Всего новостей: 4281703, выбрано 50215 за 0.521 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
Россия может занять нишу Великобритании?
Завтра госсекретарь США Джон Керри будет обсуждать вопросы, связанные с выходом Великобритании из Евросоюза, в Брюсселе с главой европейской дипломатии Федерикой Могерини и в Лондоне с британским министром иностранных дел Филипом Хаммондом. Говорят, Керри попытается убедить сомневающихся в том, что остальные страны ЕС не должны последовать за Великобританией.
Между тем, такой угрозы пока и не просматривается. Более того, глава правительства Шотландии Никола Стерджен заявила, что власти Шотландии могут наложить вето на Brexit и начать прямые переговоры с ЕС.
Между тем, как полагает доцент кафедры европейского права МГИМО (У) МИД России Николай Топорнин, Brexit стал неожиданностью для всех экспертов – и в ЕС, и в Великобритании, и в России, тем не менее не произошло ничего экстраординарного. "Уже давно говорили о том, что раз у Великобритании так сильно расходятся взгляды с ЕС, раз она многие процессы видит совершенно иначе, чем Брюссель, так пусть британцы пойдут своей дорогой. С самого начала Великобритания заявила о том, что не собирается вводить единую коллективную валюту евро, участвовать в Шенгенском процессе. Великобритания даже говорила о том, что надо ограничить участие в Шенгенском процессе некоторых стран, например, Болгарии и Румынии", - напомнил эксперт.
Кроме того, кризис с мигрантами показал, что у Великобритании своя политика в отношении трудовых мигрантов, в том числе мигрантов из стран ЕС, которые в силу договоренности в рамках Лиссабонского договора имеют право на свободное трудоустройство во всех странах ЕС.
По словам Топорнина, когда встал вопрос о проведении референдума, британский премьер Дэвид Кэмерон стал активно лоббировать льготы и привилегии для своей страны. В декабре на саммите ЕС Лондон вытребовал четыре основные льготы, главная из которых связана с политикой ограничения въезда мигрантов на территорию Великобритании и политикой, связанной с определенными ограничениями по части социальных выплат.
Между тем, в Лондоне одним из главных выгодоприобретателей от Brexit называют Россию. Однако в самой Москве говорят, что нарушение европейского статус-кво может иметь глубокие негативные последствия для РФ. По мнению экспертов, от решения британского референдума в некоторой степени зависит экономическое благополучие России и ее стратегические приоритеты в экономике, которая связана с ЕС и с Британией.
Однако, по мнению Топорнина, сегодня Лондон освобождает определенную нишу на политическом фронте: "Был треугольник Берлин-Париж-Лондон. Лондон уходит, и просматривается направление на Восток. РФ при выверенной и точной дипломатической линии, при правильной оценке своих возможностей и потребностей частично эту нишу занять".
У Москвы может появиться шанс и для ослабления западных санкций, так как Лондон был наиболее ярым сторонником введения жесткого санкционного режима в отношении России. "Теперь для пересмотра санкционной политики, возникает более благоприятная почва. Италия уже решила затормозить продление очередных санкций, сенат Франции принял решение задействовать так называемую процедуру парламентского резерва, когда правительство пытается проконсультироваться с парламентом, чтобы не было противоречий внутри страны. Все это создает новые политические возможности не только внутри ЕС для перераспределения политических полюсов влияния, но и для РФ".
Мимо кассы
Алена Солнцева о том, что общего в России между кино и футболом
Сейчас в Москве проходит Международный фестиваль класса «А». Впрочем, эта классификация давно ничего не значит, репутация у ММКФ как у международного конкурса нулевая. То есть в это время в Москву привозят очень много фильмов самого разного свойства и качества, киногурманы, наконец, могут много чего посмотреть, что никогда не появится в нашем прокате, но никакого значения для мирового кинопроцесса участие в ММКФ не имеет.
Среди победителей обычно оказывается российский фильм, о котором по окончании смотра обычно все быстро забывают.
В этом году это будет «Монах и бес» Николая Досталя по сценарию Юрия Арабова — сказка-апокриф про некоего русского святого, который вступил в борьбу с бесом, беса победил, а вот с отечественными силовиками не справился.
Но я вас уверяю, если бы этим фильмом заинтересовались на другом, не Московском, фестивале класса «А», в Каннах, Венеции или Берлине, да даже в Карловых Варах, продюсеры отдали бы его туда. Потому что там — рынок и возможность заинтересовать дистрибьюторов, получить оценку прессы, профессионалов и зрителей, а у нас — ничего этого нет, чистая имитация.
При этом в России объявлен Год кино, в отчетах министра культуры царит бодрая отчетность, и сам президент Путин, вместо того чтобы смотреть провальный для отечественной сборной матч между россиянами и валлийцами, поехал на экскурсию по «Ленфильму». Потому что, как объяснил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков, «дела с оживлением и восстановлением «Ленфильма» обстоят гораздо лучше и эффективнее, чем та игра, которую видели в исполнении наших футболистов вчера».
Но в России, как объяснил мне один умный человек, между футболом и кино есть нечто общее — и там и там деньги на самом деле ничего не решают.
Директор «Ленфильма» Эдуард Пичугин, председатель совета директоров «Ленфильма» Федор Бондарчук и министр культуры Владимир Мединский показали Владимиру Путину сверхсовременную кинотехнику, павильоны, оборудованные «по высочайшим мировым стандартам», то есть отчитались в освоении средств. Также президенту рассказали о новом проекте — создании комплекса «Ленфильм-парк». Киногородке, где на 20 гектарах будут размещены разного рода кинодекорации и аттракционы. Объем инвестиций, необходимых для реализации нового проекта, оценивается в 4 млрд рублей.
При этом никто не поинтересовался, а что снято на этом «Ленфильме» в последнее время? Провалившаяся в прокате «Контрибуция»? Вопрос можно поставить и шире:
какой российский фильм из вышедших за последние годы по-настоящему полюбили россияне? Какой герой стал культовым?
Кино, хочу напомнить, тоже большой проект нынешнего президента, начатый еще в 2008–2009 годах, когда было принято решение о выделении дополнительного финансирования для российского кинематографа. Путина тогда убедили, что кино должно стать своего рода аккумулятором национального сознания, поддержать единство России как общего культурного пространства. То есть цель была весьма конкретна — увеличить количество отечественных фильмов, сделать их привлекательными для зрителей, предпочитающих голливудские картины, а в идеальном случае — сформировать собственную мифологию, которая будет способствовать утверждению национальной системы ценностей, что бы это ни значило.
И кино, и футбол оказались нужны властям с одной и той же целью: эмоционально подогреть патриотические настроения, заставить россиян гордиться Родиной, своей принадлежностью к этой общности, осознать себя народом.
Но пока можно сказать уверенно, что оба больших проекта — и спортивный, и культурный — не реализованы. Да что тут кривить душой, попросту провалились.
Да, была дорогая и успешная Олимпиада в Сочи, но теперь, после допинговых скандалов, и ее результаты подвергнуты сомнениями. Участие легкоатлетов в следующих Играх под большим вопросом. Есть проблемы со штангистами. Российская команда со свистом вылетает из Евро-2016.
Российский президент ищет утешения на «Ленфильме», где ему обещают прекрасные достижения, небывалые успехи, вот только даже сами петербургские кинематографисты почему-то в них не верят.
В 2006 году, когда российское кино вновь стало собирать публику в не слишком еще многочисленных кинотеатрах, в фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву» герой произнес сакраментальную фразу, ставшую мэмом: «Русское кино в ж..пе, только Федя Бондарчук прикольный чувак, у него отец «Оскара» брал, и он возьмет…»
«Оскара» не «Оскара», но тогда Федор Бондарчук был автором популярного фильма «9 рота» — лидера проката 2005 года, собравшего только в кинотеатрах в три раза больше затраченных на картину средств. Тот год был прорывным для русского кино. Доля национальных фильмов в кинопрокате наконец превысила 20%, в десятке самых кассовых картин пять было отечественных, в совокупности они собрали 64,3 млн долларов, тогда как другие пять, американских, — всего 39,8 млн.
Прошло десять лет. Кино стало государственным приоритетом, создали Фонд кино, провели реформы, направили на развитие большие бюджеты, построили новые кинозалы… Но
в 2014 и в 2015 годах в десятке самых кассовых фильмов нет ни одного российского. А количество зрителей за этот год уменьшилось на два миллиона человек.
Что случилось, почему вместо ожидаемого расцвета — такой мизерный эффект? Почему те фильмы, на которые кинокомпании просили большие бюджеты, уверяя, что в них — спасение кинематографа, киноиндустрии, типа «Батальона», «Воина», даже «Экипажа», при всей поддержке в прокате, при многократном заливании в них безвозвратных субсидий, не становятся культовыми — такими, как были малобюджетные «Брат» или «Бумер», о которых до сих пор помнят…
Конечно, по сравнению с расходами на футбольные клубы деньги на кино все равно небольшие, но дело не в суммах. Хотя и суммы растут куда быстрее, чем курс валюты. Например, фильм Никиты Михалкова «Солнечный удар» обошелся в 730 млн рублей, в то время «Левиафан» Звягинцева, который хотя бы претендовал на «Оскар», получил «Золотой глобус» и прошел по всем фестивалям мира, — только 220 млн. С 2013 года получает деньги из казны проект «Дирекции кино» фильм «Викинг», «наш ответ «Игре престолов», — сейчас он стоит 1 млрд 225 млн рублей, в прокат должен выйти под Новый год.
Создание больших фильмов, рассчитанных не на местный, а на мировой рынок, — амбициозная цель всех кинематографистов, и вполне понятны усилия продюсеров, желающих получить от чиновников побольше средств. Почему нет, если дают?
Но за фильмами-аттракционами исчезает авторское кино, которое как раз и является — в лучших своих проявлениях — тем местом, где формируется подлинно национальная культура, где возникают оригинальные идеи, порой горькие, но помогающие понять собственный народ.
На открывшемся Московском международном кинофестивале показывают «Кеды» Сергея Соловьева — фильм, снятый, кстати, без копейки бюджетных денег, малобюджетный экзерсис семидесятилетнего мастера о молодежи. Но где, собственно, молодое российское кино, спрашивают зрители? В конкурсе «Кинотавра», отвечают им знатоки, там девять дебютов из пятнадцати фильмов. Но ни одного нового громкого имени после фестиваля не прозвучало. Половина этих дебютов снята на собственные средства, собранные через интернет или найденные у спонсоров. При этом министр культуры с гордостью отчитывается перед президентом в феврале: «В 2012 году доля российского кино (в прокате) составляла 16%. Нам удалось за три года поднять ее до 18% и, несмотря на целый ряд сложностей, о которых я скажу позднее, удержать ее на этом уровне. Это ключевой показатель эффективности отрасли». Но показатели прошлого года через десять лет ниже тех, что были в 2005-м, несмотря на рост числа кинозалов.
И уж если говорить об эффективности отрасли, нельзя не заметить, что новые фильмы пока не решают основную задачу, не становятся для народа новой фабрикой грез, не создают новый образ России. «Даже лица детей там азиатские, космополитичные», как заметил сам Владимир Мединский, выступая на Петербургского международном экономическом форуме. И тут он как раз прав, хотя и выразился для нашей многонациональной страны донельзя неудачно, — все многобюджетные истории у нас делаются по голливудским образцам.
Дело в том, что, как и в футболе, в кино сегодня нельзя ограничиваться национальной сферой. И спорт, и кино, и искусство в целом сейчас поневоле становятся международными, иначе им не выжить.
Российские аниматоры, когда их ориентируют на успех у зрителей, на кассу, в первую очередь думают о больших рынках сбыта, и более всего китайском, азиатском, индийском, это нормально для бизнеса. Если Минкульт сегодня выступает инвестором, вкладывающим деньги в кино и требующим за это расширения аудитории, то куда деваться? Своей публики в России недостаточно, из 140 млн ее граждан в кино ходят не более десяти процентов. Чтобы было понятно: очень хорошим считается показатель посещения фильма в два миллиона человек. Три и выше — уже рекорд. Для того чтобы многобюджетные фильмы окупили свои огромные затраты, им просто приходится становиться все более космополитичными. Ведь и Голливуд больше не является американским, студии могут принадлежать японским, корейским, европейским компаниям, режиссеры и продюсеры — иметь различное гражданство, а потенциальные зрители живут во всем мире. Закон один — большие фильмы требуют мирового проката.
Так что у русского кино сегодня есть два пути.
По одному его направляет Мединский — создавать высокобюджетное провинциальное военно-патриотическое кино за счет государства, дотировать выпуск, прокат и показ. Если проводить аналоги с футболом, то забыть про мировые первенства, ограничиться своим кругом, проводить местные чемпионаты и им радоваться.
Другой путь — напротив, вступать в остро конкурентные отношения со всем миром, но тогда надо забыть про свои домашние радости и ценности, принять общие правила, ориентироваться на всем понятное и доступное, на новые международные нормы, условия, приемы.
Проблема тут не столько в кино, сколько в архаическом сознании российских чиновников, для которых защита национальных интересов сводится к воспроизводству устаревших схем борьбы национального, читай — великорусского, то есть своего с чужим, чужестранным, иным. И тогда что футбол, что кино становятся ареной борьбы, на которой «наши» должны вломить «ихним». Но эта устаревшая схема работает только для диковатых футбольных фанатов, мир живет иначе.
Введение квоты на легионеров убило конкуренцию в российском футболе, от квот в прокате кинематографисты пока отбиваются, но уже понятно, что протекционистские меры наготове, отчитываться-то надо. Так что новые российские блокбастеры вынуждены будут выходить при поддержке Минкульта, который приказом очистит им дорогу от конкурентов, и у зрителя, если он хочет пойти в кино, не останется выбора, пойдет как миленький на свое, отечественное.
Этот тип сознания сегодня в тренде. Вот только он приводит, как известно, к сильному ухудшению качества.
Первая легенда Великой Отечественной
Исполняется 75 лет со дня легендарного подвига советского летчика Гастелло
Ровно 75 лет прошло со дня героической гибели советского летчика Николая Гастелло, совершившего на своем самолете «огненный таран» колонны с немецко-фашистской бронетехникой. «Газета.Ru» вместе с внуком легендарного пилота попыталась понять, что же произошло под Минском в июне 1941 года.
Первый широко известный герой Великой Отечественной войны — летчик Николай Гастелло — погиб ровно 75 лет назад. Как известно, он направил свой самолет ДБ-3Ф (с 1942 года модель носила название Ил-4) на немецкую механизированную колонну на одной из дорог под Минском.
В истории подвига с самого начала было много неизвестного: не были идентифицированы останки членов экипажа и остов самолета, а одновременно с бомбардировщиком Гастелло при схожих обстоятельствах пропал другой самолет. Впрочем, родственники летчика отстаивают официальную версию случившегося.
Между тем, события могли сложиться совсем по-другому: во время финской кампании Гастелло едва не оказался под следствием из-за нарушения запрета летать над Кремлем, а спас его от наказания лично Сталин.
«Пусть летят»
«Итальянская» фамилия авиатора имеет белорусское происхождение — отца Николая, Франца Гастылло, в Москве начали называть в аристократичной манере. Он работал в литейных мастерских на Казанской железной дороге, а семья проживала на Третьей Гражданской улице на востоке Москвы.
«Сыны мои, Николай и Виктор, с детства приучены были не бояться огня, — писал потом в широко распространенном письме отец героя. — Николай, как подрос, тоже в литейную определился, сначала стерженщиком, потом формовать стал. Я из вагранки сливаю, а он формует, металл от отца к сыну плывет».
В 1932 году 25-летнего Гастелло призвали в Красную Армию, затем он прошел обучение в летной школе в Луганске и получил квалификацию пилота бомбардировщика ТБ-3. К 1939 году он дорос до чина заместителя командующего эскадрильи.
До начала Великой Отечественной летчик успел поучаствовать в одной войне и двух полузабытых вооруженных конфликтах с участием СССР.
Первыми были бои на Халкин-Голе — кратковременный конфликт, который произошел на территории Монголии с мая по сентябрь 1939 года. С одной стороны в конфликте участвовали СССР и Монголия, с другой — Япония и марионеточная Манчжурия, государство, созданное на северо-востоке Китая японской оккупационной администрацией.
Однополчанином Гастелло по Халкин-голу был батальонный комиссар Михаил Ююкин, который совершил первый в истории авиации таран наземной цели. Пилот направил свой подбитый бомбардировщик СБ, как писали советские газеты, «в самую гущу скопления противника».
Так против японцев был впервые применен принцип летчика-камикадзе, который они сами освоили через несколько лет, — хотя и произошло это по стечению обстоятельств, а не в результате решения командования.
Гастелло был и участником «зимней» Советско-финской войны в конце 1939-го — начале 1940-го года.
«Николай Францевич, требовательный к себе и подчиненным, слыл всеобщим любимцем в полку. В отношениях с товарищами выделялся тактичностью и уважительностью, был прост в обращении, не допускал несправедливости в человеческих отношениях. Воевать под командованием такого человека было почетно и приятно», — вспоминал потом сослуживец Гастелло полковник Марк Лановенко.
Военный также вспоминал об инциденте с участием Гастелло, когда его спасло от проблем личное распоряжение Иосифа Сталина. Гастелло командовал отрядом, который летел из-под Ростова в Москву для того, чтобы установить на самолеты новые радиоприборы. Из-за плохой видимости Гастелло провел самолеты через запретную для полетов зону — над Кремлем. Он и его подчиненные были задержан.
«На этот раз нам повезло. Сталину доложили, что мы направляемся на финляндский фронт, и он сказал: «Пусть летят», — рассказывал Лановенко.
В районе линии Маннергейма Гастелло занимался интенсивными бомбардировками позиций финских войск. Затем Гастелло принимал участие в операции по присоединению Бессарабии и Северной Буковины к СССР в 1940 году. Эта операция стала результатом пакта Молотова-Риббентропа и начала Второй Мировой. Границы Румынии находились под протекцией французов, однако капитуляция Парижа в июне 1940 года развязала Москве руки — и в итоге стремительной операции была создана Молдавская ССР; часть отвоеванных у румын территорий стала частью Украины. Советская пресса писала, что Гастелло «в Бессарабии выбрасывал наши парашютные десанты, чтобы удержать румынских бояр от грабежа страны».
В течение 1941 года летчик проходил переподготовку и весной 1941 года освоил самолет ДБ-3Ф. С мая по 23 июня 1941 года Гастелло — командир 4-й эскадрильи 207-го ДБАП, а с 24 по 26 июня 1941 год — командир 2-й эскадрильи той же части. 24 июня, за два дня до своего подвига, огнем крупнокалиберного пулемета из стоящего на аэродроме самолета Гастелло сбил немецкий «Юнкерс-88». Но то, что произошло 26 июня, навсегда прославило советского летчика.
«Сдаться в постыдный плен? Нет, это не выход»
На четвертый день войны, 26 июня 1941 года, 13-я часть армии РККА была уже в окружении в районе Белостокского выступа. Немецкие танковые группы во главе с Гудерианом и Готтом стремительно приближались к Минску. Перед советскими войсками была поставлена задача любой ценой остановить врага с помощью многочисленных авианалетов. К 26 июня в районе Родошковичи-Молодечное было обнаружено большое скопление немецких танков, которые можно было остановить и уничтожить только с воздуха. В тот день советскими авиачастями, в том числе 207-м дальнебомбардировочным авиаполком, было совершено более 250 вылетов. Среди этих рядовых вылетов был вылет капитана Николая Гастелло вместе со своим экипажем в лице штурмана Анатолия Бурденюка, стрелка Григория Скоробогатого и старшего сержанта Калинина.
Первоначальным источником информации о подвиге Гастелло стал рапорт летчика Федора Воробьева и штурмана Анатолия Рыбаса, которые находились на втором бомбардировщике в звене Гастелло. Из этого документа военное начальство узнало, что 26 июня 1941 года в ходе вылета в район дороги Радошковичи — Молодечно
самолет Гастелло был подбит немцами. Самолет потерял шансы на спасение, и пилот направил бомбардировщик на механизированную колонну вражеской техники.
По свидетельствам жителей близлежащей деревни, им удалось разглядеть, «как около 12:00 26 июня 1941 года немецкую колонну благополучно атаковали 3 советских бомбардировщика. Самолет Воробьева сбросив бомбы, развернулся и ушел к своим за линию фронта. Два других самолета, после выполнения задачи, т.е. по дороге домой, были подбиты немецкими зенитками. Один из них горящий ушел в неизвестном направлении, а второй, так же горящий, сделал разворот, дотянул до вражеской колонны и спикировал в самую гущу скопления техники». Этим самым спикировавшим самолетом и был самолет Гастелло. Помимо него потерпел крушение экипаж Маслова, но его точное местонахождение на тот момент было неизвестно.
Спустя неделю в газете «Правда» был опубликован очерк о Гастелло, в котором подвиг описывался с рядом деталей, которые корреспонденты едва ли могли знать во всех подробностях.
«Машина в огне. Выхода нет. Что же, так и закончить на этом свой путь? Скользнуть, пока не поздно, на парашюте и, оказавшись на территории, занятой врагом, сдаться в постыдный плен? Нет, это не выход. И капитан Гастелло не отстегивает наплечных ремней, не оставляет пылающей машины. Вниз, к земле, к сгрудившимся цистернам противника мчит он огненный комок своего самолета. Огонь уже возле летчика. Но земля близка. Глаза Гастелло, мучимые огнем, еще видят, опаленные руки тверды. Умирающий самолет еще слушается руки умирающего пилота», — писали корреспонденты «Правды».
Вскоре о подвиге Гастелло знала вся страна — его посмертно представили к званию Героя Советского Союза. Стоит отметить, что члены его экипажа — Григорий Скоробогатый, Алексей Калинин и Анатолий Бурденюк — были награждены лишь в 1958 году орденами Отечественной войны I степени. Подвиг Гастелло стали активно тиражировать силами советской пропаганды ,результатом которой стало не только поднятие боевого духа, но и появление прямых последователей героического летчика.
Летчики-«гастелловцы» за годы совершили сотни таранов: воздушных, морских и наземных. Не все эти случаи как следует документированы: нельзя назвать ни число, ни имена героев, многие из которых пожертвовали жизнью по примеру Гастелло.
Гибель Николая Гастелло обрела особое значение, так как произошла в первые же дни наступления нацистов на советскую территорию. Его имя стало первым в ряду общеизвестных военных героев — по степени легендарности его можно сравнить разве что с Александром Матросовым и Зоей Космодемьянской.
Другие версии
Подвиг Гастелло начали ставить под сомнение после публикации в газете «Известия» в 1994 году текста о смутных обстоятельствах событий июня 1941 года. По материалам рассекреченных документов журналисты выяснили, что в 1951 году при перезахоронении останков на месте предположительной могилы Гастелло и его экипажа были обнаружены документы совершенно другого человека.«При перезахоронении был обнаружен пластмассовый патрончик с документами, принадлежащим старшему сержанту Григорию Васильевичу Реутову — воздушному стрелку-радисту самолета Александра Маслова.
В результате все четыре члена экипажа Маслова, считавшиеся «пропавшими без вести», стали «погибшими при выполнении боевого задания». Но главное, стало очевидно, что подвиг, который зовется «подвигом Гастелло», совершил экипаж капитана Маслова!»— говорится в материале.
Самолет под командованием Александра Маслова вылетел в тот же день, что и Гастелло — и пропал в ходе того же боя. Путаница могла возникнуть сразу же, так как хоронили летчиков не военные, а местные крестьяне, доставшие обгоревшие тела из остова самолета.
Эти данные вызвали широкий резонанс, и в 1996 году Маслову и его команде было присвоено звание Героев Российской Федерации, однако власти не стали вносить ясность в ситуацию: в документах о присвоении звания не говорится о том, какой именно экипаж совершил легендарный таран.
По свидетельствам жителей деревни Мацки, в нескольких километрах от падения экипажа Маслова нашли еще один самолет, в котором обнаружили письмо на имя Скоробогатой — жены стрелка экипажа Гастелло Григория Николаевича Скоробогатого, а также медальон с инициалами А. А. К. (возможно, стрелка-радиста Гастелло — Алексея Александровича Калинина). Но самое главное, здесь нашли обломок, идентифицируемый как часть самолета именно Гастелло — бирка от двигателя М-87Б с серийным № 87844. Таким образом,
получается, что тот самый пропавший самолет Маслова был самолетом Гастелло, а героический «огненный таран» совершил Маслов?
Автор одного из расследований Эдуард Харитонов поставил под сомнение достоверность рапорта Воробьева и Рыбаса, первоначального свидетельства того события. В военном архиве он нашел документ, в котором сказано, что «один человек из этого экипажа выпрыгнул с парашютом с горящего самолета, кто — неизвестно». Об этом же свидетельствовал Харитонову один их жителей деревни Мацки, которому было на тот момент 15 лет: «Я видел, как с левого крыла горящего бомбардировщика выпрыгнул парашютист. Он приземлился метрах в 300 от меня. И к нему на машине поехали немецкие солдаты. В деревню уже вошли немцы.
Наш парашютист вскочил на ноги, но немцы дали автоматную очередь, и он снова упал. Но его не убили, а ранили. К машине он шел, немцы придерживали его за обе руки...». Это дало Харитонову основание считать, что Гастелло и вовсе выжил, попав в плен.
Существует версия, согласно которой «огненный таран» не удалось совершить ни одному экипажу. Александр Маслов, попытавшийся протаранить на горящем самолете вражескую колонну, промахнулся и разбился в поле, в 200 метрах от дороги.
«Не вижу причин сомневаться»
Внук героя, политтехнолог Николай Гастелло (также известный как продюсер исполнившей песню «Такого, как Путин» группы «Поющие вместе»), резко отвергает альтернативные версии случившегося. «Я еще в прошлом веке выучил наизусть все подобные «аргументы», — сказал Гастелло в беседе с «Газетой.Ru».
Родственники летчика подчеркивают, что путаница вокруг подвига Гастелло и его экипажа связана с тем, что их останки в результате наземного тарана были уничтожены, а вместо них захоронили экипаж самолета Маслова.
«Было захоронение некого экипажа, над которым поставили деревянный памятник в память о подвиге Гастелло. Потом, когда готовились установить каменную стелу, останки подняли и выяснили, что это останки экипажа Маслова. Вот откуда вся путаница», — рассказал «Газете.Ru» Николай Гастелло-младший,
отмечая, что после подвига от Гастелло и членов его экипажа не могло остаться никаких останков. Внук Гастелло подчеркивает, что «не видит ни одной причины сомневаться в достоверности подвига». В частности, у него не вызывает сомнений достоверность изначальной информации о случившемся. Хотя рапорт Воробьева и Рыбаса и не был обнародован, внук летчика видел документ в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске.
Николай Гастелло-младший характеризует информацию об альтернативных версиях не иначе как «бред», с которым потомки летчика знакомы уже почти 30 лет.
«В 1989 году был такой случай. Я студент первого курса. Звонок в дверь. «Здравствуйте, я такой-то, такой-то. Вы Николай?» - «Да». - «Я пришел рассказать вам правду про вашего деда». Где-то далеко было якобы найдено письмо от Скоробогатого, где он просил жену купить пальто сыну. В июне. А ничего, что сын родился в ноябре? И я его отлично знал. И был он не сыном, а дочерью», — рассказал Гастелло «Газете.Ru».
Так или иначе, едва ли будет возможным восстановить события того дня со стопроцентной точностью. Однако уже ничто не отменит символическое значение подвига Николая Гастелло, который олицетворяет судьбы тысяч советских летчиков, пожертвовавших собой ради близких, страны и мира. Именем Николая Гастелло названы десятки улиц в России и других странах бывшего СССР, в частности, в честь летчика была переименована Третья Сокольническая улица в Москве, где пилот учился в городском мужском училище. Однако первая «улица Гастелло» появилась еще до гибели пилота. В ходе финской кампании Гастелло проявил изобретательность и заботу о сослуживцах, за что и был «увековечен» в армейской топографии.
«Для отдыха экипажей после боевых вылетов, конечно, не было никаких условий. — писал сослуживец Гастелло Марк Лановенко. — [Гастелло] разыскал где-то два огромных ящика, в которых привозили с завода самолеты-истребители. С помощью тракторов ящики приволокли ближе к столовой, установили в ряд. Гастелло раздобыл у снабженцев две печки-буржуйки, поставил их в эти ящики.
В таких своеобразных «коттеджах» он поселил наши экипажи. Смеха ради на ящиках-домах поставили номера. Место их расположения называли улицей Гастелло.
Впоследствии в ящиках устроили вторые этажи и разместились уже просторно. Спустя какое-то время на «Гастелловской улице» выросло много таких, как наши, ящиков-домов».
Святослав Иванов, Эдуард Эпштейн
Brexit и украинский вопрос
Валентин КАТАСОНОВ
Перед референдумом по вопросу о выходе Великобритании из ЕС официальный Киев не скрывал, на какой исход голосования он рассчитывает. Украинский политический эксперт Олег Кравченко сформулировал это так: «Британия — одна из главных сил в Евросоюзе, которая выступает за сохранение санкций против России (а по этому поводу в Европе сейчас разногласия). Также Королевство поддерживает евроинтеграцию Украины. «Брексит» лишит нас одного из главных «защитников» в ЕС. Кроме того, финансовую и политическую поддержку Украине обеспечит сильная и сплоченная Европа, а не разъединенная».
Однако ожидания украинских евроинтеграторов не оправдались. Сразу после объявления результатов референдума родилась шутка: наконец-то Украину можно принимать в ЕС, поскольку Великобритания освободила ей место. На самом деле выход Великобритании из Европейского союза делает не то что ещё более проблематичным, а практически невозможным членство Украины в этом союзе – ни в ближайшем, ни в отдалённом будущем. И это ещё далеко не все последствия Brexit для Украины.
В период с 2004-го по 2007 год произошло резкое, экономически ничем не оправданное расширение Евросоюза, в состав которого были приняты 12 новых государств: Кипр, Венгрия, Литва, Латвия, Мальта, Словакия, Польша, Словения, Эстония, Чехия, Румыния, Болгария. Судно под названием «Единая Европа» оказалось опасно перегруженным. Все его новые пассажиры стали странами-иждивенцами.
Средства, которые новички получают из европейского бюджета, намного превышают их взносы в фонды ЕС. Сладкую жизнь иждивенцам обеспечивают немногие страны-доноры, у которых взносы намного превышают получаемые субсидии. Это Германия, Франция, Великобритания, Италия, Швеция. Кстати, одним из основных аргументов для выхода Великобритании из ЕС был следующий: хватит кормить иждивенцев. Приведём справку за 2015 год. Великобритания должна была первоначально внести в бюджет ЕС 18 млрд. евро. В результате торга с Брюсселем взнос Лондона был снижен до 13,5 млрд. евро. Великобритания получила из общеевропейского бюджета 4,5 млрд. евро. Чистый взнос Великобритании, таким образом, составил 8,5 млрд. евро.
Украина с точки зрения Брюсселя и стран-доноров ЕС – это не просто иждивенец, а иждивенец в квадрате. Хуже того: Украина не только иждивенец, которому нечем заплатить даже льготный взнос в общий бюджет ЕС, - она ещё и банкрот, поскольку в декабре 2015 года объявила дефолт по своему суверенному долгу.
Несложно понять, что Брюссель извлечет уроки из Brexit и ужесточит финансово-бюджетные критерии для кандидатов на членство в ЕС. Кандидаты и сами понимают свою нынешнюю ситуацию. Не случайно турецкий лидер Реджеп Тайип Эрдоган, предчувствуя, чем кончится голосование на Британских островах, за два дня до рокового четверга (23 июня) впервые публично допустил возможность отзыва заявки на членство Турции в ЕС (турецкая заявка в Брюсселе лежит 29 лет - с 1987 года).
Кандидаты в члены ЕС прекрасно понимают, что «европейский дом», в котором они мечтали прописаться, завтра может развалиться. Опросы общественного мнения показывают, что процент евроскептиков во Франции, Италии, Нидерландах ещё выше, чем в Великобритании. И настроения в пользу выхода из ЕС наиболее сильны как раз в тех странах, которые относятся к категории доноров (за исключением Германии). Со временем может сложиться такая забавная европейская архитектура: в качестве ядра ЕС выступает Германия как страна-донор, а вокруг неё - большое количество стран-иждивенцев. Немцев такая перспектива тоже не устраивает.
Глава Луганской народной республики Игорь Плотницкий здраво заметил, что решение о выходе Британии из Евросоюза может избавить Украину от еврозависимости и отрезвить разгоряченных фанатов ЕС, опьяненных кажущейся близостью европейского рая. Красивый имидж Евросоюза будет постепенно развеиваться после того, как Великобритания не захотела в нем оставаться.
Brexit неизбежно интенсифицирует центробежные процессы в «европейском доме», что повысит вероятность нормализации отношений отдельных европейских государств с Россией (на двусторонней основе). Между прочим, в 2014 году, когда Запад организовал экономические санкции против России в связи с Крымом и событиями на юго-востоке Украины, Лондон занял в ЕС наиболее жёсткую и радикальную позицию. Дэвид Кэмерон требовал тогда от своих партнеров по ЕС таких карательных мер в отношении России, как блокирование операций российских банков через систему СВИФТ или даже замораживание российских международных резервов. Теперь этот вдохновитель «крестовых походов» против Москвы выброшен из политики.
Нынешний киевский режим явно перестаёт вписываться в новый общеевропейский тренд примирения с Россией, так как это режим с очень узкой, ограниченной программой – он целиком и полностью запрограммирован на конфликт с восточным соседом. Никакого позитивного содержания с точки зрения развития Украины данный режим не несёт. Поэтому вопрос о том, сумеет ли Порошенко сориентироваться в новой европейской политической реальности или ему на смену придёт более понятливый и более дальновидный политик, обостряется с новой силой.
Неприятным последствием Brexit для Киева могут стать некоторые внутренние процессы в Соединенном Королевстве. Официальные данные свидетельствуют о том, что отдельные части Королевства во время референдума обнаружили сильное желание оставаться в составе Европейского союза. Речь идет о Шотландии, Северной Ирландии и Гибралтаре. Своё желание они будут пытаться реализовать путем проведения референдумов по вопросу о независимости от Великобритании.
Вот, например, Северная Ирландия. Там на протяжении большей части последнего века велась непрерывная борьба за воссоединение с Республикой Ирландия (образована в 1921 году). В конце 1990-х годов Лондону и Дублину удалось нормализовать отношения, и пламя освободительной борьбы в Северной Ирландии, казалось, угасло. Теперь это пламя может вспыхнуть снова. Республика Ирландия - единственное государство Европейского союза, имеющее общую сухопутную границу с Великобританией. Выход Туманного Альбиона из ЕС означает, что эта граница перестанет быть символической, потребуется её укрепление для контроля над перемещением и товаров, и людей. Жители Республики Ирландия и Северной Ирландии уже заявили протест против выстраивания между ними настоящей границы и на следующий день после британского референдума начали кампанию за воссоединение.
Не меньшую головную боль для Лондона представляет Шотландия. В сентябре 2014 года референдум по вопросу о пребывании Шотландии в составе Великобритании уже проходил. Страсти были горячими. Тем не менее 55,3% участников тогдашнего референдума заявили о своем желании жить в Великобритании. Лондон облегчённо вздохнул. И вот по истечении неполных двух лет шотландцы заявили о необходимости проведения нового референдума. Их позиция логична: ситуация кардинальным образом изменилась. Тогда шотландцы были в составе ЕС, а теперь их лишили права на это помимо их воли (23 июня в Шотландии большинство проголосовало за сохранение Великобритании в составе Евросоюза). И уже 25 июня шотландский кабинет заявил, что готовит законодательно-нормативное обоснование для проведения нового референдума по вопросу о независимости.
Обострилась ситуация и вокруг Гибралтара - заморской территориальной единицы Великобритании на Пиренейском полуострове. Несколько веков боролись Испания и Великобритания за эту территорию, имеющую важное стратегическое значение (контроль над Гибралтарским проливом, соединяющим Средиземное море и Атлантический океан). В итоге с 1830 года Гибралтар стал британской колонией, а позднее - британской территорией с особым статусом. Уже на следующий день после референдума 23 июня (на котором большинство жителей Гибралтара проголосовали за сохранение членства Великобритании в ЕС) в Мадриде заявили, что будут добиваться перехода Гибралтара под юрисдикцию Испании.
Референдумы на трёх указанных территориях Великобритании могут состояться в течение ближайшего года. Вероятность положительного для Великобритании исхода референдумов (отказ от выхода из состава Соединенного Королевства) оценивается невысоко.
Возникновение прецедента (или прецедентов) обретения независимости территориями, входящими в состав Соединенного Королевства, как нетрудно догадаться, даст новый толчок той борьбе, которую уже третий год ведут жители Донецкой и Луганской народных республик. И это ещё один важный аспект связи Brexit и украинского вопроса.
Brexit: кто следующий?
Петр ИСКЕНДЕРОВ
Итоги референдума о членстве Великобритании в Европейском союзе являются «шагом назад» для европейской интеграции – такое заявление сделала канцлер Германии Ангела Меркель в телефонном разговоре с президентом США Бараком Обамой. Эту мысль, однако, стоило бы уточнить: референдум подвёл жирную черту не под интеграцией Европы вообще, а под моделью евроинтеграции образца 1950-2000-х годов, предусматривавшей лишение европейских стран части суверенитета и захват механизмом ЕС всё новых государств (Евросоюз старого образца расширялся на восток синхронно с расширением НАТО).
Результаты британского референдума, скорее всего, приведут к коренному пересмотру принципов взаимоотношений в Евросоюзе и поставят предел вступлению в него новых государств.
Период неопределённости во взаимоотношениях Лондона и Брюсселя может продлиться до двух лет, в течение которых стороны должны будут зафиксировать политико-организационные принципы выхода Великобритании из Евросоюза и дальнейших взаимоотношений. Выбор возможных моделей достаточно широк – от тесной координации Великобритании с ЕС по образцу Норвегии до выстраивания «рамочных» отношений по типу отношений ЕС с Соединёнными Штатами, Австралией или Канадой.
Второй аспект проблемы – перспективы дальнейшего функционирования еврозоны.
С одной стороны, выход Великобритании из Евросоюза укрепит зону единой европейской валюты. В этом случае на семь стран-членов ЕС, не входящих в еврозону, будет приходиться лишь 15% совокупного валового внутреннего продукта ЕС, в то время как в настоящее время данный показатель (с участием Великобритании) превышает 30% ВВП.
С другой стороны, разбалансировка существующих моделей взаимоотношений членов зоны евро и не входящих в неё стран неизбежно вызовет рост противоречий между ними, что увеличит нестабильность единой европейской валюты. Евросоюз окончательно расколется на сторонников зоны «сильного евро» (Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды, Люксембург и Австрия) и те страны, которые считают опасным существование «двухскоростной» финансовой системы в рамках единой политической организации.
Не менее важны политические последствия Brexit. Ситуация на сегодняшний день такова, что проведения референдумов, аналогичных британскому, могут потребовать по крайней мере десять стран-членов ЕС - Венгрия, Чехия, Словакия, Греция, Кипр, Испания, Болгария, Румыния, Португалия и Австрия.
При этом у каждой из стран Центральной и Восточной Европы имеются свои аргументы в плане пересмотра отношений с Брюсселем. Если в Чехии они связаны с общим высоким уровнем настроений в пользу выхода страны из Евросоюза, то главная проблема Венгрии - это потеря союзника в ЕС. Великобритания и Венгрия - единственные страны, голосовавшие против назначения на пост председателя Еврокомиссии Жан-Клода Юнкера, и уход британцев вполне может укрепить евроскептические настроения в венгерской элите. Министр иностранных дел Венгрии Петер Сийярто косвенно уже дал это понять: «У Венгрии и Британии много общих точек зрения на вопросы европейской интеграции, скажем, на значимость суверенитета и на ответственность национальных парламентов. Важно, чтобы такого рода мышление представлял сильный игрок из состава ЕС».
Показательную оценку новой геополитической реальности, возникающей в результате Brexit, дал «Голос Америки», освещая состоявшееся 24 июня в вашингтонской штаб-квартире Атлантического совета обсуждение результатов британского референдума: «Результаты голосования на референдуме о выходе Великобритании из ЕС отражают разрыв в мнениях элит и населения и могут стать началом цепной реакции по всей Европе. В этих условиях Брюсселю необходимо отказаться от углубления интеграции и задуматься о перестройке европейского проекта, а США – пересмотреть своё отношение к ЕС и путям участия в нём».
Итак: отказ от дальнейшего расширения ЕС, перестройка всего европейского проекта.
И конечно же, результаты британского референдума автоматически усиливают позиции евроскептиков в ведущих государствах ЕС – Германии, Франции и Нидерландах, особенно в условиях приближения там всеобщих выборов. При этом главным аргументом сторонников новых изданий Exit становится именно тот фактор, который, судя по всему, склонил чашу весов в Великобритании в сторону Brexit: недовольство масштабным и неконтролируемым притоком мигрантов (в 2015 году только из стран-членов ЕС в Великобританию прибыли 330 тысяч мигрантов).
Безусловно, влияние Brexit на каждое из государств-членов ЕС будет дифференцированным, но общие тенденции выглядят следующим образом:
• Венгрия и Швеция лишаются стратегического союзника в ЕС;
• В Германии Brexit оценивают как серьёзный удар по «европейской морали»;
• Словакия, Румыния, Польша и Литва озабочены дальнейшей судьбой собственных граждан, отправившихся ранее на берега Туманного Альбиона в поисках работы и социальной помощи (одних словаков там проживает порядка 100 тысяч);
• Ирландия, Испания, Греция и Кипр главную угрозу видят в негативном экономическом эффекте выхода Британии из ЕС;
• Во всех остальных странах Евросоюза (за исключением, пожалуй, Португалии и Болгарии) ключевым является рост в обществе настроений евроскептицизма. В частности, австрийская Партия свободы, чей кандидат недавно оказался в шаге от победы на президентских выборах, уже призвала к проведению в стране референдума о выходе из Евросоюза.
Однако прежде чем вслед за Великобританией «на выход» из ЕС попросится ещё какая-либо страна, может прекратить существование само Соединённое Королевство. Намерение влиятельных политических сил в Шотландии и Северной Ирландии провести собственные референдумы о независимости стало в одночасье не только реальной, но и близкой перспективой.
Чем вдохновил и чем шокировал ПМЭФ?
В спорах на берегах Невы родилась зеленая обезьяна
Николай Вардуль
ПМЭФ без сомнения не только оставит значительный след в истории, но и повлияет на ближайшее будущее, прежде всего России. Прогноз «Финансовый газеты», данный две недели тому назад, о том, что форум — это знак грядущего окончания войны санкций, полностью оправдался. Но форум, если рассматривать его еще и как мозговой штурм экономических проблем, стоящих перед нашей страной, запомнится яркими и горячими дискуссиями, которые вели между собой первые лица российской экономической политики.
Миссия Саркози и Юнкера
ПМЭФ 2016 сам по себе это прорыв антироссийской блокады, выстраивавшейся западными санкциями. Что характерно, так его рассматривали не только хозяева, но и прибывшие высокие гости из европейских стран.
Глава Еврокомиссии Жан Клод Юнкер сразу дал понять, что готов обсуждать судьбу санкций с президентом Владимиром Путиным. Экс-президент Франции Николя Саркози пошел гораздо дальше и с трибуны форума фактически предложил сценарий свертывания санкций. Он заявил: «Я среди тех, кто считает, что надо убрать санкции, у нас и без этого достаточно проблем. Мы не можем позволить себе страдать, и самый сильный должен протянуть руку первым». После чего элегантно подытожил: «Самый сильный — это Россия, и это президент Путин».
Можно долго спорить о том, какой сегодня политический вес у Саркози во Франции и в Европе. Можно, как это сразу же сделал российский министр экономического развития Алексей Улюкаев, углубляться в спор о том, кто первый начал и кто первый должен закончить размахивать санкциями. Все это имеет значение. Но отметим главное: маятник качнулся от санкций, и в интересах России (можно взвешивать, кому — Европе или России это более выгодно, но факт, что это в стратегических интересах России, бесспорен) подтолкнуть его в противоположную от санкций сторону.
В этой связи стоит обратить внимание на цифры, которые привел на форуме первый замминистра экономического развития Алексей Лихачев: по итогам четырех месяцев в России зафиксирован пятикратный рост сельскохозяйственного экспорта. А по данным министерства сельского хозяйства США, опубликованным 10 июня, Россия стала мировым лидером по экспорту пшеницы, опередив и Канаду, и США. Чем обусловлен названный Лихачевым фантастический рост? Прежде всего обесценением рубля, произошедшим в 2014—2015 гг. Если на ту же ситуацию взглянуть с другой стороны, то получится, что девальвация рубля защищает наших сельхозпроизводителей от импорта. Другими словами, эффект от российских административных контрсанкций не следует переоценивать.
На тему распутывания клубка санкций высказался и Владимир Путин. Выступление Саркози он прокомментировал так: «Думаю, что в его предложении есть конструктив, на который можно и нужно было бы обратить внимание». «Мы, как говорят у нас в народе, зла не держим, и готовы идти навстречу нашим партнерам, но это не может быть игрой в одни ворота», — позиция достаточно четкая.
Принес ПМЭФ и совершенно конкретный антисанкционный результат. Премьер-министр Италии Маттео Ренци заявил: «Позиция Италии очень проста. Санкции не продляются автоматически, как будто это обычное ведение дел. Я могу подтвердить, что на следующем заседании встречи послов в Брюсселе мы попросим, чтобы о санкциях на этом заседании велись дискуссии, чтобы они не были автоматически продлены и чтобы можно было узнать, на каком этапе находится имплементация минских соглашений». Непродление санкций автоматически — это уже конкретный шаг.
Главное, что сделал ПМЭФ 2016, — раскачал забор санкций.
Спиралевидная угроза
Санкции — это пусть очень близкая к экономике, но политика. Но Петербургский форум в первую голову экономический. И он всегда привлекает внимание откровенностью дискуссий.
В этот раз состоялись две большие экономические дискуссии. 16 июня — почти парадная панельная дискуссия, на которой сплоченно выступали министр финансов Антон Силуанов и председатель Банка России Эльвира Набиуллина, с которыми в целом солидаризировался Алексей Кудрин (ЦСР), диссидентом же был Андрей Клепач (ВЭБ). 17 июня в более неформальной обстановке делового завтрака, накрытого Сбербанком, участников было больше, получилось гораздо веселее, но и, если называть вещи своими именами, бестолковее.
Главное из произошедшего «на параде»: Силуанов и Набиуллина громили аргументы тех, кто призывает считать первой задачей экономической политики наполнение ее инвестициями даже с риском роста дефицита бюджета. «Увеличить дефицит бюджета и профинансировать пусть даже необходимые расходы: к чему это приведет? Последние два-три года мы финансировали дефицит бюджета за счет резервов, а резервы-то кончаются! А если мы останемся без резервов, то откуда мы возьмем деньги для финансирования дефицита бюджета? С рынка. Если мы выйдем на рынок с такими большими объемами заимствований — от 2,5 трлн до 3 трлн руб., к чему это приведет? К инфляции, к росту ставок. Что произойдет с реальными зарплатами и доходами населения? Они будут обесцениваться. Мы не сможем увеличивать индексацию зарплат и реальных пособий на уровень инфляции, потому что будет закручиваться спираль, что приведет к известным событиям, которые мы проходили в 1998—1999 гг. Поэтому увеличивать долг, несмотря на то что он у нас маленький, — это заблуждение, путь к дефолту, путь в никуда», — это позиция Силуанова.
Ее полностью разделяет Набиуллина. Она вывела нехитрую формулу: «При прочих равных, чем больше дефицит бюджета — на 1%, тем больше — на 1 процентный пункт — процентные ставки». Логика в том, что покрытие дефицита пока происходит за счет Резервного фонда через вброс в экономику бесплатных денег. В результате в целях сдерживания инфляции ЦБ вынужден поднимать свою ставку. Набиуллина показала долговую и инфляционную ловушку, в которую может угодить российская экономика: «Попытка финансировать рост через госдолг: мы можем попасть в долговую ловушку, так же как с инфляционной спиралью. Когда нам говорят: стимулировать рост через инфляцию — ну что там 1–2%, зато рост. Но если делать это каждый год, можно попасть в инфляционную спираль. Также и с госдолгом». Кредо финансового блока правительства неизменно.
«Зеленая обезьяна»
На завтраке Сбербанка эта точка зрения встретила бурное сопротивление. Особенно досталось Силуанову, который за завтраком заявил: «Надо перестать гадать, какая будет нефть, при определении наших прогнозов. Мы сами создаем себе шоки, сами создаем проблемы для бюджета, для экономики, для курса, для денежно-кредитной политики». Рецепт от шоков оказался прост: нужно брать при планировании бюджета, экономики, финансовой политики «структурную цену на нефть $40–50 за баррель — в противном случае сами создаем себе шоки».
Алексей Улюкаев такой подход просто высмеял: «Вот как говорит мой друг Антон Силуанов: а вот давайте из головы возьмем какую-нибудь цену и будем строить под нее нашу жизнь. Шансов на то, что эта цена будет правильной, ровно столько же… Какая вероятность, что, выйдя на улицу, вы встретите зеленую обезьяну? 50% – либо встретите, либо не встретите, точно так же и с ценой на нефть».
Дальше Улюкаев обрушился на принцип бюджетных резервов. «Вот этот короткий ответ — «давайте излишки увезем в резервы» — это ответ некачественной системы государственного управления. Когда система государственного управления некачественная, чтобы не создавать соблазна неэффективных расходов, вы уводите и куда-то прячете в кубышку эти средства… Поэтому я считаю, что нам нужно не бюджетное правило, а нам нужен правильный бюджет, который ориентирует нас на развитие. Мы уберем с рынка деньги, потому что мы не верим в то, что рынок сможет правильно распорядиться своими деньгами. Мы не верим, что нефтяные и газовые компании могут разумно инвестировать. Мы не верим, что финансовая система способна разумно диверсифицировать денежные потоки. Мы считаем, что мы обладатели сокровенного знания, и укажем нефтегазовому сектору, финансовому сектору те направления, в которых надо двигаться».
Этот пассаж не так прост и бесспорен, как может показаться. Улюкаев, изящно обойдя проблему текущего бюджетного дефицита, говорил о том, как в принципе надо обращаться с бюджетными деньгами. Их надо не копить, а пускать в дело. В какое? Ответ министр экономического развития снимает с госорганов, которые не являются «обладателями сокровенного знания», и оставляет нефтяным компаниям и «финансовой системе». Но и крупнейшей нефтяной компанией, и крупнейшими банками владеет все то же государство.
Фактически Улюкаев надеется, что топ-менеджеры госкомпаний мудрее госчиновников. Возможно. Жаль, однако, что завтракать со Сбербанком не пришла председатель Счетной палаты Татьяна Голикова, ей, наверняка, есть что сказать на эту тему.
С дефицитом же бюджета Улюкаев предлагает бороться так: заморозить номинальные расходы бюджета на текущем уровне, тогда об их фактическом сокращении позаботится инфляция. Просто? Да. Мудро? Вряд ли. Сокращение расходов бюджета нужно использовать для корректировки его приоритетов, но это гораздо труднее.
Дискуссии яркие. Родилась ли истина. Не думаю. Но пока есть дискуссии, есть надежда.
Сенсация Кудрина
Одну из самых, на мой взгляд, загадочных сенсаций форума, вызвал Алексей Кудрин. Он заявил буквально следующее: «Честно скажу: обрушение национальной валюты больше чем в два раза — это позор для экономических властей, я считаю, ну и как для страны».
Сказанное — брешь в строю финансового блока правительства. С одной стороны, Кудрин, безусловно, прав: гордиться тут нечем. Но рубль упал потому, что нефть на тот момент упала в цене в три раза. Если позор — это столь очевидная зависимость нашей экономики от нефтяной конъюнктуры, то Кудрин фактически посыпал голову пеплом. Именно он в немалой (если не в решающей) степени создавал существующую финансово-экономическую систему. Да, он же инновировал защиту от колебаний цен на нефть через резервные фонды, но это страховка в рамках все той же зависимости. Резервные деньги не пошли на поддержку проектов, которые могли бы способствовать диверсификации экономики, что ставят в вину Кудрину его политические противники.
Чтобы попытаться объяснить заявление Кудрина, обратимся к обстоятельствам места и времени. Оно прозвучало все за тем же деловым завтраком Сбербанка. Перед Кудриным выступали Геннадий Зюганов и Сергей Глазьев. Они себе не изменили. Глазьев был мягче, чем обычно, он, в частности, сказал: «Мы будем жить в ситуации низких цен на энергоносители. Самое простое, что нужно сделать Центральному банку, — это выполнять конституционную обязанность, оградить наш курс валюты от колебаний цен на нефть». И именно тут прозвучало резкое заявление Кудрина о позорном падении рубля.
Меня Сбербанк завтраком не угощал, и если бы не тот факт, что Кудрина процитировали все информационные агентства, я бы решил, что Кудрину приписали слова Глазьева. Но нет.
Кудрин стал оговариваться: ЦБ он в падении рубля не винит: «Отпускать рубль надо было, ЦБ здесь ничего не мог поделать. Плавающий курс неизбежен».
Как объяснить вираж Кудрина? У меня есть только одна версия. Кудрин прекрасно понимает непопулярность проводимой финансовой политики, с которой по праву ассоциируется. Он предпринял попытку изменить свой имидж.
Зачем ему это понадобилось? Объяснение в том, что Кудрин примеряет на себя одежды политика. Конечно, в области экономики он давно политик, но теперь, похоже, одежды размером больше — не министра финансов, а, скажем, премьера. Если так, то примерка, увы, не слишком удалась.
Так что произошедшее на форуме оставляет простор и для любителей конспирологии.
Россия > Госбюджет, налоги, цены > fingazeta.ru, 25 июня 2016 > № 1963501
Николай Вардуль
Иван Оносов
Фиксировать в письме городские пространства
Иван Иванович Оносов (р. 1984) – выпускник университета Paris VIII (факультет литературы), область научных интересов – практики и репрезентация повседневности эпохи модерна.
18 октября 1974 года Жорж Перек садится на парижской площади Сен-Сюльпис и ставит перед собой задачу «исчерпать» городское пространство посредством фиксации на бумаге всего того, что он видит. Но объектов и событий слишком много, и даже если мы исключим свое присутствие в форме индивидуального художественного языка (а Перек пишет нарочито сухо, отчасти поэтому из его описи событий и воспоминаний так легко сделать энциклопедию повседневной жизни эпохи), «я» все равно остается как минимум в качестве повода: почему, находясь под воздействием внешних ограничений (ведь нужно успевать фиксировать явления в реальном времени), какие-то события вызывают больший интерес, чем другие? И какого эффекта Перек пытается достичь, какую реакцию хочет вызвать у читателя, перебирая ординарное – тот шум, который не фиксируется вниманием? Как увидеть повседневную событийную ткань, если она становится заметной лишь через разрывы?
Как ни печально, а «повседневным» в таком случае придется назвать то, с чем все так или иначе сталкиваются и что оказывается ниже порога восприятия. Тем не менее литература может предложить явные и имплицитные проекты высвечивания таких вещей и явлений: как правило, граница между автором-протагонистом и коллективным опытом размывается до такой степени, что повседневное начинает приобретать личную значимость для того, кто ему поддается, позволяет ему на себя воздействовать. Кто-то говорит при этом о сверхъестественности, кто-то – о полноте жизни, кто-то – об антропологии ближнего.
На протяжении ХХ века эти литературные проекты зарождаются, эволюционируют и приходят в упадок. Применительно к французской литературе об этом можно прочитать в монографии Майкла Шерингема «Повседневная жизнь: теории и практики от сюрреализма до наших дней»[1], опирающейся на «Критику повседневной жизни» Анри Лефевра и «Изобретение повседневности» Мишеля де Серто.
Возможно ли применительно к городской среде одновременно быть погруженным в нее настолько, чтобы позволить ей воздействовать на себя, и находиться снаружи настолько, чтобы описать ее в мельчайших подробностях? Такой вопрос соотносится с ситуационистской программой психогеографии как системы сопоставлений городских пространств и собственного психоэмоционального состояния. Эту традицию можно в том или ином виде проследить начиная от бодлеровского фланера, через прогулки сюрреалистов по Парижу (например, в трилогии Андре Бретона «Надя», «Сообщающиеся сосуды», «Безумная любовь» и «Парижском крестьянине» Луи Арагона) до, например, Жака Реда, который тоже испытывает чувство внутреннего притяжения к одним парижским уголкам и отторжения – от других.
Кроме того, городское пространство можно проблематизировать в социальном ключе и сблизить таким образом литературное произведение и этнографическое, антропологическое или социологическое исследования. Один из самых популярных примеров в современной французской литературе – Франсуа Масперо, который в «Пассажирах Руасси-экспресс»[2] идет вместе с фотографом Анаик Франц вдоль линии электрички, поставив себя в положение путешественника-любителя, вооружившегося старыми туристическими буклетами. Он изучает плакаты, наклейки и граффити с таким же интересом, с каким обычный турист смотрел бы на достопримечательности другой страны: ищет в них отражения исторических и социальных феноменов и через них – свою связь с обитателями похожих друг на друга пригородов, обычно неприметных из окна поезда или автомобиля.
Другой пример тоже связан с пригородами, проносящимися за окном поезда: в 1999 году Франсуа Бону приходилось регулярно ездить на одном и том же поезде, и он, вполне в перековской традиции (к ограничениям которой добавилась скорость поезда), начал описывать ветшающие промышленные пригороды, увиденные им из окна.
Даниэль Сальнав, напротив, использует экзотическую на первый взгляд фактуру: она описывает свою прогулку по Калькутте в декабре 1990 года. Ужас от столкновения с грязью и нищетой, пронизывающий ее европейский взгляд, сформированный ценностями гуманизма и Просвещения, она пытается осмыслить максимально объективно и найти опору в археологии, истории и культуре, спроецировать на Калькутту представления о закате мировых империй.
Если Даниэль Сальнав с отстраненным ужасом наблюдает за крахом прогресса как европейского мета-нарратива, текст Кирилла Кобрина использует в качестве символа крушения коммунистического символического ландшафта гаражи, превратившиеся из сугубо функциональных построек в личное пространство советского мужчины. Для городского наблюдателя и пышная колониальная архитектура Калькутты, и покосившиеся «железные или кирпичные коробки» гаражей, и строгие формы консервного завода, мимо которого проносится поезд с Франсуа Боном, свидетельствуют о переходе этих построек из объектов культуры в статус явлений природы. Подобно искусственным руинам в парке, они ценны в первую очередь как объекты созерцания своими эстетическими и медитативными качествами, в крайнем случае – как источник отстраненной меланхолии.
Тем не менее эти явления отмеряют время тем, что становятся памятниками вполне конкретной эпохи: останавливающиеся французские заводы близ железной дороги – trente glorieuses, послевоенного тридцатилетия промышленного роста; ряды гаражей на окраинах советских городов – «долгих 1970-х»; дворцы Калькутты – периода расцвета Британской Индии на рубеже веков. Сейчас эти тексты смотрят на нас без хонтологической ностальгии, как и без порнографического упоения ветхостью. Более того, даже на уровне языка «я» из них стремительно вытесняется: текст Франсуа Бона (как и Жака Реда) написан безличными конструкциями, часто назывными предложениями, превращающими окружающее в статичную декорацию.
Впрочем, как бы авторы ни старались при помощи безличных конструкций исключить собственное «я» из мира коллективного опыта, к которому они не имеют прямого доступа (Бон отделен от объектов своих описаний окном поезда, а Кобрин – ржавеющей дверью, ключ от которой, наверняка, потерян), раз за разом в их текст врывается личное: глядя на раздевалку у стадиона, Бон не может не вспомнить своего детства, а увидев реку – соревнования по гребле. Всматриваясь в проносящиеся домики, Бон знает, каковы они внутри, и осознает свою любовь к Сименону.
[1] Sheringham M. Everyday Life: Theories and Practices from Surrealism to the Present. Oxford, 2006.
[2] Maspero F. Les passagers du Roissy-Express. Paris: Editions du Seuil, 2004. (Первое издание в 1990 году.)
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Франсуа Бон
Железный пейзаж
Франсуа Бон (р. 1953) – французский писатель и драматург. Дебютировал в 1982 году романом «Выход с завода» («Sortie d'usine»), которому предшествовали несколько лет работы специалистом по электронно-лучевой сварке, проведенных в том числе в заграничных командировках в Москве и Бомбее.
[1]
Возобновление и повторение: каждую неделю, в одно и то же время появление одной и той же картины, слишком мгновенной, чтобы ее удержать.
В Ревиньи, площадь перед вокзалом, бистро с красной вывеской и дорога, уходящая перпендикулярно между домами. Поезд не останавливается. Каждую неделю готовишься отметить еще одну подробность и тем не менее каждый раз, проезжая мимо «Ревиньи» (название написано поперек на проносящемся мимо здании вокзала), видишь, что улица оказывается пустой. […]
Способ развития. Не отмечать время, не возвращаться к написанному. Еженедельно добавлять детали улицы у вокзала Ревиньи. Смириться с тем, что этот текст, который будет переделываться всю зиму, из недели в неделю, начинается произвольно после остановки в Эперне и что к нему будут возвращаться лишь по причине упорства глазной сетчатки – избытка того, что накапливается: зубчатые бетонные заграждения, отлитые всюду из одной формы, старые опоры SNCF[2] на путях без рельсов, лужицы мутной воды в зарослях кустарника, непроходимые лесные участки, загадочные красно-белые геометрические обозначения для регулировки движения барж на канале, вдоль которого проносится поезд. […]
Не перечитывать, накапливать лишь текущие заметки, так как этот же поезд из четверга в четверг даст им возможность повториться; их изменит, да и то медленно, лишь смена времен года и освещения. Иногда подождать, не вынимать черную записную книжку до прибытия в города старой промышленной застройки – керамический завод Витри-ле-Франсуа, пивоваренный завод Шампиньоль, сталелитейный в Коммерси, цементный в Сорси, лесопилка в Бар-ле-Дюк и большая тюрьма (длинные темные стены с колючей проволокой и сторожевыми вышками, ровные ряды крыш), замеченная у Экрува перед Тулем. […]
Не принуждать себя к порядку. По этой дороге проезжал уже тридцать раз по четвергам, в одно и то же время, и все можно узнать по мере появления на большой равнине Эперне этого старого переезда типовой застройки: единственный домик по меньшей мере в пятикилометровой окрестности, крошечная проселочная дорога, пересекающая железную, шлагбаум, сейчас автоматический; в домике каждый раз на веревке развевается сохнущее белье, сзади гниет автомобильный каркас, в загончике куры и кролики. Все бедно, тесно, и узнать об этом что-нибудь большее никогда не удастся. […]
На билете на поезд «Париж, Восточный Вокзал – Нанси» есть отметка: триста пятьдесят два километра. Быстрый подсчет: поток из десяти триллионов фотонов в секунду падает на сетчатку с восьми часов восемнадцати до одиннадцати часов двадцати двух, деление в зависимости от результатов анализа этого потока – двадцать четыре в секунду; контраст между повторением практически неподвижных изображений – большая равнина или лес, канал или река, – вдоль которых происходит движение; остановившееся время вокзалов, затем внезапное появление, нуждающееся в сохранении, изобилие деталей, которое не удается достаточно быстро ухватить. […]
Редки те названия, которые доходят до поезда, у местности нет названий, от нее остались одни образы, она везде проявляет себя территорией, и тем не менее то, что предпринимает человек на земле, на каждом ее квадратном метре, – это ее преобразование, и лишь карта восстанавливает перечень невидимых названий. […]
География остается неизвестной, потому что из нее не произведено собственной территории, названия ничего не значат, нет ни направлений, ни линий, ни владений, они еще не наши, даже если вещи, которые они обозначают – выезды из городов с рекламными плакатами, автосервисы «Ситроен» с красной поперечной полосой, супермаркеты и дома, и даже эта колокольня или эта ферма, – все это известно. И эти тесные кухоньки, зажженные лампы которых дают нам мгновение нескромного взгляда, – это то, что, если описать, известно под собственными именами, но удивлению здесь нет места, потому что вот уже двадцать или тридцать лет, стоит лишь сесть на поезд до Бордо и проехать над рекой Клен, подъезжая к Пуатье, там увидишь извечное соревнование по гребле на байдарках, за которым наблюдают до сих пор, и все на своих местах, как все на своих местах перед пустым вокзалом в Сен-Савьоль, но почему то, что нас больше не удивляет в Сен-Савьоль, здесь нам кажется таким странным? […]
Организовать память недельными интервалами, не спеша делать отметки, медленно добавляя одно название к другому, три часа подряд на сетчатке отпечатываются города, пейзажи и заводы, дома, здания, кладбища, свалки металлолома, и каналы, и реки, и долгие медленные въезды в город, когда у вас появляется, наконец, достаточно времени, чтобы увидеть, но когда изобилием вы сыты по горло, равно как и долгой тряской при отправлении поезда, когда нужно все удержать: двадцать заводов, сорок деревень, столько же белых футбольных ворот – и даже если больше пока ничего, наконец-то, есть время все рассмотреть – хотя бы эти три камня и эту кучу веток на невозделанном поле с тремя изгородями и снова начинающиеся девственные заросли кустарника.
Затем, наоборот, то, что построено и ожидается, подобно кювету, ждущему фотографии: очень медленная проявка, начиная с белой области вокруг одной детали. И список уже готов, на этом этапе работы над текстом к нему не возвращаются, потому что к тексту применимо то же правило, что и к путешествию (возвращение, следующим вечером, всегда в кромешной темноте, ничего не видно, и поезд не останавливается, можно лишь угадать по скорому прибытию вокзал Мо, возвышающийся над центром города, и затем, по тому, что мы обгоняем серые пригородные поезда, не делящиеся на классы, можно понять, что мы проехали Нуази-ле-Сек и что приближается Пантен), в списке – вещи, которые удалось удержать, те, которые за три года путешествий по этому маршруту обратили на себя ваше внимание, и на этот раз – есть, они описаны. Иногда кажется, что стоило бы разок проехаться на машине, что на ней вы побывали бы в тех же самых местах с правом остановки: на кладбище и на заводах Витри-ле-Франсуа или же на старом кладбище Туля, перед Сорси на большом сталелитейном заводе с незаметными следами работы или на таинственном возвышении белого военного памятника, протыкающего вдалеке холм, – но этой поездке не бывать, да и что в ней можно было бы найти такого, что не оказалось бы тем же заводом, что и в Сен-Пьер-де-Кор или в Ангулеме, тем, что наизусть знакомо по собственной местности, до чего благодаря ей можно было бы добраться, как если бы сам принцип появления и исчезновения и порождал в вас видимый мир, тут же его лишая, принуждая краткое ощущение к ожиданию, что следующая неделя его перекроет, потому что небо будет другим, под темным небом пойдет дождь, или зима снова принесет свое холодное сияние, или же на этот раз все погрузится в белый туман, или же, или же… И словно бы здесь никогда не появлялся человек, зависит это только от времени: на большом живописном кладбище перед этими длинными перпендикулярно стоящими домами, тоже желтых и розовых оттенков, в Витри-ле-Франсуа такой пятнистый маскарад, для похорон еще слишком рано и никогда никого не было видно, в Туле этот белый дом за кладбищем с узкими окнами, конечно, там кто-то живет, даже если плиты его покосились, плиты почти упали, почему не поменяют.
С чем же связано то, что здесь это изобилие так нас влечет, оказывает такое влияние на нас же самих, что благодаря этому человеческому механизму городская механика оказывается таким кровопусканием на протяжении трехсот пятидесяти двух километров складов и хранилищ, строгих линий школ с котельными и пришедших в упадок заводов. […]
Вдали автомагистраль, медленная процессия грузовиков на склоне холма, кажется, что они скользят или едут по полям. Узнаваемые очертания придорожного ресторана, издалека заметна даже парковка, пустая в это время – все это видно за кухнями под пологими крышами.
Говорят, что в Мо белый завод, потому что стены просто выкрашены в белый, окон нет, только большие двери без надписей, потому что здания выстраиваются в лабиринт безлюдных улиц. Населен он изнутри. Между зданиями и решетками несколько штабелей пустых поддонов. Узнать, над чем они там внутри трудятся, не удастся. Все ухожено, главные ворота в порядке.
Шато-Тьерри, прямоугольный завод, говорят, что прямоугольный, потому что единственный его корпус имеет форму правильного прямоугольника, крыши с этой стороны треугольные, длинный фасад отходит перпендикулярно, окна без света – этот завод умер.
Завод с жилыми помещениями: его можно узнать по длинной стене (в то время все заводы строили с длинными стенами), в самом конце расширение – три на три окна с белыми занавесками. Внизу, но все равно на территории завода, качели для детворы на перекладине, служебная жилплощадь.
В сельской местности сменяющие друг друга виды никогда не наводят тоску по мере появления деталей: закругленного следа от трактора на краю поля, изгороди, которую подровнял бульдозер, неравномерного распределения шаров омелы в лесу, появления вдали очертаний деревеньки с заостренной колокольней и еще – чуть в отдалении – нескольких новых домов.
Дальше города похожи на продукты упругого сжатия, еще один вид на розовые дома (сегодня из-за тумана и мелкого града цвета не такие яркие, но тем не менее это они) на пустом кладбище. И слишком много изображений – на фронтонах заводов, на заселенных домах, на стремительно проносящихся набережных, – и потом уже или канал и шлюз, вереница заброшенных садов и деревья.
Снова все внимание – тому, что выделяется, досада оттого, что не получилось удержать большего. Сумев сохранить эти три камня, возвышающиеся на краю поля, можно было бы подумать, что по мере того, как мимо проходит город, детали, увеличившись в количестве, сложились бы в объединяющий их все большой и сильный образ. Этого не получилось, но тем не менее именно над этим и нужно работать. […]
И, когда вид появляется и исчезает, он несет с собой слово как символ, который его в себе заключает и отличает от остальных видов, и слова эти можно обобщить.
История – внезапно в лесу или в поле рядом с дорогой две укрепленные сторожевые будки, овальные, очень высокие, с бетонными амбразурами, дальше еще одна, перед мостом, там, где дорога сближается с восточным каналом Лерувиля, перед Коммерси (стоит подняться еще выше на север и проехать вдоль Мезы) – история появилась здесь со своим бетоном, оставила его за собой, как пунктирную границу, и Коммерси снова забыт.
Современность – «Tréfileurope»[3], все происходит внутри. Грузовики на стоянке, ряды аккуратных синих окон на желтых фасадах, у входа таблички, на которых можно без труда различить обозначения красным по белому корпуса IX, корпуса XII, все водонапорные башни одинаковой конструкции выкрашены тем же синим, что и окна.
Объезды – приближаясь к Витри-ле-Франсуа со стороны Луази-сюр-Марн, поезд объезжает город с юга, и впервые перед кладбищем, как будто оно от них избавилось, свалены замшелые доски, бетонные трубы и кучи земли и стоит бетонный домик – как бы служебное помещение. Шпунтовая стенка с металлической дверцей отделяет его от кладбища, этот участок со свалкой почти не заметен на фоне так близко стоящих больших розовых домов […]
Последовательности – в последовательность медленно выстраиваются (для этого потребовалось пятнадцать путешествий) постройки промзон […], заводской комплекс «Sarreguemines Bâtiment»[4], пересекающий канал (от Марны до Соны) крытым проходом без окон, с символом завода, буквой на желтом фоне с черной границей, затем заводы (как говорят) мертвые и их печальная красота, пустые здания, которые сегодня утром кажутся такими маленькими оттого лишь, что все воскресенье прошло за работой над двумя абзацами, в которых хотелось выстроить последовательность образов исходя из их деталей, треугольный щипец крыши, металлическая сетка с бетонными частями, как лежащее прямо под ногами послание, которое нужно разгадать и которого до сих пор, до сегодняшнего путешествия разгадать не получилось. Навес в глубине складов, до которого грузовики не доезжают, – это граница Витри-ле-Франсуа. К предыдущим заметкам добавилось, кроме этого, совсем немного, больше порядка в словах, в которых красота внезапно появлялась из этого непреодолимого изобилия. Остается лишь эта загадка и неисполнимое желание пройтись там, среди производственных линий, формовки и обжига, затем упаковка и складирование, керамические заводы «Sarreguemines», из которых ровными рядами вывозят разноцветные раковины в прозрачной пленке, но стоит лишь оторваться от предложения, и вот уже наступил красный участок, в котором одна за другой следуют фермы из красного кирпича и дома из красного кирпича, и на полной скорости проносится мимо вокзал, на нем написано «Парни-сюр-Со»: погрузившись в опись замеченных складов, легко не заметить кирпичный завод, который окрашивает весь пейзаж в цвет того, что он производит. Проходит, повернувшись спиной, так называемый загадочный завод, по обе стороны канала, затворник, стоящий на неподвижной воде и никуда не выходящий (это, должно быть, Контрисон).
Ориентиры – «Мез Металл» – это тоже Ревиньи, а автомастерская «Ситроен» называется «Мюрер-Кюдо» (почему, разве «Ситроен» лучше видно, благодаря красной поперечной полосе на белой обшивке, или так случайно вышло, что они расположены в такой близости друг напротив друга, если ехать на поезде из Эперне до Туля через Ревиньи и Коммерси, или потому что в них узнают себя, самостоятельно восстанавливают пейзаж, ориентируясь по внутренним меткам, проведя свое детство в автомастерских «Ситроен»), а Ревиньи – это бар «Аутсайдер» на пустынной, отходящей перпендикулярно улице (проносящейся так быстро, что невозможно ухватить ничего другого) и узкий домик с двадцатью семью отверстиями в фасаде, до этого – Бар-ле-Дюк, на стоянке – строительный мусор и цыгане, «Форд Транзит» без колес, белье сушится у пассажирского прицепа с черной дверью, новые строительные блоки из «Gedimat Collot»[5] в двух километрах от карьера.
Названия – что между «Sarreguemines Bâtiment» и пустыми складами в Витри-ле-Франсуа есть скотобойня, за ними со стороны полей видны загоны, в которых под навесом теснятся коровы, а с другой стороны отъезжают грузовики «Royal Canin». Вернувшись и зайдя в субботу в супермаркет, в отдел, отведенный корму для собак, большие трех- или пятикилограммовые мешки хрустящих и разноцветных штуковин – вот, как они изготавливаются, прямо из коров в загонах, в лабиринте этих цехов под низкими навесами. […]
Ожидание – сосредоточившись, глядя на приближение Фуга, вытаращив глаза (Беккетт изобрел выражение «вытаращенно говорить», и оно вертится в голове) – и вот показывается дом с надписью «Дискотека», с пристроенным этажом, серые бетонные блоки над розовой частью, напротив – гостиница, владелец – М.Л. Лорен (внизу написан телефон: 104, в каком году перестали звонить по номерам из трех цифр через телефонистку, наверное, тридцать лет назад), наконец-то, удалось разглядеть, а как бы хотелось располагать другими приметами перпендикулярно идущей улицы, появляющейся на долю секунды, нежели эти закрытые двери, на этот раз отъезжает мопед, фигура, затянутая в неуклюжую кожаную куртку и шлем посветлее, на взгляд в это мгновение со спины на человека и мопед, над которым он нависает (как в детских моделях для вырезания, где фигурки приклеиваются отогнутым картонным основанием), они кажутся остановившимися, неподвижными, их относительная скорость настолько мала по сравнению даже не с поездом, а с быстротой появления перспективы, тут же перекрытой зданием вокзала Фуга, на котором поезд никогда не останавливается, и которую подчеркивает розовая симметрия нарисованных букв, с одной стороны – надпись «Дискотека», с другой – гостиница «У вокзала» М.Л. Лорена (в Фуге, телефон 104).
Узнавание – на остановке в Туле, раз уж в том же вагоне, стало быть, и опять напротив – ресторан-пиццерия «Сен-Мишель», с синими ставнями практически пастельного цвета, с тканевым навесом над тем, что никак не назвать террасой, на окнах занавески с блестящими шариками, на втором этаже, должно быть, живет хозяин. Широкая улица круто поднимается направо к перекрестку с телефонной кабиной, блестяще-серой и пустой, и каждую неделю в одном и том же месте относительно оконной рамы купе видно типовое табло с заголовком «Состав поездов»: на черном фоне желтые вагончики обозначают первый класс, зеленые – второй, с отметкой времени, и стоит лишь взгляду остановиться на закрытой пиццерии (слишком рано), симметричных пастельных пятнах ставен и на идущей под наклоном улице без машин, как на этот вид, как и на прошлой неделе, накладывается на платформе свисток человека в фуражке. […]
Прибытие – так как Нанси – большой город, такое же изобилие (в чуть меньшем масштабе), которое наблюдалось от Парижа до Мо и повторялось от Ливердена до Фруара и от Фруара до Шампиньеля, в город прибывают, проходя сквозь слои, один за другим. Дорога шла вдоль Мезы и Мозели, а сейчас она сблизилась с Мерт, есть будка для управления шлюзом, там, где уровень канала выше уровня реки, а уровень будки – уровня канала, за окнами никого, в шлюзе никогда не было видно ни одной лодки, но будка, большая, и белая, и длинная, и узкая, между водами, и сонная поверхность воды в шлюзе, и мутная, и широкая – в Мерт, и сразу же за ними – огромное, пустое здание без окон, граффити на стенах бывшего завода на берегу, завода, который дополняет собой список пустых, мертвых зданий. Напротив – свалка со старыми автомобилями и грудами всевозможного металлолома, вывезенного из города, и, внезапно перейдя на другую сторону поезда, до самого канала – десятки крошечных садиков на склоне у воды. […]
Время, которое впредь будет выделяться из остальной жизни, начинается в четверг в 8:18, заканчивается в 11:22 и начинается снова в том же месте и тогда же на следующей неделе, в связи с тем же перемещением. Затем оно постепенно начнет распространяться, мысленное пространство, которое занимает работа над текстом, поглощено им и в другое время недели, потому что стоило однажды, переписав из блокнота, потратить все воскресное утро на вычитку, исправления и уточнения, затем достать карту, чтобы найти на ней недостаточно хорошо увиденные места, которые нужно постараться рассмотреть получше. Затем в голове, на сетчатке эта настойчивость, способность постоянно носить с собой, как в ранце, и извлечь во всех подробностях вид опоры линий электропередач, цементного завода, улицу между дискотекой и кафе-рестораном Лорена в Фуге, телефон 104. Тем более, что в Нанси, где сходят, остаются, работают два дня и откуда на следующий день отправляются обратно, окно поезда темно, как будто занавешено, словно в доказательство того, что все зависит от утра четверга, и вот кто-то говорит вам, что накануне приехал на машине из Паньи, а ему в ответ забавы ради описывают заводы, перед тем, как осведомиться, зачем он, Жерар или Ален, туда ездил: да там просто зять его живет, жена его работает в Витри-ле-Франсуа, а он с зятем – в одной сети супермаркетов, но здесь, в Нанси, стало быть, они живут посередине, вот и ездят каждый день. Ему говорят, что это же такая даль, а Жерар или Ален удивляется и рассказывает о своем маленьком дизельном «Пежо», он такой быстрый, это так близко, нужно только чуть выехать за пределы департамента. Дорога идет прямо, а поезд петляет и останавливается. Все эти миры, появляющиеся, словно пузыри, и разделенные унылой сельской местностью (леса, заросли, пашни, безлюдные дороги и столбы с проводами), машине не знакомы. Даже скорость поезда обманчива: она делает далеким то, что совсем близко. […]
Спрашивать себя о том, чему удается сохраниться, следы и красота, почему они в вас западают, тем более, что остановиться или зафиксировать их невозможно.
Попытки, на протяжении этих пяти месяцев найти в стольких книжных магазинах, и даже в самом Нанси, в «Другом береге», книги, в которых было бы это изображено: история городов, история заводов и история вод, каналов, шлюзов, ремесел – но таких нет. Кажется, коллективную память это не интересует. Никто не выпускает книгу с изображениями шлюзов, укрепленных железнодорожными стрелками, проволочными заводами в эпоху царствования стали, совсем нет книг с этими задворками городов, которыми они позволяют себя гладить, которые они признают как свои, через которые проникают в города, большие и маленькие, дело еще и в жизни в одной рубашке, без пиджака, в белье, которое вывешивают сушиться, и в расставленных во дворе пластиковых креслах, дело в садовых гномах на разросшихся газонах у домиков 1970-х годов на окраинах центров кантонов, которые поезд потихоньку опустошает, даже если вокзала на них уже нет.
Фотографии, впрочем, какие-то есть, для памяти, чтобы потом сверить текст, три пленки – не больше, снятые на одноразовый фотоаппарат «Панорама» на пятнадцать кадров, купленный в среду за шестьдесят три франка в одном и том же месте, в «Ашане» в Туре, и сданные в проявку в субботу утром в тот же торговый центр «Аркада» в Туре, где за сто пятнадцать франков через пятьдесят минут вам выдадут пятнадцать проявленных фотографий, небольшая растерянность продавца, думающего, наверное, собираетесь ли вы платить, потому что вас, должно быть, разочарует результат, из-за отражения стекол (поезда), из-за тряски (поезда), но в первую очередь из-за того, что ни на одной из пятнадцати фотографий не видно ни одного действующего лица – лишь железный пейзаж, но это-то и нужно было, на этих сорока фотографиях, плотно лежащих в большом конверте, можно снова встретить «Tréfileurope», и «Sarreguemines Bâtiment», и пустую улицу, уходящую в направлении Скрюпта, кафе Лорена в Фуге и цементный завод выше неба в Сорси, общественные сады и дискотеку в Туле, чуть раньше – этот странный завод на берегу канала, пересечение водных путей, и то, что записано, можно таким образом удостоверить, оно уходит корнями в человеческий ландшафт.
Открытка за пять франков, которую одним таким днем удалось найти у уличного торговца, раскладывающего их по департаментам, но ни в 51-м, ни в 54-м, ни в 55-м, ни в Нанси, ни во Фруаре не нашлось ничего интересного для вас – ни шлюза, ни завода, это не приковывает взглядов фотографов в той же степени, как монументальные въезды в города или то, что символизирует прогресс и путешествия, потому что вокзальные открытки у каждого города свои. Открытка из Ливердена называется «Старая мельница», на ней на месте консервного завода со зданиями треугольником и лабиринтом дворов ничего нет, да и сам завод – призрак, потому что наверху были те же самые старые дома, которые уже тогда нависали над краем (и во время следующего путешествия понять, почему бистро напротив заводских ворот все еще называется «Старая мельница», хотя вокруг теперь не видно ни воды, ни реки, все поглотили желтые заводские строения, дворы и грузовики, высокие резервуары из нержавеющей стали и хитросплетения труб). В Сорси ничего нет про печи для обжига извести, в Сорси – про проволочные заводы, а в Витри-ле-Франсуа – лишь «Выход рабочих с завода», в кепках и с вещмешками на фоне Первой мировой, и лишь в алфавитном каталоге Фуга ждало вознаграждение: фотография, сделанная в том же направлении, что и собственная, слева – дом, на котором теперь наверху написано «Дискотека», вместо трех этажей – два, но окна те же самые (это уже тогда был кафе-ресторан, хотя и без гостиницы), справа – кафе-ресторан-гостиница с выведенными под крышей буквами, но называется по-другому и без телефона, справа имя владельца не разобрать из-за листвы, слева – кафе-ресторан, но еще не Лорена, а Мальжан, открытка называется «Переезд», для того, чтобы сделать фотографию (крупноформатный фотоаппарат, надо думать, на треноге, накрытый черной тканью, с большим объективом и проводным спуском), переезд перекрыли, стоят трое женщин, двое мужчин и семеро детишек, женщины в шалях и платках, мужчины в кепках, дети в накидках. Слева – узкий дощатый домик дежурного с казенными надписями. Заграждение, которое выкатывают, сбоку – калитка для пешеходов. Дорога не заасфальтирована. Сзади видны дома, те же, что и сейчас. Еще сильнее, чем на других, виденных и отложенных в сторону открытках, ощущение жизни в собственной тени, того, что настоящее уже существовало девяносто лет назад в такой же близости, по обе стороны тех же дорог. Куда же тогда делись эти три женщины с ребятней? Смотрят ли до сих пор на проезжающих эти темные фигуры в шалях и накидках, стоящие вдоль заграждения, пока проезжающие снова бросают взгляд в перспективу безлюдной улицы между двух баров-ресторанов, выживший и умерший?
И если по воле случая вам придется ехать из Лиона поездом в 6:50, чтобы приехать в Нанси примерно в то же время, через Шалон-сюр-Сон, Дижон, Ис-сюр-Тий, Кюльмон-Шалендри (под Лангром, который из-за холма обычно объезжают и где, как и в Витри-ле-Франсуа, впечатляющие заводы, живые, хотя и спящие), достигая Мезы выше по течению, становящейся все более полноводной (через Левекур, Акур, Бурмон, Гоненкур и Аревиль-ле-Дансер), с остановкой в Нешато перед Тулем, который сложно узнать, оказавшись внезапно напротив пиццерии «Сен-Мишель», хотя и на одну платформу левее, станет понятно, как изменился взгляд за пять месяцев постоянных четвергов, теперь он быстрее распознает двойную арку двух одинаковых пристроек, соединяющих одинаковые дома, охровый и розовый, или же килевидную арку, но он жаден до корпусов заводов, прижавшихся к первому привою, от штабелей поддонов в глубине двора до пирамид материалов и одинаковых погрузочных платформ у безлюдных железнодорожных путей, поразмышлять над тем, отчего так притягательно смотреть из окна поезда, из-за ограниченности ли пространства или скорости, из-за видимости ли мира, в котором можно присматриваться сзади к скрытому в глубине, и это пробуждает старую мечту о близости мысленного представления о вещах, помноженную, должно быть, на скорость, с которой пропадает визуальная связь с ними, на то, что нужно удержать, что отмечено так мало подробностей при желании лучше увидеть, удержать, и чудесное ощущение ясности, которой достигает этот мир, ничего от вас не требующий и позволяющий так же быстро двигаться дальше.
И что в литературе это ощущение тоже умеют находить и ищут для себя, зачастую не в фантастических произведениях, а в тех, пишущихся в любые эпохи, которые кажутся наиболее неподвижными, прогулки в такой воссозданной густоте вещей («Октябрьские ночи» Нерваля), и как образы в них собираются в единое целое, можно составить список удивительных и ни на что не похожих мест, мимо которых проходит Жюльен Грак в «Полуострове», или в «Тесных Водах», или в загадочных и на первый взгляд постоянно пустующих домах, которыми населены раньше своих жильцов «Поиски Абсолюта», «Беатриса» или «Онорина» (если ограничиваться любимыми домами у Бальзака).
И тут же, вероятно, из-за домика смотрителя шлюза на возвышении у канала, давняя любовь к Сименону в целом и к настойчивому повторению Мегрэ в частности. Неподвижность того, что каждый раз предшествует фрагменту повествования, к ней вновь возвращающегося, очарование, с которым предложение ловит в ней дождь или запах, с которым абзац неторопливо прохаживается из одной комнаты в другую, с занавеской на окне и плохо прикрученной ручкой, или вдоль улицы, заглядывая в каждый закоулок. Что эта неподвижность – того, за кем следует книга, или же когда он поворачивается лицом (а про Мегрэ сказано, что глаза у него навыкате), то его останавливают пейзаж и вещи: нравится, как Сименон смакует мир, из-за чего каждый объект, который он в нем выделяет, будь то скатерть или запах на кухне, улица в определенное время и с возведенными в абсолют привычками, определенного цвета и времени года, развеивает представление о том, что все могло бы быть по-другому, соучастие, такое прекрасное, что оно нейтрализует говорящую о нем фразу и объект, о котором не остается сомнений, что он существует так и в этом месте.
