid-2019.

По последним данным, в Китае зарегистрировано 80 565 случая заболевания, 3015 случаев смерти. Общее число заболевших в мире составляет 95 375 подтвержденных случаев.

Власти Москвы создадут несколько call-центров по коронавирусу

Власти Москвы создадут несколько call-центров, куда по поводу выдачи больничного листа смогут обратиться граждане, приехавшие из стран с неблагоприятной обстановкой по коронавирусу, сообщила журналистам заместитель мэра столицы по вопросам социального развития Анастасия Ракова.

"Мы создали специальный call-центр, их будет несколько по городу, в соответствии с которым пытались сделать гражданам максимально удобный режим", - сообщила Ракова.

Заммэра пояснила, что человек, позвонивший в центр, оставляет о себе необходимую информацию, после чего МФЦ привозит ему больничный лист домой. "При выдаче больничного листа мы в обязательном порядке будем смотреть загранпаспорт и подтверждать факт пересечения границы из этой неблагоприятной страны", - пояснила Ракова. Она напомнила, что все те, кто вернулся из стран со случаями заражения, будут обязаны сообщить свои контактные данные в соответствующую службу.

Мэр Москвы Сергей Собянин в четверг подписал указ о введении режима повышенной готовности из-за угрозы распространения в столице новой коронавирусной инфекции. Согласно документу, граждане, посещавшие страны и территории, где были случаи инфекции, должны сообщать о своем возвращении в РФ.

Власти Китая 31 декабря 2019 года проинформировали Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о вспышке неизвестной пневмонии в городе Ухань в центральной части страны (провинция Хубэй). Специалисты установили возбудителя болезни - это новый коронавирус. ВОЗ признала вспышку чрезвычайной ситуацией международного значения и дала заболеванию официальное название - COVID-19.

В российской столице принимаются меры для недопущения проникновения инфекции: в частности, прибывающим из Китая, Ирана и Южной Кореи выдают постановления об изоляции, фиксируют контактные данные, фотографируют и берут анализ. Прибывающим из Италии и стран с неблагоприятной ситуацией рекомендуют режим изоляции на дому, они также заполняют анкету с контактными данными и фото. Всем пассажирам международных рейсов измеряют температуру тела. Если она повышена – берут анализ, госпитализируют или оставляют под меднаблюдением на дому.

Будет ли Россия спасать мир от дешевой нефти за свой счет

Александр Лесных

В Вене проходит экстренное заседание ОПЕК+, на котором завтра должны принять решение о сокращении добычи нефти. В феврале уже опустились до 27,84 миллиона баррелей в день — антирекорд за 11 лет. Теперь технический комитет организации рекомендует убавить еще 0,6 миллиона — один миллион. Пойдет ли Россия на это — в материале РИА Новости.

Тушить пожар

Срочное заседание ОПЕК+ созвали из-за обвала нефтяных котировок, вызванного эпидемией коронавируса в КНР. Экономика Китая замедлилась, спрос на топливо в крупнейшей экономике мира упал на 20%.

Международные сырьевые рынки сразу на это отреагировали: за первые два месяца года эталонная марка Brent подешевела на 27,3% — с 68,64 до 49,91 доллара за баррель. Таких цен не видели с декабря 2018-го.

Еще в начале февраля ОПЕК понизила годовой прогноз роста общемирового спроса на нефть на 230 тысяч баррелей в день, до 990 тысяч. Эксперты Международного энергетического агентства (МЭА) и вовсе предрекают худший результат с 2011-го — увеличение не более чем на 825 тысяч.

Технический комитет ОПЕК настаивает на сокращении добычи на 0,6 миллиона — один миллион баррелей в день. Ситуация осложняется и сезонными факторами: весной спрос на топливо обычно снижается.

Труднее всего лидеру ОПЕК Саудовской Аравии, продавшей Пекину в прошлом году рекордные 83,3 миллиона тонн черного золота. Чтобы подстегнуть картель к решительным действиям, Эр-Рияд выразил готовность снизить суточную добычу на миллион баррелей.

Поддержит ли Москва саудовцев, пока неясно. По словам пресс-секретаря президента России Дмитрия Пескова, на совещании Владимира Путина с руководителями отечественных нефтяных компаний 1 марта речи об этом не шло — там скорее "сверяли часы".

Спокойная среди бурь

Для Москвы нынешние котировки вполне комфортные. "Хочу подчеркнуть: для российского бюджета, для нашей экономики текущий уровень цен на нефть является приемлемым", — сказал Владимир Путин.

Единственное, замедлился приток средств в Фонд национального благосостояния (ФНБ). Дело в том, что в России действует бюджетное правило, по которому все сверхдоходы от продажи нефти за рубеж направляются в ФНБ, а ценовая планка в этом году установлена на уровне 42,4 доллара за баррель.

Отечественные нефтяники тоже чувствуют себя уверенно. Так, по словам вице-президента по стратегическому планированию "Лукойла" Леонида Федуна, в бюджет компании закладывали 50 долларов за баррель. В беседе с РИА Новости Федун заявил, что пересматривать в "Лукойле" ничего не собираются.

Так что довольно серьезный запас прочности еще остается. К тому же многие эксперты ждут значительного отскока после прекращения паники на рынках. "Новый вирус, вероятно, оказал немного преувеличенное влияние на оценку активов", — отмечает управляющий крупнейшим в мире хедж-фондом Bridgewater Рэй Далио. В свою очередь, аналитики Bank of America, хоть и понизили годовой прогноз нефтяных котировок, но лишь до 54 долларов.

Пока горячо

Еще один аргумент для России в пользу сохранения нынешних объемов производства — американские санкции против Rosneft Trading, введенные в середине февраля.

Эта компания была основным поставщиком тяжелой нефти из Венесуэлы. Поскольку многие американские нефтеперерабатывающие заводы приспособлены именно под такую высокосернистую нефть, единственный способ компенсировать ее нехватку — закупать российскую Urals. Поэтому, несмотря на общий негатив на мировом рынке черного золота, у Москвы сейчас настоящий "горячий сезон".

С другой стороны, полный отказ от предложения ОПЕК грозит тем, что Эр-Рияд разорвет все договоренности с Москвой. Об этом писала The Wall Street Journal со ссылкой на источники, знакомые с ситуацией.

Так что, вероятнее всего, Россия все же пойдет на некоторые уступки — чтобы сохранить партнерские отношения с ближневосточными нефтяниками. Особенно учитывая то, что даже в таком случае действительно серьезного снижения добычи не произойдет.

По мнению Леонида Федуна из "Лукойла", Москва может сократить производство на 200-300 тысяч баррелей в сутки. Среднесуточный показатель февраля — 11,29 миллиона баррелей, то есть речь идет о 1,7-2,6% — и то в качестве временной меры.

И даже при таком сценарии результат будет выше, чем в прошлом году. По данным ЦДУ ТЭК, в 2019-м Россия ежедневно получала порядка 11,25 миллиона баррелей, установив абсолютный рекорд за всю историю отечественной нефтедобычи.