Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Владелец "Норда" попросил помочь с приобретением нового судна

Руководитель керченской компании "Колхоз имени 1 мая", владелец арестованного Украиной сейнера "Норд" Сергей Лесков обратился к курирующему крымский регион вице-премьеру правительства РФ Марату Хуснуллину с просьбой помочь рыбакам и сохранить старейшее рыболовецкое предприятие.

Ранее было объявлено три конкурса на закупку нового сейнера, однако вопрос по-прежнему не решен, моряки керченского кооператива вынуждены были сменить место работы.

"Норд" было наше единственное судно. Ситуация с захватом судна нанесла ущерб предприятию, сопоставимый с полным разорением. Мы фактически доведены до банкротства. Нас оставили без компенсации. К сожалению, вопрос приобретения нового сейнера затягивается из-за ряда бюрократических проволочек. Я отправил обращение на имя заместителя председателя правительства РФ Марата Шакирзяновича Хуснуллина с просьбой оказать нам содействие в приобретении альтернативного судна и взять под его личный контроль ситуацию с предприятием и здоровьем экипажа "Норда", - сказал РИА Новости Лесков.

По его словам, в качестве первого шага может быть выкуп на аукционе за собственные средства компании у республики старого транспортного судна "Гриф", которое пришвартовано в Керчи.

"Мы сейчас особенно нуждаемся в помощи государства в виде снижения налоговой и административной нагрузки, для того чтобы возродить наше предприятие, старейшее в Крыму, которому только что исполнилось 90 лет, и не допустить его банкротства", - подчеркнул Лесков.

Украинские пограничники 25 марта 2018 года задержали судно "Норд" под флагом России в Азовском море с 10 членами экипажа. Экипаж смог вернуться на родину только спустя полгода - в конце октября. Капитан Владимир Горбенко вернулся в Крым в начале февраля, его 10 месяцев удерживали на Украине. Арестованное судно "Норд" несколько раз пытались продать на Украине на электронных торгах, но они не состоялись.

Разогнать птиц: свалки у аэропортов расчистят штрафами

Штрафы за свалки вблизи аэропортов могут вырасти до 1,5 млн руб

Дмитрий Окунев

За организацию свалок около российских аэропортов смогут штрафовать на сумму до 1,5 млн руб. Это предлагает Минюст. После инцидента с самолетом «Уральских авиалиний», севшим в кукурузном поле в Подмосковье из-за отказа двигателей, по стране прокатилась волна проверок территорий у аэропортов. Считается, что свалки привлекают птиц, и это угрожает безопасности полетов.

Минюст предлагает ввести штраф до 1,5 млн рублей для юридических лиц за размещение свалок рядом с аэропортами. Документ, подготовленный ведомством, опубликован на портале общественной экспертизы нормативных актов.

Согласно ему, размещение полигонов твердых бытовых отходов, свалок, животноводческих ферм и других объектов, способствующих массовому привлечению птиц, на территории вблизи аэродромов грозит административным штрафом гражданам в размере от 10 до 20 тыс. рублей, должностным лицам — от 70 до 120 тыс. рублей, индивидуальным предпринимателям — от 150 до 300 тыс. рублей, юридическим лицам — от 500 тысяч до 1,5 млн рублей.

Как разъяснил «Газете.Ru» адвокат НЮС «АМулекс» Дмитрий Томко, в действующем КоАП есть аналогичные санкции, которые предусмотрены статьей 8.2. Однако нынешняя редакция предполагает увеличение штрафов примерно в полтора раза. Однако эксперт сомневается, что ужесточение поможет.

Нужно заниматься профилактикой и своевременно принимать меры к нарушителям. Это вопросы административной юрисдикции надзорных органов и качества их работы, добавляет Томко.

Поэтому, какую сумму штрафов ни вводи, это не поможет при нынешнем уровне бюрократии, подчеркнул эксперт в разговоре с «Газетой.Ru».

Впрочем, исполнительный директор юридического бюро «Падва и Эпштейн» Антон Бабенко заметил, что «введение специальной ответственности оправдано, поскольку нарушение влечет общественно опасные последствия».

«Дело не в перелетных гусях»

Активно обсуждать проблемы свалок вблизи аэропортов начали после инцидента с рейсом U6 178 «Уральских авиалиний». 15 августа 2019 года самолет вылетел из подмосковного аэропорта Жуковский в Симферополь, но вынужденно совершил аварийную посадку в кукурузном поле.

По одной из версий, ЧП случилось из-за столкновения самолета со стаей чаек, обитавших на соседней свалке, и последовавшего отказа обоих двигателей.

В ходе расследования выяснилось, что еще до инцидента руководство Жуковского неоднократно жаловалось на привлекающие птиц полигоны для отходов в непосредственной близости от взлетно-посадочных полос.

Одновременно в Росприроднадзоре подтвердили наличие несанкционированной свалки примерно в 2 км от «Жуковского». Еще в 2017 году по данному делу был выписан административный штраф на сумму 500 тыс. руб. Однако ответственная за организацию мусорного полигона компания его не оплатила. Не были устранены и выявленные ведомством нарушения. Но ряд экспертов отрицал прямую связь между мусорными кучами, птицами и ЧП с воздушным бортом «УА».

Об этом же говорил и глава Минприроды Дмитрий Кобылкин.

«Отмечу, что хорошо знаком с аэропортовой инфраструктурой. И хочу сказать: дело не в чайках, дело не в воронах, дело не в перелетных гусях. Это вопрос охраны аэропорта, есть четкие нормативы и требования — не допустить полета ни одной птицы на территории воздушной гавани. Используются различные способы — соколы, звуковые отпугиватели и так далее. Если в аэропорту есть проблемы с птицами, значит, как я считаю, надо ставить три уровня защиты», — сказал министр в сентябре 2019 года в интервью «Газете.Ru».

После истории с Жуковским прошли проверки территории около других аэропортов, в частности, в Домодедово и на территории аэропорта Симферополя. Власти Дагестана взяли на себя обязательство ликвидировать до конца 2019 года свалку в районе махачкалинского аэропорта.

По словам министра природных ресурсов и экологии республики Набиюлы Карачаева, пилоты периодически жаловались на невозможность приземления из-за большого количества птиц. Проблемная свалка в Каспийске существовала более 20 лет.

Сообщалось об экстренной ликвидации свалок вблизи аэропортов Уфы, Оренбурга и других городов. Повышенный риск столкновений отмечался в аэропорту Новосибирска, где постоянно находились около 200 птиц.

В Казани же заявили, что мусорный полигон около аэропорта не угрожает безопасности полетов, поскольку на него не вывозят пищевые отходы.

А вокруг свалки у аэропорта Чебоксар в конце прошлого года разгорелся скандал. Как установили активисты, мусорный полигон не уничтожили, а лишь присыпали землей.

Свалки за рубежом

С проблемой с мешающими работе аэропорта птицами сталкиваются и в других странах.

Так, в январе 2017 года самолет компании Middle East Airlines столкнулся со стаей птиц при посадке в аэропорту Бейрута. Министр транспорта Ливана Юсеф Фенианос был вынужден признать перманентное наличие опасности. Он отметил, что птицы кормятся на соседней свалке.

Ликвидировать угрозу власти собирались увеличением количества устройств, отпугивающих их.

Однако такой план высмеяли экологические активисты, добивавшиеся закрытия свалки.

В июле прошлого года сообщалось об угрозе полетам в аэропорту Жуляны под Киевом со стороны птиц с близлежащей свалки. Мусорный полигон располагался всего в семи километрах от аэропорта, в то время как по закону размещение свалок запрещается на Украине ближе чем в 15 км.

Эколог Владимир Борейко рассказывал vesti.ua, что особенно опасной ситуация становится летом. Тогда как раз у птиц наступает период размножения.

Самый свежий пример произошел в Одессе. 17 января 2020 года в аэропорту города из-за попадания птицы в двигатель самолета рейс в Вену был задержан на 10 часов.

СМИ узнали о росте ставки на транзит российского газа в Европу

C 1 января текущего года транзит российского газа через Украину в Европу подорожал на 1,9 процента. Об этом сообщает РБК со ссылкой на проект договора, заключенного между "Нафтогазом" и "Газпромом" в конце прошлого года и рассчитанного на ближайшие пять лет.

За этот период при транзите 225 миллиардов кубических метров "Нафтогаз" сможет заработать не менее 7,13 миллиардов долларов.

Представители двух компаний не комментируют рост тарифов.

По словам собеседника издания из российской газовой компании, наряду с основным контрактом стороны заключили дополнительные соглашения, влияющие на итоговые условия транзита.

Так, в случае, если "Газпром" примет решение нарастить поставки в Европу через Украину сверх установленных в договоре объемов, будут применяться повышающие коэффициенты.

Максимальный рост ставки за сверхобъем при этом составит до 45%.

"Нафтогаз" увеличил ставку на транзит газа из РФ в Европу, пишут СМИ

Транзит российского газа через Украину в Европу с 1 января текущего года увеличился на 1,9%. Об этом стало известно РБК со ссылкой на проект договора, заключенного между "Нафтогазом" и "Газпромом" в конце 2019 года и рассчитанного на ближайшие пять лет.

За указанный период при транзите 225 миллиардов кубических метров "Нафтогаз" сможет обогатиться на не менее чем 7,13 миллиарда долларов.

Представители двух компаний пока не высказывались о росте тарифов.

Один из собеседников издания из российской газовой компании разъяснил, что наряду с основным контрактом стороны заключили дополнительные соглашения, которые окажут влияние на итоговые условия транзита.

В частности, в случае, если "Газпром" примет решение нарастить поставки в Европу через Украину сверх установленных в договоре объемов, задействуют повышающие коэффициенты.

Максимальный рост ставки за сверхобъем при этом будет до 45%.

Ранее радио Sputnik сообщало, что советник Зеленского нецензурно прокомментировал цены на газ.

В Кремле прокомментировали закупку Белоруссией нефти у Норвегии

Вопрос того, у какой страны Белоруссия будет закупать нефть, относится исключительно к экономической тематике, заявил журналистам пресс-секретарь президента России Дмитрий Песков.

В январе Белоруссия закупила 80 тысяч тонн норвежской нефти с поставкой через порт в литовской Клайпеде на нефтеперерабатывающий завод "Нафтан".

"Это вопрос экономической, скажем так, целесообразности. Если эта нефть получается дешевле, чем российская, конечно, любая страна должна действовать исключительно исходя из своих собственных интересов. Здесь речь идет о чистой экономике, о чистой коммерческой выгоде", - сказал Песков.

Президент Белоруссии Александр Лукашенко на фоне нефтегазовых споров Минска и Москвы неоднократно говорил, что страна активно ищет источники поставок нефти, альтернативной российской. В частности, он заявлял, что при отсутствии договоренностей с РФ Минск может реверсом качать американскую или саудовскую нефть через Польшу по магистральному нефтепроводу "Дружба". Первый вице-премьер Белоруссии Дмитрий Крутой говорил, что Минск рассматривает поставки нефти с Украины, из Польши, стран Балтии, Казахстана, Азербайджана.

Зеленский ждет, что США снимут пошлины на импорт стали из Украины

Киев рассчитывает, что США снимет пошлины на импорт стали из Украины, которая сейчас составляет 25%, заявил в пятницу президент Украины Владимир Зеленский после встречи с госсекретарем США Майком Помпео.

Госсекретарь США прибыл в Киев в четверг с официальным визитом.

"Рассчитываем, что США смогут убрать торговые ограничения, такие как защитные пошлины на импорт стали в размере 25%. Это чувствительный вопрос для металлургического экспорта. Также мы надеемся на отмену этой пошлины для Украины", - заявил Зеленский, трансляцию вели украинские телеканалы.

В 2018 году президент США Дональд Трамп официально объявил о введении импортных пошлин на сталь (25%) и алюминий (10%).

Украинская община Крыма оценила претензии ПАСЕ к РФ из-за полуострова

Глава украинской общины Крыма Анастасия Гридчина назвала глупостью призыв ПАСЕ к России "отменить аннексию полуострова".

Парламентская ассамблея Совета Европы приняла в четверг резолюцию по мониторингу выполнения рядом стран-членов организации своих обязательств, в которой содержится, в том числе, ряд претензий и призывов к России, в их числе - отменить "незаконную аннексию Крыма".

"Эти абсолютные глупости, уже даже не возмущают, а вызывает горькую усмешку. Абсолютно правовой нигилизм и понятийная глупость данного заявления может встретить только одну реакцию - негативную", - сказала РИА Новости Гридчина.

По ее мнению, необходимо найти механизм участия делегации из Крыма в сессиях ПАСЕ.

"Это позволит оперативно реагировать на все заявления о Крыме и вместе с официальной делегации в одном тандеме отражать все атаки", - подчеркнула Гридчина.

Крым стал российским регионом после проведенного там в марте 2014 года референдума, на котором подавляющее большинство избирателей Республики Крым и Севастополя высказались за вхождение в состав России. Крымские власти провели референдум после госпереворота на Украине в феврале 2014 года. Украина по-прежнему считает Крым своей, но временно оккупированной территорией. Руководство России неоднократно заявляло, что жители Крыма демократическим путем, в полном соответствии с международным правом и Уставом ООН проголосовали за воссоединение с Россией. По словам президента РФ Владимира Путина, вопрос Крыма "закрыт окончательно".

Глава ОП Крыма оценил резолюцию ПАСЕ с претензиями в адрес России

Глава общественной палаты Крыма Григорий Иоффе заявил, что резолюция ПАСЕ с претензиями к России из-за полуострова основана на домыслах и злобных измышлениях, по его мнению, с таким же успехом можно обращаться с призывами к марсианам.

Парламентская ассамблея Совета Европы приняла в четверг резолюцию по мониторингу выполнения рядом стран-членов организации своих обязательств, в которой содержится, в том числе, ряд претензий и призывов к России, в их числе - отменить "незаконную аннексию Крыма".

"Это просто сотрясения воздуха, потому что всем известно, что никакой аннексии не было. С таким же успехом можно принять резолюцию, что в Крыму высадились марсиане и что-то здесь делают. Сначала надо понять, что здесь произошло, а потом принимать резолюции. В ПАСЕ понимают реальное положение дел, но просто занимаются политиканством", - сказал РИА Новости Иоффе.

По его словам, в Крыму никакого исследования и мониторинга настроений крымчан со стороны ПАСЕ не проводилось. "Принимать резолюцию на основании чьих-то домыслов и злобных измышлений могут только безответственные люди. Пусть приезжают в Крым и изучают ситуацию", - подчеркнул Иоффе.

Крым стал российским регионом после проведенного там в марте 2014 года референдума, на котором подавляющее большинство избирателей Республики Крым и Севастополя высказались за вхождение в состав России. Крымские власти провели референдум после госпереворота на Украине в феврале 2014 года. Украина по-прежнему считает Крым своей, но временно оккупированной территорией. Руководство России неоднократно заявляло, что жители Крыма демократическим путем, в полном соответствии с международным правом и Уставом ООН проголосовали за воссоединение с Россией. По словам президента РФ Владимира Путина, вопрос Крыма "закрыт окончательно".

Косачев оценил принятую резолюцию ПАСЕ с претензиями к России

Глава комитета Совфеда по международным делам Константин Косачев в беседе с RT заявил, что принятая ПАСЕ резолюция в полном объеме содержит "инерцию мышления, набранную Парламентской Ассамблеей в последние пять лет". Он напомнил, что за это время приняли ряд жестких антироссийских резолюций.

Однако, по словам сенатора, все они были поверхностными и односторонними, а также преследовали очевидные политические цели.

"В нынешней резолюции все эти клише воспроизведены…", — подчеркнул сенатор.

Кроме того, он считает, что она не будет иметь никакого влияния.

Ранее Парламентская ассамблея Совета Европы приняла резолюцию по мониторингу выполнения рядом стран — членов организации своих обязательств.

России предъявили ряд претензий, в том числе по ситуации на Украине, "невыполнению решений Европейского суда по правам человека", "соблюдению прав", а также по вопросу о Крыме и расследованию крушения Boeing MH17.

Москву призвали к полному выполнению Минских соглашений. В документе указывается причастность России к ополчению на востоке Украины. При этом Москва не раз заявляла, что не является стороной минских договоренностей и конфликта на Украине.

Россия выступила против резолюции ПАСЕ. Несмотря на то, что за нее проголосовали 49 депутатов, а 17 выступили против, документ был принят.

В США назвали транзит газа через Украину "фактором противостояния" РФ

Радио Sputnik. Госдеп США в своем заявлении отметил, что сохранение транзита газа через Украину является важным фактором противостояния России, передает РИА Новости.

В ведомстве подчеркнули, что Вашингтон поддерживает "энергетическую независимость Украины от российского доминирования". В документе напоминается о том, что американский конгресс выступил против строительства "Северного потока-2" и принял санкции в отношении энергетического проекта РФ.

"Этот шаг подчеркивает поддержку Соединенными Штатами сохранения транзита газа через Украину – стратегического сдерживающего (фактора. – прим. ред.) против дальнейшей российской агрессии", – говорится в заявлении.

Под "российской агрессией" США подразумевают воссоединение Крыма с Россией в 2014 году, а также конфликт в Донбассе.

Напомним, что в Киев прибыл госсекретарь Майк Помпео. В пятницу он проведет встречу с президентом Владимиром Зеленским.

Помпео также намерен посетить Белоруссию, Казахстан и Узбекистан.

Ранее радио Sputnik сообщило, что в Минобороны оценили заявление Помпео о действиях России в Сирии

США не стали урезать помощь Украине. Куда пойдут деньги?

Белый дом оставил попытки урезать финансовую помощь Украине по линии госдепартамента, пишут СМИ. В эфире радио Sputnik политолог Андрей Манойло рассказал, кому, по его мнению, будут помогать на самом деле.

Белый дом предлагает оставить финансовую помощь Украине в полном объеме, отказавшись от попыток урезать бюджет в этой части, пишет Washington Post.

В двух прошлых проектах бюджета администрация США предлагала сократить сумму помощи Украине по линии Госдепа до 20 млн долларов, однако каждый раз конгресс восстанавливал ее до предусмотренных изначально 115 млн долларов. Помощь Украине по каналам Пентагона составляет 250 миллионов долларов, но Белый дом никогда не пытался ее пересмотреть.

Бюджетный проект Белого дома на 2021 год будет опубликован 10 февраля. Сотрудник бюджетного управления сообщил изданию, что пункты по финансовой помощи Украине, в том числе в рамках Госдепа, остались на прежнем уровне.

Дело в том, что процедура импичмента Дональду Трампу началась, отчасти, и из-за его желания пересмотреть размер помощи Украине. И сейчас такое предложение вызвало бы дополнительное внимание и критику со стороны конгрессменов-демократов, отмечает издание.

В эфире радио Sputnik доктор политических наук, профессор МГУ Андрей Манойло рассказал, на какие цели, по его мнению, направляется эта помощь.

"Эти деньги идут, в первую очередь, на поддержание функционирования второй системы управления Украиной, которая напрямую подчиняется американцам. Это так называемая антикоррупционная вертикаль управления, у которой есть и собственные силовые органы, и свои суды на Украине. Такую схему американцы выстраивают на всех подконтрольных территориях, минуя национальное правительство. И на ее поддержание и функционирование нужны деньги. Для реализации экономического проекта 120 миллионов мало, а для выплаты премиальных, зарплат тем чиновникам, которые работают в этой вертикали, этого вполне достаточно", - считает Андрей Манойло.

Киевский политолог призвал Россию выдвинуть Украине жесткие требования

России следует сформулировать к Украине жесткие требования, невыполнение которых повлечет "серьезные последствия", заявил киевский политолог Михаил Погребинский в интервью газете "Взгляд.ру".

Так он прокомментировал ситуацию с "вытеснением русского языка" в его стране. По мнению Погребинского, президент Украины Владимир Зеленский причастен к этой проблеме, продолжая начатый еще при Леониде Кучме "курс на вытеснение русского языка".

"Если спросите меня, что с этим делать, я бы сказал, что Россия должна формулировать жесткие требования, невыполнения которых влечет какие-то серьезные последствия для украинской власти, экономики и так далее", — отметил эксперт.

Он также предположил, что для разрешения этого вопроса могут пригодиться и европейские институты, включая суд по правам человека, поскольку с ними Киев "не может не считаться".

Погребинский добавил, что на выборах главы государства он проголосовал за Зеленского, однако, если бы он на тот момент знал, чем обернется правление этого президента, он не стал бы отдавать за него свой голос.

С середины июля на Украине действует закон "Об обеспечении функционирования украинского языка как государственного", который предусматривает использование исключительно украинского языка практически во всех сферах жизни.

В стране регулярно происходят бытовые конфликты из-за языка. Так, писательница Лариса Ницой устроила скандал из-за проводницы, говорившей по-русски, а бывший депутат Ирина Фарион призывала к насилию в отношении русскоязычных украинцев.

«Верен своему долгу…»

генерал-герой — символ инженерных войск России

Владислав Шурыгин

21 января — памятная дата в Вооружённых Силах РФ, День инженерных войск.

Свою историю инженерные войска ведут со времени Указа Петра I от 21 января 1701 года о создании в Москве "Школы пушкарского приказа".

В этой школе готовили офицеров артиллерии и военных инженеров. Для повышения привлекательности этих школ и для усиления значимости инженерных войск Петр I в своей Табели о рангах 1722 года постановил числить офицеров инженерных войск на ранг выше офицеров пехоты и кавалерии. В 1753 году начальником инженерной школы был назначен инженер-генерал Абрам Петрович Ганнибал, знаменитый "Арап Петра Великого", прадед А.С. Пушкина…

Такое внимание не могло не принести свои плоды, и уже к началу XIX века русская военно-инженерная школа традиционно считалась одной из лучших в мире. Благодаря этому был осуществлён грандиозный план создания оборонительных рубежей России на самых угрожающих направлениях. По всей империи закладываются и строятся десятки крепостей и укреплённых лагерей. Создаются целые защитные линии: северная — в Прибалтике, южная — в Молдавии и на Кавказе, среднеазиатская — на южном Урале.

Инженерно-сапёрные части становятся неизменными участниками всех походов русской армии.

Есть люди, которые становятся символами своего дела. Невозможно представить лихих гусаров без личности Дениса Давыдова, лётчиков — без Чкалова, подводников — без Маринеско.

Безусловным символом наших инженерных войск стало имя генерала Дмитрия Карбышева…

Зимой 1946 года в российском посольстве в Лондоне раздался звонок. Дежурный посольства, сняв трубку, услышал английский голос с характерным акцентом канадского француза. Говоривший представился майором Седдоном де Сент-Клером, сообщил, что он — офицер канадской армии, находящийся на излечении в одном из лондонских госпиталей после возвращения из плена, и попросил о встрече с представителем советской миссии по вопросам репатриации. Такая встреча была организована. На ней исхудавший вчерашний заключённый немецкого концентрационного лагеря смерти Маутхаузен сообщил: "Я бы хотел рассказать о судьбе удивительного русского офицера, чьё мужество и стойкость удивляли всех узников, знавших его. О его героической смерти. Речь идёт о генерале Карбышеве…"

Это была первая информация о судьбе пропавшего без вести в июне 1941 года генерал-лейтенанта, доктора военных наук, профессора Военной академии Генерального штаба РККА Дмитрия Михайловича Карбышева…

Родившийся в 1880 году в Омске, дворянин из родовых сибирских казаков, Дмитрий Карбышев с детства проявлял недюжинные способности. Рано потеряв отца, а затем — и старшего брата, увлёкшегося идеями революции и заболевшего на каторге туберкулёзом, он не мог поступить в сибирский кадетский корпус за государственный счёт и был вынужден оплачивать своё обучение сам. Но, несмотря на это, закончил корпус по первому разряду и, как один из лучших учеников, получил право выбрать место дальнейшей учёбы. Без колебаний он выбрал Николаевское инженерное училище. Потом было участие в Русско-японской вой­не, учёба в академии, Первая мировая…

Карбышев строил Брестскую крепость и сражался в армии Брусилова. О его храбрости свидетельствуют пять боевых орденов. В 1917 году, сразу после революции, Карбышев одним из первых добровольно вступил в Красную армию. И возглавил инженерное управление при Главном военно-техническом управлении РККА…

Это в XXI веке, веке ядерного оружия и воздушных армад, инженерные фортификационные сооружения могут казаться чем-то безнадёжно устарелым. Но даже в наше время многомесячные бои за Алеппо и Мосул, штурм Грозного наглядно демонстрируют, насколько сложно вести боевые действия в условиях даже городской застройки. И сегодня инженерное оборудование местности является одним из важнейших элементов обеспечения успешного ведения боевых действий. А для конца XIX — начала ХХ века значение фортификации было вообще ключевым. Все войны того времени строились на штурмах крепостей противника и прорыве линий обороны. Достаточно вспомнить позиционный кризис Первой мировой войны, в ходе которого проявилось полное превосходство хорошо организованной, инженерно оборудованной обороны над имеющимися тогда средствами наступления. "Кровавое болото" на Сомме и "верденская мясорубка" стали символами этого военного тупика.

Не случайно после окончания Первой мировой большинство европейских стран включились в новую гонку вооружений — строительство многокилометровых линий обороны, состоящих из железобетонных подземных крепостей и фортов, которые, по замыслу их создателей, должны были стать неприступными твердынями на пути противника. Линия Мажино во Франции, протяжённостью более четырёхсот километров: пять с половиной тысяч долговременных оборонительных укреплений, бункеров, артиллерийских и пехотных блоков, казематов, блиндажей и наблюдательных пунктов. Линия Маннергейма в Финляндии: сто тридцать километров подземных "дотов", фортов, бункеров, гранитных надолбов и колючей проволоки. Эта линия была основой финской обороны, делавшей ставку на неприступность своих укреплений и уверенной в том, что советским войскам не удастся её преодолеть. Удалось! Всего за два месяца боёв линия была проломлена, и уже ничто не могло сдержать РККА в походе на Хельсинки. Финляндия запросила мира. Огромная заслуга в этой победе принадлежит советским военным сапёрам и лично генералу Карбышеву, обследовавшему в ходе боёв систему обороны финнов, и разработавшему рекомендации по её прорыву…

В СССР в 1930-е годы была создана своя система обороны на самом опасном направлении, западном, — так называемая "линия Сталина": тридцать восемь укрепрайонов, три тысячи "дотов" и блиндажей. Именно Карбышев был одним из главных разработчиков этой системы обороны. Обследовавшие её в 1941-42 годах гитлеровцы оценили её исключительно высоко, называя одним из шедевров военной фортификации. Увы, но к 1941 году, после присоединения к СССР Прибалтики, западной Белоруссии и западной Украины, эта линия была разоружена и законсервирована, а на новых рубежах стала строиться новая система обороны, получившая в народе название "линия Молотова". Её также разрабатывал и курировал строительство генерал Карбышев. Но достроить её до начала войны так и не успели. И именно там шестидесятилетнего Карбышева застала война. Группировка войск, в которой он находился, была окружена и разгромлена. Её остатки отдельными группами и отрядами пытались пробиваться на восток, чтобы соединиться с другими советскими частями. В одном из таких отрядов находился Карбышев. 8 августа 1941 года при прорыве через немецкий заслон он был контужен, потерял сознание и попал в плен.

Так начался его крестный путь к ледяному двору Маутхаузена…

Немцы очень скоро разобрались в том, кто попал к ним в руки. И первое время, пока их наступление развивалось успешно, они видели в Карбышеве лишь удобную фигуру для привлечения на свою сторону в пропагандистских целях. Пленного поместили в лагерь для военнопленных Хаммельбург, где ему обеспечили хорошее питание, отдельную камеру и всячески выделяли, относясь к нему подчёркнуто уважительно. Этот "комфорт" должен был расположить Карбышева и убедить его пойти на сотрудничество с гитлеровцами. Бывший кадровый русский офицер, блестящий учёный, инженер, — он должен был, по замыслу нацистов, стать ключевой фигурой прогитлеровского коллаборационизма. В дальнейшем эту роль сыграл предатель Власов. Но Карбышев отверг все предложения немцев.

Пряник сменили на кнут. Генерала перевели в берлинскую тюрьму для особо важных преступников, начали морить голодом, бессонницей и непрерывными допросами. После месяца такого давления генерала привели в кабинет, где его ждала неожиданная встреча. За столом рядом со следователем сидел профессор Раубенгеймер, один из самых крупных специалистов в сфере фортификации, с которым Карбышев был знаком ещё до войны. Появление профессора имело свою причину. Обследование линии Сталина и недостроенной системы обороны "линии Молотова" впечатлило гитлеровцев. При этом "блицкриг" закончился, началась затяжная война на истощение. И в этой войне значение фортификации для немцев становилось ключевым. Для отступающего под ударами Красной Армии вермахта этот опыт был особенно востребован. И за Карбышева взялись всерьёз. Генералу пообещали освобождение из лагеря, звание в германской армии и щедрое содержание. В обмен на это он должен был организовать научную лабораторию для разработки и испытаний новых видов фортификационных сооружений. Но все эти предложения Карбышев отверг. Его ответ остался в материалах допросов: "Я солдат и остаюсь верен своему долгу".

После чего взбешённые гитлеровцы отправили Карбышева в концлагерь Флорссенберг. Там вокруг генерала, удивлявшего всех свой стойкостью и мужеством, быстро образовалась группа сопротивления и немцы, почувствовав исходящую от Карбышева опасность, перевели его в другой лагерь.

Война тем временем всё ближе подкатывалась к границам Рейха. Исход её уже был ясен. И в феврале 1945 года Карбышева отправляют по этапу в лагерь Маутхаузен, где в "блоке смерти" содержали самых стойких и отчаянных советских офицеров, оказавшихся в плену.

О том, что было потом, советскому дипломату и рассказал канадский майор Седдон де Сент-Клер, оказавшийся с Карбышевым в одной группе: "Как только мы вступили на территорию лагеря, немцы загнали нас в душевую, велели раздеться и пустили на нас сверху струи ледяной воды. Это продолжалось долго. Все посинели. Многие падали на пол и тут же умирали: сердце не выдерживало. Потом нам велели надеть только нижнее бельё и деревянные колодки на ноги и выгнали во двор. Генерал Карбышев стоял в группе русских товарищей недалеко от меня. Мы понимали, что доживаем последние часы. Через пару минут гестаповцы, стоявшие за нашими спинами с пожарными брандспойтами в руках, стали поливать нас потоками холодной воды. Тех, кто пытался уклониться, били дубинками по голове. Сотни людей падали замёрзшие или с размозжёнными черепами. Я видел, как упал и генерал Карбышев…"

Ему было 64 года.

16 августа 1946 года генерал-лейтенанту инженерных войск Дмитрию Михайловичу Карбышеву было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно…

Россия. Германия > Армия, полиция. Образование, наука > zavtra.ru, 31 января 2020 > № 3276056

НАЧАТЬ С СЕБЯ И СОБОЙ ЗАКОНЧИТЬ

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

РОССИЙСКАЯ ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА В XXI ВЕКЕ

Если бы мне пришлось подводить итог XX века,
я бы сказал, что он породил величайшие мечты,
когда-либо посещавшие человечество,
и разрушил все иллюзии и идеалы.

Иегуди Менухин, музыкант

Среди многочисленных авторов, высказавшихся в связи с годовщиной бархатных революций 1989 г. в Европе, оригинальный подход к трактовке тридцатилетия предложили Иван Крастев и Стивен Холмс. Их свежая книга “The Light That Failed” (русское издание готовится к печати в издательстве «Альпина») – жесткий, местами беспощадный анализ того, почему эйфория конца прошлого века закончилась разочарованием, а триумф либерально-демократической идеи обернулся острым кризисом. Книга достойна внимательного разбора, и мы вернемся к ней на страницах журнала. Для этого выпуска интересна часть повествования, которая касается России. Соглашаться с ней или нет – дело вкуса и убеждений, но аргументы содержат отправную точку для размышлений о российской внешней политике.

Мимикрия с последствиями

Основная мысль Крастева и Холмса следующая: эпоха великих перемен, которая, как считалось, наступила после краха коммунизма и «конца истории», стала временем не трансформации, а имитации. Предполагалось, что мир за пределами классического Запада будет перенимать принципы успешно действующей там либеральной демократии, так что «правильная» модель скоро завоюет планету. На деле, однако, происходила мимикрия, которая не столько преображала переходные общества, сколько заставляла притворяться послушными учениками. Ну а притворство рано или поздно приводит к обратной реакции, что и наблюдается в Восточной Европе, причем в наибольшей степени у таких флагманов реформ, как Польша или Венгрия.

Россия, по версии авторов, случай более сложный. На раннем этапе после распада СССР руководство страны и новые элиты стремились влиться в восточноевропейский тренд. Но быстро выяснилось, что в эту матрицу Россия не вписывается. Краткий период имитации по-восточноевропейски закончился острым разочарованием, породившим другое качество подражания: Россия «перешла от имитации внутреннего западного общественно-политического устройства к пародии на американский внешнеполитический авантюризм». «Кремль переквалифицировал имитацию Запада в объявление войны Западу», – полагают Крастев и Холмс.

«Отзеркаливание предусматривает ироничную и агрессивную имитацию целей и поведения соперника, – продолжают гнуть свою линию авторы. – Задача его в том, чтобы сорвать либеральную маску с Запада и показать, что Соединенные Штаты тоже, вопреки тщательно выработанному имиджу, играют на международной арене по “закону джунглей” […] После 2012 г. российские лидеры пришли к выводу, что главной слабостью политики их страны после окончания холодной войны было то, что они имитировали не реальный Запад. При ближайшем рассмотрении их попытки имитации западных демократий носили поверхностный и косметический характер. Так что теперь они стали одержимы идеей имитации реального западного лицемерия. Если раньше Россия больше всего беспокоилась относительно собственной уязвимости, то сейчас она обнаружила уязвимость Запада и мобилизовала все свои ресурсы, чтобы обнажить ее перед всем миром».

В этой статье мы не станем вступать в полемику с авторами, которые, кажется, уверены, что российское политическое поведение а) подчиняется надежному управлению, б) целенаправленно, продуманно и даже интеллектуально изящно, в) полностью зациклено на психологически запутанных отношениях с Западом. Живущие в России и хотя бы немного представляющие, как на практике функционируют здесь государство и общество, сочтут первые два пункта незаслуженным комплиментом. А вот третье предположение достойно рассмотрения.

Крастев и Холмс преувеличивают одержимость Кремля и его злонамеренность, списывая, как сейчас принято в США и ЕС, на Россию гораздо больше западных неприятностей, чем она в состоянии доставить («…одержимость лицемерием Запада подтолкнула российскую сторону к нагнетанию стратегически бессмысленной злобы»). Но одно справедливо – с момента распада СССР ее внешнеполитическое поведение в огромной степени определялось тем, что делали на международной арене другие ведущие игроки. А если упростить – другой ведущий игрок, ведь после окончания холодной войны коллективный Запад на годы обрел небывалую свободу действий и возможность реализовывать в мире свои сокровенные мечты, не обращая особого внимания на остальных. Пресловутый «момент однополярности», объявленный в 1990 г. Чарльзом Краутхаммером, был не просто метафорой, а точным описанием ситуации последовавших двух с лишним десятилетий.

Крастев и Холмс верно отмечают важнейшее обстоятельство, на которое обычно не обращают внимания западные комментаторы: «Падение Берлинской стены показало, что обрушение экономических систем и ожиданий убивает людей так же неумолимо, как и “горячая” война. Социально-экономические показатели России последнего десятилетия ХХ века напоминают показатели страны, только что проигравшей войну». Это к вопросу о том, почему было странно ожидать от русских их собственной арии в хоре ликования по поводу крушения тоталитаризма.

И еще одно значимое замечание авторов: «При определенных обстоятельствах россияне смогли бы увидеть в разгроме коммунизма свою победу, даже при том, что они – в отличие от поляков и других восточноевропейцев – не добивались освобождения от иностранного господства. Но такое восприятие было бы возможно в случае либо чудесного повышения уровня их жизни, либо сохранения их огромной империи. Исторический аналог второго – события 1920-х гг., когда большевики сумели удержать под своим контролем бóльшую часть (не всю территорию) империи Романовых – пусть они при этом говорили о коммунизме и строили свое партийное государство. Но в 1990-е гг. волшебной смены политической системы при сохранении значительной части территории государства не повторилось. Чудесное повышение уровня жизни тоже задерживалось – по крайней мере, для большинства россиян. Ужасающие утраты территории и потери населения не прибавили популярности новому режиму. Русские были шокированы тем, что их некогда могущественная держава превратилась в географически и демографически ослабленного международного попрошайку, выживание которого зависело от доброй воли Запада. В результате русские отказались признать историю 1989–1991 гг., служившую в их глазах своекорыстному самовозвеличиванию Запада, совместной победой, в которой не было проигравших… По их мнению, Запад просил их праздновать чудесное “освобождение” России от цепей советской власти как раз тогда, когда вокруг них рушилась их страна. Эта либеральная пантомима продолжалась в течение нескольких лет на полном серьезе».

Искания после краха

Рассуждения о российской внешней политике невозможны без учета ее тяжелой родовой травмы: появления на свет из краха государственности и обрушения сверхдержавного статуса. Обрушения стремительного, возможно, беспрецедентного по скорости в мировой истории. Конечно, острые затруднения начались еще у Советского Союза. Перестройка и «новое мышление» Михаила Горбачёва были вызваны не лучезарным озарением кремлевского руководства, а необходимостью сокращать бремя противостояния. Однако, несмотря на нараставшие проблемы, СССР почти до самого своего исчезновения сохранял атрибуты одной из двух супердержав и соответствующие возможности на мировой арене. Потом в одночасье Россия оказалась в положении, с одной стороны, государства, которому пришлось подтверждать свой международный мандат (признание Российской Федерации в качестве постоянного члена Совбеза ООН не было автоматическим), с другой – просителя материального вспомоществования вплоть до гуманитарной помощи. Просителя тем более униженного, что обращаться пришлось к тем, кто еще совсем недавно считался равноценным стратегическим соперником.

Дипломатия 1990-х еще ждет своего глубокого и беспристрастного летописца. Она была органичной частью того, что происходило в стране. Смесь высокого профессионализма одних и некомпетентности других, искренних заблуждений и непробиваемого догматизма, наивных иллюзий и трезвого реализма. Все это в условиях резко сниженной управляемости, внутренней борьбы за власть, перманентных социально-экономических и политических катаклизмов и фатального дефицита ресурсов. Пока западный мир праздновал нежданную победу и провозглашал новый мировой порядок на либеральных принципах, Россия тушила пожары – внутри собственной новой территории и по ее контуру, на бывших окраинах прежней общей страны, от которых в силу теснейшей связи невозможно было просто отмахнуться или отгородиться.

Возведенный ныне в высшую доблесть прагматизм – во многом наследие того периода. В условиях постоянного форс-мажора было не до рефлексий и философствований, но дело не только в этом. Эпохи идеологизированной политики – коммунистической и перестроечной – оставили после себя столь живописные руины, что от одной мысли о миссиях и идеях разве что не тошнило.

Еще более примечательным элементом конца ХХ века стала попытка России (пожалуй, впервые в истории) вписаться в идейно-политический проект, созданный не ей, без ее участия и без учета ее особенностей. Новый порядок, порожденный успехом Запада в холодной войне, подразумевал одностороннюю адаптацию к его принципам всех, кто им не полностью соответствовал. У Запада, кстати, представление о том, как Россия может встроиться в этот самый порядок, было еще более туманным, чем у самой России. Это объяснимо. Запад в 1990-е и даже еще в 2000-е гг. просто не считал вопрос об интеграции низвергнутой с пьедестала России в руководимый им мировой коллектив столь существенным, чтобы тратить на него излишние усилия и придумывать для бывшей сверхдержавы какую-то особую схему. Само как-нибудь утрясется. Россия же, пережившая крах и утратившая на время собственную систему координат, видела в выстраивании отношений с Западом едва ли не единственную возможность обрести новую долгосрочную основу. Отсюда и неоднократные попытки Москвы в 1990-е и особенно в первой половине 2000-х гг. предложить США и Европе схемы сближения и взаимодействия, которые позволили бы России стать частью «расширенного Запада», сохранив при этом, если использовать модный ныне в Европе термин, «стратегическую автономию». Это, однако, не вызывало почти никакого интереса со стороны партнеров. Их понимание мироустройства не предусматривало «особого статуса» – либо полноценное подчинение установленному комплекту правил и представлений, либо отчуждение.

В конце ХХ – начале XXI века Запад был неизбежной точкой отсчета для российской политики, потому что именно отношения с Западом и эволюция западной политики стали причиной слома, случившегося на рубеже 1980-х и 1990-х годов. Мир для России словно скукожился. Роль СССР как глобальной силы была неотделима от соперничества с США и их союзниками. Поэтому Российская Федерация, хотя формально и стала правопреемником Советского Союза, от глобальных запросов отказалась не только из-за неспособности их тогда реализовать, но и по концептуальным причинам. Де-факто Москва приняла «глобальное лидерство» Вашингтона, а свою задачу видела в том, чтобы найти подходящее место для себя в его рамках.

Дальнейшие изменения в политике России проходили под воздействием двух процессов. Один – все более четкое осознание того, что «подходящего» в российском понимании места в той системе для нее не предусмотрено. Другой – начавшаяся эрозия самого «глобального лидерства». Первый стимулировал размышления России о том, к чему, собственно, ей нужно стремиться. Второй создавал для этих размышлений контекст, который сначала скорее сбивал с толку, а потом стал восприниматься как поле расширяющихся возможностей. Впрочем, само по себе появление возможностей не давало ответа на вопрос о целях.

Глобальное и региональное

Одной из самых нашумевших оценок российского места в мире стало высказывание Барака Обамы в марте 2014 г. о том, что Россия – не более чем региональная держава, так к ней и следует относиться. Спектр реакций был широк. От острой обиды ряда комментаторов в России (какое хамское пренебрежение!) до сарказма оппонентов Обамы на Западе (какая глупость!). Между тем американский президент, того не желая, поднял самый главный вопрос, на который должна ответить российская политика. Каков масштаб ее интересов, соразмерный нуждам и имеющимся в распоряжении ресурсам?

Принято говорить о нескольких переломных моментах в российском восприятии внешней политики в целом и отношений с Западом в частности. Конечно, и 1999 г. (кампания НАТО против Югославии), и 2003–2004 гг. (цветные революции в Грузии и на Украине), и 2007–2008 гг. («последнее мюнхенское предупреждение» и война в Южной Осетии) очень важны, как и окончательный слом прежней парадигмы в 2014 году. Но судьбоносным стал год 2011-й – неожиданное решение воздержаться в СБ ООН по вопросу о применении силы против Триполи. Из чего тогда исходило российское руководство – вопрос отдельный, зато получился чистый эксперимент: после периода нараставших трений с Западом Москва вновь пошла на предложенную Соединенными Штатами и Европой форму поведения. Иными словами – согласилась на то, что «глобальный лидер» знает, как надо, и это знание не противоречит интересам России.

Результат известен. Степень его разрушительности для всех и всего – самой Ливии, стабильности в Северной Африке, Ближнего Востока в целом, европейских государств, Соединенных Штатов и российских интересов – трудно переоценить. Нынешний, спустя почти девять лет, непролазный хаос в бывшей Джамахирии и вокруг нее – каждодневное подтверждение пагубности тогдашнего подхода. Ливия стала цезурой, по другую сторону которой остались последние иллюзии даже не правоты или моральности, а элементарной рациональности западной политики по обустройству мира. Что сделало еще более насущным вопрос о том, какую роль/миссию должна выполнять (и должна ли вообще) Россия в новую эпоху.

Гипотеза Крастева и Холмса, с которой мы начали: именно тогда Россия, придя в ярость от поведения Запада, решила превратиться в вездесущую старуху Шапокляк – «хорошими делами прославиться нельзя», значит, займемся плохими. Действительно, возмущение действиями Запада было крайне сильно, тем более что в собственных фиаско он ничтоже сумняшеся упрекал Москву. (С тех пор тенденция видеть в России «универсального крайнего» резко усугубилась.) Но если пытаться суммировать, к каким выводам подтолкнул российское руководство опыт 2011 г., то получится примерно следующее.

Политика Запада сугубо деструктивна, и насущная задача – ограничивать ущерб от нее как для России, так и для мира. Российские интересы не принимаются во внимание даже не из зловредности, а из неспособности признать их наличие – подспудно к России относятся как к «парии», с которой приходится иметь дело лишь потому, что ее никак не обойдешь. Договоренности с Западом могут быть только очень конкретными, основанными на четко сформулированных запросах. Причем подкреплять эти договорённости следует убедительной силой – военной или ее заменяющей (привет любителям гибридного/асимметричного единоборства).

После бурного десятилетия 2001–2011 гг. (9/11, неудачи США на Ближнем Востоке, колебания в НАТО, мировой финансовый кризис, нарастание проблем в Евросоюзе, рост антилиберальных настроений по всей планете) ослабление позиций Запада стало очевидным. И оно превратило «многополярный мир» из образа в политическую реальность. Для России пришествие многополярного мира, столь желанного с середины 1990-х гг., оказалось скорее вызовом, чем отрадной новостью и руководством к действию.

Если отвлечься от официально провозглашавшихся концептов, то России со времени упразднения СССР были понятны две модели международно-политического бытия. Первая – какая-то форма интеграции в «Большой Запад». Вторая – противостояние Западу, попытка составить ему противовес. Обе они в чистом виде не работали, но маятник перемещался в этой амплитуде. Однако полицентричная система не предполагает ни того, ни другого. «Полюса» (а Москва, естественно, не видела себя ничем другим) друг в друга не интегрируются, в лучшем случае кооперируются на время для достижения конкретной цели. Но и постоянных противостояний быть не должно, их геометрия меняется в зависимости от текущего положения дел. Влияние и вес каждого «полюса» определяются его масштабом, способностью консолидировать пространство, достаточное для самостоятельного развития и сбалансированного взаимодействия с сопоставимыми визави.

Возвращаемся к формуле Обамы. В полицентричном мире глобальная держава сталкивается с растущими трудностями, поскольку управлять глобальными процессами не в состоянии никто. Страна-гегемон даже не перенапрягается (термин «имперское перенапряжение» был популярен в 2003–2004 гг. применительно к американским конфузам в Ираке), она разбрасывается и суетится, не зная, как и за что хвататься. Региональность же в такой среде – не второсортность, а необходимое условие успешного существования на международной арене. С начала 1990-х до начала 2010-х гг. Россия, по сути, колебалась между глобальным (стремление в той или иной степени вернуть себе место Советского Союза) и субглобальным (позиция второго уровня в американоцентричной системе). И то, и другое – наследие ХХ века. Подлинно региональной по своему мышлению Москва никогда не была, переживая мучительные рефлексии по поводу конца СССР. Но меняющаяся мировая обстановка превратила в анахронизм оба варианта, заставив задуматься о более прикладных вещах.

Неслучайно (хотя, скорее всего, неосознанно) непосредственным следствием перелома 2011 г. стало объявление о запуске евразийской интеграции. Тогда же Хиллари Клинтон на излете своей карьеры в администрации сказала, что задачей США должно быть недопущение «воссоздания СССР», чем, как она полагала, пытается заняться Россия. Уходящая госсекретарь точно оценила значимость российского шага, а заодно указала на наиболее острую для России дилемму. Но каково реальное содержание евразийского процесса: постсоветский реваншизм или создание качественно нового сообщества государств в Евразии?

Закономерно, что фронтальное столкновение России и Запада случилось на Украине. Кризис 2014–2015 гг. стал одновременно завершением предшествующего этапа международных отношений и предвестием нового. Завершением, потому что украинская коллизия положила конец логике автоматического распространения сферы западного влияния, начавшегося после распада коммунистического блока и Советского Союза. Предвестием, потому что острая схватка завязалась из-за территории, которую Россия считала ключевой с точки зрения формирования собственного «полюса», то есть для своих позиций в наступающей мировой архитектуре.

Украинский кризис обернулся огромной человеческой трагедией, принес множество бед людям и государствам, но, если взглянуть отстраненно, закончился вничью. Запад и Россия натолкнулись на пределы своих возможностей. Запад ощутил риски (военное обострение с Россией), которые превысили целесообразность дальнейшего продвижения. Россия же не смогла воплотить в жизнь концепцию «русского мира», отечественную версию идейно-политического расширения на исторически связанные территории. Степень поддержки жителей этих территорий оказалась несопоставимо ниже предполагавшейся, а масштаб ожидаемых издержек – явно выше. Результат – статус-кво, не устраивающий ни ту, ни другую сторону, если исходить из первоначальных намерений, но приемлемый с точки зрения текущего сосуществования. В условиях полицентричного мира рано или поздно все равно потребуется какое-то разрешение украинского сюжета, он не может оставаться в подвешенном состоянии. Либо Украина все-таки отойдет (целиком или частями) к сопредельным «полюсам», либо кристаллизуется некий автономный статус государств «на стыке» – для Украины и для других аналогичных случаев в мире. И это, кстати, послужит важным вкладом в устойчивость грядущей мировой конструкции.

Украина стала уроком для обоих соперников, но в первую очередь для России – прямолинейная экспансия по модели прошлого столетия в новые времена контрпродуктивна. Формы консолидации должны быть совсем другими.

Несоветская традиция

Итак, первая половина 2010-х гг. подвела черту, условно говоря, под «парадигмой-1989». В ее основе лежала идея благотворности универсализма, в то время как все более явная тенденция XXI столетия – фрагментация.

Сирийскую операцию 2015 г. чаще всего называют возвращением России в «большую игру» и заявлением ее претензий на глобальный статус. Москва, действительно, сделала то, что до того момента на протяжении 25 лет (начиная с «Бури в пустыне») могли себе позволить только Соединенные Штаты, – выступила в роли «мирового полицейского». В отличие от событий в Молдавии (1992), Таджикистане (1995), Грузии (2008) или на Украине (2014) сирийский военно-политический поход распространялся за пределы сферы непосредственных интересов, он был направлен на регион, центральный для мировой политики. Успех же, явно превзошедший самые смелые фантазии инициаторов, подкрепил ожидания, что теперь-то Москва вмешается в борьбу за мировое господство. Сторонники такой трактовки видят все новые подтверждения в активности России в Латинской Америке, Африке, газопроводной игре в Европе, укреплении стратегического взаимодействия с КНР. Уверенность Запада в том, что у России имеется продуманная стратегия расшатывания демократии в развитом мире (в этом не сомневаются и Крастев с Холмсом), – также часть описанной интерпретации. При этом и те, кто ее разделяет, и оппоненты констатируют (одни с сожалением, другие со злорадством), что ресурсов для настоящей схватки у России нет.

Впрочем, избавившись от ласкающей самолюбие, но принимающей уже чисто литературные формы демонизации (она же во внутрироссийском контексте – возвеличивание) российской политики, можно разглядеть и более скромные и рациональные компоненты внешнеполитического поведения.

Осенью 2015 г. автор этих строк услышал от одного очень высокопоставленного и влиятельного европейского политика следующие слова, произнесенные в сугубо приватном кругу и потому с неподдельной досадой: «Не успели мы разобраться с Россией на Востоке (имелся в виду украинский кризис. – Авт.), как она уже подобралась к нам с Юга (сирийская интервенция. – Авт.). Куда деваться?!». Собеседник точно подметил как минимум один из мотивов сирийской операции. К моменту ее начала западные страны вполне скоординированно стремились свести политическую повестку с Россией к теме украинского урегулирования – пока там не разрешится, ничего другого всерьез обсуждать не будем. Одна из форм давления, вполне действенная. Сирия сломала эту линию, заставив резко дополнить список вопросов, и дальше он только расширялся. Украина не то чтобы теряла значимость, но становилась частью более масштабной палитры, что давало Москве дополнительное пространство для маневра. Иными словами, использование глобальных возможностей, которые у России отчасти являются следствием ее географического положения, отчасти унаследованы от СССР, а отчасти приобретены уже в последнее время (благодаря демократизации мировой среды, а также ошибкам других игроков), позволило более уверенно чувствовать себя в региональной политике.

В этом ответ на вопрос – глобальной или региональной державой является Россия. В силу ее специфики Россию никак не зачислить ни в ту, ни в другую категорию. Можно сказать, что это региональная держава с рядом возможностей на глобальной арене, однако «регион» (Евразия), в котором Россия занимает ведущие позиции и расположена географически, таков, что практически все, там происходящее, автоматически превращается в важнейший глобальный фактор. Поэтому, исходя из формирующегося полицентризма Россия должна уделять основное внимание именно региональному измерению своей политики. Но это также неизбежно делает ее глобальным игроком, а действия на глобальной арене способствуют достижению целей на региональном уровне.

Такая диалектика принципиально не отличается от исторической российской внешнеполитической традиции за исключением сверхдержавного советского периода. Все российские «большие идеи», начиная с «третьего Рима» и далее, были не о мировом доминировании, а об обустройстве себя и окружающего пространства. «Мировая революция», а потом – распространение социализма стали отступлением от привычных подходов. Ну и известно, как закончились. Советский период, к которому сейчас вольно или невольно часто апеллируют, был исключением в истории отечественной внешней политики, как исключением была и беспрецедентная упорядоченность международных отношений во время холодной войны. Десятилетия после 1989–1991 гг. стали временем трудного расставания с той исключительностью (России – со своей, мировой системы – со своей), долгого прощания с ХХ веком.

Российская внешняя политика до недавнего времени в основном определялась последствиями событий конца ХХ столетия. Выживание, преодоление, восстановление, самоутверждение. На этом пути хватало ментальных утрат, одна из которых (тут Крастев и Холмс правы) – полная потеря веры в Запад – как пример, которому стоит следовать, будь то морально-гуманитарный или политический аспект. Степень разочарования в Западе сейчас столь велика, что временами переходит разумные границы. В любых действиях или процессах на международной арене российский взгляд склонен видеть исключительно цинизм и злую волю, а упоминание каких-либо идеалов вызывает мрачный сарказм. Впрочем, если смотреть на происходящее в историческом контексте, все закономерно. В конце 1980-х гг. на волне горбачёвского «нового мышления» маятник качнулся так далеко в сторону иллюзорного идеализма, что его противоход достигает столь же крайней точки с другой стороны.

И дольше века

Россия-2020 – страна совсем не идеологизированная. Попытки сформулировать ценностную базу раз за разом заканчивались либо набором лозунгов и цитат случайно выбранных классиков, быстро терявших актуальность, либо сугубо прикладными рецептами, которые укладываются в пресловутый прагматизм, эффективное решение возникающих проблем. Это относится ко всем разделам государственной политики, внешняя – не исключение. Дискуссия о том, что России нужна миссия, большая идея, задача международного масштаба, снова началась. И эта дискуссия является отражением того, что определенная модель исчерпана, требуется новое наполнение. Правда, это идет вразрез с другим мнением – в условиях мировой неразберихи и осыпания всех норм и правил только максимальная гибкость, незашоренность, свобода рук и действий приносят результат. Возможно ли это сочетать?

Сергей Караганов не раз писал о том, что у России есть как минимум один постулат, способный получить широкую международную поддержку – отстаивание права наций на свободу выбора моделей развития и их разнообразие, отвержение диктата «правильных» рецептов. Россия путем проб и ошибок трех десятилетий на собственном опыте испытала пагубность и некритичного подражания, и зацикленности на противостоянии сторонним идеям. Так что имеет основания предостерегать других. Подобное кредо хорошо вписывается в мировые процессы – полицентризм предусматривает и неоднородность форм политического и государственного устройства. «Апология многообразия» – не идеология, она не станет учением, свет которого Москва понесет остальному миру, в ней по определению не может быть предлагаемого ценностного набора (суть – как раз в отказе от таких предложений другим). Но она создаст благоприятную упаковку для ситуативной и гибко адаптирующейся к переменам внешней политики, необходимой на следующем этапе международных отношений.

Это, однако, требует изменения нарратива российской внешней политики и разговора о ней внутри страны. Пока он инерционен – не покидает колеи, заданной травмами конца ХХ века.

Язык российской дипломатии, например, по-своему действенен – он решает задачи, которые ставятся здесь и сейчас, максимально хлестко реагирует на вызовы информационной среды. Процентов на восемьдесят вся международная политика сегодня виртуальна, но это не дымовая завеса, за которой скрывается некая тайная суть, а в значительной степени реальное содержание происходящего. Крастев и Холмс, кстати, приводят очень удачный образ современности: «Жизнь после конца истории перестала быть “унылым временем” буржуазной хандры и стала напоминать культовую сцену перестрелки в полной кривых зеркал комнате смеха из классического фильма-нуар Орсона Уэллса 1947 г. “Леди из Шанхая” – аллегории мира общей паранойи и нарастающей агрессии».

Впрочем, если в дипломатическом общении кривые зеркала – реальность, к которой приходится приспосабливаться участникам, то внутренний дискурс о внешней политике – намеренное создание собственных кривых зеркал. Выхолащивание содержания в пользу все более зрелищного шоу удобно для решения сиюминутных задач, однако в долгосрочной перспективе плодит в общественном мнении крайне примитивные представления. Они губительны, потому что полицентричный мир оставляет все меньшее пространство для линейных черно-белых толкований, требует понимания нюансов. Для объяснения публике решений, порой неожиданных и нестандартных (а их уже приходится принимать), нарратив должен быть отстраненным и рациональным. И нельзя трактовать происходящее в категориях победы/поражения в каждом конкретном случае, потому что в новой международной среде эти понятия в чистом виде применимы все реже.

Обратим внимание на очень важную мысль, которую высказывает, заглядывая в будущее, историк Доминик Ливен: «Вероятно, ключевым вопросом будет выживание. От правителей потребуется большая осторожность и богатое воображение. Если из событий, предшествовавших 1914 г., и можно извлечь какой-то урок, то он будет о том, что политическому лидеру необходимо тщательно управлять общественным мнением – вне зависимости от типа государственного устройства страны, которую он возглавляет» (см. интервью в этом номере).

Свобода от эмоций и контроль над пафосом дают больше возможностей для эффективного управления общественным мнением, чем перманентная экзальтация. Последнее же неразрывно связано с фиксацией на реванше, одержимостью отношениями с более сильным соперником, которого надо догнать. Именно это составляло, как описано выше, содержание политики в эпоху после холодной войны. Но она завершилась.

Раздел о России Иван Крастев и Стивен Холмс заканчивают следующим утверждением: «Справедливо будет сказать, что Кремль по-прежнему убежден: выживание режима зависит от подрыва глобальной гегемонии либерального Запада». Даже если считать, что так оно и есть, глобальная гегемония либерального Запада уже подорвана – причем самим Западом, оказавшимся на поверку не настолько уж и либеральным. Так что данная мотивация российской политики теряет смысл в любом случае.

Идея глобальной миссии едва ли реализуема. И причина не только в том, что ее нелегко сформулировать в мире, переживающем кризис всех идеологий. Прежде всего, сомнительно, что нечто глобальное, общемировое жизнеспособно в международной системе, находящейся в фазе политико-экономической фрагментации и дробления по линиям культур и идентичностей.

Эрик Хобсбаум в книге «Эпоха крайностей» называл ХХ век коротким – он, мол, начался, когда прогремели залпы Первой мировой войны, а завершился крушением СССР в 1991 году. Сейчас эту метафору можно скорректировать – ХХ век был не короче других, а продолжался ровно столько, сколько и должно длиться столетие. Просто он оказался сдвинут. Начавшись в 1914 г., он закончился в 2014 г., когда шлейф политики прошлого века превратился в первое проявление новой эпохи. ХХ столетие с его агрессивным идеологически мотивированным экспансионизмом ушло. В мире, который все чаще называют анархическим, устойчивость к внешним потрясениям, а не способность распространяться вширь становится главным качеством, необходимым для конкуренции.

Часто звучащая ныне идея о России как «экспортере безопасности» сводится в конечном итоге к задаче, направленной не вовне, а внутрь – чтобы безопасность экспортировать, ее необходимо в достатке иметь у себя. И речь, естественно, не только о военных и полицейских функциях, но и о вопросах продовольствия, чистой среды, транспортных коридоров, сбалансированных межнациональных и межкультурных отношений, пригодных для освоения территорий и прочем. Что и требовалось доказать – успешность внешней политики на новом этапе напрямую зависит от внутренней устойчивости государства.

Иван Сафранчук, автор заметки «Мессианизм» из нашего «Глоссария», замечает, что за несколько веков у России сформировалось очень специфическое самосознание, отличное, например, от американского или британского. Россия не хочет переделать мир в соответствии с определенной программой, но верит в то, что само её существование делает его лучше. Соответственно, сохранение себя в дееспособной форме является миссией и ответственностью перед миром. Идея весьма современная.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305442 Федор Лукьянов

«ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ И ЛОГИКА СЕЙЧАС В БОЛЬШОЙ ЦЕНЕ»

ДМИТРИЙ ПОЛЯНСКИЙ

Первый заместитель Постоянного представителя России при ООН.

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

О том, каково сейчас быть российским дипломатом и находиться в самом центре международной политики, как изменилась эта самая политика в XXI веке, Федор Лукьянов беседует с первым заместителем постоянного представителя России при ООН Дмитрием Полянским.

Лукьянов: Твой опыт работы в МИДе приближается уже к трем десятилетиям – с 1993 года. Это несколько эпох. Что значит – быть российским дипломатом сегодня? Тем более на таком передовом направлении. Что изменилось по сравнению с прежними периодами?

Полянский: Общий контекст значительно усложнился – просто потому, что в мире пропала понятная система координат. Как раз наша, российская, линия мне, как правило, ясна, центр иногда можно даже не переспрашивать. А вот куда мир идет в целом, чего ждать, какую роль мы будем или не будем играть, наступит ли жесткое противостояние в духе холодной войны или все-таки оно трансформируется в какую-то многостороннюю систему… Масса вопросов, на которые никто ответить не может. Их прояснение, надо признать, зависит не от нас. Карты, прежде всего, в руках американцев, а они переживают разброд и шатания. Интуитивно многие вещи кажутся понятными, но этого же недостаточно. Точность прогноза очень невысокая.

Лукьянов: Ты говоришь, что наша линия ясна, а линии других – нет. И все это в запутанной и непредсказуемой среде. Но так, вообще-то, не бывает. Когда всюду круговерть, Россия не может одна стоять эдакой твердыней последовательности и непреклонности. Неизбежны импульсивные метания и ситуативные решения – согласно меняющимся обстоятельствам. Скажем, когда начался кризис вокруг Украины, решения принимались в срочном порядке, что называется ad hoc, они вызывали острейшие противоречия, даже по интерпретации того, что происходило. А ты представляешь страну в Нью-Йорке, должен отстаивать какую-то линию, которая может иногда закладывать лихие виражи, не всегда ожидавшиеся. И как себя вести, например, в работе с партнерами, где требуется определенный уровень доверительности, хотя бы в непубличном режиме?

Полянский: Я, само собой, не могу знать все досконально. Партнеры – такие же дипломаты, они прекрасно понимают, что есть официальная позиция. Мне Москва дает указания, я их придерживаюсь. Даже если я не знаю каких-то деталей, мне понятны причины, по которым то или иное делается.

Взять украинский случай. Причины наших действий партнерам, в общем-то, тоже были понятны. Они могли не соглашаться с методами, но сама подоплека, связанная с поведением ЕС и США, им была очевидна. Кстати, степень американского вмешательства в украинские дела только сейчас начинает вылезать на поверхность, и не факт, что это будет более лицеприятно, чем какие-то вменяемые нам в вину маневры.

Еще один пример – Солсбери. Помнишь, наверняка, громкие заседания в 2018 г., поток пафосных заявлений. Ясно, что никто из этих «заявителей» на месте событий не был, что там на самом деле случилось, никто не знал. Но им дали указание занять определённую позицию. Вопреки здравому смыслу и в отсутствии каких-либо доказательств. Не буду же я на них обижаться, уличать во лжи, шипеть в кулуарах, особенно на глазах у журналистов. Это профессиональная этика. Но и мои контрдействия оправданны. Я что-то недосказываю, они о чем-то умалчивают, но я прекрасно понимаю, где есть пространство для договоренности, где нет. А у них, кстати, бывает «серая зона». Те же американцы: предлагают нам сотрудничество по определенным вопросам, мы говорим – давайте, но они тут же вводят санкции против нас. Я спрашиваю: зачем вы нас держите за идиотов?

Лукьянов: Сознательная тактика?

Полянский: Не уверен, необязательно. Был недавно совершенно вопиющий эпизод, когда не дали визы делегации министра Лаврова. Я видел растерянное выражение лица госсекретаря Майка Помпео, когда он с министром в кулуарах встречался. Он как будто искренне хотел сказать: «Я тут ни при чем, честное слово». Сергей Викторович говорил, что американцы его уверяли: мол, «ни Помпео, ни президент Трамп такого решения не принимали». Вопрос: а кто тогда? Кто остается? Представляешь, если бы у нас по внешнеполитическим вопросам, да еще на таком высоком уровне, ни президент, ни министр иностранных дел не были бы в курсе, что кто-то кого-то не пускает? А у них множественность, даже путаница акторов, Конгресс и иже с ним. Например, постпредство США в ООН нам часто пытается помочь, но бьется, как об стенку. Они передают одни предложения, вроде как с ними в центре не спорят, а на деле получается, что страна следует другим курсом.

Вообще, в отношении не только России, но и Китая развивается все более острая шизофрения. Требуют сотрудничать, при этом постоянно давят и норовят наказать. Наши собеседники тут понимают некоторую абсурдность ситуации, но они не вольны в своих действиях.

Лукьянов: А раньше такого не случалось? Лицемерие было, есть и будет основой политической культуры, особенно западной, а уж в дипломатии – это норма. Может, сейчас просто стало более заметно благодаря информационному обществу?

Полянский: Раньше такое не практиковалось в той степени, как теперь. Да, во многом все усугубилось за счет новых информационных возможностей. Потенциал манипуляций возрос неизмеримо. Но и раскол такого масштаба внутри самих обществ трудно припомнить. Соединенные Штаты, Великобритания, ЕС – они сами не понимают, что с ними будет. Это не может не накладывать отпечаток на внешнюю политику.

Лукьянов: Поставлю вопрос ребром. Исходя из всего вышесказанного, нельзя ли сделать вывод, что дипломатия бессильна? Что она не в состоянии выполнять функции, которые ей предписаны?

Полянский: А какой критерий эффективности? То, что мировой войны нет, это, на мой взгляд, едва ли не основной критерий. Если нас вообще упразднить, ООН обнулить, то в течение одного-двух месяцев, когда не будут работать никакие дискуссионные площадки, начнется мировая война.

Лукьянов: Я не про ООН, а о дипломатии как таковой. Из того, что ты говоришь, получается, что публично у вас диалог глухих, а не публично – попросту разводят руками: все всё понимают, но сделать ничего не могут.

Полянский: Публичный и непубличный уровень всегда имел место. Андрей Громыко, Анатолий Добрынин или Олег Трояновский были заклятыми оппонентами своих американских визави, что не мешало им лично доверительно и уважительно общаться, решать проблемы.

Лукьянов: Вот именно – не просто общаться, но и решать проблемы. Ты сейчас решаешь проблемы, общаясь кулуарно?

Полянский: Конечно. Наша работа тут – постоянное согласование позиций, поиск подходов, приемлемых для всех. И в рабочем порядке всем приходится идти на компромиссы – в собственных же интересах.

Лукьянов: Это не вполне согласуется с тем, что ты раньше сказал о тех же американских, британских, европейских дипломатах, которые шарахаются из стороны в сторону.

Полянский: Речь шла, прежде всего, о двусторонних отношениях. Я своим коллегам в Вашингтоне не завидую. У них совершенно другой контекст, и они как раз в полной мере ощущают все то, о чем мы говорили. Но сейчас речь – о многосторонней дипломатии, здесь больше взаимозависимости и ограничителей на двусторонние зловредные действия.

Лукьянов: Хорошо. Это важно, что есть большая разница между дву- и многосторонним. Теперь о другом. Мы много слышим о том, что позиции России в мире укрепились неимоверно. Ты ощущаешь рост престижа России на международной арене?

Полянский: Ощущаю. Особенно после Сирии, Ближнего Востока, когда партнеры поняли, что мы действительно способны что-то задумать, на практике это реализовать, а затем последовательно двигаться в избранном направлении. Конечно, изменение очень чувствуется, особенно со стороны третьих стран, не западных. Африканские, ближневосточные государства гораздо внимательнее стали к нам прислушиваться. Западники больше побаиваются. А еще в их реакциях проскальзывает некоторая растерянность – они не знают, что с нами делать. Додавить не могут, изоляция не получается – по всем форматам мы востребованы. На Ближнем Востоке они вообще без нас ничего крупного сделать не в состоянии. Но при этом мы у них по-прежнему проходим по категории врагов (ну если все своими именами называть). Отсюда такая зацикленность на Украине – им важно поставить галочку, найти какое-то решение, показать хоть какую-то эффективность своей политики. И с облегчением начать искать точки соприкосновения.

Опять-таки, сильно беспокоит Запад и наше партнерство с Китаем. Кстати, китайское поведение тоже меняется. По ряду вопросов еще года два назад представители КНР десять раз думали, стоит ли высказаться. Сейчас уже не думают. Я не помню, чтобы китайцы на площадке ООН так активно и инициативно критиковали американцев, прямо наотмашь.

Лукьянов: Прав ли я, что сейчас стало очень опасно кому-то что-то говорить. В закрытом режиме, секретном, неважно. Шанс на то, что это утечет или будет сознательно вброшено, велик. Что происходит в плане доверительности бесед?

Полянский: О секретных вещах, естественно, в беседе я говорить не буду, и я не буду нигде ничего такого размещать, где есть хотя бы шанс на открытый доступ. Но вообще без доверия невозможно. Допустим, кому-то важно предугадать нашу реакцию, чтобы самому не попасть в сложное положение. Я могу поставить партнера перед фактом на заседании, прижать его к стенке. И формально я буду прав. Но если я ценю рабочие отношения, то могу коллегу предупредить. Например, мне пришли указания по какой-то резолюции или нашей позиции, я выделяю «красные линии», прихожу к нему и говорю: вот здесь мы точно подвинуться не можем. А здесь – можем, наверное, немного смягчить. Поэтому он не станет публично атаковать меня по теме, по которой это заведомо бессмысленно, или отправлять в столицу нереалистичные предложения. Вероятнее всего, он предложит разумные решения. Так что это скорее разведка, которую я сам помогаю провести. И в своих собственных интересах тоже, чтобы он лучше знал мою позицию и не наступил на какую-то мину, после чего я уже ничем не мог бы ему помочь. Это не значит, что я «сливаю» свою позицию. Тем не менее он это учтет и оценит. И мне точно так же потом подскажет. Такой механизм работает.

Лукьянов: Со стороны ощущение, что вынести на публику конфиденциальный разговор становится сейчас нормой.

Полянский: Это может случиться по незнанию один раз. Человек единожды так себя поведет и станет «черной овцой» в дипломатии. Есть понимание, что если ты что-то говоришь доверительно, собеседник либо должен это использовать по согласованию с тобой, либо без упоминания тебя. Но ты сам, естественно, думаешь, о чем можно заранее предупреждать, а о чем нет.

Лукьянов: По части дипломатии ты, наверное, прав. Но если ориентироваться на политику, мы видим другие проявления. Когда была грузинская война и шли баталии в Совбезе, Кондолиза Райс запросто обнародовала то, что Путин и Лавров говорили ей при личной встрече или по телефону… Или эпопея с транскриптом разговора Трампа с Зеленским – как выяснилось, никто его толком не предупреждал, что такое может быть. Это вообще становится нормой. Требовали же от Трампа предъявить записи переговоров с Путиным, хотели вызвать на допрос переводчиков. Я понимаю про секретность. Но ведь и обычный человеческий разговор можно повернуть так, что будет скандал.

Полянский: Примеры, которые ты привел, американские. И неслучайно. Это отражение того, что происходит у них самих. По их законам, осведомитель (whistleblower, как они говорят) может настучать на президента, и ему будет гарантирована защита. Когда президент или министр разговаривают с американцами, конечно, они учитывают этот фактор.

Но бывают все же и доверительные беседы. При желании все прослушивается, но я – еще раз – не о секретности. Есть большая разница между секретностью и доверительностью.

Лукьянов: У меня была более алармистская картина. То есть дипломатическая рутина работает, полагаешь?

Полянский: Дипломатия, спору нет, трансформировалась и видоизменилась в условиях электронных медиа, мессенджеров. Очень многое согласуется по WhatsApp или электронной почте, например. Ты вроде как человеку пишешь доверительно, но при этом понимаешь, что он при желании возьмет и опубликует скриншот. Но, повторюсь, такое возможно лишь один раз. Для дипломатического корпуса он сразу становится персоной нон грата. Я таких случаев даже не знаю, честно говоря. Но при этом все мы понимаем, что все, что хранится в компьютере или смартфоне, легко может быть прочитано третьими лицами, поэтому настоящие секреты туда в принципе не попадают.

Лукьянов: Доверительность – это одна сторона. Другая сторона – дипломатия, внешнеполитическая деятельность явно становится гораздо более публичной, театральной. Покойный Виталий Иванович Чуркин был звездой. Твой нынешний шеф, Василий Алексеевич Небензя, тоже за словом в карман не лезет. Я уж не говорю про Марию Владимировну Захарову. Тебе приходится быть артистом?

Полянский: Сам я стараюсь никогда людей не дразнить. Но и мне приходится иногда проявлять эмоции. Если, например, кто-то на заседании задевает и провоцирует, нехорошо оставлять это без внимания. И тут стоит добавлять толику эмоциональности, которая мне, вообще-то, несвойственна.

Дипломатия в ООН вплотную связана со СМИ. Если заседание проходит в открытом формате, люди волей-неволей делают громкие заявления, рассчитывая в том числе на внутреннюю аудиторию. Когда сирийский постпред, например, выступает и полчаса сыплет не вполне понятными оборотами, он это делает не для нас, а для того, чтобы его соотечественники увидели, что он дал адекватный отпор тем, кто критикует его страну. Ну или Василий Алексеевич порой использует цветистые обороты, которые западники через перевод не поймут в принципе, но их оценит домашняя аудитория. В других случаях такого, наверное, нет. Этот жанр в чем-то близок публичным заявлениям перед журналистами, когда для начала зачитывается нечто подготовленное и хорошо продуманное. Но и импровизация тоже бывает, конечно.

Лукьянов: А тебя как профессионала и наблюдателя не шокируют какие-то ходы нашей публичной дипломатии? Не кажется иногда, что перебор?

Полянский: Это личностный фактор в большей степени. Кому-то нравится, кому-то нет. Я иногда ставлю себя на место того или иного оратора и думаю, что, может, я бы по-другому сказал. Или не на этом сделал акцент. Не факт, что у меня получилось бы лучше. Находясь за границей, я не вижу всей картины. Не так остро чувствую ожидания внутренней аудитории. А это бывает очень важно в публичной дипломатии, влияет на то, какие моменты важно заострить, а на какие сделать меньший упор. Мы все-таки больше действуем, исходя из внешнеполитических аспектов.

Лукьянов: В старые добрые времена, которые не так давно закончились, все-таки грань между внешним и внутренним была намного четче. А сейчас ее практически не стало. Причем везде.

Полянский: Особенно в нашей стране, где люди интересуются политикой, где полно этого всего на телевидении в любых интерпретациях, в том числе и полускандальных.

Лукьянов: Если посмотреть в ретроспективе, вспомнить годы, когда ты был сильно моложе и мы жили в других условиях, ты ощущал пренебрежительное отношение к России? Если сейчас статус повышается, то был ли период, когда смотрели на российских дипломатов и думали или даже говорили: «Вы-то куда? И с чем?».

Полянский: Тут надо соизмерять свой уровень. Мне трудно сравнивать сегодняшний свой опыт с тем, что было, когда я начинал работать в Тунисе в начале девяностых, – тогда моя роль и функции были очень ограниченны. Да и внешняя политика, честно скажем, была никакая. Влияли внутренние факторы: чеченская война, внутренний политический кризис, экономический коллапс, на внешней арене солировал Андрей Козырев с его весьма спорными представлениями о роли России в мире – ясное дело, к нам было совсем другое отношение. Но если говорить о периодах, которые я могу оценить лучше, то могу сказать, что некая неопределенность возникла в начале этого десятилетия.

Лукьянов: Почему?

Полянский: На мой взгляд, прежде всего, из-за ситуации с Ливией. Наше решение воздержаться в СБ ООН, когда мы все-таки поверили заверениям западников (в последний раз, наверное) очень многие не поняли, особенно на фоне российской повестки до этого. Мы проводили довольно последовательную самостоятельную линию, четко декларировали свои приоритеты, и этот шаг, который западники сразу же использовали для развала Джамахирии, выглядел нелогично. От ливийского казуса пошло много кругов, много проблем для региона и мира в целом. На Ближнем Востоке чувствовалось очень сильное разочарование. Потом постепенно это выправилось. В том числе благодаря правильному решению и четкой и последовательной позиции по сирийскому вопросу. Соответственно, вырос и наш авторитет в регионе и мире. А с уважением, как мне кажется, нас начали воспринимать еще раньше, после Крыма, хотя официальная реакция западников и их сателлитов была оголтелой. Все понимали, что шаг тяжелый, хороших решений тогда в нашем арсенале не имелось. То, что мы не отступили, не бросили своих, более того – и сейчас по-прежнему держимся за свои позиции, можно сказать, зубами, вопреки всем ярлыкам, которые на нас вешают, вызывает, несмотря ни на что, уважение. Западники могут что угодно говорить, выдавать желаемое за действительное, но где-то нам даже завидуют. Потому что у нас есть решения, основанные на понятном подходе, и воля к их выполнению.

Это сейчас мало где встретишь. Все страдают от недосказанности и отсутствия внятных правил игры, четкой международной «конституции», согласно которой можно было бы действовать, понимая, что хорошо, а что плохо. Они видят, что мы последовательны. Мы выступаем, имея в качестве точки отсчета одни и те же категории. И им это импонирует, даже если они не разделяют то, что мы говорим. Последовательность и логика сейчас в большой цене.

Лукьянов: Вытекает естественное предположение: они же тогда, наверное, ждут (кто-то с надеждой, кто-то со страхом) нашего магического двадцать четвертого года? Вот уйдет Путин, и тогда…

Полянский: Пока об этом разговоров нет. Нет ощущения, что надо, мол, дождаться 2024 г., и в России все изменится. Так когда-то говорили про ситуацию с завершением второго срока Путина. Сейчас такого не слышу. Возможно, потому, что еще далеко до этой даты. Зато есть другие страны, будущее которых тоже неясно, а момент перелома гораздо ближе. Вот, например, до ноября надо как-то дожить – в США ведь все развивается совершенно непредсказуемо.

Лукьянов: Заключительный вопрос – жизненный. В профессиональном смысле ты счастлив?

Полянский: В профессиональном смысле – да. Здесь очень интересно работать, но ни на что, кроме работы, времени нет. Такая всепоглощающая и важная каторга с такими же, как я, каторжанами, общение и работа с которыми доставляет большое удовольствие. Приходится сталкиваться практически со всей палитрой вопросов, составляющих нашу дипломатию. Многие региональные сюжеты и кризисы обсуждаются и решаются прежде всего именно в ООН. Очень ценно формирующееся здесь понимание, как все устроено, насколько это важно и какие на этой многосторонней дипломатической площадке есть возможности и ограничители. Прочувствовав это, на мой взгляд, гораздо проще расти в профессиональном плане.

США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305441 Дмитрий Полянский

ВЫБОРЫ В США И РОССИЙСКО-АМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ

ДМИТРИЙ ТРЕНИН

Директор Московского Центра Карнеги, член Совета по внешней и оборонной политике.

Когда-то главный советский американист Георгий Арбатов говорил: «Выборы в США – плохое время для хорошей политики и хорошее – для плохой». Эта максима, по-видимому, вечна. В последние четыре года, правда, оказалось, что «время плохой политики» может растянуться на целый президентский срок, если в этот период американский политический класс будет всецело поглощен острой внутренней борьбой, практически не оставляющей места для ответственных решений и долгосрочной стратегии, в том числе в сфере внешней политики. Завершится ли этот период в 2021 г. или продолжится до середины 2020-х гг., покажут результаты выборов в ноябре 2020-го. Для России это имеет важнейшее значение в выстраивании собственной среднесрочной стратегии на американском направлении, но в долгосрочном плане необходимо осмыслить и учесть опыт последних трех десятилетий.

Текущий диагноз

Сегодня политический класс Соединенных Штатов всецело сконцентрирован на президентской избирательной кампании и идущей параллельно процедуре импичмента президента Дональда Трампа. Все остальные вопросы текущей политики рассматриваются через эту призму. Риск принятия Конгрессом новых санкций в отношении России в самое ближайшее время снизится не только в связи с исключительной сосредоточенностью конгрессменов на импичменте, но и из-за того, что принятие санкций в нынешних условиях будет рассматриваться как удар по Дональду Трампу и его администрации, чего республиканцы, имеющие большинство в Сенате и вслед за своими избирателями поддерживающие президента, допустить не могут. С другой стороны, после вероятного неудачного завершения попытки импичмента республиканцы могут согласиться поддержать законопроект о санкциях, чтобы в очередной раз отмежеваться от «токсичной» России.

В обозримом будущем внутриполитическая борьба в Соединенных Штатах продолжит мешать стабилизации американо-российских отношений. Хотя фокус расследования действий Трампа в Палате представителей сместился в сторону Украины, истерия в отношении России продолжается и даже усиливается. Это происходит, несмотря на то, что трезво мыслящие американцы признают необходимость восстановления диалога с Россией и даже налаживания какого-то взаимодействия с ней в вопросах стратегической стабильности (судьба Договора СНВ-3) и по другим темам, связанным с безопасностью, – таким, как распространение ядерного оружия или противодействие терроризму. Проблема, однако, в том, что любое взаимодействие рассматривается как уступка России, требующая предварительных шагов Москвы навстречу американским требованиям, – например, признания факта вмешательства России в выборы 2016 г. и обязательства не вмешиваться в будущем в американский политический процесс. На подобной основе, конечно, нельзя договориться о возобновлении полноценного диалога до президентских выборов 2020 года.

Исход грядущих выборов не привнесет фундаментальных перемен в американо-российские отношения, но может по-разному повлиять на них в зависимости от качества победы того или иного кандидата. Победа действующего президента с убедительным отрывом голосов избирателей – 4–5 процентных пунктов или больше – способна укрепить положение Трампа настолько, что он сможет проводить свою политику, в том числе в отношении Российской Федерации, без оглядки на демократическую оппозицию. С другой стороны, уверенную победу кандидата от Демократической партии уже нельзя будет объяснить вмешательством Москвы. Такой исход мог бы со временем – после «одно- двухлетки ненависти» – открыть некоторые, хотя и строго ограниченные, возможности для возобновления диалога по вопросам, связанным с военно-политической и контртеррористической проблематикой. Такой прагматичный диалог, конечно, более чем уравновешивался бы – или прикрывался – в информационном пространстве резкой критикой внешней и внутренней политики России со стороны победивших демократов.

Избрание же Трампа на второй срок с небольшим отрывом или только голосами выборщиков, а не большинства избирателей, скорее всего, приведет к продолжению нынешней «холодной гражданской войны», в которой России будет по-прежнему уготована роль злого кукловода Трампа, а следовательно, заклятого врага американских демократов, СМИ и большей части политического истеблишмента. Неясно, насколько Трамп в этих условиях сохранит декларируемую заинтересованность в улучшении отношений с Москвой и насколько республиканцы в Конгрессе будут препятствовать усилиям демократов наложить на Россию более жесткие санкции.

Уникальная и опасно дестабилизирующая ситуация может сложиться, если Трамп откажется признать поражение на выборах и освободить Белый дом, а также призовет своих сторонников – вооруженных домашним оружием – «защищать выбор народа от посягательств элит». Такого в истории США не было никогда, но ситуация уже неординарная, а Трамп проявил себя человеком, не стесненным внешними ограничениями. Некоторые наблюдатели возлагают в этих условиях надежду уже не на суды и другие конституционные механизмы сдержек и противовесов, а на прямое вмешательство военных на стороне Конституции для смещения засидевшегося на своем посту главы государства.

Возможности Москвы воздействовать на ситуацию, чтобы уменьшить токсичность России в американской политике практически отсутствуют. Американский бизнес, уже работающий в России, остается прибыльным, но старается особенно не трубить о своих успехах, чтобы не привлекать внимания активистов санкционных мер. Потенциальные новые игроки боятся инвестировать в Россию, опасаясь санкций и внутрироссийских проблем, о которых постоянно сообщают американские СМИ. Сдвиги могут последовать, но в долгосрочной перспективе и если Россия возьмет курс на активное экономическое развитие, приватизацию и демонополизацию при укреплении независимости судебной системы. Тогда экономическая привлекательность может пересилить политическую неприязнь.

За пределами политических и медийных кругов – в основном вашингтонских – восприятие России как однозначно враждебной Америке страны гораздо слабее. В интеллектуальном сообществе США, особенно в университетской среде, начался процесс переоценки ценностей, в том числе в области внешней политики. Появились серьезные работы, критикующие либеральный интервенционизм и милитаризм как отличительные черты американской внешней политики последних десятилетий. Речь не столько о том, как лучше проводить внешнюю политику, а как выработать новый курс, больше отвечающий мировым реальностям. Эти тенденции не являются пока определяющими, но их появление симптоматично.

При всей важности выборы 2020 г. – в известном смысле промежуточные. Они отразят накал борьбы и раскол общества, но не дадут ответа на накопившиеся вопросы. Выход США из трех кризисов, в которые они погружены, – политического, социально-ценностного и внешнеполитического – будет долгим и болезненным. Речь идет о завершении целой эпохи, начавшейся с приходом в Белый дом Рональда Рейгана в 1981 году. В экономике – это неолиберализм «чикагской школы». В социальной сфере – резкое усиление неравенства, когда условно 20% по-крупному выиграли от глобализации и 80% остались «при своих», но относительно первой группы сильно проиграли. Во внешней политике – триумфализм, порожденный внезапной и полной победой США в холодной войне.

Контуры нового баланса в экономике, внутренней и внешней политике Соединенных Штатов пока не просматриваются, но процесс изменений уже запущен, и за ним необходимо внимательно следить. Как и за неизбежной сменой поколений в американском политическом классе: ведь основным нынешним претендентам на пост президента – Трампу, Джо Байдену, Элизабет Уоррен, Берни Сандерсу, а также Майклу Блумбергу – за 70. Возможно, уже президентские выборы 2024 г., которые совпадут с ожидаемой новой конфигурацией власти в Российской Федерации, явят миру новый облик политики США и создадут условия для нового начала в американо-российских отношениях.

Позиции и характер действий сторон

Стремиться перевернуть страницу заставляет то обстоятельство, что нынешнее состояние отношений России и Соединенных Штатов характеризуется как конфронтация. Это, однако, качественно иная конфронтация, чем в период холодной войны: преимущественно конфликт интересов вместо антагонизма мировоззрений.

Фундаментальная причина столкновения – отсутствие удовлетворительного урегулирования по итогам холодной войны. Проиграв тогдашнее противостояние под именем СССР, Россия отказалась интегрироваться в американскую систему на правах младшего партнера. Более того, стала стремиться к восстановлению статуса великой державы. Америка же, выиграв холодную войну и фактически списав Россию со счетов в качестве крупной международной величины, сочла неприемлемым для себя партнерство на паритетных условиях, предлагавшихся Москвой. Это главное. Субъективные ошибки и просчеты имели место с обеих сторон, но их значение вторично.

Россия отстаивает право самостоятельно определять, продвигать и защищать свои интересы. Америка отстаивает порядок, установленный по результатам холодной войны. Российские действия – в частности, на Украине и в Сирии – подрывают американский порядок и тем самым обесценивают его. Россия не может признать американоцентричный порядок, поскольку это равносильно признанию собственного подчиненного положения. Америка не может ни договариваться с Россией, ни игнорировать ее действия, поскольку и то, и другое означает отказ от глобального лидерства, на котором основана гегемония США.

Вызов Америке со стороны России укладывается в набирающий силу тренд усиления национальных государств и ослабления глобальных институтов, созданных Западом во главе Соединенными Штатами – системы Pax Americana. Продолжающийся мощный подъем Китая, начинающийся подъем Индии – еще более весомые свидетельства тенденции. Поднимаются региональные державы – Турция, Иран, Бразилия. Элементы самостоятельности заметны во внешней политике Японии. В отдаленном будущем процесс укрепления роли национальных государств может затронуть и Европу – в частности, Францию и Германию.

Форма нынешней российско-американской конфронтации – гибридная война. Основные поля/среды этой войны: информационная, экономическая, финансовая, технологическая. Характер действий Америки основан на ее колоссальных материальных преимуществах. США действуют прямо и массированно. Характер действий России основан на трезвом осознании ее руководством относительной слабости по отношению к Соединенным Штатам. Россия действует асимметрично, расчетливо и зачастую успешно. За прошедшие пять лет Вашингтону не удалось заставить Москву существенно изменить курс в желательном для него направлении.

Перспективы конфронтации

Состояние российско-американских отношений тяжелое, но стабильное. Дальнейшее ухудшение возможно, даже вероятно, но фатальное развитие может стать только результатом трагического стечения обстоятельств. Сетка безопасности, предохраняющая стороны от прямого вооруженного конфликта, существует. Ее образуют постоянные прямые контакты между высшим политическим руководством, военным командованием и верхушкой аппаратов обеспечения национальной безопасности двух стран. Обе стороны исходят из того, что текущая российско-американская конфронтация при всей своей серьезности и потенциальной опасности не носит, в отличие от холодной войны, экзистенциального характера.

В ближайшие пять-семь лет ожидать существенного улучшения отношений России и Америки трудно. Антироссийские санкции обрели силу закона и не будут отменены на протяжении очень длительного срока – то есть практически никогда, если иметь в виду ныне действующих политиков. Россия действует в целом прагматично, исходя из видения ее руководством национальных интересов. Основываясь на них, Москва готова сотрудничать с любыми государствами, если они принимают во внимание интересы России и уважают ее статус в мире. Проблема в том, что ожидать такого подхода от Вашингтона в обозримом будущем не приходится.

Разумеется, Москва и Вашингтон, несмотря на явные и непреодолимые различия, не являются вечными и непримиримыми противниками. Долгосрочные перспективы выхода из американо-российской конфронтации зависят главным образом от внутренних факторов в обеих странах. В США, вероятно, сохранится стремление к ограничению глобальной вовлеченности Америки и сосредоточенность на повышении конкурентоспособности национальной базы. Такая тенденция наметилась уже со второго срока президентства Джорджа Буша-младшего, явно проявилась при Бараке Обаме и стала доминирующей в период правления Дональда Трампа. Это стремление предвещает переформатирование отношений как с союзниками и партнерами Соединенных Штатов, так и с их конкурентами и соперниками на мировой арене, в том числе с Россией.

В России восстановление великодержавного положения во внешнем мире ставит вопрос об устойчивости статуса, не подкрепленного в полной мере экономическими показателями. Решение этого вопроса логически требует большей ориентации внешней политики на цели внутреннего – прежде всего экономического и технологического – развития страны. Такая коррекция, в свою очередь, подразумевает перенос внимания с вопросов мироустройства в целом на вопросы места России в складывающемся мироустройстве. Безопасность страны в XXI веке, достаточно обеспеченная потенциалом ядерного и неядерного сдерживания, будет все больше определяться невоенными параметрами. Урок Советского Союза заставляет думать об экономике и технологиях, социальной политике, а также о настроениях в обществе.

Если оба обозначенных фактора в наших странах выйдут на первый план, то могут сложиться условия, при которых в отдаленном будущем – в 2030-х – 2040-х гг. – российско-американские отношения, оставаясь по преимуществу отношениями соперничества, что нормально для великих держав, могут выйти из состояния острой конфронтации. В идеале – стать простыми отношениями конкурентов, способных к точечному прагматическому сотрудничеству.

Насущные задачи: стратегическая стабильность

Некоторые шаги в сторону ослабления напряженности могут быть предприняты еще в условиях противоборства. Основа для этого есть. Так, несмотря на продолжающуюся и временами обостряющуюся конфронтацию, Россия и США сознают опасность прямого военного конфликта. Созданы и функционируют каналы связи и предотвращения вооруженных столкновений, поддерживаются личные контакты между лицами, занимающими ключевые посты в структурах вооруженных сил и национальной безопасности двух стран. Несмотря на отсутствие диалога, коммуникация продолжается.

Серьезным негативным фактором является свертывание и возможное упразднение режима контроля над вооружениями. Пытаться сохранить его – бесполезное занятие. В современных условиях требуется новый подход к стратегической стабильности взамен того, который основывался на реалиях второй половины ХХ столетия. Основная цель такого подхода – предотвращение вооруженных конфликтов между ядерными державами. Основные методы достижения цели – поддержание постоянных контактов и обмен информацией между соответствующими государствами (как это практикуется сейчас между РФ и США); взаимная сдержанность и непровоцирующий характер военной деятельности; информационный диалог по военным доктринам и стратегиям; сотрудничество в вопросах нераспространения ядерного оружия; совместная деятельность по предотвращению ядерного терроризма.

В ближайшее время России и Америке имеет смысл продлить Договор СНВ-3, срок действия которого истекает в феврале 2021 г., на следующие пять лет, начать консультации по проблемам гиперзвукового оружия и космоса, а также проявлять сдержанность в дестабилизирующем развертывании ракетных систем средней и меньшей дальности, запрещенных в свое время Договором о РСМД. Кроме этого, полезен постоянно действующий семинар по проблемам стратегической стабильности, который поможет сторонам лучше понимать доктринально-стратегические установки друг друга.

Фактор Китая

Конфронтация между Россией и США, отражая дух эпохи, не является ее центральным конфликтом – в отличие от противостояния между Вашингтоном и Пекином. Именно американо-китайский сюжет уже стал важнейшим фактором формирования нового миропорядка. По сравнению как с Америкой, так и с Китаем Россия – экономически, технологически и демографически – относительно небольшая величина. Тем не менее именно эти три государства в настоящее время оказывают наибольшее влияние на геополитические и военные балансы в мире. В экономике и технологиях, однако, доминируют США и Китай. Для Соединенных Штатов именно Китай – главный соперник и потенциальный противник. Такое положение создает для России и риски, и возможности.

Возможность заключается в закономерном переключении основного внимания Вашингтона на Китай при дальнейшем снижении внимания к России как к угрозе. Реализовать это трудно из-за того, что даже при ослабленном внимании к России отношение американской политической элиты остается резко отрицательным. Кроме того, тесное сотрудничество РФ и КНР, особенно в военной и военно-технической областях, усиливает раздражение американцев действиями Москвы, переставшей быть главным противником, но способствующей теперь укреплению основного соперника Америки.

Риск состоит, прежде всего, в становлении новой биполярной модели, в которой Россия, отказавшаяся стать младшим партнером США, превратилась бы в вассала Китая. Одновременное давление Вашингтона на Москву и Пекин способствует реализации именно такого сценария. Противостоять подобной тенденции довольно сложно из-за того, что углубление отношений России с другими развитыми странами – в частности, Европы и Японией – сдерживается союзнической солидарностью этих стран с Америкой. В еще большей степени экономическое развитие России сдерживается структурными проблемами внутреннего характера, которые так или иначе будут решены, но, скорее всего, за пределами обозримого будущего.

В новом треугольнике «Вашингтон – Пекин – Москва» Россия, несмотря на очень разные отношения с Америкой и Китаем, пока стремится играть самостоятельную роль. От политики Соединенных Штатов зависит, насколько тесно Москва и Пекин будут координировать свои действия на американском направлении. Россия дорожит нынешними отношениями с Китаем и не встанет на сторону США в их противостоянии с КНР. Второго издания киссинджеровского «треугольника», выгодного Вашингтону, не будет. В то же время очевидно, что в условиях жесткого противостояния у России в какой-то момент может не хватить ресурсов, чтобы выдерживать самостоятельный курс. Можно обоснованно утверждать, что двойное сдерживание России и Китая не отвечает также стратегическим интересам Америки, но политика США в последнее время не всегда отличалась стратегической выверенностью.

В поиске региональных балансов

Если России все же удастся устоять на ногах и сохранить стратегическую самостоятельность, то отношения с Соединенными Штатами могут стать продуктивными. Менее глобальный и более национально-ориентированный подход США к мировым делам, создавая вакуумы безопасности в различных регионах мира – на Ближнем и Среднем Востоке, включая зону Персидского Залива, в Афганистане, Северо-Восточной Азии и не в последнюю очередь в Европе, – может сформировать условия для ограниченного российско-американского взаимодействия. Такое взаимодействие не должно быть исключительным. Напротив, оно способно стать частью многосторонних усилий ведущих игроков по стабилизации конфликтов, угрожающих их коренным интересам. Новый мировой порядок может возникнуть в том числе на основе региональных балансов.

Так, равновесия в Европе возможно достигнуть в случае урегулирования украинского кризиса. Условиями должны стать фактическое признание российского статуса Крыма и реинтеграция Донбасса в состав Украины на основе Минских соглашений 2015 года. Сама Украина стала бы в результате нейтральным по отношению к США/НАТО и Российской Федерации государством, ассоциированным партнером Европейского союза с возможностью свободно развивать дальше свои отношения с ЕС. Украинское урегулирование – дело самих украинцев, россиян и европейцев (немцев и французов в первую очередь, но не только), однако американцы могли бы внести свой вклад. Главное, что требовалось бы от США, – ясный отказ от дальнейшего расширения НАТО на Восток, которое реально уже заблокировано очевидным риском военного столкновения и очевидным нежеланием американцев брать под защиту периферийные для их интересов государства.

Таким же образом может выглядеть успешный вариант решения приднестровского конфликта в Молдавии: реинтеграция с разделом полномочий и военный нейтралитет при свободном развитии отношений с Евросоюзом. Снятие с повестки дня проблемы расширения НАТО позволило бы развивать ассоциацию Грузии с Европой и одновременно снижать напряженность между Грузией и Абхазией, Грузией и Южной Осетией, Грузией и Россией. Что касается Белоруссии, то она оставалась бы независимым государством, тесно связанным экономическими, политическими, военными и гуманитарными узами с Россией в рамках Союзного государства, ОДКБ и ЕАЭС, и при этом имела бы возможность развивать отношения с Евросоюзом.

На Ближнем и Среднем Востоке США могли бы начать взаимодействовать с Россией, как взаимодействуют с ней региональные государства – Израиль, Иран, Саудовская Аравия, Турция и другие. Москва и Вашингтон по-прежнему разделяют цель сдерживания распространения ядерного оружия в регионе. Ни Россия, ни Соединенные Штаты не надеются получить долгосрочную выгоду от войны между Ираном и Саудовской Аравией. И, конечно, Ближний и Средний Восток остаются очагом угрозы радикализма, экстремизма и терроризма, что одинаково заботит Вашингтон и Москву. Последнее целиком и полностью относится также к Афганистану.

В Северо-Восточной Азии укрепление российско-японских отношений полезно для США в условиях продолжающегося усиления Китая. Партнерство Москвы и Токио, как и тесное сотрудничество Москвы и Дели, способствует уравновешиванию обстановки в Азии, в бассейнах Тихого и Индийского океанов и в Арктике – от Мурманска до Мумбая. Этому также содействовало бы развитие американо-российских экономических и прочих связей через Тихий и Северный Ледовитый океаны.

Заключение

Россия в последние десятилетия была слишком зациклена на Америке. С одной стороны, у Москвы первоначально присутствовало жгучее стремление к дружественному единению двух стран, с другой – вскоре проявилось столь же жгучее стремление к реваншу за поражение в холодной войне. Российские руководители и элиты безуспешно искали в Америке истоки своих проблем и часто ждали от нее невозможного – признания равенства с Россией.

Вступая в третье десятилетие XXI века, россиянам нужно запастись терпением, обратить пристальное внимание на внутренние дела, на формирование ровных и взаимовыгодных отношений с гораздо более сильным Китаем. Москве стоит, конечно, отслеживать развитие ситуации в США, но не пытаться при этом вмешиваться в ход тамошних событий. Проникновение в политические спальни других государств всегда создает много шума и почти никогда не приносит пользу. Для России отстраненность от американской внутренней политики значительно выгоднее, чем вовлеченность в нее. Вполне возможно, что развитие как внутренней, так и международной ситуации в ближайшие 20 лет заставит Соединенные Штаты существенно изменить modus operandi на мировой арене. Тогда и появится реальная основа для новых российско-американских отношений конкуренции и взаимодействия, а пока нужно сосредоточиться на постепенном снижении уровня конфронтации, а в перспективе – на поиске условий выхода из нее.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305440 Дмитрий Тренин

ПУСТЬ РОССИЯ БУДЕТ РОССИЕЙ

ТОМАС ГРЭМ

Заслуженный сотрудник Совета по международным отношениям, работал старшим директором по России в Совете по национальной безопасности при президенте Джордже Буше.

АРГУМЕНТ В ПОЛЬЗУ ПРАГМАТИЧНОГО ОТНОШЕНИЯ К МОСКВЕ

Опубликовано в журнале Foreign Affairs, № 6, 2019 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

После окончания холодной войны все президенты США обещали улучшить отношения с Россией. Однако каждый раз эти планы оказывались несбыточной мечтой. Билл Клинтон, Джордж Буш-младший и Барак Обама намеревались интегрировать Россию в евроатлантическое сообщество и сделать ее партнером в построении либерального мирового порядка. Но по окончании президентского срока каждого из них отношения с Россией становились гораздо хуже, чем до их прихода в Белый дом. Россия тем временем отдалялась все больше и больше.

Президент Дональд Трамп обещал наладить тесное партнерство с Владимиром Путиным. Однако его администрация лишь ужесточила тот конфронтационный подход, который взяла на вооружение администрация Обамы после того, как Москва начала агрессию против Украины в 2014 году. Россия не намерена сдавать позиции на Украине; она все более дерзко противостоит Соединенным Штатам в Европе и на Ближнем Востоке и продолжает вмешиваться в американские выборы.

Политика, проводимая четырьмя президентскими администрациями в отношении России, потерпела фиаско потому, что независимо от общей тональности, примирительной или конфронтационной, она базировалась на неизменной иллюзии: правильная стратегия США может принципиально изменить представление России о своих собственных интересах и ее фундаментальное мировоззрение. Было ошибочно основывать политику на предположении, что Россия присоединится к сообществу либеральных демократий, но не меньшей ошибкой было думать, будто более агрессивный подход заставит ее отказаться от своих жизненно важных интересов.

Для начала стоит признать, что отношения Вашингтона и Москвы были в принципе конкурентными с того момента, когда Соединенные Штаты стали мировой державой в конце XIX века, и что они остаются таковыми по сей день. Эти две страны отстаивают совершенно разные концепции мирового порядка. Они преследуют противоположные цели в региональных конфликтах – например, в Сирии и на Украине. Республиканская, демократическая традиция США прямо противоположна традициям России с ее длительной историей автократического правления. С практической и идеологической точек зрения тесное партнерство между этими двумя государствами не может быть устойчивым. В нынешнем международном климате американские политики должны естественным образом прийти к пониманию этого.

Намного труднее будет признать, что изгнание и изоляция России, скорее всего, будет контрпродуктивной мерой, с помощью которой вряд ли удастся чего-то добиться. Даже в случае уменьшения ее относительной мощи Россия останется ключевым игроком на мировой арене благодаря значительному ядерному арсеналу, обильным природным ресурсам, центральному положению в Евразии, праву вето в Совете Безопасности ООН и высококвалифицированным кадрам. Сотрудничество с Россией необходимо для совместной борьбы с глобальными вызовами и угрозами, такими как изменение климата, распространение ядерного оружия и терроризм. Ни от одной страны в мире (за исключением Китая) не зависит решение такого количества стратегических и экономических проблем, считающихся важными для США, как от России. И необходимо добавить, что никакая другая страна не способна уничтожить Соединенные Штаты за 30 минут.

Более сбалансированная стратегия сдержанной конкуренции не только снизила бы риск ядерной войны, но и стала бы основой для сотрудничества и совместного поиска ответов на глобальные вызовы. Более продуманные отношения с Россией помогут гарантировать безопасность и стратегическую стабильность в Европе, хотя бы немного упорядочить ситуацию на Ближнем Востоке, а также контролировать подъем Китая. Требуя от России умерить амбиции и вести себя более сдержанно, американские политики должны быть готовы отказаться от своих краткосрочных целей, особенно в части урегулирования кризиса на Украине, для выстраивания более продуктивных отношений с Москвой.

Прежде всего, политики США должны взглянуть на Россию без сантиментов или идеологических клише. В новой стратегии построения отношений с Россией необходимо отказаться от архаичного мышления, свойственного предыдущим администрациям, и стремиться к поступательному развитию взаимодействия, исходя из долгосрочных интересов Соединенных Штатов. Вместо того, чтобы пытаться убедить Москву пересмотреть российские интересы, Вашингтону необходимо доказать, что эти интересы надежнее продвигать посредством взвешенной конкуренции и сотрудничества с США.

Конец иллюзии

Делая акцент на партнерство и интеграцию сразу после окончания холодной войны, Вашингтон в принципе неверно понимал российские реалии, полагая, что страна переживает подлинные демократические преобразования и что она слишком слаба, чтобы сопротивляться политике, проводимой США. Вне всякого сомнения, в начале 1990-х гг. предположение, что Россия избавляется от своего авторитарного прошлого, не казалось притянутым за уши. С точки зрения Америки, холодная война закончилась торжеством западной демократии над советским тоталитаризмом. Страны бывшего советского блока начали демократизацию после революций 1989 года. Набиравшая силу глобализация подпитывала убеждение, что демократия и свободный рынок – путь к процветанию и стабильности в грядущие десятилетия. Лидеры новой России – президент Борис Ельцин и окружавшие его динамичные молодые реформаторы – объявили о приверженности курсу на всеобъемлющие политические и экономические реформы.

Но уже в 1990-е гг. по некоторым признакам можно было судить, что эти предпосылки были изначально неверны. Вопреки преобладавшему на Западе мнению, распад Советского Союза ознаменовал не демократический прорыв, а победу популиста Ельцина над советским лидером Михаилом Горбачёвым, который оказался более убежденным демократом, организовавшим самые свободные и справедливые выборы в истории современной России. В России имелось мало устойчивых национальных демократических традиций, из которых можно было черпать вдохновение, а политическое сообщество оставалось шатким и слабым: на таком фундаменте невозможно построить функциональную демократию. Положение усугублялось тем, что государственные институты стали жертвой хищных олигархов и региональных «баронов». В стране орудовали безжалостные банды, нередко прибегавшие к кровавым разборкам в стремлении завладеть активами некогда полностью государственной экономики. Коммунисты старой закваски и советские патриоты противостояли более прогрессивным силам. В стране воцарился политический хаос.

Он усугублялся на протяжении 1990-х гг., и дело дошло до того, что многие наблюдатели реально опасались распада России, как это случилось в начале десятилетия с Советским Союзом. Задача восстановления порядка легла на плечи ельцинского преемника Путина. Хотя он использовал демократическую риторику, разъясняя свои планы, в документе под названием «Россия на рубеже тысячелетий» (опубликованном 30 декабря 1999 г.) он дал ясно понять, что намерен вернуться к традиционной российской модели сильного и в высшей степени централизованного авторитарного государства. «Россия, – писал он, – не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции… Крепкое государство для россиянина – не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен».

Официальные лица в США прекрасно видели препятствия на пути демократических реформ и не были слепы в отношении подлинных намерений Путина. Однако приятное чувство, оставшееся у них после победы в холодной войне, заставляло настаивать на том, что партнерство с Россией должно опираться на общие демократические ценности; одних лишь общих интересов было мало. Чтобы заручиться общественной поддержкой, каждая администрация заверяла американцев, что лидеры России привержены демократическим реформам и процедурам. Начиная с 1990-х гг. Белый дом во многом измерял успех своего подхода прогрессом России на пути к становлению более крепкой и функциональной демократии. Это был довольно неопределенный проект, успех которого едва ли зависел от усилий или влияния США. Неудивительно, что стратегия потерпела крах, когда стало невозможно заполнить пропасть между данной иллюзией и все более авторитарной российской реальностью. Для Клинтона момент истины наступил после того, как Ельцин утвердил новое правительство консерваторов и коммунистов после финансового коллапса 1998 г.; для Буша – когда Путин начал подавлять деятельность гражданского общества, реагируя на украинскую «оранжевую революцию» в 2004 г.; а для Обамы – когда Путин объявил в 2011 г., что после длительного пребывания в должности премьер-министра он снова будет баллотироваться на пост президента.

Вторая ошибочная предпосылка – будто у России нет сил, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам, также выглядела правдоподобной в период с 1991 по 1998 годы. От некогда грозной Красной Армии, оказавшейся на голодном пайке, осталась лишь тень её былого могущества. Россия зависела от финансовой поддержки Запада, пытаясь сохранять на плаву экономику и правительство. В этих обстоятельствах администрация Клинтона, как правило, добивалась поставленных целей, когда вмешивалась в события на Балканах или расширяла НАТО, не встречая серьезного противодействия России.

Однако предпосылка стала менее правдоподобной, когда экономика России начала быстро восстанавливаться. Путин прибрал власть к рукам и восстановил порядок, прижав олигархов и региональных «баронов». Впоследствии он начал кампанию по модернизации вооруженных сил. Однако администрация Буша, убежденная в беспрецедентной мощи «однополярного момента», не проявляла большого уважения к обновленному военному потенциалу России. Буш вышел из Договора по противоракетной обороне (ПРО), продолжил расширение НАТО и приветствовал так называемые «цветные революции» в Грузии и на Украине с их антироссийской подоплекой. Аналогичным образом администрация Обамы, хотя уже и не была так уверена в мощи Америки, по-прежнему не считалась с Россией. Когда в 2011 г. начались волнения, названные «арабской весной», Обама заявил, что сирийский президент Башар Асад, проводник российского влияния на Ближнем Востоке, должен уйти. Вашингтон также не обратил особого внимания на возражения России, когда США и их союзники превысили выданный им Советом Безопасности ООН мандат на вмешательство в ливийские события и вместо защиты гражданского населения, оказавшегося в зоне военных действий, провели операцию по свержению ливийского диктатора Муаммара Каддафи.

Россия спустила администрации Буша и Обамы с небес на землю. Российское вторжение в Грузию в 2008 г. продемонстрировало, что Москва накладывает вето на дальнейшее расширение НАТО посредством применения военной силы против потенциальных новых членов альянса. Аналогичным образом захват Россией Крымского полуострова и дестабилизация восточной Украины в 2014 г. шокировали администрацию Обамы, которая ранее приветствовала изгнание Виктора Януковича – пророссийского президента Украины. Год спустя военная интервенция России в Сирии спасла Асада от неминуемого поражения от рук повстанцев, получавших поддержку и помощь США.

Воля к власти

Сегодня почти все в Вашингтоне отказались от мысли, будто Россия находится на пути к демократии, и администрация Трампа считает Россию стратегическим конкурентом. Подобная коррекция курса давно назрела. Вместе с тем нынешняя стратегия наказания и изоляции России также ущербна. Она не только игнорирует очевидный факт, что Соединенные Штаты не смогут изолировать Россию против воли таких крупных держав как Китай и Индия, но и содержит ряд серьезных ошибок.

С одной стороны, стратегия преувеличивает мощь России и демонизирует Путина, из-за чего отношения превращаются в борьбу с нулевой суммой, когда единственным приемлемым исходом любого спора становится капитуляция России. Однако внешняя политика Путина была менее успешной, чем афишировалось. Его действия на Украине, нацеленные на предотвращение включения страны в западные структуры и сообщества, лишь сильнее сплотили Украину с Западом и заставили НАТО вернуться к первоначальной миссии сдерживания России. Вмешательство Путина в американские выборы осложнило отношения с США, нормализация которых нужна России для увеличения притока иностранных инвестиций и создания долгосрочной альтернативы избыточной стратегической зависимости от Китая.

В отсутствие согласованных действий Запада Путин сделал Россию главным игроком во многих геополитических конфликтах – прежде всего, в Сирии. Но ему еще предстоит доказать, что он может положить конец любому конфликту с целью закрепления преимуществ России. В период экономической стагнации и распространения социально-экономического недовольства в обществе его активная внешняя политика рискует довести страну до истощения или перенапряжения. В этих обстоятельствах Путину нужно урезать расходы. И это открывает перед Соединенными Штатами новые возможности для возвращения к дипломатии и снижения остроты конкурентной борьбы с Россией при одновременной защите интересов США.

Еще один изъян нынешней американской стратегии в ее изначальной предпосылке, что Россия – это клептократия в чистом виде, лидерами которой движет только один мотив: сохранить богатство и обеспечить выживание. В основе этой политики лежит предположение, что российские олигархи и официальные лица, находящиеся под санкциями, окажут давление на Путина и потребуют, например, изменить политику на Украине или свернуть вмешательство России в американские внутренние дела. Ничего подобного не происходит, потому что Россия в большей мере является патримониальным государством, в котором личное богатство и положение в обществе в конечном итоге зависит от властей предержащих.

Американские политики также повинны в том, что не считаются всерьез с желанием России иметь имидж великой державы. По многим меркам Россия действительно слаба: ее экономика – лишь малая доля американской экономики, по стандартам Соединенных Штатов население России нездорово, а инвестиции России в высокие технологии намного отстают от американских вложений в этот сектор. Однако российские лидеры уверены, что для выживания их страна должна быть великой державой – одной из нескольких стран, определяющих структуру, суть и направление мировой политики, и в погоне за этим статусом они готовы переносить серьезные лишения. Этот менталитет был движущей силой поведения России на мировой арене со времен Петра Первого, который около 300 лет назад привел свое государство в Европу.

После распада Советского Союза российские лидеры сосредоточились на восстановлении великодержавного статуса России подобно тому, как поступили их предшественники после национального унижения в Крымской войне 1850-х гг. и после гибели Российской империи в 1917 году. Как писал Путин два десятилетия тому назад, «впервые за последние 200–300 лет Россия стоит перед лицом реальной опасности оказаться во втором, а то и в третьем эшелоне государств мира. Чтобы этого не произошло, необходимо огромное напряжение всех интеллектуальных, физических и нравственных сил нации … Все сейчас зависит только от нашей способности осознать степень опасности, сплотиться, настроиться на длительный и нелегкий труд».

Часть этой задачи – противодействие Соединенным Штатам. По мнению Путина, именно они составляют главное препятствие для великодержавных устремлений России. В отличие от амбициозных представлений Вашингтона об однополярном мире Кремль настаивает на построении многополярного мира. Если говорить конкретнее, Россия стремится подорвать позиции Вашингтона, противодействуя его интересам в Европе и на Ближнем Востоке, а также пытаясь запятнать репутацию США как образцовой демократии посредством вмешательства в выборы и усугубления внутриполитического разлада в Америке.

Мир России

Стремясь восстановить великодержавный статус, Россия бросает геополитические вызовы Соединенным Штатам. Эти вызовы проистекают из вековых проблем России, вынужденной защищать огромную малонаселенную и многонациональную страну, лишенную физических заслонов и граничащую либо с могущественными государствами, либо с нестабильными территориями. Россия справлялась с этим, жестко контролируя внутриполитическую ситуацию, создавая буферные зоны на границах и не допуская формирования сильной коалиции соперничающих держав. Сегодня подобный подход противоречит интересам США в Китае, Европе, на Украине и Ближнем Востоке.

Ни одна часть Восточной Европы и бывшего СССР не представляется российским политикам более важной, чем Украина, которая стратегически позиционируется как путь на Балканы и в Центральную Европу, обладает огромным экономическим потенциалом и считается колыбелью великой русской цивилизации. Когда народное восстание 2014 г., поддержанное Вашингтоном, угрожало вывести Украину из орбиты российского влияния, Кремль захватил Крым и спровоцировал мятеж в восточной части Донбасса. То, что Запад счел вопиющим нарушением международного права, Кремль истолковывал как право на самооборону.

Глядя на Европу в целом, российские лидеры видят одновременно конкретную угрозу и сцену для демонстрации величия России. С практической точки зрения шаги, предпринятые Европой в направлении политического и экономического объединения, были чреваты появлением на границах России огромного образования, которое, подобно Соединенным Штатам, значительно превосходило бы Россию по численности населения, материальному богатству и силе. Психологически Европа по-прежнему возбуждает великодержавные амбиции России. За три прошедших столетия Россия не раз демонстрировала мастерство в ходе великих европейских сражений, вела искусную дипломатию и большую игру. Например, после поражения Наполеона в 1814 г. именно российский император Александр I принял ключ от Парижа. Объединение Европы и продолжающаяся экспансия НАТО привели к вытеснению России с европейского поля и к уменьшению ее влияния на европейскую политику. Поэтому Кремль удвоил усилия по углублению разногласий и линий размежевания между европейскими странами, а также начал сеять в умах политических лидеров уязвимых стран НАТО сомнения относительно приверженности их союзников обязательствам по коллективной обороне.

Россия вернулась на Ближний Восток после 30 лет отсутствия. Поначалу Путин вмешивался в сирийские события, чтобы защитить своего подопечного Асада и не допустить победы радикальных исламистских сил, которые поддерживали связи с экстремистами внутри России. Но после того, как он спас давнего друга, амбиции начали расти ввиду отсутствия решительных действий американцев в этой арабской стране. Россия решила использовать Ближний Восток в качестве арены для демонстрации своих претензий на статус великой державы. Действуя в обход миротворческого процесса под эгидой ООН, в котором США остаются главным игроком, Россия объединила усилия с Ираном и Турцией в поиске окончательного разрешения кризиса в Сирии. Для снижения риска прямой конфронтации между Ираном и Израилем Россия укрепила дипломатические связи с Израилем. Она восстановила отношения с Египтом и начала работать с Саудовской Аравией, чтобы взять под контроль цены на нефть.

Москва также продолжила курс на сближение с Китаем для создания стратегического противовеса Соединенным Штатам. Эти отношения помогли противостоять влиянию США в Европе и на Ближнем Востоке. Но у Вашингтона более серьезную озабоченность должно вызывать потенциальное расширение возможностей Пекина благодаря его сотрудничеству с Россией. Москва помогла Китаю выйти на рынки стран Центральной Азии и (в меньшей степени) на рынки Европы и Ближнего Востока. Она предоставила Китаю доступ к природным ресурсам по выгодным ценам и продала ему свои продвинутые военные технологии. Короче, Россия всячески способствует усилению Китая в качестве грозного конкурента Соединенных Штатов.

Нынешняя более самонадеянная внешняя политика Москвы отражает не столько возросшую силу страны (в абсолютном выражении ее потенциал не слишком увеличился), сколько ее веру в то, что на фоне нерешительности США ее относительная мощь возрастает. Одним из главных мотивов проведения Россией наступательной политики на мировой арене является устойчивый страх, боязнь того, что в долгосрочной перспективе возможно опасное отставание от Соединенных Штатов и от Китая. В российской экономике наблюдается застой, и даже по официальным прогнозам надежды на значительный прорыв в следующем десятилетии практически нет. Россия не может вкладывать столько же средств, сколько инвестируют два ее главных конкурента, в такие важные технологии, как искусственный интеллект, биоинженерные решения и роботизация. А ведь в будущем именно они будут определять суть силы и мощи страны. Возможно, Путин демонстрирует жёсткость сейчас, когда относительная мощь его страны возросла, чтобы лучше позиционировать Россию в новом многополярном мировом порядке, формирование которого происходит у него на глазах.

Между приспособлением и сопротивлением

Вызов, который современная Россия бросает США, не связан с экзистенциальной борьбой между этими странами в годы холодной войны. Скорее, это более ограниченное соперничество между великими державами с конкурирующими стратегическими интересами и задачами. Если Соединенные Штаты сумели договориться с Советским Союзом об укреплении мира и безопасности, продвигая при этом американские интересы и ценности, то, конечно же, они могут сделать то же самое и с современной Россией.

Начав с Европы, политикам США следует отказаться от расширения НАТО еще дальше на бывшие советские территории. Вместо того чтобы обхаживать страны, которые НАТО не готово защищать военными средствами (достаточно вспомнить вялую реакцию на российскую агрессию против Грузии и Украины), альянсу следует упрочивать внутренние связи и заверить уязвимые страны блока в приверженности обязательствам по коллективной обороне. Прекращение дальнейшего расширения НАТО на Восток устранит главную причину посягательств России на суверенитет бывших советских республик. Однако Соединенным Штатам нужно продолжать сотрудничество с этими странами в сфере безопасности, поскольку к подобным связям Россия относится терпимо.

До сих пор Соединенные Штаты настаивали на том, что для Украины остается возможность присоединения к НАТО. Вашингтон категорически отвергает включение Крыма в состав России и требует завершения конфликта в Донбассе на основании соглашения, подписанного в Минске в 2015 г. и предусматривающего особый автономный статус сепаратистских регионов внутри воссоединенной Украины. При таком подходе ситуация почти не сдвигается с мертвой точки. Конфликт в Донбассе продолжается, и Россия пускает все более глубокие корни в Крыму. Борьба с Россией отвлекает Украину от давно назревших реформ – страна страдает от коррупции, политической неопределенности и экономической отсталости. Избрание нового президента Владимира Зеленского, сторонники которого сейчас доминируют в парламенте, создало возможность для всеобъемлющего разрешения кризиса.

Необходимо пойти на два компромисса. Во-первых, чтобы успокоить Россию, Соединенным Штатам следует сказать Украине, что членство в НАТО снимается с повестки дня, но при этом продолжать углублять двустороннее сотрудничество с Киевом в вопросах безопасности. Во-вторых, Киеву следует признать включение Крыма в состав России в обмен на согласие Москвы на полное воссоединение Донбасса с Украиной без какого-либо особого статуса. Всеобъемлющее соглашение должно предусматривать компенсации Украине за утраченное в Крыму имущество, гарантии беспрепятственного доступа к прибрежным ресурсам и прохода через Керченский залив к портам на Азовском море. По мере реализации этих договоренностей США и Евросоюз постепенно снимали бы санкции с России. В то же время они могли бы предложить Украине существенную финансовую поддержку для облегчения реформ, исходя из того, что сильная, процветающая Украина – лучшее средство сдерживания российской агрессии в будущем и необходимый фундамент для построения более конструктивных российско-украинских отношений.

Первоначально такой подход будет скептически воспринят в Киеве, Москве и других странах Европы. Но Зеленский главную ставку в своей предвыборной программе сделал на разрешение конфликта в Донбассе, а Путин приветствовал бы любую возможность перенаправить средства и внимание на противодействие поднимающейся в России волне социально-экономических выступлений. Тем временем европейские лидеры устали от украинских проблем и хотят нормализации отношений с Россией, не отказываясь при этом от принципов европейской безопасности. Настало время смелой дипломатии, которая позволила бы всем сторонам заявить о частичной победе и смириться с жесткими реалиями: НАТО не готово принять в свой состав Украину, Крым не вернется к Украине, а сепаратистское движение в Донбассе нежизнеспособно без активной поддержки Москвы.

Более умная стратегия в отношении России не будет сбрасывать со счетов последствия военного вмешательства Кремля на Ближнем Востоке. Главные вызовы для США в этом регионе исходят от Ирана, а не от России. У Москвы свои интересы в Иране, которые не всегда совпадают с интересами Вашингтона, но вовсе необязательно противостоят им. Как и Соединенные Штаты, Россия не хочет, чтобы у Тегерана появилось ядерное оружие, поэтому она поддержала ядерную сделку с Ираном, так называемый Совместный всеобъемлющий план действий. Правда, администрация Трампа вышла из этой сделки в 2018 году. Как и Соединенные Штаты, Россия не хочет, чтобы Иран доминировал на Ближнем Востоке. Москва стремится добиться нового равновесия в регионе, хотя и не в той конфигурации, какую предпочел бы видеть Вашингтон. Кремль работает над улучшением отношений с другими региональными державами, такими как Египет, Израиль, Саудовская Аравия и Турция. Ни одна из этих стран не поддерживает теплые или дружеские отношения с Ираном. Россия уделяет особое внимание Израилю, позволяя ему наносить удары по позициям Ирана и «Хезболлы» в Сирии. Если бы США уважительно отнеслись к ограниченным интересам России в Сирии и приняли Россию в качестве регионального игрока, они, вероятно, смогли бы убедить Кремль делать больше для сдерживания агрессивного поведения Ирана. Администрация Трампа уже движется в этом направлении, но нужны еще более энергичные усилия.

Вашингтон должен также обновить подход к сдерживанию гонки вооружений. Соглашения, работавшие последние 50 лет, утратили актуальность. Мир движется к многополярному порядку – в частности, Китай активно модернизирует вооруженные силы. Страны разрабатывают передовые образцы обычных вооружений, способные уничтожать хорошо защищенные и укрепленные цели, которые когда-то были уязвимы только для ядерного оружия, а также кибероружие, способное выводить из строя командно-штабные системы управления. В результате разрушается режим контроля над вооружениями. Администрация Буша вышла из Договора по ПРО в 2002 г. – президент назвал этот договор «устаревшей реликвией» времен холодной войны. А в 2019 г. администрация Трампа вышла из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, который она высмеяла как неэффективный и безнадежно устаревший.

Вместе с тем Соединенным Штатам следует продлить новый Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ), подписанный в 2010 году. Срок его действия истекает в 2021 году. Россия выступает за его продление, а администрация Трампа колеблется. Этот документ содействует прозрачности в отношениях между двумя странами и может укрепить доверие между ними, что немаловажно в эпоху натянутых отношений. Однако договор не сдерживает ускоряющуюся гонку все более мощных и изощренных вооружений. Например, наиболее многообещающие системы вооружений – сверхзвуковое оружие и кибероружие – не подпадают под действие СНВ. Политикам нужно разработать режим контроля над вооружениями с учетом современных, быстро развивающихся технологий, который включал бы и другие крупные державы. Хотя на определенном этапе Китай нужно подключить к этому процессу, Соединенным Штатам и России следует показать пример, как они это делали раньше, поскольку они накопили уникальный опыт учета теоретических и практических требований стратегической стабильности, а также принятия соответствующих мер по контролю над вооружениями. Вашингтону и Москве нужно разработать новый режим контроля над вооружениями, а затем подкрепить его многосторонней поддержкой.

Что касается стратегических проблем ядерных вооружений и других вопросов, то США не удастся предотвратить укрепление Китая, но они могут направить растущую китайскую мощь по пути, соответствующему американским интересам. Соединенным Штатам следует подключить Россию к этой работе вместо того, чтобы толкать ее в объятия Китая, как они это делают в настоящее время. Конечно, невозможно настроить Россию против Пекина, поскольку у нее есть веские основания для добрососедских отношений с Китаем, уже превосходящим Россию как великая держава. Однако США могли бы содействовать иному раскладу сил в Северо-Восточной Азии, который служил бы их целям.

Для этого американским политикам нужно способствовать умножению у России альтернатив Китаю. Это улучшит переговорные позиции Кремля и снизит риск перекоса в соглашениях между Москвой и Пекином в сфере безопасности в пользу Китая, как это происходит сейчас. По мере улучшения отношений между США и Россией в других областях Соединенным Штатам следует сосредоточиться на снятии санкций, которые сдерживают инвестиции Японии, Южной Кореи и США на российском Дальнем Востоке и создание совместных предприятий с участием российских компаний в Центральной Азии. Увеличение возможностей дало бы Кремлю больше рычагов воздействия во взаимоотношениях с Китаем, что выгодно Вашингтону.

Усилия Вашингтона по снижению конкуренции на региональном уровне могли бы убедить Россию уменьшить масштаб вмешательства в выборы, но эту проблему так быстро не решить. Определенное вмешательство России и других стран неизбежно в современном взаимосвязанном мире. Поскольку европейские демократии сталкиваются с похожими вызовами, Соединенным Штатам нужно работать с союзниками над общим согласованным и решительным реагированием на подобные киберугрозы. Должны быть проведены какие-то «красные линии» в отношении поведения России. Например, американским официальным лицам следует заявить о недопустимости компьютерных взломов, превращения украденной информации в оружие или искажения данных, включая списки избирателей и подсчет голосов. В случае согласованного обмена разведданными и опытом и проведения совместных операций США и их союзники смогут обезопасить важную электоральную инфраструктуру, противодействуя подрывной деятельности России с помощью уголовного преследования и точечных санкций, а также наносить превентивные контрудары в киберпространстве, когда это уместно.

Российские пропагандистские СМИ, такие как телеканал «Россия сегодня», радио «Спутник» и социальные сети, представляют собой более сложную проблему. Однако уверенное в себе, зрелое и искушенное демократическое общество должно легко сдерживать эту угрозу, не пытаясь при этом лихорадочно блокировать сайты и аккаунты в «Твиттере» с нежелательным контентом. В условиях межпартийного озлобления внутри Соединенных Штатов СМИ и политический класс преувеличивают угрозу, обвиняя Россию в провоцировании внутриполитических разногласий. При этом опасно сужается пространство для дебатов, поскольку американцам внушают, что любые мнения, совпадающие с официальной позицией России, – часть кампании влияния, инспирированной Кремлем. Более конструктивным подходом со стороны США и других демократий было бы повышение осведомленности широкой общественности об искусстве манипулирования сознанием, которым хорошо владеют средства массовой информации, а также улучшение навыков критического чтения разных материалов. При этом не стоит отказываться от энергичных дебатов, являющихся жизненной силой любого демократического общества. Некоторые скандинавские страны и прибалтийские государства прилагают значительные усилия для решения этих задач, но Соединенные Штаты отстают от них в этом вопросе.

Повышая защищенность своих систем и осведомленность граждан, США также должны вовлекать Россию в установление правил поведения в киберпространстве. Даже если на практике эти нормы не полностью соблюдаются, они помогут сдерживать и ограничивать наиболее возмутительное поведение и действия – наподобие того, как Женевские соглашения сдерживают вооруженные конфликты.

Предлагаемое сочетание компромиссов и мер противодействия учитывает интересы России и американской мощи. Данный подход резко отличается от тех, к которым американские администрации прибегали со времен окончания холодной войны. Прежние стратегии опирались на неверное истолкование намерений России, а их авторы отказывались признавать ограниченность возможностей Соединенных Штатов. Во многих отношениях данная стратегия олицетворяла бы возврат к традициям внешней политики США, сложившимся до окончания холодной войны.

Главная традиция всегда заключалась в предусмотрительных действиях, терпеливом проведении внешней политики на протяжении длительного времени. Что касается краткосрочной перспективы, то, согласно этой традиции, нужно довольствоваться постепенным прогрессом и пошаговыми завоеваниями. Соединенные Штаты не боялись идти на компромиссы (приспосабливаться), потому что были уверены в своих ценностях и в будущем триумфе. Они сознавали свою силу, но понимали ограниченность возможностей и уважительно относились к потенциалу и способностям противника. Это тонкое понимание было характерно для стратегий всех американских президентов во время холодной войны и позволяло справляться с вызовами, которые бросала им Москва. Вернувшись к истокам своего славного прошлого, США смогут справиться с теми вызовами, которые существуют сегодня.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305439 Томас Грэм

ОТ КЛИШЕ К НЕОЛОГИЗМАМ

РОМАН РАЙНХАРДТ

Кандидат экономических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России.

ЭВОЛЮЦИЯ ЯЗЫКА СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ДИПЛОМАТИИ

Язык современной российской дипломатии меняется. С одной стороны, как живой организм он не может не меняться – тем более что внешняя политика, одним из инструментов которой является дипломатия, во многом зависит от конъюнктуры. С другой стороны, его изменения на протяжении последних нескольких лет свидетельствуют не только и не столько о корректировках внешнеполитической риторики, сколько о качественных семантических сдвигах.

Следует сразу подчеркнуть, что подобные метаморфозы имеют главным образом эволюционный, а не революционный характер. Связывать их напрямую с набором отдельных эпизодов и личностей едва ли целесообразно. Изменение языка дипломатии – процесс объективный. Здесь уместно говорить о том, что язык служит орудием дипломата (причем основным – как активным, так и пассивным: дважды подумать на трех языках, прежде чем ничего не сказать, согласно старой поговорке), но и наоборот – дипломат является средством языка при исполнении своей общественной миссии. Под дипломатами в данном контексте следует подразумевать как кадровых сотрудников государственных органов внешних сношений, так и более многочисленную группу так называемой народной и общественной дипломатии. Все они суть носители и, если угодно, «пользователи» языка, находящиеся от него в сильнейшей зависимости. 

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305438 Роман Райнхард

ГЛОССАРИЙ

Вместе с замечательными авторами мы попробовали составить перечень наиболее важных понятий, которые употребляются для описания российской внешней политики: великодержавие, гибридная война, мессианизм, прагматизм, национальный интерес, равноправие, стратегия, стратегическая стабильность, суверенитет, справедливость. Это не классические словарные статьи, которые должны быть дистиллированными по определению, а осмысление, как те или иные понятия преломляются в прикладной деятельности.

В – Великодержавие - Андрей Цыганков

Г – Гибридная война - Василий Кашин

М – Мессианизм - Иван Сафранчук

П – Прагматизм - Мария Ходынская-Голенищева

Н – Национальный интерес - Павел Цыганков

Р – Равноправие - Николай Косолапов

С – Справедливость - Вера Агеева

С – Стратегия - Андрей Сушенцов

С – Стратегическая стабильность - Дмитрий Суслов

С – Суверенитет - Александр Филиппов

В – великодержавие

Андрей Цыганков

В теории международных отношений великодержавность связывают не только с независимостью внешней политики и безопасностью страны, но и с возможностями и влиянием, которыми обладают лишь немногие государства в мире. При этом в понятие «великая держава» вкладываются разные смыслы. Для одних речь идет о материально-силовых возможностях, для других – о статусе и престиже, для третьих – об идейно-политическом измерении и способности вести за собой силой примера. Наиболее упрощенной выглядит трактовка великодержавности представителями американского неореализма, для которого все государства одинаковы и различаются лишь силовым потенциалом.

Державное мышление отличают, по крайней мере, три принципа. Во-первых, державники выступают за раздельное рассмотрение роли внутренних и внешних факторов в развитии общества. Они убеждены в приоритетности факторов международного окружения как наименее подверженных контролю и наиболее потенциально дестабилизирующих. Внешняя политика, следовательно, не может быть лишь отражением потребностей внутреннего развития, но должна отвечать на международные вызовы. Во-вторых, державники исходят из постоянства геополитических интересов государства. У государства нет постоянных друзей и врагов, а есть лишь постоянные интересы – вслед за лордом Пальмерстоном эту максиму нередко повторяют и российские державники. Державники могут выступать сторонниками национальной идеологии, если она не сковывает государство, а помогает сформулировать и защитить его интересы. Третий принцип связан со вторым и сводится к гибкости внешнеполитических союзов. Если у государства нет миссии, но есть постоянные национальные интересы, то руководители государства должны быть готовы сотрудничать с кем угодно, но ровно настолько, насколько это необходимо для соблюдения державного интереса.

За общими компонентами и принципами (велико)державности скрываются различные исторические условия ее формирования. Каждая держава национально и исторически своеобразна, по-своему решает возникающие перед ней задачи и вкладывает в обоснование значимости избранных решений свой смысл. Для России великодержавность исторически определялась важностью сохранения внутреннего единства территориально протяженного и социально-разнородного государства. Ее смыслом является конструкция сильного, способного к управлению сложной страной государства. Без такого государства трудно представить себе собирание земель и укрепление границ в московский период, нанесение поражения сильнейшей в начале XVIII века шведской державе, участие в поддержании европейского баланса сил в XIX столетии и создание советского строя в XX веке.

Своеобразие внешних условий России включает в себя протяженность сухопутных границ, соседство с мощными государствами, пограничное положение между западной и незападной цивилизациями и другие факторы. Следует подчеркнуть и то, что в силу относительной геополической удаленности, размера и православия Россия не является органической частью Европы. Но она стремилась слиться с западным миром, при этом утверждая себя в качестве самостоятельной, культурно своеобразной державы.

Русская великодержавность подразумевает наличие (1) сферы культурно-ценностного влияния в Евразии и Европе, (2) политико-экономической самодостаточности и (3) военного потенциала, достаточного для нанесения поражения любой другой державе. Понимаемая таким образом великодержавность обеспечивает достижение стратегических целей выхода в Европу, поддержания особых доверительных отношений с Востоком и сохранения определяющего влияния на евразийском материке.

Разделяя сформулированный набор принципов мышления, русские державники представляют собой неоднородную группу, различаясь предлагаемыми стратегиями достижения целей государства. С некоторой долей упрощения можно выделить три основные группы.

К первой относятся те, кто исторически выступал за союз с Западом против общих угроз. Примерами такого сотрудничества могут быть попытки России участвовать в Первой северной войне против Швеции (1655–1660) в союзе с другими европейскими государствами. Чуть позже Россия присоединилась к Священной лиге для противостояния Оттоманской империи, подписав в этих целях в 1686 г. договор о вечном мире с Польшей, своим давним соперником. Петр I начинал свое правление с посольского путешествия, преследовавшего целью объединение европейских государств против шведской угрозы. Провозглашение России «европейской державой» и екатерининское участие в Семилетней войне укладывается в то же понимание методов державничества. Еще более важный пример – Священный союз, заключенный Александром I с другими европейскими государствами во имя предотвращения опасности, подобной той, которая еще недавно исходила от наполеоновской Франции. Во второй половине ХIХ и в ХХ столетии примерами союзов с западными странами против общей угрозы были Антанта, попытка создать антигитлеровскую коалицию в преддверии Второй мировой войны, а также открытие Второго фронта в целях нанесения поражения фашизму. В ХХI веке Россия пыталась выстроить единый союз с Западом против международного терроризма.

Ко второй группе русских державников относятся выступающие за гибкую союзническую политику, не замкнутую на странах Запада как приоритетных партнерах. В условиях, когда России не удавалось достичь целей в союзе с западными странами или добиться их поддержки, российские правители нередко уходили в относительную изоляцию для перегруппировки сил, или получения «передышки» (Владимир Ленин). В начале ХVII века после нескольких поражений в противостоянии с Польшей Россия не выходила из изоляции до 1654 г., когда она начала новое наступление присоединением Украины. В XVIII веке Россия взяла двадцатилетнюю паузу, заняв позицию нейтралитета в войне со Швецией для финансового и демографического оздоровления. После поражения в Крымской войне Россия «сосредотачивалась», проводя в жизнь политику гибких союзов, пока не смогла наконец восстановить утраченные позиции на Черном море. «Мирное сосуществование» большевиков и сталинская теория «социализма в отдельной взятой стране» тоже относились к попыткам ослабить внешнеполитическую активность для укрепления страны, вышедшей из революции и гражданской войны. Наконец к этой же группе державного мышления можно относить попытки Евгения Примакова маневрировать между Западом, Китаем и Индией после окончания холодной войны.

Для третьего типа русского державного мышления характерна наступательность, в том числе в отношениях с Западом, если последний отказывается признать важнейшие внешнеполитические интересы России. Россия неоднократно утверждала свои интересы в одностороннем порядке, невзирая на критику западных стран. В XVII веке российское государство вело многочисленные войны с Польшей и Оттоманской империей, стремясь к укреплению границ и защите балканских славян. В XVIII веке Пётр нанес сокрушительное поражение Швеции, не вступая для этого в союз с европейскими государствами. В основном успешные войны с Турцией продолжились вплоть до Крымской войны, которую Россия проиграла благодаря поддержке, оказанной Турции Англией и Францией. После внутреннего выздоровления Россия вернулась к активной политике на Балканах, нанеся туркам новое поражение в 1870-е годы. В ХХ веке большевистская доктрина «мировой революции» стала ярким примером наступательного мышления, поскольку ставила под сомнение саму систему западных государств-наций. В 1920 г. большевики даже попытались вторгнуться в Польшу для смены правительства. Во время холодной войны наступательным был курс Советского Союза, стремившегося к укреплению геополитического влияния в мире, как, например, в период Карибского кризиса в 1962 г. или в случае ввода войск в Афганистан в 1979 году. После окончания холодной войны российская наступательность проявилась в вооруженном вмешательстве в конфликт Грузии и Южной Осетии, присоединении Крыма и вступлении в войну в Сирии.

В зависимости от того, какие коалиции выстраивали державники и какого рода политику защищали внутри страны, их идейными оппонентами были представители западнического или самобытно-цивилизационного мышления. Западники опасались, что державность ослабит страну внутренне, поскольку противопоставит отсталую в материально-технологическом и политическом отношении Россию передовому Западу. Связывая российскую идентичность с Европой, западники выступают за воспроизводство на российской почве европейских политических институтов и выстраивание приоритетных, стратегических отношений с европейскими странами. Представители цивилизационного мышления нередко поддерживали державников, считая великодержавность условием защиты национальных ценностей от внешних посягательств. В то же время сторонники русской самобытности могут оказаться в числе критиков державности, если считают, что она ослабляет общество. Например, для славянофилов национальные интересы и границы были вторичны, а главным являлось создание условий для свободного общинного труда и жизни в православной вере.

Державный тип мышления традиционно поддерживался широкими слоями общества, особенно если не требовал значительных жертв со стороны населения и не оборачивался внешнеполитическими поражениями. При этом державность нередко оказывалась для русского народа тяжелой ношей, если государство решало внешнеполитические задачи за счет напряжения общественных ресурсов. Подвергаясь многочисленным опасностям извне, русские консолидировались вокруг государства для сохранения свободы от внешних посягательств, но при этом теряли свободу внутреннюю. Со временем они утратили возможности свободного общинного хозяйствования («мир») и участия в управлении и выборах князя («вече»), создав централизованное патримониальное государство. По оценке историка Георгия Вернадского, «самодержавие и крепостное право стали ценой, которую русские заплатили за национальное выживание». Военная сила, имперское могущество и способность противостоять внешним вторжениям постепенно стали самоцелью государственной политики. Бедность и крепостное право превратились в средства ускоренной мобилизации армии. Власть нередко игнорировала назревшие потребности в реформах, видя в них опасность для сложившейся в России системы правления.

Ценой внутреннего перенапряжения было ослабление внутреннего и внешнего компонентов державности. Распад советского государства – пример такого перенапряжения в результате длительного противостояния более развитым странам Запада. Традиционные опоры державности, в задачу которых входит защита безопасности государства – армия и силовые структуры – оказались в униженном положении, в то время как укрепился класс нового «боярства», или олигархов. Деморализации армии способствовала запоздалая и плохо продуманная военная кампания по стабилизации в Чечне. Население, лишившись денежных накоплений в результате олигархических в своей основе экономических реформ, не поддерживало власть. В стране подняла голову преступность, и государство не успевало реагировать на массовые нарушения законности против граждан. Конфликт исполнительной и законодательной властей, приведший к использованию силы против парламента в октябре 1993 г., довершал картину чрезвычайного ослабления государства. Во внешней политике российское руководство стремилось проводить прозападный курс, по существу отказавшись от принципов державной политики.

Постепенно, во многом благодаря усилиям созданного Совета по внешней и оборонной политике и деятельности министра иностранных дел Евгения Примакова, понятие державности вернулось в политический лексикон в качестве одного из центральных. В 2000-е гг. в целом благоприятное внешнее окружение и отсутствие угрозы войны позволило руководству страны сосредоточиться на решении внутренних задач, связанных с экономической и политической стабилизацией. Результатом стало завершение военных действий на Северном Кавказе, относительная консолидация политического класса и восстановление способности проводить независимую внешнюю политику.

Будущее российской державности связано с выстраиванием новых международных коалиций в условиях мировой турбулентности и способностью руководства страны осуществить переход к новой модели государства. С первым дело обстоит лучше, чем со вторым. Державность во внешней политике способствовала восстановлению важных и утраченных в 1990-е гг. позиций. Выдержала проверку временем ориентация на укрепление баланса сил и престижа великой державы. Уходит в прошлое мир единственной сверхдержавы. Меняется и децентрализуется Европа. Россия разворачивается к Азии, реализуя проекты Большой Евразии, Шанхайской организации сотрудничества и другие. Перед страной открываются новые возможности налаживания международного сотрудничества за пределами западного мира.

Более трудным является переход к новой государственности. Он сопряжен с комплексом мер по преодолению политического наследия 1990-х гг., связанного не столько с сильным державным государством, сколько с его отсутствием. Экономическое пробуксовывание, коррупция, ориентация на стабильность вместо развития – «родимые пятна» российского капитализма, возникновение которого связано с залоговыми аукционами, рейдерством, экспортом энергоресурсов, а также неспособностью правительства реализовать единые принципы и правила в политике и экономике. В этой области державность во многом остается благим пожеланием. Впереди трудный период, требующий новых стратегий формирования сильного и легитимного государства.

Без создания такого государства державность не может считаться полностью состоявшейся. Для державников является аксиомой, что государство должно обладать значительной свободой от вмешательства не только внешних, но и внутренних групп интересов, без чего невозможно осуществление политической стратегии в интересах общества в целом. В частности, Примаков в должности премьер-министра пытался бороться с засильем Бориса Березовского и других олигархов ельцинской «семьи». Позднее, на посту руководителя Торгово-промышленной палаты он отстаивал важность выработки и соблюдения четких правил в отношении экономики и собственности, предупреждал об опасности силовых «наездов» на бизнес. Понимал он и опасности, связанные с чиновничьим засильем и коррупцией. Сильное государство должно быть правовым и опирающимся на институты, а не на чреватые злоупотреблениями неформальные связи. Сильная исполнительная власть нуждается в независимости судов, частичной региональной децентрализации, честных выборах и борьбе с коррупцией.

В эпоху глобальной нестабильности и перехода власти выживет тот, кто сумеет приспособить к своим нуждам внешние и внутренние условия. В мире происходит масштабная перекройка рынков, региональных систем и военно-политических союзов. Современная державность должна сочетать отстаивание важнейших интересов в мире с активным выстраиванием нового миропорядка и проведением необходимых для этого внутренних реформ. Твердость защиты суверенитета предусматривает гибкое умение создавать новое и желаемое в экономической, информационной, военной и политической сферах. С осуществлением такого курса сопряжено немало трудностей, включающих в себя не только риски противодействия развитым в материально-экономическом отношении державам, но и способность выбирать растущие сферы внутреннего развития и вкладываться в перспективные международные проекты.

Г – Гибридная война 

Василий Кашин

Понятие «гибридная война» прочно связалось на Западе с Россией после присоединения Крыма. Значительную роль в этом сыграло распространение мифа о наличии у России специальной стратегии противостояния, известной как «доктрина Герасимова». Ее существование к настоящему времени опровергнуто самими авторами мифа. Но история с «доктриной Герасимова» показательна: за российскую стратегию гибридной войны были выданы идеи аналогичной стратегии Соединенных Штатов. Они, в свою очередь, сформировались у российских военных и политиков на основе осмысления опыта «цветных революций» 2000-х гг. и «арабской весны» начала 2010-х годов.   

К моменту крымских событий военные теоретики не только на Западе, но и на Востоке осмыслили различные формы невоенного противоборства государств. Высокая стоимость и чудовищная опасность современной высокотехнологичной войны требовала найти такие формы участия в конфликтах, которые позволяли бы контролировать эскалацию и добиваться целей строго дозированным применением силы. 

Эти концепции (например, в опубликованной в 1999 г. книге «Война без границ» // Unrestricted Warfare китайских полковников Цяо Ляна и Ван Сянсуя) не сводятся к распространенным в настоящее время представлениям о гибридной войне. Речь идет о комплексной стратегии противостояния великих держав с применением неограниченного арсенала методов. 

Концепции гибридной войны упрощают борьбу между государствами. Государство, взявшее их на вооружение, получает пропагандистский инструмент для демонизации противника, но наносит удар по собственной стратегической культуре. Его способности понимать намерения оппонента в результате падают. 

Гибридная война наиболее часто определяется как конфликт с использованием информационной борьбы, экономического и политического давления в сочетании с ограниченным применением вооруженной силы. Предполагается, что действия по всем направлениям помогают нивелировать превосходство Запада в обычных вооружениях. Это понятие расплывчато и опасно. Оно было введено в оборот в середине 2000-х гг., использовалось для описания войны в Ливане 2006 г., а по-настоящему популярным стало на волне украинского кризиса.   

Однако все приемы гибридной войны известны много лет, если не веков. Появление новых технологических возможностей в связи с развитием информационно-коммуникационных технологий мало что меняет в сути отношений вовлеченных в конфликт стран. На протяжении всей истории человечества любая хорошо спланированная военная кампания сопровождалась усилиями в области пропаганды, дипломатии, разведки и экономики. О том, что победа с применением именно этих инструментов предпочтительней лобового столкновения, писал еще Сунь Цзы. 

Нет ничего нового в поддержке повстанческих движений на территории иностранного государства, вводе на его территорию собственных регулярных войск под видом добровольцев и в прочих методах, часто подаваемых в качестве неизвестной и страшной угрозы. Эти методы широко применялись всеми участниками холодной войны, прежде всего, США, СССР и Китаем. Они нередко использовались и до холодной войны. 

Фактически, гибридность позволяет навешивать устрашающую этикетку «война» на широчайший спектр достаточно рутинных внешнеполитических, пропагандистских и разведывательных мероприятий, зачастую являющихся неизбежной частью межгосударственных отношений.   

Приписывание стране гибридной стратегии может рассматриваться как элемент политики по ее изоляции. 

Цель такой политики – лишить противника возможности отстаивать свою точку зрения. Любая форма разъяснения позиции, попытки защититься от обвинений и изменить позицию другой стороны могут быть теперь интерпретированы как дезинформация и информационное нападение. Появляется также возможность ограничить дипломатическую активность противника, которая по своей природе предполагает установление связей, распространение и сбор информации и влияние на точку зрения собеседника. Фактическое разрушение российско-американских каналов политической коммуникации в посткрымский период и особенно на фоне истерии с российским «вмешательством в выборы» в Соединенных Штатах в этом отношении весьма показательно. 

Россия также склонна приписывать гибридную стратегию своим оппонентам. Предполагаемая гибридная угроза со стороны Европы и США, осмысливаемая под военным углом, ведет к вполне конкретным и важным выводам, касающимся внутренней политики. В известном выступлении начальника генерального штаба Вооруженных сил России Валерия Герасимова на общем собрании Академии военных наук 1 марта 2019 г. в качестве элементов новой военной стратегии США и их союзников упоминаются «цветные революции» и «мягкая сила». Предполагается, что целью американских стратегий является «ликвидация государственности неугодных стран, подрыв суверенитета, смена законно избранных органов государственной власти». Герасимов отмечает, что Пентагон разрабатывает принципиально новую стратегию под названием «Троянский конь», которая заключается в использовании «протестного потенциала пятой колонны» с одновременным нанесением ударов высокоточным оружием по наиболее важным объектам. Соответственно, российский ответ предусматривает «комплекс мер по упреждающей нейтрализации угроз безопасности государства». 

Россия, как и прочие крупные военные державы, обладает военными и невоенными средствами борьбы, которые могут применяться в условиях мирного времени или вооруженного конфликта низкой интенсивности. Этот арсенал в его нынешнем виде создавался главным образом в эпоху холодной войны. Скрытные и не признаваемые военные вмешательства, поддержка повстанческих движений и создание «квазидобровольческих» формирований для интервенций за рубежом в сочетании с дезинформацией, пропагандой и поддержкой оппозиции использовались тогда всеми крупными странами.   

Что касается СССР, то ограниченные и тайные военные интервенции широко применялись им с раннего периода советской истории. Классическим примером можно считать вмешательство в гражданскую войну в Афганистане 1929 года. Под командованием Виталия Примакова двухтысячный отряд красноармейцев, облаченных в афганскую военную форму и вооруженных трофейным английским оружием, вторгся в эту страну. Целью знаменитого «рейда Примакова» было изменение хода войны в пользу дружественного СССР короля Амануллы-хана. Операция готовилась в тесной координации с представителями Амануллы, и к отряду Примакова присоединялись местные этнические формирования. Рейд, завершившийся захватом Мазари-Шарифа в апреле 1929 г., был предпринят, однако, слишком поздно и уже не смог переломить ход гражданской войны. Многое в его организации тем не менее можно считать характерным для подобных операций Советского Союза и постсоветской России. 

В ходе «афганской спецоперации» СССР пытался повлиять на внутренний конфликт за счет ограниченного, тайного и краткосрочного вмешательства в ключевой момент (который, как оказалось в дальнейшем, был выбран неверно). Советским силам следовало изменить ход конфликта в пользу союзника и уйти. Но они ни в коем случае не должны были выступать главной действующей силой в конфликте. СССР тщательно избегал привлекать внимание к своей операции и стремился жестко контролировать масштабы вовлеченности в войну. После того, как стало ясно, что поражение Амануллы-­хана предотвратить не удалось, СССР свернул интервенцию, невзирая на продемонстрированное подавляющее тактическое и техническое превосходство Красной Армии. 

Сходным образом осуществилось более крупное и успешное вмешательство в Синьцзяне в ноябре 1933 – апреле 1934 года. В операции в поддержку генерал-губернатора Шэн Шицая участвовали войска НКВД, замаскированные под действовавшие в регионе белоэмигрантские формирования. К ней привлекались собственно бывшие белогвардейцы, завербованные советской разведкой, а также просоветские формирования из числа местного населения. Интервенция продолжалась недолго, после решения поставленных задач советские войска ушли, оставив в Синцзяне ограниченный контингент и группу советников для наблюдения за ситуацией. 

«Квазидобровольческой» операцией было советское участие в гражданской войне в Испании. Несмотря на присутствие в стране тысяч советских военнослужащих и крупные военные поставки, вмешательство в конфликт СССР отрицалось. Советские летчики и военные советники в качестве «добровольцев» участвовали в китайско-японской войне в 1937–1940 годах. Подобная же практика продолжилась и с наступлением холодной войны. Советская истребительная авиация и зенитно-артиллерийские части с личным составом, замаскированным под китайских добровольцев, действовали в Корее. Советские летчики противостояли ВВС Гоминьдана в небе над Шанхаем в 1950 году. Советские зенитно-ракетные и авиационные части принимали участие в войне во Вьетнаме и в ряде конфликтов на Ближнем Востоке. 

Перечисленные интервенции были успешны с точки зрения достижения политических и стратегических целей Москвы. Все они следовали одной и той же модели, которая прослеживается со времен рейда Примакова в 1929 году. Это были короткие, внезапные, тщательно спланированные действия, направленные на то, чтобы в ключевой момент помочь важному союзнику, будь то дружественное государство или одна из фракций в гражданской войне. 

Операции имели разную степень секретности; как правило, СССР либо отрицал участие в конфликте в принципе, либо преуменьшал его масштабы. Главным условием успеха был тщательный расчет баланса сил, выбор времени, места и характера вмешательства. При этом сводились воедино возможности вооруженных сил, спецслужб, дипломатического аппарата. 

Сильной стороной Советского Союза при ведении таких операций была способность добиваться высоких результатов в обучении, а порой – в строительстве с нуля вооруженных сил дружественных стран или политических групп. На протяжении всей холодной войны созданные советскими инструкторами вооруженные формирования одерживали победы над противниками, обучаемыми и оснащаемыми США. 

Разумеется, речь идет о случаях, когда советские военные имели реальные возможности руководить процессом военного строительства, чего не было, например, в арабских армиях, воевавших с Израилем. Афганская кампания 1979–1989 гг. стала грубым нарушением всех старых советских принципов ведения зарубежных интервенций. Она была затяжной, масштабной, предпринятой без учета местных условий, главной силой в войне оказались собственно советские войска, а не формирования союзников. 

Тем не менее многие преимущества отечественной военной школы, прежде всего – способность налаживать работу с местным населением, создавать относительно боеспособные местные вооруженные силы и действовать совместно с ними, проявились и тогда. К моменту вывода советских войск в 1989 г. Республика Афганистан обладала армией и специальными службами, далеко превосходившими все, что было создано за 18 лет американской оккупации Афганистана после 2001 года. Падение режима Наджибуллы было связано с фактически продолжавшимся вмешательством в афганский конфликт ряда иностранных государств на фоне распада СССР и бездействия России. 

Офицеры советских вооруженных сил и спецслужб, вовлеченные в подобные операции на поздних этапах холодной войны, продолжали активную службу и с началом военных конфликтов 1990-х гг., когда этот опыт был значительно обогащен и расширен. Российские военные оказались вовлечены в столкновения на Южном Кавказе, в стабилизацию ситуации в Таджикистане в 1992–1997 годах. Но наиболее глубокое влияние на армию, спецслужбы и государственный аппарат России оказали боевые действия на Северном Кавказе в ходе двух чеченских войн. Армия и спецслужбы получили огромный опыт решения сложнейших задач при весьма ограниченных ресурсах с опорой на переговорные инструменты, агентурную разведку, взаимодействие с разнообразными вспомогательными вооруженными формированиями из местного населения. 

Присоединение Крыма, события на Восточной Украине и сирийская кампания показали, что Россия возвращается к старой модели применения вооруженных сил для обеспечения национальных интересов. Ставка делается на быстрые, внезапные действия с тщательным контролем уровня вовлечения в конфликт. Значительный опыт строительства и использования вспомогательных отрядов из числа добровольцев и местного населения, накопленный в ходе многолетних конфликтов на постсоветском пространстве, используется в полной мере. 

Такие действия едва ли делают Россию более непредсказуемой или агрессивной, чем другие державы. Даже Китай при всей его внешнеполитической пассивности последних десятилетий отметился уже в XXI веке в поддержке вооруженных формирований и непризнанных государственных образований на севере Мьянмы (так называемое государство Ва). Эта поддержка включала в себя обучение и оснащение, вплоть до поставок тяжелого вооружения. 

Интервенции США, Франции и Великобритании на Ближнем Востоке носили более систематический характер. Они сопровождались масштабным применением современных технологий, финансовых ресурсов и технических возможностей, недоступных для России. Однако результаты оказывались почти неизменно неблагоприятными для самих акторов. Они, в особенности американцы, демонстрировали неспособность к интерпретации разведданных и оценке политической ситуации. Строительство Соединенными Штатами союзных вооруженных сил из местного населения приводило к разочаровывающим результатам на фоне гигантского расхода средств. Взаимодействие американских и местных вооруженных формирований оставалось слабым. 

Российские действия на этом фоне отличаются не большей агрессивностью, а большей эффективностью. Россия в отличие от США и ряда их союзников не вторгалась в иностранные государства, штурмуя столицы и убивая политических лидеров. Россия не тратила триллионы долларов на многолетнюю оккупацию других стран, чтобы затем уйти, признав поражение. Но, применяя силу в куда меньших объемах, Россия в последние десятилетия добивалась куда большего в реализации своих политических целей. 

На стороне российской армии и спецслужб – многолетний опыт войн с сильным иррегулярным противником, получающим поддержку из-за рубежа, в условиях ограниченности собственных ресурсов. Переоснащение и реформирование российской армии в 2010-е гг. позволило резко повысить ее боевые возможности. Патриотический подъем, связанный с украинскими событиями и присоединением Крыма, обеспечил приток добровольцев для зарубежных операций в составе регулярных и иррегулярных формирований. 

Таким образом, в новых условиях российские Вооруженные силы превращаются в гибкий инструмент, который может быть использован для влияния на ситуацию в стратегически важных для России частях мира. 

Использование ярлыка гибридной войны уводит нас в сторону от того факта, что мы имеем дело с набором весьма традиционных приемов борьбы, восходящих к началу ХХ века или более ранним временам. Эти приемы используются всеми крупными игроками в современной международной политике. Но одни страны владеют ими хорошо, а другие – никак не могут научиться, даже потратив триллионы долларов и потеряв многие тысячи солдат убитыми. 

М – Мессианизм

Иван Сафранчук

Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что Россия никогда не была исключительно прагматической державой, движимой только практическими интересами. Чувство некой миссии, высшей цели России было присуще всегда.

Но исторически и в строгом смысле этого слова российское государство не является мессианским. Оно не сформировало чего-то похожего на политическую доктрину божественной предопределенности, которая обосновывала бы экспансионизм Божьим промыслом (как американский Manifest Destiny). У российской элиты никогда не было намерения способствовать политическими средствами приближению конца света и второго пришествия ради торжества Истины, к чему склонны американские правые евангелисты, время от времени обретающие влияние на внешнюю политику. Россия не была очарована цивилизаторским «бременем белого человека», как британский колониализм. И не несла в мир нерелигиозные философские идеалы, как в Новое время это делала Франция, а позже опять же – США.

Наиболее мессианским был, вероятно, советский период российской истории, когда Москва взяла на себя роль распространителя и защитника в мировом масштабе целостной философской и политико-экономической доктрины. Впрочем, после десятилетий осуществления этой миссии увлеченность ею стала быстро исчезать и в элите, и в обществе. К концу же существования Советского Союза сформировался невероятный по силе общественный и элитарный запрос на прагматизм.

Как бы сейчас ни называли внешнеполитический курс Бориса Ельцина и Андрея Козырева – наивным или идеалистическим, на самом деле он формировался именно в прагматических категориях. Избавление от излишней и идеологически обоснованной внешнеполитической нагрузки трактовалось как прагматизм, а не как идеализм (по сути, этот подход продолжал горбачёвское «новое мышление», практическим содержанием которого стало освобождение перенапрягшегося и пораженного внутренним кризисом СССР от бремени ответственности за «второй мир».)

В дальнейшем прагматизмом стали считать не столько редуцирование внешнеполитических интересов, сколько их расширение, но опять же ради удовлетворения прикладных интересов, а не воплощения в жизнь абстрактных идеалов. Хотя конкретное выражение прагматического начала в российской внешней политике в последнюю четверть века очень сильно менялось, твердая приверженность прагматизму после опыта советского мессианства все-таки остается.

Россия не является мессианской державой в «большом» смысле: она не готова убивать других и посылать на смерть своих за абстрактные идеалы и доктрины. Российское чувство миссии другое.

Россия – государство, собранное на огромном пространстве из множества неоднородных элементов, расположенное в сложных климатических и природных условиях, подвергавшееся крупным нашествиям. Своей миссией это государство всегда считало собственную способность быть – и быть не дикими, не варварами. В одной интерпретации миссия состоит в том, чтобы суметь стать развитой частью мира, то есть Западом, и в таком качестве добиться принятия в какую-то общую систему политических и социальных отношений. В другой – миссия сводится к тому, чтобы быть без (не путать с против) Запада. Эта трактовка имеет другой обязательный компонент – представление о том, что есть могущественные силы внутри и вовне, постоянно мешающие России исполнить свой долг, стремящиеся подорвать ее возможности.

Территориальная экспансия, участие в мировых делах, вершение судеб мира – все это явные свидетельства способности быть и успешности существования. Российская элита, особенно после Петра I, считала такую программу действий естественной для Российского государства. И для подобной традиции выпасть из первого ряда мировых держав – историческая катастрофа, там надо оставаться любыми средствами – миром или войной. Не случайно противодействие риску скатиться во второй, а то и третий эшелон международной политики было объявлено лейтмотивом президентства Владимира Путина в его программной статье «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованной за день до того, как он стал исполняющим обязанности главы государства после досрочной отставки Борис Ельцина.

Насколько чувство державности распространилось на весь народ – вопрос спорный. По всей видимости, общественные настроения по этому поводу могут колебаться в очень широкой амплитуде. Но всегда находились и те, кто был за сосредоточение на себе, за снижение бремени вовлеченности в мировые дела или даже за полное выключение из них. Великие русские писатели дают яркие примеры таких мыслей. Лев Толстой еще в «Севастопольских рассказах» обращал внимание на то, как чужда война русским крестьянам, а в дальнейшем чрезвычайно саркастично представлял геополитические, военные предприятия («Сказка об Иване-дураке и его двух братьях…») и даже характеризовал войну как «вредное учреждение», ставя ее в таком качестве в один ряд с рабством и проституцией (эссе «Так что же нам делать?»). Или Александр Солженицын в манифесте «Как нам обустроить Россию?»: «Пробуждающееся русское национальное самосознание во многой доле своей никак не может освободиться от пространнодержавного мышления, от имперского дурмана. (…) Это вреднейшее искривление нашего сознания: “зато большая страна, с нами везде считаются”. (…) Могла же Япония примириться, отказаться и от международной миссии, и от заманчивых политических авантюр – и сразу расцвела. Надо теперь жестко выбрать: между Империей, губящей прежде всего нас самих, – и духовным и телесным спасением нашего же народа».

Споры о том, в каком виде России существовать, продолжатся – у них давняя традиция. Но мощное стремление быть вопреки нескончаемым препятствиям (быть собой, но не пространством, признанным варварским) и стало миссией России. За века осуществления этой миссии у страны появился и некоторый собственно мессианский элемент. Но состоит он не в том, что Россия хочет переделать мир в соответствии с какой-то определенной программой, а в вере, что с Россией мир лучше, чем без нее.

П – Прагматизм

Мария Ходынская-Голенищева

В основе понятия «прагматизм» лежит примат пользы/выгоды, которую способно принести то или иное действие. Эвентуальные практические последствия определяют целесообразность конкретных шагов и одновременно служат критерием их эффективности. Философский словарь приводит слова одного из видных представителей прагматизма, американца Уильяма Джеймса: «Истина есть то, что лучше всего работает на нас».

Прагматизм – один из основополагающих принципов российской внешней политики. При некоторой абстрактности термина он имеет вполне конкретное содержание. Так, Концепция внешней политики России от 2016 г. ориентирует дипломатов на работу в пользу создания благоприятных внешних условий для поступательного и устойчивого внутреннего развития. Среди них – обеспечение безопасности страны, ее суверенитета и территориальной целостности, формирование пояса добрососедства с сопредельными государствами, содействие повышению конкурентоспособности экономики России, ее технологическому обновлению, повышению уровня и качества жизни населения.

Рациональна российская интеграционная политика на постсоветском пространстве и в Евразии (СНГ, ЕврАзЭС, ШОС), которая должна привести к формированию широкого интеграционного контура (инициатива Большого евразийского партнерства). Позитивная, неконфронтационная повестка этих объединений предоставляет возможность не распылять ресурсы и сосредоточиться на задачах обеспечения ускоренного темпа развития в государствах-членах. Прагматична линия России и в относительно новых, отвечающих духу времени институтах глобального управления. Например, в БРИКС, где, кроме всего прочего, проводится курс на создание альтернативы доллароцентричной валютно-финансовой системе: наличие подобной «подушки безопасности» приобрело для России особую важность в контексте деградации отношений с Западом после 2014 г., включая обмены санкционными ограничениями.

Единственно рациональным с военно-политической точки зрения (и соотнесенным с общественным запросом, обусловленным ощущением исторической несправедливости) стало решение о воссоединении Крыма с Россией. Реалистичная, трезвая оценка ситуации вкупе с глубокой проработкой возможных сценариев и их последствий предопределили активное участие Москвы на уровне высшего руководства в выработке Минских договоренностей, связавших Киев и крупных европейских игроков соответствующими обязательствами с выгодной для России последовательностью шагов.

Высоким уровнем прагматизма характеризуется российская политика на сирийском направлении. В основе принятого руководством страны решения о начале военной операции в Сирийской Арабской Республике (САР) лежали интересы, связанные прежде всего с обеспечением национальной безопасности. В 2015 г. в рядах террористических групп сражались, по разным оценкам, до 6 тыс. выходцев из России и постсоветских республик, существовала угроза их возвращения. Нарратив Запада, пытавшегося навязать впечатление о российской линии в Сирии как о иррациональной («Москва поддерживает диктатора-союзника»), противоречил предыстории конфликта: Башар Асад посетил Москву на пятый год президентства (первый его зарубежный визит в качестве главы государства состоялся в Париж, второй – в Лондон); до кризиса Россия занимала лишь девятое место в товарообороте Сирии (3%).

Исключительный прагматизм российской линии на сирийском направлении проявился в деидеологизированном подходе, позволившем договариваться по отдельным аспектам урегулирования (прекращение огня, параметры политического урегулирования, выправление гуманитарной ситуации и так далее) со всеми внешними игроками. Так, в период, когда российско-американские отношения находились в низшей точке развития, Москва и Вашингтон выполняли роль сопредседателей Международной группы поддержки Сирии (2015–2016 гг.), согласовали параметры режима прекращения боевых действий в САР (февраль 2016 г.), достигли договоренностей о деэскалации в Восточном Алеппо (декабрь 2016 г). С учетом неоднократно озвученной Россией принципиальной позиции о нелегитимном характере военного присутствия США в Сирии ничем, кроме как соображениями прагматизма, нельзя объяснить российско-американские договоренности о деконфликтации, в течение нескольких лет обеспечивающие отсутствие инцидентов «в воздухе» и «на земле».

Россия с рациональных позиций подходила к подбору внешних партнеров для диалога по сирийскому урегулированию. Яркий пример – астанинский формат (Россия, Иран, Турция) – объединение трех государств с несовпадающей, порой прямо противоположной повесткой. Сугубо реалистичный подход, продемонстрированный всеми странами-гарантами, позволил достичь важнейших договоренностей по прекращению боевых действий в САР, созданию зон деэскалации (2017 г.), а также сформировать Конституционный комитет (2018 г.). Сепаратная переговорная работа на двустороннем уровне с крупными региональными игроками, имевшими влияние на группы вооруженной оппозиции, – Турцией, Катаром, Саудовской Аравией, Египтом и другими – позволила перевести под контроль сирийского правительства такие стратегические районы (бывшие «зоны деэскалации»), как Восточный Алеппо, Восточная Гута, Хама/Хомс, Восточный Каламун, части провинций Сувейда, Кунейтра, Дераа, при этом не подорвав потенциала астанинского формата, создавшего эти зоны.

Отдельно стоит упомянуть российско-турецкий переговорный трек. Прагматизм вновь позволил преодолеть глубокий кризис между Москвой и Анкарой, который вызвали действия турецких ВВС, сбивших российский бомбардировщик Су-24 из состава группировки ВКС России, – тогда погиб один из катапультировавшихся пилотов Олег Пешков. После жесткой реакции Москвы и принесенных Анкарой (далеко не сразу) извинений диалог между Россией и Турцией возобновился и был максимально плодотворным: удалось договориться по окончательному решению проблемы Восточного Алеппо и согласовать условия деэскалации в Идлибе (2018 г.) и на северо-востоке САР (2019 г.).

Лишенная догматизма и конъюнктурных колебаний, последовательная линия России в сирийском урегулировании, вопреки некоторым прогнозам, не только не привела к ухудшению отношений нашей страны с суннитскими государствами, но, напротив, способствовала упрочению позиций Москвы в ближневосточных делах, закрепила за Россией образ надежного партнера.

На этом фоне некоторая отстраненность России в йеменских делах и осторожное балансирование в Ливии – также пример прагматичности и основанной на ней неготовности повышать ставки в ситуациях, развитие которых мало затрагивает национальные интересы России. Это не мешает Москве оставаться участником многосторонних форматов урегулирования йеменского и ливийского конфликтов, оказывать ощутимую поддержку соответствующим усилиям ООН.

Посредничество (как минимум в предоставлении московской площадки) в межпалестинском и межафганском примирении, без которых во многом девальвируются коллективные усилия по стабилизации ситуации на Ближнем Востоке и в Афганистане, – также мера, не превышающая полезную норму вовлеченности, но позволяющая оказывать необходимое влияние на соответствующие процессы.

Н – Национальный интерес

Павел Цыганков

Крен в сторону национальной политики, заметный сегодня во многих странах, в том числе ранее ориентированных на «трансферт суверенитета», вновь привлекает внимание к несколько подзабытому понятию «национальный интерес». Парадокс, однако, в том, что в науке о международных отношениях не прекращаются дебаты о его содержании. Будучи центральным для политического реализма, оно энергично оспаривается другими теоретическими школами.

С точки зрения канонического реализма конфликтная природа международных отношений является неизбежным следствием отсутствия в них верховной власти. В таком контексте государства постоянно испытывают страх за своё существование и им приходится полагаться только на свои собственные силы. Поэтому национальный интерес – это, прежде всего, рациональное осознание потребности государства в безопасности, что предполагает защиту не только физического выживания, но и территориальной целостности, независимости, экономического благосостояния и культурной идентичности. Безопасность зависит от положения государства в международной системе относительно других государств. А поскольку это положение производно от распределения способностей государств (в первую очередь в военном отношении), постольку национальный интерес определяется «в терминах власти (силы)», как считал один из основоположников реализма Ганс Моргентау.

Однако уже в рамках самого канонического реализма разгораются дискуссии. Так, Моргентау и Генри Киссинджер разошлись в оценке соответствия вьетнамской войны американскому национальному интересу. Возникшие впоследствии новые версии реализма – неореализм, наступательный реализм, неоклассический реализм – внесли дополнительные нюансы в релятивизацию понятия национального интереса.

Еще большей критике оно подверглось со стороны других теоретических течений. Позитивисты указали на его неоперациональность и даже антинаучность, ввиду невозможности его эмпирической верификации. В свою очередь, согласно либералам, национальный интерес определяется не внешней средой, а внутренними социетальными потребностями государства, которые являются не унитарными, а плюралистическими. В конечном счете национальный интерес представляет собой совокупность интересов тех групп, которым удается навязывать собственные политические предпочтения в качестве государственных. Хотя национальные интересы отражают приоритеты частного характера, они необязательно являются эгоистическими. По мнению неолибералов, понятие «национальный интерес» правомерно использовать только при условии, что его содержание составляют моральные нормы и глобальные проблемы, например, индивидуальные свободы. Сторонники экономического неолиберализма готовы согласиться с рациональностью, движущей силой национального интереса, и стремлением к безопасности как его главной составляющей, но лишь в аспекте рыночного измерения.

Конструктивисты предлагают свое объяснение интересов и условий, в которых они формируются и изменяются. С их точки зрения, национальные интересы основаны на идентичности и конструируются не столько самими государствами, сколько разделяемыми нормами и ценностями, которые структурируют международные отношения и придают им смысл. Критические теории, исследуя дискурс национального интереса, находят в нем интересы тех, кто его формулирует. Наконец, специалисты такого научного направления, как анализ внешней политики, настаивают, что она зависит от индивидуальных особенностей лиц, принимающих решения и от организационных процедур, представляя собой результат компромисса между бюрократическими структурами, члены которых зачастую думают вовсе не о национальном интересе.

Таким образом, содержание понятия «национальный интерес» выглядит размытым, а его роль во внешней политике – неочевидной.

Впрочем, сегодня в международно-политической науке сложилось понимание того, что разнобой в трактовке национального интереса не доказывает его «отсутствия» как мотива внешней политики и неэффективности как аналитического инструмента. Дискуссии полезны уже тем, что позволяют понять, каких ошибок следует избегать при анализе содержания и роли национального интереса в международном поведении государства. Уроки таких дискуссий сводятся к следующему.

Во-первых, необходимо помнить, что ни одна теория не дает полного объяснения национальных интересов. Поэтому не стоит опираться на одну из них, но использовать достижения каждой. Конкурируя, они дополняют друг друга и выявляют ошибки.

Во-вторых, не стоит противопоставлять интересы и ценности. Национальные интересы не могут не опираться на ценности, точно так же, как ценности невозможно понять вне национальных интересов. Не случайно реалисты (Арнольд Уолферс), говорят о том, что национальная безопасность объективно означает отсутствие угроз для приобретенных ценностей и субъективно – отсутствие страха, что эти ценности подвергнутся нападению.

В-третьих, в основе объясняющей функции национального интереса лежит признание связи внешней политики государства с его историей, географией, культурой, ментальностью и традициями народа, с его самобытностью. Хотя национальная идентичность со временем меняется, нельзя отрицать и ее преемственности.

Наконец, опора на интересы помогает лучше понять мотивы и оценить эффективность внешней политики государства в контексте конкретной международной обстановки, связанной с политикой и действиями других государств. Как писал еще в XIX веке русский дипломат Сергей Татищев, «в международных отношениях пользы и нужды родины – в постоянном столкновении со стремлениями и потребностями чужих стран».

Иначе говоря, реализация национальных интересов, как и внешней политики в целом, зависит не только от осознанного, научно обоснованного формулирования их содержания, но и от восприятия лидерами государства «польз и нужд своей родины и стремлений других стран».

В российских дискуссиях начала 1990-х гг. о национальных интересах страны доминировала идея, согласно которой ценности либеральной демократии автоматически должны были решить проблемы безопасности и развития страны. Устами главы МИДа Андрея Козырева было заявлено, что никаких особых национальных интересов у России нет: главное – присоединиться к сообществу цивилизованных стран Запада. Сотрудничество с ними будет сопровождаться серьезной экономической помощью США и стран ЕС. Во внешней политике был провозглашен общий курс с Западом на дружеские, даже союзнические отношения. Однако, несмотря на все уступки, экономических и финансовых дивидендов от Запада Россия не получила. Займы МВФ и Мирового банка были предоставлены ей на обычных, то есть крайне жестких условиях. Западные партнеры не только не оказали постсоветской России масштабной помощи, но и всячески препятствовали восстановлению ее экономического потенциала.

Интервенция НАТО в Боснии (1994), решение о расширении альянса на Восток, резкий рост антилиберальных настроений внутри страны вынудили Бориса Ельцина в 1995 г. заменить Козырева на посту министра иностранных дел Евгением Примаковым. С самого начала Примаков проводит линию на отстаивание национальных интересов страны и выступает с идеей многополярного мира. Будучи реалистом, Примаков считал нормальным, что на пути проведения независимой внешней политики у России могут возникать противоречия с другими странами. В то же время он видел свою задачу не в противостоянии Соединенным Штатам и Евросоюзу, а в отстаивании права России на самостоятельные позиции в вопросах, касающихся ее национальных интересов и собственных ценностей.

Придя к власти в 2000 г., президент Владимир Путин провозгласил деидеологизацию и прагматизм российской внешней политики. Вместе с тем, несмотря на резкое осуждение натовских бомбардировок Белграда и силовое отделение Косово от Сербии, он не собирался дистанцироваться от Запада. Так, в 2001 г. он был первым главой государства, кто выразил сочувствие и солидарность Вашингтону в связи с террористическими актами против Америки и предложил совместные действия против общей угрозы.

Однако последующий опыт взаимодействия с евроатлантическим сообществом постепенно создавал у значительной части российских правящих элит и политического класса устойчивое представление о нежелании «партнеров» идти на равноправное сотрудничество и признавать право России иметь собственные интересы, осуществлять внутренний и внешний национальный суверенитет. Запад все больше воспринимается как «другой» с отрицательным знаком, а российская идентичность – как незападная. Это стало одним из важных факторов поворота России на Восток, дальнейшего укрепления отношений стратегического партнерства с Китаем на основе взаимных интересов.

Постепенно повышая военно-силовой потенциал, Россия проводит все более активную национально-ориентированную политику на мировой арене. Рубежными в этом смысле стали 2007 г. («мюнхенская речь» Путина), 2008 г. («пятидневная война» с Грузией), 2014 г. (кризис вокруг Украины). В 2015 г. Российская Федерация начала военную операцию в Сирии по просьбе правительства этой страны. Борьба против международного терроризма – один из приоритетов российской политики национальной безопасности.

Успехи российской дипломатии несомненны. Они особенно заметны на Ближнем Востоке, где посредничество России позволило сблизить позиции, казалось бы, непримиримых противников (Сирия, Иран, Турция), отчасти в СНГ, где удалось добиться единых подходов России и Запада по урегулированию политического кризиса в Молдавии. Сложнее ситуация в Европе, по-прежнему далек от серьезных сдвигов в сторону разрешения украинский конфликт. И практически на нуле находятся отношения с Америкой, несмотря на противоречивые сигналы со стороны Дональда Трампа.

Западные санкции не смогли ослабить российскую внешнюю политику, но серьезно повлияли на экономику. Не сломив ее, они обнажили остроту проблемы модернизации и выхода на новый уровень производительности. Эксперты сходятся в том, что именно экономическое отставание, недостаточный уровень благосостояния и качества жизни представляют собой самое слабое звено российского национального интереса.

Р – Равноправие

Николай Косолапов

Равноправие – одна из ключевых социальных ценностей в современном мире. Во внешней политике бывшего СССР и постсоветской России ей придается большое значение. Упоминание равноправия как принципа, ценности и цели содержится во всех основополагающих документах РФ – от Конституции до концепций и стратегий. Но каковы реальные проявления равноправия в межгосударственных отношениях?

За последние две тысячи лет мысль о равенстве претерпела в еврохристианской культуре сложнейшую и далеко не завершенную эволюцию. Равенство людей как акта и результата творения; равенство их перед Богом; равенство между собой как следствие первого и второго; равенство независимо от их социального положения, званий, рода занятий, доходов… Все эти интерпретации равенства распространяются лишь на межличностные отношения.

Вопрос, распространяется ли идея равенства на людей, принадлежащих к разным вероисповеданиям, в рамках религиозного сознания неизменно решался отрицательно. Однако сам этот вопрос выводил идею равенства на социальный уровень. Светская жизнь востребовала право, а с ним пришла необходимость установления критериев равноправия (или отсутствия, отрицания оного). Этот подход открывал принципиальную возможность (не всегда реализовывавшуюся) признания равенства людей даже в мультиконфессиональной среде. Классовый подход (не Марксом придуманный) окончательно перенес проблемы равенства и равноправия на уровень массовых социальных явлений и процессов.

Но при ближайшем рассмотрении взаимоотношения церкви и светских властей, последних между собой, власти и народа, социальных групп и классов оставались по сути межличностными. Восстававшие рабы и крестьяне, Реформация, революционеры во Франции XVIII в. и в России начала XX в., все общественные движения прошлого неизменно боролись с персонализированным противником и только потом и реже – с институтами и порядками.

Вестфальская система международных отношений, затем колониализм и распространение капитализма по миру выдвинули проблему равноправия на уровень межгосударственных отношений. В Вестфальских соглашениях особо оговаривалось, что их положения не распространяются на мусульман и исламские страны. Европейское международное право конца XIX – начала XX вв. делило страны на цивилизованные (западно-христианские), полуцивилизованные (к ним причислялись православно-христианские) и нецивилизованные (все прочие). Причем если войны между первыми считались недопустимыми, то в отношении вторых применение силы рассматривалось как приемлемое, а третьих – как иногда необходимое[1]. Проблема равноправия захватила тем самым интенсивно развивавшийся уровень межинституциональных отношений.

Войны и революции первой половины ХХ в. связали три уровня равенства и равноправия – межличностный, макросоциальный и институциональный (включая межгосударственный) – в единый и уже нерасторжимый комплекс со многими присущими ему внутренними противоречиями.

На первый план вышло равноправие. Оно предполагает наличие правовой системы, в рамках которой только и могут быть определены права. В межгосударственных отношениях роль такой системы выполняет международное право, являющееся по сути сложным и внутренне также противоречивым комплексом межправительственных соглашений. Это означает, что при серьезных изменениях внутри наиболее весомых государств и/или в международном порядке производная от них международно-правовая система может и, скорее всего, будет меняться. При этом политическое сознание в разных частях мира способно еще долгое время сохранять инерцию прошлых представлений, стандартов и норм.

Декларация прав человека (1948 г.) и ряд последующих международных документов в целом конкретизировали современное понимание этих прав. Устав ООН, Венская конвенция 1961 г., ряд других хорошо известных документов выполнили схожую функцию применительно к суверенитету государств и их политическому равноправию. Источником дестабилизаций остается уровень макросоциальный, на котором «обитают» такие неопределенные явления и понятия, как «права народов» (кто и по каким критериям признается «народом»; есть ли у народов не только права, но и обязанности, и если да, то по отношению к кому; могут ли народы наказываться за недолжное отправление их обязанностей, и если да, то кем, на основании чего и как) или «права меньшинств» (кто такие «меньшинства», по отношению к кому, на какой территории и прочая – см. выше).

Глобализация ставит объективный вопрос: будет ли институт государства встроен в какую-то надгосударственную систему – финансовую, религиозную, идеологическую, иную – или же, напротив, сами государства (или какая-то их часть) станут определять политико-экономическое, культурное ее содержание. В ответе на этот вопрос особое значение приобретает политико-правовой и социально-политический статус государства в международной системе.

Но в какой конкретно системе? Для Соединенных Штатов, уверовавших в реальность своей «победы» в холодной войне, это американоцентричный (в жестком варианте) или западоцентричный (в мягком) миропорядок. Россия как страна, «проигравшая» холодную войну, обязана встраиваться в этот порядок на условиях Запада – что, в общем-то, по-своему логично. Однако для России, Китая и ряда других государств международная система 2000-х гг. – переходная от американоцентричности к полицентричности. Состоится такой переход или возникнет нечто неожиданное, время покажет. Но и с западной, и с незападной, в том числе российской, точек зрения мир пребывает в состоянии перехода – значит, четкие критерии порядка, прав, статуса государств и их реального (а не политико-правового только) равноправия либо его отсутствия нарушены. Причем процесс их размывания продолжается, кристаллизация новых критериев пока не просматривается.

После развала СССР Россия признана в мире как государство – продолжатель бывшего Союза, а не его правопреемник. В 1990-е гг. это позволило успешно решить задачи тактического плана, прежде всего, сохранить место страны – постоянного члена Совета Безопасности ООН, членство в других международных организациях, решить вопросы с зарубежной собственностью бывшего Союза и ряд других. Но закономерно, что в долговременном плане все заметнее становятся и издержки такого решения: Россия де-факто по всем характеристикам все-таки другое государство, а не продолжение СССР. Как другое государство, Россия – главный победитель в холодной войне. Без ее усилий не рухнул бы СССР, и в этом плане ее претензии на весомую роль в мире и на равноправные отношения с Соединенными Штатами и Западом в целом более чем обоснованы. Как государство-продолжатель – она лишь страна, потерпевшая поражение в холодной войне и – с точки зрения Запада – ищущая реванша, стремящаяся изменить комфортное для Запада мироустройство.

Переходный характер современной международной системы ставит и другой вопрос: равноправие – с кем и в чем. Вряд ли России нужно равноправие с американцами в «праве» на интервенции, организацию «цветных революций», замену неугодных режимов и тому подобное. Конечно, логика международных процессов может в отдельных случаях вынудить действовать схожим образом. Но в долговременной перспективе России нужно не равноправие с США или кем бы то ни было еще в проведении имперской политики, а принуждение Соединенных Штатов к равноправию с другими государствами. Разумеется, одной России такая задача не под силу.

У проблемы равноправия есть и политико-психологическая сторона. Как идея и ценность равноправие может быть мощным источником мотивации и эффективным инструментом построения более безопасного и справедливого мира. Но, как и любая иная идея и ценность, равноправие при определенных обстоятельствах способно превращаться в свою противоположность. И тогда стремление уравнять всех во всем и со всеми может вести в лучшем случае к потере здравого смысла, в худшем – к слиянию с исторически сложившимися фобиями и комплексами, что чревато эффектом «вечно обиженных» и/или наделением себя полномочием отказывать тем или иным государствам, социальным группам в равноправии или даже в правах вообще.

С – Справедливость

Вера Агеева

Справедливость – одно из центральных и наиболее часто упоминаемых понятий российской внешней политики начала XXI века.

Категория справедливости по отношению к межгосударственным делам вошла во внешнеполитический лексикон еще в XIX веке: Александр Горчаков не раз повторял, что «нет таких расходящихся интересов, которые нельзя было бы примирить, ревностно и упорно работая над этим делом в духе справедливости и умеренности»[2]. Данный подход позволил ему, с одной стороны, отстаивать российские стратегические интересы, в частности, путем пересмотра Парижского мирного договора 1856 г. и возврата Черного моря в зону российского влияния, с другой – сохранять взаимовыгодные отношения с ведущими европейскими державами сообразно текущей расстановке сил.

Идеи справедливого миропорядка также легли в основу концепции Гаагских мирных конференций, проведенных по инициативе российского императора Николая II в 1899 и в 1907 гг., по итогам которых были приняты первые международные конвенции о законах и обычаях войны, заложившие основы международного гуманитарного права. Как подчеркивал Федор Мартенс, российский юрист, дипломат, один из главных организаторов Гаагских конференций, цель заключалась не в поисках утопических рецептов установления вечного мира, а в «устройстве международной жизни на основах права и справедливости», в наведении порядка «там, где царит произвол»[3].

В условиях холодной войны и биполярного противостояния категория справедливости была почти исключена из словаря советских дипломатов: ни Вячеслав Молотов, ни Андрей Громыко не видели в ней отображения реалий мирового устройства того времени.

Однако в новейшей истории России произошел ренессанс идей справедливости по отношению к международному миропорядку. Редкий внешнеполитический термин мог бы конкурировать по числу упоминаний и в программных документах, и в официальных выступлениях политического руководства современной России. Интересно, что нынешняя внешнеполитическая интерпретация идеи справедливости явно перекликается с традициями русской философии конца XIX – начала XX века. Российская внутренняя политика не раз вдохновлялась идеями русских философов: в посланиях Федеральному собранию Владимир Путин ссылался и на Алексея Лосева, и на Льва Гумилева, и на Николая Бердяева, объясняя российскую модель консерватизма и ее укорененности в российской ментальности. По отношению к внешней политике востребованными оказались образ «цветущей сложности» Константина Леонтьева и идеи справедливости и правды Владимира Соловьева и опять же Николая Бердяева.

Правда-истина и правда-справедливость всегда были одними из центральных категорий русской мысли, которая изначально зародилась как историософская и социально-ориентированная. Она была сосредоточена на вопросах: что замыслил Творец о России, что есть Россия, какова ее судьба и какова ее роль в мировом историческом процессе, целью которого является построение справедливого миропорядка. «Всем предписана одна правда в двух своих степенях: как закон справедливости и заповедь совершенства. Вторая предполагает первый, то есть закон справедливости, безусловно, обязательный всегда и во всем», – писал Соловьев. Однако мировая справедливость не должна ограничиваться юридической интерпретацией: согласно Бердяеву, законническая трактовка не только онтологически неверна, но и практически опасна, так как «насильственное осуществление правды-справедливости во что бы то ни стало может быть очень неблагоприятно для свободы, как и утверждение формальной свободы, может порождать величайшие несправедливости».

В отличие от философов начала ХХ века российские дипломаты и политики эпохи глобализации стремятся подчеркнуть важность юридических норм и верховенства права как основы справедливой международной системы. Данная идея проходит красной нитью сквозь все редакции Концепции российской внешней политики с 2000 года. Согласно главному внешнеполитическому документу России, центральным элементом системы была и должна оставаться ООН, которая обладает «уникальной легитимностью» (2008) и является основной организацией, регулирующей международные отношения. Залогом стабильности справедливой международной системы выступают равноправные и партнерские отношения между странами, которые совместно должны выстраивать международную архитектуру «на коллективных началах».

Интересно, что в современной интерпретации понятие справедливости всегда соседствует с демократическими принципами. Так, одной из основных целей внешней политики декларируется «формирование стабильного, справедливого и демократического миропорядка», а в сфере экономического сотрудничества – построение «справедливой и демократической глобальной торгово-экономической и валютно-финансовой архитектуры».

На протяжении 2000–2013 гг. целый ряд региональных конфликтов оценивался Кремлем именно сквозь призму идеи справедливости. В Концепции внешней политики 2000 г. утверждалось, что требуется справедливое рассмотрение статуса Каспийского моря, который бы учитывал законные интересы всех сторон; там же постулировалось, что Россия будет «содействовать достижению прочного и справедливого урегулирования ситуации на Балканах, основанного на согласованных решениях международного сообщества» и гарантирующего территориальную целостность Союзной Рес­публики Югославии. Разрешение конфликта в Афганистане также видится современным российским лидерам с точки зрения справедливости: Россия всегда стремилась и продолжает стремиться к прочному и справедливому политическому урегулированию афганской проблемы и недопущению экспорта терроризма и экстремизма из этой страны.

В 2013–2014 гг. запрос на справедливость в международных отношениях фактически стал лейтмотивом Валдайских речей Владимира Путина, которые были обращены в первую очередь к широкой мировой общественности. В октябре 2013 г. президент заявил, что Россия, демонстрируя в своей внешней политике силу, всегда проявляла ее благородно и справедливо. Миропорядок, установленный по итогам и Венского конгресса 1815 г. и ялтинских соглашений 1945 г. при очень активной роли России, обеспечил долгий мир и справедливое мироустройство, которое отображало текущее распределение сил в мировой политике. При этом Путин подчеркнул, что Россия всегда дистанцировалась от несправедливных международных решений, каким, к примеру, был Версальский договор, создавший предпосылки для будущей Второй мировой войны.

В посткрымский период категория справедливости стала особенно важной. В Валдайской речи в октябре 2014 г. российский президент упомянул это слово в разных вариациях 8 раз. Речь преисполнена горечью от понимания образовавшейся пропасти между Россией и коллективным Западом. Истинной причиной явился отнюдь не Крым и будущее Украины, а накопившиеся противоречия, основанные на различных интерпретациях мирового порядка, который с российской точки зрения представляется однозначно несбалансированным и несправедливым. Истоки его – в итогах холодной войны, которая завершилась не заключением «мира» с понятными и прозрачными договорённостями о соблюдении имеющихся или о создании новых правил и стандартов, а иллюзией победы одного блока над другим и последующей за ней эйфорией, абсолютизирующей одну социально-экономическую модель как идеальную и всем подходящую. Объективность и справедливость принесли в жертву политической целесообразности, а юридические нормы подменили произвольным толкованием и пристрастными оценками. Вдобавок так называемые победители, объединившись, ввели практику наказаний для несогласных: к ним Путин относит и силовые акции, и экономическое и пропагандистское давление, и вмешательство во внутренние дела, и апелляции к некой «надправовой» легитимности, когда надо оправдать неправовое урегулирование тех или иных конфликтов, и устранение неугодных режимов. Заканчивая описание сложившейся в мире ситуации, Путин сказал: «Давайте зададимся вопросом, насколько всем нам комфортно, безопасно, приятно жить в таком мире, насколько он справедлив и рационален?».

В 2016 г. справедливость становится одной из основных российских внешнеполитических категорий: в Концепции внешней политики 2016 г. появляется отдельный параграф под названием «Формирование справедливого и устойчивого мироустройства», который входит в раздел «Приоритеты Российской Федерации в решении глобальных проблем». В этом параграфе вновь повторяются идеи о верховенстве права и закона, а также о центральной роли ООН. Новеллой раздела является установка на обеспечение «устойчивой управляемости мирового развития», которая должна строиться на «коллективном лидерстве ведущих государств», круг которых не должен быть ограничен привычным списком развитых стран, но в обязательном порядке должен отображать географическое и цивилизационное (sic!) мировое разнообразие. В практической плоскости российская идея справедливости по отношению к международному мироустройству апеллирует к более значимой роли интеграционных объединений развивающихся стран – таких, как G20, БРИКС, ШОС и РИК.

Цивилизационное измерение идеи справедливости появляется также в разделе «Современный мир и внешняя политика Российской Федерации» Отдельное внимание уделено формированию «ценностных основ совместных действий с опорой на общий духовно-нравственный потенциал основных мировых религий, а также на такие принципы и понятия, как стремление к миру и справедливости, достоинство, свобода, ответственность, честность, милосердие и трудолюбие». Согласно документу, только на основе таких ценностей можно достичь подлинного объединения усилий международного сообщества.

Также с 2016 г. для Российской Федерации становится важным установление справедливой системы регулирования интернета, поскольку за последние годы всемирная сеть стала отдельным, требующим специального подхода измерением международных отношений. Позиция России по этому вопросу была отражена и в Концепции внешней политики, и в Доктрине информационной безопасности 2016 года. Суть ее состоит в том, чтобы содействовать справедливому распределению между странами ресурсов, необходимых для обеспечения безопасного и устойчивого функционирования Интернета, основанного на принципах доверия.

Установки на поиск и создание справедливой модели мироустройства, закрепленные в основополагающих внешнеполитических документах Российской Федерации, являются отражением видения российской политической и дипломатической элитой мировой политики и места в ней России. Евгений Примаков в своих трудах по внешней политике уделял значительное внимание этому направлению работы российского МИДа. Его размышления помогают глубже понять, почему категория «справедливости» стала одной из основных. В книге «Мир без России? К чему ведет политическая близорукость» (2009) Примаков возвращается к истокам сложившегося в начале XXI века миропорядка и доказывает, что «однополярный момент» был, во-первых, стратегической целью США, которые стремились к безраздельному доминированию в международных отношениях, а во-вторых, по сути являлся иллюзией, которая строилась на убежденности зарубежных партнеров в их «победе» над СССР в холодной войне. Данная интерпретация показала свою несостоятельность во время финансового кризиса 2008 г., который продемонстрировал, что Соединенные Штаты неспособны единолично управлять ни мировой политикой, ни мировой экономикой. Более того, такого рода концепция уже тогда не соответствовала международным реалиям, в которых развивающиеся страны начали играть более весомую, в том числе финансовую, роль.

Согласно Примакову, уроки конца XX – начала XXI вв. должны быть усвоены мировым сообществом, а новая система международных отношений – построена на сбалансированных и справедливых началах, которые не позволят позволять одной стране брать на себя слишком большие обязательства и одновременно будут отображать изменившуюся архитектуру мировой политики.

C – Стратегия

Андрей Сушенцов

Осыпание мирового порядка – метафора, вокруг которой строится доклад Валдайского клуба 2018 г., – продолжается. Наблюдатели все чаще затрудняются объяснить логику происходящего и указать направление перемен. В условиях нарастающего хаоса все большее значение обретают действия отдельных государств. Таким образом, внимание с уровня системы переключается на уровень ее участников, конкретных стран.

Но как измерить субъектность стран в международной системе? Какие из них более или менее важны? Ведь разница между потенциалами бывает драматична, но далеко не всегда потенциалы конвертируются в значимые внешнеполитические достижения. Вероятно, наиболее точным общим знаменателем является качество внешнеполитической стратегии государств. В этом контексте важны не только крупнейшие игроки, но и малые страны, которые смогли разработать комплексную внешнеполитическую стратегию, ставшую для них мультипликатором мощи. Можно сказать, что в высшей лиге мировой политики играют только качественные стратегии.

Прототип модельного государства в анархичном мире – Израиль. Эта небольшая и молодая страна, находящаяся во враждебном окружении, выстроила внутреннюю мотивацию и внешнеполитическую стратегию, нацеленные на максимальное использование ограниченных ресурсов для национального развития. Кандидатами в число государств с оптимальными стратегиями можно назвать несколько стран, находящихся в сложных геополитических условиях: Южная Корея, Финляндия, Узбекистан. Но каковы критерии качества стратегии?

Попробуем деконструировать само понятие стратегии. Классическое определение гласит, что стратегия – это способность правильно соотносить внешнеполитические цели с ресурсами. Но не менее важными составными частями ее являются и несколько других компонентов.

Во-первых, способность элит правильно выстраивать причинно-следственные связи в происходящем и формировать цели внешней политики, исходя из подлинных, а не мнимых потребностей развития. Другими словами, умение адекватно осознавать собственные потребности и не выдвигать ложных целей.

Во-вторых, стратегическая культура, которая выступает как своеобразная «кредитная история» использования силы в прошлом и является продуктом накопленного опыта великодержавной политики. Европейские страны с обширным опытом применения силы и ведения переговоров (всякая война неизбежно заканчивается миром) нередко более искусные стратеги, чем молодые государства с неопытной элитой, которая пускается во внешнеполитические эксперименты.

В-третьих, лидерство, являющееся продуктом воли и целеустремленности, готовности к жертвам. В мире, который становясь все более анархичным, остается сравнительно безопасным и сытым, готовность к жертвам – величина убывающая.

В-четвертых, эмпатия как способность построить конструктивную стратегию с учетом интересов всех вовлеченных сторон. Только комплексный подход, принимающий во внимание общий контекст и специфику других игроков, будет устойчив в долгосрочной перспективе.

Наконец, организационный ресурс, подразумевающий потенциал для внутренней мобилизации и навыки сосредоточения на ключевых задачах развития. Сытость и расслабленность препятствуют мобилизации и часто не позволяют даже богатым и состоятельным державам достигать целей.

Если разложить эти параметры и применить их к анализу ведущих государств, будет видно, что у каждого из них имеется существенный изъян, препятствующий реализации наиболее эффективной стратегии. Иногда он неустраним.

Так, у Китая, Саудовской Аравии, Индии, Японии есть проблема конвертации серьезного экономического и политического потенциала в пропорциональное влияние на международной арене. Несмотря на явные преимущества по ряду показателей (а в случае КНР – и по большинству из них), перечисленные державы испытывают трудности в достижении важных для них стратегических целей.

США и Европейский союз объединяет проблема самопоглощенности, зацикленности на внутренних обстоятельствах и идеологической ангажированности. Страны Запада взрастили самодовольные политические элиты, которые, уверившись в собственной абсолютной правоте и устав от стратегического мышления, взяли каникулы и часто принимают решения, мало связанные с подлинными национальными интересами. В Соединенных Штатах под воздействием острейшей внутренней поляризации стратегические линии, прежде незыблемые, размываются.

Для Ирана, Израиля, Кубы и Северной Кореи наиболее жгучей проблемой является внешнее давление. В большинстве случаев оно настолько велико, что оказывает определяющее влияние на формирование их идентичности. Если давление ослабнет или исчезнет, это повлечёт значительные последствия для внутриполитической жизни стран.

Бразилия, Мексика и Индонезия испытывают трудности с внутренней мобилизацией и концентрацией на решении принципиально важных задач. Неоднородность и глубокое расслоение населения не позволяет государствам сосредоточиться на достижении ключевых целей развития.

Наконец, Украину, Грузию, Палестину можно поставить в один ряд и отнести к группе стран, не сформулировавших целей развития и опирающихся на мнимые, а не на подлинные потребности. Трудно представить себе, как добиться успеха, если его условием объявляется крушение более сильного оппонента.

Россия представляет собой с точки зрения стратегии особенный случай. Ей (как и Турции) присуща проблема внутренней хрупкости, способная подкосить даже самую искусную внешнеполитическую стратегию. Однако в текущей международной ситуации у российских элит есть ряд преимуществ. Выработанный с опытом прагматизм (нередко на грани цинизма) позволяет лучше соотносить цели внешней политики с доступными ресурсами. Прагматизм сочетается с достаточным уровнем эмпатии, готовности учитывать интересы соперников. Именно по этой причине России удается быть эффективным диспетчером безопасности на Ближнем Востоке или строить комплексные отношения с Китаем. Правда, российская эмпатия не распространяется на США и многие страны Европы – причина кроется в концептуальной дистанции между отечественным реализмом и западным идеализмом.

У России имеется обширный исторический опыт применения силы и дипломатии, и это делает ее стратегическую культуру одной из наиболее плодотворных. Российские элиты обладают большим запасом решимости и умеют мобилизовывать ресурсы для достижения внешнеполитических целей. Вероятно, стратегия, вытекающая из этих качеств, лучше прочих работает в условиях осыпания международного порядка и возрастающей анархии.

У каждого из названных государств есть существенные проблемы по части стратегий. Правда, наиболее крупные из них обладают тем преимуществом, что могут позволить себе ошибаться. По крайней мере, куда чаще, чем малые страны, у которых ресурс прочности существенно меньше и всякая ошибка грозит стать фатальной. Но и небольшие страны бывают значимы для международной системы, если их стратегия учитывает слабые места и формирует цели развития, опирающиеся на подлинные национальные потребности.

С – Стратегическая стабильность

Дмитрий Суслов

Д.В. Суслов – заместитель директора Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Понятие стратегической стабильности вошло в российский внешнеполитический вокабуляр на рубеже 1980-х – 1990-х гг. одновременно с появлением соответствующей концепции. При этом уже в 1990-е гг. выявились отличительные особенности именно российского подхода. После распада СССР поддержание стратегической стабильности стало для Москвы не только вопросом национальной и международной безопасности – предотвращения ядерной войны и гонки вооружений, но и поддержания международно-политического статуса великой державы.

В США в период холодной войны для концептуализации отношений с Советским Союзом в области ядерного оружия использовались понятия «кризисная стабильность», «стабильность первого ядерного удара» и «стабильность гонки вооружений». В Советском Союзе открытых теорий ядерного сдерживания до конца 1980-х гг. не было.

Концепция стратегической стабильности возникла, когда острая конфронтация холодной войны уже сошла на нет, но СССР и биполярная структура международной системы еще существовали, равно как и огромные ядерные запасы обеих сверхдержав. Эта концепция совмещает в себе «стабильность первого удара / кризисную стабильность» и «стабильность гонки вооружений» и при этом призвана подчеркнуть стремление сторон подходить к вопросам стратегического сдерживания позитивно, через сотрудничество.

Впервые понятие упоминается в Договоре о ликвидации ракет средней и меньшей дальности[4], подписанном в 1987 году в Вашингтоне Михаилом Горбачёвым и Рональдом Рейганом. Затем оно получает развитие в «Совместном заявлении СССР и США относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и дальнейшему укреплению стратегической стабильности» (июнь 1990 г.). В этом документе говорится, что цель переговоров – «уменьшить опасность возникновения войны, особенно ядерной войны, обеспечить стратегическую стабильность, траспарентность и предсказуемость посредством дальнейших стабилизирующих сокращений стратегических арсеналов обеих стран. Это будет достигнуто путем поиска договоренностей, повышающих выживаемость, устраняющих стимулы для нанесения первого ядерного удара и воплощающих соответствующую взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами».

То есть понятие «стратегическая стабильность» носило двусторонний российско-американский характер, касалось только стратегических ядерных вооружений и включало в себя как принципы развития ядерных арсеналов России и США, так и отношений двух стран.

Прежде всего, понятие «стратегическая стабильность», как и «стабильность первого удара / кризисная стабильность», означало поддержание такого состояния ядерных арсеналов двух стран и такого характера российско-американских отношений, при котором ни у одной из сторон нет стимула для нанесения первого удара. Это подразумевало, во-первых, наличие у обеих сторон надежного потенциала ответного удара, способного нанести неотвратимый неприемлемый ущерб, – то есть ситуацию взаимного ядерного сдерживания. Во-вторых, отсутствие у сторон вооружений, наиболее опасных с точки зрения ядерной эскалации. На тот период – систем ПРО и ракет средней и меньшей дальности, которые действительно могли бы создать соблазн нанести обезоруживающий (в случае с ПРО) или упреждающий (в случае с РСМД) удар. В-третьих, прозрачность и предсказуемость, что давало бы сторонам относительную уверенность в том, что угроза неожиданного ядерного удара минимальна и вторая сторона не стремится явным образом к стратегическому превосходству. Это обеспечивалось постоянным российско-американским диалогом по контролю над вооружениями, мониторингом и верификацией выполнения обязательств по ограничению и сокращению вооружений.

Общими для Москвы и Вашингтона целями укрепления стратегической стабильности (посредством двустороннего контроля над ядерными вооружениями и поддержания надежных потенциалов ответного удара) были уменьшение угрозы ядерной войны, ограничение гонки вооружений, постепенное сокращение ядерных вооружений в целом, а также укрепление двусторонних политических отношений.

Подобное понимание создало концептуальную основу для переговоров по Договору СНВ-1 (подписан в июле 1991 г.), а также установило тесную связь между понятиями «стратегическая стабильность» и «контроль над вооружениями». Мнение, что именно контроль над вооружениями является единственно надежным способом обеспечения стратегической стабильности, стало доминирующим. В дальнейшем эти понятия воспринимались как синонимы.

Однако распад СССР вскоре после подписания договора СНВ-1 и резкое сокращение международного веса России существенно скорректировали ее подход к концепции стратегической стабильности. Москва начала видеть в ней и в соответствующем взаимодействии с Вашингтоном способ обеспечения не только безопасности, но и статуса великой державы.

Это выразилось, прежде всего, в приверженности России приблизительному количественному паритету с Америкой в области стратегических ядерных сил (СЯС) и ситуации взаимного гарантированного уничтожения (ВГУ) в варианте «зрелого» периода холодной войны – несмотря на прекращение холодной войны и резко изменившееся положение России и США в мире. Изначальная концепция стратегической стабильности не настаивает на паритете и способности сторон стереть друг друга с лица Земли. В ней речь идет о сдерживании, понимаемом как сохранение потенциала для неотвратимого ответного удара с заведомо неприемлемым для агрессора ущербом, что отнюдь не обязательно обеспечивается паритетом. В отношениях Вашингтона и Пекина, например, сдерживание не имеет какого-либо намека на паритет (так называемое «минимальное сдерживание»).

Россия же на протяжении 1990-х и 2000-х гг. последовательно рассматривала любые отклонения от паритета и ВГУ как угрозу стратегической стабильности и собственной военной безопасности. Даже в период наибольших финансово-экономических трудностей 1990-х гг. Москва строго следила за тем, чтобы ее арсенал СЯС был приблизительно равен американскому и чтобы все последующие российско-американские договоры об ограничении и сокращении стратегических ядерных вооружений носили паритетный характер и не допускали приобретения одной из сторон количественного превосходства.

Также Россия жестко критиковала стремление Соединенных Штатов создать ограниченную систему стратегической ПРО. Именно фактор ПРО похоронил Договор СНВ-2. Сразу после одностороннего выхода Вашингтона из Договора по ПРО 1972 г. (и выхода России из ДСНВ-2) Москва начала создавать вооружения, способные преодолевать любые перспективные системы противоракетной обороны, включая новейшие тяжелые жидкостные МБР и гиперзвуковые носители ядерного оружия.

Разумеется, изначальное понимание стратегической стабильности тоже рассматривало системы ПРО как дестабилизирующие, указывая на «взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами». Однако даже в российском, не говоря уже об американском, экспертном сообществе преобладает мнение, что никакие системы ПРО, которые США гипотетически могут создать в обозримой перспективе и тем более те, что создавались администрациями Джорджа Буша-младшего, Барака Обамы и Дональда Трампа, не способны поколебать российский потенциал ответного удара. Более того, наличие продвинутой системы предупреждения о ракетном нападении означает, что на практике речь в случае ядерной войны будет идти не об ответном, а об ответно-встречном ударе, минимизировать который средствами ПРО физически невозможно.

Причина жесткого подхода России в том, что она воспринимала создание Соединенными Штатами системы ПРО не только как фактор ослабления сдерживания, а как угрозу для стратегического паритета и ВГУ в классическом смысле.

Еще один пример приверженности России паритету и ВГУ – нежелание идти на дальнейшие сокращения СЯС после ДСНВ-3, как указывалось в официальной позиции, «без учета всех факторов, влияющих на стратегическую стабильность». Действительно, к началу 2010-х гг. США продвинулись существенно дальше России в области ПРО и высокоточных вооружений в неядерном оснащении, и эти системы стали рассматриваться как ослабляющие стратегическое сдерживание. Заговорили о «стирании грани» между ядерными и высокоточными обычными вооружениями в части их способности наносить обезоруживающий удар. Соответственно, Россия стала требовать их ограничения как условия дальнейшего сокращения СЯС.

Опять-таки на уровне теории российский подход полностью соответствует первоначальному пониманию стратстабильности. Однако на практике способность высокоточных неядерных вооружений вывести из строя значительную часть СЯС невелика, особенно в реалиях начала 2010-х годов. Россия стремилась не столько сохранить сдерживание как таковое, сколько предотвратить общий военный дисбаланс с США по мере их прогресса в области неядерных вооружений.

Наконец, доказательством приверженности России ВГУ и ее стремлению не допустить общий военный дисбаланс с Соединенными Штатами и НАТО служит повышение значимости ядерного оружия в ее военной доктрине после распада СССР. Это выразилось в отказе от советского принципа неприменения ядерного оружия первым (нынешняя ядерная доктрина РФ предполагает готовность применить ядерное оружие в ответ на неядерное нападение «в случае угрозы самому существованию государства») и в повышении значимости тактического ядерного оружия (ТЯО), которое стало рассматриваться как способ компенсировать превосходство НАТО в области неядерных средств. В связи с этим Москва жестко выступает против попыток Вашингтона включить ТЯО в контроль над вооружениями и установить для него какие-либо ограничивающие лимиты и правила.

Главная причина приверженности России стратегическому ядерному паритету и ВГУ – политическая. После распада СССР только в этих областях у Москвы сохранялось равенство с США и значительное превосходство над всеми другими центрами силы, включая Китай, а потому они стали важнейшими индикаторами статуса России как великой державы. Указание на особую ответственность России и Соединенных Штатов как стран, у которых свыше 90% мирового ядерного арсенала, за глобальную безопасность – одна из излюбленных тем внешнеполитической риторики Москвы.

Восприятие Россией статуса ядерной сверхдержавы как чуть ли не несущей опоры ее великодержавности предопределило и ее отношение к контролю над вооружениями. Москва воспринимала его не только как механизм уменьшения угрозы ядерной войны и ограничения гонки вооружений, но и как важнейший способ подчеркивать и институционализировать свой статус уникального партнера США по управлению стратегической стабильностью, державы, на которую возложена великая миссия обеспечивать мир и безопасность на всей планете.

Это выражалось, во-первых, в стремлении России сохранять процесс и континуум российско-американского контроля над вооружениями, не допускать периодов отсутствия действия договоров по типу СНВ-1 вопреки периодическим попыткам США положить этому процессу конец. Так, после одностороннего выхода Вашингтона из Договора по ПРО и гибели ДСНВ-2 Москва приложила немалые усилия, убеждая администрацию Буша-младшего, утверждавшую, что контроль над вооружениями потерял актуальность, все же не допускать его полного развала. Результатом стал Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, который, хотя и казался легковесным по сравнению с Договорами СНВ-1, СНВ-2, все же был юридически обязывающим документом, сохранявшим формат двустороннего сотрудничества России и США по контролю над вооружениями. Аналогичные усилия Москва предпринимает сегодня, пытаясь убедить администрацию Трампа продлить ДСНВ-3.

Во-вторых, торжественное подписание «больших» договоров с американцами часто рассматривалось как признание лично президента России мировым лидером. Своего рода международная легитимация. Во многом именно соображения статуса толкали Москву к тому, чтобы подписать с США Договор СНВ-2 ещё до вступления в силу Договора СНВ-1: Борису Ельцину хотелось выглядеть не менее значимым мировым лидером, чем был подписавший ДСНВ-1 Михаил Горбачёв.

В-третьих, Россия болезненно реагирует на нынешние призывы администрации Трампа лишить ее статуса эксклюзивного партнера США по вопросам стратегической стабильности и включить в переговоры по контролю над вооружениями Китай. Негативное отношение к этой идее связано не только с невозможностью ее воплощения в жизнь в силу нежелания Пекина участвовать в подобном процессе, пока Москва и Вашингтон не понизят свои ядерные арсеналы до его уровня, и не только с тем, что оно в целом выглядит как попытка найти оправдание для непродления двустороннего российско-американского ДСНВ-3 на новый срок. Подключение Китая ликвидирует последнюю область мировой политики, в которой Москва заведомо важнее и влиятельнее Пекина. Вот почему Россия продолжает уговаривать администрацию Трампа все же продлить действие ДСНВ-3 до 2026 г. и использовать этот период для выработки новых или коррекции прежних подходов к поддержанию стратегической стабильности.

В последнее время в мире происходят настолько серьезные изменения, что и российский подход к стратегической стабильности, характерный для периода после распада СССР, и ее понимание образца 1990 г. стремительно устаревают. Приобретение неядерными вооружениями стратегических свойств и стирание грани между войной и миром в корне меняют содержание угрозы ядерной войны: сегодня ее начало гораздо более вероятно вследствие эскалации неядерного конфликта, нежели неожиданного ядерного нападения. Стремительная диверсификация средств нанесения стратегического ущерба, которые сегодня включают в себя в том числе киберсредства, меняют природу гонки вооружений и делают продолжение традиционного процесса ограничения и сокращения СЯС нереализуемым технически и бессмысленным с военной точки зрения.

Все это разрывает казавшуюся в 1990 г. незыблемой связь между стратегической стабильностью и контролем над вооружениями в виде системы соглашений и режимов по сокращению и ограничению СЯС. Последние уже не в силах гарантированно свести угрозу ядерной войны к минимуму. Они также перестают оказывать решающее влияние на гонку вооружений. Она ведется в других средах, ставших стратегическими. Гонка же ядерных вооружений теряет военный смысл в условиях появления гиперзвуковых носителей, позволяющих нанести агрессору неприемлемый ущерб при любом количественном уровне его СЯС и ПРО. Да и сами эти договоры последовательно отмирают.

Диверсификация стратегических вооружений делает поддержание количественного паритета с Соединенными Штатами по СЯС невозможным и еще более бессмысленным с точки зрения сдерживания. Даже новейшие российские гиперзвуковые системы – шаг в сторону от паритета и возможность отказаться от него на политико-доктринальном уровне.

Конфронтация США с Китаем, которая имеет все шансы стать главной темой международных отношений ближайших десятилетий, вкупе с совершенствованием стратегических сил КНР ставят крест на двусторонней российско-американской природе стратегической стабильности. Экономические и технологические ресурсы Китая позволяют ему совершить в случае необходимости рывок и выйти на уровни СЯС России и Соединенных Штатов к 2030-м годам. Уже сейчас Россия, как заявил в октябре 2019 г. Владимир Путин, содействует модернизации китайской СПРН, укрепляя тем самым ситуацию ВГУ между США и Китаем.

С – Суверенитет

Александр Филиппов

Понятие «суверенитет» – несомненно, одно из ключевых для российского политического, в том числе внешнеполитического, нарратива.

«Суверенитет» является, прежде всего, формулой политической риторики, то есть публичной речи, опознаваемой как политическая. Риторика суверенитета может иметь вид описания фактического положения дел, однако по сути это всегда послание о должном и недолжном. Упоминание о суверенитете есть способ напомнить о нем, утвердить требование, указать на возможность утраты и необходимость восстановления.

Смысл слова «суверенитет» ясен: это высшая власть. Поэтому суверенен в государстве тот, за кем, хотя бы на словах, она признается. В международных отношениях суверенитет есть признание, опять же – хотя бы на словах, независимости внутренней суверенной власти от внешних политических сил, от других государств, а еще более точно – независимость внутренних суверенов одних государств от внутренних суверенов других. Утверждение «такая-то страна есть суверенное государство» означает, что верховная власть в этой стране принимает решения, которые не продиктованы верховной властью других стран.

Но здесь-то и начинаются проблемы. Международное право и международные организации могут быть проблемой для тех, кто принимает суверенные решения, а внутренний суверенитет может быть проблемой для международного права и международных организаций. Способы постановки проблемы и ее решения меняются с годами, и если в 2000-е гг. и немного позже мы часто слышали, что время классического суверенитета ушло[5], что само понятие может считаться чуть ли не устаревшим, то в середине и ближе к концу 2010-х гг. ситуация изменилась. «Для нас суверенитет означает контроль над своим правительством. Таким образом, те, кто предлагает “разделить” или “объединить” американский суверенитет с международными организациями, чтобы вместе справляться с “глобальными” проблемами, говорят в реальности вот что: мы должны уступить часть нашего суверенитета институтам, которые будут находиться под влиянием или даже контролем также и других наций. Это, несомненно, формула уменьшения автономии США и нашего контроля над своим правительством»[6], – писал в начале десятилетия Джон Болтон. Болтон был последователен. Он атаковал не только Барака Обаму, левых университетских интеллектуалов и глобалистов, глобальное управление во всех его видах, но и саму идею международного права, проницательно, как оказалось впоследствии, указывая на то, что вопрос о роли и границах международного права и суверенитета станет ключевым в дискуссиях ближайших лет[7].

Действительно, чуть ли не наугад выбранное в источниках 2016 г. суждение в пользу Дональда Трампа кажется просто продолжением предыдущего: «Как следует нами править – посредством ли американского конституционализма или международного права? Должно ли правление быть укоренено в американском суверенитете или в глобальном управлении? … Есть ли право у американского народа сохранять и продолжить свой образ жизни или нет? Есть ли у американцев право быть законодателями самим себе или важнейшие решения будут принимать за них другие (например, иностранные судьи)?».[8]

Эти вопросы имеют риторический характер, все «да» и «нет» уже известны заранее. Однако такова риторика суверенитета! Несмотря на все значение этой позиции для Америки и Америки для всего мира, в самой сути этих формулировок нет ничего специфически американского, как нет ничего специфически американского в том более общем движении, которое эти формулировки иллюстрируют и которое, как мы видим, набирает силу в последние годы. Суверенитет видится в этой перспективе как род очевидности, безусловного блага. Мы должны рассмотреть эту очевидность, не останавливаясь на исследовании истории и множества источников, которые часто противоречат друг другу, хотя бы потому, что побеждающее в наши дни понимание суверенитета, в общем, достаточно простое и достаточно старое, словно бы выносящее за скобки всю интеллектуальную работу, которая совершается по сей день.

Что собой представляет это понятие? Прежде всего, оно предполагает, что суверенитет имеет отчетливо территориальный характер. Это далеко не очевидно по отношению ко всей вообще высшей власти, но имеет принципиальное значение в современном мире. Суверенная территория, то есть территория, на которую распространяется власть и на которой действуют законы, и является интуитивной очевидностью, опорой для политиков и политических публицистов. «Суверенитет – это территориальное определение политической власти. Территориальность стала принципом основания суверенной государственности в период раннего модерна и остается такой до сих пор»[9]. Территория, в принципе, может быть огорожена. Вокруг нее можно поставить забор, опутать колючей проволокой, закрыть небо над ней при помощи разного оружия… То же касается и людей: люди находятся на территории, и в понятие территориального государства недаром включено понятие физической силы, насилия, направленного на тело, которое находится в пределах досягаемости и, в целях реализации суверенной власти, может быть ограничено в перемещениях, подвергнуто чувствительному наказанию или, наоборот, снабжено пищей, теплом и средствами передвижения. Не в наказании и не в поощрении и поддержке как таковых состоит дело. Дело именно в живом теле. Из тел состоит население, народ, граждане, которые в большинстве современных стран объявлены носителями суверенитета, неотчуждаемым истоком власти.

Таким образом, суверенитет, как мы видим, без сомнения распространяется на людей в их телесности, поскольку они находятся на принципиально огораживаемой территории. Он распространяется на них, как на вещи, поскольку они доступны прямому физическому воздействию. Суверенитет также распространяется и на неодушевленные предметы, про которые можно сказать, например, что они находятся в собственности государства и под его контролем, а также на те нормы, в соответствии с которыми это воздействие на тела и предметы могло бы совершаться. Народ, что кажется вполне очевидным, располагается, как правило, на территории, является солидарным сообществом, которое определяет самое себя. Такова идея народного суверенитета, в ней так или иначе зашита идея «политического тела», как бы это ни называлось.

Конечно, это метафора, но иногда метафоры, употребляемые как бы полусознательно, без дополнительной работы над ними, начинают словно бы мыслить за нас, вместо нас. Полезно бывает вернуться к истокам собственной мысли, чтобы проверить, не связана ли с ней такая подспудная работа метафоры. В данном случае без метафоры тела все очевидности, все традиционные интуиции суверенитета кажутся бессмысленными.

Но чем больше мы отходим от этой, говоря языком философии, непосредственной телесности, тем сложнее говорить о суверенитете. Вся критика суверенитета так или иначе связана с оспариванием его основной метафоры и связанных с нею понятий. Здесь важно провести различия.

Один из самых распространенных способов борьбы против суверенитета государства связан не с отказом от метафорики политического тела как таковой, а с ее переинтерпретацией. Сначала связь государства и политического тела народа должна быть поставлена под сомнение. «Население», если оно очевидным образом разнородно, а территория, на которой оно находится, велика, риторически перестает считаться народом, за этим народом больше нет очевидности коллективного тела, зато она есть за другими, как правило, меньшими группами, однородность которых подтверждается языком, религией, подлинным или вымышленным общим происхождением и тому подобным. Логика сопряжения народа и территории, логика суверенитета сохраняется, но переносится на меньшие образования.

Иной случай – это сохранение ставки на телесность, но уже не коллективную, а индивидуальную. Отказ от метафорики политического тела и акцент на то, что самым подлинным, интуитивно неоспоримым, достоверным является индивид как живое смертное существо, приводит к идее естественных прав индивида, от имени которых можно оценивать, ставить под сомнение, оспаривать права любой общности, прежде всего, конечно, традиционного суверенного государства. Современное международное право, строго говоря, уже ставит права личности выше прав политической общности. Защита прав человека образует ядро международного права, в котором далеко не всегда удается находить баланс между уважением к правам человека и соблюдением принципа суверенитета. Однако критики суверенитета последовательны, они идут еще дальше, усматривая в перспективе «глобальный легальный порядок» всего человечества[10].

Наконец, третье направление – это радикальная детерриториализация социального.

Современные средства коммуникации уничтожают расстояния. Еще в самом начале XX века Георг Зиммель проницательно замечал, что деньги побеждают пространство. Если у вас есть деньги, недоступные прежде товары окажутся у вас, а события в мире денег подействуют одно на другое, даже если биржи, например, сильно отдалены друг от друга.

С введением электронных средств коммуникации не только в экономическую, но и в повседневную жизнь указание на уменьшение роли традиционно понимаемого физического пространства стало общим местом. Идеи, культурные образцы (например, образовательные системы, способы подачи новостей и многое другое) преодолевают государственные границы, не будучи телами, то есть, строго говоря, не преодолевают их, а существуют помимо них, в другом измерении. Новые пространственные образования вроде «мировых городов» иначе организуют территории, становятся узлами мировой системы коммуникаций, которые находятся, с одной стороны, в теле государств, а с другой – на совершенно особом, автономном положении.

Международные организации и международно-правовые регуляции, ими производимые, безусловно, требуют реализации на территориях. Отсюда, собственно, известная концепция «R2P» (Responsibility to Protect), которая широко обсуждалась международными юристами в начале 2000-х гг. Данная концепция «берет за отправную точку человеческие потребности и перемещает фокус с прав государства на обязанности государства (и его ответственность)», трансформируя тем самым понятие суверенитета[11]. 

Во всех этих случаях более традиционно понимаемый суверенитет размывается, находится под угрозой, кажется, ему грозит если и не исчезновение, то еще более существенное, чем прежде, ограничение. Но все ли чисто в этих аргументах? С одной стороны, мы видим, что пространство, тело и суверенитет действительно не могут быть сохранены в привычных форматах. Но с чем же тогда связаны успехи тех движений, которые в буквальном смысле слова могут быть названы реакционными, то есть являются реакциями на далеко зашедшие процессы глобализации и детерриториализации политики.

Возможно, вопрос о суверенитете должен быть действительно поставлен по-новому. Вот несколько оснований. Во-первых, его нужно радикально отделить от идеи коллективного тела, у которого есть некая особая, привилегированная естественность по сравнению с другими коллективными образованиями. Дело не в том, что государство не имеет здесь преференций, а в том, что в современном мире оно проиграет эту войну риторик другим поднимающимся общностям с их притязаниями. Радикальный отказ от этой риторики не подрывает государство, он подрывает притязания его соперников.

Во-вторых, государства должны перепроверить то, что может и что не может находиться в зоне их ответственности. Притязать на права там, где не способен проявить ответственность, – не лучшая тактика и худшая стратегия.

Россия. ЕАЭС > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305437

«ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ – ЕЩЕ ОДНО ПРОСТРАНСТВО, ГДЕ РЕШАЮТСЯ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЗАДАЧИ»

2020 год пройдет под знаком 75-летия окончания Второй мировой вой­ны. В России Великая Победа – ключевое событие для формирования национальной идентичности, стержень внутри- и внешнеполитического нарратива. Между тем в Европе вовсю идет пересмотр оценок того исторического периода, причин и хода Второй мировой. И это будет иметь существенные политические последствия. Чтобы обсудить происходящее, мы собрали небольшой круглый стол в редакции журнала. В нем приняли участие Юрий ВАСИЛЬЕВ, Федор ГАЙДА, Дмитрий ЕФРЕМЕНКО, Александр ЛОМАНОВ, Алексей МИЛЛЕР, Андрей ТЕСЛЯ, Александр ФИЛИППОВ. Вел дискуссию Федор ЛУКЬЯНОВ.

ЛУКЬЯНОВ: Мы давно хотели обсудить тему исторической памяти и ее роли во внешнеполитическом позиционировании, а тут информационные поводы один за другим. Президент несколько раз ярко высказался на тему ревизии истории Второй мировой, особенно отмечая неприглядную роль Польши. Видимо, подготовка к году 75-летия Победы. Ну и реакция на сентябрьскую резолюцию Европейского парламента к 80-летию начала войны, в которой СССР официально называется ее виновником наряду с Германией. К сожалению, кажется, что процесс эрозии, который мы видим в Европе, никакие доводы затормозить не способны. А это вообще можно сделать?

МИЛЛЕР: Понимание сути политики памяти меняется и в Европе, и в России. Идея, что мы возвращаемся к исторической памяти, чтобы преодолеть политические разногласия и вражду, уступила место пониманию памяти как еще одного пространства, где решаются политические задачи. Соответственно, конфликт неизбывен.

Мы влились в эту тенденцию, не понимая ее механизмов и совершая бесконечную череду ошибок. До определенного момента Россия апеллировала к Западной Европе, жалуясь на «плохое поведение» новых восточноевропейских членов. И резолюция Европарламента стала столь неприятным сюрпризом, потому что оказалось, что нарратив «двух тоталитаризмов» заместил собой нарратив холокоста и получил поддержку подавляющего большинства.

У нас создаются информационные поводы, очень удобные для оппонентов. Например, высказывания наших официальных лиц о том, что пакт Молотова – Риббентропа был большой победой советской дипломатии. Хотя еще в 2009 г. Владимир Путин, выступая на Вестерплатте, сформулировал точную позицию: нам нечем гордиться в связи с пактом Молотова – Риббентропа, мы о нем сожалеем, но это было звеном в длинной череде событий, в которой далеко не только мы участвовали. Однако уже с 2014 г. президент стал называть пакт Молотова – Риббентропа правильным решением, вслед за ним и остальные. Так войны памяти не выигрывают.

Мы не понимаем, как мы воюем, кто наши потенциальные союзники, кто непримиримые враги. Один союзник очевиден. В январе Путин едет в Израиль – там открывается памятник жертвам блокады. Это очень важный шаг, потому что блокадники ставятся на один пьедестал с жертвами холокоста.

Голосование за упомянутую резолюцию на самом деле скрывает глубокие внутренние разногласия в Европе. Важно понять, кто наши союзники, как с ними работать, как не поддаваться на провокации. Скажем, в Германии сейчас разворачивается конфликт по поводу того, как будет коммеморироваться память жертв войны на уничтожение в Восточной Европе. Есть проект отдельного памятника полякам, который предлагается в ответ на проект общего памятника всем жертвам нацизма на Востоке. Понятно, почему поляки не хотят, чтобы их коммеморировали вместе с русскими. Это обсуждение происходит внутри Германии, а у нас как будто никто внимания на это не обращает, не ведется работа с немцами, которые придерживаются благоприятной для России линии. А ведь вопрос вполне серьезный при правильной постановке. Например, никакого памятника ни остарбайтерам, ни советским военнопленным тоже нет, а их там полегло по разным данным несколько миллионов человек. В их числе и казахи, и украинцы, и белорусы… Так что это – площадка, на которой может произойти какая-то реконфигурация. Двигать надо такую коалицию: это, мол, не Путин, а народы Восточной Европы взывают к памяти. И немедленно.

Подобных линий разделения много во всех странах. Пожизненный сенатор в Италии Лилиана Сегре, выжившая в холокосте узница концлагерей, призвала к созданию комиссии для борьбы с расизмом и антисемитизмом и стала получать лавину угроз и проклятий. Недавно прошла демонстрация итальянских мэров – они собрались все вместе, сто человек, в поддержку этой женщины. Во Франции все острее дискуссия на тему антисемитизма, которая неизбежно связана и с событиями войны. В Европарламенте есть левые депутаты, высказавшиеся против резолюции, их поддержали 150 европейских интеллектуалов. Наша проблема, что у нас нет разных «лиц», которые обращались бы к разным группам. Скажем, какие-то наши левые, которые адекватно взаимодействуют с европейскими левыми и так далее.

Европейцы поняли, что закончился нарратив, который они называли космополитическим – построение транснациональной памяти, франко-германские учебники, франко-германско-польские пособия… Исходная позиция: «мы все виноваты в убиении евреев, наша тема – это покаяние, никогда больше». Приход восточных европейцев изменил подход. Евреи, мол, поддерживали советскую власть, а те, кого обвиняют в причастности к холокосту, сражались против сталинизма. Нашли идеального героя – Витольда Пилецкого, которого теперь собираются чествовать как воплощение европейского подхода. Он был сторонником лондонского правительства Польши во время оккупации. Нарочно попал в Аушвиц, чтобы собрать данные о том, что там происходит, сбежал оттуда, участвовал в Варшавском восстании, был снова у немцев в плену, потом, осенью 1945 г., вернулся как агент Лондонского правительства в коммунистическую Польшу, где был вскоре арестован и расстрелян. Идеальная фигура, поляк, жертва двух тоталитаризмов, что и требуется.

В Европе разворачивается дискуссия о том, что антагонистический подход к памяти наносит ущерб. Но и космополитический подход не работает, поскольку он мог существовать только до тех пор, пока любая попытка поставить его под сомнение жестко подавлялась. Теперь не получается: политическая система расшаталась, в ходу тезис о том, что антагонистическому подходу нужно противопоставить принцип агонизма, то есть диалога, основанного не только на конфликте интересов, но и на взаимном уважении спорящих. Вместо идеи, что мы говорим о прошлом для того, чтобы уничтожить нашего противника, следует построить разговор о прошлом, который учитывает то, что мы не согласны, но подразумевает, что мы уважаем друг друга в этом несогласии. Принцип «политика памяти нас объединяет за счет того, что мы в очередной раз назначили Россию нашим врагом», – слишком прост и поизносился.

На верхушке политической системы требуется понимание того, что с верхнего этажа должны спускаться очень правильные, отутюженные и кооперативные вещи. Не надо ввязываться в эту войну. Судя по тому, что говорил Путин в течение последнего месяца, он этого пока не осознает. Надо провести разграничение между государственными органами и «общественниками», которым все можно. У нас есть организация «Историческая память», пусть разоблачения «гнусной сущности» тех или иных деятелей и стран исходят оттуда. Они, кстати, эффективно это делают. А государственным органам – запретить, потому что на деле их заявления адресуются прежде всего внутренней аудитории, а внешняя это использует. На худой конец – есть Дума, пусть она и спорит с Европарламентом.

Руководству страны необходимо сформулировать положительную повестку, как использовать память не для усугубления конфликта. Это игра в долгую. Переход от космополитической к антагонистической памяти занял довольно много времени. Он начался на пороге XXI века, идеологически оформился в 2004 г., окончательно утвердился еще лет через десять. В каком-то обозримом будущем тенденции должны поменяться – нельзя ехать в одну сторону слишком долго.

Станет ли поворотным, скажем, 2020 год? Он начинается с ударного визита в Израиль, потом – празднование Победы с уже подтверждённым визитом мировых лидеров, 75 лет ООН. Предстоит целый ряд мероприятий, где можно закрепить позицию ухода от клинча в рамках политики памяти. Естественный союзник – Израиль, который, конечно, никогда не согласится с тем, что делают институты национальной памяти в Польше и – особенно – на Украине, или с политикой памяти в Эстонии, Латвии, Литве. Но нельзя ограничиваться этим.

ЛУКЬЯНОВ: Получается парадокс. Мы симпатизируем в Европе тем силам, которые, как на беду, отдаленно наследуют тем, кто во время Второй мировой войны воевал против нас. Я имею в виду так называемых правых популистов. Они, кстати, дружно проголосовали в Европарламенте в поддержку резолюции. Как с этим быть?

ГАЙДА: Надо исходить из двух ограничителей нашей деятельности. Первый: какой бы нарратив мы ни выстраивали, как таковой он нам ничего не принесет, потому что есть конфликт интересов. Надо искать точки соприкосновения, и тогда нарратив будет действовать. Отсюда второй ограничитель. Если в рамках выстраивания нарратива мы начнем фантазировать об исторических фактах, это будет работать исключительно против нас. Нас будут просто выводить на чистую воду, не прикладывая особых усилий, и мы будем выглядеть очень некрасиво, даже если станем передергивать по мелочи.

ЛУКЬЯНОВ: Фантазировать – это, например, отстаивать какую-нибудь самобытную версию событий 1939 года?

ГАЙДА: Да, сочинять победоносные мифы. Ничего хорошего это не даст в принципе, будет только хуже. Но нам нужно искать союзников в противоположном лагере – он все-таки не един. И это наша единственная формула успеха. В плане выстраивания концепции нужно работать на контрасте (выявлять светлое и темное), чужие концепции – доводить до абсурда (благо, больших усилий тут не требуется).

Что делать с проблемой начала Второй мировой войны? Ставить вопрос максимально широко во времени и пространстве.

Уходить назад в историю, говорить о том, что Вторая мировая война началась не в 1939 году. Мы забываем, что был второй очаг напряженности – Дальний Восток. Там война разразилась в 1937-м – китайцы считают, что это и было началом Второй мировой. Если говорить про август-сентябрь 1939 г., давайте вспомним, что в это время Советский Союз ведет войну с Японией. Мы заключаем пакт с Германией, воюя с японцами, которые являются союзниками Германии и тоже несут ответственность за развязывание Второй мировой. Японцы, кстати, очень болезненно отреагировали на пакт – практически, как на предательство со стороны Гитлера.

Напоминать об истоках: похабный Версальский мир с его торжеством национализма («национальные границы», о которых у всех всегда есть собственные суждения), Германия – униженный изгой, изоляция России как стратегическая ошибка Запада, а результат – авторитарные режимы Центральной и Восточной Европы… Маленькие диктатуры ничем не лучше больших, просто они послабее. Но их роль в дестабилизации общей картины часто даже сильнее. Чем Пилсудский лучше Муссолини? В Прибалтике и Румынии режимы тоже были вполне на уровне итальянских фашистов.

Сталинизм – отдельная тема. В публичном обсуждении Сталин должен постоянно увязываться с теми, в союзе с кем он вел Вторую мировую войну. Что говорил про Сталина Черчилль, Рузвельт, де Голль? Кто главный либерал начала ХХ века в России? Павел Милюков. А что говорил Милюков про Сталина в войну? Что Сталин вынужден отстаивать национальные интересы. У нас не публикуют статьи Милюкова с анализом советской внешней политики периода Второй мировой. Он выстраивал апологию, говорил, что Советский Союз вынужден поступать так, а не иначе, что совершенно правильно. Сталина надо увязывать с ООН, Декларацией Объединенных Наций 1 января 1942 года. Если мы говорим о нем, сразу должна возникать «Большая тройка»… Соответственно, неплохо было бы вспомнить, что европейские политики говорили о Гитлере до 1939 года – там было немало комплиментов. А СССР тем временем воевал с Гитлером в Испании за конституционный режим.

Итак, есть противники, есть союзники. Главный козел отпущения у нас, получается, Польша. Если нам с евробюрократами нужно найти общего врага, наверное, Польша и будет первым кандидатом. Роль Польши, на мой взгляд, должна быть освещена наиболее выпукло, что сейчас и делается. Наш главный союзник – да, это Израиль. Совершенно согласен, тему надо развивать: евреи в Красной Армии и так далее. На Украине есть государственный праздник – День защитника Украины, дата создания Украинской повстанческой армии (УПА), который отмечается 14 октября, на Покров. И в этот же день произошло восстание в лагере смерти Собибор. Отмечать годовщину на общегосударственном уровне в этот же самый день!

МИЛЛЕР: Все детали, все подробности, все частности – они, к сожалению, идут мимо. Мельчить нельзя, надо строить большой нарратив, а этого нарратива нет. Заход, что как-то нужно защищать Сталина, – заведомо проигрышный, нам вообще не надо его трогать.

ГАЙДА: Я не говорю, что надо защищать Сталина. Я говорю, о том, что, если мы топим Сталина, то топим его вместе с Рузвельтом, Черчиллем, де Голлем и всеми создателями ООН. Главное отличие Сталина – он был в «Большой тройке» и подписывал Декларацию Объединенных наций, а Гитлер не был и не подписывал. Гитлер, как известно, подписывал план «Ост».

МИЛЛЕР: Рассуждения про авторитарные режимы уже звучали в европейской дискуссии накануне момента, когда в 2009 г. было принято знаменитое постановление о том, что 23 августа – День памяти жертв двух тоталитаризмов. Изначально название было другим – «День памяти жертв тоталитарных и авторитарных режимов», «авторитарных» по дороге потеряли, и это произошло неслучайно – решили прикрыть те самые восточноевропейские государства. Вновь поднимать эту тему бессмысленно, потому что так мы играем на руку тем, кто говорит, что русские специально сеют вражду между европейскими народами.

Еще раз повторяю, нужна положительная повестка, положительный нарратив. Негатив оставить для НПО – у нас достаточно этих структур, надо эффективно их использовать. В этом смысле продуктивным будет включение Азии, потому что это направление у нас все время выпадает.

ГАЙДА: Надо уйти от тезиса, что Российская Федерация внесла решающий вклад в разгром немецко-фашистских захватчиков. Нельзя делать даже намека на умаление роли других республик. Подчеркивать только коллективный характер победы. Мы были вместе с евреями, армянами, узбеками, американцами, китайцами.

ЕФРЕМЕНКО: Происходит изменение модальности диалога по вопросам исторической памяти: переход от диалога несогласных к диалогу глухих. Это отражает то, что фактически наши отношения с Западом, а также с некоторыми другими странами постсоветского пространства соответствуют логике игры с нулевой суммой. В радикальном варианте здесь воспроизводится классическая дилемма безопасности, но применительно к проблемам идентичности и исторической памяти. Можно назвать это дилеммой мнемонической безопасности.

Если коротко, то суть в следующем. Например, есть исторический нарратив, который служит мифом – основанием для некоего государства X и играет большую роль в сплочении стоящего за этим государством сообщества. Он на систематической основе оспаривается влиятельными силами, выступающими от лица сообщества, которое стоит за государством Y. Если институты государства Y оказывают устойчивую поддержку этим усилиям, то политические элиты государства X оказываются перед выбором – либо игнорировать такого рода действия, либо разработать комплекс мер, направленных на противодействие подрыву своего нарратива и дискредитацию исторических установок, значимых, соответственно, для государства Y. Это выход на очень опасную траекторию, что мы сейчас и наблюдаем. Мы близки к этому в балто-российских и польско-российских интеракциях по вопросам исторической памяти. Последние годы мы уверенно двигались в направлении подобного конфликта исторических нарративов и с Украиной, по крайней мере, когда основным рупором «украинской национальной памяти» был Владимир Вятрович. Не знаю, удастся ли теперь переломить этот тренд Зеленскому. Оснований для оптимизма пока не очень много.

Резолюция Европарламента – один из финальных штрихов. Надо почувствовать общую опасность ситуации: это не просто дополнение к общей конфронтации, но ее глубокая фундаментализация.

Вместе с тем не стоит пренебрегать возможностями аналитической деконструкции нарратива, который представлен в резолюции Европарламента. Ведь резолюция – это попытка симбиоза того, что восходит к европейской космополитической культуре памяти конца XX века и той интерпретации исторических событий, которая сейчас наиболее удобна для политических элит Польши, Балтии и ряда других европейских стран. Она в конечном счете позволяет оправдать соучастие в преступлениях нацизма противостоянием сталинизму. Кстати, надо смотреть и на терминологическую игру, поскольку в резолюции используются термины «сталинизм» и «советский тоталитарный режим». По сути дела, там должен стоять термин «коммунизм», но авторы резолюции постарались этого избежать.

МИЛЛЕР: Там еще интереснее, потому что в резолюции говорится о тоталитарных режимах прошлого и настоящего. Я вас уверяю, имеется в виду не Северная Корея.

ЕФРЕМЕНКО: Реальные и потенциальные союзники в дискуссиях об исторической памяти – это, несомненно, Израиль и мировое еврейство, причем как раз здесь важно делать упор на отличии идеологии нацизма от коммунизма. В последнем хотя бы нет антисемитизма и установки на геноцид по принципу расовой, этнической и религиозной принадлежности. Принципиальное значение имеет роль Красной Армии в спасении той части европейского еврейства, которая не была уничтожена нацистами до весны 1945 г., но, безусловно, находилась в смертельной опасности, если бы Вторая мировая война в Европе продлилась еще несколько месяцев. Неприемлема перспектива девальвации уникального значения холокоста, здесь мы можем занимать единую позицию.

Что касается других потенциальных союзников в Европе, то это часть европейских стран, особенно в Южной Европе, где левые, коммунистические силы были и остаются влиятельными. В свое время они были вполне самостоятельны по отношению к Москве. Скажем, применительно к Испании резолюция Европарламента, фактически уравнивающая нацизм и коммунизм, в каком-то смысле работает на реабилитацию франкизма. А это, как показывает и свежая история с переносом останков Франко из Долины Павших, – до сих пор живая и очень болезненная тема. Примерно то же и в случае с Грецией, если вспомнить нацистскую оккупацию и гражданскую войну во второй половине 1940-х годов. Надо работать с соответствующими политическими элитами, объяснять им, к чему все идет.

ЛУКЬЯНОВ: А США мы не упоминаем совсем. Они вообще в этом контексте имеют место?

ЕФРЕМЕНКО: Конечно. Во-первых, партнер для диалога – опять-таки еврейское лобби в США, во-вторых, очень важна апелляция к опыту союзничества как чуть ли не единственному светлому пятну в истории российско-американских отношений последнего столетия. Америка – сложносоставное общество, здесь многое накладывается на внутренние расколы, особенно в последнее время. Надо вести диалог с американским университетским сообществом, оно весьма влиятельно.

Кстати, не стоит пренебрегать и международным сообществом экспертов, профессионально занимающихся исследованиями исторической памяти. Оно интенсивно формируется, создана Ассоциация исследований памяти, а внутри нее – сеть специалистов из постсоциалистических стран. Среди представителей этого сообщества немало экспертов, имеющих выходы на политические элиты. Отдельные представители рекрутируются в состав институций, созданных для проведения политики памяти на уровне национальных государств. От этого сообщества нужно не отгораживаться (в 2019 г. на протяжении нескольких месяцев англоязычный сайт Ассоциации исследований памяти в России был заблокирован), а вести активную работу с ним и внутри него через квалифицированных российских экспертов. Представители России могут ставить вопросы о недопустимости содействовать на экспертном уровне разжиганию войн памяти. Возможна и постановка вопроса о разработке специального этического кодекса для тех исследователей, которые занимаются проблемами исторической памяти.

ТЕСЛЯ: Нам не нужно создавать универсальный текст, который сразу зацепит всех и обратится ко всем. Принципиально важный момент – отношение к социалистическому опыту, которое не сделает нас врагами всего мирового левого сообщества. Как ставить вопрос? Да, Советский Союз – трагическая тема, достойная осуждения, но это сюжет про сбой, про срыв, а не про системный недостаток. Когда мы говорим о логике эволюции правых, то движение разных вариантов фашистов, фалангистов и прочих к нацизму – это движение в рамках внутренней логики, скатывание к крайности, но закономерной. Советское прошлое – не закономерность, а эксцесс.

То, что достаточно часто звучало в речах первых лиц в нулевые и отчасти даже в десятые годы и должно повторяться, – это критичность по отношению к своему прошлому. Не оправдание и защита собственных деяний, какими бы они ни были, а иной подход: с нашей стороны выступали отнюдь не воины света, чего только ни случалось, но с другой стороны было абсолютное зло.

Уход назад в прошлое – к Версалю и другим событиям предыстории – усугубляет восприятие того, как все было сложно и нелинейно. Признавая, что святых там не было, переходим к логике решающего испытания. Неважно, что было прежде, главное – в момент истины ты оказался на светлой стороне. Здесь хорошо работает связка про итоги, про выход из Второй мировой войны, 9 мая и 2 сентября 1945 г., Организацию Объединенных Наций, Советский Союз в числе учредителей – это, собственно говоря, то, что создает и Декларацию ООН и Всеобщую декларацию прав человека 1948 г., момент сообщества. Более того, базовые принципы, на основании которых мы сейчас говорим о прошлом, ведем «войны памяти», все эти принципы, во-первых, связаны с советской идеей. Во-вторых, то, что эти принципы стали универсальными, оказалось возможно благодаря 1945 г. и роли СССР. Каким образом мы можем отбросить левую идею, если мы так или иначе – наследники Союза? Двадцать раз осудим, но никуда от нее не денемся. Попытаться выбросить левое означает попадание в сюжет про два близких, кровнородственных режима. И когда мы работаем с крайне правыми, мы сразу же даем полное эмпирическое подтверждение этому. Здорово, да?

Соответственно, какой разговор нужен? Мы, например, говорим не в осуждение левых, мы говорим о современном консерватизме, о консервативной повестке, а современная консервативная повестка включает все лучшее из социалистического наследия. Быть консерватором сейчас – значит, в том числе, быть отчасти и социалистом.

МИЛЛЕР: Важно не перепутать левых и большевиков. Мы должны говорить о широком спектре левой традиции в России, которая пострадала. Тот большевизм, который превращается в сталинизм, защищать не нужно, а вот левую традицию, социал-демократию, можно использовать.

ЛОМАНОВ: При обсуждении проблем исторической памяти нельзя забывать про наших соседей в Азии, тем более на фоне российского поворота на Восток. В Китае конструируется обновленная трактовка истории, которая сообразна заявке на превращение в могущественную державу под руководством КПК. В прежние десятилетия официальная версия китайской роли в истории Второй мировой войны была приглушенной, с Японией ведь сражалось гоминьдановское правительство во главе с Чан Кайши. Но затенять роль КПК и Мао Цзэдуна было негоже. К тому же в начальный период реформ стремление к сближению с Японией ради получения инвестиций и технологий перевешивало националистическую мотивацию исторической памяти. Дэн Сяопин старался сгладить исторические споры и переложить бремя их решения на будущие поколения. Китайская память о войне состояла из двух основных тем – напоминаний о жестокости японских агрессоров (прежде всего, о трагедии «Нанкинской резни») и героических повествований о действиях партизан и военных соединений под руководством КПК.

Теперь привычная картина изменилась. В 2015 г. в ходе подготовки к празднованию 70-летия Победы китайское руководство заявило, что Война сопротивления Японии была «важной частью мировой антифашистской войны». Си Цзиньпин поручил историкам заняться сквозным изучением четырнадцати лет Войны сопротивления начиная с японской аннексии Маньчжурии в 1931 году. Были расширены прежние рамки военного восьмилетия – с 1937 по 1945 годы. Такая точка зрения означает, что «мировая антифашистская война» началась не в Европе и не в 1939 году. Развязала эту войну Япония, и потому любые обвинения в адрес СССР становятся бессмысленными.

В современной трактовке Китай – «главное восточное поле битвы» в «мировой антифашистской войне». Сохраняется добрая память о роли советских летчиков-добровольцев и о вкладе Красной армии в освобождение северо-восточного Китая в 1945 году. Это очевидный контраст с Европой, где приходится постоянно спорить об оценке освободительной миссии советского солдата. Даже в годы «культурной революции», когда напряженность между КНР и Советским Союзом была крайне высока, а советских лидеров поносили как «ревизионистов» и «новых царей», хунвейбины не позволяли себе поднять руку на памятники советским воинам и их могилы.

Вместе с тем с китайской стороны ощущаются ожидания, что российский исторический нарратив будет дополнен признательностью за то, что именно благодаря Китаю СССР не пришлось в 1941 г. после германского нападения воевать еще и с Японией на Дальнем Востоке. В качестве встречного шага мы можем рассчитывать на китайское признание роли СССР в качестве «главного западного поля битвы в мировой антифашистской войне».

Подобная трактовка будет служить весомым противовесом современным европейским попыткам ревизии истории войны. Солидаризация с китайским историческим нарративом чревата для России политическими издержками в связи с усугублением обвинительного уклона в отношении Японии. Однако Китай заинтересован в развитии связей со странами Центральной и Восточной Европы и потому вряд ли будет участвовать в полемике о коллаборационизме и холокосте на стороне России. Соответственно, и Россия может позволить себе не встревать слишком глубоко в китайско-японские споры по истории войны.

Китайский нарратив сохранил много знакомых нам с давних лет позитивных образов «великого Советского Союза» и «могучей Красной Армии», внесших решающий вклад в разгром фашизма. В условиях строгого контроля над исторической памятью в Китае «стихийное» появление критики роли СССР во Второй мировой войне невозможно. Нарратив создается сверху и контролируется правящей элитой.

Можно попробовать опереться на эту основу, чтобы создать общую версию военных событий на Дальнем Востоке 1930-х годов. Она должна быть яркой и зрелищной – нечто вроде приквела к советской киноэпопее «Освобождение», который начинался бы с рассказа о подвиге советских летчиков-добровольцев в небе Китая. Такой фильм следовало бы снять в современном «заклепочном» стиле с тщательным вниманием к правдоподобности технических деталей, делающим изложение убедительным. В частности, рассказать, как в феврале 1938 г. советские летчики на бомбардировщиках СБ без потерь сумели уничтожить японский военный аэродром на Тайване.

Искать общие точки в памяти о войне следует с учетом того, что в КНР происходит ужесточение контроля над историческим нарративом. Прежде китайские интеллектуалы позволяли себе искать человечное начало у японских агрессоров, одновременно допуская критическое переосмысление канонических историй о подвигах китайских солдат. В рамках кампании по борьбе с «историческим нигилизмом» таких отклонений все меньше. В кинофильмах уже не встретить «хороших» и «совестливых» японских солдат на китайской земле. Попытка историка Хун Чжэнькуая в 2013 г. усомниться в истории о пяти солдатах 8-й армии, уничтоживших при обороне горы Ланъя несколько десятков японцев и потом прыгнувших со скалы, чтобы не сдаваться в плен, завершилась скандалом, судебными тяжбами и полной сменой состава сотрудников журнала «Яньхуан чуньцю», напечатавшего статью.

В преддверии празднования 75-летия Победы в Китае, вероятно, появятся новые акценты в трактовке военной истории. Чтобы лучше ориентироваться в переменах, следует развивать диалог с китайскими учеными. Если взаимное понимание по чувствительным темам будет устойчивым, надо подумать о совместных выступлениях на научных площадках третьих стран, прежде всего – в Европе. Китайские коллеги могут убедительно рассказать, что войну развязал не Сталин, а японские милитаристы. Использование потенциала китайского исторического нарратива, опирающегося на мощный пропагандистский аппарат и поддержку государства, возможно и для проведения совместных конференций, совместных вылазок на западные дискуссионные площадки, создания берущих за душу военных фильмов. Также следует больше общаться с историками из Монголии и Кореи (в том числе из КНДР), дабы иметь представление об их взглядах на историю войны и роль в ней Советского Союза.

Перед нами две объективные данности. С одной стороны, растущее отчуждение между Россией и Европой, которое не будет вылечено скоро. С другой, это объявленная на официальном уровне новая эпоха российско-китайских отношений, главной нормативной характеристикой которых является беспрецедентный уровень взаимного доверия. Полное доверие к китайской версии, провозглашающей Китай победителем на восточном фронте Второй мировой войны, невозможно без встречного понимания уровня китайской поддержки российской трактовки военной истории. В Китае помнят не только о советских летчиках-добровольцах, но и, к примеру, об американцах из сражавшегося с японцами соединения Flying Tigers.

Надо внимательно наблюдать за тем, как будет меняться исторический нарратив о сотрудничестве Китая и США в годы Второй мировой войны на фоне нынешнего ухудшения китайско-американских отношений – станут ли их память замалчивать или, наоборот, превозносить в процессе поиска общих позитивных воспоминаний.

ЛУКЬЯНОВ: А у КНР не было идеи, что логично было бы включить в нарратив Гоминьдан с поправкой: «Да, они были буржуазные, но все же это были китайцы, которые воевали против захватчиков, и мы ценим их за это»?

ЛОМАНОВ: Сталкиваются два пропагандистских импульса. С одной стороны, «китайская мечта» о национальном возрождении дает возможность для патриотической консолидации. Это позволяет признать, что национальная армия под началом Чан Кайши сражалась с японцами, а в некоторых случаях и одерживала победы. Однако в контексте прославления исторической роли КПК невозможно дать позитивную оценку гоминьдановского руководства и военачальников. В итоге все сводится к подвигу простых китайских солдат и их командиров, сражавшихся под гоминьдановскими знаменами. На стыке двух юбилейных дат – 75-летия Победы и празднования 100-летия основания КПК в 2021 г. – акцент на роли компартии в разгроме японцев будет все более отчетливым. Этот фактор следует учитывать при планировании исторического диалога с китайскими коллегами.

ЛУКЬЯНОВ: А что делать с Германией? Германия – ключевой центр всего этого нарратива. На авансцену выходит очередное политическое поколение. Какова должна быть позиция России? Надо ли напоминать немцам без конца, что они натворили? Или наоборот, в духе вышесказанного, примирительно, что «это была жуткая трагедия, мы все помним, но давайте»…

ВАСИЛЬЕВ: И в отношениях с Германией, и в отношениях со всем комплексом нарратива войны и нарратива Победы предстоит весьма четко определиться. Прежде всего в том, насколько это разные истории и что в них общего. Во-вторых, придется осознать, что каждое наше слово о войне и о Победе, сказанное здесь, отзывается там. Когда речь идет о войне и о Победе, старый добрый принцип all foreign policy is local преображается в свою противоположность – all local policy is foreign.

В целом сложилось так, что нарратив войны и нарратив Победы у нас – примерно одно и то же. Замечательно было сказано о старом жестком нарративе наших восточных соседей. У нас тоже нарратив довольно стар, жёсток и монументален. В контексте отношений с западными партнерами – возможно ли иное определение войны и Победы? Это касается и вопроса о памятниках, и разнообразных демаршей, и своеобычных трактовок истории Второй мировой. Возможен ли более гибкий, тактический, оборонительный извод этих представлений? Возможен ли, условно говоря, «нарратив по вызову» в таком довольно крупном, неповоротливом, деле? Мне кажется, что нет. Этот нарратив так просто в тактическую оборонную единицу не преобразуется.

Можно, однако, предположить, что с течением времени преобразования вполне возможны. Вопрос лишь, в какую сторону и насколько этот нарратив будет соответствовать хоть каким-то фундаментальным задачам.

Последний казус в Орловской области с плакатом «Мы ценим наших ветеринаров», который прошел все стадии производства, включая редактуру, приемку и так далее, – вкупе со многими другими подобными случаями говорит нам, помимо прочего, и о неизбежности подобных изменений. 75-летие Победы – по сути, последняя дата, на которой ветераны как таковые могут присутствовать в сколько-нибудь заметном числе. К 80-летию Победы столетних ветеранов будет совсем не так много, как мы бы этого ни хотели. Соответственно, коррекция нарратива – именно тактическая, внутренняя – должна иметь еще и вполне прикладную цель: чтобы потомки победителей не ляпали на плакаты «ветеринаров». Остальное – приложится.

Можем ли мы в чем-то другом переосмыслить представления о войне? Такого опыта у нас нет. Точнее, опыт есть, но не переосмысления, а отмены военного нарратива – я говорю о Великой войне, то есть Первой мировой. Но отменить этот опыт вообще, вывести за скобки удалось только одним способом, – заместив его войной гражданской, причем с четким разграничением на «своих» и «чужих», оказавшимся губительным для национального согласия и жизни страны в целом.

ЛУКЬЯНОВ: Разве период конца 1980-х и какой-то части 1990-х – не попытка если не отмены, то радикальной коррекции нарратива Великой Отечественной, нарратива Победы?

ВАСИЛЬЕВ: Конечно, попытка. Что из этой попытки вышло? Судя по тому, что мы сегодня, через много десятилетий, собрались по тому же вопросу – ничего…

Итак, у нас есть опыт отмены нарратива Великой войны. Но для этого потребовалась еще одна война, а перед ней – две революции. Почему-то ни того, ни другого не хочется. Есть опыт, я бы даже назвал, исторической карнавализации нарратива войны – Отечественной 1812 г., но для этого тоже понадобился опыт другой войны, Великой Отечественной. Потому что между отменой того нарратива, который был в царской России, и появлением фильмов про князя Андрея и фельдмаршала Кутузова, которые, собственно говоря, составили нарратив Отечественной (просто Отечественной) войны, тоже прошло много времени и большая Великая Отечественная война. Да и то вопрос, что у нас больше вспоминается – фельдмаршал Кутузов или поручик Ржевский.

Что мы в данном случае можем сделать с нарративом Великой Отечественной войны, не прибегая к другой войне, не выжидая большую историческую дистанцию? Для меня вопрос открытый. По-моему, как и в случае с китайским опытом осмысления того же периода, перед нами довольно-таки монолитная структура, где переключение может быть только одно, абсолютно естественное с течением времени – в ближайшие пять-десять-пятнадцать лет. А именно: переход от нарратива Великой Отечественной к нарративу Второй мировой.

Грубо говоря, у нас есть тумблер: на одной стороне – 22 июня и 9 мая, на другой – 1 сентября и 2 сентября. Переходить ли от одного к другому – вопрос стратегический. И решение лежит прежде всего, как мне кажется, в области не столько чисто общественного, сколько еще и административно-управленческого консенсуса, причем на самом высоком уровне. Но резервов переосмысления нарратива Великой Отечественной в его сложившемся виде я не вижу – кроме ухода в область чисто исторической памяти.

ЛУКЬЯНОВ: Как следует относиться к тому, что сейчас опять в связи с неослабевающим вниманием к памятнику Коневу и идеей установки памятника власовцам в Праге встал вопрос о сносе советских военных монументов и сооружении других? С одной стороны, хамство, с другой, это чужая страна – мы же не можем навязать другой стране, как ей смотреть на свое прошлое.

МИЛЛЕР: То, что мы рисуем как уникальное, беспрецедентное явление, на самом деле – абсолютная норма. Каждая смена режима ведет к перелопачиванию, к зачистке памятников. Поэтому перестаньте дергаться. Надо опираться только на документы, которые мы подписали, например, с поляками, что места воинских захоронений – не трожь. Вот они и не трогают. А там, где не лежит тело, считают себя свободными. Надо понимать, что это тоже пространство борьбы, ввязываясь в которую мы становимся заложниками.

ФИЛИППОВ: У нас в стране практически сформировался внятный нарратив единства и совершенства всей нашей истории, во всяком случае предвоенной и далее, в ходе которой мы всегда были хорошими, правыми и рациональными. Невзирая на отдельные ошибки, конечно, от которых никто не застрахован. И обсуждение рискует превратиться в перебор тактических средств, наиболее пригодных для того, чтобы донести эту мысль внешнему миру с максимальной эффективностью.

Но это задача для пропаганды, а ученым довольно сложно обсуждать вопросы тактики, не трогая стратегии. Чем плохи, на мой взгляд, некоторые элементы этой стратегии? В принципе, для государства нормально представлять себя хорошим и правым, а если оно обращается к истории и связывает ее с настоящим, – представлять себя и в истории хорошим и правым, во всяком случае если это идет на пользу и внутренней, и внешней политике. Но мы, таким образом, утверждаем некоторую историческую непрерывность, полную преемственность по отношению к сталинскому СССР не только как к победителю Гитлера, но и к упорному борцу за мир в предвоенные годы. Оставим в стороне то, что советское понимание войны и мира было не всегда одним и тем же, и, возможно, если уж обращаться к нему как основному ресурсу, необязательно воспроизводить все основоположения пропаганды, нашедшие себе наиболее полное художественное выражение в знаменитом фильме «Падение Берлина».

Обратим внимание на одну важную деталь. Из всей этой истории – не из памяти, конечно, но из главных рассказов – как-то незаметно исчез Коминтерн. Между тем все то время, пока Советский Союз боролся за мир, ему было на кого опереться. А именно – на мировое коммунистическое движение и всех симпатизирующих ему левых и вообще людей доброй воли. В то время как западные страны, в этой версии истории, вели себя подло и трусливо, народы этих стран, в первую очередь трудящиеся, сочувствовали первому в мире государству рабочих и крестьян, а впоследствии возглавили подпольную борьбу против фашистов на оккупированных территориях. Проблема здесь в том, что Коминтерн, как мы знаем, в переломные годы войны, оказался помехой сотрудничеству с союзниками, так что его прикрыли, а вопросы мировой революции стали решаться позже и по-другому. Тут получается, что нам легче объяснить поведение западных правительств, чем отношение к своим политическим агентам в западных странах. Однако вопрос ведь не в том, какую историческую парадигму мы придумаем, чтобы убеждать самих себя. Когда СССР снова понадобились общественное мнение и политические агенты в западных странах, коммунистическое движение и борьба за мир всех людей доброй воли обрели новое дыхание, новые горизонты, новое финансирование и новые инструкции. Все это базировалось на определенной концепции мировой истории, в которой коммунизм был неизбежным будущим планеты. Те, кто боролись с коммунизмом, были поджигателями войны, сторонниками старого мира, врагами не просто нашей страны, но человечества. Постепенно стало ясно, что мы вообще-то не за рабочий класс и тем более – не за временные корыстные интересы, а за все человечество, поэтому лучшие люди земли на нашей стороне. Мы своей тогдашней версией истории вербуем колеблющихся стать на сторону мира и человечества. Так форматировалась и память: память работает как сегодняшний синтез вчерашнего, бывает выгодно помнить для сознания своего «вчера» с точки зрения предполагаемого завтра.

Если нас сейчас не устраивает изменение трактовок прошлого у наших бывших союзников, сателлитов и отколовшихся от Советского Союза стран, то надо спросить, зачем им наша существенно упрощенная и редуцированная даже по сравнению с поздним СССР трактовка прошлого? Они-то что получают, оказавшись то ли трусливыми предателями в борьбе против фашизма, то ли временами чуть ли не хуже Гитлера?

Ясно, что существует фундаментальный тренд в переформатировании памяти. В новой истории будут два тоталитарных гиганта, между которыми метались маленькие, бедные и честные страны и которым не всегда удачно противостояли старые крепкие демократии. Этот тренд тактическими средствами не изменить. Если это все равно неизбежно, эволюция, которую мы сейчас наблюдаем, никуда не денется. Они сносили и будут сносить памятники, потому что наличие их на самом деле – не вопрос того, заслужил ли монумента человек из прошлого, а того, как на это смотрят люди сегодня. Им нужно снести памятник для своей самоорганизации, решения внутренних вопросов. Предвидя то, что они его снесут, и за десять лет до того зная, что этому условному памятнику не уцелеть, что надо делать? Предъявить порцию исторических документов или какого-то краснобая послать разговаривать? Если вопрос решаемый, тут обсуждать нечего. А что делать, зная точно, что никакой краснобай ничего не изменит? Крутить по RT «Падение Берлина»? Тоже выход, конечно, но ради чего? На кого, на какие силы, на поддержку какого направления в будущей эволюции это работает, если от старых схем мы отказались? Если мы не видим социалистического будущего у всего человечества и даже не готовы признать, что мы его до войны приближали иначе, чем после войны, то кто наши естественные союзники и какова их картина мира?

Ситуация складывается таким образом, что, возможно, скоро верх будут брать не те силы, которые исторически восходят к славным годам борьбы с фашизмом, с нацизмом. Не коммунисты, не левые, не исторические симпатизанты СССР (хоть десять двадцатых съездов проведи, – они за нас). А кто тогда?

Хорошо, солидаризуйтесь со всеми оставшимися евреями мира. Во-первых, это благородно, во-вторых, может принести какие-то тактические успехи. Но раскручивающийся европейский (и не только) антисемитизм будет и дальше раскручиваться, подпитываться из разных источников. Он, между прочим, отсылает исторически к эпохе, когда совсем не нацисты, но люди, предпочитавшие лучше пожимать руку Гитлеру, чем Сталину, говорили: «Зачем большевизм на Востоке, когда у нас есть нормальные немецкие националисты, они правильно себя ведут по отношению к мировому олигархическому еврейскому капиталу в Германии?». Эти же самые люди, националистическая консервативная волна со всем ее прошлым, весь культурный национализм, он будет работать на кого? На тех, кто скажет: «Мировая олигархическая еврейская либеральная клика столкнула националистические здоровые силы всей Европы между собой. Nie wieder, никогда не дадим этому кошмару больше повториться, дави их всех». У них своя версия прошлого. И тогда что? Тогда, собственно, тренд на развитие, хотя бы даже очень осторожное, внутреннего национализма, который у нас имеется, столкнется с нарративом «бей, спасай»: вот, мол, вечные игрушки еврейского лобби, которое выступает то в виде большевизма, то в виде либерализма, то в виде сионизма, но всегда остается самим собой, нацеленным на то, чтобы сделать плохо Великой России. Солидаризоваться с этим по ряду очевидных причин трудновато.

Единственной позицией, которую имело бы смысл занимать, могла бы быть та, о которой говорил Андрей Тесля, что советское – эксцесс, а не закономерность. Но тогда должна быть полная ясность. Например, в следующем виде. Мы до сих пор являемся в первую очередь наследниками универсалистского гуманистического общечеловеческого проекта. На пути его реализации мы не то чтобы временно отклонялись в сторону эксцессов, а, скорее всего, совершали чудовищные преступления. Тем не менее никакого другого проекта в ресурсах нарратива у нас нет. Если вы не берете его, вы берете проект Третьего Рима, который спасает все человечество известно каким способом. Или в распоряжении окажется один из вариантов этнокультурного национализма, который достаточно жалким и неубедительным образом пытается доказать, будто националисты разных стран могут безо всякого империализма мирно сосуществовать на нашей маленькой красивой планете.

Чем это хорошо в плане международного разговора? Хотя бы тем, что сохраняет важные элементы западной дискурсивной культуры, что, конечно, не требуется, если главная цель не предполагает сохранения этой общей платформы. У меня нет надежд на то, что выбор будет сделан в сторону какого-то умеренного и аккуратного варианта. И нужно понимать, что мы не в Китае, – не то к сожалению, не то к счастью. У нас нет единого идеологического центра, который мог бы достаточно эффективно изменить характер внутреннего дискурса, даже в целях наибольшей солидаризации. У нас другое понимание способов аргументации в гуманитарной сфере и накоплен большой опыт работы с памятью, который невозможно ни игнорировать, ни отменить.

ЛОМАНОВ: Исторический нарратив в Китае – это не вещь в себе, которая не имеет к нам никакого отношения. Решительная борьба с «историческим нигилизмом» – реакция китайской элиты на распад Советского Союза. Эта политика основана на осознании того, что если начать каяться и пересматривать устоявшиеся интерпретации истории, то авторитет правящей партии рухнет, а потом распадется страна.

В трактовке истории КПК не настроена на покаяния и уступки. Противодействие попыткам «очернения» героев войны и революции тесно связано с защитой легитимности власти, не допускающей рассуждений о том, что выбор в пользу социализма был «исторической ошибкой». Официальный нарратив нацелен на героизацию и максимальное возвышение роли Китая в войне. Лишь в самой неформальной беседе китайские коллеги-историки готовы признать, что характер затяжной низкоинтенсивной войны с Японией сильно отличался от советских битв с немецкими войсками, а китайский флаг так и не был поднят над зданием парламента в Токио подобно красному стягу над Рейхстагом.

ЛУКЬЯНОВ: Года два назад я был на конференции в Сеуле, и на финальном банкете корейские коллеги, два симпатичных профессора левого толка, после хорошего пиршества взялись петь известные им песни на русском языке. Знали они немало, и надо было видеть, с каким задором и страстью, вкладывая всю душу, они распевали: «…И летели наземь самураи // Под напором стали и огня». Непростая вещь – историческая память. Большое спасибо всем за этот разговор.

Материал подготовила Евгения Прокопчук, аналитик Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики».

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305435

ОТ ЛИЧНОГО К ОБЩЕСТВЕННОМУ

АЛЕКСАНДР БАУНОВ

Эксперт Московского центра Карнеги, главный редактор сайта Carnegie.ru

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПУТИНА КАК ЗЕРКАЛО ИСТОРИИ И СОВРЕМЕННОСТИ

Этой осенью преобразился очередной уголок Москвы. Смоленская площадь, известная всему миру как синоним российской дипломатии, из плешивого пустыря в тени министерского небоскреба превратилась в общественное пространство, обустроенное по современной урбанистической моде. Владимир Путин лично открыл на ней памятник бывшему министру иностранных дел и премьеру Евгению Примакову, который больше всего запомнился самой радикальной в новейшей российской истории формой отмены визита в США – разворотом правительственного самолета над Атлантикой, когда натовские войска начали бомбардировки Югославии. Тому самому Примакову, который должен был победить на выборах 2000 г. команду Бориса Ельцина и ее нового фаворита Владимира Путина, но проиграл в медийной войне и отступил на старте.

Российский «стеснительный авторитаризм» не грешит прямым возвеличиванием своего лидера. К изумлению многих иностранцев, представляющих себе Россию по тоталитарным антиутопиям из кинематографа, здесь нет ни улиц, названых в честь правителя, ни его громадных портеров, ни статуй. Максимум, что позволяет себе лично скромный и уже по этой причине гибридный российский режим – это прославление образцов из прошлого с намеком на то, что их мечты сбываются.

Во время своего временного премьерства Владимир Путин почтил статуей Петра Столыпина — царского премьер-министра реформатора и патриота, строителя новой капиталистической России под государственным главенством, врага революционеров и слишком буквально понятого народовластия. Бронзовый Столыпин у дома правительства – памятник экономическому курсу Путина, тем самым двадцати годам покоя, после которых царский премьер обещал сделать Россию неузнаваемой, а Путин сделал – что по сравнению с советским временем, что с девяностыми – постоянной и удобной для нынешнего правления референтной точкой. Бронзовый Примаков – памятник собственному внешнеполитическому курсу, который эти двадцать лет покоя обеспечил. Он наметился при Примакове, но обрел полную силу при новом президенте. Это памятник тому самому развороту над Атлантикой – к себе самим и прочь от несправедливого Запада, который требует поддержки без вопросов, одобрения без совета, следования без равенства. Важно, как и со Столыпиным, что герой памятника наметил направление, но не прошел путь до конца, начал, но не реализовал. И тот, и другой – памятники не человеку-успеху, а человеку-идее, человеку-попытке. А реализованы и та, и другая сейчас.

Парадокс в том, что Путин поставил памятник не ушедшему деятелю собственного времени, а политику эпохи девяностых, от которых при каждом упоминании отталкивается. Ведь и разворот над Атлантикой произошел тогда, и особая позиция по югославской войне, Ираку, и возражения по поводу расширения НАТО, и отрицательное отношение к смене режимов, и обвинения в двойных стандартах – всё это относится ко времени, когда Россия считалась молодой демократией, которая движется на Запад, будущим союзником, чьи выборы были честными, пресса – свободной, а экономика – рыночной. Таким образом, путинская внешняя политика была сформулирована – как идея и как попытка – в ельцинский демократический период, к которому у Запада почти нет претензий и который там принято вспоминать с ностальгией.

Личное и сокровенное

Внешняя политика России называется «путинской» по тому же принципу, по которому всё после двадцати лет правления Владимира Путина (слегка, как неглубоким сном, прерванного на рубеже 2010-х гг.) в России можно назвать «путинским»: политическую систему, государственную машину, сельскохозяйственную и промышленную политику, финансы, моду, кухню, кинематограф, рассветы, закаты и движения комет. Так устроены все долгие правления, в этом их привлекательность для правящего.

Поскольку период, когда Путин персонифицирует российское государство, теоретически подходит к концу, должна подходить к концу и путинская внешняя политика, которая доставила Западу столько неприятностей, а за ней начаться какая-то другая, не путинская внешняя политика, которая неприятностей доставлять не будет.

Эта убежденность основана на том, что Путин и есть самая большая неприятность, которая могла случиться с Россией. В этом виде тезис не выглядит доказанным даже для самого поверхностного рассуждения, поэтому больше принят другой его вид: Путин – неприятность, которой могло бы не случиться. И такова же его внешняя политика – случайный узел на полезном канате, затяжка на гладком вязании, яма на дороге. Бронзовый Примаков призван напомнить, что это не обязательно так.

В персоналистском правлении все персонально, но, если выделить в деятельности Путина самое персональное, личное и сокровенное, – это внешняя политика. На всех прямых линиях и пресс-конференциях президент говорит о ней с очевидно большей увлеченностью, чем об остальном. Можно представить себе решения в области экономики, госстроительства, выборов, принятые не Путиным, не его репрессии, не его кадровые назначения, не его слияния и поглощения компаний. Но сколько-нибудь серьезных внешнеполитических решений, принятых не им, представить себе нельзя. Значит ли это, что их не случилось бы без него?

Правление Франсиско Франко в Испании – один из самых поучительных примеров персоналистского правления в развитом мире. Профиль каудильо чеканился на монетах до самого 1975 г., и все важные решения в стране были персональными. Тем не менее во внешней политике Испания ориентировалась сначала на державы «оси», затем, обличая весь в мир в двойных стандартах, добивалась членства в ООН, строила особые отношения с Америкой на прочном фундаменте антикоммунизма, а с 1960-х гг. во времена экономических реформ добивалась членства в ЕЭС, хотя так и не была принята до смены режима на демократический. Тогда же под бесконечные требования вернуть домой Гибралтар Испания – так же, как ее демократические соседи по Европе и даже более мирно, – распустила колониальную империю, отпустила Марокко и Гвинею, быстро сдалась в короткой войне за Сиди-Ифни и в момент смерти Франко не стала препятствовать мирной, хоть и не одобренной ООН, марокканской аннексии Испанской Западной Сахары (Испанской Западной Африки). При всех оттенках трудно представить себе, чтобы демократическое правительство на месте франкистского делало бы что-то совсем другое, противоположное. Персоналистским был способ действий, но не сами действия.

В декабре 2019 г. лауреат Нобелевской премии мира, лидер демократической оппозиции, которая стала властью, бывшая политическая узница и героиня западных газет Аун Сан Су Чжи оправдывала действия бирманских военных, своих недавних тюремщиков, против народности рохинджа в Международном суде по правам человека в Гааге на слушаниях по иску Гамбии, обвиняющей Мьянму в геноциде. Оказалось, что действия молодой демократии Мьянмы под руководством одной из самых известных в мире демократических оппозиционерок не сильно отличались от образа действий военной хунты. Разве что ее глава не поехал бы ответчиком в Гаагу.

Мы можем предположить, что российская внешняя политика тоже имеет ряд черт, которые существуют сами по себе – как силовые линии и магнитные поля, как гравитация и климат, но приписаны Путину по принципу: «а кому же еще». Разбирая внешнюю политику путинской России, надо определиться, где в ней Путин, а где Россия.

Витки спирали

Самый верный ответ на вопрос, чем занимался Путин в эти свои двадцать лет у власти: восстанавливал утраченный международный статус России. Сначала препятствовал его дальнейшему падению, а потом любовно выращивал и ограждал от внутренних и внешних посягательств. Это главный мотив всех действий в экономике, по отношению к оппозиции и главный принцип выбора будущего устройства власти после 2024 года.

Популярные и непопулярные меры, рыночные и антирыночные действия, наймы и увольнения, приговоры или их отсутствие нужно рассматривать под тем же углом, под которым их видят в Кремле: насколько они способствуют сохранению возвращенного международного престижа, который является формой национальной безопасности: чем больше престижа, тем безопаснее.

Предыдущий президент Борис Ельцин решал другую задачу: его приоритетами были рыночные реформы, демонтаж власти Коммунистической партии, создание и защита нового класса собственников, остановка распада России посредством ее большей федерализации, интеграция в мировую капиталистическую систему, в том числе на правах младшего партнера США.

Тем не менее оба президента России, которых принято противопоставлять друг другу, Ельцин и Путин, проделали сходную эволюцию во внешнеполитическом поведении, которая заняла примерно один и тот же срок – пять-семь лет.

Период Ельцина начался сворачиванием российского военного присутствия за рубежом, нестандартными для главы России визитами и дружбами, терпимым отношением к западным силовым акциям и стремлением вступить в западные структуры. А закончился жестким оппонированием западной военной операции в Сербии, борьбой против расширения НАТО и напоминанием о собственном ядерном оружии.

Период Путина начался сворачиванием остатков российского военного присутствия за рубежом – закрытия военных баз в Лурдесе на Кубе и в Камрани во Вьетнаме, напряженно-шутливым предложением вступить в НАТО, которое могло бы перерасти в серьезное, желанием присоединиться к единой Европе по формуле «все общее, кроме институтов», нерадостным, но относительно спокойным восприятием расширения НАТО и попыткой закамуфлировать его посредством привилегированного Совета Россия – НАТО, в котором, как говорили тогда чиновники, у России будет даже больше прав, чем у новых членов. А кончился гибридной войной и возвращением к статусу глобального противника, который мало того, что мешает реализовывать национальные интересы США в разных частях мира, но и атаковал Америку на ее собственной территории, нанес ей киберпоражение в виде избрания Дональда Трампа.

В противоположную сторону развивалась внешняя политика Дмитрия Медведева, который начал с войны, навязанной ему Михаилом Саакашвили, и перешел к поддержке западного варианта резолюции о бесполетной зоне в Ливии. Впрочем, его правление было короче, чем у коллег, а временная поддержка западных действий в Ливии обернулась раздосадованным: «мы не за это голосовали».

И для Ельцина, и для Путина поворотными моментами были действия Запада в Югославии, в Ираке, на Кавказе, в Восточной Европе, которые в России воспринимали как кричащую несправедливость не только президенты, но и большая часть населения. В каком смысле тогда можно говорить о персоналистской внешней политике Путина, если она по настроению совпадает с представлениями граждан о справедливом ответе на внешнеполитические обиды?

Продавец зонтиков

У России есть одна черта, которая отличает ее от всех стран западного лагеря и которая никуда не исчезла бы, стань Россия его членом. Россия может защитить себя сама. Больше того – Россия может защитить не только себя, но и других, предоставляя уникальные услуги в области безопасности и обороны: помог себе, помоги товарищу. Во всем западном мире есть только одна такая страна – Соединенные Штаты Америки. С Россией их было бы две.

Речь идет о защите от глобальных, тотальных угроз. От угрозы завоевания, раздела, оккупации, взятия столицы, смены власти насильственным путем, изменения границы извне и отторжения территорий. Эта способность России ставит ее в мире, независимо от несовершенства политических институтов, технологического отставания и среднего уровня экономики, на совершенно особенное место. Подобной способностью защитить самих себя и при желании – других обладают всего несколько стран. Судя по всему, эту группу государств Путин и называет «полностью» или «подлинно» суверенными, когда снова и снова настойчиво возвращается к теме суверенитета.

Составными частями этого понятия можно считать ядерное оружие и количество обычных вооружений, размер населения и территории, водного и воздушного пространства, обеспеченность природными ресурсами и промышленностью, способность самостоятельно заместить выбывшие вооружения, наличие достаточно большого числа людей, готовых сражаться за родину (территории и даже армии Франции и Германии в 1940 г. были сопоставимы, но настроения различны). И – это критически важно – способность нанести любому, абсолютно любому противнику ущерб, после которого он не сможет продолжить прежнее существование. Грубо говоря: Россия – страна, которую нельзя завоевать и сама попытка ее завоевания обойдется неоправданно дорого.

На протяжении нескольких десятилетий второй половины ХХ века таких стран было две – Соединенные Штаты и Советский Союз. В девяностые казалось, что остались только США. Позже к ним присоединился Китай. Несомненно, к группе слишком больших, чтобы пасть, относятся Индия и даже Пакистан. Изо всех сил старается взломать дверь и присоединиться к клубу Северная Корея, которая для этого попросту слишком мала. Данный недостаток она станет компенсировать дерзостью.

Однако даже ядерные Индия и Пакистан пока являются такими непобедимыми скорее на региональном уровне, чем на глобальном. Трудно представить себе их эффективную оккупацию, но вполне возможно – военное поражение или попытку его нанести, которая необязательно будет сопровождаться неприемлемым уроном для того, кто такую попытку предпримет. Чувство неотвратимости ответа, чувство фатальной его неизбежности совсем не так сильно, как в случае с Россией. То же относится к ядерным Великобритании и Франции, если рассматривать их отдельно, вне военного союза с Соединенными Штатами.

Из всех полностью суверенных и слишком больших для внешнего правления государств только в отношении России – как снаружи, так и внутри нее самой – возможен и продолжается разговор о том, может ли она и на каких условиях стать членом западного мира. В отношении Индии или Китая такой разговор не ведется.

То есть Россию продолжают рассматривать как возможного участника западного, европейского и атлантического мира, и главная претензия к ней по-прежнему состоит в том, что она не соответствует условиям этого потенциального членства.

Конечно, западный мир – общество демократий, а Россия не демократия. И все же Россия не так уж сильно отличается от множества стран, которые западный мир считает союзниками. Умеренный российский авторитаризм с рыночной экономикой и большой потребительской свободой похож на те режимы, которые США в период сдерживания коммунизма объявляли бастионами свободного мира.

Но есть одна претензия, одно условие, которое не относится к области справедливого и несправедливого. От западных демократий Россия отличается именно тем, что не нуждается в чужой защите, в частности – ей не нужны гарантии лидера западного мира, Соединенных Штатов Америки. Россия была бы в западном мире вторым государством, которое повторяло бы уникальные свойства США – способность защититься и защитить – и тем самым размывало бы уникальность и исключительность США на их канонический территории. Не нуждаясь в защите, Россия и внутри западного лагеря вела бы себя независимо, не имела бы стимулов подчиняться общим решениям. Репетиция будущего неповиновения произошла во время югославской и особенно косовской войны, когда Россия была членом «Большой восьмерки» и еще считалась идущей к соединению с западным миром.

На услуги альтернативного защитника в западном лагере нашелся бы спрос, игра на создании коалиции внутри коалиции, своего лагеря внутри западного была почти неизбежна, как и особое мнение по ряду вопросов. А значит, полноценное вхождение любой России – в том числе демократической – было почти немыслимым.

Метод избегания прошлого

На саммите глав стран СНГ в декабре 2019 года Владимир Путин прочел сорокаминутную лекцию о начале мировой войны, обещал написать статью, где распишет по дням и часам, как всё было, и покажет, что вины России тут нет – или она уж точно не больше, чем вина Запада. Президент, как утверждается, читает много книг по истории. Опрос о возможности сдачи Ленинграда вместо обороны в блокаде решил судьбу «Дождя» в национальных кабельных сетях. Очевидно, Путина не оставляет мысль о том, что можно выиграть на поле боя и проиграть на страницах газет и телеэкранах. Рубеж личной битвы Путина за историю – Россия ошибалась внутри (революция, репрессии, колхозы), но всегда была права (или вынужденно, контекстуально права) снаружи. Отступления признаются неудачными: совместная память о Катыни с прагматиком Дональдом Туском не улучшила отношений с Польшей.

Бывшая государственная граница СССР и границы суверенных государств на его месте для Путина очевидно разной прозрачности. Он неустанно объясняет Бушу, Меркель, Обаме, Трампу сложное внутреннее устройство Украины и Грузии, которые для них выглядят просто пятнами на карте – такими же, как Голландия или Эквадор. Нарушение этих призрачных, нарисованных большевиками границ – столь же призрачное преступление, за которое нельзя наказывать, как за настоящее.

Не колонии, а несправедливо утраченные части русской земли и русского этноса, который с украинцами и белорусами – почти один народ. И этот самый единый русский этнос подарил казахам, да и другим народам, их государственность (как если бы национальное строительство не происходило бы в любом случае).

Выход за украинские границы для Путина обусловлен их ментальной прозрачностью: они все еще административные, межреспубликанские, а не межгосударственные. С другой стороны, Россия пересекает их не просто так, а в тот момент, когда другая сторона пытается уничтожить их прежнюю гуманитарную и экономическую межреспубликанскую прозрачность, сделать их межгосударственными и даже межблоковыми, приблизить НАТО к Ростову и Курску. С точки зрения Запада, Россия напала на соседнее государство. С точки зрения России – наоборот. «Все войны Путина – оборонительные» – лучшая гипотеза для объяснения действий его России в мире.

Личные черты во внешней политике Путина могут скрываться совсем не там, где мы их ищем. Прежде всего, они окрашены опытом советского человека, не желающего повторять ошибок советских руководителей. И они не всегда соответствуют зарубежному мифу о Путине.

Важнейшая среди них – приверженность капитализму, который рассматривается как фундамент безопасности и конкурентоспособности России. СССР проиграл и распался, потому что пытался создать систему, полностью альтернативную рынку. В результате его плохо накормленное и неказисто одетое население превратилось в народ завистников, готовый, как говорилось в популярном анекдоте, объявить войну Финляндии и через день сдаться. В каком-то смысле так и произошло, только без объявления войны. Поэтому нужно не выдумывать альтернативу, а строить капитализм для себя.

Путин скептически относится к возникшему в девяностые классу крупных собственников, разделяет народное мнение, что большие состояния появились не благодаря талантам их обладателей, а благодаря умению вовремя захватить кусок государственного достояния. Поэтому он относится к частным активам без священного трепета и всегда готов, если посчитает нужным, перераспределить их в пользу государства или других, более патриотично настроенных либо подконтрольных собственников. Однако он не сделал за двадцать лет того, чего ждало на рубеже 1990-х – 2000-х гг. едва ли не большинство простых граждан: не отменил итоги приватизации и не вернулся к государственной экономике, то есть так и не превратил Россию в большую Белоруссию.

На месте лихого капитализма девяностых не возникла белорусская модель с госпланом, государственными заводами и совхозами. Путин – стихийный или, вернее, интуитивный рыночник, как и всякий трезвомыслящий человек его лет, который помнит советскую экономику. В первые годы у власти он поощрял вхождение российского класса крупных собственников в мировой клуб, поддерживал слияние деловых элит, предполагая, что это сделает Россию сильнее. Одобрял сделки вроде слияния ТНК и BP или сорвавшуюся попытку «Северстали» купить Arcelor. После 2008 г. и санкций 2014 г. был взят противоположный курс на репатриацию элиты и создание патриотического бизнеса, который живет, тратит и инвестирует в России. Проблем здесь пока не меньше, чем успехов, но сам рыночный тип отношений не становится предметом пересмотра. Даже с санкциями современная Россия – более конвенциональный участник глобальной рыночной экономики, чем СССР или любая другая соцстрана без санкций.

По той же причине Путин не форсирует социальное государство внутри страны. Раздутое социальное государство слишком дорого и подрывает глобальную конкурентоспособность России. Советский Союз проиграл, несмотря на социальные гарантии, которыми так хвалился перед собой и миром, а население распадающейся страны не вышло его защитить. Поэтому желанные меры, о которых граждане не устают говорить с социологами, вроде фиксированных цен на базовые товары, раннего выхода на пенсию, разовых массовых повышений зарплат и пенсий из государственной копилки – не принимаются.

Финансовая безопасность считается важнее рейтинга. В первые годы правления правительство России сохраняло очень низкие пенсии и зарплаты бюджетникам, по сути, принимало коррупционную ренту как форму вознаграждения чиновников, но ускоренными темпами расплатилось с зарубежными кредиторами. С тех пор внешний долг России остается одним из самых низких в мире. Тогда же ради балансировки бюджета монетизированы (с небольшой компенсацией, растворившейся в тогдашней высокой инфляции) сотни советских льгот, несмотря на протесты населения и падения рейтингов власти. Зато в 2009 г., когда мировой финансовый кризис грозил «олигархам» потерей бизнеса, Путин выделил им бюджетные средства на спасение от margin calls их компаний, под залог докризисной стоимости которых они брали кредиты. Не слишком популярная мера была призвана сохранить стратегические активы в руках российских бизнесменов. Точно так в совершенно другую эпоху, но по сходным соображениям «прозападный» Борис Ельцин не допустил зарубежный капитал к приватизации.

В 2014 г., несмотря на падение цен на нефть и распугавшие инвесторов санкции, Путин не стал задерживать переход рубля к полной конвертируемости. Правительство и ЦБ ничего не предприняли, хотя в этих условиях переход очень быстро спровоцировал двукратную девальвацию. Она вызвала недовольство среднего класса и сократила доступность импорта и путешествий, зато сохранила сбалансированность бюджета: валютная выручка давала теперь в два раза больше рублей, и это позволило выполнить бюджетные и социальные обязательства в рублевом выражении.

Кремль не остановился перед непопулярной пенсионной реформой, уронившей рейтинг президента, – наоборот, президент лично взялся объяснять ее населению.

Зато Путин готов на социальные траты там, где они направлены не просто на поддержку потребления или своей популярности, а там, где поддержка напрямую связана с темой безопасности. Материнский капитал – беспрецедентно реальная субсидия в мире символических российских пособий. С 2007 г. его размер вырос с 250 до 453 тысяч рублей. Массированное вложение в рождаемость – борьба с депопуляцией русских просторов – тоже рассматривается как вопрос безопасности.

По контрасту с архаичным характером политических институтов в его России и тем, что сам Путин является скорее аналоговым, чем цифровым и сетевым человеком, электронные государственные сервисы и быстрый интернет для максимально большого числа людей признаны способом сократить технологическое отставание и не пропустить пятую технологическую революцию. Технологическое отставание разрушило СССР, нового допустить нельзя.

Россию нельзя победить во внешнем противостоянии, единственный способ – сделать это изнутри. Внешнюю политику России часто трактуют как продолжение внутренней (война – средство повышения рейтинга). В действительности дело обстоит скорее наоборот: внутренняя политика в России Владимира Путина – продолжение внешней.

Все ограничения, наложенные на деятельность политических институтов и на гражданские свободы, все технологии управления выборами и прессой направлены на то, чтобы Россия, которую нельзя победить снаружи, не была побеждена изнутри.

Аполитичная политика

Забота о безопасности – следствие восприятия России как слабого, хрупкого государства. Поколение Путина, как и – пока еще – большинство ныне живущих граждан России, застало коллапс собственной страны, изменение ее границ, флага и гимна, потерю накоплений, утрату союзников и международного авторитета (модные в восьмидесятые, особенно при Михаиле Горбачёве, русские стали совсем немодными в девяностые), полную смену жизненных планов, хотя у многих в конечном счете корректировка произошла в лучшую сторону. В то же время еще поколение деда Владимира Путина и его ровесников из первых уст рассказывало своим внукам о полном разрушении предыдущей российской государственности, которая исчезла в огне и дыме революции и гражданской войны и возродилась в полную силу только после того, как вышла из смертельной опасности Второй мировой.

По всему видно, как Путин не любит революционеров и критически настроенную интеллигенцию, дважды в прошлом столетии разрушивших великую российскую державу. Даже если они действовали с лучшими намерениями, результатом воспользовались геополитические конкуренты – с худшими.

Большевики были слишком идеологизированы и политизированы, сказал он на большой пресс-конференции 2019 года в Кремле, и забыли о геополитике. Отсюда вывод: бессмысленно заниматься преобразованием страны изнутри, не думая о том, какие последствия это повлечет снаружи. Россия никогда не будет достаточно хороша для похвалы, Россию превозносят, только когда она слабеет, поэтому внешним аудитом действий российской власти вообще можно пренебречь. Имеют значения лишь оценки службы собственной безопасности – вроде той, в которой работал сам Путин.

Из принадлежности к спецслужбам – неверие в случайность и стихийность. В лесу может вырасти гриб, но не айфон. Да и гриб, вероятнее всего, кто-то и зачем-то посадил. Не бывает случайных протестов, статей, оговорок. Всё – части плана. Алексею Мордашову не удалось купить Arcelor не просто потому, что его переиграл Лакшми Миттал, а потому, что русский бизнес не хотели пустить в Европу. Подтверждение такому анализу всегда можно найти: достаточно посмотреть на историю «Южного» и второго «Северного» потоков. Сравниваем случайное с неслучайным, спонтанное с запланированным (такое ведь тоже бывает) и получаем картину мира, построенного по чужому генплану. А жителей спросили?

Так Россия, которая внутри культивирует стабильность, во внешнем мире оказывается проводником дестабилизации – вроде независимых депутатов на выборах в Мосгордуму 2019 года. И жертвой мирового «московского дела», когда ее пытаются за это наказать – в том числе поддерживая тех, кто дестабилизирует ее изнутри. На них она и отыгрывается.

К 75-летию Победы во Второй мировой войне Путин обещает написать статью, где покажет правомерность действий советского руководства в ее начале. В отличие от ленинского Совнаркома революционеров оно руководствовалось не идеологией, а геополитикой (отсюда и готовность подружиться с империалистами, и пакт с ненавистными фашистами), значит – действовало верно.

Это полностью соответствует современной российской внешней политике. Она по сравнению с советской – предельно безыдейна. Друзей и врагов больше не выбирают, сверяясь с руководящей линией. Мир не разделен на своих и чужих по идеологическому принципу, экономическому или государственному строю.

Строго говоря, друзей и врагов в старом смысле тоже нет. Друзья – любые страны, когда они не отрицают права России отстаивать свои интересы и заседать за столом мирового совета директоров. Противники – те, кто реализации этих прав препятствуют. Иногда это одни и те же страны. Отсюда немыслимая для советской и даже современной американской политики неразборчивость (официально называется «прагматизмом»): партнер может быть демократией или диктатурой, монархией или республикой, правительство – левым или правым: нужна не любовь, а признание интересов. Отсюда же – немыслимый для советской дипломатии одинаковый уровень отношений с государствами, враждующими друг с другом. Однако подход, такой успешный в мире развивающихся стран, вдруг начинает плохо работать с западными странами, где принципы и ценности – когда реально, когда декларативно – составляют часть внешней политики.

Похвалы геополитическому прагматизму советских правительств сталинского и последующих времен по сравнению с более радикальными соратниками (маоистский Китай был готов войной решить вопрос о превосходстве систем, Фидель Кастро – принести Кубу в жертву победе мировой социалистической идее) подтверждают, что Владимир Путин видит собственный режим по сравнению с режимами Ельцина и Горбачёва как власть эпохи реставрации. Но власть такую, которая должна зафиксировать не только убытки, но и прибыли, принесенные нежеланной, хотя и неизбежной революцией рубежа восьмидесятых-девяностых, а не просто вернуть все как было и поставить мебель, как она стояла при Людовике XVI. Иногда, впрочем, все равно получается, как при Людовике, например в разговорах про единый народ русских, белорусов и украинцев, хотя 30 лет в разных странах уже сделали народы разными.

Цель внешней политики российского президента тоже можно назвать контрреволюционной и реставрационной – пересмотреть итоги «конца истории» 1990-х гг. и вернуть утраченные позиции России в мире. Но методы не равны простой реставрации методов СССР. Основным способом восстановления утраченных позиций является тщательное избегание старых ошибок, которые привели СССР к геополитическому проигрышу.

Но ошибки забываются по мере удаления от них. Новые поколения помнят их смутно. Социологи говорят: общество, которое только что молилось на стабильность, больше не опасается неопределенности, оно вновь ждет перемен, даже радикальных. Журналисты независимых СМИ жалуются в частных разговорах – в непокорном Шиесе, где протестуют против ввоза мусора из Москвы, трудно найти ракурс палаточного лагеря, чтобы в кадр не попадал флаг с профилем Сталина.

Продление путинизма – так власть, судя по всему, видит транзит 2024 г. – принесет косметические изменения и отложит ответ на вопрос о внешней политике России после Путина. Если любая следующая власть возьмет курс на ее пересмотр, здесь, как и во внутренней политике, возможно два исхода. Один из них – уход от борьбы за советский статус несоветскими методами и реставрация не только цели сделать Россию снова великой, но и способа действия. Ограничитель в виде тщательного избегания, обтекания ошибок позднего СССР падет, но может выясниться, что личное, путинское во внешней политике России лежит не с той стороны спектра, где ожидается. За Путиным не мягче, а еще упрямее.

А интеллигентским, или технократическим, вариантом пересмотра накопившегося в нынешнем периоде наследия будет попытка обеспечить собственный статус и безопасность через отказ от самоутверждения вопреки Западу. Тогда нас ждет очередной сезон сближения с европейским миром на общей культурной платформе. В ходе которого, несмотря на несходство многих интересных подробностей, выяснится, что главный герой неисправим, и внешняя политика, которую мы называем «путинской», получит новое, еще неизвестное нам имя.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 30 января 2020 > № 3305434 Александр Баунов

Истощаются газовые месторождения Украины

Пять самых крупных в Украине месторождений газа сильно истощены, говорится в сообщении «Укргазвидобування», опубликованном в Facebook. «Мы часто говорим о значительном истощении месторождений. Так вот, приводим уровень истощенности топ-5 крупнейших месторождений компании: Шебелинское — 89%; Западно-Крестищенское — 90%; Яблуновское — 79%; Ефремовское — 82%; Мелеховское — 82%», — уточняется в релизе.

В то же время в компании отметили, что много инвестируют «в поиск новых ресурсов, которые позволят компенсировать добычу и естественное падение». «Проводим доразведку имеющихся площадей и начинаем осваивать „гринфилды“ — новые участки. В 2019 году нашей компании удалось открыть три новых месторождения с ресурсной базой 2,15 млрд кубометров голубого топлива, увеличить извлекаемые запасы почти на 15 млрд кубометров газа, подготовить к бурению объекты с ресурсной базой 17,7 млрд кубометров», — уточнили в «Укргазвидобування».

В декабре 2017 года тогдашний премьер-министр Украины Владимир Гройсман пообещал отказаться от импорта газа до 2020 года за счет увеличения собственной добычи.

Платежка за газ спровоцировала мат

Увидев платежку за газ за январь с астрономическими цифрами, советник президента Украины Владимира Зеленского Игорь Новиков не удержался и смачно выругался матом. Чтобы не быть голословным, он на своей странице в Facebook опубликовал фотографию злополучного платежного документа, согласно которому стоимость газа оказалась почти 7 тыс. гривен (около 17,5 тыс. рублей) за тысячу кубометров. При этом Новиков напомнил, что и «Нафтогаз Украины», и власти обещали украинцам топливо по 4 650 гривен (около 11,7 тыс. рублей).

«Какого ***, вполне резонно спросите вы», — возмутился советник главы государства. По словам Новикова, несмотря на удешевление газа на бумаге, из-за уже подписанных «Нафтогазом» договоров цифры в платежках «простых смертных» не снизятся, иначе ущерб понесет сама компания.

Ситуацию Новиков объяснил тем, что в 2019 году по инициативе «Нафтогаза» принято постановление о формировании цен на первый квартал 2020 года, где, в частности, зафиксирована цена 6600 гривен за тысячу кубометров при рыночной цене на 1000 гривен ниже. «Причиной этому для НАК являлось наличие на балансе больших объемов закупленного ранее летом… ДОРОГОГО ГАЗА…. Ну, и соответственно — желание расстаться с ним не в ущерб себе и своим премиям — пояснил Новиков. — А если не будут брать, спросите вы? Правильно — отключим газ. Свободный рынок курильщика, иными словами», — написал он. В посте отмечено, что постановление о ценах изменено в сторону понижения цены задним числом, 24 января, а действует с 1 января. Однако таким образом «Нафтогаз» сложил с себя тветственность за разницу цен, а украинцев отдали на откуп игрокам рынка, с которыми уже были заключены договоры.

Новиков считает, что Офис президента должен наращивать компетенцию для контроля за действиями «Нафтогаза». Для этого необходимо сесть за стол переговоров и найти компромисс с рынком, чтобы ситуация не повторялась, а также «назвать героев» из «Нафтогаза и профильного министерства. Новиков пообещал передаст Владимиру Зеленскому справку «о совершении преступлений против энергетической безопасности Украины».

Нефть в обмен на интеграцию

Невозможность найти компромисс в вопросе о цене российской нефти для белорусских НПЗ во многом связана с тем, что две стороны этого затянувшегося спора руководствуются разной логикой. Россия, продвигая интеграционный проект с Белоруссией, все же предлагает партнеру преимущественно экономические аргументы и не отказывается от требований Минска обеспечить для белорусской нефтепереработки такую же цену на сырье, как и для российских заводов. Белоруссия же неизменно выводит дискуссию в плоскость чисто политического торга, в котором к тому же не готова идти на какие-либо уступки.

Александр Григорьевич сердится

«Извините, нас раком поставили по углеводородам, и никто на это не посмотрел, плевать на все союзы и прочее», — эти слова Александра Лукашенко, сказанные им в выступлении перед коллективом завода газетной бумаги в городе Шклове 24 января, мгновенно стали одним из самых цитируемых афоризмов президента Белоруссии. За восемь месяцев до выборов, после которых Лукашенко должен предсказуемо заступить на шестой срок своего президентства, он фактически признал, что за четверть века под его руководством Белоруссия так и не смогла построить экономику, не зависящую от российской помощи.

Как бы ни пытался Лукашенко представить российский налоговый маневр заговором против Белоруссии, которой теперь предлагается покупать нефть на тех же условиях, что и российским независимым НПЗ, несостоятельность подобной аргументации очевидна.

Подорожание сырья в результате налогового маневра стало тяжелым бременем прежде всего для российских нефтепереработчиков, и в этих условиях требования Лукашенко обеспечить для белорусских НПЗ некую специальную цену на нефть идет вразрез с его же заявлениями о необходимости равных условий.

«Принуждение к мировому рынку» — это реальность, в которой теперь вынуждены существовать обе страны.

Для Белоруссии потенциальные последствия такого поворота событий, несомненно, куда более весомы, чем для России, учитывая специфику белорусской внешней торговли. Потери Белоруссии от российского налогового маневра Александр Лукашенко оценивал в $10,5-11 млрд в 2019–2024 годах. Нехватка этой суммы может дорого обойтись для финансовой стабильности Белоруссии, которая и так была достигнута дорогой ценой. Белорусский рубль удалось стабилизировать лишь после того, как страна пережила жесточайший финансовый кризис 2011 года, вызванный хроническим дефицитом внешней торговли. После этого белорусская валюта была отпущена в «свободное плавание», а затем деноминирована.

Благодаря антикризисным мерам ситуация в белорусских финансах улучшилась, но ненамного. Дефицит во внешней торговле товарами, в экспорте которых значительная часть приходится на нефтепродукты из российской нефти, устойчиво сохраняется. За 11 месяцев прошлого года совокупная стоимость экспорта белорусских товаров оказалась на $3,1 млрд меньше, чем стоимость товаров, ввезенных в страну. Компенсировать этот дефицит в последние годы удается за счет положительного баланса в экспорте услуг. Однако итоговое положительное сальдо внешней торговли Белоруссии невелико — за 11 месяцев прошлого года оно составило лишь $316 млн, тогда как годом ранее находилось на уровне около $1,1 млрд.

«Ситуация на внешнеторговом фронте не стала проще… Она и не будет проще. Идет жесткая и бескомпромиссная борьба во всех регионах за рынки сбыта и сферы экономического влияния», — заявил в середине прошлого года глава белорусского МИДа Владимир Макей.

В этой ситуации стоимость российской нефти становится для Белоруссии критическим фактором, и в России этот момент прекрасно понимают — иначе партнеру бы не предлагали такой же механизм компенсации последствий налогового маневра в виде отрицательного акциза, который уже действует для российских НПЗ. Именно об этом шла речь на российско-белорусских переговорах в Сочи в прошлом декабре, по итогам которых казалось, что компромисс найден. «Поставлена задача, чтобы вопросы унификации налогообложения были решены в течение 2020–2021 годов и заработали реально с 1 января 2022 года. Вопрос полной компенсации затрат от налогового маневра может быть решен с 1 января 2022 года, как и договорились», — заявил по итогам переговоров посол Белоруссии в России Владимир Семашко.

Но это, конечно же, не означало, что до обозначенного срока российские нефтяники будут продавать Белоруссии сырье по льготным ценам, и уже в начале января появились сообщения, что объем поставок нефти на белорусском направлении резко снизился. «Мы работаем на коммерческих условиях. Налоговый маневр — это не инициатива нефтяных компаний Российской Федерации: мы такие же жертвы, как и белорусы. Поэтому мы не собираемся компенсировать те потери, которые несет белорусская сторона», — прокомментировал ситуацию глава ЛУКОЙЛа Вагит Алекперов. А российский вице-премьер Дмитрий Козак в ходе очередного раунда переговоров пояснил белорусской стороне, что правительство РФ не может заставить нефтяников отказаться от такой составляющей цены, как премия к экспортному паритету, ранее составлявшая $6 за тонну.

Все это, очевидно, и привело к очередным инвективам Лукашенко в адрес России, которые на сей раз, похоже, не приведут к привычному для белорусского президента результату — очередным российским уступкам. Как сообщил 28 января президент «Транснефти» Николай Токарев, нефть, которая могла быть поставлена на НПЗ Белоруссии, была перераспределена в порты и по другим маршрутам поставок.

Не сошлись суверенитетами

Российские эксперты сходятся во мнении, что основной причиной провала российско-белорусских переговоров по нефти стало нежелание белорусской стороны идти на компромисс.

«У Лукашенко позиция не меняется все годы его нахождения у власти и заключается в том, чтобы сохранить дотации белорусской экономики со стороны экономики российской, — говорит независимый аналитик нефтегазовой отрасли Александр Полыгалов. — Здесь, к сожалению, продуктивность для одной из сторон означает непродуктивность для другой стороны.

Судя по всему, в Москве были бы готовы и дальше субсидировать Белоруссию, если бы в обмен на это Белоруссия пошла бы на хоть какие-нибудь значимые для нас шаги символического характера, например, в вопросах признания российского статуса Крыма или независимости Абхазии и Южной Осетии.

Однако Лукашенко на это не идёт. Наверняка у него есть на это какие-то свои причины, вот только из Москвы эти причины кажутся, мягко говоря, непонятными и странными, поэтому и позиция Лукашенко, безусловно, выглядит непродуктивной. Проблема в том, что у него там наверняка иной взгляд на эти вещи, отличающийся от того, который сложился в Москве».

Очевидно, что компромисс между Белоруссией и Россией по нефтяным вопросам не был найден из-за политических разногласий, добавляет ведущий аналитик инвестиционной компании QBF Олег Богданов. Логика российской стороны, по его словам, проста: если нет сближения на государственном уровне, то теряет смысл денежное стимулирование Белоруссии (в том числе и через поставки дешевой нефти), которое продолжалось все последние годы. У белорусской же стороны логика другая: в Минске считают, что Белоруссия является ближайшим союзником России, которая находится в сложных геополитических условиях, и это, с точки зрения белорусского руководства, имеет цену, в связи с чем Россия должна идти на уступки. В итоге сторонам не удалось сблизиться в вопросах формирования единого государства, что, в свою очередь, привело к резкому размежеванию позиций по нефти, и в текущих условиях компромисс найти будет сложно.

Вот бог — вот порог

Невозможность выторговать у России очередные льготы на нефть заставила Белоруссию всерьез задуматься о диверсификации поставок сырья, которой Александр Лукашенко регулярно грозил Москве на протяжении последних лет. «Надо идти к тому, что 30-40% мы будем покупать нефти в Российской Федерации. Процентов 30 мы должны с Балтики завозить и процентов 30 через Украину — проверенный уже путь. Возможно, Казахстан сможет поставить нам нефть, если Россия согласится с этим», — заявил белорусский президент, комментируя тестовую закупку 80 тысяч тонн нефти в Норвегии.

Возможно, сейчас для таких действий в самом деле наступило подходящее время. Для российского руководства, отмечает Олег Богданов, белорусская тематика пока отошла на второй или даже на третий план с началом масштабных изменений в структуре власти. Белоруссия же всячески демонстрирует, что у неё есть варианты для решения любых вопросов в обход России. «Как заявил белорусский президент, у страны большие золотовалютные резервы, которые позволят ей поддерживать свою экономику. Если верить белорусским властям, то резервов у них около $9 млрд, а этого, исходя из ежегодной потребности в дотациях в размере около $3 млрд, может хватить», — отмечает аналитик.

В то же время нельзя сбрасывать со счетов естественное в сложившейся ситуации желание Лукашенко насолить России.

Первые признаки этого уже налицо — в начале года Белоруссия ввела «экологический налог» на организации, занимающиеся транзитом нефти по ее территории. О возможности такого шага было известно довольно давно: еще в апреле прошлого года «Транснефть» получила уведомление о белорусских планах повысить тарифы на прокачку нефти по нефтепроводу «Дружба» сразу на 23%, причем в качестве обоснования этого решения была выдвинута сложная экологическая обстановка в стране. Дальнейшие споры об индексации ставки тарифа зашли в тупик — Белоруссия настаивала на 16,6%, Россия — на 6%, пока во второй половине января не стало известно о прекращении переговоров. Если стороны не согласуют уровень обоснованных расходов на транспортировку нефти, то стоимость транзита увеличится на 6%, сообщил в конце января заместитель главы ФАС России Анатолий Голомолзин.

«Слово «экологический» в названии белорусского налога — не более чем обёртка, — комментирует Александр Полыгалов.

— Возможно, тут есть некая простодушная попытка игры на европейском общественном мнении, чутком к вопросам экологии, но реальная цель такого налога — не экология и даже не доходы белорусского бюджета, а воздействие на Россию, в основном эмоционального характера.

Белоруссия здесь похожа на ребёнка, устроившего истерику в попытке выбить из родителей мультики или мороженое: главная причина возможного успеха такой истерики заключается в том, что родители не могут выставить своего ребёнка за дверь и вынуждены терпеть его рядом с собой вне зависимости от его поведения. В случае с Лукашенко всё обстоит так же: главная причина всех его прошлых успехов по выбиванию субсидий из российской экономики заключается в том, что нам было проще дать ему эти субсидии, чем терпеть его истерики. Роль Европы или кого угодно ещё тут заведомо второстепенная, это лишь фон для истерики. Да и сам Лукашенко прекрасно понимает: единственное, что может дать ему Европа — это, как и в случае газовых споров с Украиной, нефть по мировым ценам, перед этим купив её у той же России».

Николай Проценко

В Лаппеенранте обсудили вопросы сотрудничества в сфере транспорта между Россией и Финляндией

29 января при участии представителей Минтранса России состоялось 25-е заседание Рабочей группы по транспорту Межправительственной российско-финляндской Комиссии по экономическому сотрудничеству.

Стороны подвели итоги совместной работы в области транспорта в 2019 году и определили основные направления сотрудничества на перспективу.

В частности, обсуждались вопросы сокращения времени нахождения в пути поезда Москва – Хельсинки «Лев Толстой» и выполнения графика движения пассажирских поездов между странами.

Подписан протокол о внесении изменений в Соглашение между Министерством транспорта Российской Федерации и Министерством транспорта и связи Финляндии о реализации Соглашения между Правительством Российской Федерации и Правительством Финляндской Республики о прямом российско-финляндском международном железнодорожном сообщении.

Кроме того, стороны обменялись мнениями о развитии автомобильного сообщения после вступления в силу внесенных в 2017 году изменений в межправительственное соглашение о международном автомобильном сообщении.

Было отмечено, что все вопросы в области воздушного сообщения решаются в рабочем порядке, что позволяет оперативно урегулировать проблемные ситуации.

Участники встречи приняли решение о проведении заседания двусторонней Смешанной комиссии по морскому судоходству в 2020 году.

Также был озвучен отчет о развитии сотрудничества между странами в сфере логистики и интеллектуального транспорта. Подтверждено намерение поддерживать позиции России и Финляндии при их обсуждении на полях Партнерства в сфере транспорта и логистики в рамках Северного измерения, Баренцева Евроарктического транспортного региона, а также Арктического региона.

В этот же день стороны приняли участие в церемонии закрытия навигации на Сайменском канале и в семинаре «День водных путей 2020», ежегодно проводимом Ассоциацией водных путей Финляндии.

Очередное заседание Рабочей группы пройдет в 2021 году в России.

Китайская CRCC привнесет Украину в Европу

На прошлой неделе АО «Укрзализныця» (Киев) и крупнейшая государственная строительная компания в Китае China Railway Construction Corporation (CRCC) подписали соглашение о сотрудничестве. Согласно документу, CRCC откроет представительство в Киеве.

Открытие представительства CRCC означает, что она займется на территории незалежной тем же, чем занимается в Китае и 100 других странах, — строительством транспортной инфраструктуры.

Владислав Криклий, министр инфраструктуры Украины, прокомментировал достигнутое соглашение. По его словам, это начало важного этапа сотрудничества для развития железнодорожного сообщения по направлению Украина – КНР, привлечению китайских партнеров для модернизации украинской железной дороги и реализации транзитного потенциала страны в сообщении ЕС – Китай. Министр также отметил, что его ведомство рассчитывает «перезапустить и активизировать участие Украины в инициативе «Пояс и Путь». «Мы стремимся привлечь прямые структурные инвестиции в создание комплекса высокоскоростного железнодорожного сообщения не только между городами-миллионниками в Украине, но и в рамках европейской интеграции и выполнения соглашения об ассоциации. В буквальном смысле стремимся привести Украину в Европу, когда добраться по железной дороге в Варшаву, Будапешт и Бухарест можно будет не более чем за три часа, а из Киева в Одессу поезд будет следовать 1,5 часа вместо семи-восьми», — добавил Криклий.

При этом сейчас статистика железнодорожных грузоперевозок Украины печальна: их объем сокращается восьмой год подряд. И, конечно, кусок китайско-европейского транзита очень важен для страны.

Напомним, что на границе Венгрии и Украины строят современный терминал, который призван существенно нарастить объем железнодорожных грузоперевозок в сообщении ЕС — Китай через Украину.

«Русофобы в меньшинстве»: ПАСЕ ратифицировала полномочия РФ

ПАСЕ ратифицировала полномочия российской делегации

Рафаэль Фахрутдинов

ПАСЕ ратифицировала полномочия российской делегации в полном объеме. Возвращение парламентариям из России всех прав поддержали 96 делегатов, против высказались 44 политика, еще семеро европейских депутатов воздержались от того, чтобы отдать свой голос. Председатель комитета Госдумы по международным делам Леонид Слуцкий заявил, что в ПАСЕ «возобладал здравый подход, а русофобы остались в меньшинстве».

Парламентская ассамблея Совета Европы ратифицировала полномочия российской делегации в полном объеме. Решение евродепутатами было принято вечером в среду, 29 января, на пленарной сессии ПАСЕ.

Возвращение парламентариям из России всех прав поддержали 96 делегатов, против высказались 44 политика, еще семеро европейских депутатов воздержались от того, чтобы отдать свой голос.

«В ПАСЕ возобладал здравый подход, а русофобы остались в меньшинстве», — пояснил в этой связи председатель комитета Госдумы по международным делам Леонид Слуцкий.

В свою очередь, глава российской делегации Петр Толстой подчеркнул, что любые ограничения РФ в ПАСЕ приведут к системному кризису Ассамблеи, говорится в сообщении на сайте Госдумы.

Накануне комитет ПАСЕ по мониторингу рекомендовал подтвердить полномочия российской делегации в полном объеме. По словам Толстого, поправки главы британской делегации в ПАСЕ Роджера Гейла были отклонены большинством голосов.

Также Толстой подчеркивал, что Россия покинет зимнюю сессию ПАСЕ в случае ограничения ее полномочий.

«Я надеюсь, что здравомыслящее большинство не будет такие решения принимать. Но если примут, мы уедем», — указывал парламентарий.

Подобный вопрос встал после того, как члены литовской и латвийской делегаций Зингерис Эмануэлис и Мария Голубева выступили с инициативой ограничить полномочия РФ в ПАСЕ.

Делегат из Литвы заявил, что Россия, в соответствии с заявленными конституционными поправками, не будет выполнять решения Европейского суда по правам человека.

«От имени коллег хотел бы оспорить полномочия РФ по существенным основаниям. Было предложено голосование [в России] по вопросам международного права… В этих условиях решения Европейского суда по правам человека не действуют, — заявил Эмануэлис. — Не выполняются резолюции [ПАСЕ], РФ не выполняет своих обязательств [как член Совета Европы]».

Мария Голубева же заявила, что в российской делегации состоят представители Крыма. Помимо этого, она указала, что крымские политики принимают участие в федеральных парламентских выборах РФ.

Инициативу поддержали не менее 30 депутатов из пяти национальных делегаций. Толстой обратил внимание, что оспорить полномочия России в ПАСЕ предлагается из-за поправок, которые находятся на этапе обсуждения.

«Другие претензии, связанные с тем, что у нас есть депутаты от Крыма в парламенте, уже были отвергнуты Венецианской комиссией, — напомнил депутат. — Поэтому я не вижу ни правовых, ни политических оснований для такого рода претензий. Когда нет почвы, хватаются за любой предлог, но здесь нет серьезной почвы для того, чтобы предъявлять претензии России».

Кроме того, сам Толстой был избран зампредседателя ПАСЕ по итогам голосования 28 января. За кандидатуру главы российской делегации отдали голос 132 парламентария из 252 проголосовавших, говорится на сайте нижней палаты российского парламента.

«До сегодняшнего дня нельзя было нашу работу на площадках Совета Европы считать полной и всеобъемлющей. Теперь же мы получаем возможность влиять на повестку.

Мы здесь для того, чтобы защищать позицию России, интересы и права граждан нашей страны, отстаивать наши принципы и ценности», — сказал депутат.

Делегация РФ в ПАСЕ в апреле 2014 года из-за событий на Украине и воссоединения Крыма с Россией была лишена права голосовать, участвовать в наблюдательных миссиях и входить в состав руководящих органов ПАСЕ.

Позднее ПАСЕ дважды рассматривала вопрос о восстановлении полномочий российской делегации, но тогда санкции только ужесточались. В результате Россия заявила об отказе работать в таких условиях, а в 2016-2018 годах не стала направлять заявку на подтверждение своих полномочий. Москва также заморозила выплату взноса в Совет Европы.

В конце июня прошлого года ПАСЕ провела голосование по поводу восстановления полномочий российской делегации. По итогам голосования было принято решение представителям России вернуть все права и пригласить их участвовать во встречах ассамблеи.

26 июня 2019 года ПАСЕ в полном объеме подтвердила полномочия делегации России, отклонив все поправки в проект резолюции. Принятие резолюции о полномочиях России поддержали 116 парламентариев.

Депутаты от Украины, Грузии, Эстонии, Латвии и Литвы единогласно выступили против. Большинство британских и шведских депутатов также не захотели видеть РФ на сессии.

Возвращение России ее прав поддержали единогласно Франция, Испания, Ирландия, Норвегия, Исландия, Австрия, Кипр, Турция, Азербайджан, Андорра, Сан-Марино и Сербия.

Кроме того, в поддержку России выступила большая часть депутатов из Германии, Армении, Бельгии, Швейцарии, Словакии, Чехии, Португалии, Молдавии, Нидерландов, Хорватии и Италии.

Воздержались от голосования делегации от Дании, Финляндии, Лихтенштейна, Словении и Румынии.

Сразу после принятия резолюции делегация Украины объявила о своем выходе из ПАСЕ, правда, затем украинцы вернулись в Совет Европы. Экс-президент Украины Петр Порошенко назвал решение ПАСЕ шагом к признанию российской юрисдикции над Крымом, а также к «снижению санкционного давления» на Москву.

«Ни о чем не договорились»: Минск требует от Москвы денег

Минск объявил о повышении тарифа на транзит нефти из России

Отдел «Бизнес»

Переговоры между Москвой и Минском ничем не закончились. С 1 февраля тариф на транзит российской нефти по территории Белоруссии вырастет на 6,6%. Однако вряд ли такой расклад устроит Минск. Белоруссия хотела бы гораздо больших компенсаций.

Минск и Москва не договорились об увеличении тарифа на транзит по территории Белоруссии российской нефти. В итоге он вырастет с 1 февраля более чем на 6%, сообщил в четверг, 30 января, министр антимонопольного регулирования и торговли страны Владимир Колтович.

«Переговоры (с российской стороной — «Газета.Ru») закончились, мы ни о чем не договорились. Поэтому вступает в силу статья инструкции, которой установлен порядок повышения тарифа на транзит нефти: это среднегодовой темп инфляции, установленный прогнозом России, увеличенный на три процентных пункта. Больше 6%, по-моему, 6,6%», — сказал министр журналистам.

Как заявляла ранее Федеральная антимонопольная служба (ФАС), решение по тарифу на транзит российской нефти через Белоруссию будет принято в ближайшее время. Размер тарифа будет зависеть от взаимных договоренностей по расходам на транспортировку, пояснял журналистам замглавы ФАС Анатолий Голомолзин.

«Методика говорит о том, что цена должна меняться по формуле: [прогнозная] инфляция [в России] плюс не более 3%. Прогнозная инфляция — 3%. Какой итоговой будет величина тарифа — это вопрос, придут ли стороны к окончательному пониманию согласованных расходов по транспортировке. Вопрос в том уровне расходов, которые стороны считают для себя обоснованными, — сказал Голомолзин. — Если не придут к обоснованным объемам, тогда работает эта формула. Если придут, то может быть другой уровень».

Белоруссия планировала в 2020 году повысить тариф на прокачку российской нефти на 16,6%. В него Минск хотел включить недополученную выручку за 2019 год из-за инцидента с загрязненной российской нефтью.

Напомним, ЧП на нефтепроводе «Дружба», по которому нефть поступает из России в Европу, произошло в апреле прошлого года. Прокачку на время пришлось остановить.

Но российскую сторону предложенное Минском увеличение тарифа не устраивало.

Для России это означает рост издержек, а для Белоруссии — способ хотя бы бы частично компенсировать убытки своих НПЗ из-за закупок более дорогой нефти, говорит Артем Деев, руководитель аналитического департамента AMarkets.

«Мы наблюдаем очередной акт трагедии под названием «российская нефть для Белоруссии: кто победит».

Это очередной виток конфликта, когда градус взаимных претензий повышается. В краткосрочной перспективе (в плане возможности дополнительного заработка для Белоруссии) это положительный момент. Но очередное ухудшение отношений с Россией республике вряд ли поможет в долгосрочной перспективе, скорее, наоборот», — предупреждает эксперт.

Повышение тарифа в среднем запланировано до 6,6%, что не выгодно Белоруссии, указывает между тем управляющий партнер экспертной группы Veta Илья Жарский. Минску необходима индексация как минимум на 21-23%. В прошлом году, даже до того, как в «Дружбу» попала некондиционная нефть, Минск пытался значительно поднять тариф.

Так, в апреле Белоруссия выступала повышение на 23,1%. По словам Минска, это необходимо сделать, чтобы обеспечить безопасность в процессе транспортировки.

В конце июня 2019 года была предпринята еще одна попытка , но и здесь поддержки со стороны РФ не последовало.

«Третий раз Минск предлагал повысить тариф, уже указывая на непоправимый урон, который нанесла инфраструктуре и государству «грязная нефть». В прошлом году с начала августа «Гомельтранснефть» предлагала «Транснефти» поднять тариф до 21,7%», — напоминает Жарский.

Параллельно требованиям о повышении тарифа ведомства президента Белоруссии Александра Лукашенко ведут также торг о снижении цены на поставки, пугая российских партнеров закупками нефти из стран дальнего зарубежья, говорит Петр Пушкарёв, шеф-аналитик TeleTrade.

Страна уже закупила нефть у Норвегии и продолжает поиски дальше. В числе альтернативных источников назывались страны Балтии, Украина, Польша, ОАЭ, Саудовская Аравия и даже США.

Иерарх: Константинополь устранился от диалога о кризисе православия

Поместные православные церкви, выступающие на стороне Константинопольского патриархата, ожидают конструктивного решения кризиса мирового православия, но оно возможно в диалоге, от которого устранился сам Константинополь, заявил председатель синодального информационно-просветительского отдела Украинской православной церкви митрополит Нежинский и Прилукский Климент (Вечеря).

"Главная причина современного кризиса (мирового православия – ред.) заключается в том, что Константинопольский патриарх просто самоустранился от любого диалога на данную тему", - сказал он в четверг журналистам в Зале церковных соборов столичного храма Христа Спасителя, подчеркнув, что такая ситуация не может быть приемлемой.

"Даже поместные церкви, которые на стороне Константинопольского патриархата, ожидали бы конструктива в разрешении данной проблемы (раскола и кризиса мирового православия – ред.), а чтобы это случилось, в частности, необходимо встречаться, обсуждать, искать точки соприкосновения", - отметил митрополит.

По его словам, действия Константинопольского патриархата в отношении раскола на Украине и в других поместных церквях, в частности, в Сербской православной церкви, "вызывает огромное смущение среди православных верующих во всех пометных церквях", поэтому "без общего обсуждения эти вопросы не будут сняты".

Он напомнил, что любые проблемы, которые возникают в церковной жизни, должны обсуждаться соборно, сообща, "потому что мы веруем в "единую соборную, апостольскую церковь" (из "Символа веры" – ред.), где не может быть диктата и папизма".

"Каноны и правила, учрежденные Церковью в древности, нуждается в новом осмыслении, чтобы они были актуализированы, чтобы Церковь жила и руководствовалась ими на всех континентах во всех Поместных Церквях вне зависимости от политической или исторической конъюнктуры, которая иногда подталкивает представителей некоторых церквей на компромиссы со своей совестью", - подытожил иерарх.

Пленум Межсоборного присутствия Русской православной церкви проходит 30-31 января в Москве. На нем рассматривают проекты документов, которые затем будут представлены Архиерейскому собору. По информации синодального отдела Московского патриархата по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, Межсоборное присутствие - уникальный совещательный орган Русской церкви, который не имеет аналогов в других поместных православных церквях. В его работе принимают участие миряне, духовенство, в том числе руководство Русской церкви. Это дает возможность для открытого обсуждения вопросов, которые интересны каждому прихожанину.

Москалькова: СЕ ожидает информацию по Sputnik от эстонского кабмина

Уполномоченный по правам человека в РФ Татьяна Москалькова сообщила, что, по словам комиссара Совета Европы по правам человека Дуни Миятович, международная организация ожидает информацию от эстонского правительства по ситуации вокруг Sputnik Эстония, говорится в официальном аккаунте омбудсмена в Instagram.

Ранее Москалькова сообщила РИА Новости, что в ходе рабочей поездки в Страсбург встретится с комиссаром Совета Европы по правам человека Дуней Миятович.

"В отношении ситуации с журналистами в Эстонии ... госпожа Миятович сообщила, что Совет Европы ожидает получить информацию от эстонского правительства по поводу ситуации вокруг агентства Sputnik",- говорится в аккаунте.

Ранее сотрудники Sputnik Эстония получили от руководства Департамента полиции и погранохраны страны прямые угрозы возбуждения против них уголовных дел в случае, если они до 1 января 2020 года не прекратят трудовые отношения с головной организацией. В качестве обоснования этих действий называются санкции, введенные Евросоюзом 17 марта 2014 года против ряда физических и юридических лиц в свете событий на Украине. Однако санкции ЕС введены не против МИА "Россия сегодня", в которое входит Sputnik, а персонально против генерального директора агентства Дмитрия Киселева.

Глава эстонского МИД Урмас Рейнсалу заявил РИА Новости, что его страна проводит санкционную политику Евросоюза не в отношении Sputnik, а в отношении личных санкций, наложенных на Киселева.

Президент России Владимир Путин, комментируя ситуацию вокруг Sputnik Эстония, заявлял, что российские власти будут делать все, чтобы поддерживать Sputnik при работе в других странах. Высокопоставленный источник в Москве заявил РИА Новости, что к действиям эстонских властей имеют отношение британские кураторы, это будет принято во внимание для принятия в ближайшее время симметричных мер в отношении британских СМИ в России.

Лукашевич призвал ОБСЕ усилить мониторинг на всей территории Украины

Специальной мониторинговой миссии ОБСЕ (СММ) на Украине необходимо интенсифицировать наблюдательную деятельность на всей территории страны, заявил в четверг постоянный представитель России при ОБСЕ Александр Лукашевич.

По его словам, нам фоне неурегулированного кризиса на востоке страны в Киеве продвигают заведомо конфронтационные инициативы, которые все больше раскалывают общество. В частности, Лукашевич отметил проблему ущемления языковых, образовательных и культурных прав русскоязычного населения и национальных меньшинств.

"В нынешних условиях востребована не только активная работа СММ в Донбассе, но и интенсификация ее мониторинговых усилий на остальной территории Украины. Необходимо тщательно фиксировать все законодательные шаги и инициативы Киева, которые напрямую затрагивают возможности реализации пунктов "Комплекса мер", в том числе применительно к особому статусу Донбасса. Ожидаем от СММ всестороннего анализа развития ситуации", - заявил Лукашевич на постсовете ОБСЕ.

Власти Украины в апреле 2014 года начали военную операцию против самопровозглашенных ЛНР и ДНР, которые заявили о независимости после госпереворота на Украине в феврале 2014 года. По последним данным ООН, жертвами конфликта стали около 13 тысяч человек.

Экс-дипломат США в двух словах выразил отношение к Украине

Бывший спецпредставитель США по Украине Курт Волкер назвал эту страну "жертвой импичмента" президента Соединенных Штатов Дональда Трампа, следует из публикации Foreign Policy.

В своей статье под названием "Как Украина скрылась в тумане импичмента" Волкер утверждает, что противостояние между Республиканской и Демократической партиями вынудило американцев забыть о важности украинского государства для внешней политики.

В частности, Волкер называет Украину "потенциальным экономическим и агрикультурным двигателем".

В то же время экс-чиновник администрации Трампа считает, что на данный момент украино-американские отношения в целом и президент Украины Владимир Зеленский оказались "изолированными".

Бывший спецпредставитель также выразил надежду, что предстоящий визит в Киев госсекретаря Майка Помпео поможет придать новый импульс отношениям стран, которые в последние месяцы "потеряли фокус и энергию".

Ранее в эфире радио Sputnik политолог Александр Дудчак перечислил возможные темы встречи Зеленского и Помпео в Киеве.

Украинские шахтеры перекрыли несколько трасс из-за долгов по зарплате

Украинские шахтеры перекрыли в четверг несколько трасс, требуя погасить задолженность по зарплате и поддержать угольную отрасль, заявил глава Независимого профсоюза горняков Михаил Волынец.

Ранее Волынец сообщил, что общий долг по зарплате украинским шахтерам составляет около 48 миллионов долларов.

"Сегодня в Мирнограде (Донецкая область - ред.) шахтеры перекрывали движение на перекрестке улиц Соборная и Центральная, неподалеку админздания ГП "Мирноградуголь". Среди требований горняков - погашение долгов по заработной плате, государственная поддержка угольной отрасли. Также они протестовали против принятия законов, ограничивающих права трудящихся", - написал Волынец в Facebook.

По его словам, похожие акции прошли в четверг и в других регионах Украины, "в частности во Львове, Кривом Роге и Киеве".

Шахтеры не раз устраивали митинги в Киеве и областях, требуя выплаты долгов по заработной плате и протестуя против намерений властей закрыть ряд шахт. Ранее кабинет министров Украины направил 13,7 миллиона долларов для выплаты зарплат шахтерам. В конце декабря 2019 года они начали поступать на счета горняков.

Белорусским НПЗ предрекли крах из-за замены российской нефти

Поставки нефти через балтийский транзит приведут к тому, что белорусская нефтеперерабатывающая отрасль станет нежизнеспособной, заявил руководитель центра "Международная энергополитика" Юрий Солозобов в интервью Sputnik Латвия.

По мнению эксперта, транзитные мощности Латвии и Литвы недостаточны для перевалки черного золота, а сроки доставки сырья настолько велики, что балтийский транзит не сможет обеспечить необходимую загрузку для НПЗ в Белоруссии, а это, в свою очередь, приведет к краху нефтеперерабатывающего бизнеса.

"Для того чтобы нефтеперерабатывающие заводы Беларуси работали с минимальной загрузкой, необходимо принимать два таких терминала в неделю, а то, что пришло, доставляться будет в течение двух недель. Логистика не работает — экономика не работает. Доходов от такой переработки не будет", — отметил Солозобов.

Он добавил, что прибалтийские республики заинтересованы лишь в загрузке собственных портов за счет проблем белорусской стороны. Кроме того, считает эксперт, это предложение носит политический характер с расчетом на "более тесные отношения" Минска с ЕС.

Сырьевые споры

Белоруссия и Россия пока не могут согласовать цены на поставки нефти. Александр Лукашенко неоднократно заявлял о поиске альтернативных источников. В частности, он говорил, что Минск может приступить к реверсной закачке американской или саудовской нефти через Польшу по магистральному нефтепроводу "Дружба".

При этом польский оператор трубы компания PERN заявила, что отсутствует техническая возможность транспортировать нефть в Белоруссию при сохранении поставок на свои НПЗ.

По словам белорусского вице-премьера Дмитрия Крутого, рассматриваются также варианты поставок с Украины, из Польши, стран Балтии, Казахстана и Азербайджана.

В Крыму заявили, что новые санкции США останутся незаметными

Новые санкции США в отношении Крыма останутся незаметны, считает сопредседатель Ассамблеи славянских народов полуострова Роман Чегринец.

Накануне Вашингтон ввел ограничения против восьми граждан Украины и России, а также компании "Гранд Сервис Экспресс", которая осуществляет перевозки по Крымскому мосту.

В список попали врио губернатора Севастополя Михаил Развожаев, премьер Крыма Юрий Гоцанюк, председатель Заксобрания Севастополя Владимир Немцев, член Совета Федерации от Севастополя Екатерина Албатаева, глава ЦИК Севастополя Сергей Даниленко, его заместитель Лидия Басова, секретарь ЦИК Екатерина Пыркова, а также генеральный директор компании "Гранд Сервис Экспресс" Александр Ганов.

"Санкции контрпродуктивны. В случае с Крымом, да и с Россией в целом они вызывают только противоположный эффект — заставляют наращивать собственное производство, внедрять импортозамещение и способствуют в целом стрессоустойчивому экономическому рывку", — прокомментировал РИА Новости Чегринец.

"Ковбойская тактика"

Глава рабочей группы по международно-правовым вопросам при постпредстве Крыма при президенте России Александр Молохов считает, что США нагнетают международную напряженность.

"В отличие от стран Европы, которые уже ощутимо колеблются, как бы по инерции продлевая раз за разом антироссийские санкции, американцы продолжают идти напролом, действуют нагло, беззастенчиво <...>. Боюсь, что эта ковбойская тактика рано или поздно поссорит США со всем миром", — сказал он РИА Новости.

По его мнению, России не стоит обращать внимание на очередной "пароксизм внешнеполитического маразма" со стороны США.

Позавчера санкционный список расширил и Брюссель. Ограничения коснулись также Немцева, Гоцанюка, Развожаева, Даниленко, Басовой, Пырковой и Алтабаевой.

Украина на пороге пенсионного кризиса: деньги уйдут кредиторам

Александр Лесных. Дефицит пенсионного фонда на Украине к концу года достигнет 172,5 миллиарда гривен. Сейчас треть пожилых граждан страны получают не более двух тысяч гривен в месяц (около восьмидесяти долларов), а вскоре могут лишиться и этого. О том, куда уходят предназначенные для социальных пособий деньги, — в материале РИА Новости.

Никто не хочет платить

Главная причина грядущего пенсионного кризиса на Украине такая же, как и во всем остальном мире. Стремительное старение населения оборачивается дисбалансом солидарной пенсионной системы, где отчисления трудящихся идут на погашение государственных обязательств перед теми, кто уже ушел на заслуженный отдых.

Диспропорция между работающими украинцами и иждивенцами по возрасту усугубляется тем, что работоспособные граждане уезжают из страны в поисках лучшей жизни и более высоких доходов. Население сокращается со скоростью 170 тысяч человек в год — и это без учета незаконной миграции. Так что поддерживать стариков попросту некому.

Окончательно добить пенсионную систему способен одобренный Радой во втором чтении законопроект об изменениях трудового кодекса, предусматривающих резкое снижение штрафов за наем работников без договора. Эксперты отмечают: законодатели надеются таким образом повысить собираемость штрафов, но на деле это приведет к тому, что предпринимателям всего лишь станет дешевле нарушать закон.

В сложившейся ситуации единственный способ увеличить наполняемость пенсионного фонда — повысить минимальный размер оплаты труда (МРОТ). Однако правительство к этому не готово.

Сейчас МРОТ — 4,7 тысячи гривен. Это в два раза больше официального прожиточного минимума, который с 1 января составляет 2027 гривен (примерно 80 долларов). Проблема в том, что доходы подавляющего числа пожилых граждан находятся как раз на уровне прожиточного минимума.

По данным Пенсионного фонда Украины (ПФУ), почти 35% пенсионеров получают 1,5-2 тысячи гривен в месяц, 34% — от двух до трех тысяч. Порядка 12% — от трех до четырех тысяч, и только 6,3% — от четырех до пяти тысяч.

Депутаты Рады планируют повысить выплаты с помощью стандартного либерального рецепта — накопительных пенсий. Уже подготовлен законопроект об обязательных отчислениях от зарплаты на эти цели.

Запустить систему собираются с 2023 года, а ставка постепенно вырастет с трех до семи процентов. Однако эксперты подсчитали, что при нынешних зарплатах все это не имеет смысла.

"Даже если отчисления составят 100 долларов в год, за десять лет человек "накопит" тысячу долларов. Администрирование этого взноса, думаю, обойдется дороже. И мне кажется, что проще эти 100 долларов положить на депозит, так как в этом случае проценты пойдут уже с первого взноса, тогда как накопительная система предполагает выдачу денег в каком-то неопределенном будущем. К тому же эти средства съест инфляция, и получится даже отрицательная эффективность", — полагает консультант Киевского центра поддержки и развития бизнеса Александра Томашевская.

Пенсии уйдут на долги

Скоро украинцы столкнутся с задержкой пенсий, предупреждает экс-министр труда и социальной политики страны Андрей Рева. "Правительство отвязало пенсионные выплаты от прожиточного минимума и заморозило зарплаты бюджетникам. Бизнес, посмотрев на это, понял, что повышать зарплаты не надо. Так что поступления в Пенсионный фонд расти не будут, и возникнут проблемы с выплатами", — отметил он.

Аналитики опасаются, что последние решения украинского правительства приведут к тому, что пенсионное обеспечение будет финансироваться по остаточному принципу. Такая опасность вполне реальна, поскольку у Киева есть более насущная статья расходов — погашение внешнего долга, который в 2019-м вырос до 84,3 миллиарда долларов.

В этом году Украина перечислит кредиторам порядка 420 миллиардов гривен. Это в 2,5 раза превышает дефицит Пенсионного фонда и составляет треть всего бюджета страны. Но правительство собирается еще глубже залезть в долговую яму: в конце января замглавы Еврокомиссии Валдис Домбровскис сообщил, что Киев выполнил все условия для второго транша макрофинансовой помощи в размере 500 миллионов евро — их перечислят в ближайшее время.

Параллельно Украина продолжает согласовывать условия новой программы расширенного финансирования от МВФ в размере 5,5 миллиарда долларов. По словам главы фонда Кристалины Георгиевой, стороны уже достигли соглашения на рабочем уровне.

Оператор поездов в Крым отреагировал на санкции США

Радио Sputnik. Ограничительные меры США никак не повлияют на деятельность компании "Гранд Сервис Экспресс" (ГСЭ), осуществляющей железнодорожные перевозки пассажиров между материковой частью России и Крымом через мост, ввиду того, что она работает на территории РФ, сообщил РИА Новости представитель компании.

"Транспортная компания ГСЭ работает на территории РФ, поэтому санкции не скажутся на деятельности компании", – заявил собеседник агентства.

Как ранее сообщило радио Sputnik, США ввели санкции против восьми граждан Украины и России и российской компании "Гранд Сервис Экспресс".

Компания "Гранд Сервис Экспресс" занимается перевозками пассажиров в поездах дальнего следования между Москвой и Санкт-Петербургом, а также является оператором поездов дальнего следования для перевозок между материковой частью России и Крымом через мост. Первый поезд отправился в Крым из Петербурга 23 декабря 2019 года.

Крымский мост из Краснодарского края является самым протяженным в России, его длина составляет 19 километров. В мае 2018 года Владимир Путин открыл автомобильную часть моста с семимесячным опережением графика.

Железнодорожная часть моста была открыта 23 декабря – президент проехал на поезде из Керчи в Тамань, после чего дал команду к отправлению первого пассажирского состава на полуостров с Московского вокзала Санкт-Петербурга.

Ранее в эфире радио Sputnik эксперт пояснил, с чем связаны новые санкции США против Крыма.

Эксперт рассказал, чем Украине грозит истощение месторождений газа

Истощение крупных газовых месторождений на Украине может побудить страну обратиться к России с вопросом о прямых поставках газа, заявил РИА Новости руководитель аналитического департамента финансовой компании Amarkets Артем Деев.

Дочернее предприятие "Нафтогаза" - "Укргазодобыча" - в среду сообщило об истощении пяти важнейших газовых месторождений страны. Так, Яблуновское истощено на 79%, Ефремовское и Мелеховское — на 82%, Шебелинское — на 89%, а Западно-Крестищенское — на 90%.

"Да, Украина вполне может обратиться к России по вопросу прямой закупки газа у "Газпрома", - сказал эксперт в ответ на вопрос, как ситуация с газовыми месторождениями на Украине может сказаться на принятии решения о прямых поставках российского газа.

При этом аналитик ожидает очень жестких переговоров по поставкам газа на Украину, так как страна всегда считала цену "Газпрома" завышенной. "Но, учитывая, что договор на транзит топлива для Европы российский монополист подписал на очень невыгодных для себя условиях, вероятно, стоит ожидать поставок для Украины российского газа по вполне лояльным ценам", - полагает он.

В декабре Россия и Украина подписали протокол по газовому сотрудничеству, в рамках которого "Газпром" и "Нафтогаз" заключили соглашение о продолжении транзита газа и урегулированию взаимных претензий. Согласно протоколу, "Газпром" и "Нафтогаз" могут рассмотреть прямые поставки газа на Украину со скидкой от цены европейского хаба (NCG) в зависимости от объемов.

В РФ назвали дату решения о тарифе на транзит нефти через Белоруссию

Переговоры России и Белоруссии о тарифе на транзит нефти завершились, сообщил РИА Новости заместитель руководителя Федеральной антимонопольной службы (ФАС) России Анатолий Голомолзин.

"Переговоры завершены. Разногласия зафиксированы. Окончательное решение должна принять белорусская сторона в соответствии с компетенцией и в сроки установленного порядка", – сказал он.

Ранее министр антимонопольного регулирования и торговли Белоруссии Владимир Колтович заявил, что стороны не договорились об утверждении тарифа на транзит нефти и нефтепродуктов по территории республики. Из-за этого с 1 февраля он увеличится более чем на 6%, в соответствии с ранее утвержденной методикой.

Российская и белорусская стороны до конца прошлого года вели переговоры о поставке нефти в республику, однако контракты к 1 января так и не были заключены.

Как следствие, с 1 января Россия прекратила подачу нефти на белорусские нефтеперерабатывающие заводы, однако транзит топлива для европейских потребителей при этом был продолжен.

После этого Белоруссия также временно остановила экспорт нефти, однако уже 4 января в республике заявили, что в ближайшее время все же ожидают начала поставки партий топлива из России.

Десятого января в Минске объявили о введении экологического налога для организаций, занятых транспортировкой нефти и нефтепродуктов через территорию страны. Позднее стало известно, что пошлина не будет распространяться на российские компании.

Прошедшее 13 января совещание об утверждении тарифа на транзит российской нефти и нефтепродуктов по территории Белоруссии также не дало результатов.

Вскоре первый вице-премьер Белоруссии Дмитрий Крутой заявил, что Минск ожидает скорых договоренностей по импорту в республику нефти, альтернативной российской, в настоящее время рассматриваются варианты поставок из Украины, Польши, стран Балтии, Казахстана и Азербайджана.

В четверг, 16 января, премьер Латвии Кришьянис Кариньш в Минске после встречи с президентом Белоруссии Александром Лукашенко заявил, что правительство балтийской республики заинтересовано в организации транспортировки нефти из латвийских портов, однако это вопрос договоренности компаний.

Готовность поставлять нефть в Белоруссию также выразили в Баку.

Как стало известно 21 января, республика закупила 80 тысяч тонн норвежской нефти – подтверждение получения первой партии для нефтеперерабатывающего завода "Нафтан" было получено 26 января.

Ранее радио Sputnik сообщило, что Александр Лукашенко поручил провести переговоры с Казахстаном по нефти.

"Ведем войну". Лукашенко о ситуации с энергоресурсами в Белоруссии

Радио Sputnik. Президент Белоруссии Александр Лукашенко заявил, что его страна ведет войну за энергоресурсы.

В четверг белорусский лидер согласовывал назначение новых руководителей в ЗАО "Атлант" и на Минский завод колесных тягачей.

"Вы видите, какая сегодня идет война за энергоресурсы. У нас такой период. Поэтому надо научиться экономить и жить по средствам", – приводит его слова пресс-служба.

Российская и белорусская стороны до конца прошлого года вели переговоры о поставке нефти в республику, однако контракты к 1 января так и не были заключены.

Как следствие, с 1 января Россия прекратила подачу нефти на белорусские нефтеперерабатывающие заводы, однако транзит топлива для европейских потребителей при этом был продолжен.

После этого Белоруссия также временно остановила экспорт нефти, однако уже 4 января в республике заявили, что в ближайшее время все же ожидают начала поставки партий топлива из России.

Десятого января в Минске объявили о введении экологического налога для организаций, занятых транспортировкой нефти и нефтепродуктов через территорию страны. Позднее стало известно, что пошлина не будет распространяться на российские компании.

Прошедшее 13 января совещание об утверждении тарифа на транзит российской нефти и нефтепродуктов по территории Белоруссии также не дало результатов.

Вскоре первый вице-премьер Белоруссии Дмитрий Крутой заявил, что Минск ожидает скорых договоренностей по импорту в республику нефти, альтернативной российской, в настоящее время рассматриваются варианты поставок из Украины, Польши, стран Балтии, Казахстана и Азербайджана.

В четверг, 16 января, премьер Латвии Кришьянис Кариньш в Минске после встречи с президентом Белоруссии Александром Лукашенко заявил, что правительство балтийской республики заинтересовано в организации транспортировки нефти из латвийских портов, однако это вопрос договоренности компаний.

Готовность поставлять нефть в Белоруссию также выразили в Баку.

Как стало известно 21 января, республика закупила 80 тысяч тонн норвежской нефти –подтверждение получения первой партии для нефтеперерабатывающего завода "Нафтан" было получено 26 января.

Ранее радио Sputnik сообщил, что Лукашенко поручил провести переговоры с Казахстаном по нефти.

"Нафтогаз" рассказал о судьбе миллиардов долларов от "Газпрома"

Радио Sputnik. Полученные от "Газпрома" 2,9 миллиарда долларов все еще находятся на счетах "Нафтогаза", их распределение решится после консультаций с правительством, заявил украинским СМИ глава "Нафтогаза" Андрей Коболев, передает RT.

"Мы ждем дискуссию с правительством в отношении стратегии "Нафтогаза", и после этого будет принято решение, каким образом эти деньги оптимально можно потратить", — сказал Коболев в эфире телеканала "Украина 24".

По его словам, в "Нафтогазе" рассматривают вариант направить треть от этих средств на добычу, но окончательного решения по этому вопросу пока нет.

В декабре радио Sputnik сообщило, что "Газпром" выплатил украинскому "Нафтогазу" 2,9 миллиарда долларов по решению Стокгольмского арбитража в рамках урегулирования спора о транзите газа.

В "Нафтогазе" подтвердили получение этих средств от российской стороны.

Белоруссия увеличила тариф на транзит нефти

Россия и Белоруссия не договорились об утверждении тарифа на транзит нефти и нефтепродуктов по территории республики, из-за чего с 1 февраля он увеличится более чем на 6%, в соответствии с ранее утвержденной методикой. Об этом заявил министр антимонопольного регулирования и торговли Белоруссии Владимир Колтович.

"Переговоры (с российской стороной, – ред.) закончились, мы ни о чем не договорились. Поэтому вступает в силу статья инструкции, которой установлен порядок повышения тарифа на транзит нефти: это среднегодовой темп инфляции, установленный прогнозом России, увеличенный на три процентных пункта. Больше 6% (в итоге составит рост тарифа, – ред.), по-моему, 6,6%", – приводит РИА Новости слова министра.

Российская и белорусская стороны до конца прошлого года вели переговоры о поставке нефти в республику, однако контракты к 1 января так и не были заключены.

Как следствие, с 1 января Россия прекратила подачу нефти на белорусские нефтеперерабатывающие заводы, однако транзит топлива для европейских потребителей при этом был продолжен.

После этого Белоруссия также временно остановила экспорт нефти, однако уже 4 января в республике заявили, что в ближайшее время все же ожидают начала поставки партий топлива из России.

Десятого января в Минске объявили о введении экологического налога для организаций, занятых транспортировкой нефти и нефтепродуктов через территорию страны. Позднее стало известно, что пошлина не будет распространяться на российские компании.

Прошедшее 13 января совещание об утверждении тарифа на транзит российской нефти и нефтепродуктов по территории Белоруссии также не дало результатов.

Вскоре первый вице-премьер Белоруссии Дмитрий Крутой заявил, что Минск ожидает скорых договоренностей по импорту в республику нефти, альтернативной российской, в настоящее время рассматриваются варианты поставок из Украины, Польши, стран Балтии, Казахстана и Азербайджана.

В четверг, 16 января, премьер Латвии Кришьянис Кариньш в Минске после встречи с президентом Белоруссии Александром Лукашенко заявил, что правительство балтийской республики заинтересовано в организации транспортировки нефти из латвийских портов, однако это вопрос договоренности компаний.

Готовность поставлять нефть в Белоруссию также выразили в Баку.

Как стало известно 21 января, республика закупила 80 тысяч тонн норвежской нефти – подтверждение получения первой партии для нефтеперерабатывающего завода "Нафтан" было получено 26 января.

Ранее радио Sputnik сообщило, что Александр Лукашенко поручил провести переговоры с Казахстаном по нефти.

Битва за Освенцим

Россия, Израиль и Польша сегодня

Исраэль Шамир

В пятницу, 17 января 2020 года, тысячи залпов сотрясли воздух российской столицы; небо над Москвой было украшено великолепными фейерверками. Это было повторением памятного салюта, отданного 75 лет назад, 17 января 1945 года, 24 залпами 324 тяжёлых орудий при освобождении Варшавы Красной Армией.

Это событие могло бы стать прекрасным поводом для восстановления дружеских чувств между двумя славянскими народами. Поляки могли бы вспомнить 200 000 русских солдат и офицеров, павших в боях под Варшавой, и сказать: "Они умерли, чтобы мы могли жить". Поляки могли бы поблагодарить Россию за щедрые земли и большие города, которые были вырваны из побеждённой Германии и подарены Польше: Данциг стал Гданьском, Штеттин стал Щецином, Бреслау стал Вроцлавом, а Позен стал Познанью. Они могли бы поблагодарить Россию даже за то, что она передала Украине населённые украинцами земли, находившиеся под польским владычеством между войнами, — владычеством, которое закончилось при немцах большой резнёй местных поляков украинскими националистами.

Но благодарность не является сильной чертой польского характера: правительство в Варшаве проигнорировало это событие. Вместо этого поляки не только уничтожают мемориалы и могилы советских воинов. Они решили установить на своей территории американскую радиолокационную систему ПРО, которая сделала внезапный ядерный удар США по России куда более реальным. Они пытаются сорвать строительство российского газопровода в Германию; приглашают бронетехнику США занять позиции на восточных границах Польши, устраивают обструкции делегации РФ в Европарламенте и т.д. Непрерывная и бесконечная демонстрация Польшей своей враждебности к России, в конце концов, заставила Москву использовать давний принцип "око за око, зуб за зуб".

Эта возможность появилась в результате еврейского наступления на Польшу. Евреи атаковали этот антикоммунистический восточный оплот Запада сразу с двух сторон: мощное американское еврейство и могущественное еврейское государство. Американские евреи начали атаку с того, что протолкнули через Конгресс США билль S447 (ставший законом 115-171), по которому Польша должна выплатить американским еврейским организациям 300 миллиардов долларов.

Кроме того, всё имущество, которое когда-либо принадлежало лицу еврейского происхождения в Польше, должно отойти тем же организациям. Треть Варшавы, половина Кракова, значительная часть жилой недвижимости по всей Польше до войны принадлежала евреям — и теперь она обязана вернуться "обратно" к американским евреям. Этот закон создал уникальную ситуацию: то, что когда-либо принадлежало еврею, навсегда остаётся в еврейских руках, и против этих "еврейских рук" не могут быть поданы судебные иски. То есть, если еврейский гражданин Польши умер, оставив долги, то эти долги аннулируются. Но если он умер без завещания, то дом переходит к еврейским американским организациям. Они могут выселить местных поляков или заставить их платить арендную плату за то, что те считали своей собственностью.

S447 — это блестящая идея. Она возрождает средневековое польское еврейство как "государство в государстве". В довоенной Польше это было не так; евреи там были польскими гражданами, и если они умирали, не оставив наследников, их имущество переходило Польской Республике — точно так же, как имущество любого иного гражданина, независимо от его вероисповедания. Теперь американские евреи под флагом Холокоста решились на самый большой захват собственности XXI века, вернувшись к идеям века XVI-го, и взять в свои руки всё имущество, которое до войны принадлежало польским гражданам Моисеева закона.

Эта своеобразная идея невозможна ни в США, ни в Англии. Если американский (или британский) еврей умрёт, не назначив наследников, его имущество будет передано государству. Но для Польши фактически выдвинут ультиматум о полной реституции. Если это сработает с поляками, то может сработать и в другом месте; евреи будут не обычными гражданами своих стран, а, скорее, членами наднационального еврейства. Долги останутся их частными делами, а вот активы будут принадлежать еврейству в целом. Блестяще, не правда ли?

Поляки выступили против американского билля S447. Есть демонстрации, есть призывы прогнать американского посла, которая добавила оскорбление к обиде, поздравив польских евреев с Ханукой, но забыв послать рождественские поздравления полякам-католикам, то есть подавляющему большинству нации, не говоря уже о поляках-протестантах и православных.

Израиль же закон S447 не просто поддержал, а потребовал от Польши раскаяния в том, что она тоже вела себя нехорошо по отношению к евреям, а также признания частичной ответственности за Холокост и выплаты репараций. Израиль получил от Германии за геноцид евреев сотни миллиардов долларов, но эти миллиарды уже израсходованы. Польша же ничего Израилю не платила. Коммунисты, правившие послевоенной Польшей, не считали, что сионистам нужно платить; они считали Польшу жертвой нацизма, а не выгодоприобретателем. Но "коммунистов больше нет, так что, пожалуйста, заплатите", — сказали евреи.

Израиль и американские евреи продолжают "давить" на Польшу. Они называют Освенцим "польским концлагерем", что очень оскорбляет поляков. Говорят, что многие поляки помогли нацистам реализовать "окончательное решение еврейского вопроса". Поляки издали закон, запрещающий так говорить; евреи стали скандировать это на улицах.

В связи с 75-й годовщиной освобождения Освенцима (кстати, Красной Армией) этот скандал выходит на первый план. Он отмечается параллельно в двух местах: в Иерусалиме и в Освенциме. В Иерусалиме собрались все "первые лица" современного мира: президент Франции, вице-президент США, канцлер Германии, президент России Путин. Польского президента Анджея Дуду в Иерусалим тоже пригласили — но не как спикера, а в качестве присутствующего гостя. Он предпочёл отказаться и посетил мемориал в Освенциме на месте бывшего концлагеря.

Президент Путин, несомненно, был в курсе этого конфликта и решил показать полякам, что их враждебность к России не останется без ответа. В конце декабря, на саммите глав государств СНГ и на заседании в Минобороны РФ, Путин представил некоторые документы периода Второй мировой войны, свидетельствующие о антиеврейской политике довоенного польского руководства. Например, Йозеф Липский, польский посол в нацистской Германии до 1939 года, говорил немцам, что поляки установят в Варшаве памятник рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру, если тот поможет Польше избавиться от евреев. "Какая антисемитская свинья!" — возмущённо воскликнул Путин.

Поляки предприняли попытку оправдаться, заявив, что польский посол якобы намеревался спасти евреев, отправив их в безопасную Африку, например на Мадагаскар, к безвредным лемурам, но эта попытка успеха не имела. У Путина в архивах доказательств больше. Так, он представил доклад, датированный концом 1944-го — началом 1945 года, когда про-лондонские силы Армии Крайовой (АК) предприняли попытку выбить немцев из Варшавы до прихода Красной Армии. В докладе говорилось, что бойцы АК систематически убивали евреев, переживших разгром восстания Варшавского гетто в 1943 году.

Русские всегда были терпимы к евреям. Погромов в России не было — только в Польше, на Украине и в Молдавии, в независимых ныне государствах, некогда входивших в состав Российской империи, а до того — Речи Посполитой. Русские спасли миллионы евреев, в том числе — миллионы польских евреев, которым было разрешено переехать в Советский Союз. Ни одна другая страна, по большому счёту, не принимала так много еврейских беженцев, как Россия. Многие евреи отплатили за это чёрной неблагодарностью, помогая Западу вести войну против России. Маша Гессен и Леонид Гозман — типичные прозападные антироссийские евреи, которые никогда не появились бы на свет, если бы не русское мужество, спасшее их предков.

И сегодня Россия хороша для евреев. Они являются неотъемлемой частью современной российской элиты; еврейские центры — это лучшие объекты недвижимости в Москве и других городах. Отношения с Израилем также довольно хорошие, несмотря на сдержанную конфронтацию в Сирии. Во время посещения Освенцимского форума в Иерусалиме Путин открыл новый мемориал советским евреям, погибшим во время блокады его родного Ленинграда, ныне — Санкт-Петербурга. Личная дружба Путина и Нетаньяху во многом позволила избежать тотальной войны за Сирию.

Израильские либералы, враги Трампа и Нетаньяху, весьма недовольны таким развитием событий. Они предпочли бы находиться в союзе с Варшавой, пренебрегая фактами польского участия в геноциде евреев. Но они ещё не правят Израилем.

У поляков же всё перепуталось. Они думали, что евреи, связанные с США, поддержат их против России, но у евреев есть свои собственные расчёты и интересы. Если поляки думали, что русские никогда не обнаружат их слабых мест, то это было ошибкой. Россия долго хранила в своих закрытых архивах документы того периода, но тогда Варшава была союзницей Москвы. Теперь это не имеет смысла, и русские предъявляют эти документы как доказательства польских антиеврейских настроений.

Они исправили нарратив Второй мировой войны. В то время как поляки любят начинать историю с "пакта Молотова — Риббентропа", выставляя СССР как союзника нацистской Германии, вместе с ней разделившую в результате агрессии невинную и чистую Польшу; в реальности договор между Польшей и Третьим рейхом опередил германо-советский пакт о ненападении на пять лет. Польша намеревалась напасть на Россию в качестве союзника и младшего партнёра Гитлера. Именно поэтому поляки не защищали свою западную границу, бросив все силы на укрепление восточной границы, с СССР. Именно из-за этого стратегического просчёта польского руководства тех лет немцы смогли полностью разгромить польскую армию в течение неполных трёх недель.

Россией также представлены документы, свидетельствующие о том, что полмиллиона поляков служили в гитлеровском вермахте. Это доказывает, что польское руководство сотрудничало с немецкими нацистами не в последнюю очередь из-за своих антиеврейских настроений. Гитлер лично присутствовал на поминальной службе памяти Юзефа Пилсудского в Берлине в 1935 году.

Действительно, поляки пытались сыграть в хитрую игру, науськав Запад против Германии, а Германию — против СССР, что закончилось для них руинами и гибелью государства, восстановленного и преобразованного после войны. Но вместо того, чтобы усвоить уроки истории и понять, к чему ведут подобные интриги для страны среднего размера, они "наступили на грабли" после окончания "холодной войны", пытаясь стать передовым фронтом западного наступления на Россию и благодаря этому реализовать давнюю концепцию великой польской державы "Междуморья". Освенцимский форум в Иерусалиме вновь доказывает, что такая политика может привести к новой катастрофе польской государственности.

Тем не менее, Сейм Польши 9 января без процедуры голосования принял специальную резолюцию, в которой осудил как "провокационные" и "ложные", документально подтверждённые заявления президента России Владимира Путина о роли Польши в начале Второй мировой войны. "Два тоталитарных режима — нацистская Германия и коммунистический СССР — развязали эту войну", — подчёркивается в данном документе. А Польша — полностью невиновна. Эта мантра долгое время действовала безотказно; при этом нужно было обвинять Россию и Советский Союз.

Но теперь ситуация немного изменилась: евреи хотят получить деньги от Польши.

Для России всё это — перемена к лучшему. Евреи — ценный союзник. С Путиным на форуме в мемориале Холокоста Яд ва-Шем в Иерусалиме, и с не приехавшим польским президентом Дудой, голос всё ещё антироссийской Польши не прозвучал.

Недавно я получил письмо от польского националиста, доктора Игнация Новопольского. Он пишет: "Мы, поляки, должны вернуться под защиту Варшавского договора, иначе евреи и немцы обчистят нас… Они начали обвинять Польшу в провоцировании Второй мировой войны и еврейского холокоста… С 1989 года западные корпорации были заняты разработкой стратегии эффективного ограбления богатств посткоммунистических обществ… Запад принёс огромные страдания бесчисленным людям во всём мире… имперские СМИ смогли убедить людей в посткоммунистических странах добровольно присоединиться к недавно созданному атеистическому раю ЕС. Сегодня, после более чем трёх десятилетий функционирования в Западной сфере влияния, молодые поляки принимают свою второсортность в ЕС как норму, как закон тяготения… Антироссийские настроения в Польше и других странах Центральной Европы — всего лишь демонстрация неблагоразумных тенденций в этих обществах. Чтобы выжить, народы должны преодолеть взаимную вражду, которая в настоящее время позволяет их врагам успешно использовать древнюю стратегию divide et impera. Ответ заключается в создании некоего рода "Еврославии" в сотрудничестве или даже конфедерации с Россией", — т. е. возвращении к Варшавскому договору."

Услышать такие слова из уст закоренелого польского националиста — признак очень глубоких перемен в душе. Если и когда такие люди займут в Варшаве Дворец Наместника, Польша заключит мир с Россией и будет процветать. Американские солдаты, танки и радары вернутся в Вирджинию. Российские военные мемориалы будут восстановлены свежевыкрашены. Русские легко прощают старые обиды; многие всё ещё помнят "четырёх танкистов и собаку", Анну Герман и Барбару Брыльску. Только Россия способна поддержать Польшу против претензий третьих сторон, как она это делала на протяжении многих десятилетий. Но пока пусть освенцимский форум станет полезным уроком для Польши — не проявляйте враждебности на Востоке по приказу Запада.

Израиль. Польша. США. Россия > Армия, полиция. Внешэкономсвязи, политика. Недвижимость, строительство > zavtra.ru, 30 января 2020 > № 3275197 Исраэль Шамир

"РТКомм" вышел на первое место

АО "РТКомм.РУ" (до­чер­няя ком­па­ния ПАО "Рос­те­леком") ли­диру­ет по ко­личес­тву VSAT-стан­ций по ито­гам 2019 г. Об этом со­об­ща­ет жур­нал "Стан­дарт". В 2018 г. "РТКомм" был треть­им иг­ро­ком рын­ка по это­му по­каза­телю с 20 тыс. стан­ций. По ито­гам 2019 г. у опе­рато­ра 27,3 тыс. стан­ций. Ра­нее в те­чение нес­коль­ких лет бес­смен­ным ли­дером по ко­личес­тву VSAT-стан­ций бы­ла ГК AltegroSky.

Анас­та­сия Сам­со­нова

В десятку крупнейших российских VSAT-операторов по количеству станций по итогам 2019 г., кроме "РТКомм", вошли ГК AltegroSky (ООО "Астра Интернет", ЗАО "Рэйс Телеком", ЗАО "Сетьтелеком", ЗАО "Московский телепорт") - 24,8 тыс. станций, АО "КБ "Искра" ("Стриж") - 21,6 тыс. станций, ООО "Евтелсат Нетворкс" - 10,6 тыс. станций, ГК "Амтел" (АО "Амтел-Связь", ЗАО "Дозор-Телепорт") - 10,1 тыс. станций, ООО "РуСат" - 9,8 тыс., ООО "Стэк.Ком" - 5,9 тыс., ООО "Радуга-Интернет" (ООО "Радуга-Интернет", ООО "Биллинговые решения") - 5,3 тыс., ООО "Евроком" - 4,4 тыс. и АО "Газпром космические системы" (ПАО "Газпром") - 1,6 тыс. станций.

По словам генерального директора "РТКомм.РУ" Сергея Ратиева, в 2020 г. компания сосредоточится на улучшении клиентского сервиса. Драйверами развития, которые обеспечат рост рынка в этом году, он назвал рост пользовательского трафика, развитие услуг связи для движущегося транспорта, потребность в качественных и доступных услугах СШПД у физических лиц и малого бизнеса.

Директор направления связи АО "КБ "Искра" Андрей Долженко ожидает, что конкуренция на рынке спутниковой связи продолжит усиливаться. В краткосрочной перспективе это станет плюсом для клиентов и потребует находчивости от операторов. "Скачков на рынке ШПД не предвидится - продолжится постепенное развитие, скорректированное на проценте оттока в территориях, где будет отстраиваться инфраструктура связи для социально значимых объектов. Перспективным видится рынок подвижной связи - морской и речной VSAT, связь в полете", - отметил эксперт. Однако пока в этих нишах есть технологические барьеры - высокая стоимость терминалов и проблемы с устойчивостью связи. Как полагает Андрей Долженко, вероятность, что они будут решены в 2020 г., невелика. "Определенно соберется банк успешных кейсов интернета вещей, реализованных при участии спутниковых операторов - это заложит фундамент для будущих проектов с применением многоспутниковых группировок на негеостационарной орбите", - сказал представитель КБ "Искра".

Генеральный директор ООО "Стриж" Андрей Ромулов сообщил, что в 2020 г. приоритетными регионами для подключения абонентов для компании останутся Сибирский федеральный и Дальневосточный федеральный округа. "На этот год мы запланировали релиз новой версии личного кабинета пользователей - в нем будет удобнее, чем сейчас, контролировать трафик, оплачивать услуги и консультироваться по любым вопросам с представителями оператора. В прошлом году мы расширили продуктовую линейку, запустив пакет "Видеонаблюдение", в этом - продолжим двигаться в сторону запуска сервисов для умного дома", - поделился представитель "Стрижа".

Коммерческий директор ГК AltegroSky Руслан Акчулпанов говорит, что тренд на цифровизацию будет способствовать и росту VSAT-рынка. Однако темпы роста напрямую зависят от экономической ситуации и с большой долей вероятности останутся невысокими. При этом тенденция роста объемов трафика, скорее всего, не сильно отразится на прибыльности.

"Думаю, что основная интрига нынешнего года - старт предоставления услуг в Ка-диапазоне на спутнике "Ямал-601", самом мощном с точки зрения пропускной способности спутнике связи в орбитальной российской группировке. Услуги уже оказываются. Важно сейчас окончательно их отладить и согласовать со всеми действующими лицами процесс в той бизнес-модели, которая позволит с максимальным эффектом реализовать высокую пропускную способность нового спутника", - отметил заместитель генерального директора "Газпром космические системы" по развитию бизнеса Игорь Кот.

Представитель пресс-службы ПАО "ВымпелКом" ("Билайн") сообщил, что в этом году в компании ожидают небольшой рост сети в традиционных диапазонах: C-band, KU-band и KA - как и в 2019 г. "Более отдаленная перспектива - однозначно новые системы на базе низко- и среднеорбитальных (LEO/MEO) спутниковых группировок", - сказал представитель "Билайна". Пока неясны параметры таких систем: получения разрешений для их работы под вопросом.

Рынок VSAT в сегменте B2C в этом году едва ли покажет серьезную динамику роста - многое упирается в стоимость оборудования, которую операторы в той или иной степени субсидируют в надежде окупить вложения маржинальными тарифными планами. Однако с усилением конкуренции рентабельность тарифов снижается и сокращается LTV клиента. "Время, когда операторы связи заходили в новые населенные пункты и чувствовали себя комфортно без других игроков, ушло. Сегодня жители удаленных территорий выбирают из двух-трех операторов", - сравнивает Андрей Ромулов.

В 2020 г. продолжится реализация федерального проекта "Информационная инфраструктура", в рамках которого идет развитие оптоволоконной и сотовой сети в стране. Это означает, что количество населенных пунктов, в которых операторы спутника не смогут конкурировать по стоимости, увеличится. И в условиях насыщения спроса на качественный интернет операторы будут искать новые способы увеличения ARPU.

"Orange Business Services Россия и СНГ" (697 VSAT-станций) в 2020 г. планирует, как и прежде, развивать услуги связи в Ku- и Ka-диапазонах. "В ближайшем будущем продолжим увеличивать число включений на maritime-рынке, а также начнем работать с новыми клиентами из нефтегазовой отрасли и горнорудной промышленности. Мы видим значительный спрос на спутниковые каналы на их удаленных объектах", - сказал менеджер по развитию бизнеса Orange Алексей Афонин.

По его мнению, рынок VSAT в России постепенно отодвигается на север, так как на суше продолжается строительство оптических линий связи. В связи с этим участники рынка стараются предложить клиентам наиболее конкурентные условия - это касается как цены, так и дополнительных услуг для решения бизнес-задач. "Мы ожидаем, что на рынок VSAT окажет влияние появление другой спутниковой технологии, с которой мы также планируем работать, - Iridium Certus. Существенное увеличение скоростей по сравнению с предыдущим поколением позволит клиентам не переходить на VSAT, к примеру, на подвижных объекта", - уверен представитель Orange. Основным драйвером для компании будут продажи не просто услуг спутниковой связи, а сервисов на базе интернета вещей и аналитики больших данных.

«ПОЛИТИЧЕСКОМУ ЛИДЕРУ НЕОБХОДИМО ТЩАТЕЛЬНО УПРАВЛЯТЬ ОБЩЕСТВЕННЫМ МНЕНИЕМ…»

ДОМИНИК ЛИВЕН - Автор многочисленных книг по русской истории, лауреат премии Валдайского клуба за 2018 г., премия вручается за выдающийся вклад в анализ международных процессов.

АЛЕКСАНДР СОЛОВЬЕВ - Заместитель главного редактора журнала «Россия в глобальной политике».

Известный британский историк с российскими корнями размышляет об основах внешней политики России, применимости исторических исследований к пониманию международных отношений и вызовах, с которыми мир столкнется в ближайшем будущем.

Александр Соловьев: Одной из наиболее, пожалуй, известных в кругах международников попыткой дать комплексное концептуальное описание советской внешней политики была так называемая «длинная телеграмма» Джорджа Кеннана, впоследствии появившаяся в печати как “X Article”. Есть ли необходимость в своего рода «X Article – издание дополненное и обновленное» сегодня? Если есть, как бы вы подошли к решению такой задачи? 

Доминик Ливен: В сегодняшнем Вашингтоне подобная работа едва ли привлечет внимание. Американская политическая элита настолько одержима собственными проблемами, что внешняя политика (особенно в отношении России и Украины) переплетена с внутренними и партийными интересами и подчинена им в огромной – даже для США – степени. Я не эксперт по современным международным отношениям и поэтому в любом случае такую статью писать не мне. Но на самом деле я согласен с большей частью того, что написал Томас Грэм в своей недавней статье в Foreign Affairs[1]. Вместе с моим братом Анатолем[2], возможно, мы могли бы подготовить довольно интересную «Статью X», но единственная проблема в том, что ни одно правительство не примет ее к сведению. 

Соловьев: Какие из внешнеполитических концепций можно считать фундаментальными для России? «Иду на вы!», «Москва – третий Рим», «Северный аккорд», «Концерт наций», «Священный союз», «Панславянство» (либо «Русский мир»), «У России только два союзника: армия и флот» и так далее. 

Ливен: Мне кажется, что важнейшая реальность, лежащая в основе геополитического положения и внешней политики России, заключалась в том, что до XVI в. она граничила с сильнейшими военными державами мира (с различными евразийскими степными полукочевыми государствами, самыми могущественными из которых были империи Чингисхана и Тимура), а с XVI до XX столетия ее западным соседом был самый мощный и экспансионистский регион в мировой истории – Европа. 

Россия извлекла определенную выгоду из своего периферийного положения. Так, когда Монгольская империя распалась, а военные технологии (и другие факторы) благоприятствовали уже не кочевым народам, а оседлым, Россия смогла пройти весь путь к Тихому океану без особого сопротивления. Обратите внимание на контраст с Оттоманской Портой. На территории современного Ирана на смену государству Хулагуидов со временем пришли шииты Сефевиды, представлявшие серьезнейшую военную и идеологическую угрозу для османов в Анатолии и прочный барьер для любой попытки османской экспансии на Восток. 

Соловьев: Каковы характерные черты международной (само)идентичности России: (велико)державность, имперскость, подчеркнутое внимание к суверенитету, императив безопасности? Менялись ли они со временем? 

Ливен: Империя (и имперскость) – часть российской истории и идентичности. То же можно сказать, например, о Китае или англичанах. Но пережить распад сухопутной империи, где все территории сопряжены, гораздо сложнее, чем морской, с территориями за океаном – как психологически, так и по веским практическим причинам. Старая поговорка о том, что у Англии была империя, а Россия была империей, в чем-то верна. Лишиться того, чем ты обладаешь, проще, чем лишиться того, чем ты являешься. Как бы то ни было, одним из важнейших факторов, обусловивших и повлиявших на Brexit, была ностальгия англичан по времени, когда весь мир замирал в благоговении, стоило льву шевельнуть хвостом. 

Соловьев: Можно ли назвать внешнюю политику России со времен империи стратегически последовательной? Или же она была скорее оппортунистической, приспособленческой? Являлась ли Россия ведущим актором или просто следовала за ситуацией? 

Ливен: Большинство государств действуют в соответствии с контекстом и обстоятельствами, по крайней мере, до определенного момента. Иногда они проявляют инициативу, иногда их сдерживают неподконтрольные им силы, на которые приходится реагировать. Россия не стала исключением. Но в «большой стратегии» Российской империи сохранялись элементы преемственности. В XVII и XVIII вв. ее приоритетными задачами были последовательная и эффективная экспансия в плодородные регионы и контроль над истоками рек – и это лишь два примера. В XIX в. вплоть до 1914 г. Россия вела внешнюю политику в соответствии с теми же принципами, что и большинство других великих держав. Она приняла принципы европейской системы и равновесия сил. 

Во многих политических системах, в том числе в европейской с 1500 по 1945 гг., периферийные государства обладали большей свободой, чем центральные, поэтому великие европейские империи были созданы периферийными державами: Англией, Францией, Испанией, Португалией, в определенной степени Голландией на одном «краю» Европы и Россией – на другом. И Китай более 2000 лет назад не случайно был объединен периферийной державой – царством Цинь, которое одолело своих соперников, находившихся в центре, в ядре геополитической системы. 

Суть периферийной власти заключается в том, что вы можете использовать военную, административную и налоговую машину, отточенную конкуренцией внутри системы, для завоевания территорий за ее пределами, находящихся под управлением менее могущественных и развитых государств. В Китае периферийная власть (Цинь) достигла этого уровня в IV–III вв. до нашей эры. Гораздо труднее завоевать международную систему изнутри. Это было ключом к европейской геополитике между 1750 и 1945 годами. Французы в 1799–1814 гг. и немцы дважды в XX в. завоевывали ядро Европы, но затем сталкивались с огромной проблемой преодоления одновременного сопротивления двух крупных периферийных центров власти – Англии и России, получивших огромные ресурсы за пределами Европы. 

Соловьев: Если говорить о преемственности российской внешней политики (с имперских времен, через СССР и к современной России), то не попытался ли Михаил Горбачёв сломать систему? Была ли это девиация или здесь тоже можно усмотреть преемственность?

Ливен: Я не считал Горбачёва первооткрывателем в 1984–1991 годы. В результате целого ряда совпадений я в то время был не слишком важным, но привилегированным советником Маргарет Тэтчер по внешней политике и первый и единственный раз в жизни посвятил много времени изучению современной российской политики и написанию статей в прессе, выступлениям по телевидению и так далее. Я тогда видел в Горбачёве наследника Александра II. Подобно тому, как России при Александре угрожали изменения в мировой экономике (приход промышленной революции в Западную Европу), так и горбачёвская Россия рисковала потерять позиции современной сверхдержавы из-за наступившей постиндустриальной эпохи. На мой взгляд, Горбачёв, как и Александр II, желал, прежде всего, сделать Россию конкурентоспособной, страной, которой ее правители могли бы гордиться в новой для мировой экономики – а значит, и для международных отношений – эпохе.

Как и Александр II, Горбачёв действовал в эпоху торжества либеральных ценностей на Западе, когда ключевые элементы либерализма рассматривались не только как желательные ценности сами по себе, но и как неотъемлемые для успешной экономической, культурной и политической современности. Я считал неслучайным, что многие ключевые термины перестроечных лет – законность (верховенство закона), гласность и так далее – были заимствованы из периода александровских реформ. Я не хотел бы принижать Горбачёва и его время – нет ничего плохого в желании лидера править такой страной, которой он мог бы гордиться. В любом случае альтернативой тому, чтобы оставаться империей, была перспектива оказаться съеденным другой империей. 

Соловьев: Насколько исторические аналогии применимы в изучении международных отношений? 

Ливен: Исторические аналогии не дают ответов, но ставят вопросы и предупреждают. В какой-то мере страны и их лидеры руководствуются исторической памятью и национальными мифами, поэтому исторические знания необходимы для понимания современной политики. 

Соловьев: И как изучение истории, по вашему мнению, может помочь изучению международных отношений? 

Ливен: Лучше подумать о значении истории для тех, кто занимается внешней политикой в настоящее время. Когда Горбачёв начал реформы, мне было совершенно очевидно, что в результате его действий обязательно возникнет огромная внутриполитическая опасность не только для его режима, но и для самого имперского государства, то есть Союза, который я считал своего рода неоимперией. Параллели с дилеммами Александра II были слишком очевидны. В случае Горбачёва дилеммы, несомненно, были более серьезными, потому что демократия в 1980-е гг. была гораздо более распространенной, чем в 1860-е годы. Даже в советской конституции говорилось о демократии и теоретически позволялось республикам отделяться, что сделало «законность» в 1980-е гг. еще более серьезной угрозой, чем в 1860-е. 

Либерализаторские реформы, которые не приводят к полноценной демократии, гораздо труднее легитимировать. Кроме того, советская империя простиралась на всю Восточную и Центральную Европу. И вспоминания о польском восстании 1863 г. заставляли с тревогой ожидать, что возможное возвращение Горбачёва к традиционным имперским попыткам «обручить» русские автократические традиции и политию с элементами западного либерализма может вызвать серьезные проблемы как в Восточной Европе, так и в некоторых советских республиках. 

Тогда меня поразило (и продолжает поражать и сейчас), что полномасштабные либеральные реформы были начаты – даже в политической сфере – без очевидного понимания их возможных последствий. Я думаю, что одной из причин этого было то, что советское руководство в значительной степени отрезало себя от российской истории – прежде всего, от дореволюционной. Коммунистическая идеология не только искажала прошлое, но и не позволяла лидерам страны проводить исторические параллели с вызовами современности и делать сравнения. 

Я ни в коем случае не хочу обидеть Михаила Горбачёва, которого считаю благородным человеком и патриотом, но, учитывая происхождение моей семьи и тогдашнее положение во внешнеполитическом аналитическом центре Тэтчер, я оказался в довольно странной ситуации, поскольку наибольшее сочувствие я испытывал к Николаю Рыжкову. Полагаю, он был консерватором, как и я. 

Соловьев: Не могли бы вы подробнее – в российском контексте – остановиться на классическом либеральном тезисе о том, что внешняя политика является продолжением внутренней политики? Этот тезис часто оспаривается… 

Ливен: Я не думаю, что российская внешняя политика в имперскую эпоху определялась внутренними политическими соображениями и влияниями в большей степени, чем в Великобритании, Франции или Германии – я бы даже сказал, что в меньшей степени. И уж, конечно, в гораздо меньшей степени, чем реалии внутренней политики влияют на внешнюю политику современных США. 

Соловьёв: Западоцентризм и связанные с ним догоняющие модернизации, реваншизм (или ревизионизм, в котором сегодня Запад обвиняет Россию) – это непременная составляющая российской внешней политики?

Ливен: Что касается периода 1613–1991 гг., то главной общей чертой российской политики при любом правлении было стремление выжить перед лицом вызовов Запада, оставаясь при этом великой державой. Основным моментом было то, что Запад опережал Россию и в экономике, и в образовании, и в плане административно-финансовых ресурсов. Конечно, коммунистическая идеология серьезнейшим образом отличалась от того, что было до 1917 г., но основная парадигма – «догнать Запад», – на мой взгляд, сохранилась. Фактически она даже несколько укрепилась, поскольку советский догмат о необходимости обогнать капиталистический Запад «надстроился» на более ранние российские опасения и комплексы относительно своей неполноценности и отсталости. 

Петр I и его преемники стремились догнать Европу «старого режима». Победа России над Наполеоном ознаменовала их успех. Затем последовала промышленная революция, которая надолго сдвинула баланс сил в сторону Запада. Крымская война грубо обрушила эту реальность на российских императоров – их империя воевала, перемещалась и общалась, используя технологии доиндустриального мира, а англичане и французы имели пароходы, железные дороги, телеграф и нарезные мушкеты «квазимассового» производства. 

На мой взгляд, история России с 1856 по 1970 гг. во многом определялась желанием сохранить статус великой державы в индустриальную эпоху. Конечно, речь шла не только о внешней силе. Промышленная революция (и в некоторой степени наследие Французской революции) имела драматические последствия с точки зрения управления современным обществом. 

Романовы создали очень успешную во многих ключевых аспектах империю. Но превращение ее в жизнеспособное современное государство представляло огромную проблему. С этим вызовом сталкивались все старые империи, и никто не выжил. Советский Союз, на мой взгляд, был очень интересной попыткой слияния империи и модерна определенного (социалистического) типа, но огромные издержки этого эксперимента легли на российский народ, так что в конечном итоге эксперимент потерпел неудачу. 

Соловьев: Как эксперт по истории империй можете ли вы описать постимперский синдром? Испытывает ли его Россия? И если да, то как это проявляется? 

Ливен: Российский постимперский синдром понять легко. В Великобритании я говорю людям, что для того, чтобы понять ситуацию в России после 1991 г., англичанин должен представить себе, что Британская империя исчезла в 1930-е гг. (когда большинство англичан воспринимали ее существование как нечто само собой разумеющееся) и что это сопровождалось отделением Шотландии (Украина) и Уэльса (Белоруссия). Только в России все еще хуже, поскольку никто из англичан не считает, что английская религия или государственность зародились в Эдинбурге. Добавьте к этому крах монархии и парламентского правительства (советской партии и государства) и экономическую депрессию, которая была хуже, чем в 1930-е годы. В такой ситуации даже флегматический англичанин межвоенного периода был бы, мягко говоря, несколько взволнован.

Если Дональд Трамп пришел к власти под девизом «Вернем Америке величие», то неудивительно, что подобный лозунг сработал в России, учитывая гораздо более резкий спад и гораздо бóльшие страдания, которые он причинил населению. 

Соловьев: Вытекает ли напрямую императив безопасности из экспансионизма (территориальная экспансия заставляет защищать все более протяженную границу, все более обширную территорию, прибегая в том числе к созданию буферных государств по периметру)? Можно ли его преодолеть? 

Ливен: Территории, завоеванные Россией в Азии почти без боя, сначала давали ей меха, а затем и драгоценные металлы. Российская военная и тяжелая промышленность вплоть до XIX века базировалась на Урале. Россия одержала победу над Наполеоном, потому что имела самый большой в мире запас лошадей благодаря своему господству в евразийской степи в эпоху, когда лошадь была ключом к военному успеху (средство разведки, ударной силы, преследования, транспорта и подвижной огневой мощи). Россия также была единственной великой державой в наполеоновскую эпоху, способной вывести «колониальные» войска на европейский театр войны. Вклад казачества в победу в 1812–1814 гг. очень велик. 

В определенной степени российская экспансия была частью общей европейской экспансии за счет неевропейских народов. Ключевое отличие заключалось в том, что в связи с сухопутной экспансией основные районы расселения русских (колонии) стали частью территории самой России, в то время как западноевропейская экспансия привела к созданию колоний поселенцев, которые со временем стали независимыми государствами (испанская и английская Америка, Австралия и так далее). 

Именно по этой причине постимперская Россия до сих пор остается поистине великой державой (хотя и не настоящей сверхдержавой), в то время как ни одна западноевропейская страна (Великобритания, Франция, Испания) не осталась серьезным международным игроком после распада империи. С другой стороны, «деколонизация» для западноевропейцев означает ослабление военной ответственности и бремени. Россия как евразийская держава с бесценными ресурсами в Сибири и Тихоокеанском регионе имеет большие и дорогостоящие оборонные обязательства в Азии. 

Соловьев: Расширение границ и создание буферов было традиционной политикой безопасности Российской империи еще до того, как она стала империей, по крайней мере, начиная с Великого княжества Московского. Является ли эта концепция имманентной и непреодолимой или же со временем она может измениться? Это эксклюзивный российский рецепт стратегической безопасности или другие империи и государства использовали ту же стратегию? 

Ливен: Правители всех стран использовали эту стратегию, когда могли. Пытаться держать врагов подальше от границ – это просто здравый смысл. Буферные зоны, контролируемые надежными партнерами, обеспечивали безопасность по приемлемой цене.

Кстати, этот принцип все еще применяется. Посмотрите на войну в Сирии и участие в ней Турции – любое правительство хочет защитить свои границы, чтобы остановить «вторжение» толп беженцев.

Более того, вероятно, мы увидим его широкое распространение и в следующем поколении, поскольку изменение климата и связанные с этим политические кризисы вызовут приток беженцев гораздо больший, чем сейчас.

Соловьев: С какими фундаментальными геополитическими изменениями и вызовами Россия сталкивается сегодня и столкнется в ближайшем будущем? 

Ливен: Вполне возможно, что ключевой драйвер российской внешней политики в прошлом – догнать Запад – утратил актуальность. Подъем Китая вполне может привести нас к иному глобальному порядку, чем тот, который существовал в предыдущие пять столетий господства Запада. В некотором смысле с конца XVIII века ведущими мировыми державами были англоязычные – сначала Великобритания, затем Великобритания плюс США, а затем, после 1945 г., США во главе блока, внутреннее ядро которого состояло из англоязычных союзников. В определенной степени французские революционные и наполеоновские войны, две мировые войны и холодная война были попытками бросить вызов англоязычной гегемонии. Но они потерпели крах (и обошлись невероятно дорого). Из Лондона или Токио (двух городов, в которых я живу) видно, что элементы, лежащие в основе англофонной гегемонии, исчезают на глазах. 

В этом есть свои преимущества и опасности, не в последнюю очередь для России. Прежде всего, это означает, что перед Россией стоят геополитические задачи и возможности, принципиально отличающиеся от тех, с которыми она сталкивалась с XVII по конец XX века. Самое очевидное, что Россия, разоренная двумя страшными войнами с Германией, а затем исчерпавшая себя в борьбе с американским блоком в годы холодной войны, очень заинтересована в том, чтобы найти мирный и взаимовыгодный способ того, как справиться с проблемой подъема Китая.

Лично мне кажется, что некоторые работы ошельмованного «прогерманского» лобби, появившиеся до 1914 г., очень актуальны и сейчас. Прежде всего, это работы Романа Розена, бывшего посла в Вашингтоне и брата Виктора Розена, одного из ведущих востоковедов России. 

Соловьев: Российская внешняя политика (с имперских времен как минимум) может похвастать целой плеядой ярких личностей, многие из которых впоследствии становились вторыми лицами в государстве (канцлерами, премьерами) – Бестужев, Панин, Горчаков, Примаков. В принципе, персонализм во внешней политике характерен не только для России. Но не становится ли он сегодня анахронизмом? Или же, напротив, не дипломаты сегодня занимаются внешней политикой, а сами лидеры государств? 

Ливен: Если бы эра профессионализма во внешней политике действительно закончилась, то для меня это стало бы поводом для беспокойства. Однако это не так. Российские императоры (и многие другие монархи) часто сами были фактически министрами иностранных дел своих стран. Люди же, занимавшие эту должность, являлись их заместителями. Многие монархи представляли собой высококвалифицированных дипломатов: Екатерина II и Александр I были великолепны. Но императоров также часто сопровождали очень умные и компетентные государственные деятели. Вообще-то, в господине Лаврове я вижу наследника Карла Нессельроде. Я считаю Нессельроде чрезвычайно умным и находчивым защитником российских интересов, так что это был комплимент. 

Соловьев: Можете ли вы сказать, что империя как политическое явление ушла в прошлое? Или мы станем свидетелями появления новых империй в обозримом будущем? 

Ливен: Чтобы быть поистине великой державой в современном мире, необходимо располагать ресурсами континентального масштаба. Пророки геополитики, писавшие до 1914 г., были в этом смысле правы. США, Китай, Индия и Россия не являются империями в полном историческом смысле слова. Но это неоимперии, и они сталкиваются с некоторыми проблемами империй, касающимися, прежде всего, территориального масштаба, численности и разнообразия населения. Монархам всегда было трудно управлять империями ввиду этих (и других) факторов, но в большинстве империй правителям, как правило, приходилось проявлять особую заботу только о верхушке – о 2% населения. Ключом к успеху стало достижение жизнеспособного и стабильного компромисса между монархами и элитами в распределении «прибавочного продукта», который производили крестьяне: местные элиты управляли остальными 98% населения через местные системы патроната и принуждения. В современном мире сплошной грамотности, урбанизации и массовой политики управлять занимающими огромные пространства неоимпериями гораздо сложнее, однако судьба мира зависит именно от них. 

Соловьев: В заключение не могли бы вы очертить основные глобальные тенденции, которые повлияют на всех (или на большинство) международных субъектов, и подходы к ним? 

Ливен: Рост Китая обостряет опасность конфликтов. Крупные исторические сдвиги в глобальном или региональном балансе сил обычно приводили к войнам. Если до 1914 г. англоязычному сообществу не удалось мирным путем справиться с подъемом полулиберальной, полностью капиталистической и европейской Германии, то проблема поиска достойного места для Китая в сегодняшнем мировом порядке, весьма вероятно, будет гораздо более сложной. 

В прошлом климатические кризисы самым серьезным образом обостряли международные и внутренние политические конфликты. Если посмотреть на нынешние проблемы Европы из-за беженцев с южного побережья Средиземноморья, а затем обратить внимание на крупный экологический кризис на африканском континенте, где проживает около трех миллиардов человек, прогнозы представляются довольно мрачными. Еще более тревожной выглядит ситуация в Азии, связанная, прежде всего, с нехваткой воды. Это потому, что в будущем Восточная и Южная Азия, вероятно, приобретут большее геополитическое значение, чем Африка или даже Европа. 

Поэтому мой ответ на ваши вопросы заключается в следующем: на Россию и на весь остальной мир надвигается такая же опасная буря, как и та, что обрушилась на них в первой половине ХХ века. Может быть, эта буря даже опаснее, но история – особенно последних трехсот лет – не слишком адекватное руководство ни для осознания тех проблем, с которыми сталкивается Россия, ни для их решения.

Вероятно, ключевым вопросом будет выживание. От правителей потребуется большая осторожность и богатое воображение. Если из событий, предшествовавших 1914 г., и можно извлечь какой-то урок, то он будет о том, что политическому лидеру необходимо тщательно управлять общественным мнением – вне зависимости от типа государственного устройства страны, которую он возглавляет.

Россия. Великобритания > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 29 января 2020 > № 3305436 Доминик Ливен

МОРАЛЬ И РЕАЛИЗМ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

ТИМОФЕЙ БОРДАЧЁВ

Кандидат политических наук, научный руководитель Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «Высшая школа экономики», программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».

РОССИЯ В ЭПОХУ МЕЖДУНАРОДНОЙ АНАРХИИ

«И следует похвалить тех, кто, несмотря

на врожденное людям стремление властвовать

над другими, все-таки управляют справедливее, чем это

им необходимо при существующей мощи их державы»

Фукидид, «История»

Вряд ли современное государство с его территориальными ограничителями, доктриной естественного или – в ряде исключений – божественного права является самым совершенным способом избежать взаимного истребления. Однако ничего лучше человеческая цивилизация пока не придумала – вне зависимости от того, по Гоббсу или по Руссо возникают ограничители и права. Попытки обосновать постепенное отмирание национального государства в качестве верховного носителя легитимности сталкиваются с неизменной реальностью. А именно: ни одна держава, особенно значимая в международном отношении, не способна хотя бы минимально применить к себе действие институтов, защищающих граждан «поверх границ». Например, Международного уголовного суда. Эпоха, когда представлялось, что трансграничное управление и правосудие необратимо стирают контуры государств и меняют сущность международной системы (так называемый либеральный мировой порядок после холодной войны), оказалась очень кратковременной.

Эта неизбежность центральной роли государства – института или индивидуума (в случае монархии либо диктатуры) – дает возможность рассматривать его и как меру вещей и категорий. В том числе таких понятий, как мораль – в ее применении к международным отношениям. Тем более что этическая составляющая мировой политики все равно неизбежно будет присутствовать. Так уж лучше двигаться по пути ее осмысления в рамках реалистской, наиболее искренней, традиции нашей дисциплины, чем оставлять на произвол тех, кто применяет ее инструментально, но под прикрытием либерального дискурса. Мы, таким образом, можем в качестве стартовой принять гипотезу о том, что мораль в международных делах не может рассматриваться в отрыве от государства. Реализация его интересов либо действия, не посягающие на существование государства как такового, а корректирующие его поведение в анархическом окружении, гораздо ближе к морали, чем противоположные по содержанию.

Российская внешнеполитическая практика по умолчанию исходит из примата государства. Соответственно, правомерно с этой точки зрения рассматривать и вопрос, ключевой для анализа деятельности любого субъекта международных отношений, – о моральных основах внешней политики России.

Мораль и сила

Исторически вся наука о международных отношениях и внешней политике – это дискуссия с Фукидидом. Значение его работы «История Пелопонесской войны» для осознания взаимодействия между социальными организациями – не меньше, чем значение, например, христианства, положившего начало универсалистскому подходу в понимании мира разных народов. Это неудивительно, хотя античная Греция представляла собой песчинку в море всемирной цивилизации. Многие столетия, на протяжении которых в мировых военно-политических делах преобладали интеллектуальные наследники древнегреческого автора, привели к тому, что альтернативные системы представлений о силе, морали и справедливости получили лишь субрегиональное воплощение в реальной политике и науке. Именно «цивилизация Фукидида» предлагает оптимальную методологию для анализа сравнительно автономных единиц, не стремящихся к подлинному культурному и политическому единству. Мир, который вслед за появлением Вестфальского порядка принял всеобщий характер, зародился на основе античных полисов, сохранив основные черты отношений между ними. Не случайно, кстати, сам Вестфальский порядок – это не единожды написанный кодекс, а сумма достижений международно-философской мысли Запада к середине XVII века.

То, какое место во взаимодействии государств занимает сила, – центральный вопрос, вокруг которого разворачивается большинство дискуссий и дебатов. Такой выбор темы естественен и разумен. Именно сила государств, которая объективно связана с материальными возможностями проецировать свою волю на других, представляет собой уникальный, измеряемый и поэтому надежный материал для анализа и прогноза природы межгосударственных отношений. Сила других становится единственным эффективным регулятором внешнеполитического поведения. И сейчас, после того как попытки создать международный порядок потерпели неудачу, только решимость каждого государства отстаивать свои интересы и ценности заставляет других задуматься о пределах действий в анархическом окружении. На первый взгляд, в этом мире нет места морали как объективно неизмеряемой и нематериальной категории.

Однако у Фукидида понятие силы неразрывно связано с понятием морали. Нельзя говорить о том, что реалистский стиль мышления о международных отношениях игнорирует мораль и таким образом аморален по существу. Это – ложь тех, кто использует абстрактное понимание морали для того, чтобы замаскировать эгоистические устремления отдельных стран. Мораль в реализме не может быть оторвана от силы и существует только в этой связке, но такая зависимость не означает возможности пренебрегать моралью как аналитической категорией. Более того, она становится определяющим фактором силы в ее политическом измерении, то есть в качестве инструмента достижения целей государства. Как мы увидим из приведенных примеров, применение силы, не ограниченное моралью, в значительной степени обессмысливается.

Мы даже можем предположить, что в реализме сила без морали не функциональна и, следовательно, теряет существенную часть своего значения. Поэтому Фукидид призывает «похвалить» тех, кто знаком с этим регулятором силы и способен достигать целей более эффективно. Так и мы, путем сравнительного анализа, сможем удостовериться в том, что сила, не связанная с «фукидидовой» моралью умеренности, теряет в конечном итоге политическое значение. И наоборот – те случаи в современной международной политике, когда применение силы может быть соотнесено с моралью «по Фукидиду», стали весьма успешными.

Гегемония, не ставшая правом

После завершения холодной войны торжество стран Запада требовало своего институционально-правового закрепления. Точнее, сила той группы, которая в результате продолжительной борьбы добилась доминирования в мире, должна была обрести характер права. С одной стороны, это позволило бы приглушить очевидную несправедливость нового порядка. А с другой, придать ему форму общепринятой нормы, что сделало бы такой порядок относительно устойчивым. Одним из центральных инструментов стало стремительное движение к распространению господствующих на Западе представлений о морали (и моральности войны в первую очередь) в качестве международных норм поведения.

Но даже этих колоссальных ресурсов (в какой-то период – фактической силовой и идейной монополии Запада) оказалось недостаточно для того, чтобы изменить международное право в направлении описанных представлений. В этом основная драма развития мировой ситуации после холодной войны. Победа Запада была полной, но не абсолютной, поскольку она не получила этического закрепления. Символом той самой незавершенности оказался Совет Безопасности ООН. Главный международный институт сохранился в неприкосновенности с тех времен, когда он отражал иную расстановку сил. В результате сам Запад отказался от стремления модифицировать международное право и перешел к внешней политике произвола.

Благодаря экспертным кругам и хлесткой публицистике Запад смог ввести во всеобщий оборот броское определение – «распространение либерального миропорядка». Отметим, что изначальная несправедливость любого международного порядка, как правило, не становится предметом обсуждения. Либеральный порядок в том виде, как его стремились утвердить с начала 1990-х гг. и фактически до середины 2010-х гг., также не мог быть справедлив по отношению к отдельным государствам, поскольку абсолютизировал представления о справедливости, существующие у группы стран, которые обладали силовыми привилегиями. Однако монополия, достигнув пика в 1999 г., затем последовательно подвергалась эрозии. Происходило это в силу по меньшей мере двух факторов. Во-первых, исчерпанности внутренней модели развития и политической устойчивости самих стран Запада и лежавшей в основе их способности проецировать силу. Во-вторых, неизбежного по мере развития экономической глобализации роста могущества остальных.

Лидером подъема стал Китай. Однако в этой категории оказалась и Россия, которой по причине геополитического положения пришлось фактически без перерыва с момента становления в качестве государства – правопреемника СССР использовать силу, принимая внешнеполитические решения. После 1991 г. и до середины 2000-х гг. Россия официально придерживалась политики интеграции в западное сообщество и соглашалась с его суждениями о своей внутренней политике, поэтому даже силовые меры против выступлений на Северном Кавказе имели международное измерение. Кроме того, и в период относительного международно-политического ничтожества Россия как минимум дважды использовала силовой потенциал вне собственной территории: для прекращения гражданских войн в Таджикистане и Молдавии. В обоих случаях российские действия напрямую соответствовали политическим задачам.

Умеренность как добродетель

За последние полтора десятилетия, после восстановления в качестве одной из ведущих мировых держав, Россия трижды использовала военные возможности при решении внешнеполитических задач, связанных с обеспечением национальной безопасности и реализацией интересов. Эта практика, конечно, не идет ни в какое сравнение с аналогичными действиями стран Запада, но именно поэтому позволяет четко обозначить политическую обусловленность и умеренность в каждом отдельном случае.

Военная операция против Грузии в августе 2008 г., содействие волеизъявлению населения Крыма в марте 2014 г. и кампания в Сирии, начавшаяся осенью 2015 г., – примеры относительно успешного решения дипломатических задач силовым путем. Каждый из случаев вызывал в военном и экспертном сообществе России дискуссии о необходимости ставить более амбициозные задачи и, соответственно, более решительно использовать силу. И это ни разу не было сделано. Если бы Россия насильственно сменила политические режимы в Грузии или на Украине, краткосрочные преимущества оказались бы более значительными, но последствия для международной политики – несравнимо более драматичными.

Сопоставление военных возможностей и масштабов их использования позволяет сделать вывод: они полностью коррелировали с конкретными и ограниченными политическими задачами и демонстрировали умеренность. При этом ни в одном из рассмотренных примеров Россия не рисковала эскалацией кризиса, сделай она ставку на гораздо более интенсивное применение силы.

Захвати российская армия Тбилиси в 2008 г. или Киев весной 2014 г., смени она режим в Грузии или на Украине, Третья мировая война не началась бы. У России были военные возможности для захвата. В 2008 г. российская армия не сталкивалась с серьезным военным сопротивлением, а в случае оккупации всей страны, вероятно, нашла бы опору в лице части местных политических сил. В конце зимы – начале весны 2014 г. по Украине бродили представители разгромленного националистами «Беркута», а украинская армия прекратила бы сопротивление в течение нескольких дней. Но о включении обеих стран в состав России, как это было сделано во время Гражданской войны 1918–1922 гг., речи идти не могло. То есть во всех случаях у России действовали внутренние ограничители, не связанные с внешними условиями. Наличие таковых ограничителей может рассматриваться как проявление морали, если рассматривать её в категории реалистского стиля мышления.

США и их союзники, напротив, только дважды смогли ограничить использование силы четко обозначенной политической задачей – заставили Саддама Хусейна покинуть оккупированный им Кувейт в 1991 г. и навязали в 1999 г. правительству Югославии тот план урегулирования в Косово, который это правительство изначально не устраивал. В отличие от «Бури в пустыне» операция против Югославии была грубым нарушением международного права и опиралась на силу одной изолированной группы, но не преследовала цель уничтожения югославского государства. Поэтому с точки зрения специфики применения силы кампания НАТО против Югославии оставалась моральной. Последующие крупные военные акции Запада – вторжение в Ирак и Афганистан, уничтожение режима Муаммара Каддафи в Ливии просто следовали в русле эгоистических сиюминутных интересов, но привели к разрушению государств, которые полноценно так и не восстановились.

Примечательно, что применение силы в Югославии, как уже сказано – моральное по своей сути, достигло желаемого результата: государства, возникшие на обломках федерации, с той или иной степенью интенсивности двигаются к тому, чтобы войти в состав международного сообщества стран Запада. Ирак 2003 г., Афганистан и Ливия, где соотношение применяемой силы не соответствовало поставленным задачам, ни при каких обстоятельствах не могут рассматриваться в долгосрочной перспективе как государства, дружественные США и их союзникам. То есть задача попросту не выполнена.

Неабстрактная мораль

Мораль – единственная категория международных отношений, которая не имеет под собой материальной основы. После падения христианской морали в Европе в эпоху Реформации главным философским вызовом в поиске выхода из ситуации всеобщего произвола было возвращение в международные отношения универсальных ограничителей. Таким ограничителем стало право, возникшее в первой половине XVII века. Оно не запрещало применения силы, а оговаривало справедливые, то есть моральные, основания для того, чтобы государства отстаивали свои интересы посредством силы.

Такой подход был сугубо реалистским и учитывал проделанный Никколо Макиавелли за сто лет до этого анализ внутренних факторов, определяющих природу внешнеполитического поведения государства. Попытки навязать государствам абстрактное понимание морали привели бы лишь к традиционной подмене моральных оснований представлениями тех, кто доминирует в силовом отношении. В XVII веке уникальность ситуации была в том, что такого государства (или группы государств) не было. Если бы империя Габсбургов могла доминировать, международное право не возникло бы.

Отличие разных подходов в философии международных отношений в том, что реализм делает мораль категорией рационального мышления, а подходы, истоки которых – в христианстве (либерализм и марксизм), оставляют мораль на уровне абстракции, существующей в отрыве от силовых возможностей ее носителей. Таким образом, именно в реализме мораль в наибольшей степени интегрирована в поведение государства и его национальные интересы. И именно в таком, рациональном, понимании мораль движется к тому, чтобы стать законом. Закон, в свою очередь, выступает единственным регулятором международных отношений с имманентно присущей им несправедливостью.

Мы приходим к двум выводам. Во-первых, сила без морали нефункциональна, поскольку оторвана от политического целеполагания и не ведет к стратегическим выгодам. Во-вторых, мораль как абстракция толкает к произволу, а мораль как часть рационального силового поведения – исправляет искажения, возникающие из-за того, что право не успевает адаптироваться к изменению соотношения сил. Несмотря на многочисленные сложности и недостатки, внешняя политика России в своем важнейшем измерении – стратегии применения силы – оставалась моральной и способствовала распространению морали в международных отношениях.

В период нахождения в Белом доме в 2017-2019 гг. Дональд Трамп стал самым мирным президентом США за сорок лет. Оба случая применения силы против суверенного государства – ракетный обстрел Сирии в апреле 2017 г. и уничтожение влиятельного иранского генерала в Багдаде в январе 2020 г. – имели дипломатические и даже демонстративные цели – о сирийской акции Трамп объявил во время встречи с председателем КНР Си Цзиньпином, а публичность убийства Касема Сулеймани говорит сама за себя. (Справедливости ради надо сказать, что последствия атаки на иранского военачальника могут быть неблагоприятными для Вашингтона, но и само это действие не вполне соответствует стилю поведения Трампа и явно было предпринято под воздействием части окружения.)

Наступившая в международных делах анархичность связана с решимостью крупных держав – Китая или России – отстаивать свои интересы в отношении произвола сильнейшего в военном плане Запада. Средние государства – Турция, Иран или Саудовская Аравия – в применении силы также остаются в рамках моральных норм реализма, то есть достигают ограниченных политических целей.

В целом анархичность среды весьма способствует торжеству морали в ее реалистском прочтении. Ведь важнейшим свойством международных отношений становится ограничение произвола государств не эфемерным международным правом, а решимостью других государств отстаивать свои интересы и ценности. Наличие у ведущих мировых держав ядерного оружия сокрушительной силы будет и дальше заставлять их искать способы борьбы, которые не чреваты скатыванием во всеобщую катастрофу. И поэтому есть основания надеяться на то, что мораль, выраженная в умеренности, будет все больше закрепляться в мировой политике. Отсутствие даже теоретической возможности господства одного государства уже создает для этого благодатные предпосылки.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 29 января 2020 > № 3305433 Тимофей Бордачев

ОПЯТЬ ТРОЙКА

ИВАН ТИМОФЕЕВ

Кандидат политических наук, программный директор Российского совета по международным делам, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».

УГРОЗЫ ДЛЯ РОССИИ: ИЗ ПРОШЛОГО В БУДУЩЕЕ

Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?

Н.В. Гоголь, «Мертвые души»

22 февраля 1946 г. телеграфный аппарат посольства США в Москве отстукивал «длинную телеграмму» советника американской дипмиссии Джорджа Кеннана. Документ стал одним из фундаментальных элементов американского, а затем и западного подхода к Советскому Союзу на десятилетия вперед.

«У истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности. Изначально это было чувство незащищенности аграрных народов, живущих на обширных территориях по соседству со свирепыми кочевниками. По мере налаживания контактов с экономически более развитым Западом к этому чувству прибавился страх перед более компетентным, более могущественным, более организованным сообществом на этой территории. Но эта незащищенность внушала страх опасения скорее российским правителям, а не русскому народу, поскольку российские правители осознавали архаичность формы своего правления, слабость и искусственность своей психологической организации, неспособность выдержать сравнение или вхождение в контакт с политическими системами западных стран. По этой причине они все время опасались иностранного вторжения, избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или же внешний мир узнает правду о жизни внутри России. И они искали пути к обеспечению своей безопасности лишь в упорной и смертельной борьбе за полное уничтожение конкурирующих держав, никогда не вступая с ними в соглашения и компромиссы».

Таким представлялось американскому дипломату российское восприятие внешних и внутренних угроз. Его вряд ли можно назвать новым – многие элементы этой точки зрения появились задолго до Кеннана. В «длинной телеграмме» они оформились в архетип, выраженный в сжатой форме точек и тире. То же самое сегодня можно сделать в виде твита или рожиц-эмодзи. Форма вряд ли изменит содержание, хотя короткий формат даст куда как меньше возможностей для аргументов.

Вечная комбинация

Кеннан принадлежал к числу образованных и даже просвещенных представителей своего поколения. Большую часть своей плодотворной жизни он считался одним из авторитетов в области международных отношений. Знаменитую телеграмму дипломат писал в соответствии со своими убеждениями, не притворяясь и не наступая себе на горло. Однако даже те, кто поверхностно знаком с российской историей, вне зависимости от политических пристрастий, найдут в пассажах Кеннана странные вещи. Общеизвестно, что как минимум с начала XVIII века и на протяжении двухсот лет российские правители прилагали активные усилия по налаживанию разнообразных связей с Западом в интересах модернизации страны. Вплоть до середины ХХ века история европейской и российской дипломатии – это история многочисленных альянсов, сообществ и союзов, в которых Россия играла видную роль. Компромиссы и договоренности были обыденностью русской дипломатии. «Полное уничтожение конкурирующих держав» вряд ли ставилось русскими в число задач – это хорошо видно по опыту поверженной Франции в ХIX веке. А Польшу в ХVIII столетии и Германию в ХХ веке Россия и Советский Союз делили вместе с западными партнерами.

Правда, однако, и то, что русским исторически свойственно чувство незащищенности и страх агрессии, в том числе и не без оснований, – со стороны «компетентных» западных соседей. Правда, что экономическая отсталость вплоть до настоящего времени – одна из серьезнейших проблем. Правда, что между элитой и народом пролегала пропасть деспотического неравенства, но она сосуществовала с незамеченным Кеннаном единством даже тогда, когда значительная часть элиты изъяснялась по-французски. Без такого единства вряд ли стал бы подлинно народным, например, Лев Толстой, большая часть героев которого – представители той самой «архаичной элиты со слабой психологической организацией». Что уж говорить о советском государственном аппарате, сплошь состоявшем из выходцев из низов, поднявшихся на волне революции, масштабной индустриализации и гигантских общественных перемен. И как раз угрозу смуты – еще один инстинктивный страх русских наряду с внешними угрозами – Кеннан упустил из виду.

Сегодняшние западные интерпретаторы российской политики и ее мотивов по русофобскому угару далеко превзошли Кеннана, который, подчеркнем, был человеком образованным и вполне разумным. Вряд ли стоит удивляться умозаключениям о России со стороны людей, куда менее эрудированных, но притом активных и энергичных.

В той же плоскости вопрос представляется, если взглянуть в зеркало на нас самих и на российскую интерпретацию американской и западной политики. Некоторые наши мнения тоже подчас вызывают оторопь. «Многие из них настолько несведущи в вопросах внешней политики и настолько подвластны самовнушению, что без труда могут поверить тому, во что им верить удобно и комфортно». Это снова Кеннан. Снова о нас. И вполне точно. Проблема только в том, что Кеннан не видел похожих проявлений в своем государстве и в самом себе. (Глядя на происходящее в американской политике сейчас, кажется, что Кеннан вообще писал о собственной стране.)

Нам свойственно воспринимать других и себя в искаженном и стереотипном виде. Это черта человеческой природы, умножаемая групповой динамикой. Политическая реальность соткана из восприятий и образов, зачастую крайне живучих. Объективность в ней невозможна, а искажения лишь немного сглаживаются сколько-нибудь научным подходом. Хотя и сама наука базируется на субъективных допущениях. Но она по меньшей мере требует определенной прозрачности и строгости умозаключений. Произвол субъективности могут сдерживать также право и мораль. Однако в иных обстоятельствах они же многократно его умножают.

Наш взгляд на угрозы, стоящие перед Россией, по своей достоверности вряд ли будет сильно отличаться от изысканий Кеннана. Но мы постараемся вывести его за рамки текущего соперничества России и Запада. Попробуем посмотреть на них с отстраненностью ученого и при этом русского человека с полной включенностью в российское общество и его культуру.

Перед Россией стоят три базовые угрозы. Их пропорции, а также восприятие обществом и элитами в разные исторические периоды различались, принимали разные формы. Но по сути оставались фундаментальными. Это своего рода суперфакторы, объединяющие множество частных и производных угроз, вызовов и опасностей. Угрозы и опыт их переживания порождают соответствующие страхи и модели поведения, которые, в свою очередь, воспроизводят сложившиеся схемы восприятия угроз. К супертройке можно отнести следующее.

Во-первых, угроза конфликтов с внешним окружением, многообразный опыт таких конфликтов и порождаемое им чувство уязвимости к внешней агрессии со стороны зарубежных государств или их союзов.

Во-вторых, угроза внутренней смуты, взрывоопасной и скоротечной разбалансировки элит, системы сдержек и противовесов с последующей волной массового повседневного насилия и отсутствия порядка.

В-третьих, угроза отсталости в организации экономики, государственного управления и политических институтов. Отсталость самого жизненного уклада, сообщающаяся с архаичностью институтов.

Все три угрозы связаны между собой. Более того, попытка справиться с одной вполне может порождать обострение другой или же все три проявляются одновременно. Они не уникальны для России, однако имеют здесь гипертрофированный характер. Угроза агрессии обострена из-за протяженности границ в комбинации с наличием «хорошо вооруженных джентльменов» по их периметру. Угроза смуты – в силу разной скорости развития институтов, перекосов модернизации, воспроизводящихся дисбалансов государственной власти, которые связаны в том числе с ее концентрацией для противодействия внешним угрозам, но в определенные моменты порождающих неустойчивость и уязвимость. Угроза отсталости – по причине масштаба и сложности российского общества, возможности его изменений «в одночасье», избыточной несвободы и при этом критической важности преодоления отсталости для сдерживания внутренних и внешних угроз. Парадоксальным образом в российской истории попытки преодолеть отсталость нередко порождали «срыв резьбы» и последующую смуту.

Время войн и революций

Исторически супертройка имела разные конфигурации. В начале ХХ в. мир стоял на пороге войны. Однако угроза прямой военной агрессии все же оставалась весьма отдаленной. Запад был разобщен. Россия могла позволить себе роскошь выбирать коалиции, играть на противоречиях и избегать войны одновременно против всех. На российскую политику большое влияние оказывали соображения престижа, а перспектива застать врага у ворот в то время просматривалась слабо. Куда как большую проблему представляла собой отсталость экономических и особенно политических институтов. На протяжении нескольких десятилетий после великих реформ Александра II российский капитализм развивался бешеными темпами. Скорость роста подстегивал колоссальный демографический потенциал, огромная энергия народа и политический запрос на модернизацию.

Тот факт, что выдержать конкуренцию во внешней политике, будучи отсталой страной, невозможно, был для российских властей очевиден. По темпам роста Россия удерживала лидирующие позиции, а заделы царской модернизации еще долго использовались и после революции 1917 года. Однако бум капитализма стремительно отрывался от развития политических институтов. И если угроза большой смуты во второй половине ХIХ века лишь набирала обороты, то в начале ХХ-го она заявила о себе уже во весь голос. Власти боялись даже минимальных изменений, не без оснований полагая, что вряд ли смогут сохранить контроль над политическим транзитом. Но выбор в пользу «стабильности» оказался фатальным. Всякий раз реформы приходилось проводить, когда было уже поздно и смута диктовала условия. В 1905 г. власть устояла. К 1917 г. супертройка угроз сошлась в одной точке: затяжная война, порождаемые отсталостью неудачи на фронте, крах политической власти под давлением застарелых проблем.

После революции Советская Россия, а затем и Советский Союз оказались в еще более сложном положении. Хотя Запад был все еще разобщен, СССР теперь представлял для него куда более серьезную угрозу. Популярность левых идей росла по экспоненте. Советский Союз превратился в серьезнейший идеологический вызов. Одно дело столкнуться с бунтарями-марксистами и левыми партиями. Совсем другое – с пусть и отсталой, но великой державой, вооруженной новой идеологией и готовой продвигать ее, поддерживая те самые партии и бунтарей по всему миру.

С крахом Российской империи закончился длительный период амбициозной, но вполне реалистичной и прагматичной внешней политики. Наступил черед политики идеологической. Для нового государства идеология представляла как возможность, так и смертельную опасность. Тем более что бум идеологий в комбинации с быстрым развитием институтов контроля начал задавать тон и на Западе. Национализм во всех его проявлениях стал не менее мощной силой, чем левые идеи. В Советском Союзе внешняя угроза местами подавалась в гипертрофированном ключе, выступая одним из источников легитимности власти. Однако новая большая война, независимо от конкретных поводов и причин, была вопросом времени. Советское руководство полностью отдавало себе в этом отчет.

В период между мировыми войнами именно военная угроза стала ключевым стимулом масштабной модернизации. СССР, семимильными шагами преодолев отсталость в целом ряде областей, добился впечатляющих результатов. Сама власть приобрела новое качество, в сравнении с которым «деспотичный царский режим» выглядел сущим вегетарианцем. Выиграв тяжелую гражданскую войну, большевики не могли избавиться от реальных и мнимых страхов контрреволюции. К этому добавилось классическое «пожирание революцией собственных детей» – внутрипартийные конфликты, концентрация, а затем и персонализация власти. Власть вполне успешно модернизировалась. Однако ее современность определялась совершенством инструментов контроля и мобилизации, способностью «надзирать и наказывать» в беспрецедентных масштабах.

Можно долго спорить о том, сумела бы царская или демократическая Россия победить в войне с нацизмом в отсутствие радикальных преобразований, которые провели коммунисты. Нам известно лишь одно – Советский Союз выстоял. Из Великой Отечественной и Второй мировой СССР вышел с разоренным хозяйством, истерзанным лишениями обществом и вместе с тем – беспрецедентно крепким, мощным и консолидированным государством. Он занял ключевые позиции в новом мировом порядке и при этом обладал несопоставимой с предыдущими эпохами промышленной и технологической базой.

Столь же несопоставимым был контроль власти над обществом, пространство личной и институциональной несвободы. Бывшие сателлиты СССР в Центральной и Восточной Европе сегодня сделали фетишем травму, полученную от «советского диктата». Для них это был внешний фактор, «деспотичный тоталитарный режим», пришедший извне. Однако травма есть и у нас. Только ее источник – собственное государство и мы сами. Потому ее признание и сама рефлексия еще долго будут большой проблемой для России. Как детям, страдавшим в свое время от побоев родителей, нам трудно смотреть на свои шрамы и проще спрятать их за достижениями и победами. Так же, как идентичность восточных европейцев перекошена в сторону «страданий от советской оккупации», и наша идентичность бежит от увечий, обретая стокгольмский синдром любви к «родителю-деспоту». Она скрывается за вполне заслуженными успехами, но тоже остается перекошенной. И старые травмы еще дадут о себе знать.

Диалектика холодной войны

В послевоенный период конфигурация супертройки вновь изменилась. Россия впервые столкнулась с консолидированным Западом, готовым сдерживать ее в военном, идеологическом и экономическом плане. «Лишь бы не было войны!» Такой лозунг, выстраданный на полях Великой Отечественной, был вполне актуальным с учетом «крестового похода» против СССР. При этом Советский Союз серьезно отставал от США и быстро восстановившейся Западной Европы по многим параметрам. И все же ему удалось совершить настоящий прорыв. Он добился паритета с Америкой в ядерной сфере и обычных вооружениях, быстро нагоняя, а порой и опережая в самых передовых военных и двойных технологиях. Советские войска поддерживали высокую степень готовности и к безъядерному конфликту. Качество жизни радикально выросло. Оно отставало от многих западных стандартов, но было несравнимо с нищетой межвоенного и послевоенного периодов. Международный авторитет СССР после войны чрезвычайно вырос.

В то же время модернизация страдала от перекоса в военную сферу. Организация экономики, отлично подходившая для «страны-крепости», давала сбои в конкуренции в гражданских областях. Советский Союз и здесь сделал большой шаг вперед. Но Запад все равно оставался далеко впереди. Коррозия отсталости проступила там, где ее ждали меньше всего. Проблемой стала и политическая система. Советская власть оказалась на развилке, к которой подошли и ее предшественники в дореволюционный период. Либо ослабить вожжи, допустить конкуренцию, оживить низовую активность, поделиться властью и ответственностью – хотя бы частично доверить ее местным органам и руководителям предприятий. Либо, наоборот, сохранять стабильность и контроль, при необходимости закручивая гайки. При внешней очевидности ответа такая дилемма сложна, ведь оба сценария чреваты серьезными рисками.

К концу 1960-х гг. попытка «демократизации» выдохлась. Власти выбрали второй путь. Брежневская стабильность считается едва ли не золотым веком советской эпохи – мощная армия, почти неизменные цены, отчеты об успехах. Но за фасадом шли другие процессы. Экономика постепенно садилась на нефтяную и газовую иглу, теряя динамизм и эффективность. Моральная деградация управляющего аппарата приводила к постепенному размыванию идеологии. Цинизм, апатия и пьянство просматривались за фасадом отчетов об успехах, притом что их немалая часть была совершенно реальной. Элита тянулась к западным «благам цивилизации». Формальная изоляция от Запада и в целом от внешнего мира сосуществовала с неформальной капитализацией ограниченного и дефицитного доступа к западным обществам. Само понятие «дефицит» буквально въелось в советскую действительность. К началу 1980-х гг. стало очевидно, что систему нужно менять. Однако момент был упущен.

Ускорение, перестройка, гласность и новое мышление Михаила Горбачёва стали попыткой переформатировать приоритеты в треугольнике угроз. На первое место ставилось преодоление нарастающей отсталости. А когда стало понятно, что реформы буксуют, приоритетом стала трансформация политической системы. Выход из холодной войны и «замирение» с Западом, по замыслу Горбачёва, должны были высвободить колоссальные ресурсы, необходимые для модернизации экономики. Горбачёв рассчитывал, что новая геополитическая реальность и снижение конфронтации даст новые возможности за счет сотрудничества с развитыми странами. Трагизм фигуры Горбачёва состоит в том, что попытка демократизации и реформ привела к распаду страны и новой смуте. С одной стороны, ему пришлось платить по счетам тех, кто застопорил реформы еще в конце 1960-х гг., предпочтя стабильность и упустив время. С другой, ответственность за происходящее пришлось взять на себя именно ему.

В провале реформ и последующем распаде СССР немалую роль сыграли элиты. Мало кто ожидал краха государства, однако в среде элит довольно быстро образовались группы, заинтересованные в капитализации и приватизации своей власти на волне нарастающей дезинтеграции. Другая часть элиты палец о палец не ударила для сохранения государства. Ни всесильный КГБ, ни огромная армия, ни всемогущая коммунистическая партия за Советский Союз бороться не стали. Сам Горбачёв наводить порядок жесткими методами не хотел и, по всей видимости, уже не мог. СССР рухнул без войны и без давления низов, фактически распустившись сверху.

Возвращение после краха

Вихрь изменений начала 1990-х гг. изменил и конфигурацию угроз. Смута и внутреннее брожение превратились в наибольшую опасность. На фоне того, что происходило с государством, об отсталости просто забыли. Рыночные реформы стали лозунгом новой власти, однако фактически речь шла о выживании и стабилизации сырьевой экономики. С идеями масштабных технологических и промышленных прорывов пришлось распрощаться. Здания заводов и НИИ превращались в рынки и торговые точки, контролируемые бандитами всех мастей. В стране шла скрытая гражданская война, в которой причудливо смешались горячие точки, криминальные разборки, теракты сепаратистов, всплески агрессии и бытового насилия. В истории России найдется мало периодов, когда внешнеполитические проблемы имели бы столь ничтожное значение с точки зрения восприятия угроз. Запад смотрел на происходящее со смесью оторопи и энтузиазма, аплодируя процессам демократизации и возвращения России в европейское сообщество. Хотя шло оно уже на маргинальных условиях, соответствующих состоянию и возможностям страны. Впрочем, отсутствие сиюминутных внешних угроз помогло Борису Ельцину консолидировать политический режим. Уже к концу 1990-х гг. наметились позитивные сдвиги. Владимир Путин добился перелома в войне на Северном Кавказе. Россия стала одним из ключевых участников борьбы с международным терроризмом. Колоссальный спад в экономике наконец-то сменился подъемом за счет благоприятной внешней конъюнктуры и роста потребления внутри страны.

Одновременно пришла в движение и конфигурация угроз. Постепенно залечивая раны, Россия стала возвращаться в мировую политику. Отношения с Западом оставались вполне конструктивными еще почти полтора десятилетия. Но взаимное отчуждение нарастало. Первым серьезным звонком стали бомбардировки Югославии силами НАТО. Российская дипломатия умело уклонилась от излишних трений с Западом – в тех условиях они были бесперспективны. Следующим звонком стала череда цветных революций, наиболее болезненной из которых была «оранжевая» на Украине. Россия вновь приняла ситуацию, но безоговорочная поддержка Западом уличных протестов и сомнительной смены власти оставила у Москвы неприятный осадок. Короткая война с Грузией и признание независимости Абхазии и Южной Осетии, в том числе со ссылкой на косовский опыт, на короткий период охладила отношения с Западом, но они довольно быстро вернулись в нормальное русло. А вот очередной кризис на Украине в 2013–2014 гг. изменил ситуацию кардинально. После крымского референдума и начала войны в Донбассе Россия и коллективный Запад вновь вошли в фазу открытого соперничества. Гонка вооружений, информационная война, санкции и ограничения вошли в повседневный обиход. И хотя открытый конфликт остается маловероятным из-за ядерного фактора, угроза военно-политической конфронтации с Западом нарастает.

К началу второго десятилетия ХХI в. Россия оказалась государством, едва ли не наиболее подготовленным к противостоянию сразу нескольким типам угроз. Внутриполитические изменения вызвали дружную критику на Западе, но серьезно осложнили возможности западных партнёров манипулировать улицей и протестом внутри страны. Армия прошла через болезненную, но в целом полезную реформу. Новые стратегические вооружения стали холодным душем для многих за рубежом. Превентивные действия в Крыму показали решимость точечно использовать силу при малейшем намеке на переход «красных линий». Операция в Сирии стала примером компактной и при этом результативной военной кампании, принесшей хорошие политические дивиденды. Россия показала себя серьезным игроком в области цифровой безопасности. Удалось продвинуться и в деле сбережения народа. В стране ощутимо сократилось пьянство, заметно снизилось насилие и смертность, подросла продолжительность жизни. Нам далеко до западных стандартов, но не каждая западная страна сталкивается со схожим клубком проблем и противоречий.

Череда «цветных революций» по-новому определила в Москве понимание угроз внутренней смуты. Теперь она связывалась с уличными протестами, прямо или косвенно координируемыми из-за рубежа. Политическая система страны стала значительно более консолидированной. Но в то же время в ней снова начала съеживаться конкуренция. Укрепление вертикали, столь необходимое после кризисного десятилетия 1990-х гг., сделало политическую систему более уязвимой в сравнении с ельцинским периодом. Система Ельцина была крайне хаотичной. Однако политическая ответственность в ней размывалась между большим числом игроков – правительством, парламентом, губернаторами, местными властями, не говоря о теневых фигурах. Такая размытость при всей внешней уродливости сообщала власти удивительную устойчивость. Ее не смогли поколебать ни сепаратизм, ни бастующие шахтеры, ни массовые митинги левых, ни усилия правых. По мере укрепления вертикали ушли хаос и постоянная турбулентность. Система приобрела благообразный и респектабельный вид. Однако концентрация власти породила новые проблемы. Теперь любой сбой на местном уровне становится проблемой центра. Немало вопросов требуют ручного управления, причем в неотложном режиме. Наряду с крупными стратегическими задачами федеральная власть вынуждена заниматься тушением пожаров. Протесты местного значения, которые в 1990-е никто бы не воспринял всерьез, сегодня вызывают куда больший резонанс. Иными словами, угроза внутренней дестабилизации до сих пор не снята.

Российские власти вновь оказываются перед развилкой. Либо отпустить ситуацию, сделать систему более конкурентной, делегировать ответственность. Либо держать ситуацию под контролем, пусть и с ущербом для эффективности, потерей обратной связи с обществом и закручиванием гаек в ответ на протесты. Решаясь на первую альтернативу, любой политик рискует повторить путь Горбачёва. Реформы и политическая либерализация легко могут сорваться в очередной хаос и смуту. Тем более с учетом соперничества с Западом. Если в смуте начала 1990-х гг. его роль была незначительной, то сегодняшняя конфронтация ставит вопросы о внешнеполитических осложнениях в случае потери управляемости. Однако решаясь на зачистку политического поля и бетонирование конкуренции, власти должны видеть тень брежневского застоя, коррупции, бессмысленной гонки вооружений, неэффективности экономики и цинизма бюрократии и общества, а также тень Николая II, так и не перехватившего инициативу изменений в свои руки.

Оба пути опасны. Решиться на первый сложнее, жить при втором, уповая на везение, несколько проще. Но передышка, судя по всему, будет лишь временной. Проблема выбора усугубляется третьей стороной треугольника – отсталостью экономики и институтов. Российские макроэкономические показатели сегодня удовлетворительны. Однако предпосылок для качественного изменения хозяйства пока нет. Было бы наивно полагать, что демократизация приведет к волшебному скачку в развитии. Но и жесткое управление вряд ли даст результат.

По всей видимости, вперед придется пробираться аккуратно, подобно саперу на минном поле. Пока ситуация не зашла в тупик. Ее можно развернуть через осторожные, но последовательные изменения. Ключевой здесь является судебная реформа. Появление и укрепление в России беспристрастной и эффективной судебной власти даст колоссальный эффект для развития. Она же будет полезна и для политической системы, огораживая ее от взрывоопасных столкновений популистов и радикалов, но при этом повышая надежность и легитимность.

Большим вопросом на будущее является и специфика нового поколения. Сегодня решения принимаются людьми, чья социализация прошла в брежневский период, с его обострением блокового противостояния. Какой будет система координат поколения, которое социализировалось в 1990-е и 2000-е? Как на него повлияет отсутствие опыта большой войны – «горячей» или холодной? Насколько вообще важной будет для него внешняя политика и международные риски? Какие стратегии управления рисками свойственны новому поколению? Какими бы ни были ответы на эти вопросы, нам придется иметь дело с извечной супертройкой. И лучше всего, чтобы с каждой из фундаментальных угроз мы встречались поочередно, а не одновременно. В противном случае мы рискуем получить новую «эпоху крайностей», а Запад – еще одну «длинную телеграмму».

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 29 января 2020 > № 3305432 Иван Тимофеев

РОССИЯ И МНОГООБРАЗИЕ ОКУЛЯРОВ

ИГОРЬ ОКУНЕВ

Кандидат политических наук, ведущий научный сотрудник, директор Центра пространственного анализа международных отношений ИМИ МГИМО МИД России.

МИР ОДНОПОЛЯРНЫЙ, БИПОЛЯРНЫЙ, МНОГОПОЛЯРНЫЙ ИЛИ БЕСПОЛЯРНЫЙ?

Человеческому сознанию свойственно упрощать действительность, представлять ее в виде интуитивно понятной формулы или схемы. В области международных отношений такой схемой давно стали представления о мире как о противостоянии нескольких гегемонов – дескать, мировая политика похожа на весы, на которых уравновешиваются интересы нескольких блоков государств. Бесконечные споры о том, в каком – однополярном, биполярном или многополярном – мире мы живем, стали не только камертоном научных или экспертных дискуссий о международной обстановке, но и вошли в стратегические документы, определяющие внешнюю политику многих стран.

Так, ныне действующая Концепция внешней политики Российской Федерации (2016 г.) постулирует, что «современный мир переживает период глубоких перемен, сущность которых заключается в формировании полицентричной международной системы» (п. 4). А в Стратегии национальной безопасности Российской Федерации (2015 г.) говорится, что «процесс формирования новой полицентричной модели мироустройства сопровождается ростом глобальной и региональной нестабильности» (п. 13).

Попробуем разобраться, что действительно стоит за той или иной формулой мирового порядка.

Многообразие формул

Однополярное (или униполярное) мироустройство с одним полюсом силы всегда воспринималось российской внешней политикой как опасное и нестабильное. Устойчивый тренд – не только осуждать попытки установить однополярный мир, но и стремиться сформировать коалиции противодействия таким экспериментам. Общепринятым стало описание однополярного мира в виде устройства международных отношений с одним гегемоном, подавляющим остальные центры силы, неким «мировым жандармом», навязывающим свои порядки и правила. Именно так трактуется американский курс 1990-х – начала 2000-х гг. – как политика гегемона, насаждающего под видом демократии (или псевдодемократии) свое военное и экономическое доминирование во всех частях света, не желающего, в силу своего лидерства, принимать другие точки зрения и идти на компромисс.

Отторжение Россией подобного поведения на международной арене имеет глубокие историко-философские основания. У нас сложилось чуть ли не мессианское представление о высшей цели нашей страны – не допустить появления гегемона в мировой политике. Недаром же ценой своей государственности мы остановили Монгольскую империю, затем в крупнейших конфликтах соответствующих эпох одолели Наполеона и Гитлера. Традиционное российское противостояние с Великобританией и США также часто вписывается в эту трактовку. У такой позиции есть и географические обоснования: Россия расположена в некотором удалении от мировых центров торговли, что не дает ей шансов самой стать гегемоном, однако ее почти неограниченные внутренние ресурсы позволяли в критические моменты останавливать доминирование того или иного центра.

На Западе у однополярной модели несколько иная интерпретация. Мир одного гегемона вызывает здесь такое же отторжение, помноженное на общее осуждение эпохи экспансии и колониализма. Но однополярный порядок, скорее, понимается как мир, объединенный общими ценностями, например, идеей примата индивидуальных свобод над государственными интересами, то есть мир демократических и рыночных государств. Еще со времен знаменитой гипотезы Иммануила Канта о том, что демократические государства не воюют между собой, надежда на построение мира универсальных ценностей считается на Западе самым верным путем преодоления глобальных конфликтов. Надо отметить, что, как это ни странно, именно российская (а точнее – раннесоветская) внешняя политика еще до эпохи «демократического мира» сформулировала стратегию построения однополярного мира в этом понимании. Это, конечно же, идея мировой революции 1920-х – 1930-х гг. – построение мира, объединенного коммунистическими идеалами и соответствующими формами общественно-политического и экономического устройства. Из других исторических примеров униполярности, вероятно, стоит назвать Римскую империю периода ее расцвета.

Биполярное мироустройство основано на разделении мира на сферы влияния двух антагонистических противников. Такая схема обычно применяется для описания послевоенной системы международных отношений, эпохи холодной войны между СССР и США. Для данной системы необходим паритет силы между двумя главными игроками, который поддерживает ее равновесие и удерживает ее от глобальной войны. Во время холодной войны таким балансом был принцип ядерного сдерживания. Подобный миропорядок на самом деле является следствием построения обоими гегемонами мира, основанного на их ценностях, – скажем, либерального или коммунистического, и характеризуется в первую очередь идеологическим противостоянием. Другими словами, биполярная система – результат стремления к униполярности, основанной на своих ценностях, что и приводит к идеологической нетерпимости.

Еще одна важная черта биполярности – оформление сфер влияния, жестких коалиций стран вокруг гегемона. Остальные участники международного сообщества вынуждены делать выбор: к какой из идеологических систем примкнуть, при этом у них почти нет возможности остаться нейтральными или сохранить хорошие отношения с обоими гегемонами. Историческими примерами биполярности являются противостояние Древней Греции и Персии, Рима и Карфагена. Современная доктрина внешней политики России трактует биполярную модель также как неудачную: она толкает к гонке вооружений, к противоборству в странах третьего мира и в конце концов истощает ресурсы, необходимые для внутреннего развития.

Многополярное (или полиполярное, полицентричное) мироустройство характеризуется не столько возрастанием числа ведущих игроков, сколько отсутствием идеологического антагонизма между сверхдержавами, разделением мира на сферы влияния. Для этого порядка характерны зоны ответственности, региональные блоки: в своем негативном смысле это напоминает колониальный раздел мира, в положительном – мир, разделенный на естественные и добровольные региональные группировки, основанные на экономической интеграции соседних государств. В таком мире Латинская Америка может быть, например, «задним двором США», а постсоветское пространство – «традиционной зоной привилегированных интересов России». Индия может выступать от имени государств глобального Юга, а Польша заявлять себя в качестве каркаса «стран Междуморья». В научной литературе встречается множество терминов, описывающих переходные модели мира, стремящегося к многополярности: полуторополярность, 2,5-полярность, трехполярность и так далее. Все они отражают идею о том, что для полицентричного мира не требуется полного равенства полюсов силы: в глобальном сравнении они неравновесны, однако являются важными участниками игры, поскольку доминируют в сложившейся вокруг них группировке стран.

Многополярность не стоит путать с еще одной моделью мироустройства – бесполярностью. Стремительный рост внешней торговли и мировое разделение труда привели к следующему: страны оказались настолько взаимосвязаны, что даже военный гегемон оказывается зависим от поставки какого-то ресурса из маленькой страны третьего мира. Страны-автаркии ушли в прошлое, и ни один игрок не может быть полностью обособлен от других. Полюса не исчезают, однако перестают контролировать стабильность, теперь она поддерживается общей взаимозависимостью государств друг от друга. Это мир гибких, открытых, пересекающихся коалиций, когда отдельные страны не привлекаются для решения конкретных проблем и не испытывают необходимости в патронах.

По всей видимости, в российском стратегическом позиционировании мира как стремящегося к полицентричности слились несколько аргументов. Во-первых, нежелание признать потерю статуса глобального игрока. Во-вторых, стремление обозначить существование отдельного субрегиона – постсоветского пространства – с привилегированным положением в нем российских интересов. В-третьих, надежда на формирование мира пересекающихся коалиций, в котором исчезнет нужда в гегемонах.

Как видно, представленные модели не столько описывают число гегемонов, сколько характеризуют систему поддержания баланса в сложившемся международном порядке. В униполярном она зиждется на общих ценностях, в биполярном – на равенстве игроков, не способных побороть друг друга, в многополярном – на разделении мира на непересекающиеся сферы влияния, в бесполярном – на принципе плотной взаимозависимости государств друг от друга. Таким образом, различие между полюсными моделями не количественное, а качественное.

Что такое полюс

Главным вопросом остается, что именно делает ту или иную страну полюсом силы. С российской точки зрения, ключевыми компонентами здесь являются значительная территория, население, природные ресурсы, наличие ядерного оружия и постоянного членства в Совете Безопасности ООН. Такая страна опирается на длинную историческую традицию независимого участия в мировой политике и осознает ответственность за глобальные проблемы человечества.

Здесь же важно отметить: с точки зрения российской внешней политики современная нам система международных отношений сложилась по итогам Второй мировой войны, в результате переговоров союзников по антигитлеровской коалиции в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Именно тогда были выработаны актуальные правила поведения на международной арене и определены основные игроки, ставшие потом полюсами силы в биполярном мире. Часто забывается, что непосредственно после войны существовало не два, а три полюса – Советский Союз, Соединенные Штаты и Британская империя. Это хорошо демонстрируют совместные действия США и СССР в пику англичанам по поддержке деколонизационных процессов, в частности – по предоставлению независимости Израилю и Палестине (это решение не прошло бы в Генеральной Ассамблее ООН без такой координации). Только с потерей Индии Великобритания стала существенно отставать от двух других гегемонов.

Понимание, что с этого момента началась современность, крайне важно для интерпретации всей российской внешней политики. Именно победа в войне обеспечила Советскому Союзу статус великой державы, а значит, и право вето в Совете Безопасности ООН и следующее отсюда право обладания ядерным оружием. Россия как правопреемница Союза унаследовала и этот статус, несмотря на распад страны, экономическое и технологическое отставание. По крайней мере, так выглядит близкий к официальному нарратив, подтверждающий место нашей страны среди полюсов силы.

В остальном мире трактовки великодержавности другие. Основаны они на том, что современные правила игры сложились не в 1945, а в 1991 г. по результатам холодной войны. «Советские» амбиции России рассматриваются как архаичные и необоснованные, это все равно что трактовать свою роль в мировой политике, опираясь на решения Венского или Берлинского конгрессов. В так называемом постбиполярном мире важна не столько военная мощь, сколько, например, технологическое превосходство, доминирование в наукоемких и сервисных отраслях экономики, лидерство в глобализационных процессах. Такая экономическая трактовка «великодержавности» присуща, в частности, Японии. Европейская традиция, скорее, социальная – здесь определяющими факторами считаются уровень жизни населения, открытость и толерантность общества. Возможны и более специфические трактовки, – скажем, в одной израильской научной публикации роль страны на международной арене определялась через «шум», который она производит в мировой прессе.

Другими словами, очевидный разнобой в понимании «великодержавности» приводит к асимметрии в восприятии того, кого считать полюсом. Более того, поскольку игроки по-разному отсчитывают начало современной системы международных отношений, мы фактически живем в различных мировых порядках, трактуем события с точки зрения разных правил и совершенно не можем понять друг друга. Отсюда постоянные обвинения с обеих сторон в двойных стандартах (хотя, вообще-то, суть дипломатии и сводится к поиску особого стандарта для каждой отдельной ситуации).

Итак, каков же сегодняшний мир: однополярный, основанный на ценностях западной цивилизации, формирующий новую биполярность на основе соперничества США и Китая или же многополярный с множеством взаимозависимых игроков и региональных группировок? Пожалуй, ни тот, ни другой, ни третий. На самом деле каждая из международных ситуаций представляется проекцией той или иной формулы, описывающей архитектуру международной системы. Скажем, поддерживая санкции против Северной Кореи, Россия ведет себя так, как будто мир однополярен, в нем есть базовые универсальные ценности, правила и отдельные «проблемные» государства, идущие против «цивилизованных» стран. Если говорить о противостоянии с Украиной, то многие политики в нашей стране считают, что у неё есть выбор лишь между двумя экономическими блоками – либо Запад и Европейский союз, либо Россия и ее Евразийский экономический союз, – то есть рассматривают ситуацию строго по канонам биполярного мира. Наконец, участвуя в сирийской кампании, Россия пытается лавировать между множеством накладывающихся друг на друга интересов глобальных и региональных игроков, не стремится разделить их на друзей и врагов, а старается найти модель выживаемости региона, учитывая противоречивые цели всех присутствующих в нём. Эта логика характерна для мира многополярного (или бесполярного, смотря как последний понимать).

Таким образом, сам мир не является ни однополярным, ни биполярным, ни многополярным. В разных ситуациях российская внешняя политика применяет окуляры, которые наиболее удобны ей для трактовки конкретных событий.

Сегодняшние международные отношения представляют собой противостояние разных стран в стремлении видеть мир таким, каким им хочется его видеть. Мы наблюдаем конкуренцию однополярной, биполярной, многополярной и бесполярной моделей поддержания баланса сил и интересов. И это сложная асимметричная конфигурация полюсов разного потенциала, не поддающаяся упрощению в виде одной простой схемы.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 29 января 2020 > № 3305430 ИГОРЬ ОКУНЕВ

АЗЫ И НЕ ТОЛЬКО

ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ

Главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года. Научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай». Профессор-исследователь НИУ ВШЭ. Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник.

Вторая сотня обязывает. Наш журнал перевалил символический рубеж в сто номеров, и сам этот факт заставляет задуматься о следующем этапе. Тем более что эта скромная веха совпадает с новым периодом и в мировой, и в российской политике. Завершилось переходное время, когда точкой отсчета служили события конца ХХ века. Не будем повторять то, о чем не раз писали, в том числе в прошлом году, когда отмечалась годовщина бурных событий 1989 года. Ссылаться на минувшее – для кого-то славное, для кого-то наоборот – уже нет смысла. Это не означает забвения. Но нужен другой взгляд на перспективы и возможности. Накопленный опыт никуда не денется, однако ценность его – не столько прикладная, сколько фундаментальная. Опыт лежит в основе стратегической культуры, которая почти неизменна. И как бы ни трансформировались международные и внутренние обстоятельства, поведение государства будет определяться именно ей.

Этот журнал необычный. Его номер – 101 – навел на мысль. Есть известный жанр – что-то вроде хрестоматии азов, простое изложение основ какого-то предмета для начинающих, или, как часто говорят, для «чайников». С легкой руки американцев он и называется “one-o-one”, то бишь как раз 101. Текущий выпуск «России в глобальной политике» – попытка разложить на эти самые азы российскую внешнюю политику. Не анализировать то или иное направление деятельности – Ближний Восток или стратегическую ядерную повестку, Украину или принципы взаимодействия с международными организациями либо отдельными странами. А взглянуть на то, что определяет принципиальные подходы, почему Россия ведет себя именно так, а не иначе.

Номер состоит из нескольких разделов. Они, конечно, не охватывают всей палитры факторов, влияющих на внешнюю политику страны, но очерчивают рамку.

Первый раздел – основы. Наши авторы пишут о таких фундаментальных категориях, как мораль (Тимофей Бордачёв), безопасность (Иван Тимофеев), мировое управление и право (Игорь Истомин), устройство международной системы (Игорь Окунев). Все это, конечно, не в отвлеченном умозрении, а в контексте российской внешней политики.

Второй раздел – мировоззрение. Что в нем заложено исторически (блестящее интервью Доминика Ливена). Как политика памяти о Второй мировой войне определяет современность (круглый стол с участием выдающихся отечественных интеллектуалов). Почему Путин – это Россия (Александр Баунов).

Дальше наш экспериментальный раздел – глоссарий. Вместе с замечательными авторами, которые (поясной им поклон!) быстро откликнулись на призыв, мы попробовали составить перечень наиболее важных понятий, которые употребляются для описания российской внешней политики: великодержавие, гибридная война, мессианизм, прагматизм, национальный интерес, равноправие, стратегия, стратегическая стабильность, суверенитет, справедливость. Это не классические словарные статьи, которые должны быть дистиллированными по определению, а осмысление, как те или иные понятия преломляются в прикладной деятельности.

Наконец, кое-что о практике. Человек с передовой – Дмитрий Полянский – делится, что значит сейчас быть российским дипломатом в Нью-Йорке, самом центре событий. Том Грэм – единственный иностранный автор номера (профессора Ливена с его остзейскими корнями считаем своим) – звучит гласом вопиющего в сегодняшней американской пустыне: оставьте Россию в покое! Дмитрий Тренин – о самом больном: что делать, если Россия, того, скорее всего, не желая, стала не внешнеполитическим, а внутриполитическим сюжетом в главной стране мира. Ну и любопытные размышления Романа Райнхардта о языке современной российской дипломатии: как говорилось в некогда популярном фильме о романтиках с большой дороги, «не мы такие, жизнь такая».

Наше обращение к «чайникам» никоим образом не претендует на то, чтобы исчерпать тему. Цель – пробудить как можно больше вопросов и сомнений. Почти 30 лет Россия жила в условиях непрекращающегося форс-мажора, чуть ли не ежеминутного реагирования на меняющиеся обстоятельства. Менялись они чаще в неблагоприятную для Москвы в сторону, хотя бывали (редко) и менее нервные времена. Как бы то ни было, задача, которую Владимир Путин сформулировал в своей программной статье накануне дня, когда он принял исполнение обязанностей президента России, выполнена – ни во второй, ни в третий эшелон мировой политики страна не скатилась. Но пребывание в первом эшелоне не позволяет ни на минуту остановиться, расслабиться. И нет оснований ожидать, что эта обстановка смягчится хоть в сколь-нибудь обозримом будущем.

Нам еще придется много раз возвращаться к теме концептуальных основ и поведенческих особенностей страны на фоне трансформации мирового контекста. Отдельная благодарность Тимофею Бордачёву и Дмитрию Суслову, которые любезно помогли нам на этапе обсуждения самой идеи и структуры номера, а также многим практикам и теоретикам российской внешней политики, обогатившим нас пищей для размышлений в дискретном режиме.

Как вы, уважаемые читатели, заметили, 101-й выпуск отличается не только содержанием, но и формой. Мы стремимся идти в ногу со временем и обновляться. Спасибо всем, кто шагает с нами, и особенно тем, кто собирается продолжать это делать в почти уже наступившие двадцатые годы.

Россия > СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 29 января 2020 > № 3305429 Федор Лукьянов

Газ ждет зимы

Газовый рынок перестал радовать экспортеров: теплая зима и избыток предложения толкает мировые спотовые цены на газ к рекордно низким значениям. Некоторые аналитики даже считают, что Европе газ будет стоить ниже $100 за 1 тыс. кубометров. Впрочем, погода на сырьевом рынке всегда изменчива. Если летом будет жарко и потребуется увеличение производства электроэнергии, потребление газа начнет расти. Однако истинное положение дел станет известно осенью, когда страны ЕС и США начнут активно готовиться к новому холодному сезону.

По данным мониторинговой ассоциации GIE, с начала отопительного сезона из европейских хранилищ ушло на 3 млрд кубометров меньше, чем год назад, и запасы сейчас на четверть больше: 78,6 млрд кубов против 62,9 млрд. В настоящее время на европейской бирже TTF природный газ котируется по $115 за тысячу кубов.

S&P Global Platts уверен, что к лету цену упадут до $100, и это еще оптимистичный прогноз — уже звучат предположения и о семидесяти.

Любопытно, что виноватым в падении цен «назначен» именно российский «Газпром», который в 2019 году закачал рекордное количество энергосырья в европейские ПХГ, после чего запустил газопровод «Турецкий поток» и заключил новый транзитный договор с Украиной.

В этом есть доля истины, поскольку российский концерн поставляет газ в Европу по долгосрочным контрактам, привязанным к стоимости нефти, и не обязан беспокоиться о споте. Тем не менее, для спасения рынка от избытка предложения именно ему рекомендуют снизить поставки газа в ЕС.

Впрочем, отчасти этот процесс уже идет. На днях глава компании «Оператор ГТС Украины» Сергей Макогон сообщил, что транзит российского газа через Украину с начала 2020 года составил около 2 млрд кубометров. «Газпром» по условиям нового контракта о транзите, предусматривающего принцип «качай или плати», заплатил за прокачку 4,3 млрд куб. м, что вдвое больше реально перекачанных объемов — по состоянию на 22 января было прокачано всего 47% от оплаченного газа. Всего же в январе 2020 г. «Газпром» сократил поставки газа в Европу на 25% по сравнению с январем прошлого года — с 17,6 до 13,3 млрд кубометров. Более низкий показатель последний раз отмечался в 2015 году, когда экспорт упал до 11 млрд кубометров.

Однако если контракт есть, то в целом за год экспорт российского газа скорее всего достигнет законтрактованных объемов.

Главное беспокойство международных аналитиков вызывает судьба американских СПГ-проектов, которые могут оказаться в ситуации ограничения инвестиций в условиях столь сильного падения цен.

Напомним, что экспорт газа из США вырос на фоне сланцевого бума в стране. Но резкое снижение цен на сырье может привести в дальнейшем и к уменьшению поставок. Производители, заключившие контракты на поставку, вынуждены будут принять решение отказаться от отправки новых партий, поскольку не смогут получить хоть какую-то прибыль после учета транспортных расходов

Аналитики Morgan Stanley отмечают, что низкие мировые цены на СПГ ставят под вопрос новые проекты, требующие принятия окончательных инвестиционных решений (FID). Банк уже снизил прогноз по количеству проектов, которые имеют шанс получить FID. Кроме того, Morgan Stanley прогнозирует, что падение цен может заставить Катар отложить запланированное расширение мощностей на 64%, которое намечено на период до 2027 года.

Вероятно, что проблемы низких цен на спотовом рынке способны сказаться и на российском заводе «Ямал СПГ», который в том числе поставляет свою продукцию и в ЕС. Хотя глава компании Леонид Михельсон и заявил 23 января 2020 года в Давосе, что более половины продукции компании ушло в Азию, а НОВАТЭК и «Газпром» «в информационном режиме» стараются не допускать конкуренции между собой.

При этом стоит отметить, что у проблемы низких цен на сырье есть и другая сторона.

Ранее такая конъюнктура рынка всегда увеличивала спрос, поэтому далеко не факт, что производители сжиженного природного газа останутся без прибыли и инвестиций.

Например, то же Morgan Stanley считает, что падение цен способно ускорить переход Индии на газовую генерацию, а это потенциально огромный рынок. Потребление газа Китаем также постоянно растет, и вполне возможно, что на фоне низких цен этот процесс ускорится. Да и в самой Европе никто не откажется пополнить запасы ПХГ дешевым сырьем.

Большинство опрошенных «НиК» экспертов считает, что в настоящее время на рынок действительно давит избыток предложения. Однако это тактическая тенденция последних нескольких месяцев. Сколь долго она продлится, зависит главным образом от погоды и времени года, поэтому «Газпром» и производители СПГ могут не волноваться за будущее своих проектов. Стратегический тренд роста потребления газа в мире не меняется. Не стоит забывать, что и газовый бум в США является в определенной степени «побочным» фактором «сланцевой революции». А в настоящий момент будущее американской добычи из низкопроницаемых коллекторов уже не кажется столь безоблачным, число буровых установок снижается, поэтому и время низких газовых цен на внутреннем рынке США может рано или поздно закончиться.

Директор Института национальной энергетики Сергей Правосудов отметил, что в США из-за большого предложения и отсутствия морозов цены на минимальных уровнях, в Азии стоимость газа чуть выше, чем в Европе: «Рентабельных проектов при этих ценах все меньше, и как следствие сокращается принятие инвестиционных решений по газовым проектам. Поэтому со временем на рынке будет меньше предложений. Но при этом в настоящее время из-за низкой цены на газ начинает расти спрос, а цены в свою очередь начнут расти вслед за ростом потребления. „Газпром“ будет выполнять долгосрочные контракты, но большая их часть идет с привязкой к нефтяной цене и цены в них существенно выше, чем на бирже», — рассказал эксперт в интервью «НиК».

По его словам, на китайском рынке постоянно растет потребление, хотя возможно и не так быстро, как в 2018 году, когда рынок вырос сразу на 15%.

Касаясь европейского рынка, он указал, что пока в ЕС постепенно качают газ из подземных газовых хранилищ: «Если сейчас ударят морозы, в конце зимы цены немножко подрастут, но весной упадут снова». По его мнению, устойчивый рост стоимости газа можно ожидать к следующему зимнему сезону, но и тогда ситуация будет зависеть от степени суровости зимы в Европе.

Отвечая на вопрос о том, насколько проекты «Газпрома» в ЕС конкурируют с ямальским СПГ, Правосудов заметил, что все зависит от конкретного рынка: «СПГ с Ямала приходит в Великобританию, Бельгию, Францию, Италию. На этих рынках есть конкуренция, поскольку туда есть доступ газа, поставляемого „Газпромом“. В Испании и Португалии, куда не доходят газопроводы, доминирует СПГ. В 2019 году „Ямал СПГ“ порядка 80% своей продукции отправлял на европейские рынки. Правда, Михельсон сказал, что частично этот газ потом ушел в Азию, но это сложно проверить. Конкуренция получилась жесткая, даже американского СПГ пришло меньше.

В проекте „Ямал СПГ“ помимо НОВАТЭКа есть и иностранные акционеры — Total, CNPC, — а им вообще нельзя указывать, куда отправлять газ. Они видят, что Европа ближе, туда и везут, не спрашивая согласия НОВАТЭКа», — заметил эксперт.

Доцент Высшей школы экономики Станислав Рогинский также указал на рост объемов производства газа в мире: «Сейчас пойдет так называемая вторая волна СПГ-проектов, выходят на рынок новые игроки, прежде всего, из США. Внутренний американский рынок перенасыщен. Фактор перенасыщенности европейских ПХГ был рассчитан под возможный российско-украинский кризис. Все хотели нажиться, но нажиться не получилось. Сейчас от газа избавляются, поэтому и случился локальный перебор. У США одна причина перебора, в ЕС другая. Вместе все это повлияло на мировой рынок. До лета пока ситуация сохранится, а уже лето покажет, какие отборы газа будут на рынке перед началом нового сезона. При этом в весенний период цены станут еще снижаться. Хотя конечно 100 долларов — это слишком пессимистичный прогноз», — заявил эксперт в интервью «НиК».

При этом он считает, что на сезонные колебания стоимости инвестиционный рынок давно не реагирует: «Инвестиционные проекты рассчитываются на 25-30 лет. Если бы что-то поменялось в глобальном плане, например, сильно повысилась доля возобновляемой энергетики…

Нынешняя ситуация скорее тактическая, чем стратегическая. Она может только временно ухудшить какие-то показатели компаний, поэтому на долгосрочные проекты нынешнее падение цен скорее всего повлияет незначительно.

Потенциально же спрос на газ будет продолжать расти», — пояснил Рогинский.

По его словам, «Газпром» и «Ямал СПГ» конкурируют, если идут поставки на один и тот же рынок: «Например, в Нидерланды есть возможности поставлять газ и через терминалы регазификации, и по газопроводу. Очевидно, эти поставки влияют друг на друга, и об этом давно говорят специалисты. Несмотря на официальные заявления, что одно другому не мешает, конкуренция между этими поставками все равно есть, и при отсутствии ограничения на экспорт НОВАТЭК может посодействовать снижению рыночной доли „Газпрома“ на некоторых рынках», — считает эксперт.

Старший аналитик «БКС Премьер» Сергей Суверов высказал более пессимистичную точку зрения о будущем мирового разового рынка: «Низкие цены на газ стали следствием не только теплой зимы, но и перепроизводства газа в мире на фоне новых газовых добычных проектов, прежде всего в США, а также торможения роста спроса на „голубое топливо“ в Китае на фоне естественного замедления экономической активности и эффекта от торговых войн. Кроме того, к июню 2019 года девять реакторов на пяти атомных станциях Японии признаны соответствующими новым стандартам и возобновили работу, что снизило потребность этой страны в газе. В результате можно ожидать снижения инвестиционной привлекательности ряда новых проектов по добыче газа и даже их возможное замораживание», — указал в своем комментарии аналитик.

На фоне падения цен на сырье в ЕС может развернуться еще одна интересная коллизия, связанная с экспортом российского газа в Европу. 18 мая 2020 года заканчивается контракт на транзит газа через Польшу по газопроводу «Ямал — Европа». В Польше уже сообщили, что «готовы к приостановке транзита». Такое заявление было сделано на фоне того, что «Газпром» до сих пор не представил Варшаве никаких предложений. В сложившейся ситуации переизбытка газа на европейском рынке российский концерн действительно может позволить себе вести длительные переговоры о транзите. Тем более что еще в августе 2019 года уполномоченный правительства Польши по стратегической энергетической инфраструктуре Петр Наимский предупредил о намерении Варшавы резко поднять тарифы на прокачку газа.

Сергей Правосудов указал, что главный вопрос транзитного договора с Польшей заключается в условиях его продления, ведь «Газпром» является акционером этого газопровода. На территории Белоруссии он принадлежит концерну на 100%, на территории Польши — на 48%. «Поляки же хотят увеличить транзитный тариф», — напомнил эксперт.

Станислав Рогинский отметил, что ситуация с подписанием нового транзитного договора с Польшей похожа на украинскую: «Страна заявляет, что в поставках российского газа не заинтересована, но транзит ей нужен. Поэтому можно предположить, что условия данного транзита для России ухудшатся, но коридор для транспортировки газа в ЕС останется», — считает Рогинский.

По его словам, новый транзитный договор будут подписан в соответствии с европейскими правилами резервирования мощностей:

«Когда в 1999 году вводили в строй газопровод „Ямал — Европа“, Польша еще не была членом ЕС, а транзитный договор подписывался в другом правовом поле. В настоящее время все изменилось, а Польша теперь должна соблюдать регламент ЕС.

Конечно, в условиях имплементации европейского законодательства транзит будет стоить дороже. Но без него не обойдутся, так как существует определенный маршрут, который нужно обеспечивать поставками газа в точках завершения этого маршрута непосредственно в Германии. Учитывая, что с Польшей отношения сложные, возможно захотят подстраховаться и подписать какой-то межгосударственный документ на эту тему», — сказал эксперт.

В завершении стоит отметить, что в условиях перенасыщения предложением газового рынка Европы переговоры по новому транзитному соглашению могут продолжаться долго. Тем более, что в ЕС и США очень хорошо знают, как защищать свои интересы в ситуации судебных разбирательств и торговых споров. Например, не так давно замглавы Минэкономразвития РФ Тимур Максимов сообщил об официальной заморозке в ВТО спора по Третьему энергопакету между Россией и ЕС. Оказывается, апелляционный орган ВТО приостановил свою работу 11 декабря 2019 года. Он был просто заблокирован из-за позиции США. Рассмотрение новых апелляций невозможно в течение неопределенного периода времени. Поэтому трудно с уверенностью предположить, чем закончатся переговоры с польской стороной. Пока позиция ряда стран ЕС по отношению к российским проектам крайне однобокая и напоминает игру в одни ворота.

Екатерина Вадимова