Отправившись на этот раз во второй половине дня, вынужден был пропустить скорый поезд и, так как сегодня пятница, то он оказался заказан для солдат в увольнении, долгая проповедь контролера, но без настойчивости, потому что он, наверное, понял, что имеет дело с тем, кто часто ездит в этом направлении, но лишний раз сказал, что поезд, зафрахтованный для нужд армии, не может гарантировать точного времени прибытия – будет пропускать другие, и в случае поломки возмещения не будет, и сам этот поезд устаревшей модели, внезапно на вас обрушивается эта масса, ощущения двадцатилетней давности, другое соотношение застекленных поверхностей ко внутреннему объему, сиденья пониже, больше свободного места, пропускающего последние оранжевые лучи зимнего солнца, и этот полупустой поезд катится не торопясь, останавливаясь во всех военных городках, открывая с другой стороны вид на белый дом, большой и величественный, на цементный завод в небе, на красный мир кирпичного завода, на лесопилку с ровными штабелями и на кафе Лорена в Фуге, на этот раз без спешки и как бы на прощание позволяя вам все рассмотреть, освещенное с другой стороны, да и вас самих во временном озарении (поняв на этот раз, что даже если и есть другие поезда в 8:18, опись, которая продолжает вестись в черном блокноте, должна завершиться, что это конец, что ее можно впредь лишь пересматривать, выстраивать по порядку, причесывать, делать более выразительной).
И домик у шлюза этим вечером на месте, на этот раз можно убедиться, что длинный чугунный стержень, изгибающийся на конце овальной ручкой, которым тянут за ворота, когда уровень воды сравнялся, по-прежнему в траве, ждет, как и в Дамвиксе, куда ездили встречать лодки, хватались за стержень и каждый раз тянули ворота шлюза. […] Наконец, расположение самого домика из двух комнат, выходящего дверью на канал, из-за того, что уровень канала выше, другая сторона домика выходит на проселочную дорогу антресолями. Из окон видны комнаты на втором этаже, а дальше, за изгородью у дороги, промышленные здания […]. Сименон рассказал бы, что там едят на обед, и про цвет скатерти, и про тиканье часов, но здесь этому не место, хотя прочитанные книги, рассказав о таких интерьерах, помогают нам смотреть на него не как на бесплодный фрагмент реальности, а как на переплетение, вплоть до травы, воды и воздуха, до белья, которое сушится немного вдали, в отдельно огороженном участке с лачугой (это, должно быть, огород), вещей человеческих и просто вещей.
Можно еще грезить об остановившемся времени здоровяка Мегрэ, который застыл и не действует, и повторение из одной книги в другую одних и тех же тем через один и тот же письменный стол и одинаковых имен по ту сторону перегородки: Лукас, Жанвье, Лапуант, чтобы только этим и заниматься, не двигаться, позволить просочиться в книгу неподвижному повторению, которым вещи нас очаровывают, и то, что вывело реальность из равновесия, возвращается на свое место, направляя Мегрэ к возможному возобновлению цикла.
Блокнот закрыт. В мире, который видим за окном поезда, четверг, 8:18 (а когда появляется шлюз, то примерно 11:00), так никогда и не будет засвидетельствовано присутствие лодки, ожидающей переправы, предполагающей движение ворот, – поднять железный стержень и, оттого что делать нужно именно это, может быть, понять, что-то о собственной судьбе благодаря силе, которой обладают вещи. Они еще свидетельствуют о связи с трудом человека, есть правый берег реки в каменной колыбели, есть забытый в траве чугунный стержень. Задача кажущихся теперь мертвыми заводов была выковать их, его и ему подобных – стержни, лебедки, поручни и рукоятки. Остаются вода и белье. Что-то отделилось, чему мы все еще являемся каждый четверг свидетелями. Скоро здесь наконец проложат новую линию высокоскоростного поезда, она пройдет напрямик, и останутся лишь два вокзала и несколько стоянок. Скоро мы и сами будем избавлены от необходимости свидетельствовать запустение.
Тогда мы, наверное, больше и не будем смотреть в окна поезда.
Сокращенный перевод с французского Ивана Оносова
[1] Сокращенный перевод по: Bon F. Paysage fer. Lagrasse: Verdier, 2000. Начиная с конца 1980-х Франсуа Бон вел писательские и театральные семинары как в университетской, так и в социально неблагополучной среде в разных городах Франции. Отчасти поэтому действие его книг разворачивается на заводах, в провинциальных промзонах, на подземных автостоянках и в других местах, часто обделенных вниманием литературы. С 1997 года Бон на сайте www.tierslivre.net публикует тексты и материалы к своим проектам. Текст «Железного пейзажа» («Paysage fer») родился потому, что Бон каждый четверг ездил на поезде из Парижа в Нанси, где вел писательский семинар для бездомных. Начавшись как проект, заданный внешними ограничениями времени, места и способа передвижения, эти путевые заметки стали способом увидеть, зафиксировать то, на что обычно смотрят рассеянно, привлечь внимание к не самым живописным ландшафтам промышленных окраин. – Здесь и далее примеч. перев.
[2] Государственное предприятие, управляющее железными дорогами Франции.
[3] Сталелитейный завод в Коммерси.
[4] Завод керамических изделий.
[5] Супермаркет строительных товаров.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Орландо Файджес
Падение Севастополя
Орландо Файджес (р. 1959) – британский историк, специалист по русской и советской истории.
[1]
«Мой дорогой отец, – писал 14 июля Пьер де Кастеллан, адъютант генерала Боскета, – все мои письма, как представляется, можно было бы начинать одной и той же фразой: “Ничего нового” – и это означает, что мы окапываемся, обустраиваем батареи, ночами сидим вокруг лагерного костра и пьем, а в светлое время отправляем в госпиталь по две роты наших людей едва ли не ежедневно»[2].
После того, как попытки союзников захватить Малахов курган и форт Большой редан (Редан) провалились, осада вернулась к монотонной рутине углубления траншей и артиллерийских перестрелок – без каких-либо признаков прорыва. После девяти месяцев окопной войны обе стороны чувствовали себя обессиленными: противникам казалось, что тупиковое равновесие будет держаться бесконечно. Желание покончить с войной было столь сильным, что в ход шли любые ухищрения, хотя бы символически сближавшие врагов. Князь Сергей Урусов, заядлый шахматист и друг Льва Толстого, убеждал графа Дмитрия Остен-Сакена, командующего Севастопольским гарнизоном в том, что одну из самых спорных траншей, многократно переходившую из рук в руки и погубившую множество жизней, надо разыграть с союзниками в шахматы. По мнению самого Толстого, исход войны следовало решить на дуэли[3]. Хотя крымское противостояние было первой войной современного типа и генеральной репетицией окопных боев Первой мировой, оно разворачивалось в ту эпоху, когда идеи рыцарства еще были живы.
В стане союзников воцарилась деморализация. Никто не верил, что возобновление атак способно принести успех, поскольку русские успели основательно укрепить свои позиции, а перспектива еще одной зимовки под стенами Севастополя просто ужасала. Во фронтовых письмах этого периода все чаще сквозит тоска бойцов по дому. «Я окончательно решил вернуться домой, так или иначе, – писал подполковник Джордж Манди своей матери 9 июля 1855 года. – Я не могу и не хочу провести здесь еще одну зиму. Если я пойду на это, то за год превращусь в бесполезного и дряхлого старика. Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом». Солдаты завидовали раненым товарищам, которые отправлялись на родину. По словам британского офицера, «многие были бы рады потерять руку, лишь бы навсегда покинуть эти высоты»[4].
Ощущение того, что война никогда не кончится, заставляло многих военнослужащих задумываться о том, за что именно они воюют. Чем дольше продолжалась бойня, тем чаще они видели в своих врагах таких же солдат-мучеников, бороться с которыми бессмысленно. Капеллан французской армии Андре Дамá рассказывал о зуаве, который поделился с ним религиозными сомнениями касательно этой войны. Зуаву, как и прочим солдатам, объясняли, что он сражается с «варварами». Но во время перемирия, объявленного после сражения 18 июня для выноса с поля боя убитых и покалеченных, он помог тяжело раненному русскому офицеру, который в знак благодарности снял с себя и отдал ему кожаный образок с изображением Богоматери. «Эту войну пора остановить, она постыдна, – говорил зуав. – Ведь мы все христиане, и все верим в Бога. Именно это делает нас такими храбрыми»[5].
Окопное изнурение стало главной напастью лета 1855 года. К десятому месяцу осады солдаты настолько устали от губительных бомбардировок и постоянного недосыпания, что многие не выдерживали. В своих воспоминаниях участники крымской кампании писали об «окопном безумии», сочетавшем в себе целый комплекс умственных расстройств, от клаустрофобии до недуга, позднее названного «неврозом военного времени». Луи Нуар, например, упоминает о случаях, когда сразу несколько закаленных в боях зуавов «внезапно вскакивали посреди ночи и хватали винтовки, истерично призывая товарищей помочь им в отражении воображаемой неприятельской атаки». Подобные всплески нервного перевозбуждения, пишет он, «были заразными, причем в первую очередь они затрагивали тех бойцов, которые казались наиболее крепкими в физическом и моральном отношении». Жан Клер, полковник, командовавший зуавами, также рассказывает о бойцах-ветеранах, которые «внезапно впадали в безумие» и бежали к русским или стреляли в себя. Кстати, самоубийства фигурируют во многих мемуарах. Так, один из авторов пишет о зуаве, «закаленном в африканских войнах», который всегда был на хорошем счету – до тех пор, пока однажды, сидя в палатке и попивая кофе, он вдруг не заявил товарищам, что с него хватит; тут же взяв ружье, солдат вышел на улицу и всадил пулю себе в голову[6].
Более всего солдат травмировала потеря товарищей. Писать об этом не полагалось даже в английской армии, где солдатские письма домой не подвергались цензуре; от бойцов ожидалось стоическое приятие смерти, которое, кстати, зачастую помогало им выживать. И все же фронтовые письма перегружены скорбью о потерянных друзьях; из них видно, что авторы хотели бы сказать больше, чем могут себе позволить. Комментируя опубликованные письма французского офицера Анри Луазийона, его соратник Мишель Жильбер был потрясен той болью, которую автор выразил в письме своим близким, написанном 19 июня. Письмо содержало длинный перечень имен, «похоронный список» тех, кто погиб днем ранее в бою за Малахов курган; из этого текста, по мнению Жильбера, видно, до какой степени душа его автора была отравлена «дуновением смерти». Список имен поистине нескончаем. Луазийон скорбит, укоряя себя в том, что он выжил; лишь в заключительных строках письма, где не без юмора описывается тщетная молитва одного из его товарищей, в пишущем просыпается «неистовая жажда самосохранения»:
«Когда мы готовились к атаке [писал Луазийон], мой бедный друг Конельяно, человек очень религиозный, сказал мне: “У меня с собой четки, которые благословил сам папа; кроме того, я вознес дюжину молитв за генерала [Майрана], дюжину за моего брата и еще дюжину за тебя”. Бедный юноша! Из всех троих только мне его молитвы помогли уцелеть»[7].
Помимо травмирующего эффекта многочисленных смертей, солдатам в окопах постоянно приходилось сталкиваться с чудовищными ранениями, сопровождавшими осадную войну. Никогда прежде, вплоть до Первой мировой войны, человеческое тело не подвергалось таким мучениям, как в севастопольской битве. Технические усовершенствования артиллерийской и ружейной стрельбы значительно усугубили тяжесть ранений; во время наполеоновских или алжирских войн сражающиеся так не страдали. Модернизированный винтовочный заряд, ставший удлиненным и коническим, был более мощным, чем старая пуля круглой формы. Кроме того, он сделался тяжелее и поэтому, пробивая тело, ломал на своем пути все кости, в то время как легкий сферический заряд шел сквозь тело, отклоняясь, и обычно костей не задевал. В начале осады русские использовали коническую пулю весом 50 граммов, но с весны 1855 года они начали применять более крупную и тяжелую винтовочную пулю, которая была тяжелее и длиннее, чем пули союзников. Когда эти новые заряды поражали мягкие ткани тела, то оставляли большую рану, которую можно было вылечить, но если пули ударялись о кость, то буквально сокрушали ее, делая ампутацию ноги или руки почти неизбежной. Применяемая русскими войсками практика сдерживания огня до самого последнего момента и открытия стрельбы едва ли не в упор гарантировала их противникам максимальный урон[8].
Госпитали союзников были переполнены солдатами с самыми страшными ранениями, но и в русских госпиталях было столь же много несчастных, пострадавших от более передового вооружения англичан и французов. Христиан Гюббенет, профессор хирургии, который работал в военном госпитале в Севастополе, писал в 1870 году:
«Не думаю, чтобы я когда-нибудь видел такие страшные увечья, какие приходилось встречать в последний период осады. К самым страшным принадлежат, бесспорно, нередко случавшиеся раны в живот, когда срывало брюшные покровы и внутренности лежали в брюшной полости обнаженными. Когда таких несчастных приносили на перевязочный пункт, они могли еще говорить, обладали некоторым сознанием и жили иногда еще несколько часов. В других случаях вырывало мягкие части и стенки таза со стороны спины, так что внутренности вываливались назад. Такие раненые теряли подвижность нижних конечностей, но также сохраняли сознание и жили по несколько часов. Самое ужасное впечатление производили, без сомнения, те несчастные, которым ядра отрывали лица, лишая их образа человеческого. Представьте себе существо, у которого лицо и вся голова заменены безобразным кровавым комком, не видно глаз, носа, рта, щек, языка, подбородка, ушей, и которое стоит на ногах, двигается и протягивает руки, заставляя предполагать, что оно еще сохранило сознание. В других случаях на том месте, где мы привыкли видеть лицо, болтались лишь какие-то окровавленные куски кожи»[9].
Русские несли гораздо более тяжелые потери, чем союзники. К концу июля в Севастополе были убиты или ранены 65 тысяч русских солдат: эта цифра более, чем в два раза, превышала потери союзников, причем в ней не учитывались умершие от болезней. Июньская бомбардировка города добавила еще несколько тысяч раненых, причем не только военных, но и гражданских (4 тысячи пострадавших оказались в переполненных госпиталях только за 17–18 июня). В здании Дворянского собрания, по воспоминаниям доктора Гюббенета, «раненые лежали на паркетном полу не только бок о бок, но и друг на друге». «Приемная зала для раненых была набита битком, – пишет он. – Лежали не только один подле другого, но даже отчасти один на другом. Несколько сальных свечей, дымящихся в руках прислуги, не давали даже самого необходимого света, а только усиливали ужасное впечатление мрачной картины. Представьте себе смешанные глухие крики тысячи голосов». На Павловской батарее еще 5 тысяч раненых солдат в такой же тесноте лежали на голом полу верфей и складов. Чтобы преодолеть эту скученность, русские в июле развернули большой полевой госпиталь неподалеку от реки Бельбек, в шести километрах от Севастополя. Руководствуясь системой «сортировки» доктора Пирогова, туда эвакуировали самых тяжелых раненых. Были и другие резервные госпитали – в Инкермане, на Мекензиевых горах, в бывшем ханском дворце в Бахчисарае. Некоторых раненых отправляли лошадьми и подводами по проселочным дорогам гораздо дальше, за 650 километров, в Симферополь и даже в Харьков. Тем не менее всего этого было недостаточно, чтобы охватить постоянно множащееся число больных и раненых. В июне и июле список потерь ежедневно увеличивался на 250 человек. В последнюю неделю осады эта цифра возросла до 800 человек в день; между тем, согласно сообщениям русских пленных, Горчаков в своих реляциях начальству занижал этот показатель в два раза[10].
Напряжение в русском лагере нарастало. С оккупацией союзниками Керчи и блокадой коммуникаций, шедших через Азовское море, русские с первых чисел июля начали испытывать серьезный недостаток в боеприпасах и артиллерии. В особом дефиците были заряды для малых мортир. Командирам батарей предписывалось предельно ограничить их применение, отвечая единственным залпом на четыре вражеских залпа. Союзники, между тем, вышли на невиданный ранее в осадной войне уровень плотности огня: промышленные и транспортные системы Англии и Франции позволяли их артиллеристам выпускать до 75 тысяч снарядов в день[11]. То был новый тип промышленной войны, в которой Россия с ее отсталой крепостной экономикой никак не могла конкурировать.
Деморализация русской армии достигла опасных границ. В июне русские потеряли двух вождей севастопольской обороны: инженера Эдуарда Тотлебена серьезно ранили во время бомбардировки 22 июня, и он был вынужден покинуть театр военных действий, а через шесть дней пулей в лицо был сражен вице-адмирал Павел Нахимов, инспектировавший артиллерийские батареи. Его переправили в штаб, где он провел без сознания два дня, скончавшись 30 июня. Похороны адмирала превратились в грандиозную церемонию, в которой приняло участие все население города. За ней наблюдали и союзные войска, прекратившие на время обстрел. Работавшая в Севастополе сестра милосердия писала домой:
«Никогда я не буду в силах передать тебе этого глубоко грустного впечатления. Море с грозным и многочисленным флотом наших врагов. Горы с нашими бастионами, где Нахимов бывал беспрестанно, ободряя еще более примером, чем словом. И горы с их батареями, с которых так беспощадно они громят Севастополь и с которых они и теперь могли стрелять прямо в процессию; но они были так любезны, что во все это время не было ни одного выстрела. Представь же себе этот огромный вид, и над всем этим, а особливо над морем, мрачные, тяжелые тучи; только кой-где вверху блистало светлое облако. Заунывная музыка, грустный перезвон колоколов, печально-торжественное пение... Так хоронили моряки своего Синопского героя, так хоронил Севастополь своего неустрашимого защитника»[12].
К концу июня ситуация в Севастополе сделалась отчаянной: не хватало не только амуниции и боеприпасов, но также продовольствия и воды. Исходя из этого командующий войсками в Крыму генерал Михаил Горчаков начал готовить эвакуацию города. Бóльшая часть населения, опасаясь умереть от истощения или пасть от холеры и тифа, уже покинула Севастополь. Созданный в городе специальный комитет по борьбе с эпидемиями на протяжении июня ежедневно сообщал о кончине минимум тридцати холерных больных. Большинство из тех, кто остался, покинули разрушенные дома и прятались в форте Святого Николая на окраине города, у самого входа в гавань, где казармы, конторы, лавки были защищены мощными стенами. Другие нашли безопасное пристанище на Северной стороне. Артиллерийский офицер Андрей Ершов вспоминал:
«Весь Севастополь глядел могилою. Угрюмее и угрюмее становились с каждым днем даже центральные улицы – при взгляде на них невольно приходили на ум описания городов, опустошенных землетрясением. Уныло смотрела Екатерининская улица, месяц тому назад еще такая оживленная и пышная, теперь пустынная, полуразрушенная и еще разрушающаяся. Ни на ней, ни на бульваре не видно уже ни одного женского личика, ни одного человека, который ходил бы свободно и беззаботно. Угрюмые партии войск да фурштатские телеги. […] На всех лицах лежала какая-то печаль тяжелого ожидания, усталости и изнурения. Ходить в город было незачем, ни одного радостного слуха, никакого развлечения там нельзя было встретить»[13].
В рассказе Толстого «Севастополь в августе 1855 года», где описывались реальные события и персонажи, солдат на реке Бельбек спрашивает своего товарища, только что прибывшего из осажденного города, уцелела ли его квартира. В ответ звучит следующее:
«И, батюшка! Уж давно всю разбили бомбами. Вы не узнаете теперь Севастополя; уж женщин ни души нет, ни трактиров, ни музыки; вчера последнее заведение переехало. Теперь ужасно грустно стало»[14].
Покидали Севастополь не только штатские. В летние месяцы постоянно росло число бежавших из него солдат. Сдавшиеся союзникам утверждали, что дезертирство было массовым явлением; это отчасти подтверждается и сведениями русского командования. В одном из августовских докладов, например, отмечалось, что с июня число дезертиров резко возросло, особенно среди резервных частей, направленных в Крым: так, 15-ю резервную пехотную дивизию самовольно покинули сто человек, а из новобранцев, прибывших из Варшавского военного округа, дезертировали три четверти личного состава. В самом Севастополе ежедневно исчезали около двадцати солдат, преимущественно во время несения караулов или бомбардировок, когда офицеры не могли слишком пристально присматривать за ними. Со слов французов, к которым в летние месяцы русские солдаты переходили во множестве, главной причиной дезертирства выступало то, что беглецов либо вообще не кормили, либо предлагали только тухлое мясо. Ходили также слухи о том, что в первую неделю августа в Севастопольском гарнизоне вспыхнул мятеж резервистов, который якобы был подавлен с крайней жестокостью, а вся информация о нем была тщательно засекречена. «Рассказывают, будто сотню русских солдат, поднявших в городе бунт, расстреляли по приговору военного трибунала», – писал Генри Клиффорд своему отцу. Некоторые подразделения были расформированы и отправлены в резерв, так как полагаться на них командование уже не могло[15].
***
Понимая, что Севастополь не выдержит дальнейшей осады, царь приказал Горчакову предпринять последнюю попытку прорвать кольцо окружения. Командующий сомневался в правильности такого решения; по его мнению, наступление против врага, «превосходного численностью и занимающего сильные позиции», было безрассудством. Но Александр настаивал: нужно предпринять хотя бы что-нибудь. Он желал завершения войны на условиях, приемлемых для российской национальной гордости и территориальной целостности, а для этого требовался успех на поле боя, позволявший начать мирные переговоры с выгодных для России позиций. Отправляя в Крым три дивизии резерва, царь требовал от Горчакова начать наступление (не поясняя при этом, где именно нужно наступать), опережая прибытие союзных подкреплений, – он был уверен, что вскоре в Крыму высадятся свежие англо-французские части. «Более, чем когда-либо, я убежден в необходимости предпринять с нашей стороны наступление, ибо иначе все подкрепления, вновь к вам прибывающие, по примеру прежних будут частями поглощены Севастополем как бездонною бочкою», – писал монарх Горчакову 30 июля[16].
Единственный шанс на успех, как полагал Горчаков, представляла атака на французские и сардинские позиции на Черной реке. Как он писал царю, отсекая врага от берега, можно было бы угрожать ему с фланга и ограничить его атаки на Севастополь; вместе с тем надежда на успех в этом предприятии исключительно мала, подчеркивал главнокомандующий. Александр не внял предупреждениям Горчакова. 3 августа царь вновь написал Горчакову:
«Ежедневные потери неодолимого севастопольского гарнизона, все более ослабляющие численность войск ваших, которые едва заменяются вновь прибывающими подкреплениями, приводят меня еще более к убеждению, выраженному в последнем моем письме, о необходимости предпринять что-либо решительное, дабы положить конец сей ужасной бойне [курсив царя. – О.Ф.]».
Александр знал, что Горчаков был по сути придворным, верным приверженцем осторожного фельдмаршала Ивана Паскевича, и подозревал, что главнокомандующему не хочется единолично отвечать за наступление. Поэтому свое письмо царь закончил такими словами: «В столь важных обстоятельствах, дабы облегчить некоторым образом лежащую на вас ответственность, предлагаю вам собрать из достойных и опытных сотрудников ваших военный совет»[17].
9 августа военный совет действительно был созван для обсуждения возможного наступления. Многие старшие офицеры были против этого плана. Дмитрий Остен-Сакен, потрясенный смертью Нахимова и считавший, что потеря Севастополя теперь неизбежна, доказывал, что понесенные потери уже чрезмерны и пришло время эвакуировать гарнизон. Генералы в большинстве своем разделяли пессимизм Остен-Сакена, но никто из них не осмелился напрямую высказаться четко и определенно. В итоге, желая угодить царю, они соглашались с общей идеей наступления, не имея подробного видения его деталей. Наиболее смелое предложение исходило от эмоционального генерала Степана Хрулева, который руководил неудачной атакой на Евпаторию. Этот военачальник выступал за полное разрушение Севастополя по образцу Москвы 1812 года с последующей масштабной атакой на позиции врага всеми оставшимися силами. Когда Остен-Сакен возразил, что столь самоубийственный план обернется десятками тысяч ненужных смертей, Хрулев ответил: «Ну и что из того? Пусть все погибнут! Зато мы оставим след на карте!» Холодные головы, однако, возобладали, и совещание поддержало предложение Горчакова атаковать французские и сардинские позиции на реке Черной, хотя Горчаков по-прежнему сомневался в успехе дела. «Я иду на неприятеля, потому что если бы я этого не сделал, то Севастополь все равно был бы через очень короткое время потерян, – писал он накануне наступления военному министру, князю Василию Долгорукову, но, добавлял главнокомандующий: – если дела примут худой оборот, в этом вина не моя»[18].
Атака была намечена на раннее утро 16 августа. Накануне вечером французская армия праздновала День императора, отнюдь не случайно совпадавший с праздником Успения Пресвятой Девы Марии, исключительно важным для итальянцев, которые, как и французы, пили всю ночь до утра. Они только легли, когда в четыре часа утра их разбудила русская канонада. Под прикрытием утреннего тумана русские выдвинули к Трактирному мосту объединенные силы, состоящие из 47 тысяч пехотинцев, 10 тысяч кавалеристов и 270 полевых пушек. На левом фланге, против сардинцев, ими командовал генерал Павел Липранди, а на правом фланге, против французов, генерал Николай Реад, сын шотландского инженера, эмигрировавшего в Россию. Генералам предписывалось ни в коем случае не пересекать реку, не получив соответствующего приказа от главнокомандующего Горчакова, который пока не решил, где ему выставить резервы: против французов на Федюхиных высотах или против сардинцев на горе Гасфорта. Он собирался определиться после артобстрела, который должен был, по его мысли, раскрыть вражеские позиции.
Огонь русской артиллерии в основном не достигал намеченных целей, однако послужил сигналом боевой тревоги для 18 тысяч французов и 9 тысяч сардинцев, мобилизовав солдат, находившихся в лагере, и вызвав к Трактирному мосту тех, кто дежурил на передовых позициях. Огорченный отсутствием успеха, Горчаков спешно отправил своего адъютанта, лейтенанта Красовского, поторопить Реада и Липранди, сообщив им, что пришло время «начинать дело». К тому моменту, когда Реад получил приказ, его смысл был далеко не ясен. «Начинать что?» – поинтересовался Реад у адъютанта, но тот не знал ответа. Реад решил, что приказ подразумевал не открытие артиллерийского огня, который и без того уже велся, а начало пехотной атаки. Поэтому он приказал своим людям форсировать реку и штурмовать Федюхины высоты – несмотря на то, что кавалерийские и пехотные резервы, направленные ему в поддержку, еще не прибыли. Между тем Горчаков решил сконцентрировать свои резервы не справа, где начал наступать Реад, а слева; его поначалу ободрила те легкость, с которой стрелки Липранди выбили аванпосты сардинцев с Телеграфного холма. Услышав ружейную стрельбу из расположения Реада в районе Федюхиных высот, Горчаков был вынужден перенаправить туда часть подкреплений, но, как он признавал впоследствии, уже тогда ему было ясно, что битва проиграна. Русские войска были разделены и атаковали на двух фронтах одновременно, хотя исходный замысел наступления предполагал нанесение мощного концентрированного удара[19].
Люди Реада пересекли реку недалеко от Трактирного моста. Без кавалерийской и артиллерийской поддержки они были почти полностью истреблены французской артиллерией и пехотой, которые стреляли сверху, со склонов Федюхиных высот. За двадцать минут были перебиты 2 тысячи русских пехотинцев. Вскоре, однако, к русским подоспели резервы: это была 5-я пехотная дивизия. Ее командир предложил бросить ее в атаку всю и единовременно; в этом случае, говорил он, численный перевес поможет прорыву русских. Но Реад выбрал другой вариант, вводя подкрепления в бой постепенно, полк за полком. Все эти части поочередно и методично расстреливались французами, которые уже полностью уверились в своей способности разгромить русские колонны и открывали огонь только тогда, когда противник был совсем близко. Октав Кюлле, капитан французской пехоты, который был на Федюхиных высотах, вспоминал:
«Наша артиллерия ввергла русских в панику. Наши бойцы, уверенные в себе и спокойные, стреляли по ним с двух линий с той выдержкой и меткостью, которые под силу только испытанным в боях войскам. Каждому стрелку тем утром выдали по восемь магазинов, но тратились они экономно: никто не обращал внимания на огонь с флангов, ибо все были сосредоточены только на приближающихся русских. […] Только когда враг подходил вплотную и уже угрожал окружить нас, мы открывали огонь, причем ни один выстрел не пропадал даром. Наши люди проявляли удивительное хладнокровие, никто и не помышлял об отступлении»[20].
Наконец, Горчаков положил конец колебаниям Реада, отдав приказ об атаке всей дивизии. На какое-то время русским удалось отбросить французов назад к холму, но смертоносные залпы вражеских винтовок в конечном счете заставили их отступить и вернуться на другой берег реки. Во время отступления Реад был убит осколком снаряда, и Горчаков принял командование на себя, приказав восьми батальонам из сил Липранди слева поддержать его на восточной стороне Федюхиных высот. Но эти подразделения попали под плотный ружейный огонь сардинцев, которые продвигались от горы Гасфорта, стремясь прикрыть свой открытый фланг. Русские вынуждены были вернуться к Телеграфному холму. Ситуация становилась безнадежной. Вскоре после 10 часов утра Горчаков отдал приказ о всеобщем отступлении и, дав последний залп из всех своих орудий, прозвучавший как знак несогласия с поражением, русские отступили зализывать раны[21].
Союзники потеряли на Черной реке 1800 человек. Русские насчитали 2273 погибших, почти 4000 раненых и 1742 пропавших без вести, большинство из которых составили дезертиры, использовавшие для побега утренний туман и неразбериху битвы. Прошло несколько дней, прежде чем удалось собрать трупы и вывезти раненых (русские даже не пришли за своими). Ужасную сцену побоища наблюдали не только медицинские сестры, помогавшие раненым, но и «военные туристы», которые собирали трофеи с тел умерших. Известно, что по меньшей мере два капеллана британской армии принимали участие в этом мародерстве. Знаменитая медсестра Мэри Сикол описывает поле, «густо усеянное ранеными, некоторые из которых были тихими и безропотными, а другие нетерпеливыми и беспокойными. Кто-то сотрясал воздух криками боли, каждый хотел воды, и все были благодарны людям, оказывавшим им помощь». Британского доктора Томаса Буззарда, приписанного к турецкой армии, поразило то, что большая часть мертвецов «лежала лицами вниз, буквально, используя выражения Гомера, “землю кусая зубами”». Это ничуть не походило на произведения батальной живописи, где павших было принято изображать обратившими лица к небу. (Это неудивительно, поскольку большинство русских были убиты выстрелами спереди, когда они взбирались вверх по холму, и поэтому естественным образом падали вперед)[22].
Каким-то непостижимым образом русские умудрились проиграть сражение неприятелю, которого численно они превосходили вдвое. Объясняясь перед царем, Горчаков возложил всю вину на несчастного генерала Реада, указывая, что тот неправильно истолковал его приказ, внезапно двинув своих людей против французов на Федюхиных высотах. «Порыв, оказанный всеми частями войск наших, имел бы, без сомненья, счастливый исход, если бы генерал Реад не сделал преждевременной частной атаки вместо той, которую я предполагал сделать совокупно войсками его и генерал-лейтенанта Липранди, непосредственно поддержанными главным резервом», – писал он царю. Александра, однако, не убедила попытка Горчакова переложить ответственность за разгром на погибшего генерала. Ему нужен был успех, чтобы начать переговоры о мире на выгодных условиях, а эта неудача разрушила все его планы. Отвечая Горчакову, он настаивал на том, что понесенные русскими войсками огромные потери не имели смысла. Правда же заключалась в том, что вину за ненужное кровопролитие несли оба этих человека: Александр требовал наступления, когда оно было невозможно, а Горчаков поддался его давлению[23].
Поражение на Черной стало для русских катастрофой. После него взятие Севастополя союзниками было лишь вопросом времени. «Я уверен, что это предпоследний кровавый акт нашей операции в Крыму, – писал французский офицер Эрбе своим родителям 25 августа, после ранения на Черной, – последним актом будет захват Севастополя». Согласно Николаю Милошевичу, одному из защитников военно-морской базы, после этого поражения русские армии утратили веру в своих офицеров и генералов. Другой участник сражений писал: «Поражение на Черной грустно отозвалось в Севастополе. Утро 4 августа – были последние минуты нашей жизни и нашей надежды. К вечеру все умерло. […] Мы начали прощаться с Севастополем»[24].
Осознавая, что ситуация безнадежна, русские начали готовиться к эвакуации города; накануне битвы Горчаков предупреждал военного министра о возможности такого исхода, если сражение будет проиграно. План эвакуации предполагал сооружение понтонного моста, пересекающего морскую гавань с юга на север. В случае потери Южной стороны русские могли бы оборудовать на Северной стороне свои командные позиции. Идею моста в начале июля выдвинул военный инженер, генерал Михаил Бухмейер. Многие инженеры критиковали этот план, поскольку, по их мнению, соорудить мост там, где предлагалось – между фортом Святого Николая и батареей Михайлова, – было невозможно, ибо ширина морской гавани там составляла 960 метров. Это был бы самый длинный понтонный мост в мире, и волны, поднимаемые севастопольскими ветрами, с легкостью разрушили бы его. Но безотлагательность ситуации заставила Горчакова поддержать опасный план. После того, как несколько сотен солдат на телегах доставили лесоматериалы из далекого Херсона, отстоявшего за 300 километров от Севастополя, команды моряков под началом Бухмейера начали собирать понтон, который был готов к 27 августа[25].
***
Тем временем союзники готовились к новому наступлению в районе Малахова кургана и Редана. К концу августа они поняли, что русские больше держаться не могут. После поражения на реке Черной ручей дезертиров из Севастополя превратился в широкий поток, причем все беглецы в один голос рассказывали об ужасающей ситуации в городе. Как только союзные командиры осознали, что новая атака на крепость вполне может увенчаться успехом, они преисполнились решимости предпринять ее как можно раньше. Приближался сентябрь, погода вскоре могла измениться, и ничего более не страшило их так сильно, как вторая зимовка в Крыму.
Подготовительными мероприятиями руководил Жан-Жак Пелисье. После того, как его войска разгромили русских в битве при Черной, позиции французского военачальника заметно укрепились. Раньше Наполеон не раз высказывал сомнения относительно бесконечной осады крепости, на которой настаивал маршал; сам император, как известно, предпочитал полевые кампании. Но эта новая победа заставила Наполеона оставить сомнения и полностью довериться командующему французским контингентом в выборе путей к победе.
Итак, французские командиры руководили, а британские были обязаны им подчиняться: нехватка войск и одержанных побед не позволяли им диктовать общую военную политику. После катастрофической для англичан атаки 18 июня британское командование было склонно воздерживаться от повторения штурма города с участием английских солдат. Победа на Черной, однако, изменила ситуацию, более не позволяя британцам оставаться в стороне.
К тому моменту французам удалось довести подкоп под оборонительные сооружения Малахова кургана до точки, от которой оставалось всего 20 метров до крепостного рва. В ходе этой операции они несли большой урон от русского огня. Копать приходилось так близко от русских позиций, что враг без труда мог слышать их разговоры. Британцы тоже вели подкоп к Редану, но в их зоне почва была каменистой, и до укреплений оставалось еще 200 метров. В ходе работ они тоже теряли много людей. С крыши военно-морской библиотеки русские отчетливо видели лица британских солдат, работавших в открытых траншеях. Их снайперы, засевшие в Редане, без труда могли убить каждого, осмелившегося понять голову. Ежедневно союзные армии теряли от 250 до 300 человек. Сложившееся положение было нестерпимым. Откладывать наступление было нельзя; если не взять город сейчас, то позже это тем более не удалось бы сделать, а в таком случае осаду вообще пришлось бы прекратить до наступления зимы. Именно этой логикой руководствовалось британское правительство, позволяя генералу Джеймсу Симпсону объединить силы с Пелисье ради последней попытки взять Севастополь посредством сухопутного штурма[26].
Операция была назначена на 8 сентября. На этот раз, в отличие от провалившейся попытки 18 июня, штурму предшествовала продолжительная и массированная бомбардировка русских оборонительных сооружений, начавшаяся 5 сентября и постепенно нараставшая. Выпуская по 50 тысяч снарядов ежедневно, причем с более близкого расстояния, чем прежде, французские и британские орудия причиняли русским войскам грандиозный урон. Центр города, в котором не осталось почти ни одного целого здания, выглядел так, будто бы пережил землетрясение. Потери были огромными: начиная с последней недели августа русские ежедневно теряли около тысячи человек убитыми или ранеными, а на протяжении трех дней сентябрьских обстрелов их потери составили примерно 8 тысяч человек. Тем не менее последние храбрецы, защищавшие Севастополь, не помышляли об оставлении города. Ершов вспоминал:
«Защитники Севастополя далеки были от того, чтобы отступать; даже думать не хотели об отступлении; несмотря на то, что, обороняя полуразрушенный Севастополь, в сущности защищали лишь призрак, имя без значения. Напротив, все готовилось в Севастополе к отчаянной борьбе: припасали вторые линии, устраивали баррикады и собирались обратить в цитадель каждый дом, дать отпор из-за каждой развалины»[27].
Русские ожидали атаки – бомбардировка не позволяла сомневаться в намерениях союзников, – но они думали, что она начнется 7 сентября, в годовщину Бородинской битвы, в которой в 1812 году была уничтожена треть наполеоновской армии. Но в этот день ничего не произошло, и русские сняли дополнительные дозоры и караулы. Они были еще более сбиты с толку 8 сентября, когда с пяти часов утра обстрел возобновился, причем с бешеной интенсивностью. Французские и британские пушки выпускали по 400 снарядов в минуту – до тех пор, пока в десять часов залпы внезапно не прекратились. Но атаки снова не было. Русские полагали, что союзники начнут наступление в сумерках или на рассвете следующего дня, как они всегда делали прежде. Поэтому они истолковали новый обстрел как предвестие возможной вечерней атаки. Эта догадка получила подтверждение через час, когда их дозорные на Инкерманских высотах сообщили о начавшемся развертывании союзного флота. Наблюдатели не ошиблись: план союзников предполагал обстрел городских укреплений с моря. Но тем утром прекрасная жаркая погода сменилась; поднялся сильный северо-западный ветер. Начавшийся на море шторм заставил отменить морскую часть операции в самый последний момент, хотя при изменении обстоятельств к ней рассчитывали вернуться. По настоянию французского генерала Пьера Боскета атаку решили начать в полдень – как раз в тот момент, когда русские меняли караулы и ожидали ее меньше всего[28].
План союзников был прост: они намеревались повторить все, что предпринималось ими 18 июня, но бóльшими силами и без прежних ошибок. На этот раз, вместо трех дивизий, задействованных в прошлый раз, французы привлекли к операции десять с половиной дивизий (пять с половиной против Малахова кургана и пять против городских бастионов). В совокупности это составляло 35 тысяч человек, которых поддерживали еще 2 тысячи сардинцев. Ровно в полдень французские командиры отдали приказ к наступлению. Под барабанную дробь и звуки горнов, с криком «Да здравствует император!» части генерала Патриса де Мак-Магона, около 9 тысяч солдат, поднялись из французских окопов. За ними последовала остальная французская пехота. Ведомые отважными зуавами, солдаты побежали к Малахову кургану, а потом, преодолев с помощью досок и лестниц крепостной ров, начали взбираться на стены крепости. Русские были застигнуты врасплох: они действительно меняли караульных, а многие солдаты воспользовались прекращением артподготовки для того, чтобы спокойно пообедать. Как вспоминал потом Прокофий Подпалов, в ужасе наблюдавший за происходящим с Редана, французы действовали так быстро, что многие русские бойцы не успели даже схватиться за ружья. За несколько секунд сотни французских солдат заполонили русские позиции, а через несколько минут на башне уже развевался французский флаг[29]. Русские были ошеломлены мощью французской атаки и в панике бежали с Малахова кургана. Большинство их солдат, оборонявших бастион, составляла необстрелянная молодежь из 15-й резервной пехотной дивизии, которая не имела боевого опыта и не могла тягаться с зуавами.
Захватив Малахов курган, люди Мак-Магона обрушились на русские укрепления, ввязавшись в жестокую рукопашную схватку с противником на батарее Жерве, на левом фланге кургана. Одновременно другие подразделения начали атаковать остальные русские бастионы по всей линии соприкосновения. Вскоре зуавам удалось захватить батарею Жерве, хотя на правом фланге они не смогли выбить с занимаемых позиций Казанский полк, который храбро держался до прихода подкрепления из Севастополя, позволившего русским перейти в контратаку. Это было одно из самых жестоких сражений Крымской войны. «Часто мы рвались в штыки, бросались вперед и оттесняли передовые части французов, – вспоминал один из русских офицеров Анатолий Вязмитинов. – Мы не отдавали себе отчета в цели наших атак и не спрашивали себя, был ли вероятен какой-нибудь успех. Мы рвались вперед, опьяненные пылом боя». За считанные минуты земля между батареей Жерве и Малаховым курганом была покрыта мертвыми телами, русскими и французами вперемешку; с каждой успешной атакой сверху добавлялся новый слой трупов, поверх которого кипел бой. «Смесь крови с пылью, толстым слоем покрывавшей землю, образовала какое-то тесто, – позднее писал Вязмитинов. – Мы не могли целить во французов, занимавших часть нашей батареи, так как ни одного из них не видно было из-за густого дыма. Мы стреляли в этот дым, стараясь только дать нашим пулям направление, параллельное земле». В конечном счете пехотинцы Мак-Магона, постоянно получавшие подкрепление, раздавили русских превосходящей огневой мощью и заставили их отступить. Затем они закрепились на Малаховом кургане, возведя здесь импровизированные баррикады, причем вместо мешков с песком использовались тела убитых и даже раненых русских солдат. За этими укреплениями в сторону Севастополя были развернуты тяжелые орудия[30].
Между тем британцы предприняли собственное наступление на Редан. По определенным причинам захват Редана был гораздо более тяжелым делом, чем овладение Малаховым курганом. В каменистом грунте вокруг форта нельзя было окапываться, и поэтому англичанам под огнем врага нужно было сначала бегом пересечь открытое пространство и затем карабкаться наверх. Клинообразная форма Редана означала, что штурмовые отряды, стоит им только пересечь ров и забраться на парапет, попадут под фланговый огонь. Кроме того, ходили слухи о том, что Редан заминирован русскими. Впрочем, как только французы заняли Малахов курган, Редан оказался более уязвимым.
Как и в июне, британцы позволили французам взять инициативу в свои руки; лишь только увидев французское знамя на Малаховом кургане, они устремились к Редану. Под залпами картечи и ружейным огнем значительная часть штурмового отряда, насчитывавшего тысячу солдат, смогла бегом добраться до рва и спуститься в него, хотя не менее половины лестниц были брошено по пути. На дне рва воцарился полный хаос, поскольку штурмующих почти в упор расстреливали русские, разместившиеся на парапетах у них над головами. Одни англичане старались как можно скорее выбраться наружу, чтобы атаковать парапет, другие пытались укрыться на дне рва. В конце концов, группе бойцов удалось вскарабкаться на стену и ворваться в крепость. Большинство из них были убиты, но они подали пример, которому последовали другие. Среди них был лейтенант Гриффит из 23-го полка Королевских уэльских фузилеров:
«Мы неистово устремились вдоль окопов, картечные залпы гремели в ушах. Попадавшиеся нам навстречу раненые офицеры, возвращавшиеся к своим, сказали, что они уже были в Редане и лишь подкрепления не хватило для полной победы. По мере продвижения вперед мы встречали все больше наших раненых. […] “Вперед, 23-й!” – кричали офицеры. Вскоре мы оказались на открытом пространстве. Эти минуты были поистине ужасными. Когда я бегом пересекал открывшиеся 200 ярдов, картечь взрыхляла землю со всех сторон и наши люди падали один за другим. Оказавшись у рва Редана, я обнаружил своих, которые испытывали некоторое смятение, но при этом продолжали отстреливаться от наседавшего неприятеля. На дне рва скопились солдаты различных подразделений; по штурмовым лестницам, ведущим на парапет, уже взбирались наши ребята. Мы с Рэдклиффом тоже схватили лестницу и начали подниматься по ней, пока нас не остановили раненые и мертвые, постоянно падавшие сверху. Это была душераздирающая картина»[31].
Ров и склоны, ведущие к парапету, быстро заполнялись все новыми англичанами, которые, подобно Гриффиту, не могли взобраться на парапет из-за создавшейся толчеи. Внутренняя часть Редана была хорошо защищена; атакующие, прорывавшиеся в крепость, были окружены противником, значительно превосходящим их числом, и оказывались под уничтожающим перекрестным огнем с флангов клинообразной крепости. Английские солдаты, столпившиеся на дне рва, понемногу теряли присутствие духа. Игнорируя команды офицеров, призывавших взбираться на парапет, люди, по воспоминаниям лейтенанта Колина Кэмпбелла, смотревшего на это из окопа, «старались прибиться поближе к угловым стенам, где было относительно безопасно, хотя и там их во множестве настигали вражеские пули». Многие теряли самообладание и бежали назад, за двести метров, в свои траншеи, которые и без того были переполнены солдатами, ожидавшими приказа к атаке. Дисциплина была подорвана: началось паническое бегство в тыл. Гриффит присоединился к общему отступлению:
«Испытывая стыд, я против воли последовал за общим потоком. Впереди была видна наша траншея, но я не надеялся добраться до нее. Огонь был ужасающим, и я с трудом пробирался между телами убитых и раненых, буквально покрывавшими всю землю вокруг. Наконец, к моей великой радости, я достиг наших позиций и упал в окоп. […] По дороге пуля разбила мою флягу, висевшую на поясе, и меня облило водой. Вскоре нам удалось встретить несколько уцелевших товарищей. Зрелище было печальное: слишком многих недоставало».
Что касается Генри Клиффорда, то он был среди офицеров, которые тщетно пытались восстановить дисциплину:
«Когда люди бежали с парапета Редана, […] мы били их ножнами сабель, убеждая остановиться и крича, что они погубят все дело; но нас мало кто слушал. Траншея, куда они устремлялись, вскоре была переполнена, там невозможно было двинуться, чтобы не наступить на раненого»[32].
Войска, охваченные паникой и состоявшие в основном из необстрелянных резервистов, были неспособны к возобновлению атаки. Генерал Уильям Кодрингтон, командир наступающей пехотной дивизии, отложил атаку на сутки. За день потери англичан составили 2670 человек, 550 из которых были убиты. Кодрингтон настаивал на том, чтобы назавтра к наступлению были привлечены проверенные в боях войска, но до этого дело не дошло. Тем же вечером русские решили, что они не смогут отстоять Редан под огнем французских пушек, установленных на Малаховом кургане, и эвакуировали гарнизон крепости. Как объяснял впоследствии русский генерал, Малахов курган был ключом к Севастополю, и, завладев им, французы получили возможность беспрепятственно обстреливать город, убивая тысячи солдат и гражданских лиц. Кроме того, существовал риск того, что они разрушат и понтонный мост, отрезав тем самым путь к отступлению русских на Северную сторону[33].
В итоге Горчаков приказал эвакуировать всю Южную сторону Севастополя. Военные сооружения были взорваны, склады сожжены, а толпы солдат и мирных жителей готовились перейти понтонный мост, перекинутый через бухту. Многие русские солдаты считали решение об эвакуации предательством. По их мнению, в сражении предшествующего дня они одержали частичную победу, поскольку отбили вражеский натиск на всех направлениях, за исключением Малахова кургана, и потому не понимали или отказывались понимать, почему оборонять город далее невозможно. Многие моряки не хотели уходить из Севастополя, где прожили целую жизнь, а некоторые даже протестовали.
«Нам нельзя уходить, мы никакого распоряжения не получали; армейские могут уходить, а у нас свое, морское, начальство; мы от него не получали приказания – да как же это Севастополь оставить? Разве это можно? Ведь штурм везде отбит; только на Малахове остались французы, да и оттуда их завтра прогонят; а мы здесь на своем посту! Армейское начальство этого не может разрешить, потому что у нас здесь все морское, доки, магазины, мало ли еще чего. Мы здесь должны помирать, а не уходить; что же об нас в России скажут?»[34]
Эвакуация началась в семь часов вечера и продолжалась всю ночь. На набережной в гавани форта Святого Николая скопилась огромная толпа военных и гражданских, собирающихся пересечь понтонный мост. Раненые и больные, женщины с детьми, старики и старухи с палками – вперемежку с солдатами, матросами, лошадьми, пушками на повозках. Вечернее небо вспыхивало огнем пылающих зданий, а орудийные залпы с дальних бастионов чередовались со взрывами в самом городе, в фортах и на кораблях, поскольку отступающие уничтожали за собой все, что могло пригодиться врагу. Опасаясь того, что англичане и французы могут появиться в любой момент, люди паниковали и толкали друг друга, чтобы пробиться поближе к переходу. «На улицах и на площади такие страсти делались, что и рассказать нельзя, – вспоминала писательница Татьяна Толычева, которая ожидала переправы вместе с мужем и сыном. – Шум, гам: кто кричит, кто рыдает, кто из раненых стонет, а снаряды так и летят по небу». В гавани все время взрывались пушечные ядра: одно из них, упав прямо в толпу на набережной, убило восемь пленных союзников. Первыми через мост отправили солдат, лошадей и артиллерию, за ними пошли запряженные волами повозки, нагруженные пушечными ядрами, сеном и ранеными. Когда они пересекали мост, на набережной стояла тишина: никто не был уверен в том, что эвакуирующимся удастся достичь другого берега. Море волновалось, дул сильный северо-западный ветер, хлестал дождь. У переправы гражданские выстроились в очередь. Им разрешили взять с собой только то, что можно было нести в руках. Среди этих людей была и Толычева:
«На мосту давка, суматоха, страсть! Он подавался от тяжести так, что подымалась вода почти до колен. А то вдруг кто-нибудь со страха крикнет: “Тонем!” Все бросятся назад, собьют друг друга с ног, перепугают лошадей, а они станут на дыбы. Гам и шум такой, что голова трещит. Погода стояла ненастная, шел дождь, а снаряды так и свистали над нами. Не раз всякий прочел про себя молитву».
К восьми часам следующего утра переход был завершен. Последним защитникам был дан сигнал оставить бастионы и поджечь город. Прежде, чем перейти на Северную сторону, из немногих специально оставленных орудий они расстреляли последние корабли российского Черноморского флота, затопив их у входа в гавань[35].
С одного из фортов падение Севастополя наблюдал молодой Лев Толстой. Во время штурма он командовал батареей из пяти орудий и был одним из последних защитников города, пересекших понтонный мост. То был его день рождения, ему исполнилось 27 лет, но зрелище, открывшееся перед ним, разбивало сердце. В письме тете он признавался: «Я плакал, когда увидел город объятым пламенем и французские знамена на наших бастионах; и вообще во многих отношениях это был день очень печальный»[36].
Великий пожар Севастополя – повторение московского пожара 1812 года – продолжался несколько дней. Некоторые районы города еще догорали, когда 12 сентября в Севастополь вошли части союзников. То, что они здесь увидели, было невообразимо. Из городских госпиталей забрали не всех раненых, не хватило транспорта; около 3 тысяч человек были брошены в городе без пищи и воды. Доктор Гюббенет, который отвечал за эвакуацию медицинских учреждений, распорядился оставить раненых, предполагая, что очень скоро о них позаботятся союзники. Он не думал, что это произойдет лишь через четыре дня. Он испытал шок, читая позднее в западной прессе отчеты, подобные, например, статье корреспондента лондонской «The Times» Уильяма Рассела:
«Из всех кошмарных картин войны, которые когда-либо были явлены миру, зрелище севастопольского госпиталя оказалось самым душераздирающим и отвратительным. Войдя в эти двери, я увидел такое, чего смертные, по счастью, почти никогда не могут наблюдать. Повсюду были разлагающиеся и гноящиеся тела солдат, которых оставили умирать в последней агонии, без попечения и помощи. Они лежали в крайней тесноте, истекавшие кровью, которая капала прямо на пол, смешиваясь с гноем. Некоторые были еще живы, а в их ранах копошились черви. Другие, обезумев от происходящего вокруг или стремясь укрыться от этого ужаса в своей последней агонии, скатывались под кровати, еще более травмируя очевидцев. Многие, с искалеченными ногами и руками, обломками костей, торчащими прямо из открытых ран, молили о помощи, воде, пище; те же, кто лишился речи из-за тяжелейших ранений в голову или в преддверии смерти, просто молча указывали на свои язвы. […] Тела многих распухли и раздулись до невероятной степени; черты лица исказились самым фантастическим образом, глаза вываливались из глазниц, чернеющие языки не помещались во рту, сквозь плотно сжатые зубы прорывались предсмертные хрипы»[37].
Вид опустошенного города поражал всех, кто вступал в него. Барон де Бондюран, французский военный интендант, писал маршалу де Кастеллану 21 сентября:
«Севастополь представляет собой зрелище, более невероятное, нежели можно представить. Мы даже представить себе не могли, какой эффект произведет наша артиллерия. Город буквально разнесен вдребезги. Нет ни одного дома, куда не угодил бы снаряд. Здесь не осталось ни одной целой крыши, почти все стены тоже разрушены. Севастопольский гарнизон, судя по всему, нес огромные потери, поскольку все наши залпы находили цель. Это свидетельствует о неоспоримой силе духа и стойкости русских, которые держались столь долго и сдались лишь после того, как взятие Малахова кургана лишило их последних шансов».
Дух разрушения царил повсюду. Тем не менее Томас Буззард был поражен красотой даже разгромленного города:
«На одной из широких улиц уцелело изящное здание церкви, выполненное в камне в классическом стиле афинского Парфенона. Некоторые его огромные колонны были почти разбиты. Войдя вовнутрь, мы обнаружили, что снаряд пробил крышу и взорвался на полу, полностью разбив его. Было так странно выйти оттуда – и увидеть зеленый и мирный сад по соседству, стоявший в полном цвету»[38].
Что касается не столь чувствительных союзных солдат, то для них оккупация Севастополя открыла широкие перспективы мародерства. У французов грабежи проходили организованно, при поддержке офицеров, которые также присоединялись к расхищению русского имущества, посылая домой украденные трофеи. С их точки зрения, это было естественной составляющей войны. В письме родным от 16 октября 1855 года лейтенант Вансо приводит длинный список отправленных им сувениров, включавший серебряный и золотой медальоны, фарфоровый сервиз, русскую офицерскую саблю. Через несколько недель в новом письме он сообщает:
«Мы продолжаем разорять Севастополь. В городе почти не осталось ничего ценного, но мне очень хотелось найти тут один великолепный стул – и вчера, к моему удовольствию, мне повезло. У него нет одной ножки и немного попорчена обивка, но зато резная спинка поражает изяществом».
Англичане, по сравнению с французами, вели себя чуть более сдержанно. 22 сентября Томас Голафи отправил домой письмо, написанное на обороте какого-то русского документа, где он рассказывает:
«[Британские солдаты] тащат все, что можно унести в руках и продают добычу любому, кто готов ее купить, причем зачастую прекрасные товары предлагаются за очень скромные деньги, но проблема в том, что покупателей, кроме немногочисленных торговцев-греков, почти нет. […] Нам не позволили разграбить город, подобно французам. У них солдатам разрешалось ходить по всей его территории, а нас пустили только в одну его часть, находящуюся непосредственно у наших позиций»[39].
Если в мародерстве британцы отставали от французов, то в пьянстве они, напротив, шли впереди. Оккупационные войска нашли в Севастополе огромные запасы алкоголя, и британцы вознамерились полностью их уничтожить, заручившись разрешением своих командиров отметить одержанную победу. Пьяные драки и неподчинение дисциплине стали главной проблемой в британском лагере. Обеспокоенный докладами о «массовом пьянстве» среди солдат, военный министр, лорд Фокс Панмюр, обратился с письмом к Кодрингтону, предупреждая его «о физической опасности для армии, которая станет чрезвычайной, если это зло не удастся решительно пресечь, а также о бесчестии, которому ежедневно подвергается наш национальный характер». Министр потребовал урезать солдатское содержание и вновь подчинить части законам военного времени. С октября по март следующего года 4 тысячи английских военнослужащих были преданы военному суду за пьянство; большинство из них подверглись телесным наказаниям за недостойное поведение, а некоторые лишились месячного жалования. Тем не менее эпидемия пьянства продолжалась до тех пор, пока запасы алкоголя не иссякли, а союзные войска не оставили Крым[40].
Перевод с английского Андрея Захарова
[1] Перевод текста осуществлен по изданию: Figes O. Crimea: The Last Crusade. London: Penguin Books, 2011. P. 373–396.
[2] Boniface E. Campagnes de Crimée, d’Italie, d’Afrique, de Chine et de Syrie, 1849–1862. Paris, 1898. P. 247.
[3] Maude A. The Life of Tolstoy: First Fifty Years. London, 1908. P. 119.
[4] National Army Museum, London (NAM). 1984-09-31-129. Letter. 9 July 1855; NAM. 1989-03-47-6. Ridley letter. 11 August 1855.
[5] Damas A. de. Souvenirs religieux et militaires de la Crimée. Paris, 1857. P. 84–86.
[6] Noir L. Souvenirs d’un simple zouave: Campagnes de Crimée et d’Italie. Paris, 1869. P. 282; Сler J. Reminiscences of an Officer of Zouaves. New York, 1860. P. 231–232; Mismer C. Souvenirs d’un dragon de l’armée de Crimée. Paris, 1887. P. 117.
[7] Loizillon H. La Campagne de Crimée: Lettres écrites de Crimée par le capitaine d’état-major Henri Loizillon à sa famille. Paris, 1895. P. x–xi, 116–117.
[8] Baudens J. La Guerre de Crimée: Les campements, les abris, les ambulances, les hôpitaux, etc. Paris, 1858. P. 113–115; Guthrie G. Commentaries on the Surgery of the War in Portugal…with Additions Relating to Those in the Crimea. Philadelphia, 1862. P. 646.
[9] Гюббенет Х. Очерк медицинской и госпитальной части русских войск в Крыму в 1854–1856 годах. СПб., 1870. С. 143–144.
[10] Там же. С. 10, 13, 88–90 (цитату см. на с. 88). Royal Archives, Windsor. VIC/MAIN/QVJ. 12 March 1856.
[11] Вроченский М. Севастопольский разгром: воспоминания участника славной обороны Севастополя. Киев, 1893. С. 164–169; Baumgart W. The Crimean War, 1853–1856. London, 1999. P. 159.
[12] Цит. по: Тарле Е. Крымская война: В 2 т. М., 1944. Т. 2. С. 328.
[13] Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 846. Оп. 16. Д. 5732. Л. 28; Ершов А.И. Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера в семи тетрадях. СПб., 1858. С. 244–245.
[14] Толстой Л.Н. Севастопольские рассказы // Он же. Полное собрание сочинений. М.: Художественная литература, 1935. Т. 4. С. 82.
[15] РГВИА. Ф. 9196. Оп. 4. Св. 2. Д. 1. Ч. 2. Л. 1–124; Ф. 9198. Оп. 6/264. Св. 15. Д. 2/2. Л. 104, 112; Ф. 484. Оп. 1. Д. 264. Л. 1–14; Д. 291. Л. 1–10; Boniface E. Op. cit. P. 267; Loizillon H. Op. cit. P. 105, 139; Сlifford H. Letters and Sketches from the Crimea. London, 1956. P. 249.
[16] Seaton A. The Crimean War: A Russian Chronicle. London, 1977. P. 195. (По-видимому, Файджес неверно указывает дату этого письма; цитирующий его Тарле датирует это послание 25 июня. См.: Тарле Е. Указ. соч. С. 431–432. – Примеч. перев.)
[17] Ibid. P. 196. (Цитата, приводимая автором в английском переводе, неверна. В данном переводе письмо царя цитируется по его русскоязычному оригиналу, приводимому Евгением Тарле. См.: Тарле Е. Указ. соч. С. 432. – Примеч. перев.)
[18] Хрущев А. История обороны Севастополя. СПб., 1889. С. 120–122; Тарле Е. Указ. соч. Т. 2. С. 344–347; Seaton A. Op. cit. P. 197.
[19] Сullet M.O. Un régiment de ligne pendant la guerre d’orient: Notes et souvenirs d’un officier d’infanterie 1854–1855–1856. Lyon, 1894. P. 199–203; Seaton A. Op. cit. P. 202; Cтолыпин Д. Из личных воспоминаний о крымской войне и о земледельческих порядках. М., 1874. С. 12–16; Красовский И. Из воспоминаний о войне 1853–56. М., 1874; Jaeger P. Le mura di Sebastopoli: Gli italiani in Crimea 1855–56. Milan, 1991. P. 306–309.
[20] Cullet M.O. Op. cit. P. 207–208.
[21] Seaton A. Op. cit. P. 205; Herbé J. Français et russes en Crimée: Lettres d’un officier français à sa famille pendant la champagne d’Orient. Paris, 1892. P. 318.
[22] Jaeger P. Op. cit. P. 315; Loizillon H. Op. cit. P. 168–170; Seacole M. Wonderful Adventures of Mrs Seacole in Many Lands. London, 2005. P. 142; Buzzard T. With the Turkish Army in the Crimea and Asia Minor. London, 1915. P. 145.
[23] Seaton A. Op. cit. P. 206–207.
[24] Herbé J. Op. cit. P. 321; Берг Н. Записки об осаде Севастополя: В 2 т. М., 1858. Т. 2. С. 1.
[25] Вроченский М. Указ. соч. С. 201.
[26] Small H. The Crimean War: Queen Victoria’s War with the Russian Tsars. Stroud, 2007. P. 169–170; Ершов А.И. Указ. соч. С. 157, 242–243; Cullet M.O. Op. cit. P. 220.
[27] Ершов А.И. Указ. соч. С. 247–248; Гюббенет Х. Указ. соч. С. 148.
[28] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 57; Вроченский М. Указ. соч. С. 213–220; Тарле Е. Указ. соч. Т. 2. С. 360–361. О разведданных, получаемых русскими от пленных англичан и французов см.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5687. Л. 7.
[29] Niel A. Siège de Sébastopol: Journal des opérations du génie. Paris, 1858. P. 492–502; Perret E. Les Français en orient: Récits de Crimée 1854–1856. Paris, 1889. P. 377–379; Herbé J. Op. cit. P. 328–329; Воспоминания Прокофия Антоновича Подпалова, участника в Дунайском походе в 1853–54 годах и в Севастопольской обороне / Сост. В. Ляскоронский. Киев, 1904. С. 19–20.
[30] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 58–60; Вязмитинов А. Севастополь от 21 марта по 28 августа 1855 года // Русская старина. 1882. Т. 34. С. 54–56; Ершов А.И. Указ. соч. С. 277–279.
[31] Spilsbury J. The Thin Red Line: An Eyewitness History of the Crimean War. London, 2005. P. 303.
[32] Ibid. P. 304; Campbell C. Letters from Camp to His Relatives during the Siege of Sebastopol. London, 1894. P. 316–317; Clifford H. Op. cit. P. 257–258.
[33] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 65.
[34] Богданович М. Восточная война 1853–1856: В 4 т. СПб., 1876. Т. 4. С. 127.
[35] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5758. Л. 68; Толычева Т. Рассказы старушки об осаде Севастополя. М., 1881. С. 87–90.
[36] Толстой Л.Н. Письмо Т.А. Ергольской, 4 сентября 1855 // Он же. Полное собрание сочинений… Т. 59. С. 335.
[37] Гюббенет Х. Указ. соч. С. 19, 152–153; The Times. 1855. September 27.
[38] Boniface E. Op. cit. P. 295–296; Buzzard T. Op. cit. P. 193.
[39] Vanson E. Crimée, Italie, Mexique: Lettres de campagnes 1854–1867. Paris, 1905. P. 154, 161; NAM. 2005-07-719. Golaphy letter. 22 September 1855.
[40] National Archive, London. War Office 28/126; NAM 6807-379/4 (Panmure to Codrington. 9 November 1855).
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Россия. Великобритания > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901059
Мара Козельски
Побочные жертвы: крымские татары в годы Крымской войны
Мара Козельски – историк, специалист по истории Российской империи, доцент Университета Южной Алабамы.
[1]
Во время Крымской войны российские власти обвиняли крымских татар в шпионаже, провокациях, предательстве и коллаборационизме. Для русского правительства, глубоко увязшего в войне, которую ему вот-вот предстояло проиграть, татары были своеобразным групповым маркером. Официальные лица считали их «пятой колонной», готовой помогать союзникам, поскольку, подобно туркам, татары исповедовали ислам. В эпоху обостренной религиозной чувствительности власти верили собственной пропаганде: Крымская война была в их глазах священной, поскольку в ней, помимо внешнего врага, участвовал и враг внутренний[2]. Утвердившись, подобная позиция положила начало радикальному сдвигу в отношении российского государства к коренным жителям Крыма, в конечном счете обернувшемся исходом двух третей крымского-татарского населения с полуострова. Война спровоцировала массовую эмиграцию татар, охватившую в целом 200 тысяч человек. Если в середине 1850-х она была подобна слабому ручейку, то между 1860-м и 1863 годами[3], когда был достигнут ее пик, превратилась в мощный поток. Это переселение стало наиболее масштабным среди всех татарских миграций – от исхода, вызванного присоединением Крыма в 1783 году, и до сталинской депортации 1944-го.
Существование крымских татар и других народов российского Причерноморья представляет собой историю постепенно усугубляющегося бесправия, в которой Крымская война стала резким поворотом к худшему[4]. У нас пока нет полного понимания того, как и почему это происходило, а также какую именно роль в этом процессе сыграла война[5]. Анализ материалов, подготовленных российскими ведомствами в 1854–1856 годах, показывает, что русское правительство не планировало переселение татар. В данном случае вообще едва ли возможно говорить о какой-либо целенаправленной «политике» по отношению к татарам, поскольку мнения официальных лиц по татарскому вопросу зачастую противоречили друг другу, а действия основывались на непроверенных слухах и были бессистемными. Если одни российские чиновники обвиняли татар в пособничестве врагу и настаивали на их депортации, то другие заступались за них. В настоящей статье я собираюсь проследить, как менялось отношение государства к татарам с момента прихода войны на Крымский полуостров до заключения мира, вскрывая по ходу дела противоречия, повороты, контрасты в политике низших и высших уровней управления. Хотя статья помогает разобраться в особенностях миграции 1860-х годов, ее основной задачей выступает выявление разнообразных факторов, влиявших на отношение государственной власти к татарам в ходе войны.
Разбираясь в сложностях государственного мышления относительно крымских татар, я затрону несколько различных тем. Прежде всего, хотя крымский конфликт уже рассматривался под разными углами зрения, в локальном разрезе он пока не изучался[6]. Между тем война изменила Крым во многих отношениях, а ущерб, нанесенный осадой Севастополя, оказался не самой тяжелой травмой. На протяжении полутора лет полуостров управлялся по законам военного времени, которые устанавливались должностными лицами, не слишком осведомленными об особенностях этой имперской территории. В итоге деловая активность замерла, трудоспособное население превратилось в беженцев, коренные народы подверглись выселению. В век религиозного национализма война придала полуострову новую религиозную идентичность: православие, на протяжении десятилетий сдерживаемое сохранявшимся с екатерининских времен духом веротерпимости, распространилось по всему Крыму.
Если же отвлечься от частностей, то судьба татар в Крымскую войну может многое рассказать о политике имперской России и жестокости ее властей по отношению к собственному населению[7]. Это особенно интересно в свете недавних исследований, которые доказывают, что в других частях империи интеграция мусульманского населения происходила относительно мирно[8]. Но если у последователей ислама, проживавших во внутренних районах страны, все было более или менее спокойно, то мусульмане, жившие на границах, сталкивались с совсем иной реальностью. Так, обитатели северного побережья Черного моря в XIX и ХХ веках не раз оказывались участниками вынужденных массовых миграций или жертвами государственных репрессий. Вражда на религиозной почве, сопутствовавшая Крымской войне, выявляет конфессиональный контекст этих людских перемещений.
Другой важный вопрос, примыкающий к вопросу о демографической политике Российской империи, касается природы государственной власти в провинциях: до какой степени местная политика могла расходиться с указаниями, получаемыми из центра? Современные исследования показывают, что властители России во многом полагались на усмотрение губернаторов и что царь зачастую принимал решения, имеющие лишь локальную значимость, поскольку правильное для одного региона не обязательно оказывалось верным для другого[9]. Война подтвердила этот партикуляристский подход к имперскому управлению. Она стала серьезным испытанием для конфессиональной политики и обострила противоречия, по поводу которых государственные деятели России спорили в годы царствования Николая I, а также до и после него и которые периодически провоцировали гонения на неправославные конфессии. Суть проблемы составляло неопределенное соотношение религии, толерантности и ассимиляции. Когда начались боевые действия, эта тема не могла не выйти на первый план[10].
Отношение русских к татарам в годы Крымской войны складывалось из целого набора составляющих, включавших и подспудную религиозную напряженность, и противоречивую демографическую политику. Однако самым важным фактором, определявшим политическую линию, была все же сама война. Как свидетельствует недавнее исследование, посвященное государственному насилию над мирным населением, боевые действия обеспечивают контекст, поощряющий исключительную государственную жестокость; это тот случай, когда на поверхность поднимается прежде скрываемая враждебность или же появляются ее новые очаги[11]. Война порождает беспричинную агрессию, жертвами которой становятся случайные свидетели происходящего. Питер Гатрел, привлекший недавно внимание к проблемам массовой миграции, показал, что несчастные, которые оказываются под перекрестным огнем враждующих сторон, страдают не меньше солдат, а тяжелая участь беженцев и гражданских лиц, находящихся в местах боевых действий, способна непосредственно влиять на политику, причем историки пока только уточняют, как именно это происходит[12]. Так случилось и в России, где «военные власти пользовались правом абсолютного контроля в зонах боевых действий», что зачастую влекло за собой жестокое обращение с гражданскими, подвернувшимися под руку[13]. Действительно, массовый исход татар из Крыма не был организован государством. Но непосредственная реакция властей на положение дел на фронте превратила Крым в военную зону, где интересы местного населения не учитывались, а двойственная позиция государства в отношении конфессиональной лояльности создала неблагоприятную среду для всех нерусских, и в особенности для татар.
Не ограничиваясь обзором литературы о Крымской войне и управлении населением в приграничных землях России, данная статья затрагивает также более широкую тему насилия над гражданским населением. Чем глубже ученые вникают в эту проблему, тем очевиднее становится тот факт, что провести разграничительные линии, отделяющие геноцид, этническую чистку, принудительную, и даже добровольную, миграцию друг от друга очень трудно. Причем наши знания о том, кого надо винить в насилии в отношении гражданских лиц, а также при каких обстоятельствах и каким образом такое насилие реализуется, далеко не полны[14]. Частично подобное положение обусловлено тем, что ученые основывают свои суждения, исследуя крайности: Холокост, советские депортации и, с недавних пор, югославский кризис 1990-х годов. Жесткая фокусировка на перечисленных событиях заставила некоторых специалистов интерпретировать «короткий XX век» как конец цивилизации, эпоху, не имевшую себе равных по уровню насилия[15]. Действительно, имеются веские причины, позволяющие выделять XX столетие из общего ряда. Это время демонстрировало различные проявления жестокости, а также той социальной склонности, которую Иен Кершоу назвал «пристрастием к насилию»[16]. Проблема, однако, в том, что в трактовках, возлагающих ответственность за насилие на конкретных людей, группы лиц или сверхцентрализованное государство, не уделяется должного внимания тем формам насилия, которые реализуются на протяжении длительных отрезков времени, при наличии децентрализованного социального контекста, в специфических культурных, религиозных, военных контекстах.
В свете сказанного акцентирование внимания на XX веке умаляет значение предшествующих исторических периодов, непрерывность насилия, перекинувшегося на минувшее столетие из предшествующих веков[17]. Все большее количество авторов оспаривает интерпретацию, согласно которой вынужденные миграции, обмены населением, насилие государств в отношении собственных граждан должны считаться сугубо современными феноменами. В частности, многие народы Советского Союза, депортированные при Сталине, подвергались переселениям и во времена империи. Сказанное верно и по отношению к народам, населявшим черноморское побережье[18].
В период между присоединением Крыма к Российской империи и победой русской армии над Шамилем сотни тысяч мусульман добровольно или вынужденно покинули северное Причерноморье, переселившись в Османскую империю[19]. Им на смену пришли люди, исповедовавшие христианство восточного обряда, причем в некоторых случаях это были беженцы из Османской империи, желавшие жить в христианском государстве. Некоторые ученые, рассматривавшие этот обмен населением, например, Марк Пинсон, относят его к явлениям «демографической войны» между двумя имперскими государствами. Другие специалисты, например Алан Фишер и Брайан Уильямс, предпочитают говорить о «великом отступлении» мусульман из Европы, которое, по их мнению, началось с присоединения Крыма и продолжилось в балканских кризисах XX века[20]. Фишер подчеркивает:
«Несмотря на некоторые различия, исход татар из Крыма после 1856 года и народов Кавказа после 1859 года были двумя проявлениями одного и того же феномена. Более того, по мере интенсификации этих процессов они быстро и неразрывно слились друг с другом»[21].
Моя цель, однако, состоит не в том, чтобы сопоставить татарский кейс с депортациями или даже с вынужденными миграциями народов Кавказа, но лишь в том, чтобы подчеркнуть наличие имплицитной связи между жестокостями Крымской войны и более глобальными процессами.
Помимо свидетельств непосредственных очевидцев, в данной статье я широко использовала собрание документов из Крымского государственного архива, называющееся «Предательство, шпионаж и провокации татар» и содержащее более четырех десятков отдельных папок[22]. Некоторые из них посвящены арестам находившихся в Крыму иностранных граждан, а также обвинениям против евреев. Большинство документов – это секретные бумаги, составленные крымскими гражданскими и военными чиновниками. Эти люди не являлись сотрудниками Третьего отделения Императорской канцелярии, находившегося в Петербурге, что влечет за собой определенные затруднения, поскольку о деятельности Третьего отделения в царствование Николая I за пределами столиц нам известно немного, а об отдельных операциях военной разведки в период Крымской войны и того меньше[23].
Налаживание эффективной работы по сбору данных в военные годы представлялось для официальных лиц сложнейшей задачей, решение которой затруднялось сумятицей в функционировании цепи командования. Не раз получалось так, что одно и то же «татарское дело» одновременно слушалось в различных инстанциях, нередко принимавших противоречащие друг другу решения. В военное время назначенные из Петербурга офицеры выполняли обязанности местных администраторов. Многие из них сочетали гражданские обязанности с воинскими должностями, что провоцировало недоразумения и конфликты между различными властными инстанциями. Ситуация осложнялась еще и тем, что с конца 1854-го до весны 1855 года в империи сменились три высших должностных лица: Александр II вступил на престол после кончины Николая I, князь Михаил Горчаков сменил князя Александра Меншикова на посту главнокомандующего российской армией в Крыму, граф Александр Строганов стал губернатором Новороссии вместо вышедшего в отставку князя Михаила Воронцова. Каждая из этих перестановок непосредственно отзывалась в Крыму, прямо или косвенно влияя на местную политику и функционирование специальных служб.
Есть и другая проблема. За исключением немногих обращений в поддержку арестованных, большинство проанализированных мной документов были составлены представителями российской администрации, ответственными за аресты, задержания, изоляцию татар. Соответственно, я использовала эти документы не для того, чтобы выявить шпионов, предателей, подстрекателей среди татар, а с тем, чтобы фиксировать изменения приоритетов, отстаиваемых русскими властями в Крыму в годы Крымской войны. Питер Холквист считает, что «изучение материалов слежки и надзора… позволяет переосмыслить природу режима в целом и значение самих этих материалов в частности»[24]. Иными словами, необъективные, малограмотные, разрозненные документы правоохранителей, имеющиеся в крымских архивах, предоставляют информацию о «состоянии духа» не столько татар, сколько людей, собиравших сведения о них и разрабатывавших политику в отношении татарского населения полуострова.
Конфликт, известный как Крымская война, начался в октябре 1853 года, когда Россия объявила о своем намерении осуществить военные действия против Османской империи[25]. В официальном объявлении войны в качестве casus belli был указан общеизвестный, как считалось, факт притеснения турками восточных христиан. В ходе конфронтации Россия рассчитывала восстановить свое «законное» покровительство в отношении христианского населения Османской империи, гарантированное рядом договоров, заключенных в начале XIX столетия. Дипломатическое обсуждение вопроса в царском манифесте было названо бесполезным[26]. Через месяц после начала войны русские корабли под командованием легендарного адмирала Павла Нахимова полностью разгромили турецкий флот в Синопской бухте. Но одержанная победа оказалась для России роковой, поскольку убедила Францию и Англию выступить в поддержку Османской империи.
С началом сражений на Дунае и после Синопа царь приказал подготовить черноморский регион к войне; на приграничных территориях – в Бессарабской области, Херсонской и Таврической губерниях – было введено военное положение. В ноябре их поделили между двумя военачальниками: адмиралом и командующим флотом, князем Александром Меншиковым, а также генералом и командующим сухопутными войсками, бароном Дмитрием Остен-Сакеном. Меншиков получил Тавриду и Херсон на левом берегу Буга, а Остен-Сакен присматривал за правым берегом Буга и Бессарабией[27]. В правовом отношении их указания имели бóльшую силу, чем распоряжения гражданских властей.
Пока в Петербурге офицеры получали назначения на фронт, крымское население готовилось к прибытию российских войск. Несмотря на различия в вероисповедании и национальности, жители Крыма сообща демонстрировали поддержку военных усилий России. В ноябре 1853 года купцы Симферополя изъявили желание приветствовать русских солдат с хлебом и солью. Подобные проявления патриотизма в Крыму военной поры имели особую значимость, поскольку полуостров был одним из самых неоднородных регионов империи: по численности здешние русские уступали татарам, армянам и грекам[28]. Генерал-губернатор Тавриды Владимир Пестель в мае 1854 года писал Меншикову: «Жители всех мест, через которые проходили войска, забыв различное свое происхождение, слились в одну русскую семью», чтобы приветствовать солдат. Среди этих жителей были «дворянство, купечество, граждане, государственные крестьяне, русские, ногайцы, колонисты-немцы». Пестель добавлял, что Таврическая губерния, «несмотря на всю свою разноплеменность, в этом случае, как и во всех других, где дело идет о любви и преданности Престолу и Отечеству, не отстала от чисто русских губерний России»[29]. Каждая из основных групп населения полуострова подготовила собственное боевое подразделение. В специальном обращении к мусульманам муфтий Сеид Джелиль-эфенди выразил безоговорочную поддержку России и призвал всех крымских татар сделать то же самое: «Мы же все мусульмане, от мала до велика, должны быть искренне преданы Царю и Отечеству и для них не щадить ни жизни, ни крови, если она потребуется от нас для их защиты». На призыв муфтия откликнулись беи, давшие «клятву нерушимой верности» царю[30]. В начале войны провинциальные власти Тавриды не сомневались в той преданности, которую демонстрировали татары.
Но довольно скоро на полуостров пришла война, и первоначальный оптимизм испарился. Крым стал театром боевых действий, а его жители страдали не меньше, чем солдаты на передовой. Как только в море показались боевые корабли противника, проживавшие на побережье греки и русские собрали свои пожитки, а власти приступили к мобилизации имеющихся ресурсов[31]. Торговля на полуострове замерла, поскольку все дороги были забиты беженцами и армией. Солдаты занимали частные дома, а их командиры – административные здания. Лишь немногие зажиточные татары могли позволить себе покинуть Крым на время войны; у большинства просто не было денег на переезд. Так они оказались между двух огней, причем их скотину, рабочую силу и провизию пытались использовать обе воюющие стороны. В конечном счете, татары попали под подозрение русских: их обвинили в массовом пособничестве врагу.
По ходу подготовки к боевым действиям военные власти начали слежку за лицами, считавшимися опасными для государства. Первыми, однако, под подозрение попали не татары, а иностранцы и евреи. Например, в начале 1854 года российские власти задержали подданного Османской империи, который легально проживал в Феодосии на протяжении восьми лет. Его обвинили в распространении вредоносных слухов и клевете на российское правительство, после чего он умер в тюремной больнице[32]. Несколько англичан, живших и работавших в Крыму, также были арестованы. Одним из них оказался Томас Аптон, знаменитый архитектор, создавший на полуострове несколько известных сооружений. Его единственной виной была национальность; тем не менее в феврале 1855 года его выслали за пределы Крыма, а все его бумаги были конфискованы и переведены с английского на русский. В конечном счете власти не нашли в них ничего предосудительного и после подписания Парижского трактата в 1856 году ему позволили вернуться к семье[33].
Помимо иностранных граждан, власти следили за евреями. Государство предоставило им право торговать в прифронтовой зоне, поскольку торговцы снабжали русских солдат тем, что власти не могли им предоставить: одеждой, сигаретами, бритвами. Однако в большинстве своем эти люди, торговавшие на линии фронта, были не местными, крымскими, жителями (крымчаками или караимами), а польскими евреями, которым требовалось особое разрешение на ведение торговли в Крыму. Тех, кто не сумел обзавестись необходимыми документами, подвергали аресту и высылке[34]. На фоне общей обеспокоенности несанкционированным пересечением границы несколько случаев привлекли особое внимание российских властей. Например, в сентябре 1854 года губернатор Тавриды получил из канцелярии губернатора Новороссии описание двух «выявленных шпионов», оба они были евреями. Послание содержало имена, информацию о контактах, описание внешности. Так, один из них был высоким и смуглым, с темными волосами и голубыми глазами и безбородым. В ответ на просьбу о содействии власти Крыма начали собственный розыск, но не нашли никого, кто подходил бы под такое описание[35].
В этих ранних случаях отразился первоначальный подход империи к противодействию шпионажу. Когда началась война, у властей не было готовой программы по поимке шпионов. Главной стратегией оставалось выявление иностранных граждан и евреев из западных областей, у которых отсутствовали необходимые документы. Деятельность властей мотивировалась общей ксенофобией, а сбор сведений соответствовал практике, сложившейся в Третьем отделении. По замечанию Сквайра, начиная с 1830-х годов основной задачей Третьего отделения была слежка за поляками, евреями западных областей и путешествующими по России иностранцами[36]. На первом этапе войны, с 1853-го по начало 1854 года, основные жандармские сети были раскинуты довольно далеко от крымского фронта, а власти не слишком интересовались татарами. В качестве особой группы татары попали под подозрение только в сентябре 1854-го, после того, как союзники высадились в Евпатории.
К тому времени Меншиков имел под своим началом 38 тысяч солдат и 18 тысяч матросов, дислоцированных на юго-западе полуострова, а также еще 12 тысяч солдат на востоке, в районе Керчи и Феодосии[37]. С точки зрения жителей полуострова, это число абсолютно не соответствовало ситуации. Когда союзники высаживались в Евпатории, Россия не смогла организовать оборону города, а Симферополь, административный центр Крыма, защищал лишь один батальон. Соответственно, в первую неделю сентября среди обитателей Крыма началась паника: в Симферополь хлынули многочисленные беженцы из Евпатории, среди которых были крепостные, колонисты и татары. Беженцы принесли с собой слухи о тысячах вражеских солдат, разбивших лагерь вдоль берега, и невероятном числе кораблей. По воспоминаниям симферопольского чиновника времен вторжения, под влиянием новостей с фронта и рассказов беженцев «многие жители потеряли голову и не знали, что предпринять; другие стали поспешно готовиться к немедленному выезду из Крыма. […] Со страху они начали поговаривать о том, что союзники двинутся прямо на Симферополь, остававшийся без войска». Особо напуганы были женщины, поскольку их «беспрерывные опасения» и мысли о «диверсиях» были связаны с «неистовством турок и англичан… мужчин, вовсе от природы не робких»[38].
Через несколько дней после высадки в Евпатории и захвата близлежащих деревень союзники разгромили царские войска в битве при реке Альме. Примерно месяц спустя состоялась битва при Балаклаве, известная благодаря атаке британской бригады легкой кавалерии; очевидцы тогда сообщали, что по дороге между Бахчисараем и Балаклавой потоки беженцев «двигались, как лава»[39]. Беженцы продолжали покидать побережье, и к ноябрю, когда состоялась битва при Инкермане, расположенный в центре полуострова бахчисарайский Успенский монастырь стал местом, куда стекались беженцы из Севастополя, Евпатории, Балаклавы и окрестных деревень. Его настоятель подчеркивал тогда серьезность ситуации, отмечая при этом: «Враги, подобно саранче, слетелись в Крым и разоряют его города, заставив жителей спасаться бегством. Не желая судить бегущих, я все же должен спросить: куда они бегут?»[40]
В течение осени 1854 года союзники закрепились на побережье полуострова, а русская армия терпела одно поражение за другим. Императорские войска стремительно отступали из прибрежных районов, сосредоточиваясь вокруг Севастополя. Расположенный всего в 25 километрах от вражеских позиций Симферополь, столица Крыма, оставался без защиты: к ужасу местных жителей, русская армия находилась в 70 километрах от города, в Севастополе[41]. Как пишет Михно, бывший в Симферополе после сентябрьской высадки союзников, «от наших войск не было вестей»[42]. Позднее Меншиков отправил солдат на защиту Симферополя, но это было сделано слишком поздно, и дух местных жителей уже был поколеблен. Его попытки защитить гражданских лиц в других частях полуострова также оказались тщетными[43]. Поскольку регулярная армия отходила к Севастополю, для поддержания порядка во внутренних районах полуострова Меншиков привлек донских и яицких казаков. Они прибыли в Крым с севера, через Симферополь. Итог этого маневра был известен заранее: помня о конфликтах столетней давности, казаки и не думали защищать крымских татар[44].
В разгар паники, вызванной десантом союзников, в Евпаторию прибыл представитель некогда правившей в Крыму татарской династии Месуд-Гирей. Когда Крым был включен в состав России, большинство представителей этого клана бежали в Османскую империю. В первой половине XIX столетия Гиреи служили в турецкой администрации на Балканском полуострове, а также в турецкой армии. В различные периоды в Османской империи из эмигрировавших крымских татар создавались пехотные и кавалерийские части. Крымские татары сражались под турецким флагом против русских в наполеоновских войнах, в русско-турецкой войне 1828–1829 годов, в начале Крымской войны. Сам Месуд-Гирей обосновался в Варне; именно там он уговорил союзников подключить его к подготовке татарского восстания в Крыму и к попыткам убедить татар оказать поддержку иностранному вторжению[45].
Сойдя на берег в Евпатории, Гирей встретился с местными татарами и заручился их поддержкой[46]. Татары снабжали союзников лошадьми и телегами, помогали им переправляться с кораблей на берег. Позже от Евпатории до Перекопа прокатилась волна татарских восстаний. Инсургенты перекрывали дороги, ведущие в города, и брали в заложники российских чиновников[47]. Уже 8 сентября союзники отправили Гирея назад на Балканы, посчитав его миссию выполненной[48]. Более того, его отблагодарили за усердие: после войны он получил от французов почетную медаль Иностранного легиона.
