Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Большинство депутатов Национального учредительного совета Туниса в ночь на понедельник проголосовало за принятие новой конституции страны, передает агентство Ассошиэйтед Пресс.

Пленарная сессия учредительного совета началась в воскресенье в 16.00 по местному времени (19.00 мск). Для принятия новой конституции было необходимо, чтобы ее одобрили три четверти депутатов, в противном случае проект основного закона страны был бы вынесен на всеобщий референдум.

Как сообщает агентство, за конституцию проголосовали 200 из 216 депутатов учредительного совета.

В прошлый четверг депутаты Национального учредительного совета Туниса завершили согласование всех статей проекта новой конституции. По новому основному закону, президент Туниса сможет занимать этот пост не более двух пятилетних сроков подряд. При этом в конституции прописан запрет на изменение статьи, в которой прописана эта норма. Согласно обнародованной ранее информации, в проекте конституции зафиксировано, что Тунис является светским государством, мужчины и женщины пользуются равными правами.

Подготовка проекта конституции была завершена спустя три года после "жасминовой революции" — народных волнений, которые привели к смене режима в Тунисе.

Роль и значение курдов в геополитике Ближнего Востока. Часть 1

Станислав Иванов

В последние годы в регионе Ближнего Востока все большую роль стали играть курды. «Арабская весна» 2011 года привела в движение широкие народные массы и сопровождается необратимыми, подчас кровопролитными и трагическими, событиями на всем Ближнем и Среднем Востоке. Насильственно сменились правящие режимы в Тунисе, Египте (дважды), Йемене, Ливии, развязана братоубийственная гражданская война в Сирии, прокатилась волна массовых протестов и восстаний в Бахрейне, Алжире, Ираке, Иордании, Марокко, Омане, Кувейте, Ливане, Саудовской Аравии, Мавритании, Судане, Джибути и Западной Сахаре. Отмечались масштабные вооруженные столкновения и ракетные обстрелы вдоль границы Израиля с сектором Газа.

Пока еще рано подводить даже самые предварительные итоги «арабской весны», которая продолжается как по глубине происходящих в каждой из перечисленных выше стран политических процессов, так и по числу все новых государств, вовлекаемых в череду «революций». Существует реальная угроза распространения этого кризиса и за пределы арабского мира, в частности, на Турцию, Иран, страны Закавказья и Центральной Азии. Предпосылки к такому развитию событий имеются.

В складывающейся на сегодня ситуации все большую роль в регионе играют курды – 40-миллионный народ, силой внешних обстоятельств лишенный своей государственности и разделенный границами четырех стран: Турции, Ирана, Ирака и Сирии. Несколько миллионов курдов проживают в Европе, Закавказье, странах СНГ, включая Россию. До последнего времени курды, составлявшие национальные меньшинства Турции, Ирана, Ирака и Сирии, всячески притеснялись центральными властями, проводилась политика их насильственной ассимиляции, переселения, вводились жесткие ограничения на использование курдского языка и т.п.

Первыми из положения граждан «второго сорта» вышли иракские курды (около 6 млн.), которые добились закрепления в новой конституции Ирака статуса субъекта федерации с самыми широкими правами и полномочиями. Составившие Иракский Курдистан три северные провинции страны (Эрбиль, Дахук, Сулеймания) динамично и уверенно развиваются, восстанавливают разрушенные войной инфраструктуру, экономику, сельское хозяйство, системы жизнеобеспечения, здравоохранения, образования, успешно решают социальные проблемы. Благоприятный законодательный климат способствует притоку иностранных инвестиций, аккредитации все новых дипломатических, торговых представительств и транснациональных корпораций. В 2014 году в регионе планируется самостоятельно добывать нефть и газ и поставлять их через Турцию на мировой рынок. Регион стал как бы оазисом стабильности и безопасности на фоне продолжающейся террористической войны между иракскими арабами-суннитами и арабами-шиитами. Более того, президент Иракского Курдистана Масуд Барзани выступил посредником в урегулировании затянувшегося почти на год правительственного кризиса в стране и способствовал достижению консенсуса между основными иракскими политическими блоками арабов-шиитов и суннитов. Курды весьма достойно представлены и в центральных органах власти в Багдаде: президентом Ирака является один из авторитетных курдских лидеров Джаляль Талабани, они заняли 6 министерских постов, включая пост министра иностранных дел, создали солидную курдскую фракцию в федеральном парламенте. По существующему закону курды должны получать пропорционально своей численности – 17 % от суммы экспорта иракских углеводородов. Нельзя сказать, что нет проблем и спорных вопросов между регионом и центральным правительством Нури аль-Малики, но все, наиболее острые, противоречия обсуждаются за столом переговоров и пока не принимают форму открытых конфликтов. Лидеры иракских курдов реально оценивают ситуацию в стране и регионе и не являются инициаторами своего выхода из Ирака. К провозглашению независимости курдов может подтолкнуть лишь дальнейшее обострение вооруженного противостояния между арабами-суннитами и арабами-шиитами или естественный распад государства по этно-конфессиональному признаку на три анклава (северный, центральный и южный).

Как ни парадоксально звучит, но гражданская война в Сирии заметно улучшила политическое положение сирийских курдов. Оказавшись перед возможной утратой власти, правительство Башара Асада вынуждено было пойти на значительные уступки своим курдам (по оценкам, около 2,5 млн. человек). Наконец-то гражданство Сирии было предоставлено 300 тысячам курдов, лишенных его еще во времена правления Хафеза Асада, сотни курдов-политзаключенных были освобождены из тюрем, правительственные войска были выведены практически из всех районов компактного проживания курдов. Эти меры способствовали тому, что сирийские курды заняли позицию нейтралитета во внутриарабском конфликте в стране и даже создали силы самообороны с целью недопущения вторжения на свои территории отрядов боевиков-исламистов.

За последнее время национальное движение сирийских курдов заметно консолидировалось. Если до марта 2011 года в Сирии было около 20 курдских политических партий и общественных организаций, действовавших разрозненно на полулегальном положении, то к настоящему времени они объединились в два основных политических блока: Курдский национальный совет и Партию демократического союза (ее военное крыло – Комитет народной обороны). Более того, с помощью президента Иракского Курдистана Масуда Барзани удалось создать Высший совет сирийских курдов, исполком которого пытается координировать деятельность всех курдских политических сил Сирии. При этом часть лидеров сирийских курдов принадлежит к зарубежным диаспорам и постоянно проживает в странах Европы и США. Наиболее радикальные из них, такие, например, как представитель руководства Партии демократического союза (ПДС) Салих Муслим, выступают за создание курдской автономии в Западном Курдистане или даже субъекта федерации по типу Иракского Курдистана. В районе Комышлы уже провозглашен один из автономных курдских районов. Но большая часть курдских активистов реально оценивает ситуацию в стране (раздробленность курдских анклавов) и призывает своих соплеменников по возможности и дальше сохранять нейтралитет во внутриарабском конфликте. Нападения и карательные акции боевиков-исламистов против мирного курдского населения лишь сплотили сирийских курдов в борьбе за свои права и свободы, ускорили процесс создания сил самообороны. Вместе с тем, их лидеры не отказываются от участия в конференции «Женева-2», продолжения диалога со сторонниками Башара Асада и оппозиции, надеясь при любом варианте окончания гражданской войны добиться от Дамаска выполнения своих основных требований, которые сводятся к следующему:

- конституционному признанию курдского народа в качестве второй по численности нации в стране;

- прекращению дискриминации курдов по национальному признаку и их насильственной ассимиляции;

- признанию национальных, политических, социальных и культурных прав и особенностей курдов;

- предоставлению возможности формирования местных органов власти и силовых структур в курдских анклавах из числа самих курдов, пропорционального представительства курдов в центральных органах законодательной и исполнительной власти;

- отмене ограничений на занятие курдами должностей на государственной и военной службе, на получение высшего образования и т.п.;

- введению начального, среднего и высшего образования и СМИ на курдском языке;

- ускоренному социально-экономическому развитию наиболее отсталых курдских районов.

(Продолжение следует…)

Турция – зеркало арабских революций. Часть 2

Погос Анастасов

Как считал сам Т.Эрдоган, его «звездный час» пробил с началом «арабской весны» и массового прихода в 2011 году «братьев-мусульман» во власть в ряде арабских стран, чему Запад не просто аплодировал, но и активно потакал, вновь вытащив из рукава свой порядком засаленный лозунг о свободе и демократии. Мол, не важно, кто придет к власти, лишь бы через процедуру честных выборов. Турецкий лидер первым приехал в Египет после свержения Х.Мубарака, первым «приложился к руке» истинного лидера «братьев-мусульман» Мухаммеда Бадиа, энергично поддержал избрание на президентский пост Мухаммеда Мурси. Проехался он и по другим странам, оказавшимся во власти революционных перемен (Тунис, Ливия), везде выступая покровителем «братьев-мусульман», которых он активно пропагандировал как вестников новой эры демократии, борцов с диктатурой и клептократией. Из тех же самых соображений он активно поддержал и оппозицию в Сирии, которую на первом этапе (2011-2012гг.) там возглавляли «братья-мусульмане».

На этом «романтическом» этапе на почве любви к «братьям-мусульманам» у него сложился трогательный союз с Катаром и даже с Эр-Риядом, правда, с последним уже на основе общей ненависти (в случае с Эрдоганом – внезапно вспыхнувшей) к Башару Асаду.

И вот тут-то история подставила ему подножку. «Братья-мусульмане» практически везде, где они пришли к власти, за предельно короткий срок – за год-полтора — показали себя негодными политиками и еще худшими управленцами. Повсеместно они начали насаждать жесткие религиозные нормы, рушить основы светских государств и продвигать своих людей, причем жесткими и далекими от демократии методами, особенно не церемонясь со светской оппозицией, а кое-где и физически расправляясь со своими оппонентами. Это привело к быстрому разочарованию в них народных масс и политическому банкротству, в первую очередь в Египте, чего никак не ожидал Т.Эрдоган. Кроме того, подвел его и другой близкий «друг» — Эр-Рияд, который развернул в 2013 году вместе с ОАЭ энергичную кампанию против «братьев-мусульман», когда осознал, что их религиозность мало чего стоит по сравнению с их амбициями и опасными для дряхлых монархий электоральными технологиями захвата власти. Саудовские принцы вместе с эмиратскими достаточно быстро и эффективно (сдается, не без благословения Вашингтона) убрали в июне 2013 года эмира Катара, активно помогавшего «братьям-мусульманам», а затем помогли египетским военным свергнуть М.Мурси.

Однако самым тяжелым ударом для турецкого лидера стала «несвергаемость» Б.Асада. Ставка на его отстранение от власти была сделана огромная, в это был вложен весь политический капитал Р.Эрдогана. Расчет был на блицкриг – как в Ливии, но не получилось. А затягивание конфликта стало подрывать стабильность самой Турции – вылезла проблема проасадовских алевитов, являющихся мощным меньшинством в стране, вновь во весь рост встал курдский вопрос, а затем потянулись и остальные проблемы – коррупция, демократия, рост экстремизма, проникновение салафитских боевиков из Сирии и т.п. Кидаться камнями в собственном стеклянном доме стало опасно.

Думается, события июня-декабря 2013 года в Турции следует воспринимать как раз в этом разрезе. Жизнь показывает, что именно безоговорочная поддержка вооруженной оппозиции в Сирии и в целом «братьев-мусульман» на Ближнем Востоке серьезно подорвала кредит доверия к Р.Эрдогану и его политике, причем как в его стране, так и в Вашингтоне. Там, похоже, с иллюзиями в отношении «братьев-мусульман» как великих демократов расстались (кстати, могли догадаться и раньше, по опыту ХАМАС в Газе) и теперь, с помощью нехитрых приемов и «помощи друга», живущего в США (Ф.Гюлен), турецкому лидеру направили недвусмысленный сигнал о необходимости смены курса – иначе можно встать перед дилеммой: потерять власть, как катарский эмир или получить «турецкую весну» с тем же исходом.

Р.Эрдоган – опытный и разворотливый политик. Он это не раз доказывал в ходе всей своей карьеры, в частности, найдя ресурсы для выправления отношений с Россией, подорванных его поддержкой чеченских сепаратистов. Похоже, он и теперь понял направленные ему сигналы, хотя, как говорят его вышеупомянутые возгласы о «заговоре» Вашингтона, воспринял их весьма болезненно. О том, что голова у него работает по-прежнему хорошо, говорит и начавшееся политическое сближение Турции с Ираном (экономические связи у них и так неплохие – 21,3 млрд.долл. товарооборота в 2012 г.), грядущая нормализация отношений которого с Западом, может позволить Р.Эрдогану выстроить новый и весьма экономически и политически выгодный региональный альянс. Первый шаг – визит мининдел А.Давутоглу в Тегеран 27 ноября прошлого года уже сделан. В случае успеха Турция станет мостом между набирающим политический вес шиитским гигантом и Западом, да и самим позволит поделить влияние в арабском мире. Но для этого нужна малость – смириться с сохранением Б.Асада у власти и «перекрыть кислород» салафитским экстремистам в Сирии, которым турецкий премьер оказывал последние два года колоссальную помощь. Хватит ли у него для этого мужества и изворотливости, чтобы не предстать ренегатом в глазах своих сторонников и окончательно не поссориться с нынешним лидером арабского мира Эр-Риядом, которому такой сценарий может присниться лишь в кошмарном сне?

22 января в Москве прошло мероприятие организованное Хорватским национальным советом по туризму. Основная цель встречи была в представлении новых туристических продуктов Хорватии на российском рынке, а также рассказ о прошедшем сезоне 2013 года и перспективах страны на российском туристическом рынке в 2014 году.

На встрече присутствовали министр по туризму Республики Хорватия Дарко Лоренцин, директор Главного управления Хорватского национального совета по туризму в России Мери Матешич, директор представительства Хорватского национального совета по туризму в России Младен Фалкони и многие другие.

Как заявили представители хорватского туризма, «Россия является стратегическим партнером для Хорватии и мы надеемся, что в туризме это также проявится».

Одним из шагов по увеличению притока туристов из России хорваты назвали облегчение в получении виз. «В этом году мы постараемся снова упростить получение виз для россиян, со стороны посольства. Мы открыли сначала 3 визовых центра, а сейчас их уже 20». Хорватия введет многократные визы, облегчит заполнение анкет, путем перевода их в цифровую плоскость. При этом тем, кто впервые по турвизе будут приезжать в Хорватию, будут выдаваться визы сроком на полгода, а те кто уже посещал страну по турвизе смогут получить ее на более срок.

Визовый вопрос занимал особое место в выступлении хорватской стороны. Так, в результате ввода виз в 2013 году произошло значительное снижение количества российских туристов. «В 2012 году Хорватия занимала 13-е место по количеству российских туристов посетивших страну. В 2013 году Хорватия опустилась на 20-е место. Наша задача — вернуть потерянные позиции и улучшить результаты прежних лет», - заявили представители Хорватии.

Туристический рынок России является для Хорватии приоритетным. “Наша задача состоит в том, чтобы расширить присутствие хорватского туризма для россиян. Хорватия не только страна солнца и моря, но и место, где активно развивается лечебный и деловой туризм”, - добавила хорватская сторона.

Среди главных преимуществ страны для туристов хорваты назвали сухой климат, чистое море и хорошую гостиничную базу.

При этом, как отметил один из гостей мероприятия, цены у отельеров Хорватии выше, чем в среднем по региону. “Отельный центр у нас приватизирован и сам выставляет цены. Мы (Хорватским национальным советом по туризму) не может диктовать им свои цены, но дает рекомендации владельцам о более гибкой ценовой политике. Частный сектор проводит свою политику, главная цель которой заработать. Главное, чтобы сами владельцы отелей нашли правильное соотношение. Не стоит сравнивать Хорватию с Болгарией, Турцией или Тунисом – у них больше возможности сделать цену ниже. Хорватское туристическое предложение относится скорее к таким странам как Франция и Италия, добавили представители турбизнеса Хорватии.

Михаил Архипов

В Украине за 2013 год пассажиропоток через украинские аэропорты вырос на 7% - до 15 млн 133 тыс. человек. Об этом говорится в сообщении пресс-службы вице-премьер-министра Украины Александра Вилкула.

Также в декабре 2013 года пассажиропоток через украинские аэропорты вырос на 15%

"По оперативным данным на 15,2% вырос пассажиропоток через украинские аэропорты в декабре 2013 года по сравнению с декабрем 2012 года. В целом рост объемов перевозки пассажиров через аэропорты Украины за прошлый год составляет более 7%. Такие результаты достигнуты благодаря привлечению новых перевозчиков, развития аэропортов. Это - важная составляющая повышения логистического и туристического потенциала Украины", - сказал вице-премьер Украины Александр Вилкул.

Согласно сообщению, сейчас уже либерализированы рынки авиаперевозок между Украиной и такими странами как Грузия, Россия, Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), Испания.

Кроме этого, 2013 году было начато выполнение полетов 37 новыми международными маршрутами, в том числе 20 маршрутов - отечественными и 17 - иностранными перевозчиками. В частности, открылись новые рейсы в Германию, Испанию, Тунис, Россию, Казахстан, ОАЭ, Италию, Польшу, Австрию, Словакию, Азербайджан, Грузию.

В частности, уже в этом году в Украину пришел один из крупнейших мировых авиаперевозчиков из Арабских Эмиратов "Emirates", который начал с 16 января выполнять регулярные рейсы из Киевского аэропорта "Борисполь".

Так, в целом в 2013 году международные регулярные пассажирские перевозки через Украину выполняли 11 украинских авиакомпаний в 44 страны мира и 56 иностранных перевозчиков в 32 страны мира.

Также напомним, международный аэропорт "Борисполь" увеличил объемы пассажирских перевозок в четвертом квартале 2013 года на 8,6% - до 1,94 млн пассажиров.

Начавшиеся три года назад «арабские революции» похоронили традиционные центры сил на Ближнем Востоке, прежде всего Египет. При этом произошло усиление роли Саудовской Аравии. Но в конечном счете от всех процессов в регионе больше других выиграл Иран. И начался процесс формирования шиитской дуги, которого опасаются США, Израиль и консервативные монархии Аравии.

Прошло ровно 3 года со времени начала т.н. арабской весны, а точнее – череды исламистских революций, разгоревшихся на деньги Саудовской Аравии и других аравийских монархий при политической, а в некоторых случаях и военной поддержке со стороны США и ряда ведущих стран НАТО. Ее итоги весьма печальны для тех стран, где были арены ожесточенных сражений и даже боев. Причем все это – страны, которые традиционно были на ведущих позициях в арабском мире.

Ливия, игравшая видную роль в межарабских делах и в Африке, практически уже превратилась в несостоявшееся государство, расколотое на три части, в каждой из которых правят местные кланы. Власть центрального правительства едва распространяется на Триполи и его окрестности.

Египет, бывший ключевой державой арабского мира, от которого во многом зависела безопасность всего Ближнего Востока, переживает период нестабильности, близкий к хаосу, когда в стране может произойти новый переворот или начаться гражданская война. Де-факто он стал тоже несостоявшимся государством, нуждающимся в серьезной международной помощи для преодоления острого социально-экономического кризиса. Его роль как ключевого игрока в процессе ближневосточного государства практически сведена к нулю. Утрачена ведущая роль Каира в ЛАГ.

В Иордании ситуация несколько лучше, но сохраняется риск обострения конфронтации между сторонниками нынешнего монархического режима и исламистами под воздействием сирийского конфликта.

Йемен, занимавший особое место на Аравийском полуострове в качестве республиканского противовеса консервативной монархической Саудовской Аравии, втянут в изнурительную внутреннюю борьбу с повстанцами-хусистами на севере и боевиками Аль-Каиды Аравийского полуострова повсюду. Кроме того, ему грозит раскол на Север и Юг. Страна погрязла во внутренних разборках, и ей сейчас не до внешней политики.

Тунис после исламистского переворота переживает полосу внутриполитической турбулентности и социального кризиса, грозящих перерасти в гражданский конфликт. Как серьезный игрок в политике Арабского Магриба Тунис утратил свое значение.

Алжир живет в ожидании смены власти поколений, причем на фоне растущей активности Аль-Каиды исламского Магриба. Прежняя его роль одного из полюсов сил наряду с Египтом и Ираком в арабском мире утрачена.

В Сирии продолжается гражданская война, шансы на мир путем диалога крайне малы, хотя правящий режим, опираясь на политическую поддержку России и военную помощь Ирана и Хезбеллы, в целом контролирует ситуацию и скорее всего выживет. Но в нынешних условиях Дамаск не может играть активной роли в ближневосточных делах, в первую очередь в поисках решения палестинской проблемы.

В Ираке сохраняется острый накал суннито-шиитского противостояния, подпитываемый извне Саудовской Аравией, Катаром и некоторыми другими членами ССАГПЗ. Курды постепенно ведут дело к созданию де-факто независимого от Багдада анклава. Однако центральное шиитское правительство в состоянии пока удерживать общий контроль над большей частью страны. Постепенно улучшается социально-экономическая ситуация в Ираке. Но занятость внутренними проблемами не позволяет заниматься активной внешней политикой, в том числе в Персидском заливе.

Нельзя сбрасывать со счетов и курдский фактор. Если Иракский Курдистан в конечном счете решится объявить свою независимость, к нему захотят примкнуть населенные курдами районы сопредельных государств, прежде всего Турции и Сирии. А создание мощного курдского государства в самом сердце Среднего Востока – это новая геополитическая реальность. Его антиарабская и антитурецкая ориентация будет очевидна, что означает неизбежный союз с Ираном.

Пока что победителями «арабской весны» формально остаются страны ССАГПЗ во главе с Саудовской Аравией, хотя и там прошли волнения на фоне отголосков общей ситуации на Ближнем Востоке. Волнения шиитов на Бахрейне пришлось подавлять с помощью военной силы, прежде всего саудовских войск. В Восточной провинции Саудовской Аравии, в основном населенной шиитами, также прокатилась серия массовых выступлений протеста против дискриминации по конфессиональному признаку. Кувейт находится в полосе перманентного парламентского кризиса, тоже связанного с угнетением шиитского меньшинства. В Катаре пришлось срочно менять Эмира и премьер-министра с большей частью его правительства, чтобы уберечь это княжество от внутриполитических потрясений, связанных с недовольством населения агрессивной внешней политикой страны. Однако в целом Саудовская Аравия, отодвинув Египет, Алжир, Сирию, Ирак и другие страны на обочину ближневосточной политики, стала во многом диктовать правила игры в регионе, в том числе захватив лидерство в ЛАГ.

Но сейчас там назревает нарыв и вот-вот может произойти смена поколений, поскольку король Абдалла и наследный принц Сальман не просто стары, но и тяжело больны. В правящей семье Аль Саудов нарастает напряжение и ширятся противоречия, молодое поколение больше не хочет жить по нормам ваххабитов 18-го века, нарастает протест шиитского меньшинства, проживающего в основном районе нефтедобычи страны, засасывает недальновидная политика втягивания КСА в конфликты в Сирии, Йемене, Египте и Ираке, за которой стоит руководитель разведки принц Бандар, искусственно нагнетается враждебность по отношению к Ирану, который быстро выходит из западной изоляции. Королевство может просто распасться на 4-5 частей, причем некоторые из них вполне могут быть поглощены соседними странами. Если Саудовская Аравия развалится, то весь Ближний Восток сотрясет до основания.

На фоне событий «арабской весны» пострадала и Турция, которая решила активно поучаствовать в сирийском конфликте. В результате, в самой этой стране летом с.г. прокатилась волна мощных протестов, которая существенно подорвала власть премьер-министра Эрдогана и снизила внешнеполитическую роль Анкары. Да и ее стабильность оказалась под вопросом. Сейчас Турцию непрерывно сотрясают скандалы на коррупционной почве, хотя в реалии речь идет об общем недовольстве населения политикой Эрдогана. Смена многих министров не успокоила ситуацию в стране, где может случиться смена власти. В этих условиях Анкара существенно снизила свою внешнеполитическую активность, в том числе и на ближневосточном направлении.

Единственной реально выигравшей региональной страной от всех последних событий на Ближнем Востоке оказался Иран. После смены там президента Махмуда Ахмадинеджада, которого в июле прошлого года заменил Хасан Роухани, Тегеран за короткое время смог выйти на промежуточные договоренности с Западом по вопросу своей ядерной программы и начать процесс нормализации отношений с США и странами ЕС. Если нынешняя тенденция сохранится, то откроются перспективы снятия всех финансово-экономических и военных санкций, что позволит ИРИ быстро трансформироваться в самую мощную региональную державу на фоне упадка ведущих арабских государств. А это означает совершенно новый баланс сил на Ближнем Востоке, а главное – в Персидском заливе, где добывается 2/3 объема нефти в мире. Тем более что США сокращают свое присутствие в регионе, уходя в более важный для них район – АТР, где им нужно сдерживать рост влияния Китая. В нынешних условиях Тегеран проводит активную и наступательную внешнюю политику, делая упор на становлении союза с Ираком и Сирией для отражения агрессивной линии Саудовской Аравии, не желающей мириться с утратой своей роли в регионе. Эта тенденция может привести к становлению и официальному оформлению «шиитской дуги» в составе ИРИ, Ирака, Сирии и Ливана, а в перспективе и с присоединением к ней шиитских районов Саудовской Аравии (в случае распада королевства) и Бахрейна.

Естественно, такое развитие процессов на Ближнем и Среднем Востоке не устраивает США и Израиль, который в военном отношении остается самым мощным государством региона. С одной стороны, они боятся дальнейшего укрепления роли Ирана и становления шиитской оси, и с другой – не могут остановить этот объективный процесс. Для этого им пришлось бы развязать масштабный региональный конфликт на Ближнем Востоке. Но он чреват вовлечением в него слабых в военном отношении аравийских монархий, а также распадом Саудовской Аравии.

Так что, начав «революции», консервативные арабские монархии – их зачинщики, в конечном счете нанесли ущерб самим себе, подорвав роль арабского мира в целом и оказавшись на грани коллапса. А на сцене появился новый мощный игрок – Иран, который будет делать ставку на шиитов в арабских странах, что еще больше перекроит политическую карту Ближнего Востока. Не исключено, что сбудется предсказание иорданского короля об образовании шиитской дуги от Тегерана до Бейрута.

**************

Исходя из реалий, которые нас ожидают в ближайшем будущем, России, наверное, стоило бы по-новому оценить ситуацию на Ближнем Востоке, произвести переакцентировку своей внешней политики в регионе и, может быть, стоит сделать ставку на формирование возможного Союза или Альянса с Ираном, Ираком и Сирией, тем более что последние теракты в Волгограде имеют явный саудовский след. Монархии ССАГПЗ никогда не поменяют своего враждебного идеологического настроя к Москве, которая якобы «угнетает» российских мусульман и поддерживает Иран. Они готовы и далее подпитывать финансами и пропагандистской салафитской литературой экстремистские и радикальные исламистские кружки и ячейки на Северном Кавказе и в Поволжье, тем самым поощряя терроризм в РФ. Кроме того, Саудовская Аравия готова демпинговать на рынке нефти, тем самым нанося ущерб российской казне, а Катар играет против Москвы на газовом рынке. Поэтому ограничение их влияния на Ближнем Востоке отвечает не только стратегическим, но и энергетическим интересам России. И в этом наши интересы совпадают с иранскими, иракскими и сирийскими. Причем к союзу РФ с «шиитской дугой» наверняка примкнут другие арабские страны по мере ослабления и уменьшения роли США в регионе.

Владимир Алексеев,

Специально для Iran.ru

В первые дни нового 2014 года геополитические и экономические оценки экспертов по части Азии так и не дали более-менее четкой картины грядущего. Прогнозисты в своих ежегодных сочинениях вели пространные рассуждения о финансовых пузырях и предстоящих экономических кризисах в Австралии, КНР, Гонконге, Индии, Индонезии, Новой Зеландии, Сингапуре и даже Турции.Некоторые гуру по части предсказаний, например, известный инвестор и издатель Марк Фабер (Marc Faber), основатель компании Marc Faber Ltd (Гонконг) , предрёк грядущий крах всего подряд - от рынка антиквариата и гособлигаций до сырья и ТНП. Он также нагнал страху догадками о возможном банкротстве мировой экономике не без помощи ФРС и ряда других центробанков планеты.

Однако прежде чем начинать паниковать и запасаться солью да спичками, стоит внимательно присмотреться к геополитическим процессам, которые будут "править бал" в странах АТР в 2014 году. Итак, какие тренды станут судьбоносными?

1. "Азиатская весна": совсем не обязательно, что правительства ряда стран будут низложены, как это произошло в Тунисе или Египте. Но на огромной территории от Пекина до Ханоя и от Нью-Дели до Куала-Лумпур растущая социальная напряженность может вызвать невиданные доселе народные выступления. Увеличивающийся разрыв в уровне жизни между богатыми и бедными, дорожающая недвижимость, высокий уровень коррупции среди высокопоставленных чиновников вызывает недовольство не только среди "широких народных масс", но и даже в кругу представителей среднего класса по всей Азии. Угрожающий политический раскол в Таиланде и Бангладеш уже привел к уличным погромам. Японский премьер-министр Синдзо Абэ может вызвать сильнейший взрыв общественного негодования, если не откажется от идеи перезапуска реакторов Фукусимы. Китайский президент Си Цзиньпин до сих пор не может совладать с теневой банковской системой страны, не говоря уже о госпредприятиях, интересах монополий и экологической катастрофе (завеса смога над мегаполисами). Даже сверхстабильный Сингапур способен пострадать от волнений, если правительство не урегулирует конфликт между гражданами страны и рабочими-мигрантами.

2. Японо-китайское противостояние: с большой долей вероятности уже сейчас Си Цзиньпин продумывает варианты сценариев нанесения ответной пощечины по самолюбию Японии. Китай так и не смог ни понять, ни принять визит Абэ в скандально известный храм-усыпальницу Ясукуни, где покоятся 14 крупнейших военных преступников империи времен Второй мировой войны. Демарш премьера негативно скажется на бизнесе японских автопроизводителей, экспортеров электроники и туристических агентов. Напряженность может обернуться столкновением двух держав на море или в воздухе. Подливает масла в огонь территориальный спор за архипелаг Сенкаку (Дяоюйдао) в Восточно-Китайском море. Войны может и не случиться, однако схватка двух азиатских гигантов, которая сказалась на состоянии мировой экономики, не может быть сброшена со счетов.

3. Рост азиатских долгов: по мере того, как замедляются темпы роста лидирующих экономик АТР, встает вопрос о платежеспособности региональных заемщиков. Это касается не только китайских фирм, погрязших в долгах: согласно данным Standart Chattered, среднее соотношение долговых обязательств к ВВП в Азии (за исключением Японии) выросло с 76% в 2007 году до 97% в I квартале 2013 года, без учета новых заимствований, совершенных с того момента. Это на 20% больше, чем у США и заметно выше, чем у стран Латинской Америки и Восточной Европы. Что касается Японии, то эта страна стала абсолютным мировым лидером долгового бремени. Bank of Japan рассчитывает сохранить уровень роста инфляции 2% к концу 2014 года. В то же время среднесрочные долговые обязательства государства приносят доход всего в 0,7% на фоне сокращения населения Японии. Таким образом, наступивший год для Азии вряд ли станет безмятежным. А те, кто втайне рассчитывал на это, будут сильно разочарованы.

Источник: Bloomberg

William Pesek, колумнист

По итогам 2013 года объем пассажироперевозок в Международном аэропорту "Харьков" составил 605 тыс. пассажиров, превысив тем самым показатель прошлого года на 21%. В целом, как сообщает пресс-служба МА "Харьков", аэропорт на протяжении последних пяти лет демонстрирует постоянный ежегодный прирост пассажиропотока в среднем на 20-30%.

Основная часть пассажироперевозок (87%) приходится на международные направления (более 526 тыс. человек в 2013 году. В частности, в декабре 2013 года пассажиропоток в Международном аэропорту "Харьков" составил 43 тыс. человек, из них услугами международных рейсов воспользовались 37,6 тыс. пассажиров, внутренних - 5,5 тыс. Общее количество самолетовылетов в 2013 году составило 4809, а непосредственно в декабре минувшего года - 384, из них 261 международный и 123 внутренних.

Для Международного аэропорта "Харьков" 2013 год ознаменовался целым рядом достижений, в числе которых:

- открытие в аэропорту современного многоуровневого Центра управления воздушным движением (инициатор и куратор проекта - ГП "Украэрорух");

- сертификация взлетно-посадочной полосы аэродрома по второй категории ИКАО (ILS CAT II), позволяющая эксплуатировать ВПП в сложных метеоусловиях;

- начало сотрудничества с одним из лидеров европейского рынка лоукост-перевозок, авиакомпанией WizzAir, и открытие прямых регулярных низкобюджетных авиарейсов из Харькова в Варшаву (Польша) и Кутаиси (Грузия);

- запуск базовой авиакомпании "Авиалинии Харькова", которая уже в первый год своей работы начала выполнять полеты из Харькова по целому ряду направлений: Анталия (Турция), Ираклион (Греция), Монастир (Тунис), Хургада и Шарм Эль Шейх (оба Египет);

- открытие прямых регулярных рейсов из Харькова в Баку (Азербайджан) и Ереван (Армения) (перелеты по маршрутам выполняет авиакомпания ЮТэйр Украина);

- открытие новых сезонных рейсов по направлениям Афины, Монастир, Родос, Подгорица;

- увеличение частоты перелетов по маршруту Харьков-Москва (Шереметьево) - Харьков (авиакомпания Аэрофлот) до 2 раз в день;

- открытие службы наземного обслуживания General Aviation Servicе, предоставляющей услуги для бизнесавиации;

- введение новых сервисов для пассажиров, в т.ч.

- организация бесплатных трансферов из Белгорода, Днепропетровска, Полтавы в Международный аэропорт "Харьков" и обратно;

- открытие касс по продаже аэропортовых сервисов;

- введение спецтарифов на рейсах некоторых авиакомпаний (в т.ч. рейс Харьков-Киев-Харьков авиакомпании ЮТэйр, где стоимость билета в оба конца составляет 990 грн с налогами и сборами).

«Постреволюционная» металлургия Северной Африки

Североафриканская сталелитейная отрасль приходит в себя после политических потрясений последних лет

В отличие от ближневосточных стран региона MENA (Middle East & North Africa – Ближний Восток и Северная Африка), входящих в Совет по сотрудничеству государств Персидского залива, условия для реализации новых металлургических проектов в североафриканских странах в последние годы были не слишком благоприятными. Политические бури и потрясения, охватившие эти государства, оказали прямое и в большинстве случаев отрицательное влияние на развитие местной сталелитейной отрасли. Тем не менее, даже в этих условиях ведущие производители стали в регионе не отказываются от своих планов и намерений строить новые металлургические мощности.

Нестабильный регион

Северная Африка и Ближний Восток, как представляется, еще долго будут «отходить» от тех политических страстей, которые бушевали здесь на протяжении последних двух-трех лет, начиная от «арабской весны» в Египте и смены политических режимов в Ливии и Тунисе, и заканчивая продолжающейся и сегодня гражданской войной в Сирии. В любом случае, как полагают эксперты британского издания Metal Bulletin Research (MBR), каждый инвестор в металлургическую промышленность региона MENA должен обязательно оценивать и принимать во внимание политические риски своей инвестиционной деятельности в этом районе.

Перспективы же для развития местной металлургии, с точки зрения аналитиков Metal Bulletin Research, являются вполне благоприятными: к 2018 году производство стали в странах Северной Африки (Алжир, Египет, Марокко, Ливия, Тунис) должно удвоиться по сравнению с показателями 2012 года. Этому будет способствовать как перезапуск ряда сталелитейных мощностей (например, Lisco в Ливии), так и модернизация действующих и строительство новых металлургических предприятий.

По мнению большинства наблюдателей, основные инвестиции будут направлены на расширение мощностей, производящих длинномерную стальную продукцию. Это отражает структуру потребления стали, где на длинномерный прокат приходится 75% спроса. Еще одной важной тенденцией современной североафриканской металлургии является развитие вертикальной интеграции, что даст возможность уменьшить дефицит полуфабрикатов в регионе, который сегодня покрывается за счет импортной заготовки.

В последние два-три года спрос на длинномерную стальную продукцию в Северной Африке существенно снизился из-за политических волнений в Тунисе и Египте, а также гражданской войны в Ливии. Возможно, оптимистические прогнозы еще строить рано, однако, по оценкам экспертов MBR, спрос на длинномерный прокат вернется на эти рынки уже в текущем году и в дальнейшем будет только расти. Ключевыми задачами правительств государств региона являются строительство жилья, а также реализация инфраструктурных проектов. Реализация обеих задач требует использования крупных объемов конструкционной стали.

По прогнозам MBR, среднегодовые темпы роста спроса на длинномерный прокат в Северной Африке до 2018 года составят не менее 7,2%. Спрос на листовую продукцию будет тоже увеличиваться, но не такими быстрыми темпами – в среднем, на 5,8% в год. Если главным потребителем длинномерной продукции является строительная отрасль, то стальной лист также покупают местные производители труб, мелких и средних судов, контейнеров и электрооборудования.

Какой бы противоречивой и сложной не оставалась политическая обстановка в странах Северной Африки, в целом производители стали в этих государствах стремятся расширять свои мощности путем модернизации действующих предприятий или строительства новых. Так, крупнейший в регионе MENA производитель длинномерной (3,5 млн. т в год) и листовой (2,3 млн. т) стальной продукции египетская компания Ezz Steel планирует в ближайшие несколько лет существенно сократить свою сырьевую зависимость от импортного лома.

Сделать это предусматривается за счет реализации проекта по строительству модуля по производству восстановленного железа (DRI) на 1,9 млн. т в год на предприятии Ezz Flat Steel (EFS) по выпуску листового проката. Этот модуль, функционирующий на базе применения технологии Energiron, будет обеспечивать сырьем как мини-завод EFS (производительность которого тоже будет увеличена), так и другой мини-завод Ezz Steel Rebars по выпуску длинномерной продукции. В дальнейшем на Ezz Flat Steel планируется построить еще один DRI-модуль, который будет подавать сырье в сталелитейный цех EFS, также подлежащий модернизации и расширению.

Впрочем, этот проект был разработан еще при власти президента Мубарака, однако после его свержения суд лишил Ezz Steel лицензии на его реализацию, обосновав это тем, что она была получена при «старом, антинародном режиме». В 2012 году, однако, крупнейшая египетская металлургическая компания получила новую лицензию. В настоящее время заканчиваются работы по запуску в эксплуатацию первого DRI-модуля на Ezz Flat Steel, а вторая установка, как предполагается, будет запущена в конце 2014-го – начале 2015 года.

Тем временем, в начале 2013 года египетская компания Elmarakby Steel, производящая арматуру, заказала у корпорации SMS Siemag оборудование для нового сталелитейного цеха производительностью 350 тыс. т в год для выпуска заготовки. Основная часть продукции нового цеха пойдет на нужды прокатного стана мощностью 240 тыс. т в год, а остальное будет продаваться на местном рынке, хотя в перспективе Elmarakby Steel не исключает строительства второго прокатного стана. Ввод в эксплуатацию нового сталелитейного цеха компании намечен на первую половину текущего года.

Еще один египетский производитель металла корпорация Egyptian Steel планирует израсходовать порядка $570 млн. на реализацию проекта по строительству двух электродуговых печей в городах Бени Суеф и Айн Сохна. После запланированного на 2015 год запуска этих заводов в эксплуатацию мощность каждого из них составит 850 тыс. т заготовки в год. Примерно 1 млн. т полуфабрикатов будет направляться на прокатные заводы мощностью по 500 тыс. т в год, которые расположены в каждом из этих городов, а остальная продукция будет продаваться на местном и зарубежном рынках.

Очевидно, ввод в эксплуатацию в Египте новых сталелитейных мощностей позволит стране и далее наращивать выпуск металла, который по итогам 2013 года может стать рекордным. По результатам 11 месяцев прошлого года, по данным World Steel Association (WSA), в Египте было произведено 6,274 млн. т стали. В рекордном 2010 году этот показатель (за весь год) составил 6,676 млн. т. С учетом того, что в 2013 году самое низкое месячное производство стали в Египте было на уровне 530 тыс. т, новый рекорд вполне возможен.

Модернизация Arcelor Mittal Annaba

Совершенно обратная картина наблюдается в Алжире: здесь выпуск стали по сравнению с рекордным 2007 годом (1,28 млн. т) упал почти в два с половиной раза до 557 тыс. т в 2012 году. По итогам 2013 года, как прогнозируют аналитики WSA, производство стали в Алжире вряд ли превысит 450 тыс. т и станет самым низким за последние 15 лет. Возможно, поэтому ведущая алжирская металлургическая компания Arcelor Mittal Annaba возобновила в прошлом году переговоры с правительством Алжира о расширении своих мощностей.

Их подробности, правда, не разглашаются, однако, по некоторым данным, обе стороны, якобы, достигли соглашения об инвестировании в развитие Arcelor Mittal Annaba $1 млрд. в интересах увеличения к 2017 году выпуска стали на комбинате до 2,2 млн. т в год (в 2012 году на нем было произведено лишь 570 тыс. т). Основные работы по модернизации предприятия должны быть сфокусированы на замене футеровки доменной печи, модернизации агломерационной установки и строительстве новой коксовой батареи. Расширение затронет, главным образом, мощности по производству длинномерной продукции, хотя Arcelor Mittal Annaba также выпускает горяче- и холоднокатаные рулоны, оцинкованную сталь, а также некоторые виды труб нефтегазового сортамента.

Как заявил премьер-министр Алжира Абдельмалек Селлаль, правительство страны намерено довести свою долю акций в Arcelor Mittal Annaba до 51% (сегодня оно владеет пакетом в 30% через алжирскую государственную компанию Sider). По последним данным, именно Sider будет отвечать за реализацию плана модернизации и повышения производительности Arcelor Mittal Annaba.

Не будем также забывать, что у Алжира есть подписанное соглашение с Катаром о строительстве металлургического комбината в алжирской промышленной зоне Беллара (Bellara Industrial Zone). Для этого было создано совместное предприятие Qatar Steel International, которому будет принадлежать 39% акций в новом комбинате, а остальными 61% будет владеть правительство Алжира. По данным издания Metal Bulletin, на первом этапе завод будет производить 2,5 млн. т арматуры в год, в дальнейшем мощности комбината должны возрасти в два раза за счет выпуска дополнительных 2,5 млн. т листового проката в год.

Постепенно возвращается к жизни другая ведущая североафриканская металлургическая компания ливийская Libyan Iron and Steel Company (Lisco), которая полностью прекратила операционную деятельность в 2011 году из-за начала поддержанной НАТО гражданской войны в стране и частично возобновила выпуск металла лишь в середине 2012 года. По словам председателя правления Lisco Мохамеда Абдельмалика аль-Факиха, в текущем году компания планирует расширить свои мощности по выпуску длинномерной продукции.

По его данным, остается в силе и план модернизации Lisco на общую сумму $2.44 млрд., который был принят еще во времена правления Каддафи. По словам Мохамеда Абдельмалика аль-Факиха, в середине текущего года предусматривается ввести в эксплуатацию новый прокатный стан по выпуску арматуры мощностью 800 тыс. т в год. Правда, на начальном этапе его производительность не будет превышать 225 тыс. т.

Кроме того, мощности компании по выпуску восстановленного железа (DRI) планируется к концу текущего года довести до 1 млн. т в год, а горячебрикетированного железа – до 500 тыс. т. В начале следующего года Lisco намерена запустить новый стан холодной прокатки, а также увеличить производительность стана по прокатке проволоки до 100 тыс. т. В целом же, по словам председателя правления Lisco, в 2014 году компания, которая в прошлом году функционировала лишь на 60% своей мощности (максимальная производительность ливийского меткомбината – 1,6 млн. т в год), планирует выпустить 1 млн. т стали.

В конце апреля 2012 года король Марокко Мухаммед VI возглавил церемонию по официальному вводу в эксплуатацию нового металлургического комплекса марокканской сталелитейной компании Maghreb Steel в нескольких километрах от Касабланки. На его строительство было израсходовано порядка $670 млн. Мощность нового предприятия составляет около 2,9 млн. т конструкционной стали для строительного сектора и листовой продукции для отрасли по производству бытовой техники. На полную мощность, как предусматривается, комплекс должен быть выведен к началу будущего года, и на это планируется израсходовать еще порядка $100 млн. Кроме местного рынка, продукция нового комбината экспортируется в Европу (56%), Африку (27%), Азию (13%) и на Ближний Восток (4%).

По материалам Metal Bulletin Research, Platts, Arab Steel

Олег Зайцев

Американский рынок OCTG: дело - труба? (ч.2)

Грядущее в США введение ограничений на импорт OCTG вынуждает поставщиков переориентировать сбыт в другие перспективные регионы – Ближний Восток, Южную Америку и Африку, где в 2014-2015 гг. ожидается рост объемов бурения и спрос на импортную продукцию.

Китай – ключевой производитель и экспортер

Китай, как известно, является ведущим в мире производителем трубной продукции, и, в частности, бесшовных труб. Страна производит порядка 7,5 млн. т в год бесшовных труб, в то время как внутреннее потребление составляет менее 3 млн. т. При этом текущие мощности по производству бесшовных труб составляют 32 млн. т, что составляет более половины мировых.

С 2005 г. Китай является нетто-экспортером бесшовных труб нефтяного сортамента и нетто-импортером труб нефтяного сортамента по стандарту API. С 2005 по 2008 год 40% всех бесшовных труб нефтяного сортамента, произведенных в КНР, было экспортировано. Экспорт сократился в 2008 г., после введения в США и ряде других стран антидемпинговых мер к импорту китайских труб нефтяного сортамента, а также вследствие и глобального финансового кризиса.

По информации MBR, из-за этих факторов китайское производство бесшовных OCTG в 2009 г. упало на 23%, однако почти восстановилось к 2011 г., составив 5,2 млн. т (см. табл.8). В 2012 г. объем выпуска этих труб вырос до 5,75 млн. т. В 2013 г. ожидается некоторый спад производства из-за проблем на экспортных рынках, но к 2014 г. рост возобновится.

По оценкам китайских источников, уже в 2010 г. избыточные мощности OCTG промышленности КНР составляли около 5 млн. т в год. Однако, несмотря на это, в стране продолжается дальнейшее расширение производственных мощностей, что провоцирует ужесточение конкуренции как на внутреннем рынке труб нефтяного сортамента, так и на экспортных рынках. В настоящее время загрузка OCTG мощностей в Китае упала до 45-50%. К слову, по итогам 2012 г. самый высокий уровень использования мощностей по выпуску OCTG отмечен в NAFTA, Южной Америке и СНГ (порядка 70%), в Азии (исключая Китай) – 60%, на Ближнем Востоке – около 52%, в ЕС – 45%.

Наблюдаемый в стране рост внутреннего потребления OCTG (от 4 до 7% в последние годы) не может полностью компенсировать проблемы на экспортных рынках (см. ). По данным MBR, потребление бесшовных труб нефтяного сортамента в КНР в 2010 г. составило 3,4 млн. т, 3,6 млн. т в 2011 г. и 3,9 млн. т в 2012 г.

MBR прогнозирует, что китайское потребление бесшовных OCTG увеличится на 3% в 2013 г. и на 6% в 2014 г.

Китайский экспорт бесшовных OCTG, млн. т:

Источник: MBR

В то же время, с 2009 г. китайский экспорт активно диверсифицируется. Если до этого момента половина бесшовных OCTG из КНР отправлялась в США, то сейчас туда идет всего 8% китайского экспорта. Новыми важными рынками сбыта стали Ближний Восток и Северная Африка (Иран, Ирак, Алжир), Южная Америка (Колумбия и Венесуэла), а также Россия и Индонезия.

Кроме того, по информации SBB, некоторые китайские производители бесшовных труб нефтяного сортамента строят заводы в других странах, чтобы избежать антидемпинговых пошлин, введенных в Северной Америке и ЕС.

Тенденции мирового рынка – куда пойдет экспорт?

Крупнейшими регионами нетто-импортерами продукции OCTG, помимо NAFTA (2,5 млн. т), являются Ближний Восток (800 тыс. т) и Африка (500 тыс. т). Ключевые экспортеры – Китай (более 2 млн. т), остальная Азия (1,5 млн. т), ЕС (700 тыс. т), СНГ (80 тыс. т) и Южная Америка (50 тыс. т).

Помимо Северной Америки, наиболее важными рынками OCTG (см. табл.10 и 11) являются Ближний Восток, Южная Америка, в Азии – Китай и Индия, в СНГ – Россия и страны Средней Азии. На Ближнем Востоке, в России, Средней Азии и Южной Америке развивается«традиционная» добыча углеводородов (не в сланцевых пластах), Китай и Индия являются растущими рынками добычи и потребления нефти и газа, стимулируя строительство новых трубопроводов для поставки сырья.

Согласно подготовленному MBR пятилетнему прогнозу, за 2013-2020 гг. среднегодовой темп роста мировой индустрии нефтяного сортамента составит 4,5%, а объем рынка удвоится.

По оценкам компании, к концу 2012 г. общая рыночная стоимость продукции OCTG составила около $ 33 млрд. В целом, из-за слабости мировой экономики глобальный спрос на углеводороды и объемы бурения в настоящее время демонстрируют слабую динамику. Общемировое потребление OCTG в минувшем году осталось на уровне предыдущего – 17 млн. т. В США росту рынка помешало падение цен на газ в связи со «сланцевой революцией». В Европе – кризис суверенного долга, в КНР – замедление роста экономики, на Ближнем Востоке – нестабильная политическая ситуация. В России – снижение инвестактивности на фоне задержки в реализации ряда нефтегазовых и трубопроводных проектов. В итоге, в 2012 г. потребление OCTG в СНГ, на Ближнем Востоке и в Латинской Америке показало отрицательную динамику, в регионах NAFTA, ЕС и остальная Азия – минимальный рост, а в КНР – нулевой.

Потребление OCTG по регионам, % от общемирового:

Источник: MBR

Несмотря на замедление темпов роста спроса на OCTG, NAFTA в ближайшие годы останется крупнейшим регионом потребления с доминирующей долей рынка.

Другими перспективными направлениями для сбыта этой продукции остаются Ближний Восток, Азия (прежде всего, Китай, Индия, и Индонезия), Южная Америка, а также Африка. В связи с антидемпинговым давлением на импортную продукцию в ЕС и США именно на эти регионы будут переносить свою активность экспортеры.

Региональные объемы потребления OCTG по видам (2011 г.), тыс. т:

Источник: Hatch Beddows

На Ближний Восток приходится 32% мировой добычи нефти и 16% мировой добычи газа. Ближневосточный рынок OCTG после пика потребления в 2008 г. (свыше 1 млн. т) упал до 570 тыс. т в 2009 г., однако к 2011 г. вернулся на докризисный уровень – 1,1 млн. т.

В течение следующих нескольких лет среднесуточная добыча нефти и газа на Ближнем Востоке

регионе будет расти в среднем на 2% и 5,3%, соответственно, обеспечивая устойчивый рынок сбыта для трубной продукции. При этом регион остается ярко выраженным нетто-импортером. В 2011 г., по данным ISSB, на Ближнем Востоке было потреблено около 1,1 млн. т труб нефтяного сортамента труб. Местные производители потенциально способны покрыть не более 20% потребности рынка.

Спрос на трубы нефтяного сортамента, как ожидается, возобновит рост в 2014- 2015 гг. в связи с надеждами на возобновление глобального экономического роста и потребности в углеводородах.

Хорошая динамика потребления данной продукции ожидается в Саудовской Аравии, ОАЭ, Ираке, Иране, Кувейте, Алжире, Йемене.

Количество скважин по регионам мира в 2013 г.:

Источник: Baker Hudges

Все более перспективным становится рынок Африки. Сегодня на Африку приходится всего 5% глобальных объемов бурения – см. табл.12 (США – 33%, Россия – 13%, Южная Америка – 11%, Канада – 10%, Ближний Восток – 9%, Каспийский регион – 8%, Азия – 7%), однако значительные запасы (80 млрд. баррелей нефти, около 7% мировых запасов) определяют рост инвестиций в этот сектор и повышение спроса на OCTG.

Сегодня наблюдается рост добычи углеводородов в Нигерии, Судане, Анголе и Габоне. После стабилизации политической обстановким неизбежен рост добыи и потребления труб в странах Северной Африки – Алжире, Ливии, Тунисе и Египте.

Латинская Америка, в которой крупнейшими продуцентами нефти и потребителями труб выступают Венесуэла, Бразилия, Колумбия, Аргентина и Эквадор, является наиболее непредсказуемым регионом в сфере нефтедобычи – сильное колебание уровня добычи зависит не только от экономической конъюнктуры, но и от политических событий. В частности, принятые в Венесуэле, Аргентине и Боливии решения о национализация ряда крупных частных добывающих компаний привели к оттоку иностранных инвестиций в этот сектор.

В Европе в обозримом будущем рост потребления OCTG возможен в Норвегии, которая расширяет операции в Северном море, в России, где ожидается расконсервация ряда перспективных добывающих проектов, в Середней Азии, в Польше, которая первой из стран Европы серьезно инвестирует в добычу сланцевого газа, а также в Румынии, Турции и Украине, которые планируют увеличить разведку и бурение на шельфе Черного моря.

Резюме

Потребление OCTG в ближнесрочной и долгосрочной перспективе останется сильным, учитывая как устойчивый мировой спрос на нефть и природный газ, так и активное развитие сланцевого бурения.

Развитие новых технологий добычи углеводородов в сланцах требует более широкого использования горизонтального и наклонно-направленного бурения.

Быстро растет спрос на бесшовные OCTG с повышенными характеристиками, а также труб с премиальными резьбовыми соединениями, использование которых оправдано в в регионах сложного бурения – при больших глубинах залегания, на шельфовых и арктических месторождениях.

Импорт OCTG в США из всех стран, всего, 20 крупнейших поставщиков, тыс. т:

US Department of Commerce, Enforcement and Compliance

Игорь Жигир

Данный материал вышел в №1 издания Металлоснабжение и сбыт за январь 2014 г., публикуется с разрешения редакции

В Тунисе после революции 2011 года увеличилось число употребляющих алкоголь, сообщает во вторник газета "Ахар Хабар" со ссылкой на заявление президента палаты алкогольной продукции страны Мухаммеда Бешиха.

Как подчеркнул Бешиха, число употребляющих алкогольные напитки граждан Туниса возросло с января 2011 года на 15% и сегодня составляет 1,7 миллиона человек (при общей численности населения порядка 10,9 миллиона).

По его словам, в среднем, в Тунисе сейчас ежедневно выпивают 493 тысячи бутылок пива и 109 тысяч — вина, а производство пива и вина, соответственно, увеличилось на 15% и 10% по сравнению с концом 2010 — началом 2011 года.

Беших подчеркнул, что это данные официальные, и в них не включен контрабандный алкоголь, попадающий в Тунис из соседней страны "победившей революции" — Ливии, а также производимый в Тунисе в большом количестве кустарным способом древесный спирт, употребление которого из-за высокой токсичности угрожает здоровью и жизни людей.

При этом тунисские оппозиционеры утверждают, что "пить в Тунисе стали больше из-за кризиса и неопределенности после революции 2011 года".

Тунис во вторник отмечает третью годовщину "жасминовой революции" — народных волнений, которые привели к смене режима в этой североафриканской стране. Акции протеста в 2011 году были вызваны недовольством населения отсутствием политических свобод, социальным неравенством, разгулом коррупции и безработицей. Однако за три прошедших после народного восстания года Тунис так и не получил ни политической, ни экономической, ни социальной стабильности. В стране в разгаре политический кризис, в котором победившие по итогам революции исламисты и светская оппозиция борются за власть и влияние. Предпринимаемые правительством меры по выходу из кризиса улучшить ситуацию пока не могут. Маргарита Кислова.

Собрание СОЧИнений

Жизнь и невероятные приключения столицы зимних Олимпийских игр

Олимпиада в Сочи еще не началась, а рекордов уже побито несколько. Впрочем, один, вроде бы очевидный, следует аннулировать: Сочи вовсе не является самой южной столицей зимних Олимпийских игр всех времен и народов. Скво-Вэлли, Солт-Лейк-Сити и Саппоро расположены еще ближе к экватору, а Нагано вообще лежит на широте североафриканского Туниса. Но есть и неоспоримые достижения.

Итак, Сочи — самая протяженная олимпийская столица. Город раскинулся вдоль моря более чем на сто километров. Кроме того, Олимпиада-2014 — самая дорогая за всю историю: общие расходы, включая спортивные объекты, инфраструктурные проекты и масштабное благоустройство самого Сочи, превышают полтора триллиона рублей. Возможно, не для всех такой рекорд является поводом для гордости. Но тем ценнее еще одно достижение: ни один другой олимпийский город не имеет такой сложной и интересной судьбы. Общим аршином — градусами широты или дензнаками — этого не измерить.

Олимп и его окрестности

Дискуссии о том, насколько правильно было выбрано место проведения Олимпиады-2014, идут с того самого момента, как президент МОК Жак Рогге произнес историческую фразу: «Международный олимпийский комитет имеет честь объявить, что XXII Олимпийские зимние игры 2014 года пройдут в Сочи». Не будем вдаваться в техническую сторону спора. Возможно, в России и в мире и впрямь имеются места, где снега пышнее и горы выше. Однако среди претендентов на проведение Белой олимпиады нет и пока не предвидится такого, чьи аргументы уходили в глубь веков настолько глубоко. Это даже историей-то не назовешь. История началась потом, а в те темные времена люди не знали не то что летописей, но даже огня.

К счастью, на помощь человечеству пришел титан Прометей, не убоявшийся перечить своему кузену Зевсу. Что было дальше, известно: суровый владыка Олимпа приговорил родича, пошатнувшего вертикаль власти, к лишению свободы. Свой постоянно продлявшийся срок политзэк № 1 мотал аккурат на Кавказе. Режим был куда как строг: Прометея приковали к отвесной скале, а регулярно наведывавшийся орел-вертухай сидел у оппозиционера в буквальном смысле в печенках. Однако мало-помалу гнев Зевса пошел на спад. Он и сам был не прочь закрыть «дело Прометея», вопрос был лишь в том, как сделать это, сохранив лицо. Ганс-Дитрих Геншер еще не успел к тому времени появиться не свет, поэтому деликатную миссию пришлось взять на себя Гераклу. Справился он замечательно: отказавшийся от оппозиционной деятельности, Прометей был помилован и получил возможность перебраться из дикой Скифии в благословенную Европу.

Казалось бы, причем тут Олимпиада-2014? А притом что, во-первых, древнегреческий ритуал возжигания огня во время спортивных мероприятий связан не в последнюю очередь с культом титана-гуманиста. А во-вторых, место заключения Прометея находится, как уверены в Сочи, аккурат в черте города. Конечно, подобная приватизация легенды (и тут следует согласиться с создателями «Кавказской пленницы») не вполне справедлива «к другим районам, где могла произойти точно такая же история». Кстати, ряд эпизодов культовой комедии — в том числе, например, купание Шурика и Нины в бурной горной речке — снимался в долине сочинской Мзымты…

Так что, кто смел — того и бренд. И хозяева XXII Олимпийских игр оказались в этом отношении предприимчивее кавказских соседей. Во всяком случае памятник Прометею стоит не где-нибудь, а на сочинских Орлиных скалах, что в Хостинском районе города. Правда, полного единодушия по поводу того, в какой именно точке города страдал титан, у самих сочинцев нет. Некоторые краеведы помещают узилище чуть дальше, на горе Фишт. Но это детали, которые не могут затмить главного: говорим «прометеевский огонь» — подразумеваем Сочи.

Есть и другие легенды. Что ни река — то погибшая от несчастной любви красавица, что ни гора — то павший в неравном бою воин-герой… По числу преданий и легенд Большой Сочи даст фору прославленному Александром Сергеевичем Лукоморью. Между прочим, кавказское Причерноморье вполне подходит под данное поэтом описание этого сказочного места: нет тут недостатка ни в морских луках, сиречь бухтах и заливах, ни в дубах-колдунах. К слову, воспевший сию сказочную флору (вместе с трын-травой и бесстрашными зайцами) Семен Семеныч Горбунков тоже, судя по всему, сочинец: на кадрах проводов героя в морской круиз на «Михаиле Светлове» явственно угадывается сочинский морвокзал.

Есть, однако, одна нестыковочка. Нельзя сказать, чтобы эта местность была сильно пронизана «русским духом». А во времена Пушкина сего запаха не было здесь и в помине. Под контроль Российской империи Черноморское побережье Кавказа перешло лишь весной 1864 года — ровно 150 лет назад.

Наша взяла

«К северу, среди гор находится Садша, страна, принадлежащая Сиди-Ахмет-паше; жители хорошо говорят как абхазским, так и черкесским языком», — отметил в 1641 году в путевых записках турецкий путешественник Эвлия Челеби. Это первое упоминание Сочи в письменных источниках. Звучит, правда, пока не очень похоже на нынешнее название. Но надо, во-первых, сделать поправку на то, что турок переложил топоним на привычный ему лад. А во-вторых, тот вариант, к которому мы привыкли, тоже является адаптацией (в нашем случае — русификацией). Местные жители называли свои пенаты по-иному. Судя по всему, это было созвучно тому, как называется протекающая через город речка Сочи в современных абхазском и адыгейском языках — соответственно Швачэ и Шъачэ. Единого мнения, правда, у исследователей нет. Одна из встреченных версий — «сшедше» («люди, живущие у моря»). Уточнить, правда, тоже не у кого: племя, некогда населявшее большую часть нынешнего Сочи, убыхи, исчезло с лица земли.

Это было расплатой за непокорность. Если кто-то считает, что Кавказская война закончилась в 1859 году пленением Шамиля, то сильно ошибается. Покорен был только Восточный Кавказ: на Западном боевые действия длились еще долгих пять лет. И последним оплотом сопротивления оставались прибрежные районы Сочи и урочище Кбааде, известное сегодня как Красная Поляна. Долину Мзымты населяли тогда так называемые медовеевцы, или медозюи (этнографическая группа абхазцев).

Последняя серьезная попытка остановить двигавшиеся с севера русские войска была предпринята горцами 18 марта 1864 года. Сражение произошло у речки Годлик (нынешний Лазаревский район Сочи). «Горцы гикали, порывались броситься в шашки и делали залп за залпом, — описывает финал боя в своих мемуарах очевидец, офицер Даховского отряда Сергей Духовский. — Как только стрелки поднялись, они не выдержали и пустились постыдно бежать». Потери русских составили 7 убитых и раненых, неприятель недосчитался более чем 60 человек. После этого «все в убыхской земле упали духом», констатирует Духовский.

Через несколько дней командир отряда генерал Василий Гейман внес в военный журнал поистине историческую запись: «В полдень 25 марта, в день Благовещения, я занял, без выстрела, бывший форт Навагинский, ныне пост Сочи. В гарнизон его, с барабанным боем, вступил 1-й батальон Черноморского полка. Отряд стянулся в лагерь под пост, близ устьев Сочи».

Для справки: Навагинский форт (первоначально — форт Александрия) был основан 21 апреля (3 мая по новому стилю) 1838 года. Эта дата и считается официальным днем рождения Сочи. Несколькими месяцами ранее на мысе Адлер появилась крепость Святого Духа. Однако дальше этих укрепрайонов дело колонизации тогда не пошло. Гарнизоны находились практически в непрерывной осаде со стороны враждебного горского населения. А в 1854 году и вовсе были эвакуированы.

Генерал Гейман подал на имя командующего войсками Кубанской области рапорт, в котором покорнейше просил сделать имя отряда «неразлучным с именем Сочи» — в воспоминание его подвигов. Просьба была удовлетворена: будущий город Сочи стал называться Даховским постом, а с 1874 года — Даховским посадом. Однако убыхам все-таки удалось взять у своих обидчиков лингвистический реванш: топоним, данный победителями, не прижился. Поселению вначале давали двойное наименование — Даховский посад (Сочи), — а в 1896 году от первой половины и вовсе отказались. Сочи стал просто Сочи. Все еще оставаясь, правда, поселком. Городской статус столица XXII зимних Олимпийских игр получила только в июле революционного 1917 года.

О героях-даховцах в полумиллионном городе напоминает лишь Даховский переулок. А об убыхах и прочих живших здесь народах, напротив, так много, что порой кажется, что победители и побежденные в Кавказской войне перепутаны в учебниках истории местами. Крайне редкий географический объект на Черноморском побережье имеет русское или хотя бы не адыгское название.

Куда же дели тех, кто придумал все эти имена? Нет, геноцида тут не было. Хотя, конечно, гуманными методы покорения Западного Кавказа не назовешь. Побежденные горцы либо переселялись на равнину, в Кубанскую область, где обеспечивались соразмерными земельными наделами, либо уезжали в страну единоверцев — Османскую империю. Переселенцы имели право взять с собой любое имущество и как угодно им распорядиться. Короче говоря, коренные сочинцы и краснополянцы, убыхи и медовеевцы, предпочли эмигрировать и вскоре растворились на чужбине среди более многочисленных родственных адыгских племен. Всего уехало, по разным оценкам, от 400 тысяч до полутора миллионов человек. «Случалось, смотришь с высокой горы во все стороны: видно множество чудных долин, хребтов гор, рек и речек; среди старых, похожих на лес фруктовых садов то там, то здесь следы бывших жилищ. Но все это было мертво, нигде ни души…» — пишет в своих мемуарах Сергей Духовский.

Город-сад

Красная Поляна — редкий пример привнесенного топонима. Впрочем, исключение лишь подтверждает правило. Да, прежнее название местности, Кбааде, или, точнее, Губаэдэы, что в приблизительном переводе означает «поляна рода Ганба», кануло в Лету. Но туда же переместилось и другое — Романовск. Чести носить имя правящей династии урочище было удостоено не случайно. Кбааде было последней горячей точкой на картах Кавказской войны. В мае 1864 года здесь встретились четыре наступавших с разных сторон военных отряда — Даховский, Малолабинский, Псхувский и Ахчипсхувский. Во главе последнего был главнокомандующий действующей армией Великий князь Михаил Николаевич, брат тогдашнего императора.

В ознаменование окончания военных действий 21 мая по старому стилю в урочище был устроен военный парад. Командиры попросили Михаила Николаевича закрепить триумф в топонимике: мол, царская победа требует царского названия. И просьбу удовлетворили.

Однако никакого города на месте разоренных аулов тогда не возникло. В 1878 году безлюдное урочище, по существу, открыли заново. Колумбами стали Мурат Ксандинов и Федор Фанайлов — посланцы прозябавшей в Ставрополье небольшой греческой общины, миссией которых был поиск пригодных для поселения новых земель. Поскольку дело было осенью, неизгладимое впечатление на разведчиков, спустившихся в долину с Главного Кавказского хребта, произвела местная флора: красно-бурые папоротники, осыпающаяся листва кленов и буков. Отсюда и появилась Красная Поляна.

Округа мигом наполнилась слухами о затерявшемся среди скал и снегов благодатном оазисе. Следом за греками в урочище переселились 36 мыкавшихся без земли эстонских семей. К их топонимическому наследию относится село Эстосадок, то есть эстонский садик, и отделившийся от него хутор, названный по имени главы основателя, Эдуарда Роза, и давший, в свою очередь, имя горнолыжному курорту «Роза Хутор» — одному из ключевых объектов сочинской Олимпиады.

В общем, долина Мзымты начала постепенно заселяться. Новый импульс этому процессу придало построенное в 1898 году шоссе Адлер — Красная Поляна. В том же 1898 году в урочище нагрянула государственная комиссия, оценивавшая рекреационные возможности местности. Одним из результатов ее работы стало то, что Красную Поляну вторично окрестили Романовском. Но вариант, предложенный греками-колонистами, все равно оставался более популярным. Забегая вперед, скажем, что окончательно нынешний топоним утвердился в 1937 году.

Куда большую роль в развитии района сыграло другое судьбоносное решение: еще в 1903 году на южном склоне хребта Ачишхо появилась резиденция главы государства — императорский охотничий замок. После этого в Романовске начался настоящий дачный бум. В Красную Поляну потянулась элита из Петербурга и Москвы. Шикарные особняки росли как грибы. Дачами обзавелись оперный певец Леонид Собинов, фабрикант Савва Морозов, министр земледелия и госимущества Ермолов, градоначальник Санкт-Петербурга Драчевский, московский генерал-губернатор Федор Дубасов, председатель Госдумы Хомяков и прочая, прочая, прочая. Для курортников рангом пониже возводились отели и «убежища для туристов».

Сам император, впрочем, так ни разу и не наведался в Красную Поляну. Однако другие члены императорской семьи бывали там частенько. Особенно большую любовь к Красной Поляне питали Великие князья Александр Михайлович и Сергей Михайлович.

Развитие прибрежных районов тоже не стояло на месте. Строились дачи и отели, появились первые санатории, парки и дендрарии, высаживались пальмы… Однако статус Красной Поляны в те годы был несравнимо выше. Это был курорт для аристократов, в то время как побережье ориентировалось на менее взыскательную публику. Одной из причин было то, что Сочи в те годы слыл нездоровой местностью из-за свирепствовавшей здесь малярии.

После революции приоритеты сменились: Красная Поляна начала приходить в упадок, а избавленный от малярии Сочи (решающий удар по лихорадке нанесла завезенная сюда рыбка гамбузия, питающаяся комариными личинками) — превращаться в здравницу. И летнюю столицу. В 1934 году по инициативе наркома по обороне Климента Ворошилова появился дачный комплекс «Бочаров ручей» — нынешняя резиденция главы государства. Сначала он предназначался для руководства РККА. Сталин отдыхал от государственных забот в «Новой Мацесте» (известна также, как «Зеленая роща»), построенной специально для него в 1937 году. Говорят, из всех южных дач вождя это была самая любимая.

Правда, в ходе смены власти этот край чуть вновь не был потерян для России. С июля 1918-го по февраль 1919-го Сочинский округ был занят войсками обретшей независимость Грузинской Демократической Республики. На Парижской конференции, созванной державами-победительницами для подведения итогов Первой мировой, грузинская делегация представила карту границ государства времен царя Давида-Строителя и царицы Тамары. На основании представленных свидетельств границей Грузии предполагалось считать реку Макопсе, что в 14 километрах к юго-востоку от Туапсе. Однако до того, как конференция успела принять какое-либо решение, грузины были выбиты из Сочи армией Деникина. Красные и белые придерживались разных взглядов, но по одному пункту разногласий не было: страна должна быть единой и неделимой.

Впрочем, от распада СССР Сочи только выиграл. Ведь раньше он был лишь «одним из многих», а теперь — единственным в России субтропическим курортом. А теперь и вовсе — олимпийской столицей.

Андрей Владимиров

Согласно информации, обнародованной Министерством сельского хозяйства Туниса, в сезоне 2013/2014 в стране ожидается увеличение урожайности цитрусовых.

По прогнозу аграрного ведомства, объем производства фруктов достигнет 355 тысяч тонн, что на 7% больше, чем сезоном ранее.

Данный показатель будет складываться из возросшей на 32% урожайности у лимонов, 22% у клементинов и 10% у мандаринов. Что касается апельсинов, то разновидность Валенсия ожидает увеличение производства на 13%, в то время как показатели сорта Мальтийский снизятся на 7%.

Премьер Туниса уходит в отставку из-за протестов

В ближайшее время в стране сформируют временное правительство

Глава правительства Туниса Али Ларайед решил уйти в отставку. Как сообщает Reuters, соответствующее прошение передали президенту. По словам премьер-министра, в скором времени будет создано временное правительство страны, во главе которого встанет Мехди Джомаа.

Известие об отставке стало следствием волнений, которые возобновились в Тунисе после революции 2011 года. В феврале 2013-го там погиб Шукри Белаид, лидер светской демократической партии, а представители оппозиции заподозрили в случившемся исламистов, к числу которых относится Ларайед. Тогда бунтующие граждане потребовали, чтобы он сложил с себя полномочия, также они настаивали на формировании временного правительства.

Сам Ларайед — лидер «Партии возрождения», которая придерживается умеренно-исламистских взглядов. Обсуждение его отставки с властями оппозиционеры инциировали осенью прошлого года.

Премьер-министр Туниса подал в отставку

Премьер-министр Туниса Али Ларайед подал в отставку в четверг в соответствии с договоренностью между противоборствующими политическими силами страны, которая была достигнута в конце прошлого года.

"Я только что подал в отставку. <…> Правительство продолжит работать в ближайшие дни до тех пор, пока не будет сформирован и утвержден Национальным учредительным советом новый состав кабинета министров", — сказал Ларайед в эфире тунисского телевидения. Бывший премьер выразил надежду, что Тунис "покажет пример" мирного перехода власти.

Новым премьером станет экс-министр промышленности в правительстве Ларайеда Мехди Джомаа. По договоренности между правящей в Тунисе исламской партией "Ан-Нахда" и оппозицией, ему предложено сформировать кабинет министров-профессионалов без политической окраски. Создание непартийного правительства стало одним из результатов национального диалога, проходящего сейчас в Тунисе с целью преодоления глубокого политического кризиса, который возник после прихода к власти исламистов в 2011 году.

Джомаа пообещал "отдать львиную долю" министерских постов молодежи и сделать борьбу с коррупцией одним из приоритетов правительства. Его правительству уже в этом году предстоит провести референдум по проекту новой конституции, а также парламентские и президентские выборы. Надим Зуауи.

Интернет-цензура и «арабская весна»

Алиса Романовна Шишкина (р. 1989) – младший научный сотрудник Лаборатории мониторинга рисков социально-политической дестабилизации Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Контроль над пространством виртуальной коммуникации в настоящее время остается одной из наиболее обсуждаемых общественных проблем, причем не только в России, но и за ее пределами. Уже в 1990-е годы, когда началось глобальное распространение Интернета, более чем в тридцати странах мира были приняты или находились в процессе принятия законодательные акты, регламентирующие контроль в виртуальной сфере[2]. Как правило, внедрение подобного контроля уже тогда объяснялось такими причинами, как стремление оградить детей от нежелательной информации, укрепление общественной безопасности, пресечение попыток разжигания ненависти, прежде всего на этнической почве.

Интернет-цензура в арабском мире имеет под собой несколько оснований. Прежде всего это политические причины, особенно в странах с монархической формой правления, а также в авторитарных (или переходных) режимах. Цель фильтрации в данном случае сводится к ограничению доступа населения к тем сайтам, которые содержат сведения, угрожающие действующей власти; иногда сюда же можно отнести цензуру религиозных сайтов. Еще одним поводом для контроля над виртуальным пространством становится защита общественной морали; прежде всего это касается борьбы с детской порнографией и предотвращения межэтнической розни. Кроме того, сетевые ресурсы могут блокироваться из-за их связи с террористическими и экстремистскими группировками[3].

Коммуникационные сети в странах Ближнего Востока и Северной Африки всегда находились под пристальным контролем со стороны государства. Интересно, что эксперты Всемирного банка видели в этом обстоятельстве один из ключевых факторов, тормозивших экономический рост региона[4]. В докладах проекта «OpenNet Initiative» и организации «Репортеры без границ» неоднократно отмечалось, что власти арабских стран используют в виртуальном пространстве различные методы контроля и надзора, в том числе ограничение скорости передачи данных, фильтрацию электронных сообщений, мониторинг потенциально опасных сайтов и так далее[5]. Тем не менее, несмотря на довольно строгое регулирование Интернета в арабском мире в прежние годы, полное блокирование доступа в Интернет во время массовых протестов «арабской весны» стало принципиально новым феноменом.

Большинство тех стран, которые были охвачены веяниями «арабской весны», являются, по критериям, разработанным «Freedom House», несвободными или частично свободными[6]. На протяжении многих лет их правительства контролировали содержание оппозиционных сайтов, блокировали зарубежные ресурсы, практиковали цензуру. Примечательно, что службы безопасности некоторых из этих стран (в особенности это касается Туниса и Египта), осознавая, по-видимому, потенциальную опасность социальных медиа, занимались разработкой специализированных систем наблюдения и цензуры, точечно ориентированных на социальные сети[7].

Во время «арабской весны» уровень цензуры СМИ в рассматриваемых странах достиг беспрецедентной степени. Ограничение свободного пользования Интернетом, к которому прибегали власти для подавления беспорядков, в некоторых случаях служило непосредственным поводом для начала особенно бурных выступлений. Страны, охваченные веяниями «арабской весны», пережили не только отключения Интернета и перебои в работе мобильной связи, но также аресты блогеров и других пользователей сети, что вызвало в международном сообществе обширную дискуссию о взаимосвязи доступа к Интернету и реализации прав человека.

Теперь более подробно рассмотрим то, как цензура виртуального пространства проявляла себя в тех арабских странах, которые были максимально затронуты волной социально-политических потрясений 2011–2012 годов.

Тунис

По степени развитости и распространенности Интернета эта страна лидирует во всей Северной Африке. Во времена своего правления Зин аль-Абидин бен Али стремился предоставить доступ к всемирной сети всем жителям страны, однако Интернет-цензура в то время тоже была весьма изощренной. В частности, имели место случаи привлечения к ответственности журналистов, которые публиковали в сети материалы, предположительно содержавшие «ложную» информацию, оскорблявшие президента или покушавшиеся на сложившийся в стране политический порядок[8].

Иначе говоря, инфраструктура цензуры виртуального пространства в Тунисе, возникшая задолго до волны социально-политических потрясений, уже была неотъемлемой частью коммуникационной политики властей, которая изначально предполагала возможность вмешательства со стороны правительственных служб. Роль частного сектора в развитии Интернета в Тунисе серьезно ограничивалась[9]. Контроль над виртуальным пространством в этой стране сначала был нацелен на мониторинг списка доступных сайтов, затем на отслеживание электронной почты и коротких сообщений, а потом на внедрение фильтрации конкретных сетевых ресурсов. Параллельно совершенствовалась система слежки за линиями фиксированной телефонной связи, а также мобильной связи, операторов которой обязали содействовать государству в надзорной деятельности.

В конце 2010 года служба безопасности социальной сети «Facebook» отмечала неоднократные обращения граждан Туниса с жалобами на то, что их страницы были взломаны или удалены. Позднее, в 2011 году, было установлено, что работа тунисских властей в Интернете действительно предполагала кражу пользовательских паролей в тех сетях, на страницах которых размещалась информация оппозиционного характера[10]. Во время «жасминовой революции» контроль сделался жестче: в Тунисе даже учредили специальное полицейское подразделение, занимавшееся борьбой с «подрывными» сайтами[11]. Позже, идя на уступки оппозиционерам, президент Бен Али согласился ослабить цензуру и освободить прессу; его решение воплотилось в жизнь, и тунисцы еще до краха старого режима получили доступ к ранее запрещенным ресурсам. Таким образом, по данным международных организаций, после свержения президента Бен Али контроль над Интернетом в Тунисе стал заметно мягче: в частности, была снята фильтрация социальных сетей и «YouTube». В итоге уже в 2011 году «Репортеры без границ» перевели Тунис из категории стран – «врагов Интернета» в разряд стран, находящихся «под наблюдением»[12]. В свою очередь группа «OpenNet Initiative» отметила в 2012 году отсутствие в стране явных признаков сетевой цензуры[13].

Египет

В отличие от Туниса, сетевая цензура в Египте была менее жесткой и носила характер скорее общего наблюдения, нежели тотального отслеживания информационных потоков. В президентство Хосни Мубарака прямой цензуры виртуального пространства вообще не было: контролю подвергались лишь наиболее радикальные активисты. Не удивительно, что в 2009 году специалисты проекта «OpenNet Initiative» отмечали общее отсутствие фильтрации информационного поля в Египте. Тем не менее, по данным организации «Human Rights Watch», блогеры, наряду с представителями печатной прессы, нередко подвергались задержаниям и арестам на неопределенное время за публикацию материалов, противоречивших версиям официальных СМИ.

Во второй половине января 2011 года, в разгар антиправительственных выступлений, служба государственной безопасности Египта заблокировала доступ к сервисам «Twitter» и «Facebook». В ночь на 27 января правительство Мубарака предприняло попытку вообще отключить Интернет, закрыть официальные домены, а также ограничить мобильную связь[14]. И если доступ к внутренним сетевым ресурсам был еще возможен, то значительная часть египетских сетей, как и внутренняя система в целом, понесла серьезный ущерб ввиду своей зависимости от иностранных систем – таких, как «Google», «Microsoft», «Yahoo»[15].

К началу антиправительственных выступлений в Египте работали пять утвержденных правительством Интернет-провайдеров: «Link Egypt», «Vodafone», «Egypt/Raya», «Telecom Egypt» и «Etisalat Misr». Соответственно, отключение связи обеспечивалось административным воздействием на указанные службы: так, на официальном сайте «Vodafone» появилось заявление о том, что египетские операторы вынуждены прекратить оказание услуг, не имея никаких иных альтернатив[16]. При этом, разумеется, ограничение мобильной связи и сетевого трафика в первую очередь затронуло представителей среднего класса, которые, лишившись доступа к Интернету и информационным источникам, выходили на улицы, чтобы получать информацию из первых рук, и зачастую присоединялись к протестным акциям[17]. В итоге ограничительные меры правительства вели фактически к еще большей эскалации внутриполитической напряженности.

Падение режима Мубарака, по-видимому, не привело к существенному ослаблению репрессивных ограничений в коммуникационной сфере. Напротив, с подачи Высшего совета вооруженных сил участились аресты и задержания журналистов и блогеров (первым после ухода Мубарака политзаключенным стал блогер Майкель Набиль Санад, обвиненный в критике армейского руководства), а манипуляции в сфере СМИ сфокусировались в основном на Интернет-ресурсах. Это в свою очередь спровоцировало, в том числе за пределами арабского мира, ряд общественных кампаний в поддержку сетевых активистов, пострадавших от неправомерных действий египетских властей.

Ливия

Со свержением режима Муамара Каддафи, который предпринимал попытки ограничения новостных потоков путем сокращения доступа к Интернету, в Ливии завершился период цензуры виртуального пространства. При Каддафи избирательному контролю подвергались лишь некоторые оппозиционные сайты, однако правовая и политическая обстановка в стране поощряла самоцензуру на всех остальных ресурсах. В частности, под негласным запретом оказались любые сообщения, содержавшие критику правящего режима, а также касавшиеся положения берберского меньшинства и уровня коррупции в стране[18].

В Ливии, как и в остальных странах «арабской весны», социальные медиа использовались в качестве инструмента мобилизации населения и подготовки акций протеста, а также как площадка для освещения происходящих событий. Во время ливийской революции 2011–2012 годов акцент делался на международное вещание, поскольку тогда сравнительно немного жителей страны, лишь около 5%, имели доступ к Интернету. Кроме того, к началу протестов содержание сайтов уже контролировалось правительством, а к марту 2011 года Интернет был практически полностью отключен[19].

В то время, когда государственные СМИ транслировали в основном акции в поддержку Каддафи, на страницах в «Facebook» регулярно появлялись фото- и видеоматериалы, представлявшие альтернативные версии событий[20]. Несмотря на то, что «Facebook» и «Twitter» были заблокированы властями, пользователям удавалось обходить ограничения с помощью спутниковой связи, прокси-серверов и прочих технических уловок. Кроме того, с началом антиправительственных выступлений некоторые ливийские активисты перебрались в Египет, чтобы иметь возможность оттуда распространять информацию о событиях в своей стране. Следуя египетскому примеру, Ливия тоже пошла по пути отключения Интернета во время протестных движений, однако вместо полного блокирования всех форм виртуальной коммуникации правительством применялось избирательное ограничение доступа к некоторым сайтам. Доступ к государственным ресурсам при этом сохранялся.

Исторически Ливия отличалась довольно низким уровнем распространения Интернет-технологий – во всяком случае по сравнению с ее соседями. После внешнего вооруженного вмешательства в ливийский конфликт и последующего перехода страны в состояние перманентной гражданской войны средства массовой информации, равно как и контроль над ними, пребывают в упадке. Иначе говоря, цензуры виртуального пространства в сегодняшней Ливии нет, поскольку Интернет как феномен социальной жизни там отсутствует.

Сирия

В Сирии средства массовой информации традиционно подвергались строгому контролю и цензуре. В отличие от других стран региона, практикующих подобные ограничения – прежде всего Туниса, – структура Интернета в Сирии не столь развита, а это означает, что на информационные потоки, которые и без того слабы, накладываются дополнительные административные сдержки[21]. Кроме того, наблюдение за сетью и телекоммуникациями используется властями для вычисления и отслеживания наиболее активных блогеров. Среди распространенных механизмов контроля, применяемых в Сирии, были зафиксированы использование фальшивых сертификатов безопасности, а также подмена имен пользователей и паролей в социальных сетях[22].

С 2006 года Сирия внесена организацией «Репортеры без границ» в список стран – «врагов Интернета»[23]. Для такого решения имелось множество оснований. Так, примерно с этого времени сирийские службы безопасности ведут постоянное наблюдение за поведением оппозиционеров и просто блогеров в сетевом пространстве, а основные провайдеры Интернета блокируют свыше ста сайтов, в том числе исламистских: при попытке посетить ресурс вместо информации на экране появляется сообщение «доступ запрещен». Даже столь популярные социальные ресурсы, как «Facebook» или «YouTube», были закрыты властями без каких-либо объяснений. В тех сирийских Интернет-кафе, где доступ к социальным сетям еще возможен, пользователи находятся под пристальным наблюдением секретных служб. Заблокированными оказались арабская версия ресурса «Wikipedia», почтовый сервис «Hotmail» и один из крупнейших Интернет-магазинов «Amazon»[24]. Официальное разрешение на использование высокоскоростного доступа к ранее запрещенным сервисам и социальным сетям появилось только в начале 2011 года, чем не преминули воспользоваться активисты сетевых сообществ.

Стоит отметить, что Интернет в Сирии обеспечивается единственным провайдером «Syriatel», находящимся в собственности государства. Не удивительно, что в ходе отключений во время «арабской весны» доступными оставались лишь правительственные сайты, которые, впрочем, работали медленнее, чем обычно[25]. Помимо социальных сетей, заблокированным оказался и доступ к таким ресурсам, как шведский сайт «Bambuser», позволяющий пользователям размещать в Интернете видеоматериалы, снятые на мобильный телефон. К слову, «Bambuser» попал под запрет и в других арабских странах – в частности, в Египте и Бахрейне.

Интересен феномен так называемой «сирийской электронной армии» – организации, действующей при негласной поддержке правительства и занимающейся взломом или блокировкой недружественных властям сайтов. Сирийская электронная армия препятствует доступу сирийцев к сетевым страницам некоторых СМИ, включая «Al Jazeera», «BBC News» и других[26], а также занимается размещением материалов в поддержку президента Башара аль-Асада на «Facebook». Именно ее усилиями сетевые страницы с информацией о готовящихся или уже состоявшихся демонстрациях заполнялись ключевыми словами, отсылающими на спортивные каналы или туристические фотографии с видами Сирии. В целях дискредитации протестной активности на страницах оппозиционеров ею же размещались призывы к насилию.

Тем не менее в Сирии более широко по сравнению с другими странами «арабской весны» развивается гражданская Интернет-журналистика, которая в ходе затяжного сирийского конфликта фактически слилась воедино с другими формами гражданской активности. Так, обычные граждане, вовлеченные в те или иные события на территории страны, фиксировали документальные свидетельства происходящего и по возможности распространяли их. Из-за неполноты или несоответствия действительности сообщений местных и зарубежных СМИ подобная информация выступает для многих внутренних и внешних наблюдателей едва ли не единственным источником новостей.

Бахрейн

Несмотря на то, что в этой стране на протяжении многих лет материалы Интернета подвергались неусыпной и строгой цензуре, с 14 февраля 2011 года, когда в королевстве начались протестные выступления, контроль над виртуальным пространством заметно усилился. Уже к середине февраля трафик в Бахрейне сократился на 20% по сравнению с тремя предыдущими неделями, что свидетельствовало о введении дополнительных ограничений для пользователей Интернета. Кроме того, власти обеспечили существенное снижение скорости передачи данных, которое затруднило загрузку и пересылку фото- и видеоматериалов, размещаемых очевидцами событий. В частности, заблокированными оказались соответствующие страницы «YouTube» и «Facebook», а также другие площадки, позволявшие пользователям размещать информацию с помощью сервиса микроблогов «Twitter».

Спустя год, в феврале 2012 года, страна пережила новую волну ограничений: новшества вылились, в частности, в блокирование независимых новостных сайтов и очередное сокращение скорости передачи данных. Закрытыми оказались такие ресурсы, как, например, live973.info или mixlr.com, где в режиме реального времени производилась аудио- и видеотрансляция оппозиционных демонстраций. Кроме того, жители Бахрейна оказались отрезанными от доступа к магазину приложений «Apple» для айфонов и айпэдов. Та же судьба постигла и сайтWitnessbahrain.org, создатели и активисты которого были арестованы. Репрессиям также подвергались блогеры, журналисты, правозащитники, активно высказывающиеся в сети: так, был арестован Хуссейн али Макки, администратор страниц «Facebook» и «Twitter», а также одного из главных новостных ресурсов, освещающих нарушение прав человека в Бахрейне, – «Rasad News»[27].

По сравнению с другими странами региона уровень распространения Интернета в Бахрейне весьма высок, хотя доступ населения к электронным технологиям заметно ограничен. Как и в других арабских странах, здесь на протяжении нескольких лет существует система официального лицензирования правительством не только газет, но и материалов, размещаемых на Интернет-сайтах и в блогах. В январе 2009 года Министерством культуры и информации было издано постановление, регулирующее процедуры блокирования и разблокирования сайтов, в соответствии с которым всем Интернет-провайдерам предписывалось обязательное приобретение и установка программного обеспечения – выбираемого министерством и эксплуатируемого исключительно его специалистами – для блокирования тех или иных ресурсов.

Согласно данным проекта «OpenNet Initiative», Интернет-цензура в Бахрейне широко применяется в социальной и политической сферах, присутствует в процессах разработки и внедрения сетевых технологий, носит избирательный характер[28]. Кроме того, с началом антиправительственных выступлений контроль над Интернетом стал использоваться спецслужбами для отслеживания местонахождения конкретных пользователей.

Йемен

Из-за хронической внутренней напряженности цензура в виртуальном пространстве Йемена в годы, предшествовавшие «арабской весне», значительно усилилась. Это, в частности, выразилось в блокировании политической информации: был закрыт доступ к видеосвидетельствам протестов на юге страны, выложенным на «YouTube» (власти заявили, что они содержат порнографию)[29], а большинство прокси-серверов оказались недоступными. Пристальное наблюдение за активностью блогеров, присутствие полицейских в общественных Интернет-кафе, как и аресты журналистов, также не обошли стороной Йемен. Ужесточение информационной политики оправдывалось йеменскими властями желанием защитить общественную мораль: так, новостной сайт саудовской компании «Элаф», управляемый из Лондона, был на некоторое время заблокирован под предлогом размещения материалов сексуального характера, хотя истинной причиной запрета доступа стала публикация материалов, содержавших критику президента Али Абдаллы Салеха и его старшего сына.

Отличительной чертой Йемена является племенная структура общества, допускающая контроль конкретных этнических групп над различными сферами экономики, в том числе и над коммуникациями. На это накладывается масштабная цензура средств массовой информации со стороны государства, в результате которой Йемен оказался изолированным от внешнего мира в информационном плане. Внутри страны также практикуются серьезные ограничения на распространение информации. Так, в 2008 году Министерство информации объявило, что в судебном порядке будут преследоваться пользователи, публикующие материалы, которые способны разжечь национальную вражду, оскорбить религиозные или моральные чувства, причинить вред национальным интересам[30]. Кроме того, условия пользования услугами компании «TeleYemen», единственного провайдера мобильной связи и Интернета, запрещают отправку сообщений, подрывающих моральные, религиозные, общественные или политические основы государственности. Провайдер, таким образом, оставляет за собой право доступа к пользовательским данным в любое время.

Что касается использования Интернет-ресурсов во время народных выступлений «арабской весны», то, несмотря на попытки правительства Йемена ограничить доступ к социальным сетям, демонстрантам удавалось слаженно координировать свои действия[31]. Возможно, это объясняется тем, что оппозиционная молодежь, впитавшая опыт каирской площади Тахрир, опиралась не столько на виртуальные коммуникации, сколько на живое общение. В частности, в столице страны был организован палаточный лагерь с собственным информационным и пресс-центром, пользоваться которым могли все желающие.

* * *

В ходе антиправительственных демонстраций, сопровождавших «арабскую весну», власти нередко предпринимали попытки остановить протесты посредством отключения Интернета, ограничения доступа к определенным сайтам, а также блокирования мобильной связи. В целом такие меры не только не снижали революционную активность, но порой даже усиливали ее. Кроме того, они оказали не самое благоприятное воздействие на экономические показатели, поскольку информационно-коммуникационная сфера, например, в Египте, выступает важной составляющей национальной экономики (по данным Организации экономического сотрудничества и развития, отключение телекоммуникационных и Интернет-услуг обошлось Египту в 90 миллионов долларов США). В то время, как ограничения, устанавливаемые правительствами – в частности, блокировка конкретных ресурсов по IP-адресу, – легко преодолевались с помощью специальных программ, масштабные отключения Интернета оборачивались приостановкой или даже временным замораживанием общественной и политической жизни в странах, которые рискнули вводить подобные меры.

Закрытие виртуальных площадок, которые изначально создавались для тривиального использования – обмена сообщениями, просмотра фото и видео, – способно провоцировать повышенный интерес пользователей к политическим вопросам[32]. Как следствие оно оборачивается политизацией тех групп населения, которые прежде отличались пассивностью или индифферентностью.

После свержения диктаторских режимов в Тунисе, Египте, Ливии наметилось определенное ослабление контроля над средствами массовой информации, в том числе и социальными медиа. Однако противоречивость политической и правовой ситуации в этих странах не позволяет делать однозначных прогнозов на будущее: новая власть, провозглашавшая свободу доступа к Интернету на начальных этапах политической борьбы, сталкивается с многочисленными проблемами, подталкивающими ее к сохранению тех или иных разновидностей цензуры.

Потрясения «арабской весны» выплеснулись за пределы арабского мира, оказав заметное влияние на революционные настроения в других странах и регионах: так, представители движения «Occupy Wall Street» открыто признавали, что вдохновлялись событиями на севере Африки[33]. Однако в то время, как власти арабских стран шли по пути ограничения или блокировки информационных потоков, что в итоге лишь ухудшило ситуацию, в США и в некоторых европейских странах властям удавалось договариваться с протестующими, внедряя «переговорщиков» в социальные сети, где обсуждалась подготовка будущих акций. В результате количество потенциальных жертв и объемы разрушений сводились к минимуму. Из арабского опыта взаимодействия власти и общества в виртуальном пространстве могут быть извлечены уроки и для России. Так, учитывая все возможные издержки, отказ от применения репрессивных механизмов в виртуальной среде выглядит предпочтительнее запретов, особенно в таких центрах оппозиционной активности, как Москва, Санкт-Петербург и некоторые другие крупные города.

[1] Исследование выполнено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2014 году.

[2] См., например: Cohen T. Censorship and the Regulation of Speech on the Internet.Johannesburg: Centre for Applied Legal Studies, 1997.

[3] Подробнее об этом см.: Шишкина А.Р. Инструменты контроля в виртуальном пространстве и социально-политические трансформации в арабских странах // Вестник Одесского национального университета. 2013. Т. 18. № 2(18). С. 131–137.

[4] Terrab M., Serot A., Rossotto C. Meeting the Competitiveness Challenge in the Middle East and North Africa. Washington, D.C.: The World Bank Group, 2004.

[5] Noman H. Middle East and North Africa, 2009(http://opennet.net/research/regions/mena).

[6] См.: Keizer G. Bahrain Clamps Down on Web Traffic as Violence Escalates // Computerworld. 2011. February 17 (www.computerworld.com/s/article/9210099/Bahrain_clamps_down_on_Web_traff...).

[7] См.: York J. The Arab Digital Vanguard: How a Decade of Blogging Contributed to a Year of Revolution // Georgetown Journal of International Affairs. 2012. Vol. 13. № 1. P. 33–42.

[8] OpenNet Initiative. Country Profile: Tunisia. 2009. August 7 (https://opennet.net/research/profiles/tunisia).

[9] См.: After the Arab Spring: New Paths for Human Rights and the Internet in European Foreign Policy. European Parliament. Directorate-General for External Policies. Policy Department. 2012 (www.europarl.europa.eu/committees/en/studiesdownload.html?languageDocume...).

[10] Madrigal A. The Inside Story of How Facebook Responded to Tunisian Hacks // The Atlantic. 2011. January 24 (www.theatlantic.com/technology/archive/2011/01/the-inside-story-of-how-f...).

[11] См.: Mejias U. The Twitter Revolution Must Die(http://blog.ulisesmejias.com/2011/01/30/the-twitter-revolution-must-die/).

[12] Reporters Without Borders. Countries Under Surveillance: Tunisia. 2011(http://en.rsf.org/surveillance-tunisia,39747.html).

[13] OpenNet Initiative. Summarized Global Internet Filtering Data Spreadsheet. 2012(https://opennet.net/research/data).

[14] Woodcock B. Overview of the Egyptian Internet Shutdown(www.pch.net/resources/misc/Egypt-PCH-Overview.pdf).

[15] Glanz J., Markoff J. Egypt Leaders Found «Off» Switch for Internet // The New York Times. 2011. February 16 (www.nytimes.com/2011/02/16/technology/16internet.html?r=2&pagewanted=all&).

[16] Chen T. Governments and the Executive «Internet Kill Switch» // IEE Network: The Magazine of Global Internetworking. 2011. February (http://ieeexplore.ieee.org/stamp/stamp.jsp?tp=&arnumber=5730520).

[17] Исаев Л.М., Шишкина А.Р. Египетская смута XXI века. М.: Либроком, 2012. С. 62.

[18] OpenNet Initiative. Country Profile: Libya. 2009. August 6 (https://opennet.net/research/profiles/libya).

[19] Moore J. Did Twitter, Facebook Really Build a Revolution? // Christian Science Monitor. 2011. June 30 (www.nbcnews.com/id/43596216/ns/technology_and_sciencechristian_sciencemo...).

[20] New Media Emerge in “Liberated” Libya // BBC News. 2011. February 25 (www.bbc.co.uk/news/world-middle-east-12579451).

[21]См.: Deibert R., Palfrey J., Rohozinski R., Zittrain J. Access Controlled: The Shaping of Power, Rights, and Rule in Cyberspace. Cambridge: MIT Press, 2010. P. 7. (www.worldcat.org/title/access-controlled-the-shaping-of-power-rights-and...).

[22] Reporters Without Borders. Internet Enemies: Report 2012(http://en.rsf.org/IMG/pdf/rapport-internet2012_ang.pdf).

[23] Idem. Internet Enemies: Syria. 2011 (http://en.rsf.org/syria-syria-12-03-2012,42053.html).

[24] Red Lines that Can Not Be Crossed. The Authorities Don’t Want You to Read or See Too Much // The Economist. 2008. July 24 (www.economist.com/node/11792330).

[25] Cowie J. Syrian Internet Shutdown // The Huffington Post. 2011. June 3 (www.huffingtonpost.com/jim-cowie/syrian-internet-shutdown_b_870920.html).

[26] OpenNet Initative. Syrian Electronic Army: Disruptive Attacks and Hyped Targets. 2011. June 26 (https://opennet.net/syrian-electronic-army-disruptive-attacks-and-hyped-...).

[27] Reporters Without Borders. Internet Enemies: Report 2012.

[28] OpenNet Initiative. Country Profile: Bahrain. 2009. August 6 (https://opennet.net/research/profiles/bahrain).

[29] Novak J. Internet Censorship in Yemen // Yemen Times. 2008. March 3 (http://janenovak.wordpress.com/2008/03/06/internet-censorship-in-yemen/).

[30] Online Journalism Is Subject to the Penal Code: Lawzi, Yemeni Minister of Information // Saba. 2008. February 3 (www.yemenna.com/vb/showthread.php?t=9502).

[31] См.: Исаев Л.М., Шишкина А.Р. Сирия и Йемен: неоконченные революции. М.: Либроком, 2012. С. 48.

[32] Zuckerman E. Civic Disobedience and the Arab Spring(www.ethanzuckerman.com/blog/2011/05/06/civic-disobedience-and-the-arabsp...).

[33] Stebbins W. Social Media and the Arab Spring: Where Did They Learn That?(http://menablog.worldbank.org/social-media-and-arab-spring-where-did-the...).

Опубликовано в журнале:

«Неприкосновенный запас» 2014, №1(93)

Владимир Власюк: «Российский рынок будет наиболее рискованным для украинского экспорта»

В эксклюзивном интервью UGMK.INFO директор ГП «Укрпромвнешэкспертиза» Владимир Власюк рассказал о перспективах развития мировых стальных рынков и потенциале украинского экспорта в 2014 г.

Экспорт

– Расскажите об основных итогах украинского экспорта металлопродукции в 2013 г. – объемы, динамика к уровню 2012 г., изменения в товарной структуре.

– По нашим предварительным оценкам, по итогам текущего года Украина экспортирует 23,1 млн. т проката по сравнению с 22,43 млн. т в 2012 г. При этом товарная структура осталась неизменной – 46,2% приходится на полуфабрикаты, 29,3% – на плоский прокат, 24,4% – на длинный прокат.

В 2014 г. мы прогнозируем также незначительный рост экспорта – до 23,6 млн. т. Соответственно, за два года прирост экспортных поставок составит 1,2 млн. т, или почти 5% по отношению к уровню 2012 г.

– Какова географическая структура экспорта? Какие страны в настоящее время являются крупнейшими покупателями украинской стали, какова здесь динамика?

– В 2013 г. Украина увеличила поставки в Евросоюз: с 4,897 до 6,1 млн. т. Выросли поставки в Турцию – с 2,5 до 3,2 млн. т. В страны СНГ экспортировано дополнительно 360 тыс. т металлопродукции, почти на 640 тыс. т увеличились поставки в Африку, прежде всего, Северную.

Вместе с тем, большие потери понесли наши металлурги на рынке Ближнего Востока, поставки куда упали более чем на 2,1 млн. т. Экспорт в Азию, не считая Китай, сократился на 144 тыс. т.

По итогам ушедшего года в региональной структуре украинских поставок доля ЕС выросла до 26,1%, доля СНГ – до 19,5%, доля Европы (не ЕС) – до 14,9%, Африки – до 14,3%. При этом доля экспорта на Ближний Восток в общем объеме внешних отгрузок сократилась до 15,3%, Азии – до 8,4%.

– Какова динамика последнего года на ближневосточном направлении (регион MENA)?

– В 2013 г. экспорт в страны Ближнего Востока упал на 38%, прежде всего, из-за роста политической напряженности в регионе. Больше всего сократился объем поставок в Ливан (-1,6 млн. т) и Сирию (-260 тыс. т), экспорт в ОАЭ упал на 130 тыс. т.

Намного лучше ситуация с экспортом в Северную Африку, где постепенно восстанавливается экономическая активность, сильно упавшая с начала «арабской весны». В Египет мы нарастили поставки на 766 тыс. т в текущем году, в Тунис – на 90 тыс. т, в Ливию – на 44 тыс. т, Алжир – на 10 тыс. т.

– Какова ситуация с поставками в страны СНГ и Тамсоюза, в частности, в сегменте длинномерной продукции?

– В текущем году экспорт прутков в страны ТС составит около 1,3 млн. т (в 2012 г. – 958 тыс. т), в т.ч., незначительно выросли поставки в Беларусь, более значительно – в Россию, и сократился экспорт в Казахстан. Экспорт в Беларусь за 11 месяцев 2013 г. составил 143 тыс. т по сравнению с 115,3 за весь 2012 г. В Казахстан за 11 месяцев поставлено всего 7,53 тыс. т (19,36 тыс. т). В Россию за 11 месяцев 2013 г. экспортировано 1045,1 тыс. т по сравнению с 826,3 тыс. т за весь 2012 г.

В целом на рынке СНГ крупнейшими импортерами проката из Украины остаются страны ТС, прежде всего, Россия, в которую за 11 месяцев текущего года было поставлено 3,1 млн. т (+8,2% к АППГ), и Беларусь – 411,22 тыс. т (+7,8%). Поставки в Казахстан составили за этот период всего 29,1 тыс. т (+4,9%).

Из других стран СНГ важными для нашего экспорта сегодня являются Азербайджан, в который за январь-ноябрь 2013 г. отгружено 341,7 тыс. т (+12,5% к АППГ), Грузия – 121 тыс. т (+31%), Туркменистан – 81,35 тыс. т (+-21%) и Армения – 62,25 тыс. т (+4,4%).

– Видите ли Вы стабильные долгосрочные перспективы сбыта на рынке РФ, учитывая растущую конкуренцию со стороны ряда мини-заводов?

– В связи с запуском новых предприятий, ориентированных на производство длинномерного проката, можно прогнозировать последовательное вытеснение украинской продукции с российского рынка.

В целом, учитывая многочисленные политические и экономические сложности во взаимоотношениях двух стран, а главное, курс на импортозамещение в РФ, я предполагаю, что этот рынок станет наиболее рискованным для украинского экспорта.

– В случае блокирования Россией украинского метэкспорта, как это было в отдельные периоды 2013 г., какие объемы поставок могут быть утрачены? Существуют ли сегодня рынки, на которых можно компенсировать эти потери?

– В нынешнем году объем поставок металлопроката и труб в Россию составит около 3,7 млн. т, это 14,6% всего украинского экспорта. Потеря таких объемов, конечно, весьма негативно сказалась бы на отечественных метпредприятиях. Однако я не вижу пока оснований ожидать быстрого и резкого обвала экспорта в РФ.

Ввиду договоренностей о прекращении антидемпингового расследования в отношении экспорта прутков из Украины в страны ТС, сокращение украинского экспорта данного вида проката в регион маловероятно в ближайшей перспективе. В то же время, запуск новых электросталеплавильных заводов в южных регионах России будет обуславливать сокращение ниши для украинского длинномерного проката в регионе уже в ближайшие 1-2 года.

Компенсировать утраченные на рынке РФ объемы можно в том случае, если будет расти спрос на металлопродукцию в других регионах.

В частности, стабилизация ситуации на Ближнем Востоке дала бы возможность увеличить украинский экспорт в этот регион на 1 млн. т. Есть основания рассчитывать на дальнейший рост поставок в Северную и Центральную Африку. По ЕС возможности роста экспорта менее значительны. В случае подписания соглашения об ассоциации с ЕС мы смогли бы увеличить поставки на 200-300 тыс. т, опираясь на ожидаемое там восстановление экономической активности. Если соглашения не будет, хорошо будет удержать хотя бы нынешние объемы экспорта.

– Есть ли шанс увеличить поставки в страны Северной Америки, где сейчас наиболее высокие цены на прокат?

– Шансы эти невелики. Поставки в страны Северной и Южной Америки в 2013 г. продолжают падение, составляя 260 тыс. т против 479 тыс. т в 2012 году. По предварительным оценкам, экспорт из Украины в США составит всего 7,4 тыс. т, в Мексику 55,2 тыс. т.

Ввоз широкого спектра проката из Украины в США ограничен антидемпинговыми мерами, а львиная доля потребностей в полуфабрикатах закрывается в рамках внутрирегиональной торговли NAFTA (Канада-Мексика-США), плюс поставки из Бразилии.

Мировые рынки и цены на металл

– Какие макроэкономические факторы в экономике будут определять тонус мировой металлургии в 2014 г.

– В числе таких факторов выделю следующие:

- умеренное улучшение общемирового макроэкономического фона в условиях положительной динамики развивающихся рынков;

- невысокие темпы роста потребления стали в мире и выход Китая на траекторию развития, характерную для развитых экономик мира;

- минимальное снижение себестоимости проката на большинстве региональных рынков в условиях разнонаправленной динамики цен на металлургическое сырье (уголь +3-4%, руда -5%, лом -2%);

- сохранение понижающего влияния Китая на мировые цены на прокат через экспортную экспансию на рынках проката;

- отсутствие запаса прочности у меткомпаний с точки зрения рентабельности.

В настоящее время сохраняется профицит предложения стали по сравнению со спросом, таким образом, это рынок покупателя, а не продавца, и это не позволяет расти ценам на металлопродукцию.

Важным вопросом остается давление избыточных мощностей. В 2012 г. в мире при мощностях в 2,102 млрд. т было выплавлено всего 1,603 млрд. т, то есть «лишние» объемы составляют почти 500 млн. т. По оценкам McKinsey, чтобы снять напряженность на рынке, нужно вывести из эксплуатации минимум 300 млн. т избыточных мощностей, что даст возможность достичь уровней рентабельности EBITDA порядка 17%, необходимых для поддержания устойчивого роста в отрасли.

– На каких ключевых потребительских рынках ожидается рост спроса на сталь, какие регионы покажут отрицательную динамику?

– В 2014 г. на фоне ожидаемого ускорения темпов роста глобальной экономики потребление стали также продемонстрирует лучшую динамику развития по сравнению с предыдущим годом. Более высокие темпы роста, как ожидается, покажут страны Африки (8,2%), Ближнего Востока (5,9%), а также регион Центральной и Южной Америки (4%). В то же время, более медленными темпами потребление будет расти в развитых странах, обремененных долговыми проблемами и слабым внутренним спросом: в Японии (1,1%), ЕС (1,6%), а также КНР (3,5%) на фоне ожидаемого замедления темпов экономического роста. В целом, совокупное потребление стали в мире в 2014 г. вырастет на 3,1% и достигнет 1650,4 млн. т. Главный прирост будет обеспечен Китаем (+26,1 млн. т), другими азиатскими странами (+5,3 млн. т) и Северной Америкой (+4,4 млн. т).

– Каковы, на Ваш взгляд, перспективы роста цен на металлопродукцию в следующем году? Какие факторы будут определять ценовые колебания на ключевых рынках?

– Прогнозируемое увеличение потребления проката в мире в 1-м квартале 2014 г., необходимость пополнения сниженных в конце года складских запасов, более высокие экспортные предложения китайских поставщиков и ожидаемое сохранение высокого уровня спотовых цен на ЖРС в совокупности позволят производителям нарастить цены на прокат.

Кроме того, контрактные цены на руду и коксующийся уголь вырастут в 1 квартале 2014 г., что приведет к росту себестоимости.

Поддержку росту цен на прокат из СНГ в конце 2012 г. – начале 2013 г. также окажет планируемое сокращение производства в январе из-за новогодних и рождественских праздников в регионе.

Отмечу, в 2013 г. стоимость украинской металлопродукции продолжила снижаться. Так, сляб подешевел до $478/т (здесь и далее на условиях FOB Черное море) по сравнению с $519/т в 2012 г., г/к рулон - до $538/т ($564/т), заготовка - до $514/т ($560/т), арматура - до $578/т ($617/т).

Прогнозируемая ценовая динамика по основным видам метпродукции, $/т fob порты Черного моря:

Источник: УПЭ

– Насколько ожидаемый в 2014 г. рост китайского экспорта повлияет на мировую стальную торговлю?

– В КНР себестоимость выпуска металлопродукции продолжает снижаться, что создало условия для дальнейшей экспортной экспансии. В 2013 г. нетто-экспорт Китая достигнет 47,9 млн. т.

В этом году существенно выросли китайские поставки на азиатский рынок (+4,6 млн. т), Африку (+1,1 млн. т) и СНГ (+1 млн. т). В 2014 г. столь быстрого прироста экспорта из КНР, очевидно, не будет, хотя вероятно дальнейшее увеличение поставок на Ближний Восток и в Африку.

– Вероятен ли рост антидемпинга на ключевых рынках?

– В ЕС и США применение защитных мер против китайской продукции в предыдущие годы уже обусловило прекращение наращивания экспорта из Китая. Импорт из КНР в ЕС в 2013 г. сократился.

Учитывая, что наибольший прирост китайских поставок в 2012-2013 гг. зафиксирован на рынки Азии, именно здесь можно ожидать роста антидемпинга. Малайзия уже ввела антидемпинговые пошлины на катанку из КНР и ряда других стран, возможны аналогичные действия и со стороны других стран региона.

Беседовал Игорь Жигир

Украина. Россия > Металлургия, горнодобыча > ugmk.info, 25 декабря 2013 > № 976725 Владимир Власюк

Директор экспортного департамента Иранской тракторостроительной промышленной группы Эззатолла Хазен заявил, что по результатам состоявшихся переговоров Тунис становится одним из импортеров иранских тракторов. При этом названная страна может выступить в качестве ворот для выхода иранских тракторостроителей на рынки всей Западной Африки. По словам Э.Хазена, в ходе переговоров с членами тунисской делегации принято решение о том, что в ближайшее время в Тунис будет отправлена пробная партия иранских тракторов для проведения их испытаний в местных условия с целью последующей организации их экспортных поставок в больших объемах.

Кроме того, тунисская сторона обратилась с просьбой построить в Тунисе линию по сборке тракторов, однако, как отметил Э.Хазен, этот вопрос требует тщательной проработки и оценки в плане экономической целесообразности такого проекта. Если на дальнейших этапах сотрудничества объем поставок тракторов в Тунис и страны Западной Африки окажется существенным, тогда можно будет начать переговоры о строительстве в Тунисе линии по сборке иранских тракторов.

Э.Хазен сообщил, что тракторостроение в Иране существует уже около полувека и в стране имеется достаточно высокий потенциал в области производства тракторов и сельскохозяйственной техники. С учетом заинтересованности тунисской стороны в налаживании сотрудничества с иранскими тракторостроителями можно предположить, что благодаря такому сотрудничеству будут созданы новые рынки для иранских тракторов не только в самом Тунисе, но и в странах Западной Африки и даже Европы.

«Малому» рыболовству на Черном и Средиземном морях окажут поддержку

На Мальте прошел съезд рыбаков – работников маломерного флота. Обсуждалось взаимодействие в вопросах освоения ресурсов Средиземного и Черного морей и развитие рыболовства.

В форуме, проходившем в мальтийском городе Сент-Джулианс, приняли участие более 170 рыбаков, осуществляющих промысел в Средиземном и Черном морях с помощью маломерного флота.

Как сообщает корреспондент Fishnews, впервые добытчики северного и южного побережий Средиземноморья встретились для обсуждения вопросов, связанных с деятельностью маломерного рыболовного флота.

В съезде участвовали представители Албании, Алжира, Бельгии, Болгарии, Хорватии, Кипра, Египта, Франции, Германии, Греции, Италии, Ливана, Мальты, Мавритании, Черногории, Марокко, Румынии, Словении, Испании, Туниса, Турции, Великобритании, а также ЕС и международных неправительственных организаций. Участники продемонстрировали большую заинтересованность в решении общих вопросов.

Почти 80% всего рыболовного флота стран, расположенных на побережье Средиземного и Черного морей, – это маломерные суда. Их общее количество составляет около 90 тысяч. Рыбаки используют самые разные технологии добычи рыбы и более 50 видов рыболовного снаряжения и механизмов.

Одним из главных итогов конференции стало создание рекомендаций по поддержке прибрежных стран Средиземного и Черного морей с целью содействия развитию рыболовства с использованием маломерных судов, имеющего важное социальное и экономическое значение для этих регионов.

США признали террористической организацией группировку "Батальон аль-Мулатхамуна", которую считают причастной к январскому нападению на месторождение в Алжире, сообщает госдепартамент.

В соответствии с решением, запрещается любая помощь этой организации, предоставление ей каких-либо материальных ресурсов, участие в транзакциях, а также замораживаются ее активы, если таковые будут обнаружены в Соединенных Штатах.

По данным госдепа, группировка "Батальон аль-Мулатхамуна" была частью "Аль-Каиды в странах исламского Магриба", а с 2012 года начала действовать самостоятельно.

"Батальон" взял на себя ответственность за атаку на газовый комплекс близ Ин-Аменаса в Алжире в январе 2013 года. Четырехдневная осада закончилась гибелью 38 человек, включая трех граждан США", - говорится в сообщении.

Кроме того, американская сторона считает группировку причастной к теракту в Нигере в мае этого года, унесшему жизни по меньшей мере 20 человек.

Решение о санкциях, принятое госдепом совместно с Минфином и Минюстом, распространяется также на союзников организации - группировки "Подписавшиеся кровью" и "Аль-Мурабитун". Петр Мартынычев.

Мехди Джомаа, которому накануне было поручено сформировать в Тунисе непартийное правительство, пообещал представить новый кабинет министров уже через неделю.

"Новое правительство увидит свет уже на ближайшей неделе", - написал новый премьер на своей странице в соцсети Facebook.

Он также пообещал "отдать львиную долю" министерских постов молодежи и сделать борьбу с коррупцией одним из приоритетов правительства.

Накануне, по договоренности между правящей в Тунисе исламской партией "Ан-Нахда" и оппозицией, министру промышленности в действующем правительстве Мехди Джомаа предложили сформировать новый, непартийный кабинет министров.

Создание непартийного правительства стало одним из результатов национального диалога, проходящего сейчас в Тунисе с целью преодоления глубокого политического кризиса, который возник после прихода к власти исламистов в 2011 году. Маргарита Кислова.

«Турецкое лето»: причины и следствия бунта на Босфоре

Карина Сергеевна Ильинцева (р. 1981) – востоковед, специалист по истории Турции, заместитель шеф-редактора портала Aif.ru.

Начавшиеся в конце мая протесты в Стамбуле, быстро «расползшиеся» практически по всей Турции, с легкой руки СМИ поспешили окрестить продолжением «арабской весны». Казалось, и до стремящейся в Европу азиатской страны добрались воинственные настроения, овладевшие за последние годы Ближним Востоком и Северной Африкой и приведшие там к власти, несмотря на демократические прелюдии, вовсе не либералов, а их врагов-исламистов. Однако можно ли называть происходящее в Турции продолжением «арабской весны», много ли у этих явлений общего? И так ли схожи причины бунтов в турецких городах и выступлений, скажем, в Тунисе, Ливии и Египте?

Химкинский лес на Босфоре

В конце мая ленты информационных агентств заполнили сообщения из «второй столицы» Турции – страны, остававшейся островом стабильности по соседству с беспокойным арабским миром. В самом центре нового Стамбула, в небольшом и не очень известном парке, неожиданно для многих начались столкновения протестующих с полицией. Новостные сюжеты и впрямь напоминали картины, с которых начинались предыдущие арабские революции. Вооруженные полицейские, разгоняющие толпу с помощью слезоточивого газа и водометов с одной стороны, и толпы людей с плакатами, камнями и факелами с другой демонстрировали крайнее недовольство друг другом[1].

Что же обусловило такое непривычное для Турции ожесточение? О причинах этой вспышки мы поговорим ниже, а пока остановимся на поводе, спровоцировавшем беспорядки. Недавно власти Стамбула выдали разрешение на вырубку маленького и довольно чахлого парка Гези, небольшого, примерно 150 на 300 метров, зеленого массива в самом центре города, а заодно и на снос Культурного центра имени Ататюрка – устрашающего вида многоэтажного здания рядом со знаменитой площадью Таксим. На освобождающемся месте планируется воссоздать построенные в XIX веке и снесенные в 1920-е годы военные казармы Халил-паши. Но размещать в них военных власти не собираются: здания должны стать новым торгово-деловым центром[2].

Парк Гези демонстранты и принялись защищать наиболее упорно. Экологи и гражданские активисты заняли сквер и таким образом продемонстрировали несогласие с решением властей. Строго говоря, этот миниатюрный зеленый уголок ничем не примечателен: просто он находится в центральном районе Бейоглу, где повсюду посольства, дорогие магазины, престижные жилые кварталы – и совсем нет растительности. Только на этом маленьком пятачке и можно было присесть на лавочку в тени деревьев и погрызть каштаны или съесть мороженое, погулять с ребенком или встретиться с любимым. А все это для турок привычно и важно.

Первоначально конфликт казался совершенно будничным и был похож на местечковое разбирательство масштабом ничуть не больше, чем сопротивление строительству дороги через Химкинский лес или спорадические протесты москвичей против сноса того или иного здания. И так бы оно и продолжалось, если бы полиция не принялась разгонять мирных манифестантов с особым усердием. В результате беспорядки вылились в полномасштабный гражданский конфликт, а волна недовольства властями перекинулась и на другие населенные пункты. К протестам быстро присоединились половина провинций страны и крупнейшие города – Анкара, Измир, Адана, Эскишехир и другие. Митингующих поддержали турецкие профсоюзы[3], а также турки, проживающие в странах Европы. В первые дни ожесточенного противостояния погибли пять человек[4], пострадали около восьми тысяч, по всей стране прошли массовые аресты, которые продолжаются и сегодня. Среди задержанных было много журналистов.

Массовые задержания дали старт разного рода альтернативным способам осуществления протестных акций. Всю страну охватил так называемый «молчаливый протест», люди выходили на площадь и стояли там молча, ничего не требуя. У «тихого митинга» появилась и антитеза: шумовые акции, во время которых жители разных городов выражали солидарность с протестующими на площади Таксим, выходя на улицы или на балконы и стуча кастрюлями или другой посудой[5]. Все это всколыхнуло активность в социальных сетях и блогосфере; фотографии и призывы распространялись настолько массово, что власти немедленно заговорили о необходимости контроля над Интернетом. Порой противостояние принимало забавные формы. Например, когда сторонники премьер-министра в ответ на «тихий протест» тоже начали выходить на митинги, защитники парка Гези надели футболки с надписью «Тихий протест против тихого протеста против тихого протеста».

С течением времени требования бунтовщиков становились все серьезнее. К концу второй недели противостояния про парк начали забывать, а вот требования отставки неугодного премьер-министра звучали все громче и настойчивей. Инициативная группа «Таксим платформ»[6] заявила, что антиправительственные манифестации прекратятся лишь в том случае, если власти полностью запретят использование полицией слезоточивого газа при разгоне митингов, расширят демократические свободы (слова и самовыражения в первую очередь), отстранят от должностей ответственных за насилие над демонстрантами, освободят арестованных за участие в беспорядках. Еще через неделю главным требованием протестного движения стала отставка правительства Реджепа Тайипа Эрдогана. В ответ премьер-министр назвал митингующих «крысами», обвинив в организации беспорядков экстремистов и «внешние силы»[7].

Уже через несколько дней после начала демонстраций суд Стамбула, надеясь снизить градус противостояния, приостановил строительство казарм на площади Таксим. Сам Эрдоган тоже успел заявить, что вопрос о реконструкции будет вынесен на референдум, хотя потом ни разу не повторил свое обещание[8]. Все это немного охладило пыл защитников парка, однако уже не могло остановить волну антиправительственных выступлений. Впрочем, масштабные протестные акции по всей стране, которые продолжались почти два месяца, уже в июле отличались меньшим накалом, масштабом и географией распространения, а ближе к августу, особенно с началом священного месяца Рамадан, практически сошли на нет. Тем не менее имеет смысл попробовать разобраться, в чем же настоящие причины короткой «гражданской войны» на Босфоре, как окрестили минувшие события с легкой руки блогеров турецкие журналисты.

Причины бунта: от пренебрежения заветами Отца турок…

Современная Турция – уникальная республика. Фактически создавший ее и определивший нынешний порядок вещей Мустафа Кемаль смог сформировать на обломках гигантской Османской империи вполне современное государство. Он добился этого, нащупав единственно верный для современной эпохи баланс между исламом и светскостью. Несмотря на то, что страна довольно крупная, а градус «исламизации» на ее территории не одинаков – западная часть более светская, а жители восточных провинций, и особенно юго-восток, придерживаются традиционных устоев, – все же практически повсеместно оба настроения отлично уживаются вместе. В общественном транспорте можно увидеть двух сестер, одна из которых носит чаршаф и традиционную мусульманскую одежду, а другая – обтягивающие джинсы, прозрачный топ и фривольно распущенные волосы. На выходе из медресе дочку встречает мама в европейской одежде или папа с журналом «Time» в руках. Приятели ужинают в ресторане или курят наргиле – один, в традиционном наряде и с четками в руках, явно собирается на намаз, а другой – с кружкой пива – рассказывает о своей работе в офисе крупной международной корпорации. Каждый здесь – полноправный гражданин, права всех и каждого защищены, человек волен соблюдать те традиции, которые важны именно для него. Восточный колорит живет в полном согласии с европейскими ценностями. Именно так привыкли жить городские турки вот уже на протяжении девяноста лет.

После поражения Османской империи в Первой мировой войне движение за обновление страны возглавил молодой и энергичный генерал Мустафа Кемаль. Этот уроженец города Салоники стал одним из величайших политиков XX века. Он не только спас страну от полного распада, но и сумел создать фактически новое государство – Турецкую Республику, покончил с внешней интервенцией, а также заложил совершенно новаторские принципы государственности. Кемаль, который в 1934 году был удостоен Великим национальным собранием Турции фамилии «Ататюрк» (Отец турок), провел колоссальное количество реформ, в корне изменил имперский уклад и фактически избавил страну от шариата, закрепив светский характер государства, образования, гражданского права[9]. Он уравнял турецких женщин в правах с мужчинами, оттеснил исламских духовных лидеров от управления государством; совершил коренную реформу турецкого языка, подарив соотечественникам латинский алфавит (гораздо более подходящий для языка, в котором так много гласных). Преобразования коснулись практически всех сфер жизни – от политики и экономики до образования и культуры. Мустафа Кемаль был убежден, что сильное государство можно построить лишь при условии его экономической состоятельности и наличия гражданского самосознания у его жителей; по его мнению, турки прежде всего должны были научиться ощущать себя нацией, сообществом людей с равным количеством прав и обязанностей, считающих самой главной ценностью свою страну. Все остальное – в том числе вопросы веры – личное дело каждого; ислам ни в коем случае не преследовался, подчеркивались лишь его автономность и недопустимость сращивания духовных ценностей с политикой. Принципы «кемализма», среди которых народность, республиканизм, национализм, светскость, этатизм и реформизм, были закреплены в Конституции республики 1937 года[10].

Ататюрк был столь энергичен, что уже к началу 1930-х годов Турция преобразилась. В то время, как Запад сражался с экономическим кризисом и переживал депрессию, турецкая экономика, благодаря политике государственного регулирования, переживала подъем, а в парламенте, хотя он и был однопартийным, заседали не только мужчины, но и женщины. Преемники Ататюрка берегли принципы, заложенные Отцом нации; их опорой выступала армия, которая не раз вмешивалась в политические процессы, пресекая попытки исламистов или леворадикальных сил расширить свое политическое влияние.

Тот факт, что несколько поколений турок выросли в условиях светского государства, кардинально отличает Турцию от большинства соседей. Ситуация начала меняться в 2002 году, когда на выборах победила Партия справедливости и развития во главе с Эрдоганом. Зная о недоверии военных к своей политике, «конституционные исламисты» сделали все, чтобы лишить армию ее влияния: последовали массовые увольнения генералов и офицеров, заподозренных в нелояльности к новому режиму. В сентябре 2012 года три отставных турецких генерала получили по 20 лет тюрьмы за подготовку переворота в 2003 году, а более 300 офицеров были осуждены на меньшие сроки[11].

Партии справедливости и развития удается оставаться у власти на протяжении десятилетия. За это время Эрдоган смог провести целый ряд законопроектов, расширяющих влияние ислама в повседневной жизни граждан. Именно в этой реставрации принципов, отвергнутых в свое время Ататюрком, многие увидели покушение на основы Турецкой Республики. Несмотря на то, что экономическая политика нынешнего премьер-министра считается весьма успешной, попытки вновь навязать гражданам исламские нормы вызывают отторжение или даже яростное сопротивление. В 2007 году принятие закона о разрешении хиджабов в университетах привело к тому, что вопрос о легитимности самого существования правящей партии как инициатора законопроекта был поставлен в Конституционном суде. Премьер-министру удалось выиграть процесс, однако ряды его непримиримых противников продолжали расти.

Как показали состоявшиеся в 2011 году последние выборы, премьер-министра и его партию поддерживают около половины избирателей страны. Но это не отменяет благочестивого отношения к Ататюрку и его наследию, которое воспитывается с детства. Знакомый прищур и отеческая улыбка встречают вас повсюду: портреты на каждой стене, чеканные лики на монетах, изречения на всех памятниках и растяжках, причем все это – отнюдь не по принуждению. Его цитируют, помнят и чтут, а советы принимают с пиететом. Экскурсия по дворцу Долмабахче в Стамбуле неизменно заканчивается драмой, стоит только экскурсоводу дойти до комнаты, в которой Мустафа Кемаль провел последние дни и умер: его голос дрожит, а турки-экскурсанты плачут. В ноябре, в тот день и час, когда скончался Отец нации, жизнь на улицах города на минуту останавливается: люди замолкают, водители жмут на клаксоны.

Жители республики, особенно молодые, привыкшие самостоятельно решать, как им жить, и умеющие с энтузиазмом отстаивать свои права (ни разу не видела, чтобы у стамбульского университета не было хотя бы одного пикета), знают, сколь многим они обязаны Ататюрку. Большинству из них было странно слышать речи о демократии из уст нынешнего премьер-министра. Как, впрочем, и вспоминать первые полосы газет, вышедших в день инаугурации президента-исламиста Абдуллы Гюля: на фотографиях с церемонии не было видно ни одной женщины, и даже супруга главы государства, которая, к слову, носит платок, на ней не появилась.

Оправдываясь перед мировым сообществом за жестокость полиции, Эрдоган рассуждает о внешнем заговоре и внутренних экстремистах, заявляет, что «турецкая демократия сдала этот непростой экзамен»[12]. Но многие турки, уставшие от насаждения «бытового ислама», вспоминают о его судимости – чтобы сделать Эрдогана главой правительства, пришлось вносить изменения в закон, – причем не за что-нибудь, а за чтение исламистского стихотворения в общественном месте[13]. Люди устали от пропаганды исламских ценностей в государстве, в котором еще двадцать лет назад это было неприличным: не потому, что кто-то против ислама, а потому, что в политике его теперь слишком много. Решительный разворот Эрдогана вспять от секулярных традиций, подчеркнуто презрительное отношение ко многим заветам Ататюрка, нарочитое покровительство тем, кто демонстративно придерживается исламистских взглядов, повсеместное насаждение далеко не общепринятых ценностей – все это дало слагаемые, из которых родился протест. Тем более, что в нынешней Конституции, как и в прежних ее редакциях, Турецкая Республика по-прежнему именуется светским государством.

…до национального характера

Остановлюсь, кстати, на умении турок отстаивать свои права. Внедрение исламской моды и ограничений на алкоголь едва ли взволновали бы не очень интересующихся выпивкой и готовых воспринимать любую одежду турок, если бы государственная политика не стала такой категоричной. Ситуация на площади Таксим, наверняка, быстро разрешилась бы, а защитники Гези, помитинговав пару недель, разошлись бы по домам, если бы власти Стамбула не приняли решения вытеснить протестующих из парка жесткими методами – с применением водометов, слезоточивого газа и резиновых пуль[14].

Выступления «за» и «против» какого-то государственного решения в Турции есть дело привычное, турки не стесняются выражать несогласие с политикой государства. Здесь уместно вспомнить, например, о почти миллионной демонстрации после убийства Гранта Динка, журналиста и одного из лидеров армянской диаспоры, в которой приняли участие отнюдь не только армяне[15]. Даже через полгода стены в Стамбуле сплошь были изрисованы трафаретами, мрачно напоминавшими об этом преступлении. Турки совсем не аполитичны: это общество, обладающее достаточно развитым самосознанием, постоянно обсуждающее вопросы государственного масштаба. И сегодня их протест вызывают не столько антиалкогольная кампания, пропаганда многодетности или категоричное отношение к правам сексуальных меньшинств, сколько то, что государство пытается вмешиваться в личную жизнь своих граждан и принимать за них решения в тех сферах, в которых каждый турок предпочитает разбираться сам.

Борьба за зеленый клочок земли в центре Стамбула лишь обнажила глубокое недовольство населения сложившейся ситуацией. В самом начале протестов, выступая перед журналистами, Эрдоган заметил, что о реконструкции площади не раз говорилось в последние годы и с возражениями никто не выступал. Но это свидетельствует, по-видимому, лишь о том, что в тот момент чаша терпения еще не переполнилась. Настойчивое продвижение исламского образования, закрытие летних ресторанных террас, крайне строгие меры относительно потребления алкоголя, слухи о возможном запрете курения кальяна на улице, стремление государства ограничить потребление белого хлеба – все это вызывает отторжение среди жителей больших городов[16]. Некоторые инициативы, вроде запрета на использование яркой помады стюардессами национальной авиакомпании, и вовсе были подняты общественностью на смех. Премьер-министр Турции разучился слышать свой народ и, как следствие, теряет его доверие: опросы, проводимые после протестной кампании, показывают, что популярность его партии снизилась до 35% с 46% год назад[17]. Стремительное падение престижа Эрдогана началось во время подготовки к первомайским праздникам, после запрета на проведение традиционной манифестации на площади Таксим. Накануне были заблокированы трассы, ведущие в центр, автобусные остановки и станции метро рядом с площадью. Затем на сирийской границе погибли около полусотни турецких граждан, и, хотя народ ждал от своего лидера немедленных объяснений, Эрдоган прежде отправился на консультации в США. Накапливавшееся недовольство выплеснулось на улицы уже в конце месяца: спор вокруг маленького городского парка стал точкой отсчета для серьезнейшего конфликта.

Важно отметить, что площадь Таксим стала символом протеста не случайно. И у нее, и у парка Гези есть собственная история, которая сыграла немаловажную роль в бурном всплеске протестных настроений. В 1909 году на этом месте войска тогда еще Османской империи подавили военный мятеж, участники которого добивались введения в стране норм шариата. Эрдоган же возглавляет исламистскую партию, и в попытке ликвидировать знак былого унижения исламистов многие увидели желание взять реванш. На той же площади в 1977 году неизвестные расстреляли демонстрацию рабочих, праздновавших День труда, – тогда погибли более 30 человек[18]. Виновных так и не нашли, а праздновать Первомай было запрещено до 2010 года; последние же три демонстрации регулярно заканчивались ожесточенными столкновениями митингующих с полицией. Сказанное объясняет колоссальное значение площади для левых и представителей профсоюзов.

Кроме парка, премьер-министр настаивает и на сносе Культурного центра имени Ататюрка – неприглядной и мрачной коробки, в которой когда-то располагался стамбульский Театр оперы и балета, выходящей на площадь Таксим и расположенной между Гези и знаменитым отелем «Мармара». И в ее сносе недруги Эрдогана усмотрели очередное посягательство на заветы Отца народов. В ходе реконструкции площади предполагалось убрать 12-метровый монумент «Республика», где рядом с Ататюрком изображены не только его преемник Исмет Инёню и прочие сподвижники, но и солдаты, крестьяне, учителя и другие представители народа. (Кстати, не только турецкого: есть среди этих фигур и наши соотечественники Михаил Фрунзе и Климент Ворошилов – так Мустафа Кемаль отблагодарил Советскую Россию за военную помощь[19].)

Не удивительно, что всколыхнувшее всю страну протестное движение «вспыхнуло» именно в Стамбуле. Этот город всегда был чрезвычайно близок Ататюрку, и лишь военная необходимость вынудила его в свое время перенести столицу в Анкару, более пригодную для обороны. Тем не менее до конца жизни Отец турок считал перенос столицы одной из своих самых серьезных ошибок (второй он называл женитьбу), а когда узнал, что умирает, перебрался обратно в любимый город.

«Турецкое лето»: ждать ли «турецкой осени»?

У турецкого протеста сразу несколько особенностей, каждая из которых не только отличает его от других революций, произошедших за время «арабской весны», но и крайне важна как для участников демонстраций, так и для властей. И то, какие выводы каждая из сторон сделает из произошедшего, несомненно, скажется на дальнейшем развитии республики.

Во-первых, протесты были очень многолюдными и, что бы ни утверждал премьер-министр, абсолютно искренними. В них участвовали мужчины и женщины, молодые и старые, студенты и домохозяйки, рабочие и творческая интеллигенция. Властям сегодня не остается ничего, кроме как учиться слушать и слышать свой народ, поскольку в следующий раз волна недовольства может выйти из-под контроля. Во-вторых, турки ратуют за личную свободу и возможность выбора в сферах, касающихся приватной жизни, – они не желают глобальных перемен и, по большому счету, не требуют политических или экономических реформ. Наконец, в-третьих, никакой особой ненависти ни к Партии справедливости и развития, ни к премьер-министру лично у большинства населения нет. Почти все понимают, что Эрдоган – сильная и харизматическая личность, яркий политик, лидер, при котором Турция достигла неплохих результатов в самых разных областях, от медицины до туризма. И серьезных альтернатив ему в данный момент не имеется. Возмущенная часть населения хочет лишь одного: чтобы ее оставили в покое, предоставив самостоятельно определяться в собственной повседневной жизни, она боится «ползучей» исламизации – и только. В этом смысле «турецкое лето» есть, скорее, прямая противоположность «арабской весне», приведшей к свержению авторитарных режимов и вытолкнувшей на политическую арену в целом ряде стран Ближнего Востока и Северной Африки исламистов. Гораздо больше общего можно найти между акциями в Турции и российским протестным движением.

Помимо прочего, антиклерикальная направленность протестов в Турции в очередной раз «надломила» геополитические и имперские надежды Эрдогана. Очевидно, что в споре за ведущую роль среди исламских государств региона страна не выдерживает конкуренции с Ираном. Кроме того, из-за выбранного премьер-министром стиля разрешения внутригосударственных проблем Турция потеряла политические очки и в глазах Запада. Европейские лидеры все чаще называют режим Эрдогана авторитарным, призывая турецкое правительство к гуманности и указывая на непропорциональность применения силы. Представители европейской интеллигенции открыто именуют турецкого лидера «диктатором»[20]. А Европейский суд по правам человека и вовсе призывает власти Турции реформировать национальное законодательство, чтобы впредь не допустить применения силы в отношении мирных демонстрантов.

Что касается судьбы парка Гези как первоисточника турецкого протеста, то эта проблема так и осталась нерешенной, ибо вернулась в начальную точку: решение суда, запрещающее снос парка и Культурного центра, пока отменено. Это означает, что либо новая волна протестов, либо вырубка деревьев в центре Стамбула могут начаться в любой момент. А могут и не начаться.

Еще в самом начале протестной эпопеи большинство экспертов сходились в одном: что бы ни произошло, события в Турции не приведут к смене правящего режима. И все они оказались правы. Ответ на вопрос «Что будет дальше?» целиком и полностью в руках правящей партии и премьер-министра. У Эрдогана довольно долго получалось балансировать между исламом и светским государством, и если урок Гези усвоен, то он сможет делать это и впредь. И тогда Турции вряд ли будут грозить серьезные потрясения.

[1] См. фоторепортажи, сделанные в июне 2013 года на месте событий:www.bbc.co.uk/turkce/multimedya/2013/07/130726_galeri_gezi_kalanlar.shtml,http://onedio.com/haber/gezi-parki-eyleminden-dehset-veren-fotograflar-1....

[2] См. краткую историю парка Гези: Akşam. 2013. 31 Mayıs (http://smart.aksam.com.tr/Home/newsdetail?7/guncel/iste-gezi-parkinin-ta...).

[3] Об участии профсоюзов в противостоянии на площади Таксим не раз писала турецкая пресса, см., например: Bugün. 2013. 16 Haziran (http://gundem.bugun.com.tr/5-sendikadan-flas-karar-haberi/665680); Milliyet. 2013. 19 Haziran (http://blog.milliyet.com.tr/gezi-park-eylemlerine-dunya-sendikalar-konfe...).

[4] Haber City. 2013. 10 Temmuz (www.habercity.net/yerel/Gezi-Parkı-eylemlerinde-yaralanan-Ali-İsmail-Korkmaz-bugün-hayatını-kaybetti-h11687.html).

[5] Hurriyet. 2013. 5 Temmuz (www.hurriyet.com.tr/gundem/23663204.asp).

[6] См. сайт группы: www.taksimplatformu.com/english.php.

[7] С жесткой речью на эту тему премьер-министр выступил во время официального визита в Марокко: Zaman. 2013. 4 Haziran (www.zaman.com.tr/politika_protestolarin-ic-ve-dis-baglantilari-var-mille...).

[8] Haber 10. 2013. 8 Temmuz (www.haber10.com/haber/389782/#.Ufyw8owaySM).

[9] См.: Turkey: The Land a Dictator Turned Into a Democracy // Time Magazine. 1953. October 12.

[10] См.: Шахинлер М. Кемализм: зарождение, влияние, актуальность. М.: Московский писатель, 1998.

[11] См.: Кузнецова О. Турецкий суд муштрует армию // Коммерсант. 2012. 24 сентября (www.kommersant.ru/doc/2029116).

[12] См. обращение премьер-министра от 28 июня 2013 года в изложении новостного агентства «Анадолу»: www.aa.com.tr/tr/s/198503-demokrasimiz-bu-sinavi-basariya-atlatti.

[13] См. официальную биографию Эрдогана, размещенную на сайте его партии:www.akparti.org.tr/site/yonetim/genel-baskan.

[14] См. онлайн-репортажи о буднях площади, размещенные на сайтах ведущих турецких газет: www.cumhuriyet.com.tr/?hn=422078; gundem.milliyet.com.tr/polisten-dagilin-anonsu-/gundem/detay/1723431/default.htm.

[15] См.: Cheterian V. The Hidden History of Gezi Park // Middle East Online. 2013. July 4 (www.middle-east-online.com/english/?id=59881).

[16] Характерны заголовки турецких СМИ, освещающих эти темы: «Запрещена продажа алкоголя в ночное время, пьяным за рулем грозит тюремное заключение» (Hurriyet. 2013. 24 Mayıs); «У продавцов кальянов осталась неделя» (Hurriyet. 2013. 20 Haziran); «Эрдоган: мы должны убрать белый хлеб с наших столов» (НТВ. 2013. 17 января). По поводу отказа от белого хлеба в стране развернута целая пропагандистская кампания, а сама инициатива имеет специальный сайт в Интернете: www.ekmekisrafetme.com.

[17] См.: Ближневосточные уроки для России // Независимая газета. 2013. 1 августа. С. 2.

[18] См.: Radical. 2012. 13 Mayıs (www.radikal.com.tr/radikal2/1_mayis_1977de_ne_oldu-1088007).

[19] Мейер М.С. Основные этапы ранней истории русско-турецких отношений// Османская империя: проблемы внешней политики и отношений с Россией. М.: Институт востоковедения РАН, 1996. С. 64.

[20] Turkish PM Erdogan Threatens to Sue Times over Open Letter // BBC. 2013. July 26 (www.bbc.co.uk/news/world-europe-23474404).

Опубликовано в журнале:

«Неприкосновенный запас» 2013, №5(91)

«Арабская весна»

и исламское государство[1]

Леонид Маркович Исаев – арабист, старший преподаватель кафедры общей политологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

Одним из самых заметных и широко обсуждаемых последствий «арабской весны» и начавшегося вслед за ней переустройства социально-политического пространства Ближнего Востока и Северной Африки стал подъем исламистских настроений. Однако, оценивая ситуацию в регионе в ретроспективном плане, нельзя не обратить внимания на любопытную закономерность. Наибольших успехов исламистам удалось добиться в тех странах, где их деятельность на протяжении десятилетий находилась под полным запретом: в Тунисе, Египте и (с определенными оговорками) Ливии. В странах же с относительно развитой, по арабским меркам, парламентской системой, допускающей исламистов на политическую сцену, – таких, как Йемен, Алжир и Судан, – удельный вес исламистских партий в парламентах даже после всех потрясений остается низким, а то и вовсе мизерным.

Тунис: ислам не пройдет?

Тунис, будучи страной, стоявшей у истоков «арабской весны», стал еще и зачинателем нового для арабской политической культуры тренда: именно здесь силы исламистов быстрее всего смогли мобилизоваться и посредством демократических процедур прийти к власти.

По сравнению, скажем, с Египтом, исламское движение в Тунисе выглядит относительно молодым. Его корни уходят в начало 1970-х годов, когда три интеллектуала – Рашид аль-Ганнуши, Абдель Фаттах Муру и Хмида ан-Нейфера – создали так называемую «Исламскую группу». Вскоре после своего создания она была переименована в Движение исламской направленности (ДИН), а позже превратилась в движение «Ан-Нахда» («Возрождение»). Первое десятилетие своего существования движение провело в подполье, пока, наконец, в 1981 году на XI внеочередном съезде Социал-демократической партии (СДП) президент Туниса Хабиб Бургиба не заявил о том, что в стране наступила эра плюрализма. «Мы не видим больше препятствий к формированию политических и общественных организаций», – сказал тогда тунисский лидер[2]. В этот же день аль-Ганнуши предложил единомышленникам-исламистам учредить собственную партию, что и было сделано.

Здесь важно подчеркнуть, что к моменту создания партии социальная база исламистов была не слишком обширной; парадоксальным образом значительный, пусть и косвенный, вклад в ее укрепление внесло министерство образования Туниса, которое, борясь с левацкими настроениями в студенческой среде, целенаправленно проводило политику арабизации и даже исламизации университетской жизни. В итоге именно тунисское студенчество стало основной опорой исламистов. Впрочем, численность сторонников ДИН начала заметно расти только после того, как члены движения стали подвергаться репрессиям со стороны властей. Обвинительные приговоры, на которые не скупилось государство, вызывали широкое сочувствие к ним. Число приверженцев ДИН в студенческой среде возросло до 20–30% учащихся, а количество действительных членов движения увеличилось с 700–900 человек в 1971–1978 годах до 5 тысяч в 1979–1987-м. Иначе говоря, малозаметная организация, едва ли способная пройти в парламент, не без участия властей вышла на авансцену политики в бурные для Туниса 1980-е. В 1987 году исламисты даже косвенно способствовали бескровному свержению президента Бургибы, хотя на финальной стадии переворота опытный политик Бен Али сумел их переиграть.

С уходом старого лидера у исламистов появился шанс побороться за власть с новоиспеченным президентом, однако последний оставил им слишком мало времени. Отстранив исламистов от участия в разделе власти на заключительной стадии переворота, он деморализовал их сторонников. Кроме того, они не успели взять под свой контроль Всеобщий тунисский союз труда, главенство над которым повысило бы шансы оппозиции в противостоянии с властью: к 1989 году лишь 15–20% членов этой профсоюзной организации поддерживали ДИН. Полностью же ликвидировать исламистскую угрозу Бен Али удалось после того, как в рядах его противников назрел раскол, связанный с переименованием ДИН и последующим определением стратегии новоявленной партии «Ан-Нахда». На руку тунисскому руководству сыграло и то обстоятельство, что в начале 1990-х в соседнем Алжире усилиями исламистов разгорелась гражданская война. В итоге новый шанс перед исламистами, вытесненными на периферию общественной жизни, открылся только через двадцать лет.

После того, как в январе 2011 года в разгар революционных событий президент Бен Али покинул страну, история Туниса вступила в новую фазу. 23 октября того же года тунисским политическим силам предстояла первая схватка за выбор стратегии дальнейшего развития государства. Избираемой в тот день Конституционной ассамблее предстояло разработать текст новой конституции. При этом высшим должностным лицам правящей со времен Бургибы партии запрещалось в течение ближайших десяти лет занимать государственные посты. Тем самым из предвыборной гонки были исключены представители старой политической элиты. Результаты выборов удивили многих наблюдателей, уверенных в том, что в последние годы правления Бен Али исламистская угроза в Тунисе была снята навсегда[3]. «Ан-Нахда» получила 89 мест из 217, заручившись поддержкой 37% населения. Этот результат выглядел еще более впечатляющим в сравнении с ее ближайшими конкурентами: Конгресс за республику заработал 29 мандатов, «Народная петиция» – 26, Демократический форум за труд и свободу– 20. Даже альянс этих трех партий (75 мест), не мог составить конкуренцию исламистам. Однако большинства у исламистов все же не было, а потому они вынужденно вступили в коалицию со светскими партиями. Это в свою очередь потребовало от них компромисса относительно распределения государственных постов. В то время, как исламист Хамад Джебали занял кресло премьер-министра, должность президента досталась светскому деятелю Монсефу Марзуки.

Таким образом, организации тунисских исламистов, возникшие в начале 1970-х и пребывавшие в последние два десятилетия в подполье или изгнании, продемонстрировали весомый политический потенциал. По-видимому, именно их полное исключение из политического процесса в 1990–2000-е годы помогло им добиться неплохих результатов в революционном Тунисе. Местное общество попросту отвыкло от исламистских лозунгов, популярности которых способствовало также и постоянное ухудшение социально-экономической ситуации после смены режима. Однако уже сейчас в тунисском обществе преобладает мнение, что смена светского режима на исламский порядок не принесла стране ожидаемой пользы. Нынешний кабинет Джебали все чаще критикуется за то, что обещанное им тунисское «экономическое чудо» так и не состоялось.

Разочарование в популистских лозунгах, с которыми исламисты приходили к власти, усугубляется расколом внутри самой партии «Ан-Нахда». Пытаясь справиться с социально-экономическими проблемами, исламисты вынуждены проводить весьма взвешенную политику, развивая туристическую индустрию, создавая благоприятный климат для инвесторов и отодвигая на второй план нужды исламизации. Ярким подтверждением тому стало решение политсовета правящей партии не включать в Конституцию статью о шариате: из 120 его членов данное предложение поддержали 80, в то время как число сторонников шариата ограничилось 12 голосами[4]. В свою очередь салафиты, недовольные слишком умеренной политикой, которую проводит «Ан-Нахда», на протяжении 2012 года не раз организовывали беспорядки и антиправительственные выступления, кульминацией которых стало провозглашение «исламского эмирата» в Седжане. Совершенное ими 6 февраля 2013 года убийство светского политика и главыДемократической патриотической партии Шукри Белаида заставило выйти на улицы многочисленных противников исламизации Туниса.

Египет: «перманентная» революция

Взаимоотношения между исламистами и секуляристами в Египте имеют долгую и запутанную историю. С начала XIX века эта страна была эталоном модернизации для всего арабского Востока. Во многом это объяснялось тем, что по сравнению с иными арабскими странами исламизация пришла сюда в последнюю очередь, лишь в XVIII столетии. Но при этом именно Египет сделался колыбелью исламистской политической идеологии, зародившейся в 1928 году, когда была образована ассоциация «Братья-мусульмане».

Как известно, в ходе антимонархического переворота 1952 года на стороне «Свободных офицеров» выступили и «Братья-мусульмане». Однако все их попытки обеспечить себе место в строящейся политической системе республиканского Египта натолкнулись на противодействие Гамаля Абдель Насера, бывшего в тот момент заместителем председателя Совета революционного командования. (В 1952–1954 годах фактическим главой государства оставался генерал-майор Мухаммед Нагиб.) До своей смерти в 1970 году Насер вел планомерную борьбу с исламистами, вытесняя их за рамки политического процесса[5].

Приход к власти Анвара ас-Садата в 1971 году был отмечен проведением экономической политики «открытых дверей», а также роспуском прежней правящей партии в лице Арабского социалистического союза. Начавшаяся «эра плюрализма» повлекла за собой переход к многопартийной системе. Многие египтяне, однако, ностальгически вспоминали времена Насера, а первые годы правления ас-Садата все больше ассоциировались у них с репрессиями в отношении бывших соратников революционного лидера. Пытаясь укрепить собственные позиции, новый президент обратился за помощью к исламистам. Но если первоначально этот курс проявлялся в легком заигрывании с религией – ас-Садат любил называть себя «президентом правоверных» – и в легализации суфийских братств, то позже он обернулся амнистированием находившихся в тюрьмах «братьев», включая их главу Хасана аль-Худайби. Популярность исламистов росла стремительно. В 1976 году было возобновлено издание еженедельника «Призыв», открыто отстаивавшего создание в Египте исламского государства и внедрение норм шариата в законодательство. Позже из рядов «Братьев-мусульман» вышли активисты, склонявшиеся к насильственному захвату власти и основавшие целую плеяду радикальных исламистских группировок («Союз мусульман», «Союз духовного отрешения» и другие). Радикалов не устраивал принцип «мусульмане должны проповедовать, а не приговаривать», декларируемый аль-Худайби, который делал ставку на постепенный и ненасильственный приход к власти[6].

В 1978 году по инициативе ас-Садата на политической сцене Египта появиласьСоциалистическая партия труда, которая впоследствии переименовалась вИсламскую рабочую партию. Именно ей и было суждено стать рупором ассоциации «Братья-мусульмане» в египетском парламенте[7]. На первых же после ее учреждения выборах в Народную ассамблею в 1979 годуСоциалистическая партия труда заняла второе место, получив 30 депутатских мандатов из 392 и уступив лишь президентской Национал-демократической партии (НДП). Для только что сформированной партии, обладавшей лишь ограниченным административным ресурсом, это был неплохой результат. Кроме того, в относительно короткие сроки исламистам посредством одной лишь издательской деятельности удалось мобилизовать в свою поддержку разочарованную молодежь и мелкую городскую буржуазию, которую в свое время привлек Насер[8]. Подтверждением тому стал состоявшийся в 1980 году референдум по принятию конституционной поправки, признававшей шариат «прямым источником законодательства». Сторонники ее принятия, возглавляемые «братьями-мусульманами», получили тогда 99% голосов. Иными словами, исламисты, занимавшиеся легальной политической работой менее десяти лет, сделали важный шаг к тому, чтобы потеснить правящую НДП и ее лидера. Впрочем, заключив мирный договор с Израилем, президент и без того подписал себе приговор. 6 октября 1981 года в ходе военного парада ас-Садат был убит экстремистами, представлявшими две радикальные исламистские группировки – «Египетский исламский джихад» и «Исламский блок».

С приходом к власти Хосни Мубарака отношение к исламистам заметно изменилось. Наученный горьким опытом своего предшественника, новый глава государства ясно дал понять, что готов мириться с признанием ассоциации «Братья-мусульмане» de facto, но не de jure. По этой причине на первых после смерти ас-Садата парламентских выборах в 1984 году «братья» заключили беспрецедентный альянс с партией «Новый Вафд». В принципе, в союзе были заинтересованы обе стороны: без него «вафдисты» не смогли бы преодолеть восьмипроцентный заградительный барьер, а исламисты лишились бы возможности иметь своих представителей в Народной ассамблее, поскольку мажоритарная система голосования к тому моменту была заменена на пропорциональную. В результате лишь две партии, правящая НДП (390 мест из 458) и «Новый Вафд» (58 мест), смогли обеспечить себе парламентское представительство.

На следующих выборах в 1987 году исламисты шли во главе собственного альянса, сформированного из Социалистической рабочей партии,Социалистической либеральной партии и делегатов «Братьев-мусульман». Блок сумел набрать 17% голосов, получив 60 мест в Народной ассамблее. Несмотря на то, что пропрезидентской НДП удалось заручиться поддержкой почти 70% избирателей, успех исламистов был очевиден, особенно в свете того, что им пришлось действовать в условиях чрезвычайного положения. Но по-настоящему переломным стал 1990 год, когда в преддверии очередных выборов в Народную ассамблею все оппозиционные партии, за исключением Национальной прогрессистской партии, приняли решение о бойкоте голосования. Ставка была сделана на то, что Мубарак отступит под натиском оппозиции и отменит чрезвычайное положение. Президент, однако, отказался идти на компромисс, а участие в выборах Национальной прогрессистской партии и избрание ее представителей в парламент придало выборам необходимую легитимность. Мубарак, почувствовав свою силу, решил, что необходимость компромисса с умеренными исламистами отпала. Стороны фактически объявили друг другу войну: исламисты перешли к террору, а президент начал полномасштабные репрессии в отношении их сторонников.

Однако перед самым уходом, в феврале 2011 года, Мубарак все же вынужден был признать «Братьев-мусульман» в качестве политического актора: это произошло после того, как вице-президент Омар Сулейман пригласил их к переговорам по выходу из сложившегося в стране кризиса[9]. После отставки президента ассоциация «Братья-мусульмане» была признана и юридически, впервые за всю историю получив возможность легально и самостоятельно участвовать в предвыборной гонке. Уже на 19 марта 2011 года был намечен референдум по принятию временной конституционной декларации, который исламисты окрестили «битвой за избирательные урны». Положительный исход голосования играл на руку прежде всего именно им, так как правящая при Мубараке НДП была распущена, а либеральная оппозиции расколота. Результаты референдума порадовали исламистов: 77,27% голосов были поданы за конституционную декларацию, и только 22,73% против.

Получив перед выборами в Народную ассамблею полный карт-бланш, «Братья-мусульмане» совместно с салафитами занялись созданием собственных партий: таковыми стали Партия свободы и справедливости и «Ан-Нур» («Свет») соответственно. Несмотря на то, что либералы добились переноса выборов с лета на ноябрь 2011 года, исламисты одержали на них уверенную победу. Из 508 мест в Народной ассамблее нового созыва 235 получила Партия свободы и справедливости, 123 – «Ан-Нур», 38 – «Новый Вафд» и 35 – «Египетский блок».

В стране воцарилось двоевластие, поскольку наряду с новым парламентом продолжал функционировать Высший совет вооруженных сил. Однако длилось оно недолго: сначала суд аннулировал результаты парламентских выборов, а уже в мае 2012 года началась президентская кампания. Основная борьба развернулась между исламистом Мухаммедом Мурси и представителем армии Ахмедом Шафиком. Во втором туре голосования, состоявшемся 16–17 июня, с незначительным перевесом победил кандидат-исламист. Правда, на этот раз победа «Братьев-мусульман» была не столь впечатляющей, как на парламентских выборах предыдущего года: в первом туре Мурси получил всего 24,78% голосов.

Став президентом, Мурси распустил Высший совет вооруженных сил, а исламисты сделались фактически единоличными правителями Египта. С того момента все беды и невзгоды, переживаемые страной, – а их по не зависящим от президента причинам было немало – ассоциировались с политикой, проводимой Мурси. Нарастающее недовольство болезненными мерами по преодолению социально-экономического кризиса, в котором оказался Египет после «арабской весны», заставляло новое правительство ускорить принятие новой Конституции, которую оппозиция назвала «исламской». Ради этого президент отсрочил внедрение жесткой экономии государственных средств, а также отложил подъем цен на топливо и продовольствие. В итоге Конституция была принята, но полученное исламистами большинство (63,83% в ходе референдума сказали проекту «да»), зафиксировав поражение оппозиции, явно не стало и триумфом для «братьев-мусульман».

Более того, завершение конституционных баталий сулило победителям неприятности. Новые власти понимали, что разрешить социально-экономические проблемы посредством пропаганды ислама и популистских лозунгов едва ли удастся. Президенту нужно было либо отступить от политики исламизации, что привело бы к расколу в рядах его последователей, либо, отказавшись пожертвовать принципами, принять на себя весь груз народного разочарования – с непредсказуемыми последствиями. Вторая египетская революция, начавшаяся в Каире летом 2013 года и приведшая к отстранению президента Мурси от власти, свидетельствует о том, что будущее исламистов в Египте, несмотря на все их победы и достижения, отнюдь нельзя признать безоблачным.

Ливия: зеленое знамя вместо «Зеленой книги»

В Ливии со времен революции 1969 года ни разу не проводились выборы. Делегаты местных народных комитетов и Всеобщего народного конгресса избирались в ходе процедур, лишь отдаленно напоминавших демократические. Впрочем, справедливости ради можно сказать, что и в королевской Ливии выборы в Палату представителей были очень далеки от идеала – особенно после того, как король Идрис I после избирательной кампании 1952 года запретил выдвижение кандидатов от политических партий. Муамар Каддафи за годы своего долгого правления тоже немало сделал для того, чтобы привить своим подданным негативное отношение к партиям. На сегодняшний день Ливия остается арабским государством с наименее развитой партийной системой.

После свержения монархии революционеры подавили исламских радикалов, в основном проживавших в Киренаике и поддерживавших королевскую власть. Само наличие исламистов не вписывалось в идеологическое оформление режима джамахирии; Каддафи всегда видел в них конкурентов, а потому массовые аресты, убийства и высылки приверженцев исламского пути развития были распространенными явлениями.

Разгоревшаяся в Ливии гражданская война, увенчавшаяся в 2011 году убийством полковника Каддафи, позволила исламистам впервые принять участие в определении будущего страны. 7 июля 2012 года состоялись выборы во Всеобщий национальный конгресс, среди основных задач которого было избрание премьер-министра и членов конституционной ассамблеи. Особенность конгресса состояла в том, что из двух сотен его членов 120 избирались в качестве независимых и беспартийных кандидатов, а партиям оставалось распределить между собой оставшиеся 80 мест. В борьбе за эту квоту победу одержала Коалиция национальных сил, возглавляемая бывшим премьер-министром Махмудом Джибрилем и набравшая 39 мест, а следом за ней расположилась Партия справедливости и развития (ПСР), получившая 17 мест и представляющая политическое крыло ливийских «братьев-мусульман».

Однако, несмотря на то, что Коалиция национальных сил получила почти вдвое больше мест, чем ПСР, все-таки исламисты остаются единственной силой, способной составить конкуренцию действующей власти. При этом результат, который сумели продемонстрировать «братья-мусульмане» в Ливии, никак нельзя считать провальным. Во-первых, исламистам, на протяжении четырех десятилетий подвергавшимся преследованиям, удалось мобилизоваться за весьма короткий срок. Во-вторых, поскольку Коалиция по сути есть инструмент того сегмента бывшей ливийской элиты, который успел вовремя отречься от лидера революции, противоборствующие силы изначально были неравны: исламистам фактически пришлось соперничать с самой новой властью. Наконец, в-третьих, в условиях племенного общества исламские лозунги становятся менее эффективными, поскольку племенные интересы имеют приоритет над любыми религиозно-идеологическими установками.

В целом ливийский случай можно расценивать как подтверждение того, что жесткое подавление исламистов и исключение их из политического процесса на новом этапе развития оборачиваются их триумфом. В условиях более или менее свободных выборов они немедленно отыгрывают потери, понесенные за годы гонений и преследований.

Алжир: обманутые исламисты

Из всех арабских стран, некогда собиравшихся идти по марксистско-ленинскому пути, Алжир, пожалуй, ближе всех подошел к строительству исламской республики. Помимо общего кризиса социалистической модели, пересмотру «алжирского пути» развития в 1980-е годы способствовали и внутренние факторы, важнейшими среди которых стали рост частного сектора и ухудшение экономической ситуации. В октябре 1988 года конфликт на одном из пригородных предприятий алжирской столицы быстро перерос в массовые беспорядки. Лозунги, которые скандировали манифестанты, в основном «начинались со слова “долой”: долой богатых и спекулянтов, партию и полицию, того или иного высокопоставленного деятеля»[10]. (Кстати, аналогичные настроения царили в январе и феврале 2011 года и на каирской площади ат-Тахрир, где одним из основных слоганов стало арабское слово «ирхаль» – «уходи», или «долой», – которое адресовалось вполне конкретным личностям.) Расценив положение в стране как угрожающее существующему режиму, президент Шадли Бенджадид принял решение о начале полномасштабного реформирования политической системы.

Осенью 1988 года VI съезд правящего Фронта национального освобождения(ФНО) наметил основные направления демократических преобразований в стране, а спустя несколько месяцев, в феврале 1989-го, на референдуме была принята новая Конституция Алжира, ознаменовавшая отказ от социалистических принципов, переход к многопартийности и политическому плюрализму. Однако, в отличие от Социал-демократической партии Туниса, верхушка ФНО недооценила потенциал общественной активности в Алжире. В стране произошел «массовый взрыв деятельности гражданских ассоциаций во всех сферах жизни. В 1991 году эксперты насчитывали в Алжире уже 7350 ассоциаций самой различной направленности»[11]. В итоге ситуация достаточно быстро начала выходить из-под контроля режима. Плачевное состояние алжирской экономики после социалистических экспериментов, целый спектр нерешенных социальных проблем, а также явно запоздавшая модернизация политической жизни (к концу 1980-х Алжир оставался единственной страной Магриба, где был однопартийный парламент) – все это обеспечивало исламистам благодатную почву для распространения идей исламской справедливости и исламского государства.

Первым тревожным сигналом для власти стали муниципальные выборы, состоявшиеся в июне 1990 года. На них созданный годом ранее Исламский фронт спасения (ИФС) получил 54,3% голосов, в то время как ФНО набрал лишь 31,5%. Перед первыми альтернативными парламентскими выборами, намеченными на 1991 год, ИФС удалось еще более упрочить позиции, объединив вокруг себя практически все крупные исламистские организации, действующие в стране. Это обеспечило сокрушительную победу исламистов: в первом туре они завоевали 188 мест в парламенте (из 430), а ФНО довольствовался лишь 16. Итогом второго тура вполне могло стать завоевание исламистами конституционного большинства в Национальной народной ассамблее, позволяющего провозгласить Алжир исламской республикой.

Благоприятствовало исламистам и то обстоятельство, что президент Бенджадид занял нейтральную позицию; он надеялся «закончить дело компромиссом с тем, кто был тогда сильнее, то есть с ИФС, независимо от каких-либо симпатий или антипатий»[12]. В сложившейся ситуации армия сыграла на опережение, 5 января 1992 года вынудив президента распустить парламент, а через шесть дней отправив в отставку и его самого. Вся полнота власти оказалась в руках Высшего государственного совета, который возглавил Мухаммед Будиаф. После того, как военные взяли власть в свои руки, исламисты обнародовали два заявления. В первом говорилось о том, что ИФС основан на исламе и шариате в противовес прогнившему марксизму западного образца. Одновременно этот документ призывал граждан не признавать новых руководителей страны, которые игнорируют мусульманские ценности. Второе заявление было адресовано международному сообществу, которое призывали не признавать Высший государственный совет и не вступать с ним в дипломатические отношения. Кроме того, ИФС распространил по всей стране инструкции, которые приказывали руководителям местных исламистских ячеек создавать специальные группы в стратегических пунктах «противника» и организовывать партизанские акции.

Узурпация власти военными способствовала тому, что к обширной электоральной базе исламистов присоединились и ранее нейтральные избиратели, по мнению которых, у ИФС попросту отняли победу. Но разгоревшаяся после выборов гражданская война довольно скоро скорректировала предпочтения электората. К 1995 году уставший от длительного и кровавого противостояния народ в большинстве своем уже поддерживал политику мирного урегулирования, которую отстаивал Ламин Зеруаль, пришедший на смену убитому Мухаммеду Будиафу. Новый расклад электоральных симпатий продемонстрировали президентские выборы 1995 года, на которых Зеруаль получил 61% голосов, в то время как его ближайший соперник из Движения общества за мир, легальный исламист Махфуз Нахнах, набрал лишь 25,6%.

Еще одним ударом по алжирским сторонникам шариата стала используемая властями переговорная тактика, приводившая к тому, что исламисты раскалывались на умеренное крыло, готовое идти на компромисс в обмен на обещаемые властью уступки, и радикальное крыло, не желающее никакого диалога с действующим руководством. Затем, в соответствии с опытом Мубарака и Бен Али, исламисты уничтожались поочередно: после кооптации лояльных исламистов в господствующие политические структуры репрессии сначала обрушивались на несговорчивых радикалов, а потом находились предлоги и для расправ с умеренными приверженцами шариата.

Наглядной иллюстрацией такой политики в алжирском ее исполнении стали парламентские выборы 1997 года. Наибольшее число мест в парламенте тогда досталось «партии номенклатуры» – Национальному демократическому объединению, которое получило 156 мест из 231. За победителем расположилисьДвижение общества за мир (69 мест) и ФНО (62 места). Такое соотношение сил открывало перед Национальным демократическим объединением два пути: либо альянс с более близким по духу Фронтом национального освобождения, либо союз с исламистами из Движения общества за мир. Желая предотвратить опасное для себя создание парламентского блока, на которое готовы были пойти Движение и «Ан-Нахда» – еще одна исламистская партия, располагавшая 34 местами, – НДО предпочло второй вариант. Таким образом был создан «военно-исламистский правящий союз»[13], а умеренные исламисты, интегрировавшись во власть, впоследствии лишь теряли свои позиции.

На выборах 2002 года Движение общества за мир снизило свое парламентское представительство вдвое – до 38 депутатов, а «Ан-Нахда» смогла обеспечить лишь одно место. И, хотя на алжирской политической сцене к тому моменту появилось исламистское Движение национальной реформы, возглавляемое одним из самых известных мусульманских деятелей Абдаллахом Джабаллахом, положение исламистов в целом было безрадостным. Во-первых, голоса, полученные Движением национальной реформы (43 места), фактически были отобраны у партии «Ан-Нахда». Во-вторых, новое объединение было партией единоличного лидерства, и как только Джабаллах покинул своих приверженцев, оно в 2007 году смогло завоевать лишь три места в Национальной народной ассамблее. Таким образом совокупное представительство исламистов в парламенте сократилось со 103 депутатов в 1997 году до 60 в 2007 году.

Последние парламентские выборы, состоявшиеся в 2012 году, лишь подтвердили печальную для исламистов тенденцию по сокращению парламентского представительства. И «Ан-Нахда», и Движение национальной реформы прошли в Национальную народную ассамблею с огромным трудом, несмотря на тот факт, что 2012 год в странах Северной Африки был отмечен заметным подъемом исламистских настроений. Что же касается алжирских радикалов, то их популярность рухнула после 1997 года, когда они переориентировали свои террористические атаки с иностранцев, силовиков и чиновников на мирное население.

Судан: к исламской республике и обратно

В этой стране с момента обретения ею независимости в 1950-е годы исламистам не раз доводилось попробовать себя в качестве управленцев. Еще в 1983 году президент Джафар Нимейри объявил о создании в Судане исламской республики, введении исламского права и приглашении в правительство суданских «братьев-мусульман». Однако соратники президента из более умеренного Национального фронта, недовольные тотальной исламизацией, осуществили в апреле 1985 года военный переворот, в результате которого к власти пришел Абдель Рахман ад-Дахаб.

Эксперименты с «исламским государством» на этом не закончились. Под нажимом исламистов новые власти были вынуждены освободить из тюрьмы Хасана ат-Тураби, одного из лидеров местных «братьев-мусульман», ранее обвиненного в подрывной деятельности. На платформе «братьев» ему удалось создатьНациональный исламский фронт, под эгидой которого объединились многочисленные исламские группировки. На состоявшихся в 1986 году парламентских выборах это объединение заняло третье место, получив в Национальной ассамблее 51 мандат из 301. А через два года ат-Тураби и его сторонникам удалось войти в состав правительства Садыка аль-Махди и добиться восстановления законов шариата. Торжество исламистов, впрочем, оказалось недолгим: разрозненность и слабая работоспособность законодательной и исполнительной власти, а также угроза со стороны повстанцев из Южного Судана привели к очередному военному перевороту. 30 июня 1989 года к власти пришли военные, которых возглавил генерал Омар аль-Башир. Несмотря на то, что новый лидер лично симпатизировал исламистам, общественное недовольство социальными и экономическими последствиями правления «исламистского кабинета» вынудило его арестовать видных мусульманских деятелей, включая и самого ат-Тураби.

В 1990 году руководитель «братьев-мусульман» вышел на свободу и вернулся к политической деятельности. В итоге Национальный исламский фронтпревратился в наиболее сильную партию в Судане 1990-х годов. По результатам выборов 1996 года ат-Тураби даже получил пост спикера парламента, что позволило ему в очередной раз приступить к «исламскому эксперименту». Этому во многом способствовали набожность самого президента и его неослабевающие симпатии к исламистам. Однако в 1999 году между президентом и спикером произошел конфликт, следствием которого стало снижение популярности исламистских партий. На последних выборах в 2010 году из 450 мест в Национальной ассамблее 323 достались президентскому Национальному конгрессу, в то время как созданной ат-Тураби в 1999 году Партии народного конгресса пришлось довольствоваться лишь 4 мандатами. По всей видимости, суданское общество начало уставать от исламского правления, трижды на протяжении 1980–1990-х годов выпадавшего на долю этой арабской страны. Что же касается политического престижа исламистов, то без поддержки светских властей он оказался эфемерным.

Марокко: «бумажный» исламизм

Королевство Марокко отличается наличием одной из самых развитых партийных систем арабского мира. Первые политические партии здесь появились еще в 1930-е годы, однако, в отличие от Египта, где партийное строительство, уходившее корнями даже в XIX век, было прервано социалистическими экспериментами Насера, в Марокко эволюция партийной системы шла довольно ровно, а опыт создания однопартийных парламентов и массовых партий миновал эту североафриканскую страну. Взаимоотношения между властью и исламом здесь так же носили особый характер, поскольку король Марокко является представителем династии, напрямую ведущей свою родословную от пророка Мухаммеда. По словам известного российского арабиста, данный факт послужил причиной того, что «начиная с XVII века был заложен фундамент марокканской политики, который основывался на понятиях исламского законодательства и лояльности мусульманской общины духовному вождю – повелителю правоверных и потомку пророка Мухаммеда»[14].

Тем не менее, в последней трети XX века потребность в модернизации страны вынудила короля Мухаммеда V инициировать поэтапную реформу политической жизни. Этот курс был продолжен его преемником Хасаном II, которому в 1970-е годы пришлось столкнуться с подъемом исламистских настроений, захлестнувших регион. Говоря об этом, необходимо иметь в виду, что, в отличие, скажем, от Египта или Туниса, в Марокко власть априори была исламизирована ввиду особого религиозного статуса короля и преобладания умеренных исламистов в оппозиции, к которым можно отнести, например, партию «Истикляль» («Независимость»), стремившуюся совместить исламскую и европейскую политическую культуру.

Если 1970-е годы стали для Марокко периодом становления самостоятельных фундаменталистских организаций в лице Ассоциации исламской молодежи, «Авангарда ислама» и других, то следующее десятилетие ознаменовалось их открытым конфликтом с властями. При этом власть реагировала на растущую популярность исламских радикалов двойственно: подвергая их суровым гонениям, она одновременно усиливала «исламизацию сверху». Впрочем, начавшаяся в 1990-е годы гражданская война в соседнем Алжире заставила Рабат отказаться от насильственных методов борьбы с фундаменталистами и вступить с ними в диалог. На политической сцене Марокко начали появляться новые исламистские организации – «Справедливость и благодеяние», «Реформа и обновление» и другие. В конце концов, умеренным исламистам удалось пройти в Палату представителей в составе Народно-демократического и конституционного движения, которое перед парламентскими выборами 1997 года объединило представителей умеренной исламистской оппозиции. В целом эти выборы оказались для исламистов переломными. Прежде всего они привели к распаду движения «Справедливость и благодеяние», считавшегося на тот момент самой влиятельной фундаменталистской группировкой в стране. Дело в том, что многие его члены, выполнявшие роль посредников между умеренными и радикальными исламистами, присоединились к альянсу Народно-демократического и конституционного движения и движения «Реформа и обновление», который вылился в создание новой Партии справедливости и развития. Эта молодая партия на парламентских выборах 2002-го и 2007 годов сумела добиться неплохих результатов, получив соответственно 42 и 46 мест (из 325) в Палате представителей. А на последних выборах, состоявшихся в 2011 году, партия и вовсе праздновала победу, завоевав 107 мандатов. Таким образом, за последнее десятилетие главная исламистская организация смогла зарекомендовать себя в качестве общенациональной силы, ставшей одним из полюсов политического притяжения.

Вместе с тем к видимому триумфу марокканских исламистов следует подходить критически. Во-первых, полномочия местного парламента довольно узки. Во-вторых, духовный авторитет правящей династии по-прежнему высок, а большинство населения видит в ней преданного защитника исламских традиций. Так, именно по инициативе и при непосредственном участии марокканских королей в Рабате в 1969 году состоялась первая сессия Организации Исламской конференции, а марокканцы дважды избирались ее генеральными секретарями; были восстановлены «Хасановские чтения» Корана; в Касабланке была построена одна из крупнейших в мире мечетей. Принципиальный момент состоит так же и в том, что из-за крайне неоднородного этнического состава марокканского общества успех исламистов здесь возможен лишь в русле умеренной программы: именно под такими лозунгами Партия справедливости и развития победила на парламентских выборах, а ее лидер Абд аль-Иляха Бенкиран смог создать парламентскую коалицию большинства и занять пост премьер-министра. Как раз из-за этой умеренности многие марокканцы считают, что правящая партия является исламистской лишь на бумаге.

* * *

Все вышесказанное позволяет наметить главную закономерность, присущую участию исламистов во власти после «арабской весны». Длительное исключение исламистов из политического процесса, которое наблюдалось в Тунисе, Ливии, Египте и социалистическом Алжире, при первом же послаблении создает благодатную почву для распространения идей исламской справедливости и введения шариата. При этом беспрепятственный допуск исламистов в органы власти, какой имел место в Судане или в послевоенном Алжире, как правило, заметно снижает привлекательность их популистской риторики. Особенно это становится заметным после того, как у них появляется возможность проводить собственную политику. Неспособность исламских правительств решать сложнейшие структурно-демографические и социально-экономические проблемы, вооружившись инструментарием Корана и Сунны, обычно ведет к разочарованию народных масс, что подтверждается опытом Алжира, Судана и, в последние месяцы, Египта. Чтобы гарантировать себе иную альтернативу, исламистам приходится отказываться от популистских лозунгов, реализуя «исламский путь» в основном на словах, как это и делает правящая партия Марокко.

Неизбежно приходя к власти после долго периода гонений и репрессий, исламисты автоматически попадают в опасные тиски. С одной стороны, расширяя и углубляя политику исламизации, они еще более ухудшают экономическую ситуацию, а это влечет за собой обвал их популярности и отождествление «исламского порядка» с бедностью и стагнацией. С другой стороны, технократический крен и проведение политики лишь с минимальной оглядкой на религиозные догматы столь же неминуемо означает раскол в их лагере. Это размежевание в свою очередь ослабляет позиции исламистов, выталкивая радикалов на дорогу насилия, лишая тем самым их политической легитимности.

[1] Исследование осуществлено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2013 году.

[2] Цит. по: Видясова М.Ф. Тунисская модель: «демократия без исламистов» и «ограниченный плюрализм» // Современная Африка: метаморфозы политической власти / Под ред. А.М. Васильева. М.: Издательство восточной литературы, 2009. С. 26.

[3] Подробнее об этом см.: Исаев Л.М. Демократическая зима в Северной Африке // Неприкосновенный запас. 2011. № 3(77). С. 176–188.

[4] Сапронова М.А. Тунис: исламисты у власти. Новое правительство сдает экзамен на политическую зрелость // Военно-промышленный курьер. 2013 № 10 (http://vpk-news.ru/articles/14866).

[5] Аль-Хабиши А. Почему Братья-мусульмане ненавидят Гамаля Абдель Насера? // Middle East Transparent. 2008. 13 января (www.middleeasttransparent.com/article.php3?id_article=3389).

[6] Beattie K.J. Egypt during the Sadat Years. New York: Palgrave, 2000. P. 197.

[7] Видясова М.Ф. Египетская модель: демократизация на фоне чрезвычайного положения // Современная Африка: метаморфозы политической власти. С. 126.

[8] Капель Ж. Джихад: экспансия и закат исламизма. М.: Ладомир, 2004. С. 35.

[9] Подробнее см.: Исаев Л.М., Шишкина А.Р. Египетская смута XXI века. М.: Либроком, 2012.

[10] Сапронова М.А. Конституционное развитие Алжирской Народно-Демократической Республики на современном этапе. М.: МГИМО, 1999. С. 32.

[11] Moussa R.H., Beaudet P. Démocratie et mouvements associatifs en Algérie. Montréal: CEAD, 1995. P. 6.

[12] Ланда Р.Г. История Алжира: XX век. М.: Институт востоковедения РАН, 1999. С. 214.

[13] Орлов В.В. Алжирская модель: от гражданской войны к «направляемой демократии» // Современная Африка: метаморфозы политической власти. С. 78.

[14] Он же. Марокканская модель: монархия и ислам в условиях многопартийности // Современная Африка: метаморфозы политической власти. С. 93.

Опубликовано в журнале:

«Неприкосновенный запас» 2013, №5(91)

Выездной туристский поток из России за девять месяцев этого года составил 14,8 млн человек, что на 23% превышает показатель за тот же период прошлого года. Об этом 5 декабря сообщили в Ростуризме со ссылкой на данные Росстата. Согласно статистике, всего с различными целями с января по сентябрь за рубеж выезжало почти 42,6 млн россиян, что на 14% выше показателя прошлого года.

Наибольшей популярностью у российских туристов пользовались Турция, где отдохнули 2,76 млн человек, Египет, который предпочли 1,42 млн, а также Греция, принявшая 1,1 млн туристов.

Следом за этим странами идут Испания (887,1 тыс.), Китай (787,2 тыс.), Финляндия (787,1 тыс.), Таиланд (683 тыс.), Германия (638,1 тыс.), Италия (605,5 тыс.).

При этом зафиксировано заметное увеличение турпотока в Финляндии (+102%), Греции (+69%), Японии (+46%), Кипре (+45%). Почти на 30% возросла частота посещений таких стран, как Испания, Италия, ОАЭ, Тунис, Франция, Швеция. И, напротив, снижение российского турпотока произошло в традиционно пользующихся популярностью странах: Китае (-20%) и Хорватии (-25%), сообщает «Интерфакс».

Сравнительно невысокая стоимость жилья и привлекательный курс местной валюты притягивают в Тунис международных инвесторов, желающих вложиться в местную недвижимость.

Представители компании «Home in Tunisia» рассказывают, что в основном покупатели приходят на рынок Туниса из Франции, Италии, Великобритании и Скандинавии. Об этом сообщает портал OPP Connect.

Покупателей второго жилья и инвесторов в недвижимость привлекают студии стоимостью около €30 тыс. и виллы с двумя спальнями и бассейном, которые продаются по стоимости около €120 тыс.

Уиссем Хамила, управляющий директор компании «Home in Tunisia», говорит: «Тунис по стоимости жилья является самой дешевой страной Средиземноморья. В ближайшие несколько лет мы ожидаем дальнейшего повышения спроса на местную недвижимость».

Напомним, что по оценкам экспертов, "жасминовая" революция в Тунисе в 2011 году не поколебала местный рынок недвижимости. Однако россиян среди зарубежных покупателей недвижимости в Тунисе совсем не много. Как правило, это представители среднего класса, у которых нет проблем с жильем в России. Они рассматривают Тунис как место, где можно купить второй дом, и ориентируются на сумму от €100тыс. до €200 тыс.

Пятьдесят сотрудников полиции пострадали в среду в столкновениях с демонстрантами в городе Сильяна на юго-западе Туниса, сообщили в четверг в МВД страны.

В министерстве подчеркнули, что среди пострадавших несколько человек в тяжелом состоянии. В четверг ситуация в Сильяне, где в среду всеобщая забастовка против исламских властей переросла в беспорядки и столкновения с полицией, нормализовалась.

В последние дни в Тунисе сразу в нескольких провинциях проходила всеобщая забастовка против бедности, неграмотного управления страной, попыток внедрить исламские нормы в жизнь населения. Жители городов организовывали массовые акции протеста, которые часто перерастали в беспорядки. Маргарита Кислова.

Встреча с Президентом Италии Джорджо Наполитано

В Риме состоялись переговоры Владимира Путина с Президентом Итальянской Республики Джорджо Наполитано. Обсуждался широкий круг вопросов двустороннего сотрудничества, прежде всего в торгово-экономической, инвестиционной и энергетической сферах, а также актуальные международные проблемы: ситуация вокруг Сирии, Ирана и в странах Магриба.По завершении переговоров с Джорджо Наполитано глава Российского государства вручил орден Дружбы дипломатическому советнику Президента Италии Антонио Дзанарди Ланди за вклад в развитие российско-итальянских отношений. Ранее дипломатический советник итальянского Президента был послом Италии в России.

Кроме того, 26 ноября Президент России посетит Триест, где пройдёт восьмой раунд российско-итальянских расширенных межгосударственных консультаций на высшем уровне с участием членов правительств двух стран.

Нынешний маркетинговый год компания "НИБУЛОН" планирует завершить с показателем не менее 5 млн тонн сельхозпродукции, поставленной на внешние рынки.Компания "НИБУЛОН" направляется к экватору рекордного для себя маркетингового года. По промежуточным результатам первых пяти месяцев 2013-14 МГ, экспорт компании уже составил 2,219 млн тонн.

Нынешний маркетинговый год компания планирует завершить с показателем не менее 5 млн тонн сельхозпродукции, поставленной на внешние рынки!

Для сравнения: предыдущим рекордным годом для компании стал 2009-10 МГ - тогда за аналогичный пятимесячный период компания отправила на экспорт свыше 2 млн тонн, а общий показатель составил почти 5 млн тонн.

Среди основных стран-импортеров в текущем маркетинговом году - Тунис, Израиль, Египет, Ливан, Иран, Япония. Среди культур - кукуруза (930 тыс. тонн), пшеница (624 тыс. тонн), рапс (398 тыс. тонн), ячмень (266 тыс. тонн).

На главном экспортном терминале компании в Николаеве с начала 2013-14 МР загружено уже более 100 судов.

Напомним, что датой отсчета экспортной деятельности в компании по праву считают август 2003 года, когда на терминале было погружено первое судно. Это стало возможным благодаря введению в действие мощности по прямой перевалки на прелприятии. Первым стало кипрское судно "D.S. PIONEER" с экспортным грузом (22 550, 895 тонн фуражного ячменя. Это была первая партия украинского зерна урожая 2003 года, которая отправлена в Саудовскую Аравию.

Также "НИБУЛОН" планирует увеличить экспорт в страны Азии.

В конце октября компанию "НИБУЛОН" посетили руководители азиатских компаний и холдингов, импортеров украинской сельхозпродукции: "Charoen Pokphand Foods PCL", "Dynamic Transport Co., Ltd", "CNC International Co., Ltd", "Enterprise & Wholesale True Corporation", "C.P. Rice", "Chia Tai Animal Husbandry Investment (Beijing) Co., LTD", Bangkok Produce Merchandising, PCL".

По словам представителей индонезийской компании "Charoen Pokphand Indonesia", они были поражены предыдущей встречей в июне 2013 года и в частности знакомством с инфраструктурой компании.

Целью нынешнего визита стало обсуждение механизма формирования рыночной цены на украинскую кукурузы урожая и продолжения экспорта этой культуры "Нибулоном" в азиатский регион, а также дальнейшее ознакомление с логистикой компании.

Кукуруза является стратегической культурой для компании "НИБУЛОН". Так, в 2012/13 МГ доля кукурузы в общем экспорте компании составила 61 %. "НИБУЛОН" стабильно входит в тройку лидеров-экспортеров кукурузы. В 2012/13 МГ доля экспорта компании составила 15 %, что второй год подряд обеспечило первое место в рейтинге экспортеров кукурузы в Украине.

В ходе встречи гости также посетили экспортный зерновой терминал в Николаеве, убедившись в обеспечении компанией качества экспортной продукции, а также филиал "ГП "Лідієвське", где осмотрели поля кукурузы.

По результатам встречи гостями были предложены конкретные сроки и объемы поставок украинской кукурузы в Азии.

Пакистан обязали провести массовую вакцинацию против полиомиелита

Страны-участницы Всемирной организации здравоохранения подписали совместную резолюцию о первоочередной важности ликвидации полиомиелита в регионе, сообщает Washington Post.

Представители 21 государства призвали Пакистан в срочном порядке провести вакцинацию всех детей, чтобы предотвратить распространение вируса в регионе. Совместная резолюция была подписана Афганистаном, Бахрэйном, Джибути, Египтом, Ираном, Ираком, Иорданией, Кувейтом, Ливией, Ливаном, Марокко, Оманом, Катаром, Саудовской Аравией, Сомали, Суданом, Сирией, Тунисом, ОАЭ и Йеменом. Пакистан также поставил подпись под документом.

По данным ВОЗ наиболее остро проблема ощущается в Пакистане, где талибы запретили проведение любых работ по иммунизации населения. В настоящее время полиомиелит эндемичен только в Пакистане, Афганистане и Нигерии, откуда распространяется по странам Азии и Африки. Так, специалисты ВОЗ подтвердили пакистанское происхождение вируса, вызвавшего вспышку заболевания в Сирии. Он был также обнаружен в сточных водах Египта, Израиля и на Палестинских территориях в прошлом году.

Ранее представитель ВОЗ Сона Бари (Sona Bari) объявила о запуске масштабной программы вакцинации во всем регионе: за шесть месяцев специалисты проведут вакцинацию примерно 22 млн детей в Египте, Иране, Ираке, Иордании, Ливане, Сирии, Турции, на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа.

В период с 7 по 9 ноября 2013 г. в Марокко прошла 2-ая международная выставка предприятий пищевой промышленности “MAFEX-2013”.

В мероприятии приняли участие около 100 компаний из 12 стран. Представлены были продукты питания, упаковочные материалы и оборудование для их производства, профессиональная техника и оборудование для предприятий пищевой промышленности и общественного питания, оборудование для уборки производственных помещений и т.д.

Крупнейшие экспозиции представили Китай, Турция и Германия. Кроме того, в выставке приняли участие фирмы из Марокко, Италии, Испании, Великобритании, Португалии, Туниса и других стран.

Более подробная информация о мероприятии доступна на официальном сайте: www.mafex-morocco.com.

Что скрывается за делом Сноудена

Как странный беглец открыл новую международную эпоху

Происходит фактическая конвергенция разных стран перед лицом цифровой революции, которая грозит отнять у государства часть его суверенных прерогатив. Есть риск, что спецслужбы и авторитарных, и демократических стран представят наплыв цифровой информации как глобальную угрозу; после 11 сентября подобную роль играл «международный терроризм».

Несколько измененная версия этой статьи опубликована в журнале Revue des deux mondes (ноябрь-декабрь 2013 г.) под названием «С чем будет ассоциироваться имя Сноудена?»

Эдвард Сноуден приобрел известность после недавнего скандала. Но что мы знаем об этом человеке с юношеским лицом, родившемся в июне 1983 года? Каковы психологические и политические мотивы, подвигнувшие его на то, чтобы обнародовать секретную информацию о программеPRISM? Герой для одних, предатель для других, он олицетворяет сдвиги, которые произошли в нашей цивилизации благодаря развитию информационных и коммуникационных технологий. Дело Сноудена напомнило наивным людям, что шпионаж – одно из древнейших мировых явлений, и прогресс в области политической либерализации ни в коей мере не мешает государству заниматься скрытыми от посторонних глаз делами. Напротив, он только подстегивает деятельность такого рода. Важно отметить, что если шпионаж с древнейших времен является неотъемлемой частью государственной власти, создание и развитие служб разведки, вписанных в госаппарат, приходится на вторую половину XIX века. В последние годы звучат голоса, предостерегающие об опасной тенденции, характерной как для авторитарных, так и демократических режимов: использование электронных средств для слежки, наблюдения, иногда даже репрессивных действий.

Случай со Сноуденом показывает, что один человек способен дестабилизировать всю систему дипломатических отношений. Поэтому необходимо понять глубинные мотивы поступка, равно как и оценить реакцию, которую он вызвал. Эдвард Сноуден добивается обнародования данных и документов, свидетельствующих о вмешательстве государства в частную жизнь граждан и о тайных соглашениях американских властей с определенными неофициальными кругами. Понятно, что в такой деликатной сфере возможны любые манипуляции. Тем не менее дело Сноудена обозначило фундаментальное расхождение позиций гражданского общества и государства по поводу баланса между личной свободой и национальной безопасностью. Хотя это старый спор, сегодня он актуален для всего мира.

О ДЕЛЕ СНОУДЕНА ЛУЧШЕ ВСЕХ ГОВОРИТ ПУТИН

История Эдварда Сноудена – отнюдь не единичный случай. На самом деле он – представитель того многочисленного независимого сообщества, которое все решительнее заявляет о себе, отвергая «интересы государства» и закулисные игры истеблишмента. Даже самые активные члены этого сообщества хранят анонимность. Сноуден же за какие-то несколько дней стал всемирной знаменитостью. По иронии судьбы он нашел убежище в России, заставив вспомнить о диссидентах времен холодной войны, хотя и вывернул этот образ наизнанку. На некоторых моментах его жизни стоит остановиться.

Родившись в семье офицера береговой охраны и федеральной служащей, Сноуден рано обнаружил любовь к информационным технологиям. В 2004 г. он пытался вступить в специальные войска армии США – святая святых американской военной машины; попытка закончилась неудачно вследствие перелома ног во время тренировок. Только после этого он начал работать аналитиком в разведывательном сообществе.

Белый дом явно встревожен откровениями Эдварда Сноудена, и, конечно, скорее по политическим, нежели по практическим причинам. В самом деле, скандал ставит американские власти в очень двусмысленное положение: одним из главных элементов своей внешней политики они считают свободу выражения, особенно в сети интернет, и в то же время во имя священной войны с терроризмом осуществляют беспрецедентную программу слежения за гражданами своей страны и миллионами граждан иностранных государств. Вполне очевидно, что в области обороны президент Барак Обама, юрист по образованию и лауреат Нобелевской премии мира, не способен контролировать военный аппарат и разведку. Для справки: бюджет американского разведсообщества в 2011 г. достиг 75 млрд долл., увеличившись в 2,5 раза по сравнению с 2001 годом. На пресс-конференции Барака Обамы, состоявшейся 8 августа, американский президент оправдывал использование электронных форм слежения необходимостью найти «иголку в стоге сена мировых телекоммуникационных систем» и заявлял, что «не считает мистера Сноудена патриотом».

С точкой зрения американского президента не согласен его российский коллега, который умело использует случай со Сноуденом в своих публичных выступлениях. В ходе долгого интервью Первому каналу и агентству Associated Press 4 сентября 2013 г. Владимир Путин представил Сноудена диссидентом, бежавшим из Америки, чтобы защищать «права человека». Путин сослался на отсутствие соглашения об экстрадиции между Россией и Соединенными Штатами, мимоходом заметив, что Вашингтон отказывается выдавать бежавших в Америку российских граждан, чьи руки обагрены кровью, в то время как Сноуден не совершал преступлений. Потом он объявил, что беглец связывался с российским консульством в Гонконге, прося у России поддержки в его личной борьбе с администрацией Обамы. По утверждению Владимира Путина, это предложение было отклонено, потому что Россия – не какая-нибудь неправительственная организация, а страна, защищающая свои национальные интересы. Поэтому Москва согласилась предоставить убежище только на том условии, что гость не будет продолжать свою деятельность на российской территории и таким образом не испортит еще больше отношения с Америкой. В то же время президент заявил, что если бы в России появился свой Сноуден, он ответил бы по всей строгости российского закона.

Последнее демонстрирует фактическую конвергенцию разных стран перед лицом цифровой революции, которая грозит отнять у государства часть его суверенных прерогатив. Российский президент объясняет свое решение скорее заботой о традиционной системе межгосударственных отношений, чем интересом к судьбе диссидента. Говоря о личности беглеца, Путин высказывает искреннее недоумение: «Вы знаете, я иногда думаю о нем, это странный субъект». Тем более странно, по словам Путина, что он сам устроил себе столь непростую жизнь. Со временем, полагает президент России, Америка, быть может, сама поймет, что Сноуден – борец за свободу, имеющий собственные убеждения и вовсе не заслуживающий, чтобы его считали предателем или шпионом. Компромисс возможен, но Владимир Путин не спешит уточнить, каким он мог бы быть, и в завершение говорит, что Эдвард Сноуден видит себя поборником высоких идеалов, ради которых можно принести жертву. «Это его выбор!»СЕРЬЕЗНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ДИПЛОМАТИИ

Непосредственные результаты откровений Сноудена ощутимее всего проявились в контексте российско-американских отношений: его дело приобрело для Москвы и Вашингтона символическое значение. После избрания Барака Обамы президентом в 2008 г. российско-американские отношения стали улучшаться: политика перезагрузки, провозглашенная новым лидером Соединенных Штатов, была направлена на восстановление связей с Москвой, сильно подорванных правлением Джорджа Буша. Цель заключалась в том, чтобы минимизировать вред, который непримиримая позиция России могла бы принести интересам Америки, и наметить конкретные области сотрудничества по определенным вопросам, в первую очередь – контртеррористическим операциям. Переизбрание Обамы президентом в 2012 г. совпало с возвращением в Кремль Владимира Путина, который твердо решил и дальше проводить жесткую линию во внешней политике, надеясь, что это принесет плоды. Раздражающие факторы в отношениях двух стран заметно умножились: Москва все меньше готова терпеть заносчивый и поучительный тон Вашингтона, стараясь максимально использовать царящий на Западе идейный разброд, чтобы подчеркнуть особый путь собственного развития и уникальность своей внешней политики.

Дело Сноудена еще больше осложнило отношения, омраченные множеством спорных вопросов – от дела Магнитского до системы ПРО. Со времени войны в Ливии российско-американская конфронтация наиболее ощутима в сирийском и, как следствие, в иранском вопросах. Москва упрекает Вашингтон, Париж и Лондон за весьма вольную трактовку новых инициатив ООН в области международного права: речь идет о концепции R2P (Responsibility to Protect). Дело Сноудена воспринимается как очередное моральное поражение США, в то время как Россия предстает в выгодном свете, чуть ли не эталоном гостеприимства и толерантности. Так же как и Гуантанамо, слово PRISMстало символом отхода от демократических ценностей в стране, которая не может найти баланс между своими конституционными принципами и борьбой с терроризмом. Сославшись на дело Сноудена, Путин, конечно, не преминул напомнить об этом противоречии, заявив, что именно оно стало причиной падения морального авторитета Америки.

С 2008 г. администрация Обамы с помощью «электронной дипломатии» пыталась наполнить реальным содержанием термин «умная сила», призванный вернуть привлекательность американскому образу после восьми лет пребывания у власти Буша. Речь шла о том, чтобы подвести теоретическую базу под «принцип коммуникабельности», согласно которому влияние субъекта напрямую зависит от его способности создавать связи и контакты и таким образом внушать другим свои идеи, завоевывая их доверие. Все это относилось скорее к «мягкой силе», в то время как разоблачения Эдварда Сноудена показывают, до какой степени владение информационными технологиями и контроль над ними важны для проведения Америкой политики «жесткой силы». По-видимому, на электронную дипломатию возлагалась мессианская задача, она должна была напрямую способствовать «демократизации» мира, поставив во главу угла свободу в интернете и свободу интернета. В мае 2009 г. Хиллари Клинтон представила программу «Искусство управления государством в XXI веке», предполагающую выход за рамки традиционных дипломатических межгосударственных отношений и вступление в новую эру, которая должна ознаменоваться прямыми контактами между государством и индивидом и внутри сообщества индивидов. В январе 2010 г. Клинтон произнесла речь, в которой ратовала за отмену каких бы то ни было «электронных» границ, чтобы избежать появления информационного железного занавеса.

В это же время Агентство национальной безопасности занималось сбором и использованием метаданных, ни перед кем не отчитываясь в своей деятельности. Значительную часть их удалось получить благодаря тесному сотрудничеству с крупнейшими американскими интернет-компаниями (владельцами поисковых систем, социальных сетей, производителями соединительных кабелей). Именно эти закулисные соглашения между АНБ и фирмами, деятельность которых предполагала эмансипацию личности и демократизацию, – соглашения, существующие по сей день, – и стали для широкой публики главным открытием Сноудена. Объединение возможностей государства с ресурсами частных предприятий напрямую служит интересам Соединенных Штатов: оно создает беспрецедентную концентрацию власти в глобальном масштабе, позволяющую Америке осуществлять политику «империализма взаимопроникновения».

Дело Сноудена, если говорить о косвенных его аспектах, поставило европейцев в крайне унизительное положение, о чем любезно напомнил Владимир Путин. Запретив пролет над своей территорией самолета Эво Моралеса из-за подозрений в том, что тот пытается доставить Сноудена из России в Боливию, Париж, Мадрид, Рим и Лиссабон «прогнулись» перед американской империалистической республикой. История со Сноуденом совпала с начавшимися переговорами между США и Евросоюзом по вопросу TTIP (Соглашение о трансатлантическом торговом и инвестиционном партнерстве), с помощью которого Вашингтон рассчитывает закрепить свое технологическое и экономическое превосходство над Европой, пребывающей в состоянии полного застоя. При этом игнорируются принципы работы ВТО и организационные инициативы стран – членов БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай и ЮАР). Красноречивое молчание европейцев выдает привычку, вернее безразличие, европейских лидеров к прямым или косвенным формам давления со стороны Соединенных Штатов.

В случае Парижа это молчание можно объяснить двумя причинами, затрагивающими природу его взаимоотношений с союзниками. Во-первых, сотрудничество с Вашингтоном, особенно в сфере борьбы с терроризмом, всегда было очень тесным. Для справки: с 2002 по 2009 гг. в Париже размещался антитеррористический центр Alliance base, который использовался для оперативного обмена разведданными между США, Великобританией, Германией, Канадой, Австралией и Францией. Кампании в Ливии и Мали, равно как и предполагаемые удары по Сирии, укрепили военно-политические связи между Парижем и Вашингтоном, несмотря на довольно сильные трения лет десять назад из-за Ирака. Во-вторых, безмолвие Парижа, возможно, объясняется тем, что он сам прибегает к подобным методам слежения. Отсутствие реакции со стороны европейцев можно также объяснить – и это будет основная причина – их неспособностью стать главным промышленным и политическим центром развития интернета. Есть мнение, что в плане информационных технологий Старый Свет постепенно деградирует. Именно в этом, по-видимому, и заключается истинное значение дела Сноудена: оно выявило слабость Европы.ОТСТАИВАНИЕ ПРИНЦИПОВ

Неорганизованная, но решительно настроенная масса активистов, борцов и просто граждан желает добиться «демократизации» интернета с помощью самого интернета, то есть путем бесконечного увеличения площадок для дискуссии, надеясь, что этот необратимый процесс повлечет за собой преобразование существующих институтов и пересмотр позиций. Информационные технологии представляют безграничные возможности для «согласованных действий», по выражению Ханны Арендт. Термин empowerment означает предоставление и получение власти индивидами или группами с тем, чтобы воздействовать на политико-экономические условия, в которых они живут. Изменению подлежит также вся социальная сфера, под угрозой оказываются самые неприступные твердыни и «запретные зоны», такие как внешняя политика, оборона и безопасность. Впрочем, формы участия в этой деятельности могут значительно разниться в зависимости от человека, который ее осуществляет: одни остаются в рамках закона, в то время как другие считают нужным выйти за эти границы.

Трудно, например, сравнивать проект «Викиликс» с сообществамиAnonymous и Telecomix. Важно понять политические мотивы, которыми руководствуются эти различные группы и инициативы. «Викиликс» отныне прочно ассоциируется с именами Джулиана Ассанжа, скрывающегося в посольстве Эквадора в Лондоне с июня 2012 г., и Брэдли Мэннинга, осужденного в августе 2013 г. на 35 лет лишения свободы за разглашение секретных материалов. «Викиликс» открыто ставит под сомнение принцип «интересов государства» и провозглашает себя «альтернативной» властью. Напротив, группа Anonymousобъединяет самые разные сообщества интернет-пользователей, которые называют себя поборниками права на свободу выражения в интернете и не только. Это разнородная масса людей, которых гораздо больше интересует поиск слабых мест в защитных системах крупных организаций, чем разработка какого бы то ни было проекта. «Викиликс» и Anonymous выразили поддержку Эдварду Сноудену, получившему временное убежище в России в июле 2013 г.; он прибыл в эту страну в сопровождении Сары Харрисон, юридического советника «Викиликс». Стоит отметить, что их откровения становятся известными благодаря кричащим заголовкам в мировой прессе. Группа Telecomix, которая меньше разрекламирована СМИ, проводит акции, направленные на восстановление коммуникационных средств после того, как их отключают по решению правительств, прибегающих к репрессиям для подавления движения протеста, – как это было, например, в Тунисе, Египте и Сирии.

«Интернет-культуру», зародившуюся во второй половине 1960-х гг., питали одновременно два источника, куда более близких, чем это кажется американским исследователям: военная наука, стоящая у истоковARPANET (компьютерная сеть, которую финансировал Пентагон, в 1990 г. прекратила существование. – Ред.), и протестное движение, выступавшее против войны во Вьетнаме. «Интернет-культура» близка контркультуре, она крайне многообразна и развивается усилиями убежденных либералов (в том смысле, который вкладывают в это слово в Америке), либертарианцев, левых радикалов, анархистов, компьютерных фанатов – проще говоря, людей, отстаивающих свободу выражения, объединения и организации. В этом смысле можно провести историческую параллель между делом Сноудена и публикацией «Пентагоновских документов», послужившей отправной точкой для размышлений Ханны Арендт о «процессе принятия правительственных решений» и о механизмах, при помощи которых руководство страны распространяет «обман».

В 1971 г. Дэниел Эллсберг, военный аналитик в корпорации RAND, передал газете The New York Times около 7 тыс. страниц секретных документов c описанием военных действий во Вьетнаме. Естественно, Эллсберг выражает поддержку Джулиану Ассанжу и Брэдли Мэннингу. В недавнем выступлении он отметил, что степень эффективности и возможность вторжения в частную жизнь, которыми обладают американские разведывательные службы, «на сегодняшний день несоизмеримо выше, чем в предыдущую доцифровую эпоху». По мнению Эллсберга, Эдвард Сноуден не побоялся «поставить на кон свою жизнь», чтобы сообщить информацию, касающуюся фундаментальных личных и общественных свобод; его поступок должен побудить «людей с тем же уровнем знаний, сознательности и патриотизма к совершению таких же актов гражданского мужества». В конце сентября 2013 г. американский Конгресс запустил проект реформы Агентства национальной безопасности, имеющий целью «ограничить определенными рамками» разведывательные программы, в то же время сохранив их «эффективность».

* * *

Таким образом, тридцатилетнему военному аналитику удалось вызвать настоящую бурю в дипломатии, а потом, спустя три месяца после разоблачений, спровоцировать парламентские дебаты в Соединенных Штатах об условиях электронной разведки. Не приходится сомневаться, что у него появятся подражатели, подавляющее большинство которых предпочтут анонимность открытым выступлениям, которые чреваты серьезными последствиями. Это может встретить враждебную реакцию. Есть риск, что спецслужбы и авторитарных, и демократических стран представят наплыв цифровой информации как глобальную угрозу; после 11 сентября подобную роль играл международный терроризм (читай: «Аль-Каида»). Возможно, дело Сноудена повлечет за собой смену парадигмы, которая произойдет незаметно, не став предметом широкого демократического обсуждения. Но может случиться и другое – оно заставит пересмотреть нынешнюю практику вмешательства спецслужб в частную жизнь, поскольку громче будет звучать требование усилить демократический контроль над ними. Главное – оно способно ускорить осознание, особенно европейцами, того факта, что «интернет-правительство» – политический субъект первостепенной важности в их отношениях не только с Соединенными Штатами, но и с такими странами, как Россия или Китай. Будем надеяться, что имя Сноудена будет ассоциироваться именно с этим возможным вектором развития.

Тома Гомар – руководитель отдела стратегического развития Французского института международных отношений (Ifri).

США. Франция. Весь мир. Россия > Внешэкономсвязи, политика. СМИ, ИТ. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 7 ноября 2013 > № 940443 Тома Гомар

Высвобождение Америки

Преимущества ослабления глобального лидерства США

Сокращение участия Соединенных Штатов в мировых процессах крупные мировые державы не рассматривают как риск. Результаты десятилетней активности американцев на Ближнем Востоке убедили эти страны в том, что Вашингтон не готов квалифицированно исполнять лидерские функции на благо общим интересам.

Избранный в 2012 г. на новый президентский срок Барак Обама получил четкий мандат от американцев – отвлечься от мировых дел и навести порядок дома. Неудачи внешней политики Джорджа Буша-младшего привели к росту изоляционистских настроений в США. Только 5% избирателей беспокоят международные проблемы, для остальных важнее преодолеть безработицу и стабилизировать национальное хозяйство.

Однако динамичные перемены на Ближнем Востоке, необходимость завершить войну в Афганистане, не допустить обретения Ираном ядерного оружия и укреплять присутствие в Азиатско-Тихоокеанском регионе побуждают Соединенные Штаты по-прежнему интенсивно участвовать в мировых делах. Этому, однако, препятствует не только отсутствие энтузиазма населения, но и относительное сокращение военных и финансовых ресурсов, а также стойкое неприятие американского активизма в мире, в том числе среди ближайших союзников Вашингтона в Европе. Белому дому приходится адаптировать свою глобальную стратегию. Оставляя неизменными заявленные приоритеты, Америка стремится найти способ более эффективного достижения целей.

КОНТУРЫ АМЕРИКАНСКОЙ СТРАТЕГИИ

Стратегия США характерна для развитых морских держав, основа благополучия которых строится на морской торговле. Это требует контроля ключевых морских коммуникаций путем постоянного передового базирования флота, способного действовать в открытом океане, и создания системы военных союзов, обеспечивающих его пребывание в удаленных точках. Могущество флота позволяет гарантировать неуязвимость американского «острова».

Влияние Соединенных Штатов в мире распространялось в несколько этапов. Важными составляющими этого процесса были острая внутриполитическая дискуссия между экспансионистами и изоляционистами о целях американского присутствия вне своего континента, а также отсутствие жизненной угрозы безопасности США в ходе экспансии – ни один из оппонентов, кроме СССР, не был сопоставим с Соединенными Штатами по совокупной мощи.

В XIX веке сферой интересов США было исключительно их ближайшее окружение в Северной Америке и Карибском бассейне. Принцип взаимного невмешательства Старого и Нового Света в дела друг друга был изложен в 1823 г. президентом Джеймсом Монро: «В интересах сохранения искренних и дружеских отношений, существующих между Соединенными Штатами и [европейскими] державами, мы обязаны объявить, что должны будем рассматривать попытку с их стороны распространить свою систему на любую часть этого полушария как представляющую опасность нашему миру и безопасности».

Завершив движение континентального фронтира, США начали постепенно втягиваться в мировые процессы. К началу ХХ столетия Вашингтон получил первые опорные пункты на Тихом океане, отвоевав у Испании не только Кубу, но и колонии на Гуаме и Филиппинах. Но подлинно глобальной американскую политику сделало участие в европейских делах. Если после Первой мировой войны в стране все еще продолжалась дискуссия о целесообразности присутствия в Старом Свете, то по итогам Второй мировой Соединенные Штаты прочно закрепили за собой место глобальной державы. Помимо участия американских войск в борьбе с фашизмом, мировой масштаб укрепили три ключевых процесса: создание ООН и НАТО как системы сдерживания Советского Союза, экономическая помощь Европе по плану Маршалла и замещение Франции и Великобритании как главных гарантов порядка на Ближнем Востоке.

Не все американские политики приветствовали такое развитие событий. Лидером изоляционистов в середине ХХ века был сенатор от штата Огайо Роберт Тафт, который утверждал, что конечной целью внешней политики должна быть защита свободы американских граждан – в первую очередь от злоупотреблений властью со стороны правительства. Логика Тафта состояла в том, что ложные приоритеты побуждают Вашингтон требовать от граждан больше, чем необходимо для защиты континента. При этом Тафт считал, что администрация Гарри Трумэна должна была нанести превентивный удар по СССР в 1945 г. и уничтожить исходящую от него угрозу. В силу того, что «время было упущено», Тафт предлагал укреплять оборону по периметру американских границ. И хотя его взгляды были осуждены как устаревшие, рассуждения в духе изоляционизма не исчезли из политического дискурса.

Во второй половине ХХ века американцы, одержав верх над Японией и став основным союзником Южной Кореи после войны на Корейском полуострове, укрепили позиции в Восточной и Юго-Восточной Азии. В 1951 г. США, Австралия и Новая Зеландия образовали военный союз (АНЗЮС). В тот же период была укреплена и модернизирована военная база на острове Гуам в западной части Тихого океана.

После окончания холодной войны глобальное присутствие Соединенных Штатов сократилось в Тихоокеанской Азии, но расширилось на Ближнем Востоке. В 1992 г. парламент Филиппин принял решение о закрытии крупнейших американских баз в регионе. Чтобы частично снизить негативный эффект от этой потери, в том же году Вашингтон заключил соглашение с Сингапуром об использовании военно-морской базы на его территории. В связи с угрозами, исходившими от Ирака и Ирана, начиная с 1995 г. США получили возможность стационарного присутствия в северо-западной части Индийского океана и в Персидском заливе, достигнув соглашения с Бахрейном и Кувейтом.

Любопытно, что период окончания холодный войны ознаменовался новой дискуссией о приоритетах внешней политики, в которой позиции изоляционистов были сильны. Наблюдая относительный упадок мощи Америки на рубеже 1980-х – 1990-х гг., изоляционисты призывали избежать «имперского перенапряжения». Консервативный американский публицист, постоянный представитель США в ООН Джин Киркпатрик писала в 1990 г., что настал конец эпохе, требовавшей от Соединенных Штатов внутренней мобилизации: наступило «нормальное время», и США пора стать «нормальной страной». Киркпатрик настаивала, чтобы Вашингтон сосредоточился на внутренних делах: «Мы должны быть обычной державой, а не сверхдержавой. Мы должны приготовиться психологически и экономически к снижению нашего статуса до уровня обычного государства». Позднее Киркпатрик отошла от идей изоляционизма и примкнула к неоконсерваторам, желавшим преобразования мира в соответствии с американскими идеалами.

Поддержание присутствия в планетарном масштабе требует колоссальных ресурсов. Последние симметричным образом распределены между разными компонентами мощи Соединенных Штатов – от военной силы и программ содействия международному развитию до экспорта популярной культуры и интернет-сервисов. Однако от страны-лидера требуется и нечто большее. В первую очередь – гарантировать стабильность регионального порядка, даже если его нарушение не затрагивает ее жизненные интересы. Для этого необходимо трезво оценивать региональную ситуацию и собственные интересы в связи с ней. Опыт лидерства Вашингтона в Североатлантическом сообществе со второй половины ХХ века имел ряд особенностей, которые не позволяют США эффективно выполнять лидерские функции в мировом масштабе.

Во-первых, в результате уверенного, но позднего вступления в круг великих держав Соединенные Штаты не получили классического европейского опыта конфликтов и сотрудничества, плодом которого является рассудительность в международных делах. В результате процесс рационального осознания Вашингтоном собственных интересов в региональных конфликтах нередко искажается идеологическими схемами. Во-вторых, длительное доминирование в западном сообществе и опыт односторонних решений 1990-х гг. привил США стойкую неприязнь к равенству и неверие в международные институты. Наконец, экономическое благополучие и технологические прорывы десятилетия после завершения холодной войны укрепили веру американского истеблишмента в исключительную – преобразовательную – роль в мире, на которую не должны распространяться закономерности международной политики.

Это делает политический и стратегический опыт Соединенных Штатов несовершенным. Для поддержания мировой стабильности необходимо понимание практической пользы суверенитета и возникающих в связи с ним правил применения силы и самоограничения. В свою очередь такое положение выдвигает особые требования к дипломатии. Навязанные силой перемены, экспорт революции как стратегия могли работать в ситуации подавляющего превосходства США, однако зенит подобного подхода миновал.

Американцы также с трудом осознают, что главный аспект мировой политики – субъективный, человеческий – требует понимания разности национальных общежитий и эмпатии, особенно для управления этой разностью (как в Афганистане и Ираке). Наконец, современный американский универсализм – демократизация – по сути антиисторичен. Соединенные Штаты искусственно ускоряют заведомо медленные процессы, на которые требуются столетия. Вашингтон не учитывает непредсказуемость мирового развития и часто не видит косвенных последствий своей активности. США также упрощают или игнорируют историю, рисуя будущее беспечным и глубоко отличным от прошлого. В действительности победа демократии в мировом масштабе не предопределена, а сами Соединенные Штаты, по выражению Генри Киссинджера, остаются экспериментом с открытым исходом. В этом отношении практики администрации Буша-младшего не новы – президенты такого склада уже руководили страной, новой была только степень свободы действий Вашингтона на международной арене.

В постидеологическом мире, где страны руководствуются прагматизмом, пространство для миссионерских инициатив по демократизации сокращается. Демократия перестает восприниматься как уникальная черта Соединенных Штатов и становится общечеловеческим достоянием, условием устойчивого развития. В этом большая заслуга американцев, однако они утратили монополию на этот институт. Задача осмысления новых обстоятельств международной среды и изменившихся возможностей США выпала на долю команды президента Обамы.АЛГОРИТМЫ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ ОБАМЫ

Администрации Барака Обамы пришлось активно участвовать в мировых делах на фоне сокращения ресурсов и катастрофического внешнеполитического наследия республиканцев. Начиная с 2009 г. пост государственного секретаря занимала Хиллари Клинтон. Помимо необходимости завершать две военные кампании в Афганистане и Ираке, на время ее пребывания в Белом доме пришелся крупный региональный кризис на Ближнем Востоке, в котором США должны были принять деятельное участие. Кроме того, в 2010 г. и 2012 г. Америка получила два чувствительных удара как раз на внешнеполитическом направлении – масштабная утечка секретных документов Госдепа в «Викиликс» и гибель четырех американских дипломатов во главе с послом в Ливии. В подобных обстоятельствах Вашингтон не оказывался давно. Сравнить их можно с завершающим периодом правления Джимми Картера (1977–1981), которому провалы в Иране и Афганистане стоили президентского кресла.

Хотя Клинтон не могла приписать себе какое-либо крупное достижение, ей во многом удавалось поддерживать высокий уровень одобрения американской внешней политики среди сограждан. Упреки республиканцев в адрес президента и госсекретаря в том, что те не способны активно продвигать американские интересы, потому что не готовы использовать силу при каждой возможности, больше не увлекали американцев. В их глазах убийство Усамы бен Ладена, решающее влияние США на события в Ливии и Египте и вывод американских войск из Ирака были удовлетворительными результатами.

Первая администрация Барака Обамы заработала международную репутацию именно своим осмотрительным внешним курсом наподобие того, что проводило правительство Дуайта Эйзенхауэра (1953–1961). Существенной ее характеристикой был некий стратегический оппортунизм – способствовать тем действиям оппонентов, которые им вредят, и препятствовать тем, которые приносят пользу. Эту тенденцию укрепил глава сенатского комитета по иностранным делам демократ Джон Керри, назначенный на пост госсекретаря в 2013 году.

У Керри репутация хорошего переговорщика и эффективного диспутанта. В ходе президентской кампании 2012 г. он «тренировал» Обаму, представляя себя в роли кандидата от республиканцев Митта Ромни на дебатах. Кроме того, Керри выгодно выделяло на фоне Хиллари Клинтон и Сьюзан Райс, отозвавшей свою кандидатуру с поста госсекретаря, развитое чувство эмпатии и умение строить и поддерживать конструктивные отношения. Процедура утверждения Керри в сенате была легкой беседой по сравнению с итоговым отчетом Клинтон в том же комитете несколькими днями раньше. Эмпатия Керри стала своего рода страховкой от внешнеполитического радикализма и гарантией умеренности. Именно эти качества он проявил в ходе дипломатического урегулирования ситуации вокруг Сирии в августе-сентябре 2013 года.

Недостаток у Керри опыта в сфере исполнительной власти компенсировался тем, что в кабинете Обамы сложилась коллективная модель принятия решений, которая отсекала радикальные предложения. И хотя половина команды сменилась в начале 2013 г., другая ее часть сохранила посты. Коллеги Керри в министерстве обороны (Чак Хэйгэл), ЦРУ (Джон Бреннан) и в офисе советника по национальной безопасности (Том Донилон, затем Сьюзан Райс) вместе с самим госсекретарем сформировали ядро совета по национальной безопасности. Важным было и назначение заместителем госсекретаря карьерного дипломата, бывшего посла США в России Уильяма Бернса, второе в истории ведомства. В совокупности эти умеренные фигуры блокировали возможность радикальных инициатив, источником которых нередко выступала постоянный представитель США в СБ ООН Саманта Пауэр.

США НА ТИХОМ ОКЕАНЕ

Внешнеполитическим приоритетом первого президентства Обамы была переориентация фокуса интересов с Ближнего Востока на Азиатско-Тихоокеанский регион. «Американские военные будут продолжать вносить вклад в безопасность в глобальном масштабе, однако мы по необходимости сместим акцент военного присутствия в сторону АТР», – говорилось в доктринальном документе «Поддержание американского глобального лидерства: оборонные приоритеты XXI века», обнародованном в январе 2012 года.

Особую обеспокоенность у американцев вызывает усиление КНР. Региональная политическая система и система безопасности в АТР сложились при ослабленном Китае и преследовали его изоляцию. Поэтому подъем КНР в его нынешней динамике – угроза региональной безопасности, причем единственная, в которой просматривается перспектива региональной войны.

Целью США является военное сдерживание Пекина путем передового базирования своих сил, формирования военно-политических коалиций и обеспечения прозрачности китайской военной программы. Другим элементом стратегии Вашингтона стало выравнивание уровней торгового баланса с Китаем и другими странами АТР. С этой целью в ноябре 2011 г. Соединенные Штаты объявили о подготовке многостороннего торгового соглашения с участием Австралии, Новой Зеландии, Малайзии, Брунея, Сингапура, Вьетнама, Чили и Перу для создания в АТР преференциального торгового режима. Проект получил название «Тихоокеанское партнерство».

Задача-максимум для Вашингтона – не допустить ревизии сложившегося порядка. Для этого КНР следовало вовлечь в систему тихоокеанских связей на приготовленные для нее роли. Уточнить параметры военной доктрины США в АТР позволяет документ «Стратегическое руководство Тихоокеанского командования ВС США». В соответствии с ним американская военная политика в регионе сконцентрирована вокруг пяти приоритетов: союзники и партнеры, Китай, Индия, Северная Корея и трансграничные угрозы. Первой целью заявлено укрепление военных альянсов и стран-партнеров. Особое внимание уделено поддержке становления Индии как «лидирующей и стабилизирующей силы в Южной Азии». В отношении Китая формулировка иная – «способствовать вызреванию отношений между военными США и КНР», что по существу означало ведение мирогарантийной и мониторинговой активности.

Начало народных волнений на арабском Востоке отвлекло внимание американской дипломатии от Азии и вынудило сосредоточиться на сохранении достижений многолетнего курса Соединенных Штатов в регионе. «Арабская весна», вызванная к жизни помимо прочего неумелыми действиями Америки в Ираке и Афганистане, укрепила мнение Белого дома о необходимости ограничения региональных амбиций в том числе в АТР.НЕСТАБИЛЬНОСТЬ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ И ПРИОРИТЕТЫ США

К началу второго десятилетия XXI века американцы по-прежнему активно вмешивались в дела Ближнего и Среднего Востока, однако Вашингтон был вынужден постоянно опускать планку: в Афганистане – от строительства демократии к уничтожению «Аль-Каиды», в Ираке – от борьбы с тиранией к союзу с любыми силами, способными контролировать ситуацию в стране. Драматические цифры опросов общественного мнения в ближневосточных странах показывали, что антиамериканские настроения, достигнув исторического максимума в 2003–2004 гг. (90%), сохранялись на рубеже первого и второго десятилетий XXI века на уровне 70 процентов.

Никто из американских аналитиков не предвидел революционных событий на арабском Востоке. Поведение официального Вашингтона в ходе разрастания народных волнений разительно отличалось от агрессивного, наступательного образа действия США в начале 2000-х гг. и давало пример кризисного реагирования в ситуации неопределенности. Анонимный источник в администрации Обамы сетовал: «Вот что происходит, когда события застают врасплох. На протяжении двух лет мы бессчетное число раз проигрывали ситуации в рамках ближневосточного урегулирования и меры по сдерживанию Ирана. Ни один из этих сценариев не учитывал возможность дестабилизации Египта».

Еще не было случая, чтобы Белый дом отказался присвоить результаты революционного внешнеполитического свершения. Но вот 23 февраля 2011 г., обращаясь преимущественно к международной аудитории, президент Обама произнес: «Перемены, происходящие в регионе, направляются исключительно населяющими его народами. Эти перемены не являются следствием политики Соединенных Штатов или другой внешней силы». Заявление подобного рода закономерно вызвало критику политических оппонентов и избирателей. Недовольны оказались и «прогрессисты» в арабском мире: американцев обвиняли в излишней пассивности. Однако Белый дом не мог позволить себе однозначно поставить на какую-либо из политических сил.

При этом Вашингтон стремился действовать настойчиво и с опережением. И хотя США хотели повлиять на ситуацию в выгодном для себя направлении, они до конца не были уверены в том, что им выгодно. Это порождало непоследовательность американской дипломатии, которая твердо стояла только на двух постулатах: исключении насилия и неприемлемости статус-кво. Определенная доля противоречивости в действиях объяснялась высокой приоритетностью для американцев египетско-израильских отношений, гарантом которых выступал Хосни Мубарак и созданный им режим. Деликатность ситуации состояла в том, что на Ближнем Востоке Соединенные Штаты фактически были вынуждены поддержать протестующих против своих союзников, на которых держались основы региональной системы безопасности. Косвенно это сыграло на пользу идеи демократизации, но повредило непосредственным стратегическим целям Вашингтона и ухудшило среду безопасности в регионе.

США были всерьез озабочены проблемой снижения издержек от революционных событий на Ближнем Востоке. Для сохранения влияния Вашингтону было необходимо сохранить связи с военным истеблишментом стран, получавших на протяжении трех десятилетий американскую помощь. По мере того как волна недовольства в Тунисе и Египте спадала, власть консолидировалась именно в руках военных. Эксперты отмечали, что продолжение курса на оказание финансовой и военной помощи Египту и Тунису нужно Соединенным Штатам для поддержания региональной стабильности.

Углубление кризиса в Ливии поставило перед США вопрос о вмешательстве. На фоне отсутствия значимых национальных интересов Вашингтон избрал линию защиты ливийских граждан от произвола руководства страны. В Белом доме и Пентагоне хорошо понимали последствия втягивания в третью военную кампанию за десять лет. Присоединяясь к действиям европейских союзников по НАТО против режима Каддафи, Вашингтон действовал вынужденно, а потому неохотно. Внося сопоставимый с другими державами вклад, Соединенные Штаты стремились его строго ограничивать. В отношении Триполи Вашингтон действовал в таком «сердечном согласии» с международным сообществом, какое в последний раз наблюдалось в начале 1990-х гг. в ходе первой кампании в Персидском заливе. Более того, на этот раз европейские державы опередили исторически передовые в деле «борьбы за демократию» США.

Следующий региональный кризис разразился в Сирии. Вплоть до осени 2013 г. американцы придерживались упрощенной концепции борьбы демократических масс с диктатурой. И хотя президент Обама констатировал, что сирийские события не угрожают жизненным интересам Америки, он подчеркнул, что применение режимом Башара Асада ОМУ приведет к вторжению. Такая постановка вопроса позволяла избежать действительного вовлечения в ситуацию и одновременно побуждала заинтересованные во вмешательстве силы подтолкнуть сирийское правительство к нарушению обозначенного условия или представить дело так, будто это произошло фактически.

К осени 2013 г. американская аналитика обрела многомерность восприятия сирийских событий. Появились публикации о сложном этно-конфессиональном составе населения Сирии и связанной с этим угрозой дезинтеграции государства в случае победы оппозиции. Вспомнили, что границы в регионе стали следствием договоренности европейских держав, а не естественного процесса формирования национальных идентичностей и государств. Начали просчитывать возможности широкой дестабилизации на Ближнем Востоке. Угроза слияния сирийского и иракского конфликтов, которая возрастала по мере перетекания шиитских и суннитских комбатантов через плохо охраняемую границу, отодвинула на второй план концепцию смены власти в Дамаске под демократическими лозунгами. В американской прессе появились спекуляции относительно разрушения существующих на Ближнем Востоке государств (в частности, Сирии, Ирака, Йемена, Саудовской Аравии, Ливана, Ливии).Несмотря на большую обеспокоенность положением дел в Ираке, американские власти всячески подчеркивали, что они не стремились вмешиваться во внутренние дела этой страны. Готовность Вашингтона смириться с потерей Ирака, а также неутешительные итоги десятилетия активизма на Ближнем Востоке побудили экспертов задаться вопросами о целях региональной стратегии США. Распространение нестабильности, крушение демократически избранных правительств, рост популярности исламизма и антиамериканских настроений – все это подталкивало к выводу о провале принятой в начале 2000-х гг. линии.

В этом контексте эксперты напоминали о традиции острожной политики в регионе, контуры которой были заложены президентом Картером на рубеже 1980-х годов. Эта стратегия фокусировалась на консервации существующих противоречий и включала четыре основных принципа: предотвращение доминирования одной державы, удержание арабов и израильтян от новой войны, поддержание стабильности союзных правительств в богатых энергетическими ресурсами монархиях Персидского залива и пресечение попыток свергнуть лояльные Соединенным Штатам режимы исламистскими силами. Ни одна из этих целей не предполагала, что американцы откажутся от поддержания «статус кво». В этом смысле неполное десятилетие правления Буша-младшего – когда считалось, что стабильность не может быть целью США на Ближнем Востоке – стало восприниматься в Вашингтоне как отступление от традиции американской региональной политики, а осмотрительность Обамы – как возвращение к ней.

Новые контуры политики на Ближнем Востоке Обама обозначил в выступлении перед членами Генеральной ассамблеи ООН 24 сентября 2013 года. Президент сделал еще один шаг в сторону реализма. Главной новацией стало расширение временного горизонта достижения целей – Обама заявил, что для принесения демократии на Ближний Восток потребуется «время жизни целого поколения». В лексикон американского истеблишмента вернулись понятия из сферы политики «статус-кво». То, что прежде именовалось «маршем в сторону демократии», Обама назвал угрозой региональной дестабилизации, коллапса государственных институтов, гражданской войны, межэтнических конфликтов. Он подтвердил приверженность дипломатическому урегулированию конфликтов и ставке на решение существующих проблем местными силами без вмешательства извне.

В своем обращении Обама изложил новую формулу региональной политики: «Время от времени мы будем сотрудничать с правительствами, которые не соответствуют в нашем понимании высоким международным стандартам, но будут взаимодействовать с нами по вопросам наших жизненных интересов». Отказ США руководствоваться исключительно ценностями во внешней политике позволил легитимировать связи с военной верхушкой в Египте, захватившей власть в результате переворота. В рамках нового мышления Вашингтон отложил в сторону разногласия о ценностях с Тегераном и предложил Ирану новые отношения на основе взаимного интереса. И хотя политическая программа Обамы более детализирована, чем стратегия Буша, в ней мало конкретики в отношении упомянутых проблем, а также подходов к ближневосточному урегулированию и разрешению сирийского конфликта.

В заключение Обама подтвердил стремление Соединенных Штатов сохранить статус гаранта региональной стабильности на Ближнем Востоке: «Даже когда жизненным интересам Америки ничто не угрожает, мы готовы предотвратить массовые убийства и защитить базовые права человека». По признанию информированных наблюдателей (таких как экс-министр обороны Роберт Гейтс), президент Обама извлек правильный урок из десятилетия американских ошибок на Ближнем Востоке: «В Ираке, Афганистане и Ливии мы много узнали о непреднамеренных последствиях военных действий». Как показывают опросы общественного мнения, следствием этих ошибок стало усиление антивоенных и антиэкспансионистских настроений в США – явление, которое президент Обама связал с угрозой появления «вакуума лидерства» в мировых делах.

Возобновление дискуссии о необходимости ограничения амбиций Соединенных Штатов в наибольшей степени затронуло республиканскую партию, видные члены которой начали выступать с неоизоляционистских позиций. Сенатор-республиканец Рэнд Пол заявил, что США, не имея никаких интересов в Сирии, должны воздержаться даже от ограниченного вмешательства и перейти к тактике сдерживания режима Асада. Это вызвало острую внутрипартийную полемику, в которой активисты во главе с сенатором Джоном Маккейном призвали к бойкоту идей Пола. В этом просматриваются зачатки партийного кризиса, который может сказаться на выдвижении кандидатов на пост президента на ближайших выборах. Эксперты ожидают, что в ходе президентской гонки в 2016 г. к власти могут прийти солидарные с сенатором Полом кандидаты от республиканцев. Особые надежды возлагались на возобновление прагматичных подходов республиканской партии к международным делам, как то было в президентство Эйзенхауэра, Ричарда Никсона и Джорджа Буша-старшего.

* * *

В основе американской фрустрации результатами своего лидерства лежит недовольство тем, что многие крупные страны вне Североатлантического сообщества – включая Россию – отказываются воспроизводить опыт США и идти по предписанному ими пути к демократии и свободному рынку. Не желая платить за внимание и участие Вашингтона в своих делах, они тем самым отрицают значение победы Америки в холодной войне. Внешнеполитические неудачи и относительное снижение возможности влиять на мировые дела побуждают Соединенные Штаты прислушиваться к независимым голосам. Новацией последних месяцев стало возвращение в лексикон американского руководства понятия «две сверхдержавы», которое использовали Обама и Керри для описания российско-американских отношений.

Сокращение участия США в мировых процессах крупные мировые державы не рассматривают как риск. Альтернативу одностороннему американскому доминированию они видят в формировании региональных комплексов безопасности, в которых порядок поддерживается консенсусом местных государств. Они аргументированно указывают на то, что такие системы существуют де-факто в поясе границ России, Китая, в Европе и в Латинской Америке. Результаты десятилетней активности американцев на Ближнем Востоке убедили эти страны в неготовности Вашингтона квалифицированно исполнять лидерские функции на благо общим интересам.

Тем временем США в правление Обамы не отказываются от приоритетной цели по демократизации мира. Пока Соединенные Штаты отступают – снижают планку задач, привлекают ресурсы союзников, раздвигают временные рамки достижения целей. Подлинный пересмотр приоритетов американской политики произойдет, когда и если ресурсы адаптации стратегии окажутся исчерпаны.

А.А. Сушенцов – кандидат политических наук, старший преподаватель кафедры прикладного анализа международных проблем МГИМО (У) МИД России.

Ближневосточный «кубик Рубика»: проблемы сборки

Размышления о первом этапе «арабской весны»

Сейчас трудно представить себе войны за территории. В основе будущих столкновений могут лежать только виртуальные, искусственно искаженные стереотипы массового сознания. Сирийский кризис дает в этой связи немало пищи для размышления.

В середине мая в Марракеше, туристической столице Марокко, прошла очередная встреча Ближневосточного диалога Международного дискуссионного клуба «Валдай». Помимо обычного круга «странствующих политологов» в ней приняли участие представители исламских партий и группировок – от египетских «Ан-Нур» и «Джамаа исламия», ливанской «Хезболлы» и палестинской ХАМАС до «Братьев-мусульман» и тунисской «Ан-Нахды». Интерес к встрече предопределила актуальная повестка дня – «Ислам в политике: идеология или прагматизм?».

Как вскоре выяснилось, встреча в Марракеше совпала по времени с завершением первой фазы «арабской весны», причем с провальными результатами. Вместо движения от авторитаризма к демократии регион качнуло в сторону новых форм авторитаризма, лишь слегка прикрытых фиговым листком народного волеизъявления. В Марракеше, за полтора месяца до событий в Египте, эти тенденции только начинали прорисовываться. Но неординарность алгоритма, по которому пошло демократическое переформатирование региона, становилась более или менее очевидна. Один из участников встречи генеральный секретарь Партии национального диалога Ливана Фуад Махзуми сравнил его со сборкой ближневосточного «кубика Рубика».

Попытки собрать ближневосточный «кубик» продолжаются уже многие десятилетия. Порой чудилось, что вот-вот – и за очередным проворотом его граней возникнет желанная гармония цветов и пропорций. Ан нет. Трудно ожидать результата, когда кубиком одновременно манипулируют несколько рук.

КУБИК ПРИХОДИТ В ДВИЖЕНИЕ

Это стало особенно очевидным с весны нынешнего года, когда ближневосточный «кубик Рубика» вдруг задергался, защелкал гранями как счетчик Гейгера, перенастроенный на химоружие. События, закрутившись вокруг Сирии, пошли вширь, начали наползать друг на друга. Похоже, что в движение «кубик» привели два фактора, неочевидно, но тесно связанные между собой – российско-американская инициатива по созыву «Женевы-2» и успехи сирийских правительственных войск в борьбе против мятежников.

Начнем с «Женевы-2», о подготовке к которой Сергей Лавров и Джон Керри объявили 7 мая в ходе визита госсекретаря США в Россию. Имелось в виду, что конференция будет проходить под эгидой ООН на базе заключительного коммюнике «группы действий» по Сирии, выработанного на предыдущей женевской встрече в июне 2012 года. Этот документ предусматривал создание в Сирии переходного органа власти, но не требовал немедленного ухода Асада с президентского поста.

Это вызвало серьезную тревогу, чтобы не сказать панику в рядах сирийской оппозиции и ее региональных спонсоров, в том числе и потому, что к моменту обнародования российско-американской инициативы ни у кого уже не вызывало сомнений, что наметившийся разворот в сторону политико-дипломатического решения обусловлен неблагоприятным для противников Асада развитием военной ситуации. С марта-апреля правительственные войска неспешно, но методично перехватывали инициативу. Был освобожден город Идлиб, контролировавший коммуникации боевиков с Ливаном. В районах, пограничных с Турцией, курды, сохранявшие до этого нейтралитет, начали отвечать на участившиеся провокации со стороны джихадистских групп оппозиции, получавших подкрепления от Саудовской Аравии и Катара через территорию Турции. Обострилась напряженность и в местах компактного проживания друзов вдоль сирийско-израильской границы.

Изменению военно-стратегической обстановки в пользу правительственных войск способствовал и углублявшийся по мере военных поражений раскол между светским прозападным крылом оппозиции, опиравшимся на Сирийскую свободную армию, и группировками радикальных исламистов. В середине мая боевики попытались объединить две свои основные группировки: «Исламское государство Ирака и Леванта», просочившуюся из Ирака и действующую под прямым руководством «Аль-Каиды», и сирийскую «Джабхат ан-Нусра». Объединение не состоялось. Но дало толчок к смене тактики: халифатисты приступили к созданию в «освобожденных районах», пограничных с Турцией и Ираком, «эмиратов», жизнь в которых строилась на основе норм шариата.

В этих условиях 3 и 5 мая, как раз в то время, когда Керри и Лавров готовились объявить в Москве о созыве «Женевы-2», Израиль нанес ракетно-бомбовые удары по сирийским военным объектам в районе Дамаска, мотивировав их стремлением предотвратить попадание химического оружия в руки джихадистов. Тема неконтролируемого расползания сирийского химоружия фигурировала и в ходе прошедших в начале июня на территории Иордании военных маневров с участием 19 государств. Встык с ними крупные военно-морские учения (41 участник) состоялись в Персидском заливе, вблизи берегов Ирана. Незадолго до этого, 22 мая, в Аммане в очередной раз встретились «Друзья Сирии» – группа, созданная в феврале 2012 г. в Тунисе для координации международной помощи противникам Асада (показательно, что если в предыдущей встрече в Марракеше приняли участие 114 «друзей», то в столице Иордании их было всего 13). Лейтмотивом дискуссий стал вопрос об оказании военной помощи оппозиции, которая связывала свои поражения с отсутствием у нее современного вооружения. Звучали в Аммане и идеи создания в Сирии буферной (с центром в Алеппо) или бесполетной зоны по образцу ливийской. В это же время сенатор Джон Маккейн (а чуть позже и госсекретарь Керри) высказались за бомбардировку сирийской военной инфраструктуры.

Все эти демонстрации были так или иначе связаны со стремлением региональных противников режима Асада, прежде всего Саудовской Аравии, форсировать силовое решение сирийской проблемы, сыграв на опережение российско-американской инициативы по созыву «Женевы-2». Параллельно с попытками реанимировать формат «Друзей Сирии» саудовцы вплотную занялись консолидацией рядов Национальной коалиции оппозиционных и революционных сил (НКОРС), где наметился тактический союз светских группировок с «Братьями-мусульманами», находившимися под опекой Катара. В ходе перевыборов руководства НКРОС, прошедших в Стамбуле, саудовцы сначала добились отставки его председателя Моаза Хатыба, близкого к «братьям» (единственный член руководства НКОРС, выразивший готовность к диалогу с Асадом в ходе подготовки «Женевы-2»), а потом, в июле, провели на этот пост своего ставленника Ахмеда Джарбу. Однако переломить баланс сил в НКОРС саудовцам на этом этапе не удалось – из «своего» списка в 25 человек провести в руководящий орган оппозиции они смогли только шестерых. В результате подковерная борьба за влияние на сирийскую оппозицию между саудовцами и Катаром обострилась. Региональные спонсоры сирийских мятежников раскололись на две противоборствующие группировки: Саудовскую Аравию, ОАЭ и Иорданию, с одной стороны, и Катар и Турцию – с другой.

27 мая Лавров и Керри в Париже обсудили подготовку к созыву «Женевы-2». Официальный Дамаск согласился на участие в конференции. Сирийская оппозиция, несмотря на давление американцев, такого согласия не дала. Командующий Сирийской свободной армией генерал Идрис категорически отказался от участия в конференции; руководство НКОРС заявило о готовности обсуждать в Женеве только вопрос об отстранении Асада от власти. В дальнейшем под воздействием продолжавшегося изменения военно-стратегической ситуации в пользу Дамаска подходы оппозиции только ужесточалась. К июлю представители НКОРС в качестве условия своего участия в конференции в Женеве добавили (разумеется, неофициально) требование о восстановлении «военного паритета» с правительственными войсками.

Однако 5 июня сирийская армия, усиленная боевыми подразделениями ливанской «Хезболлы», взяла небольшой, но имеющий ключевое стратегическое значение город Кусейр. Это имело решающее значение для последующих событий. И не только потому, что восстанавливало прямую связь Дамаска с приморскими алавитскими районами, включая порты Тартус и Латакия, через которые шли военные поставки Дамаску. Цена победы выше: речь шла о наметившемся морально-политическом переломе в ходе длившейся два с половиной года гражданской войны. Складывалось впечатление, что режим, опирающийся на поддержку широких слоев населения, выстоял в тяжелейшей конфронтации с оппозицией, политическая часть которой выглядела беспомощной в сравнении с мусульманскими экстремистами, наемниками и джихадистами, воевавшими на ее стороне. Пришло время вспомнить, что «Джабхат ан-Нусра» еще в декабре 2012 г. была занесена американцами в черные списки террористических организаций.

После падения Кусейра сирийская оппозиция и ее региональные спонсоры развязали массированную антишиитскую кампанию, обвинив «Хезболлу» и Иран во вмешательстве в сирийские дела. Саудовская Аравия и страны Персидского залива разорвали отношения с «Хезболлой». Их примеру вскоре (после смены власти в Катаре) последовали «Братья-мусульмане» в Египте. В региональные СМИ была вброшена тема возможного раздела Сирии на три анклава – алавитский (шиитский), суннитский и курдский.

Меняющийся региональный контекст событий в Сирии и «арабской весны» в целом подчеркнули и июньские массовые волнения в Турции, вылившиеся в острый конфликт правящей Партии справедливости и развития (ПСР), близкой по своим идейным истокам к «Братьям-мусульманам», со светским средним классом. Одной из составляющих противостояния было недовольство растущей вовлеченностью правительства Реджепа Эрдогана в сирийский кризис на стороне противников Асада, которую турецкие националисты связывали с крайне непопулярной в их среде инициативой ПСР по примирению с курдами. Массовые волнения в Стамбуле показали, что с «турецкой моделью» демократического переформатирования региона далеко не все в порядке. Кроме того, турецко-катарская связка во внешнем круге региональных спонсоров гражданской войны в Сирии оказалась существенно ослабленной. Это, похоже, придало уверенности действиям саудовцев в преддверии предстоявшей смены власти в Катаре и Египте.

14 июня по итогам президентских выборов к власти в Иране пришел умеренный реформатор Хасан Роухани, сразу же обозначивший готовность отойти от политики лобовой конфронтации с Западом, проводившейся его предшественником. В мире заявления нового иранского президента вызвали позитивный отклик. Из региональных держав только Саудовская Аравия и Израиль оценили изменения в Иране как тактическое маневрирование при оставшихся неизменными стратегических целях создания собственного ядерного оружия и экспансии. Проекция подобных подходов на сирийский кризис неизбежно вела к еще более тесному увязыванию сирийского вопроса с задачей изоляции и ослабления «режима аятолл».

Июнь завершился «тихим переворотом» в Катаре. 25 июня эмир Хамед бин Джасем Аль Тани передал власть сыну Тамиму бин Джасему Аль Тани. Подоплека такого шага более или менее ясна. При прежнем эмире Катар стал основным финансовым и медийным (телеканал «Аль-Джазира») спонсором режима «Братьев-мусульман» в Египте и исламской оппозиции в Сирии. Эта линия вошла в острое противоречие с интересами «заливных» монархий, прежде всего Саудовской Аравии, усматривавшей в политическом исламе серьезную угрозу для выживания полуфеодальных режимов на южной периферии Большого Ближнего Востока. Вследствие этого за кулисами катарского переворота многим виделась фигура принца Бендера, шефа саудовской разведки. Прошло всего несколько дней, и саудовцы уверенно вышли из-за кулис региональной политики.ЕГИПЕТ: СБОЙ В СБОРКЕ КУБИКА?

Военный переворот в Египте, грянувший 3 июля, стал одной из тех «ожидаемых неожиданностей», которые заложены в алгоритм «арабской весны». Поддержанный американцами эксперимент со строительством демократии с опорой на «Братьев-мусульман» с самого начала выглядел сомнительно. Понадобился, однако, ровно год, чтобы понять: путь к демократии на Ближнем Востоке будет проходить не по дорожкам, проторенным в соответствии со схемами, разработанными в Стэнфордском университете, а по ухабам вековых традиций, социальных и религиозных предрассудков, многоукладной экономики и расколотого общества, в котором армия является более мощным консолидирующим фактором, чем ислам.

Конечно, за год пребывания у власти Мухаммед Мурси наделал много ошибок, за которые несет личную ответственность. Главное: он не понял, что его задача заключалась в том, чтобы находить национальный консенсус, сплачивать те силы, которые могли бы способствовать решению стоящих перед страной проблем. Но он сосредоточился на вопросах, в наибольшей степени отвечавших интересам исламистов. Продавил конституцию, в которой был фактически узаконен шариат, что вызвало острый конфликт с судейским корпусом и в целом со светской оппозицией, решившей, что «братья» «украли у народа его революцию». Принял конституционную декларацию, серьезно расширившую его полномочия, что стоило ему обвинений в узурпации власти. А затем на волне эйфории от этих, как ему казалось, побед начал продвигать своих людей на ключевые посты в исполнительной власти. В народе этот курс назвали «ихванизацией» страны (от арабского «ихван» – «братья»).

Став президентом, Мурси формально вышел из рядов «Братьев-мусульман». Однако духовный лидер «братьев» играл, по всеобщему убеждению, серьезную, возможно, главную роль в политике, проводившейся при Мурси. В результате складывалось впечатление, что в Египте формировалась система, которая могла бы стать неприемлемым для «заливников» симбиозом суннитской (турецкой) и шиитской (иранской) моделей исламской демократии. От иранской модели было взято теневое исламистское руководство, которое из-за кулис дирижирует политическими событиями.

Мурси серьезно недооценил военных. Он не понял, что исламисты были нужны армии, чтобы сохранить своеобразный «иммунитет от демократии», ограждавший их корпоративные политические и экономические привилегии. Мурси проглядел и изменившееся отношение светской оппозиции к армии как к гаранту необратимости демократических изменений, ставшее главной предпосылкой событий 3 июля. А, судя по всему, координация между ними осуществлялась уже на раннем этапе развития событий.

Однако главные причины скорого и бесславного окончания политической карьеры Мурси были все же коренятся в его сложных отношениях со странами Персидского залива. Как представитель «братьев» Мурси выступал с позиций панисламизма. Этим он отражал философию и политическую программу «Братьев-мусульман», широко представленных по всему исламскому миру. Он попытался, особенно в самом начале своей деятельности, встать над суннитско-шиитскими разногласиями. Первый визит Мурси совершил в Саудовскую Аравию, второй – в Иран. Предложил создать четырехстороннюю комиссию (Египет, Саудовская Аравия, Турция и Иран) для обсуждения сирийских проблем. Наличие в этой комбинации Ирана, конечно, раздражающе подействовало на Саудовскую Аравию и другие страны Залива. Дело в том, что «заливники» исторически очень настороженно относятся к «Братьям-мусульманам». В Саудовской Аравии, Эмиратах их деятельность была запрещена после вторжения американцев в Ирак в 2003 г., когда организация резко осудила приглашение иностранных войск для смены режима в братской арабской стране.

Новый виток разногласий был связан с «арабской весной». Суть их, если говорить кратко, – в неприятии Саудовской Аравией самой идеи соединения ислама и демократии как движения, идущего «снизу» и тем самым несущего потенциальные угрозы монархическим режимам. «Братья-мусульмане», имеющие сетевые структуры по всему исламскому миру, представляют для традиционалистов Залива серьезную опасность в связи прежде всего со своими возможностями апеллировать к массам. В общем-то в этом и состояла главная, неафишируемая причина их запрещения. Своеобразие ситуации только подчеркнуло то обстоятельство, что социальная концепция «братьев» оказалась более совместимой с западными стандартами демократии – в отличие от салафитов и ваххабитов, которых поддерживают в Заливе, поскольку те не покушаются на авторитет и власть абсолютного монарха.

Похоже, что и этот потенциальный конфликт Мурси просмотрел. Уже на второй день после переворота, 4 июля, израильский интернет-портал «Дебка-файл» сообщил о том, что египетские военные координировали свои действия с Саудовской Аравией (ас-Сиси служил там одно время в качестве египетского военного атташе) и ОАЭ во время подготовки переворота. Эта информация затем получила подтверждение и в целом ряде арабских источников, вскрывших ключевую роль в координации усилий по свержению Мурси бывшего премьер-министра Египта Ахмеда Шафика, живущего ныне в ОАЭ. На причастность стран Залива к событиям в Египте указывает и то, что они уже в течение первой недели после переворота оказали существенную финансовую помощь новому режиму.

В целом события, связанные с июльским переворотом в Египте, высветили новую роль, которую начинают играть в контексте «арабской весны» нефтедобывающие монархии Персидского залива. Нажав на рычаги своего финансового влияния, страны Залива стремятся скорректировать ход, а возможно, и содержание «арабской весны», перефокусировать ее лозунги с модернизации социально-политической доктрины ислама на борьбу с экстремизмом (терроризмом). С такой линией действий они связывают перспективу собственного политического выживания. Но здесь уже намечаются новые базовые противоречия. Во-первых, в реальной ситуации, складывающейся на Ближнем Востоке, родственные саудовцам ваххабиты и салафиты давно уже сами имеют репутацию экстремистов. Как совместить с реальностью вытекающие из этого риски, пока остается открытым вопросом. Во-вторых (и это важнее), «заливники», в т.ч. саудовцы, явно не располагают достаточным политико-дипломатическим и военным инструментарием, необходимым для выхода на лидирующие роли в региональных делах. Показательно в этом смысле, что генерал ас-Сиси, покровителем которого пытаются выступить саудовцы, отказался, несмотря на давление Эр-Рияда, поддержать сценарий американского «воспитательного» удара по Сирии. Для реализации своих региональных амбиций саудовцам придется искать дополнительные ресурсы.ГЛОБАЛЬНЫЙ КУБИК. ИНСТРУКЦИЯ ПО СБОРКЕ

Новый этап «арабской весны», начавшийся с военного переворота в Египте, будет, судя по всему, еще более сложным. Ситуация в Ираке, Сирии, Ливии, в меньшей степени в Тунисе и Йемене не настраивает на оптимистический лад. Общим для всех стран является развал государственности, нарастание экономических трудностей на фоне углубления социальной поляризации. Вполне очевидная причина – отсутствие национального консенсуса по «поставторитарной» повестке дня, неспособность ни одной из общественных сил – исламистов разных мастей и оттенков, националистов, либералов прозападного толка – в одиночку выполнить масштабные задачи демократического переустройства.

Но вектор движения региона предопределен логикой глобального развития. В исторической перспективе Большому Ближнему Востоку предстоит адаптировать принципы демократии к местным условиям, прежде всего к традициям и идеологии ислама. Это единственная общеприемлемая основа для формирования национального и регионального консенсуса. Проблема, однако, в том, что задачи нового этапа предстоит решать при участии не скрывающих своей аллергии к демократическим реформам нефтедобывающих монархий Персидского залива, которые в силу своих огромных финансовых ресурсов оказались на авансцене ближневосточной политики. Похоже, что всем нам в очередной раз предстоит убедиться, что деньги при отсутствии идей способны затормозить, но не переломить ход истории.

В этом, по-видимому, состоит и скрытая подоплека накала страстей вокруг Сирии. Интересно, что схемы действий саудовцев в отношении «диктаторского режима» Асада, как и за два месяца до этого против «Братьев-мусульман» в Египте, были принципиально схожими. В обоих случаях речь шла о том, чтобы сформировать повод для силового вмешательства третьей стороны. В Египте – армии, в Сирии – американцев. Причем и в том и в другом случае тактические цели саудовцев совпали с интересами как Турции, так и Израиля, для которого хаос на Ближнем Востоке, вызванный «арабской весной», обернулся растущими угрозами безопасности. В результате давление на Барака Обаму в вопросе удара по Сирии достигло критического уровня. В целом по ходу развития сирийского кризиса порой складывалось впечатление, что мировая супердержава сама стала объектом манипуляций своих ближневосточных клиентов.

Это исключительно опасное развитие событий, поскольку основной смысловой нагрузкой второго этапа «арабской весны» и для саудовцев, и для Израиля будет Иран. Шиитская модель поведения – экзистенциальная угроза не только для еврейского государства, но и для полуфеодальных монархий Персидского залива. Это основная причина неприятия ими сирийского режима, являющегося главным союзником Тегерана в регионе. Именно данное обстоятельство и определило глобальный резонанс сирийского кризиса как имеющего в подтексте взрывоопасные темы Ирана и суннитско-шиитской конфронтации.

В целом регион явно приближается к опасной черте. Процессы, рожденные «арабской весной», выходят из-под контроля, причем не в последнюю очередь по причине отсутствия у Запада адекватного видения стратегической перспективы и побочных следствий демократизации региона. Не выдержала столкновения с реальностью ставка американцев на «Братьев-мусульман» как пионеров политического ислама. В Ираке, Ливии, ряде других ближневосточных государств усиливаются тенденции к дезинтеграции. Во весь рост встает проблема радикального ислама, имеющего – хочется признавать это кому-то или нет – выраженную антизападную направленность. Вполне очевидно, что в этих условиях на первый план выходит задача выработки скоординированной линии международного сообщества для предотвращения выхода региональной ситуации в неконтролируемое русло.

Но, как показало развитие сирийского кризиса, великие державы, вовлеченные в ближневосточные дела, говорят на разных языках. В чем причина такой разобщенности? Ответ, если попытаться вникнуть в суть проблемы, очевиден: миропорядок, приходящий на смену холодной войне, выстраивается хаотически, как набор конструктивных и не очень двусмысленностей. Окончание блокового противостояния после распада Советского Союза, глубокие политические сдвиги в странах Восточной Европы, на Балканах восприняты на Западе (во многом справедливо) в качестве исходной точки глобальной трансформации международных отношений. Однако окончание холодной войны не сопровождалось разработкой договоренностей о содержании и формате такой трансформации. Не адаптированы к изменившемуся балансу сил в мире и действующие структуры обеспечения международной безопасности, включая ООН. Следствием этого стало создание страховочных механизмов глобальной стабильности – «восьмерки», затем «двадцатки» с параллельным расширением зоны ответственности НАТО.

В этих условиях ценности, победившие в холодной войне, – демократия, права человека, рыночная экономика – начали восприниматься как необходимая предпосылка устойчивого развития и одновременно регулятор и критерий прогресса. Как результат на Западе, прежде всего в США, сформировалось понимание своей лидирующей (доминирующей) роли в мировых делах, базирующейся на продвижении демократии как главного компонента нового миропорядка.

Однако реальная картина мира после окончания холодной войны оказалась гораздо сложнее. Императивы геополитики, конфликт индивидуальных и групповых интересов по-прежнему превалируют над идеологией. Россия в этих условиях действует – и это, на наш взгляд, единственно возможная для нее позиция – в логике ялтинско-потсдамской системы, базирующейся на безусловном признании приоритета принципа государственного суверенитета и центральной роли ООН. Что касается Соединенных Штатов и их союзников, то они давно уже живут в иной системе политических и правовых координат, в которой продвижение демократии в мире поставлено выше суверенитета.

Это базовое, понятийное расхождение наглядно проявилось и во время сирийского кризиса, ставшего, в сущности, частным случаем разбалансированности общей ситуации в мире. На разных этапах кризиса Владимир Путин убежденно говорил о недопустимости использования силы против суверенного государства без санкции Совета Безопасности ООН. А Обама страстно отстаивал право президента и Конгресса США принимать решение о нанесении военного удара против страны, заподозренной в преступлении против человечности.

Парадокс в том, что при этом речь явно не шла о конфликте интересов в традиционном понимании. Соображения конкурентной борьбы, в частности в связи с путями доставки газа из Катара или Ирана в Европу, которые на определенном этапе назывались главной причиной конфликта вокруг Сирии, возможно, имели место. Но дело все же не в этом. Стратегические задачи главных мировых игроков – России, Соединенных Штатов и Евросоюза – на Ближнем Востоке совпадают в главном – стремлении сохранить стабильность в этом взрывоопасном регионе.

К счастью, на критическом этапе сирийского конфликта, когда речь зашла об использовании силы в связи с обвинениями режима в применении химического оружия против гражданского населения, ресурс здравого смысла и у внешних игроков, и у Дамаска оказался достаточным, чтобы остановить сползание к силовому сценарию, чреватому непредсказуемыми последствиями. Чрезвычайно важным уроком сирийского кризиса стала поддержка парламентами и общественностью широкого круга стран курса, проводимого президентом России. Но достигнутый успех – тактическая передышка, далеко еще не победа. Стратегический прорыв может быть связан только с окончательным политико-дипломатическим урегулированием сирийского кризиса, важным для общего оздоровления обстановки на Ближнем Востоке.

Уместен, на наш взгляд, и более далеко идущий вывод: для избежания рецидивов перехода локальных кризисов в опасную фазу нужно договариваться по базовым понятиям формирующейся новой системы глобальной безопасности. Задача архисложная, требующая «двухтрековой дипломатии», поскольку речь пойдет о вещах, которые практические политики всегда считали уделом идеалистических мечтаний философов. О нравственной основе глобализующегося мира, о самоограничении как предпосылке гармоничного развития, о разных моделях демократии, религиозной и этнической толерантности, гражданских правах и нравственных обязанностях, положении национальных меньшинств. О Западе и Востоке, которым в XXI веке приходится сходиться, несмотря на глубоко вошедшую в наше сознание максиму Редьярда Киплинга. Наконец, о давно назревшей необходимости привнести в международные отношения те же принципы плюрализма мнений, которые лежат в основе демократических систем на национальном уровне. И о многом другом, без чего урегулировать новые локальные кризисы будет все труднее.

Такая постановка вопроса только на первый взгляд кажется оторванной от реальности. Мир стремительно и, повторим, хаотически меняется. Угрозы глобальных потрясений перемещаются из традиционной сферы геополитики в область «мягкой силы». В новые времена трудно представить себе войны за территории. В основе будущих столкновений могут лежать только виртуальные, искусственно искаженные стереотипы массового сознания. Сирийский кризис как кульминация «арабской весны» дает в этом отношении немало пищи для размышления.

Крайняя сложность задачи понятна. Гармонизация мира через гармонизацию наших представлений о нем – скорее, процесс, чем результат. Процесс, в котором помимо политиков и дипломатов должны участвовать историки, философы, бизнесмены, студенты, домашние хозяйки. Представители развитых демократий и исламисты, защитники прав сексуальных меньшинств и их противники. Саудовцы, израильтяне, иранцы, русские, американцы, китайцы, французы, поляки – все. Организацию такого диалога вполне могла бы взять на себя ООН. Его естественное место – в социальных сетях интернета.

Сегодня это может показаться очередным проявлением российской прекраснодушной мечтательности. Но завтра – кто знает? – из этого может вырасти алгоритм сборки не только ближневосточного, но и глобального «кубика Рубика». В эпоху интернета народ умнеет быстрее своих правителей.

П.В. Стегний – доктор исторических наук, чрезвычайный и полномочный посол, член Российского совета по международным делам.

Непропорционально великая держава

Как Катар воспользовался обстоятельствами, но может стать их жертвой

По иронии истории позиция главного защитника и покровителя восстаний в Северной Африке досталась абсолютной монархии. В условиях всплеска протестной активности арабских масс Катар смело занял сторону «народа», открыто агитируя за перемены в соседних странах.

Первые два года «арабской весны» были отмечены небывалой политической активностью крошечного государства – Катара, который играл ведущую не только региональную, но, пожалуй, и мировую роль во время событий в Ливии, а потом в Сирии. В условиях всплеска протестной активности арабских масс Доха смело заняла сторону «народа», открыто агитируя за перемены в соседних странах. По иронии истории позиция главного защитника и покровителя восстаний в Северной Африке досталась абсолютной монархии.

В отличие от властей большинства стран региона, которых «арабская весна» откровенно напугала, катарское руководство чувствовало себя уверенно. Ситуация в стране оставалась стабильной, форма правления относительно прогрессивна по сравнению со многими соседями, но при этом централизована и управляема сверху вниз. Главное – правящий режим воспринимался как легитимный и в стране, и за ее пределами. Обладая богатыми источниками «мягкой силы» и при этом не будучи связанными с престарелыми и недееспособными режимами в Тунисе, Египте, Ливии, катарские лидеры воспользовались массовыми протестами в этих странах, чтобы резко нарастить свою региональную роль – вроде бы из альтруистических побуждений. Отсутствие внутренних сдерживающих факторов при принятии решений позволило официальным лицам во главе с бывшим эмиром шейхом Хамадом бен Халифа Аль-Тани и его премьер-министром шейхом Хамадом бен Джассим Аль-Тани превратить Доху в главного внешнего игрока на фронтах сирийской гражданской войны. Однако свертывание «арабской весны» в Египте в июле 2013 г. бросает опасный вызов новому эмиру Катара шейху Тамиму бен Хамад Аль-Тани, который взошел на трон за неделю до поразительного «демонтажа» всех революционных завоеваний в Египте.

КАТАР И ИСЛАМИЗМ

До 2011 г. катарская региональная и внешняя политика была сосредоточена на дипломатическом посредничестве. Энергичные усилия по достижению мирного урегулирования в Ливане, Йемене, Судане и других странах арабского и мусульманского мира снискали Дохе славу «неустанного миротворца». Страна стала пользоваться заслуженной репутацией вполне беспристрастного и честного поверенного, не обремененного историческим багажом, который лишал мобильности региональных тяжеловесов: Египет и Саудовскую Аравию.

Наиболее убедительно миротворческие усилия Катара можно объяснить желанием создать благоприятный имидж государства и тем самым – условия для проведения независимой внешней политики. Это своеобразная попытка преодолеть «дилемму безопасности», с которой сталкиваются небольшие страны наподобие Катара, через позиционирование себя в качестве нейтрального, но влиятельного партнера непохожих региональных и международных акторов. Монархия обрела больше пространства на мировой арене, нежели то, на которое могло рассчитывать такое маленькое государство, а позитивный образ позволяет привлекать иностранные инвестиции, бизнесменов и туристов.

Демонстративное поведение Катара во время «арабской весны» поначалу кажется отступлением от описанной стратегии, однако коррективы курса скорее вызваны резким изменением обстоятельств, чем фундаментальным сдвигом подхода. Палестинский ученый Халед Хруб считает действия Дохи естественным продолжением ее активной и все более настойчивой внешней политики в последнее десятилетие. Во время событий 2011 г. катарские правители были уверены в том, что согласованных и организованных беспорядков у них дома не случится, поэтому посчитали возможным вести себя более напористо по всем направлениям. К тому же решительные действия в отношении стран и режимов, Катару неблизких (в отличие от правящей в соседнем Бахрейне семьи Аль-Халифа, которой позволили и даже помогли жестоко подавить волнения), способствовали тому, чтобы перенаправить внимание вовне от проблем, связанных с отсутствием либерализации внутри самого Катара.

Реакция Дохи на «арабскую весну» стала продолжением более ранних тенденций. После 1995 г., когда к власти пришел Хамад бен Халифа Аль-Тани, внешнюю политику Катара отличало стремление к постоянному уравновешиванию явно конкурирующих между собой политических сил. Так, и в 2011 г. монархия заявила о себе в качестве союзницы Запада в арабском мире (требования гуманитарной интервенции в Ливии и политического урегулирования в Йемене), одновременно активно поддерживая исламистские движения в регионе. Решение использовать свое влияние и вес для поддержки исламистов, зачастую связанных с «Братьями-мусульманами» и региональными ответвлениями этого движения, также было кульминацией длительных перемен. Гидо Штейнберг, эксперт в области политического исламизма, отмечает, что в какой-то момент «Доха признала: исламисты станут следующей крупной силой в североафриканской и ближневосточной политике, и поэтому начала прилагать усилия для сближения с ними... Вокруг Юсуфа аль-Карадауи [живущий в эмиграции в Катаре египетский идеолог “братьев”] стало формироваться сообщество “Братьев-мусульман” в изгнании».

Формально Катар придерживается ваххабизма и ханбалистской школы исламского права, а ее акцент на повиновении правителю явно идет вразрез с популизмом движения «братьев», призывающего простых мусульман к противодействию властям, если того требуют обстоятельства. Это не помешало укреплению связей, которые берут начало с наплыва в страну «Братьев-мусульман», спасавшихся от гонений со стороны националистических и социалистических движений в Египте времен Насера в 1950-е и 1960-е гг., и из Сирии после резни в Хаме, устроенной Хафезом Асадом в 1982 г. для истребления радикальных исламистов. Многие из тех, кто нашел убежище в Катаре, устроились на работу учителями и госчиновниками, формируя политические взгляды молодого поколения. То же наблюдалось и в других странах Персидского залива. Однако если Кувейт и (в меньшей степени) Саудовская Аравия попытались одомашнить или «окультурить» гостей, Доха расширяла и диверсифицировала связи с региональными ветвями этого движения, не позволяя его активистам развернуться внутри Катара. Хотя аль-Карадауи и его сообщники получили возможность высказывать свои взгляды на канале «Аль-Джазира» после его создания в 1996 г., их пребывание в Катаре было негласно обусловлено тем, что они не станут вмешиваться во внутренние дела эмирата и комментировать происходящие там события. Как отмечает Бернард Хейкель, «Катару удалось искусно управлять энергией “братьев” и направлять ее во внешний мир».

Благодаря взаимодействию с видными деятелями исламистского движения Катар наладил тесные связи со многими оппозиционными лидерами, готовыми играть ведущую роль в революционных волнениях в Тунисе, Египте, Ливии, Сирии и Йемене. Поначалу лейтмотивом народных бунтов и восстаний служили общие требования политических и экономических свобод, уважения человеческого достоинства и социальной справедливости. Заводилы не выдвигали специфических исламистских лозунгов и не ставили целей и задач создания исламского государства. Однако организационный потенциал исламистов предопределял тот факт, что они смогут лучше воспользоваться открывающимися электоральными возможностями и ростками представительной демократии.

Это позволило Катару оказывать двоякое воздействие на страны, переживавшие волнения: благодаря личным связям с бывшими изгнанниками, вернувшимися из Дохи на родину, и через институциональное влияние, поскольку «братья» стали влиятельным игроком в этот переходный политический период.ИДЕАЛЬНАЯ ВНУТРЕННЯЯ СИТУАЦИЯ И ЕЕ ПРЕДЕЛЫ

С точки зрения соотношения ресурсов и потребностей Катар находится в уникальном положении. Он практически обезопасил себя от любого выражения недовольства в политической или экономической сфере. Уровень ВВП на душу населения в 440 тыс. долл. во много раз превышает показатель развитых стран Европы и Северной Америки. Чувство комфорта и безопасности, превалирующее среди граждан, неизбежно ведет к политической апатии и заглушает стремление к демократическим преобразованиям – жители Катара не склонны раскачивать лодку. Ежегодный опрос арабской молодежи показал, что число тех, кто считает демократию важным институтом, сократилось с 68% в 2008 г. до 33% в 2010 году. Это резко контрастирует даже с соседними государствами, такими как ОАЭ, где процент заявивших о важности демократии существенно вырос с 58% в 2008 г. до 75% в 2011 году.

Аналогичные результаты выявил Опрос об общемировых ценностях, проведенный (впервые в истории) в декабре 2010 г. научно-исследовательским подразделением Катарского университета. Накануне «арабской весны», начавшейся в разгар сбора анкет, эта крупнейшая и наиболее показательная выборка настроения продемонстрировала, что почти две трети респондентов (64%) считают «экономический рост» национальным приоритетом на предстоящее десятилетие. Цифра существенно превышала число тех, кто желает видеть более «представительную» демократию (16%) или даже «мощную оборону» (15%). Более того, катарцы заявили о гораздо более высоком уровне доверия государственным институтам (полиция, армия, суды и государственные учреждения), чем их сверстники в других арабских странах: 75% и 74% соответственно полностью удовлетворены полицией и армией; для сравнения – в Марокко этими институтами довольны лишь около 30%.

Примечательно, что катарская общественность не продемонстрировала такого же уровня доверия международным организациям: лишь 8% верят в работу ООН. Анализируя полученные данные, Юстин Генглер изSESRI и Марк Тесслер из Мичиганского университета отметили, что гражданское общество и общественная жизнь в Катаре «не подрывают устои традиционного общества и господствующего режима, а скорее являются их продолжением: наиболее активны те, кто получает максимальную выгоду и кто может больше всего потерять от любого пересмотра политического статус-кво».

Это не означает, что в катарском обществе не существует разных мнений. Интеллектуалы и ученые начали выражать сомнения в правомерности стратегий национального развития в эпоху головокружительного экономического роста. Особое беспокойство вызывает демографический дисбаланс, в результате которого граждане становятся в собственной стране постоянно сокращающимся меньшинством, если оценивать их как процент от общего населения. В преддверии чемпионата мира по футболу в 2022 г., подготовка которого предусматривает осуществление крупномасштабных и очень дорогих проектов, начинает ощущаться дефицит финансовых ресурсов, а также инфраструктуры для абсорбирования множества новых рабочих рук. Свыше 130 тыс. человек прибыли для работы в Катаре только с января по май 2013 года. Государственные и социальные службы просто не справляются с таким наплывом. То же можно сказать и об индустрии жилищного строительства, которая за тот же период смогла вывести на рынок только 10 тыс. квартир. Общее чувство неловкости и дискомфорта сквозит, например, в комментариях бывшего министра юстиции Наджиба аль-Нуаими для «Бюллетеня стран Персидского залива»: «Катар слишком много тратит последние пять лет, оставляя внутренние дела в плачевном состоянии. Если это продолжится до 2016 г., нам придет конец. Катар просто развалится как государство... На 2016 г. приходятся очень большие выплаты по облигационным займам, и если государство не сможет заплатить по долгам, с нами будет то же, что с Дубаем в 2008 году».

Несмотря на некоторые пессимистические прогнозы, чемпионату мира по футболу, право на проведение которого Доха выиграла буквально накануне «арабской весны», уделяется огромное внимание. Он призван позиционировать страну как тихую и безопасную гавань на фоне волнений, охвативших ближневосточный регион, продемонстрировать растущую роль эмирата на международной арене.

НА ВОЛНЕ ОБЩИХ ЦЕННОСТЕЙ

На ранних этапах «арабская весна» не представляла прямой угрозы Катару или его интересам за рубежом, напротив, очень способствовала их продвижению. Репутация Каддафи позволила Дохе, не опасаясь издержек, занять позицию обличителя диктатуры и тиранических режимов. Аналогичную возможность Катар получил, когда Сирия при Асаде лишилась легитимности на международной арене. В обоих случаях переход от посредничества в конфликтах к политике вмешательства был представлен как естественное развитие катарской дипломатии. Ее эффективность определялась двумя факторами – вертикальным устройством элиты, где решения принимаются строго сверху вниз, и способностью мобилизовать все возможности государственного капитализма для достижения поставленных целей. Кроме того, цели Катара несколько неожиданно оказались в одном русле с «общемировыми ценностями», что способствовало международной легитимации политики Дохи.

Неудачи в проецировании жесткой силы, которые испытали на Ближнем Востоке ведущие мировые державы (кампании в Ираке, Афганистане), открыли окно возможностей для обладателей «мягкой силы», на аккумулирование которой Катар потратил много сил начиная с 2000 года. По мере того как глобализация меняет само понятие «силы» в мировой политике и общее представление о каналах, по которым она может транслироваться, Катар и, в меньшей степени, ОАЭ смогли продемонстрировать, что небольшие страны способны играть непропорциональную их размерам роль на мировой арене. Растущая эффективность «мягкой силы», стабилизирующая роль суверенных фондов благосостояния, а также умелые инвестиции по миру позволили Катару выгодно разыграть свои козыри.

Во время кризисов в Ливии, а затем в Сирии наглядно появилось нечто новое: объединение различных инструментов «мягкой силы» с арсеналом силы жесткой, военной, для достижения определенных целей в регионе. Этот подход лежал в основе не слишком разрекламированного сдвига Дохи от дипломатического посредничества к интервенционистской внешней политике. Таким образом, действия Катара в 2011–2013 гг. можно рассматривать как последовательное продолжение его стратегии улучшения государственного имиджа и независимой внешней политики, но одновременно как реакцию на новые реалии Ближнего Востока.ПИК И НАЧАЛО СПАДА

В течение нескольких месяцев 2011 г. казалось, что «арабская весна» – это переломный момент во взаимоотношениях Запада и арабского мира, поскольку происходившие одно за другим восстания бросали вызов стереотипным представлениям западных людей о данном регионе. На ранних этапах волнений те нации, лидеры которых были достаточно дальновидны, чтобы возглавить процесс, получали политические, экономические и оборонные преимущества. Активность Катара (особенно в Ливии), умелое использование инструментов жесткой и «мягкой» силы находили отклик среди западных держав, которые считали эту страну своим ближневосточным рупором, агентом миротворчества и демократизации. Подобное признание увенчало десятилетние усилия Катара и позволило избавиться от негативного имиджа, осложнявшего взаимоотношения администрации Джорджа Буша с Дохой. Катар сыграл ключевую роль и в поддержании отношений между Западом и арабским миром на раннем этапе сирийского кризиса. Тогда эмират призвал Лигу арабских государств к решительным действиям после того, как работа СБ ООН забуксовала.

Успех лидеров Катара очевиден, о нем можно судить по комплиментам, звучащим на Западе. Министр обороны Франции Жерар Лонже выразил чувства многих, когда на радостях заявил (по поводу участия Катара в создании бесполетной зоны в Ливии), что «впервые Европе удалось достичь с арабским миром такой степени взаимопонимания». Еще более высокая похвала прозвучала из уст Барака Обамы по окончании его встречи с эмиром Катара в Белом доме в апреле 2011 г.: «Думаю, нам не удалось бы сформировать широкую международную коалицию, включающую не только страны НАТО, но и арабские государства, без лидерства эмира». Однако вечером того же дня на обеде для частных доноров в Чикаго тон Обамы был несколько иным. Не зная о том, что микрофон включен, он высказался об эмире следующим образом: «Довольно влиятельный парень, пропагандирующий демократию на Ближнем Востоке. Реформа, реформа, реформа – об этом денно и нощно вещает “Аль-Джазира”. Но сам он не слишком спешит реформировать свою страну. В Катаре демократизация идет ни шатко ни валко. Одна из причин в том, что доход на душу населения в Катаре – 145 тыс. долл. в год. Это позволяет легко гасить любые конфликты».

Ливийская кампания стала кульминацией в процессе «взросления» Катара и превращения его в заметный фактор международной политики. Но далее начался вполне естественный спад. Активное внешнее вмешательство, в том числе катарское, в Сирии не предотвратило сползания страны в пучину кровавой гражданской войны. Вскрылись факты теневого и не всегда приглядного участия Дохи в ливийском кризисе. Излишняя напористость стала вызывать ревность влиятельных соседей. В общем, недовольство Катаром начало расти, а это уже подрывает основы, созидавшиеся годами, в частности, репутацию эмирата как дипломатического посредника, поскольку его беспристрастность под вопросом. Повсеместно усиливается скептицизм относительно мотивов Дохи, особенно после того, как стало известно о рискованных играх катарского руководства, поддерживавшего «Братьев-мусульман» в Северной Африке и других местах. Главная опасность, по словам Лины Хатиб, в том, что «отсутствие последовательной внешней политики повышает риск дестабилизации в Катаре под воздействием внешних и внутренних факторов, и это идет вразрез с одним из главных мотивов катарской внешней политики: сохранение внутренней безопасности и стабильности».

Новое руководство, пришедшее к власти в Катаре 25 июня 2013 г., столкнулось с необходимостью противостоять этой негативной динамике. Отстранение через неделю от власти в Каире правительства «Братьев-мусульман» вынудило Доху работать в режиме сдерживания кризиса и заставило нового молодого эмира шейха Тамима бен Хамад Аль-Тани дистанцироваться от задиристой политики своего отца и, что еще важнее, от политики Хамада бен Джассима. Катар, щедро поддержавший в финансовом отношении каирское правительство «братьев», не участвовал в финансовой и топливной помощи переходному правительству, сменившему в июле президента Мурси, ее предоставили Саудовская Аравия, Кувейт и ОАЭ на общую сумму в 12 млрд долларов. Прежнее руководство эмирата публично поддержало политические силы и группировки, которые затем себя дискредитировали или были вытеснены на периферию политической жизни, нынешнее руководство вынуждено действовать на новом поле региональной политики. И эти новые условия почти диаметрально противоположны благоприятному для Дохи раскладу сил в начале «арабской весны», когда национальные интересы Катара совпадали с целями мятежников в странах Северной Африки.

Кристиан Коатс-Ульрихсен – научный сотрудник Института публичной политики Джеймса Бейкера при Университете Райса.

Федеральный советник (министр) юстиции и полиции Швейцарской Конфедерации Симонетта Соммаруга встретилась 5 ноября с.г. в Париже с министром внутренних дел Франции Манюэлем Вальсом и министром юстиции Кристиан Тобира. На встрече были рассмотрены различные аспекты сотрудничества в сфере юстиции, полиции и миграции, такие, как защита беженцев и безопасность внешних границ шенгенской зоны.

В ходе встречи С. Соммаруги с М. Вальсом был подписан дополнительный протокол к Парижскому соглашению между Швейцарией и Францией, вступившему в силу 1 июля 2009 г. и регулирующему двустороннее сотрудничество в области юстиции, полиции и таможни. Кроме того, министры обсудили вопросы миграции вследствие бедности, сотрудничество со странами Магриба, последствия кризиса в Сирии, а также Дублинское соглашение. С. Соммаруга подчеркнула важность сотрудничества с Францией как с одним из важнейших партнёров Швейцарской Конфедерации.

С министром юстиции Франции К. Тобира С. Соммаруга обсудила опыт Франции в части запрета на ношение предметов одежды, скрывающих лицо или всё тело, а также рассказала о национальном плане мероприятий Швейцарии, направленных на противодействие торговле людьми, и представила пояснения к новому федеральному закону «Об исполняемых за границей частных услугах в сфере безопасности» (нем. BPS, Bundesgesetz über die im Ausland erbrachten privaten Sicherheitsdienstleistungen).

admin.ch

Грозит ли европе исламизация?

Владимир Малахов

Очередной призрак бродит по Европе — на сей раз не тот, о котором возвещали классики марксизма. Это призрак ислама, грозящего в будущем, как убеждены некоторые, поглотить Европу культурно, а впоследствии и политически. Эмиссары исламской цивилизации в Европе — иммигранты. Поначалу тихие и незаметные, но по прошествии пары десятилетий все более требовательные и агрессивные, рожающие множество еще более агрессивных детей, мусульмане завершают в XXI веке миссию, не удавшуюся их единоверцам дважды — в VIII столетии, когда сарацины захватили Испанию, и в XVII столетии, когда войска Османской Турции стояли у стен Вены. Только теперь завоевание пройдет без кровопролития. Европейские города покроются густой паутиной мечетей, женщины закутаются в паранджу, а с храмов вместо звона колоколов будет звучать голос муэдзина.

В метафорах, обслуживающих этот призрак, нет недостатка: «Мечеть Парижской богоматери», «Лондонистан», Eurabia, в которую превратилась Europe, и т. п. Ниже мы попробуем поразмышлять о том, чем подпитываются подобные фантазии и насколько обоснованны связанные с ними опасения.

Сколько в Европе мусульман?

На этот вопрос не так просто ответить. Хотя бы по той причине, что не все европейские государства включают графу «вероисповедание» в статистику. Поэтому к «мусульманам» принято относить всех иммигрантов (а также их потомков) из стран исламского культурного ареала — не принимая в расчет ни их номинальной религиозной принадлежности (в исламских странах живут и представители других конфессий), ни их действительного отношения к религиозной вере. Если отвлечься от этого обстоятельства, получается цифра приблизительно в 15 млн человек[1].

Каково происхождение этой группы — а точнее, весьма различных групп — населения? Первый приток мусульман в Западную Европу[2] связан с постколониальной иммиграцией. После демонтажа Французской, Британской и Голландской империй в бывшие метрополии стали прибывать выходцы из вчерашних колоний: магрибинцы — во Францию[3], пакистанцы — в Великобританию, индонезийцы — в Нидерланды. Начало второму потоку дала трудовая миграция: сначала по двусторонним соглашениям (между Алжиром и Францией, между Турцией и Германией), затем — индивидуальная (так во Франции, Бельгии и Нидерландах появились марокканцы, тунисцы и турки). Третью группу мусульман образуют беженцы и соискатели политического убежища: из Турции и Боснии — в ФРГ, из Алжира — во Францию, из стран Ближнего Востока — в Великобританию, из всех исламских стран понемножку — в Швецию и Нидерланды, а также в Австрию, Данию, Финляндию и т. д. Четвертая группа представлена бизнесменами, высококвалифицированными специалистами из исламских регионов (Иран, Филиппины, арабский Ближний Восток), а также студентами, оставшимися после окончания университета в стране обучения или нашедшими работу в другом государстве Евросоюза. Наконец, в интересующую нас категорию населения входят европейцы, перешедшие в ислам (по большей части — женщины, вступившие в брак с мусульманином, хотя есть и случаи, связанные с чисто мировоззренческим выбором)[4].

Кто такие европейские мусульмане?

Журналисты и политические обозреватели, пользующиеся выражением «мусульманское сообщество», редко проводят различие между мусульманами как категорией учета населения и мусульманами как категорией практики. Между тем среди людей, относимых бюрократическими процедурами к «мусульманам», много неверующих[5], а тех, кто считает себя верующим, но при этом никогда не бывает в мечети, больше, нежели тех, кто мечеть посещает[6]. Таким образом, перед нами две разные группы — мусульмане номинальные и мусульмане практикующие. Среди практикующих мусульман, в свою очередь, выделяется несколько моделей поведения.

Индивиды и группы, причисляемые к категории «мусульмане», не только по-разному относятся к религии, но и отделены друг от друга национально-этническими, конфессиональными, идеологическими и статусными барьерами.

Этнические противоречия уходят в глубь веков, порождая глубокое недоверие, а подчас и взаимную ненависть между различными группами: турки vs. арабы (первые — бывшие обладатели империи, вторые — бывшие объекты турецкого господства), арабы vs. берберы (от Марокко до Египта), пуштуны vs. белуджи среди пакистанцев, курды vs. их бывшие сограждане (будь они турецкого, иракского, иранского или сирийского происхождения) и т. д. О том, насколько сильны идиосинкразии такого рода, говорит хотя бы тот факт, что мусульмане из Турции и Марокко, живущие в Нидерландах, отказываются посылать своих детей в одну исламскую школу.

Далее следуют противоречия конфессиональные. Это не только пропасть между суннитами и шиитами, но и множество линий размежевания внутри суннитского ислама. Дело в том, что в исламе, в отличие от других мировых религий, не существует формального института духовенства[7]. Религиозным лидером может стать практически всякий последователь учения Пророка, если докажет свое усердие в вере и глубокое знание священного текста.

Отсутствие институционализированного духовенства означает отсутствие иерархии[8], что, в свою очередь, означает принципиальную открытость ислама для интерпретаций. Ни одной из них не гарантировано верховенство.

Этнические и конфессиональные различия дополняются не менее глубокими различиями по линии идеологии: левые vs. правые; секулярные vs. религиозные; либералы vs. консерваторы; турецкие коммунисты и социалисты vs. кемалисты; потомки борцов алжирского Фронта национального спасения vs. потомки «харки», сотрудничавших с французской администрацией в 1950-е годы, и т. д. Аналогичные идеологические водоразделы отделяют друг от друга беженцев и соискателей политического убежища из Египта, Туниса, Ливии и Сирии, которые оказались в Европе после событий «арабской весны».

Не стоит забывать и о социально-классовых разделителях: успешные бизнесмены и высокостатусные общественные фигуры vs. разнорабочие и получатели по-собий[9].

И, наконец, различия гендерные. Если в глазах внешнего наблюдателя «мусульмане» и «мусульманки» сливаются в некое гомогенное множество, то в реальной жизни позиции женщин и мужчин из мусульманской среды нередко не совпадают. Женщины — особенно молодые — зачастую не только не разделяют патриархальных установок мужчин, но и пытаются им противостоять.

Словом, та часть населения Евросоюза, которая подпадает под категорию «мусульмане», не является консолидированной целостностью.

Ислам как маркер различия

В 1960— 1970-е никому не приходило в голову объединять в одну группу тунисцев с пакистанцами, турок с алжирцами, а иранцев — с палестинцами. В классификации иммигрантского населения бюрократией (равно как и в самосознании самих иммигрантов) национальные критерии преобладали над конфессиональными. Однако в определенный момент — а именно в конце 1980-х — категория «мусульмане» начинает использоваться как для идентификации определенных групп мигрантов извне, так и для их самоидентификации. Принадлежность к исламу становится маркером различия — проведения символической границы внутри населения европейских стран, причем граница эта проводится поверх всех иных. Огромное число людей, вопреки всей сложности реальных отношений между ними, объединяются в одно множество — «мусульмане». Более того, этот способ описания и самоописания — «мусульмане» — начинает выступать в качестве основания политической мобилизации. Что произошло?

Произошли события в мировой политике, оценка которых разделила выходцев из исламских стран и большинство принимающего населения. Важнейшим таким событием стало «дело Рушди»[10]. К нему присовокупились война в Заливе (1990) и палестинская интифада (начавшаяся тремя годами ранее, но именно к 1990 году достигшая пика). Обнаружилось, что у иммигрантов-мусульман и их окружения разные точки зрения на происходящее.

А потом случились 11 сентября 2001 года и последующая цепь терактов, в результате которых принадлежность к исламу в западном общественном мнении стала ассоциироваться с терроризмом. И хотя большая часть здравомыслящих людей с самого начала решительно отвергала такую ассоциацию, атмосфера подозрительности и недоброжелательства вокруг европейских мусульман после убийства Тео ван Гога в Амстердаме (2004) и взрывов в Мадриде (2004) и Лондоне (2005) лишь сгустилась. Размежеванию поспособствовала также публикация в датской газете Jyllands-Posten карикатур на Пророка (2005), воспринятая как оскорбительная и недопустимая одними и как нормальное проявление свободы слова другими. Серия последующих скандалов такого рода лишь подтверждала глубокое различие позиций[11]. Новый геополитический контекст определил существенные трансформации и в восприятии мусульман в Европе, и в их самовосприятии. Они стали представляться как агенты ислама в неисламском мире.

Наряду с тектоническими сдвигами в мировой политике существенным в этой трансформации было и то обстоятельство, что к концу 1980-х выросли дети, родившиеся в семьях исламских мигрантов. Так называемое второе поколение мигрантов являет собой любопытный парадокс. Будучи в религиозном отношении гораздо дальше от исламской традиции[12], чем их родители, они в политическом отношении зачастую выступают гораздо более активными адептами ислама. Если родители стремились вести жизнь в согласии с предписаниями Корана, стараясь при этом быть как можно менее заметными, то дети, родившиеся и социализировавшиеся на Западе, как правило, не являясь ревностными мусульманами в быту, готовы громко заявить о себе как о представителях ислама.

Итак, ислам превратился в идентификационный маркер. Независимо от того, каково значение ислама как системы ценностей и регулятива поведения для тех или иных индивидов, их отождествление себя с мусульманами влечет за собой целый ряд ощутимых последствий в повседневной жизни. Это, например, возможность быть дискриминированным, выделенным из общей массы — будь то явно (неонацистами на улице) или неявно (менеджером по персоналу, отказывающем в приеме на работу). Это ожидания окружения, касающиеся как бытового поведения («а что это ты вино пьешь, тебе же нельзя?»), так и реакций на политические события. Если ты не идешь на демонстрацию против публикации карикатур на Пророка или выпуска антиисламского фильма — ты неправильный мусульманин. А если ты на нее идешь — это лишнее доказательство того, что ты не принадлежишь «нам». Эдвард Саид (по религиозной принадлежности, кстати, христианин) пережил в свое время шок, связанный с коллизией идентификаций. Когда началась Шестидневная война, прохожие на улицах обращались друг к другу с вопросом «как там наши?». Этот вопрос американцы ничтоже сумняшеся задавали и ему, профессору Колумбийского университета. Но только он, будучи палестинцем, никак не мог отождествить себя с «нашими», которые имелись в виду.

За почти полвека, истекшие с тех пор, идентичности еще более политизировались.

Рациональная озабоченность или логика фобии?

Опасения перед «исламизацией» Европы двоятся. Они, так сказать, двухслойны. Первый слой — это страх перед политическим доминированием ислама, второй связан с опасениями культурного свойства.

В первом случае людям кажется, что увеличение доли мусульман рано или поздно приведет к изменению конституционного строя европейских государств. Во втором случае речь идет о том, что, чем больше в Европе будет мусульман, тем выше вероятность вытеснения европейских норм и ценностей и образа жизни неевропейскими, импортированными из стран исламского мира.

Насколько оправданны подобные страхи? Начнем с политического слоя. Демонтаж либеральной демократии в пользу некоего варианта халифата не грозит Европе уже по той причине, что такого сценария не желают сами европейские мусульмане. (Разумеется, за исключением малочисленных групп исламских фанатиков[13].)

Вопреки устойчивому мифу о том, что ислам не допускает различия приватного и публичного, миллионы европейских мусульман доказали, что они умеют проводить такое различие. То есть жить в обществе по светскому закону, оставляя вопросы веры для частной жизни[14].

Более рациональный характер носят опасения перед возможным превращением ислама в политически организованную силу. Ислам уже является фактором политической жизни в ряде европейских стран. Однако, во-первых, действие этого фактора никак не назовешь деструктивным. Мусульманский электорат поддерживает исключительно партии политического мейнстрима. (За маргиналов, в том числе тех, кто выдвигает «исламскую» повестку дня, практически не голосуют.) Во-вторых, граждане с мусульманской идентификацией далеки от политической консолидации. Их объединению на почве конфессиональной общности препятствует и структура ислама как религии, и взаимное неприятие между различными группировками. То, что неискушенному наблюдателю кажется единым политическим телом («мусульманской диаспорой»), на деле состоит из мириад группировок, друг другу не доверяющих и друг с другом враждующих.

Отсюда проистекает невероятное множество организаций, претендующих на представительство ислама как такового, но на деле представляющих ту или иную деноминацию или ту или иную этническую группу. Противоречия между ними столь глубоки и непримиримы, что попытки сформировать некую зонтичную исламскую организацию, как сверху, со стороны государства[15], так и снизу, всякий раз заканчиваются крахом.

Так, например, громкое название «Центральный совет мусульман в Германии» (Der Zentralrat der Muslime in Deutschland) не должно вводить в заблуждение. Его авторитет признается четырьмястами исламскими религиозными и культурными центрами, зарегистрированными в Федеративной Республике[16], тогда как всего их — около 2,5 тысячи[17].

К числу старейших относится Союз исламских культурных центров (Verband der Islamischen Kulturzentren). Он представляет на самом деле только турецкие центры, причем ориентированные на синтез ислама с принципами кемализма. Еще более тесным образом аффилированы с Турцией Турецко-исламский союз по делам религии (Ttirkisch-Islamische Union der Anstalt fur Religion, по-турецки Diyanet I§leri Turk-Islam Birligi, отсюда аббревиатура DITIB) и Исламское сообщество Мили Гёрюш (Islamische Gemeinschaft Milli Gortis). Между тем мусульмане нетурецкого происхождения формируют собственные объединения (например, Союз исламских боснийских общин в Германии). Отдельное представительство имеют алевиты (Алевитское объединение Германии, куда входят около ста организаций общей численностью 20 тысяч человек). У шиитов, разумеется, свои организации, в частности Исламский центр в Гамбурге, возникший в 1953 году при поддержке Ирана. Существует и множество организаций, отражающих интересы женщин: Образовательный центр для мусульманских женщин (Begegnungs- und Fortbildungszentrum muslimischer Frauen), Центр по изучению проблем женщин-мусульманок (Zentrum fur islamische Frauenforschung und Frauenforderung), Сеть мусульманских женщин (Netzwerk fur islamische Frauen), рабочая группа «Мусульманские женщины в обществе» (Arbeitsgemeinschaft Muslimischer Frauen in der Gesellschaft) и т. д.

Что касается организаций, создаваемых по инициативе властей, то первая в этом ряду — Мусульманский совет (Islamrat). Он был сформирован в 1986 году и задумывался как общая организация для всех живущих в Германии мусульман независимо от этнической принадлежности. Собрать под одной крышей удалось 23 организации. Тон здесь задавала Мили Гёрюш. В 2007 году немецкие власти создали Координационный совет мусульман (Koordinationsrat der Muslime), членами которого стали как спонсируемый правительством «зонтичный» Исламский совет (Islamrat), так и ряд крупных организаций, сформированных снизу. Было заявлено, что ежегодно — под патронажем Министерства внутренних дел — будет собираться Немецкая исламская конференция (Deutsche Islamkonferenz). Однако уже в 2008 году вышеупомянутый Центральный совет мусульман вызвал скандал, отказавшись принять участие в ее работе.

Право Мусульманской ассоциации Великобритании (Muslim Association of Britain) представлять британских мусульман оспаривается Мусульманским советом Великобритании (Muslim Counsel of Britain). Мусульманский совет, в свою очередь, не может претендовать на право говорить от имени большинства британских мусульман, ибо это право ставится под вопрос множеством других объединений. Среди них Британский мусульманский форум, Мусульманский парламент Великобритании, Исламская миссия, Исламский совет Европы, Исламское общество Великобритании, Исламская партия, Мусульманская ассоциация Англии и т. д.[18] Всего около 2,5 тысячи организаций. Более двух тысяч исламских организаций действуют во Франции — так же, как и в соседних странах, отличных друг от друга по многим параметрам. Собрать их под одной «зонтичной» правительство пыталось не раз. Сначала в 1990-м, но детище скончалось, просуществовав два года; затем в 1993-м — новая организация развалилась через три месяца; наконец, в 2002-м был создан Французский совет по делам исламского культа (Conseil Frangais du Culte Musulman). Надо ли говорить, что его право представлять французских мусульман не признается множеством авторитетных исламских лидеров?[19]

Итак, политически консолидированного сообщества европейских мусульман на настоящий момент не существует, и не похоже, что оно сложится в будущем.

Второй слой страхов перед исламизацией Европы — это неуправляемое развитие культурных изменений, чреватое изменением отношений культурного «баланса сил». Похоже, что такая угроза тоже надуманна. Хотя бы по чисто демографическим причинам. Доля мусульман в структуре населения ЕС в настоящий момент составляет 3,2 %. Учитывая более высокие темпы рождаемости среди мусульман, через двадцать лет эта доля вырастет до 6—7 %. Даже если экстраполировать сегодняшнюю демографическую динамику еще на четверть века вперед (чего, кстати, делать нельзя, поскольку репродуктивное поведение нового поколения не повторяет репродуктивного поведения родителей), доля мусульман в Евросоюзе не превысит 15 %. Для установления культурной гегемонии явно маловато.

Но суть дела заключается, конечно, не только и не столько в демографических показателях. Сам подсчет соотношения различных конфессиональных групп в структуре европейского населения — предприятие сомнительное. Сомнительное потому, что, пускаясь в это предприятие, мы отвлекаемся от действительных общественных отношений. А это отношения между реальными людьми, а не между статистическими фикциями.

Возьмем для иллюстрации женщин турецкого происхождения, живущих в Германии. С точки зрения статистики они — представительницы «немецких мусульман». Но за этой категорией скрываются, среди прочего, десятки тысяч секуляризированных и эмансипированных личностей — выпускницы университетов, ставшие врачами, менеджерами, предпринимателями, журналистами, учителями, театральными режиссерами, дизайнерами и т. д. Мне возразят, что таких — меньшинство. Но и мусульманки, которые в силу отсутствия образования ограничены пространством семьи, тоже далеко не являются эмиссарами «исламской культуры». И здесь мы подходим к гендерному измерению вопроса о мусульманах в Европе.

Многие проблемы, которые «фреймируются»[20] как конфессиональные (убийства чести, принудительные браки), на деле представляют собой проблемы гендерные и социокультурные. Мужчины из стран Южной Азии, Северной Африки и Ближнего Востока (кстати, не только мусульмане) часто придерживаются патриархальных взглядов на семью. Они считают нормой «держать женщину в подчинении», а именно: контролировать ее сексуальность, следить за ее поведением (не выпуская на улицу без сопровождения родственников-мужчин), решать за нее, как ей следует одеваться и за кого выйти замуж. Между тем многие женщины из упомянутых стран так не считают, и уже в силу этого обстоятельства являются потенциальными (а иногда и реальными) союзниками европейских либералов. В последние полтора десятилетия все больше женщин-мусульманок сотрудничает с организациями гражданского общества. В их повестке дня: противодействиедомашнему насилию (символическому и физическому), борьба с принудительными браками, расширение социальных возможностей женщин-мигрантов (доступ к образованию и, как следствие, к оплачиваемому труду)[21].

Есть, правда, еще один фактор в отношении европейцев к мусульманам, который прямо не связан с опасениями «исламизации», но способствует атмосфере недоверия и подозрительности по адресу мусульман. Это формирование выходцами из исламских стран закрытых изолированных сообществ, существующих параллельно сообществу принимающей страны.

«Параллельное общество»

Мигрантские анклавы (или, в другой терминологии, «добровольные гетто») стали возникать в спальных районах крупных городов во время экономического бума 1960-х. Иммигранты из исламских стран — составная часть таких анклавов. Львиная их доля живет либо в местах, где расположено муниципальное жилье (часто неподалеку от промышленных зон, где они были трудоустроены), либо в «непрестижных» городских кварталах и пригородах с низкой арендной платой. Например, треть выходцев из арабских стран в Германии (марокканцы, в частности) живут в Рурской области, где расположены горнодобывающие и химические предприятия, давшие им работу[22]. Большая часть магрибинцев во Франции — обитатели пригородов Парижа и Марселя (крупных промышленных центров, в массовом порядке привлекавших в свое время рабочую силу из Северной Африки).

Аналогичная картина наблюдалась в Нидерландах и в Бельгии: некогда экономически активные зоны в эпоху «деиндустриализации» стали превращаться в зоны депрессивные. Обитателями же этих зон к середине 1970-х оказались по большей части выходцы из Турции и Марокко.

Около половины пакистанцев в Великобритании проживают в районе Большого Лондона. Причина тому — резко упавшие цены на жилье в домах старой застройки после окончания Второй мировой войны. Англичане стали в массовом порядке покидать этот район, а в ветхие и, как считалось, не подлежащие ремонту дома заселились мигранты из Пакистана[23]. Они оказались успешными в сфере мелкого и среднего бизнеса, тем самым вписавшись в местную систему разделения труда.

Таким образом, то, что в глазах внешнего наблюдателя выглядит не иначе как результат желания иммигрантов из исламских стран «селиться компактно» и «образовывать анклавы», зачастую объясняется более приземленными мотивами.

Кстати, как раз желание жить рядом друг с другом в «мусульманской среде» зачастую отсутствует — в силу напряженных отношений между различными этническими группами, о чем мы упомянули выше. Так, алжирцы, как правило, негативно относятся к тунисцам (считая их предателями-коллаборационистами) и чуть лучше, но с недоверием, к марокканцам. Берберы стремятся отделить себя от арабов, рассматривая их (а) как завоевателей, лишивших берберов независимости, и (б) как варваров[24]. В Великобритании чернокожие мусульмане с Карибских островов легко сходятся с чернокожими африканского происхождения, независимо от их религиозной принадлежности, зато враждуют с единоверцами из Пакистана[25].

Что касается отчуждения между автохтонным населением и «мусульманским сообществом», то оно возникло в силу многих причин. Религиозная принадлежность необязательно является главной в числе этих причин. Религия выступает здесь как маркер различия. Давайте присмотримся, какие различия она маркирует.

Во-первых, это различия в социальном статусе, в районе проживания, в уровне образования и в вытекающих отсюда различиях в доступе к социальным ресурсам.

Во-вторых, это опыт дискриминации — прежде всего на рынке труда. Де-юре дискриминация, конечно, запрещена, но де-факто она существует. Претендент на хорошее рабочее место, опознаваемый как мусульманин, имеет меньше шансов получить это место, чем представитель культурного большинства[26]. В-третьих, это социально-психологический климат. Недоверие, скрытое недоброжелательство, а иногда и открытая враждебность (в виде нападений скинхедов и неонацистов) — это повседневная реальность мигрантов, фенотипически отличных от «автохтонов». Живя в такой атмосфере, выходцы из мигрантской среды вырабатывают форму сознания и поведения, которую специалисты называют «репульсивной идентичностью». На недоверие окружения они отвечают недоверием, что влечет за собой новый виток их изоляции. В-четвертых, это различия социокультурные. Но они не проистекают из культурно-исторических традиций. Субкультура молодежи неблагополучных пригородов оторвана от всяких традиций. Она замешана на фрустрации и выражает себя в демонстративной агрессивности, готовности к насилию, отказе от «буржуазных» ценностей и при этом в стремлении иметь те же материальные блага, что и буржуазный средний класс. Часть этой молодежи вовлечена в полукриминальную или криминальную деятельность и потому имеет неприятный опыт общения с полицией. Концентрация озлобления в этой среде такова, что для очередного его выплеска достаточно мелкого повода. Так называемые racial riots, сопровождаемые поджогами и мародерством, случаются в Великобритании раз в 5—7 лет. Религиозной мотивировки здесь не наблюдается. Бесчинства в парижских пригородах, приковывавшие внимание мировой прессы осенью 2005 года, тоже не были ни чем-то из ряда вон выходящим (необычным был лишь масштаб беспорядков), ни религиозно мотивированным[27].

Несовместимость каких ценностей?

Мировоззрение и ценностные ориентиры реальных членов общества намного сложнее, чем это предполагается схемой «войны культур» (она же — «война идентичностей»). На фронтах этой мифической войны сталкиваются две сконструированные сущности — принимающее сообщество (по определению либеральное) с одной стороны и мусульманское сообщество (по определению нелиберальное) — с другой.

Между прочим, как ни забавно это прозвучит, проблемы совместимости с ценностями либеральной демократии возникают не только у приверженцев ислама. Почти любое религиозно окрашенное сознание, строго говоря, несовместимо с такими — базовыми для либеральной демократии — ценностями, как отделение церкви от государства или приоритет индивидуальных прав человека перед предписаниями, исходящими от коллектива. Более того, в конфликт с ценностями либеральной демократии входят все идеологии, не разделяющие основоположений политического либерализма — радикальные консерваторы и коммунисты, анархисты и протестантские фундаменталисты, не говоря уже о нео- и криптофашистах. Но достоинство и сила либерально-демократического государства в том и состоит, что оно способно формировать публичную сферу, в которой есть место для сосуществования и выражения любых мнений, в том числе не очень либеральных. Единственное ограничение — это запрет на насилие и призывы к свержению конституционного строя.

В комментариях к статье в газете The Telegraph (в которой сообщалось о возросшем числе живущих в Британии мусульман и задавался вопрос о судьбе либеральной демократии[28]) многие читатели высказывались вот в каком роде. А в чем, собственно, проблема? Почему мы думаем, что либерально-демократическое государство должно пострадать от того, что на его территории окажется большая доля граждан с исламской идентичностью? Разве ценности, исповедуемые этими людьми, представляют угрозу основаниям демократии? Если задаться целью их перечислить, мы получим культ семьи, уважение к старшим, воздержанность, законопослушание, отрицание половой распущенности. Правда, сюда надо добавить неодобрительное отношение к чрезмерной женской эмансипации (например, рождению детей вне брака или рукоположению женщин в священники) и неприятие однополых браков. Но точно такие же взгляды высказывают, например, католики. Мы ведь не считаем, что их присутствие среди нас угрожает будущему демократии. Такого рода комментарии — обычное явление и на других англоязычных информационных ресурсах, на которые мне доводилось заходить, от Independent до London Review of Books.

Присутствие мусульман в Западной Европе породило неожиданные идеологические союзы и идеологические водоразделы. Обнаружилось, в частности, что мировоззренческая схизма пролегает не только и не столько между христианским (точнее, постхристианским) принимающим сообществом и иммигрантами-мусульманами, сколько между верующими и так называемыми практикующими материалистами. Иными словами, ценностное размежевание упирается в секуляризацию европейских обществ и в порожденную секуляризацией культуру. Решительное вытеснение религии в приватную сферу привело к торжеству агрессивно-материалистической консюмеристской культуры, не знающей иных ценностей, кроме безудержного потребления. Противостояние этой культуре сегодня — удел религиозно ангажированных людей, независимо от конфессиональной принадлежности. В результате возникает контроверза: культура консюмеризма и гедонизма с одной стороны, культура, ориентированная на религиозные идеалы, — с другой. Не случайно официальные представители Ватикана не раз апеллировали к мусульманам как своим естественным союзникам в отстаивании нематериалистических ценностей. Не случайно также и то, что во время дебатов вокруг пресловутого «закона о платках» во Франции в 2004 году против принятия этого закона выступили и католические священники, и часть раввинов. А когда запрет на ношение религиозных символов все-таки был введен, девочек, отказавшихся снять хиджаб, приняли в католические школы.

От страха перед исламизацией к исламофобии

Тема грядущей исламизации Европы является для многих участников российских дискуссий своего рода козырной картой. Дескать, вы же видите, к чему приводит попустительство по отношению к иммигрантам вообще и к иммигрантам, представляющим чуждую нам религию, в частности[29]. Европа уступает под натиском эмиссаров мусульманского мира, стремительно утрачивая свою культурную идентичность.

В рассуждениях подобного рода происходит смешение двух разных проблем. Одна проблема — это соотношение исламских норм и ценностей с конституционным строем принимающих стран. Другая проблема — это соотношение исламского образа жизни (что бы под ним ни понималось) с образом жизни принимающего общества[30]. Характерный пример смешения этих проблем: рассуждение в логике «допустите сегодня хиджаб — завтра получите законы шариата».

Все непривычное раздражает. Сам факт появления рядом с нами других (иначе одетых, иначе молящихся и т. д.) воспринимается как неудобство. Но о чем все-таки идет речь? Если о перспективе изменений привычного социокультурного ландшафта, то с этим неудобством придется смириться. (А нежелание с ним мириться называется «ксенофобией».) Если же речь идет об угрозах основаниям либеральной демократии, то эти угрозы необходимо предупреждать и устранять. В частности, блокируя влияние на общество тех, кто ставит под сомнение конституционные основания либеральной государственности[31]. Сами по себе символы исламской идентичности (тот же хиджаб) никоим образом не указывают на враждебность демократическому строю. А вот усмотрение в этих символах подобной враждебности — типичное проявление ущербной логики. Из ношения хиджаба экстремизм никак не вытекает. Важно, что в головах, а не что на головах.

Так что давайте определимся, что нас, в конце концов, заботит — совместимость исламских практик с устоями демократии или с привычной нам культурной повседневностью? Что нас, в сущности, тревожит — опасность, исходящая от другого, или другой как таковой? Или, выражаясь иначе: другой нас раздражает потому, что представляет угрозу государственно-общественному устройству, или просто потому, что он другой?

Может быть, стоит, положа руку на сердце, признать, что, отождествляя «мусульманина» с потенциальным террористом, мы попросту оправдываем собственные фобии? Выдаем нежелание жить в неудобном окружении за озабоченность судьбой демократии?

Главным продуцентом и распространителем антиисламских фобий выступают, конечно, крайне правые. Именно их активисты вбрасывают в медийное поле сюжеты, долженствующие поддерживать в общественном сознании образ мусульман как «пятой колонны», которая находится в считанных минутах от захвата культурной и политической власти[32]. Любопытно, однако, что у ультраправых есть визави по ту сторону идеологических баррикад. Это исламские фундаменталисты. Казалось бы, перед нами антиподы. Однако в своей фиксации на фантоме исламизированной Европы они зачастую совпадают в своих оценках — и числа европейских мусульман (многократно его преувеличивая), и степени их религиозности (так же многократно завышая уровень посещаемости мечетей). Более того, как не раз подмечали исследователи, в отношении европейских правых радикалов к радикальным исламистам проглядывает если не симпатия, то эмпатия. И дело здесь не только в презрении к смерти и к материальной стороне существования, но и в глубинном сходстве базовых фантазий экстремистов. Самая важная из них — тоска по культурной чистоте, вера в твердую и неизменную «идентичность», угроза размывания которой исходит от иммигрантов[33].

Очень похоже, что тема исламизации Европы выступает как заместитель идиосинкразии европейцев по отношению к исламскому миру вообще и к иммигрантам-мусульманам в частности. Она в значительной мере связана с событиями 11 сентября и последовавшей серией терактов. С тех пор восприятие европейских мусульман нагружено (гео)политическими коннотациями. В глазах немусульман они предстают как агенты антиамериканских и, шире, антизападных центров власти.

Нелепое уравнивание ислама с терроризмом мы выносим за скобки. Тем не менее образ мусульманина как потенциального члена организаций типа «Аль-Каиды» достаточно прочно закрепился за живущими в Европе выходцами из исламского мира. И пусть этот образ не имеет отношения к 99,9 % реальных иммигрантов-мусульман, их подозрение в симпатиях к «антизападным силам» (а отсюда лишь один шаг до поддержки «мирового терроризма») имеет под собой почву. Ведь значительная часть европейских мусульман весьма критично настроена к внешней политике Североатлантического альянса и не скрывает этого. Но здесь требуется уточнение.

Мусульмане — не единственная группа, выражающая критическое и даже враждебное отношение к внешнеполитическому курсу НАТО. Достаточно вспомнить двухмиллионную демонстрацию в Лондоне (и почти столь же многочисленную в Мадриде) против военных действий в Ираке или массовые протесты немцев, итальянцев и французов в связи с поддержкой Соединенными Штатами действий Израиля на оккупированных территориях.

У нас любят вспоминать кадры, демонстрировавшие толпы ликующих палестинцев, узнавших о взрывах в Нью-Йорке и Пентагоне 11 сентября 2001 года. Но почему-то при этом не вспоминают, сколько людей в России (совсем не мусульманского вероисповедания), получив это известие, если не ликовало, то злорадно потирало руки.

Таким образом, дело заключается в политико-идеологическом размежевании, а не в манифестации культурной несовместимости. Антиамериканская, антиимпериалистическая и антиизраильская настроенность иммигрантов-мусульман — феномен политический, а не культурный. Его источник — в противоречиях современной мировой политики, а не в «цивилизационной» принадлежности тех, кто ставит под сомнение геополитическую позицию, занятую США и их европейскими партнерами.

Почему американцы не боятся исламизации?

По контрасту с Европой в Северной Америке тема «исламизации» не является предметом общественных дискуссий. Она муссируется лишь на маргинальных веб-сайтах. Публику гораздо больше волнует тема грядущего доминирования испаноязычного населения[34]. Почему?

Первое, что приходит на ум — это особенности устройства американской публичной сферы. Общество в Соединенных штатах в гораздо большей степени религиозно, чем общества в большинстве стран Западной Европы, и в то же время американское государство гораздо более секуляризировано, чем европейское. С одной стороны, здесь не получил широкого распространения агностицизм (не говоря уже об атеизме). Согласно опросам, более 90 % американцев считают себя верующими; в каждом американском городе огромное множество церквей различных христианских конфессий, вокруг которых организуется жизнь соответствующих общин; официальная риторика пронизана апелляциями к Богу и Его милости; существует устойчивый консенсус относительно невозможности для атеиста баллотироваться на президентский пост. С другой стороны, государство в США выдерживает строгую дистанцию по отношению к религиозной жизни своих граждан — не в пример многим европейским[35].

Что отсюда следует для мусульман? Во-первых, публичное проявление религиозности в американском контексте не воспринимается как вызов. Согласно опросам почти половина населения США — 47 % — посещает церковь хотя бы раз в неделю. А тех, кто «редко» или «почти никогда не» бывает в церкви, среди американцев всего 8 %[36]. Конечно, на эти цифры можно смотреть скептически. Ведь они показывают не количество людей, действительно посещающих или не посещающих церковь, а количество людей, решивших утвердительно или отрицательно ответить на вопрос интервьюера. И все же цифры эти кое-что отражают. Они, в частности, позволяют сравнить умонастроения в различных обществах. В европейских странах соотношение между регулярно посещающими церковь и теми, кто этого (почти или никогда) не делает, совсем иное: примерно 10—15 % первых и 50—60 % вторых. В Великобритании более 40 % граждан относят себя к неверующим.

Так что недаром один мусульманин, сравнивая Америку с Европой, заметил: «если ты здесь скажешь, что наступило время для молитвы, на тебя не посмотрят как на сумасшедшего[37]. Во-вторых, принцип равноудаленности государства от религиозной жизни граждан — поначалу, конечно, адресованный лишь протестантам различных конфессий — в Америке распространяется на носителей всякой иной веры, ислама в том числе. Мечети в этой связи столь же органично вписываются в городской ландшафт, как синагоги и пагоды.

Однако особенность устройства публичного пространства — не единственная причина равнодушия жителей Нового света к разговорам об «угрозе исламизации». Не менее важное обстоятельство в этой связи — состав мусульманского населения, переезжающего на постоянное жительство за океан. Это в большинстве своем квалифицированные специалисты, отбираемые благодаря системе квот, а также политические иммигранты, бежавшие от преследований в своей стране. Они, как правило, без особого труда вливаются в ряды местного среднего класса[38]. Эта черта резко отличает их от мусульманского населения Европы, значительную часть которого составляют иммигранты из бедных районов Северной Африки, Турции и Ближнего Востока, и образует своего рода «этнический андеркласс». Отсюда проистекают проблемы, связанные с (объективной) социально-экономической маргинализацией этих людей, но описываемые как результат их (субъективного) «нежелания интегрироваться».

Ислам в контексте (пост)современного религиозного сознания

Во избежание подозрений в вульгарно-марксистской редукции я хотел бы подчеркнуть, что не пытаюсь вывести все общественные противоречия из экономического базиса. Идеологическое и культурное измерение этих противоречий ни в коем случае не стоит сбрасывать со счетов. Трения на почве различий в представлениях о благе — элемент повседневности европейских городов. Сюда относятся оживленные дебаты по поводу признаваемых государством праздников (в частности, Рождества), и по поводу регулирования семейных споров (судов «шариата»), и по поводу границ свободы слова (где заканчивается свобода слова и начинается оскорбление религиозных чувств?)[39].

Особенно острый характер подобные трения приобретают там, где в игру включаются люди крайних взглядов, сделавшие из религии политический инструмент. Я имею в виду в первую очередь исламских радикалов.

И все же я думаю, что истоки проблемы, формулируемой как «проблема исламского экстремизма», лежат не в религии как таковой. Они связаны с явлением, которое социологи описывают в терминах «революционизированной религиозности», или, если угодно, религиозно окрашенного революционаризма.

Исламский радикализм, заявивший о себе на рубеже XX—XXI столетий, представляет собой своеобразный вариант левой идеи. Это гремучая смесь упрощенного представления о социальной справедливости и отдельных положений учения Пророка, получившая распространение на Ближнем Востоке, в Южной Азии и в ряде стран Африки[40]. В последнее десятилетие у этого идеологического коктейля появилось немало потребителей и среди европейской иммигрантской молодежи исламского происхождения[41].

Разумеется, доля исламских радикалов среди мусульман ничтожна. Разумеется также, что их воззрения отторгаются подавляющим большинством иммигрантов-мусульман. Тем не менее именно их акции создают образ «мусульманского сообщества» как постоянного источника угроз[42].

Было бы упрощением, кстати, увязывать рост популярности исламского радикализма с ухудшающимися материальными условиями жизни этих молодых людей. Некоторые из них не только не бедствуют, но и могут считаться вполне состоявшимися членами общества. Однако внешняя успешность не мешает им симпатизировать экстремистским организациям и даже вступать в их ряды.

Нам не дано знать, что происходит в голове пятнадцатилетнего подростка или двадцатилетнего юноши, когда он начинает воображать себя воином ислама и мстителем за всех жертв «шайтана номер один»[43]. Ровно так же нам не дано знать, что происходило в голове Тимоти Макфейна или подручных Секо Асахары, когда они решились на свои злодеяния. Мы знаем лишь, что в их превращении в террористов определенную роль играли религиозно-идеологические мотивы.

Между прочим, обе упомянутые выше фигуры — и христианин Макфейн, и буддист Асахара — имеют прямое отношение к другому феномену, анализ которого обещает пролить свет на «проблему исламского экстремизма». Это (пост)современный кризис религиозного сознания вообще. Дело, таким образом, не в исламе, а в изменении паттернов религиозного поведения, коснувшемся всех религий[44]. Отрицание институционализированного авторитета, демонстративный нонконформизм, индивидуализация, склонность к «экстремальным» формам поведения — аналогичные процессы наблюдаются во всех религиях, от индуизма до протестантизма и от иудаизма до католичества[45]. Вспомним о радикальных проповедниках «харизматического христианства» в Европе и в обеих Америках, о воинствующих шиваистах в Индии, нападающих на иноверцев, о христианских фундаменталистах в США, расстреливающих хирургов за аборты, о пасторе Терри Джонсе, периодически устраивающем сожжения «неправильной» книги, или об ультраортодоксальных иудеях в Израиле, бросающих «коктейли Молотова» в видеотеки за распространение богохульных фильмов. Итак, опасность «исламизации» Европы представляется надуманной по двум причинам. Во-первых, для того чтобы изменить диспозиции в отношениях политического и культурного господства, мусульман в Европе попросту слишком мало. У страха, конечно, глаза велики, но даже через полвека представители ислама не наберут «критической массы» для выполнения такой задачи. Во-вторых, такой задачи, строго говоря, никто перед собой не ставит. Отдельные группы радикалов не в счет. Они маргинализированы даже в среде своих единоверцев. Подавляющее большинство европейских мусульман стремятся в жизни к тем же целям, что и их сограждане с иной культурной идентификацией.

[1] Данные очень разнятся в зависимости от источника и от избранной им методики подсчета (и не в последнюю очередь — от идеологических предпочтений источника). Кстати, цифра в 15 млн была приведена в справке, составленной девять лет назад «Отечественными записками» (см.: Мусульмане на Западе. Справка // Отечественные записки. 2003. № 5 (13)). Примечательно, что аналитики Еврокомиссии приводили в тот же период меньшую цифру — 13 млн (см.: European Commission. Muslims in the European Union: Discrimination and Islamophobia. EUMC. 2006. P. 8).

[2] На территории Восточной Европы мусульмане живут многие века. Помимо Албании и края Косово в Сербии это Болгария, Греция, Македония и Босния.

[3] Ради точности стоит заметить, что въезд во Францию из Алжира начался еще на рубеже XIX—XX столетий.

[4] Пожалуй, самый знаменитый из новообращенных — бывший марксист Роже Гароди, объявивший о своем переходе в ислам в начале 1970-х.

[5] По данным соцопросов, к «неверующим в Бога» относят себя 40 % магрибинцев во Франции и 30 % турок в Германии. См.: Soysal Y. N. Changing Parameters of Citizenship and Claims-Making: Organized Islam in European Public Spheres // Theory and Society. Vol. 26. No. 4. August 1997. P. 52.

[6] Так, о своем посещении мечети (как регулярном, так и нерегулярном) сообщают всего 16 % живущих во Франции выходцев из стран Северной Африки (см.: Филиппова Е. Французы, мусульмане: в чем проблема? // Этнографическое обозрение. 2005. № 3).

[7] См.: Gellner E. Muslim Society. Cambridge, NY: Cambridge University Press, 1981.

[8] Исключение — шиитский ислам, где такая иерархия существует.

[9] См.: Михалева А. В. Мусульманская элита Берлина // Полис. 2006. № 4. С. 147—158; Абрамова И., Шюль К. Арабская миграция в Германию: стимулятор экономического роста или социальная и культурная угроза? // Азия и Африка сегодня. 2003. № 10. С. 15—22; Деминцева Е. Б. Быть «арабом» во Франции. М.: Новое литературное обозрение, 2008.

[10] Напомним, что речь идет о публикации книги писателя индийского происхождения Салмана Рушди «Сатанинские стихи» (1988), за которой последовала фетва духовного лидера Ирана аятоллы Хомейни (февраль 1989), призывавшая предать автора смерти за оскорбление ислама.

[11] Впрочем, здесь требуется ряд оговорок. Во-первых, и видеоролик Fitna («Смятение»), выпущенный крайне правым голландским политиком Гертом Вилдерсом в 2008-м, и видеофильм «Невинность мусульман», созданный американскими ультраконсерваторами в 2012-м, вызвали неоднозначную реакцию со стороны европейской общественности, а в Америке — почти единодушное осуждение. Вилдерс был привлечен к суду (хотя и был оправдан). Во-вторых, общественные дискуссии велись в основном вокруг вопроса о рамках свободы слова и об ответственности за злоупотребление ею; по вопросу же о (деструктивном) мессидже подобных акций сложился консенсус. В России, напомним, фильм «Невинность мусульман» был признан судом экстремистским (а значит, подпадающим под соответствующую статью УПК).

[12] Как отмечает российский социальный антрополог Екатерина Деминцева, исследовавшая «бёров» (магрибинскую молодежь во Франции), «из 65 % назвавшихся мусульманами всего 25 % практикующие; 40 % ставят в один ряд свою национальность и религию, не отделяя друг от друга эти понятия; для 20 % ислам стал частью методов семейного воспитания, но не более того. Те, кто видит себя состоявшимся французом, отвергают ислам как религию, мешающую им влиться в европейское общество (таких 10 % из числа опрошенных). 75 % считают свою принадлежность к исламу условной, представляющей одну из составляющих их идентичности; 17 % посещают мечеть для того, чтобы доставить удовольствие родителям (...), и лишь 7 % ходят туда по собственному убеждению». См.: Деминцева Е. Б. Быть «арабом» во Франции. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 120—121.

[13] См. Laurence, J. Managing Transnational Islam: Muslims and the State in Western Europe // Craig Parsons and Timothy Smeeding (eds.), Immigration and the Transformation of Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 253—275. Примечательно, что если в оригинале речь идет о «менеджменте», «управлении» транснациональным исламом (причем желаемой «управляемости» европейским государствам, по мнению автора, в значительной мере удалось добиться), то русский перевод уже своим заголовком настраивает скорее на алармистскую волну. См.: ЛоуренсД. Как совладать с транснациональным исламом? // Прогнозис: журнал о будущем. 2007. № 1. С. 199—220 .

[14] См.: Mandaville, P. Muslim Transnational Identity and State: Responses in Europe and the UK after 9/11: Political Community, Ideology and Authority // Journal of Ethnic and Migration Studies. Vol. 35. No. 3, March 2009. P. 491—506.

[15] Резон таких усилий понятен: лучше взаимодействовать с одной структурой с единым руководством, чем со множеством структур без единого руководства.

[16] Центральный совет возник в 1994 г. по инициативе снизу и всячески подчеркивает свою независимость от государства. Между прочим, его лидер — этнический немец, принявший ислам, Аиуд Аксель Кёхлер.

[17] См.: Lemmen T. Islamische Organizationen in Deutschland. Bonn: Friedrich Ebert Stiftung, 2000.

[18] Заметим, что первые три из названных организаций являются либеральными и настроенными на сотрудничество с государством. После терактов 7 июля 2005 г. в Британии возник ряд новых организаций, в частности, ставящих своей целью предотвращение религиозно мотивированного экстремизма. Таковы «Британские мусульмане за светскую демократию» и «Прогрессивные британские мусульмане». Более консервативным по идеологии, но также ориентированным на сотрудничество с государством является «Мусульманский парламент Великобритании». Эту организацию часто критикуют, одни — за излишний традиционализм и ригидность, другие — за излишнюю сервильность по отношению к властям. Есть и целый ряд мусульманских организаций, демонстративно отказывающихся от работы под патронажем Home office. См.: Mandaville, P. Global Political Islam. London: Routledge, 2007. P. 295.

[19] См.: Warner, C. M. and Wenner, M. W. Religion and the Political Organization of Muslims in Europe // Perspectives on Politics. September 2006. Vol. 4. No. 3. P. 458.

[20] От слова «фрейм» — теоретическая рамка.

[21] См.: Clarens Sh. From Rhetoric to Practice: A critique of immigration policy in Germany through the lens of Turkish-Muslim women's experience of migration // Theoria. Vol. 56. No. 121. December 2009. P. 57—91.

[22] Абрамова И., Шюль К. Арабская миграция в Германию: стимулятор экономического роста или социальная и культурная угроза? // Азия и Африка сегодня. 2003. № 10.

[23] Плещунов Ф. Мусульмане в Великобритании: поиск новой идентичности // Азия и Африка сегодня. 2008. № 10.

[24] См.: Деминцева Е. Б. Быть «арабом» во Франции. С. 133—134.

[25] См.: Карпов Г. А. Другие англичане: афро-азиатские сообщества в Великобритании // Азия и Африка сегодня. 2010. № 5. С. 53.

[26] Скрупулезный анализ практик неявной дискриминации мусульман среди молодых специалистов, ищущих работу во Франции, см.: Claire L. Adidaa, DavidD. Laitin and Marie-Anne Valfort. Identifying barriers to Muslim integration in France // PNAS. December 28, 2010. Vol. 107, No. 52.

[27] В высшей степени характерно, что массовые поджоги автомобилей коснулись лишь неблагополучных пригородов, тогда как в самом Париже, даже в наиболее этнически пестрых кварталах, все было совершенно спокойно. См.: Маяцкий М. Курорт Европа. М.: Ад Маргинем Пресс, 2009. Гл. 2 «После цунами».

[28] Thompson D. The Muslim population has grown from 1.65 million to 2.87 million since 2001, say researchers. What does this mean for liberal Britain? // The Telegraph. December, 28th, 2010.http://blogs.telegraph.co.uk/news/damianthompson/100069830/the-muslim-population-has-grown-from-1-65-million-to-2-87-million-since-2001-say-researchers-what-does-this-mean-for-liberal-britain/

[29] С той, правда, разницей, что в случае России приходится делать поправку на автохтонный российский ислам. Его носители не иммигрировали к нам, а жили в нашей стране веками. Риторическое разрешение этой коллизии — включение ислама в список «традиционных религий» и настаивание на привязке конфессиональной принадлежности к этнической. Символическое пространство страны делится на территорию «русско-православного» большинства и «тюрко-мусульманского» меньшинства. В то же русло укладывается и странноватое выражение «этнические мусульмане».

[30] От различий внутри этого общества мы отвлекаемся.

[31] О том, что необходимо вовремя выявлять носителей идей терроризма, излишне даже напоминать. Это вообще не предмет обсуждения. Это предмет заботы спецслужб.

[32] Впрочем, подобным экзерсисам предаются не только крайне правые, но и некоторые умеренные правые. Так, депутат от ХДС в немецком бундестаге г-жа Кристина Шредер (ныне министр по делам семьи и молодежи) в своих публичных выступлениях периодически прибегает к метафоре «европейского халифата».

[33] «Тот же острый комплекс жертвы и жалости к самому себе: родная культура разрушается под натиском чуждого культурного нашествия, Европа колонизируется агрессивными чужаками. Как и исламисты, Брейвик выступает ярым сторонником восстановления патриархата, то есть подчиненной роли жешцины, рационального и умеренного применения насилия в педагогических практиках, осуждает гомосексуализм и феминизацию европейского общества. Норвежские женщины, пишет он, хуже мусульманских, поскольку развращены европейской толерантностью — они ведут себя как неразборчивые шлюхи, меняют партнеров, спят с мусульманами, которые смотрят на них сверху вниз и используют для своих сексуальных утех. Подражание врагу у автора манифеста настолько сильно, что удивительным образом стирается сама культурная специфика того мира, который он пытается защитить». Хестанов Р. Правый хук по мультикультурализму // Русский журнал, 3 августа 2011. URL: http://russ.ru/ Mirovaya-povestka/Pravyj-huk-po-mul-tikul-turalizmu

[34] См.: Zolberg A., Woon L. W. Why Islam is Like Spanish: Cultural Incorporation in Europe and the United States // Politics and Society. Vol. 27. No. 1. P. 5—38.

[35] Последние либо допускают такой институт, как государственная церковь, либо позиционируют себя в качестве патрона всех конфессий, признанных на данной территории. В частности, в Скандинавских странах государственной является лютеранская церковь (в Швеции лютеранство утратило статус государственной религии лишь в 2000 г.). В Великобритании монарх одновременно выступает как глава Англиканской церкви (и лишь для англиканских епископов зарезервированы места в палате лордов). В странах же, где подобного института нет де-юре, определенная конфессия — например, католицизм в Италии, Испании и Ирландии — привилегированна де-факто. Это проявляется, среди прочего, в освещении религиозной жизни национальными СМИ, в присутствии священников в армии, их доступе к местам лишения свободы, роли церкви в организации кладбищ и т. д. Что касается государства как патрона всех религий, то в такой роли оно выступает в Бельгии, Австрии и Германии.

[36] См.: Religious Tolerance. Ontario Consultants on Religious Tolerance http://www.religioustolerance. org/rel_rate.htm

[37] См. Ackerman, S. Why American Muslim Haven't Turn to Terrorism. New Republic, 2005. December 12:18-20.

[38] Muslim Americans: Middle Class and Mostly Mainstream. Pew Research Center, Washington, D.C., May 22. См. также сборник статей «Мусульмане в публичном пространстве Америки: надежды, опасения и устремления». М.: Идея-Пресс, 2005.

[39] Многогранную и сбалансированную картину культурных и мировоззренческих размежеваний, связанных с присутствием в Западной Европе выходцев из исламских стран, см.: Наумкин В. Мусульмане на Западе. Статья первая // Международные процессы. 2010. Т. 8. № 2 (23); Статья вторая // Международные процессы. 2010. Т. 8. № 3 (24). С. 31—39.

[40] См.: Ланда Р. Г. Политический ислам: предварительные итоги. М., 2005. (§ 2 главы IV этого основательного исследования доступен в Сети: http://i-r-p.ru/page/stream-library/index-2158. html)

[41] См.: Бурума И. Убийство в Амстердаме: Смерть Тео Ван Гога и границы толерантности. М.: Колибри, 2008.

[42] См: Понамарева А. Мусульмане Европы: прогрессирующий фактор страха // Индекс безопасности. 2007. № 3. С. 61—79.

[43] Все знают, что это США. Для тех, кто забыл, кто считается «шайтаном номер два», напомним, что им стал СССР после ввода войск в Афганистан. В середине 1990-х, после войны в Чечне, эта эстафета перешла к России.

[44] См.: Roy O. Secularism Confronts Islam. Translated by G. Holoch. NY: Columbia University Press, 2007. См. также: Halliday F. Islam and the Myth of Confrontation. London: I. B. Tarius, 1996.

[45] Пожалуй, единственное, чем ислам специфичен, это своей включенностью в мировую политику. Так случилось, что на рубеже XX—XXI столетий именно ислам оказался знаменем глобальной «контргегемонии» — сопротивления условного Юга диктату условного Севера.

Опубликовано в журнале:

«Отечественные записки» 2013, №1(52)

Религию невозможно отделить от политики

Алексей Малашенко

«Отечественные записки»: Алексей Всеволодович, сейчас много говорят о том, что в мире наблюдается ренессанс иррационализма. Как Вы думаете, так ли это?

А. М.: Я не совсем понимаю, почему противопоставляют рационализм и иррационализм. Одного без другого не бывает. Если рассуждать о религии, то на первый взгляд она представляется иррациональной — в контексте социально-экономического развития, политики, того, что можно назвать прогрессом, научным или еще каким-то. Но это тот самый иррационализм, который придает устойчивость рационализму. Он его, если угодно, скрытый противовес, «тормоз». Необходимо нечто, что сопротивляется безудержному движению, создает силу трения, заставляет осмотреться, подумать, быть осторожным. Без противодействия движению, без «тормозов» оно становится опасным.

Если мы посмотрим на нашу жизнь, то заметим: самое приятное, что мы делаем, — иррационально. Когда, например, слушаешь музыку, ходишь в театр, книги читаешь, вкусно ешь, пьешь, — для чего это? Это же иррационально, даже бессмысленно. Точно так же, как когда начинаешь поститься, изображать из себя аскета, религиозного человека — это тоже иррационально. В чем практический смысл веры в Бога? Наверное, религия с ее обязательным консерватизмом — и есть такой тормоз.

ОЗ: Как, по-Вашему, за последние десятилетия состоялось в России исламское возрождение или нет?Если да, то в каких формах?Если нет, то почему?

А. М.: Хороший вопрос. После того как распался Советский Союз, казалось, что термин «ренессанс» безупречен для описания постсоветского состояния религии — когда-то я написал книжку под названием «Возрождение ислама в современной России». Но, во-первых, ислам и не умирал. Председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин как-то заметил, что речь шла не о возрождении ислама, а скорее о его легитимизации. Этот термин заслуживает внимания. Феномен, который мы называем «возрождением» или «легитимизацией», в постсоветское время имел место и в исламе, и в православии. Это был возврат религии в нормальное состояние, преодоление советского атеизма, навязанного большевиками людям безбожия. Религия была для большевиков едва ли не главным конкурентом в борьбе за общество, за человека. Не хочу повторять такую банальность, что коммунизм — это тоже религия. Кстати, и он был иррациональной идеологией. Главное, что требовалось, — верить в него.

Но вернемся к возрождению ислама. На практике это было восстановление свободы вероисповедания, снятие формальных и неформальных запретов на отправление религиозных обрядов, возврат верующим мечетей, строительство новых храмов (до 1989 года в России, по одним данным, была 41 мечеть, а по другим — 90, сейчас счет идет уже на тысячи), создание системы религиозного образования. И, наконец, — право на религиозную идентичность. Но появились и проблемы. Смотрите: в России сегодня — не только в России, везде, но у нас это более заметно и более конфликтно, — три идентичности: национальная, то есть российская, гражданская; этническая и религиозная. Не обязательно гражданская идентичность («я — россиянин») и религиозная («я — мусульманин») совпадают, они могут и конфликтовать. И последнее — политизация религии. Она сегодня имеет место и в православии. В исламе же связь политики и религии присутствовала всегда. Когда идут разговоры о том, что надо отделить религию от политики, стать поголовно «се-куляристами» — это замечательно, но невозможно, а применительно к исламу это и вовсе абсурд. Ислам изначально был обращен на решение светских, в том числе политических, государственных проблем. Пророк Мухаммед, создатель ислама, был великим политиком. Не будь у него политического таланта, политической напористости, дипломатичности, даже хитрости, ислам бы не состоялся.

ОЗ: Ислам — не только религия, это интегральная система, где и общественная жизнь, и политика соединены. В силу этого обстоятельства ведь и пострадали христианство и ислам от атеизма по-разному. Необходимым условием для христианства, для православия в частности, является полноценное существование церкви. Но ислам-то по-другому строится.

А. М.: Вы абсолютно правы. Только к этому надо добавить еще одну вещь: во-первых, в России ислам — религия меньшинств, а бороться против идентичности меньшинств даже при тоталитарном режиме было не так-то просто. Выстраивая отношения с исламом, большевики нуждались в консенсусе. Я имею в виду в первую очередь Среднюю Азию и Кавказ. Там без компромисса с традиционным обществом, без того чтобы позволить людям сохранять ислам как регулятор социальных отношений, установить советскую власть было невозможно. В Средней Азии басмачи вели против большевиков джихад. Кстати говоря, это было чем-то похоже на Афганистан. Пока басмачей не сделали председателями колхозов и вообще не дали им какую-то советскую должность, война казалась вечной.

Ну а дальше в мусульманских регионах СССР наступило мирное или, если угодно, «полумирное» сосуществование государства и религии. Игрались традиционные и комсомольские свадьбы, чтение стариками Корана порой шло под видом встреч ветеранов, коммунистов иногда хоронили дважды — по советскому и исламскому обряду. Большевики нутром чувствовали, что ислам — это та сила, с которой бессмысленно воевать.

Обратите внимание на то, что татарский ислам был задавлен почти так же, как и православие. Татары были более русифицированы, жили в центре России, в общем — были «свои ребята». И потому давили «своих мусульман» точно так же, как и православных. Я думаю, что из отношения государства к татарам-мусульманам и родилось замечательное идиотское выражение: «мусульманская церковь».

ОЗ: Есть прекраснодушная идея, что в России исторически сложился уникальный симбиоз православия и ислама. Но у меня всегда было такое ощущение, что это просто соседство по коммунальной квартире: все друг друга тихо ненавидят, но вынуждены жить вместе — уходить некуда. Что Вы думаете по этому поводу?

А. М.: У нас были попытки христианизации татар. Екатерина II в конце XVIII века поняла, что это невозможно, хотя и после нее православные миссионеры пытались действовать в этом направлении среди татар. Не получилось это, и не могло получиться. Что касается симбиоза... какой там симбиоз? «Поскреби русского — найдешь татарина» и наоборот. Но сколько мусульманина ни «скреби», никакого православного не получится. Христианство и ислам — это религии-конкуренты. Каждая доказывает свое превосходство. Особенно ислам, идеологи, богословы которого считают, что он взял лучшее из всех предыдущих традиций и является самым последовательным монотеизмом. Последнее — правда. В исламе имеется жесткий и честный принцип — таухида (строгое Единобожие, не предусматривающее наличия каких-либо еще богов или неких странных персонажей, например Троицы).

Сосуществование православия и ислама — неизбежное и вынужденное. Существует взаимопонимание, но остается и конкуренция. Конкуренция за человека. И когда мы говорим о диалоге между этими двумя религиями — это на самом деле не диалог, а необходимость признания вечного мирного сосуществования и дискуссии. Это очень сложно, особенно с учетом политического фактора. Но уж такова наша общая судьба.

ОЗ: Каковы, по-Вашему, перспективы такого сосуществования?

А. М.: Православно-исламские отношения в России в принципе нормальны. Однако мусульман, точнее многих представителей мусульманского духовенства, раздражают амбиции РПЦ быть «религией номер один», политические претензии, разговоры о «святой Руси». В Конституции РФ декларировано равенство религий. Теоретически так и должно быть. Но, с другой стороны, православие — религия большинства населения, церковь всегда (до 1917 г.) тесно сотрудничала с государством. Думаю, здесь трений не избежать.

А вот что помогает сосуществованию двух самых многочисленных конфессий России, так это их антизападничество. У них общий раздражитель — западное христианство, вообще секулярный Запад. И это — точка для согласия. Дескать, вот он, наш противник, а вот мы, при всех наших различиях, будем ему оппонировать. Любопытное обстоятельство: в РПЦ с уважением относятся к фундаменталистам Ирана, известно, что представители церкви посещают эту страну и ведут задушевные беседы со своими шиитскими коллегами.

ОЗ: Согласны ли Вы с тем, что существует такое явление в мире вообще и в России в частности, как исламофобия?Если да, то каковы природа и корни этого явления?

А. М.: Это явление существует, и я к нему подхожу двояко: во-первых, на чисто эмоциональном уровне это «нехорошо»: нельзя ненавидеть любую другую религию, ксенофобия здесь вредна и опасна. В то же время при объективном, так сказать, академическом подходе оказывается, что у исламофобских настроений есть объяснимые корни. У мусульман, у ислама огромное количество неизрасходованной энергии, религиозных, политических амбиций. Что имеется в виду? Ислам — последняя, самая совершенная религия, ее пророк Мухаммед — «печать пророков», и, кажется, мусульманский мир «обречен», заведомо обречен на то, чтобы быть «самым-самым». Но мусульмане проигрывают экономическое, политическое и военное состязание Западу, да и России, точнее, проигрывали Российской империи. Они себя чувствуют ущемленными: они были колонизированы и оказались в подчинении у иноверцев. А шансы на победу у ислама были: арабы пересекли Пиренеи, османы осаждали Вену, казалось бы, еще немножко, но... Не получилось.

