Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

США. Весь мир. Россия > Финансы, банки > globalaffairs.ru, 28 ноября 2003 > № 2911758 Ольга Буторина

Международная финансовая система: конец единовластия

© "Россия в глобальной политике". № 4, Октябрь - Декабрь 2003

О.В. Буторина – д. э. н., заведующая кафедрой европейской интеграции МГИМО МИД РФ, член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике»

Резюме В ближайшие десять-пятнадцать лет мировая гегемония доллара будет разрушена. Костяк новой международной системы составят два-три десятка наиболее значимых валют, замкнутых в высокоэффективную сеть скоростных расчетов. Такая смена формата может кардинально улучшить позиции российского рубля и сменить ориентиры национальной валютной политики.

В ближайшие десять-пятнадцать лет мировая гегемония доллара будет разрушена. Ей на смену придет не единая мировая валюта, как предлагали Кейнс и Манделл, не множественность денежных единиц в рамках одного государства, как считал Хайек, и не раздел мира на несколько валютных зон. Костяк новой международной системы составят два-три десятка наиболее значимых валют, которые посредством новейших технологий будут замкнуты в высокоэффективную сеть скоростных расчетов. Такая смена формата может кардинально улучшить позиции российского рубля и сменить ориентиры национальной валютной политики.

Если Россия войдет в число стран, денежные единицы которых подключатся к общемировой паутине политвалютных платежей, то отечественные предприятия смогут расплачиваться рублями за импортные товары. Одновременно российский рубль станет главной валютой СНГ. Это резко расширит сферу его применения, понизит спрос на иностранные валюты и спровоцирует выведение долларов из внутреннего обращения. Как следствие, значительно увеличатся внутренние инвестиционные источники, а также возрастут количественные и качественные характеристики российского фондового рынка. Банку России не придется иметь огромные валютные резервы ради поддержания стабильности рубля. В целом же Россия сможет воспользоваться многими благами рыночной экономики, которые сейчас для нее не доступны из-за того, что в условиях глобализации ее валюта и финансовая система ежедневно вступают в конкуренцию с неизмеримо более сильными соперниками.

Чтобы подобный шанс был реализован, России следует уже сегодня делать три вещи. Во-первых, всеми доступными способами расширять сферу обращения рубля. Во-вторых, максимально использовать современные технологии расчетов. И в-третьих, быть готовой к системным изменениям в международных валютных отношениях, включая масштабные и плохо поддающиеся оценке перемены в глобальной роли американского доллара.

ОТ ЗОЛОТА К ДОЛЛАРУ

История человечества знает четыре международные валютные системы. Первая – Парижская – была создана в 1867 году и просуществовала до Первой мировой войны в общей сложности 47 лет. Самой недолговечной оказалась Генуэзская: возникнув в 1922-м, она распалась уже в 1931 году с началом Великой депрессии. Бреттон-Вудская система продержалась с 1944 по 1971 год, когда США прекратили размен долларов на золото, – то есть 27 лет. Ровно столько же действует нынешняя Ямайская система, официально оформленная совещанием стран – членов МВФ в Кингстоне в январе 1976 года.

Смена валютной системы всегда означала упразднение одних элементов международного денежного устройства и введение других. Закат Парижской системы – это отмена золотомонетного стандарта. С расстройством Генуэзской системы обменные курсы перестали фиксироваться по отношению к золоту. По Бреттон-Вудским соглашениям лишь доллар сохранил связь с золотом, а все остальные валюты привязывались к нему. Ямайская система упразднила последнее звено в цепи, связывавшей деньги с золотом, – мир раз и навсегда перешел к плавающим курсам.

Современный мировой валютный рынок невообразимо далек от того, каким он был в момент создания Ямайской системы. Однако способ его регулирования остался тем же, что и в 1976 году. Тогда, вспомним, в Китае прощались с Великим кормчим, в Москве открылся XXV съезд КПСС, а в Калифорнии два приятеля собрали в гараже первый персональный компьютер.

ВАЛЮТНО-ФИНАНСОВЫЕ РЫНКИ: ГЛОБАЛЬНОЕ ИЗМЕНЕНИЕ КЛИМАТА

В последней четверти XX века валютные рынки оказались под воздействием пяти новых факторов: 1) всеобщая либерализация движения капиталов, 2) развитие информационных технологий, 3) изменение природы курсообразования, 4) распад социалистической системы и 5) введение евро.

О размахе валютной либерализации говорит следующий факт: в 1976 году обязательства по VIII статье Устава МВФ (она запрещает ограничения по текущим платежам, дискриминационные валютные режимы и барьеры на пути репатриации средств иностранных инвесторов) выполняла 41 страна, в 2002 году – 152. Сравнительно недавно даже самые развитые страны Запада имели множество валютных ограничений. Так, например, в Англии до середины 1970-х резидентам запрещалось приобретать наличную иностранную валюту сверх установленного крайне низкого лимита, а во Франции в 1983 году были введены жесткие правила репатриации экспортной выручки, покупки валюты для импорта, покрытия валютных сделок на срок финансирования инвестиций за границей.

Для многих развивающихся стран и стран с переходной экономикой результаты валютной либерализации конца прошлого века оказались далеко не однозначными. По утверждению МВФ, валютная либерализация должна была содействовать интеграции в мировую экономику и росту конкурентоспособности. На практике же отмена валютных ограничений часто выпадала из макроэкономического контекста и ее темпы не соизмерялись с темпами формирования механизмов и институтов рынка. Как следствие, была создана почва для долларизации, утечки инвестиционных ресурсов, беспорядочного движения спекулятивных капиталов.

Революция в средствах связи и обработки информации сделала международные финансовые потоки еще более подвижными. В 1970–1980-е годы во многих странах были созданы общенациональные системы расчетов в режиме реального времени (Real Time Gross Settlement – RTGS). В 1990-е между ними возникли связующие звенья. Например, в Гонконге существуют такие системы расчетов в гонконгских долларах, в долларах США, а с апреля 2003-го – в евро, причем все они функционально дополняют друг друга. Кроме того, усовершенствованы традиционные системы международного клиринга, повышена их надежность, увеличены лимиты кредитования, расширен круг участников и набор функций. Это позволило перемещать огромные суммы денег из одной точки мира в другую простым нажатием клавиши.

За последнюю четверть века произошел и другой серьезный качественный сдвиг: обменный курс той или иной валюты перестал формироваться во внешней торговле. Это было вызвано стократным увеличением объемов международных валютных рынков. Действительно: если в 1970-е ежедневный объем валютных операций в мире составлял 10–20 млрд дол. (то есть приближался к стоимости ВВП, производимого в развитых странах в течение одного рабочего дня), то в 2001 году эта цифра равнялась 1,2 трлн долларов. На обслуживание товарных сделок теперь приходится всего 2 % от совершаемых в мире валютообменных операций. Поэтому возможность отклонения рыночного курса валюты от паритета покупательной способности (по которому курсовое соотношение двух валют должно отражать соотношение цен в данных странах) намного возросла. К примеру, на один доллар в России можно купить вдвое больше товаров, чем в США. То есть рыночный курс рубля составляет 50 % от паритета его покупательной способности (ППС). Такое положение характерно для большинства государств Центральной и Восточной Европы. В некоторых странах курс национальной валюты занижен еще больше, например, в Индии и Китае он находится на уровне 20 % от ППС.

Если в 1971 году обменные курсы оторвались от золотого якоря, то потом они оторвались и от казавшегося естественным товарного якоря. Несмотря на глобализацию и наличие развитого мирового рынка (который, правда, составляет менее 20 % от мирового ВВП), в настоящее время нет и намека на выравнивание внутренних цен между странами. Иначе говоря, коридор возможных колебаний курса той или иной валюты резко расширился. Моментальное обесценение валюты в два или в четыре раза, как это было с российским рублем, теперь никого не удивляет.

На рубеже 1980–1990-х годов распалась социалистическая система, бывшие страны СЭВ начали переход к рыночной экономике. Большинство из них сразу сделали конвертируемыми свои валюты и сняли основные ограничения по текущим операциям. В России в 1992 году был принят закон «О валютном регулировании и валютном контроле», разрешивший конверсионные операции и трансграничное движение капиталов. К мировым валютным рынкам добавился не существовавший ранее сегмент. Это серьезно изменило облик международной валютной системы, хотя на указанные регионы приходится только 2 % совершаемых в мире конверсионных операций. Достаточно вспомнить, что все новые валюты пережили периоды высочайшей инфляции и резкого обесценения. Одновременно произошла глубокая долларизация постсоветского пространства. Американские деньги, будучи гораздо сильнее и надежнее, чем встававшие на ноги местные валюты, выдавили последние из большой части внутреннего оборота. А в 1998 году Россию поразил финансовый кризис.

Еще один новый фактор современных валютно-финансовых отношений – введение с 1 января 1999 года единой европейской валюты. Два первых года своей жизни она теряла в цене, а уже на рубеже 2002–2003 годов евро стал стоить дороже доллара. Это показало частным и государственным инвесторам, что европейская валюта может использоваться как средство диверсификации их накоплений. Никогда еще европейские денежные единицы не использовались в международном масштабе столь широко, сколь теперешний евро. И если курс единой валюты останется стабильным, то ее привлекательность будет расти и впредь. С прежними национальными денежными единицами этого не могло случиться в принципе.

В то же время для мировых финансовых рынков евро стал еще одним фактором турбулентности. Связано это с тем, что у операторов появилась реальная альтернатива доллару (пусть не во всех сферах), а у Евросоюза – возможность проводить более независимую от США экономическую и валютную политику. В 2001 году, по данным Банка международных расчетов в Базеле, волатильность (краткосрочная изменчивость) курса евро по отношению к доллару США была в три раза (!) больше, чем аналогичный показатель для немецкой марки в 1998 году. Одновременно увеличилась амплитуда и частота колебаний в большинстве других важнейших валютных пар. Введение евро, конечно, явилось не единственной причиной, обусловившей нестабильность валютных рынков, однако налицо его «вклад» в сложившуюся ситуацию.