Под влиянием татарской вылазки в Евпатории по полуострову начали стремительно распространяться различные слухи. Многие видели в конфликте с Османской империей религиозный подтекст. Архиепископ Херсонской и Таврической епархии, чья резиденция находилась в Одессе, незамедлительно обратился к Синоду, написав, что Крым пребывает «в смятении» из-за «чрезвычайных условий войны» и «мятежных выступлений татар»[49]. Иерарх просил Синод разрешить ему посещение линии фронта; в конечном счете, он выехал в Феодосию, Бахчисарай, Карасубазар и Геническ, чтобы благословить населенные пункты, находящиеся в наибольшей опасности. Его крымские проповеди, разошедшиеся в печатном виде по всей России, изображали борьбу с Османской империей и западными державами как религиозный конфликт. Он называл войну «бранью священной», которая ведется «не за мирские выгоды, а за святость и честь Креста Христова»[50]. Он также видел в Крымской войне кульминацию судьбы России и исполнения ею христианского долга. У России, по его словам, есть «великое и святое призвание – быть защитницей веры Православной», сражаться «за освобождение от невыносимого ига мусульманского единоверных и единоплеменных собратий наших»[51]. За проповеди и общественную деятельность в годы войны Иннокентий был увенчан многочисленными наградами, к которым его представляли высокопоставленные военные: Остен-Сакен, Горчаков, Меншиков[52].
Пока видный иерей рассуждал о религиозной подоплеке конфликта, крымские татары в большинстве своем всеми силами старались дистанцироваться от беспорядков в Евпатории, Перекопе и Феодосии[53]. К примеру, 6 октября 1854 года Таврическое магометанское духовное собрание подготовило резолюцию, осуждавшую мятежников.
«До сведения нашего дошло, что из числа магометан, в Таврической губернии находящихся, принявших присягу Государю Императору России на верность подданства их, некоторые стали нарушать таковую и [...] многие якобы уже передались неприятелю, прибывшему в пределы России в город Евпаторию. Нарушение присяги строго воспрещается как российским, так равно и магометанским законами»[54].
После этого авторы предлагали пространный список жестких наказаний за предательство по исламскому праву, включая отрубание конечностей и смертную казнь. Таким образом, крымские муфтии выражали безоговорочную поддержку царю и армии и объявляли, что любой татарин, который окажется предателем, будет строго наказан.
Ногайские татары, проживавшие в северных районах Таврической губернии, в Приднепровье, а также вокруг Мелитополя и Бердянска, тоже выражали недовольство действиями татар Евпатории. В петиции, подготовленной неделю спустя, они клялись в преданности царю:
«Находясь более 70 лет под скипетром Великих Государей России, ногайцы чувствуют себя вполне счастливыми своим положением и желают доказать свою благодарность и признательность свою за благодетельные попечения правительства, а вместе с тем показать, сколь чужды они от тех неблагонамеренных и неблагодарных крымских татар, которые оказывали дружеское расположение врагам России»[55].
С этой целью они жертвовали императорской армии провиант, одежду, деньги. В заключение петиции говорилось о том, что «ногайцы не имели никакого сношения с крымскими неблагонамеренными татарами», и вновь указывалось на «верность их престолу и отечеству»[56].
Поначалу имперские власти отнеслись к этим обращениям вполне благосклонно. Бывший генерал-губернатор Тавриды Пестель, ставший на время войны военным губернатором, приняв документы, передал их князю Меншикову, который направил их царю. В свою очередь «Государь Император, по выслушивании отзывов от татар Крыма, выразил благодарность таврическому магометанскому духовенству и ногайскому племени… за верноподданнические их чувства»[57]. Веря в то, что мятеж малой группы людей не отражает настроений всего народа, Николай I согласился, чтобы Таврическое магометанское духовное собрание продолжило начатую деятельность, включая допросы татар, обвиненных в совершении преступлений. Впрочем, несмотря на поддержку со стороны царя, многие местные чиновники продолжали относиться ко всем татарам с подозрением.
После случая в Евпатории и до самого конца войны крымские власти постоянно отправляли вышестоящему начальству донесение за донесением, в которых сообщалось о татарах, сотрудничающих с врагом, передающих врагу сведения о дислокации российских войск, снабжающих врага запасами продовольствия. Ни один из этих докладов не имел доказательной базы. Они скорее представляли собой разрозненные собрания слухов и досужих обвинений, впервые появившихся на страницах одной немецкой газеты еще в апреле 1854 года, сдобренные рассуждениями о настроениях в татарской среде. Хотя некоторые источники и приписывают князю Меншикову намерение эвакуировать татар после высадки союзников в Евпатории, главным действующим лицом, отвечавшим за политику в отношении татарского населения и надзор над ним, был князь Николай Адлерберг, военный губернатор Симферополя и гражданский губернатор Таврической губернии[58]. До появления в Крыму в 1854 году Адлерберг долгое время состоял на государственной службе. В частности, он сражался в кампаниях на Кавказе и участвовал во вводе российских войск в Венгрию в 1849 году. В 1853-м были опубликованы его записки о путешествии по святым местам «Из Рима в Иерусалим»[59]. В ходе войны, осуществляя контроль в отношении властей полуострова, Адлерберг также организовывал и наблюдение за татарами.
Дело, возбужденное против татар Алушты, можно, по-видимому, считать вполне типичным в плане и опасений, которые испытывали российские власти, и используемых ими способов сбора информации, и факторов, подталкивавших их к арестам подозреваемых. В марте 1855 года татарка, в документах фигурирующая как «Айша», передала командиру Греческого батальона информацию о подрывной деятельности татар из ее деревни[60]. Сперва она сообщила офицеру, что татары, живущие в окрестностях Алушты, тайно собираются по ночам, обсуждая встречу французских кораблей. По ее словам, татары были убеждены, что французы вот-вот высадятся в районе Алушты. Айша назвала греку имена злоумышленников и встретилась с его начальством. Руководствуясь исключительно ее бездоказательным заявлением, власти арестовали десять мужчин-татар.
15 июля Айша выдвинула еще одно обвинение, на этот раз против своих родственников, живших в небольшой деревеньке неподалеку[61]. Она заявила, что их посетили четверо татар из Ялты, которые сообщили, что французы высадятся через 15–20 дней. По ее словам, те же самые четверо татар (их имена она назвала) вместе со своими семьями прячутся в лесу, появляясь в Алуште раз в несколько дней, чтобы добыть себе продовольствие и собрать сведения о русских военных[62]. Обвинения Айши дошли до высших властей Крыма, и, хотя никаких подтверждений этим сведениям не было, все названные ею люди были арестованы.
Число сообщений о татарах, общающихся с врагом, нарастало. 28 сентября 1855 года некий окружной чиновник сообщал, что крымские татары «посетили вражеских командиров, поздравляли их, дарили им подарки и целовали руки». Он также жаловался, что селяне передавали захватчикам коров, овец, цыплят, табак, фрукты. Кроме того, татары якобы рассказали французам, где именно в Ялте расположено казначейство, а также, где хранятся запасы провианта, расположены церкви и иные важные объекты. В донесениях излагались слухи о готовящемся мятеже татар против русских, хотя в деревнях, как утверждалось, пока говорили, что «время еще не пришло»[63].
Даже когда война подходила к концу, число обвинений в отношении татар не сокращалось[64]. Так, 6 февраля 1856 года властям поступила очередная информация о предполагаемых шпионах. В доносе татары из Мисхора, Маркура, Симферополя и Токтара обвинялись в том, что они, скрываясь у подножья гор в Байдарской долине, несколько раз пробирались в лагеря русских войск, чтобы информировать французов об их местоположении. Посещение ими лагерей выступало единственным доказательством того, что они шпионили в пользу неприятеля[65].
В основном обвинения, выдвигаемые против татар, сводились к тому, что они информировали врага о расположении русских войск, а также церквей, которые союзники неоднократно грабили[66]. Адлерберг был убежден, что татары имели обширную сеть информаторов, которая раскинулась от Бердянска до Евпатории, и передавали информацию по своим тайным каналам. Он также опасался всеобщего восстания татар в России. Кроме того, российские власти были убеждены, что татары снабжают интервентов скотом, капустой, сеном и другими необходимыми вещами. Все документы, содержавшие подобные сведения, составлялись русскими, которые, проигрывая, чувствовали себя осажденными со всех сторон. Российские чиновники, готовившие эти отчеты, безусловно, верили в их правдивость. И все же их предположения едва ли могли содержать правду. Большинство крымских татар были неграмотными и нищими. Трудно представить, что они были способны создать шпионскую сеть или добровольно отдавать кому-то скотину и еду, в которых сами отчаянно нуждались. По некоторым источникам, татары неоднократно обращались к российским властям с просьбой защитить их от наступающих врагов, опустошавших сельские районы. Но власти не пришли или не смогли прийти им на помощь.
Ранее упоминавшийся житель Симферополя Николай Михно, который сам говорил на языке крымских татар, поскольку его вырастили слуги-татары, предполагал, что отсутствие со стороны русских каких-либо препятствий к высадке союзников делало татарское население легкой мишенью для англо-французской пропаганды. После высадки союзные войска издали прокламацию, в которой «приглашали их [татар] присоединиться к туркам и совокупно действовать со своими единоверцами, обещая им по окончании кампании различные вознаграждения». Михно замечает, что лишь «немногие из туземцев […] перешли на неприятельскую сторону», а поскольку все деревни западного побережья Крыма были оккупированы, местным жителям «волею-неволею» и «по необходимости» приходилось исполнять приказы союзного командования[67]. Некий дворянин, обратившийся к Адлербергу, защищал татар своего поместья, подозреваемых в пособничестве врагу. По его заявлению, татары, вопреки выдвинутому обвинению, не передавали французам сена и капусты – наоборот, отказываясь делать это, они стали жертвами безжалостного вымогательства[68].
Но голосов в поддержку татар было мало, а подозрительность и притеснения сохранялись до конца войны. Адлерберг предпринимал против татар самые разнообразные меры. Он предписывал тайным осведомителям следить за ними, часто вызывал их на допросы и всячески запугивал. В некоторых, наиболее вопиющих, случаях, он высылал татар в Курск; так, среди первых, приговоренных к высылке, оказались татары, которых обвинили в измене по доносу Айши. По имеющимся у нас данным, в совокупности около 100 татар были высланы в Курск и еще 49 в Екатеринослав[69]. Вместе с тем главными свидетельствами политики Адлерберга, которые сохранились до наших дней, стали материалы нетипичных и прецедентных дел, ведение которых потребовало от властей большого объема бумажной работы. В одну из таких историй попали четверо татарских мальчиков.
22 июня 1855 года четверо мальчиков, ни один из которых не был старше шестнадцати лет, были взяты военными на допрос, поскольку они, как предполагалось, побывали на боевом корабле противника. На допросе мальчики заявляли о своей невиновности, утверждая, что они покинули дом только для того, чтобы продать казаку лошадь. Несмотря на их показания, власти заключили детей под стражу. Позже следователь, занимавшийся этим делом, получил письма с положительными характеристиками мальчиков; среди поручителей были татарский окружной голова и татарская княжна. С учетом того, что за мальчиков заступились представители татарской элиты, дело было передано генералу Горчакову, который, сменив князя Меншикова, стал в феврале 1855 года новым командующим российскими войсками в Крыму. В августе того же года он распорядился, чтобы всех четверых отпустили из-за недостаточности доказательств. Но в январе 1856 года дело все еще не было закрыто, поскольку в трехмесячный период между началом расследования и приказом Горчакова о его прекращении подростков успели выслать в Курск. 16 января военный губернатор Курска сообщал, что двое детей уже были отправлены назад в Симферополь в сентябре 1855 года, и пообещал без промедлений отправить домой третьего. Четвертый мальчик, по его словам, умер, еще находясь под арестом в Перекопе[70].
Несколько «татарских» дел дошли даже до царя. Руководство жандармерии возвращало такие дела крымским властям, поручая им сбор дополнительной информации. Неудивительно, что это производило сумятицу и конфликт интересов. Например, в декабре 1855 года жандармы получили сведения о том, что в Крыму уже несколько месяцев находятся французские шпионы. Местной администрации и полиции было сделано внушение в связи с тем, что они недобросовестно выполняют свои прямые обязанности. В январе 1856 года граф Адлерберг весьма гневно ответил на эти претензии, указав, что крымская администрация вынуждена исполнять любые распоряжения военного командования, а в Феодосии, Евпатории и Ялте все заботы чиновников обусловлены ходом военной кампании. К сказанному он добавлял, что окружная полиция не несет ответственности за сбои в системе слежки, поскольку перегружена обязанностями, возложенными на нее в связи с войной. Ответ Адлерберга показывает, до какой степени столичные чиновники были далеки от проблем линии фронта, а также сколь серьезно изменилась работа местной администрации в связи с войной[71]. В том же докладе Адлерберг настаивает, что татары представляют бóльшую угрозу для безопасности России, чем вражеские шпионы. Он сетует на трудности секретной работы среди «злонамеренных людей, потакающих врагу». Причем иногда, по его словам, этим «вредителям» действительно удается ускользнуть от государственного надзора, поскольку они слишком многочисленны[72].
Отношение Адлерберга к татарам было чрезвычайно суровым, так как он считал их самой серьезной угрозой для проводимых в Крыму военных операций. Представляя свою позицию генералу Горчакову, он предложил решение, которое можно считать пугающей прелюдией к действиям советского режима в ходе Второй мировой войны: массовую депортацию[73]. Барон Врангель, командовавший морскими силами в районе Перекопа, ранее уже настаивал на депортации всех татар, находящихся под надзором властей. По его мнению, независимо от доказанности вины татар, вызывающих подозрения, необходимо принудительно высылать. Адлерберг соглашался с Врангелем; по его оценкам, нет никаких сомнений в том, что татары передают врагу информацию о русских войсках. Практический опыт, утверждал он, свидетельствует о том, что повсюду, где появляется враг, сразу же находятся изменники среди татар. Поэтому, собственно, одной только высылки подозрительных лиц будет недостаточно. Любого татарина, обнаруженного в запретной зоне, нужно объявлять изменником, приговаривать к смерти и расстреливать. Татар южного побережья Крыма, по предложению Адлерберга, следовало депортировать поголовно и без исключений; в качестве места высылки очень подходит Курск. Для того чтобы поддержать производительность крымских поместий, на смену татарам нужно прислать русских крестьян[74]. План Адлерберга не был принят, но все же очень существенно, что проект всеобщей депортации был выдвинут столь высокопоставленным представителем царской администрации.
Несмотря на суровость рекомендаций Адлерберга, они не были воплощены в реальную политику. Скорее Адлерберг реагировал на тревожащую его местную ситуацию в режиме ad hoc, не согласовывая своих идей с другими представителями русской бюрократии. В архивах нет никаких сведений о позиции царя Николая после того, как он в октябре 1854 года принял клятву верности от мусульман Крыма. Генерал Горчаков, который, в отличие от царя, непосредственно находился в зоне военных действий, не одобрял обращения Адлерберга с татарами и неоднократно требовал от него и от прочих официальных лиц прекратить антитатарскую деятельность. Ознакомившись с несколькими дошедшими до него делами, Горчаков писал Адлербергу, что тому необходимо положить конец слежке за татарами и их арестам, а также прочим действиям, основанным на доносах, поскольку от всего этого «больше вреда, чем пользы»[75]. Когда власти Перекопа решили создать особый судебный комитет, занимающийся делами о коллаборационизме татар, Горчаков настоял на том, чтобы на заседаниях присутствовал назначенный им наблюдатель. Вскоре после получения первых отчетов этого наблюдателя комитет был расформирован. 7 мая 1856 года во все округа Таврической губернии поступила телеграмма, в которой Горчаков потребовал прекратить всякую деятельность военных комиссий и комитетов, связанную с коллаборационизмом, и предписывал в кратчайшие сроки освободить из-под стражи всех татар[76].
Освобождение татарских узников было постоянной линией, которую проводил Горчаков. Одним из дел, получивших наиболее полное документальное закрепление, стало дело Саида Чилиби, переводчика, работавшего в суде. Власти считали, что этот человек шпионил в пользу противника и неоднократно встречался с его агентами. В Ялте он якобы показал врагу, где хранится провиант, и «давал советы, как лучше навредить [России]». Переводчика также обвиняли в контактах с вражескими агентами в Одессе и в содействии передаче неприятелю нескольких сотен голов крупного и мелкого рогатого скота, приобретенных у жителей деревень южного берега Крыма. Дело было открыто в сентябре 1854 года и прошло несколько инстанций, прежде чем оказалось на столе у недавно назначенного Горчакова. Главнокомандующий распорядился передать рассмотрение этого дела в инстанции, находившиеся в подчинении у Таврического магометанского духовного собрания. Он верил в татарские институты и в их способность справедливо во всем разобраться. Собрание провело собственное расследование и признало Чилиби невиновным. Однако Адлерберг, отказавшись признать это решение, продолжал держать переводчика в тюрьме. В конце концов, вновь обратившийся к этому делу в апреле 1855 года Горчаков приказал Адлербергу освободить заключенного, «поскольку против него нет достаточных доказательств»[77].
Еще одним делом, в котором Горчаков встал на защиту татар, стало дело, возбужденное по доносу той же Айши. Как уже отмечалось, на основании ее обвинений десять татар были арестованы и в мае 1855 года высланы в Курск. В их числе оказались двое глав татарских округов и прочие представители татарской знати. Горчаков получил прошение от племянника одного из заключенных Абдури Манчикова, который служил в русской армии в звании капитана. В петиции утверждалось, что арестованные невиновны, а здоровье одного из них, семидесятилетнего мужчины, не выдержит пребывания в тюрьме. Получив документ, Горчаков вмешался в рассмотрение дела и добился освобождения пяти человек. Он написал Адлербергу, что проситель Манчиков «состоит на русской службе» и потому достоин доверия и уважения. Вскоре все обвиняемые оказались на свободе. После войны российские власти официально признали, что этих людей осудили по ложному обвинению. Впрочем, вернувшись в родные места в июле 1858 года, они обнаружили, что им негде жить, поскольку власти Ялтинского округа перераспределили их земли[78].
Конфликты между Горчаковым и Адлербергом показывают, насколько глубокими были расхождения царских чиновников по вопросу о татарской лояльности. Они также позволяют предположить, что многие высокопоставленные представители власти, включая Николая I и Горчакова, не поддерживали гонений на татар. Непонятно однако, что помешало Горчакову предпринять дальнейшие действия в их защиту. Конечно, он был полностью занят обороной Севастополя, а массовую миграцию татар после завершения войны вряд ли можно было предвидеть. К сентябрю 1855 года Горчаков «разрывался» между намерением Александра II продолжать войну и своими частными контактами с французским дипломатом Морни, в ходе которых обсуждались перспективы мира. К тому же, возглавляя все вооруженные силы юга России, он не мог следить за повседневными делами низовых чиновников. Административная субординация предоставляла Адлербергу широкие полномочия в отношении гражданского управления, и поэтому до Горчакова дошли только несколько исключительных «татарских» дел[79].
По мере того, как война затягивалась, татары все больше ощущали безвыходность своего положения: на них одновременно давили русская контрразведка, казаки-мародеры и голодные войска союзников. С осени 1854-го и до весны 1855 года они начали малыми группами покидать Крым. Первыми это заметили окружные чиновники. 30 июня 1855 года служащий администрации Симферополя сообщил Адлербергу, что один из видных представителей татарской знати и 13 членов его семьи, забрав все имущество, «ушли к врагу [в Османскую империю]»[80]. По свидетельствам очевидцев, этот человек приглашал и других жителей своей деревни присоединиться к нему, но на тот момент желающих не нашлось. Некоторое время спустя, в декабре 1855 года, 46 мужчин и 50 женщин бросили свои жилища в деревне Кучук-Кой. В населенном пункте остались только один старик и четыре старухи. Отвечая на расспросы ялтинских властей, эти люди сказали, что не знают, что случилось, поскольку их односельчане ушли глубокой ночью[81]. Первые случаи ухода вызвали некоторое беспокойство у местных чиновников, но отнюдь не подготовили их к массовому исходу, начавшемуся после войны.
22 апреля 4,5 тысячи татар отплыли из Балаклавы в Константинополь. Объясняя это событие, канцелярия генерал-губернатора Малороссии сообщала, что турецкое правительство тайно предложило крымским татарам перебраться в Турцию. Массовый характер бегства настолько встревожил местные власти, что они обратились к царю с вопросом, надлежит ли им чинить препятствия подобным акциям в будущем. Александр II, получивший трон после кончины Николая I в марте 1855 года, ответил, что не видит причин удерживать татар от переезда, добавив, что избавить полуостров от злонамеренных людей будет даже полезно[82]. Заявление царя было передано во все округа Крыма, включая и те, которые в наибольшей степени были затронуты боевыми действиями – Перекоп, Ялту, Феодосию и Евпаторию[83].
Генерал-губернатор Новороссии, граф Строганов, черствый бюрократ, сменивший просвещенного князя Воронцова, восприняв слова государя буквально, сообщил крымским властям, что «Его Императорское Величество указало на необходимость освободить полуостров от этого зловредного народа»[84]. Таким образом, произошедшая в конце войны смена режима обернулась официальным одобрением и поощрением российскими властями массового отъезда коренного населения Крыма. Строганов, который прежде считал исход крымских татар «полезным» или «желательным», теперь рассматривал его в качестве «необходимости». Государство в тот период максимально четко артикулировало свой курс на официальное поощрение эмиграции татарского населения.
Поначалу, однако, русские чиновники, способные подтолкнуть татар к отъезду, не могли открыто действовать в этом направлении из-за ограничений, предусмотренных Парижским мирным договором[85]. Согласно статье 5 этого документа, все воюющие стороны были обязаны «даровать полное прощение тем из их подданных, которые оказались виновными в каком-либо продолжении военных действий в соучастии с неприятелем». Далее в договоре говорилось, что «все воюющие стороны даруют полное прощение подданным, которые во время войны оставались в службе другой из воевавших держав»[86]. Эти положения были включены в договор, чтобы защитить не только татар, но также болгар и греков Османской империи, которые во время войны активно поддерживали русских. Кроме того, были еще и восточные христиане, которые оказались бездомными после того, как Бессарабия отошла от России к Османской империи. Эта группа включала русских поселенцев, а также молдаван, болгар и греков[87].
В 1856 году российские власти впервые испытали на себе действие договора, когда попробовали вести переговоры о статусе репатриантов, возвращавшихся в Крым для того, чтобы либо воссоединиться с оставленными здесь семьями, либо же, напротив, забрать в Османскую империю оставшихся родственников. Российские власти сразу дали понять, что они не рады ни тем ни другим. Сначала власти Крыма рассматривали татарских эмигрантов как предателей и пытались наказывать репатриантов тюремным заключением или сибирской ссылкой. Некоторые подобные дела ушли на самый высокий, губернский, уровень. Принимая во внимание ограничения, налагаемые Парижским договором, Строганов предложил интересное решение: по его мнению, татары, путешествовавшие в другие страны без надлежащих отметок в паспортах, были нарушителями внутрироссийского законодательства. Таким образом, ссылаясь на одну из статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года, он предлагал лишать таких татар гражданских прав и отправлять в Сибирь[88]. Иначе говоря, к 1856 году российское правительство считало всех татар, уехавших незаконно, то есть не проштамповавших свои паспорта, изменниками. Разумеется, тех, кто воспользовался легальными каналами пересечения границы, власти тоже не оставляли в покое, но правовых оснований для уголовного преследования этой категории татар у чиновников не было.
По ходу событий дело репатриантов попало к князю Горчакову, который снова оказался вовлеченным в решение татарской проблемы. Он сравнил их печальную участь с бедственным положением османских болгар и османских греков. Многие из этих людей, рассуждал он, хотели бы вернуться в родные места, которые после войны отошли к Османской империи. По мнению Горчакова, отношение к крымским татарам, желающим вернуться в Россию, как к преступникам может дать турецким властям основание аналогичным образом относиться к грекам и болгарам, которые в ходе войны перешли под российское подданство, но теперь хотят вернуться домой[89]. Впоследствии Горчаков убедил крымские власти не мешать возвращению татар и осмотрительно относиться к любым вопросам, касающимся татарского населения[90]. В июле 1856 года администрация Ялты направила Адлербергу списки татар, которые покинули Крым, и списки тех, кто потом вернулся домой. Всего в списках были 593 эмигранта и 21 репатриант. Это неточная цифра, поскольку указывались только главы домохозяйств[91]. Иначе говоря, список характеризует только первую фазу послевоенной эмиграции крымско-татарского населения[92].
После окончания войны Крым напоминал гигантское кладбище. По имеющимся на сегодня данным, на полуострове погибли 95 тысяч французских, 22 тысячи британских и 475 тысяч российских солдат[93]. Некоторые источники сообщают о том, что в одном только Севастополе расстались с жизнью 100 тысяч человек. Масштабное смертоубийство, вызванное войной и болезнями, дополнялось полнейшим опустошением городов полуострова. В результате бомбардировок Севастополь был разрушен до основания. Другие города и поселения, например, Ялта, Евпатория и Балаклава, подверглись разграблению солдатами обеих воюющих армий. Жители побережья в массовом порядке оставили свои дома. Так, Феодосия, если не принимать в расчет находившийся там крупный военный госпиталь, больше напоминала пустыню, нежели город[94].
Во второй половине десятилетия в Крыму шел медленный, трудный, болезненный процесс восстановления[95]. После состоявшегося летом 1856 года возвращения оккупированных союзниками территорий под контроль российской администрации началась тяжелая и напряженная работа по очистке полуострова и приведению его в довоенное состояние. В Евпатории, например, властям приходилось избавляться от двухлетних залежей мусора, оставленного 100 тысячами людей, и куч навоза, произведенного 2 тысячами лошадей[96]. По мере реконструкции городов в них начали возвращаться прежние жители. Большинство из них столкнулось с ужасающей бедностью. Многие лишились не только домов, которые были разграблены и сожжены врагом, но и средств к существованию. Урожай погиб, скот был вырезан, фабрики остались без машин, а торговые корабли подверглись конфискации, разграблению или разрушению.
Крымская война повлияла на полуостров и в религиозном отношении, поскольку повлекла за собой новую программу христианизации. Перед войной генерал-губернатор Новороссии и наместник Кавказа, князь Воронцов, активно противился распространению христианских учреждений в Крыму. Он неоднократно блокировал усилия по утверждению на полуострове собственной церковной иерархии, опасаясь, что это может породить в головах местного населения опасные и беспочвенные представления о том, будто правительство намерено заставить их оставить ислам и перейти в православие[97]. Но, несмотря на колебания Воронцова, архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов) сделал христианизацию Крыма своей главной заботой. Его одолевала идея обращения в христианство татар, поскольку, по его мнению, от этого зависела стабильность Крыма. Их переход в христианство, писал он великому князю Константину в 1852 году, является «делом первой важности – не только в отношении к церкви, но и к государству, по сознанию самих губернаторов таврических»[98]. К концу войны христианство окончательно укрепилось на полуострове, где появилось много новых церквей, монастырей и была учреждена своя епархия[99].
В то время как христианизация Крыма отметила серьезный сдвиг в местной политике, разорение татарского населения стало наиболее печальным последствием войны. Многие современники видели в двусмысленном положении татар во время войны пролог последовавшего затем упадка. Англичанин, побывавший в Крыму в 1855 году, писал:
«Татары – стремительно исчезающий народ, их снижающаяся численность усугубляется исчерпанием духовных сил. Этот грустный факт определяется их положением как покоренного народа, лишенного собственной территории, социальной и политической значимости и страдающего от притеснений чиновников. С болью думаю о том, какими бедствиями для них обернется нынешняя война»[100].
В этом фрагменте татары представлены жертвами имперского завоевания. Причины упадка видятся не столько в злонамеренном пренебрежении со стороны властей, сколько в последствиях имперской экспансии, которые могут проявляться в любых покоренных землях: это потеря территории, утрата политической автономии, корыстолюбие местного начальства. Сходные перспективы открывались каждому европейскому или российскому наблюдателю, знавшему о положении крымских татар. В частности, один из них в 1840-е годы писал о том, что «с уверенностью предвидит… полное исчезновение [крымских татар] в более или менее обозримом будущем»[101].
Когда война подходила к концу, российские власти предложили татарам очень скудную компенсацию за их разоренные дома, уничтоженные стада и погубленные урожаи. Подобное возмещение не только не могло покрыть убытки, но и не позволяло татарам продержаться до налаживания мирной жизни[102]. Миграция, начавшаяся в 1855 году, неуклонно продолжалась. К 1860 году число эмигрировавших татар превысило 100 тысяч. В 1867-м, когда российские власти, которые вели статистику на основании полицейских отчетов, убедились в том, что эмиграция прекратилась, Крым навсегда покинули 104 211 мужчин и 88 149 женщин[103]. После них остались 784 опустевшие деревни и 457 брошенных мечетей[104].
Одновременно с появлением христианских институтов в Крым (как и на Кавказ) стало прибывать новое христианское население. Бывшие татарские деревни начали занимать другие люди, среди которых были не только русские, но и греки, болгары, немцы, чехи, эстонцы и другие. В 330 деревнях российское правительство разместило беженцев из Бессарабии, утраченной вследствие войны. Многочисленные болгары, спасавшиеся от преследований в Османской империи, основали несколько колоний, заняв 41 татарскую деревню[105]. Татары же, напротив, селились в местах, оставленных болгарами[106]. Ни тем ни другим не было удобно на новых местах, но это уже другая история[107].
В статье о насилии государств по отношению к проживающим на его территории народам Марк Мазовер призывает более четко «разобраться в том, что подобное насилие означает для государства и как может меняться та роль, которую в разные времена играют в нем различные государственные органы и учреждения»[108]. Государственная политика в отношении татар в годы Крымской войны реализовалась в деятельности множества чиновников, имевших различные взгляды. Петербургские власти почти не интересовались этим вопросом и мало что знали о трудностях, с которыми сталкивалось гражданское население Крыма в военную пору. Они редко вмешивались в решение вопросов, касающихся татар. Тем не менее властные решения в отношении татар не появлялись из ниоткуда. Местное чиновничество работало в нестабильных условиях войны, характеризующихся насилием в прифронтовых зонах и нарастающей религиозной напряженностью. На выработку политического курса влияли и международные договоренности, как, например, Парижский договор, содержавший положения, направленные на защиту православных беженцев. Война и создаваемый ею культурный фон ощутимо и разносторонне влияли на государственную политику, что вело к несистематическим и непоследовательным попыткам разрешения татарской проблемы. Поэтому в данной ситуации использование понятия централизованного государства, принимающего однонаправленные решения в отношении населения приграничных территорий, просто неприменимо. Российское государство не имело заранее обдуманных планов, предполагающих депортацию или насильственную миграцию.
Из сказанного следует, что нам нужны более глубокие знания о переселениях народов и в особенности о случаях миграции, имевших место во время войны и происходивших без предварительной организации и планирования. Эпизод, описанный в данной статье, наиболее близок к «ненасильственной миграции», по классификации Павла Поляна. По его словам, насильственные миграции делятся на несколько подвидов, среди которых миграции, которые явно и целенаправленно стимулируются насилием, и миграции, осуществляемые посредством «механизмов косвенного воздействия», когда «отсутствует решение или распоряжение верховной власти»:
«Наличие должностного лица, отдающего четкий приказ о переселении, вовсе не обязательно. Людей могут поставить в такое положение, когда они сами и по собственной воле примут решение, необходимое властям»[109].
Но даже такое объяснение, где внимание акцентируется на том факте, что вынужденная миграция не всегда предполагает наличие явно выраженной вины государства, в полном объеме отражает сложную природу властных отношений времен Крымской войны, высокий уровень неопределенности, выражавшийся в разбросе взглядов чиновников на одну и ту же проблему, случайности военного времени.
150-летие Крымской войны создает прекрасную возможность для переосмысления ее сложной истории, причем инициаторами этого процесса выступают сами татары[110]. В 2003 году годовщина начала Крымской войны широко отмечалась в Крыму; самые торжественные мероприятия проходили 10 сентября, в официальный день памяти погибших при обороне Севастополя. В пышных церемониях у военных мемориалов приняли участие депутаты парламента, представители Русской православной церкви, гости из других государств, в частности, из Великобритании. Но крымские татары подозрительным образом отсутствовали. Причины их отсутствия разъяснил Ибрагим Абдуллаев в своей статье «Отголоски колониальной войны». Он задается вопросом, который составляет саму основу переосмысления событий 1853–1856 годов: «Какую победу отмечают на солдатских кладбищах?»[111]. По мнению автора, речь идет не о победе союзников над Россией, а о победе России над крымскими татарами[112]. Соответственно, рекомендация Адлерберга депортировать татар выступает мрачным предзнаменованием грядущей советской политики в отношении татар, реализованной во время Второй мировой войны. Связь между переселением татар в XIX веке и депортацией 1944 года прослеживает и другой крымский исследователь, утверждающий, что Сталин преуспел в воплощении «вековой мечты царизма»[113]. Учитывая потерю автономии, земли, прав, а также многочисленные миграции, выпавшие на долю татар в царский период, трудно избежать истолкования депортации как неизбежного следствия имперской политики. Тем не менее не стоит относиться к депортации татар как к какому-то типично российскому проекту. Не будем забывать, что, несмотря на ужасное обращение со стороны властей, которому татары подверглись во время Крымской войны, Адлерберг так и не смог депортировать их, поскольку другие русские чиновники удержали его от этого шага.
Анализ официальных позиций по вопросу о крымских татарах в Крымскую войну, в том числе выраженных Русской православной церковью и Таврическим магометанским духовным собранием, позволяет сделать целый ряд важных выводов. Прежде всего: имперское государство было сложносоставным образованием, официальные представители которого могли иметь диаметрально противоположные взгляды на одну и ту же проблему. Далее, решения, принимаемые на местном уровне, могли влиять на политику даже более существенно, чем указания из центра. Наконец, чиновники в своей деятельности были вынуждены учитывать условия военного времени, а также изменения в культурном и религиозном контекстах. Что касается вопроса о связи между XX веком и предшествующими столетиями, то можно заметить, что, несмотря на фундаментальные различия двух явлений – сталинской депортации и преследований татар в Крымскую войну, – и в советской, и в имперской России нужды людей всегда имели второстепенное значение по отношению к нуждам государства. Хотя крымские татары в период Крымской войны избежали насильственного переселения, высокопоставленные представители власти всерьез размышляли об их поголовной высылке. Наконец, данное исследование открывает новый аспект Крымской войны, о котором говорят не слишком часто. История войны есть нечто большее, чем баланс сил европейских держав, военно-техническое превосходство или стратегии на поле битвы. Крымская война кардинальным образом изменила культурный ландшафт полуострова, оставив после себя наследие, которое тяготит здешнее население и по сей день.
Перевод с английского Екатерины Захаровой
[1] Перевод выполнен по: Kozelsky M. Casualties of Conflict: Crimean Tatars during the Crimean War // Slavic Review. 2008. Vol. 67. № 4. P. 866–891.
[2] Обсуждение того, как религиозность Николая I влияла на конфликт вокруг «Святых мест», приведший к войне, см.: Goldfrank D. The Holy Sepulcher and the Origin of Crimean War // Lohr E., Poe M. (Eds.). The Military and Society in Russia, 1450–1917. London, 2002. P. 491–505. О восприятии Александром II Крымской войны как священной см.: Mosse W. How Russia Made Peace September 1855 to April 1856 // Cambridge Historical Journal. 1955. Vol. 11. № 3. P. 300–301 (см. перевод данной статьи в этом номере «НЗ». – Примеч. ред.). Анализ того, как пропагандировалась священная война, см. в работах: Norris S. A War of Images: Russian Popular Prints, Wartime Culture, and National Identity, 1812–1945. DeKalb, 2006. P. 63–66, 80–106; Robson R. Solovki: The Story of Russia Told through Its Most Remarkable Islands. New Haven, 2004. P. 155–169; Kozelsky M. Christianizing Crimea: Church Scholarship, «Russian Athos» and Religious Patriotism of the Crimean War. PhD diss. University of Rochester, 2004.
[3] О статистике миграций и альтернативных подходах к ней см.: Ханацкий К.В. Памятная книга Таврической губернии, изданная таврическим губернским статистическим комитетом. Симферополь, 1867. С. 416–436; Маркевич А. Переселения крымских татар в Турцию в связи с движением населения в Крыму // Известия Академии наук СССР. Отделение гуманитарных наук. 1928. Т. 1. С. 375–405; 1929. Т. 2. С. 1–16; Fisher A. Emigration of Muslims from the Russian Empire in the Years after the Crimean War // Jahrbücher für Geshichte Osteuropas. 1987. Bd. 35. № 3. S. 356–371.
[4] Уиллис Брукс и Роберт Крюс отмечают, что Крымская война стала поворотным пунктом в имперской политике по отношению к мусульманам. См.: Brooks W. Russia’s Conquest and Pacification of the Caucasus: Relocation Becomes a Pogrom in the Post-Crimean War Period // Nationalities Papers. 1995. № 4. P. 682–683; Crews R. For Prophet and Tsar: Islam and Empire in Russia and Central Asia. Cambridge, Mass., 2006. P. 300–311.
[5] В статьях по данной теме высказываются различные взгляды на причины миграции 1860-х годов. При этом в большинстве материалов сама война почти не затрагивается, а архивные источники не привлекаются. См.: Fischer A. Op. cit.; Williams B. Hijra and Forced Migration from Nineteenth-Century Russia to the Ottoman Empire // Cahiers du monde Russe. 2000. Vol. 41. № 1. P. 79–108; Pinson M. Demographic Welfare – An Aspect of Ottoman and Russian Policy, 1854–1866. Cambridge, Mass., 1970; см. также обзор, сделанный в книге: Бекирова Г. Крым и крымские татары, XIX–XX века. М., 2005. С. 11–13.
[6] В европейской дипломатической истории бытует мнение, будто Крымской войне посвящен значительный пласт литературы. В отношении России, однако, это не совсем верно, поскольку в российской перспективе это событие рассматривалось только в двух англоязычных работах. См.: Goldfrank D. The Origins of the Crimean War. New York, 1994; Curtiss J. Russia’s Crimean War. Durham, 1979. Единственной серьезной монографией о Крыме времен войны остается написанная столетие назад книга Арсения Маркевича: Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам [1905]. Симферополь, 1994.
[7] Историки потратили немало сил, пытаясь должным образом описать и разграничить такие понятия, как «геноцид», «этническая чистка» и «вынужденная миграция». Подробнее об этой терминологической дискуссии см., в частности: Naimark N. Fires of Hatred: Ethnic Cleansing in Twentieth-Century Europe. Cambridge, Mass., 2001. P. 2–5; Béla Várdy S., Tooley H., Huzar Várdy A. (Eds.). Ethnic Cleansing in Twentieth-Century Europe. Boulder, 2003. P. 2–6; Martin T. The Origins of Soviet Ethnic Cleansing // Journal of Modern History. 1998. Vol. 70. № 1. P. 813–861.
[8] Как писал недавно Роберт Крюс: «Приверженность царского правительства к управлению посредством религиозных практик и институтов, а также склонность к политической поддержке православия, позволяла государству реже обращаться к насилию и чаще достигать консенсуса, нежели историки предполагали ранее» (Crews R. Op. cit. P. 8).
[9] См.: Werth P. At the Margins of Orthodoxy: Mission, Governance, and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region, 1827–1905. Ithaca, 2002; Breyfogle N. Heretics and Colonizers: Forging Russia’s Empire in South Caucasus. Ithaca, 2005; Jersild A. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845–1917. Montreal, 2002; Gerachi R., Khodarkovsky M. Of Religion and Empire: Missions, Conversion, and Tolerance in Tsarists Russia. Ithaca, 2001; Skinner B. The Irreparable Church Schism: Russian Orthodox Identity and Its Historical Encounter with Catholicism // Ransel D., Shalcross B. (Eds.). Polish Encounters, Russian Identity. Bloomington, 2001. P. 20–36; Weeks T. Nation and State in Late Imperial Russia: Nationalism and Russification on the Western Frontier, 1863–1914. DeKalb, 1996.
[10] О литературе, посвященной соотношению религии и национальной идентичности в Крыму после включения полуострова в состав Российской империи и в предвоенные годы, см.: Kozelsky M. Op. cit. О юридическом статусе, правах и привилегиях татар см.: O’Neil K. Between Subversion and Submission: The Integration of the Crimean Khanate in the Russian Empire, 1783–1853. PhD diss. Harvard University, 2006.
[11] См.: Carmichael C. «Neither Serbs, Nor Turks, Neither Water Nor Wine, but Odious Renegades»: The Ethnic Cleansing of Slav Muslims and Its Role in Serbian and Montenegrin Discourses since 1800 // Béla Várdy S., Tooley H., Huzar Várdy A. (Eds.). Op. cit. P. 113–132.
[12] Gatrell P. A Whole Empire Walking: Refugees in Russia during World War I. Bloomington, 1999; Baron N., Gatrell P. (Eds.). Homelands: War, Population and Statehood in Eastern Europe and Russia, 1918–1924. London, 2004.
[13] Idem. War Population Displacement and State Formation in the Russian Borderlands, 1914–1924 // Baron N., Gatrell P. (Eds.). Op. cit. P. 12.
[14] В частности, Павел Полян различает насильственные и ненасильственные миграции, приводя соответствующие примеры: Polian P. Against Their Will: The History and Geography of Forces Migrations in the USSR. Budapest, 2004. P. 43–47. Богатый обзор литературы по геноциду, этническим чисткам и вынужденным миграциям, включая анализ ее недостатков, представлен в статье: Mazower M. Violence and the State in the Twentieth Century // American Historical Review. 2002. Vol. 106. № 4. P. 1158–1178.
[15] На одном конце спектра в этой когорте мы можем расположить Эрика Хобсбаума, который пишет: «Жестокость, с которой осуществлялись еврейские погромы, не идет ни в какое сравнение с той жестокостью, которую увидело следующее поколение». На другом конце – Дэвид Голдхаген, чье неоднозначное исследование низового антисемитизма рассматривает Холокост как неизбежное воплощение идей, сложившихся еще в ХIХ веке. См.: Hobsbaum E. Age of Extremes: A History of the World, 1914–1991. New York, 1996. P. 120; Goldhagen D. Hitler’s Willing Executioners: Ordinary Germans and the Holocaust. New York, 1996. Эндрю Белл-Фиалкофф начинает свое оригинальное исследование этнических чисток с древней Ассирии (Bell-Fialkoff A. Ethnic Cleansing. New York, 1996). См. также: Kershaw I. War and Political Violence in Twentieth-Century Europe // Contemporary European History. 2005. Vol. 14. № 1. P. 107–123; Naimark N. Op. cit.
[16] Kershaw I. Op. cit. P. 108.
[17] См. обстоятельный комментарий Стивена Смита к статье Иена Кершоу: Smith S. Comments to Kershow // Contemporary European History. 2005. Vol. 14. № 1. P.124–130.
[18] По мнению Амира Вайнера, политика СССР по отношению к собственному населению складывалась под влиянием уникальных «исторических предрассудков». Это мнение в целом признается в литературе, посвященной депортациям, но глубокому анализу оно не подвергалось. Концепция Вайнера представлена в статье: Weiner A. Nothing but Certainty // Slavic Review. 2002. Vol. 61. № 1. P. 46. Более подробный анализ советских депортаций см. в работах: Conquest R. The Nation Killers: The Soviet Deportations of Nationalities. New York, 1970; Kreindler I. The Soviet Deported Nationalities: A Summary and an Update // Soviet Studies. 1986. Vol. 38. № 3. P. 387–405; Gelb M. An Early Soviet Ethnic Deportation: The Far-Eastern Koreans // Russian Review. 1993. Vol. 54. № 3. P. 389–412; Бугай Н.Ф. Л. Берия – И. Сталину: «Согласно Вашему указанию». Москва, 1995; Martin T. Op. cit.; Polian P. Op. cit.
[19] Fisher A. Op. cit.; Brooks W. Op. cit.
[20]О связи между обменами населением в ходе Крымской войны и переселением народов на Ближнем Востоке и Балканах см.: Fisher A. Op. cit.; Williams B. Op. cit. P. 79–108. Марк Пинсон в свою очередь сосредоточивается на обменах населением между Российской и Османской империями после Крымской войны: Pinson M. Op. cit.
[21] Fisher A. Op. cit. P. 362.
[22] См.: Государственный архив Автономной Республики Крым (ГААРК). Ф. 26. Оп. 4. Дополнительную информацию по делам, инициированным против крымских татар, можно найти в собрании микрофильмированных документов, находящемся в Российском государственном военно-историческом архиве в Москве (РГВИА) и опубликованном по-английски: The Crimean (Eastern) War, 1853–1856. Woodbridge, 2004.
[23] Немногочисленные англоязычные публикации, посвященные материалам тайных служб николаевской эпохи, писались несколько десятилетий назад без привлечения архивных источников и без какой-либо привязки к Крымской войне. См., например: Monas S. The Third Section: Police and Security in Russia under Nicholas I. Cambridge, Mass., 1961; Squire P. The Third Department: The Establishment and Practices of the Political Police in Russia of Nicholas I. London, 1968. Впрочем, русскоязычные публикации по данной теме тоже не касаются Крымской войны. См., например: Чукарев А.Г. Тайная полиция России, 1825–1855 гг. М., 2005. Анализ политики безопасности, формировавшейся после кончины Николая I, см.: Daly J. Autocracy under Siege: Security Police and Opposition in Russia, 1866–1905. DeKalb, 1998; а также другие работы этого автора.
[24] Holquist P. «Information is the Alpha and Omega of Our Work»: Bolshevik Surveillance in the Pan-European Context // Journal of Modern History. 1997. Vol. 69. № 3. P. 416. Другие авторы также отмечали бездоказательность выдвигаемых властями обвинений. По оценкам Сквайра, около 90% добровольных доносов, поступавших в Третье отделение, были ложными; Джеффри Бёрдс обнаружил, что крестьяне использовали доносительство для того, чтобы контролировать социальную ситуацию в собственных деревнях. См.: Squire P. Op. cit. P. 195; Burds J. A Culture of Denunciation: Peasant Labor Migration and Religious Anathematization in Rural Russia, 1860–1905 // Journal of Modern History. 1996. Vol. 68. № 4. P. 786–818.
[25] Высочайший Манифест от 20 октября 1853 года об объявлении войны Порте // Материалы для истории крымской войны и обороны Севастополя. Сборник, издаваемый комитетом по устройству севастопольского музея: В 5 т. / Под ред. Н. Дубровина. СПб., 1871–1874. Т. 1. С. 129–131.
[26] Там же. Т. 1. С. 129.
[27] Государственный архив Одесской области (ГАОО). Ф. 1. Оп. 172. Д. 69. Л. 1.
[28] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 8–9.
[29] Там же. С. 9–10.
[30] Воззвание таврического муфтия Сеид Джелиль-эфенди ко всему мусульманскому духовенству и народу, в Таврической губернии обитающим // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 1. С. 252.
[31] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 12.
[32] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1715. Л. 1–3.
[33] Там же. Д. 1452. Л. 1–26.
[34] Там же. Д. 1497. Л. 1–51.
[35] Там же. Д. 1448. Л. 1–2; Д. 1446.
[36] Squire P. Op. cit. P. 215–223.
[37] Baumgart W. The Crimean War: 1853–1856. London, 1999. P. 116.
[38] Михно Н. Из записок чиновника о Крымской войне // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 3. С. 7.
[39] Письмо отца-настоятеля Николая архиепископу Иннокентию от 16 октября 1854 года (Российская национальная библиотека (РНБ). Ф. 313. Д. 44. Л. 72).
[40] Письмо отца-настоятеля Николая архиепископу Иннокентию от 24 сентября 1854 года (РНБ. Ф. 313. Д. 44. Л. 54).
[41] Михно Н. Указ. соч. С. 38.
[42] Там же. С. 39.
[43] Выдающийся российский историк Крымской войны Евгений Тарле напрямую обвиняет князя Меншикова в том, что тот не справился с подготовкой полуострова к высадке союзников (см.: Тарле Е.В. Крымская война. М., 2003. С. 104–105).
[44] Возгрин В.Е. Исторические судьбы крымских татар. М., 1992. С. 324–330. Имеются многочисленные архивные документы, свидетельствующие о столкновениях между казаками и татарами во время войны. Об обвинении татар в сожжении раненого казака см.: ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1694. Л. 1–2.
[45] См.: Кырымлы Х. О крымско-татарских войсках в составе османской армии в период Крымской войны // Голос Крыма. 2007. 31 октября. С. 7.
[46] Там же.
[47] См.: Широкоряд А.В. Русско-турецкие войны: 1676–1918. М., 2000. С. 453–454.
[48] Кырымлы Х. Указ. соч. С. 7.
[49] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 796. Оп. 135. Д. 1729. Л. 1.
[50] Архиепископ Иннокентий. Слово при посещении паствы, Карасубазарский собор, 17 сентября 1854 // Он же. Сочинения Иннокентия, Архиепископа Херсонского и Таврического: В 11 т. СПб., 1908. Т. 2. С. 239.
[51] Он же. Слово по случаю нашествия иноплеменников, Александро-Невский собор, 15 сентября 1854 // Там же. Т. 2. С. 229–230.
[52] РГИА. Ф. 796. Оп. 137. Д. 408. Л. 2–3.
[53] См. также анекдотическое обоснование религиозной природы конфликта: Три рассказа одесского протоиерея А.А. Соловьева, в передаче А.И. Рубановского // Херсонские епархиальные ведомости. 1904. № 9 (приложение). С. 265.
[54] Постановление Таврического магометанского духовного правления от 6 октября // Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя. Т. 4. С. 17–18.
[55] Прошение депутатов ногайского племени от 12 октября // Там же. Т. 4. С. 18–19.
[56] Там же.
[57] Там же. Т. 4. С. 20.
[58] Адлерберг сохранил свой пост и после того, как Меншиков был освобожден от своих обязанностей в Крыму. См.: Маркевич А. Переселения крымских татар в Турцию в связи с движением населения в Крыму. С. 393; Вольфсон В.М. Эмиграция крымских татар в 1860 г. // Исторические записки. 1940. № 9. С. 187.
[59] См.: Адлерберг, граф Николай Владимирович // Русский биографический словарь. Нью-Йорк, 1962. Т. 1. С. 78.
[60] Греки, служившие в Балаклавском батальоне, были потомками греков, участвовавших в русско-турецких войнах при Екатерине II. В конце XVIII и в первой половине XIX века они участвовали в различных военных операциях, включая подавление сопротивления татар после присоединения Крыма к Российской империи. См.: Балаклава // Новороссийский календарь на 1846. Одесса, 1845. С. 338–342; Габриэлян О.А., Ефимов С.А., Гарубин В.Г. Крымские репатрианты: депортация, возвращение и обустройство. Симферополь, 1998.
[61] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1472. Точное число дел, связанных с обвинениями татар и рассмотренных в годы войны, нам неизвестно. Очевидно, однако, что Айша была не единственным информатором (Там же. Д. 1456).
[62] Там же. Д. 1472.
[63] Там же. Д. 1449. Л. 13–14.
[64] Там же. Д. 1685; Д. 1673. Л. 1–7.
[65] Там же. Д. 1644.
[66] О разорении церквей во время войны см.: Kozelsky M. Op. cit.; о важности этой темы в военной пропаганде см.: Norris S. Op. cit.
[67] Михно Н. Указ. соч. С. 5, 9.
[68] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1587.
[69] Широкоряд А.В. Указ. соч. С. 453–456.
[70] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1493. Л. 1, 16, 29.
[71] Там же. Д. 1638. Л. 1–2.
[72] Там же.
[73] Там же. Д. 1522. Л. 12.
[74] Там же.
[75] Там же. Д. 1495. Л. 4–5.
[76] Там же. Д. 1673. Л. 1–7; Д. 1685. Л. 1.
[77] Там же. Д. 1449. Л. 6–29.
[78] Там же. Д. 1472. Л. 1–28.
[79] Mosse W. Op. cit. P. 304. (Автор допускает неточность: в переписке с французским дипломатом состоял не главнокомандующий Михаил Горчаков, а его двоюродный брат Александр Горчаков, посол России в Вене и будущий министр иностранных дел. – Примеч. ред.).
[80] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1495. Л. 11.
[81] Там же. Д. 1579. Л. 4.
[82] Там же. Д. 1605. Л. 1.
[83] Там же.
[84] Там же. Д. 1685. Л. 65. Хотя татары и при Воронцове чувствовали себя не слишком уютно, он все же был довольно терпимым чиновником и часто вступался за них. Но, будучи в начале войны весьма пожилым человеком, Воронцов оставил свой пост в 1855 году (см.: Rhinelander A. Prince Michael Vorontsov: Viceroy to the Tsar. Montreal, 1990).
[85] Насколько мне известно, единственная монография о Парижском договоре принадлежит перу немецкого специалиста по Крымской войне Винфрида Баумгарта. В ней однако не затрагивается вопрос о беженцах, исключительно важный в ходе мирных переговоров и в послевоенный период. См.: Baumgart W. The Peace of Paris, 1856. Studies in War, Diplomacy, and Peacemaking. Oxford, 1981.
[86] Цит. по: Трактат, заключенный в Париже 18 (30) марта 1856 // Тарле Е. Указ. соч.
[87] Носкова Н. Крымские болгары в XIV – начале XX в.: история и культура. Симферополь, 2002. С. 36–37.
[88] ГААРК. Ф. 26. Оп. 4. Д. 1685. Л. 65.
[89] Там же. Л. 83–84.
[90] Там же.
[91] Там же. Д. 1585. Л. 14–19.
[92] Meyer J. Immigration, Return, and the Politics of Citizenship: Russian Muslims in the Ottoman Empire, 1860–1914 // International Journal of Middle Eastern Studies. 2007. Vol. 39. P. 15–32.
[93] Baumgart W. Op. cit. P. 215–216; Curtiss J. Op. cit. P. 470.
[94] РГИА. Ф. 796. Оп. 138. Д. 647. Л. 7.
[95] Маркевич А. Таврическая губерния во время Крымской войны по архивным материалам. С. 214–217.
[96] Там же. С. 218.
[97] РНБ. Ф. 313. Д. 42. Л. 129.
[98] Архиепископ Иннокентий Великому князю Константину Николаевичу, Одесса, 20 июня 1852 // Русская старина. 1879. Т. 25. С. 368–369.
[99] ГАОО. Ф. 37. Оп. 1. Д. 1790. Л. 8. При Екатерине II в Крыму был православный епископ, обслуживавший греков, живших на полуострове еще до его вхождения в состав Российской империи, но в самом конце XVIII века эта должность была упразднена.
[100] Milner T. The Crimea, Its Ancient and Modern History: The Khans, the Sultans, and the Czars. With Notices of Its Scenery and Population. London, 1855. P. 367.
[101] Hommaire de Hell H. Travels in the Steppes of the Caspian Sea, the Crimea and the Caucasus. London, 1847. P. 423; см. размышления россиянина на ту же тему: Тотлебен Е. О выселении татар из Крыма в 1860 году // Русская старина. 1893. Т. 78. С. 531–550.
[102] См.: Левицкий Г.П. Переселение татар из Крыма в Турцию // Вестник Европы. 1882. № 5. С. 606–608.
[103] Выселение татар из Таврической губернии // Памятная книга. Симферополь, 1867. С. 416–433.
[104] Абдуллаев И. Поступь крестоносцев в Крыму // Голос Крыма. 2000. 24 ноября. С. 4.
[105] Выселение татар из Таврической губернии. С. 416–433.
[106] Переезд татар в Османскую империю обернулся настоящим бедствием. Как отмечают историки, за десять месяцев поздней стадии переселения из России татары с такой интенсивностью умирали от холеры и малярии, что из 1500 переезжающих семей выжили только 600. Татары неоднократно обращались к российским властям с просьбами разрешить им вернуться, но получали невразумительные ответы (Вольфсон В.М. Указ. соч. С. 190–191).
[107] Об этом писали многие авторы, например, Марк Пинсон и Кемаль Карпат. См.: Pinson M. Op. cit.; Pinson M. Ottoman Colonization of the Crimean Tatars in Bulgaria, 1854-1862. Proceedings of the Seventh Congress of the Türk Tarih Kurumu. Ankara, 1970; Pinson M. Russian Policy and the Immigration of Crimean Tatars to the Ottomans Empire, 1854–1862 // Guney Dogu Avrupa Arastirmalari Dergisi. 1972. P. 37–55; 1973/1974. P. 101–114; Karpat K.Ottoman Population, 1830–1914: Demographic and Social Characteristics. Madison, 1985.
[108] Mazower M. Op. cit. P. 1160.
[109] Polian P. Op. cit. P. 46.
[110] Izmirli I. Regionalism and the Crimean Tatar Political Factor in the 2004 Ukrainian Presidential Election // Journal of Central Asia and Caucasus. 2006. Vol. 1. № 1. P. 138–152; Idem. Return to the Golden Cradle: An Overview of Post-Return Dynamics and Resettlement Angst among of Crimean Tatars // Buckley C., Ruble B. (Eds.). Migration, Homeland, and Belonging in Eurasia. Baltimore, 2008.
[111] Абдуллаев И. Отголоски колониальной войны // Голос Крыма. 2003. 17 октября. № 7. Я выражаю признательность Кемалю Гафарову, который обратил мое внимание на прекрасные работы Абдуллаева.
[112] Статьи о войне охватывают широкий спектр тем; например, см.: Кырымлы Х. Указ. соч.; Абдуллаева Г. Крымские татары в Крымской войне 1853–1856 // Advet. 2005. 15 февраля. № 2(354); Абдуллаев И. Поступь крестоносцев в Крыму.
[113] Гайворонский А. Вековая мечта царизма // Полуостров. 2003. 16 мая. № 15; см. также: Кутиев Р. Исторические аспекты депортации крымскотатарского народа / Голос Крыма. 2004. 14 мая.
: Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Россия > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901058
Жак Реда
Улица Тер-Нёв
Жак Реда (р. 1929) – французский поэт, эссеист, джазовый хроникер и путешественник. В 1987–1996 годах главный редактор журнала «La Nouvelle Revue française». Автор нескольких десятков сборников прозы и поэзии, среди которых «За стенами» (1982), «Направление движения» (1990), «Свобода улиц» (1997), «Дорожные происшествия» (2001).
[1]
Раз уж наша жизнь состоит из мгновений, будем же к ним внимательны.
Ральф Уолдо Эмерсон
Смотрите, идете дальше по этой улице – улице Витрувия – прямо до площади Реюньон. Это круглая площадь, какими они обычно бывают, и ее можно пройти насквозь через небольшой сквер, который находится в центре. Ну или обогните его и идите в том же направлении и сразу за площадью обнаружите что-то вроде эспланады, не очень грандиозной, но придающей некоторую торжественность следующей за ней развилке: справа от вас будет улица Александра Дюма (даже если вы путаете лево и право, вы сразу ее узнаете по белой ступенчатой колокольне церкви святого Иоанна Боско), а слева и будет эта ваша улица Тер-Нёв, про которую я бы сказал, что она сначала едва заметно поднимается, а потом, пройдя перекресток с улицей Бюзенваль, спускается к бульвару Шарон, в который она и упирается.
У вас не получится пройти мимо автомастерской не только потому, что она тянется метров на двадцать своей низкой голой стеной из строительного камня. На нее еще и указывает неоновая вывеска бирюзового цвета, будто бы вытаращившегося от бесцветного одиночества, в котором она горит. Как будто находишься на перекрестке двух никуда не ведущих дорог в пространстве, настолько растянутом, что невозможно не утратить всякого желания покорять, духа предпринимательства, всякого любопытства, наконец. Хотите, повторю? Говорю же: вам прямо. Запомните это хорошенько, потому что вы не встретите никого, кто вывел бы вас на верный путь, кроме, быть может, ближе к вечеру трех не слишком приятных типов, обсуждающих что-то между собой, кажется, по-португальски, на углу или улицы Бюзенваль, или улицы Планша? (а иногда перед бывшим бистро с серно-желтого цвета мозаикой). Не уверен, кстати, что по-португальски, потому что разговорный португальский не похож ни на один другой язык, особенно на португальский, разве что иногда на польский и если исходить из соседства, то на галисийский, хотя я и имею лишь очень поверхностное представление о письменном галисийском. Для полноты картины нужно сказать еще об одном типе, который частенько появляется в одной рубашке в окне предпоследнего этажа здания, заурядного, но украшенного скромными керамическими фризами в виде стилизованных цветов, с которыми – когда наступает их сезон – перекликаются через дорогу алые соцветия крупных роз. Они растут в крошечном садике домика, единственное обаяние которого состоит в том, что лишь он на всей улице Тер-Нёв служит примером того жилища, которое наводит на мрачные размышления о все более скупом мещанском уюте. Должно быть, это дом судебного исполнителя или страхового агента, который не слишком преуспевал в делах.
Впрочем, ни у кого на этой улице дела не задались. Вы обнаружите на ней полдюжины закрытых магазинчиков, давно стоящих за тяжелыми ставнями из расписанной древесины, вздувшейся от непогоды и смены дня и ночи. Выброшенной на берег. Ставшей чем-то средним между деревом ставней и тем, что – несмотря на свои скобы и петли – вновь обрело благородную и приятную неопределенность материала, нирвану древесины, которой сложно распорядиться иначе, нежели повесив на стену галереи, где она превратилась бы в эстетическое достижение случайности. Почему бы в таком случае не выставить улицу Тер-Нёв целиком? И разве этого уже не происходит? Отправляясь в эту автомастерскую с конкретной целью, вы не обращаете на нее внимания, если только его не привлечет яркая вывеска. Тогда вы поймете, что ее туда повесили не только для того, чтобы сделать обозначение «АВТОМАСТЕРСКАЯ», или, может быть, и только для этого, но никто из тех, кто принимал решение о ее вертикальном расположении, о ее электроснабжении и цвете, не подозревал, что он действует с другим намерением, подчиняющимся превосходящей его необходимости. Не заставляйте меня говорить, что место для установки этой вывески было лишь одно. Хотя я все равно скажу: в непосредственной близости от входа в мастерскую, так, чтобы ее можно было повесить чуть повыше, пониже, поближе, подальше, и так, чтобы выбор был сделан исходя из определенного диапазона, который неизбежно привел к тому, что вывеску повесили именно туда, где ей и было положено находиться, не ущемляя ничьей свободы. Вывеска вполне позволяет, чтобы ее повесили иначе, да и улица это позволяет, и ничего не изменилось бы, даже если в моей власти была бы возможность ее перевесить, невзирая на возражения владельца мастерской. Однако ей наплевать на мои размышления, как и на сослагательное наклонение, которое я себе позволяю. Она это лишний раз доказывает вечерами и по воскресеньям, когда она гаснет, и по утрам, когда вновь загорается, не сдвинувшись ни на миллиметр. Когда она гаснет, ее не различить на фоне окружающей серости; если же это и удается сделать, она оказывается еще менее интересной, чем деревянный ставень – пластмассовым каркасом с железками, место которому на свалке. Ясно, что ей нет никакой необходимости там быть. А затем она зажигается, как если бы она и не переставала сиять. Но сияет ли она? Нет. Она испускает яркое свечение, которым она питается, так что ее блеск сохраняет в каждой из своих букв холодную ясность, лишенную настоящего сияния. «Сверкающая» вряд ли будет более удачным словом, но должно же быть какое-то; признаем же, что она сверкает совершенно одинаково что на солнце, что зимой, что в сумерках. Улице она, в общем, не нужна. Но меж тем оказывается, что она там, что ее нельзя не увидеть, тогда как она смотрит, но по сути не видит. Она обращена к картине улицы Тер-Нёв, но изнутри этой картины. В композиции, которую она порождает, которой она настоятельно необходима как фокальная точка, предполагается и ваш глаз. Не столько артистка, сколько звезда, с которой окружающее не выдерживает никакого соперничества и тирании которой оно охотно подчиняется.
Я хотел бы перестать о ней говорить. Как видите, это непросто, хотя о ней и возможно говорить, только невольно подражая ее ясности, освещающей лишь саму себя. Мне стоило бы вас сопроводить, вместо того, чтобы следовать за вами на расстоянии, не боясь так сойти скорее за зануду, нежели за подозрительного типа. Прислушавшись к моему бормотанию, вам удалось бы составить представление о том, чего вы не увидите. Вывеска и впрямь погасла, вы пришли слишком поздно. Квартал снова вернулся к своей естественной связности, сомкнувшись вокруг невидимого центра. В этом смысле церковь оказывается нужной не больше, чем вывеска. Хоть она и не гаснет, ее значимость пропадает, стоит лишь ступить на улицу Тер-Нёв, сначала из-за высоты домов, затем, по мере того, как они уменьшаются (они здесь в большинстве своем двух-трехэтажные, вдобавок улица начинает спускаться), подчиняясь непостижимому для меня закону перспективы. Про церковь можно совершенно забыть и вспомнить, лишь когда ее колокола начинают звонить к мессе или напоминают о времени молитвы, (подождите, это, наверное, будет через несколько минут), но совершенно странным способом: вместо того, чтобы раздаваться над головами, звук их тихо облетает и, отразившись, не понятно как и от каких фасадов, доносится с противоположной стороны, как если бы колокольня находилась дальше, в районе улице Виньоль. Ищешь ее – и не находишь, тем более там, где она находится, где ничто – ни ее квадратная часть, ни ее гипсовая белизна – не помешало бы ей превратиться в минарет. Это стало бы противоположностью того, что однажды произошло в Испании. Впрочем, не скажешь, что квартал производит впечатление попавшего под влияние арабов. Таким он вполне мог быть, и от этого влияния осталось достаточно следов, чтобы сбить наблюдателя с толку. На углах трех домов подряд, от улицы Александра Дюма до Виньоль, вдоль улицы Планшá, находятся ресторанчики, подающие кускус и тажин: «Типаза», «Кахина» и «Игураф Имазиген» (вероятно, кабильский). По виду не скажешь, что они процветают: выцветшие чернила и пожелтевшая бумага меню их комплексных обедов за 49,5 франков выдают положение дел. Будьте осторожны с наплывом клиентов по будням в районе полудня: это вполне может оказаться рабочий класс не из местных (если только можно было бы сказать наверняка, что за этими закрытыми ставнями и безликими стенами находятся действующие предприятия).
Лишь компания «KUC» на улице Планшá, со своим освещенным фасадом, состоящим из повторяющихся конструкций, и резными металлическими воротами с надписью «ВХОД В ЦЕХ», кажется, подает признаки жизни. Представьте себе, я даже справился: она изготовляет дорогую кожгалантерею, и меня это немного беспокоит. Я предпочел бы что-нибудь металлическое, более поэтически точное – вроде штангенциркулей, стрелок для компасов, или барометров, или детали размером в несколько ангстрем. Полагаю, впрочем, что начиная с этого здания, похожего одновременно на фабрику и на коллеж, меняется район и обстановка. Их разграничивает длинное-длинное жилое строение, двор которого, где развешено уже не помещающееся на окнах белье, образует в глубине что-то вроде перпендикулярной улицы, на которую, наверняка, можно попасть с бульвара. За ним следуют два красивых корпуса, между которыми можно подняться к участковому нотариусу или к небольшому пансиону для дочек зажиточных провинциальных торговцев. За ним видны спальные корпуса, где они никогда не угасающими летними вечерами слушают, как пронзительно взвивается плетка.
А что же кузовщик-владелец мастерской? Вот уж кто странный тип. Кто сможет отличить его от разорившегося владельца мастерской, стоит лишь его бирюзовым буквам погаснуть? Кто, впрочем, при виде этой или какой угодно другой работающей автомастерской, не был бы склонен думать, что она на верном пути к разорению? Это отличительное свойство той работы, которая совершается в них, внутри огромных ангаров, в которые свет едва пробивается через грязный стеклянный потолок и в глубине которых часто можно заметить небольшие группы людей в комбинезонах, которые по получасу склоняются над ребусом из клапанов и поршней, где время от времени неторопливо проходит один и тот же человек, машинальным жестом вытирающий свои черные от смазки руки, где часто видно собаку цвета отработанного машинного масла, лежащую ничком между двух лужиц, поверхность которых переливается всеми цветами радуги. Мастерская подобна дремлющему замку в волшебном лесу, источающему своим сильным свежим запахом углеводородов затхлость ила, скопившегося в канавах, словно слои перегноя. Даже время там ощущается по-другому. Обратите внимание: автомеханикам никогда его не хватает. Ведь то, из чего состоят места, в которых они движутся – эти тусклые ангары с темными закоулками, – связано скорее со временем, нежели с пространством, временем, немного замаслившимся, замедляющим движения и мысли, смазывающим их, придающим им безразличную и неоспоримую эффективность. Эта суровая эра железа обретает здесь своих философов, поэтов, специалистов по грамматике и, если угодно, своих врачей, в том смысле, в котором античность понимала их призвание. Они выслушивают душу машины, чтобы вернуть ей здоровье, о котором зачастую свидетельствует ужасное рычание.
Практически напротив церкви на улице Александра Дюма (вы снова к ней вернетесь, потому что в поисках центра этого района намечается некий водоворот, из которого не так-то просто выбраться) стоит еще одно низкое строение, заставляющее задуматься о живучести мелкой промышленности. По правде говоря, его можно было бы не заметить, если бы из высокой и узкой металлической трубы, закрепленной на крыше целой сетью оттяжек, не поднималась струя пара. Что же там делают? Оттуда не доносится ни шума, ни запаха. Можно лишь ограничиться символом и контрастом (таким же визуальным) между колокольней и этой трубой, хотя и поочередным: представляя себе колокольню, глядя на трубу, и наоборот. Рядом они смотрелись бы прекрасно. Получились бы два мерила, уравновешивающих значимость того, что их окружает, и преодолевающих одновременно собственную статичность и склонность обрушиваться во все стороны. Но так не получится. Можно лишь либо отойти достаточно далеко, чтобы поймать взглядом колокольню – и потерять тогда из виду трубу, либо снова найти трубу в ущерб колокольне, которая тогда окажется слишком близко, чтобы произвести эффект.
Все это не стоило бы такого беспокойства, если бы за этой геометрией линий сходимости стоял человеческий фактор. Он быстро вернул бы их в область того, что для большинства жителей городов является лишь декорациями, в которых происходят их перемещения. Здесь я должен попросить у вас прощения: мужчина в одной рубашке так и не появился в своем окне, а вот португальцы не подвели: их все так же трое, каждый на своем, но всякий раз новом месте, как команда геодезистов. Но они и не думают снимать карту местности. Они стоят довольно плотной группой, которая время от времени распадается, и тогда кажется, что они вот-вот разойдутся по сторонам; иногда, растянувшись в ряд, они случайно выстраиваются в идеально прямую линию, потом нарушают порядок и вновь встают плотным треугольником, равносторонним, разносторонним или прямоугольным.
Думаете, я преувеличиваю? Не так, чтобы очень. Встаньте на углу Бюзенваль и Тер-Нёв перед магазином в срезанном торце здания, который, кажется, сделал все, чтобы остаться незамеченным: у него нет ни витрины, ни привлекающей внимание растяжки, вход его манит не больше, чем вход в диспансер, при том, что магазин этот один на всю округу. Стоит ли нам говорить о наплыве бесконечно снующих покупателей? Не испугает ли нас, напротив, что от их недостатка этот магазин скоро обречет своих редких завсегдатаев на долгие прогулки до улицы Баньоле или Аврон? Правда, когда начинаются и заканчиваются занятия, здесь можно встретить каких-то школьников – рожицы всех субтропических оттенков, которые говорят нам о том, кто здесь живет. Затем они быстро рассасываются. Я хочу сказать, что нет ощущения, что они куда-то идут (кроме магазина, с тем, чтобы совершить в нем набег на отдел с эскимо, но они из него выходят), непонятно и то, откуда они вообще появились на улице. Наконец, на этой улице нигде не видно собак. Кроме разве что в автомастерской (это замечание должно, надеюсь, отвести от меня основной удар возможных возражений).
Зачем же сюда возвращаться? Вам-то – понятно. Но мне-то не нужно забирать отсюда машину, с чего бы мне приходить сюда и завтра, и послезавтра, как призрак несчастного повесившегося (а что ему еще оставалось делать?) на оконной ручке в гостинице «Дон Боско»? Он похож на старое коричневое пальто, забытое в одном из шкафов: соседки к нему привыкли. Они живут в одно- или двухэтажных домиках, стоящие там с тем же приятным ощущением, с которым они стояли на окраине, неспособные себе представить переезда. Кроме дома 95А, озлобившегося оттого, что мечта его детства – жить на краю моря – не сбылась и страдающего от своего окружения. Море так и не пришло, городская окраина теперь находится в другом месте, но домики-то этого не замечают. Их легкое помешательство не лишено озорства: например, дом 99 недавно перекрасили в охряно-красный. Он стоит рядом с пустырем, на котором шелестят листвой молодые, но уже крепкие тополя. А что, если это и есть морской ветер или по крайней мере воздух окраин, который устремился навстречу этому месту? Можете смеяться, но я-то в это верю: что-то важное изменилось. Стоит лишь пересечь порог одного из этих домишек (это-то и есть самое сложное) и пройти внутрь дворов и садиков, которые угадываются дальше, в их глубине будут еще крыши – и нас уже, наверное, больше не увидят. Так можно было бы постепенно попасть во внутренность пространства – бесконечное разрастание, обитель, которая становится все более сокровенной по мере того, как теряются ее очертания. Вот, наверное, то, что приводит меня сюда, и почему я тщетно пытаюсь ухватить смысл этого квартала за его пределами. Не нужно настаивать, что, конечно уж, если бы я здесь жил... Я часто бываю в других кварталах, похожих на этот, и я все их чту как места своего истинного обитания. Что же до того, где именно я живу (вас, наверное, это интересует), стоило бы мне вам об этом рассказать – и вы, должно быть, тут же исчезли бы из моего поля зрения, причем быстрее обесточенной вывески автомастерской. Слушайте, вот, наконец, и колокольный звон. О чем я говорил? Пройдя еще метров пятьдесят, приблизительно поравнявшись с португальцами, которым безразличны россыпи этого звукового урожая... – но где же вы?
Перевод с французского Ивана Оносова
[1] Перевод сделан по изданию: Réda J. Rue de Terre-Neuve. Paris: Gallimard, 1998.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Владислав Дегтярев
Возвышенная механика, чудовищная архитектура
Часть первая
Владислав Владимирович Дегтярев (р. 1974) – культуролог, преподаватель Факультета свободных искусств и наук СПбГУ.
Говорят, что для Витрувия и следовавших по его стопам зодчих-гуманистов архитектура была универсальным объяснительным искусством, создающим образ мира; однако с тех пор она не только утратила эту магическую способность, но и вовсе отказалась от классического языка, по которому не перестают тосковать теоретики[1]. Что, как не система классических ордеров, самым решительным и непреложным образом выстраивает иерархию – сначала собственную, а затем и всего окружающего мира? Колонна должна стоять вертикально, причем капитель всегда расположена наверху, а база внизу. Что придает дворцу дворцовый характер, так это число именно вертикальных элементов – колонн и пилястр, воплощающих иерархические принципы направления и соподчинения. Модернистская же архитектура (особенно ярко это проявилось в раннем модернизме) подчеркнуто горизонтальна, и если у Фрэнка Ллойда Райта эту горизонтальность можно трактовать положительно как связь с ландшафтом, то горизонтальность построек Ле Корбюзье прочитывается исключительно как указание на отсутствие направления «верх-низ». Современный мир всячески противится созданию иерархических моделей, и отсюда происходит отмеченное Сергеем Ситаром устранение наглядности из науки и приоритет математических вычислений, по определению, бесплотных, то есть не зависящих от материального субстрата. Наиболее достоверно то, в чем больше математики, то есть то, что всего труднее нарисовать.
Когда художник что-то рисует, это «что-то» оказывается важнее того, что он рисовать не стал: иерархические отношения вводятся уже в процессе выбора объекта. Репрезентация может быть устроена только иерархически, поскольку композиция предполагает, если прямо не навязывает, иерархизацию изображаемого, разделяющегося на центр и периферию, верх и низ, передний и задний планы. Стоит ли удивляться тому, что авторы средневековых mappae mundi помещали в центре изображенного мира Иерусалим? Их представления о мире диктовали именно такую композицию. Современный же мир прежде, чем выйти в ХХ веке за пределы аристотелевской логики, перестал быть изображаемым, но, когда именно это случилось, сказать трудно. Барочные атласы еще имеют вид художественных увражей, где изображения полушарий привычного нам вида все же заключены в богатые картуши и поддерживаются фигурами, олицетворяющими стихии, науки и страны света с Европой на первом месте. Стаффажные драконы и морские змеи уступают место кораблям отважных европейских мореплавателей. Изображенное пространство приобретает качество правдоподобия и перестает быть символическим, теперь эту роль берут на себя картографические маргиналии. Потенции и намерения барочной риторики и комбинаторики здесь оказываются ограничены представлением об иерархии.
Антон Нестеров в статье о смысле маргиналий барочных карт начинает свое рассуждение с напоминания о принадлежащем Джону Ди проекте универсальной науки антропографии. Ди – елизаветинский маг, математик и герметист, бывший, помимо всего прочего, теоретиком британской талассократии, – излагает этот проект в предисловии к первому английскому изданию «Начал» Евклида (1595), где содержатся и другие интересные вещи[2]. Замысел антропографии намного шире, чем у известной нам антропологии:
«[Этот замысел] подразумевает одновременно и “описание”, и “прорисовку” человека, то есть вербальную и графическую репрезентацию знания о нем… Ди думает о некоем Атласе человека: не Анатомическом атласе, а гораздо более грандиозном проекте, который включал бы в себя, кроме анатомических рисунков, схемы, диаграммы и прочие визуальные способы представления материала»[3].
Хотя грандиозный проект Джона Ди остался неосуществленным, его создатель не был одинок в стремлении объединить знание о человеке под эгидой геометрии. Сходную задачу ставил перед собой Герхард Меркатор, задумывая «Атлас», который должен был начинаться с Сотворения мира и заканчиваться генеалогией и хронологией, причем «последние два раздела связаны непосредственно и исключительно с человеком, тем самым мир мыслится как арена действий рода Адама», а картография – как «наложение человека и его деяний на лик Земли»[4]. Меркатор, впрочем, идет еще дальше, заявляя, что земной мир дан человеку лишь для сравнения его с Небесами, из чего Нестеров делает вывод, что карта земли оказывается лишь эмблемой Небес[5].
В связи с этим можно предположить, что оформление барочных карт имело целью выстраивание контекстов, внутри которых должно существовать изображение земных полушарий.
«[Барочные карты] сополагают различные контексты, встраивая объект – изображение земной поверхности – в иерархические ряды: земной ландшафт и круг времен года, земной ландшафт и ход светил на небе, земной ландшафт и зодиакальный круг»[6].
В географическом отношении карты могут быть идентичны, но, оформленные по-разному, они приобретают различный смысл.
Карты должны были обрасти дополнительными изображениями, чтобы получить возможность трансляции не только географических знаний, но знания о мире как таковом. Архитектура несла эту способность в себе самой – по крайней мере до определенного момента.
Исследователи, рассуждающие о традиционной архитектуре задним числом, как о явлении более или менее отдаленного прошлого, видят в ней тщательно разработанную систему трансляции традиционных представлений о мироздании, заявляя, что любое здание домодернистской эпохи – от Версаля до африканской хижины – обнаруживает трехчастную структуру, воспроизводящую устройство мифологического космоса («нижний» мир, земной мир и «верхний» мир богов). Произведения же архитектурного модернизма, согласно этой логике, обозначают свою связь с пространством по-другому, что навлекает на них упреки в дезорганизованности и хаотичности. Критики модернизма исходят из представления о здании как о микрокосме, против чего адепты современной архитектуры всячески возражают. Даже значение архитектуры как средства коммуникации оказалось под сомнением уже в самом начале ХХ века. Единственной, хотя и двусмысленной, привилегией, покуситься на которую не в силах даже самые радикальные реформаторы, оказывается роль индикатора состояния общества и культуры: в конце концов, если Жолтовский и Леонидов работали в одно время, из этого факта можно извлечь если не утешение, то уж точно какие-то выводы.
Поскольку этот текст не стремится стать идеологическим или эстетическим манифестом, автору, пожалуй, следует остановиться, сделав некий примирительный жест, и сказать, что безотносительно нынешнего состояния архитектуры ее история содержит множество сюжетов, способных пролить свет на то, как человек видел свое место в мире. Такие сюжеты могут быть извлечены из любых закоулков исторической памяти: чем менее известна та или иная история, тем лучше. Эвристическим потенциалом можно задним числом наделить любую странную и забытую историю – чем необычнее, тем лучше.
Два сюжета, представленные здесь, разделены более чем двумя столетиями, и объединяются не как тезис и антитезис, а скорее как две попытки сформулировать один и тот же тезис, недостаточные, но этим как раз и интересные.
Труды Атаназиуса Кирхера (1602–1680), иезуита и универсального гения эпохи барокко, никогда не переиздавались после его смерти. Следующее поколение интеллектуалов, сплошь механицисты и картезианцы, поспешило объявить подобную литературу, да и весь мир барочных энциклопедий и кунсткамер, пыльным дедовским хламом, ни для чего уже не нужным. В таком духе Бюффон отзывается об Улиссе Альдрованди, о чем нам поведал в «Словах и вещах» Мишель Фуко, но и Вальтер Беньямин каких-то восемьдесят лет назад пишет «Происхождение немецкой барочной драмы» как повествование о пыльных, забытых, нелепых вещах.
В преклонные годы Кирхер написал автобиографию, отмечая на ее страницах, что чувство избранности не покидало его с самых ранних лет. Он был младшим современником Галилея (имени которого нигде не упоминает) и старшим современником Лейбница (с которым некоторое время состоял в переписке). Родившись в немецкой провинции, он заканчивает свою жизнь в Риме хранителем собственного музея и автором книг, в которые, кажется, намеревался заключить весь мир без остатка. В отличие от своих собратьев-иезуитов, он не путешествует на край света к дикарям и язычникам, но зато все, что привозят миссионеры, становится частью грандиозной картины мира по Кирхеру. За свою долгую жизнь Кирхер написал много тысяч страниц, посвященных (вроде бы) геологии, механике, акустике, теории музыки, этнографии, палеографии и другим не менее животрепещущим вещам. Правда, все эти научные дисциплины оказались у него приправлены изрядной долей того, что мы сейчас сочли бы фантастикой. Кирхера увлекает не просто необычное – его литературная кунсткамера полна чудовищ. Чудовищна изображенная им полая Земля, пронизанная токами огня, и точно так же чудовищны звероголовые и многорукие боги египтян и китайцев.
В работах последнего времени творчество Кирхера приобретает явные черты арт-проекта, он и сам становится собственным арт-проектом: дешифратором несуществующих языков, производителем вымышленных археологий, неким Борхесом до Борхеса. Похоже, только в таком ключе и можно воспринимать причудливые образцы барочной натурфилософии, не ставшие, в отличие от трудов Галилея и Кеплера, частью позитивистского канона. И тогда кто, как не Кирхер, станет для нас квинтэссенцией подобной науки, стремящейся раскрывать истину о мире, но совпадающей по своим характеристикам с барочным искусством. Эта наука исключительно причудлива, местами страшна и озабочена поисками курьезов и редкостей до такой степени, что, не замечая леса за деревьями, сама становится одним из таких курьезов. Мы видим мир, еще не успевший отделиться от текста (снова вспомним Фуко), и естественнонаучное знание, пока еще прочно сросшееся с гуманитарным, нестрогое и субъективное.
Джон Гласси, автор недавно вышедшей биографии Кирхера[7], любуясь своим героем, не забывает при этом иронизировать, полагая его главным экспонатом собственного музея диковин, его ядром и центром притяжения. Непонятно, как суровая иезуитская дисциплина, в том числе интеллектуальная, способна сочетаться с размашистым фантазированием, составлявшим сущность фирменного стиля отца Атаназиуса. Так, отрывочные сведения о Древнем Египте, о его гигантских постройках и причудливых богах позволяют Кирхеру (в книге «Эдип Египетский», 1656) предложить дешифровку египетских иероглифов, столь же неправдоподобную, сколь и захватывающую.
Кирхер заранее знал, что он намерен прочитать в письменах древних египтян:
«[Эти письмена] отличаются от обыденного письма, то есть от букв, слов и различных частей нашей речи. Иероглифы представляют собой лучший, более возвышенный способ письма, родственный абстрактному разуму и внутренней природе вещей и в силу этого передающий смысл сокрытых тайн природы»[8].
Среди энтузиастов, искавших следы prisca teologia[9], он, кажется, был последним, в связи с чем возникает искушение видеть в нем если не просто курьез, то во всяком случае великолепный анахронизм, завершающий аккорд странной культуры, неспособной отличить знание от воображения и откровение от опыта.
Александр Махов пишет о рождении эмблематики в попытке преодолеть конвенциональный, то есть случайный, характер слова и создать единственно совершенный язык, где не существовало бы разрыва между вещью и словом: «вещь должна присутствовать в слове – но достичь этого можно было лишь одним способом: использовать в качестве “слова” образ»[10]. И далее:
«Образец такого языка – идеал, к которому стоило стремиться, – был найден в “Иероглифике”, трактате о языке древних египтян, написанном эллинистическим автором Гораполлоном. Этот трактат, случайно обнаруженный в 1419 году… стал одним из самых авторитетных, цитируемых и толкуемых текстов в эмблематическом кругу… Гораполлон полагал, что египтяне обозначали понятия посредством вещей – собственно, изображений вещей: змея обозначала время; пеликан – дурака и т.п. Такое истолкование египетского письма было неверным, но удивительно подходящим для данного момента. Оно показывало, что древнейший (и, как предполагалось, священный) язык человечества был языком не “пустых” слов и букв, но исполненных смысла божественных образов. Такой язык описывает природу лучше, чем словесный»[11].
Опираясь на Гораполлона, а также на Плотина, писавшего, что в иероглифах «предмет предстает созерцанию сразу, в целостном синтезе всех своих очертаний, не требуя для своего представления ни размышления, ни усилия воли»[12], ренессансные неоплатоники, а вслед за ними и деятели Контрреформации развивают апологию образа как мгновенно постигаемого концепта, не требующего сложных рассуждений для своего раскрытия и, следовательно, времени для понимания. Образы берутся непосредственно из окружающего мира, они часть книги творения и поэтому находятся в родстве с нашим разумом. Некоторые авторы были склонны подчеркивать телесность образов, которая должна облегчать их усвоение нашим грешным разумом, но для Кирхера образный язык (а также язык иероглифов как частный его случай) оказывается ближе к абстракциям, то есть к божественному разуму.
Воспользовавшись языком если не образов, то метафор, можно сказать, что Кирхера всю жизнь влекло к абсолютному центру, и это проявляется как в его биографии – молодой Кирхер всеми силами стремится в Рим, отказываясь занять в Вене освободившуюся после смерти Кеплера должность императорского математика, – так и в интеллектуальных пристрастиях. Его увлекает проблема центра – смыслового и физического. Это может быть и последний предел человеческого знания, парадоксально совпадающий с изначальным знанием, и внутренняя структура земного шара, и магнетизм как основная сила, сохраняющая целостность мироздания.
«Turris Babel», последняя книга Кирхера, вышедшая в Амстердаме в 1679 году, как следует из названия, была посвящена Вавилонской башне. Кажется, автор не сомневается в возможности осуществления такой постройки, не принимая в расчет предела высоты, существующего для каменных и кирпичных зданий с несущими стенами. Впрочем, традиция умалчивает о каких-либо внутренних помещениях в Башне, и это позволяет нам предположить, что Башня была «столпом», лишенным, подобно египетским пирамидам, сколько-нибудь существенного внутреннего пространства. В отличие от Брейгеля и его последователей, Кирхер (или его иллюстратор Деккер) рисует уже построенную Башню – и у него получается сильно вытянутое вверх строение; внизу это сооружение опоясано двойным спиральным пандусом, выше пятого яруса пандус остается только один, предназначенный для того, чтобы поднимать наверх материалы, не располагая ни подъемными механизмами, ни летательными аппаратами. Впрочем, подъемные механизмы у строителей Башни все же есть, но они теряются среди облаков где-то на самом верху. Лестницы, ведущие на Башню, снабжены триумфальными арками, судя по всему, их четыре, по числу сторон света. Каких высокопоставленных гостей могли ожидать на Башне, остается загадкой. Ах, да! – у подножия Башни расстилается город, довольно-таки беспорядочный, хотя и не лишенный архитектурных достопримечательностей, в том числе и башен, но до той единственной, что останется в истории, этим башням далеко, как до неба.
