Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Министр финансов ЧР Б.Соботка заявил о решении правительства выставить на продажу через тендер оставшийся трехпроцентный пакет акций АО Трансгаз» за 3 млрд. крон. Условия тендера в течение нескольких недель будут объявлены Фондом национального имущества. 97% акций АО «Трансгаз» владеет немецкий концерн RWE Gas, который, как сообщается, пока не высказывает заинтересованности в приобретении остальных акций. Стоимость сделки с немецким концерном составляла 118,46 млрд. крон. Чехия > Нефть, газ, уголь > ЭН, 13 марта 2003 > № 17984

На чешском рынке действуют три компании-оператора мобильной телефонной связи:1. Eurotel (владелец – государственное АО «Чешске Телеком» совместно с международным консорциумом Tel Source, которому принадлежат 27% акций). Оборот 2002г. – 28,8 млрд. крон. Чистая прибыль – 6,271 млрд. крон. Количество абонентов – 3.891 тыс.

2. T-Mobile (владелец – немецкий концерн «Дойче Телеком»). Оборот – 21,6 млрд. крон. Прибыль – 2,89 млрд. крон. Количество абонентов – 3.510 тыс.

3. Oskar (владелец – фирма «Чешске Мобил» с канадским капиталом). Оборот – 7,36 млрд. крон. Прибыль – 649 млн. крон. Количество абонентов – 1.180 тыс.

В 2002г. количество абонентов возросло у Eurotel на 663 тыс., у T-Mobile – на 660 тыс., у Oskar – на 322 тыс. Чехия > СМИ, ИТ > ЭН, 12 марта 2003 > № 17949

Со ссылкой на ЧСУ сообщается, что объем производства в строительном секторе экономики Чехии в янв. с.г. снизился на 2% из-за падения спроса на строительные услуги в Германии, где в пред.г. отмечалось снижение на 9,4%.Чешские эксперты считают это временным фактором, т.к. на внутреннем рынке ЧР по-прежнему сохраняется спрос на строительные услуги, в т.ч. по восстановлению промышленных и транспортных объектов, а также хилых домов после наводнения. По их мнению, в отрасли следовало бы затормозить рост зарплаты, опережающий уровень производительности труда, поскольку, в противном случае, неизбежно последует сокращение количества рабочих мест. В янв. с.г. средняя зарплата в отрасли повысилась на 5,7%, а уровень производительности труда вырос только на 3,7%. Чехия > Транспорт > ЭН, 12 марта 2003 > № 17830

Энергия без границ

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

Ж.И. Алфёров — вице-президент РАН, академик РАН, лауреат Нобелевской премии, председатель Международного комитета по присуждению премии «Глобальная энергия».

Е.П. Велихов — президент Российского научного центра «Курчатовский институт», академик РАН, член Международного комитета по присуждению премии «Глобальная энергия».

Резюме Ключ к развитию России и всего мира – энергетика. В этом убеждены два выдающихся физика, которые представляют новую международную премию. Ее цель – стимулировать исследования в энергетической области.

С тех пор как человек научился добывать огонь, он постоянно овладевает все новыми видами энергии, включая и ту, что рождается в недрах звезд. «Властелином природы» человек стал именно благодаря своему господству над огненной стихией, понятие «энергия» испокон века определяет его бытие, как таковое. А сегодня уровень развития цивилизации определяется уровнем потребления энергии на душу населения. Без поиска новых источников энергии, совершенствования технологий ее производства и доставки не создать условий для нормальной жизни. Иными словами, качество жизни напрямую зависит от развития энергетики, а оно невозможно без активного вклада ученых.

Особенно остро энергетическая проблема встанет через пару десятилетий, когда спрос на энергию увеличится на две трети по сравнению с нынешним. Получение электроэнергии потребует огромных капиталовложений. По подсчетам Международного энергетического агентства (IEA), в ближайшие 30 лет только электроэнергия обойдется населению планеты в 4 биллиона 200 миллиардов долларов. Причем половина производимого объема будет потреблена в развивающихся странах, что в два раза больше, чем за последние 30 лет.

До 90 % получаемой энергии придется на органические носители (нефть и особенно природный газ, спрос на который вырастет вдвое). В то же время загрязнение воздуха продуктами сжигания органических веществ вызывает немалое беспокойство в связи с угрозой окружающей среде и перспективой изменения климата на планете. Согласно прогнозам упомянутого агентства, выброс углеводорода, как ни парадоксально, все время будет опережать рост потребления энергии. Продолжая сжигать органическое топливо, мы накапливаем углеводород в атмосфере, забывая о том, что требуется не менее ста лет, чтобы его концентрация в атмосфере сократилась. Глобальное потепление, к сожалению, уже нельзя объяснить только циклическими процессами потепления и охлаждения, присущими развитию планеты. Уже нет сомнения, что нынешняя фаза потепления – результат деятельности человека. Углекислый газ, метан, некоторые другие продукты жизнедеятельности поглощают тепловое излучение Земли, и когда их концентрация увеличивается, происходит сначала незначительное, а затем все более заметное изменение температуры поверхности планеты. Разрушая тепловой баланс, мы, по сути, без всяких войн ведем человечество к гибели.

Солнце, ветер и вода

Одним из настоятельных требований времени являются поиск новых источников энергии, разработка методов ее преобразования. Эта задача определяет направления работы ученых, инженеров, изобретателей в России и за рубежом. Однако новые источники энергии — это чаще всего не те, которые нам неизвестны, а те, которые пока не нашли своего применения. Важнейшим условием современного применения новых источников энергии являются их экологическая чистота, особые методы преобразования одного вида энергии в другой. При этом акцент делается на энергосберегающих технологиях, возобновляемых источниках, таких, как солнце, ветер, водная стихия. Например, в Европейском союзе поставлена цель: к 2010 году получать 22 % электроэнергии с помощью новых источников. Не случайно ветряная энергия – надежная, экологичная, а в ряде случаев и экономически весьма рентабельная – играет все более значительную роль в жизни многих регионов мира. Так, по данным на конец 2001-го, в Германии с помощью ветровой энергии было получено 8 000 МВт, или 3,5 % всей электроэнергии; в Испании — 3 000 МВт; в США —1 700 МВт. Впечатляют многокилометровые сооружения из ветряков в районе Сан-Франциско. Очевидные успехи в развитии такого вида энергии достигнуты в Дании. Эта страна, где энергетическая политика традиционно направлена на сохранение окружающей среды, стала одной из первых, в которой реализованы программы использования новых источников энергии. Энергия ветра составляет там прямую конкуренцию природному газу. Уже в 2000 году 12,6 % электроэнергии Дания получала с помощью ветряных турбин – больше, чем любая другая страна.

России предстоит многое сделать в этой области, чтобы создать экономически приемлемые системы и найти способы их применения. Действие ветра распределено по планете очень неравномерно, и там, где его скорость незначительна, ветровые станции вообще нет смысла строить. Материковые станции способны обеспечить очень скромный запас ветровой энергии. Зато, скажем, Курильские острова представляют собой, что называется, природную «ветряную ферму», и там есть возможность получать значительное количество электроэнергии.

Водная стихия так же с давних пор привлекает внимание ученых. Вода становится одним из источников энергии. Через какие-то десятилетия в связи с нехваткой нефти и проблемами загрязнения окружающей среды возникнет вопрос об источниках горючего для автомобилей. Сейчас ученые озаботились этой проблемой и думают о воде как источнике получения водорода, размышляют над тем, как в соответствии с требованиями, которые предъявляет водородное топливо, создать более эффективную концепцию двигателя. Существует совместный российско-японский проект, в основе которого лежит идея превращения воды в водород путем электролиза. Получаемый таким образом водород уже как моторное топливо будет перекачиваться по трубопроводам и доставляться на рынок непосредственно потребителю.

Совместные усилия мировой науки стимулировали прогресс и на других важных направлениях. Например, применение международного опыта позволило российским ученым повысить КПД и одновременно удешевить способы получения электроэнергии из природного газа с помощью газотурбинного цикла. Это один из наиболее эффективных способов использования природного газа. Достаточно сказать, что в мире работа в этом направлении позволила повысить коэффициент полезного действия до 50 %. С другой стороны, предстоит изучить другие аналогичные природному газу ископаемые источники, например гидраты, запасы которых превышают объем месторождений природного газа, но надо научиться их добывать, перерабатывать и использовать.

Остров в океане

Несмотря на поиски новых источников энергии, на «издержки», связанные с угрозой изменения климата на Земле, в обозримой перспективе нет равноценной альтернативы такому жидкому топливу, как нефть. Согласно прогнозам IEA, потребление нефти не снизится, а только возрастет (транспортные нужды почти целиком будут удовлетворяться за счет нефти, расход которой будет расти в среднем на 2,1 % в год). Это заставляет правительства разных стран широко использовать достижения науки и технологии, чтобы освоить получение нефти не только путем ее непосредственной добычи, но и также из угля, битумных сланцев, нефтеносных песков и даже из растений. Тем не менее цивилизация продолжает зависеть от дешевых источников природных ресурсов. А это грозит кризисами, связанными с нехваткой нефти, продолжением борьбы за энергоресурсы, время от времени переходящей в политическую плоскость и нередко приводящей к военным конфликтам. Поэтому только развитие науки, технологии, предсказание энергетических кризисов и нахождение технологических способов их предотвращения обеспечат нормальное, самоподдерживающееся развитие экономики. Важно также научиться использовать сочетание различных источников энергии, что позволит избежать зависимости от импорта нефти.

При всем при том на сегодняшний день основными источниками электроэнергии остаются тепловые электростанции, которые работают за счет использования все того же естественного топлива: нефти, газа, угля. В связи с этим полезно вспомнить предупреждение Дмитрия Менделеева о том, что нефть не топливо, топить можно ассигнациями. Нещадно эксплуатируя природные виды топлива, мы, словно доисторические люди, разводим костры на нашей Земле — с той лишь разницей, что теперь они стали гигантскими, в них сгорает все наше достояние.

Есть ли необходимость столь варварски относиться к ресурсам планеты? Ведь мы говорим, что возможности человеческого разума безграничны. Человечеству по силам генерировать поистине особую энергию — интеллектуальную. Совершенно очевидно, что неуклонный рост потребления энергии требует вложения не только капиталов, но и интеллекта. У нас буквально из-под ног бьют разнообразные источники энергии, которые человек способен поставить себе на службу. Как выразился американский ученый Джон Уилер, мы живем на острове знания, окруженном океаном нашей неосведомленности. Так давайте предоставим науке возможность использовать богатства, хранящиеся в недрах этого «острова». Задача, которую предстоит решать международному научному сообществу, под силу только одержимым, целеустремленным, обладающим четким видением проблемы ученым, знающим, как ее решать. Требуется мощный интеллектуальный прорыв, постоянный поиск алгоритмов, применимых в каждом конкретном случае, правильно отражающих пространственную и временную локализацию поставленной проблемы. От этого зависит, насколько эффективным будет вклад науки в развитие цивилизации.

Энергия интеллекта

Энергетика – это сфера, в которой Россия располагает огромным потенциалом. И дело не только в богатстве природных ресурсов, но и в мощной научной базе. Сохранить наше научное лидерство чрезвычайно важно и в экономическом плане. Вклад России признан международным сообществом, наша страна всегда была пионером в области энергетических исследований. Сегодня это и термоядерные реакторы, и система ТОКАМАК, и единственный в мире коммерческий реактор ВФ-600 на быстрых нейтронах с натриевым охлаждением, и решение такой задачи поистине космических масштабов, какую представляет собой создание Единой энергетической системы. В России сейчас насчитывается 98 крупных ГЭС, есть возможности для строительства еще нескольких станций суммарной мощностью 12—14 млн кВт. Но эффективность использования наших природных ресурсов на самом деле зависит от того, насколько мы сможем связать их с наукой и производством.

Известный американский ученый Томас Кун писал об относительном недостатке конкурирующих школ в развитых науках, об уникальной в своем роде аудитории научного сообщества, об узком круге их идей. История науки свидетельствует о том, что ее необходимо стимулировать, и исследования в области энергетики – как фундаментальные, так и прикладные – не исключение. Наиболее престижными стимуляторами науки всегда являлись международные премии, такие, как, например, Нобелевская, присуждаемая Шведской академией наук, и ряд других. Достойное место в этом ряду должна занять новая международная энергетическая премия «Глобальная энергия», которая начиная с этого года будет ежегодно вручаться в Санкт-Петербурге.

В выдвижении первых номинантов примут участие около 300 крупнейших специалистов всего мира. Учрежден Международный комитет из ведущих российских и зарубежных ученых, в состав которого включены пять нобелевских лауреатов. Выбор энергетики не случаен: ведь это локомотив истории, мотор прогресса, та сфера деятельности, которая приводит к серьезным изменениям в социальной сфере, к развитию наукоемких технологий, определяет развитие любой отрасли промышленности, мирового хозяйства в целом.

Сам механизм присуждения «Глобальной энергии» напоминает механизм отбора и рассмотрения работ Нобелевскими комитетами – простой и открытый. Ведь что определяет престижность Нобелевской премии? Конечно, то, что каждое ее присуждение – это веха, фиксирующая действительно самые выдающиеся достижения. Нобель точно выбрал те области фундаментальных исследований, которые по сей день определяют развитие мировой науки: это физика, химия, физиология и медицина. Известно, что XX век стал веком физики, потому что квантовая физика сформировала современную философию познания. Энергетика вполне может претендовать на звание науки XXI века, так что учреждение международной энергетической премии в дополнение к Нобелевской вполне закономерно. Эта награда будет не только способствовать международному признанию деятельности отдельных ученых и научных коллективов, но и станет «катализатором» процесса превращения исследований в разных странах в единый поток знаний. Наука интернациональна по своей природе, сама жизнь давно раздвинула в ней национальные границы, тем более когда речь идет о такой всеобъемлющей проблеме, как энергетическая. Знаменательно, что идея «Глобальной энергии» возникла именно в России. Отечественная наука занимает прочные позиции на всех основных направлениях энергетики, однако для ее плодотворного развития необходим постоянный обмен идеями с зарубежными коллегами. Премия даст новый импульс развитию энергетики в нашей стране, а это, в свою очередь, позволит приблизиться к решению проблем, с которыми мы сталкиваемся в последние годы, удовлетворить растущий спрос на энергию, от чего напрямую зависит осуществление экономической реформы.

От энергии звезд — к квантовым компьютерам

В середине прошлого века американский физик-теоретик, нобелевский лауреат Ханс Бете высказал гипотезу о том, что источником энергии, которую излучают Солнце и звезды, является термоядерный синтез. А совсем недавно Нобелевской премии были удостоены физики, экспериментально подтвердившие протекание термоядерной реакции в недрах Солнца. По сути, наше светило – это колоссальный термоядерный реактор. Строго говоря, жизнь на планете существует за счет одного главного источника – термоядерной реакции Солнца. Дальше продукты этой реакции поступают на Землю в виде световой энергии, которая нас согревает, преобразуется в электричество либо аккумулируется в виде нефти, газа, угля. Именно благодаря такому огромному потоку энергии, в той или иной форме поступающей от Солнца, можно вообще говорить о таком сложном явлении, как жизнь. Человек нуждается в этом непрерывном потоке энергии, можно сказать, живет в нем, как рыба в потоке воды.

Одним из направлений энергетики будущего является солнечная энергетика. На сегодняшний день наиболее эффективным способом преобразования солнечной энергии является полупроводниковый фотоэффект. С 1876 года, когда в Великобритании был создан первый фотоэлемент, до наших дней ученые работают над совершенствованием этой технологии, повышением ее эффективности. Однако подлинная история использования полупроводниковых преобразователей началась в 1958-м, когда на третьем советском спутнике и американском спутнике «Авангард» в качестве источника энергии были установлены солнечные кремниевые батареи, с тех пор основной источник энергии в космосе. В 1974 году наши ученые приступили к промышленному производству солнечных батарей на гетероструктурах, тогда же этими батареями стали оснащаться искусственные спутники. Гетероструктуры позволили создать фотоэлементы с КПД 30—35 %. Сейчас в мире идет работа над удвоением мощности солнечных фотоэлектрических установок. Это наиболее перспективный способ получения и использования энергии на Земле. Пока, правда, это самый дорогой вид энергии, но в перспективе ее стоимость будет сравнима с той, что вырабатывается на атомных станциях. Тем более что такая энергия экологически безупречна и запасы ее практически неисчерпаемы.

Уже сейчас много направлений, на которых солнечная энергия может найти широкое применение. Например, развитие мобильной телефонной связи потребует создания автономных станций для питания антенн, а в нашей огромной стране это также будет способствовать налаживанию широкого производства солнечных батарей. Однако следует признать, что на данный момент результаты наших научных разработок востребованы за рубежом, а не в России. В ближайшем будущем можно ожидать достижения КПД солнечных батарей на гетероструктурах в 40—45 %. По оценкам специалистов, в 2030 году до 10 % мировой электроэнергии будет производиться за счет фотоэлектрического преобразования солнечной энергии.

Наше термоядерное будущее

Усилиями международного коллектива ученых, в том числе россиянина Игоря Курчатова, загадка получения энергии с помощью термоядерной реакции была успешно разрешена. Однако использование термоядерной энергии оказалось задачей необычайно сложной. Много лет назад на одной из первых конференций по термоядерной энергетике руководителю британской программы, лауреату Нобелевской премии Джону Кокрофту, одному из создателей первого ускорителя протонов, был задан вопрос: когда начнется промышленное использование термоядерной энергии? Кокрофт ответил: через 20 лет. Спустя семь лет на аналогичной конференции журналисты задали тот же вопрос, и профессор Кокрофт слово в слово воспроизвел свой прежний ответ. Тогда его упрекнули в том, что он повторяется. На что Джон Кокрофт невозмутимо возразил: «Вот видите, я не меняю свою точку зрения». Сегодня специалисты-термоядерщики оценивают перспективы начала промышленного использования этой технологии как 30—50 лет.

Но уже сейчас те сдвиги, которые происходят в науке, позволили поставить беспрецедентную задачу – создание международного проекта атомной термоядерной электростанции. Одной из глобальных задач, которые будут способствовать выполнению этого проекта, является создание более безопасных реакторов – на быстрых нейтронах (с энергиями свыше 100 кэВ), которые сжигают весь уран без остатка. Не просто в земных условиях получить температуру 150 миллионов градусов, а чтобы ее изолировать, требуются особые магнитные ловушки – тотальные камеры с магнитным полем (ТОКАМАКи). Образующееся магнитное поле необходимо для равновесия и термоизоляции плазмы. Идея крупного международного проекта по созданию реактора с магнитной ловушкой впервые была высказана советскими академиками Игорем Таммом и Андреем Сахаровым. На сегодняшний день проделана большая работа, чтобы продемонстрировать надежность этой технологии, умение управлять термоядерной реакцией. Теперь важно научиться технологически использовать продукт этой реакции — нейтроны, превращать их, к примеру, в электроэнергию, пресную воду, моторное топливо, углеводород. Сейчас закончился этап проектирования первого экспериментального термоядерного реактора (проект стоил около 2 млрд долларов), в котором приняли участие США, Япония, Европа, Канада и Россия. Идут переговоры о его строительстве. После завершения строительства и освоения реактора можно будет приступить к созданию первой в мире атомной термоядерной электростанции.

Современная наука постоянно обогащается. Чем больше решений вы находите, тем больше возникает проблем, потому что жизнь не останавливается. Энергия нужна везде: в компьютере, в биодатчике, в кардиостимуляторе, а в недалеком будущем – и в церебростимуляторе. Потребности растут быстрее, чем наука может их обеспечивать. Пока у нас нет четкого понимания того, как подойти к кардинальным проблемам наподобие аккумулирования электрической энергии, сверхпроводимости. Есть задачи, которые многие годы ждут своего решения. Например, в свое время академик Герш Будкер высказал идею о возможности передавать энергию на большие расстояния без потерь посредством электронного пучка. Сейчас мы стоим накануне решения этой проблемы, что позволит с помощью алюминиевой трубки диаметром в несколько сантиметров передавать гигаватты электрической энергии.

Итак, в распоряжении человечества уже имеются многие новые способы получения и передачи энергии. Это прежде всего управляемый термоядерный синтез, высокотемпературная сверхпроводимость и фотоэлектрическое преобразование солнечной энергии. Осталось только не покладая рук работать в этом направлении. Цель международного научного сообщества – превратить безопасную и доступную энергию в основу стабильности мира и достойного будущего для людей нашей планеты. Для России же это будет означать решение основной задачи развития – используя средства, получаемые от природных ресурсов, возродить промышленность, и прежде всего ее наукоемкие отрасли.

Россия > Нефть, газ, уголь. Образование, наука. Электроэнергетика > globalaffairs.ru, 27 февраля 2003 > № 2913968 Жорес Алферов, Евгений Велихов

Какая армия нам нужна?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

А.Г. Арбатов – д. и. н., заместитель председателя Комитета Государственной думы РФ по обороне, заведующий Центром международной безопасности ИМЭМО РАН, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме После трагедии «Норд-Оста» потребность в принципиально другой военной организации нашего государства стала очевидной как никогда. Необходимость борьбы с международным терроризмом и сопутствующими ему угрозами требует глубокого реформирования российской военной доктрины, материальной части армии и других «силовых» структур.

На величайшей сложности вопрос, поставленный в заголовке, можно дать или очень короткий, или очень длинный ответ. Короткий ответ состоит в том, что России нужна армия, которая была бы антиподом той, что имеется сейчас. А именно: менее многочисленная, но гораздо лучше подготовленная и технически оснащенная, обладающая высоким моральным духом, обеспечивающая достойный материальный уровень и социальный статус военнослужащих, способная эффективно выполнить разумно и четко поставленные военные задачи как на ближайшую, так и на отдаленную перспективу.

Как никогда ранее, потребность в принципиально другой военной организации государства стала очевидна после трагедии «Норд-Оста». Российский президент в этой связи заявил о необходимости глубокого реформирования военной доктрины, материальной части армии и других «силовых» структур для борьбы с международным терроризмом и сопутствующими ему угрозами.

Впрочем, любые рассуждения на эту тему останутся чистой схоластикой, если не учитывать, с одной стороны, реальные военные потребности, а с другой – необходимые для их удовлетворения доступные материальные ресурсы (прежде всего финансовые и людские). Собственно говоря, военная доктрина, стратегия, план развития Вооруженных сил (ВС) и программа вооружения суть, по логике вещей, не что иное, как связующие звенья между потребностями и ресурсами, или разумный компромисс между желаемым и достижимым.

Какая армия нам по карману?

В условиях всеобъемлющего режима секретности, распространенного на достоверную военную и военно-экономическую информацию, в публичных дебатах высказываются самые разные оценки военных потребностей России на перспективу 10 лет – минимальный срок для существенного реформирования крупных ВС. Весьма широк и диапазон представлений относительно того, что формирует эти потребности. Попробуем подойти к проблеме с другого конца, взяв в качестве отправных точек два положения, с которыми согласятся большинство специалистов независимо от их идеологических убеждений и военно-политических оценок.

В последние годы в стране сложился довольно устойчивый консенсус стратегического сообщества (включая специалистов как на государственной службе, так и вне ее) относительно того, что усредненный по российским и мировым стандартам приемлемый уровень расходов на оборону составляет примерно 3,5 % ВВП. Этот уровень был определен как оптимальный в нескольких указах президента Ельцина и подтвержден президентом Путиным. Тем не менее он ни разу не был реализован в предлагавшихся правительством федеральных бюджетах 1998–2003 годов (колебался в пределах 2,4–2,7 % ВВП).

В проекте федерального бюджета на 2003-й правительством по разделу «Национальная оборона» предусматривается выделить около 350 млрд рублей, или 2,7 % ВВП (не включая затрат на другие войска и военные органы, имеющие отношение к внутренней и внешней безопасности и финансируемые по разделу «Правоохранительная деятельность» в объеме примерно 1,5 % ВВП, а на 2003 год –1,9 % ВВП). Судя по всему, максимально достижимый в нормальных условиях предел финансирования обороны составляет теперь не 3,5 %, а примерно 3 % ВВП. Если бы в бюджете-2003 на оборону было отпущено 3 % ВВП, это означало бы прибавку в 40 с лишним млрд рублей – до общего объема в 390 млрд. Это первая точка отсчета для последующего анализа.

Вторая бесспорная предпосылка состоит в том, что военнослужащие Российской армии должны иметь достойный хотя бы по меркам своей страны уровень жизни. Представляется, что по состоянию цен на сегодняшний день совокупное месячное денежное довольствие младшего офицера должно быть порядка, как минимум, 10 тыс. рублей при отмене жилищно-коммунальных и иных льгот (на деле сейчас денежное довольствие младших офицеров составляет около 5 тыс.). Такой уровень тоже весьма скромен, но позволил бы офицеру и его молодой семье по приезде в первый гарнизон обеспечить минимальный достаток и мотивацию к хорошей службе.

В этом случае, как показывают расчеты, при пропорциональном изменении размеров довольствия всему офицерству и с учетом других расходов на содержание Вооруженных сил Россия в упомянутых бюджетных рамках (3 % ВВП) могла бы позволить себе иметь армию общей численностью 800–850 тыс. военнослужащих. И это при условии, что комплектование рядового состава по-прежнему будет осуществляться преимущественно на основе призыва, а на инвестиционные статьи – НИОКР, закупки и ремонт вооружений и военной техники (ВиВТ), капитальное строительство – останется хотя бы 30 % бюджета, как это было в конце 1990-х годов и в начале этого десятилетия.

Размер денежного довольствия – не единственный фактор, влияющий на качество личного состава. Важную роль здесь играет прежде всего обеспечение жильем (сейчас около 160 тыс. офицеров только в ВС нуждаются в жилье или его улучшении), а также боевая подготовка, уровень профессионализма, условия жизни и службы рядового состава. В этой связи, опять-таки независимо от различия в оценках угроз и военных потребностей, необходимо увеличить ассигнования на жилищное строительство и совершенствование боевой подготовки. Последнее предполагает главным образом дополнительные расходы на горюче-смазочные материалы (ГСМ), ремонт, запчасти (ЗИП) и боеприпасы.

Но этим вопрос не исчерпывается. В российском стратегическом сообществе общепризнано, что выделяемых на техническое оснащение ВС 30 % бюджетных средств недопустимо мало. Это ведет к детехнизации армии, сокращению доли новых вооружений и техники, окончательному развалу оборонно-промышленного комплекса (или его переориентации на экспорт). В результате Россия перестает существовать как передовая военная держава. Провозглашена цель: довести финансирование инвестиционных статей, как минимум, до 40 % военного бюджета. В этом случае в 2003-м при прочих названных предпосылках численность Российской армии составила бы порядка 700–750 тыс. человек. Таковы выводы из двух общепринятых предпосылок. Третья является предметом острейших разногласий как среди экспертов, так и в обществе в целом.

Для освоения новой техники и новых методов ведения боевых действий, для искоренения дедовщины и других социальных пороков армии требуется качественное улучшение рядового состава. По мнению автора и многих его единомышленников, это недостижимо без перехода комплектования рядового и сержантского состава ВС на контрактную основу. С учетом приведенных выше расчетов (принимая минимально привлекательный для рядового состава уровень месячного денежного довольствия в 5 тыс. рублей) Россия могла бы иметь армию общей численностью 550–600 тыс. военнослужащих [1].

Контрактная армия при грамотном использовании имеет огромные преимущества перед призывной, воюет с минимальными собственными потерями и ограниченным ущербом для местного населения. Достоинства контрактных ВС продемонстрировали операции США в Персидском заливе и Афганистане, действия НАТО в Югославии. В свою очередь, недостатки призывной армии наглядно подтверждает американский опыт во Вьетнаме, советский – в Афганистане и российский – в двух чеченских кампаниях последнего десятилетия. Тем более что на профессионализм и качественные параметры – взамен массовости личного состава и вооружений – должны ориентировать стратегов доктринальные нововведения после трагедии «Норд-Оста».

Таким образом, в практически заданных финансовых параметрах численность Российской армии колеблется в пределах 550–700 тыс. военнослужащих – в зависимости от принципа комплектования рядового состава.

Полагая, что это недопустимо мало, кое-кто выступает против перехода на контракт и за всемерное ужесточение условий призыва (отмена отсрочек, усиление уголовной ответственности, драконовский закон «Об альтернативной гражданской службе» и пр.). Но такой подход сколь архаичен, столь и непрактичен. Дело в том, что уже в ближайшие годы демографический «провал» сократит призывной контингент более чем на 60 %. Сохранение призыва как основного принципа комплектования рядового состава приведет лишь к незначительной прибавке в численности ВС и мизерной экономии по статье «Содержание Вооруженных сил». Ведь большая численность рядового состава предполагает увеличение и офицерских кадров, а значит, и затрат на их денежное довольствие и жилье. Недаром все передовые армии мира, включая континентальные европейские, одна за другой – вслед за США и Великобританией – переходят на контракт. По существу, контрактная армия становится неотъемлемым, знаковым атрибутом передовых в военном отношении государств (исключением является Израиль с его совершенно особым геостратегическим положением).

Вместе с тем при сохранении призыва выигрыш в численности порядка 150 тыс. человек не окупается потерей в качестве личного состава. И он в любом случае не принципиален по сравнению с другими факторами безопасности (степень защищенности границ, острота национальных конфликтов внутри и по периферии, характер отношений с соседними странами, состояние режимов разоружения и нераспространения в мире и пр.).

Невозможность поддерживать достаточный по численности боеготовый резерв (контингент запаса) на случай всеобщей мобилизации – это еще один довод против контрактной армии. Данная концепция, в традициях царской российской и Советской армий, глубоко укоренилась в сознании офицерского корпуса. Для анализа этого вопроса недостаточно только бюджетно-технических оценок. Дополнительно нужны некоторые оперативно-стратегические соображения.

Мобилизация для «большой» войны?

Понятно, что в обозримый период «большая» война по типу Второй мировой или той, к которой готовились в 60–80-е годы прошлого века, у России гипотетически могла бы возникнуть только с НАТО или Китаем. В обоих случаях, вероятнее всего, имела бы место быстрая эскалация военных действий – вплоть до применения оружия массового уничтожения (ОМУ), что и предусматривает российская военная доктрина. Она недвусмысленно предполагает применение ядерного оружия первыми «в ответ на крупномасштабную агрессию с применением обычного оружия в критических для национальной безопасности РФ ситуациях». Понятно, что мобилизация в этом случае была бы невозможна и бессмысленна.

Но даже некоторая отсрочка применения ядерного оружия в такой войне за счет ведения обычных боевых действий все равно не оставляет шансов всеобщей мобилизации. Опыт недавних конфликтов показал, что в войне с НАТО не существовало бы непоражаемого тыла, как в Первую или Вторую мировые войны. Современные ракетные и авиационные высокоточные неядерные средства большой дальности способны быстро разрушить военную промышленность, инфраструктуру складских хранилищ, транспорта и тылового обеспечения на всей территории, прежде чем удастся мобилизовать, вооружить, обучить и переправить на фронт миллионы военнослужащих запаса. Впрочем, для них у России нет и не предвидится достаточных запасов исправных ВиВТ, разве что легкого оружия, не много значащего в «большой» войне.

Даже при полной предвоенной мобилизации промышленности производство современного тяжелого оружия – это слишком длительный и сложный процесс, чтобы развернуть его в условиях интенсивных и глубоких ракетно-авиационных ударов и постоянной угрозы применения ядерного оружия. Максимум, что могла бы обеспечить промышленность в военное время, – пополнение боеприпасов, ЗИП и ГСМ.

Гипотетическая «большая» война с Китаем имела бы иной характер. В обозримом будущем эта страна вряд ли создаст сопоставимые с натовскими силы общего назначения (СОН), особенно по части высокоточного оружия (ВТО) большой дальности. Но соревноваться с Китаем в деле мобилизации резервистов в предвоенный или военный период – дело совершенно безнадежное, учитывая практически неограниченные людские резервы и геостратегические преимущества КНР в зоне возможного конфликта (Забайкалье и Дальний Восток).

Что касается региональных или локальных конфликтов, миротворческих и антитеррористических операций, то тут всеобщая мобилизация не нужна по определению. Во всяком случае, мобилизация, аналогичная той, что проводилась в Великую Отечественную войну и до сих пор планируется российским Министерством обороны (несколько миллионов человек). Конечно, отказ от традиционной концепции большого воинского запаса – это крайне трудный и болезненный шаг для любой крупной военной организации, тем более российской. Никакие логические доводы на военное ведомство не подействуют, тут требуется волевое и недвусмысленное решение высшего политического руководства.

Надо отметить, что в самых крупных локальных конфликтах последнего времени США и некоторые их союзники использовали наряду с контрактной армией и резервистов (национальную гвардию). Но такой ограниченный резерв вполне совместим с контрактной армией. России также может понадобиться дополнительный контингент для усиления группировки регулярных войск или их замещения при переброске в отдаленные районы. Подобный контингент (дополнительно 50–70 % к личному составу регулярной армии) вовсе не исключается, а, напротив, предполагается при контрактном комплектовании ВС. В эту категорию военнослужащих могут войти, во-первых, отслужившие контрактники (при этом в контракте должно быть зафиксировано их обязательство оставаться в боеготовом резерве до определенного возраста). Во-вторых, личный состав других войск и военных органов, который по численности сейчас сравним с собственно Вооруженными силами и должен быть соответствующим образом подготовлен для усиления рядов ВС.

Понятно, что в профессиональном отношении эти военнослужащие будут значительно превосходить нынешних запасников, привлекаемых на военные сборы (не случайно их называют в армии «партизанами»). Главное, чтобы для резерва контрактной армии хватило складированных вооружений и боевой техники и чтобы резерв регулярно освежал навыки обращения с ними. Наконец, следует напомнить и про то обстоятельство, что отслуживших по призыву до 2003 года военнослужащих запаса 1-го разряда будет порядка 4 млн через пять лет и около 2 млн через десять лет, что достаточно для отлаживания всех вопросов резерва при наличии контрактной армии.

Итак, с точки зрения ресурсной базы именно контрактная армия численностью 550–600 тыс. человек могла бы обеспечить на ближайшие 10–15 лет самое высокое качество Вооруженных сил России. Но будет ли такая армия отвечать интересам безопасности РФ?

Векторы угроз и конфликтов

После трагедии «черного сентября» руководство России взяло курс на всемерное политическое и экономическое сближение с США и их союзниками в Европе и на Дальнем Востоке. После трагедии «Норд-Оста» Российская армия и другие силовые структуры переориентируются на задачи нового типа. Но внешняя политика страны и новые доктринальные воззрения оказались в разительном несоответствии с ее военной политикой и военным строительством. Можно без преувеличения сказать, что Российская армия с планируемой численностью свыше 1 млн военнослужащих (на 2004 год) и системой всеобщей мобилизации, так же как и долгосрочная программа вооружения, условно говоря, на 70–80 % ориентированы на войну с Западом (включая Турцию и Японию).

Справедливости ради следует отметить, что курс США и НАТО в сфере военного строительства, разоружения и применения силы не способствует глубокому пересмотру военной политики России, а, наоборот, существенно его затрудняет. Но это отдельная тема. А поскольку здесь речь идет именно о российской военной политике и военной реформе и для России эта проблема стоит намного острее, чем для всех других стран, преодоление названной инерции является непреложным условием создания современной и сильной армии Российской Федерации.

По существу, разрубить гордиев узел бед российской военной политики и проблем военной реформы невозможно, если на уровне высшего политического руководства не принять исторического по своим масштабам решения и не добиться проведения его в жизнь. Суть таких действий – твердо и недвусмысленно дать руководящее указание военным исключить из военной доктрины, стратегии и оперативного планирования, системы дислокации и боевой подготовки, программы оснащения ВС РФ все сценарии широкомасштабной обычной войны с НАТО в Европе, а также с США и Японией на Дальнем Востоке. Европейские военные округа и флоты, опирающиеся на развитую тыловую инфраструктуру, должны рассматриваться в основном как зона базирования войск и сил, предназначенных для использования на других театрах военных действий, для миротворческих операций в СНГ и иных регионах мира, для антитеррористических функций и акций где бы то ни было.

Вероятность войны с НАТО на все обозримое будущее исчезающе мала как в свете объективных интересов сторон, так и ввиду катастрофических последствий такого конфликта. Но пока НАТО функционирует как военно-политический союз, имеет мощные коллективные вооруженные силы, расширяется на Восток и не приглашает Россию в свои ряды, прагматичный военный взгляд на вещи не позволяет просто сделать вид, что НАТО не существует, или слепо положиться лишь на декларативные заверения нынешних западных лидеров в дружелюбии. До тех пор пока материальный военный базис альянса качественно не трансформирован (односторонним путем или посредством новых договоров), нужда в некотором военном потенциале России на европейских стратегических направлениях будет сохраняться даже при последовательном экономическом и политическом сближении с Западом.

Допустимая ничтожная вероятность конфликта РФ – НАТО вполне может быть блокирована за счет оптимального потенциала ядерного сдерживания на стратегическом и оперативно-тактическом уровне. Силы общего назначения в этом районе нужны лишь постольку, поскольку они обеспечивают и прикрывают стратегические ядерные силы (СЯС), а оперативно-тактические ядерные средства в основном применяют носители двойного назначения из состава Сухопутных войск, ВВС и ВМФ. Кроме того, обладающая высокой боеспособностью и мобильностью группировка СОН, ориентированная на другие театры военных действий, физически будет размещаться главным образом в европейской части страны. Само собой разумеется, что системы ПВО, ПРО театра военных действий, а впоследствии, возможно, и дополнительные элементы стратегической ПРО будут развернуты в названой зоне, защищая ее от ударов с южных и восточных азимутов.

В российском стратегическом сообществе практически единодушно признано, что главная прямая угроза безопасности страны сегодня исходит с южных направлений по протяженной дуге нестабильности от Приднестровья и Крыма до Памира и Тянь-Шаня. Однако эта угроза не выражается в традиционной форме агрессии организованных вооруженных сил. Она имеет характер экстремистских националистических и религиозных движений, использующих партизанские методы ведения войны трансграничного типа (т. е. со слиянием внутреннего и внешнего конфликта) в отношении самой России на Кавказе и ее союзников в Центральной Азии. Речь также идет об угрозах нового типа, как о следствии или причине конфликтов: терроризм, торговля оружием и наркотиками, незаконная миграция и организованная трансграничная преступность, браконьерство и контрабанда.

Перед лицом таких угроз вооруженным силам приходится выступать в необычной для них роли и действовать совместно с внутренними и пограничными войсками, правоохранительными органами и спецслужбами. Именно в расчете на эти операции России необходима новая, не слишком многочисленная, но высокомобильная, хорошо подготовленная и оснащенная профессиональная армия. В самой успешной и крупномасштабной региональной операции такого типа – «Буре в пустыне» 1991 года – действовала полумиллионная группировка войск США при поддержке около тысячи боевых самолетов и порядка 5 тыс. единиц бронетехники. Сопостовимой же по размеру российской группировки — при должном качественном уровне войск и сил — было бы достаточно для защиты интересов РФ от самой крупной мыслимой угрозы на Кавказе и в Центральной Азии. Примерно такую по величине группировку смогла бы развернуть Российская армия общей численностью 550–600 тыс. человек при условии мобилизации резервистов из числа бывших контрактников и из состава других войск.

Те или иные элементы такой армии будут способны эффективно действовать в условиях локальных конфликтов низкой интенсивности, поддерживать внутренние войска и пограничников, участвовать в миротворческих и антитеррористических операциях, в том числе коллективных. Группировка подобного масштаба может в перспективе понадобиться на другом театре военных действий – на восточных рубежах страны.

В настоящее время трудно представить себе реалистический сценарий угрозы прямой агрессии Китая против России даже в долгосрочной перспективе (10–15 лет). Экономические, политические и военные отношения между обеими державами сейчас развиваются весьма успешно. КНР является главным покупателем самых современных обычных вооружений России (в которых крайне нуждается даже собственно Российская армия) и лицензий на их производство. Но некоторые общеизвестные факторы и тенденции на Дальнем Востоке могут в будущем создать предпосылки для конфликта интересов этих двух держав.

Воссоздать на востоке мощную войсковую группировку, как в 1970–80-е годы, Россия не готова по экономическим, политическим и договорно-правовым причинам. Рассчитывать на усиление восточной группировки путем передислокации войск из Европейского региона тоже не приходится. Для транспортировки одной мотострелковой или бронетанковой дивизии потребовалось бы полтысячи железнодорожных эшелонов и два месяца сроку [2].

Единственный выход – в случае неблагоприятных тенденций на восточных рубежах заблаговременно создавать там хорошо охраняемые и прикрытые зенитными средствами и средствами ВВС военные припасы и хранилища тяжелого оружия в пределах договорных ограничений. В условиях военной угрозы личный состав можно будет перебросить туда по воздуху и по суше (в том числе с использованием гражданского транспорта), чтобы за несколько месяцев удвоить или утроить численность группировки и выдвинуть ее на угрожаемые направления. Имея армию общей численностью 550–600 тыс. человек, можно быстро создать на востоке хорошо подготовленную и оснащенную 200–250-тысячную группу войск, а в европейской части этих военнослужащих заместили бы резервисты.

Учитывая геостратегические проблемы России на данном театре военных действий, тем более необходимо бесспорное ядерное превосходство на стратегическом и оперативно-тактическом уровне. Это позволит силам общего назначения – при условии превосходства в воздухе – защищать интересы страны в течение, как минимум, нескольких недель, пока не будет восстановлен мир или принято решение о применении ядерного оружия.

С учетом ограничений, которые ресурсная база накладывает на численность СОН при значительном повышении их качественного уровня, оптимальный потенциал ядерного сдерживания в перспективе приобретает особую важность. Безусловно, и на глобальном, и на региональном уровне ядерное оружие – самое действенное средство сдерживания от нападения с применением аналогичного оружия и, возможно, других видов ОМУ. Что касается сдерживающего эффекта ядерных средств против сил общего назначения, то это вопрос спорный и неоднозначный, особенно если противник в дополнение к превосходству по СОН будет иметь собственные стратегические силы и тактическое ядерное оружие (ТЯО).

С уверенностью можно говорить только об одном: в названных условиях сами по себе оперативно-тактические средства даже в большом количестве будут немногого стоить без «прикрытия» в виде неуязвимых, эффективных и мощных стратегических ядерных сил. Без них ТЯО станет играть скорее провокационную роль, побуждая противника к нанесению упреждающего удара по тактическим и стратегическим силам России.

При численности 550–600 тыс. человек около 200 тысяч приходилось бы на рода войск с наивысшим уровнем технизации, наибольшей пропорцией офицеров и рядовых-контрактников и (или) на войска, находящиеся в повышенной боевой готовности: Ракетные войска стратегического назначения (РВСН) и другие составляющие СЯС, Военно-космические силы (ВКС), Ракетно-космическую оборону (РКО), части ПВО в составе ВВС, Ядерно-технические и Воздушно-десантные войска (ВДВ). Эти рода войск следует первыми и полностью переводить на контракт, что было бы относительно недорого: дополнительно 3 % к военному бюджету 2003 года.

Остальные 350–400 тыс. военнослужащих распределялись бы между СОН Сухопутных войск, ВВС и ВМФ, а также централизованными военными структурами. Их перевод на контрактную основу с увеличением денежного довольствия обошелся бы примерно в 10 % сверх военного бюджета 2003-го. Примерно столько же стоило бы в сумме соответствующее сокращение численности ВС, увеличение военных пенсий и переход на контракт других войск. Если решительно и последовательно осуществить всю эту реформу за три года, то расходы на нее не превысят 10–15 % ежегодных дополнительных ассигнований на «национальную оборону» и «правоохранительную деятельность» (по объему финансирования-2003).

Нынешний официальный план Министерства обороны по переводу на контракт половины войск к 2011 году является типично бюрократическим затягиванием процесса (видимо, в расчете на его «естественное умирание»), что не даст ни положительного военного эффекта, ни экономии средств, ни решения насущных проблем армии и оборонного комплекса. Усилиями Генштаба и командования видов ВС сокращение численности войск практически сошло на нет и остановилось на уровне 1,1–1,2 млн человек. Тем самым аннулируется потенциальная внутренняя экономия по статье «Содержание», необходимая для существенного улучшения качества личного состава, оснащения и боевой подготовки. Все это теперь планируется только за счет дополнительных ассигнований, которые не превысят уровня инфляции более чем на 5–10 %, а возможно (при падении мировых цен на нефть), и сравняются с ним.

Другие выдвигаемые «непропеченные» идеи вроде перехода на 6-месячный срок службы по призыву только запутывают вопрос и отвлекают рассмотрение проблем на побочные темы. Такой срок службы не позволяет подготовить рядовой состав на должном уровне, а для поддержания разумно необходимого боеготового запаса есть более эффективные пути, отмеченные выше.

«Эксперимент» Минобороны с переводом на контракт одной линейной дивизии (вернее, еще одной, наряду с 201-й дивизией, дислоцированной в Таджикистане) имеет мало смысла и в военном отношении, и как «опытный образец». Весьма произвольна и необоснованна практика Генштаба по выделению во всех видах ВС отдельных частей и соединений постоянной боевой готовности. Эта практика не более чем дань традициям холодной войны, поскольку, помимо упомянутых выше родов войск (РВСН, РКО, ПВО и пр.), полки и дивизии общего назначения из состава Сухопутных войск, ВВС и ВМФ больше нет нужды держать в повышенной готовности в расчете на «внезапное нападение» Запада.

Приоритеты программы вооружений

Принятая на настоящий момент и тщательно скрываемая под завесой секретности российская программа вооружений предполагает, по сути, «размазывание» ресурсов тонким слоем, чтобы удовлетворить ведомственные интересы видов ВС и поддерживать максимальное число военно-промышленных предприятий на минимальном уровне госзаказа (в «коматозном состоянии»). Инвестиционные статьи военного бюджета, в которых отсутствуют ясные и обоснованные приоритеты, подавляются статьями «содержания» (более 70 % бюджета). Более или менее уверенно чувствуют себя только фирмы, работающие на экспорт, то есть вооружающие чужие армии.

Исправить положение помогло бы не только изменение в соотношении «содержание-инвестиции» с 70 : 30 на 60 : 40 (за счет сокращения численности ВС), но и четкое определение приоритетов в свете новых потребностей безопасности. Прежде всего необходимо круто изменить программу в сфере стратегических вооружений. В частности, для обеспечения стратегической достаточности и стабильности необходимо пересмотреть принятые российским руководством в середине 2000 года и начале 2001-го решения по развитию СЯС. Следовало бы сосредоточить ресурсы на ракетных силах наземного базирования. Расширение производства ракет «Тополь-М» дало бы через 10–15 лет группировку в составе 300–400 межконтинентальных баллистических ракет шахтного и мобильного базирования.

При оснащении системами разделяющихся головных частей (РГЧ) такая группировка способна нести 1 000–2 000 боеголовок и, в отличие от морских и авиационных средств, обеспечить потенциал стабильного сдерживания по всем азимутам. Это нужно в свете прогнозируемого распространения ОМУ и его носителей по южному поясу Евразии. Морскую и авиационную составляющие СЯС надо поддерживать, по возможности продлевая срок службы существующих систем и постепенно переключая ВМФ и ВВС на выполнение региональных задач. В условиях острого дефицита ресурсов целесообразно возобновить политику интегрирования отдельных составляющих СЯС, а также СЯС с Военно-космическими силами и Ракетно-космической обороной.

Нужно особо подчеркнуть, что речь не идет о наращивании российского ядерного потенциала. В обозримый период стратегические силы РФ в любом случае будут сокращаться. Но их оптимальная структура обеспечит военную стабильность при любых условиях развития отношений с США вокруг проблем ПРО и СНВ. Стратегическая заинтересованность Вашингтона в решении этих вопросов на договорной основе, скорее всего, ощутимо возрастет.

Как показывают оценки, это наименее затратное направление обеспечения достаточных СЯС позволяет ориентировать остальные средства на повышение боеспособности ослабленных сил общего назначения или на системы стратегической обороны. Напротив, намеченный сейчас курс на «сбалансированную модернизацию» всех составляющих триады при жестком дефиците финансирования развалит все компоненты СЯС или повлечет за собой огромный перерасход средств, но с весьма низкой отдачей. Отказ от наследия холодной войны в виде концепции «паритета» – это в первую очередь отказ не от сопоставимости по числу носителей и боезарядов, а от крайне дорогостоящей концепции триады, которая впредь и не нужна, и не по средствам Российской Федерации.

Благодаря такому ядерному потенциалу (вместе с ограниченными, но гибкими в применении, высокоживучими и сохранными средствами ТЯО), России будет легче обеспечивать безопасность на западе в условиях продвижения НАТО на Восток и выстраивать отношения сотрудничества с альянсом, не опасаясь его превосходства в СОН и их наступательного потенциала вне зоны ответственности блока. Тем более это важно на азиатских направлениях, поскольку там ни одна из держав в обозримом будущем не сможет сравняться с Россией по стратегическому потенциалу, если он будет поддерживаться оптимальным образом.

России также следует уделить гораздо больше внимания развитию нестратегической противоракетной обороны и для Европы, и для Азии. Причем ПРО театра военных действий не обязательно должна быть альтернативой стратегической противоракетной системе. Она может быть первой фазой внедрения эшелонированных антиракетных систем России, США и их союзников и опытным полигоном взаимодействия держав на этом поприще. Кроме того, нужно поддерживать передовой уровень систем предупреждения, управления, разведки для СЯС и СОН, включая их космическую составляющую, без чего немыслима современная армия.

Если условно взять за ориентир 2003 год, то при военном бюджете в 390 млрд рублей (3 % ВВП) и при выделении на содержание ВС 60 % этих средств на инвестиционные статьи приходилось бы более 150 млрд рублей (сейчас около 100 млрд). Порядка 35–40 % этих ресурсов обеспечили бы эффективный потенциал ядерного сдерживания на стратегическом и тактическом уровне, совершенную систему предупреждения и боевого управления, а также постепенное наращивание современных систем ПВО и ПРО театра военных действий. Это позволило бы одновременно разрабатывать новейшие системы стратегической ПРО и космических систем.

Остальное можно было бы использовать для оснащения качественно новых СОН. Главным приоритетом для них должны быть не танки, пушки, самолеты и корабли, а резкое повышение уровня информационного обеспечения, управления и связи (включая, например, разветвленную наземную сеть приемников для уже развернутой космической навигационной системы ГЛОНАСС). Без этого нет современной армии и современных способов ведения военных действий, сколь велика ни была бы ее совокупная огневая мощь. От результатов деятельности в этом направлении зависят перспективы массового развертывания и применения высокоточного оружия большой дальности, пример эффективности которого был наглядно продемонстрирован в операции НАТО против Югославии в 1999 году и в Афганистане в 2001–2002 годах. Этого требует и отработка взаимодействия армии с другими войсками и частями спецназначения, которая должна стать одним из главных направлений боевой подготовки после трагедии «Норд-Оста».

Ежегодные инвестиции в СОН в указанном объеме помогут в течение 10–15 лет обеспечить Российскую армию (в зависимости от выбора типов и роста стоимости ВиВТ) средствами для закупки примерно 3 000 единиц бронетехники, 2 000 единиц артиллерии разных систем, 1 000 пусковых установок зенитных управляемых ракет войсковой ПВО, 100 военно-транспортных и 1 000 боевых самолетов и вертолетов. Такие вливания позволят также ремонтировать самые современные корабли и подводные лодки, обновлять их ракетно-торпедное вооружение и радиоэлектронные системы. Удельный вес новейшей техники при оптимально сокращенной численности ВС достигнет 30–40 %, что соответствует мировым стандартам.

Заключение

Разумеется, даже самые эффективные Вооруженные силы в новых условиях не обеспечат безопасность и политические интересы страны без взаимодействия с другими войсками, военными и правоохранительными органами и службами. Кроме того, разумная военная политика должна согласовываться с правильной внешней политикой и надлежащими дипломатическими усилиями. В настоящее время у России нет такого взаимодействия и согласования. Взяв курс на свертывание главного и лучшего компонента СЯС – наземно-мобильных ракетных сил, Москва «вышибла стул» из-под своих дипломатов на переговорах с Вашингтоном по наступательным и оборонительным стратегическим вооружениям. А значит, она не только потеряла Договор по ПРО и новое полномасштабное соглашение по СНВ, но и лишилась важнейшего рычага влияния на американскую политику в целом (в том числе по расширению НАТО, силовому воздействию на Ирак и пр.).

Вяло сопротивляясь продвижению НАТО на Восток, Россия ничего не сделала для нейтрализации негативных последствий этого процесса, а именно: для включения стран Балтии в Договор об обычных вооруженных силах в Европе, для нового радикального сокращения сил общего назначения, для запрещения ядерного оружия в Центральной и Восточной Европе. Тут сочетание «сонной» дипломатии и несуразной военной политики и военной реформы дало хрестоматийно жалкие результаты.

В не меньшей степени это относится к восточному региону, где обеспечение безопасности России зависит не только от достаточной обороны, но и еще более от развития сбалансированных экономических и политических отношений с двумя главными соседями – Китаем и Японией. Между тем за прошедшее десятилетие российская дипломатия не сумела найти взаимоприемлемый выход из тупика территориального спора с Токио, что делает российские позиции в отношениях с КНР все более слабыми.

Все это, однако, тема для отдельного разговора. Суммируя высказанные выше соображения, можно обозначить основные параметры армии, военной политики и военной реформы, которые нужны на ближайшую перспективу:

J максимальная открытость военного бюджета, включая программу вооружения, широкое обсуждение его обоснованности и отраженной в нем военной политики, расширение роли и участия в этом процессе парламента, независимых научных и общественных организаций;

- увеличение военных расходов до 3 % ВВП;

- сокращение численности Вооруженных сил за 2–3 года до 800 тыс., а за 5–6 лет до 550–600 тыс. военнослужащих;

- за этот период перевод комплектования ВС и других войск полностью на добровольно-контрактную основу;

- параллельное повышение денежного довольствия военнослужащих в 2003–2004 годах примерно вдвое по сравнению с нынешним (помимо инфляции);

- увеличение инвестиционной составляющей военного бюджета до 40 %;

- пересмотр программы СЯС с приданием приоритета ракетным силам наземно-мобильного базирования и совершенствованию систем управления, системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), а также развитию новых систем ПРО и ПВО театра военных действий, космических систем;

- создание компактных, мобильных и технически хорошо оснащенных сил общего назначения с акцентом на резкое улучшение их систем управления и связи, информационного обеспечения, на массовое оснащение высокоточным оружием большой дальности;

- переориентация СОН на локальные конфликты и региональные войны, а также операции нового типа на юго-западных, южных и восточных стратегических направлениях и создание складов ВиВТ и запасов материального обеспечения вблизи районов, находящихся под угрозой.

[1] Автор благодарен эксперту П.Б. Ромашкину за помощь в произведенных расчетах.

[2] О. Одноколенко. Десант генерала Шпака. Итоги. № 26. 2002. 2 июля. С. 20–21.

Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 25 февраля 2003 > № 2906767 Алексей Арбатов

Глобализация и неравенство: что – причина, что – следствие?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

В.Л. Иноземцев – д. э. н., научный руководитель Центра исследований постиндустриального общества, председатель научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике», заместитель главного редактора журнала «Свободная мысль–XXI».

Резюме Современное неравенство – результат не столько внешней экспансии западного мира, сколько его внутреннего прогресса. Впервые в истории оно порождается личными усилиями и успехами представителей одной части общества или цивилизации – потому «новое неравенство» нельзя признать несправедливым.

Рассуждения о глобализации стали приметой нашего времени. Этот не вполне четкий термин, появившийся в литературе в начале 1980-х годов, распространился по страницам научных работ и публицистических статей не менее стремительно, чем в свое время «постиндустриальное общество» или эпоха «модернити». Прошедшие двадцать лет дискуссий о глобализации резко поляризовали отношение исследователей к феномену, скрывающемуся за этим словом. Оказалось, что многие фундаментальные проблемы теории глобализации (если можно говорить о наличии таковой) остались нерешенными. Так, например, до сих пор остается вопросом, не представляет ли собой понятие «глобализация» лишь более «политкорректную» версию термина «вестернизация». Следует ли считать феномен глобализации новым явлением международной и социальной жизни? Ведь общественные науки доказывают, что сегодняшние процессы могут рассматриваться, по меньшей мере, как третья волна глобализации, что масштабы взаимодействия крупнейших национальных экономик в конце XIX столетия по большинству параметров были солиднее, чем в канун XXI века. Наконец, вопрос о связи глобализационных процессов и углубления неравенства в мире не только не имеет вразумительного ответа, но и, как я полагаю, даже не сформулирован пока адекватным образом.

Современная глобализация представляется мне процессом преобразования региональных социально-экономических систем, уже достигших высокой степени взаимозависимости, в единую всемирную систему, развивающуюся на базе относительно унифицированных закономерностей. Используя термины, введенные в научный оборот Фернаном Броделем, можно сказать, что глобализация представляет собой превращение ряда обособленных мирохозяйств (l’Economie-monde) в мировую экономику (l’Economie mondiale).

В то же время следует иметь в виду, что сами по себе различия между l’Economie-monde и l’Economie mondiale не слишком очевидны; любое l’Economie-monde потому и выступает в качестве такового, что границы самого мира (monde) представляются совсем не такими, какими они кажутся нам сегодня. Становление Римской империи, проникновение венецианской торговли на Восток и утверждение европейских позиций на американском континенте были для современников не менее «глобальными» процессами, чем опутывание земного шара сетями Интернета. Рассматривая динамику глобализации, необходимо не упускать из виду два важнейших обстоятельства.

Во-первых, каждый из ее этапов – начиная с развития средиземноморской торговли и до наших дней – был непосредственно обусловлен технологическими достижениями и поступательной сменой доминирующих социальных укладов. Каждое из великих технических новшеств – от косого паруса до паровой машины, от электричества до современных информационных технологий – открывало новую страницу в летописи глобализации. Не менее важно и то, что все эти новшества могли реально повлиять на динамику общемировых процессов лишь в том случае, если они оказывались востребованными обществом. Ни для кого не секрет, что вплоть до начала XIX века Китай оставался наиболее могущественной державой, чей хозяйственный потенциал превосходил суммарную экономическую мощь всех стран Европы [1] и где наука достигала невиданных успехов. Между тем специфика социальной структуры стран Востока, которую можно отчасти охарактеризовать как закоснелую, препятствовала их активной экспансии, как политической, так и культурной. Напротив, склонная к постоянной модернизации западная модель социального устройства способствовала беспредельному расширению границ monde, что в конечном счете и превратило европейское l’Economie-monde в l’Economie mondiale.

Во-вторых, процессы глобализации были четко направлены от «центра» – наиболее динамично развивающегося региона мира – к его «периферии». Тем, кто пытается, используя понятие глобализации, завуалировать «вестернизаторский» аспект нынешних социальных процессов, не следует забывать об этом очевидном обстоятельстве. Историческая правда не должна приноситься в жертву политической корректности; говоря словами Дайнеша Д’Сузы, полезно помнить, что «именно Колумб и его корабли пустились в опасный путь и достигли побережья Америки, а не американские индейцы высадились на берегах Европы» [2]. Выдающийся исследователь экономической истории Энгас Мэддисон имеет все основания называть страны, возникшие за пределами Европы и первоначально населенные европейскими колонистами, – США, Канаду, Австралию и Новую Зеландию – «боковыми ветвями Запада» (Western offshoots) [3]. Элементарные подсчеты свидетельствуют, что из 188 стран, в начале 2000 года входивших в ООН, 36 представляли европейский континент, а еще 125 – территории, в то или иное время находившиеся под управлением европейцев [4].

Таким образом, оценивая глобализацию в историческом контексте, можно без преувеличения рассматривать ее как продолжительный процесс установления европейского доминирования над миром. Даже соглашаясь с критикой сегодняшней ее стадии, проходящей «по сценарию Соединенных Штатов», нужно учитывать, что, хотя «сегодня много говорится об “американском мире”, словосочетание “европейский мир” более подходит для описания двух предшествующих mondialisations, поскольку именно Европа рассеяла по всем континентам свои капиталы, свою технику, свои языки и своих жителей» [5].

Рассматривая глобализацию в историческом контексте, нельзя не заметить, что одной из ее особенностей было формирование новой социальной и хозяйственной культуры в отдаленных регионах мира. Этот процесс способствовал, как правило, ускоренному развитию населявших эти регионы народов. Среди современных антиглобалистов распространено мнение, что отсталость большинства стран Третьего мира порождена в первую очередь разрушительными последствиями европейского колониального господства и варварской эксплуатацией европейцами материальных и людских ресурсов целых континентов. На мой взгляд, этот тезис в значительной степени ошибочен.

Колониализм и его последствия остаются сегодня одной из наиболее спорных проблем мировой истории. Что принесла европейская колонизация народам Африки, Латинской Америки и Азии? Безусловно, во многих своих проявлениях она обернулась позором для европейцев. В колониальных войнах гибли массы коренного населения; введенная колонизаторами в практику работорговля привела в XVI–XIX веках к сокращению населения африканского континента на 16 млн человек [6]. В Европу в гигантских объемах экспортировались золото и драгоценные камни, редкие породы дерева, полезные ископаемые и т. д. Но именно колонизаторы положили начало тем отраслям промышленности и сельского хозяйства, которые подчас и сегодня остаются важнейшими для экономики стран «периферии». Разработка алмазов в Африке, металлов в Латинской Америке, даже возделывание чая на Цейлоне и выращивание каучуковых деревьев в Малайзии – все это было бы невозможно без вмешательства европейцев. Накануне Первой мировой войны хозяйственным лидером планеты стали США, объединившие, как известно, бывшие британские, французские и испанские колониальные владения, а Аргентина, также бывшая испанская колония, заняла седьмую строку в списке крупнейших экономик.

История не знает сослагательного наклонения. Поэтому успехи и неудачи одних стран приходится сравнивать с успехами и неудачами других, а не с тем, какими могли бы быть их собственные успехи и неудачи при ином повороте событий. В таком свете современное положение Третьего мира выглядит удручающим. Но многие ужасы этого положения следует поставить «в заслугу» правительствам и народам самих этих стран. Людские потери в колониальных войнах были огромны, но лишь с 1988 по 2001 год в семи основных конфликтах в Африке было убито не менее 6,3 млн человек [7]. Начиная с 1973-го население континента растет быстрее валового национального продукта (ВНП) составляющих его стран; как следствие, уровень жизни и даже ее продолжительность, считавшаяся главным завоеванием постколониальной эпохи, начинают снижаться [8]. При этом потери природных ресурсов несопоставимы с любыми грабежами, на которые были способны колонизаторы.

Мы далеки от того, чтобы рассматривать европейскую колонизацию как благо для народов стран мировой «периферии», но остается фактом, что именно после того как распались европейские колониальные империи, разрыв в благосостоянии граждан «первого» и Третьего мира стал расти особенно быстрыми темпами. Если в начале XIX века средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире превосходили показатели стран, ныне относящихся к развивающимся, в 1,5–3 раза, а в середине ХХ – в 7–9 раз, то существующий в наши дни разрыв составляет 50–75 раз [9]. В какой мере новый виток глобализации ускорил данный процесс? Вызвано ли нарастание разрыва обнищанием населения периферийных регионов? Отличается ли современная глобализация от ее предшествующих стадий?

Начавшийся в 60-е годы прошлого века новый этап развития глобализационных процессов не только не опроверг закономерности, обнаруживаемые на более ранних этапах, но и подтвердил их.

Во-первых, современная глобализация со всей очевидностью продемонстрировала, что экономическое развитие «периферии» в еще большей степени, нежели прежде, зависит от хозяйственных потребностей (и возможностей) великих держав. Нуждаясь в сокращении издержек производства и будучи заинтересованы в импорте дешевых качественных товаров, западные предприниматели обратили взоры к периферийным экономикам, способным освоить значительные инвестиции и обеспечить высокую эффективность производства. В результате выявились новые «точки роста», прежде всего в Юго-Восточной Азии, где, однако, темпы роста ВНП всегда оставались ниже темпов роста внешних инвестиций (которые увеличились в 1987–1992 годах в Малайзии в 9 раз, в Таиланде – в 12, а в Индонезии – в 16 раз [10]); большинство технологий импортировалось, а устойчивость экономического развития целиком определялась возможностями экспорта производимой продукции в развитые страны (так, в 1980-е экономический рост Южной Кореи и Тайваня соответственно на 42 % и 74 % был обусловлен закупками их продукции со стороны одних только США [11]; доля экспорта в ВНП составляла в Южной Корее 26,8 %, на Тайване – 42,5, в Малайзии – 78,8, а в Гонконге и Сингапуре – соответственно 117,3 и 132,9 % [12]). Напротив, в странах Африки, расположенных к югу от Сахары, где совокупные инвестиции в 90-е годы не превосходили объема безвозмездной помощи, предоставляемой по линии гуманитарных программ, хозяйственный рост практически остановился.

Во-вторых, как прежде, так и во второй половине ХХ века неучастие той или иной страны в процессе глобализации представляло собой серьезное препятствие для развития. Согласно данным Всемирного банка, 24 развивающиеся страны, в которых отношение объема экспорта к ВНП в 1960–90-х в среднем удвоилось, повысили темпы роста среднедушевого ВНП с 1 до 5 % в год. В то же время, согласно тем же данным, в 30 странах, наименее активно вовлеченных в международное разделение труда, показатель ВНП на душу населения снизился по сравнению с серединой 1970-х [13]. Последние десятилетия продемонстрировали, что даже мощные экономики не способны обеспечить устойчивое развитие, оставаясь обособленными от мирового хозяйства. Доказательством этого тезиса может служить банкротство советской хозяйственной модели, приведшее к тому, что в 1999–2000 годах Россия, занимая 11,47 % площади на карте мира, обладала лишь 1,63 % мирового ВНП и обеспечивала 1,37 % мирового экспорта, представленного в основном сырьевыми товарами. О негативных последствиях обособленности от мирового хозяйства свидетельствует и затяжной экономический кризис в Японии, долгое время отгороженной от остального мира высокими таможенными барьерами. В этой стране вот уже десять лет темпы роста производства балансируют около нулевой отметки, государственный долг приближается к 170 % ВНП, а дефицит бюджета достигает почти 40 % его доходной части.

В-третьих, как и на более ранних этапах, глобализация остается однонаправленным процессом: иллюзорное единение мира определяется усилиями развитых стран, в то время как активность Третьего мира проявляется лишь в том, что известный американский социолог Сейла Бенхабиб удачно назвала «обратной глобализацией» [14], – в банальной миграции населения «периферии» в страны «центра», принимающей угрожающие масштабы. Так, с 1846 по 1924 год из Великобритании, Италии, Австро-Венгрии (до 1918-го), Германии, Португалии, Испании и Швеции эмигрировали не менее 43 млн человек [15]. Ныне же Европа сама становится прибежищем иммигрантов (8–11 % населения Великобритании, Франции, Голландии, Бельгии и Австрии [16]). В США в середине 1990-х наибольшее число иммигрантов прибывало из 10 стран, среди которых не было ни одной европейской и ни одного государства с продолжительной демократической традицией. Интерес к культурным и социальным традициям стран «периферии» сегодня, как и прежде, носит в развитых странах подчеркнуто антропологический характер. Такие традиции не воспринимаются в качестве значимого источника общецивилизационного прогресса [17].

Итак, процессы, называемые глобализацией, на поверку оказываются естественным результатом освоения сначала европейцами, а затем и представителями Western offshoots все новых регионов планеты. По сути, единственной особенностью современного этапа глобализации является то, что границы «периферии», осваиваемой западным миром, простираются в наши дни на весь земной шар. Постоянно расширявшаяся в прошлом «зона интересов» западной цивилизации достигла естественного предела.

В то же время существенно изменились механизмы глобализации. Во-первых, с каждым новым столетием снижалась и продолжает снижаться роль военной силы в обеспечении позиций западных стран в периферийных регионах. Глобализация, носившая первоначально преимущественно политический характер, сейчас охватывает главным образом экономическую и финансовую сферы. Во-вторых, усилия стран Запада по поддержанию своих доминирующих позиций в мире постоянно сокращаются. Эффективность использования западными странами политического и экономического влияния на периферийные регионы сегодня намного выше, чем двести, сто или даже пятьдесят лет тому назад. Затрачивая минимальные усилия, Запад весьма уверенно контролирует ситуацию в масштабе всей планеты.

Однако установление контроля над остальным миром, достигаемое в ходе нынешнего этапа глобализации, не предполагает включения всей «периферии» в состав единой цивилизации, строящейся на западных принципах демократии и экономического либерализма. Как мы уже отмечали, собственно Western offshoots возникли там, где выходцы из Европы не просто серьезно видоизменили те или иные общества, а скорее создали их с нуля, составив абсолютное большинство населения. Ныне подобная перспектива не кажется сколько-нибудь реалистичной. Более того, любой этап глобализации предполагал наличие центра и провинций, метрополии и колоний, экономического ядра и периферии. Единый и унифицированный мир не был, не является и не может быть целью глобализационного процесса, хотя, как это ни парадоксально, именно против этой угрожающей унификации и направлены наиболее пафосные выступления противников глобализации.

Таким образом, глобализация вполне допускает неравенство и даже предполагает разделение мира на «центр» и «периферию». Однако является ли глобализация причиной неравенства? Основывается ли хозяйственное могущество «центра» на эксплуатации «периферии», или же оно обусловлено внутренними закономерностями развития экономик ведущих стран? Этот вопрос оказался своего рода центральной идеологической проблемой нашего времени, ибо тот или иной ответ на него определяет позиции ученого и политика даже более отчетливо, чем тот или иной ответ на пресловутый основной вопрос философии. Так чем же, если не глобализацией, обусловлено то неравенство, современные масштабы которого представляют собой главную угрозу стабильности существующего мирового порядка?

Глубокий анализ проблемы неравенства объективно затрудняется двумя особенностями субъективного восприятия этого феномена. Во-первых, абсолютное большинство исследователей, глубоко убежденных в несправедливости неравенства, как такового, обходят стороной вопрос о том, какое неравенство может считаться несправедливым и почему. Во-вторых, говоря о материальном неравенстве, обществоведы считают самым очевидным его проявлением бедность, и потому борьба с неравенством сплошь и рядом сводится к борьбе с бедностью.

Западная философская традиция считает неравенство чуть ли не противоестественным – идет ли речь о неравенстве моральном, политическом, экономическом или социальном. Само возникновение христианской религии стало в определенной мере реакцией на несовершенство общества, а идея равенства («человек создан Господом одним и единственным для того, чтобы показать, как приятно Ему единство среди множества» [18]) заняла в ней центральное место. Уже в эпоху Средневековья распространились представления о равенстве людей с точки зрения морали, в XVI–XVIII веках с формированием гражданского общества утвердились принципы политического равенства граждан, к концу XIX – началу ХХ столетия относятся первые радикальные шаги, направленные на преодоление экономического неравенства. В наши дни приверженцы идей мультикультурализма утверждают равную ценность различных существующих в современном мире культурных и мировоззренческих традиций.

Хотя на протяжении большей части ХХ века имущественное неравенство в пределах западного мира уверенно сокращалось (с начала 30-х до середины 70-х доля национального богатства, принадлежавшая одному проценту наиболее состоятельных семей, снизилась в США с 30 до 18 %, в Великобритании – с 60 до 29 %, во Франции – с 58 до 24 % и т. д. [19]), в последние 30 лет тенденция сменилась на противоположную во всех без исключения странах Запада. В 1989–1997 годах доходы одного процента граждан США, составляющего самую богатую часть общества, росли в среднем на 10 % ежегодно. В этот же период доходы наименее обеспеченных [20] процентов росли не более чем на 0,1 % в год 20. К 1981-му упомянутый один процент американского населения увеличил свою долю в национальном богатстве до 24 %, к 1984-му – до 30, а к середине 90-х годов – до 39 %, вернув ее к уровню начала ХХ века [21]. Исходя из представлений о ведущей роли Запада в глобализирующейся экономике, я полагаю, что именно эти тенденции нарастания неравенства в развитых странах и являются основной предпосылкой роста неравенства во всемирном масштабе.

Проблема неравномерности распределения богатства ставилась в социологической литературе крайне редко; вплоть до XIX столетия причину этой несправедливости усматривали в принуждении, основанном на силе. В XIX веке сначала Анри Сен-Симон, а затем Карл Маркс показали соответственно, что предприниматели, новый поднимающийся класс, имеют реальное право претендовать на значительную часть общественного продукта и что капиталистическое производство базируется на непривычном для предшествующих эпох принципе эквивалентного обмена. Таким образом, вот уже более ста лет признается, что имущественное неравенство основано на объективных законах общественного развития, а не порождено чьей-то злой волей.

Чем же обусловливается неравенство в ту или иную эпоху? На мой взгляд, ответ на этот вопрос достаточно прост, но выглядит весьма неожиданным.

Неравенство (и в этом сходятся все его исследователи) определяется тем, что одна социальная группа обретает в обществе особые позиции, позволяющие ей перераспределять в свою пользу непропорционально большую часть общественного богатства. Такую возможность открывает перед ней контроль над наиболее редким ресурсом того или иного общества, наиболее редким фактором производства. На ранних этапах социального прогресса важнейшим ресурсом служила военная сила, монополия на нее определяла доминирующий класс общества. Вся история Древнего мира свидетельствует, что контроль над армией обеспечивал все необходимые рычаги управления. В более поздний период, когда прямое принуждение было дополнено некоторыми элементами экономического, важнейшим ресурсом стали земля и другие условия сельскохозяйственного производства, а собственность на землю определяла принадлежность к доминирующему феодальному классу. По мере того как возникала возможность аккумулировать значительные богатства методами, отличными от эксплуатации крестьянства, роль земли как основного фактора производства снижалась – вплоть до того, что претензии ее собственников на государственную власть стали восприниматься как совершенно безосновательные. Буржуазный строй, при котором все элементы общественного богатства стали товаром, предопределил превращение капитала в решающий фактор производства, а владение им – в главную предпосылку социальной поляризации.

Чего же можно было ожидать дальше? Маркс и его последователи заявили, что новым доминирующим классом должны стать пролетарии, но этот вывод радикально противоречил всей логике предшествующего развития. Труд – то единственное, чем владели представители рабочего класса, – никогда не был редким ресурсом в отличие от военной силы, земли или капитала. А поскольку именно редкость ресурса определяла его ценность и ограничивала численность контролировавшей его социальной группы, труд не мог стать новым доминирующим фактором производства.

В то же время гипотеза Маркса была в целом правильна, так как предполагала, что новый основной фактор производства будет заключен в самих людях и в их способностях. Таковым стали знания – способность человека усваивать информацию и применять полученные навыки и умения в различных сферах своей деятельности.

Переход от индустриальной экономики к экономике знаний считается главной чертой той постиндустриальной трансформации, начало которой относится к 70-м годам ХХ века. Масштаб перемен, порожденных этим процессом, долгое время не представлялся достаточно отчетливо. В 70–80-е многие с восторгом говорили, что информационное общество станет самым свободным и демократическим, так как «информация есть наиболее демократичный источник власти» [22] и открывает возможность участия в общественном производстве без существенного накопления первоначального капитала. Однако вскоре стало ясно, что приобретение и потеря знаний, в отличие от иерархических статусов или денежных богатств, – процесс гораздо более длительный и сложный. Хотя информация и становится все более доступной, но она оказывается наименее демократичным фактором производства, ибо доступность отнюдь не то же самое, что обладание. Знания превращаются в одну из наиболее настоятельных потребностей современного общества (доля американцев, поступающих в колледж после окончания школы, выросла с 15 до 62 % только за последние 50 лет [23]), что определяется в том числе и открывающимися в результате их получения экономическими преимуществами. Так, начиная с середины 1980-х годов в США устойчивый рост доходов прослеживался только у высокообразованных групп населения; в 1998 году 96 % наиболее обеспеченных граждан имели высшее образование. Как отмечал Фрэнсис Фукуяма, «существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия объясняются главным образом разницей в полученном образовании; социальное неравенство возникает в результате неравного доступа к образованию, а необразованность становится вечным спутником граждан второго сорта» [24].

Неравенство доходов, порождаемое в конечном счете неравенством интеллекта и знаний, гораздо труднее осуждать, нежели определяемое любыми иными факторами. По сравнению с прошлыми историческими эпохами углубление неравенства имеет в наши дни качественно иную природу, и едва ли возможно остановить этот процесс. Но если тенденции, прослеживающиеся в западных странах, определяют облик глобализирующегося мира, то логично предположить, что именно информационное неравенство, не имеющее к пресловутой глобализации прямого отношения, и определяет современный раскол мира на «золотой миллиард» и остальное человечество.

Информационная революция в странах Запада, с одной стороны, резко ослабила их заинтересованность в природных и трудовых ресурсах государств «периферии», а с другой – создала ресурс, практически бесплатное тиражирование которого позволяет западным корпорациям получать многомиллиардные прибыли. В последние десятилетия усиливается не «эксплуатация» «центром» «периферии», а его безразличие к ней. Это иллюстрируется тем, что в начале 90-х годов индустриально развитые государства направляли в страны того же уровня развития 76 % общего объема экспорта и импортировали из развивающихся стран товаров и услуг на сумму, не превышавшую 1,2 % своего суммарного ВНП [25]; суммарные инвестиции Соединенных Штатов, европейских стран и Японии друг в друга, а также в быстро развивающиеся индустриальные страны Азии составляли 94 % общемирового объема прямых иностранных инвестиций [26].

Ситуация в странах «периферии» становится все более катастрофической еще и потому, что выработка новых знаний, в отличие от накопления капиталов, не только не боится конкуренции и общения, но и предполагает их. Поэтому если собственники капитала объективно стремятся расширить сферу своего влияния, то носители знаний, напротив, тяготеют к концентрации и консолидации. Если потоки капиталов и сегодня остаются разнонаправленными, то потенциальные создатели знаний мигрируют исключительно из «периферии» к «центру». Процесс социальной поляризации во всемирном масштабе становится поэтому неконтролируемым и необратимым.

Таким образом, современное углубление мирового неравенства не вызывается изменением интенсивности и направленности финансовых и торговых потоков, которые обычно ассоциируются с инструментами глобализации, а сопровождается таковым. Оно представляется результатом не столько внешней экспансии западного мира, сколько его внутреннего прогресса. Впервые в истории неравенство порождается личными усилиями и успехами представителей одной части общества или одной части цивилизации, и потому в соответствии с традиционными представлениями о справедливости «новое неравенство» нельзя признать несправедливым. Возможно, что по мере осознания этого обстоятельства желание реформировать складывающийся мировой порядок будет угасать. В этом контексте мы хотим еще раз подчеркнуть, что глобализация не является причиной роста неравномерности мирового развития, – скорее она как раз не способна стать значимым фактором его преодоления.

Этим и объясняется изменение ориентиров, которые ставят перед собой современные политики и экономисты. Если в 70-е и в начале 80-х сторонники теорий «догоняющего» развития выступали с позиций необходимости сокращения экономического неравенства между «первым» и Третьим миром, то сегодня акцент ставится на искоренение бедности в странах «периферии». Между тем преодоление неравенства и борьба с бедностью – это далеко не одно и то же. Преодоление неравенства предполагает обеспечение условий для самостоятельного развития периферийных стран, сокращение масштабов бедности – увеличение размеров гуманитарной и иных видов помощи. За изменением акцента стоит важнейшая проблема: в современных условиях даже ускоренное развитие отсталых стран не способно обеспечить сокращение мирового неравенства.

Этот тезис нуждается в конкретизации. Речь идет прежде всего о том, что быстрый экономический рост в отдельных регионах, когда бы он ни инициировался, начинается, как правило, в условиях крайне низкого уровня ВНП (около 300 — 400 дол. на душу населения). Так, в Малайзии он составлял не более 300 дол. в начале 50-х годов, в разрушенной войной Корее – около 100 дол. в конце 50-х, на Тайване – 160 дол. в начале 60-х, в Китае, двинувшемся по пути преобразований в 1978 году, – 280 дол., а во Вьетнаме уровень в 220 дол. был достигнут лишь к середине 80-х [27]. Даже если исходить из того, что ВНП на душу населения в успешно развивающихся странах «периферии» достигает сегодня 3–4 тыс. дол., приходится признать, что для реального сокращения имущественного разрыва с гражданами ведущих западных стран, где этот показатель составляет 20–25 тыс. дол., новым индустриальным странам необходимо обеспечить его рост на 15–20 % в год при 2–3-процентном росте в развитых странах. Неудивительно, что итогом блестящих 80-х годов для Таиланда, Малайзии и Индонезии стало нарастание разрыва в показателе роста ВНП на душу населения по сравнению с показателем, рассчитанным для стран «большой семерки». Этот рост составлял соответственно 7, 23 и 34 % [28]. Таким образом, даже если в относительном выражении сокращение неравенства и может иметь место, разрыв в объеме потребляемых благ между гражданами «первого» и Третьего мира будет лишь увеличиваться.

Более того. Перенос акцента с проблемы неравенства на проблему бедности вызван также и тем, что 1990-е – один из наиболее успешных в ХХ веке периодов развития мировой экономики – ознаменовались дальнейшим ростом численности населения, живущего в условиях крайней бедности (менее чем на 1 дол. в день). Несмотря на то, что его доля в совокупном населении планеты снизилась в 1987–1998 годах с 28,3 до 24,0 %, абсолютная численность увеличилась с 1,18 до 1,2 млрд человек. При этом прирост численности населения, живущего за гранью бедности, составил за эти годы в Южной Азии 10,1 %, а в регионах Африки, прилегающих к Сахаре, – 33,9 % [29]. На протяжении второй половины 90-х среднегодовой объем помощи африканским странам, расположенным к югу от Сахары, составлял 18,36 млрд дол., в то время как суммарные иностранные инвестиции в экономику этих государств не превышали 2 млрд дол. в год [30]. Сегодня в США и странах Западной Европы действуют более 8 тысяч неправительственных организаций, деятельность которых целиком связана с реализацией программ содействия повышению уровня жизни в Третьем мире. При этом безвозмездные поставки обеспечивают до 18 % продовольствия и до 60 % лекарственных препаратов, потребляемых в 60 беднейших странах планеты [31]. Подобная практика становится самовоспроизводящейся, и, таким образом, период надежд на «развитие» завершился, а перспективы многих развивающихся стран связаны лишь с благотворительностью западного мира.

Международный аспект проблемы бедности до известной степени воспроизводит ситуацию, имевшую место в самих развитых странах. Возьмем пример самой богатой из них – Соединенных Штатов Америки. В 1959 году 23,2 % американцев находились за чертой бедности, а беспорядки и насилие достигали уровней, не виданных со времен Гражданской войны 1861–1865 годов [32]. Правительство вынуждено было принять беспрецедентную программу увеличения социальных расходов. Так, в период с 1960 по 1975 год суммы прямых денежных трансфертов и пособий малоимущим выросли более чем вдвое, ассигнования на социальное страхование – в 3,5 раза, средства, направляемые на выделение бесплатного питания и медицинских услуг, – в 4 раза [33]. Как следствие, в 1976-м, когда суммарный объем средств, направляемых на реализацию социальных программ, достиг 18,7 % ВНП, доля бедных американцев снизилась более чем вдвое – до 10,5 % населения [34]. Масштабы предпринятого перераспределения средств поражают воображение: только с 1992 по 1996 год доля расходов на субсидирование малоимущих увеличилась в США с 290 до 420 млрд долларов. Данные пособия довели суммарные доходы 20 % наименее обеспеченных американцев до 5,2 % национального дохода, в то время как без их учета соответствующий показатель не превышал бы 0,9 % [35]. При этом сегодня совершенно очевидно, что социальные программы не приводят к росту экономической самостоятельности и социальной активности наименее обеспеченных групп населения, а лишь консервируют сложившуюся ситуацию.

Подводя итоги, мы можем отметить, что, несмотря на очевидные экономические причины, наиболее существенной из которых оказывается развертывание технологической революции, неравенство, как и прежде, воспринимается как сугубо социальная, а чаще даже морально-этическая проблема. Однако (и это следует подчеркнуть) в начале XXI века, в отличие от предшествующих эпох, неравенство порождается принципиально новыми обстоятельствами, которые оказываются общими для всей цивилизации.

Основанием современных форм неравенства является неравное участие отдельных групп населения и отдельных стран в развертывании технологической революции. Нынешняя глобализация не порождает неравенства между «первым» и Третьим миром, а лишь распространяет на весь мир действие тех механизмов, которые вот уже несколько десятилетий обусловливают углубление неравенства в рамках самой западной цивилизации. При этом, если ведущие западные страны, как мы показали выше, имеют в своем распоряжении существенные ресурсы, позволяющие смягчить наиболее вопиющие последствия имущественной поляризации общества, в мировом масштабе соответствующие механизмы отсутствуют, и это приводит к резкому обострению проблемы.

Концепции глобализации, в рамках которых предпринимаются попытки осмыслить современный мир, в основных своих чертах сформировались во второй половине 80-х и в 90-е годы ХХ века. Характеризуя этот период, можно прибегнуть к аналогии с часто используемым историками приемом выделения так называемых «длинных столетий» (the long centuries) [36], границы которых определяются не формальным наступлением нового века, а событиями, отграничивающими его от предшествующего и последующего. При таком подходе началом «длинных 90-х годов» следует назвать вечер 9 ноября 1989-го, когда была разрушена Берлинская стена, а моментом завершения – утро 11 сентября 2001 года, когда рухнули небоскребы в Нью-Йорке. Между этими событиями заключен самый благополучный, а потому и самый наивный период истории ХХ века. Тогда казалось, что глобализация обусловлена экспансией общечеловеческих ценностей, что неравенство является проблемой нравственного прогресса цивилизации, что информационная революция приведет к распространению демократии, а экономическое развитие обретет бескризисный характер.

Сегодня «длинные 90-е» суть достояние истории. И поэтому становятся все более актуальными задача пересмотра многих социологических концепций, казавшихся фундаментальными, отказ от поверхностных объяснений реальности и попытка глубже понять, почему все более глобализирующийся мир был, есть и остается «расколотой цивилизацией».

1 Рассчитано по: Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. Economic Change and Military Conflict from 1500 to 2000. London: Fontana Press, 1988, p. 190.

2 D’Souza D. What’s So Great About America. Washington (DC): Regnery Publishing Inc., 2002, p. 39.

3 См.: Maddison A. Monitoring the World Economy 1820-1992. Paris: OECD, 1995, pp. 19-21.

4 Abernethy D. B. The Dynamics of Global Dominance. European Overseas Empires, 1415-1980. New Haven (Ct.), London: Yale University Press, 2000, p. 12.

5 Revel J-F. L'obsession anti-amПricaine. Son fonctionnement, ses causes, ses incon-sПquences. Paris: Plon, 2002, р. 80.

6 См.: Braudel F. Civilisation matПrielle, Пconomie et capitalisme, XVe – XVIIIe siПcle, t. 3, рр. 377-378.

7 См.: SIPRI Yearbook 2002: Armaments, Disarmament and International Security. Oxford: Oxford University Press, 2002, pp. 24, 27, 33, 36, 64 и др.

8 См.: Lancaster C. Aid to Africa: So Much to Do, So Little Done. Chicago, London: University of Chicago Press, 1999, p. 19; Human Development Report 2001. New York: United Nations, 2001, p. 169.

9 См.: Сohen D. The Wealth of the World and the Poverty of Nations. Cambridge (Ma.): MIT Press, p. 17.

10 См.: McLeod R. H. and Garnaut R. East Asia in Crisis. From Being a Miracle to Needing One? London, New York: Routledge, 1998, p. 50.

11 См.: Thurow L. Head to Head. The Coming Economic Battle Among Japan, Europe, and America. New York: Warner Books, 1993, p. 62.

12 См.: Goldstein M. The Asian Financial Crisis: Causes, Cures and Systemic Implications. Washington (DC): Institute for International Economics, 1998, p. 27.

13 См.: Globalization, Growth and Poverty. Building an Inclusive World Economy. Washington (DC): The World Bank, 2002, рр. 4-5.

14 См.: Benhabib S. The Claims of Culture. Equality and Diversity in the Global Era. Princeton (NJ), Oxford: Princeton University Press, 2002, р. 182.

15 См.: Nugent W. Crossings. The Great Transatlantic Migrations, 1870-1914, table 8, p. 30; table 9, p. 43.

16 См.: Sassen S. Guests and Aliens. New York: New Press, 1999, table 1, p. 161.

17 См.: Wallerstein I. The End of the World as We Know It. Social Science for the Twenty-First Century. Minneapolis (Mn.), London: University of Minnesota Press, 1999, pр. 171-176.

18 St. Augustinus. De civitate Dei, XII, 21.

19 См.: Pakulski J. and Waters M. The Death of Class. London: Sage Publications, 1996, p. 78.

20 См.: Gephardt R. with Wessel M. An Even Better Place. America in the 21st Century. New York: Public Affairs, 1999, p. 33.

21 См.: Nelson J. I. Post-Industrial Capitalism. Exploring Economic Inequality in America. Thousand Oaks (Ca.), London: Sage Publications, 1995, pp. 8-9.

22 Toffler A. Powershift: Knowledge, Wealth and Violence at the Edge of the 21st Century. New York: Bantam Books, 1991, p. 12.

23 См.: Bell D. Sociological Journeys: Essays 1960-1980. New Brunswick (NJ), London: Transaction Books, 1982, p. 153; Mandel M. J. The High-Risk Society. Peril and Promise in the New Economy. New York: Random House, 1996, p. 43.

24 Fukuyama F. The End of History and the Last Man. London: Penguin, 1992, p. 116.

25 См.: Krugman P. Peddling Prosperity. Economic Sense and Nonsense in the Age of Diminishing Expectations. New York, London: W. W. Norton, 1994, p. 231; George Kenwood, and Alan Lougheed. The Growth of the International Economy 1820-1990. An Introductory Text. London, New York: Routledge, 1992, p. 288; Krugman P. ‘Does Third World Growth Hurt First World Prosperity?’ in Kenichi Ohmae (ed.). The Evolving Global Economy: Making Sense of the New World Order. Boston: Harvard Business School Press, 1995, p. 117.

26 См.: Heilbroner R. and Milberg W. The Making of Economic Society. 10th ed. Upper Saddle River (NJ): Prentice Hall, 1998, p. 159.

27 См.: Mahathir bin Mohammad. The Way Forward. London: Weidenfeld & Nicolson, 1998, p. 19; Yergin D. and Stanislaw J. The Commanding Heights. New York: Simon & Schuster, 1998, p. 169; Robinson R. and Goodman D. S. G. (eds.). The New Rich in Asia. London, New York: Routledge, 1996, p. 207; Murray G. Vietnam: Dawn of a New Market. New York: St. Martin's Press, 1997, p. 2.

28 См.: Рalat R. A. (ed.) Pacific-Asia and the Future of the World System. Westport (Ct.): Avon, 1993, pp. 77-78.

29 Рассчитано по: World Development Report 2000/2001. Attacking Poverty. Washington (DC): World Bank, 2001, table 1.1, р. 23.

30 Рассчитано по: Lancaster C. Aid to Africa. So Much to Do, So Little Done. Chicago, London: Univ. of Chicago Press, 1999, table 5, p. 70.

31 См.: Gardner G. ‘Food Aid Falls Sharply’ in Brown L. R., Renner M., Flavin Ch. (eds.). Vital Signs. The Environmental Trends that are Shaping Our Future 1997-1998. London: Earthscan Publications Ltd., 1997, p. 110.

32 См.: Lind M. The Next American Nation. The New Nationalism and the Fourth American Revolution. New York: Free Press, 1995, p. 111.

33 См.: Burtless G. ‘Public Spending on the Poor: Historical Trends and Economic Limits’ in Seldon Danziger. Sandefur G., and Weinberg D. (eds.). Confronting Poverty: Prescription for Change. Cambridge (Ma.): Harvard Univ. Press, 1994, pp. 57, 63-64.

34 См.: Pierson Ch. Beyond the Welfare State? The New Political Economy of Welfare. Cambridge: Polity Press, 1995, p. 128; Jencks Ch. ‘Is the American Underclass Growing?’ in Jencks Ch., Peterson P. E. (eds.) The Urban Underclass. Washington (DC): Brookings Institution, 1991, p. 34; Madrick J. The End of Affluence. The Causes and Consequences of America’s Economic Dilemma. New York: Random House, 1995, p. 152.

35 См.: Fischer C. S., Hout M., Jankowski M. S., Lucas S., Swidler A. and Voss K. Inequality by Design. Cracking the Bell Curve Myth. Princeton (NJ): Princeton Univ. Press, 1996, p. 132; Luttwak E. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. London: Weidenfeld & Nicolson, 1998, pp. 86-87.

36 См., напр.: Briggs A. and Snowman D. (eds.). Fins de SiПcle: How Centuries End 1400-2000. New Haven (Ct.), London: Yale Univ. Press, 1996; Arrighi G. The Long Twentieth Century. London: Verso, 1994, и др.

США. Евросоюз. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 19 февраля 2003 > № 2911858 Владислав Иноземцев

Международная безопасность в эпоху глобализации

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

И.С. Иванов – министр иностранных дел Российской Федерации.

Резюме Надежды начала 1990-х годов на решительный рывок к новой, более безопасной системе мироустройства пока не оправдались. От того, какой путь обеспечения своей безопасности изберет международное сообщество в условиях глобализации, будет зависеть облик нашей планеты в грядущие десятилетия.

Уже более десятилетия прошло с тех пор, как человечество освободилось от пресса идеологической, политической и военной конфронтации времен холодной войны. Сообщество государств далеко отошло от смертельной пропасти ядерной войны, у края которой оно стояло сорок лет назад, в дни Карибского кризиса.

Вместе с тем приходится признать, что надежды на решительный рывок к новой, более безопасной системе мироустройства, столь большие в начале 1990-х годов, пока не оправдались. На смену угрозе тотального ядерного уничтожения цивилизации пришли новые опасности и вызовы. Это – терроризм и сепаратизм, национальный, религиозный и другие формы экстремизма, наркоторговля и организованная преступность, региональные конфликты и угроза распространения оружия массового уничтожения (ОМУ), финансово-экономические кризисы, экологические катастрофы и эпидемии. Все эти проблемы существовали и раньше, но в эпоху глобализации, когда мир стал намного более взаимосвязанным и взаимозависимым, они стали быстро приобретать универсальный характер, реально угрожая региональной, а нередко и международной безопасности и стабильности. Одновременно – и это следует подчеркнуть особо – они в гораздо большей степени затрагивают повседневную жизнь миллиардов людей. Доказательство тому – волна беспрецедентных по масштабам и жестокости террористических актов, прокатившаяся от Нью-Йорка до острова Бали и Москвы.

Почему же создание новой системы международной безопасности, жизненно важной не только для государств, но и для их граждан, идет столь медленно и трудно? Каковы главные факторы, определяющие динамику и существо новых опасностей и вызовов, с которыми сталкивается человечество в начале XXI века? А главное – что должно предпринять мировое сообщество для того, чтобы действительно надежно защитить себя от этой новой волны угроз?

Cвет и тени глобального мира

Все более влиятельным «архитектором» новой повестки дня международной безопасности становится глобализация. Она оказывает противоречивое воздействие на эволюцию отношений государств в этой ключевой сфере.

С одной стороны, глобализация содействует ускоренному развитию производительных сил, научно-техническому прогрессу, все более интенсивному общению государств и народов. Таким образом она объективно способствует созданию человечеством ресурсной базы и интеллектуального потенциала для обеспечения международной безопасности на качественно новом уровне. Рост взаимозависимости стран и народов во всех сферах бытия помогает и формированию новых политических подходов, нацеленных на создание демократических многосторонних механизмов управления международной системой, а значит, и надежного решения проблем безопасности.

И в то же время процессы глобализации, в основном развивающиеся стихийно, без коллективного направляющего воздействия мирового сообщества, усугубляют целый ряд застарелых проблем международной безопасности, порождают новые риски и вызовы.

Резко повышается роль внешних факторов в развитии государств. При этом из-за различий в финансово-экономической мощи взаимозависимость между странами приобретает все более асимметричный характер. Если узкая группа ведущих индустриальных государств играет в основном роль субъектов глобализации, то огромное большинство остальных превращается в ее объекты, «дрейфующие» на волнах финансово-экономической конъюнктуры. В результате усугубляется неравномерность социально-экономического развития мира. Очевидно расслоение мировой экономики на «зоны роста» и «зоны застоя». Так, в 1998 году на десять ведущих государств-получателей иностранных инвестиций приходилось 70 % их общего объема, а для стран с низким уровнем развития этот показатель составлял менее 7 %. Если в 1960 году доходы богатейших 20 % населения мира в 30 раз превышали доходы 20 % беднейших, то к 2002-му этот разрыв увеличился еще в три раза. В настоящее время доход половины населения Земли меньше двух долларов в день. Около миллиарда человек не имеет работы, а среди работающих почти 89 % лишены социальных гарантий.

Нарастающая неравномерность развития различных стран и регионов способствует усугублению неустойчивости мирового экономического роста, накоплению кризисного потенциала в международной финансовой и торгово-экономической системе. Как отмечают авторитетные западные специалисты, пока мировому сообществу не удалось решить коренные проблемы в этой сфере: создать надежные страховочные механизмы для предотвращения, локализации или тушения финансовых кризисов, преодолеть «раздробленность институциональной архитектуры международной экономической системы, которая, по сути, делает невозможным решение проблемы взаимозависимости эффективным и последовательным путем».

Замедление темпов мирового экономического роста в последние годы привело и к торможению темпов глобализационных процессов. Потоки инвестиций, товаров, ресурсов, научных инноваций «локализуются» в узком кругу наиболее развитых стран. Это уменьшает и без того скромные экономические выгоды, которые получала от глобализации большая часть человечества. В то же время социальные, культурные, морально-психологические последствия глобализации уже приобрели собственную инерцию и все глубже воздействуют на многие страны и общества. Происходит массированный «экспорт» негативных последствий глобализации в Третий мир. Так же, как эпидемия ударяет прежде всего по ослабленным людям, слабейшие члены мирового сообщества несут больший ущерб от роста негативных последствий глобализации, чем страны, защищенные своей финансово-экономической мощью. Таким образом, спад динамики глобализации ведет к тому, что разрывы в темпах и направленности социально-экономического развития целых регионов мира не только не сокращаются, но и увеличиваются.

Закономерным результатом такой «модели» глобализации является усугубление ее негативных социальных и политических последствий для большей части человечества. Рост ксенофобии на одном, относительно благополучном, «полюсе» человеческого общества сопровождается радикализацией требований более справедливого мироустройства на другом, бедствующем. Возрождается – уже на новой основе – тенденция к глубокой идеологизации международных отношений, казалось бы отошедшая в прошлое вместе с холодной войной.

Усиливая взаимозависимость государств в сфере безопасности и экономики, глобализация ведет к глубоким изменениям приоритетов их курса на мировой арене, заставляет по-новому взглянуть на арсенал внешнеполитических средств, способствует быстрым изменениям повестки дня мировой политики.

Меняется содержание понятия «мощь государства». При сохранении значительной роли военно-силового компонента на первый план все больше выдвигаются экономические, финансовые, интеллектуальные и информационные ресурсы влияния на партнеров и оппонентов.

Факторы, облегчающие или, напротив, затрудняющие доступ государств к благам глобализации, все активнее включаются в арсенал стратегий обеспечения национальной безопасности. Глобализация и манипулирование ее ходом все чаще используются в качестве орудия политического давления. На эту особенность нынешнего этапа развития международных отношений указывается в подготовленном в ООН докладе «Влияние глобализации на социальное развитие». В документе, в частности, отмечается, что «обеспокоенность по поводу глобализации отчасти объясняется тем, что на национальную политику того или иного государства все чаще сильное влияние оказывает политика, проводимая за его пределами». Инструменты такого воздействия многообразны. Это и «инвестиционно-кредитная дипломатия», использующая острую потребность большинства стран мира в зарубежных капиталовложениях и займах. И информационная дипломатия, нацеленная на доминирование в глобальном информационном пространстве. И «политическая инженерия» – комбинированное использование экономических, информационных и военно-политических рычагов для «конструирования» нужных «партнеров» – правительств, готовых принять навязываемые им извне условия решения международных и внутренних проблем.

В целом процесс формирования новой системы международных отношений после окончания холодной войны приобрел затяжной и во многом неуправляемый характер. Создалась ситуация, несущая в себе большой кризисный потенциал и одновременно мало приспособленная к предотвращению и урегулированию глобальных проблем безопасности на коллективной основе. Отсутствие эффективных механизмов координации действий и учета интересов широкого круга государств может быть использовано как повод или оправдание тезиса о том, что обзаведение оружием массового уничтожения, пусть даже в ограниченном количестве, становится чуть ли не единственным способом гарантировать свою безопасность в нестабильном и труднопредсказуемом мире. Опасность положения состоит в том, что, если не предпринять срочных мер, угрозы международному миру и безопасности могут разрастись до таких масштабов, когда мировое сообщество будет не в состоянии не только справиться с ними, но и удержать ситуацию под контролем.

Угрозы старые и новые

Каковы наиболее острые проблемы международной безопасности на нынешнем этапе развития глобализации? Насколько эффективны усилия мирового сообщества по их решению?

Международный терроризм вырастает в стратегическую угрозу безопасности человечества. Грозным симптомом этой болезни стали чудовищные по жестокости и количеству жертв теракты, прокатившиеся по миру в последние месяцы.

Террористы различных мастей непрерывно меняют методы, средства и тактику борьбы, отыскивают новые цели для своих действий. Население крупнейших мегаполисов планеты и стратегически важные морские перевозки энергоресурсов, компьютерные системы жизнеобеспечения современного государства, транспортная, туристическая, банковская инфраструктура мира – это далеко не полный перечень целей уже состоявшихся и возможных в будущем атак. Главное же – лидеры экстремистских группировок все активнее стремятся посеять рознь, играя на застарелых стереотипах насчет «плохих» и «хороших» террористов. Они дестабилизируют обстановку в отдельных странах через разжигание религиозной и национальной вражды и сепаратизма, ищут – и порой находят – слабые звенья в глобальной цепи – правительства, которые по причине внутренней слабости или из-за близоруких внешнеполитических расчетов склонны заигрывать с международным терроризмом.

Реагируя на брошенный террористами вызов, мировое сообщество смогло сплотиться, чтобы сообща противостоять этой новой глобальной угрозе. Впервые со времен Второй мировой войны создано столь широкое объединение государств – антитеррористическая коалиция, которая уже продемонстрировала свою эффективность в Афганистане, где был нанесен мощный удар по логову международного терроризма. Принципиально важно, что координирующую роль в этих усилиях играет Организация Объединенных Наций.

Набирают силу региональные механизмы антитеррористического взаимодействия, в том числе в рамках Содружества Независимых Государств и Шанхайской организации сотрудничества, призванные поставить серьезный заслон распространению терроризма в Центральной Азии. Важный потенциал противодействия террору заложен в новом качестве партнерства России со странами НАТО и Евросоюзом. Общая задача мирового сообщества – сохранить и развить обретенный опыт взаимодействия в рамках коалиции, избегая таких односторонних действий, которые могли бы ее подорвать.

Именно ООН призвана и дальше гарантировать, чтобы усилия в борьбе с новыми угрозами и вызовами опирались на прочную основу международного права.

Защита прав и свобод своих граждан – обязанность любого государства. Право на жизнь – главное из них. Но именно жизни простого человека угрожают террористы. Мировое сообщество обязано обеспечить гражданам право на надежную защиту от терроризма.

Решение данной задачи возможно, если под эгидой ООН удастся выработать действенный кодекс защиты прав человека от терроризма, направленный на:

– предупреждение и пресечение актов терроризма;

– противодействие финансированию терроризма;

– уголовное преследование лиц, совершивших акты терроризма или иным образом причастных к ним;

– обеспечение неотвратимой ответственности и наказания таких лиц;

– предоставление помощи лицам, пострадавшим от терроризма, в том числе путем финансового содействия, их социально-психологической реабилитации и реинтеграции в общество;

– эффективное международное сотрудничество для достижения перечисленных целей.

В условиях глобализации новое звучание приобретают многие «классические» проблемы международной безопасности.

Устойчивость и надежность формирующейся международной системы XXI века напрямую зависят от поддержания и укрепления стратегической стабильности. В условиях глобализации роль этого фактора не только не уменьшается, но и, напротив, по многим параметрам возрастает.

С одной стороны, поддержание стабильных партнерских отношений между ядерными державами, недопущение возрождения гонки стратегических вооружений приобретают особое значение для укрепления атмосферы взаимного доверия и предсказуемости на мировой арене – ключевых предпосылок развития широкого международного экономического сотрудничества, основы процесса глобализации. В то же время ускорение научно-технического развития, стимулируемое глобализационными процессами, объективно формирует предпосылки для создания все более мощных систем оружия. Реализация этих возможностей обернулась бы для человечества возобновлением гонки самых разрушительных видов оружия, отвлечением все более значительных средств на непроизводительные цели. Разрастание стратегических арсеналов, весьма вероятно, спровоцировало бы новый раунд распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки. Излишне говорить, какие последствия будет иметь эта «цепная реакция» для обстановки во многих районах мира и для перспектив международной безопасности в целом.

В этой связи особое значение – причем не только с военной, но и с политической точки зрения – имел Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, подписанный президентами России и США в ходе их встречи в Москве в мае 2002 года. Принципиально важно, что в данном документе подтверждена объективно существующая взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями. Таким образом, этот договор призван существенно восполнить правовой вакуум в сфере стратегической стабильности, образовавшийся в результате одностороннего выхода США из Договора по ПРО. Московский договор, заключенный в пакете с другими документами по стратегическим вопросам отношений России и США, нацелен на закрепление новых взаимоотношений между обеими странами, радикально изменившихся со времен холодной войны. Он обеспечивает необходимый уровень контроля, транспарентности и предсказуемости в развитии крупнейших стратегических арсеналов планеты, что исключительно важно для поддержания атмосферы доверия на глобальном уровне.

В то же время в сфере стратегической стабильности остается немало нерешенных вопросов, часть из которых, увы, усложняется вследствие односторонних действий Вашингтона. Речь идет в первую очередь о планах создания национальной системы противоракетной обороны США. Они способны спровоцировать ответные шаги со стороны ряда ядерных держав, вызвать «региональную» гонку ракетных и противоракетных вооружений.

Гораздо большую, чем прежде, остроту приобретает в условиях глобализации проблема нераспространения оружия массового уничтожения. Сама опасность попадания ядерных, химических, биологических вооружений или их компонентов в руки террористических или экстремистских группировок многократно повышает разрушительный потенциал международного терроризма. Отсюда – особая важность наращивания усилий по укреплению режимов нераспространения оружия массового уничтожения и средств его доставки.

При этом создание новых режимов в области нераспространения ОМУ и контроля над вооружениями отнюдь не означает отказа от действующих режимов и соглашений. Они – общий защитный механизм всех государств мира, причем весьма надежный и проверенный временем. Неоправданное разрушение ключевых элементов международно-правовой структуры нераспространения способно усугубить военно-стратегическую ситуацию в мире, подорвать глобальную безопасность.

Напротив, первоочередная задача сейчас – добиться «универсализации» важнейших договоров о нераспространении ядерного оружия и о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний. В ракетной сфере необходимо развертывание устойчивого переговорного процесса, нацеленного на заключение международной договоренности о глобальном режиме нераспространения ракет и ракетных технологий.

Неотъемлемая часть процесса нераспространения – предотвращение вывода оружия в космическое пространство. Назрела необходимость разработки всеобъемлющей договоренности, цель которой – сохранить космос в качестве зоны, свободной от оружия любого рода.

Еще одна извечная угроза международному миру, по-новому раскрывающаяся в условиях глобализации, – региональные и глобальные конфликты. Болезненная реакция значительной части общества в развивающихся странах на перекосы глобализационных процессов сказывается на динамике многих конфликтов. Подъем политического и религиозного экстремизма во многих «горячих точках» многократно затрудняет поиск компромиссов, ожесточает всех участников конфронтации, способствует формированию своего рода пояса нестабильности от Косово до Индонезии.

Мировое сообщество смогло в последние годы добиться прогресса в восстановлении мира и согласия в отдельных регионах мира. В первую очередь следует указать на ощутимое продвижение, достигнутое при весомом участии ООН в постталибском обустройстве Афганистана, а также на принятие Советом Безопасности ООН важнейших практических решений в поддержку всеобъемлющего урегулирования на Ближнем Востоке, на преодоление кризисов в ряде стран Африки.

И все же до радикального снижения числа и интенсивности вооруженных конфликтов пока далеко. Прежде всего это относится к ситуациям на Ближнем Востоке и вокруг Ирака. Этот комплекс связанных между собой конфликтов все явственнее превращается в невралгический центр не только глобальной безопасности, но и глобальной экономики – и из-за дестабилизирующего воздействия на международный рынок энергоносителей, и из-за негативного влияния на мировую экономическую конъюнктуру в целом. Перевод обоих конфликтов из сферы силовой конфронтации в плоскость политических переговоров на основе международного права – насущная задача укрепления уже не только региональной, но и глобальной безопасности.

Во все времена и по всему миру терроризм и экстремизм пытались искать себе оправдание в сохраняющейся социально-экономической нестабильности и бедности. Признавая наличие этих серьезных проблем, следует самым решительным образом подчеркнуть, что терроризму нет и не будет никаких оправданий. Вместе с тем построение устойчивой и справедливой мировой финансово-экономической структуры, несомненно, помогло бы в борьбе со многими опасными вызовами человечеству. В ходе недавней серии крупных международных форумов – Международной конференции по финансированию развития в Монтеррее, Всемирного продовольственного саммита в Риме, Всемирного саммита по устойчивому развитию в Йоханнесбурге — были приняты решения, призванные подрубить корни наиболее угрожающим диспропорциям в мире. Дело теперь за реализацией достигнутых договоренностей.

Не менее масштабные задачи стоят перед мировым сообществом в области охраны окружающей среды. Стихийные бедствия, обрушившиеся летом 2002 года на многие регионы нашей планеты, еще раз наглядно подтвердили, что решение экологических проблем нельзя откладывать, иначе под угрозой окажется само выживание грядущих поколений. И в сфере экологии будущее за многосторонними шагами, исключающими эгоизм отдельных государств. Скоординировать международные усилия в этой области призвана инициатива президента России о проведении в Москве осенью 2003-го Всемирной конференции по изменению климата.

Подытоживая этот краткий анализ современных угроз и вызовов международной безопасности, можно сказать: человеческое общество заметно активизировало поиск новых, более эффективных ответов на проблемы, которые глобализация ставит перед ним в сфере безопасности. Однако усилия эти пока во многом разрозненны, не сведены в единый комплекс мер, не покрывают весь спектр угроз и рисков. Что следует предпринять в этих условиях?

Солидарный ответ на угрозы и вызовы

В принципиальном плане возможны два пути решения проблем безопасности в эпоху глобализации.

Первый – путь односторонних действий. Сторонники такого выбора отражают, как правило, мнения, бытующие в ведущих государствах Запада. Суть их рассуждений: масштаб проблем, рождаемых глобализацией, таков, что даже совокупных ресурсов развитых стран недостаточно для их решения. А раз так, то целесообразнее «выплывать в одиночку», создавая с помощью протекционистских мер и односторонних, часто силовых, решений некие «островки экономической и политической стабильности».

Как представляется, подобный вариант ответа на вызовы современности неприемлем ни по этическим, ни по чисто прагматическим соображениям. Соблазн односторонних действий для получения максимальных выгод от глобализации и для защиты от ее негативных последствий провоцирует рост соперничества, пренебрежение международным правом и многосторонними институтами. Такой путь может дать краткосрочную выгоду, но ущерб будет долгосрочным: возрастет опасность расшатывания основ международного правопорядка, падения управляемости развития мировой политики, «расползания» гонки вооружений.

Другой путь – коллективный поиск решения двух взаимосвязанных задач. Первая, неотложная – обезопасить себя от множащихся угроз и рисков политического, экономического, криминально-террористического характера. Вторая, на длительную перспективу – разработка стратегии управления глобализацией, с тем чтобы расширить ее позитивное воздействие на все народы, а не только на ограниченный круг «избранных».

Ключ к поиску эффективных решений проблем безопасности видится в создании Глобальной системы противодействия современным угрозам и вызовам. Такая система должна быть предназначена для решения реальных проблем в сфере безопасности, отвечать жизненным интересам каждого государства, обеспечивать международную стабильность и устойчивое развитие на длительную перспективу.

Для эффективного функционирования подобной системы необходим общепризнанный координирующий центр, способный сплотить вокруг себя мировое сообщество. Такой центр уже есть – Организация Объединенных Наций с ее уникальной легитимностью, универсальностью и опытом.

Сегодня можно констатировать, что процесс формирования Глобальной системы начался, и начался успешно. Ее прообразом и одновременно важной несущей конструкцией является международная антитеррористическая коалиция, сеть механизмов и соглашений, созданных ее участниками. Опыт создания и функционирования данной коалиции позволяет сформулировать ключевые параметры системы сотрудничества, которая призвана обезопасить человечество от гораздо более широкого спектра вызовов и рисков.

Совершенно очевидно, что создаваемая система должна быть:

– глобальной, так как современные вызовы представляют собой планетарную опасность, и ответы на них необходимо давать на общемировом уровне;

– всеобъемлющей по охвату, так как каждая из современных угроз несет в себе колоссальный разрушительный потенциал, поэтому все эти проблемы без исключений должны находиться в сфере деятельности системы;

– обеспечивающей принятие комплексных решений, так как между новыми угрозами и вызовами зачастую имеется прямая взаимосвязь;

– универсальной по составу участников, поскольку современные угрозы направлены против безопасности и благополучия всех членов мирового сообщества в целом и каждого в отдельности.

Наконец, создаваемая система должна стать эталоном международной законности, так как ее сила – в опоре на принципы и нормы международного права, прежде всего Устава ООН.

Опыт, накопленный при решении первой, неотложной задачи, даст возможность надежно решить вторую, перспективную: разработать международную стратегию управления глобализацией.

Президент России В.В. Путин определил суть российского подхода к проблеме создания такой стратегии в приветствии участникам международной конференции «Форум–2000», проходившей в сентябре 2000 года в Нью-Йорке. Российский лидер подчеркнул: «На рубеже веков человечество нуждается в серьезном осмыслении мощных глобальных тенденций, проявляющихся в экономике, в сфере культуры и информации. Будущее за теми, кто научится управлять этими процессами, заставит их работать на благо людей. Мы должны позаботиться о том, чтобы глобализация стала социально ориентированной, чтобы народы мира в равной мере могли пользоваться плодами научно-технического и интеллектуального прогресса».

Общей целью такой стратегии должно быть придание глобализации социально ответственного характера, обеспечение всем народам доступа к ее преимуществам. Человечеству вполне под силу создать или укрепить механизмы, способные поддерживать стратегическую стабильность, предотвращать крупные региональные конфликты, ограничивать перерастание обычных колебаний финансовой и экономической конъюнктуры в катастрофические кризисы, предсказывать возможные «шоки», быстро мобилизовывать ресурсы для ликвидации их последствий.

Принципиально важно заложить в основу такой стратегии морально-этические принципы, разделяемые всеми членами мирового сообщества, и в первую очередь идею социальной солидарности человечества. Сам процесс выработки такой стратегии должен носить широкопредставительный, коллективный характер, учитывать подходы и позиции как отдельных государств, так и ведущих региональных объединений при главенствующей роли Организации Объединенных Наций.

Без преувеличения можно сказать: от того, какой путь обеспечения своей безопасности изберет мировое сообщество в условиях глобализации, будет зависеть облик нашей планеты в грядущие десятилетия. Надеюсь, что императив солидарных действий перед лицом общих опасностей возобладает над рефлексом «спасения в одиночку» и человечество сделает выбор в пользу демократического многополюсного миропорядка, гарантирующего поступательное развитие и равную безопасность для всех государств.

Россия. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 февраля 2003 > № 2911809 Игорь Иванов

По другую сторону Москвы-реки: Мир перевернулся вверх дном

Родрик Брейтуэйт. По другую сторону Москвы-реки: Мир перевернулся вверх дном. (R. Braithwaite. Across the Moscow River: The World Turned Upside Down // New Haven: Yale University Press. 2002. 372 pp.)

Cэру Родрику Брейтуэйту, экс-послу Великобритании в Москве, довелось работать в российской столице именно тогда, когда в стране происходил слом прежней системы и зарождалась новая. Возглавляя дипломатическую миссию в Москве, Брейтуэйт был свидетелем и непосредственным участником многих драматических событий 1988-1992 годов, и именно им он посвятил книгу «По другую сторону Москвы-реки». Резиденция посла размещается напротив Кремля, и оттуда послу было особенно хорошо заметно, что происходят по-настоящему грандиозные изменения, что «мир переворачивается вверх дном». Некоторые западные аналитики называют этот период второй русской революцией, и Брейтуэйт, в целом соглашаясь с их оценкой, не раз повторяет эти слова на страницах своей книги.

Кризис режима в СССР, судя по цитируемым автором шифрограммам и письмам британских дипломатов, не стал неожиданностью для Лондона. Дипломаты сообщали своим боссам и о радикальных переменах, зреющих в советском обществе, и о сопротивлении, которое оказывала отжившая система. Еще в мае 1990-го, более чем за год до августовского путча, посол сообщил в Форин оффис, что он не исключает постепенного усиления роли военных в стране, особенно если те будут видеть угрозу целостности Советского Союза.

Лондон в основном поддерживал Михаила Горбачева. Премьер Маргарет Тэтчер симпатизировала ему – прежде всего за то, что он увидел и признал несостоятельность коммунистической системы. Кроме того, содействие, оказываемое Горбачеву со стороны Тэтчер, объяснялось личной политической философией премьера. Так, Тэтчер почти всегда была на стороне Кремля в его упорном противодействии воссоединению Германии и выступала за то, чтобы на политической сцене Европы оставались как НАТО, так и Организация Варшавского договора. Хотя «железная леди» всей душой ненавидела коммунизм, она, кажется, еще больше не доверяла Германии, которая, по ее мнению, «по своей природе является дестабилизирующей силой в Европе».

Однако, поддерживая кремлевского реформатора, Лондон ограничивался лишь политическими заявлениями или ласковыми приемами на Даунинг-стрит. Брейтуэйт описывает, как Горбачев отчаянно выпрашивал крупные кредиты, чтобы залатать хотя бы самые существенные дыры в госбюджете, и не получал ничего. Сначала заплатите по старым долгам, отвечали ему, отладьте хозяйственный механизм, затяните пояса, сократите чудовищные военные расходы – а потом поговорим.

В августе 1991 года, в дни путча, супруга Брейтуэйта находилась на баррикадах вместе с защитниками Белого дома. Вспоминая об этом, бывший посол говорит: «Джилл спасала честь нашей семьи». Сам же он планировал немедленно нанести визит Борису Ельцину в знак поддержки, но получилось так, что «добро» из Лондона пришло слишком поздно.

После путча Горбачев был оттеснен с политической сцены, и прагматичные англичане быстро переориентировались на Ельцина. Впрочем, посетив последнего, один британский министр заметил: «Страшный человек». Отдавая российскому лидеру должное за смелость и решительность в схватке с путчистами, Брейтуэйт не мог не заметить и другие черты ельцинской натуры, слишком хорошо известные в России.

В период, о котором рассказывает Брейтуэйт, Москву часто посещали гости с берегов Темзы. Как пишет автор, «ни один уважающий себя министр кабинета не мог пойти на обед (в Лондоне), если он только что не побывал в Москве или не собирался туда». За четыре года в российскую столицу приезжали: Маргарет Тэтчер – три раза, Джон Мейджор – дважды, сменявшие друг друга министры иностранных дел – шесть раз, а также три члена королевской семьи, управляющий Банком Англии, начальники Генштаба и Штаба обороны, главнокомандующий вооруженными силами НАТО и многие другие высокопоставленные чиновники.

В отличие от некоторых коллег из других миссий британские дипломаты не отсиживались в стенах московского посольства, а неутомимо разъезжали по стране, собирая информацию о том, как развиваются события. (Экс-посол вспоминает, как в Петербурге встречался с местным чиновником Владимиром Путиным – «маленького роста человеком, который упорно избегал смотреть прямо в лицо собеседнику».) Они поддерживали связи с местными деятелями и своевременно уловили нарастание центробежных тенденций. Брейтуэйт быстро пришел к выводу о необходимости признать независимость балтийских республик. Он высказал свое мнение сотрудникам Форин оффис, но ему ответили, что в этом вопросе англичанам не стоит опережать американцев.

Книга Брейтуэйта – не дневник и не мемуары, это размышления о стране, которую автор хорошо знает и любит. Он постоянно подчеркивает, что Россия, если судить по ее истории, религии и культуре, является европейской страной, однако присоединение Сибири стимулировало экстенсивный характер развития страны. «Романами великих русских писателей зачитывались все образованные англичане, хотя большинство из них не прочитали ни одной страницы Гёте, Данте или Расина и не имеют ни малейшего представления о существовании великой индийской, японской или китайской литературы», – пишет Брейтуэйт.

Крах советской империи, по мнению бывшего посла, был неизбежен, потому что государство исчерпало свой потенциал, утратило «имперскую волю». Но российские колонии не были отделены от метрополии морями, как это имело место, например, в случае с английскими, французскими или бельгийскими владениями. Поэтому в России дезинтеграция проходила особенно болезненно.

Суждения британского дипломата о российских политиках и российских нравах суровы, а иногда – беспощадны. Он полагает, что неотъемлемым элементом общественной жизни в России стало Вранье, или Большая Русская Ложь: мол, со времен Ивана Грозного обман был совершенно необходим для самозащиты. Но эта традиция сохранилась до наших дней, и сегодня ее влияние прослеживается и в большой политике, и на бытовом уровне.

Брейтуэйт увидел в нашей стране много негативного: убожество запущенных городов, бедность, грязь, пьянство, воровство, коррупцию. Но он, кажется, не упускает ни единого повода подчеркнуть положительные стороны российской действительности, сказать доброе слово о людях. «Россия – великая страна. Ее величие не только в ее необъятных размерах, но и в духовных качествах ее жителей. В государстве, где ложь стала правилом поведения, такие категории, как Правда, Честь, Верность, Смелость, имеют реальное значение для большинства простых людей – ведь им все время приходится делать нравственный выборѕ Россия всегда была страной злодеев, но она же – страна героев и святых. Если бы не было Сталина, не было бы ни Солженицына, ни Сахарова».

Книги зарубежных авторов о России иногда вызывают у наших читателей снисходительную улыбку, и прежде всего – из-за поверхностных и поспешных умозаключений. «По другую сторону Москвы-реки» – это совсем другой случай. Даже Михаил Горбачев, о котором Брейтуэйт сказал немало нелестных слов (признавая вместе с тем его роль во «второй российской революции» и симпатизируя его личности), высоко оценил труд бывшего посла. «Эта чрезвычайно интересная, правдивая и честная книга дает объективную и драматическую картину России, – отметил последний руководитель Советского Союза. – Если бы другие на Западе понимали мою страну так глубоко, как Родрик Брейтуэйт, история была бы к нам добрее».

Лев Паршин

Великобритания. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 февраля 2003 > № 2910262 Родрик Брейтуэйт

Нефтедоллару придется потесниться

Владимир Евтушенков

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

В.П. Евтушенков – председатель совета директоров АФК «Система», член попечительского совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме Только перевод инвестиционных ресурсов из сырьевых отраслей в отрасли высоких технологий позволит укрепить экономическое и политическое влияние России в мире. Доминирующая сейчас экспортно-сырьевая экономика может стать колоссом на глиняных ногах.

Представление о том, что российский экспорт – это прежде всего сырье, прочно закрепилось в сознании мировых экономических элит. Однако впервые на протяжении всей истории отечественной экономики ее экспортный продукт – в широком смысле слова – начинает меняться. Сегодня, наряду с нефтью и газом, сталью и круглым лесом, Россия нарастающими темпами поставляет миру интеллект. В то время как в Европе дефицит квалифицированных специалистов сферы информационных технологий вырос до 1,2 млн человек, в родном Отечестве ждут своего часа 1,3 млн программистов, исследователей фундаментальных проблем физики, биологии и других наук. Базовая экономика и знания в России словно сосуществуют параллельно, не преобразуясь в «экономику знаний».

Вслед за ростом — торможение

«Утечка мозгов» – прямое свидетельство того, что особо ценные знания и технологии не находят в России адекватного спроса. За последние два года в российском секторе высоких технологий (ВТ) производилось не более 1,5 % национального валового внутреннего продукта (ВВП), что примерно соответствует уровню стран Восточной Европы и Латинской Америки.

Россия ныне занимает 63-ю строку в мировом рейтинге перспективной конкурентоспособности, поэтому «разглядеть» качественные изменения в ее экономике трудно, хотя они есть. Начиная примерно с 2000-го в стране поддерживается макроэкономическая стабильность, которая находит отражение в профицитном бюджете, умеренных темпах инфляции, поддержании адекватного уровня золотовалютных резервов. При возросшей потребительской активности населения ВВП за последние четыре года увеличился на 21 %, промышленное производство – на 30 %, выпуск продукции машиностроения – на 5 %. Партнерство с Западом, освобожденное от излишней политизированности, обеспечило заметное продвижение России на переговорах о ее вступлении во Всемирную торговую организацию, признание нашей страны государством с рыночной экономикой.

Минувший год характерен тем, что в условиях закрепления в России посткризисных тенденций экономического роста наконец появилась возможность практической постановки вопроса о его направлениях, темпах и качестве. Эта дискуссия, можно сказать, инициирована самим правительством, которое, направив основные усилия на институциональные преобразования, подвело определенную черту под этапом рыночной трансформации экономики. А что же за чертой? Есть ли импульс к промышленному росту?

Многие политики и предприниматели озабочены тенденциями, наметившимися в экономике. Главными факторами оживления производства в России после кризиса 1998 года были девальвация рубля и высокие мировые цены на сырьевые товары при относительно низкой стоимости продукции и услуг естественных монополий. Производство расширялось в первую очередь за счет загрузки простаивающих мощностей и выпуска импортозамещающих товаров. На сегодня эти резервы практически исчерпаны.

Вернувшаяся к нам из середины 1970-х экспортно-сырьевая экономическая модель способна принести облегчение, но временное. Высокий уровень материало- и энергоемкости промышленности, низкая производительность труда неминуемо приводят (или приведут в ближайшем будущем) к торможению роста. Причина – значительные издержки предприятий обрабатывающих отраслей, их слабый инвестиционный потенциал вследствие растущих относительных цен на продукцию и услуги естественных монополий, неконкурентоспособность отечественных товаров из-за поддержания завышенного курса рубля.

Согласно прогнозам большинства экспертов, в ближайшие годы экономический рост в России продолжится, но его темпы будут снижаться (в 2002 году рост ВВП составил 4 %, в 2003-м ожидается 3–3,2 %). Экспортно-сырьевая экономика может стать колоссом на глиняных ногах, который рухнет под тяжестью нестабильных мировых цен на энергоресурсы, сокращения освоенной базы в металлургической, нефтяной и газовой промышленности.

Пустые инвестиционные кассы предприятий, выпускающих продукцию с высокой долей добавленной стоимости, приближают день, когда они утратят саму способность создавать высокотехнологичный товар. Российскому нефтедоллару придется, как и прежде, возмещать отсутствие наукоемкой продукции, но с ущербом для нации в целом, поскольку в сравнительном выражении он более скромный источник ее благосостояния. Если одна тонна сырой нефти приносит до 20–25 долларов прибыли, килограмм авиационной техники – до 1 тыс. долларов, то килограмм наукоемкого продукта в отраслях высоких технологий (электроника, промышленность средств связи) позволяет извлекать уже до 5 тыс. долларов прибыли.

К сожалению, в развернувшейся дискуссии о путях выхода страны из топливно-сырьевого тупика никак не обозначены позиции правительства. Оно ограничивается поквартальными заявлениями о росте ВВП, воздерживаясь от качественных оценок пройденного пути и перспектив.

Тяжелый крест индустрии

Экономика России начала 90-х годов объективно не могла распахнуть двери перед высокими технологиями, поскольку она начиналась не с чистого листа. Фактический сценарий рыночных реформ, несмотря на все намерения их авторов, складывался под влиянием мощного фактора индустриального наследства СССР, в первую очередь отраслей оборонного комплекса. Массированное извлечение на его нужды производственных ресурсов обрекло «гражданскую» экономику на глубокое техническое отставание. (Это отличает Россию от Запада, который развивался с сохранением относительной технологической однородности во всех секторах экономики.) Результатом стали катастрофическое падение качества продукции, форсированная эксплуатация сырьевой базы.

Смена политических эпох не спасла гражданские научно-промышленные отрасли, которым вместо модернизации было предложено освобождение от пут государства, что послужило толчком к их дальнейшей деградации.

Спустя десять лет, в то время как в мире все больше внимания уделяют востребованию ценных знаний и квалифицированных научно-творческих кадров, в России по-прежнему не преодолена технологическая отсталость. Ее экономику составляют устаревшие индустриальные структуры, поддержание которых не требует ускоренного технологического развития и информатизации общества.

Другая причина – в так называемом «человеческом факторе». Наиболее влиятельные силы современной России, формирующие ее экономический курс (включая политические партии), сгруппировались вокруг отраслей сырьевого экспорта и добывающих производств, не отличающихся высоким технологическим уровнем и сложностью ведения бизнеса.

Исследования конкурентоспособности российской индустрии показывают, что только 3–5 % ее продукции способны завоевать рынки экономически развитых стран. Мировому уровню соответствует лишь четвертая часть отечественных технологий, многие из которых не преобразуются в конкурентные преимущества на стадии промышленного производства.

В совокупности предприятий индустрии доля инновационно-активных за последние годы возросла – с 5 % в 1997 году до 14 % в 2001-м. Однако в общем объеме продукции промышленности удельный вес инновационной не превышает 5 % (даже в машиностроении и металлообработке – не более 10 %). Уровень рентабельности (соответственно инвестиционной привлекательности) отраслей с высокой степенью переработки существенно уступает сырьевым секторам.

Медленно развивается инфраструктура инновационного бизнеса. Сравните: в финском городе Оулу, где проживает 100 тыс. человек и имеется один университет, работает технопарк площадью 70 тыс. кв. метров. А в Санкт-Петербурге, имеющем при пятимиллионном населении 80 высших учебных заведений и академических институтов, общая площадь всех технопарков составляет менее 15 тыс. кв. метров.

От имени российских промышленников, ориентированных на приоритетное развитие высокотехнологичных отраслей, возьму на себя смелость заявить: реформы последнего десятилетия не заложили основы для структурного прорыва в источниках экономического роста. Будущее российской экономики связано не с «деиндустриализацией» (замещением промышленности производством услуг), а с революционными преобразованиями в экономической структуре в целом. Промышленность не должна свернуть на обочину, необходимо провести ее реорганизацию, опираясь на современные финансовые, информационные и управленческие технологии, услуги научных и инновационных центров.

Россия являет миру десятки успешных разработок в области ВТ, в том числе в сферах, находящихся на острие мирового технологического прогресса. Среди них – технологии изготовления кристаллических элементов для электронной промышленности (компания «Фомос-Технолоджи», Москва) и выращивания полупроводниковых структур (Физико-технический институт, Санкт-Петербург), биологические микрочипы для медицинских целей (Центр биологических чипов Института молекулярной биологии РАН, Москва), лазерные микрочипы и микролазеры (Научно-технический центр «Фирн», Краснодар), плазмохимические реакторы для уничтожения токсичных отходов (Международный научный центр по теплофизике и энергетике, Новосибирск) и многие другие.

Эти примеры – отчаянный прорыв через многочисленные налоговые и административные преграды. Прорыв, который происходит не благодаря государству, а во многом вопреки ему, ибо перспективные производства не находят в стране реальной поддержки. Существующие концепции развития отдельных отраслей (автомобильная и лесная промышленность, металлургия, станкостроение) фактически представляют собой перечень слабых производств, которые государство намерено поднять. Но адресуемые им бюджетные деньги или налоговые послабления «уходят в песок» из-за устаревшего профиля предприятий, их слабой конкурентоспособности, низкого уровня менеджмента.

Вызывавшие в недавнем советском прошлом негативную реакцию общества факты, когда бюджетные средства «зарывали в землю» или ими «отапливали небо», трансформировались в полузакрытые лоббистские проекты типа «Высокоскоростных магистралей» или «Союзного телевизора», которые поддерживаются через финансовые, налоговые и другие льготы государства, – по существу, через тотальный отраслевой протекционизм. Общественность не располагает сведениями ни о целях, сроках и подлинных масштабах финансирования этих проектов, ни о мере ответственности их инициаторов.

Силы «новой экономики» формируют особый стиль хозяйственной деятельности, когда интеллект больше управляет капиталом, чем обслуживает его. В этих условиях главный ресурс хозяйственного роста – высокая квалификация и знания работников, составляющих кадровую основу наукоемких и информационно-технологических компаний малого и среднего бизнеса. Они могут стать наиболее активными проводниками экономического роста, но при условии, что капитал и знания не исключают друг друга. Пока же действует российский сырьевой капитал. Знания «спят».

По сути, у российской промышленности есть два пути развития. Или жесткая государственная политика с преобладанием прямого бюджетного субсидирования отраслей и отдельных амбициозных проектов на основе административных рычагов (что знакомо нам по ранним стадиям индустриального развития). Или политика косвенного финансово-экономического стимулирования выпуска конкурентоспособной продукции. Специфика геополитического положения России, ее история не позволяют быстро перейти ко второй модели. Но и первый путь неприемлем, поскольку определение «точек роста» силами и волей государства неизбежно ведет к разбалансированию хозяйства.

Глубинной причиной краха СССР многие аналитики называют сверхжесткую централизованную экономику, которая не выдержала соревнование с гибкими рыночными системами экономически развитых стран. Однако ее либеральная трансформация в новой России не создала условия для технологических прорывов. Неизменной осталась сама концепция «универсальной», изолированной от мирового хозяйства экономики, которая не выдвигает технологических приоритетов даже теоретически.

Необходим маневр ресурсами

В спорах о том, может ли Россия обойтись без мирохозяйственной специализации, международный опыт поставил точку. Поддержание «универсальной» экономики непосильно даже для промышленно развитых государств. Так, США отказались от разработки и выпуска бытовой аудио-, видео- и другой наукоемкой бытовой техники, Великобритания – от собственных легковых автомобилей, Германия – от систем атомной энергетики, Япония – от крупного авиастроения и выпуска ракетно-космической техники. Исчезает первоначальный смысл понятия «национальный продукт», который становится компонентом международного производства.

Становление новой хозяйственной системы в корне меняет наше представление о прямой зависимости между «объемом производства» и реальным потенциалом экономики. Знания способны умножать результаты хозяйственной деятельности гораздо эффективнее, чем любой другой производственный фактор. На смену традиционной концепции текущей конкурентоспособности страны, «привязанной» к объему, удельному весу и темпам роста ВВП, приходит понятие перспективной конкурентоспособности, которая определяется уровнем использования новых технологий.

В течение последних пяти лет американские корпорации (не считая правительства и частных лиц) ежегодно получали больше патентов на изобретения и усовершенствования производственных технологий, чем компании, государственные организации и частные лица во всем остальном мире. В конце XX столетия на долю компаний, работающих в сфере информационно-коммуникационных технологий, приходилось более 20 % акционерного капитала США, 18 % – Великобритании, 14 % – Швеции, 11 % – Германии. Знания способны умножать результаты хозяйственной деятельности гораздо эффективнее, чем любой другой производственный фактор.

Действующие в России программы поддержки промышленности нельзя назвать значимыми в силу ничтожно малых средств, заложенных в них. По данным Института комплексных стратегических исследований, несмотря на сокращение общего количества федеральных программ и подпрограмм с целью концентрации ресурсов, их реально действует около 130. Каждая из них дает «подшефным» отраслям около 2 млрд руб. (65 млн дол.) в год.

Между тем, по разным оценкам, модернизация российской промышленности в ближайшие пять лет потребует от 100 до 200 млрд долларов. Где найти эти средства?

Есть все основания предполагать, что Россия выберет путь развития на базе интегрированных бизнес-групп (ИБГ) – преимущественно холдингов и стратегических альянсов. Во всяком случае, они войдут на этот путь первым эшелоном, оставив позади зарубежные инвестиции. С этой точки зрения доминанта в ВВП сырьевых отраслей – естественное преимущество страны, можно сказать, исторический шанс.

Доказавшие свою жизнеспособность в кризисном 1998 году, ИБГ сегодня концентрируют в себе основные ресурсы общенационального развития: финансовые средства, профессиональные кадры, управленческую компетенцию, передовые технологии. Они берут на себя риски технологических новшеств, добиваются их внедрения, образуют шлейф компаний малого инновационного и производственного бизнеса, для которых сами же становятся источником платежеспособного спроса. На восемь крупнейших ИБГ, не считая ОАО «Газпром» и РАО «ЕЭС России», приходится более четверти российского экспорта.

По существу, ИБГ играют в России ту роль, которую в развитых странах выполняют институциональные и финансовые структуры, – ведь на их создание в нашей стране потребовались бы десятки лет.

Недавний экономический кризис в Восточной Азии заставил многих скептически отнестись к роли ИБГ в экономическом развитии. Однако российские интегрированные бизнес-группы принципиально отличаются от восточноазиатских (в частности, южнокорейских чеболей). ИБГ в Восточной Азии создавались под прямым контролем государства для проведения в жизнь его промышленных целей. Напротив, российские ИБГ изначально возникали как структуры частной, а не государственной экономики. Они больше влияли на экономическую политику, чем были ее проводниками.

Можно ожидать, что дальнейшее развитие рыночных институтов по «западной» модели приведет к постепенному снижению роли ИБГ в экономике России. Но сегодня это единственные реальные механизмы трансферта капитала из экспортно-сырьевого сектора в обрабатывающий.

Безусловно, создание такого механизма само по себе конфликтно. «Невидимая рука» сложившегося российского рынка тщательно оберегает сырьевые монополии. Так, если налоговая нагрузка (по отношению к остающимся в распоряжении предприятий финансам) в настоящее время составляет в машиностроении около 53 %, то в нефтедобыче – лишь 34 %. «Маневр ресурсами» из сырьевой сферы в сферу ВТ неизбежно нарушит политический и экономический статус-кво сырьевого сектора, извлекающего ныне основные прибыли.

Государство в силах обеспечить условия для того, чтобы этот маневр был максимально быстрым и эффективным. Поддержание «на плаву» неконкурентоспособных отраслей должно быть заменено поддержкой технологически перспективных компаний (в том числе региональных, а также относящихся к малому и среднему бизнесу). Прежде всего это работающие на жизненно важные национальные интересы предприятия электроники, биотехнологии, высокотехнологического машиностроения, энергетики и транспорта.

Критерии выбора будущих «национальных чемпионов» промышленности должны быть прозрачны и понятны обществу. Определяющие среди них – показатель роста произведенной добавленной стоимости и высокий инновационный потенциал, закладывающий основу для динамичного развития в будущем. Далее идут рентабельность и структура активов компании, своевременные платежи в бюджет, рост транспарентности внутренних финансовых потоков, создание новых рабочих мест и другие.

На этом основан подход Комитета по промышленной политике Российского союза промышленников и предпринимателей (РСПП), многие наработки которого ложатся в основу правительственных решений и, надо надеяться, формируют позицию главы государства. В прямом телеэфире 19 декабря 2002 года президент Путин, в частности, заявил: «Нужно, чтобы наше законодательство стимулировало развитие так называемой новой экономики, то есть экономики, основанной на информационных технологиях, экономики XXI века».

Комитет по промышленной политике РСПП предлагает конкретные инструменты проведения промышленной политики. Назовем главные из них.

Должен быть найден разумный темп приближения тарифов на услуги естественных монополий к мировому уровню. Сегодня инвестиционные проблемы российских монополистов решаются путем механического повышения тарифов и невольно перекладываются на плечи потребителей. Нужен разумный баланс между развитием самих естественных монополий и обрабатывающей промышленности.

Ставки налогов следует нацелить на обеспечение равных условий для сырьевых и обрабатывающих отраслей, их сопоставимую инвестиционную привлекательность.

Таможенная политика требует переориентации, с тем чтобы создавать максимально благоприятные условия для инвестиций в сектор высоких технологий. Пока российская таможня не видит разницы между экспортом промышленной продукции высоких и низких (например, изделия лесопереработки) переделов, что подрывает стимулы к выпуску наукоемкой продукции.

Наконец, курс национальной валюты не должен быть завышенным. Нужен компромисс между интересами крупных компаний-импортеров, испытывающих потребность в крепком рубле, и меркантилизмом компаний, ориентированных на экспорт и внутренний рынок, заинтересованных в слабом рубле. Резкое укрепление национальной валюты может привести к падению обрабатывающей и укреплению экспортно-сырьевой ориентации экономики.

Конечная цель промышленной политики – повышение конкурентоспособности национальных товаропроизводителей, соблюдение международных стандартов, расширение доли отечественных компаний на внутреннем и мировом рынке.

Бизнес и «правила игры»

Мы наблюдаем, таким образом, триединство благоприятных условий для развития высоких технологий в России. Это ростки «интеллектуальной» экономики, ИБГ с необходимыми ресурсами и собственно государство. Все три условия пока неравнозначны. Российский бизнес еще не сложился как равноправная сила, не обладает «пакетом акций» на национальные ресурсы.

Роль главного агента модернизации выпадает на долю государства. В условиях резкого сокращения закупок им промышленной продукции, открытости экономических границ и неготовности отечественных товаропроизводителей к борьбе с мощными зарубежными компаниями государственная поддержка российских отраслей ВТ приобретает чрезвычайную актуальность.

Участие властей в инновационном процессе приняло в экономически развитых странах столь широкий размах, что в США появился термин «полугосударственная экономика», отражающий кооперативное взаимодействие частного сектора и органов власти. По самым осторожным прогнозам, доля ВТ в общем объеме ВВП всех стран мира в первой четверти текущего столетия превысит 40 %.

В то же время, рассчитывая на государство как активного агента модернизации экономики, хотелось бы избежать двух крайностей. Первая проистекает от господствующей в России политической идеи усиления роли государства, под которой иногда подразумевается процесс укрепления бюрократического аппарата и расширения возможностей принятия им решений вне контроля общества. Чтобы частный сектор мог эффективно выполнить свою миссию, он должен опираться на четкие правила игры, в выработке которых сам принимает деятельное участие, а государство гарантирует их соблюдение.

Вторая крайность связана с полным отказом от конструктивной роли государства в хозяйственной сфере. В правительстве последовательно заявляют о курсе на сокращение государственного участия в экономике как панацее от всех бед, главном ресурсе экономического роста. Между тем дерегулирование экономики не означает ее модернизации, так же как свободный рынок не способен выявить те предпочтения общества, о которых мы ведем речь.

Процесс перехода России от ресурсозатратной модели к хозяйственному развитию с опорой на потенциал ВТ только начинается. Для него характерно столкновение сложившихся экономических элит и сил «новой экономики». Но общее направление разрешения «тлеющего» конфликта предсказуемо. Только перевод инвестиционных ресурсов из сырьевых отраслей в отрасли ВТ, закладывающий фундамент долговременного развития страны, позволит укрепить ее экономическое и политическое влияние в мире.

Россия > Госбюджет, налоги, цены. Образование, наука > globalaffairs.ru, 17 февраля 2003 > № 2906311 Владимир Евтушенков

Согласно сообщению агентства ЧТК оборот монопольного импортера природного газа в ЧР – АО «Трансгаз» в 2002г. снизился и составил 51 млрд. крон (в 2002г. – 55,7 млрд. крон). По заявлению председателя правления немца К.Хоманна за истекший год в ЧР реализовано 9,34 млрд.куб.м. газа, в то время, как в 2001г. было реализовано рекордных 9,8 млрд. куб.м. Владельцем 97% акций АО «Трансгаз» является немецкий концерн RWE Gas. Чехия > Нефть, газ, уголь > ЭН, 14 февраля 2003 > № 17988

Ценетральноазиатский перекресток

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003

Е. Д. Васильев – эксперт-востоковед, специалист по Центральной Азии, регулярно консультирует российские правительственные учреждения по проблемам региона.

Резюме Военное присутствие США в Центральной Азии, связанное с необходимостью противостоять террористической угрозе, приводит ко все более заметным экономическим последствиям. Российский бизнес утрачивает позиции в регионе.

Почти за полтора года, прошедшие после начала военной операции в Афганистане, ситуация в Центральной и Южной Азии заметно изменилась. Власть талибов свергнута, их военная машина разгромлена, а террористические организации на афганской территории практически ликвидированы. При этом режим информационной закрытости, установленный вокруг размещенного в Афганистане контингента США, не позволяет составить четкое представление о том, какова в действительности военно-политическая обстановка в стране. Эксперты и аналитики подвергают сомнению цифры американских потерь. Официально заявляется о 40—45 погибших, однако, по другим данным, потери составляют порядка 200 военнослужащих убитыми и 250—300 ранеными. Говорится о потерянных 20 вертолетах, 3–4 самолетах и стольких же беспилотных аппаратах. К тому же, насколько можно судить, экстремистские силы, подхватившие знамя талибов и «Аль-Каиды», не уничтожены, а перекочевали в Пакистан.

Тем не менее главный геополитический результат афганской кампании очевиден: военное присутствие США и НАТО в Узбекистане, Киргизии и в меньшей степени в других странах региона стало реальностью. Скептически настроенные в отношении Запада аналитики полагают даже, что «странная война» в Афганистане будет продолжаться до тех пор, пока американцы не добьются всех своих целей в Центральной Азии. А именно обеспечить гарантированное военное присутствие в регионе ad hoc или на постоянной основе, чтобы иметь в случае надобности освоенную сеть военных объектов, соответствующую правовую и политическую инфраструктуру.

Думается, дело все-таки обстоит иначе. Ставки слишком высоки, чтобы разыгрывать вокруг Афганистана макиавеллиевские сценарии. Кроме того, на политической сцене обозначился новый фактор – пользующееся поддержкой мирового сообщества легитимное афганское правительство, не заинтересованное в продолжении любой военной конфронтации в стране. Вряд ли затягивание окончательного военного решения в Афганистане пойдет на пользу и администрации Буша. В скорейшей стабилизации должно быть заинтересовано практически все мировое сообщество, пообещавшее на конференции в Токио в феврале 2002 года несколько миллиардов долларов на восстановление и развитие Афганистана. Вместе с тем проблемы урегулирования весьма далеки от решения, и зима 2003-го может их усугубить: в зимние месяцы затихают перестрелки, зато вопрос о выживании становится намного острее.

Многое предстоит сделать и в направлении восстановления афганской государственности. Пока можно говорить скорее о возрождении духа широкой политической общности среди афганцев, правящих в Кабуле и провинциях. Остается только восхищаться тем, как работали Хамид Карзай и члены его правительства в период подготовки Лойя Джирги, обеспечивая стабильность в стране и лояльность различных группировок. В любом государстве, тем более в Афганистане с его традициями гипериндивидуализма и местного патриотизма, усиленными долгими годами смуты, указы и директивы центральной власти, не обеспеченные финансами, имеют мало шансов быть исполненными. (Средств, которые американцы раздают местным правителям и полевым командирам, явно недостаточно для управления, – это, так сказать, «карманные деньги».) Было бы, однако, несправедливо утверждать, что зарубежные доноры совсем забыли про Афганистан. Конечно, из 1,8–2 млрд долларов, выделенных до сих пор, большая часть еще не использована в прямых проектах восстановления. Бюрократические процедуры действуют здесь ничуть не быстрее, чем в отношении любой другой страны, которой оказывается международная помощь. Но нельзя не видеть и положительную статистику: десятки восстановленных больниц, школ, профессиональных центров, возрождаются торговля, коммуникации, основы высшего образования и культуры. Вместе с тем и афганцы, и друзья Афганистана ожидали большего от международной помощи. Не в последнюю очередь благодаря мировым СМИ, весьма эффектно освещавшим афганскую тему в 2001 – начале 2002 года, появилась иллюзия того, что накопившиеся за десятилетия войны и разрухи проблемы удастся быстро решить при поддержке мирового сообщества, которое в течение 2–4 лет обязалось выделить суммы, равные десяткам годовых бюджетов Афганистана.

Не исключено, что, увлеченные конфронтацией с Ираком, США в обозримом будущем подзабудут про Афганистан даже в том случае, если будет реализован план создания американских групп помощи, призванных обеспечивать влияние различных ведомств США в провинциях страны. (Это, кстати, очень напоминает советский опыт: во времена правления Народно-демократической партии Афганистана у губернатора каждой провинции был аппарат советских советников – партийных, военных, хозяйственных и др.)

Трудно сказать, насколько эффективно проявят себя европейцы – немцы и голландцы, которые в 2003 году возьмут на себя руководство коалиционными силами содействия безопасности. Неясно, поможет ли делу переход операций в сфере безопасности в Афганистане под эгиду штабов НАТО, намечаемый к лету 2003-го. Возникает и вопрос о том, насколько юридически правомерным будет такой переход, расширяющий военную деятельность Североатлантического альянса далеко за пределы его легитимной зоны ответственности.

Вызывает удивление, почему международная коалиция так и не предприняла решительных мер по ликвидации центров наркоагрессии против Центральной Азии, России и Европы. Неофициально говорят о том, что Запад и не пытался ликвидировать наркомафию в Афганистане, просто производство и каналы наркотрафика якобы были отобраны у прежних наркобаронов, чтобы в 2002–2003 годах оплатить антитеррористическую операцию. Так или иначе, заинтересованные страны должны предпринять кардинальные шаги для решения наркопроблемы. Рынок афганских наркотиков в Европе, даже по скромным подсчетам, превышает 100 млрд долларов. А меры по усилению борьбы с наркотрафиком из этой страны, принимаемые властями Узбекистана, Таджикистана и российскими пограничниками в Таджикистане, вряд ли способны изменить ситуацию.

Узбекский форпост

Государства Центральной Азии приветствовали разгром режима талибов и «Аль-Каиды» в Афганистане. Операцию в целом поддержал даже туркменский лидер Сапармурат Ниязов, создавший (очевидно, под влиянием долго работавшего в Пакистане Бориса Шихмурадова, который до 2001 года занимал пост министра иностранных дел Туркмении) весьма либеральный режим въезда и пребывания для талибов. Таджикистан же, Киргизию и Узбекистан соседство с талибами не просто беспокоило, а представляло прямую угрозу их безопасности. Талибы и находившиеся под их покровительством узбекские террористы из Исламского движения Узбекистана (ИДУ) говорили о широких планах создания в Центральной Азии исламского халифата. А в 2001-м при активной помощи «Аль-Каиды» произошло (на бумаге) создание структурно связанного с организацией Усамы бен Ладена Исламского движения Туркестана, в планы которого входил захват не только Ферганской долины или Узбекистана, но и всего региона. В 1999 и 2000 годах талибы и «Аль-Каида» направляли в Киргизию и Узбекистан рейды смешанных команд ИДУ и внерегиональных боевиков. Этими группами управляли из Афганистана.

В обстановке «странной психологической войны», которая велась в 2000-м, зарубежные и особенно важные для Ташкента российские СМИ преувеличивали эффективность действий и силу террористов. Боевикам это было на руку, а властям центральноазиатских стран, и без того обремененным заботами переходного периода, доставило немало неприятных минут. Понятно, что новости о походе США и антитеррористической коалиции на талибов и «Аль-Каиду» были встречены с облегчением и готовностью оказывать помощь.

Раньше других контакты с американцами установил Узбекистан – спустя всего 3–4 дня после 11 сентября 2001 года. Да и вообще сразу выяснилось, что военные связи между США и Узбекистаном – случайно или намеренно – более продвинуты по сравнению с соседями. Между Вашингтоном и Ташкентом уже действовали соглашения о военном сотрудничестве, на протяжении нескольких лет американцы готовили элитные узбекские антитеррористические части. Узбекистан с его самыми крупными в регионе вооруженными силами и стабильной внутриполитической ситуацией стал основным стратегическим партнером США в Центральной Азии. Этот статус был официально закреплен в 2002-м. К этому моменту уже действовали соглашения о временном размещении американских войск на аэродроме Ханабад, о режиме пребывания и т. д. Узбекистан стал принимать германских и французских военных, обеспечивавших свои направления оперативной деятельности в Афганистане. На Ташкент посыпался град посетителей – от госсекретаря и министра обороны США до американских конгрессменов, директоров гуманитарных фондов и делегаций бизнесменов. Интерес проявили Европа (канцлер Герхард Шрёдер, министры европейских стран), международные финансовые организации (Джордж Вулфенсон из Всемирного банка и др.), генсек ООН Кофи Аннан. В ходе визитов помимо борьбы с терроризмом обсуждалась проблема оказания Узбекистану финансово-экономической и технической помощи – при условии улучшения в стране ситуации с правами человека. Обещания помощи реализовались пока лишь отчасти, но Ташкент не оставляет надежд ее получить.

В отношениях между США и другими центральноазиатскими государствами наблюдалась схожая картина, варьировавшаяся в зависимости от степени интереса Вашингтона к военным объектам страны и готовности местных правительств к реальному сотрудничеству. Особняком в силу нейтрального статуса держалась Туркмения, но и ее отношение к американской активности в целом было благожелательным.

Соединенные Штаты заявляют, что не собираются оставаться в Центральной Азии надолго. Вместе с тем информация, хотя и не слишком щедрая, свидетельствует об обратном. На всех объектах, где размещаются войска США или НАТО, проводится коренная реконструкция по всем направлениям – от взлетно-посадочных полос до радиоэлектроники с переориентированием последней на стандарты и коды НАТО. Из прочных материалов строятся новые казармы. Это говорит о том, что военное присутствие едва ли будет свернуто, даже если в 2003–2004 годах положение в Афганистане, ставшее непосредственной причиной размещения сил, стабилизируется.

Союз против террора, конкуренция в экономике

Известие о намерениях американцев разместить войска в Центральной Азии осенью 2001-го оказалось для Москвы полной неожиданностью. Несмотря на стремление России установить новые отношения с Западом, энтузиазма эта новость вызвать не могла. Россия, как и ранее, придерживалась негативного мнения относительно расширения НАТО в Европе, а теперь альянс, не сдерживаемый никакими ограничениями вроде, в частности, Договора об обычных вооруженных силах в Европе, оказался еще и на южных границах. Не является ли это лишь прелюдией к другим, более масштабным и опасным для России региональным акциям США в будущем? Почему американцы не уведомили о своем «рывке» Москву, которой явно небезразличен стратегический баланс в регионе?

Как бы то ни было, российское руководство довольно быстро сориентировалось в складывавшейся ситуации и избежало шагов, которые могли бы серьезно и надолго осложнить внешнеполитические позиции страны. Тем более что мотивация развертывания войск коалиции в регионе была достаточно весомой. Идти на конфронтацию было бы неразумно и чревато осложнениями на многих направлениях, противоречило бы заявленному курсу на совместную с Западом борьбу с международным терроризмом и реальным интересам России.

Одной из возможных причин терпимости Москвы, вероятно, являлось и то, что ей нечего было противопоставить четкому силовому американскому варианту решения афганской проблемы. Даже вкупе с союзниками по Договору о коллективной безопасности, в который, наряду с другими, входят Казахстан, Киргизия и Таджикистан, российские войска и спецслужбы явно перестали играть роль гаранта безопасности в регионе. Ресурсы России не позволяют ей проводить там столь же активную военную политику, что и США, которые быстро заполняют вакуум в работе и с вооруженными силами, и со спецслужбами соответствующих стран.

Так, если закупка военного имущества у России становится для центральноазиатских клиентов предметом долгих и утомительных переговоров с российской стороной, то с США и НАТО эти вопросы решаются гораздо быстрее и на безвозмездной основе. Разница в условиях военно-технического сотрудничества работает не в пользу России.

Конкуренция, характерная для военно-технической сферы, распространяется и на другие отрасли экономики, прежде всего энергетику, сельское и водное хозяйство, транспорт. На смену старой технике и оборудованию советских времен постепенно приходят западные аналоги. Западные экономические проекты, которые местные правительства зачастую предпочитают российским из политических соображений, далеко не всегда оборачиваются выгодой для государств. На поверку техника и оборудование, хотя и компьютеризированные, оказываются не самыми современными. Крупные проекты с участием западных инвесторов, которые – по планам – должны были модернизировать производства, часто неэффективны из-за уловок поставщиков, направивших не те технологии, что были обещаны, а также из-за неготовности принимающей стороны обеспечивать на поставленной технологии нужное качество. Кредиты же предоставлялись под гарантии правительств, и теперь последние вынуждены расплачиваться с кредиторами за убыточные проекты. Например, по всей Центральной Азии простаивают сотни пропашных тракторов фирмы «Кейс». Они не только очень сложны в эксплуатации, но и совершенно не приспособлены для работы на центральноазиатских почвах. Однако деньги за неработающие трактора фирма получает исправно: должники, стиснув зубы и отказывая в своевременных выплатах другим, в том числе и российским кредиторам, рассчитываются с компанией без задержки. Престиж в глазах Запада, очевидно, важнее недовольства кредиторов на постсоветском пространстве.

Для российского бизнеса нынешние времена – период упущенных возможностей, эпоха потери рынков. Ведь практически все машины, оборудование и техника в Центральной Азии были произведены в советские годы в РСФСР, и одна только замена устаревшей техники на современную означала бы контракты на миллиарды долларов. Ограничители на торговую и инвестиционную деятельность бизнеса, существующие в России, а также внутренние сложности в самих центральноазиатских государствах позволяют говорить о сохранении позиций российского бизнеса в регионе лишь как о программе максимум. В общем в экономической сфере интересы России и Запада в Центральной Азии все чаще вступают в противоречие. Укрепление в регионе позиций Запада почти автоматически означает ослабление позиций России.

Впрочем, ожидать масштабного наплыва прямых западных инвестиций, способных изменить экономическую ситуацию, тоже не приходится – в основном все ограничивается заявлениями о необходимости содействовать развитию региона. Трудно также сказать, к чему приведут визиты различных миссий МВФ, ВБ и МБРР. Для Центральной Азии было бы оптимально, если бы стремление США и Европы оказать более значительную, нежели плата за военное присутствие, помощь реализовалось в конкретные проекты в таких сферах, как добыча нефти и газа, энергетика, связь, информатика и водное хозяйство, даже если они не слишком выгодны для западного бизнеса. Пока с уверенностью можно сказать об одном: платежи США и государств-членов НАТО, разместивших свои контингенты и военную технику в Узбекистане и особенно Киргизии, если и не решают бюджетных проблем этих стран, то служат им заметным подспорьем. Добавка к бюджету в 200, а то и 400 млн долларов за аренду аэродромов плюс несколько тысяч долларов за каждый взлет и посадку самолетов плюс интендантские закупки местной продукции для западных контингентов – все это далеко не лишнее для казны центральноазиатских государств. Дело, однако, в том, насколько эффективно используются неожиданно возникшие возможности.

Цель — Тегеран?

Несмотря на заявления американских официальных лиц, США, похоже, пришли в регион всерьез и надолго. До подлинных замирения и стабильности в Афганистане еще не близко: миссия американцев далека от завершения, а союзники по антитеррористической операции вряд ли способны взять эту миссию на себя. Даже при самом благоприятном ходе финансирования программ восстановления, намеченных Токийским саммитом, эффект от международной помощи еще не скоро скажется на жизни страны. В таких условиях ослабление военной составляющей урегулирования – дело рискованное. Поэтому американо-натовское присутствие в Афганистане и Центральной Азии, как можно предполагать, продлится не один год, если, конечно, не произойдет неожиданных событий.

Некоторые эксперты не исключают и того, что пребывание в регионе объясняется и наличием неафганского фактора, а именно американскими планами войны в Ираке, а затем, возможно, акции против Ирана. Правда, большинство специалистов считают, что полеты с военных объектов в Центральной Азии на Ирак или неосуществимы, или неразумны. Этот вариант гипотетически может рассматриваться лишь в том случае, если операция с баз в непосредственной близости от Ирака окажется под угрозой из-за резко негативной позиции Турции, государств Персидского залива, арабо-мусульманского мира. Пока, однако, предпосылок для этого нет.

Другое дело Иран. Если политика конфронтации США с этой страной перейдет в активную фазу, центральноазиатские аэродромы и другие объекты будут способствовать оказанию давления или, если дело дойдет до этого, проведению военных акций. Эксперты не исключают, что иранский фактор явился одной из причин, побудивших США добиваться размещения своих вооруженных сил в Центральной Азии.

Военные действия США против Ирака вряд ли вызовут какую-либо активную реакцию центральноазиатских режимов. А вот последствия столкновения с Ираном, крупным соседним государством, могут быть настолько масштабными для всего региона, что даже самые проамерикански настроенные из местных политиков едва ли поддержат военную акцию.

Конфронтация США с Ираком и особенно с Ираном, безусловно, отразится и на отношении России к американскому присутствию в Центральной Азии. В этом случае Москва вправе указать на то, что действия американцев явно выходят за пределы заявленных ими целей и параметров. Но даже если Россия закроет свое воздушное пространство для полетов в Центральную Азию, американцы смогут летать на свои объекты там через Пакистан и Афганистан. Так или иначе любое вовлечение государств региона в акции против Ирака и Ирана не улучшат отношения России ни с Америкой, ни с этими государствами. А стремление центральноазиатских элит сблизиться с Западом, не отходя при этом от традиционных связей с Россией, окажется под угрозой. В Центральной Азии надеются, что этого не произойдет.

США. Узбекистан. Киргизия. Азия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 12 февраля 2003 > № 2911776 Евгений Васильев

По данным Союза автомобильной промышленности ЧР спрос на автобусы в Чехии в 2002г. снизился на 8,3% (на 76 автобусов меньше) и составил 805 шт., в т.ч. Karosa – 499 шт., SOR Libhavy – 156 шт., Mercedes-Benz – 75 шт., КН motor centrum Opava – 44 шт., Bova (Германия) – 31 шт. Чехия > Авиапром, автопром > ЭН, 9 февраля 2003 > № 17757

Согласно информации агентства ЧТК экспорт чешского оружия и военного снаряжения в 2002г. сократился на 100 млн. крон и составил 2,4 млрд. крон. Основными импортерами являются США, Германия и Йемен. Экспорт в США увеличился за год на 20% и составил 565 млн. крон. Экспорт в Йемен вырос на 50% и составил 199 млн. крон. Главными статьями экспорта являются стрелковое оружие (ружья, пистолеты) и патроны.Ассоциация оборонной промышленности ЧР прогнозирует в ближайшее время повышение спроса, особенно в США, на специальную защитную одежду и противогазы. Чехия > Армия, полиция > ЭН, 5 февраля 2003 > № 17543

Согласно уточненным данным ЧСУ дефицит товарооборота Чехии в 2002г. составил 74,5 млрд. крон. (в т.ч. в дек. – 18,8 млрд. крон). Предыдущие данные, исходя из которых прогнозировался дефицит товарооборота более 100 млрд. крон, были пересмотрены ЧСУ 16.01.2003г. по причине ошибок при подсчетах таможенной статистики.В 2001г. дефицит товарооборота ЧР составлял 116,7 млрд. крон. По предположению чешских экспертов в 2003г. дефицит составит 80 млрд. крон.

В 2002г. основным торговым партнером Чехии являлись страны ЕС (экспорт – 68,4%; импорт-60,2%), в т.ч. Германия (экспорт – 36,5% или 456,7 млрд. крон; импорт-32,5% или 430,7 млрд. крон). Чешский экспорт в 2002г. по сравнению с 2001г. сократился по всем странам от 1,5 до 5,7%, кроме развивающихся стран, с которыми увеличился на 3,1%. Одновременно Чехия сократила импорт из всех стран от 7,1 до 11,2%, увеличив ввоз из развивающихся стран на 28,3%.

Из-за ошибок в статданных по товарообороту председатель ЧСУ М.Бохата была вынуждена подать в отставку с 2.02.2003г. Временным и.о. председателя назначен заместитель Станислав Драпал. Наиболее вероятным кандидатом на пост нового председателя ЧСУ считается бывший заместитель Ян Фишер.

М.Бохата 17.01.2003г. заявила, что после проверки статданных следует ожидать пересмотра основных экономических показателей ЧР. ВВП за III кв. 2002г. составил 2,7% вместо ранее объявленных 1,5%.

Уточненные данные ЧСУ по итогам 2002г. будут официально объявлены не ранее 20 марта 2003г. Чехия > Внешэкономсвязи, политика > ЭН, 3 февраля 2003 > № 18027

Чешская фирма Montservis Praha стала победителем конкурса, проводимого НАТО и США, по установке газовой распределительной сети на итальянском военном аэродроме Авиан, а также по строительству коммуникационного канала для американского войскового подразделения. Стоимость контракта – 5,8 млн.долл. Подобный заказ от НАТО на работы вне границ ЧР впервые получила чешская фирма со времени членства в Североатлантическом альянсе. Единственной чешской фирмой, получившей контракт от НАТО еще до вступления в эту организацию, была ATS Telcom Praha, выигравшая тендер по аренде телекоммуникационных сетей (контракт на 30 млн.долл.).По мнению чешских обозревателей предоставление заказа НАТО чешской фирме должно способствовать активизации других, прежде всего, строительных фирм ЧР. Дополнительным положительным фактором является намерение НАТО инвестировать несколько млрд. крон в модернизацию военных аэродромов в г.г.Намести на Ославе и Часлав. Также на территории Чехии планируется размещение радарной станции и склада ГСМ для Североатлантического альянса. Чехия > Армия, полиция > ЭН, 30 января 2003 > № 17546

Добычей нефти в Чехии занимается компания Moravske naftove doly. За 10 мес. 2002г., по данным ЧСУ, было добыто 237 тыс.т. нефти, из которых экспортирована 131 т. За этот же период времени Чехия импортировала 5.553 т. нефти.Ввиду высокой эффективности (прибыль компании в последние годы составляет по 670-680 млн. крон ежегодно) компания проводит интенсивные исследования новых месторождений как на юге Моравии, так и, в последнее время, в районе Бескиды. В 2002г. на исследовательские работы потрачено 0,5 млрд. крон. Нефть обнаружена в 13 из 14 новых скважинах, промышленное использование которых начнется через 4-5 лет.

В ЧГ зарегистрировано 50 фирм, которые потенциально могут вести научно-исследовательскую деятельность в нефтяной и газовой сфере. Разработку месторождений в Бескидах начала машиностроительная компания UniGeo г. Острава.

Качество чешской нефти специалистами оценивается как практически аналогичное марке Brent из месторождений Северного моря. Чешская нефть перерабатывается на нефтехимическом предприятии «Парамо-Пардубице», словацком «Петрохема-Дубова», а также на австрийском заводе OMV в г. Вена.

Несмотря на отсутствие протестов со стороны местных «зеленых» и других экологических организаций, в Чехии все же существует проблема восстановления экологии в районах имеющихся, а также ликвидации последствий загрязнения окружающей среды в районах проведения поисковых работ. На эти цели минпромторг Чехии предполагает выделить 282 млн. крон.

Чешское АО «Меро», являющееся государственным монопольным владельцем сети нефтепроводов и стратегических нефтяных резервуаров, по итогам 2002г. повысило чистую прибыль до 60 млн. крон (в 2001г. прибыль составляла 58 млн. крон). За транзит нефти получено 1,47 млрд. крон.

В 2002г. планируется закончить реконструкцию чешского участка нефтепровода «Дружба» (стоимость работ – 1.200 млн. крон), провести модернизацию 32 км. участка до нефтезавода «Парамо-Пардубице», продолжить строительство 4 новых резервуаров в Центральном хранилище в Нелахозевши (стоимость проекта – 2 млрд. крон; срок сдачи в эксплуатацию – 2006г.).

По заверению гендиректора Вацлава Франца АО «Меро» не будет приватизировано; акции АО принадлежат Фонду национального имущества ЧР. В 2002г. Чехия импортировала 6,13 млн.т. нефти (рост за год составил 2%). Отмечается дальнейшее снижение уровня зависимости чешских нефтеперерабатывающих заводов от импорта российской нефти (65% от общего объема импорта). Возрастает объем импорта по немецкому нефтепроводу IKL из Ингольштадта для переработки на новую линию АО «Чешска Рафинерска» г.Кралупы. Чехия > Нефть, газ, уголь > ЭН, 29 января 2003 > № 17992

Немецкая компания Kern-Liebers г.Schamberg открыла новый завод по производству машиностроительной продукции для легкой промышленности в промзоне Окружни недалеко г. Ческе Будейовице. Объем инвестиций составил 150 млн. крон (5 млн.долл.). Компания в этом же чешском городе с 1993г. производит компоненты к текстильному и вязальному оборудованию, а также детали к автомобильным ремням безопасности на арендуемых площадях.Другая немецкая машиностроительная компания IKN стала новым владельцем чешской PSP Engineering, которая ранее приобрела известного производителя оборудования по производству цемента и других стройматериалов Prerovske strojirny. Сумма сделки – 190 млн. крон за 99,9% акций. Чехия > Судостроение, машиностроение > ЭН, 29 января 2003 > № 17644

Со ссылкой на руководителя государственного агентства по поддержке прямых иностранных инвестиций «ЧехИнвест» Мартина Яна сообщается, что в ближайшее время функции агентства будут существенно расширены. Минпромторгом Чехии рассматривается возможность присоединения к «ЧехИнвесту» Агентства по развитию предпринимательства, с 1992г. занимающегося господдержкой малых и средних предприятий. Также одной из новых функций «ЧехИнвеста» станет подготовка и реализация проектов, финансируемых по линии структурных фондов ЕС. В числе главных новых задач агентства – повышение конкурентоспособности Чехии в целом и ее предпринимательских структур.Среди ближайших целей «ЧехИнвеста» – привлечение инвестиций, а также продолжение традиционной направленности по поиску инвесторов в автомобильной и электротехнической промышленности. Основное внимание планируется уделять не только на Германии и Австрии, но и на Франции и Италии, где сосредоточено наибольшее количество развитых малых и средних фирм и предприятий.

За 10-летний период деятельности с участием «ЧехИнвеста» было реализовано 219 проектов и привлечено 6,8 млрд.долл. прямых иностранных инвестиций. На разной степени разработки находятся 63.367 проектов. В 2001г. агентством привлечено 2,2 млрд.долл., в 2002г. – 1,041 млрд. долл. (по 64 проектам создано 12.525 новых рабочих мест).

Штат агентства состоит из 63 сотрудников. Бюджет в 2002г. составлял 165 млн. крон. Агентство создано и финансируется минпромторгом Чехии. Чехия > Внешэкономсвязи, политика > ЭН, 8 января 2003 > № 18031

Согласно данным ЧСУ рост ВВП Чехии в III кв. 2002г. составил 1,5%, т.е. упал до самой низкой отметки за последние 3 года. В I и II кв. был отмечен рост ВВП 2,8% и 1,9%.Снижение темпов роста экономики Чехии объясняется экономической ситуацией крупнейшего чешского торгового партнера – Германии (уменьшение объемов чешского экспорта), усилением курса кроны (снижение прибыли экспортеров) и наводнением в авг. 2002г. (остановка производства на 20 и сокращение объемов производства еще на 25 крупных предприятиях).

По прогнозу ЧСУ рост ВВП Чехии в IV кв. 2002г. составит 2%. ЧНБ по-прежнему прогнозирует рост экономики за год на уровне 1,8-2,3%. Прогноз ОЭСР для Чехии на 2002г.– 2,5%.

Большинство работающих на чешском рынке банков, ОЭСР и британский институт EIU придерживаются общего мнения, что экономический рост Чехии в 2003г. достигнет 3% и более. Чехия > Госбюджет, налоги, цены > ЭН, 12 декабря 2002 > № 17427

На пути к мировому правительству

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Анатолий Адамишин — Чрезвычайный и Полномочный посол РФ (в отставке), первый заместитель министра иностранных дел РФ в 1992–1994 гг., министр РФ по делам СНГ в 1997–1998 гг., член Научно-консультативного совета журнала "Россия в глобальной политике".

Резюме Мир все более неуправляем: глобализация накладывается на другой крупнейший исторический процесс — распад прежней системы международных отношений. Без новых правил поведения, которые будут приняты всеми, человечество не сможет ответить на вызовы XXI века.

За человечеством, вступившим в третье тысячелетие христианской эры, тянется целый шлейф трудноразрешимых проблем. Похоже, приближается тот рубеж, когда количественные перемены (для большинства людей не всегда к лучшему) вот-вот обернутся качественным скачком, при котором homo sapiens неизбежно столкнется с вопросами выживания.

Существование «человека разумного» всегда определялось двумя важнейшими параметрами: зависимостью от окружающей среды и отношениями с себе подобными. На обоих направлениях напряженность нарастает. Сочетание старых и новых угроз цивилизации усиливает действие каждого фактора в отдельности, что позволяет говорить о системной природе нынешнего кризиса.

На Земле накоплено невероятное количество самых изощренных средств и изобретений, единственная цель которых — убийство. Теперь уже трудно определить, что (не только с точки зрения разрушительных последствий, но и в силу доступности) более смертоносно: ядерный заряд или обычное высокоточное оружие, источники радиации или бактерии. Остановить расползание оружия массового уничтожения не удается. А между тем деградация режимов по ограничению гонки вооружений сегодня значительно усложняет решение этой задачи по сравнению с периодом конфронтации. Сама по себе зловещая, эта проблема приобрела качественно новый характер с тех пор, как на мировую сцену вышел организованный международный терроризм.

Взаимосвязь между чудовищными метастазами терроризма и меняющейся действительностью все очевиднее. Глобальный, взаимозависимый характер цивилизации делает ее все более уязвимой, тем более что «направление главного удара» террористам определить нетрудно. Ведь в процессе глобализации существенно сокращается число информационных и инновационных центров современного мира и фактически все они сосредоточены в странах, которые принято называть западными. Вновь обретенное технологическое превосходство резко увеличивает возможности Запада оказывать влияние на весь остальной мир. В различных формах осуществляется принцип: как бы себя не обделить и другим ничего не оставить. Одна пятая часть человечества присваивает 80 процентов мирового богатства. Если в конце XIX века самая богатая страна мира по доходам на душу населения девятикратно превосходила самую бедную, то сегодня это соотношение составляет сто к одному.

Но только ли в бедности и неравномерности распределения причина международного терроризма? Самой благоприятной почвой для зарождения террора почти всегда становятся отчаяние и унижение, ощущение собственного бессилия, и прежде всего там, где царит невежество. Причем невежество, замешанное на нетерпимости и фанатизме, культивируемое вполне сознательно на протяжении десятилетий. Так, правящие круги некоторых арабских режимов отводили от себя угрозу социального недовольства, в том числе и тем, что поощряли наиболее темные стороны фанатичного ислама, используя их в борьбе против внешнего врага.

Трудно отделаться от впечатления, что все дело в сочетании факторов экономического порядка с намеренно взращенным религиозным фанатизмом. Именно эта комбинация породила гремучую смесь под названием «международный терроризм», символом которого стал Усама бен Ладен, выходец из Саудовской Аравии.

Экономическая картина мира в целом безотрадна. Разрыв между нищетой и богатством колоссален, а, главное, само это богатство достигнуто слишком высокой ценой с точки зрения затраченных ресурсов. К обеспеченным могут причислить себя лишь упомянутые 20 процентов населения земного шара, тогда как их уровень жизни может быть достигнут оставшимися четырьмя пятыми лишь при условии, что будут израсходованы ресурсы четырех таких планет, как Земля.

Новые технологии, развивающиеся в процессе глобализации, безусловно, несут с собой новые возможности. Однако одним из побочных эффектов этого развития стал быстрый рост теневой экономики. Глобализация открыла дополнительные каналы выхода на «официальную» экономику, без симбиоза с которой, в том числе по части отмывания денег, теневая экономика существовать не может. По подсчетам немецких ученых, почти половина землян живет в условиях «неформальной» экономики, по большей части криминальной. Налоги они фактически не платят, чем лишний раз подтверждается слабость правительств. Иными словами, глобализируются все процессы, в том числе и негативные вроде упомянутой теневой экономики или ухудшения окружающей среды, а также терроризма.

Для вовлечения в глобальные процессы гораздо большего, чем теперь, числа участников требуются новые революционные менеджеры, принципиально новые подходы. Слава богу, в международных экономических организациях, призванных хоть как-то наладить разделение труда, нет недостатка.

Хищническая эксплуатация природы на протяжении столетий неизбежно вела к истощению ресурсов. Нас уже не удивляет печальная статистика наподобие той, что сообщает о ежегодно выжигаемых и вырубаемых тропических лесах площадью в четыре Швейцарии. Стремительно растет дефицит питьевой воды: после 2010 года 40 % мирового населения, или 3 миллиарда человек, будут полностью или частично лишены доступа к воде, отвечающей санитарным нормам. Сжигая твердое топливо, мы вносим свою лепту в климатические изменения, которые могут оказаться катастрофическими.

В состоянии ли человечество справиться с обрушившейся на него лавиной проблем? То обстоятельство, что цивилизация до сих пор жива, еще не гарантирует благополучного разрешения нынешнего кризиса. Однако один исключительно важный шаг сделан: политическая элита и лидеры государств, которые еще могут повлиять на эволюцию мира, знают, что ему грозит.

Не так давно группа видных ученых подготовила по заказу ООН каталог пятидесяти трех чрезвычайных ситуаций. Сделанный ими вывод весьма важен: с технологической точки зрения все эти угрозы устранимы. Научная мысль нашла решения глобальных проблем или близка к этому. Дело за тем, чтобы попытаться объединить все разумные силы, заинтересованные в спасении цивилизации.

Не приходится говорить, как важно при этом правильно понять смысл согласования между национальными интересами и моральными принципами, или общечеловеческими ценностями.

Но опять возникает вопрос: кто и как будет этим заниматься? Мир все более неуправляем, ибо глобализация накладывается на другой крупнейший исторический процесс — распад системы международных отношений, сложившейся после Второй мировой войны.

В годы холодной войны каждый из двух центров силы стремился управлять миром по-своему. Пока они занимались перетягиванием каната, мир балансировал на грани катастрофы. (Достаточно вспомнить хотя бы Карибский кризис.) Затем между ними постепенно установились определенные правила поведения, причем значительный вклад в это внес Третий мир, движение неприсоединения. Правила поведения — это вся совокупность договоренностей, достигнутых в общении между государствами, плюс устоявшаяся практика их соблюдения. Они нашли отражение главным образом в Уставе ООН, который пусть не сразу, но стал почитаться за основополагающий свод международных законов. При этом сама ООН стала последней инстанцией управления.

Окончание холодной войны привело, с одной стороны, к прекращению идеологического противостояния, а с другой — к нарушению сложившегося за долгие годы устойчивого военного равновесия. XXI век начинается в условиях фактического несоответствия между объективным состоянием мира, претерпевшего за последние десятилетия колоссальные изменения, и нормами поведения в этом изменившего мире. Причем речь идет и о нормах, выработанных задолго до периода после Второй мировой войны. С XVII века в основу международного законодательства было положено два принципа — национальный суверенитет и юридическое равноправие наций. Теперь их зачастую отбрасывают с порога, как устаревшие, не предлагая чего-либо взамен. В какой-то момент страны и народы практически лишились общепринятых правил поведения, что еще более усложнило их жизнь, и без того полную конфликтов и опасностей.

В результате на передний план вышли этнические и религиозные различия между народами, а нарушение баланса расширило возможности для их конфликтного проявления. Можно соглашаться или не соглашаться с теорией столкновения цивилизаций, но нельзя отмахнуться от того факта, что вызовы безопасности часто проходят сегодня по линии разлома между цивилизациями.

Конечно, можно бить тревогу по поводу случаев нарушения Устава ООН, но необходимо отдавать себе отчет в том, что ряд его исходных положений уже не отвечают новым условиям. Скажем, Устав ООН регулирует главным образом межгосударственные отношения, включая конфликты между странами. Это продолжает оставаться важной составляющей международного права, но не определяющей, как прежде. Из общего числа войн, которые велись в мире после 1945 года, лишь треть приходится на войны между государствами, а две трети к таковым отнесены быть не могут. Некоторые политологи говорят в этой связи о «приватизации войн». Устав ООН мало в чем может помочь, когда речь идет о конфликтах внутри государства, межэтнических, межнациональных столкновениях.

Снижение ведущей роли ООН повлекло за собой возникновение довольно серьезного вакуума в международно-правовой организации мира. Его заполняют либо решения, принятые группой «высокоцивилизованных» стран (например, по поводу бомбардировки Югославии), либо односторонние действия одной державы (тому множество примеров). Но может ли группа стран или одно государство управлять миром так, чтобы это устраивало всех? Возможен ли безопасный мир, в том числе для тех, кто им управляет? В состоянии ли США в одиночку обеспечить безопасность на всей планете, если им это не удается в одном регионе — на Ближнем Востоке, а в определенной мере даже в собственной стране?

Характерный пример неадекватности мышления политической элиты в Соединенных Штатах — многолетний бартер в отношениях с некоторыми арабскими режимами, который теперь сами американцы называют циничным: бесперебойные поставки нефти и многомиллиардные закупки американского оружия в обмен на увековечивание феодализма и обеспечение безопасности правящих семей. Последние между тем осуществляли финансовую и идеологическую подпитку исламского экстремизма, в том числе террористического толка.

Лишь с недавних пор в США стали публично высказывать сомнения, те ли страны нанизаны на «ось зла». При всем своем могуществе Соединенным Штатам не справиться с задачей наведения порядка в хаотичном мире. Более того, попытки американцев разрушить прежнюю систему международных договоров и соглашений вместе с отказом заключать новые привносят нестабильность.

На обозримый период Америка будет обладать мощью, многократно превышающей потенциал государств, которые стоят ниже ее в мировой классификации. Это накладывает огромную ответственность на правящий класс единственной сверхдержавы. Требуется согласованность силы и разума, международного сотрудничества и правильно понятых национальных интересов США.

Каков же системный ответ на системный кризис?

Осознанное строительство нового миропорядка. Гуру международной дипломатии Генри Киссинджер справедливо полагает, что «война с терроризмом — не только преследование террористов. Прежде всего это защита представившейся ныне уникальной возможности перестроить международную систему», ибо, «как это ни парадоксально, терроризм вызвал к жизни чувство всемирного единения, чего не удавалось добиться теоретическими призывами к новому мировому порядку».

Бывшие противники по холодной войне должны всерьез проникнуться сознанием того факта, что само их выживание зависит от способности переключить внимание на новые опасности. Пора, наконец, прекратить распри внутри одной цивилизационной семьи, расколотой по идеологическому признаку на протяжении 40 лет. Именно в это время зародились и набрали силу нынешние угрозы, представляющие опасность для человечества в целом. Мы же по привычке продолжаем бороться с призраками прошлого.

В отношениях между цивилизациями и культурами необходим целенаправленный и систематический поиск пусть не всеобъемлющего, но общего знаменателя, способствующего взаимопониманию между ними.

В современном мире это вряд ли возможно без серьезных внутренних перемен, создания гражданского общества в странах, придерживающихся различных политических, религиозных и культурных ориентаций, налаживания взаимодействия между властью и обществом. Существует теснейшая связь между развитым гражданским обществом и нормальными межцивилизационными отношениями. Eдинственно надежная перспектива — это разработка новых правил международного поведения, которые были бы приняты подавляющим большинством стран. Одной из составляющих этого процесса является модернизация уже существующих правил.

В более конкретном плане необходимо ускорить уже начатую работу по обновлению структуры Организации Объединенных Наций, ее Устава, совершенствованию функций Совета Безопасности. В этом, как и во многих других отношениях, Россия могла бы взять инициативу на себя. Даже если ее экономический вес в мировых делах упал, ее моральный авторитет у многих государств, в том числе развивающихся, по-прежнему достаточно высок, страна имеет солидный международно-правовой опыт, неплохой интеллектуальный потенциал. Россия могла бы выступить с предложениями относительно того, что касается обновленной схемы управления международными процессами.

В центре этой схемы я вижу во всех отношениях модернизированную ООН. Все государства мира имеют возможность вносить вклад в обсуждение проблем. За кем же решающее слово, в том числе в ключевом вопросе о санкции на применение силы в международных конфликтах?

В условиях доминирования Соединенных Штатов Америки в мировой экономике и политике невозможно представить себе успешное противостояние новым угрозам без их участия. В коалиции других держав, включая Россию, ведущая роль США неоспорима, но именно ведущая, а не гегемонистская. Механизм принятия решений подобной коалицией вполне поддается регулированию. Речь может идти, например, об изменении правил применения вето в обновленном, то есть грамотно расширенном, Совете Безопасности, когда оно вступало бы в силу лишь при едином мнении двух или трех постоянных членов СБ, а не одного, как в настоящее время. Это еще не мировое правительство, но нечто, приближающееся к нему.

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 6 декабря 2002 > № 2913927 Анатолий Адамишин

Профилактика вместо возмездия

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Владимир Дворкин — научный руководитель Центра проблем Стратегических ядерных сил Академии военных наук, генерал-майор запаса.

Резюме Уговаривать или бомбить? Выход на международную арену транснациональных террористических организаций заставляет по-новому отнестись к странам, заподозренным в разработке оружия массового поражения. Медлить с их разоружением – значит идти на риск того, что самые мощные средства уничтожения окажутся в руках экстремистов.

Что делать с государствами, находящимися «на подозрении» у мирового сообщества в качестве потенциальных разработчиков оружия массового уничтожения? Занять выжидательную позицию, воздействуя на них политическими и экономическими средствами (которые уже показали свою невысокую эффективность), или приступить к «профилактике» путем нанесения превентивных ударов? При ответе на этот вопрос, занимающий в последние годы политиков всего мира, следует учитывать новую обстановку, сложившуюся после выхода на международную арену транснациональных террористических организаций.

Очевидно, что рост числа государств, обладающих оружием массового уничтожения и эффективными средствами его доставки, увеличивает и вероятность его несанкционированного (случайного) или массированного применения в региональных конфликтах. В отличие от традиционных членов ядерного клуба у вновь вступивших в него нет сколько-нибудь продолжительного опыта разработки и использования концепций ядерного сдерживания, принципов контроля и формирования санкций на применение ядерного оружия и т. д.

Ракетно-ядерное вооружение, которое оказалось или окажется в руках новых владельцев, не имеет достаточного уровня надежности. Ведь такие страны не проводят необходимого объема натурных испытаний, в особенности для проверки систем управления, а это чревато значительными отклонениями траекторий полета ракет и попаданием их на территории других государств.

Опасность неизмеримо возрастает, если оружием массового уничтожения завладеют транснациональные террористические организации, опирающиеся на поддержку тоталитарных режимов. Более того, только опора на «проблемные» государства, где располагаются центры, лаборатории и лагеря для экипировки, боевой подготовки, изготовления оружия массового уничтожения, лечения и отдыха боевиков, делает эти организации устойчивыми структурами. Среди «подозрительных» стран, как правило, называют Иран и Ирак. На чем основаны эти подозрения?

В Иране программа ракетного вооружения реализуется с начала 1980-х. Основные усилия направлены сейчас на создание инфраструктуры для производства баллистических ракет средней дальности. Цель — формирование к 2010–2015 годам самого мощного ракетного потенциала в регионе. Этому способствует сотрудничество с Китаем и Северной Кореей. Промышленная мощность линии сборки ракет «Шехаб-3» с дальностью полета до 1 000 км может составить порядка 100 единиц в год.

Инспекция МАГАТЭ не обнаружила в Иране ядерного оружия и основных элементов его создания, что, однако, не исключает его появления в обозримой перспективе (как и химических боеприпасов). Наличие ядерной энергетики объективно облегчает создание ядерного оружия Ираном, поскольку дает доступ к материалам и технологиям, а также способствует формированию собственного интеллектуального потенциала.

Помимо борьбы с Израилем и сдерживания угрозы со стороны США, у Ирана есть стимул регионального характера — противостоять реальной ядерной державе (Пакистан) и потенциальным ядерным соперникам (Ирак и Саудовская Аравия). Нельзя исключить, что при дальнейшем обострении борьбы с исламским экстремизмом в Кавказском регионе и Центральной Азии идеологическое начало возьмет в Иране верх над геополитическим и Россия станет мишенью иранских ракетно-ядерных сил и военно-политического противодействия.

Ирак в случае ослабления международного контроля в состоянии довольно быстро создать ядерное и другое оружие массового уничтожения, а также восстановить ракетный потенциал за счет реанимации замороженных программ (ракета «Таммуз-1» с дальностью полета до 2 000 км или перспективная баллистическая ракета такой же дальности при увеличенной массе боевой части). К 2015 году на вооружении могут появиться, кроме стационарных, 10 — 20 мобильных пусковых установок. Не исключена закупка ракет «Нодон-2» или «Тэпходон-1» в Северной Корее.

Даже самому одиозному диктатору трудно решиться на применение ядерного оружия хотя бы из опасения получить сокрушительный удар возмездия. Однако, если международные силы предпримут активные действия с целью изменения режима в стране, загнанный в угол правитель способен на все. Вот почему фактор времени приобретает решающее значение: стоит ли дожидаться, когда диктатор станет обладателем оружия массового уничтожения?

Вопрос стоит особенно остро в связи с тем, что режимы, поддерживающие международные террористические организации, предоставляют им возможность сколь угодно долго готовить акции любого масштаба, использовать всякого рода способы и средства воздействия, применять все типы оружия массового уничтожения. Поэтому любые виды защиты всегда будут отставать от способов нападения.

Ядерный теракт возможен где угодно. Объекты с ядерными зарядами на носителях оружия, на железнодорожных, воздушных, водных и наземных транспортных средствах, на предприятиях по производству и утилизации ядерных зарядов — все это потенциальные мишени террористов. Другая группа целей — стационарные и мобильные объекты по производству, хранению, переработке и утилизации топлива, в том числе плутония, урана, дейтерия, трития. Это также объекты по добыче и обогащению руды, исследовательские и промышленные реакторы, радиоактивные источники, химически опасные объекты с тысячами тонн хлора, аммиака, различных кислот, нефтеперерабатывающие предприятия и хранилища топлива. Чтобы вызвать катастрофы, не уступающие по масштабам разрушений и последствиям применения оружию массового уничтожения, достаточно нарушить технологический режим или организовать взрывы на таких объектах. Нет оснований сомневаться в том, что террористические организации готовы использовать и собственное оружие любого типа, включая «грязные» ядерные бомбы, химические, бактериологические и прочие подобные средства.

Ассортимент методов противодействия этой угрозе аналогичен средствам, которые могут быть применены в отношении «проблемных» государств: сравнительно пассивные, вяло блокирующие действия или превентивное силовое вмешательство.

Для России выбор особенно сложен, прежде всего по причине ее собственных трудностей. Часть нашей элиты считает, что в сложившейся тяжелой ситуации (экономический кризис, демографические проблемы, коррупция, нерешенный чеченский конфликт и пр.) Москву не должны беспокоить проблемы региональной нестабильности, распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки, международный мегатерроризм. У нас нет явных противников среди «проблемных» стран в поясе нестабильности, обладающих или стремящихся к обладанию оружием массового уничтожения, ракетами и поддерживающих терроризм. Поэтому нужно, содействуя выполнению международных договоров и соглашений по нераспространению и поддерживая борьбу с международным терроризмом на политическом уровне, отсиживаться в стороне от активных акций, пока не удастся возродить страну.

Согласно другой точке зрения, курс на военно-политическую и экономическую интеграцию с Западом не имеет альтернативы для возрождения страны, а поэтому необходимо углублять сотрудничество по всем проблемам безопасности, включая бескомпромиссную борьбу с распространением оружия массового уничтожения и средств его доставки. Прежде всего речь идет о «проблемных» государствах с тоталитарными режимами, которые реально или потенциально способны поддерживать международный терроризм.

Первый сценарий кажется привлекательным. Беда, однако, в том, что даже в обозримой перспективе не исключено возникновение непрогнозируемых катастрофических ситуаций, например, вследствие попыток разрешения региональных конфликтов. И трудно не согласиться с предостережениями США о том, что обстановка после окончания холодной войны беспрецедентна по своей непредсказуемости. Выжидательная политика равносильна созданию режима наибольшего благоприятствования для террористических организаций, приглашению их к новым катастрофическим терактам, и только упреждающие действия мирового сообщества способны минимизировать угрозу.

Возражения против этой позиции диктуются в первую очередь опасениями в связи с усилением глобального доминирования США. События последних лет, особенно в области экономической политики, свидетельствуют о том, что единственный мировой лидер жестко отстаивает лишь собственные интересы. Он не всегда готов считаться с интересами даже традиционных союзников, не говоря уже о вновь приобретенных. Все это препятствует изживанию устойчивого антиамериканизма в сознании значительной части российского общества. Трудно переубедить большинство россиян, уверенных, что единственная цель США при закреплении, например, в Центральной Азии — ущемить интересы России. Нелегко объяснить, что политика США во всех сферах является не антироссийской или антиевропейской, а жестко проамериканской, эгоцентричной. В российском обществе еще долго будет преобладать подозрительное отношение к Западу, США, НАТО, которое могло бы сойти на нет по мере улучшения социально-экономической ситуации в нашей стране.

Другое возражение — это заинтересованность России в экономических связях с наиболее явными противниками США — Ираном (ядерная энергетика и продажа оружия) и Ираком (заявленные долгосрочные контракты на десятки миллиардов долларов). Вообще, по мнению оппонентов прозападного курса, Россия, занимающая особое положение на стыке между радикализирующимися слаборазвитыми регионами и миром благополучных стран, должна извлекать для себя выгоду балансируя между ними. Не стоит, однако, забывать о том, что стремление нравиться и угождать всем обычно заканчивается ненужностью никому.

Так что же делать? Продолжать сидеть на двух стульях или, не ограничиваясь политическими декларациями, ответить на новые глобальные вызовы реальной военно-политической интеграцией и углубленными союзническими отношениями с Западом?

Здесь необходимо отметить следующее: союз с США еще не означает следования строго в кильватере американской политики, о чем свидетельствуют часто возникающие противоречия по широкому спектру проблем между ведущими странами НАТО. Сам по себе Запад неоднороден, что позволяет выбирать модель союзнических отношений, одновременно жестко отстаивая национальные интересы. Однако для выработки самостоятельной политики требуется долгосрочное стратегическое планирование, а не спорадические метания, преследующие мнимые сиюминутные выгоды. Необходима долгосрочная политика, основанная на военно-политической и экономической интеграции России и Запада без оглядки на ходячее представление о том, что нас в конце концов обязательно обманут. Такую политику можно наполнить программами сотрудничества в самых разных сферах — например, по совместной разработке и использованию стратегической и нестратегической ПРО, по космическим информационным системам. Подобные программы не только способствовали бы укреплению взаимного доверия, но и стали бы гарантией от возврата к противостоянию. Однако для их реализации даже при наличии политической воли и принятых решений необходимо преодолеть инертность и сопротивление бюрократии в России и США.

Возможна ли в принципе долгосрочная антитеррористическая стратегия в условиях, когда позиции США, Европы и России в отношении «проблемных» режимов заметно расходятся? И нужна ли вообще такая стратегия? Может быть, ничего подобного событиям 11 сентября больше уже не повторится?

Американские сенаторы Сэм Нанн и Ричард Лугар обоснованно полагают: необходимо создать многоуровневую глобальную коалицию против терроризма, ведущего к катастрофам. Лучше переоценить опасность, чем недооценить ее. Нельзя не согласиться с Лугаром: сколь ни чудовищна трагедия 11 сентября, смерть, разрушения и паника покажутся минимальными по сравнению с теми, что могут последовать за применением оружия массового уничтожения. Программа совместных действий глобальной коалиции, по замыслу Нанна и Лугара, должна быть ориентирована на решение широкого круга задач, чтобы не допустить получения террористами оружия массового уничтожения. Это — ужесточение режимов нераспространения, совершенствование систем контроля над хранением и транспортировкой ядерных, биологических и химических материалов, предотвращение утечки мозгов, разработка и соблюдение стандартов ядерной безопасности мирового класса.

Очевидно, что создание глобальной коалиции — длительный и сложный процесс, если только его не ускорит международный терроризм. Ядром формирования такой коалиции могли бы стать Россия и США. Они имеют и самый большой опыт в создании оружия массового уничтожения, и средства его доставки и защиты от него, а также информационные системы контроля.

Обе страны сильно пострадали от терроризма. Поэтому Россия и США вполне способны быть на своих континентах центрами стабильности, объединяющими вокруг себя большинство демократических стран.

Настало время четко сказать себе: от угроз применения оружия массового уничтожения тоталитарными режимами, в особенности исповедующими радикальный ислам, от транснационального терроризма нельзя защититься, только защищаясь. Ни одна самая богатая страна не в состоянии оградить себя даже от известных способов нападения, не говоря уже о труднопрогнозируемых. Поэтому эффективны главным образом упреждающие действия в отношении «проблемных» стран, включая разоружение, если получена достаточная и относительно достоверная информация о наличии в их распоряжении оружия массового уничтожения и поддержке ими международных террористов.

Необходимы согласованные превентивные шаги по принудительному разоружению, экстерриториальному подавлению опорных баз террористических организаций, а не только реакция на непоправимые последствия терактов. Полностью победить терроризм невозможно. Но довести степень угрозы до «приемлемого» уровня, не допускающего широкомасштабных катастроф, — одна из самых актуальных задач мирового сообщества. Для ее решения прежде всего необходимо лишить международный терроризм поддержки со стороны тоталитарных режимов.

Международно-правовая система, включая Устав ООН, не вполне приспособлена для решения такой проблемы, поскольку создавалась десятилетия назад, не отвечает новым глобальным вызовам и нуждается в корректировке. Но это также длительная работа, окончания которой международные террористы вряд ли станут дожидаться. Дать им самый жесткий отпор следует уже сегодня. Силовое противодействие не обязательно должно заключаться в широкомасштабной военной операции против отдельных тоталитарных режимов. Так, например, перед началом дискуссии в Совете Безопасности ООН по Ираку 30 авторитетных независимых аналитиков из США предложили вариант ликвидации оружия массового уничтожения в Ираке с использованием так называемого принудительного инспектирования. Предписывается проводить инспекции в сопровождении аэромобильных боевых групп международных сил в любом выбранном районе, на любых объектах в любое время без ограничения его продолжительности. Выявленные запрещенные объекты подлежат разборке или разрушению. Принудительные инспекции могли бы обеспечиваться современной высокотехнологической инструментальной разведкой и развернутыми международными силами вблизи границ Ирака. Предлагаемые меры вполне распространимы и на инспектирование баз подготовки и опорных пунктов международных террористических организаций. Причем не только в Ираке.

Надо отметить, что для эффективного достижения целей «профилактики» необходим международный консенсус. Даже признавая несовершенство правовых основ миропорядка, следует максимально стремиться к тому, чтобы превентивные удары наносились на основании решений Совбеза ООН, согласованного мнения широкой международной коалиции. При односторонних шагах результат может оказаться далеким от поставленных целей: возможны глубокие трещины в единой антитеррористической коалиции, что на руку прежде всего террористам.

Опыт антиталибской кампании свидетельствует о том, что США крайне трудно обойтись без России при проведении контртеррористических операций, поскольку ни одна другая страна в поясе нестабильности не обладает таким политическим и военно-техническим потенциалом. Москва, таким образом, имеет все основания стать, по существу, равноправным союзником Вашингтона в бескомпромиссной борьбе с новыми угрозами. Бесперспективно отсиживаться в окопе, пытаясь приспособиться к быстро меняющейся конъюнктуре в отношениях с недемократическими режимами. Тем более что есть достаточно оснований рассчитывать на более устойчивые и не менее выгодные отношения с «проблемными» государствами после смены существующих режимов.

США. Весь мир. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2909705 Владимир Дворкин

XXI век: расходящиеся дороги развития

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Л.М. Григорьев — к.э.н., ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН, член Научно-консультативного совета журнала "Россия в глобальной политике".

Резюме Развивающийся мир, к которому сегодня относится и Россия, не догонит мир развитой. На рубеже тысячелетий темпы роста основных групп государств выровнялись. Это означает, что разрыв между ними не преодолевается, а консервируется, сближение уровней развития практически невозможно. Шанс совершить прорыв, направив на цели развития средства, освободившиеся после окончания холодной войны, был упущен.

Насколько устойчива экономическая ситуация в мире? Отвечая на этот вопрос в середине 1990-х годов, большинство политиков и аналитиков были настроены оптимистически: развитые и развивающиеся страны демонстрировали высокие темпы роста, к тому же большая группа государств перешла от планового хозяйства к рыночному. Сегодня процессы, происходящие в мировой экономике, дают серьезные основания для тревоги. На рубеже тысячелетий темпы роста основных групп стран (развитые, развивающиеся и переходные) сблизились и стабилизировались (см. график 1). Это означает, что разрыв между ними не преодолевается, а консервируется, сближение уровней развития практически невозможно. Напротив, эти группы будут следовать по расходящимся дорогам, постепенно отдаляясь друг от друга.

График 1. Динамика реального ВВП развитых, развивающихся и переходных стран за 1990–2003 гг. (в процентах)

Источник: МВФ (сентябрь 2002 г.), МБРР.

Развитые страны — нервный рост

Что происходит в развитом мире и есть ли основания для панических предсказаний, которыми обывателя исправно пугают газеты? В целом можно констатировать, что группа развитых стран находится в “хорошей форме”. К концу 2002-го стало ясно, что США преодолели прошлогоднюю рецессию. Американский подъем 1991–2000 годов был одним из самых мощных и самым продолжительным в истории — без обычного спада посредине десятилетия. В основе его лежали огромные капиталовложения и “дивиденд от мира” (результат окончания холодной войны), который наряду с другими факторами позволил в течение трех лет сводить бюджет с профицитом. Биржевой крах “проколол” спекулятивный “шарик”, но вложенные ресурсы никуда не исчезли и будут давать растущий эффект. Промышленное производство выросло в полтора раза. Несмотря на экономические проблемы 2001-го, США ощутимо увеличили военные расходы и расходы на безопасность. (Причем эти траты являются не столько финансовыми потерями бюджета, сколько стимулом роста спроса.) Теперь же, когда кризис в основном миновал, США получат новые материальные возможности для укрепления своей роли в мире.

В принципе, весь развитой мир начинает выходить из застоя прошедших двух лет (хронические проблемы испытывает только Япония). В 2002–2003 годах впереди, видимо, останутся США, зона евро будет двигаться медленнее. Согласно прогнозу МВФ на 2002–2003 годы, реальный ВВП в развитом мире вырастет на 2,7–2,8 %. Реальные цены на импортируемые развитыми странами первичные товары из развивающихся стран ниже уровня 1990-го. Бюджеты развитого мира сбалансированы лучше, чем когда-либо. Так что 29 стран, представляющих примерно 56 % мирового ВВП по оценкам МВФ [1], могут ожидать возврата к циклическому росту.

Конечно, темпы роста ниже, чем предполагалось, но какой-либо непосредственной угрозы развитию нет. Как и всегда на выходе из кризиса, нет полной ясности, какая отрасль возьмет на себя функцию очередного локомотива роста и что станет основой подъема. Важно, однако, что постиндустриальное общество уже не зависит от ограниченного набора отраслей.

При этом в развитом мире ощущается нервозность, которой не было в 1990-е годы. Обусловлена она главным образом внешними, а не внутренними факторами. В экономике это вопрос устойчивости поставок нефти, цены на нефть и газ, а также корпоративные скандалы и затянувшиеся биржевые потрясения, которые, как правило, предшествуют кризису, а не происходят на стадии перехода к росту. Инстинктивное желание инвесторов уйти в безопасные регионы, по сути дела домой, подкрепляется ощущением конфликтности в политической сфере (Ближний Восток, Ирак, Балканы, общая угроза терроризма). Дискомфорт создают также нерешенные глобальные проблемы: загрязнение окружающей среды, изменения климата, бедность, рост наркотрафика.

Среди внутренних проблем развитого мира отметим главную — ослабление позиций среднего класса. В Европе это подогрело правые, расистские и антииммигрантские настроения, особенно ярко проявившиеся во время недавних парламентских выборов во Франции и Нидерландах. Нервозность усугубляется сложными процессами интеграции, которые заставляют европейцев интенсивно искать способы адаптации к новым условиям существования. Совокупность всех этих факторов вынуждает ведущие державы в большей степени концентрироваться на собственных проблемах, тогда как их интерес к общемировому развитию снижается. Попытки совместить жесткую бюджетную дисциплину (особенно в ЕС) с социальной поддержкой собственных “бедных и обиженных”, растущая вовлеченность европейцев в операции США и НАТО по поддержанию стабильности (Балканы, Азия и пр.) также не стимулируют притока ресурсов в развивающийся мир. После 11 сентября 2001-го все отчетливее проявляется “синдром осторожности” в отношении других стран, особенно в том, что касается долгосрочных инвестиций в зоны военного риска. В нынешней ситуации Запад, похоже, больше озабочен защитой собственного образа жизни и развивается сам по себе, продолжая отдаляться от остального мира.

Нефть — дело деликатное

Особняком стоят страны-экспортеры нефти, особенно члены ОПЕК, сочетающие ряд признаков развитых и множество признаков развивающихся стран. Их отличают относительно высокий уровень дохода на душу населения (в арабском мире) и вообще наличие собственных стабильных источников дохода. В то же время для них характерны монокультура производства и экспорта, низкий уровень развития обрабатывающей промышленности и услуг, часто архаичные политические системы, большие госрасходы, экспорт (в ряде случаев бегство) капитала и ограниченные возможности развития. Колебания доходов настолько велики, что условия роста весьма своеобразны и отличаются как от развитых, так и развивающихся стран [2]. Эти страны, как правило, почти не заимствуют у международных финансовых организаций, но обременены частными долгами.

Развитым странам на фазе выхода из кризиса нужна стабильность нефтяных цен, при этом чем они ниже, тем лучше. В 1990-е годы доходы стран ОПЕК составляли примерно 120–160 млрд долларов в год. За падением до 104 млрд в 1998-м последовал взлет до 250 млрд в 2000 году с постепенным снижением до 175 млрд в 2002-м [3].

Колебания цен и доходов приводят к серьезной неравномерности в торговых и платежных балансах не только стран-экспортеров нефти в том числе например России, но и импортеров. Они затрагивают циклические процессы в развитых странах, но одновременно могут усугубить кризисы, например, в Аргентине и Бразилии, которые испытывают трудности с платежным балансом и выплатами по долгам. Каждый взлет нефтяных цен отражается и на беднейших странах. Это лишний раз указывает на недостатки спотового рынка нефти с точки зрения развития. Очевидно также, что внутренняя стабильность (через бюджеты и внешнеторговые балансы и т. п.) в ряде больших групп важнейших стран мира зиждется на хрупком равновесии между интересами экспортеров, основных импортеров (и их компаний), а также трейдеров. В процесс глобального роста как бы встроен сложный раскачивающий механизм со случайной функцией — ценой на нефть.

Периоды высоких цен на нефть непродолжительны, роль нефти как фактора развития (раньше эту функцию выполняли каучук, медь и т. п.) не вечна. В 1991–2000 годах, когда среднеарифметическая цена барреля нефти “Брент” составляла примерно 19 долларов, экономический рост в мире достигал порядка 3 % от реального объема ВВП. В этот же период рост потребления нефти увеличивался примерно на 1 % в год и составил в общей сложности 12 %. Прогнозируя будущее, следует исходить из того, что цены на нефть более 25 долларов за баррель будут стимулировать процессы энергосбережения. Уменьшения роста добычи и потребления нефти в мире можно ожидать как на основании естественных ценовых факторов, так и в силу специальных мероприятий в странах ОЭСР, цель которых — снизить зависимость от импорта нефти. Таким образом, прогноз роста на 1,5–2 % мирового спроса на нефть, скорее всего, чересчур оптимистичен [4]. Шанс стран-экспортеров на развитие и модернизацию будет упущен, если высокие доходы уйдут не на накопление, а на потребление, вывоз капитала и тому подобные цели.

Устойчивое развитие — ускользающая цель

За сорок лет, прошедших с момента массового обретения независимости бывшими колониями, эксперименты по развитию беднейших стран принесли весьма ограниченные результаты. Каждые десять лет мировое сообщество вынуждено списывать долги и изобретать новые формы помощи. В 90-е также не удалось достичь устойчивости развития бедных и беднейших стран [5].

В Декларации Тысячелетия 2000 года содержалось обещание к 2015-му снизить вдвое число абсолютно бедных, но не были указаны средства решения этой задачи. Усилия по восстановлению объема и уровня помощи, предпринятые со стороны ООН и развивающихся стран на конференциях 2002 года, привели к неоднозначным результатам. Международная конференция по финансированию развития, проходившая под эгидой ООН с 18 по 22 марта 2002-го в Монтеррее (Мексика), завершилась обещанием США и ЕС увеличить официальную помощь развивающимся странам в предстоящее десятилетие еще на 50 млрд долларов. Это важный результат, но тем самым фактическая помощь всего лишь восстанавливается до уровня предыдущих лет. Пока недостижимой целью ООН остается предоставление развитыми странами помощи в размере 0,7 % от их ВВП.

Саммит в Йоханнесбурге (ЮАР) в августе — сентябре 2002 года можно считать успешным, особенно в том, что касается ряда намерений, связанных с экологией. Но в организационном и финансовом отношении его результаты не меняют ситуацию в мире, новой модели развития пока не просматривается [6]. Декларация конференции в Йоханнесбурге констатировала: “Постоянно возрастающий разрыв между развитым и развивающимся миром представляет главную угрозу глобальному процветанию, безопасности и стабильности” [7].

В 1990-е была упущена уникальная возможность обратить средства, сэкономленные от противостояния двух идеологических лагерей, на цели развития. Эти деньги способствовали дальнейшему прогрессу развитых рыночных демократий, как таковых. Целый ряд стран (прежде всего Африки и Азии), которые переживали периоды роста, в минувшее десятилетие понесли огромные потери накопленного человеческого и управленческого капитала в локальных вооруженных конфликтах. Вопиющим примером того, как нация своими руками разрушает предпосылки собственного развития, стала политически мотивированная ликвидация белого фермерства в Зимбабве. “Черный передел”, затеянный Робертом Мугабе, отбросил на десятилетия назад не только страну, но и весь регион (Зимбабве была главным производителем продовольствия для всех соседей). К тому же и без того ограниченные ресурсы международного сообщества отвлекаются от целей развития на постконфликтное восстановление (Босния, Руанда).

Районы “бедствий” оказывают депрессивное воздействие на соседей: неурегулированность многих конфликтов препятствует долгосрочному деловому планированию. Крупные инфраструктурные проекты практически неосуществимы в условиях угрозы терроризма, наличия территориальных споров или неопределенности с правами собственности.

В 1990-е официальная помощь развитию (ОПР) со стороны развитых стран заметно сокращалась. Наблюдается “усталость” от предыдущих попыток содействовать развитию. Они не приводили к успеху в силу коррупции на местах и неспособности ряда стран должным образом использовать помощь (самый яркий пример — масштабные выплаты Палестине, которые попросту оказались пущены на ветер, поскольку там возобновился разрушительный конфликт). Если в 1990–1998 годах (за исключением 1996-го — см. график 2) официальная помощь развитию (практически это гранты) составляла 45–60 млрд долларов, то в 2000–2001 годах она упала ниже уровня 1985-го — порядка 35 млрд долларов. (В отношении к ВВП стран-доноров ОПР сократилась с 0,35 % до 0,22 %.)

Поиск моделей участия иностранной помощи и капитала в экономическом развитии стран с нарождающимися рынками продолжается. Упор делался на снижение долгов, развитие рыночной экономики, призывы увеличить помощь. Однако любая помощь окажется бессмысленной, если не будут отлажены эффективные механизмы ее использования.

График 2. Динамика официальной помощи развитию, прямых и портфельных инвестиций в развивающиеся страны, млрд долларов в ценах 2001 г. (млрд дол., 1985–2002 гг.).

Источник: Всемирный банк.

Частный капитал и рост в 90-х

В середине минувшего десятилетия на какой-то период создалось впечатление, что увеличившийся приток частного капитала из стран ОЭСР в развивающиеся страны поможет им совершить качественный скачок. По темпам роста в 1991–1997 годах развивающиеся страны заметно опережали развитые. На этих данных основывались оптимистические оценки положительного влияния глобализации, в частности либерализации финансовой деятельности, информационной революции и т. д., на динамику развития.

На самом деле общий экономический подъем опирался на быстрый рост ограниченного числа ведущих развивающихся стран, в которые шел основной поток прямых инвестиций и которые в период до 1997-го сумели использовать их для развития и ускорения. Это латиноамериканские (Аргентина, Бразилия, Мексика, Чили), центрально- и восточноевропейские (Польша, Венгрия, Чехия) и азиатские (Корея, Малайзия, Таиланд, Сингапур) страны, а также Китай и Гонконг [8].

Некоторые компоненты этих потоков отличались неустойчивостью. Например, частные займы колебались от 90 млрд долларов до –0,7 млрд в год (см. график 3). Общий валовой приток частных ресурсов увеличился с уровня 30–45 млрд долларов в год в конце 1980-х до почти 290 млрд в 1997–1998 годах. Правда рост частных вложений в 1990-х отражал три важных дополнительных фактора по сравнению с 1980-ми годами: резкий рост инвестиций в Китай, приватизацию в Бразилии и Аргентине, появление как объекта инвестирования большой группы государств с переходной экономикой Центральной и Восточной Европы и СНГ (27 стран).

График 3. Динамика притока валового и чистого (валовой минус проценты по кредитам и прибыль по иностранным инвестициям) частного капитала в развивающиеся страны (млрд. дол., 1985–2002 гг.).

Источник: Всемирный банк, 2002 г.

Графики 2 и 3 показывают, что приток чистых ресурсов в развивающиеся страны резко сократился одновременно с официальной помощью в разгар азиатского кризиса конца 1990-х [9]. В то же время наблюдается большой параллельный “увод” сбережений из развивающихся стран, причем не столько международными компаниями, сколько в большой степени местными политическими и деловыми элитами. Наиболее подвижный портфельный и банковский капитал на время создает возможность серьезного роста финансирования, но при оттоке может стать инструментом эскалации кризисов, что и наблюдалось в прошлое десятилетие. Всем стало ясно, насколько опасна опора на портфельные инвестиции, и прямые инвестиции превратились наконец в основной инструмент переноса развития в развивающиеся страны. Следует, однако, учитывать, что частный капитал крайне чувствителен к реальным или потенциальным рискам и не может компенсировать нехватку собственных усилий правительств и бизнеса развивающихся стран.

Исследования показывают, что укрепление прав собственности, ограничение черного рынка, расширение политических свобод и борьба с коррупцией способствуют экономическому развитию. Мир бедности по-прежнему характеризуется ограниченным притоком внешних ресурсов, не слишком эффективным использованием ресурсов собственных, а также непрекращающимися конфликтами, которые подрывают успехи, достигнутые в периоды стабильности. Согласно данным ЮНКТАД, обнародованным в конце октября 2002-го, объем прямых инвестиций в мире снизился в текущем году на 27 %. В частности, инвестиции в Африку снизились с 17 млрд долларов до 6 миллиардов.

Ведущие лидеры регионов — насколько они устойчивы?

Опыт последнего десятилетия показал, что мало добиться роста на какое-то время, гораздо важнее поддерживать его в длительной перспективе. Развитые страны тем и отличаются, что способны удерживать высокий уровень развития, несмотря на войны и кризисы. В этой связи необходимо проанализировать группу ведущих стран — развивающихся, переходных и даже развитых, лидирующих в своих регионах. Как локомотивы роста, они устанавливают де-факто стандарты стабильности, их банки выступают в роли надежного “ближнего зарубежья” для соседей и т. п. Если прогресс и рост тормозятся в странах-лидерах регионов, это ведет к общему замедлению, потере момента движения в направлении реформ и социально-политической устойчивости.

Например, экономический крах и трудноразрешимые политические проблемы в Индонезии серьезно повлияли на развитие Юго-Восточной Азии, кризис затронул “тигров”, рост которых был столь впечатляющим в прошлом: Таиланд, Малайзию, Южную Корею, Сингапур. Тяжелейшие кризисы поразили Аргентину, Бразилию и Турцию — государства-лидеры роста в 1990-х годах. Драма конца 1990-х заключается в том, что жертвами кризисов и конфликтов стали страны, обладавшие солидным потенциалом роста, включая накопленный управленческий и человеческий капитал (например, балканские государства).

Для этих среднеразвитых стран — соседей России по рейтингам — характерен размер ВВП на душу населения в пределах 4–12 тысяч долларов. Создается новая угроза мировому экономическому прогрессу — потеря надежды догнать первый эшелон. При анализе 15 государств, играющих важную роль в регионах (помимо Северной Америки, Западной Европы и Японии) становится очевидно, что если нет роста даже в таких странах, на которые приходится около 33 % мирового ВВП, то вряд ли стоит говорить об общем масштабном прогрессе в мире. Среднегодовые темпы прироста ВВП в этих странах сократились в 1998–2001 годах по сравнению с 1994–1997 годами с 6,3 до 4,6 %. Но отчасти речь идет о лукавстве статистики: за вычетом России, Индии и Китая в 12 оставшихся ведущих государствах разных континентов темпы прироста ВВП снизились гораздо резче — с 4,8 до 1,85 %. С 1998 по 2001 год лишь Россия ускорила свое развитие (даже включая год дефолта). В Китае и некоторых других странах наблюдается замедление роста. Индия и Египет сохранили темпы. Сочетая концентрацию ресурсов с постепенной либерализацией коммерческой деятельности, Китай, вес которого в экономике развивающегося мира огромен, укрепляет иллюзию общего значительного прогресса.

Многие ключевые страны, прежде всего Аргентина, Турция и, возможно, Бразилия, испытали или испытывают острейший кризис. В Израиле и Мексике наблюдается спад.

Именно у среднеразвитых стран имелась возможность масштабного внешнего заимствования, теперь же они испытывают все трудности долговых потрясений. Как недавно отметил нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, “мы до сих пор не умеем управлять кризисами” [10]. От позитивной динамики этих стран зависят среди прочего также региональная торговля, миграция рабочей силы, уверенность инвесторов. Региональные и гражданские конфликты, перемежаемые экономическими потрясениями, создают пеструю картину, отчасти напоминающую ситуацию столетней давности.

Модернизация по жестким правилам

Постепенная стабилизация в странах с переходной экономикой (28 стран Европы и Азии без Китая и Вьетнама, по критериям МВФ), особенно четырехлетний подъем в России, отодвинула их проблемы на второй план. Анализ, специально проведенный Международным валютным фондом в 2000 году, показал, что в течение XX века не произошло радикального изменения в соотношении государств на международной арене [11]. В частности, социалистическая индустриализация в бывшем СССР не повлияла на положение России относительно большинства развитых стран мира в 2000-м по сравнению с 1900 годом. Правда, увеличилось отставание от ведущих стран по размерам реального ВВП на душу населения.

Страны Восточной и Центральной Европы реинтегрируются с Западом примерно с тех же относительных стартовых позиций (40–45 % ВВП на душу населения по сравнению с Западной Европой), которые они занимали в первой половине XX века [12]. По итогам прошлого столетия развитые страны росли в целом быстрее и все больше отрывались не только от беднейших стран, но и от “второго эшелона”. Чемпионами в классе перемещений вверх по относительной шкале оказались Китай и Тайвань, заметно продвинулись вверх Япония и Корея. Все эти государства отличались на этапе ускорения концентрацией ресурсов, высокой (30 % и более) нормой накопления в ВВП, экспортной ориентацией и “реформами сверху”.

В России вопросы модернизации стали обсуждаться все более активно по мере преодоления затяжного кризиса переходного периода и ликвидации прямых последствий финансового краха 1998 года. Пожалуй, впервые в истории страна и на востоке, и на западе граничит с государствами, которые демонстрируют ощутимо более высокие темпы роста и для которых характерны устойчивое управление и осознанные экономические стратегии (вроде интеграции в ЕС). Список негативных последствий краха 1998-го возглавляют огромный внешний долг, дефицит доверия населения и предприятий к финансовым институтам, низкая норма накопления (18 % при среднемировых 23 %), низкая капитализация даже ведущих российских компаний. А главное — низкий уровень формирования среднего класса, доступ к ресурсам и рентоориентированное поведение участников процесса накопления. В этом контексте возникли дискуссии вокруг проблем догоняющего развития, вреда или пользы промышленной политики и т. п.

1990-е годы определили характер экономических и политических систем, возникших в переходных странах. Переходные государства можно разделить на несколько групп, находящихся на разных стадиях развития. Европейскими лидерами по формированию рыночных институтов и темпам экономического роста являются Словения, Польша, Чехия и Венгрия, ближе к ним — страны Балтии. Но целая группа стран в результате внешних и гражданских конфликтов, неудачной экономической политики и т. п. оказывается во все более трудном положении. По одному из критериев ООН (ВВП меньше 800 долларов на душу населения и др.), многие постсоциалистические страны попали в группу наименее развитых: Албания, Босния, Молдавия, Азербайджан, Армения, Грузия, Таджикистан и Киргизия; к этой группе примыкает даже Украина.

Россия, Казахстан и некоторые другие страны выделяются тем, что, несмотря на наличие огромных проблем, неравномерность предшествующего развития и неадекватность институционального базиса, они все же перешли к росту. Теперь перед Россией и более продвинутой группой стран стоят сходные проблемы: рост наметился, рынок есть и признан ЕС, установилась социально-политическая стабильность — осталось обзавестись эффективным рыночным хозяйством и модернизировать экономику, приблизив ее к уровню стран Западной Европы (от 5–10 тыс. долларов ВВП на душу населения до 15–20 в обозримом будущем). Вступление центрально- и восточноевропейских стран в Европейский союз даст им пространство для сбыта, жесткие правила финансового поведения (по бюджетным дефицитам и т. п.) и гранты на региональное развитие.

Фактически помощь международных финансовых организаций (МФО) постепенно становится для России скорее страховкой, нежели опорой. Упор на роль частного капитала в программах МФО и (несколько запоздалое) институциональное развитие как раз показывают, что с точки зрения развитого мира переход к рынку на востоке Европы, в сущности, завершен. Это означает, что переходные страны будут все больше рассматриваться как обычные среднеразвитые (или развивающиеся). Обедневшие государства также постепенно растворяются в обычных международных категориях. Специальный “переходный” статус все более утрачивает общее для этих стран содержание. Что же касается конкуренции на товарных рынках, то новые переходные экономики и в 1990-х не имели особых поблажек в качестве “награды” за отказ от планового хозяйства.

Нет ничего предосудительного в “догоняющей” экономике или в использовании естественных или накопленных страной преимуществ в целях ускорения своего развития. К тому же страна сама определяет способ развития исходя из характера ресурсов, интересов держателей основных активов и политической и финансовой элиты. И если страна развивается в направлении интеграции на базе иностранного капитала (венгерский вариант), то это в конечном итоге тоже выбор. Если окажется, что в России победил вариант развития на базе интегрированных бизнес-групп, то это будет наш выбор. Правда, этот вариант также не гарантирует быстрой и масштабной модернизации, поскольку любые инвестиции в нем должны в первую очередь отвечать корпоративным интересам. Заметим, что роль новых международных требований по финансовой отчетности, правил ВТО по конкуренции, в частности возможное появление экологических и трудовых стандартов, могут вести к закреплению фактического разделения труда в мире. Ведь разрушение окружающей среды и сверхэксплуатация труда — это “марксистское” прошлое промышленно развитых стран, которого они не стесняются, но не рекомендуют другим, прежде всего по этическим соображениям. Но тем самым ужесточение правил конкуренции в мире ведет к новой ситуации, в которой экономический рост и развитие, в отличие от времен “дикого” капитализма, будут осуществляться в рамках сложной (и недешевой) системы правил. Понятно, насколько это ужесточит требования к ведению бизнеса по сравнению с нынешней ситуацией.

Модернизация по новым правилам для стран переходного периода возможна, но это — нелегкое дело. Рассчитывать на иностранную помощь или капиталовложения как на основной фактор роста не приходится. Модернизация всегда была результатом огромной внутренней активности, использования внутренних ресурсов и удачных внешних обстоятельств.

Экономическое развитие мира в начале XXI века осложняется в условиях общей политической нестабильности, локальных и гражданских конфликтов, разрушающих плоды предшествующего развития. Многие ключевые страны регионов охвачены кризисами, и соответственно осложнились процессы выравнивания. Способность стран к опережающему развитию, которую в недавнем прошлом демонстрировали, например, Тайвань и Южная Корея, сегодня значительно ограничены. Сложившаяся парадигма развития не решает важнейших проблем мирового развития, но пока у нее нет альтернативы. Перед различными по уровню и типу развития группами стран стоят свои проблемы, они решают их собственными методами, идут во многом своими дорогами. Конвергенция мира в процессах глобализации была, пожалуй, переоценена в период подъема 90-х годов и информационной революции. Гармоничное устойчивое развитие пока ускользает. Миру не грозит катастрофа, но нет твердой надежды на то, что серьезные проблемы удастся решить в короткие сроки. Решение этих проблем придет с осознанием глобальной взаимозависимости и ответственности. Общие правила игры в мире установлены на ближайший период, и возможность модернизации реализуется у той страны, которая найдет нетривиальные пути использования собственных национальных ресурсов.

1. См .: World Economic Outlook, IMF, April 2002, Washington.

2. Л.М. Григорьев, А.В. Чаплыгина. Саудовская Аравия — нефть и развитие // Международная энергетическая политика, 2002 (сент.). № 7.

3. См. расчеты: Global Oil Market Analysis, A.G. Edwards, August 19, 2002, p. 15.

4. См.: В. Алекперов. Нефтяной потенциал // Нефть России. 2002. № 9. С . 12.

5. William Easterly. The Elusive Quest for Growth: Economists’ Adventures and Misadventures in the Tropics. MIT Press, 2001.

6. Highlights of commitments and implementation initiatives. UN Johannesburg Summit, September 12, 2002.

7. The Johannesburg Declaration on Sustainable Development, September 4, 2002.

8. Л. М. Григорьев.Трансформация без иностранного капитала: десять лет спустя // Вопросы экономики. 2001. № 6.

9. Отток ресурсов рассчитан условно: прибыли и проценты могли быть реинвестированы.

10. Дж. Стиглиц. Преодоление нестабильности // Ведомости. 2002. 25 сент.

11. The World Economy in the Twentieth Century: Striking Developments and Policy Lessons. Сh. 5. In: World Economic Outlook, IMF, April 2000, Washington.

12. I. Berend. From Regime Change to Sustained Growth in Central and Eastern Europe // Economic Survey of Europe, 2000, № 2/3, p. 49.

Россия. Весь мир > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2907537 Леонид Григорьев