Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Табгха — далекая и близкая

Зорин Александр Иванович — поэт, автор восьми поэтических книг и трех книг прозы, в их числе »Ангел чернорабочий» — воспоминания об отце Александре Мене. Печатается в отечественных и зарубежных журналах. Давний автор «Дружбы народов».

Мой друг, живущий в Израиле, рассказывал мне, как евреи в уличных стычках доказывают свою правоту. Прежде всего безудержной жестикуляцией, которая крайне редко переходит в контактное действо. В этих крайних случаях противники шлепают друг друга по щекам и, удовлетворенные, расходятся. Друг мой прожил в России бурную жизнь, досуги в основном проводил в ресторанах и пивнушках. В кровавых разборках участвовал не однажды... Ему было с чем сравнить враждебное поведение евреев. Я вспомнил его смешной рассказ, когда оказался на борту «Боинга», готового вылететь из Москвы в Тель-Авив.

Пассажиры заходят в салон, рассаживаются по местам, кто-то задвигает сумку под кресло, кто-то разувается и задвигает обувь туда же. Господин в бороде пытается запихнуть огромный баул в багажный отсек над головой, который значительно меньше баула. Но господин усердствует, толкает руками, головой, мог бы, наверное, и ногами, но — высоко, не допрыгнуть. Своим баулом он теснит вещи пассажиров, занимая их место в багажнике. Господин нервничает, пассажиры тоже, в проходе образуется пробка. Много шума, глаза навыкате. Седой господин, чьи вещи потеснены, наносит удар бороде. Но это не удар, и даже не шлепок по лицу, а короткие и быстрые поглаживания по щекам этого возмутителя спокойствия. Возмутитель на поглаживания не реагирует, но огрызается на крики, вытаскивает, выдирает назад свой баул. Но, кажется, все понимают, что он или сумасшедший или крепко не в себе... И конфликт на этом заканчивается.

Сегодня девять лет, как умерла мама. Знаменательное совпадение: в ее день еду на ее историческую прародину.

Володя Ф. встретил меня в аэропорту. Мы не виделись с ним лет двадцать. Однако друг друга узнали. Он вызвался проводить меня до самой Табгхи, до монастыря на берегу Генисаретского озера. На автобусах гораздо дешевле, чем на такси, которое хотел выслать за мной настоятель монастыря отец Иеремия. «Сто евро, ты с ума сошел, — упредил меня Володя по интернету, — спокойно доедем за сто шекелей». С четырьмя пересадками, с ожиданием очередных рейсов мы добрались до Тверии затемно, часам к восьми. Пенсионерам в Израиле скидка на транспорт 50%. Володя берет два билета — за полцены. Водитель спрашивает: «Вам пенсионный, а ему?» — имея в виду меня. «А ему и подавно», — можно было бы ответить водителю. Я старше на несколько лет.

Мне не удалось купить симкарту ни в аэропорту, ни на промежуточных остановках. Звонить в монастырь по мобильному через Москву накладно. Да и не хочется лишний раз тревожить настоятеля, просить о транспорте: от Тверии до монастыря 15 километров. Провожатому моему пора в обратный путь, вот-вот отходит последний автобус в Иерусалим. А мне придется брать такси: 15 километров за те же 100 шекелей. Водитель — молодой араб, хорошо говорящий по-английски. В израильской школе арабы учат и иврит, и английский. Ну, вот и ворота католического монастыря. Иеремия на звонок не отвечает. Забыл, наверное, о госте из Москвы. На звонок в ворота тоже — тишина. Машина не отъезжает, участливый таксист не решается оставить меня одного. Наконец в микрофоне слышится женский голос, и железные ворота со скрежетом ползут в сторону. Лес, овраги, чуть вправо — асфальт, внизу — тусклый свет фонаря. И ни души. Спрашиваю в микрофон: «Куда мне идти?» — «Идите налево», — отвечают. А налево овраг... С моим-то тяжеленным бесколесным чемоданом. Машина уже отъехала. Да, Господи, Ты же меня зачем-то сюда послал... Священник, который рекомендовал меня настоятелю монастыря, сказал, если Господу угодно, ваша поездка состоится. Как Он решит. Ты — решил. И вот я здесь.

Впрочем, я уже был здесь. 45 лет тому назад, когда узнал из Евангелия о чуде умножения хлебов на поляне, поросшей густой травой. И представил себе тогда многолюдное сборище и это место в реальных подробностях. Помнится, оно было не таким, возле которого я сейчас блуждаю.

Тьма египетская, все же нет, не египетская, а — подмосковная, с тусклым фонарем на дне оврага... Но вот показались две женщины, две монашенки. И выяснилось, что это францисканский монастырь, а не бенедиктинский, который мне нужен; тот по соседству. Иеремия на мои позывные по-прежнему не отвечает, но наконец кто-то откликнулся. Привратник, молодой симпатичный парень, впустил меня и показал на трапезную, ярко освещенную и полную народа. Иеремия сначала не понял, кто пришел, а, услышав мое приветствие, всплеснул руками.

Вечерняя трапеза у них проходит в полном молчании, звучит только музыка... За столами кроме священников много молодых людей, волонтеров, как выяснилось позже. Один из них и открыл мне ворота. Телефоны с собой в трапезную не берут. Потому мои звонки к Иеремии оставались безответными. Я не разобрал блюда, которое на столе. Думал, овощи — сейчас рождественский пост, но овощи густо заправлены мясом. Ну, что ж. В чужой монастырь со своим уставом не суйся.

У самого домика, где мне предстоит жить, высокие кусты олеандра, усыпанные цветами. Светится окошко. «She is your neighbor», — это ваша соседка — знакомит меня настоятель с женщиной, чье окошко освещает цветы. Вторая половина домика — моя. Слышно, как рядом дышит вода. Озеро дышит.

Утром я увидел его. Метрах в пятидесяти посверкивало сквозь густые плавни. Уже поднялось солнце. Далеко-далеко в сонном мареве чапает пароходик, оттуда слышны голоса и протяжная песня. Это первая ласточка с туристами из Тверии — города, спускающегося к озеру по склону горы. Город построил в 17-м году новой эры Ирод Антипа в честь императора Тиберия. Он и имел название Тиберия. И озеро Кенерет римляне переименовали в Тивериадское. После разрушения римлянами Иерусалима в 70-м году многие евреи переселились в Галилею, и Тиберия на долгие годы стала центром еврейской жизни.

В декабре туристов не много. Два-три пароходика в день покружат вдали, не нарушая еврейской или арабской мелодией девственного покоя. Не нарушают покоя и вертолеты, ведущие за Галанами подробный дозор. Вечером пророкочут в библейском небе, оглядят сверху опасную сирийскую границу и растают, удаляясь в северном направлении. Каждый день, в определенный час.

Соседи мои за столом — немцы, супружеская пожилая пара. Оба профессоры математики. Преподаватели в дрезденском ВУЗе. Но уже на пенсии и поэтому большую часть года живут здесь, трудятся волонтерами. «Что же вы делаете»? — спросил я. «Да все, что попросят», — ответила Барбара. И правда, частенько по утрам Люций, ее муж, убирает стоянку машин, подметает, сгребая мусор в большие контейнеры. Барбара помогает на кухне, в прачечной, гладит белье. Или продает сувениры в магазинчике при храме.

Я тоже должен буду часть дня отдавать физической работе. Пока еще неизвестно какой. «Пока отдыхайте, — успокоил меня отец Иеремия, — приходите в себя, в понедельник я скажу вам, что делать». В понедельник отец Иеремия выдал мне инструмент: грабли, лопату, кайло, тачку. «Тачка» — немцы почему-то произносят это слово по-русски. Не потому ли, что их отцы, горбившиеся в русском плену на послевоенных стройках, крепко запомнили это пыточное орудие производства, прикипавшее к рукам? И память о нем унесли на родину именно в русском произношении. В любом другом оно теряет изначальный, отягченный гулаговским опытом смысл.

Перед моим домиком большая площадка, метров сто квадратных, когда-то засыпанная гравием, а теперь, сквозь гравий, поросшая травой. Слева ее замыкает огромный разлапистый кактус, справа — кряжистый эвкалиптовый пень. Я насчитал на пне более сотни колец. В его недрах живет семейство ящериц, а может быть, и не одно. Они, выныривая из расселин, греются на солнышке, пока я не начинаю свою разрушительную работу. Мне предстоит заменить старый гравий на новый. Где кайлом, где ломиком, подгребая совковой лопатой, к концу своего пребывания в монастыре я наконец выбрал плотно слежавшиеся пласты. И тогда увидел, почему они поросли травой. Под гравием была положена пленка. Но по слегка покатому склону ее ряды постелены были внахлест навстречу водному потоку. Вода под гравием не скатывалась по ним, а просачивалась под пленку, питала почву и взращивала остроклювые стебли травы.

Первые дни я не отходил от озера. Сидел, завороженный его тихостью, у самой воды. Ученые считают, что вода обладает памятью. Если да, то, наверное, помнит многое из того, что происходило на этих берегах, когда посещал их Иисус. А гнейсы, громоздящиеся глыбы, которых Он не мог не заметить… Где-то в их каменной глубине теплится Его взгляд.

Вероника и Мириам, моя соседка, пригласили меня на прогулку: подняться на гору Блаженств. Храм на вершине виден издалека, шедевр современного зодчества. К нему мы и направили свои стопы, обутые в крепкие бутсы, пара которых была выдана и мне. Кроме храма там, на горе возведены роскошные палаццо — отель, дворцы... Церковь — символический восьмигранник (число заповедей блаженств — восемь), алтарь помещен в середине храма. Молящиеся сидят на скамьях вокруг алтаря.

Галилейские холмы покрыты садами. Огромные валуны сдвинуты в кучи и освободившееся пространство занято деревьями — манго, апельсины, лимоны, банановые леса, укрытые сеткой.

Там и тут стоят насосные агрегаты, перекачивающие воду по трубам, по бесчисленным капиллярам, подведенным к каждому дереву. Вода подается из озера. Его озера.

Генисаретская вода питает Израиль более чем на одной трети всей площади. Она поступает не только в городские квартиры, водоносные трубки подведены к корням деревьев. Каждое деревце напоено, ухожено, молодые стволы забраны в пластиковые стаканы, свежие спилы обмотаны фольгой. Забота о человеке начинается с заботы о дереве. И не только фруктовом.

Ежедневная утренняя литургия для меня, мирянина, неподъемное излишество. Вставать в 5 часов... С благословения отца Иеремии я оставил для себя ежедневную вечернюю службу и воскресную литургию. Обязательного для всех правила здесь не существует. Храмовая молитва для мирянина не принудительный долг, а подарок.

В воскресенье вечером, после ужина в гостиной, она же библиотека, собираются священники и гости. Выпить по бокалу вина. Поделиться новостями, почерпнутыми из Интернета. Распечатали коробку шоколадных конфет, которую я привез из Москвы. На многочисленных полках ни одного русского автора. Кажется, что путного, тем более в богопознании, может принести русский язык? А ведь может на самом деле. Наши русские религиозные философы, вышвырнутые большевиками из России, — Булгаков, Бердяев, Федотов, — моим немцам, бенедиктинским священникам, не знакомы.

Мириам, уезжая, подарила мне будильник. «Мне уже не понадобится. Завтра я буду дома, в Дюльсенфорсе. Лишний вес. Лучше вместо будильника еще один лимон положу в рюкзак». Лимонные и цитрусовые деревья растут у дороги к нашему домику. Земля усыпана апельсинами и лимонами. Собирают их один раз в неделю, и многие плоды подгнивают, лежа на рыхлой земле. Грех не подобрать спелый плод.

Она врач, месячный отпуск провела в Израиле, путешествуя в одиночку. Неделю жила в протестантской общине евангелистов, еще где-то, теперь у бенедиктинцев. Сама она баптистка. Здесь, у католиков, не пропускала ни утренней, ни вечерней службы. Причащалась, разумеется. Как и Барбара. Барбара и ее муж тоже протестанты. Барбара активно участвует в службе, в воскресенье читает на аналое Евангелие. Люций бывает в храме редко. Чаще я его вижу с метлой на автостоянке.

Отрадно сознавать, что католики допускают иноверцев к причастию, к молитвенному общению. В наших палестинах за это сурово наказывают. Как это случилось с иконописцем Зеноном, разрешившим католикам отслужить мессу в своем храме и причастившемся на этой мессе. Зенона, «опоганившего» православный храм иноверцами, епископ Евсевий запретил в священнослужении.

Город Тверия, облепивший склон горы, ночью, весь в огнях, похож на огромный лайнер, вот-вот готовый плыть по воде. И снова под вечер над Галанскими высотами кружат вертолеты...

Галаны угрюмые — бурый массив

с отливом сверкающей меди.

Тяжёлые головы положив

на лапы, лежат, как медведи.

За ними, за всем, что таится от глаз,

За каверзой дикой природы,

В Библейском безоблачном небе кружась,

Приглядывают вертолёты.

Природу прицельная зоркость спасёт.

И так уж без меры изранен,

Оттуда, с хребтины Галанских высот,

Простреливается весь Израиль.

Чем выше внимательный взгляд, тем мудрей

Решаются все передряги.

В сиреневых сумерках стали темней

Медвежьи ложбины, овраги.

Храм в Табгхе осаждают туристы. Много русских групп. Перед самим храмом небольшой бассейн с рыбами, наполняемый водой из семи источников, они не иссякают с библейских времен. Рыбы тех же пород, что попадались в сети апостолам: красноперые, толстолобые — эти называются рыбой Петра. На дне бассейна много монет. Отец Иеремия прикрепил табличку на английском языке: «Кормить рыб и бросать монеты не разрешается». Но монет не стало меньше. Иеремия понял, что бросают люди, не умеющие читать по-английски, то есть русские. Тогда он повесил табличку на русском языке: «Хлеб и деньги не броса» — «Здесь пропущены две буквы, — сказал я ему, — русские могут не понять смысла» — «Допишите», — попросил меня священник. «Вы понимаете, зачем они бросают деньги?» — спросил я его. «Нет» — «Чтобы вернуться сюда снова. Такая примета» — «Это очень вредно для рыб. От хлеба и монет они заболевают».

Нынешний храм Приумножения хлебов построен в прошлом веке на древнем фундаменте византийской церкви, разрушенной землетрясением в VI столетии. В алтаре на полу горбится камень, на котором якобы Христос разложил хлеб и рыбы, насытившие четыре тысячи человек. Рядом византийская мозаика, подтверждающая это чудо. Перед алтарной частью помещены две православные иконы Богородицы и Иисуса.

Впервые войдя в храм на утреннюю литургию, я увидел, что и священники, и миряне, которых было немного, находятся в алтаре. Я не решился присоединиться к ним. Но отец Иеремия настойчиво пригласил меня. Я занял место рядом с Вероникой. Позже, на каждой службе она показывала мне евангельские и апостольские чтения, которые я открывал в своей русской Библии. Не зная, увы, немецкого языка, я таким образом участвовал в вечерних службах, а католическая литургия во многом сходна с православной и узнаваема.

Раз в неделю приезжает инженер проверять систему подачи воды. Домик, в котором я живу, попросту говоря, является водокачкой. Рядом с моей комнатой бойлерная. Мудреные машины, похожие на ЭВМ старого образца: счетчики, кнопки, разноцветные рычажки. Система иногда пошумливает за стеной, но — терпимо.

Молодой, в белоснежной рубашке араб приветливо поздоровался: «Hello!» — «Howareyou?» — спросил я его. «Well. Andyou?» — «Где вы живете?» — «В Тверии, рядом с отелем» — « А вы откуда?» — «Из России» — «Россия... Где это?» — «Знаете город Москву?» — «Да» — «Она столица России» — «O'key!» — ответил он. «Вы еврей?» — «Нет, я христианин» — «А какая ваша национальность?» — «Национальность? А что это? А, нет, я араб... Я христианин», — сказал он и перекрестился.

Часа два машина будет работать на полную мощность, разговора не получится, я ушел на берег озера, где облюбовал бухточку. Спугнул стаю чирков и крячек. Стремительный чирок вскрикнул, пролетая. Увидел свое место занятым.

* * *

В трапезной подобие шведского стола, чуть, может, поскромнее. Молодые священники, монахи всегда улыбчивы, судя по смачному хохоту за столом, удачно шутят. За обедом шумно, если не сказать весело. А вот за ужином слышна классическая музыка — Бах, Гендель, Шопен. И ни слова, пока не прозвучат колокольчик и благодарственная молитва.

* * *

Капернаум. Руины города, который называют городом Иисуса. Синагога, на месте старой, где проповедовал Иисус, занимает чуть ли не треть города. И вокруг лачуги — стены и фундаменты, — дающие представление о величине жилища горожан. Можно бы их сравнить с ласточкиными гнездами, что лепились к стенам синагоги и вокруг нее. В каком-то из этих крохотных гнездышек жил Петр с женой и тещей, и там останавливался Иисус. Едва ли не такую же площадь занимает протестантская церковь. Она похожа на гигантскую летающую тарелку, опустившуюся на бывший город, не нарушив его останков. Бетонные опоры чуть возносят над землей эту прозрачную конструкцию, детище иных миров. Хотя опуститься она могла бы не в самом городе, а неподалеку, как, например, православный храм — за пределами Капернаума. В ее настырном присутствии чувствуется дух агрессивного протестантизма.

Сегодня воскресенье, мало туристов, в тени переплетенных веток платана дремлет сторож. Я спустился по скользким камням к самой воде. Отсюда, на глубину, ныряли, наверное, капернаумские мальчишки. Купался ли в озере Иисус? Умел ли Он плавать? В Назарете, где Он рос, не было большой воды...

И тут меня застал телефонный звонок из израильской тюрьмы, от Алексея Г. Много лет я переписываюсь с ним. Бывший россиянин, он осужден за участие в убийстве. Он был лишь свидетелем, пассивным участником, но вину взял на себя, зная, что, если назовет настоящих убийц, то жить ему останется недолго. Подробностей преступления я не знал, никогда не спрашивал, а он не считал нужным в них посвящать. А тут вдруг прорвало, вывалил весь ужас случившегося с ним двадцать три года тому назад. Он не знал, что я слушаю его в Капернауме. Это было подобие исповеди, безудержного сбивчивого потока слов, длившегося не менее часа. Какая-то неотвратимая, неизъяснимая сила выталкивала их. Как будто я слушал его не один. Незыблемая голубизна воды и неба, отраженного в ней, мягкое теплое декабрьское солнце... и безумие падшего мира. Господи, приди на помощь этому несчастному человеку...

Подъехал белый автобус, набитый, будто семечками, черными туристами. Высыпали на площадь, резвятся, как дети, облепили статую апостола Петра, фотографируются. Кто держится за его жезл, кто за руку, кто прижался сбоку. Улыбаются до ушей, счастливые. Висит на апостоле Петре африканский материк.

Дорога по-над озером в Капернаум — это древняя римская дорога. Разделенная сегодня на пешую и автомобильную. По ней и ходил Христос, проводивший немалое время в Галилее. Пешеходная выложена белым камнем. Через каждый километр столбик с автопоилкой. Сейчас зима, не так знойно, водичка не подается. А в другое время, стоит наклониться к раковине, тотчас же забьет фонтанчик. Неподалеку от города каменный знак, указывающий, что здесь была таможенная застава, где мытарь Матфей собирал пошлину. Чуть дальше — так называемый «камень кровоточивой», место, где Христос исцелил женщину, прикоснувшуюся к нему. Эти и другие памятные знаки сохранились благодаря испанской паломнице Эгерии, побывавшей здесь в конце четвертого века и оставившей свои заметки. Иудеи, христиане Капернаума передавали из поколения в поколение все подробности пребывания здесь Иисуса Христа.

Над дорогой, метрах в двадцати, пещера Эремос, в которой, по преданию, оставался на ночь Христос, когда всходил на гору молиться. С этой горы Он возвестил заповеди Блаженства. Пещера чистая, только очень много стеариновых следов от свечек. Каждый камушек побывал подсвечником. Деревянная скамья отшлифована седалищами, но надписи все же кое-где на ней вырезаны. Из пещеры на простор тянется деревце — худенькое и упрямое. Ему тоже хочется видеть изумрудное озеро, горы, безоблачное небо.

К монастырю я подходил уже затемно. Меня догнал молодой человек и, узнав, что я живу там, спросил, нельзя ли переночевать в монастыре? Случай примечательный. Юноша испанец, лет восемнадцати, путешествует по Израилю. Уверенный, что на улице ночевать ему не придется, он не озаботился ночлегом заранее. И задает вопрос случайному попутчику. До города далеко, да он и не останавливается в гостиницах, дорого, кто-то всегда пускает его на ночлег. Пустили и в монастырь.

В свободном мире человек чувствует себя свободно. И привыкает к этому с молодости. Внучки Барбары, окончив школу, разъехались по миру: одна в Парагвай, другая в Аргентину. Живут в семьях, помогая по хозяйству — в саду, в доме. Или мальчики и девочки, волонтерствующие в монастыре. После школы они не пошли учиться дальше, не уверенные в своем призвании. Они рассудили, что, может быть, Церковь поможет им найти себя, свое место в жизни. Общество выделяет им, окончившим школу, стипендию на год проживания в любой стране. И они добираются туда без пап и без мам. За год, живя среди людей и трудясь для людей, можно почувствовать свое призвание. И дело не в том, что они владеют английским, понятным в любой точке мира. Они внутренне раскрепощены. Человек моего происхождения и моего возраста в моей стране озабочен на каждом шагу. Поспешая на вокзал к электричке, думает, не изменилось ли расписание, покупая лекарство в аптеке, не уверен, что оно не поддельное. И скорее всего, человек моего возраста деньги в сберкассе хранить не будет, если, конечно, они у него есть. Внешняя стабильная обстановка способствует молодым людям адаптироваться в мире. Ну, а израильская молодежь, которая с рождения взята под прицел террористов? Она мне показалась такой же деятельной и общительной, как мои волонтеры в монастыре.

На закате, когда солнце только-только касается гор, на дерево перед моим домом прилетают две горлицы. Не боясь моего присутствия, тихо, без птичьей суеты, по-домашнему устраиваются на ветке.

Непуганых уток стада...

Копошатся, ныряют, взлетают...

Летите, летите, пернатые стаи сюда.

Здесь в вас не стреляют.

И рыбу не глушат, и зверя не душат капканом.

Свидетелю нравов иных,

такое мне кажется странным.

На камушек цапля,

ног не замочив опустилась.

Какая достойная неприступность,

Скажите на милость...

В неё на предмет шашлыка

и по страсти загула

Поддатый полковник

Из плавней не высунет дула.

О чём бы я здесь ни завёл разговор с первым встречным,

края свои вспомню, которые сравнивать не с чем.

Мы словно калеки, бывая в ухоженных странах,

твердим об одном, о родном — о скорбях и о ранах.

О травмах врождённых, запущенных безнадёжно.

Однако в гостях неприлично скулить. Сколько можно!

Под вечер на тёплых камнях расселись койоты.

Уставились все на закат, прочь отринув дневные заботы.

Позднее, после утренней службы, утро. Пустынный берег. Камушки у воды уже прогреты солнцем. Шушукаются волны, переговариваются меж собою. Мягкая вода холодновата, как у нас в августе. Броситься кролем в ее объятья. При взмахе правой руки, поворачивая голову влево, невольно закрываешь глаза от слепящего солнца. На протяжении всей жизни вот так, загребая кролем, я встречался с ним по утрам; в Куйвижи, на Валдае, в Тамани, в Семхозе, в Эгейском море, в Адриатическом — везде, где оно вставало слева над водною гладью. Быть может, и в будущую жизнь я войду, рассекая земные пределы, и Солнце, но уже другое, не ослепительное Солнце, откроет мои глаза...

А еще раньше, на рассвете, вдруг голоса, шум машины, стук сгружаемых ящиков. Это приехали рабочие собирать оливы. Способ, каким древние греки времен Гомера собирали урожай, практикуется и сегодня. Под деревом расстилают две большие плотные пленки по окружности всей кроны и начинают стегать длинной палкой по веткам оливы. Ягоды сыплются градом вместе с листьями и мелкими веточками. Затем пленки подтягивают к следующей маслине и так же хлещут по ней палками. Обтрусив нижние ветки, верхние обивают с высокой лестницы. Нагруженные пленки подтягивают к пластиковым ящикам, быстро-быстро выбирают лиственный мусор и ссыпают в них ягоды.

Сбор урожая в этом году запоздал. Много ягод уже нападало под деревьями. Я спросил пожилого араба, будете ли их собирать? Он ответил одним словом: little. Непонятно, то ли мало нападало на землю, то ли немножко будем собирать.

Фермер Абдулла, хозяин садов, сетует на рабочих: обещали давно приехать, а явились только что. Сейчас они нарасхват, диктуют свои условия.

* * *

За трапезой никто не встает из-за стола, ждут последнего. Сегодня заезжая паломница после вечерней молитвы приглашена на ужин. Она, не зная обычая, не спешила с выбором блюда, ела не торопясь, основательно, как делают немцы все, что делают. Все давно отужинали, ждут ее при всеобщем молчании. Минут пятнадцать, а то и более. Только она закончила, священник зазвонил в колокольчик, и все встали, громко двигая стульями, на благодарственную молитву.

Время Адвента, Рождественского поста, сопровождается затейливыми придумками. После благодарственной молитвы читалась вслух смешная история из похождений святого Николая. А потом раздавались подарки, мешочки с конфетами, которыми увешано корявое деревце вроде нашей елки, стоящее в углу комнаты. Грядущий в мир Христос уже до рождения одаривает гостинцами всех, кто ждет Его. Каждый придумывает какой-нибудь сюрприз. В следующий раз юноша-волонтер прочитал свое стихотворение на евангельскую тему. Девушка вырезала лобзиком звезды и, разноцветные, разложила по столам для каждого. Вероника рассказывала о земном пути Богородицы. А потом пели Рождественскую песнь Марии — гимн, который знает, наверное, вся Германия. «Не вся», — сокрушенно призналась Барбара. И правда, двое немцев, рабочих из Дюссельдорфа, не пели.

В какой-то день дошла очередь и до меня. «Хочим слюшать русскую песнь», — глядя в словарь, обратилась ко мне Вероника. Я понял, что они имеют в виду какую-нибудь праздничную молитву, и пропел Рождественский тропарь «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссияй мирови свет разума!..» Объяснил, что это главная «песня» праздника. Прочел несколько своих стихотворений, посвященных Рождеству. Как мог, объяснил содержание.

«Что у Господа один миг,

То у нас две тысячи лет.

К восхищённой земле приник

отдалённый нездешний свет.

Долы девственные осенил...

Потому и родился Сын

Света — семя звёздных высот,

Чтобы в нас завязался плод.

Не оставит всхода зерно,

Если не распадётся в прах.

Потому и упало оно

в бездны горя, в бесплодный страх.

Миг тот, тысячелетия для,

Нам себя дано превозмочь.

Понесёт или нет Земля,

Как её пречистая дочь?..

Нет, ещё не взошёл посев.

Побивает то град, то навет.

Что у Господа девять месяцев,

То у нас девять тысяч лет.

В воскресенье никто не работает, даже Люций, профессор математики, исполняющий в монастыре должность дворника. Исполняет добросовестно, как узбек Паша в моем московском дворе. На автостоянке возле монастыря ни бумажки, ни фантика. По воскресеньям на своей машине они с Барбарой и Вероникой путешествуют по Израилю. На сей раз пригласили меня. Предстоит восхождение на плато, откуда видна чуть ли не вся Галилея. Неподалеку от Магдалы (родина Марии Магдалины) свернули к арабскому поселку Хамам, здесь оставили машину.

Гора устрашающего вида, но по высоте не более полутора километров. У самого верха отвесная стена, в которой тысячелетия назад аборигены выдолбили жилища. На такой высоте и неприступности жить безопасней, чем в долинах. Как они, бедные, туда забирались? Что люди! По каменистым крутым склонам пасется скот — коровы, телята. Уверенно ступают меж крупных и мелких камней. На самых подступах, у отвесной стены, в которую вмурованы скобы, толпятся школьники. Не первую группу школьников я вижу в этих краях. Их возят по историческим местам, чтобы хорошо знали свою страну. Мы подождали, пока они, как муравьи, вытянутые в цепочку, не скроются из виду, и двинулись следом. Впереди, неуверенно цепляясь за скобы, поднимается Вероника, крупная женщина. Далеко нам придется падать, если соскользнет, смахнув и меня, как былинку.

Но вот и плато. Густая трава, стадо черных коз: свирепые морды, огромные уши. Древняя порода козлищ, упомянутых Иисусом в притче об овцах и козлах. Внизу с высокой мечети заголосил муэдзин. Его голос, удесятеренный динамиком, увы, не ласкает слух. И здесь, на плато, тоже есть озеро — искусственное, полное дождевой воды. Далеко видны разбросанные по холмам Кана, Магдала, Назарет...

Отец Иеремия вечером встретил меня словами: «В Москве трудный день, уличные стычки». В комнате Барбары есть телевизор. Последние известия показали многотысячный митинг на проспекте Сахарова. Москва поднялась, нагло обманутая выборами в парламент. Москва поднялась... Поднялась ли?

* * *

Перед храмом во дворике лежат огромные каменные чаши — бывшие давильни для отжимания оливкового масла. Однажды утром я увидел, что они уставлены свечками. Группа паломников внимает довольно странному полуреву-полурыку. Perhaps Greek orthodoxy — пояснила Вероника. Так и есть, наш брат православный. В храм они войти не смеют, молитвенное общение с католиками запрещено, поэтому молебствие проводят рядом. Священник быкообразной (отсюда и голос) наружности, сзади на голове косичка, впереди борода лопатой. Помолившись, достали съестное: бутерброды, пирожные. Священник с большим пирожным отошел в кустики и там, вкушая вкусих, тщательно отряхнул бороду. Трудно уберечься от сравнения внешнего вида православных батюшек и бенедиктинцев — худых, подтянутых, опрятных.

В сувенирном магазине работает женщина-гречанка. Сегодня за столом мы сидели рядом, и я заметил, что крестное знамение она кладет по-православному — справа налево. «Вы православная?» — спросил я ее. «Да», — ответила женщина. «А в какую церковь ходите? Бываете у бенедиктинцев?» — «Разумеется. Я же христианка. Бываю по праздникам и в нашей, которая за Капернаумом. Но она далеко. Я живу в Магдале, машины нет, езжу сюда на велосипеде» — «А духовник ваш знает, что вы причащаетесь у католиков?» Женщина не поняла моего вопроса.

Удивительно: ни одного печального лица. Семейная атмосфера. Хотя мимолетных гостей бывает больше, чем своих. А свои — четыре священника, молодые люди-волонтеры, Барбара, Луций, Вероника и я, затесавшийся в их семью.

* * *

Каждое утро — благотворное общение с тачкой. Часа три отколупываю киркой и лопатой плотный слой гравия. Сваливаю недалеко, под обрыв. Гора старого гравия растет. Я стараюсь разбросать пошире, чтобы зимой ее хорошенько промыли дожди. Послужит еще этот гравий в монастырском хозяйстве.

Работа моя довольно пыльная, после нее надобно хорошенько отмыться. Что может быть чище воды Генисарета! Вхожу в нее, в озеро, как в крещальную купель. Из кустов шумно поднялась цапля. Важная, неторопливо машет крыльями. Грудь выставлена, как у ладьи. Не летит, а плывет.

По-над озером на территории монастыря — несколько молельных площадок. Солнце затеняют бамбуковые циновки, рядами лежат тесаные бревна в виде лавок, посреди площадки — крест. И стесанная под столешницу каменная глыба, на которой священник, служащий литургию, совершает освещение Даров.

Одну такую площадку облюбовали койоты. Большие бесхвостые крысы. Вечером семья этих животных располагается на теплых бревнах. Сидят, почесываются, глядя на закат. На бревнах, на крыше я замечал их не однажды, а на каменном престоле — ни разу.

* * *

Третья неделя Адвента. Воскресная литургия. Храм освещают белые толстые свечи. Зажжены перед иконой Спасителя и Божьей матери. Пылает свечами и паникадило. Витражное окно, как на картине Вермеера, переливается малиновыми и голубыми цветами. Вся служба, насквозь вся, поется. Краски на витражах ликуют, вторят молитвенным песнопениям. Вдруг у открытого окошка появилось облачко. Покружилось, переместилось к другому, снова к открытому и в нем исчезло. Что это было? Дыхание ангельского пения?

После вчерашнего сочного дождя свежо, как в луговой пойме. Птицы, умытые наконец, щебечут на разные голоса. Кусты олеандра обсыпаны бусинами дождя. Солнышко то пробьется сквозь тучи, то снова спрячется за ними. Я успел за сегодня подчистить свой объект, вывез тачек десять последних. Завтра под кактусом (иногда ему, разлапистому, говорю: кактус, не толкайся!) большие камни, что лежали по периметру площадки, соберу в кучу. И можно будет стелить новую пленку. И засыпать новым гравием.

Забегая вперед, скажу, что зимой следующего года монахи прислали мне фотографии площадки, которую я обработал. Сияет белым, как рафинад, гравием и — ни одной травинки, ни одной щепотки зелени сквозь него не пробилось. Я возликовал, увидев плоды своей работы как дань благодарности за братское гостеприимство.

Заглянул отец Иеремия посмотреть, как идут дела. «Я к вам на минутку». Весь в заботах. Монастырь расстраивается: возводится еще один храм, помещения для паломников, конференц-зал. В движениях быстрый, в словах экономный. Улыбчивое светлое лицо иногда вдруг омрачается. Чистый по-детски взгляд и не по-детски проницательный.

В субботу и в воскресенье в трапезной самообслуживание. Повар Абрахам и его помощница в эти дни не работают. Заранее приготовленная еда достается из холодильника, а посуду моем сами. На кухне тесновато. Один драит посуду щеткой в железном баке, другой ополаскивает, девушки с полотенцами трут до блеска тарелки, блюдца, чашки. Их тут же подхватывают и расставляют на полки. Священники тоже участвуют в очистительной кампании. Подпоясавшись и надев фартуки на сутану.

Косточки, остатки мяса я хотел отнести собаке. Нет, сказала Барбара, мясо перченое, собаке вредно.

* * *

Долгая, на целый день, поездка в национальный заповедник, что расположен под Хайфой. Километров 300 туда и обратно. Немцы, мои новые родственники во Христе, любители лазить по горам и снимать на камеру красивые пейзажи. Я думал, эта экскурсия связана с христианскими достопримечательностями. Нет, просто очередной выезд на пленэр. Хотя, конечно же, образцовый заповедник стоит особого внимания.

Сохранилась пещера, огромная, как концертный зал, где жили первобытные люди в доисторические времена. Черные своды и стены прокопчены, наверное, дымом их очага. Здесь установлен большой экран и демонстрируется фильм о том, как они охотились, разводили огонь, варили пищу, рождались и умирали. Эффект присутствия среди аборигенов обеспечен пультовым управлением.

Тропа из пещеры ведет в горы. Оттуда видны море и пойма, сплошь покрытая сверкающими теплицами. Там на плодородной земле круглый год плодоносят банановые, гранатовые, апельсиновые сады. А рядом с морем — посевные культуры. Не одна Хайфа питается плодами своего идеально выстроенного хозяйства. В нашем продовольственном магазине в Москве на ящике с апельсинами красуется наклейка «Хайфа». Я уж не говорю об израильской моркови, которой завалены московские овощные магазины.

На обратном пути проезжали арабские города. Все горы заселены. Повсюду, похожие на белемнитов, высятся минареты, опровергая пропагандистский миф, будто в Израиле дискриминируют ислам.

В городе Тальяг остановились перекусить. Всюду чисто, многолюдно, открытые магазины, товары вынесены на улицу. У входа в кафе кемарит седовласый араб — в пиджаке и длинной галабее1. Угрелся. Солнышко поджаривает его старые кости.

Цивилизованная жизнь. Продавцы говорят по-английски. А мы, стоя у витрины и заказывая лаваш с овощной начинкой, пользовались подсказками мальчиков-арабчат, которые знают и немецкие слова.

И всюду урны для мусора. Не как на московских улицах, где горожане обходятся без подобных услуг.

Знакомые, нашего северного полушария звезды, неяркие при полной луне. Арктур стоял примерно в этом же месте при ногах Волопаса, когда безмолвными ночами смотрел на него Иисус. Темна была и Тверия. А сейчас кажется, что город, как огромный многоярусный теплоход, вот-вот спустится и сойдет на воду, сверкая своими зажженными палубами. К Тверии приложим и другой образ: город на горе ночью — гора, обсыпанная бриллиантами.

Страшно орут койоты. Не такие уж они безобидные, если так орут.

Молодежь сегодня не ужинала в трапезной. Собралась в парке за шашлыками. Отмечают день рождения Марты, которой из дома пришла рождественская посылка. В нее, кажется, влюблен Матвей, юноша из Берлина. Он тоже недавно кончил школу, куда пойти учиться дальше — не знает. И надеется, что время, проведенное здесь, ему подскажет. Я видел, как он управляется с колесным трактором, груженным обрезанными ветками, осторожно, по кочкам выводя его на дорогу. Всю неделю на берегу он корчевал кусты и рубил ветки. Он один из волонтеров. Заведует инструментом. У него ключи от инструментальной будки.

Катера с туристами курсируют по озеру. И не всегда оттуда доносится мелодическая музыка. Бывает и другая — современная рубиловка.

Счастливая встреча, подобно видению, ознаменовала мое последнее утро в Табгхе. Проснулся я раньше обычного, только-только забрезжил свет в застекленной двери, обращенной к озеру. И там, в клубящейся глубине, возникло темное пятно. Оно медленно двигалось. Я быстро оделся и побежал к озеру. Но выйти на открытый берег не решился, стоял в кустах и вдруг понял, что это — лодка. Уже почти рассвело. В лодке было два человека. Один, стоя, выбирал сеть из воды, второй на веслах медленно греб вдоль берега.

Много раз я представлял эту евангельскую картину в воображении. Ведь точно так это и происходило. Раннее утро. Редеющий туман бежит по воде... Может быть, даже на этом месте и увидел рыбаков Иисус. Ведь оно было для них самым притягательным, самым рыбным.

Прощай, Кинарет! Гора Блаженств, лазоревое небо, тихая радушная Табгха — прощайте.

Отец Матеуш, отец Захария, отец Франциск, отец Иеремия!..

За неделю до Рождества в Назарете объявлено театрализованное шоу, посвященное празднику. В колоссальный собор Благовещения арабы-христиане набились в большом количестве. Кланами, семьями, меж рядов бегают дети. Начало в 19.00. Но, как правило, праздничные представления вовремя не начинаются. Мои друзья, живущие в Назарете, знают местные обычаи; они пришли в храм на час позже и к началу не опоздали. По их мнению, у аборигенов размыто понятие времени. На производстве — план, механизмы, там работа, там не опаздывают. А в остальном — на полчаса, на час, как заведено.

Церковь Благовещения в Назарете. Гигантский храм, на стенах которого выложены мозаики всех стран мира с изображением Богоматери с Младенцем, или без Него, или с архангелом Гавриилом. Под этим циклопическим сооружением, напомнившим мне здание московского университета на Воробьевых горах, сохранились остатки вроде бы того жилья, где обитали Мария с Иосифом и с Младенцем. Несколько каменных ступенек, ведущих в каменный закуток. Меня не впечатляют эти археологические реалии, подлинность которых недоказуема. Тем более, в этой театрализованной обстановке они похожи больше на бутафорию.

Церковь, посвященная Иосифу, значительно меньше. А еще меньше храм над источником, где якобы деве Марии явился архангел благовестник. Здесь ли он явился или в доме, как пишет апостол Лука, конечно, не столь важно. Я помнил это место по акварели Поленова — ничего схожего. В конце ХIХ века, когда запечатлел его художник, оно, наверное, мало изменилось с евангельских времен. На склоне горы — горстка белых хижин, у источника женщина с сосудом на голове. Сейчас здесь арабская часть Назарета. Нижний город. Шумный, суетливый, базарный. Центральные улицы — сплошной рынок: фрукты, тряпки, ботинки, напитки… Все выставлено на тротуары. Механические зазывалы рекламируют товар. Оравы мальчишек задиристо орут, возятся, толкают прохожих.

И второй Назарет — верхний, ему всего-то лет 15-20. Современная архитектура, строгая, без излишеств. Чисто, тихо, огромные, как ангары, супермаркеты, но их не видно и не слышно. Есть и маленькие магазинчики.

Сережа и Света, у которых я остановился на пару дней, живут в четырехкомнатной квартире. Дети выросли, уехали в Америку. Возвращаться не хотят. Младший женат на арабке. Расписались на Кипре (в Израиле межконфессиональные браки не регистрируются), а свадьбу справляли здесь, в Назарете. Гостей было более 800 человек. Со стороны мужа, то есть евреев — 30, остальные арабы. Смешанные браки укрепляют израильское общество. К сожалению, их не много.

Четвертая комната в квартире — комната-бункер, комната безопасности. С 90-х годов начали строить дома с учетом бомбового или сейсмического разрушения. Впрочем, сейсмический фактор учитывался и раньше. А теперь, когда Израиль атакуют со всех сторон, в жилое строительство внесено важное дополнение. В каждом доме имеется один сквозной, сверху донизу, сектор №2. Даже если при прямом попадании дом рушится, комнаты безопасности одна над другой остаются незыблемыми. Они есть в каждой квартире. Личное бомбоубежище. Сережа и Света отсиживались в нем при последнем обстреле Назарета.

Приехали они сюда из Литвы в середине девяностых, уже верующими христианами. Света со школьных лет не сомневалась, что Бог есть, но верующей себя не считала. В 92-м году, слушая радиостанцию «Благовест», узнала, что можно прочитать о Христе в книге Александра Меня. Диктор сказала: кто хочет ее приобрести, вышлите адрес. И вскоре пришли наложенным платежом две книги: «Сын Человеческий» и «Истоки религии». Прочитав их, Света крестилась, а Сережа, они уже были мужем и женой, над ней подшучивал, опасаясь ее религиозного пыла. Но в книги заглянул. Начал читать... И однажды, придя домой с ночной смены, упал на колени перед женой, прося прощения за свое невежество. Они уже подали документы на выезд. И здесь, в протестантской общине он крестился.

Вечером город похож на уютно освещенный парк. Стайка детишек лет 10-14 попалась нам на пути. Город на горе, поэтому дома спускаются ярусами. Мы подходим к детям, они кричат тем, что внизу, на нижней площадке: «Подожди, не бросай, пусть люди пройдут!» И как только люди, то есть мы, прошли, раздается команда: «Теперь бросай!», и снизу вверх летит башмак под дружный визг и хохот.

Сейчас декабрь, в шесть утра начинает светать, и сразу, по мере увеличения света, гаснут один за другим уличные фонари. На остановке автобуса уже толпятся люди. Есть курящие. Есть среди них и те, что бросают окурки под ноги, хотя урна рядом. «Эти наверняка советского происхождения» — поясняет Сережа.

В нижнем городе, рядом с храмом Благовещения, арабы обнаружили некое древнее захоронение и объявили, что найденные кости, выражаясь по-нашему, мощи святого. А по религиозным законам, на месте захоронения святого должна стоять мечеть. Но израильские власти воспротивились захвату пусть даже клочка земли. К тому же рядом с собором другой святыни. Мусульмане намеревались возвести мечеть выше собора. И все же они это место огородили и собираются за забором на молитву.

На центральной улице, где теснятся торговые ряды, молодой человек вышел из кафе и на виду у всех облегчил себя по малой нужде. Шум, толчея, и он прудит у себя под ногами, рискуя задеть прохожих. Точно такую картину я наблюдал и в Иерусалиме, в старом городе, возле мусульманских торговых лавок.

Первый день в Иерусалиме. Мой провожатый — Володя Ф., у которого я остановился. Он литератор, поэт. Оторванность от русской культурной почвы переживает корнями, потому что корни в ней, и перетащить их куда-либо вместе с почтовым адресом невозможно. Замкнут, немногословен, на вопросы отвечает лаконично. По правде сказать, при такой отзывчивости и задавать их неловко...

Улица Скорби, по которой шел Иисус на Голгофу. Базарный восточный шум, не хочется смотреть по сторонам, а только под ноги, на бугристые каменные плиты. Христос ведь под тяжестью креста смотрел на них, на эти самые булыги... У Гроба Господня очередь, русские набожные паломники, точно такие, как в Троице-Сергиевой лавре. «Прасковья, — зовет здоровенный детина, — иди скорей сюда, вот он, гроб... Здесь все намолито...» У входа в пещеру стоит монах и повторяет беспрестанно по-русски и по-английски: «Выходим», «Comeback». И народ выползает, кое-кто задом из почтения к святыне. Я тоже приложился к камню, на котором, может быть, лежало тело Господа, помолился — о своих, близких и дальних, о нашей Церкви, о стране...

В армянском храме нас прихватил священник: «From Russia?» — «Yes». «Помолиться о Russia?» — предложил он нам и, не спрашивая согласия, потащил на место молитвы у железных дверей. Сам храм был закрыт. Пробормотав что-то по-армянски, он потащил нас дальше, приговаривая «пожертвования, пожертвования». Я ускользнул из «пожертвенных» объятий — «thank you, thank you» и — ходу, Володя за мной.

Толпа живописна. Лапсердаки, костюмы с фалдами, шляпы, пейсы — иногда изящно закрученные, как букли у женщин. Белобородые старички — на голове кипа, в руках книжка. С раскрытой книгой многие — дожидаясь автобуса и в самом автобусе.

Вдруг в конце какой-то улочки гремит музыка, и толпа прохожих составляет хоровод, начинается пляска. Искрометная и нескончаемая. Веселые, трезвые, живые люди.

На площади закончился митинг. Народ расходится, сворачивают плакаты, мусорщик убирает площадь, идет с тележкой. На тележке ящик для мусора. Вдруг он в этом ящике обнаруживает мегафон. Кто-то в спешке сунул его по ошибке в ящик. Мусорщик вертит его в руках, нажимает на кнопки, спрашивает у людей: «Чей?» Наконец хозяин находится, господин с плакатом, который берет, походя, мегафон, как будто с полки, где только что оставил. Не благодарит мусорщика, продолжает с кем-то переговариваться, продвигаясь к выходу. За что благодарить? Мусорщик отдал то, что ему не принадлежит.

Автобусы ходят редко, а носятся со скоростью мотоциклистов-рокеров. Огромные двухчастные вагоны несутся пулей среди машин, да и машины не отстают. Говорят, что водители автобусов в основном бывшие летчики. Их, вышедших рано на пенсию, охотно берут на эту работу: в экстремальных обстоятельствах у них хорошая реакция. Ну, а от небесных скоростей они никак не могут отвыкнуть.

В автобусе атмосфера по-домашнему дружеская: взгляды, душевное расположение сближают людей, которые в любую минуту могут быть атакованы террористами. Господин лет восьмидесяти. Огромный чемодан на колесиках, молния расстегнута. Поднявшись в автобус, он прикрутил чемодан веревкой к стойке, воткнул в карман чемодана большой букет цветов, сел к окошку, достал пук газет и принялся за чтение. Пассажиры наблюдают за странным стариком. Он ехал почти до конечной остановки, в автобусе осталось пять пассажиров, все пять бросились помогать ему — отвязали чемодан, спустили на землю, аккуратно передали букет цветов.

В подъезде объявление по-русски: «Дипломированный электрик выполняет все виды работ». Солнечные батареи и сейчас, в декабре нагревают воду, но только к концу дня. За ночь вода остывает. В квартире, где я живу, под утро холодно, как в таежной палатке осенью, когда лежишь в спальнике и не хочется вылезать, ждешь, может, сосед вылезет первым и растопит печку. Но печки в иерусалимских домах не заведены, а электроэнергия дорогая, приходится экономить моему доброму малоимущему хозяину. Володя приехал в Израиль двадцать два года тому назад и, как я уже говорил, в израильском климате не прижился. Оттого негативно настроен ко многому, и прежде всего к государству. Отношение к еврейству чуть ли не антисемитское. Точно такое же у его друга, тоже поэта. Но надо это понимать не в смысле идеологии, а так же, как политически грамотные люди в России настроены к своему среднестатистиче-скому этносу. Нельзя же их назвать русофобами. Отсюда, издалека, кажется, что власть у нас наводит порядок. Не идет ни на какую сделку с террористами, как в Израиле, например, где выпустили недавно из тюрем толпу головорезов, обменяв их на одного человека.

Прощальный разговор за бутылкой вина у нас получился полемический.

Мучительна судьба эмигранта, смертельно сроднившегося с русской культурой.

За эту неделю отдалилась от меня Табгха. Отдалилась и, как ласточка, держится на расстоянии. На храмы, на стены, на камни смотреть больше неинтересно. Макет старого Иерусалима в музее — самое впечатляющее зрелище. Нынешний, настоящий, в моем слабом воображении не совмещается с библейским.

Но вернусь в Табгху, в то место, которое впервые представил себе на Камчатке, в геологической экспедиции, где я работал. Однажды под вечер мы разбили лагерь на широкой поляне, поросшей сочной травой. Почему-то она мне представилась той, евангельской поляной, на которой Христос накормил несколькими хлебами четырехтысячную толпу. Стреноженные лошади, отпущенные на волю, тут же захрупали мерно и звучно. Там, на евангельской поляне, тоже было «много травы», как пишет Иоанн. Представил я себе эту картину очень живо и нисколько не усомнился в совершенном чуде. В тот год, в экспедиции, я впервые открыл Евангелие. Моя будущая жена, провожая меня в аэропорт, принесла старенькую книжицу. Одолжила у кого-то почитать. И я за четыре месяца переписал Евангелие в свою тетрадь почти целиком. Еще потому запомнились мне этот день и эта поляна, что по рации мы услышали о смерти Паустовского, одного из моих любимых писателей в те годы. Странные бывают сближения, заметил однажды Пушкин. Странно, что издалека, из глухого блуждающего бытия я увидел ту поляну на берегу Генисаретского озера именно такой, девственно-несмятой, где мы остановились на ночлег. И теперь они соединились — Табгха и зеленое плато у подножия Толбачека.

________________

1 Широкая длинная, до пят, мужская рубаха.

Опубликовано в журнале:

«Дружба Народов» 2014, №7

Москва, Тегеран и ближневосточная «жара»

Всего пары летних месяцев нынешнего года хватило для того, чтобы геополитическая мозаика Ближнего Востока приняла совершенно иной вид. Между вчерашними противниками оформляются закулисные сделки и заключаются негласные договоренности, ведущие к возникновению непривычных политических альянсов. Ближневосточная политическая «жара» оборачивается для Москвы и Тегерана новыми, общими для двух наших стран вызовами.

В словах об общих для России и Ирана ближневосточных вызовах нет никакой натяжки. Политика Вашингтона всегда была антироссийской и антииранской, как бы ни пытались нас убедить в обратном иностранные и отечественные радетели за прозападный (читай − проамериканский) выбор во внешней политике. Завораживающая миролюбивая риторика отброшена, украинский кризис со всем его мерзким пропагандистским обрамлением вроде медиа-пляски на костях погибших пассажиров малазийского «Боинга», устроенной для обоснования необходимости введения санкций против России, «свежеиспеченные» обвинения в адрес Москвы в несоблюдении рейгановско-горбачевского договора по РСМД, разворачивающаяся в лабиринтах американского Конгресса кампания за ужесточение позиций США на переговорах с Ираном – не оставляют иллюзий о «временных разногласиях». Это, как и целый ряд других, обойденных вниманием СМИ процессов, положило начало нового этапа внешней политики Вашингтона и на Ближнем Востоке, и в отношении Москвы и Тегерана.

В этой новой ближневосточной партии Обама и его верный Керри – президентствуют, но не управляют. Серия откровенных внешнеполитических провалов нынешней администрации в сирийском, иракском, палестинском узлах, осложнение отношений с Израилем и Саудовской Аравией, «неподатливость» России в украинском, а Ирана в ядерном вопросах привели к тому, что вашингтонские «ястребы» взяли управление политикой США на Ближнем Востоке в свои руки, оставив президенту и госсекретарю роль декораций и «говорящих голов». Новая американская стратегия сегодня, что называется, «пишется на коленке», в спешке. Ее конечные цели остаются неизменными – сохранить военно-политический и экономический контроль над регионом. Но инструменты для реализации этих целей в Вашингтоне решили обновить, поскольку старые либо никуда не годятся, либо нуждаются в «модернизации».

Руины Ирака и самоокупаемость «Халифата»

Ирак стал ярким примером того, что «великие американские ценности», западная демократия и всевозможные свободы, экспортом которых США занимаются по всему миру, если кому и выгодны, то уж никак не той стране, на которую эти ценности обрушиваются. Американская оккупация и гражданская война, которую пережил Ирак в 2006-2007 годах, привели, помимо прочего, к возникновению своеобразной ближневосточной Нигерии. «Благословение и проклятие» арабов – нефть, стала предметом ожесточенной борьбы сформированных по национальному и конфессиональному признакам кланов, а демократический фасад прикрывал нищету населения, разгул коррупции и политического интриганства самого низкого пошиба.

Команда Нури аль-Малики полностью обанкротилась, став одной из главных причин иракского кризиса. Подковерные интриги, кумовство и взяточничество, попытки Багдада и аль-Малики усидеть на двух стульях, лавируя между Вашингтоном и Тегераном, мало того что поставили страну перед угрозой раскола, так еще и добавили напряженности в и без того старательно разжигаемый Западом конфликт между шиитами и суннитами во всем мусульманском мире. Вооруженные группировки исламистов и «джихадистов» всех мастей, атакующие Ирак и Сирию, создающие угрозы для остальных стран региона, стали кульминацией «политики сдерживания иранской революции и шиитского пробуждения», которую Саудовская Аравия при поддержке США проводила с 80-х годов прошлого столетия. Специальная операция американской и саудовской разведок против шиитского Тегерана и советского присутствия в Афганистане обернулась глобальным террором и экспансией исламистов на постсоветском пространстве.

«Всемирный джихад» стремительно мутировал, на американских и саудовских деньгах возникла террористическая транснациональная корпорация, которая, как показали события в Ираке и Сирии, теперь переходит на «самообеспечение», устанавливая контроль над нефтяными месторождениями. Собственно, до них этим занимались борющиеся за независимость от Багдада курды − танкеры с нефтью из Иракского Курдистана только в нынешнем году разгружались в портах Ашкелона и Хайфы уже как минимум четыре раза: в конце января, в начале февраля и дважды в начале марта. Таким образом Эрбиль расплачивался за поставки оружия, инструкторов и другие столь же деликатные аспекты сотрудничества с Израилем.

Столь ценный курдский опыт использования контрабандной нефти в целях финансирования «политической деятельности» теперь используют джихадисты. Сначала закрепившись на сирийских месторождениях, они обеспечили себя контрабандными продажами нефти по миллиону долларов в день. А после захвата некоторых месторождений в Ираке их доходы возросли еще в три-четыре раза.

При подобных доходах надобность в западных и саудовских спонсорах у джихадистов резко сокращается, а уж о контроле и кураторстве со стороны спецслужб этих стран речь и вовсе не идет. То, что 28 июля в Совбезе ООН наконец-то был принят подготовленный Россией еще год назад документ о недопустимости покупки сырой нефти у террористических организаций Сирии и Ирака, ИГИЛ и «Джабхат ан-Нусра», свидетельствует об обеспокоенности Вашингтона утратой контроля над «бойцами за Халифат». Задача джихадистов – создание угроз России и Ирану, а уж никак не самостоятельное государственное строительство, поэтому Вашингтон и Эр-Рияд сегодня изыскивают средства восстановление контроля над геополитическими пешками, решившими играть самостоятельную партию. А последствия этих игр − атаки боевиков на Дамаск и Багдад, салафитское подполье в России, Центральной Азии и граничащих с Ираном государствах – предстоит «разгребать» именно Москве, Тегерану и Пекину.

Израильско-саудовский дуэт без грима

Впрочем, согласие США и их союзников в Совете Безопасности с вышеупомянутым документом совсем не означает того, что он будет исполняться. О необходимости принятия такого документа Россия и Иран говорили с первых месяцев начала джихадистской интервенции в Сирию. Запад отказывался наотрез, поскольку, во-первых, речь шла о свержении Башара Асада, о падении Дамаска, за которым должно было последовать резкое ослабление позиций Тегерана и Москвы на Ближнем Востоке. А во-вторых, контрабанда нефти – сущее «золотое дно» для западного бизнеса, который сталкиваясь с возможностями извлечения сверхприбылей, напрочь забывает об этике и идеалах. Цена контрабандной нефти колеблется от 10 до 30 долларов за баррель, снаряженные джихадистами караваны нефтеналивников шли через турецкую границу и находили своих покупателей из числа вполне респектабельных турецких, израильских и западных бизнесменов.

Точно так же как находила своих покупателей нефть, продаваемая правительством Иракского Курдистана в обход Багдада. Официально Вашингтон эту торговлю осуждал, однако никаких мер к американским компаниям, занятым в контрабанде нефти, не применял. В один и тот же день с принятием «нефтяного документа» в СБ ООН Багдад подал иск в окружной суд штата Техас, куда пришел танкер, груженый курдской нефтью. Достаточно показательный пример того, что запреты в отношении нефтяной контрабанды будут соблюдаться США не в пример мягче, чем режим калечащих санкций в отношении Ирана, поскольку за туманом, окутывающим контрабанду сирийской и иракской нефти, сквозь клубок завязанных на этом бизнесе джихадистов, турецких и курдских бизнесменах, представителях компании Saudi Aramco и инвестиционной консалтинговой компании Натаниэля Ротшильда проступают контуры все теснее обнимающих друг друга Эр-Рияда и Тель-Авива.

Два этих «непотопляемых авианосца США» на Ближнем Востоке, судя по всему, решили отбросить излишнюю стыдливость, заставлявшую их скрывать свои более чем тесные контакты последних лет. Сделка между Израилем и Саудовской Аравией, детали и подробности которой всплывут, скорее всего, не скоро, стала свершившимся фактом. Впрочем, так ли уж нужны детали, если достаточно сопоставить вереницу уже известных фактов – от участия саудитов в обеспечении поставок энергоносителей в Израиль, что, кстати, горячо приветствует американский истеблишмент, до готовности монархий Залива финансировать затяжную кампанию Тель-Авива по уничтожению ХАМАСа?

У саудовской династии и израильских элит, интересы которых представляет «неистовый Биби» Нетаньяху, общие враги − ХАМАС и Хезболла, Дамаск и Тегеран. У них общие интересы, главные из которых ограничить влияние Ирана и «поставить на место зарвавшихся джихадистов», для которых врагом теперь является не только Израиль, но и «дом Саудов». Тель-Авив рассчитывает на финансы монархий, поставки энергоносителей и посредничество в переговорах о дополнительных гарантиях лояльности Египта. А Эр-Рияд, в свою очередь, надеется на помощь в борьбе против той же базирующейся в Йемене «Аль-Каеды Аравийского полуострова», поскольку сил самого Королевства и саудовского МВД во главе с принцем Мухаммедом бин Наифом на отражение внутренних и внешних угроз, как выяснилось в ходе развернувшейся в Королевстве «борьбы с экстремизмом», не хватает.

При такой взаимной заинтересованности и взаимной нужности маскировка и грим не нужны ни одной из сторон. Иракский кризис, создание, возникновение, пусть временное, халифата и карательная акция против ХАМАС, обернувшаяся для палестинцев бойней в Газе, − все это своеобразная проверка на прочность, первые результаты израильско-саудовской сделки. Следующим этапом будет атака на российские и иранские позиции на Ближнем Востоке.

********

Россия увязла в украинском кризисе, на который вынуждена расходовать почти весь и без того невеликий внешнеполитический ресурс. Тегеран находится в не менее сложной ситуации, поскольку вынужден действовать сразу на нескольких внешнеполитических «фронтах», оставаясь при этом под действием санкций. Но последние дипломатические прорывы наших стран – на переговорах в Вене по иранскому ядерному досье, в успешном лоббировании российской резолюции по контрабанде нефти − дают основания считать, что ближневосточная политическая «жара» последних месяцев не обернется для Москвы и Тегерана поражением, а лишь укрепит российско-иранское партнерство в отстаивании совместных интересов в регионе.

Редакционная статья Iran.ru

Израиль официально объявил, что принимает предложение США и ООН о трехдневном гуманитарном перемирии в секторе Газа, которое должно начаться с 8.00 (9.00 мск) пятницы.

О согласии обеих сторон сделать "гуманитарную паузу" в конфликте и одновременно начать через правительство Египта переговоры в Каире о долгосрочном урегулировании объявил ночью госсекретарь США Джон Керри.

"В рамках полномочий, предоставленных военно-политическим кабинетом премьер-министру и министру обороны, Израиль принял предложение США и ООН о 72-часовом гуманитарном прекращении огня", — говорится в сообщении, которое распространила канцелярия главы израильского правительства Биньямина Нетаньяху.

Согласие приостановить боевые действия на условиях, которые озвучил Керри, ранее подтвердил высокопоставленный представитель ХАМАС от имени "всех фракций палестинского сопротивления".

Свыше 80 палестинцев пополнили в четверг список жертв бомбардировок сектора Газа, где четвертую неделю продолжается израильская военная операция, сообщили местные медики.

Кампания "Нерушимая скала" сравнялась по числу погибших с операцией "Литой свинец", которая зимой 2008-2009 годов унесла жизни, по разным оценкам, от 1 тысячи 166 до 1 тысячи 444 палестинцев. Она до сих пор считалась самым кровопролитным раундом противостояния израильской армии и группировок сектора Газа за все восемь лет правления исламистского движения ХАМАС.

По подсчетам палестинского Минздрава, опирающегося на сводки из местных больниц, за 23 дня нынешних боев погибли 1 тысяча 440 человек, 8 тысяч 295 получили ранения. В четверг были убиты, скончались от ран и найдены мертвыми при разборе руин 82 жителя анклава. Среди них 11 человек, погибших при бомбежке дома в лагере беженцев Нусейрат. Семья из шести человек была убита в городе Дейр аль-Балах.

Несмотря на бомбардировки и присутствие наземных войск в приграничных районах сектора Газа, палестинские боевики продолжают выпускать ракеты и мины по Израилю. Одна из ракет попала в жилой дом в южном городе Кирьят-Гате, ранив трех человек. Состояние одного оценивается как тяжелое, сообщила служба скорой помощи. Еще по меньшей мере восемь человек, по данным местных СМИ, ранены при минометном обстреле сел на границах сектора Газа.

Военные насчитали за день более 110 пусков из сектора Газа, 95 ракет упали на израильской территории, в том числе шесть разорвались в пределах населенных пунктов. Еще 17 были сбиты батареями ПРО "Железный купол", в том числе по меньшей мере одна над 400-тысячным Тель-Авивом. Назар Альян.

По мнению экономического обозревателя норвежской газеты «Афтенпостен» Олы Сторенгвейена, применяя санкции, Европа не сможет «ранить» российскую экономику, не «задев» при этом свою.

Политический конфликт между Россией и странами Запада повлияет также и на норвежскую экономику, особенно её нефтегазовый сектор. Так, норвежская государственная компания «Статойл» сотрудничает с российским концерном «Роснефть» в рамках шельфовых проектов, и в настоящий момент остаётся неясным, как действовать норвежской компании: следовать ли «зову денег» или же придерживаться общей политической траектории. Таким образом, в случае эскалации политического конфликта между Россией с одной стороны, и ЕС с США – с другой, Норвегия ни при каких обстоятельствах не останется в стороне.

Кроме того, по мнению Сторенгвейена, санкции против России, украинский кризис, конфликт на Ближнем Востоке (в Ираке и между Израилем и Палестиной), экономическая стагнация в азиатском регионе – всё это, несомненно, спровоцирует изменения в мировой экономике в худшую сторону, и неизвестно, как всё это отразится на Норвегии.

По словам журналиста, можно с полной уверенностью заявить уже сейчас, что «норвежская удача», связанная с огромным потоком нефтяных доходов, не вечна и необходимо уже сейчас думать о будущем.

газета «Афтенпостен»

Почти 130 палестинцев в среду погибли в секторе Газа, где уже 23 дня продолжается израильская военная операция, унесшая в общей сложности жизни более 1,3 тысячи человек, сообщил официальный представитель Минздрава Ашраф аль-Кидра.

Самыми кровопролитными эпизодами минувших суток стал обстрел заполненной беженцами школы ООН в северном городе Джебалия и бомбардировка рынка на восточной окраине столичного города Газы во время действия "гуманитарного перемирия". Ответственность за оба инцидента палестинцы возлагают на Израиль, который пока воздерживается от комментариев.

"За сегодняшний день 129 человек погибли, 400 получили ранения. За все время операции число погибших достигло 1359, раненых — 7677", — сказал журналистам аль-Кидра, добавив, что в главной больнице Газы не осталось свободных коек.

Израильская армия потеряла убитыми трех бойцов спецподразделения "Маглан". Они осматривали подземный ход, найденный в доме на юге сектора Газа, когда палестинские боевики привели в действие два взрывных устройства, спрятанных в здании и туннеле. С начала кампании погибли 56 военнослужащих и трое мирных жителей.

После очередного заседания военно-политического кабинета власти Израиля объявили о намерении продолжить операцию в прежнем формате с непродолжительными "гуманитарными паузами" для поддержки гражданского населения сектора Газа. Целью "сухопутной фазы", которая почти две недели назад дополнила дистанционные удары по анклаву, остается поиск и уничтожение в узкой приграничной полосе десятков подземных туннелей, проложенных боевиками для вылазок на территорию Израиля. Назар Альян.

Министерство иностранных дел Украины (МИД) снова призвало украинцев воздержаться от поездок в Израиль и Палестинскую Автономию. Об этом сообщает пресс-служба украинского внешнеполитического ведомства.

"В связи с резким обострением ситуации с безопасностью и проведением антитеррористической операции в Секторе Газа, а также многочисленными протестными акциями, которые происходят на всех палестинских территориях, в том числе - в Рамалле, Вифлееме и других городах, МИД в очередной раз настойчиво рекомендует гражданам Украины воздержаться от поездок в Израиль и Палестинскую Автономию, а тем, кто уже находится в указанном регионе - безотлагательно покинуть его территорию", - говорится в сообщении.

Вместе с тем гражданам, которые уже находятся на территории Израиля и Палестины, рекомендуется проявлять повышенную осторожность, соблюдать правила личной безопасности, постоянно отслеживать сообщения о развитии ситуации в стране и выполнять соответствующие инструкции местных компетентных органов.

Напомним, по состоянию на 23 июля Украина эвакуировала 45 украинцев из Сектора Газы.

Небесная тысяча

− Подождем, пока тысячу палестинцев убьют, а потом вмешаемся и прекратим огонь, − сказал «высокопоставленный американский госслужащий из администрации Барака Обамы», по словам израильского государственного Первого телеканала. Сказал ли это президент открытым текстом, или намекнул, но так и произошло. Когда количество убитых палестинцев − мужчин, женщин и детей в Газе стало четырехзначным, США начали говорить о прекращении огня.

Израильская армия не против прекращения боевых действий. Жертвы среди солдат и офицерского состава достаточно серьезные, да и большого смысла в продолжении бойни уже нет. Израильские военные всегда тщательно скрывают данные о своих реальных потерях, чтобы не терять так называемый ореол славной, героической армии. На самом деле израильская армия на сегодня потеряла более ста человек среди солдат, много офицеров и одного генерала, большое количество суперсовременной военной техники. В ходе боев тяжелое ранение в голову получил также командир бригады «Голани» полковник Расан Элиан. С другой стороны, за 20 дней противостояния погибли уже более тысячи палестинцев, большинство из которых составляют мирные жители, женщины и дети. Израиль уже проиграл эту войну, т.к. Хамасу удалось нанести сокрушительный удар по спокойствию и безмятежной жизни израильтян. Впервые в истории Израиля сотни выпущенных ракет со стороны Газы достигли Тель-Авива и других крупнейших городов страны. Что бы ни говорили израильские политики и генералы, очевидно одно: народ Израиля теперь не ощущает себя в безопасности, не верит и в систему «Железный купол», в которую были вложены сотни миллионов долларов. При этом Хамас, как утверждают источники, пока еще не использовал свои более мощные и современные ракеты. А их, надо полагать, более чем достаточно в арсенале Хамаса.

Тем не менее, правые политические активисты и беснующиеся толпы израильтян на улицах Иерусалима и в социальных сетях требуют еще крови, по-прежнему кричат о необходимости «стереть Газу с лица земли», перебить или депортировать ее непослушное население, но власти, и в первую очередь силовики, не верят в возможность «окончательного решения» (как называл это Адольф Гитлер) и считают, что их работа выполнена.

Цели войны

Бойни в Газе стали регулярным повторяющимся событием. Относительно большой была бойня в декабре 2009 − январе 2010, была и в 2012, и это не считая небольших вспышек – бомбежек и артобстрелов. Политику Израиля в секторе Газа можно сравнить с криптиями древних спартанцев – те время от времени устраивали облаву и резню илотов, тамошних палестинцев, чтобы те не подымали нос, слушались и радовались, что остались живы. Главная цель израильских криптий – физическое уничтожение активных лидеров Палестины, чтобы легче было властвовать над остальными. Нынешняя война нужна Тель-Авиву для того, чтобы сорвать примирение Фатха и Хамаса. Девять месяцев палестино-израильские переговоры, которыми дирижировал лично госсекретарь США Джон Керри, закончились ничем, Фатх и Хамас, взяв инициативу в свои руки, начали урегулирование спорных вопросов, и именно этот процесс необходимо было сорвать Израилю. Оставалось лишь найти повод.

На Западном Берегу пропали три молодых поселенца. Их исчезновение по сей день окутано тайной. Они сели в машину с израильскими номерами (у палестинцев номера другого цвета), к говорящему на иврите водителю. Через несколько минут один из молодых людей позвонил в полицию и сказал, что их похитили. Затем прозвучали выстрелы и инфернальный смех, радостные возгласы по-арабски. Это было записано полицейским записывающим устройством, но на протяжении нескольких часов полиция не приступала к поискам и вообще забыла про звонок. Это очень нетипично для израильской полиции. Она, как будто, давала шанс похитителям исчезнуть.

Гибель поселенцев при невыясненных обстоятельствах была использована по максимуму, по всем законам жанра с использованием современных технологий для создания волны всенародной истерии – массовые молебны, непрерывное телевизионное освещение, звонки на радио. В похищении был обвинен конечно же Хамас, хотя никаких подтверждений так и не было представлено. Израильская пехота была введена в палестинские города на Западном Берегу, сотни палестинцев схвачены и брошены в тюрьмы, в основном – активисты и парламентарии Хамаса. После двух недель раскручивания медиа-истерии, тела похищенных были «найдены». Нетаньяху провозгласил, что он отомстит Хамасу, и война разгорелась.

Газа и малазийский «Боинг»

Если первая часть израильской операции против палестинцев – удары с воздуха – была предсказуемой, то ввод наземных войск в Газу всегда воспринимался в Израиле как нежелательный и опасный, как из-за возможной гибели израильских солдат, так и из-за негативной реакции мировой общественности. На этот раз наземная операция началась через считанные минуты после катастрофы малайзийского «Боинга», когда стало понятно, что внимание всего мира и западной печати будет приковано к происходящему в Донбассе. Начавшаяся на Западе, и в первую очередь в Англии кампания по демонизации российского президента и вовсе отвлекла людей от происходящего в Газе.

Израиль использовал крушение лайнера в своих целях, и некоторые обозреватели предполагают, что израильское руководство заранее знало о готовящемся преступлении, акцентируя внимание на деятельности крупного еврейского бизнесмена, теперь уже политического деятеля, губернатора Днепропетровска Игоря (Бени) Коломойского, активного члена самой реакционной еврейской религиозной организации «Хабад». Они отмечают, что «Боинг» вели диспетчеры Днепропетровска, они указали самолету необычный коридор, сместив его к северу, и потребовали от него снизиться на несколько тысяч футов. Впрочем, для агрессии против палестинцев была и другая причина…

Роковые ошибки Хамас

Еще несколько лет назад Иран и Сирия активно помогали этой организации, победившей на демократических всеобщих выборах в палестинской автономии в 2006 году и выражающей чаяния заметной части палестинского общества. Те же бойцы Хезбаллы потратили много усилий, чтобы повысить боевой уровень бойцов Хамаса. Но когда в Сирии разгорелся мятеж, руководство Хамас решило резко поменять ориентиры, приняв покровительство Катара и спонсируемых им братьев-мусульман, пришедших к власти в Египте. Итоги этих решений обернулись трагедией и для Хамас, и для всего палестинского народа. В критический момент вчерашние «новые друзья» от Хамас отвернулись. Катар заметно уменьшил свое участие в палестинской проблематике после недавнего смещения старого султана и воцарения его сына. Братья-мусульмане ограничились устными протестами, впрочем довольно двусмысленными. А представители «исламского халифата», радеющие на словах за «угнетаемых Израилем мусульман», ничего для Газы не сделали. «Они хотят убивать только мусульман», − говорят о них в Палестине. Горькое прозрение с тяжелыми последствиями, поскольку действительно последовательный противник Израиля Хезболла из-за ошибок руководства Хамаса не выступила против агрессора, хотя только лишь части ее военного потенциала было достаточно для провала наземной операции израильтян.

Иранский угол

Откровенно конъюнктурное политиканство руководства Хамас привело и к тому, что Иран, по сути, оказался исключенным из процесса палестино-израильского урегулирования. Как следствие – Тегеран был фактически лишен поля для маневра и в «преддверии» конфликта, и в его начальной стадии. «Хамас хотел бы вернуться к своим шиитским друзьям, но назад пути нет», − предрекали израильские аналитики, а военные рассчитывали, что лишенный иранской поддержки Хамас станет легкой добычей. Просчитались, поскольку Иран оказался выше обид и мелочного сведения счетов. В минувшее воскресенье в Бейруте заместитель главы иранского МИДа Амир Абдоллахиян заявил, что Исламская республика использует все свои ресурсы, чтобы Израиль не победил Хамас. Поддержка палестинцев для Ирана – это не сиюминутная политическая тактика, а продуманная стратегия, которая стоит выше разногласий, вызванных поведением руководства Хамас. О Нетаньяху говорят, что война в Газе для него – утешительный приз за то, что ему не дали ударить по Ирану, на чем сам «неистовый Биби» продолжает настаивать. Подавление Газы может оказаться первой фазой нового наступления на Иран, если Израиль продолжит войной против Хезбаллы, а затем возьмет курс на активное вмешательство в сирийский конфликт.

Ряд обозревателей склоняются к мнению, что одной из причин того, что Вашингтон по сути поддержал израильскую операцию в Газе, является стремление втянуть Тегеран в этот конфликт, чтобы сорвать подписание мирного соглашения по иранской ядерной программе и снятия санкций с него. Это очевидно и для руководства Исламской республики, поэтому, оставаясь последовательным сторонником освобождения Палестины и убежденным противником сионизма, Тегеран не намерен делать за Хамас его работу, взваливая на себя бремя противостояния Израилю и стоящему за его спиной Вашингтону в одиночку.

Заявив о поддержке палестинцев, Амир Абдоллахиян вполне справедливо потребовал от Хамаса мобилизации, отметив, что его руководство не использовало даже и 3% своего потенциала. Палестинцы не смогут сами освободиться от еврейского господства, по крайней мере в ближайшем будущем. Израиль получает немеряные деньги от США, Германии, его военная промышленность считается передовой, его агрессия пользуется мощной медийной и дипломатической поддержкой своих единоверцев в США и Европе, но своим сопротивлением Хамас показывает всему миру, что Палестина жива, и за него никто другой этого не сделает.

Проблема двух фронтов для Москвы

Украинский кризис стал временем тяжелых испытаний и для России, и для российского Президента. Прозападная российская элита, стремящаяся сохранить свои вклады и интересы на Западе, похоже, вполне созрела до отстранения Путина от власти и «возвращения» России в объятия США. Кремлю откровенно сейчас не до палестино-израильского конфликта, не до Ближнего Востока. Кроме того, Израиль достаточно тонко повел себя в украинском конфликте, не только не поддержав волну антироссийских настроений на Западе¸ но в чем-то, например в осуждении неонацистских тенденций нового украинского правительства, солидаризовавшись с Москвой. И обострение отношений с Западом, и сдержанность Тель-Авива в украинском вопросе сейчас вовсю отрабатывается российскими «друзьями Израиля» для прикрытия агрессии против палестинцев и для блокирования действий Москвы по вмешательству в этот конфликт.

Черным пятном российской политики стала поездка сенатора Михаила Маргелова и других его компаньонов в Израиль. «Десант сенаторов» практически поддержали политику бойни палестинцев, восхитились «героизмом Сдерота» (израильского городка, обстреливаемого из Газы). Маргелов – мрачная фигура в русской политике, «черный ворон поражения», заслуживший такое прозвище после поддержки Москвой свержения Каддафи. И хотя при сегодняшнем российском плюрализме нет нужды считать Маргелова и его команду основным выразителем российской политической мысли, но его поведение указывает на то, что пятая колонна в России «прикрывает» Израиль с не меньшим энтузиазмом, чем это делает Вашингтон. Российские СМИ, в том числе и основные федеральные телеканалы, фактически подконтрольные пятой колонне и произраильскому лобби, организовали самую настоящую информационную блокаду массового убийства палестинцев в Газе. Информационная блокада – это часть их успешной «операции прикрытия» Тель-Авива, в которой задействованы, как ни парадоксально выглядит такой альянс, не только «демократы», но и «националисты». И те, и другие поддерживают Израиль и выступают против палестинцев, против Ирана, против Китая, и самое ужасное против России и ее интересов.

*******

Война в Сирии подорвала и без того весьма условное «мусульманское единство». Победа исламистов в Центральном Ираке, курс Иракского Курдистана на независимость, произраильская ориентация Саудовской Аравии и других монархий Залива, Россия и Иран под санкциями – вот тот безрадостный фон, на котором происходит очередная война в Газе. Кровь более чем тысячи палестинцев, целого легиона, − это цена ошибок и политиканства палестинского руководства, израильской агрессии и ее покровительства мировым жандармом Вашингтоном, цена предательства монархий Залива и молчаливого поощрения устроенной израильтянами бойни общественного мнения других стран. И цена эта с каждым днем продолжает возрастать.

Исраэль Шамир,

Специально для Iran.ru

По меньшей мере 20 палестинцев погибли в ночь на среду при обстреле школы ООН в секторе Газа, которая использовалась как пункт приема беженцев, сообщил представитель Минздрав Ашраф Аль-Кидра.

Ответственность за трагедию, произошедшую в городе Джебалии на севере анклава, медики возлагают на израильские войска, которые 22-й день проводят операцию против палестинских боевиков.

"Десятки граждан погибли, получили ранения и сейчас находятся в больнице "Камаль Эдуан" в городе Джебалии после новой сионистской бойни в школе "Абу-Хусейн", где находились десятки беженцев из Джебалии и других районов", — сообщил аль-Кидра. Трагедия в Джебалии — уже второй инцидент такого рода с начала кампании. Неделю назад под обстрел попала школа ООН в Бейт-Хануне, где погибли по меньшей мере 17 человек. Израиль тогда объявил, что огонь с его стороны не мог стать причиной столь многочисленных жертв.

Более 80 школ ООН по всему сектору Газа приняли 200 тысяч беженцев из приграничных районов анклава. "В среднем по 2,4 тысячи человек в школе, свыше 80 — в каждом классе. БАПОР обеспечивает их продовольствием и матрасами, остальные критически значимые потребности удовлетворять не удается", — говорится в сводках Ближневосточного агентства ООН для помощи палестинским беженцам и организации работ.

Всего за ночь в палестинском анклаве погибли 34 человека. Помимо Джебалии, сообщения о жертвах поступали из столичного города Газы, южного Хан-Юниса, лагеря беженцев аль-Бурейдж, который расположен в центральной части анклава. За время операции, которая началась 7 июня и через десять дней дистанционных бомбардировок перешла в фазу наземных боев, погибли 1262 палестинца, более семи тысяч ранены. С израильской стороны убиты 56 человек, из которых 53 — солдаты и офицеры. Назар Альян.

Нация

Пьер Манан (р. 1949) – французский философ и политический теоретик. С 1992 года профессор Высшей школы социальных наук (EHESS), член Центра политических исследований имени Реймона Арона (CRPRA).

Перевод выполнен по следующему изданию: Manent P. La Raison des nations. Réflexions sur la démocratie en Europe. Paris: Gallimard, 2006. P. 41–66.

Для большинства из нас разрушение башен-близнецов на Манхеттене 11 сентября 2001 года является не только отправной точкой целой серии событий, которые иначе не произошли бы, а теперь будут следовать одно за другим в направлении неопределенного будущего, – это еще и катастрофа, открывающая собой новую эпоху. Разумеется, это, так сказать, общее чувство быстро уступило место оживленным разногласиям относительно причин и значения этого события, а также оценки наступающих времен. В лучшем случае я могу лишь попытаться объяснить то, что стало если не первым моим чувством, то по крайней мере моей первой рефлексией после всего этого кошмара.

Подлинным результатом этого события, на мой взгляд, стало вовсе не открытие терроризма в качестве основного феномена нашего времени. Результат скорее заключается вот в чем: нынешнее человечество довольно сильно разобщено, и это разобщение труднее преодолеть, чем мы думаем. Одним махом было опрокинуто то, что мы представляли себе в качестве основных тенденций развития и предназначения современного человечества, – тенденций устойчивых, ведущих, как мы полагали, к его неизбежному объединению, в котором не возникало сомнений и которое после падения Берлинской стены, казалось, стояло у нашего порога. События 11 сентября открыли нам наличие другой стены: взаимную непроницаемость человеческих сообществ, сохранившуюся, несмотря на необыкновенную и все возрастающую легкость коммуникации.

С какой легкостью еще накануне этого события говорили мы о «различиях» и «праве на различие»! Ведь различия, о которых мы думали, были незначительны; объединенное человечество без труда могло их принять, и они расцвечивали бы его своей палитрой… Взгляд эстета? Нет, взгляд туриста на дела человеческие! Но нас внезапно вернули к политической реальности: каков бы ни был формат и характер людских сообществ, они являются чем-то компактным, замкнутым на себе и трудно проницаемым, ведь каждое из них обладает собственной перспективой развития и сплачивает своих членов на таких глубинах, что ни столь удобный коммерческий инструментарий, ни коммуникативные радости современной жизни недостаточны для того, чтобы породить между этими сообществами действительно общую жизнь.

Тот факт, что большинство террористов являются выходцами из Саудовской Аравии, то есть, если можно так сказать, близкого союзника Соединенных Штатов; то, что они превратили в смертельное оружие пассажирские самолеты, то есть средство коммуникации, способное объединять людей всей планеты; то, что они решили разрушить известные символы мировой торговли, расположенные в центре столицы мира, – все эти обстоятельства ни в коей мере не случайны. Они лишь подтверждают, что самые совершенные инструменты коммерции и коммуникации не затрагивают жизни народов и не способствуют их объединению, как на то надеялась либеральная и прогрессистская общественность или, скорее, рассчитывала на него начиная с XVIII века. Словом, сама по себе коммуникация не способна никого сплачивать.

В наших иллюзиях – либеральных и прогрессистских – относительно силы коммуникации есть что-то курьезное. Не зиждутся ли они на одном сверхубедительном и почтенном определении человека в качестве «животного, обладающего логосом»? «Только слово делает нас людьми, только слово дает нам возможность пребывать сообща», – пишет Монтень[1]. Как же не ждать еще большего расширения и укрепления людского союза, глядя на эту возрастающую и ускоряющуюся циркуляцию слова?

Но тут есть подвох. Связь между союзом между людьми и словом действительно чрезвычайно тесна, но несимметрична, потому что сами эти понятия не равны друг другу. Не слово ведет нас к сообществу, а сообщество производит и сохраняет слово. А поскольку существует много различных сообществ и, значит, много различных дискурсов, всякое слово обретает свой смысл в политическом союзе, в сообществе граждан. Раз человеческая жизнь развертывается между поэзией и прозой, прозой пользы и поэзией благородства и величия – значит, она упорядочивается через справедливость, которая является делом политики. Именно политическое сообщество сплачивает и дает возможность звучать всем голосам, и всякая настоящая коммуникация необходимым образом опирается на эту гармоническую гамму. В сущности мы совершенно безрассудно переоцениваем силу инструментов коммуникации, в частности, силу общего для всех языка-посредника. Даже если завтра мы все заговорим на английском, мы не сделаем к единству и шага. Израильские и палестинские официальные представители точно так же, как индийские и пакистанские дипломаты, говорят, как мне представляется, на вполне приемлемом английском. Но наличие общего языка само по себе не производит коммуникации. Взаимопонимание предполагает наличие одного политического сообщества или по крайней мере принадлежность к таким сообществам, чьи политические режимы и коллективный опыт были бы близки друг другу. Но мы знаем, что и этого тоже еще недостаточно. Сколько наций со схожими политическими режимами и опытом вступали друг с другом в войны!

Нам, европейцам, следовало бы яснее отдавать себе отчет в политическом характере слова. Европейские языки являются «языками национальными». И это действительно так, если под «нацией» понимать некое отдельное политическоеобразование. На самом деле наши языки отсылают нас не к невыразимости утерянных истоков или серии непередаваемых опытов, а прежде всего – к вполне понятной политической истории, к которой у нас появляется доступ как раз через язык. Наши языки выражают не некую «культурную» сущность (аполитическую, метаполитическую или возвышенную), а прежде всего – историю наших политических режимов. Режимов Расина и Шекспира… На определенном этапе истории в каждой отдельной стране поэт воплощает собой тот политический момент, в который нация осознает самою себя, обретая свою законченную форму. И в то же время поэт актуализует силы языка, фиксируя их качество и количество. Французский язык, язык двора, столь непоколебим в своих абстрактных взаимосвязях, что он совершенно естественно становится языком наставляющей и разглагольствующей Республики, языком наррации, предпочитающей вещам знаки, языком неприметных, но изумительных модуляций. Английский же – язык варварский, раньше других вознесшийся до ослепительных вершин экспрессивности благодаря одному из самых великих европейских поэтов и в то же время обладающий достаточной простотой и силой, чтобы впоследствии сделаться тем самым языком пользы, языком подражания, в котором еще слышится животный крик, в чем можно с легкостью убедиться, побывав в Палате общин. Наши европейские языки – и я упомянул здесь только два из них, наиболее мне близких, – являются дивными продуктами того колоссального скульптора европейской жизни, каковым является государство-нация.

Государство-нация стало в современной Европе тем, чем в Древней Греции был полис: то есть тем, что производит единство, а значит, и смысловые рамки жизни, формируя при этом некое общественное образование. Несмотря на обилие превосходных исторических трудов на эту тему, сравнение этих политических форм может еще таить в себе для нас много поучительного. Во всяком случае можно сказать, что полис и государство-нация являются двумя единственными политическими формами, которые были способны приводить, по крайней мере в своей демократической фазе, к глубокому единству цивилизации и свободы. Существовали и другие цивилизованные империи, но даже в свои самые спокойные периоды они не знали свободы. Жизнь племен, и «первобытная» жизнь вообще, тоже обладает явно выраженной формой свободы, но ей неведомы прелесть и очарование цивилизации. Я хотел бы рассмотреть здесь форму государства-нации, не без сожаления оставив в стороне вопрос о полисе.

Фамильярность питает пренебрежение. Во всяком случае мы уже не умеем ценить того, что было совершено европейским государством-нацией в его историческом развитии. А ведь это было чрезвычайно смелое предприятие, которое привело к невиданной по интенсивности, и особенно по длительности и разнообразию своих режимов, мобилизации внутренних ресурсов не только его вождей и вдохновителей, но и всех граждан. Нужно было распространить гражданскую жизнь, «свободное житье», которое до того являлось привилегией в лучшем случае ограниченного числа людей, на всю совокупность многочисленных людских союзов. Нужно было править огромными людскими массами, оставляя им при этом свободу.

Пренебрежение к этому периоду истории на самом деле имеет свои специфические и, если так можно выразиться, более глубокие причины, нежели фамильярность и привычка. Мы отделены от нашей политической истории огненным занавесом 1914–1945 годов. До – история, несущая в себе вину, потому что достигает своего апогея в грязи Лез-Эпарж[2] и трубах Освенцима. После – не крестившись, не обратившись в другую веру, мы восстаем в белых одеждах, наконец-то, очистившейся демократии – то есть демократии ненациональной, чьей единственной политической программой является сохранение своей невинности. Нам необходимо преодолеть огненный занавес, восстановить преемственность европейской истории, а не думать, что пятьдесят лет назад – скажем, в момент образования первых общеевропейских институтов – мы, наконец-то, вышли на свет из тьмы веков национального язычества. И мне хотелось бы способствовать этому хотя бы в малой степени.

Как бы мы это ни толковали, можно только дивиться долгой жизни европейского государства-нации. Как бы нас ни предупреждали о ловушках воскрешения прошлого в нашей памяти и о том, что Арон, цитируя Бергсона, любил называть «ретроспективной иллюзией фатальности», очевидное напрашивается само собой: большинство наших наций вполне узнаваемы на протяжении по крайней мере семи или восьми веков. Я говорил о языках: когда-нибудь кто-то говорил по-французски лучше, чем это сделала Жанна д’Арк перед своими судьями? Откуда такая протяженность, такая преемственность наперекор и вопреки всем этим чудовищным переменам и потрясениям? Это одна из самых волнующих исторических загадок. Во всяком случае мы можем констатировать, что из века в век европейские нации вырабатывали новые политические инструменты, обеспечивающие преемственность всего этого предприятия. Когда политическое устройство, а также тесно с ним связанное устройство, общественное и нравственное, казалось, исчерпывало свои возможности, когда оно «должно было бы» окаменеть, прийти в упадок или разложиться, европейцы находили невероятно смелые решения, перебрасывая через пропасть времен огромные мосты. Я упомяну здесь только некоторые из них. Вместо того, чтоб застыть в «феодальности», находящейся в плену локального местечкового господства, они придумали удивительный парадокс (так хорошо описанный Боденом) абсолютного суверена, осуществляющего свою власть над свободными подданными. Когда эта формула исчерпала свою эффективность вместе с развитием крупных монархий, хорошо администрированных и весьма цивилизованных, но лишенных постоянной политической свободы, они нашли новое невообразимое решение проблемы: представительное правление.

Суверенное государство и представительное правление являются двумя решениями-уловками, которые позволили дать цивилизацию и свободу огромным людским массам. Мы до сих пор живем в этой системе. Тем не менее катастрофичность войн прошлого века привела к новому пониманию этой системы. Процесс в развертывании трудно описывать. Поэтому скажу следующее: государство становится все менее суверенным, а правление – все менее представительным. Политические инструменты демократической нации – более функциональными и менее политическими. А политические решения-уловки – если так можно сказать – все изощреннее и с каждым днем все дальше от естественных движений души гражданина. Почему это происходит?

***

Прежде всего следует отметить, что оба звена этой системы теснейшим образом взаимосвязаны друг с другом, потому что если суверенное государство может и не быть представительным, то представительное правление предполагает наличие суверенного государства. В хронологическом отношении это совершенно верно, поскольку, как мы знаем, суверенное государство предшествовало представительному правлению. Сначала был Ришелье, а уж потом – Гамбетта! Но это также верно в логическом и политическом отношении. Мы не будем подробно рассматривать этот процесс, скажем лишь следующее: только суверенное государство способно определять и институировать абстрактное место «национального представительства», а также то, что я назвал «планом гражданского равенства», без которого невозможно демократическое представительство. В отсутствие суверена политическая формация непременно тяготеет к одной или другой форме олигархического господства. А значит, без суверенности не бывает и представительства.

Но ведь мы наблюдали и делали совсем другое? По истечении страшных войн прошлого столетия мы придумали две новые знаменательные уловки: первая радикально ограничила, если не устранила, суверенность, затронув тем самым и представительство, а вторая напрямую изменила сам смысл представительства.

Первая уловка – это, конечно же, строительство единой Европы. Мы не будем здесь воссоздавать все его этапы или анализировать его механизмы. Тем не менее, думаю, стоит сказать, что почти за пятьдесят лет своего развития оно основательно поменяло свой смысл. Все начиналось как общее предприятие старых европейских наций, в первую голову – Франции и Германии, предпринятое с целью положить конец эпохе деморализующей вражды и опустошительных войн и проложить дорогу к здравомыслящему будущему, которое, не будучи похожим на прошлое, увеличило бы продолжительность жизни наций, медленно, но все же идущих навстречу некоему новому политическому образованию. Были сомнения, была неясность, но это давало нашим изнуренным в войне нациям некую перспективу и, так сказать, возможность перевести дух, без чего они так быстро не восстановились бы и без чего не было бы ни «немецкого чуда», ни «итальянского чуда», ни стремительного французского восстановления (согласно Конституции, во Франции не бывает чудес![3]).

Довольно долгое время наши нации и Европа развивались вместе. Но на определенном этапе, который непросто, да и нет необходимости определять и который принято называть «Маастрихтским договором», европейское строительство претерпело серьезные изменения. Инструмент отделился от национальных политических формаций. Уловка начала жить собственной жизнью. «Европа» кристаллизовалась в идею, обладающую большей легитимностью, чем любая другая, и институциональными механизмами, способными переплавить все аспекты европейской жизни. Европейцы угодили в «бесконечную конечность», которая не имела теперь никакого политического смысла, ее единственным будущим стало безграничное расширение, о котором уже никто не знал, где и как можно его остановить. Таково положение дел.

Вторая уловка – это государство-провидение. Такое государство представляет из себя сложную систему, в которой можно запутаться. С одной стороны, оно, безусловно, является продолжением и улучшением представительного правления или, скорее, представительного государства. Благодаря ему представительная демократия сумела охватить и рабочий класс, угрожавший дальнейшему существованию прежнего государства. Этот класс и «народные слои» вообще лучше ощущают себя именно при таком политическом режиме. Их желание смены политического режима на новый, который действительно был бы «их режимом», в результате ослабло. В то же время представительство меняет свой смысл или теряет некоторую его часть. Гарантированные государством «социальные права», с соответствующими пособиями, сводят на нет то, что до этого столь красноречиво именовали «положением рабочих». Разница «положений» просто исчезает, когда все граждане, обладая равными гражданскими и политическими правами, становятся «правопреемниками» государства, в равной степени проявляющего заботу об их «социальных нуждах». Я не задаюсь вопросом о том, не был ли оплачен этот несомненный социальный прогресс некоторым упадком индивидуальной и даже социальной ответственности. Споры либералов и социалистов на эту тему здесь не представляют для нас интереса. Меня больше занимает парадоксальность этой игры в представительство.

Парадоксальность, о которой я говорю, заключается примерно в следующем. Живучесть представительного процесса предполагает, что народ, который нужно представлять во всем его разнообразии, существует и хочет существовать независимо от представительства, а значит, и от представительного государства. Чтобы быть представленным, нужно сначала быть. А чтобы действительно быть, нужно существовать в «положении», независимом от представительства. Таким образом, желание быть представленным предполагает и содержит в себе, если так можно выразиться, отказ от представительства, нежелание или уклонение от него. Пролетариат требовал представительства на уровне высших политических инстанций, а в конечном счете и на уровне правления нацией, но в то же время занимался организацией своей «классовой» автономии по отношению к обществу и буржуазному государству. Он не доверял государству, от которого требовал признания. На это можно возразить: это были разные пролетарии или разные рабочие организации, потому что одни были реформистами, другие – революционерами или синдикалистами-революционерами. Да неважно! Мы рассматриваем здесь представительную систему в неизбежной амбивалентности ее механизма, а значит, независимо от «субъективных устремлений» различных групп. Тогда можно было бы сказать, что хорошее, настоящее политическое представительство приобретается не только в борьбе с недостаточно представительным государством, но и в борьбе с нежеланием или уклонением всякого народного образования от необходимости быть представленным или оказывать доверие своим представителям. Разумеется, период, о котором идет речь – скажем, во Франции это XIX век и первая половина XX века, – полон социальных и политических волнений, которые мы, к счастью, наконец-то, преодолели. Разумеется, граждане тогда часто проявляли недовольство «столь плохим представительством». Но эти страсти и были жизнью, порой опасной, которая могла отвернуться от демократии, то есть от действительно представительного политического режима.

Но мы сегодня живем в несколько ином режиме. Я уже говорил, что на смену системе, строившейся на отношениях между отдельными народными образованиями, живущими согласно различию своего положения и представительства, постепенно пришло такое государство, чья миссия заключалась в гарантировании прав – не только «либеральных» прав на собственность и свободную деятельность, но и «прав социальных», «прав-требований»[4]. После промежуточного периода – грубо говоря, периода «славного тридцатилетия»[5], – когда в силу инерционности классовой борьбы стали, наконец, «хорошо представлять» граждан, мы вступили в эру «представительного несчастья» нового типа. Теперь граждане жалуются на своих представителей в широком смысле, то есть как на политический класс. И, чем больше этот класс предпринимает усилий, чтобы показать гражданам свою «близость», понимание, сострадание, тем больше граждане им недовольны.

Конечно, более или менее значительная часть возмущения связана с экономической ситуацией или вызывающими беспокойство перспективами. В то же время совокупное богатство наших обществ не прекращает расти, а индикаторы, в первую очередь здоровья и продолжительности жизни, не позволяют думать о каком-либо объективном ухудшении нашего «общего состояния». Не думаю, что безработица или краткосрочное трудоустройство могли бы объяснить растущее отчуждение граждан. Тут, конечно же, важнее потеря самой представительной способности политического аппарата. В случае Франции она имеет институциональные причины или причины, связанные с политическими нравами, например, с «коалиционностью» правительств. Тем не менее мне кажется, что зло не в этом. В негодовании по поводу плохого представительства есть тревога от перспективы стать непредставляемым: прекратить быть народом или же быть им все меньше и меньше; причем надо понимать это красивое слово «народ» в его социальном или национальном смысле. Социальная сочлененность народа, как и сочлененность национальная, уже потеряны нами или находятся на стадии исчезновения. Об этом свидетельствует сам язык. Нет больше пролетариев, нет даже «народных слоев», есть только «исключенные», под которыми понимают тех, кто, как говорится, «прошел сквозь сети социальной защиты». То, что являлось народом или частью народа, то, что пребывало в неком особенном социальном «положении», стало статистическим или административным агрегатом, лишенным для всего общества, и в первую очередь для самих «исключенных», всякого смысла. Нищета осталась прежней, а кое-где и возросла, но теперь она представляется осечкой социального механизма. Вот откуда одновременно исполненные пафоса и напрасные усилия по созданию «партии безработных» или «представительства безработных». В ходе развития нашей демократии различные части тела нации одна за другой оказались включенными в представительную систему. Теперь все они включены в эту систему, поскольку само исключение понимается сегодня как явление индивидуальное. Нет больше «социальной отстраненности», нет социальной независимости – независимости «классовой», – которые могли бы питать настоящее желание представительства. Индивидуум может сколько угодно взывать к своим представителям – ответом ему будет стократное эхо его отчаянного одиночества.

Таким образом, декорации остались теми же, и мы по-прежнему выбираем всякого рода представителей, но одной ногой уже стоим за пределами представительного режима. На смену суверенному государству и представительному правлению в рамках одного народа-нации пришло государство, стремящееся возможно полно гарантировать «человеческие права» всем членам общества. Государство? Но нужно ли нам для этого государство? Действительно ли государство является адекватным инструментом для выполнения этой функции? Не будет ли это лучше делать региональная, европейская или даже частная администрация? Не должно ли представительное правление уступить свое место демократическому менеджменту?

***

В сегодняшнем языке политических деятелей, да и граждан, эта подмена представительного правления менеджериальным управлением (gouvernance) показывает амбивалентность наших административных систем в отношении нашей демократии. Впрочем, слово «амбивалентность» недостаточно точно это выражает. Мы стоим на пороге смешения, даже противоречия наших политических чувств.

С одной стороны, мы патетично оплакиваем гражданскую апатию, хотя электоральное возмущение регулярно, пусть и ненадолго, прерывает ее. Правительства же с невозмутимостью констатируют свое бессилие в проведении реформ, необходимость и неотложность которых они всячески и охотно подчеркивают. Это прозвучало бы уморительной остротой, если бы мы сказали, что демократический менеджмент похож на представительное правление, которое больше ничего не представляет и ничем не управляет.

С другой стороны, мы хвалим друг друга за качество наших демократических ценностей и выгодно противопоставляем мягкость наших нравов карательному морализму американской демократии, которая, вопреки нашему порицанию, по-прежнему рассматривает смертную казнь в качестве инструмента правосудия. Когда мы смотримся в зеркало наших «ценностей» – и не стоит краснеть, признавая это, – мы находим в этом удовольствие.

Как объяснить все это уныние и замешательство, с одной стороны, и всю эту удовлетворенность собой, с другой? Возможно, то, что приводит нас в уныние, и то, что нас очаровывает в нашей коллективной жизни, является двумя контрастирующими друг с другом, но неотделимыми друг от друга аспектами одного и того же феномена, двумя следствиями одной и той же причины: нашего политического режима в настоящей фазе его истории и истории, разворачивавшейся в форме нации. Наши новые инструменты, в отличие от их предшественников – то есть государства-суверена и представительного правления, – вместо того, чтобы повышать степень власти в рамках самоуправления, каждый день все больше тормозят этот процесс. В отношении наций, после Первой мировой войны укрепляющихся вокруг своих национальных валют, крупный историк экономики Карл Поланьи говорил о «новом типе нации, о нациях-ракообразных». Можно было бы сказать, что защитный панцирь наших наций, многие из которых как раз отказались от своих национальных валют, становится все тоньше и уязвимее, а хватательные инструменты, я хочу сказать, инструменты административные, столь несоразмерны и изолированы от его рыхлого и нежного тела, что нации растеряли большую часть своей способности к движению. Недвижные в становящемся все придирчивее и неустойчивее обладании своими правами, наши нации предлагают такое толкование человеческого существования, чтобы можно было оправдать их политическую леность и духовную инерцию. Именно поэтому они могут, не ощущая противоречий, раздражаться своим бездействием и в то же время хвалиться своими добродетелями. К тому же, став частями общеевропейской нации, они теперь утешаются тем, что рассматривают себя в качестве творцов этого первого союза, эдакого союза-матрицы, ведущего к неумолимому объединению всего человечества, оставшиеся члены которого, следуя этой логике, вскоре тоже к ним присоединятся.

Эта странная депрессия самых изобретательных народов в истории, еще совсем до недавнего времени способных к обновлению, несомненно, является результатом огромного числа различных факторов. Стремительное старение не с такой уж и далекой перспективой – для некоторых из них – простого вымирания, конечно же, в значительной мере способствует этой пассивности. В конце концов, до сегодняшнего времени мимолетности индивидуума противополагалось бессмертие народа, и вот, когда жизнь индивидуума удлиняется, жизнь народа укорачивается, причем вплоть до того, что народ – какой необычайный человеческий феномен! – стареет и движется к смерти столь же стремительно, а в скором времени это будет еще стремительнее, что и индивидуум. Но мне хотелось бы подчеркнуть здесь именно важность политического фактора, то есть растущую и все парализующую диспропорцию между внутренней слабостью политических сообществ и несоразмерностью их инструментария. Управляемые этим инструментарием менеджмента – а не представительного правления, как прежде, – европейские народы становятся инструментами своих инструментов, недовольным, но податливым материалом для нагромождения всякого рода технократических структур, от простой коммуны до Объединенных Наций, преследующих одну-единственную цель: устранение всякой индивидуальной или коллективной деятельности, которая не являлась бы обычным приложением правовой нормы. Приняв сторону демократических «ценностей», мы забыли про смысл демократии, ее политический смысл, который состоит в самоуправлении. К нам вернулось время просвещенного деспотизма, что является точным определением всей этой совокупности агентств, администраций, судов и комиссий, которые хотя и беспорядочно, но сообразно друг другу навязывают нам различные скрупулезно прописанные правила.

Я только что сказал о том, что во имя демократии, или скорее во имя «демократических ценностей», мы институционализировали политический паралич демократии. Во имя того, что мы иногда называем демократией процедурной, мы выхолостили само существо демократии в ее исходном и прямом смысле, в ее политическом смысле самоуправления политической формацией. Значительную роль в этой эволюции сыграло неумолимо сужающееся понимание человеческой деятельности, хотя оно и стремилось, или, скорее следует сказать, потому чтооно стремилось, быть нравственным. Поэтому вполне допустимо сказать, что разрушение нашего политического мировоззрения берет начало в растущем и все более непреодолимом непонимании того, чем является человеческая деятельность, или «практическая жизнь».

Одним словом, человеческая деятельность обладает легитимностью, и даже в конечном счете интеллигибельностью, только если ее можно подвести под некую универсальную правовую норму или под некий универсальный «этический» принцип – то есть только если ее можно описать как частное приложение универсальных прав человека. Любопытно, что это положение сближает наш этический радикализм с тем, что поначалу представляется его противоположностью, его крайним антагонистом – религиозным «фундаментализмом». Для него тоже человеческая деятельность обладает легитимностью только в качестве приложения закона, закона, укорененного не в общности единого для всех человечества, а в суверенной господней воле, данной в откровении сообществу верующих. Обе эти концепции правильной человеческой деятельности как соответствия легальному правилу – правилу, повторюсь, понимаемому весьма по-разному в каждом из этих двух случаев, – весьма осложняют собственно политическую деятельность, потому что и одна, и другая лишают политические дебаты их легитимности и, так сказать, смысла существования. К этому следует добавить, что они делают невозможным, каждая в равной мере, хотя и по собственным причинам, создание минимального общего плацдарма между нашей экстремальной демократией и религиозным фундаментализмом, – создание, которое может основываться только на политическом образе действий. Нет общих правил, нет универсальных правовых норм, которые позволяли бы здраво, во взаимопонимании и спокойствии урегулировать конфликт тех, кто желает признавать только «права человека», и тех, кто желает признавать только «права божии».

***

Хотелось бы проиллюстрировать примером утверждение о том, что наш демократический радикализм и «этическая» концепция человеческой деятельности сделали нас неспособными к политическому действию, – примером, который сегодня кажется мне весьма показательным. Речь идет о вопросе возможного вступления Турции в Европейский союз – вопросе, в котором достаточно много путаницы.

«Турецкий вопрос» наилучшим образом иллюстрирует проблематичность расширения Европейского союза – проблематичность, возникшую с момента, который трудно локализовать, но легко определить: когда исходный политический образ действия уступил свое место слепому процессу безграничного расширения. Первая Европа, «Европа малая», отвечала определенному политическому дискурсу, о котором я говорил выше. Она строила свое сообщество на основе общего дискурса. Она отвечала на вопрос: что делать? Но как только были реализованы первые связи, которые явились знаком завидного успеха, представились и другие кандидаты, имевшие разные намерения и степень искренности. Следовало сохранять ясное видение и бескомпромиссную линию в отношении того, что мы хотели сделать. Генерал де Голль, и это правда, отверг кандидатуру англичан, искренность которых показалась ему сомнительной. Но нельзя ведь было бесконечно держать Соединенное Королевство перед закрытой дверью, когда оно хотело войти, – Соединенное Королевство, у которого столько исторических заслуг, которыми мы восхищаемся и признаем? Жорж Помпиду открыл им дверь. Решено! Мы еще не осознавали этого, но вопрос уже ставился иначе. Теперь это было не «Почему?», а «Почему бы и нет?». И вопрос этот ставился не основателями союза, а кандидатами на вступление в него. Не «Почему – ради чего – вы хотите вступить?», а «По какому праву вы держите нас за дверью?». Разве мы не такие же европейцы, что и вы? На самом деле, чем многочисленнее становились члены клуба, тем многочисленнее были те, кого хотели оставить на улице и кто был этим вполне справедливо возмущен. В конце концов, устав от сопротивления, в котором они больше не видели смысла и которое, впрочем, действительно его не имело, признанные члены сообщества открыли дверь нараспашку, и в этот проем хлынули все, кто мог или готовился это сделать. Конечно же, никто не был удовлетворен этим, ведь никто не был искренен; и каждый знает, что к тем результатам, которыми мы сегодня хвалимся, в сущности никто не стремился – они были достигнуты работой механизма, которым никто не управлял.

[…]

Итак, мы начали говорить о Турции. У механизма, который я только что описал, нет ни штурвала, ни тормозов. Он мчит на всех парах. Да, мы смутно предполагали, что он остановится, так сказать, сам собой, как только достигнет географических пределов Европы. Эта смутная идея была совершенно абсурдна, потому что географические пределы Европы – это всего лишь условность, условность как раз географическая, не обладающая ни политическим, ни более общим человеческим значением, и уж совсем ничего не стоит говорить о ее возможном практическом приложении, которое могло бы нас довести, например, до включения России, но только до Урала, а в случае с Турцией – большей части стамбульского региона, но никак не Анатолии! Впрочем, по какой причине следует уважать географическую границу – эту черту на карте, как иногда говорят, – если вот уже больше полувека мы гордимся тем, что уничтожили исторические и политические границы? Кто способен на большее – способен на меньшее.

Именно поэтому эта «бесконечная конечность» европейского процесса столкнулась с горячим, если не глубочайшим, желанием сменявших друг друга турецких правительств и, конечно же, большей части турецкого населения вступить в Евросоюз. Как отказать Турции в том, в чем не было отказано другим? Тогда европейские политические классы, вопреки чувству подавляющего большинства народов и их собственным инстинктам, а также за неимением какого-либо весомого аргумента против, вступили на путь принятия этой идеи, изобретая при этом бесчисленное множество хитростей по торможению этого процесса, то есть упрекая турок в недостатках их демократического управления, которые не сильно отличаются от недостатков новых «вступающих стран» или стран-кандидатов. А фактическая истина такова: подавляющее большинство европейских граждан и их представителей считают, что тот факт, что Турция – это сильная страна с большим населением, среди которого преобладают мусульмане, как раз и является основной помехой для ее интеграции в Европейский союз. Но как об этом заявить?

Таким образом, мы оказались в сложной ситуации, но при этом совершенно ясно, что мы сами ее и создали. Это наводит на мысль о том, что теперь только от нас зависит, как мы будем от этого избавляться и обретать, наконец, своюполитическую свободу. Для этого от нас потребуются постоянные усилия и необходимость снова принять тот факт, что внешняя деятельность политических образований, включая и демократические политические образования, никоим образом не подчиняется тем же принципам, что и внутренняя деятельность их правительств. Я не хочу этим сказать, что внешняя деятельность могла бы пренебрегать теми этическими правилами, которые навязываются при деятельности внутренней. Речь как раз не об этике и не о том, следует ли ей подчиняться или нет! Или тогда требуемая нравственность – это просто нравственность признания политической реальности со всеми объективнымисвойствами политических образований, и даже шире – людских союзов. Объективные свойства – это прежде всего свойства, независимые от того, чего каждый из нас опасается или на что надеется, что полагает и представляет себе.

Внутри демократических политических образований, внутри демократического государства все граждане, по определению, обладают одними и теми же правами, что мешает общественным инстанциям дифференцировать их, относиться к некоей группе людей иначе – то есть плохо – по причине расовой, религиозной или в силу мировоззрения. Но то, что европейские демократии вынуждены относиться к своим мусульманским гражданам, скрупулезно соблюдая их права – права граждан, – никоим образом не означает, что они вынуждены предоставить отдельно взятой мусульманской нации «право» войти в собственное сообщество наций. Здесь речь не идет ни о «праве», ни о «правах»! Благодаря какому странному изгибу мысли можно заключить, что Турция или, впрочем, любая другая страна «имеет право» войти в европейский совет? Этого можно желать по той или иной причине, но это не вопрос какого-либо права. Равные права и равное правосудие имеют смысл – и они возможны – только среди граждан некоего уже существующего и организованного в определенный демократический режим сообщества.

Тем самым вопрос о кандидатуре Турции становится тем, чем он и является, то есть не вопросом нравственной философии, и еще меньше возможностью заявить о «европейских ценностях», а вопросом о том, что мы еще недавно называли «большой политикой». Каков бы ни был ответ, он должен быть результатом широко гражданского обсуждения, мобилизующего, синтезирующего весь комплекс аргументации и соотносящего все это с основными политическими задачами, с которыми на самом деле согласны большинство континентальных европейцев: какую форму должна принять Европа, если мы хотим, чтобы она преодолела свою пассивность и обрела свое место с собственной перспективой развития среди других крупных игроков нынешнего мира? Если правильно оценить поставленные задачи, думаю, это приведет нас к отказу от принятия Турции. Но я здесь не стремлюсь выдвинуть аргументы в пользу такого решения, я лишь стараюсь установить, что именно по отношению к этим задачам и именно в такой политической терминологии встает перед нами «турецкий вопрос». […]

Но как вести политические дебаты о религии? Что может означать рассмотрение религии не в качестве материала, безучастного к общему или универсальному человеческому праву внутри некоего демократического режима, а в качестве серьезного коллективного факта, объективного политического элемента, который своим колоритом и формами может оказать мощнейшее воздействие на наш мир, а может быть, – и на его судьбу? Нам нужно вновь научиться политически говорить о религии.

Перевод с французского Сергея Рындина

[1] Мы вынуждены подправить неточность классического перевода Анания Бобовича, в котором речь идет о «возможности общаться между собой». –Примеч. перев.

[2] Битва при Лез-Эпарж во время Первой мировой войны. – Примеч. перев.

[3] Ирония автора связана с тем, что во Франции церковь отделена от государства, тогда как в упомянутых странах дела обстоят несколько иначе. –Примеч. перев.

[4] Оппозиция между «правами-свободами», заявленными в Декларации 1789 года, и «правами-требованиями», имплицитно возникшими уже в Конституции 1946 года, можно условно свести к «правам чего-то» (право слова, право свободы и так далее) и «правам на что-то» (право на образование, право на жилье), то есть к правам индивидуальным, которые защищает индивидуум в их противостоянии власти, и, наоборот, к правам на участие власти в их судьбе. – Примеч. перев.

[5] Период с 1946-го по 1975 год характеризуется расцветом французской экономики. Термин вошел в оборот в 1979 году, благодаря французскому экономисту Жану Фурастье, озаглавившему свою работу «Славное тридцатилетие, или Невидимая революция 1946–1975». – Примеч. перев.

Опубликовано в журнале:

«Неприкосновенный запас» 2014, №3(95)

Недавние боевые действия в различных странах, ставшие причиной гибели мирных жителей в Палестине и на востоке Украины, демонстрируют недопустимость однополярного мира для многих стран, заявил в недавнем выступлении афганский депутат Мохаммад Алам Изидьяр.

На пленарном заседании первый заместитель спикера верхней палаты парламента (Мешрано Джирги) подчеркнул, что подобная ситуация противоречит в том числе и интересам Афганистана.

Народный избранник высказал недоумение «молчаливой позицией» международного сообщества, в частности, западных государств, относительно гибели мирных жителей в Палестине. Изидьяр связал нежелание многих стран комментировать трагические события с последствиями однополярного мироустройства, передаёт информационное агентство «Бахтар».

По сведениям СМИ, в результате атак Израиля на сектор Газа погибли более 500 человек, среди которых большое количество детей и женщин. Сообщения о гражданских потерях вызвали возмущение афганского общества, представители которого выразили свой протест в серии демонстраций.

Изидьяр также связал разворачивающиеся на Украине события с попытками выстроить мировой порядок в духе однополярного устройства. Напомнив о случае крушения самолёта индонезийских авиалиний на востоке Украины, депутат возложил ответственность за происшествие на украинские власти, пользующиеся поддержкой Запада.

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху призвал сограждан быть готовыми к длительной военной кампании и, несмотря на растущее давление международного сообщества, пообещал, что не остановит ее до выполнения армией поставленной задачи.

По его словам, цель операции осталось прежней — уничтожение трансграничных туннелей, используемых палестинскими боевиками для вылазок на территорию еврейского государства.

"В этот час мы продолжаем активно действовать в направлении ликвидации террористических туннелей. Мы не завершим эту операцию без уничтожения всех туннелей, предназначенных для убийства наших детей и мирных граждан", — сказал Нетаньяху.

"Мы должны быть готовы к длительной военной кампании. Мы будем действовать решительно и разумно, пока не достигнем поставленных целей", — подчеркнул он.

Многие партнеры Нетаньяху по правому лагерю, включая влиятельных министров, требуют от него поставить перед армией более амбициозные цели — вплоть до реоккупации сектора Газа и свержения правящего там движения ХАМАС. Одновременно давление идет и извне: мировое сообщество во главе с США добивается немедленного прекращения боевых действий, которые унесли жизни более тысячи палестинцев и 50 израильтян.

Полиция в Париже задержала около сорока человек на манифестации в поддержку народа Палестины, проведение которой не было разрешено французскими властями, сообщает в субботу агентство Франс Пресс.

Несмотря на запрет, на площади Республики в субботу собрались около 5 тысяч человек с палестинскими флагами и транспарантами, осуждающими действия Израиля.

Решение о запрете манифестации было принято накануне из-за опасений нарушения общественного порядка, поскольку ранее в Париже и его пригородах уже были зафиксированы массовые беспорядки и столкновения с полицией в ходе пропалестинских манифестаций.

Израиль в начале июля начал в палестинском анклаве операцию "Нерушимая скала", цель которой была обозначена как прекращение ракетных обстрелов и подрыв военного потенциала ХАМАС. Действия Тель-Авива до 17 июля сводились к дистанционным ударам с воздуха и моря, рейдам спецназа. Однако потом израильская армия начала наземное вторжение в сектор Газа, основной его задачей военные назвали уничтожение туннелей, прорытых палестинскими боевиками под границей.

Число палестинцев, погибших за время израильской операции в секторе Газа, превысило тысячу.

"Окончательных цифр пока нет, но могу с уверенностью говорить о том, что с 7 июля (даты начала операции) более тысячи человек погибли, раненых около 6 тысяч", — сказал РИА Новости официальный представитель палестинского Минздрава Ашраф аль-Кидра. Ранее сообщалось, что число погибших превысило 900 человек. С израильской стороны убиты 37 солдат и офицеров, а также трое мирных граждан.

По словам аль-Кидры, с начала перемирия в больничные морги доставлены более 110 тел, найденных в развалинах домов в столичных районах Шиджаийя, Туфах, Зейтун, в городах севера Бейт-Лахия и Бейт-Ханун. "К сожалению, израильская армия не разрешает войти в деревню Хузаа, на востоке (южного) города Хан-Юниса. Там были тяжелые бои и, предположительно, остались много трупов", — сказал собеседник агентства.

Медики считают, что около трети погибших — женщины и дети. "К нам весь день привозят обгоревшие тела. <…> Сейчас еще стоит жара и, если не эвакуировать погибших, то это может привести к эпидемической катастрофе", — сообщил РИА Новости врач крупнейшей в секторе Газа больницы "Шифа" Ахмед Даур.

Судя по очередям, жители анклава тратят 12-часовую "гуманитарную паузу" на покупки и снятие денег в банках, которые заработали впервые с начала боев. "Магазины у нас работали, но в них пропали многие товары, которые просто перестали подвозить, потому что было опасно. Так что сегодня я сама поехала закупаться на рынок — неизвестно, что будет завтра", — сказала РИА Новости жительница Газы по имени Аиша.

В субботу утром началась самая продолжительная гуманитарная пауза с начала противостояния, она рассчитана на 12 часов и согласована с обеими сторонами конфликта. Предполагается, что с 08.00 до 20.00 (09.00-21.00 мск) гражданское население анклава сможет пополнить запасы еды и медикаментов, перебраться из приграничной полосы, где идут наземные бои, в более безопасные внутренние районы. Перемирие позволило медикам добраться до районов наиболее ожесточенных боев. Назар Альян.

По меньшей мере 25 боевиков ликвидированы в результате спецоперации, предпринятой египетскими силовиками к югу от города Шейх-Зувейд в провинции Северный Синай, передает палестинское информационное агентство "Маан" со ссылкой на военный источник.

По его данным, боевики являлись членами джихадистской группировки "Ансар Бейт аль-Макдис", считающей себя одним из подразделений "Аль-Каиды" и ведущей террористическую деятельность на Синайском полуострове.

Как информирует агентство, спецоперация, которая осуществлялась как на суше, так и при поддержке с воздуха, была проведена в ответ на убийство боевиками в пятницу двух египетских военных офицеров в городе Шейх-Зувейд.

Ранее сообщалось, что группировка "Ансар Бейт аль-Макдис" взяла ответственность за один из самых громких терактов в Египте за последнее время: террорист-смертник 16 февраля подорвал автобус с иностранными туристами. Жертвами этого теракта стали четыре человека: трое граждан Южной Кореи и один водитель-египтянин. Тринадцать человек получили ранения. Иностранные туристы стали мишенью террористов впервые с 2006 года, когда при взрывах в курортном городе Дахаб погибли 23 человека, в том числе один россиянин.

Атаки боевиков в Египте, особенно на граничащем с Израилем Синайском полуострове, многократно участились после отстранения от власти президента-исламиста Мухаммеда Мурси.

Пресс-секретарь министерства нефти Ирака заявил, что сейчас только Израиль покупает контрабандную нефть Курдской автономии на севере Ирака.

Асим Джихад во вторник, касаясь отказа большинства стран закупать контрабандную нефть Иракского Курдистана, отметил, что в настоящее время лишь сионистский режим остается покупателей "черного золота" из северного Ирака. Джихад, ссылаясь на официальные шаги министерства нефти Ирака и компании-экспортера нефти SOMO в деле предостережения стран от покупки контрабандной нефти из Курдистана, добавил, что эти меры привели к сокращению числа покупателей нефти, однако сионистский режим все еще импортирует нефть из этого района.

Иностранное нефтеналивное судно с нефтью из Курдистана некоторое время тому назад причалило в израильском порту Ашкелон (на оккупированных в 1948 году палестинский территориях).

Иракский Курдистан экспортирует свою нефть через турецкий порт Джейхан. Курдская региональная администрация на севере Ирака с 2007 г. без разрешения официального Багдада подписала десятки соглашений с иностранными компаниями по разведке и добыче нефти.

Сектор Газа лежит в руинах. Наземная фаза военной операции охватывает почти половину территории палестинского анклава. Более сто сорока тысяч палестинцев бежали из своих домов. Международные правозащитные организации заявляют о критической нехватке питьевой воды и продовольствия. По данным благотворительной организации “Оксфам” около миллиона палестинцев уже лишились доступа к питьевой воде.

“Нам нужно уехать отсюда в более безопасное место,” — говорит сотрудник продовольственного склада. В результате авиаударов в секторе Газа разрушена инфраструктура. Функционирует только половина станций по очистке сточных вод, что может привести к заражению оставшихся источников пригодной для питья воды.

На складе больше не работают холодильные установки: “Эта операция ударила по нам и по нашим израильским партнерам тоже, потому что мы экспортировали все эти продукты в Израиль. Я не знаю, что нам теперь делать с этой продукцией, наши холодильник не работают из-за обрыва линий электропередачи. И как мы можем перевозить наш товар во время войны?”

В четверг координатор чрезвычайной помощи ООН Валери Амос заявила, что жители сектора Газа в ближайшее время могут оказаться на грани голода.

С места событий передает корреспондент “Евроньюс” Валери Гориа: “Немногие уверены в положительном исходе дипломатических усилий. Жители сектора Газа готовятся к новой фазе конфликта. Никто не может предсказать, как долго население анклава сможет выдержать нехватку самого необходимого для жизни, т.к. авиаудары усиливаются с каждым днем.”

В сообщении, опубликованном во вторник государственным статистическим агентством CAPMAS, говорится, что в 2013 году количество иностранцев, работающих в Египте, сократилось на 12%: с 16713 до 14 699 чел.

Около 35% иностранных рабочих в Египте прибыли из неарабских стран Азии, по 28% приходится на долю иностранных рабочих из Европы и других арабских стран.

Самая большая доля иностранцев, работающих в Египте - около 28%, занимает высокие руководящие должности. За ними следуют техники и помощники специалистов, которые составляют около 23% от всех иностранных рабочих в стране.

В частном секторе наиболее высока доля палестинцев – около 15% или 2247 выходцев из Палестины, второе место занимают выходцы из Бангладеш (около 1900 человек).

В первом квартале 2014 года уровень безработицы в Египте оставался неизменным – 13,4%. Почти 70% безработных приходится на молодежь в возрасте от 15 до 29 лет, более 79% безработных имеют аттестат или университетский диплом.

Андрей Сатаров

Палестинские потери с начала израильской операции в секторе Газа превысили в пятницу 800 человек убитыми, среди последних жертв — начальник "военной пресс-службы" одной из крупнейших местных группировок "Исламский джихад", сообщили медики и боевики.

На 18-й день конфликта, который ровно неделю назад перешел в фазу наземных боев, погибшими, по подсчетам палестинского Минздрава, числятся 816 жителей анклава, из которых четверть — дети, раненых — порядка 5,3 тысячи. Минувшей ночью погибли 16 человек, в том числе один из командиров "Бригад аль-Кудс" — военного крыла "Исламского джихада", которое по численности бойцов и богатству арсеналов уступает только своему союзнику, правящему в анклаве исламистскому движению ХАМАС.

"Бригады аль-Кудс" провожают в последний путь командира и лидера, мученика Салаха Абу Хасенена, начальника своей военной пресс-службы", — говорится в сообщении группировки. По данным СМИ, его дом в южном городе Рафахе разбомбила израильская авиация, вместе с Абу Хасаненом, известным под псевдонимом Абу Ахмад, погибли двое его сыновей. Он стал одним из самых высокопоставленных палестинских боевиков, ликвидированных израильтянами с начала операции в Газе.

Наземные бои по-прежнему идут в узкой полосе вдоль восточной границы сектора Газа. Главная задача израильских военных — найти и уничтожить трансграничные туннели, которые тайно прорыли боевики для проникновения в Израиль и организации там масштабных диверсий. С израильской стороны за время кампании погибли 35 человек, в том числе 32 солдата и офицера.

Представители Израиля говорят о возможности расширения географии и целей операции, увеличения задействованных в ней сил. Обсуждается и новая мирная инициатива — "гуманитарное перемирие" на пять дней, в течение которых стороны через посредников должны согласовать параметры долгосрочного урегулирования, включая политические и социально-экономические. Назар Альян.

Израиль не намерен вести переговоры с исламистским движением ХАМАС, заявила полномочный министр, заместитель главы дипломатической миссии посольства Израиля в РФ Ольга Слов.

"ХАМАС — это террористическая организация, с ней переговоры не возможны", — сказала она на пресс-конференции в Москве.

"Мы надеемся, что может быть достигнуто перемирие", — отметила Слов.

Израиль с 7 июля проводит военную операцию в секторе Газа против правящего там исламистского движения ХАМАС и союзных ему группировок палестинских боевиков. В ночь на 18 июля, после десяти дней бомбардировок с воздуха и обстрелов с моря, в анклав вошли израильская пехота и бронетехника.

Число убитых в Газе, согласно местной статистике, исчисляется сотнями. С израильской стороны также есть убитые и пострадавшие.

Международные организации не прикладывают должных усилий для помощи палестинским беженцам, особенно в условиях нынешней агрессии со стороны Израиля, заявил в четверг посол Сирии в РФ Рияд Хаддад.

"Мы видим обстрелы, которыми израильские самолеты подвергают сектор Газа, где уже не осталось ни одного безопасного места, где могли бы спрятаться женщины, дети и старики и где продолжается резня и разрушение домов. И даже международное агентство помощи беженцам не делает достаточно для того чтобы прекратить эту агрессию против сектора Газа, который превратился в массовую тюрьму", — заявил Хаддад на круглом столе в РИА Новости, посвященному Международному дню Аль-Кудса (арабское название Иерусалима).

По его словам "все то насилие, которое сейчас происходит, во многом поощряется США, которые непосредственно вмешиваются в дела региона" Ближнего Востока.

"Международное сообщество сейчас является свидетелем попыток США превратить Совет Безопасности (ООН) в трибуну, с которой звучит только американский голос. Но это тупиковый путь", подчеркнул посол Сирии в РФ.

Премьер-министр Турции Реджеп Эрдоган сообщил, что перестал лично общаться с Бараком Обамой по телефону, сообщает агентство Ассошиэйтед Пресс.

"В прошлом я звонил Обаме напрямую. Теперь между собой общаются наши министры иностранных дел, так как я не получаю ожидаемых результатов по Сирии", — сказал премьер-министр Турции.

"Я ожидал справедливости и не мог представить такое от тех, кто считается сторонниками справедливости", — добавил Эрдоган.

Напряженность между Вашингтоном и Анкарой появилась после того, как США не стали проводить военную операцию против Сирии, на что рассчитывал турецкий лидер.

У Эрдогана с Вашингтоном есть разногласия и по событиям в секторе Газа, где израильские войска за 2 недели убили более 580 палестинцев. Турецкий премьер называет это "государственным терроризмом" и "геноцидом" и критикует США за поддержку Израиля.

Ветеран израильского парламентаризма и один из лидеров "правого" лагеря Реувен Ривлин в четверг вечером вступит в должность президента страны, сменив лауреата Нобелевской премии мира Шимона Переса.

Инаугурация пройдет в здании Кнессета в Иерусалиме. Церемонию решено сократить из-за операции в секторе Газа, которая сопровождается жертвами среди израильских военнослужащих и мирных жителей.

"В час, когда солдаты Армии обороны Израиля ведут борьбу с (правящим в Газе движением) ХАМАС, а граждане Израиля находятся под постоянным ракетным обстрелом, мы решили провести более короткую и скромную торжественную часть. Мы поддерживаем армию в ее миссии по обеспечению спокойствия всех граждан Израиля", — говорится в совместном заявлении Ривлина и спикера Кнессета Юлия Эдельштейна.

Устроители решили сократить первую часть инаугурации, на площади у здания парламента с участием почетного караула и возложением венков, и отменить третью — торжественный прием. Главный этап — присяга в зале заседаний Кнессета — пройдет в привычном формате.

Ривлин примет присягу, двое раввинов из военного раввината протрубят в шофары, и спикер Кнессета, согласно церемониалу, провозгласит: "Да здравствует президент государства Израиль". "Да здравствует", — повторит публика.

Ривлин, за которого на июньских выборах проголосовало большинство парламентариев, станет десятым президентом за 66 лет существования Израиля. Уроженец Иерусалима, убежденный противник ухода с оккупированных арабских земель, 74-летний Ривлин дважды становился спикером Кнессета и только один раз участвовал в работе правительства в должности министра связи. В 2007 году он впервые баллотировался на пост президента, но уступил Пересу — своему идеологическому антиподу, архитектору мирного процесса с палестинцами.

Срок полномочий главы государства составляет семь лет. В Израиле, который является парламентской республикой, президент наделен представительскими функциями, а реальная власть сосредоточена в руках премьера-министра.

В России Ривлин известен как деятельный сторонник укрепления сотрудничества между двумя странами. В начале 2000-х он был сопредседателем российско-израильской межправительственной комиссии. Позже Ривлин стоял у истоков создания рабочей группы "Совет Федерации РФ — Кнессет Израиля", рассказывает о нем председатель комитета по международным делам верхней палаты российского парламента Михаил Маргелов.

"Всякий раз при встречах господин Ривлин демонстрировал свое дружеское отношение к России. Более того, именно он с израильской стороны сыграл решающую роль в создании этой группы, и наш комитет ведет постоянный диалог с комиссией по иностранным делам и безопасности Кнессета. И именно господин Ривлин с группой других израильских парламентариев во многом способствовал откровенному и стратегическому характеру этого диалога", — сказал Маргелов.

Более 50 бывших израильских солдат подписали петицию об отказе пополнить резервные войска армии Израиля в знак протеста против операции, проводимой правительством страны в Секторе Газа, сообщило издание Washington Post в среду.

"Войска, которые участвуют в операциях на захваченных территориях, — это не единственный механизм контроля над жизнью палестинского народа, здесь задействована вся военная система. На самом деле, нас больше 50. Мы не поддерживаем израильскую армию и закон о воинской повинности, поэтому на данный момент мы отказываемся служить и поддерживаем всех тех, кто к нам присоединится", — сообщается в петиции.

Ранее сообщалось, что израильские власти разрешили армии призвать дополнительно 8 тысяч резервистов, доведя число мобилизованных для кампании в секторе Газа почти до 50 тысяч человек.

21 июля госсекретарь США Джон Керри заявил о намерении предоставить сектору Газа $47 млн. для удовлетворения гуманитарных нужд населения.

Керри отметил, что финансовая помощь поступит из Египта, в котором он сейчас находится. Госсекретарь прибыл в Каир для встречи с египетскими политиками и генеральным секретарем ООН Пан Ги Муном. Целью его визита является решение вопроса о прекращении огня между Израилем и «Хамас»

Джон Керри отметил, что финансовая помощь будет использована для строительства жилья, приобретения продуктов питания и медикаментов.

Из предоставляемых средств $15 млн. будут выделены в пользу Агентства помощи палестинским беженцам ООН UNRWA, хотя агентство запрашивало $60 млн.

Ранее UNRWA заявило, что в результате военной операции Израиля численность перемещенных лиц в секторе Газа уже достигла 100 тыс. человек.

Даниил Алферов

Национальный вопрос в отсутствии ответов

Из опыта жизни российского гражданина

Вадим Ковский

1

Не хотелось бы погружаться в теоретическую проблематику, путаницу и неразбериху того, что мы привыкли именовать «национальным вопросом» (почему-то в единственном числе, хотя вопросов тут бездна). В многонацио­нальной России это всегда было похоже на глубоководное погружение: илистое, плохо различимое дно; водоросли, оплетающие ноги и мешающие двигаться; разноцветные стаи неведомых существ, затейливых чудовищ, проплывающих над и под тобой, а то и несущихся прямо на тебя; остро ощущаемый недостаток кислорода и паническое желание поскорее вынырнуть — наверх, к воздуху и солнцу…

Людям вроде меня, многие годы жившим в национальной республике, абстрактное теоретизирование по поводу пустой диалектики национального и интернационального, которому советские гуманитарии предавались на протяжении многих десятилетий, решая в ходе такого теоретизирования не столько научные, сколько пропагандистские задачи, всегда представлялось занятием малопродуктивным.

В столице Киргизии городе Фрунзе (ныне Бишкеке), куда эвакуация занесла нас в 1941 году из главной столицы, тогда насчитывалось тысяч сто населения (сегодня в одном районе Москвы, где я живу, людей раза в четыре больше). И все же это была столица — с узким, но качественным слоем интеллигенции, университетом и несколькими институтами, двумя драматическими театрами, Союзом писателей, филиалом Академии наук, очень неплохой республиканской публичной библиотекой, клиниками, школами и многими другими атрибутами цивилизации. Меня затянуло: я прожил здесь почти четверть века, учился в школе и университете, работал, женился, развелся... Я полюбил этот город, приобрел в нем друзей на всю жизнь, похоронил здесь отца, а в 1964 году вернулся на родину, в Москву.

Небольшая национальная республика составляла органическую часть многонационального целого, называвшегося Советским Союзом, но это частное, «территориальное» перемещение нашей семьи из большой столицы в малую имело помимо таких глобальных причин, как война, еще и конкретный общественно-исторический контекст, повлекло самые серьезные социально-психологические последствия для моей индивидуальной биографии и судьбы. Жалеть об этом не приходится: событиями управляла сама История, и нам было дано расслышать ее подземный гул. К тому же, как остроумно заметил И. Бродский, «если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». На роль моря вполне могло претендовать грандиозное высокогорное озеро Иссык-Куль…

Если бы меня спросили, что мне запомнилось во времена моей юности из ближней политической истории более всего, то я бы, наверное, перечислил все это без особого труда. Смерть Сталина (я в десятом классе): мистический карнавал вечером во Фрунзе — десятки тысяч людей в полном молчании колоннами движутся в свете синих прожекторов в центр города на Правительственную площадь, к огромному бронзовому истукану. XX съезд партии: в актовом зале университета несколько часов подряд читают доклад Хрущева, изредка прерываемый вскриками (кто-то падает в обморок). Радиосообщение об аресте «иностранного шпиона» Берия. Разгон «антипартийной группы» — в институт экономики, старшим научным сотрудником присылают (вернее — высылают) «примкнувшего» к ней Шепилова, на импозантную фигуру которого я, будучи главным редактором издательства Академии наук, нередко натыкаюсь в коридоре. Приезд во Фрунзе Хрущева — сразу после венгерских событий: его с огромным опозданием привозят на стадион то ли с правительственной дачи, то ли с джайлоо в изрядном подпитии, он выступает с трибуны и хвастается тем, как в Будапеште пришлось «немножко поработать» нашим танкам, а мальчишки, толпящиеся на футбольном поле, радостно бросают в воздух кепки. Днем я встречаю в центре города мужчину с безумными глазами, который несет наперевес правую руку и сообщает всем встречным: «Эту руку пожимал Хрущев»…

С историей национальных взаимоотношений дело обстояло куда сложнее. Из центра Империи мы в результате эвакуации переместились на ее периферию и погрузились, таким образом, в насыщенный субстрат национальных проблем, исторических конфликтов и культурных традиций. В национальной республике сами собой возникали вопросы, которые в русской части России промелькнули бы мимо меня, даже не задев. И сами вопросы, и ответы на них, там, где они вообще возможны, не только сужали, но и обогащали мою жизнь, миропонимание, идеологию. Можно множить их до бесконечности — для русских, проживавших в национальных республиках, они быстро утрачивали свой исторический и теоретический характер, становясь практикой повседневной жизни, политики и быта. Общей особенностью этих вопросов являлось то, что ни один из них не имел простого и ясного ответа, будучи обремененным некоей «диалектической противоречивостью», чтобы не сказать — двусмысленностью. Была ли Россия «тюрьмой народов» и чем стала при советской власти? Каково было положение «титульной» нации в условиях, где она эту «титульность» утрачивала? Как возможности развития конкретной национальной культуры соотносились с культурой «господствующей»? Что из себя представляло «двуязычие» в национальной республике? Как это «двуязычие» сказывалось на литературе? И т. д. и т. п.

Думаю, что взгляд на «национальный вопрос» изнутри и «снизу», бытовые заметки и наблюдения человека (назовем его даже «обывателем» — от добрых русских корней «быть», «обывать», а не в традиционно отрицательном смысле этого слова), попавшего в инонациональные условия, причем человека, относящегося к своему инонациональному окружению с желанием понять и с самыми добрыми чувствами, представляет сегодня, во времена крайнего обострения этнических конфликтов, не просто живой, но, если хотите, даже практический интерес. Да не примет читатель эти слова за самомнение — вне практической жизни рассуждения о «национальном вопросе» гроша ломаного не стоят!

Стоит хотя бы мельком заглянуть в историю многонациональной России, чтобы увидеть, как она разбухала и разрасталась с каждым новым десятилетием и веком царствования Романовых. «На диком бреге Иртыша сидел Кучум, объятый дымом», — остроумно переделал А. Вознесенский народную песню о Ермаке. Похвастаться интенсивными приращениями территорий не мог разве что Николай II, которому, впрочем, и в других отношениях крупно не повезло. Я был живым свидетелем пропагандистской смены исторических декораций. Стремление «улучшать» и лакировать отечественную историю, уложить ее в единый учебник возникло вовсе не сегодня: по единому учебнику истории мы учились все семьдесят лет советской власти, а привычная формулировка «присоединение», всегда сопровождавшая тему включения в состав России новых территорий (формулировка, в большинстве случаев обозначавшая насильственные действия Империи, колонизирующей новые территории, была крайне «деликатна», потому что вернее говорить о «завоевании»), стала, на моих глазах, активно вытесняться новой, уже просто умиляющей своей бесконфликтностью и гуманностью — «добровольное вхождение народов в состав России».

Иногда «вхождение» действительно было добровольным — стоит вспомнить Георгиевский трактат (Грузия при Ираклии II спасалась от наступления мусульманского мира) или учесть, что в условиях военных угроз и нацио­нальных междоусобиц малые этносы вынуждены были постоянно искать покровительства и защиты у более крупных и сильных. С другой стороны, какое же это «добровольное вхождение», если история завоевания Кавказа длилась десятилетиями? Если восстание 1916 года в Средней Азии и Казахстане, когда сотни тысяч крестьян — киргизов, казахов, туркменов — бежали в Китай и Персию, гибли от голода и холода во время перехода через горы, было свирепо подавлено царскими карательными отрядами, а освободившиеся земли генерал-губернатор Туркестанского края Куропаткин отдал русским переселенцам? Если, по подсчетам известного санкт-петербургского историка Е. Анисимова, царская Россия присоединяла чуть ли не по 400 кило­метров чужих территорий ежедневно? Нет, империи на добровольных началах не расширялись. Я помню, как иронизировали по поводу этой формулировки все окружавшие меня взрослые и как сам потом, когда стал взрослым, испытывал чувство неловкости, натыкаясь на нее во Фрунзе по несколько раз в день. Большой неловкости от большой лжи.

Пушкин, всю жизнь мечтавший побывать за границей, но почему-то зачисленный, как бы сейчас сказали, в разряд «невыездных», иронически зафиксировал факт «расширения пределов» автобиографическим «Путешествием в Арзрум»: «Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России». Любопытно, правда, что тот же Пушкин не без гордости восклицал: «Смирись, Кавказ: идет Ермолов!» Зато другой великий русский писатель, Лев Толстой, написавший «Хаджи-Мурата», вряд ли с Пушкиным бы согласился. Образ репейника, символизирующий энергию и силу несмирившегося народа, давно уже стал хрестоматийным. А ведь есть в повести Толстого помимо самого Хаджи-Мурата или картины разграбленного чеченского аула, еще и до странности современная фигура Николая I, приказывающего: «Твердо держаться моей системы разорения жилищ, уничтожения продовольствия в Чечне и тревожить их набегами».

«Как ни привык Николай к возбуждаемому им в людях ужасу, этот ужас был ему всегда приятен... — писал Толстой. — Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовывал уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они ни были бессмысленны, несправедливы и не согласны между собою, становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их делал».

После Октября Российская империя, казалось бы, затрещала по всем швам, но Гражданская война помогла большевикам остановить этот процесс. «Триумфальное шествие советской власти» было триумфальным броском Красной армии по бывшим царским территориям, где она стремительно устанавливала новый порядок (иное дело, что некоторые территории еще несколько лет переживали судороги сопротивления). С присоединением в 1940 году к Советскому Союзу прибалтийских республик Сталин фактически завершил процесс воссоздания Российской империи в прежних, дореволюционных, границах. После смерти Ленина этот «чудесный грузин», который написал когда-то по его поручению брошюру «Марксизм и национальный вопрос», с установкой на «полную демократизацию страны как основу и условие решения национального вопроса», с правом наций на «самоопределение» и прочими маниловскими мечтаниями, в полной мере осуществил свою идею «автономизации», заставившую больного и слабеющего Ленина напрячь в полемике последние силы и признаться — в совершенно не свойственном ему тоне, — что он «сильно виноват перед рабочими России», поскольку вовремя не увидел необходимости «защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ».

Параллельно присоединениям и подавлениям, с середины 1920-х Сталин принялся перекраивать внутреннюю территорию страны, исходя всякий раз из политических, административных или властных интересов, менее всего связанных с конкретными национальными потребностями. Нагорный Карабах был отнят у Армении и передан Азербайджану. Северная Осетия оказалась в составе РСФСР, а Южная — Грузии. В одну автономную республику объединялись народы с разными языками, способные общаться друг с другом лишь через русский (Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария). Республики то повышались в статусе, становясь из автономных союзными (в Средней Азии), то, напротив, понижались (Абхазия из союзного подчинения перешла в республиканское, превратившись в грузинскую автономию, — так были заложены предпосылки многолетней борьбы абхазов за независимость). Подчас территории республик кроились из кусков, подобно лоскутному одеялу («грандиозный опыт национального размежевания», как писала об этом с восторженным придыханием Малая советская энциклопедия 1928—1931 гг.). Города и целые области с мононациональным населением оказывались включенными в инонациональную среду, имевшую право государственного приоритета (спустя полвека эта политика отозвалась, в частности, кровавыми столкновениями на юге Киргизии).

К этой малопривлекательной картине нужно добавить национальные ре­прессии. От десятилетия к десятилетию репрессии эти все более разра­стались и приобретали впечатляющий масштаб. По ходу Великой Отечественной войны стали репрессировать и выселять из родных мест целые народы — теперь уже за предательство, за сотрудничество с гитлеровцами. Это чудовищное «красное колесо» продолжало вращаться и после войны. Поразительно было само расширение списка лиц, лишавшихся права проживать на родной земле: согласно указу 1949 года к тем, кто «сотрудничал с немецко-фашистскими оккупантами», были добавлены «спекулянты» и (только послушайте!) «неблагонадежные элементы». О том, как выселялись по этому указу молдаване из пограничных с Румынией районов, рассказала в 1987 году повесть И. Герасимова «Стук в дверь», пролежавшая у автора в письменном столе многие годы.

«О том не пели наши оды, / Что в час лихой, закон презрев, / Он мог на целые народы / Обрушить свой верховный гнев...» — написал много лет спустя о Сталине в поэме «За далью — даль» А. Твардовский. Первой попала под нож Автономная республика немцев Поволжья (немецкие колонисты обосновались в Нижнем Поволжье еще при Екатерине, в XVIII веке). Красочно описал когда-то историю прихода сюда советской власти в очерке «Концерт в Катериненштадте» И. Бабель: в трактирах еще можно было заказать себе «котлеты, каждая в кулак <...> белые калачи с румяной и коричневой коркой <...> миски с жареным картофелем, с картофелем рассыпчатым, хрустящим и горячим», но владелец одного из трактиров уже прикрывает свое заведение; к воротам недавно открытого «клуба Маркса» приближается кавалерия на лошадях офицеров, убитых под Уральском, а «из дома Советов выходят комиссары <...> с красными шарфами на шеях», чтобы, «стоя на возвышениях <...> говорить речь народу»…

Трудолюбивые колонисты, однако, выжили и неплохо обустроились даже при комиссарах. Но это их не спасло. С началом войны немецкая республика была в одночасье ликвидирована: немцев Поволжья, числом почти полмиллиона человек, выслали в Среднюю Азию. Множество немецких спецпереселенцев оказалось в Киргизии — они жили преимущественно в пригородных районах, в областях и привычно занимались земледелием. Несколько немецких колхозов (или совхозов?) славились на всю республику и поражали успехами своих хозяйств. Вернуться в Поволжье после высылки немцы уже не могли — было некуда, и, естественно, они рвались в Германию. Однако на историческую родину их после смерти Сталина долго еще не отпускали. Время от времени они съезжались из разных областей в столицу Киргизии и устраивали молчаливые, без речей и плакатов, митинги возле ЦК партии (вероятно, передавали туда петиции). Однажды я пробивался сквозь такую молчаливую толпу (демократия еще не достигла сегодняшнего расцвета, и милиция не разгоняла людей дубинками), когда шел на работу, и увидел, как одного из секретарей Киргизского ЦК партии милиция проводила в здание с черного хода.

Лично с немцами мне во Фрунзе не довелось сталкиваться. Разве что в коридорах университета я видел издали фигуру седого, похожего на Эйн­штейна профессора Франкля, то ли математика, то ли физика-теоретика, которого киргизские аспиранты очень любили за нетерпеливость (сформулировав задачу кандидатской диссертации, он с ужасом взирал на неуклюжие формулы своих учеников, затем перечеркивал все написанное и «показывал» часть решения, чтобы на следующей консультации «показать» следующую часть, — и так до конца).

За немцами подверглись депортации карачаевцы, балкарцы, ингуши, чеченцы, калмыки, крымские татары, турки-месхетинцы… Похоже, что могли стать ими и евреи, — судя по многим признакам, экспозицией этого плана являлось «дело врачей». Прямые свидетельства планировавшейся высылки евреев (план был иезуитски остроумен, поскольку должен был осущест­вляться под лозунгом «Спасем евреев от гнева русского народа!») до сих пор не найдены, но косвенных осталось довольно много, и наши историки на них неоднократно указывали. Не знаю, насколько подобная версия достоверна, но ученый секретарь ИМЛИ Уран Абрамович Гуральник, специалист по русской литературе ХIX века, рассказывал мне, в частности, что в те времена жил в Подмосковье и несколько раз являлся по повестке с вещами на железнодорожную станцию, где проводились репетиции будущей эвакуации. Впервые я услышал эту историю из уст моего друга И. Вайнберга, исследователя творчества М. Горького, а тот, в свою очередь, от И. Эренбурга. До ИМЛИ Вайнберг работал в издательстве «Советский писатель» и был редактором мемуаров И. Эренбурга, причастного к сюжету высылки самым непосредственным образом — и как один из предполагаемых «подписантов» письма советских деятелей культуры Сталину, отобранных Кремлем для дальнейшего выживания, и как автор собственного письма вождю, возможно, сыгравшего какую-то роль в том, что «отец народов» в конце концов от безумного своего замысла отказался (см. об этом эпизоде в книге Б. Фрезинского «Об Илье Эренбурге» (М., 2013)).

Плотный слой спецпереселенцев был одной из характерных национальных примет жизни Фрунзе той поры. Слово это, по счастью, уже почти забылось, как и другое — аббревиатура «нацмены» (национальные меньшинства). Генетически проблема, конечно, уходила корнями в глубокое прошлое империи, привыкшей передвигать, переселять и перемешивать завоеванные народы, как фигурки на шахматной доске. Практически она стала для нас, я бы сказал, даже не проблемой, но скорее приметой повседневного быта и человече­ских взаимоотношений, которая имела смутную и тяжелую предысторию, нам не вполне понятную и как будто бы нас не касающуюся. Говоря о «нас», надо бы, конечно, учитывать возрастной критерий: «взрослый мир» и знал, и понимал, и переживал многое, но «детский (юношеский) мир» во второй половине 1940-х годов не понимал ничего: при детях политические проблемы в семьях, как правило, не обсуждались, и моя семья исключения не представляла. К тому же в седьмом классе, если я не ошибаюсь, ввели в школьную программу новый предмет — «Конституцию СССР», и статья о праве республик на свободный выход из СССР могла нами восприниматься только как полная бессмыслица: во-первых, кто и когда это «выходил» и, во-вторых, кому вообще могло прийти в голову отделяться при той всеобщей дружбе и любви народов, о которой мы слышали с утра и до вечера!

Как бы то ни было, но Фрунзе, подобно многим городам и весям Средней Азии, оказался в мои юношеские годы прибежищем для самых разных спецпереселенцев, и прибежищем далеко не худшим. Лишенные родных земель, они все же получали в теплых краях возможность приобрести крышу над головой, устроиться на работу, даже учить детей в столичных школах. Со спецпереселенцами с Северного Кавказа — главным образом карачаевцами и балкарцами — я сдружился со школьных времен. Ближайшим моим другом в старших классах стал «маленький Осман» (у меня сохранилась фотография тех лет — он приходился мне под мышку). Я сидел с Османом за одной партой, писал ему шпаргалки, провожал вместе с ним девочек из соседней школы, приходил к нему домой, готовил с ним уроки. Мама его Аймелек кормила нас супом с брынзой и вкусными лепешками. Большую часть своего времени он тратил не на школу, а на спорт. Плотно сбитый крепыш, состоявший, казалось, из одних мускулов, он, несмотря на рост, был чемпионом Киргизии по боксу, и даже отпетые хулиганы боялись его как огня.

Школа, в которой я заканчивал все три старших класса, называлась «узбекской», вероятно потому, что ее директором был узбек. На самом деле это была русская школа, и такой она остается до сих пор. Все предметы здесь преподавались на русском языке, и если уж говорить о каких-то ее особенностях, то она пользовалась скорее «наднациональной» репутацией вполне «хулиганского» свойства и потому плотно втянула меня в уличную молодежную жизнь. Вечерами молодежная толпа направлялась в центр города, на свой, фрунзенский, Бродвей и образовывала водоворот, вертеться в котором было небезопасно. Однако дружба с Османом избавляла от необходимости «самообороны». Когда он шел по центру города со своей компанией, мальчишеская толпа почтительно расступалась. Информация о том, «кто есть кто», была налажена между школами отлично, и друзья Османа автоматиче­ски получали «статус неприкосновенности». Ребята османовского клана, у которых я успешно сходил за профессора, постоянно донимали меня предложениями кого-нибудь отлупить, чтобы поднять мой авторитет во всех школах города на недосягаемую высоту, и не уставали удивляться моим отказам.

По существу, османовский клан прибрал к рукам всех фрунзенских школьников, и только много позже я понял социальные истоки этого поведения: кавказцы, самоутверждаясь таким образом, компенсировали те унижения и бесправие, на которые обрекала их высылка. Вместе с тем в «уличных» формах этих отношений не было криминального духа, хотя некоторые родственники Османа, в отличие от него самого, человека со спортивным кодексом чести, могли без колебаний пустить в ход ножи, и когда я по какому-то поводу сказал, что его дядя Магомет приставал ко мне с ножом к горлу, Осман понял эти слова буквально и кинулся к родне выяснять отношения.

Клан работал, обеспечивал и обслуживал сам себя — одним словом, выживал, невзирая на обстоятельства. Среди спецпереселенцев были прекрасные врачи, портные, сапожники. Сапожники доставали откуда-то щеголь­ские кожаные заготовки и сами шили себе модельную обувь. Излюбленным элементом туалета у моих друзей были отлично пошитые собственными умельцами «чесучовые» брючки сливочного цвета. Танцор театра оперы и балета чеченец Махмуд Эсамбаев, впоследствии прославившийся на весь мир (танцем «Автомат» из балета «Красный мак», который я впервые увидел во Фрунзе, Махмуд, мне кажется, во многом предвосхитил модернистские искания современного балета), ходил по городу в ярких экзотических костюмах, сшитых по индивидуальному фасону, и напоминал яркую заморскую птицу. В театре его держали в кордебалете или использовали в отдельных танцевальных номерах и главных ролей никогда не давали. В последний раз я увидел Эсамбаева в 1964 году на заброшенном пляже в поселке Лазарев­ское под Туапсе, где он, уже будучи знаменитым, зарывался в песок, чтобы скрыться от многочисленных поклонников. К тому времени он целиком посвятил себя изучению танцев народов мира и только что вернулся из Индии. Отряхнувшись, он сразу же стал рассказывать о значении жеста в национальном танце индусов, которые чуть его не побили, когда, танцуя, он неправильно сложил пальцы…

После окончания школы Осман серьезно заболел: у него оказалось тяжелое поражение надпочечников, но Аймелек сумела поставить его на ноги какими-то дефицитнейшими западными лекарствами и увезла на родину, как только их народу разрешено было возвращаться. Так мы потеряли друг друга из виду, и я не слышал об Османе более четверти века, пока не узнал в ИМЛИ от аспирант­ки-карачаевки, что он жив, здоров и заведует в Карачаевске «Горгазом». Она раздобыла мне его домашний телефон. В 1981 году мы с женой отдыхали в Кисловодске, в санатории им. Орджоникидзе, и я позвонил Осману. На следующий день в номер постучали, и в дверях возник маленький крепыш. «Собирайтесь, — сказал он, глядя на меня сухими, не знающими слез глазами и судорожно двинув кадыком, — машина ждет». И мы поехали в Карачаевск.

Во Фрунзе в османовской комнате на стене висела большая панорамная фотография: «Курорт Теберда». Величественные горы, ущелье, снег, ослепительное солнце, свежий простор — сколько раз я разглядывал эту фотографию, когда мы вместе делали уроки! И вот все стало явью: розовый город Османа, сверкающий в створе двух рек, Кубани и Теберды; его дом прямо у входа в ущелье; и сильно постаревшая Аймелек, которая кинулась ко мне с криком «Вадим!»; и ее суп с лепешками, уже дымящийся на столе…

Увы, Осман давно умер — в онкологическом госпитале на Каширке, а круг фрунзенских переселенцев (не только депортированных, но и «просто» ссыльных) оказался гораздо шире, чем я мог себе тогда предположить.

Рядом с нами, на противоположной стороне улицы Советская, в одном из маленьких глинобитных домиков, огороженных саманным дувалом, жил знаменитый балкарский поэт Кайсын Кулиев. Перед дувалом журчал арык. Дувал, вода и домики были насквозь прокалены белым азиатским солнцем. В 1999 году дочь Кайсына Жанна прислала мне из Нальчика составленную и изданную ею прекрасную книгу об отце «Я жил на этой земле… Кайсын Кулиев. Портрет в документах». Там я с удивлением обнаружил среди инскриптов разных знаменитых людей и свою скромную надпись (совершенно забыл, что отправлял Кайсыну в 1970 году книжку «Романтический мир Александра Грина»): «…с любовью и памятью о двух домах, стоявших по соседству…».

Я, уже старшеклассником, заходил к Кайсыну за книгами. У него, например, было пятитомное собрание произведений Велимира Хлебникова 1928–1933 годов, бог весть каким образом сохраненное в катастрофических сломах его биографии. Я в силу возраста Хлебникова понимал плохо, но Кайсын говорил о нем с огромным уважением: «Тебе еще рано, но смотри, какие прекрасные и прозрачные строки — „Свобода приходит нагая…“!» Слова Хлебникова: «Мне мало надо! Краюшку хлеба и каплю молока. Да это небо, да эти облака!» — он произносил с особой, непередаваемой, интонацией. В Киргизии были и снежные горы, и солнце, и синее небо. Однако ему нужны были «свое» небо, «свои» облака. «Тело его состояло из земли — этой и никакой другой…» — скажет Д. Кугультинов много лет спустя на его похоронах в Чегеме.

Воспоминания Кайсына, написанные лаконично и очень сдержанно, опубликованы сравнительно поздно — думаю, в то время, когда их уже можно было публиковать, хотя он и тогда этого делать не спешил. Он был парашютистом-десантником, воевал, лежал в госпиталях, как военный журналист участвовал в боях на Сталинградском фронте, в штурме Перекопа и освобождении Крыма, получил медаль «За оборону Сталинграда» и боевой орден Отечественной войны. О депортации балкарцев, о том, что его мать и сестры высланы в Северный Казахстан (потом он перевез их «к себе», в Киргизию), Кайсын узнал при переходе через Сиваш: «Мы с Кешоковым пошли на татарское кладбище и плакали, лежа в траве». Народ Алима Кешокова, кабардинского писателя, ближайшего друга Кайсына, по непонятным причинам не выслали, но это было общее горе, общая боль…

После ранения и госпиталя в Симферополе Кайсына отправили в санитарном поезде долечиваться в Пятигорск. Оттуда до родного Чегема было рукой подать, и он не удержался. Аул был пуст, окна домов заколочены. Он ходил по обезлюдевшим улицам и читал надписи на стенах на балкарском языке: «Наши отцы и братья на фронте! Бейте проклятых фашистов! Отомстите им за наше горе!»; «Наши родные фронтовики! Нас увозят. Знайте — мы вас не предавали!». «Я плакал, глядя на горы, которым в детстве пел песни», — писал Кайсын об этих черных днях.

Когда его наградили орденом, он обязан был в связи с выселением балкарцев запрашивать начальство, имеет ли право эту награду получить. Наши гуманисты ему разрешили! И. Эренбург, Н. Тихонов и К. Симонов обратились в самые высокие инстанции с просьбой, чтобы выселение не коснулось лично Кайсына. Ему разрешили жить, где он захочет, кроме Москвы и Ленинграда, но он решил, что должен разделить судьбу своего народа, и отправился в Среднюю Азию. В качестве места жительства он выбрал Фрунзе. «Во Фрунзе я приехал вечером. Утром увидел горы. Они были рядом, как и в Нальчике. Я подумал: хорошо это, хоть не разлучился с горами. Пусть не Кавказские, но горы! Зеленый Фрунзе понравился мне».

Как поэт Кайсын в изгнании безмолвствовал, писал «в стол», не имел читателя, и всю благородную горечь его молчания я остро ощутил лишь однажды, когда Кайсын вдруг собрал в Союзе писателей русскую секцию, которой он руководил, и устроил собственный поэтический вечер в узком кругу. Какой необычный, какой чудесный был вечер! Кайсын читал подстрочники своих стихов, потом сами стихи на балкарском, чтобы дать почувствовать их музыку, размышлял о поэзии, что-то комментировал, а под конец прочел одно небольшое стихотворение, которое сам перевел на русский. Там речь шла о фронтовом друге: друг любил петь песню о девушке с голубыми глазами, он пал в бою, а песня осталась, но ее уже никто не споет, как он. Я нашел потом эту «Песенку о голубых глазах» в его трехтомнике, изданном в Нальчике, и, конечно, не в кайсыновском переводе. Допускаю, что в юношеском восприятии все пылает особыми красками, но я и сейчас уверен: Кайсын перевел куда лучше, лаконичнее, мускулистее. Много позже рассуждение на эту тему я встретил в письме к Кайсыну у Бориса Пастернака: «…думаю, Вы давно уже пишете или могли бы писать по-русски так же хорошо, как на родном языке, или еще лучше».

У Елены Дмитриевны Орловской, журналистки, переводчицы и ближайшего друга Кайсына (она жила в нескольких кварталах от нашего дома), я впервые увидел сборник Дмитрия Кедрина, где было и стихотворение, посвященное Кайсыну. Кедрин дружил с Кайсыном и написал, провожая его в ссылку, о великой силе поэзии, объединяющей людей вопреки социальным и национальным преградам: «Тлела ярость былая, / Нас враждой разделя, / Я — солдат Николая, / Ты — мюрид Шамиля. / Но над нами есть выше, / Есть нетленнее свет: / Я не знаю, как пишут / По-балкарски „поэт“…» Сборник был издан в 1947 году — балкарцев и Кайсына упоминать было уже нельзя. Посвящение Кайсыну цензура убрала, а слово «по-балкарски» изобретательно заменила другим — «по-кавказски». Так были предугаданы будущие «лица кавказской национальности», которые и стихи, разумеется, должны писать… на «кавказском языке».

Пастернак высоко ценил поэзию Кайсына. Орловская играла при них роль посредницы и переводчика. Доверительность этих взаимоотношений была такова, что в конце 1948 года Пастернак через дочь Марины Цветаевой Ариадну Эфрон переправил во Фрунзе первую часть машинописи романа «Доктор Живаго». Кто бы себе мог тогда представить, что рукопись была около нас! Кайсын откликнулся на душевное движение Пастернака сильной эмоцией: «Я читал Ваш роман. Могу сказать только Вашими же словами: „Благодарствуй, ты больше, чем просят, даешь“».

Мысли Пастернака о Кайсыне в этой тройственной переписке (она опубликована Евгением Борисовичем Пастернаком с примечаниями в журнале «Дружба народов» в 1990 году, спустя пять лет после смерти Кайсына) полны глубины и значительности. «Вы из тех немногих, кого природа создает, чтобы они были счастливыми в любом положении, даже в горе <…>. Дарование учит чести и бесстрашию… В Вас есть эта породистость струны или натянутой тетивы, и это счастье» (25 ноября 1948 г.). «В тот день, когда пришло письмо от Вас и Е. Д. (Орловской. — В. К.), из Тбилиси приехала приятельница моя, жена Тиц<иана> Табидзе, она обедала у нас, я пробовал читать ей Вас вслух, но всякий раз слезы мешали мне… Это не только выношено и выражено с большой покоряющей силой, это каждый раз изображение самой этой силы, хмурой, грустящей, плененной, это каждый раз ее новый образ в той или иной форме прометеевой скованности и неволи» (30—31 декабря 1949 г.). «После Есенина я в одном только Павле Васильеве находил такие черты цельности, предназначения и отмеченности, как в Вас» (10 августа 1953 г.).

После того как я подробнее узнал биографию Кайсына и проникся его горем, меня иногда посещала мысль, что он не полностью «впускает» эту биографию в свою поэзию, что его лирический герой должен был бы видеть мир более драматично и дисгармонично (подобное ощущение возникало у меня неоднократно и по отношению к такому замечательному поэту, как Ярослав Смеляков). Я был не прав: не все читал и не все он мог печатать. Многое в исповедальной лирике Кайсына дожидалось своего часа: «Нет матери, соседей нет в селенье. / Вдали, в степях, мне близкие сердца. / И я себе казался в то мгновенье / Надгробьем над могилою отца». (пер. С. Липкина).

В то же время в своей поэзии, проникнутой трагизмом, Кайсын, со свойственными ему благородством и сдержанностью, сознательно, я думаю, подавлял гнев и обиду, дабы не быть истолкованным в антирусском духе. Добавим сюда ограничения, накладываемые на Кайсына общественными званиями и должностями, которыми советская власть щедро осыпала его после возвращения на родину (эта «компенсация» вместо признания вины была хорошо продуманным ходом национальной политики). Однако главную роль играло здесь последнее по месту, но не по значению обстоятельство: в характере Кайсына были заложены огромные запасы жизнелюбия, энергии, исторического оптимизма. Чувствам озлобления, мстительности, мелочности в этом характере и в этом поэтическом даре просто не находилось места: «Я был бездомен, изнывал в беде, / Дни черные, как черных птиц, считая, / Но радовался все же и тогда я / Вину и хлебу, песне и звезде» (пер. Л. Шерешевского).

Вместе с тем на мировосприятии Кайсына, хотел он того или нет, долго лежала трагическая тень прошлого, которую он в поэзии старался отогнать: «Чтобы жить, я работал чрезвычайно много. Пил тоже немало. „О чем жалеть?“ — сказал Пушкин. Но надо признаться, что лучшие мои годы во многом были погублены, силы потрачены на пустяки <…>, мой звездный час был упущен». Судя по воспоминаниям, было время, когда он даже подумывал о самоубийстве. Однако прав оказался в итоге Арсений Тарковский, написавший ему в 1966 году: «Поэтов всегда подкармливает хлебом вдохновения история: трясет мир, как решето, тасует народы и жизни, а чего бы ни насеяла — ото всего поэтам витамины истинности и убедительности, только мускулы становятся крепче, если уж поэт выживет. Это очень наглядно на твоем примере <…> я поклонник твоего прекрасного, чистого, спокойного и в то же время такого страстного, сильного и бурного дарования. <…> Я очень люблю тебя, дорогой Кайсын, и верю в твою духовную силу».

К будущим своим произведениям Кайсын вообще относился с какой-то трепетной надеждой и любовью. Зайдя к нему как-то в 1974 году в гостиницу «Москва», где он обычно останавливался, я застал его у телефона. Видимо, Кайсын отбивался от редакционных просьб, объясняя, что у него совсем нет времени, что ему надо еще многое успеть написать, и меня поразило, как он говорил о своих планах: нежно улыбаясь, перебирая названия будущих произведений, будто малых детей по голове гладил... Он дал мне тогда рекомендацию для вступления в Союз писателей и, чтобы я не подумал, будто делает он это исключительно по доброте душевной, сослался, хитро усмехнувшись, на какую-то деталь из моей статьи об Алексее Толстом, опубликованной

в журнале «Дружба народов»: «Читаем кое-что, почитываем…»

2

Перечислять погибших в годы сталинских репрессий писателей наци­о­нальных республик можно очень долго. По некоторым подсчетам, в конце 1930-х годов было уничтожено около трети Союза писателей СССР. Если «присоединения» территорий и «вхождения» разных народов — пусть даже насильственные, — как это ни парадоксально, имели своим результатом определенное приращение культуры (об этом, кстати, выразительно свидетельствует и само возникновение такого эстетического феномена, как «советская многонациональная литература»), то национальные репрессии, спецпереселения и пр. наносили культуре один лишь катастрофический ущерб. Погибшим литераторам и деятелям культуры несть числа: О. Мандельштам, И. Бабель, Н. Клюев, Б. Пильняк, П. Васильев, А. Веселый, С. Клычков, Вс. Мейерхольд, А. Таиров, Лесь Курбас, Т. Табидзе, П. Яшвили, Е. Чаренц, С. Сейфуллин. Некоторые малочисленные творческие организации в автономиях были вырублены чуть ли не поголовно. Культура больших народов как-то прорастала сквозь все свои протори и убытки, находила в себе достаточно внутренних сил, чтобы продолжаться. Но чем измерить, например, ущерб, нанесенный балкарской литературе ссылкой и длительным молчанием Кайсына? Калмыцкой — многолетними лагерями Д. Кугультинова? Киргизской культуре — гибелью К. Тыныстанова, первого при советской власти «письменного» — уже в системе новой письменности — киргизского поэта, драматурга, просветителя, филолога? Национальные меньшинства нередко лишались не просто своих деятелей культуры, но и ее основоположников.

Установка на разгром в культурном наследии национальных республик всего того, что не соответствовало ленинско-сталинским идеологическим императивам, приобретала в «центре» директивные формы и шла отсюда на «периферию», где начиналась своя «охота на ведьм». Последняя моя служебная командировка во Фрунзе в марте 1988 года оказалась связанной с двумя знаменитыми представителями киргизской культуры, о которых, честно сказать, я не знал ровным счетом ничего, несмотря на многие годы, проведенные в Киргизии. Цели командировки причудливо совместили элементы традиционно русификаторской политики с принципиальным отходом от нее, начавшимся в республике во времена перестройки. Дело в том, что в Киргизии готовились к реабилитации имена Касыма Тыныстанова и акына-письменника Молдо Кылыча, жившего и творившего на рубеже столетий. Первого советская власть в республике в 1938 году расстреляла. Второго не успела, поскольку он умер вскоре после Октябрьской революции, однако посмертно, со второй половины 1940-х годов и на протяжении ряда десятилетий, подвергала — как носителя «феодально-реакционной идеологии и антирусских настроений» — жестокому поруганию.

Возникал естественный вопрос: почему во многих партийных и литературоведческих документах советского Киргизстана имя Молдо Кылыча объединялось с именем Касыма Тыныстанова? Что общего между двумя этими фигурами, олицетворявшими разные исторические эпохи, разные типы художественного мировосприятия, разный уровень становления национальной киргизской литературы, разные творческие системы? Между поэтом второй половины ХIХ — начала ХХ века и поэтом 1920—1930-х годов следующего столетия; акыном, сделавшим принципиально важный шаг от традиций устной поэзии к письменности, и профессиональным литератором, работавшим во многих жанрах новой литературы; поэтом религиозного сознания, замкнутого национального кругозора и ученым-просветителем, человеком широкой филологической культуры? Что объединяло эти имена в идейно-художественной борьбе, которая происходила вокруг них в Киргизии практически на протяжении полувека?

Ответ выглядит «проще пареной репы» — объединяли их общие обвинения в реакционности и национализме. Если в «центре» сотни тысяч людей были расстреляны по зловещей 58-й статье, в основном за шпионаж и сотрудничество с западными разведками (количество подстатей к 58-й само по себе могло составить миниатюрный Уголовный кодекс), то в республиках не было более страшного в 1930-е годы обвинения, нежели жупел «национализма».

Вот абсолютно «советская» биография Тыныстанова. До Первой мировой войны — малоземельный дехканин. Учился в сельской школе, потом в городской мусульманской, потом в русском интернате. Во времена подавленного царизмом восстания киргизов бежал в Китай, где батрачил два года. По возвращении еще два года работал на «кулака». В 1919 году записался в комсомол. Потом закончил в Ташкенте педагогический институт. В 1924 го-ду вступил в члены РКП(б) и «бросился в общественную жизнь», как сам сообщал в автобиографии. В этой общественной жизни успел побывать и членом ЦИК, и наркомом просвещения Киргизии. С 1922 года занялся киргизской филологией, был научным сотрудником научно-исследователь­ских институтов — сначала культуры, потом языка и литературы. Читал лекции, участвовал в создании нового киргизского алфавита. Издал книги по грамматике, морфологии и синтаксису киргизского языка. Помимо всего этого занимался в 1920—1930-е годы литературным творчеством — ему принадлежит цикл пьес «Академические вечера», шедших на сцене Киргизского драматического театра, и ряд поэтических произведений. Сборник его стихов на киргизском языке был издан в 1925 году.

Собственно литература и «подвела» этого хорошо образованного и творчески разностороннего человека, дав главный толчок для обвинений автора в воспевании феодального, бай-манапского, прошлого киргизов и пуще того — «байско-буржуазной идеологии», в идеализации досоветского образа жизни народа. В марте 1933 года за драматургию «некоего Тыныстанова» взялась газета «Правда», утверждая, что в пьесе «Шабдан», первой из цикла «Академических вечеров», под видом легенды о народном богатыре Шабдане сложена поэма в честь уходящего эксплуататорского класса — киргизского байства. После этой статьи Киргизский обком партии словно с цепи сорвался: к каждой части драматургической трилогии были предъявлены политические обвинения, одно другого резче: если бай-манапское прошлое автор изображает ярко и красочно, то советскую эпоху — бледно и сухо; если хан, угнетатель народа, феодальный хищник, выглядит щедрым и добродушным, то бедняк — неумным, смешным и жалким; если изображена советская действительность, то борьба за советскую власть и колхозное строительство показаны в примитивных, вульгарных и плоских тонах.

К этим обвинениям уже произвольно добавлялись все остальные: развенчивались представления о том, что Тыныстанов — основоположник киргизского языкознания; в учебных пособиях его обнаруживали кучу политических ошибок; в словарных упражнениях и примерах усматривались коварные политические цели. Доходило до смешного (смешного, разумеется, не для него): например, киргизская пословица «Если в яму у тебя заложен корм, то во дворе будет скот», приведенная в учебнике «Родной язык», истолковывалась как призыв к крестьянам утаивать от советской власти в годы сплошной коллективизации излишки продовольствия… А дальше все складывалось по проверенной схеме: Тыныстанова исключали из партии, восстанавливали, снова исключали, изымали книги из широкого доступа, переставали печатать, лишали работы, подвергали беспрерывно тому, что можно было бы назвать «пытками критикой», — ведь «признания» и «покаяния» не обязательно было вырывать прямыми пытками, хотя это был, конечно, самый простой и действенный способ достижения нужной цели. В процессе непрерывной психологической обработки и давления человек вольно или невольно сам начинал чувствовать себя виноватым перед государством. Хорошо знакомыми нам по многим московским делам выглядят эти выступления и обращения Тыныстанова: «Тов. Шахрай (первый секретарь Киробкома партии. — В. К.), очень и очень прошу Вас прочесть эту пьесу и помочь мне своими товарищескими указаниями в деле разоблачения мною допущенных ошибок»; «Я зачту выдержку из одного моего неопубликованного контр­революционного произведения, где Вы увидите подлинного замаскированного врага советской власти. <…> На моих ошибках нужно воспитывать трудящееся поколение»; «Я дал чуждой идеологии трибуну нашего театра, и этим далеко откатился от генеральной линии партии»…

Поскольку в самих литературных текстах Тыныстанова примеров воинствующего национализма, при всем желании, обнаружить не удавалось, пришлось соорудить чисто политическое дело: его обвинили в том, что он в начале 1920-х годов состоял членом антисоветской националистической организации «Алаш-Орда», вел подрывную деятельность на идеологическом фронте и т. п. 1 августа 1937 года он был арестован, а 6 ноября 1938 года расстрелян. В октябре 1957 года приговор был отменен «за отсутствием состава преступления», но это вовсе еще не означало реабилитации.

Отношение к наследию Молдо Кылыча в Киргизии имело гораздо более сложную и длительную историю, на протяжение которой неоднократно менялось. До 1946 года творчество этого акына оценивалось вполне положительно, его произведения переиздавались, включались в школьные хрестоматии и учебники. Его знаменитая поэма «Землетрясение», считавшаяся образцом письменной культуры дореволюционных киргизов, впервые была напечатана в Казани еще в 1911 году, разумеется, «арабской вязью». «Реакционным акыном» Молдо Кылыч стал (попробуйте догадаться!) после постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», хотя, казалось бы, связь между ним и главными «героями» этого постановления — А. Ахматовой и М. Зощенко — не могла прийти на ум даже самому изощренному любителю шарад. Выяснилось, в частности, что акын не просто воспевал своих предков вплоть до седьмого колена, но и призывал киргизов сопротивляться присоединению к России. Что любые свидетельства его образованности и знакомства с книжной литературой мусульманского Востока уже сами по себе объективно ставили под сомнение воздействие на киргизскую литературу русской классики, а на киргизский народ — самой Октябрьской революции.

Обвинения в адрес акына то усиливались, то ослабевали в прямой зависимости от общественных процессов, развертывающихся в стране. В 1950 году, когда велась борьба с буржуазными космополитами, он становился «реакционным поэтом». Вскоре после ХХ съезда КПСС — талантливым акыном-письменником, который хоть подчас и идеализировал патриархально-родовое прошлое, зато выражал гуманистические идеи. В 1956 году многие произведения акына уже причислялись к «лучшим образцам дореволюционной киргизской поэзии» (даже критические высказывания о русских, как выяснялось, противники Кылыча толковали слишком односторонне). В 1960-х, когда пафос борьбы с культом личности и общие демократические настро­ения в стране начали сильно ослабевать, преследование Кылыча возобновилось, сопровождаясь целым ворохом документов и обвинений: тут были и национализм, и религиозный мистицизм, и реакционная идеология. Ученых, призывавших к спокойному и взвешенному взгляду на акына, стали обвинять в попытках ревизовать ранее принятые партийные решения.

Возвращения творческого наследия Молдо Кылыча и Тыныстанова в национальную культуру добивались в Киргизии многие писатели, ученые, историки, педагоги. Однако все они в этом благом деле вынуждены были обратиться за поддержкой к Москве: хотя «маховик» горбачевской перестройки, казалось бы, уже раскручивался полным ходом, республикам еще не позволяли решать важнейшие проблемы истории собственной культуры самостоятельно. «В помощь киргизской культуре» Союз писателей СССР командировал во Фрунзе из Москвы З. Кедрину и меня грешного. Зоя Сергеевна Кедрина, возглавлявшая московскую комиссию, прославилась не только переводом романа Мухтара Ауэзова об Абае, хотя казахского языка, разумеется, не знала, как и киргизского, но и тем, что во время знаменитого процесса над А. Синявским и Ю. Даниэлем выступала в роли их общественного обвинителя от лица Института мировой литературы Академии наук, где Синявский работал, когда я учился там в аспирантуре. Вряд ли она представляла в этом процессе лицо Института или даже собственное лицо, но сослуживцы, после того как Синявский и Даниэль отправились по лагерям, общаться с ней побаивались. Человек весьма немолодой и нездоровый, она к моменту приезда в Киргизию ходила уже с трудом, и мы в четыре руки заталкивали ее в однодверную «Ниву» моего друга по филфаку, прозаика и драматурга Мара Байджиева, с которым, помнится, еще писали когда-то юморески для студенческих капустников (ныне он — народный писатель Киргизии).

Едва ли Кедрина толком понимала, чего от нее ожидают, но с удовольствием участвовала в банкетах и была очень возмущена, узнав, что мы должны написать некое реабилитационное заключение о творчестве Тыныстанова и Молдо Кылыча. Заниматься скучным делом — чтением многочисленных подстрочников, которыми заботливо снабдили нас киргизские товарищи, — и портить себе праздник сочинением официальных документов она категорически отказалась. Вплотную заниматься материалами, связанными с судьбами наследия Молдо Кылыча и К. Тыныстанова, таким образом, пришлось мне. Пользуясь малейшими перерывами в «мероприятиях», а также ночными часами, я ухитрился прочитать немало подстрочников (выполненных, к чести киргизского руководства, на очень хорошем уровне) и всякого рода документов, а затем собственноручно написал для ЦК КП Киргизии «реабилитационное» заключение, ставшее коллективным письмом и официальным документом после того, как под ним кроме меня и Кедриной поставили подписи несколько известных киргизских филологов и деятелей культуры.

Мощь эпических поэм Молдо Кылыча, представлявших целые своды бесценных знаний по истории, культуре, природе, этнографии и быту киргиз­ского народа, заставила меня впервые всерьез задуматься над проблемой «младописьменных» литератур. Метрополия создала это понятие в противоположность литературам с древней письменностью. Применительно к истории отдельных народов оно, правда, было вполне правомерным (например, работа над созданием письменности для народов Севера началась только с 1922 года), подчеркивая цивилизационную роль Октября, но по отношению к другим служило не более чем камуфляжем для прикрытия процессов прямо противоположных: диктуемой «центром» смены одной, традиционной, арабской системы письменности на другую, русскую. Так получилось, в частности, и с киргизской литературой.

Известный философ и литературовед Г. Гачев, мой коллега по ИМЛИ, создал когда-то применительно к истории советской культуры понятие «ускоренного развития литератур» — от феодализма к социализму, минуя капиталистическую стадию, и рассматривал такое «ускорение» в сугубо положительном контексте, хотя искусственное форсирование исторического процесса, как показал сегодняшний день, на самом деле оказалось в итоге чревато катастрофическим отставанием в общем развитии и в чем-то было подобно губительному вторжению человека в законы природы.

В понятии «ускореное развитие», притом что в искренности Гачева, человека кристально честного и постоянно витающего в чистых сферах теоретических концепций, у меня нет ни малейшего сомнения, крылась немалая доля нашей общесоветской исторической казуистики и въевшегося в кровь идеологического лукавства. Если бы речь шла только о том несомненном благе, которым для любых национальных культур — как бы ни относиться к истории становления Советского государства — оборачивалось соприкосновение с великой русской литературой, то тут и спорить не о чем. Процесс этот был подобен несомненной цивилизационной роли мировых метрополий в истории своих колоний. Однако в плане культуры концепция «ускорения» имела по отношению к истории и традициям «малых» народов явно уничижительный характер, подразумевая определенное «благодеяние» со стороны большого социума.

Между тем разве сама Россия не прошла тот же путь «ускоренного развития» от феодализма к так называемому социализму, оставив для капитализма весьма короткий исторический отрезок со дня отмены крепостного права до Октября, а потом — вообще несколько месяцев от Февраля до Октября 1917-го? Меня всегда умиляло это бесхитростное и не объяснимое никакими объективно-историческими обстоятельствами, кроме теоретиче­ского авантюризма большевиков, утверждение о молниеносном переходе «буржуазной» революции в «социалистическую». Если уж пользоваться понятием «ускоренное развитие», то Россия ХХ века ярко продемонстрировала сокрушительные результаты такого развития, «миновав» капитализм, к которому она вернулась только век спустя, причем весь этот век был потрачен на строительство и утверждение тоталитарного строя, который, по существу, оказался извращенной формой привычного феодализма.

С другой стороны, можно ли вообще говорить о «младописьменности» народа, в истории культуры которого, в частности, присутствует такой поэт, как Молдо Кылыч? Ведь он был не только устным исполнителем народных преданий (акыном), но и замечательным письменным поэтом — просто письменность была арабской, то есть древней и вполне традиционной для стран мусульманской культуры. По существу, советская власть превратила Киргизию в «младописьменную» страну самым незатейливым способом: ликвидировав арабскую письменность и внедрив вместо нее сначала латинский алфавит, а чуть позднее — кириллицу. Разумеется, «всякое сравнение хромает», но переведите завтра французов на кириллицу, и послезавтра они тоже станут «младописьменным» народом…

Сегодня я имею возможность иронизировать по этому поводу, но для того, чтобы назвать «установившееся мнение, будто киргизский народ до революции не имел своей письменности», «ошибочным и неправильным», в 1956 году профессору К. Юдахину требовалось немалое гражданское мужество (я еще застал этого замечательного лингвиста в живых, и что может более выразительно свидетельствовать о связях двух народов, чем тот факт, что создателем первого огромного «Киргизско-русского словаря» стал исконно русский человек!).

Читая многочисленные подстрочники произведений Молдо Кылыча и забыв на время об идеологической догматике, я поистине был поражен размахом его творчества и той ролью, которую сыграл этот акын в развитии нацио­нального самосознания, языка, просвещения, литературы. Его поэмы «Землетрясение», «Пернатые», «Обманщики» были подлинной энциклопедией народной жизни, обрушивали на читателя огромное количество географических, естественно-научных, бытовых сведений и этико-философских максим, которых необразованному, а по большей части просто неграмотному читателю неоткуда было получить.

По органике своей Кылыч был мудрецом и учителем: «Если тебя не слушают, какая польза, что ты оратор»; «Бессмыслен смех по поводу бесполезных слов»; «Не надо пугать всех, чтобы тебя признали за храбреца»; «Делать непосильное — непосильный грех»… Те, кто скажет, что Молдо Кылыч — сочинитель глубоко консервативный, что он обращен в прошлое и даже — о ужас! — не любит неверных, в том числе — русских, будут совершенно правы. Маркса и Энгельса Кылыч явно не читал и к историческому материализму причастен не был. Но при этом он обличает богатых, сострадает своему бедному и мучительно живущему народу, защищает общечеловеческие нормы нравственности и постоянно подчеркивает, как много полезного (от хлебопашества до ремесел) привнесли русские в быт киргизов, как утихомирили «дерущийся народ». Будучи человеком глубоко религиозным, он в то же время исповедует не столько культ религии, сколько культ человека, своим трудом преобразующего землю, а целому пласту традиционных назиданий и заклинаний противостоят у него своеобразный антропоморфизм, мотивы социальной «антиутопии». Язычество органически сочетается у него с едино­божием; его мифология перекладывает на свой лад Священное Писание; он поэтически приспосабливает Коран к уровню понимания массовой киргизской аудитории.

Стоит ли, однако, удивляться борьбе с наследием Молдо Кылыча, если яростным преследованиям в советской Киргизии подвергался и грандиозный эпос киргизского народа «Манас», с той лишь разницей, что коллективного «автора» его нельзя было подвести под статью Уголовного кодекса. Я еще только заканчивал среднюю школу, когда в двух кварталах от моего дома, в Киргизском филиале Академии наук СССР, проходила сессия, где эпос клеймили за «реакционность», за «бай-манапские» и феодально-буржуазные пережитки (уж не знаю, что за каша из смеси феодализма с капитализмом варилась в тогдашних ученых головах).

Мой университетский товарищ, ныне народный писатель Киргизии Мар Байджиев рассказал мне о роли «Манаса» в истории своей семьи и собственной биографии. Его отец, Ташим Байджиев, один из главных «манасоведов» республики, заведовал сектором фольклора и эпоса «Манас» в Институте языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР. Он был осужден за свои научные взгляды и погиб в Карлаге в 1952 году. Мар написал о нем биографическую книгу. Был репрессирован и соавтор его отца по осужденному партией учебнику «Киргизская литература» Зыяш Бектенов. С его сыном Эмилем я учился в школе в одном классе. От взгорья Чон-Арыкского кладбища, разросшегося сразу за верхней чертой Бишкека, мне показали открывающееся вдали, за селом Воронцовка, место коллективного захоронения жертв Большого террора в республике — наподобие страшных подмосковных кладбищ Северного Бутова или совхоза «Коммунарка». Там находятся могилы отца Чингиза Айтматова и отца Мара Байджиева.

Мар, можно сказать, вырастал в атмосфере «Манаса» и его исторических легенд. На старости лет он взялся за невероятную задачу — дать широкому читателю в огромном сокращении и сохранении всех главных сюжетных линий (из полумиллиона строк он оставил примерно восемь тысяч) вольное поэтическое переложение эпоса. Он издал три главных сказания эпоса, о Манасе, Семетее и Сейтеке, отдельной книгой, взбаламутив тем самым всю научную и творческую интеллигенцию Киргизии, поскольку обратился, что называется, к святому.

Мар составил и издал энциклопедический трехтомник по «Манасу», с пересказом эпоса и включением ряда работ и справочных материалов о нем. В послесловии к этому трехтомнику он говорил о зловещей истории идеологической борьбы, на протяжении десятилетий сталинизма разыгрывавшейся вокруг эпоса, и огласил целый мартиролог безвинно погибших и пострадавших в этой борьбе людей. На книге «Сказаний…» Мар написал: «Посвящаю светлой памяти отца моего Ташима Байджиева, отдавшего за эпос „Манас“ свою свободу и жизнь».

«Реабилитируя» наследие Молдо Кылыча, я впервые по-настоящему понял, чем оборачивались для киргизов история дореволюционного фольклора и проблема народного творчества, а заодно и «акынства». Тут везде пахло кровью…

3

Мы, разумеется, не знаем, как выглядели бы национальные литературы в условиях самостоятельного исторического и государственного развития своих стран, но можем, во всяком случае, констатировать, что все они, отличаясь традициями, языком, ментальностью, были при этом исторически подчинены в Советском Союзе формам самого тесного взаимодействия в пределах единого социально-политического, культурного и экономического устройства. Разумеется, общность их всячески подчеркивалась и пропагандировалась, а различия и противостояния активно затушевывались или цензурировались. Тем не менее невозможно отрицать, что так или иначе, но на огромном пространстве России одновременно и параллельно, соприкасаясь, пересекаясь, взаимно подпитываясь, протекали общие художественные процессы, подчиненные общей истории и общей идеологии, эстетически осваивающие общий предмет изображения и предполагающие общие смысловые решения, художественные позиции. (Вот хороший пример: прогремевший в свое время на всю страну фильм литовского режиссера В. Жалакявичюса «Никто не хотел умирать» был абсолютно национален по конкретному историческому материалу и ансамблю актеров, хотя сюжетно использовал при этом традиционную схему американского вестерна, а по духу и смыслу своему представлял абсолютно советское произведение.)

Несмотря на национальное своеобразие, неравноценность и неравномерность развития отдельных литератур, советский литературный процесс обнаруживал повсеместный интерес к мифологизации и мифотворчеству. Здесь рядом с «Прощанием с Матёрой» В. Распутина и «Царь-рыбой» В. Астафьева располагались произведения Ч. Айтматова, О. Чиладзе, Т. Пулатова, а также писателей малых народов Севера — В. Санги, Ю. Рытхэу, Ю. Шесталова, чье профессиональное творчество было еще всецело пронизано народным миросозерцанием и дыханием фольклора. Острые формальные импульсы советский литературный процесс получал от литератур Прибалтики, особо чувствительных к западноевропейским влияниям, — в прозе эти литературы культивировали систему «внутренних монологов», в поэзии расшатывали классическую ритмику, формы и размеры. Общезначимыми становились поиски русской литературы в жанровой сфере — повсеместно распространилась «маленькая повесть», начал активно развиваться рассказ (ощутимую роль здесь сыграла так называемая «молодая проза»).

Трудно представить себе прозаиков более несхожих — и национальным материалом, и ментальностью авторов, и стилистикой, — нежели Василий Белов, Витаутас Бубнис и Грант Матевосян. Но как схожи были проблемы их произведений 1970-х годов, противоречия, одолевавшие героев, сюжеты и конфликты изображаемой жизни! Когда я был в Ереване, чудесном городе, сложенном из розового туфа, в гостях у Матевосяна, художника замечательного и, мне кажется, в России еще далеко недооцененного, мы два часа проговорили об этом общем, удивляясь нашему сходству и гордясь различиями. В повестях «Похмелье», «Буйволица», «Мать едет женить сына», «Мы и наши горы» Грант выступает как подлинный певец армянской деревни, глубинной, мощной социальной структуры, уже разъедаемой вторжением городской жизни. Это крестьянский сын, очень близкий по своему мировосприятию и к В. Белову, и к В. Распутину. Правда, национальные характеры тут другие, без русской пластичности и философского смирения, словно вытесанные из камня. И краски не акварельные — яркие, резкие, сарьянов­ские. Юмор и ирония Гранта, роднящие его с грузинской прозой, тоже совершенно не свойственны потомкам русских крестьян. Однако кто будет спорить, что во всех этих произведениях изображены схожие социальные типы, рифмующиеся настроения и интонации!

Больше того, общность национальных литератур советской эпохи сохраняется даже в тех случаях, когда социальный материал, психология персонажей, изображаемый быт в произведениях совершенно различны. Например, действие повести В. Мартинкуса «Флюгер для семейного праздника» происходит в сугубо современном совхозе, с отлично механизированным хозяйством, собственной гостиницей, большими магазинами, поликлиникой, кинотеатром, краеведческим музеем и пр. (в семейном особняке комната председателя совхоза напоминает кабинет-библиотеку ученого). Однако автор говорит ровно о том же, что В. Шукшин или Н. Рубцов: город «таранит» село, молодежь не хочет работать на земле и продолжать дела отцов, дети разбегаются из семейного гнезда. И все то же самое происходит, кстати, в литовской прозе совсем иного стиля — эпической трилогии В. Бубниса «Жаждущая земля», где первая книга подобна литовской «Поднятой целине», а последняя доводит действие до драматического распада современной литовской деревни.

Все заметные произведения национальных литератур переводились на русский язык, и это открывало перед писателями неоценимые возможности художественных контактов, учебы, взаимообогащения. Лучшее подтверждение тому — творческая судьба моего однокурсника и друга, народного поэта Киргизии Омора Султанова. Мы учились на одном курсе филологического факультета — он в киргизской, а я в русской группе. Группы были разделены языком, и сблизились мы много позже, когда оба вступили в одну и ту же общесоветскую литературную жизнь, а Султанов, одна из самых ярких фигур в современной киргизской поэзии, — в сферу влияния русского языка и русской культуры. Не уверен, что, поэт глубоко национальный, Султанов занял бы столь значительное место в собственной литературе, если бы не русский язык и контекст мировой поэзии.

Чтобы ощутить силу и свежесть поэзии Омора в полной мере, надо было обязательно увидеть его село, привольно раскинувшееся по берегу Иссык-Куля. Огромное глубоководное озеро, растянувшееся на десятки километров, было одним из чудес киргизской природы. Я помню, как нашу Академию наук посетили однажды знаменитые тогда чешские путешественники Ганзелка и Зикмунд, объехавшие полсвета (их книги лежали на прилавках всех книжных магазинов России). Сравниться с Иссык-Кулем по красоте, говорили они, может только африканское озеро Чад (да-да, то самое, где бродил изысканный гумилевский жираф!).

Омор привез меня на свою «малую родину» в солнечный день: россыпь белых домиков и фруктовых садов была замкнута между зеленой громадой предгорий и бесконечным голубым пространством озера. Все природные стихии — небо, земля, вода — сопряжены были здесь самым глубоким и естественным образом, создавая не просто величественный пейзаж, но единую жизненную среду обитания. Жизнь строилась уступами, поясами, вздымаясь от озера в горы, сменяя рыболовство на землепашество, овощеводство на хлеборобство, золотые долины, где колышутся волны пшеницы и ячменя, на сочные пастбища — джайлоо и, наконец, завершаясь, подобно пирамиде, высокогорными сыртами, куда уходили со стадами овец и яков на свои суровые зимовья обветренные, прокаленные стужей и солн­цем чабаны...

Горы, Иссык-Куль, горные реки, луга, стада овец, табуны лошадей, мерный крестьянский обиход — все это сводится в одну сияющую точку, и называется она в поэзии Омора по имени села — Тосор. «Милый Тосор, если чего-то стою — / это тебе я обязан, твоим истокам». Подобно В. Астафьеву, который сказал как-то в интервью, что после писательского труда ему ближе всего «профессия пахаря», Омор Султанов признается: «…Когда бы век мой не вручил перо мне — / пасти бы мне в джайлоо табуны! / Табунщиком я стал бы — не поэтом! / Исполненный пастушеских забот, / летал бы на коне зимой и летом, / и так из года в год, из года в год».

«Крестьянская» ли это поэзия? С одной стороны — чисто крестьянская, и «грани меж городом и селом» волнуют Омора не меньше, чем, скажем, русского поэта Николая Рубцова. С другой стороны, только отчасти крестьянская, ибо сияющая точка Тосора все время готова в его стихах «расшириться», превратиться во вселенную, сопрягая пространство и время, национальное и общечеловеческое, техническую цивилизацию и гуманитарную культуру. «Вместе с природой цвету, в сентябре облетаю... / И обрастаю винтами годичных колец». А если виражами промчаться по этим кольцам, как взлетает мотоциклист по вертикальной стене, то откроется исполненная ярких контрастов картина, в поэтическом воссоздании которой Омор без русского языка и русской культуры уже никак бы не обошелся: «Париж — / этого слова не знали предки мои, / которые жили в горах Ала-Тоо… / Мои седобородые предки / в такое время, / когда красное солнце спешит к закату, / на зеленых холмах восседали, / а рядом блеяли овцы и козы... / Я вечером был в „Гранд-Опера“, / слушал там Берлиоза...»

В год, когда не вернулся с войны отец Омора, умерла и мать. Мальчик остался круглым сиротой, жил в интернате, после окончания средней школы не поехал вслед за сверстниками в столицу и еще поработал в колхозе. Деревенский паренек, приехавший в 1954 году из Тосора во Фрунзе, почти не говорил по-русски и размышлял на вокзале: не бросить ли все и не удрать ли на край света (краем света представлялся шахтерский городок Кызыл-Кия в Киргизии). В поздней лирике, в «Песнях усталости», Омору удалось с жестким, подчас даже жестоким реализмом воссоздать картины жизни киргизского аила во время войны, характеры сверстников и односельчан, недетскую тяжесть конфликтов и впечатлений, навалившихся на плечи его лирического героя: «Четыре хребта с четырех сторон. Посередине — долина. Грабли одни. Четыре лошади. Плуг один. Я и Абды... Шалашик из прутьев. Шаром покати».

После переезда во Фрунзе и поступления на филфак биография Омора переживает крутой подъем. В литературе его имя появляется уже в студенческие годы, во времена большого общественного подъема после XX съезда, когда в Москве завоевывают аудиторию Политехнического Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский. Стихи Султанова, как и стихи нашего сверстника Рамиса Рыскулова, становятся в киргизской поэзии обновляющим, «дрожжевым» началом. Отсюда, от русских шестидесятников, эта сила, напор, сплав лирики с публицистикой, «ершистость» и пафосность. В отличие от Омора, Рамису завоевать общесоюзную известность так и не удалось, однако его все знали: он жил в мире слов и строк, производил впечатление человека не от мира сего, чуточку шаманил, говорил странно, невпопад и был готов, остановившись, читать стихи каждому встречному. Я хорошо помню его маленькую крепкую фигуру с огромной копной волос на голове, сразу бросающуюся в глаза среди молодежной толпы, фланирующей во Фрунзе по улице, которая сейчас называется Чуйским проспектом, а на моем веку побывала и улицей Сталина, и улицей ХХII партсъезда.

...В Тосоре нас поселили в каком-то «гостевом» домике райкома партии, почти на самом берегу, и в день приезда устроили торжественный обед. Райкомовские начальники пришли с празднично одетыми женами, кушанья подавали скромные молодые киргизки, тут же исчезавшие, унося пустые блюда. Вероятно, партаппарат понимал исходящую от нас опасность, и потому вечерами мы гуляли по пустому пляжу, безуспешно гадая, куда скрылось все женское народонаселение, которое могло бы очень украсить наш холостяцкий быт. Для купанья прозрачная голубая вода озера уже была холодна. Под черным куполом неба, усеянного крупными мохнатыми звездами, мы вдыхали запах степных трав, прислушивались к плеску воды, вглядывались в слабые огоньки курорта Чолпон-Ата, расположенного на противоположном берегу. Одинокие и лишенные женского внимания, мы говорили о поэзии. Стихи, которые Омор читал мне по-киргизски, «на слух», были нежны и музыкальны, несмотря на резкость звуков тюркской фонетики. Насквозь пронизывающие их вертикальные рифмы, казалось, натягивают эти строки на колки, подобно струнам между бездонным небом и металличе­ской рябью озера. Одной из новых форм, фактически введенных в киргизскую поэзию именно О. Султановым и Р. Рыскуловым (только значительно позже она проникла в творчество «старших», например С. Эралиева), был верлибр. Сегодня верлибр широко распространен в молодой поэзии Средней Азии, Закавказья, Прибалтики, — вероятно, потому, что он наиболее соответствует внутреннему ощущению поэтической свободы. Но если для прибалтийских литератур, традиционно связанных с Западом, здесь нет ничего удивительного, то в системе тюркской языковой группы, с ее закрепленными ударениями, легкодоступной и повсеместной флективной рифмовкой, верлибр ознаменовал подлинную революцию не только в художественных средствах, но и в самом поэтическом сознании. Не менее революционными были исповедальность, резко окрашенный индивидуальностью лиризм — ведь национальная поэзия располагала главным образом описательно-эпическим взглядом на мир, уходившим корнями в фольклор.

Поэзия шестидесятников Киргизии принципиально раздвинула и обогатила горизонты национальной лирики новой художественной ориента­цией — помимо совместного движения с русской поэзией в процессы художественного развития этой лирики была включена, через переводы, поэзия других народов СССР и Западной Европы. Русский язык Омор начал осваивать, только перебравшись из села во Фрунзе, и до сих пор говорит по-русски с некоторым затруднением: точно, с пониманием тонкостей, особенно юмористических, но медленно, подбирая слова. Русский стал для него проводником в большую поэзию, русскую и зарубежную. Нельзя не заметить в его стихах перекличку с поэтами, которых он либо переводил, либо внимательно читал и знал: Э. Межелайтиса, Б. Брехта, П. Неруды, Н. Хикмета, Г. Лорки и др.

После того как я уехал в Москву, наши отношения сохранялись, и мы виделись во время своих поездок — то в Москве, то во Фрунзе. Омор не терял литературной формы и был созвучен и молодым московским поэтам 1980-х годов, которых я печатал в журнале «Дружба народов», когда заведовал там отделом поэзии. Очень близким ему по своему творческому мировидению и стилю показался мне молодой тогда Саша Еременко. В 1984 году я опубликовал подборку Еременко, а для перевода дал ему несколько стихотворений Омора, представив оба имени в одной связке. Соединение этих двух имен оказалось настолько удачным, что переводы Еременко я впоследствии не раз встречал и в новых поэтических сборниках Султанова.

Не менее показателен с точки зрения связей киргизской литературы с русской и русским языком и творческий опыт Мара Байджиева. Имя Мара известно больше по театральным постановкам, телеспектаклям и киносценариям, нежели по прозе, причем известно не только в нашей стране, но и за рубежом, где оно — в числе немногих — долгое время представляет современную киргизскую литературу.

«Мар Байджиев — один из наиболее известных представителей новой литературной генерации, — писал Ч. Айтматов. — Его творчество, так же как и творчество его сверстников, формировалось в сложном процессе сочетания национальных традиций с достижениями единой многонациональной советской литературы и опытом мировой культуры». Подобное наблюдение, кстати, целиком относится и к самому Айтматову, который, на несколько лет раньше вступив в литературу, тоже, по существу, принадлежал к «новой литературной генерации», разве что старшей возрастной группы. В причастности к достижениям русской литературы первостепенное значение имело у киргизских писателей литературное «двуязычие», отнюдь не равнозначное «бытовому». Творческие биографии Айтматова или Байджиева в этом отношении явно стоят особняком. Айтматов начинал свой путь в литературе на киргизском языке, постепенно расширяя употребление русского. Проблема «двуязычия», или «билингвизма», как выражаются ученые люди, применительно к творчеству Айтматова представляет огромный интерес. Первые его повести были переведены на русский (скорее всего, с подстрочников) моск­вичами, но уже в 1961 году он, видимо, почувствовав необходимость общаться с всесоюзным читателем без посредников, сам переводит на русский повесть «Тополек мой в красной косынке», в 1962 году — «Материнское поле» (так, кстати, всегда поступал, например, и замечательный белорусский прозаик Василь Быков, не доверявший перевод третьим лицам, но мы, конечно, понимаем, что трудности перевода с одного славянского языка на другой и с языка тюркской группы на славянский несоизмеримы).

У «Первого учителя» два переводчика, и автор — один из них. Повести «Прощай, Гульсары» и «Ранние журавли» Айтматов пишет, если судить по журнальным сведениям, уже на русском (говорил он на русском прекрасно и практически без акцента). Я не знаю, как обстояло дело с последующими произведениями, печатавшимися на русском вообще без ссылки на чей бы то ни было перевод (вопрос этот достаточно запутан). Конечно, пиши Айтматов только по-киргизски, он и так стал бы в конце концов — через переводы на другие языки — широко известен, но мне представляется несомненным, что русский язык послужил мощнейшим мотором для стремительного вывода произведений Айтматова на мировую орбиту.

Помимо расширения индивидуального художественного горизонта автора и возможностей воздействия его произведений на общий уровень национальной литературы двуязычие имело своим прямым результатом и само­определение писателя на карте литературного процесса. Киргизская письменная литература, сообразно историческому бытию киргизов, всегда была близка фольклору, природе и крестьянско-кочевому образу народной жизни. Айтматов удачно соединил в своей прозе древний миф и социальную реальность, традиции и новизну, оставаясь, несмотря на свои интеллектуальные конструкции и возникающую рядом с ними «городскую» тему, писателем, глубоко укорененным в народной почве. Байджиев же изначально заговорил голосом города (причем в драматургии, мне кажется, этот голос даже слышнее, чем в прозе) и, по существу, обозначил в киргизской литературе целое направление, явно рифмующееся с русской «молодой прозой», с урбанизмом В. Аксенова или А. Гладилина.

Действие его пьес, как правило, разворачивается на фоне городской жизни; его персонажи — студенты, врачи, научные работники, люди творческого труда; сюжеты и конфликты этой литературы зачастую связаны с профессиональными взаимоотношениями и городским бытом; авторский текст насыщен скрытыми цитатами, литературными аллюзиями, разговорными интонациями городской среды. Но не только диалоги в пьесах — сам стиль повествования в его прозе, даже «деревенской» по материалу, далек от склада народной речи и не пытается ее имитировать. В этой стилистике сочетаются разнообразие нюансов, психологическая разработанность, подтекст, ироничность, умелое использование лирических акцентов. В начале 60-х годов прошлого века в киргизской литературе мало кто так писал, и опыт русских прозаиков-шестидесятников, опыт, условно говоря, литературного круга катаевской «Юности», Мару очень пригодился. Последующему обращению автора к «Манасу», к древним народным сказаниям и культурным традициям этот опыт, как ни странно, не противоречил.

4

На протяжении многих десятилетий мы так привыкли говорить о взаимо­действии национальных культур в пределах Российской империи, что совершенно перестали обращать внимание на то, что в подобных разговорах все больше утрачивалось ощущение различий в национальной истории, традициях и менталитете народов, объединенных общей государственностью. Киргизы, например, были в прошлом кочевым народом, разумеется, с совершенно иным общественным укладом и мировосприятием, нежели у народов оседлых, в первую очередь — русского. Стали аксиомой представления, исходящие из иерархии социально-исторических этапов развития человеческого общества, а следовательно, и о том, как кочевники были осчастливлены социализмом. Но не случайно ведь Айтматов, сделавший борьбу с косностью патриархального мира одной из доминантных художественных тем своего творчества, вспоминает о кочевье как о культурном празднике народа, как о ярчайшем впечатлении своего детства. «Мне очень повезло, — говорил он в одном из своих интервью, — что я застал сразу несколько эпох в истории своего народа; во времена моего детства народ еще кочевал, причем кочевье было демонстрацией народной культуры, ее праздником, когда в путь, пролегавший по горам, по равнинным просторам, по берегам бурных рек, брали с собой самое лучшее — нарядную утварь и упряжь для лошадей, когда девушки пели песни, а акыны состязались в поэтическом мастерстве…» В мифологических слоях произведений Айтматова золотые слитки народной прапамяти, идущей именно из патриархального мира, противостоят злу, сосредоточенному в настоящем и порожденному во многом современной цивилизацией.

Могу снизить эту тему до забавного бытового эпизода. Мой друг и однокурсник Сеит Джетимишев во время одного из моих приездов во Фрунзе (по-моему, он был тогда директором киргизского Учпедгиза) повез меня в родной колхоз на какое-то празднество. Поездка была дальняя, на черной «Волге». Молодой председатель колхоза, родственник Сеита, уже накрыл праздничный стол. Мы были почетными гостями: Сеит, земляк, большой человек из столицы; я — посланник Москвы, аксакал, учитель, «муалим». Развернулось пиршество. Западный человек был бы шокирован. Плов, возвышавшийся на столе золотой горой, брали щепоткой пальцев, аккуратно уминали рис и отправляли в рот без помощи вилок. В знак особого расположения хозяин вложил порцию такого риса и в мой рот. Тостам не было конца, и стол все больше погружался в туман, из которого неожиданно возник передо мной дымящийся череп барана. Прямо из черепа бессмысленно пялился на меня голубой бараний глаз. Оказалось, что глаз предназначался самому уважаемому человеку, то бишь мне. Съесть я его при всем желании был не в силах. Все вокруг меня пели и плясали, после чего преподнесли мне несколько шкурок то ли енота, то ли сурка, из которых я впоследствии сшил себе в прославленном В. Войновичем ателье Литфонда меховую шапку. Сломить мое упорство, однако, хозяевам так и не удалось, и шапка много лет напоминала мне о моей черной неблагодарности.

На обратном пути я уже в черной «Волге» не столько сидел, сколько возлежал и, когда машина на полпути резко остановилась, буквально вывалился из нее на засеянное какой-то неведомой сельскохозяйственной культурой поле. Дивная картина открылась передо мной: над полем висело сверкающее металлическое блюдо луны, а под луной была постлана прямо на земле скатерть, и блюдо на ней, в свою очередь, сверкало всяческой снедью. В развале снеди лучилась непочатая бутылка водки. «А это зачем?» — заплетающимся языком простонал я, не обращаясь ни к кому и не требуя ответа. «Надо выпить, Вадим-агай, — убедительно сказал мне председатель. — Мы пересекаем границу нашего района». Вряд ли бы эти традиции, в основе которых лежат замечательное гостеприимство и патриархальная привязанность к своей земле, изменились, даже если бы жителей аила снабдили для приемов серебряной посудой с монограммами, а бараний глаз заменили кристаллом горного хрусталя…

Взаимодействие взаимодействием, но республики и народы все же изрядно отличались друг от друга, что в итоге неопровержимо подтвердил сам распад Советского Союза. В начале 1980-х годов мы проводили семинар по литературам Прибалтики в Дубултах. Речь зашла о прозе военного времени, и я, в своей увлеченности общими категориями литературного процесса, упрекнул какие-то литовские произведения за «другое» изображение войны, нежели в русской «лейтенантской» прозе. Не помню, кто из прибалтийских литературных критиков (это могли быть и мои товарищи по аспирантуре ИМЛИ латыш Харий Хирш или литовец Альгис Бучис, а мог быть и молодой Михаил Веллер, совсем тогда еще не знаменитый, но сразу отмеченный проводившим семинар А. М. Борщаговским), одним словом, кто-то из них, с очень сложной интонацией заметил: «Но ведь у нас была иная война». Где-то в своих воспоминаниях Веллер написал, что мы пошли с ним и хорошо надрались по этому поводу…

На фоне многообразных национальных различий разворачивались в республиках процессы «русификации», о чем стоит поговорить особо. Как ни парадоксально, но сама Россия при этом выпадала из категории национальных образований. Согласно самому поверхностному объяснению, это происходило потому, что она всегда была многонациональной. Но ведь мононациональных этносов в СССР, кроме каких-нибудь совсем уж малых народностей, практически вообще не существовало, и это обстоятельство самоопределению каждой республики именно рядом с «титульной» нацией ничуть не мешало. Будучи численно преобладающими на территории СССР, русские, однако, оказались единственным народом, не имеющим своего национального и административно-территориального ареала. Во многом эта ситуация определяла и крайнюю двусмысленность их положения на «чужой» территории (вряд ли оно стало лучше после того, как несколько десятков миллионов русских после распада СССР вообще оказались за пределами России).

В исключении России из числа национальных государственных образований крылся, правда, некий смысл или по крайней мере некое объяснение, если вспомнить ленинское утверждение, что интернационализм «великой нации» не просто сводится к соблюдению «формального равенства», но и налагает на нее обязанность возместить «национальным меньшинствам» «то неравенство, которое складывается в жизни фактически». Но крылась здесь и великая странность, сопровождавшая всю историю построения национальных взаимоотношений в Советском Союзе. С уверенностью могу засвидетельствовать, что государственная политика русификации республик к русскому народу никакого отношения не имела, его бытовых нужд и практических интересов никак не затрагивала и никакими выгодами для него не оборачивалась. Бюрократический «централизм» был готов пожертвовать любыми национальными интересами во имя общих интересов государственной власти и личных интересов ее чиновников. В результате рассеяния по огромной территории страны русские все более утрачивали ощущение этнического единства. «Господствующая» роль русского народа как «титульной» в СССР нации, во многом фиктивная, болезненно сочеталась в национальных республиках с ощущением «второсортности», которое русские неизбежно испытывали здесь как «инородцы».

Ярче всего политика русификации отражалась на положении национального языка. Киргизский у нас, конечно, преподавался — и в школе, и в вузе, но чисто формально (даже иностранные языки, оставшиеся для нашего поколения книгой за семью печатями, «изучались» лучше). Это сейчас, по прошествии многих лет, я могу только удручаться тому, что не выучил киргизского: такое знание не просто помогло бы мне совсем по-иному почувствовать себя в республике, но, главное, дало бы разговорный ключ к целой группе тюркских языков. Я, можно сказать, упустил единственную в своей жизни возможность стать «полиглотом»… Надо, однако, учесть, что «чужой» язык всегда успешно осваивается не по любви, а по необходимо­сти. Этой необходимости не было: русские составляли тогда во Фрунзе не меньше 60—70 процентов населения. К тому же все киргизы знали русский и росли двуязычными с детства (в киргизских семьях, как правило, родители, а потому и дети общались на обоих языках). Двуязычие представляло для киргизов заранее предопределенный и не зависящий от их желания выход из тупиковой социально-исторической ситуации. Дело в том, что русский во всех республиках был единственным государственным языком (факт, который сегодня, после распада СССР, может показаться новому поколению в бывших советских республиках просто невероятным). Советская власть нашла, таким образом, поистине замечательный способ заставить сотни народов, национальностей и этнических групп, населяющих необъятные просторы России, выучить русский. Русские же от необходимости осваивать другие языки на местах своего проживания были по определению освобождены.

Суть всей этой ситуации с единым государственным мы, однако, не поймем до конца, если не добавить сюда одной очень важной детали: незнание языка коренной нации ощущалось нами как некое естественное право, избавлявшее русское население от «ненужной» затраты времени и усилий. Более того, создавалась, сколь ни парадоксально, некая модель «космополитического» мироощущения и для «малых народов», при котором национальные меньшинства тоже освобождались от необходимости знания собственного национального языка. Среди них возник целый слой молодежи, получившей странное наименование «русскоязычной».

Сегодня в положение «иностранного», «ненужного» языка попадает, увы, в странах СНГ уже русский, и сколь бы ни предполагал этот процесс некую историческую «сатисфакцию», общественные последствия его сугубо негативны. Если история наша сложилась так, что целый континент выучился говорить по-русски и нет необходимости изобретать некий искусственный язык, «эсперанто», отказ от действительно великого и могучего русского языка, совершенно не повинного в навязанной ему политической роли и ставшего мощнейшим средством межнационального — в мировом масштабе! — общения культур (через переводы на русский все народы Советского Союза приобщались к мировой культуре, а русский народ — к культурам национальных республик), есть величайшая глупость и в каком-то смысле даже преступление перед будущим. Ведь еще одно-два поколения, и новые независимые государства, отколовшиеся от России, безвозвратно русский утратят! Киргизия оказалась одной из немногих бывших советских республик, сохранившей

на официальном уровне «двуязычие» и нашедшей в своем народе достаточно здравомыслия, чтобы понимать, какие преимущества для развития экономики и культуры республики дает возможность напрямую общаться с Россией.

Вместе с тем насильно мил не будешь, и молниеносный отход большинства бывших республик после развала империи от русского языка указывает лишь на то, что его принимали по необходимости. Я с интересом наблюдал в Нью-Йорке за молодыми китайцами, обслуживающими китайскую закусочную: они говорили между собой только на английском. Никто не заставлял их учить этот язык, никто не контролировал их яыкового поведения — это было желание побыстрее ассимилироваться, форма уважения к Америке и, в конце концов, просто условие выживания. В Москве, на рынке, что под окнами моего дома, торговцы-мигранты говорят по-русски лишь с русскими покупателями, между собой моментально переходя на родной язык. Так мы пожинаем плоды прежней национальной политики…

В мои школьные и студенческие годы во Фрунзе на улице Токтогула, как раз против моего дома, стояла единственная киргизская школа-интернат (ее все знали — «школа № 5»); чуть ниже, на аллее Дзержинского (ныне бульвар Эркендик), располагалось единственное киргизское женское педагогическое училище (девушек отсюда вечером на улицу не выпускали, и под окнами его вечно толпились особи мужского пола, жаждущие любви). Учащихся в школу и училище свозили из дальних горных районов республики. Заведения эти имели чисто формальный, декоративный характер и были как будто бы предназначены лишь для того, чтобы засвидетельствовать успехи национальной политики в СССР. Чем их выпускники могли в дальнейшем заниматься, если все вузы в стране функционировали на русском языке, я ума не приложу. Точно такое же положение сложилось и в других республиках, даже в странах с древней письменной культурой. В середине 1980-х мне, например, рассказывали об этом в Литературном институте мои студенты-армяне: школьники сплошным потоком переходили из национальных армянских школ в русские, имея в виду дальнейшую свою судьбу. В республике, чья столица Ереван отличалась уникальным мононациональным составом (более 90 процентов населения составляли армяне), этот факт выглядел особенно выразительно.

Кто решится утверждать, что диктатура русского языка, русской системы образования, русских политических и художественных представлений, существование в Киргизии единственной школы на киргизском языке — это не русификация, пусть бросит в меня камень. Мои университетские сокурсники-киргизы подбирали русские аналоги своих имен, и я долго называл Сеита Джетимишева Сережей, а Камбыралы Бобулова — Колей, ничуть не интересуясь тем, как их называли родители… Однако ведь и несомненная эта русификация в советской империи была отягощена крайней двусмысленностью. Положение русских в национальных республиках всегда было весьма не простым. О том, каково оно стало ныне, когда несколько десятков миллионов русских после распада СССР оказались за пределами России и лишились прикрытия «центра», больно даже думать.

Особенно заметно национальное неравенство бросалось в глаза в кадровой политике. Известный лозунг «Кадры решают все» в национальных республиках приобретал своеобразную окраску. Разного рода должности, не требующие высокой профессиональной квалификации, но социально репрезентативные, занимали в Киргизии национальные кадры (точно так же, кстати, в «центре» к высшей власти сквозь толщу «титульной» русской нации пробивались лишь редчайшие представители республик — Г. Алиев, позже Э. Шеварднадзе). Русских больше было «снизу» — на фабриках, в сфере неквалифицированного городского труда (во многом, конечно, и потому, что они преобладали в сфере городского населения).

Вместе с тем к облеченным всеми атрибутами власти первым секретарям ЦК компартии союзных республик (обязательно — лицам коренной национальности) всегда был приставлен второй, обязательно — русский, эмиссар из Москвы, без которого не решались никакие серьезные вопросы. Ставленники Москвы возглавляли все, говоря современным языком, силовые и специальные структуры — министерства госбезопасности, МВД, военные гарнизоны, ведомства, связанные с «оборонкой», «почтовые ящики» и пр. Русские по большей части в мою бытность в Киргизии руководили кафедрами вузов и академическими институтами, поскольку национальных кадров на протяжении многих десятилетий не хватало.

Во главе пирамиды власти стоял киргиз, первый секретарь ЦК партии. В детстве я только и слышал его имя — Разаков, Раззаков (не ручаюсь за количество «з», может быть, их было даже три, и в моем детском сознании все они звучали угрожающе: Раз-з-з-аков). Человек с жужжащей фамилией обитал в обнесенном высоким четырехугольным забором особняке в нескольких кварталах от центра города, рядом с обычными домами; тогда социальная иерархия не бросалась в глаза столь вызывающе, как сейчас. Особняк через забор не просматривался, и казалось, там царит вечное молчание. Не­однократно проходя мимо, я ни разу не видел его обитателей и не слышал за забором живых голосов.

Потом Раззакова сменил другой секретарь — Усубалиев, но при нем я уже уехал из Фрунзе. Правда Усубалиева я однажды лицезрел вблизи. Я летел в очередную командировку в Киргизию, опаздывал на самолет, взбежал по трапу последним, но проводница сказала, что все места уже заняты. Я, разумеется, начал скандалить. Вышел командир экипажа и с необычной любезностью быстро повел меня в третий, хвостовой, салон. Салон поражал необычайной тишиной и серьезностью пассажиров. В первом ряду не было никого, кроме важного человека, который медленно и сосредоточенно читал «Краткий курс ВКП(б)». Стюардесса носила ему бутылки «Боржоми». В салоне пустовало одно-единственное место, около иллюминатора. Соседнее кресло занимал приветливый красивый русский парень, пропустивший меня к окну. Я вежливо предложил ему иллюминатор, но он отказался. Когда я наконец уселся, расслабился и смог более внимательно рассмотреть обстановку, меня осенила догадка. «Это Усубалиев?» — спросил я соседа. Парень сразу утратил приветливость и насторожился: «А вы откуда знаете?» Я понял, что надежно отсечен от выхода и, главное, от правительственного тела. Это действительно был его телохранитель.

Мы приземлились во фрунзенском аэропорту (это был еще не «Манас» с американской военной базой, а маленький и уютный аэродром прямо за городской чертой), но из самолета никого не выпускали. К нашему салону подогнали трап, и по нему степенно спустился Усубалиев. В иллюминатор я наблюдал, как к трапу подкатило несколько черных «Волг». Состоялся радостный обряд встречи с членами ЦК, и телохранитель кинулся ловко перетаскивать чемоданы республиканского вождя, выгружаемые командой из чрева самолета. Количество их меня поразило — ведь он, я думаю, бывал в Москве чаще, чем в своей фрунзенской квартире. Черные «Волги» укатили, и только потом подвели трап пассажирам…

Однако что там Усубалиев — в конце концов я его не знал ни как руководителя, ни как человека. Даже разного рода должности, не требующие высокой профессиональной квалификации, но сколько-нибудь репрезентативные, занимали, как правило, киргизы. Сразу по окончании университета мне довелось повстречать такого доподлинного, ничего, я предполагаю, не умеющего и ничего не знающего, но исполненного почти картинной важности и спеси номенклатурного киргизского бюрократа.

Я был «распределен» (тогда «свободных» дипломов не выдавали — надо было в течение нескольких лет отрабатывать свое высшее образование по назначению государства) в местную «Учительскую газету» при Министерстве просвещения Киргизии. Газета находилась прямо в здании министерства и ютилась в двух комнатках. Весь штат ее состоял из двух молодых симпатичных киргизов, принявших меня как своего товарища, женщины — ответственного секретаря (то ли узбечки, то ли татарки), в силу своей «ответственности» тоже достаточно важной, и главного редактора, чья важность просто не имела пределов.

Главный занимал собой смежную комнату и четырежды в день, не глядя и не здороваясь, проходил сквозь нас, ибо другого пути, увы, не было: на работу, с работы, на обед в столовую ЦК, располагавшегося в двух кварталах от министерства, и обратно. Не уверен даже, что он ходил в наш, общеминистерский, туалет — скорее всего, терпел до обеда, когда уже можно было пойти в туалет ЦК: наличие естественных потребностей наравне с сотрудниками, вероятно, казалось ему унизительным. Раньше он был секретарем обкома партии в какой-то отдаленной горной области, откуда и был прислан в газету — то ли на повышение, то ли на понижение. На дверях его кабинета, со стороны нашей комнаты, висел увесистый звонок, который то и дело заставлял всех вздрагивать: мы находились от него на расстоянии вытянутой руки, но нас вызывали звонком. Вернее, даже не нас, ритуал был таков: сначала по звонку осторожно входила в кабинет главного, втянув голову в плечи, ответственный секретарь, потом она появлялась с выражением глубокого почтения на лице и указывала, кого главный хочет в данный момент видеть.

Я прокантовался в газете около года, и все было бы хорошо, если бы главный редактор не решил, что с моим появлением пришло его время печататься в центральной «Учительской газете». Он вызывал меня в кабинет, совал мне какие-то инструкции, требовал, объясняясь чуть ли не жестами, чтобы я писал на основе этих инструкций статьи и посылал за его подписью в Москву. Статьи, разумеется, отвергали, и вскоре мы друг друга возненавидели. Не помню уж причины очередного конфликта, но только я, будучи по природе незлобивым молодым человеком, кинулся на него с кулаками. Два моих товарища-киргиза и насмерть перепуганная ответственная секретарша с трудом меня оттащили. И вот ведь что любопытно: когда через несколько лет в кинотеатре, после фильма, я наткнулся взглядом на ненавидящий взгляд главного, посланный мне из соседнего ряда, то самым неожиданным было неприятное чувство, связанное не с ним (ничего хорошего тут ожидать не приходилось!), а с тем, что пожилая усталая женщина около него, явно его жена, оказалась… русской. Как будто бы русская женщина должна была «выдаваться» киргизу в качестве некоего «приза»! Вот тогда я впервые — и очень остро! — почувствовал, что человеку надо по капле выдавливать из себя не только раба (это-то я в отношениях с главным осуществил быстро), но и дремлющего до поры до времени националиста, что сделать гораздо труднее…

5

Были ли в нашей среде межнациональные конфликты? Конечно, были, хотя в школе я их практически не наблюдал, за исключением общих для России во все времена антисемитских настроений. Я, например, дважды сталкивался с национальным вопросом в «еврейском варианте». Шел 1946-й или 1947 год. Мальчишек нашего дома терроризировал какой-то приходящий амбал лет восемнадцати. Однажды он изловил меня где-то в буйном кустарнике, окружавшем дом, одной рукой крепко зажал мою голову у себя под мышкой, а другой с какой-то исследовательской целью залез мне в штаны. Внимательно осмотрев привлекавшую его малость, он явно изменил отношение ко мне к лучшему и, удовлетворенно констатировав: «Хороший жиденок», — отпустил меня восвояси.

Дорого бы я сегодня заплатил, чтобы узнать, в каких жизненных обстоятельствах сформировался тогда этот юный антисемит. В самом деле, только представьте себе: едва закончилась война — и ведь не Гражданская же, с ее национальными и классовыми конфликтами, а, напротив, Отечественная, с феноменом великого единения народов (все этнические конфликты были еще впереди). Русских в Киргизии оставалось не так уж много, евреев — и того меньше (эвакуированные начали возвращаться в родные места). Киргизы до антисемитизма, что называется, вообще еще не «дозрели» (что им, вчерашним кочевникам, вообще была Гекуба!). И вдруг из каких-то залетевших на азиатскую окраину отбросов великодержавной психики возникает в нашем фрунзенском дворе существо, как будто бы прямо описанное в рассказе Бабеля 1920—1930-х годов «Дорога»: «Мужик с развязавшимся треухом отвел меня за обледеневшую поленницу дров и стал обыскивать. На нас, затмеваясь, светила луна. Лиловая стена леса курилась. Чурбаки негнувшихся мороженых пальцев ползли по моему телу. Телеграфист крикнул с площадки вагона: „Жид или русский?..“».

Я долго потом приставал со своими недоумениями к отцу, но тот, видимо, не мог найти удовлетворительных для моего возраста объяснений случившегося и, проходя по двору, где я бил баклуши с приятелями, только мрачно просил меня время от времени показать ему «того хулигана». Однако амбал был удачлив и на глаза отцу не попадался.

Был, однако, эпизод, с точки зрения национальных отношений куда более серьезный и надолго оставивший во мне чувство горечи.

Наш курс на филфаке делился на две группы — русскую и киргизскую. Преподавание в каждой группе шло на родном языке. Каждый год на протяжении первых трех курсов летом нас отправляли на месяц на сельскохозяйственные работы: сначала это была уборка сахарной свеклы во Фрунзенской области (белые сладкие огромные клубни — уехав из Киргизии, я больше нигде их не видел), потом — уборка хлопка на юге республики. Плантации располагались вблизи «узбекских» городов Киргизии — Джалал-Абада и Оша (если название «Ош» склоняется). Это уже была серьезная поездка — месяц жизни в полевых условиях, вдали от дома, без каких-либо удобств: с соломой на глиняном полу, служившей постелью, ночевками вповалку, умыванием холодной водой из горной речушки, «туалетами» в кустах и т. п.

Конечно, молодость во всем находит какое-то удовольствие и романтику. На сельских базарчиках продавались ломтями (купить целую — денег не было) невероятной сладости и величины дыни, истекавшие соком. На прощанье для нашей группы зарезали барана, и совхозный повар сварил в огромном чугунном котле плов, вкуснее которого я никогда не едал (каждая крупица риса, пропитанная маслом, лежала здесь отдельно от другой, а неж­ная баранина буквально таяла во рту). Вечерами над нашим стойбищем вставала огромная луна, освещая глинобитные домики сельчан. Многие из них пустовали, и туда можно было забраться (если не через дверь, то в окно) с любимой девушкой…

Вместе с тем общая атмосфера сельхозработ была тягостна и унизительна: жесткие нормативы (надо было собрать за день порядка 35 килограммов чертовой ваты, клочками выдергиваемой из маленьких коробочек на низком стебле!); обязательные производственные «летучки» вечером, с публичной «поркой» тех, кто дневной нормы не выполнил (я со своим ростом постоянно был среди отстающих — в рекордсменках ходили маленькие юркие девушки); перерождение преподавателей, превращавшихся порой, вероятно, под давлением районных партийных инстанций и высокого университетского начальства, из интеллигентных людей в ретивых надсмотрщиков. Освобождение от сельхозработ получить было труднее, чем от мобилизации в армию: меня на первом курсе отправили в колхоз сразу после операции на горле и увезли на скорой помощи в город только после нескольких обильных кровотечений, а на третьем за короткую отлучку, когда я съездил в райцентр, чтобы купить маме материал на пальто, вывесили в университете на всеобщее обозрение строгий выговор. Между тем я был среди лучших, если не лучшим на своем курсе студентом! Школы не отставали от вузов — на полях работали даже дети. Из учебных программ безжалостно выбрасывались целые разделы, из расписания — месяцы. Утверждение, что в СССР не эксплуатируется детский труд, было одним из мифов советской власти, так же как и то, что у нас нет подневольного труда вообще. Ведь нигде, ни в каких законах, не прописывалась даже намеком возможность существования такого «сельского хозяйства»!

Вспоминая все эти истории, я с горечью думаю сегодня о том, что же заставляло нас (да только ли нас, скорее родителей наших!) терпеть подобное бесправие и даже в глубине души с ним соглашаться! Сказать, что нас преследовал просто страх, далеко недостаточно. Здесь проявлялись, конечно, и биологически присущая человеку потребность в труде, гораздо большая, чем потребность от него отлынивать, и «коллективное бессознательное», и сугубо прагматические соображения: отказ от сельхозработ автоматически влек за собой исключение из университета. Но главная причина крылась, я думаю, в другом — в почти подкожном ощущении своего бессилия, в жалкой мыслишке, барахтающейся у каждого из нас где-то на дне сознания: «А может быть, они действительно наделены кем-то этой безграничной властью, этим правом так нас попирать!..»

Работали мы с киргизскими группами в разных районах (что само по себе было величайшей глупостью: разделение по национальному принципу в учебе диктовалось объективными обстоятельствами, но на колхозном поле оно выглядело совершенно необъяснимым), а возвращались вместе, в одном вагоне, и, видимо, в описываемом ниже эпизоде выплеснулись наружу не только подавляемые в нормальных условиях национальные комплексы, но и накопившиеся за период «трудовой повинности» усталость и раздражение.

Грузились беспорядочно, вперемежку. Поезд был ночной, кроме нашего курса сели в вагон и еще какие-то пассажиры. После месяца сельхозработ наши группы впервые встретились на перроне. Русский курс филфака, как и положено, был преимущественно женским (нас, ребят, можно было сосчитать по пальцам), зато в киргизской группе, по-моему, девушек не было вовсе. Мы разместились в вагоне вразброс, не по группам; среди пассажиров были и русские солдаты, державшиеся особняком. Ребята в честь окончания колхозного сезона раздобыли на станции водку, выпили, и, не знаю уж как и по какому поводу, между студентами, русским и киргизом, разгорелся нешуточный конфликт.

Запахло большой дракой. В вагоне царила полутьма. Когда поезд двинулся, дали свет, и тут, как на театральной сцене, обнаружилась неожиданная картина: все киргизы, невзирая на общую суматоху и плохую видимость, каким-то образом сосредоточились в одном конце вагона, все русские — в другом. Между двумя лагерями растерянно блуждал мой приятель, обрусевший киргиз Володя Джаналиев, не зная, к какой стороне примкнуть. Малочисленные и сугубо гуманитарные ребята из нашей группы не внушали русскому участнику конфликта особой уверенности в поддержке (к тому же он был совсем с другого факультета), и, понимая, что вот-вот окажется один перед целой толпой киргизов, готовых поддержать своего соплеменника, он стал взывать к солдатам: «Русские! — с некоторым подвыванием в голосе выкрикивал он. — Солдаты! Русских бьют!» Солдаты начали медленно снимать с гимнастерок и накручивать на руки толстые кожаные ремни с сия­ющими медными пряжками…

Как рассосалась эта несостоявшаяся драка, грозившая обернуться серьезным побоищем, не помню; участники конфликта исчезли впоследствии из моего поля зрения, но тень его тяжело укрылась в каком-то углу памяти. Описанный эпизод, наверное, ни в малой степени не объясняет того, что произошло с пресловутой «дружбой народов» за несколько последних десятилетий, начиная счет еще от «горбачевского» периода — всех этих Баку, Сумгаитов, Тбилиси, Вильнюсов, Карабахов, Абхазий, Осетий и т. д. и т. п. Тут корни подчас уходят в такие исторические глубины национальных и социальных взаимоотношений, которые еще предстоит анализировать специалистам. Что же касается внешних и в значительной степени поверхностных впечатлений, то, будучи в свое время членом двух Советов по национальным литературам при Союзе писателей СССР, редколлегии такого тематически целеустремленного журнала, как «Дружба народов», обозревателем «Литературной газеты» и проехав в том или ином качестве на протяжении ряда лет по многим столицам союзных республик, участвуя во всяческих «круглых столах», конференциях, семинарах, дискуссиях и юбилеях, а также в обильных застольях и дружеских признаниях, которыми наши «мероприятия» сплошь и рядом сопровождались, я, честно говоря, и до сих пор не могу примирить в своем сознании вышеуказанные торжества и радости с тем драматическим финалом, который сопровождал «распад империи».

Праздник закончился в течение нескольких дней: занавес опустился; актеры погасили свечи; народы и нации стремительно разбежались в разные стороны. Обострились территориальные споры; национальные конфликты начали приобретать формы вооруженных столкновений; экономические разногласия разрослись до масштаба экономических войн; факты истории стали подвергаться кардинальному пересмотру...

В прошлом году после длительного перерыва я посетил свой бывший Фрунзе, вероятно, в последний раз. Город разросся, похорошел, стал еще более зеленым. Прямые, как стрела, просторные улицы, устремленные к белоснежной гряде Тянь-шаньского хребта, теперь кишели автомобилями западных марок. Русла стекающих с гор арыков зацементировали, и глини­стая вода, в которой мы в детстве купались, строя запруды, стала серо-стальной. Мемориальные доски на клиниках, с именами хорошо знакомых мне профессоров, заменили на другие. Что-то неуловимо изменилось в самой атмо­сфере города, и я поначалу не мог понять что. Потом понял — она стала тихой и, хочется сказать, благопристойной. Русские лица встречались на улицах редко. Пьяных почти не было. Вечерами на скамейках в зеленых кущах бульвара Эркендик (в мою бытность — аллеи Дзержинского, явно не имевшего к Фрунзе никакого отношения) стайками, молча и как-то отчужденно друг от друга сидели молодые киргизы — парни без девушек. Все это так не походило на заполненный в центре толпами шумливой и драчливой молодежи город нашей с Омором юности, что мой друг, словно предупреждая незаданный вопрос, лаконично и очень серьезно произнес лишь одно слово: «Мусульмане». Дальше вдаваться в эту тему он не стал.

Подчас мне хотелось воскликнуть: «Да полно, не пригрезилась ли мне наша прошлая жизнь, с ее заверениями, восклицаниями и объятьями? Не было ли во всем этом какой-то неискренности?» Но я гнал от себя коварные искушения разума. Нет, конечно, на уровне личных взаимоотношений все так и было — и любовь, и встречи, и объятья, и совместная профессиональная жизнь. В школьном возрасте отсутствие национальных проблем и противоречий было, за редкими исключениями, о которых я уже говорил, особенно очевидным — мы вместе росли, вместе учились, читали одни и те же книги, наши родители работали в одних и тех же учреждениях. То, что некоторые одноклассники были спецпереселенцами, сулило им многочисленные проблемы в будущем, но в школе это никого не интересовало. В повседневном быту никто не фиксировал своей национальной «особости». Всех объединяло своеобразное «равенство»: равенство условий материально убогой, почти нищей жизни, будь то одежда, жилье или даже разница в социальном положении родителей. Во всем этом «казарменном» равенстве, право же, крылся большой запас человеческой сердечности, осознания общих усилий и целей, чувства вполне реального, а не пропагандистского межнационального добрососедства. И разве не могли бы подобные взаимоотношения развиваться и углубляться дальше, если бы их не выхолащивало и не истребляло постоянное давление тоталитарного, бездушно-чиновничьего государства, если бы они были направлены в сторону гибкого и демократического «конфедеративного» устройства? Впрочем, и этот вопрос, подобно многим другим, история наша оставила без ответа...

«Нынешнему (человеку. — В. К.) кажется, что он всегда считал преступлением то, что было сделано в сорок четвертом с балкарцами, или калмыками, или чеченцами. Ему многое надо проверить в себе, чтобы заставить себя вспомнить, что тогда, в сорок четвертом, или сорок пятом, или даже сорок шестом, он думал, что так оно и должно было быть. <…> Вот так смутно — кое-что подробно, кое-что с провалами — вспоминается мне это время, которое, наверное, если быть честным, нельзя простить не только Сталину, но и никому, в том числе и самому себе». Это покаяние К. Симонова было опубликовано только спустя десять лет после его смерти.

Повесть А. Приставкина «Ночевала тучка золотая» я читал еще в рукописи и рассказывал, конечно, Толе Приставкину о спецпереселенцах во Фрунзе, но чем автора такой книги и с такой, детдомовской, биографией можно было удивить… До сих пор восхищаюсь этой повестью — и как прозой, и как гражданским поступком. Сюжет ее, пожалуй, даже слишком эффектен и подчас приближается к жанру кинобоевика; язык расшит сказовыми интонациями; взволнованный лиризм соседствует с памфлетом; слова поставлены крупно, сочно, иногда жаргонно. Но материал повести таков, что о «художествах» и говорить не хочется. Приставкин пошел неожиданным путем — нарисовал не выселение, а заселение: пришлые люди в чужом краю, всей кожей ощущающие временность и несправедливость своего здесь пребывания. Эта атмосфера страха, ожидание возмездия, красные сполохи ночных пожаров, набеги тех, кто не согласился покинуть свою землю и ушел в горы, топот стремительных коней, гортанные возгласы невидимых всадников — мастерски выписанные картины, приобретающие особый колорит на фоне величальных песен о Сталине и привычной социальной демагогии («Наши колонисты <…> прибыли сюда, чтобы осваивать эти плодородные земли, <…> начать новую трудовую созидательную жизнь, как и живут все трудящиеся советские люди»).

Зло порождает ответное зло: горцев огнем выкуривают из их убежищ, и они тоже не щадят никого, зверски убивая детей и взрослых, а раненый солдат, ослепленный болью, яростно стонет: «Басмачи, сволочь! К стенке их!.. Не зазря товарищ Сталин…» И это перепутавшее причины и следствия, мутное, агрессивное сознание волнами перекатывается в наше время, когда некий эпизодический персонаж, допустим «Виктор Иванович», рассказывает в баньке: «Я автоматчиком был… Вот на Кавказе… Мы там этих, черных, вывозили… Не добили мы их тогда, вот теперь хлебаем».

Русский ли народ эти сдвигающие «в едином толчке», с глухим звоном, немытые пивные кружки «его мирные, улыбчивые дружки», не верящие, что все у них позади, и сожалеющие, что во времена, удобные для злодеяний, они кое-кого не добили? Скорее всего, у них нет национальности, они всюду одинаковы — механические слуги авторитарной, бесконтрольной власти, упивающиеся тем, что тоже приобщены к ее могуществу, к праву подавлять и карать. Русский же народ в изображении Приставкина сострадает и страдает: гибнет от рук чеченцев веселая шоферша Вера; гибнет незадачливый директор колонии вывезенных на Кавказ детей Петр Анисимович, готовый прикрыть их от выстрелов своим телом; подкармливает оголодавших сирот на консервном заводе бывшая курская крестьянка Зина; приносит еду и лекарство больному чеченскому мальчишке солдат Василий Чернов из Тамбова. А вернувшийся с войны калекой и теперь, на Кавказе, не менее других отравленный шовинистической пропагандой Демьян Иванович («У них русских резать — это национальная болесть такая») неожиданно находит выразительную социальную параллель в судьбах русских и чеченцев: «Дык и меня выселяли… За лошадь, шашнадцать лет было… В кулаки записали».

Воображаемый диалог Кольки Кузьменыша со своим братом Сашкой, зверски убитым чеченцами, диалог достаточно декларативный и сугубо «книжный» пронизан, однако, мыслями «детскими» и «наивными» только по внешнему своему обличью, и лермонтовский перифраз в финале повести приобретает неожиданный и прекрасный смысл: «…они с Сашкой снова встретятся там, где люди превращаются в облака… Они будут плыть над серебряными вершинами Кавказских гор золотыми круглыми тучками, и Колька скажет: „Здравствуй, Сашка! Тебе тут хорошо?“ А Сашка скажет: „Ну, конечно. Мне тут хорошо“. „Я думаю, что все люди братья“, — скажет Сашка, и они поплывут, поплывут далеко-далеко, туда, где горы сходят в море и люди никогда не слышали о войне…»

Сейчас я думаю, что мне очень повезло — меня всю жизнь окружал целый интернационал друзей.

Память о карачаевце Османе до сих пор согревает мое сердце.

Ранние школьные годы я провел в саду русского парнишки, моего одноклассника Веньки Пелишенко, отец которого Николай Иванович, главврач фрунзенской «спецполиклиники», соорудил для нас во дворе своего фрунзенского особняка маленький, на два квадратных метра, бассейн, зацементировал его, и мы ухитрялись нырять туда с тумбочки, не разбиваясь вдрызг, а потом загорать на черепичной крыше сарая, и оранжевые плоды абрикосовых деревьев сыпались нам прямо в рот, как вареники гоголевскому Пацюку. С Венькой вдвоем я хоронил, уже в Москве, свою мать, с ним затаскивал на второй этаж старый диван, купленный в комиссионном на Преображенке, когда первым жильцом заселялся в свой девятиэтажный шестиподъездный кооперативный дом, еще погруженный в темноту, без электричества и газа, потому что после развода жить мне было негде и в порядке исключения я получил ключ от запертого подъезда. С ним мы дружим по сию пору.

Такая же, школьная и на всю жизнь, дружба связывает меня с другим одноклассником, Семкой Левиным. Его родители, литовские евреи, эмигрировали в Израиль в начале 1970-х годов, и я на четверть века, как и Османа, потерял его из виду. Потом мы друг друга разыскали, вступили в редкую, по лености нашей всеобщей, переписку и опять не виделись бог знает сколько. Но когда в отчаянное положение попал другой мой друг, замечательный ученый-офтальмолог, доктор медицинских наук Лиза Рапис (коренная омичанка, она вынуждена была эмигрировать в Израиль, чтобы не «обезножить», и ей сделали там несколько сложных хирургических операций), я позвонил Семену и попросил помочь. В Израиле Лизу не ждала ни одна живая душа. Я провожал ее в аэропорту. Ее внесли в самолет прямо из больничного аэропортовского бокса на носилках, и я с ужасом представлял, как ее выгрузят в аэропорту имени Бен-Гуриона, свалят на каталку и безразличные пассажиры, стремящиеся поскорей получить багаж, будут отталкивать эту каталку с дороги, дабы не мешала… Но Семен встретил ее, взял к себе, устроил в больницу, спас.

Сам я добрался до Тель-Авива не скоро: на белоснежном многопалубном лайнере «Тарас Шевченко», до отказа набитом деятелями культуры, включая весь оркестр Олега Лундстрема, мы осуществляли некую культурную миссию, бороздя моря и океаны по пути от Одессы к берегам Израиля через Турцию и Египет. В Хайфе меня уже встречал у трапа сотрудник Семена, занимавшего какой-то достаточно высокий пост в тель-авивском министерстве. В Иерусалим от Хайфы мы двигались на автобусе через желтые песчаные равнины с редкими зелеными оазисами, поражаясь выращиваемым в кибуце, буквально на песке, цитрусовым: около каждого стебелька змеились оросительные шланги. Бесплодная земля цвела и плодоносила. В автобусе неподалеку от меня сидели два хороших русских прозаика, Евгений Носов и Виктор Лихоносов, знающие толк в сельском хозяйстве. Прильнув к окну, они перебрасывались восклицаниями вроде: «Ты посмотри! Это они — на голой земле! А у нас…» Еврей-земледелец был непривычен русскому сознанию, как и еврей-воин, но загадочная нация после образования своего государства постоянно преподносила миру всяческие неожиданности вроде Шестидневной войны. Я вспоминал ироническое у Слуцкого: «Иван воюет в окопе, / Абрам торгует в рабкопе»…

В огромном университете Иерусалима, в путанице этажей и бесконечных коридоров, Семен разыскал меня и уволок в Тель-Авив прямо из аудитории, где нас ожидала встреча с израильскими славистами, не дав мне возможности оправдать потраченные на меня деньги. Мы просидели ночь у него дома, радуясь и горюя, обсуждая с ним разные забавные эпизоды нашей юности за бутылкой, как пел А. Вертинский, «шотладского доброго виски». И только когда я приехал в 2013 году в Израиль вторично и мы провели с Семеном целую неделю буквально с утра до вечера, я узнал подробно историю его семьи, прошедшей через немецкую оккупацию, каунасское гетто и совет­скую депортацию. Внутри и вокруг маленькой страны, десятилетиями мужественно отстаивающей свое право на существование, кипел страстями ярост­ный арабский мир; небо Израиля патрулировали стайки истребителей, а сам Семен, профессиональный инженер-взрывник, специалист по шахтному делу, не один год проработавший до эмиграции на Курдайских урановых рудниках в Казахстане, поднявшись ко мне в гостиницу, первым делом выложил на стол из кармана восьмизарядный браунинг, который не хотел оставлять в своей машине.

Другая моя хорошая приятельница, армянка Седа, повезла меня однажды на своей машине показать Севан. Зима была на исходе, еще лежал, но уже начинал таять снег, и шоссе было покрыто «салом». Посмотрев на тоскливый серый Севан под таким же серым, неинтересным небом, мы отправились назад, в Ереван, но по пути у машины отказали тормоза, «Смотри, танцует, — с усмешкой сказала сосредоточенная Седа, уже не справляясь с рулем, но не выказывая страха. — Ты, случайно, водить машину не умеешь?» Я не только не умел, но и не понимал, что происходит. Повиляв по шоссе, мы стремительно понеслись под крутой откос — далеко внизу белело снежное поле, утыканное деревцами. Я автоматически тоже схватил руль, и считанное время мы молча и бессмысленно крутили «колесо истории» в четыре руки. В этом слаломе машина ухитрилась не врезаться ни в одно дерево, и опомнились мы, только оказавшись внизу, в глубоком сугробе. Когда я выбрался из кабины и посмотрел наверх, на шоссе, то увидел, как там остановилось сразу несколько машин и с откоса к нам отовсюду бежали мужчины — почему-то все в черных пальто и черных лаковых туфлях; картинка напоминала Питера Брейгеля Старшего. Не прошло и двадцати минут, как нас уже подцепили буксиром и вытащили на дорогу, окружили заботой

и сочувствием. Это было теплое дыхание патриархального мира, в котором я, после многих лет жизни в московском муравейнике, неожиданно почувствовал себя своим...

Нет, мне положительно везло на друзей. А как же «национальный во­прос»? — скажете вы. Ну, это для ученых. Во всяком случае, моя жизнь была одним сплошным национальным ответом. Где-то однажды я написал и напечатал — в полемике с амбициозными попытками противопоставить одну нацию другой, — что у нас на каждом шагу можно услышать восклицания вроде: «Горжусь тем, что я русский (грузин, узбек и т. д.)», — но ни разу: «Горжусь тем, что я — порядочный человек!» В моем «интернационале» яркие национальные черты лишь обогащали и украшали человеческую индивидуальность. И хорошо бы на этом поставить точку. Но вот радиостанции и газеты сообщают об очередном происшествии: двадцать пять подрост­ков почти до смерти забили на московской улице киргизского мальчика с криками «Убей хача!». А некая женщина-эксперт (видимо, двадцать шестая, хотелось бы посмотреть ей в глаза!) дает суду заключение, что не видит здесь никаких признаков преступления на национальной почве…

Я уже сбился, какое это по счету в Москве, столице нашей родины, убийство по единственной причине — патологической ненависти к инородцам. Правда, убивают в моем городе — тоже на национальной почве — и русских. Упаси господь, если их начнут, «в ответ», убивать в наших бывших республиках: слишком много заложников осталось у России за пределами ее нынешних границ! И получится тогда, что не поэтический разговор о золотых тучках, а совсем другой отрывок из воображаемого разговора приставкинских Кузьменышей — разговора Кольки со своим убийцей — надо будет цитировать: «Ты нас с Сашкой убил, а солдаты пришли, тебя убьют… А ты солдат станешь убивать, и все: и они, и ты — погибнете…»

Маяковский мечтал о том, «чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». История доказала, что без Россий и Латвий не получается: вся проблема в том и состоит, чтобы единым человечьим общежитием жить с Россиями и Латвиями. Но в подобном случае предстоит достичь такого уровня нравственного сознания, такой, по Достоевскому, «всечеловечности», чтобы определять национальность не просто по «крови», а по культуре, по традициям, по слову, да и мало ли найдется для такого случая самых существеннейших и сущностных критериев! Всеобъемлющие формулы бытия при решении этих проблем, как и многих других, создают все же священные книги, а не наука. С их нравственными заповедями напрямую перекликается поэзия. А потому закончу замечательным соображением поэта, барда и ученого-океанолога Александра Городницкого: «Своим происхождением, не скрою, / Горжусь и я, родителей любя, / Но если слово разойдется с кровью, / Я слово выбираю для себя. / И не отыщешь выхода иного, / Какие возраженья ни готовь: / Родство по слову порождает слово, / Родство по крови порождает кровь».

Опубликовано в журнале:

«Звезда» 2014, №7

Около 600 жителей Виннипега собралось вчера вечером на митинг в поддержку Израиля. По словам организаторов, в акции приняли участие много канадцев, не только евреи и не только те, кто жил в Израиле.

На мероприятие пришли и некоторые политики, в том числе министр наследия Канады Шелли Гловер, городской советник Джон Орликов и другие. Среди присутствующих были и с десяток представителей коренного населения.

Собравшиеся выразили соболезнования в связи с жертвами конфликта с обеих сторон.

Две недели в секторе Газа проходит операция «Нерушимая скала». Со слов израильских военных, прекращение огня в ближайшее время исключается, поскольку прикрывающиеся мирным населением палестинские террористы отказываются сложить оружие и прекратить запуск ракет по Израилю.

В ходе визита турецкого премьер-министра Эрдогана в Каир был подписан ряд важных экономических соглашений.

Некоторые из них имеют большое политическое значение, прежде всего, соглашения о совместной разработке природных ресурсов Средиземного моря.

Министр энергетики Турции Танир Юлдиз заявил: «Турция и Египет начнут совместную работу в области добычи нефти и газа. Мы обсудили эту тему, и до начала работ потребуется некоторое время. Мы импортируем природный газ из пяти государств, и в настоящий момент мы намерены прибавить к ним Египет, в качестве шестого. Мы также рассматриваем совместные проекты в области экспорта сжиженного газа».

Юлдиз заявил, что Турция и Египет подписали два меморандума о намерениях в области энергетики. Один из них касается добычи газа, второй – создания совместной электрической сети.

Юлдиз заявил, что «в течение семи-восьми лет» будет создана общая сеть поставки электричества между Турцией, Сирией, Ливаном, Палестиной, Египтом и Ливией.

По данным U.S. Geological Survey в континентальном шельфе Средиземного моря от Сирии на юг до Египта содержится не менее 40 триллионов кубометров природного газа и более 4,2 триллионов баррелей нефти.

Турция официально противится совместной разработке газовых месторождений Израилем и Кипром, которые должны начаться 1 октября.

Турция заявляет, что подобные разработки могут начаться только с согласия непризнанной Турецкой Республики Северного Кипра.

В случае начала разработок Турция намерена послать в район их ведения три фрегата.

Израиль, со своей стороны, неоднократно заявлял, что приложит все «необходимые усилия» для защиты месторождений.

Посылка турецких фрегатов увеличит риск конфронтации между двумя государствами и отпугнет инвесторов. Турецкий флот значительно больше израильского. В его состав входят 14 подлодок, 16 фрегатов, 6 корветов и 10 ракетных кораблей. В то же время, Израиль обладает преимуществом в воздухе.

Последние сутки стали самыми кровавыми со времени обострения ситуации в секторе Газа, унеся жизни свыше ста человек, сообщил на брифинге в понедельник заместитель официального представителя ООН Фархан Хак со ссылкой на данные агентства помощи палестинцам UNRWA.

"Последние 24 часа стали самым гибельным периодом с начала нынешней эскалации насилия — убиты 107 человек, включая 23 женщины и 35 детей", — отмечается в заявлении UNRWA, которое привел журналистам Хак.

По его словам, с момента обострения обстановки в Газе свои дома покинули свыше 100 тысяч человек.

Израиль с 7 июля проводит военную операцию в секторе Газа против правящего там исламистского движения ХАМАС и союзных ему группировок палестинских боевиков. В ночь на 18 июля, после десяти дней бомбардировок с воздуха и обстрелов с моря, в анклав вошли израильская пехота и бронетехника. Иван Захарченко.

Израильская операция в секторе Газа унесла за две недели жизни более 500 палестинцев, в том числе 20 жителей домов, разрушенных ночью на юге анклава, сообщил представитель местного Минздрава Ашраф аль-Кидра.

Потери сторон резко возросли после того, как в пятницу началась "сухопутная фаза" операции. "Число погибших в результате продолжающейся агрессии против сектора Газа достигло 501 человека, ранены 3135", — сообщил аль-Кидра.

Палестинские медики сообщили, что в результате израильских бомбардировок были уничтожены два дома в южных городах Хан-Юнисе и Рафахе. В первом случае, по их данным, погибли десять человек, в том числе четверо детей, во втором — 11, включая семерых детей.

По сведениям источников в местных военизированных формированиях, минувшей ночью бои шли на приграничных окраинах Хан-Юниса, в районе лагеря беженцев аль-Бурейдж, который расположен в центральной части сектора Газа, у закрытого аэропорта Рафаха и в Шиджаийе — восточном предместье Газы.

В Шиджаийе прошли самые ожесточенные с начала кампании бои. Накануне там погибли более 60 палестинцев и 13 израильских солдат. Общие потери Израиля к концу второй недели операции "Нерушимая скала" составляют 20 человек убитыми, включая двух гражданских лиц, погибших в результате палестинских обстрелов. Назар Альян.

Израильская военная операция в секторе Газа унесла жизни более сотни палестинцев в воскресенье, этот день стал самым кровопролитным за время двухнедельного конфликта, сообщили палестинские медики.

Свыше 60 человек погибли при обстреле израильской артиллерией района Шиджайия — восточной окраины столичного города Газы. Всего с начала противостояния, которое десять дней ограничивалось дистанционными обстрелами, а три дня назад перешло в фазу наземных боев, погибли 436 жителей анклава, число раненых превышает три тысячи.

Свыше 83 тысяч палестинцев оказались в положении беженцев и нашли временное пристанище в 61 центре размещения, действующем под эгидой ООН, сообщил пресс-секретарь Ближневосточного агентства для помощи палестинским беженцам и организации работ Крис Гиннесс. По его словам, приток внутренне перемещенных лиц за последние четыре дня возрос на 400%.

Израильские военные в воскресенье понесли самые тяжелые единовременные потери со времен Второй ливанской войны 2006 года. В стычках с боевиками за день погибли 13 военнослужащих. Общее число израильских жертв достигло 20 человек, включая пятерых солдат и офицеров, убитых в первые дни вторжения, и двух гражданских лиц, смертельно раненных палестинскими ракетами и минами.

Несмотря на присутствие в секторе Газа израильских войск, палестинские боевики продолжают ракетные обстрелы городов юга и центра Израиля. Тем не менее, впервые за последние недели число пусков упало ниже ста — в течение дня из сектора Газа стартовали 87 ракет, 16 из которых были перехвачены, в том числе над Тель-Авивом, сообщила пресс-служба израильской армии. Назар Альян.

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху в интервью американскому телеканалу ABC News в воскресенье обвинил правящее в секторе Газа движение ХАМАС в том, что оно использует палестинцев в Газе в качестве живого щита.

По словам Нетаньяху, власти Израиля принимают все меры, чтобы защитить мирное население: разбрасывают листовки, звонят на мобильные телефоны, пишут текстовые сообщения. Он заявил, что у палестинцев есть пути, чтобы покинуть опасный район, однако ХАМАС говорит им остаться. По мнению Нетаньяху, целью ХАМАС является убийство как можно большего числа мирных жителей как в Израиле, так и в Газе – израильский премьер назвал это "двойным военным преступлением". "Наша же задача – не допустить смерти ни одного мирного жителя", — сказал он.

Израиль с 7 июля проводит военную операцию в секторе Газа против правящего там исламистского движения ХАМАС и союзных ему группировок палестинских боевиков. В ночь на 18 июля, после десяти дней бомбардировок с воздуха и обстрелов с моря, в анклав вошли израильская пехота и бронетехника.

Переход к "сухопутной фазе" сопровождается резким ростом потерь обеих сторон. Боевики оказывают сопротивление израильским войскам и ежедневно выпускают больше сотни ракет по крупнейшим городам юга и центра Израиля. В зоне обстрелов живут пять из восьми миллионов граждан страны.

Министр национальной экономики ПА Хассан Абу Либда заявил в интервью агентству MAAN, что все палестинцы, работающие на израильских объектах должны уволится к 2015 году.

Либда заявил, что на настоящий момент 25 тысяч палестинцев работают на "строительстве иллегальных израильских поселений", и что палестинский закон прямо запрещает подобного рода безобразие.

Либда сказал: " Они должны прекратить работу. Они ничем не лучше 200 тысяч палестинских безработных". Поскольку у самого министра работа есть, он не стал говорить о том, какую альтернативу он намерен предложить палестинцам, добровольно отказывающимся от источника существования.

Между тем, другой министр, труда, Ахмад Маджалани, выразил более осторожное мнение. В его интерпретации, палестинский закон не запрещает работать на израильских объектах, а лишь ограничивает потребление товаров, произведенных в израильских поселениях на территории автономии.

Встреча с членами Священного синода и представителями поместных православных церквей.

В день памяти преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой лавре состоялась встреча Владимира Путина с членами Священного синода Русской православной церкви и главами делегаций поместных православных церквей, участвующих в праздновании 700-летия святого.

ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: Ваше Превосходительство, глубокоуважаемый Владимир Владимирович!

За этим столом – члены Священного синода Русской православной церкви и главы 15 православных поместных церквей, которые откликнулись на наше приглашение и приняли участие в богослужении и во всей праздничной программе.

Но, конечно, очень большое значение для всех, кто здесь собрался сегодня, имеет встреча с Вами, с Президентом Российской Федерации, с православным человеком. Мы радуемся, что Вы вместе с нами сегодня праздновали память святого праведного преподобного Сергия Радонежского.

Сейчас есть возможность немножко поговорить, и я прошу Вас обратиться со своими словами к собравшимся.

В.ПУТИН: Ваше Святейшество! Уважаемые друзья, братья!

В первый раз в последнее время в таком составе вы собирались на 1025-летие Крещения Руси, и, похоже, это становится доброй традицией – собираться в таком составе по случаю крупных православных мероприятий.

Одним из таких, безусловно, является и 700-летие преподобного Сергия Радонежского – как мы говорим, собирателя русских земель, человека, который внёс неоценимый вклад в историю, в развитие нашего государства и в укрепление православной веры.

Мы живём в сложное время, к сожалению, и на международной арене, и в духовной сфере, в нравственной очень много проблем, которые нам приходится преодолевать. Но мы сможем это сделать, только следуя тем идеям, которые в своё время сформулировал Сергий Радонежский – мы с Патриархом сегодня об этом вспоминали, – который призывал к единению и любви и говорил, что только любовь и единство могут нас спасти.

И то, что вы считаете возможным приехать в Москву, встретиться друг с другом, встретиться с Патриархом Московским, поговорить, обсудить проблемы, перед которыми мы стоим, обсудить, что и как нам вместе нужно делать, для того чтобы эти проблемы преодолеть, – это чрезвычайно важно. В этом, наверное, залог нашего общего успеха.

На мой взгляд, мир становится всё сложнее и сложнее, и у православия есть свои нравственные и моральные ценности, но они очень близки к тем морально-нравственным ценностям, которые исповедуют представители других конфессий, других религий. У меня такое чувство, что, несмотря на то, что многое в вероучениях нас разъединяет, но в духовно-нравственной сфере есть очень многое, что является общим.

И, опираясь на всё самое лучшее, что объединяет всех нас, мы, на мой взгляд, можем двигаться вперёд и чувствовать себя уверенно. Потому что можно с полным основанием говорить, что за нами подавляющее большинство не только граждан тех стран, где православие считается основной, ведущей религией, но и во многих других странах люди разделяют нашу точку зрения о первенстве традиционных нравственных, моральных ценностей.

Я хотел бы вас ещё раз поблагодарить за то, что вы сочли возможным приехать в Москву, в эти праздничные дни быть вместе с нами, и выразить надежду на то, что такое единение будет только укрепляться на благо всех наших церквей и на благо народов наших стран.

Большое вам спасибо ещё раз. Поздравляю вас с праздником.

ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: Благодарю Вас сердечно, Владимир Владимирович.

Я думаю, что очень важные слова Вы сейчас произнесли, что нравственные ценности объединяют людей в том случае, если люди не посягают на разрушение этих нравственных ценностей. Мы живём сегодня в том мире, когда, к сожалению, – и это впервые за всю историю человеческой цивилизации – предпринимаются шаги законодательным способом разрушить нравственную основу человеческой жизни. Ничего подобного ранее не было.

И я должен с признательностью отметить, что Россия, другие православные страны не разделяют этой общей тенденции. Мы этому сопротивляемся как люди, сознающие судьбоносное значение нравственного начала в жизни человеческой личности и человеческой цивилизации. Если это начало будет разрушено, то будет разрушен человеческий мир.

Я хотел бы выразить признательность в том числе и Вам, и всему российскому руководству, нашему парламенту, за то, что сегодня очень высокий уровень согласия в отношении необходимости защиты нравственных ценностей и в политике, и в экономике, и в общественной жизни. И дай Бог, чтобы этот приоритет духовного или, по крайней мере, значимость духовного присутствовала в нашей повседневной жизни и дальше.

Благодарю Вас сердечно за это.

В.ПУТИН: Спасибо.

ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: Теперь, может быть, кто-то из братьев хочет задать вопрос какой-то господину Президенту? У нас с вами уникальная возможность. Не так много времени у Владимира Владимировича, но если кто-то желает, то пожалуйста.

Владыка Тимофей, представитель Иерусалимского патриархата. В скобочках замечу: мой ученик по Ленинградской духовной академии.

МИТРОПОЛИТ ТИМОФЕЙ: Спасибо Вам.

Ваше Святейшество! Ваше Превосходительство!

Для нас в Иерусалиме большая честь участвовать в торжествах [по случаю] 700-летия со дня рождения преподобного Сергия Радонежского и в этой исторической встрече с Президентом России.

Мы на Святой земле всегда считали Россию защитницей святых мест, защитницей христиан на Ближнем Востоке. И сегодня эти надежды являются реальностью, когда Россия в лице Президента и Патриарха Русской церкви поддерживает Иерусалимский патриархат.

Мы недавно получили большую помощь в реставрации древнейшего исторического храма Рождества Христова. И мы все признательны за такие большие жертвы от России и лично от Вас, Ваше Превосходительство, для Святой земли, для святых мест. И там мы постоянно будем молиться за укрепление России.

Мы смотрим на Россию, как только что сказали, не только как на защитницу православия и христианства, но и нравственных начал. И за это мы благодарны Вам. Это такое большое благословение – иметь Президента, который является христианином, православным.

Мы гордимся, что как предстоятель Русской церкви стоит святейший Патриарх Кирилл, который действительно понимает проблемы всей православной церкви, всех церквей вернее, и он всегда оказывает помощь православным народам.

Спасибо Вам большое.

Мы, православные – я думаю, что все православные во всём мире – смотрим на Россию как на большую державу, которая исповедует не только православную веру, но она защищает права человека везде. За это мы молимся и благодарим.

В.ПУТИН: Я, со своей стороны, хотел бы пожелать Вам успехов в Вашем служении. Вы несёте свою службу, свой крест в уникальном месте, в колыбели христианства, и в таком месте на планете, которое постоянно, к сожалению, в течение очень многих лет лихорадит от различных конфликтов. И сейчас опять, мы видим, там развивается этот конфликт, имеет место кровопролитие, человеческие жертвы.

Мы с тревогой следим за тем, что там происходит. Но я уверен, что присутствие православной церкви там должно и будет играть положительную роль для примирения всех враждующих сторон. В конце концов, все приходят к миру. Важно только, чтобы дорога эта к миру была как можно короче, и на пути к миру не было большого количества жертв.

Мы также с большой тревогой и скорбью следим за тем, что происходит на Украине, на востоке Украины. Это ужасно, это трагедия. Тоже исходим из того, что на земле Украины как можно быстрее должен восторжествовать мир, должны как можно быстрее быть установлены прямые контакты между всеми противоборствующими сторонами и все стороны конфликта немедленно должны прекратить боевые действия и перейти к мирным переговорам.

Я думаю, что все мы должны к этому стремиться, а Патриарха буду просить внести свой посильный вклад в это умиротворение.

ПАТРИАРХ КИРИЛЛ: Благодарю Вас, Владимир Владимирович.

Мы молимся об Украине, для нас это большая скорбь. На каждой воскресной и праздничной литургии мы совершаем особую молитву о мире на Украине.

Мы называем это междоусобной бранью, то есть та самая междоусобица, которая имела место и в глубокой древности. Но сегодня она очень усугублена целым рядом внешних обстоятельств, о которых многие из нас знают.

Молимся, чтобы Господь примирил народ Украины, чтобы воцарился мир и справедливость и чтобы каждый человек, живущий на Украине, чувствовал себя дома, на родине, чтобы он не подвергался никаким дискриминациям ни по религиозному, ни по конфессиональному признаку, ни в связи с его политическим или даже философским выбором.

Современное государство обязано предоставлять возможность каждому человеку проявлять себя в соответствии с его совестью. В этом и заключается свобода совести. Дай Бог, чтобы всё это имело место на Украине.

В.ПУТИН: Вы знаете, что мы находимся в контакте с Президентом Украины Петром Алексеевичем Порошенко. Я надеюсь, что ему удастся предложить всему народу Украины, всем людям, где бы они ни проживали, такой вариант развития ситуации, такой способ обеспечения их законных прав и интересов, который привёл бы к окончательному, полному и долгосрочному миру на этой земле.

МИТРОПОЛИТ ИЛИЯ (как переведено): Ваше Превосходительство!

Мы делегация Антиохийской церкви: митрополит Нифон, епископ Ефрем, я являюсь митрополитом Тирским и Сидонским.

Мы очень счастливы и горды быть с Вами сегодня в этот великий день. Мы благодарим Его Святейшество за его приглашение, в котором выражаются те прекрасные связи, которые существуют между нашими церквями и народами.

Мы говорили, Ваше Превосходительство, о преподобном отце нашем Сергии, как он молился всегда за единство России. Преподобный Сергий принял имя [в честь] святых великомучеников Сергия и Бахуса антиохийских. Святость нас объединяет с Русской церковью и со всеми вами.

Ваше Превосходительство, мы гордимся тем, что Вы делаете. Мы так рады видеть Вас в церкви, когда Вы молитесь с нами. Мы так счастливы видеть Вас как верующего человека, великого Президента, который защищает права человека везде, который защищает людей, которые находятся в нехорошем положении в других странах. Мы видим всё, что Вы делаете на Ближнем Востоке, Ваше Превосходительство, как Вы заботитесь о мире в Палестине, в Сирии, в Ливане, в Ираке и везде. Мы горды, что Вы так относитесь ко всем, исходя из Вашей веры в человека. Это настоящая православная вера, для которой самое главное – духовные ценности в жизни, в таком мире, где мы видим теперь что-то другое, а не духовные ценности.

Мы передаём Вам и святейшему Патриарху Кириллу любовь нашего Патриарха Блаженнейшего Иоанна Х.

Спасибо.

В.ПУТИН: Спасибо Вам большое.

Я ещё раз хочу пожелать всем вам хорошего, приятного и полезного пребывания в России, в Москве. Хочу вас поблагодарить за ваше служение и ещё раз подчеркнуть, что очень рассчитываю на вашу моральную, нравственную, духовную поддержку в отстаивании тех ценностей, которым мы вместе с вами служим.

Большое вам спасибо.

Министр иностранных дел Катара Халид аль-Аттия во время своего выступления в рамках чрезвычайной встречи министров иностранных дел арабских стран, которая состоялась в Каире накануне, предложил создать в секторе Газа торговый порт под международным контролем. Об этом сообщает издание al-Jazeera.

По мнению катарского министра, этот шаг временно облегчит страдания палестинцев анклава, а также будет содействовать в создании палестинского государства. Глава внешнеполитического ведомства Катара отметил, что арабские страны должны достичь немедленного снятия блокады и открытия пограничных пунктов пропуска, чтобы жители Газы чувствовали себя людьми.

Министр предупредил о тяжелых последствиях для региона, в случае провала в Совете Безопасности ООН резолюции по немедленному прекращению нападений Израиля на палестинский анклав. При этом глава катарской дипломатии обвинил Израиль в несоблюдении обязательств и срыве мирного договора, который был подписан в Каире в 2012 г., а также конвенции об обмене пленными после передачи израильского солдата Гилада Шалита.

Напомним, армия Израиля продолжает бомбить сектор Газа, где к среде, 16 июля, число погибших достигло 204 человек, а раненых превысило 1,5 тыс. За минувшую ночь удары были нанесены по 39 целям, с начала операции - по 1,7 тысячи. Власти Израиля, начав в анклаве более недели назад операцию "Нерушимая скала", хотят прекратить ракетные обстрелы и подорвать военный потенциал ХАМАС, который с 2007 г. контролирует его.

Ирак: кровавая судьба и его будущее

Виктор Михин

Как заявил недавно спецпредставитель президента России по Ближнему Востоку, замглавы МИД РФ Михаил Богданов: «Москва не исключает возможность образования независимого Курдистана и других новых субъектов на Ближнем Востоке, если действия террористов приведут к распаду Ирака, но выступает за его целостность. Москва исходит из того, что Ирак был и остается единым государством, у которого есть конституция, по которой страна и должна жить. Это касается и нахождения в составе иракского государства курдского автономного района. Надо уважать суверенитет Ирака, территориальную целостность и конституцию этой страны».

«Другой вопрос, если будут происходить центробежные процессы и под ударами террористов и в результате их далеко идущих замыслов расчленения не только Ирака, но и других стран, и создания каких-то новых государственных образований, основанных на очень агрессивной философии и идеологии религиозно-исламского экстремизма. Тогда все возможно, в том числе и создание новых образований, основанных на религиозно-идеологических представлениях, а также на этно-конфессиональной принадлежности населения тех или иных районов этого пространства на Ближнем Востоке», — сказал М.Богданов, отвечая на вопрос, как Россия относится к планам иракских курдов провести референдум о независимости.

Этим подходом Москва выгодно отличается от закостеневшего в своих взглядах Вашингтона, руководители которого в полной растерянности и по-прежнему уповают только на силу и бессмысленные советы. По-прежнему администрация Б. Обамы и ее чиновники говорят только о своей безудержной поддержке премьер-министра Нури аль-Малики, который пытается с помощью своих американских друзей затормозить ход истории. Белый дом настаивает, чтобы Ирак оставался единым государством. Вот что сказал по этому вопросу пресс-секретарь Белого дома Джош Эрнест: «Для Ирака наилучший способ противостоять угрозе, исходящей от ИГИЛ, – это объединить страну…». Одновременно, Вашингтон призвал Н.аль-Малики приложить все усилия для создания правительства, которое смогло бы более решительно и эффективно противостоять угрозе со стороны боевиков. Такой подход администрации Обамы говорит только о том, что американские чиновники не только потеряли нить управления в Ираке, но даже не представляют себе, как действовать дальше, кроме принципа – «держать и не пущать».

Последние кровавые события в Ираке заставляют нас обратиться к иракской истории, поинтересоваться, когда и кем было создано это государство, каковы принципы его государственности и, самое главное, в каких границах был создан Ирак. Как известно, Ирак молодое государство, ему нет и 100 лет. После Первой мировой войны, когда рассыпалась на мелкие части Османская империя, встал вопрос о судьбе арабских территорий, до этого входивших в империю. Кстати, по вопросу об участии арабов в Первой мировой войне еще в 1915 году состоялась оживленная переписка между британским верховным комиссаром в Каире Генри Мак-Магоном и правителем Мекки шерифом Хусейном ибн Али аль-Хашими. Соглашение было достигнуто в результате длительной дипломатической переписки, в ходе которой шериф Хусейн обязался поднять восстание арабов против Турции; Англия же обязалась взамен признать независимость арабов и помочь создать единое Арабское государство со столицей в Дамаске.

Как обнаружила переписка между Великобританией и шерифом Хусейном, в вопросе о судьбе территорий были серьезные разногласия. В частности, Хусейн ибн Али аль-Хашими требовал включить в территорию будущего Арабского государства Сирию, Киликию, Палестину, Ирак и весь Аравийский полуостров, кроме Адена. Великобритания, со своей стороны, настаивала на исключении из этого государства Западной Сирии, Ливана, вилайет Багдада и Басры в Ираке, а также английских протекторатов на Аравийском п-ове. Кроме того, Генри Мак-Магон требовал передать Лондону оборону будущего Арабского государства и закрепить за англичанами посты советников и чиновников в будущем арабском правительстве, что, естественно, вызвало возражения арабской стороны.

Таким образом, основные вопросы, обсуждавшиеся в ходе этой переписки, — о границах Арабского государства и о его отношениях с Великобританией — не были решены до конца. Тем не менее, базируясь на обещаниях «честного» Генри Мак-Магона, шериф Хусейн приступил к подготовке восстания против Турции и успешно его поднял (июнь 1916). В октябре 1916 Хусейн ибн Али аль-Хашими провозгласил независимость Хиджаза и объявил себя королём арабов, т. е. всех арабских стран Азии, но был признан Европейскими державами лишь в качестве короля Хиджаза, которого он и его наследники по милости своих английских «союзников» вскоре лишился.

Европейские деятели, еще тогда поставившие принцип обмана в основу своей дипломатии, руководствовались при дележе наследия Османской империи своим соглашением Сайкс-Пико, согласно которому Франция получала юго-восточную часть Турции, северный Ирак, Сирию и Ливан. Соответственно, Дамаск не стал столицей единого Арабского государства, которое так и не было создано, а шериф Хусейн и его наследники будущим королем Саудовской Аравии Ибн Саудом, с помощью англичан (видимо, за свою веру и преданность коварным англичанам) был изгнан из Хиджаза.

Не помог арабам одиозный Томас Эдвард Лоуренс, которого британская пропаганда возвела в ранг Лоуренса Аравийского. Действительно, он многое сделал для Лондона, заставляя арабов идти на многие жертвы, в том числе и человеческие, чтобы затем англичане беззастенчиво оккупировали их территории, выкачивая оттуда несметные природные богатства. Когда в Версале с краткой речью выступил третий сын шерифа Хусейна – Фейсал, одетый в белоснежный национальный арабский костюм, то он прямо с горечью обвинил Европейские державы в предательстве и элементарном невыполнении своих обещаний. Присутствовавший там уже полковник Лоуренс Аравийский, криво улыбаясь, пояснил: «Таковы наши законы». Как можно видеть, это законы и правила скорей криминального общества, чем людей, уважающих договоренности и свои обязательства.

Однако затем перед Лондоном стал вопрос об управлении новыми арабскими территориями и поэтому было создано два новых государства. Первое — это эмират Трансиордания, куда королем был посажен второй сын шерифа Хусейна — Абдалла. Другое государство — это Ирак, который был создан в Каире тогдашним министром по делам колоний У. Черчиллем на совещании, где присутствовали 38 тогдашних высших чиновников с Ближнего Востока. Участвовавших тогда английских чиновников иракцы назвали «шайкой разбойников», по аналогии со сказкой «Али- Баба и Сорок Разбойников», поскольку ни один иракец не принимал участие в создании своего государства и совершенно не были учтены интересы самих иракцев.

По соглашению Сайкс-Пико север Ирака или Мосульский вилайет (провинция) входил в состав той арабской территории, на которую Париж получил мандат на управление. Но поскольку там уже была найдена нефть, то Лондон вырвал этот лакомый кусок из французского рта, взяв французскую нефтяную компанию в долю при разработке нефтяных месторождений. Турция, которая также претендовала на сам город Мосул, довольствовалась обещанием нефтяного консорциума, где заправляли англичане, уплатой в течение 20 лет незначительной суммы из прибыли при разработке нефтяных месторождений. Кстати, в Османской империи Мосульский вилайет больше тяготел к Сирии, север которого также населяли курды. И если бы не нефть, то сейчас Иракский Курдистан входил бы в состав Сирии. Затем, вопреки мнению иракцев, в страну на борту английского крейсера был доставлен и посажен на престол третий сын шерифа Хусейна –Фейсал.

Таким образом, история свидетельствует, что Ирак был создан англичанами без учета исторических особенностей проживающих в Месопотамии народов, как и границы были созданы весьма условно, опять же в интересах бывших колонизаторов. Неудивительно, что в этом государстве обстановка на протяжении всего периода его существования была весьма неспокойной. Многочисленные правительства регулярно воевали со своим народом, все время подавляя стремление курдов к самостоятельности. Также часто Ирак ввязывался во все войны, происходившие на Ближнем Востоке, активно в них участвуя.

И если нынешняя обстановка позволит, то надо самим иракцем без давления извне дать возможность восстановить или создать новое государство с новыми границами. Если три группы – сунниты, шииты, курды — не могут проживать совместно и не могут выбрать новое правительство, которое представляло бы интересы всех, то, видимо, необходимо какое-то время пожить им отдельно. А лучше всего, уступая частью своего суверенитета, все-таки остаться в границах единого государства.

Но как это сделать? — Если вашингтонские стратеги, возомнившие себя «новыми правителями мира», настаивают только на создании правительства во главе со своей марионеткой Н.аль-Малики без учета интересов каждой группы населения, границ, новых экономических и политических связей. И, видимо, поэтому иракцам придется пройти еще немалый кровавый путь по созданию своей государственной идентичности, в том числе и отстаивая свое мнение перед Белым домом.

Правительство Афганистана заявило о выделении 500 тыс. долларов на гуманитарную помощь жителям сектора Газа, пострадавшим в результате обстрела со стороны Израиля.

Соответствующее решение было принято в среду на встрече в президентском дворце, где присутствовали президент Афганистана Хамид Карзай и высокопоставленный представители правительства.

В ходе встречи собравшиеся осудили обстрел со стороны Израиля, в результате которого погибли мирные жители.

Согласно заявлениям представителей здравоохранения сектора Газа, за восемь дней войны погибли 192 палестинца, большинство из которых были мирными жителями. Напомним, что авиаудары по сектору Газа были возобновлены Израилем в ответ на ракетные обстрелы боевиков группировки Хамас.

Представители Израиля и Палестины согласовали в Египте условия полного перемирия, которое вступит в силу в пятницу в 06.00 по местному времени (07.00 мск), передает телерадиовещательная корпорация Би-би-си со ссылкой на неназванного представителя израильских властей.

Подробности соглашения не сообщаются.

Израильская армия и палестинские группировки во главе с ХАМАС поддержали инициативу спецкоординатора ООН Роберта Серри, запросившего "окно" с 10.00 до 15.00 четверга (11.00-16.00 мск) для доставки помощи гражданскому населению анклава, где на 300 квадратных километрах живут 1,7 миллиона человек. Тем не менее, Израиль обвинил боевиков сектора Газа в нарушении "гуманитарного перемирия".

Израиль с 7 июля проводит военную операцию в секторе Газа. Ее цель — остановить палестинские ракетные обстрелы, подорвав потенциал правящего в анклаве исламистского движения ХАМАС и прочих группировок боевиков. Операция пока ограничена дистанционными ударами с воздуха и моря, однако параллельно ведется подготовка к возможному наземному вторжению.

Боевые действия только усиливаются, погружая жителей Газы в еще более серьезное финансовое положение. Уровень безработицы в Газе составлял примерно 40% до последнего конфликта, примерно такой же процент жителей, живущих за чертой бедности.

Но, в то время, как большая часть населения Газы пытается справиться с трудностями повседневной жизни, лишь ХАМАС и его пособники не задумываются об экономических проблемах, сообщает Ynet.

Как отмечает профессор университета Аль-Азхар в Египте Ахмед Карима, ХАМАС уже давно стал движением миллионеров. По его данным, в организации насчитывается не менее 1200 миллионеров. Он, однако, не указал источник этой информации.

Наибольшую выгоду в финансовом плане извлек бывший премьер-министр ХАМАСа в Газе Исмаил Ханийе. До 2006 года и шокирующей победы ХАМАСа и последующего доминирования палестинского правительства, 51-летний Ханийе не считался главной фигурой в ХАМАСе в секторе Газа. Но согласно сообщениям в последние несколько лет политический статус позволил Ханийе стать миллионером. Это весьма необычно, учитывая, что он родился в семье, живущей в лагере беженцев аль-Шати в северной части сектора Газа.

В 2010 году египетский журнал Роза аль-Юсуф сообщил, что Ханийе заплатил $ 4 млн за земельный участок 2,500 квадратных метров в Римале, фешенебельном районе Газы. Чтобы избежать проблем, земля была зарегистрирована на имя мужа дочери Ханийе. С тех пор, Ханийе приобрел еще несколько домов в секторе Газа, зарегистрированных на своих детей, что не представляет сложности, учитывая, что у него их 13.

Айман Таха, один из основателей ХАМАСа, который когда-то считался одним из его ключевых ораторов, заплатил в 2011 году $ 700 000 за роскошную трехэтажную виллу в центре сектора Газа.

По данным источников в Газе, богатство Ханийе, как и других высокопоставленных представителей ХАМАСа прибавилось в основном из-за процветающей контрабанды через туннели. Ханийе взимал 20 процентов налогов на всю торговлю, проходящую через туннели.

Другие члены ХАМАСа предпочитают инвестировать в более безопасное место, нежели сектор Газа. В частности, они сделали вложения в различные египетские активы в основном через своих партнеров из группировки "Братья- мусульмане". В некоторых случаях, отдельные лица проводили сделки от имени чиновников ХАМАСа, которые гарантировали, что они получат свои дивиденды наличными.

Политический лидер Халед Машаль также использовал средства ХАМАСа в своих целях. В 2012 году иорданский сайт сообщал, что Машаль владел суммой в 2,6 миллиарда долларов, которые в значительной степени хранились в катарских и египетских банках. Эти накопленные активы ХАМАС получил за счет пожертвований, а также инвестиций в различные проекты в арабском и мусульманском мире. Машаль также известен тем, что, инвестировал в проекты в области недвижимости в Саудовской Аравии, Сирии и Дубае. И, по сообщениям, Машаль не всегда разделял деньги ХАМАСа и свои собственные.

Изгнание ХАМАСа из Сирии нанесло серьезный финансовый удар по движению. В 2011 году до начала сирийского конфликта, активы ХАМАСа в стране достигли $ 550 млн.

Как и в других областях, в своих финансовых операциях лидеры ХАМАСа придерживались высокого уровня секретности. Инвестиции осуществляются через подставные компании, используя семью и сподвижников. Компании, связанные с Машалем в Катаре зарегистрированы на жену и дочь.

После того, как он был вынужден закрыть свой офис в Дамаске (после ссоры с режимом Асада за поддержку повстанцев), Машаль заявил, что его место теперь в Катаре. Там он заявил, что $ 12 млн, которые он хранил в сейфе в своем кабинете в Дамаске, были украдены. На самом деле, немногие поверили в эти слова, и по сей день считают, что Машаль перевел их на свой личный счет.

Согласно докладу Всемирного банка, опубликованном в ноябре прошлого года, сектор Газа занимает третье место по уровню бедности в арабском регионе после Судана и Йемена. В докладе говорится, что уровень бедности в Газе составляет 38 процентов. Кроме того, из 144 стран, включенных в отчет, Газа была 44-й бедной, при этом большинство из стран с более высоким уровнем бедности находятся в Африке.

Вечером 14 июля радиостанция "Решет Бет" передала, что техники Электрической компании устранили неисправность на линии, поставляющей электричество в сектор Газы. Линия была повреждена вечером 13 июля ракетой, запущенной из сектора Газы в сторону израильский населенных пунктов.

"Решет Бет" передает, что рабочие "Хеврат Хашмаль" работали в бронежилетах и касках.

Отметим, что после того, как палестинская ракета повредила линию электропередач и оставила без света 70 тысяч жителей Хан Юниса и Дир эль-Балаха, руководство Электрической компании сообщило, что от главы правительства Биньямина Нетаниягу и министра инфраструктуры Сильвана Шалома было получено указание не подвергать опасности рабочих компании при ремонте линии, и, поэтому ремонтные работы будут проводиться только после нормализации ситуации на границе с Газой.

Глава израильского правительства Биньямин Нетаньяху в разгар операции в секторе Газа отправил в отставку замминистра обороны Данни Данона за нападки на него лично и руководство страны в целом.

Соратник премьера по правой партии "Ликуд", Данон, по данным СМИ, критиковал Нетаньяху за решение принять египетскую мирную инициативу и объявить перемирие, которое сорвалось спустя шесть часов, не встретив взаимности со стороны палестинских боевиков.

"Когда израильское правительство и Армия обороны Израиля вовлечены в конфликт против террористической организации и действуют решительно для того, чтобы обеспечить безопасность граждан, для заместителя министра обороны непозволительны нападки на руководство страны, ведущее кампанию", — объяснил свое решение Нетаньяху.

Прежде чем уволить Данона, выразившего "недоверие правительству и лично премьеру", Нетаньяху предложил ему подать в отставку добровольно, однако тот не воспользовался этим правом. Новостной интернет-ресурс "Уай-нет" цитирует Данона, который после отставки заявил, что не приемлет "слабого левацкого душка премьер-министра".

Обстрелы Израиля с ливанской территории грозят снова втянуть Ливан в израильско-палестинский конфликт и новую внутреннюю междоусобную войну. Это мнение известного политика, активиста ливанского движения "Амаль" Хани Кубейси приводит во вторник Ливанское национальное агентство NNA.

"Обстрелы, — указывает Кубейси,- также угрожают и безопасности Ливана, могут легко привести к конфликтам внутри страны".

Ливанское движение "Амаль" с 1990 года представлено в парламенте страны, в настоящий момент 15 депутатами, из 128, а его лидер Набих Берри на сегодняшний день является президентом ливанского парламента.

Ракеты по Израилю запускаются с территории, которая преимущественно контролируется шиитским движением "Хезболлах". И эти провокации дают Израилю право отвечать огнем по населенным пунктам на юге Ливана, что подвергает опасности шиитское население. Подобное развитие событий может не только не понравиться "Хезболлах", но и вынудить боевиков движения выступить против палестинских группировок, которые причастны к пускам ракет. Равно как шиитские боевики могут вступить в вооруженный конфликт и с местными ливанскими суннитскими группировками, которые поддерживают действия палестинцев.

С 14 июля север Израиля четырежды был обстрелян с территории Ливана. Все запуски были осуществлены преимущественно с территорий, где проживают сунниты. Во всех случаях Израиль отвечал артиллерийским огнем.

Ливанская армия со своей стороны усилила меры безопасности на юге Ливана и блокировала лагерь палестинских беженцев к югу от портового города Тир. Были задержаны подозреваемые в причастности к диверсиям.

Север Израиля за последние годы неоднократно подвергался ракетным обстрелам из Ливана. Ответственность обычно брали присутствующие на юге страны небольшие палестинские группировки, в то время как движение "Хезболлах" — один из самых мощных противников Израиля — с окончания войны 2006 года в целом соблюдает режим прекращения огня.

Израильские войска возобновили удары по сектору Газа после нескольких часов одностороннего перемирия, не поддержанного палестинскими боевиками, сообщила армейская пресс-служба.

На прекращение огня со стороны Израиля, принявшего во вторник утром мирный план египетских посредников, ХАМАС и союзные ему группировки ответили запуском полусотни ракет по югу, центру и северу еврейского государства.

"После шести часов односторонних атак со стороны ХАМАС, Армия обороны Израиля возобновила действия в секторе Газа. С 9.00 (10.00 мск) около 50 ракет были выпущены по Израилю", — говорится в сообщении военных.

Премьер-министр Израиля Биньямин Нетаньяху ранее пригрозил боевикам в случае продолжения обстрелов не только возобновить, но и расширить кампанию, начатую неделю назад. Ограничиваясь пока дистанционными ударами с воздуха и моря, армия стягивает к границам анклава пехоту и бронетехнику для возможного наземного вторжения. Число убитых с палестинской стороны за время операции превышает 190 человек, раненых — свыше 1,4 тысячи. В Израиле пока нет погибших, несмотря на более чем тысячу выпущенных из Газы ракет.

Первые лица ХАМАС, как в секторе Газа, так и в эмиграции, пока не комментируют инициативу Египта. Представители второго эшелона руководства исламистов публично критикуют посредников и говорят о неприемлемости сделки, о которой они узнали из СМИ. Они недовольны тем, что египетский план требует от боевиков прекратить огонь, не гарантируя социально-экономических и политических дивидендов, вроде ослабления режима блокады или освобождения соратников из израильских тюрем.

Три ракеты разорвались в черте и окрестностях Эйлата, популярного курорта на Красном море, который подвергается обстрелу впервые за неделю израильской операции против боевиков сектора Газа, сообщила пресс-служба Армии обороны Израиля.

По предварительным данным, в самом южном израильском городе ранены два человека, сгорели несколько автомобилей.

"Эйлат подвергся обстрелу. Две ракеты упали в черте города, повредив автомобили. Еще одна — за пределами. Сообщается о двух раненых", — сказали военные.

Армия пока не берется судить, откуда были выпущены ракеты. В прошлом Эйлат, расположенный на значительном удалении от сектора Газа, не раз обстреливали из соседнего Египта.

Расширение географии обстрелов произошло за несколько часов до заседания военно-политического кабинета Израиля, который обсудит египетский план немедленного прекращения бомбардировок Газы и взаимной остановки палестинских ракетных залпов.

Могут ли Россия и Иран стать стратегическими партнерами?

Скоро должны завершиться переговоры между «Шестеркой» и Ираном по иранской ядерной программе, в результате которых последует полное снятие финансовых и торгово-экономических санкций с ИРИ, введенных в свое время по инициативе Запада. Очевидно, что с учетом огромного экономического потенциала Ирана, имеющего крупнейшие в мире запасы углеводородов (второе место в мире по газу и четвертое по нефти), неплохую базу для промышленного развития, хорошо образованные трудовые ресурсы и выгодное географическое местоположение, крупнейшие международные корпорации с нетерпением ждут этого момента, чтобы получить супервыгодные и масштабные контракты на восстановление, модернизацию и развитие экономики ИРИ.

Фактически, уже все последние месяцы идет своего рода «разведка боем», когда многие компании, в том числе тех стран, которые инициировали введение санкций, на практике прорабатывают сделки, чтобы они были готовы к заключению буквально на следующий день после отмены санкций. При этом обращает на себя внимание, что российские компании что-то не слишком спешат, как, впрочем, не проявляет особой активности и иранская сторона к тому, чтобы без промедлений приступить к развитию торгово-экономических отношений стратегического партнерства, хотя именно Москва наиболее активно добивалась полной и безотлагательной отмены санкций с Ирана.

Нельзя забывать и то, что, помимо всего прочего, Россия находится в непосредственной близости от Ирана, в отличие от стран ЕС, что существенно облегчает процесс развития отношений. Более того, значительные наработки в экономическом плане уже были сделаны в 90-е годы и в начале нынешнего века, а связи между российским и иранским бизнесом худо или бедно сохранялись, несмотря на то, что Россия, к сожалению, в свое время не стала блокировать введение предложенных США и Евросоюзом санкций по линии СБ ООН. При этом, надо отдать должное, Россия все-таки завершила реализацию проекта строительства АЭС в Бушере, несмотря на острую критику со стороны Запада. Не прерывались контакты и по линии ВТС, хотя, действуя с оглядкой на Запад и его угрозы ввести санкции против российских поставщиков вооружений, российские компании так и не решились поставлять ИРИ самые современные виды вооружений, в том числе оборонительные.

Отсюда вопрос – что ждет сотрудничество между нашими двумя странами после отмены санкций? Не окажется ли так, что Москва больше других прилагала усилия в этом направлении, а западные корпорации получат самые лакомые дивиденды от новой ситуации? Ведь это будет по крайней мере несправедливо. Но, к сожалению, на сегодня особого оптимизма в плане будущего российско-иранского сотрудничества не приходится испытывать, так как, во-первых, российская политическая элита, топ-менеджеры российской экономики и бизнеса все еще все свои шаги совершают с оглядкой на США, во-вторых, финансово-банковская система России фактически напрямую зависит от финансово-банковской системы США и Запада, и, в-третьих, прозападное лобби, «пятая колонна», произраильское лобби и очень активное в последнее время арабское лобби также препятствуют поворачиванию России лицом в Ирану. К сожалению, примерно такая же картина имеется и в Иране. Очевидно, что многие высокопоставленные представители иранской политической и экономической элиты, особенно из непосредственного окружения президента Хасана Роухани, не скрывают своего предпочтения западным, а не российским компаниям. Отсюда вопрос – сможет ли установиться стратегическое партнерство между РФ и ИРИ в период после санкций или же Тегеран все-таки переориентируется на Запад?

Прежде всего, хотелось бы отметить, что все предпосылки для установления привилегированных торгово-экономических отношений между Москвой и Тегераном имеются. И они подкрепляются общностью или близостью позиций по основным международным и региональным проблемам. Обе страны выступают против однополярного мира, против навязываемой Вашингтоном гегемонии и роли мирового жандарма, имеющего право на решение всех вопросов с применением силы. Очень важно и то, что уже многие годы Россия и Иран занимают консолидированные позиции по урегулированию проблемы Афганистана после завершения вывода оттуда войск НАТО, созданию на Ближнем Востоке и в Персидском заливе зоны мира и стабильности (Россия активно поддерживает предложение Ирана об объявлении Ближнего и Среднего Востока зоной, свободной от ядерного оружия), справедливому решению палестинской проблемы на базе норм международного права, прекращению американской экспансии в Центральной Азии и в Закавказье.

Еще более тесной стала двусторонняя российско-иранская политическая координация во время «арабской» весны, спровоцированной США и их союзниками из числа консервативных арабских монархий Персидского залива, прежде всего Саудовской Аравией и Катаром. Фактически, Москва и Тегеран стали той единственной внешней опорой, на которую смог положиться президент Сирии Башар Асад при отражении внешнего вторжения радикальных исламистов и прозападной вооруженной оппозиции, за которыми неприкрыто встали США, Великобритания, Франция, Турция, Иордания, аравийские монархии, бросившие на свержение законного сирийского правительства огромные силы и средства – военные, шпионские, информационные, финансовые, вплоть до прямого вмешательства поставками оружия, отправкой инструкторов и наемников. Лишь благодаря военной и политической помощи Москвы и Тегерана Дамаск смог не только удержаться, но и перейти в контрнаступление, приступив к ликвидации исламистского мятежа.

А буквально месяц назад РФ и ИРИ пришли на помощь Багдаду, который столкнулся с вооруженным наступлением радикальной исламистской группировки ИГИЛ, подчинившей себе до 30% территории Ирака. Иракская столица оказалась под угрозой падения, а США не откликнулись на призывы премьер-министра Ирака Нури аль-Малики о срочной военной помощи. В результате, ее оказали Россия и Иран, которые направили на поддержку Багдада боевые самолеты и подразделения спецназа, и наступление боевиков было сорвано. Возникла еще одна важная зона военно-политического взаимодействия в регионе. А если учесть, что Иран, Ирак и Сирия – это основа так называемой шиитской дуги, то Россия вполне может получить совершенно иной региональный союз, на который можно опереться в проведении своей политики на Ближнем и Среднем Востоке.

При этом становится совершенно очевидно, что Москва и Тегеран не могут довольствоваться лишь двусторонним партнерством в международных и региональных делах. Поэтому необходимо активнее привлекать ИРИ в многосторонние форматы, тем более что сами иранцы заинтересованы в них участвовать. В первую очередь, речь идет о более плотном подключении Ирана к ШОС, где иранцы сейчас имеют совершенно несправедливо статус наблюдателя, хотя обсуждаемые в этой организации вопросы непосредственно касаются интересов ИРИ, такие как Центральная Азия, Афганистан, безопасность в Южной Азии. А внутри ШОС создание оси Москва – Пекин – Тегеран могло бы стать серьезным противовесом попыткам США и НАТО навязать свои подходы в Азии. Еще одна перспективная схема многостороннего взаимодействия – подключение Ирана к работе БРИКС. Ведь Иран по своему нынешнему значению и перспективам участия в мировых делах никак не уступает ЮАР или Бразилии. Тем более роль и влияния ИРИ станет неуклонно расти по мере роста иранской экономики и повышения ее доли в мировой энергетической безопасности в постсанкционный период.

Понятно, что никакое стратегическое партнерство между государствами не может базироваться лишь на военно-политических факторах. В основе всего в любом случае лежит экономическое взаимодействие. Иначе смысл стратегического партнерства просто выхолащивается. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что в свое время СССР всегда в военном и политическом плане поддерживал арабов в противостоянии Израилю, но при этом доходы от экспорта нефти арабы размещали в банках США и Европы, закупали оборудование и потребительские товары большей частью на Западе, предпочитая в отношениях с Советским Союзом создавать стратегические объекты экономики (металлургия, энергетика, нефте - и газодобыча, ирригация, промышленные предприятия и т.д.) «под ключ», да еще и на основе получения от Москвы льготных кредитов. Тем самым мы почти ничего не получали взамен в экономическом плане, помогая странам «третьего мира» в сфере ВТС и поддерживая их политически на международной арене. Но теперь, с учетом новых реалий современной России, такой подход не работает. И всем партнерам, в том числе Ирану, надо это понимать. Тем более что и для Тегерана значительное торгово-экономическое взаимодействие с РФ является гарантом неповторения того, что Запад сможет вновь ввести санкции против ИРИ. А сферы для такого двустороннего сотрудничества весьма многообразны. Это и нефтегазовый сектор, прежде всего участие российских компаний в развитии месторождения Южного Парса, и транспорт, включая участие РФ в строительстве и модернизации иранских железных дорог, а также развитие портового хозяйства на побережье Персидского залива и Аравийского моря, создание Южного транспортного коридора, о котором недавно была отдельная публикация на сайте Иран.ру, продолжение развития программ мирного атома, включая создание новых энергоблоков на ядерном топливе, создание крупных иранских промышленных мощностей различного профиля, взаимодействие в банковско-финансовом секторе для укрепления независимости ИРИ от западной банковской привязки, налаживание инвестиционных связей и т.д.

Все предпосылки для этого есть, хотя, нужно честно признать, остается взаимное недоверие между представителями бизнес-кругов обеих стран. Кроме того, многие представители иранских деловых кругов, получивших образование на Западе, твердят о технологическом преимуществе стран Запада над РФ, забывая при этом, что ни США, ни Евросоюз никогда не передадут ИРИ свои самые передовые технологии, а у ИРИ еще нет в достаточном количестве собственных квалифицированных кадров для их освоения. Да и стоимость услуг российских компаний и специалистов существенно ниже, чем западных.

Кроме того, с российской стороны в качестве партнеров с ИРИ часто выступают государственные корпорации или компании с существенным государственным участием, что само по себе служит гарантией строгого соблюдения контрактных обязательств, тогда как корпорации США и ЕС зачастую идут на поводу политических указаний своих властей и в любой момент могут прекратить сотрудничество, как это сделали многие западные компании с Россией из-за кризиса на Украине под давлением решений Еврокомиссии, хотя это и нанесло ущерб самим же иностранным компаниям. Видимо, иранцам стоило бы внимательнее изучить здесь опыт России и тех стран, которые не идут на поводу политического давления США и ЕС, предпочитая проводить независимый политический курс. Иначе можно вновь оказаться под действием санкций, или, что еще хуже, стать жертвой «цветной революции», если в стране возрастет влияние прозападных либеральных кругов. И не надо забывать, что у Ирана имеются серьезные внешние противники нормализации отношений с Западом в лице Саудовской Аравии и Израиля, которые будут чинить этому процессу многочисленные препоны. А вот на Россию эти две страны особого влияния на иранском направлении не оказывают.

***********

Для становления российско-иранского стратегического партнерства необходимо наличие в Иране серьезного лобби, которое продвигало бы интересы России в ИРИ, и наоборот – существование в России такого же лобби, кругов, продвигающих иранские интересы в нашей стране и способствующих формированию благоприятного образа ИРИ в России. К сожалению, здесь нечем похвалиться обеим странам. Формально есть и межправкомиссия, и вроде бы совместный деловой совет, но они во многом существуют чисто формально. А здесь нужны влиятельные энтузиасты, способные возглавить процесс российско-иранского сближения как в политике, так и в экономике. Нужны Де Голи от экономики и Маршаллы с их новыми планами от стратегов. Крайне нужны, просто необходимы и структуры менее формального характера, способные, опираясь на взаимное доверие, находить развязки многих вопрос без их вынесения на уровень официальных переговоров. Поэтому обеим странам, если они хотят выйти на уровень стратегического партнерства, от которого только выиграют как Иран и Россия, так и сопредельные регионы, необходимо срочно продумать план действий и составить своего рода «дорожную карту», идя по которой, можно выйти на стратегическое партнерство.

Владимир Ефимов,

Специально для Iran.ru

Маленькая, но немаловажная отрасль

Израильская металлургия лишь частично удовлетворяет спрос на сталь в стране

/Rusmet.ru, Олег Зайцев/ Началом истории современной металлургической отрасли Израиля принято считать 60-е годы, когда в стране начали появляться первые сталелитейные и металлообрабатывающие предприятия, продукция которых использовалась при реализации крупных строительных проектов. Конечно, металлургия Израиля вряд ли способна конкурировать с ведущими мировыми производителями металла, но качество израильской стали не вызывает сомнений.

Важный игрок

По данным World Steel Association (WSA), в течение последних 15 лет в Израиле стабильно выплавлялось от 280 тыс. до 300 тыс. т стали в год, а в 2013 году было произведено около 300 тыс. т металла. Примерно столько же планируется выплавить и в текущем году. По оценкам специалистов британского издания Metal Bulletin, израильская экономика фактически оправилась от кризиса: в прошлом году национальный ВВП увеличился на 3,6% (против 3,1% в 2012 году), а в текущем году, как прогнозируется, он возрастет почти на 4%.

Экономический рост в стране стимулируют, прежде всего, отрасль услуг, фармацевтический сектор и высокотехнологическая промышленность, однако не последнюю роль в этом деле играют строительная отрасль и металлургия. Израильская сталелитейная промышленность выступает важным игроком в производстве продукции военного и оборонного назначения, снабжая израильскую оборонку высококачественным металлом для выпуска современных образцов оружия и боевой техники.

В национальной строительной отрасли тоже наметилась тенденция расширения спроса на стальную продукцию в связи с ростом активности на рынке жилой и коммерческой недвижимости, а также строительством новых объектов инфраструктуры, в том числе, в туристическом секторе. По данным аналитической и консалтинговой компании Business Monitor International, темпы роста израильского строительного сектора в 2014 году составят не менее 3,1%, а в период с 2015 по 2019 годы – в среднем, 4,2% в год.

Сталь в Израиле выплавляют в электродуговых печах (ЭДП) из местного металлолома: железная руда и восстановленное железо (DRI/HBI) в качестве сырья не используются, поскольку в стране отсутствуют мощности по производству этих материалов. Кроме потребления лома в местных ЭДП, Израиль отправляет его и на экспорт, главным образом, в Турцию, являясь на сегодняшний день нетто-экспортером. По оценкам экспертов Metal Bulletin, в прошлом году Израиль экспортировал 300 тыс. т этого сырья. В дальнейшем этот показатель, как прогнозируется, будет расти и к 2019 году может достичь 340-350 тыс. т. Потребление же лома в самом Израиле в течение ближайших четырех лет будет оставаться на уровне порядка 400-410 тыс. т в год.

Между тем, вопрос с рециркуляцией металлолома приобрел в последние годы в Израиле статус национальной проблемы. Речь идет о том, что за год в стране образуется порядка 800 тыс. т лома рыночной стоимостью примерно 1 млрд. шекелей (около $300 млн.). У израильских продавцов лома сегодня есть два пути: продать его местным сталелитейным предприятиям за 750-900 шекелей за т или же погрузить на турецкое судно по 550-650 шекелей за т (так проще и быстрее). Следует отметить, что большинство продавцов лома предпочитают именно последний вариант. В результате многие тысячи тонн металла ежегодно уходят из Израиля в Турцию, проходят там переплавку и затем вновь возвращаются в Израиль.

Подобная схема, по мнению израильских экспертов, наносит колоссальный вред государству. Продавцы металлолома предпочитают отпускать свой товар туркам в полтора раза дешевле, чем соотечественникам, хотя бы потому, что это дает им возможность избежать уплаты налогов и получить наличные деньги. Сегодня в результате оттока металлолома из страны и импорта дешевого проката из Турции многие израильские металлургические заводы столкнулись с серьезными проблемами, а некоторые из них оказались на грани банкротства.

Дефицит мощностей

Если говорить об израильском рынке стальной продукции, то здесь превалирует спрос на длинномерный прокат, не в последнюю очередь потому, что именно его преимущественно выпускают металлургические компании Израиля. По оценкам Metal Bulletin, в посткризисные годы темпы роста спроса на эту продукцию были стабильно высокими (около 10-12%), и в прошлом году они достигли 1,4 млн. т против 800 тыс. т в 2009 году.

В целом мощности израильских предприятий по производству арматуры и катанки в настоящее время не способны удовлетворить спрос на эту продукцию, поэтому он покрывается дополнительными поставками из-за рубежа. В частности, импорт арматуры составляет более 500 тыс. т в год. Она поступает, главным образом, из Турции и стран Южной Европы. Израиль также ежегодно ввозит не менее 300 тыс. т катанки, главным образом, из Украины, Турции и южноевропейских государств. Эти же страны выступают главными поставщиками жаростойких профилей для строительной отрасли, поскольку в ней существует дефицит этого материала, составляющий не менее 100 тыс. т в год. По прогнозам Metal Bulletin, спрос на длинномерную продукцию в Израиле в текущем году останется на уровне прошлого года (1,4 млн. т), а в 2015 году может возрасти до 1,5 млн. т.

Спрос на листовой прокат в Израиле после резкого падения в 2008 году в течение последующих трех лет вырос практически на треть, особенно в секторе оцинкованной стали и горячекатаных рулонов. Оцинкованную сталь потребляет, главным образом, строительный сектор, и на эту продукцию прогнозируется дальнейший рост спроса и в 2015 году. Следует отметить, что в Израиле нет мощностей по производству листового проката, поэтому вся эта продукция поступает из-за рубежа. В 2013 году импорт составил 612 тыс. т; прогнозируется, что в текущем году он несколько уменьшится до 605 тыс. т, а затем вновь начнет расти и к 2019 году достигнет 680-700 тыс. т.

Импортные горячекатаные рулоны поступают, в основном, в трубную промышленность страны, где главными производителями являются компании Metco и Tzinorot, совокупные мощности которых составляют порядка 250 тыс. т в год (правда, спрос на нее в Израиле ниже этого показателя). Львиная доля горячекатаных рулонов поступает на израильский рынок из стран СНГ, а оцинковка – преимущественно, из Турции, Южной Европы и Китая. По прогнозам Metal Bulletin, совокупный спрос на длинномерный и листовой прокат в Израиле к 2015 году может достигнуть 2,5 млн. т в год.

Из относительно небольшого количества израильских компаний, непосредственно занимающихся производством стальной продукции, выделим, прежде всего, Yehuda Steel и Hod Metals. Первая была основана в 1995 году, сегодня ее штаб-квартира расположена в израильском городе Ашдоде. Она является дочерним подразделением компании Yehuda Welded Mesh (полностью принадлежит южноафриканскому холдингу Cape Gate Holdings) и производит стальную продукцию, главным образом, для строительной отрасли. Ключевые виды продукции Yehuda Steel – металлические заборы, решетки, перила, ворота, элементы конструкционной стали и др. Компания получила широкую известность в Израиле после того, как она соорудила из своей продукции забор вокруг сектора Газа и Иерусалима.

Компания Hod Assaf Industries (Hod Metals) была создана в 1947 году. Сегодня она является одним из ведущих производителей арматуры и металлоконструкций в Израиле. Компания обладает производственными заводами в Акко, а сталь обрабатывается в Кирьят-Гате. Кроме того, Hod Metals работает с заводами по производству стальной проволоки, оцинкованной проволоки и кабеля, а также предприятием по производству кабельного алюминия в Румынии.

Hod Metals выпускает, главным образом, арматуру, железобетонные конструкции, металлоконструкции, стальную проволоку, оцинкованные тросы, стальные сетки, ограждения и другую металлопродукцию. В компании работает более 1 тыс. сотрудников.

По материалам Metal Bulletin, WSA, Business Monitor International

Антиизраильский митинг во Франкфурте собрал более 2 тысяч человек, участники протестовали против начатой во вторник Тель-Авивом войсковой операции "Нерушимая скала" на Западном берегу, сообщает в воскресенье агентство Ассошиэйтед Пресс со ссылкой на представителя местной полиции. Демонстрация прошла под общим лозунгом "Освободите Газу".

Собравшиеся, в частности, призывали бойкотировать израильскую продукцию, размахивали палестинскими флагами. Один из участников акции через громкоговоритель, который ему дали полицейские, чтобы "утихомирить толпу", начал выкрикивать антиизраильские лозунги, в том числе "Израиль-детоубийца", по-немецки и по-арабски.

По сообщению агентства, глава еврейской общины в Германии Дитер Грауманн осудил действия франкфуртской полиции, которая, по его мнению, в данной ситуации действовала непрофессионально.

С момента эскалации палестино-израильского конфликта в течение последних шести дней в разных городах Германии, в том числе, Франкфурте, Берлине и Дюссельдорфе, проходят многочисленные анти- и произраильские демонстрации.

Власти Израиля во вторник начали операцию "Нерушимая скала", направленную против движения ХАМАС. Всего с начала операции Армия обороны Израиля нанесла удары по 1 тысячи 320 объектам, включая 735 замаскированных ракетных пусковых установок, 64 базы боевиков, 58 оружейных мастерских и складов, 32 командным пунктам.

По данным агентства, жертвами бомбардировок стали более 165 жителей Газы. Благодаря батареям ПРО и развитой инфраструктуре гражданской обороны с израильской стороны погибших пока нет.

По меньшей мере 15 палестинцев погибли в субботу вечером в результате удара израильской авиации по мечети и жилому дому на восточной окраине столичного города Газы, сообщил представитель местного Минздрава Ашраф аль-Кидра.

Это самые крупные единовременные потери, которые несут палестинцы за пять дней израильских бомбардировок, призванных положить конец ракетным обстрелам с территории анклава.

Дом в квартале Шааф, по словам врача, принадлежал семейному клану аль-Бадж, который известен связями с палестинской организацией "Исламский джихад".

"Бригадами скорой помощи найдены тела 15 погибших, среди которых женщины и дети", — заявил аль-Кидра в эфире местного телевидения.

Общее число жертв среди палестинцев с начала кампании достигло 150 человек, счет пострадавшим в субботу перевалил за тысячу. Участившиеся удары по жилым домам и мечетям Израиль объясняет тем, что здания используются боевиками для военных нужд — как склад оружия, штаб или прикрытие для входа в туннель. Назар Альян.

Причинами недавних событий на фондовом рынке Дубая, связанных с резким падением стоимости акций крупнейшего строительного концерна Arabtec, являются амбиции, жадность инвесторов и непрозрачность системы корпоративного управления.

Резкое падение курса акций крупнейшей строительной компании ОАЭ оказало влияние на весь фондовый рынок и стало причиной снижения совокупной рыночной капитализации компаний, чьи акции торгуются на фондовом рынке ОАЭ, на сумму более 30 млрд. долларов США за 8 недель. Агентство Reuters представило свой взгляд на причины этого события.

Резкий взлет и катастрофическое падение (несколько раз за последние недели торги акциями Arabtec останавливались по причине достижения минимально возможного дневного снижения курса – 10%) компании Arabtec и ее бывшего руководителя Хасана Исмайка обнажили ряд проблем крупного бизнеса в ОАЭ – непрозрачность государственных акционеров, авторитарный стиль управления, зависимость от личных связей, недостаток регулирования со стороны государства, и одновременно неявное вмешательство в дела компаний со стороны правительства и правящих семей.

Компания была основана в Дубае четыре десятилетия назад бизнесменом палестинского происхождения и вскоре стала одним из крупнейших строительных концернов страны, принимавшим активное участие в возведении ее самых знаменитых объектов, в том числе и высочайшего небоскреба в мире - Burj Khalifa.

В 2012 г. фонд Aabar Investments, подразделение государственной инвестиционной компании International Petroleum Investment Co (IPIC) из Абу-Даби, увеличил долю своего участия в Arabtec, фактически став ее гарантом, располагающим практически неистощимыми финансовыми возможностями.

В 2013 г. Aabar Investments произвел перемены в правлении компании, сместив ее основателя Риада Камаля с поста первого руководителя и назначив на него Хасана Исмаика, иорданского бизнесмена, которому едва исполнилось 36 лет. Будучи выходцем из обычной семьи, он впервые приехал в Дубай в 1996 г. и начал работать как брокер на рынке недвижимости. Через несколько лет при его посредничестве ряд влиятельных инвесторов из Абу-Даби приобрели несколько зданий в Дубае, его личные связи укреплялись. Он начал приобретать акции Arabtec, и к августу 2012 г. стал крупным акционером, вошел в состав правления компании, а через несколько месяцев возглавил ее.

Увеличение доли участия Aabar Investments фондовый рынок воспринял как очень обещающий признак, и за первые 4 месяца текущего года акции компании подорожали в три раза, а ее руководитель стал первым иорданским миллиардером. В феврале 2014 г. Aabar сделал компании заказ на строительство 37 новых зданий в Абу-Даби и Дубае. Общая сумма сделки составила $6,1 млрд. – в три раза больше дохода компании за весь 2013 г. В марте Arabtec был выбран для строительства одного миллиона домов в Египте в рамках совместного проекта правительств двух стран. Эта сделка должна была принести компании 40 млрд. долларов США. Компания фактически стала политическим инструментом правительства ОАЭ, вливающего огромные инвестиции в Египет с целью помешать возрождению влияния организации Братья мусульмане. Компания объявила об амбициозных планах по диверсификации и международной экспансии, в том числе и на Балканах через филиал в Сербии.

Однако быстрый рост курса акций насторожил многих крупных держателей акций, в частности, инвестиционные фонды, они сочли, что стоимость акций значительно превысила разумные пределы, и начали продавать их. Падение курса началось в середине мая на фоне слухов о разногласиях между правлением компании и крупнейшим инвестором – фондом Aabar. К началу июня эти слухи получили подтверждение – Aabar снизил свою долю в компании с 21,57% до 18,94% за семь дней. В середине июня Исмаик заявил, что между ним и фондом нет никаких трений, но всего через два дня после этого заявления он оставил свой пост, сказав, что желает развивать собственный бизнес.

С середины мая до начала июля акции Arabtec потеряли 70% стоимости, инвесторы ожидали, что Исамик продаст свою очень существенную долю акций компании. В конце мая Arabtec заявил, что его доля в компании увеличилась с 8,03% до 21,46%, не пояснив, когда это было сделано, что явилось грубым нарушением правил фондового рынка, требующих, чтобы компании незамедлительно уведомляли о любых изменениях в долях акционеров, превышающих 5% акций. На момент увольнения доля Исмаика составила уже 28,85%. Он пояснил, что приобрел их на разные компании, что разрешено в ОАЭ, и что его доля выросла скачкообразно, когда регулятор фондового рынка решил объединить все его акции под одними именем.

После ухода Исмаика правление компании покинули уже несколько связанных с ним управленцев, что говорит не о личном характере его увольнения, а о целенаправленной смене руководства, осуществляемой Aabar. Информированные источники утверждают, что он стал слишком влиятельной и яркой фигурой, не соответствующей представлениям Aabar о традиционном стиле управления. Возможно, увольнению способствовала посвященная ему статья в журнале Forbes.

Новый глава компании Хадем Абдулла Аль Кубайси провел первую после назначения пресс-конференцию и заверил, что Aabar продолжает поддерживать компанию, и все проекты осуществляются в соответствии с графиком. За последние дни акции компании выросли в цене, но все еще торгуются на 46% ниже их пиковой стоимости. Политика компании изменилась, стала более сдержанной, чем раньше. Идет сокращение щедрых заработных плат и других расходов, сокращены и планы по диверсификации. Компания, возможно, передаст на субподряд часть своих проектов. В настоящий момент в ней работают 63 тыс.человек, а для руководства одной только египетской жилищной программой надо будет нанять более 1000 «белых воротничков».

Фондовый рынок, и, особенно, другие строительные компании, акции которых упали на волне паники, вызванной Arabtec, восстановятся, но уроки должны быть извлечены.

Число жертв среди палестинцев в ходе военной операции, которую Израиль проводит в секторе Газа, возросло до ста человек, сообщил РИА Новости представитель местного минздрава Ашраф аль-Кидра.

На четвертый день операция "Нерушимая стена" по-прежнему сводится к дистанционным ударам с воздуха и моря по различным целям, среди которых — дома активистов ХАМАС и других палестинских группировок, продолжающих массированные ракетные обстрелы юга и центра Израиля.

"Число погибших за время израильской агрессии достигло ста человек, раненых — 680. Последними жертвами стали два человека в лагере беженцев аль-Бурейдж. Это работники местных муниципальных служб. Их уничтожили в машине, которая принадлежала этому муниципалитету", — сказал собеседник агентства.

Несмотря на то, что палестинские ракетные обстрелы не стихают и счет пускам уже перевалил за полтысячи, в Израиле погибших нет. За все время операции тяжелые ранения получили два человека — военнослужащий, попавший под огонь на границе, и мирный житель, пострадавший при прямом попадании снаряда в автозаправочную станцию в городе Ашдоде. Назар Альян.