Нам остается только восхищаться проницательностью (или фантазией, что в данном случае почти то же самое) Кирхера, способного конструировать подобные картины на основании более чем скудных данных. Ученый иезуит доказывает, что башня, будучи построенной, перевернула бы земной шар. Судя по рисункам, Кирхер не видел ничего невозможного в постройке, высота которой равна расстоянию до Луны. Башня на соответствующем рисунке тонкая, словно дамский мундштук, да и сам земной шар, снабженный таким украшением, становится подобен мыльному пузырю, выдуваемому из соломинки. Правда, вместо кощунственной лестницы в небо, возведенной гордыней богоборца, получился бы неподвижный отвес, указывающий направление абсолютного низа, словно такие понятия сохраняют привычный смысл в межпланетном пространстве. И, если бы не преувеличенный размер и не спиральная структура, порожденная функциональной необходимостью, это сооружение было бы неотличимо от другого, более позднего, памятника, строительство которого было прервано, едва начавшись, – от Дворца Советов.
Предположение о том, что гравюра из забытой книги может быть истинным прототипом фантастического здания, едва не ставшего реальностью сталинской Москвы, может быть основано только на уверенности в том, что случайностей в нашем мире не бывает. Кажется, Кирхер не относился к числу любимых персонажей поколения 1900-х годов, и до выхода в свет «Маятника Фуко» Умберто Эко был скорее малоизвестен. В словаре Брокгауза и Ефрона ему посвящена краткая заметка, где книга о Вавилонской башне даже не упоминается. Дмитрий Хмельницкий называет Щусева серым кардиналом, стоявшим за организацией конкурса и выбором проекта. Но вряд ли барочная параферналия с подземными морями и опрокидывающимися глобусами могла быть особенно близка этому веселому цинику, прекрасно знающему ставки и правила иерархических игр в архитектуре. Неоклассицисты Щуко и Гельфрейх, придавшие Дворцу Советов окончательный вид, также не подходят на роль тайных поклонников барочной науки. Значит, проводником кирхеровских аллюзий мог быть только Борис Иофан, точнее его учитель, таинственный архитектор Армандо Бразини, «последний великий архитектор возвышенного»[13], одержимый римским барокко и пирамидами.
Второй сюжет также касается Дворца Советов, но его половинки отстоят друг от друга всего на десять лет.
Среди обширного наследия австрийского архитектора Адольфа Лооса есть два произведения (статья с броским заголовком и неосуществленный проект), благодаря которым он широко известен не только среди историков архитектуры. В 1908 году Лоос опубликовал манифест под названием «Орнамент и преступление», в котором отстаивал эстетику чистых плоскостей. Лоос предвосхитил печатные работы Ле Корбюзье не только неприятием существующей архитектуры, но и самым стилем своей риторики, скорее ошеломляющей, нежели убеждающей читателя. И точно так же, как это будет делать Ле Корбюзье двумя десятилетиями позже, Лоос стремился обосновать новейшую эстетику, опираясь на позитивизм прошедшего столетия.
Адольф Лоос (1870–1933) принадлежал к тому же поколению, что и главные фигуры Венского Сецессиона – художники Густав Климт (1862–1918) и Коломан Мозер (1870–1918), архитекторы Йозеф Ольбрих (1867–1908) и Йозеф Хоффманн (1870–1956), – но всячески пытался откреститься от этого вынужденного родства. В молодости Лоос провел несколько лет в США, где испытал влияние Райта и, по всей вероятности, талантливого архитектора Ирвинга Гилла (1870–1936), бывшего своего рода «модернистом до модернизма». Возвратившись в Вену, Лоос прежде, чем стать востребованным архитектором, добивается известности в качестве «арбитра изящества», опубликовав множество статей об английском прикладном искусстве и моде, а также о том, какой должна быть современная архитектура.
Согласно квазиэволюционным представлениям Лооса («Орнамент и преступление»), время для изобретения нового орнамента прошло, и любые попытки в этом направлении глубоко безнравственны. Только дикари, пишет Лоос, украшают разными завитушками все, что попадается им под руку, включая собственное тело, мы же как белые цивилизованные люди должны избегать подобных украшений. Татуированный человек превращается под пером Лооса в отталкивающее чудовище как в эстетическом, так и нравственном смысле. Отождествление этики и эстетики – традиционное явление и не должно нас удивлять; зато уподобление поверхности здания человеческой коже, хотя и встречается у Рёскина, но приобретает новые оттенки в эпоху Фрейда.
Стремление к упрощению предметной среды роднит Лооса с Ле Корбюзье, но лучезарных городов Лоос все же не рисовал. Его осуществленные проекты тяготеют не просто к геометрии, но к платоновским телам, замкнутым в себе и избегающим взаимодействия с окружающей средой. Гладкие стены, лишенные выступов и членений, не дают возможности как-то зацепиться за них. Вместо того, чтобы взаимодействовать с окружающим пространством и активно его формировать, постройки Лооса стремятся от него отгородиться.
Впрочем, одно из произведений Лооса обнаруживает необычное для архитектора стремление к выстраиванию контекста, но этот контекст слишком необычен. Речь идет о конкурсном проекте здания редакции газеты «Chicago Tribune», столь экстравагантном, что сам автор, похоже, и не рассчитывал на возможность осуществления такой постройки. Помимо Лооса, в конкурсе 1922 года участвовали Вальтер Гропиус, Бруно Таут, Элиэль Сааринен и другие известные архитекторы, но только лоосовский проект обрел в результате странное бессмертие. Требовалось построить небоскреб, и Лоос нарисовал самый необычный небоскреб в мире – здание в виде каннелированной греко-дорической колонны, облицованной черным мрамором и стоящей на десятиэтажном кубическом постаменте. Ствол колонны насчитывал еще 20 этажей, так что общую высоту здания можно оценить в 120 метров. (Периптер канонических пропорций с такими колоннами имел бы около 850 метров в длину.) Наверху колонны располагалась каноническая четырехугольная абака со стороной, равной высоте 6 этажей.
Завершение лоосовской башни плоской площадкой требует особого рассуждения. Если предположить, что на расстоянии колонна воспринималась бы как подпирающая само небо, это оказалось бы ироничной игрой с образом высотного здания – не «скребницы неба», а деликатной, при всей ее выразительной внешности, опоры для небесной тверди, которая, видимо, угрожает падением.
Если же вспомнить, что дорический ордер принято уподоблять мужскому телу, получится, что Лоос изобразил темнокожего Атланта, поддерживающего небесный свод, которому, видимо, угрожает падение.
Естественно, здание-колонна было известно задолго до Лооса, но он вдохнул новую жизнь в этот образ. Существует Башня-руина, построенная Фельтеном в Царском селе (1771–1773), и «Colonne brisee» (около 1780) неизвестного архитектора в парке Дезер де Ретц в Шамбурси, к западу от Парижа, представляющая собой четырехэтажный дом с винтовой лестницей и подвалом. Эти постройки, естественно, намного меньше воображаемой башни «Chicago Tribune» и, что самое главное, были построены как парковые затеи (follies), доступные взорам немногих и находящиеся в тех местах, где предполагается поведение, кардинальным образом отличное от нормированного городского. Другое дело – проект Лооса, предназначенный для мегаполиса. Семантика городских сооружений совершенно иная, и до самого последнего времени они чуждались чего бы то ни было игрового. Игра же, затеянная Лоосом, в силу своих масштабов выходила исключительно мрачной. Здание в виде элемента здания представляет собой овеществленную синекдоху, то есть вид метонимии, где часть выступает в роли целого. Но колонна, напомним, может быть не только частью колоннады. Если она изображает человеческое тело, так ведь и человек умеет многое, кроме как стоять в строю. Отдельно расположенная колонна еще в античности сделалась монументом в честь героя или правителя. И почти сразу на вершине колонны оказывается статуя соответствующего персонажа.
Монумент как указание на иной контекст (как правило, на некое героическое время) по своему смыслу если и не аналогичен руине, то во всяком случае близко к ней подходит. Любопытно, что сам Лоос пытался свести традиционную, то есть семантизированную, архитектуру к памятнику и надгробию. Здесь же, вступая в противоречие с собственными принципами, он рисует памятник par excellence.
Лоосовский небоскреб оказался бы памятником не лицу или событию, но отвлеченной идее «четвертой власти». Проект представляет собой метафору властного дискурса в чистом виде. Штаб-квартирой влиятельной газеты оказывается гигантская колонна, подпирающая небесный свод, то есть производство и распространение информации приравнивается к поддержанию миропорядка в его самой проработанной форме. Неизвестно, задумывался ли Лоос о таких вещах, но из его проекта можно было бы сделать антиутопию, более выразительную, чем «Метрополис».
На первый взгляд кажется, что эффект, который производят вещи, подобные лоосовской колонне (да и кирхеровской башне тоже), наилучшим образом описывается фрейдовским понятием жуткого. Нарушение масштаба, проницаемость границ, которые наш повседневный опыт приучает считать незыблемыми, – вот источники жуткого в архитектуре. Многие проекты раннего модернизма и Ар Деко удивляют, но это удивление не связано с радостью. Город-сад Эбенезера Говарда или «Индустриальный город» Тони Гарнье должны были состоять из небольших коттеджей, соразмерных человеку и создающих комфортную среду. Модернистская же архитектура, отсчет которой начинают с альбома Антонио Сант-Элиа 1914 года, сразу начинает играть с преувеличенной монументальностью и порожденным ей дискомфортом. Вскоре в эту гонку включаются и более традиционные архитектурные направления. Воздействие рисунков Хью Ферриса, как и рисунков Сант-Элиа, основано главным образом на нарушении привычного масштаба. Впрочем, то же самое можно отнести к Пиранези и Булле.
Возможно, такой преувеличенный масштаб сооружений предполагает уравнивание модернизма с этатизмом. Корбюзье, пока не стал звездой всемирного масштаба, усердно искал союзников среди диктаторов и воротил бизнеса. Кто был бы в состоянии найти средства на осуществление проектов Сант-Элиа, не говорится, но можно предположить, что это сильное и активное государство.
Как пишет Умберто Эко: искусство (в отличие от архитектуры) предлагает потребителю то, чего он от него не ждет[14]. Архитектурное же сообщение имеет по преимуществу (хотя и не исключительно) конформистский характер. Задача архитектора-практика заключается в том, чтобы предложить максимум новизны, не вызвав у потребителя чувства резкого дискомфорта. Утопическая же архитектура играет с ожиданиями зрителя, который вправе счесть предложенную архитектурную среду дискомфортной, а утопию – антиутопией.
Можно подумать, что Эко смягчает высказывания Лооса, сохраняя их общий смысл. Правда, австрийский архитектор вовсе отказывает архитектуре (в первую очередь архитектуре жилища) в возможности производить какие-либо сообщения, помимо чисто конформистских (в отличие от собственно искусства, Лоос придает требованию нонконформизма смысл нравственного долга). Никакого компромисса между ними быть не может, и здесь Лоос желает быть радикальным как истинный художник ХХ века. В этом мире крайностей может существовать либо серьезное и даже душераздирающее искусство, либо – ковры и котики. Правда, постройки самого Лооса, противореча его собственным положениям, конформистскими вовсе не были.
Но вернемся же к нашим колоннам. Колонна привычно соотносится с человеческим телом и предполагается непроницаемой, как и само тело в нормальных обстоятельствах. Мы видим тем не менее, что колонна Лооса оказывается полой, а башня Кирхера, напротив, не имеет внутреннего объема. Обе обманывают наши ожидания – и довольно неприятным образом, если продолжить аналогию с собственным телом. Точно так же мир, изображенный в книге Кирхера «Mundus Subterraneus», противоречит нашим представлениям. Кирхер показывает нам моря огня, расстилающиеся под лесами и полями. Сама земная поверхность оказывается тонкой пленкой, натянутой над бездной, и мы в прямом смысле слова живем на вулкане. Если о духе барокко принято говорить как о постоянной тревоге – что может продемонстрировать ее ярче этих образов? И как можно определить желание жить и возводить города с высокими башнями поверх бурлящих огненных потоков? Виктор Мазин указывает, что концепция возвышенного у Бёрка и Канта связана с удовольствием мазохистского толка[15]. Изображение бедствий и страданий потому так привлекательны, что мы примеряем их на себя и постоянно оцениваем свое настоящее положение с учетом увиденного. Нарушение привычных масштабов окружающего нас предметного мира можно, наверное, счесть одним из базовых страхов современного человека – иначе невозможно объяснить все разновидности сюжета «Гулливер среди великанов», которые нам преподносит массовая культура (один из вариантов – путешествие внутри человеческого тела). Забавно, что зеркально симметричный сюжет не возникает никогда. Слишком большим – а слишком большое не только опасно, но и непонятно – может быть только Другой.
Лоос не мог не учитывать еще и того обстоятельства, что колонна (далеко не обязательно сломанная) представляет собой распространенный мотив надгробной иконографии. Колонна таких размеров, как в его проекте, наводит на мысль о монументе в честь какой-то исчезнувшей расы богов или скорее титанов первого божественного поколения. Этот памятник трудно назвать иначе, нежели чудовищным, и такое определение содержит в себе большой эвристический потенциал, если мы попытаемся объяснить всю эпоху барокко[16] через понятие чудовищного.
Употреблять такие слова опасно, и опасность заключается в том, что они интуитивно понятны. Интуитивно же понятные сущности, именно в силу своей кажущейся очевидности, противятся сколько-нибудь точному определению.
На первый взгляд, определение чудовищного можно вывести из фрейдовского понятия жуткого как превосходную его степень, с другой же стороны, чудовищное далеко не всегда пугает, однако всегда возмущает. Жуткое находится внутри нас, чудовищное же – всегда за пределами нашей личности, нашего опыта и нашего тела. Можно предположить, что мы нуждаемся в чудовищном для более точного (и более эффектного) определения собственной сущности методом от противного. Закия Ханафи пишет в книге «Чудовище в машине»:
«Чудовище есть “не человек”, и оно явным образом сигнализирует об этом посредством своего тела: тела с избытком членов или с недостаточным их числом, с членами в неправильных местах. Чудовища уродливы, поскольку де-формированы (de-formed), буквально находятся “вне формы”, отклоняясь от красоты обыкновенного телесного устройства. Я знаю, что я человек, потому, что я – не это. Чудовище служит для того, чтобы утвердить границы человеческого сразу на “нижнем” и на “верхнем” их пределе: полуживотное или полубог, все прочее – чудовищно»[17].
Прибегнув к оппозиции внутреннего и внешнего, мы увидим, что чудовищное относится к другому диапазону явлений, нежели жуткое, и вообще эти два понятия принадлежат к разным культурам, одна из которых интроспективна и заинтересована в рационализации своего внутреннего мира, другую же культуру, явно экстравертную, заботит демаркационная линия между своим, правильным, человеческим и всем, что в этом мире нам чуждо. Преодоление непреодолимых границ (трансгрессия) есть, без сомнения, жуткое явление, поскольку оно проецируется на нашу собственную телесность; нарушение же масштаба, лишающее нас возможности соотносить окружающий мир с собственным телом, чудовищно, но это внешняя по отношению к нам вещь. Чудовища во всем нам противоположны: они нарушают все визуальные приличия (сформулированные по нашему образу и подобию), соединяют несоединимое и оказываются в самых неожиданных местах. Химера чудовищна, поскольку составлена из частей разных животных, несходных между собой. Но, если какая-то сила способна поместить голову козы на спину льва, страшно представить, что она может сделать с нами, – но это не «мы» в смысле каждого из нас, а условный человек. Так в космогонической схеме Эмпедокла соединяются разнородные части организмов, плавающие в некоем первичном бульоне. Причем если родственные части соединяются благодаря любви, то сила, соединяющая несоединимое, – это ненависть. Порождения ненависти нежизнеспособны, поскольку их части не обнаруживают взаимного сродства и тяготения друг к другу, и в будущем их ожидает лишь распадение и смерть. Пока этого не произошло, они влачат какое-то пограничное существование. И, поскольку они не принадлежат ни к миру живых, ни к миру мертвых, мы имеем полное право объявить их чудовищными. Явление чудовищного можно понимать как выход за пределы той территории, того диапазона условий, где только и возможна жизнь: чудовищна саламандра, живущая в смертоносном огне, но чудовищен и феникс, в этом огне умирающий и возрождающийся.
Чудовище представляет собой зрительный эксцесс. Оно не всегда страшно, но всегда удивительно, нелепо, и, возможно, его даже стоит назвать возмутительным, поскольку оно соединяет в себе то, что должно быть разделено по самой природе вещей. Эмпедокловы сочетания несочетаемого непрочны как чисто прагматические союзы. Можно сшить чучело из частей разных животных – и мы знаем, что барочные кунсткамеры были полны таких произведений таксидермического искусства, – но это обязательно должны быть части мертвых животных. Доктор Моро или Франкенштейн, пожелавшие сотворить химеру, скоро убедились бы в ее нежизнеспособности.
Химерные существа попадают в область жуткого, только если мы имеем склонность соотносить их с собою. Можно, однако, предположить, что эта привычка к интериоризации внешнего (лежащая в основании понятия возвышенного) появилась не раньше, чем появился сентиментализм. Во всяком случае в эпоху барокко ее еще нет. Тогда в наших глазах все неправильное («барочное») должно оказаться образом абсолютного Иного, и речь в таком случае должна идти о чудовищном par exellence. Монстры из книги Улисса Альдрованди производят отталкивающее впечатление, однако для читателя они всегда будут экзотикой, безопасно размещенной в далеких странах и эпохах или в музейных склянках со спиртом. Изображение киноцефала не пугает нас, как и изображение кентавра, но лишний раз напоминает о нашей человеческой сущности. Но вот зачем понадобилось столь настойчивое напоминание о человечности – это уже другой вопрос.
Если Просвещение, в лице своих философов и натуралистов, занято систематизацией нормального, барочные натурфилософы, напротив, картируют маргинальное. Стоило бы, вослед Фуко, задаться вопросом: почему именно Просвещение (в лице Линнея) решило повторить труд Адама и вновь дать имена всем живым существам? Ни барокко, ни, допустим, античность, не ставили перед собой подобной задачи. Нормальное было интуитивно понятно, его идентичность не нуждалась в подтверждении через эталонные образцы.
«Сон разума рождает чудовищ», – как некогда утверждал Гойя; но это справедливо лишь тогда, когда речь идет о просвещенческом разуме. Кошмаром Линнея были бы живые организмы, сочетающие (как, например, утконос) признаки разных систематических групп. Барочный разум, напротив, постоянно и изобретательно создает таких чудовищ. Сочетание всего со всем[18], поэтика кончетти, ломоносовское «сопряжение далековатых идей» с позиций другой эстетики могут показаться нарочитым придумыванием странностей, издевательством над логикой и просто стрельбой из пушек по воробьям. Когда Кольридж посвятил Джону Донну эпиграмму со словами о «вензелях из кочерги», он имел в виду как раз противопоставление произведения и материала, по меньшей мере неожиданного.
Картирование границ естественного понятно, когда другим членом оппозиции предстает искусственное (которое может не признаваться в качестве отдельной сущности). Если же речь идет о противопоставлении естественного и противоестественного, все рассуждения сводятся на уровень интуитивно понятного, что мешает получить логически проработанное определение. Слова о том, что мы потеряли представление о нормальном и допустимом, образующее фундамент некоторых других культур, мало что объясняют.
Исследование редкого и единичного (в том числе и чудовищного) вряд ли имеет смысл с точки зрения поиска пределов божественного могущества, поскольку оно беспредельно. Это занятие становится осмысленным не раньше, чем умами мыслителей овладевает механистическая философия, но и в этом случае о «нормальной» работе мира-механизма можно говорить, опираясь на интуицию, или на статистику. Или на эстетику.
Лестница существ, на ступенях которой расположились буквально все, от инфузорий до ангелов, – просвещенческий, а не барочный концепт. На ней нет места для чудовищного, случайного и нецелесообразного, то есть для единичного. В глазах просвещенческого мыслителя чудовищное не имеет своей сущности, не исключено, что оно представляет собой некий сбой в мироздании. Так, зло определяется исключительно через добро, смерть – через жизнь и так далее.
Согласно Ханафи, «чудовищность, или несовершенство, возникает из-за своеволия (unruliness) материи, когда та не подчиняется управляющей ею форме»[19]. Можно предположить, что материя в ту эпоху, которой посвящена книга Ханафи, должна была рассматриваться как обладающий собственной волей актор и работа с нею виделась подобной дрессировке животного. И действительно барочный концепт lusus naturae предполагал наличие в природе свободы действия, рефлексии, миметической способности и едва ли не чувства юмора – все это порождало пейзажи на срезе агата и каменные подобия морских раковин, которые впоследствии были опознаны в качестве останков вымерших живых существ[20].
Аристотелевское представление о соответствии друг другу души и тела, которые словно бы живут в счастливом браке: ущерб, причиненный телу, передается душе и наоборот. Романтическая же дихотомия души и тела, не соответствующих друг другу, восходит либо к неоплатонизму, либо к гностицизму. Но ужас перед оборотнями и вампирами восходит все-таки к Аристотелю: параллельно превращению человеческого тела во что-то иное происходит необратимая метаморфоза души. И если животные еще до некоторой степени понятны, то машины чужды нам без всяких оговорок. Ханафи напоминает:
«Чудовища вызывают смущение и ужас, поскольку кажутся соединяющими животное с человеческим… Своим неупорядоченным телосложением и перепутанными членами чудовище угрожает низвергнуть любой порядок, разрушить все иерархии. От чудовища несет дикостью и лесами, пространством за пределами законов»[21].
Следовало бы уточнить, что разрушение естественной иерархии означает не ее фрагментацию, а полную инверсию, когда наименее организованные формы материи оказываются на самом верху лестницы существ.
Чудовища противоречат нашему повседневному опыту и выходят за пределы нормальной биологии. Чудовищное не только не предполагает веры, но и не связано требованиями правдоподобия. Чудовище невозможно встретить на улице, по крайней мере сейчас, когда мир сложился и правила игры установились окончательно. Однако в начале времен все могло быть по-другому.
Классическое представление о чудовищах предполагает соединение частей тела человека и животного. Таковы кентавры, гарпии, сирены. Таковы полулюди-полузмеи, бывшие первыми царями Пелопоннеса. Роль этих персонажей двойственна, как и их облик, ведь они одновременно и культурные герои, и страшные монстры, вызывающие безумие у окружающих. Недаром дочери Кекропа, будучи сами детьми чудовищного отца, открыв ларец, где содержался младенец Эрихтоний, сходят с ума и погибают. Но даже самая классическая из мифологий оставляет лазейку для чудовищ модернистской разновидности, сращивающих органическое с механическим.
Миф о Пелопсе, внуке Зевса и отце Атрея, уже содержит технический, если не прямо трансгуманистический, эпизод.
Единственным занятием Тантала, отца Пелопса, было испытание на прочность божественных и людских законов. И в самом деле, чем же еще заниматься любимцу богов? Только тем, естественно, что заставило бы этих богов испепелить его на месте. Но изначальное расположение олимпийцев к такому персонажу более чем естественно: как не уставал повторять Честертон, декадентские настроения свойственны просвещенным и обеспеченным, а вовсе не темным и забитым.
Зевс, как известно, окончательно потерял терпение лишь тогда, когда гостеприимный Тантал поднес ему собственного сына в зажаренном виде. Однако тоскующая по дочери Деметра, как и полагается равнодушной природе, все же съела кусочек – и для воскрешенного Пелопса пришлось делать новое плечо из слоновой кости. Трудно отделаться от мысли, что механический фрагмент, вживленный в тело, усугубил наследственную безнравственность персонажа. Свидетельством этому служит сюжет сватовства: попросив руки Гипподамии, дочери царя Эномая, Пелопс знал, что ему предстоит выступать против царя в гонке на колесницах и что он не сможет не только победить, но и сохранить свою жизнь: у царя были самые быстрые в мире кони, и он убивал всех, кого обгонял. Чтобы одержать победу, Пелопсу приходится совершить несколько предательств сразу. Сговорившись с колесничим, он ставит царю в колесо восковую чеку, колесо в самый напряженный момент скачек соскакивает с оси, и царь гибнет. Обманом убив царя, Пелопс расправляется и со своим помощником. Но было и третье предательство – поскольку наш герой не моргнув глазом пообещал царскому колесничему первую ночь с царевной, руки которой добивался сам.
Можно было бы проанализировать миф о Пелопсе в структуралистском духе, возможно, даже в пародийном по отношению к Леви-Строссу ключе. Дихотомию «атрофия / гипертрофия родственных чувств» олицетворяют Тантал, убивающий сына, и Эномай, убивающий претендентов на руку дочери. Другой необходимой оппозицией может стать «гибельное и спасительное введение чуждого элемента», каковыми будут, соответственно, плечо Пелопса из слоновой кости и восковая чека в колеснице царя Эномая. Обретение Пелопсом искусственного плеча было по сути дела началом его биографии, обретением чудовищности (бесчеловечности?), которая затем раскрылась в полную силу. Напротив, для Эномая встреча с «неправильной» восковой чекой завершила его жизнь, полную проявлений чудовищности.
Модернистские кошмары, в которых живая плоть соединяется с механизмом, возвращают нас в область жуткого, размывая при этом понятие чудовищности[22].
[1] Ситар С. Архитектура внешнего мира: искусство проектирования и становление европейских физических представлений. М., 2013. С. 7–15.
[2] Например, рассуждение об имматериальной сущности архитектуры.
[3] Нестеров А. Географические карты раннего Нового времени как эстетизация и концептуализация репрезентированного пространства // Гетеротопии: миры, границы, повествование. Вильнюс, 2015. С. 90.
[4] Там же.
[5] Там же. С. 96.
[6] Там же. С. 108.
[7] Glassie J. A Man of Misconceptions. The Life of an Eccentric in an Age of Change. New York, 2012.
[8] Kircher A. Prodromus Coptus sive Aegyptiacus. Roma, 1636. P. 260–261. Цит. по: Buonanno R. The Stars of Galileo Galilei and the Universal Knowledge of Athanasius Kircher. Heidelberg; New York; Dordrecht; London, 2014. P. 5.
[9] «Древняя», или «первоначальная», теология в традиции, к которой принадлежал Кирхер, – гипотетическое целостное знание о мире, якобы восходящее к самому Адаму и переданное затем Гермесом Трисмегистом (он же – бог Тот) египетским жрецам. Его разрозненные следы можно обнаружить как в библейской мудрости, так и в греческой философии (см.: Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000).
[10] Махов А.Е. Эмблематика: макрокосм. М., 2014. С. 29.
[11] Там же.
[12] «Эннеады» (V, 8, 6) / Перев. под ред. Г.В. Малеванского.
[13] Kirk T. Monumental Monstrosity, Monstrous Monumentality // Perspecta. 2008. № 40. P. 13.
[14] Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб., 1998. С. 234.
[15] Техника и призраки: Виктор Мазин о «жутком» у Фрейда (http://special.theoryandpractice.ru/unheimlichkeit).
[16] И Ар Деко как реинкарнацию барокко.
[17] Hanafi Z. The Monster in the Machine: Magic, Medicine and the Marvelous in the Time of Scientific Revolution. Durham; London, 2000. P. 2.
[18] Сущность «всеобщей риторической культуры» согласно Александру Михайлову (см.: Михайлов А.В. Поэтика барокко // Он же. Завершение риторической эпохи. СПб., 2007. С. 68–186). Мир такой культуры если не полностью прозрачен, то во всяком случае однороден во всех направлениях, как ньютоновское пространство.
[19] Hanafi Z. Op. cit. P. 119.
[20] Findlen P. Jokes of Nature and Jokes of Knowledge: The Playfulness of Scientific Discourse in Early Modern Europe // Renaissance Quarterly. 1990. Vol. 43. № 2. P. 292–331.
[21] Hanafi Z. Op. cit. P. 2–3.
[22] Продолжение читайте в следующем номере «НЗ».
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Евгений Зеленев
Крымская война как хронокультурный вызов
Евгений Ильич Зеленев (р. 1955) – историк-арабист, руководитель Департамента востоковедения и африканистики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург).
[1]
В современном мире строительство лучшего будущего для себя возможно лишь в том случае, если одновременно обеспечивается лучшее будущее для всех. Применительно к отдельному государству нарушение этого правила ведет к политическому краху, поскольку геополитическому эгоизму отдельных стран противостоит логика хронокультурного развития человечества в целом. Крымская война 1853–1856 годов стала едва ли не первым тому историческим подтверждением.
Геополитика vs. хронокультура
Важнейшей особенностью Крымской войны стал ее мультиимперский характер. Методы «новой имперской истории»[2], примененные к анализу организации имперского пространства основных участников Крымской войны в лице Британской, Российской, Османской и Французской империй, а также пассивно вовлеченных в конфликт Австро-Венгрии и Пруссии, позволяют оценить это событие как важный этап конкуренции имперских интересов на Балканах, в бассейне Черного моря и на Кавказе. Среди прочего война обнаружила противоборство двух имперских моделей, морской и континентальной, ставшее существенной геополитической характеристикой межимперских противоречий, а также продемонстрировала готовность участников конфликта осуществлять имперское моделирование пространства в зонах «неопределенного суверенитета»[3].
Разумеется, геополитический смысл Крымской войны этим не исчерпывается, но остальные геополитические проблемы, включая, скажем, проблему статуса «святых мест» или политико-правового положения православного населения Османской империи, имели второстепенное значение, хотя и подавались общественному мнению заинтересованных стран как главные. При этом указанные темы широко использовались в предвоенной дипломатической схватке, когда британская дипломатия, манипулируя султаном Абдул-Меджидом I и играя на чувствительном для России «христианском вопросе», уверенно вела дело к столкновению двух стран, еще недавно считавшихся союзниками[4].
Великобритания не стремилась к скорейшему окончанию войны путем нанесения максимального урона противнику, что подтверждается ее поведением в единственном регионе, где между российскими и британскими владениями существовала сухопутная граница, а позиции России в военном отношении были особенно уязвимы – на Аляске. По соглашению, заключенному между русской Российско-американской компанией и английской Компанией Гудзонова залива, Аляска и западная часть Канады объявлялись на время войны нейтральными территориями. Британское правительство одобрило заключение этого соглашения 22 марта 1854 года, то есть практически одновременно с объявлением войны России, состоявшимся 27 марта 1854 года, – при условии, что оно будет касаться только территориальных владений и не распространится на открытое море[5]. Карл Маркс, занимавший в крымскую эпопею яростную антироссийскую позицию, сетовал, что Великобритания ведет войну с Россией «понарошку», не желая всерьез ее сокрушения[6]. В этом смысле финал войны, унесшей жизни более 400 тысяч человек, был весьма показательным. Перед отбытием из Крыма англо-французское командование устроило на мысе Херсонес военный парад в честь главнокомандующего русской армии и грандиозный торжественный прием для 50 тысяч французских, 30 тысяч английских войск и… русского командования. По существу война никем не была проиграна или выиграна; ее просто прекратили, а вчерашние враги сразу стали друзьями. Удивительная история! Отчасти дело объясняется тем, что наряду с геополитическим подтекстом в Крымской войне, как никогда прежде, проявился принципиально новый, хронокультурный, смысл войны[7], когда борьба шла не за пространство, а за время, необходимое для достижения определенных политических, экономических, социальных и культурных целей, которые ставили перед собой противоборствующие стороны.
Масштабы войны поражают: она велась в бассейнах трех из четырех мировых океанов, кроме Индийского, и поддерживалась ресурсами крупнейших государств своего времени. Только формальный нейтралитет Австро-Венгрии и Пруссии не позволяет назвать Крымскую войну Первой мировой[8]. Россия войну проиграла, но не была разгромлена. Парижский мирный договор 18 марта 1856 года лишал Россию права иметь флот в Черном море, выводил из-под русской опеки православных христиан Османской империи, ограничивал российское военное присутствие в Дунайских княжествах и на Аландских островах в Балтийском море. Наряду с этим в обмен на Карс России возвращался Севастополь, за который без малого год шла кровопролитная борьба между воюющими сторонами, и все другие города Крыма в придачу. После завершения боевых действий на них не нашлось претендентов, поскольку Россия и без того ушла с первых позиций в геополитическом рейтинге стран Европы, что и было на деле целью войны для западной коалиции.
В настоящей статье я намереваюсь исследовать феномен Крымской войны с позиции фундаментальной коллизии эпохи – столкновения геополитических интересов империй и миросистемных интересов финансовых элит. Для решения этой задачи необходимо: 1) исследовать столкновение геополитических и хронокультурных интересов на материале конкретного исторического события; 2) выявить хронокультурную составляющую конфликта, имевшую финансово-экономический подтекст; 3) на примере Крымской войны рассмотреть долгосрочные геополитические последствия межимперских противоречий. Основной исследовательский вопрос для меня звучит так: может ли понятие «хронокультура» играть роль исследовательского инструмента в историческом анализе?
Роль Египта в Крымской войне
Уже в начале войны русские обратили внимание на довольно странный факт: «турецкие» пехотинцы и кавалеристы, участвовавшие в сражениях в районе Евпатории и на Инкерманских высотах, а также в боях на Дунае, в основном говорили между собой по-арабски, причем на особом – египетском – диалекте. Для русского командования неожиданностью стало то, что переводчики, владевшие турецким, ничего не могли добиться от пленных «турок»: те просто не понимали по-турецки. Этими таинственными «турками» оказались египтяне. Сам факт участия Египта в войне на стороне Османов довольно примечателен: дело в том, что, входя формально в состав Османской империи в качестве автономного округа с 1517 года, Египет к середине XIX века приобрел устойчивую репутацию беспокойной и даже мятежной провинции. Произошло это прежде всего благодаря политику и реформатору Мухаммаду Али (1769(?)–1849), находившемуся у власти с 1805-го по 1848 год[9].
Военно-политические успехи Мухаммада Али были столь феноменальны, что вызывали опасения в Лондоне, Санкт-Петербурге, Париже, Берлине и Вене. Дважды, в 1832-м и 1839 году, его армия оказывалась на подступах к Стамбулу и могла им овладеть, но оба раза на защиту султана вставали европейцы: в первый раз Россия, а во второй раз Великобритания. В 1840 году уже на дипломатическом фронте Египет, формально находясь в составе Османской империи, столкнулся с коалицией Англии, Австрии, Пруссии и России, которая, спасая османского султана, как теперь принято говорить, принудила Египет к миру. Современник тогда остроумно заметил, что европейцы не желали, чтобы во главе Османской империи вместо парадного тюрбана появилась настоящая голова[10]. В итоге на Египет были распространены условия англо-турецкого договора 1838 года, дополненные султанским вердиктом от 1 июня 1841 года, которым впредь предстояло подчиняться всем египетским правителям.
Ограничения касались численности египетской армии, которая в мирное время не должна была превышать 18 тысяч человек, а в войну могла увеличиваться только по требованию Стамбула; египетское военное судостроение полностью прекращалось и могло возобновиться также только с согласия османского султана. После смерти Мухаммада Али у власти в Египте до 1854 года находился его внук Аббас-Хильми I, которому и предстояло выполнять эти и другие требования султанского фирмана 1841 года. Родственники Аббаса, недовольные проводимой им проанглийской политикой, интриговали в Стамбуле, добиваясь его отстранения от власти. В такой обстановке, постоянно опасаясь смещения и даже убийства, Аббас, вопреки наложенным ограничениям, негласно начал наращивать численность египетской армии, которая уже к 1853 году достигла 100 тысяч человек. Эта цифра в пять раз превышала ограничения, предусмотренные султанским фирманом[11].
Османский султан Абдул-Меджид I, пребывавший у власти с 1839-го по 1861 год, в преддверии войны не хотел иметь в тылу враждебную египетскую армию и поэтому пошел на маневр: он предложил Аббас-Хильми I принять участие в войне против России. В свою очередь Аббас, избегая конфликта с Портой, подчинился фирману султана и направил для участия в боевых действиях против русских контингент, значительно превышавший установленные ограничения, чем de facto их и дезавуировал. В состав египетских экспедиционных сил вошли 12 кораблей, вооруженных 642 пушками при 6850 моряках; 6 пехотных полков общей численностью в 15 704 человек, кавалерийский полк численностью в 1291 всадника, 12 артиллерийских батарей с 72 пушками и 2727 артиллеристами. Суммарная численность первоначального египетского экспедиционного пехотного корпуса вместе со штабными частями составила около 22 тысяч человек. Аббас устроил в Александрии смотр войскам, а затем они отправились морем в Стамбул, прибыв туда 14 августа 1853 года, то есть задолго до официального объявления Стамбулом войны, которое последовало 16 октября того же года[12]. За всем этим просматриваются усилия британской дипломатии. С началом войны на театр военных действий был отправлен еще один египетский корпус численностью в 10 тысяч человек. Наконец, третий корпус численностью в 8 тысяч человек высадился в районе Евпатории 14 апреля 1855 года. Подкрепления отправлялись и на Дунайский фронт. Всего во время Крымской войны вместе с военно-морскими силами и вспомогательными частями против России воевали в общей сложности свыше 50 тысяч египтян[13].
Основная часть египетских бойцов помогала войскам коалиции не в Крыму, а на Дунайском фронте, где они вели упорные бои с русскими войсками фельдмаршала Ивана Паскевича[14]. И в русских, и в европейских военных сводках их именовали «турками». Именно на Дунайском фронте, вместо легкой победы, за которой должен был последовать марш на Стамбул, русские войска увязли в затяжных позиционных боях. Решающую роль в этом сыграли модернизированные еще при Мухаммаде Али египетские части. После трагической смерти Аббаса I, павшего жертвой заговора[15], к власти в Египте пришел сын Мухаммада Али, ориентирующийся на Францию Саид-паша[16], который продолжил отправку войск в район боевых действий. Во время осады Севастополя египетско-турецкие силы вели бои в районе Евпатории, отразив русское наступление 17 февраля 1855 года[17]. И снова российские и европейские источники не дают никаких сведений о египтянах в составе османской армии, продолжая называть их «турками»[18]. На самом же деле в этих боях участвовали две египетские дивизии: 2-я, которой командовал Ибрахим-паша Абу Джабир, и 3-я под командованием Сулейман-паши аль-Арнаути[19]. К тому же времени относится и прибытие в Крым упомянутого выше третьего египетского корпуса, который сражался в районе Инкерманских высот. Кстати, на Кавказском фронте, где русские войска добились значительных успехов, египетских частей не было совсем.
Одна из особенностей Крымской войны заключалась в том, что, воюя на стороне Османской империи, египтяне на самом деле воевали против нее. Хронокультурный подход позволяет справиться с загадкой «крымской геополитической ловушки», в которую попала Россия: в антироссийскую коалицию 1853–1856 годов вступили не только друзья и союзники, но и непримиримые враги. Привлекая к военным операциям египтян, Османская империя руководствовалась преимущественно геополитическими соображениями, выгодными с тактической точки зрения, но бесперспективными и даже опасными в стратегической перспективе. Наибольший урон хронокультурный фактор нанес самой Османской империи, входившей в коалицию победителей. Дело в том, что за три года войны Османская империя истощила свои ресурсы, тогда как ее союзники по антироссийской коалиции, напротив, сумели сохранить и даже приумножить свой политический и финансовый капитал. В результате уже в 1858 году Стамбул объявил о банкротстве султанской казны, попав в полную долговую и политическую зависимость от недавних союзников – англичан и французов. Соответственно, дивиденды, извлеченные Великобританией и Францией из зависимого положения бывшего союзника, компенсировали их военные расходы в Крымской войне. Послевоенные события привели султана Абдул-Меджида I к глубокой депрессии: алкоголизм и разврат подорвали его здоровье, и в 1861 году он скончался от туберкулеза.
Ответ России на вызовы эпохи
Фактически Крымскую войну начала Россия, осуществив ввод своих войск в Дунайские княжества – Молдавию и Валахию. Инициатором вторжения был Николай I, на плечи которого легла ответственность за последствия этого шага. Исчерпав методы дипломатического воздействия на Россию, включая созыв международной конференции в Вене, Османская империя в октябре 1853 года объявила ей войну. В ноябре произошло Синопское сражение, которое было использовано Англией и Францией как повод для объявления войны России. Узнав о поражении турок у Синопа, британский посол в Стамбуле Чарльз Стрэтфорд-Каннинг радостно воскликнул: «Слава богу! Это война». То было достойное продолжение фразы «лорда-поджигателя» Генри Пальмерстона: «Как трудно жить на свете, когда с Россией никто не воюет».
С геополитической точки зрения война с самого начала пошла нелогично. Неожиданно для России Великобритания решительно встала на сторону Османской империи. Парадоксальным выглядел и союз Луи Наполеона Бонапарта с англичанами – смертельными врагами его дяди Наполеона I. Союз Англии и Франции лишал Николая I почти всех шансов на победу в противостоянии с коалицией сильнейших государств мира. Недружественная позиция Австро-Венгрии и Пруссии довершала трагическую для России картину. Такой войны царь не хотел, а оказавшись втянутым в нее, был морально сломлен и 18 февраля 1855 года ушел из жизни. Рассказывали, что, почувствовав резкое ухудшение здоровья, Николай накрылся походной шинелью, позвал внука и, обратившись к нему со словами: «Учись умирать», впал в забытье[20].
Увы, время скрыло от нас многие хитросплетения беспощадной дипломатической битвы, которая, в конце концов, втянула Россию и слабеющую Османскую империю в непосильное для них противостояние. Ясно одно: наряду с очевидными причинами конфликта имелось еще что-то, подтолкнувшее султана к авантюре, лишь по счастливому случаю не завершившейся полным развалом его страны, но зато подготовившей ее будущее крушение. Этим недостающим звеном могла быть англо-российская экспедиция по демаркации границы между Османской империей и Ираном. С российской стороны она наряду с официальными задачами преследовала также и секретные цели, которые через английских дипломатов могли стать известными султану. Разумеется, это лишь гипотеза, не претендующая на раскрытие каких-либо «тайных пружин» истории. В то же время она опирается на исторические факты.
В начале XIX века обострились пограничные споры между Османской империей и Ираном, что привело к войне 1821–1823 годов, которая завершилась подписанием Эрзерумского мирного договора, не урегулировавшего, однако, всех территориальных претензий. 16 мая 1847 года было заключено второе Эрзерумское соглашение, которое наряду с прочим предусматривало создание смешанной международной комиссии по демаркации границы между Османской империей и Ираном от горы Арарат до Персидского залива. Когда комиссия была сформирована, в нее наряду с делегатами двух заинтересованных стран, Ирана и Османской империи, вошли также представители стран-посредниц – России и Англии. На практике комиссию составили четыре независимые команды экспертов, представлявшие свои страны и руководствовавшиеся собственными инструкциями. Российскую группу возглавлял комиссар-посредник Егор Чириков (1804–1862).
В декабре 1849 года объединенная комиссия отправилась вниз по реке Тигр, а после слияния Тигра и Евфрата по реке Шатт аль-Араб к Персидскому заливу, откуда ей предстояло начинать свою работу. Комиссия действовала до 1853 года, то есть фактически до начала Крымской войны. Экспедиция Чирикова получила, видимо, особые инструкции, выданные военным министром, князем Александром Чернышевым (1785–1857), и состоявшие в тщательном изучении возможных путей продвижения русской армии по османской территории в период войны. Обширные материалы военного, топографического, географического, этнографического и иного характера были доставлены в Санкт-Петербург. Систематизация их выразилась в составлении подробных карт маршрута, пролегающего от города Карс у подножья горы Арарат до побережья Персидского залива. Кроме того, были составлены около ста подробных планов местности с комментариями и пояснениями к каждому из них. Огромное количество материалов невоенного характера попало в архивы. Некоторые из них вошли в отчеты и были представлены в форме докладов в Российском географическом обществе. Уже позднее, в 1875 году, увидели свет извлечения из путевых заметок Егора Чирикова[21].
Обратим внимание на два обстоятельства. Во-первых, миссия Чирикова подготовила маршрут движения войск из Карса, который был взят русскими войсками в 1855 году, до побережья Персидского залива. Сам по себе этот маршрут интересен тем, что позволял, используя особенности местности и специфику местного кочевого населения, избежать крупных боестолкновений с противником вплоть до самого моря. Во-вторых, имелся еще один маршрут, разработанный Чириковым, который просто не мог входить в официальную часть заданий комиссии. Скорее всего сама экспедиция этим маршрутом не шла, но навела о нем подробные справки и составила примерный план следования по нему русских войск. В этом втором сценарии исходной точкой движения выступал иракский город Мешхед-и-Али (ныне Неджеф), а сам путь вел к Мекке – духовной столице ислама. Далее описывались следование из Мекки в Медину, а также возможные маршруты движения к Эр-Рияду, острову Бахрейн и городу Маскат, современной столице Султаната Оман[22].
Разработка этих маршрутов была вне официальной компетенции экспедиции, но в свете грядущей Крымской войны она обретает особый смысл. Речь, вероятно, шла о возможном броске русских войск от Карса на юг, к Неджефу, и далее караванными путями к Мекке и Медине. Исполнение этих планов могло иметь катастрофические последствия для Османской империи. Так или иначе, если такие планы и существовали, то они умерли вместе с Николаем I в 1855 году.
Выход из геополитического тупика
Косвенным последствием крымской баталии стало расширение сферы российских интересов в Центральной (Средней) Азии[23]. Теоретиком экспансии в этом регионе был Дмитрий Милютин (1816–1912), последний генерал-фельдмаршал в российской истории, военный министр и один из основателей российской школы геополитики[24]. Вступив в 1861 году в должность военного министра, он назвал присоединение Туркестана к России главной внешнеполитической задачей государства. По мнению Милютина, такой акт должен был стать реваншем за поражение в Крымской войне, обеспечивающим России выход к Индии, которая, являясь основой могущества Британской империи, была одновременно и ее ахиллесовой пятой. Судьбу Османской империи в рамках Восточного вопроса он предлагал решать радикально: сначала предстояло лишить это государство всех европейских владений, а затем создать Балканскую конфедерацию под покровительством Европы и присвоить Черноморским проливам нейтральный статус. Естественными союзниками России в этом начинании Милютин считал страны миросистемной периферии – Персию и Китай. Точку зрения Милютина категорически не разделял канцлер Российской империи, министр иностранных дел (1856–1882) Александр Горчаков, который всячески пытался поддерживать равновесие в Европе и с Европой.
В вопросе о приоритетах государственной внешней политики между двумя министерствами, военным и иностранных дел, не было согласия. Милютин писал:
«Наше Министерство иностранных дел с давних времен держалось в азиатской политике системы пассивного консерватизма. Заботясь более всего о поддержании дружбы с Англией, оно противилось всякому успеху в Средней Азии, дабы не возбуждать дипломатических запросов лондонского кабинета, ревностно следившего за каждым нашим шагом в степях»[25].
В то время как Горчаков умиротворял Европу идеями гармоничного сотрудничества, Милютин готовил завоевание Центральной Азии. Один мыслил геополитически, другой хронокультурно.
Планомерное завоевание Центральной Азии началось непосредственно после Крымской войны и шло с 1860-го по 1885 год. Россия захватила территорию площадью более 3,5 миллиона квадратных километров с населением свыше 7 миллионов человек, но это лишь количественные показатели. Впрочем, параллельно с этими приобретениями в 1867 году произошло отторжение от России Аляски (более 1,5 миллиона квадратных километров), что само по себе свидетельствует о нестабильности российского геополитического пространства и непоследовательности геополитического курса страны. Непосредственным следствием российской экспансии в Центральной Азии стала осторожная позиция Великобритании во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов, когда русская армия вела наступление на Балканах. Казачьи полки в Мерве и Ташкенте представляли определенную угрозу для Англии, поскольку находились не слишком далеко от британских владений в Индии[26]. Такая ситуация вполне соответствовала планам Милютина, предполагавшим геополитический реванш за поражение в Крымской войне.
На самом деле непредсказуемая и агрессивная Россия пугала Запад, побуждая его искать средство противодействия ей, причем несимметричное. Самодержавная модель управления, способная в чрезвычайных обстоятельствах демонстрировать эффективность, на этапе закрепления успехов действовала неэффективно, продуцируя «отсталость». Российские умы, склонные к либерализму, видели это, но упорно верили в магию реформ по западному образцу – несмотря на то, что «отсталость» России была иного рода, чем, например, «отсталость» Германии по отношению к Англии. Отсталая Россия, копируя европейские формы, Западом не становилась, поскольку ускоренное развитие страны обеспечивалось не свободным трудом граждан, а рабскими формами принуждения и деспотизмом государства, как это повелось со времен Петра I и Екатерины II. В Крымскую войну на полях сражений столкнулись не две армии, а две модели развития: деспотическая и полуфеодальная, с одной стороны, и капиталистическая, основанная на частной инициативе, с другой. Строго говоря, война не выявила безусловного победителя, ни одна из сторон не подписала капитуляции, армии праздновали не победу, а окончание войны. Что же касается послевоенного геополитического прорыва России в Центральную Азию, то, во-первых, этому всерьез никто не препятствовал, а во-вторых, захватив новые территории, Россия не стала превращать их в эксплуатируемые колонии, но, вместо этого, взялась их «развивать». Тем самым последствия Крымской войны проросли в будущее. Напомним, что в советский период из пятнадцати республик СССР дотаций из Москвы не получали только три: собственно метрополия в лице РСФСР, а также богатые нефтью и газом Азербайджан и Туркмения.
Экономический аспект войны
14 ноября 1854 года ураган в Балаклавской бухте потопил один из самых современных по тем временам военных кораблей британского флота, парусно-винтовой фрегат «Принц» с ценным грузом на борту – жалованьем для 35 тысяч английских солдат и офицеров. Эти 200 тысяч фунтов стерлингов золотом так и не были найдены[27]. Но история «Принца» интересна не столько пропажей якобы имевшихся на его борту денег, сколько их происхождением. Потерянное золото принадлежало банковскому дому Ротшильдов, который занимался финансированием британских войск в Крыму[28]. Можно предположить, что речь шла об одном из этапов многоплановой операции, которая учитывала и финансовые интересы английских банкиров в России, и их планы на Ближнем Востоке, в частности в Палестине, где российский протекторат над православными жителями создавал трудности для еврейской колонизации[29], и текущие выгоды от ведения войны. Так или иначе, но после Крымской войны Россия получила от Ротшильдов первый в своей истории государственный заем и открыла свою финансовую систему для европейского торгового и финансового капитала.
Финансовое положение России после Крымской войны оказалось сложным, поскольку ей пришлось девальвировать рубль. Евгений Тарле в письме Корнею Чуковскому от 7 июля 1929 года приводит следующие данные: в 1861 году за золотые русские 10 рублей давали ассигнациями 20 рублей, а то и больше, курс колебался. Финансовые последствия поражения Россия смогла полностью ликвидировать только к концу XIX века, когда рубль вернул себе статус конвертируемой валюты. Причем золотой империал 1897 года составлял 15 рублей, но весил столько же, сколько весил десятирублевый империал 1860-х годов[30]. Экономисты дают разные оценки тому, насколько возвращение к золотому стандарту отвечало интересам экономического развития России, но, как бы то ни было, оно означало включение России в сложившуюся на тот момент мировую финансовую систему, со всеми ее явными достоинствами и очевидными недостатками.
Крымскую войну вполне можно рассматривать как вызов, брошенный России эпохой капитала. Ведь изначально российское вторжение в дунайские владения Османской империи имело под собой экономическую основу. Роль товарного эквивалента золота, которую сейчас играет нефть, в XIX веке выполняло зерно. Россия была одним из главных мировых экспортеров этого стратегического продукта и поэтому весьма болезненно реагировала на колебания мировых цен на него. В 1853 году цены на зерно достигли максимума; появились все признаки его перепроизводства, а следовательно, и грядущего падения цен. Именно тогда Николай I решил вывести из игры двух весьма опасных конкурентов, находившихся под сильным английским влиянием: дунайские княжества Молдавию и Валахию, чей экспорт влиял на общее состояние мирового зернового рынка[31]. Наладив контроль над торговлей зерном по Дунаю, русский царь становился регулятором цен на зерно в мире, чего Великобритания, зависимая от внешних поставок зерна, допускать не собиралась.
Страшила англичан и перспектива российского таможенного контроля в проливах, который неизбежно был бы учрежден, если бы Россия сумела овладеть Стамбулом. Дело в том, что Османская империя для Англии была страной свободной торговли, тогда как Россия защищала свои торговые интересы таможенными пошлинами, оставаясь страной протекционистской. Развивая торговые и финансовые отношения с Османской империей и Ираном, англичане пользовались привилегиями, делавшими английскую торговлю, в том числе и транзитную, беспошлинной. Даже неминуемые экономические потери от свертывания торговых отношений с Россией не могли предотвратить вмешательства Великобритании в русско-турецкий конфликт: слишком опасной для складывавшихся глобальных рыночных отношений казалась своенравная политика русских в сфере ценообразования. Что же касается ущерба от свертывания британо-российской торговли, то его англичане минимизировали, «превращая» русские товары в нерусские, вывозя их из прусского Мемеля, да к тому же на судах нейтральных Соединенных Штатов[32].
Кстати, США в полной мере использовали свой нейтральный статус в этой войне, оказывая посреднические услуги обеим воюющим сторонам. С хронокультурных позиций в годы Крымской войны промышленный Север США сделал первые шаги к тому, чтобы перехватить у Британии лидерство в мировой капиталистической системе. После начала боевых действий отношения с США приобрели для России и ее американских владений особое значение, что подтвердила встреча Николая I c американским посланником Томасом Сеймуром, состоявшаяся в марте 1854 года, во время которой стороны расточали взаимные комплименты. Реальным подтверждением особых отношений двух стран стала конвенция о морском нейтралитете, официально подписанная в разгар войны 10 июля 1854 года[33].
Занявший трон Александр II поддержал курс отца на сближение с США – естественно, в ущерб отношениям с Великобританией. Два национальных лидера, Александр II и Авраам Линкольн, состояли в переписке, оказывали друг другу политическую поддержку, стремились сделать свои страны мировыми державами, сознавая общность политических и финансовых интересов. Оба боролись с похожими социальными недугами, крепостным правом в России и рабством в Америке, и оба погибли от рук политических противников. Руководствуясь исключительно геополитическими соображениями, они едва не создали финансово-политический союз трех стран – России, США и Китая.
Экономические основы Крымской войны только на первый взгляд привязаны к интересам отдельных стран; на деле они имеют геополитический и геоэкономический характер. Более глубокий анализ позволяет выявить интересы мирового масштаба, в рамках которых захват и удержание пространства военным путем имели второстепенное значение по сравнению с хронокультурными возможностями, открывающимися свободным движением товаров и капитала. Для процессов миросистемного масштаба Крымская война как таковая со всеми ее драматическими обстоятельствами служила не более чем точкой отсчета новой эпохи глобальной модернизации. Своим поражением в Крымской войне Россия была отодвинута в периферийную зону капиталистической миросистемы, обделенную стимулами для хронокультурного развития.
***
Выводы из всего вышесказанного сводятся к следующим тезисам.
Во-первых, Крымская война разрушила прежнюю – Венскую – систему международных отношений, открыв этап политической неопределенности.
Во-вторых, борьба военно-морских сил привела к тому, что война перешла из геополитической стадии в хронокультурную: в борьбу не за конкретные территории, а за влияние на морских пространствах и в мире в целом.
В-третьих, политической изнанкой войны оказалась несостоятельность «идеологической солидарности трех монархий» (России, Австрии и Пруссии) в их противодействии «демократическому Западу» (Англии и Франции) с его глобальными финансово-экономическими амбициями. Впервые на столь высоком историческом уровне столкнулись принцип государственного status quo и космополитическая и финансово-экономическая идеяmodernity, которую, собственно, и защищала антироссийская коалиция в Крымскую войну.
В-четвертых, геополитический принцип непрекращающейся территориальной экспансии требовал упрощения ситуации и ее стабилизации, тогда как хронокультурный дух modernity допускал усложнение, непредсказуемость и импровизацию на фоне перспективных изменений. В этом отношении определенность в оценке будущего Османской империи (стратегический план Николая I, предусматривающий ее раздел) все упрощала и ставила точки над «i», а британское желание «лечить больного человека», то есть сохранять Османскую империю, все усложняло и запутывало, но предоставляло время и возможности для переустройства мира[34].
В-пятых, экспансия России в Центральной Азии совпала с продажей Аляски США, что говорит о геополитической непоследовательности послевоенного курса России.
И, наконец, в-шестых, смысл Крымской войны раскрывается и в понятиях геополитики, и в понятиях хронокультуры. Последние применимы к этой войне в невиданном прежде масштабе, поскольку она велась не столько за пространство, сколько за время, которое держава-жертва тратила на военные действия, не принимая при этом полноценного участия в процессах, менявших мировой порядок.
[1] Статья основана на материалах исследования, осуществленного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2016 году.
[2] Речь идет о новом научном направлении в изучении феномена империй, которое было создано группой ученых, объединенных вокруг журнала «Ab Imperio».
[3] Бурбанк Д., Купер Ф. Траектория империи // Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма / Под ред. И. Герасимова, М. Могильнер, А. Семенова. М.: Новое издательство, 2010. С. 329, 343.
[4] Мельникова Л.В. Святые места в центре Восточного вопроса: церковно-политический фактор как одна из причин Крымской войны // Отечественная история. 2008. № 6. С. 66, 72.
[5] См.: Гринев А.В. Русская Америка в 1850-е гг.: РАК и Крымская война // История Русской Америки. 1732–1867: В 3 т. / Под. ред. Н.Н. Болховитинова. М.: Международные отношения, 1999. Т. 3. С. 339–341.
[6] Кагарлицкий Б.Ю. Периферийная империя: Россия и миросистема. М.: Ленанд, 2016. С. 270–271.
[7] Подробнее о понятии «хронокультура» см.: Зеленев Е.И. Постижение образа мира. СПб.: Каро, 2012. С. 175–180.
[8] Подробнее об этом см.: Рассел У. Крымская война. СПб.: Лениздат, 2013; Gueddella P. Lord Palmerston. 1784–1865. London: Jarrold and Sons, 1950; Henderson G.B. Crimean War Diplomacy and Other Historical Essays. Glasgow: Jackson, 1947.
[9] См.: Dodwell H. The Founder of Modern Egypt. Cambridge: Cambridge University Press, 1931.
[10] Маркс К. Русско-турецкие осложнения. – Уловки и увертки британского кабинета. – Последняя нота Нессельроде. – Ост-Индский вопрос // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. М.: Директ-Медиа, 2014. Т. 9. С. 230.
[11] Tусун У. Ал-Джейш ал-мисри фи-л-харб ал-Русийа ал-мааруф би-харб ал-Крим, 1853–1855 [Египетская армия и Русская война, известная как Крымская война]. Аль-Кахира: Мактабат Мадбули, 1993. С. 47–59.
[12] Там же. С. 92–93; Хусайн А. Мавсуа тарих Миср [Энциклопедия по истории Египта]. Аль-Кахира: Дар ал-Шааб; Аджза‘ 3, 1979. C. 986–989.
[13] Tусун У. Указ. соч. С. 246.
[14] Там же. С. 135–138; Хусайн А. Указ. соч. С. 987; Ал-Аюб И. Тарих Миср фи ахд ал-Хидив Исмаил Баша 1863–1879 [История Египта в эпоху хедива Исмали-паши. 1863–1879]. Аль-Кахира: Мактабат Мадбули, 1990. Джуз 1. С. 12–13.
[15] Хусайн А. Указ. соч. С. 12–13.
[16] Зеленев Е.И. Мусульманский Египет. СПб.: Издательство СПбГУ, 2007. С. 258.
[17] Tусун У. Указ. соч. С. 193–201.
[18] Тарле Е.В. Крымская война: В 2 т. М.: Изографус; ЭКСМО, 2003. Т. 2. C. 328.
[19] Tусун У. Указ. соч. С. 97.
[20] Тарле Е.В. Указ. соч. С. 346.
[21] См.: Чтение Е.И. Чирикова о работах русской комиссии для определения персидско-турецкой границы // Вестник Императорского русского географического общества. 1859. Ч. 26. Разд. 5. С. 17–19; Путевой журнал Е.И. Чирикова, русского комиссара-посредника по турецко-персидскому разграничению 1849–1852 // Записки Кавказского отдела Императорского русского географического общества. Т. 9: Материалы для географии азиатской Турции и Персии. СПб., 1875.
[22] Путевой журнал Е.И. Чирикова… С. 32, 37, 54–55.
[23] См.: LeDonne J.P. Russian Empire and the World, 1700–1917: The Geopolitics of Expansion and Containment. New York: Oxford University Press, 1997. P. 4–5; Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. New Haven: Yale University Press, 2000; Berryman J. Russia and China in Eurasia: The Wary Partnership // Freire M., Kanet R. (Eds.). Key Players and Regional Dynamics in Eurasia: The Return of the «Great Game». Basingstoke, UK: Palgrave, 2010. P. 126–145.
[24] См.: Алексеева И.В., Зеленев Е.И., Якунин В.И. Геополитика в России. Между Востоком и Западом (конец XVIII – начало XX в.). СПб.: Издательство СПбГУ, 2001. С. 108–111.
[25] История внешней политики России, вторая половина ХХ века / Под ред. В.М. Хевролиной и др. М.: Международные отношения, 1997. С. 97.
[26] Алексеева И.В., Зеленев Е.И., Якунин В.И. Указ соч. С. 110.
[27] См.: Аничков В.М. Военно-исторические очерки Крымской экспедиции, составленные Генерального Штаба капитаном Аничковым. Ч. 1. Описание сражений на реке Альма, при Балаклаве и под Инкерманом. СПб.: Военная типография, 1856.
[28] Шигин В.В. Загадки золотых конвоев. М.: Вече, 2009. С. 16.
[29] См.: Зеленев Е.И. Сирия, Восточный вопрос и проблема Палестины // История и традиционная культура народов востока. М.: Наука, 1989. Ч. II. С. 166.
[30] Тарле Е.В., Чуковский К.И. Переписка // Вопросы истории. 2006. № 1. С. 85–96.
[31] Тарле Е.В. Указ. соч. Т. 1. C. 52.
[32] Кагарлицкий Б.Ю. Указ. соч. С. 273.
[33] Гринев А.В. Указ. соч. С. 338–339.
[34] См.: Была ли Крымская война неизбежной? // Военное обозрение. 2010. 7 июля (topwar.ru/686-bula-li-krymskaya-vojna-neizbezhnoj.html).
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Вернер Мосс
Как Россия договаривалась о мире
(сентябрь 1855-го -- апрель 1856 года)
Вернер Мосс (1918–2001) – британский историк, специалист по дипломатической истории Европы, а также по истории России XIX века.
[1]
В 1854 году Россия впервые в своей истории столкнулась с сомнительной привилегией великодержавности: ей пришлось в одиночку вести войну с коалицией ведущих европейских государств[2]. После того, как Николай I, игнорируя своего осмотрительного министра иностранных дел, графа Карла Нессельроде, приказал русской армии повторно оккупировать Дунайские княжества, Турция энергично воспротивилась этому шагу, Англия и Франция после некоторых колебаний решили поддержать ее, а Австрия сменила дружественное отношение к России на враждебный нейтралитет.
Несмотря на восславленный Львом Толстым героический стоицизм одетых в солдатские шинели крестьян, а также молодых офицеров, военная кампания не удалась. Административная и военная система Николая I, ради показной пышности которой русские люди терпеливо сносили безобразия, описанные в гоголевских произведениях, обнаружила не только свою неэффективность и коррумпированность, но и полную неспособность выдержать противостояние с ведущими державами Запада. К концу 1854 года дипломатическая конструкция, усердно и долго выстраиваемая царем, рассыпалась в прах: основная часть российского черноморского флота покоилась на морском дне, телами русских солдат были забиты безымянные могилы на холмах и полях Крыма. С крахом дипломатии, разгромом армии и кризисом управленческой системы «железный самодержец» растерял весь престиж, благодаря которому его имя заставляло трепетать многих и в Европе, и в самой России. Образованные сословия начали открыто поносить царя, политика которого столь бездарно провалилась. 2 марта 1855 года Николай I умер; официальной причиной смерти была объявлена простуда, но повсеместно говорили о «разбитом сердце» и даже о самоубийстве.
Таковы были обстоятельства, сопутствовавшие восшествию на престол наследника, тридцатишестилетнего Александра Николаевича, тщательно подготавливаемого отцом к будущему монаршему бремени. Новый император был гордецом с военной выправкой, осознававшим как величие России, так и ответственность, налагаемую на него новым положением. Александру предстояло завершить злополучную войну, исцелить нанесенные империи раны и восстановить созданную его отцом пошатнувшуюся управленческую систему. То, как он, с помощью своих советников, взялся за первую из упомянутых задач, составило интересную главу в эволюции российской внешней политики и дипломатической истории Европы.
I
На следующий день после кончины отца Александр заверил членов дипломатического корпуса в том, что он сохранит верность политике, проводившейся усопшим императором. Сообщив, что отцовское дело для него свято, молодой царь добавил:
«Я готов протянуть руку примирения на условиях, принятых моим отцом; но, если совещания, которые откроются в Вене, не приведут к почетному для нас результату, тогда, господа, я во главе верной моей России и весь народ смело вступим в бой»[3].
Как сообщал Пал Антал Эстерхази-младший, австрийский посол в Петербурге, общий настрой официальной России можно было выразить следующим образом: «Мир на условиях, которые не унизят Россию». Уступка территорий, разрушение крепостей или ограничение российского суверенитета считались неприемлемыми. При дворе господствовало ощущение, что принятие «недостойных» условий прекращения войны будет угрожать самой династии: «Если все и дальше пойдет, как сейчас, [...] то русский народ утратит уважение к правителю, которого силой вынудят уступить часть своей территории, и перестанет повиноваться ему»[4].
На этом фоне 15 марта в Вене открылись мирные переговоры. Александр Горчаков, русский посол при австрийском дворе и главный представитель своей страны на Венской конференции послов, объявил о том, что любое ограничение российского суверенитета на Черном море будет рассматриваться царем как унижающее Россию[5]. Поскольку, однако, ни Британия, ни Франция не были готовы отказаться от требования решительно ограничить мощь России на Черном море, на этом этапе переговоры завершились провалом[6].
Александр лично определил предел российских уступок. Генерал-фельдмаршал Иван Паскевич, который на тот момент командовал русскими войсками в Польше, убеждал военного министра занять примирительную позицию. В связи с этим император написал Паскевичу лично, заявив, что о примирении можно будет говорить лишь в том случае, если оно будет «совместно с достоинством России». По словам царя, он не допустит никаких дальнейших концессий победителям[7]. Как бы то ни было, позже выяснилось, что союзники и не рассчитывали добиться в Вене каких-либо результатов. Между тем, русские полагали, что Австрия и некоторые германские государства в скором времени могут присоединиться к врагам России, хотя Пруссия, как они надеялись, даже в таких условиях сумеет сохранять нейтралитет[8]. Исход войны решит осада Севастополя: только победа русских в Крыму отвратит Австрию от выбора в пользу западной коалиции[9].
Все внимание, таким образом, было приковано к защитникам Севастополя, которые продолжали удерживать город. В ходе атак в ночь с 23-го на 24 мая, а потом и 7 июня французские войска захватили ключевые позиции в оборонительной системе военного инженера Эдуарда Тотлебена[10]. Михаил Горчаков, командовавший русскими армиями в Крыму[11], считал сложившуюся ситуацию отчаянной. «Теперь я думаю об одном только, – писал он царю 8 июня. – Как оставить Севастополь, не понеся непомерного, может быть, более 20 тысяч, урона. О кораблях и артиллерии и помышлять нечего»[12]. Но царь и слышать не хотел об эвакуации. Севастополь нельзя сдавать. Туда будут посланы подкрепления, а до их прибытия крепость надо удержать. Если же Севастополь все-таки падет, следует любой ценой отстоять Крымский полуостров[13].
Вопреки ожиданиям положение России на время улучшилось. Во-первых, новости, поступавшие из Вены, позволяли предположить, что Австрия все же сохранит свой шаткий нейтралитет[14]; во-вторых, 18 июня защитникам Севастополя удалось отбить полномасштабный штурм[15]. Успех воодушевил гарнизон и воскресил надежды Горчакова[16]. К защитникам присоединились три дивизии Южной армии, а натиск союзников ослабел. Одновременно Австрия под давлением финансовых обстоятельств приступила к демобилизации своих резервистов[17].
Царь теперь настаивал на контрнаступлении[18], и Горчаков, вопреки собственным убеждениям и без малейшей надежды на успех, подчинился. 16 августа он начал тщетную, как оказалось, атаку на реке Черной, в ходе которой русские потеряли 8 тысяч человек[19]. Теперь участь Севастополя была решена, но царь тем не менее оставался непреклонным. «Если суждено пасть Севастополю, то я буду считать эпоху эту только началом новой, настоящей, кампании», – писал он Горчакову 23 августа[20]. Крымским армиям, таким образом, вновь предписывалось держаться до конца. Если Горчаков потерпит до зимы, то союзники скорее всего предпочтут снятие осады еще одной тяжелой зимовке под стенами русской крепости[21]. Руководствуясь позицией царя[22], Нессельроде пытался убедить европейские правительства в том, что Россия вопреки очевидному отнюдь не исчерпала своих ресурсов – напротив, затруднения начинают ощущать Англия и Франция[23]. Как предполагали русские, Наполеон III, обеспокоенный упорством севастопольского гарнизона, готовился снять осаду и выражал сомнения в успехе всей войны[24]. К концу августа, однако, французский император из достоверных источников узнал о том, что крепость больше держаться не может[25]. 3 сентября на военном совете в штаб-квартире командующего французскими войсками, генерала Жан-Жака Пелисье, было решено 5 сентября возобновить бомбардировку Севастополя, а 8 сентября предпринять новый штурм[26]. В ночь с 8-го на 9 сентября русские эвакуировали южную часть города, которую они многие месяцы защищали с таким упорством и героизмом.
II
Несмотря на то, что новость о падении Севастополя явилась тяжелым ударом по самолюбию русских[27], она не слишком изменила общие настроения в Петербурге. Как сообщал австрийский дипломат, граф Владислав Карницкий, своему министру: «Судя по внешним признакам, многие здесь считают, что Россия уже не будет ощущать себя великой в той степени, которой можно бы ожидать после затраченных усилий и понесенных жертв»[28]. Тем не менее императорский манифест, извещавший народ России о потере города, был выдержан в демонстративно вызывающем тоне[29]. 13 сентября царь прибыл в Москву[30], откуда писал Михаилу Горчакову:
«Не унывайте, а вспомните 1812 год. Севастополь не Москва, а Крым – не Россия. Два года после пожара московского победоносные войска наши были в Париже. Мы те же русские, и с нами Бог!»[31]
Горчакову отправили икону преподобного Сергия Радонежского, сопровождавшую царя Алексея Михайловича во всех его походах, Петра I под Полтавой, а в 1812 году московское ополчение. Образ должен был оставаться при штабе Крымской армии для фронтовых молебнов. «Да помогут нам молитвы преподобного Сергия так, – писал царь Горчакову, – как благословение его даровало нам победу при Дмитрии Донском»[32].
Сделав все эти приготовления к священной войне, император созвал военный совет, которому предстояло выработать стратегию на ближайшее будущее. На совещании было решено удерживать Крым любой ценой[33]. Царь поручал Паскевичу готовиться к продолжительной военной кампании 1856 года, поскольку, несмотря на благоприятные новости о сокращении австрийской армии, поступающие из Вены, Австрия, особенно в случае падения Севастополя, вполне могла рано или поздно присоединиться к врагам России. Чтобы худшее не застало врасплох, надо быть готовым к нему[34]. 20 сентября Александр выехал на юг, в действующую армию[35].
Учитывая ту решимость, с которой действовал его начальник, Нессельроде, тайно желавший мира, мог только вновь и вновь повторять иностранным дипломатам, что Россия внимательно отнесется к любым предложениям, которые будут ей делаться: «Для нас сейчас не время выступать с какими-то инициативами [говорил он Эстерхази]; мы можем только, ожидая, смотреть, подходят ли нам те предложения, которые делаются другими. Мы сразу же обнаружим, что можно приветствовать с выгодой и что согласуется с нашими представлениями о чести»[36]. Фактически на протяжении нескольких недель, последовавших после отъезда царя, в Петербурге не было никакой дипломатической активности[37]. На смену военному противостоянию после падения Севастополя постепенно пришло относительное спокойствие, и вскоре стало понятно, что кампания 1855 года завершилась[38].
В то время, как падение Севастополя ничуть не поколебало твердости царя, в Париже отзвуки этого события оказались более значительными. Со взятием крепости жажда славы получила удовлетворение, а продолжение конфликта больше не сулило серьезных выгод. Французы устали от войны, и Наполеон постепенно укрепился в мысли о том, что, если обществу не удастся предложить каких-то новых аргументов, подстегивающих массовый энтузиазм, придется договариваться о мире. Восстановление польской автономии – вот что казалось лозунгом, способным оправдать продолжение боевых действий; поэтому уже через неделю после того, как Севастополь пал, французский министр иностранных дел Александр Валевский информировал английское правительство о том, что, по мнению его монарха, пришло время «готовиться к восстановлению Королевства Польского на условиях, провозглашенных в свое время Венским конгрессом, которое должно стать одной из тем мирных переговоров и явиться одной из принципиальных основ грядущего мира»[39]. Премьер-министр Генри Палмерстон, однако, усомнился в целесообразности подобной инициативы[40], и 22 сентября английский министр иностранных дел Джордж Кларендон уведомил французскую сторону о том, что две державы, по его мнению, смогут договориться о восстановлении Польши и без войны[41]. Получив такой ответ, Наполеон понял, что добиться продолжения военных действий под лозунгом восстановления Польши ему не удастся.
Австрийское правительство также решило предпринять новую попытку погасить конфликт. По сообщению Франсуа Адольфа де Буркюнэ, французского посланника в Вене, в августе фон Буоль-Шауэнштейн говорил ему, что, как только в Крыму наступит перелом, нужно будет приступить к мирным переговорам, которые не допустят возобновления боев следующей весной[42]. Как полагал австрийский министр, после падения Севастополя России можно будет предложить вполне разумные условия мира[43]. Наполеон с удовлетворением воспринял эту инициативу, и 17 октября «после должного рассмотрения вопроса император и его совет согласились с тем, что курс, который наметили Буоль и Буркюнэ, необходимо продолжить»[44]. Вызванному в Париж французскому посланнику было заявлено, что по возвращении в Вену ему надлежит возобновить обсуждение инициативы с австрийским министром иностранных дел.
В тот же период прямой контакт был установлен между Петербургом и Парижем. Ранее российское правительство отклонило поступившее от Саксонии предложение о посредничестве[45], но, когда зять Нессельроде – барон Лео фон Зеебах, представлявший во французской столице российские интересы[46], – сообщил о том, что с ним конфиденциально связывался французский министр иностранных дел Валевский, канцлер не увидел препятствий для прямого обмена мнениями[47]. Сам Валевский, как сообщал Зеебах, настроен позитивно, но Наполеон «боится Англии» и склонен сохранять с ней альянс. Россия, по словам Валевского, должна разработать конкретные и практичные предложения, принимающие во внимание ситуацию, сложившуюся после падения Севастополя. Эти предложения должны быть составлены таким образом, чтобы, опираясь на них, французское правительство сумело бы преодолеть нежелание англичан вступать в переговоры; там, в частности, должны содержаться пункты, предусматривающие либо ограничение российского черноморского флота специальным русско-турецким соглашением, либо придание Черному морю нейтрального статуса. И, если российское правительство готово договариваться с Францией на такой основе, этим следует заняться незамедлительно, чтобы предотвратить австрийское вмешательство[48].
Действительно, терять время было нельзя, поскольку к 14 ноября фон Буоль-Шауэнштейн и де Буркюнэ подготовили меморандум, перечислявший условия, которые австрийское правительство от имени Англии и Франции должно было представить Петербургу. От России требовалось согласие на нейтральный статус Черного моря, а к договору о мире должно было прилагаться русско-турецкое соглашение, ограничивающее число легких судов, которые две державы могли держать в черноморских водах. Более того, австрийское правительство «развило» положения договора, касающиеся Дунайских княжеств: оно предложило такое исправление пограничной линии, которое отсекало русских от судоходных частей Дуная. К четырем пунктам, принятым российскими властями ранее[49], добавлялся еще один, резервировавший за воюющими сторонами право выдвигать в ходе мирных переговоров дополнительные условия – «в европейских интересах». Вена собиралась представить этот перечень Петербургу и в случае его отклонения разорвать дипломатические отношения[50]. Британское правительство, которое просто информировали о ходе австро-французских переговоров, было недовольно самим способом выработки этого соглашения, разочаровано излагаемыми в нем условиями и полно решимости его изменить. Между Парижем и Лондоном началась дискуссия, нацеленная на устранение возражений со стороны Британии. Стороны смогли договориться лишь к 5 декабря, после чего поправки были переданы в Вену.
Нессельроде, между тем, получил предложение Валевского о начале прямых переговоров. Зная о подготавливаемом Веной ультиматуме, он понимал, что медлить не стоит[51]. Сам он хотел скорейшего заключения мира[52], но царь, несмотря на настоятельные увещевания короля Пруссии[53], по-прежнему находился в воинственном настроении:
«Посетив расположение действующей армии, государь проникся ощущением воинского величия России. Ему не хотелось идти на переговоры с нашими противниками в тот самый момент, когда им впервые предстояло по-настоящему испытать на себе тяготы войны. Наш патриотический энтузиазм поддерживали воспоминания о событиях 1812 года»[54].
В самом желании Наполеона и его окружения[55] добиваться мира Александру виделось свидетельство того, что война еще не проиграна[56]. Кроме того, по мнению царя, миролюбие французов говорило о внутренних проблемах в самой Франции. В одном из самых важных своих писем Горчакову Александр заявлял, что не надеется на скорое прекращение войны, но тем не менее французского императора могут подтолкнуть к миру плохой урожай во Франции и нарастающее недовольство низших классов:
«Прежние революции всегда этим начинались, и так, может быть, до общего переворота недалеко. В этом я вижу самый правдоподобный исход теперешней войны, ибо искреннего желания мира с кондициями, совместными с нашими видами и достоинством России, я ни от Наполеона, ни от Англии не ожидаю, а покуда я буду жив, верно, других не приму»[57].
Царь, таким образом, продолжал военные приготовления. Он приказал оснастить системой укреплений город Николаев и лично участвовал в разработке плана военной кампании 1856 года[58]. От министра иностранных дел Александр требовал проведения более жесткой линии[59]. Наконец, вернувшись из Крыма, царь привез в столицу воинственный дух своих генералов[60]. Зеебаха информировали о том, что Россия откажется от любого ограничения собственных военно-морских сил. Вместе с тем она с готовностью примет условие, согласно которому Черное море будет закрыто для любых военных судов, кроме русских и турецких; причем их численность должна определяться в ходе прямых переговоров между Россией и Портой[61]. Эти предложения надлежало передать в Вену, а также в Париж, тем самым обесценив неприемлемый австрийский проект[62]. Наконец, Горчакову было приказано прервать частное общение с Морни, поскольку из-за него у Наполеона могло сложиться преувеличенное представление о тяге России к миру[63].
Горчаков сообщил о намерениях России 6 декабря, но фон Буоль-Шауэнштейн в своем ответе ограничился лишь сообщением о том, что оповестит о них союзников[64]. Зеебах преуспел ничуть не больше: Валевский также не обещал ничего более[65]. Впрочем, через несколько дней он добавил, что Австрия все же склонна предъявить России свои условия, что этот шаг согласован с правительствами Англии и Франции и что он, следовательно, не может более продолжать прямых переговоров с русскими[66]. Иными словами, и в Париже, и в Вене русские на несколько недель опоздали со своими инициативами.
Между тем, в самом западном лагере события развивались стремительно. 5 декабря Англия и Франция договорились о поправках к австрийским предложениям. Через десять дней они были приняты австрийским кабинетом[67]. 16 декабря Эстерхази отправился в Россию, увозя с собой условия, согласованные тремя державами. В те же дни Зеебах, намеревавшийся посетить Петербург, был принят Наполеоном. Император заявил, что, отказываясь от немедленного заключения мира, Россия ведет себя неразумно: в 1856 году превосходство союзников станет абсолютным. Если нынешние предложения будут отклонены, добавил он, никаких иных не последует. Русскому правительству не стоит забывать о том, что британские министры находятся под давлением парламента и общественного мнения. Возможно, в России что-то слышали об англо-французских трениях, но эти разногласия не имеют существенного значения: за ультиматумом стоит объединенная воля Франции и Англии, и любые надежды на распад этого союза тщетны. Мир, заключил император, может быть обеспечен только безоговорочным принятием западных условий[68].
III
Ожидая предъявления ультиматума, царь и Нессельроде узнали из немецких источников[69], что 21 ноября Швеция подписала соглашение с союзными державами. Вскоре шведский посланник в Петербурге официально известил русских о его содержании. Швеция обязалась не уступать России ни пяди собственной территории и не пускать в свои пределы ее оккупационных войск. О любых таких притязаниях, исходящих от российских властей, она незамедлительно должна была извещать Лондон и Париж, бравшие на себя ответственность по защите Швеции во всех подобных случаях[70]. Известие об этом соглашении, ставшее полной неожиданностью, произвело в Петербурге большой эффект[71]. Внешне договор казался сугубо оборонительным, но в нем могли содержаться секретные статьи агрессивного толка[72]:
«В сложившихся тогда обстоятельствах это был прецедент исключительной важности. Он свидетельствовал о шаткой позиции нейтральных государств и морально укреплял наших недругов в тот самый момент, когда война, будь она продолжена, угрожала стать всеобщей»[73].
Этим, однако, неприятности не ограничились. Король Пруссии, опасаясь, что отказ от немедленного заключения мира мог повлечь за собой самые тяжкие последствия, обратился к своему племяннику со следующей настоятельной просьбой:
«Я трепещу, мой дорогой Александр, от той ответственности, которая легла на нас обоих; на меня из-за того, что я до сих пор не передал вам письмо, которое писал по поводу предложений, мне глубоко чуждых, но заслуживающих внимания в силу самой сложившейся ситуации; на Вас, мой дорогой Александр, из-за того, что Вы закрываете глаза на опасности, подрывающие стабильность любого легитимного правительства в Европе. […] Я прошу Вас, мой дорогой племянник, пойти в Ваших уступках настолько далеко, насколько это возможно, тщательно взвешивая все последствия, затрагивающие истинные интересы России, Пруссии и Европы в целом, которые может вызвать дальнейшее продолжение этой ужасной войны. Можно ли перекладывать на весь мир последствия того, что некогда было затеяно в порыве злых страстей?»[74]
Иными словами, Пруссию, как выяснилось, тоже могли принудить присоединиться к врагам России.
Но даже эта дипломатическая буря не могла заставить царя принять условия мира, которые он считал недостойными. 23 декабря он сказал Михаилу Горчакову, что из Вены вот-вот должны поступить новые условия мира, подготовленные венским кабинетом совместно с врагами России. Суть их пока не ясна, но информация, поступающая из различных источников, свидетельствует о том, что ничего хорошего ожидать не приходится. Отклонение новых кондиций будет означать разрыв дипломатических отношений с Австрией. А это в свою очередь может повлечь за собой кризис, хотя продолжающаяся демобилизация австрийских войск и не подтверждает намерение Австрии вступить в войну. Вся совокупность обстоятельств говорила о том, что к весне 1856 года положение России скорее всего станет отчаянным. Государь считал, что надо готовиться к худшему, но при этом, как и всегда, свои главные упования возлагал на «милость Божью». Совесть его была чиста: Россия сделала все возможное, декларируя свою готовность к переговорам:
«Мы дошли донéльзя возможного и согласного с честью России. Унизительных же условий я никогда не приму и уверен, что всякий истинно русский будет чувствовать, как я. Нам остается – перекрестившись – идти прямым путем, то есть общими и единодушными усилиями отстаивать родной край и родную честь»[75].
Царь был готов возглавить свой народ в борьбе с иноземным захватчиком.
Через два дня царь неофициально узнал о сути австрийского ультиматума, а 28 декабря Эстерхази представил кондиции Вены уже официально[76]. Он обратил внимание Нессельроде на то, что Россия уже упустила ряд возможностей заключить мир, добавив к этому, что представляемая им нота явилась итогом «колоссальных усилий». Базой для нового предложения по-прежнему остаются известные четыре пункта, но теперь их «усовершенствовали», чтобы обеспечить согласие России. Предложения должны быть приняты безоговорочно. Эстерхази подчеркнул, что он прибыл в Петербург «не как переговорщик, но как простой посланец венского кабинета». Более того, всякие инициативы по исправлению документа сделают соглашение невозможным[77]. Вертер, посланник Пруссии в Петербурге, получил указания поддерживать усилия Эстерхази[78] и занялся этим с максимальным усердием[79]. 30 декабря в российской столице появился Зеебах, привезший с собой послание Наполеона, в котором тот настаивал на принятии австрийских кондиций. В ходе нескольких встреч с царем барон пытался убедить Александра в необходимости мира. При этом он сообщил, что французский министр иностранных дел Валевский, в отличие от своего патрона, менее склонен настаивать на безоговорочном согласии России с новыми предложениями[80].
Для того чтобы определиться с российским ответом на демарш союзников, царь решил созвать совет, состоящий из наиболее доверенных сподвижников его отца. Совещание началось вечером 1 января в его кабинете в Зимнем дворце. Александр зачитал текст австрийских предложений и попросил собравшихся высказаться. Наиболее примечательной была речь Павла Киселева, министра государственных имуществ. Этот чиновник, пользовавшийся в свое время особым расположением Николая I, обратил внимание на сложность ситуации, в которой оказалась Россия. Ее флот уничтожен совместными усилиями двух великих морских держав; ее ресурсная база заметно уступает потенциалу союзников; у нее нет никаких перспектив привлечь на свою сторону другие государства; у нее отсутствуют средства для эффективного продолжения войны; нейтральные державы склоняются к поддержке российских недругов. Предпринимаемая в одиночестве новая кампания была бы безответственным делом и еще более затруднила бы достижение мира. Несмотря на то, что в большинстве своем подданные российской короны преисполнены осознанием патриотического долга, среди них есть люди, подверженные колебаниям. Россия не должна допускать того, чтобы ее силой вынудили согласиться с условиями, которых все еще можно избежать. Нехватка военного снаряжения и амуниции будет только усугубляться. Учитывая все перечисленное, русские должны, не отклоняя австрийских условий напрямую, предложить поправки к ним, базирующиеся на принципе территориальной целостности России и более справедливом подходе к нейтралитету Черного моря. Если союзники действительно желают мира, то они примут поправки, если же нет – пусть торжествует Божья воля.