Все это воспринимается очень болезненно. Особенно если учесть, что ислам предлагает оптимальную, прямо-таки идеальную модель государства — «исламское государство», идеальную модель экономики, самое совершенное устройство общества на основе данного Всевышним шариата. Наконец, все мы, верующие, рано или поздно должны прийти к исламу, перейти в ислам, то есть мир станет исламским.

И при таком потенциале — проигрыш. Отсюда раздражение, желание доказать, что «мы не хуже вас», не слабее, заодно и стремление отомстить за унижение, за то, что Запад хочет навязать мусульманам свою волю, свои ценности. Крайняя форма таких настроений — терроризм. 11 сентября Америка (а заодно весь Запад) была наказана. Отсюда же такая болезненная реакция на карикатуры на пророка, на фильмы с критикой исламского отношения к женщине и прочее.

Все это вместе взятое вызывает недоумение, раздражение у немусульман, провоцирует их страх перед исламом и является источником неприязни к исламу, исламофобии.

ОЗ: То есть исламофобия подпитывается у немусульман соответствующим поведением, реакцией мусульман?

А. М.: В каком-то смысле да.

ОЗ: А она имеет, по-Вашему, религиозные корни в христианской среде, в иудейской — эта исламофобия? Или это не религиозной природы явление?

А. М.: Исламофобия тесно связана с политикой, Мы уже говорили, что все религии политизированы. Там, где политика, — случается и кровь. Кровь удваивается, когда политика проводится именем Бога. Ведь тот, кто встал на путь «священной войны», исламской ли, христианской, отвечает не перед нацией, не перед государством или президентом, не перед своей совестью, но перед Аллахом.

ОЗ: Существует известная напряженность между исламом и иудаизмом. В чем ее корни?

А. М.: С чего все началось? Когда пророк Мухаммед формулировал исламские идеалы и нормативы поведения, когда получал откровения от Всевышнего, он уже был знаком с иудаизмом и христианством. Поэтому, с одной стороны, он учитывал опыт более ранних монотеизмов, а с другой — творил новое учение. От старого видения было необходимо дистанцироваться: «Я у вас много заимствовал, но мое учение лучше, поэтому вам лучше его принять». В Медине, куда Мухаммад и его сподвижники перебрались в 622 году, иудеи были их ближайшими соседями. У пророка не задались отношения с иудейскими племенами: Бану Кейнука, Бану Хазрадж, Бану Аус и Бану Надир. Однажды иудеи не поддержали его в сражении с язычниками. В отместку Мухаммад одних иудеев изгнал из города, а других уничтожил. То были прежде всего политические игры. Но они были замешаны на религии.

ОЗ: Мусульмане постоянно говорят: «Мы не против евреев, но против сионизма». Но то, что мы сейчас имеем, в реальности больше похоже на антисемитизм. Если я Вас правильно понял, антисемитизм имманентно в исламе присутствует?

А. М.: Возможно, мое суждение покажется неприемлемым. Но все же... Отношения между арабами и евреями — это отношения двух братских семитских народов. Хорошо известно, что в любой семье, если братья ненавидят друг друга, то ненавидят основательно. С другой стороны, в Израиле живет больше миллиона арабов, и они прекрасно уживаются с евреями. В Израиле один мой коллега, еврей, как-то разговаривал по телефону с другим «лицом еврейской национальности» на арабском языке. Я говорю: «Как?» — «А вот так, — отвечает, — некоторые его тоже знают». Мол, здесь все свои.

Не думаю, что мусульман так уж волнует иудаизм. Антисемитизм сегодня неотделим от антисионизма. Сионизм же — идеология собирания евреев у горы Сион, создания там еврейской этнорелигиозной общины, государства. Когда Великобритания в 1918 году предложила евреям для этого «кусочек Палестины», началась миграция, которая после Второй мировой войны стала обвальной. На территории, которую арабы считали своей, возник Израиль. В 1948 году арабы решили его уничтожить. Была война, которую они проиграли. Начался бесконечный ближневосточный конфликт, в который были вовлечены Америка, СССР, Европа. Сионизм стал средоточием арабской ненависти.

К сожалению, этот конфликт ужасен тем, что он никогда не будет решен — слишком тесно переплетены в нем политика, межэтнические отношения, религия. Это вечный конфликт. Правда, покойный лидер Палестинского движения сопротивления Ясир Арафат утверждал, что его «решит арабская матка», то есть демография. Но похоже, что и матка эта его тоже в ближайшем будущем ничего не решит.

ОЗ: Сейчас говорят о двух тенденциях: секуляризации и клерикализации, хотя, опять же, для ислама различение этих двух понятий достаточно условно. Так куда мы идем? К секуляризму или к клерикализму? Если посмотреть на это с точки зрения ислама.

А. М.: Ох, как все непросто. Идеальный вариант — это отделение религии от политики. Но это невозможно. В исламе тем более. Как говорил покойный Хомейни, «отнять у ислама политику — это значит кастрировать его». Хотя вообще-то есть даже теория исламского секуляризма, книжки об этом пишут. Но секуляризма в исламе нет. Есть попытка мягкого сочетания религии и решения мирских проблем. Ислам — самая обмирщенная религия, вовлеченная в решение светских вопросов.

Посмотрите, как политизируется православие, хотя его идеологи публично в этом стесняются признаться. А глобализация — казалось бы, вообще светская штука, — там разве не задействована протестантская этика, причем конкретного протестантизма? Есть, между прочим, католическая этика труда и протестантская этика труда. Об этом еще Вебер писал.

Мы находимся в дурацком положении: все «нормальные современные» люди — за отделение религии от политики, но это невозможно. Следовательно, мы вынуждены с этим считаться, приспосабливаться к данному обстоятельству, но и религию тоже приспосабливать, реформировать ее, не давая ей уж слишком много воли.

ОЗ: Вам не кажется, что «арабская весна»расставила иные акценты в этом вопросе? В частности, показала, что авторитарным режимам существует только одна альтернатива — демократический исламизм, условно говоря. Или что-то иное?

А. М.: Мы с Вами мыслим очень схоже. Вы произнесли слово «альтернатива», а у меня была книжка «Исламская альтернатива и исламистский проект». В 1950—70-е годы были национальные модели, был арабский социализм, были египетские, алжирские, сирийские, йеменские социализмы, наши советники даже Карла Маркса пытались внедрить к арабам. Была попытка внедрить классическую рыночную экономику, было подражание Западу, был французский язык — все было... и все провалилось. Кеннеди сказал, что Тунис должен стать западной (или американской — точно не помню) витриной. Потом настало время авторитарных режимов, которые застопорили развитие. Дальше — «арабская весна», приведшая к власти исламистов. Самое время подумать об исламской альтернативе. Это не значит, что все поголовно ее поддерживают: ну, может быть, половина, а может быть, еще меньше, но зато это активная, амбициозная публика, полагающая, что перемены можно совершить, идя по пути ислама. А что? В Америке плохо, в Европе плохо, Советский Союз развалился, свои правители развели семейственность, коррупцию, а ислам — вот он. Вот пророк Мухаммед, когда-то основавший справедливое исламское государство. Я утрирую, примитивизирую даже. Но суть дела именно такова.

Другой вопрос — насколько реально это самое исламское государство? Покажите мне его! Получается, что исламское государство было только во времена пророка в VII веке. А дальше? Многие пытались его построить, но безрезультатно. Исламская альтернатива, производные от нее исламское государство, исламская экономика — это на поверку мифология, иррационализм, если помните, с чего мы начинали разговор. Не может быть исламского государства. Зато может быть странный синтез с другими моделями. «Братья-мусульмане» в Египте пришли к власти, используя демократические принципы.

Возьмите исламские банки. Формально все замечательно — никакого ссудного процента нет. Но вникните в их схему — и вы обнаружите, что мошенничать внутри исламской банковской системы можно не меньше, чем в обыкновенной, так сказать, «христианской». К чему я веду? Мусульмане обижаются, когда говоришь: нет и не будет исламского государства, исламской экономики... Но здесь важно другое — борьба за их создание будет продолжаться. Так мы в СССР пытались построить коммунизм. Но коммунизм — это что-то такое связанное с «именем Ленина», человека, которого можно любить, можно не любить, а тут — «именем Аллаха». С этим не поспоришь!

Интересно, как поведут себя братья-мусульмане в Египте, где у них есть шансы удержаться у власти? Там новая исламизированная конституция, заговорили о шариате. Но ведь помимо шариата и работать надо, реформы проводить. А проведение реформ — дело очень непростое. Реформы требуют жертв, благосостояние каких-то социальных групп придется приносить в жертву. В этой ситуации возможны разные сценарии. Первый: все хорошо, все получается, «все сидят спокойно». Второй: получается плохо, с издержками — или вообще наступает новый виток кризиса. Тут тоже два варианта: а) общество устами радикалов скажет: ваша ошибка в том, что слишком робко обращаетесь к исламу, дайте больше шариата; б) другие люди заявят: не способны вы, братья-мусульмане, спасти страну на исламской основе. Хватит. Устали мы от ислама. Второй сценарий более вероятен, а по какому варианту он пойдет — сказать не берусь.

ОЗ: В 2001 году вышел номер «Отечественных записок», посвященный исламу. Воды с тех пор утекло немало. Как изменилась за это десятилетие ситуация в исламе вообще и в российском в частности? Я тут, лично для себя, вот на что обратил внимание: ведь именно в это время появился такой феномен, как «русский ислам»...

А. М.: Есть два феномена, которые называются «русским исламом», что Вы имеете в виду?

ОЗ: Я имею в виду приход к исламу этнических русских, в том числе достаточно известных людей, и попытку его превращения — хотя бы в общественном мнении — в некий новый феномен, и одновременно резкое сдувание этого феномена.

А. М.: По данным Русской православной церкви, не считая «мусульманских жен», всего насчитывается 2—3 тысячи мусульман славянского происхождения. Сами мусульмане говорят о десятках тысяч. Думаю, десятки тысяч — вполне реальная цифра. Тем не менее «русского ислама» как массового устойчивого феномена не существует. Заметим, что некоторые идеологи ислама, например Гейдар Джемаль, считают, что чисто русские мусульманские общины вообще не нужны.

ОЗ: Собственно, это и больше соответствует исламскому духу.

А. М.: Конечно. Исламизация русских звучит эффектно, но это не переломная для российского общества тенденция. Отметим два момента: первый — русские неофиты нередко настроены радикально, даже экстремистски, они участвовали в теракте в Домодедово, действуют в Дагестане (жертвой русской мусульманки в прошлом году пал духовный лидер дагестанских тарикатистов шейх Саид Афанди Чиркейский). Это уже серьезно. Они и дальше будут действовать весьма агрессивно.

Второй момент — есть любопытная литература, в основном беллетристика, на тему исламизации России. Сюжеты попадаются разные — и про то, как Москва застраивается мечетями, и как исламская Россия воюет против НАТО и, заметьте, побеждает. Делается заключение, что восстановление России как великой державы возможно, если она примет ислам. Люди читают, обсуждают это. Пока смешно. Но ведь есть другие увлекательные материалы — реконструкция прошлого, авторы которых рассуждают о том, каким был бы сейчас мир, если бы в свое время Россия все-таки приняла ислам.

ОЗ: То есть, по-Вашему, в русский ислам идут только радикальные элементы, часто леворадикально настроенные... Ну, если даже не русские, то те, для кого ислам не является традиционной религией?

А. М.: В «чужую» религию всегда переходят тогда, когда разочарованы в своей. Кто-то идет к протестантам, а кто-то — сюда, в ислам. Люди ищут себя, пути для самовыражения, хотят быть сопричисленными к неведомой духовной и материальной силе. Среди русских мусульман есть бывшие «афганцы», бывшие «чеченцы». Наверно, принятие ислама кому-то нужно для повышения самооценки, собственной значимости.

ОЗ: Ну, есть ведь и ищущие такие, либеральные, очень мягкие мусульмане...

А. М.: Это вы о суфизме. Интерес к исламскому мистицизму был всегда. Хотя знаете, у нас на Северном Кавказе и суфизм политизируется.

ОЗ: И последний вопрос, может быть, по месту, но не по важности: какой Вы видите политику государства, ее перспективы в отношении ислама?

А. М.: На этот вопрос я не отвечу, потому что нет российской политики на Кавказе, а то, что есть, — это безобразие полное, нет национальной политики, нет религиозной политики. Государство, власть требуют от религии, от ислама только одного — лояльности. Поэтому, будь вы хоть четырежды бен Ладеном, если повесите на стену портрет Путина, серьезных проблем у вас не будет.

Беседовал Валерий Емельянов

Опубликовано в журнале:

«Отечественные записки» 2013, №1(52)

Россия > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 30 октября 2013 > № 948611 Алексей Малашенко

За первые девять месяцев 2013 года Марокко экспортировало фармацевтической продукции на сумму свыше 80 млн. долларов США (рост по сравнению с аналогичным периодом предыдущего года – 12 %). Основным рынком сбыта марокканской продукции являются страны южнее Сахары, основные виды продукции – антибиотики, болеутоляющие и противовоспалительные средства.

Вместе с тем, представители Марокканской ассоциации фармацевтической промышленности не скрывают, что в их планах расширение деятельности в направлении стран Магриба, особенно, Алжира и Ливии, стран Персидского Залива и Европы.

Марокканские компании третий год подряд приняли участие в специализированной международной выставке CPHI Worldwide в г. Франкфурте (Германия, 22-24 октября 2013 г.). На площади 200 м2свои экспозиции разместили следующие компании: Pharma 5, Afric Phar, Genpharma, Galenica, Bottu, Cooper Pharma, Laprophan. Марокко стало единственной африканской страной на выставке, имевшей собственный стенд.

Фармацевтическая отрасль недавно была включена в Национальную программу развития приоритетных отраслей промышленности (наряду с автомобильной, аэрокосмической, аграрной и рядом других сфер). К 2023 году экспорт должен превысить 1 млрд. долларов США, предполагаемый оборот отрасли – свыше 2 млрд. долларов. Власти надеются на создание нескольких десятков тысяч рабочих мест.

В настоящее время ежегодные инвестиции в развитие фармацевтической отрасли Марокко составляют около 300 млн. дирхамов (40 млн. долл.).

 “L’Economiste”

Подразделения тунисской армии начали во вторник широкомасштабную операцию на западе страны против вооруженных исламистских группировок, сообщают арабские СМИ.

Как заявил официальный представитель министерства обороны Туниса Тауфик ар-Рахмуни, операция с применением танков и вертолетов проводится в горной местности Сиди Али бен Аун в провинции Сиди-Бу-Зид. Военные пытаются обнаружить и уничтожить салафитские вооруженные группировки, в столкновении с которыми на прошлой неделе погибли шесть бойцов Национальной гвардии.

Район Сиди Али бен Аун считается оплотом исламистов, возглавляемых шейхом Аль-Хатыбом аль-Идрисом. По информации министерства внутренних дел Туниса, в середине октября этого года лидеры местных боевиков решили проводить больше терактов против тунисской полиции и армии.

Министр промышленности, рудников и торговли Ирана Мохаммед Реза Наматзаде в ходе встречи с министром торговли и туризма Туниса Абдулом Вахад Моатаром заявил, что Иран располагает широкими возможностями в области проведения инженерно-проектировочных работ и реализации строительных и промышленных проектов в других странах.

По словам иранского министра, деятельность иранских компаний, занимающихся предоставлением инженерно-технических услуг, охватывает обширные территории, начиная с соседних стран и заканчивая Латинской Америкой.

М.Р.Наматзаде отметил, что иранские инженеры и специалисты занимаются жилищным и дорожным строительством, возводят плотины и промышленные предприятия.

Заявив о необходимости укрепления торговых связей между Тегераном и Тунисом, М.Р.Наматзаде указал на то, что Иран весьма заинтересован в расширении сотрудничества с Тунисом и одной их сфер такого сотрудничества могут стать совместные инвестиционные проекты.

По словам министра промышленности, рудников и торговли Ирана, Тунис может стать своего рода воротами для поставок иранской продукции в страны Северной Африки.

М.Р.Наматзаде отметил, что Иран достиг больших успехов в области промышленности и готов поделиться с Тунисом накопленным опытом, а Тунис, в свою очередь, может поделиться с Ираном своим опытом в области туризма.

Коснувшись вопросов энергетики и добывающей промышленности, М.Р.Наматзаде сказал, что в Тунисе имеются богатые запасы фосфатов и их добыча также может стать сферой взаимовыгодного двухстороннего сотрудничества.

Генеральный инспектор Королевских вооруженных сил Марокко корпусной генерал А.Беннани провел в Рабате переговоры с помощником министра обороны США по африканским странам А.Дори. В основном, речь шла о подготовке заседания смешанной комиссии по сотрудничеству в военной сфере, которое состоится в декабре текущего года в Вашингтоне. В ходе этого заседания стороны планируют обсудить вопросы, связанные с поставкой вооружений и обучением специалистов в рамках укрепления партнерства между Королевскими вооруженными силами и армией США.

В ноябре Марокко также посетит Госсекретарь США Д.Керри в ходе своего турне по странам Магриба. Точные даты визита пока не сообщаются.

Марокко является давним союзником Вашингтона в регионе, особенно, в свете объявленной президентом Дж. Бушем-младшим войны с терроризмом.

Тем не менее, в текущем году между сторонами возникали трения из-за разногласий по вопросу Западной Сахары. В апреле Королевство с негодованием отвергло американское предложение о наделении миротворческих сил ООН в указанном регионе полномочиями в сфере контроля соблюдения прав человека. Марокко даже отказалось от участия в ежегодных совместных военных учениях.

Кроме того, Госдеп в начале октября выражал «обеспокоенность» в связи с тем, что власти Королевства выдвинули обвинение в пособничестве террористам в адрес местного журналиста, разместившего на сайте видеоролик группировки, связанной с «аль-Каидой».

ИА “AFP”

Недавно назначенный Министр иностранных дел и сотрудничества Марокко Салахеддин Мезуар совершил деловую поездку во Францию и Испанию.

В ходе переговоров главы марокканского и французского МИД подчеркнули стратегический характер партнерства между двумя странами и договорились наращивать взаимодействие по ряду вопросов. В частности, говоря о борьбе с нелегальной миграцией, С.Мезуар сказал, что Марокко тяжело справиться с такой проблемой в одиночку, и призвал заинтересованные европейские государства к более активному сотрудничеству.

Во время переговоров С.Мезуара с его испанским коллегой Х. Гарсиа-Маргальо речь шла о политической проблематике, в частности, о территориальной целостности Марокко, а также о реализации совместных инфраструктурных проектов на территории Марокко и других стран Магриба.

Сообщение Министерства иностранных дел и сотрудничества Королевства Марокко

Правоохранительные органы Туниса в субботу в рамках антитеррористической спецоперации изъяли две тонны взрывчатки, а также ликвидировала группу из девяти террористов, сообщает агентство Франс Пресс со ссылкой на министерство обороны Туниса.

Операция проходила в провинции Беджа примерно в 70 километрах к западу от столицы страны. Поводом для действий силовиков стало произошедшее в четверг в этой местности убийство двух полицейских.

В Тунисе сохраняется неустойчивая политическая обстановке. Ее причиной стало нежелание светской оппозиции сотрудничать с исламистами, чьи партии после революции 2011 года получили большинство в парламенте. Произошедшие в этом году резонансные убийства двух видных тунисских оппозиционеров только обострили противостояние сторон.

В сентябре правительство Туниса, сформированное исламистским движением "Ан-Нахда", согласилось уйти в отставку на фоне готовящихся массовых антиправительственных выступлений.

Мировой рынок стали: 3-10 октября 2013 г.

Ситуация на мировом рынке проясняется. Спрос на сталепродукцию так и не восстановился после лета, а вот объем предложения в настоящее время имеет избыточный характер. Вследствие этого меткомпаниям приходится продолжать политику уступок. Недельная пауза, вызванная праздниками в Китае, завершилось, но возвращение на рынок не принесло местным компаниям ничего нового. Повышения цен на китайский прокат не произошло, а вот новое понижение выглядит весьма вероятным.

Полуфабрикаты

Производителям заготовок в странах СНГ в начале октября удалось добиться прогресса. Если октябрьская продукция распродана по $490-495/т FOB, то ноябрьская идет уже по $495/т и выше. Правда, основной объем продаж приходится на Турцию, где мини-заводы используют полуфабрикаты вместо подорожавшего лома. Спрос со стороны других крупных покупателей украинских и российских заготовок ограничен, хотя в конце первой декады октября сообщалось, что интерес к приобретению этой продукции проявляют некоторые компании из Саудовской Аравии и ОАЭ.

Правда, дальнейшие перспективы роста выглядят сомнительными. Подорожание лома объясняется тем, что турецкие компании проводят закупки сырья на текущий месяц. Во второй половине октября спрос на этот материал должен упасть, а вместе с ним пойдут вниз и цены. Кроме того, не преодолен спад на региональном рынке длинномерного проката. Многие прокатчики ожидают дальнейшего понижения котировок на полуфабрикаты. В частности, турецкие металлурги сообщают о получении заказов от клиентов в Египте и Тунисе по ценам $500-505/т FOB, хотя сейчас данная продукция предлагается не менее чем по $510-520/т.

В странах ЮВА заготовки немного подорожали в начале октября вместе с ломом. В частности, таиландские и филиппинские прокатчики начали соглашаться на приобретение корейских полуфабрикатов по $530-535/т CFR, тогда как ранее рубеж $530/т считался предельно допустимым. Российская продукция также прибавила до $5 за т, превысив $515/т.

Однако эти достижения могут быстро сойти на нет после возвращения на рынок китайцев. Они, как и в конце сентября, предлагают заготовки по $510-515/т CFR. Предпринимаемые ими попытки повышения котировок на длинномерную продукцию пока безуспешны.

На рынке слябов снова сложная ситуация вследствие снижения стоимости г/к рулонов. Вследствие этого предложения, озвученные поставщиками полуфабрикатов в сентябре, не вызывают интереса у большинства потребителей. Российская и украинская продукция на Черном море снижается до $480-490/т FOB, а на Дальнем Востоке тайванские компании готовы платить за слябы не более $470-480/т CFR, но так низко сейчас не готов опуститься ни один поставщик.

Конструкционная сталь

Общая ситуация на ближневосточном рынке длинномерного проката остается нестабильной. Дистрибуторы и конечные потребители проводят политику «точечных» приобретений, при этом, реальный спрос на конструкционную сталь ограничен из-за стагнации в строительной отрасли практически всех стран региона.

Тем не менее, турецкие компании, распродав октябрьскую продукцию, сделали новую попытку повышения. Стоимость арматуры при экспорте поднялась до $570-580/т FOB по сравнению с $570/т в начале текущего месяца. На внутреннем рынке производители стараются поддерживать цены на одном уровне в долларовом эквиваленте, производя коррекции в соответствии с колебаниями местной валюты.

Приподнялись и цены на длинномерный прокат производства СНГ. Экспортные котировки на ноябрьскую арматуру достигли $550-580/т FOB, а катанка предлагается по $555-585/т. Правда, в последнее время сообщалось о сделках вблизи нижней границы этих интервалов. Иракские компании пока ведут переговоры с украинскими поставщиками, а со стороны африканских стран спрос практически отсутствует.

Некоторые покупатели ожидают возвращения на рынок китайских металлургов, которые в конце сентября продавали арматуру и катанку по $545-565/т CFR. По предварительным данным, после праздников котировки на китайский длинномерный прокат не изменились. Более того, понижение выглядит более вероятным, чем рост.

На европейском рынке спрос на конструкционную сталь продолжает сокращаться. Исключений из этого правила мало; прежде всего, это Германия и Польша, где внутренние цены на арматуру по-прежнему могут достигать 500-520 евро/т CPT. Однако в большинстве других стран региона металлурги вынуждены идти на уступки. С начала октября длинномерный прокат в странах юга Европы подешевел на 5-10 евро за т. Кроме того, до 445-450 евро/т FOB понизились экспортные котировки на арматуру. Алжирские потребители за последний месяц закупили большие объемы продукции и без особой охоты заключают новые сделки, а завышенный курс евро тянет цены вниз.

Листовая сталь

Если китайские компании и рассчитывали на повышение котировок на плоский прокат после завершения праздников, их расчеты оказались ошибочными. Спрос на их продукцию остается относительно низким как внутри страны, так и за рубежом, а цены стагнируют или даже немного понизились. В частности, толстолистовая сталь в первые дни после возобновления торгов потеряла порядка $5/т и котируется на внешнем рынке на уровне $515-525/т FOB. При этом, новые данные о замедлении темпов роста китайской экономики никак не способствуют появлению оптимистичных настроений у участников рынка.

Большинство потребителей в странах Юго-Восточной Азии по этой причине откладывают заключение сделок, требуя от поставщиков предоставления более значительных дисконтов. Меткомпании из Тайваня, Кореи и Японии уже понизили котировки на горячий прокат до $550-570/т FOB, по покупатели ориентируются на стоимость аналогичной индийской продукции, которая, как правило, не превышает $550-560/т CFR.

В странах Персидского залива индийский горячий прокат предлагается по $560-570/т CFR, но без особого интереса со стороны покупателей. Цены определенно идут вниз, поэтому потребители перешли в режим ожидания: каждая неделя отсрочки обещает им сокращение затрат. Такую же политику проводят и турецкие покупатели. Местные металлурги сбавили котировки на г/к рулоны до $575-580/т EXW, но встречные предложения уже поступают из расчета $570/т и менее.

Соответственно, идут на уступки и поставщики плоского проката из СНГ. Украинские г/к рулоны котируются в Турции на уровне $520-525/т FOB, кстати, на одной отметке с толстолистовой сталью, а российская продукция не превышает $540-545/т CFR. Пришлось производителям сбавить цены и при поставках в страны Восточной Европы. Из-за недостаточного спроса и негативных тенденций на местных рынках украинским металлургам пришлось уменьшить стоимость г/к рулонов до около $565-570/т DAP против более $580/т DAP в конце сентября.

На европейском рынке плоского проката действительно виден спад. Дистрибуторы, завершив восстановление складских запасов, резко снизили активность, а реальное потребление метпродукции осталось минимальным. Кроме того, повышение курса евро к доллару привело к появлению на местном рынке дешевого импорта. Российские и китайские компании готовы продавать г/к рулоны в Италию и страны Западной Европы по 415-425 евро/т CFR, а индийская и турецкая продукция находится в интервале 440-450 евро/т. В самой Европе внутренние цены постепенно консолидируются в интервале 440-460 евро/т EXW, хотя некоторые компании в Германии и странах Центральной Европы все еще выставляют предложения на уровне 470 евро/т EXW.

Специальные сорта стали

Никель продолжает дешеветь на LME, и это оказывает все большее давление на рынок нержавеющей стали. Большинство производителей этой продукции в Европе и Восточной Азии сбавили котировки в начале октября, а теперь все более вероятным выглядит необходимость нового понижения при заключении контрактов на ноябрь. По крайней мере, европейские металлурги уже сейчас заявляют о том, что им придется уменьшить в следующем месяце доплату за содержание легирующих элементов и, возможно, базовые цены на нержавеющую продукцию.

Тем временем, по данным International Stainless Steel Forum, мировое производство нержавеющей стали в первом полугодии 2013 г. составило 18,6 млн. т, на 4,6% больше, чем в тот же период год назад. Правда, рост был достигнут исключительно благодаря расширению объемов выплавки в Китае, Индии и России, причем, Китай – на 15,1%, до 8,8 млн. т. Все остальные страны сократили выпуск по сравнению с прошлым годом.

Металлолом

Турецкие компании продолжают пополнять запасы на ближайший месяц, и стоимость лома продолжает идти вверх. В последние дни ряд удачных сделок удалось провести европейским трейдерам, компенсировавшим подорожание евро заметным повышением долларовых цен. Стоимость материала HMS № 1&2 (80:20) за считанные дни подскочила на $5-8/т и достигла $370/т CFR и более. Американские компании выставляют для Турции цены порядка $370-375/т CFR, но турецкие металлурги предпочитают подписывать контракты с европейцами.

Российские трейдеры также подняли котировки на свой материал 3А, как минимум, на $5 за т, доведя их до $360-365/т CFR. Украинский лом в начале октября приобретался примерно по $345-350/т CFR, но теперь его стоимость тоже должна немного прибавить. Впрочем, уже во второй половине октября спрос на лом в Турции должен пойти вниз.

В Восточной Азии цены на лом также возросли. Этому способствовало, прежде всего, укрепление иены относительно доллара, приведшее к подъему котировок на японский материал Н2 до $345-350/т FOB. В этой ситуации металлурги предпочитают приобретать американский лом HMS № 1&2 (80:20), который поставляется по $350-355/т CFR.

Виктор Тарнавский

Riva Group в осаде

Проблемы крупнейшей металлургической компании Италии все никак не заканчиваются

По данным Ассоциации производителей стали Италии (Federacciai), в августе текущего года выплавка стали металлургическими предприятиями страны составила 1,08 млн. т, что на 48,3% ниже объема июля и на 7,5% – аналогичного показателя 2012 года. Предварительные оценки Federacciai по выпуску стальной продукции за сентябрь свидетельствуют о том, что изменить негативную тенденцию пока не удалось. Не в последнюю очередь это связано с остановкой ряда заводов крупнейшей металлургической компании страны Riva Group.

Безрадостный юбилей

В следующем году исполнится 60 лет с того момента, как Эмилио Рива учредил одноименную компанию, со временем ставшую крупнейшим производителем металлопродукции в Италии. По объемам производства стали Riva Group занимает сегодня третье место в Европейском Союзе и 18-е – в мире. Компания изготовляет длинномерную и плоскокатаную продукцию из углеродистой стали, ей принадлежит ряд предприятий металлообрабатывающей отрасли, а также разветвленная сеть из 26 сервисных центров и торговых представительств. От других ведущих металлургических компаний мира Riva Group отличается частной формой собственности, поскольку группу по-прежнему контролирует семья Рива: основатель и председатель правления Эмилио Рива, его сыновья Фабио, Клаудио, Николя и Даниэль, а также племянники Чезаре и Анжело.

Пожалуй, самый ценный актив среди металлургических предприятий Riva Group – это выкупленный группой в 1995 году у государства интегрированный сталелитейный завод Ilva в городе Таранто. Этот комбинат, являющийся сегодня крупнейшим металлургическим комбинатом в ЕС, дал Riva Group возможность не только существенно увеличить сталелитейные мощности, но и диверсифицировать ассортимент продукции, наладив выпуск листовой стали.

В настоящее время компании принадлежат 40 сталелитейных и металлообрабатывающих заводов, из которых 22 находятся в Италии. Эти предприятия выпускают 61% всей продукции группы, на их долю приходится две трети суммарных продаж. Другие заводы Riva Group расположены в Германии, Франции, Бельгии, Испании, Греции и Тунисе. Кроме того, в составе группы Riva находится расположенное в Канаде предприятие по обработке и дроблению лома. Суммарные мощности группы по производству необработанной стали составляют около 23,7 млн. т в год. Кроме того, Riva Group активно работает в таких секторах, как энергетика, транспорт и торговля.

Казалось бы, обладая столь внушительными активами и достаточно хорошей репутацией, семья Рива вряд ли могла ожидать каких-либо серьезных скандалов вокруг своей «металлургической собственности». Однако в июле 2012 года грянул гром: принадлежащий Riva Group сталелитейный комбинат Ilva оказался в эпицентре экологического скандала, в результате чего его работа была приостановлена. Как было установлено следователями, производственные отходы завода могли послужить причиной аномального роста числа заболеваний легочной и сердечно-сосудистой систем, а также раковых заболеваний у жителей Таранто и его окрестностей.

За прошедший год страсти вокруг Ilva только накалялись: производственные скандалы порой перерастали в политические, аресту подверглись глава Riva Group Эмилио Рива вместе с сыном Фабио, а также бывший гендиректор Ilva Луиджи Капогроссо. Делом меткомбината вынужден был заняться даже Конституционный Суд Италии, который, в конечном итоге, разрешил осуществлять металлургическое производство на заводе без каких-либо ограничений на период реконструкции и модернизации очистных сооружений. Впрочем, итальянская полиция и прокуратора тоже не сидели сложа руки. В мае текущего года полиция арестовала активы Ilva на общую сумму 8,1 млрд. евро, а прокуратора начала расследование дела об уклонении от уплаты налогов главы Riva Group Эмилио Рива после того, как полиция изъяла из оффшорных структур бизнесмена около 1,2 млрд. евро наличными.

После некоторого летнего «затишья» вокруг событий, связанных с Riva Group, в начале осени текущего года действия против семьи Рива возобновились с новой силой. Так, в середине сентября финансовой полицией Италии были произведены аресты активов тринадцати компаний, которые входят в Riva Group. Следственные действия проводились в таких городах, как Рим, Милан, Генуя, Кальяри, Модена, Неаполь, Бари, Леччо и Бергамо, а арест был наложен на товары и имущество группы, общая стоимость которых превышает 900 млн. евро. Кроме того аресту были подвергнуты все виды финансовых инструментов, к которым относятся, в частности, акции и облигации. Были изъяты также порядка ста единиц транспортных средств.

В ответ на эти действия руководство Riva Group объявило об остановке производства на восьми сталелитейных заводах, входящих в металлургическое подразделение группы Riva Acciaio, которая, в том числе, контролируют и работу комбината Ilva. Согласно заявлению его руководства, после изъятия активов компания потеряла экономические и производственные условия для продолжения операционной деятельности. В связи с закрытием предприятий под угрозой увольнения оказались 1,5 тыс. рабочих. В дело пришлось вмешаться даже премьер-министру Италии, который раскритиковал остановку предприятий Riva Acciaio, заявив, что «это безумие, Riva не может использовать рабочих в качестве мести прокурору».

«Сланцевый» шанс для Ilva

В самой же Riva Group поспешили заявить, что решение компании остановить производство на восьми заводах в Италии никоим образом не повлияет на функционирование сталелитейных предприятий группы в других европейских странах. В специальном заявлении Riva Group по этому поводу отмечается, что «производство на зарубежных предприятиях будет осуществляться в обычном режиме, а финансовая ситуация на них остается стабильной и не требует какого-либо вмешательства извне».

По состоянию на начало октября, как отмечают наблюдатели, итальянская сталелитейная компания Riva Acciaio (производит около 1,5 млн. т длинномерной стальной продукции в год) все же возобновила работу ряда металлургических предприятий. В частности, заработали заводы в городах Лесеньо, Каронно Пертузела, Анно?не-ди-Бриа?нца и Валькамоника. Другие активы Riva Acciaio пока не могут функционировать из-за бюрократических проволочек, но, как уверяют в компании, их перезапуск состоится в самое ближайшее время. Ранее министр экономического развития Италии Флавио Дзанонато заявил, что компания Riva Acciaio продемонстрировала готовность сотрудничать с властями и приняла решение возобновить работу остановленных металлургических предприятий.

Тем временем, источник всех последних скандалов в металлургической отрасли Италии многострадальный завод Ilva продолжает функционировать и приносить некоторую прибыль несмотря на продолжающиеся уже более года судебные разбирательства вокруг предприятия и требования местных судебных органов закрыть комбинат до решения его руководством всех экологических проблем в городе Таранто. С угрозой открыть судебное производство против Италии выступила в сентябре текущего года даже Европейская Комиссия, поскольку, как считают в ЕК, итальянское руководство не способно решить вопрос с осуществлением контроля над выбросами токсических и загрязняющих веществ на Ilva. Пока что переговоры по этому вопросу между Римом и Брюсселем еще продолжаются, и итальянцы делают все возможное, чтобы предотвратить судебное расследование.

На самом комбинате Ilva, тем временем, готовятся запустить к концу октября текущего года третью доменную печь мощностью 2 млн. т, что даст возможность увеличить объем производства стали на предприятии до 7,5 млн. т в год. На Ilva сегодня функционируют лишь две из пяти имеющихся доменных печей. По оценкам специалистов, дела на комбинате в настоящее время идут в целом не плохо, но ему приходится жить, по сути, одним днем, не имея никаких гарантий на более длительную перспективу. Совсем не в пользу Ilva говорит и тот факт, что угроза ареста активов сегодня нависла и над компаниями Taranto Energia и Ilva Servizi Marittimi, которые обеспечивают металлургический завод энергией, а также предоставляют услуги по портовым погрузочно-разгрузочным операциям и морским перевозкам.

Чем закончится история с Ilva, пока не понятно. Но терять от 8 млрд. до 10 млрд. евро в год (по подсчетам местных чиновников) в результате закрытия крупнейшего в Европе металлургического предприятия правительство Италии, конечно, не хочет. О том, что остановка Ilva дорого обойдется стране, говорит и глава итальянской Ассоциации производителей стали Federacciai Антонио Гоцци. По его подсчетам, во-первых, стоимость импортного металла будет на 50-100 евро/т выше, что увеличит расходы на уровне страны на 2,5-5 млрд. евро в год. А во-вторых, из-за отсутствия продукции Ilva Италия будет терять за год около 1,2-2 млрд. евро в результате снижения объемов экспорта. Затраты итальянских производителей металла из-за закрытия Ilva, по оценкам Гоцци, вырастут до 5 млрд. в год, что поставит многие компании на грань банкротства.

В последнее время в кулуарах самого итальянском меткомбината все чаще звучит мнение о том, что завод вместе с городом Таранто спасет … сланцевый газ. Руководство и технические эксперты предприятия сегодня напряженно и усердно работают над тем, чтобы в корне изменить процесс выплавки стали на комбинате. Они больше не собираются использовать для этой цели уголь, а хотят заменить его, к примеру, на газ или другое, подобное ему топливо. Бесспорно, эту экспериментальную гипотезу предстоит еще научно доказать и обосновать, но вполне реально, как полагают итальянские эксперты, что данные работы способны превратить Таранто и Ilva в огромную лабораторию передовых промышленных и энергетических технологий.

По материалам Metal Bulletin, SteelOrbis, Reuters, Bloomberg, Il Sole 24 Ore, Ansa, «Металлоснабжение и сбыт»

Олег Зайцев

Закон, позволяющий иностранцам получить вид на жительство в Португалии, уже пополнил бюджет страны на кругленькую сумму. Большая часть инвестиций поступила от граждан Китая, России и Анголы.

Вице-премьер Португалии Пауло Портас считает, что €150 млн, которые инвесторы вложили в страну с января 2013 года, - это только начало. «По этой программе мы получим намного больше средств, т.к. наша страна становится все более привлекательной и конкурентоспособной», - цитирует политика The Portugal News.

По данным министерства иностранных дел, в Португалии уже выдано 226 видов на жительство в обмен на инвестиции. При этом большую часть «золотых виз» – 168 – получили граждане Китая, которые пополнили португальский бюджет на €106 млн.

Немало запросов поступило от жителей России и Анголы. В программе также приняли участие выходцы из Бразилии, Пакистана, ЮАР, Индии, Туниса, США, Украины, Турции и других стран.

Напомним, что для получения права на ВНЖ в Португалии инвестору необходимо купить недвижимость стоимостью от €500 000.

ОЗХО НАЧАЛА УНИЧТОЖЕНИЕ ХИМИЧЕСКОГО АРСЕНАЛА В СИРИИ

Ранее представитель РФ при ООН Виталий Чуркин заявил, что группа ОЗХО начнет проверки по химоружию 7 октября

Группа экспертов Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО) и представители ООН начали ликвидацию химического арсенала в Сирии, сообщает Reuters со ссылкой на источник в миссии ОЗХО. Ранее представитель РФ при ООН Виталий Чуркин заявил, что группа ОЗХО начнет проверки по химоружию 7 октября.

Сирия присоединилась к конвенции о запрещении химического оружия под давлением мировой общественности, главным образом США, грозивших военным вторжением, и России, предлагавшей мирное урегулирование. Теперь специалисты ОЗХО вместе с сирийскими властями должны уничтожить химический арсенал Сирии. Оборудование для производства химоружия планируется уничтожить до конца ноября 2013 года, а все химические арсеналы будут ликвидированы уже в первой половине 2014 года.

Группа из 33 человек прибыла в Сирию 1 октября. Среди членов команды граждане России, США, Великобритании, Чехии, Узбекистана, Китая, Канады, Нидерландов, Туниса. 19 человек - инспекторы ОЗХО, остальные - сотрудники ООН. В Дамаске группа учредила "логистическую базу для немедленного начала работ" по уничтожению отравляющих веществ

Число инспекторов ОЗХО, занимающихся вопросами уничтожения химического оружия в Сирии, возрастет до 100 человек в течение ближайших 3-4 недель, на следующей неделе в Дамаск прибудут еще 14 экспертов, сообщил РИА Новости военный источник в сирийской столице.

"На следующей неделе через Ливан в Дамаск приедут 14 экспертов-химиков, всего в течение ближайших 3-4 недель число экспертов составит 100 человек", - сказал собеседник агентства.

На прошлой неделе в Сирию прибыла группа из 33 человек, в их числе граждане России, США, Великобритании, Чехии, Узбекистана, Китая, Канады, Нидерландов и Туниса.

Ранее ОЗХО утвердила план уничтожения химоружия в Сирии, согласно которому эксперты должны были изучить все объявленные властями места и в кратчайшие сроки посетить другие объекты, на которые могут указать страны-члены ОЗХО. Оборудование для производства химоружия планируется уничтожить до конца ноября 2013 года, а все химические арсеналы - в первой половине 2014 года.

Какова дальнейшая судьба кавказских минеральных вод? Что нужно сделать, чтобы не утратить это бесценное сокровище? Ответы на эти вопросы знают участники национального научного форума «Нарзан-2013».

Полное название форума, который состоялся в конце сентября в Кисловодске, - «Техногенные процессы в гидролитосфере (диагностика, прогноз, управление, автоматизация)». Он прошел уже во второй раз (впервые – два года назад) и собрал светил в области геологии, гидрогеологии, биологии, биохимии и других сферах знаний (даже специалистов по аномальным явлениям).

«Гидролитосфера – одна из самых важных оболочек земного шара, - говорит гендиректор компании «Нарзан-Гидроресурсы», доктор технических наук Анатолий Малков. – Она расположена в верхней зоне земной коры и имеет толщину около 15 км. Практически все месторождения твердых и жидких полезных ископаемых находятся в этой оболочке. Разрабатывая их, человек осуществляет серьезное вмешательство в гидролитосферу, нарушает ее стабильность. То есть мы очень много у нее берем и не возмещаем ей эти потери».

Усилия многих ученых сегодня направлены на добычу полезных ископаемых – нефти, газа, но немногие задумываются о том, что гораздо большей ценностью является вода. Без нефти прожить можно, без газа – тоже. Без воды – нет. Она – в основе физиологии человека. Однако платежа по этому векселю нельзя избежать – его можно только отсрочить. Анатолий Малков и его коллеги считают, что время платежа уже подошло. Именно поэтому в 2011 году состоялся I Национальный научный форум «Нарзан».

По итогам прошлого симпозиума на скважинах компании «Нарзан-Гидроресурс» полностью внедрена автоматика, которая осуществляет оптимальное управление режимами эксплуатации. Причем целевые функции и критерии, которые заложены в этой системе, - экологические. «Не экономика, а именно чистая экология!» - подчеркнул А. Малков. Совместно с предприятием «Гидроспецгеология» внедрены системы сбора информации – приборы «Кедр-72М», которые каждый час передают на компьютерный сервер данные по динамике уровня, давления, температуры воды и т.д.

Доктор геолого-минералогических наук Владимир Адилов напомнил, что почти 300 лет назад – в 1717 году – Петр I издал указ «О поручении доктору Шоберу искать в нашем государстве ключевых вод, которые можно пользовать от разных болезней». С тех пор природные лечебные ресурсы, в первую очередь, минеральные воды в России тщательно изучались, и им отводилось особое внимание. Следующей вехой стал рескрипт Александра I «Инспектору кавказской линии, астраханскому военному губернатору и главнокомандующему в Грузии князю П. Д. Цицианову о признании государственного значения кавказских минеральных вод и необходимости их устройства» (1803 год). В этой сфере был также издан ряд высочайших указаний с 1886 по 1915 годы, декрет советской власти в 1919 году. Наконец, в 1995 году кавказские минеральные воды были объявлены национальным достоянием. «Таким образом, природные лечебные ресурсы, лечебно-оздоровительные местности и курорты всегда находились под пристальным внимание первых лиц государства, а их реальная защита от загрязнения и истощения осуществлялась посредством округов и зон санитарной и горно-санитарной охраны», - резюмирует В. Адилов. Лица, не соблюдавшие условия рачительного использования природных лечебных ресурсов, наказывались, отмечает он.

«При въезде в Кисловодск мы видим надпись «город-курорт», - говорит Владимир Адилов. – Однако в нашем законодательстве это нигде не утверждено. В советские времена на всю страну был только один официальный курорт – Одесса. Остальные города этого статуса не имеют – пора продумать и принять понятие «города-курорта».

Сегодня, сообщает В. Адилов, проводится большая работа по подготовке ряда поправок в Федеральный закон «О природных лечебных ресурсах и особо охраняемых территориях». Некоторых людей не устраивает причисление лечебно-оздоровительных местностей и курортов к особо охраняемым территориям. В Госдуме в настоящее время лежит соответствующий законопроект, который упразднит санитарную и горно-санитарную охрану лечебных местностей и курортов. Его инициаторы считают, что охрану курортных объектов необходимо заменить охраной самих лечебных ресурсов. Последствия это может иметь весьма пагубные.

«За рубежом – во Франции, Испании, Кипре, Тунисе, Израиле – разумно подходят к использованию своих курортных территорий и не допускают их разбазаривания. Пора и нам позаботиться о небольших заповедных уголках России и отнестись к ним с особым вниманием. Надеюсь, в Думе будет найден разумный компромисс, и наши курорты сохранятся, а не будут отданы на откуп отдельным лицам», - подытожил В. Адилов.

Профессор Северо-Кавказского федерального университета Иван Першин говорил об усилении загрязнения региона в связи с активным освоением гидроминеральной базы Кавказских минеральных вод. Некоторые власть предержащие предпочитают скрывать этот факт, другие имеют политическую волю к его преодолению, но «дальше этого ничего не идет». Между тем, надо активно начинать оздоровление гидролитосферы Кавминвод, иначе грядущим поколениям достанется лишь выжженная пустыня. И. Першин считает, что после форума «Нарзан-2011» разговаривать с руководителями различных уровней стало проще.

Профессор Института водных проблем РАН Игорь Зекцер обратил внимание аудитории на недальновидность московских властей, которые практически не используют подземные воды в качестве источника питьевого водоснабжения – их доля для этих целей составляет всего 2% (в то время как поверхностных вод – 98%). Не используют их и в других крупных городах России: Санкт-Петербурге и Нижнем Новгороде, Екатеринбурге и Омске, Волгограде и Челябинске… А в это время ведущие города Европы вовсю эксплуатируют подземные воды. Их доля в хозяйственно-питьевом водоснабжении Гамбурга и Мюнхена составляет 100%, Вены – 95%, Копенгагена – 84%, Токио – 75%, Брюсселя – 65%, Лиссабона – 55%, Амстердама – 48%. И это неудивительно, ведь подземные воды обладают рядом преимуществ: у них более высокое качество; они лучше защищены от загрязнения и заражения; менее подвержены многолетним и сезонным колебаниям, связанным с климатической цикличностью и водностью отдельных лет, они более широко распространены.

Форум «Нарзан-2013» продолжался в течение трех дней и стал площадкой обмена мнениями для ведущих специалистов, в первую очередь, гидрогеологов. Следующий, III Национальный научный форум «Техногенные процессы в гидролитосфере», намечен на 2015 год.

Автор: Сергей Смирнов

С 1 ок­тября про­пуск для въ­ез­да гру­зови­ков на МКАД мож­но бу­дет офор­мить толь­ко в элект­рон­ном ви­де. Для по­луче­ния про­пус­ка нуж­но за­регист­ри­ровать­ся на пор­та­ле го­сус­луг, по­лучить код дос­ту­па к лич­но­му ка­бине­ту и по­дать за­яв­ле­ние в элект­рон­ном ви­де, со­об­ща­ет "М24".В том слу­чае, ес­ли у во­дите­ля есть не­оп­ла­чен­ные штра­фы, или он на­рушал пра­вила до­рож­но­го дви­жения бо­лее трех раз за год, в вы­даче про­пус­ка мо­гут от­ка­зать.

Про­пуск вы­да­ет­ся в элект­рон­ном ви­де и ав­то­мати­чес­ки вно­сит­ся в ба­зу. Оформ­ле­ние до­кумен­та - бесп­лат­но и за­нима­ет от 3 ча­сов, ес­ли тре­бу­ет­ся ра­зовый про­пуск, и до 14 дней, ес­ли тре­бу­ет­ся раз­ре­ше­ние сро­ком на год.

Напомним, с 1 марта транзитным грузовикам массой более 12 тонн было запрещено ездить по МКАД с 6.00 до 22.00. С 1 мая действие запрета распространили на любые большегрузы. В дачный сезон, до 1 октября, ограничение действовало с 6.00 до полуночи.