Все эти процессы привели в 1990-е годы к росту нестабильности международной валютной системы. Серию региональных кризисов открыл кризис Европейской валютной системы 1992–1993 годов. Тогда атакам впервые подверглись валюты даже тех стран, правительства которых придерживались вполне адекватного и грамотного курса. Экономисты заговорили о кризисах «второго поколения», когда решающим оказывается не качество национальной политики, а соотношение денежных средств, которые правительство с одной стороны и валютные спекулянты с другой готовы бросить в схватку. Спекулянты рассчитывают, какую сумму государство может потратить на интервенции, и если их собственные возможности оказываются весомее, то игра на понижение начинается.

В 1997–1998 годах на мир обрушился очередной ряд финансовых потрясений. Началось с Юго-Восточной Азии и России, дальше завибрировали валютные системы Латинской Америки, в 2001 году разразился кризис в Турции, в 2002-м – в Аргентине. Как бы ни хотелось считать эти события случайными, они, увы, таковыми не являются. Дело здесь не в безответственности властей и не в фатальном стечении обстоятельств, а в изменении глобального валютно-финансового климата как такового.

Что же мировое сообщество готово предпринять в ответ?

УПРАВЛЕНИЕ ВАЛЮТНЫМИ КУРСАМИ: КЛАССИКА ЖАНРА

Основными методами управления курсами до сих пор являлись валютные интервенции, изменение процентной ставки, регулирование текущего баланса и привязка национальной денежной единицы к более сильной. Однако с каждым из них в последние полтора десятилетия произошла глубокая метаморфоза.

Количество средств для интервенций снизилось. Не то чтобы их число в целом сократилось (напротив, с 1990 по 2002 год совокупные валютные резервы всех стран мира увеличились с 640 до 1730 млрд СДР (специальные права заимствования, расчетная единица МВФ. – Ред.) – почти в 3 раза) – их мало относительно объема рынка. Если потребуется поддерживать курс евро или доллара, то имеющихся запасов (все валютные резервы Европейской системы центральных банков составляют 300 млрд евро, а Федеральной резервной системы (ФРС) США – 60 млрд дол.) хватит лишь на косметические мероприятия. Осенью 2000 года Европейский центральный банк четырежды проводил интервенции в поддержку евро. Результат оказался минимальным: после первой интервенции, проведенной совместно с ФРС и Банком Японии, курс поднялся с 0,86 до 0,89 доллара за один евро, а после последней – котировки колебались вокруг отметки 0,85. О размере средств, потраченных зоной евро на интервенции, косвенно можно судить по тому, что за ноябрь 2000 года валютные резервы ЕЦБ (без золота, СДР и резервной позиции в МВФ) уменьшились на 13 млрд евро.

Крупнейшими в мире держателями золотовалютных резервов являются страны Юго-Восточной Азии. В середине 2003 года официальные валютные запасы Японии выросли до 540 млрд дол., Китая – до 350 млрд дол., Тайвань, Южная Корея и Сянган (Гонконг) имели по 100 с лишним миллиардов каждый. Получается, что главные мировые валюты эмитируют одни страны, а основной частью резервов владеют другие. Асимметрия налицо. В случае падения курса доллара или евро едва ли азиатские государства пожертвуют сколько-нибудь крупными средствами ради укрепления хотя и важных для них, но все-таки чужих валют.

Что касается процентной ставки, то ее влияние на обменный курс тоже довольно ограниченно. Связь между двумя показателями прослеживается более или менее отчетливо только для валют, имеющих широкое международное признание, в основном для доллара и евро. (В Японии последние годы процентные ставки близки к нулю, и на фоне вялой конъюнктуры власти не скоро смогут их повысить. В Великобритании естественным ограничителем роста ставки является высокая задолженность домохозяйств, большинство британских семей выплачивает ипотеку. В Швейцарии ставка традиционно низка благодаря банковской тайне, владельцы капиталов сомнительного происхождения мирятся с нулевой или отрицательной доходностью депозитов, обеспечивая швейцарским предприятиям дешевый доступ к внешнему финансированию.) Но и это происходит не всегда. Так, с лета 2001 года рыночные ставки в зоне евро превысили американские, но подъем евро начался полтора года спустя. Для нерезервных валют повышение ставки рефинансирования мало способствует притоку иностранных капиталов, затрудненному не только в силу отсутствия доверия, но и вследствие слабости местных финансовых рынков. Внешние операторы резонно опасаются, что, вложившись в редкую валюту или номинированные в ней ценные бумаги, они не смогут в нужный момент продать данные активы по прежней цене. Ведь резкие колебания конъюнктуры – обычное дело для неразвитых рынков.

Важнейшим фактором курсообразования считается состояние баланса по текущим операциям. Выдача кредитов на урегулирование текущих балансов стран-членов – один из основных инструментов МВФ в деле содействия курсовой стабильности. Однако неотрицательный баланс по текущим операциям в странах, чьи валюты не участвуют в международном обороте, на практике не гарантирует ровной курсовой динамики, хотя и благоприятствует ей (в 1998 году Россия имела положительное сальдо в размере 700 млн дол., но это никак не уберегло рубль от девальвации). В государствах же, чья валюта доминирует в мире, отрицательный текущий баланс может вполне компенсироваться притоком долгосрочного капитала, что и происходит в США уже многие годы.

До кризисов в Юго-Восточной Азии и России МВФ с подачи США настойчиво рекомендовал развивающимся странам и странам с переходной экономикой жестко привязывать свои валюты к наиболее сильным валютам мира, главным образом к американскому доллару. Считалось, что такой режим валютного курса быстро восстанавливает доверие инвесторов к местной денежной единице, подавляя инфляцию и увеличивая приток капиталов из-за рубежа. События 1997–1998 годов показали, насколько тяжелыми могут быть средне- и долгосрочные последствия такой политики. Обязательства правительств поддерживать жесткие паритеты и прозрачность сведений о работе центральных банков (в том числе о величине официальных резервов) позволили спекулянтам «правильно» сориентироваться на местности, точно определить время и характер наступательных действий.

НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ – НОВЫЕ РЕЦЕПТЫ

Если испытанные методы действуют все с меньшей эффективностью и явно не соответствуют вызовам времени, значит, нужны новые решения. Их усиленно ищут, особенно после 1997 года. Новые или значительно модернизированные в последнее время способы валютно-финансовой стабилизации можно разделить на три группы: 1) региональное сотрудничество, 2) международное регулирование и 3) использование новых операционных технологий. Кроме того, в стадии обсуждения находится еще одно средство международной валютной стабилизации – увязка курсов основных валют.

Валютная стабилизация в рамках отдельного региона – процесс, в принципе, отработанный. Таким путем шла Западная Европа после Второй мировой войны: в 1950 году был создан Европейский платежный союз, в 1972 году – уже под эгидой Европейского экономического сообщества – «валютная змея», в 1979 году – Европейская валютная система, наконец, в 1999 году – Экономический и валютный союз. Упорство европейцев диктовалось хозяйственной необходимостью: для большинства стран региона торговля с соседями составляла больше половины всего внешнеэкономического оборота, а разнонаправленное движение курсов после распада Бреттон-Вудской системы нарушало традиционные товарные потоки.

Европейский опыт давно стал образцом для подражания: им попытались воспользоваться в Центральной Америке (в 1964 году Гватемала, Коста-Рика, Никарагуа и Сальвадор подписали Соглашение о Центральноамериканском валютном союзе) и в Африке (в 1975 году 16 стран Экономического сообщества Западной Африки (ЭКОВАС) создали Западноафриканскую клиринговую палату). В ноябре 1997 года 14 стран Юго-Восточной Азии создали Манильскую рамочную группу (Manila Framework Group), которая должна была разработать механизмы управления кризисами. Затем Индонезия, Малайзия, Филиппины, Сингапур и Таиланд заключили СВОП-соглашение (ASEAN Swap Arrangement) о кредитах. Система (аналогичная действовавшей в ЕС в 1980–1990-е годы) позволяет стране, валюта которой подверглась атаке, получить иностранную валюту для интервенций под залог государственных ценных бумаг. В мае 2000 года все страны АСЕАН, а также Китай, Япония и Южная Корея подписали в Таиланде соглашения о соответствующем расширении зоны действия данного механизма. Документы получили название «Инициативы Чианг-Май» (Chiang Mai Initiative). К весне 2003 года действовало уже 10 двусторонних кредитных линий на общую сумму 29 млрд дол. и еще три находились в процессе согласования.

Как видно, объем кредитов, предоставляемых в рамках инициативы, совсем не велик. Тем не менее организаторы считают, что она дает важный сигнал рынкам, так как центральные банки, не увеличивая резервы, получают дополнительные возможности противостоять спекуляциям. По мнению азиатских экономистов, ценно и то, что данные средства доступны по первому зову, тогда как финансовая помощь МВФ приходит с большим опозданием. Кроме того, кредиты МВФ всегда являются жестко обусловленными. Правительства не спешат обращаться за ними, боясь морального давления, вмешательства во внутреннюю политику и усиления оттока капиталов из страны.

Из остальных регионов мира, где имеются планы валютного сотрудничества, реальный шанс есть, разве что, у СНГ. Хотя в ближайшие 20–30 лет единая валюта здесь наверняка не появится, тем не менее страны Содружества способны значительно продвинуться по пути консолидации своего валютно-финансового пространства. Определенные результаты уже достигнуты. В 2000 году начали действовать банковская ассоциация «Объединенная платежная система Содружества» и Международная Ассоциация бирж (МАБ) стран СНГ. В 2001 году Межпарламентская ассамблея СНГ приняла модельные законы «О рынке ценных бумаг» и «О валютном регулировании и валютном контроле», также было разработано Соглашение о принципах организации и функционирования валютных рынков стран Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭс). В 2002 году девять стран СНГ договорились о создании Совета руководителей государственных органов по регулированию рынков ценных бумаг, была разработана Конвенция об интеграции фондовых рынков стран СНГ.

Перечисленные шаги сегодня имеют лишь косвенное отношение к проблеме стабилизации валютных курсов. И все же они содействуют увеличению масштабов и степени развития национальных валютно-финансовых рынков, что является одной из ключевых предпосылок для повышения их устойчивости. В перспективе введение коллективной расчетной единицы (подчеркну – не единой валюты), совместные действия по дедолларизации и реализация мер, аналогичных азиатской инициативе, могли бы заметно укрепить позиции валют СНГ.

Из международных инструментов валютно-финансовой стабилизации наиболее известным является налог Тобина. В 1972 году американский экономист, будущий лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин выступил с идеей обложить в масштабах всего мира спекулятивные движения капиталов особым налогом в размере до 0,1 % от суммы операции, а вырученные средства направить на нужды развивающихся стран. После финансовых кризисов 1997–1998 годов дискуссия об этом налоге наконец перешла в практическую плоскость. О его необходимости официально заявили правительство Финляндии, парламент Канады, президент Бразилии, а также различные парламентские фракции США, Великобритании, Франции, Бельгии, Италии. В 2001 году 40 членов Европейского парламента и национальных парламентов Евросоюза призвали ввести в ЕС налог Тобина, установив его на двух уровнях: нормальном и экстренном. Последний мог повышаться до 50 % при угрозе резкого обесценения той или иной валюты. Однако руководство Союза отклонило инициативу, сославшись на то, что налог вынудит бизнес уйти в офшорные зоны и в результате он скорее дестабилизирует рынки, нежели упорядочит их. Сейчас меры, аналогичные налогу Тобина, применяются на некоторых фондовых площадках: в Сингапуре сделки облагаются налогом в размере 0,2 %, в Сянгане – 0,4 %, в США – 0,0034 %, во Франции – от 0,3 до 0,6 %. Перспективы того, что налог Тобина будет введен сразу во всем мире – а только в этом случае он имеет смысл, – весьма призрачны.

Наконец, еще один тип методов валютной стабилизации – применение новых информационных технологий. Здесь основную нагрузку несет частный бизнес, а не государство. Как отмечалось выше, в 1990-е годы многие страны создали системы скоростных расчетов, сначала национальные, а потом трансграничные. В ЕС сейчас действует две крупные международные системы. Первая из них – ТАРГЕТ – проводит двусторонние расчеты между банками из разных стран через их центральные банки и специальную стыковочную платформу. Вторая – Евробанковская ассоциация – работает на основе многостороннего клиринга между коммерческими банками-участниками, а роль расчетной палаты выполняет Европейский центральный банк. Эти системы не только сократили время прохождения платежей (до нескольких минут), но и устранили валютные риски, поскольку по своей природе они могут работать только в одной валюте.

Что касается страхования валютных рисков, то это еще одна сфера, где требуются и уже начались перемены. Такие давно существующие на рынках инструменты страхования валютных рисков, как форварды, фьючерсы, опционы, уже не способны удовлетворить растущие требования бизнеса к инфраструктуре рынка. С сентября 2002 года в США начал действовать БПСР – Банк продолженных связанных расчетов (Continuous Linked Settlement Bank), созданный крупнейшими банками мира при взаимодействии с семью центральными банками. Данный механизм позволяет значительно снизить риск при проведении многовалютных платежей (возникающий из потенциальной возможности не получить купленную валюту после поставки проданной). В системе участвуют финансовые институты США, Европы и Юго-Восточной Азии – их число возросло с 42 в ноябре 2002 года до 70 в июле 2003 года. За это же время доля нового банка в общем объеме мирового валютообменного рынка увеличилась с 16 до 50 %, теперь он ежедневно осуществляет сделки на сумму более 600 млрд долларов. Операции ведутся в семи валютах: долларах США, евро, японских иенах, фунтах стерлингов, швейцарских франках, канадских и австралийских долларах. К ним планируется добавить еще шесть валют: шведскую, датскую и норвежскую кроны, а также сингапурский, гонконгский и новозеландский доллары.

Еще одно широко обсуждаемое средство международной валютной стабилизации – увязка курсов доллара, евро и, возможно, иены. В 1985 и 1987 годах страны «большой семерки» заключили сначала Соглашение «Плазы» (Plaza Agreement), а потом Луврское соглашение (Louvre Accord) с целью снизить завышенный тогда курс доллара и выровнять курсовую динамику. При отклонении котировок на 2,5 % начинались добровольные односторонние интервенции, при отклонении на 5 % – обязательные многосторонние. Больше подобные действия никогда не предпринимались.

В конце 1998 года – перед введением евро – идея увязать курсы двух или трех основных валют снова вышла на авансцену. Возможность создания коридора долго обсуждалась лидерами США, ЕС и, отчасти, Японии, но в конце концов она была отвергнута. Главное препятствие состоит в том, что модели рыночной экономики в США, ЕС и уж тем более Японии, сильно отличаются друг от друга. Не совпадают и не будут совпадать их экономические циклы, что делает невозможной синхронизацию инфляции и процентных ставок. Кроме того, объявление пределов колебаний наверняка дало бы повод спекулянтам для атак на одну из валют, а средства центральных банков США и ЕС не достаточны для результативных интервенций. Вопрос об увязке курсов вновь поднимался на недавней встрече «большой восьмерки» в Эвиане, однако вероятность того, что такая увязка действительно состоится, минимальна. Лучшим исходом данной дискуссии может быть закрытая договоренность о координации общих направлений валютной политики, например об управлении официальными резервами.

Казалось бы, в решении специфических валютных проблем развивающихся стран и стран с переходной экономикой одну из ключевых ролей должны играть МВФ и другие международные организации. Тем не менее они почти ничего не сделали в этой области. Наличие у развивающихся и «переходных» стран особых механизмов курсообразования, отличных от тех, что характеризуют промышленно развитые государства, до сих пор не получило официального признания. Им все еще предлагаются рецепты, пригодные для доллара, евро, иены и других международных валют. При этом игнорируются очевидные факты – а именно то, что инфляция там может расти и при зажиме денежной массы (она пополняется за счет иностранной валюты); что вследствие долларизации целые сегменты денежного рынка выводятся из-под влияния центрального банка; что импорт не оплачивается национальной валютой, а валютные рынки неглубоки и плохо держат удар.

Региональные кризисы конца 1990-х годов, вернее, неспособность их предвидеть и купировать, стали основанием для резкой критики МВФ со стороны как пострадавших государств, так и лидеров промышленно развитых стран, деловых кругов и мировой элиты в целом. Выяснилось, что фонд, располагавший первоклассными специалистами и проводивший жесткую «воспитательную работу» с развивающимися странами, оказался беспомощным в ситуации, когда от него требовались решительные действия.

В конце 2001 года МВФ опубликовал доклад о реализованных и готовящихся инициативах по предотвращению кризисов. Представленные в нем меры в основном касаются финансовых рынков, а непосредственно валютному регулированию посвящен всего один подраздел – о золотовалютных резервах. Точно так же в центре внимания Форума финансовой стабильности, созданного в 1999 году «большой семеркой», находится не что иное, как финансовый и пруденциальный надзор, координация действий и обмен информацией в данной области. (Форум собирается дважды в год на уровне министров финансов, представителей центральных банков и органов банковского надзора стран «большой семерки», Нидерландов, Сингапура, Австралии и Гонконга.) Бесспорно, курсовая динамика зависит от экономической политики, от состояния финансовой сферы и поведения зарубежных инвесторов. Но дело не только в этом. В 1990-е природа валютных кризисов изменилась. Теперь они имеют собственные причины, далеко не всегда проистекающие из слабой бюджетной дисциплины и безответственной государственной политики.

НА ПУТИ К ПЯТОЙ ВАЛЮТНОЙ СИСТЕМЕ

Последовательная смена четырех международных валютных систем включала в себя два параллельных процесса: вытеснение из обращения золота и переход валютного лидерства от одной страны к другой. В первом случае мы имеем дело с эволюцией собственно денег, во втором – с использованием национальной валюты в качестве мировой.

Выше было показано, что современная Ямайская система становится все менее эффективной. Ее конструктивные элементы не справляются с возрастающей нагрузкой. Пустоты, возникающие из-за снижения активности традиционных инструментов, заполняются лишь в небольшой части. Что может спровоцировать закат системы? До сих пор таким толчком являлись войны или тяжелые экономические кризисы, однако, как показал опыт Югославии и Ирака, локальный характер военных конфликтов XXI века, в которых к тому же применяются точечные удары и высокотехнологичное, нелетальное оружие, только лишь деформирует траекторию обменных курсов. К счастью, невелика и возможность глубочайшей депрессии в мире или в США.

Ямайскую систему подточат не катаклизмы, а высокие технологии. Они заявят о своих институциональных правах. До XIX века, когда мировыми деньгами были серебро и золото, покупателя и продавца не интересовало, чей герб красовался на монетах. По мере отступления золотого стандарта одни валюты приобретали функции мировых, а другие уходили с международной арены. Критерием отбора было то, насколько те или иные национальные валюты могли выполнять функции денег на внешних рынках. К концу XX века большинство национальных денежных единиц стали конвертируемы, однако они по-прежнему не обслуживают мировую торговлю. Россия не покупает китайские товары за рубли, а Китай не продает их за юани, хотя ни та ни другая сторона не ограничивает движение капитала по текущим операциям. Двусторонний бартер крайне неудобен, а многосторонний возможен только в общей расчетной единице.

Таким образом, доллар, евро и несколько других общепризнанных валют работают в качестве мировых денег именно потому, что урегулирование гигантской паутины международных платежей технически невозможно в поливалютном режиме. Это касается не только торговли и инвестиций, но и валютных рынков, на которых девять сделок из десяти совершаются с целью купли или продажи долларов. Поскольку большинство валют не обмениваются друг на друга напрямую, доллар США выполняет функцию денег на рынках, где продаются и покупаются деньги других стран.

Как только удастся наладить поливалютные многосторонние платежи, спрос на главенствующие валюты, особенно на доллар, уменьшится, а международное значение прочих валют начнет возрастать. Искомое техническое решение, скорее всего, будет найдено в течение десяти лет – к нему, как видно на примере применения оптико-волоконных технологий, уже подбираются. Балансировать платежи в 150 валютах не обязательно – для радикального перелома достаточно сделать это в валютах 20–30 стран, на которые приходится более 4/5 мировой торговли и финансовых потоков. Третьи страны, например Грузия, смогут перевести свою внешнюю торговлю с долларов на валюты основных партнеров – евро, российские рубли, турецкие лиры.

Данная система значительно сократит трансакционные издержки. Новая парадигма, кроме того, будет означать, что мировые деньги совершат виток в развитии, вернувшись в ином качестве на линию, от которой они начали движение при отмене золотомонетного стандарта. Единой мировой валюты не потребуется. А в процессе интернационализации имеющиеся центростремительные силы (региональные валютные организации) будут сочетаться с валютной полифонией.

В целом пятая валютная система может иметь следующий вид: развитая сеть поливалютных платежей для двух-трех десятков наиболее значимых денежных единиц плюс несколько региональных ареалов продвинутого валютно-финансового сотрудничества. Первый, ключевой элемент схемы имеет шанс материализоваться до конца десятилетия. Возможно, это произойдет и раньше, по крайней мере в отдельных сегментах финансовых рынков. Ждать осталось недолго.

США. Весь мир. Россия > Финансы, банки > globalaffairs.ru, 28 ноября 2003 > № 2911758 Ольга Буторина

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 сентября 2003 > № 2906397 Лесли Гелб, Джастин Розентал

Мораль во внешней политике

© "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003

Лесли Гелб – президент Совета по международным отношениям; Джастин Розентал – директор Исполнительного бюро Совета по международным отношениям, докторант-политолог в Колумбийском университете.

Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 (май/июнь) 2003 г. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме Нравственность, которая прежде играла незначительную роль во внешней политике, становится одним из ее важнейших факторов. И хотя эта тенденция чревата множеством проблем, она идет на пользу Америке да и всему остальному миру.

Несколько событий случилось за последнее время в сфере международной морали и общечеловеческих ценностей: Мадлен Олбрайт дала свидетельские показания в Международном трибунале по военным преступлениям в бывшей Югославии; директор отдела политического планирования Государственного департамента США заявил, что одной из важнейших причин начала иракской войны послужила необходимость продвижения демократии; высокопоставленный дипломат из администрации Буша отправился в Синьцзян (Китай) изучить, как там соблюдаются права мусульманского населения. Газеты отреагировали рутинными, ничем не примечательными статьями – но именно это и знаменательно. Бывший госсекретарь США выступает в трибунале по военным преступлениям. Америка устанавливает демократию в Ираке. Пекин позволяет американскому правозащитнику проверять, как он проводит свою внутреннюю политику. Подобное происходит теперь регулярно, не вызывая ни особых комментариев, ни споров, ни иронии со стороны «реалистов».

В сфере американской внешней политики произошли серьезные перемены, которые мало кто заметил и осмыслил. Мораль, этика, ценности, общечеловеческие принципы – весь набор высоких идеалов, связанных с международными отношениями и прежде являвшихся объектом внимания в основном лишь проповедников и ученых, ныне укоренился если не в сердцах, то, по крайней мере, в умах американских внешнеполитических деятелей. Высшие государственные чиновники, как демократы, так и республиканцы, заговорили на новом языке. Они снова оперируют понятиями, которые в течение почти ста лет отметались, как «вильсонианские». Форма может быть разной: призыв к смене режима, к гуманитарной интервенции, к продвижению демократии и прав человека, но почти всегда основным этическим принципом остается защита прав личности.

Было бы ошибкой расценивать повышение значимости международной этики только как постмодернистскую версию «бремени белого человека», хотя поведение некоторых политиков и дает для этого определенные основания. Сегодня разные религиозные и культурные сообщества во всем мире разделяют эти ценности. Движения в поддержку демократии, движения, требующие справедливого наказания для военных преступников, больше не являются чисто американским или западным явлением. И хотя, возможно, кое-кто из американских деятелей по-прежнему использует на международной арене язык морали как прикрытие для традиционной стратегии национальной безопасности, очевидно, что в основе лежит более глубокая тенденция. Раньше диктаторы, пользовавшиеся поддержкой Вашингтона, могли не беспокоиться о вероятном вмешательстве в их внутреннюю политику. Сегодня ситуация изменилась: даже если США и нуждаются в помощи того или иного режима, это не значит, что противоправные действия правителей не получат отпора, хотя бы в форме резкой публичной критики. Этический аспект стал составной частью политики США и многих других стран. И хотя даже на нынешнем, новом этапе он редко является главной движущей силой внешней политики, мораль все же представляет собой постоянный фактор, который нельзя игнорировать, если речь идет об эффективности внешней политики или о внутренней политической поддержке.

Эволюция идеи

Данный нравственный феномен возник не сразу. Ему предшествовал долгий период скачкообразного развития. Определенные очертания он приобрел только в последние тридцать лет.

В человеческом обществе с незапамятных времен существовали законы, касавшиеся объявления и ведения войны. Египетские мудрецы и китайский стратег Сунь-Цзы, живший в IV веке до нашей эры, оставили нам набор правил о том, как и почему следует начинать войну и как ее правильно вести. Блаженный Августин утверждал, что для начала войны нужны справедливые основания, а Фома Аквинский считал, что войну можно вести только с разрешения верховного правителя и с добрыми намерениями. Жан Боден, французский правовед, живший в XVI веке, считал войну необходимым злом и, в значительной степени, делом властителей. В XVII веке его коллега Гуго Гроций, переживший ужасы Тридцатилетней войны, писал о защите прав мирных жителей и путях установления и поддержания мира.

Эти и другие мыслители внесли вклад в создание системы международного права и связанной с нею системы нравственных ценностей, с которой мы имеем дело сегодня. Споры, однако, часто велись на периферии международной практики, при этом они касались не столько универсальной системы ценностей, сколько прав аристократии и суверенных государств.

Подготовившие Женевские конвенции, Гаагские конвенции конца XIX – начала XX века сформулировали «законы войны», которые защищали права мирного населения и лиц, принимающих участие в военных действиях, а также установили правила обращения с пленными и ранеными. Эти нормы помогли сделать войну гуманнее, однако этическая сторона более крупных внешнеполитических проблем затронута не была. Некоторые из этих проблем стали предметом целенаправленного рассмотрения со стороны различных транснациональных организаций в XIX веке. Так, квакеры в США и Великобритании совместно выступили против рабства, а женщины по всему миру объединились в борьбе за предоставление им избирательного права. Но все же до Вудро Вильсона никто из мировых лидеров не решался строить внешнюю политику государства на основе универсальных морально-этических ценностей.

Вильсон призывал относиться к праву нации на самоопределение и демократию так же серьезно, как к правам человека. Но очевидный провал его начинаний охладил пыл его последователей. Речь Франклина Рузвельта о «четырех свободах» и его последующий вклад в создание Организации Объединенных Наций все же не соответствовали возвышенным идеалам Вильсона. При создании ООН в расчет принимались не универсальные нравственные ценности, а в основном политические интересы великих держав.

Возможно, самая значительная единичная попытка возвести права человека в ранг универсальных ценностей была сделана в ходе Нюрнбергского процесса, на котором нацистским лидерам и их приспешникам было предъявлено обвинение в военных преступлениях и в «преступлениях против человечности». Но несмотря на то что этот процесс стал потрясением для всего мира, прецедент, созданный им, был вскоре забыт. Нюрнбергский трибунал был воспринят скорее как чинимое победителем правосудие, нежели как универсальный и общий для всех символ высокой морали.

Во времена холодной войны дела с нравственностью тоже обстояли неважно. Да, действительно, порочной государственной системе была противопоставлена система гораздо более совершенная, однако, когда дело доходило до драки, ни та, ни другая сторона не стеснялась в средствах. Американские левые обвиняли Вашингтон в том, что они считали нарушением морали: в поддержке диктаторских режимов и тому подобном. Но до прихода к власти Ричарда Никсона и Джимми Картера эти обвинения не принимались всерьез и не преобладали среди политиков.

Realpolitik Никсона и Генри Киссинджера вызвала неприятие и у республиканцев, и у демократов по причинам ее аморальности. Правые республиканцы порицали политику разрядки как попустительство советской «империи зла». Демократы, а вскоре и их лидер президент Джимми Картер критиковали линию Киссинджера как «противоречащую американской системе ценностей». Что касается Картера, то он сделал моральный аспект внешней политики центральной темой своей предвыборной кампании.

И хотя потом, уже будучи главой государства, Картер действительно изменил позицию США по отношению ко многим диктаторским режимам (например, в Аргентине, Уругвае и Эфиопии), он предпочитал закрывать глаза на ситуацию в таких странах, как Филиппины, Иран и Саудовская Аравия. Эти противоречия послужили примером непоследовательной политики, являющейся почти неизбежным следствием попыток сочетать выполнение приоритетных задач в сфере безопасности с соблюдением этических принципов.

Преемник Картера Рональд Рейган унаследовал его этическую риторику, при этом сосредоточив внимание на противостоянии авторитарным коммунистическим режимам. Рейган помогал туземным врагам Советского Союза в Афганистане, Анголе, Кампучии и Никарагуа. Но и в этом случае невозможность постоянно следовать нормам морали стала очевидной. В то время как Рейган боролся с коммунизмом, его обвиняли в поддержке правых «эскадронов смерти» в Сальвадоре, в минировании гаваней в Никарагуа – стране, управляемой «демократически» избранным правительством, в поставке иранским фанатикам оружия и библий в обмен на заложников.

Этическая риторика применялась Картером для нападок по адресу правых диктаторов, Рейганом – по адресу левых, но оба они весьма эффективно использовали понятия этики и нравственных ценностей в своей внешней политике.

Рейган и Картер оставили после себя некое подобие консенсуса между демократами и республиканцами по вопросу о том, что этические и нравственные ценности должны играть бoльшую роль в действиях США за границей. Кроме того, с окончанием холодной войны и утверждением Америки в роли единственной сверхдержавы выбор между требованиями этики и государственной безопасности стал менее болезненным, и сегодня нравственность во внешней политике кажется более вероятной.

Что теперь?

Споры о том, что хорошо и что плохо, идут сегодня и в самой Америке, и в остальном мире. Защита прав личности, содействие законности, предотвращение геноцида – такие и многие другие вопросы неизбежно возникают в ходе политических дискуссий. Это происходит не только в кругах общественности, которая все, что говорится на данную тему, справедливо воспринимает с известной долей скептицизма, но и в ходе неофициальных бесед в правительстве и в неправительственных кругах, где не так давно подобные аргументы отметались как «утопические» или же просто не принимались в расчет.

Современная политика буквально насквозь пропитана новой риторикой. Наиболее ярко этот факт продемонстрировала, пожалуй, подготовка к войне с Ираком. В дебатах о причинах и целесообразности войны постоянно упоминались универсальные ценности. Говорилось о том, что, дабы оправдать вторжение, необходимо предоставить иракцам свободу, демократизировать Ирак, если не весь регион, привлечь к операции ООН (пусть это и не всем по душе). Зачастую традиционные реалисты используют новую терминологию активнее, чем традиционные либералы. И даже если в конечном итоге осуществляемая под руководством Америки военная операция послужит скорее укреплению в регионе позиций США, чем каким-либо другим провозглашенным целям, то этическая риторика будет важным условием реализации этой части стратегии национальной безопасности.

Сегодня моральный аспект играет значительную роль буквально в каждой дискуссии по вопросам внешней политики. Иногда это идет на пользу, иногда – нет, но при любом раскладе дело от этого усложняется. Случаев, когда в игру вступает этический фактор, на удивление много, и все они далеко не однозначны.

На протяжении весьма длительного времени американцы ломали копья в бесплодных спорах о правах человека. Одни считали, что с «плохими парнями» необходимо бороться, даже если придется поступиться собственной безопасностью. Другие же утверждали, что США не уполномочены вмешиваться во внутренние дела других стран. Диктаторы разных стран мира успешно играли на этом расколе, чтобы нейтрализовать давление со стороны США. Однако ныне, когда левые и правые фактически объединили усилия в данном вопросе, диктаторам приходится отступать от дорогой их сердцу местной системы ценностей и прислушиваться к призывам из Америки, особенно когда эти призывы неразрывно связаны с такими стимулами, как военная и финансовая помощь. Права человека, по-видимому, никогда не станут эффективным политическим «тараном». Государство – сложный организм и на прямой вызов отвечает особенно упорным противодействием. Но, с другой стороны, правители во всем мире понимают, что нельзя брать американские деньги, просить у Вашингтона защиты и при этом упорно отказываться признавать американские ценности.

Наиболее драматичным примером того, какую важность приобрел этический фактор в сфере международной политики, является, возможно, гуманитарная интервенция. До начала 1990-х годов никто и помыслить не мог о том, что одно государство может вторгнуться на территорию другого суверенного государства, чтобы прекратить массовое кровопролитие (геноцид, этническую чистку – называйте, как хотите). Казалось, что право государств и отдельных групп внутри государства осуществлять массовые преследования и убийства мирных граждан незыблемо, дано самим Господом Богом. Однако в течение нескольких лет этому основному принципу международной политики был нанесен серьезный урон. ООН санкционировала ввод войск на территорию Боснии и Сомали. Североатлантический альянс провел военную операцию в Косово, а Организация американских государств одобрила возглавляемое Соединенными Штатами вторжение в Гаити. Более того, мировое сообщество было вполне готово применить военную силу в Руанде и применило бы ее, не вмешайся администрация Клинтона. Подумать только, мир признал, что нравственность важнее, чем суверенитет.

Но исторический триумф нового принципа не устраняет моральных проблем в случае, если интервенция есть средство достижения благих целей. Кого следует спасать? Существует проблема выбора, далеко не однозначная с этической точки зрения. Спасти всех не удастся; особенно пострадают меньшинства на территории крупных государств. И на чьи плечи ляжет бремя восстановления и совершенствования общества, разрушенного вторжением? Размеры затрат ошеломляют, а список желающих вложить деньги недостаточно велик.

Сегодня существуют и другие инструменты борьбы с преступлениями против человечности. Так, в целях преследования тех, кто творил злодеяния в Югославии и Руанде, ООН создала трибуналы по военным преступлениям. Британские власти арестовали бывшего чилийского диктатора Аугусто Пиночета по обвинению в массовых казнях, пытках и других преступлениях против человечности. Даже если это не остановит всех потенциальных убийц, несовершенное правосудие все же лучше, чем полное его отсутствие.

Но кто бы мог представить себе, как далеко пойдет Америка в своей приверженности демократии после провала политики Вильсона на международной и внутренней арене? Посмотрите, какое странное единодушие по данному вопросу воцарилось в последние годы между такими непохожими людьми, как Мортон Халперин и Пол Вулфовиц, Джордж Сорос и Джордж Буш-младший, даже Ричард Хаас и прочие «реалисты».

Нет сомнений: некоторые из тех, кто посмеивался над Клинтоном, Картером и их единомышленниками, пропагандировавшими демократию, сегодня, ничуть не смущаясь, целиком приняли их идеалы и завтра, возможно, вернутся к прежним убеждениям под давлением международной общественности. Но как бы то ни было, не следует забывать о предупреждениях реалистов, напоминающих, что демократия – это палка о двух концах. Разговоры о демократии служат оправданием действий, которые в противном случае потребовали бы более серьезного обоснования. Иными словами, демократической риторикой прикрывают слабые аргументы. Пропаганда демократии чревата крайностями, например поспешными выборами в ситуации, когда еще не сформировалось либеральное общество, готовое эти выборы поддержать.

Тот факт, что сегодня многие лидеры – и «хорошие», и «плохие» – считают своим долгом громогласно заявлять о своем стремлении к демократии, идет нам на пользу. Громкие обещания обязывают. Может быть, этим правителям придется сделать больше добра, чем они планировали в своих собственных интересах. И все же демократические идеалы обладают столь мощным потенциалом, что их реализация требует определенной доли осторожности. Но даже и при этом условии воплощение в жизнь демократических идеалов само по себе связано с рядом противоречий. Занимаясь продвижением демократии по всему миру, ни администрация Билла Клинтона, ни команда Джорджа Буша ничего или же почти ничего не сказала о необходимости демократизации таких стран, как Китай, Египет и Саудовская Аравия.

Американская программа по борьбе с терроризмом лишь обостряет эти противоречия. Она еще больше разъединяет американцев и мусульман всего мира – а ведь большое число последних и без того считают террористов борцами за свободу. Многие из тех, кто ныне составляет администрацию Буша, ранее критиковали Клинтона за его решение не обращать особого внимания на положение чеченцев в России и мусульман-уйгуров в Китае; теперь эти деятели так или иначе степени отказались от своих убеждений ради создания единого фронта борьбы с «Аль-Каидой» и другими организациями такого рода.

Не стоит забывать и о том, что США часто оказываются на иных морально-этических позициях, нежели весь остальной мир. Большинство стран одобрили Конвенцию о предупреждении преступления, гноцида и наказании за него, создание Международного уголовного суда, Конвенцию о полном запрещении противопехотных мин и Киотский протокол, считая, что все это соответствует их моральным принципам. Америка, однако, отказывается участвовать в этих и других подобных соглашениях, утверждая, что их условия чересчур болезненно отразятся на ее интересах. Такого рода конфликты между этикой и прагматикой разрешить нелегко; следовательно, они и впредь останутся источником трений. Но все же лучше спорить о таких вопросах, как глобальное потепление климата и запрещение противопехотных мин, чем вести традиционную войну за власть.

Да, морально-этические соображения и впредь крайне редко будут определять внешнюю политику государств, особенно если речь пойдет о национальной безопасности. Да, продолжатся дискуссии о достоинствах и недостатках той или иной системы морально-этических ценностей. Да, в разных странах будут бушевать споры о том, что важнее – этические или практические соображения и в каких случаях первые должны превалировать. Даже при том что сегодня универсальные ценности играют более значительную роль во внешней политике многих государств, эта политика будет отягощена противоречиями и лицемерием. И действительно, в мире в большинстве случаев по-прежнему будет господствовать мораль сильного, а этические соображения почти неизбежно станут отодвигаться на второй план. Но ведь раньше они и вовсе не принимались в расчет. Второе место, отводимое подобным соображениям, говорит о том, что отныне правителям будет сложнее игнорировать или нарушать нормы, которые мир все чаще относит к разряду универсальных ценностей.

Мы вошли в новую эру: если раньше гуманные идеалы напрямую противопоставлялись «эгоистическим» интересам государства, то теперь острота конфликта хотя и остается, но во многом она сглажена. Сегодня и высокие идеалы, и эгоизм считаются необходимыми составляющими национальных интересов. И несмотря на связанные с этим старые и новые политические проблемы, нынешняя ситуация идет на пользу и Америке, и большей части остального мира.

США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 сентября 2003 > № 2906397 Лесли Гелб, Джастин Розентал

Китай. Индия. МВФ > Внешэкономсвязи, политика. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2899026

Путь к процветанию

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Дэвид Доллар и Арт Край — экономисты Всемирного банка, работают в Группе по исследованию в области развития. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 1 (январь/февраль) за 2002 год. Она отражает личный взгляд авторов на проблему глобализации.

Резюме Глобализация не ведет к росту неравенства и не множит ряды бедных. Напротив, глобальная экономика уже привела к снижению уровня бедности в мире. Это утверждают авторы материала в Foreign Affairs, вызвавшего бурную полемику в американской прессе. Часть откликов, которые в основном носили критический характер, мы публикуем в этом номере вместе с самой статьей.

Выдвигая множество обвинений в адрес глобализма, его противники прежде всего отмечают рост неравенства между имущими и неимущими. Глобализм дает преимущество богатым, бедным же от него практически ничего ждать не приходится, кроме дополнительных тягот. Это расхожее представление, судя по имеющимся данным, абсолютно не соответствует действительности. Современная волна глобализации, начавшаяся примерно с 1980 года, уже способствовала выравниванию экономического положения и снижению уровня бедности.

Глобальная экономическая интеграция по-разному влияет на доходы, культуру, общество и окружающую среду. Но коль скоро речь заходит о преимуществах глобализации, особенно важно подчеркнуть ее влияние на проблему бедности в мире. Если окажется, что международная торговля и инвестиции выгодны прежде всего богатым, то для многих это будет стимулом к тому, чтобы ограничить международную торговлю, сохранив таким образом рабочие места, национальную культуру и окружающую среду. Зато те же самые люди отнесутся к ограничению международной торговли иначе, если это негативно скажется на жизненном уровне малоимущих в развивающихся странах.

При анализе этой проблемы следует учитывать три фактора. Во-первых, общемировая тенденция к усгублению неравенства господствовала по крайней мере 200 лет, достигнув пика к 1975-му. С тех пор, однако, ситуация стабилизировалась и, возможно, тенденция даже обратилась вспять, что объясняется главным образом ускорением экономического роста в двух самых крупных и традиционно бедных странах — Китае и Индии.

Во-вторых, усиление взаимозависимости повышало уровень участия в международной торговле и инвестициях, с одной стороны, и стимулировало экономический рост — с другой. Развивающиеся страны можно разделить на две категории. К первой относятся глобализирующиеся государства, где в течение двух последних десятилетий наблюдается быстрое увеличение объемов торговли и зарубежных капиталовложений, значительно опережающее темпы развития богатых стран. Напротив, за последние 20 лет доля в международной торговле неглобализирующихся государств, представляющих вторую категорию развивающихся стран, сократилась. За период с 60-х годов по 90-е доходы на душу населения в странах первой категории росли стабильно — с 1 до 5 %. К тому же за последнее десятилетие экономические показатели индустриальных стран составили 2 %, тогда как неглобализирующихся — 1 %. Экономисты не торопятся с выводами о какой-либо выявленной в этой связи закономерности, но большинство соглашается с тем, что опережающие темпы роста глобализирующихся стран — следствие их открытости для внешней торговли и инвестиций (в сочетании с проводимыми там реформами).

В-третьих, глобализация, вопреки сложившемуся мнению, не привела к росту неравенства. В некоторых странах (Китай) разрыв в уровне доходов населения увеличился, в других (Филиппины), напротив, сократился. Эти изменения, впрочем, не всегда связаны с факторами глобализации, включая торговые и инвестиционные потоки, тарифные ставки и прозрачность финансовой сферы. На самом деле причины неравенства коренятся прежде всего в неэффективности национальных систем образования, налоговой и социальной политики. По сути, более высокие темпы роста в глобализирующихся странах привели к повышению доходов экономически отсталых слоев населения. К примеру, после того как Китай стал открытым для международной торговли и капиталовложений, в стране зафиксировано, помимо роста неравенства, наиболее значительное за весь период мировой истории понижение уровня бедности.

Глобализация действительно может оказаться эффективным средством в борьбе с бедностью, но нельзя утверждать, что она безотказно действует во всех случаях. Если политические лидеры рассчитывают овладеть всем потенциалом экономической интеграции и извлечь из нее максимальную выгоду, то им предстоит решить три важнейшие задачи. Во-первых, это противоборство с протекционистскими устремлениями индустриальных стран, так как подобные настроения все активнее блокируют интеграцию с бедными странами. Вторая задача — создание особых институтов и проведение целенаправленных политических мероприятий, учитывающих специфику каждой страны в отдельности для получения наибольших выгод от глобализации. Третья задача — расширение масштабов миграции — как внутренней, так и внешней — для преодоления неблагоприятного воздействия географического фактора.

Большой передел

За последние 200 лет стремительное ускорение темпов роста мировой экономики сопровождалось усилением интеграции различных местных рынков. Установить причинно-следственную связь между этими двумя процессами нельзя, так как, имея в распоряжении только одну мировую экономику, мы не можем произвести сравнительный анализ. Однако есть все основания полагать, что эти процессы развиваются параллельно. Как доказывал Адам Смит, расширение рынка приводит к более глубокому разделению труда, что, в свою очередь, облегчает использование инноваций и обучение в процессе производства. Некоторые из этих инноваций, имеющих отношение к средствам транспорта и связи, сокращают затраты и способствуют интеграции. Таким образом, налицо плодотворное взаимодействие интеграционного и инновационного процессов.

Интеграция различных местных рынков явилась следствием растущего потока товаров, капиталов и знаний. С 1820 по 1914 год международная торговля развивалась быстрее, чем мировая экономика. Доля международной торговли за этот период возросла примерно с 2 до 18 %мирового ВВП. Политика протекционизма времен Великой депрессии и Второй мировой войны оказала сдерживающее воздействие на глобализацию в международной торговле, доля которой (в мировом ВВП) к 1950 году уменьшилась по сравнению с 1914-м. Но с 1960 по 1980 год благодаря многосторонним соглашениям о либерализации торговли, заключенным в рамках Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ), торговые отношения между индустриальными странами качественно изменились. Большинство развивающихся стран оставались изолированными от этого процесса, так как проводили политику протекционизма. Были, однако, и исключения. Примеры Тайваня и Южной Кореи в конце концов побудили другие развивающиеся страны к более активному участию в международной торговле и инвестициях.

Международное движение капиталов, интенсивность которого измеряется соотношением доли иностранных капиталов к мировому ВВП, также возросло во время первой волны глобализации и снизилось в период Великой депрессии и Второй мировой войны; при этом уровень 1914 года был вновь достигнут лишь в 1980-м. Но с тех пор потоки капиталов значительно активизировались, изменился и их характер. Сто лет назад иностранные капиталы, как правило, участвовали в финансировании государственных инфраструктур (каналы, железные дороги) или непосредственно инвестировались в проекты, связанные с природными ресурсами. Сегодня же основной поток капиталов в развивающиеся страны — это прямые инвестиции в промышленность и услуги. Изменение характера перемещения капитала объясняется, очевидно, успехами экономической интеграции, к которым, безусловно, можно отнести более дешевую и ускоренную транспортировку и революционные изменения в сфере телекоммуникаций. По сравнению с 1920 годом плата за доставку груза морем сократилась на две трети, оплата воздушного перелета — на 84 %; стоимость трехминутного телефонного звонка из Нью-Йорка в Лондон снизилась на 99 %.

Миграционные потоки — это еще один аспект интеграции. Здесь мы наблюдаем обратную тенденцию: сегодня люди мигрируют не так активно, как в прошлом, хотя стали гораздо больше путешествовать. Если в период с 1870-го по 1910-й постоянно мигрировало порядка 10 %населения планеты, то за последние 25 лет число мигрантов сократилось до 1–2 %.

По мере углубления экономической интеграции годовой темп роста мировой экономики увеличился с 1 %в середине XX века до 3,5 %в 1960–2000 годах. В результате столь длительного подъема в разных странах установились совершенно разные уровни жизни. В наши дни мировая экономика за два-три года производит такой же объем товаров и услуг, какой она производила в течение всего XX века. Разумеется, с помощью простого сопоставления фактов трудно установить подлинную картину различий: ведь большей части того, что потребляется сегодня — авиалайнеров, автомобилей, телевизоров, синтетических тканей, продлевающих жизнь лекарств, — 200 лет назад просто не существовало. Поэтому темпы производства многих товаров и услуг практически не поддаются учету. Невообразимо выросла производительность труда.

Вместе с тем все эти несметные богатства очень неравномерно распределялись вплоть до 1975-го, когда ситуация изменилась к лучшему. Степень неравенства в мире определяется с помощью среднего логарифмического отклонения, фиксирующего разницу между доходами произвольно взятого индивидуума и среднестатистическими показателями. В основу положен тот факт, что доходы везде распределяются в пользу богатых. Получается, что доходы типичного представителя той или иной социальной группы уступают среднему показателю по этой группе. Доход на душу населения в мире сегодня составляет около 5 000 долларов, однако произвольно взятый индивидуум, скорее всего, довольствуется только одной тысячей, то есть его доход на 80 %меньше. Эта разница, выраженная в расчетных единицах среднего логарифмического отклонения, составляет 0,8.

Неравенство в доходах, 1820-1995 гг., в % Примечание: числа, расположенные по вертикали, обозначают разницу между доходами среднего жителя планеты и мировым доходом на душу населения. Источники: F. Burguignon and C. Morrisson, Inequality Among World Citizens, 1820-1992/ Working Paper 2001-25 (Paris: Department and Laboratory of Applied and Theoretical Economics, 2001)и David Dollar, Globalization, Inequality and Poverty Since 1980/ World Bank Bakground Paper

Таким образом, показатель мирового распределения доходов среди населения свидетельствует о растущем неравенстве в период с 1820 по 1975 год. За этот период разница между доходом типичного жителя планеты и среднемировым доходом на душу населения увеличилась примерно с 40 до 80 %. Как правило, в отдельно взятых странах показатели неравенства в доходах практически не менялись, поэтому общемировые показатели увеличивались в основном за счет неравномерности темпов роста в разных местах. Относительно богатые регионы по состоянию на 1820-й (Европа и Соединенные Штаты) развивались быстрее, чем бедные (особенно Китай и Индия). Глобальное неравенство имело самые высокие показатели в 1970-х годах, после чего ситуация стабилизировалась и даже наметился некоторый спад — главным образом в связи с ускорением темпов роста в Китае и Индии.

Другой подход к глобальному неравенству состоит в анализе происходящего в беднейших слоях населения, прожиточный минимум которых составляет менее доллара в день. Хотя с течением времени число людей, живущих в бедности, в процентном отношении уменьшилось, в абсолютных цифрах оно постоянно росло вплоть до 1980 года. В период Великой депрессии и Второй мировой войны масштабы бедности выросли особенно резко, но непосредственно после этого произошло их относительно быстрое сокращение. В период между 1960-м и 1980-м одновременно с мощным рывком в мировой экономике увеличивалось число бедных, поскольку рост экономики не затронул регионы с самым низким уровнем жизни. Однако начиная с 1980 года стремительно развивались именно эти страны, в результате бедных в мире стало на 200 млн меньше. Опять-таки данная тенденция объясняется прежде всего быстрым ростом доходов в Китае и Индии, где, по данным на 1980 год, проживало около одной трети населения планеты и более 60 %находящихся на грани крайней бедности.

Рывок вверх

Тенденции, характеризующие глобальное неравенство, начали меняться одновременно с изменениями в экономической стратегии ряда крупных развивающихся стран. После Второй мировой войны большинство развивающихся стран сосредоточились на внутренних проблемах, пренебрегая интеграцией в глобальную экономику. Результаты были достаточно плачевными, и в течение 1960–1970-х годов развивающиеся страны в целом росли медленнее, чем индустриальные. Нефтяные кризисы и инфляция в США в 70-е осложнили положение этих стран и на протяжении ряда лет способствовали отрицательному росту, высокой инфляции и кризису задолженности. Наученные горьким опытом, некоторые развивающиеся страны начиная с 1980 года приступили к пересмотру своих позиций.

Китай, к примеру, до середины 70-х проводил крайне закрытую политику в области экономики. Вначале экономическая реформа Пекина затронула сельское хозяйство, но после 1980 года усилия правительства были направлены на то, чтобы сделать страну открытой для внешней торговли и иностранных инвестиций. В частности, на две трети были уменьшены тарифные ставки, что сопровождалось еще более существенным снижением нетарифных барьеров. Реформы привели к беспрецедентному росту экономики прибрежных провинций и более умеренному — внутренних районов страны. С 1978 по 1994 год китайская экономика ежегодно росла на 9 %, в то время как экспорт увеличился на 14 %, а импорт — на 13. Разумеется, Китай и другие глобализирующиеся страны не ограничиваются либерализацией внешней торговли, а реформируют различные сферы хозяйствования. Проведя земельную реформу, Пекин укрепил права собственников и перешел от плановой экономики к рыночной; это благотворно сказалось на дальнейшей интеграции страны в мировую экономику и ее развитии.

Открытость других развивающихся государств также стала результатом готовности их лидеров неуклонно следовать курсом реформ. В 90-е Индия успешно провела либерализацию в области внешней торговли и инвестиций, рост ее годового дохода на душу населения сегодня достигает 4 процентов. Индия реализовала обширную программу реформ и отказалась от жестко регулируемой, плановой экономики.

То же относится к Уганде и Вьетнаму — странам с крайне низкими доходами, которые стали проводить более активную инвестиционную и внешнеторговую политику и также добились успеха. В западном полушарии необходимо упомянуть Мексику, которая в 1993 году заключила соглашение о свободной торговле с США и Канадой и с тех пор наращивает темпы своего развития, особенно в северных, граничащих с США, районах.

Индия, Вьетнам, Уганда и Мексика не единственные примеры стран, которые встали на путь быстрого развития, после того как начали проводить открытую политику. Проиллюстрировать эту тенденцию помогут примеры других развивающихся стран в порядке возрастания доли поступлений от торговли в их национальном доходе за 20 лет. Первую треть этого списка составляют страны глобализирующегося лагеря, а оставшиеся две трети — страны неглобализирующегося лагеря. Лидеры списка за последние два десятилетия увеличили объемы своей торговли в национальном доходе на 104 %(богатые страны соответственно на 71 %). Между тем сегодняшние объемы торговли неглобализирующихся стран уступают соответствующим цифрам 20-летней давности. Глобализирующиеся страны сократили свои импортные тарифы в среднем на 22 %, тогда как неглобализирующиеся — только на 11.

За счет чего растет экономика глобализирующихся стран? Их среднегодовой темп роста увеличился с 1 %в 60-х до 3 %в 70-х, с 4 %в 80-х до 5 %в 90-х. Годовые темпы роста в богатых странах, напротив, упали примерно до 2 %в 90-х, а неглобализирующиеся страны отмечали замедление роста с 3 %в 70-х до 1 %в 80-х и 90-х.

Та же тенденция наблюдается на уровне отдельных стран. В Китае и Индии районы, включившиеся в интеграционный процесс глобальной экономики, развиваются значительно быстрее, чем оказавшиеся в изоляции. Так, например, в изначально бедных индийских штатах, сумевших создать у себя привлекательный для инвестиций климат, в 90-х годах было зарегистрировано значительное сокращение бедности по сравнению с другими штатами. Подобное сравнение процессов, происходящих во внутренних районах, весьма показательно. Дело в том, что на фоне неизменной государственной политики в области торговли и макроэкономики эти процессы демонстрируют, насколько важно для достижения реальной интеграции дополнить либерализацию торговли институциональными реформами.

Факты, связанные с развитием таких глобализирующихся стран, как Индия, Китай и Вьетнам, подтверждают выводы о том, что открытость экономики сопровождается быстрым ростом. Многие исследования показывают, что чем больше объемы торговли и инвестиций, тем выше темпы развития. Экономисты Питер Линдерт и Джеффри Уильямсон отмечают, что «до сих пор не представлено убедительных научно обоснованных доказательств в пользу вывода о том, что открытость торговли однозначно ускорила экономическое развитие стран Третьего мира; и тем не менее свидетельства в пользу справедливости этого вывода преобладают». Далее они подчеркивают, что «антиглобализм не принес послевоенному Третьему миру ни одной победы».

На самом деле, вопреки утверждениям антиглобалистов, политика открытости по отношению к международной торговле и инвестициям способствовала сокращению разрыва между богатыми и бедными странами. В 90-е годы экономика глобализирующихся стран с общей численностью населения порядка 3 миллиардов человек росла в два с лишним раза быстрее, чем экономика индустриальных стран. Напротив, неглобализирующиеся государства развивались вдвое медленнее и в настоящее время оказываются все более отсталыми. Итогом большинства дискуссий, посвященных неравенству в мире, является тезис о растущей пропасти между развивающимися и индустриальными странами, но это просто не соответствует фактам. Важнейшими изменениями в характере глобального неравенства за последние десятилетия явились растущие различия внутри развивающегося мира, непосредственно связанные со способностью отдельных стран воспользоваться преимуществами, предоставляемыми глобализацией.

На пути выхода из бедности

Антиглобалисты настаивают на том, что экономическая интеграция усугубляет неравенство внутри стран и между ними. До середины 80-х данных по этому вопросу явно не хватало. В настоящее время все большее число развивающихся стран проводят качественные исследования доходности и потребления в отдельных домохозяйствах. Надежные данные уже существуют для 137 стран, и многие из них позволяют определить, как с течением времени менялся характер неравенства.

Одним из способов исследования проблемы неравенства внутри отдельных стран является анализ состояния 20 %самых бедных домохозяйств на фоне глобализации и экономического роста. Во всех странах рост доходов бедных примерно совпадает с темпами роста ВВП. Конечно, это соотношение подвержено значительным изменениям в зависимости от конкретной ситуации. В некоторых странах распределение дохода изменилось в выгодную для бедных сторону, в других наоборот. Но это изменение никак не связано с некой переменной величиной, характеризующей глобализацию. Некорректно утверждение о том, что неравенство обязательно возрастает с увеличением объемов торговли, иностранных капиталовложений и понижением тарифов. Для многих глобализирующихся государств распределение доходов осталось практически на прежнем уровне, а в некоторых (Филиппины и Малайзия) ситуация даже изменилась в пользу бедных. Изменения в характере неравенства отражают лишь особенности политики государства в сфере образования, налогов и социальной защиты.

Очень важно правильно понять это утверждение. Китай представляет собой пример страны, где уровень неравенства заметно повысился. За последнее десятилетие доход беднейших 20 %населения Китая увеличивался быстро, но значительно медленнее, чем доходы на душу населения. Эта тенденция, возможно, объясняется тем, что страна стала более открытой, но, скорее всего, главная причина — внутренняя либерализация. Китай, где в 70-е годы доходы распределялись чрезвычайно равномерно, начал с того, что направил часть реформ на совершенствование образования, причем все связанные с этим выгоды получали наиболее отличившиеся. Но китайский опыт нетипичен. В большинстве развивающихся стран, открытых для внешней торговли и инвестиций, неравенство не углубляется. Более того, хотя доходы в Китае стали распределяться более неравномерно, доходы бедных по-прежнему быстро увеличивались. Можно сказать, что успехи Китая в борьбе с бедностью беспрецедентны.

Поскольку увеличение объемов торговли обычно сопровождается ускоренным экономическим ростом и необязательно влечет за собой перераспределение доходов среди домохозяйств, в целом оно ассоциируется с повышением благосостояния бедных. Так, по мере того как Вьетнам стал следовать политике открытости, в стране отмечался рост доходов на душу населения, что особо не отразилось на отношениях неравенства. Доход бедных значительно вырос, а число вьетнамцев, живущих в крайней нищете, сократилось с 75 %в 1988 году до 37 в 1998-м. Спустя всего 6 лет подавляющее большинство самых бедных на 1992 год домохозяйств улучшили свое положение. Однако повышение благосостояния связано не только с доходом: стало меньше детей, занятых в производстве, увеличилась численность учащихся в школах. Нет причин удивляться тому, что подавляющее большинство вьетнамцев вскоре извлекли выгоду из либерализации торговли: открытая политика способствовала экспорту риса (производимого главным образом беднейшими фермерами) и трудоемкой продукции, в частности обуви. Однако опыт Китая и Вьетнама не уникален. Интегрирующиеся в мировую экономику Индия и Уганда также добились быстрого снижения уровня бедности.

Открытые общества

Данные утверждения касаются и развивающихся, и индустриальных стран (например Соединенных Штатов), и тех, кто озабочен проблемой нищеты в глобальном масштабе. Все стороны должны признать, что последняя волна глобализации сыграла огромную роль в обуздании процессов, связанных с неравенством и бедностью в мире. Для всех пришло время понять, что глобализация, несмотря на препятствия, продолжается.

Тем не менее было бы неправильным заявлять, что глобализация неизбежна. В 1910 году многие полагали, что процесс глобализации не остановить, но вскоре убедились, что жестоко ошибались. История не повторяется, однако следует отметить, что антиглобалистские настроения на подъеме. В то же время все больше политических лидеров развивающегося мира осознают, что открытая система торговли в значительной мере соответствует интересам их стран. Эти политики сочтут за благо прислушаться к недавнему заявлению президента Мексики Висенте Фокса:

»Мы убеждены, что глобализация — это благо, и она станет благом, когда вы подготовитесь к нейѕ и пусть ваши принципы не противоречат требованиям экономики, пусть им соответствуют установленные вами высокие образовательные стандарты и приверженность верховенству законаѕ Когда вы сделаете все, что от вас зависит, тогда, мы уверены, вы достигнете благополучия».

К сожалению, противники интеграции — особенно в индустриальных странах — отстаивают свои узкие интересы гораздо более энергично. Лидеры как развитых, так и развивающихся стран должны более непосредственно и эффективно поддерживать процесс глобализации, если не хотят, чтобы их оппоненты взяли верх.

Вместе с тем индустриальные государства по-прежнему принимают протекционистские меры в отношении сельскохозяйственной и трудоемкой продукции. Ликвидация этих барьеров окажет существенную поддержку развивающимся странам. Открыть свои рынки выгодно даже беднейшим странам мира — ведь 70 %тарифных барьеров, с которыми сталкиваются развивающиеся страны, возникают по инициативе их же самих.

Если глобализация продолжится, то возможность ее превращения в силу, устраняющую неравенство, будет зависеть от способности бедных стран интегрироваться в мировую экономическую систему. Для достижения подлинной интеграции требуется не только либерализация торговли, но и масштабная реформа государственных институтов. Многие из развивающихся стран, в частности Мьянма, Нигерия, Украина и Пакистан, создают у себя неблагоприятные условия для инвестиций. Даже если они решатся проводить открытую торговую политику, гарантией успеха она станет лишь в том случае, если эти государства проведут дополнительные реформы. Нелегко предугадать, какими путями будут там продвигаться реформы; многие из фаворитов последних лет — Китай, Индия, Уганда и Вьетнам — добились успехов совершенно неожиданно. Но пока государственные институты и политика остаются неэффективными, отсталость таких стран неизбежна.

Используя механизмы торговой политики, индустриальные государства могли бы помочь тем развивающимся странам, которые решили перейти к политике открытости и вступить в мировой торговый клуб. Но в последние годы индустриальные государства изменили тактику. Первоначально ГАТТ было создано на основе соглашений, связанных с практическими вопросами международной торговли. Теперь же перед вступающими в ВТО выдвигается требование институционально оформить отношения в рамках договора, например, о политике в сфере прав на интеллектуальную собственность. Однако если под угрозой санкций со стороны ВТО начнется какая-либо стандартизация условий труда или требований к состоянию окружающей среды, то подобная гармонизация будет иметь далеко идущие последствия. Такие меры по своему воздействию равнозначны новому протекционизму, поскольку препятствуют интеграции развивающихся стран в мировую экономику и тормозят торговлю между богатыми и бедными странами.

Конференция ВТО в Дохе явилась важным шагом на пути к международной торговой интеграции. Более решительно, чем в Сиэтле, лидеры индустриальных государств выразили готовность продолжить процесс интеграции и определиться с основными проблемами развивающихся стран. Среди этих проблем — доступ к патентам на фармацевтическую продукцию, использование антидемпинговых мер против развивающихся стран и сельскохозяйственные субсидии. Не исключено, что новый раунд переговоров, начавшийся в Дохе, сможет переломить современную тенденцию, затрудняющую путь бедных стран в мировую экономику.

Наконец, еще одно возможное препятствие на пути успешной и справедливой глобализации связано с географией. Ни прибрежный Китай, ни южная Индия не были приговорены природой к бедности, то же самое относится к северной Мексике и Вьетнаму. Все они расположены по соседству с крупными рынками или вблизи от торговых путей, но случилось так, что долгое время их развитие сдерживалось ошибочной политикой. Теперь, после соответствующих реформ, они начинают быстро развиваться и понемногу занимают принадлежащее им в силу естественных причин место в мире. Иное дело Мали, Чад и прочие страны и регионы, испытывающие на себе проклятье «плохой географии»: удаленность от рынков, большие расходы на транспортировку, наличие угроз для здоровья населения, проблемы с сельским хозяйством. Было бы наивным полагать, что одной только торговлей и инвестициями здесь можно облегчить бремя бедности. На самом деле для географически неблагоприятных стран и регионов важна прежде всего не либерализация торговли, а развитие подобающей системы здравоохранения или налаживание инфраструктур. Еще один выход — позволить людям сменить местожительство.

Не поддающийся учету фактор нынешней волны глобализации — миграция из бедных стран — мог бы стать весомым вкладом в борьбу с бедностью. Каждый год население планеты увеличивается на 83 млн, из них 82 приходятся на развивающиеся страны. В то же время в Европе и Японии отмечается процесс старения населения, ведущий к сокращению трудовых ресурсов. Миграция относительно неквалифицированных рабочих с юга на север, таким образом, будет экономически взаимовыгодна. При этом в результате в основном экономически мотивированной волны миграции поднимается жизненный уровень самого мигранта, а страна, которую тот покидает, получает тройную выгоду. Во-первых, миграция сокращает количество рабочих рук на юге, и поэтому заработная плата остающегося населения увеличивается. Во-вторых, мигранты посылают в страну денежные переводы в твердой валюте. Наконец, в-третьих, миграция способствует активизации транснациональной торговли и инвестиций. Так, например, 10 %граждан Мексики живет и работает в США, тем самым у них на родине снимается напряжение на рынке труда и повышаются зарплаты. В денежных переводах Индия получает от своих граждан, работающих за океаном, в 6 раз больше, чем от иностранной помощи.

В отличие от торговли миграция всячески сдерживается, вокруг нее ведутся оживленные споры. Отдельные критики подчеркивают ее деструктивное воздействие на общество и культуру, высказывают опасения, что она негативно отразится на уровне зарплаты и стимулирует безработицу в индустриальных странах. При этом антииммиграционное лобби игнорирует тот факт, что неравенство, связанное с условиями экономической географии, столь велико, что никакая ограничительная политика не помешает нелегальной иммиграции. По иронии судьбы, неприятие глобализации во многом обусловлено как раз тем, что ее влияние недостаточно распространяется на такие ключевые области экономики, как потоки рабочей силы. Перемещение людей стало высокоприбыльным, неконтролируемым бизнесом, в результате чего нелегальные иммигранты становятся объектом жестокой эксплуатации.

Пока ни одна из индустриальных стран не готова узаконить открытую иммиграцию. Но политику в отношении мигрантов нужно пересмотреть. В некоторых государствах миграционные правила отдают предпочтение высококвалифицированным работникам, что подстегивает процесс утечки мозгов из развивающихся стран. В результате такой политики поток неквалифицированной рабочей силы не останавливается; напротив, многие работники выталкиваются в категорию «нелегалов». Поэтому если индустриальные страны на законных основаниях будут принимать больше неквалифицированных работников, то это компенсирует нехватку собственной рабочей силы, улучшит жизненный уровень в развивающихся странах и уменьшит приток нелегальных иммигрантов.

Итак, за последние два десятилетия интеграция экономик развивающихся и индустриальных стран предоставила бедному населению немало возможностей для улучшения жизни. Извлекать пользу из глобализации уже научились мексиканские мигранты, китайские рабочие, вьетнамские крестьяне и угандийские фермеры. Глобализация выгодна и состоятельным слоям населения в развивающихся и индустриальных странах. После того как стихнет риторика вокруг глобализации, в мировой повестке дня со всей очевидностью обозначится вопрос, насколько индустриальные государства готовы ускорить процесс интеграции в мировую экономику. Стремящиеся к этому беднейшие страны в значительной степени заинтересованы в том, каким будет ответ богатых стран.

Китай. Индия. МВФ > Внешэкономсвязи, политика. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2899026