Генерал-адъютант Алексей Орлов поддержал Киселева; князь Михаил Воронцов пошел еще дальше, заявив, что мир придется заключать даже в том случае, если союзники не согласятся с российскими поправками, поскольку допускать возобновления кампании попросту невозможно. Младший брат царя, великий князь Константин Николаевич, предложил собравшимся представить, что произойдет в 1857 году, если война все же продолжится. Военный министр Василий Долгоруков также высказался в пользу мира в том случае, если он будет достойным. Затем Нессельроде зачитал проект документа, в котором австрийские кондиции принимались в общем, но при этом отклонялся их пятый пункт, а также любые территориальные уступки[81]. Впоследствии царь писал Горчакову, что безоговорочное принятие австрийских условий было недопустимо: отступать дальше Россия уже не могла[82]. 5 января депеша, содержащая позицию России, была отправлена в Вену[83]. Через два дня Зеебах выехал в Париж с тем, чтобы убедить французское правительство принять российскую модификацию соглашения[84].
IV
Нессельроде ужасала перспектива присоединения Австрии к врагам России. Он опасался того, что сам разрыв отношений может повлечь за собой фатальные последствия, и просил Александра Горчакова приложить все усилия к сохранению хотя бы видимости нормальных контактов между двумя государствами[85]. Когда на адресованный Эстерхази запрос о том, готова ли Австрия принять русские поправки, поступил отрицательный ответ[86], Нессельроде с отчаянием попытался убедить царя в безоговорочном принятии австрийского ультиматума[87]. Его поддержали Орлов и Киселев[88]. Этой группе пришлось преодолевать сопротивление той части царского окружения, которая имела другое мнение[89].
7 января Нессельроде проинформировал Эстерхази о том, что российский ответ, вполне миролюбивый по духу, был отправлен в Вену. Вслед за этим австрийский посланник получил телеграмму от своего министра иностранных дел, где подтверждалось, что любые альтернативные предложения или поправки со стороны русских будут рассматриваться как отказ и повлекут за собой разрыв дипломатических отношений[90]. 11 января фон Буоль-Шауэнштейн получил депешу из Петербурга. На следующий день он сообщил послу Горчакову, что, поскольку Россия не согласилась с предложениями Австрии, с 18 января дипломатические отношения между странами будут прекращены[91]. Сообщая об этой новости Эстерхази, министр поручал австрийскому послу ознакомить Нессельроде с секретным документом[92], ранее разработанным для того, чтобы убедить русских в принятии пятого пункта мирного договора. Российское правительство, говорилось в документе, должно понимать, что в деле исправления пограничной линии Австрию поддержат союзники[93].
Но у Горчакова появились иные идеи. Он был убежден, что Наполеон, «положивший глаз» на Италию, недоволен поведением австрийцев и желает примирения с Россией. Как полагал Горчаков, французский император готов договариваться с русскими через голову австрийского правительства[94]; исходя из этого он рекомендовал Нессельроде «отклонить австрийский ультиматум и напрямую обратиться к Наполеону с такими предложениями, которые удовлетворят Францию, но при этом исключат из мирного соглашения статью, добавленную графом Буолем и предусматривающую территориальные уступки российских владений в Бессарабии в пользу Австрии»[95].
11 января в Париже получили российские предложения. Валевский, однако, воспринял их довольно сурово. В тот момент он пытался склонить к поддержке австрийского ультиматума Германскую конфедерацию, рассчитывая, что это, наконец, заставит русского царя уступить[96]. Сам Наполеон тем не менее уведомил королеву Викторию о том, что лично он предпочел бы продолжение переговоров очередному потаканию австрийским интересам, которое никак не укрепляет позиций Турции. Французское общественное мнение, писал император, не простит ему такой траты человеческих жизней и ресурсов ради «клочка земли в Бессарабии»[97]. Королева отвечала в том духе, что для возобновления мирных переговоров стоит хотя бы дождаться разрыва отношений между Австрией и Россией[98]. Если бы царь знал об этой переписке, то принятие инициативы Горчакова могло бы укрепить его позиции.
12 января Нессельроде информировал Эстерхази о российском ответе. Посол ответил министру, что, поскольку Россия отказалась от безоговорочного принятия австрийской инициативы, отношения будут разорваны через шесть дней[99]. Полученная на следующий день телеграмма, сообщавшая об ответе Буоля Горчакову, развеяла последние иллюзии русских[100]. Царь все еще колебался, но Нессельроде настаивал на мире[101]. 15 января король Пруссии уведомил посланника Вертера о том, что Пруссия поддерживает австрийские предложения и желает их принятия, чтобы избежать разрыва дипломатических связей между Россией и Австрией[102].
В тот же день царь вторично собрал в Зимнем дворце своих доверенных лиц. К присутствовавшим на предыдущей встрече добавился Петр Мейендорф, наиболее опытный дипломат прошлого царствования. По словам царя, говорившего по-французски, ситуация нуждалась в повторном обсуждении с учетом того обстоятельства, что, если австрийский ультиматум не будет принят, австрийский посол 18 января покинет Петербург. Затем Нессельроде зачитал меморандум, подготовленный его министерством. В нем говорилось, что Россия остается несломленной, а ее ресурсы отнюдь не истощены. В принципе, войну можно продолжать, но опыт свидетельствует о неудобствах оборонительной войны, ведущейся на протяженном фронте в окружении двух морей, контроль над которыми обеспечивает врагам России неоспоримые преимущества. Более того, если возможная победа даст России лишь временную передышку, то поражение затронет ее жизненные интересы. Положение осложнялось возможным разрывом с Австрией. По решению совета союзников, собиравшегося в Париже, в ходе новой кампании основным французским силам предстояло действовать на Дунае и в Бессарабии. Боевые действия будут вестись в непосредственной близости от австрийской границы, и Австрия, уверившись в союзной поддержке, вполне может включиться в противостояние. Ее позиция, соответственно, повлияет на другие нейтральные государства, ряды которых уже поколеблены соглашением Швеции с союзниками. Прусский король может не выдержать давления, которому он, несомненно, подвергнется. Таким образом, круг недругов России может расшириться; в конечном счете, она может оказаться один на один со всей Европой. Союзники способны организовать эффективную блокаду России на Балтийском и Черном морях, подкрепив ее соответствующими соглашениями с Австрией, а также скандинавскими и германскими государствами. Подобная блокада задушит Россию, нанеся непоправимый вред ее политическому и экономическому будущему.
Таким образом, в долгосрочной перспективе России не удастся сохранить своих позиций: рано или поздно ей придется принять условия мира. Настроение Англии не оставляет никаких сомнений в том, что эти условия будут становиться все более суровыми. Принимая нынешние предложения союзников, Россия смешает карты врагов; после заключения мира она сумеет развалить враждебную коалицию, состоящую из стран с антагонистическими интересами. Франция симпатизирует России – Наполеон явно исчерпал те преимущества, которые гарантировала ему война, и теперь чувствует потребность в мире. Российская дипломатия должна помочь ему избавиться от альянса с Британией. Отклонение австрийского ультиматума вновь толкнет французского императора в объятия Англии; если же принять ультиматум, то самолюбие императора будет удовлетворено и ему достанется роль арбитра, устанавливающего мир. Соответственно, Франция и Россия смогут пересмотреть собственную внешнюю политику.
Условия, навязываемые Австрией, болезненны, но с большей их частью Россия смирилась еще несколько месяцев назад. Детали будут уточняться на мирной конференции, и Россия вправе рассчитывать на поддержку некоторых ее участников. Если переговоры закончатся провалом, то Россия сможет использовать этот факт для доказательства своего миролюбия. Она возложит на союзников ответственность за продолжение войны, одновременно снабдив нейтральные государства возможностью уклониться от участия в ней. Учитывая все перечисленные основания, австрийские условия надо принять незамедлительно и безоговорочно[103].
Воронцов, выступавший следующим, весьма эмоционально заявил о том, что, сколь болезненными ни были бы нынешние условия, улучшить их посредством продолжения неравной борьбы не удастся. Сопротивление приведет лишь к еще более унизительному миру: Крым, Кавказ и даже Финляндия с Польшей могут оказаться в опасности. Поскольку любая война все равно когда-то заканчивается, заключать мир надо тогда, когда еще есть возможность сопротивляться. Орлов добавил к сказанному, что условия мирного соглашения, несомненно, будут критиковаться невежественными и злонамеренными людьми, но основная часть народа будет приветствовать заключение мира. В любом случае решение будет приниматься правительством; нет никаких оснований опасаться общественной критики, поскольку в России ею можно пренебречь.
Киселев в своем выступлении заявил о том, что продолжение войны может повлечь за собой весьма неожиданные угрозы. Новые области России были приобретены менее полувека назад, и пока они не полностью срослись с основными российскими землями. Волынь и Подолье кишат вражескими агентами; Финляндия готова вернуться под управление Швеции; поляки единодушно восстанут, как только наступление союзников создаст условия для этого. Перспективы защиты всех этих территорий перед лицом превосходящих сил противника весьма сомнительны, а в случае потери вернуть их будет очень и очень трудно. На фоне всех этих опасностей жертвы, которых требует нынешний мир, выглядят незначительными; поэтому, учитывая имеющиеся риски, ультиматум необходимо принять.
По заявлению Мейендорфа, продолжение конфликта обернется неминуемым крахом. Война уже обошлась империи в триста миллионов рублей, доходы бюджета упали, а производство деградировало. Продолжая войну, Россия может оказаться в положении Австрии после Венского конгресса, когда, надорвав свои силы в противостоянии с Францией, она была вынуждена соглашаться на мир любой ценой. Швеция после войн Карла XII перешла в разряд третьестепенных держав; Россия, решив сражаться дальше, рискует разделить ее участь. Если же, с другой стороны, она сейчас заключит мир, то за несколько лет сумеет стать такой же сильной, как и до войны, и завершит то, чего не в состоянии сделать сейчас. Нынешний мир будет лишь временным затишьем; если же отсрочить его на год или два, силы империи предельно истощатся и она потом потратит пятьдесят лет на восстановление. За это время важнейшие вопросы европейской политики будут решаться без России или вопреки ее интересам. По этой причине барон настаивал на незамедлительном и безоговорочном принятии мирных условий. Царь кивал в знак согласия. После военного министра Долгорукова, представившего яркую картину военной слабости России, слово взял некомпетентный Дмитрий Блудов, который со слезами на глазах заключил свою речь против перемирия словами Этьена Франсуа де Шуазеля: «Поскольку воевать мы не умеем, давайте же заключим мир!»[104].
В то время, как царские советники поддержали мирное соглашение с редким единодушием, среди тех, кто не имел официальных постов, высказывались более разнообразные мнения:
«Национальное чувство было уязвлено самой идеей унизительного мира. Россия не была завоевана, у нее все еще оставалась многочисленная и прославленная в сражениях армия; на ее стороне были историческая память, патриотизм, а также обширные пространства и климат, мешавшие захватчикам. Она могла переждать врага, повторяя пример 1812 года, измотать его в бессмысленных усилиях, подорвать его терпение, а потом, выждав подходящий момент, сокрушить»[105].
Видным сторонником подобных взглядов был великий князь Константин, который вступил в «горячий спор» с братом сразу же после заседания совета. Царь, однако, уже принял решение: ведь Пруссия угрожала присоединиться к союзникам, людские потери были колоссальны, пополнять ряды армии становилось все труднее, а деньги на ведение войны заканчивались[106]. Аргументы великого князя не смогли поколебать его решимости.
К середине следующего дня Эстерхази получил уведомление Нессельроде о том, что Россия принимает условия мира[107]. Александр Горчаков узнал об этой новости за обедом; его огорчение было столь велико, что он слег в постель, но к семи часам вечера все же нашел в себе силы информировать о принятом решении австрийского министра иностранных дел[108]. Вечером того же дня король Пруссии телеграммой известил об этом событии королеву Викторию[109]. На следующий день Наполеон официально объявил о решении России в ходе заседания союзного Военного совета в Париже[110]. Поворотный пункт был пройден.
В официальной интерпретации мотивы царя, в конечном счете принявшего условия, которые всего несколькими неделями ранее назывались им недостойными и отвергались, объявлялись сугубо гуманитарными[111]. Но имеются все основания полагать, что на решение монарха влияли и другие резоны. В октябре Мантойфель услышал от частного лица мнение о том, что в случае продолжения войны в России можно ждать беспорядков. Среди дворян были недовольные, а в Петербурге против Александра плелись интриги[112]. В ноябре Вертер описывал сложное положение царя следующим образом: «[Он оказался] между русской партией, состоящей из армии и фанатичных масс, и лагерем высшего общества и интеллигенции, уставшим от войны и в раздражении своем сулившим дворцовый переворот»[113]. Высокопоставленный русский чиновник, претендовавший на то, что он выражает мнение самого царя, говорил о том, что Россия решительно ослабела. Более того, он опасался некоего «внутреннего движения» («un movement intérieur»), несущего в себе серьезную угрозу. Мир был абсолютной необходимостью[114]. Таким образом, в России все же существовало общественное мнение, которого не могли сбрасывать со счетов даже самодержцы[115].
V
25 февраля 1856 года представители враждующих сторон собрались в Париже, чтобы оформить предварительные договоренности в полноценный мирный договор. За исключением предпринятой русскими попытки обменять крепость Карс[116] на территории, которые им предстояло оставить в Бессарабии, переговорный процесс был лишен ярких моментов[117]. 30 марта мир был заключен.
По мере развития событий становилось все более ясно, что в изменившихся обстоятельствах ведение российской внешней политики надо передать в другие руки. В ноябре Нессельроде подал прошение об отставке[118]. 15 января Александр Горчаков информировал австрийского министра иностранных дел о том, что скоро его могут назначить главой российского внешнеполитического ведомства[119]. К 14 апреля предстоящий уход Нессельроде уже не вызывал сомнений, но Горчаков, единственный кандидат на освобождающуюся вакансию, все еще колебался[120]. Тем не менее через три дня царь все-таки утвердил его назначение[121]. Решение было не слишком популярным. Андрей Будберг, воспитанник дипломатической школы Нессельроде, сопроводил его язвительными комментариями[122]. Согласно сообщениям Коули, русские сожалеют об этом назначении, которое приписывают влиянию великой княжны Ольги[123]. Британский посол в Австрии Сеймур, тесно взаимодействовавший с Горчаковым на протяжении двух лет работы в Вене, после беседы с русским дипломатом «твердо уверился в неприспособленности нового министра к тому посту, который ему доверили»[124].
Из своего венского опыта Горчаков вынес глубочайшее презрение к австрийцам, которых он в частном порядке называл «гнусными попрошайками»[125]. Хорошо известно также и то, что главным делом всей своей дипломатической карьеры он считал налаживание взаимопонимания между Россией и Францией. Скорее всего практические последствия этого назначения часто переоцениваются: в конечном счете, все основные внешнеполитические решения в России принимал лично царь. Такого мнения, в частности, придерживался и Отто фон Бисмарк, у которого в тот период имелась редкая возможность наблюдать нового министра иностранных дел за работой[126].
Более того, общая линия российской дипломатии после Парижского конгресса оставалась в целом одной и той же. Тремя ее постулатами были: во-первых, стремление всеми силами избегать осложнений, способных преждевременно втянуть Россию в новую войну; во-вторых, долгосрочный курс на ревизию заключенного мирного договора, которая должна была послужить первым шагом к возобновлению активной политики на Востоке; наконец, в-третьих, постепенное сближение с Францией, раскалывающее враждебную коалицию и выводящее Россию из международной изоляции. По всем этим позициям между консерваторами в лице Мейендорфа, Будберга и даже Нессельроде с одной стороны и интеллигентными оппортунистами вроде Орлова, Бруннова и Горчакова с другой стороны почти не было разногласий. Так, Нессельроде в своем политическом завещании заявлял, что в обозримой перспективе России необходимо сконцентрироваться на сосредоточении материальных и моральных ресурсов[127]. Схожие мысли высказывал и царь, инструктируя первого полномочного представителя России на Парижском конгрессе[128]. Наконец, те же убеждения разделял и великий князь Константин Николаевич[129]. Таким образом, внеся в один из своих циркуляров известную фразу «Россия не дуется, Россия сосредотачивается», Горчаков лишь выступил выразителем общепризнанного в верхах мнения[130].
По поводу долгосрочных целей в российской дипломатии тоже сложился консенсус. Еще в 1853 году русский дипломат Антон Фонтон высказывался в том духе, что Россия, проводя разумную внутреннюю политику, за десять или двадцать лет сможет вернуть и преумножить все потерянное ранее[131]. Мейендорф в разговоре с царем 15 января заручился его согласием в том, что Россия после краткого восстановительного периода станет такой же сильной, как и до войны, и что «она сможет доделать то, завершению чего препятствуют нынешние обстоятельства»[132]. В свою очередь Горчаков вскоре разъяснит Сеймуру, что «восточный вопрос», по его убеждению, вовсе не был разрешен недавно подписанным мирным договором[133]. Первым шагом к возобновлению активной внешней политики на Востоке должна будет стать, по его мнению, ревизия или денонсация Парижского договора. А сам царь охарактеризует свое согласие с ультиматумом как акт трусости, который больше никогда не повторится[134]. По его мнению, искупление этой ошибки должно было стать главной задачей российской дипломатии на несколько лет[135].
В сопоставлении с вынужденным воздержанием России от активной внешней политики и с ее декларируемыми намерениями как можно скорее вернуться к попыткам разрешить «восточный вопрос» политика сближения с Францией, пользовавшаяся повышенным вниманием современных историков, была делом второстепенным. По данному пункту, как и по всем остальным, среди российских дипломатов тоже царило единодушие, а различие между позициями осторожного Нессельроде и его напористого преемника было скорее кажущимся, нежели реальным. Царь, собственноручно намечавший контуры внешней политики, хронически не доверял Наполеону; но все же он, подобно Нессельроде, не мог отрицать выгод от возможного сближения с французами. Горчаков вступил на этот путь с бóльшим энтузиазмом, чем Александр, но его инициативы так и не вылились в какие-либо прочные договоренности с парижскими партнерами. Иначе говоря, даже при таком министре иностранных дел, который открыто симпатизировал Франции, перспективы русско-французского альянса оставались туманными. В этой сфере, как и в других, политика Горчакова не слишком разнилась с тем гипотетическим курсом, который на его месте вынужден был бы отстаивать любой другой российский министр иностранных дел.
Таким образом, замена Нессельроде на Горчакова, как и восхождение Александра II вместо Николая I, отнюдь не стала поворотным пунктом в эволюции российской дипломатии. Преемственность не смог нарушить даже Парижский мирный договор: его заключение лишь пополнило список приоритетов российской внешней политики новой задачей – добиться пересмотра этого акта. Крымская война, однако, заставила правителей Российской империи осознать необходимость глубоких социальных и административных реформ, а также экономического ускорения, выражающегося прежде всего в строительстве железных дорог. Все перечисленные задачи решались в тот период, когда Россия была насильственно отстранена от европейских дел. Основной массив преобразований, ассоциируемых с именем Александра II, рассматривался российским политическим классом в качестве составной части внешней политики страны. История «великих реформ» позволяет нам, по крайней мере в отношении России середины XIX века, частично согласиться с тезисом Леопольда фон Ранке о вечном приоритете внешней политики над политикой внутренней. Соответственно, ее временное выпадение из международной дипломатической активности и последующее возвращение туда после строительства первых стратегических железных дорог следует считать классическим процессом «изъятия и возвращения».
Если же рассуждать более прозаично, то манера, в которой российские государственные деятели реагировали на непривычную для них ситуацию военного поражения, позволяет выявить два взаимосвязанных между собой аспекта внешней политики России. Первый касается выдающейся внешнеполитической роли самодержца. На всем протяжении мирных переговоров окончательные решения по всем принципиальным вопросам принимал сам царь. В этом случае, как и в прочих ситуациях, сын Николая I обнаруживал стойкую приверженность долгу и готовность жертвовать личными предрасположенностями в пользу коллективного мнения ближайших сподвижников. Вполне бесспорным представляется то, что лично царь был склонен следовать примеру 1812 года, но, в конечном счете, он принял рекомендацию Нессельроде и прочих «штатских».
Наряду с ключевой ролью царя еще одной примечательной особенностью русской дипломатии 1855–1856 годов стала ее неизменность перед лицом меняющихся обстоятельств. Цели Александра II после грандиозного поражения почти не отличались от целей его отца в зените могущества. Устремления «православного националиста» Горчакова едва ли не совпадали с желаниями «протестантского космополита» Нессельроде. Для правителей России Крымская война стала лишь временным отступлением, стимулом к будущим усилиям. Статьи Парижского договора оказались лишь толчком к переосмыслению и ревизии достигнутого мира. Мейендорф в свое время говорил созванному царем совету, что мир, который нужно подписать немедленно, может быть только временным. И действительно, как только договор был подписан, ответственные лица Российской империи начали всеми силами добиваться того, чтобы достигнутые договоренности так и остались временными.
Перевод с английского Андрея Захарова
[1] Перевод осуществлен по изданию: Mosse W.E. How Russia Made Peace September 1855 to April 1856 // The Cambridge Historical Journal. 1955. Vol. 11. № 3. P. 297–316.
[2] В годы турецких войн, которые вела Екатерина II, России дважды угрожало столкновение с коалицией враждебных держав, но сначала ее уберег от этого весьма своевременный первый раздел Польши, а потом спасли Чарльз Джеймс Фокс и оппозиция в британской Палате общин. Более того, во время второго кризиса царице удалось даже, пусть ненадолго, заключить союз с австрийским императором Иосифом II.
[3] Письмо посла Пала Антала Эстерхази министру иностранных дел Карлу Фердинанду фон Буоль-Шауэнштейну от 3 марта 1855 года (цит. по: Guichen E. de. La Guerre de Crimée (1854–1856) et l’Attitude des puissances européennes: étude d’histoire diplomatique. Paris, 1936. P. 253). См. также официальную русскую публикацию: Diplomatic Study of Crimean War. London, 1882; авторство которой приписывают русскому дипломату, барону Александру Жомини, и которая отражает взгляды Александра Горчакова (Vol. II. P. 297). См. также: Татищев С.С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. СПб.: Типография А.С. Суворина, 1903. Т. I. С. 144.
[4] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 15 марта 1855 года (цит. по: Guichen E. de. Op. cit. P. 255).
[5] Diplomatic Study of Crimean War. P. 303.
[6] Отчет о Венской конференции послов см. в работе: Geffcken H. Zur Geschichte des orientalischen Krieges 1853–1856. Berlin, 1881. S. 178 ff.
[7] Письмо Александра II генерал-фельдмаршалу Ивану Паскевичу от 20 мая 1855 года (цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 149). «“На дальнейшие уступки я ни под каким видом не соглашусь”, – с чувством говорил царь» (Там же).
[8] Письмо Александра II командующему русскими войсками в Крыму, генералу Михаилу Горчакову, от 14 мая 1855 года (Там же).
[9] Там же. С. 151.
[10] Там же. С. 153.
[11] Он был двоюродным братом русского посла в Вене Александра Горчакова.
[12] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 8 июня 1855 года (Там же).
[13] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 16 июня 1855 года (Там же. С. 153).
[14] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 11 июня 1855 года (Там же. С. 150).
[15] Там же. С. 154.
[16] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 27 июня 1855 года (Там же). Между тем, еще в начале месяца он говорил военному министру, что положение Севастополя безнадежно.
[17] Там же. С. 155.
[18] Письма Александра II генералу Михаилу Горчакову от 25 июля и 1 августа 1855 года (Там же. С. 155).
[19] Там же. С. 156.
[20] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 23 августа 1855 года (Там же. С. 157). Король Пруссии Вильгельм I, дядя Александра, посетил Санкт-Петербург в середине августа. Вернувшись в Берлин, он рассказывал о том, что вся императорская семья склоняется к миру, хотя сам царь, даже чувствуя обострение ситуации, «сохраняет тем не менее уверенность в благоприятном исходе войны и не склонен сдаваться» (см.: Guichen E. de. Op. cit. P. 284 f).
[21] Письмо генерала Михаила Горчакова Александру II от 26 августа 1855 года (Татищев С.С. Указ. соч. С. 158).
[22] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 2 сентября 1855 года (Там же. С. 158).
[23] Черновик письма министра фон Буоль-Шауэнштейна графу Владиславу Карницкому от 4 сентября 1855 года. Haushof und Staats Archiv Vienna (HHSAP). Pol. Arch. Russland. X. Fasc. 38. Henderson Transcripts (H.T.). University Library, Cambridge.
[24] Potiemkine V. (Ed.). Hístoire de la Diplomatíe. Paris, s.d. Vol. I. P. 449. Ссылки на источники подобных сведений, как и их подтверждения, в книге отсутствуют.
[25] Речь идет о копии секретного доклада, отправленного прусским военным атташе в Петербурге в Берлин и попавшего в руки французских агентов в прусской столице (Geffcken H. Op. cit. S. 193; Potiemkine V. (Ed.). Op. cit. Vol. I. P. 449).
[26] Geffcken H. Op. cit. S. 193.
[27] Ibid. S. 160.
[28] Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 10 сентября 1855 года (HHSAP. Fasc. 37). Эжен де Гюше ошибочно приписывает это послание Эстерхази (Guichen E. de. Op. cit. P. 288). Карницкий полагал, что русская публика пережила удар не слишком остро, поскольку с определенного момента крах казался неминуемым; кроме того, национальная гордость не позволила бы людям выказывать собственной подавленности.
[29] Татищев С.С. Указ. соч. С. 160.
[30] Там же. С. 161.
[31] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 14 сентября 1855 года. Об этом же он писал и Паскевичу 17 сентября (Там же).
[32] Там же. С. 163.
[33] Там же.
[34] Письмо Александра II генерал-фельдмаршалу Ивану Паскевичу от 17 сентября 1855 года (Там же. С. 164).
[35] Там же. С. 165.
[36] Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 10 сентября 1855 года (HHSAP. Fasc. 37).
[37] В конце октября австрийский поверенный в делах докладывал министру иностранных дел: «Ситуация остается абсолютно неизменной. […] На дипломатическом фронте все та же стагнация, а на поле боя, напротив, оживление» (см.: Письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 октября 1855 года. № 65 (HHSAP. Fasc. 37. Н.Т.).
[38] После взятия Севастополя Пелисье не выказывал ни малейшего желания продолжать наступление. «Я буду атаковать, только если получу соответствующий приказ», – отвечал он на упреки, поступавшие из Парижа. Между тем, ни Наполеон, ни его военный министр в сложившихся условиях не собирались отдавать подобного распоряжения (см.: Charles-Roux F. Alexandre II, Gortchakoff et Napoleon III. Paris, 1913. P. 39). Британский посол в Париже, лорд Коули, сообщал, что, по словам Пелисье, «атаковать русские позиции на Мекензиевых горах гораздо сложнее, чем взять Севастополь» (см.: Письмо британского посла в Париже, лорда Коули, министру иностранных дел, графу Кларендону, от 17 октября 1855 года. Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).
[39] Geffcken H. Op. cit. S. 196. Подробное изложение планов Наполеона относительно Польши см. в работе: Henderson G.B. Crimean War Diplomacy and Other Historical Essays. Glasgow: Jackson, Son & Company, 1947. P. 15 ff.
[40] Письмо премьер-министра Палмерстона министру иностранных дел Кларендону от 16 сентября 1855 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).
[41] Guichen E. de. Op. cit. P. 294; см. также: Stern A. Geschichte Europas von 1848 bis 1871. Berlin, 1920. Bd. II. S. 555.
[42] Письмо Стокхаузена Ленте от 13 сентября 1855 года. № 70 (Staatsarchiv Hannover 9. Türkei № 27. H.T.).
[43] Письмо Эллиота министру Кларендону от 3 октября 1855 года (F.O. 7/458 unnumbered).
[44] Письмо посла Коули министру Кларендону от 13 октября 1855 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).
[45] Татищев С.С. Указ. соч. С. 177.
[46] Он был саксонским посланником в Париже.
[47] Письмо министра Нессельроде министру внутренних дел Саксонии Фридриху Фердинанду фон Бейсту от 22 ноября 1855 года (Там же. С. 177).
[48] Diplomatic Study of Crimean War. P. 343 ff.
[49] О том, как они формулировались, подробнее см.: Henderson G.B. Op. cit. P. 98 ff.
[50] См. меморандум, который подписали фон Буоль-Шауэнштейн и де Буркюнэ. Его копия содержалась в письме министра Кларендона королеве Виктории от 19 ноября 1855 года (Royal Archives. G 4081). Автор выражает свою признательность Ее Королевскому Величеству за разрешение использовать материалы Королевских архивов, находящихся в Виндзорском замке.
[51] Письмо Вернера Мантойфелю от 26 ноября 1855 года (Preussisches Geheimes Staats Archiv. Ausw. Amt. (PGSA AA). I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.).
[52] Ср.: Guichen E. de. Op. cit. P. 285.
[53] Ibid. P. 298.
[54] Diplomatic Study of Crimean War. P. 347.
[55] В то время, как Нессельроде общался с Парижем при посредничестве Зеебаха, Александр Горчаков начал собственную переписку с Шарлем де Морни, одним из приближенных Наполеона. Их первые письма были утрачены, но все остальное опубликовано в работе: Morny C. de. Extrait des Mémoires du Duc de Morny: Une Ambassade en Russie. Paris, 1892. P. 7 ff. В официальной российской публикации сообщалось, что инициатива контактов исходила от французской стороны (Diplomatic Study of Crimean War. P. 345). Поначалу переписка касалась только самых общих вопросов; лишь в конце ноября началось серьезное обсуждение наиболее приемлемых способов, позволяющих реализовать мирное соглашение (см.: Morny C. Op. cit. P. 26 ff). Морни предложил Горчакову встретиться в Дрездене, но по указанию из Петербурга всякие контакты между политиками прекратились именно в тот момент, когда обсуждение начало переходить в конструктивную фазу. На фоне параллельных переговоров, ведущихся Нессельроде и Валевским при посредничестве Зеебаха, эпизод с перепиской Морни и Горчакова утратил всякую значимость, а упоминают его только потому, что Горчаков позже стал министром иностранных дел. В период его министерства эта переписка и получила огласку (Diplomatic Study ofCrimean War. P. 345 ff). Напротив, корреспонденция Нессельроде и Зеебаха никогда не публиковалась.
[56] Письмо Александра II Михаилу Горчакову от 24 октября 1855 года (Татищев С.С. Указ. соч. С. 174).
[57] Там же.
[58] Там же. С. 186.
[59] Письмо Александра II Михаилу Горчакову от 18 октября 1855 года (Там же. С. 167).
[60] См.: Diplomatic Study of Crimean War. P. 347; письмо графа Карницкого министру фон Буоль-Шауэнштейну от 1 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 38. H.T.)
[61] Diplomatic Study of Crimean War. P. 350.
[62] Ibid. P. 351.
[63] Ibid. P. 347.
[64] Geffcken H. Op. cit. S. 205.
[65] Письмо Хацфельда Мантойфелю от 20 декабря 1855 года (PGSA AA. I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.).
[66] Ibid.
[67] Geffcken H. Op. cit. S. 200. О поправках, внесенных британским правительством, см.: Ibid. S. 205.
[68] Письмо Хацфельда Мантойфелю от 20 декабря 1855 года (PGSA AA. I A Bq. Turkei 44. Bd. 29. H.T.); Geffcken H. Op. cit. S. 206.
[69] Diplomatic Study of Crimean War. P. 336.
[70] См. текст этого соглашения: Guichen E. de. Op. cit. P. 346.
[71] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну (Ibid. P. 312 f).
[72] Договор действительно сопровождался обменом нотами, предусматривающими условия, при которых оборонительный союз против России мог превратиться в наступательный. Более того, план возможной кампании обсуждался представителями договаривающихся сторон (см.: Stern A. Op. cit. S. 124; Debidour A. Histoire diplomatique de l’Europe. Paris, 1891. Vol. II. P. 142).
[73] Diplomatic Study of Crimean War. P. 338.
[74] См.: Geffcken H. Op. cit. S. 208 f.
[75] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 31 декабря 1855 года (см.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 179).
[76] Geffcken H. Op. cit. S. 208.
[77] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 декабря 1855 года. № 76 (Guichen E. de. Op. cit. P. 311 ff).
[78] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 30 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 37. H.T.).
[79] Guichen E. de. Op. cit. P. 313.
[80] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 30 декабря 1855 года (HHSAP. Fasc. 37. H.T.); письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 D (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[81] Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. Материалы для истории императоров Александра I, Николая I и Александра II. СПб.: Типография М.С. Стасюлевича, 1883. Т. 3. С. 3; Татищев С.С. Указ. соч. С. 182. О русских поправках см.: Geffcken H. Op. cit. S. 211 f.
[82] Письмо Александра II генералу Михаилу Горчакову от 6 января 1856 года (см.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 184).
[83] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 7 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[84] Ibid; письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 D (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[85] Письмо министра Нессельроде послу Александру Горчакову от 23 декабря 1855 года, которое цитируется в ответе Горчакова Нессельроде от 3 января 1956 года (Württembergisches Staats Archiv (Stuttgart) (WSA). cccxiv. № 49).
[86] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 3 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[87] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 A-G (Ibid).
[88] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 января 1856 года. № 7 A-F (Ibid).
[89] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 A-G (Ibid).
[90] Ibid.
[91] Письмо министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 12 января 1856 года (Ibid).
[92] См. текст этого документа в письме министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 16 декабря 1855 года. № 2. Fasc. 38 (Ibid).
[93] Письмо министра фон Буоль-Шауэнштейна послу Эстерхази от 12 января 1856 года (Ibid).
[94] Diplomatic Study of Crimean War. P. 360.
[95] Ibid. С этим советом Александра Горчакова далеко не все ясно. Официальная российская публикация («Diplomatic Study of Crimean War») утверждает, что он был передан по телеграфу; Генрих Геффкен (Geffcken H. Op. cit. S. 215) в свою очередь пишет о том, что по телеграфу Горчаков лишь попросил Нессельроде не принимать решение, не дождавшись прибытия его депеши. Точную последовательность событий мы установить не можем. Следовательно, нам не ясно, что было на руках у Нессельроде накануне решающего заседания Совета 15 января: сами предложения Горчакова или же только просьба дождаться их прибытия. Между тем, этот пункт важен, поскольку Горчаков и его сторонники позже обвиняли Нессельроде в том, что он скрыл упомянутую депешу от Совета и утаил ее даже от царя (Diplomatic Study of Crimean War. P. 360).
[96] Письмо Луттишо министру внутренних дел Саксонии фон Бейсту от 13 января 1856 года (Sächsisches Haupt Staats Archiv. Ausw. Min. Repos. 29. № 9. Paris. 1856. H.T.).
[97] Письмо императора Наполеона королеве Виктории от 14 января 1856 года (цит. по: Benson A.C. (Ed.). Letters to Queen Victoria 1837–1861. London, 1908. Vol. III. P. 162 f).
[98] Письмо королевы Виктории императору Наполеону от 15 января 1856 года (Ibid. P. 164).
[99] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 4 (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[100] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 29 января 1856 года. № 7 A-F (Ibid).
[101] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 12 января 1856 года. № 2 E (Ibid).
[102] Guichen E. de. Op. cit. P. 351.
[103] Текст меморандума Нессельроде от 15 января 1856 года см. в: Татищев С.С. Указ. соч. С. 185.
[104] Татищев, рассказ которого об этом событии базируется на официальной стенограмме встречи (Татищев С.С. Указ. соч. С. 186), следует более раннему повествованию Жомини (Diplomatic Study of Crimean War. P. 366 ff). Независимо составленный отчет Мейендорфа, написанный вскоре после заседания, был опубликован в: Hoetzsch O. (Hrsg.). Peter von Meyendorff, Ein russischer Diplomat an den Höfen von Wien und Berlin. Berlin, 1923. S. 214 ff. Отчет Мейендорфа позволяет предположить, что некоторые высказывания были исключены из официальной стенограммы, а другие подверглись смягчению.
[105] Diplomatic Study of Crimean War. P. 369 f.
[106] Письмо Вертера Мантойфелю от 27 января 1856 года (цит. по: Guichen E. de. Op. cit. P. 351).
[107] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 16 января 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[108] Geffcken H. Op. cit. S. 216.
[109] Ibid.
[110] Ibid. S. 217.
[111] Diplomatic Study of Crimean War. P. 271.
[112] Guichen E. de. Op. cit. P. 299.
[113] Ibid. P. 303.
[114] Guichen E. de. Op. cit. P. 354. Автор использует письмо из частного немецкого архива.
[115] «У нас, русских, тоже есть своя конституция, предусматривающая ответственность, хотя и не министерскую», – сказал как-то Шарль-Андре Поццо ди Борго знакомому дипломату в Париже, сделав характерный жест, изображающий повешение (cм.: Geffcken H. Op. cit. S. 211).
[116] Крепость Карс была завоевана русскими 28 ноября.
[117] Детальное описание хода Парижского конгресса см. в работе: Temperley H. The Treaty of Paris of 1856 and Its Execution // The Journal of Modern History. 1932. Vol. IV. № 3. P. 387 ff.
[118] Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. Paris, 1904. Vol. XI. P. 108 f.
[119] Письмо посла Сеймура министру Кларендону от 15 января 1856 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).
[120] Письмо посла Эстерхази министру фон Буоль-Шауэнштейну от 14 апреля 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.). Горчаков рассказывал Сеймуру, что он трижды отклонял предложение возглавить министерство, «но, в конце концов, его сделали в такой форме, что отказаться было невозможно» (см. секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 11 июня 1856 года. № 403. F.O. 7/486).
[121] Письмо Траутмансдорфа министру фон Буоль-Шауэнштейну от 19 апреля 1856 года (HHSAP. Fasc. 39. H.T.).
[122] Письмо Будберга Дмитрию Нессельроде от 20 апреля 1856 года (цит. по: Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. P. 132 ff).
[123] Письмо посла Коули министру Кларендону от 29 апреля 1856 года (Clarendon MSS. Bodleian Library. University of Oxford).
[124] Секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 11 июня 1856 года. № 403. F.O. 7/486.
[125] Geffcken H. Op. cit. S. 212.
[126] См.: Radschau L. von. (Hrsg.). Die Politischen Berichte des Fürsten Bismarck aus Peterburg und Paris. Berlin, 1920. S. 30 f.
[127] См.: Lettres et Papiers du Chancelier Comte Charles de Nesselrode. P. 112 ff.
[128] См.: Татищев С.С. Указ. соч. С. 199.
[129] Письмо Вертера Мантойфелю от 27 января 1856 года (Guichen E. de. Op. cit. P. 351).
[130] См. циркуляр Горчакова от 2 сентября 1856 года (цит. по: Татищев С.С. Указ. соч. С. 299).
[131] Цит. по: Eckstadt V. von. St. Peterburg and London, 1852–1864. London, 1887. Vol. I. P. 190.
[132] Hoetzsch O. (Hrsg.). Op. cit. S. 217.
[133] Секретное письмо посла Сеймура министру Кларендону от 22 июня 1856 года. № 431. F.O. 7/487.
[134] Friese C. Russland und Preussen vom Krimkrieg bis zum Polnischen Aufsland. Berlin, 1931. S. 20.
[135] Ibid. S. 27.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Россия > Армия, полиция > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1901050
Александр Суслов
Исторические романы Генрика Сенкевича в польских общественно-политических дискуссиях начала XXI века
Александр Суслов (р. 1987) – историк, окончил МГУ имени М.В. Ломоносова, проходил стажировку в Варшавском университете. Сфера научных интересов – социально-политическая история Польши конца XIX – начала XX веков, формирование польского национального самосознания.
Генрик Сенкевич (1846–1916) – автор всемирно известных исторических романов «Крестоносцы» и «Quo vadis?», лауреат Нобелевской премии в области литературы 1905 года, – до сих пор остается одним из самых узнаваемых и цитируемых польских писателей. Будучи признанным классиком, он, однако, далеко не всегда положительно воспринимается в Польше. Такая особенность рецепции Сенкевича заключается в том, что его имя и тексты овеяны патриотической легендой, которую принимают и воспроизводят – или, наоборот, отвергают – различные группы культурной элиты, претендующие на формирование общественного мнения. У значительной части польской интеллигенции автор «Quo vadis?» вызывает устойчивые ассоциации с другим известным писателем – борцом с национальной романтической мифологией Витольдом Гомбровичем (1904–1969).
«Он восстал против анахроничной и напыщенной Польши, страны семейных гербов, титулов и сабель на стенах, против Польши Сенкевичей, Бозевичей[1] и целующих ручки ясновельможных панов, [...] словом – против той формы польскости, которая закостенела сама в себе за долгие годы неволи»[2].
Этими словами писатель Мариуш Вильк (в прошлом активист «Солидарности») предваряет русскоязычное издание «Дневника» Гомбровича, вышедшее в 2012 году.
Для Гомбровича нежелание быть причастным к официально одобренной форме национальной идентичности (сначала времен межвоенной Польши «II Речи Посполитой», а затем ПНР) было отнюдь не праздным вопросом, но побудительным мотивом его жизни и творчества в эмиграции. В 1953 году он писал:
«Мое положение как польского литератора становилось все более неприличным. По крайней мере я не горю желанием представлять хоть что-нибудь, кроме себя самого, но эту представительскую функцию нам навязывает мир вопреки нашей воле»[3].
«Национализация» литературы, против которой выступал Гомбрович, к середине XX века стала повсеместным явлением – корнями же она уходила в предыдущее столетие. Ее причина во многом была связана с утверждением национализма современного типа. Андре Жид в 1909 году сетовал на вкусы своих соотечественников-французов:
«Сколько сейчас развелось людей, которые, восхищаясь произведением искусства, заботятся не о том, чтобы оно было прекрасным, а о том, чтобы оно было французским в их понимании этого слова»[4].
Недовольство такой тенденцией в частности придавало импульс польской авангардной культуре, представителем которой был Гомбрович. Подобных ему оппозиционеров-одиночек не устраивала Польша и польскость, навязанная им вместе с доминирующей формой националистического дискурса. Эксплицируя свое недовольство и превращая его в жизненное кредо, они искали персонализированный образ «Другого» – яркое противопоставление самим себе. Недаром одним из главных творческих манифестов Гомбровича стало эссе с коротким названием «Сенкевич» (1953). Что же представлял собой прославленный автор «Крестоносцев» в глазах автора «Фердидурке»?
«Это вино, которым мы на самом деле упивались, и здесь сердца наши бились. […] И с кем ни поговоришь, с врачом, с рабочим, с профессором, с землевладельцем, с чиновником, всегда дело сводилось к Сенкевичу как окончательному, самому интимному секрету польского вкуса, польскому “сну о красоте”. Часто это был замаскированный Сенкевич – или не признанный, а лишь смущенно скрываемый, или даже порой забытый, – но всегда Сенкевич»[5].
Таким образом, Гомбрович постулировал наличие некоего общего знаменателя массовых увлечений поляков патриотической тематикой и при этом сожалел о зависимости своей культуры от «поставщика приятных снов», каким он считал автора «Огнем и мечом».
Проблема, выдвинутая Гомбровичем, – быть или не быть поляком по Сенкевичу (искать ли в истории источник патриотических чувств, быть ли набожным католиком, ставить ли интересы нации выше личных интересов, считать ли поляков более цивилизованным и нравственным народом, чем их соседей, чтить ли национальную традицию и так далее), – остается актуальной и полстолетия спустя, а корни ее можно обнаружить в 1880-х годах. Именно тогда фамилия классика превратилась в демаркационную линию между носителями разных типов польской идентичности.
Поскольку новые поколения сменяли старые, дискуссия возобновлялась с прежней силой. Почти всегда ее целью было самоутверждение двух или более сторон полемики, а не поиск консенсуса между ними. Характерная особенность споров о Сенкевиче заключается в том, что во многих случаях они вписывались в дискурсивные практики, создающие образы польской истории, нации и «идеального отечества». Служа материалом для подобных практик, символический капитал текстов Сенкевича проникал в оборот польской культуры и таким образом оказывал влияние на массовые представления о Польше и ее прошлом. В ХХ веке интерпретации наследия писателя, выработанные элитой, распространялись на рядовых обывателей через официальные институты (прежде всего школу), прессу, а затем телевизионные экраны и мониторы компьютеров. С одной стороны, массовая культура впитывала в себя традицию глорификации творчества Сенкевича, а вместе с ней и выдержанного в патриотическом духе нарратива польской истории. С другой стороны, весьма устойчивой оказалась и негативная традиция толкования романов, вышедших из-под пера первого польского нобелевского лауреата в области литературы. Для представителей данной традиции автор «Огнем и мечом» был важной частью официального канона, своего рода «Другим» – знаком, который удобно использовать при конструировании оппозиционного «Я». Без всякого преувеличения можно говорить о том, что Сенкевич выполнял функцию одного из конституирующих элементов разных форм польского национального самосознания, конфликтующих между собой.
Несмотря на прошедшие десятилетия, в Польше 2000–2010-х годов отношение к Сенкевичу все еще служит индикатором предрасположенности поляков к той или иной конфигурации публичного дискурса (назовем их условно «либерально-модернизаторской» и «консервативно-патриотической»). В 2007 году на страницах сборника научных статей и материалов «Зачем Сенкевич?»[6] были опубликованы результаты опроса, проведенного среди известных деятелей польской культуры и науки (писатели Чеслав Милош и Станислав Лем, кинорежиссер Анджей Вайда, историки Ян Кеневич и Марцин Куля, филологи Анджей Менцвель и Ежи Аксер и другие). Респонденты отвечали на вопросы о том, как они воспринимают творчество Сенкевича в контексте начала XXI века (нуждается ли в нем современная Польша, и если да, то в каком качестве). Хотя многие ответы и носили нейтральный характер, в целом они распределились между двумя точками зрения: для одних автор «Огнем и мечом» был не более чем эпизодом в истории польской литературы, с которым не жаль расстаться, для других – по-прежнему живительным источником национального самосознания или как минимум писателем, заслуживающим «новых прочтений».
В современной Польше отзывчивость к авторитету Сенкевича сохраняет аудитория католического радио «Мария». Достаточно ввести слово «Sienkiewicz» в поисковую систему веб-сайта этой радиостанции, чтобы увидеть, сколь часто оно встречается в ее вещании. Еще больший интерес вызывает контекст его употребления. Например, в публикации от 6 августа 2012 года («Перезагрузка памяти») известный бард и педагог Анджей Колаковский утверждал, что либеральные политики, эти «новые конструкторы действительности», намеренно поощряют «забывание» народом своей истории:
«Ее [истории] знание позволяло полякам восстановить чувство собственного достоинства, ощутить себя хозяевами в собственной стране, без лишних усилий отделить национальное наследие от идеологии узурпаторов»[7].
Опасениями либерального истеблишмента перед «подлинным» национальным прошлым Колаковский объясняет в том числе сомнительную, на его взгляд, экранизацию романа «Огнем и мечом» (1999, режиссер Ежи Гоффман):
«Авторитеты спорили, должно ли это быть точное воспроизведение текста Сенкевича или же политкорректная картина, в которой угнетенный польскими магнатами украинский люд отстаивает свои законные права. Что вышло, мы знаем. Фильм, который отвечал бы даже требованиям сталинских цензоров: психопат Иеремия Вишневецкий, хладнокровно убивающий украинцев, спившаяся шляхта, неспособная к борьбе, а на этом фоне – любовная интрига, пейзажи Диких полей и харизматичный Богдан Хмельницкий. На случай, если бы зритель не знал, что думать, ведущий “авторитет” Яцек Куронь после премьеры [...] объяснял хитросплетения времен, убеждая, что Володыёвский и Заглоба не знали польского языка, потому что были… русинами»[8].
Отсылки к текстам Сенкевича слышны и в церковных проповедях. Например, в 2012 году епископ Игнаций Дец, проповедуя в первую неделю Великого поста, объяснял слушателям радио «Мария» смысл Христовой заповеди «Возлюби врага своего…». Не ограничиваясь евангельскими примерами следования данному принципу, отец Дец привел также сцены из романов «Крестоносцы» (Юранд из Спехова прощает Зигфрида) и «Quo vadis?» (Главк прощает Хилона)[9].
Стоит упомянуть и докторскую работу доминиканского монаха, теолога Анджея Белята, под названием «Уберечь Европу. Генрик Сенкевич – апологет христианства и защитник латинской цивилизации» (2012), а также его книгу «Сенкевич и его напутствия полякам» (2014)[10]. (Записи эфиров с участием отца Белята, отвечающего на вопросы о своих публикациях, выложены на сайте радио «Мария»[11].) Все это свидетельствует о неослабевающем интересе польского католического клира и его паствы к текстам автора «Quo vadis?».
Заглянув на статистику слушателей вышеупомянутой радиостанции (41% – люди в возрасте 60–75 лет; 40% – в возрасте 40–59 лет; 46% – люди, получившие среднее образование; 25% – получившие высшее образование[12]), а также приняв к сведению «национально-католическую» ориентацию «Марии», близкую электорату Ярослава Качиньского и партии «Право и справедливость» («ПиС»), можно составить социологический портрет современного поляка, у которого Сенкевич по-прежнему пользуется авторитетом.
Одновременно с этим к автору «Огнем и мечом» периодически обращаются носители иного типа ценностей – подчеркнуто светских и артикулированных в ключе «современности» и «будущего», для которых тексты Сенкевича – это прежде всего архаический «миф». Так, например, известный театральный режиссер Ян Клята, симпатизирующий кругам публицистов левого толка из журнала и дискуссионного клуба «Крытыка политычна», деконструирует «фундамент польскости» в своем спектакле «Трилогия», премьера которого состоялась в 2009 году. Как написано в одной из рецензий на спектакль:
«Клята выстраивает пронзительный, горький образ Польши – страны, пребывающей в постоянной мобилизации, с мифом, который переносится из поколения в поколение, о героической смерти за веру (точнее против других вер) и за отчизну»[13].
В иронической манере творчество автора «Огнем и мечом» подается в спектакле варшавского театра «IMKA» «Сенкевич. Greatest Hits» (2011), режиссер которого Кшиштоф Матерна позволил героям разных произведений писателя встретиться на одной сцене. Интересно, что в репертуаре театра этот спектакль чередуется с другим представлением – «Дневники Гомбровича»[14].
Весьма любопытен и материал польского «Newsweek», в 2011 году опросившего депутатов Сейма о том, что они намерены читать во время каникул[15]. Как выяснилось, наибольшим спросом у парламентариев пользуются Сенкевич, британский историк Норман Дэвис[16] и популярный журналист Мариуш Щигел. Причем автору «Огнем и мечом» отдают предпочтение члены фракции «Право и справедливость», выражающие приверженность патриотическим ценностям, тогда как депутаты от либеральной «Гражданской платформы» склонны обращаться к европейцу Дэвису и корреспонденту «Газеты выборчей» Щигелу. Стоит упомянуть и о читательских предпочтениях главных антагонистов польской политической истории второй половины 2000-х годов – братьев Качиньских и Дональда Туска. Если первые известны способностью цитировать по памяти «Трилогию», то нынешний председатель Европарламента держит на рабочем столе произведения античных писателей и историков[17]. Когда в ходе президентской гонки 2005 года Лех Качиньский и Туск отвечали на вопрос о том, какие книги они прочли за свою жизнь дважды, лидер «ПиС» назвал «Тома Сойера», «Гекельберри Финна», «Трилогию» Сенкевича и «Волшебную гору» Томаса Манна, а глава «Гражданской платформы» признался, что более десяти раз перечитывал «Робинзона Крузо» и был погружен – на тот момент – в творчество Збигнева Херберта[18].
Наконец, около десяти лет назад в польских СМИ разгорелся скандал вокруг заявлений министра образования Романа Гертыха, предложившего ввести в обязательный список школьного чтения романы «В пустыне и пуще», «Потоп», «Крестоносцы» и «Quo vadis?», при этом вычеркнув из него Гомбровича и ряд других известных писателей XX века. Необходимость этого решения чиновник объяснял тем, что Сенкевич «создал современный польский патриотизм; его книги являются настолько существенным элементом культуры, что даже употребление польского языка без знания этих книг было бы невозможным»[19]. Среди участников полемики вокруг инициативы министра образования был и главный редактор «Газеты выборчей» Адам Михник, обвиненный Гертыхом в «левацкой» ненависти к Сенкевичу. Михник, обороняясь и невольно оправдываясь, признался, что автор «Трилогии» был его любимым писателем, что он охотно к нему возвращается, а многие места из его романов помнит наизусть[20].
Произведения Сенкевича по-прежнему используются и в качестве тематического ресурса в различных областях развлекательной индустрии. Например, фильм Ежи Кавалеровича «Quo vadis?» (2001) до сих пор остается самым дорогим в истории польского кино после 1989 года (его производство обошлось в 18 миллионов долларов США)[21], а картина Ежи Гоффмана «Огнем и мечом» (1999) – самой посещаемой (более 7 миллионов зрителей в кинотеатрах Польши)[22]. (При этом список наиболее посещаемых польских фильмов всех времен возглавляют три экранизации романов Сенкевича: «Крестоносцы» Александра Форда, «В пустыне и пуще» Владислава Слесицкого и «Потоп» Ежи Гоффмана[23].) В 2009 году вышло в свет дополнение культовой ролевой видеоигры «Mount & Blade» – «Mount & Blade. Огнем и мечом», позволившее игроманам окунуться в воображаемый мир Речи Посполитой, Московского царства и Крымского ханства XVII века. К концу 2014 года в Подляском воеводстве планировалось создание исторического парка «Трилогия», посетители которого смогли бы оценить реконструкции исторических построек, инсценировки сражений, реквизит экранизаций Гоффмана, а также научиться отливать пули для мушкетов (в настоящий момент проект заморожен)[24]. Также в 2014 году Гоффман при поддержке Польского института киноискусства отреставрировал и заново смонтировал «Потоп» (значительно его сократив), что позволило вернуть картину на большой экран[25].
Тем не менее, несмотря на перечисленные факты, утверждать, что в «III Речи Посполитой» Сенкевич пользуется не меньшей популярностью, чем в предыдущие периоды, было бы, пожалуй, преувеличением: с одной стороны, его тексты, даже в адаптированных версиях, теряются в мозаике современной массовой культуры, а с другой, не соответствуют потребностям элитарного читателя. И все же 2014–2016 годы убеждают нас, что фигура Сенкевича все еще остается востребованной в контексте идеологических противостояний, разворачивающихся вокруг тем национальной идентичности и модернизации. Более того, мы становимся свидетелями очередного раунда публичных споров о Сенкевиче, участники которых волей-неволей оживляют традицию полемики конца XIX – начала XX веков. Удостовериться в справедливости этого тезиса нам поможет воссоздание хроники дебатов последних лет и анализ их основных мотивов.
6 сентября 2014 года в Польше состоялась общегосударственная акция «Национальные чтения “Трилогии”». Ее инициатором выступил президент Бронислав Коморовский, заявивший в обращении к согражданам: «“Трилогия” заключает в себе образ многокультурной Польши, выражение наших печалей и мечтаний, хронику наших военных и духовных побед»[26]. К дежурным словам о том, что цикл романов Сенкевича о Речи Посполитой XVII века «формировал целые поколения поляков», Коморовский добавил призыв «прочесть этот текст заново, задать ему современные вопросы, задуматься над тем, что он сообщает нам о нынешней Польше и поляках».
Одним из первых на президентскую инициативу отозвался известный театральный критик и колумнист «Газеты выборчей» Роман Павловский. Одобряя пропаганду чтения как таковую и одновременно осуждая попытки возродить казенный культ автора «Огнем и мечом», Павловский с риторической досадой вопрошал: «Почему сразу Сенкевич?». (Впрочем, публицист не обратил внимания, что «Трилогия» стала книгой «Национальных чтений» не совсем «сразу» – к тому времени чтения проходили третий год подряд, а предыдущие их сезоны были посвящены поэме Адама Мицкевича «Пан Тадеуш» и пьесам Александра Фредро.) В завершение статьи автор обратился к аудитории с ироническим призывом: «Давайте уж лучше читать в рамках общепольской акции “Игру престолов”! Крови и приключений столько же, зато никаких следов национальной мегаломании»[27].
Такая позиция, выраженная на страницах одного из крупнейших польских изданий (к тому же либеральных), не могла не вызвать соответствующей реакции в правых кругах. Так, на портале с характерным названием Prawy.pl Павловского и «Газету выборчу» обвиняли в «дикой, почти звериной ненависти к католицизму»; сравнивали с нечистой силой, на которую произведения Сенкевича действуют, подобно святой воде; к тому же публицисту и его единомышленникам вменяли страх перед тем, что «бескомпромиссный польский патриотизм возродится и отнимет у некоторых неполяков их былые привилегии»[28]. Главный редактор прокатолического портала Fronda.pl Томаш Терликовский писал, что журналисты из «Выборчей» пытаются возбудить всеобщую неприязнь к Сенкевичу, поскольку «кто-нибудь, не дай Бог, прочтет его и поймет, что польскость – это не проблема, а прекрасное наследие, которое мы должны хранить»[29]. Автор газеты «Жечпосполита» Филип Мемхес в саркастическом духе описал позицию Павловского, которая, по его мнению, заключается в желании подчинить культуру борьбе с дискриминацией разного рода меньшинств:
«Если бы героем “Трилогии” был гомосексуальный афроамериканец, подставляющий голову преследующим его польским гомофобам, Павловский, вероятно, счел бы, что такое чтение должно быть включено в школьную программу»[30].
По иронии судьбы следующий год стал триумфальным для правоконсервативных сил Польши: 24 мая президентом был избран представлявший «Право и справедливость» Анджей Дуда, а 25 октября «ПиС» одержала уверенную победу на парламентских выборах, получив 38% голосов избирателей и 51% мест в Сейме. Одним из первых шагов новой власти в области культурной политики стало объявление 2016 года «Годом Генрика Сенкевича» (в связи со 100-летием его смерти). Цель этого шага, согласно постановлению Сената, «воздать заслуженные почести Великому Поляку и содействовать популяризации его творчества, а также идей, заключенных в его книгах, – в первую очередь идей патриотизма и традиционных ценностей»[31]. Оживить память о Сенкевиче призваны многочисленные публикации популярного и академического характера[32], а также культурные инициативы, главной из которых, вероятно, станут «Национальные чтения “Quo vadis?”», намеченные на 3 сентября[33].
Обосновывая в Сейме идею сделать автора «Трилогии» культурным патроном 2016 года, член фракции «ПиС» Иоанна Лихоцкая, припомнила «Газете выборчей» фельетон Павловского и заявила о формировании пренебрежительного отношения к Сенкевичу в «III Речи Посполитой», а также о намеренном вытеснении его книг из школьного образования. Намекая на причины стремления прежнего либерального правительства избавиться от классики патриотизма, Лихоцкая заявила: «Сенкевич всех нас, несмотря на происхождение, превращает в шляхту, народ рыцарей. А теперь скажите мне, каким народом легче управлять – рыцарским или крепостным?»[34]
Уже во время заседания Сейма, на котором выступала Лихоцкая (22 декабря 2015 года), ее оппоненты в лице депутата партии «Гражданская платформа» Эльжбеты Гапиньской опротестовали попытку «ПиС» провозгласить себя единственной политической силой, способной по достоинству оценить заслуги Сенкевича. Сама Гапиньская, характеризуя классика, сместила акцент с его борьбы за «традиционные ценности» на его плодотворную общественную деятельность (помощь больным и голодающим и так далее), а также напомнила: «Это он сказал, что лозунгом всех патриотов должны быть слова “чрез отчизну к человечеству”, а не “ради отчизны против человечества”»[35].
Отреагировать на постановление парламента и выпад Иоанны Лихоцкой поспешил и Роман Павловский: если в 2014 году он призывал аудиторию «Выборчей» не читать Сенкевича вовсе, заменив его Джорджем Мартином, то в 2016-м, учитывая изменившиеся политические реалии, выразился иначе: «Давайте читать Сенкевича по-новому,.. как взрослые люди»[36]. К Павловскому на страницах той же газеты примкнул кинокритик Якуб Маймурек, один из редакторов «Крытыки политычной»: «Сколь бы насмешливую улыбку не вызывал у нас казенный культ Сенкевича, провозглашаемый депутатом и редактором Лихоцкой, давайте не будем отдавать его правым, будем читать его по-своему – это чтение может быть полезным»[37]. Таким образом, интеллектуалы либеральных и левых взглядов задались целью помешать своим оппонентам извлечь из романов о стародавней Речи Посполитой максимум политической выгоды.
Стоит обратить внимание на то, как в последнее время обосновывается актуальность Сенкевича. В вышеуказанном постановлении Сената бросается в глаза фраза о «хранящем универсальные ценности романе “Quo vadis?”, который сегодня, в минуту столкновения цивилизаций, обретает дополнительное, современное значение». Так произведение писателя, проводящее аналогии между преследованиями христиан в Риме при императоре Нероне и гонениями на католическую церковь и нападками на «польскость» в Германской империи времен Бисмарка, включается в современный контекст: контекст сирийского кризиса и «противостояния Запада исламскому фундаментализму». Похожие заявления можно обнаружить и в прессе: например, Маймурек находит актуальным чтение «Трилогии», поскольку «в нашу дверь стучит исламский мир», а Польша «стоит перед выбором между лояльностью к украинским союзникам и верностью своим кресовым фантазиям и волынским травмам». В данном случае публицист, по-видимому, намекает на то, что образы разнузданных казаков и «воющей черни» из романа «Огнем и мечом» подпитывают недоверие поляков к Украине – стране, которая выбрала «европейский путь развития» и нуждается в защите от восточного агрессора. Двумя годами ранее историк литературы Анджей Менцвель недоумевал, почему именно «Трилогию» выбрали предметом общенациональной читательской акции «именно тогда, когда потомки Богдана Хмельницкого [...] еще раз в своей истории поднялись на борьбу за независимость»[38].
В завершающей части статьи попробуем выяснить, как функционируют, группируются и что подразумевают те или иные высказывания о Сенкевиче, звучащие в польской медийной среде в течение последних нескольких лет. Начнем с того, что почти каждое из этих высказываний содержит аксиологическое противопоставление идей современности и традиции. Так, в глазах правоконсервативных публицистов писатель предстает носителем истинной польскости, а его романы – источником оптимизма во времена глумления над традиционными ценностями, противоядием от губительных плодов модернизации, импульсом для нового национального возрождения. Современность в понимании правых – агрессивная среда, опасная для принципов, конституирующих польскую идентичность; чтение же Сенкевича должно помочь тем, кто верен своей истории и религии, пережить времена политической гегемонии либералов и «криптокоммунистов».
В частности, уже упомянутое радио «Мария» не раз напоминало слушателям, как чтение «Трилогии» вдохновляло поляков на ратные подвиги и мирное созидание. В 2010 году архиепископ пшемысльский Игнацы Токарчук (1918–2012), родившийся недалеко от Збаража (крепости, в которой главные герои «Огнем и мечом» дают отпор войскам Хмельницкого и хана Исляма III Гирея), вспоминал Польшу своего детства и юношества:
«Источником вдохновения для строительства основ нового государства была наша история и культура, особенно творчество Генрика Сенкевича. В школьном возрасте я зачитывался его романами. К тому же я ходил в гимназию его имени в Збараже. А еще мы с друзьями ездили в места, изображенные писателем, проверяя, верно ли он их воссоздал. Так мы убеждались, насколько глубоко наш великий писатель знал польскую землю и историю. И сами узнавали ее лучше»[39].
19 мая 2013 года в Варшаве прошел один из многочисленных митингов в поддержку католического телеканала «TV Trwam», стремившегося получить доступ к наземному цифровому вещанию. Выступавший перед публикой журналист Войцех Рещиньский указывал, что недалеко от занимаемой им трибуны в 1905 году проходила патриотическая манифестация с участием самого Генрика Сенкевича – именно тогда жители российской части Польши впервые после январского восстания 1863 года смогли пронести по улицам изображения герба Речи Посполитой[40]. Связывая события прошлого и настоящего, оратор заявлял: «Потому мы и собрались здесь, у стен Королевского замка, под бело-красным флагом и [...] белым орлом, что хотим быть верными польской традиции». Пренебрежение властей к «TV Trwam», по мнению Рещиньского, внушает тревогу за «право на получение достоверной информации и даже за судьбу нашей латинско-христианской цивилизации, ибо, как говорил Генрик Сенкевич, “католицизм сделал нас частью мировой культуры, соединил с Западом, оставил на нашей польской душе печать Европы”»[41].
Характерный пример включения автора «Трилогии» в патриотический дискурс 2000–2010-х годов – статья писательницы Барбары Вахович «Прекрасные уроки польскости», опубликованная в газете «Наш дзенник» (15 января 2014 года), печатном «побратиме» радио «Мария» и «TV Trwam». В тексте, в частности, собраны и прокомментированы цитаты из сочинений польских лицеистов, учащихся школ имени Сенкевича:
«Существуют книги настолько великолепные, что они всегда пробьются сквозь стену агрессивной современности. Это “библия польского патриотизма” – “Трилогия”».
«Сегодня, когда уже не поймешь, что творится в этой нашей “Польше”, нам всем надо убежать туда, в далекие поля, и, прислушиваясь к цоканью копыт нашего воинства, вспомнить, что “ничто не есть слишком большая жертва для отчизны”»[42].
Сторонники модернизации, разумеется, трактуют оппозицию «современность/традиция» совершенно иначе, поэтому и романы Сенкевича для них не терапевтическое чтение, а повод для размышлений о том, как шляхетская ментальность (особенно идеология сарматизма[43]) влияет на общественное сознание поляков в постсоциалистический период. Устойчивость мифов, унаследованных от «рыцарского народа» времен I Речи Посполитой, представляется либеральным и левым публицистам одной из главных причин польского провинциализма, неспособности общества к полноценной европеизации институтов, источником религиозного фанатизма и неприятия Другого. Роман Павловский пишет:
«Автора “Пана Володыёвского” правые читают как писателя, компенсирующего польские комплексы и чувство собственной неполноценности. Он создает миф о гордом и несгибаемом шляхетском народе, защищающем себя от напора шведов, казаков и язычников. Он рассказывает о Польше, выполняющей историческую миссию оборонительной заставы христианства (“повернутой в другую сторону”, как остроумно пошутил Антоний Слонимский), причем Польшу и польскость он однозначно отождествляет с католицизмом.
Звучит знакомо? Таков почти полный набор убеждений, образующих сегодняшнюю идеологическую модель “ПиС”. Их милости панове Качиньский, Кухчиньский и Брудзиньский благодаря Сенкевичу могут ощутить себя наследниками Скшетуского, Володыёвского и Лонгина Подбипятки, а его милость пан Зёбро может войти в роль Кмицица – предателя, вернувшегося на путь истинный»[44].
Глорификация Сенкевича, по мнению оппонентов правых, – признак того, что Польша остается «инфантильной» страной, неуверенно ощущающей себя в европейском окружении. Якуб Маймурек отмечает, что «никто во Франции не ищет рецептов национального единства у Дюма, так же, как в Великобритании, в прозе Вальтера Скотта». При этом, по мнению публициста, те же «Три мушкетера», написанные на полвека раньше, по всем статьям превосходят «Огнем и мечом».
«Герои Дюма гораздо “современнее” тех, что у Сенкевича. [...] Персонажи Сенкевича – за исключением завораживающе витального, напряженного Кмицица, – выглядят бумажными, одномерными, ребячливыми и впадающими в детство – нынешней читательнице[45] трудно себя с ними соотнести»[46].
В то время, как француз изображал «мир замужних дам, заводящих себе любовников, тайных свиданий, которые устраивались под покровом ночи при помощи верных слуг, любовных измен и интриг», поляк предлагал вниманию читающей публики лишь «похищенных женщин, хранящих добродетель», и «мужчин, приносящих обеты целомудрия», что «не может не вызвать невольной улыбки»[47]. Впрочем, чтение Сенкевича не только забавляет: у Павловского, например, вызывает недоумение, как может вызывать гордость за национальное прошлое и «укреплять сердца»[48] «история об одном рыцаре, который посадил своего врага на кол, просверлил ему глаз, а затем поджег» (имеется в виду казнь сотника липковских татар Азьи Тугай-беевича из романа «Пан Володыёвский»). С точки зрения Павловского, единственное, что Сенкевич «укрепляет» в поляках, – привычка некритически воспринимать свое прошлое.
Другая характерная черта анализируемых высказываний, кому бы именно они ни принадлежали, – их алармистские интонации. Для адептов правой идеологии предметом опасений является сохранность традиционных ценностей и каналов их распространения. Усматривая в действиях либеральных властей первой половины 2010-х годов антипольский заговор, консерваторы болезненно реагируют на любые признаки маргинализации образцов патриотической культуры. Особенное беспокойство у критиков либерализма вызывает постепенное «исчезновение» «Трилогии» из обязательной школьной программы. Священник Ежи Яновский, выступавший одним из организаторов конференции «Январское восстание и Сенкевич» (2013), делился с докладчиками своими опасениями:
«Наблюдая за польским школьным образованием, мы видим все большие пробелы в том, что касается польской культуры. “Вырубается” национальная, сенкевичевская классика, поэтому главная цель конференции – распространение христианской культуры, созидание польскости и патриотизма»[49].
В аналогичном ключе выстраиваются заявления и других правых, призванные подчеркнуть их дискриминируемое положение в Польше и выразить готовность защитить свои интересы. Войцех Рещиньский так обращался к варшавским митингующим:
«В эту минуту, когда из школ изгоняются патриотическая поэзия и литература, и даже творчество самого Генрика Сенкевича, когда из поколения Колумбов – героев Варшавского восстания – делают сексуальных девиантов, когда министр культуры финансирует книги, в которых святые для нас слова “Бог, Честь, Отчизна” заменяются на “Труп, Ужас, Чужбина”, мы еще настойчивее должны добиваться свободного для нас пространства культуры, традиции и веры»[50].
И, хотя Бронислав Коморовский, как уже упоминалось, лично инициировал «Национальные чтения “Трилогии”», его действий оказалось недостаточно, чтобы умиротворить правых. «Почему господин президент сидел тихо, как мышь под веником, когда правительство Д. Туска устраняло из списка школьного чтения патриотические произведения, конституирующие польскость?» – вопрошал, например, в своем блоге на Niepoprawni.plвроцлавский деятель «ПиС», а ныне куратор просвещения в Нижней Силезии Роман Ковальчик[51].
С не меньшим постоянством об угрозе говорят и представители леволиберальной общественности, которые в свою очередь считают Сенкевича не жертвой чиновников-реформаторов, а наоборот – идеологическим орудием в руках конкурентов из «Права и справедливости». Соглашаясь с тем, что «Трилогия» помогала полякам «вернуть чувство собственного достоинства» в конце XIX века, сторонники модернизации Польши считают, что в современных условиях наследие Сенкевича оказывает на общество сугубо негативное влияние:
«Узкий кругозор наших политиков, сарматское “хоть все заложи, а себя покажи”, крайний индивидуализм, препирательства о том, кто настоящий поляк, – все это фатальное наследство популярных романов Сенкевича. Симптомы этой болезни мы можем встретить на каждом шагу: от псевдоусадебной архитектуры и безумной езды на польских дорогах до воинственного католицизма родом с шанцев Ясногурского монастыря»[52].
При этом, чем более анахроничным и вредным выглядит консервативное истолкование Сенкевича, тем более необходимым, по убеждению авторов «Газеты выборчей», становится придание текстам классика современных интерпретаций. Хотя в данном отношении «Трилогия» демонстрирует «сопротивление материала», стоит искать и популяризировать «взрослые» подходы к ее чтению – «с пониманием всех замалчиваний и фактических ошибок, какие совершил [автор] (например, при описании роли князя Иеремии Вишневецкого или в отношении колонизации Украины)»[53].
Несколько таких способов обозначает Якуб Мамурек, ориентирующийся в том числе на практики актуализации литературной классики в других странах: «Что может быть лучше для оживления прозы Сенкевича, чем история “Огнем и мечом” с точки зрения Богуна? Или апокрифичная история Оленьки, поддающейся обольщениям Радзивилла?» Подходящим примером современного прочтения романов Сенкевича Маймурек видит поставленный в 2011 году спектакль вальбжихского Драматического театра «В пустыне и пуще». В сценической обработке режиссеров Вероники Щавиньской и Бартека Фрончковяка одноименный роман становится «отправной точкой исследования польских представлений об Африке и наших колониальных фантазий, которым отсутствие каких-либо колоний нисколько не мешало цвести». Еще более удачным примером Маймурек считает «Обитель inversus» (2003) – работу художника Томаша Козака, перемонтировавшего каноническую экранизацию «Потопа» (1974) таким образом, что ее главный герой Анджей Кмициц не участвует в обороне Ясногурского монастыря от шведов, а наоборот – руководит его осадой, зверствует, богохульничает. С точки зрения публициста, Козак проблематизирует сарматизм со свойственным ему идеалом шляхетского мужества и страстности, который лежит «в основе любого “патриотического”, коллективного, конструирующего проекта». Козак показывает, что буйное естество Кмицица в романе и фильме сдерживается лишь его любовью к женщине, а не будь ее – кто знает, как раскрылся бы характер персонажа? Наконец, Маймурек предлагает читать «Трилогию» в паре с нашумевшей книгой социолога Яна Совы «Фантомное тело короля» (2011):
«Английская революция укоротила на голову короля, но при этом усилила английское государство. В Речи Посполитой Сенкевича все наоборот: хотя тело Яна Казимира и было спасено, триумф Речи Посполитой оказался мнимым; кризис выявляет отсутствие государства, предвещает его окончательное падение столетием позже»[54].
Стоит упомянуть и о том, что участники современных дебатов о Сенкевиче нередко обращаются к высказываниям публицистов, литераторов и политиков прошлого, сломавших немало копий в аналогичных спорах. Это относится прежде всего к таким известным критикам автора «Огнем и мечом», как философ Станислав Бжозовский (1878–1911), чье наследие сегодня культивируется редакторами «Крытыки политычной», и Витольд Гомбрович. Те же Роман Павловский и Якуб Маймурек в своих статьях цитируют Бжозовского, писавшего, что Сенкевич – «классик польской темноты и шляхетского невежества», а поляки среди европейских наций еще в XVII веке превратились в народ «ротозеев». Еще интереснее, что звучащие сегодня аргументы, обличающие произведения классика, во многом напоминают доводы критиков конца позапрошлого столетия. К примеру, известный публицист и однокашник Сенкевича Александр Свентоховский (1849–1938) обвинял писателя в стремлении угодить своим покровителям – аристократам и консервативным политикам Галиции; Павловский же спустя столетие пишет о том, что «Трилогия» позволяет «их милостям Качиньскому, Кухчиньскому и Брудзиньскому» сравнивать себя с героями оборонительных войн против казаков, шведов и татар. В свою очередь Анджей Менцвель – крупнейший специалист по биографии и творчеству Бжозовского – усматривает в подборе текстов для «Национальных чтений» признак «возобновления эндецкой концепции нашего литературного ареопага» – то есть обращение политических элит к культу Сенкевича, который создавали приверженцы национально-демократического движения (эндеки) в межвоенный период[55].
К ссылкам на автора «Крестоносцев» в контексте событий начала XX века прибегают и правые: например, на вышеупомянутом митинге в поддержку «TV Trwam» прозвучали слова не только о «балконном» выступлении писателя, приветствовавшего толпу соотечественников после провозглашения в Российской империи Октябрьского манифеста 1905 года, но и о ненавистных Сенкевичу социалистах: «На улицах Варшавы проходили и менее многочисленные, но весьма шумные демонстрации с лозунгом “Долой белого гуся” – так некоторые глумились над нашим Орлом». Тот факт, что митингующие (или по крайней мере их часть) воображают себя наследниками Сенкевича, а последователями тех давних социалистов считают либеральных политиков и симпатизирующую им прессу, подтверждает последняя фраза из выступления Войцеха Рещиньского: «Я хотел бы еще раз привести слова Генрика Сенкевича, которые можно посвятить правящим ныне либералам, а также посткоммунистической левой общественности, доминирующей в СМИ: “Горе тем народам, которые свободу любят больше, чем отчизну”»[56].
Итак, для современных дебатов о Сенкевиче характерно следующее: 1) их политическая обусловленность – спорят представители конкретных партий и авторы солидарных с ними изданий («Право и справедливость» против «Гражданской платформы», радио «Мария» и консервативные Интернет-ресурсы против «Газеты выборчей» и так далее); 2) стремление участников полемики «присвоить», «приватизировать» наследие автора «Quo vadis?» для решения актуальных политических задач (к примеру, «Год Сенкевича» позволяет «ПиС» продемонстрировать себя в роли истинных защитников польской культуры); 3) предопределенность дебатов 2000–2010-х годов предшествующей публицистической традицией (варшавские позитивисты versus краковские «станчики» в 1880-е годы, левый фланг «Молодой Польши» versus консерваторы и национал-демократы в конце 1890-х – начале 1900-х годов). Отметим, что в польской публицистике встречаются и попытки отрефлексировать перечисленные правила – тексты, авторы которых призывают обратить внимание на историческое измерение описанных нами дебатов и не поддаваться инерции их воспроизводства и соблазну противопоставления друг другу авторитетных имен[57]. Впрочем, едва ли в условиях усиливающейся борьбы сторонников и противников польской модернизации можно рассчитывать на то, что этот призыв многими будет воспринят как руководство к действию.
[1] Владислав Бозевич (1886–1946) – офицер, капитан польской армии межвоенного периода, автор «Польского кодекса чести» (1919), неофициального, но широко признанного документа, предписывающего правила «достойного» разрешения конфликтов между образованными людьми (главным образом с помощью поединка).
[2] Вильк М. Урок Гомбровича (страницы дневника) // Гомбрович В. Дневник. СПб., 2012. С. 7.
[3] Гомбрович В. Дневник. С. 25.
[4] Жид А. Национализм и литература // Он же. Достоевский. Эссе. Томск, 1994. С. 188.
[5] Гомбрович В. Сенкевич // Он же. Дневник. С. 712.
[6] Ankieta «Nasza opinia o miejscu twórczości Sienkiewicza we współczesności» // Po co Sienkiewicz? Sienkiewicz a tożsamość narodowa: Z kim i przeciw komu? Warszawa, 2007. S. 374–403.
[7] Kołakowski A. Resetowanie pamięci (www.radiomaryja.pl/informacje/resetowanie-pamieci).
[8] Ibid.
[9] «Ojcze, przebacz im, bo nie wiedzą, co czynią» (Łk 23, 34a) (www.radiomaryja.pl/kosciol/ojcze-przebacz-im-bo-nie-wiedza-co-czynia-lk-...).
[10] Bielat A. Ocalić Europę. Henryk Sienkiewicz – apologeta chrześcijaństwa i obrońca cywilizacji łacińskiej. Sandomierz, 2012; Idem. Sienkiewicz i jego rady dla Polaków. Sandomierz, 2014.
[11] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/o-henryku-sienkiewiczu-chrzescijanstwie-i-... www.radiomaryja.pl/multimedia/o-henryku-sienkiewiczu-chrzescijanstwie-i-....
[12] По данным газеты «Жечпосполита» от 2 декабря 2011 года (www.rp.pl/artykul/763785.html).
[13] Larum grają. Sporny mit sienkiewiczowski (www.polityka.pl/kultura/teatr/284036,1,recenzja-spektaklu-trylogia-rez-j...).
[14] См. официальный сайт театра «IMKA»: http://teatr-imka.pl/repertuar.html.
[15] Poselski ranking pisarzy. Sienkiewicz czy Szczygieł? (http://polska.newsweek.pl/poselski-ranking-pisarzy–sienkiewicz-czy-szczygiel,80519,1,1.html).
[16] Норман Дэвис называет себя «британско-польским историком», несмотря на свое несомненно британское (валлийское) происхождение. Автор многочисленных работ об истории Центральной и Восточной Европы, прежде всего Польши. Среди последних книг: Davies N. Trail of Hope: The Anders Army, An Odyssey Across Three Continents. Oxford, 2015.
[17] Ferfecki W. Kaczyński lubi o buntach, Tusk o tyranach (www.rp.pl/artykul/618139.html; http://info.rp.pl/artykul/618139.html?print=tak&p=0).
[18] Debata Kaczyński–Tusk: ostatnia szansa dla niezdecydowanych (http://wiadomosci.wp.pl/kat,1342,title,Debata-Kaczynski-Tusk-ostatnia-sz...).
[19] Giertych: Sienkiewicz i papież musi pozostać (www.wprost.pl/ar/107606/Giertych-Sienkiewicz-i-papiez-musi-pozostac).
[20] Michnik A. Czy Sienkiewicz był trockistą. Giertych zdemaskował moją lewacką nienawiść do Henryka Sienkiewicza (http://wyborcza.pl/1,81878,4199418.html).
[21] См.: http://filmpolski.pl/fp/index.php/128435.
[22] См.: www.stopklatka.pl/artykuly/artykul.asp?wi=23825.
[23] См.: www.stopklatka.pl/boxoffice/default.asp?bi=128.
[24] Podlaskie. Wiosną 2013 r. ruszy budowa Parku Historycznego Trylogia (http://wyborcza.pl/1,91446,12885176,Podlaskie__Wiosna_2013_r__ruszy_budo...); Mielnik bez “Trylogii”. Marszałek zabrał pieniądze na park tematyczny (http://bialystok.wyborcza.pl/bialystok/1,35235,14782546,Mielnik_bez__Try...).
[25] См.: http://culture.pl/ru/article/potop-redivivus-kak-ezhi-gofman-ekranizirov....
[26] См.: www.prezydent.pl/kancelaria/narodowe-czytanie/trylogia.
[27] Pawłowski R. Sienkiewicz to klasyk polskiej ciemnoty i nieuctwa (http://warszawa.wyborcza.pl/warszawa/1,34889,16601000,_Sienkiewicz_to_kl...).
[28] Wiejak A. «Szechterezada» klasyką niepolskiej ciemnoty (http://prawy.pl/6916-szechterezada-klasyka-niepolskiej-ciemnoty).
[29] Terlikowski T. Panowie z «Gazety Wyborczej» przeczytajcie «Trylogię», a potem o niej piszcie (www.fronda.pl/a/panowie-z-gazety-wyborczej-przeczytajcie-trylogie-a-pote...).
[30] Memches F. Sienkiewicz: mitoman, ksenofob, megaloman... (www.rp.pl/artykul/1139458-Sienkiewicz–mitoman–ksenofob–megaloman–––felieton-Filipa-Memchesa.html).
[31] Uchwała Senatu Rzeczypospolitej Polskiej z dnia 18 grudnia 2015 r. w sprawie ustanowienia roku 2016 Rokiem Henryka Sienkiewicza (http://monitorpolski.gov.pl/MP/2016/8/1).
[32] Например, Институт книги, крупнейшая в Польше государственная организация, поддерживающая распространение польской литературы по всему миру, в марте проводил конкурс, нацеленный на «выявление наиболее интересных художественных, научных, образовательных, документальных и популяризаторских инициатив, связанных с фигурой и творчеством нобелевского лауреата» (www.instytutksiazki.pl/wydarzenia,aktualnosci,34642,rok-sienkiewicza-201...).
[33] См.: www.prezydent.pl/kancelaria/narodowe-czytanie/nc2016.
[34] См.: http://videosejm.pl/video/2535-joanna-lichocka-wystapienie-z-dnia-22-gru....
[35] См.: http://videosejm.pl/video/2856-posel-elzbieta-gapinska-wystapienie-z-dni....
[36] Pawłowski R. Czytajmy Sienkiewicza jako dorośli (http://wyborcza.pl/1,75475,19422726,czytajmy-sienkiewicza-jak-dorosli.html).
[37] Majmurek J. Sienkiewicz na nowo. «Trylogia» pokazuje, jak ucieka nam nowoczesna Europa (http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj...).
[38] Mencwel A. Co znowu z tym Sienkiewiczem? (http://wyborcza.pl/1,75475,16693935,Co_znowu_z_tym_Sienkiewiczem____list_Andrzeja_Mencwela.html).
[39] Inspirował nas Sienkiewicz (www.radiomaryja.pl/informacje/inspirowal-nas-sienkiewicz). Интересно, что Сенкевич никогда не бывал в тех местах, где разворачивается сюжет «Огнем и мечом», а при описании Дикого поля, как полагает филолог Тадеуш Жабский, ориентировался на виды прерии, которую посетил во время путешествия в США. Влияние на его манеру письма оказали также прочитанные вестерны (Żabski T. Twórczośc Sienkiewiczaa literatura popularna i kultura masowa // Po co Sienkiewicz?.. S. 54–63).
[40] Речь идет о так называемом «балконном» выступлении Сенкевича. 5 ноября 1905 года по улицам Варшавы прошло 200-тысячное шествие, участники которого несли изображения белого орла на красном фоне. Процессия была организована в пику революционным выступлениям социалистов и по сути была призвана поддержать введение в Российской империи элементов конституционализма, сулившего полякам возможность создать собственную фракцию в Государственной Думе. Генрик Сенкевич приветствовал демонстрантов с балкона на улице Аллее Уяздовске и призывал их продолжать заниматься созидательной работой. См.: Sienkiewicz H. Przemówienie podczas procesji narodowej w Warszawie, d. 5 listopada r. 1905 (z balkonu w Alejach Ujazdowskich) // Idem. Dzieła. Warszawa, 1952. T. 53. S. 171–172; Kołodziej D. Henryk Sienkiewicz wobec rewolucji 1905–1907 // Annales Universitatis Mariae Curie-Skłodowska. Sectio F, Humaniora. Vol. 31. Lublin, 1978. S. 181–197.
[41] Chcemy być wierni polskiej tradycji (www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji).
[42] Wachowicz B. Wspaniałe lekcje polskości (www.naszdziennik.pl/mysl/65316,wspaniale-lekcje-polskosci.html).
[43] Сарматизм – система социокультурных представлений, доминировавшая в среде польской шляхты с конца XVI до второй половины XVIII века. Основана на идее, что рыцари-шляхтичи происходят от древнего народа сарматов, что, с одной стороны, легитимирует их власть над «завоеванным» крестьянским населением, а с другой, – отличает от дворянства европейских стран с абсолютистским устройством.
[44] См.: http://warszawa.wyborcza.pl/warszawa/1,34889,16601000,_Sienkiewicz_to_kl....
[45] Трудно не обратить внимания на гендерно-ориентированную «читательницу» из этой цитаты – вероятно, Маймурек именно так представляет себе реципиента популярной литературы.
[46] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj....
[47] Ibid.
[48] «На том кончается наша “Трилогия”; создавалась она не один год и в трудах немалых – для укрепления сердец». Эти слова, завершающие роман «Пан Володыёвский», широко используются при истолковании творческой миссии Сенкевича: внушать полякам, что они способны справиться с любыми невзгодами, зная о героизме своих предков.
[49] Ogólnopolskie spotkanie Sienkiewiczowskie 2013 (www.radiomaryja.pl/informacje/ogolnopolskie-spotkanie-sienkiewiczowskie-...).
[50] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji.
[51] Kowalczyk R. Pytania o “Trylogię” (http://niepoprawni.pl/blog/4790/pytania-o-trylogie).
[52] См.: http://wyborcza.pl/1,75410,19422726,czytajmy-sienkiewicza-jak-dorosli.html.
[53] Ibid.
[54] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,19589667,sienkiewicz-na-nowo-trylogia-pokazuj....
[55] См.: http://wyborcza.pl/1,75475,16693935,Co_znowu_z_tym_Sienkiewiczem____list...).
[56] См.: www.radiomaryja.pl/multimedia/chcemy-byc-wierni-polskiej-tradycji.
[57] Помимо уже упомянутого Анджея Менцвеля, в эту группу можно записать Кшиштофа Володзько, опубликовавшего в Интернет-журнале «Нова конфедерацья» статью, полемизирующее с Романом Павловским и «Газетой выборчей». Приведем оттуда примечательную цитату: «Я – за Бжозовского, против Сенкевича. Я – за Сенкевича, против Бжозовского. Я прочитал и “Игру престолов”, и другие тома “Песни льда и пламени”. Всему найдется место в пейзаже польской (поп-)культуры» (см.: www.nowakonfederacja.pl/niezbednosc-sienkiewicza). Надо сказать, что и на страницах «Выборчей» с Павловским по-дружески спорит писатель Кшиштоф Варга: «Ты, Ромек, борешься со стереотипом при помощи стереотипа, а как выдается случай, демонстрируешь и замашки цензора, считая, что написанное полтора века назад должно отражать твои нынешние политические взгляды».
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Светлана Лиманова
«Царская кинохроника» и экранный образ Николая II: идеологическая трансформация
Светлана Андреевна Лиманова (р. 1987) – сотрудник Архива РАН, область научных интересов – внутренняя политика Российской империи на рубеже XIX–XX веков, репрезентация власти, урбанистика.
Публичность – неотъемлемая часть профессии современного политика. Благодаря телевидению и Интернету мы «знаем в лицо» президента, премьер-министра, глав министерств и других высокопоставленных чиновников. Сейчас довольно трудно представить, что были времена, когда подданные огромной страны имели лишь довольно смутное представление о том, как выглядит их правитель. Портретные изображения монархов стали относительно широко известны только в XVIII–XIX веках. В России шанс увидеть императора вживую был, как правило, у жителей Петербурга и Москвы (или у гостей имперских столиц) во время торжественных церемоний. В более редких случаях – у жителей других городов, «осчастливленных высочайшим посещением». Но можно ли было разглядеть черты лица монарха, находясь на значительном расстоянии в несметной толпе других любопытствующих?
Ситуация с узнаваемостью резко изменилась на рубеже XIX–XX веков. Сперва появились и завоевали себе место на страницах периодических изданий фотографии. Фоторепортажи в прямом смысле слова знакомили читателей с первыми лицами государства и описывали важнейшие события. Вскоре популярность получили специально издаваемые фотокарточки и открытки с изображениями императора и членов царской семьи. Следующим этапом явилось «оживление фотографии», то есть кинематограф, который позволил не только «остановить мгновенье», но и «поймать движение». Это изобретение и дало отсчет новому формату публичности в политике, а одним из первых правителей, попавших под прицелы кинокамер и в полной мере испытавших все сопутствующие казусы, стал император Николай II.
Ожившая фотография
В августе 1856 года пышными торжествами отмечалась коронация Александра II. Помимо традиционных картин и литографий, для того, чтобы запечатлеть эту важнейшую церемонию впервые были использованы элементы фотосъемки – фиксация изображения при помощи фотоксилографии. В списке иллюстраций к Коронационному альбому можно найти шесть гравюр, выполненных таким способом: получившиеся фотоснимки были переведены на дерево, а затем сделаны оттиски. Сохранилось и несколько оригинальных фотографий[1]. Через сорок лет, в мае 1896 года, на коронации внука Александра II, Николая II, присутствовали уже десятки фотографов, сделавших сотни снимков различных этапов торжества. Среди фотографов выделялся «странный господин в котелке, который с важным видом крутил ручку какого-то необычного ящика, внешне похожего на фотокамеру»[2]. Это был не кто иной, как представитель фирмы братьев Люмьер, кинооператор Камилл Серф[3], получивший разрешение на съемку коронационной хроники.
Братья Люмьер в первый раз показали «живые фотографии» (кинематограф) в Париже в декабре 1895 года, а в мае 1896-го их уже увидели в Петербурге и Москве. Первоначально демонстрационные сюжеты были незамысловаты, но интерес зрителей вызывало именно то, что картинка «оживала» буквально на глазах. Возможностями нового чуда техники не преминули воспользоваться в ходе коронационных торжеств 1896 года, чтобы зафиксировать наиболее яркие церемонии: торжественный въезд императора Николая II в Москву (9 мая), выход императорской четы на Красное крыльцо в день коронации (14 мая) и шествие к Успенскому собору, парад на Ходынском поле (26 мая). Эти снимки – первый опыт съемки русской кинохроники и первые в мировой истории кадры коронации. Результат, по всей видимости, Николаю II понравился[4], поскольку с тех пор при высочайшем дворе была налажена регулярная съемка царских выходов, торжественных приемов и других событий придворной жизни (так называемая «царская кинохроника»). Вслед за Серфом в качестве оператора в Россию приехал Александр Промио, снимавший в 1897 году встречу французского президента Феликса Фора с Николаем II, затем Феликс Мегиш. В течение нескольких лет придворным кинооператором числился поляк Болеслав Матушевский, автор одной из первых в мире работ по теории кинематографа[5]. Звания «поставщиков двора» имели Александр Ягельский и фирма «К.Е. фон Ган и К°», а также в разные годы Карл Булла, Александр Дранков и Александр Ханжонков. Разрешения на съемки получали фирмы «Пате» и «Гомон».
Сохранившиеся архивные документы свидетельствуют, что уже в октябре 1898 года появились первые циркуляры, устанавливавшие «порядок демонстрирования посредством синематографа картин, воспроизводящих различные моменты событий с изображением высочайших особ»[6]. Такой показ должен был заблаговременно согласовываться с министерством императорского двора, проходить отдельно от основной программы (начало и конец демонстрации «царской хроники» следовало обозначать опусканием и поднятием занавеса, перед переходом к картинам другой тематики обязательным был небольшой антракт) и без музыкального аккомпанемента. Впоследствии демонстрация могла сопровождаться исполнением гимна или соответствующей музыкальной композицией (например, звуками полкового марша при прохождении частей войск на экране церемониальным маршем).
После революционных событий 1905–1907 годов «царскую кинохронику» намеренно стали показывать гораздо чаще, фактически превратив ее в одно из средств пропаганды. С 1908-го по 1914 год в кинотеатрах демонстрировались специально отобранные кадры частной жизни царской семьи (например, ее пребывание на яхте «Штандарт»), официальных церемоний (открытие имперских памятников, встречи глав государств), военных хроник (парады в высочайшем присутствии, смотры войск) и церковных празднований (Пасха, молебны, водосвятия при участии членов императорской фамилии). Пока эти сюжеты были в новинку, они пользовались популярностью среди посетителей кинотеатров – особенно в провинциальных городах, жители которых лишь в исключительных случаях могли стать очевидцами высочайших церемоний, регулярно проходивших на центральных столичных улицах. Исследователь «сценариев власти» Ричард Уортман пишет:
«[Кинематограф позволил Николаю II] устанавливать прямой визуальный контакт с массовой аудиторией, не ставя под угрозу ни приватность, ни безопасность. Благодаря кинематографу церемонии и празднества становились достоянием значительного числа подданных, многие из которых были неграмотны или не имели возможности присутствовать на торжествах»[7].
Однако удержать внимание зрителей при постоянно расширявшемся кинорепертуаре было крайне сложно, тем более что «царская хроника», несмотря на большое количество всевозможных торжеств, была однообразной. Камера оставалась неподвижной, съемка происходила всегда примерно с одного и того же ракурса, звук и цветопередача отсутствовали. По словам Максима Горького, кинематограф того времени являлся «царством теней»[8], и для красочных имперских церемониалов это была существенная потеря. К тому же, в отличие от парадных фотографий, композиционно продуманных и при необходимости отретушированных, «манипуляции» с хроникальной съемкой еще не были освоены, поэтому ее участники не всегда оказывались в выгодном для себя свете. В частности, при просмотре сюжетов с пасхальным христосованием хорошо заметно, что император Николай II ниже ростом большинства своих солдат, а это плохо вязалось с представлениями о монаршем величии. Цесаревич Алексей часто попадал в кадр, будучи на руках у «дядек», что не могло не вызывать вопросов о состоянии здоровья наследника. Насколько демонстрация «церемониальной хроники» вошла в привычку, становится ясным из рекламы 1914 года кинопоказа прибытия Николая II в действующую армию: «Это единственная лента, изображающая государя верховного главнокомандующего в такой простой обстановке, без пышных свит и церемониалов»[9].
Еще одной попыткой улучшить имидж царствующего дома в глазах подданных стало «высочайшее покровительство» съемкам исторических картин военно-патриотического и монархического содержания. Лента «Оборона Севастополя» (1911 год, режиссеры Василий Гончаров и Александр Ханжонков) – первый полнометражный фильм, снятый «с высочайшего соизволения», которому предшествовала серьезная по тем временам рекламная кампания. Он был задуман как гимн мужеству русского народа, доблестно сражавшегося за Царя и Отечество. Начинался фильм крупным планом портретов императоров Николая I и Александра II, основной сюжет состоял из «игровых картин», а в завершение шла документальная съемка ветеранов-участников Крымской войны, что придавало всему фильму еще бóльшую убедительность.
В следующие два года были подготовлены юбилейные проекты: фильм «1812 год» (к 100-летию Отечественной войны, совместное производство «Пате» и Ханжонкова) и два фильма, приуроченных к 300-летию династии Романовых: «Воцарение дома Романовых» (1913 год, режиссеры Василий Гончаров и Петр Чардынин) и «Трехсотлетие царствования дома Романовых» (1913 год, режиссеры Александр Уральский и Николай Ларин). Последний состоял из «живых картин», посвященных правителям династии Романовых на протяжении 300-летней истории, и завершался серией кадров, снятых во время различных церемоний последнего царствования – на коронации Николая II (1896), при открытии памятника Александру III в Петербурге (1909), во время смотра войск на Бородинском поле (1912) и так далее.
«Царская кинохроника» и пропагандистские игровые фильмы имели определенное влияние на зрительскую аудиторию, но преобладающими в тогдашнем кинематографе были другие жанры: видовые, комические, трюковые, приключенческие, мелодраматические. Прокатчики подстраивались под вкусы публики. В таком контексте «царская кинохроника» скорее не служила укреплению патриотизма, а воспринималась лишь как еще один вид развлечения. Царское правительство довольно поздно задумалось о возможностях монополизации киноиндустрии, упустив несколько подходящих для этого моментов. Более того, находившийся под покровительством императора Скобелевский комитет, владевший во время Первой мировой войны монопольным правом на съемку военных действий с русской стороны, не справился с задачей патриотического освещения хода военной кампании. Парадоксально, но подданные Российской империи лучше знали о положении дел на фронтах во Франции и Бельгии, так как оттуда регулярно поставлялся качественный киноматериал[10].
В 1917 году русский кинематограф обнаружил исключительную конъюнктурную приспособляемость к текущей ситуации. Вскоре после свержения самодержавия один за другим начали появляться разоблачительные фильмы: «Темные силы – Григорий Распутин и его сподвижники», «Люди греха и крови», «Таинственное убийство в Петрограде 16 декабря» и тому подобное. Император и его ближайшее окружение представали в них шайкой авантюристов и развратников. Все это было на руку Временному правительству, поэтому оно не реагировало на неоднократно повторявшиеся просьбы запретить подобные фильмы.
Единственной популяризаторской кинокартиной, призванной серьезно, с политической точки зрения, развенчать царское правительство, стал фильм «Царь Николай II, самодержец всероссийский», вышедший незадолго до октябрьской революции. Снятый по сценарию Александра Вознесенского режиссером А. Ивониным при содействии небезызвестного Владимира Бурцева, он был построен на сочетании игрового сюжета с документальными кадрами. Получившаяся «агитационная брошюра на экране» демонстрировала все ужасы недавнего царствования – бедность народа, казни и пытки, преследования оппозиционеров – на фоне беззаботной, «церемониальной» жизни императора. На рекламном плакате к фильму размещалось крупное шаржированное изображение Николая II в короне, со скипетром и державой в руках, а на заднем плане виднелись виселицы с повешенными[11]. Идея противопоставления пышности царского двора и полной лишения жизни простых людей оказалась очень благодатной и была развита в дальнейшем, уже в советском, кинематографе.
Советский и постсоветский Николай II и его окружение
Большевики довольно быстро осознали возможности кино как идеологического оружия. 27 августа 1919 года Ленин подписал «Декрет о национализации кинодела». В первые годы становления советского кинематографа происходило регулярное обращение к дореволюционным событиям.
В 1923 году вышел фильм Александра Ивановского «Дворец и крепость», центральными образами-антитезами которого стали «дворец» с его циничной роскошью и «крепость» с господствующим в ней произволом. Контраст достигался при помощи техники параллельного монтажа: ножки балерины на пуантах – ноги революционера в кандалах. Аналогичный прием был использован и в фильме 1927 года «Степан Халтурин» (с одной стороны, показаны тяжкие условия пролетарского быта и постоянные забастовки, с другой, – утехи царского двора), а затем подхвачен другими режиссерами. Например, в фильме Александра Довженко «Арсенал» (1929) (о восстании рабочих киевского завода в январе 1918 года) есть эпизод, где старая крестьянка в изнеможении падает на свою незасеянную землю, в то время как в «соседнем кадре» император Николай II с важным видом записывает в дневнике: «Погода хорошая, убил ворону». Другой фильм 1929 года, «Обломок империи» Фридриха Эрмлера, полностью построен на сопоставлении воспоминаний контуженного питерского рабочего Филимонова о былом (темные тона) с новой советской действительностью (светлые тона).
Яркие, запоминающиеся образы создавались и с помощью других режиссерских приемов, но непременным условием при этом было наличие «плохого прошлого», олицетворявшего монархию в целом или ее последнего представителя, «Николая Кровавого», и «хорошего настоящего» – главного результата революции. Самый известный пример пропагандистского фильма о страданиях народа и восстании против угнетателей – «Броненосец ”Потемкин”» Сергея Эйзенштейна, снятый к 20-летнему юбилею революции 1905 года. В том же году вышел фильм «Девятое января» (режиссер Вячеслав Висковский) о событиях «Кровавого воскресенья». Съемки проходили непосредственно на месте событий, а в их реконструкции было задействовано огромное количество актеров: 367 основных, 2500 дополнительных («экстрамассовка») и военные. Кинофабрика не скупилась на расходы, так как «9 января» стало в советском календаре 1920-х годов одной из важнейших историко-революционных дат[12]. Провозглашая новых героев и представляя побежденного классового врага в самых мрачных красках, советский кинематограф символически закреплял победу революции. К этому стремилось как игровое, так и документальное кино.
Настоящими кинодокументами недавнего прошлого стали работы Эсфири Шуб, видевшей свою задачу в том, чтобы создавать фильмы на подлинном, а не инсценированном материале.
«Мною за два года просмотрено около миллиона метров хроники [личный киноархив Николая II и хроникальные съемки после 1917 года. – С.Л.], и из отобранного материала смонтированы:
1. “Россия Николая II и Лев Толстой” (монтаж хроник 1897–1912 гг.).
2. “Падение династии Романовых” (монтаж хроник 1912–1917 гг.).
3. “Великий путь” (монтаж хроник 1917–1927 гг.)»[13].
И если выпущенный к 10-летнему юбилею революции «Великий путь» (1927) не стал таким же популярным, как «Октябрь» Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова (кино, снятое в псевдодокументальной манере), а фильм о Льве Толстом (1928) и вовсе был подвергнут критике[14], то «Падение династии Романовых» (1927) имело большой зрительский успех. Кинохроника, подобранная в определенном порядке (параллельный монтаж «царских хроник» и кадров народного быта), снабженная необходимыми комментариями (краткие подписи поверх кадра), производила сильное эмоциональное впечатление. И эти несомненные преимущества документального кино вскоре нашли свое применение уже в работе с советским киноматериалом.
Начиная с 1930-х образ октябрьской революции «бронзовеет» и уже не допускает особых изменений. Царская семья постепенно исчезает с советских экранов[15]. В то же время на Западе фильмы о последних Романовых выходят все чаще. Самой популярной героиней зарубежных кинокартин стала Анастасия, младшая дочь Николая II, якобы чудом спасшаяся во время расстрела царской семьи, – и эксплуатировавшая эту легенду самозванка Анна Андерсон. Этому посвящены фильмы «Clothes Make the Woman» («Одежда создает женщину», 1928, режиссер Том Террисс); «Anastasia, Die Falsche Zarentochter» («Анастасия: фальшивая дочь царя», 1928, режиссер Артур Берген); «Anastasia: Die letzte Zarentochter» («Анастасия: последняя дочь царя», 1956, режиссер Фальк Харнак) и другие. Самым популярным героем западных картин о последних годах правления Романовых был, конечно же, колоритный Григорий Распутин, это воплощение невежества, разврата и знаменитого русского пьянства: «The Fall of the Romanovs» («Падение Романовых», 1917, режиссер Герберт Бренон), «Rasputin and the Empress» («Распутин и императрица», 1932, режиссер Ричард Болеславский, первый звуковой фильм о Романовых), «Rasputin, the Mad Monk» («Распутин: безумный монах», 1966, режиссер Дон Шарп) и другие.
Несколько расширил сюжет о падении самодержавия в Российской империи фильм «Nicholas and Alexandra» («Николай и Александра», 1971, режиссер Франклин Шеффнер, один из первых цветных фильмов о Романовых), снятый по книге американского историка Роберта Мэсси. Как и Мэсси, режиссер уделил основное внимание не революционным событиям (хотя именно на их фоне действие и разворачивается), а жизни царской семьи со всеми ее проблемами и противоречиями. В отношении Николая II (его роль сыграл актер Майкл Джейстон) впервые использована двойная характеристика: «любящий отец» versus «неумелый правитель». Фильм получил два «Оскара» – за сценические костюмы и за декорации, а в Советском Союзе был прозван «целлулоидной клюквой»[16]. Любопытно, что в то же самое время в СССР снималась «Агония» Элема Климова, где речь также шла о царской семье и о влиянии на нее Распутина.
В СССР началом нового этапа в интерпретации дореволюционного прошлого стало празднование 50-летнего юбилея октябрьской революции (1967). Незадолго до того и появился сценарий фильма о Распутине, «настоящем» и «фольклорно-легендарном» одновременно. Идея, сначала поддержанная советским руководством, впоследствии была отвергнута, и «юбилейной» картина так и не стала. Сценарий неоднократно исправлялся, съемки растянулись на несколько лет, еще дольше уже отснятый материал дорабатывался, корректировался, исправлялся и лежал на полке[17]. В начале 1980-х «Агонию» (цветной, звуковой, полнометражный фильм) показали западному зрителю, и только в 1985-м она вышла на советский экран.
Итоговый вариант фильма оказался далек от изначального – легкого, «лубочного» – подхода. Режиссеру удалось показать драму последних лет правления Николая II, прежде всего – глубокую пропасть между властью и обществом. Этот контраст подчеркивается чередованием цветной игровой съемки и черно-белых документальных кадров (кинохроника и кадры из первых советских фильмов), в то время как эксцентричное поведение Распутина до предела нагнетает и без того непростую обстановку. Николай II (его сыграл Анатолий Ромашин) представлен здесь как слабовольный, удрученный неурядицами правитель, не понимающий собственной страны, травмированный страданиями больного сына.
По словам Андрея Тарковского, «Агония» «отошла от стереотипов советского исторического фильма»[18]. Многие считали эту картину своего рода предчувствием грядущего исторического перелома – не только во всей стране, но и в профессиональной корпорации; изменения начались уже на V съезде кинематографистов СССР (май 1986 года). Еще через пять лет распался Советский Союз, а незадолго до того Карен Шахназаров снял мистическую драму «Цареубийца», в которой Олег Янковский сыграл страдающего раздвоением личности врача-психиатра Смирнова (он же император Николай II).
«Агония» и «Цареубийца» – фильмы, которые трудно назвать достоверно историческими: в первом случае мы имеем дело с фарсом, во втором – с мистическим триллером. Однако психологический портрет Николая II, особенно в «Агонии», проработан довольно глубоко. В дальнейшем работа в рамках жанра и попытки четче прорисовать характеры последнего императора, членов его семьи и окружения сменились более прямолинейными – и более коммерческими – подходами. Все это происходило на фоне перестройки и первого постсоветского десятилетия. В 1990-е годы в советской, а потом и российской прессе стали появляться многочисленные публикации о последних Романовых, телевидение показывало бесконечные документальные фильмы и передачи о предреволюционном периоде истории России, а количество вышедших в те годы книг о царской семье не поддается никакому учету. Образ Николая II воплотился и в художественном кино (чаще других его играл Андрей Ростоцкий, семь раз с 1989-го по 2001 год), и в сериалах. Так называемый «романовский бум» достиг своего апогея в 1997–1998 годах, когда в Екатеринбурге обнаружили царские останки, а потом – после долгих и жарких дискуссий – перезахоронили в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Церковь так и не согласилась признать их подлинность, зато в 2000 году Николая II и членов его семьи, убитых в подвале Ипатьевского дома в ночь с 16-го на 17 июля 1918 года, причислили к лику святых.
В том же году вышел фильм Глеба Панфилова «Романовы. Венценосная семья», посвященный жизни царской семьи во время ссылки в Екатеринбург. Картина получила неоднозначные оценки критиков[19], ее ожидаемо сравнивали с «Агонией», прежде всего в том, что касалось роли Николая II (в «Венценосной семье» императора сыграл Александр Галибин, озвучил Виктор Раков). И если в «Агонии» Николай II был показан как в широком историко-политическом контексте, так и в бытовом, то в «Венценосной семье» осталось место только семье и ближайшему окружению императора. Главными персонажами оказались вовсе не царь и царица, а их дети. Фильм завершается тщательно реконструированной сценой убийства семьи Романовых, а в финале звучит молебен во здравие новопреставленных мучеников.
Как мы видим, за сто лет представления о Николае II и его образ претерпели – в результате глубочайших, коренных общественно-политических и культурных сдвигов в российской жизни – серьезнейшие изменения. И весьма примечательно, что в сегодняшнем общественном сознании сосуществуют оба – совершенно противоположных – образа последнего императора, которые возникли и нещадно эксплуатировались в XX веке: идеально-положительный (с уклоном в святость) и гротескно-зловещий.
***
В начале XXI века репрезентация образа Николая II предстает как смесь уже испытанных подходов – и некоторых новых. Роль императора воплощается в самых разнообразных картинах: от чисто коммерческих до артхаусных, от «Русского ковчега» Александра Сокурова (2002) до анонсированного на 2017 год, но уже получившего скандальную известность фильма Алексея Учителя «Матильда» (о балерине Матильде Кшесинской, любовнице Николая II в бытность его наследником престола). Не остаются забытыми различные вариации на тему «распутинского» сюжета: «Заговор» (2007, режиссер Станислав Либин), «Распутин» (2011, режиссер Жозе Дайан). Николай II становится одним из главных героев телесериалов – «Гибель империи» (2005), «Столыпин… Невыученные уроки» (2006) и «Григорий Р.» (2014).
Помимо художественных фильмов, на телеэкране появляются документальные исторические проекты, посвященные предреволюционной России; среди наиболее интересных – «Российская империя» Леонида Парфенова (2000–2003) и цикл Максима Беспалого «Романовы» (2013). Немало внимания истории последних Романовых уделяют многочисленные передачи и ток-шоу. Отметим также, что некоторые технические приемы, которые используются на телевидении, постепенно перенимаются и при организации популярных исторических выставок. В качестве примера приведем интерактивную выставку «Православная Русь. Романовы», прошедшую в конце 2013 года в Манеже, а потом перемещенную в 57 павильон ВДНХ в качестве части постоянной экспозиции «Моя история». Наконец, особый образ Николая II существует в Интернет-пространстве. Там есть множество специальных сайтов, посвященных жизни и деятельности последнего российского императора, а также сайты и проекты, где используется визуальный материал (в том числе и «царская кинохроника»). В последнее время наметилась тенденция к «раскрашиванию» черно-белых кадров и фотографий. Эта затея – в совокупности с применением других технологий (например, накладывания текста) – приводит к появлению многочисленных «фейковых» изображений. И отличить правду от вымысла становится все сложнее…
Как видим, образ Николая II и оценка его деятельности являются своего рода лакмусовой бумажкой состояния российского общества, ярким проявлением актуальной социально-политической и социокультурной повестки дня. Первые опыты создания визуального образа последнего императора шли параллельно развитию кинематографа, а потому имели те же недостатки, что и тогдашние фильмы (отсутствовали звук и цветопередача, ограниченными оставались возможности манипуляции с хроникальной съемкой). Кадры «царской хроники» должны были запечатлеть для потомства важнейшие события имперской жизни, ее парадную сторону – и эта задача была выполнена. Сегодня эти кадры – ценный исторический источник. Однако до революции попытки сделать из той официозной кинохроники настоящий пропагандистский продукт провалились – она воспринималась скорее как развлечение, наряду с тогдашними картинами, особенно от них не отличаясь. После октябрьской революции 1917 года «царской кинохронике» нашлось новое применение: она стала использоваться уже для советской пропаганды – тогда и началось «раздвоение» образа Николая II. В итоге образ последнего императора стал эффективным инструментом идеологической борьбы. То же самое можно сказать и о постсоветском периоде истории как самой России, так и российского кино.
[1] Подробнее см.: Пармузина И.С. Фотосъемка коронаций российских императоров // Венчания на царство и коронации в Московском Кремле. Каталог выставки: В 2 ч. М., 2013. Ч. 2. С. 83–90.
[2] Михайлов В.П. Рассказы о кинематографе старой Москвы. М., 1998. С. 7–8.
[3] В современных кинословарях вместе с Камиллом Серфом в качестве авторов первых киносъемок в России фигурируют также Франциск Дублие, Шарль Муассон и Александр Промио.
[4] В более поздних дневниковых записях Николай II характеризует просмотренные кинематографические кадры как «интересные», «забавные», «отличные»: Дневники императора Николая II (1894–1918): В 2 т. М., 2013. Т. 2. Ч. 1. С. 187, 206, 730, 733, 737, 797, 800, 806; Т. 2. Ч. 2. С. 28, 106, 111, 128, 212, 213, 255, 264.
[5] См.: Матушевский Б. Живая фотография: чем она является и чем должна стать // Киноведческие записки. 2007. № 83. С. 127–161.
[6] Государственный архив Российской Федерации. Ф. 102. Оп. 55. Д. 7. Ч. 3.
[7] Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии: В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 653.
[8] См.: Росоловская В. Русская кинематография в 1917 г. Материалы к истории. М.; Л., 1937. С. 19.
[9] Гинзбург С. Кинематография дореволюционной России. М., 1963. С. 183.
[10] Подробнее о кинохронике в годы Первой мировой войны см.: Там же. С. 178–187.
[11] Росоловская В. Указ. соч. С. 140.
[12] Зоркая Н.М. История советского кино. СПб., 2005. С. 134–136.
[13] Шуб Э.И. Жизнь моя – кинематограф. М., 1972. С. 261.
[14] См.: «Россия Николая II и Лев Толстой». Из истории утраченного фильма // Киноведческие записки. 2000. № 48. С. 27–53.
[15] Например, в фильме «Котовский» (1942, режиссер Александр Файнциммер) в сцене суда над главным героем над креслом судьи можно увидеть портрет Николая II, а зачитываемый им смертный приговор начинается словами «По указу Его Императорского Величества…».
[16] Кузнецов В. Целлулоидная клюква // Известия. 1972. № 10. С. 4.
[17] Подробнее см.: Фомин В. Как снималась «Агония» // Родина. 2005. № 2. С. 49–55; № 3. С. 73–79.
[18] Цит. по: Там же. № 3. С. 78.
[19] «Романовы. Венценосная семья». Первые впечатления // Киноведческие записки. 2000. № 48. С. 5–26.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Даниэль Сальнав
Калькутта, 2 декабря 1990 года
Даниэль Сальнав (р. 1940) – французская писательница, драматург, эссеист, член Французской академии, профессор литературы и истории кино.
[1]
Сегодня вечером благодать, которая вряд ли продлится долго, развеяла пелену, затмившую мне в прошлом году город и сделавшую его невидимым, и я замечаю его негу, красоту и былое величие: фасады и балконы старинных зданий, лужайки, по которым прогуливаются семьи, широкие и тихие улицы. И внезапно я вижу, каким этот город однажды был и каким, несмотря на любые усилия, уже, наверное, никогда не станет: деловым и культурным центром начала века, современным, красивым, с достоинством расположившимся в потоках ветров, реющих между деревьями и зданиями, подточенными муссонами и разрушительными последствиями истории, наложенными на географию и климат: индустриализацией, нищетой, нашествием бедноты. Приют изгнанников, надежда самых отчаявшихся, конец грезы – не находятся ли все наши города на пороге такой участи? Вместе с тем, что погибло в Калькутте, не исчез ли и некий облик городов, некие представления о городах и городской жизни, характерные для Европы?
Перенаселенная Калькутта – урок истории под открытым небом, возвращение того, чем стал древний Рим, когда он рухнул, когда его новые обитатели обосновались среди мрамора там, где паслись стада, когда лачуги начали ютиться за стенами театров и в нишах храмов вплоть до подземных каналов Большой Клоаки. Этот пример оставил отпечаток на всех наших обществах: всем им уготована судьба Рима на закате империи: скапливать полчища несчастных в развалинах бывших дворцов, пока горстка богачей или господ будет обеспечивать непрерывность текущих дел и постоянство цивилизованной жизни.
Но Рим не был большим современным промышленным городом. Когда нынешние города идут по этому пути, повторяя его судьбу, влияние техники лишь делает ее еще ужаснее, и в них на смену модерновой идее прогресса начинается цикл, во главе которого стоит принцип упадка: город, в котором живет бедняк – не город, бедняк не живет уже в городе, он выживает среди его развалин.
Упадок, о котором я говорю, не античный, благородный и обнадеживающий. Он подтачивает города, в которых живут бедняки. Беженцы или переселенцы, как в Варшаве за стенами гетто, бегущие от войны, от расправы или от нищеты, эти люди используют города не для того, для чего они были созданы. Города предназначены для обмена – но бедным нечего предложить, для работы – но для них ее там нет; для ведения дел и политики – но у неимущих нет никаких дел, да и политика их тоже не касается. На съездах Бенгальской коммунистической партии нет ни одного из этих оборванцев. Среди членов делегаций, выступающих за права женщин – стройных, величественных в своих сари и в очках, седовласых, выступающих за браки по любви и за аборты, – нет ни одной из этих нищенок, изнуренных родами и кожными заболеваниями.
Вторжение нищих в город знаменует начало его упадка, разрушение граничит с созиданием. Каждая стройплощадка, каждый подземный переход калькуттского метро тут же оказывается захваченным десятком несчастных семейств. И в городе, осажденном и захваченном нищими, мечта человека основывать города для того, чтобы запечатлевать в них свое имя во всей его гуманности и универсальности, оборачивается царством всеобщей бесчеловечности. Под натиском нищих город разделяется надвое: пока банки работают, идут дела, бизнесмены, банкиры и гуляки идут по своим делам в свои банки, в конторы и на свои гулянки, другие, не видя их и не видимые ими, ползают у них под ногами (иногда в буквальном смысле: у входа в ресторан меня и М*** преследует нищенка, такая худая, что она передвигается рывками, со стонами отталкиваясь руками от земли).
И город света, город Просвещения, подточенный присутствием бедняков, захваченный обездоленными, отданный на разграбление несчастным, быстро становится топкой дельтой человеческих чаяний, болотом выживания, мучеником, изо дня в день заточенным в древних стенах порядка, разума, жизненной дисциплины. Вчера это был Рим во время чумы, Варшава в гетто, сегодня – Мехико и Калькутта.
Но в то же время, как и в Варшаве, за дерзкой музыкой доносящегося из-за стены механического пианино чудится вращение карусели, параллельная жизнь продолжается где-то совсем рядом.
***
Люди собираются в города, в то время как собаки живут сворами, лошади – табунами, пчелы – роями, а птичьи стаи кричат, рассевшись на оголенных ветках на фоне розовеющего с наступлением вечера неба. Человек живет в городе. Он становится человеком, покидая пещеры, леса и деревни. Очертаниями своих улиц на картах и расположением своих зданий города проявляют силу порядка, которая ими движет, и утверждают главенство духа над вещами и победу разума над естественным ходом мировых событий.
В центре городов есть места для ходьбы и для наблюдения за прохожими, есть места для разговоров, для того, чтобы смотреть и быть увиденным, для того, чтобы совместная жизнь вырывалась из круга одного лишь удовлетворения потребностей и превращалась в жизнь свободную, в которой люди чествуют друг друга, собравшись в городских скверах вокруг бронзовых статуй героев. Город является противоположностью природы, и именно этим он человечен. Он прокладывает вместо извилистых тропинок прямые дороги, кладет камень там, где была земля, валит деревья или заставляет их расти в одну линию, заключает воды в прямизну канала с фигурными берегами и – высшая красота, – озаряя себя сам, он обрекает луну и звезды на их астральный ужас и безмолвное одиночество.
А что же Мехико и Калькутта? Что происходит с человеком там, где собираются нищие? Можно ли назвать это место городом, то есть одновременно пространством (urbs) и организацией (civitas)? В нем властвует не разум, а возвращение к голой, неудовлетворенной нужде, не культура, а природа.
Изможденные несчастные, которые едят с земли и рубят деревья, чтобы развести огонь, отважными и немощными полчищами осаждающие балконы, семьями ищущие убежища в подворотнях, спящие на вытоптанных газонах и что-то стряпающие на самодельных керосинках у подножий памятников былому величию – из-за них и вокруг них город перестает быть городом и становится природной средой, отданной на откуп хищникам, местом, в которое человек еще не пришел или которое уже покинул, местом, где накануне произошла катастрофа, землетрясение, ядерный взрыв.
Ибо тот, кто значительно беднее окружающих, тот, кто дошел до грани нищеты, истощен, голодает, вообще ничего не ест – такой человек не живет в городе. Он становится единой телесной массой с другими, забивается в душные закутки, спит под вонючими одеялами, спит везде: в тени и на солнце, между машин, у вас под ногами, в жирной пыли, в лужах машинного масла и среди выхлопных газов. Он разводит огонь на тротуаре и роется в мусоре в поисках еды, которую он отбивает у собак, ворон, коров и козлят. Он живет у самой земли и поднимает глаза и руки, лишь когда просит милостыню. Он приматывает к себе своих детей спереди или сзади грязными тряпками, за которыми их почти не видно. Уверенность пошатнулась, и возвращается старое беспокойство: это и есть жизнь? Разве жить – это не значит просто выживать? Ненадежность тела: страдающие, полуголые, окоченевшие мертвецы на деревянных носилках, костры для их сжигания и падаль рядом с прилавками с едой. Молодежь красива, но вместо телесного упоения – один лишь зов способности к размножению. Много смерти и ее проявлений. Много жизни и ее проявлений. Горящие глаза, гладкая кожа, напряженные тела. Повсюду крайности, вокруг нет ни одного тела, которое не говорило бы о своей недолговечности, о том, что ему грозит опасность, о том, что его шансы на выживание сомнительны. Все эти неподвижные, блестящие, черные глаза с яркими зрачками, разлитыми маслянистыми чернилами, похожи на молодую весеннюю листву: появляющиеся снова и снова и ставящие перед собой цель лишь выразить неизбывную способность природы – восстанавливать себя из обгорелых останков, обугленных костей и отошедшего от них гниющего мяса. Все эти руки и ноги, эти гладкие блестящие торсы, эти красивые груди под халатами и юные ноги, похожие на новые ветви деревьев, говорят лишь о дочеловеческой мощи, почковании, метаморфозах, о чисто химических процессах, о силах физической природы.
Но внутри живут души, и, глядя на то, как они зависят от преходящей материи, становится понятно, как зародились идеи об их перерождении: тела – очень ненадежные комбинации элементов.
***
Сегодня я вышла на улицу на рассвете. Дети, которых я видела из окна, не обратили на меня внимания: они сидели на корточках у костерка, от которого исходил едкий дым, первые крики ворон поднимались вместе с солнцем. Чтобы поправить сандалию, я прислонилась к заплесневевшей стене – и тут же отдернула руку.
На углу улицы еще чувствовалась свежесть ветерка, к которой примешивался запах гнилых фруктов и дизентерии, но за перекрестком, среди чадящих горелых шин, становилось все жарче. Трое расстилали серое одеяло, в которое они на ночь заворачивали свои худые, цвета остывшей золы тела. У них под ногами что-то лакала собака. Вокруг шумел город: пронзительные гудки, надрывные сигналы машин, плач, карканье, крики под палящим солнцем. Я шла вдоль глухих фасадов домов сквозь запах дыма, сквозь масляно-пряный запах человеческих испарений. Очень худой мужчина тащил ношу, и искра изнуренной жизни теплилась в его глазах. Бульвар душил меня испарениями едкой пыли, зловонными газами и запахом горелого масла. Шлепая босыми ногами по асфальту, двое рикш тащили свои повозки вдоль разбитых рельсов, по которым вслед за дребезжащим звонком проносится между людьми, не сбавив скорости, трамвай, оставляя за собой ветер, развевающий лоскуты палаток, битком набитых отдыхающими и чего-то ждущими.
Утром город бедняков опять принимается за свою бесконечную работу, продолжает ткать свое бессмысленное полотно, снова поддается обманчивым признакам жизни, возобновляет свой ежеутренний круговорот без надежды начать все сначала: несут воду, продают напитки, протягивают смуглые руки, лохмотья расходятся, большие автомобили сталкиваются под рев клаксонов, едкая пыль придает желтый оттенок черным крышам на горизонте. Мужчина полощет рот, выплевывает, другой метит пространство далеко бьющей изо рта красной струей сока бетеля. Девчушка чистит бидон изнутри пучком травы и песком, потом споласкивает водой из колодца, отгоняя черной босой ногой рыжих собак, которые хотят пить. Два аккуратно причесанных молодых банковских служащих с нетерпеливым видом ждут на перекрестке. И, когда открываются офисы, турагентства и банки, незаметная и как бы невидимая суровая жизнь бедняков снова начинает проявлять себя: каждый самостоятельно прикидывает свои шансы выжить, каждый стряхивает с себя болезненное оцепенение, в которое ночь погрузила сложенные пачками силуэты, спящих собак и детей, плачущих при огоньке ацетилена, не приносящего им покоя. Ацетилен гаснет, печи разгораются, дети просыпаются, собаки скулят, придавленные телами, костлявые силуэты вновь обретают форму. Город бедняков снова живет. Город богатых тоже: параллельные, не глядящие друг на друга, невидимые друг другу.
Внутри зданий (почерневшие от плесени, они выглядят, будто после пожара) растут деревья и давят на то, что осталось от крыш, террас и балконов. Двери перегорожены покосившимися железными шторками, помойные кучи чадят в канавах, коровы оставляют перед лачугами лужи навоза, к которым сбегаются собаки.
Присев между тележкой и остовом такси без колеса, мужчина умывается, черпая воду горшком.
Перевод с французского Ивана Оносова
[1] Перевод по: Sallenave D. Calcutta, 2 décembre 1990 // Villes et villes. Paris: Editions des femmes, 1991. P. 49–63. Даниэль Сальнав получила известность в 1980 году, после выхода романа «Врата Губбио» («Les Portes de Gubbio»), в котором главный герой – композитор из некоей восточноевропейской страны накануне Пражской весны поставлен перед необходимостью сотрудничать с коммунистическим режимом. С конца 1980-х Сальнав обращается к заметкам о путешествиях по странам распадающегося соцблока: она публикует свои заметки о посещении Праги, Белграда, Сараево, Бухареста в сборнике «Восточные пассажи» («Passages de l'Est», 1993), Вильнюса, Риги и Таллина – в «Забытых столицах» («Capitales oubliées», 1993). Сальнав ездила и в Россию; в 2012 году вышла книга «Сибирь: Москва–Владивосток, май–июнь 2010» («Sibir: Moscou–Vladivostok, mai–juin 2010»). «Калькутта» – один из трех коротких очерков (наряду с «Ленинградом» и «Римом»), вошедших в сборник «Города и города» («Villes et villes», 1991). Та же ее поездка в Калькутту легла в основу эссе «Принцип упадка» («Le principe de ruine», 1994), где Сальнав старается – по возможности нейтрально – описать и проанализировать ужас европейца перед лицом общества, чуждого привычным идеалам Просвещения. – Примеч. перев.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Федор Панфилов
Средневековые песочницы: медиевализм в компьютерных играх начала XXI века
Федор Михайлович Панфилов (р. 1987) – историк-медиевист, оружиевед, журналист. Область научных интересов – научные представления в Средние века, история оружия позднего Средневековья и Нового времени, медиевализм.
Рыцари, викинги, замки, турниры и прочие образы Средневековья проникли в мир виртуальной реальности еще в ранний период истории видеоигр и с тех пор прочно там обосновались[1]. В XXI веке проявления медиевализма[2] встречаются в компьютерных играх практически любого жанра и периодически упоминаются в исследованиях, посвященных философии видеоигр[3]. Как правило, медиевализм в компьютерных играх не подразумевает прямого обращения к историческому Средневековью, попыток воссоздать его в пространстве виртуальной реальности. Для этого есть очевидные причины. Достаточно вспомнить об этнических и религиозных конфликтах, разбирательствах из-за оскорбления чувств верующих, ревностном отношении к национальной истории, распространенности различных форм цензуры в большинстве современных стран. Привязка к реальным историческим периодам, событиям, практикам, персонажам делает компьютерную игру очень уязвимой для критики. Поэтому разработчики и издатели таких проектов стремятся сгладить любые противоречия и обойти подводные камни.
Некоторые сюжеты в принципе остаются табуированными. Едва ли возможно представить себе компьютерную игру, посвященную арабским завоеваниям и жизни пророка Мухаммеда, – по крайней мере как официальный продукт игровой индустрии. Например, британская студия «Creative Assembly», специализирующаяся на исторических стратегиях, выпустила в 2015 году игру «Total War: Attila». Ее действие разворачивается в период падения Западной Римской империи и Великого переселения народов. Арабы представлены конфедерацией танукидов, династией Лахмидов и царством Химьяр – христианами, язычниками или иудеями в зависимости от выбора игрока. При этом арабские завоевания VII века ожидаемо остаются лакуной между основной частью игры, охватывающей временной отрезок IV–VI веков, и эпохой Карла Великого (742–814), представленной в отдельном дополнении.
В то же время практически во всех играх серии «Total War» присутствует возможность смены вероисповедания, обращения в свою веру, преследования или даже физического уничтожения последователей и проповедников другой религии, объявления священной войны. Однако такие упрощенные схемы исторических процессов, как правило, не задействуют почитаемых святых и церковных иерархов. Вместо них, в игре появляются случайные персонажи с вымышленными именами, тогда как о реально существовавшем богослове или инквизиторе в лучшем случае упоминается во внутриигровой справке. Исторические деятели представлены обычно только полководцами и лидерами игровых фракций.
Еще одна черта стратегических игр, действие которых происходит в Средние века, – неизбежные анахронизмы. В «Medieval: Total War» (2002) и ее продолжении «Medieval 2: Total War» (2006) игрок, быстро развивающий экономику и технологии, способен нанимать рыцарей в полном латном доспехе задолго до позднего Средневековья, когда появился такой вид амуниции. Кроме того, ранние типы отрядов остаются доступными для найма на протяжении всей игры, несмотря на то, что их вооружение выглядит откровенно устаревшим. Впрочем, это отчасти можно оправдать, вспомнив о разительном контрасте между обликом некоторых исторических противников, например ирландских и шотландских кланов и английской регулярной армии в XVII–XVIII веках. Совсем абсурдными анахронизмы становятся в глобальных стратегиях вроде «Age of Empires» или «Civilization», где средневековые рыцари могут встретиться с первобытными охотниками или танком. Но эти игры и не скрывают своей условности, не претендуя на достоверное моделирование исторических событий.
Медиевализм в компьютерных играх чаще всего проявляется в форме фэнтези – жанра, который предоставляет разработчикам видеоигр самую комфортную среду для обращения к Средневековью. Собственно, сам этот жанр возник в литературе и кинематографе во многом благодаря переосмыслению средневековых истории, мифологии и фольклора. То же справедливо и по отношению к играм. Компьютерную игру с фэнтезийным сеттингом трудно обвинить в искажении истории. В то же время ее создатели спокойно могут использовать средневековые образы, термины и сюжеты. Правда, такой подход тоже не спасает от критики – теперь уже, как ни странно, из-за чрезмерной верности историческим реалиям Средних веков в полностью вымышленном мире.
Ролевая компьютерная игра «Ведьмак 3: Дикая охота» («Wiedźmin 3: Dziki Gon»), разработанная польской студией «CD Projekt RED», погружает игрока в обстановку, напоминающую европейское Средневековье XIII–XV веков. История охотника на монстров по имени Геральт разошлась по всему миру в миллионах копий и стала лучшей игрой 2015 года по версии важной для игровой индустрии премии «Game Awards». Но та же игра подверглась обвинениям в расизме и сексизме со стороны различных Интернет-публицистов. Для кого-то оскорбительным оказался тот факт, что все персонажи «Ведьмака 3» – светлокожие европейцы. Авторы критических рецензий все-таки признавали, что игра прежде всего основана на славянском фольклоре, а тема расизма в ней показана через преследование людьми представителей других рас – эльфов и гномов. Однако этого оказалось недостаточно. Следуя логике критиков, в мире, где есть фантастические существа, не может не быть людей с различным цветом кожи[4]. А в твиттер-блоге феминистки Аниты Саркисян появилась запись о том, что средневековыми реалиями нельзя оправдать сексистские оскорбления в адрес женских персонажей. Ведь речь идет о «фэнтези-играх, где полно гулей и призраков»[5]. Объектом критики стала и сама фигура главного протагониста, ведьмака Геральта – гетеросексуального белого мужчины. Как можно видеть, в сознании некоторых критиков сказочность игрового мира лишает его права на историческую достоверность и требует в обязательном порядке привести игру в соответствие с нормами политкорректности.
Обвинения в адрес «Ведьмака 3» получили яростный отпор со стороны поклонников игры и представителей игровой индустрии[6]. Интернет наводнили саркастические комментарии такого рода:
«Да как смеют поляки гордиться своим фольклором. Геральту следовало быть чернокожим монстро-веганом-транссексуалом с голубыми волосами, иначе игра – расистский и полный предрассудков столп патриархата»[7].
Оппоненты критиков справедливо указывали, что игра близко следует первоисточнику – фэнтезийным романам Анджея Сапковского из цикла «Ведьмак», что объясняет и выбор протагониста. Книги польского писателя изобилуют анахронизмами и современными терминами в речи персонажей, но в целом созданный автором мир очень похож на Западную и Центральную Европу позднего Средневековья. Сапковский известен своей любовью к Средним векам: действие второго большого цикла его романов, «Саги о Рейневане», происходит в XV веке во время гуситских войн. Также защитники «Ведьмака 3» отмечали, что в игре много внимания уделяется сильным и независимым женским персонажам, есть и транссексуал, и гомосексуал, а сюжет не требует появления темнокожих действующих лиц. Иногда нападки на «Ведьмака 3» не без оснований воспринимаются как попытка приобрести популярность за счет успеха игры – особенно если обличителем сексизма выступает, например, разработчик симуляторов ходьбы[8]. Как бы то ни было, бурная дискуссия вокруг игры могла повлиять на решение «CD Projekt RED» включить в дополнение к «Ведьмаку 3» смуглых путешественников из далекой страны Офир, выглядящих, примерно как послы Османской империи в позднесредневековой Польше.
«Ведьмаку 3» предшествовали еще две игры, образующие единый цикл: «Ведьмак» («Wiedźmin», 2007) и «Ведьмак 2: Убийцы королей» («Wiedźmin 2: Zabójcy Królów», 2011). Они сильно отличались от последней игры трилогии по масштабу, но тоже привлекали внимание тщательно проработанными игровыми заданиями-квестами, интересными персонажами и не подвергнутыми цензуре сценами насилия и секса. Уже «Ведьмак 2» стал настоящим хитом и для поляков быстро перешел чуть ли не в статус национального достояния: в мае 2011 года премьер-министр Дональд Туск подарил президенту США Бараку Обаме специальное издание игры. Тогда же одна из главных героинь игры, рыжеволосая чародейка Трисс Меригольд, появилась на обложке польского издания журнала «Playboy». Подобные детали придают определенный вес обвинениям в использовании сексизма для рекламы продукта. Можно вспомнить, как обсуждение критиками эксплуатации секса в фэнтези-сериале «Игра престолов» («Game of Thrones», 2011 – по настоящее время) привлекло дополнительное внимание к и без того успешному сериалу. Вместе с тем присутствие откровенных сцен в игре прежде всего обосновано нежеланием разработчиков создавать выхолощенную версию мира, лишенную многих деталей, которые присутствуют в романах Сапковского. Все игры цикла очень последовательны в создании средневекового мира, живущего своей жизнью. «Ведьмак 3» в этом смысле особенно убедителен.
Разумеется, «Ведьмак 3» нельзя считать симулятором Средневековья. Но эта компьютерная игра, где шахматные фигуры стилизованы под шахматы XII века с острова Льюис, а в публичном доме висят реплики картин Кранаха, безусловно, является прекрасным образцом медиевализма. По атмосфере Северные княжества, ставшие ареной вторжения могущественной Нильфгаардской империи, напоминают как о противостоянии польских королей с Тевтонским орденом, так и опустошенную Столетней войной Францию XV века. Тщательно созданная архитектура воспроизводит кирпичные орденские замки или вид богатого ганзейского города-порта. С таким же вниманием и любовью проработаны доспехи и костюмы. Главный герой не изображен как избранный паладин в сияющих латах, насаждающий справедливость. Это немолодой усталый человек, личная история которого против его воли оказывается переплетена с событиями исторического масштаба. Присутствие магии, фантастических созданий и наличие сверхспособностей у протагониста не разрушают иллюзии средневековой жизни. Крестьяне сидят на завалинке или работают в поле, обмениваясь неспешными репликами, городская площадь полна торговцев, жонглеров и праздных зевак, стражники и разбойники патрулируют окрестности, повешенные дезертиры болтаются на деревьях, священники пугают толпу близким концом времен – средневековый мир живет своей жизнью. Проявления взаимной нетерпимости между людьми, эльфами и гномами в игре соответствуют некоторым аспектам средневековых представлений о «Чужом», «Ином» (иноверцах, представителях других культур, инородцах). Есть здесь и религиозная борьба с инакомыслящими, магами и еретиками, рискующими закончить жизнь на костре. Роль местной инквизиции выполняют храмовая стража и охотники на ведьм.
Чудовищная инквизиция, сжигающая несчастных вольнодумцев, – один из самых распространенных образов, живущий в массовых представлениях о «темном» Средневековье. Как ни странно, компьютерные игры могут отходить от этой традиции в поисках новых сюжетов и представлять инквизицию в другом свете. Исключительно политкорректная ролевая игра «Dragon Age: Inquisition» (2014) от студии «Bioware», ставшая игрой года перед «Ведьмаком 3», даже сделала главного героя инквизитором в фэнтезийной вселенной Тедаса. Много внимания уделялось борьбе за влияние церкви и ордена Храмовников, призванного контролировать неуправляемых магов на территории нескольких королевств. Впрочем, в других деталях сходство со средневековой Европой было невелико. Можно еще вспомнить эксперимент чешской компании «Cinemax», выпустившей в 2009 году игру с красноречивым названием «Inquisitor», над которой работали десять с лишним лет. Главная цель игры, вне зависимости от стиля ее прохождения, заключалась в преследовании и уничтожении всяческой ереси. Инквизитор мог задерживать подозреваемых и подвергать их пыткам – правда, преследование невинного человека плохо сказывалось на репутации героя. Но сильно устаревшая графика и высокий уровень сложности сослужили «Инквизитору» дурную службу, и популярности игра не приобрела.
И «Ведьмак 3», и – в меньшей степени – «Dragon Age: Inquisition» предлагают игрокам открытый мир, где небольшие локации, используемые для пролога и интерлюдий, соседствуют с огромными областями, в пределах которых главный герой может путешествовать без ограничений, выстраивая свои приключения в произвольном порядке. Концепция игры – «открытого мира» или «песочницы» (open world, sandbox game) – стала одной из идей, оказавших большое влияние на эволюцию видеоигр в XXI веке. Ее смысл понятен уже из названия. Игра-«песочница» подразумевает максимальную свободу действий и перемещения по всему игровому миру, не ограниченную основным сюжетом, что побуждает активнее исследовать этот мир. Открытый мир предлагает игрокам и широко известная серия приключенческих игр «Assassin’s Creed» в своей основе – смесь симулятора стелс-убийцы и паркура. Но, когда ее создатели обращаются к Средним векам и эпохе Возрождения в Assassin’s Creed (2007), Assassin’s Creed II (2009), Assassin’s Creed: Brotherhood (2010) и Assassin’s Creed: Revelations (2011), они не пытаются создать некую историческую модель Палестины эпохи крестовых походов или ренессансной Италии. Средневековье необходимо им лишь как живописная обстановка, в которой совершает свои смертоносные пируэты главный герой.
Еще один тренд в развитии игровой индустрии, ставший популярным не так давно, – симуляторы выживания (survival game). В них героя, к примеру, помещают на необитаемый остров или в мир, переживший ядерную катастрофу, зомби-апокалипсис и так далее. Подобные игры, вместо спасения вселенной или создания своей империи, ставят перед героем более примитивные, но не менее сложные задачи. При минимальных стартовых ресурсах ему необходимо обеспечить себя и своих соратников (если они присутствуют в игре) пищей, теплом и крышей над головой, при этом успешно избегая разнообразных опасностей. Симуляторы выживания, как правило, одновременно являются и «песочницей». Они могут быть рассчитаны как на одиночное прохождение, так и на многопользовательскую сетевую игру, мультиплеер.
Чаще всего многопользовательские проекты, напрямую связывающие место действия с эпохой Средневековья, пытаются создать не крупные игровые студии, а независимые, так называемые инди-разработчики, число которых в XXI веке возрастает с каждым годом. Сразу две игры такого типа вышли в 2015 году. Официальное описание «Reign of Kings» начинается с фразы «Боритесь за выживание в суровом средневековом мире». «Life is Feudal: Your Own» позиционирует себя как «реалистичную средневековую песочницу-мультиплеер». «Средневековый» характер этих игровых миров – как его видят разработчики и игроки – выражается в различных аспектах. Самый очевидный – внешняя атрибутика: оружие и доспехи, смешивающие черты разных периодов в рамках исторического Средневековья, предметы быта, постройки. Другим аспектом является характерное для современного медиевализма представление о способности никому не известного, но отважного и талантливого персонажа подняться вверх по иерархической лестнице. В реальности меритократию нельзя назвать типичной для Средних веков. Зато тема становления героя широко представлена в литературе жанра фэнтези, телесериалах и кино – например, фильмах «Конан-варвар» (1982) и «История рыцаря» (2001).
Визуальная связь этих игр с массовыми представлениями о Средних веках очевидна. Даже если в них смешиваются черты разных эпох, это не противоречит многим проявлениям медиевализма, в том числе возникшим в XIX веке. Достаточно вспомнить «Айвенго» Вальтера Скотта, где Локсли не мог пробить стрелами «испанские доспехи» нормандца де Браси, хотя на дворе стоял XIII век и рыцари должны были носить кольчуги. В то же время набор возможностей, предлагаемых пользователю «средневековых» многопользовательских песочниц, очень стандартен. В своей основе он ничем не отличается от функционала любых многопользовательских ролевых онлайн-игр. Игроки совершенствуют определенные навыки своего персонажа, в том числе путем так называемого «гринда» (от англ. grinding), то есть долгого и однообразного повторения определенных действий (добычи ресурсов, уничтожения слабых низкоуровневых противников и тому подобного). Можно (и нужно) взаимодействовать с другими игроками для успешного выживания, в том числе из-за различной специализации (от лекаря до рыцаря); существуют «гильдии», объединяющие пользователей в своеобразные общины в рамках виртуального мира; возможны поединки между игроками; тело убитого в игре героя может быть ограблено другим игроком, который присвоит предметы из его инвентаря.
Все перечисленные функции не новы и не оригинальны, даже когда они дополняются симулятором выживания и свободным изменением ландшафта (англ. terramorfing), то есть выкапыванием шахт и закладкой замков там, где захочется игроку. Однако в «Reign of Kings» и «Life is Feudal: Your Own» эти возможности преподносятся как часть «средневекового» мира, типичные и необходимые для него черты. Здесь есть своя доля справедливости. Роль разнообразных братств и сообществ (цехов, гильдий, крестьянских общин, монашеских общежитий и так далее) действительно была велика в течение исторического Средневековья. «Life is Feudal: Your Own» делает акцент на медленном развитии определенной ветви навыков, не позволяя игроку быстро стать мастером на все руки. Отчасти это напоминает жесткую сословную систему феодального общества, в которой молящиеся, пашущие и сражающиеся существовали в своих, четко определенных, сферах. Исключение составляли разве что рыцари военно-монашеских орденов и князья-епископы, являвшиеся воинами и духовными лицами одновременно. Вместе с тем представленная в рассматриваемых играх система социальных отношений остается очень схематичной. Это не попытка создать симулятор средневековой жизни, а скорее тематический вариант традиционных многопользовательских онлайн-игр. Характерно и то, что обе игры ставят перед пользователями определенную цель, связанную с доминированием над другими игроками, – стать королем. Если эти проекты, несмотря на все их недостатки, еще пригодны для игры, то другие средневековые мультиплееры представляют собой печальное зрелище. Например, тему выживания в Средние века пытается использовать «Forsaken Uprising», жанр которой обозначен как «многопользовательский средневековый симулятор выживания от первого лица». Увы, столь гордый титул не спасает игру, сделанную на очень низком техническом уровне.
Мимо турниров и битв создатели «средневековых» видеоигр пройти, разумеется, тоже не могли. В XXI веке появилось несколько мультиплеерных симуляторов средневекового боя, позволяющих игрокам сражаться друг с другом в соответствующем антураже. В случае инди-проекта «Chivalry: Medieval Warfare» (2012), получившего в целом благосклонные отзывы критиков и игроков, трудно предъявить какие-либо претензии к историчности. Игра посвящена гражданской войне между вымышленными фракциями псевдосредневекового мира, что позволяет использовать вперемешку доспехи разных веков. В том же году шведы из «Fatshark» и «Paradox Interactive» выпустили игру «War of the Roses», посвященную знаменитой войне Алой и Белой Розы в средневековой Англии. С исторической достоверностью тут тоже все не слишком хорошо, хотя действие игры происходит уже не в сказочном мире. Например, в «War of the Roses» можно увидеть лучников, стреляющих из английского длинного лука со спины коня, хотя для стрельбы из такого лука обычно спешивались, а лошади в средневековой Западной Европе скорее использовались для транспортировки стрелков к месту битвы. После этого скандинавские разработчики создали еще и симулятор поединков между викингами и англосаксами – «War of the Vikings» (2014).
Многопользовательские симуляторы средневековых боев обычно лишены элементов ролевой игры. Особняком стоят «Mount & Blade» (2007) и ее многопользовательское продолжение «Mount & Blade: Warband» (2010), разработанные турецкой студией «TaleWorlds». Эти ролевые симуляторы средневекового воина неожиданно стали очень популярными и остаются ими до сих пор, несмотря на посредственную графику и примитивную анимацию персонажей. Секрет заключался в том, что «Mount & Blade» не сводит игру к одним лишь поединкам, хотя боев в этой игре очень много – от больших сражений и осад замков до турниров и пьяных стычек в тавернах. Наряду с этим игроку дается возможность проделать путь от простого наемника до влиятельного феодала, заключить династический брак, обзавестись собственными вассалами и даже восстать против сюзерена и основать новое королевство. При всех упрощениях феодальная система, представленная в «Mount & Blade», действительно напоминала о настоящем устройстве средневекового общества.
Особое внимание феодальному обществу уделяется в играх от шведской студии «Paradox Entertainment». Это глобальная стратегия в реальном времени «Crusader Kings II» (2012), а также ее предшественники «Crusader Kings» (2004) и «Europa Universalis» (2000). В отличие от игр серии «Total War», в проектах «Paradox Entertainment» акцент делается не на войне, показанной здесь очень схематично. Зато в деталях представлены интриги, дипломатия, династические браки и мезальянсы, очень велико число отсылок к реальным историческим событиям и персонажам. «Crusader Kings II» можно было бы назвать лучшим симулятором средневекового государя, если бы не тот факт, что игрок не столько проживает жизнь своего персонажа, сколько как бы «парит над происходящим», распоряжаясь судьбой целой династии. Жанр глобальной стратегии требует от пользователя управлять десятками рычажков и функций, не слишком привязываясь к отдельным героям. Поэтому игры «Paradox Entertainment» воспроизводят именно жизнь государства в Средние века, а не повседневное существование средневекового человека.
Совсем упрощенный и примитивный вариант интерпретации средневековой жизни предлагает игра из популярной серии симуляторов жизни «The Sims». «The Sims Medieval» (2011) объединяет в себе множество стереотипов, связанных в массовом сознании со Средними веками, что в некоторых отношениях делает эту игру показательным образчиком медиевализма. Например, в «средневековом» варианте «The Sims» нет различия между действиями «заняться сексом» и «зачать ребенка», поскольку подразумевается, что в Средние века не существовало контрацептивов. Ролевые экономические симуляторы от немецких разработчиков «Europa 1400: The Guild» (2002) и «The Guild 2» (2006) предлагают несколько более сложную игровую систему, пытающуюся изобразить функционирование сословного общества. Но в итоге игровой процесс сводится к почти механическим действиям, уничтожающим всякую иллюзию средневековой жизни. Получается, что ниша полноценного симулятора жизни в Средние века по-прежнему остается незаполненной.
В январе 2014 года группа чешских разработчиков из «Warhorse Studios» предложила потенциальным издателям прототип такой игры. Однако издатели отказались от проекта с названием «Kingdom Come: Deliverance» из-за того, что в нем не хватало элементов фэнтези. Тогда разработчики организовали показательную кампанию по сбору средств на краудфандинговой платформе «Kickstarter» и собрали 1,1 миллиона фунтов стерлингов вместо ожидаемых 300 тысяч. Успех кампании помог привлечь к проекту внимание пользователей и медиа, найти дополнительное финансирование. Но главное – подтвердил, что на средневековую «песочницу» со слоганом «Подземелье и никаких драконов» действительно есть спрос[9].
Чехи обещали создать реалистичную ролевую игру от первого лица в открытом мире средневековой Европы, аутентичную боевую систему, разработанную вместе с современными реконструкторами, реально существовавшие города и замки, достоверные костюмы и вооружение. По открытому игровому миру можно путешествовать пешком или верхом, проезжая через города, леса, деревни и замки. Как и в «Ведьмаке 3», мир живет своей жизнью, крестьяне и горожане днем трудятся и идут по своим делам, а ночью отправляются спать (за исключением самых неспокойных членов общества). С персонажами можно взаимодействовать, вмешиваться в их повседневные дела и решать их проблемы, соблазнять местных красавиц, стать преступником или героем, прощать побежденных или карать врагов. Для пребывания в добром здравии придется регулярно есть и спать, причем еда станет непригодной, если залежится в инвентаре игрока. В зависимости от действий и фраз главного героя меняется его репутация и отношение к нему окружающих людей. Если персонаж застанет вас на месте преступления, он донесет об увиденном стражникам, и вы можете отделаться штрафом, сесть в тюрьму, оказаться в колодках или даже подвергнуться пыткам. Когда совершенные преступления остаются нераскрытыми, жители начинают нервничать, вести себя агрессивно или подозревать всех вокруг. Репутация героя зависит от распространяющихся слухов. В игру добавят и возможность выступить в роли женского персонажа – правда, только в прологе.
«Kingdom Come: Deliverance» во многом напоминает проект исторических реконструкторов – людей, активнее всего пытающихся воссоздавать Средневековье в наше время. Особенно это заметно на примере боевой системы и вооружения, про «аутентичность» которых создатели игры говорят постоянно, считая это едва ли не одним из главных ее достоинств. Боевая система создается с использованием инверсивной кинематики и технологии motion capture, с профессиональными актерами. Игроку будут доступны несколько классов оружия, каждый из которых обладает своими достоинствами и недостатками: обычные мечи, полутораручные мечи-бастарды, кинжалы, палаши, секиры, боевые молоты, щиты, луки и арбалеты. Простой меч не справляется с латами, в отличие от молота, бастард эффективнее, но слишком тяжел для того, чтобы сражаться на скаку, и так далее. В одиночку уничтожать вражеские армии не получится – игрок не супергерой и должен выступать против войска противника во главе собственного отряда. Справедливости ради следует признать, что в ролевых играх, по стопам которых идет «Kingdom Come: Deliverance», боевая система действительно далека от настоящих средневековых боев.
Сюжет игры основан не на Столетней войне или войне Алой и Белой розы, а на событиях собственно чешской истории. Поскольку действие происходит в 1403 году, речь идет о нелегкой судьбе короля Вацлава (Венцеслава) IV. В 1402 году Вацлава низложил его младший брат и наследник, венгерский король Сигизмунд, которого поддержала часть чешской знати. Именно армия Сигизмунда, судя по знаменам королевства Венгрии в трейлере игры, предает огню и мечу малую родину главного героя. Вацлав находился в плену, но в 1403 году его освободили рыцари во главе с Яном из Микулова, который предоставил незадачливому королю убежище в своем моравском замке. По сюжету, захватчики разоряют родную деревню юного кузнеца и убивают его отца. Теперь герой должен отомстить за близких и помочь возвратить престол законному королю. Показательны постоянные отсылки разработчиков к не страдавшему от излишней исторической достоверности (но ставшему культовым) фильму «Храброе сердце» (они даже предлагают воспринимать проект как «Braveheart: The Game»). В реальности в XV веке шансы простолюдина стать рыцарем и подняться вверх по социальной лестнице были невелики. Однако авторы всячески пытаются убедить пользователей и прессу, что их проект отличается от фэнтези-игр и герой не шаблонный «Избранный».
Разработчики «Kingdom Come: Deliverance» признают, что практически все заявленные элементы игрового процесса в тех или иных сочетаниях уже присутствовали в разных играх – «Arx Fatalis», «Skyrim», «Mount and Blade», «Ведьмак 2» и «Ведьмак 3». Правда, ни одна из них не претендовала на роль симулятора Средневековья. Поэтому все зависит от того, удастся ли проекту «Warhorse Studios» использовать лучшие стороны других игр и занять пустующую нишу настоящей «средневековой песочницы». Весной 2016 года разработка «Kingdom Come: Deliverance» все еще продолжается, для тестирования доступна только бета-версия игры – очень сырая, но многообещающая. Пока она напоминает добротный клон «Ведьмака 3», из которого убрали все элементы фэнтези.
В целом медиевализм в компьютерных играх начала XXI века представлен широким спектром интерпретаций Средневековья. Даже если вместо полноценного псевдосредневекового мира в игре присутствуют только его внешние черты, они уже могут служить свидетельством спроса на Средние века. Обычно использование средневековых образов носит преимущественно декоративный характер, хотя создатели игры могут декларировать обратное. Многопользовательские проекты, которые обещают виртуальный опыт жизни – или выживания – в «настоящем» средневековом мире, в действительности очень далеки от воссоздания исторического Средневековья. Элементы медиевализма в них условны и служат декорацией для стандартных игровых механизмов. Средневековая тематика в этом случае используется прежде всего для рекламных целей, чтобы выделить игру из множества подобных проектов. При этом такой поверхностный вариант медиевализма, возможно, способен удовлетворять потребности основной аудитории, в целом соответствуя массовому уровню знания о Средних веках. Отчасти это подтверждают отзывы пользователей крупных онлайн-сервисов компьютерных игр[10]. Их негативная реакция чаще объясняется не претензиями к устройству игрового мира, а недостатками функционала, качеством компьютерной графики и техническими ошибками в игре.
Вместе с тем отдельные проекты довольно успешно, хотя и с неизбежными упрощениями и условностями, пытаются воспроизвести структуру общества эпохи феодализма и характерные для него практики («Mount & Blade», «Crusader Kings II»). Отдельного упоминания заслуживают так называемые пользовательские модификации, дополняющие и улучающие оригинальные игры – по крайней мере по мнению их авторов. Многочисленные пользовательские модификации способствовали известности «Mount & Blade»: среди них есть и посвященные псевдосредневековому миру романов Джорджа Мартина и основанного на них сериала «Игра престолов», и переносящие действие «Mount & Blade» в историческое Средневековье. Особую популярность у авторов модификаций получили стратегии «Medieval 2: Total War» и «Crusader Kings II». Некоторые проекты призваны повысить историческую достоверность игры и сделать ее более насыщенной («Stainless Steel», «Bellum Crucis»), другие предлагают адаптированные варианты фэнтези-вселенных «Игры престолов» или «Властелина колец» Толкина. Наконец, стоит отметить, что многие удачные и интересные игры о Средних веках сделаны разработчиками из «небольших» европейских стран, для которых эта эпоха – важная часть исторического прошлого (Польша, Чехия, Швеция).
Попытки создавать многопользовательские симуляторы выживания – в том числе в Средние века – продолжаются, и новые проекты становятся все радикальнее. Например, инди-проект «Rust» не позволяет игроку выбрать пол и расу своего персонажа, определяя ее с помощью случайного решения («рандомно», от англ. random). А многопользовательская ролевая игра «Chronicles of Elyria», пока находящаяся на стадии крудфандинга, вообще предлагает пользователю за 10–12 обычных месяцев испытать виртуальную жизнь, включая старение и неизбежную смерть. Такие эксперименты с «реалистичностью» игрового процесса позволяют предположить, что в будущем появятся многопользовательские симуляторы жизни в Средние века, претендующие на реализм, и присутствие медиевализма в компьютерных играх станет еще более заметным. Пока же самой средневековой игрой по духу и атмосфере можно считать «Ведьмака 3». Хотя действие этой ролевой игры происходит в сказочной вселенной, количество аллюзий к Средневековью и исключительное внимание к деталям в сочетании с масштабом созданного мира позволяют ей занять такое же место среди компьютерных игр начала XXI века, какое занимает «Игра престолов» среди сериалов. Граница между историей и фэнтези в современной массовой культуре остается очень зыбкой, и сказочное Средневековье может восприниматься как достоверная модель исторических Средних веков[11]. Тем же, кого категорически не устраивают любые элементы фэнтези, остается рассчитывать на проекты вроде «Kingdom Come: Deliverance».
[1] Одна из первых игр, использовавшая образы средневекового фэнтези, «Драконье логово» («Dragon's Lair»), появилась еще в 1983 году и была издана на лазерном видеодиске для аркадных игровых автоматов. Она стала настолько популярной, что по мотивам игры создали приключенческий мультсериал, выходивший на канале «ABC» с 1984-го по 1985 год.
[2] Медиевализм – то, как Средние века интерпретируются в культуре Нового и Новейшего времени. В широком смысле – любые образы Средневековья и представления о нем – как научные, так и популярные.
[3] Robinson C.L., Clements P. Neomedievalism in the Media: Essays on Film, Television, and Electronic Games // Kline D.T. (Ed.). Digital Gaming Re-Imagines the Middle Ages. New York, 2014.
[4] www.polygon.com/2015/6/3/8719389/colorblind-on-witcher-3-rust-and-gaming....
[5] https://twitter.com/femfreq/status/604902579512864768. Гуль – мифологическое существо, трупоед.
[6] См., например: Chmielarz A. The Boy Who Cried White Wolf: On Polygon’s The Witcher 3 Review (https://medium.com/@adrianchm/the-boy-who-cried-white-wolf-on-polygon-s-...).
[7] www.reddit.com/r/pcmasterrace/comments/39g468/seeing_how_witcher_3_is_be....
[8] См.: The Witcher 3 Devs Are Being Accused of Sexism: Here’s Why It Doesn’t Hold Up (http://gameranx.com/features/id/50049/article/the-witcher-3-devs-are-bei...).
[9] Имеется в виду название знаменитой ролевой системы настольных и компьютерных игр «D & D», «Dungeons and Dragons».
[10] Например, принадлежащий компании «Valve» сервис «Steam», который ежедневно публикует тысячи пользовательских обзоров компьютерных игр.
[11] О восприятии фильмов «Властелин колец» и сериала «Игра престолов» как «исторических» см.: Панфилов Ф.М. Телемедиевализм: «средневековые» сериалы конца XX – начала XXI века // Логос. 2014. № 6(102). С. 193–208.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Тобиас Руппрехт
«Африканские братья по вере»: Россия, СССР и их «эфиопская политика»
(вторая половина XIX – конец XX века)
Тобиас Руппрехт (р. 1981) – историк, сотрудник Университета Эксетер (Великобритания), автор книги «Soviet Internationalism after Stalin» (2015).
Известно, что царская Россия не участвовала в европейской схватке за Африку в конце XIX века. Менее известно, что у Российской империи в то время завязались особые отношения с Эфиопией, едва ли не единственной в Африке страной, не захваченной какой-либо иноземной империей. Сохранить независимость Эфиопии удалось не без некоторой помощи из Санкт-Петербурга. Эфиопия привлекала внимание российских политиков и части русского православного духовенства. Ее близость к Красному морю и Ближнему Востоку, ее положение между Северной и Юго-Восточной Африкой являлись стратегическим активом в геополитической игре против Британской империи. К тому же многие верующие испытывали чувство солидарности с теми, кого воспринимали в качестве православных братьев на далеком Африканском Роге.
Религиозные представления о мироустройстве конца XIX века оказались удивительно живучи в XX веке, несмотря на серьезные геополитические и идеологические изменения. Эфиопия сохранила особое место в геополитических представлениях и после захвата власти большевиками. Реинтерпретация прошлого Российской империи часто использовалась, чтобы объяснить и оправдать советскую политику в странах «третьего мира» после смерти Сталина. А с момента установления в Эфиопии в 1970-х годах коммунистического режима СССР принялся активно использовать Русскую православную церковь для укрепления своего влияния. На протяжении всей истории современной России и Эфиопии православные церкви этих стран всегда c готовностью подчинялись государственным интересам. На международном уровне они охотно сотрудничали со своими идеологическими противниками, если это требовалось для достижения собственных целей[1].
Россия и Эфиопия – год 1900-й
История миссионерской деятельности Русской православной церкви за границей значительно короче аналогичной истории римско-католической или протестантской церквей. Тем не менее русская церковь активно поддерживала российскую экспансию в Средней Азии и колонизацию некоторых территорий в Северной Америке. В XIX веке Священный синод интересовался событиями на Святой земле и Афоне. Православная церковь – вместе с имперской властью – выступала ярой защитницей находившихся под властью Османской империи православных христиан на Балканах, в Сирии и Египте. Это панправославие можно считать первой в современной истории попыткой противодействия западноевропейскому универсализму. Некоторые православные священнослужители и мыслители пытались даже представить эту новую всеобъемлющую восточную православную культуру в качестве противовеса материалистической романо-германской Европе[2].
Эти антизападные идеи способствовали восторженному восприятию «экзотических» братьев по вере в Восточной Африке, окруженных европейскими колониальными владениями. Эфиопия была единственной страной в Африке, у которой была некоторая история отношений с Россией. Еще в XIV веке существовали контакты между русскими и эфиопскими монахами в Иерусалиме. Афанасий Никитин побывал в Эфиопии в XV веке, а почти три века спустя Петр I неудачно попытался установить российское военное присутствие на Африканском Роге. Но лишь в конце XIX века стали устанавливаться постоянные контакты между Россией и Эфиопией. В обеих империях часть элиты связывала свои (впрочем, разного типа) националистические проекты с церковью и верой. Славянофилы в России совмещали православие с антизападным романтическим национализмом; коптские священники в Эфиопии собирали и систематизировали старые религиозные тексты, утверждавшие роль Эфиопской православной церкви как воплощения эфиопской нации[3].
Эфиопская церковь, автокефальная только с 1950-х годов, является одной из древних восточных православных церквей, отколовшейся от европейского христианства за полтысячелетия до основания русской церкви. Сходство в обряде и одеянии русских и эфиопских священников помогло скрыть значительные доктринальные различия, а геополитические интересы позволили еще более сократить этот разрыв. В 1850-х годах монах Порфирий Успенский был послан Священным синодом в Иерусалим в рамках секретной миссии с целью укрепления российского влияния на Ближнем Востоке. Изначально его рекомендация наладить сотрудничество с православной Эфиопией нашла больший отклик среди российских военных, чем среди богословов. Идеи Успенского заложили основу для российского увлечения Эфиопией в последние годы существования Российской империи, но на тот момент и высшая бюрократия, и церковные иерархи считали их нереалистичными. Письма к царю эфиопского императора Йоханнысa IV, взывавшего к православным узам и просившего российской помощи в борьбе против османского Египта, в 1870-е годы остались без ответа[4].
Вместо этого, в конце XIX века в Эфиопию отправились несколько российских авантюристов. В 1885 году казак Николай Ашинов получил от Йоханныса IV разрешение построить русский православный монастырь и колонию «Новая Москва» в обмен на поставки русского оружия. Четыре года спустя он отплыл из Одессы в Массауа, но итальянская колониальная администрация в Эритрее не разрешила семьям поселенцев сойти на берег. Ашинов отправился в Сагаллу, а потом в Джибути, где был принят группой эфиопских монахов. История первого русского поселения в Африке была недолгой. Французские власти вскоре выслали всех обратно в Россию, где патриоты воспели «подвиг» Ашинова, а власти отрицали свою причастность к его деятельности.
Вторая российская экспедиция в 1889 году была менее масштабной, но на этот раз официальной: в Эфиопию послал делегацию киевский митрополит. В ее составе значился дипломат Виктор Машков, который предложил военную помощь новому императору Менелику II, рассчитывая в обмен на концессию российской гавани в Красном море. Машков вновь поехал в Эфиопию в 1891 году, официально с «географической миссией» – но при этом он привез партию оружия, предназначавшегося для борьбы против итальянцев. Православная церковь направила миссию во главе с Александром Елисеевым и священником Патером Ефремом для изучения возможности сотрудничества – или даже объединения – обеих церквей. Менелик II, основатель современной Эфиопии, не проявил никакого интереса к религиозной стороне дела, однако живо заинтересовался возможностью российской помощи в его борьбе с Италией.
В группе Елисеева был еще один авантюрист, казак Николай Леонтьев. Без официального на то разрешения по возвращении он привез к царю целую эфиопскую дипломатическую делегацию. Рассказывая в Петербурге о воображаемых богатствах Эфиопии, Леонтьев пытался сколотить группу поселенцев и найти финансовых покровителей для своей затеи. Свою цель он определил так: основать в Эфиопии миссию Русской православной церкви и помочь этой стране защититься от итальянского колониализма. В конец концов, винтовки, военные советники и русская миссия Красного Креста прибыли лишь после того, как эфиопы сами разбили итальянцев при Адуа. Впрочем, они помогли дальнейшему расширению эфиопской империи. Леонтьев стал называть себя «граф Абай», раздражая эфиопов в Аддис-Абебе своим заносчивым поведением. Чтобы избавиться от Леонтьева, Менелик назначил его губернатором юго-западных провинций, а позднее выслал из страны за то, что тот без спроса начал военные действия.
Другие российские авантюристы, а также ученые и благочестивые православные христиане отправились в Эфиопию около 1900 года. Страна была привлекательной не только как экзотическая, но и как близкая по духу: в ней видели важное стратегическое значение. Такое переплетение разных интересов отразилось на биографиях нескольких людей. Так, например, русский офицер Евгений Сенигов остался в Эфиопии в качестве художника, рисовавшего африканские пейзажи. В русской миссии Красного Креста состоял Александр Булатович, высокопоставленный офицер, который позже стал монахом и под именем иеросхимонаха Антония основал еретическое движение имяславие. Он пытался создать русский православный монастырь на острове в озере Хорошал, но ему не удалось обеспечить концессию на земельный участок. Еще один персонаж русско-эфиопского сюжета, казак Алексей Сучков, был отправлен в Эфиопию, где находился с 1903-го по 1907 год, после чего вернулся в Россию, прихватив с собой диких животных для московского зоопарка. Эти и другие путешественники привезли в Россию большую коллекцию эфиопских артефактов, по сей день хранящуюся в петербургской Кунсткамере. Эфиопия становилась все более популярна в России. Для поддержки Эфиопии в ее противостоянии западному колониализму собирали деньги. Николай Гумилев побывал в Эфиопии дважды и написал стихи об Африке. Именно в этом контексте сложился миф об эфиопских корнях Пушкина. На самом деле его прадед Ганнибал был молодым рабом с южных берегов озера Чад, подаренным царю османским султаном[5].
Вместе с тем, судя по тому, что показывают скудные эфиопские источники, Менелик II к русским относился не столь романтически. Чтобы сохранить независимость Эфиопии, ему был необходим импорт новых военных и гражданских технологий и помощь их носителей. Эфиопский император видел в России, во-первых, источник поставок современного оружия, во-вторых, державу, не заинтересованную в колониальном захвате африканских территорий. Еще один немаловажный фактор: и Россия, и Эфиопия были абсолютными монархиями – в отличие от прочих европейских стран, так что Россия казалась для Менелика более подходящим местом для отправки на учебу молодых эфиопов, чем республиканская Франция. Первая партия эфиопских студентов приехала в Санкт-Петербург накануне 1900 года. Среди них был Такла Наварят, который после многих лет изучения в России военного дела и техники стал министром финансов Эфиопии. Такла Наварят написал первую конституцию страны, и он же от имени Эфиопии выступал в Лиге Наций после того, как Италия снова вторглась в страну в 1935 году[6].
Советский Союз и Эфиопия при Хайле Селассие
Советский Союз был единственной крупной державой, которая поддержала Эфиопию во время вторжения Муссолини в 1935 году (в СССР был даже снят фильм «Абиссиния»). Впрочем, присутствие большого числа русских белоэмигрантов в качестве влиятельных советников при императорском дворе в Аддис-Абебе препятствовало налаживанию более тесных контактов в то время. Дипломатические отношения были установлены только в 1943 году.
Как известно, во время войны Московскому патриархату разрешили возобновить контакты с христианами за рубежом, что должно было помочь выполнению дипломатических задач советского государства. Церковные сановники были отправлены на территорию Болгарии, Ирана, в Палестину, Египет и Антиохию. Эти поездки также возобновили связи между православными церквями. Для Сталина роль СССР как защитника православных христиан была важным геополитическим ресурсом. После войны автокефальная церковь в Польше и украинская униатская церковь были насильственно включены в состав русской церкви. Советское государство и РПЦ имели здесь общие интересы. Кремлю была нужна церковь для укрепления своего режима на территории Восточной Европы. РПЦ выиграла от присоединения православных церквей и переориентации греко-католической (униатской) церкви с Рима на Москву[7].
В 1946 году в Московской патриархии был создан Отдел внешних церковных связей, ставший эффективным средством советской пропаганды и дополнительным дипломатическим каналом в странах с православным населением, в первую очередь в Греции (будущем члене НАТО) и в странах Ближнего Востока. В мае 1946 года во время празднования тысячелетнего юбилея Святого Иоанна Рыльского в болгарском Рыльском монастыре бывший генеральный секретарь Коминтерна Георгий Димитров предложил превратить Москву – этот некогда «Третий Рим», а ныне столицу мирового коммунизма – в подобие православного Ватикана. Димитров объяснил верующим рамки, в которых церковь может продолжать существовать в коммунистическом обществе, представив «большую Русскую православную церковь» образцом, которому они должны были следовать. Руководители русских и болгарских церквей продемонстрировали свою лояльность Сталину. Неудивительно, что церкви за пределами досягаемости Красной армией не выражали особого интереса к идее православного Ватикана под коммунистическом руководством, так что после смерти Сталина эта тактика изменилась[8].
Новый первый секретарь ЦК КПСС Хрущев сделал немало, чтобы покончить с изоляционизмом советского лагеря и распространить влияние за его пределы. В годы его правления были установлены (или нормализованы) связи со странами со значительными православными меньшинствами – Египтом, Индией и Югославией. В самом СССР при Хрущеве новая антирелигиозная кампания 1950–1960-х годов затронула верующих всех конфессий, но не институции РПЦ. Напротив, руководство церкви все более привлекалось к сотрудничеству с государством. На международном уровне православные священники стали полезным инструментом советской внешней политики. В Восточной Европе РПЦ была призвана ослабить влияние католической церкви. В странах «третьего мира» контакты с местным духовенством были использованы для распространения советского влияния.
Позиция Москвы в отношениях с Эфиопией в 1950–1960-е годы отражала изменения в советской политике в отношении к странам «третьего мира» после смерти Сталина. Главы государств за пределами влияния Запада в то время рассматривались как потенциальные союзники – вне зависимости от их политической ориентации. Хайле Селассие, (как было принято считать, модернизатор Эфиопии) объявил себя прямым потомком Соломона. Эфиопская православная церковь владела примерно третью земли в стране и мало интересовалась благополучием своей крайне бедной паствы. Все это не помешало установлению дружественных отношений между СССР и Хайле Селассие. В 1956 году Хайле Селассие посетил СССР, его наградили орденом Суворова и дали немалый кредит в 400 миллионов рублей. Совинформбюро начало вещание программы «Радио Москвы» на амхарском языке и инициировало перевод на него русской литературы. Советские учителя основали политехническую школу в Бахр-Даре, а советские инженеры построили нефтеперерабатывающий завод в Ассабе[9].
В большей степени, чем в других странах «третьего мира», СССР использовал православную церковь в своих отношениях с Эфиопией, продолжая тем самым традиции Российской империи. Эфиопский патриарх Теофилос был приглашен в Советский Союз в 1959 году; высокопоставленные делегации РПЦ посетили Эфиопию в 1959-м, 1962-м, 1966-м и 1969 годах. Русский патриарх Пимен приезжал в Эфиопию в 1974-м. Всемирный Совет церквей в Женеве предоставлял платформу, на которой русские и эфиопские священнослужители могли общаться между собой. Восточные и древние православные церкви сближались; в 1960-х годах на серии международных встреч в Орхусе, Бристоле и Женеве обсуждался вопрос об «общем причастии» (первые подобные попытки предпринимались еще в XIX веке). После Всемирного Совета Церквей в Аддис-Абебе в январе 1971 года представители РПЦ встретились с Хайле Селассие и некоторыми эфиопскими епископами. В результате было принято решение направить в СССР эфиопских студентов, изучавших богословие[10].
Обучение эфиопских студентов-богословов в СССР было организовано и профинансировано Русской православной церковью, под эгидой ленинградского митрополита Никодима (Ротова), близко связанного с КГБ и впоследствии ставшего президентом Всемирного Совета Церквей. Эфиопская православная церковь во время правления Хайле Селассие послала на родину научного коммунизма около 25 студентов для получения образования в двух семинариях – в Ленинграде и Загорске. Для РПЦ приглашение африканских студентов позволило продемонстрировать поддержку ей советской внешней политики и таким образом поддержать существование собственных семинарий и академий, постоянно находившихся под угрозой закрытия. По воспоминаниям студентов, видимого участия советского или эфиопского государства в одобрении и финансировании этой программы не было. «Там никого идеологически не обрабатывали», – вспоминает один студент, описывавший опыт своего пребывания в СССР как «полностью положительный». По возвращении в Эфиопию студенты заняли определенные позиции в церковной иерархии – среди них Абба Хабте Селассие, учившийся в Ленинграде и ставший начальником Отдела внешних связей Эфиопской православной церкви[11].
Зеркало России: Эфиопская православная церковь и коммунистический режим Дерг
Хайле Селассие, Рас Тафари, царя царей Эфиопии, Льва-Завоевателя от колена Иудейского, избранника Бога, свергло народное восстание в 1974 году. Возмущение, в частности, вызвало то, что власти ничего не сделали, когда в стране начался голод, унесший жизни 200 тысяч человек. Образованные горожане, а также студенты, многие из которых принесли марксистские идеи из университетов Европы и США, вышли на улицы. Постепенно военные взяли власть. В сентябре был создан временный военно-административный совет, Дерг, во главе которого оказался Тафари Бенти (он был православным). Подобно тому, что происходило в России после свержения царя в феврале 1917 года, новые правители – коалиция либералов, консерваторов и революционных коммунистов – объявили о проведении широкой земельной реформы и об отделении церкви от государства. Патриарх Теофилос протестовал против назначения новых священников, многие из которых настаивали на более активном участии церкви в социальных вопросах, в то время как другие, получившие образование в соцстранах, активно участвовали в реформировании церкви после революции. Так эфиопская церковь оказалась втянутой в конфликт между старыми элитами и реформаторами, аналогичный борьбе между Тихоном и обновленцами, развернувшейся в России за полвека до этого.
Советский Союз не принимал участия в ранней фазе эфиопской революции. Первый контакт между Дерг и Кремлем состоялся при участии делегации РПЦ в Аддис-Абебе. Отношения укрепились, только когда левые радикалы, группировавшиеся вокруг генерала Менгисту Хайле Мариама, расчистили себе путь к власти. В начале 1975 года делегация Дерг прибыла в Советский Союз для проработки условий будущего союза. Когда в 1977-м Менгисту Хайле Мариам установил абсолютную власть в стране, он уже имел полную поддержку Кремля. Новый этап отношений СССР с «желтой жаркой Африкой» возродил старое русское увлечение Эфиопией. Публикация и переиздание книг о русских путешественниках в эти края подпитывала имперскую романтику[12]. Однако на геополитическом уровне СССР столкнулся с дилеммой, так как он предоставлял военную поддержку также и главному сопернику Эфиопии в Африканском Роге, Сомали, в обмен на возможность использовать сомалийский порт в Красном море[13].
В то время, как СССР пытался возродить старую идею всеправославной антизападной солидарности с Эфиопией, новые коммунистические правители в Аддис-Абебе черпали вдохновение в советской религиозной политике. Площадь Мескаль (Площадь Креста) стала площадью Революции, а государственные школы заменили уроки морали (их обычно вели православные священники) марксизмом-ленинизмом. Вскоре книжные магазины во всей Эфиопии начали продавать переводы антирелигиозных сочинений Георгия Плеханова. Преследование верующих не достигло уровня советских 1920-х, но многие эфиопские монастыри и храмы стали музеями, а религиозная литература и церковные владения были конфискованы. Верующим могли отказать в продовольственных карточках, их могли уволить с работы и даже убить.
Патриарх Теофилос был арестован в феврале 1976 года, уличен в растрате и заменен Аббой Мелаку (под именем Абуна Такла Хайманот), необразованным, но ориентированным на социальные реформы, популярным монахом из сельской местности. Во внутреннем документе Дерга говорилось:
«Настоящий патриарх Эфиопской православной церкви происходит из угнетенного класса. Эти люди не очень образованны. Поэтому ими можно манипулировать, сделав невольным инструментом антирелигиозной кампании. Патриархат уже заявил, что сам Христос распространял социализм. […] Нам необходимо выбирать священников и церковных работников, которые смогут распространить эту иллюзию совместимости христианства с коммунизмом, и продвигать их в ближний круг руководства патриарха»[14].
Ситуация стала неопределенной, когда Всемирный Совет Церквей, в который входили представители Русской православной церкви, начал расследовать судьбу Теофилоса. РПЦ в знак протеста остановила свою программу студенческих стипендий, но безрезультатно. Теофилос был казнен вместе с сотнями представителей старой элиты императорской Эфиопии. Аресты христиан и даже казни были в порядке вещей. Погибли епископ Самуил (молодой глава религиозной консультативной группы в начальный период работы Дерг, который изучал богословие в Болгарии) и многие другие иерархи. Менгисту Хайле Мариам публично поддержал расправы, ссылаясь на опыт русской революции и на необходимость ответить «красным террором» на «белый». И так же, как в Советском Союзе 1930-х, террор уничтожал и самих лидеров революции, в том числе Тафари Бенти и популярного военного Атнафу Абате[15].
Война за Огаден (1977–1978) – смена курса
Хотя политический курс Менгисту Хайле Мариама, в том числе и в отношении церкви, напоминал ленинский и сталинский, СССР в середине 1970-х практически не влиял на ход событий в Эфиопии. Кремль подписал секретное соглашение с Менгисту Хайле Мариамом в мае 1977 года, но не вмешивался – надо сказать, в довольно хаотическое – развитие событий внутри Эфиопии. Положение дел изменилось во время войны за Огаден. Вначале в Тигре, Эритрее и Огадене вспыхнули восстания оппозиции; режим Менгисту Хайле Мариама оказался на грани краха, когда сомалийская регулярная армия, оснащенная советским оружием, напала на Эфиопию летом 1977 года – это была часть плана создания так называемого «Большого Сомали»[16]. После неудачных попыток содействовать прекращению огня Кремль перестал поддерживать Сомали и начал широкомасштабную военную помощь Эфиопии.
СССР послал в Эфиопию около тысячи советников, по воздушному мосту поставил оружие примерно на миллиард долларов, Куба направила почти 12 000 солдат и 6000 советников; поддержать эфиопскую армию прибыл даже батальон из Южного Йемена. Эфиопии удалось остановить сомалийское наступление. Сложно сказать, почему Москва предпочла в качестве союзника Эфиопию, а не Сомали – ведь первая не могла предложить СССР взамен ровным счетом ничего из того, что Сомали уже гарантировал. Определенную роль в этом сыграла традиция солидарности с Эфиопией и представления о некоей культурной близости между двумя странами. Генерал-лейтенант Петр Чаплыгин, главный советский военный советник Менгисту Хайле Мариама, вспоминал: «Нам дали три задачи: спасти социалистическую революцию, сохранить целостность государства, а также сохранить традиционную дружбу между нашими странами». Успешное военное вмешательство Кремля в Эфиопии способствовало – наряду с другими факторами – концу «разрядки» с Соединенными Штатами, но оно же укрепило позиции СССР как мировой державы[17].
В последующие годы соцстраны немало помогали Эфиопии. Спецслужбы ГДР и северокорейские военные отправляли туда консультантов. Официальные советско-эфиопские договоры были подписаны в 1978 году; крупные проекты в области промышленности, образования и сельского хозяйства реализованы при содействии СССР. В Мелка Вакена была построена крупнейшая ГЭС в Эфиопии. В СССР приехали учиться более двадцати тысяч эфиопов, так что теперь наступили времена, когда эфиопским студентам-богословам уже пришлось терпеть еженедельные политучения[18].
Изменение политики эфиопского режима в отношении церкви в ходе войны с Сомали – еще одна яркая параллель с историей СССР. Дерг, ослабленный внутренней оппозицией и сепаратистскими движениями, остро нуждался в мерах по укреплению единства общества. Подобно Сталину после нападения немцев, Менгисту Хайле Мариаму пришлось остановить террор внутри страны и разыграть карту «народного единства». И так же, как Сталин, эфиопский диктатор укрепил свою власть, используя «традиционные ценности» – православную церковь и национальную культуру, – впрочем, подминая их под себя. Так же, как РПЦ, эфиопская церковь увидела в смене государственного курса шанс не только выжить, но и обеспечить свой контроль над некоторыми провинциями. Эритрея со своей собственной автокефальной традицией оказалась для Эфиопии тем, чем Западная Украина была для РПЦ; и теперь появилась возможность полностью подчинить эритрейскую паству себе, сотрудничая с коммунистическим режимом[19].
Свидетельства высокопоставленных членов Дерг и многочисленные встречи эфиопских и русских священников показывают, что РПЦ дала совет своим африканским братьям по вере сотрудничать с коммунистическом государством. Эфиопские священники охотно приезжали в СССР на совещания международных религиозных лидеров, посвященные «борьбе за мир». Летом 1977 года в Москве представитель Эфиопской церкви публично объявил, что в Советском Союзе свобода религии не находится под угрозой со стороны государства. Год спустя в Москву отправился новый патриарх Эфиопской православной церкви Такла Хайманот; выступая там, он назвал внутрицерковную оппозицию «сторонниками старого режима». В 1978 году на межрелигиозном семинаре в Аддис-Абебе патриарх утвердил декларацию из девяти пунктов, выразив полную поддержку правительству, в частности, в отношении войны против Сомали и повстанцев на севере страны. Наблюдатель от Всемирного Совета Церквей отметил: «Очевидно, что патриарх пришел к такой позиции под сильным влиянием [...] своего пребывания в России и Польше»[20].
В 1979 году, в то время как Советский Союз вторгся в Афганистан, Гэс Саломон Габра Селассие был назначен на должность генерального администратора Эфиопской православной церкви. Будучи восторженным сторонником Дерг, изучавшим богословие в ленинградской Академии с 1967-го по 1970 год, он, используя цитаты из Библии, воспевал строительство социализма в СССР, а также отрицал факты преследования верующих в Советском Союзе. Так же, как обновленцы в советские 1920-е, как иерархи РПЦ в годы «холодной войны», эфиопские церковные власти защищали политику коммунистической власти. Как и в СССР, некоторые священники выступали против официального курса, но инакомыслящие немедленно становились жертвами «революционной справедливости» (говоря попросту, их убивали), а других отстраняли от священства и бросали в тюрьмы[21].
Митрополит Сирийской православной церкви в Индии Павел Мар Григорий сообщал из Эфиопии в марте 1978 года: «Как ни странно, в светской социалистической Эфиопии на всех крупных общественных церемониях патриарх [выступает на стороне] главы государства. Правительство по-прежнему назначает руководителя церкви». А один из делегатов Всемирного Совета Церквей был в ужасе от деятельности Гэс Саломона в Эфиопии:
«На кону наша вера и свобода веры. Наш брат из православной церкви продемонстрировал чрезвычайную гибкость. Раньше геэз был священным языком церкви, потом амхарский, а теперь кажется, что русский скоро будет канонизирован»[22].
Жесткий государственный контроль над Эфиопской православной церковью продолжался до самого конца коммунистического правления. Такла Хайманот, боровшийся за выживание церкви, умер в 1988 году. Его преемник Абуна Меркориос, имевший тесные связи с Дерг во время «красного террора» в провинции Гондар, еще более укрепил сотрудничество церкви с властью. Меркориос продержался до падения Менгисту в 1991 году, после чего бежал в США.
***
В отличие от католических и протестантских церквей, православные церкви редко проявляли себя в качестве оппозиционной силы в условиях господства коммунистических режимов. В XX веке в России и Эфиопии православное духовенство придерживалось государственнических и «патриотических» взглядов независимо от идеологической ориентации власти. В обеих многонациональных империях православные элиты были носителями националистических настроений еще с XIX века. На основе этой совместной (безусловно, сконструированной) православной идентичности Россия культивировала дружбу с Эфиопией начиная с дореволюционных времен. Русские священнослужители и многие верующие чувствовали солидарность с «африканскими братьями по вере». В советские времена – несмотря на глубокие изменения – «особые связи» остались. Как и Российская империя, СССР оказывал военную и военно-техническую помощь Эфиопии, а также помогал образовывать специалистов в разных областях – от богословия до медицины и инженерного дела. Обоснованием такого – довольно спорного, как мы видели, – выбора в пользу режима Менгисту Хайле Мариама отчасти стали ссылки на эти «особые связи» между двумя странами.
[1] Большинство академических исследований истории и настоящего состояния Русской православной церкви рассматривают ее деятельность исключительно в пределах России: Wessel M.S. (Ed.). Nationalisierung der Religion und Sakralisierung der Nation im östlichen Europa. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 2006; Chumachenko T. Church and State in Soviet Russia. Russian Orthodoxy from World War II to the Khrushchev Years. London: Routledge, 2002; Pospielovsky D. The Orthodox Church in the History of Russia. New York: St. Vladimir’s Seminary Press, 1998. Некоторые из этих авторов описывают отношения с другими православными церквями, но не с эфиопской. Единственная работа, в которой делаются некоторые параллели между советским и эфиопским опытом, принадлежит православным богословам: Persoon J. Spirituality, Power and Revolution. Contemporary Monasticism in Communist Ethiopia. With an Overview of the Orthodox Church during Communism by Vásclav Ježek. Volos Academy for Theological Studies, 2014.
[2] Бурнакин А. О судьбах славянофильства. Петроград, 1916. С. 11–14.
[3] Bayly C. The Birth of the Modern World 1780–1914. Global Connections and Comparisons. Oxford: Blackwell, 2004. P. 349.
[4] Wilson E. Russia and Black Africa before World War II. New York: Homes and Meier, 1974. P. 10–12; Успенский К. (Порфирий). Восток христианский. Богослужение абиссинцев. Киев: Издательство Киевской духовной академии, 1869; Он же. Абиссинцы, их церковь и религиозные обряды. Киев: Издательство Киевской духовной академии, 1866.
[5] Nepomnyashchy T.C., Svobodny N., Trigos L. Under the Sky of My Africa. Alexander Pushkin and Blackness. Evanston: Northwestern UP, 2006; Matusevich M. No Easy Row for a Russian Hoe. Ideology and Pragmatism in Nigerian-Soviet Relations. 1960–1991. Trenton: Africa World Press, 2003. P. 16–18.
[6] Итальянские оккупанты уничтожили большинство эфиопских политических архивов в 1930-е годы. Соответственно, источники более ранних периодов довольно скудны и неточно датированы: Хренков А. Российско-эфиопские отношения в XIX – начале XX в. Москва, 1998; Rollins P.J. Russia’s Ethiopian Adventure 1888–1905. Syracuse: Syracuse University, 1967; Jésman C. The Russians in Ethiopia. An Essay in Futility. London: Chatto and Windus, 1958; Zaghi C. I Russi in Etiopia. Napoli, 1972–1973; Краснов П. Казаки в Абиссинии. Дневник начальника конвоя Российской Императорской Миссии в Абиссинии. Санкт-Петербург, 1898; Елец Ю. Император Менелик и война его с Италией. По документам и походным дневникам Н.С. Леонтьева. Санкт-Петербург, 1898; Волгин А. В стране черных христиан. Санкт-Петербург, 1895; Ascinoff N. La Spedizone Ascinoff nel Mare Rosso. Roma, 1887; Болотов В. Несколько страниц из церковной истории Эфиопии. К вопросу о соединении абиссин с православной церковью // Христианское чтение. 1888. № 3-4. P. 450–469.
[7] Stricker G. Religion in Russland. Darstellung und Daten zu Geschichte und Gegenwart. Gütersloh: Gütersloher Verlagshaus, 1993; Anderson P. The Orthodox Church in Soviet Russia // Foreign Affairs. 1961. № 2. P. 299–311.
[8] Metodiev M. Between Faith and Compromise. The Bulgarian Orthodox Church and the Communist State (1944–1989). Sofia: Institute for Studies of the Recent Past, 2010; Stricker G. Op. cit. S. 97.
[9] Reform Breeze Stirs in Ethiopia. Swirls about Selassie’s Palace // New York Times. 1961. August 11.
[10] Eide O. Revolution and Religion in Ethiopia. A Study of Church and Politics with Special Reference to the Ethiopian Evangelical Church Mekane Yesus 1974–1985. Stavanger: Misjonshogskolens forlag, 1996. S. 33; Известия. 1974. 26 января.
[11] Интервью с Абуна Тимотиосом, деканом Богословского колледжа Святой Троицы, студентом богословия в Советском Союзе с 1966-го по 1974 год. Аддис-Абеба, 11 июля 2014 года.
[12] Лукницкая В. Пусть будет земля. Повесть о путешественнике А.В. Елисееве. М., 1985; Артамонов Л. Через Эфиопию к берегам Белого Нила. М., 1979; Кацнельсон И., Терехова Г.И. По неизведанным землям Эфиопии. М.: Наука, 1975.
[13] Ghebresillasie G. Kalter Krieg am Horn von Afrika. Regional-Konflikte. A?thiopien und Somalia im Spannungsfeld der Superma?chte 1945–1991. Baden Baden: Nomos, 1999. S. 156–186; Raiser K. Report on a Visit to Ethiopia. October 13–20, 1974. World Council of Churches (WCC) Archives. P. 848. General Secretariat. Dr. K. Raiser. Ethiopia.
[14] Provisional Military Government of Socialist Ethiopia, Ministry of Information & National Guidance: The Anti-Revolutionary Nature of Religion [перевод директивы правительства в амхарском языке для всех политических кадров]. WCC-archives. 42.4.023. General Secretariat. Были некоторые споры о подлинности этого документа, который контрабандным путем привез из страны и переводил Абуна Матевос, архиепископ Эфиопской православной церкви в Иерусалиме (и патриарх Эфиопской православной церкви с 2013 года).
[15] Festnahmen im Gottesdienst. Christenverfolgung in Äthiopien. Mengistu setzt weiter auf Terror. Auch Piloten erschossen // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 1979. 20 januar; Letter by Philipp Potter to Fidel Castro (13.10.1978). WCC-archives. 42.3.003. General Secretariat.
[16] Ghebresillasie G. Op. cit. S. 156–186.
[17] Цит. по: Westad O.A. The Global Cold War. Third World Interventions and the Making of Our Times. Cambridge: Cambridge University Press, 2006. P. 279; более прагматичное объяснение, см. в: Митрохин Н. Элита «закрытого общества». МГИМО, международные отделы аппарата ЦК КПСС и просопография их сотрудников // Ab Imperio. 2013. № 4. С. 178.
[18] Интервью с эфиопским православным богословом, учившимся в Загорске в 1981–1986 годах (Аддис-Абеба, 10 июля 2014 года).
[19] Donham D. Marxist Modern. An Ethnographic History of the Ethiopian Revolution. Oakland: University of California Press, 1999. P. 130, 143.
[20] Kaplan S. The Ethiopian Orthodox Tawahedo Church // Leustean L. (Ed.). Eastern Christianity and the Cold War, 1945–1991. New York: Routledge 2010. P. 306; World Council of Churches Memorandum, W. Schmidt to K. Raiser. Brief Account of My Visit to Ethiopia. 08.12.1978. WCC-archive. P. 848. General Secretariat, Dr. K. Raiser, Ethiopia.
[21] Larebo H. The Ethiopian Orthodox Church // Ramet P. (Ed.). Eastern Christianity and Politics in the Twentieth Century. Durham: Duke University Press, 1988. P. 396.
[22] Eide O. Revolution and Religion in Ethiopia. A Study of Church and Politics with Special Reference to the Ethiopian Evangelical Church Mekane Yesus 1974–1985. Stavanger: Misjonshogskolens forlag, 1996. Р. 206.
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Россия. Эфиопия > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1900925
Николай Митрохин
От конфронтации к сотрудничеству: «европейская политика» РПЦ в XXI веке
Николай Александрович Митрохин (р. 1972) – научный сотрудник Центра восточноевропейских исследований университета Бремена. Автор книг «Русская партия: движение русских националистов в СССР» (2003), «Русская православная церковь: современное состояние и актуальные проблемы» (2004), опубликованных в серии «Библиотека “НЗ”».
Отношения Русской православной церкви (РПЦ) с европейскими странами и крупными европейскими церквями на протяжении ХХ–ХХI веков развивались противоречиво. Они сильно зависели как от общеполитической конъюнктуры в отношениях России/СССР с Западом, так и от внутренних процессов в самой церкви. Близкие – чаще всего родственные – отношения европейских монархов до Первой мировой войны содействовали активному строительству православных храмов в Европе и началу участия Русской церкви в экуменическом движении. Эти отношения были прерваны Первой мировой войной, спровоцировавшей истерические ксенофобские кампании во враждующих лагерях.
В 1920–1930-е годы в Европе оказалось огромное количество русских православных, бежавших от советской власти. Им оказывали помощь многие западные христианские организации. В каком-то смысле этот опыт стал одной из причин возникновения «европеизированного» русского православия в лице Русского студенческого христианского движения и Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе – Экзархата Вселенского Патриархата, существующего и по сей день. Сейчас он насчитывает около 65 приходов, большая часть которых (около 40) находится во Франции[1].
Тогда же зародился и другой вариант эмигрантского русского православия, задачей которого было скорее сохранение и отстаивание собственной особости. Его сторонники объединились в структуру, известную под названием Русская православная церковь за рубежом (РПЦЗ), которая в настоящее время насчитывает в странах Европейского союза около 110 приходов, из которых 62 приходятся на Германию (на май 2016 года)[2], 10 – на Францию и Великобританию и примерно по 7–8 на Австрию и Швейцарию[3]. РПЦ, под давлением советских властей длительное время осуждавшая западные церкви и «капиталистический мир» как таковой, принялась устанавливать систематические связи с этими церквями только в начале 1960-х. Отношения Московской патриархии с западноевропейскими партнерами постепенно улучшались, достигнув пика в 1988–1993 годах. Тогда западноевропейские партнеры, прежде всего крупные европейские церкви, жертвовали немалые средства на возрождение православия в России и на гуманитарную помощь (распределявшуюся в основном через структуры РПЦ).
Однако уже к 1994–1995 годам ситуация резко изменилась. Восстанавливающиеся православные приходы в изменившейся экономической ситуации перестали остро нуждаться в гуманитарной помощи, а выделяемые в ее рамках материальные ресурсы попросту не доходили до простых клириков, оставаясь в руках руководства церкви. Рядовых священников и мирян все больше раздражало любое упоминание о западных христианах, в которых они стали видеть прежде всего людей, пришедших в годы перестройки в Россию, пытающихся построить в ней свои религиозные организации и «перекупить» часть паствы. В то же время курс руководства РПЦ на укрепление собственной власти столкнулся с внутрицерковной оппозицией. Для рядового духовенства и монашества, а также части церковных публицистов, недовольных резким усилением власти епископата в начале 1990-х годов (и вспыхнувшими в результате многочисленными административными и финансовыми конфликтами), было проще обвинить руководство РПЦ в филокатолицизме и сотрудничестве с еретиками-православными, чем обосновывать свои – объективно демократические – требования по отстаиванию прав приходов и духовенства на разумную самостоятельность и возможность распоряжаться собственными ресурсами. Да и пастве подобные обвинения были ближе. Руководство Московской патриархии ответило на это резким сокращением контактов с западными церквями и усилением антикатолической и антипротестантской риторики – тем более оно и само было недовольно резким увеличением инославных христианских конфессий и общин в стране. Особое ее возмущение вызывали малочисленные, но пугающие своей моральной силой католики, которых хорошо воспринимала русская либеральная интеллигенция[4].
В начале 2000-х отношения РПЦ с Западной Европой и западными церквями пришли к наихудшей позиции за последние десятилетия. Из России высылались католические и протестантские священники с иностранными паспортами, обвинения в «духовной агрессии» стали общим местом в риторике представителей РПЦ и были широко представлены в российских медиа, западные церкви свернули почти все свои программы в России и уже начали разрывать налаженные контакты со структурами РПЦ внутри Европы. В частности, РПЦ столкнулась с прецедентами разрыва договоров об аренде ранее сдавшихся ей в европейских странах храмов.
Однако в середине 2000-х годов ситуация внезапно изменилась и РПЦ начала активный «флирт» с западноевропейскими христианскими церквями, прежде всего с католической, несмотря на весьма сдержанную ответную реакцию. Что же случилось в это время? В предлагаемой статье мы попытаемся рассмотреть объективные и субъективные причины, по которым РПЦ отказалась от конфронтации (прежде всего с Римско-католической церковью), а также методы, которые РПЦ применяет для нормализации отношений, и те задачи, которые она пытается реализовывать в настоящее время в странах ЕС.
Причины поворота 2005 года в отношениях РПЦ и римо-католиков
Самый очевидный ответ на этот вопрос – смерть 2 апреля 2005 года папы Иоанны Павла II. В представлении РПЦ именно он был ответствен за недружественную политику Ватикана в отношении Московской патриархии в 1990-х – начале 2000-х годов. По мнению РПЦ, этот курс включал в себя «разгром православия на Западной Украине» (на самом деле процесс возрождения и легализации Украинской греко-католической церкви, общины которой вернули себе большинство принадлежавших им до 1946 года храмов), открытия новых католических епархий на постсоветском пространстве и папские визиты в страны (Украину, Казахстан), которые Московская патриархия считала своей «канонической территорией». Причины подобного поведения Иоанна Павла II объяснялись его польским происхождением, что в понимании русских националистов (к которым принадлежит практически все руководство и большинство духовенства РПЦ), побуждало его к злокозненным действиям против русских. Недовольство РПЦ вызывали и другие инициативы Иоанна Павла II, расцениваемые как либеральные, особенно его примирение с иудаизмом – понимаемое многочисленными антисемитами из числа епископата, духовенства и мирян как «предательство христианства». Вполне вероятно, что играли свою роль и такие чисто психологические факторы, как зависть к популярности Иоанна Павла II во всем мире, равно как и внутри «канонической территории», где папа собирал на свои службы миллионные аудитории, о чем любому главе РПЦ оставалось (и остается) только мечтать.
Совсем по-иному смотрели на нового папу – Бенедикта XVI. Он рассматривался руководством Московской патриархии как консервативный немец, что было хорошо и с точки зрения его (предполагаемого) мировоззрения, и даже с точки этнического происхождения. Патриарх Алексий II (Ридигер) тоже имел немецкие корни, и вообще все немецкое высоко котировалось в российских элитах – достаточно вспомнить президента-германофила Владимира Путина. Кроме того, Бенедикт XVI изначально занял пассивную позицию по поводу деятельности католической церкви в странах Восточной Европы, посвятив годы своего папства прежде всего теологическим вопросам и усилению внутрицерковной дисциплины.
Все это дало РПЦ повод заявить о том, что в Европе, наконец-то, найден правильный партнер. Однако тут следует отметить и иные – как мне кажется, более серьезные – факторы и причины «смены курса» в 2005-м.
Эмиграция русскоязычных в Евросоюз и расширение инфраструктуры РПЦ
К середине 2000-х отношения РПЦ с Западной Европой перешли на качественно новый уровень вне всякой связи с личностями патриарха или папы. Самым главным фактором развития стало открытие во время перестройки границ СССР, что обеспечило массовую эмиграцию из страны. Значительная часть этой эмиграции осела в Западной Европе. В первую очередь это была примерно двухмиллионная община русских немцев и их русскоговорящих родственников, а также этнических евреев (и их родственников), переселившаяся в Германию в основном в 1988–2000 годах. На рубеже 1990–2000-х годов адаптировавшись на новом месте жительства и решив первоочередные социальные вопросы, они начали создавать небольшие православные общины по всей территории ФРГ. Ускорение этому процессу придал тот факт, что вместе с немецкими женами в страну въехали десятки православных священников (преимущественно русских и украинцев по своим этническим корням), получивших «отпускные» грамоты от своих епископов и намеревавшихся продолжить свою деятельность на новом месте.
В странах Южной Европы – прежде всего в Италии, Испании и Португалии – православные общины создавались главным образом для временных рабочих из Украины и Молдовы, поэтому Московская патриархия была вынуждена направлять туда своих священнослужителей из этих стран. Так, например, число приходов РПЦ в Италии возросло с четырех на начало 1997 года до 50 на 2012-й[5].
Показательный пример дает нам история общины Николы Чудотворца в Амстердаме. Она существовала с 1960-х годов. На начало 1990-х она собирала на службы по пятнадцать человек, которых окормляли два священника. Однако после начала трудовой миграции середины 1990-х община начала расти. К 1995 году прихожане – их было уже 45 – купили первый храм. В 2002 году выходец из России, протоиерей Сергей Овсянников, служивший в приходе с конца 1980-х и женатый на голландке, сменил усопшего настоятеля-голландца, основавшего приход. В 2006 году община купила комплекс бывшего католического монастыря (как утверждается, исключительно на пожертвования прихожан). К 2008-му, согласно отчету одного из российских наблюдателей, на литургии присутствовали уже 150–180 человек, которых окормляли уже пятеро священников[6]. Всего число приходов и монастырей РПЦ в Бельгии и Голландии выросло с 17 на 1997 год до 29 на январь 2016-го[7]. Масштаб миграции из стран постсоветского пространства был столь велик, что православные общины были созданы в десятках новых мест – от Сицилии и Южной Франции до северонорвежских городов и Рейкьявика.
Вторым существенным институциональным фактором стал лавинообразный рост туризма с территории постсоветского пространства в Западную Европу. Часть туристического потока носила «паломнический характер», то есть была организована с православной мотивацией. В любом городском православном храме России реклама таких поездок занимала существенную часть информационных стендов. Обычно подобные поездки включали в себя посещение общехристианских и католических святынь, осмотр достопримечательностей, отдых на курортах и – что немаловажно – закупку различной религиозной атрибутики (от четок до вина и масла) для личного использования и перепродажи. Хотя главными направлениями православного туризма на территории Европы были прежде всего Греция, Кипр и Италия (учитывая, конечно, что это страны Шенгенской зоны), у Московской патриархии, пытавшейся не только покровительствовать паломникам, но и зарабатывать на организации поездок, появлялись серьезные интересы в данной области. Например, в сентябре 2012 года оппозиционный парламентарий Дмитрий Гудков выяснил, что скромный паломнический отель в популярном у российских паломников немецком Трире, которым распоряжалась молодая пара – окончившая теологический факультет в Омске и перебравшаяся в Германию по «немецкой» линии эмиграции, – на деле принадлежит жене вице-спикера Государственной Думы России, активного лоббиста интересов РПЦ Андрея Исаева[8].
Третьим институциональным фактором, увеличивающим интерес РПЦ к Западной Европе, стала ее внезапная победа в середине 2000-х годов над основными религиозными конкурентами в регионе. В первую очередь это касалось поглощения РПЦЗ, а также серьезного урона, нанесенного Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе в 2010-е годы.
В 2005 году при посредничестве Владимира Путина РПЦЗ выразила согласие войти в состав РПЦ, сохранив свою структуру и органы управления. Причиной ее сговорчивости, на мой взгляд, стало осознание собственного поражения в конкурентной борьбе с РПЦ за роль «русской церкви зарубежья». Высокие обязательства, которые члены РПЦЗ налагали на себя, отталкивали или возмущали большинство тех представителей новой эмиграции, кто хотел хоть как-то участвовать в православной жизни. В результате новые приходы РПЦЗ – в отличие от РПЦ – создавать практически не удавалось. В старых же прихожане либо умерли, либо конфликтовали друг с другом, либо оказались под давлением той части «новых» эмигрантов, которые все-таки посещали данный приход: они не понимали и не принимали причин самостоятельного существования РПЦЗ[9]. Так, например, в Бремене, где живет автор этой статьи, небольшой приход РПЦЗ, существовавший довольно скромно, в конце 2000-х годов самоликвидировался, начисто проиграв конкуренцию приходу РПЦ.
Возможно, на решение об объединении повлиял и материальный фактор. Бедная и малочисленная эмигрантская церковь сумела вскоре после объединения приобрести в столичном Берлине территорию и комплекс зданий, в которых в 2008 году после ремонта открылся офис Берлинской епархии РПЦЗ.
Аналогичные проблемы характерны и для общины Архиепископии православных русских церквей в Западной Европе, где немногочисленные – и уже в основном немолодые – эмигранты, сумели благодаря сплоченности отстоять свои принципы[10] и адаптировать некоторое количество новых мигрантов. Однако они не сумели (или не захотели) развиваться и открывать новые приходы для новой эмиграции[11]. Примечательно, что даже на сайте Архиепископии содержится минимальный объем информации на русском языке, а основная ее часть дана на французском, в то время как у епархий РПЦЗ основная информация дублируется по-русски.
В результате РПЦ, занимавшая прежде во Франции и Южной Европе маргинальные позиции, получила возможность для стремительного роста. На это РПЦ бросила свои лучшие кадры. Священники, присылаемые в Европу из России, и по образованию, и по умению работать с прихожанами обычно намного превосходят оставшихся в стране, даже тех, кто занимает значительные должности. Нередко они используют приемы общинной практики эмигрантских русскоязычных церквей, в первую очередь это касается проведения совместной трапезы после литургии – обычай, который отсутствует в России и на Восточной Украине.
В начале 2010-х годов по числу приходов, общин и священников Корсунская епархия РПЦ обогнала Архиепископию православных русских церквей в Западной Европе практически во всех странах, за исключением Франции. На 2014 год Корсунская епархия, объединяющая приходы Франции, Испании, Португалии и Швейцарии, насчитывала 75 приходов и общин – а Архиепископия православных русских церквей в Западной Европе в целом насчитывала 60 приходов, расположенных по всему ЕС. Успех развития инфраструктуры РПЦ в Италии позволил в конце 2015 года создать там отдельную Богородскую епархию.
Если говорить о Франции, то разница в количестве приходов стремительно сокращается. У Архиепископии – около 40 общин. У Корсунской епархии в 2003 году насчитывалось всего 8 общин, а на январь 2015-го на сайте епархии содержались адреса 15 приходов и 11 евхаристических общин (плюс два монастыря, один скит и семинария, существовавшая в 2010–2015 годах)[12]. Побочным эффектом этой ситуации стало то, что правительство России сумело надавить на власти Франции и отсудить в 2011 году у общины Архиепископии наиболее ценный объект недвижимости – прекрасный храм и прихрамовую территорию в Ницце, а в 2016 году закрепило успех и отобрало там же еще несколько объектов недвижимости.
Вхождение стран Балтии в Евросоюз
Еще одним значимым фактором, приведшим РПЦ к необходимости «примирения с Европой» и усиленного участия в европейских делах, стало вхождение в 2004 году трех стран Балтии в Европейский союз. Таким образом сразу три епархии РПЦ (две из них, Латвийская и Эстонская, имеют статус автономных церквей) оказались на территории Евросоюза. Поскольку Московская патриархия относит Эстонию и Латвию, где проживает значительное количество русскоязычных, к своей «канонической территории», это стало важным предлогом для активизации деятельности РПЦ в бюрократических структурах объединенной Европы. Из церкви русскоязычных эмигрантов в Евросоюзе она превратилась в церковь «традиционного меньшинства». Помимо того, в эти же годы резко усилились контакты с ЕС у Молдовы и Украины, вошли в состав ЕС или стали претендентами на вступление «православные» страны, которые РПЦ традиционно считала если не своей сферой интересов, то своими партнерами (Болгария, Румыния). «Игнорировать Европу», что для РПЦ было характерно в предыдущие десятилетия, стало далее невозможно.
В сентябре 2006 года игумен Филарет (Булеков), представитель Русской православной церкви в Страсбурге, рассказывал о своих задачах так:
«Представительство Русской православной церкви принципиально отличается от представительства России тем, что не представляет интересы Церкви только в России. Мы представляем интересы всей Полноты Русской православной церкви, а они могут отличаться, скажем, в Украине, в Прибалтике или Молдове. Конечно, мы пока еще не достигли того уровня во взаимоотношениях с Советом Европы, когда могли бы с уверенностью утверждать, что представляем эти интересы во всей полноте»[13].
РПЦ как инструмент «мягкой силы»
Эти объективные и вызванные внутренними причинами факторы изменения отношений к Центральной, Южной и Западной Европе со стороны крупнейшей российской церкви дополнились в начале–середине 2000-х еще одним. Президент России Владимир Путин и второй в РПЦ после патриарха человек – митрополит Кирилл (Гундяев), отвечавший как раз за ее внешнеполитическую деятельность, – сошлись во взглядах по вопросу использования РПЦ для продвижения российских внешнеполитических интересов в мире, и прежде всего в Европе.
Путин и его ближайшее окружение стали всерьез рассматривать концепт «мягкой силы» в качестве реально работающего инструмента российской внешней политики. Одной из важных деталей этого инструмента с готовностью стала РПЦ. Внутри нее вырабатывалась программа строительства «русского мира», которая была изобретена будущим патриархом и его ближайшим окружением из Отдела внешних церковных связей. Под «русским миром» понималась готовность русскоговорящих людей за пределами России ассоциировать себя с православием, а через него (поскольку Московская патриархия поддерживала Путина) и с действующими властями России. Та же готовность примкнуть к «русскому миру» виделась Кириллом и его идеологическим окружением у тех прихожан Московского патриархата, которые не считали себя этническими русскими, но, как предполагалось, воспринимали русскую культуру через православие.
Подобная концепция позволяла РПЦ просить и получать от российского государства серьезную финансовую и организационную поддержку для развития своего присутствия в Западной Европе. Немалое финансирование на проведение международной деятельности РПЦ ежегодно получала еще с 1940-х годов (суммы в конце советского периода составляли более 2 миллионов долларов в год), однако резкое расширение своего присутствия в Западной Европе (равно как и в мире), произошедшее в 1990–2000-е годы, требовало и значительного увеличения объемов этой помощи. Разумеется, конкретные размеры вспомоществования, которое РПЦ стала получать в новых условиях, не известны. Однако очевидно, что РПЦ получала как прямое государственное финансирование в рамках различных программ, например, «поддержки соотечественников», так и помощь властей в привлечении спонсоров из числа бизнесменов, работающих за рубежом. Похожая практика уже использовалась в России в начале 2000-х, когда была создана система псевдообщественных фондов, финансируемых отчасти государством, отчасти частным бизнесом по указанию Администрации президента (например, всевозможные фонды вроде «ветеранов боевых действий в Чечне», «поддержки ветеранов боевых действий», «по реабилитации воинов-инвалидов, участников боевых действий», «ветеранов контрразведки и Федеральной службы охраны»).
Немаловажно, что с конца 1990-х РПЦ имела постоянно продлеваемый договор с МИД РФ, согласно которому министерство обещало содействие РПЦ в ее начинаниях. Те же слова звучали и в речах сменяющихся министров иностранных дел России и их замов. И это были не пустые обещания. В некоторых странах мира единственный новооткрытый приход РПЦ находился на территории посольства или же посольские сотрудники составляли основной костяк прихожан. Например, 26 мая 2016 г. сайт Берлинской епархии распространил вот такое информационное сообщение:
«Координационная встреча представителей дипломатического корпуса, священнослужителей Берлинской епархии и представителей общественных организаций соотечественников состоялась 25 мая в Бонне. Инициаторами выступили Генеральное консульство РФ в Бонне и приход Русской православной церкви в честь Покрова Божией Матери г. Дюссельдорфа. Участники встречи обсудили план совместных мероприятий по следующим направлениям: культурно-просветительская деятельность, духовное воспитание, военно-патриотическое воспитание, информационное освещение и коммуникация»[14].
Яркий пример подобной политики – заканчивающееся в настоящее время строительство на набережной Сены, в центре Парижа, православного культурного центра и храма, который будет не только кафедральным собором для Корсунской епархии, но и культурным центром посольства. Проект был согласован в ходе встречи президентов России и Франции, Путина и Саркози, в 2007 году, земля была выкуплена российским правительством за 70 миллионов евро в 2010-м, однако из-за неудачного архитектурного проекта и отрицательного отношения французского общественного мнения строительство долго не начиналось[15]. После очевидного вмешательства патриарха Кирилла, который, как сообщалось, лично вносил исправления в проект центра, с 2014 года дело пошло живей. 20 апреля 2015 года состоялась закладка первого камня, и далее строительство велось под непосредственным контролем главного управления капитального строительства Управления делами президента[16].
Аналогичные проекты совмещения храма с православным культурным центром в настоящее время развиваются в Страсбурге (проект строительства храма и центра рассчитан на 6 миллионов евро – деньги должны поступить из Москвы[17]) и в Ницце (там реставрацию отобранного у Архиепископии собора ведется на средства государственного унитарного предприятия «Росзагрансобственность»[18]).
Все это отнюдь не означает, что РПЦ ведет экспансию исходя из меркантильных соображений (для постоянного получения финансовой или иной материальной помощи) или вся ее деятельность продиктована одними политическими мотивами и представляет собой лишь реализацию курса Кремля. Здесь надо учитывать и мессианские корни современной церковно-политической идеологии, и практические церковные нужды, связанные с ее церковно-дипломатической деятельностью в кругу других православных «церквей-сестер», среди которых РПЦ пытается играть роль «старшей сестры», и потребности РПЦ как крупной социальной структуры (окормление верующих в диаспоре, паломничество), о которых мы говорили выше. Кроме того, церковное руководство имеет собственные представление (меняющееся в течение времени) о роли РПЦ в мировой – и особенно европейской – религиозной политике. Тем не менее подобная помощь – и материальная, и организационная (напомним ту же историю с приходом в Ницце или объединение с РПЦЗ) – в значительной мере способствовала активизации деятельности РПЦ на территории Европейского союза.
Поиски «традиционного партнера»
Рост активности РПЦ в ЕС в целом и в Западной Европе в частности, разумеется, не мог опираться исключительно на помощь правительства России. РПЦ нужны партнеры и собеседники внутри Евросоюза и благоприятный имидж для ведения дел. Именно этим можно объяснить сначала резкое ослабление, а после смерти Алексия II в 2008 году и полное исчезновение антикатолической и антипротестантской риторики в речах официальных представителей Московской патриархии. Тем более, что и внутренние причины для подобной риторики ушли в прошлое. Внутрицерковная, резко антикатолическая и антиэкуменическая оппозиция внутри РПЦ в 2001–2004 годах была подавлена, деятельность католиков и протестантов была поставлена в России под жесткий контроль государства, так что лишь для патриарха Алексия вопрос о потерянных в период его правления епархиях на Западе Украины оставался болезненной темой. Пришедший ему на смену Кирилл, с юности принимавший активное участие в экуменическом движении и, по мнению некоторых внутрицерковных инсайдеров, унаследовавший от своего учителя – митрополита Никодима (Ротова) – чувство глубокого уважения к формам управления католической церковью, был в этом отношении настроен гораздо мягче.
Так, например, руководить приходами РПЦ в Италии в 2011 году он отправил своего личного секретаря, иеромонаха Антония (Севрюка), который через год после пребывания в Риме назвал этот город в интервью официальному церковному сайту «возможно, не менее святой землей, чем Палестина», а также шокировал православных консерваторов тем, что поцеловал руку папы Бенедикта во время официального приема[19]. В 2015 году он не только стал руководителем вновь созданной в Италии епархии, но и возглавил Управление по зарубежным учреждениям Московской патриархии.
Впрочем, установка на взаимопонимание с католиками и протестантами была принята еще раньше – по всей видимости, в ноябре–декабре 2003 года. Именно тогда шедшая по нарастающей антикатолическая кампания в российских СМИ сошла на нет, прекратились и высылки священников. В свою очередь ориентированные на Россию католические СМИ, ранее весьма критично писавшие о РПЦ, внезапно сменили тон. В ноябре 2004 года под покровительством протоиерея Всеволода Чаплина, ближайшего идейного сподвижника тогда еще митрополита Кирилла, и при участии близкого к руководству РПЦ церковного медиаменеджера Сергея Чапнина в Москве открылся «культурный центр» «Покровские ворота», выросший из проекта по продаже в России католической литературы[20]. За прошедшее с тех пор десятилетие он зарекомендовал себя главным центром публичного диалога между образованными католиками и либерально (по меркам РПЦ) настроенными православными.
Как говорилось выше, немногим позже, после смерти Иоанна Павла II, Римская католическая церковь стала восприниматься Московской патриархией в качестве перспективного партнера в отстаивании общих интересов, которые в российской общественно-политической риторике называют «традиционными ценностями». По логике Кирилла и его окружения, «традиционные ценности» эквивалентны «христианским ценностям», под которыми понимаются сохранение гетеросексуальной семьи, подозрительное отношение (вплоть до неприятия) к противозачаточным средствам, право родителей воспитывать ребенка согласно своим убеждениям (включая возможность физических наказаний), а также, разумеется, противодействие абортам, гендерному равенству, признанию прав ЛГБТ. При этом основным врагом, разрушающим традиционные ценности, для Кирилла был «воинствующий либерализм», союзником в борьбе с которым он видел прежде всего Ватикан, а также различные ультраправые партии и организации, отстаивающие «семейные ценности». В этом отношении уже в 2010-е годы особые надежды возлагались на Францию, где Национальный фронт Марин Ле Пен и организации поддержки традиционных семей были действительно влиятельны на политическом поле.
Таким образом, политика РПЦ была в русле политики путинского режима, что стало особенно заметно в 2010-е годы, когда президент России взял курс на использование крайне правых и крайне левых политических движений в Европе для раскола общественно-политического консенсуса в ЕС и распространения антиамериканских настроений.
Однако главный предполагаемый партнер РПЦ в ЕС, католическая церковь, отказалась от предлагаемой роли. Несмотря на очевидные симпатии части консервативно настроенного католического духовенства к декларируемой РПЦ русской «духовности», а также на близость позиций по некоторым общественным вопросам, Ватикан тщательно дистанцируется от носящей слишком политический характер деятельности РПЦ. Последней долгое время не удавалось добиться никаких совместных заявлений – и тем более совместных действий.
Любимый формат диалога РПЦ и Римско-католической церкви – конференции, проходившие за счет Ватикана в разных странах, приятных для посещения православным епископатом, сошли на нет или же в них перестали включать официальных представителей Московской патриархии. Так, на прошедшей в июне 2008 года в Германии крупной православно-католической конференции, посвященной 800-летию перенесения мощей апостола Андрея Первозванного в Амальфи, присутствовали несколько известных богословов (преимущественно мирян) из РПЦ, но не было ни одного епископа или сотрудника Отдела внешних церковных связей. Десятью годами ранее представители последних двух категорий составили бы как минимум две трети делегации. Тем не менее официальный сайт Московской патриархии, «проглотив обиду», перепечатал сообщение о конференции[21].
Особенно охлаждение стало заметно, когда на смену консервативному Бенедикту XVI, пришел новый папа Франциск, который назвал главным приоритетом своего понтификата социальные вопросы, прежде всего обличение пропасти между бедными и сверхбогатыми. В подобном сюжете РПЦ может фигурировать лишь в качестве негативного примера.
Именно это парадоксальным образом сделало возможным постоянно откладывающуюся уже 20 лет встречу патриарха и папы. Она состоялась 12 февраля в Гаване после длительных тайных переговоров, проводившихся со стороны РПЦ самим Кириллом и главой Отдела внешних связей, митрополитом Иларионом, – постоянные члены Священного синода (руководящего органа церкви!) заранее не были поставлены в известность. Поскольку у папы Франциска к РПЦ не было никаких очевидных пожеланий, а у Кирилла было явное желание встретиться и обсудить важные для него (и, возможно, для президента Путина) вопросы, то в результате сторонам удалось договориться к обоюдной выгоде. Продемонстрировав свою поддержку некоторых позиций РПЦ (например, по поводу гонений на христиан на Ближнем Востоке), Франциск получил взамен заявления Московской патриархии о нормализации отношений с Ватиканом и даже признание существования Украинской греко-католической церкви, что РПЦ отказывалось делать на протяжении 400 лет[22].
Что же касается других крупных государственных церквей в Евросоюзе, то они все больше расходятся с РПЦ – и мировоззренчески, и по важнейшим общественно-политическим вопросам. Например, РПЦ в 2009 году разорвала свои отношения со столь давним, надежным и снисходительным партнером, как Евангелическо-лютеранская церковь Германии, из-за того, что ее главой была избрана женщина, а в июне 2015 года прекратила связи с пресвитерианской церковью Шотландии и Объединенной протестантской церковью Франции из-за одобрения теми однополых браков. На грани разрыва – из-за избрания в 2015 году первой женщины-епископа – отношения РПЦ с Англиканской церковью, которую два десятилетия назад богословы РПЦ воспринимали как теологически наиболее близкую к православию протестантскую организацию.
Священник совместного прихода РПЦ-РПЦЗ в Каннах Антоний Одайский (бывший программист из Севастополя, бывший активист православных молодежных организаций, женившийся на француженке) на ведущем консервативном сайте РПЦ с гордостью рассказывает о «непримиримости» своей общины:
«Общепринятая идея на Западе – экуменизм. В Каннах экуменизм развит особенно сильно, как межхристианский, так и межрелигиозный. Мы с самого начала, с первых приглашений на экуменические мероприятия сообщили о непреодолимых канонических препятствиях у православных для участия в экуменизме. […] Но приглашения продолжаются, мы продолжаем их отклонять.
Самое значимое и яркое экуменическое мероприятие в Каннах – фестиваль “Vivre ensemble” – “Жить вместе”. В течение фестиваля сотни каннских священнослужителей и верующих различных религий проводят совместные встречи, обмен опытом и т.п., а наиболее выразительным и зрелищным является совместное шествие плечо к плечу, за руки христианских священнослужителей, бонз, раввинов, муфтиев и других по знаменитой набережной Круазетт. Единственные, кто отсутствует, – это православные. В прошлом году мы решили использовать Неделю межхристианского единства, инициируемую Ватиканом, для “своих” целей»[23].
***
В завершение статьи – о перспективах деятельности РПЦ в Западной Европе.
Во-первых, на фоне продолжающейся миграции русскоговорящих граждан из постсоветских государств в Евросоюз можно ожидать продолжения расширения ее инфраструктуры, в частности открытия новых епархий в Испании и Скандинавии.
Во-вторых, несмотря на попытки быть «инструментом российской внешней политики», реальные возможности РПЦ в этой роли весьма и весьма ограничены. Поэтому можно ожидать сдерживания ее политической деятельности как властями стран Евросоюза, так и общеевропейскими инстанциями. Будет нарастать и отторжение РПЦ со стороны крупных протестантских церквей. Да и политика Ватикана скорее всего будет представлять собой комбинацию внешнего протокольного уважения РПЦ с прагматическим отстаиванием интересов католических общин на постсоветском пространстве.
А это означает, что новыми перспективными партнерами РПЦ в ЕС будут не столь значимые, но достаточно радикальные религиозные организации и группы, готовые сражаться с ней плечом к плечу против «модерна» (грозящего неминуемым «Закатом Европы») и за «сохранение Европы христианской»[24]. Одной из подобных организаций являются «лефевристы»:
«В России мы порой готовы видеть союзников в так называемых “лефевристах” – римо-католических “консерваторах”, не принявших реформ не Первого, как старокатолики, а уже Второго Ватиканского собора. Следует отметить, что “лефевристы” – действительные консерваторы, в отличие от старокатоликов, пришедших к фактическому либерализму»[25].
РПЦ будет развивать отношения и с протестантскими фундаменталистами, такими, как, например, успешно действующие в России сторонники американского антиабортного движения «Pro Life». Очень нравятся Московской патриархии неоконсерваторы из французского католического содружества «Эммануил», организовывавшего массовые манифестации против однополых браков во Франции[26], а также всевозможные ксенофобски и конспирологически настроенные (в том числе аристократические) организации, которые, не имея громкого голоса в СМИ, тем не менее присутствуют в общественной жизни «Старой Европы».
Конечно, активные контакты с христианскими консерваторами и фундаменталистами в Европе совершенно не будут означать того, что умеренно либеральные и мейнстримные христианские организации останутся вне поля зрения различных структур РПЦ. РПЦ, будучи действительно крупной организацией, включает в себя идеологически непохожие группы (от откровенных черносотенцев до православных феминисток) и деятелей разнообразного толка. Кроме того, многие из официальных лиц в РПЦ скрывают свои вполне «либеральные» (по российским меркам) взгляды под консервативной риторикой, что дает им возможность сохранять свои должности. Поэтому фактически под завесой консервативной риторики руководство РПЦ готово давать зеленый свет многим совместным проектам (прежде всего с католиками и лютеранами), инициированным как церковными структурами, так и отдельными активистами.
[1] Первая версия статьи опубликована на французском языке в журнале «La Revue russe» (2016. № 4). Автор выражает глубокую благодарность Эмилии Кустовой (Страсбург), без энергии и настойчивости которой этот текст вряд ли увидел бы свет.
[2] Рассчитано по: Адреса приходов Германской епархии РПЗЦ (http://rocor.de/adresa.html).
[3] Французские и все остальные романские (по языку) приходы Южной Европы, а также приходы стран Бенилюкса входят в Женевскую епархию РПЦЗ, насчитывающую в сумме около 30 приходов и монашеских общин. Подробнее см.: Список священнослужителей и приходов Западно-Европейской епархии Русская православной церкви за границей (www.diocesedegeneve.net/j2/index.php/en/paroisses).
[4] Подробнее см.: Митрохин Н. Русская православная церковь: современное состояние и актуальные проблемы. М.: Новое литературное обозрение, 2004; 2006.
[5] Интервью секретаря Администрации приходов Московского патриархата в Италии, иеромонаха Антония (Севрюка), порталу «Православие и мир» 10 июля 2012 (www.patriarchia.ru/db/text/2334228.html).
[6] Мудров С. Нидерланды: миссия Церкви в либеральной стране // Православие.ру. 2008. 4 сентября (www.pravoslavie.ru/1404.html).
[7] Рассчитано по данным сайта Бельгийской и Голландской епархии (www.archiepiskopia.be/index.php?content=parishes&lang=ru).
[8] Депутат Гудков нашел у единоросса Исаева «православный бизнес»: отель для паломников в Германии // Газета.ру. 2012. 18 сентября (www.gazeta.ru/politics/news/2012/09/18/n_2534821.shtml); Интервью автора с владельцами данного отеля. Штутгарт, 28 мая 2007 года.
[9] Интервью автора с участниками объединительного процесса со стороны РПЦЗ. Штутгарт, май 2007 года.
[10] Изгнав тех немногих из своих старых членов, кто в начале 2000-х потребовал присоединения к РПЦ.
[11] Материалы исследования автором приходов Архиепископии на юге Франции (Ницца, Канны, Марсель), июнь 2009-го; а также в Париже (декабрь 2011-го).
[12] Есть, конечно, вопрос о том, насколько эти данные соответствуют реальности.
[13] Игумен Филарет (Булеков). Наша задача – разрушить «железный занавес» между религиозными организациями и Советом Европы. Интервью – Сергей Чапнин // Церковный вестник. 2006. № 17(342) (www.tserkov.info/tio/?ID=4267).
[14] Координационная встреча священнослужителей Берлинской епархии, представителей дипкорпуса и общественных организаций прошла в Бонне. 26 мая 2016 (www.rokmp.de/koordinatsionnaya-vstrecha-svyashhennosluzhiteley-berlinsko...).
[15] Загвоздина Д. «Бельмо» РПЦ в Париже. Россия пересмотрит проект строительства православной церкви на берегу Сены // Газета.ру. 2012. 23 ноября (www.gazeta.ru/social/2012/11/23/4864681.shtml).
[16] На набережной Бранли в Париже состоялась торжественная закладка первого камня в основание Троицкого соборного храма. 20 апреля 2015 (http://eparchia.patriarchia.ru/db/text/4049816.html); В Париже продолжается строительство нового кафедрального храма на набережной Бранли (www.patriarchia.ru/db/text/4234612.html).
[17] Архиепископ Егорьевский Марк: На строительство храма в Страсбурге нужны деньги (www.patriarchia.ru/db/text/4234464.html).
[18] Состоялось освящение Николаевского собора в Ницце (www.patriarchia.ru/db/text/4348742.html).
[19] Интервью секретаря Администрации приходов Московского патриархата в Италии, иеромонаха Антония (Севрюка); Каверин Н. О мнимом экуменизме, новопоставленном епископе Антонии (Севрюке) и нормах этикета, которые выше христианской совести // Благодатный огонь. 2015. 8 ноября (www.blagogon.ru/digest/646/).
[20] См., например, его выступление там в 2011 году: Протоиерей Всеволод Чаплин: Все, что волнует людей, является сферой озабоченности верующих людей Церкви // Татьянин день. 2011. 28 июня (www.taday.ru/text/1125669.html).
[21] Конференция, посвященная 800-летию перенесения мощей апостола Андрея Первозванного в Амальфи, прошла в Германии (www.patriarchia.ru/db/text/422592.html).
[22] Совместное заявление Папы Римского Франциска и Святейшего Патриарха Кирилла (www.patriarchia.ru/db/text/4372074.html).
[23] Священник Антоний Одайский. О Франции, православии и французах. Зарисовки с Лазурного берега // Православие.ру. 2015. 9 июня (www.pravoslavie.ru/79855.html).
[24] Епископ Егорьевский Тихон: Мы должны вместе сохранить Европу христианской (www.patriarchia.ru/db/text/4379843.html).
[25] Ребров Д. Сложный вопрос. Интервью с диаконом Августином Соколовски // Нескучный сад. 2010. 22 ноября (www.pravmir.ru/slozhnyj-vopros/).
[26] Леонтьев А. Толерантная Франция против однополых браков. Беседа со священником Антонием Одайским // Православие.ру. 2013. 16 января (www.pravoslavie.ru/58810.html).
Неприкосновенный запас 2016, 3(107)
Россия. Франция > Внешэкономсвязи, политика > magazines.gorky.media, 25 июня 2016 > № 1900924
Николай Митрохин
Frexit после Brexit?
В виду того, что большинство французских граждан настроены весьма негативно по отношению к ЕС, результаты референдума Великобритании сделали вопрос о Frexit одним из главных в политической дискуссии в стране, которая готовится к президентским выборам 2017 года. После того как были озвучены результаты референдума в четверг относительно членства Великобритании в Европейском Союзе, внимания заслуживают два аспекта, связанные с последствиями голосования.
С одной стороны, это спекуляции о финансовых последствиях британского выбора покинуть ЕС. Особое внимание уделяется воздействию на европейские и международные финансовые рынки, а также стоимость британского фунта. С другой стороны, долгосрочное воздействие Brexit в настоящее время оценивается с точки зрения его влияния на другие европейские страны. Решение, принятое в Великобритании будет иметь далеко идущие последствия для соседей государства, создавая определенные политические риски.
В то время как много внимания уделяется потенциальной политике против членства в ЕС Греции и новой кампании за независимость Шотландии, Франция вполне может оказаться страной, наиболее пострадавшей от Brexit в среднесрочной перспективе. С учетом крайне ослабленного правительства и нескольких сильных партий евроскептиков, британское решение, скорее всего, спровоцирует начало дискуссии о месте Франции в ЕС на фоне президентской кампании 2017 года.
Национальный фронт усилился за счет Brexit
Франция является одной из стран Западной Европы с самыми сильными настроениями против членства в ЕС. Это государство было на передовой европейского строительства с 1950-х годов, но в течение последнего десятилетия по нему прокатилась сильная волна евро-скептицизма. Недавний опрос, проведенный Pew Research Center, показывает, что более 60% французских граждан настроены негативно в отношении ЕС. В Великобритании количество недовольных составляет 48%.
Правая партия Национальный фронт (НФ) стала главным сторонником этой идеи. Под руководством Марин Ле Пен, партия сделала упор на националистическую и экономически протекционистскую политику против членства в ЕС. На данный момент ФН одна из крупнейших партий во Франции с рекордным рейтингом одобрения в 25%
Утром после британского голосования, Марин Ле Пен была первым французским лидером, сделавшим официальное сообщение относительно Brexit. Она поздравила британский народ и пообещала организовать подобный референдум во Франции, если будет избрана в мае 2017. Ее позиция согласуется с предыдущими высказываниями и с мнением Флориана Филиппота, который является вторым лицом партии. Филиппот неоднократно призывал к переговорам о пересмотре места Франции в ЕС, выходе страны из зоны евро, и в случае невыполнения французских требований со стороны Брюсселя, к полномасштабному референдуму о Frexit.
Анти-ЕС платформа НФ основывается на экономических и социальных вопросах. Партия призывает к защите французского рынка, отмены санкций против России и к концу ультра-либеральной политики. НФ категорически против политики в отношении мигрантов и призывает к восстановлению национальных границ. Эти позиции все чаще резонируют положительно во французском обществе, находящимся в зоне повышенной террористической угрозы и текущей социально-экономической напряженности.
Республиканцы: между народом и ЕС
В середине июня Николя Саркози, глава республиканцев выступил с большой политической речью, в которой он обозначил свою политическую позицию в качестве потенциального кандидата на праймериз от республиканцев в преддверии выборов 2017 года. В своей речи он сделал основной акцент на население страны. Такой выбор согласуется с политическими попытками партии вернуть часть избирателей, перешедших на сторону НФ
Республиканцы готовы к дорогостоящей внутренней борьбе за власть в рамках подготовки праймериз. Ключевые фигуры, такие как Франсуа Фийон, Ален Жюппе, Бруно Ле Мэра и Николя Саркози борются за голоса избирателей, чтоб в конечном итоге стать кандидатом от партии.
ЕС, вероятно, будет ключевым вопросом на предстоящих праймериз и президентских выборах, и он дополнительно разделит и ослабит республиканцев. Действительно, в то время как партия пытается утвердить себя в качестве защитника нации и лидера более сбалансированного ЕС, все кандидаты являются сторонниками французской интеграции в Союзе.
Таким образом, стратегически важным для республиканцев будет доставить сообщение правому крылу своей партии, продолжая защищать либеральную экономическую политику, которая определяет политический курс. Если они будут не в состоянии сделать это, правоцентристы могут утратить преимущество в национальном дискурсе в пользу НФ и потерять имидж проевропейской партии, уступив социалистам.
Крайне левые обходят социалистов
Правящая партия социалистов (СП) столкнулась с одним из глубочайших кризисов в своей истории. Рейтинги президента Олланда находятся на самом низком уровне среди всех президентов Пятой французской республики. Правительство политически ослаблено постоянной борьбой за власть с профсоюзами.
После избрания Олланда в 2012 году ПС выбрала социал-демократическое направление, и в настоящее время является убежденным сторонником политики ЕС. После голосования о Brexit, ключевые правительственные чиновники высказались в пользу ЕС и выразили различные уровни обеспокоенности в отношении британского выбора. Рейтинги одобрения министра финансов Эммануэля Макрон подчеркивают текущую поддержку левоцентристской части СП в отношении либеральной линии партии.
СП, однако, сильно подорваны своим левым крылом, а также крайне левыми партиями. Противники СП призывают к прекращению либеральной экономической политики и общему пересмотру подхода Франции к членству в ЕС.
В условиях растущей тенденции против ЕС, развивающейся во Франции, не удивительно, что Жан-Люк Меленкон, руководитель Левого фронта, набирает силу против Олланда. Меленкон больше не говорит о Frexit, но он неоднократно заявлял о необходимости реформирования ЕС и пересмотра позиции Франции в Союзе.
Заглядывая в будущее
Политическая обстановка во Франции, вероятно, станет более напряженной, поскольку страна приближается к президентским выборам 2017 года. Республиканцам и социалистам придется придется договариваться с центристами и более радикальными сторонниками партии. Это создаст определенные проблемы в создании последовательного и умеренного политического сообщения.
На волне успеха Brexit, ФН, как ожидается, будет настаивать на открытой дискуссии о месте Франции в ЕС. Благодаря высокому рейтингу популярности, правой партии, скорее всего, удастся повлиять на президентские выборы таким образом, что Frexit станет центральным элементом местной политической жизни на кануне выборов 2017 года.
Global Risk Insights
НПО США и Армения
Владимир Платов
Активное использование Соединенными Штатами и их сателлитами неправительственных организаций (НПО) для подготовки и осуществления «цветных революций» в Северной Африке, на Ближнем Востоке, а также на постсоветском пространстве уже неоднократно обсуждалось на страницах международных СМИ, а также в публикациях «Нового Восточного Обозрения».
Бросается в глаза то обстоятельство, что особая активность НПО и западных кампаний в их поддержку происходит как раз в тех странах и в те периоды, когда конкретные вызывающие критику Запада государства начинают проявлять свою независимость в ответ на давление США на их политический курс или на отказ к присоединению к тем или иным международным акциям Вашингтона.
Если говорить о постсоветском пространстве, то особое внимание западных и, прежде всего, американских НПО в течение последних лет привлекали государства Центральной Азии, Закавказья, в ряде которых эти формирования активно участвовали в попытках осуществления «цветных революций».
Достаточно заметная активизация проамериканских НПО в последние годы происходит в Армении, являющейся сегодня верным союзником России в Закавказье. Стремясь разыграть украинский сценарий на территории Армении и оторвать это государство от России, активно имплантируемые Западом в последние годы различные НПО в эту страну стараются отработать выделяемые им Вашингтоном финансовые средства и вызвать по различным, порой даже весьма надуманным причинам, общественные волнения.
Так, в Армении на протяжении последних 5 лет активно действует исследовательский центр на базе Американо-армянского университета, большую часть сотрудников которого составляют иностранцы (выходцы из США и стран Европы) или граждане Армении, получившие образование в данном университете, либо на территории США. В своем большинстве сотрудники НПО проводят агитацию за вытеснение русского языка, а также советского наследия (в особенности исторического прошлого Армении в составе СССР), что могло бы, по мнению «вашингтонских стратегов», по уже опробованному пути другими американскими НПО на примере Украины, усилить противоречия Армении с Россией и антироссийские взгляды населения этой страны.
По различным данным, в частности, по результатам исследования, проведенного в Армении в рамках проекта UNDP, количество НПО Армении, постоянно функционирующих только в общественно-политическом и медийном поле, а также в сфере защиты прав человека, составляет несколько сотен. Именно в этих целях Посольство США активно поддерживает местные средства массовой информации, наиболее «раскрученным» из которых является «Голос Армении». Помимо этого Посольством США оказывается также финансовая поддержка 60% действующих на территории Армении СМИ, надеясь с их помощью не только держать под контролем ситуацию в этой стране, но и оказывать на нее выгодное Вашингтону влияние, в том числе и по ограничению деятельности России и Ирана в Закавказье.
В настоящее время странами Запада в главе с США проводится целенаправленная, системная политика по разрушению традиционных ценностей, морали, института семьи на территории постсоветского пространства. Весьма активно эта работа ведется путем вброса сектантского сердоболия в Армению. В последние годы небывалую активность в этой стране стали проявлять разнообразные секты, чьи штаб-квартиры «почему-то» базируются именно в США, будь то какие-нибудь мунисты, бахаисты, кришнаиты, тем более – иеговисты, мормоны, сайентологи и др.
Кстати, в очень даже демократической Франции секта «Свидетелей Йеговы» (секта Джорджа Рассела) официально запрещена законом как тоталитарная.
Достаточно хорошо известна в Армении и активность первой иностранной секты – мормонов, укрепившейся в этой стране с начала 90-х годов прошлого столетия. Известно, что именно мормоны составляли и составляют костяк американских спецслужб, военных структур, Минфина США. Уже давно не является секретом то обстоятельство, что деятельность старейшин этой секты является хорошей обкаткой молодых кадров зарубежных спецслужб на территории той страны, где США намереваются посадить на правление свою марионетку. Поэтому неудивительно, что в годы благоденствия фирмы «Huntsman International» мормона-республиканца Дж.Хантсманна-младшего в Армении, эта секта активно «ловила души» среди армянских граждан.
Подобной деятельностью занимается и «Церковь сайентологии», являющаяся, по сути, хорошей профессиональной разведкой. Поэтому закономерно, что в большинстве стран мира деятельность сайентологов законодательно запрещена и жестко пресекается как угрожающая национальной безопасности государства и психике людей. Зато в США эта секта пользуется полной свободой и даже негласной поддержкой властей. Прежде всего, в силу заключенного еще в 1959 г. директором ЦРУ Алленом Даллесом соглашения с основателем секты Роном Хаббардом, согласно которому Лэнгли обеспечивало «Церкви сайентологии» прикрытие и защиту, а в обмен получало помощь в проведении спецопераций за рубежом и полный доступ к важной развединформации, регулярно поставляемой сайентологами.
Поэтому вряд ли можно объяснить другими причинами расположение именно на территории этого государства самого крупного посольства США в мире, в особенности если учитывать несоизмеримую для такой «дипломатической» активности Вашингтона небольшую численность населения Армении в три миллиона человек. Именно в Армении под контролем и финансовым обеспечением США активно действуют 5 тысяч НПО, на содержание которых Вашингтон ежегодно выделяет до 250 млн долларов США.
Лидер французской оппозиционной партии "Национальный фронт", евродепутат Марин Ле Пен сообщила в субботу журналистам после встречи представителей партии с президентом Франсуа Олландом в Елисейском дворце, что французский лидер в ходе беседы выразил несогласие с идеей проведения во Франции референдума, аналогичного британскому.
В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход из Евросоюза проголосовали 51,9%. В субботу президент Франции проводит встречи с лидерами всех французских парламентских партий, чтобы обсудить последствия голосования в Великобритании.
"Мы призвали сделать две вещи, которые нам кажутся важными в демократическом обществе. Первое — это проведение референдума, чтобы задать французам вопрос о том, хотят ли они и дальше оставаться в Евросоюзе… На этот вопрос он (Олланд — ред.) нам ответил "нет", — сказала Ле Пен журналистам после встречи с президентом.
По ее словам, представители Нацфронта также призвали Олланда выполнить одно из его обещаний и ввести на парламентских выборах во Франции пропорциональную систему распределения мандатов, поскольку "Национальное собрание (нижняя палата) ни в коей мере не представляет всего политического многообразия страны".
"У нас чувство, что мы пришли сюда впустую", — сказала Ле Пен.
Власти Франции после британского референдума о выходе из ЕС не будут предлагать новый основополагающий договор, речь идет лишь о некоторых изменениях в уже существующем, заявил в субботу после встречи с президентом страны Франсуа Олландом евродепутат и политик Жан-Люк Меланшон.
В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход из Евросоюза проголосовали 51,9%. В субботу президент Франции проводит встречи с лидерами всех французских парламентских партий, чтобы обсудить последствия голосования в Великобритании.
"Встреча оставила странное впечатление. Я выхожу с нее огорченным. На повестке дня только перетряхивание и мелкий ремонт, а отнюдь не решительный ответ на вызов с учетом важности событий", — заявил после встречи с президентом один из лидеров "Левой партии", евродепутат Жан-Люк Меланшон.
По его словам, французские власти, в частности, не готовы к отказу от Лиссабонского договора.
"Франция не будет предлагать новый основополагающий договор, речь идет лишь о некоторых изменениях в уже существующем", — заявил политик.
Президент Азербайджана Ильхам Алиев заявил в субботу, что Венская встреча президентов Азербайджана и Армении по Карабаху была проведена по инициативе США, Азербайджан не подписал там никаких документов.
Ранее в Вене состоялась первая с начала обострения ситуации в Карабахе встреча президентов Армении и Азербайджана Сержа Саргсяна и Ильхама Алиева при участии глав МИД стран-сопредседателей Минской группы (США, РФ и Франции). В переговорах принимали участие сопредседатели Минской группы ОБСЕ по урегулированию нагорно-карабахского конфликта послы Джеймс Уорлик, Игорь Попов и Пьер Андрие.
"Мы подключились к переговорному процессу, не принимая никаких условий. Венская встреча была проведена по инициативе США, считаю, что там имелись позитивные итоги. Условия, поставленные армянской стороной, приняты не были. Мы не подписывали там никакого документа. Просто сопредседатели выступили с заявлением, это их заявление", — цитирует Алиева агентство АПА.
Армения и Азербайджан 2 апреля заявили об обострении ситуации в зоне карабахского конфликта: Минобороны Азербайджана сообщило, в частности, об обстрелах со стороны ВС Армении, при этом армянское военное ведомство заявило о "наступательных действиях" с азербайджанской стороны. Стороны конфликта 5 апреля объявили о прекращении огня, однако периодически обвиняют друг друга в продолжении обстрелов.
Конфликт в Карабахе начался в феврале 1988 года, когда Нагорно-Карабахская автономная область (НКАО) заявила о выходе из Азербайджанской ССР. В сентябре 1991 года в центре НКАО Степанакерте было объявлено о создании Нагорно-Карабахской республики (НКР). Власти Азербайджана в ходе последующего военного конфликта потеряли контроль над Нагорным Карабахом.
С 1992 года ведутся переговоры по мирному урегулированию конфликта в рамках Минской группы ОБСЕ. Азербайджан настаивает на сохранении своей территориальной целостности, Армения защищает интересы непризнанной республики, так как НКР не является стороной переговоров.
Вугар Гасанов.
А400М присматривается к рынку США.
США будут играть ключевую роль в наращивании экспорта транспортных самолетов А400М, компания Airbus Defence and Space уже готовит площадку для входа в этот самый крупный западный военный рынок, сообщает «Военный Паритет».
«США являются нашей целью, но явно не сегодня», сообщил журналистам руководитель военного отделения компании Фернандо Алонсо (Fernando Alonso). Производитель планирует продать, по меньшей мере, 200 самолетов в течение 30 лет, и США рассматриваются как потенциальный крупнейший покупатель самолетов. Планируется отправка самолета в Вашингтон, где он пройдет сложную процедуру закупок, характерных для США.
По словам представителей компании, решаются вопросы по укреплению карданной коробки редуктора и замене алюминиевого сплава на другой в центральной части фюзеляжа, чтобы избежать трещин. Два самолета к 24 июня налетают 100 часов для проверки модернизированной коробки передач винтов двигателя. Если все пройдет по плану, новая коробка будет проверяться через каждые 600 часов вместо 20 сегодня (will be inspected every 600 flight hours compared to the current 20 hours – ранее сообщалось о 200 часах – прим. Военный Паритет ).
Совершено новая коробка передач будет создана компанией General Electric вместе с ее итальянской дочкой Avio и, как ожидается, будет поставляться с 2017 года. Компания Airbus потратила в общей сложности на программу А400М 5 млрд евро (5,7 млрд долл США). Отмечается, что стоимость модернизационных работ может быть «значительной» (significant).
Французская компания Onera проводит исследования и разработки по созданию воздушной системы дозаправки для А400М, которая будет использоваться для дозаправки вертолетов. Топливный шланг должен иметь длину до 120 футов (36,6 м), то есть больше стандартный (80-90 футов – 24,4-27,5 м). Более длинный шланг необходим для уменьшения турбулентности, создаваемого винтом вертолета. В качестве промежуточной меры в январе Франция заказала четыре самолета С-130J, в том числе два версии KC-130J с возможностью дозаправки вертолетов.
Прорабатывается модификация А400М с двумя десантными дверями по сторонам фюзеляжа, которые позволят десантировать 116 солдат (по 58 с каждой двери). Полный тестовый прыжок такого количества военнослужащих будет проведен в конце года.
Отмечается, что к транспортным самолетам С-295 производства «Эйрбас» «серьезный интерес» (serious interest) проявляет Вьетнам.
Французский бизнес готов инвестировать средства в российское ЖКХ в рамках концессионных соглашений
Делегация Минстроя России, возглавляемая главой ведомства Михаилом Менем, 24 июня встретилась с представителями Движения французских предприятий «МЕДЕФ». Организация существует около 20 лет и объединяет самых значимых представителей французского бизнеса, всего более 800 тысяч предприятий. Французский бизнес интересовался возможностью инвестирования средств в энергоэффективные технологии, сферу ЖКХ, архитектурные проекты.
В начале встречи глава Минстроя России Михаил Мень рассказал об условиях инвестирования в сферы строительства и ЖКХ. Отдельно министр остановился на законодательстве в сфере ЖКХ. «Многие европейские эксперты отмечают, что российское законодательство по привлечению инвестиций в сферу ЖКХ одно из самых либеральных в мире. В первую очередь, речь идёт о долгосрочном тарифном регулировании и инвестоориентированных условиях концессионных соглашений», - подчеркнул глава ведомства.
Генеральный инспектор по окружающей среде и устойчивому развитию Министерства окружающей среды, энергетики и морских дел Французской Республики Кристиан Леви, являющийся также Сопредседателем российско-французской Рабочей группы по строительству, территориальному развитию и жилищно-коммунальному хозяйству в рамках СЕФИК, сообщил, что французская сторона рассматривает возможность инвестирования в российское ЖКХ. «Мы заинтересованы в развитии экономических отношений с Россией, в частности, в сфере государственно-частного партнёрства. Условия заключения концессионных соглашений действительно привлекательны для инвесторов. Французской стороне было бы интересно найти проект, на примере которого возможно наглядное изучение всех этапов функционирования концессионной модели. Это поможет в полной мере понять систему работы механизмов государственно-частного партнёрства и ознакомиться с системой управления ресурсами на региональном уровне», - отметил Кристиан Леви.
Глава Минстроя России Михаил Мень поручил своему заместителю Андрею Чибису, который является председателем российской стороны Рабочей группы в рамках СЕФИК, оказать содействие французской стороне. «Предложение французских коллег является для нас важным сигналом. Мы окажем им максимальную поддержку в реализации данной инициативы и в ближайшее время представим список предложений», - сказал замминистра.
Директор проекта по устойчивому развитию городов французской бизнес-ассоциации Жерар Вольф, также участвовавший во встрече, выразил желание отмены санкций против России. Он сообщил, что по объему иностранных инвестиций Франция занимает третье место в России, между странами установились очень тесные экономические отношения, которые хотелось бы продолжать.
Во Франции подписаны соглашения о сотрудничестве с Россией в сферах строительства и ЖКХ
В рамках официального визита делегации Министерства строительства и жилищно-коммунального хозяйства Российской Федерации во Францию 24 июня подписаны соглашения о сотрудничестве двух стран в сферах строительства и ЖКХ. Глава Минстроя России Михаил Мень и министр жилищного хозяйства и жилищного строительства Франции Эммануэль Косс подписали Меморандум о сотрудничестве ведомств в данных отраслях.
Меморандум предполагает развитие партнерских отношений и содействие в реализации совместных проектов между научно-исследовательскими и образовательными организациями, обмен опытом по вопросам нормативно-правового и технического регулирования, совместном анализе структурных и экономических барьеров, препятствующих развитию сотрудничества в сферах строительства и ЖКХ.
Для выполнения данных задач стороны будут взаимодействовать в рамках Рабочей группы «Строительство, жилищно-коммунальное хозяйство и территориальное развитие» Российско-Французского Совета по экономическим, финансовым, промышленным и торговым вопросам (СЕФИК). Протокол заседания Рабочей группы также был подписан в рамках визита российской делегации во Францию.
Михаил Мень и Эммануэль Косс подписали также Соглашение о присоединении России ко «Дню зданий». Речь идет о Глобальном альянсе зданий и сооружений, который был создан в Париже в 2015 году. Альянс объединяет страны, государственные и частные компании для привлечения инноваций в строительство зданий в целях борьбы с глобальным потеплением. Он создан для того, чтобы повысить информированность о новых технологиях, в части улучшения энергоэффективности зданий и сокращению выбросов парниковых газов. На сегодняшний день компании приняли более 1300 строительных мер, связанных с климатом.
В рамках встречи российского и французского министров был подписан также Меморандум Национального объединения производителей строительных материалов, изделий и конструкций (Россия) с Ассоциацией промышленности строительных материалов AIMCC (Франция).
Глава Минстроя России встретился с Министром жилищного хозяйства и жилищного строительства Франции
В рамках официального визита во Францию глава Министерства строительства и жилищно-коммунального хозяйства Российской Федерации Михаил Мень 24 июня встретился с Министром жилищного хозяйства и жилищного строительства Французской Республики Эммануэль Косс. На встрече в г. Париже министры обсудили вопросы жилищного строительства и привлечение инвестиций в жилищно-коммунальное хозяйство.
Стороны обменялись опытом по комплексному развитию территорий при строительстве крупных жилых микрорайонов. «Для нас очень важен опыт Франции в данной сфере, в том числе и в части законодательного регулирования», - подчеркнул российский министр.
По словам Эммануэль Косс, французские власти сформировали законодательство по единому механизму поддержки застройщиков при комплексном развитии территорий, во Франции на эти цели заложены серьезные бюджетные средства.
Общей проблемой для Франции и России является высокая стоимость жилья, его недоступность для большой части населения. Стороны обменялись опытом, какие механизмы, в том числе в части поддержки ипотеки, могут частично решить этот вопрос. Отдельно на встрече обсудили вопросы энергоэффективности в строительстве.
Говоря о привлечении инвестиций в сферу ЖКХ, министр Михаил Мень подчеркнул, что сегодня в России полностью сформировано законодательство, позволяющее инвесторам, в том числе иностранным, получать гарантированную предпринимательскую прибыль. «Россия сегодня открыта для инвестиций как в сфере строительства, так и в ЖКХ, несколько французских компаний уже работают в этих отраслях, и мы поддерживаем подобно двустороннее сотрудничество», - сказал Михаил Мень.
Иран углубляет дипломатические отношения с Нидерландами
Министр иностранных дел Ирана Мохаммад Джавад Зариф в рамках своего европейского турне встретился со своим нидерландским коллегой Бертом Коендерсом.
На встрече, прошедшей в Амстердаме в минувший четверг, Зариф поприветствовал установившиеся теплые отношения между двумя странами, отметив, что существует множество перспективных направлений для усиления сотрудничества.
В свою очередь, министр иностранных дел Нидерландов обратил внимание на то, что у Тегерана и Амстердама в настоящий момент существуют очень хорошие возможности для улучшения двусторонних отношений. Важной предпосылкой для этого является подписание в прошлом году ядерного соглашения между Ираном и международной "шестеркой".
Как сообщал Iran.ru, в рамках своего тура по Европе глава иранской дипломатии посещает с официальным визитом Францию и Нидерланды.
Руководители туристических властей стран-участниц Организации черноморского экономического сотрудничества (ОЧЭС) подписали совместную декларацию. Ростуризм на встрече представлял заместитель руководителя ведомства Сергей Корнеев. В мероприятии участвовали генеральный секретарь Организации ЧЭС Майкл Кристидис, исполнительный директор ЮНВТО Золтан Шомоги, министр туризма Болгарии Николина Ангелкова, замминистра культуры Республики Армения Нерсес Тер-Варданян, замминистра торговли, туризма и телекоммуникаций Республики Сербия Рената Пинджо, а также главы делегаций из Азербайджана, Греции, Румынии.
В документе говорится об укреплении сотрудничества в сфере туризма и культуры между странами-участницами ОЧЭС, разработке совместных проектов и международных культурных и туристических мероприятий, поддержке проектов культурного туризма и культурных туристических маршрутов. Руководители туристических ведомств также высказались за создание учреждения "Культурный порт Черного моря".
Также стороны договорились повышать эффективность взаимодействия между туристическими ведомствами, изучить возможности упрощения визового режима для туристов из стран ОЧЭС, улучшать транспортные связи внутри региона, развивать отдельные виды туризма, в частности, культурно-познавательный, гастрономический и винный, агротуризм. В частности, обсуждалась возможность создания и продвижения единого туристического бренда "Кухни Черного моря". Кроме того, представители государств оценили как высокоэффективный механизм продвижения турпродукта работу национальных офисов VisitRussia.
"Все поддержали наше предложение продвигать совместные маршруты и общий бренд через российские национальные туристские офисы "Visit Russia". Мы уже получили конкретные предложения от нескольких стран по продвижению через офисы наших совместных турмаршрутов. Генсек ЧЭС оценил эту встречу как одну из самых конструктивных за последний период и абсолютно новый шаг в совместной интеграции, и привёл туризм в пример коллегам из других отраслей, взаимодействующих в рамках ОЧЭС", - отметил заместитель руководителя Ростуризма Сергей Корнеев.
Сотрудничество со странами-участницами ОЧЭС в сфере туризма является важным для России. Суммарный объем взаимных поездок граждан России и стран-участниц Организации (без учета Грузии) составляет около 25 млн человек ежегодно, из них по въезду в РФ более 10 млн, по выезду из РФ – около 15 млн человек.
И одним из наиболее перспективных направлений сотрудничества Ростуризм считает развитие круизного туризма.
"В свое время мы представляли коллегам имиджевый некоммерческий проект "Международный яхтенный фестиваль "Черное море". Этот и другие подобные проекты сегодня должны быть направлены на привлечение внимания к развитию яхтенного и круизного туризма в бассейне Черного моря, выработку предложений по строительству, реконструкции и модернизации соответствующей инфраструктуры и круизного флота. Отмечу, что в России законодательная база для этого уже существует: с июня 2013 года Федеральный закон № 110 позволяет иностранным прогулочным и спортивным парусным судам осуществлять плавание и стоянку во внутренних морских водах и в территориальном море России, за пределами пункта пропуска через Государственную границу Российской Федерации", - считает руководитель Ростуризма Олег Сафонов.
Кроме того, важное значение имеет сотрудничество в сфере подготовки кадров - совместная работа позволит значительно повысить качество обслуживания туристов на территории стран-участниц ОЧЭС.
Для справки
Организация Черноморского экономического сотрудничества — межправительственная организация, объединяющая 12 государств Причерноморья и Южных Балкан. В настоящее время (январь-июнь 2016) страной-председателем ЧЭС является Россия.
Страны - участницы ЧЭС: Азербайджан, Албания, Армения, Болгария, Греция, Грузия, Молдавия, Россия, Румыния, Сербия, Турция, Украина.
Государства - наблюдатели: Австрия, Беларусь, Германия, Египет, Израиль, Италия, Польша, Словакия, США, Тунис, Франция, Хорватия, Чехия.
За что погибла Джо Кокс, или Смерть как аргумент
Олег Шевцов, политический обозреватель «Труда»
В день, когда британцы выбирают, быть им с ЕС или не быть, сакральная жертва незримо присутствует на избирательных участках
И вправду: за что отдала жизнь мать двоих детей, депутат британского парламента, пассионарная сторонница европеизации англосаксонского заповедника в ЕС? Неужели она погибла от рук фанатика, связанного с неонацистским Национальным альянсом США, ради того, чтобы убедить соотечественников остаться в Европе? В день, когда они выбирают, быть им с ЕС или не быть, сакральная жертва незримо присутствует на избирательных участках.
Не исключено, объясняют нам политологи, что именно убийство милой 42-летней блондинки озверелым неонацистом станет той гирькой на весах, которая позволит склонить чашу от евроскептиков в сторону сохранения за Лондоном членства в ЕС. Все-таки смерть — сильный эмоциональный аргумент...
Впрочем, британцев давно пугают концом света под названием брекзит. «Возможно, выход Британии из ЕС станет началом крушения политической цивилизации Запада» — такое апокалиптичное заявление сделал нынешний председатель Евросовета Дональд Туск в интервью Bild. «Решение Британии покинуть ЕС усугубит кризис, которым уже охвачена Европа», — вторит Туску The Wall Street Journal. А что если и другие столицы ЕС последуют примеру Лондона? Согласно опросу Pew Research Center, во многих странах неодобрение ЕС так же сильно, как в Великобритании. Например, в Испании — 49% недовольных, а во Франции — уже 61% опрошенных.
Однако не все смотрят на саму идею брекзита так мрачно. Скажем, британский министр юстиции Майкл Гоув, горячий сторонник выхода страны из ЕС, заявил, что уход Великобритании станет искрой к «демократическому освобождению всего континента». За проведение аналогичных референдумов о выходе из ЕС выступили Марин Ле Пен во Франции и Геерт Вильдерс в Нидерландах. Все они уверены, что «Европа наций куда эффективней единой политической химеры, руководимой не в интересах этих наций из Брюсселя». А чем, собственно, пугают бритов? Что случится, если Великобритания порвет с ЕС? О необратимых последствиях для британской экономики твердит министр финансов Джордж Осборн. По его подсчетам, выход обойдется Лондону в 30 млрд фунтов (43 млрд долларов). Эксперты называют цифру потерь в 100 млрд фунтов. По их прикидкам, страна потеряет 950 тысяч рабочих мест, а ВВП рухнет минимум на 5%. Инвесторы начнут выводить деньги с британского рынка, курс фунта грохнется, стабильность в мире нарушится...
В политике последствия выхода не менее драматичны, предрекают сторонники единства. Если Великобритания уйдет, то ЕС окончательно встанет на путь раскола. Прямо по-военному высказался экс-министр обороны Германии Фолькер Рюэ, напомнив, что только у Британии и Франции есть ядерное оружие, экспедиционные войска и право вето в Совбезе ООН.
Американский миллиардер и гуру спекулянтов Джордж Сорос вылез на свет, чтобы предупредить, что «по мере того как разрушается ЕС, Россия становится мировой державой». «Российскую страшилку» использует и премьер-министр Дэвид Кэмерон, заявляя, что выход его страны из ЕС ведет к развалу ЕС и сыграет на руку России. Хотя, как пишет Telegram, на самом деле Россия не получит практически никаких преимуществ. Наоборот, она опасается кризиса Евросоюза, этого крупного импортера ее нефти и газа. А по оценке Independent, «ошибочное мнение, что Путин хочет брекзита, — неотъемлемый элемент мистического ореола, который создала Путину Великобритания».
Все эти перебрасывания за и против, безусловно, внесли оживление в политический пейзаж и даже создали подобие интриги. Но именно — подобие. Ибо само действие едва ли возможно. Слишком уж мощные силы участвуют в подковерной борьбе. Есть волеизъявление на референдумах, а есть серьезные люди в больших кабинетах. Тем более, в бой вступила тяжелая артиллерия. Как пишет эксперт Марко Д’Эрамо на страницах немецкой Tageszeitung, британцев должны были уже достать все эти «процессии грандов — от Олланда до Обамы, от МВФ до Deutsche Bank — умоляющих, угрожающих и пытающихся шантажировать».
Мотивы сигналов из Парижа и Берлина понятны. Немцам важно, чтобы Лондон как международная финансовая площадка остался опорой экспортоориентированной промышленной Германии. Французы, в свою очередь, не хотят терять в лице британцев противовес немцам. Но по-настоящему брекзит содержит угрозу стратегическим интересам одной страны. Для США, которые создали после Второй мировой ЕС как инструмент удержания европейцев в узде, лишиться прямого проводника их интересов — это удар. И потому Обама в ходе визита в Великобританию, уже совершенно не стесняясь, ультимативно потребовал от Кэмерона остаться в ЕС.
Готов поставить 100 фунтов против 10, что итоговые цифры на сегодняшнем референдуме сенсаций не принесут. Брекзит не состоится, лидеры ЕС разопьют шампанское по поводу очередной победы евродемократии, на могилу Джо Кокс возложат цветы. Но ощущение того, что в европейском доме надо что-то менять, будет только нарастать. А значит, сама идея брекзита никуда не денется, не выветрится с европейских просторов.
P.S. Если верить опросу службы Ipsos Mori, проводившегося по заказу вечерней газеты Evening Standard, накануне число сторонников сохранения членства в Евросоюзе на 4% превышало число желающих выхода. Но реальные итоги голосования будут известны только в пятницу.
НАТО и ЕС отвернулись от Грузии
Тинатин Хидашели не скрывает своего нетерпения в отношении НАТО. Будучи министром обороны Грузии, последние несколько месяцев она посвятила тому, чтобы убедить членов НАТО предоставить своей стране «дорожную карту» по членству в альянсе, или MAP. В практическом плане это означает, что Грузия встанет на бесповоротный путь к присоединению к военно-политическому союзу, возглавляемому США.
Тем не менее от саммита НАТО, который состоится в Варшаве 8-9 июля, Грузии не стоит ждать многого. «Дорожная карта» для Грузии даже не включена в повестку дня.
«Многие страны-члены НАТО выступают за предоставление Грузии MAP», - заявил высокопоставленный представитель НАТО, пожелавший остаться инкогнито, учитывая деликатность вопроса. «Было принято решение, что все вопросы расширения альянса будут рассматриваться в декабре, чтобы избежать дебатов в преддверии варшавского саммита», - сказал он. Но даже в декабре по-прежнему нет уверенности в том, что Грузия получит «дорожную карту».
Страны, которые поддерживают вступление Грузии в НАТО, особенно возмущены тем, что в Варшаве 29-м членом альянса официально станет Черногория. Руководство альянса просто закрыло глаза на то, что в этой балканской стране все еще очень высокий уровень коррупции, по сравнению с Грузией она практически ничего не сделала для миссий НАТО, а структурные реформы в сфере обороны не идут ни в какое сравнение с масштабными реформами, проведенными Тбилиси.
Главными оппонентами предоставления Грузии «дорожной карты» и последующего вступления страны в НАТО выступают Германия и Франция. Они полагают, что подобный шаг Россия воспримет в штыки. Кроме того, по их мнению, в случае каких-либо обострений НАТО не встанет на сторону Грузии, дабы избежать военного столкновения с Россией.
Хидашели очень разочарована подобными заявлениями, которые фактически означают, что Россия непосредственно влияет на стратегическое партнерство Грузии с НАТО. «Слишком много разговоров о России. Все слишком много переживают, что скажет Россия, что подумает Россия. Слишком мало разговоров о том, чего хочет НАТО», - сказала она в одной интервью. - «Я говорю о том, сможет ли НАТО сдержать свое обещание принять Грузию в члены альянса».
Тем временем, в другом районе Брюсселя, где расположены институты Европейского союза, к Грузии всегда было более четкое и конструктивное отношение. По крайней мере, до недавних пор.
В 2014 году Евросоюз и Грузия подписали соглашение о зоне свободной торговли между двумя сторонами. В результате в 2015 году импорт из Грузии вырос на 12%.
Вслед за соглашением о зоне свободной торговли должно было последовать решение Брюсселя о введении безвизового режима между Грузией и ЕС. Но Германия, Франция и Италия заблокировали это решение, хотя Европейская комиссия заявила, что Грузия выполнила все условия ЕС.
Германия утверждает, что правящая коалиция «Грузинская мечта», которая полна внутренних противоречий, не смогла обеспечить должный уровень безопасности для предотвращения въезда преступных элементов на территорию Европы, и даже заявила о том, что эти грузинские преступные группировки совершают наибольшее количество квартирных краж в Германии. Полиция Германии опровергла данное утверждение.
Истинная причина нежелания Берлина предоставить безвизовый режим носит внутриполитический характер.
ХДС, возглавляемый канцлером Ангелой Меркель, очень обеспокоен ростом популярности антимигрантской, антиисламской партии евроскептиков «Альтернатива для Германии». Партия критикует консервативный блок канцлера и социал-демократов, партнеров Меркель по коалиции. Меркель очень не хочет, чтобы АДГ подняла шум из-за предоставления безвизового режима Грузии.
С другой стороны, Меркель ведет переговоры с Турцией о том же самом безвизовом режиме. Решение канцлера заставить членов ЕС дать согласие на то, чтобы позволить туркам ездить в европейские страны без визы в обмен на закрытие турецких границ, принятие беженцев, находящихся в Греции и удовлетворение других условий, вызвало крайне негативную реакцию в Германии.
«Посмотрите, что происходит в Турции с правами человека, свободой прессы и отношением к оппозиции», - говорит парламентарий, член оппозиционной «Партии зеленых» Клаудиа Рот. – «Мы предаем собственные ценности».
Что касается Грузии, единства во мнениях относительно безвизового режима нет не только у стран-членов ЕС, но и у членов Европейского парламента.
«Мы должны предоставить Грузии безвизовый режим», - заявил председатель комитета иностранных дел Европарламента, один из лидеров ХДС Эльмар Брок. – «Но сначала необходимо согласовать гарантии того, что, например, мы будем иметь возможность приостановить действие соглашения, если появятся нарушения».
С другой стороны, польский депутат, член той же консервативной группы в Европейском парламенте, что и Брок, Яцек Сариуш-Вольский резко против предоставления Грузии безвизового режима. «Коалиция «Грузинская мечта» попирает основные права человека», - заявил депутат.
Сариуш-Вольский добавил, что СМИ в стране находятся под огромным давлением со стороны правящей коалиции и вынуждены придерживаться правительственной линии. Телеканал «Рустави-2», связанный с оппозиционным «Единым национальным движением», возглавляемым бывшим президентом Михаилом Саакашвили, был закрыт. «Европейская комиссия закрывает глаза на все это», - сказал Сариуш-Вольский.
В связи с предстоящими парламентскими выборами в октябре «Грузинская мечта» отчаянно жаждет получить хоть что-то со стороны Запада. Популярность партии падает, в то время как она пытается стимулировать рост экономики и занятость населения.
Из-за подобной позиции НАТО и ЕС Грузия все больше разочаровывается в Западе.
Согласно опросам общественного мнения в Грузии, в период с ноября 2013 по август 2015 года количество людей, поддерживающих евроинтеграцию, уменьшилось с 85% до 61% (в то время же время, количество людей, выступающих против евроинтеграции, увеличилось с 10% до 21%). Количество сторонников вступления в НАТО уменьшилось с 81% до 69 %.
Эти тенденции играют на руку России. Пророссийские силы, политические партии, крупные бизнесмены и российское телевидение в Грузии предупреждают граждан, что Запад их предает. Посыл: лучше изменить направление.
«Все эти промедления ведут к большому разочарованию», - заявила Хидашели. «Несговорчивость Европы и НАТО является основным козырем в рукаве пророссийских сил в Грузии».
The Washington Post
Brexit: Кэмерон - британский Горбачев?
Орхан Саттаров
Европа пребывает в глубоком шоке от результатов референдума в Великобритании, а подавшему отставку премьер-министру Кэмерону прочат вхождению в историю страны как худшего премьера, переплюнувшего даже печально известного Невилла Чемберлена. «Идея референдума изначально была ошибочной. Кэмерон не просто выводит Великобританию из ЕС. Он останется в истории как премьер-министр, разрушивший Объединенное Королевство. Потому что сейчас вновь будет проведен референдум о независимости Шотландии», - не смог скрыть своего возмущения консерватор Рупрехт Поленц, в прошлом возглавлявший внешнеполитический комитет Бундестага. «Несмотря на результаты референдума в Великобритании, следующий день все равно наступил», - попытался подбодрить немецких политиков президент Бундестага Норберт Ламмерт. Бесспорно, что Brexit - это удар по Европе, от которого она оправится еще не скоро. Это также и очередной чувствительный удар по внешнеполитическому курсу Ангелы Меркель, и без того находящейся сейчас в непростой ситуации.
Между тем, экономисты подсчитывают вероятные убытки и риски, возникшие после Brexit-а. Клеменс Фюст, немецкий экономист, президент авторитетного исследовательского центра Ifo, отмечает в интервью Frankfurter Allgemeine Zeitung: «Решение британцев - это поражение разума. Политики должны сейчас сделать все, чтобы ограничить экономический ущерб». Для этого, по мнению эксперта, надо обеспечить возможность того, чтобы Великобритания оставалась как можно более глубоко интегрированной во внутренний рынок ЕС. «Важно завершить переговоры по этому вопросу в максимально сжатые сроки, чтобы фаза неуверенности по поводу будущих экономических связей была как можно более короткой». Институт Ifo прогнозирует откат экономики Великобритании в связи с выходом из ЕС в 2,2 процента.
Аналогичного мнения придерживаются и другие аналитики. «Решение британских граждан будет иметь потенциально фатальные последствия, даже несмотря на то, что это решение не было неожиданностью. Государствам-членам ЕС не удалось за прошедшие годы привить своим гражданам европейскую идентичность. Результат мы видим сейчас в Великобритании и в тех дискуссиях, которые ведутся в других странах Европы», - считает Деннис Сноудер, директор института мировой экономики (Institut für Weltwirtschaft). Он прогнозирует долгую и опасную стадию неуверенности в экономических отношениях между Великобританией и ЕС. «Ассоциативный договор по швейцарской или норвежской модели для Великобритании - утопия. В этом случае британцы, несмотря на потерю своего влияния в ЕС, по-прежнему должны были бы следовать всем правилам союза». Также маловероятно, что ЕС сделают для Великобритании какие-либо существенные экономические скидки после ее выхода - сейчас европейцам важно показать свое отношение к такому прецеденту, чтобы «припугнуть» остальных членов последствиями выхода», - заключает экономист.
Михалл Хютер, директор института германской экономики в Кельне, считает, что в сложившейся ситуации выигравших нет. «Великобритания теряет свой вес на мировой арене, а также доступ к крупнейшему внутреннему рынку в мире. С другой стороны ЕС должен считаться с потерей своего важнейшего финансового центра и ворот в Британское содружество наций и США», - полагает Хютер.
Марсель Фратшер, руководитель германского института экономических исследований (DIW), назвал решение британцев «катастрофой для всех европейцев». Он опасается значительных финансовых затрат для всей Европы. Великобритания же, по его мнению, рискует скатиться в рецессию. Что же касается последствий для ФРГ, то от одного лишь сокращения немецкого экспорта в Великобританию, ВВП Германии сократится на 0,5 процента. Эти тренды могут усилиться в связи с процессами на финансовых рынках и неопределенностью по поводу будущих отношений с британцами. Но самые высокие риски Brexit несет в себе для кризисных стран вроде Италии, положение которых сейчас может еще более ухудшиться.
Томас Штраубхаар из Гамбургского университета обеспокоен возможным «парадом выходов» европейских стран из союза. «Опасность дальнейших выходов из ЕС будет висеть как Дамоклов меч над Европой, при любых решениях будет присутствовать постоянный страх дать новый повод, чтобы покинуть ЕС». По мнению Штраубхаара, национально-консервативные партии в европейских странах будут в дальнейшем лишь усиливаться и ставить на политическую повестку вопрос о выходе из Евросоюза.
В Испании стремительно растет число миллионеров, а в Азии – объемы богатств
Наталья Тимашова
Стабилизация экономической ситуации и небольшое улучшение показателей ВВП в 2015 году тут же сгенерировали рост числа миллионеров в Испании, пишет газета El Mundo, опубликовавшая результаты глобального исследования Wealth Report World. Как утверждается, число богатых людей, стоимость активов которых составляет 1 млн. долларов США и более, в Королевстве Испания в 2015 году увеличилось по сравнению с 2014 годом на 8,4% (или на 15 тысяч человек) и составило 193 тысячи. Таким образом, сегодня страна занимает 14-ю позицию в рейтинге первых 25 стран, в которых проживают большинство миллионеров планеты. Россия в этом списке на 16-м месте: в прошлом году число отечественных миллионеров увеличилось на 2%.
В Испании – самый высокий в Европе показатель «прироста» миллионеров, выше, чем в Германии (5,6%), Франции (5,9%) и Нидерландах (7,9%), занимающих в рейтинге по числу богачей третье, шестое и 11-е места соответственно. По мнению экспертов Wealth Report World, процент увеличения числа миллионеров в Испании ближе к цифрам, которые показывают Китай и Япония, расположенные в азиатском регионе. Именно там сегодня сконцентрировано наибольшее число миллионеров и наибольшие объемы богатства.
Специалисты, составлявшие рейтинг и считавшие богачей по головам, говорят: «миллионером» в наше время считается человек, инвестиционная стоимость активов которого составляет более 1 млн. долларов США. Причем в эту сумму не входят недвижимость, являющаяся основным местом жительства, предметы коллекционирования и антиквариата, товары народного потребления долгосрочного пользования (например, дорогие автомобили). Число крупных состояний в Испании продолжает увеличиваться с 2008 года, за восемь лет оно выросло на 50%.
Первое место в рейтинге занимают США, где число миллионеров в 2015 году увеличилось на 2% по сравнению с 2014 годом, на втором месте – Япония (11%), на третьем – Германия (5,6%), на четвертом – Китай (16%), на пятом – Великобритания (1%). Вторая пятерка выглядит так: Франция, Швейцария, Канада, Австралия, Италия. Следующие 15 стран рейтинга расположились следующим образом: Голландия, Индия, Южная Корея, Испания, Саудовская Аравия, Россия, Бразилия, Кувейт, Гонконг, Норвегия, Тайвань, Мексика, Австрия, Аргентина, Сингапур.
Азия – самый богатый регион: по результатам исследования, эта часть света впервые опередила Северную Америку по числу миллионеров и объемам сконцентрированного в странах Азиатско-Тихоокеанского региона капитала – две пятых всего мирового богатства (а это больше, чем в Европе, Латинской Америке и странах Ближнего Востока и Африки вместе взятых) приходится на Японию, Китай, Тайвань, Сингапур, Гонконг и Южную Корею.
Прощай, Европа
Как изменится мир после выхода Великобритании из Евросоюза
Вопреки прогнозам политиков и букмекеров (букмекерские конторы оценивали вероятность сохранения Великобритании в ЕС в 92% даже уже после голосования), вопреки алармистским картинам, которые, не скупясь на самые мрачные краски, рисовали экономисты, большинство британцев (51,8%) высказались за выход страны из Евросоюза. Таким образом, похоронен не только проект «единой Европы» как «надгосударства» с общей политикой, но и все послевоенное устройство континента, частью которого является и Россия.
После объявления итогов биржевой курс фунта стерлингов упал до 30-летнего минимума, европейские фондовые индексы показали крупнейшее падение внутри дня за все время наблюдений (в моменте — до 10%), российский индекс РТС обвалился более чем на 5%, доллар в моменте прибавлял к рублю почти 4,5%. Предсказуемо обвалились и мировые цены на нефть, из-за чего министр финансов России Антон Силуанов не исключил нового обвала рубля, правда в меньших масштабах, чем это происходило в конце 2014 года.
За сохранение страны в ЕС высказались Лондон, Шотландия и Северная Ирландия. Любопытно, что те части страны, которые веками боролись за независимость от британцев, сейчас высказали желание остаться в европейском доме. За свободу от Брюсселя высказались самые благополучные (Англия) и наименее благополучные (Уэльс) части страны.
В числе политических бенефициаров выхода Британии из ЕС сразу стали называть президента Путина и Россию.
В таком духе высказались министр иностранных дел Филип Хэммонд и экс-посол США в России Майкл Макфол. Официальная реакция России пока сравнительно сдержанная. Министр иностранных дел Сергей Лавров назвал исход референдума внутренним делом народов Великобритании. А ранее источник «Интерфакса» в МИД России выразил сомнение, что отношения Москвы и Лондона могут улучшиться после референдума, что вполне резонно. Ожидать радикального изменения внешней политики Великобритании в отношении России при сохранении нашего нынешнего политического курса вряд ли приходится. Да и история наших отношений показывает — что 200 лет назад, что 100, что сейчас на остров уезжали те, кто не чувствовал возможным оставаться в России...
А вот глобальные политические изменения в Европе и мире в результате Вreхit могут оказаться самыми значительными если не с момента окончания Второй мировой войны, то с момента падения Берлинской стены и распада СССР точно.
Голосование Королевства изменяет конфигурацию сил в Европе и ставит под вопрос все будущее Евросоюза в его нынешнем виде. Объединение, считавшееся самым привлекательным интеграционным проектом, в том числе для постсоветского пространства, куда все хотят войти и откуда никто не хочет выйти, утратило имидж политической мечты народов.
После решения Британии, очевидно, резко повышается роль Германии, и без того громадная в европейских процессах. Именно на Германию падут основные бенефиты и угрозы британского решения. Именно Берлину предстоит определить европейский курс и последующую экономическую логику развития европространства, сохранить устойчивость евро и попытаться спасти ЕС как политический субъект.
В противном случае мы вновь получим набор разных европейских государств с разной политикой, а не только с разным уровнем экономического развития.
Можно предположить, что мир вновь идет не к надгосударственным политическим объединениям или к экономико-географическим конгломератам, а входит в фазу дискретных центров силы и притяжения.
При этом формально выход Великобритании из ЕС пока не угрожает крупнейшему новому торговому объединению в мире — Транстихоокеанскому партнерству под эгидой США, как и анонсированному на Петербургском форуме Владимиром Путиным большому Евразийскому партнерству, которое может возглавить Китай.
Но, главное, России не стоит обольщаться слабостью Евросоюза — слабая Европа совершенно не в наших интересах.
Итоги Brexit скорее усиливают роль США и НАТО в мировой политике. Теперь у ЕС тем более нет ресурсов быть единым мощным политическим противовесом США (Великобритания им точно не будет), на что так уповала Россия. Что касается НАТО, Великобритания из него выходить не собирается. А вот некоторым бывшим советским республикам в случае обострения ситуации на постсоветском пространстве и сохранения в сознании их элит «российской угрозы», возможно, сильно захочется в альянс вступить. НАТО теперь тем более становится единственным гарантом их безопасности — раньше таким гарантом отчасти выступал ЕС.
Ожидания, что теперь некоторые бывшие советские республики активно потянутся к России, тоже вряд ли оправданны. Просто потому, что Россия как центр экономического притяжения в силу внутренних проблем пока все равно не конкурент Евросоюзу. А наш нынешний внешнеполитический курс не добавляет доверия к нам иностранных инвесторов, несмотря на возможные проблемы на европейских рынках.
Хотя в России уже раздаются прогнозы относительно вероятности скорейшего смягчения санкций, проблема в том, что теперь именно санкции могут стать тестом на сохранение хоть какого-то подобия единства ЕС.
Причем в этом вопросе Великобритания даже более последовательный сторонник санкций против России, чем Германия или Франция. К тому же Великобритания будет оставаться в ЕС еще минимум два года, хотя уже и в качестве «хромой утки».
Российские комментаторы могут — кто радостно, кто с нотками отчаяния, в зависимости от политических взглядов — кричать о том, что каждая сильная страна борется за свой суверенитет и не потерпит его ограничения в рамках неких мифических общих интересов. Что идея общего политического пространства умерла и слабость Евросоюза — тому доказательство.
В реальности все намного сложнее — очевидно, весь мир начал активно и непредсказуемо реагировать на последствия глобализации.
Где-то это рост правых настроений (итоги британского референдума как собственную победу восприняли ультраправые во Франции и Нидерландах), где-то — появление политиков сверхпопулистского толка (некоторые западные СМИ уже написали, что итоги Вrexit — доказательство неизбежности победы на выборах президента США Дональда Трампа). Где-то — твердая уверенность, что одни мы справимся лучше со своими проблемами, чем по рекомендациям чиновников из Брюсселя.
Евросоюз никогда не был однородным экономически, политически и культурно. В последние годы эта неоднородность только нарастала, усугубляемая проблемами мигрантов и локальными финансово-экономическими кризисами внутри объединения. А брюссельские евробюрократы, действительно, не самые эффективные менеджеры в мире.
Теперь перед всей Европой и каждой европейской страной по отдельности, включая самые маленькие, встает задача сформировать новую конфигурацию отношений на континенте и минимизировать социально-политические последствия раскола евроидентичности.
Последняя задача на фоне пробуждающихся центробежных тенденций, правого и левого популизма — ключевая и самая сложная. Важно не ввергнуть западный мир в новую волну хаоса, рассыпавшихся ожиданий и требований сильной руки для наведения порядка. Важно не допустить новой войны. Причем России тоже не стоит думать, что она останется от этих процессов в стороне или выйдет из них победителем.
Вышли не по-английски
Мировой бизнес подсчитывает убытки по итогам референдума в Великобритании
Референдум Великобритании по выходу из Евросоюза завершился победой сторонников Brexit. За выход из ЕС проголосовали 51,9% избирателей, сторонники членства в ЕС оказались в меньшинстве, набрав 48,1% голосов.
Следующим шагом станет инициация выхода Великобритании из ЕС. Сделать это должен британский премьер, но Дэвид Кэмерон объявил о своей отставке после оглашения официальных результатов референдума.
Пойти на попятную вряд ли удастся. Заблокировать выход из ЕС могла бы Палата общин, но это возможно в случае низкой явки избирателей на участки. В случае с референдумом явка составила 72% — самый высокий показатель для Великобритании за более чем два десятилетия.
Неожиданный исход
Результаты референдума для многих стали шоком. То, что голоса распределятся практически в паритете, предсказывали многие опросы, но в день перед референдумом и во время проведения голосования телефонные опросы демонстрировали преобладание сторонников членства в ЕС, среди которых было множество деятелей политики, экономики и культуры.
После закрытия избирательных участков в 22.00 по лондонскому времени, большинство опросов свидетельствовали об отрыве, хоть и небольшом, приверженцев Евросоюза: 52% — за членство в ЕС, 48% — за выход из союза, сообщала служба опросов YouGov.
Некоторые ярые поклонники Brexit даже признавали свое поражение, не дождавшись официальных результатов референдума: так, Найджел Фарадж, лидер Партии независимости Соединенного Королевства (UKIP), один из главных евроскептиков страны, написал в твиттере, что, по его ощущениям, побеждают сторонники членства в ЕС.
Чем были недовольны сторонники Brexit?
Основные претензии к членству в Евросоюзе сводились к тому, что Великобритания частично утратила суверенитет в принятии ряда решений. Влиять на действия Еврокомиссии, исполнительного органа ЕС, британские избиратели, парламент, либо представители других органов власти могли только опосредованно.
Главный довод сторонников Brexit заключался в том, что Брюссель фактически контролировал экономическую и социальную политику Великобритании, даже если та была с его решениями не согласна.
Как член ЕС, Великобритания была вынуждена подчиняться торговым и экономическим ограничениям, одобренным в Брюсселе. Европейское законодательство имело приоритет над британским, в частности полномочия Европейской комиссии в сфере конкуренции и антимонопольного законодательства довлели над национальными институтами.
Министр юстиции Великобритании Майкл Гоув подсчитал, что из-за этого британская экономика еженедельно теряла около 600 млн фунтов стерлингов.
Традиционным пунктом в списке претензий к ЕС значилась и необходимость Великобритании делать ежегодные отчисления в бюджет Евросоюза, которые оцениваются в 13 млрд фунтов стерлингов ($19 млрд).
Приверженцы выхода из ЕС уверены — эти деньги следовало бы распределять согласно мнению местных органов исполнительной власти, а не по указке брюссельских парламентариев, которые не отчитываются перед британскими избирателями.
Недовольство евроскептиков усилилось после прошлогоднего всплеска миграционных потоков, которые шли через территорию континентального Евросоюза и оседали в наиболее благополучных странах — Германии, Франции, Бельгии и Великобритании. Бывший мэр Лондона Борис Джонсон, один из ярых сторонников Brexit, предупреждал, что членство Великобритании в ЕС ставит под вопрос возможность страны хоть как-то контролировать миграцию. Нейджел Фарадж и вовсе обвинял Брюссель в «привлечении террористов», отмечая, что из-за членства в ЕС в Великобритании значительно снизился уровень безопасности.
Инвесторы боятся неопределенности
Волатильность мировых рынков усилилась еще до проведения референдума. Но за пару дней до 23 июня инвесторы были обнадежены данными соцопросов, показывающих, что большинство выступает за членство в ЕС. В день референдума курс британской национальной валюты даже достиг максимума с начала текущего года, преодолев отметку в $1,5.
Но после объявления официальных результатов инвесторы ринулись распродавать активы, которые могут пострадать в результате выхода. Британский фунт подешевел на 11% в пятницу, до $1,32, опустившись до тридцатилетних минимумов.
Позднее британская национальная валюта несколько отыграла падение, подорожав до $1,38. Но все равно остается на семилетних минимумах.
Аналитики прогнозируют дальнейшее снижение котировок британской валюты. «Фунт подешевеет к основным валютам на 10-15%. В среднесрочной перспективе Британия потеряет несколько процентных пунктов роста ВВП и т.п. Для Британии явных экономических выгод нет, победил популизм», - заключает директор Центра макроэкономических исследований Сбербанка Юлия Цепляева.
Brexit обвалил фондовые рынки Европы до минимума с 2008 года.
Cводный индекс крупнейших предприятий региона Stoxx Europe 600 упал на 7%, британский фондовый индекс FTSE 100 — на 3,2%, а немецкий DAX — на 6,8%. Кроме того, упал швейцарский Swiss Market Index — на 3,4%, а также французский CAC 40 — на 8%. При этом объем торгов на европейских биржах вырос почти в четыре раза по сравнению со средним показателем за 30 дней.
Нефть и золото
Опустились и котировки нефтяных фьючерсов. Цена барреля североморской нефти Brent, к которой привязана стоимость российской Urals, к 20.45 мск на межконтинентальной бирже ICE в Лондоне составила $48,73 (-4,27%). По мнению аналитиков, результаты референдума являются спекулятивным фактором и могут оказать только кратковременное влияние на нефтяной рынок.
«Если с самого начала падение достигало примерно 7%, и цена барреля опускалась до $47,5, то уже сейчас мы видим коррекцию вверх, - указывает Андрей Полищук из Райффайзенбанка. — Так что опасаться серьезного обвала нефтяных цен не стоит».
Но если смотреть шире, то выход Великобритании из ЕС подтолкнет инвесторов искать «безопасное убежище» для своих активов. Таковым традиционно считается американский доллар. Это ударит по ценам на сырьевых рынках, которые в основном номинируются в долларах. «Чем крепче американская валюта, тем дешевле нефть, так как нефтяные контракты номинируются именно в долларах, что, впрочем, относится и к другим commodities», — пояснил аналитик ИК «Атон» Александр Корнилов.
Золото, которое также считается защитным активом у инвесторов, также отреагировало на сообщения о результатах референдума. На новостях о brexit оно пошло вверх, подорожав более чем на 8% до $1358,54 за унцию. Это максимальная цена с марта 2014 года.
Но позднее цена скорректировалась до $1318,75. «Учитывая потенциальную волатильность на рынках, вызванную возможным выходом из состава Соединенного Королевства Шотландии и Северной Ирландии, золото, как минимум, будет сохранять высокую цену, а возможно — будет дорожать и дальше», — предполагает старший аналитик ИК «Атон» Андрей Лобазов.
Золото росло на протяжении последних двух недель, обращает внимание Андрей Третельников из ТКС Partners. «Не исключен рост до $1350, однако мы расцениваем это как спекулятивную игру, после которой вероятна коррекция вниз, — говорит аналитик. — Фундаментально отношение инвесторов к золоту вряд ли изменится, особенно, учитывая, что Центробанк Великобритании пообещал в случае необходимости поддержать ликвидность банковского сектора. Таким образом, серьезных рисков для финансовой системы нет».
Цена билета на выход
За выход из Евросоюза придется заплатить. В апреле текущего года британский Минфин опубликовал доклад о том, каких последствий стоит ожидать в случае выхода Великобритании из ЕС.
Так, эксперты посчитали, что в случае выхода из ЕС падение ВВП Великобритании может составить от 3,4 до 9,5% текущего размера к 2030 году. В пересчете на душу населения это составит от £1 тыс. до £2,7 тыс. Падение налоговых доходов составит в целом от £20 млрд до £45 млрд в год, отмечали эксперты.
Выход Великобритании из Евросоюза негативно скажется и на всей европейской экономике, так как для ЕС это означает потерю части налогов и изменения в области регулирования финансовых рынков. «Именно Лондон был финансовым сердцем Евросоюза, а финансовый сектор Великобритании последние десятилетия играл одну из определяющих ролей в европейской экономике», - поясняет главный экономист ФГ БКС Владимир Тихомиров.
Для многих российских компаний Великобритания являлась крупным финансовым центром, своего рода поставщиком инфраструктуры для финансовых операций.
«Великобритания является частью международного финансового сообщества. Если Британия выйдет, могут произойти перебои, которые вызовут пагубные последствия, по крайней мере, краткосрочные», - отмечал российский миллиардер Алексей Мордашов, владелец сталелитейной «Северстали» и золотодобывающей Nordgold, в интервью Bloomberg на прошлой неделе.
Главное, что ждет рынки после Brexit, - это нестабильность и тревога, «которые, как правило, вредны для делового климата». Торговые отношения сохранятся, но юридические аспекты потребуют времени для их решения. «Потребуется время, чтобы перетасовать все торговые соглашения, законы, финансовые положения, чтобы принять новую реальность Великобритании», — предупреждал Мордашов.
Именно о неясности последствий Brexit говорят и в российских банках. «Последствия пока не ясны. Поскольку не понятны договоренности при «разводе».
Многое зависит от возможности сохранить преференции по торговле и, главное, для финансового рынка», — отмечает Цепляева из Сбербанка. По ее словам, эти условия выхода будут, скорее всего, понятны только к концу 2016 года.
Пострадает ли Россия?
Решение британцев покинуть Евросоюз скажется и на России. Выход Великобритании из ЕС не несет прямых рисков для России, уверены в Центробанке. Главный риск – нестабильность рынков, для работы с которым у ЦБ есть «необходимый набор инструментов», отметил регулятор.
В Минфине добавляют, что Brexit опасен именно волатильностью, которая будет на «порядок меньше чем та, через которую мы прошли, поэтому на внутреннюю экономическую динамику влияние этого события будет ограничено». «Для России это [Brexit] означает падение нефти, ослабление рубля, рост волатильности финансовых рынков», — уверен глава Минфина Антон Силуанов.
ЕС — крупнейший партнер России в области торговли, инвестиций и экономических связей, и проблемы Евросоюза косвенно отразятся и на России, заключает Тихомиров из БКС.
В числе наиболее уязвимых компаний, которые могут пострадать от выхода Великобритании в ЕС, значится российская госкомпания «Газпром», сообщило агентство Bloomberg со ссылкой на аналитический доклад инвестбанка JP Morgan, а также аналитиков финансовых компаний. Аналитики инвестбанка отмечают, что до 70% выручки российской госкомпании приходится на европейский рынок, а значит прогнозы по выручке строятся на тех данных, которые были актуальны до референдума.
Brexit может повлиять на планы российских компаний продолжать проводить операции через финансовые центры Великобритании.
«С выходом Великобритании из ЕС Лондон может начать угасать как финансовый центр, — рассказал генеральный директор золотодобывающей Nordgold Николай Зеленский. — Brexit может стать поводом изучить альтернативные площадки для размещения. Например, биржа Торонто является одним из центров для горнодобывающей отрасли. Мы сохраняем планы завершить смену юрисдикции с голландской на британскую, но говорить о перспективах размещения на той или иной площадке пока что рано. Brexit – событие непонятное и беспрецедентное, надо изучать юридические нюансы».
Из-за укрепившегося доллара, рубль на открытии торгов на Московской бирже подешевел сразу на 2,1 рубля до 65,95 рублей за $1 (данные на 10.00 мск пятницы). Евро укрепился на 0,03 рубля, до 72,715 рубля.
Есть и еще один риск — в период повышенной волатильности инвесторы выводят активы с развивающихся рынков, а это означает риск усиления оттока капитала из России, предупреждает главный экономист Евразийского банка развития Ярослав Лисоволик. Российские компании рискуют также столкнуться с увеличением стоимости заимствований на внешних рынках.
Но в долгосрочной перспективе есть и определенные выгоды: по словам аналитика, «финансовые потоки могут стать более дифференцированными, так как инвесторы начнут уделять больше внимания именно развивающимся рынкам».
Опасный прецедент
Главный глобальный риск, который возникает после решения Великобритании покинуть Евросоюз, связан с тем, что по ее пути могут пойти и другие страны-члены ЕС. «Евросоюз — третья экономика мира с очень сложной структурой, и все риски отражаются на отношении инвесторов к европейской валюте, — поясняет Цепляева из Сбербанка. — Поэтому если сейчас негатив можно считать умеренным, то в случае, если примеру Британии последуют другие страны, ситуация может в корне измениться».
Первая волна подобных заявлений уже пошла. Премьер-министр Шотландии, большинство избирателей которых проголосовали на референдуме за членство в ЕС, уже заявила, что Шотландия видит свое будущее в составе Евросоюза и планирует проведение собственного референдума - для того, чтобы остаться в Европе. Призвал провести независимый референдум по этому вопросу и зампремьера Северной Ирландии, которая также склонялась к членству в ЕС, а не выходу из него.
Пока же Великобритания готовится к председательствованию в Евросоюзе: процесс выхода из ЕС займет около двух лет, а председательствовать нужно уже с 1 июля 2017 года.
Елена Платонова, Евгения Сазонова, Алексей Топалов, Елена Малышева
Слово не воробей: Павла Астахова просят на выход
Очередное выступление детского омбудсмена вызвало неприятные ощущения у многих россиян.
Депутат Государственной думы из фракции ЛДПР Антон Ищенко готовит обращение на имя председателя Совета по правам человека при президенте России Михаила Федотова и секретаря Общественной палаты России Александра Бречалова с предложением санкционировать отставку уполномоченного по правам ребенка в России Павла Астахова. По мнению законодателя, детский омбудсмен, посещая детей, пострадавших в недавней трагедии в Карелии, в очередной раз вызвал сомнения в своей профпригодности.
Так, вчера уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Павел Астахов во время встречи в больнице с детьми, выжившими после трагедии в Карелии, задал одной из пострадавших девочек вопрос: «Ну что, как поплавали?»
Несколько ошарашенная вопросом омбудсмена пострадавшая не нашлась что ответить высокопоставленному гостю. На помощь ей пришла находившаяся в тот момент в палате женщина. «Слава богу, выжили», — констатировала она.
«Многим нашим гражданам показалась странной манера общения детского омбудсмена. Спрашивать у ребенка, как он поплавал, когда погибли полтора десятка его товарищей, может говорить о том, что у уполномоченного по правам детей есть некоторые проблемы с эмпатией, то есть способностью сопереживать. Но на его должности чувство сопереживания является, как я считаю, необходимым условием, — отметил законодатель. — При этом надо отметить, что в прошлом году тот же омбудсмен как-то странно выражался о женщинах, а петиция за его отставку набрала десятки тысяч голосов. Если у человека такие проблемы с публичными выступлениями, возможно, в стране нужен другой омбудсмен. Тем более что каких-то особых свершений за Астаховым на его посту никто не замечал. Неприятно и то, что эта встреча в больничной палате явно была организована для пиара, а не с целью помочь ребенку пройти реабилитацию. Это подтверждается количеством камер и журналистов в свите Астахова».
Сам Астахов, осознав, что своим «как поплавали» сорвал венец славы с головы премьер-министра страны Дмитрия Медведева, который недавно отметился исторической фразой «денег нет, здоровья вам», начал продумывать разъяснительную речь и, конечно, сообщил общественности, что его не совсем правильно поняли, а фраза была вырвана из контекста.
«Грубо вырванная из общего чрезвычайно сложного психологически и морально разговора с потерпевшими девочками фраза совершенно не передает характера этой беседы», — указал омбудсмен в своем аккаунте в Instagram.
Но многих это объяснение не очень-то удовлетворило, особенно с учетом того, что вопрос про «как поплавали» — далеко не первые слова из уст уполномоченного, которые привели в шок российских зрителей и слушателей.
Чуть более года назад омбудсмен удивил прекрасную половину российского общества, сообщив о том, что в некоторых регионах страны женщины уже в 27 лет сморщенные.
«На Кавказе раньше происходит эмансипация и половое созревание, давайте не будем ханжами. Есть места, где женщины уже в 27 лет сморщенные и по нашим меркам им под 50», — рассказал Астахов в эфире РСН. Таким образом он прокомментировал свадьбу 57-летнего начальника РОВД Ножай-Юртовского района Чечни и 17-летней Хеды Гойлабиевой.
После истории про сморщенных женщин на разных ресурсах начался сбор голосов за отставку омбудсмена, при этом под петицией подписались десятки тысяч россиян. Но это никак не повлияло на карьеру Астахова.
Три года назад он же продемонстрировал общественности свое отношение к отечественной медицине. В частности, объясняя, почему он отправил жену рожать во Францию, Астахов ответил, что «не мог рисковать». «Я заботился в данном случае о сохранности моей семьи, о здоровье моей жены и будущего ребенка», — сказал тогда омбудсмен на пресс-конференции.
После таких заявлений уже и страшно становится заводить детей в России. По всей видимости, Астахов знает что-то, чего не знают многие потенциальные родители.
В общем, за несколько лет работы омбудсмена он запомнился россиянам публичными выступлениями о нарушениях прав российских детей за границей, хорошими костюмами и шикарным загаром, а также непосредственностью, из которой и рождаются фразы про сморщенных женщин и вопросы «как поплавали» чудом выжившим детям, резюмирует портал «Русская планета».
Британия, с влиянием на выход!
Чем грозит выход Великобритании из ЕС
«Воля британского народа — это инструкция, которой нужно неукоснительно следовать, — заявил британский премьер сегодня утром. — Я не считаю правильным оставаться капитаном, который должен вести страну в новом направлении».
Голос Кэмерона дрожал. Это неудивительно. Референдум по выходу Великобритании из ЕС был его предвыборным обещанием, которое он не мог не сдержать.
Зачем Кэмерон давал это обещание, хотя сам был против выхода страны из Евросоюза, видимо, — вопрос, который стоит задавать его политическим советникам в ходе избирательной кампании. Теперь эта ошибка может перечеркнуть не только политическую карьеру Кэмерона, но и политическое будущее всего Евросоюза.
За выход из ЕС проголосовали 51,9% граждан, против – 48,1%. Явка на голосовании составила 72,2%, сообщил телеканал Sky News со ссылкой на последние данные избирательной комиссии. В референдуме приняло участие рекордное количество жителей Великобритании – более 46,4 млн человек.
Результаты референдума не могут вступить в силу автоматически. Окончательное решение вопроса за британским парламентом, где преобладают противники выхода страны из ЕС. Тем не менее, учитывая отставку Кэмерона, сам премьер не видит шансов, что результат референдума можно опротестовать.
Найджел Фарадж, лидер Партии независимости Соединенного Королевства (UKIP), один из главных евроскептиков страны, поздравил британцев с «правильным выбором», призвал создать «правительство Brexit» и пообещал, что в ближайшее время целый ряд европейских стран потянутся на выход из ЕС. По его словам, такие настроения высоки в Нидерландах, Дании, Швеции, а также, возможно, в Австрии и даже Италии.
Кроме того, Фарадж предложил назвать 23 июня днем независимости Великобритании.
Проект «ненависть»
Британские законы разрешают вести агитацию даже в день голосования. Политические дискуссии были прерваны лишь на пару дней, в знак памяти депутата-лейбориста Джо Кокс, которая была убита радикальным националистом, противником единой Европы. Однако даже такая жертва не убедила британцев в том, что Великобритания должна остаться с Евросоюзом.
Ключевая дискуссия о «выходе» (Brexit, как его принято называть) развернулась накануне референдума, в рамках «Больших дебатов», которые транслировались по британскому ТВ. Главной фигурой со стороны евроскептиков был бывший мэр Лондона Борис Джонсон. Главным защитником проевропейского курса – нынешний градоначальник британской столицы Садик Хан, первый мусульманин на этом посту.
Сторонники Brexit считают, что это поможет Великобритании развивать собственную экономику, ведь отпадет необходимость больших затрат на Европейский союз. Однако противники этого курса парируют, что в случае выхода около 2,5 млн рабочих мест будет потеряно, а также возрастут тарифы и налоги для Великобритании. Утром 24 июня курс фунта уже пережил самый мощный негативный скачок с 1985 года — на 10%.
На дебатах Борис Джонсон убеждал, что миграционный кризис в Европе сильно бьет и во Великобритании. Более того, если ЕС продолжит свое расширение на Восток, то в союз вступят Албания, Македония, Черногория, Сербия и Турция. Это, по словам Джонсона, приведет к кризису хотя бы в образовательной сфере: число школьников к 2030 году возрастет с 260 до 570 тысяч.
Мэр Лондона Садик Хан, соперник Джонсона на дебатах, обвинял своего визави в том, что тот просто играет на ксенофобских струнах британского электората.
«Ваша кампания, касательно иммиграции — это даже не проект «страх», это проект «ненависть», – говорил он. По словам Хана, без Евросоюза Великобритания может превратиться в гораздо менее влиятельную страну. Более того, это не пойдет на пользу и ЕС.
НАТО беспокоится
Ведущие европейские политики, похоже, согласились бы с доводами Хана. Они активно выступали в прессе за то, чтобы Великобритания оставалась в ЕС.
Накануне референдума генсек НАТО Йенс Столтенберг, заявил в интервью The Guardian: «У меня нет права голоса, и решать гражданам Великобритании. Но я лишь могу сказать, в чем заинтересован НАТО. Он нуждается в сильной Великобритании в сильной Европе». По словам политика, сейчас альянс столкнулся с «беспрецедентными вызовами для безопасности, с терроризмом, с нестабильностью и непредсказуемостью». Раздробленная Европа только усугубит эти проблемы, добавил Столтенберг.
Незадолго до этого в The Telegraph было опубликовано открытое письмо бывших членов руководства НАТО, в котором они заявили, что выход Великобритании из ЕС «поможет врагам Запада». Ранее премьер-министр Великобритании заявлял о том, что Brexit повысит риски войны в Европе.
Многие европейские политики подчеркивали, что референдум выгоден президенту России Владимиру Путину, так как он настроен на «развал» Европейского союза. Бывший посол США в России Майкл Макфол назвал Путина главным победителем в британском референдуме.
Комментируя эти заявления в разговоре с «Газетой.Ru», высокопоставленный российский дипломатический источник подчеркнул: лидеры ЕС сами оказывали давление на электорат, поэтому обвинять в Brexit они могут только самих себя. Источник напомнил, что никакой официальной реакции со стороны России в преддверии голосования не было, так как это было бы воспринято как вмешательство во внутренние дела страны.
Дмитрий Суслов, заместитель директора Совета по внешней и оборонной политике, отметил, что высказывания со стороны НАТО связаны с конфронтационной парадигмой, которая бытует в мире, исходя из которой, все, что выгодно для России, то по определению не выгодно Западу. Выход Великобритании из НАТО не выгоден североатлантическому альянсу, так как это сократит военный потенциал организации, считает Суслов. Соединенное Королевство — первая среди стран-членов НАТО по вложениям в оборонные расходы альянса.
Впрочем, военные расходы – не главное, что заставляет НАТО опасаться Brexit. Альянс Великобритания покидать не собирается и продолжит сотрудничество. Как заявил «Газете.Ru» Николай Топорнин, директор Центра европейской информации и доцент МГИМО, беспокойство вызывает тот факт, что после Brexit нарушится налаженная система коммуникаций между Вашингтоном и ЕС, внутри ЕС и внутри НАТО. По его мнению, для окончательного выхода страны из Евросоюза понадобится как минимум два месяца.
«Великобритания считалась мостом, связывающим ЕС с США. Лондон и Вашингтон связаны особенно тесно по целому ряду исторических, культурных и политических причин. После британского референдума это связующее звено в Евросоюзе исчезнет», — считает Суслов.
Для России это важно в свете «войны санкций» с ЕС, считает Топорнин. «Лондон был одним из главных лоббистов сохранения санкционного режима против России, — считает эксперт. — Теперь Евсросоюз будет опираться на ось Париж-Берлин-Рим, где отношение к санкциям гораздо мягче».
Впрочем, на данный момент ни в одном из этих городов нет уверенности в том, что Евросоюз сможет пережить выход Великобритании, не потеряв политического влияния.
«Немцы шокированы положительным решением по Brexit. Когда референдум начался, немецкий журнал Bild, например, использовал последние аргументы, чтобы уговорить британцев остаться. Издание даже пообещало, что избавится от пены в пиве, а немецкие туристы не будут первыми приходить к бассейнам и занимать лежаки и полотенца, – рассказала эксперт международного аналитического центра Карнеги Джуди Дэмпси. – Если серьезно, что это очень тяжелый удар. В Германии это видится как начало неизбежного распада ЕС – если у германского канцлера Ангелы Меркель не найдется плана Б».
Кстати, Меркель собирается выступить 24 июня в полвторого по московскому времени с официальным заявлением по Brexit.
Королевство трещит по швам
Все это время самый авторитетный политик страны, королева Великобритании Елизавета II, оставалась в стороне от дискуссий. Лишь в марте 2016 года «The Sun» опубликовали статью, в которой сообщалось, что королева поддерживает выход Великобритании из ЕС, однако представители Букингемского дворца вскоре опровергли эту информацию.
Пресс-секретарь Букингемского дворца заявил: «Мы не будем комментировать приватное общение королевы, которое у нее может быть, а может и не быть, но королева выше политики, она сохраняла политический нейтралитет на протяжении 64 лет ее правления, и мы абсолютно убеждены, что референдум касательно ЕС – это вопрос для британского народа».
Несмотря на это высказывание, королева Елизавета II не всегда придерживалась нейтральной позиции в политических вопросах. В 2014 году, когда проводился референдум в Шотландии по выходу из состава Соединенного Королевства, она посоветовала представителям общественности «хорошенько подумать» перед голосованием. Шотландцы не подвели королеву и высказались против.
Однако с выходом Великобритании из состава ЕС ситуация в корне меняется. Большинство населения Шотландии и Северной Ирландии высказалось на референдуме за сохранение членства в Евросоюзе. Это тревожный звонок для Лондона.
Мартин Макгиннесс, заместитель первого министра Северной Ирландии, по данным The Independent, уже заявил, что она может провести собственный референдум, который выведет ее из состава Великобритании и объединит с независимой Ирландией.
Северная Ирландия – единственная часть Великобритании, которая теперь будет граничить со страной-членом Евросоюза – Ирландией. Поскольку ирландцы по обе стороны от границы выступают за членство в ЕС, референдум по слиянию британской и независимой Ирландии видится логичным шагом, считает Макгиннесс.
Александр Братерский, Дарья Зорилэ, Игорь Крючков
Великобритания: она ушла и больше не вернётся…
Дмитрий СЕДОВ
Когда председатель Европарламента Мартин Шульц делал заявление по поводу выхода Великобритании из ЕС, в голосе его звучали тоска и растерянность. Вспомнился старинный романс «Она ушла и больше не вернётся…». Только в отличие от исполнителей романса Мартину Шульцу не надо было ничего имитировать - его грусть-тоска была неподдельной. Ведь из ЕС вырвалась не Греция и даже не Испания. Второе после Германии по экономическому могуществу государство Европейского союза сделало этому союзу ручкой. В европейских правящих кругах - настоящий шок. Министр иностранных дел ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер назвал 24 июля «днём печали». Зато оппозиционные партии реагировали по-иному. В той же Германии Левая партия заявила в бундестаге, что голосование британцев свидетельствует о тяжёлом кризисе ЕС.
Технократы из Брюсселя сами создали в Европе предпосылки для национализма и евроскепсиса. Brexit безвозвратно разрушает европейский статус-кво. «Этот удар открывает исторический шанс вернуть европейцам право голоса. Мы, левые, хотим, чтобы социальные права людей и их будущее были гарантированы. Мы надеемся на новый старт ЕС…. Мы за Европу для людей, а не для концернов…»
Немецкие левые сформулировали то, о чём руководители ЕС будут всегда молчать: британский референдум – это в первую очередь протест против политики ТНК. Можно предположить, что первым результатом референдума будет отсрочка подписания соглашения о трансатлантической торговле и инвестициях.
Вторым результатом станет активизация европейских оппозиционных партий, для которых Brexit явился вдохновляющим примером. А это означает, в частности, усиление давления на Брюссель и национальные правительства по проблеме беженцев. Едва ли в дальнейшем Ангела Меркель рискнёт практиковать танцы с Эрдоганом. Пассионарному турецкому лидеру предстоит столкнуться с консолидированной и жёсткой позицией ЕС, и эта позиция будет крепнуть по причине экзистенциального страха европейцев. Турция не сможет больше шантажировать Евросоюз беженцами.
Едва ли Brexit принесёт много радости и Вашингтону. Сегодня Великобритания стала для Евросоюза Runaway Horse, и привкус свободы от её побега распространится по всему европейскому континенту. Зомбированные проамериканскими СМИ и камланиями своего правительства, напуганные российской угрозой, замороченные самой чёрной конспирологией, британцы сказал миру своё слово и тем самым подали сигнал «делай как я». В Европе на самом деле предстоят перемены.
Однако Брюсселю надо сохранять лицо, и вот уже председатель Еврокомиссии Дональд Туск вещает, что «все остальные 27 членов сообщества полны решимости ещё более сплотиться». А ведь это неправда. Итоги референдума вызвали прилив энтузиазма у евроскептиков всего континента. Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан призвал власти ЕС выучить урок, который преподнесла им Великобритания. Руководитель голландской Партии свободы Герт Вилдерс заявил, что в проведении аналогичного референдума нуждаются Нидерланды. Лидер «Национального фронта» Марин Лё Пен заявила в Париже, что вслед за Brexit должен последовать Frexit. Если иметь в виду, что в 2014 году «Национальный фронт» одержал победу на выборах в Европейский парламент во Франции, набрав 25,4 % голосов избирателей, почти вдвое опередив правящую Социалистическую партию (14,1 %), то всё выглядит достаточно серьёзно. Успех «Национального фронта» стал свидетельством глубинных изменений во французском обществе. Теперь «Национальный фронт» усилит свою работу в данном направлении.
Что говорить о Греции, в которой идея выхода из Евросоюза витает уже несколько лет и может получить новое развитие.
Обо всём спектре финансово-экономических и политических последствий британского референдума для Великобритании и для ЕС говорить преждевременно. Можно не сомневаться, что последствия будут глубокими, но просчитать их реальный масштаб пока невозможно. Главное на сегодняшний день состоит в том, что по зданию Евросоюза, стоящего на страже интересов транснациональных корпораций, нанесен сильный удар и, скорее всего, не последний.
Новая интервенция в Ливии
Александр КУЗНЕЦОВ
Минувшей весной в жизни Белого дома произошло небывалое: президент Соединенных Штатов признал ошибкой американское вмешательство в Ливии в 2011 году, приведшее к свержению Муаммара Каддафи.
При этом вмешательство американцев в Ливии не было спонтанной или непродуманной акцией. Оно было хорошо рассчитанным и преследовало по крайне мере две цели.
Во-первых, агрессия против Ливии должна была остановить успешно развивавшуюся экономическую экспансию Ливийской Джамахирии в Африке. Эта экспансия грозила подорвать доминирующее положение старых колониальных держав – Великобритании и Франции. Оттого-то европейские союзники США по НАТО и выступили в роли застрельщиков вооружённой интервенции.
Во-вторых, явное недовольство западных финансовых кругов вызывала перспектива введения Ливией золотого динара. Ввиду перспективы присоединения к этой валюте стран Африканского союза золотой динар мог подорвать позиции доллара и нанести немалый ущерб международному ростовщическому капиталу.
Уничтожая существовавшее в Ливии политическое устройство, США и их европейские союзники мало задумывались над тем, что придёт ему на смену. Свержение в стране с племенной структурой населения устойчивого авторитарного режима, сплачивавшего ливийцев, не могло не привести к столкновению между племенами и кланами, к «войне всех против всех», в условиях которой сразу поднялись ставки радикальных исламистов.
В настоящее время в Ливии орудуют около 1700 вооружённых формирований, которые и делят власть в этой арабской стране.
9 июня было объявлено об освобождении от боевиков «Исламского государства» (ИГ) ливийского порта Сирт с нефтяным терминалом. Показательно, однако, что в роли освободителей выступили боевики из клана Мисурата, являющиеся не меньшими радикалами, чем ИГ. Именно мисуратовцы вместе с представителями кланов Бенгази выступили в 2011 году застрельщиками новой ливийской «революции». В то время кланы Киренаики и Мисураты рассматривались как проводники влияния Катара. Доха, стремившаяся к доминированию в посткаддафистской Ливии, делала на них основную ставку. Однако с началом хаоса стало ясно, что нефтяного пирога на всех не хватит. Это привело к дроблению этих кланов, начавших сходить с катарской орбиты.
Яркий пример в этом отношении - губернатор Триполи, в прошлом лидер местной «Аль-Каиды» Абдельхаким Бельхадж. В 2011 году он выступил в рядах мятежников как главный оператор катарской политики в Ливии. Не получив, однако, от катарцев ожидаемого вознаграждения, Бельхадж вначале переориентировался на руководство ЮАР, а сейчас поддерживает самые тесные отношения с алжирскими спецслужбами. Он сменил камуфляж полевого командира на костюм от Brioni и стал ко всему прочему респектабельным бизнесменом. Абдельхаким Бельхадж владеет ныне крупнейшей ливийской авиакомпанией, страховыми агентствами, экспортно-импортными фирмами в Ливии, Тунисе, Судане, Турции. Главным для Бельхаджа, как и для других ливийских «сеньоров войны», является сейчас получение контроля над Ливийской национальной нефтяной компанией, Центробанком и Агентством по инвестициям. Последнее интересно тем, что имеет юридические права на замороженные на Западе авуары Каддафи. В условиях нынешнего хаоса в Ливии США и ЕС отказывают ливийцам в распоряжении данными средствами. Нетрудно представить, какие схватки ещё разгорятся в Ливии за владение этими активами.
Разочаровавшись в возможностях альянса с племенными шейхами, катарцы в конце концов сделали в Ливии ставку на «Исламское государство». Однако Ливия - не Ирак. В Ираке популярность ИГ у части суннитской общины подкреплялась наличием общего врага в лице шиитов. В Ливии такого врага нет, а племенные противоречия здесь гораздо сильнее, поэтому занять значительные территории формирования ДАИШ не смогли.
Обстановку в Ливии всё больше определяет на сегодняшний день эскалация иностранного вмешательства. В боях за Сирт наряду с боевиками клана Мисурата активное участие принимал британский спецназ. Иностранцы присутствуют и в вооружённых формированиях генерала Халифы Хафтара, главного конкурента мисуратовцев. В штурме Бенгази, который генерал Хафтар победоносно провел в начале июня, участвовал французский спецназ. Этого генерала, который командует армией разместившейся в Тобруке Палаты представителей, поддерживают также Египет, Объединенные Арабские Эмираты, а до недавнего времени поддерживала и Саудовская Аравия. Напомним, что в Ливии функционируют два правительства и два парламента: Палата представителей в Тобруке и Всеобщий народный конгресс в Триполи, состоящий из исламистов. В декабре прошлого года их руководители нехотя, под давлением дали согласие на формирование правительства национального единства.
В настоящее время ситуация меняется. Саудиты начали активно работать с полевыми командирами из Триполи и Мисураты, перекупая их на свою сторону и ослабляя тем самым позиции Катара. В качестве примеров можно привести лидера племенного ополчения зувайя Ибрагима Джадрана, а также Исмаила Саллаби, полевого командира «Бригад обороны Триполи» и брата духовного наставника местных «Братьев-мусульман» Али Саллаби. Эти акции проводятся под маркой поддержки правительства национального единства Фаеза Сарраджа, разместившегося в Триполи.
Существуют весьма веские предположения на тот счёт, что Египет, ОАЭ и Саудовская Аравия, с одной стороны, и западные державы – с другой, преследуют в Ливии разные цели. Саудиты стремятся установить в стране дееспособное правительство, которое поставило бы экономику и политику Ливии под контроль Эр-Рияда. А Великобритания и Франция не возражали бы против нового колониального раздела страны. До получения независимости Ливия представляла собой конгломерат провинций, причём Киренаика находилась под английским контролем, Триполитания – под итальянским, а Феццан – под французским. Повторение такой же схемы раздела Ливии не исключено и сейчас.
Британия и Европа после Brexit
Сергей Николаев
Событие, которого так долго ждали — кто со страхом, а кто с надеждой, наконец свершилось. Британцы проголосовали за выход из ЕС. Теперь, когда голоса окончательно подсчитаны, премьер-министр Дэвид Кэмерон ушел в отставку, а первая истерика на рынках слегка утихла, наступает время трезвого анализа и содержательных вопросов. О том, чего ожидать после референдума, пишут Ян Уишарт и Мэтью Кэмпбел на сайте Bloomberg.
Впереди, полагают авторы, как минимум два года очень трудных переговоров и драматических событий. И вот как это может выглядеть на практике.
Что дальше
Переговоры с европейскими партнерами могут стартовать, как только премьер-министр уведомит других лидеров государств Европейского союза, что Великобритания намерена отделиться от экономического блока в соответствии со статьей 50 договора об ЕС. Большинство глав государств и правительств ожидают, что Великобритания сделает это в неотложном порядке. Возможно, уже на саммите ЕС 28 июня.
Но британские парламентарии склонны просить правительство не спешить и отложить этот шаг на несколько недель. И выиграть таким образом время на подготовку.
В любом случае, продолжает Bloomberg, европейских лидеров будет интересовать, какого рода отношения Великобритания намерена дальше поддерживать с ЕС. Не исключено, что перед саммитом пройдет экстренное совещание министров финансов. В соответствии с упомянутой статьей на переговоры об условиях выхода отводится двухлетний срок. Однако эксперты полагают, что этого времени окажется мало для выработки комплексных торговых соглашений. И переговоры продолжатся даже после того, как Великобритания официально покинет блок.
Кто окажется за столом переговоров
Не исключено, считает Bloomberg, что преемником Дэвида Кэмерона окажется один из вождей сторонников Brexit. Это либо бывший мэр Лондона Борис Джонсон, либо министр юстиции Майкл Гоув. Их присутствие за столом переговоров может ужесточить позицию европейских правительств. Однако вслед за референдумом могут последовать призывы провести всеобщие выборы, чтобы начать с чистого листа и сформировать правительство в расчете на переговоры с остальными государствами ЕС.
Что хотела бы получить Великобритания
Это еще предстоит определить, поскольку лидеры кампании за выход из ЕС до сих пор не давали внятного ответа на это. Вместе с тем, внимание политиков будет сфокусировано на трех главных темах:
новое соглашение, которому предстоит регулировать торговлю Великобритании с остальными странами ЕС;
на каких условиях британские компании получат доступ на европейский рынок.
Смогут ли банки, расквартированные в Лондоне, продолжить операции в Европе?
Bloomberg называет три возможных варианта дальнейших взаимоотношений Британии с ЕС.
Норвежская модель. В соответствии с ней Великобритания останется на менее обязывающих условиях в европейском экономическом пространстве. Она сохранит доступ к единому рынку и будет участвовать в свободном перемещении рабочей силы. Она продолжит также делать взносы в бюджет Евросоюза. Именно данную модель предпочли бы банки, поскольку сумеют сохранить доступ к европейской клиентуре.
Новая сделка. Выработка соглашения о свободной торговле позволила бы ограничить большинство торговых тарифов, но потребовала бы долгих лет переговоров в ущерб свободе доступа британских компаний на европейский рынок. Например, подготовка соглашения ЕС с Канадой продолжалась семь лет.
По правилам ВТО. Следование этим правилам позволит избежать хлопот, связанных с выработкой нового торгового соглашения. И Великобритания сможет устанавливать тарифы самостоятельно, как это делают, например, Россия и Бразилия. Но это лишит ее привилегированных связей как с ЕС в целом, так и с его отдельными членами.
Что предложит ЕС
Многое зависит от внутренней политики отдельных стран, полагает Bloomberg. Европейские правительства — от финского до греческого — не захотят давать Британии неограниченный доступ на общий рынок. Они будут опасаться, что движение против Евросоюза перекинется на их собственные страны.
Как считают авторы статьи, Европа разделится на два лагеря. Во главе одного окажутся прагматичные немцы, по мнению которых Великобритания должна оставаться главным торговым партнером. Другой лагерь возглавит Франция. Она убеждена, что выход из блока не должен быть легким. И страны, оказавшиеся за его пределами, не должны иметь тех же преимуществ, что и государства-члены.
Если добавить к этому настрой против ЕС в Восточной Европе, курс на более тесную интеграцию внутри еврозоны и симпатию, с которой отнеслись к решению британцев в североевропейских государствах, то станет понятно, что впереди непростое время, подчеркивает Bloomberg.
Чего хотят банки
У финансовых компаний много причин для беспокойства. Однако главная из них связана с тем, сохранят ли кредитные учреждения со штаб-квартирами в Британии возможность свободно оперировать в государствах Европейского союза. Если нет, то мировые банки будут вынуждены перенести центр европейских операции в Париж, Франкфурт, Дублин и другие финансовые хабы, уверены авторы статьи.
Другая острая тема — расчеты в евро. Европу может беспокоить неограниченное использование единой валюты вне зоны европейского регулирования. Под вопрос также будет поставлена возможность для управляющих активами вести операции по всей Европе. Все это имеет первостепенное значение для Великобритании, поскольку финансовый сектор составляет важнейшую часть ее экономики, отмечает, в частности Bloomberg.
Чего хотят промышленники
Для них важнейшая из тем — доступ на европейские рынки. Перед референдумом промышленные компании предупреждали о возможных печальных последствиях расставания с ЕС. Для них единый рынок — адресат 44% британского экспорта. Это £223 млрд. Для сравнения Bloomberg приводит следующие данные: в Китай Великобритания экспортирует товаров на £16 млрд.
Поэтому главным приоритетом промышленности станет достижение всеобъемлющего соглашения о свободной торговле, которое обеспечит двухсторонний поток товаров без каких-либо дополнительных тарифов. Это особенно важно для компаний, имеющих разветвленную европейскую сеть поставщиков запасных частей и материалов.
Чего хотят фермеры
Они выиграют от выхода из ЕС больше всех других. В настоящее время сельское хозяйство Британии получает $3,5 млрд прямых субсидий от ЕС. Как утверждают сторонники Brexit, правительство сможет сохранить эти выплаты, перенаправив средства, идущие сейчас в бюджет Евросоюза. Но, как и все остальное, это потребует законодательных решений, подчеркивает Bloomberg.
Евросоюз: экспортные продажи мягкой пшеницы вплотную приблизились к показателю прошлого сезона
Экспорт мягкой пшеницы сезона 2016/17 вплотную приблизился к рекордному показателю прошлого сезона. Хотя недельные показатели закономерно снижаются.
На текущей неделе Еврокомитет по зерновым утвердил лицензии на экспорт в третьи страны мягкой пшеницы в объеме 555 тыс. тонн. Это на 36% меньше, чем на прошлой неделе и на 16% меньше, чем в среднем за 4 предыдущие недели. Доля Франции – ведущего европейского экспортера – составила 42,2% (24% на прошлой неделе).
Всего с начала сезона объем экспортных лицензий на мягкую пшеницу составил 30,66 млн. тонн, что на 1% меньше, чем год назад на аналогичную дату (2% неделю назад).
Экспортные продажи фуражного ячменя составили 301 тыс. тонн. Это на 38% больше, чем на прошлой неделе и на 308% больше, чем в среднем за 4 недели. Доля Франция упала до 0,7% (38% на прошлой неделе).
Всего с начала сезона 2015/16 объем экспортных лицензий по фуражному ячменю составил 9,71 млн. тонн, что на 12% больше, чем год назад (9% неделю назад).
Рикардо Бофилл прочел открытую лекцию по архитектуре в Москве
300 человек посетили открытую лекцию Рикардо Бофилла на территории образовательного пространства жилого квартала SREDA, где именитый испанский архитектор рассказал о преобразовании городов в smart cities (умные города).
Основанное полвека назад международное бюро RICARDO BOFILL TALLER DE ARQUITECTURA (RBTA) реализует в России несколько проектов. Жилой квартал SREDA от девелопера Группы ПСН (входит в топ-10 застройщиков Москвы), расположенный в районе Рязанского проспекта - один из них.
Для этого проекта архитекторы из RBTA разработали концепцию жилого пространства и зонирование территории на публичное и частное. Жилое пространство здесь сочетается со спортивными, социальными, коммерческими и культурно-образовательными зонами.
«Именно такой подход позволяет персонализировать пространство и создать гармоничную среду для разнопланового развития личности», - считает Рикардо Бофилл.
На лекции архитектор рассказал о принципе перехода от общего к частному в градостроительстве, об архитекторах-космополитах и о том, насколько важны для города мобильность, экология и социально-экономическая среда.
Лекцию посетили более 300 человек. SREDA стала местом сосредоточения для всех, кто интересуется архитектурой, ландшафтным дизайном и современными градостроительными методами.
Полную версию открытой лекции Рикардо Э. Бофилл можно посмотреть на канале Группы ПСН в YOUTUBE.
Напомним, бюро RBTA является одной из самых влиятельных архитектурных мастерских в мире. Команда работает над проектами по всему земному шару, в их копилке сотни знаменитых проектов. Визитные карточки - аэропорт и здание Национального театра Каталонии в Барселоне, головные офисы компаний Cartier и Christian Dior в Париже, небоскребы Shiseido Building в Токио и Dearborn Center в Чикаго.
Центр руководства Мастерской RBTA находится в реконструированном цементном заводе «Ла Фабрика», в предместьях Барселоны (Испания).
Таиланд не ожидает для себя больших потрясений в связи с предстоящим выходом Великобритании из Европейского Союза.
Об этом заявили в пятницу руководители и эксперты внешнеполитических, внешнеторговых и туристических ведомств страны.
Политические отношения с Великобританией не претерпят изменений
"Политические отношения Таиланда с Великобританией не претерпят изменений в результате ее выхода из Евросоюза. Великобритания – важный стратегический партнер Таиланда, находится ли она в составе ЕС, или нет. Поэтому наши близкие дружеские отношения сохранятся в неизменном состоянии", — заявил в пятницу официальный представитель МИД Таиланда Сек Ваннаметхи на брифинге в здании внешнеполитического ведомства в Бангкоке.
"Наши отношения базируются на взаимной выгоде на всех уровнях: на государственном уровне, на уровне частного сектора, и на уровне личных прямых контактов между нашими гражданами", — добавил он.
Биржевые индексы стран Юго-Восточной Азии и курсы их валют в пятницу понизились в результате информации о победе сторонников выхода из Евросоюза в референдуме в Великобритании, однако эффект "Брексита" на азиатских рынках не будет долговечным, заявил в пятницу генеральный секретарь таиландской Комиссии по ценным бумагам и биржевым сделкам (Securities and Exchange Commission) Рапи Сутчариттакун.
"Биржевой индекс SET (Stock Exchange of Thailand) упал сегодня на 0,5%, таиландский бат обесценился на 0,4% по отношению к доллару США. Однако уже ясно видно, что эта тенденция долго не продлится, она основана исключительно на панических настроениях, которые быстро пройдут", — заявил Сутчариттакун, слова которого цитирует интернет-версия газеты "Кхом Чат Лык".
"Инвесторам следует сохранять спокойствие, потому что выход Великобритании из ЕС – это серия постепенных изменений, которая продлится не менее двух лет. Никакого резкого перехода не будет, это будет постепенное движение, с темпом которого мы все, по всей видимости, вполне сможем справиться", — сказал он.
Решение референдума о выходе Великобритании из ЕС не помешает Таиланду увеличить объем своего экспорта в этом году на запланированные 5%, заявила в пятницу министр торговли Таиланда Апхиради Тантрапхон в коротком интервью Третему национальному телеканалу страны.
"Несмотря на такой результат Британского референдума и его влияние на экономические процессы в Европе, мы все равно сможем в этом году достичь поставленной цели: увеличить объемы таиландского экспорта на 5%", — заявила министр.
"Я дала распоряжение всем торговым представительствам при наших посольствах в Европейских странах внимательно наблюдать за последствиями британского референдума, но, тем не менее, я уверена, что значительного влияния на экономику Таиланда они не окажут", — добавила она.
Несмотря на то, что Европейский Союз в целом входит в десятку крупнейших торговых партнеров Таиланда наряду с Китаем, США и Японией, объем взаимной двухсторонней торговли Таиланда и Великобритании составляет 2% от общего торгового оборота Таиланда с иностранными государствами.
Европейский туризм в Таиланд ожидает недолгий спад
"В первое время после "Брексита" туризм из стран Европы в Таиланд может пережить недолгий спад, связанный с волатильностью валют – евро и британского фунта стерлингов – после референдума", — заявил в пятницу в интервью газете Bangkok Post управляющий Национальным ведомством по вопросам туризма Таиланда (Tourism Authority of Thailand, TАT) Юттхасак Супхасон.
Руководитель ТАТ предсказал, что приток туристов из таких стран, как Германия, Италия, Испания, Франция и Нидерланды в Таиланд в ближайшие месяц-два упадет приблизительно на 10%, однако после того, как волатильность валют сменится стабильностью, туристический рынок полностью восстановится.
Евгений Беленький.
Необходимо как можно быстрее завершить все процедуры по выходу Великобритании из Евросоюза, заявил президент Франции Франсуа Олланд, слова которого привел официальный представитель правительства страны Стефан Ле Фоль.
В четверг в Великобритании прошел референдум по членству страны в ЕС. Согласно официальным данным, за выход страны из Евросоюза проголосовали 51,9%.
"Президент заявил, что все процедуры, необходимые для выхода (Великобритании из ЕС), должны быть проведены в самые короткие сроки", — сказал Ле Фоль по итогам внеочередного заседания кабмина.
Международная выставка инвестиций и недвижимости MIPIM-Россия может впервые пройти в 2016 году в Москве, сообщил журналистам в Париже министр строительства и жилищно-коммунального хозяйства РФ Михаил Мень.
"Сегодня группа инвесторов в Москве по согласованию с нами ведет переговоры с ответственными руководителями компании MIPIM о возможности проведения выставки MIPIM-Россия", — сказал Мень.
Он отметил, что международная выставка MIPIM, которая ежегодно проходит в марте в Канне, на Лазурном побережье Франции, является главным отраслевым форумом и завоевала большую популярность.
"Есть также MIPIM Asia, MIPIM UK в Лондоне. Мы очень рассчитываем, что нам удастся провести такой форум в России, и что под этот бренд к нам приедут французские инвесторы и представители других европейских стран", — сказал министр.
По его словам, российская сторона в рамках MIPIM-Россия могла бы не только продемонстрировать свои достижения, но и, главное, представить своего рода ярмарку инвестиционных проектов.
"Решения пока нет, идут переговоры, в которых мы участвуем только как политическая сторона, не вмешиваемся. Но рассчитываем, что уже на следующей неделе эти переговоры смогут выйти на какой-то уровень", — сказал Мень.
Министр также сообщил, что выставка, если решение о ее проведении будет принято, состоится в Москве не ранее 2016 года. "Раньше физически невозможно. Это серьезное мероприятие, необходимо хорошо подготовиться, в случае успешного завершения переговоров можно говорить только о следующем годе", — сказал он.
Архивные документы Ватикана по геноциду армян 1915 года открыты, заявил в пятницу в Ереване директор пресс-службы Святого Престола монсеньор Федерико Ломбарди.
Ранее директор Национального архива Армении Аматуни Вирабян заявил, что страна официально обратится к папе Римскому Франциску с просьбой открыть архивы Ватикана, касающиеся геноцида армян 1915 года.
"Я не архивариус, но считаю, что они и сейчас открыты. Я получил книгу немецкого ученого о геноциде армян. Она написана полностью на основе архивов Ватикана, то есть уже, как минимум, один человек, изучивший архивы Ватикана", — сказал Ломбарди.
Историк и автор книги "Геноцид армян" Михаэль Хеземанн, в свою очередь, отметил, что архивы Ватикана содержат пять тысяч документов, касающихся геноцида армян.
В конце XIX — начале XX веков Османская Турция осуществляла регулярные преследования и гонения армян. В частности, в 1915 году было уничтожено более 1,5 миллиона армян.
Факт геноцида армянского народа в Османской Турции признан многими государствами. Первым это в 1965 году сделал Уругвай, примеру которого последовали Франция, Италия, Голландия, Бельгия, Польша, Литва, Словакия, Швеция, Швейцария, Греция, Кипр, Ливан, Канада, Венесуэла, Аргентина, Бразилия, Чили, Ватикан, Боливия, Чехия, Австрия, Люксембург. Геноцид армян признали также Европарламент и Всемирный совет церквей. Из 50 штатов США 44 штата официально признали и осудили геноцид армян, а также объявили 24 апреля Днем памяти жертв геноцида армянского народа. Государственная Дума РФ приняла в 1995 году постановление "Об осуждении геноцида армянского народа 1915-1922 гг. на его исторической родине — в Западной Армении".
Турция традиционно отвергает обвинения в геноциде армян и крайне болезненно реагирует на критику со стороны Запада по этому вопросу.
Гамлет Матевосян.
В Соединенном Королевстве евроскептики празднуют победу: 51,9% подданных Ее Величества, пришедших в четверг на участки для голосования, поставили "галочки" рядом со словом leave — "выйти". Те, кто выбрали remain ("остаться"), оказались в меньшинстве.
По словам представителя избирательной комиссии, явка британцев на выборы составила 72,2%. Brexit поддержали 17 410 742 избирателя, против высказались 16 141 241. Разница в более чем миллион голосов определила результат референдума. И решила судьбу его инициатора, главы британского правительства Дэвида Кэмерона, который заявил, что в октябре уйдет в отставку, поскольку сам он является сторонником сохранения его страны в ЕС.
"Думаю, будет неправильно для меня пытаться быть капитаном, ведущим свою страну к следующему пункту назначения", — сказал Кэмерон журналистам.
Следуя этой логике, кресло премьера предстоит занять представителю евроскептиков, чьи политические цели соответствуют чаяниям большинства британцев.
Хотя итоги волеизъявления граждан на референдуме не имеют обязательного для властей статуса и носят консультативный характер, правительство не намерено их игнорировать. Подготовительную работу и сам процесс выхода из ЕС, по словам Кэмерона, будет проводить новый глава кабинета.
Порядок и процедура выхода впервые были описаны в Лиссабонском договоре, подписанном на саммите Евросоюза в декабре 2007 года. Они таковы, что на совершение всех формальностей у Великобритании уйдет несколько лет. Только два ближайших года уйдут на то, чтобы страна договорилась с каждым из 27 остальных государств ЕС "об условиях раздельного существования". И на то, что переговоры будут легкими и быстрыми, надежд у Лондона нет.
Чем обусловлен выбор
У британцев было достаточно мотивов, обусловивших такие итоги референдума, считает президент коммуникационного холдинга "Минченко Консалтинг" Евгений Минченко, находящийся в эти дни в Лондоне.
"Прежде всего, это высокий уровень недоверия населения страны к политической экономической элите и столь же высокий уровень недоверия к брюссельской бюрократии. Затем — отсутствие позитивного образа будущего у проекта Европейского союза. Многие избиратели убеждены, что лучшие годы ЕС не впереди, а уже позади. Большую роль сыграла позиция СМИ — значительная часть влиятельных печатных изданий была за выход из Евросоюза", — рассказывает Евгений Минченко.
Кроме того, сторонники Brexit проявили больше активности в социальных сетях, в то время как противники выхода допустили в своей агитационной кампании целый ряд ошибок, а в самом их лагере произошел раскол.
Немалую роль, по мнению Евгения Минченко, сыграло и чрезмерное внешнее давление на сторонников выхода — их уговаривали и президент США Барак Обама, и председатель Еврокомиссии Жан-Клод Юнкер, и многие другие западные лидеры. В итоге это давление возымело обратный эффект, и немало избирателей делало свой выбор уже из протестных соображений.
Кэмерон рискнул — и проиграл
Инициируя референдум о Brexit, Дэвид Кэмерон затеял очень опасную игру, за что в итоге и поплатился, считает вице-президент Международного общественного фонда "Экспериментальный творческий центр" Юрий Бялый.
"С одной стороны, расчет был на привлечение внимания британского общества к ценности ЕС, с другой — на то, чтобы получить карт-бланш на торгах с Брюсселем и в итоге повысить особый статус Великобритании в ЕС", — говорит Юрий Бялый.
Евросоюз заинтересован в Великобритании, прежде всего, как в единственно возможном противовесе набирающей силу Германии на фоне слабеющей Франции, убежден аналитик. С выходом Соединенного Королевства из ЕС этот баланс нарушается. Предполагая, что на референдуме с небольшим перевесом победят сторонники общеевропейской модели, Кэмерон рассчитывал использовать это обстоятельство как козырь, добиваясь для своей страны новых особых условий существования в европейском сообществе.
Однако маятник общественного мнения неожиданно качнулся в другую сторону, и небольшого колебания хватило, чтобы в итоге получился обратный результат.
Премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и его супруга Саманта после выступления с заявлением об отставке с поста премьер-министра после оглашения результатов референдума по сохранению членства Великобритании в Европейском Союзе. 24 июня 2016
Выбор, сделанный британцами, тем не менее не исключает возможности продолжения торга с Брюсселем, считает профессор факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ Алексей Портанский.
"Предметами такого торга могут быть и размеры финансовых взносов Великобритании в общий бюджет Евросоюза, и квоты по приему беженцев, и вопросы регулирования миграционных процессов", — говорит ученый.
Правда, теперь предметом торга вряд ли станет сохранение Британии в ЕС — скорее, речь может идти о разной степени дезинтеграции этой страны с Европейским союзом, то, из каких именно европейских договоров и соглашений она выйдет, а в каких останется. От того, какие именно отношения сохранит Лондон с Европейским союзом, во многом зависит сценарий дальнейшего развития событий, считает президент Центра стратегических коммуникаций Дмитрий Абзалов.
Разные сценарии
В преддверии референдума по Brexit аналитики разных стран разработали десятки различных сценариев на возможные варианты развития событий, рассказывает Абзалов.
"Самым "шоковым" вариантом был бы тот, при котором с большим отрывом победили бы сторонники выхода из ЕС, а власти пошли бы на скорый и решительный "развод" с Евросоюзом, в результате которого Великобритания быстро вышла бы из всех европейских структур. Это сразу повлекло бы за собой резкий скачок курса фунта стерлингов и мощный фронтальный рост британской экономики", — говорит Дмитрий Абзалов.
По его словам, одновременно с этим возникает буря на мировых финансовых и фондовых рынках, падают цены на энергоносители, неминуем обвал цен на государственные долговые бумаги ряда европейских стран — прежде всего Италии, Испании, а также Франции. Кризисные явления в мировой и прежде всего европейской экономике могли резко обостриться, и то, к чему это могло привести в итоге, трудно предсказать.
Пока "шоковый" сценарий не сбывается — сторонники Brexit победили с минимальным перевесом. Такой вариант развития событий аналитики назвали "мягким". Дальнейшее будет зависеть именно от того, как, какими темпами и насколько радикально будет протекать сам "развод" Лондона с ЕС. Если долго, поэтапно и взвешенно, то больших потрясений в экономике и политике ждать не стоит, полагает Дмитрий Абзалов.
Однако уже в день референдума и в ночь подсчета голосов мировые биржи залихорадило. Курс фунта стерлингов, колебавшийся в такт объявлениям предварительных результатов голосования, рухнул ниже отметки $1,35 — подобного не было с 1985 года. Стремительно обвалились индексы основных фондовых площадок.
"Шоковые" потрясения в случае победы сторонников Brexit были неизбежны. Мало того, с выходом Великобритании из Евросоюза следует ожидать ухода из этой страны ряда крупных торговых площадок и некоторых международных компаний, поэтому трудно предположить скорую стабилизацию британской экономики", — считает Алексей Портанский.
Как нельзя дважды войти в одну и ту же реку, так и Великобритании невозможно вернуться в свое прежнее состояние — такое, в каком страна пребывала до 1973 года, когда она вступила в Евросоюз. Сейчас ее ждут серьезные испытания, предупреждает он.
Прецедент создан
Аналитики отмечают: с утратой Великобритании ЕС лишается одного из своих ключевых игроков, а Вашингтон, в свою очередь, может лишиться возможности навязывать сразу всей Европе свои инициативы, непопулярные у многих национальных европейских правительств, проводя их прямиком через Брюссель — в частности, такие, как Трансатлантическое партнерство (ТТИП). Парадокс состоит в том, что из всех европейских столиц именно Лондон сегодня имеет наиболее тесные связи с Белым домом.
"У Великобритании свои особые отношения с Соединенными Штатами, и без нее Евросоюзу будет трудно добиваться каких-то позитивных для себя балансов внутри того же НАТО. В отношениях ЕС и Североатлантического альянса теперь возникнут неминуемые проблемы", — считает заведующий отделом европейской безопасности Института Европы РАН Дмитрий Данилов.
Однако едва ли не самым серьезным последствием Brexit может стать создание прецедента для определенных политических сил в других странах, полагает Дмитрий Абзалов. Процесс, инициированный Лондоном, может подтолкнуть к подобным шагам и других членов ЕС. И еврочиновникам потребуются очень серьезные усилия, чтобы сохранить ЕС от распада.
Россия не проиграет
В политическом плане Кремль от выхода Великобритании из Евросоюза только выигрывает, поскольку сможет теперь вести направленный диалог с национальным британским правительством, свободным от общеевропейских обязательств, считает Портанский.
"Для России в ее нынешнем состоянии ничего критичного не возникает. Единственный опасный фактор — резкое скачкообразное обострение мирового кризиса, которое может вызвать существенное сокращение спроса на товары, составляющие российский экспорт: энергоносители, металлы, минеральные удобрения", — убежден Юрий Бялый.
По словам аналитика, если такое произойдет, то в России в ближайшее время придется туже затягивать пояса, причем на всех уровнях.
Владимир Ардаев, обозреватель РИА Новости
Британский референдум по своим последствиям, вероятно, станет одним из важнейших событий первой трети XXI века — наряду с терактом 11 сентября 2001 года и возвращением Крыма в состав России в 2014 году. Сторонники выхода из ЕС одержали победу, несмотря на колоссальное политическое и медийное давление, угрозы со стороны банков, транснациональных корпораций, Брюсселя, США и НАТО.
Последствия британского референдума для Европы будут самые серьезные: усиливается вероятность не только распада ЕС, но и отдельных государств-членов Евросоюза. И, думаю, полностью отпадает перспектива дальнейшего расширения ЕС: Украина, Турция и Грузия никогда не вступят в Евросоюз.
В Европе усилится региональный сепаратизм, подымут голову правые и левые популистские движения — в Нидерландах, Австрии, Франции, Италии, практически во всех странах.
Пошатнулись позиции канцлера Ангелы Меркель в Германии. Баварский премьер-министр Хорст Зеехофер уже потребовал проводить референдумы по всем принципиальным вопросам внутренней и внешней политики: по беженцам, по финансовой помощи Греции и т.д. Для законопослушной Германии это очень тревожный сигнал.
Сопротивление евробюрократии и ее нелепым предписаниям (размеры огурцов и т.д.) в Европе будет усиливаться. Так, маленькая Чехия уже крайне недовольна тем, что громадные сельскохозяйственные площади засеяны рапсом (по квоте ЕС), а некогда свиноводческая страна (опять-таки по решению ЕС) вынуждена закупать в больших количествах польскую свинину, отвергнутую Россией. Германия — эта системообразующая страна ЕС — никак не может преодолеть запреты Брюсселя в вопросе о строительстве "Северного потока-2". И таких примеров бесконечное множество.
К тому же европейцев безмерно раздражает, что великим старым континентом управляют маленькие серые люди — "еврократы", которых никто не выбирал, а набрали по национальной квоте из числа "отработанных" кадров. Штаб-квартира ЕС в Брюсселе превратилась в бюрократического монстра, который пожирает деньги европейских налогоплательщиков.
Особый случай — Италия, один из основателей Евросоюза. Стране тесно в каркасе еврозоны и общеевропейской юрисдикции. В частности, если бы не "коллективное решение" Евросоюза, Италия бы давно вышла из режима санкций против России.
Конечно же, в Европе обострятся старые национальные и территориальные конфликты, которые под "давящей лапой" Брюсселя были просто приглушены. Мадрид уже потребовал у Лондона вернуть Гибралтар, Каталония будет активнее добиваться независимости, поскольку угроза исключения из ЕС уже не будет никого пугать. Можно сказать, что "Брекзит" разрушил важнейший миф о единстве континента, на котором строилась послевоенная Европа. Этот ущерб компенсировать уже невозможно: раз Великобритания выходит из ЕС, значит, другим странам и регионам также "все позволено".
И наконец, важнейший для России момент. До расширения ЕС на восток Россия строила чрезвычайно дружественные отношения со старым "романо-германским" ядром Евросоюза. Эти отношения были в значительной степени подпорчены в результате расширения на восток и откровенно русофобской политики Польши и стран Балтии.
При поддержке Великобритании "младоевропейцы" превратили внешнюю политику ЕС в инструмент НАТО, скомпрометировали выдвинутую генералом Де Голлем идею Европы "от Атлантики до Урала".
Многие в Европе радуются итогам референдума в Великобритании. В комментариях читателей на страницах французских СМИ уже давно звучат призывы выгнать из ЕС Великобританию как "троянского коня" США и главную помеху на пути европейской интеграции.
Что остается в сухом остатке? Остановить процесс распада ЕС еще можно, но это потребует глубоких реформ, вплоть до отсечения стран, которые по менталитету и уровню экономического развития не соответствуют требованиям Евросоюза. Это, несомненно, Болгария, Румыния и Греция, а также, вероятно, Португалия.
Другие страны, такие, как Италия, будут принимать решение о дальнейшем членстве самостоятельно. Вероятно, ЕС останется в рамках "твердого ядра", то есть Германии, Франции, Австрии и Бенилюкса. Многие аналитики видят в такой перспективе разумное зерно.
Дмитрий Добров, обозреватель Inosmi.ru
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter