Всего новостей: 4290763, выбрано 3078 за 0.022 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
В ТУНИСЕ ПРОЙДЕТ ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА
Французские школы будут закрыты в связи с массовыми протестами
Представители крупнейшего в Тунисе профсоюза объявили о намерении провести всеобщую забастовку 8 февраля в знак протеста против убийства видного деятеля оппозиции Шукри Бельида, сообщает Reuters.
Французские школы в столице Туниса не будут проводить занятия в последний день недели, а также в субботу из-за опасений в связи с возможными массовыми протестами.
"Французские школы в Тунисе не будут работать только в пятницу, 8 февраля, и в субботу, 9 февраля", - говорится в сообщении на сайте французского посольства
Ранее сегодня члены правящей партии Туниса "Ан-Нахда" выступили против решения премьер-министра страны Хамади Джебали о роспуске правительства и формировании нового кабинета технократов.
Накануне Джебали объявил о решении распустить кабинет министров, в котором преобладали исламисты, и создать переходное правительство, которое будет работать до выборов.
В ответ на это зампредседателя правящей партии Абдельхамид Джеласси обвинил премьер-министра в том, что тот принял решение в одностороннем порядке, не посоветовавшись с членами партии: "Премьер-министр принял это решение без учета мнения членов партии". "Мы продолжим вести переговоры с представителями других партий по вопросу формирования нового коалиционного правительства", - добавил он.
Несогласие с таким решением выразили и другие оппозиционные партии страны. Они потребовали учета их мнения при решении вопроса по созданию нового правительства.
Решение о роспуске правительства последовало после волны антиправительственных выступлений, вызванных убийством 6 февраля видного деятеля оппозиции Шукри Бельида. Лидер Демократической партии патриотов был убит неизвестными.
Тунисский премьер пообещал провести новые выборы в ближайшее время, однако не назвал ни имен кандидатов, ни дату предстоящих выборов.
Нынешнее правительство было сформировано в декабре 2011 года после выборов, в которых победу одержало исламистское движение "Ан-Нахда", к которому принадлежит и сам Джебали.
В ТУНИСЕ БУДЕТ СФОРМИРОВАНО ПРАВИТЕЛЬСТВО ТЕХНОКРАТОВ
Оно придет на смену коалиции, возглавляемой исламистскими партиями
Премьер-министр Туниса Хамади Джебейли, возглавляющий правящую в стране партию исламистов, объявил о роспуске правительства и пообещал скорые выборы для того, чтобы восстановить мир в государстве после убийства лидера оппозиции Шукри Бельэйда, сообщает Reuters. По словам Джебейли, вместо коалиции, возглавляемой исламистской партией "Ан-Нахда", в Тунисе будет сформировано правительство технократов.
Три исламистских партии, входящие в коалицию, в течение нескольких недель не смогли договориться о составе правительства. Так, партия "Конгресс за республику" требовала заменить некоторых министров, угрожая перейти в оппозицию. "После провала в переговорах между партиями по вопросу переформирования кабмина я решил сформировать небольшое правительство технократов", - заявил он. "То, что произошло с Бельэйдом - это политическое убийство и уничтожение тунисской революции", - добавил премьер.
Бельэйд, который являлся лидером местных социалистов, был убит 6 февраля. Это событие вызвало в Тунисе многочисленные уличные протесты, подобные тем, которые проходили в стране во время революции два года назад. Во время всего вчерашнего дня протестующие устраивали столкновения с полицией в столице и других городах Туниса, в том числе в Сиди Бузиде, где началась "Жасминовая революция", которая привела к свержению президента Зина эль-Абидин Бен Али в январе 2011 года. В столице Туниса толпа, в частности, подожгла штаб-квартиру партии "Ан-Нахда", которая 1,5 года назад победила на выборах в Национальную учредительную ассамблею Туниса.
В ТУНИСЕ РАСПУСТИЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО
А в ходе беспорядков погиб полицейский
Премьер-министр Туниса Хамади Джебали заявил о роспуске правительства, в котором преобладали исламисты, и формировании нового технического кабинета, который будет работать до выборов, передает РИА Новости.
Это решение последовало после волны антиправительственных выступлений, вызванных убийством в среду, 6 февраля, видного деятеля оппозиции Шукри Бельида. Лидер Демократической партии патриотов был убит неизвестными возле дома. По данным МВД, его расстреляли два молодых человека, которые затем скрылись с места преступления на мотоцикле.
Вечером 6 февраля в Тунисе начались беспорядки. Противники исламистов совершили нападение на офис "Ан-Нахды" и подожгли его. Демонстранты вышли на улицы главных городов страны. В ходе беспорядков погиб как минимум один полицейский. Президент страны Монсеф Марзуки прервал визит во Францию и возвратился на родину.
"Я сформирую правительство технократов без политической окраски, которое будет управлять страной в рамках строго ограниченного мандата вплоть до проведения выборов в самые короткие сроки", - сказал премьер-министр в телеобращении к нации, которое транслировали в прямом эфире арабские телеканалы.
Тунисский премьер не назвал ни имен новых министров, ни даты предстоящих выборов. Уходящее в отставку правительство Джебали было сформировано в декабре 2011 года после выборов, в которых победу одержало исламистское движение "Ан-Нахда", к которому принадлежит и сам Джебали.
Посольство Франции в Тунисе решило отменить занятия в расположенных в стране французских школах из-за беспорядков и демонстраций оппозиции, говорится в четверг в сообщении дипмиссии.
"Французские школьные учреждения в Тунисе будут закрыты в пятницу и субботу, 8 и 9 февраля", — сказано в коммюнике. В Тунисе работает около десятка французских школ, в которых учатся более пяти тысяч человек.
МИД Франции, в свою очередь, советует гражданам держаться в стороне от демонстраций.
Волна антиправительственных выступлений захлестнула Тунис после громкого убийства видного деятеля оппозиции Шукри Бельида. Оппозиция, обвинив в убийстве правящую исламистскую партию "Ан-Нахда", напала на ряд ее представительств в разных городах. В среду вечером премьер-министр Хамади Джебали на фоне острого кризиса решил распустить действующее правительство и сформировать технический кабинет. Однако исламистское движение "Ан-Нахда" отвергло это предложение.
Как сообщает "Polska Agencja Prasowa", правительство Польши во вторник после заседания объявило, что выступает против сокращения фондов солидарности в бюджете Европейского Союза на 2014-2020 год, так как это может привести к увеличению разрыва между богатыми и бедными членами ЕС.
Во вторник польское правительство приняло официальную позицию по поводу бюджета ЕС, которую они и будут отстаивать на саммите 7-8 февраля. На саммите также будет рассматриваться вопрос демократизации арабских стран.
Согласно своей позиции правительство также предлагает увеличить субсидии в рамках Общей политики сельского хозяйства (САР) для польских фермеров до среднего уровня по ЕС, чтобы дать им возможность торговать на общеевропейском рынке «согласно принципам справедливости».
Также Польша рекомендует активно укреплять позиции ЕС на мировом рынке путем укрепления отношений со странами Восточного и Южного Содружества, Россией, а также с Японией, Канадой и США.
В своей позиции Польша подтверждает участие в демократизации Туниса, Египта и Ливии, а также поддерживает усилия Евросоюза относительно методов разрешения сирийского конфликта.
В 2012 году Польша предоставила гуманитарную помощь в виде 4,3 миллионов злотых для Сирии и планирует также в дальнейшем оказывать поддержку нуждающихся стран.
В ТУНИСЕ ТЫСЯЧИ ЧЕЛОВЕК ПРИШЛИ НА АКЦИЮ ПРОТЕСТА К ЗДАНИЮ МВД
Тунисцы протестуют против убийства оппозиционного лидера Шокри Белаида
В Тунисе более тысячи человек собрались перед зданием Министерства внутренних дел в рамках акции протеста против убийства оппозиционера Шокри Белаида, который был убит на выходе из своего дома, сообщили Reuters очевидцы событий.
Демонстранты, призывающие к свержению исламистского правительства, кричат: "Позор, позор, Шокри мертв", "Куда смотрит правительство?", "Правительство должно пасть". Место проведения акции блокировано сотрудниками сил безопасности.
Лидер оппозиционной "Партии объединенных патриотов демократов" Шокри Белаид на пороге собственного дома получил четыре смертельных ранения и вскоре скончался в клинике "Аль-Манар". Накануне своей смерти оппозиционер резко раскритиковал правящую партию и заявил, что исламисты пытаются подавить национальную армию и силы безопасности. Для борьбы с режимом Белаид призвал провести общегосударственную акцию протеста. Смерть оппозиционера уже прокомментировали власти Туниса - премьер-министр Хамади Джебали назвал убийство "террористическим актом" и резко осудил это преступление. Он пообещал, что власти сделают все возможное для поимки и наказания убийцы.
Мировой рынок стройпроката: итоги 2012 и перспективы потребления-2013
2012-й год стал худшим для мирового строительного сектора со времени кризиса 2008/2009 гг. времена – потребление конструкционного проката осталось на уровне минувшего года, в то время как цены упали до двухлетних минимумов. Однако предпосылки для оживления спроса и цен в 1-м квартале 2013 г. есть – ожидается неплохая конъюнктура в Китае, Индии, США, Бразилии, странах MENA, которые выступят основными «моторами» для раскачки цен на длинномерную продукцию в мире.
Таблица 1. Крупнейшие в мире производители горячекатаного длинномерного проката в 2011 г., млн т:
|
Страна |
Объем |
|
Китай |
407,23 |
|
Индия |
32,48 |
|
Япония |
29,16 |
|
США |
21,36 |
|
Южная Корея |
19,58 |
|
Россия |
16,8 |
|
Италия |
12,89 |
|
Германия |
12,74 |
|
Тайвань |
11,42 |
|
Бразилия |
10,98 |
|
Испания |
10,17 |
|
Иран |
8,99 |
|
Украина |
8,25 |
|
Мексика |
7,2 |
|
Вьетнам |
5,47 |
|
Египет |
5,44 |
Источник: Worldsteel
В 2011 г. общемировое потребление длинномерного проката (арматура, катанка, товарный сорт и профили) составило 600-615 млн т. Это примерно 45% от всей сталепродукции, потребленной в мире за минувший год. Традиционно доля длинномеров в глобальном потреблении близка или превышает 50%, однако в последние годы в связи со стагнацией строительного сектора спрос на эту продукцию слабеет.
По оценкам ArcelorMittal, докризисная (в 2008 г.) емкость глобального рынка конструкционного проката составляла 606 млн т, в 2009 г. данный показатель снизился до 595 млн т, однако уже в 2010 г. отмечен его рост до 647 млн т. Столь позитивная динамика в сегменте строительства объясняется пресловутым китайским фактором – в КНР потребление конструкционного проката с 2008 г. по 2010-й годы выросло на 30%, до 345 млн т. В «остальном» же мире, без Китая, за этот же период потребление сократилось на 12%, до 302 млн т.
В 2011 г. благодаря посткризисному восстановлению строительного сектора в мире наблюдался довольно значительный (особенно если учесть низкую сравнительную базу предыдущих лет) рост потребления металлопродукции – до 710 млн т. Этот рост мог быть и большим, если бы не события «арабской весны», которые привели к существенному спаду спроса на стройпрокат в едва ли не половине стран региона MENA (Ближний Восток и Северная Африка).
Однако в 2012 г. температура глобального рынка конструкционного проката вновь начала охлаждаться. В Китае прирост спроса на прокат ужался до 3-5%, а в большинстве прочих регионов мира отмечены либо стагнация потребления, либо его сокращение. Исключением стали ряд стран Азии, включая Индию и развивающиеся экономики АСЕАН, регион MENA, где понемногу начинается постреволюционное восстановление потребления, Северная и Южная Америка, где также зафиксирован незначительный, но все же рост спроса, а также отдельные страны СНГ, в которых стройсектор имеет поддержку бюджетного финансирования на крупные инфраструктурные проекты.
Таблица 2. Производство строительного проката в мире в 2011 г., млн т:
|
Регион, страны |
Арматура |
Катанка |
|
Евросоюз (27 стран) |
9,55 |
13,76 |
|
Италия |
3,57 |
3,89 |
|
Германия |
2 |
5,5 |
|
Испания |
2,35 |
2,95 |
|
Польша |
1,62 |
1,17 |
|
СНГ |
10,35 |
5,36 |
|
Россия |
6,28 |
2,65 |
|
Украина |
2,94 |
2,18 |
|
Беларусь |
1,04 |
0,53 |
|
Азия |
162,87 |
164,36 |
|
Китай |
154,06 |
122,59 |
|
Индия |
н/д |
25,58 |
|
Япония |
8,5 |
5,98 |
|
Южная Корея |
8,81 |
2,76 |
|
Ближний Восток |
6,05 |
н/д |
|
Иран |
6,05 |
н/д |
|
Катар |
1,5 |
н/д |
|
Северная Африка |
4,55 |
0,9 |
|
Египет |
4,55 |
0,89 |
|
Северная Америка |
10,42 |
5,6 |
|
США |
5,06 |
1,96 |
|
Мексика |
3,37 |
2,55 |
|
Южная Америка |
4,96 |
3,13 |
|
Бразилия |
4,38 |
3,13 |
|
Всего в мире |
209,03 |
194,1 |
Источник: Worldsteel
В 2011 г. производство горячекатаного длинномерного проката в мире составило 677 млн т, выпуск арматуры – 209 млн т, катанки – 194 млн т (см. табл. 1 и 2.).
Глобальная торговля длинномерной продукцией в минувшем году, по оценкам WSA, составила 99 млн т, или примерно 24% в общем объеме мировой стальной торговли (см. табл. 3).
Таблица 3. Мировой экспорт по видам длинномерной продукции, млн т:
|
Виды проката |
2008 |
2009 |
2010 |
2011 |
|
арматура |
26,1 |
21,8 |
18,8 |
20 |
|
уголки, профили |
24,1 |
16,5 |
19,1 |
20 |
|
г/к прутки, стержни |
16,8 |
7,6 |
11,4 |
12 |
|
катанка |
21,9 |
16,6 |
19,4 |
21 |
|
проволока |
7 |
5,3 |
6,4 |
7 |
Источник: данные Worldsteel, оценки автора
Крупнейшими экспортерами длинномерного проката в 2011 г. (см. табл. 4), по данным WSA, были:
• в ЕС (42 млн т) – Германия (7 млн т) и Испания (св. 6 млн т);
• в Азии (25 млн т) – Китай (11,5 млн т) и Япония (5 млн т);
• в СНГ (10 млн т) – Украина (почти 6 млн т) и Россия (3 млн т);
• на Ближнем Востоке – Турция (10,5 млн т)
Таблица 4. Экспорт строительного проката в мире в 2011 г., млн т:
|
Евросоюз (27 стран) |
42,37 |
|
СНГ |
10,12 |
|
Азия |
24,96 |
|
Северная Америка |
6,48 |
|
Южная Америка |
1,7 |
|
Всего в мире |
98,96 |
Источник: Worldsteel
Основные импортеры (см. табл. 5):
• ЕС-27 (32 млн т), в т. ч. Германия (6,5 млн т) и Франция (св. 3 млн т);
• Азия (19,5 млн т), в том числе Южная Корея (4,5) и Сингапур (более 2 млн т);
• Ближний Восток (10,6 млн т) – ОАЭ (2,3 млн т), Ирак (1,9 млн т) и Иран (1,6)
• Северная Америка (почти 10 млн т). в т.ч., США (почти 5 млн т) и Канада (2,6 млн т;)
• страны Африки (почти 9 млн т), в т. ч. Алжир (3,2млн т).
Таблица 5. Импорт строительного проката в мире в 2011 г., млн т:
|
Евросоюз (27 стран) |
31,91 |
|
Прочие Европа |
3,65 |
|
СНГ |
4,41 |
|
Азия |
19,56 |
|
Ближний Восток |
10,63 |
|
Африка |
8,6 |
|
Северная Америка |
9,87 |
|
Южная Америка |
3,8 |
|
Океания |
1 |
|
Всего в мире |
93,45 |
Источник: Worldsteel
Региональное потребление и торговля. Азия
Азия является крупнейшим производителем и потребителем конструкционного проката. Оценочная емкость рынка конструкционного проката КНР – 380 млн т, остальных стран Азии – 140 млн т.
В 2011 г. объем регионального экспорта (25 млн т) составил четверть общемирового и лишь на 5 млн т превысил объем импорта (19,6 млн т), который, в свою очередь, составляет 21% общемирового (см. табл. 6 и 7).
Таблица 6. Региональный экспорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
Китай |
11,56 |
|
Япония |
4,86 |
|
Южная Корея |
3,8 |
|
Тайвань |
1,35 |
|
Всего в мире |
98,96 |
Источник: Worldsteel
Основными региональными экспортерами арматуры и катанки являются Китай, Япония и Южная Корея, импортерами – соседние страны Юго-Восточной Азии (прежде всего, Южная Корея, Сингапур, КНР, Таиланд, Индонезия, Малайзия и Вьетнам).
Таблица 7. Региональный импорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
Южная Корея |
4,45 |
|
Сингапур |
2,14 |
|
Китай |
1,79 |
|
Таиланд |
1,7 |
|
Индонезия |
1,25 |
|
Малайзия |
1,2 |
|
Вьетнам |
1,14 |
|
Тайвань |
0,92 |
|
Япония |
0,91 |
|
Филиппины |
0,63 |
|
Индия |
0,6 |
Источник: Worldsteel
Китайское потребление конструкционной стали имеет хорошую поддержку благодаря устойчивому развитию стройсектора. Перед страной по-прежнему стоят задачи по созданию колоссальных объемов инфраструктуры, для которых необходимо не менее 65% от национального потребления сталепродукции. В 4-м квартале текущего и 1-м кварталах следующего года в стране ожидается улучшение рыночного спроса на сталь. Национальной комиссией развития и реформ утверждены инвестпроекты общим объемом более 5 трлн. юаней. В частности, в строительство высокоскоростной железнодорожной сети, как ожидается, будет инвестировано 530 млрд. юаней.
Китайские производители также активно используют имеющиеся возможности для поставок длинномерной продукции на рынки сопредельных стран, особенно на растущие рынки стран АСЕАН.
За первые девять месяцев этого года китайские металлурги экспортировали 8,24 млн т арматуры и катанки (+ 63% к АППГ), поставки сортового проката выросли на 40%, до 2,67 млн т.
В Японии потребление конструкционной стали в минувшем году составило 10,3 млн т, при объеме внутреннего производства в 18,6 млн т. Соответственно, избыточные объемы ушли на экспорт, в т.ч., внешние поставки арматуры составили 346 тыс. т, катанки — 542 тыс. т, профилей – 882 тыс. т.
За 8 мес. 2012 г. потребление в строительстве Японии составило 7,3 млн т. За 9 месяцев 2012 г. экспорт арматуры составил 277 тыс. т, катанки – 375,5, импорт – 24 тыс. т и 209 тыс. т соответственно.
В текущем финансовом году стали дополнительный спрос на конструкционный прокат в стране, обусловленный необходимостью восстановления после землетрясения, вырастет на 600 тыс. Т.
В Индии потребление сортового проката в следующие 10 лет будет превышать спрос на плоскую продукцию (в соотношении 55% против 45%), что обусловлено высоким спросом со стороны инфраструктурных проектов. Соответственно, при общем уровне потребления в 2012/2013 финансовом году на уровне 77 млн т, спрос на длинномерную продукцию должен составить не менее 42 млн т.
В Ispat Nigam Rashtriya, ведущем национальном производителе стройпроката (основные конкуренты – SAIL и Tata Steel) отмечают, что длинномерный прокат является товаром, который производится и потребляется преимущественно для местного рынка, экспорт и импорт незначителен. В частности, за январь-сентябрь 2012 г. импорт длинномерной продукции в Индию через основные порты составил всего порядка 200 тыс. т. Экспорт по итогам года оценочно не превысит 600 тыс. т.
В Южной Корее, на фоне растущего спроса внутри страны, местные производители арматуры наращивают поставки на местный рынок. За 1-е полугодие корейские компании выпустили 4,44 млн т арматурного проката (+8%), из которых 4,24 млн т (+16%) было отгружено отечественным потребителям, и всего 175 тыс. т (-36%) ушло на экспорт.
По оценкам местных экспертов, годовой экспорт арматуры из Кореи по итогам 2012 г. не превысит 400 тыс. т (главным образом, в Сингапур, Мьянму и Канаду), импорт (преимущественно, из Китая и Японии) в текущем году составит около 500 тыс. т.
На Тайване из-за снижения правительственных ассигнований на проекты строительства на 16%, потребление длинномерного прокат в 2012 г. может упасть на 5-10%. В 1-м полугодии 2012 г. Тайвань снизил импорт длинномерной продукции до 1,1 млн т, экспорт составил 1,2 млн т.
Импорт арматуры в текущем году составит порядка 500 тыс. т (основные поставщики – Южная Корея, Россия, Великобритания), экспорт – 250 тыс. т (в Китай, Таиланд и Австралию).
В странах АСЕАН (Индонезия, Малайзия, Таиланд, Филиппины и Сингапур) в строительном секторе, на который приходится в среднем 63% потребления, в 2011 г. израсходовано порядка 31 млн т проката (см табл. 8), чуть выше уровня предыдущего года. Спрос на длинномерную продукцию в странах АСЕАН растет в среднем на 7% в год, опережая производство, которое увеличивается со скоростью 6%.
В 2011 г. объем импорта вырос до 9,4 млн т, и основным ее поставщиком в АСЕАН остается Китай, на который пришлось около 40% импорта профилей, 23% и 42% арматуры и катанки соответственно. Крупными экспортерами проката строительного назначения в страны АСЕАН выступают также Япония, Корея и Тайвань.
Таблица 8. Потребление металлопродукции в стройсекторе стран АСЕАН за 2011 г.:
|
Страна |
Объем потребления, млн т |
|
Таиланд |
7,86 |
|
Индонезия |
6,68 |
|
Малайзия |
6 |
|
Вьетнам |
5,8 |
|
Филиппины |
3 |
|
Сингапур |
2,9 |
Источник: данные SEAISI
В Таиланде спрос на длинномерный прокат в 2011 г. вырос до 4,9 млн т. В настоящее время востребованность новых систем защиты от наводнений в жилых районах и активное переселение людей в регионы с меньшим риском наводнений формирует повышенный спрос на услуги стройсектора.
Строительный сектор Индонезии в 2011 г. увеличил потребление проката на 3%, до 6,7 млн т, однако в 2012 г. ожидается замедление спроса в связи со снижением активности в секторе, поскольку регуляторы подняли первоначальный взнос для покупки дома, что может сдерживать инвестиции в недвижимость.
В Малайзии ежегодный рост потребления стройпроката за счет правительственных проектов может ускориться до 5%. При этом в стране предпринимаются меры по ограничению растущего импорта. В текущем году введены антидемпинговые меры на импорт катанки из 4 стран.
Во Вьетнаме в 2011 г. 5,8 млн т стали было использованы строительным сектором, импорт составил порядка 4,5 млн т. В текущем году производство конструкционной стали составит 4,5 млн т, внутренние продажи – 4,4 млн т. Потребление во Вьетнаме остается сравнительно слабым – прежде всего, из-за спада на рынке недвижимости, который, в свою очередь, привел к стагнации в строительстве и промышленности строительных материалов.
Филиппинский строительный сектор оставался динамичным в последние несколько лет, пользуясь поддержкой правительства. В настоящее время строится 300 тыс. новых домов в год, в то время как население растет примерно на 2%.
В Сингапуре высокий спрос на длинный прокат в 2011 г. привел к значительному росту импорта, который увеличился на 38% в годовом исчислении.
В 2011 г., по данным ISSB, импорт длинномерной продукции в страны Ближнего Востока и Северной Африки вырос на 1%, до 13,8 млн т. Импорт в Египет показал более чем десятикратный рост – до 2,8 млн т, в ОАЭ сократился на 76% – до 1,7 млн т, в Алжир вырос до 2,8 млн т. В целом закупки длинномерного проката Египтом, Алжиром, ОАЭ и Ираком составили 68% от общеарабского импорта.
Регион MENA
Если ранее страны MENA переживали строительный бум, то сейчас региону прогнозируют бум железнодорожный. Быстрый рост населения и урбанизации требует создания инфраструктуры наземного транспорта – скоростных дорог местного и регионального значения, а также метрополитена. Первым стало метро Дубая, в строительство которого было вложено $ 9 млрд. По оценкам арабских экспертов, объем инвестиций в ж/д проекты на Ближнем Востоке и Северной Африке может достигнуть $ 190 млрд.
Ближний Восток и Средиземноморье
Оценочная емкость рынка конструкционного проката Ближнего Востока и Турции – 35 млн т. Регион остается ключевым импортером этой продукции, опираясь на значительные инвестиции в строительный сектор. Спрос на длинномерный прокат в регионе на 2012, 2013 и 2014 гг. прогнозируется на уровне 18, 21 и 26 млн т соответственно. Это означает, что региональные производители смогут закрывать потребности в данной продукции самостоятельно – в 2012, 2013 и 2014 гг. их мощности, по оценкам, составят 19, 21 и 23 млн т. К 2015 г. в регионе может производиться 17 млн т арматуры, 3,5 млн т профилей и 2,6 млн т катанки. В реальности же пока большинство стран региона сильно зависят от импорта. Основные нетто-импортеры – Ливан, Саудовская Аравия, Сирия (до начала гражданской войны), Ирак и Иордания.
В 2012 г., после частичной стабилизации политической обстановки, в регионе отмечается значительный рост инвестиций в инфраструктуру, гарантируя высокий спрос на строительный прокат.
В ОАЭ будет реализован проект по созданию ж/д сети между эмиратами Абу-даби и Дубай протяженностью 1200 км. Позже сеть станет трансарабской, связав ОАЭ, Саудовскую Аравию и Оман.
В Саудовской Аравии, которая остается крупнейшим строительным рынком Залива, в 2012 г. инвестиции в строительные и инфраструктурные проекты снизятся до $ 50 млрд., однако уже в 2013 г. ожидается возвращение к $ 70 млрд. В 2012 г. дан старт ряду проектов по развитию портов стоимостью порядка $3 млрд.
Катар вложит $140 млрд. в инфраструктурные проекты за следующие 5 лет. В стране стартует реализация проектов в рамках проведения в 2022 г. чемпионата мира по футболу.
Строительная отрасль Кувейта также стоит на пороге значительного роста, стимулируемого госинвестициями в проекты возведения инфраструктурных и социальных объектов. В отрасли ожидается ежегодные темпы роста 7,5% в период между 2012 и 2016 гг.
В Омане реализуются проекты строительства дорог и мостов на $ 7 млрд. На текущий год планируется начало строительства железной дороги более чем на $ 5 млрд., а также нескольких портов и аэропортов.
Оценка потребности в арматуре в странах Персидского залива, млн т:
|
2012 г. |
2013 г. |
2014 г. |
2015 г. |
|
12,6 |
13,3 |
14 |
14,7 |
Источник: Qatar steelВ Ливане, которому требуется масштабное восстановление инфраструктуры, потребление проката строительного назначения составляет 1 млн т. Сегодня стране зависима от импорта, основная часть которого поступает из стран СНГ (Беларусь и Украина).
Аналогичная ситуация и в Ираке, потенциал которого по потреблению строительного проката уже составляет 3 млн т возможностью ежегодного роста на 10%. Местные производители (2 завода) пока могут суммарно выпустить не более 300 тыс. т арматуры, что создает отличные возможности для экспортеров длинномеров из СНГ, Турции и Китая.
Сирия потребляет 2 млн т сортового проката в год, большую часть страна импортирует из Украины, из Турции и КНР.
Иордания активно наращивает потребление арматуры, которое приближается к отметке 1 млн т в год.
В сложном положении после введения международных санкций находится Иран, крупный региональный потребитель (до 12 млн т в год) и производитель стройпроката. С весны 2012 г. практически заблокирован импорт в страну не только готовой конструкционной стали, но и полуфабрикатов. На фоне 70% падения ввоза заготовки, местным производителям приходится работать на полную мощность, чтобы закрыть хотя бы часть потребностей сортовых заводов.
Региональный импорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
ОАЭ |
2,35 |
|
Ирак |
1,89 |
|
Иран |
1,61 |
|
Саудовская Аравия |
1,53 |
|
Израиль |
0,9 |
|
Ливан |
0,71 |
|
Иордания |
0,37 |
Источник: Worldsteel
В Турции (основной конкурент по конструкционной стали для поставщиков из СНГ в MENA), потенциал производства длинномерного проката уже превышает 36 млн т, или 70% мощностей отрасли. В 2011 г. выпуск арматуры превысил 12 млн т (всего 4,5 млн т млн. в начале 2000-х гг.), катанки – 2,79 млн т. Импорт длинномерного проката в Турцию в 2011 г. составил 1,35 млн т, экспорт – 10,5 млн т.
За 9 месяцев 2012 г. потребление конструкционного проката в стране составил 9,7 млн. т, увеличившись на 9% к АППГ. Спрос со стороны стройсектора останется стабильно высоким, учитывая масштабный план городского преобразования, в рамках которого за 20 лет планируется капитально отремонтировать и заново построить 650 тыс. старых домов.
Несмотря на то, что на местном рынке в текущем году сохраняется высокий уровень спроса, экспорт конструкционной стали из Турции за 9 месяцев 2012 г. вырос на 25% к АППГ. В частности, поставки арматуры составили 6,3 млн т (+27%), катанки – 701,2 тыс. т (+17%).
Северная Африка
Пока регион далек от того строительного бума, имевшего место до «арабской весны». Египет, Алжир, Ливия, Тунис и Марокко только возвращаются к «нормальному уровню» развития экономики и строительства. В 2013 г., при условии политической стабильности в регионе, ожидается возобновление высокого спроса, прежде всего на конструкционный прокат и рост импорта.
В Египте потребление длинномерного проката в 2012 г. составит 6,5 млн т. Перспективы для увеличения спроса на конструкционный прокат очевидны, однако, для импортеров места будет не слишком много, учитывая значительные мощности местных производителей.
Вновь интересным для экспортеров длинномерного проката стал Алжир, запускающий крупные проекты, особенно в жилищном строительстве. На арматуру и катанку приходится 60% в потреблении стали. В первой половине 2012 г. Алжир импортировал 1,81 млн т стройпроката, на 25% выше уровня прошлого года. Основной объем поставок идет из стран Южной Европы (Испании, Италии и Греции).
В Марокко импорт сортового проката в 1 полугодии 2012 г. составил всего 105 тыс. т, что объясняется активностью местного производителя Sonasid/ArcelorMittal , удовлетворяещего 80% внутреннего спроса. Инфраструктура и жилищное строительство остаются основными факторами спроса на сталь, в то время как потребление в промышленном секторе страны все еще не может выйти на нормальный уровень.
Перспективным остается и рынок Ливии, где «дореволюционный» спрос на арматуру превысил 1,5 млн т в год. В Тунисе спрос на сталь достигает 1 млн т, 80% этого объема приходится на арматуру.
Региональный импорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
Египет |
0,58 |
|
Алжир |
3,19 |
|
Марокко |
0,47 |
|
Нигерия |
0,49 |
|
Гана |
0,41 |
|
Тунис |
0,3 |
|
ЮАР |
0,41 |
Северная Америка (NAFTA)
Текущая емкость рынка конструкционного проката Северной Америки – 40 млн т. В NAFTA практически все страны являются нетто-импортерами длинномерного проката, и несмотря на то, что объемы потребления отличаются в разы, дефицит данной продукции по США, Канаде и Мексике в минувшем году был почти одинаковым – 1,1-1,4 млн т. В то же время, в Северной Америке активно ведется межрегиональная торговля длинномерной продукцией, на которую приходится порядка 45% всего импорта. В 2011 г., по данным ISSB, внутренняя торговля в NAFTA выросла на 10,5%, до 4,2 млн т.
В США на строительный сектор приходится порядка 40% стального потребления, т.е., порядка 35 млн т в год. За 9 месяцев текущего года, по предварительным данным, поставки на рынок длинномерного проката составили 20,4 млн т, что на 14% выше уровня минувшего года.
Игроки рынка отмечают устойчивый спрос на стройпрокат в 1-м полугодии, однако к лету потребление снизилось, а осенью перешло к стагнации. Однако, необходимость ликвидации последствий урагана Sandy обеспечит позитивный импульс потреблению в строительном секторе США практически на весь следующий год. Кроме того, после завершения выборов инвесторы вернутся к нормальному финансированию проектов.
В 2011 г. импорт в США длинномерной продукции составил: арматура – 600 тыс. т, катанка – 921 тыс. т, профили – 465 тыс. т, проволока – 580 тыс. т. В 2012 г. импорт ожидается на уровне 2,5 млн т.
Важным сдерживающим фактором для роста ввоза строительного проката является обязательное требование использовать продукцию местного производства при реализации финансируемых при поддержке государства строительных проектов.
Перспективен рынок Мексики, где потребление стройпроката приближается к 11 млн т, а строительный сектор, поддерживаемый крупными госинвестициями в инфраструктуру, растет на 10-15% в год. Бразильская Gerdau, один из ведущих поставщиков арматуры на местном рынке, инвестирует 600 млн. в проект с мексиканской Aceros Corsa по созданию завода производству 700 тыс. т сортового проката в год.
Региональный экспорт и импорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
Регион, страны |
экспорт |
импорт |
|
Северная Америка |
6,48 |
9,87 |
|
США |
3,43 |
4,87 |
|
Канада |
1,45 |
2,64 |
|
Мексика |
1,33 |
1,47 |
|
Южная Америка |
1,7 |
3,8 |
|
Бразилия |
1,2 |
1,05 |
Источник: WorldsteelВ большинстве стран Латинской Америки стройсектор является основной движущей силой роста стального потребления. Сейчас емкость регионального рынка конструкционного проката составляет 16 млн т. Регион остается нетто-импортером – в 2011 г. экспорт составил 1,7 млн т (преимущественно, из Бразилии, которая, в свою очередь, является нетто-экспортером), в то время как импорт – 3,8 млн т.
В минувшем году в Бразилии видимое потребление длинномеров составило 10,5 млн т (в т.ч., почти 700 тыс. т - импорт), превысив докризисный уровень. В 2013 г. ожидается рекордный спрос на эту продукцию – порядка 13 млн т. Перспективы стройсектора в стране позитивны, учитывая большое количество проектов в рамках проведения ЧМ по футболу 2014 г. и Олимпиады-2016.
Бразильский спрос на конструкционную сталь в ближайшие пять лет будет расти на 15-20% в год, и за этот рынок, где много лет царит компания Gerdau (ее конкуренты – Votorantim и ArcelorMittal) решил побороться и производитель плоского проката CSN. Компания планирует с 2013 г. удвоить продажи арматурного проката для строительной отрасли.
Потребление растет почти во всех странах региона, не только в Бразилии. В январе-сентябре 2012 г. видимое потребление стали в странах Латинской Америки и Карибского бассейна выросло на 5% в годовом исчислении, достигнув 49,5 млн т, при этом лидерами являются Чили (+17%), Мексика (+15%) и Перу (+13%). Мексика имеет наибольший дефицит в торговле сталью – 3,3 млн т за 9 месяцев текущего года, у Колумбии – 1,3 млн т, Перу – 1,2 млн т.
Интересными являются рынки Перу и Колумбии, которые по итогам минувшего года закупили на внешних рынках свыше 500 тыс. т этой продукции. Строительная отрасль Перу в 2013 г. вырастет на 12% на фоне реализации ряда крупных проектов. Пока в стране доминирует Siderperú – перуанское подразделение бразильской Gerdau, которая уже приступила к расширению мощностей. В будущем у нее появится конкурент – Aceros Arequipa строит сортовой завод в Перу.
Колумбия является перспективным рынком не только для региональных поставщиков, но и стран-экспортеров, таких как Китай, Турция и Украина. Потребление стройпроката на внутреннем рынке в минувшем году составило 1,5 млн т, в нынешнем ожидается рост до 1,65 млн т. Пока спрос покрывается преимущественно за счет импорта ( свое представительство уже открыла североамериканская Nucor), однако в будущем здесь могут открыть свои предприятия Usiminas или другие латиноамериканские производители.
В Чили потребление арматуры в 2012 г. превысит 600 тыс. т, в ближайшие годы ожидается до 1 млн т. Стройсектор растет со скоростью 10%, обеспечивая стабильный спрос на длинномерный прокат.
Региональный импорт строительного проката в 2011 г., млн т:
|
Бразилия |
1,05 |
|
Перу |
0,66 |
|
Колумбия |
0,5 |
Источник: Worldsteel
Игорь Жигир
Террористическая группировка, захватившая в середине января заложников на газовом комплексе на юго-востоке Алжира, при подготовке диверсии получала помощь извне, сообщила в среду алжирская газета "Аль-Хабар" со ссылкой на источники в следствии.
"Комиссия по расследованию происшествия на заводе и в жилом комплексе в Тигентурине пришла к заключению о вероятной причастности к подготовке теракта иностранного государства или организации за пределами региона Азавад", - указывает издание.
В частности, об этом свидетельствует наличие у террористов самых современных аппаратов связи, которые не поддаются подавлению системами радиоэлектронной борьбы. "Это оборудование имеется только у Свободной сирийской армии и, в меньшей степени, использовалось ливийскими повстанцам в 2011 году", - указывает издание. Кроме того, у боевиков было новое неиспользованное ранее оружие, которого нет на вооружении армий соседних с Алжиром Мали и Нигера. По данным следствия, на подготовку теракта на юго-востоке Алжира было потрачено не менее восьми миллионов евро.
Нападение на газовый комплекс Тигентурин в 1,3 тысячи километрах к юго-востоку от столицы Алжира, в котором работали и проживали несколько сотен алжирских и иностранных специалистов, было совершено 16 января. Захватившие заложников террористы из группировки "Подписавшиеся кровью" потребовали остановить военную операцию в Мали, в которой принимают участие французские войска, а также призвали алжирские власти освободить из тюрем порядка 100 исламистов. Власти Алжира ответили категорическим отказом. На следующий день алжирский спецназ начал операцию по освобождению заложников.
Сообщалось, что жертвами теракта стали 37 заложников из восьми стран. Несколько иностранцев числятся пропавшими без вести. Военные освободили 685 граждан Алжира и 107 иностранных специалистов. Все террористы уничтожены или арестованы. По различным данным, в группировку входили граждане Туниса, Египта, Мали, Нигера, Мавритании, Алжира и Канады. Надим Зуауи.
Производители фиников из Израиля отмечают особый успех развития отрасли в прошлом году. Причем 50% выращенной в стране продукции отправилось на экспорт. Тем не менее, несмотря на потрясающие успехи израильских фермеров, их доля в мировом урожае фиников по-прежнему остается крайне малой. Противоположна ситуация с экспортом сорта Medjool, завоевывающем все большую популярность среди потребителей из других стран, так как Израиль выращивает и поставляет около половины мирового объема этой разновидности фиников.
В прошлом году финиковые пальмы заняли территорию в 4,5 тысячи гектаров, с них удалось собрать урожай в размере 31 тысячи тонн фруктов, из которых 21 тысяча тонн – финики Medjool.
Напомним, что мировое производство фиников в 2012 году достигло 8 млн тонн, но основная часть этих фруктов реализуется на внутреннем рынке стран-производителей – Египта, Пакистана и Туниса. Наибольший экспортный объем – порядка 350 тысяч тонн в год – производители Пакистана отправляют в Индию. И около 100 тысяч тонн импортируется в европейские страны из Туниса и Ирана.
МИРОВУЮ КОРРУПЦИЮ В ВОЕННОМ СЕКТОРЕ ОЦЕНИЛИ В $20 МЛРД
70% государств не могут справиться с коррупцией в этом секторе
Мировая коррупция в военном секторе достигает 20 млрд долларов в год, подсчитала правозащитная организация Transparency International на основе данных Всемирного банка и Стокгольмского института исследования проблем мира. Сумма сопоставима с объемами помощи, которые в 2009 году выделили страны "Большой восьмерки" на борьбу с мировым голодом.
По оценке TI, 70% государств не могут справиться с коррупцией в этом секторе. В их число входят две трети крупнейших мировых импортеров оружия и половина крупнейших экспортеров, следует из доклада.
Соответствующий индекс включает в себя 82 страны, на которых в 2011 году приходилось 94% мировых военных расходов (1,6 трлн долларов). Страны оценивались от самых низких рисков (сектор А) до самых высоких (сектор F) по 77 показателям.
В сектор А (крайне низкий риск коррупции в военной сфере) вошли Германия и Австралия. В сектор В (низкий риск) включены Австрия, Норвегия, Южная Корея, Швеция, Тайвань, Великобритания и США. В группу умеренного риска (сектор С) правозащитники включили Аргентину, Бразилию, Болгарию, Чили, Колумбию, Хорватию, Чехию, Францию, Грецию, Венгрию, Италию, Японию, Латвию, Польшу, Словакию и Испанию. Группу высокого риска в исследовании разделили на две части: D+ и D-, где D+ означает более хорошие показатели. В сектор D+ вошли 15 стран, в том числе Индия, Израиль, Кения, Кувейт, Ливан, Мексика, Сингапур, Украина, ОАЭ. В сектор D- (15 стран) включены Белоруссия, Китай, Эфиопия, Грузия, Гана, Иордания, Казахстан, Малайзия, Пакистан, Руанда, Турция и Россия. В группу очень высокого риска (сектор Е) вошли 18 стран, в частности, Узбекистан, Афганистан, Тунис, Венесуэла и Иран.
Девять стран (Алжир, Ангола, Камерун, Египет, Эритрея, Ливия, Сирия, Йемен и Конго) подвергаются критическому риску, поскольку у них отсутствуют базовые механизмы контроля, что делает борьбу с коррупцией в этой сфере практически невозможной, говорится в докладе.
В ежегодном мировом индексе восприятия коррупции Россия по итогам 2012 года заняла 133-е место, поднявшись за год на десять позиций.
Мали не покажется
Единожды назвав террориста борцом за свободу, очень трудно убедить его в том, что он все-таки бандит
Бывший премьер Пятой республики, известный дипломат и знаток наполеоновской эпохи Доминик де Вильпен практически в одиночку выступил против военной операции Франции в Сахаре. «В Мали нет ни одного условия, необходимого для достижения нашей победы. Только политический процесс может привести к миру», — считает он. Де Вильпен говорил о том же и в 2003 году, когда американцы атаковали Ирак, и позднее, когда вновь запылал Афганистан, а потом и Ливия. «Мы превратились в жертв цепной реакции, каждая война, которую мы считаем последней, создает условия для следующей. И так без конца...»
Действительно, Запад угодил в собственную ловушку. Методично свергая светские арабские режимы, которые по обе стороны Атлантики решили считать антидемократическими, американские и европейские политики, сами того не желая, всадили нож в южное подбрюшье всей западной цивилизации. Ибо место договороспособных харизматиков занимают отморозки, которых в европейских столицах до поры до времени предпочитали называть повстанцами. А ведь слово, оно материально: террористы в один прекрасный момент и впрямь начали чувствовать себя людьми, чья миссия — восстать против тех, кто их заботливо создавал. Массовый захват иностранных заложников в Алжире — пример последний, но далеко не единственный.
Спросите у Каддафи
Муамар Каддафи, какие бы ярлыки ему ни приклеивали при жизни, держал под своим контролем всю обширную зону Сахеля — от Судана до Мавритании. Когда «жандарма Сахары» зверски казнили, рухнула вся создававшаяся десятилетиями система сдержек и противовесов. Эксцентричного Каддафи можно было боготворить или ненавидеть, но нельзя было не признавать за ним умения ладить и с туарегами-кочевниками, и с берберами, и с африканскими племенами. Разбомбив Джамахирию и рассеяв по пескам ее армию, Запад распахнул ящик Пандоры, содержимое которого ему еще предстоит оценить.
Французская пресса обвиняет в развязывании войны в Мали ливийское оружие. Оставленное без присмотра после развала Джамахирии, оно в изобилии попало в руки «неуправляемых элементов». Прежде всего — исламских фанатиков, близких к «Аль-Каиде». «Теперь, — как пишет парижская «Фигаро», — существует риск превращения малийской ситуации в близкую к афганской». То есть в патовую, кровавую и непрограммируемую. Как будто американские спутники-шпионы, висевшие в космосе над Ливией и отслеживавшие каждый чих Муамара Каддафи, в упор не замечали груженные под завязку караваны туарегов, методично увозившие в Сахель целые арсеналы.
Если бы не исход из Джамахирии воинственных и свободолюбивых «князей пустыни», пользовавшихся демонстративным покровительством бывшего лидера ливийской революции, не было бы ни гражданской войны в Мали, ни самопровозглашения государства туарегов Азавад, занявшего две трети территории страны. Кстати, его армию возглавил Мухаммед аг-Наджим, бывший ливийский полковник. Как не было бы и всех этих инсургентских организаций с дикими названиями и непроизносимыми аббревиатурами, объединенных лишь одной идеей джихада.
Заложников на газовом комплексе в Ин-Аменасе, что на востоке Алжира, захватили боевики из базирующейся на севере Мали группировки «Аль-Каида в странах исламского Магриба». Связанная с организацией Моктара бель Моктара, одного из самых опасных террористов на планете, эта структура соперничает в получении дотации от Катара — так, во всяком случае, утверждает французская печать — с группировкой туарегов-исламистов. 2 апреля прошлого года они установили контроль над городом Тимбукту, вытеснив оттуда бойцов Национального движения за освобождение Азавада (НДОА). Тоже, кстати, убежденных поборников ислама. Как заявлял один из лидеров исламистов, целью движения является не просто создание шариатского государства на исторических землях туарегов в Мали, а расширение этих территорий за счет Нигера, Алжира, Мавритании...
В незатихающих разборках между разными группировками «правоверных» можно запутаться. Да и не в различиях суть. Все они, по большому счету, не верят ни в пророка, ни в шайтана, а лишь в калашников. И неудивительно, что вся зона Сахеля превратилась в аэродинамическую трубу, по которой от Сомали до Сенегала и от Гвинеи-Бисау до Судана прокачиваются наркотики и оружие, рабы и нелегальные иммигранты. «Жандармов» каддафиевского масштаба, пусть и с диктаторскими замашками, больше не осталось.
Кровь и песок
«Один народ, одна цель, одна вера» — начертано на гербе Республики Мали. И национальное богатство одно на всех малийцев — и какое! Территория Мали, граничащего с семью странами и занимающего центральное, стратегическое положение в Западной Африке, фантастически богата ископаемыми. Помимо золота — по его добыче Мали занимает третье место на континенте — в недрах бывшей французской колонии скрываются уран и бокситы, фосфаты и марганец, железная руда и медь. На севере Мали найдены немалые залежи нефти и газа. Не говоря уже об обнаруженных недавно геологами подземных озерах: пресная вода в Сахаре стоит куда больше золота и нефти. Кстати, именно в районе этих бесценных водоносных пластов и гоняет сейчас французская авиация по пустыне инсургентов.
Эти бородатые ребята в тюрбанах не интересовали никого, пока их территориальные претензии ограничивались барханами, поросшими верблюжьей колючкой. Когда же на кон были поставлены скрытые в недрах колоссальные природные ресурсы, заговорили уже не дипломаты и проповедники, а тяжелые пулеметы французского Иностранного легиона. Маневр, по большому счету, понятен: по той же схеме Запад работал не столь давно в Судане. От него откромсали весомый ломоть территории, причем, по странному стечению обстоятельств, именно тот, где расположены основные нефтяные месторождения. Очень похоже, что Южный Судан — это матрица для проекта под названием «Северное Мали». Тем более что вплоть до начала 60-х годов французы называли Мали не иначе, как Судан. В 1959—1960 годах Суданская Республика вместе с Сенегалом благополучно входила в состав Федерации Мали во Французском Сообществе. Почему бы Парижу, считающему Западную Африку чем-то вроде своего заднего двора, не вернуться на новом витке истории к этой апробированной административной конфигурации? Тогда автоматически исчезнут препятствия для создания французских военных баз в Сахаре.
Африканские же базы для французов, простите за тавтологию, вопрос базовый. Еще в первые дни провозглашения независимости Мали, на заре 60-х, Шарль де Голль пытался обсуждать с Модибо Кейта, первым президентом молодой страны, перспективу создания французской военной базы в Мопти, на главном перекрестке страны. Там сходятся дороги с севера и с юга Мали, город стоит на берегах полноводного Нигера, который для малийцев все равно что Волга для русских. Модибо Кейта, начавший дружбу с Москвой и даже стыдливо обещавший Кремлю построить в Мали «африканский социализм», создателю Пятой республики прямо ответил: «Нет». Со дня того памятного афронта полстолетия миновало, и вот пришла пора французского реванша.
Маленькая деталь: Париж его готовил совместно с союзниками по НАТО. Чтобы убрать последние потенциальные препятствия, весной прошлого года, ровно за неделю до очередных президентских выборов в Мали, военные-заговорщики на всякий случай свергли президента Амаду Тумани Туре, выпускника Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища. На его место посадили капитана Амаду Саного, набравшегося политического опыта в штатах Джорджия и Вирджиния, в частности в составе корпуса американской морской пехоты.
«Всеми единодушно признано сегодня, что операция «Сервал» — это успех, — заявил на днях в Нью-Йорке Жерар Аро, постоянный представитель Франции при ООН. — Ее первая цель достигнута: наступление террористов на юг страны остановлено благодаря совместным действиям малийских и французских вооруженных сил... Воинские подразделения из Того, Бенина и Нигерии развертываются в Мали. Уже в пути войска из Чада, Буркина-Фасо и Нигера. О своем участии в операции заявили Кот-д'Ивуар, Гана, Либерия и Сьерра-Леоне...» Битва народов регионального масштаба! Но при этом невозможно избавиться от ощущения неловкости.
Как стало возможным, что Франция как минимум девять месяцев игнорировала демонстративную активность джихадистов, уверенно подчиняющих себе все новые регионы на cевере Мали? Уж не раздут ли был пожар, как в грустной старой комедии, самими нынешними «пожарниками»?
Искусство войны
Очевидно, что блицкрига у французов не получается, нечего им мечтать и о решающей, победоносной битве по наполеоновскому образцу. На практике же формулировки «восстановление территориальной целостности Мали» и «прекращение террористической агрессии» сведутся к изнурительной охоте за призраками. Разделившиеся на боевые отряды по пять-шесть человек джихадисты, прекрасно вооруженные и знающие пустыню как свой карман, будут маневрировать, избегая открытых столкновений с регулярной армией и нанося ей партизанские болезненные уколы.
События в Мали еще раз показали, что национальные границы в Сахаре — это фикция. «В условности сегодняшних государственных границ и состоит основная опасность войны, начатой в Мали, — считает Матье Гидер, специалист по деятельности «Аль-Каиды». — Ведь анклав мусульманских фундаменталистов был создан в стратегически важном районе. От Сахары рукой подать и до нефтяных вышек Нигерии, Алжира и Ливии, и до курортов Средиземноморья, и до портов и столиц Франции, Италии и Испании... Конечно, нельзя было допускать формирование такого очага напряженности у самых ворот Европы. Но как теперь контролировать ситуацию?»
И правда — как? Да, операция «Сервал» — с 1954 года это двадцать седьмая по счету военная интервенция французов в Африке — проходит под пристальным контролем американцев. Они поставляют Парижу основные материалы военной разведки, включая данные наблюдений из космоса, они мониторят мобильные телефоны повстанцев и их компьютерную связь. Без американских беспилотников и боевых дронов французам, практически не имеющим штурмовой авиации, в Сахеле каюк. Другой вопрос: что запросит Пентагон за эту помощь? Тоже военную базу в Мали?..
Безусловно, у французов накоплен огромный исторический опыт управления африканскими территориями по принципу «Разделяй и властвуй». И сейчас в Париже все громче раздаются голоса, призывающие сделать ставку в Мали на «замиренных» туарегов. С восторгом на берегах Сены восприняли заявление Мусу аг-Асарида, представителя НДОА: «Мы поддерживаем вмешательство Франции и готовы оказать поддержку французской армии на земле... Мы были бы более эффективны, чем постоянная армия».
Что стоит за подобными декларациями: скорый выход из сахарского тупика или очередные политические игры «князей пустыни»?
Пока в Елисейском дворце ищут ответы на эти вопросы, в государственном бюджете Пятой республики, переживающей экономический кризис, возникают все новые бреши. По данным «Белой книги» министерства обороны Франции, каждый день войны обходится Парижу в 400 тысяч евро. Заметьте, это лишь открытые, официальные цифры. Самые оптимистические оценки. Если же быть реалистом, то интервенция в Мали — по примеру других аналогичных операций — может, по прогнозам экспертов, обойтись в кругленькую сумму порядка полумиллиарда евро. Это в идеале, если она продлится не более года. И если не вызовет распространения на другие регионы. Только в это, судя по темпам расползания разворошенного Западом африканского муравейника, верится с трудом. Назвав единожды террориста борцом за свободу, очень трудно убедить его потом, что он все-таки бандит.
Кирилл Привалов
В состав переходного правительства Сирии для разрешения кризиса в этой стране должны войти как представители правящего режима, так и оппозиционеры, заявил в беседе с российскими СМИ вице-премьер этой страны Кадри Джамиль.
"Суть нового правительства - в нем будут и оппозиция, и режим. Всегда в кризисных ситуациях с течением истории создаются такие правительства. Об этом говорил представитель ООН и ЛАГ Лахдар Брахими и генсек ООН Пан Ги Мун будет об этом говорить - о правительстве широкого национального единства", - сказал Джамиль. По его словам, большинство сирийских политических сил приходят к аналогичному выводу, в том числе и те, которые были изначально против подобного диалога.
По словам Джамиля, для организации этого диалога необходимо остановить поток иностранных наемников из-за границы. "Боевики-исламисты приходят от Китая до Афганистана, Ливии, Туниса, Ирака и даже Франции", - сказал вице-премьер. По его словам, в организации притока наемников и оружия в Сирию участвуют в том числе США и Франция.
За два года вооруженного противостояния властей Сирии и оппозиции, в рядах которой действуют сотни иностранных боевиков-наемников из "Аль-Каиды", по данным ООН, погибли более 60 тысяч человек. В Сирии повреждены или полностью разрушены сотни тысяч зданий, среди них школы, мечети и церкви, стране нанесен огромный материальный ущерб.
По данным ООН, в 2013 году в Сирии порядка 4 миллионов человек будут нуждаться в гуманитарной помощи. Число сирийских беженцев в соседних странах уже приблизилось к полумиллиону.
Группа действующих в Мали исламистов заявила в четверг об отделении от одной из основных группировок боевиков и готова вести переговоры с властями и бороться с экстремизмом, сообщает агентство Франс Пресс.
Группировка под названием "Исламское движение Азавада" откололась от близких к "Аль-Каиде" террористов "Ансар ад-Дин", в ряды которых входят туареги с севера Мали. Помимо "Ансар ад-Дин", в Мали действуют боевики "Аль-Каиды в странах исламского Магриба" и "Движения за единство и джихад в Западной Африке".
"Исламское движение Азавада официально объявляет, что прекращает отношения с террористическими группировками, осуждает и отвергает экстремизм и терроризм и намерено бороться с ними. Движение состоит исключительно из (малийских) граждан и выражает желание двигаться к мирному разрешению конфликта", - говорится в коммюнике, поступившем в редакцию Франс Пресс.
Группа, которой руководит туарег Альгабасс аг Инталла (Alghabasse Ag Intalla), также призывает власти Мали и французских военных прекратить боевые действия в зонах, которые якобы находятся под контролем движения - в районах городов Кидаль и Менака.
Ситуация в Мали обострилась в последние недели - боевики экстремистских группировок начали нападать на позиции правительственных войск в центральной части страны. На помощь войскам в Мали 10 января прибыли французские военные. В настоящее время на территории страны находится более 2 тысяч французских военнослужащих. В операции также участвуют военнослужащие стран-членов Экономического сообщества западноафриканских государств (ЭКОВАС).
“Арабская весна”, Турция и Россия
Арешев Андрей Григорьевич
Научный сотрудник Института Востоковедения РАН
События последнего года на Ближнем Востоке стали следствием комплекса факторов внутреннего и внешнего порядка, тесно взаимодействующих между собой. События в Тунисе, Египте, Йемене, но особенно — в Ливии и Сирии продемонстрировали многовариантность внутриполитической динамики в странах региона, характерной чертой которой тем не менее является активизация радикальных групп и этноплеменной хаос. В сочетании с ожесточённой борьбой за ресурсы (особенно за нефть), в перспективе подобные процессы могут привести к фактическому распаду целых государств и экспорту нестабильности на сопредельные территории, как это происходит сегодня в Северной Африке. Разумеется, всё это бесконечно далеко от лозунгов “борьбы с диктатурой”, и некая модель “обновлённого авторитаризма” (безусловно, с сильной религиозной составляющей), возможно, станет единственным средством спасения от затяжных и кровопролитных гражданских войн, в которые рискуют погрузиться обширные пространства “от Марокко до Пакистана”.
Регион, рассматриваемый в рамках “Большого Причерноморья”, пока не ощутил последствий “арабской весны” в их особо деструктивной форме. Однако динамика событий носит довольно негативный характер. Боевая активность выходцев из Ливии, замеченных на некоторых турецких курортах, пока что преимущественно направлена в сторону Сирии, но даже это потенциально создаёт новые вызовы, в том числе и на Кавказе1.
И здесь отношения между Россией и Турцией, являющихся важными факторами региональной безопасности (включая балансы сил и интересов), а также степень доверия и эффективность механизмов двусторонних консультаций, будут определять очень многое.
В 2000-е годы между двумя этими странами были созданы эффективные форматы и механизмы взаимодействия по различным направлениям Необходимость сверки внешнеполитических курсов двух государств становилась все более очевидной по мере нарастания в Анкаре критического отношения к американской экспансии в регионе, особенно после 2003 года. Помимо отрицательного отношения к американской авантюре в Ираке, в первые месяцы 2006 г. возникли разногласия Турции и США по поводу долгосрочных целей Вашингтона в Черноморском регионе, проявившиеся, в частности, в спорах по поводу возможного расширения натовской операции “Активные усилия” (Operation Active Endeavour, OAE) на Чёрное море. Турция и Россия выступили против распространения ОАЕ, при этом руководствуясь, однако, разной мотивацией и разными аргументами. Если Москва возражала против какого бы то ни было распространения влияния США на ее соседей, то Анкара прежде всего акцентировала стремление сохранить современный правовой режим Проливов (Дарданеллы, Мраморное море и Босфор), установленный конвенцией Монтрё 1936 года, и, соответственно, военно-политическое равновесие, сложившееся после окончания “холодной войны”.
Впервые в истории в Черноморском регионе возникли схемы многоуровневого, многомерного и многостороннего сотрудничества по различным аспектам совместной безопасности2. В 2010 году был образован Высший Совет сотрудничества, работающий как совместный орган, в рамках которого эффективно функционирует Совместная группа стратегического планирования (СГСП) под руководством министров иностранных дел. 25 января 2012 года состоялось второе заседание российско-турецкой СГСП, по итогам которого было принято Совместное заявление, включающее 30 направлений сотрудничества в сфере как двусторонних отношений, так и регионального и глобального взаимодействия. Регулярно проводятся экономические форумы, регулярный характер носят также и контакты неправительственных организаций. По оценке российского МИДа, отношения между Россией и Турцией в последние годы по многим направлениям вышли на качественно новый уровень многопланового продвинутого взаимодействия, а в ряде областей, прежде всего в энергетике — на уровень стратегического партнерства3.
Вступление России в ВТО на правах полноправного члена открывает дополнительные возможности для инвестиций со стороны турецких бизнесменов. Двусторонний товарооборот, который в конце 2011 года составил $ 30 млрд., в настоящее время решено достичь $ 100 млрд. (в течение десяти лет). Качество и сбалансированность этого товарооборота представляются достаточно важными. Отрадно, что российское участие в этом товарообороте не ограничивается исключительно поставкой энергоресурсов. К реализации намечены крупные проекты, в частности, строительство российскими подрядчиками АЭС “Аккую” в южной провинции Мерсин и трубопровод Самсун–Джейхан. Знаменательным событием стало успешное завершение российско-турецких переговоров, результатом которых стало согласие турецкой стороны на прокладку трубопровода “Южный поток” через свою исключительную экономическую зону на Чёрном море. По итогам 2011 года Россия прочно удерживает второе место по количеству посетивших Турцию туристов, лишь немного уступая в этом отношении Германии.
Личная дружба между лидерами двух стран В. Путиным и Р. Эрдоганом является важным фактором эффективности двустороннего диалога. Следует согласиться с изданием Today Zaman, по мнению которого, двусторонние связи между Турцией и Россией в перспективе еще более укрепятся4. Вместе с тем издание выделяет главные проблемы, способные омрачить поступательно развивающиеся двусторонние торгово-экономические связи: это последствия так называемой “арабской весны” и американские инициативы в сфере ПРО. Так, размещение американского радара в уезде Кюреджик провинции Малатия вызвало не только озабоченность Москвы и Тегерана, но и протесты со стороны местного населения и ряда турецких политиков.
Улучшение отношений в области экономики и торговли создаёт гарантии высокого уровня политического взаимодействия. Однако можно поставить вопрос и по-другому, высказав предположение, что реализация экономических проектов в перспективе может оказаться заложницей растущих политических рисков в отношениях двух стран, в том числе и вызванных внешними факторами.
Выстраивая в течение последнего десятилетия партнёрство с Анкарой, Москва, возможно, стремилась нейтрализовать некоторые аспекты турецко-американского сотрудничества в регионе, но из-за обострения ситуации на Ближнем Востоке возникли новые проблемы, и не исключено, что в будущем стратегические и тактические ориентиры российско-турецкого партнёрства будут определённым образом корректироваться с учётом позиции внешних игроков.
По ключевым вопросам региональной политики, при сохраняющемся высоком уровне политического диалога, невозможно не заметить существенных расхождений в позициях сторон. События “арабской весны” сыграли в этом существенную роль, и можно предположить, что соответствующая негативная динамика проектантами этого крупнейшего геополитического потрясения минувшего года не могла не учитываться.
В предшествующие годы стратегическое партнёрство с Москвой стало одним из ключевых элементов внешнеполитической доктрины А. Давутоглу “ноль проблем с соседями”, что позволило эффективно взаимодействовать по ряду направлений (можно вспомнить, например, события 2008 года, связанные с российско-грузинским кризисом, когда Анкара отказалась пропустить в Черное море крупнотоннажные крейсеры США, в то же время предложила “Платформу сотрудничества стран Южного Кавказа”). Однако актуальная динамика (в частности, “арабская весна”) вносит несомненные коррективы в реализацию доктрины “ноль проблем с соседями”, что способствует возникновению разногласий между недавними историческими соперниками (такими, как Турция и Россия, Турция и Иран, Иран и Россия), пытающимися наладить отношения в меняющихся условиях.
Достаточно показательна здесь динамика ирано-турецкого диалога. Можно констатировать значительное расхождение интересов Анкары и Тегерана как на одно из существенных последствий “арабской весны”. В предшествующие годы по ряду направлений (в частности, энергетического сотрудничества) Иран и Турция активно сближались, однако сейчас ситуация будет меняться, обострение политических разногласий между двумя странами негативно скажется и на их экономическом взаимодействии. Вероятность определённых разночтений сохраняется и применительно к российско-турецким отношениям.
Некоторые авторы пишут о новой редакции (“версии 2.0”) стратегии “ноль проблем с соседями”, предполагающей увеличение внимания турецких лидеров к продвижению демократии в соседних странах, что будет способствовать укреплению связей Анкары с Вашингтоном и Брюсселем. Признаком формирования соответствующего курса является позиция Турции по отношению к сирийскому кризису5.
Конечно, нельзя не поддержать призывы к мирному разрешению ситуации вокруг Сирии с использованием политико-дипломатических методов; в то же время российская позиция, основанная на принципах международного права и не допускающая военного вмешательства извне, становится объектом критики.
Точка зрения по поводу того, что реализация национальных интересов той или иной страны будет более эффективной при условии сотрудничества с США, а не в конфликте с ними, пока что выглядит достаточно убедительной. Однако не менее верно и другое — так называемая “арабская весна” является важным фактором хаотизации и определённой раздробленности региона на куски, что не может не сказаться и на ситуации в Причерноморье и на Кавказе. В условиях роста трансграничных угроз это непосредственным образом затрагивает интересы как России, так и Турции.
Существуют даже предположения, что Запад, втягивая, пусть и неявно, своего союзника по НАТО в ловушку гражданской войны в Сирии, стремится актуализировать имеющиеся в Анатолии и сопредельных районах многовековые исторические обиды и противоречия. В таком случае архитекторы “Большого Ближнего Востока” будут иметь серьёзную аргументацию на случай излишне амбициозного позиционирования турецким руководством своей страны в качестве лидера исламского мира.
Наблюдаемые между Москвой и Анкарой разночтения в оценке событий на Ближнем Востоке могут негативно сказаться на эффективной координации внешнеполитического курса применительно к другим направлениям двустороннего сотрудничества (хотя Москва публично никак не реагирует на жесткую антиасадовскую риторику премьер-министра Турции, очевидным образом расходящуюся с российской позицией). В этом контексте следует рассматривать недавний телефонный разговор премьер-министра Турции с президентом России, посвящённый вариантам совместного решения сирийского кризиса. В частности, речь могла бы идти о проведении соответствующей международной конференции с участием России. Усилия турецкого руководства в сирийском вопросе не могут не быть направлены на поиски общего решения. Представляется, что иные подходы, которые, возможно, устраивают Запад, в том числе и США, и имеют своей целью превращение Сирии во второй Ирак, в долгосрочном аспекте способны крайне негативно повлиять на внутреннюю динамику и стабильность в Турции, население которой включает взрывоопасное курдское меньшинство и алевитские общины, составляющие значительную часть населения некоторых провинций.
В будущем роль Большого Причерноморья в качестве региона глобального стратегического значения, связывающего Евро-Атлантику с проблемным и богатым энергоресурсами Ближним Востоком, безусловно, возрастет, и Турция здесь, конечно, будет играть весьма существенную роль.
Помимо тесного сотрудничества в сфере энергетики с Россией, Турция ведет активные переговоры с Украиной, в частности, связанные с совместным использованием подземных газовых хранилищ6. Недавно между Азербайджаном и Турцией было подписано межгосударственное соглашение по проекту строительства Трансанатолийского газопровода (TANAP). Возможное превращение Турции в региональный узел энергопоставок позволит ей ослабить зависимость от газовых поставок из Ирана, которому грозит усиление международных экономических санкций.
По мере реализации амбициозных экономических проектов региональным державам необходимо будет решать и вопросы безопасности. В оценках западных экспертов всё чаще проводятся параллели между событиями “арабской весны” и трансформациями на Южном Кавказе. По некоторым признакам, фокус событий постепенно смещается в сторону Азербайджана, богатого энергоресурсами и имеющего выгодное транзитное положение. В этой связи можно упомянуть события в городе Губа, сообщения об аварии на газопроводе, идущем из Азербайджана в Россию, и о временном приостановлении подачи газа, а также недавнюю крупную сделку военно-технического характера между Израилем и Азербайджаном. Всё это происходит на фоне значительно возросшей активности США на Южном Кавказе.
Что же касается Грузии, то высокая степень экономического сотрудничества с Турцией сочетается с последовательно проамериканским курсом официального Тбилиси во внешней политике, что создаёт определённые проблемы. Политика Турции по отношению к Армении будет по-прежнему зависеть от динамики урегулирования конфликта вокруг Нагорного Карабаха, а также от возможного желания внешних сил актуализировать диалог между Анкарой и Ереваном, результатом которого может стать хотя бы частичная нормализация отношений между двумя странами. Представляется, что Россия сохранит свою роль в качестве посредника в решении нагорно-карабахского конфликта, что будет создавать дополнительные гарантии невозобновления боевых действий в этом взрывоопасном регионе.
В ближней и среднесрочной перспективе события “арабской весны” вряд ли приведут к радикальным сдвигам в Большом Причерноморье (например, к смене конкретных режимов); возобновления региональных конфликтов, скорее всего, на данном этапе также ждать не следует. В то же время налицо усиление общей напряжённости, взаимного недоверия, что отрицательно сказывается и на перспективах многостороннего политического диалога в рамках стран Причерноморского региона, и на возможной реализации ряда проектов. Вызовы, порождённые “арабской весной”, ставят дополнительные вопросы, связанные с обеспечением безопасности крупных инфраструктурных проектов.
Объективно это способствует дальнейшему укреплению позиций США в Черноморском регионе. Не стремясь к установлению прямого военного присутствия на Чёрном море, США хотели бы взаимодействовать со своими союзниками и партнёрами в сфере безопасности, принимая во внимание ключевое значение региона в качестве коридора поставок энергоресурсов на европейский и мировой рынок. Контроль над регионом обеспечивает выгодную позицию для доминирования в Евразии и на Ближнем Востоке, что может по-новому расставить акценты российско-турецкого диалога.
При этом в целом достаточно высокий уровень российско-турецкого взаимодействия, безусловно, сохранится, равно как и их многоуровневый характер. Обе страны проходят непростые процессы внутриполитических трансформаций, сопровождаемые повышенным уровнем конфликтности. Сохранение стабильности в Причерноморье, безусловно, относится к их общим приоритетам. В этой ситуации возрастает как позитивная роль экономического сотрудничества, так и эффективные механизмы консультаций по актуальным внешнеполитическим вопросам.
Примечания
1 Обозначим хотя бы постепенно актуализирующийся вопрос о репатриации сирийских черкесов на историческую родину, а также судьбу многочисленной и достаточно влиятельной общины сирийских армян.
2 Челикпала М. Региональное сотрудничество в Черноморском регионе. Проблема регионального (черноморского) сотрудничества в Турции.
3 Лукашевич: отношения РФ и Турции вышли на качественно новый уровень // http://ria.ru/interview/20120124/547549297.html
4 http://www.sundayszaman.com/sunday/newsDetail_getNewsById.action?newsId=273900
5 См.: Tarık Oğuzlu. The ‘Arab Spring’ and the Rise of the 2.0 Version of Turkey’s ‘zero problems with neighbors’ Policy // http://sam.gov.tr/wp-content/uploads/2012/02/SAM_Paper_TarikOguzlu2.pdf
6 См.: Турцию интересуют украинские подземные хранилища газа // http://www.profi-forex.org/news/entry1008112176.html
Опубликовано в журнале:
«Вестник Европы» 2012, №34-35
Константин Богданов, обозреватель РИА Новости.
В Африке разворачивается настоящая война. Франция наносит удары по исламистам в Мали и перебрасывает туда новые и новые войска. В Алжире военные силой пытаются отбить у исламистов свыше 600 заложников - этот сюжет напрямую связан с французским вмешательством в Мали.
Франции не привыкать к военным вмешательствам в Западной Африке: то в интересах правительств против партизан, то за одну воюющую страну против другой. А уж политически регион ни на секунду не переставал чувствовать руку Парижа на загривке.
Но в этот раз все началось как-то всерьез. Тут не до держания кого-то за загривок - тут самому бы удержаться наверху, вцепившись в холку не очень понятного зверя, вышедшего из песков Сахары.
Первое, что следует заметить: резкий рост экстремистской активности в Магрибе (Северная Африка) и Сахеле (южный край пустыни Сахара) не удалось сдержать. "Аль-Каида Магриба" прекрасно себя чувствует, плодится, размножается и проникает на юг. Более того, этот рост даже во многом подстегнули.
Скисшая в последние пару лет американская операция "Несокрушимая свобода - Транссахара" и в лучшие-то свои годы (2007 - 2009) имела крайне ограниченный масштаб: Вашингтон крайне неохотно наращивал масштаб присутствия в Сахеле, больше полагаясь на разведку, спецоперации и обучение личного состава антитеррористических соединений Мавритании, Марокко, Алжира, Мали и Чада.
Но после "арабской весны" ситуация, и без того внушавшая опасения, начала терять остатки управляемости.
Ливийская колониальная война Франции и Великобритании 2011 года закончилась распадом политического режима Муаммара Каддафи и воцарением в стране подлинной свободы духа. Но главным ее следствием стало резкое облегчение существования вооруженных партизан всех мастей на ливийской территории и прилегающих землях. И, конечно же, то, что они награбили в Ливии огромное количество оружия.
В итоге нарыв прорвался: сначала облегченно вздохнули сепаратисты-туареги, немедленно организовавшие на севере Мали свое отдельное государство Азавад. Потом и среди туарегов начался раскол: в их рядах числилось изрядное количество исламистов, которые фактически "открыли дверь" экстремистам "Аль-Каиды Магриба".
В течение 2012 года ситуация дошла практически до ручки: правительство Мали уверенно контролировало только юг страны, а свыше 2/3 территории превратилось в проходной двор для всех желающих.
То, что мы видим сейчас в исполнении французов - это "резать, не дожидаясь перитонита" из классики советского кинематографа. Франции не привыкать орудовать в Западной Африке как у себя дома - собственно, до 60-х годов это и был ее дом, точнее загородное колониальное имение. Вопрос в том, не зашел ли процесс слишком далеко, можно ли его купировать?
Буря в пустыне Сахара
"Чует мое сердце, что мы на пороге грандиозного шухера", сказал бы персонаж другого классического фильма. В Сахеле назревают большие события, чреватые крайне серьезными последствиями не только для Северной Африки (ей уже и так, за редчайшими исключениями типа Алжира и Марокко, мало что повредит), но и для Европы.
В работу включился Алжир. Офицерский алжирский режим, двадцать лет занимающийся тем, что медленно и методично наматывает на танковые гусеницы своих внутренних исламистов, открыл коридоры для воздушных перебросок французских сил и средств Мали. За что и получил немедленно текущую историю с захватом заложников на газовом месторождении. В регионе нет границ, есть только связи.
Куда интереснее, что на перебросках французского снаряжения в Мали засечены транспортники Ан-124 компаний "Волга-Днепр" и "224-й летный отряд". Пока что интерес носит чисто коммерческий характер, но в таких делах коммерция - первый признак доброй воли.
Однако основной оператор текущих событий - Франция. Франция, которая, открыв ящик Пандоры в Ливии в 2011 году, превратила вялотекущую разрозненную партизанщину "Аль-Каиды Магриба" в Алжире, Ливии, Нигере и Мали в настоящую зону нестабильности. Франция, которая снабдила всю Европу "мягким подбрюшьем", причем винить в этом если кого и можно, то только горе-империалистов из Парижа и Лондона. И вот теперь этим же самым империалистам приходится в пожарном порядке гасить расползающуюся проблему.
А делать это будет с каждым годом все сложнее. Сети салафитов (фундаменталистов, которых в России после второй чеченской войны принято именовать "ваххабитами") даже в самой мирной своей ипостаси уже с конца XX века считаются "торжествующей альтернативой" Сахеля: светские политические режимы там коррумпированы, утратили моральный авторитет, и не справляются с базовыми социальными запросами. А салафиты в значительной степени контролировали, например, младшее школьное обучение в том же Мали, а также создавали там сети больниц.
Другой вопрос, что именно эти сети и могут дать то самое "короткое замыкание", на котором в регион ворвутся "транснациональные" вооруженные экстремисты из той же "Аль-Каиды Магриба". Напряженность между мусульманами и иными религиозными группами (христианами и анимистами) существовала всегда, в 70е-80е годы в Мали нередки были погромы и убийства на религиозной почве. Однако сейчас сюжет рискует приобрести промышленный масштаб.
А рядом - Нигер, с важнейшими для Парижа запасами урана. И южнее - побережье Гвинейского залива с кучей внутренних проблем - от худо-бедно стабильных и развивающихся Сенегала и Ганы до чудовищно неустроенных Сьерра-Леоне и Гвинеи. И до нефтеносной Нигерии, которая уже и без того готова взорваться от межплеменных и межрелигиозных трений на фоне фантастической коррупции верхов, присваивающих доходы от экспорта углеводородров.
Декорации для работы - хуже не придумаешь. Так что стоит ли удивляться тому, как Франция кинулась в этот запущенный гадюшник, спасая то немногое, что еще можно спасти?
Сотни человек вышли в понедельник на стихийную акцию протеста против исламистов в городе Сиди-Бу-Саид в окрестностях столицы Туниса, обвиняя салафитов в поджоге гробницы почитаемого в городе исламского деятеля, сообщают арабские СМИ. Акция протеста совпала с празднованием в Тунисе второй годовщины "жасминовой" революции, в результате которой был свергнут светский президент Зин аль-Абидин бен Али и к власти пришли умеренные исламисты.
В другом тунисском городе Бен Кардан у границы с Ливией в понедельник были развернуты усиленные армейские подразделения, чтобы погасить народные выступления и непрекращающиеся почти неделю столкновения протестующих с полицией. По словам военных, о вводе армии в город попросили сами жители, потребовавшие убрать с улиц силы МВД, которые, по их мнению, все последние дни провоцировали беспорядки.
Тунис встречает вторую годовщину революции в условиях политической, социальной и экономической нестабильности, а также серьезных проблем в сфере безопасности. В стране, где у власти находятся умеренные исламисты, активизировались экстремистские группировки, некоторые из которых связаны с "Аль-Каидой". Силы МВД не в состоянии справиться с подпольными бандами экстремистов, нападающими на мирных граждан и совершающими диверсии.
На политической арене в последние месяцы разгорелась битва между пришедшим к власти блоком исламистов во главе с партией "Ан-Нахда" и светскими оппозиционными партиями, обвиняющими исламистов в провале переходного периода и бездействии в решении сложных экономических и социальных проблем страны. Революция в Тунисе положила начало целой серии протестов в странах арабского мира, завершившихся сменой режимов в Египте, Ливии, Йемене и серьезными реформами в Марокко. В Сирии на фоне нестабильной ситуации в регионе разгорелся кровопролитный затяжной вооруженный конфликт властей и оппозиции. Маргарита Кислова.
Одна из действующих в Мали террористических групп - "Движение за единство и джихад в Западной Африке" - грозит терактами во Франции в ответ на военную операцию французских войск в стране, сообщает агентство Франс Пресс.
"Франция напала на ислам. Мы ударим в сердце Франции", - заявил Франс Пресс по телефону один из представителей группы Абу Дардар. В ответ глава комитета Национального собрания Франции по иностранным делам Элизабет Гигу заявила, что Франция воспринимает эти угрозы всерьез. В интервью телеканалу BFM TV она отметила, что власти двумя днями раньше "не просто так" решили усилить уровень опасности в рамках постоянно действующего во Франции плана по противодействию терроризму "вижипират".
Ситуация в Мали обострилась в последние недели - боевики экстремистских группировок, оккупирующих север страны, начали нападать на позиции правительственных войск и в центральных регионах. В четверг на помощь правительственным войскам в Мали прибыл французский военный контингент. Операция началась с ударов боевых вертолетов, базирующих в Буркина-Фасо, и пяти истребителей "Мираж-2000", базирующихся в соседнем Чаде. Кроме того, в страну были направлены несколько сотен французских военнослужащих, дислоцированных в Кот-ДИвуаре и Чаде.
Остановив наступление исламистов на юг страны, французские войска начали совершать налеты на базы исламистов на севере, в том числе в городах Кадаль и Гао, в том числе с использованием четырех истребителей "Рафаль". Основными мишенями французских военных являются террористические группировки "Ансар ад-Дин", "Аль-Каида в странах исламского Магриба" и "Движение за единство и джихад в Западной Африке". По словам Элизабет Гигу, французские власти намерены проводить операцию, пока африканские силы не будут в состоянии "взять эстафету".
ИСЛАМИСТЫ МАЛИ УГРОЖАЮТ ТЕРАКТАМИ В СЕРДЦЕ ФРАНЦИИ
Джихадисты намерены предпринять ответные действия
Исламисты Мали ответят терактами в "сердце Франции" на бомбардировку Азавада, который они считают независимым государством, сообщает агентство AFP со ссылкой на представителя "Движения за единство и джихад в Западной Африке". "Франция напала на ислам. Мы ударим в сердце Франции", - провозгласил один из представителей группы Абу Дардар.
С начала бомбардировки силами ВВС Франции на севере Мали погибли более 60 боевиков.
С июня исламисты закрепились в Азаваде, независимость которого туареги провозгласили еще в апреле 2012 года. Трем группам приверженцев ваххабизма, в том числе "Аль-Каиде в исламском Магрибе" удалось провозгласить в регионе шариат, а в начале января в одностороннем порядке разорвать мирный договор с правительством Мали и начать экспансию на юг. Официальный Бамако запросил помощь у ООН и Франции. Есть данные, что помимо этой европейской страны, поддержку Мали также готовы оказать еще семь стран, в том числе США и Великобритания. Последняя уже отправила грузовые самолеты. О желании непосредственно участвовать в боевых действиях заявила Германия.
Министр внутренних дел Франции Мануэль Валь признает, что ситуация в Мали может привести к тому, что индивидуумы либо вооруженные группы будут пытаться совершить теракт - "как во Франции, так и в других странах".
СТРАНЫ АФРИКИ ВКЛЮЧИЛИСЬ В ИНОСТРАННУЮ ИНТЕРВЕНЦИЮ В МАЛИ
Поддержку сотням французских солдат окажут не менее 4 800 солдат и офицеров из Кот-д'Ивуара, Буркина-Фасо, Сенегала и Нигера
Страны Африки приняли решение поддержать военную операцию Франции в Мали и ввести свои войска в бой против исламистских группировок, оккупировавших север этой страны. Четыре африканских государства в поддержку сотням французских солдат, которые 11 января начали антитеррористическую операцию "Сервал", посылают на фронт подразделения общей численностью не менее 4 800 военнослужащих. Об этом сообщает специализированный военный сайт DEBKAFile.
Кот-д'Ивуар направляет в Мали 3 300 солдат и офицеров. По 500 человек подготовили к боям Буркина-Фасо, Сенегал и Нигер. Главнокомандующим международного корпуса назначен генерал из Кот-д'Ивуара. Как сообщает Reuters со ссылкой на государственный телеканал Мали, войска африканских государств начали прибывать в разорванную войной страну 13 января.
Перед вторжением в Мали Франция заявила, что контроль северной части страны боевиками-экстремистами представляет угрозу безопасности в Европе. Париж начал операцию "Сервал" после того, как хорошо вооружены исламистские боевики вторглись на юг Мали и вступили в уличные бои в столице - городе Бамако. Первым эпизодом этой операции стал разгром конвоя исламистов около важнейшего для Мали города Кона. Удар был осуществлен войсками Мали под прикрытием французских истребителей и вертолетов.
Великобритания и США не будут вводить военные контингенты в Мали. Лондон принял решение направить в страну несколько транспортных самолетов в помощь противникам экстремистов, заявило правительство Соединенного Королевства. США, по данным экспертов DEBKAFile, готовится оказать материально-техническую помощь и организовать обмен разведданными.
В ходе военной операции "Сервал" погибло 11 малийских военных, более 60 ранено, сообщает Reuters. С французской стороны погиб только пилот вертолета "Газель", который был сбит из легкого огнестельного оружия. О точных потерях в стане боевиков пока ничего не известно.
Очевидцы сообщили агентству Reuters, что только на улицах Коны видели до сотни тел боевиков-исламистов и десятки трупов в униформе (предположительно, малийской армии). Вооруженные силы мали заявляют о более чем сотне убитых экстремистов. В битве за стратегически важный город Кона (расположен в центральной части Мали в узком "перешейке", отделяющем контролируемый исламистами северо-восток страны от подконтрольного правительству юга) погиб высокопоставленный руководитель "Ансар-ад-Дин". Как сообщил египетской газете "Аль-Ахрам" источник в региональных силовых структурах, уничтожен Абдель Крим, более известный как Коджак. Он был заместителем лидера "Ансар-ад-Дин" шейха Ияда Аг Гали.
"Ансар-ад-Дин" ("защитники веры") - одна из исламистских группировок, которые оккупируют северную часть Мали с начала лета 2012 года. "Ансар-ад-Дин" ведет вооруженную борьбу с иностранными войсками и армией Мали в союзе с двумя другими исламистскими группировками - "Движением за единство и джихад в Западной Африке" и "Организацией Аль-Каиды в Исламском Магрибе". Все они выступают за создание на территории Мали исламистского государства на основе закона шариата. Исламистские группировки в Мали существуют, в основном, за счет грабежа местного населения.
Спецпредставитель президента РФ по сотрудничеству со странами Африки Михаил Маргелов 12 января 2013 года заявил так объявил от отношении России к ситуации в Мали и иностранной интервенции: "Беспредел, творимый исламистами на севере страны, превращает регион в рассадник терроризма и организованной преступности, ставит под угрозу государственность Мали и стабильность в соседних государствах. Такое расползание опекаемого "Аль-Каидой" преступного очага усугубляет отрицательные последствия ливийских событий, которые привели к активизации исламизма по дуге от Сахеля до Африканского Рога". Интервенция в Мали поддержана союзниками Франции по НАТО и странами Африки. Председатель Африканского союза Бони Яйи от имени Африки выразил признательность Франции и французскому народу "за осознание всей серьезности ситуации в Мали и Западной Африке".
Проект новой конституции Туниса не предполагает превращения этой страны в исламское государство, где главенствуют нормы шариата, и опасаться, что со страной произойдут подобные метаморфозы не стоит, заявил в пятницу посол Туниса в РФ Али Гутали на пресс-конференции в РИА Новости.
"Жасминовая революция", прошедшая в Тунисе в январе 2011 года, завершилась бегством из страны президента Зина аль-Абидина бен Али и повлекла за собой смену власти в ряде других стран Ближнего Востока и Северной Африки. В текущем году в первой из стран так называемой "арабской весны" должна быть принята новая конституция и пройдут парламентские и президентские выборы.
"Что касается вопроса относительно того, может ли быть включен (в новую конституцию) пункт о том, что Тунис станет государством исламского шариата, то этого не произойдет. Сейчас уже окончательная форма проекта конституции разработана, и там нет никакого упоминания о том, что исламский шариат является основой или источником всего законодательства", - сказал посол, отвечая на вопросы СМИ.
Гутали отметил, что в настоящее время по проекту конституции ведутся консультации, и выразил надежду, что работа над ним будет завершена "в ближайшее время, до выборов".
Всеобщие выборы, как парламентские, так и президентские, должны пройти в Тунисе в период с июня по сентябрь 2013 года, заявил тунисский посол в России Али Гутали на пресс-конференции в РИА Новости.
"Сейчас мы говорим о примерном периоде с июня по сентябрь 2013 года, в течение этого срока должны пройти выборы - президентские и парламентские. Конечно, это произойдет после того, как Высший избирательный комитет будет готов объявить дату выборов. Они должны быть прозрачными и демократическими", - сказал посол. Он добавил, что выборы пройдут после принятия новой конституции, которую сейчас разрабатывает Конституционный совет Туниса. Гутали также отметил, что вопреки опасениям ряда экспертов, новый основной закон тунисского государства не будет основан на нормах шариата, и в частности в нем значительное внимание будет уделено защите прав женщин. Ранее агентство Рейтер сообщало, что первый тур президентских и парламентских выборов пройдет 23 июня 2013 года.
Посол также заявил, что Тунис после революции, произошедшей в январе 2011 года, столкнулся с рядом серьезных проблем и вызовов, среди которых улучшение ситуации со стабильностью и безопасностью в обществе, борьба с коррупцией и безработицей. Как отметил дипломат, в настоящее время в Тунисе насчитывается не менее 800 тысяч безработных, из них порядка 200 тысяч - люди с высшим образованием. "Любая революция в результате протестных требований ее участников иногда сопровождается волнениями... У нее (революции) есть как положительные, так и отрицательные стороны, однако положительных больше", - сказал Гутали.
В январе 2011 года в Тунисе произошла "жасминовая" революция, вызванная недовольством населения социальными условиями, разгулом коррупции и безработицей. Бегству президента Зина аль-Абидина бен Али из страны предшествовал месяц массовых беспорядков, в которых погибли более 80 человек. Бен Али бежал из Туниса в Саудовскую Аравию 14 января 2011 года и на следующий день был отрешен от должности Конституционным советом страны.
