Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Информация в Иране фильтруется не больше, чем в западных странах

Итало-иранский журналист Давуд Аббаси заявил, что не считает, что информация в Иране фильтруется больше, чем в западных странах.

"Важно помнить, что в последние годы присутствие социальных сетей серьезно способствовало получению более качественной информации", - сказал Аббаси в обширном интервью итальянской ежедневной газете La Sicilia.

"Иран с более чем 40 миллионами интернет-пользователей является первой страной на Ближнем Востоке в этом смысле", - добавил он.

Аббаси, которого итальянская газета назвала "персом с сицилийским сердцем", раскритиковал некоторые западные СМИ за их попытки распространить дезинформацию об Иране.

"К сожалению, многие из сильных мира сего ставят свои интересы на ненависти, на покупке оружия, на санкциях, на войне", - посетовал он.

Аббаси, который назвал себя "самым сицилийцем среди персов и самым персом среди сицилийцев", сказал: "На мой взгляд, в общем, между христианским и исламским миром есть много общего".

Иран и Сирия обсудили вопросы двустороннего экономического сотрудничества

В среду, в Дамаске состоялась встреча с участием ряда сирийских экономических деятелей и иранской экономической делегации, на которой обсуждались вопросы двустороннего экономического сотрудничества между двумя странами.

В ходе встречи под председательством первого советника вице-президента Ирана Хасана Данаи-Фара и министра внутренней торговли и защиты потребителей Сирии Атефа Наддафа стороны обсудили механизмы активизации и развития экономических взаимодействий, сообщает Mehr News.

В ходе встречи также обсуждались вопросы, касающиеся облегчения транзита товаров первой необходимости на рынках двух стран.

Наддаф подчеркнул необходимость активизации текущего сотрудничества в проектах реконструкции с помощью иранских подрядчиков.

Иранский представитель Данаи-Фар, со своей стороны, выразил готовность Ирана служить развитию устойчивого экономического сотрудничества между двумя странами с участием частного сектора Ирана в процессе восстановления Сирии.

В прошлом, между двумя сторонами был подписан ряд документов в области долгосрочного стратегического экономического сотрудничества, инвестиций, борьбы с отмыванием денег, транспорта, жилищно-коммунального хозяйства, страхования, спорта, культурного сотрудничества и железных дорог.

Товарооборот Ирана с Украиной упал по тоннажу и стоимости на 25,42% и 41,64%, соответственно

Товарооборот Ирана с Украиной в прошлом 1397 иранском году (закончившемся 20 марта 2019 года), составил 197 406 тонн не нефтяных товаров на сумму $ 113 миллионов, зарегистрировав снижение тоннажа и стоимости на 25,42% и 41,64%, соответственно, по сравнению с годом ранее.

Экспорт из Ирана в Украину составил 23 032 тонны на сумму $ 31,45 млн., снизившись на 3,84% в тоннаже и увеличившись на 6,43% в стоимостном выражении в годовом исчислении, показывают последние данные, опубликованные Таможенной администрацией Исламской Республики Иран, сообщает Financial Tribune.

Украина была 49-м экспортным направлением Ирана в течение прошлого года.

Иран в основном экспортировал изюм, фисташки, фармацевтические препараты и финики в Украину в течение 12-месячного периода.

Украина экспортировала 174 374 тонны товаров на сумму $ 81,46 млн. в Иран, снизив экспорт на 27,56% и 50,31% в тоннаже и стоимости, соответственно.

Украина стала 37-м экспортером товаров в Иран за год.

Экспорт Украины в Иран, в основном, включал подсолнечное масло, полевую кукурузу, детали паровых турбин и детали локомотивов.

Пакистан выразил обеспокоенность по поводу эскалации напряженности между США и Ираном

Пакистан выразил обеспокоенность по поводу эскалации напряженности в отношениях между США и Ираном и развертывания авианосца США в Персидском заливе.

Официальный представитель МИД Пакистана Мухаммед Фейсал заявил в четверг, что решение США разместить авианосец и бомбардировщики усугубило напряженность и сложную нестабильную ситуацию с безопасностью на Ближнем Востоке, сообщает Mehr News.

"Мы ожидаем, что все стороны проявят сдержанность, поскольку непродуманный шаг может превратиться в широкомасштабную войну", - отметил он.

Подтверждая позицию Пакистана, он сказал, что его страна поддерживает решение всех вопросов путем диалога.

Ранее на этой неделе министр иностранных дел Пакистана Шах Мехмуд Куреши заявил, что Пакистан внимательно следит за ситуацией между Ираном и США.

Чиновник выразил обеспокоенность тем, что препятствия в виде санкций против Ирана помешали процессу совместных проектов, в том числе строительству магистрального газопровода, между Тегераном и Исламабадом.

Экспорт изделий кустарных промыслов из провинции Тегеран вырос на 36 % за год

За последний 1397 финансовый год (закончившийся 20 марта 2019), из иранской провинции Тегеран было экспортировано изделий кустарных промыслов на общую сумму 84,12 миллиона долларов, сообщил заместитель директората Организации культурного наследия, ремесел и туризма Тегерана.

По словам Мохаммада Эншаи, эта цифра показывает рост выручки на 36% по сравнению с предыдущим годом, когда из иранской столицы было экспортировано ремесленных изделий на сумму около 62 миллионов долларов, сообщает Mehr News.

Италия, Австрия, Германия, Франция, Россия, Армения, Китай, Гонконг, Малайзия, Таиланд, Индонезия, Южная Корея, Ирак, Кувейт и Катар были основными направлениями экспорта данной продукции в этот период.

Экспорт, в основном, включал традиционную стеклянную посуду, изделия ручной работы, мозаику и резьбу по дереву.

Ирак не позволит использовать свою территорию для удара США по Ирану

Ирак не хочет разрушительной новой войны на Ближнем Востоке и не позволит США использовать свою территорию для военных действий против соседнего Ирана, заявил в среду посол Багдада в Москве.

"Ирак - суверенная нация. Мы не позволим [США] использовать нашу территорию", - заявил журналистам на пресс-конференции в Москве иракский посланник Хайдар Мансур Хади, когда его спросили о позиции Ирака в отношении растущей напряженности в регионе, вызванной враждебной политикой Вашингтона против Тегерана, сообщает Mehr News.

Посол выразил надежду, что в конечном итоге "ничего не произойдет", добавив, что его нация "не хочет новой разрушительной войны в регионе".

Он также сказал, что Багдад может попытаться сыграть посредническую роль, чтобы ослабить напряженность. Ирак дал понять, что мы хотим быть частью решения, а не частью проблемы, сказал он.

Его слова прозвучали на фоне растущей напряженности в отношениях между Ираном и США.

В среду США распорядились о частичной эвакуации своего посольства в Багдаде и консульства в Эрбиле после того, как государственный секретарь Майк Помпео заявил, что "иранская деятельность" ставит под угрозу американские объекты и войска в Ираке.

Напряженность между Вашингтоном и Багдадом обострилась после того, как США в одностороннем порядке вышли из иранского ядерного соглашения 2015 года и вновь наложили все санкции против Тегерана, одновременно угрожая другим странам, которые продолжали торговать с Ираном, с некоторыми ограничительными мерами.

В ответ на возросшее давление, президент Ирана Хасан Роухани заявил на прошлой неделе, что Тегеран пересмотрит часть своих обязательств по ядерной сделке, если другие стороны этой сделки не выполнят свои обязательства против враждебной политики Вашингтона.

Импорт нефти Южной Кореей из Ирана в апреле вырос на 17 процентов

Импорт нефти Южной Кореей из Ирана в апреле вырос на 17 процентов по сравнению с прошлым годом, показали таможенные данные в среду, но поставки должны завершиться с мая, так как в начале этого месяца истек срок действия отсрочки от санкций США в отношении Тегерана.

Согласно таможенным данным, Южная Корея в апреле импортировала 1,45 млн. тонн сырой нефти из Ирана, или 353 223 баррелей в сутки, по сравнению с 1,24 млн. тонн годом ранее, сообщает Reuters.

В ноябре Южной Корее был предоставлен шестимесячный отказ от санкций Соединенных Штатов за покупку нефти из Ирана, в основном конденсата или сверхлегкой формы сырой нефти.

Однако в апреле Вашингтон заявил, что не будет продлевать какие-либо исключения в отношении санкций против Ирана, усиливая давление на Тегеран.

Ожидается, что после этого шага южнокорейские производители нефтехимии начнут прочесывать весь мир, чтобы заменить иранский конденсат.

Иран увеличит производство нефтехимической продукции в провинции Бушер

Национальная нефтехимическая компания Ирана (NPC) планирует завершить цепочку создания нефтехимической продукции с добавленной стоимостью в нефтехимической зоне Ассалуйе в юго-западной провинции Бушер, сообщает Shana со ссылкой на чиновника из NPC.

"Разработка средних и мелких проектов в Ассалуйе долгое время считалась стратегией для NPC", - сказал Али Мохаммад Боссакзаде, директор проектов в NPC.

По словам чиновника, производство нефтехимической продукции в стране, в том числе метанола, планируется увеличить к 2021 году.

"Завершение различных фаз газового месторождения "Южный Парс" добавило сырья для нефтехимических заводов, работающих в регионе, и это приведет к увеличению производства", - сказал он.

В начале декабря 2018 года президент Ирана Хасан Роухани официально открыл три крупных нефтехимических проекта в нефтехимической зоне Ассалуйе.

Как сообщается, эти проекты позволят увеличить годовой объем нефтехимического производства Ирана до 65,5 млн. тонн с нынешних 62 млн. тонн.

В портовом городе Ассалуйе находится ряд нефтехимических комплексов, которые получают газ и газоконденсатное сырье с гигантского газового месторождения "Южный Парс", которое Иран делит с Катаром в Персидском заливе.

Огромное морское месторождение, по оценкам, содержит значительное количество природного газа, на которое приходится около восьми процентов мировых запасов и около 18 миллиардов баррелей конденсата.

Бывший аналитик ЦРУ: Будущее ядерного соглашения с Ираном не выглядит хорошо

Профессор Пол Пиллар, который был аналитиком разведки ЦРУ в течение 28 лет, заявил, что будущее ядерного соглашения с Ираном JCPOA (СВПД) выглядит не очень хорошо.

По словам Пиллара, "европейцы до сих пор просто не дали особых указаний на реализацию экономически значимого соглашения, которое было бы достаточно для иранцев, чтобы сказать, что сделка оправдывает их ожидания".

Он также добавил, что "экономическое влияние Соединенных Штатов таково, что администрация США все еще может напугать и запугать бизнес и правительства и предостеречь их от того, чтобы они имели что-либо общее с Ираном".

Ниже приводится текст интервью Пола Пиллара корреспонденту информагентства Mehr News Джаваду Хейранния:

Учитывая, что потребности Ирана не были удовлетворены ядерной сделкой, под которой я имею в виду снятие санкций, и в результате выхода США из этого соглашения и пассивности Европы, Иран объявил, что прекращает продажу обогащенного урана и тяжелой воды. Эта акция будет проводиться в течение 60 дней, чтобы привести стороны к столу переговоров. Как вы оцениваете эту проблему?

Пиллар: Иран говорит, что его терпение не безгранично. Он выполнял свои обязательства по JCPOA в течение всего года, несмотря на то, что США отказались от своих собственных обязательств. Президент Роухани говорит, что это должно измениться. Иранские лидеры разочаровались в администрации Трампа. Они по-прежнему надеются на изменение политики США по состоянию на январь 2021 года, но для иранских лидеров стало политически и экономически несостоятельным просто продолжать ждать изменения политики США. Роухани бросает вызов европейцам, в частности, для того, чтобы они сделали больше, чтобы компенсировать экономический дефицит из за выхода США.

Иранская ядерная сделка - это соглашение, основанное на ясности и приверженности обеих сторон. Обращая внимание на важную роль, которую США играют с другой стороны, и пассивность европейских стран по отношению к США, Иран остается приверженным этому соглашению. Учитывая текущую ситуацию, как вы оцениваете ее будущее?

Пиллар: Будущее JCPOA выглядит не очень хорошо. До сих пор европейцы просто не дали особых указаний на реализацию экономически значимого соглашения, которое было бы достаточно для иранцев, чтобы сказать, что сделка оправдывает их ожидания. Экономическое влияние Соединенных Штатов таково, что администрация США все еще может напугать и запугать бизнес и правительства и предостеречь их от того, чтобы они имели что-либо общее с Ираном. Если соглашение рухнет, будет трудно собрать его воедино, даже после смены администрации в Соединенных Штатах.

После неудачного государственного переворота в Венесуэле создается впечатление, что роль Джона Болтона в процессе принятия решений Трампа будет уменьшена. Есть ли вероятность того, что в результате агрессивной деятельности Болтона, которая не увенчалась успехом, роль агрессивной партии в администрации Трампа будет уменьшена?

Пиллар: Агрессивный характер политики США, особенно в отношении Ирана, действительно сильно зависит от будущего Болтона. А это, в свою очередь, зависит от импульсивных и трудно предсказуемых решений Дональда Трампа. Болтон, возможно, потерял некоторую благосклонность у Трампа из-за различий как в Венесуэле, так и в Северной Корее. Работа Болтона может оказаться под угрозой, если Трамп, который сейчас, вероятно, не хочет войны с Ираном, увидит, что Болтон ведет его к ней. Но Трамп может не видеть вещи таким образом, или сам Трамп, столкнувшись с большими внутренними политическими проблемами, может сам приветствовать военное столкновение с Ираном как отвлечение.

Президент Роухани назвал иранскую ядерную сделку выигрышной или проигрышной игрой. Какой смысл этого сообщения для другой стороны?

Роухани говорит, что если все соблюдают JCPOA, все выигрывают. И если соглашение нарушится, это никому не поможет. Иран явно проиграл бы в экономическом плане, но Соединенные Штаты и другие также проиграли бы, если бы на их руках был ядерный кризис, которого можно избежать. Точка зрения Роухани сильно отличается от точки зрения Дональда Трампа, который, похоже, видит в каждом соглашении вопрос победы одной стороны, и проигрыша другой.

Иран. США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > iran.ru, 17 мая 2019 > № 3019129 Пол Пиллар

17 мая 2019 г. в рамках IX Петербургского международного юридического форума состоялась рабочая встреча Уполномоченного Российской Федерации при Европейском Суде по правам человека – заместителя Министра юстиции Российской Федерации М.Л. Гальперина с заместителем Главы Судебной власти Исламской Республики Иран М. Ольфатом и заместителем Министра юстиции Исламской Республики Иран Д. Ансари.

Участники встречи обсудили современные тенденции развития судебных систем обоих государств, а также отметили важность продолжения диалога по вопросам передачи осужденных.

До 40 млн кубических метров в сутки увеличивается экспорт иранского газа в Багдад и Басру

В ближайшие месяцы экспорт газа из Ирана в иракские Багдад и Басру вырастет до 40 млн кубометров в сутки, сообщил управляющий директор Национальной иранской газовой компании (NIGC) Хосейн Монтазер Торбати. «Мы ожидаем, что экспорт иранского газа в Ирак увеличится в ближайшие месяцы, поскольку в Ираке будет пик летней жары, и потребление электроэнергии в этой стране увеличится», — сказал он, отметив, что объемы экспорта иранского газа в Ирак постоянно растут и достигают потолка контракта.

Торбати коснулся также соглашения об экспорте газа в Турцию. «Сделка с Турцией находится в процессе и продвигается вперед, и не будет никаких проблем в отношении экспорта газа в страну, — уверен он. — В нашем контракте с Турцией мы договорились, что обе стороны будут вести переговоры о продлении контракта в течение последующих двух лет, поэтому в ближайшие месяцы мы определенно будем обсуждать продление контракта с Турцией», — приводит слова чиновника «Иран.ру».

Турция высказала готовность возобновить сделку для продолжения импорта иранского газа, Иран также не видит никаких проблем с продлением контракта, добавил Торбати.

Добыча нефти в Иране падает до минимума — МЭА 

На фоне американских санкций добыча нефти в Иране может упасть до минимума с 1980-х годов, когда производство нефти в стране пострадало из-за войны с Ираком, пишет в своем майском отчете Международное энергетическое агентство. В апреле добыча нефти в Иране упала на 130 тыс. б/с — до 2,61 млн б/с. Экспорт нефти Ирана упал с 2,6 млн б/с в апреле 2018 года до 1,3 млн б/с в апреле 2019 года.

Ряд стран альянса ОПЕК+, в том числе Россия и Саудовская Аравия, уже озвучили готовность удовлетворить спрос покупателей в случае нехватки предложения. По данным МЭА, заместить среднетяжелые сорта иранской нефти могут Садовская Аравия, Ирак, Россия и ОАЭ. Что касается газового конденсата, то иранские поставки могут быть заменены аналогичными из Австралии и Катара, отмечается в отчете. В апреле Турция закупила 190 тыс. б/с иранской нефти против 140 тыс. б/с в марте, Япония и Южная Корея в апреле прекратили закупки иранской нефти.

Китай, крупнейший покупатель иранской нефти, закупил в апреле 270 тыс. б/с против 780 тыс. б/с в марте. CNPC и Sinopec сообщили, что в мае не будут закупать иранскую нефть.

МЭА снизило прогноз роста спроса на нефть в 2018 и 2019 годах

Международное энергетическое агентство снизило оценку роста спроса на нефть в 2018 и 2019 годах. В нынешнем году миру потребуется очень мало дополнительной нефти от ОПЕК, поскольку рост добычи в США компенсирует сокращение поставок из Ирана и Венесуэлы, считает МЭА. Оценка роста спроса на нефть в 2018 году снижена на 70 тыс. б/с до 1,2 млн б/с. Прогноз роста спроса на нефть на текущий год снижен на 90 тыс. б/с до 1,3 млн б/с. Мировой спрос на нефть, по оценкам МЭА, составит в среднем 100,4 млн б/с в 2019 году.

«Изменения отражают более низкие, чем ожидалось, данные за 2018 год в крупных странах-потребителях, таких как Египет, Индия, Индонезия и Нигерия», — говорится в сообщении МЭА. Данные за 2019 год показали, что спрос в Бразилии, Китае и Японии оказался ниже оценок агентства. В связи с неожиданно слабым спросом запасы нефти в I квартале увеличились на 700 тыс. б/с. Увеличение поставок со стороны производителей нефти за пределами ОПЕК, особенно США, во II квартале обеспечит достаточное предложение на мировом рынке.

Добыча нефти и конденсатов в США в этом году, как ожидается, вырастет на 1,7 млн б/с.

Мировые поставки нефти в апреле сократились на 300 тыс. б/с, чему способствовало падение поставок из Канады, Казахстана, Азербайджана и Ирана.

Добыча нефти ОПЕК выросла на 60 тыс. б/с до 30,21 млн б/с на фоне увеличения производства в Ливии, Нигерии и Ираке, сообщило МЭА. В апреле страны ОПЕК добывали примерно на 440 тыс. б/с меньше нефти, чем было согласовано в рамках сделки ОПЕК+. Добыча нефти в Саудовской Аравии была на 500 тыс. б/с ниже согласованного уровня.

Агентство ожидает, что спрос на нефть ОПЕК составит 30,9 млн б/с во II квартале и снизится до 30,2 млн б/с во втором полугодии, отмечают «Вести. Экономика.

История МО: попытка описания

Алексей Куприянов - кандидат исторических наук, научный сотрудник Сектора международных организаций и глобального политического регулирования ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН.

Фененко А.В. «История международных отношений: 1648–1945: Учеб. пособие. М., Издательство «Аспект-Пресс», 2018.

Любой человек, решивший всерьез заняться изучением международных отношений (МО), рано или поздно сталкивается с парадоксом: сама структура этой дисциплины перевернута с ног на голову. История международных отношений (ИМО), которая должна служить базисом для выстраивания концепций, находится по большей части в подчиненном отношении к теории международных отношений (ТМО) положении и подгоняется под нее. Проще говоря, теория зачастую существует в отрыве от исторического факта.

Происходит это по целому ряду причин, не в последнюю очередь – из-за высоких требований, которые предъявляются к историкам международных отношений. Они должны не только быть специалистами в области МО, но и владеть всем набором методов исторического познания, обладать широкой эрудицией и пониманием исторических процессов, умением прослеживать связи между событиями дней давно минувших и нынешних.

Неудивительно, что книг, посвященных ИМО, сравнительно мало – как за рубежом, так и в России. Если история международных отношений в XX в. достаточно полно освещена благодаря известному четырехтомнику под редакцией Алексея Богатурова, то работ по более раннему периоду на русском языке почти нет. Из приятных исключений можно назвать изданную в Казани монографию «Межгосударственные отношения и дипломатия в античности» под редакцией Олега Габелко и учебное пособие «История международных отношений» под редакцией Г.В. Каменской, О.А. Колобова и Э.Г. Соловьева. Но первая работа вышла почти 20 лет назад, вторая – более 10.

Тем отраднее было узнать о монографии Алексея Фененко «Международные отношения: 1648–1945 гг.». Как видно из названия, автор поставил целью описать историю МО на протяжении почти трехсотлетнего периода, причем избрал один из сложнейших форматов – учебное пособие, который серьезно ограничивает полет мысли, вынуждая автора следовать в русле общепринятых теорий.

Прежде всего хочется отдать должное эрудиции Фененко, его знанию предмета и чувству языка – книгу приятно читать, она не перегружена терминологией и хорошо написана, насыщена живыми примерами. Врезки «Это важно» и «Это интересно» разнообразят чтение и способствуют структурированию текста. Приводимые в конце каждой главы списки рекомендуемой и дополнительной литературы позволяют читателю расширить знания по конкретному разделу, контрольные вопросы способствуют закреплению и усвоению прочитанного. Само повествование выстроено в хронологическом порядке, в соответствии с общепринятой периодизацией последовательно описываются три системы МО – Вестфальский порядок, Венский и Версальско-Вашингтонский. Таким образом, проштудировав учебное пособие, можно получить общее представление о развитии международных отношений в описываемый период.

К сожалению, как любой труд такого объема, работа не лишена недостатков, и главный из них – определенное несоответствие содержания работы заявленной цели. Книге куда лучше подошло бы название «История международных отношений европейских стран 1648–1945 гг.». Действительно, неевропейские державы вплоть до конца XIX века удостаиваются в лучшем случае пары абзацев и служат лишь фоном, на котором разворачивается история отношений стран Запада. Вместо описания сложной системы международных отношений, состоящей к середине XVII в. из ряда подсистем, многие из которых были связаны друг с другом, автор сосредоточился на европейской подсистеме, полностью игнорируя остальные.

Как можно понять из текста, это принципиальная позиция. Она объясняется тем, что «на Востоке существовали государства… однако они не были национальными в современном, “вестфальском”, понимании. Присущая им иерархия соподчинения напоминала о соответствующих отношениях в средневековой Европе. Принципы Вестфальской системы (т.е. модерна) стали известны на Востоке во второй половине XIX в. в результате колониальной экспансии» (с.13).

Каких-нибудь сто лет назад подобный подход не вызвал бы возражений. Но с тех пор историческая наука развеяла многие положения «вестфальского мифа». Давно уже не секрет, что иерархия соподчинения была присуща европейским государствам даже после подписания Вестфальских договоров, в отличие от, к примеру, Китая, который по множеству признаков куда больше напоминал в это время классическое национальное государство, чем европейские монархии. Само представление о внешнем суверенитете как таковом появилось в Европе не ранее середины XVIII века и было связано с именем Эмера де Ваттеля, автора сочинения «Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов» (Droit des gens, ou principes de la loi naturelle appliqués à la conduite et aux affaires des nations et des souverains). Именно благодаря этой работе представление о международных отношениях как о процессе взаимодействия суверенных единиц постепенно было воспринято сначала в Европе, а затем и во всем мире.

До того европейские государства существовали в рамках привычных представлений о формальной иерархии, так что вряд ли оправдано на этом основании вычеркивать из истории международных отношений великие монархии Востока: империи Мин и Цин, империю Великих Моголов и Сефевидское государство – короче говоря, страны, являвшиеся региональными лидерами, в которых, как и в европейских государствах, происходил постепенный переход к модерну. Тем более неоправданно это с учетом того, что в описываемый период активно формировалась стратегическая культура Ирана, Китая и Индии, и незнание истории взаимоотношений азиатских держав друг с другом и с европейскими странами существенно затрудняет понимание специфики их внутри- и внешнеполитической деятельности в наши дни. Кроме того, подобный подход обедняет историю отношений между европейскими державами, которой автор уделяет основное внимание: азиатские и африканские страны входили в орбиту европейской политики еще с XIII века, и с течением времени связи между Европой и Азией лишь укреплялись. Уже к XVI веке шахматная доска большой политики, на которой европейские монархи разыгрывали партии, простиралась до восточных рубежей Персии. Достаточно вспомнить многочисленные альянсы европейских и неевропейских стран: португальско-абиссинский, англо-персидский, франко-османский, англо-марокканский, альянс между Габсбургами и Сефевидами. Картина международных отношений до XIX века была куда сложнее и интереснее, чем представляется Фененко.

Вообще периоду с 1648 по 1815 г., которому посвящен первый раздел пособия, не повезло, пожалуй, больше всего. Если историю международных отношений в XIX–XX веках автор излагает более или менее в соответствии с общепризнанными концепциями, то в описании периода, определяемого в книге как «Вестфальский порядок», возникает масса вопросов. Прежде всего потому, что автор исходит из положения: основным содержанием периода с 1648 по 1815 г. являлось стремление Франции к гегемонии и попытки остальных крупных европейских государств помешать установлению этой гегемонии.

Стремясь доказать, что Франция более 250 лет проводила последовательную гегемонистскую политику, автор обращается к известному проекту герцога Сюлли (подробно излагаемому на стр. 27). «Итоги Тридцатилетней войны воспринимались в Париже не как окончательный результат, а только как первый успешный шаг к реализации программы Сюлли», – говорится в тексте. К 1700 г. Франция имела статус «полугегемона» (с. 72) и впоследствии после каждой очередной неудачи вновь и вновь пыталась добиться доминирования, пока не была окончательно сокрушена в 1815 году.

Упорное следование этой концепции приводит к тому, что из поля зрения автора выпадают сюжеты, важные для понимания международных отношений описываемого периода, – к примеру, сближение Англии под руководством Оливера Кромвеля с Францией и подписание Парижского договора 1657 г., по условиям которого Англия втянулась в войну на континенте. Описывая англо-голландские войны, Фененко не упоминает об инициативах Кромвеля, который готов был отказаться от Навигационного акта при условии вступления Нидерландов в войну против Габсбургов. Эти сюжеты меж тем очевидным образом свидетельствуют о том, что Франция вплоть до 1667 г. воспринималась в Европе как одна из великих держав и потенциальный союзник.

На самом деле речь о французском стремлении к гегемонии имеет смысл вести лишь применительно к 1667–1714 гг. – с начала Деволюционной войны до подписания Утрехтского, Раштаттского и Баденского мирных договоров. Тогда угроза установления гегемонии Франции привела к образованию антифранцузских альянсов, успешно остановивших ее движение к европейскому доминированию. Именно по итогам Утрехтского мира (а вовсе не Вестфальского, как утверждается на с. 36) был установлен принцип баланса сил, а Франция была вынуждена отказаться от претензий на роль сверхдержавы.

Попытка растянуть французский гегемонизм на весь XVIII век побуждает автора к достаточно сомнительным утверждениям – например, что Франция в 1756 г. вновь оказалась на пороге достижения статуса гегемона, т.к. в соответствии с условиями Версальского договора «австрийские Габсбурги добровольно признали себя младшим партнером Франции… ресурсы бывшей империи Габсбургов фактически переходили под контроль Версаля» (с. 74). Однако, если мы ознакомимся с условиями Версальского договора, то не обнаружим там ничего подобного – ни в открытых, ни в секретных статьях.

Сама попытка трактовать французскую политику как исполнение «проекта Сюлли» напоминает хорошо знакомую отечественному читателю историю с «Завещанием Петра Великого», и это не случайно. Все теории, в соответствии с которыми внешняя политика государств на протяжении столетий объясняется якобы следованием завещанию великого предка, чем-то похожи. Идея о том, что каждый русский монарх после вступления на престол знакомился с бумагой, в которой содержался план многовекового пути к мировому господству, мало чем отличается от теории, в соответствии с которой каждый новый французский король принимал в качестве руководства к действию набор отрывочных мыслей, набросанных Сюлли после того, как он растерял всякое политическое влияние и удалился от двора. Стоит упомянуть в этой связи, что более или менее законченное оформление «проект Сюлли» получил лишь в издании 1778 г., существенно переработанном редакторами. К этому же периоду относится и идея «естественных границ Франции», также ошибочно приписываемая автором Сюлли (с. 27) и принадлежащая на самом деле Анахарсису Клоотсу.

При этом научный потенциал идеи о Франции как о ключевом субъекте международных отношений далеко не исчерпан. Если бы автор издал по этой теме отдельную монографию, где мог бы привести всю необходимую аргументацию (что, разумеется, невозможно в учебном пособии), это послужило бы ценным вкладом в науку и создало бы необходимый стимул для масштабной дискуссии, которая, хочется верить, привлекла бы внимание специалистов по МО к этому слабо изученному периоду истории международных отношений.

Хотя предыдущие замечания касались в основном первого раздела из трех, немало претензий, к сожалению, можно предъявить и в отношении двух остальных. Текст получился очень неровным: если какой-либо исторический период хорошо исследован, по нему имеются свежие работы на русском языке, он описан великолепно; если же тема по каким-то причинам не привлекала внимания отечественных историков, качество описания явно проседает. Так, практически безупречно изложена история «Большой игры» Англии и России, освещенная в прекрасных монографиях Е.Ю. Сергеева, А.В. Постникова и Т.Л. Шаумян, и деятельности Коминтерна в «афганском коридоре» в 1920–30-х гг. (благодаря работе Ю.Н. Тихонова, которая порой цитируется чуть ли не дословно), в то время как события, происходившие в Туркестане и Афганистане в промежутке между этими периодами, описаны абсолютно неверно. Генерал Маллесон возглавил британскую военную миссию в Мешхеде лишь в июле 1918 г. и потому никак не мог устанавливать контакты с правительствами Бухары и Хивы после Февральской революции и тем более создать после Октябрьской революции Туркестанскую военную организацию; Фредерик Бэйли не подписывал с Евгением Джунковским и бухарским эмиром соглашения об установлении британского протектората над Туркестаном; Туркестанская армия состояла не из «ташкентских отрядов»; Третья англо-афганская война началась не с вторжения «британско-индийской армии численностью 340 тыс. чел.» на территорию Афганистана 3 мая 1919 г., а с захвата в этот день афганскими силами города Багх на территории Британской Индии, и т.д.

В целом возникает впечатление, что при подготовке учебного пособия автор столкнулся с хорошо знакомыми любому ученому проблемами: сжатые сроки в первую очередь и требования к объему – во вторую.

Сложно осуждать автора за стремление издать книгу как можно быстрее, принимая во внимание упомянутую выше нехватку пособий по предмету. Но результатом подобной спешки стали, к сожалению, многочисленные мелкие фактические ошибки, рассыпанные по тексту. По большей части они никак не влияют на промежуточные и окончательные выводы, но тем досаднее наталкиваться на них снова и снова.

К примеру, в Вестфальских мирных договорах вовсе не был зафиксирован принцип суверенитета (с. 6); в бою с англичанами у Ливорно голландским флотом командовал не Мартен Тромп, а Йохан ван Гален (с.25); эскадра, которая должна была доставить якобитов в Шотландию в 1719 г., вовсе не погибла при мысе Финистерре, как утверждается на с. 59, а была разбросана штормом – все корабли вернулись в порт, но высадка была сорвана; крейсер «Кассандра» погиб не осенью 1919 (с. 470), а годом раньше – осенью 1918 г., и так далее. Подобные ошибки встречаются практически в каждой подглаве, что особенно обидно, учитывая, что их можно было избежать при более тщательной подготовке и редактуре текста.

Вопросы к научной редактуре возникают и в связи с не совсем традиционным написанием ряда имен: к примеру, Антонио дель Джудиче, князь Челламаре (Antonio del Giudice, principe di Cellamare), вдохновитель известного «заговора Челламаре», превратился в Антонио Джудице князя Чалларме (с.59); Mystery and Company of Merchant Adventurers автор переводит как «Таинственная компания торговцев и первопроходцев», игнорируя второе, в данном случае основное, значении слова mystery в описываемый период – «группа купцов, гильдия».

Жесткие требования к объему, по всей видимости, привели к тому, что автору пришлось выбросить из абзацев целые фразы; в итоге в отдельных местах существенно пострадала логика повествования и умозаключений. К примеру, непонятно, как из того, что «Вестфальский мир уравнял в правах католиков и протестантов (кальвинистов и лютеран), узаконил конфискацию церковных земель, осуществленную до 1624 года Соглашения отменяли принцип Аугсбургского мира cujus regio, ejus religio, вместо него провозглашался принцип веротерпимости» (с. 21) следует, что «это означало закрепление раздробленности германских земель на множество суверенных государств» (оставляя в стороне вопрос о справедливости этого тезиса в принципе). Вряд ли из фразы «кабинет Альберони начал готовить аналогичную операцию по захвату острова Сицилии, но 11 августа 1718 г. британская эскадра под командованием адмирала Джорджа Бинга разбила испанский флот в сражении у мыса Пассаро» (с. 59) можно понять, что на самом деле операция по захвату Сицилии была успешно проведена, но разгром у Пассаро привел к тому, что испанские войска оказались заперты на острове без снабжения извне.

Достаточно небрежно в ряде случаев изложены и династические вопросы, имеющие важное значение для изучения внешней политики составных государств описываемого периода. К примеру, читатель вряд ли сумеет составить адекватное представление о причинах войны за испанское наследство. «Карл II в октябре 1700 г. завещал трон второму сыну дофина Людовика – герцогу Филиппу Анжуйскому при условии, что наследником французского престола станет его младший брат герцог Беррийский», – пишет автор на с. 33. Меж тем в реальности Карл II действительно завещал трон Филиппу Анжуйскому, а в случае его отказа – герцогу Беррийскому, который занимал в очереди наследования французского престола законное место после отца и двух старших братьев, а также их детей. Французский престол наследовался в соответствии с принципом примогенитуры, и герцог Беррийский мог бы стать королем лишь в том случае, если бы умерли оба его брата – дофин Людовик и Филипп Анжуйский – и все их потомство, и ни один международный договор не мог бы помешать ему взойти на французский трон.

Путаница продолжается и на с. 34. «В феврале 1701 г. Людовик XIV объявил Филиппа своим наследником», – указывается в книге; на самом же деле король провел акт, который включал Филиппа в очередь на наследство на случай, если возникнет необходимость возложить на него корону Франции, причем в качестве обязательного условия значился отказ от испанской короны. Далее упоминается, что Франция признала законным наследником английского престола Якова Стюарта, «старого претендента», после того как «в том же 1701 г. умерли и Вильгельм III, и свергнутый король Англии Яков II Стюарт». Однако Вильгельм III умер в марте 1702 г. от пневмонии, которая развилась у него после того, как его конь в феврале того же года споткнулся, попав ногой в кротовью нору, сбросил короля, и у того сломалась ключица. На момент, когда Франция признала единственным наследником престола «старого претендента», Вильгельм был вполне здоров.

Все вышеуказанные ошибки и недочеты хотя и могут испортить удовольствие от знакомства с книгой и в ряде случаев затруднить понимание прочитанного, легко можно исправить в следующей версии работы. Хочется надеяться, что в ближайшее время мы увидим новое издание учебного пособия Алексея Фененко, где будут исправлены фактические ошибки и добавлены новые материалы, которые позволят превратить книгу из истории международных отношений европейских стран в полноценную историю международных отношений в период с 1648 по 1945 годы.

Россия > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 17 мая 2019 > № 2996632 Алексей Куприянов

По сути, а не по форме

Азербайджан и Узбекистан как пример нового формата интеграции

А.В. Караваев – научный сотрудник Института экономики РАН.

Станислав Притчин – кандидат исторических наук, руководитель аналитической группы Центра изучения Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН.

Резюме Развивая многосторонние форматы ЕАЭС и ОДКБ, Москва при возможности делает ставку и на двусторонние отношения с элементами интеграции, опробованными в многосторонних форматах. Формируется гибкий подход, позволяющий выстраивать расширенное евразийское партнерство, или политику «нового регионализма».

Успешные визиты Владимира Путина в Баку и Ташкент осенью 2018 г. дали основания говорить о формировании нового российского подхода к постсоветскому пространству и соседним странам в целом. Россия не отказывается от развития и продвижения традиционных многосторонних форматов ЕАЭС и ОДКБ. Но там, где это позволяют политические условия и где это более эффективно, Москва делает ставку на двусторонние отношения с использованием элементов интеграции, опробованных в многосторонних форматах. Таким образом, формируется гибкий подход, позволяющий выстраивать расширенное евразийское партнерство, или политику «нового регионализма».

Российские экономические орбиты и их пределы

Российская экономика составляет лишь 1,8% глобального ВВП. Для создания устойчивого ядра интеграции и выхода рубля на уровень международной валюты долю России, по оценкам экономистов, нужно поднять как минимум до 5–6%. При этом нельзя сказать, что сегодня государства-партнеры так же сильно привязаны к российскому пространству, как это было в 1990-е гг., а «проницаемость» экономики для глобальных потоков и кризисов наблюдается повсеместно. Мы взаимосвязаны. Однако наибольшую пользу от Москвы получают те страны СНГ, которые нашли баланс между глобализмом и российским притяжением.

Вокруг экономического пространства России к настоящему моменту сформировалось несколько орбит. Они не имеют строгой иерархии, какие-то проекты с партнерами из дальнего зарубежья могут носить более плотный и длительный характер, чем в ЕАЭС. Асимметрия Москву не смущает, а партнеров в целом скорее притягивает. Дело в принципиальной возможности и наличии неформальных механизмов экономического сближения, позволяющих говорить о едином поле отношений. Кто-то готов к союзу и высокому уровню финансово-таможенной, безбарьерной интеграции, где-то достаточно партнерства высокого уровня и стремления установить связи в отдельных сферах, где-то еще работают остатки советского единства, тридцать лет назад оформленные как единое пространство СНГ. Это и есть политика выращивания «нового регионализма».

Как выглядят орбиты интеграции вокруг России? На первом уровне – таможенно-экономическое пространство ЕАЭС и Союзное государство c Белоруссией. На втором – остатки зоны свободной торговли СНГ. На макроуровне – партнерство с громадным Китаем, осознанное понимание контрпродуктивности конкуренции и необходимости использовать его ресурсы. В этом цель «сопряжения» ЕАЭС и ШОС и стыковки российских проектов с «Один пояс – один путь».

Для ближайших соседей – минимизация барьеров между пространствами ЕАЭС и ЗСТ СНГ, где главную роль играют Узбекистан и Азербайджан (для них всегда остаются открытыми двери для движения на близкую орбиту интеграции). Наконец, географическая периферия интеграции, тем не менее играющая активную глобальную роль: Индия, Египет, Турция, Иран, Вьетнам, другие страны – их вектор движения: от ограниченной до расширенной ЗСТ с Евразийским союзом.

Эти орбиты имеют разный потенциал, кроме того, их участники не равнозначны внутри своих групп, если брать критерий торгово-экономических связей и нацеленности на сближение с Москвой. Тем не менее они устойчивы, во многом благодаря трезвой оценке Москвой новых глобальных реалий и реальному весу РФ на евразийском пространстве.

С другой стороны, нужно понять пределы и параметры нынешних евразийских процессов и посмотреть шире – каковы механизмы нового регионализма – российской внешнеполитической стратегии, формирующей разные орбиты партнерств и интеграции. Базовые параметры власти и управления в ЕАЭС и СНГ близки ввиду схожего генезиса власти и синхронных стадий трансформации от республик в составе СССР до независимых государств. Для всех характерно смещение от модели демократии условно «западного» плюралистического типа к «патерналистскому» варианту более жесткого контроля над политическими и экономическими процессами. Отсюда едва ли не главным фактором сближения становятся отношения между президентами как главами командно-бюрократических машин своих государств. Это означает, что глубокая, институциональная интеграция возможна только на постсоветском пространстве, а с учетом потери Украины как партнера по торгово-экономическому взаимодействию пространство позитивного сотрудничества и более глубокой интеграции для России свернулось до региона ЦА и стран Каспия.

В такой ситуации Азербайджан и Узбекистан, настороженно относившиеся к углубленной интеграции в рамках ЕАЭС, все же оставались важными экономическими партнерами России. Время от времени вставал вопрос об их вовлечении в интеграцию как логическом шаге углубления экономических отношений, но разговоры так и оставались разговорами.

В то же время понимание места Ташкента и Баку в орбитах российской интеграции носит как прикладной, так и концептуальный характер. С одной стороны, важно посмотреть, каким образом РФ взаимодействует с наиболее дееспособными государствами из пояса ближнего соседства ЗСТ СНГ (осколками бывшего постсоветского пространства). Нужно ли их переводить на более продвинутый уровень формальных институтов и общего таможенно-экономического пространства? Каковы задачи «мягких» форматов взаимодействия с ЕАЭС, предполагающие большее вовлечение в процессы интеграции (статус наблюдателя и партнера по диалогу)?

Москва-Баку: взаимодействие поверх барьеров

Почему наметилось политическое сближение Москвы и Баку? Многолетняя тонкая настройка отношений поверх барьеров карабахского кризиса стала возможна по тем же причинам, что и прочие проявления «симпатизирующего нейтралитета» Баку в отношениях с Россией. Ряд оснований в разных модуляциях можно свести к следующим: идейная близость элит – ставка на консерватизм в качестве квазиидеологии; поддержка модели «нелиберальной демократии» путем развития совместных инвестиционно-экономических проектов; ставка на сохранение преемственности – тесное взаимодействие спецслужб на фоне роста вызовов цветных революций и исламистских атак военизированного подполья Южного и Северного Кавказа.

Исходя из этих установившихся правил или негласной межэлитной коммуникации высшего уровня, многие сложности повестки последних 20 лет (например, связанные с доступом западных компаний к освоению каспийских ресурсов или характером взаимодействия по РЛС в Габале) имели частный характер и не превращались в кризис взаимного доверия. С другой стороны, отказ Ильхама Алиева принять участие в рижском саммите Восточного партнерства в 2015 г. стал маркером сохранения выработанной модели компромиссов с Москвой, притом что по вопросу Крыма Баку, естественно, «без высказываний» солидаризовался с Киевом.

Значительную роль в отношениях элит играют личные симпатии лидеров – Владимира Путина и Ильхама Алиева. Если поначалу источником положительной химии была атмосфера профессионального братства, связывающая всех людей, отдавших годы службе в разведке и системе безопасности, то впоследствии фундаментом для сближения становится приверженность консерватизму как идеологии. Сравнивая тезисы выступлений бывшего главы администрации президента России Сергея Иванова и бессменного главы администрации президента Азербайджана Рамиза Мехтиева, можно легко увидеть – оба подчеркивают значимость консервативных ценностей при ставке на светский характер государства, оба говорят о сложности сохранения суверенитета на различных уровнях государства и общества в условиях экспансии глобального мира.

Кстати, Рамиз Мехтиев поддерживает постоянный контакт с главами Совета безопасности России и на двусторонней основе, и как участник ежегодных саммитов секретарей Совбезов государств СНГ. Еще одна демонстрация идейной близости элит двух стран. В этом смысле лидеры новой революционной волны, взламывающие установившиеся правила коммуникации и хрупкого баланса интересов, такие как премьер-министр Армении Никол Пашинян, вряд ли будут для Путина такими близкими единомышленниками даже при сохранении стабильного характера отношений между двумя странами.

Владимир Путин и Ильхам Алиев по-прежнему ориентиры для корпорации власти в своих странах. Конечно, их эффективность зависит от способности сопротивляться патологиям бюрократических систем – от коррупции до других разлагающих систему противоречий. В случае с Азербайджаном, Узбекистаном, Россией есть еще фактор внешнего давления западно-либерального проекта, которому не нужны сильные конкуренты. Но есть и другая проблема, в полном объеме встающая перед этой тройкой – хаос исламистской реакции, вызванной в том числе безудержной западной экспансией. Чтобы удержаться в таких условиях, элите необходима действенная моральная мобилизация, поддерживаемая обществом.

Почему Азербайджан – приоритетный партнер на Южном Кавказе?

Сегодня Азербайджан – ведущий субъект торгово-экономического взаимодействия России с государствами Южного Кавказа. Товарооборот между странами составляет 2,627 млрд по итогам 2017 г. (Армения – 1,746, Грузия – 1,084). Ключевой партнер РФ среди стран СНГ – третье место после Украины и Узбекистана. С каждым годом укрепляется сотрудничество Москвы и Баку в строительстве и промышленно-логистической организации коридора «Север-Юг», соединяющего Россию с Ираном, странами Ближнего Востока и Индией. Также Азербайджан – ключевой и по ряду составляющих (наличию портовой и транспортной инфраструктуры) тесно интегрированный с Россией участник «каспийской пятерки», наравне с Казахстаном.

Особую роль играют связи Баку с ядром ЕАЭС. Двусторонние отношения Азербайджана с Белоруссией, Казахстаном и Россией представляют самостоятельный вектор внешней политики и торгово-инвестиционных связей Баку. В то же время эти линии суммируются в рамках общего таможенно-экономического пространства. Азербайджан, по сути, стал главным региональным инвестором в ненефтяной сектор Мангистауской области Казахстана. Крупные строительные компании Баку – Akkord и Evrascon – участвуют в реализации субподрядов транснационального автомобильного проекта Западный Китай – Западный Казахстан. Появляются инвестиции Азербайджана в Кызылординской и Шымкентской областях РК. Таким образом, развивая взаимосвязи с ЕАЭС, Баку не просто строит отношения с экономиками соседей, а по факту является участником евразийского экономического пространства.

Костяк российско-азербайджанского взаимодействия – экспортно-сырьевые, торгово-экономические, промышленные, транспортные и иные инвестиционные проекты в диапазоне от госкорпораций до малого бизнеса диаспоры. Их баланс, постепенно сдвигаемый от сырьевого в сторону промышленного взаимодействия и более масштабного взаимопроникновения в сфере услуг, туризма и коммуникаций, и составит «тело» российско-азербайджанской интеграции.

В сентябре 2018 г. серьезным шагом стало подписание пакета документов во время визита Алиева в Сочи. Судя по плотной сетке соглашений, партнерство Москвы и Баку выглядит лидирующим на фоне «кавказского периметра» Российской Федерации и почти догоняет уровень взаимодействия с Казахстаном, разница только в масштабах и наличии надсубъектных интеграционных механизмов. По следующим параметрам видна интеграционная перекличка на азербайджанском направлении: развитие автосборки (к прежним проектам теперь добавился ГАЗ); совместная работа на Каспии, к известным пакетам «ЛУКойла» в Шах-Дениз теперь добавилась разработка блока «Гошадаш»; общая поддержка малого-среднего бизнеса; подписание плана действий по развитию ключевых направлений сотрудничества и программы до 2024 года.

При этом отношения встроены в систему глобального макроэкономического взаимодействия. Очевидно, все большее влияние на сопряжение экономик Москвы и Баку будут оказывать разноформатные отношения с соседями. Последние два-три года проявилась тенденция умножения совместных проектов в рамках многосторонних гибких альянсов, иногда обозначаемых как «сетевые партнерства»: Азербайджан–Россия–Иран, Азербайджан–Россия–Турция.

Узбекистан – базовый партнер России в Центральной Азии

Узбекистан в силу своих размеров и географического положения – важнейший (после Казахстана) российский партнер в регионе. Это единственное государство, имеющее границы со всеми странами Центральной Азии. Таким образом республика может быть стержневым игроком для всех соседей или, наоборот, государством, тормозящим региональную интеграцию, как это было во времена Ислама Каримова. Узбекистан также крупнейшее по населению государство – 32 млн 900 тыс. человек по данным официальной статистики на середину 2018 года. У республики самая боеспособная армия в регионе, развитая и достаточно диверсифицированная экономика, значительные природные ресурсы, благоприятный для развития сельского хозяйства климат. Все это придает стране особую стратегическую важность и привлекательность для внешних игроков и России особенно. В такой ситуации отсутствие Узбекистана в интеграционных проектах заметно ослабляло их вес, эффективность, затрудняло логистику.

Визит Владимира Путина в Ташкент в середине октября 2018 г. по своим беспрецедентным результатам стал апофеозом изменений российско-узбекских отношений, начавшихся в конце августа 2016 года. Тогда после кончины первого президента независимого Узбекистана Ислама Каримова многолетний премьер-министр республики Шавкат Мирзиёев стал исполняющим обязанности, а потом и полновластным главой государства. Именно с приходом Мирзиёева к власти в отношениях двух стран начался новый этап, который можно охарактеризовать как вовлеченное стратегическое партнерство.

Ислам Каримов придерживался осторожной изоляционной модели внешней политики. Москва не была исключением, несмотря на важность России как экономического и военно-политического партнера для Узбекистана. Схожей модели Ташкент придерживался в отношениях с ключевыми внешними игроками – Пекином, Брюсселем, Вашингтоном, а также соседями по Центральной Азии. Это выглядело так, будто для Каримова суверенитет и независимость Узбекистана имели первостепенное значение почти всегда в ущерб взаимовыгодному экономическому сотрудничеству. Так, например, важнейший для двухсторонних отношений вопрос юридического статуса узбекских трудовых мигрантов, которых в России работало и работает несколько миллионов, официально не был частью межгосударственных переговоров. Другой пример – при создании Объединенной авиационной корпорации (ОАК) РФ предполагалось, что Ташкентское авиационное производственное объединение им. Чкалова станет частью крупной компании с передачей контрольного пакета России в обмен на получение заказов на производство транспортных ИЛ-78. Но контроль над предприятием оказался для Ташкента важнее, чем загруженность его мощностей, проект так и не был реализован, а в 2011 г. началась процедура банкротства.

Еще более радикально Ташкент действовал в отношениях с соседями. Так, из-за напряженных отношений с Таджикистаном был введен визовый режим, объявлена транспортная блокада соседней страны, разобрана железная дорога, а граница частично заминирована. А 137-километровая граница с Афганистаном и вовсе считалась самой укрепленной в мире.

Шавкат Мирзиёев кардинальным образом изменил внешнеполитические подходы. В течение нескольких месяцев на смену изоляционной модели пришло вовлеченное сотрудничество с соседями. После визитов в Туркменистан и Казахстан президент в апреле 2017 г. посетил Москву, а в мае Пекин. Смена стратегии позволила не только быстро реализовать невостребованный ранее потенциал, но и вывести отношения с партнерами на новый уровень.

Россия успешнее других воспользовалась открытием Узбекистана. Упомянутый визит Мирзиёева в апреле 2017 г. завершился заключением сделок на сумму более 15 млрд долларов и подписанием около 40 межправительственных соглашений. И очень важную роль сыграли личные отношения между новым главой республики и российским президентом. Мирзиёев на протяжении 13 лет возглавлял правительство Узбекистана, где в основном курировал вопросы сельского хозяйства и промышленности, которые в большей степени, чем, например, финансовый сектор, курируемый Рустамом Азимовым, завязан на тесное взаимодействие с Россией и соседями. Как глава правительства Мирзиёев регулярно представлял республику на различных саммитах СНГ, ЕврАзЭС и установил прямые контакты с руководителями соседних стран.

Возвращаясь к октябрьскому визиту российского президента в Ташкент, стоит отметить беспрецедентный охват тем. Более 800 соглашений на общую сумму около 27 млрд долларов подписаны в ходе первого межрегионального российско-узбекского форума, состоявшегося во время этого визита. В Узбекистане будут созданы 79 новых совместных предприятий, два десятка торговых домов, более десятка логистических центров. В 7–10-летней перспективе это увеличит торговый оборот почти в два раза, переведя его за отметку в 10 млрд долларов.

Бриллиантом в короне российско-узбекских договоренностей стало соглашение о строительстве российским «Росатомом» к 2028 г. первой в Центральной Азии атомной электростанции в Навоийской области. Два энергоблока АЭС общей мощностью 2,4 мегаватта позволят Узбекистану не только покрыть растущую потребность в электроэнергии, но и стать заметным региональным экспортером.

Особо можно выделить сотрудничество в области цифровых технологий и информатизации. По итогам визита «Яндекс» и мэрия Ташкента обсуждают внедрение новых сервисов для горожан: «Яндекс Махалля», по аналогу сервиса «Район» – сбор новостей, событий, информации о торговле с учетом местоположения устройства. В Ташкенте уже работает «Яндекс Такси», подключено более 4 тыс. машин. Узбекистан может стать третьим партнером в российско-казахстанском проекте казахстанского спутника KazSat-2R. Также планируется внедрение электронных журналов и дневников по модели российского проекта «Дневник.ру» (в Узбекистане – компания KUNDALIK).

Примечательно, что ни ОДКБ, ни ЕАЭС ни разу не упомянуты в официальных выступлениях лидеров. Возникло ощущение, что между сторонами достигнуто негласное соглашение использовать максимально комфортный двусторонний формат практически при том же уровне интеграции. Благо, существующая правовая база позволяет это реализовывать. В сфере безопасности это Договор о союзнических отношениях между Российской Федерацией и Республикой Узбекистан от 2005 г., подписанный несколько месяцев спустя после андижанских событий. Экономической базой сотрудничества является Зона свободной торговли СНГ, к которой Ташкент присоединился одним из последних в 2011 году.

Наносит такой подход урон статусу ЕАЭС и ОДКБ? Институционально и политически – скорее да. Например, для того же Казахстана успешные и глубокие отношения Москвы и Ташкента – пример того, что интеграция достижима и без неповоротливых и громоздких надгосударственных настроек в виде ЕАЭС, кстати широко критикуемых в Казахстане, хотя участие Узбекистана в союзе могло бы серьезно увеличить политический и экономический вес организации. В этой связи не случайно после масштабных двусторонних мероприятий в Ташкенте Путин и Мирзиёев заехали в Казахстан, где провели неформальную встречу с Нурсултаном Назарбаевым. Вероятнее всего, целью была попытка снять любые опасения Астаны, что прорыв в российско-узбекских отношениях может негативно отразиться на ее отношениях с Москвой. С другой стороны, Казахстан при интенсификации экономического сотрудничества России с Узбекистаном в любом случае останется в выигрыше, так как географически и логистически связывает эти две страны.

Параметры и перспективы квазиинтеграции для Баку и Ташкента

Интеграция – это не цель, а средство для модернизации, стабилизации и развития экспорта. Причем в этом комплексе взаимодействия все более активное участие принимают частные корпорации как носители новых технологических решений. Юридические рамки подобных конструкций обеспечены форматами ЗСТ и ЗСТ+ с полноценными интеграционными структурами. Формирование региональных объединений в этом формате давно не новость в мировой экономике. За несколько лет число ЗСТ в мире выросло в десятки раз. Если в 1991 г. насчитывалось всего 25 соглашений о свободной торговле, то в конце 2015 г. их стало около двухсот. Иными словами, речь о серьезной мировой тенденции, которая пришлась весьма кстати для российской внешней политики.

Предложение Путина, впервые высказанное на ПМЭФ в 2016 г., подумать о создании Большого евразийского партнерства с участием членов ЕАЭС, а также стран, с которыми у нас сложились тесные отношения – Китай, Индия, Пакистан, Иран и, конечно, партнеров в СНГ и других заинтересованных государств и объединений – лежит как раз в этом контексте. Один из вариантов более глубокого включения Азербайджана и Узбекистана в российскую модель интеграции находится в плоскости синтеза большого евразийского пространства. Здесь важна институциональная стыковка, которая может происходить в несколько этапов: снижение тарифов и определение графика создания ЗСТ, создание комплексного механизма сотрудничества, включающего всю Евразию.

Ключевыми областями сопряжения скорее всего будут социальная, таможенно-экономическая база ЕАЭС и масштабные проекты «Пояса и Пути» по линиям транспортной логистики; сотрудничество в различных сферах производства; развитие туризма, образования, медицины, культуры; взаимодействие в энергетике и сельском хозяйстве; развитие электронной коммерции; региональная безопасность.

Таким образом, квазиинтеграция Азербайджана и Узбекистана – это реальность, и она будет набирать обороты в предстоящее десятилетие. Ее активизация на нынешнем этапе обусловлена эффективным использованием Москвой политических возможностей в отношениях с Баку и Ташкентом, которые «капитализированы» в совместные долгосрочные проекты и программы сотрудничества. В этой связи, вероятнее всего, тренд на развитие отношений с Азербайджаном и Узбекистаном будет продолжен, как и обкатка модели «квазиинтеграции» для применения в отношениях с другими соседями в Евразии.

Азербайджан. Узбекистан. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 17 мая 2019 > № 2996629 Александр Караваев, Станислав Притчин

ЕВРОПЕЙСКИЕ СТРАНЫ ОТКАЗЫВАЮТСЯ ВОЕВАТЬ С ИРАНОМ

После провала с государственным переворотом в Венесуэле, Трамп столкнулся с созданным его администрацией иранским кризисом.

Президент США в очередной раз становится жертвой своих воинствующих советников. В тоже время союзники по НАТО один за другим отказываются от вовлечения их в конфликт с Ираном, от совместных с США военных приготовлений.

Представитель командования британским контингентом в Сирии и Ираке генерал Крис Гхика объявил об отсутствии в регионе иранской угрозы. В ходе телеконференции в Пентагоне он отметил, что не наблюдается никакой «нарастающей опасности» со стороны проиранских сил, как об этом твердят американцы. Его слова полностью противоречили паническим посланиям американской разведки с Ближнего Востока.

Европейские союзники США не желают впутываться в американскую авантюру и стараются вывести из-под удара находящихся в регионе своих военнослужащих. Например, испанский ракетный фрегат, который должен был участвовать в маневрах с американцами в Персидском заливе, поспешно отбыл домой, чтобы уйти из опасной зоны.

Приостановили свое участие в подготовке иракских солдат в Ираке Германия и Нидерланды. У США здесь остается лишь один союзник — Израиль, тогда как Саудовская Аравия и эмираты лишь готовы заплатить за войну с Ираном, как это было во время сирийской бойни.

Как выясняется, США не располагают никакими конкретными разведданными о агрессивных намерениях Ирана, и не могут создать антииранскую коалицию.

Николай Иванов

Россельхознадзор все объяснил про испанскую хурму, иранские креветки, глисты в березовых брусках и синие бактерии

В рамках проекта «Регуляторная гильотина» Business FM рассказывала истории предпринимателей, чей бизнес вошел в противоречие с требованиями Россельхознадзора

Активнее всего бизнесмены в проекте «Регуляторная гильотина» жаловались на Россельхознадзор. Business FM отправила в ведомство четыре истории и получила обширный письменный ответ. Будем приводить короткие цитаты, максимально очищенные от казенных выражений.

Итак, история номер один. Кубанский фермер Иван решил привезти из Испании саженцы хурмы. Они не подпадают под эмбарго, но товар остановили. Выяснилось, что завозить в Россию испанские саженцы хурмы можно, но только российских сортов. Откуда в Испании российская хурма — отдельный вопрос. Но у Россельхознадзора позиция непреклонная.

«Решение о возможности ввоза посадочного материала в Российскую Федерацию принимается на основании результатов предварительной проверки. Кроме того, ввоз в Россию семенного и посадочного материала допускается при условии, что ввозимые сорта включены в Государственный реестр селекционных достижений».

История номер два. Петербургский бизнесмен Владислав Перепелкин импортирует в Россию рыбу и морепродукты. Однажды, причем не в первый раз, повез иранские креветки. Товар остановили. Предприниматель пытался выяснить, в чем дело. До Россельхознадзора не дозвонился, но удалось связаться с ветеринаром, рассказывал нам предприниматель.

«Эта девушка сказала очень быстро и очень просто: друзья, разбираться с нами не надо, разбирайтесь, пожалуйста, непосредственно с управлением, потому что именно из управления пришло распоряжение вас задержать и не пропускать иранские креветки на территорию России, без подробностей. Конкретно нас или в целом иранские креветки, сказать сложно».

Пока выясняли все подробности, фура простояла на границе несколько месяцев. Ответ Россельхознадзора — с иранского предприятия ввозить креветки запрещено. Почему раньше ввозили, а потом запретили, ведомство не объяснило.

«Креветки аквакультурного происхождения не являются аттестованным видом деятельности данного предприятия. Простой транспортного средства и финансовые потери в данном случае являются добровольным решением руководства организации».

Третий, один из самых ярких кейсов. Карельский предприниматель Андрей Козин ввез шведский прокат. Сталь, к ней претензий не было, лежала на березовых брусках. Таможня остановила груз и со ссылкой на правила РСХН отправила бруски на экспертизу. Выяснилось, что в древесине искали гельминтов. Россельхознадзор объяснил: оказывается, это не просто гельминты, а глисты, которые уничтожают хвойные деревья. Ведомство не хотело обидеть бизнесмена, оно лишь печется о российских лесах.

«В 2016 году участились случаи обнаружения сосновой стволовой нематоды (относится к семейству гельминтов) в древесно-упаковочном материале, поступающем в Евросоюз. Контроль за ввозом древесно-упаковочного материала позволяет Россельхознадзору сохранить лесной фонд страны».

И, наконец, похожий случай. Бизнесмен Вадим Маркелов (его компания производит спортивный инвентарь) отправил в Великобританию партию штанг общим весом 40 тонн. Долго добивался ценного экспортного контракта. Не пропустили. Груз лежал на специальных деревянных поддонах, чтобы можно было использовать автопогрузчик. Эти поддоны и не понравились контролерам. Вот что рассказывал предприниматель.

«Вот ночью правило вышло новое, очередное. Значит, все проверяем на синие бактерии какие-то. В Министерстве сельского хозяйства бактериями этими занимаются. Нам говорят: «Вы знаете, это у нас не делают. Это делает только один институт в Москве». Мы говорим: «А что нам делать?» «Вам надо взять контейнеры, запаковать их в пленку, загрузить в пустые фуры, отвезти в Москву, заключить с ними договор. Они там под микроскопом посмотрят. Потом уже нам заплатите деньги. Мы вам еще раз посмотрим визуально и потом уже решим». «Так а вы как бактерию увидите? У вас же нет...» «Не надо умничать, делайте как вам сказали».

Маркелов связался с британцами. Они знать ничего не знают о синих бактериях, а поддоны вообще сразу сдают в утиль. Но это их английское дело, а Россельхознадзор напомнил нам, что Россия, как и Великобритания, входит в Конвенцию по карантину и защите растений, поэтому ради интересов иностранного королевства он обязан проверить поддоны.

«При экспорте деревянных поддонов в Великобританию Россия обязана выполнять требования этой страны, включая проведение исследований на те показатели, которые заявлены страной-импортером».

В итоге забота о Великобритании встала бизнесмену в сотни тысяч евро, которые он потратил, чтобы заключить контракт. Андрею Козину, у которого искали гельминтов, повезло больше, потому что глистов в брусках не нашли. Иранские креветки в Россию все-таки попали, но бизнесмен Владислав Перепелкин понес большие убытки, с ним разорвали контракт и он с большим трудом с дисконтом продал партию.

Не повезло, кстати, и водителю фуры с креветками, иранцу, который из-за простоя три месяца не был дома и от него ушла жена. Фермер Иван просто не будет выращивать в России испанскую хурму, потому что у чиновников свои правила, а борьба с ними бизнесменов, как заметил сам Россельхознадор, дело добровольное.

За эти месяцы мы получили десятки историй от предпринимателей, многие из которых попали в проект «Регуляторная гильотина». Если история вашего бизнеса, на ваш взгляд, должна быть рассказана, пишите нам — на сайте BFM.ru на главной странице под плашкой «Бизнес говорит» — и не забывайте оставлять контакты.

Михаил Сафонов

В Санкт-Петербурге завершился кинофестиваль «Море зовёт!»

Лучшими международное жюри признало российские фильмы.

Проведение в Санкт-Петербурге Международного фестиваля морских и приключенческих фильмов «Море зовёт!» стало уже хорошей традицией. Главные цели этого кинофорума – «пробуждение в российском обществе морского сознания». Ибо, как считают инициаторы фестиваля, великой может быть только морская держава. А Россия не просто морская, а великая морская держава!

– Море продолжает звать, манить и сплачивать людей в связи с суровой необходимостью бороться со стихией сообща, закаляя характеры и рождая настоящую флотскую дружбу, – говорит председатель оргкомитета – директор фестиваля Сергей Апрелев, капитан 1 ранга, в прошлом командир подводной лодки.

Нынешний фестиваль отличается от всех предыдущих огромным наплывом заявок из стран, готовых принять участие в конкурсе впервые, подчеркнул он. Среди них Армения, Иран, Исландия, Китай, Турция…

Однако нашим главным европейским партнёром, добавил Апрелев, традиционно остаётся Франция, и её делегация на фестивале – самая представительная.

В состав международного жюри фестиваля, традиционно именуемого «Апрельским» (не по фамилии его директора и создателя – истинной души этого кинофорума, а потому, что он всегда проходит в апреле), вошли продюсер документального кино, президент Ассоциации «Гильдия неигрового кино и телевидения» Виктор Скубей, президент жюри, драматург и режиссёр Пётр Гладилин, кандидат биологических наук, исследователь и путешественница Мария Гаврило, общественный деятель Владимир Бельков, журналистка из Франции, в прошлом сотрудница ООН, Рафаль Матэ-Бризе и автор этих строк.

Фильмы, представленные на конкурс – таковых было отобрано более полусотни, демонстрировались на различных площадках Санкт-Петербурга, Кронштадта и Павловска. Торжественное открытие и закрытие фестиваля, на которых присутствовали и курсанты, и студенты военно-морских и морских учебных заведений города, юные кадеты, проводились в санкт-петербургском Доме молодёжи.

Кстати, фестиваль этот можно с полным правом назвать уникальным – и не только потому, что всё держится исключительно на энтузиазме его создателей. Дело в том, что среди множества разного рода кинофестивалей и киноконкурсов, проводимых в России, только «Море зовёт!» имеет именно морскую направленность. Все прочие, увы, ограничиваются «сухопутьем». Вот отсюда и возникает необходимость «пробуждения», а точнее будет сказать, возрождения «морского сознания».

Недаром же кто-то из древних сказал примерно так: «Жить – не обязательно. Плавать по морю – необходимо». От себя добавим, что необходимо плавать не затем, чтобы развозить по разным странам нефть и прочее извлечённое из недр богатство, но чтобы видеть окружающий нас мир и лучше понимать жизнь…

Учитывая «эксклюзив» темы, жюри не поскупилось на количество номинаций для определения победителей – таковых оказалось свыше двух десятков. Первое место было единодушно присуждено фильму «Пётр Козлов. Тайна затерянного города». Он о мёртвом городе Хара-Хото, затерянном в песках пустыни Гоби. Его отыскал и исследовал генерал-майор Пётр Кузьмич Козлов – географ, этнограф и археолог – во время своих экспедиций 1907–1909 и 1926 годов, и это стало тогда мировой сенсацией.

Второе место присуждено удивительно красивому по съёмкам фильму известного путешественника Леонида Круглова «Великий северный путь». Жанр ленты определён как «фильм-экспедиция в глубь истории и человеческих возможностей». Третьей премии удостоился иранский фильм «Танец жизни» – красочный репортаж о водном путешествии по различным районам Ирана.

Лучшим фильмом на морскую тему был признан французский фильм «Средиземноморье», повествующий о красотах, опасностях и вызовах Средиземного моря. В номинации «Герои всех времён» победителем стал фильм «Несломленный нарком» – о судьбе Адмирала Флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова.

Лучший фильм о подводном флоте, безусловно, лента «Революция под водой», созданная на производственном объединении «Севмаш» и посвящённая 60-летию первой советской атомной подводной лодки К-3 «Ленинский комсомол».

Перечисление номинаций можно продолжить, но не будем утомлять этим читателей. Скажем лишь, что были фильмы о морских походах под парусом, о поисках затонувших кораблей, о морских сражениях. О людях, которые давно уже причислены к категории «морских волков» и которые только делают свои первые шаги по корабельной палубе. А ещё о воистину безжалостном, хищническом отношении человека к морю, природе и животному миру…

Александр Бондаренко, «Красная звезда»

С надеждой на золото «Глубины»

Военные водолазы в Севастополе готовятся к участию в состязаниях международного уровня.

Российская сборная на полигоне Центра подготовки водолазных специалистов и военных спасателей 907-го объединённого учебного центра ВМФ приступила к тренировкам перед международным этапом конкурса «Глубина», который пройдёт летом в Иране.

Напомним, что во всероссийском этапе состязаний по водолазному мастерству, прошедшем в Севастополе в марте, участвовали девять команд. Победу одержали представители Тихоокеанского флота. Второе место заняли водолазы Каспийской флотилии, третье – черноморцы. Помимо командного зачёта, судьи оценивали личное мастерство участников в каждом из восьми упражнений конкурса, так что в итоге в состав российской сборной для участия в международном этапе вошли не только представители победивших команд.

– Отстаивать честь Вооружённых Сил Российской Федерации будут те водолазы, которые продемонстрировали не только высокие, но и – что важно – стабильные показатели, – рассказал руководитель национальной сборной капитан 2 ранга Михаил Бабаниязов, ранее тренировавший команду ТОФ. По его словам, в сборную вошли представители всех флотов и Каспийской флотилии.

При двойном составе команда не делится на основных и запасных, тренируются все совершенно одинаково. Главная задача, стоящая сейчас перед штабом сборной, – провести окончательное слаживание, сохранить морально-психологические кондиции участников. Для этого ведётся активное взаимодействие с психологами Черноморского флота, которые, в свою очередь, нарабатывают уникальный экспериментальный материал. Вполне возможно, что полученные данные в будущем лягут в основу научной работы и станут базой для практических методических рекомендаций в подготовке новых поколений военных водолазов.

– Без теории нам никуда, всё с научным подходом необходимо делать, как в большом спорте, чтобы ребята не перегорели, находились на психоэмоциональном и физическом подъёме и чтобы пик их формы пришёлся на время международного этапа, – пояснил капитан 2 ранга Михаил Бабаниязов.

Участников команды ни в коем случае нельзя загонять слишком интенсивными тренировками, не стоит их и расхолаживать, к каждому в сборной необходим строго индивидуальный подход. Помимо выполнения конкурсных упражнений с водолазами, под контролем медиков проводятся занятия, направленные на повышение функциональных возможностей организма, в том числе по преодолению пиковых нагрузок в условиях гипоксии. По составленному графику выполняются общие физические упражнения, среди прочего и на выезде, в условиях горного Крыма. Готовить национальную сборную «Глубины» помогают и местные спортивные организации, в частности региональные федерации подводного спорта и туризма.

По словам капитана команды водолазов капитана Леонида Жаплова, тренировки проводятся ежедневно в режиме «шесть дней из семи». Подготовка разделена по подгруппам, подводные спуски чередуются с функциональными тренировками по триатлону, занятиями в бассейне.

Настрой у водолазов решительный, каждый участник прекрасно осознаёт цель состязаний и свою персональную ответственность за её достижение.

– Для нас самый главный соперник – мы сами, если мы преодолеем себя, то нам не будет равных, мы покажем нужные результаты в любых условиях, в любой воде, – убеждён капитан российской сборной.

В ходе занятий и на «сухих» тренажёрах, и на дне водолазного полигона участники многократно отрабатывают каждый элемент упражнения. На скорость, с завязанными глазами, в отвлекающей и стрессовой обстановке, с дополнительной нагрузкой – вариантов реализации изречения «тяжело в учении…» у водолазов множество.

– Упражнение «Оказание помощи аварийной подводной лодке» – уже привычное, оно находится в программе «Глубины» с 2016 года, но выполнять его всё равно нелегко, – поделился участник команды, водолаз Анатолий Менаков.

Быстрое плавание в ластах с тяжёлым пеналом, перемещение между точками макета – это отнимает немало сил. И если ещё три года назад результат в этом упражнении четыре минуты считался хорошим достижением, то сейчас нормой стал показатель почти вдвое меньший, что говорит о возросшем за эти годы мастерстве.

– Не стоит забывать, что такой вид состязаний, как водолазное многоборье, пока только формируется. Спортивный облик «Глубины» складывается всего лишь с 2016 года, – отметил капитан 2 ранга Михаил Бабаниязов. – В перспективе водолазное многоборье вполне может пройти необходимую сертификацию, получить свои стандарты и нормативы и стать новым военно-прикладным видом спорта, участники смогут получать разряды, спортивные звания.

Принимавший участие в установочной конференции по порядку организации и проведения третьего этапа состязаний АрМИ «Глубина-2019» в составе делегации Минобороны РФ в Иране начальник управления поисково-спасательных работ Черноморского флота капитан 1 ранга Александр Ульянов сообщил, что международный этап соревнования планируется провести на острове Киш в акватории Персидского залива. Полигон для «Глубины» создаётся там с нуля, и команды-участницы одновременно приступят к его освоению перед стартами.

– Конечно, условия там отличаются от черноморских – это хорошая, до 15 метров, видимость под водой, твёрдое песчаное дно, что удобно для состязающихся, – рассказал начальник УПАСР ЧФ. – Но есть и минусы, в частности это температура воды в том районе. В плановый период соревнований она составляет обычно 32–35 градусов по Цельсию. Это, конечно, не очень комфортно, и мы пока ищем возможности, в том числе с помощью разработчиков водолазного снаряжения, снизить температурную нагрузку на участников.

За четыре года проведения конкурса «Глубина» основные участники, среди которых, помимо российских водолазов, их коллеги из Ирана, Венесуэлы, Сирии, ЮАР, обрели серьёзный багаж практического опыта. Ожидается, что на международном этапе в этом году будут представлены пять команд, однако окончательный список стран-участниц пока не раскрывается. Тем не менее в любом случае борьба за золото «Глубины-2019» обещает быть очень напряжённой.

Павел Заволокин, «Красная звезда»

Ударит по России: чем опасна торговая война США и Китая

Эксперты оценили, как торговая война США и Китая ударит по России

Елена Гостева

Экономическая модель развития, которая сложилась под влиянием США в прошлом веке, постепенно разрушается. Мировую экономику расшатывают торговые войны и протекционизм. Это уже привело к замедлению мировой экономики, обеспокоен МВФ. И пока между собой разбираются сильные экономики, страдает Россия, ведь спрос на ее экспорт в Китай может упасть.

Торговая война США и Китаем с бесконечным обменом пошлин на товары друг-друга совсем не безобидный локальный торговый конфликт. В результате того, что две крупнейшие экономики мира не могут никак договориться о заключении торгового соглашения, пострадают не только рынки этих стран, но и весь сложившийся мировой порядок. Россия также не сможет остаться в стороне от конфликта.

Лишь на первый взгляд экономическое развитие сейчас кажется стабильным, но за этим скрываются фундаментальные риски и диспропорции, заявил на двенадцатом Астанинском экономическом форуме первый президент Казахстана Нурсултан Назарбаев.

«Эскалация торговой напряженности между США и КНР, Европой, макроэкономический стресс развивающихся экономик, рост политического популизма, санкционное противостояние, особенно очевидное, между США и Россией. Если к этому еще прибавить ломку соглашений в области ядерной безопасности и обычных вооружений, и накопление их, близкое к гонке вооружение, становится ясным, что это тревожно. Это никому ни принесет добра», — заявил Назарбаев, добавляя, что по разным оценкам мировая экономика будет терять не менее 0,7-0,5% роста в год.

Международный валютный фонд (МВФ) уже бьет тревогу.

Торговый конфликт привел к торможению глобального роста, заявила директор-распорядитель МВФ Кристин Лагард.

Она отметила, что рост ВВП в 2019 году замедлится — с прогнозируемых ранее 3,6% до 3,3%. И далее МВФ ожидает еще большее его падение.

Глава МВФ считает, что этап активного роста мировой экономики в ближайшее время, скорее всего, продолжится. Но предупредила, что МВФ видит предпосылки для замедления развития. Ранее фонд прогнозировал глобальный рост на уровне 3,9%. А вот начиная с 2020 года мировой рост замедлится, и произойдет это на фоне ужесточения кредитно-денежной политики и снижения эффекта от экономического стимулирования в США.

Благоприятные условия, которые способствовали подъему экономики, начиная с 2011 года, скоро сойдут «на нет», и «именно сейчас следует готовиться к более трудным временам», подчеркнула Лагард.

По ее словам, «ускоряться миру надо, но делать это надо медленно».

Торговые войны, которые ведут между собой многие экономики мира, являются одним из основных рисков для мировой экономики в 2019 году, отметила Кристин Лагард. Чуть менее года назад Лагард уже говорила, что мировой ВВП может упасть на 0,5 п.п. или примерно на $430 млрд в 2020 году из-за введения Соединенными Штатами и другими странами таможенных пошлин.

В настоящее время Россия занимает не самое большое, но все же довольно значимое место в устройстве глобальной мировой торговли. И аналитики не сомневаются в том, что экономика нашей страны будет страдать и от замедления роста мировой экономики, и от снижения мировых оборотов торговли.

Логика давления на экономику России в результате торговых войны проста: чем больше преград вводят страны в свои торговые отношения, тем меньше товаров можно продать другой стране.

Для России это будет означать, что спрос на ее природные ресурсы, поставляемые за рубеж, будет падать. В итоге будут снижаться и доходы бюджета. И как следствие — благосостояние граждан тоже упадет.

Аналитики видят в конфликте между США и Китаем ряд рисков. О двух из них недавно говорил министр экономического развития России Максим Орешкин. Это — падение цен на российское сырье при замедлении экономики и очередная турбулентность на развивающихся рынках.

К этим рискам Россия, скорее, готова, говорит главный экономист рейтингового агентства «Эксперт РА» Антон Табах. А вот к третьему риску --что правила работы глобализованного мира, которые сложились за последние три десятилетия, изменятся, не готов ни мир, ни Россия.

В последние годы пошлины на товары и услуги были все ниже, привлекательные идеи, или как называет их Табах «морковки для инвесторов» все слаще, а свобода торговли была объявлена священной. Но такого экономического мира больше не будут.

Почему для России так важна торговля с КНР? Сейчас Китай является одним из крупнейших торговых партнеров России. Торговый оборот между странами в последние годы растет, например, в первом квартале текущего года он составил $33,17 млрд, увеличившись на 5,8% в годовом исчислении.

В случае затяжной войны экономика КНР может замедлиться, в результате чего упадет спрос на российскую металлургическую продукцию, товары АПК и энергоресурсы.

И в итоге инвесторы пересмотрят свое отношение к владению рядом сырьевых активов, как в России, так и за ее пределами, что вызовет падение на всех развивающихся рынках, считает генеральный директор ИК «Иволга Капитал» Андрей Хохрин.

Аналитики агентства Bloomberg подсчитали, что экономика России за пять лет санкций уже потеряла порядка 6% от своего ВВП.

Управляющий директор UBS Global Asset Management Массимилиано Кастелли, отметил, выступая в Астане, что источником кризиса 2007-2008 годов послужили рынки США, а на этот раз кризис может начаться именно на развивающихся рынках. В этих условиях крупные экономики, например, китайская, будут пытаться усиливать протекционизм по отношению к своим товарам для своей защиты, что естественно не несправедливо по отношению к другим экономикам.

То есть, спасая свой торговый оборот и свои доходы, Китай будет отказываться от традиционных поставщиков, в том числе и в лице России, и искать сырье там, где оно дешевле.

Россия пока избегает прямого участия в каких-либо масштабных торговых конфликтах, напоминает аналитик «БКС – Премьер» Антон Покатович. По его мнению, во время торговых прений крупнейших экономик в лице США и Китая Россия даже может улучшить свои отношения с этими странами.

Правда, он тоже отмечает, что попытки сближения России и Китая пока не привели к каким-то масштабным прорывам. Поэтому главной целью «сближения» России должны стать Соединенные Штаты, говорит он.

Но опять же — улучшить торговые отношения между Россией и США мешают санкции, и что-то изменить Россия в одностороннем порядке не может.

Антон Покатович полагает, что сближение позиций США и России может все же произойти – Штаты вряд ли посчитают рациональной политику одновременного наращивания жесткости в отношении Китая, России и Ирана.

По его словам, американские глобальные интересы — решение проблем с Китаем, а также усиление давления на Иран. Для России это позволит на время выйти из американского «списка» первоочередных целей давления. И этим периодом затишья может воспользоваться Россия.

Окружение Дональда Трампа приближается к одной из своих главных внешнеполитических целей: войне с Ираном, а в американских СМИ публикуются утечки о том, каким конкретно образом вашингтонские "ястребы" собираются эту войну выиграть. Судя по тем планам, о которых откровенно пишут Newsweek и New York Times, история мало чему научила наиболее радикальную часть президентской администрации. Многие в Белом доме действительно верят в то, что против Ирана можно организовать молниеносную и почти не предполагающую американских потерь победоносную войну, причем положительный результат предполагается получить не просто быстро, а буквально за считаные дни.

Есть два логических объяснения этого чрезмерного оптимизма. Объяснение первое: сторонники силового решения "иранского вопроса" уверенны в том, что Иран настолько слаб, что его капитуляцию можно обеспечить буквально одним ударом, после которого иранское руководство просто не сможет удержать власть. Объяснение второе и более вероятное: сторонники силовой акции против Ирана прекрасно понимают, что никакой "молниеносной победы" не будет, но им важно любой ценой убедить Трампа все-таки начать войну, а для этого нужно активно врать, что она будет быстрой и легкой.

Показательно, что сейчас перестала работать американская традиционная "предвоенная схема", в которой используется постепенное нагнетание медийной и дипломатической истерики за счет вбросов "разведывательной информации" о возрастающей угрозе со стороны будущей жертвы американской агрессии. Несмотря на все усилия американских СМИ и разведывательного сообщества, даже представители американских союзников, которые им помогали топить в крови Сербию, Ливию и Ирак, говорят о том, что американская "информация" об иранской угрозе не находит подтверждения. Если даже британская Guardian, ссылаясь на брифинг своего местного руководителя "операции по борьбе с ИГИЛ*", критикует американскую подготовку к войне с Ираном, значит, на информационно-дипломатическом фронте у Вашингтона все идет совсем не так, как надо. "Высокопоставленный британский генерал, (работающий. — Прим. ред.) в возглавляемой США коалиции против ИГИЛ*, заявил, что угроза со стороны иранских сил в Ираке или Сирии не увеличивается. Это прямо противоречит утверждениям США, используемым для оправдания наращивания военной мощи в регионе", пишет Guardian.

Американский журнал Newsweek описывает представления американских "ястребов" о том, каким образом будет происходить принуждение Ирана к капитуляции: "Источник в Пентагоне заявил, что варианты действий предполагают мощную кампанию ракетных ударов в попытке привести Тегеран к столу переговоров с Вашингтоном. "Это зависит от эскалации силы. Но, независимо от бравады со стороны Ирана, когда вы получаете по 500 ракет в день, это сильно вам вредит, что и является целью. Когда ваш оппонент ослаблен, вы получаете больше", — сказал один чиновник, знакомый с планами".

Тегеран остановил выполнение ряда обязательств по ядерной программе, сообщили иранские СМИ. Свою оценку ситуации высказала в эфире радио Sputnik политолог, востоковед Карине Геворгян.

При этом, хотя собеседники Newsweek и утверждают, что нынешние действия (с переброской в зону Персидского залива не только ракет, но 120 тысяч американских солдат "на случай эскалации") вовсе не являются сигналом неминуемой войны, — элементарный здравый смысл и исторический опыт последних 30 лет указывают на то, что Вашингтон явно готовится именно к силовому сценарию. Причем он будет именно инициатором перехода конфликта в "горячую" фазу.

Самое влиятельное (и зачастую очень хорошо информированное) американское издание The New York Times сообщает, что Белый дом сознательно пытается довести ситуацию до настоящего вооруженного конфликта: "Один американский чиновник, выступая на условиях анонимности, заявил, что новые разведданные о возросшей угрозе со стороны Ирана не заслуживают планирования войны, осуществляемого (президентским советником по национальной безопасности. — Прим. авт.) Болтоном. Чиновник также заявил, что конечной целью кампании экономических санкций, проводимой администрацией Трампа в течение последнего года, было втянуть Иран в вооруженный конфликт с США."

Можно было бы традиционно предположить, что за действиями администрации Трампа стоят нефтяные интересы, тем более что военные интервенции против стран — экспортеров нефти — это давняя американская практика. Однако в данном случае причины скорее следует искать в политической плоскости. Президент США пришел к власти не только благодаря волне народного недовольства экономической политикой администрации Обамы, но и благодаря вполне четким обязательствам, которые он взял на себя в плане радикального решения "иранской проблемы". Эти обещания сыграли важную роль в той поддержке, которую Трамп получил от американского военно-промышленного лобби и от других игроков закулисной американской политики. Теперь, видимо, пришло время расплачиваться по счетам — даже несмотря на то, что в экономическом плане любая военная интервенция против Ирана станет источником очень серьезных проблем не только экономического, но и военного характера. И независимо от того, что по этому поводу думают и утверждают необоснованно оптимистичные планировщики из Пентагона.

Война с Ираном между тем неизбежно приведет к росту цен на нефть. Причем не только из-за сокращения иранского экспорта, но еще из-за того, что под угрозой окажется навигация в Персидском заливе. Кроме того, в рамках "асимметричного ответа" на американскую агрессию под ударом проиранских сил могут оказаться ключевые элементы нефтяной (как перерабатывающей, так и трубопроводной) инфраструктуры Саудовской Аравии.

Возможно, перспектива получить в предвыборный период настоящий энергетический кризис (который будет сильно влиять на цены в самих США) действительно остановит администрацию Дональда Трампа. Но если в Вашингтоне поверят в возможность решить иранский вопрос быстро и исключительно за счет массированных ракетных ударов, то вполне возможно, что экономические риски не будут приняты в расчет.

И еще.

Как бы ни развивалась ситуация дальше, уже сейчас Вашингтон можно поблагодарить за то, насколько эффективно он проводит рекламную кампанию российских комплексов ПВО. Ибо, наблюдая за американской подготовкой к бомбежкам Ирана и реакцией Вашингтона на появление С-300 в Венесуэле, многие страны начинают задумываться о том, что российскую "страховку" от эксцессов американской внешней политики нужно покупать срочно и за любые деньги.

Исполняющий обязанности главы Пентагона Патрик Шанахан представил план отправки до 120 тысяч военнослужащих на Ближний Восток, сообщили СМИ со ссылкой на источники. Военный политолог Александр Перенджиев в эфире радио Sputnik предположил, каковы цели этой утечки.

*Террористическая организация, запрещенная в России.

Иван Данилов.

Два уже есть: американские эсминцы вошли в Персидский залив

Зачем эсминцы США вошли в Персидский залив

Лидия Мисник

В Персидский залив вошли два американских ракетных эсминца, каждый из которых может нести по 90 крылатых ракет Tomahawk. При этом со стороны иранских вооруженных сил не было никакого противодействия. Американские ВМС продолжают стягивать свои силы в район Ближнего Востока на фоне обостряющихся день за днем отношений между США и Ираном.

Два ракетных эсминца Военно-морских сил США прошли через Ормузский пролив и вошли в Персидский залив, сообщил на своем сайте Военно-морской институт Соединенных Штатов (USNI News) со ссылкой на представителя Пентагона. По его информации, эсминцы McFaul и Gonzalez, каждый из которых может нести по 90 крылатых ракет Tomahawk, миновали Ормузский пролив днем 16 мая «без каких-либо препятствий» со стороны иранских ВМС Корпуса стражей исламской революции (КСИР).

При этом ранее командующий ВМС КСИР контр-адмирал Алиреза Тангсири сообщил о намерении Ирана перекрыть этот пролив для экспорта нефти. Причем именно через него проходит большая часть нефтяных перевозок стран Персидского залива.

Тангсири отметил, что это произойдет, если Тегеран лишится возможности использовать эту акваторию. После этого Вашингтон призвал иранскую сторону обеспечить свободу судоходства и транспортировки энергоресурсов в Ормузском и Баб-эль-Мандебском проливах.

Отношения Ирана и США обостряются день за днем, а Штаты тем временем стягивают свои силы к району Персидского залива. Рядом со входом в Персидский залив, у побережья ОАЭ, по данным новостного портала, уже находится универсальный десантный корабль Kearsarge, на борту которого могут быть размещены 20-30 самолетов и вертолетов, в том числе новейшие истребители-бомбардировщики пятого поколения F-35B.

В издании уточнили, что на этой неделе McFaul и Kearsarge уже пребывали в Персидском заливе, но затем покинули его.

Там указали, что на данный момент у берегов Омана находится авианосная ударная группа, возглавляемая «Авраамом Линкольном» класса Nimitz, способным нести на своем борту до 90 самолетов и вертолетов. В эту группу входят ракетный крейсер Leyte Gulf (класса Ticonderoga), испанский фрегат Mendez Nunez (класса Alvaro de Bazan) и эсминец Bainbridge (класса Arleigh Burke).

В состав этой группировки вскоре войдет десантно-транспортный корабль-док Arlington, который на прошлой неделе уже направился в зону ответственности Пятого флота ВМС США. Он может вмещать порядка 700 военнослужащих и 14 единиц техники. В регион также доставили американский зенитно-ракетный комплекс (ЗРК) Patriot. В Пентагоне объяснили такие действия необходимостью усиления ударной группы авианосца «Авраам Линкольн» и целевой группы ВВС США в ответ на «признаки повышенной готовности Ирана проводить наступательные операции» и для защиты интересов Вашингтона.

При этом иранская сторона настаивает на том, чтобы Соединенные Штаты покинули Ближний Восток.

13 мая об этом заявил командующий иранскими ВМС контр-адмирал Хосейн Ханзади, слова которого приводит ISNA. «Это присутствие [США в регионе] подошло к концу, и они должны покинуть его», — подчеркнул он.

Информация об отправке авианосца в Персидский залив для него не нова. По его мнению, это связано с попытками США усилить вероятность войны.

О том, что «Авраам Линкольн» отправится на Ближний Восток, 5 мая сообщил советник президента США по национальной безопасности Джон Болтон.

Это решение в своем твиттере поддержал исполняющий обязанности главы Пентагона Патрик Шанахан, назвав его предусмотрительным. «Мы призываем иранский режим прекратить всякие провокации. Мы будем считать иранский режим ответственным за любое нападение на американские силы или наши интересы», — предупредил он.

Источник Associated Press в Пентагоне пояснил, что действия Белого дома обусловлены планами иранских сил нанести удар по силам США. У Вашингтона есть «явные признаками» подготовки Тегераном и близкими к нему силами потенциальной атаки, заявил собеседник агентства. Там уточнили, что американские оборонное ведомство одобрило развертывание сил США в регионе.

Одной из причин направления авианосной группы в Персидский залив стала полученная Вашингтоном от Израиля развединформация, сообщили источники интернет-порталу Axious. Согласно предоставленным данным, Тегеран намеревается причинить ущерб интересам американской стороны в этой акватории.

США собирались отправить свои ВМС в зону оперативной ответственности Центрального командования ВС США (СЕНТКОМ), куда входят, в первую очередь, Ближний Восток и Северная Африка.

«Нам до сих пор неясно, что Иран пытается сделать и как они планируют это делать, но нам ясно, что температура у Ирана повышается в результате растущей кампании давления США против него, и они рассматривают возможность ответных мер против интересов США в Персидском заливе», — сказал источник портала в израильском правительстве.

Оружие против Ирана: в США испытывают сверхмощные бомбы

США испытали две сверхмощные бомбы

Лидия Мисник

США провели очередное испытание сверхмощных авиабомб GBU-57 последней модификации и разместили соотвествующий ролик в сети. На кадрах видно, как сброшенные одна за другой две бомбы пробивают грунт и через мгновение взрываются на глубине. Боеприпасы прошли уже четыре модификации с начала их испытаний в 2007 году.

ВВС США разместили в сети видеоролик, на котором запечатлено новое испытание двух сверхмощных авиабомб GBU-57 последней модификации.

Судя по кадрам, датируемым 16 мая, сброс авиабомб осуществил стратегический стелс-бомбардировщик ВВС США B-2 Spirit, предназначенный для их доставки к цели.

На видео самолет сбрасывает одну за другой две бомбы. Сначала они пробивают грунт точно в заданной цели, а спустя мгновение уже под землей происходит мощный взрыв боеприпаса.

Бомба GBU-57 или Massive Ordnance Penetrator (MOP) — это американская корректируемая противобункерная авиационная бомба, способная перед взрывом проникать в землю на глубину до 61 метра или пробивать до 19 метров армированного бетона.

Большая часть информации о боеприпасе, в том числе данные о ее мощности в тротиловом эквиваленте не раскрываются, но известно, что масса авиабомбы достигает 13,6 тонн, а боевая мощность — почти 2,5 тонны взрывчатки. Это мощнейший неядерный боеприпас в арсенале американской армии.

Это оружие зачастую сравнивают с так называемой «матерью всех бомб» — GBU-43 MOAB, которую американцы применили в апреле 2017 года для поражения подземных укрытий талибов в Афганистане. Она весит меньше GBU-57 — ее масса составляет 9,5 т. При этом по другим параметрам «мать всех бомб» превосходит MOP. К ним относятся длина (6,2 м против 9,17 м), диаметр корпуса (0,8 м против 1,02 м) и вес взрывчатки (2,4 т против 8,5 т).

США начали разрабатывать GBU-57 в 2002 году. Проектированием оболочки и непосредственно испытанием бомбы занимался Boeing, а военно-промышленные компании Lockheed Martin и Northrop Grumman создавали внутренние компоненты боеприпаса.

В командовании ВВС США предполагали, что GBU-57 будут использоваться для уничтожения подземных заводов по обогащению урана в Иране и скрытых в толще скал военных объектов КНДР.

Первые испытания бомбы состоялись в марте 2007 года: ее сбросили на тоннель на полигоне в Нью-Мексико. В том же году Northrop Grumman получила заказ на сумму в $2,5 млн. В его рамках компания модернизировала некоторое количество бомбардировщиков B-2, чтобы они стали носителями для GBU-57.

В январе прошлого года эти бомбардировщики были размещены на тихоокеанской базе ВВС США на острове Гуам.

«Около 200 рядовых и три B-2 Spirit размещены на базе Андерсен для поддержки бомбардировщиков тихоокеанского командования и миссии сдерживания», — указали в сообщении пресс-службы Тихоокеанских ВВС в твиттере.

В ВВС США уточнили, что переброска бомбардировщиков с авиабазы «Уайтмэн» в штате Миссури на Гуам была осуществлена в рамках запланированной ротации сил. При этом там отказались сообщать, были ли на самолетах GBU-57.

Что же до самой бомбы, ее приняли на вооружение американской армии в 2011 году. В первой версии боеприпас мог пробивать до 60,9 м армированного бетона. Но этого оказалось недостаточно, и в январе 2012 года газета The Wall Street Journal сообщила о начале Пентагоном работе по увеличению поражающей силы GBU-57.

Эксперты американского военного ведомства, мнение которых приводило издание, пришли к выводу, что мощности всего неядерного вооружения США и этой бомбы, в частности, не хватает для уничтожения укрепленных подземных объектов на территории Ирана.

Испытания доказали, что многие иранские подземные объекты расположены или слишком глубоко под землей, или оборудованы дополнительными средствами защиты.

В прошлом году была проведена уже четвертая модернизация бомбы, после которой были значительно увеличены характеристики боеприпаса для уничтожения труднопоражаемых и глубокорасположенных целей. Впрочем, какие именно элементы боеприпаса были изменены, не сообщалось.

Зато известно, что во время одной из предыдущих модернизаций, которая прошла в 2013 году, усовершенствованию подверглась конструкция стабилизаторов. Также был установлен второй взрыватель для увеличения глубины, на которую может проникать авиабомба.

Но этой бомбы американской армии, судя по всему, недостаточно. В 2010 году генерал-лейтенант ВВС США Филип Бридлав указал на необходимость разработки противобункерной авиабомбы нового поколения, сопоставимой по поражающим параметрам с G-57, но втрое меньше по размерам.

Это нужно, чтобы боеприпас могли нести любые бомбардировщики, а не только B-2. В декабре того же года ВВС США анонсировали разработку такого оружия.

Как сообщали в 2011 году американские СМИ, для реализации поставленной задачи было решено увеличить начальную скорость оружия, а для этого требуется более прочный, но в то же время легкий корпус, поскольку увеличивается опасность разрушения бомбы при столкновении с поверхностью. Созданием новых материалов для подобных бомб с применением нанотехнологий занимаются специалисты Лос-Аламосской национальной лаборатории.

Ушли в конфронтацию: что делят Меркель и Макрон

СМИ заподозрили раскол в отношениях Меркель и Макрона

Александр Братерский

Франция начинает председательствовать в Совете Европы — международном институте, который, как задумывали его основатели, укрепит единство европейских стран. Для Эммануэля Макрона это не только возможность провести свою повестку, но и укрепить отношения с канцлером Германии Ангелой Меркель, которые пока не складываются. Оба лидера борются за свое видение будущего Европы и откровенно признаются, что между ними немало разногласий.

Президент Франции Эммануэль Макрон ранее дал понять, что видит французское председательство в Совете Европы, которое начинается 17 мая, как возможность не только укрепить европейские институты, но и использовать его для продвижения своей европейской повестки.

Напутствуя президента Франции, председатель Европейской комиссии Жан-Клод Юнкер напомнил его собственную речь в Страсбурге в апреле 2018 года. В ней французский лидер говорил о защите европейских ценностей в преддверии выборов в Европарламент.

«Я не хочу принадлежать к поколению лунатиков, — к тем, кто забыл собственное прошлое», — говорил Макрон.

Под этими патетическими словами, возможно, могла подписаться и канцлер Германии Ангела Меркель, однако, несмотря на сходство позиций двух стран, оба политика все больше спорят друг с другом.

В недавнем интервью германской прессе Меркель рассказала, что она и Макрон часто «сражаются по политическим вопросам». В свою очередь, Макрон охарактеризовал отношения двух стран как «продуктивную конфронтацию».

Как отметило издание Politico, в отношениях Меркель и Макрон наметился определенный раскол — в то время как Меркель хочет, чтобы Британия подольше оставалась в ЕС, Макрон хочет, чтобы Лондон быстрее покинул общий союз.

Соперничество между Германией и Францией может обостриться еще больше после того, как Brexit будет завершен. После ухода такой влиятельной европейской державы именно Париж и Берлин будут оспаривать друг у друга неформальное лидерство в рамках ЕС.

У Меркель и Макрона разные позиции и по газопроводу «Северный поток — 2». Если германский канцлер проект полностью поддерживает, то Макрон выступал за внесение жестких поправок, что затруднило бы реализацию проекта.

В СМИ отмечалось, что такая позиция была продиктована тем, что Париж хотел отомстить Берлину за то, что тот не хотел принимать его план реформы еврозоны.

При этом еще в январе Германия и Франция подписали новое соглашение о двустороннем сотрудничестве, в том числе в области обороны и безопасности. Соглашение предусматривает сближение экономической, внешней и оборонной политики двух стран, сотрудничество в приграничных регионах и «совместную парламентскую ассамблею».

В подписанном документе был определенный символизм. Он обновляет и дополняет положения Елисейского договора, заключенного между Францией и ФРГ в 1963 году. Его подписали лидер Германии Конрад Аденауэр и президент Французской Республики Шарль де Голль которые подчеркивали, что соглашение необходимо, чтобы советоваться друг с другом при принятии важных решений.

Макрон мало похож на де Голля, с которым его часто сравнивают его сторонники, но его позиция в единой Европе слышна сегодня сильнее, чем позиция Меркель. Он во весь голос говорит о создании единой европейской армии и действует более активно на международной арене. Незадолго до второго тура президентских выборов на Украине именно Макрон стал первым европейским политиком, который принял у себя еще до второго тура голосования Владимира Зеленского. Меркель же приняла в Берлине только действующего президента Петра Порошенко, на которого делала ставку и который вскоре покидает политический Олимп.

«Я решила пригласить господина президента (Порошенко), я с ним постоянно общаюсь... И также во времена, когда у нас выборы, я также решила его пригласить, поскольку для меня важен с ним диалог», — сказала Меркель.

Сама же Меркель, хотя еще далеко не «хромая утка», уже заявила, что в 2021 году, когда окончится срок ее пребывания в кресле канцлера, окончательно уйдет из политики.

По ее словам, она не намерена занимать политические посты «где бы то ни было». Этим она, вероятнее всего, разочаровала Юнкера, который ранее заявил, что Меркель может занять руководящий пост в Евросоюзе. По иронии судьбы президентский срок Макрона к тому времени не закончится — он будет оставаться на своем посту еще год.

В Европе будут сожалеть об уходе Меркель. Ведущий европейский и мировой политик пользуется огромным уважением в мире. При этом во многих европейских столицах не скрывают, что боятся усиления Германии, памятуя о старых страхах. Это дает больший шанс Франции на неформальное лидерство в ЕС, а соответственно и больший шанс Макрону. Правда, конечно,и если французский президент не уйдет раньше срока — политическое давление на него растет, а затянувшиеся протесты «желтых жилетов» сильно подпортили его позиции.

Одной из главных точек соприкосновения для Макрона и Меркель в последние месяцы стала позиция по иранской «ядерной сделке». Обе страны хотят сохранить ее вопреки стремлениям США, но пока неясно насколько у них хватит сил открыто пойти против Вашингтона.

Оба, Макрон и Меркель, в разных отношениях с президентом США Дональдом Трампом. Если Меркель Трамп откровенно недолюбливает, и та отвечает ему взаимностью, то с Макроном американский лидер был достаточно близок, однако в последнее время их отношения стали более отстраненными. Как отмечал в своем обзоре Bloomberg, «специальные отношения» между Вашинтогом и Парижем закончились, когда Трамп принял решение вывести из Сирии американские войска, не предупредив европейских союзников.

Что же касается диадога с Россией, то здесь позиции сильнее у Меркель. За годы общения с президентом России Владимиром Путиным она сформировала с ним особый тип отношений. Находить общий язык помогает и то, что Путин не только хорошо знает немецкий язык, но и Восточную Германию, где выросла будущий канцлер. Отношения Макрона с Путиным только формируются, но о каком-либо «специальном партнерстве» Парижа и Москвы в условиях санкций речь не идет.

Но, несмотря на разные подходы и тактические разногласия, председательство Парижа в Совете Европы дает шанс сгладить конфликты и углубить отношения. Учитывая, что вскоре ЕС ждут парламентские выборы, к которым готовятся общие противники Меркель и Макрона — «евроскептики» — для обоих политиков это шанс сплотить ряды. Их победа на выборах в парламент ЕС станет политическим поражением как для французского президента, так и для германского канцлера.

Министр обороны Ирана: Иранский народ победит сионистский фронт США

Министр обороны Ирана бригадный генерал Амир Хатами заявил в среду, что иранский народ победит сионистский фронт США, опираясь на национальную волю, правительство и мощные Вооруженные силы.

"Исламская Республика находится на самой высокой точке состояния военной обороны, чтобы сдерживать любую угрозу", - сказал Хатами, сообщает Mehr News.

Как он сообщил, в прошлом 1397 иранском календарном году (закончившемся 20 марта 2019 года), Иран смог улучшить свои исследования в области обороны в три раза больше, чем в предыдущем 1396 году.

В своем предыдущем выступлении 7 мая, иранский министр предупредил, что, проводя мягкую войну и психологические операции, враги пытаются разрушить веру у иранской молодежи.

Согласно его более ранним замечаниям, планы врагов против страны, такие как санкции США против нефтяной промышленности страны, будут побеждены так же, как многие другие такие планы, которые были сорваны в прошлом благодаря "божественной силе".

Иран проводит консультации со своими партнерами после действий США

По прибытии в столицу Японии в среду, министр иностранных дел Ирана Мухаммед Джавад Зариф заявил, что целью его поездки по Азии является проведение консультаций с азиатскими партнерами после того, как действия США создали напряженность.

Министр иностранных дел Ирана Мухаммед Джавад Зариф прибыл в столицу Японии Токио в среду днем. Поездка Зарифа в Японию происходит после его визитов в Туркменистан и Индию и проведения переговоров с туркменскими и индийскими коллегами, сообщает Mehr News.

Он находится в дальневосточной азиатской стране по приглашению своего японского коллеги, чтобы провести переговоры с премьер-министром Японии Синдзо Абэ в четверг утром.

По прибытии в Токио, высокопоставленный иранский дипломат заявил, что "после действий США и последовавшей напряженности необходимо проконсультироваться с важными странами и партнерами Исламской Республики Иран".

Он также сказал: "Я приехал в Японию по приглашению министра иностранных дел Японии, который заинтересован в обсуждении этого вопроса".

На долю услуг электроэнергетики приходится 70 % общего экспорта Ирана в сфере инжиниринга и услуг

Заместитель министра энергетики Ирана по международным делам Фархад Йездандуст заявил, что на долю услуг электроэнергетики приходится 70 процентов общего экспорта страны в сфере инжиниринга и услуг.

По данным Йездандуста, стоимость экспорта таких услуг достигла 5 млрд. долларов, сообщает IRIB в среду.

Чиновник сослался на некоторые энергетические проекты, реализуемые за рубежом, включая реализацию комплекса по очистке воды в Ираке, а также плотину и гидроэлектростанции в Таджикистане.

"Реконструкция сирийской энергетической инфраструктуры, включая строительство электростанции Лазиджи, также входит в число экспортных поставок Ирана в этой области", - сказал он.

Ссылаясь на некоторые препятствия на пути экспорта услуг, он добавил: "Задержка в выдаче гарантий для компаний-экспортеров, отсутствие необходимой финансовой поддержки для маркетинга и постоянного присутствия на международных рынках, а также необходимость в более простых таможенных правилах являются одними из проблем на пути такого экспорта".

"Запуск вспомогательной системы электроснабжения для Сирии и строительство третьей линии электропередачи в Армению являются последними действиями министерства энергетики в области экспорта технических услуг", - отметил Йездандуст.

Президент Ирана утвердил 5 приоритетных планов по обеспечению безопасности и обороны страны

Президент Ирана Хасан Роухани одобрил предложения Высшего совета по науке, исследованиям и технологиям для определения приоритетности ряда мега-национальных планов в области безопасности и обороны.

Планы, которые были утверждены на 22-м заседании Высшего совета по науке, исследованиям и технологиям, включают в себя освоение и развитие технологий недропользования, приобретение технологии проектирования, строительства и испытаний космического носителя холодного пуска, приобретение технологии проектирования и запуска Национального центра киберзащиты, комплексный план разработки необходимых технологий оснащения и обновления радиолокационных систем ПВО Ирана, план развития науки и техники страны, и план разработки технологий для строительства пассажирских самолетов вместимостью от 100 до 150 пассажиров, сообщает Fars News.

Все исполнительные органы, а также учебные и научно-исследовательские институты должны оказывать помощь в реализации этих планов, а перед Организацией по планированию и бюджету страны была поставлена задача составления бюджета этих проектов.

Иран объявил в 2013 году, что он намерен летать на своем первом "Антонове-158", построенном совместно с украинской компанией.

Новое воздушное транспортное средство вместимостью 100 пассажиров - это следующее поколение самолета "ИрАн-140".

После покупки лицензии на производство АН-140 у Украины в 2000 году, Иран построил свой первый пассажирский самолет "ИрАн-140" в 2003 году.

Первый самолет "IRAN-140" был представлен Ираном в 2003 году. Пять самолетов отечественного производства "IRAN-140" были построены в октябре 2008 года для увеличения пассажиропотока страны и обновления пассажирского парка Ирана.

"IRAN-140" - это двухмоторный турбовинтовой самолет, который может пролететь почти 1865 миль до заправки, и его пассажирская модель вмещает 52 человека.

Иран является одной из 5 ведущих стран мира по росту предпринимательства

Мониторинг состояния индикаторов науки, технологий и инноваций Ирана показал, что Иран является одной из 5 ведущих стран мира по росту предпринимательства.

По научному развитию Иран занял 5-е место, а по научному производству, Иран занял 15-е место в мире в 2018 году на основе отчета о мониторинге состояния индикаторов науки, технологий и инноваций, а также статистики, опубликованной в "Индикаторы науки и техники 2018", сообщает Mehr News.

Что касается этого отчета, то Иран является одной из 5 ведущих стран мира с точки зрения роста предпринимательства.

Цена на тяжелую нефть из Ирана в апреле выросла на 4,35 доллара

Согласно данным последнего ежемесячного отчета ОПЕК, опубликованного во вторник, цена на тяжелую нефть из Ирана в апреле выросла на 4,35 доллара.

Средняя цена на тяжелую нефть в стране в апреле составила 68,52 доллара, что на 6,8 процента больше по сравнению с 64,17 доллара в марте 2019 года, сообщает Tehran Times.

Согласно отчету, Иран произвел 2,554 млн. баррелей нефти в сутки в указанном месяце, что на 164 000 баррелей в сутки меньше, чем 2,718 млн. баррелей в сутки, произведенных в предыдущем месяце.

Согласно отчету, средняя добыча иранской нефти за первый квартал 2019 года составила 2,725 миллиона баррелей в сутки, что указывает на падение на 257 000 баррелей в сутки по сравнению с показателем за четвертый квартал 2018 года.

Средняя цена на тяжелую нефть в стране, как сообщалось, также составила $ 62,53 с начала 2019 года до дня публикации отчета.

На нефтяную промышленность Ирана оказывается давление со стороны США, направленное на изоляцию страны путем введения новых санкций. Новый раунд санкций в отношении нефтяного сектора Ирана был введен в действие 4 ноября 2018 года.

Вскоре после того, как санкции вступили в силу, правительство США согласилось разрешить восьми странам, включая близких союзников - Южную Корею и Японию, а также Индию, временно продолжать покупать иранскую нефть.

Однако 22 апреля 2019 года США объявили, что Вашингтон решил не продлевать сроки, позволяющие крупным импортерам продолжать покупать нефть у Ирана. Разрешения закончились 2 мая.

Импорт сырой нефти из Ирана азиатскими странами в марте вырос до максимума за последние восемь месяцев, поскольку покупатели стремились получить больше грузов, чтобы воспользоваться последними днями отсрочки от санкций, введенных Соединенными Штатами.

Правительство Ирана приняло законопроект, предусматривающий наем большего количества молодежи

В среду, Совет министров Ирана провел заседание, на котором был одобрен законопроект, поощряющий компании частного сектора нанимать больше молодежи.

Согласно официальному веб-сайту президента Ирана President.ir, Совет министров собрался в среду на заседании под председательством Хасана Роухани и утвердил инструкции по поощрению работодателей и предпринимателей из частного сектора и кооперативов к трудоустройству молодой рабочей силы.

Кабинет также обсудил оставшиеся части законопроекта о прозрачности и завершил процесс рассмотрения и утверждения этого законопроекта.

Финансовый механизм ЕС и Ирана INSTEX не работает, и этому нет оправданий

На встрече с послом Австрии в Тегеране Стивеном Шольцем, управляющий Центрального банка Ирана (CBI), заявил, что в отношении создания финансового механизма Иран-Европа, известного как INSTEX, нет оправданий тому, что этот механизм не работает.

Приветствуя сотрудничество правительства Австрии в расширении взаимных банковских связей, Абдольназер Хеммати призвал к дальнейшим банковским и торговым связям на этой встрече, состоявшейся в Тегеране, сообщает Mehr News.

Посол Австрии, со своей стороны, подчеркнул, что его правительство поддерживает INSTEX.

Он попросил управляющего Центрального банка Ирана сделать дочерний заказ на решение проблем с форекс между авиакомпанией "Lufthansa", крупнейшей авиакомпанией в Европе, и "Austrian Airlines" с Ираном.

Хеммати приказал решить эту проблему.

Глава CBI ранее критиковал европейские страны за повторение изношенных замечаний по поводу обещанного ими INSTEX и их неспособности запустить его в эксплуатацию.

В своем посте в Instagram в понедельник он написал, что если европейцы обеспокоены реакцией США на экспорт товаров из ЕС в Иран, они могут проверить свои возможности, экспортируя товары первой необходимости и лекарства, добавив, что шар внедрения INSTEX теперь в лунке Европы.

В. Путин: Если Иран заявит о выходе из ядерной сделки, все забудут, что США первыми вышли из нее

Если Иран заявит о выходе из ядерной сделки, все забудут, что США первыми вышли из нее, заявил президент России Владимир Путин, передает IRNA со ссылкой на РИА Новости.

"Сейчас скажу такую недипломатическую вещь, которая, может быть, ранит ухо наших европейских друзей: вот американцы вышли, договор разрушается, европейские страны не могут сделать ничего для его спасения, реально работать с Ираном для того, чтобы компенсировать потерю в экономической сфере. Но как только Иран сделает первые шаги в ответ, сам заявит, что откуда-то выходит, назавтра все забудут, что инициатором разрушения были Соединенные Штаты, и вина на все будет возложена на Иран. И общественное мнение, мировое, будет целенаправленно сдвигаться в эту сторону", - сказал Путин на пресс-конференции по итогам российско-австрийских переговоров.

По словам Путина, Ирану было бы целесообразнее придерживаться СВПД. "Тем не менее, наши американские партнеры посчитали необходимым выйти из этого договора. То, что сейчас происходит, - мы сожалеем об этом. Я неоднократно с нашими иранскими партнерами говорил то, что, на мой взгляд, целесообразнее для Ирана было бы оставаться, несмотря ни на что, в этом договоре", - сказал Путин.

Он добавил, что Россия всегда была сторонницей СВПД, жаль, что договоренности разрушаются. "Мы всегда поддерживали этот договор, долго работали над ним вместе с нашими партнерами. Ключевую роль в подписании этого договора, нужно прямо сказать, сыграл сам Иран и Соединенные Штаты, мы были рядом, помогали всем участникам этого процесса", - подчеркнул Путин.

Он выразил надежду, что "эта помощь была эффективной, если она дошла до своего логического завершения, до подписания СВПД".

Вежливый ядерный ультиматум Ирана

Иран выдвинул ядерный ультиматум Западу: 60 суток на снятие санкций по ядерной сделке. Тегеран потребовал от двуличного Запада за 60 суток чётко определиться: есть ядерная сделка или её уже нет? Если да, то обязательства по ней обязаны строго исполнять все стороны. Если нет, то зачем тогда их соблюдать Ирану?...

Рано или поздно этот котел должно было разорвать. И этот день настал. Иран официально уведомил Еврокомиссию и правительства четырех стран (Германии, Великобритании, Китая и России) о введении моратория на исполнение условий Совместного всеобъемлющего плана действий по своей ядерной программе, также известного как ядерная сделка.

Детально о своем решении Тегеран известил Федерику Могерини, уведомления также направлены послам Германии, Великобритании, Китая и России. Пока Тегеран не будет соблюдать лимиты по запасам урана и тяжелой воды

Исламская Республика задала вполне логичный вопрос. Если она в точности соблюдала условия соглашения, то почему гаранты сделки не предприняли решительных мер по отмене американских односторонних санкций? Они не в силах? Тогда почему они не компенсируют ей ущерб? Денег жалко? Не считают проблему своей? В таком случае сама ядерная сделка заключается в чем? По крайней мере, для Ирана?

В общем, на четкое решение проблемы иранское правительство отвело мировому сообществу 60 суток. По истечении которых Тегеран начнет постепенный отказ от соблюдения взятых на себя условий.

Пока речь идет только о двух пунктах. Иран прекратит экспорт излишков обогащенного урана и тяжелой воды, получаемых национальной ядерной промышленностью. Также будет остановлена модернизация реактора в Араке, предполагавшая сделать его технически неспособным вырабатывать оружейный плутоний.

Одним из ключевых условий ядерной сделки 2015 года было соглашение Ирана уменьшить на 97% (до 300 кг) накопленный запас обогащенного урана. Далее оговаривался отказ в течение 15 лет обогащать уран выше уровня в 3,67% (результат годится в качестве топлива для АЭС, но не позволяет использование в ядерных боезарядах) и вводилось ограничение на масштаб самих обогатительных мощностей, в частности, количества работающих центрифуг.

Таким образом, страна могла реализовывать любые проекты в ядерной энергетике и медицине, но оставалась неспособной создать собственное ядерное оружие. А значит, сложный геополитический баланс на Ближнем Востоке оставался неизменным. Иранцы с этим подходом согласились, но в обмен на снятие ранее введенных мировым сообществом экономических санкций. В частности, касающихся ограничений по объемам экспорта нефти и размораживанию иранских активов в США.

Выход Америки из сделки создал ситуацию перегреваемого котла. Формально "за столом" остались ЕС и еще четыре страны персонально. То есть соглашение продолжает действовать, но выполняющий его Иран, тем не менее, остается под санкциями. Из-за которых только нефтяной экспорт сократился более чем на 35%, а курс риала упал на 60%. Майк Помпео оценивает санкционные потери Ирана в 10 млрд. долларов в год.

Введение санкций США против Ирана позволило снизить его ежегодные доходы от продажи нефти более чем на 10 миллиардов долларов с прежнего уровня в 50 миллиардов долларов, заявил в понедельник госсекретарь США Майк Помпео.

"До того, как были введены наши санкции, доходы Ирана от продажи нефти достигали 50 миллиардов долларов в год. Сегодня, по нашим подсчетам, наши санкции лишили режим существенно больше, чем 10 миллиардов долларов", – сказал Помпео, выступая перед журналистами. При этом он заявил, что "нефтяные деньги" составляют порядка 40% дохода иранского правительства.

Первое время иранцы продолжали соблюдать условия, опираясь на заявления Евросоюза о сохранении действия Соглашения и обещания реализации альтернативных финансовых механизмов. Но время идет, а воз и ныне там. Ряд ведущих европейских компаний, вроде Total, под угрозой санкций из Ирана ушли, бросив даже ранее совершенные инвестиции. Вот Тегеран и потребовал четко определиться – так Сделка есть или ее уже нет? Если да, то обязательства по ней обязаны строго исполнять обе стороны. Если нет, то зачем их соблюдать Ирану?

Логично возникает вопрос – что потом? Динамика развития событий теоретически толкает Европу на углубление раскола с США и восстановление своей геополитической субъектности. Дело здесь не только в Иране. Недавняя выходка американского госсекретаря, отменившего ранее согласованную встречу в Берлине с Ангелой Меркель, наглядно показывает реальное отношение Америки к европейским союзникам вообще и к Германии персонально. Евросоюз находится перед перспективой превращения в бесправную экономическую колонию для разграбления. Но может ли он ей что-то действенно противопоставить – является большим вопросом.

Именно это сейчас как раз и пытается для себя прояснить Иран. Ибо он также стоит перед задачей выработки стратегии дальнейшего развития. Как экономической, так и геополитической. Дело идет к обострению противостояния с Израилем, чья государственная стратегия основана, прежде всего, на силовом доминировании в регионе.

Хотя это и не признается официально, тем не менее, в кулуарах специалисты признают наличие у Тель-Авива своего ядерного оружия. Правительство Израиля также намекает на готовность его применения, "если сочтет такое для себя необходимым". В Тегеране хорошо понимают, кому именно эти намеки персонально адресованы. Так что его желание обзавестись собственным ядерным оружием вполне логично и обоснованно.

Средства доставки у иранцев уже есть. Еще в сентябре 2013 года на параде в честь 33-й годовщины начала Ирано-иракской войны они показали 12 ракет модели Sejjil и 18 ракет Ghadr, имеющих дальность полета до 2 тыс. километров, то есть способных накрыть не только Израиль, но и дотянуться до Египта, почти всей территории Индии, а также достать до Ташкента.

Самой совершенной из известных на данный момент иранских ракет является Fajr-3. Эта баллистическая ракета средней дальности использует жидкостные двигатели и способна лететь на дальность не менее 2000 километров. Согласно некоторым источникам, ракета Fajr-3 имеет дальность полета до 2500 км. Подобно другим баллистическим ракетам средней дальности Fajr-3 оснащается инерциальной системой наведения. Полезная нагрузка ракеты состоит из трех боевых блоков с индивидуальным наведением. Известно, что в середине прошлого десятилетия Иран провел несколько испытательных пусков новой ракеты Fajr-3. К настоящему времени, очевидно, новая ракета принята на вооружение и производится серийно. Количество собранных изделий этой модели оценивается в несколько десятков и вряд ли превышает 100 единиц. Тем не менее, продолжающееся производство способно значительно увеличить количество таких ракет, находящихся на дежурстве и на складах.

Дело за малым. Остается создать к ним лишь соответствующую боевую часть. И баланс сил в регионе необратимо изменится. С весьма слабо предсказуемыми перспективами.

Впрочем, ограниченность условий ультиматума, наводит на вывод об отсутствии у Тегерана желания немедленного ускорения гонки ядерных вооружений любой ценой. Свой ядерный щит стране ковать необходимо, но, так сказать, без фанатизма. Развивать обычную экономику все-таки важнее. В том числе, ценой приостановки темпов национальной военной ядерной программы. Но если за эту плату ИРИ не получит оговоренного, то выполнение ограничений Сделки будет выглядеть поражением правительства страны перед западным давлением. Что решительно недопустимо в любом уважающем себя государстве.

Практическая реализация ультиматума несет угрозу Ближнему Востоку? Вот пусть теперь Европа и покажет, насколько ей на самом деле нужен мир в этом регионе. И покажет свою способность его обеспечить. Иначе иранцы неизбежно займутся поиском гарантов мира в других географических направлениях.

Отсчет дней пошел...

Александр Запольскис

http://www.iarex.ru/articles/66390.html

Вопреки американским санкциям Иран поставил нефть в Китай

Иран организовал поставку нефти в Китай в обход санкций США, сообщил Reuters. По данным агентства, иранский танкер Marshal Z выгрузил 130 тыс. тонн нефтепродуктов в порту неподалеку от китайского города Чжоушань. Поставка заняла несколько месяцев. Иранский груз, поясняет Reuters, передавался от одного судна к другому между четырьмя разными танкерами.

Накануне власти Ирана приняли решение приостановить выполнение ряда обязательств по ядерной сделке. Это произошло после того, как США объявили об одностороннем выходе из международного Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД, ядерная сделка) и начали восстановление санкций в отношении Тегерана.

Государственную кинокомпанию «Афган Фильм» впервые возглавила женщина

Накануне в государственной афганской кинокомпании «Афган Фильм» состоялись выборы генерального директора. По итогам голосования этот пост получила 36-летняя женщина-режиссёр Сахра Карими.

Кинокомпания «Афган Фильм», основанная в 1968 году, сыграла значимую роль в развитии афганской киноиндустрии. Впервые за десятилетия работы её главой была назначена женщина.

Выборы генерального директора осуществила Независимая комиссия по делам административных реформ и государственной службы. Как сообщил прессе Надир Надири, председатель данного ведомства, Сахра Карими была признана наиболее подходящим кандидатом на пост главы компании благодаря её заслугам в деле развития кинематографа.

Стоит отметить, что будущая женщина-режиссёр родилась в Иране, в семье выходцев из Афганистана. Впоследствии Сахра жила в Словакии, где получила профессиональное образование режиссёра и сценариста, но в 2012 году прибыла в Кабул, где живёт и работает по сей день.

К настоящему времени Сахра Карими стала создателем более 30 фильмов, полно- и короткометражных. Среди работ женщины-режиссёра есть художественные кинокартины, но именно документальные фильмы, посвящённые жизни в Афганистане, принесли ей широкую известность.

В частности, лауреатом международных наград стал фильм Сахры Карими «Афганские женщины за рулём». Теме борьбы женщин за свои права также посвящён её документальный фильм «Парлика. Женщина в стране мужчин», рассказывающей историю афганской женщины-политика на фоне мрачных картин патриархального общества.

Ожидается, что Сахра Карими приступит к исполнению служебных обязанностей на следующей неделе. Представители комиссии надеются, что работа известной женщины-режиссёра на посту генерального директора поспособствует дальнейшему развитию афганского кинематографа.

Идти своим путем

Почему растущий сепаратизм может привести к увеличению количества конфликтов

Таниша Фазал – профессор политологии в Университете Миннесоты, автор книги Wars of Law: Unintended Consequences in the Regulation of Armed Conflict.

Резюме Изоляция сепаратистских правительств, когда граждане ощущают обиду на международную систему, – это рецепт катастрофы. Поиском оптимальных вариантов должны заниматься ведущие державы и международные организации, потому что эта проблема касается их не меньше, чем самих сепаратистов.

Сепаратизм нарастает повсюду – от средиземноморского побережья Северной Испании до островных государств южной части Тихого океана. В 1915 г. за собственные независимые государства боролись восемь движений. В 2015 г. их было уже 59. Объяснить это можно тем, что сегодня на планете больше государств, из которых можно выйти. В любом случае за последние 100 лет уровень сепаратизма вырос более чем вдвое.

Тем не менее, хотя все больше группировок стремятся к отделению, немногие из них прибегают к насилию. Сепаратисты хотят войти в элитарный клуб государств и поэтому внимательно следят за сигналами от ведущих стран и организаций о достойном поведении. До сих пор такие сигналы не поощряли насилие (или по крайней мере требовали избегать жертв среди мирного населения) и одностороннее провозглашение независимости. Курдские силы в Ираке и Сирии, к примеру, избегали убийства мирных жителей и активно предлагали помощь западным державам в борьбе с ИГИЛ. Сомалиленд, отделившийся от Сомали в начале 1990-х гг., тихо, но эффективно взаимодействует с другими странами в борьбе с пиратством в Аденском заливе. В Каталонии и Шотландии движения за отделение уже давно выступают за референдумы и переговоры вместо одностороннего провозглашения независимости.

Но награды за хорошее поведение фактически никто не получил. На фоне войны с ИГИЛ Турция и США свернули разговоры о независимом Курдистане. Ни одно государство не признало Сомалиленд. А испанское правительство объявило референдум о независимости Каталонии незаконным и проигнорировало его результаты. Только Южный Судан, самый молодой член клуба государств, добился признания мирового сообщества, несмотря на нарушение международного законодательства и прав человека в ходе борьбы за независимость.

Это противоречие ставит сепаратистов перед дилеммой: следовать ли путем, который, как им говорят, приведет к государственности, или на самом деле работают другие методы, что они и наблюдают. В последние десятилетия сепаратисты, видимо, закрывали глаза на разрыв между риторикой и реальностью. Но вера в байки крупных государств и международных организаций о том, что хорошее поведение ведет к успеху, постепенно разрушается.

Если сепаратисты поймут, что следование правилам не гарантирует награды, последствия будут ужасающими. Одни, руководствуясь интересами своего движения и внутренними причинами, и дальше будут вести себя пристойно. А те, кто считает правила внешним сдерживающим фактором, постепенно перестанут их соблюдать. В результате тенденция ненасильственного сепаратизма обратится вспять, а там, где уже используются вооруженные методы борьбы, возрастет число жертв.

Как создать собственное государство

Эксперты отмечают, что после Второй мировой войны гражданские войны случаются чаще, чем войны между государствами. В то же время рост сепаратизма среди повстанческих группировок, участвующих в гражданских войнах, остается малоизученным. Данные, собранные мной вместе с коллегой-политологом Пейдж Фортна, показывают, что доля гражданских войн, в которых хотя бы одна группировка боролась за независимость, выросла с нуля в 1899 г. до 50% в 1999 году.

Это можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, ООН, созданная в 1945 г., в целях защиты всех стран-членов закрепила норму о запрете захвата территорий. Сегодня государства гораздо меньше опасаются захвата со стороны соседей. Во-вторых, международные организации разработали набор экономических преимуществ государственности. Члены Международного валютного фонда и Всемирного банка могут получать займы и помощь. Члены Всемирной торговой организации пользуются преимуществами сниженных торговых барьеров. В-третьих, принцип самоопределения – ключевой фактор любого сепаратизма – сегодня пользуется большей международной поддержкой, чем в предыдущие эпохи.

Но сепаратистам приходится вступать в неравный бой. Существующие государства, международное право и международные организации установили определенные условия признания новых государств. Конвенция Монтевидео 1934 г. определила признаки государственности, по которым мир живет до сих пор. К четырем критериям относятся: постоянное население, определенная территория, правительство и способность вступать в отношения с другими странами. Соответствие этим требованиям, казалось бы, не представляет проблем. Несколько ныне действующих сепаратистских группировок вполне им соответствуют. Но с 1934 г. планка существенно поднялась, особенно после завершения волны деколонизации в конце 1960-х годов.

Рассмотрим политику Великобритании по признанию новых государств, которая типична для многих западных демократий. Если правительство существующего, признанного государства свергнуто, Лондон автоматически признает сменившееся руководство. Но добиться признания новому государству невероятно сложно. Помимо соответствия критериям Конвенции Монтевидео, Великобритания требует уважения Устава ООН, основных принципов международного права, гарантий прав меньшинств, обязательств по разоружению и региональной стабильности, соблюдения прав человека и выполнения резолюций ООН.

Соединенные Штаты применяют аналогичный подход, по крайней мере на бумаге. США придерживаются критериев Монтевидео, но оставляют за собой право делать исключение, например, касательно четких границ нового государства, если это политически целесообразно. На практике политические факторы нередко берут верх над принципами. Американцы иной раз поддерживают новые государства, имеющие скромные успехи на пути к эффективному управлению и демократии.

Еще более политизирован вопрос о членстве в ООН. Организация предпочитает, чтобы новые государства сначала были приняты в региональные структуры – Африканский союз или Организацию американских государств. После этого можно обращаться в Секретариат ООН. В итоге заявку обсуждает Совет Безопасности и проводит голосование. Поскольку каждый из пяти постоянных членов обладает правом вето, многие претенденты, включая Косово, Палестину и Тайвань, не могут добиться вступления в ООН.

Тем не менее, даже не получив членства в ООН, новые государства могут вступить в международные организации или добиться признания другими странами. Косово и Тайвань являются членами ФИФА, а также региональных банков развития. Палестину признали 70% членов ООН, а в 2012 г. Генеральная Ассамблея предоставила ей статус государства-наблюдателя при ООН.

Хорошее поведение

В отличие от группировок, стремящихся свергнуть центральное правительство или получить доступ к ресурсам, сепаратистам для достижения их целей требуется международное признание. Поэтому для них важна позиция международных организаций и ведущих государств по сепаратизму. ООН четко высказалась против применения насилия движениями за независимость, и сепаратисты явно к ней прислушались. Хотя доля сепаратистских движений среди участников гражданских войн растет, общий процент вовлеченных в конфликты сепаратистов падает. Все больше движений за независимость изначально являются мирными, многие со временем отказываются от насилия. С 1949 г. сепаратистские движения в два раза реже вступали в масштабные войны (более 1000 жертв), чем в предыдущем столетии.

В то же время сепаратисты, прибегающие к насилию, ведут себя более сдержанно в ходе войн. Они на 40% реже атакуют мирное население во время гражданских войн, чем другие вооруженные группировки. Отчасти это объясняется тем, что сепаратисты осознают последствия нарушения международного гуманитарного права. Многие специально пропагандируют соблюдение правил ведения войны. Например, Фронт ПОЛИСАРИО (выступает за полную независимость Западной Сахары от Марокко), Исламский фронт освобождения моро (вооруженная группировка на Филиппинах) и Рабочая партия Курдистана в Турции официально отказались от использования противопехотных мин. Кроме того, сепаратисты стараются, чтобы их поведение резко контрастировало с действиями правительственных сил, которые нередко прибегают к жесткой тактике.

Возьмем малоизвестный пример с сепаратистами Южных Молуккских островов, которые с 1950 по 1963 г. вели партизанскую войну против правительства Индонезии. Повстанцы не нападали на мирное население, но предавали огласке случаи, когда индонезийские войска бомбардировали деревни, вводили блокаду, заставляя людей голодать, и использовали мирное население как щит. Со страниц The New York Times повстанцы обращались к ООН за помощью, но безрезультатно. Потерпев поражение в гражданской войне, южномолуккские сепаратисты создали в Нидерландах правительство в изгнании. Спустя десятилетия, в конце 1980-х гг., другая группа индонезийских сепаратистов – в Восточном Тиморе – перешла к политике ненасилия, когда стало ясно, что победить в вооруженной борьбе с правительством не удастся. При этом сепаратисты пытались привлечь внимание мирового сообщества к атакам индонезийских сил безопасности против мирных жителей. (В 2002 г. при посредничестве ООН Восточный Тимор стал независимым государством.) В 2014 г. появились свидетельства того, что курды в Ираке и Сирии помогают езидам, которых преследует ИГИЛ. Однако курды не получили международной поддержки. США «жестко осудили» референдум о независимости Иракского Курдистана в 2017 г. и пригрозили прекратить диалог с курдами.

Преференции ведущих государств и международных организаций влияют и на ненасильственные действия сепаратистов. С момента создания ООН мировое сообщество в основном неодобрительно воспринимало одностороннее провозглашение независимости. В 1990-е гг., в период балканских войн, которые предшествовали распаду Югославии, Великобритания, Франция и Соединенные Штаты выступали против подобных решений. В 1992 г. Совет Безопасности ООН принял резолюцию по Боснии и Герцеговине, в которой говорилось, что любые образования, провозгласившие независимость в одностороннем порядке, не будут признаны. Сепаратисты обратили внимание на этот сигнал: сепаратизм в гражданских войнах в XX веке возрос, однако доля группировок, официально объявивших о независимости после 1945 г., снизилась.

Сепаратисты обычно ничего не приобретали, нарушая эту норму. В период распада Югославии Хорватия и Словения в одностороннем порядке провозгласили независимость. Однако мирные соглашения 1991 г., достигнутые при посредничестве Европейского сообщества, требовали аннулировать эти заявления. Обе страны послушались и в течение года стали членами ООН.

Провозглашение независимости Южного Судана в 2011 г. можно считать примером правильной сепаратистской дипломатии. Представители Южного Судана сотрудничали с базирующейся в Нью-Йорке неправительственной организацией «Независимый дипломат», чтобы проложить путь к международному признанию. Вместе они встречались с международными организациями, включая ООН, и прорабатывали основные принципы независимости. В результате, когда Южный Судан провозгласил независимость, это было сделано не в одностороннем порядке. Он неукоснительно следовал положениям всеобъемлющего мирного соглашения 2005 г. между народно-освободительным движением и правительством Судана, которое обоснованно воспринималось как наилучший способ добиться независимости. Провозглашение независимости последовало после признания страны Суданом, а уже через неделю Южный Судан стал членом ООН. Это произошло после того, как президент Южного Судана Салва Киир в соответствии с детально проработанным планом передал декларацию независимости Генеральному секретарю ООН Пан Ги Муну.

Государства всегда сопротивлялись одностороннему провозглашению независимости, однако недавнее постановление Международного суда ставит под вопрос этот принцип. В 2010 г. суд обнародовал рекомендательное заключение относительно законности провозглашения независимости Косово. В документе говорится, что провозглашение независимости вообще и в косовском случае в частности не нарушает международного права. Многие юристы (и сами косовары) подчеркивают, что заключение Международного суда не станет прецедентом, имеющим обязательную силу. Но несколько потенциальных государств, включая Нагорный Карабах (объявил независимость от Азербайджана в 1991 г.), Палестину, Республику Сербскую (полуавтономный регион в составе Боснии и Герцеговины) и Приднестровье, заявили, что считают рекомендацию суда прецедентом, открывающим путь к одностороннему провозглашению независимости в будущем.

В 2017 г. две сепаратистские группировки прощупали почву. До недавнего времени Иракский Курдистан очень осторожно подходил к вопросу о независимости. Но в сентябре курдское правительство вопреки советам иностранных союзников, в том числе США, провело референдум. 93% проголосовали за независимость (хотя многие противники независимости бойкотировали референдум). Реакция в регионе последовала мгновенно: Ирак прервал воздушное сообщение с Эрбилем, столицей Иракского Курдистана, Иран и Турция (ведут борьбу с курдскими сепаратистами) направили войска к границам.

Каталонские сепаратисты традиционно отказывались поднимать вопрос об официальном провозглашении независимости, опасаясь негативной реакции за рубежом. Поэтому решение каталонского лидера Карлеса Пучдемона объявить о независимости от Испании после референдума в октябре 2017 г. стало сюрпризом. Метания Пучдемона были ожидаемы. Объявив о независимости, он в том же выступлении подчеркнул, что процесс нужно отложить для проведения переговоров с Испанией, другими странами и организациями. Несмотря на эти колебания, европейские власти осудили провозглашение независимости, а испанское правительство сочло референдум незаконным и попыталось арестовать Пучдемона (на момент написания статьи находился в Германии) по обвинению в подстрекательстве к бунту. Несмотря на рекомендации Международного суда, одностороннее провозглашение независимости вызывает жесткое неприятие в мире.

Дилемма для сепаратистов

К сожалению, следование правилам редко дает преимущества сепаратистским движениям. Как отмечает политолог Бриджет Коггинс, когда речь идет о международном признании, патронат со стороны великих держав становится важнее хорошего поведения. Возьмем Иракский Курдистан и Сомалиленд. Обе территории грамотно управляются, особенно в сравнении с соседними регионами. Правительства собирают налоги, обеспечивают медицинскую помощь и даже насколько возможно поддерживают международные отношения. Военные в этих регионах не атакуют мирных жителей, в отличие от ИГИЛ и «Аш-Шабаб». Однако оба правительства не получили международного признания и поэтому не могут выполнять многие функции современного государства. Так, они лишены возможности выдавать визы и предоставлять международные почтовые услуги.

Похоже, дурное поведение с большей вероятностью ведет к международному признанию. Во время войны за независимость Южного Судана противоборствующие фракции в Народной армии освобождения, военном крыле движения за независимость юга, нападали на гражданских лиц, принадлежащих к этническим группам, которые якобы были связаны с противником. По своей жестокости – убийства, пытки, изнасилования – они не уступали силам центрального правительства. Кроме того, власти Южного Судана были не способны выполнять базовые функции: накормить население и обеспечить медицинское обслуживание без международной помощи. Тем не менее ведущие державы, включая США, поддержали независимость Южного Судана.

Пример Южного Судана особенно важен, учитывая, что сепаратисты внимательно следят за изменениями в международной политике и в один прекрасный день могут решить, что нет смысла вести себя хорошо. Сепаратисты активно взаимодействуют друг с другом, часто при поддержке неправительственных организаций. Организация непредставленных наций и народов является форумом для групп, включая многих сепаратистов, которые не имеют официального представительства в крупных международных организациях. Группировки, лишенные мирового признания, обмениваются информацией и обсуждают свои стратегии. Еще одна организация, Geneva Call, регулярно собирает представителей сепаратистских группировок для обсуждения норм международного гуманитарного права и помогает им поддерживать контакты друг с другом. Обе организации призывают борцов за независимость следовать демократическим и гуманитарным нормам, в то же время частые контакты позволяют им понять, какие стратегии работают эффективно, а какие нет. В конце концов они могут прийти к выводу, что хорошее поведение не приносит результатов, а тем, кто нарушал правила, удалось избежать наказания.

Созданию глобального сепаратистского сообщества способствовала дешевизна поездок. В 2014 г. во время подготовки референдума о независимости Шотландии в Глазго приехали каталонцы, чтобы продемонстрировать свою солидарность. Сегодня существует даже официальная футбольная лига непризнанных государств – Конфедерация независимых футбольных ассоциаций (Кубок мира ConIFA в 2016 г. выиграла Абхазия).

Дайте людям то, что они хотят (хотя бы некоторым)

Простого решения дилеммы, стоящей перед сепаратистами, нет. Отчасти это объясняется их сложными отношениями с принципом суверенности – одним из основополагающих в современной международной системе. С одной стороны, они клюют на эту идею, потому что сами хотят присоединиться к элитарному клубу государств. Но для этого сепаратистам сначала нужно нарушить суверенность государства, от которого они хотят отделиться. Существующие государства неодобрительно относятся к этой практике и поддерживают друг друга: в международном праве не прописано право на отделение.

Однако если ведущие страны и международные организации по-прежнему не будут признавать сепаратистские движения, доказавшие свою жизнеспособность и эффективность как государства, повстанцы могут отбросить все сдерживающие нормы и перейти к насилию. В то же время любые шаги по признанию сепаратистских правительств неизбежно приведут к подрыву основ государственного суверенитета.

Можно попытаться уравновесить эти интересы. Страны и международные организации способны предложить некоторым сепаратистам поощрение в виде расширения автономии, не допуская их в элитарные клубы, в том числе в ООН. К поощрениям можно отнести приглашение в менее известные организации, которые играют важную роль в повседневной международной жизни. Например, членство в Международном телекоммуникационном союзе позволит сепаратистам контролировать местную коммуникационную инфраструктуру. Членство в МВФ откроет доступ к займам. Международное признание центральных банков позволит развивать собственные финансовые рынки. Членство в агентстве Всемирного банка по гарантированию инвестиций защитит иностранных инвесторов.

Подобные поощрения нельзя назвать беспрецедентными. Косово является членом МВФ, Всемирного банка и Международного олимпийского комитета. Тайвань потерял место в ООН, уступив его материковому Китаю в 1971 году. Тем не менее он остается членом ВТО, АТЭС и Азиатского банка развития. А Мальтийский орден – военно-религиозная организация, единственное в мире суверенное образование без территории – имеет делегации в Африканском союзе и Международном комитете Красного Креста, а также статус наблюдателя при ООН.

Еще один вариант – дальнейшая децентрализация процесса признания. Некоторые страны уже признали Косово и Палестину. В Эрбиле открыты консульства и миссии международных организаций – можно назвать это молчаливой формой признания.

В каждом случае ведущим державам придется взвешивать преимущества «мягкого» признания и возможные политические последствия. Как бы хорошо ни управлялся Курдистан, независимость останется далекой перспективой, потому что курды проживают на территории четырех соседних, часто конфликтующих друг с другом государств. Китай и Россия, два постоянных члена Совета Безопасности ООН, имеют собственные сепаратистские движения, поэтому они вряд ли отступят от фундаментальных принципов государственного суверенитета и территориальной целостности. Но некоторые поощрения помогут местному населению и пойдут на пользу региональным союзникам. Эфиопия и ОАЭ, например, инвестировали 400 млн долларов в строительство порта и военной базы в Сомалиленде, несмотря на противодействие официально признанного правительства Сомали. Если бы Сомалиленд был членом агентства Всемирного банка по гарантированию инвестиций, он мог бы привлечь больше иностранных средств, а инвесторы находились бы под международной защитой.

Самые сильные сепаратистские объединения – правительства Сомалиленда, Иракского Курдистана и Каталонии – наиболее восприимчивы к международному давлению, потому что уверены, что являются главными кандидатами на признание. Каталонцы, например, воздержались от насилия, несмотря на угрозы Мадрида после прошлогоднего референдума. Но если сепаратисты убедятся, что прилежное поведение не приносит результатов, некоторые из них могут прибегнуть к насилию, в том числе к терроризму.

Постоянное давление на сепаратистские группировки не помешает им идти к своей цели. Члены сепаратистского движения часто стоят перед тяжелым выбором: остаться среди семьи и друзей на территории, которая относительно хорошо управляется, но может стать объектом атак правительственных сил, или пересечь воображаемую черту, за которой находятся дискриминация и изоляция. Многие решают остаться, ощущая себя частью движения, несмотря на международное неодобрение. Изоляция сепаратистских правительств, когда граждане ощущают обиду на международную систему, – это рецепт катастрофы. Поиском оптимальных вариантов должны заниматься ведущие державы и международные организации, потому что эта проблема касается их не меньше, чем самих сепаратистов.

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996625 Таниша Фазал

Имперскость 2.0?

Объективные ограничители российской внешней политики и как их преодолеть

Павел Салин – кандидат юридических наук, директор Центра политологических исследований Финансового университета при правительстве РФ.

Резюме По типу воспроизводства населения Россия уже не может «потянуть» бремя классической империи, которое достаточно успешно несли Российская империя и СССР. Явочным порядком она апробирует новые механизмы обеспечения своего присутствия в глобальной политической повестке, но пока без их концептуального осмысления.

Тема переосмысления стратегических основ российской внешней политики неоднократно поднималась как в аналитических, так и в академических трудах. Часто звучит мнение, что Россия не может существовать и мыслить свое место в мире иначе как в имперских категориях. При этом сама имперская политика понимается как создание условий для того, чтобы внешние игроки, прежде всего Соединенные Штаты, признавали интересы Москвы в сфере безопасности и саму Россию как великую державу, с которой следует считаться на мировой арене.

Таким образом, вопрос проведения/непроведения имперской политики сосредоточен в основном на анализе целей международных игроков (по умолчанию в контексте рассмотрения имперской политики под ними понимаются исключительно национальные государства, что не совсем корректно). Если какой-то игрок стремится к признанным в качестве таковых имперским целям (сам это признал или ему это приписывается) – значит, он проводит имперскую политику, если нет – то он не проводит имперскую политику. Что же касается инструментов и, самое главное, конечной цели их применения, наблюдается отсутствие критического подхода – по умолчанию всем странам, считающимся «имперскими», приписывается желание расширить контроль над территориями. Речь идет именно о полном или доминирующем контроле.

То есть имперскость политики того или иного игрока рассматривается исключительно или преимущественно через призму устойчивого территориального контроля, как и эффективность проведения такой политики (то есть удалось или нет расширить сферу контроля). Такая точка зрения, что характерно, достаточно распространена и на Западе, именно критерий территориальной экспансии используется для того, чтобы определить, проводит Россия и западные страны неоимперскую политику или нет.

Выше речь шла скорее о теоретических аспектах западной политической мысли. На практике западные страны используют гораздо более сложные модели реализации своих глобальных интересов (пока не нашедшие достаточного теоретического осмысления в открытых источниках), Россия же преимущественно замыкается в рамках территориальной концепции имперскости (для российских властей этот термин равнозначен термину «влиятельность»). Правда, в последние год-два «явочным порядком» Москва частично отходит от ставки исключительно на эту концепцию, о чем будет сказано ниже.

События 2014 г. лишь укрепили подобную направленность российской внешней политики. Так, пытаясь обеспечить доминирование в зоне своих привилегированных интересов на Украине, Москва вчистую проиграла Западу в использовании «мягкой силы» и в итоге была вынуждена прибегнуть к классическим инструментам проецирования силы и расширения зоны суверенитета. Распространение сферы территориального контроля за счет присоединения Крыма стало для Москвы способом минимизировать ущерб от проигрыша Западу соревнования за неформальный контроль над Украиной. В более мягкой форме «неоимперская» политика России проявляется в создании различного рода альянсов, которые напоминают просоветские блоки времен холодной войны – ЕАЭС как современная инкарнация Совета экономической взаимопомощи. В реальности ЕАЭС отчасти похож на СЭВ по форме, но вовсе не по существу.

В проведении политики, именуемой на Западе «неоимперской», Москва рискует столкнуться с системными ограничениями, которые рано или поздно сделают ее проведение невозможным. Речь идет не о невозможности достижения такого результата, как расширение сферы влияния в мире, а о все больших трудностях в использовании инструментария, характерного для «классической» имперской политики. Причем ограничения эти связаны не с ресурсами для проецирования силы вовне, а с согласием общества на использование властью ресурсов для таких целей.

Внутренние ограничители

Когда анализируется возможность того или иного игрока достигать целей имперского доминирования (если таковые есть или принято считать, что они имеются), упор обычно делается на внешнеполитических возможностях объекта анализа. Например, способен ли он добиться своего только экономическими способами или придется задействовать военный аспект проецирования силы? Таким образом, анализируя готовность и способность того или иного игрока к реализации имперского проекта, часто допускается серьезная методологическая ошибка, когда во внимание принимаются исключительно ресурсы, которые он может проецировать вовне (экономические, военные, культурные, информационные и т.п.).

При этом в качестве константы воспринимается тот факт, что игрок намерен реализовать имперский проект. Под игроком понимается субъект международных отношений в лице национального государства. По умолчанию считается, что у него есть консолидированная позиция, то есть элита, осуществляющая целеполагание и представляющая страну на международной арене, мыслит в одном направлении с населением с точки зрения расстановки приоритетов.

Однако игнорирование не только намерений, но и возможностей общества нести имперскую нагрузку является одним из наиболее распространенных просчетов при анализе способности того или иного игрока к реализации имперского проекта.

Примером недооценки такого внутреннего ограничителя может служить ситуация в Иране. Тегеран все 2010-е гг. последовательно наращивает присутствие в ближневосточном регионе, в первую очередь в Ираке (это началось еще в 2000-е гг.), Сирии и Йемене. Если рассматривать только классические аспекты наличия ресурсов для проведения экспансии, то для реализации неоимперского проекта сложилась благоприятная ситуация. Действия США в регионе, в первую очередь в Ираке, а также «арабская весна», которая получила импульс и одобрение со стороны Вашингтона, привели к появлению многочисленных «лакун», которые пытается заполнить Тегеран. Это и приобретение политической субъектности шиитского населения Ирака, которой оно во многом было лишено в годы правления Саддама Хусейна, и острая необходимость режима Башара Асада в Сирии в прямой военной поддержке, и появление возможностей для квазивоенного присутствия в неподконтрольных официальным властям частях Йемена.

Ресурсами для проведения подобной политики Тегеран обладает. Военная мощь Исламской Республики не ставится под сомнение, экономическая ситуация в последние годы также дает возможность властям наращивать внешнеполитическую активность. В частности, по данным МВФ, темпы прироста ВВП Ирана в 2016–2017 гг. составляли 4–4,5%, что позволяло говорить об экономическом подъеме.

Однако подъем не привел к росту поддержки иранских властей частью общества, а, наоборот, увеличил недовольство, которое изначально носило социально-экономический характер. Это вылилось в масштабные акции протеста в конце 2017 – начале 2018 года. При этом западные наблюдатели в силу избирательного восприятия сосредоточились прежде всего на протесте либерального толка в крупных городах, в то время как импульс протестной волне придали скорее консервативно настроенные активисты, поддержанные соответственно настроенными слоями населения. За короткое время социально-экономические лозунги (прежде всего недовольство ростом цен) трансформировались в политические. Протестующие во многом концентрировались на выражении неприятия активной внешнеполитической линии иранского руководства под лозунгом «Не Газа, не Ливан, моя жизнь – Иран».

Иранским властям удалось оперативно справиться с внутриполитической турбулентностью, ситуация стала яркой иллюстрацией того, как внешнеполитические приоритеты власти могут вступить в противоречие с повседневными нуждами населения, которое затем проецирует их в публичную сферу.

В России к настоящему моменту с точки зрения общественных настроений сложилась похожая ситуация, хотя, естественно, прямые параллели проводить нельзя. Присоединение Крыма, которое представляет собой явно выраженный пример территориальной экспансии, вызвало эмоциональный подъем в обществе. Это позволило власти преодолеть кризис легитимности, который она испытывала в 2011–2013 гг., и казалось, стало примером консенсуса власти и общества относительно приоритетов политики. Население, как представлялось, поддержало приоритеты власти, которые заключаются в проведении активной внешней политики при минимизации внимания к внутренним проблемам.

Однако в данном случае имеются многочисленные «но», которые позволяют поставить под сомнение «имперский» настрой большинства населения. Во-первых, эффект от присоединения Крыма, который еще называют «посткрымской эйфорией», был краткосрочным (по сравнению с эффектом от роста российской экономики в «нулевые» годы, который обеспечивал легитимность власти и консенсус между властью и обществом на протяжении примерно 10 лет). Он продлился примерно три года – до весны 2017-го. Во время парламентских выборов 2016 г. власть еще получила мандат доверия от общества по инерции, хотя это и сказалось на явке, но во время президентской кампании 2017–2018 гг. она была вынуждена по-иному расставлять акценты.

В частности, лейтмотивом президентской кампании Владимира Путина стал акцент именно на внутренней социально-политической проблематике, что и позволило российскому лидеру получить рекордный мандат доверия. Такая расстановка приоритетов, безусловно, опиралась на социологию, которая показывала сосредоточенность населения на внутренних проблемах. Когда же граждане столкнулись с «ножницами» между сформированными у него в ходе президентской кампании ожиданиями и противоречащей этим ожиданиям реальностью, произошло резкое падение уровня поддержки. Сначала это сказалось на рейтингах доверия (падение на 20–25% в течение нескольких месяцев), а потом получило проекцию в виде электоральных предпочтений во время единого дня голосования. По сравнению с Ираном российская власть оказалась в гораздо более выгодной ситуации, так как протест выражался в рамках предусмотренных законодательством электоральных процедур и не выплеснулся на улицы.

Во-вторых, как уже указано выше, в случае с эффектом от присоединения Крыма следует говорить именно об эйфории, то есть краткосрочном эмоциональном подъеме в результате внешнеполитического успеха. Этот подъем во многом обеспечен «бесплатностью» присоединения Крыма, которое не сопровождалось боевыми действиями и жертвами. Когда же массовое сознание столкнулось с отсутствием быстрых и «бесплатных» внешнеполитических побед, как в случае с Донбассом, оно в течение короткого времени фактически потеряло интерес к этой повестке.

Наконец, следует отметить, что присоединение Крыма к России происходило не совсем под классическими имперскими лозунгами. При легитимации своих действий в глазах общественного мнения внутри страны власть активно использовала концепт «Русского мира», то есть необходимость защиты русскоязычного (русского) населения от чужаков. Это апелляция скорее к концепции национального государства (но не этнического, а основанного на концепте гражданской нации) и несколько контрастирует с легитимацией активных внешнеполитических действий Москвы в 2008 г. в Южной Осетии, когда речь шла о необходимости защиты российских граждан.

Таким образом, реализация Россией активной внешней политики может столкнуться с объективными внутренними ограничениями. Их природа носит фундаментальный характер и обусловлена демографическими и миграционными процессами (речь идет прежде всего о внутренней миграции), происходящими в российском обществе.

Во-первых, оно становится все более зрелым (медианный возраст приближается к 40 годам), что затрудняет попытки долгосрочного манипулирования общественным мнением (на эффективности краткосрочных манипулятивных информационных кампаний это практически никак не сказывается). Во-вторых, в результате происходящего в последние десятилетия процесса урбанизации среднестатистический российский гражданин становится классическим потребительски настроенным буржуа, который ставит свои узкие жизненные приоритеты (не обязательно свои личные, это может быть семья или локальная общность) выше абстрактных геополитических интересов, а от внешней политики ожидает прежде всего конкретной экономической отдачи.

Это не означает, что такой гражданин не способен к краткосрочной мобилизации в рамках внешнеполитической повестки, что продемонстрировала ситуация с Крымом, однако в длительной перспективе его согласие на заключение подобного социального контракта с властью маловероятно. Более того, даже экономический рост, как показал опыт Ирана, не способен автоматически гарантировать власти мандат на проведение имперской политики. Гражданин-горожанин желает получить рациональное объяснение тому, ради каких целей он должен мобилизовываться и, самое главное, жертвовать. Именно готовность народа к жертвенности ради абстрактных идеалов является залогом получения властью мандата на проведение классической имперской политики.

Необходимо указать на еще одно внутреннее ограничение. Оно носит вроде бы вторичный характер, но характеризует только начавшиеся глубокие психологические сдвиги в российском обществе (они происходят во всех высокоурбанизированных социумах), способные оказать влияние и на расстановку внешнеполитических приоритетов.

Речь идет о набирающей силу в российских мегаполисах так называемой шеринговой экономике. Ее суть состоит в том, что она базируется не на чувстве собственности, а на стремлении извлекать полезные свойства вещи без обладания ей. В частности, в Москве и других крупных городах это заметно по распространению каршеринга и сервисов, где сдаются различные «гаджеты на час». Тем самым городской потребитель минимизирует бремя обладания собственностью, концентрируя внимание на извлечении ее полезных свойств. Если проецировать данную ситуацию на внешнюю политику, то, как говорилось выше, классический имперский подход подразумевает территориальную экспансию (с помощью экономического или военного инструментария – отдельный вопрос). Соответственно, член потребительского общества и участник шеринговой экономики может задаться вопросом: а нужно ли нести бремя обладания территориями (их содержания), если можно сосредоточиться на извлечении их полезных свойств без постоянного физического контроля?

Внешний диссонанс

Помимо внутренних ограничителей динамика процессов во внешнем мире также диктует ограничения в проведении классической имперской политики, основанной на территориальной экспансии. В первую очередь это касается динамики процессов в современном мире, которые становятся все более стремительными, а для адептов классических теорий управления – хаотизированными.

Классическая империя строится на принципе территориального управления и иерархии, также основанной на территориальном принципе. Различные географические составляющие империи могут обладать разной степенью автономии в принятии решений, но принцип «вертикали» при их принятии является системообразующим для любого имперского образования. В итоге статика имперского бытия входит в противоречие с возрастающей динамикой современного мира. Это приводит либо к отставанию реагирования на внешние вызовы (в идеале успешная империя вообще должна не реагировать, а задавать повестку в отношении подконтрольных ей территорий), либо к эрозии управленческой вертикали, когда части империи приобретают фактическую субъектность, ведущую в конечном итоге к ее распаду. Как правило, столкнувшиеся с подобными ограничениями системы идут по пути самоизоляции, однако такой способ сохранения внутренней целостности малопродуктивен в мире, который становится все более взаимосвязанным.

На этой закономерности основано второе внешнее ограничение проведения классической имперской политики. Империя строится на четком территориальном принципе, а мир в силу развития технологий крайне взаимосвязан, причем связи эти все больше развиваются вне традиционных сфер компетенции современного государства. Мировое коммуникационное пространство представляет собой платформу для «общения всех со всеми», что становится возможным благодаря развитию технологий, прежде всего интернета.

Ответ, который пытаются дать на этот вызов государства, сталкивающиеся с подобными информационными вызовами (не только и не столько классические империи) – «суверенизация» информационного пространства, а под «подрывной технологией» обычно понимается интернет. Симптоматично, что связанный с развитием технологий кризис управляемости испытывают и такие поборники свободного интернета, как США, отголоском чего является пресловутый скандал с «внешним вмешательством» в американские выборы. Власть, столкнувшись с частичной потерей контроля над происходящими в обществе процессами, пытается списать ошибки устаревшего механизма управления на происки внешнего врага. Это характерно для возрастающего числа стран и политических режимов, даже тех, которые принято относить к «исконно демократическим». Возможно, что необходимость отражения «агрессии» этого самого внешнего врага служит лишь удобным поводом для того, чтобы попытаться взять под контроль информационно-коммуникационную сферу в пределах национальных границ.

При этом автор осмелится предположить, что даже в случае успеха где-то попыток «суверенизации» интернета это не приведет к восстановлению суверенитета в его классическом понимании, когда все связи с внешним миром идут через государственные институты. Стопроцентный контроль над каналами внешней коммуникации невозможен (вне зависимости от того, используется концепция глобального фильтра Great China Firewall или простое технологическое отключение входящего трафика). Плотность коммуникаций в современном городе настолько высока, что даже, условно говоря, незначительная доля процента проникнувшей извне информации (по сравнению с общим объемом циркулирующей в «суверенном» информационном пространстве) моментально распространится в социуме.

Таким образом, активно меняющийся внешний контекст резко сокращает возможность успешной реализации классического имперского сценария, даже если для этого существуют внутренние предпосылки.

Имперскость 2.0?

Процессы, создающие системные барьеры для проведения классической имперской политики, затрагивают все страны, а не только Россию – в этом она в очередной раз не уникальна. Усложнение всеобщей динамики заставляет даже игроков, претендующих на глобальность интересов, идти по пути упрощения управленческих практик в международной политике. Ярким примером этого является политика нынешнего президента США Дональда Трампа по выходу из многосторонних альянсов. Этому не дается концептуальное объяснение, кроме того, что «Америке это не выгодно», однако причина на поверхности. Вашингтону уже трудно выступать эффективным модератором процессов в многосторонних альянсах в нужной ему парадигме, причем речь не столько о пресловутом «ослаблении» Соединенных Штатов, сколько об уплотнении событийного поля мировой политики, в которую включаются все новые акторы. В такой ситуации упрощение структуры альянсов как естественная реакция на усложнение происходящих в мире процессов – оптимальный выход. Управлять одним союзником гораздо проще, чем несколькими, которые к тому же достаточно часто меняют позицию по конкретным вопросам. Следует отметить, что политику по выходу из многосторонних альянсов проводил бы любой американский президент на данном историческом этапе, даже условная Хиллари Клинтон. Такой подход не является проекцией на внешнеполитическую стратегию особенностей личности Трампа, как это пытаются подать его противники.

Таким образом, мировые игроки оказались в ситуации, схожей с российской. Они вынуждены отказываться от элементов классического имперского подхода, хотя его рецидивы дают о себе знать в силу инертности мышления национальных элит. Эти рецидивы будут постепенно исчезать из практики западных стран по мере ротации естественным путем элиты и ухода того поколения, которое помнит «конец истории», связанный с распадом советского блока, и царивший тогда на Западе эмоциональный подъем.

Можно предположить, что если Россия пересмотрит свой постимперский подход, это не приведет к тому, что она будет дотировать чужие имперские проекты, как это было в 1990-е гг., когда проекты США и ЕС были на подъеме. Таким образом, нет риска получить комплекс неполноценности конца ХХ века, когда отказ от советского имперского проекта воспринимался в российском обществе и на Западе как капитуляция и проигрыш. В то же время отказ от классического имперского подхода во внешней политике отнюдь не означает отказа от реализации своих интересов в глобальном масштабе. Речь идет о «дисперсных» стратегиях, когда игрок заполняет возникающие пустоты, причем набор средств может напоминать и классический имперский, например, ограниченное проецирование военной силы. Правда, по форме и проявлению такой инструментарий несколько отличается. Что касается военной силы, это могут быть инструменты, не связанные напрямую с государственными институтами, но пользующиеся их опосредованной поддержкой. В качестве наиболее показательной иллюстрации можно привести частные военные кампании. Россия уже использует такой подход в некоторых регионах мира, например в Африке.

Такую концепцию реализации глобальных политических интересов можно охарактеризовать как имперскость 2.0. Речь идет о частичной реализации целей, которые стояли перед классическими империями, на новой организационной, юридической и технологической основе. Имперскость 2.0 – это обеспечение глобальности присутствия при его точечном характере и динамической сфере интересов, что позволяет минимизировать расходы, перенапряжение населения, а также повысить «КПД» внешнеполитического курса. Главное отличие от классического имперского подхода – отказ от оценки результатов через призму устойчивого контроля над территориями.

Если сравнивать Россию и США (такое сравнение является эталонным для сторонников классического имперского подхода в российской элите), то обе страны идут по пути «деимпериализации» внешней политики, реагируя на внешние и внутренние ограничения, правда, разными темпами по разным направлениям. По каким-то направлениям дальше продвинулась Россия, по каким-то – Соединенные Штаты. Что касается России, то население во многом прошло через «постимперскую ломку» еще в 1990-е гг., хотя отдельные рецидивы наблюдаются до сих пор и будут заметны еще некоторое время. Американцы вступили в активную фазу этого процесса только в 2010-е гг., очевидным признаком чего стала победа на президентских выборах Трампа с его четко выраженным приоритетом внутренней повестки над внешней.

Если рассматривать инструменты реализации новой внешней политики, то в данном случае гораздо более продвинутыми выглядят США с их концепцией soft power. Что касается России, то пока наблюдается эрозия ее культурного влияния даже на постсоветском пространстве, где у нее по-прежнему есть естественная фора.

Век классических империй отнюдь не прошел, они будут концентрироваться на более благополучном с демографической точки зрения глобальном Юге, и России придется иметь с ними дело. Вопрос в другом – Россия по своему типу воспроизводства населения (по его количеству и качеству) уже не может «потянуть» бремя классической империи, которое достаточно успешно несли дореволюционная Российская империя и СССР. Поэтому явочным порядком она апробирует новые механизмы и подходы обеспечения своего присутствия в глобальной политической повестке, но пока без их концептуального осмысления.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 мая 2019 > № 2996622 Павел Салин

Санкции вместо диалога: Трампу запретили дружить с Путиным

Демократам в конгрессе не нравится активизация контактов России и США

Александр Братерский

Внутриполитическое давление на Дональда Трампа нарастает. Конгрессменам, которые пытаются провести свое расследование против президента, несмотря на итоги расследования спецпрокурора Роберта Мюллера, не нравится активизация контактов с Россией. Помогают им в этом и журналисты, все сильнее критикующие внешнюю политику Белого дома. На какие меры готовы демократы, чтобы противостоять сближению России и США, — в материале «Газеты.Ru».

Президента США Дональда Трампа заинтересовало, с какими итогами приехал из Сочи госсекретарь Майк Помпео. В России он провел переговоры с главой МИД РФ Сергеем Лавровым, а также провел полуторачасовой разговор с президентом Владимиром Путиным.

В последние несколько недель контакты между двумя странами активизировались. И это вызывает все большее раздражение у американских журналистов и оппонентов Трампа в конгрессе.

Вначале президенты провели долгий телефонный разговор, затем в Финляндии встретились главы внешнеполитических ведомств США и России, а после нее в Сочи прибыл госсекретарь США Майк Помпео.

Несмотря на то, что о возможной встрече двух президентов на полях саммита «большой двадцатки» в Японии летом этого года пока не было заявлено, такой сценарий уже обсуждается и в России, и в США. Круг возможных тем для обсуждения широк (от ядерной программы КНДР и Ирана, ситуации в Сирии до общих проблем двусторонних отношений) и, вполне вероятно, может совпадать с тем, о чем говорил Помпео с российскими представителями в Сочи — интерес Трампа к итогам переговоров подтверждает мысль, что Помпео выступил в качестве его посланника.

Возможность активизировать контакты появилась после публикации доклада спецпрокурора Роберта Мюллера, который не нашел сговора между командой президента США и Кремлем. О докладе Мюллера во время встречи с Помпео упомянул и Путин:

«Никакого вмешательства с нашей стороны в выборы в США не было на государственном уровне и быть не могло. Но все это, к сожалению, послужило причиной, в том числе и это стало причиной ухудшения наших межгосударственных связей. Надеюсь, что сегодня ситуация меняется», — добавил российский президент.

Как отмечает телеканал CNN в аналитическом материале, посвященном поездке Помпео в Россию, тон риторики Вашингтона и Москвы заметно изменился за последний месяц.

Все началось с неудавшейся попытки госпереворота 30 апреля в Венесуэле, когда Помпео и глава МИД России Сергей Лавров провели напряженные телефонные переговоры.

Сам Помпео, по мнению авторов обзора, прибыл в Россию в поисках «перезагрузки» отношений.

Аналогичного мнения придерживается и газета The Washington Post, которая отмечает, что США решили воспользоваться окончанием «российского дела» и предложили Москве начать «с чистого листа». При этом во время переговоров никаких «положительных сдвигов» не было, подчеркивает издание.

Комментируя визит Помпео, Сергей Лавров заявил, что российская вежливость не означает, что страна будет идти на уступки США. Однако министр напомнил, что Трамп демонстировал свою заинтересованность в личной беседе с главой России Владимиром Путиным на G20 в Осаке. «Если будет официальное конкретное предложение, конечно, мы его поддержим», — добавил Лавров.

Демократы требуют Мюллера и санкции

Идти на диалог Москвой Белом дому приходится в атмосфере давления со стороны демократов в конгрессе. И в этом им помогают и избиратели: по данным Politico и Morning Consult, 56% американцев хотели бы, чтобы спеупрокурор Мюллер выступил в конгрессе и лично рассказал о расследовании против России и команды Трампа.

Да и сами демократы, несмотря на завершение расследования, настаивают на вызове спецпрокура в конгресс для дачи показаний. Они также обратились к Белому дому с требованием представить документы, касающиеся встреч Трампа с президентом России, а также его бесед с доверенными лицами. Как отмечает Reuters, представители Демпартии хотят сами провести расследование по следам доклада Мюллера.

Более того, демократы готовят новые санкции против Москвы. Комитет палаты представителей конгресса США представил для общественного обсуждения черновой вариант проекта новых санкций в отношении России за вмешательство в американские выборы.

В числе предложенных мер — запрет для американских инвесторов на покупку суверенного долга России и включение в черный список любого российского банка, причастного к финансированию вмешательства в американские выборы.

С другой стороны, Белый дом не спешит со вторым пакетом санкций против Москвы в связи с отравлением экс-полковника ГРУ Сергея Скрипаля и его дочери Юлии в британском Солсбери. В настоящее время предложения направлены госсекретарю Помпео и лидеру страны Дональду Трампу.

Скорее всего, Трамп пока будет выжидать с новым пакетом мер, понимая, что в случае, если они будут применены, сотрудничества с Россией по интересующим Белый дом вопросам вряд ли будет возможным.

Учитывая, что в США сейчас предвыборный год, Трамп, прежде всего, будет ориентироваться на мнение избирателя.

Он, хотя и негативно настроен к России, понимает, что многие важные для США проблемы нельзя решить без переговоров с Москвой. Это понимают и многие республиканцы — даже те из них, кто критически настроен к Трампу, не захотят менять республиканского президента, чтобы «не потерять Белый дом», отмечает в беседе с «Газетой.Ru» директор Центра глобальных интересов в Вашингтоне Николай Злобин.

Трампу удалось, несмотря на сопротивление, сплотить партию, а главная задача республиканцев — добиться контроля над нижней палатой на промежуточных выборах осенью 2020 года.

Но в отличие от времен окончания «холодной войны», когда республиканцу Рональду Рейгану удалось и говорить с Москвой, и получить поддержку республиканцев, ситуация в Вашингтоне иная. «Это похоже на слоеный пирог — одни говорят, что Россия — враг, другие — что ее надо игнорировать, третьи же хотят диалога», — говорит Злобин.

Сам Трамп, считает эксперт, хочет глобального диалога: «Его мало интересуют детали, он человек большой картинки, он хочет видеть себя отцом глобальной безопасности и именно поэтому он хочет диалога с Путиным».

Пока неясно, поддержит ли стремление Трампа к диалогу его команда. Госсекретарей калибра Джеймса Бейкера и Джорджа Шульца, которые творили политику в середине 1980-х, у него нет. К слову, Шульц был соавтором недавнего письма к Трампу в издании The Wall Street Journal. В нем он вместе с экс-главой Пентагона Уильямом Перри призывал Трампа пойти на диалог с Москвой.

В свою очередь, авторы недавней статьи в либеральном журнале The Atlantic отмечают, что примирительная риторика и мягкость к Путину могут могут ударить по интересам США. Издание призывает Трампа учиться на ошибках своих предшественников — таких, как президент Джордж Буш, якобы дружба которого с Владимиром Путиным «не принесла результатов». Однако, как отмечал в беседе с «Газетой.Ru» директор Центра военно-политического анализа в Гудзоновском институте Ричард Вайц, Трамп меньше всего готов слушать политиков прошлого, считая их проигравшими.

Изрядно потрепанный, но вполне живой: международный порядок в XXI веке

Пол Робинсон

Авторизованный перевод с английского Андрея Захарова

Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2019

Перевод Андрей Захаров

Пол Робинсон (р. 1966) — специалист по международным отношениям, профессор факультета социальных наук Университета Оттавы (Канада).

[стр. 91—102 бумажной версии номера]

Заявления о том, что мир становится все более опасным местом, в современном дискурсе о международных отношениях стали чем-то банальным. Источники этой непреходящей опасности могут различаться — среди них упоминаются государства-изгои, несостоявшиеся государства, ревизионистские государства, этнические конфликты, терроризм, оружие массового уничтожения, дезинформация и так далее, — но идея, что нынешний миропорядок находится на грани краха, остается неизменной. С 2014 года, когда состоялась российская аннексия Крыма и началась война в Украине, мрачные предчувствия неуклонно нарастали. Многочисленные комментаторы заговорили о возможном тотальном крушении всей системы институтов и норм, управляющих международными отношениями. В этой статье предпринимается попытка выяснить, насколько оправданы подобные заявления. Завершает ее вывод о том, что, несмотря на усиливавшиеся перегрузки последних пяти лет, долгосрочные тенденции выглядят вполне благоприятно.

Новая «холодная война»?

Нарастание напряженности между Востоком и Западом, начавшееся в 2014 году, подтолкнуло многих комментаторов, включая Роберта Каплана, к утверждению, что в мире «началась новая “холодная война”»[1]. Кое-кто, впрочем, пошел еще дальше. Например, американский ученый Стивен Коэн считает, что «новая “холодная война” более опасна, чем ее предшественница 40-летней давности»[2]. Аналогичным образом думают Сергей Караганов и Дмитрий Суслов, согласно которым нынешняя ситуация «гораздо тревожнее» той, которая наблюдалась во времена «холодной войны»[3].

Другие обозреватели полагают, что трудности современной международной системы не ограничиваются нарастающими трениями между Россией и Западом, но угрожают самим основам, на которых воздвигнута нынешняя система международных отношений. Как утверждает, например, Уолтер Рассел Мид, «Китай, Иран и Россия так и не приняли геополитический порядок, утвердившийся после “холодной войны”, и теперь всеми силами стараются ниспровергнуть его»[4]. Коэн рассуждает о «постепенной дезинтеграции того, что в Вашингтоне называли “миропорядком, пришедшим на смену “холодной войне”»[5], в то время как Караганов и Суслов пишут об «одновременном упадке большинства глобальных и региональных политических и экономических порядков»[6]. Наконец, как бы подытоживая, Каплан говорит о том, что «Либеральный Миропорядок, утвержденный Соединенными Штатами семь десятилетий назад, неотвратимо рушится»[7].

Однако с подобными оценками согласны не все. В частности, Стивен Уолт пишет: «Никакой “холодной войны” нет. […] Да, нынешняя ситуация плохая. Но, называя ее новой “холодной войной”, мы не проясняем, а лишь запутываем все дело»[8]. Между тем Джон Айкенберри настаивает даже на «продолжающемся упрочении либерального миропорядка», добавляя, что прогнозы о его неизбежном крахе «базируются на колоссальном непонимании современных политических реалий»[9]. Андрей Сушенцов, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай», настроен столь же позитивно. В то время как «неопределенность стала нормой современных международных отношений», а «некоторые долгосрочные тренды делают систему более разболтанной и шаткой», в целом все же нет «никаких оснований сравнивать сегодняшнюю ситуацию с “холодной войной”», поскольку «международная обстановка сейчас стабильна, а предпосылки для глобального столкновения полностью отсутствуют». Более того, «с каждым годом наш мир становится все безопаснее и стабильнее»[10].

Из всего приведенного выше видно, что в рядах экспертов нет согласия относительно того, насколько «здорова» наша система международных отношений. Исследование, предпринятое в 2017 году «RAND Corporation», пришло к выводу, находящемуся где-то посередине между двумя крайностями. В нем констатируется, что «давление, которому подвергается международный порядок, сегодня стало более жестким, чем прежде», а «степень фрустрации, обусловленной перегрузками и издержками таких потрясений, значительно возросла»[11]. Однако наряду с этим авторы исследования отмечают:

«Преувеличение степени кризиса, переживаемого различными элементами послевоенной международной системы, было бы ошибкой, поскольку анализ, произведенный с привлечением множества переменных, свидетельствует о ее впечатляющей стабильности, а в некоторых случаях и о совершенствовании. […] Послевоенное устройство подвергается давлению, но у него по-прежнему сохраняется значительный потенциал устойчивости»[12].

Как будет показано в настоящей статье, это сбалансированное заключение гораздо ближе к истине, чем приводимые выше алармистские оценки.

Природа международного порядка

Под «международным порядком» имеется в виду «совокупность правил, норм и институтов, которые регулируют взаимоотношения ключевых акторов на международной арене»[13]. В нем можно выделить три сегмента. Первым выступает «порядок безопасности», или «военно-политический порядок». В его рамках поддерживаются международный мир и безопасность, а основными его гарантами служат государства. Ключевым элементом здесь выступает Устав ООН, но значительную роль играют также нормы международного права, международные и региональные альянсы и институции, а также международные договоры. Вторым элементом оказывается «экономический порядок», который регулирует и поддерживает международную торговлю. В данном случае основой также служат многочисленные международные законы, институты (Мировой банк, Международный валютный фонд и так далее) и договоры. Наконец, третьим элементом можно считать «ценностный порядок». Он обеспечивает качественное управление, демократию, соблюдение прав человека и базируется на своде международных правозащитных документов, главным из которых является Всеобщая декларация прав человека 1948 года[14].

Для того чтобы выяснить, насколько «здоров» нынешний миропорядок, в этой статье сначала анализируется уровень государственного участия в его поддержании в целом, а потом оцениваются достижения каждого из выделенных выше трех сегментов в обеспечении тех целей, которые перед ними стоят.

Участие в поддержании международного порядка

Если международный порядок действительно испытывает проблемы, то мы должны будем зафиксировать пересмотр существующих договоров, сворачивание участия в международных институциях и сокращение числа самих этих институций. И наоборот, если мир в хорошей форме, можно ожидать подписания новых договоров, учреждения новых институтов и более активного участия в их работе. В текущей ситуации вопреки тому, что общая картина противоречива и некоторые проблемы действительно имеют место, долгосрочные тенденции вселяют оптимизм.

Вероятно, самым очевидным свидетельством стресса, испытываемого международным порядком, можно считать разрушение созданной в годы «холодной войны» системы контроля над вооружениями. Юджин Румер отмечает:

«Застой в американо-российских отношениях… жестко пресекает любую возможность заключения новых соглашений, направленных на контроль над вооружениями, и ставит под вопрос сохранение нынешних контролирующих структур. […] Вся система контроля над вооружениями оказалась под угрозой»[15].

Начиная с 2002 года, когда Соединенные Штаты в одностороннем порядке вышли из Договора об ограничении систем противоракетной обороны, и до 2019 года, когда перестал работать Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, несущие опоры российско-американской системы контроля над вооружениями падали одна за другой. К настоящему моменту от нее не осталось почти ничего, за исключением Договора о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (СНВ-III), который в 2021 году так же едва ли будет продлен.

Отмеченные обстоятельства, разумеется, не могут не вызывать определенного беспокойства, но их не стоит интерпретировать в качестве подтверждения того, будто государства в массовом порядке выходят из международной системы. В докладе Института экономики и мира за 2018 год отмечается: «За последние сто лет дипломатические отношения между странами продемонстрировали прирост на 600%, а формальных альянсов на сегодняшний момент в 77 раз больше, чем в 1918 году»[16]. Если в 1980 году в мире было около 10 тысяч международных организаций, то к 1992-му, когда «холодная война» завершилась, их насчитывалось уже 30 тысяч. В настоящее время их 70 тысяч[17]. За подобной динамикой, как предполагается, стоит «постепенное увеличение численности и разнообразия организаций, институтов и соглашений, которые обеспечивают мирное разрешение конфликтов»[18]. «RAND Corporation» заключает:

«Характерной особенностью послевоенного мироустройства стало наличие множества публичных и частных институтов различных типов, причем их общее количество остается стабильным. Членство отдельных государств в ведущих международных институтах типа ООН и ВТО также устойчиво. Нет никаких признаков того, что ведущие державы покидают ключевые институты существующего миропорядка»[19].

Государства по-прежнему выносят свои споры на рассмотрение международных инстанций, например ВТО, с той же интенсивностью, что и раньше; в то же время «общее число заседаний Совета Безопасности ООН, а также резолюций, в этот орган внесенных и им принятых, с 2005 года остается примерно на одном и том же уровне». Использование в Совете Безопасности права вето, напротив, стало более редким, чем в 1970—1980-е годы[20]. Сказанное позволяет предположить, что международные институты работают с той же эффективностью, что и прежде.

Сам по себе рост численности международных институций вовсе не обязательно представляет собой благотворное явление. Нередко высказываются опасения по поводу того, что возникновение альтернативных структур может ослабить уже действующие органы, а распространение новых институций способно обернуться «бессмысленным удваиванием международных организаций, функционально дублирующих друг друга»[21]. Тем не менее сам факт подобного институционального «размножения» говорит о том, что глобальный порядок превратился в «хорошо отлаженную и интегрированную систему»[22]. Причем под этим углом зрения данная система представляется довольно прочной.

Военно-политический порядок

Одним из первейших предназначений международного порядка выступает обеспечение мира и безопасности на планете. Простейшим способом оценки, насколько эффективно происходит выполнение этой функции, представляется подсчет магнитуды вооруженных конфликтов (другими словами, общего количества таких конфликтов, а также физического и человеческого ущерба, ими причиняемого) и сравнение полученных результатов с данными прошлого. В ходе такой процедуры выясняется, что за последние десять лет наш мир стал более жестоким, но тем не менее в нем гораздо меньше насилия, чем было тридцать лет назад, когда завершилась «холодная война». Таким образом, оценочные суждения, касающиеся степени благополучия нынешнего международного порядка, в основном зависят от того, с каким конкретно периодом мы сравниваем современное положение вещей.

«Холодную войну» иногда представляют в виде относительно стабильной эпохи. Такое воззрение ошибочно. В 1960—1970-е годы разворачивались многочисленные конфликты, обусловленные деколонизацией, а также разгорались гражданские войны в только что освободившихся государствах. Вмешательство двух сверхдержав в подобные противостояния превращали их в прокси-войны. Совокупным итогом указанной динамики явилось то, что с 1945-го до 1990 года мир «стабильно тяготел к переменам и войнам»[23].

Согласно данным, собранным Центром системного мира, за годы «холодной войны» магнитуда вооруженных конфликтов в мире возросла в четыре раза. Но после ее завершения прокси-войны тоже в большинстве своем завершились. Результатом оказался резкий спад глобального насилия. Как отмечается в одном из последних докладов упомянутой организации, «в сопоставлении с пиковым периодом середины 1980-х глобальная магнитуда вооруженных конфликтов снизилась на 60%, к 2007 году упав до уровня 1961 года»[24]. Иначе говоря, по сравнению с эпохой «холодной войны» наш мир стал гораздо безопаснее.

С 2011 года тенденция к снижению сменилась противоположным трендом, а количество конфликтов вновь начало расти, хотя оно по-прежнему гораздо ниже показателей 1980-х. В тот же период наблюдалось и заметное оживление терроризма. Это обстоятельство заставило авторов другого доклада — «Глобальный индекс мира — 2018» — сделать вывод, что «сегодняшний мир значительно менее стабилен, чем мир образца 2008 года»[25].

Уместно, однако, заметить, что подъем глобального насилия, действительно наблюдавшийся в последние восемь лет, имеет четкую географическую локализацию. Как отмечается в том же докладе, «наиболее многочисленные нарушения мира происходили на Ближнем Востоке и в Северной Африке»[26]. Специалисты Центра системного мира дополняют картину, отмечая, что «общая магнитуда вооруженных конфликтов применительно к немусульманским странам и тем странам, где мусульмане составляют меньшинство, с завершения “холодной войны” неуклонно снижалась»[27]. Эта организация также констатировала, что «90% террористических атак с высокой долей жертв приходятся на ближневосточный и североафриканский регион»[28]. Иначе говоря, наблюдаемый в настоящее время рост числа вооруженных конфликтов свидетельствует не о глобальном, а о региональном кризисе.

Одновременно у нас есть данные о том, что нынешние государства в целом становятся более прочными. В разделе, анализирующем неустойчивость государств, авторы «Глобального доклада — 2017» делают вывод, согласно которому «из 167-ми перечисленных стран почти 80% (129 стран) показывают позитивную динамику в Индексе хрупкости государств… и только 16 стран ухудшили в нем свои показатели»[29]. Среди прочего такая тенденция проявила себя и в снижении количества государственных переворотов, наблюдаемом в мире в последние тридцать лет[30].

Обобщая вышеизложенное, можно сказать следующее: хотя текущее увеличение вооруженных конфликтов настораживает, за пределами Ближнего Востока и Северной Африки ситуация выглядит вполне благоприятно. Исходя из исторических стандартов людям на большей части нашей планеты выпало жить в очень мирное время.

Экономический порядок

По мнению Мэтью Гудмана из Центра стратегических и международных исследований, «глобальный экономический порядок испытывает перегрузки»[31]. Кризис 2008 года подорвал веру в глобализацию как в источник экономического процветания. Как следствие: «Brexit, избрание Дональда Трампа, подъем крайне правых и крайне левых партий, скептически относящихся к экономической интеграции, […] совокупно поставили под сомнение общепризнанную ранее идею, что глобализация выступает естественной и нормальной характеристикой международных экономических отношений»[32]. В то же время выход на сцену новых экономических гигантов в лице Китая и Индии повлек за собой разочарование в наличных международных экономических институтах, которые, как полагают многие, предвзяты в пользу Запада. В связи с этим провозглашается, что мир переживает «глобализационный откат» и что «процесс фундаментальной перестройки основополагающих принципов глобальной экономики уже запущен»[33].

Действительно, подобные утверждения можно подкрепить некоторыми аргументами. Текущий раунд переговоров ВТО, идущий в Дохе, застопорился. Соединенные Штаты вышли из Транстихоокеанского партнерства и заняли более агрессивную позицию в торговых переговорах с такими странами, как Канада и Китай. Глядя на ситуацию в более широкой перспективе, «RAND Corporation» отмечает:

«После краткого периода восстановления, последовавшего за финансовым кризисом 2008 года, интеграционные процессы в торговой сфере в последние несколько лет затормозились, […] а глобальные потоки товаров, денег и услуг вслед за очень кратким посткризисным оживлением снизились на 14% по сравнению с пиковыми предкризисными значениями 2007 года и продолжают пребывать в стагнации»[34].

Вместе с тем стоит заметить, что сегодняшнее снижение показателей мировой торговли лишь отчасти перечеркнуло интеграцию предыдущих десятилетий. Как указывают в «RAND Corporation», несмотря на нынешние протекционистские тренды, «от глобальной торговли не отказалась ни одна крупная страна»[35]. Вопреки всем нынешним затруднениям международный экономический порядок «слишком велик, чтобы рухнуть»[36]. Негативные последствия серьезного оспаривания и целенаправленного разрушения сложившейся системы настолько велики, что в них не заинтересован никто. Китай, например, постоянно подчеркивает, что поощряемые им новые учреждения типа Азиатского инфраструктурного инвестиционного банка «предназначены не для замены, а для укрепления уже имеющихся институтов»[37]. В целом международный экономический порядок доказал свою способность к адаптации и продолжает приносить плоды — подобные, например, заключенному в 2009 году в рамках «Большой двадцатки» соглашению, предусматривающему выделение стимулирующего пакета объемом пять триллионов долларов для преодоления последствий финансового кризиса[38].

Таким образом, международный экономический порядок пребывает примерно в той же ситуации, что и международный военно-политический порядок. По сравнению с положением, имевшим место десять лет назад, он переживает стресс, но в сопоставлении с диспозициями двадцати-, тридцати- или сорокалетней давности он по-прежнему выглядит непоколебимым. Тотальный коллапс этой системы представляется в высшей степени невероятным.

Ценностный порядок

Западные политики часто говорят о «либеральном международном порядке». В этих словах запечатлена международная система, которая основывается на качественном управлении и либеральных ценностях, включая приверженность демократии и правам человека. Исходя из подобного видения распространение либеральной демократии считается признаком успеха международного порядка. Соответственно, отступление либеральной демократии воспринимается как проявление его несостоятельности.

После 1992 года число стран, именуемых «демократическими», резко возросло, в то время как число «автократических» государств пропорционально снизилось. Согласно «Глобальному докладу — 2017», «мировая система стала более демократичной, чем когда бы то ни было»[39]. Аналогичным образом и в «Глобальном индексе мира — 2018» отмечается, что «за последние сто лет распространение демократии по планете достигло векового максимума»[40]. Иначе говоря, если рассматривать ценностный порядок в долгосрочной перспективе, он выглядит совсем неплохо.

Однако в краткосрочной оптике ситуация предстает не столь благополучной. Американская организация «Freedom House» отмечает, что ее ежегодные отчеты «фиксируют общемировой регресс в соблюдении политических и гражданских прав на протяжении тринадцати лет подряд, с 2005-го по 2018 год; усредненные глобальные показатели с каждым годом снижаются, а те страны, в которых положение с правами человека за год ухудшилось, стабильно превосходят по численности те страны, где оно улучшилось»[41]. По наблюдению «RAND Corporation», «в начале 2000-х проявился мощный тренд к интеграции международных правозащитных стандартов в правовые системы отдельных государств», но в последние годы «прогресс замедлился»[42]. Такое суждение звучит мягче, чем предыдущее.

К сходным выводам приходит и «Глобальный индекс мира — 2018». В этом документе «негативный мир» (то есть отсутствие войны) противопоставляется «позитивному миру», который определяется как «утверждение в обществах таких установок, институций и структур, которые создают и поддерживают мир», — например, эффективных правительств, низкого уровня коррупции, принятия прав других[43]. По заключению авторов, «глобальные показатели позитивного мира в последнее десятилетие заметно улучшились»[44]. Впрочем, вслед за этим делается уточнение: «Средний уровень позитивного мира стабильно нарастал между 2005-м и 2013 годом. […] Однако к 2015 году совершенствование этого показателя прекратилось, а в 2016-м было зафиксировано его ухудшение»[45].

Выводы обзоров, концентрирующихся на динамике ценностного порядка, разнятся в зависимости от применяемой в них методологии. Обобщенная картина позволяет говорить, что в первые пятнадцать лет после завершения «холодной войны» происходило наступление либеральной демократии и распространение правозащитной идеологии, но после этого процесс замедлился и даже частично пошел вспять, хотя не настолько далеко, чтобы отменить все предыдущие достижения.

Заключение

Как видно из приведенных выше данных, краткосрочные тренды, характеризующие развитие трех сегментов международного порядка, в основном негативны. В последние годы в мире наблюдается рост насилия (пусть даже только в одном регионе планеты), замедление или даже обращение вспять экономической интеграции и определенный регресс в плане демократизации и соблюдения прав человека. Однако все эти негативные явления лишь поверхностно сказались на позитивных переменах минувших десятилетий. По сравнению с эпохой «холодной войны» нынешняя международная система отличается относительным здоровьем. Уровень международной интеграции остается высоким, и пока ни одно государство не обнаруживает желания разрушить или игнорировать ее. Даже такие державы, как Китай и Россия, которые зачастую обвиняются в «ревизионизме», на деле «глубоко интегрированы в существующий международный порядок»[46] и «не имеют серьезных проектов альтернативного порядка»[47]. Они просто пытаются подтолкнуть нынешнюю систему в направлении, более соответствующем их собственным национальным интересам.

В будущем мы увидим, насколько далеко зайдет негативный тренд последних лет и удастся ли ему перечеркнуть достижения, сделанные с завершения «холодной войны». Но в текущий момент рассуждения о «новой “холодной войне”» остаются беспочвенными — как и идея, что мир сегодня более опасен, чем он был в период настоящей «холодной войны». Фактически, несмотря на наличие некоторых вполне серьезных проблем, планета стала более стабильной, более мирной, более интегрированной. Иначе говоря, международный порядок предстает перед нами изрядно потрепанным, но вполне живым.

Авторизованный перевод с английского Андрея Захарова, доцента факультета истории, политологии и права РГГУ

[1] Kaplan R. A New Cold War Has Begun // Foreign Policy. 2019. January 7 (https://foreignpolicy.com/2019/01/07/a-new-cold-war-has-begun/).

[2] Cohen S. War with Russia: From Putin & Ukraine to Trump & Russiagate. New York: Hot Books, 2019. P. 171.

[3] Karaganov S., Suslov D. A New World Order: A View from Russia // Russia in Global Affairs. 2018. October 4 (https://eng.globalaffairs.ru/pubcol/A-new-world-order-A-view-from-Russia—19782).

[4] Mead W.R. The Return of Geopolitics: The Revenge of the Revisionist Powers // Foreign Affairs. 2014. № 3. P. 69—70.

[5] Cohen S. Op. cit. P. 50.

[6] Karaganov S., Suslov D. Op. cit.

[7] Цит. по: Erlanger S. Is the World Becoming a Jungle Again? Should Americans Care? // The New York Times. 2018. September 22 (www.nytimes.com/2018/09/22/world/europe/trump-american-foreign-policy-europe.html).

[8] Walt S.M. I Knew the Cold War. This is No Cold War // Foreign Policy. 2018. March 12 (https://foreignpolicy.com/2018/03/12/i-knew-the-cold-war-this-is-no-cold-war/).

[9] Ikenberry J. The Illusion of Geopolitics: The Enduring Power of the Liberal Order // Foreign Affairs. 2014. № 3. P. 80.

[10] Sushentsov A. Geopolitical Acceleration and the New International Reality // Valdai Discussion Club. 2019. March 15 (http://valdaiclub.com/a/highlights/geopolitical-acceleration/).

[11] Mazarr M. et al. Measuring the Health of the Liberal International Order. Santa Monica: RAND Corporation, 2018. P. XIV.

[12] Ibid. P. XV.

[13] Ibid. P. XIII.

[14] О природе международного порядка см.: Kudnani H. What is the Liberal International Order? // The German Marshall Fund of the United States. 2017. May 3 (www.gmfus.org/publications/what-liberal-international-order); Clunan A. Russia and the Liberal World Order // Ethics and International Affairs. 2018. № 1. P. 45—59; Mazarr M. et al. Op. cit. P. 8—9.

[15] Rumer E. A Farewell to Arms… Control // Carnegie Endowment for International Peace. 2018. April 17 (https://carnegieendowment.org/2018/04/17/farewell-to-arms-.-.-.-control-pub-76088).

[16] Global Peace Index 2018: Measuring Peace in a Complex World. Sydney: Institute for Economics & Peace, 2018. P. 32.

[17] Mazarr M. et al. Op. cit. P. 30.

[18] Ibid. P. 65.

[19] Ibid. P. 29.

[20] Ibid. P. 30.

[21] Kellerman M. The Proliferation of Multilateral Development Banks // The Review of International Organizations. 2019. № 1. P. 107.

[22] Marshall M., Elzinga-Marshall G. Global Report 2017: Conflict, Governance, and State Fragility. Vienna, VA: Center for Systemic Peace, 2017. P. 32.

[23] Harper J.L. The Cold War. Oxford: Oxford University Press, 2011. P. 3.

[24] Marshall M., Elzinga-Marshall G. Op. cit. P. 25.

[25] Global Peace Index 2018… P. 26.

[26] Ibid. P. 26.

[27] Marshall M., Elzinga-Marshall G. Op. cit. P. 15.

[28] Ibid. P. 22.

[29] Ibid. P. 37.

[30] Global Peace Index 2018… P. 37.

[31] Goodman M. Current State and Evolution of the Global Economic Order // Parallel Perspectives on the Global Economic Order. September 2017. P. 5 (www.csis.org/analysis/parallel-perspectives-global-economic-order).

[32] Frieden J. The Backlash against Globalization and the Future of the International Economic Order // Diamond P. (Ed.). The Crisis of Globalization: Democracy, Capitalism, and Inequality in the Twenty-First Century. London: I.B. Tauris, 2019. P. 43.

[33] Ibid.

[34] Mazarr M. et al. Op. cit. P. 17.

[35] Ibid. P. 52.

[36] Goodman M. Op. cit. P. 5.

[37] Ibid. P. 7.

[38] Ibid.

[39] Marshall M., Elzinga-Marshall G. Op. cit. P. 9. См. также диаграмму: Р. 31.

[40] Global Peace Index 2018… P. 32.

[41] Freedom in the World 2019 (https://freedomhouse.org/report/freedom-world/freedom-world-2019).

[42] Mazarr M. et al. Op. cit. P. 37.

[43] Global Peace Index 2018… P. 60.

[44] Ibid. P. 32.

[45] Ibid. P. 65.

[46] Ikenberry J. Op. cit. P. 88.

[47] Ibid. P. 90.

Тегеран официально прекратил выполнение некоторых из своих обязательств по соглашению о ядерной программе

Тегеран официально прекратил выполнение некоторых из своих обязательств по соглашению о ядерной программе 2015 года - Объединенному всеобъемлющему плану действий - в соответствии с решением установить 60-дневный ультиматум остальным сторонам соглашения для выполнения их обязательств, сообщил источник, знакомый с этим вопросом.

Обязательства были приостановлены по распоряжению Высшего совета национальной безопасности страны, заявил ISNA анонимный сотрудник Организации по атомной энергии Ирана.

На прошлой неделе, Иран объявил о пересмотре некоторых аспектов СВПД в условиях отсутствия выполнения обязательств со стороны других подписавших соглашение сторон, заявив, что оставшиеся стороны соглашения имеют 60-дневный срок для выполнения своих обязательств, особенно тех, которые касаются экономических интересов Тегерана в банковском и энергетическом секторах, прежде чем он начнет сокращать дальнейшие обязательства по соглашению поэтапно.

Решение было принято после того, как Вашингтон попытался усилить давление на Иран, вновь введя новые санкции, включая ограничения на низкоуровневое обогащение урана в Иране, и прекратив отсрочку от санкций для основных нефтяных клиентов Ирана.

Президент Ирана Хасан Роухани объявил на прошлой неделе о приостановке выполнения некоторых обязательств по соглашению, касающихся запасов обогащенного урана и тяжелой воды, ровно через год после выхода США из СВПД.

США не смогут сдержать экспорт нефтехимической продукции Ирана на мировые рынки

Член энергетического комитета парламента Ирана заявил, что США не смогут сдержать Иран от экспорта его нефтехимической продукции на мировые рынки, сообщает Shana.

"У нефтехимической продукции Ирана много клиентов по всему миру, и давления США на покупателей будет недостаточно, чтобы остановить экспорт", - сказал Абдолхамид Хедри, сообщает Tehran Times.

Он отметил, что, поскольку покупатели нуждаются в нефтехимической продукции, поставляемой Ираном для производства других необходимых товаров, они не прекратят импортировать такую продукцию только потому, что США об этом попросят.

"Мы не будем рассматривать угрозы США как слишком важные или влиятельные. Поэтому мы можем превратить угрозы в возможности", - сказал депутат.

Он также отметил, что мировой спрос на нефтехимические продукты иранского производства в последние годы вырос, и добавил, что высокое качество товаров, производимых в Иране, является еще одной причиной, по которой они продаются на международных рынках.

В конце апреля генеральный секретарь Ассоциации нефтехимической промышленности Ирана (APIC) заявил, что санкции США не окажут существенного влияния на экспорт нефтехимической продукции Ирана.

"Механизмы экспорта нефтехимической продукции существенно отличаются от экспорта нефти, и поэтому санкции США не окажут влияния на производство и экспорт нефтехимической продукции", - сказал Ахмад Махдави Абхари.

Нефтехимическая отрасль является одной из важнейших опор экономики Ирана и одним из основных поставщиков иностранной валюты, особенно евро, в страну.

По словам министра нефти Ирана Бижана Намдара Зангане, эта страна в настоящее время производит 62 млн. тонн нефтехимической продукции в год, и с началом реализации новых проектов ожидается, что их число вырастет до 65,5 млн. тонн, что еще больше укрепит позицию этой исламской страны, как крупного поставщика нефтехимической продукции на мировые рынки.

Глава МИД России поддержал Иран относительно санкций США

Министр иностранных дел России Сергей Лавров назвал санкции США против Тегерана незаконными, призвав европейских участников ядерного соглашения 2015 года между Тегераном и мировыми державами помочь Ирану.

В понедельник, за день до встречи с Помпео в России, во время пресс-конференции в Сочи, Лавров подтвердил позицию России, назвав американские санкции против Ирана незаконными, сообщает Tasnim News.

Он рассказал, что планирует провести откровенный разговор с Помпео по этому вопросу, и призвал европейские страны, которые остаются частью соглашения, помочь Ирану.

Помпео решил совершить свою первую дипломатическую поездку в Россию, чтобы встретиться со своим коллегой Лавровым и президентом Владимиром Путиным.

8 мая 2018 года президент США Дональд Трамп вывел свою страну из СВПД и позже ввел новые санкции против Тегерана. После ухода США, Иран и остальные стороны начали переговоры о сохранении этого соглашения.

Европейский союз пообещал противодействовать новым санкциям Трампа в отношении Ирана, в том числе посредством нового закона, защищающего европейские компании от карательных мер, но он до сих пор не сделал ничего реального, кроме заявлений.

Экспорт газа из Ирана в Багдад и Басру вырастет до 40 млн. кубических метров в сутки

Управляющий директор Национальной иранской газовой компании (NIGC) заявил, что в ближайшие месяцы экспорт газа из Ирана в иракские Багдад и Басру вырастет до 40 миллионов кубических метров в сутки.

"Мы ожидаем, что экспорт иранского газа в Ирак увеличится в ближайшие месяцы, поскольку в Ираке будет пик летней жары, и потребление электроэнергии в этой стране увеличится", - сказал Хосейн Монтазер Торбати агентству Tasnim.

"Объемы экспорта иранского газа в Ирак постоянно растут и достигают потолка контракта", - добавил он.

Чиновник также упомянул о соглашении об экспорте газа в Турцию, заявив, что "сделка с Турцией находится в процессе и продвигается вперед, и не будет никаких проблем в отношении экспорта газа в страну".

"В нашем контракте с Турцией мы договорились, что обе стороны будут вести переговоры о продлении контракта в течение последних двух лет, поэтому в ближайшие месяцы мы определенно будем обсуждать продление контракта с Турцией, - отметил чиновник.

Чиновник также отметил, что Турция выразила готовность возобновить сделку для продолжения импорта иранского газа, и Иран также не видит никаких проблем с продлением контракта.

В конце 2017 года иракское правительство одобрило сделку по импорту газа из Ирана в восточную провинцию Дияла, что увеличило закупки иранского топлива, которые начались в июне после нескольких лет задержек.

Согласно сделке, Иран взял на себя обязательство экспортировать газ в иракскую столицу Багдад и южный иракский город Басра.

Экспорт иранского газа в Турцию (самый старый потребитель страны) составляет 10 миллиардов кубометров в год на основании соглашения 2001 года, подписанного между двумя странами, которое будет действовать в течение 25 лет.

Иран сократил свою бюджетную зависимость от нефтяных доходов до 30 процентов

Иран сократил свою бюджетную зависимость от нефтяных доходов до 30 процентов благодаря усилиям, предпринятым в последние годы, подчеркнул первый вице-президент Ирана Эсхаг Джахангири.

Чиновник рассказал, что зависимость бюджета страны от нефтяных доходов ранее составляла от 80 до 90 процентов, сообщает агентство Fars во вторник.

В законопроекте о бюджете на текущий 1398 иранский год (начавшийся 21 марта 2019 года), доходы от нефти оцениваются в 1,425 квадриллиона риалов (около 34 млрд. долларов США).

Иран проинформировал Индию о последних решениях относительно ядерной сделки

Министр иностранных дел Ирана Мохаммад Джавад Зариф и его индийская коллега Сушма Сварадж встретились во вторник в Нью-Дели и обсудили множество вопросов, включая взаимные экономические связи и соглашение по ядерной программе Ирана.

Выступая перед журналистами после встречи, Зариф назвал эти переговоры "конструктивными и многообещающими", заявив, что встреча была посвящена ряду вопросов, включая ядерную сделку 2015 года, также известную как Совместный всеобъемлющий план действий (СВПД), и тому, что недавно Иран решил перейти к пересмотру некоторых своих обязательств по этому международному пакту.

Он отметил, что в соответствии с политикой, разъясняющей подход Исламской Республики к ядерному соглашению для своих близких партнеров, "индийская сторона была проинформирована о последних событиях в рамках СВПД и стратегических решениях Ирана по сохранению этого пакта".

На прошлой неделе Иран заявил, что сократит обязательства в рамках СВПД в ответ на выход США из ядерной сделки, предоставив остальным сторонам соглашения 60-дневный ультиматум для выполнения их обязательств.

Зариф заявил, что, если требования Ирана будут выполнены, Тегеран возобновит выполнение приостановленных обязательств.

Высокопоставленный дипломат подчеркнул, что Иран не намерен покидать СВПД, и его решение о сокращении обязательств все еще находится в рамках соглашения.

Зариф добавил, что стороны также обсудили пути укрепления экономических связей между Ираном и Индией, в том числе будущее проекта порта Чабахар в Иране и продолжение сотрудничества в области энергетики.

Индия, которая является вторым по величине покупателем иранской нефти после Китая, была вынуждена из-за санкций США ограничить свою ежемесячную закупку до 300 000 баррелей в день, по сравнению с 452 000 баррелей в день, закупаемых в 2017-2018 финансовом году.

В апреле страны ОПЕК выполнили сделку на 150% 

Согласно отчету ОПЕК, в апреле странами, входящими в организацию, сделка ОПЕК+ выполнена на 150%. Уровень добычи странами ОПЕК в апреле сохранился на уровне до 30,03 млн б/с, как и месяцем ранее.

Ливия, Венесуэла и Иран совокупно увеличили добычу на 233 б/с, но в отчете учитывался только Иран, так как две остальные страны не участвуют в сделке.

Добыча Саудовской Аравии в апреле снизилась на 45 тыс. б/с — до 9,74 млн б/с. Добыча Ирана упала на 164 тыс. б/с — до 2,5 млн баррелей в сутки.

Ирак, второй производитель нефти в ОПЕК, участвует в соглашении о сокращении добычи, нарастил добычу на 113 тыс. б/с — до 4,6 млн б/с.

Совокупно 11 из 14 стран ОПЕК, участвующих в сделке (Иран, Ливия и Венесуэла — освобождены), снизили общую добычу на 1,21 б/с. Таким образом, в апреле их совокупная суточная добыча составила 25,53 млн баррелей против 26,75 млн баррелей в октябре 2018 года, принятом за базовый уровень, а уровень выполнения сделки составил 150%.

Минфин подготовил поправки в бюджет 2019 года

Министерством финансов подготовлен и направлен в Правительство Проект федерального закона "О внесении изменений в Федеральный закон "О федеральном бюджете на 2019 год и на плановый период 2020 и 2021 годов".

Законопроект подготовлен с учетом результатов исполнения федерального бюджета за январь-апрель 2019 года, а также на основе ожидаемых итогов социально-экономического развития Российской Федерации в 2019 году и ожидаемого исполнения федерального бюджета в 2019 году.

Сложившаяся в январе-апреле 2019 года конъюнктура на мировых сырьевых рынках оказалась более благоприятной, чем предполагалось ранее. Текущие высокие цены на нефть обусловлены преимущественно сокращением добычи нефти странами ОПЕК+ в рамках соглашения о снижении добычи на 1,2 млн. барр./сутки, вступившего в силу с 1 января текущего года. При этом более динамичное, чем предполагает соглашение, снижение поставок из Саудовской Аравии в совокупности с перебоями предложения из ряда нефтедобывающих стран (Венесуэла и Иран) позволили компенсировать прирост добычи нефти в США. Тем не менее, наблюдаемые высокие цены на нефть имеют существенные предпосылки к снижению, поскольку срок действия текущего соглашения ОПЕК+ истекает в середине 2019 года. Кроме того, в США во второй половине года будут введены дополнительные трубопроводные мощности, что должно снять инфраструктурные ограничения по транспортировке нефти, которые ранее сдерживали рост добычи сланцевой нефти. Учитывая указанные тренды, несмотря на текущий высокий уровень нефтяных котировок, траектория цены на нефть в 2019 году сохранена без изменений на уровне 63,4 долл. США за баррель (см. Таблицу 1).

Динамика сырьевого рынка позитивно отразилась на валютном курсе. Однако, несмотря на наблюдаемое укрепление рубля (по итогам января-апреля 2019 года укрепление среднего номинального курса рубля к доллару США составило 5,1% по сравнению со средним значением в 2018 году), соотношение складывается несколько слабее, чем предполагалось ранее. На этом фоне прогноз по курсу рубля по итогам года был пересмотрен в сторону незначительного ослабления: согласно текущим оценкам среднегодовой курс национальной валюты в 2019 году составит 65,1 руб. за доллар США против 63,9 руб. за доллар США, учтенных при формировании закона о бюджете 2019-2021 гг.

В январе-марте 2019 года рост экономической активности, по оценке Минэкономразвития России, замедлился до 0,8% г/г, что стало ожидаемой реакцией на адаптацию к принятым изменениям налогового законодательства. В то же время текущая динамика ключевых макроэкономических показателей складывается несколько лучше, чем предполагалось ранее. Во втором полугодии дополнительным драйвером роста станет повышение инвестиционного спроса за счёт начала реализации национальных проектов, направленных на смягчение существующих в настоящее время структурных ограничений. Тем не менее, учитывая ожидаемую сдержанную динамику темпов роста инвестиций в основной капитал и потребительского спроса, прогноз роста ВВП по итогам 2019 года пока остался без изменений по сравнению с Федеральным законом (1,3%).

Оперативные индикаторы инвестиционного спроса (объем строительных работ, импорт инвестиционных товаров из стран дальнего зарубежья и другие) свидетельствуют о текущем замедлении динамики капиталовложений в основные средства. Это обусловлено адаптацией экономических агентов к повышению фискальной нагрузки и временным ростом уровня процентных ставок в экономике, связанным с ужесточением денежно-кредитной политики Банком России. Однако такая реакция была ожидаемой, в связи с чем по итогам 2019 года прогноз рост инвестиций в основной капитал остался без изменений на уровне 3,1 процента.

Незначительная корректировка динамики потребительской активности (прогноз по обороту розничной торговли понижен с 1,7% до 1,6%) связана с ситуацией на рынке труда. Фактические темпы роста оплаты труда оказались менее динамичными, чем предполагалось ранее, что стало причиной пересмотра как годовой динамики реальных заработных плат (прогноз понижен до 1,1% по итогам 2019 года против 1,4%, заложенных в Федеральный закон), так и статистики по темпам роста потребительской активности.

Рост инфляции в начале 2019 года был ожидаемым в связи с повышением НДС и оказался существенно ниже, чем предполагалось ранее. Причинами такого умеренного эффекта являются более весомый, чем ожидалось ранее, упреждающий рост цен (заблаговременная корректировка цен началась во второй половине 2018 года) и умеренное повышение цен в условиях сдержанного потребительского спроса. Кроме того, решения Банка России о повышении ключевой ставки во втором полугодии прошлого года совокупно на 0,5 п.п. оказались достаточными для ограничения эффектов разовых проинфляционных факторов. Как и ожидалось, основной вклад в рост цен произошел в январе. В годовом выражении инфляция достигла пика в марте (5,3% г/г). К настоящему времени перенос повышения НДС в цены в основном завершен. Учитывая, что ценовая динамика движется в границах ожиданий, прогноз роста цен по итогам года остался без изменений (4,3%).

ИЗМЕНЕНИЕ ОСНОВНЫХ ХАРАКТЕРИСТИК ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮДЖЕТА НА 2019 ГОД

Законопроект предусматривает увеличение общего объема доходов на 205,6 млрд. рублей. При этом поступление нефтегазовых доходов уменьшается на 58,7 млрд. рублей, а ненефтегазовых доходов увеличивается на 264,3 млрд. рублей (см. Таблицу 2.1).

По отношению к ВВП доля доходов снижается на 0,4%, в том числе за счет нефтегазовых на 0,3% и ненефтегазовых на 0,1%, что связано с ростом прогнозируемого объема ВВП.

Изменение поступления нефтегазовых и ненефтегазовых доходов связано с изменением макроэкономических факторов (изменение помесячной динамики мировых цен на нефть марки "Юралс" с учетом ее фактических значений в конце 2018 - начале 2019 года, увеличение прогнозного курса доллара США к рублю и прогнозных цен на газ, изменение объемов экспорта нефти, газа природного и товаров, выработанных из нефти), а также с уточнением в законодательстве параметров «завершения налогового маневра» в нефтегазовом секторе.

Общий объем расходов увеличивается на 256,5 млрд. рублей в пределах поступления дополнительных ненефтегазовых доходов за исключением изменения доходов от управления средствами Фонда национального благосостояния (далее – ФНБ) и составит в 2019 году 18 293,7 млрд. рублей или 16,8% к ВВП, что на 0,2% ниже уровня, утвержденного законом о бюджете 2019-2021 гг. (за счет роста прогнозируемого объема ВВП в 2018 году).

Профицит федерального бюджета в 2019 году снизится по сравнению с показателями, утвержденными законом о бюджете 2019-2021 гг., и составит 1 881,2 млрд. рублей или 1,7% к ВВП, что обусловлено снижением поступления нефтегазовых доходов.

Ненефтегазовый дефицит в 2019 году составит 6 358,2 млрд. рублей (или 5,8% к ВВП). По отношению к ВВП ненефтегазовый дефицит снизится на 0,2% по сравнению с уровнем, учтенным при формировании закона о бюджете 2019-2021 гг (см. Таблицу 2.2 и Таблицу 2.3).

ФНБ на конец 2019 года увеличится за счет нефтегазовых доходов, сложившихся по итогам 2018 года, и курсовой разницы и составит 8 404,6 млрд. рублей (или 8,1 % к ВВП).

Уточнение объема государственного долга Российской Федерации на 1 января 2020 года осуществлено с учетом фактического исполнения, а также ожидаемой оценки исполнения программ государственных заимствований Российской Федерации (см. Таблицу 2.4). Объем государственного долга снижается на 167,3 млрд руб. и составит 15 566, 8 млрд рублей. По отношению к ВВП объем госдолга уменьшается на 0,6%.

При этом объем государственного внешнего долга увеличивается на 116 млрд рублей и составит 4 237,3 млрд рублей.

Объем государственного внутреннего долга сокращается на 283,3 млрд рублей и составит 11 329,5 млрд рублей.

«Все позволено» и новая уязвимость

Почему проблема киберугроз становится главной в международной безопасности

В.А. Орлов – профессор кафедры прикладного анализа международных проблем МГИМО МИД России, заведующий Центром глобальных проблем и международных организаций Дипломатической академии МИД России; основатель ПИР-Центра.

Резюме Нельзя игнорировать факт, что крупнейшие мировые игроки, желают они того или нет, скатываются к «Карибскому кризису» в сфере кибервойны. Нет гарантий, что новый кризис будет контролируемым и приведет к «катарсису» в вопросах регулирования международной информационной безопасности.

Дело было без малого два десятилетия назад. Мне принесли рукопись книги. Называлась она «Информационные вызовы национальной и международной безопасности». Это сейчас проблематика международной информационной безопасности (МИБ) – или «кибербезопасности», как ее, сильно упрощая, еще называют – у всех на слуху и находится в топе глобальных угроз. А тогда о МИБ не то чтобы никто не говорил: говорили, конечно, особенно в узких экспертных кругах, но как-то «через запятую», и эта проблема оказывалась на заднем плане. А вскоре случилось 11 сентября, и угроза международного терроризма на время затмила все остальные.

Листая старые страницы

Но достаточно было пролистать принесенную мне рукопись, как я понял: речь идет об аналитическом труде неординарного калибра. И о глобальной угрозе масштаба гораздо большего, чем мне самому казалось до той поры. Особенное внимание уделялось сценариям кибервойн… хотел сказать «кибервойн будущего», однако авторы справедливо обращали внимание, что это уже «войны настоящего». Они предупреждали о возможности перерастания киберконфликта в ракетно-ядерный и были убеждены, что при двустороннем вооруженном конфликте непредсказуема реакция стороны, подвергшейся воздействию информационного оружия: «Может сложиться ситуация, когда выявление факта применения информационного оружия даже в очень ограниченном масштабе может привести к “испугу” и предположению, что вскрыта только “вершина айсберга” информационной атаки. Вслед за таким выводом может последовать ограниченное или массированное применение ядерного оружия». «Запретить разработку и использование информационного оружия на нынешнем этапе вряд ли удастся, как это сделано, например, для химического или бактериологического оружия, – делали авторы неутешительный вывод. – Понятно также, что ограничить усилия многих стран по формированию единого глобального информационного пространства невозможно. Поэтому развязки возможны только на пути заключения разумных соглашений, опирающихся на международное право и минимизирующих угрозы применения информационного оружия».

Рукопись я тогда без промедления опубликовал, и вышедшая книга не прошла незамеченной. (Информационные вызовы национальной и международной безопасности. Под ред. А.В. Федорова и В.Н. Цыгичко. М.: ПИР-Центр, 2001.)

Голые и напуганные

За годы, прошедшие с тех пор, информационные технологии шагнули далеко вперед. Интернет стал сродни кислороду: отключи – и люди задохнутся; зависимость от интернета сделалась тотальной. Об информационных войнах теперь не пишет только ленивый, а среди студентов-международников желающих писать выпускные работы про «кибер» гораздо больше, чем про «ядерку». В ООН не один год заседала Группа правительственных экспертов (ГПЭ), обеспокоенных проблематикой МИБ. Используя название известного телешоу, можно сказать, что простые люди чувствуют себя перед угрозами, исходящими из информационного пространства, «голыми и напуганными». «Голые» – потому что ничем не защищены. «Напуганные» – потому что знают, что ничем не защищены. Страх и растерянность, граничащие с паникой и паранойей, то и дело окутывают, будто смог, целые страны.

Несмотря на все это, воз и ныне там. Международное сообщество ни на йоту не приблизилось к выработке того, что могло бы стать «киберДНЯО» – юридически обязывающим договором о нераспространении кибероружия, который поставил бы заслон перед информационными войнами. «Это невозможно. В отличие от ядерного оружия, в случае с кибероружием мы далеко не всегда сможем идентифицировать источник атаки. Больше того, мы почти никогда не будем в состоянии отделить государственные субъекты от негосударственных», – разводят руками маститые эксперты – участники Московской конференции по международной безопасности (MCIS). Правда, не менее именитые коллеги не видят тут ничего невозможного: «Я бы предложила создать (…) международную конвенцию по нераспространению кибероружия и признанию невозможности для всех стран распространения кибероружия, – заявила Наталья Касперская, президент группы компаний InfoWatch. – Необходимо говорить об этом и стремиться к этому, чтобы все страны, особенно ведущие, такую конвенцию подписали».

В качестве компромисса (либо первого шага по преодолению «кибербеспредела») выдвигаются идеи по выработке международных «кодексов поведения» в киберпространстве. Например, «Парижский призыв к обеспечению доверия и безопасности в киберпространстве», оглашенный в ноябре 2018 г. президентом Франции, или документ по международным нормам кибербезопасности, представленный в 2014 г. корпорацией Microsoft на саммите Global Cyberspace Cooperation в Берлине.

Действительно, первый шаг делать надо, и он не обязательно должен быть юридически обязывающим и всеобъемлющим, хотя и важно, чтобы уже на первом этапе были представлены интересы различных регионов мира. Однако общая слабость «мер по укреплению доверия» и «кодексов поведения» – аморфность, неверифицируемость и необязательность для исполнения. ДНЯО – крупнейший международный договор ХХ века, ставший краеугольным камнем глобальной безопасности – тем и силен, что близок к всеохватности: в его юрисдикции – 192 государства планеты. Глобальный характер информационных угроз требует и глобального ответа: договора, столь же авторитетного и универсального, каким в ядерной области является ДНЯО.

В этих условиях не окончательным решением, но весомым шагом на пути к нему могли бы стать двусторонние соглашения между ключевыми субъектами информационного пространства. Однако кризис в системе договоров по контролю над вооружениями, который мы сегодня наблюдаем и который на наших глазах усугубляется, не позволяет говорить о реалистичности таких двусторонних юридически обязывающих соглашений в информационной сфере (или, если угодно, в области кибероружия), по крайней мере на ближайшую перспективу.

Значит, все позволено? Соблазнительный вывод. Потому что как раз чувство вседозволенности пьянит. Оно развращает. О масштабах американских операций в киберпространстве мы догадывались и раньше. Но благодаря разоблачениям Эдварда Сноудена, сделанным в июне 2013 г., кое-что из тайного стало явным. Степень американского (и британского) кибервмешательства по всему миру беспрецедентна. Основной мишенью информационных атак американского государства оказалась горстка еще не только де-юре, но и де-факто суверенных государств, проводящих независимую внешнюю политику. Так, США неоднократно – и в основном успешно – применяли кибероружие против Ирана, в том числе и против его мирной ядерной инфраструктуры.

Но все-таки центральным объектом для американских информационно-кибернетических операций была и остается Россия. Согласно оценке, прозвучавшей в феврале с.г. из Кремля, «территория США постоянно используется для организации огромного количества кибератак против различных российских структур. Это – реальность, в которой мы живем». Характерен заголовок статьи в свежем номере авторитетного Бюллетеня атомных ученых, выходящего в США: «Кибератаки против России – государства с самым большим ядерным арсеналом – представляют глобальную угрозу» .

Новая уязвимость

Летом 2018 г. я пересек девятнадцать американских штатов. Говорил с простыми людьми где-нибудь в Оклахоме или в Вайоминге. Пытался разобраться, что тревожит «одноэтажную Америку». И как простые американцы относятся к России. А относятся они к России в основном или хорошо, или никак. Никакой «русофобии», которой страдают вашингтонские элиты, я в американской глубинке не заметил. Правда, если при наших разговорах был выключен телевизор. Но вот если телевизор был как назло включен – и не на спортивных каналах, а на новостных, – тогда в наши разговоры начинали вклиниваться совершенно сюрреалистичные мотивы: «российской угрозы», «вмешательства России в американские выборы», «косвенного контроля со стороны России за многими местными американскими СМИ», «коварства Кремля» и т.п. Но если русофобии в американской глубинке я не встретил, то ощущение уязвимости вполне. И здесь глубинка вполне совпадает с Вашингтоном, хотя в столице это ощущение уязвимости еще острее. С чего бы?

16 июля 1945 г. Соединенные Штаты обрели монополию на ядерное оружие, когда в Аламогордо провели испытание атомной бомбы под кодовым названием «Троица». Но чувство монополии и безнаказанности не прошло и после 29 августа 1949 г., когда атомную бомбу испытал Советский Союз. Вроде бы исключительность США в ядерных вооружениях была подорвана, однако еще несколько лет разрыв в ядерных арсеналах двух стран был столь велик (и настолько в пользу Соединенных Штатов), что комфорт сохранялся. И даже когда СССР стал сокращать разрыв, совершенствовать точность и дальность ракетных носителей, даже когда он 30 октября 1961 г. испытал на Новой Земле водородную «царь-бомбу», – и тогда Вашингтон не воспринимал Москву в ядерном соревновании на равных, ощущая себя уверенно и защищенно.

Понадобился Карибский кризис октября 1962 г., появление советских ракет и ядерного оружия на Кубе, в «подбрюшье» США, чтобы до американского руководства дошло: мир изменился. Ядерной неуязвимости Соединенных Штатов больше нет и не будет. Надо отдать должное президенту Джону Кеннеди. Когда читаешь стенограммы совещаний в Белом доме в дни Карибского кризиса, видишь, как день за днем президент мужает, тщательно вникает в ситуацию, вникнув, удерживает министров и советников от сползания к ядерной войне, находит в себе силы для компромисса. И это несмотря на огромное внутриполитическое давление, на призывы «показать себя с русскими пожестче», «ответить со всей мощью», ведь Карибский кризис разворачивался за считанные дни до промежуточных выборов в Конгресс.

Уроки были извлечены. Через каких-то девять месяцев СССР и США ставят подписи под Договором о запрещении ядерных испытаний в трех средах (атмосфере, космосе и под водой), вокруг которого несколько лет топтались переговорщики и находили многочисленные предлоги, почему «нельзя подписывать». А все потому, что не было политической воли лидеров, что не получали «сигнал сверху». Вскоре начинается работа над Договором о нераспространении ядерного оружия, чему не препятствует смена хозяина Белого дома после убийства Кеннеди. Понимание, что нельзя ставить судьбы своих стран, судьбы всего мира на грань ядерной катастрофы, пришло как раз в разгар Карибского кризиса. Совместные советско-американские усилия по предотвращению распространения ядерного оружия вкупе с двусторонне выстроенной системой ядерного сдерживания и архитектурой контроля над вооружениями позволили избежать сползания к бездне.

Конечно, нельзя игнорировать колоссальные различия между ядерным и кибероружием. Как справедливо замечает Игорь Иванов, «ядерное оружие создавалось и развертывалось не в целях последующего применения, а для сдерживания потенциальных противников. Страх глобальной ядерной войны предполагал максимальную осторожность и высокую ответственность ядерных держав. С кибероружием дело обстоит иначе – мало кто сейчас считает, что его применение создает непосредственную угрозу всему человечеству. А потому соблазн применить может оказаться слишком большим. При этом кибероружие в значительной степени анонимно, кибератака может быть произведена практически из любой точки планеты, и реальный киберагрессор останется неопознанным, а следовательно – и ненаказанным».

Страх перед кибероружием не синонимичен страху перед оружием ядерным. Но он тоже велик, и нарастает, и особенно мучителен как раз потому, что нет того «золотого петушка», который позволил бы легко определить, с какой стороны – с запада ли, с востока или еще откуда – «лезет рать».

Ощущение, что по «невидимым сетям» вероятный противник (будь то негосударственный субъект или, с большей вероятностью, государство) может накрыть и системы управления ядерным оружием, и личные электронные почтовые ящики влиятельных лиц, и системы подсчета голосования, и объекты критической инфраструктуры, кого-то вводит в ступор, кого-то доводит до паранойи, а кого-то подталкивает к планированию зеркальных или асимметричных ответных действий «на поражение». Око за око, зуб за зуб. Даже если и око, и зуб – виртуальные. Хотя грань-то между виртуальным и реальным как раз и размывается, и так недалеко до того, чтобы остаться слепым да беззубым. Именно ощущение вот этой новой уязвимости – сродни ощущению времен Карибского кризиса – я все больше замечаю и в Вашингтоне, и за его пределами.

Я не хотел бы сейчас гадать по поводу того, что произошло или не произошло в 2016 г. в отношении подготовки к американским президентским выборам. Для меня очевидно, что американские избиратели выбор сделали не под «внешним» влиянием, а исходя из собственных убеждений. Те, кто думают иначе, не уважают свой народ, считая, что он настолько подвержен манипуляциям. Вообще «российская угроза», «российский след» для многих в Вашингтоне сегодня не более чем удобный повод «поквитаться» с внутриполитическими оппонентами. Поляризация американских элит зашла так далеко, что для драки здесь любые средства хороши. А Россия просто удобно попалась под руку.

Но в то же время настороженность в отношении кибервозможностей России – реальный фактор американской внутренней и внешней политики. Он присутствует не только в стане демократов, но и среди республиканцев, которых сегодня кто-то наивно причисляет к «русофилам». Ее причина – куда глубже, чем попытка докопаться до ответа на вопрос, вмешивалась ли Россия в американские выборы. Ее причина – как раз в чувстве новой уязвимости. Россия не вмешивалась, но ведь могла вмешаться и еще может. Ощущение новой уязвимости требует ответа. Инстинктивная реакция – введение санкций. Однако санкциями кибервойны не остановить. Зато они могут подлить масла в огонь.

На войне как на войне

Кибервойна уже идет. Кто-то не заметил? Впрочем, неудивительно, что не заметили. Потому что это преимущественно невидимая война. Именно такая, какой и положено быть кибервойне.

Российские специалисты уже довольно давно определили характеристики таких кибервойн. Они, в частности, обратили внимание на необычайную сложность задач тактического предупреждения и оценки ущерба: «Существует реальная возможность того, что представленные национальному военно-политическому руководству оценки правоохранительных органов и разведывательных служб по конкретным случаям воздействия или ситуациям будут довольно противоречивы. Нападающая сторона, используя информационное оружие, способна с беспрецедентной оперативностью проводить стратегические операции и после выполнения задач мгновенно возвращаться в установленные пределы киберпространства».

По мнению российских специалистов, для проведения операций по дестабилизации внутреннего положения государства-противника наиболее эффективным каналом являются СМИ. При этом «могут применяться различные способы оказания воздействия через СМИ, в том числе и связанные с воздействием на инфраструктуру самих СМИ; оказание воздействия через национальные СМИ противника; в случае, если это невозможно, а также в целях достижения большего эффекта – формирование альтернативных каналов информационно-психологического воздействия (альтернативные СМИ, иновещание, (…) интернет); оказание внешнего давления на политическое руководство и общественное мнение государства-противника, создание международного климата, препятствующего реализации планов противника».

При этом подавление существующих систем национального вещания, например уничтожение ретрансляционных спутников, телевизионных и радиовещательных станций специалисты относят к наименее эффективным методам в сравнении с вышеперечисленными.

Диалог по кибервопросам становится проблематичным в условиях кровожадной внутриполитической борьбы в США. В этой связи неудивительно, что ряд американских экспертов ожидает применения Россией кибероружия как неизбежности: око за око. Не как превентивного, но как ответного удара. Тем более там видят, что Россия способна все более эффективно и многопланово, к тому же асимметрично, действовать в информационном поле. Только в отличие от войны ядерной, здесь могут быть сотни тысяч незримых обменов ударами; правда, лишь немногие из них будут направлены на использование уязвимости сугубо военной; остальные – для использования уязвимости политической или психологической.

Раз война, значит крупнейшие американские IT-корпорации реагируют. В частности, создают «оперативные штабы», или war rooms. Первенство здесь принадлежит Facebook при участии принадлежащих этой компании Instagram и WhatsApp. В war room компании Facebook нет окон (в прямом смысле этого слова) и есть двадцать «борцов с фейковым проникновением», число которых со временем предполагается довести до двадцати тысяч. Как сказал Марк Цукерберг, выступая перед Конгрессом, «мы слишком поздно заметили [российское] вмешательство и теперь всеми силами стремимся упредить злоумышленников». По словам главы отдела кибербезопасности Facebook, «наша работа – засечь любого, кто попытается манипулировать общественным мнением. Найти и обезвредить».

О «борьбе» в киберпространстве объявил и ключевой союзник Соединенных Штатов – Великобритания. Причем устами обычно неразговорчивого руководителя МИ-6 Алекса Янгера. В своем программном выступлении по кибервопросам 3 декабря 2018 г. в шотландском университете Сент-Эндрюс глава МИ-6 заявил, что «борьба за киберпорядок» объявлена, и она ведется против «опытного оппонента, не связанного понятиями закона и морали». Хотя сначала имя этого «опытного оппонента» (или оппонентов) прямо не называлось, затем в выступлении прямо была указана Россия.

Карибский киберкризис?

Время для диалога уходит. Американское «все позволено» уже наталкивается на серьезное противодействие, причем не только России, но и ее ключевого стратегического партнера в глобальных делах – Китая. Однако даже это пока не приводит американцев к понимаю не просто важности, но необходимости договариваться.

Напротив, принятая в 2018 г. Национальная стратегия для киберпространства США предполагает не только оборону, но и наступательные действия в отношении военной и киберинфраструктуры Китая и России. Ведущие американские специалисты с опытом работы на ключевых «киберпостах» в Пентагоне в эти дни дают такие рекомендации: «Соединенным Штатам следует дистанционно поражать инфраструктуру системы управления российскими вооруженными силами через заражение вирусами или посредством внедрения вредоносных объектов в эту систему через завербованных лиц. Потенциально США могли бы вырубить электроснабжение вокруг российских военных баз, с которых ведется российская кибердеятельность. Также можно было бы, в партнерстве с частными компаниями, выдавить русских из негосударственных интернет-сетей и закрыть элементы российского сегмента интернета».

Россия не может позволить себе закрыть глаза на такой сценарий. Как заметил недавно Сергей Нарышкин, «движимые химерами прошлого, Соединенные Штаты начинают все больше походить на самонадеянного библейского силача Голиафа, который, как известно, был повержен юным Давидом. (…) Важно прекратить безответственную игру на повышение ставок и отказаться от проецирования силы в межгосударственных отношениях. Не доводить дело до нового Карибского кризиса».

Готовясь к саммиту в Хельсинки в июле 2018 г., российская сторона подготовила проект Совместного заявления президентов России и США, где на первой же странице, третьим пунктом (следом за вопросами стратстабильности и нераспространения, а также терроризма) было предложено ориентировать профильные российские и американские государственные органы на продолжение и углубление проведенного обсуждения проблем незаконной деятельности в киберпространстве, принятие совместных и параллельных мер по недопущению дестабилизирующего воздействия на критическую инфраструктуру и внутренние политические процессы в наших странах, включая выборы. Как известно, совместного заявления в Хельсинки не приняли. Больше того, не было ни нового российско-американского саммита, ни даже содержательного разговора между президентами, когда многосторонние встречи в верхах сводили их вместе в Париже и Буэнос-Айресе, так как по возвращении из Хельсинки Трамп столкнулся с угрозой обвинений в государственной измене.

Да, идут отдельные, порой не афишируемые, российско-американские встречи на экспертном уровне, в формате «второй» или «полуторной» дорожек. Последнее более продуктивно. Как со-организатор и участник одного из таких форматов, могу сказать, что российско-американская дискуссия по кибербезопасности, прошедшая в декабре прошлого года в Вене, при участии представителей нескольких международных организаций и помещенная в более широкий контекст стратегической стабильности, была, безусловно, полезной и интеллектуально стимулирующей. Однако без иллюзий: вырабатываемые такими форматами и площадками идеи могут быть востребованы, лишь когда общий климат в двусторонних отношениях потеплеет. Мы же наблюдаем дальнейшее падение температуры.

Риск перерастания нынешней ситуации в глобально-хаотичную кибервойну все больше тревожит международное сообщество. По словам генерального секретаря ООН Антониу Гутерриша, «злонамеренные действия в киберпространстве приводят к снижению доверия между государствами». В своей Повестке дня по разоружению генсек ООН призывает «безотлагательно выстроить международные меры доверия и повышенной ответственности в киберпространстве». Неужели, чтобы дойти до осознания важности «договариваться» по киберделам, шире – по всей повестке МИБ – придется пережить некий «Карибский киберкризис»? Или все это не более чем очередные модные «страшилки»?

Не хотелось бы впадать в фатализм. Но еще меньше хотелось бы принимать позу страуса, игнорируя тот очевидный факт, что – желают того крупнейшие мировые игроки или нет – но они к такому «Карибскому кризису» скатываются. Потому что кибервойна идет. Без правил. С высокой долей неопределенности. С раскручиваемой спиралью напряженности. С гонкой кибервооружений. И, конечно, нет никаких гарантий, что новый кризис будет контролируемым и приведет к «катарсису» в вопросах регулирования МИБ. Ведь только выпусти киберджинна из бутылки…

Поэтому усиливается тревожное ощущение, что новые – настоящие, а не «фейковые» – драматические события в киберпространстве еще только предстоят.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция. СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 15 мая 2019 > № 2996620 Владимир Орлов

Время ad hoc?

Гибкие коалиции и наследие Дональда Рамсфелда

К.В. Богданов – кандидат технических наук, научный сотрудник сектора военно-политического анализа и исследовательских проектов ИМЭМО им. Е.М. Примакова РАН.

Резюме Если будет достигнута стабилизация мирового порядка в виде новой биполярности или кардинального обновления мировой системы коллективной безопасности, гибкие коалиции окажутся абсорбированы этими структурами как частный инструмент ограниченного применения.

Начало XXI века отмечено ростом популярности идеи о том, что гибкие военно-политические коалиции, собираемые под тактическую задачу, имеют преимущество перед долгосрочными стратегическими альянсами. Активное следование этой стратегии на международной арене, осуществлявшееся на первом сроке администрации Джорджа Буша-младшего (и в немалой степени – стараниями министра обороны Дональда Рамсфелда), вызвано давно копившимися противоречиями, связанными с изменением облика миропорядка и роли и места Соединенных Штатов в нем. В политике США это привело к отказу от стремления достигать коллективного одобрения внешних вмешательств и нарастанию конъюнктурных односторонних действий. Поэтапное нарастание дисфункций в работе имевшихся институтов коллективной безопасности вызывает увлечение гибкими коалиционными стратегиями, что на данный момент наблюдается и в России. Оставаясь важным элементом современного миропорядка, характеризующегося переходом от однополярной к многополярной (полицентрической) модели, стратегия гибких коалиций имеет и ограничения, важнейшее из которых – деструктивное влияние на развитие международных отношений в отсутствии объемлющих надстроек коллективной безопасности (глобальной и/или блоковых).

Не Рамсфелдом единым

В последние 15–20 лет в мире ведутся широкие дискуссии о том, как может трансформироваться сложившийся облик военно-политических альянсов. Одной из наиболее популярных концепций стала идея гибких коалиций, представляющих собой группы союзников, конъюнктурно собираемые под конкретные задачи. Эти страны не обязательно связаны постоянно действующими соглашениями о безопасности и глубоко выстроенными взаимозависимостями.

Расцвет такой концепции принято связывать с именем шефа Пентагона (2001–2006 гг.) Дональда Рамсфелда, активно выступавшего за перестройку внешней политики страны в соответствии с изменившимися условиями. Однако трансформация американской военно-политической стратегии и особенно ее коалиционной части в последние 35 лет носила более сложный характер, отнюдь не сводящийся к вопросу о роли личности Рамсфелда в истории. Вместе с тем яркий, манифестационный характер «доктрины Рамсфелда» в сочетании с динамично меняющимися глобальными военно-политическими условиями 2010-х гг. вновь ставит вопрос о том, каково реальное место перманентных многосторонних союзов в военной стратегии и внешней политике – в первую очередь в США, но и в других ведущих странах – и как эта роль могла бы измениться в будущем. Возможно ли появление новой доктрины, которая опиралась бы на концепцию гибких коалиций, собираемых ad hoc, и при этом вносила бы вклад в стабильность системы международной безопасности? Пригоден ли этот опыт для применения не только в системе альянсов Соединенных Штатов как державы-гегемона?

В теории международных отношений достаточно подробно и с разных сторон рассмотрены природа, мотивация и динамика формирования союзов, а также вопросы различий между постоянно действующими союзами мирного времени и тактическими коалициями времени военного. Излагаемые современными исследователями взгляды на изменение природы и роли коалиций после распада биполярной системы разнообразны. От апологетического подхода к выстраиванию постоянных обязывающих союзов со сложными взаимозависимостями через сбалансированную оценку объективных плюсов и минусов гибких коалиций и их применимости в различных сценариях до сомнений в пользе постоянных альянсов на современном этапе. Крайняя позиция – постулирование неизбежности полного перехода к гибким коалициям.

Мнения насчет значимости и перспектив последних различны. Так, Эштон Картер, впоследствии ставший министром обороны США, писал еще в 2004 г., что такие альянсы можно рассматривать только как «запасной вариант от безысходности». Вместе с тем довольно обширная группа исследователей подчеркивает кардинальные изменения природы военно-политических союзов после распада биполярной системы, приводящие к росту востребованности гибких коалиций.

Системно-исторический анализ эволюции взглядов на формирование союзов в Соединенных Штатах, в том числе при планировании внешних вмешательств, и влияние превалирующих форм коалиций на контекст международных отношений позволит определить конструктивные, содержательные элементы гибкой коалиционной стратегии и оценить их воздействие на международную безопасность.

Трансформация американских доктрин внешних вмешательств на переломе: 1985–2000 годы

Системная травма, которую Вьетнам нанес американскому военно-политическому планированию, потребовала почти 15 лет для переосмысления. Началось оно еще с заявления президента Ричарда Никсона: при сохранении всех внешних обязательств США в дальнейшем намерены требовать от союзных стран, подвергающихся угрозе, непосредственного участия в конфликте «на земле», а не ожидания прибытия американского контингента. Это заявление запустило процесс так называемой «вьетнамизации» конфликта в Южном Вьетнаме, приведший к выводу оттуда более чем полумиллионной группировки войск США в течение четырех лет.

Окончательно поворот во взглядах на интервенционизм закрепил в 1984 г. министр обороны Каспар Уайнбергер, сформулировав условия применения войск за пределами страны по принципу «все или ничего». К ним он отнес использование американских сил за рубежом только для защиты жизненно важных интересов и только в качестве последнего довода, четкое определение целей и задач такого использования, постоянный процесс переоценки соответствия им размещаемых сил и средств, а также достаточную поддержку операции Конгрессом и общественным мнением внутри страны.

Стыковку этих правил с коалиционной стратегией осуществил чуть позже Колин Пауэлл (глава Объединенного комитета начальников штабов в 1989–1993 гг.). Исследуя условия внешнего вмешательства не только при защите ключевых национальных интересов, но и в ограниченных задачах, он в числе прочего столкнулся с проблемой внешнеполитического обеспечения таких операций. Результатом стал комплекс воззрений (доктрина Уайнбергера–Пауэлла), который не только предельно ужесточил требования к системным и чисто военным аспектам подобных операций (в том числе обязательную формулировку четкой стратегии выхода еще до начала вмешательства и обеспечение подавляющего и ничем не ограниченного военного превосходства над противником), но и включил в контур подготовки таких действий обязательную широкую международную поддержку.

Заметим, что в администрации президента Джорджа Буша-старшего (1988–1992 гг.) сложился устойчивый консенсус относительно того, что значительные вмешательства за пределами неоспариваемой зоны влияния Соединенных Штатов должны подкрепляться прочно выстроенным взаимопониманием на международной арене, в том числе если не участием, то одобрением основных союзников. Принятая администрацией модель «нового мирового порядка» подразумевала превалирующее использование коллективных (а следовательно, консенсусных) механизмов международной безопасности. И если вторжение в Панаму в 1989 г. проводилось односторонним образом, то модельным примером применения такой стратегии на практике стала операция против Ирака в 1991 г., осуществленная широкой международной коалицией при практически беспрекословной поддержке большинства стран мира.

Тем не менее радикальные изменения в системе международных отношений все чаще приводили к ревизии таких воззрений. Так, в начале 1992 г. в американскую прессу попал рабочий проект изменений военной стратегии, подготовленный заместителем министра обороны Полом Вулфовицем и получивший с легкой руки журналистов прозвище «доктрина Вулфовица», хотя 46-страничный документ так никогда и не вышел из стадии меморандума. В нем довольно прямолинейно обосновывалось право американцев на одностороннее внешнее вмешательство и, что особенно важно, подчеркивалась архаичность больших и статичных военно-политических альянсов, которые должны были уступить место тактическим коалициям, собираемым ad hoc под патронажем «особой стабилизирующей роли» США. Этот документ был дезавуирован администрацией Буша-старшего, но сменившая ее администрация Билла Клинтона постоянно возвращалась к теме – например, включая в военное планирование принцип «контрраспространения», который обосновал внешнее силовое вмешательство (в т.ч. одностороннее) для пресечения распространения ОМУ.

Администрация сталкивалась как с внутренними, так и с внешними сложностями. К внутренним можно было отнести переход Конгресса осенью 1994 г. под контроль республиканцев, сделавший внешнеполитические усилия Белого дома перманентной мишенью для критики, особенно когда команда Клинтона на первых порах всерьез пыталась играть на внешней арене кооперативно.

Внешние сложности были связаны в том числе с нарастающим рассогласованием задач и возможностей Соединенных Штатов как единственной сверхдержавы, переживающей «однополярный момент», и тех немедленных практических результатов, которые могла дать им работа через интерфейс широких традиционных коалиций и сложившихся институтов коллективной безопасности. Радикальное изменение внешнего окружения и рост внешних угроз для США после распада биполярного миропорядка не могло не повлиять и на отношение к внешним вмешательствам, и на их международное обеспечение в коалиционных стратегиях – в сторону роста унилатералистской составляющей как естественного ответа на «трение» в прежних коллективных структурах.

Уже во время операции в Боснии между союзниками в НАТО, а также между структурами НАТО и ООН наблюдались существенные разногласия. Воздушная кампания против Югославии весной 1999 г. велась уже как вмешательство только НАТО, а не ООН, но тем не менее получила издевательское прозвище «комитетская война» (war by committee), отразившее тот факт, что основные баталии в ней разгорелись не в небе над Белградом, а в многочисленных согласительных комиссиях и рабочих группах. Противоречия между задачами и возможностями, с одной стороны, и нарастающими разногласиями в стане союзников (прежде объединявшихся перед образом общего врага в виде советского блока) и в разнородной среде международных институтов, с другой, естественным образом подталкивали Вашингтон к доктринальной ревизии.

В итоге администрация Клинтона вынуждена была переформулировать свою внешнеполитическую стратегию как «по возможности многостороннюю, при необходимости одностороннюю» (multilateral when we can, unilateral when we must). Однако, несмотря на сложности и сопротивление, она всеми силами пыталась добиваться широкого международного консенсуса (хотя бы формального) там, где это только было возможно. По определению Алексея Богатурова, этот период характеризуется «плюралистической однополярностью», в которой американское лидерство осуществлялось не само по себе, а в контексте увязки интересов плотной группы развитых стран (G7), объединяемых общими ценностями. Тем не менее уже тогда налицо был отход Вашингтона от «доктрины Уайнбергера-Пауэлла»: многочисленные вмешательства осуществлялись не для защиты жизненно важных интересов страны, велись непоследовательно и приводили к дальнейшему росту интервенционистского вектора во внешней политике.

Таким образом, уже к концу 1990-х гг. в США сложился комплекс разнородных факторов, актуализирующих пересмотр внешнеполитического наследия Буша-старшего и способствующих нарастанию унилатералистской составляющей в американской политике и военной стратегии.

Задачи и коалиции: становление и провалы «доктрины Рамсфелда»

Джордж Буш-младший привлек в команду целую группу правых государственных деятелей («неоконсерваторов»), исповедовавших резко унилатералистские и интервенционистские воззрения: Дика Чейни, Дональда Рамсфелда, Ричарда Перла, а также уже упоминавшегося Пола Вулфовица. Умеренно унилатералистских взглядов придерживалась даже Кондолиза Райс, которую не принято относить к неоконсерваторам. Особое наследие после себя оставил Рамсфелд, инициировавший перестройку военной машины США в соответствии с трансформацией форм вооруженной борьбы.

Рамсфелд призывал отказаться от длительной подготовки военных кампаний с массированным накоплением сил и средств, как это предусматривали воззрения Уайнбергера и Пауэлла. Окончание холодной войны изменило облик «типовых» вооруженных конфликтов, в которые втягивались Соединенные Штаты, повысило в них составляющую, связанную с противостоянием иррегулярным силам, борьбой с терроризмом и задачами силового предотвращения распространения ОМУ. Рамсфелд видел ответ в создании высокомобильных сил, расширении участия в войне спецназа, интенсивном применении высокоточного оружия с большой дистанции. Корни некоторых длительных и технологически сложных программ Пентагона кроются именно в этой доктрине – например, концепция «Быстрого глобального удара». Вмешательства предлагалось проводить максимально быстро, в том числе с нарушением принципа массирования: операция начиналась до окончания развертывания всех назначенных сил, с вводом их в бой по мере прибытия на театр.

Результаты первого применения «доктрины Рамсфелда» на практике, однако, носили противоречивый характер. Операции 1991 и 2003 гг. в Ираке принято противопоставлять друг другу, и действительно, они антиподы практически во всем: в целях и задачах, в международной подготовке войны, в скорости и масштабах предвоенного развертывания, в соотношении сил, в том, как велась воздушная и наземная фазы кампании. Не стали исключением и долгосрочные результаты. Неповоротливая многонациональная группировка, развернутая в 1990–1991 гг. в Персидском заливе, добилась дешевой и скромной с военно-стратегической точки зрения победы, сделав превосходную рекламу американской военной машине, укрепив союзы и воодушевив нацию. В то же время втрое меньшая группировка в 2003 г. после стремительного развертывания полностью разгромила и оккупировала Ирак за пять недель, передав администрации Белого дома многолетнюю, непопулярную и крайне дорогостоящую партизанско-террористическую войну, которая в дополнение ко всему вбила клин между Вашингтоном и Лондоном, с одной стороны, и ведущими западноевропейскими странами НАТО, с другой.

Здесь необходимо четко отделить стратегию от конъюнктуры конкретной войны. В комплексе воззрений, приписываемых Рамсфелду, выделяются три аспекта. Первый – это собственно трансформация военной машины в соответствии с изменившимися реалиями. Уже только поэтому, несмотря на иракскую неудачу и вал критики в адрес ее автора, новая доктрина скорее состоялась. Прежние воззрения на внешние вмешательства были отброшены как нерелевантные новому характеру войны: скоротечные и одновременно низкоинтенсивные вооруженные конфликты, максимально бесконтактное ведение боевых действий с активным применением высокоточного оружия, многофакторная среда действия и переплетение военных и невоенных аспектов, высокая активность негосударственных акторов (от транснациональных корпораций до террористических группировок, а также частных военных компаний), ускорившийся темп принятия и реализации решений.

Второй аспект – взгляды на коалиционную стратегию в рамках такой войны. В данном случае они описываются лозунгом, который Рамсфелд привел в меморандуме в адрес Буша-младшего в сентябре 2001 г.: «Задача должна определять коалицию, а не коалиция – задачу». Постановка вопроса о расширении применения гибких коалиций была правомерна, поскольку вызывалась объективными изменениями международного контекста. Однако Рамсфелд выступил со свойственным ему напористым радикализмом, добавив стране проблем внутри НАТО сентенциями про «старую Европу», оппонирующую войне в Ираке. Заметим, что именно негибкость в проведении своей линии и недостаточное внимание к поддержке союзников помешали США собрать влиятельную коалицию для войны в Ираке, и это, возможно, стало одной из причин ее неудачи. В этом же месте, по мнению Богатурова, начался слом «плюралистической однополярности», завершившийся к концу 2000-х годов.

И, наконец, третий аспект, который заметен сильнее других, но в контексте нашего исследования значим менее всего – это непосредственно ход и исход иракской войны, мотором и одним из архитекторов которой (а в дальнейшем и, по сути, ее административной жертвой) стал Рамсфелд, стремившийся применить свои воззрения на практике в агрессивном стиле, характеризовавшемся, с одной стороны, прямолинейными ястребиными взглядами на внешнюю политику, а с другой – аппаратными уловками и давлением на подчиненных.

Итак, мы видим, что администрацию Буша-мл. в ее агрессивной приверженности к одностороннему подходу можно критиковать за то, как конкретно реализовывались и обеспечивались на внешней арене те или иные шаги, и американская академическая экспертиза еще в 2000-е гг. делала это весьма подробно и убедительно. Но довольно трудно ставить под сомнение объективный комплекс проблем, которым руководствовался Белый дом.

Из всего рассмотренного нами следует:

после распада биполярной системы интервенционистская составляющая в американской внешней и военной политике под давлением обстоятельств планомерно нарастала, пока в начале 2000-х гг. не была окончательно поставлена во главу угла администрацией Буша-младшего;

Рамсфелд выступил как сборщик этой концепции, соединив новые воззрения на облик военной машины с соответствующей постановкой под сомнение сложившихся взглядов на коалиционные стратегии и ростом акцента на унилатерализм;

войну в Ираке и кризис отношений внутри НАТО можно определить как провал администрации и личную неудачу Рамсфелда как военно-политического руководителя в конкретном, им же самим режиссированном кризисе, но сами по себе они не могут рассматриваться как полноценное опровержение состоятельности стратегии с акцентом на гибкие коалиции.

Затяжная война в Ираке на втором сроке Буша-младшего несколько смягчила унилатералистские тенденции в американском интервенционизме, вынудив администрацию искать поддержки за рубежом. Иракскую войну так и не удалось сделать войной НАТО, хотя трудно переоценить роль параллельно развертывавшейся кампании в Афганистане для укрепления пошатнувшегося взаимодействия и взаимопонимания внутри альянса. В частности, необходимо особо отметить выход НАТО за пределы своей традиционной географической зоны ответственности в повестку глобального регулирования безопасности, то есть приобретение альянсом новых качеств.

Этот вектор продолжился при Бараке Обаме, особенно на его первом сроке, когда во главу угла было поставлено улучшение имиджа страны за рубежом, укрепление прежних союзов и переориентация активной политики Соединенных Штатов с Ближнего Востока на Азиатско-Тихоокеанский регион, что, в свою очередь, требовало выстраивать новые и модернизировать прежние альянсы.

Однако именно в этот период, после глобального финансового кризиса 2007–2008 гг., начались сокращения военных расходов в европейских странах НАТО: от 8% в Германии и Великобритании до 21–36% в Прибалтике. Одновременно возник острый вопрос разделения бремени расходов (burden sharing), отражающий растущую диспропорцию вложений США и прочих членов Североатлантического блока. Полемика вокруг этой проблемы в числе прочего подчеркнула сохраняющиеся противоречия внутри альянса, связанные с критическими оценками его эффективности.

Несмотря на запланированный рост военных расходов в НАТО после 2014 г., ситуация обострилась с приходом в Белый дом Дональда Трампа, который еще на стадии избирательной кампании публично задавался вопросом о смысле существования альянса. Новый президент в ультимативной форме потребовал от союзников нарастить военные расходы как минимум до условленных 2% ВВП, а лучше и до 4 процентов. Это отношение Трампа к своим постоянным союзникам, уже создающее осложнения, схожие с теми, что возникли из-за кампании в Ираке в 2003 г., возможно, свидетельствует о попытке переложить задачу гипотетического сдерживания России в Европе на плечи европейских стран, высвободив американские ресурсы для проведения более гибкой политики вмешательства в остальных регионах планеты.

Новое время и новые альянсы

В 1990-е гг. при столкновении с недостаточностью имевшихся механизмов для разрешения кризисов в условиях конфликтов в ООН и эрозии «институциональной сделки» со своими союзниками по холодной войне американские администрации могли выбирать из двух вариантов. Потратить время, авторитет и силы на кардинальную перестройку международной системы коллективной безопасности, которая, возможно (но не обязательно, в чем крылся риск), приобрела бы инструменты и потенциал, необходимые для оперативной и эффективной стабилизации кризисных ситуаций. При этом пришлось бы поступиться частью привилегий и возможностей, которые США заполучили как победитель в холодной войне де-факто, а текущее положение любой администрации, рискнувшей сделать такой шаг (особенно в условиях противостояния исполнительной и законодательной властей), оказывалось под ударом внутриполитической борьбы. Но в перспективе это могло помочь (хотя и без гарантий) создать архитектуру равной и одинаковой международной безопасности, от которой выиграли бы все стороны. Данный сценарий не реализовался.

Вместо этого выбран второй путь: наращивать унилатералистские усилия, откладывая тем самым в будущее решение системной проблемы реформирования институтов коллективной безопасности. По сути это можно охарактеризовать как «кредитную» модель безопасности: Вашингтон тратил ресурсы, имидж и расположение ведущих стран мира (в т.ч., как показывает опыт Буша-младшего и Трампа, и среди стран НАТО) на тактическое купирование текущих кризисов, передавая весь комплекс осложнений и нарастающего международного напряжения будущим администрациям. Периодически возникающий дискуссионный паралич внутри постоянно действующих коалиционных структур и международных институтов дополнительно стимулировал единоличную политику Соединенных Штатов и, следовательно, разрушал эти альянсы и институты, не создавая взамен иной коллективной ценности, кроме американского лидерства в системе «навязанного консенсуса». В этом можно усмотреть определенный парадокс, но усилия, которые США направляли на конъюнктурное сохранение своего лидерства в «однополярном моменте», все сильнее деформировали систему международных отношений, ставя это самое лидерство под сомнение и тем самым готовя появление держав-ревизионистов и наступление «постоднополярного» миропорядка (каким бы он в конечном счете ни оказался).

В этих условиях изменение облика военно-политических коалиций (не только американских) неизбежно. Кризис институтов и режимов, доставшихся миру от биполярной эпохи, с середины 2010-х гг. постепенно перешел в их обрушение (особенно это заметно в системе контроля над вооружениями), что, с одной стороны, создает небезопасную ситуацию в мире, а с другой, повышает и потребность в гибких коалиционных стратегиях, причем на фоне резкого снижения политического доверия основных игроков друг к другу и дефицита общих ценностей.

Мы видим, что американский опыт конструирования гибких коалиций успешно распространяется. Хорошим примером может быть «Астанинский формат». Заметим, что в нем удалось свести воедино Иран и Турцию с их амбициями регионального лидерства, что делало бы такой союз, выстроенный «по-старому», неустойчивым в долгосрочной перспективе. Но он вполне пригоден для практического решения конкретных проблем сирийского урегулирования в рамках жестко определенной тактической повестки. Своего рода сложной гибкой коалицией является на данный момент и распределенная «матрешка», выстроенная на постсоветском пространстве на базе ЕАЭС, Таможенного союза, ОДКБ и Союзного государства России и Белоруссии – с прицелом на общую постоянную интеграцию в долгосрочной перспективе и с учетом разной готовности стран к росту взаимозависимости и координации действий в разных областях. Дополнительное измерение задает интерференция этой «матрешки» с текущей повесткой ШОС, в том числе по вопросам региональной безопасности.

Частично схожую конструкцию можно увидеть в американских попытках наполнить новым содержанием Quad – четырехсторонний формат диалога по безопасности между США, Австралией, Индией и Японией, который по сути представляет собой один из опорных институтов сдерживания регионального влияния Китая.

Заслуживает внимания и работа американцев со своими союзниками в Юго-Восточной Азии, сводящаяся к развитию двусторонних взаимосвязей по индивидуальной повестке, актуальной именно для конкретных пар государств-союзников. На этом фоне особенно хорошо была заметна линия на укрепление взаимоотношений с бывшими региональными партнерами по сдерживанию «мирового коммунизма», которое, впрочем, в последние годы развивается не без сбоев (чему хороший пример – двойственная политика Филиппин при Родриго Дутерте). Нельзя исключить, что скоординированная система двусторонних альянсов (как региональных, так и глобальных) в дальнейшем может послужить институциональной основой для выстраивания распределенных многосторонних гибких коалиций, чья связность обеспечивается через крупную державу-патрона (своего рода «хаб» альянса), удерживающую целевую рамку конкретной задачи и ведущую для ее достижения «челночную» координационную работу.

В свою очередь, развитием принципов гибких коалиций, которыми США руководствовались во время «войны против террора», стала возглавляемая ими международная коалиция по борьбе с «Исламским государством» в Сирии и Ираке. Здесь мы видим гибридный подход, в котором интенсивная мотивация Вашингтоном потенциальных союзников поодиночке сочеталась с коллективной работой внутри имеющихся «зонтичных структур», в первую очередь НАТО, что облегчало достижение взаимопонимания и упрощало планирование и проведение боевых действий.

Однако сложность создает продолжающееся изменение контекста международных отношений. Принято считать, что «однополярный момент» является временным, транзитным процессом, на что указывал еще автор этой концепции Чарльз Краутхаммер. Предположительно это должен быть переход от биполярной системы к многополярной (полицентрической). Как завершение этого перехода отразится на состоятельности гибких коалиций, столь эффективных сейчас? Андрей Кортунов отмечает, что ассоциации с прежними многополярными эпохами баланса сил (например, с «Европейским концертом» Венской системы) надуманы. В XX веке изменилась сама природа внешней политики – она стала более ценностной и идеологизированной. Прагматический «танец коалиций», как у европейских монархий XVIII–XIX веков, в условиях давления общественного мнения в демократических государствах и инерции массовой пропаганды становится маловероятным (особенно с учетом глобального подъема популистской волны). Это маловероятно даже если вывести за скобки доминирующий военно-стратегический и политико-экономический вес США, который в обозримое время не может быть сглажен никакой «многополярностью» и значительно превышает вес Британской империи в XIX в. или Франции в XVIII веке.

В таких условиях требуется задать вопрос о действенности уже и гибких коалиций. Что может стать постоянной общей рамкой для группы таких коалиций, частично связанных ведущей державой-патроном либо составом участников? Каковы особенности взаимоотношений членов различных коалиций, особенно если и те, и другие числят себя ключевыми союзниками державы-патрона? Эрозия постоянных институтов коллективной безопасности на фоне ослабления мировой державы-гегемона, по сути, создает атомизированную среду, которая легко превращается в холодную войну всех против всех, исчерпывая ресурс для создания гибких форматов. То, что давало крупным игрокам свободу маневра при кризисе старого миропорядка, может стать бомбой, заложенной под стены миропорядка возникающего. И, наоборот, конструктивное существование гибких коалиций потребует объемлющей надстройки, которую может дать только консенсусная система международной безопасности и/или восстановление блоковой структуры.

Поэтому реалистичнее было бы воспринимать увлечение гибкими коалициями как важное, но преходящее явление, имманентное условиям конкретного транзитного периода. Актуализация этого направления, проделанная в том числе и неоднозначными стараниями Рамсфелда в начале 2000-х гг., предоставила ведущим игрокам удобный и гибкий инструмент для тактического купирования кризисов. Но он, как и в случае с американскими увлечениями унилатерализмом, стратегически скорее разрушает институциональное пространство международного взаимодействия, чем укрепляет международную безопасность. Если будет достигнута стабилизация мирового порядка в виде новой биполярности или кардинального обновления мировой системы коллективной безопасности, гибкие коалиции окажутся абсорбированы этими структурами как частный инструмент ограниченного применения.

В качестве одного из сценариев конструктивной трансформации Андрей Кортунов приводит реализацию принципа многосторонности (мультилатерализма), то есть учета интересов стран – участниц системы коллективной безопасности на основе углубления взаимозависимости и достижения качественно нового уровня интеграции в рамках стремления к равной и одинаковой безопасности. Схожий взгляд на несущую механику стабилизирующих альянсов, упроченных взаимозависимостью, ранее высказывала и Элизабет Шервуд-Рэндалл, анализировавшая более узкую проблему соотнесения долгосрочных интересов американской национальной безопасности с различными коалиционными стратегиями.

Базой общих ценностей на первых этапах может стать общее восприятие единых для всех угроз, хотя этого, безусловно, недостаточно для долговременного устойчивого существования системы. В таких широких рамках вполне отыщется место и гибким коалициям под конкретную задачу – близкий аналог здесь можно найти в крупных операциях сил ООН по поддержанию мира и принуждению к миру во времена холодной войны.

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 15 мая 2019 > № 2996619 Константин Богданов