В ФРАНЦИИ ОПУБЛИКОВАНЫ КОМИКСЫ С ПРОРОКОМ МУХАММЕДОМ
В них рассказано о жизни основателя ислама
Французский сатирический еженедельник Charlie Hebdo, штаб-квартира которого в ноябре прошлого года была забросана зажигательными бомбами после публикации насмешливых карикатур пророка Мухаммеда, выпустил комикс о жизни основателя ислама. Главный редактор Charlie Hebdo Стефан Шарбонье настаивает, что новая книга под названием "Жизнь Мухаммеда" - должным образом проработанное образовательное произведение, созданное франко-тунисским социологом. Об этом сообщает информагентство AFP.
Эта биография пророка одобрена исламом, поскольку, как утверждает Шарбонье, она отредактирована мусульманами. "Я не думаю, что высший мусульманские мыслители смогу найти что-либо неуместное", - заявил он агентству. Шарбонье неоднократно получал угрозы убийством. Он проживает под охраной полиции.
Идея создать книгу-комикс с биографией пророка, по словам Шарбонье, пришла ему в голову в 2006 году. Тогда датская газета Jyllands-Posten опубликовала карикатуры на Мухаммеда, которые перепечатали многие СМИ, в том числе Charlie Hebdo. Эти карикатуры вызвали сильнейший гнев и массовые протесты во всем мусульманском мире. "Перед тем, чтобы посмеяться над героем, надо его хорошенько изучить, - рассуждает редактор Charlie Hebdo. Мы прекрасно знаем о жизни Иисуса; при этом нам почти ничего не известно о Мухаммеде".
Charlie Hebdo неоднократно публикована карикатуры на пророка ислама, объясняя это стремлением защитить свободу слова. Это каждый раз вызывало ярость многих мусульман, которые считают изображения Мухаммеда святотатством. В сентябре 2012 года Charlie Hebdo опубликовала карикатуры, в которых Мухаммед был изображен голым. Так издание отреагировало на слова и действия мусульман, оскорбленных скандальным фильмом "Невинность мусульман" (запрещен к показу в России). В начале ноября 2011 года штаб-квартира Charlie Hebdo пострадала от зажигательных бомб, а сайт издания подвергся хакерской атаке. Это произошло после публикации изданием специального номера "Charia Hebdo" ("Шариат Эбдо"), в котором содержались карикатуры Мухаммеда.
«Нас стали называть людьми, которые предсказали кризис»
Михаил Дмитриев, президент Центра стратегических разработок, о том, стоит ли ждать в России революцию
В марте 2011 года президент Центра стратегических разработок экономист Михаил Дмитриев опубликовал доклад «Политический кризис в России и возможные механизмы его развития». В исследовании аналитик предсказал то, что случилось в России через девять месяцев: массовые митинги и протесты по итогам выборов в Государственную думу. Доклад был первым опытом ЦСР по политическому прогнозированию и одним из самых успешных в России за последние годы. Следом ЦСР выпустил еще три политических исследования. В последнем прогнозе Михаила Дмитриева говорится о революции.
— Если сравнивать экономические и политические процессы, какие проще предсказать?
— И в России, и в мире многие экономические процессы на недолгих интервалах вполне предсказуемы. Например, рост промышленной продукции или динамика инфляции, валовой внутренний продукт или численность занятых в России. Стандартные экономические модели позволяют делать прогнозы с точностью чуть ли не 95%. А прогнозы выпуска по отдельным отраслям или численности безработных, как это ни странно, делать намного труднее. Бесполезно предсказывать даже на недлинных интервалах показатели цен на нефть и некоторые металлы, например никель. Лучше не пытаться их предсказать, а использовать предположительные вариации этих показателей и на их основе формировать альтернативные сценарии развития страны.
Каждый наш политический доклад содержал прогнозы, сбывшиеся по факту
Если в экономике еще возможно прогнозировать некоторые показатели, опираясь в основном на количественные математические методы, то в политике такой формальный прогноз практически невозможен. И хорошее предсказание сильно замешено на политической интуиции, опыте и чутье. В этом плане наши недавние опыты прогнозирования политических событий стали из ряда вон выходящим явлением. Мы попытались использовать более точные, эмпирически обоснованные методы анализа, прежде всего качественную социологию. Фокус-группы и глубинные интервью позволяют просигналить об изменениях в обществе за 6–9 месяцев. Уже несколько раз мы верно предугадывали тенденции на протяжении последних двух лет. Каждый наш политический доклад содержал прогнозы, сбывшиеся по факту. Некоторые из них были совершенно удивительны для большинства политических аналитиков. В нашем первом политическом докладе, который был опубликован в марте 2011 года, мы предсказали массовые беспорядки, начало устойчивого падения доверия к власти и даже сроки наступления некоторых событий. Все это состоялось. В феврале 2011 года, когда мы писали доклад, эксперты были уверены, что революционный сценарий практически невозможен. А мы говорили, что он наиболее вероятен, и подробно описали его в деталях. Тогда экспертное сообщество крутило пальцем у виска. Доклад рассматривался как попытка выдать желаемое за действительное. Но получилось так, что наши методы — использование социологических фактов с точки зрения прогнозирования — сработали и в дальнейшем нас не подводили. Наши прогнозы оправдывались.
— Тогда, в феврале, перед публикацией первого доклада, вы до конца верили в этот сценарий?
— В таких случаях, конечно, вероятность ошибки велика. Мы понимали, что идем на огромный риск. Если бы этот прогноз не оправдался, то была бы высока вероятность того, что наш центр не смог бы продолжить свое существование.
— Какие еще ваши прогнозы сбывались?
— Прогноз, связанный с началом глобального финансово-экономического кризиса и его воздействием на российскую экономику. В 2005–2007 годах эксперты не очень интересовались такого рода прогнозами — понять, что будет, если вдруг обвалятся цены на нефть, и как это отразится на России. Нам важно было, насколько велика будет угроза для экономики, не обернется ли это чем-то вроде дефолта 1998 года, из которого мы выбирались очень болезненно. И тогда мы разработали две серии сценарных прогнозов (сценарных, потому что главный параметр, который мы не могли предсказать, — это цена на нефть). Последний прогноз был опубликован за полгода до кризиса. И когда он начался, многие прогнозные параметры оказались очень близки к реальному развитию событий. Нас после этого стали величать людьми, которые смогли предсказать кризис. На самом деле мы не кризис предсказали, а то, как он будет развиваться в России, если цены на нефть упадут. Наше стресс-тестирование экономики оказалось весьма точным и помогло политикам вырабатывать антикризисные меры.
Михаил Дмитриев: «Сами протесты хоть и затухли и участие в них не вызывает большого интереса у россиян, но при этом сама протестная форма влияния на политику приобрела легитимность, которой она не имела в нашем обществе со времен перестройки»
© РИА Новости. Александр Уткин
— Сколько времени и денег уходит на подготовку ваших политических докладов?
— Максимум два месяца. А обычно в течение полутора. Но и прогнозы являются не долгосрочными. Как правило, на 6–9 месяцев, максимум на год. В политике уже такой срок на переломе трендов, когда неопределенность возрастает, является очень немалым. Бюджет нашего осеннего исследования, где говорилось о революции, был совсем небольшим для социологических исследований, что-то вроде 2,5 млн руб. Первые два доклада мы финансировали за счет нашей организации. А вот под третий и четвертый мы уже получили поддержку при содействии Комитета гражданских инициатив.
Демократизация продолжится. Большинство стран мира, даже в Африке, к 2030 году выйдут из зоны недемократических режимов
— Как далеко вы позволяете себе заглянуть в будущее, когда прогнозируете экономические процессы?
— В отличие от политики здесь для нас типична подготовка долгосрочных сценарных прогнозов. В 2005 году мы делали долгосрочные прогнозы всех стран мира до 2030 года. Для каждой страны была сделана индивидуальная модель так называемого эндогенного роста — модель, которая связывает факторы производства — труд и капитал — с инновациями. Она определяет для каждой страны долгосрочные трендовые темпы экономического роста, позволяющие примерно прикидывать, где эта страна по своему развитию может оказаться через 10, 20 и 30 лет. В прогнозах мы проследили статистические связи между подушевыми доходами населения и примерно сотней различных показателей — от экологии до уровня коррупции. Получили очень интересные результаты. Некоторые из них сработали уже сейчас. Причем неожиданно для нас. Год назад я поднял данные этого прогноза на 2010 год и с удивлением обнаружил, что согласно нашим прогнозам должна была практически исчезнуть группа стран с наиболее жесткими авторитарными режимами. Хотя в 2005 году таких стран было много. И должно было это произойти в связи с ожидаемыми темпами экономического роста в малоразвитых регионах. Я понял, что в этой зависимости была немалая правда жизни, потому что в начале 2011 года началась «арабская весна» и авторитарные режимы на Ближнем Востоке зашатались. Причем до начала этих событий многие из стран региона прошли через период наиболее быстрого и успешного экономического роста за свою историю, в частности Тунис и Египет.
— Что в 2030-м произойдет?
— Демократизация продолжится. Большинство стран мира, даже в Африке, к 2030 году выйдут из зоны недемократических режимов.
— А Иран и Северная Корея?
— Еще в начале 2000-х был опубликован хороший прогноз Роналда Инглехарта, социолога, чьи прогнозы уже несколько раз сбывались, о том, что Иран и Китай — это кандидаты на демократизацию уже в течение ближайших одного-двух десятилетий. Ну и в строгом смысле слова Иран уже не является тоталитарной системой, потому что там возможна даже смена президента страны и обновление парламента на открытых и достаточно конкурентных выборах. Что касается Северной Кореи, она пока находится в диапазоне очень экономически неразвитых стран. И там такой тоталитарный режим до сих пор возможен по экономическим причинам. Экономика этой страны, как и Кубы, почти не развивалась на протяжении последних 30 лет. Либо этот режим станет настолько экзотичным, что не сможет существовать в современной международной системе, либо экономический рост будет происходить даже в неблагоприятных условиях и приведет к окончательному размыванию режима.
Падение доверия к власти приобрело устойчивый характер и оно вряд ли завершится без серьезных, давно назревших изменений в политической системе
— Вернемся к России. Какое среднесрочное будущее вы видите?
— Наше представление сейчас о некоторых политических тенденциях заключается в том, что падение доверия к власти приобрело устойчивый характер и оно вряд ли завершится без серьезных, давно назревших и в общем-то прогрессивных изменений в политической системе. И если власти будут этому сопротивляться, то политический кризис просто продолжится до тех пор, пока общество не найдет решение этой проблемы.
— Какое это решение?
— Модернизация политической системы. Она должны стать более открытой, более демократичной, более подконтрольной обществу. Мы пришли к выводу, что сами протесты хоть и затухли и участие в них не вызывает большого интереса у россиян, но при этом сама протестная форма влияния на политику приобрела легитимность, которой она не имела в нашем обществе со времен перестройки. Сейчас примерно две трети россиян считают, что протесты — это оправданный, абсолютно необходимый и очень важный способ выражения своих политических мнений. И полагают, что при определенных обстоятельствах они могли бы позитивно отнестись к этим протестам. Они стали более легитимной формой политической активности, чем выборы. И это очень серьезная подвижка, которая произошла буквально в последние несколько месяцев и способна в будущем оказать очень серьезное влияние на политическую систему.
— То есть революция — это нормальное явление в глазах россиян?
— Да. Нас поразило то, что люди процесс изменения власти через протест сами называли словом «революция». И впервые за всю историю наших исследований такой разговор в каждой фокус-группе возникал спонтанно. Люди очень спокойно, рационально, без испуга, без особых эмоций обсуждали этот вариант, как некий ответ на то, что власть не готова изменяться сама и выборы не способны поменять власть. Это не значит, что людям революция нравится. Но то, что люди стали относиться к этому исходу событий серьезно и даже спокойно, — это социологический факт.
— Вы можете спрогнозировать революцию?
— Нет, мы пока не можем спрогнозировать момент наступления следующей волны публичных протестов и конфликтов. Но мы знаем, что сейчас в новых условиях их наступление стало гораздо более вероятным, чем это было несколько лет назад.
Факты о Михаиле Дмитриеве
1. Окончил Ленинградский финансово-экономический институт имени Вознесенского (СПбГУЭФ) по специальности «экономическая кибернетика».
2. В 2000–2004 годах был первым заместителем министра экономического развития и торговли Германа Грефа.
3. С 2005 года возглавляет Центр стратегических разработок, который занимается аналитикой в области экономики и финансов, а также разрабатывает социально-экономические стратегии для правительства и бизнеса.
4. Предсказал массовые митинги и протесты за девять месяцев до выборов в Госдуму в 2011 году. Увлекается советским андеграундным искусством и собирает фигурки бегемотов.
Анастасия Петрова
Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 27 декабря 2012 > № 920611
Михаил Дмитриев
Власти Марокко во вторник объявили об аресте членов группировки, занимавшейся отправкой молодых марокканцев в лагеря террористической организации "Аль-Каида в странах исламского Магриба", сообщает марокканское информагентство MAP со ссылкой на заявление МВД страны.
По данным агентства, уголовный розыск и служба внутренней контрразведки обезвредили группу из шести человек, которая занималась вербовкой молодых марокканцев, "приверженных джихаду". Добровольцев затем отправляли для подготовки в лагеря "Аль-Каиды" в Алжире.
Одним из задержанных оказался бывшим осужденным по делу о терроризме, которого выслали из Алжира в 2005 году после попытки отправиться в лагерь "Салафитской группы проповеди и джихада" - так раньше называлась "Аль-Каида в странах исламского Магриба".
Известно, что группа действовала в нескольких регионах, в том числе в городах Касабланка, Надор и Эль-Аюн. Ранее марокканские власти сообщали об операциях против других террористических ячеек, занимавшихся обучением боевиков для террористических групп, действующих на севере Мали.
В МИД России рекомендуют российским мусульманам, пожелавшим получить образование за рубежом, делать это не в арабских странах, где в последнее время произошли революционные изменения, а например в более "безопасных" государствах Юго-Восточной Азии, заявил посол по особым поручениям МИД России Константин Шувалов.
Шувалов выступил во вторник на расширенном заседании президиума и аппарата Духовного управления мусульман Европейской части России (ДУМЕР) - одной из трех ведущих централизованных мусульманских организаций страны. Заседание было посвящено подведению итогов 2012 года и обозначению планов на предстоящий год.
"Мусульманское образование за рубежом: притом что приоритет, безусловно, лежит на образовании здесь, внутри нашей страны, частично эта деятельность осуществляется заграницей. К сожалению, то, что происходит в арабском мире, особенно не благоприятствует для осуществления наших планов", - сказал Шувалов.
В пример он привел непростую ситуацию, сложившуюся за последние годы в Египте, Тунисе и Сирии. Между тем, в Каире находится наиболее авторитетный в мусульманском мире университет "Аль-Азхар".
"Казалось бы, ранее многие эти страны - Египет, Тунис - рассматривались как наиболее перспективные и безопасные с точки зрения возможности получения образования и, главное, упорядочения этой деятельности, договоренностей с местными властями. Но процессы бурные идут, жизнь идет, нужно видеть и использовать другие возможности и искать путь, где это хорошо делать, допустим в таких отдаленных местах как Индонезия, которая осталась в стороне от этих революционных изменений", - сказал посол.
По его словам, еще один вариант - Малайзия, которая, хотя "не так богата предложением, но те же безопасные условия в ней есть".
В своем выступлении Шувалов также отметил богатый опыт сотрудничества Совета муфтиев России (СМР), основу которого составляет ДУМЕР, с зарубежными исламскими партнерами, вместе с тем призвав СМР активизировать международную деятельность.
"Хотелось бы, чтобы о наших мусульманах знали с их слов, чтобы вас видели, чтобы слышали именно вас, а не мнение кого-то, услышанное еще от кого-то, о том, как вам здесь живется", - сказал представитель МИД, добавив, что "голос российских мусульман должен быть, конечно, голосом патриотов".
Председатель ДУМЕР и Совета муфтиев России муфтий шейх Равиль Гайнутдин со своей стороны заметил, что во время своих зарубежных поездок он и другие представители СМР всегда разъясняют позицию российских мусульман "о том, что Россия является другом ислама".
"И когда мы посещаем исламские страны, наши арабские братья сами нам говорят: "Россия же для нас друг, но почему Россия не занимает в мире достойную позицию?" Здесь, наверное, нужно, чтобы и наши политики, политическое руководство, и в том числе министерство иностранных дел, занимали должное отношение и внимание к арабскому, мусульманскому миру", - сказал он.
Волна демонстраций и протестов началась в арабском мире в декабре 2010 года, после того как в Тунисе вспыхнули массовые акции протеста, которые переросли в столкновения с полицией. В середине января 2011 года экс-президент страны, потеряв контроль над ситуацией, покинул Тунис. В течение нескольких месяцев массовые акции протеста распространились на ряд арабских стран - Египет, Ливию, Марокко, Иорданию, Бахрейн и Оман. Давление оппозиции привело к смене власти в Египте, Ливии, Йемене и существенным реформам в Марокко.
Последней страной, где вспыхнули массовые акции протеста, стала Сирия - там волнения начались в марте 2011 года, и в настоящее время переросли в кровопролитные столкновения сил правопорядка и вооруженных группировок оппозиции.
Трезвый взгляд вместо утопий
Сибирь и Дальний Восток как путь глобализации России
Тимофей Бордачев - кандидат политических наук, директор Центра комплексных европейских и международных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», директор евразийской программы Фонда развития и поддержки Международного дискуссионного клуба «Валдай».
Олег Барабанов - заведующий Кафедрой политики и функционирования ЕС и Совета Европы в Европейском учебном институте при МГИМО-Университете; профессор кафедры мировой политики факультета мировой экономики и мировой политики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики»; старший научный сотрудник Фонда клуба «Валдай»
Резюме Нужно не закрываться от Китая, а сотрудничать с ним, определить конкурентные преимущества Забайкалья и Дальнего Востока, оценить реальную, а не воображаемую потребность китайского рынка, найти точки взаимодополняемости двух экономик и работать в этом направлении.
За последние несколько лет Россия начала проводить активную политику по развитию Сибири и Дальнего Востока и выходу на рынок Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Подготовка повестки дня российского председательства в организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС) в 2012 г. стала мощным стимулом для закрепления и в политическом руководстве, и в общественном мнении страны приоритетного стратегического значения данного вопроса. Москва открыто выдвинула тезис о том, что пора устранить дисбаланс между Европой и Азией в приоритетах внешней политики и торгово-инвестиционного сотрудничества, а национальным интересам соответствует менее европоцентричный курс.
После саммита АТЭС во Владивостоке (сентябрь 2012 г.) приняты важные решения по развитию транспортно-логистических сетей в АТР, облегчению таможенных барьеров для экспорта специально выделенных групп экологических товаров и оборудования, по наращиванию сотрудничества в сфере энергетической безопасности, а также в области образования и инноваций. Их реализация придаст дополнительные стимулы для развития Сибири и Дальнего Востока как составной части АТР.
В рамках подготовки к саммиту Валдайский клуб подготовил специальный доклад, посвященный среди прочего анализу экспортного потенциала Сибири и Дальнего Востока и их органичному подключению к экономике в АТР (Караганов С.А., Барабанов О.Н., Бордачев Т.В. К Великому океану, или Новая глобализация России. – М.: Валдайский клуб и РИА «Новости». 2012). За полгода, прошедшие с момента публикации доклада, в международной и российской политике произошли события, способные повлиять на развитие азиатских регионов. Прежде всего это цикл региональных саммитов осенью 2012 г. (АТЭС, АСЕМ в Лаосе, АСЕАН и Восточно-Азиатский саммит в Камбодже). Их итогом стал качественный прорыв в институционализации различных вариантов архитектуры свободной торговли в АТР. Создан новый механизм экономического взаимодействия, в центре которого находится АСЕАН. Сделан шаг по созданию зоны свободной торговли Китая, Японии и Южной Кореи. Постепенно более благожелательной становится позиция России по отношению к Транстихоокеанскому партнерству.
Внутри России за этот период произошла институционализация нового Министерства по развитию Дальнего Востока. Размещение его головного офиса в Хабаровске превратило город в третью столицу и фактически реализовало предложения Валдайского клуба о целесообразности переноса части столичных функций на Дальний Восток. Создание и начало работы министерства вызвали оживленную дискуссию, которая высветила как перспективы, так и ограничители в общественном мнении относительно путей развития этого региона. Несколько крупных экспертных форумов позволили консолидировать аналитические оценки и подходы. К их числу стоит отнести Второй форум АТЭС, проведенный Российским советом по международным делам, XII Российско-Южнокорейский экспертный форум в Сеуле и ряд других мероприятий.
Неприятные аксиомы
За год председательства в АТЭС появилось немало аналитических обзоров и публицистических статей, посвященных Сибири и Дальнему Востоку. Некоторые стали откликом на доклад Валдайского клуба. В них содержалось немало ценной критики, но многим предложениям, с нашей точки зрения, присущ утопизм и избыточный упор на узко понимаемые «государственные интересы». Напомним, ключевой вывод в докладе Валдайского клуба состоял в том, что закрытая, а, называя вещи своими именами, автаркичная модель развития региона себя исчерпала, и единственная (подчеркнем, единственная) возможность для сохранения устойчивости и конкурентоспособности состоит в его включении в сложившуюся экономику АТР. А это заставляет принимать во внимание неприятные аксиомы, которые, как правило, предпочитают игнорировать.
Во-первых, по уровню вовлеченности в экономику АТР Россия занимает предпоследнее место из всех стран АТЭС, опередив только Папуа – Новую Гвинею. Нашего Дальнего Востока просто нет на экономической карте региона. Другие страны АТР не видят необходимости обращаться к Москве при обсуждении различных проектов зон свободной торговли. Именно поэтому (а не в результате «вражьих» происков) в программной статье Хиллари Клинтон «Тихоокеанский век Америки» Россия не упомянута ни разу. Нечего, к сожалению, упоминать. Можно сколько угодно ностальгировать по советской мощи региона, мечтать о развитии с нуля и по мановению волшебной палочки самых высокотехнологичных и прибыльных производств в каждом из городов Дальнего Востока, закладывать эти мечты в нереализуемые федеральные целевые программы, но ситуацию это не изменит. Полностью сложившаяся и функционирующая без России огромная экономика АТР – это данность.
Вторая аксиома – инфраструктурные приоритеты государства на среднесрочную перспективу. Исторически сложилось, что они приурочены к крупным международным мероприятиям. Владивосток уже получил несравнимые с другими регионами целевые инвестиции для саммита АТЭС. Но саммит завершился. На ближайшие годы у России три другие цели для инвестиций в инфраструктуру – универсиада в Казани, зимние Олимпийские игры в Сочи и чемпионат мира по футболу. Все объекты расположены в европейской части. И потому призываемого бюджетного золотого дождя за Уралом больше не будет.
Благодаря саммиту Владивосток действительно преобразился, и, кстати, мода на высмеивание федеральных программ по развитию города несправедлива и неконструктивна. С одной стороны, все уповают лишь на государственные вложения, с другой стороны, когда они появляются, их не ценят. В любом случае, и руководство страны об этом прямо заявляло, предсаммитные вложения в инфраструктуру – стартовая площадка на будущее, и теперь город и регион должны сами использовать ее, чтобы найти место в экономике АТР, а не уповать на новые бюджетные вливания.
Третье обстоятельство: ключевая проблема Забайкалья и Дальнего Востока – нехватка рабочей силы. И не только высококвалифицированной. Двадцатилетний отток населения и социальная маргинализация многих оставшихся сделали свое дело. Поэтому все греющие душу предложения о создании в регионе десятков новых заводов утопичны по определению. Нужно четко понимать, что для их реализации необходим экспорт рабочих рук. Собственных трудовых ресурсов нет. Об этом в красивых прожектах по понятным причинам предпочитают не вспоминать. Готово ли общественное мнение региона к тому, что новую индустриализацию Забайкалья и Дальнего Востока будут осуществлять китайские, корейские, вьетнамские и индийские рабочие? На данный момент вряд ли.
В-четвертых, дискуссия по поводу создания нового Министерства по развитию Дальнего Востока высветила еще одну проблему – неготовность общественного мнения страны и определенных властных кругов к тому, что регион получит больше самостоятельности и автономии, чем остальные. Само создание министерства и предложения об адаптации федеральной налоговой политики к географической специфике Дальнего Востока вызвали заявления о том, что это первый шаг к сепаратизму и подрыв единства. То есть, с одной стороны, в прожектах по переустройству региона перераспределение и облегчение налогового бремени играет ключевую роль, а с другой, когда эти предложения начинают приобретать реальные очертания благодаря действиям власти, все пугают сепаратизмом. Получается замкнутый круг. Уместно напомнить, что китайское экономическое чудо, прорыв этой страны от маоистских чугунных плавилен в каждой деревне ко второй экономике мира был бы невозможен без свободных экономических зон и особых налоговых условий как драйвера для притока инвестиций и развития. Другого рецепта нет.
И в этой связи пятое – фактор Китая. Его у нас привыкли бояться. Китайской угрозой до сих пор чуть ли не детей пугают. Весьма прозрачно звучит этот мотив и во многих проектах по развитию Дальнего Востока. Все, кто угодно, только не китайцы, – таков предлагаемый рецепт, ущербный и утопичный. Прежде всего потому, что никакой антикитайской страшилкой не отменить четырех тысяч километров общей границы. Закрыть ее вновь в ответ на «китайскую угрозу» – и что тогда? Владивосток, наверное, все-таки выкрутится благодаря морю, а вот Забайкалье и Приамурье быстро придут в упадок. Экономические и культурные связи с приграничными провинциями Китая стали для жителей этих регионов и местного малого бизнеса важнейшей точкой роста и значимым двигателем социального развития, своего рода китайскими воротами в глобальный мир. Запретите жителям Читы ездить в город Манчжурия, Благовещенска – в Хэйхэ, а Хабаровска – в Фуюань, и авторитет Москвы (и олицетворяемой ею России) упадет в этих городах критически низко. Именно это и станет первым шагом к сепаратизму.
Вот почему мы вновь повторяем ключевой тезис из доклада Валдайского клуба: развитие Сибири и Дальнего Востока невозможно без связей с Китаем. Нужно не закрываться от Китая, а сотрудничать с ним, определить конкурентные преимущества Забайкалья и Дальнего Востока, оценить реальную, а не воображаемую потребность китайского рынка в тех или иных товарах и услугах из Сибири и Дальнего Востока, найти точки взаимодополняемости двух экономик и работать в этом направлении. Именно на это и была нацелена двусторонняя межгосударственная программа 2008 г. по соразвитию российского Дальнего Востока и китайского Северо-Востока, которую у нас принято называть чуть ли не предательством.
Не стоит сбрасывать со счетов и того, что другие государства проявляют гораздо меньший интерес к вложению капиталов в наш Дальний Восток. В качестве первой альтернативы Китаю обычно называются Соединенные Штаты. Весной-летом 2012 г. Рабочая группа по будущему российско-американских отношений, созданная Валдайским клубом и Центром российских исследований им. Дэвиса Гарвардского университета, провела специальное исследование сотрудничества России и США в АТР. Выяснилось, что кроме минимального внимания к Северному морскому пути у американского бизнеса вообще нет никаких интересов на российском Дальнем Востоке. Звучит неприятно, но вполне определенно.
Япония, другой кандидат на место приоритетного партнера, в условиях тесной связи политики и бизнеса в этой стране и нерешенности территориальных проблем никогда не сделает российский Дальний Восток объектом по-настоящему масштабных капиталовложений. Разумеется, это не повод прекращать начавшееся инвестиционное сотрудничество с Японией, главным образом на Сахалине, но стратегический вектор малореален.
Справедливости ради надо отметить, что Южная Корея действительно предлагает масштабные проекты по развитию Дальнего Востока. К их числу можно отнести предложения о высокоскоростном железнодорожном пассажирском сообщении между Владивостоком и Хабаровском, о транскорейском газопроводе, транскорейской железной дороге и др. Сеул действительно может стать надежным стратегическим партнером по развитию Дальнего Востока. Но пытаться противопоставить Южную Корею Китаю тоже нерационально, гораздо эффективней находить возможности для взаимодополняемости этих двух партнеров России.
Использовать конкурентные преимущества
По нашему мнению, гораздо более реалистично и эффективно было бы не пытаться воссоздать в Забайкалье и на Дальнем Востоке закрытую модель индустриализации по советскому образцу, а развивать те сектора экономики, где у нас есть международные конкурентные преимущества и которые могут найти нишу в АТР. Именно в этом ключ к возрождению Дальнего Востока.
Поэтому авторы доклада Валдайского клуба ставили целью определить то, что зарубежные партнеры России ждут от Сибири и Дальнего Востока, чем регион может быть интересен и полезен для их экономического развития, какие товары и услуги Сибири действительно востребованы на международном рынке. Высоким экспортным потенциалом Сибири и Дальнего Востока обладает сельское хозяйство, главным образом производство пшеницы. По словам зарубежных участников Валдайского клуба, Восточная Сибирь и Дальний Восток являются «последней глобальной целиной» – одной из немногих оставшихся в современном мире территорий с плодородными черноземными и схожими почвами, которые еще не включены в масштабное сельскохозяйственное производство. В настоящее время южные районы Западной и Центральной Сибири уже активно используются для выращивания пшеницы – это лесостепная зона Алтайского края (где находится 1/10 всей пашни России) и Минусинская котловина на юге Красноярского края и в Хакасии. К ним по почвенным условиям можно добавить еще несколько регионов в Забайкалье и на Дальнем Востоке, которые и составляют эту «последнюю целину».
В первую очередь это степи Даурии на юге Бурятии и Читинской области, которые сейчас используются только для скотоводства, а их распашка под зерновое производство недостаточна. Для сравнения, находящийся по ту сторону границы от российской Даурии Селенгинский аймак Монголии с теми же климатическими и почвенными условиями дает богатые урожаи и служит житницей. Этот пример вселяет уверенность в том, что трансформация земель Даурии под производство зерна также будет эффективна.
Два других региона «последней целины» – южные районы Амурской области (низменности вдоль рек Амура и Зеи), а также Еврейская автономная область. В Амурской области начаты активные работы по производству пшеницы для местного рынка, и регион уже стали называть «хлебной корзиной» Дальнего Востока. Для расширения объемов пашни и здесь, и особенно в Еврейской автономной области необходимы масштабные работы по осушению земель с избыточной увлажненностью. После их проведения появятся обширные новые площади для производства пшеницы не только для местного потребления, но и для экспорта.
За последние десять лет Россия стала одним из крупнейших в мире поставщиков пшеницы (в зависимости от урожая до 25 млн тонн в год). На фоне того, что Советский Союз был, как известно, импортером зерна, эта трансформация является крупным успехом новой российской экономики. Но экспорт зерна из России сдерживается тем, что сегодня все специализированные бункерные портовые терминалы для перегрузки зерна из вагонов на корабли находятся в европейской части страны, главным образом в Новороссийске. Поэтому основными потребителями российской пшеницы являются страны Средиземноморья и Ближнего Востока (Египет, Турция, Тунис и др.). Но в 2012 г. один из крупнейших операторов российского зернового рынка корпорация «Сумма» объявила о намерении построить за два-три года новый бункерный терминал в порту Зарубино близ Владивостока. После этого российская пшеница может быть направлена и в страны АТР, что сделает ее производство на землях «последней целины» особенно целесообразным.
Для иллюстрации востребованности российского зерна в АТР можно привести следующие сравнения. В среднем производство пшеницы в России в зависимости от климатических условий года составляет 75–90 млн тонн в год. В Китае собственное производство составляет 100–110 млн тонн в год, при этом возможности для расширения пашни крайне ограничены, по климатическим условиям пшеницу в Китае рентабельно выращивать только в Северо-Восточных регионах – Манчжурии и бассейне реки Хуанхэ. Дальше к югу основной сельскохозяйственной культурой является рис. Поэтому в среднесрочной перспективе Китай проявляет интерес к импорту российской пшеницы. Интерес уже обнаружили и два других крупнейших импортера пшеницы в АТР – Япония и Южная Корея. Поэтому с введением в действие бункерного терминала на Дальнем Востоке Россия станет новым мощным оператором на зерновом рынке в АТР и конкурентом традиционных экспортеров пшеницы в этом регионе – Канады и США.
Следующая отрасль сибирской и дальневосточной экономики, которая может оказаться привлекательной, – «водоемкие» производства: деревообрабатывающая, целлюлозно-бумажная промышленность, ряд химических отраслей и др. Многоводность сибирских рек делает размещение здесь производств, связанных с большим потреблением воды, гораздо менее затратным, чем в других странах АТР, а это, в свою очередь, увеличивает экспортный потенциал их продукции.
Третье направление, востребованное зарубежными партнерами, – энергетика. За последние пять лет на Дальнем Востоке в этой сфере произошли очень серьезные изменения. Благодаря реализации Восточной газовой программы «Газпрома» с 2007 г. воплощен в жизнь целый комплекс крупномасштабных проектов. К их числу стоит отнести запуск в эксплуатацию первого в нашей стране завода по сжижению газа от проекта «Сахалин-2», благодаря чему Россия впервые стала не только трубопроводным экспортером газа, но и вышла на огромный рынок сжиженного газа АТР. Сейчас оглашены планы по строительству второго завода по сжижению газа близ Владивостока в рамках начинающегося проекта «Сахалин-3» на базе самого крупного месторождения Сахалинского шельфа – Киринского. Таким образом, Россия вступает в конкуренцию с традиционными поставщиками сжиженного газа в АТР – Катаром, Индонезией, Австралией, а также представляет альтернативу ожидаемым в среднесрочной перспективе поставкам в АТР сланцевого газа из США и Канады.
В сфере традиционной для России трубопроводной транспортировки газа на Дальнем Востоке также произошли серьезные изменения. В 2011 г. был введен в эксплуатацию новый газопровод Сахалин–Комсомольск–Хабаровск–Владивосток, который станет базовым для поставок газа с вышеупомянутого проекта «Сахалин-3». Тем самым труба уже подведена непосредственно к границе с Северной Кореей, что приближает проекты по созданию Транскорейского газопровода из России через КНДР в Республику Корея.
Следующее направление, вызвавшее прямой интерес у зарубежных партнеров Валдайского клуба, – использование транзитного потенциала Сибири и Дальнего Востока. В первую очередь это касается Северного морского пути вдоль российского побережья Арктики. В условиях глобального потепления и повышения страховых рисков из-за пиратства на традиционных маршрутах через Суэцкий канал, Северный морской путь может представить коммерчески привлекательную альтернативу сообщениям между Европой и Азией. Показательно, что одним из самых активных сторонников интенсификации его использования в странах АТР стал Сингапур – один из крупнейших портовых центров региона.
С другой стороны, Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана создал единое таможенное пространство от АТР до ЕС в сфере сухопутных железнодорожных перевозок. Южная Корея, как сказано выше, проявляет интерес к участию в строительстве высокоскоростной железнодорожной магистрали между Владивостоком и Хабаровском. Со своей стороны, РАО «РЖД» реализует проект по модернизации железнодорожного сообщения между российским Хасаном и северокорейской СЭЗ в Наджине, закладывая технологические основы для проекта Транскорейской железной дороги.
Наконец, в инвестиционном плане зарубежные партнеры обращают внимание на начавшие реализовываться планы России по созданию третьей линии промышленного освоения Восточной Сибири и Дальнего Востока, которая должна протянуться от северных районов Иркутской области (к северу от Байкала) через Южную Якутию и Комсомольск-на-Амуре к побережью Тихого океана и на Сахалин. Эта линия пройдет параллельно уже существующим двум линиям промышленного освоения – вдоль Транссибирской железной дороги и Байкало-Амурской магистрали. Главная движущая сила третьей линии – вышеупомянутая Восточная газовая программа «Газпрома», в рамках которой в среднесрочной перспективе должно начаться освоение Ковыктинского месторождения к северу от Байкала и Чаяндинского месторождения в Южной Якутии и соединение их с сахалинскими проектами. Тем самым прежде всего Комсомольск-на-Амуре, который находится в перекрестье якутских и сахалинских проектов «Газпрома», а также города Южной Якутии, такие как Нерюнгри, получат мощный стимул для развития. Обсуждаются планы по созданию новой базы тяжелой промышленности на юге Якутии и нового высокоспециализированного технологического производства в Комсомольске. Дешевая энергия станет важнейшим конкурентным преимуществом этих промышленных кластеров. Естественно, потребность в инвестициях для реализации этих проектов очень высока, и зарубежные партнеры России могут внести свой вклад.
Сибирь и Дальний Восток имеют серьезный экспортный и инвестиционный потенциал в вышеупомянутых отраслях экономики. По экспертным оценкам Валдайского клуба, он востребован зарубежными партнерами России в АТР и может послужить базой для эффективной модернизации данного региона страны.
Россия. Китай. АТЭС. СФО. ДФО > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 декабря 2012 > № 2907529
Тимофей Бордачев, Олег Барабанов
Трезвый взгляд вместо утопий
Сибирь и Дальний Восток как путь глобализации России
Резюме: Нужно не закрываться от Китая, а сотрудничать с ним, определить конкурентные преимущества Забайкалья и Дальнего Востока, оценить реальную, а не воображаемую потребность китайского рынка, найти точки взаимодополняемости двух экономик и работать в этом направлении.
За последние несколько лет Россия начала проводить активную политику по развитию Сибири и Дальнего Востока и выходу на рынок Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Подготовка повестки дня российского председательства в организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС) в 2012 г. стала мощным стимулом для закрепления и в политическом руководстве, и в общественном мнении страны приоритетного стратегического значения данного вопроса. Москва открыто выдвинула тезис о том, что пора устранить дисбаланс между Европой и Азией в приоритетах внешней политики и торгово-инвестиционного сотрудничества, а национальным интересам соответствует менее европоцентричный курс.
После саммита АТЭС во Владивостоке (сентябрь 2012 г.) приняты важные решения по развитию транспортно-логистических сетей в АТР, облегчению таможенных барьеров для экспорта специально выделенных групп экологических товаров и оборудования, по наращиванию сотрудничества в сфере энергетической безопасности, а также в области образования и инноваций. Их реализация придаст дополнительные стимулы для развития Сибири и Дальнего Востока как составной части АТР.
В рамках подготовки к саммиту Валдайский клуб подготовил специальный доклад, посвященный среди прочего анализу экспортного потенциала Сибири и Дальнего Востока и их органичному подключению к экономике в АТР (Караганов С.А., Барабанов О.Н., Бордачев Т.В. К Великому океану, или Новая глобализация России. – М.: Валдайский клуб и РИА «Новости». 2012). За полгода, прошедшие с момента публикации доклада, в международной и российской политике произошли события, способные повлиять на развитие азиатских регионов. Прежде всего это цикл региональных саммитов осенью 2012 г. (АТЭС, АСЕМ в Лаосе, АСЕАН и Восточно-Азиатский саммит в Камбодже). Их итогом стал качественный прорыв в институционализации различных вариантов архитектуры свободной торговли в АТР. Создан новый механизм экономического взаимодействия, в центре которого находится АСЕАН. Сделан шаг по созданию зоны свободной торговли Китая, Японии и Южной Кореи. Постепенно более благожелательной становится позиция России по отношению к Транстихоокеанскому партнерству.
Внутри России за этот период произошла институционализация нового Министерства по развитию Дальнего Востока. Размещение его головного офиса в Хабаровске превратило город в третью столицу и фактически реализовало предложения Валдайского клуба о целесообразности переноса части столичных функций на Дальний Восток. Создание и начало работы министерства вызвали оживленную дискуссию, которая высветила как перспективы, так и ограничители в общественном мнении относительно путей развития этого региона. Несколько крупных экспертных форумов позволили консолидировать аналитические оценки и подходы. К их числу стоит отнести Второй форум АТЭС, проведенный Российским советом по международным делам, XII Российско-Южнокорейский экспертный форум в Сеуле и ряд других мероприятий.
Неприятные аксиомы
За год председательства в АТЭС появилось немало аналитических обзоров и публицистических статей, посвященных Сибири и Дальнему Востоку. Некоторые стали откликом на доклад Валдайского клуба. В них содержалось немало ценной критики, но многим предложениям, с нашей точки зрения, присущ утопизм и избыточный упор на узко понимаемые «государственные интересы». Напомним, ключевой вывод в докладе Валдайского клуба состоял в том, что закрытая, а, называя вещи своими именами, автаркичная модель развития региона себя исчерпала, и единственная (подчеркнем, единственная) возможность для сохранения устойчивости и конкурентоспособности состоит в его включении в сложившуюся экономику АТР. А это заставляет принимать во внимание неприятные аксиомы, которые, как правило, предпочитают игнорировать.
Во-первых, по уровню вовлеченности в экономику АТР Россия занимает предпоследнее место из всех стран АТЭС, опередив только Папуа – Новую Гвинею. Нашего Дальнего Востока просто нет на экономической карте региона. Другие страны АТР не видят необходимости обращаться к Москве при обсуждении различных проектов зон свободной торговли. Именно поэтому (а не в результате «вражьих» происков) в программной статье Хиллари Клинтон «Тихоокеанский век Америки» Россия не упомянута ни разу. Нечего, к сожалению, упоминать. Можно сколько угодно ностальгировать по советской мощи региона, мечтать о развитии с нуля и по мановению волшебной палочки самых высокотехнологичных и прибыльных производств в каждом из городов Дальнего Востока, закладывать эти мечты в нереализуемые федеральные целевые программы, но ситуацию это не изменит. Полностью сложившаяся и функционирующая без России огромная экономика АТР – это данность.
Вторая аксиома – инфраструктурные приоритеты государства на среднесрочную перспективу. Исторически сложилось, что они приурочены к крупным международным мероприятиям. Владивосток уже получил несравнимые с другими регионами целевые инвестиции для саммита АТЭС. Но саммит завершился. На ближайшие годы у России три другие цели для инвестиций в инфраструктуру – универсиада в Казани, зимние Олимпийские игры в Сочи и чемпионат мира по футболу. Все объекты расположены в европейской части. И потому призываемого бюджетного золотого дождя за Уралом больше не будет.
Благодаря саммиту Владивосток действительно преобразился, и, кстати, мода на высмеивание федеральных программ по развитию города несправедлива и неконструктивна. С одной стороны, все уповают лишь на государственные вложения, с другой стороны, когда они появляются, их не ценят. В любом случае, и руководство страны об этом прямо заявляло, предсаммитные вложения в инфраструктуру – стартовая площадка на будущее, и теперь город и регион должны сами использовать ее, чтобы найти место в экономике АТР, а не уповать на новые бюджетные вливания.
Третье обстоятельство: ключевая проблема Забайкалья и Дальнего Востока – нехватка рабочей силы. И не только высококвалифицированной. Двадцатилетний отток населения и социальная маргинализация многих оставшихся сделали свое дело. Поэтому все греющие душу предложения о создании в регионе десятков новых заводов утопичны по определению. Нужно четко понимать, что для их реализации необходим экспорт рабочих рук. Собственных трудовых ресурсов нет. Об этом в красивых прожектах по понятным причинам предпочитают не вспоминать. Готово ли общественное мнение региона к тому, что новую индустриализацию Забайкалья и Дальнего Востока будут осуществлять китайские, корейские, вьетнамские и индийские рабочие? На данный момент вряд ли.
В-четвертых, дискуссия по поводу создания нового Министерства по развитию Дальнего Востока высветила еще одну проблему – неготовность общественного мнения страны и определенных властных кругов к тому, что регион получит больше самостоятельности и автономии, чем остальные. Само создание министерства и предложения об адаптации федеральной налоговой политики к географической специфике Дальнего Востока вызвали заявления о том, что это первый шаг к сепаратизму и подрыв единства. То есть, с одной стороны, в прожектах по переустройству региона перераспределение и облегчение налогового бремени играет ключевую роль, а с другой, когда эти предложения начинают приобретать реальные очертания благодаря действиям власти, все пугают сепаратизмом. Получается замкнутый круг. Уместно напомнить, что китайское экономическое чудо, прорыв этой страны от маоистских чугунных плавилен в каждой деревне ко второй экономике мира был бы невозможен без свободных экономических зон и особых налоговых условий как драйвера для притока инвестиций и развития. Другого рецепта нет.
И в этой связи пятое – фактор Китая. Его у нас привыкли бояться. Китайской угрозой до сих пор чуть ли не детей пугают. Весьма прозрачно звучит этот мотив и во многих проектах по развитию Дальнего Востока. Все, кто угодно, только не китайцы, – таков предлагаемый рецепт, ущербный и утопичный. Прежде всего потому, что никакой антикитайской страшилкой не отменить четырех тысяч километров общей границы. Закрыть ее вновь в ответ на «китайскую угрозу» – и что тогда? Владивосток, наверное, все-таки выкрутится благодаря морю, а вот Забайкалье и Приамурье быстро придут в упадок. Экономические и культурные связи с приграничными провинциями Китая стали для жителей этих регионов и местного малого бизнеса важнейшей точкой роста и значимым двигателем социального развития, своего рода китайскими воротами в глобальный мир. Запретите жителям Читы ездить в город Манчжурия, Благовещенска – в Хэйхэ, а Хабаровска – в Фуюань, и авторитет Москвы (и олицетворяемой ею России) упадет в этих городах критически низко. Именно это и станет первым шагом к сепаратизму.
Вот почему мы вновь повторяем ключевой тезис из доклада Валдайского клуба: развитие Сибири и Дальнего Востока невозможно без связей с Китаем. Нужно не закрываться от Китая, а сотрудничать с ним, определить конкурентные преимущества Забайкалья и Дальнего Востока, оценить реальную, а не воображаемую потребность китайского рынка в тех или иных товарах и услугах из Сибири и Дальнего Востока, найти точки взаимодополняемости двух экономик и работать в этом направлении. Именно на это и была нацелена двусторонняя межгосударственная программа 2008 г. по соразвитию российского Дальнего Востока и китайского Северо-Востока, которую у нас принято называть чуть ли не предательством.
Не стоит сбрасывать со счетов и того, что другие государства проявляют гораздо меньший интерес к вложению капиталов в наш Дальний Восток. В качестве первой альтернативы Китаю обычно называются Соединенные Штаты. Весной-летом 2012 г. Рабочая группа по будущему российско-американских отношений, созданная Валдайским клубом и Центром российских исследований им. Дэвиса Гарвардского университета, провела специальное исследование сотрудничества России и США в АТР. Выяснилось, что кроме минимального внимания к Северному морскому пути у американского бизнеса вообще нет никаких интересов на российском Дальнем Востоке. Звучит неприятно, но вполне определенно.
Япония, другой кандидат на место приоритетного партнера, в условиях тесной связи политики и бизнеса в этой стране и нерешенности территориальных проблем никогда не сделает российский Дальний Восток объектом по-настоящему масштабных капиталовложений. Разумеется, это не повод прекращать начавшееся инвестиционное сотрудничество с Японией, главным образом на Сахалине, но стратегический вектор малореален.
Справедливости ради надо отметить, что Южная Корея действительно предлагает масштабные проекты по развитию Дальнего Востока. К их числу можно отнести предложения о высокоскоростном железнодорожном пассажирском сообщении между Владивостоком и Хабаровском, о транскорейском газопроводе, транскорейской железной дороге и др. Сеул действительно может стать надежным стратегическим партнером по развитию Дальнего Востока. Но пытаться противопоставить Южную Корею Китаю тоже нерационально, гораздо эффективней находить возможности для взаимодополняемости этих двух партнеров России.
Использовать конкурентные преимущества
По нашему мнению, гораздо более реалистично и эффективно было бы не пытаться воссоздать в Забайкалье и на Дальнем Востоке закрытую модель индустриализации по советскому образцу, а развивать те сектора экономики, где у нас есть международные конкурентные преимущества и которые могут найти нишу в АТР. Именно в этом ключ к возрождению Дальнего Востока.
Поэтому авторы доклада Валдайского клуба ставили целью определить то, что зарубежные партнеры России ждут от Сибири и Дальнего Востока, чем регион может быть интересен и полезен для их экономического развития, какие товары и услуги Сибири действительно востребованы на международном рынке. Высоким экспортным потенциалом Сибири и Дальнего Востока обладает сельское хозяйство, главным образом производство пшеницы. По словам зарубежных участников Валдайского клуба, Восточная Сибирь и Дальний Восток являются «последней глобальной целиной» – одной из немногих оставшихся в современном мире территорий с плодородными черноземными и схожими почвами, которые еще не включены в масштабное сельскохозяйственное производство. В настоящее время южные районы Западной и Центральной Сибири уже активно используются для выращивания пшеницы – это лесостепная зона Алтайского края (где находится 1/10 всей пашни России) и Минусинская котловина на юге Красноярского края и в Хакасии. К ним по почвенным условиям можно добавить еще несколько регионов в Забайкалье и на Дальнем Востоке, которые и составляют эту «последнюю целину».
В первую очередь это степи Даурии на юге Бурятии и Читинской области, которые сейчас используются только для скотоводства, а их распашка под зерновое производство недостаточна. Для сравнения, находящийся по ту сторону границы от российской Даурии Селенгинский аймак Монголии с теми же климатическими и почвенными условиями дает богатые урожаи и служит житницей. Этот пример вселяет уверенность в том, что трансформация земель Даурии под производство зерна также будет эффективна.
Два других региона «последней целины» – южные районы Амурской области (низменности вдоль рек Амура и Зеи), а также Еврейская автономная область. В Амурской области начаты активные работы по производству пшеницы для местного рынка, и регион уже стали называть «хлебной корзиной» Дальнего Востока. Для расширения объемов пашни и здесь, и особенно в Еврейской автономной области необходимы масштабные работы по осушению земель с избыточной увлажненностью. После их проведения появятся обширные новые площади для производства пшеницы не только для местного потребления, но и для экспорта.
За последние десять лет Россия стала одним из крупнейших в мире поставщиков пшеницы (в зависимости от урожая до 25 млн тонн в год). На фоне того, что Советский Союз был, как известно, импортером зерна, эта трансформация является крупным успехом новой российской экономики. Но экспорт зерна из России сдерживается тем, что сегодня все специализированные бункерные портовые терминалы для перегрузки зерна из вагонов на корабли находятся в европейской части страны, главным образом в Новороссийске. Поэтому основными потребителями российской пшеницы являются страны Средиземноморья и Ближнего Востока (Египет, Турция, Тунис и др.). Но в 2012 г. один из крупнейших операторов российского зернового рынка корпорация «Сумма» объявила о намерении построить за два-три года новый бункерный терминал в порту Зарубино близ Владивостока. После этого российская пшеница может быть направлена и в страны АТР, что сделает ее производство на землях «последней целины» особенно целесообразным.
Для иллюстрации востребованности российского зерна в АТР можно привести следующие сравнения. В среднем производство пшеницы в России в зависимости от климатических условий года составляет 75–90 млн тонн в год. В Китае собственное производство составляет 100–110 млн тонн в год, при этом возможности для расширения пашни крайне ограничены, по климатическим условиям пшеницу в Китае рентабельно выращивать только в Северо-Восточных регионах – Манчжурии и бассейне реки Хуанхэ. Дальше к югу основной сельскохозяйственной культурой является рис. Поэтому в среднесрочной перспективе Китай проявляет интерес к импорту российской пшеницы. Интерес уже обнаружили и два других крупнейших импортера пшеницы в АТР – Япония и Южная Корея. Поэтому с введением в действие бункерного терминала на Дальнем Востоке Россия станет новым мощным оператором на зерновом рынке в АТР и конкурентом традиционных экспортеров пшеницы в этом регионе – Канады и США.
Следующая отрасль сибирской и дальневосточной экономики, которая может оказаться привлекательной, – «водоемкие» производства: деревообрабатывающая, целлюлозно-бумажная промышленность, ряд химических отраслей и др. Многоводность сибирских рек делает размещение здесь производств, связанных с большим потреблением воды, гораздо менее затратным, чем в других странах АТР, а это, в свою очередь, увеличивает экспортный потенциал их продукции.
Третье направление, востребованное зарубежными партнерами, – энергетика. За последние пять лет на Дальнем Востоке в этой сфере произошли очень серьезные изменения. Благодаря реализации Восточной газовой программы «Газпрома» с 2007 г. воплощен в жизнь целый комплекс крупномасштабных проектов. К их числу стоит отнести запуск в эксплуатацию первого в нашей стране завода по сжижению газа от проекта «Сахалин-2», благодаря чему Россия впервые стала не только трубопроводным экспортером газа, но и вышла на огромный рынок сжиженного газа АТР. Сейчас оглашены планы по строительству второго завода по сжижению газа близ Владивостока в рамках начинающегося проекта «Сахалин-3» на базе самого крупного месторождения Сахалинского шельфа – Киринского. Таким образом, Россия вступает в конкуренцию с традиционными поставщиками сжиженного газа в АТР – Катаром, Индонезией, Австралией, а также представляет альтернативу ожидаемым в среднесрочной перспективе поставкам в АТР сланцевого газа из США и Канады.
В сфере традиционной для России трубопроводной транспортировки газа на Дальнем Востоке также произошли серьезные изменения. В 2011 г. был введен в эксплуатацию новый газопровод Сахалин–Комсомольск–Хабаровск–Владивосток, который станет базовым для поставок газа с вышеупомянутого проекта «Сахалин-3». Тем самым труба уже подведена непосредственно к границе с Северной Кореей, что приближает проекты по созданию Транскорейского газопровода из России через КНДР в Республику Корея.
Следующее направление, вызвавшее прямой интерес у зарубежных партнеров Валдайского клуба, – использование транзитного потенциала Сибири и Дальнего Востока. В первую очередь это касается Северного морского пути вдоль российского побережья Арктики. В условиях глобального потепления и повышения страховых рисков из-за пиратства на традиционных маршрутах через Суэцкий канал, Северный морской путь может представить коммерчески привлекательную альтернативу сообщениям между Европой и Азией. Показательно, что одним из самых активных сторонников интенсификации его использования в странах АТР стал Сингапур – один из крупнейших портовых центров региона.
С другой стороны, Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана создал единое таможенное пространство от АТР до ЕС в сфере сухопутных железнодорожных перевозок. Южная Корея, как сказано выше, проявляет интерес к участию в строительстве высокоскоростной железнодорожной магистрали между Владивостоком и Хабаровском. Со своей стороны, РАО «РЖД» реализует проект по модернизации железнодорожного сообщения между российским Хасаном и северокорейской СЭЗ в Наджине, закладывая технологические основы для проекта Транскорейской железной дороги.
Наконец, в инвестиционном плане зарубежные партнеры обращают внимание на начавшие реализовываться планы России по созданию третьей линии промышленного освоения Восточной Сибири и Дальнего Востока, которая должна протянуться от северных районов Иркутской области (к северу от Байкала) через Южную Якутию и Комсомольск-на-Амуре к побережью Тихого океана и на Сахалин. Эта линия пройдет параллельно уже существующим двум линиям промышленного освоения – вдоль Транссибирской железной дороги и Байкало-Амурской магистрали. Главная движущая сила третьей линии – вышеупомянутая Восточная газовая программа «Газпрома», в рамках которой в среднесрочной перспективе должно начаться освоение Ковыктинского месторождения к северу от Байкала и Чаяндинского месторождения в Южной Якутии и соединение их с сахалинскими проектами. Тем самым прежде всего Комсомольск-на-Амуре, который находится в перекрестье якутских и сахалинских проектов «Газпрома», а также города Южной Якутии, такие как Нерюнгри, получат мощный стимул для развития. Обсуждаются планы по созданию новой базы тяжелой промышленности на юге Якутии и нового высокоспециализированного технологического производства в Комсомольске. Дешевая энергия станет важнейшим конкурентным преимуществом этих промышленных кластеров. Естественно, потребность в инвестициях для реализации этих проектов очень высока, и зарубежные партнеры России могут внести свой вклад.
Сибирь и Дальний Восток имеют серьезный экспортный и инвестиционный потенциал в вышеупомянутых отраслях экономики. По экспертным оценкам Валдайского клуба, он востребован зарубежными партнерами России в АТР и может послужить базой для эффективной модернизации данного региона страны.
Т.В. Бордачёв – кандидат политических наук, директор Центра комплексных международных и европейских исследований НИУ ВШЭ.
О.Н. Барабанов – доктор политических наук, профессор МГИМО–Университета МИД России.
Перспективы аль-демократии
Исламский мир ищет свою дверь в современность
Резюме: Демократия – один из главных «проклятых вопросов» исламского пробуждения XX–XXI веков. Цивилизация пытается найти путь к своему прочтению современности. Сводить же весь этот колоссальный процесс к частной проблеме радикализма, значит, упускать из виду его масштаб.
По данным социологического фонда Gallup, большая часть мусульман считают, что ислам совместим с демократией. Опрос 2007 г. показал, что респонденты верят в возможность сосуществования шариата с демократическими принципами. К этим же выводам в 2012 г., т.е. уже после начала «арабской весны», пришли специалисты PewResearchCenter. Как показывает их исследование, население в странах распространения ислама не хочет жить при диктатуре, оно одновременно выступает за демократию и приведение законов в соответствие с нормами шариата.
Эти удивительные для многих выводы известный американский исламовед Джон Эспозито, некогда советник Билла Клинтона, и Далия Могахед, глава Центра мусульманских исследований Gallup, служившая советником президента Барака Обамы, прокомментировали так: «Большинство респондентов считают ислам и демократию одинаково важными для качества жизни и будущего прогресса в мусульманском мире». А вот как в интервью газете «Завтра» обрисовал будущее арабского мира лидер ХАМАС Халед Машааль: «Восторжествует демократическая жизнь, национальная и индивидуальная свобода, права человека. Переход власти в результате свободных выборов будет осуществляться мирным цивилизованным путем. Нормой станет социальная справедливость. Народ будет вовлечен в успешное интенсивное развитие. Осуществится экономический и промышленный подъем. Станут развиваться технологии и науки. Расцветет культура и улучшится моральный климат во всех областях общества. Установится гармония между прошлым, настоящим и будущим, то есть восторжествует самоидентичность народов. В религиозной сфере сохранится плюрализм религиозных воззрений и верований. Толерантность станет нормой в отношениях между партиями, социальными группами, культурными и религиозными направлениями. Объединенная и возрожденная умма непременно победит в своем сражении с сионистами. Осуществит настоящую политическую и экономическую независимость. Диалог с Западом будет вестись с позиций достоинства и равноправия. Время воровства и разграбления национальных богатств уйдет в прошлое. Наша умма восстановит свое место в международном сообществе».
Может ли существовать демократия с исламским лицом? Это один из ключевых вопросов не только для мусульман, но и для всего мира. Сегодня он носит уже не теоретический, а сугубо практический характер. От того, чем закончится бурная дискуссия на данную тему, зависит будущее очень многих.
Демократия и шура
Мусульманская политическая история настолько богата, что в ней легко обнаружить примеры различных механизмов функционирования власти. Спутники пророка в течение 24 лет после его смерти выработали четыре разные политические схемы, и это в то время, когда мусульман было менее миллиона человек, все они проживали в одном географическом районе. В фундаментальных религиозных источниках оговариваются лишь самые общие понятия, остальное остается на усмотрение людей, живущих в конкретном месте в конкретное время. Строго говоря, ислам предписывает в политике лишь две вещи – совещательность (т.е. участие широких слоев в управлении) и верховенство норм шариата. В этой связи профессор Тауфик Ибрагим определил исламский политический порядок как светскую теократию.
Директор Исследовательского центра целей исламского шариата в Лондоне Джассер Ауда утверждает, что «исламский закон нейтрален в отношении обязательного предпочтения конкретной политической системы». То есть мусульманская община может выбирать политическое устройство, которое больше подходит ей в текущей ситуации. Подавляющее большинство мусульман исходят из того, что правитель должен быть подконтролен общине, а власть халифа имеет прикладной, функциональный, а не сакральный характер. Ибн Таймия в труде «Правовая политика Шариата» и Ибн Хазм в «Трактате о народах и религиях» писали, что ислам рассматривает правителя лишь первым среди равных.
Конкретно с современной демократической теорией обычно связывают принцип шуры, или обоюдного совета. Это одна из основных политических концепций ислама. Между тем надо оговориться, что совещательности не подвергаются вопросы, ясно оговоренные в Коране и хадисах. Шура может быть составлена путем как избрания, так и кооптирования представителей от различных групп населения, не только духовенства, ограничений нет. Естественно, наличие подобного органа предполагает политическую деятельность и определенный плюрализм.
Шариат в исламском мировоззрении – аналог концепции естественного права в западной мысли. Это фундамент, а частности формулируют люди. Большинство положений шариата вполне согласуется с неисламскими системами права, другие нормы вообще не лежат в плоскости законодательства, а относятся к морали. «Известный на Западе как жесткий и примитивный уголовный кодекс, шариат на самом деле для многих мусульман означает совершенно иное. Исторически принципы шариата использовались в том числе и для ограничения власти султана. Вполне логично установить закон шариата в арабских и мусульманских государствах. Это единственный способ для мусульман избежать диктатуры и угнетения со стороны некоторых арабских правителей, которые ставят свои корыстные интересы выше интересов народа», – пишет обозревательница «Аль-Джазиры» Шейха Саджида.
«Суверенная демократия» по-исламскиИсламский мир на наших глазах качественно меняется. Тунис, Египет, Ливия, Йемен – лишь наиболее яркие проявления тектонического политического сдвига. Уходят в прошлое президенты и монархи, зависшие между собственным народом и западными, а до распада СССР и восточными, патронами. На смену им идет новый политический класс, пока плохо изученный и не получивший адекватной оценки. Очевидно, что т.н. исламисты в ближайшее десятилетие войдут во власть (если уже не вошли) в большинстве мусульманских стран – от Индонезии до Марокко, от Йемена до Боснии. Они предлагают проект модернизации без вестернизации, т.е. экономические и социально-политические реформы с учетом внутренних особенностей исламского общества и его развития.
Для лучшего понимания явления его можно рассматривать как вариацию того, что в России еще недавно называли «суверенной демократией». В обоих случаях речь идет о формировании государства современного типа, впитавшего основные социально-политические, экономические и технологические достижения последнего времени, но сохраняющего суверенитет и внутреннюю специфику в глобализирующемся мире.
В таком, широком, смысле «суверенная демократия» – собирательное название для самостоятельно вызревших политических явлений и процессов. Это не только ответ на агрессивную политику США и неолиберальную глобализацию, но и попытка обществ, имеющих собственную политическую традицию, адаптироваться и успешно развиваться в современном мире. Конечная цель такого проекта модернизации – не интеграция в западную цивилизацию с непонятными перспективами, а, напротив, – избавление от контроля Вашингтона, Лондона или кого-либо еще. «Суверенная демократия» никому никем не экспортируется. Она самостоятельно вырастает на конкретной национально-государственной почве. В разных странах за ней, как правило, стоят одни и те же широкие социальные слои. В России – это т.н. «путинское большинство», в исламском мире – городской средний класс и те, кого принято называть трудовой интеллигенцией – студенчество, инженеры, интеллектуальная и профессиональная элита, недовольная нынешним распределением доходов.
В «исламской суверенной демократии» нет ничего пугающего. Партии с религиозным уклоном действуют во многих странах мира: христианские демократы в Европе, индуистские партии в Индии, в Израиле сразу несколько иудейских партий и т.д. Они – вполне приемлемая часть тамошнего демократического пейзажа.
Программы большинства современных происламских партий умеренного толка сосредоточены прежде всего на нуждах современного развития. Необходимость демократизации общественной жизни, создание условий для экономического роста и повышения благосостояния людей, обеспечение социальной справедливости, безопасности, создание эффективной и доступной системы всеобщего образования и здравоохранения, борьба с коррупцией, поддержание здорового морального климата и т.д. Такая трансформация исламистов – результат их исторического развития в XX–XXI веках.
Но самое главное – перечисленные задачи прямо вытекают из ислама. На его языке это называется пять универсальных целей шариата. Диктатура, коррупция, нищета, разъедающие исламский мир, несовместимы с мусульманскими ценностями. Они, пожалуй, в большей степени противоречат шариату, чем, например, короткие юбки или реклама пива, но почему-то многие приверженцы ислама на это обращают мало внимания. Борьба за халифат таким образом означает борьбу за правовое, социальное, демократическое (в исламском смысле, конечно, т.е. ограниченное нормами Корана и сунны) государство с современной развитой экономикой.
По словам многолетнего главы нескольких кувейтских министерств Джамаля Шихаба, сегодня мусульманам нужны не глобальные идеи и утопии, не выяснения частностей и внутренние разборки, а эффективные решения реальных проблем. Он называет это консолидацией на базе «тариката аль-фикрия» (интеллектуальный анализ, рациональный прагматичный подход). Что касается радикальных групп, то их влияние напрямую зависит от того, смогут ли умеренные мусульманские деятели взять под контроль основные рычаги управления, и насколько успешно они будут реализовывать свою политику. В конце концов, в этом также залог того, утвердится ли оригинальная концепция демократии, созданная на основе базовых положений своей культуры, а не ценностей, навязанных извне (а только это имеет шанс на успех).
Через другую дверь в ту же комнатуСуществует несколько разновидностей современной теории исламского государства. Некоторые подходы основаны на принципах шуры, следовательно, они более демократичны, другие превозносят авторитарную власть. Политические концепции, определяющие мусульманские дискурсы, в большой степени разработаны такими теоретиками, как Абу Аля Маудуди и Сайид Кутб, но их подход был слишком полемическим и авторитаристским. Авторитарна и идеологическая платформа «Хизб ут-Тахрир». Большинство салафитов и многие традиционалисты также склоняются в эту сторону. В то же время, хотя существуют богатые источники исламской мысли о демократии, демократическая теория только формируется.
Да, исламское политическое движение выступает не только как охранительно-традиционалистское и консервативное, но и модернизаторское. В политической культуре мусульманских народов присутствуют понятия «парламентаризм», «демократия» и, кстати, «социализм» и т.д. Хасан аль-Банна, основатель «Братьев-мусульман», считал, что из всех форм политической организации ближе всего к исламу европейский парламентаризм и демократия.
Один из основоположников исламской реформаторской мысли Джамал-уд-Дин аль-Афгани еще в XIX веке писал, что власть сильного и справедливого правителя должна быть сбалансирована такими институтами, как конституция и парламент, обеспечивающими участие народа в осуществлении «истинной конституционной власти». Чуть позже эту мысль поддержал выдающийся мыслитель и богослов Рашид Рида: «Данный подход к ограничению власти правителя рамками общепринятых законов вполне в духе ислама, который ограничивает власть правителя религиозными текстами и разработанными людьми, согласованными друг с другом и принятыми сообща нормами».
Между тем такое направление мысли не получило в XX веке должного развития. «Братья-мусульмане» и сегодня заявляют о признании нормативного требования шариата, выраженного в базовых источниках, о неучастии мусульман в джахилийском (неисламском) правлении. Однако, как отмечает исламовед Марат Ражбадинов, при практическом решении этого вопроса они исходят из соображений политической целесообразности. Его облекают в религиозно-правовую категорию «интереса», то есть используют положение исламского права о возможности исключения в случае необходимости, ссылаясь на обязанность обеспечения интересов уммы, а также на допустимость предотвращения большего вреда посредством меньшего, защиту мусульман и прочее. Так, в пример приводится история пророка Йусуфа (Иосифа), который не считал зазорным быть премьер-министром у фараона; переселение мусульман в Абиссинию (современную Эфиопию) под защиту христианского правителя и участие в боевых действиях на его стороне; а также жизнь и деятельность Мухаммада в Мекке в течение 13 лет под покровительством его неверующего дяди Абу Талиба, защищавшего племянника от враждебной племенной системы.
Проблема в том, что демократия, права человека, социальная справедливость, гуманизм, ценности Великой Французской революции пришли в исламский мир с колонизацией. Все поборники изоляционизма и джихадизма делают упор именно на негативных ассоциациях демократии в массовом сознании мусульман.
Изоляционисты в основном находят поддержку в низших слоях общества. Эти люди считают Запад, погрязший, по их представлению, в пороке и лицемерии и не несущий поэтому ничего хорошего, основным виновником своих бед. В этой связи они не находят ничего иного, как поддержать идею возрождения всемирного халифата средневекового авторитарного и подчеркнуто антидемократического типа, в котором все будет устроено в соответствии с шариатом в их понимании и не будет ощущаться никакого чуждого влияния. После этого, как им кажется, жизнь должна будет магическим образом наладиться сама собой. Такого рода настроения господствовали в исламской политической среде в XX веке, сегодня же они утрачивают силу.
«Джихадистское» направление, дающее простые ответы на сложнейшие вопросы и не требующее интеллектуального усилия, выступает как разновидность современной контркультуры. Оно представлено в основном молодыми людьми, не видящими для себя перспектив в окружающем мире. «Джихадизм» – это маргинальный бунт безработной и обездоленной молодежи, его приверженцев можно сравнить со скинхедами, футбольными фанатами, панками. Насилие для таких людей – самоцель, а не стратегия, нацеленная на масштабные политические перемены. Главный психологический мотив поведения – месть окружающему миру, и прежде всего марионеточным режимам мусульманских стран и Западу, за униженность и глухоту к проблемам простых людей. Понятно, что демократия для них – почти ругательство.
Но, как показывает «арабская весна», все-таки имеется массовый запрос на политику иного, демократического типа. Умеренные исламисты пытаются ответить на этот вызов. Глава Всемирного союза исламских ученых Юсуф аль-Карадави, своего рода гуру массового движения, которое охватило арабский мир, в свое время подвел теологическую шариатско-правовую базу под идейную платформу протестующих. Она причудливо сочетает умеренные формы либерализма, национализма и исламизма с упором на прагматизм и технократизм. Где-то в этом идеологическом салате и скрывается секрет исламской демократии.
Муктедар Хан, вице-президент Ассоциации мусульманских ученых-обществоведов, сотрудник Института Брукингса, считает самым многообещающим результатом «арабской весны» появление «истинно исламской демократии», которая, по его мнению, подобна «всякой другой демократии, за одним лишь исключением – в общественной сфере исламские ценности формируют основу политического консенсуса». Новый президент Египта Мухаммад Мурси, представитель «Братьев-мусульман», постоянно повторяет, что не собирается создавать теократию в западном понимании, т.к. это, по его словам, на самом деле было бы не по исламу. «Мы говорим о государстве (умме или народе) как источнике власти, таков ислам», – сказал он на недавней встрече с арабскими политологами. «Это огромное отличие от политических группировок прошлого, которые утверждали, что суверенитет в исламском государстве принадлежит не народу, а Богу. Оказалось, что президент Мурси считает народную демократию условием по умолчанию и собирается внедрять исламские принципы только в тех масштабах, в которых позволят избиратели», – комментирует слова египетского лидера Муктедар Хан, принявший участие в беседе.
О демократии с любовьюСтановление институтов демократии поддерживают сейчас даже те, кого принято считать фундаменталистами. Они полагают, что из всех форм правления в современном мире она наиболее близка к исламу и даже является предтечей исламского государства. В этой связи есть масса работ мыслителей и фетв богословов, в которых отвергается позиция тех, кто осуждает демократию как неисламское явление. В то же время идеолог «Братьев-мусульман» Фахми Хувейди отмечает, что признание исламом демократических ценностей (плюрализм, равенство, участие народа) не означает требование заимствовать те специфические модели и институты, через которые эти ценности реализуются в странах Запада.
То же самое говорится о гражданском обществе и плюрализме. Необходимость этого рассматривается во многих работах и санкционируется соответствующими фетвами ведущих теологов. Известный экспертно-аналитический центр IslamXXI даже выделил тему «Плюрализм и гражданское общество» в отдельное направление исследований. О гражданском обществе и демократии сегодня говорит очень активно и смело в числе прочих Хасан аль-Тураби, бывший долгое время символом радикального исламизма.
Представления о гражданстве в проектируемом исламском государстве все более трансформируются в сторону предоставления больших прав, вплоть до полного уравнения, проживающих в нем немусульман. Если Кутб и Маудиди еще отказывали последним в возможности участия в политической жизни, то сегодня многие, в том числе, например, лидеры палестинского ХАМАС, выступают за предоставление одинаковых прав всем гражданам, ссылаясь на пересмотр раннего подхода к концепции «покровительствуемых» (зимми – немусульмане, проживающие под властью исламского закона). По словам Халеда Машааля, «все сыны единой родины, будь то мусульмане, христиане или иудеи, имеют права и обязанности гражданина».
То же самое касается многопартийности, выборов, политической активности. Доктор Салах Султан, член Европейского совета по фетвам и исследованиям, утверждает: «Для мусульман является даже обязанностью принимать участие в выборах для отстаивания наилучшего курса». Мусульманину следует принимать участие в деятельности той или иной партии, которая работает на общественную пользу, вне зависимости от религии. Данное положение распространяется на мусульманские и немусульманские страны.
Часто в контексте споров о демократии говорят, помимо прочего, о т.н. Мединской конституции – договоре, составленном самим пророком. Этот документ регулировал отношения единой общины города, в которую входили не только мусульмане, но и иудеи. Позже в эту систему были включены некоторые христианские народы и даже язычники. «Конституция Медины устанавливает плюралистическое государство – общество общин, перед законом которого все равны. Невероятно, насколько демократичными, компромиссными и плюралистическими являются принципы устройства общества, основанного на Священном Коране, в то время как многие современные мусульмане так удалились от этого», – пишет в этой связи Хан.
Выразитель чаяний и запросов молодого поколения Тарик Рамадан написал серию книг, в которых доказывает, что понятия «демократия», «гражданское общество», «права человека», «правовое государство», «плюрализм» и т.д. присущи исламу не меньше, чем Западу. По его словам, исламский мир своим путем приходит к современным формам политической культуры, взращивает их на своей почве. Ближний Восток как бы через другую дверь приходит к тем же ценностям, которые утвердились в Европе в XX веке. Под исламской модернизацией, по его словам, сегодня понимается создание эффективной экономики и политической системы, гибкой социально-культурной модели, опирающихся на адекватное современным реалиям и потребностям прочтение фундаментальных источников ислама.
В наше время многим представителям исламского мира удалось преодолеть цивилизационные границы. Все большее число мусульман легко ориентируются в учениях Мухаммада и Маркса, в работах Ибн Халдуна и Канта, Хабермаса и Ахмада Ибн Ханбаля, Фуко и Фараби. Именно способность понимать исламское наследие вкупе с конструктивным и критическим участием в западных философских дискурсах является главным источником силы современного мусульманского интеллектуала.
Споры об исламе и демократии, исламе и современности вообще заслуживают самого тщательного анализа. Эти процессы пока слабо изучены. В связи с чем, например, Збигнев Бжезинский в книге «Мировое господство или глобальное лидерство» с тревогой замечает, что «лишь немногие западные ученые следят за воздействием инновационных и часто весьма смелых споров, меняющих параметры политической дискуссии в исламском мире». Дискуссию о демократии резюмирует Рашид аль-Ганнуши, богослов и лидер правящей ныне в Тунисе партии «Ан-Нахда», в книге «Общественные свободы в исламском государстве». Он отвергает предположение о том, что радикальный секуляризм или же либеральные ценности постмодернизма, касающиеся больше морали, а не политики как таковой, – необходимое условие демократии. Аль-Ганнуши прямо заявляет, что демократия не является идеологией, но всего лишь инструментом для избрания, контроля и смены властей. И что в таком виде она может прекрасно уживаться с исламом.
На практике из этого получается что-то вроде турецкой модели, которая в западной политологии получила название «консервативная демократия». Спор турецких республиканцев в начале XX века оказался ключевым для развития государства. И богослов Саид Нурси, и военный Мустафа Кемаль, и политический практик Энвер-паша были сторонниками республики и много сделали для ее становления. Разошлись они в вопросе о месте религии. Как известно, Ататюрк, если и не стремился вообще избавиться от ислама (скорее всего, он понимал, что при всем желании это невозможно), то сделал все для того, чтобы максимально его отодвинуть, в том числе огнем и мечом, на периферию жизни. Другие, напротив, видели духовность и религиозную культуру в основе республики и современного демократического строя.
Только сегодня исламский мир нащупывает механизм, о котором говорили еще 100 и более лет назад. На примере турецкой Партии справедливости и развития мы видим, что вековой спор завершается. В конце концов, Турция, а за ней и многие арабские страны, Малайзия, Индонезия, отчасти Босния, из двух проектов республики – радикал-секуляристского или, как его называют в Турции, лаицистского, и гражданского мусульманского – выбирает тот, что был предложен ученым и мудрым старцем, а не военным реформатором.
За годы правления Реджепа Тайипа Эрдогана выросло целое поколение, для которого развитие, экономический рост и успехи на международной арене ассоциируются с исламистами-технократами. Турция сейчас соперничает с Китаем и Сингапуром в экономике и серьезно укрепила позиции в мире. Тут и секрет «турецкого исламского чуда», когда такие сложные процессы, связанные с религией и политикой, проходят мирно, без крови и потрясений, как у соседей, и причины крайней слабости экстремистских течений под исламскими лозунгами. Тот же самый процесс формирования общественно-политической системы, адаптировавшей ислам к современности (или наоборот, кому как больше нравится), который сегодня сотрясает арабские страны, идет здесь мягко, эволюционно.
Что ни говори, но значительная часть старой турецкой элиты приняла либерал-исламистов, не разделяя их идей, но интуитивно понимая, куда дует ветер истории. В это же время в Египте, ключевой арабской стране, Хосни Мубарак колебался, пустить ли таких же, как Эрдоган, умеренных исламистов в политику или нет. В конце концов, партия «Васат» не дождалась отмашки главы государства. А пойди история по-другому, Мубарак, возможно, считался бы сегодня мудрым реформатором, приведшим страну к консервативной мусульманской демократии, а не лежал бы парализованный в клетке, проклинаемый своим народом.
Новый исламский демократический мир
Исламский мир, стагнировавший на протяжении последних 300 лет, сегодня пробуждается, что превращает проблему его самоопределения в один из ключевых вопросов международной безопасности.
Наступает время учить арабский. Не зря ЦРУ еще несколько лет назад при приеме на работу в ведомство отдавало предпочтение тем, кто владеет арабским или фарси. Видимо, есть те, кто интуитивно понимает, где реально делается история и что меняет картину человечества на многие годы вперед. Мусульманская цивилизация сегодня как бы задвинута в тень, ее колоссальный вклад в развитие человечества (от алгебры и химии до влияния на европейскую Реформацию и Возрождение) игнорируется и замалчивается. Это спрятанная в шкаф цивилизация, о которой всерьез предпочитают не вспоминать. Такая ситуация сложилась в результате как внутренних процессов эрозии, так и прямой иностранной агрессии.
Однако многие мусульманские интеллектуалы считают, что исламская цивилизация готовится воспарить из пепла, как птица Феникс. Пророческими тут кажутся слова Арнольда Тойнби и его заочный спор с Гегелем. Последний предрекал, что исламская цивилизация, исчерпав свой запал, погружается в глубокий многовековой сон. Но уже через несколько десятилетий Тойнби в «Постижении истории» был вынужден констатировать не только «бодрствование» исламской цивилизации как таковой, но также и следующее: «В свете предыдущей истории весьма опрометчиво подписывать смертный приговор такому живучему учреждению, каким является халифат… Потенциал его оказался столь велик, что он не только пережил века, но и дважды возрождался из небытия».
К сожалению, без крови и потрясений возрождение исламской цивилизации не обходится. Европейские революции середины XIX века тоже были отнюдь не бархатными, напоминают в этой связи арабские авторы. Некоторые исследователи, конечно, усматривают в обращении к либеральным и демократическим подходам циничный маневр исламистов и вспоминают в связи с этим стратегию коммунистических партий, которые время от времени говорили языком демократии в своих интересах. Но скорее мы имеем дело с новым этапом развития в исламском политическом движении, которое вынуждено реагировать на современные вызовы. Потом надо все-таки понимать, что исламисты бывают разными. Есть турецкая ПСР, «Братья-мусульмане», а есть джихадисты, как есть, скажем, австрийские социал-демократы, французские и испанские социалисты, а есть Пол Пот и колумбийский ФАРК.
Бжезинский считает, что синтез «исламского фундаментализма» и «исламизма» будет способствовать демократизации исламского мира. По его мнению, нет причин абсолютной несовместимости «ислама и демократии». Но при этом он замечает, что задача «переваривания» исламского мира сложнее даже создания трансатлантического сообщества после Второй мировой войны. Евгений Примаков высказывает схожую позицию, выступая за разделение понятий «исламского экстремизма» и «исламского фундаментализма». С последним он связывает перспективу перехода в «исламскую демократию, соседствующую с традиционными ценностями».
Демократия – один из главных камней преткновения, «проклятых вопросов» исламского пробуждения XX–XXI веков. Цивилизация пытается найти путь к своему прочтению современности. Сводить же весь этот колоссальный процесс к частной проблеме радикализма – значит упускать из виду его масштаб. Да, порой бурлящая энергия, особенно молодежи, находит выход в экстремистских формах протеста. Это неадекватный ответ на трехсотлетнее унижение и упадок цивилизации и своего рода попытка взять реванш. Но этим дело не ограничивается. За перегибами и издержками подросткового максимализма необходимо разглядеть ключевую тенденцию – стремление исламского мира найти достойное место на планете, соответствующее его потенциалу и вкладу в развитие всего человечества.
Ринат Мухаметов – кандидат политических наук, эксперт Совета Муфтиев России.
Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 декабря 2012 > № 735259
Ринат Мухаметов
Ближний Восток: по-версальски или по-вестфальски?
Смыслы, подтексты и повестка дня «арабской весны»
Резюме: Призывая оппонентов к толерантности, Запад как будто не замечает, что навязывает им собственную систему ценностей, не только никогда не совпадавшую с этикой Востока, но и далеко ушедшую от традиционного понимания нравственности в христианстве.
«Арабская весна», бушующая на Ближнем Востоке уже два года, смела казавшиеся несменяемыми режимы в Египте, Ливии, Тунисе, Йемене. В Сирии, где баасистская верхушка сохранила связку с армией и силовыми структурами, расширяется гражданская война с неясными перспективами для режима Башара Асада. С точки зрения демократической трансформации региона за два года «арабской весны» сделано больше, чем за всю историю независимого существования стран Ближнего Востока. Однако бросается в глаза незавершенность процессов. Демократические изменения, затронувшие сердцевину арабского мира, как бы остановились на его периферии – у границ традиционалистских монархий Персидского залива, пытающихся откупиться от давно назревших перемен. Иммунитет к «сетевым революциям» проявили Ирак, Ливан и Алжир, чуть раньше прошедшие (с разной степенью результативности) модернизационный цикл, включая фазу внешнего вмешательства и гражданских войн. Достаточно гибко адаптируются к велениям времени монархии Марокко и Иордании, хотя и там власти вынуждены идти на все новые уступки оппозиции. Но в целом ощущения решительного разворота региона к демократии, его включения в русло глобальных модернизационных процессов нет.
Более того, «арабская весна», начавшись как «сетевая революция» среднего класса, вручила власть консервативным силам исламского спектра – от фундаменталистов до экстремистских группировок, часть из которых выступает под теократическими лозунгами. Ушедшие в политическое небытие режимы были предсказуемы, знали и соблюдали правила игры, не нарушали «красные линии», что определяло региональную стабильность. Политические позиции новых исламистских элит довольно размыты.
В этом контексте принципиально важен вопрос о том, останется ли Ближний Восток сбалансированной региональной системой, способной коллективно осмысливать и отстаивать общие интересы, оставаясь в русле императив глобального развития. С одной стороны, Лига арабских государств (ЛАГ), Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) поддержали силовое вмешательство Запада в Ливии, занимают аналогичную позицию в сирийских делах. Но с другой – на волне смены режимов в ходе «арабской весны» обострились этноконфессиональные противоречия, на политическую арену вышли радикальные исламисты. Растет размежевание между суннитами и шиитами, трудно понять, где кончаются межконфессиональные противоречия, а начинается (с участием внерегиональных игроков) борьба за территории, нефть, контроль над путями доставки энергоносителей. Одним словом, пришло время считать варианты. Искать параллели в мировом опыте, докапываться до явных и скрытых смыслов происходящих на Ближнем Востоке процессов.
Глобальный контекстВ геополитическом смысле «арабская весна» – это уже второй за последние полвека пассионарный (используя терминологию Льва Гумилева) сдвиг на Ближнем Востоке. Первый, случившийся на волне крушения колониальной системы в 1950–1960-е гг., привел к власти в ведущих странах региона арабских националистов, в целом успешно использовавших противоборство двух сверхдержав для решения задач постколониального развития.
В последующей политической эволюции Ближнего Востока можно проследить три 20-летних цикла. На протяжении первого (за его начало можно условно принять египетскую революцию 1952 г.) большая часть арабского мира входила в сферу влияния советского блока, оказавшего значительное финансовое и технологическое содействие индустриализации ведущих арабских стран (насеровский Египет, Сирия, Алжир). СССР поддержал арабов и палестинцев в конфликте с Израилем, став основным поставщиком вооружений. Ближний Восток превратился в плацдарм военно-стратегического противоборства Советского Союза и Соединенных Штатов, происходившего как бы поверх голов региональных держав.
Ситуация стала кардинально меняться с начала 1970-х гг., когда в ходе начавшегося второго 20-летнего цикла СССР проиграл первый технологический рывок в модернизационном соревновании с Западом («порошковые технологии»). А затем не сумел рационально использовать фактор стремительного роста цен на нефть (ставший, в сущности, следствием политики, проводившейся им в арабо-израильском конфликте) для преодоления своего отставания в области компьютеризации.
Следствием оказалась постепенная утрата Москвой инициативы в глобальном соревновании двух социально-политических систем. Неочевидной (и до сих пор не вполне осознанной) кульминацией стало Общеевропейское совещание 1975 г. в Хельсинки. По его итогам Советский Союз, начавший ощущать непосильный груз гонки вооружений, по сути, передал признанную за ним после Второй мировой войны функцию гаранта послевоенных границ в Восточной Европе европейскому сообществу в лице ОБСЕ и сделал существенные уступки по правозащитной проблематике. Вряд ли советское руководство, считавшее Заключительный акт совещания в Хельсинки своей победой (он гарантировал западную границу Польши по Одеру-Нейсе), представляло себе, какие геополитические последствия вызовет это уже в короткой исторической перспективе. Распад СССР, Югославии стал возможен (с международно-правовой точки зрения) только «под зонтиком» хельсинкских соглашений.
В региональной проекции геополитическое отступление Москвы носило прерывистый, неровный характер. Имманентное противоречие советской политики позднего периода – между идеологемами антиимпериалистической борьбы и стремлением договориться со стратегическим противником – было эффективно использовано Западом для обеспечения победы в холодной войне. Афганистан, Ангола, Мозамбик стали трагическими вехами на пути к геополитической катастрофе 1991 года.
На Ближнем Востоке растущая противоречивость политического поведения «старшего брата» была воспринята как главная причина сложившегося положения «ни войны, ни мира» с Израилем. «Договорная ничья» с Израилем в войне 1973 г. (в том смысле, что она запустила процесс «челночной дипломатии» Генри Киссинджера) была использована Садатом для переориентации внешней политики Египта на США и подписания в 1978 г. кемп-дэвидских соглашений с Израилем. После Кемп-Дэвида началось возвратное движение маятника арабской политики в сторону Запада, обладавшего, как выяснилось, более значительными и привлекательными ресурсами модернизационной поддержки. Процесс развивался замедленно, с выраженными откатами, обусловленными рецидивами остаточного радикализма, взаимным недоверием сторон арабо-израильского конфликта.
Во многом в силу этого период после распада СССР (третий 20-летний цикл) оказался для Ближнего Востока временем упущенных возможностей. Не реализованы шансы на арабо-израильское урегулирование по формуле Мадридской мирной конференции, а затем процесса Осло, практически сразу забуксовало выполнение «дорожной карты». Да и в целом арабские элиты опоздали с реформами, не смогли своевременно адаптироваться к политическим и демократическим изменениям, происходившим в мире.
Арабский мир оказался как бы на обочине истории, но в опасной близости от геополитического разлома между расширившейся Европой и превращающейся во влиятельного экономического и политического игрока Азией во главе с Китаем и Индией, стремительно растущими державами. В «цивилизационном разломе» между Европой и Азией возник «треугольник нестабильности» – Иран, Пакистан, Афганистан, где в силу логики развития мировых процессов сосредоточились глобальные риски, связанные с распространением ядерного оружия, угрозой терроризма. Именно здесь на обозримый период будет находиться уязвимая точка евроатлантической безопасности, ее (вспомним Черчилля) «мягкое подбрюшье». А если так, то в геополитическом смысле Большой Ближний Восток функционально превращается в Балканы периода двух мировых войн с соответствующим повышением его роли в глобальном контексте.
Это обстоятельство в значительной мере определило размах и радикальный характер всколыхнувшего регион в 2011 г. второго пассионарного сдвига, получившего название «арабская весна». Начавшись как движение социального протеста против авторитарных правлений, она трансформировалась в Сирии, стране сравнительно благополучной по базовым экономическим показателям, в нечто принципиально другое. Происходящее очень похоже на борьбу на ближних подступах к Ирану, а шире – на предполье нового «восточного барьера», превращающегося в геополитическую перегородку между Западом и Востоком. Контроль над процессами на этом пограничном пространстве будет, по всей видимости, в значительной мере определять характер геополитической борьбы в XXI веке.
Именно эти подтексты «арабской весны» обусловили реакцию на нее внешних игроков. Для американцев, которые без колебаний положили на алтарь демократии проверенных региональных союзников, определяющим моментом стало, похоже, соответствие «сетевых революций» в арабском мире не столько демократическому пафосу программной речи Барака Обамы в Каире, сколько ее геополитическому смыслу. А он сводился к интегрированию Ближнего Востока в разработанную в Белом доме собственную концепцию многополярного мира при американском лидерстве. Выполнение этой задачи приобрело особое значение в предвыборной борьбе с республиканцами, выгодно контрастируя с их лобовыми схемами территориальной перекройки проблемного региона в духе старых добрых идей Вудро Вильсона.
Трудно сказать, насколько Вашингтон просчитал варианты прихода исламистов к власти в ведущих арабских странах. Надо думать, сыграли роль старые, со времен афганской войны, связи американцев с умеренными и не очень умеренными исламистскими группировками. Антикоммунизм мусульманских радикалов времен холодной войны казался гарантией их совместимости с западной системой ценностей. Жизнь, однако, в очередной раз разошлась с нашими представлениями о ней. Молодые «зеленые» демократии в арабском мире быстро показали, что они имеют собственные программы, не обязательно совпадающие с выкладками американских политологов. А сентябрьские погромы американских диппредставительств, прокатившиеся по всему исламскому миру, взбудоражившие Европу и даже Австралию, убийство посла США в Триполи только довершили общую тревожную картину.
Региональные подтексты
Мрачный символизм состоит в том, что антиамериканские выступления начались 11 сентября, в 11-ю годовщину терактов в Нью-Йорке. Есть и интрига: ожесточенность и масштабы массовых выступлений в защиту ислама несоразмерны поводу – наспех состряпанному любительскому фильму, взорвавшему социальные сети в исламском мире. Что это – мутация вируса «арабской весны», жертвой которого становятся и враги, и вчерашние друзья, или умело срежиссированная экстремистами демонстрация силы?
Скорее всего, и то и другое. А, возможно, и третье: виртуальная среда плодит слишком много однотипных конфликтов в разных странах – от Pussy Riot до «Невинности мусульман» и французских карикатур на пророка Мухаммеда. Это худший вид конфликтов – столкновения не идей, а их отражений, штампов (штаммов), внедренных в массовое сознание. Похоже, что речь идет о вирусных сетевых технологиях, заражающих общество разными видами фундаментализма, причем трудно сказать, какая его мутация – либеральная или исламистская – опасней.
Не упрощает ситуацию и то, что Запад, похоже, заблудился в парадоксах мультикультурализма. Призывая оппонентов к толерантности, он словно не замечает, что навязывает им собственную систему ценностей, не только никогда не совпадавшую с этикой Востока, но и далеко ушедшую от традиционного понимания нравственности в христианстве. Демонстрируя нежелание или неспособность одернуть собственных «фундаменталистов от демократии», Запад, судя по его реакции на сентябрьские народные выступления в исламском мире, просто не представляет себе, какого джинна выпускает из бутылки.
А надо бы задуматься над ценой вопроса: наряду с умеренными исламистами и армией на волне вновь всколыхнувшихся протестных настроений на Ближнем Востоке на поверхность политической жизни выходит «третья сила». Это экстремистские исламские группировки, выступающие как хорошо организованная сила, спаянная единой идеологией. Они опираются на настроения «арабской улицы» – союза городских низов и разоряющихся феллахов, люмпенизированных безработных интеллигентов, низших слоев среднего класса, дервишей, сельских учителей, обучающих детишек чтению по Корану. Одним словом, тех, кто наполнял площади Каира, Туниса, Бенгази в период первой активной фазы «арабской весны».
Значительным влиянием в их среде, особенно после «самоликвидации» в конце 1980-х – начале 1990-х гг. левой, социалистической альтернативы капитализму, пользуются фундаменталистские суннитские группировки салафистского и ваххабитского толка, долгое время находившиеся в тени сравнительно умеренных «Братьев-мусульман». Наученные долгим опытом подпольной борьбы, они не идут в лобовую атаку. Или пока не идут. Их мишень – не демократия, приведшая к власти «Братьев», а продвигаемая Западом «в одном пакете» с ней система неолиберальных взглядов на семью, положение женщины в обществе, проблему сексуальных меньшинств. Под лозунгами возвращения к морали шариата они набрали около 30% голосов на парламентских выборах в Египте, их присутствие явственно ощущается и в других странах Магриба и Машрака. В этих слоях (как, собственно, и показали последние события в Ливии) черпает поддержку «Аль-Каида».
Будущее для салафистов, идеализирующих «золотой век» раннего ислама, находится в прошлом. Запад является для них рассадником нравственной деградации. Границы арабских государств они считают наследием колониальной эпохи. В центре программы – идея создания «уммы» («нации-матери») на основе идей шариата. Дальнейшее развитие событий будет в значительной, возможно, решающей мере зависеть от того, насколько открыто и последовательно они будут продвигать эту программу.
В какой степени совместимыми окажутся взгляды умеренных и радикально настроенных исламистов, определит исход процесса взаимной притирки, происходящего сейчас внутри новых арабских элит. Став президентом, Мухаммед Мурси вышел из состава «Братства» и солидаризировался с западной (а больше с саудовской) позицией по Сирии, сделал успокаивающие заявления в адрес Израиля, а затем выступил в качестве эффективного посредника в прекращении огня во время израильской операции «Огненный столп» в Газе. Параллельно он поразительно легко отодвинул от власти военных, хотя они остаются мощной силой, государством в государстве.
Но насколько прочны позиции «Братьев», покажет только время. До начавшегося в конце ноября их жесткого противостояния с судейским корпусом и секуляристскими слоями общества складывалось впечатление, что контуры будущей политики Египта определятся в треугольнике «Братья-мусульмане» – армия – салафисты. Но реакция на попытку президента форсировать принятие новой Конституции показывает, что баланс сил в Египте еще далеко не устоялся. По своей внутренней структуре и идеологии «Братья» – далеко не однородная сила. Радикалов из их среды, некогда принадлежавших к т.н. «боевому крылу», трудно отличить от салафистов. Столь же неоднозначная картина складывается в армии, рядовой и младший офицерский состав которой пополняется за счет «арабской улицы». Ее роль в иерархии власти будет определяться в зависимости от того, останется ли она противовесом исламистам («турецкая модель») или, как в Пакистане, сама станет объектом исламизации.
Не углубляясь в эти сложные и спорные вопросы, ограничимся предположением, что «Братья», скорее всего, поведут дело к тому, чтобы государственное устройство Египта представляло собой нечто среднее между фактической шиитской теократией в Иране и «турецкой моделью» «демоисламизма» суннитского толка. То есть чуть больше религии, чем в Турции, но чуть больше государства, чем в Иране.
Конфигурация власти в Египте и других странах «арабской весны» будет определяться и тем, смогут ли «Братья-мусульмане» выработать эффективные подходы к комплексу социально взрывоопасных проблем: продовольственной безопасности, безработицы, демографическим дисбалансам. Собственных ресурсов для их решения у них вряд ли хватит. Экономика дезорганизована, традиционные источники доходов, такие как туризм, поставлены под вопрос.
Но в условиях нарастающего глобального кризиса, после Афганистана и Ирака, силовая демократизация которых в значительной мере и вызвала этот кризис, у Запада также нет достаточных возможностей, чтобы предотвратить сползание региональной ситуации в неконтролируемую плоскость. Отсюда появление коллективных форматов финансового донорства, таких как Довильское партнерство, реализуемое по итогам саммита «восьмерки» в Довиле (май 2011 года). В рамках этого проекта арабским странам «на демократические преобразования и модернизацию экономики» предоставлено 40 млрд долл. – 20 от МВФ, по 10 от государств Персидского залива и стран «восьмерки». Но сумма выделена только до 2013 г., дальше со сбором спонсорских средств возможны трудности.
Если «конституционный кризис» удастся миновать без серьезных потерь, то по мере «взросления» новых властей, их врастания в рынок социально-экономическая ситуация может меняться к лучшему. Но в переходный период революционеров придется кормить. А с учетом сокращения возможностей «внутренних спонсоров» – нефтедобывающих стран Персидского залива – намечается альтернатива финансово-хозяйственной переориентации на связи с азиатскими экономическими гигантами. С соответствующим геополитическим позиционированием. Показательно, что едва ли не первый свой официальный зарубежный визит президент Мурси совершил в Китай.
Во внешней политике «Братья-мусульмане», скорее всего, выступят в роли наследников и в определенном смысле продолжателей идей арабских националистов, с которыми они всегда не только соперничали, но и сотрудничали. Но, разумеется, адаптируя эти идеи к изменившимся региональным и мировым реалиям. В свое время Гамаль Абдель Насер в работе «Философия революции» сформулировал концепцию трех концентрических окружностей, в рамках которой структурировалась внешняя политика Египта, да и арабских националистов в других странах региона. В первый, малый, круг входили страны арабского мира; во второй, более широкий, – члены Движения неприсоединения (ДН, в качестве их союзников фигурировали СССР и страны Восточного блока); к третьему были отнесены вопросы глобальной политики.
Есть достаточные основания предполагать, что внешнеполитические подходы «Братьев-мусульман» будут формироваться по похожей схеме. Их базовым уровнем останется выработка общеарабской позиции по комплексу региональных проблем, прежде всего палестинской. Степень радикализма зависит от того, пойдут ли США и Израиль на перезапуск ближневосточного мирного процесса на приемлемых для арабов и палестинцев условиях. Можно уверенно прогнозировать повышение роли в нем общеарабских структур, прежде всего ЛАГ. Возможно, на основе подкорректированной саудовской мирной инициативы.
Во втором круге ДН, основной внешний партнер арабских националистов, скорее всего, останется таковым и для исламистов (на августовском саммите в Тегеране Иран избран председателем Движения на ближайшие три года). Но можно прогнозировать и попытки саудовцев перенести центр тяжести на связи с исламским миром с опорой на Организацию Исламская конференция. В любом случае следует ожидать инициатив, направленных на повышение роли мусульманских стран в формирующейся новой системе многополярного мира. Характерно выступление на последней сессии Генеральной ассамблеи ООН Махмуда Ахмединеджада, потребовавшего коренной реформы Совета Безопасности ООН за счет расширения прав Генассамблеи. Не исключено, что в случае дальнейших затяжек с самореформированием ООН мусульманские страны совместно с такими лидерами ДН, как Индия, Бразилия, ЮАР могут выступить в роли могильщиков Ялтинско-Потсдамской системы.
В целом глобальные подходы «Братьев-мусульман» будут формироваться в основном в общеарабском и мусульманском формате. О том, что тенденция набирает силу, свидетельствует консолидированная поддержка арабами еще на раннем этапе просьбы палестинцев о приеме в ООН в качестве наблюдателя. В том же ряду – их солидарная позиция в поддержку планировавшейся на декабрь с.г. в Хельсинки международной конференции по безъядерному статусу Ближнего Востока, в повестку дня которой был включен вопрос о ядерном потенциале Израиля.
Разумеется, речь пока не о тенденциях, а о предпосылках к ним. В какой мере они будут реализованы, зависит от ряда факторов: способности умеренных исламистов ослабить влияние экстремистских структур, остроты конкурентных противоречий внутри самого арабского мира, поведения внешних игроков. Многое будет зависеть от того, как все вовлеченные стороны поведут себя по актуальным вопросам текущей ближневосточной повестки дня. Таких вопросов, грубо говоря, три: Сирия, Иран, палестинцы.
Повестка дняНачнем с Сирии. Гражданская война в этой ключевой арабской стране приобрела черты латентного регионального конфликта. Оппозиционную Свободную сирийскую армию поддерживают Турция, Саудовская Аравия и Катар, режим Башара Асада – Иран (по данным лондонской The Times, за последние два года он инвестировал в Сирию более 1 млрд долларов). Во внешнем круге вовлеченных сторон США и Евросоюз занимают сторону сирийской оппозиции, Россия и Китай препятствуют попыткам замкнуть вокруг Дамаска кольцо международной изоляции, ужесточить введенный против него санкционный режим и, в конечном счете, дать повод для интервенции.
Реагируя на требования, выдвинутые в ходе массовых протестных выступлений, Асад сменил правительство, отменил чрезвычайное положение, действовавшее 48 лет, принял новую Конституцию и более двухсот законов, существенно демократизировавших политическую систему. Снижена роль партии Баас, перераспределены полномочия исполнительной и законодательной власти. В мае с.г. по многопартийной схеме прошли выборы в Народный совет, итоги которых не были, однако, признаны Западом. Похоже, потому, что в них победили все те же баасисты. Конечно, все шаги носили вынужденный характер, происходили на фоне ожесточенных боев, охвативших практически всю страну. Американцы уже озвучили условия, при которых они могут вмешаться. Понятно, что главным, хотя и не афишируемым стимулом является тактика «тылового окружения» Ирана, его изоляции от союзников в арабском мире (разрушение «оси зла»).
Но чем обернется ликвидация едва ли не последнего светского режима на Ближнем Востоке? С достаточной степенью уверенности можно утверждать, что правление Асада сменит все тот же конгломерат умеренных и радикальных исламистов, что и в других странах «арабской весны». С той только разницей, что сирийские «Братья-мусульмане» имеют опыт длительных и ожесточенных боевых столкновений с властями в 1980-е годы. Круг исламистской трансформации Ближнего Востока замкнется. Какие последствия это будет иметь для региональной, да и глобальной стабильности?
Вопрос риторический. Лучший и, казалось бы, безальтернативный способ внешнего реагирования на проблемы Сирии – не вмешиваться, дать возможность вовлеченным сторонам самим разобраться в сложившейся ситуации и принять результат как данность, с которой необходимо считаться. Однако и турки, и саудовцы, снабжающие сирийскую оппозицию оружием и добровольцами, слишком глубоко увязли в сирийских делах, чтобы давать задний ход. Смена режима Асада стала и для них, и для Запада вопросом престижа. И претензий на региональное лидерство, поскольку в случае падения Асада Саудовская Аравия, Египет и постасадовская Сирия объективно выходят на ведущие роли в обновленном регионе. Что при определенных условиях могло бы стать альтернативой прорисовывающейся угрозе консолидации арабского мира «снизу», на радикальной основе.
Разумеется, не все так просто. В кругах египетских «Братьев-мусульман» зондируют возможность и других, более широких форматов региональных союзов. Свои первые региональные визиты Мурси совершил в Эр-Рияд и Тегеран, параллельно предложив заняться урегулированием сирийского кризиса «исламской четверке» в составе Египта, Саудовской Аравии, Турции и Ирана. Понятно, что по состоянию на сегодняшний день реальных предпосылок для столь масштабной смены вех не видно. Саудовцы не только не доверяют туркам и видят в Иране своего главного соперника, но и имеют большие претензии к «Братьям», которых выдворили из королевства после терактов 11 сентября 2001 года. Иранцы же поддержали «арабскую весну» везде, кроме Сирии, что еще больше осложнило их отношения с саудовцами и турками.
Но в будущем – кто знает. «Арабская весна» может преподнести миру еще много сюрпризов. Вряд ли стоит исключать возможность тактических союзов между шиитами и суннитами, скажем, на базе солидарности с палестинцами. В сентябре антиамериканские выступления объединили радикалов из суннитской и шиитской среды. Это не основной, но возможный сценарий в случае, если не будут предприняты срочные шаги по выведению из тупика израильско-палестинского мирного процесса.
Судя по некоторым признакам, это начинают понимать и отдельные политики в Израиле. В середине сентября министр обороны Эхуд Барак призвал Израиль уйти с оккупированного Западного берега (с сохранением крупных поселенческих блоков и военного присутствия в долине реки Иордан). Речь пока идет о личной инициативе Барака, причем возникшей в контексте проведения в январе будущего года досрочных парламентских выборов. Что касается премьер-министра Биньямина Нетаньяху, то в выступлении на сессии Генассамблеи ООН он повторил известную позицию Израиля о готовности к возобновлению переговорного процесса с палестинцами без предварительных условий (т.е. фактически отвергнув требование Махмуда Аббаса о замораживании на время переговоров строительства в поселениях и Восточном Иерусалиме). Существенно, что, затронув в той же речи вопрос о новой расстановке сил на Ближнем Востоке, Нетаньяху охарактеризовал ее как «конфликт между средневековьем и прогрессом». Тема демократической трансформации региона в его речи не фигурировала.
Подобная постановка вопроса отражает, на наш взгляд, не столько опасно упрощенное отношение к такому сложному явлению, как «арабская весна», сколько отсутствие у правоцентристского кабинета Нетаньяху реалистической программы собственных действий. Два года назад Тель-Авив осознанно торпедировал миссию сенатора Джорджа Митчелла, который по поручению Обамы пытался перезапустить израильско-палестинский диалог. Только после начала «арабской весны», существенно осложнившей региональные позиции Израиля, стало ясно, насколько своевременной была попытка американского президента увязать задачу демократизации региона с прогрессом в ближневосточном урегулировании.
Однако шанс был упущен, в первую очередь потому, что Иран и его ядерная программа (ИЯП) имеют для Израиля абсолютный приоритет. Появление ядерного оружия у «режима аятолл» Нетаньяху считает экзистенциональной угрозой для еврейского государства. Надо признать, что целый ряд антиизраильских высказываний Ахмадинежада дает для этого определенные основания. «Арабская весна», сопровождавшаяся массовым приходом во власть исламистов, только усугубила израильские комплексы в отношении Тегерана.
Своего рода производной стала лихорадившая Израиль весь август и большую часть сентября беспрецедентная по размаху и остроте публичная дискуссия о характере дальнейших действий на иранском направлении. Нетаньяху и Барак, ссылаясь на то, что ИЯП подходит к «точке невозврата», высказались за нанесение удара по иранским ядерным объектам еще до президентских выборов в США. Значительная часть израильской политической и военной элиты, включая начальника Генштаба и руководителей силовых структур и разведки, выступили против удара по Ирану «в одиночку», без военной координации и политического «зонтика» со стороны Соединенных Штатов. Обама, однако, категорически отказался поддержать воинственные планы стратегического союзника, заявив, что для политико-дипломатических усилий по решению проблемы ИЯП еще есть время, а также подтвердив, что США не допустят появления у Ирана атомной бомбы.
Подобный исход было нетрудно спрогнозировать: накануне выборов перспектива регионального конфликта с неясными последствиями, конечно, не нужна Обаме. Тем не менее Нетаньяху, не понаслышке знакомый с американскими реалиями, пошел на этот рискованный шаг и в течение двух месяцев планомерно наращивал напряженность вокруг Ирана.
В чем тут дело? Причин много, но главное, как представляется, заключается в следующем: в Израиле, оказавшемся в эпицентре регионального цунами, яснее, чем где бы то ни было, понимают, что выявившаяся в ходе «арабской весны» тенденция к радикализации Ближнего Востока сужает «окно возможностей» для активных операций в Иране. При неосторожном движении регион может начать действовать как система с возросшими мобилизационными возможностями в интересах исламистских группировок и структур.
Похоже, что понимание этого определило и подтекст ноябрьской военной операции Израиля в Газе, в частности, более скоротечный (по сравнению с предыдущей операцией «Литой свинец») характер. При лучшем сценарии дальнейшего развития событий «ничейный» политический исход операции «Облачный столп» в принципе – по аналогии с войной 1973 г. – может облегчить перезапуск израильско-палестинских переговоров. Для начала по территориальным вопросам, а затем – и по всему комплексу проблем окончательного статуса.
О настоятельной необходимости срочных шагов в этом направлении свидетельствует и реакция европейских стран на решение правительства Нетаньяху развернуть поселенческое строительство в критически важных районах Западного берега и в Восточном Иерусалиме в ответ на поддержку сессией Генассамблеи ООН просьбы палестинцев о предоставлении ПНА статуса государства-наблюдателя. Помимо прочего, возобновление арабо-израильского мирного процесса – наиболее надежный, если не единственный путь избежать радикализации региона как возможного исхода «арабской весны».
Попытка обобщенияДва года «арабской весны» стали временем колоссальной ломки старых структур и идей на Ближнем Востоке. Процесс не завершен ни горизонтально (круг модернизирующихся стран будет расширяться), ни вертикально (структуризация власти в странах победившей «арабской весны» продолжается). Не исключены новые рецидивы гражданского подъема на всем пространстве Арабского Востока – от Марокко до Саудовской Аравии и Кувейта. Как говорят арабы, от Океана до Залива. Хотя, возможно, менее стихийные и более управляемые, поскольку на этот раз речь пойдет не столько о свержении «пожизненных» вождей и президентов, сколько о корректировке сложившихся форм правления в рамках коллективного поиска арабским миром новой идентичности.
А если так, то напрашивается естественный вопрос о том, насколько такая корректировка и – шире – рожденная «арабской весной» модель демократии с выраженным исламским компонентом будет соответствовать потребностям региона и ожиданиям внешнего мира? Особенности арабской демократии определяются реалиями ближневосточной политики, экономики и уклада жизни. Другими словами, приход исламистов к власти – это не аномалия, а закономерность, и то, что она стала «ожидаемой неожиданностью» для внешнего мира, ничего в существе дела не меняет.
Со второй частью вопроса дело обстоит сложнее. Ясно, что «арабская весна» не во всем соответствует запросам внешнего мира. Однако гармонизация интересов возможна – при условии встречного движения, формирования культуры межцивилизационных и межрелигиозных компромиссов. В этом плане, кстати, западным странам стоило бы не только еще раз взвесить собственное голосование в Совете по правам человека и на сессиях Генассамблеи ООН по проектам резолюций о недопустимости диффамации религий, но и присмотреться к российскому опыту законодательного реагирования на оскорбление чувств верующих и осквернение святынь. В противном случае конфликтные ситуации, подобные сентябрьским антиамериканским выступлениям в исламском мире, будут возникать на ровном месте. На Востоке это своеобразный инстинкт самосохранения, цивилизационный код.
Отсюда первое обобщение: формирование нового Ближнего Востока как рационально развивающейся, совместимой с глобальными трендами системы возможно только при условии принятия Западом складывающейся региональной модели демократии и вытекающей из этого корректировки сложившейся системы мониторинга демократических процессов и прав человека за счет большего учета местных особенностей.
Второе. Предложенная нами схема циклической периодизации процесса социально-политической модернизации Ближнего Востока позволяет предположить, что и второй пассионарный взрыв на Ближнем Востоке, начатый «арабской весной», рассчитан на длительную перспективу, ориентировочно до середины XXI века, и будет включать фазы роста, стабилизации и упадка. Примерно так, как это происходило в период 1952–2011 годов.
На нынешней, начальной, фазе внешним игрокам целесообразно строить политику, исходя из долговременных, стратегических закономерностей этого процесса, а не меняющейся политической конъюнктуры, к примеру, суннитско-шиитских, арабо-персидских противоречий. Или тем более собственных схематических представлений о том, как должна выглядеть новая политическая карта региона, в котором дуга этнической нестабильности протянулась от Западной Сахары до иранского Азербайджана и турецкой провинции Хатай, бывшего Александреттского санджака. На минном поле сепаратизма похоронено немало добрых намерений.
Третье. Существует два главных сценария развития обстановки на Ближнем Востоке. Условно их можно назвать версальской (по аналогии с «переделом Европы» после Первой мировой войны) и вестфальской (отсылка к вестфальскому миру 1648 г.) матрицами. В первом случае речь идет о послевоенном урегулировании (конкретнее – разделе арабских владений Османской империи) при ведущей роли внешних сил, во втором – о длительном и болезненном процессе «саморазвития» демократического содружества национальных государств.
Крушение авторитарных режимов на Ближнем Востоке, начавшееся в ходе «арабской весны», способно стать очередным этапом единого исторического процесса. Вслед за Восточной Европой и Балканами Ближний Восток может вступить в сообщество государств, отношения между которыми базируются на единых ценностях – демократии, уважении прав человека, свободном рынке. Но может и не вступить, если не почувствует встречного движения, готовности играть по единым правилам со стороны других участников формирующегося многополярного мира. Ключевое условие – безусловное уважение государственного суверенитета, отказ от попыток подменить его соображениями политической целесообразности.
И если у нас в Европе, США и России хватит здравого смысла, политической воли и ответственности, все с Ближним Востоком будет если не хорошо, то терпимо.
Но повторим: при условии, что вчерашние революционеры будут накормлены, обеспечены работой и пастор Джонс не вздумает снова публично сжечь Коран или снять вторую серию фильма «Невинность мусульман». В противном случае придется вспомнить сделанное в самом начале XX века, накануне русских революций, пророчество философа и дипломата Константина Леонтьева о том, что самым грозным оружием мировой революции является европейский обыватель.
П.В. Стегний – доктор исторических наук, чрезвычайный и полномочный посол, член Российского совета по международным делам.
Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 23 декабря 2012 > № 735255
Петр Стегний
LAMBORGHINI, BENTLEY, MAYBACH: АУКЦИОН МАШИН ЭКС-ПРЕЗИДЕНТА ТУНИСА
40 машин премиум-класса, принадлежащих свергнутому президенту Туниса, выставлены на продажу. Вырученные деньги новые власти страны направят на инфраструктурные проекты в провинциях
Власти Туниса выставили на аукцион автопарк бывшего президента страны Зина аль-Абидина Бен Али. Речь идет о 40 машинах премиум-класса - Lamborghini, Bentley, Maybach. Есть там и Mercedes, который принадлежал племяннику экс-диктатора. Корпус машины сделан из облегченного карбона, цена авто превышает 2 млн евро.
Всего организаторы мероприятия надеются выручить не менее 10 млн евро. Как распорядятся деньгами, рассказал в интервью Reuters министр по социальному развитию Туниса Халиль Эльзавиах: "Все вырученные средства поступят в государственную казну. Нам необходимо развивать региональные проекты, строить соответствующую инфраструктуру. Понятно, конечно, что аукцион не стоит сравнивать по доходам с нефтяной вышкой. Но нам сейчас куда важней финансовых поступлений путь революции, по которому мы все пошли".
Помимо машин, на аукционе можно приобрести костюмы бывшего президента, стоимость каждого из которых составляет примерно 3 тысячи евро. Примерно столько же стоят сумочки, которые бросила при побеге из страны супруга диктатора.
Есть и немало золотых статуэток, инкрустированных бриллиантами. И это далеко не полный список, рассказал министр спорта и молодежной политики Туниса Тарек Дхаяб: "Здесь представлено только 20-30 процентов от того, что принадлежало бывшему президенту. Бедные тунисцы, столько лет они вынуждены были находиться под контролем преступника, которому доверили руководить страной".
Бен Али был первым в числе лидеров, свергнутых в ходе "Арабской весны". Он и его приближенные бежали из страны и сейчас скрываются в Саудовской Аравии
Манифестанты закидали камнями президента Туниса Монсефа аль-Марзуки и спикера парламента Мустафу бен Джаафара, которые в понедельник посетили город Сиди-Буазид, где проходили торжества в честь второй годовщины начала революционных событий в стране, передает агентство Франс Пресс.
Два года назад в Тунисе вспыхнула волна протестов против режима президента Зин аль-Абидина бен Али, возглавлявшего страну более 14 лет. Толчком к началу "арабской весны" послужило самосожжение 26-летнего жителя Сиди-Бузида Мохаммеда Буазизи. Под давлением уличных протестов бен Али бросил управление страной и бежал в Саудовскую Аравию.
По данным агентства, беспорядки начались после того, как президент закончил произносить речь, и слово перешло к спикеру парламента. В этот момент местные жители, недовольные политикой новых властей, начали кидать камни в ораторов. Сотрудники службы безопасности быстро увели руководителей государства с места инцидента.
Акции протеста, начавшиеся два года назад в Сиди-Бузиде, который называют "колыбелью арабской весны", распространились по ряду стран региона - Египту, Ливии, Марокко, Иордании, Бахрейну и Оману. Начавшиеся в Сирии в марте 2011 года волнения не стихают до сих пор, со временем они переросли в вооруженные столкновения оппозиционных формирований с правительственными силами. Акции протеста привели к смене власти в Египте, Ливии, Йемене и серьезным реформам в Марокко.
Ливия дает "сигналы", что готова продолжить строительство железной дороги Сирт-Бенгази, прерванное из-за дестабилизации политической обстановки в этой стране, заявил журналистам вице-президент ОАО "Российские железные дороги" (РЖД) Александр Салтанов
"До нас доходят сигналы о том, что этот проект остается в силе. Мы готовы к возобновлению. Но для этого нужно решить ряд вопросов. Мы надеемся, больших затяжек с этим не будет", - сказал топ-менеджер.
"Проект не прекращен. Контракт не разорван. Сейчас, когда, как мы понимаем, сформировано новое правительство Ливии, формируются иные властные структуры, наступает время для ведения переговоров о том, чтобы определиться с дальнейшей судьбой проекта", - добавил он.
ОАО "Российские железные дороги" (РЖД) строило в Ливии ж/д линию Сирт-Бенгази протяженностью более 550 км, которая должна была пройти вдоль побережья Средиземного моря и соединить крупные города Ливии, а в будущем - стать частью международного транспортного коридора на севере Африки. Контракт стоимостью 2,2 млрд евро РЖД заключили с Ливией в 2008 г. Он полностью оплачивался ливийской стороной и реализовался в обмен на списание долга Ливии перед РФ.
Однако из-за беспорядков, которые в феврале 2011 г. вспыхнули в Ливии после подобных мероприятий в Тунисе и Египте, РЖД были вынуждены приостановить свою деятельность в этой стране и эвакуировать свой персонал обратно в РФ. Год назад президент РЖД Владимир Якунин говорил, что его компания пытается доказать, что произошедшие в Ливии беспорядки являлись мародерскими налетами, а не военными действиями: страховка проекта покрывает убытки перевозчика лишь в мирное время.
Осенью 2011 г. В.Якунин заявил, что РЖД не получили компенсации за расходы в Ливии на сумму 20 млрд рублей "за понесенные расходы и приобретение техники". При этом он отметил, что перевозчик рассматривает возможность продолжения реализации ливийского контракта, но "это будет зависеть от условий, которые будут гарантированы соответствующими государственными актами и контрактами". К тому времени компания, по словам В.Якунина, уже находилась в процессе переговоров с ливийской ж/д администрацией "для определения возможности дальнейшего участия" в проекте.
Заветный город
Штефан Трёбст
*[1]
В таких городах, как Салоники или Смирна, рядом уживаются несколько национальных общин, каждая из них лелеет собственные воспоминания и почти не замечает соседей.
Эрнест Ренан, 1882 год[2]
Многоэтничность Юго-Восточной Европы еще недавно была чем-то очевидным: недаром ее обозначали расхожим итальянским выражением macedonia di frutta, «фруктовая смесь». Теперь она постепенно исчезает, становясь достоянием памяти. Старинные города с пестрым этническим составом, расположенные между Адриатическим, Эгейским и Черным морями, концентрируют в себе памятные места нескольких национальных культур. Это прежде всего Триест и Сараево, Пловдив и Дуррес, Одесса и Стамбул, но в особой мере — греческий город Салоники, который по-турецки именовался Селаник, на сербском, болгарском и македонском языках — Солунь, а у сефардских евреев — Салоника.
Внимание гуляющих по набережной в Салониках неизменно привлекает массивное архитектурное сооружение, воплощающее собой противоречивые исторические воспоминания разных народов: турок — об османском Селанике, евреев — о испаноязычной Салонике, болгар, сербов и македонцев — о южнославянской Солуни, современным же грекам она говорит о Салониках, для них Белая башня (lefkos pyrgos) с ее византийским фундаментом воплощает эллинскую преемственность этого второго после Афин города греческого национального государства, основанного в 1830 году. Совсем по-иному видят Белую башню и город Селаник турки: при османском владычестве этот город служил воротами, открывавшими путь на левантийско-арабский Юг или, если смотреть с другой стороны, на христианский Запад, а Белая башня (по-турецки beyaz kule), спроектированная в XVI веке корифеем тогдашней архитектуры Мимаром Синаном, была символом султанского владычества и одновременно — воплощением исламской эстетики. Для изгнанных из Испании в 1492 году и нашедших приют в Османской империи сефардских евреев, которые вплоть до ее крушения составляли в Салонике демографическое большинство и позднее, во время немецкой оккупации 1941 года и холокоста, были практически полностью истреблены в фабриках смерти, torre blanca была зримым ориентиром, возвышавшимся на окраине еврейского квартала, целиком сожженного в 1917 году. Башня стала символом прибежища, дарованного евреям на несколько веков султаном. Наконец, сербская, болгарская, а затем и македонская политическая элита притязает на Македонию как на свой исторический регион с его «исконной» столицей — Солунью. На рубеже XIX—XX веков, в период наибольшего подъема национал-революционного партизанского движения, многие его воинствующие активисты сгинули в бела(та) кула (южнославянское наименование Белой башни), служившей при османском владычестве местом заключения. То, что стороннему взгляду предстает обыкновенным круглым зданием, напоминающим крепость, для современных греков, турок, македонцев, болгар и сербов, а отчасти и евреев является по преимуществу местом памяти и вызывает непосредственные эмоции. Это здание стало также символом самого города Салоники, в свою очередь представляющего собой место памяти для более широкой балкано-средиземноморской общности.
Салоники были заложены в 315 году до нашей эры, завоеваны турками-османами в 1430-м, после чего вплоть до 1912 года, то есть в течение почти пятисот лет, этот когда-то византийский портовый город находился во власти султана, которую греки называли туркократией. Этнорелигиозная пестрота Салоник особенно дала о себе знать в эпоху расцвета национализма. Бок о бок с православными — южными славянами, греками и аромунами (т. е. влахами, говорившими на языке, близком к румынскому) здесь жили и мусульмане — турки и албанцы, и испаноязычные евреи[3], и армяне, исповедовавшие христианство[4], а также леван-тинцы[5], то есть итальянцы и французы, принадлежавшие к католической церкви. В XIX веке появились даже немцы-протестанты, которые сразу же организовали здесь клуб игроков в кегли[6]. В обстановке усиливавшегося соперничества всевозможных националистических движений — прежде всего греческого, сербского и болгарского — делались сознательные попытки игнорировать национальное многообразие Салоник: та или иная этническая группа, прибегая к антиисторическим аргументам, объявляла город на берегу Термического залива вместе с прилегающей к нему областью главной составной частью своего будущего национального государства. Кульминацией этого противоборства стала первая Балканская война 1912—1913 годов, в ходе которой три союзнических войска: болгары, сербы и греки одновременно, пытаясь еще и оттеснить друг друга, осадили Селаник, занятый гарнизоном османской армии. Договоренность между турком-комендантом города и греческим командованием, позволившая греческой армии вступить в город 26 октября 1912 года, обойдя сербов и болгар, окружена множеством легенд. Одна из самых популярных объясняет военный успех греков помощью небесного покровителя города, святого Димитрия Солунского[7].
Причины быстрого, в течение нескольких лет, превращения османской метрополии Селаник в областной промышленный и административный центр Греции Салоники (что было ознаменовано прокладкой в 1893 году трамвайной линии — символа европейского образа жизни) не сводились к формальному включению города в Королевство Греция. Более значительную роль сыграли два драматических события. Это, во-первых, опустошительный пожар, уничтоживший весь центр города, по преимуществу еврейский, с десятью еврейскими школами и 34 синагогами. Новая греческая администрация воспользовалась этим бедствием, чтобы перепланировать и заново отстроить центральный район, вытеснив евреев на городскую окраину. Вторым обстоятельством стал массовый наплыв беженцев из Анатолии — православных христиан, сотнями тысяч хлынувших в Салоники после греко-турецкой войны 1922 года и Лозаннской конференции 1923-го, — и как следствие уход из города почти всех турок. Гигантские пертурбации этнического, демографического, языкового и культурного характера усугубила взаимная миграция населения между Грецией и соседней Болгарией в 1925 году и в еще большей мере — холокост, когда централизованным порядком были депортированы и уничтожены в газовых камерах практически все евреи Салоник — приблизительно 53 000 человек. Одновременно с геноцидом и вынужденным переселением больших масс людей, происходившим по причинам этнополитического характера, продолжалась иммиграция в город грекоязычного населения. Гражданская война 1946—1949 годов вызвала массовое бегство населения из деревень и горных районов Северной Греции в Салоники. Более ста тысяч беженцев осели здесь после окончания войны. И, наконец, начавшаяся в 1950-х годах стремительная индустриализация Греции привела к столь же быстрой урбанизации и привлекла в приморский город еще десятки тысяч крестьян из близлежащих районов. Коротко говоря, светская секуляризованная многоязычная столица европейской Турции за несколько десятилетий превратилась в моноязычный и моноконфессиональный промышленный город, населенный вчерашними крестьянами, практически лишенный пригородов и к тому же расположенный на северной окраине маленького национального греческого государства. Подобно Вене или Западному Берлину, Салоники оказались на переднем крае холодной войны: железный занавес тогда опустился буквально в двух шагах от города — вдоль наглухо закрытых границ с Народной Республикой Болгарией и Албанией Энвера Ходжи, а также границы с Югославией Иосипа Броз Тито, периодически обретавшей относительную проницаемость. В этих условиях изоляция от окружающего мира, даже после переломного 1989 года, преодолевалась очень медленно — совсем не так, как в Вене и Берлине: «македонская проблема», неизменно порождавшая истерическую реакцию политических элит и большинства населения, привела к тому, что железный занавес в сознании греков крепко держится и сейчас.
Греческая перспектива
Сегодня отношение греческой общественности к Салоникам двойственно. Этот город считается второй столицей страны и во многих отношениях — по численности населения (по данным на 2001 год, приблизительно миллион), промышленному потенциалу и культурному значению — занимает второе место после Афин. Салоники воспеты в многочисленных песнях, созданных анатолийскими беженцами, rembetes. Одна из популярнейших, сочиненная Георгисом Замбетасом, называется Ston lefko tonpyrgo, «У Белой башни». С другой стороны, Салоники воспринимаются как северный пограничный «город призраков», за которым начинаются Балканы, населенные славянскими варварами. Недавнее сочинение Марка Мазауэра, посвященное истории города, так и называется — City of Ghosts[8]. Автор, профессор Колумбийского университета, специалист по истории Европы и Греции, подчеркивает ушедшую из реальности, но по-прежнему существующую в духовном плане иудео-мусульмано-славянскую специфику этого города.
Греческие левые, памятуя о периоде диктатуры в прошлом веке, видят в Салониках прибежище реакции, ныне — оплот правых радикалов. Консервативный лагерь, в свою очередь, с недоверием относится к местному населению, сознающему себя как греческое. Так, когда из Салоник в Афины приезжают футбольные команды ПАОК, «Арис» или «Ираклис», столичные болельщики кричат им с трибун: «Болгары!» или же: «Турки!», считая, что эти этнонимы звучат оскорбительно. Приезжающие в Салоники нелегальные иммигранты-албанцы, с точки зрения материковых и островных греков, тоже представляют угрозу этнической «чистоте» населения. Вместе с тем в исторической перспективе Салоники видятся бастионом эллинства и форпостом христианства, противостоявшим темным балканским силам. В центре города расположен героико-патриотический Музей македонской борьбы: его экспозиция рассказывает об успехах греков в этнополитическом противоборстве конца XIX — начала ХХ века, когда они изгнали османов из Македонии и Фракии. Но более всего греки ценят Салоники как очаг раннего христианства: известны два письма апостола Павла фессалоникийской общине, нуждавшейся в его помощи. А если углубиться в историю еще дальше, то город является символом империи Александра Македонского и его отца Филиппа II, в IV веке до нашей эры простиравшейся до Инда. И хотя в Античности Македония была заклятым врагом демократических городов-государств Аттики и афиняне свысока относились к ее культуре, сегодня она органически вошла в греческую национальную историю и тем самым — в историю древнего портового города Салоники.
Турция
Отношение к Салоникам северных и восточных соседей Греции различно. В Турции Селаник почитают как святыню национальной истории: здесь в 1881 году появился на свет основатель турецкого государства Мустафа Кемаль — будущий Ататюрк, «отец всех турок», здесь же в 1908-м началось восстание младотурок против султана Абдул-Хамида II. Не случайно под домашний арест бывший монарх был помещен именно в этом городе, где местом его заключения стала роскошная вилла в итальянском стиле, принадлежавшая семейству еврейских промышленников Аллатини. Одним из организаторов младотурецкого Комитета «Единение и прогресс» в османском портовом городе был молодой офицер Мустафа Кемаль. Так что Селаник является центральным элементом и неотъемлемой составляющей национально-исторического нарратива современной Турции, ее важнейшим «памятным местом» — даже если отвлечься от почти 500-летнего «турецкого» периода его истории. Правда, сегодня этнических турок среди горожан нет, если не считать рабочих-мигрантов. Однако характерно, что у многих здешних греков фамилии имеют суффикс «-оглы» («сын такого-то»): наряду с множеством языковых, культурных, кулинарных и иных особенностей он был, так сказать, «вывезен» предками этих людей во время их бегства, изгнания или переселения из Анатолии в двадцатые годы прошлого столетия.
Еврейская перспектива
То, как видится Салоника евреям балканского происхождения, живущим сегодня в Израиле, сефардам Леванта и Магриба или сефардской диаспоре во всем мире, во многом сходно с восприятием этого города турками. После Реконкисты, изгнавшей арабов из Андалусии и «Сефарада»[9], вся Османская империя, а Салоника в особенности, стала прибежищем, более того — культурным и духовным центром испаноговорящих евреев Европы, Африки и Азии. Из этого города, который они называли «матерью Израиля» и «Балканским Иерусалимом», сефарды расселились по всей Южной Европе. Те немногие евреи Сараева, Белграда и Софии, что сумели пережить холокост, еще несколько десятилетий назад говорили на джу-дезмо, средневековом испанском. Сами они называли его ладино и при письме пользовались латинскими, греческими, арабскими, кириллическими и даже еврейскими буквами.
Не менее значительную роль играла Салоника и в других сферах еврейской истории, культуры и религии. Здесь в XVII веке зародилось мистически-мессианское движение Саббаттая Цви, синкретически объединившее иудейские, христианские и исламские элементы. На рубеже XIX и XX веков в городе наряду с типичной для того времени многонациональной организацией пролетариата, Социалистической рабочей федерацией, сформировалась Federation Socialista Laboradera с еврейским руководством, а также крупная ячейка еще одного еврейского социалистического движения — сионизма.
Македонская перспектива
Чрезвычайно ярок образ Салоник и в восприятии македонцев, самой юной нации Балкан, говорящей, как сербы и болгары, на одном из южнославянских языков и исповедующей православие. Большая часть македонцев живет на территории Югославской Республики Македонии, образованной в 1945 году и добившейся независимости в 1991-м. Македонию, не имеющую выхода к морю, с крупнейшим городом Средиземноморья Солунью связывают не только многочисленные исторические узы, но и непосредственно — река Аксиос (у македонцев Вардар), протекающая через македонскую столицу Скопье и впадающая в Эгейское море. Молодой македонский национализм, с одной стороны, подобно своему старшему греческому собрату (и в столь же неисторичной манере), соотносит себя с древней Македонией Александра Великого, а с другой — с короткой национальной историей южнославянского государства. В обеих эпохах он находит подтверждения тому, что Солунь является «исконной» и «подлинной» столицей Македонии, — хотя город никогда не играл этой роли.
Вот что происходило здесь в действительности. В 1893 году в Солуни была основана «Внутренняя македонская революционная организация» (ВМРО), боровшаяся за независимость сначала от Османской империи, затем, с 1918 года, от Югославии; сейчас аббревиатура «ВМРО» включена в названия нескольких политических партий, добивающихся вступления Македонии в Евросоюз. В 1903 году здесь прогремели подготовленные македонскими экстремистами «солунские динамитные покушения». Они положили начало всеобщему антиосманскому восстанию македонцев под предводительством ВМРО. Во время Второй мировой войны лозунгом партизан были слова «на Солунь!». В нынешней Македонии «Солунь» — одна из самых распространенных торговых марок: такое название носят многочисленные кафе, рестораны, кинотеатры, музыкальные коллективы, даже шоколадные конфеты и зубная паста. Так что неудивительно, что самая высокая гора в стране называется Солунска глава и что это название чрезвычайно раздражает южных соседей, — как и многие другие, принятые в Македонии, включая название самой страны. Между тем топоним Солунска глава гораздо старше македонского национального государства и возник он благодаря простому географическому обстоятельству: при ясной погоде с вершины этой горы можно невооруженным глазом видеть портовый город на берегу Эгейского моря, которое южные славяне называют Белым.
Говоря о Македонии, нельзя не упомянуть еще один важный фактор, привлекающий внимание ее жителей к Солуни: для них это привычное место шопинга и туризма. В 70-е и 80-е годы прошлого века, когда правление Тито подходило к концу, и после его окончания граждане Югославии могли свободно ездить в Грецию — возможность, которой жители соседней Македонии пользовались в массовом порядке. Естественной целью этих поездок были Салоники, где в магазинах, супермаркетах, кафе и дешевых гостиницах приезжие легко общались на македонском, сербском, болгарском и других славянских языках. Кровавый распад союзной Югославии в 1991 году, провозглашение Македонской республики, а главное, паническая реакция на это событие политического класса Греции и значительной части ее населения — все это положило внезапный конец македонскому коммерческому туризму. Греко-македонская граница, от которой до Солуни всего час езды, и по сей день остается практически непроницаемой для граждан Македонии. Теперь строительные рынки, ряды, где торгуют садовыми принадлежностями и саженцами, мебельные и автомобильные салоны северной греческой столицы стали для них недосягаемо далеки.
Сербская перспектива
Гражданам Сербии проще, они, как правило, легко получают греческую визу. Впрочем, в восприятии сербов современная Солунь — это всего лишь воплощение полузабытой тоски по собственному средневековому величию, окончательно испарившемуся в 1918 году. Именно тогда войска Сербии, воевавшей на стороне Антанты против центральноевропейских держав и союзной с ними Болгарии, покинули этот портовый город, после того как в течение двух лет они удерживали линию фронта, проходившую через Салоники с запада на восток[10]. Кроме того, с 1920 по 1950 годы Югославия контролировала зону свободной торговли в порту Салоник.
Болгарская перспектива
В глазах болгар образ Салоник тоже в значительной степени поблек, хотя еще в 1941—1944 годах болгарская армия оккупировала территорию Эгейского побережья, прилегающую к этому порту, занятому войсками Третьего рейха. В Софии до сих пор жива память о том, что в первой половине XIX века и в тридцатилетие между основанием болгарского государства (1878) и окончанием османского владычества (1912) Солунь была центром болгарской культуры. В то время в городе действовали болгарские школы, кружки и объединения, церкви, издательства, типографии, газеты и даже болгарские политические партии. Солунь для болгар, для всех южных славян и, шире, православного славянского мира в целом — это прежде всего родина славянских апостолов Кирилла-Константина и Мефодия, создателей первых славянских алфавитов — глаголицы и кириллицы, миссионеров, проповедовавших христианство южно- и западнославянским народам.
* * *
Греческий этноцентризм в условиях сформировавшейся греческой государственности в течение ХХ века привел к успешному завершению проект эллинизации Салоник. Лишь один раз, в 1997 году, когда этот город был избран культурной столицей Европы, власти предприняли робкие попытки включить в его культурный универсум хотя бы сефардские и османские элементы. В настоящее время следы этих попыток практически неразличимы. Правда, вступление Болгарии 1 января 2007 года в Европейский союз серьезно укрепило связи города с южнославянским миром. В течение последних двадцати лет в Евросоюз вошли и все остальные государства региона, который в терминологии ЕС именуется общим оксюморонным термином «Западные Балканы»: это Албания, Македония, Сербия, Косово, Черногория, а также Босния и Герцеговина. Все они в равной мере ориентируются на Салоники с их богатой исторической традицией. Вполне вероятно, что Турция тоже вступит в ЕС. Если это случится, Салоники вновь станут доступными для жителей всех приграничных территорий и обретут статус регионального центра, а Белая башня — превратится в общий ориентир и «точку схода» трех континентов.
* * *
[1] Troebst Stefan. Sehnsuchtsort Saloniki // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 28 November 2008. Перевод с немецкого Александра Ярина.
[2] Renan E. Was ist eine Nation? Rede am 11. Marz 1882 an der Sorbonne / Mit einem Essay von W. Euchner. Hamburg, 1996. S. 15.
[3] Salonique, 1850—1918. La «ville des Juifs» et le rdveil des Balkans / G. Veinstein (Hg.). Paris, 1992; LewkowiczB. The Jewish Community of Salonika: History, Memory, Identity. Middlesex, 2006; Sciaky L. Farewell to Salonica: City at the Crossroads. New York, 1946.
[4] The Armenian Community of Thessaloniki: History, Present Situation and Prospects / I. K. Hassiotis (Hg.). Thessaloniki, 2005.
[5] Schmitt O. J. Levantiner: Lebenswelten und Identitaten einer ethnokonfessionellen Gruppe im Osmanischen Reich im «langen 19. Jahrhundert». Miinchen, 2005.
[6] Brunau M. Das Deutschtum in Mazedonien. Stuttgart 1925; Fuhrmann M. Der Traum vom deutschen Orient. Zwei deutsche Kolonien im Osmanischen Reich 1851 — 1918. Frankfurt / M., 2006.
[7] Vacalopoulos A. E. A History of Thessaloniki. Thessaloniki, 1972.
[8] MazowerM. Salonica, City of Ghosts: Christians, Muslims and Jews, 1430—1950. London, 2004.
[9] Традиционное еврейское название Испании (Иберийского полуострова). — Ред.
[10] Palmer A. The Gardeners of Salonica: The Macedonian Campaign, 1915—1918. London, 1965.
Опубликовано в журнале:
«Отечественные записки» 2012, №3(48)
ГОССЕКРЕТАРЬ США ВРЕМЕННО ОТОШЛА ОТ ДЕЛ
Хиллари Клинтон в субботу упала в обморок и получила сотрясение мозга. Она проходит лечение дома. По болезни ей придется пропустить важные мероприятия
Хиллари Клинтон в субботу упала в обморок и получила сотрясение мозга. Госсекретарь США потеряла сознание из-за обезвоживания, которое стало следствием вирусной кишечной инфекции, заявил официальный представитель госдепартамента США Филипп Рейнс.
Сейчас Хиллари Клинтон находится на домашнем лечении, а это означает, что госсекретарю ничего серьезного не грозит, говорит медицинский комментатор CNN's Dr. Sanjay Gupta.
Если бы врачи посчитали нужным отправить Хиллари Клинтон в госпиталь, то это бы действительно вызвало больше опасений. Если по медицинским показателям госсекретарю предписано находиться дома, то, скорее всего, необходимости в экстренной помощи нет. Раз компьютерную томографию не нужно делать - значит, врачи просто хотят понаблюдать за ее состоянием.
Из-за проблем со здоровьем госсекретарю США пришлось отменить несколько зарубежных встреч. Она не поедет в Марокко, Тунис, ОАЭ и на конференцию "Друзей Сирии".
Кроме того, госсекретарь не сможет выступить в Конгрессе на слушаниях, посвященных расследованию нападения на посольство США в Бенгази, назначенных на 20 декабря.
Напомним, 11 сентября в Бенгази (Ливия) были убиты посол и трое дипломатов.
Ранее, 7 ноября, Хиллари Клинтон сообщила, что работать второй срок в качестве главы внешнеполитического ведомства США не намерена. На ее место прочили постпреда США при ООН Сьюзан Райс, но 14 декабря стало известно об ее отказе. Сьюзан Райс написала об этом Бараку Обаме.
Ожидается, что преемником Хиллари Клинтон станет экс-кандидат в президенты США, председатель сенатского комитета по международным делам Джон Керри, сообщают американские СМИ.
ФРАНЦУЗСКИЕ НАШИ С ЧУЖИМ ЛИЦОМ
Молодежная организация французского национального фронта FNJ запустила недавно кампанию On est chez nous - "Мы у себя дома: нет антифранцузскому расизму". На плакате FNJ яростно кричащая молодая женщина с лицом, раскрашенным в цвета национального триколора на манер футбольных фанатов
Едва начавшись, кампания вызвала жестокие насмешки по всей стране. Шустрый телерепортер Canal+ Мулуд Ашур выяснил, что разъяренная девушка, отстаивающая chez nous, буквально "наше место", вовсе даже не француженка, а - русская. Журналист установил ее имя - "Дарижа" - нашел страничку в Фейсбуке и даже оригинальную фотографию фотомодели Дарьи из Петербурга. На фото, использованном "нашистами" из Национального фронта, Дарья без триколора. Французские цвета нанесли, видимо, фотошопом. И еще закрасили почему-то не понравившуюся сережку в ухе.
Еще смешнее, что Дарья даже не говорит по-французски. Судя по информации на ее фейсбучной страничке, она владеет немецким и английским языками. От немецкого, видимо, и транслитерация имени - Darija.
Когда журналисты Le Figaro связались с национальным директором FNJ Жюльеном Рошди, тот сразу признался, что на плакате русская. "Ну и что, - сказал Рошди. - Зато выражение у нее вполне французское. И по лицу легко могло бы сойти за французское". Figaro предполагает, что просто решили сэкономить на гонораре модели. А журнал L'Express ехидно замечает, может, просто среди французов желающих покрасоваться на таком боевом плакате не оказалось.
Национальный фронт - это, конечно, не совсем нацисты, но, скажем, крайние националисты с явно расистскими элементами в риторике и лозунгах. И верно, что кое-кто из русских во Франции, переживает из-за "понаехавших" едва ли не больше, чем сами французы. Я знаю русскоязычных блоггеров, заявлявших о поддержке Национального фронта и призывавших других голосовать за него.
Могла бы питерская Даша быть настоящей француженкой и прибавит ли ей в рейтинге появление на французском плакате, сказать трудно. Да и "лицо" Франции, каким бы его ни представляли на плакате "нашего дома", давно изменилось. По данным национального статистического института INSEE, в 2010-м году у 27,3% новорожденных в стране один из родителей происходил из-за границы, в том числе у 23,9% - из-за пределов ЕС. У 11% один из родителей происходил из Магриба - франкоговорящей арабской Северной Африки (Алжир, Тунис, Марокко). Статистики подсчитали даже процент бабушек и дедушек-иммигрантов. У примерно 40% французов, родившихся в 2006-2008 годах, по крайней мере один дедушка или одна бабушка были иммигрантами.
Так и что, им не место среди руссколицых "нашистов" Национального фронта?
На последних президентских выборах лидер Национального фронта Марин Ле Пен набрала в первом туре примерно четверть голосов избирателей, рекорд для крайне правой партии.
Конечно, многие сторонники Ле Пен голосовали за нее из-за ностальгии по "расовой чистоте" Франции. Но не так все просто. В предвыборной риторике Николя Саркози лозунги защиты французской идентичности против иммигрантов звучали так же громко, как и у лепенистов. Но во втором туре, когда нужно было выбирать между правым президентом и левым Франсуа Олландом, лишь половина сторонников Ле Пен проголосовала за Саркози, а 20% - за кандидата-социалиста.
Эти 20% - те, кого меньше волновала антииммигрантская риторика Ле Пен, а больше - критика неспособности Саркози реформировать экономику Франции, избавить ее от непосильного налогового пресса и тяжеловесной бюрократии. Правда, и в кампании по защите французской экономики Национальный фронт прокололся. Выяснилось, что майки в поддержку Марин Ле Пен с надписью Les gars de la Marine были сделаны на самом деле в Бангладеш.
По данным глобального исследования американского PEW Foundation, 45% французов (против 54%) считают, что мусульмане в их стране стремятся принять общепринятые обычаи и нормы - это самый высокий уровень среди развитых стран Запада. В России, по результатам этого же исследования, такого же мнения придерживается лишь 13% (66% так не считает).
Что же касается интегрированности иммигрантов из мусульманских стран, то, того же INSEE, большинство из них давно утратили связь с исторической родиной и в своих привычках, наборе ценностей ничем не отличаются от остальных французов в их общем доме.
Отличаются разве что существующей дискриминацией по цвету кожи или фамилии. Подсчитано, что у выпускника школы или вуза с "мусульманской" фамилией в 2,5 раза меньше шансов получить даже приглашение на собеседование при поиске работы. Не говоря о самой работе. Поэтому 93% французов "мусульманского" происхождения голосовали за социалиста, выступающего против расизма и дискриминации.
Французская выставка MedFel состоится на юге страны весной будущего года. В выставке будут участвовать многие компании со всех континентов мира.
Напомним, что в этом году MidFel посетили представители Алжира, Германии, Австрии, Бразилии, Болгарии, Канады, ОАЭ, Израиля, Италии, Ливии, Японии, Малазии, Норвегии, Польши, России, Словакии, Сингапура, Египта, Великобритании, Туниса, Китая, Дании, Испании, США, Турции и других стран.
Более 250 фруктовых компаний и 50 компаний в сфере транспортировки приняли участие в мероприятии в 2012 году. В очередной раз на выставке пройдет конференция, где будут обсуждаться глобальные проблемы отрасли и их решения. Мероприятие состоится на Avenue du Palais des Expositions.
Самолет МЧС России во вторник вылетит в Гвинею с грузом гуманитарной помощи, сообщили РИА Новости в управлении информации министерства.
"Во исполнение распоряжения правительства РФ запланирована доставка гуманитарной помощи авиационным транспортом МЧС России в Гвинейскую Республику", - сказал собеседник агентства.
Вылет борта Ил-76 запланирован на вторник с подмосковного аэродрома "Раменское". Самолет совершит посадку в Тунисе, после чего вылетит в столицу Гвинеи Конакри.
Борт МЧС доставит в республику порядка 6,5 тонны мясных консервов, 10 тонн сахара и 20 тонн риса.
Тунис и Ливия договорились повременить с признанием сформированной в начале ноября коалиции сирийской оппозиции единственным законным представителем сирийского народа, заявил в четверг президент Туниса Монсеф аль-Марзуки, слова которого передает агентство Рейтер.
Национальная коалиция оппозиции и революционных сил Сирии была сформирована 11 ноября в столице Катара Дохе с целью объединения разрозненных сирийских оппозиционных группировок, ведущих борьбу за свержение режима президента Башара Асада. Некоторые оппозиционные группировки заявили, что новое объединение не поддерживают. Совет Евросоюза на уровне министров иностранных дел в понедельник объявил о признании коалиции законным представителем интересов сирийского народа.
"Мы договорились с Ливией, что повременим с признанием (Нацкоалиции). Нам необходимо получить реальное представление о представительстве данного органа", - сказал журналистам глава Туниса аль-Марзуки после встречи с главой Всеобщего национального конгресса Ливии Мухаммедом аль-Макрифом.
Ранее в среду глава сирийской "Партии Демократического союза", которая контролирует большинство районов Сирии, населенных курдами, Салех Муслим заявил, что созданная в Дохе Нацкоалиция является "агентом Турции и Катара". По мнению курдского лидера, члены Нацкоалиции не самостоятельны в своих действиях и "не смеют ослушаться Турции и Катара".
Израиль и ХАМАС вновь оказались на пороге полномасштабной войны. Пока в Каире египетские посредники встречаются поочередно с представителями Израиля и ХАМАС, договориться о перемирии им пока не удается. В итоге, на 19 ноября, убиты более 70 палестинцев и трое израильтян.
Как это начиналось
14 ноября, в ответ на многочисленные обстрелы приграничных израильских патрулей со стороны сектора Газа, Тель-Авив начал антитеррористическую операцию "Облачный столп". В тот день израильская авиация точечным ударом "ликвидировала" главу военного крыла исламского движения ХАМАС Ахмеда Аль-Джабари. В ответ исламисты заявили, что "оккупационные силы открыли врата ада", и что палестинцы "не свернут с тропы сопротивления".
Аль-Джабари многие годы возглавлял боевиков "бригад Из Эд-Дина Аль-Кассама", военного крыла ХАМАС, и был в числе самых опасных его полевых командиров. Именно он руководил операцией по похищению израильского солдата Гилада Шалита, который провел в плену у боевиков более пяти лет.
14 ноября, одновременно с воздуха и моря были атакованы 450 целей в Газе, в первую очередь склады оружия, стартовые позиции ракет, командные пункты исламистов. В последующие несколько дней была уничтожена штаб-квартира политического руководителя ХАМАС Исмаила Хания и ряд других объектов.
Тем временем, за четыре дня израильской операции со стороны Газы по Израилю было выпущено более 800 ракет, 300 из которых были перехвачены системой ПВО "Железный купол". По словам заместителя министра иностранных дел Израиля Данни Аялона, решение о наземной операции еще не принято. Все будет зависеть от того, прекратит ли ХАМАС обстрелы израильской территории.
"Мы не хотим заходить в Газу, если в этом нет необходимости. Но они продолжают по нам стрелять... И вариант наземной операции все еще рассматривается... У нас очень простые и конкретные цели", - сказал Аялон в интервью CNN.
Как и четыре года назад, Тель-Авив намерен разрушить военную структуру ХАМАС и хотя бы частично уничтожить ее ракетный потенциал. Подобную операцию под названием "Литой свинец" Израиль провел в конце 2008 - начале 2009 годов. Тогда были уничтожены более 750 объектов, имевших, по словам израильтян, "отношение к террористической деятельности", убиты более 1000 палестинцев и 13 израильтян. Тогда же Россия была вынуждена эвакуировать из сектора Газа более ста россиян и граждан СНГ (палестинцев и их семьи), многие из которых вскоре вернулись обратно в Газу. Война перед выборами?
Кроме военных целей, есть у Израиля и цель политическая. В январе будущего года в стране пройдут внеочередные парламентские выборы.
Нынешнему премьеру Беньямину Нетаньяху, вероятнее всего, удастся удержать свой пост. Но для этого он должен показать избирателям решительность и абсолютную бескомпромиссность в отношениях с исламскими радикалами - впрочем, лидеру "Ликуда" (блока правых партий Израиля) этих качеств не занимать.
Израиль имеет колоссальное военно-техническое превосходство над боевиками ХАМАС, и одержать новую военную победу над исламистами ему не составит большого труда, учитывая тот факт, что соотношение потерь в арабо-израильских войнах приблизительно 1 к 100 в пользу Израиля.
И если обстрелы его территории в ближайшее время не прекратятся, наземная операция неизбежна.
Международная и арабская реакция
Как обычно, с началом очередной арабо-израильской войны обе противоборствующие стороны конфликта начинают апеллировать к мировому сообществу и к международным посредникам.
Генеральный секретарь Лиги арабских государств Набиль Аль-Араби уже обвинил ближневосточный квартет в бездействии. Но в нынешних геополитических реалиях он, действительно, почти бесполезен.
Из "четверки" только Россия отважилась в какой-то степени защищать ХАМАС. 15 ноября, на закрытом заседании Совбеза ООН по ситуации в Газе, Москва вновь сделала акцент на непропорциональном применении силы Израилем.
США и их европейские партнеры отстаивали право Израиля на самооборону и возложили всю ответственность за эскалацию напряженности на палестинских террористов.
Подробнее об арабо-израильских войнах >>
В ближайшие дни в Иерусалим и Рамаллу (столицу Палестинской национальной администрации на Западном берегу Иордана) намерен отправиться Генсек ООН Пан Ги Мун. Но лично у него нет никаких рычагов воздействия на противоборствующие стороны. Все решают пять постоянных членов Совета Безопасности, которые пока не выработали единую позицию по Газе.
Так что Тель-Авив, как и прежде, может не опасаться ни экономических санкций, ни, тем более, каких-либо силовых акций со стороны ООН.
Максимум, на что может рассчитывать ХАМАС - это финансовая помощь и моральная поддержка со стороны ряда арабских стран.
В выигрыше - Нетаньяху и арабские игроки
Вне зависимости от того, будет наземная операция или нет, израильский премьер Беньямин Нетаньяху уже обеспечил себе ближайшее политическое будущее.
Вместе с ним политические дивиденды извлекли и многие арабские политики - прежде всего, главный палестинский оппонент ХАМАСа Махмуд Аббас. В лице западных либералов он по-прежнему будет единственным законным, а главное, законопослушным представителем палестинского народа.
Политические бонусы, но не на международной, а на арабской арене, получили "дети арабской весны" - президенты Египта и Туниса Мухаммед Мурси и Мунсеф Марзуки, направившие в Газу на несколько часов своих эмиссаров, проявив тем самым политическую солидарность с близкими им по духу палестинскими исламистами.
В проигрыше на мировой арене вновь остались только палестинские радикалы из группировок ХАМАС и "Исламский джихад", шансы которых на политическое будущее становятся все более призрачными.
Андрей Муртазин, политический обозреватель.
Два крупных девелопера из ОАЭ объявили о начале больших проектов в Египте. Эксперты полагают, что это станет большим толчком для развития рынка недвижимости страны, а также знаком восстановления инвестиционной деятельности в регионе.
Как пишет Reuters, компании Al-Futtaim Group и Emaar Properties отмечают, что они достигли предварительного соглашения потратить около $820 млн на строительство комплекса "Cairo Gate" на шоссе Cairo-Alexandria.
Комплекс площадью 65 га будет построен вокруг шопинг-центра и будет включать в себя офисный парк, роскошный отель, школы, медицинские учреждения, а также объекты жилой недвижимости.
Через полтора года после восстания, вспыхнувшего во многих регионах Ближнего востока и северной Африки, страны, пострадавшие от беспорядков, вновь начинают привлекать иностранный капитал.
Эксперты отмечают, что в некоторых государствах, таких как Бахрейн, Египет, Ливия, Марокко, Тунис и Йемен возобновляется политическая стабильность, поэтому существуют возможности для развития бизнеса.
По словам исполнительного директора Bahrain's Al Baraka Banking Group Аднана Аъмеда Юсифа, интерес инвесторов касается не только традиционных секторов, таких как банковская сфера и недвижимость, но и новых областей – легкой промышленности и даже развлечений.
ПАЛЕСТИНА ХОЧЕТ СНЯТЬ КОНФЛИКТ С ИЗРАИЛЕМ ЧЕРЕЗ ДИПЛОМАТИЮ
Об этом заявил посол Палестинской национальной администрации. Сегодня же в Палестину прибыл глава МИД Туниса
Палестина рассчитывает разрешить конфликт с Израилем дипломатическим путем. Об этом заявил посол Палестинской национальной администрации (ПНА) Фаед Мустафа в эфире радиостанции "Эхо Москвы".
Военную мощь радикального движения "Хамас", по его мнению, "явно преувеличивают". Дипломат также напомнил, что в секторе Газа из-за израильской блокады - сложная гуманитарная ситуация.
Глава МИД Туниса Рафик Абдул Салам посетил с визитом солидарности сектор Газа. Он осудил военную операцию Израиля как противоречащую нормам международного права, передает РИА Новости. Министр приехал во главе официальной делегации Туниса на следующий день после того, как в палестинском анклаве побывал премьер-министр Египта Хишам Кандиль, потребовавший от Израиля остановить военную операцию. "Оккупация и убийство людей в 21 веке недопустимы", - сказал Абдул. Он подтвердил поддержку тунисского народа, идеологически близкого режиму в секторе Газа, подчеркивает агентство. "Мы видели пострадавших детей, все это неприемлемо и незаконно", - отметил министр. Он пообещал, что Тунис будет добиваться от Лиги арабских государств "смелых шагов" для урегулирования конфликта.
Глава МИД Туниса встретился с руководством правящего в секторе Газа движения ХАМАС, посетил местную больницу и побывал на руинах Дома правительства, который был уничтожен минувшей ночью израильской авиацией.
За четыре дня военных действий погибло 38 палестинцев и трое израильтян, палестинские боевики выпустили более 600 ракет.
Тунисские фермеры соберут рекордный урожай гранатов.
Об этом заявляет аграрное министерство страны, а сами производители готовятся к сборке урожая в конце декабря. По предварительной оценке, его объем может превысить 28 тысяч тонн.
Напомним, что в Тунисе выращивается порядка 17 различных сортов граната. Столицей производства является город Габес, фермеры которого ведут интенсивный экспорт продукта в Ливию, Европу и страны Персидского залива. Из европейских стран самым активным импортером является Германия, жители которой давно отдают предпочтение именно тунисским гранатам.
Тунис увеличил объем экспорта фиников.
Минсельхоз страны констатирует существенное увеличение экспорта фиников по сравнению с 2011 годом. В своем докладе ведомство сообщает и о повышении производства сухофруктов на 19%, которое и подтолкнуло рост количества поставок. Не отстает от экспорта и стоимость закупки фиников.
Уже на конец июля текущего года тунисские производители поставили свыше 87 тысяч тонн продукции на сумму в 148 млн евро. Тогда как в 2011-ом только 73,4 тысячи тонн с общей стоимостью в 125 млн евро. Причем более половины от общего объема пришлось на долю сорта «Deglet EnNour», который наиболее популярен на рынках зарубежных стран.
В Тунисе разработан новый высокоэффективный тип альтернативных источников энергии — ветрогенераторы без лопастей. Как пишет «Компьюлента», авторы проекта отмечают, что традиционные ветряки наряду с достоинствами имеют ряд недостатков. Например, они создают шум и убивают птиц. При этом их КПД ограничен.
Причину всех проблем тунисцы видят в лопастях — технологии, которой как минимум 400 лет. Они полагают, что лопасти следует заменить на другой вид движущихся частей, и тогда эффективность повысится. Сообщается, что технология уже испытана и оказалась удачной.
В основе нового типа ветряков парусный ветроприемник, который под действием потока воздуха колеблется взад-вперед, при этом не крутясь. Кроме того, закрепленное полотно может вращаться вокруг опоры ветряка вправо и влево. Амплитуда вращения невелика, а вот сами колебания остаются значительными из-за небольшой площади поверхности. Колебания приводят в движение поршни гидравлической системы, находящиеся за тарелкой ветроприемника., давя на масло в закрытой трубе и создавая давление, используемое для выработки энергии.
Лига арабских государств (ЛАГ) создала специальную комиссию, в которую вошли главы МИД Туниса, Египта и Катара, а также генсек ЛАГ, для определения необходимых шагов в ответ на израильское нападение на суданский военный завод, сообщил в среду журналистам министр иностранных дел Судана Али Карти.
Он вернулся в Хартум после участия в экстренном заседании Совета ЛАГ в Каире на уровне министров иностранных дел, который, в частности, рассматривал вопрос об израильской бомбежке завода "Ярмук".
Правительство Судана сообщило, что самолеты израильских ВВС 24 октября нанесли авиаудар по заводу "Ярмук" на юге Хартума, который производил вооружение, не подпадающее под международные запреты, в результате чего погибли два человека.
Израиль не дал никаких комментариев в ответ на это обвинение, но суданские власти считают, что обладают достаточными доказательствами в пользу их версии.
Совет ЛАГ подтвердил "право Судана на самооборону в условиях агрессии", а также "на шаги, которые он сочтет приемлемыми в соответствии с международным законодательством для защиты его территории и обеспечения безопасности его граждан".
"Лига арабских государств направит жалобу в Совет безопасности ООН с требованием принять необходимые срочные сдерживающие меры в ответ на обстрел Израилем завода "Ярмук"", - сказал Карти.
Подготовленный главами МИД Туниса, Египта и Катара доклад будет рассмотрен на следующем заседании совета ЛАГ, а также на саммите ЛАГ, который состоится в марте 2013 года в Катаре.
Он отметил, что главы МИД арабских стран осудили израильское нападение как "явное нарушение международного права и суверенитета Судана".
Карти добавил, что у Судана есть право на адекватный ответ на эту агрессию.
За последние три года Израиль в третий раз бомбит объекты в Судане, через территорию которого, как считает он, идет транзит оружия в палестинский сектор Газа. Весной этого года в результате авиаудара в Порт-Судане на востоке страны взорвался автомобиль, из-за чего погибли два человека. Юлия Троицкая.
7 ноября ВВС Франции объявили о проведении в будущем году очередных маневров в рамках программы «5+5», предназначенной для обеспечения безопасности полетов, в частности, противодействию угонам коммерческих авиалайнеров террористами.
Соглашение «5+5» было подписано в 2004 году и включает в себя 5 европейских (Испания, Франция, Италия, Мальта и Португалия) и 5 стран Союза африканского Магриба (Алжир, Ливия, Мавритания, Марокко и Тунис).
30 октября во время прошедших учений транспортный самолет С-130 Hercules ВВС Алжира выполнял роль коммерческого авиалайнера, попавшего в руки террористов. Командные центры стран-участниц маневров обменивались информацией о полете С-130 и обеспечили перехват самолета истребителями.
С-130 был последовательно перехвачен сначала истребителями Су-30 ВВС Алжира, затем подлетели по паре тунисских F-5, итальянских Eurofighter Typhoon и французских Mirage-2000C (последние из эскадрильи 2/5 «Ile de France», база Оранж, на фото).
По данным Всемирной туристской организации, динамика туристских расходов демонстрирует хорошие результаты, несмотря на сложную финансовую ситуацию во многих странах: с января по август 2012 года количество международных туристских прибытий выросло на 4% (плюс 28 млн чел.) в сравнении с аналогичным периодом прошлого года.
К августу 2012 года мировая туриндустрия поставила очередной рекорд: за 8 месяцев по всему миру было совершено 705 млн туристских прибытий. Во Всемирной туристской организации (ЮНВТО) уверены, что по итогам года количество туристских прибытий достигнет 1 млрд чел. «В свете непростой экономической ситуации в мире этот рост является очень позитивным результатом. Мы должны сохранять осторожность, т.к. некоторые месяцы года показывали худшую динамику, и эта тенденция может вернуться до конца года», - отметил генсек ЮНВТО Талеб Рифаи.
По сравнению с первыми пятью месяцами текущего года (+5% в среднем) рост замедлился в июне (+2,7%) и июле (+1,4%). В августе темп роста вновь начал расти и достиг 4%. По итогам года ЮНВТО ожидает прирост на уровне 3-4%, а по прогнозам на 2013 год увеличение количества туристских прибытий будет идти на уровне 2-4%.
Мировой туризм в людях
Страны с развивающейся экономикой вновь подтвердили свое лидерство (+5%) по сравнению с развитыми рынками (+4%). Наиболее серьезный рост произошел в азиатском и тихоокеанском регионе, за которыми следуют обе Америки и Европа. Ближний Восток по-прежнему демонстрирует признаки восстановления: наиболее многообещающие результаты в Египте.
Европа (+3%) укрепила свой рекордный рост 2011 года, несмотря на текущую экономическую нестабильность в еврозоне. Результат выше среднего показали Центральная и Восточная Европа (+9%). Средний результат по Западной Европе составил +3%, а южная и средиземноморская часть региона улучшила свой прошлогодний результат всего на 1%. Прирост по Северной Европе составил 0,2%.
Юго-Восточная и Южная Азия (+8%) лидируют в Азиатско-Тихоокеанском регионе (средний прирост 7%). Далее следует Северо-Восточная Азия (+7%). Этот регион отражает четкое восстановление въездного и выездного рынков Японии. Океания за восемь месяцев текущего года продемонстрировала устойчивый рост (+5%) по сравнению со всем 2011 годом (+1%).
В американском регионе (в среднем +4%) наибольший рост зафиксирован в Центральной (+7%) и Южной Америке (+6%). Турпоток в Карибском регионе вырос на 5%, что также превышает усредненный показатель по региону. В Северной Америке количество международных прибытий выросло на 3%.
По приросту въездного потока в Северную Африку (+10%) можно судить о восстановлении турсектора Туниса, а Египет все еще находится в «минусе». Тем не менее, если в прошлом году турпоток этой страны находился на отметке -7%, то по итогам восьми месяцев 2012 года количество туристов уменьшилось всего на 1%. Страны Африки южнее Сахары (+4%) продолжают демонстрировать положительные результаты, консолидируя хорошие темпы роста предыдущих лет.
Мировой туризм в валюте
Наравне с ростом количественных показателей турсектора стран мира, растет и количество затрат интуристов. Больше всего за первые восемь месяцев на туризме заработал Гонконг (+17%), США (+8%), Германия (+7%), Франция (+5%) и Великобритания (+4%). Ряд других основных направлений сообщили о двузначном росте поступлений от туриндустрии: Япония (+48%), Швеция (+26%), Южная Африка (+26%), Республика Корея (+26%), Индия (+ 23%), Польша (+19%), Таиланд (+17%), Россия (+16%), Египет (+13%), Чехия (+13%), Тайвань (+ 11), Сингапур (+10%) и Хорватия (+10%).
Десятку стран-лидеров по туристическим затратам занял Китай, который в период с января по август 2012 года продемонстрировал рост 30%. Российские туристы - вторые по тратам за границей и в этом году увеличили свои расходы на 15%. За нашими согражданами следуют американцы (+9%), канадцы (+6%), немцы (+5%), австралийцы (+4%) и японцы (7%). После снижения в прошлом году в 2012-м британские туристы тратили на 2% больше, а показатели по туристам из Италии и Франции по-прежнему идут вниз.
Другие крупные страны с развитой экономикой, которые показали значительный рост расходов: Австрия (+16%), Бельгия (+13%), Швейцария (+11%) и Норвегия (+11%). Среди стран с развивающейся экономикой, в дополнение к Китаю и России, двузначный рост расходов был отмечен по Польше (+22%), Малайзии (+18%), Аргентине (+16%), Филиппинам (+14%), Индии (+11%) и Индонезии (+10%).
ДОВЕРИЕ В РОССИИ: СМЫСЛ, ФУНКЦИИ, СТРУКТУРА[1]
Лев Гудков
Явное исчерпание больших идей в современной социологии, связанное с концом модернизационной парадигмы и завершением институциональной трансформации в западных обществах, заставляет думать уже не о внутридисциплинарном кризисе, а о переходе социологии в разряд социально-прикладных разработок, то есть ее приближении к состоянию, которое можно считать конечной стадией всякой (классической) науки. Конец модерна как завершение эпохи Просвещения или большого европейского проекта Культуры сопровождался многочисленными явлениями распада больших онтологических конструкций и идей единства универсума, истории, общности человеческой природы, законов социального развития, а соответственно, и падением интереса к большим теориям общества, социальных систем и т.п. Критики говорят о самоедстве и культурном мазохизме современного общества, об эрозии тех ценностных оснований (веры в исторический прогресс), на которых строились современный социальный порядок и социальное знание. Появление мощных супербюрократий вроде ЕС, транснациональных корпораций, международных организаций и т.п. оказало заметное унифицирующее влияние на национальные социальные и правовые практики и локальные культуры. Политика как сфера проявления харизматических фигур, предложения великих национальных идей или воодушевляющих массы целей общественного развития постепенно все сильнее и сильнее ограничивалась парламентской регламентацией, стерилизовалась практикой бюрократического администрирования, подчиняясь долгосрочному социальному планированию, экспертизе специалистов, массмедиальным технологиям. Повседневная жизнь в современных обществах стала более упорядоченной, чем в первой половине XX в., обеспеченной, безопасной, комфортной, предсказуемой и скучной, если судить по доминирующему тону в современном искусстве и литературе, озабоченных неясностью или дефицитом экзистенциальных ценностей.Такой интеллектуальный климат оказывается не слишком благоприятным для развития социологии как науки о меняющейся социальной действительности, науки, озабоченной вопросами понимания Другого или последствий взаимодействия с ним. Кризис социологии не носит драматического характера и проявляется довольно вяло, поскольку смутное недовольство, вызываемое отсутствием новых значительных теоретических идей и направлений, сопоставимых со структурно-функциональным анализом или с символическим интеракционизмом, систематизировавшими оригинальные идеи основоположников дисциплины, компенсируется удовлетворением от все умножающейся массы прикладных исследований и предметных разработок, ведущихся по самому широкому кругу тем. Нет сомнения, что мы стали больше знать о тех обществах, в которых живем, но это во многом перестало быть интересным. Дисциплина давно потеряла не только свой начальный энтузиазм и эпистемологический идеализм, но и четкость парадигмальных разграничений среднего периода своего развития (1940—1960-х гг.), зато приобрела солидность практической, почти инженерной, науки, к которой обращаются многие заинтересованные лица, включая и представителей смежных дисциплин — экономистов, историков и других. Этому упрочению статуса социологии отчасти способствовал процесс неизбежной эклектизации, позитивного соединения разных теоретических и методологических подходов для решения аналитических или дескриптивных задач среднего и микроуровня социального взаимодействия. Критика 1970—1980-х гг., исходившая из разных ценностных оснований, проделала чрезвычайно важную работу: отделила философские элементы, исходные резидуумы знания, онтологические основания знаниевых парадигм от техники описания и объяснения. Благодаря этому стали возможны инструментализация процедур анализа и объяснения, использование отдельных элементов структурно-функционального, системного или какого-то иного из имеющихся теоретических подходов в качестве эвристических приемов или готовых «ключей» для решения частных контекстуальных задач. Сочетание разных понятийных средств для работы с разнородным предметным материалом получило теперь уже методологическое узаконение в эмпирической практике и в идеологии постмодернизма.
Сама по себе потребность в синтетическом рассмотрении социальных явлений и процессов стала ощутимой после успеха структурно-функционального анализа (в 1960-х гг.) и последовавшей реакции на него в виде методологической критики, опирающейся на самые разные идеологические и ценностные основания. Критика стала условием и формой рецепции и освоения его потенциала. Особую роль в этом деле сыграло появлении феноменологической, гуманистической, радикальной версий социологии, включая и обращение к драматургическому или сценарному подходу И. Гофмана, а затем и этнометодологии. В этом же контексте имеет смысл рассматривать и попытки возродить понимающую социологию культуры[2] в духе М. Вебера или Г. Зиммеля, предпринятые в конце 1970-х — начале 1980-х гг. в Германии, или стимулировать culturestudiesв англоязычных странах, и т.п. Критике удалось стимулировать интерес к смысловому (культурному) бэкграунду социальных институтов, историзировать саму суть социологической проблематики, связав те или иные постановки вопроса исследования с конкретными институциональными или групповыми интересами и проблемами, насытить социологические схемы историческим материалом. Это дало сильнейший импульс к расширению предметной социологической тематики, привлечению внимания к проблематике повседневного «жизненного мира», но одновременно таило в себе опасность размывания границ социологической работы.
Как обычно бывает в таких случаях, последствия подобной работы с универсальными теориями (Т. Парсонса и его многочисленных последователей, Н. Лумана и других) были непрямыми и весьма неоднозначными: для самой социологии это вылилось в утрату большой перспективы дисциплины, в зарастание предметного поля «мелкотемьем», но размывание дисциплинарных границ социологии стимулировало рецепцию смежными дисциплинами отдельных идей и приемов социологии, осознание новых возможностей для объяснения уже своего материала и появление новых точек зрения на старый, короче — формирование новой проблематики в рамках своего предмета. Так, в экономике, едва ли не впервые после М. Вебера, была осознана значимость не только институционального анализа (неоинституционализм), но и культуры, со всем спектром вопросов человеческого существования — доверия, веры, образования, семейного воспроизводства (цены социализации) и т.п. аспектов «человеческого капитала».
Нельзя сказать, чтобы подобная «экономизация» традиционной социологической тематики («перевод» неэкономических форм поведения — традиционного или ценностно-рационального действия, например воспитания детей, семейных отношений, политики и проч., — в категории целерационального действия, то есть их интерпретация по образцу других экономических отношений) была очень успешной в теоретическом плане; однако сама грубость подобных аналогий экономизации неэкономической сферы (например, у Г. Беккера) была предпосылкой расширения предметного поля экономической науки. Схожие процессы шли и в других дисциплинах.
До российской социологии эти перипетии внутридисциплинарной эволюции дошли с большим запозданием, с искажениями и никак не отразились на теоретическом качестве ее общих интерпретационных схем. Догоняющий характер российской модернизации и ведомственный характер социологии в России, ее финансовая и организационная зависимость от государственной бюрократии обернулись утрированным копированием новейших модных образцов, эпигонством и некритическим заимствованием западных подходов, ставших обязательными для подражания. Организация социологии в России почти не допускала появления независимых научных позиций и научных авторитетов. Следствием этой интеллектуальной зависимости и слабости стало затянувшееся влияние транзитологических концепций, а затем и угасание общего интереса социологов к текущим процессам в стране, который был так ощутим в 1960— 1970-е гг., во время становления советской социологии и появления первых симптомов разложения тоталитарного режима.
Однако в интеллектуальной истории российской социологии было одно исключение — Ю.А. Левада, который еще в конце 1960-х гг. поставил задачу не просто осмысления опыта и границ применения западной социологии, в первую очередь — структурного функционализма, но и соединения его концептуальных и теоретико-методологических возможностей с арсеналом других дисциплин, включая исторические науки, науки о культуре, антропологию, политологию и проч. Он выдвинул методологическое требование не только выявлять в каждом конкретном случае социологического описания или анализа социального явления актуально значимые институциональные или групповые рамки поведения, но и указывать на историчность или гетерогенность их смыслового обоснования, наличие разных по глубине культурных слоев (включая пространственные и временные характеристики действия), определяющих сами нормы и правила социального поведения. Левада настаивал на необходимости расширения интерпретационного контекста экономического поведения или урбанизационных процессов, снимая тем самым идеологические и дисциплинарные барьеры с понимания многослойности структур «современности»[3].
Его подход можно описать следующим образом: то, что нам кажется самоочевидным, естественным и не требующим специального разъяснения или обоснования, не просто представляет собой результат синтеза разных культурных форм (а значит — итог длительного исторического формирования или развития, трансформации больших ценностных идей и их снижения), но и закреплено особыми нормами «очевидности», защищающими подобные смысловые значения от рационализации. Чаще всего в качестве подобной нормы самоочевидности выступает форма целерациональности или инструментальности действия как «естественной» характеристики современности. Другими словами, институциональное принуждение к дисциплине и самоотчету, самоконтролю и ответственности индивида в современном обществе выступает в качестве императива инструментальной рационализации поведения, включая и свое собственное, и нормативные ожидания аналогичного поведения от любого другого. Именно эта норма навязываемой различными доминантными социальными институтами ответственности делает непроблематичными, самоочевидными формы современности, вытесняя (а иногда и запрещая) любые другие варианты мотивов действия или их интерпретации как девиантные. Инструментальная рациональность становится образцом антропологии современного человека, что во многих случаях приводит к массе недоразумений и ошибкам в интерпретации социального поведения (при анализе экономических явлений, электоральных процессов, политики, этнических фобий, национальных конфликтов и т.п.).
Направленность исследовательских интересов Левады явно противоречила получившему широкое распространение процессу тривиализации знания[4], но оказалась, как мне представляется, чрезвычайно плодотворной для всего круга исследований, начатых им в рамках проектов сначала ВЦИОМа, а затем Левада-центра и представленных в его сборниках статей[5]. Я имею в виду проблематику программы «Простой советский человек» и примыкающих к ней исследований структуры массового сознания, отношения к власти, к социальным переменам, проблематику национальной идентичности. Особенность работы Левады заключалась в том, что он развертывал текущие явления, схватываемые в языке повседневного опыта, в контексте больших тектонических изменений, происходящих в тоталитарном, а затем — и посттоталитарном социуме, а затем переводил их на язык соответствующих концепций и теорий культурно-исторических процессов, позволявших интерпретировать их в категориях и понятиях «большого времени».
Следуя намеченному Левадой методологическому направлению работы, я в данной статье хотел бы проанализировать феномен доверия.
1. ФЕНОМЕН ДОВЕРИЯ В СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Проблематика доверия в последние десятилетия снова стала привлекать внимание социальных исследователей после долгого отсутствия интереса к ней.
Но в период формирования социологии как дисциплины (1900—1920-е гг.) доверие наряду с другими социальными формами взаимодействия (борьба, господство, обмен, традиция, социальная дифференциация, рессантимент, мода, кокетство и т.п.) было одной из важнейших социальных категорий, используемых при интерпретации социальных структур[6]. Нынешний интерес к теме связан не столько с запросом на более точное понимание природы этого явления, сколько с потребностями причинной интерпретации взаимосвязи или взаимообусловленности особенностей доверия и институциональных структур (экономика, политика и т.п.) в разных странах. Успех подобных попыток даст надежду на разработку новых средств понимания и учета влияния культуры на характер эволюции политических и экономических отношений в разных странах, что представляет не только теоретический интерес[7].
За два десятилетия подобной работы получен значительный материал, показывающий роль доверия в практике социально-экономических отношений, проведены широкомасштабные сравнительные исследования уровня доверия в разных институциональных контекстах и предложены рационалистические теории доверия[8].
Вместе с тем, использование понятия «доверие» в сравнительно-типологических исследованиях наталкивается на ряд ограничений, связанных с тем, что доверие рассматривается преимущественно как психологическое явление, как целостный и однозначный феномен, как аффект, иррациональный по своей сути. Попытки, предпринимаемые экономистами и социологами для того, чтобы выйти из этой старой методологической ловушки, нельзя признать особенно удачными. Стремясь формализовать понятие «доверие» и уйти от психологизма, аналитики в таких случаях обычно впадают в другую крайность: интерпретируя доверие по модели инструментального действия (рационального, а потому легче всего понимаемого), они «экономизируют» подобные отношения, что, на мой взгляд, не просто упрощает, но искажает характер реальных взаимодействий людей, привнося телеологизм в смысловую структуру действия доверия. Функция доверия в подобных схемах интерпретации сводится лишь к оптимизации издержек выбора, к снижению рисков и возможных потерь, к установлению определенных моральных рамок («добродетелей») или культурных предписаний для целерациональной структуры социального действия, якобы снимающих неопределенность ситуации для действующего (П. Штомпка, Н. Луман, Ф. Фукуяма, теория «рационального выбора» и другие подходы).
Несмотря на потери, неизбежные при такой сильнейшей генерализации элементов объяснения, несомненным выигрышем при этом оказывается возможность использовать схему причинного объяснения. Но опасность утраты своеобразия самого феномена доверия остается, она заключается в неконтролируемой подмене смысла действия (ценностной рациональности, обычая или традиции как обеспечения ожиданий партнеров) хорошо отлаженной схемой целерационального действия.
Не умаляя эвристической ценности названных подходов, я предпочел бы интерпретировать доверие как сложный социальный феномен (закрытое социальное взаимодействие), структура которого представляет собой соединение разных смысловых оснований. Когда мы говорим, что доверяем врачу, учителю, профессору в университете, кассиру в магазине, информации о расписании рейсов в аэропорту, другу или коллеге по работе, жене/мужу, банкам, иностранной валюте, науке, метеопрогнозам, политикам, газетам и т.п., мы редко сознаем, что в каждом подобном случае наше доверие опирается на разные смысловые основания и, соответственно, определяется разными нормами ожидания и характера исполнения действия. Супружеская верность (взаимное доверие супругов друг другу, имеющее среди прочего символический характер парной солидарности) принципиально отличается от веры врачу, к которому вы обратились, а доверие банку — от доверия школьника учителю. Но во всех этих случаях имеет место предпонимание ситуации (ее определение и схематизация действия), то есть актуализация горизонтов действия и возможных способов поведения (своего и партнера).
Доверие — это способность действующего схватывать выражение имплицитных кодов и правил поведения одних институтов или социальных групп в зонах действия других институциональных или групповых правил поведения, это восприятие действующим неназываемых, но подразумеваемых (в конкретной ситуации взаимодействия) норм институционального действия, которыми будет (поскольку предполагается, что он должен, обязан) руководствоваться партнер. В смысловой структуре рассматриваемого или описываемого исследователем действия (целевого или ценностного) эти нормы принципиально не могут быть артикулируемы (содержательно представлены в категориях мотива, цели или средств данного действия). Их семиотическое присутствие в ситуации взаимодействия обозначено признаками разной модальности поведения акторов (возможности, вероятности, долженствования), а выражено лишь как психологическое качество поведения, как известного рода иррациональность установки и действия (поскольку то, что вызывает доверие, лежит вне логики маркированной структуры целевого поведения). Таким образом, речь идет не о неполном знании обстоятельств или мотивов поведения партнера, условий взаимодействия, последствий поведения и т.п., риски которого, как часто подчеркивают сторонники «экономизации доверия», феномен «доверие» может компенсировать так или иначе[9].
Доверие как тип социальной регуляции обеспечивает взаимосвязь принципиально разных институциональных систем, групп, разных по глубине слоев культуры. Оно определяет границы индивидуальной или институциональной рациональности (раскрывая ее смысл) и соединяет их между собой, позволяя учитывать последствия взаимодействия актора с институтом, группой или другими индивидами. Доверие продуцирует смысл будущего, как бы проектируемого взаимодействия партнеров или актора с различными и неопределенно многими другими акторами (включая и взаимодействие индивида с институциональными порядками или их представителями, как это имеет место, например, в актах использования денег: обмен символическими средствами выражения ценности в расчете на то, что их примут в адекватное обращение неопределенно многие третьи лица).
Исходя из сказанного, я бы определил доверие как социальное взаимодействие, ориентированное на высокую вероятность (шансы) того, что действия партнеров (а ими могут быть не только отдельные индивиды, но и социальные группа или институт) будут протекать в соответствии с ожидаемым субъектом действия порядком, основанным на взаимных моральных или ценностных обязательствах, принуждении, обычаях, традициях, социальных конвенциях, идейных убеждениях, материальных интересах, общепринятых представлениях. Эта уверенность должна быть проявлена действующими не только в различного рода заявлениях, но и в совместных церемониалах (ритуалах, праздниках, выборах, референдумах, митингах и т.п.), а также обозначена особым языком поведения, а значит — подтверждена и гарантирована различными санкциями за нарушение ожиданий или несоблюдение общепринятых обязательств, имеющих нормативный или правовой характер. Ценностные обязательства (включая коммуникативную этику) могут включать согласие по поводу общих правил действия в той или иной сфере коллективной жизни: поиске научной истины, соревновании в спорте или поведении на дуэли, в бизнесе, в любви, в воспитании детей, в работе и т.п. Обязательства предполагают высокую вероятность наступления ответственности за нарушение этих правил, причем со стороны не только пострадавших от нарушения, но и всего социального окружения, поставленного в известность об этом деликте. Коллективный характер обеспечения доверия означает, что доверие, вне зависимости от его конкретных смысловых оснований, входит в состав общего набора институциональных и групповых норм поведения, социального порядка, общих представлений, опыта прошлого, горизонтов притязаний группы (интересов) или аспираций отдельного индивида, границ возможного отклонения от нормы и т.п., совокупность которых и образует то, что стали с недавних пор именовать накопленным и передаваемым от поколения к поколению «социальным капиталом» того или иного сообщества[10].
Внутренние границы доверия очерчены вероятностью неисполнения взаимных обязательств. Нарушение обязательств может оправдываться субъектом действия (неисполнения) определенными условиями, прекращающими действие общих обязательств и правил, либо связываться с высшими обстоятельствами (ценностным конфликтом, наличием других ценностных порядков). Но в любом случае возможность нарушения доверительных отношений принимается во внимание действующим и задает предел доверия. Сама по себе эта граница становится очень важным символическим барьером, тематизация которого продуцирует в культуре множество сюжетов в литературе и искусстве, игровых ситуаций, экспериментов и т.п. Таковы темы лицемерия, предательства, обмана, соблазна, лукавства, паразитирования на доверии, несостоятельности того, кому доверяют, безответственности, а также тема выгоды, которую приносит нарушение правил доверительного взаимодействия[11]. Граница доверия, обозначенная соответствующим ритуальным жестом или процедурой, указывает на (предположительное) переключение одной модальной системы доверия на какую-то другую, определяемую другими правилами взаимодействия с партнером или партнерами. Чем сложнее устроено общество, тем многообразнее сами границы доверия и тем большее значение приобретает способность человека их различать и переходить от одной зоны доверительных отношений к другой, не вызывая возмущения партнеров (социальный такт действующего).
Упомянутые выше ритуалы, подчеркивая символический характер доверия, сами по себе еще ничего не говорят о степени значимости доверия или длительности его действия. Соответственно, исходными задачами эмпирического изучения феноменов доверия или зон его распространения оказываются фиксация и описание 1) различных барьеров между модальными сферами доверия; 2) семантических или социальных границ доверия, отделяющих пространства недоверия; 3) интенсивности доверия. Оказываясь вне этих зон доверия, индивид немедленно включает нормы недоверия как операциональные коды поведения в агрессивных или социально опасных средах существования. Барьеры — это фиксированные ритуалы недоверия (бдительности, проверки, сомнения), отмечающие рост социальной и антропологической неопределенности в ситуациях перехода от одной зоны доверия к другой. Степень артикуляции этих барьеров зависит от характера институционализации социального доверия в разных обществах.
Для исследователя чрезвычайно важно видеть границы между зонами доверия/недоверия. Без указания на подобные подразумеваемые, внутренние или внешние, барьеры, играющие роль смысловых рамок для правил взаимодействия, переключателей регистров солидарности, разделяющих нормы разных планов социальных отношений, взаимного контроля, согласования интересов и т.п., невозможно понимание сложности и неоднородности социальной материи, из которой состоит повседневность существования. Тем более это важно для анализа поведения в репрессивных обществах, в которых обыденность пронизана официальной ложью и лицемерием, как в советском и постсоветском обществе, равно как и в других репрессивных и закрытых социумах (в мусульманских общинах, современном Китае и т.п.). Нас в первую очередь интересуют именно эти аспекты поведения в ситуациях сочетания разнородных нормативных систем и препятствий для их универсализации, подавления условий возникновения универсальной этики и права. Сама по себе двойственность этики, или двоемыслие, — явление, характерное для любых типов современных обществ. Но удельный вес и значение двоемыслия может радикально различаться в разных социальных системах.
Формализация доверия предполагает появление не только разного рода документов, паспортов, сертификатов, пропусков, удостоверений и т.п., указывающих на кодификацию правил различения своих и чужих, норм институционального поведения (включая и санкции за нарушение), но и специализированных служб контроля. Наиболее институционализированными формами барьеров доверия (априорного недоверия) являются учреждения, осуществляющие меры безопасности и охраны. Охрана государственных и ведомственных тайн и секретов, обеспечивающая зоны гарантированного доверия (со всеми процедурами проверки, допусков, подписок о неразглашении, иерархии допущенности, создания специальных служб безопасности и поставок соответствующего технического оборудования), представляет собой один из примеров границ доверия. Другими примерами могут служить меры по защите от подделок (денег, финансовых или юридических документов) и соответствующие службы разного уровня. Чем менее формализованным является контроль, тем с большей уверенностью мы можем говорить о значимости традиционных или конвенциональных отношений в группах или сообществах, требующих собственных ритуалов солидарности и выражения доверия. В деревне нет нужды в предъявлении документов соседям, как это делается ежедневно при входе в здание большой организации или предприятия.
В советское время в атмосфере тотального привычного страха и коллективного заложничества, когда контроль охватывал сферы и публичного пространства, и частной жизни, поддержанию доверия способствовала норма деления на «своих» и «чужих». Под «своими» понимались не просто люди, которым можно было доверять (в смысле общей веры в то, что в случае нужды тебе могут помочь, поддержать эмоционально, финансово или физически), но и те, на кого распространялись проекции норм «порядочности», взаимной лояльности, уверенности в том, что эти люди тебя «не сдадут, не предадут, не донесут начальству» или властям о «неподобающем» поведении. К «чужим» относились представители тех зон существования, где были незначимыми представления и нормы солидарной ответственности. И «свои», и «чужие» были весьма условными категориями, нередко «свои» превращались в «чужих», и наоборот. Подобная структура двоемыслия (в терминах Ю.А. Левады — «игры», «игровых структур социального взаимодействия») задавала определение ситуации и диктовала различные коды социального поведения в разных средах, соединяя формальные и неформальные правила взаимодействия через многообразные способы преодоления внутренних и внешних барьеров. При этом включались нормы поведения, относящиеся к разным системам социального контроля и опознания («свой» / «чужой»). Церемониалами снятия барьеров между статусами были обязательная совместная выпивка в неформальной обстановке (на работе, или дома, или в среде, которая отключала внешние механизмы повиновения, — на природе, в туристской поездке, в поезде, после работы на рабочем месте, во внеслужебное время, в командировке, в бане и т.п.) или апелляция к другим «своим» (родственникам, прежним сослуживцам, коллегам, приятелям и т.п.), которая принимала форму «помощи», «услуги» (блата, связей, «нужных людей») и предполагала соответствующий семантический код — использование языка «своих», псевдопартикулярных отношений («...я от Ивана Ивановича»), хотя сам действующий при этом мог и не знать лично ни самого «Ивана Ивановича», ни даже того, кто он такой[12]. Язык подобных отношений предполагал процедуры демонстративного исключения официальных или общепринятых форм взаимодействия, установления «особого», «специального» режима поведения («разрешить в порядке исключения», как тогда писалось в служебных записках начальству при обращении с просьбой). По существу, это означало отмену требований морали, упразднение общих правил оценки себя и других и взаимообязывающих норм поведения.
Иерархия барьеров и разграничение зон доверия и взаимодействия воспроизводят социальную иерархию и отражают степень жесткости (закрытость или открытость) социальной структуры. Семантика барьера доверия в любом случае строится на переворачивании смысла доверительных отношений, на выражении презумпции недоверия. Границы доверительных отношений могут быть подчеркнуты пространственно-временными ограничениями, социальными фильтрами или характером допуска в коллектив или группу, церемониями перехода из одной системы норм (ценностей) в другую, сменой языка, одежды, интонаций, правил поведения в повседневности и прочим. «Игра в доверие» стала в советское время социальным кодом поведения, умением демонстрировать другому, что актор понимает, что его партнер лжет (в чем, когда и в каких отношениях) и знает, что актор это понимает, благодаря чему достигается конвенциональное согласие и определение рамок возможного контроля насилия или коррекции взаимодействия. Важно, что отсчет при этом идет от негативных представлений или моделей человека, которые выступают как норма определения реальности.
Более сложные и многообразные барьеры и границы доверия образуются в зонах двоемыслия. Отсутствие открытых для всех социальных лифтов и каналов вертикальной мобильности оборачивается постоянной склокой внутри влиятельных или обладающих особыми ресурсами групп в обществе, регулярной рекомпозицией центров силы, поддержанием высокого уровня цинизма, недоверия, «бдительности», все более частными коррупционными скандалами. Как правило, эти барьеры не отмечены, не маркированы в языке или семантике того, чему или кому доверяют, а потому воспринимаются как само собой разумеющиеся (собственно, это и есть выражение отношений доверия, непроблематичности отношений). Барьеры могут быть обозначены сменой одежды, сменой речевых норм, в том числе — обращения (переход от «вы» к «ты», появлением экспрессивной или обсценной лексики), отменой иерархических различий в статусах, подчеркиванием исключительности ситуации или особого (равного или интимного, сближающего) характера отношений между партнерами, выделением их из общего ряда, отменой обычных правил поведения, что означает смену систем референции, референтных групп, идеологии, исторических или логических аргументов, апеллятивных или риторических фигур и проч., короче, смену парадигм поведения, до того никак не совмещавшихся друг с другом, жестко разделенных между собой.
Необходимо различать и разные планы доверия, от высшего уровня общих конструкций реальности (совокупности и композиции коллективных символов, задающих устойчивость определений действительности, этого важнейшего потенциала солидарности и согласия в обществе, одновременно оказывающегося и наименее рационализуемым, не контролируемым в субъективном плане) до отношений в малых и неформальных группах. Умение оперировать различными модусами доверия есть признак социализирован- ности индивида в обществе или группе, свидетельство его социальной дееспособности (в данном сообществе) и его общественного «такта».
Подобный режим двоемыслия (мозаичность сознания, партикуляризм, способность соединять кажущиеся несовместимыми нормы и представления) порождает человека достаточно эластичного, чтобы выносить внешнее давление и контроль, и вместе с тем неспособного к коллективной солидарности (недоверчивость, отказ от поддержки организаций гражданского общества) или систематической рационализации собственного действия, готового приспособиться к любым переменам в своем положении ценой снижения запросов и качества жизни (выбор «понижающих стратегий жизни»)[13].
Поэтому любые попытки эмпирического анализа доверия как в прошлом, так и в настоящем должны учитывать силу различных нормативных систем лояльности и силу социального контроля, как со стороны формальных институтов (власти, руководства предприятия, в советское время — партийных организаций или их дублеров в виде профсоюзов, комсомола и т.п.), так и со стороны неформальных или сетевых отношений, образующих множественные структуры частных коалиций и коллективного заложничества (семьи, трудового коллектива, квазиобщественных организаций — спортивных, любительских, ветеранских, жилищных и т.п.). С ослаблением репрессий, а затем и сворачиванием масштабов массового террора проблема доверия «руководству» (завода, государственной организации), коллегам, товарищам, семье и т.п. превращается в проблему дефицита правовых и формально институциональных средств регуляции[14].
Теплые и доверительные отношения внутри многих неформальных коллективов, сложившихся в советское время, отношения, основанные на взаимной вере друг в друга, связаны с тем, что ценности и нормы поведения, разделяемые членами этих групп, были альтернативными по отношению к официальным, идеологическим, формальным требованиям власти, предъявляемым населению. Благодаря самой этой альтернативности закрытые сообщества могли не только быть условием выживания большей части населения страны, вынужденного приспосабливаться к репрессивному идеологическому государству, но и, при некоторых условиях, становиться хранителями и ретрансляторами традиций иной культуры (в том числе — религиозной или философской, научной мысли, более высоких стандартов морали). Поэтому повышенное уважение, которым наделялись все причастные к этим закрытым сообществам, к кругам символического и практического доверия, было обосновано признанием особых достоинств, которыми обладали члены этих коллективов. С изменением политических и экономических условий именно на основе подобных отношений начинали складываться новые социальные формы, облегчавшие построение отношений партнеров по бизнесу, создание новых научных коллективов, инновационных фирм и т.п. Но, как только внешняя среда после краха советской системы стала меняться, потребность в сохранении состояния закрытости и самоизоляции резко ослабла. В итоге началась эрозия атмосферы благожелательности, доверия в прямом психологическом смысле (то есть доверия диффузного, нерационализированного). Нормы поведения в закрытых сообществах не выдерживали испытаний, которым они оказались подвергнуты в процессе начавшихся реформ, при переходе общества к формальной институционализации. Возник кризис социального доверия, постепенно охвативший общество и осознанный общественным мнением как «падение морали». То, что помогало сохранять дух доверия и взаимного уважения в малых коллективах и тесных компаниях, начинало стремительно ломаться и разрушаться в других условиях, более открытых и формальных, прагматически-инструментальных. Закрытая атмосфера малых групп, позволявшая сохранять многие универсалистские ценности (особенно это значимо было для функционирования неформальных научных семинаров, кружков, научных школ — бескорыстного познания, взаимной преданности, этики, религиозных исканий и т.п.) и даже их культивировать, с изменением ситуации парализовала потенциал дальнейшего развития и институционализации подобных отношений. Смена приоритетов в этих условиях оказалась разрушительной для доверия в бизнесе, науке, искусстве. Доверие, которое позволяло выживать в прежнее время, в новую эпоху перехода стало фактором, блокирующим возможности дифференциации ролей, специализации и разделения труда[15].
Обычно доверие распределено весьма неравномерно. Оно более высокое в обществах с устойчивой и открытой институциональной системой, с развитой системой самоуправления и равенством возможностей, обществах благосостояния (welfare-state), оно ниже (или иное по характеру) в обществах с высоким уровнем насилия, внутренней агрессии, с авторитарным или тоталитарным типом государственного устройства[16]. Кроме того, базовое доверие к миру, характерное для начальных фаз социализации, прежде всего в относительно благополучных социальных средах, в полных семьях, постепенно нейтрализуется тут негативным опытом насилия, обмана, знакомством с более сложными и неоднозначными по составу структурами действия, включающими в себя непременный компонент социальных игр, имитации, социальной мимикрии, лжи, приспособления к окружающим, лицемерия и т.п. Подобный опыт недоверия в репрессивных обществах становится важнейшим стратегическим ресурсом социального выживания или социального успеха, вертикальной мобильности и, будучи закрепленным в корпоративных нормах поведения, воплощается в принципы и механизмы селекции людей для органов власти, определяющие структуру господствующей элиты, как это имеет место в нынешней России (преобладание во власти сотрудников спецслужб, военных, то есть представителей самых архаичных и консервативных институтов, социальных, партийных, идеологических ренегатов).
Проблема описания феноменов доверия заключается в том, чтобы определить и фиксировать смысловые основания доверия (признание значимости неартикулируемых, но подразумеваемых ценностных значений и норм действия). Это значит, что анализ доверия требует учитывать не просто разные институциональные нормы взаимодействия, но и разные по своему происхождению и составу, культурному генезису пласты культуры, определяющие сами эти институты, нормы которых вводятся в социальную игру доверия.
«Психологизм» (эмоциональность, аффективность, соответственно, иррациональность состояния) трактовки доверия означает в подобных случаях то, что исследователь не в состоянии ясно прочесть императивы поведения, которые для действующего кажутся очевидными, хотя часто ни он сам, ни тем более исследователь или интерпретатор (историк, социолог, экономист) не в состоянии идентифицировать их в качестве собственно групповых или институциональных требований. В лучшем случае, и почти всегда лишь в ходе специального анализа, они могут быть выявлены в качестве эвидентных, но не эксплицированных социальных норм и правил действия, рутинность которых препятствует их осознанию, рефлексии, или же сама ситуация не требует их дешифровки, указания на их групповую или институциональную принадлежность. В определенном смысле сама эта очевидность и есть выражение доверия, не требующее или блокирующее обязательства по экспликации и артикуляции подобных норм. Но в аналитически строгом смысле следует говорить о разных типах социального доверия.
Дело осложняется тем, что в некоторых ситуациях, особенно в условиях репрессивных режимов, требование доверия может носить принудительный или игровой характер. Например, следователь КГБ мог заявить во время профилактической «беседы» своему «собеседнику»: «Вы с нами неискренни, вы же советский человек, вы что, нам не доверяете?» Но подобное заявление представляет собой лишь крайнюю, утрированную форму общераспространенных внутригрупповых механизмов сплочения. Таким образом, мы сталкиваемся с весьма характерными явлениями, которые можно назвать «игрой в доверие», игрой в «открытость», «искренность» или «доброжелательность», образующими смысловые переходы между разными сферами институционального или группового насилия и принуждения. Вероятно, по своей структуре эти явления близки к тому, что можно назвать светским или религиозным лицемерием, ханжеством, фарисейством и т.п., однако в социальном и генетическом плане их следует принципиально различать: источником принуждения в одном случае будут «общество», «свет», «общественное мнение», в другом — репрессивные органы политической полиции и идеологического принуждения.
Слабость правовых и универсалистских форм организации социальной жизни (к какой бы области жизни это ни относилось: политике, государственному управления или экономике как сфере наибольшего «риска») компенсируется появлением «доверительных» сообществ, но уже на другом, чем в советском социуме, уровне организации общества: на уровне власти, воспроизводящей почти те же отношения, которыми характеризовалась репрессивная атмосфера советского времени: «кланы», неформальные союзы, возникающие из дружеских отношений в рамках клубных, предпринимательских, мафиозных («капитализм для своих») или других интересов, перекрывающих, «шунтирующих» зоны привычного социального недоверия. Подобные союзы в дальнейшем укрепляются семейными связями — назначением детей влиятельных лиц на влиятельные позиции в ведущих государственных или контролируемых государством компаниях, банках, корпорациях[17].
Характерно, что в позднее советское время в среде советской элиты подобных форм не возникало, отношения в номенклатурной среде были очень формальными, ограниченными и пронизанными взаимным недоверием и подозрительностью[18]. Приватизация власти и собственности, начавшаяся после краха советской системы, но достигшая своей полноты лишь при путинском режиме, требовала в условиях слабой легитимности власти формирования особых, чрезвычайных, а значит, выведенных из-под контроля закона доверительных отношений «своих». Такие образования иногда считают разновидностью «cronycapitalism», характерного для многих азиатских авторитарных и коррумпированных режимов, или даже мафией, как иногда в российской прессе называют эту систему власти, но подобные определения не могут считаться адекватными — по своему происхождению и функциям это другие формы организации власти. Кажущаяся архаической, подобная организация руководства страны представляет собой единственно возможную в условиях деградации и разложения прежней институциональной системы форму адаптации бесконтрольной власти к меняющимся условиям.
2. ДОВЕРИЕ КАК СОЦИАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ. ЕГО ТИПЫ
Различные виды социального доверия, образующие институционализированный «социальный капитал», соотносятся с разными сетями общения и взаимодействия, с разными образами жизни (а значит — потребления). У их обладателей — разные горизонты ожиданий и оценки событий, разные модели политического поведения[19]. Р. Роуз, руководитель исследовательской программы «NewRussiaBarometer», для описания типов доверия в России еще в 2000 г. выделял домодерные, модерные и антимодерные основания социального капитала[20].
Условия, благоприятные для быстрого развития (усложнение социальной структуры и появление тех форм доверия, о которых писал К. Ньютон[21]), возникают только в зоне притяжения крупных городских агломераций (мегаполисов и крупнейших городов России с населением миллион жителей и более). Только здесь в силу целого ряда факторов (концентрация населения, высокая специализация занятости, обусловливающая дифференциацию институтов и групповое многообразие) возникают не просто новые, но более сложные формы социальной регуляции, требующие в свою очередь новых посредников — рыночную экономику и более развитую, в сравнении с тоталитарным социумом или авторитарным режимом, коммуникативную инфраструктуру. Социальный, экономический, информационный и культурный плюрализм оказывается, таким образом, фактором «принуждения» к появлению новых отношений, отличающихся анонимностью, безличностью, надстраиванием над личными и групповыми отношениями корпуса формальных (универсалистских) норм и императивов поведения — правовых, моральных, ценностных механизмов регуляции. Им соответствует и иной тип личности (который мы называем «современным или европейским человеком»): более свободной от непосредственного окружения и прямого социального контроля, более мобильной, ориентированной на обобщенные, «идеальные» образцы социального доверия, признания и гратификации. В отличие от родственно-семейной, соседской или этнообщинной взаимосвязи, здесь действует избирательная солидарность, руководствующаяся императивами этики ответственности, а не предписаниями традиции или коллективного заложничества, характерного для советских «рабочих коллективов». Другими словами, на фоне доминантного для российского общества типа «советского человека», созданного из множества ограничений, а не стимулов действия, иерархического, лукавого, испытывающего разнообразные фобии (нового, чужого, сложного), сознающего себя заложником коллектива, а потому пассивного и терпеливого, постепенно в российских мегаполисах выделяется новый тип индивида, не столь зависимого от власти. В своем сознании этот человек обязан собственным благополучием только себе, своим более высоким профессиональной квалификации и образованию, интенсивной работе, а не «отечески заботливому» государству. Поэтому он оказывается менее фрустрированным и более свободным от прежних идеологических комплексов. Он не испытывает по отношению к российской власти ни прежней лояльности, ни благодарности. Его социальный капитал основан на сложной системе генерализованных социальных правил и отношений, построенных на знании и доверии к другим, то есть качествах, составляющих каркас современного западного общества.
Эта новая институциональная среда, возникающая в мегаполисах, опосредованно связана с гораздо более высоким уровнем жизни. Его повышение определено освоением новых производственных навыков и профессиональной квалификации, отвечающих запросам и требованиям информационного, сервисного и высокотехнологичного общества, готовностью к переобучению, мобильности и смене сектора занятости. Образ жизни в крупнейших российских мегаполисах (прежде всего — в Москве) приближается по характеристикам социального капитала к образу жизни населения европейских развитых стран, который мы называем «модерным».
Другой тип социального капитала, условно говоря домодерный, традиционный, — представлен прежде всего средой малых городов и сел. Социальное доверие здесь базируется на непосредственных личных, неформальных связях, групповых и соседских отношениях, этнической или этноконфессиональной солидарности и не выходит за пределы рутинных повседневных обязательств и поддержки, а также общности интересов, отстаиваемых по отношению к произволу местной власти, ничем, кроме обычая, не ограниченному. Это зона в лучшем случае инерционного, в худшем — деградирующего существования людей, озабоченных более всего сохранением сложившегося образа жизни и потребления. Физическое выживание выступает здесь как жизненная стратегия, как императив частного и семейного существования. В этой среде нет идеи последовательного улучшения жизни, повышения ее качества; речь может идти лишь об удержании того, что уже есть. Горизонт запросов определен возможностями пассивной адаптации к навязанным извне изменениям. Крайняя ограниченность ресурсов (материальных, образовательных, профессиональной квалификации) обуславливает низкую социальную мобильность и тем самым — застойный характер бедности и нищеты.
Особенностью этой среды является скудость информационных источников и ограниченность горизонта событий. Кремлевские средства массовой коммуникации, прежде всего телевидение, не будучи связаны с повседневными интересами, проблемами и нуждами этих людей, превращаются в систему воспроизводства рутинных коллективных мифов, доступных для понимания этих людей, но не проверяемых их практическим опытом. Подобные мифы (образ враждебного окружения страны, внутренних врагов и т.п.) возникли еще в советские времена и устойчиво воспроизводятся в качестве символов национального единства и легенды власти. Других общих представлений в этой среде и быть не может из-за отсутствия альтернативных каналов информации и авторитетных групп для интерпретации происходящего. В зоне домодерного социального капитала внутренние изменения невозможны, поэтому периферия оказывается хранилищем представлений предшествующей эпохи.
Но самым важным для понимания перспектив эволюции России следует считать сегодня антимодернизационный тип социального капитала. Антимодернизм как уклад жизни представляет собой смесь опыта существования при социализме или инерции советского образа жизни (приспособления к репрессивному государству с его практиками уравнительной, распределительной экономики) с новыми идеологизированными формами, которые активно использует путинский авторитаризм (религиозный фундаментализм, компенсаторный русский национализм, политический консерватизм). Сам по себе этот образ жизни (включая характерное для советского человека двоемыслие, низкий уровень солидарности, политическую пассивность, запросы, ограниченные необходимостью выживания) уйти не может, так как этот уклад (и соответствующий тип социального капитала) обусловлен существующей территориально-отраслевой структурой экономики и расселения, отражающей характер советской модернизации. Эти группы, зависимые от социальной политики и обязательств государства, составляют социальную базу путинского авторитаризма, они хранители советского прошлого, его символов, ценностей, праздников и ритуалов[22].
Период ельцинских реформ вызвал массовую фрустрацию, состояние социальной дезорганизации и аномии, рост массового недоверия к политике и отчуждения от нее. Возвращение к авторитаризму при Путине (подавление свободных выборов, независимых СМК, ликвидация многопартийности) и частичное восстановление полупатримониальной власти, недифференцированной, безальтернативной, требующей лишь аккламации, а не участия в политике, сопровождались ростом массовой удовлетворенности и спокойствия населения, поддержкой режима, остававшейся почти без изменения на протяжении более десяти лет, вплоть до кризиса 2008 г., пока не были вновь серьезно затронуты массовые надежды на «доброго царя» или попечительскую роль государства.
Высокое доверие к персонам высшей, но авторитарной власти представляет собой перенос на «национального лидера» представлений, характерных для сферы домодерных отношений, что, естественно, парализует низовой уровень институциональной организации и тем самым блокирует модернизационное развитие целого. Низкое доверие в социальной сфере (к «незнакомым людям») говорит об отсутствии формальных институциональных норм регуляции — права, морали, гражданских институтов. Узкий радиус межличностного доверия компенсирует институциональные дефициты, но со своей стороны стерилизует потенциал универсализма и модерности. Сочетание разных типов социального капитала, образов жизни и определяет эволюцию социальной системы в России[23].
3. ОБЩИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО ДОВЕРИЯ В РОССИИ
Социологические исследования в России, проводимые на протяжении ряда лет Левада-центром, показывают двойственный характер явлений социального доверия в российском обществе. Повседневное практическое недоверие, высказываемое по отношению к окружающим (малознакомым) людям, сопровождается или компенсируется высоким декларативным доверием к трем особо значимым символическим институтам: а) главе государства; б) церкви и в) армии.
Самые высокие значения доверия относятся к тому, кто считается хозяином страны, кому пропаганда старается придать черты то ли «царя», то ли «национального лидера». В первых замерах это был М. Горбачев, затем его сменил Б. Ельцин, теперь — Путин, сохранявший максимум доверия населения даже во времена, когда пост президента занимал Д. Медведев.
Другие социальные институты — средства массовой коммуникации, правительство, политическая полиция и спецслужбы, региональная и местная администрация, Госдума, система правосудия, силовые структуры (полиция, прокуратура), бизнес, финансовые организации, политические партии и профсоюзы и т.п. — находятся в зоне полудоверия и большего или меньшего недоверия населения (см. табл. 1). По отношению к этим институтам, определяющим общественную и повседневную жизнь россиян, проявляются устойчивые негативные установки — подозрительность и отчуждение, смесь страха и отвращения (особенно — к полиции, суду, но также — и к депутатам, политикам), нежелание иметь с ними дело, кроме случаев крайней нужды или чрезвычайных обстоятельств[24].
За выражением доверия россиян к опорным институтам можно видеть сохраняющиеся остатки тоталитарного синдрома, описанного когда-то К. Фридрихом и З. Бжезинским, признаки уходящей или распадающейся, но когда- то единой структуры государственного идеологического и террористического господства. Сегодня от прежней организации общества остался лишь фантом патерналистской власти, претендующей на то, чтобы быть, как и раньше, тотальной, но фактически лишь имитирующей некоторые черты «партии-государства». Лишившись коммунистической идеологии, режим утратил характерную для советской эпохи легитимацию, частью которой был заботливо поддерживаемый пропагандой социальный оптимизм, обеспечение массовой уверенности в «лучшем будущем», то есть довольно умеренном, но гарантированном улучшении повседневной жизни. Когда эта иллюзия обеспеченного будущего у населения исчезла, разрушенная чередой социальных и экономических кризисов и потрясений 1990-х гг., институциональная система предстала в своем обнаженном виде: авторитарного и коррумпированного режима, пытающегося навязать представление о безальтернативности своего правления, опираясь, главным образом, на силовые структуры (включая суд) и пропаганду.
Таблица 1
ДОВЕРИЕ К ОСНОВНЫМ СОЦИАЛЬНЫМ И ПОЛИТИЧЕСКИМ ИНСТИТУТАМ
|
Полное |
Неполное |
Полное |
Затруднились |
Индекс |
|
|
доверие (частичное недоверие) |
доверие |
Недоверие |
ответить |
доверия* |
|
|
Премьер-министр (В. Путин) |
52 |
31 |
9 |
8 |
42 |
|
Президент (Д. Медведев) |
50 |
34 |
9 |
7 |
41 |
|
Церковь, религиозные |
49 |
25 |
10 |
16 |
39 |
|
организации |
|||||
|
Армия |
37 |
36 |
13 |
14 |
24 |
|
СМК |
30 |
47 |
16 |
7 |
14 |
|
Правительство |
30 |
45 |
17 |
8 |
13 |
|
Органы госбезопасности, |
26 |
37 |
16 |
21 |
10 |
|
спецслужбы |
|||||
|
Региональные власти |
28 |
40 |
22 |
10 |
6 |
|
Российские коммерческие банки |
24 |
39 |
18 |
19 |
6 |
|
Малый и средний бизнес |
23 |
39 |
18 |
20 |
5 |
|
Совет Федерации |
22 |
44 |
17 |
17 |
5 |
|
Прокуратура |
22 |
37 |
21 |
20 |
1 |
|
Госдума |
21 |
47 |
22 |
10 |
-1 |
|
Местные власти |
23 |
41 |
26 |
10 |
-3 |
|
Суд |
19 |
43 |
22 |
16 |
-3 |
|
Милиция/полиция |
20 |
40 |
29 |
11 |
-9 |
|
Крупный бизнес |
16 |
37 |
26 |
21 |
-10 |
|
Профсоюзы |
16 |
31 |
26 |
27 |
-10 |
|
Политические партии |
10 |
44 |
30 |
16 |
-20 |
* Ранжировано по индексу доверия. Октябрь 2011 г.; в % к числу опрошенных (N= 1600). Индекс доверия рассчитан по формуле: доля ответов, выражающих полное доверие, и половина доли ответов, выражающих неполное доверие, минус половина доли ответов, выражающих неполное доверие, и доля ответов, выражающих полное недоверие.
Такая композиция доверия, как показывают наши исследования за длительный период наблюдений (начиная с февраля 1993 г.), очень стабильна. Это означает, что распределение мнений не зависит от интересов отдельных групп в обществе, а отражает более глубокие слои массовых представлений, слабо реагирующие на актуальные изменения. Устойчивость массовых установок указывает на то, что подобные представления и стоящие за ними мотивы социального поведения выведены из сферы текущих политических и социальных конфликтов, что это — институционализированные отношения, а стало быть, они воспроизводятся в полном объеме, несмотря на смену поколений и приход новой генерации, заменяющей уходящих «советских людей» и «людей эпохи перестройки». Условиями подобного воспроизводства следует считать процедуры массовой социализации и правовую закрепленность таких механизмов воспроизводства (санкции обычного права и формальная судебная практика).
В отношении к властным институтам (включая и высших представителей власти) прослеживаются два противоречивых плана: первый указывает на признание важности соответствующего института (его места в ряду других институтов), второй — на практическую оценку деятельности функционеров этого института (или степени адекватности того, чем они занимаются, относительно идеальных представлений о том, как и чем должны заниматься). Большинство государственных институтов россиянами по инерции воспринимаются как продолжение или вариант прежних (советских) органов репрессивной бесконтрольной государственной власти. Они, по мнению респондентов, не ориентированы на защиту интересов обычных людей, поскольку предназначены (как полагает основная масса населения) исключительно для защиты интересов высшей власти или обслуживающей ее коррумпированной бюрократии. Именно поэтому неполное (частичное) доверие, точнее, смесь принудительного, вынужденного доверия с настороженностью и латентным недоверием является социальной доминантой практического поведения абсолютного большинства россиян в постсоветское время. Большая часть показателей доверия включают обе эти составляющие отношения к институтам, однако удельный вес каждой из них — разный: в отношении к доминантным институтам (президент, церковь, армия) преобладает признание символической значимости института (при низкой латентной оценке их практической эффективности в выполнении задач управления, религиозно-этической работы в миру, боеспособности и морального состояния рядового состава); в отношении к прочим институтам (парламенту, суду, местной власти, полиции, партиям, профсоюзам) их символическая значимость (идеальное представление об их функциях) снижается пропорционально усилению негативной оценки их практической деятельности, степени несоответствия эмпирического функционирования идеальным представлениям граждан о том, что и как должны делать функционеры данного института. Этот внутренний диссонанс и характеризует представления о социальном порядке посткоммунистического социума. Проблема усугубляется тем, что меняются (особенно в наиболее модернизированных социальных средах, ориентированных на западные образцы) и сами основания для признания символической значимости доминантных институтов.
4. ДОВЕРИЕ В СТРУКТУРАХ НЕФОРМАЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Реальные, постоянно подтверждаемые доверительные отношения возникают и фиксируются лишь в очень узких пределах: только внутри малых коллективов и сообществ, прежде всего — в семье или в кругу близких родственников, среди коллег по работе, в дружеских компаниях. В сельской местности или в фабрично-слободской среде отмечается также и более высокое доверие к соседям. Здесь формальные структуры институционального взаимодействия соединяются с неформальными отношениями, что придает им особый характер и прочность.
Доверие в структурах отношений неформальных или традиционно регулируемых институтов радикально отличается от доверия в формальных институтах, поскольку предполагает другие смысловые основания взаимоотношений доверия (в том числе — специализированные роли и нормы отношений во вторых и недифференцированные отношения в первых). В зонах этого типа доверия действуют своеобразные, партикулярные формы социального контроля и взаимной ответственности, предполагающие солидарность лишь со «своими», нормы которой не распространяются на «не своих» и «чужих».
Различия (и национальная специфика) социального доверия отчетливо проявляются лишь при международных сравнительных исследованиях, при сопоставлении российских данных с данными, полученными в других странах в ходе социологических опросов, проведенных по общей согласованной методике (см. табл. 2).
Таблица 2
ИНДЕКС МЕЖЛИЧНОСТНОГО ДОВЕРИЯ[25]
(распределение ответов на вопрос «С каким из суждений вы бы скорее согласились?» A— людям почти всегда следует доверять; B— людям обычно можно доверять; C— с большинством людей в отношениях следует быть осторожным; D— почти всегда в отношениях с людьми надо быть осмотрительным, людям нельзя полностью доверять)
|
A |
C |
Соотношение |
A |
C |
Соотношение |
||
|
2007 г. |
+ |
+ |
ответов |
2008 г. |
+ |
+ |
ответов |
|
B |
D |
«доверять»/ |
B |
D |
«доверять» / |
||
|
«не доверять» |
«не доверять» |
||||||
|
В среднем по |
42 |
58 |
0,73 |
В среднем |
45 |
52 |
0,86 |
|
24 странам |
по 29 странам |
||||||
|
Норвегия |
81 |
19 |
4,26 |
Дания |
79 |
20 |
3,95 |
|
Швеция |
74 |
26 |
2,84 |
Швеция |
69 |
30 |
2,3 |
|
Новая Зеландия |
69 |
31 |
2,22 |
Австрия |
59 |
38 |
1,55 |
|
Швейцария |
68 |
32 |
2,12 |
Финляндия |
59 |
39 |
1,5 |
|
Финляндия |
67 |
33 |
2,03 |
Австралия |
55 |
44 |
1,25 |
|
Австралия |
64 |
36 |
1,77 |
Сев. Ирландия |
50 |
47 |
1,06 |
|
Япония |
61 |
39 |
1,56 |
Великобритания |
48 |
50 |
0,96 |
|
Чехия |
48 |
52 |
0,92 |
Чехия |
45 |
54 |
0,83 |
|
Южная Корея |
46 |
54 |
0,85 |
Германия |
43 |
57 |
0,75 |
|
Словения |
39 |
61 |
0,63 |
США |
42 |
57 |
0,74 |
|
Тайвань |
39 |
61 |
0,63 |
Венгрия |
41 |
58 |
0,71 |
|
Франция |
39 |
61 |
0,63 |
Тайвань |
39 |
58 |
0,67 |
|
Латвия |
34 |
66 |
0,51 |
Франция |
31 |
66 |
0,47 |
|
Польша |
30 |
70 |
0,42 |
Россия |
27 |
68 |
0,40 |
|
Уругвай |
29 |
71 |
0,40 |
Польша |
27 |
72 |
0,38 |
|
Россия |
28 |
72 |
0,38 |
Латвия |
24 |
72 |
0,33 |
|
Доминиканская |
27 |
73 |
0,36 |
Уругвай |
23 |
77 |
0,30 |
|
Республика |
|||||||
|
Мексика |
26 |
74 |
0,35 |
Италия |
22 |
78 |
0,28 |
|
Хорватия |
19 |
81 |
0,23 |
Доминиканская |
20 |
80 |
0,25 |
|
Республика |
|||||||
|
Филиппины |
17 |
83 |
0,20 |
Чили |
16 |
83 |
0,19 |
|
Чили |
13 |
87 |
0,14 |
Хорватия |
15 |
84 |
0,18 |
В % к числу опрошенных (в России N = 1000); приведены данные не по всем странам.
Из приводимых в табл. 2 распределений следует, что самый высокий уровень социального межличностного (но не психологического) доверия мы наблюдаем в странах завершенной модернизации, с доминированием западных ценностей, имеющих своим источником протестантскую культуру методического самоконтроля и самодисциплинирования, индивидуализма, ответственности[26]. Именно там сложились сеть организаций гражданского общества и высокий уровень муниципального самоуправления, именно там государственный аппарат находится под постоянным контролем средств массовой коммуникации и парламента. Основа этой организации общества — общественный идеализм (разделяемые большинством граждан представления об «общем благе») и более или менее устойчивый общественный консенсус относительно целей и средств социальной политики государства. Это накопленное, институционализированное доверие к неопределенно многим другим, партнерам или участникам социальных взаимодействий является важнейшим показателем социального капитала данного общества, его способности к самоорганизации (без использования инструментов спорадического насилия или, напротив, организованных репрессий и систематического принуждения для достижения коллективных целей). Как раз из сопоставления подобных данных видно, что доверие — не спонтанно возникающий эффект актуального взаимодействия, как обычно его трактуют в социально- экономических исследованиях, что доверию обучаются, что оно входит в качестве составной части в общую систему социализации. Это значит, что человек в традиционном обществе или в группах с соответствующим типом культуры доверяет только тем, кому предписывают доверять традиция или обычай и в соответствии с предписаниями этой традиции, в то время как человек в современном обществе доверяет другим в соответствии с обобщенными правилами взаимодействия, заданными доминантными в этом обществе институтами[27].
Как утверждает Кеннет Ньютон, в тех странах, где выше уровень взаимного доверия, люди живут здоровее, дольше, счастливее и более успешно. Такие общества являются экономически более продвинутыми, в них меньше коррупции и больше демократии и оптимизма. Здесь меньше совершается уголовных преступлений и лучше результаты школьного обучения. Доверяющие в большей степени включены в общественную и публичную жизнь, чаще вступают в солидарные отношения помощи ближнему, чаще участвуют в акциях благотворительности и более удовлетворены своей жизнью[28]. Именно эти обстоятельства позволяют считать доверие эквивалентом социального капитала. Доверие закреплено в образах жизни, в системе аспираций (а значит — в структуре социального времени, в представлениях о собственных возможностях индивида и в способностях к рационализации своей жизни, планированию на длительный срок). Такое понимание доверия как проявления социальности идет от работ А. де Токвилля, который рассматривал общество как союз добровольных ассоциаций, основывающихся на совместных интересах, тесном взаимодействии и вере членов друг другу.
В русском словоупотреблении это значение понятия «общество» (= совокупность отношений, основанных главным образом на солидарности или взаимных интересах) за время советской власти практически стерлось, слившись, с одной стороны, с понятием «население», а с другой — с понятием «государство» и образовав в результате специфический термин официоза. Идеологическая игра властей и оппонирующих (иногда) им экспертов на разнице этих значений убила исходную семантику самоорганизации и выражения воли людей, противостояния государству как суверенному или автократическому господству. Искусственно воссоздать прежнюю семантику «общества» (не совокупности поданных, а системы отношений, в которых нет господства и подчинения) достаточно трудно, поскольку таких отношений нет в повседневном опыте абсолютного большинства людей. Российское общество не может отделиться от государства, от машины принуждения, монополизировавшей средства насилия. Общество в России, исторически формируясь внутри господствующего сословия, крайне медленно эмансипируется от власти (от господства, в повседневности являющегося бюрократической машиной массового управления), почти неотделимой, в свою очередь, от частных интересов правящей группировки. И такое положение вещей сохраняется вне зависимости от идеологии, способов прихода к власти или характера ее легитимации. Технология господства в настоящее время сведена к устранению каких-либо возможностей контроля или давления общества на приватизированную власть кланов и группировок, узурпировавших средства насилия и административного управления, а также — ресурсы и каналы социальной мобильности. В таком «обществе» нет и не может быть социального доверия людей как друг к другу, так и к власти, которое мы наблюдаем в демократических и правовых странах или в странах с традиционным социальным укладом. Индикатором автономности общества от государства может служить отношение к налогам: либо индивид сам платит их, осознавая это как более или менее вынужденный, но необходимый и добровольный акт солидарности, либо налоги помимо воли самого индивида изымают автоматически из зарплаты и других доходов. В последнем случае — это экспроприация (публично не обсуждаемая) доходов населения бесконтрольной властью в свою пользу, своего рода дань населения государству, поскольку не только контроля, но даже знания о том, как в дальнейшем распределяются собранные средства, население не имеет. Соответственно, по-разному в разных социальных средах воспринимается и оценивается степень социальной дифференциации, величина разрыва между бедными и богатыми. В России сильнейшее различие между крайними группами, выделенными по уровню дохода, расценивается как несправедливое, а само богатство и благосостояние вызывают подозрение в криминальности своего происхождения и стойкое недоверие, поскольку у общества нет средств публичного контроля за источниками их приобретения. На этом в первую очередь основываются зависть и рессантимент бедных, становясь одним из факторов общего недоверия в обществе и сознания несправедливости социального порядка.
Страны с низким уровнем социального капитала (узким радиусом социального доверия) отличаются высоким уровнем внутреннего насилия. Преимущественно это страны, находящиеся в процессе незавершенной модернизации, с сильнейшей гетерогенностью институциональной системы, сочетанием современных, хотя и слабых формальных институтов и сильных традиционных или консервативных форм организации жизни. Как правило, такие общества характеризуются наличием механизмов, которые блокируют процессы модернизации: это либо консервативные авторитарные режимы, или страны, имеющие в своем недавнем прошлом опыт существования в условиях тоталитарных режимов, опыт гражданских войн или длительных (иногда — хронических) межэтнических, межконфессиональных или социальных конфликтов. Другими словами, это страны с высоким уровнем аномии и социальной дезорганизации.
В России низкое межличностное доверие («большинству людей доверять нельзя, к ним следует относиться с осторожностью») коррелирует с низким уровнем признания индивидуальной ответственности, гражданской солидарности, недоверием к политике или общественной деятельности, негативным отношением к правительству и местной власти, депутатскому корпусу, сознанием собственной невозможности влиять на принятие решений властями разного уровня, а также неготовностью к участию в общественных делах или в акциях, выходящих за рамки проблем повседневной жизни или партикуляристских связей (семья, родственники, друзья, коллеги, соседи).
В то же время ценность межличностного неформального доверия котируется настолько высоко, что доверие уже в качестве собственно этнической характеристики входит в набор элементов этнонациональной самоидентификации русских («Мы — простые, открытые, верные, надежные, готовые прийти на помощь, терпеливые, миролюбивые» и т.п.[29]). Подчеркну, что в данном случае доверие относится преимущественно к низовому уровню институционального взаимодействия (партикуляристскому взаимодействию «своих со своими»), противопоставляемому любым вертикальным отношениям (отношениям «мы/они», взаимодействию «своих» с «ними», с «чужими») или отношениям универсалистского плана (предполагающим ориентацию действующего на обезличенные нормы формальных — прежде всего правовых — институтов).
В таком контексте экономизированная трактовка доверия как рационального расчета и «редукции рисков» не имеет смысла, поскольку модель экономически рационального поведения работает здесь очень слабо (даже в мегаполисах этот тип поведения не является преобладающим и должен сочетаться с массой ограничивающих его условий), нет общезначимых образцов достижительского поведения[30]. Более продуктивны модели «человека советского» (с присущими ему свойствами двоемыслия, лукавства, демонстративной лояльности, пассивной адаптации) или традиционалистского, ксенофобского, настороженно относящегося ко всему новому и незнакомому.
Опросы общественного мнения показывают, что доверие к социальным институтам совпадает с массовым признанием их символической роли — функциональной значимости в воображаемой картине реальности, важности для поддержания социальной структуры и организации российского общества. Выражение подобного доверия предполагает полный отказ индивида от участия в политике, от принятия на себя ответственности за происходящее в стране, городе, где живет индивид, абсолютное несовпадение политической сферы и обыденной жизни основной массы населения. Политика для российского обывателя является не областью солидарных отношений, участия и активности (включая взаимную ответственность), а лишь сферой проявления коллективной идентичности, общих символов.
Первое, на что приходится обращать внимание при интерпретации результатов опросов общественного мнения, — это принципиальная двойственность понятий и модусов доверия, необходимость разведения декларативного и операционального кодов поведения «доверяющих».
Ценностная оппозиция, возникающая перед нами, когда мы разбираем распределение социального доверия в российском обществе: верховная власть, неподотчетная обычным людям / семья, низовая и традиционная форма элементарной социальной организации, отражает примитивность структуры российского социума и предполагает широкое распространение практического недоверия к незнакомым людям, обусловленное недееспособностью (с точки зрения обывателя) функциональных институтов, обслуживающих преимущественно интересы власти.
Оппозиция символические институты / функциональные институты носит принципиально амбивалентный характер, знаки полюсов легко переворачиваются в ситуациях общественного кризиса. Но в любом случае «цена» массового декларативного и публично демонстрируемого (в ситуациях выборов) доверия к власти очень невелика, поскольку выражение его не требует ответственности и, стало быть, «личные издержки» и «затраты» такого поведения весьма невелики. Правильнее было бы сказать, что подобное принудительное доверие к власти соединяется с глубоким равнодушием к политике и отчуждением от этой событийной сферы. Левада называл такое поведение «игрой в доверие»[31] («они делают вид, что работают для нас, мы делаем вид, что доверяем им»). Напротив, рутинное доверие между взаимодействующими в обычных и повторяющихся ежедневно ситуациях (а такое взаимодействие имеет место только в малых группах, прежде всего — в семье или в межперсональных отношениях коллег, иногда — соседей) характеризуется публично не артикулируемой, но очень высокой ценностью и значимостью.
В политике подобную двойственность организованного институционального доверия можно увидеть в отношении к конкретным персонажам и публичным деятелям. Рейтинг первых лиц в государстве (с наведенной телевидением «харизмой», с навязанным пропагандой «доверием») превышает в три раза рейтинги ближайших по списку политиков — лидеров политических партий или влиятельных министров. Данный показатель не означает ни прагматической оценки результатов деятельности руководителей государства, ни одобрения, ни личной симпатии. Этот эффект обусловлен исключительно влиянием статуса, нахождением на высшей социальной позиции. Его можно считать проекцией сильно эрозированного, но все еще традиционного, как бы «сакрального» и мифологического отношения к власти. По существу, политическое поле представлено лишь фигурами, занимающими позиции высшей власти, и политиками из третьего ряда, не являющимися их конкурентами. Поэтому массовое недоверие к политикам (или их низкий рейтинг) следует рассматривать как знак отсутствия выбора.
Если государственные институты, как говорилось, рассматриваются как продолжение старых, советских структур, а потому пользуются условным доверием и легитимностью, то новые структуры оказываются под сильнейшим подозрением, отношение к ним окрашено рессантиментом и неприязнью. Частный бизнес, гражданские организации и иные негосударственные социальные новообразования последних двадцати лет, выпадающие из привычной картины планово-распределительной, централизованной государственной экономики, наталкиваются на сильнейшее недоверие населения (прежде всего — населения бедной и депрессивной периферии, где новые рыночные отношения не сформировались или представлены еще в своем примитивно- хищническом виде) и воспринимаются как нелегитимные, мошеннические и полукриминальные, даже если формально не нарушается закон[32]. Особенно это касается крупного бизнеса, тесно связанного с высшими кругами руководства страны, в меньшей степени — среднего и малого бизнеса.
Недоверие населения к финансовым институтам обусловлено тем, что на протяжении 1990-х гг. власти, вне зависимости от своих партийных или политических пристрастий, многократно обманывали людей, обесценивая накопленные сбережения старших поколений, принудительно меняя курс рубля для того, чтобы снизить давление государственного долга, и т.п. Последствия этого оказались весьма тяжелыми для экономики страны и перспектив ее развития: несмотря на то что у определенной части населения есть сбережения, и довольно значительные (в целом эквивалентные сумме иностранных инвестиций в российскую экономику), обеспеченные россияне не торопятся вкладывать их в ценные бумаги или доверять коммерческим банкам. Как и частный бизнес, большинство состоятельных людей при действующей правовой и судебной системе не доверяют свои деньги ни инвесторам, ни государству, ни предпринимателям. Российская экономика в большой степени развивается за счет спекулятивных денег, краткосрочного кредита, не позволяющего реализовывать большие проекты без государственного (бюрократического, коррупционного) обеспечения.
Иначе говоря, наибольшее сомнение вызывают новые, недавно созданные или «перелицованные», структуры власти, лишенные либо привычной легитимности давно существующего порядка (насилия), либо легитимности советской, идеологической. Социальной базой опорных институтов нынешней политической системы являются группы, более инертные и обладающие ограниченными социальными и культурными ресурсами. Установки именно этого сегмента российского социума актуализируются в периоды общественного возбуждения и выходят на первый план из латентного состояния, как это было в кризисные и переломные моменты 1989—1992 и в 1998—1999 гг., провоцируя ожидания харизматического спасителя.
5. НЕЗАВЕРШЕННАЯ ДЕСАКРАЛИЗАЦИЯ ВЛАСТИ И ГОСУДАРСТВА
Представления об амбивалентной природе доверия к власти в России побуждают выявлять в его структуре пласты гораздо более давних, если не сказать — архаичных, представлений. Мы имеем дело с эффектом длительной, но далеко не завершенной десакрализации государства (сакрального в старом значении этого слова — как объекта священного и проклятого).
Иррациональный характер сферы власти защищает ее от прагматического отношения и критики. Диффузное недовольство властью, которое постоянно выражают 20—25% населения, является лишь фактором стабильности системы, поскольку отводит раздражение в безопасные формы эмоциональной разрядки («разговоры на кухнях»). Критика коррупции, неэффективности, мафиозного или криминального, неправового характера российского руководства не касается сущностной стороны значений власти, а лишь указывает на несоответствие эмпирических проявлений власти ее традиционным для населения или стертым, непроявленным, давно забытым людьми смыслам.
Символическое значение власти, ощущаемое членами сообщества, но не могущее быть артикулируемым и рационализируемым в силу традиционных способов воспроизводства этой семантики, заключается в том, что ценности (блага) в обществе всегда распределены не равномерно, а иерархически. Полнота всех мыслимых достоинств и добродетелей, а соответственно, прав или привилегий сосредоточена «наверху», у обладателей высших социальных статусов (благородного сословия, руководства, начальства), тогда как внизу — лишь «подлый народ», недееспособное население, подлежащее управлению и «воспитанию» со стороны властей, вождей, национальных лидеров, диктаторов. При отсутствии открытой конкуренции за власть этот порядок может испытывать определенные напряжения, связанные с массовым недовольством деятельностью властей. Однако это недовольство не означает перехода к активным действиям по замене одного состава руководства другим именно в силу традиционного характера отношения к власти, поскольку в этих случаях «бунт» направлен только против личности «главного визиря», а не против «султана», функция которого — воплощать надличный традиционный порядок в мире. Другими словами, под современными формами политического устройства России скрываются отношения, характерные для XVI—XVIIвв.
«Сакральный», или иррациональный, статус власти означает, тем самым, закрытость легитимных, смысловых оснований этой власти от понимания и рационализации, от критики и отказа в признании, что, собственно, и разрушало бы структуру господства. Чтобы снять этот защитный ореол власти, необходимо понять, в чем, собственно, заключается семантика этого табу, этой неприкосновенности или «божественности» власти. Воспользуемся для наших целей опытом разбора «сакрального», который дан в интересной и поучительной для нас давней работе немецкого теолога Р. Отто «Священное» (1917)[33].
Оригинальность подхода Отто заключается, прежде всего, в том, что он отказывается от статического, предметного (или догматического, структурного) изложения сущности сакральности. Он переводит анализ в феноменологический план, описывая проявления сакральности или особенности ее восприятия. Такой подход методологически очень верен: о сакральном можно говорить только через проявленность воли божества, поскольку сакральное нельзя описывать в статических или объективных категориях, оно может проявиться только через воздействие божественного. Божественное (сакральное), по мнению Отто не выражаемое в рациональных категориях и понятиях, может быть схвачено лишь через свое проявление, через сопутствующие ему признаки особых психических состояний — религиозного подъема, воодушевления, энтузиазма, переживания необыкновенного, необъяснимого волнения, а главное, возникновение у субъекта этого переживания чувства, близкого к чувству «тварности», ощущения собственной зависимости от того, что выше всякого творения, или осознания собственной ничтожности перед лицом «объективного» величия и всемогущества божества, несоизмеримости себя (Я) и «высшего начала», что заставляет склониться с трепетом и страхом перед его «гневом» и «ревностью», с ужасом перед необъективируемым, но символизируемым каким-то образом обладателем божественных начал, с экстатической любовью к сакральному объекту. Именно эти признаки или характеристики «сакрального» Р. Отто соединяет в понятие «нуминозного», описывающее опосредующие отношения сакрального и человеческого. Отто полагает, что чувство тварности представляет собой ответную реакцию на проявления нуминозного. Но я бы, с точки зрения социологии, рассматривал эту причинно-следственную цепочку прямо противоположным образом: сознание собственной ничтожности и смирения есть условие «откровения» сакрального, человек должен бесконечно умалить себя для того, чтобы артикулировать или объективировать то, что выше всего про- фанного и повседневного.
Сакральное, как утверждал Э. Дюркгейм, — это перенос значений общества (социального целого) в трансцендентную сферу, в данном случае сопровождаемый нуминозными, как их называет Р. Отто, переживаниями. Разрыв с обычным, привычным, традиционным и нормативным дает эффект аномии, который и порождает страх, чувство оставленности, покинутости, трепета, ужаса перед возникающим всемогуществом, чувство, что за тобой наблюдают, ведут, что твоя воля оказывается в поле тотального контроля, слежения, а сам ты уже не принадлежишь себе. Элиминирование привычного и нормального порождает эффект пустоты значений отдельного человека, молчания его собственных достоинств и ценностей, величия власти и несоизмеримости с ним частного существования, громадности и всесилия государства, в условиях которых субъекту остается воспринимать себя как бесконечную малость. Это и есть главное, что достигается данной практикой, — безусловная зависимость субъекта опосредована безусловным превосходством объективно «нуминозного».
Иначе говоря, мы имеем дело с процедурами последовательного переворачивания повседневных ценностных приоритетов, дисквалификацией привычных ориентиров и определений реальности, обеспечивающих утверждение, «объективацию» или «репрезентацию» высших ценностных значений, объектов веры не просто в надындивидуальные, а в надколлективные сущности, гипостазирование их в качестве составляющих коллективных мифов и верований. Важно подчеркнуть, что это не какое-то мистическое блуждание или поиск, а институционализированная структура действия, ориентированная на предзаданный результат — возвышение коллективных символов веры. Поэтому «страх» или «священный трепет» перед государством (великой державой, супердержавой, ЦК КПСС, КГБ или их персонификациями) — это не боязнь наказания, а предвосхищение несоизмеримого и слишком высокого, значительного, а потому непостижимого и, тем самым, таинственного. В ситуации переживания нуминозного (или нуминозного переживания как такового — восторга и ужаса) индивид лишается собственной воли. Он не принадлежит себе, чувствует себя не только под надзором высших сил, но и в сфере, несоизмеримой со всем, что было ему дано ранее в его эмпирическом опыте.
Собственно, это пустое (то есть чисто структурное, без содержательного наполнения) значение нуминозности власти и образует главную, важнейшую часть семантики суверенитета российской власти, ее самодостаточности или безосновного произвола (то есть способности принимать решение в ситуации, определяемой как внеправовая, по К. Шмитту). Любое содержательное наполнение власти (законодательное, идеологическое, политическое и проч.) предполагает ограничение этой автономности или суверенности господствующего. Поэтому, когда в дело вступают конкретные и прагматические интересы акторов, взаимодействующих с «властью», ее представителями или инстанциями государства, немедленно включаются механизмы негативной идентификации, начинается игра с властью, возникает феномен неполной лояльности и образуется некоторое пространство торга, коррупции, «неполноты доверия» ей.
Следует подчеркнуть, что переживания такого рода возникают и осознаются как не контролируемые самим индивидом, как захваченность извне. Такие состояния коллективного взаимодействия воспринимаются как наполненные высшими смыслами, проясняющими «сущность» вещей и самого человека, как «самость» индивида. Санкционируемые подобным образом значения коллективности, целого, социального порядка получают мощнейший иммунитет от рационализации, закрываются от индивидуального, частного сомнения и критического посягательства на авторитет тех сил или лиц, институтов, которые персонифицируют или символизируют это целое. (Примерами этого могут служить политтехнологическое оперирование с мифом или образом Сталина, сакрализация войны, превращение ее в национальное торжество вместо того, чтобы расценивать как национальное несчастье, бедствие и грязное дело, в которое втянули народ его бесчеловечные руководители.)
Специфичность «сакрального» (нуминозного) отношения к власти заключается в том, что любые значения, и прежде всего — значения частной жизни, обстоятельств существования индивида, отдельного человека, девальвируются в перспективе, заданной нуминозным объектом (властью). Это как бы прибор обратной перспективы, бинокль, если смотреть на него с обратной стороны. Поэтому возникающая при этом иррациональность власти блокирует процессы дифференциации и ролевое определение носителей власти или их спецификацию. Невыразимость значений власти (иррационализм) указывает на ритуальный характер отношения к ней. Эти значения могут артикулироваться только в церемониалах (включая и телевизионные шоу — парады, выступления первых лиц, богослужения), а в повседневной практике оказываются равноценными голому насилию, принуждению, неподчиненности чиновника здравому смыслу или маленькому человеку (подзаконные процедуры всегда приоритетны перед более высокими, но формальными законами). Отсюда нынешняя близость первых лиц, всего госаппарата, депутатского корпуса к церкви, все более выступающей в качестве магического средневекового института, владеющего волшебными средствами воздействия на мир. Напротив, практическое, прагматическое и трезвое отношение к нынешней власти становится возможным только при «взятии в скобки», нейтрализации нуми- нозной установки сознания. Эта часть структуры массового сознания (частный, или субъективный, план структуры двоемыслия) представляет собой выражение демифологизированного, рационально-критического отношения к власти. Оно не просто лишено каких-либо следов нуминозности, а, напротив, обусловлено почти исключительно более или менее актуальными интересами обеспечения повседневного существования. Частный (не коллективный) прагматизм отключает мифологические структуры социального существования. Поэтому так быстро, если не сказать — стремительно, в ситуации кризиса улетучивается «обожание» их или даже просто уважение к ним. Но они заменяются не какими-то либеральными или демократическими представлениями, а исключительно иронической или цинической установкой в отношении прежнего кумира, равно как и всей сферы политики.
Важно при этом, что любые мотивы и основания оценки происходящего с этой точки зрения находятся вне пласта традиционализма. Именно включение традиционалистской, не подлежащей рационализации культуры, пронизанной нуминозными отношениями, и создает ощущение неподвижности, пассивного социального существования. Этот остаточный слой застывшего крепостного сознания, неизменяющегося, всегда пребывающего как бы вне времени (поскольку его действие уничтожает ценностные значения частного и индивидуального существования и определяющих его интересов), задает границы возможного для частного человека, сам модус пассивности в ареале антимодерного и домодерного социального капитала. Феномен нуминозного восприятия власти (и социальной структуры) предполагает дисквалификацию собственных возможностей отдельного человека, ограничивая пределы его аспираций, сферу его притязаний. Но вместе с девальвацией чувства собственного достоинства и ценности индивидуальности стерилизуются и условия для возникновения гражданского общества, поскольку политика и общественная деятельность — дело исключительно уважающих себя и самодостаточных людей, испытывающих солидарность с такими же, как и они, гражданами, достойными уважения. Еще Аристотель выводил рабов из сферы политики. Крепостное сознание и мстительная, плебейская самозащита от вызовов идеального и ценного блокируют рационализацию своей жизни, возможность политической ответственности и участия в делах, имеющих общую значимость. Где значения политики и обыденного человека несоизмеримы (нет общих значений ценного), там нет «общества» и развития. Поэтому мифологическое (нуминозное) отношение к власти соотносится с общественным равнодушием и социально-политической пассивностью, покорностью в обычные времена, а в кризисные — с «харизмой», с надеждой на первое лицо, предполагающей не изменение, а возвращение социума в нормальное, привычное состояние.
Рост популярности РПЦ (как и усиление национализма) в последнее десятилетие в России является свидетельством того, что конструкция традиционалистских значений и механизмов воспроизводства представлений об обществе и социальном порядке вполне сохранилась. Однако следует подчеркнуть, что эта структура сознания (система отношения к власти, к организации социального порядка) опустошена от собственно сакрального, здесь нет никаких верований в бытие трансцендентных сил. Главное — сохранение механизмов дисквалификации самодостаточной субъективности, блокирование самой возможности ее появления, обесценивание частной жизни как бы от имени символической тотальности, сверхзначимой инстанции, выступающей в роли суррогата трансцендентного или трансцендентального начала, замены сферы ценностей.
Последовательная кастрация независимых от власти, самодостаточных и признаваемых обществом в качестве таковых групп оборачивается бессмысленностью коллективной повседневности. Российская обыденность лишена ценности, праздничности, приподнятости, значительности того, что связано с политикой. Поэтому нуминозное (в виде РПЦ или националистических мифов) выступает как заместитель ценностей и их инстанций.
6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подытоживая сказанное, я определил бы доверие как социальный механизм, характеризующий эффективность различных институтов общества, а способность различать границы их действия — как одно из свидетельств дееспособности или социализированности индивидов. Барьеры между различными зонами доверия отмечены социальными ритуалами, семантика которых определяется «открытостью» или «закрытостью», универсальностью или, напротив, партикуляризмом норм и правил социальных взаимодействий, спецификой социальных отношений, регулируемых этими институтами. Разные типы доверия указывают на многообразие механизмов и оснований солидарности в обществе. Низкий уровень доверия означает механическую ин- тегрированность общества, наличие многих несогласованных социальных порядков, возникающих из-за гетерогенности институциональных систем, функционирующих в данном обществе.
Посттоталитарная эволюция обозначила не просто неравномерность или разную скорость изменений в разных сегментах российского общества, но крайне противоречивый, а главное — разнонаправленный их характер. Ситуация социального разлома и разрушения некоторых общих уровней социальной регуляции спровоцировала возвращение к более архаичным пластам культуры и социального поведения, оказавшимся своего рода резервом средств физического выживания в условиях кризиса и резкого падения жизненного уровня. С одной стороны, это активизировало более примитивные латентные формы массового патернализма, ожидания прихода харизматического героя, вождя, что, в конечном счете, стали эксплуатировать в собственных интересах бюрократия и авторитарная власть. Новые власти пытались использовать для своей легитимации отработанные, непродуктивные символические структуры — имперские, православные и сословные традиции. С другой стороны, апелляция к симулятивной архаике, не обеспечивающей смысловую проработку идущих в обществе изменений и, тем более, не порождающей новых смыслов и ценностей, представлений о будущем, становится причиной стремительной деморализации общества, массовой аномии, асоциального индивидуализма и цинизма. Прежние формы компенсаторной защиты от террора и тотального контроля, выражавшиеся в манифестации межличностного доверия в малых группах или в структурах административного рынка, коррупции (блата, сетевого обмена, «знакомств», «связей с нужными людьми» и множестве других форм коммуникации и сплоченности), в новых условиях постсоветской реальности перестали быть значимыми. Прагматическое недоверие к социальным институтам, связанным с властью, при явной идентификации с их символической функцией (иногда — с персонами, их воплощающими) не меняло и не могло изменить общего авторитарного характера конституции власти, организации системы господства, состояния недифференцированности политической системы (отсутствия системы сдержек и противовесов, блокирования разделения разных ветвей власти). Советские формы доверия, бывшего своего рода «клеем» социальных отношений внутри малых групп и сообществ, но одновременно и механизмом фрагментации социума, девальвировались и перестали быть значимыми и действенными. А это, в свою очередь, вело к росту двоемыслия и цинизма, увеличению зон «игры в доверие». Условия выживания и сохранения «советского человека», его тактика адаптации через снижение общих требований морали и ответственности, взаимности и сочувствия к другому не способствовали формированию универсалистской этики и права, что, в свою очередь, оказывало парализующее воздействие на возможности модернизации России и демократизации российского общества. Возник замкнутый круг — институционализация новых отношений, соответствующих нормам современного, правового и демократического общества, невозможна без повышения доверия людей друг к другу, а доверие невозможно без эффективных социальных институтов. Выход из этого тупика возможен (при всей сомнительности этого сценария) за счет растущей сегментации общества, появления отдельных анклавов с собственным, модерным типом социального капитала.
[1]Восновестатьилежитдокладавтора«Trust in the post-soviet Russia» наконференции«Trust and Distrust in the USSR» (17—18 февраля 2012 г., School of Slavonic & East European Studies, University College London). Печатается сокращенная версия. Полный вариант статьи см. в: Вестник общественного мнения. 2012. № 2.
[2] См.: Гудков Л. Социология культуры: научно-аналитический обзор тематического номера «Кёльнского журнала по социологии и социальной психологии», посвященного восстановлению идеи социологии культуры (1978) // Культурология. М.: ИНИОН, 2012. № 1 (60). С. 40—115.
[3] См. его статьи «Проблемы экономической антропологии у К. Маркса»; «Культурный контекст экономического действия»; «Социальные рамки экономического действия» и др. в кн.: Левада Ю. Статьи по социологии. М., 1993.
[4] См.:Tenbruck F.H. Der Fortschritt der Wissenschaft als Tri- vialisierungsprozess // Kolner Zeitschrift fur Soziologie und Sozialpsychologie. Opladen, 1976. Sh. 18.
[5] См.: Левада Ю. От мнений к пониманию: социол. очерки, 1993—2000. М.: Моск. шк. полит. исслед., 2000; Он же. Ищем человека: социол. очерки, 2000—2005. М.: Новое изд-во, 2006.
[6] Сама по себе тема доверия возникла, конечно, гораздо раньше; она образует сквозной мотив в сочинениях многих политических философов, начиная, по крайней мере, с Т. Гоббса или Дж. Локка. Предметом их анализа были условия, при которых можно было ожидать возникновения справедливого социально-политического порядка в государстве, основанного на доверии поданных к правителю, соответственно, на моральных отношениях власти и подчинения, принципах всеобщего блага.
[7] Отмечу, что в советское время никаких данных об отношении населения к власти или доверии к институтам не было и быть не могло, поскольку сам вопрос такого рода отдавал идеологической крамолой. О характере доверия мы можем судить по косвенным признакам, тематизации этих напряжений в художественной литературе или кинематографе, дневникам или воспоминаниям, что лишает их сравнительной значимости. Литература и искусство в силу их специфики могли лишь подчеркивать значимость идеологической нормы доверия обывателей к власти или темати- зировать культурные и социальные напряжения, возникающие в тоталитарном обществе, но оценивать их силу и функциональную роль в строгом смысле крайне сложно. Тема собственно доверия в советском искусстве и литературе никогда не была в центре внимания. В 1920-е — первой половине 1930-х гг. проблематика человеческого доверия возникает лишь у прозаиков и драматургов второго плана (А. Афиногенов, Н. Островский), «попутчиков» (В. Шкваркин, М. Булгаков, А. Платонов, Ю. Олеша), а затем уходит до конца сталинского периода и хрущевской «оттепели». На первом плане с конца 1920-х гг. стояли идеологически проверенные сюжеты, связанные с идейной бдительностью, с паранойей тотального недоверия всех ко всем (кроме навязанного и принудительного доверия к руководителям «партии и правительства»), выявлением классовых врагов, разделением на «своих», или «социально близких», и «чужих», «предателей» и т.п. И лишь с началом осмысления опыта репрессий и разложения советской идеологии постепенно в литературе и кино предпринимаются попытки как-то затронуть эту тематику вне идеологических параметров (К. Симонов, П. Нилин, Ю. Трифонов, Ф. Искандер, Ч. Гусейнов, Л. Петрушевская, К. Воробьев, В. Тендряков, В. Арро, В. Быков, В. Астафьев, А. Солженицын и другие). Чаще это связано со стремлением понять природу советской морали и корни повседневной жестокости. Но анализ этих аспектов проблемы доверия выходит за рамки данной работы и заслуживает отдельного исследования.
[8]См.:Fukuyama F. Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity. N.Y.: Free, 1995 (рус. пер.: Фукуяма Ф. Социальные добродетели и путь к процветанию. М.: АСТ, 2006);Sztompka P. Trust: A Sociological Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1999;Noteboom B. Trust: forms, foundations, functions, failures and figures. Cheltenham: Edward Elgar, 2002;Luhman N.Vertrauen: Ein Mechanismus der Reduktion sozialer Komplexitat. Stuttgart: Enke, 1968; Хоскинг Дж. Почему нам нужна история доверия // Вестник Европы. 2003. Т. 7/8. С. 225—236.
[9] Следует подчеркнуть, что даже в самых рационализированных отношениях, например экономических или научных, знание мотивов партнера или последствий взаимодействия с ним не может быть принципиально полным. В этом плане имеет смысл рассматривать доверие по аналогии с метафорой, синтезирующей разные смысловые планы в одно семантическое образование, интерпретировать его как шарнир, соединяющий регуляторы действия разного уровня, включающий одни системы социальных отношений (институтов, групп) в управление другими социальными императивами или нормами.
[10] В самом понятии «социальный капитал», введенном экономистами, нет ничего нового по сравнению с обычными понятиями культуры и ее институционализации, но оно позволяет оперировать с доверием по аналогии с другими видами капитала. Социальный капитал (=межличностное доверие) в социально-экономических работах представляет собой новейший функциональный вариант понятия «культура», суженного настолько, что оно становится доступным для операционализации и измерения.
[11] О подобном ресурсе блатных в лагере много писал В. Ша- ламов в «Колымских рассказах», распространяя эту этику блатных на всю советскую «общую зону». Но, конечно, тема обмана доверия — образец игровой социальной тематизации отношений во многих культурных ситуациях, бесконечно заимствуемый и варьируемый в зависимости от «вводных» характеристик. См., например, комедию П. Мариво «Lesfa- ussesconfidences» («Ложные признания», 1737), переведенную в России П. Катениным под названием «Обман в пользу любви» (1827), или роман Г. Мелвилла «TheConfidenceMan: HisMasquerade» («Искуситель», 1857).
[12] См.: Левада Ю, Левинсон А. «Похвальное слово» дефициту // Горизонт. 1988. № 10. С. 26—38.
[13] См.: Левада Ю. Варианты адаптивного поведения // Левада Ю. Ищем человека. С. 202—212.
[14] См.: Гудков Л., Дубин Б. Институциональные дефициты как проблема постсоветского общества // Мониторинг общественного мнения. 2003. № 3. С. 33—53.
[15] Исследования формирования нового предпринимательства в 1990-х гг. показали, что основными препятствиями на пути развития бизнеса были не отсутствие свободного доступа к кредитам или новым технологиям и не административный произвол и коррупция, а дефицит доверия к партнерам по бизнесу, несоблюдение договоров, нечестность, необязательность при выполнении условий контрактов и проч. См.: Общественный договор: Социол. ис- след. / Под ред. Д. Драгунского. М.: Спрос, 2001.
[16] См.: Хоскинг Дж. Структуры доверия в последние десятилетия Советского Союза // Неприкосновенный запас. 2007. № 4. С. 59—69; Он же. Экономика доверия // Неприкосновенный запас. 2010. № 5. С. 84—93 (статьявошлавкнигу:Hosking G. Trust: Money, Markets, and Society. L., 2011); Гудков Л. Общество с ограниченной вменяемостью // Вестник общественного мнения. 2008. № 1. С. 8—32; Он же. Цинизм «непереходного» общества // Вестник общественного мнения. 2005. № 2. С. 43—52; Он же. Инерция пассивной адаптации // ProetContra. 2011. № 1/2. С. 20—42.
[17] См.: Афанасьев М. Клиентизм и российская государственность. М.: Московский общественный научный фонд, 1997.
[18] См.: Модсли Э, Уайт С. Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный комитет и его члены, 1917—1991 гг. М.: РОССПЭН, 2011. С. 365—369.
[19] См.:Newton K., Zmerli S. Three forms of Trust and their Association // European Political Science Review. 2011. Vol. 3. № 2. P. 1—32; Political Trust: Why context matters / Ed. by S. Zmerli, M. Hoogle. Colchester: ECPR Press, 2011.
[20] См.:Rose R. Uses of Social Capital in Russia: Modern, Pre- Modern, and Anti-Modern // Post-Soviet Affairs. 2000. № 16 (1). P. 33—57. Его типология, как и типология Н. Зубаре- вич (Четыре России // Ведомости. 2011. 30 дек.), обладает значительной эвристической силой, поскольку почти две трети населения России живут в малых городах и сельских поселениях, в которых сохраняются традиционалистские образцы поведения и представления, не говоря уже о советских стереотипах и образе мысли.
[21] См.:Newton K. Taking a bet with ourselves. Can we put trust in trust? // WZB Mitteilungen. 2012. № 135. S. 7.
[22] О росте социальных выплат и ожращении удельного веса доходов от предпринимательской деятельности в России в последние годы см.: Николаев И. Больше социализма // http://www.gazeta.ru/comments/2012/06/05_x_4613793.shtml.
[23] Подробнее об этом: Гудков Л. Социальный капитал и идеологические ориентации. К вопросу о векторах эволюции российского общества // ProetContra. 2012. № 55 (в печати).
[24] См.:Levada Yu. The Problem of Trust in Russian Public Opinion // Proceedings of The British Academy. 2004. Vol. 123. P. 157—171.
[25] Международный проект ISSP«Доверие», осуществленный в 2007 г. исследователями из 24 стран. В России опрос был проведен Аналитическим центром Юрия Левады (руководитель проекта — Л.А. Хахулина) по общероссийской репрезентативной выборке (N= 1000). Годом позже, в рамках проекта ISSP«Религия», этот же вопрос был повторен. Полученные результаты подтвердили вывод об устойчивости подобных установок в странах с аналогичным типом культуры.
[26] Другие сопоставительные международные исследования, аналогичные указанному, дают близкие результаты. См.: EuropeanSocialSurvey (ESS) 1999; 2007 (www.european- socialsurvey.org);Белянин А.В., Зинченко В.П. Доверие в экономике и общественной жизни. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2010.
[27] Ср. психологические трудности у людей старшего поколения при освоении новых форм генерализованного взаимодействия, предлагаемых как бы лишь «техническими» посредниками: пластиковыми карточками, автоответчиками, компьютерами и т.п.
[28] См.:Newton K. Taking a bet with ourselves. S. 6—9.
[29] См.: Гудков Л. Комплекс «жертвы». Особенности восприятия россиянами себя как этнонациональной общности // Мониторинг общественного мнения. 1999. № 3. С. 46—64.
[30] Ср.: Бондаренко Н, Красильникова М, Юдаева К. Инновационный и предпринимательский потенциал общества // Вестник общественного мнения. 2012. № 1. С. 75—99.
[31] Советский простой человек. М.: Мировой океан, 1993. С. 31.
[32] Стойкое недоверие к организациям гражданского сектора и практически полный отказ от их поддержки может в какой-то степени объясняться и стойкой идиосинкразией населения к практике государственного принуждения к выражению лояльности власти через имитацию добровольности посредством участия в пионерских, комсомольских организациях, ДОСААФ, Красном Кресте, ветеранских и т.п. союзах. Скептическое отношение россияне проявляют и к деятельности суррогатных организаций, типа федеральной Общественной палаты и ее аналогов в регионах, равно как и к другим формам государственной имитации попыток самоорганизации общества. Несмотря на признанный авторитет таких НПО, как, например, «Солдатские матери» или «Мемориал», большая часть организаций гражданского сектора дискредитирована властью и воспринимается населением явно негативно. Поэтому принимают систематическое участие в той или иной общественной организации менее 1% населения, хотя формально числятся членами какой-либо общественной организации или союза около 10% взрослого населения.
[33] См.: Отто Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношении с рациональным. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2008.
Опубликовано в журнале:
«НЛО» 2012, №117
Административный суд Каира обязал государственные органы Египта незамедлительно выдать лицензию катарскому телеканалу "Аль-Джазира" и возобновить его прямые трансляции на египетской территории, сообщил в субботу журналистам представитель суда.
Прямое вещание "Аль-Джазира" в Египте с использованием египетского спутника Nilesat было прекращено в середине апреля нынешнего года ввиду окончания срока действия лицензии, выданной местными властями. По словам представителя телеканала, египетские контрольные органы требовали от руководства "Аль-Джазира" представить новые документы с измененным названием юридического лица.
Все обновленные документы, необходимые для продления лицензии, по заверению "Аль-Джазира", были готовы и представлены к назначенному сроку - 17 апреля. Однако, как утверждают представители телеканала, тогда египетские власти отказали в регистрации и продлении лицензии на прямое вещание без объяснения причин.
Катарский телеканал "Аль-Джазира", созданный в 1996 году, приобрел известность благодаря трансляциям боевых действий в Афганистане и обращений бывшего лидера международной террористической организации "Аль-Каида" Усамы бен Ладена. Обладая практически неограниченными финансовыми ресурсами, телеканал в прямом эфире транслировал многие наиболее значимые события на Ближнем Востоке, включая и изменения в странах "арабской весны" - Тунисе, Ливии, Йемене, Египте, Сирии.
В ходе революционных событий в Египте в начале 2011 года Каир аннулировал аккредитацию корреспондентов "Аль-Джазиры" за "предвзятое освещение египетских событий и провоцирование беспорядков в стране", было заблокировано его вещание через спутник Nilesat. Позже запреты с журналистов телеканала были сняты, однако с апреля "Аль-Джазира" не могла использовать египетский спутник для прямых трансляций на государства региона. Александр Елистратов.
Сирийские повстанцы в провинции Идлиб на севере Сирии без суда и следствия расстреливали захваченных в плен солдат регулярной армии, сообщила замдиректора программы Ближнего Востока и Северной Африки в организации Amnesty International Энн Харрисон.
По ее словам, в распоряжении организации есть видеозаписи, на которых боевики сначала избивают, а затем расстреливают военнослужащих на одном из блокпостов в провинции Идлиб. "Мы подтверждаем, что, возможно, были совершены военные преступления", - сказала Харрисон, слова которой приводит арабская версия телеканала Sky News.
По мнению представителя Amnesty International, вооруженные противники сирийского режима игнорируют нормы международного гуманитарного права.
Правозащитникам пока не удалось установить, к какой из повстанческих группировок принадлежат боевики, которые пытали, а затем расстреляли пленных военнослужащих.
В Сирии действуют многочисленные разрозненные вооруженные формирования, которые противостоят армии и силам безопасности. Так называемая "Свободная сирийская армия", командующие которой находятся в Турции, пытается объединить эти группировки, однако до сих пор не существует единого командования вооруженной оппозиции.
По данным сирийских властей, боевики получают помощь из-за рубежа от стран, которые открыто выступают за свержение режима президента Башара Асада. Сообщается также, что на стороне противников режима воюют иностранные боевики, прежде всего, из Ливии, Туниса, а также других арабских стран. Надим Зуауи.
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter