Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Конференция Российского совета по международным делам.

Дмитрий Медведев принял участие в научно-практической конференции Российского совета по международным делам «Евроатлантическое сообщество безопасности: миф или реальность».

Российский совет по международным делам создан по распоряжениюПрезидента в 2010 году для организации взаимодействия российских научных организаций с иностранными экспертно-аналитическими центрами по вопросам международных отношений.На полях конференции Дмитрий Медведев встретился с Генеральным секретарём Совета Европы Турбьёрном Ягландом.

* * *

Выступление на научно-практической конференции Российского совета по международным делам

Д.МЕДВЕДЕВ: Уважаемые коллеги! Уважаемые дамы и господа!

Я с интересом принял приглашение поучаствовать в конференции. Она весьма представительная. Здесь, насколько я знаю, собрались эксперты практически из 20 стран для того, чтобы обсудить весьма актуальную задачу построения евроатлантического сообщества безопасности. Прежде всего хотел бы поприветствовать в Москве и в России наших гостей.

Хотел бы сразу ответить на главный вопрос, который поставлен перед всеми нами: миф или реальность евроатлантическое сообщество безопасности? Моё мнение: пока это миф, но этот миф должен стать реальностью. И мы все в этом можем поучаствовать.

Очевидно, что конструктивный и непредвзятый диалог с учёными, экспертами необходим для того, чтобы принимать правильные практические решения тем, кто обязан думать о будущем своей страны, своего народа, кто чувствует реальную ответственность за будущее всей нашей планеты. Сегодня, в век быстротечной глобализации, это уже не дежурная вежливость, а, по сути, аксиома.

Два года назад в нашей стране был создан Российский совет по международным делам: мы поддержали эту инициативу, – считаю, что не ошиблись. Надеюсь, что вошедшие в совет представители гражданского общества, учёные, дипломаты, военные ощущают свою реальную востребованность.

Если говорить предельно прямо, Россия, безусловно, добивается построения евроатлантического сообщества безопасности, где все должны чувствовать себя комфортно и быть одинаково защищёнными. Глобальная значимость этой задачи очевидна. И, сколь бы ни был труден путь, по которому наша страна движется вместе с другими государствами, нашими международными партнёрами, мы не намерены сворачивать с этого пути, мы не намерены занимать выжидательную позицию, а намерены действовать.

Обеспечение безопасности не происходит само собой, эта задача требует труда и самоотдачи всех государств регионов. Нам предстоит приложить немало усилий для того, чтобы преодолеть кризис доверия. Как известно, кризис доверия был назван основной причиной глобального экономического кризиса, поразившего международную экономику, мировую экономику в 2008 году. И надо признаться, что эти годы, годы экономического кризиса, – при всём их драматизме – нас многому научили (нас – я имею в виду и мировое сообщество, и лидеров государств): скажу откровенно, научили прежде всего прислушиваться к позиции друг друга в критических ситуациях, чего раньше по экономическим вопросам просто не было. Мы все получили серьёзное предупреждение и, что называется, убедились в том, что необходимы коренные изменения в системе международных экономических отношений. Пока мы их не достигли, но мы движемся по этому пути. И, надо сказать, по некоторым направлениям движемся быстрее, чем я мог себе представить, когда мы первый раз собрались в конце 2008 года в Соединённых Штатах Америки в весьма посредственном настроении.

Этим же необходимо заниматься по всем вопросам внешней политики. Проблемы современного мира нужно решать сообща, объединяя наши усилия на принципиально новой основе.

По-прежнему убеждён, что безопасность может быть только неделимой и равной. Попытки укрепить собственную безопасность за счёт других разрушают саму идею построения сообщества государств и подрывают основы сотрудничества. Но главное – они будут провоцировать появление новых разделительных линий, генерировать напряжённость и нестабильность. И дело не только в том, что такие оазисы безопасности в глобальном мире нежизнеспособны и долго не продержатся, – под их обломками может быть погребена вся существующая система безопасности и в конечном счёте система международного права.

Сегодня в Евроатлантическом регионе всё более востребована идея прочного партнёрства. Нас многое объединяет. И в целом мы нужны друг другу. У нас много общих проблем. Распространение оружия массового уничтожения, природные и техногенные катастрофы, финансово-экономическая нестабильность, международный терроризм, организованная преступность, наркотрафик требуют от нас всё большей сплочённости. Безусловно, эти угрозы существовали и раньше, но в эпоху глобализации они становятся всё более и более явными и более опасными.

Предпосылок для партнёрства и опыта добрососедского сотрудничества у нас тоже достаточно. Мы помогали друг другу в разных ситуациях. Например, в России до сих пор в памяти очень тяжёлая ситуация с лесными пожарами, которые были у нас в позапрошлом году. Мы очень признательны нашим европейским партнёрам за серьёзную помощь.

Мы оказывали и оказываем друг другу поддержку при эвакуации сотрудников посольств из горячих точек, вместе боремся с морскими пиратами и, наконец, вместе противостоим транснациональной преступности и терроризму. У нас налажен обмен информацией по деятельности террористических группировок.

Мы немало сделали за эти годы, в том числе совместно с Евросоюзом: и по упрощению визовых процедур, и в рамках программы «Партнёрство для модернизации» (мне кажется, это была важная идея, и надеюсь, что она будет продолжена с участием большего количества государств), и при преодолении огромного количества препятствий, которые стояли перед Россией в рамках вступления в ВТО. Да и западный бизнес стал чувствовать себя в России, что называется, комфортнее, во всяком случае ему стали понятнее многие правила. Это не означает, что все вопросы решены, тем не менее ощущение близости появилось. Это убедительный сигнал тем, кто занимается проблематикой безопасности.

Ещё сравнительно недавно универсальным мерилом силы государств была их военная мощь. Мы все надеемся, что эти времена уходят в прошлое.

Сегодня государства сильны прежде всего своей открытостью и готовностью к партнёрским отношениям. Скажу больше, помощь партнёрам входит в число наших приоритетных национальных интересов, потому что мир, в котором царит взаимная поддержка, – это безопасный мир.

Исходя из этого мы развиваем интеграцию на пространстве Содружества Независимых Государств, в тесной координации с нашими союзниками последовательно укрепляем сотрудничество в рамках Организации Договора о коллективной безопасности, причём рассматриваем этот Договор не изолированно, а как эффективный региональный механизм противодействия нашим общим угрозам. Кстати сказать, нашим партнёрам из Североатлантического альянса следовало бы подумать о налаживании расширенных или продвинутых отношений, контактов с ОДКБ. Мне кажется, это уже просто назрело. Это во взаимных интересах, в общих интересах.

Сегодня мы также заявляем о решительном продвижении качественно новой ступени экономической интеграции в рамках формируемого Евразийского экономического союза Белоруссии, Казахстана и России.

Полагаю также, что во взаимоотношениях с НАТО нам пора избавляться от того, что мешает полноценному партнёрству, от фантомов прошлого, от инстинктов недоверия, а они есть, конечно, с каждой стороны. Это тоже очевидно.

Настало время сближения позиций и принятия совместных решений, направленных на создание более устойчивой и справедливой системы мироустройства.

Вспоминаю саммит Россия–НАТО в Лиссабоне в ноябре 2010 года. Тогда убедительно прозвучало, что безопасность всех государств в евроатлантическом сообществе неделима, а безопасность НАТО и России – взаимосвязана. Я и сейчас готов под этими словами подписаться. Встреча была в целом хорошая и по атмосфере, и по открытости в обсуждении самых разных вопросов. Мы исходим из того, что наши отношения с НАТО – это один из опорных элементов современной архитектуры безопасности на евроатлантическом пространстве, в значительной мере определяющий стратегическую стабильность в глобальном масштабе.

Вместе с тем, конечно, взаимодействие между Россией и НАТО не наладить без решения вопросов, которые затрагивают сегодня коренные интересы наших стран. Здесь тест один: тест на готовность Соединённых Штатов, других членов альянса к подлинному партнёрству с Россией. Он прост: это попытка учесть наши интересы – интересы, прежде всего, по проблематике противоракетной обороны в Европе.

Для нас принципиально важны надёжные и опирающиеся на военно-технические и географические критерии гарантии ненаправленности развёртываемой системы ПРО в отношении российских сил ядерного сдерживания. Эти силы и сама система должны соответствовать заявленной цели – противодействовать ракетным угрозам, которые могли бы исходить из-за пределов Европы. Подчёркиваю, из-за пределов Европы. Мне ведь так никто и не объяснил, почему мы должны верить, что новая система европейской ПРО не направлена против нас. Наоборот, нам всё время говорят: это как раз для вас – пользуйтесь этой системой. Как пользоваться-то? Это взлом ядерного паритета в той или иной ситуации. И, скажу откровенно, какие бы лично у меня ни были добрые отношения с моими коллегами, какими бы ни были продвинутыми отношения между Россией и государствами, входящими в НАТО, мы всё это вынуждены будем учитывать и при определённых обстоятельствах – отвечать.

Диалог сейчас продолжается, никакие двери не закрыты. Прошу ещё раз обратить внимание на то, что это не наше решение, это не мы придумали, это не мы продвигаем. Скажу прямо, что во время кулуарных разговоров со многими лидерами европейских стран они мне на ухо говорили, что им это не надо, но «есть атлантическая солидарность, поэтому мы будем это делать, и денег нам на это жалко». Вот и нам это не надо.

Время есть, но оно уходит, и я считаю, что в наших взаимных интересах – скорейший выход на взаимоприемлемые договорённости, но именно взаимоприемлемые. Договориться мы можем, у меня в этом сомнений нет, тем более что есть весьма успешные примеры такого взаимодействия, которые были получены в последние годы. Скажу вам, я испытываю определённую гордость за то, что мы достигли таких результатов. Это заключение нового российско-американского Договора об СНВ, в основу которого заложены принципы равноправия, паритетности, равной и неделимой безопасности сторон. Кстати, в преамбуле, по-моему, говорится и о взаимосвязи между ПРО и СНВ. Если кто забыл, рекомендую освежить, открыть этот Договор. Я убеждён, что такой же подход требуется и в отношении противоракетной обороны, и тогда всё получится.

Добротное сотрудничество налажено у нас и по вопросам обеспечения надёжной ядерной безопасности. Мы тщательно готовимся к предстоящему на днях в Сеуле саммиту. Я поеду туда, и, надеюсь, он станет этапным в укреплении и расширении взаимодействия в области физической ядерной безопасности, предотвращения потенциальных угроз ядерного терроризма, появления чёрных рынков ядерного материала и противодействия его незаконному обороту.

Россия уделяет большое внимание безопасности и сохранности ядерных материалов и связанных с ними установок. В Сеуле планирую поговорить об этом, о шагах, которые мы предпринимаем в этой сфере, и о возможных формах общения и обмена опытом с нашими партнёрами.

Задача укрепления правового фундамента международных отношений лежит и в основе другого нашего предложения заключить договор о европейской безопасности. В проекте этого документа мы попытались зафиксировать базовые принципы безопасности в межгосударственных отношениях на евроатлантическом пространстве, а именно приверженность добросовестному исполнению международных обязательств, уважение суверенитета, территориальной целостности государств, политической независимости государств, отказ от использования силы. Договор призван обеспечить условия для формирования эффективных механизмов взаимодействия в целях выработки адекватной реакции на вызовы и угрозы в области безопасности.

Уверен, что реализация этой инициативы (а она ни против кого не направлена, она как раз нас должна консолидировать) повысила бы взаимное доверие государств и добавила бы стабильности в наши отношения.

Уважаемые коллеги, я также хотел бы надеяться, что конференция придаст дополнительный импульс предметному обсуждению вопросов совершенствования архитектуры европейской безопасности и поможет ответить на целый ряд очень важных вопросов. Ведь ответ на эти вопросы поможет и договориться по наиболее сложным проблемам сегодняшнего дня, в конечном счёте будет способен изменить парадигму отношений в сфере безопасности.

Равные права (это краеугольные принципы международного права) предполагают и равную ответственность, а также обязательства вносить реальный вклад в обеспечение безопасности. Универсальным и проверенным временем инструментом межгосударственного взаимодействия являются нормы и принципы международного права. Никакие схемы управления глобальными международными процессами не станут жизнеспособными, если в них не будет использоваться или уважаться принцип верховенства права, во-первых, и, конечно, принцип суверенитета государств, во-вторых. И здесь бесспорны роль и авторитет главной международной площадки – Организации Объединённых Наций, на которую возложена ответственность за поддержание международного мира и безопасности. Скажем прямо, не всегда так происходит. Нужно исключить любые лазейки для действий в обход полномочий Совета Безопасности, для использования силы без его санкций, а такие попытки регулярно предпринимаются под самыми разными соусами. Аргументация проста, мы её регулярно слышим: мы не можем договориться в Организации Объединённых Наций – значит, она несовершенна. Или политика отдельных государств несовершенна – будем договариваться во имя лучшего мира, во имя демократии действовать сами. Где здесь приоритет международного права?

Хочу особо отметить, в последнее время опять возросло количество тех, кто желает использовать оружие в качестве аргумента для решения проблем.

То и дело звучат, причём не на экспертном уровне, а на официальном уровне, заявления ультимативного характера с угрозами внешнего вооружённого вмешательства. Считаю, что это крайне опасная и просто неприемлемая тенденция. Кто-то хочет поскорее сделать современной демократической страной Сирию. Кому-то хочется побыстрее разделаться с ядерной программой Ирана. Да, нас тоже очень тревожат многие процессы и в том числе те вопросы, о которых я только что сказал. Но за всем тем, что происходит, очень часто просматривается просто ущербная логика и психология войны.

Какими бы благими намерениями ни были продиктованы попытки навязать своё мнение, свою волю несогласным, они несовместимы с принципами международного партнёрства, принципами взаимного уважения в международных отношениях. Давайте всё-таки стараться более внимательно и беспристрастно слушать друг друга, внимательно учитывать и историческое наследие, культурно-религиозные особенности отдельных стран и регионов. Самое главное – нельзя допустить, чтобы пропагандистские атаки подрывали или подавляли верховенство права, иначе международные отношения будут входить в штопор анархии и произвола.

Сегодня особенно востребована конкуренция идей по укреплению кооперативных основ международных отношений, общих усилий в этом русле в противовес гонке за достижение геополитического превосходства, а такая гонка за превосходством всегда воспроизводит устаревший подход к ведению международных дел и обеспечивает лишь кратковременный успех. Мы очень часто становимся свидетелями относительности таких побед. Сегодня достигли какого-то преимущества, а завтра его уже нет, оно исчезло, а вот цена и издержки в плане нарушений региональных и глобальных балансов и подрыва доверия весьма высоки.

Мы свой вклад в конкуренцию идей внесли: это упомянутый мною Договор о европейской безопасности, – но мы готовы обсуждать и альтернативные идеи по обеспечению неделимости безопасности. Мы никогда не зашорены, не считаем, что наша идея – самая лучшая, а всё остальное обсуждаться не может. Нет, конечно. Но этих идей нет, мы их пока, во всяком случае, не слышим. Слышим, что есть НАТО, есть Североатлантический альянс и этого достаточно. А те, кто в НАТО не участвуют, они очень часто воспринимаются или как скрытые враги, или как международные лузеры. Это плохо.

Несколько слов о новом измерении безопасности. Сегодня мы становимся свидетелями настойчивых попыток использовать в межгосударственных отношениях схему действий, которая предусматривает массированное манипулирование общественным мнением. В итоге так называемые нужные цели, задачи, которые ставят перед собой государства или группа стран, внедряются в сознание людей, в политический обиход как истина в последней инстанции, а иные точки зрения отбрасываются. Мы должны быть более толерантными, мы должны слышать друг друга. Убеждён, что любые инициативы и действия, даже в том числе поддерживаемые большинством, не могут попирать международное право и демократический порядок принятия решений. В этом плане, кстати, показателен и пример Сирии, о которой сейчас много говорят. Вокруг этой страны была развёрнута весьма активная медийная кампания. Я сейчас не обсуждаю даже природу того, что происходит. Но в любом случае, эта медийная кампания была мало связана с задачами немедленного прекращения насилия и оказания содействия запуску общесирийского диалога, а мы ведь все к этому стремимся.

В то же время, если ориентироваться не на пропаганду, а на профессиональный серьёзный разговор, то международное сообщество способно выработать общий подход к задачам урегулирования данной конфликтной ситуации. Об этом свидетельствуют и договорённость об известных пяти принципах, достигнутая на встрече с участием нашего Министра иностранных дел с коллегами из Лиги арабских государств, и одобренное несколько дней назад заявление Председателя Совета Безопасности Организации Объединённых Наций в поддержку миссии Кофи Аннана. Хотел бы подчеркнуть, что положение этих документов идёт именно в русле тех предложений, которые Россия высказывала с самого начала.

В контексте острой дискуссии по сирийским проблемам хотел бы ещё раз выделить роль экспертного сообщества в объективном и беспристрастном анализе международных событий. Мы, конечно, все весьма признательны журналистам за оперативную подачу информации, за их самоотверженную, подчас опасную для жизни работу. Они молодцы. Но по-настоящему глубокий анализ, профессиональный анализ, комментарии происходящего должны давать профессионалы, эксперты, вооружённые всесторонними знаниями и своим богатым опытом, в том числе дипломатическим опытом, опытом решения кризисных ситуаций. Поэтому нам казалось бы очень важным регулярно слышать ваш голос, ваши оценки и заключения.

Уважаемые коллеги! Сегодня всё чаще говорят о многомерности понятия безопасности, включающего в себя и гуманитарные компоненты. Большое количество вызовов в сфере прав человека накопилось и в Евроатлантическом регионе: речь идёт и о элементарном расизме, и о расовой дискриминации, и о ксенофобии, и о нетерпимости, речь идёт о проблемах с положением национальных и этнических меньшинств, беженцев, внутренне перемещённых лиц, мигрантов. Это далеко не полный перечень. И самое главное, что эти проблемы в той или иной степени затрагивают все наши государства, все государства Евроатлантики. По-настоящему эффективно бороться с ними можно лишь на основе конструктивного и равноправного сотрудничества с использованием всего спектра механизмов регионального взаимодействия включая и Совет Европы, и ОБСЕ. Мы к такому сотрудничеству готовы и последовательно призываем к этому всех партнёров.

Для нас неприемлемы попытки отрыва этой тематики от сферы духовности, морали, исторических традиций. Мы тем не менее против стремления диктовать суверенным государствам рецепты решения имеющихся проблем. Не можем согласиться с избирательным подходом к оценке ситуации с правами человека. Такой подход, который обычно основывается на двойственности стандартов, ведёт к девальвации основополагающих принципов международных отношений, да и самого классического понятия демократии, которое все мы впитали ещё в школьные годы или в университетских курсах.

В этом плане как можно воспринимать, как принято говорить, «мантры» отдельных государств, которые считают себя главными проводниками демократии, если, скажем, в ливийском, а сейчас и в сирийском сюжете в качестве примера для демократического развития выбираются государства, внутриполитическая жизнь которых регулируется совсем другими нормами? Это или демократия – или не демократия. Самим-то не грустно от этого?Необходимо отбросить конъюнктурные подходы и дать себе отчёт, насколько глубоки и серьёзны перемены, которые происходят в мире. Только в этом случае мы сможем воплотить идею о единой Европе, без разделительных линий, а это реальная задача. И мы в России этого очень хотим. Времена размежевания, к счастью, канули в прошлое, им нет возврата. Гарантией тому является воля наших народов, их стремление к единству.

Сегодня состояние международной безопасности как никогда ранее зависит от общеевропейского человеческого потенциала. Россия очень дорожит этим национальным богатством, потому что мы многонациональная страна, очень сложная страна и с той системой ценностей, которая складывалась тысячелетиями, которая развивалась и обогащалась во взаимодействии с другими европейскими культурами. Мы понимаем и то, что в основе европейской идентичности лежит наша историческая и духовная общность. И это не пустые слова.

Завершая своё выступление, хотел бы сказать: мы открыты для диалога и поиска взаимоприемлемых решений по всему спектру проблем безопасности на евроатлантическом пространстве. Я искренне надеюсь и рассчитываю на ваш вклад в достижение этих по-настоящему исторических целей.

Я желаю всем вам успехов и благодарю за внимание.

Пользуясь случаем, поздравляю господина Брауна с 60-летием. Спасибо Вам за то, что Вы сегодня с нами. Вместо того, чтобы отмечать День рождения в привычной обстановке, Вы посвящаете этот день обсуждению глобальных вопросов. Мы благодарим Вас за это. Здоровья Вам.

<...>

Уважаемые коллеги! Уважаемые друзья! Мне было очень интересно послушать ваши выступления, ваши размышления о том, всё-таки миф или реальность наши возможности по евроатлантическому сообществу безопасности и в целом по ситуации в мире.

Если говорить о наборе проблем, то мы понимаем, что в целом все мы сталкиваемся с одним и тем же набором проблем. И даже, когда господин Перри [профессор Стендфордского университета, бывший министр обороны США] говорил о ситуации в различных странах, я отметил, что анализ ситуации, проблем, силы власти, экономического положения, угроз общественной безопасности в Афганистане, Пакистане, Ираке, Иране, Сирии, Северной Корее совпадает с моими ощущениями. Вопрос в том, какие мы выводы из этого делаем и каким образом мы пытаемся решать проблемы, существующие перед международным сообществом.

Очень важными являются наши договорённости по ключевым аспектам международного сотрудничества. Здесь вспоминали несколько раз – я тоже в своём выступлении вспоминал то, каким образом шли наши дебаты, возникали договорённости по договору СНВ. Генерал Джонс [бывший помощник Президента США по вопросам национальной безопасности] как раз вспоминал и трудности состыковки технических параметров. Я на самом деле с удивлением обнаружил, что мы с Президентом Обамой разговаривали по техническим проблемам больше часа по телефону. Это, наверное, беспрецедентная ситуация, когда два руководителя государства обсуждают абсолютно технические параметры, находясь в прямом диалоге. Но именно поэтому мы и договорились. Если мы отдали бы обсуждение этих вопросов кому-то другому, то, скорее всего, мы никакого договора не подписали бы, потому что эксперты всегда найдут повод для того, чтобы не договориться. Вот так и надо действовать.

Кстати, по противоракетной обороне, о чём говорил лорд Браун [бывший министр обороны Великобритании]. Мы на самом деле готовы воспринимать любые аргументы, мы готовы думать и над центрами, и над обменом информацией, и над другими мерами по укреплению доверия. Но, главное, мы должны услышать одну простую вещь – я ещё раз возвращаюсь к противоракетной обороне, – услышать и получить её закрепление: уважаемые коллеги, уважаемые друзья из России, противоракетная оборона не направлена против Российской Федерации. И это должно быть зафиксировано. Но не в дружеской беседе за чашкой чая или бокалом вина, а в документе. Так жизнь устроена, мы все с Вами понимаем. Есть такое латинское изречение: «Verba volant, scripta manent» («То, что сказано, улетучивается; то, что написано, остаётся»). Давайте напишем – тогда можно будет договариваться и по вопросам нестратегического ядерного оружия, и по другим вопросам. Это всё взаимосвязанные вещи, это всё элементы одного процесса.

И, наконец, третья вещь, которую я хотел сказать. Господин Рюэ [бывший министр обороны ФРГ] использовал такую хорошую формулировку: мы не должны быть заключёнными – или, выражаясь по-русски, заложниками истории. Вот я с этим бы абсолютно согласился. Нам всем пора уйти с этой зоны, выйти из заключения и научиться мыслить так, как мы сегодня мыслили здесь, в этом зале.

Всем большое спасибо.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > kremlin.ru, 23 марта 2012 > № 521003 Дмитрий Медведев

Россия и Китай воспользовались 4 февраля правом вето при голосовании в Совбезе ООН по резолюции, предполагающей в том числе вмешательство извне во внутренние дела Сирии.

Сейчас весь мир судорожно задает вопрос, не повторится ли ливийский сценарий в этой независимой арабской стране? В минувшее воскресенье в стране прошел референдум по проекту новой Конституции, в которой теперь нет положения о монополии партии "Баас" - сирийского аналога "руководящей и направляющей силы". Наш специальный корреспондент Сергей Сафронов в составе группы наблюдателей побывал в эти дни в Сирии и встретился с Верховным муфтием Сирийской арабской республики (САР) Ахмедом Бадр-эд-Дином Хасуном, который рассказал о том, чем живет Сирия, на что надеется и в кого верит.

- Уважаемый господин муфтий, как Вы оцениваете происходящие в стране события?

- Я должен признать, что в нашей стране органы власти допустили некоторые ошибки, и это вызвало протест населения.

Но сейчас этот протест хотят использовать для интервенции, а не для проведения реформ и решения проблем.

Сегодня весь регион - Ливия, Египет, Судан, Ирак, Ливан - как будто рождается заново. Враги Сирии опасаются, что эти страны будут развиваться не так, как они этого хотят.

Некоторые сирийские эмигранты также стоят на похожих позициях. Например, председатель переходного Национального совета Сирии Бурган Гальюн, француз сирийского происхождения. Он учился в Сорбонне, живет и работает во Франции.

Я спрашиваю, почему он не возвращается в Сирию, не вступит в диалог с властью, чтобы улучшить положение в нашей стране? Так же ведут себя и другие члены этого совета. Большинство из них вообще никогда не жили в Сирии. Мы предлагаем им приехать и искать пути решения проблем вместе с сирийским народом.

Я сам их не раз приглашал, но они говорят, что приедут только после свержения режима Башара Асада.

Но это же неконструктивно. Вы убедите народ, убедите меня, и я первый скажу о необходимости ухода в отставку президента. Я просто скажу Асаду: "Возвращайся к своей медицинской практике". (Асад по образованию врач-офтальмолог - ред).

Но они не приезжают, предпочитая действовать контрпродуктивно и на расстоянии.

- Откуда оппозиция, которая выступает за свержение режима Асада, берет оружие, чтобы воевать против сирийской армии?

- У Сирии границы с пятью государствами, и оттуда идет поток оружия.

Здесь важно понять другое. Если народ не хочет жить при данном режиме, то он давно бы уже рухнул.

Ведь власть - это не только Асад, это и армия, и полиция, одним словом весь народ, который сам решает, как и с кем ему жить.

Да, наш народ хочет реформировать страну, и мы, священники, поддерживаем его в этом. Мы против коррупции, против диктата. И мы сделали первый шаг: на референдуме отменили монополию одной партии "Баас". Убрали это положение из Конституции.

Теперь на выборах (в мае в Сирии пройдут парламентские выборы - ред) победит та партия, которая лучше защищает интересы народа.

- У Вас есть какие-то предположения по поводу будущего победителя на выборах?

- Должна победить патриотическая партия, потому что патриотические партии, в отличие от религиозных, народ объединяют.

В Европе сегодня существуют семь стран под управлением христианских демократов. Почему в Германии побеждает ХДСС? Почему не светские партии или не мусульманско-демократическая партия? Я против религиозных партий. Ислам - это отношение между человеком и Богом, а демократия - это отношения между человеком и властью.

Я демократ. У нас в стране проживают 23 миллиона граждан, и все они для меня равны: и мусульмане, и христиане, и иудеи.

- Господин муфтий, я знаю, в прошлом году у Вас случилась трагедия - погиб сын. Скажите, найдены ли убийцы?

- 10 месяцев назад мне предъявили ультиматум с требованием покинуть Сирию. Пообещали встречать меня в любой стране мира, Европы, арабского мира, как эмира, только для того, чтобы свергнуть режим Асада.

Тогда я задал им вопрос: какая будет альтернатива? Но они ушли от ответа, только повторили: "Ты сначала уходи, а потом посмотрим". Такие доводы меня не устраивали. И они еще раз повторили, что если не уйду, меня уничтожат. Но сделали хуже - они убили не меня, они убили моего сына. Это был их ответ на мое предложение вести диалог. На следующий день после убийства моего сына я сказал, что прощаю их, но Аллах и народ будет им мстить. В ответ я услышал, что доберутся и до меня.

Я пытался с ними разговаривать, вести дискуссию, а в ответ слышал угрозы применить оружие и насилие. Но если они начнут стрелять, народ их возненавидит. И здесь неважно, на чьей ты стороне - оппозиции или власти.

- Но почему ультиматум был направлен именно Вам?

- Потому что Верховный муфтий Сирии олицетворяет весь народ.

Я не муфтий только для мусульман, я пастырь для всех, кто живет в Сирии в мире и согласии - и для мусульман, и для христиан, и для иудеев... Я могу молиться и в мечети, и в церкви, и на горе, и в ущелье. Я молюсь не для Мухаммеда и не для Христа, а во имя Бога.

Миссия любого пророка заключается в том, чтобы дать людям представление о Боге, а не в том, чтобы строить церкви и мечети. Священным является именно человек. Мечеть и церковь - это места для молитвы. А мы превращаемся в тех, кто тратит миллионы на строительство церквей и мечетей и забываем про самого человека.

Я не понимаю тех, кто говорит о своем желании жить там, где был их пророк. Евреи говорят, что хотят жить в Израиле, потому что там жил Моисей. Но тогда все христиане должны ехать в Иерусалим, потому что там жил Христос. А мусульмане должны ехать в Мекку, потому что там жил Мухаммед. Если так, то все коммунисты мира должны ехать в Ленинград, потому что там был Ленин.

Это большое заблуждение, что Бог обещал кому-то землю, и поэтому нужно убивать людей ради этой земли. Нет земли иудейской, мусульманской, христианской. Мы должны пересмотреть все эти тезисы.

Бог - он кто, мусульманин, христианин или еврей? У Бога нет национальной принадлежности. Христиане и в Москве, и в Сирии молятся одному Богу. Мы одна семья, мы братья и телом, и душой.

Электричество тоже не бывает мусульманским или христианским. Есть лампочка, и она может быть сделана в разных странах, только в этом ее отличие.

Мы должны вернуться к духовному братству. Ведь солнце светит для всех одинаково и в Москве, и в Буэнос-Айресе, и в Дамаске, и оно дает энергию нашему телу.

Мы должны вернуть людям любовь, как основу основ.

Сирия сегодня - единственная страна, которая имеет обновленную Конституцию и идет по пути развития. А все соседние страны - это клановая власть - или религиозная, или этническая.

Мы видим, что Европа, которая пережила две мировые войны, пытается избавиться от границ, А нас она заставляет устанавливать новые границы. Европейцы разрушили Берлинскую стену, но в нашей стране они возводят другую стену и разжигают огонь войны. В регионе только Сирия осталась светским государством, которое основывается на гуманитарных ценностях. У нас есть религиозное и этническое разнообразие. И как только мы встали на защиту, они сказали: "Мы будем вас убивать".

- И все-таки, почему именно Вам был предъявлен ультиматум?

- Они подумали, что если я покину страну, то режим Асада будет разрушен.

- Вы часто употребляете слово "они". А кто такие эти "они"?

- Они - это враги Сирии. Я не вижу здесь различия по какому-то религиозному или этническому признаку.Они хотят войну, а не реформы. Мы отстояли единство Ливана, хотим, чтобы Ирак остался единым государством. Мы не хотим раздела Сирии. Поэтому сейчас ведем бой не с оппозицией, а с наемниками. И, надеюсь на Аллаха, мы победим.

- Иностранные СМИ сообщают о большом количестве погибших в провинции Хомс со стороны оппозиции. Так ли это?

- Погибших среди военнослужащих армии и сил безопасности намного больше, чем среди боевиков и оппозиции. И они все наши сыновья. А какая мать хочет, чтобы убили ее сына? Они рассчитывают на то, что армия и силы безопасности встанут против власти, как это было в Египте и Ливии. Но этого не происходит.

У вооруженных группировок предельно простая тактика - они пересекают границу, входят в нашу страну, нападают и возвращаются обратно. Они не остаются здесь. Поэтому большинство погибших - это армия и спецназ.

- Но тогда почему мир живет информацией о том, что в Хомсе все наоборот?

- Недавно я давал интервью журналу "Шпигель". Интервью длилось около полутора часов, но опубликовали всего семь минут. И кроме того, переврали мои мысли и идеи. Я спросил корреспондента, почему так сделали. Он ответил, что передал полностью материал, но редакция выбрала то, что им интересно.

И так действуют 800 мировых средств массовой информации.

Поэтому я всегда говорю, что журналисты, как пророки, должны нести людям только правду. Кто врет, тот - враг человечества.

Мы не хотим чего-то навязывать, вы только пишите то, что видите. Денег мы платить не будем - мы совесть не покупаем. Вы должны быть верны самим себе.

Вот 800 СМИ говорят, что Сирия горит, а вы ходите по улицам Дамаска и других городов и видите совсем иную картину.

Ложь тех журналистов, к сожалению, влияет на наш народ, вызывает страх, поэтому мы стараемся сделать все возможное, чтобы сохранить мир. А они хотят здесь создать бездушное вакуумное пространство.

- А какова роль США в этом процессе?

- США хотят раскрыть над регионом свой зонтик. Хотят разрушить нашу страну и регион в целом, интернировать его, чтобы превратить его в область инвестиций. Но мы не капитулируем.

Может, мы еще не дошли до того уровня демократии, которая нужна, но когда мы приняли социализм, выбрали тот, который соответствовал нашим условиям. И сейчас мы воспринимаем такую демократию, которая соответствует условиям нашей жизни.

Президент Буш говорил: "Кто не с нами, тот против нас". То есть они диктуют нам свои условия и хотят выгнать всех несогласных.

Но Бог дал человеку право выбора. Прав или не прав - это другое дело... Но диктовать нельзя. Ты не вправе даже своему сыну диктовать, что ему кушать.

Американцы думают только о себе, о своей экономике и гегемонии, а не об интересах человека. Если бы они думали иначе, то мы бы не видели миллионы голодающих по всему миру.

Я думаю, что американцы скоро потеряют этот регион. А выиграют Китай и Россия.

Вспомните, кто создал Талибан и Аль-Каиду, которые порочат мусульман? Наши страны? Нет.

Талибану платили деньги США, чтобы он воевал против СССР, Бен-Ладен учился в США и проживал там. И теперь исламу на этих примерах приписывают образ террориста. Вторая цель американцев - оправдать гегемонию в регионе Арабского Востока.

- Вы упомянули Россию...

- Потому что происходящее сейчас в Сирии - это начало того, что будет с другими независимыми государствами, с Россией, в частности. Это будет новый миропорядок на религиозной основе.

Если Сирия рухнет, вслед за ней погибнут другие независимые государства, а затем и Россия. Потому что США хотят разжечь новую мировую войну. Об этом я говорил Патриарху Кириллу. Если Сирия падет, то для России не останется даже стакана пресной воды в Средиземноморье.

- С какими словами Вы сейчас обращаетесь к своей пастве? Что Вы им говорите?

- Мы всегда призываем к диалогу, потому что борьба и война ослабят нас. Между церквями и мечетями в Сирии нет борьбы. У нас есть столкновения между патриотическими силами и деструктивными. А народ у нас един, и мы решим сами, как нам жить дальше.

Но я хочу еще раз посетить Россию, другие независимые государства, чтобы сказать им: "Боритесь за Россию, потому что они хотят разрушить и вас". Холодная война продолжается. Они сейчас борются против Сирии, потому что Сирия - союзник России. Если мы позволим США создать их базы против России у нас, то они нас очень полюбят. Но нам такая любовь не нужна.

Сирия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 3 марта 2012 > № 505618 Сергей Сафронов

Россия и меняющийся мир

Статья Владимира Путина в «Московских новостях»

Владимир Путин

В своих статьях я уже касался ключевых внешних вызовов, с которыми сталкивается сейчас Россия. Вместе с тем эта тема заслуживает более подробного разговора — и не только потому, что внешняя политика является неотъемлемой частью любой государственной стратегии. Внешние вызовы, меняющийся мир вокруг нас заставляют принимать решения в области экономики, культуры, бюджетные и инвестиционные решения.

Россия является частью большого мира — и с точки зрения экономики, и с точки зрения распространения информации, и с позиций культуры. Мы не можем и не хотим изолироваться. Мы рассчитываем, что наша открытость принесет гражданам России рост благосостояния и культуры и укрепит доверие, которое все больше становится дефицитным ресурсом.

Но мы будем последовательно исходить из собственных интересов и целей, а не продиктованных кем-то решений. Россию воспринимают с уважением, считаются с ней только тогда, когда она сильна и твердо стоит на ногах. Россия практически всегда пользовалась привилегией проводить независимую внешнюю политику. Так будет и впредь. Более того, я убежден, что безопасность в мире можно обеспечить только вместе с Россией, а не пытаясь «задвинуть» ее, ослабить ее геополитические позиции, нанести ущерб обороноспособности.

Цели нашей внешней политики имеют стратегический, неконъюнктурный характер и отражают уникальное место России на мировой политической карте, ее роль в истории, в развитии цивилизации.

Мы, несомненно, продолжим активный и созидательный курс на укрепление всеобщей безопасности, отказ от конфронтации, на эффективное противодействие таким вызовам, как распространение ядерного оружия, региональные конфликты и кризисы, терроризм и наркоугроза. Сделаем все, чтобы обеспечить получение Россией последних достижений научно-технологического прогресса, а нашим предпринимателям — достойное место на глобальном рынке.

Будем стремиться к тому, чтобы формирование новой системы мироустройства, основывающегося на современных геополитических реалиях, происходило плавно, без ненужных потрясений.

Кто подрывает доверие

Как и прежде, считаю, что к числу важнейших постулатов относятся неделимый характер безопасности для всех государств, недопустимость гипертрофированного применения силы и безусловное соблюдение основополагающих принципов международного права. Пренебрежение всем этим ведет к дестабилизации международных отношений.

Именно через такую призму мы воспринимаем некоторые аспекты поведения США и НАТО, которые не вписываются в логику современного развития, опираются на стереотипы блокового мышления. Все понимают, что я имею в виду. Это расширение НАТО, включающее размещение новых объектов военной инфраструктуры, и планы альянса (с американским авторством) по созданию системы ПРО в Европе. Не стал бы касаться этой темы, если бы такие игры не велись непосредственно у российских границ, если бы они не расшатывали нашу безопасность, если бы они не работали против стабильности в мире.

Наша аргументация хорошо известна, не буду ее вновь разжевывать, но, к сожалению, она не воспринимается западными партнерами, от нее отмахиваются.

Беспокоит то, что хотя контуры наших «новых» взаимоотношений с НАТО еще окончательно не прорисовались, альянс уже создает «факты на земле», которые отнюдь не способствуют формированию доверия. В свою очередь, такое ведение дел бьет рикошетом по задачам глобального масштаба, мешает закрепить позитивную повестку дня в международных отношениях, тормозит их конструктивную переналадку.

Череда вооруженных конфликтов, оправдываемых гуманитарными целями, подрывает освященный веками принцип государственного суверенитета. В международных отношениях образуется еще один вакуум — морально-правовой.

Часто говорят — права человека первичны по отношению к государственному суверенитету. Без сомнения, это так — преступления против человечества должны караться международным судом. Но когда при использовании этого положения легко нарушается государственный суверенитет, когда права человека защищаются извне и на выборочной основе — и в процессе «защиты» попираются такие же права массы людей, включая самое базовое и святое — право на жизнь, — речь идет не о благородном деле, а об элементарной демагогии.

Важно, чтобы ООН и ее Совет Безопасности могли эффективно противостоять диктату со стороны ряда стран и произволу на международной арене. Никто не вправе присваивать себе прерогативы и полномочия ООН, особенно в том, что касается применения силы в отношении суверенных государств. Речь прежде всего о НАТО, пытающемся взять на себя несвойственные для «оборонительного альянса» функции. Все это более чем серьезно. Мы помним, как тщетно взывали к правовым нормам и элементарной человеческой порядочности государства, ставшие жертвами «гуманитарных» операций и экспорта «ракетно-бомбовой демократии». Их не слышали и не хотели слышать.

Похоже, что у натовцев, и прежде всего у США, сложилось своеобразное понимание безопасности, фундаментально отличающееся от нашего. Американцы одержимы идеей обеспечить себе абсолютную неуязвимость, что, замечу, утопично и нереализуемо как в технологическом, так и в геополитическом плане. Но в этом, собственно, суть проблемы.

Абсолютная неуязвимость для одного означала бы абсолютную уязвимость для всех остальных. С такой перспективой невозможно согласиться. Другое дело, что многие страны — в силу известных причин — предпочитают об этом не говорить прямо. Россия же всегда будет называть вещи своими именами и делать это открыто. Вновь подчеркну, что нарушение принципа единства и неделимости безопасности — причем вопреки многократным декларациям о приверженности ему — чревато серьезнейшими угрозами. В конечном счете — и для тех государств, которые по разным причинам инициируют такие нарушения.

«Арабская весна»: уроки и выводы

Год назад мир столкнулся с новым феноменом — почти синхронными демонстрациями во многих арабских странах против авторитарных режимов. «Арабская весна» вначале воспринималась с надеждой на позитивные перемены. Симпатии россиян были на стороне тех, кто добивался демократических реформ.

Однако скоро стало ясно, что во многих странах события разворачиваются не по цивилизованному сценарию. Вместо утверждения демократии, вместо защиты прав меньшинства — выталкивание противника, переворот, когда доминирование одной силы сменяется еще более агрессивным доминированием другой.

Негативный окрас развитию ситуации придало вмешательство извне в поддержку одной из сторон внутренних конфликтов — и сам силовой характер такого вмешательства. Дошло до того, что ряд государств под прикрытием гуманитарных лозунгов с помощью авиации разделались с ливийским режимом. И как апофеоз — отвратительная сцена даже не средневековой, а какой-то первобытной расправы с М. Каддафи.

Нельзя допустить, чтобы «ливийский сценарий» кто-то попытался реализовать в Сирии. Усилия международного сообщества должны быть направлены прежде всего на достижение межсирийского примирения. Важно добиться скорейшего прекращения насилия, откуда бы оно ни исходило, запустить наконец общенациональный диалог — без предварительных условий, без иностранного вмешательства и при уважении суверенитета страны. Это создаст предпосылки для того, чтобы объявленные сирийским руководством меры по демократизации реально выполнялись. Главное — не допустить возникновения полномасштабной гражданской войны. В этом ключе работала и будет работать российская дипломатия.

Наученные горьким опытом, мы против принятия таких резолюций СБ ООН, которые трактовались бы как сигнал к военному вмешательству во внутрисирийские процессы. Именно руководствуясь этим принципиальным подходом, Россия вместе с Китаем не допустила в начале февраля принятия резолюции, которая как раз читалась бы неоднозначно, а на практике стимулировала бы насильственные действия одной из сторон внутреннего конфликта.

В этой связи с учетом крайне резкой, на грани истерики, реакции на российско-китайское вето хотел бы предостеречь наших западных коллег от соблазна прибегнуть к ранее использовавшейся незатейливой схеме: есть одобрение Совета Безопасности ООН на ту или иную акцию — хорошо, нет — создадим коалицию заинтересованных государств. И ударим.

Сама логика такого поведения контрпродуктивна и весьма опасна. Она ни к чему хорошему не приводит. Во всяком случае — не способствует урегулированию ситуации внутри переживающей конфликт страны. Но что еще хуже — вызывает дальнейшую разбалансировку всей системы международной безопасности, подрывает авторитет и центральную роль ООН. Напомню, что право вето не каприз, а неотъемлемая часть мироустройства, закрепленная в Уставе ООН, кстати, по настоянию США. Смысл этого права в том, что решения, против которых возражает хотя бы один постоянный член Совбеза ООН, не могут быть состоятельными и эффективными.

Очень рассчитываю, что США и другие страны учтут печальный опыт и не попытаются задействовать без санкции СБ ООН силовой сценарий в Сирии. Вообще никак не могу понять, откуда такой воинственный зуд. Почему не хватает терпения выработать выверенный и сбалансированный коллективный подход, тем более что в случае с упомянутым проектом «сирийской резолюции» он уже практически вырисовывался. Оставалось только потребовать от вооруженной оппозиции того же, что и от правительства, в частности вывести боевые подразделения и отряды из городов. Отказ сделать это циничен. Если мы хотим обезопасить мирных граждан — а это для России первостепенная цель, — то необходимо урезонить всех участников вооруженного противостояния.

И еще один аспект. Получается так, что в странах, непосредственно прошедших через «арабскую весну», как ранее в Ираке, российские компании теряют наработанные десятилетиями позиции на местных рынках, лишаются довольно крупных коммерческих контрактов. А освободившиеся ниши заполняются экономическими операторами тех самых государств, которые приложили руку к смене правящих режимов.

Может возникнуть мысль, что сами трагические события в определенной степени были простимулированы не заботой о правах человека, а чьей-то заинтересованностью в переделе рынков. Как бы то ни было, но нам, конечно, нельзя с олимпийским спокойствием взирать на все это. И мы намерены активно работать с новыми властями арабских стран, чтобы оперативно восстановить наши экономические позиции.

В целом же происходящее в арабском мире весьма поучительно. События показывают, что стремление внедрить демократию с помощью силовых методов может — и зачастую приводит к абсолютно противоположному результату. Со дна поднимаются силы, в том числе и религиозные экстремисты, которые пытаются изменить само направление развития стран, светский характер их управления.

Мы в России всегда имели хорошие контакты с умеренными представителями ислама, чье мировоззрение близко традициям российских мусульман. И готовы развивать эти контакты в нынешних условиях. Заинтересованы в активизации политических и торгово-экономических связей со всеми арабскими странами, в том числе, повторю, с непосредственно пережившими период внутренних потрясений. Более того, вижу реальные предпосылки, чтобы Россия в полной мере сохранила свои ведущие позиции на ближневосточной арене, где у нас всегда было много друзей.

Что касается арабо-израильского конфликта, то «волшебный рецепт», с помощью которого можно было бы наконец разрулить ситуацию, до сих пор не изобретен. Руки опускать ни в коем случае нельзя. Учитывая, в частности, наши близкие отношения с руководством Израиля и палестинскими лидерами, российская дипломатия продолжит на двусторонней основе и в формате ближневосточного «квартета» активное содействие возобновлению мирного процесса, координируя свои шаги с Лигой арабских государств.

«Арабская весна» также ярко продемонстрировала, что мировое общественное мнение в нынешнее время формируется путем самого активного задействования продвинутых информационных и коммуникационных технологий. Можно сказать, что интернет, социальные сети, мобильные телефоны и т.п. превратились — наряду с телевидением — в эффективный инструмент как внутренней, так и международной политики. Это новый фактор, требующий осмысления, в частности для того, чтобы, продвигая и дальше уникальную свободу общения в интернете, уменьшить риск его использования террористами и преступниками.

В ходу все чаще и такое понятие, как «мягкая сила» — комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия, а за счет информационных и других рычагов воздействия. К сожалению, нередко эти методы используются для взращивания и провоцирования экстремизма, сепаратизма, национализма, манипулирования общественным сознанием, прямого вмешательства во внутреннюю политику суверенных государств.

Следует четко различать — где свобода слова и нормальная политическая активность, а где задействуются противоправные инструменты «мягкой силы». Можно только приветствовать цивилизованную работу гуманитарных и благотворительных неправительственных организаций. В том числе — выступающих активными критиками действующих властей. Однако активность «псевдо-НПО», других структур, преследующих при поддержке извне цели дестабилизации обстановки в тех или иных странах, недопустима.

Имею в виду случаи, когда активность неправительственной организации не вырастает из интересов (и ресурсов) каких-то местных социальных групп, а финансируется и опекается внешними силами. В мире сегодня много «агентов влияния» крупных государств, блоков, корпораций. Когда они выступают открыто — это просто одна из форм цивилизованного лоббизма. У России тоже есть такие институты — Россотрудничество, фонд «Русский мир», наши ведущие университеты, расширяющие поиск талантливых абитуриентов за рубежом.

Но Россия не использует национальные НПО других стран, не финансирует эти НПО, зарубежные политические организации в целях проведения своих интересов. Не действуют так ни Китай, ни Индия, ни Бразилия. Мы считаем, что влияние на внутреннюю политику и на общественное настроение в других странах должно вестись исключительно открыто — тогда игроки будут максимально ответственно относиться к своим действиям.

Новые вызовы и угрозы

Сейчас в фокусе всеобщего внимания — Иран. Несомненно, Россию тревожит нарастающая угроза военного удара по этой стране. Если это произойдет, то последствия будут поистине катастрофическими. Их реальный масштаб представить невозможно.

Убежден, решать проблему нужно только мирным путем. Мы предлагаем признать право Ирана на развитие гражданской ядерной программы, включая право обогащать уран. Но сделать это в обмен на постановку всей иранской ядерной деятельности под надежный и всесторонний контроль МАГАТЭ. Если это получится — тогда отменить все действующие против Ирана санкции, включая односторонние. Запад слишком увлекся «наказанием» отдельных стран. Чуть что — хватается за санкционную, а то и за военную дубину. Напомню, что мы не в ХIХ и даже не в ХХ веке.

Не менее серьезная ситуация складывается вокруг корейской ядерной проблемы. Пхеньян, нарушая режим нераспространения, открыто заявляет о своих претензиях на право обладания «военным атомом», уже дважды провел испытания ядерных зарядов. Ядерный статус КНДР для нас неприемлем. Мы неизменно выступаем за денуклеаризацию Корейского полуострова, причем исключительно политико-дипломатическими средствами, призываем к скорейшему возобновлению шестисторонних переговоров.

Однако, судя по всему, не все наши партнеры разделяют такой подход. Убежден, что сейчас нужно проявлять особую аккуратность. Недопустимы попытки испытать на прочность нового лидера КНДР, которые, по сути, провоцировали бы необдуманные контрмеры.

Напомню, что у КНДР и России — общая граница, а соседей, как известно, не выбирают. Будем продолжать активный диалог с руководством этой страны, развивать добрососедские связи, одновременно выводя Пхеньян на решение ядерной проблемы. Очевидно, что это будет сделать легче, если на полуострове укрепится атмосфера взаимного доверия, возобновится межкорейский диалог.

На фоне страстей вокруг ядерных программ Ирана и Северной Кореи невольно начинаешь задумываться о том, как возникают риски распространения ядерного оружия — и кто их усиливает. Есть ощущение, что участившиеся случаи грубого и даже силового вмешательства извне во внутренние дела стран могут стимулировать те или иные авторитарные режимы (да и не только их) к обладанию ядерным оружием. Имею, мол, атомную бомбу в кармане, и никто меня не тронет, поскольку себе дороже. А у кого бомбы нет — тот пусть ждет «гуманитарной» интервенции.

Нравится это нам или нет, но то, что внешнее вмешательство подталкивает к такому ходу мыслей, — факт. Поэтому и так называемых «пороговых» стран, находящихся на расстоянии вытянутой руки от технологий «военного атома», становится не меньше, а больше. В этих условиях возрастает значение создаваемых в различных частях мира зон, свободных от ОМУ. По инициативе России начата работа по обсуждению параметров такой зоны на Ближнем Востоке.

Необходимо сделать все возможное, чтобы соблазн заполучить ядерное оружие ни перед кем не маячил. Для этого и самим борцам за нераспространение надо перестроиться, особенно тем, кто привык наказывать другие страны с помощью военной силы, не дав поработать дипломатии. Так было, например, в Ираке, проблемы которого после почти десятилетней оккупации лишь усугубились.

Если наконец удастся искоренить стимулы, подталкивающие государства к обладанию ядерным оружием, то можно будет на основе действующих договоров сделать международный режим нераспространения по-настоящему универсальным и прочным. Такой режим давал бы возможность всем заинтересованным странам в полной мере пользоваться благами «мирного атома» под контролем МАГАТЭ.

Для России это было бы крайне выгодно, поскольку мы активно работаем на международных рынках, строим новые АЭС на базе современных, безопасных технологий, участвуем в создании многосторонних центров по обогащению урана и банков ядерного топлива.

Тревожит будущее Афганистана. Мы, как известно, поддержали военную операцию по оказанию международной помощи этой стране. Но международный военный контингент под эгидой НАТО не решил поставленных задач. Террористическая и наркоугроза, исходящая из Афганистана, не снижается. Объявив об уходе из этой страны в 2014 году, американцы занимаются созданием там и в соседних государствах военных баз без внятного мандата, целей и сроков их функционирования. Нас это, понятно, не устраивает.

Россия имеет очевидные интересы в Афганистане. И эти интересы — совершенно понятные. Афганистан — наш близкий сосед, и мы заинтересованы в том, чтобы эта страна развивалась стабильно и мирно. И главное — перестала быть главным источником наркоугрозы. Незаконный оборот наркотиков превратился в одну из острейших угроз, подрывает генофонд целых наций, создает питательную среду для коррупции и криминала и ведет к дестабилизации обстановки в самом Афганистане. Замечу, что производство афганских наркотиков не только не сокращается, но в прошлом году увеличилось почти на 40%. Россия сталкивается с настоящей героиновой агрессией, наносящей огромный ущерб здоровью наших граждан.

Учитывая масштабы афганской наркоугрозы, одолеть ее можно только всем миром, опираясь на ООН и региональные организации — ОДКБ, ШОС и СНГ. Мы готовы рассмотреть серьезное расширение участия России в обеспечении операции помощи афганскому народу. Но при условии, что международный контингент в Афганистане будет действовать более энергично и в наших интересах, займется физическим уничтожением наркопосевов и подпольных лабораторий.

Активизация антинаркотических мероприятий внутри Афганистана должна сопровождаться надежным перекрытием маршрутов транспортировки опиатов на внешние рынки, пресечением финансовых потоков, обеспечивающих наркооборот, блокированием поставок химических веществ, используемых для производства героина. Цель — выстроить в регионе комплексную систему антинаркотической безопасности. Россия будет реально содействовать эффективному объединению усилий международного сообщества, чтобы добиться коренного перелома в борьбе с глобальной наркоугрозой.

Трудно прогнозировать, как дальше будет развиваться обстановка в Афганистане. Опыт истории учит, что иностранное военное присутствие не приносило ему успокоения. Только афганцы смогут решить собственные проблемы. Вижу роль России в том, чтобы при активном участии стран-соседей помочь афганскому народу создать устойчивую экономику, повысить способность национальных вооруженных сил противостоять угрозам терроризма и наркопреступности. Мы не против того, чтобы к процессу национального примирения присоединились участники вооруженной оппозиции, включая талибов — при условии, что они откажутся от насилия, признают конституцию страны, разорвут связи с «Аль Каидой» и другими террористическими группировками. В принципе считаю, что построение мирного, стабильного, независимого и нейтрального афганского государства вполне достижимо.

Замороженная годами и десятилетиями нестабильность создает питательную среду для международного терроризма. Все признают, что это один из самых опасных вызовов для мирового сообщества. Хочу обратить внимание, что кризисные зоны, порождающие террористические угрозы, находятся вблизи российских границ — гораздо ближе, чем для наших европейских или американских партнеров. В ООН принята Глобальная контртеррористическая стратегия, но складывается впечатление, что борьба с этим злом все еще ведется не по единому универсальному плану, не последовательно, а в режиме реагирования на острые и наиболее варварские проявления террора — когда общественное возмущение наглыми акциями террористов совсем зашкаливает. Цивилизованный мир не должен дожидаться трагедий масштаба нью-йоркской атаки террористов в сентябре 2001 года или нового Беслана и только после этого, встрепенувшись, действовать коллективно и решительно.

Далек от того, чтобы отрицать достигнутые результаты в борьбе с международным террором. Они есть. В последние годы заметно укрепилось сотрудничество между спецслужбами и правоохранительными органами различных стран. Но резервы в антитеррористическом взаимодействии — налицо. Да что тут говорить, до сих пор сохраняются «двойные стандарты», террористов в разных странах воспринимают по-разному: как «плохих» и «не очень плохих». Последних кое-кто не прочь использовать в политической игре, например для расшатывания неугодных правящих режимов.

Скажу и о том, что в профилактике терроризма повсюду должны быть задействованы имеющиеся общественные институты — СМИ, религиозные объединения, НПО, система образования, наука и бизнес. Нужен межконфессиональный и, в более широком плане, межцивилизационный диалог. Россия — поликонфессиональное государство, и у нас никогда не было религиозных войн. Мы могли бы внести свой вклад в международную дискуссию на этот счет.

Повышение роли Азиатско-Тихоокеанского региона

С нашей страной соседствует важнейший центр глобальной экономики — Китай. Стало модным рассуждать о его будущей роли в глобальной экономике и международных делах. В прошлом году китайцы вышли на второе место в мире по объему ВВП и уже в ближайшей перспективе, по оценке международных, в том числе американских экспертов, превзойдут по этому показателю США. Растет и совокупная мощь КНР, включая возможность проекции силы в различных регионах.

Как нам вести себя с учетом динамично укрепляющегося китайского фактора?

Во-первых, убежден, что рост китайской экономики — отнюдь не угроза, а вызов, несущий в себе колоссальный потенциал делового сотрудничества, шанс поймать «китайский ветер» в «паруса» нашей экономики. Мы должны активнее выстраивать новые кооперационные связи, сопрягая технологические и производственные возможности наших стран, задействуя — разумеется, с умом — китайский потенциал в целях хозяйственного подъема Сибири и Дальнего Востока.

Во-вторых, своим поведением на мировой арене Китай не дает повода говорить о его претензиях на доминирование. Китайский голос действительно звучит в мире все увереннее, и мы приветствуем это, поскольку Пекин разделяет наше видение формирующегося равноправного миропорядка. Будем продолжать оказывать друг другу поддержку на международной арене, сообща решать острые региональные и глобальные проблемы, наращивать взаимодействие в Совете Безопасности ООН, БРИКС, ШОС, «двадцатке» и других многосторонних механизмах.

И в-третьих, у нас закрыты все крупные политические вопросы в отношениях с Китаем, включая главный — пограничный. Выстроен прочный, оформленный юридически обязывающими документами механизм двусторонних связей. Между руководством двух стран достигнут беспрецедентно высокий уровень доверия. Это позволяет и нам, и китайцам действовать в духе настоящего партнерства, на основе прагматизма и учета взаимных интересов. Созданная модель российско-китайских отношений — весьма перспективна.

Сказанное, конечно, не означает, что у нас с Китаем все беспроблемно. Те или иные шероховатости имеют место. Наши коммерческие интересы в третьих странах далеко не всегда совпадают, не совсем устраивает нас и складывающаяся структура товарооборота, низкий уровень взаимных инвестиций. Будем внимательно следить за миграционными потоками из КНР.

Главная же моя мысль — процветающий и стабильный Китай нужен России, и, в свою очередь, Китаю, уверен, нужна сильная и успешная Россия.

Очень быстро растет и другой азиатский гигант — Индия. С ней Россию связывают традиционно дружественные отношения, содержание которых определено руководством двух стран как особо привилегированное стратегическое партнерство. От его укрепления выиграют не только наши страны, но и вся формирующаяся система полицентричности в мире.

На наших глазах происходит не только рост Китая и Индии, но и повышение веса всего Азиатско-Тихоокеанского региона. В этой связи открываются новые горизонты для плодотворной работы в рамках российского председательства в АТЭС. В сентябре этого года мы принимаем саммит этой организации во Владивостоке, активно готовимся, создаем современную инфраструктуру, что само по себе будет способствовать дальнейшему развитию Сибири и Дальнего Востока, позволит нашей стране в еще большей степени подключиться к динамичным интеграционным процессам в «новой Азии».

Придаем и будем придавать приоритетное значение взаимодействию с партнерами по БРИКС. Эта уникальная структура, созданная в 2006 году, нагляднее всего символизирует переход от однополярности к более справедливому мироустройству. Она объединяет пять стран с населением почти в три миллиарда человек, обладающих наиболее крупными развивающимися экономиками, колоссальными трудовыми и природными ресурсами, огромными внутренними рынками. С присоединением Южной Африки БРИКС приобрел в полном смысле глобальный формат, и уже сейчас на него приходится свыше 25% мирового ВВП.

Мы еще только привыкаем работать в таком составе, притираемся друг к другу. В частности, предстоит наладить более тесную координацию по внешнеполитическому досье, плотнее работать на площадке ООН. Но когда «пятерка» БРИКС развернется по-настоящему, ее влияние на международную экономику и политику будет весьма весомым.

В последние годы российская дипломатия, наши деловые круги стали уделять больше внимания развитию сотрудничества со странами Азии, Латинской Америки и Африки. В этих регионах по-прежнему сильны искренние симпатии к России. Вижу в качестве одной из ключевых задач на предстоящий период наращивание с ними торгово-экономического взаимодействия, реализацию совместных проектов в области энергетики, инфраструктуры, инвестиций, науки и техники, банковского бизнеса и туризма.

Возрастающую роль упомянутых континентов в формирующейся демократичной системе управления глобальной экономикой и финансами отражает деятельность «Группы двадцати». Считаю, что это объединение вскоре превратится в стратегически важный инструмент не только кризисного реагирования, но и долгосрочного реформирования мировой финансово-экономический архитектуры. Россия будет председательствовать в «Группе двадцати» в 2013 году. Несомненно, мы должны использовать председательские функции и для усиления сопряженности работы «двадцатки» с другими многосторонними структурами, прежде всего с «большой восьмеркой» и, конечно же, с ООН.

Европейский фактор

Россия — неотъемлемая, органичная часть Большой Европы, широкой европейской цивилизации. Наши граждане ощущают себя европейцами. Нам далеко не безразлично, как развиваются дела в объединенной Европе.

Вот почему Россия предлагает двигаться к созданию от Атлантики до Тихого океана единого экономического и человеческого пространства — общности, называемой российскими экспертами «Союзом Европы», который только укрепит возможности и позиции России в ее экономическом повороте к «новой Азии».

На фоне подъема Китая, Индии, других новых экономик остро воспринимаются финансово-экономические потрясения в Европе — прежнем оазисе стабильности и порядка. Поразивший еврозону кризис не может не затрагивать интересов России — прежде всего с учетом того, что ЕС является нашим крупнейшим внешнеэкономическим, торговым партнером. Очевидно и то, что от состояния дел у европейцев в значительной степени зависят перспективы развития всей глобальной экономической конструкции.

Россия активно подключилась к международным мерам по поддержке пострадавших европейских экономик, последов­ательно участвует в выработке коллективных решений по линии МВФ. Не исключаем в принципе и возможности оказания в ряде случаев финансовой помощи напрямую.

Вместе с тем полагаю, что внешние финансовые вливания способны решить проблему лишь частично. Для полноценного выправления ситуации требуются энергичные меры системного характера. Перед европейскими руководителями стоит задача проведения масштабных преобразований, принципиально меняющих многие финансово-экономические механизмы, обеспечивающих подлинную бюджетную дисциплину. Мы заинтересованы в сильном Европейском союзе, каким его видят, например, Германия и Франция, заинтересованы в реализации мощного потенциала партнерства России и ЕС.

Сегодняшний уровень взаимодействия России и Евросоюза все-таки не соответствует глобальным вызовам, прежде всего в плане повышения конкурентоспособности нашего общего континента. Вновь предлагаю поработать в пользу создания гармоничного сообщества экономик от Лиссабона до Владивостока. А в будущем выйти и на формирование зоны свободной торговли и даже более продвинутых механизмов экономической интеграции. Тогда мы получим общий континентальный рынок стоимостью в триллионы евро. Есть ли сомневающиеся в том, что это было бы здорово, отвечало бы интересам россиян и европейцев?

Нужно задуматься и о более глубокой кооперации в сфере энергетики — вплоть до создания единого энергокомплекса Европы. Важные шаги в этом направлении — строительство газопроводов «Северный поток» по дну Балтики и «Южный поток» в Черном море. Эти проекты поддержали правительства многих стран, в них участвуют крупнейшие европейские энергетические компании. После их полного ввода в эксплуатацию Европа получит надежную и гибкую, не зависящую от чьих-либо политических капризов систему газоснабжения, что позволит не формально, а реально укрепить энергобезопасность континента. Это особенно актуально в свете решения некоторых европейских государств сократить или вообще отказаться от использования ядерной энергии.

Прямо скажу, что пролоббированный Еврокомиссией «Третий энергопакет», направленный на выдавливание российских интегрированных компаний, не укрепляет наших отношений. Но он — с учетом возросшей нестабильности альтернативных России поставщиков энергоресурсов — еще и обостряет системные риски для самой европейской энергетики, отпугивает потенциальных инвесторов в новые инфраструктурные проекты. В беседах со мной многие европейские политики поругивают «пакет». Надо набраться мужества и убрать это препятствие на пути взаимовыгодного сотрудничества.

Считаю, что подлинное партнерство между Россией и Евросоюзом невозможно, пока сохраняются барьеры, мешающие человеческим и экономическим контактам, в первую очередь — визовый режим. Отмена виз стала бы мощным импульсом для реальной интеграции России и ЕС, помогла бы расширить культурные и деловые связи, особенно между средним и малым бизнесом. Угрозы для европейцев со стороны т.н. экономических мигрантов из России — большей частью надуманные. Нашим людям есть где приложить свои силы и умения у себя в стране, и таких возможностей становится все больше.

В декабре 2011 года мы согласовали с ЕС «совместные шаги» к безвизовому режиму. Осуществить их можно и нужно не мешкая. Имею в виду продолжать заниматься этим вопросом самым активным образом.

Российско-американские дела

За последние годы сделано немало в развитии российско-американских отношений. Но все-таки решить вопрос о фундаментальном изменении матрицы этих отношений пока не удалось, они по-прежнему подвержены приливам и отливам. Такая неустойчивость партнерства с Америкой — отчасти следствие живучести известных стереотипов и фобий. Наглядный пример — как Россию воспринимают на Капитолийском холме. Но главная проблема — это то, что двусторонний политический диалог и сотрудничество не опираются на прочный экономический фундамент. Объем торговли далеко не отвечает потенциалу экономик наших стран. То же самое — с взаимными инвестициями. Таким образом, страховочная сетка, которая оберегала бы наши отношения от конъюнктурных перепадов, так и не создана. Над этим надо работать.

Не способствуют упрочению взаимопонимания и регулярные попытки США заниматься «политической инженерией», в том числе в регионах, традиционно важных для нас, да и по ходу избирательных кампаний в России.

Повторю, что американская затея с созданием системы ПРО в Европе вызывает у нас законные опасения. Почему эта система беспокоит нас больше, чем других? Да потому, что она затрагивает имеющиеся только у России на этом театре силы стратегического ядерного сдерживания, нарушает выверенный десятилетиями военно-политический баланс.

Неразрывная взаимосвязь между ПРО и стратегическими наступательными вооружениями отражена в подписанном в 2010 году новом Договоре по СНВ. Договор вступил в силу и неплохо работает. Это крупное внешнеполитическое достижение. Мы готовы рассматривать разные варианты того, что может составить нашу совместную с американцами повестку дня в области контроля над вооружениями на предстоящий период. Незыблемым правилом при этом должен стать баланс интересов, отказ от попыток через переговоры добиться для себя односторонних преимуществ.

Напомню, что я еще президенту Дж. Бушу на встрече в Кеннебанкпорте в 2007 году предлагал решение проблемы ПРО, которое — будь оно принято — изменило бы привычный характер российско-американских отношений, перевело бы ситуацию в позитивное русло. Более того, если бы тогда удалось добиться прорыва по ПРО, то в буквальном смысле открылись бы шлюзы для выстраивания качественно новой, близкой к союзнической модели сотрудничества и во многих других чувствительных областях.

Не получилось. Было бы, наверное, полезно поднять запись переговоров в Кеннебанкпорте. В последние годы российским руководством делались и другие предложения, как можно было бы договориться по ПРО. Все они — в силе.

Во всяком случае, не хотелось бы ставить крест на возможности поисков компромиссных вариантов решения проблемы ПРО. Не хотелось бы доводить дело до размещения американской системы в таких масштабах, чтобы это потребовало реализации наших объявленных контрмер.

Недавно у меня состоялась беседа с Г. Киссинджером. Мы с ним встречаемся регулярно. И я полностью разделяю тезис этого большого профессионала о том, что в периоды международной турбулентности тесное и доверительное взаимодействие Москвы и Вашингтона особенно востребовано.

Вообще в отношениях с США мы были бы готовы пойти действительно далеко, совершить качественный прорыв, однако при условии, что американцы на деле будут руководствоваться принципами равноправного и взаимоуважительного партнерства.

Экономическая дипломатия

В декабре прошлого года наконец был завершен многолетний марафон присоединения России к ВТО. Не могу не отметить, что на финишном отрезке администрация Б. Обамы и руководители ряда ведущих европейских государств активно способствовали достижению окончательных договоренностей.

Скажу откровенно, на этом длинном и тернистом пути иной раз хотелось «хлопнуть дверью», вообще бросить переговоры. Но мы не поддались эмоциям. В итоге достигнут вполне благоприятный для нашей страны компромисс — удалось обеспечить интересы российских промышленных и сельскохозяйственных производителей с учетом предстоящего возрастания конкуренции извне. Наши экономические операторы получают существенные дополнительные возможности для выхода на мировые рынки и цивилизованной защиты там своих прав. Именно в этом, а не в символике присоединения России к всемирному торговому «клубу» вижу главный результат.

Россия будет соблюдать нормы ВТО, как и все свои международные обязательства. Рассчитываю, что так же честно, по правилам будут играть и наши партнеры. Попутно отмечу, что мы уже перенесли принципы ВТО в нормативно-правовую базу Единого экономического пространства России, Белоруссии и Казахстана.

Если попытаться проанализировать, как мы продвигаем российские экономические интересы на международной арене, становится ясно, что мы еще только учимся делать это системно и последовательно. Еще не хватает умения, как это удается многим западным партнерам, грамотно лоббировать на внешнеэкономических площадках выгодные отечественному бизнесу решения.

Задачи же на этом направлении, с учетом приоритетов инновационного развития страны, стоят более чем серьезные — обеспечить России равноправные позиции в современной системе мирохозяйственных связей, свести к минимуму риски, возникающие при интеграции в мировую экономику, в том числе в контексте упомянутого вступления в ВТО и предстоящего присоединения к ОЭСР.

Нам как воздух необходим более широкий, недискриминационный выход на внешние рынки. Пока с российскими экономическими операторами за границей особо не церемонятся. Принимают против них ограничительные торгово-политические меры, возводят технические барьеры, ставящие их в менее выгодное положение по отношению к конкурентам.

Аналогичная картина и с инвестициями. Мы стараемся привлечь в российскую экономику зарубежные капиталы, открываем для них самые привлекательные отрасли, подпускаем к действительно «лакомым кускам», в частности в топливно-энергетическом комплексе. Наших же инвесторов за рубежом особо не привечают, а зачастую демонстративно оттирают в сторону.

За примерами ходить далеко не надо. Взять историю с германским «Опелем», который так и не смогли приобрести российские инвесторы — даже несмотря на то, что эту сделку одобрило правительство ФРГ и позитивно восприняли немецкие профсоюзы. Или вопиющие ситуации, когда российскому бизнесу, вложившему солидные средства в зарубежные активы, попросту не дают вступить в права инвестора. Такое особенно часто происходит в Центральной и Восточной Европе.

Все это подводит к мысли о необходимости усилить политико-дипломатическое сопровождение действий российских предпринимателей на внешних рынках, оказывать более плотную поддержку крупным, знаковым деловым проектам. Не забывать и о том, что Россия может применять зеркальные ответные меры в отношении тех, кто прибегает к приемам недобросовестной конкуренции.

Правительству и предпринимательским объединениям следовало бы четче координировать свои усилия на внешнеэкономическом направлении, более настойчиво продвигать интересы российского бизнеса, помогать ему осваивать новые рынки.

Хочу обратить внимание и на такой существенный фактор, который во многом определяет роль и место России в нынешних и будущих международных политических и экономических раскладах, как огромная территория нашей страны. Пусть сейчас мы занимаем не одну шестую часть суши, но тем не менее Российская Федерация — самое крупное государство с богатейшей ресурсной базой, которой нет равных в мире. Имею в виду не только нефть и газ, но также леса, сельскохозяйственные земли, запасы чистой пресной воды.

То есть территория России — источник ее потенциальной силы. Раньше огромные пространства служили для нашей страны преимущественно как буфер от внешней агрессии. Сейчас, при правильной экономической стратегии, они могут стать важнейшей основой для повышения ее конкурентоспособности.

Упомяну, в частности, быстро возрастающий в мире дефицит пресной воды. Можно предсказать, что уже в недалеком будущем развернется геополитическая конкуренция за водные ресурсы, за возможность производить водоемкие товары. У нас в руках оказывается сильный козырь. Наша страна понимает, что доставшимся богатством надо распорядиться рачительно и стратегически грамотно.

Поддержка соотечественников и гуманитарное измерение

Уважение к своей стране определятся еще и тем, как она способна защитить права своих граждан и соотечественников за границей. Важно никогда не забывать об интересах миллионов соотечественников, проживающих в зарубежных странах, и наших граждан, выезжающих за границу на отдых и в командировки. Подчеркну: МИД и все дипломатические и консульские представительства обязаны в круглосуточном режиме оказывать реальную помощь и поддержку соотечественникам. Реакция со стороны дипломатов на возникающие коллизии между нашими согражданами и местными властями, инциденты и происшествия, аварии на транспорте и т.д. должна быть незамедлительной — не дожидаясь, пока СМИ начнут бить в колокола.

Мы будем самым решительным образом добиваться выполнения властями Латвии и Эстонии многочисленных рекомендаций авторитетных международных организаций относительно соблюдения общепризнанных прав национальных меньшинств. С существованием позорного статуса «неграждан» мириться нельзя. Да и как можно мириться с тем, что каждый шестой латвийский житель и каждый тринадцатый житель Эстонии как «неграждане» лишены основополагающих политических, избирательных и социально-экономических прав, возможности свободно использовать русский язык.

Взять состоявшийся несколько дней назад в Латвии референдум по статусу русского языка, который вновь наглядно продемонстрировал международному сообществу остроту проблемы. Ведь к участию в референдуме опять не допустили более 300 тысяч «неграждан». И совсем ни в какие ворота не лезет отказ латвийского ЦИК предоставить делегации Общественной палаты России статус наблюдателей на референдуме. А международные организации, ответственные за соблюдение общепринятых демократических стандартов, как будто в рот воды набрали.

Вообще то, как проблематика прав человека используется в международном контексте, вряд ли может нас устроить. Во-первых, США и другие западные страны стремятся узурпировать правозащитное досье, полностью политизировать его и применять как инструмент давления. Критику же в свой адрес они не терпят, воспринимают сверхболезненно. Во-вторых, объекты для правозащитного мониторинга подбираются выборочно, отнюдь не по универсальным критериям, а по усмотрению «приватизировавших» это досье стран.

Россия на себе ощущает необъективность, предвзятость и агрессивность задействованного против нее критиканства, которое порой переходит все мыслимые границы. Когда нам указывают на наши недостатки по делу — это можно только приветствовать и извлекать необходимые выводы. Но когда критикуют огульно, волна за волной, планомерно пытаясь повлиять как на отношение к нам своих граждан, так и прямо на внутриполитическую ситуацию в России, то понимаешь, что за всем этим стоят отнюдь не высокие моральные и демократические принципы.

Сферу прав человека нельзя никому отдавать на откуп. Россия — молодая демократия. И мы зачастую проявляем излишнюю скромность, щадим самолюбие наших опытных партнеров. А ведь нам есть что сказать — с точки зрения соблюдения прав человека и уважения основных свобод никто не совершенен. И в старых демократиях встречаются серьезные нарушения, на них не нужно закрывать глаза. Разумеется, такая работа не должна вестись по принципу «сам дурак» — от конструктивного обсуждения проблем в области прав человека выигрывают все стороны.

Российский МИД в конце года опубликовал свой первый доклад «О ситуации с правами человека в ряде государств мира». Считаю, что активность здесь надо наращивать. В том числе и для того, чтобы содействовать более широкому и равноправному сотрудничеству по всему спектру гуманитарных проблем, продвижению основополагающих принципов демократии и прав человека.

Кстати, сказанное — это лишь часть информационно-пропагандистского сопровождения нашей внешнеполитической и дипломатической деятельности, формирования правдивого образа России за рубежом. Надо признать, что успехов здесь у нас немного. На информационном поле нас часто переигрывают. Это отдельный многоплановый вопрос, которым предстоит заняться всерьез.

Россия унаследовала великую культуру, признанную и на Западе, и на Востоке. Но мы пока очень слабо инвестируем в культурные индустрии, в их продвижение на глобальном рынке. Возрождение мирового интереса к сфере идей, культуры, проявляющееся через включение обществ и экономик в глобальную информационную сеть, дает России с ее доказанными талантами в сфере производства культурных ценностей дополнительные шансы.

Для России существует возможность не только сохранить свою культуру, но и использовать ее как мощный фактор продвижения на глобальных рынках. Русскоязычное пространство — это практически все страны бывшего СССР и значительная часть Восточной Европы. Не империя, а культурное продвижение; не пушки, не импорт политических режимов, а экспорт образования и культуры помогут создать благоприятные условия для российских товаров, услуг и идей.

Мы должны в несколько раз усилить образовательное и культурное присутствие в мире — и на порядок увеличить его в странах, где часть населения говорит на русском или понимает русский.

Нужно серьезно обсудить, как с наибольшей отдачей для объективного восприятия России использовать проведение у нас крупных международных мероприятий — встречи на высшем уровне АТЭС в 2012 году, саммитов «двадцатки» и «восьмерки» в 2013 и 2014 годах, Универсиады в Казани в 2013 году, зимних Олимпийских игр в 2014 году, чемпионатов мира по хоккею и футболу в 2016 и 2018 годах.

* * * * *

Россия намерена и далее обеспечивать свою безопасность и национальные интересы путем самого активного и конструктивного участия в мировой политике, в решении глобальных и региональных проблем. Мы готовы к деловому, взаимовыгодному сотрудничеству, к открытому диалогу со всеми зарубежными партнерами. Мы стремимся понять и учитывать интересы наших партнеров — но просим уважать наши.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 27 февраля 2012 > № 501163 Владимир Путин

ББВ

Большая Ближневосточная Весна. Или Война?

Резюме: Внутренние и внешние факторы, питающие социальные протесты «арабской весны», оказываются в виртуальном пространстве спаянными в такую сложную амальгаму, что нередко трудно разобраться, где кончаются одни и начинаются другие.

Массовые волнения, беспрецедентные по масштабам гражданской активности и ожесточенности, уже год сотрясают Ближний Восток. Вихри революций смели режимы в Египте, Тунисе и Йемене. Для свержения Каддафи в Ливии потребовалась помощь авиации НАТО, но в целом события там развивались по тому же сценарию. На очереди, похоже, Сирия, да, в сущности, любая арабская страна, чье руководство окажется неспособным своевременно осуществить демократические реформы, с которыми подавляющее большинство населения связывает надежды на улучшение жизни. В общем, налицо все признаки системного кризиса в регионе. Пора, наверное, попытаться внимательнее присмотреться к природе и непростой механике феномена «сетевых революций», соотнести его с реалиями миропорядка, приходящего на смену холодной войне, и оценить перспективы дальнейшего развития событий.

Демократия: изнутри или извне?

Вполне очевидно, что в основе революционных процессов в арабском мире лежат объективные причины, в первую очередь социально-экономические. По существу, участники массовых выступлений, коллективным организатором которых стали социальные сети, вынесли вотум недоверия авторитарным режимам («пожизненным президентствам»). Последние оказались неспособны решить проблемы нищеты, безработицы, а в более широком смысле – модернизации своих стран, встраивания их в глобализирующийся мир растущей взаимозависимости.

Но не менее очевидно и другое. Стихийные на первых порах выступления оппозиции получили мощную поддержку со стороны Запада. Причем не только в форме выявившегося в ходе «сетевых революций» феномена трансграничной солидарности, когда люди, вышедшие на каирскую площадь Тахрир, ощущали поддержку «демократического интернационала», действующего в виртуальном пространстве интернета. Важным, а во многом и решающим фактором успеха революций, по крайней мере в Египте и Ливии, стало внешнее политическое, информационное и экономическое (а в ливийском случае даже военное) давление на правящие режимы. Не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что «картинка» событий (как правило, односторонне ориентированная на оценки оппозиции) формировалась почти исключительно западными электронными и печатными СМИ и через интернет.

Конечно, речь не идет об «империалистическом заговоре» в традиционном смысле. Было бы опасным упрощением рассматривать «арабскую весну» в качестве экспортного продукта. Вызвавшие ее процессы зрели давно. Для специалистов, видевших нараставшую остроту проблем в арабском мире, взрыв народного негодования стал своего рода «ожидаемой неожиданностью». Причем не столько по времени и месту (начавшись в сравнительно благополучном Тунисе), сколько по силе и ожесточенности выплеснувшегося недовольства.

В чем тут дело? Возможно, в особом, «вирусном» механизме распространения «сетевых революций», вектор развития которых действует по сложному, малоизученному пока алгоритму. А возможно, и в том, что социальные сети по своей природе наднациональны. Внутренние и внешние факторы, питающие социальный протест, оказываются в виртуальном пространстве спаянными в такую сложную амальгаму, что нередко трудно разобраться, где кончаются одни и начинаются другие.

Тем не менее уже на нынешнем, похоже, начальном этапе «арабской весны» имеются достаточные основания для вывода о том, что события в регионе не только отражают свободный выбор народов арабских стран в пользу демократии, но и являются своего рода побочным продуктом линии наших западных партнеров на то, чтобы сформировать инструментарий глобальной демократической трансформации.

Это существенно меняет подтекст происходящих событий, поскольку подобный подход рано или поздно начинает восприниматься как ориентированный на обеспечение и собственных односторонних интересов. Весьма уязвимы в этом смысле практикуемые в последнее время попытки устанавливать критерии демократичности того или иного государства на национальном уровне (прежде всего в США) и придавать им универсальный характер. Неизбежны двойные стандарты, компрометирующие сами принципы демократии. За примерами далеко ходить не надо, стоит лишь сравнить оценки ситуации с правами человека, скажем, в нефтяных монархиях Персидского залива и в той же Сирии, с которыми ежегодно выступает Госдепартамент США.

Хотели бы оговориться сразу: мы не пытаемся оправдать или тем более взять под защиту авторитарные арабские режимы вроде сирийского или ливийского (при Муаммаре Каддафи). Необходимость прекращения кровопролития, срочного осуществления реформ в Сирии, а до этого в Ливии понятна всем, в т.ч., разумеется, и Лиге арабских государств, последовательно и настойчиво работающей с Башаром Асадом. Но где та грань, которая отделяет право законно избранного президента на защиту конституционного строя в условиях вооруженного мятежа от преступного подавления оппозиционных выступлений, которое требует вмешательства международного сообщества? Число жертв среди гражданского населения? Но не слишком ли много их было в ходе операции НАТО в Ливии, а до этого в Афганистане и Ираке?

Слов нет, тенденция к распространению демократии как наиболее эффективной на сегодняшний день формы государственной и политической самоорганизации общества закономерно приобретает всеобщий характер. Оправдан и мониторинг таких базовых элементов демократии, как соблюдение прав человека и выборы, со стороны международных организаций и региональных объединений государств. И даже санкционное реагирование, когда оно остается в правовом поле, а не становится предметом расширительного толкования, как «бесполетная» резолюция СБ ООН по Ливии. В противном случае, как показали события последних месяцев, под удар ставится единство мирового сообщества, причем в тот момент, когда последнее, быть может, нуждается в нем как никогда.

В целом складывается впечатление, что в действиях Запада в связи с «арабской весной» начинает просматриваться стремление если не поставить демократию выше безопасности, то уж увязать эти понятия, отдав демократии приоритет в строительстве нового, более безопасного мира. Стратегически это выглядит достаточно привлекательно. Но в конкретных условиях сегодняшнего дня это рискованная тенденция, способная еще больше деформировать систему поддержания глобальной безопасности, которая и без того замедленно адаптируется к новым вызовам и угрозам. И никакой словесной эквилибристикой («демократия как предпосылка стабильности») дела не поправишь. Невозможно предположить, что на Западе с его мощным политологическим потенциалом не понимают столь очевидных вещей. И все же парадигма обеспечения глобальной стабильности через «экспорт демократии» все более утверждается в его действиях.

Запад и его стратегия

В чем причина этого? Попробуем посмотреть на поведение Запада под более широким углом его базовых геополитических, политических и экономических интересов.

В геополитическом смысле политика западного сообщества формируется в рамках объективно возникшей в международной повестке дня после окончания холодной войны и распада Советского Союза задачи надежного обеспечения безопасности в стратегически и энергетически важном регионе Большого Ближнего Востока (ББВ). Причем сугубая значимость этой задачи диктуется не столько сохраняющейся неурегулированностью арабо-израильского конфликта или, скажем, предстоящим выводом американских войск из Афганистана и уже свершившимся из Ирака, сколько тем обстоятельством, что на восточной периферии ББВ (Иран, Афганистан, Пакистан) сосредоточены серьезные, в т.ч. ядерные риски для международного мира и безопасности. ББВ стал, перефразируя Черчилля, своего рода «мягким подбрюшьем» евроатлантической безопасности – как Балканы в период между двумя мировыми войнами.

В политическом плане речь идет, условно выражаясь, о придании контролируемого характера процессу демонтажа «постсоветского наследия» – государственных и политических структур, возникших на волне арабского национализма в период блоковой конфронтации. Смысловая нагрузка процесса заключается в том, чтобы с точки зрения интересов Запада (по той же логике, что и события конца 1980-х – начала 1990-х гг. в Восточной Европе и на Балканах, «цветные революции» на постсоветском пространстве) расчистить дорогу новым элитам, готовым к восприятию демократических ценностей.

Экономическое измерение ближневосточной стратегии Запада (с учетом его очевидной заинтересованности в сохранении контроля над природными ресурсами) связано с достижением принципиального понимания о разделе сфер интересов в контексте меняющейся региональной и глобальной политической географии. Одновременно в условиях надвигающегося глобального кризиса критически важно сбалансировать интересы транснациональных нефтяных и газовых кампаний и финансовых кругов, обеспечив, в частности, выполнение договоренностей 1973 г. с нефтедобывающими арабскими странами о сохранении связанного характера нефтедолларов, циркулирующих в американской экономике. В разряд приоритетных выходит и задача противодействия проникновению в регион Китая, усилившего финансово-экономическую экспансию в страны Арабского Востока и Африки.

Разумеется, говорить о консолидированной стратегии Запада на каждом из перечисленных направлений (кроме, возможно, ее политического аспекта) не приходится. Помимо естественной конкурентности экономических интересов и вытекающих из нее нюансов политики дело в том, что масштабная трансформация региона требует и соответствующих финансовых вложений, сопряженных с очевидными рисками. Отсюда, похоже, растущее дистанцирование НАТО от действий американцев в Ираке или отстраненность США от активной фазы военной операции в Ливии, передоверенной европейским союзникам. В целом, поскольку в условиях возросшей региональной турбулентности нефтедобывающие арабские страны вынуждены сосредоточиться на многомиллиардных социальных программах, остается открытым вопрос о том, насколько ресурсно обеспечена региональная стратегия Запада.

Базовые подходы Запада к «арабской весне» развиваются в целом в русле тех же идей, которые вызвали в свое время к жизни проект Большого Ближнего Востока. А он, напомним, был изначально ориентирован на профилактику угрозы исламского терроризма, резко возросшей после теракта 11 сентября 2001 г., борьба с которым уже вовсю шла в Афганистане и Ираке. Решать острые социально-экономические проблемы региона, действительно представляющего собой благоприятную питательную среду для экстремизма, планировалось с опорой на массированную помощь со стороны международного сообщества. Однако после того, как соответствующий проект, представленный в 2004 г. американцами на саммите «Большой восьмерки» в Лондоне, не получил поддержки (не в последнюю очередь из-за негативного отношения к нему ведущих стран региона, включая Египет и Сирию), неоконсерваторы, определявшие тогда политику в республиканской администрации США, сменили тактику.

В июне 2006 г. госсекретарь Кондолиза Райс в ходе регионального турне впервые употребила термин «Новый Ближний Восток», упомянув в этой связи о необходимости «переустройства» (reshaping) региона на демократической основе. Встык с этим заявлением в американской, а затем в региональной прессе была опубликована «карта Ральфа Петерса», отражавшая, как полагают, настроения близкого к неоконсерваторам крыла американского экспертного сообщества. В ней (явно в целях зондирования, если не провокации) предлагалась кардинальная перекройка карты ББВ в соответствии с ареалами традиционного этнического и конфессионального расселения. Предусматривалось, в частности, создание курдского государства за счет Ирака, Сирии, Турции и Ирана, Большой Армении – с присоединением части Турции, «разукрупнение» Саудовской Аравии, на территории которой должны были возникнуть три государства, и т.п. Публикация, несмотря на ее неофициальный характер, вызвала предсказуемо острую негативную реакцию в регионе, особенно в Турции, где усмотрели прямые параллели между ней и планами расчленения Османской империи после Первой мировой войны, в противодействии которым и родилось современное турецкое государство.

Демократической администрации Соединенных Штатов, пришедшей в Белый дом в 2008 г., пришлось иметь дело с тяжким грузом ближневосточных просчетов республиканцев. Нерационально высокие финансовые затраты на проведение военных операций в Афганистане и Ираке (по грубым подсчетам, около 1,5 трлн долларов) при весьма неубедительных результатах не только стали непосильной нагрузкой для США, но и начали сказываться на состоянии мировых финансов.

В своей программной речи в Каире в июне 2009 г. Барак Обама сменил акценты в ближневосточной политике, выделив в качестве приоритетных две основные задачи: продвижение демократических реформ в исламском мире и форсированное (до истечения президентского срока) урегулирование арабо-израильского конфликта. Не будет большим преувеличением сказать, что изложенная им концепция демократического переустройства мира в увязке с продвижением политико-дипломатических подходов к решению широкого круга региональных проблем стала серьезным стимулом для процессов, приведших спустя полтора года к «арабской весне».

Тем более что к моменту «смены караула» в Белом доме у американцев был готов «несиловой» (и менее затратный) инструментарий реализации идей, заложенных в проекте ББВ. В соответствии с разработанной еще при Райс концепцией «трансформационной дипломатии» была перестроена работа Госдепартамента и других профильных ведомств, ориентированная на приоритетность содействия демократическим реформам за рубежом (в т.ч. через социальные сети интернет) с опорой на неправительственные организации и прямые контакты с внесистемной оппозицией поверх голов правительств.

Однако практическая реализация «каирского сценария» вновь выявила слабые места ближневосточной стратегии Соединенных Штатов, связанные с недостаточно глубокой проработкой региональных реалий. В первую очередь это относится к оценке роли исламистов в арабских странах. То обстоятельство, что в ряде случаев массовые манифестации в них проходили под антиамериканскими лозунгами, только подкрепило ощущение, появившееся по итогам операций в Афганистане и Ираке, что социальная инженерия Вашингтона на Ближнем Востоке не срабатывает. Причем именно в связи с поверхностными оценками сложившихся межконфессиональных балансов и исламского фактора.

Исламский фактор: поверх моделей

А между тем промежуточные итоги «арабской весны», прежде всего результаты выборов в Тунисе и Марокко и особенно в Египте, свидетельствуют о том, что настроения «арабской улицы» формируются и, судя по всему, продолжат формироваться под преимущественным влиянием исламских партий и организаций. Причем усматривать расхождения в политических позициях (но, разумеется, не в методах действий) умеренных и радикалов, суннитов и шиитов в том, что касается таких вопросов, как неприятие внешнего вмешательства или отношение к Израилю, наверное, можно. Но строить на этом политику было бы по меньшей мере наивно. Сегодняшние исламисты – в значительной мере наследники политической повестки дня арабских националистов прошлого. Об этом еще раз напомнил захват посольства Израиля накануне второй волны народных выступлений в Каире.

Принципиальные расхождения между умеренными и радикально настроенными исламистами касаются главным образом их отношения к государству – светскому или теократическому, основанному на нормах шариата. Возможность «третьего пути», способного обеспечить плавную демократическую трансформацию традиционного общества, обычно связывается с турецким опытом построения светского государства, сочетающего идеалы демократии, успешно развивающуюся рыночную экономику и традиции ислама.

Конечно, развитие демократии в арабском мире в соответствии с турецкой моделью было бы предпочтительным со всех точек зрения. Однако эта модель родилась в иных исторических условиях противоборства между армией, основой кемалистской системы сдерживания, и сначала коммунистами, а затем исламистами. Такая система не работает уже и в самой Турции. Не стоит удивляться, что и в Египте, не имеющем, кстати, законодательно закрепленной роли армии как гаранта конституции, военные, как выяснилось, пока не в силах противостоять напору исламистской улицы.

Более того, в условиях сдвигов, начавшихся в регионе, не столько арабский мир дрейфует в сторону Турции, сколько Турция в сторону арабского мира. Показателен в этом смысле продолжающийся вот уже более полутора лет кризис в отношениях между Анкарой и Тель-Авивом в связи с активным участием турецких НПО в попытке «флотилии свободы» прорвать израильскую блокаду сектора Газы. Жесткость, демонстрируемая при этом турками, явно рассчитана на то, чтобы показать, что демократия и натовская солидарность – это одно, а приоритетность палестинской проблемы в региональной повестке дня – совсем другое.

И такая линия поведения характерна не только для Турции. Вряд ли обоснованы ожидания политиков и экспертов, которые полагают, что «арабская весна» надолго отодвинет на второй план проблематику арабо-израильского конфликта. Солидарное осуждение ЛАГ преследований оппозиции в Ливии и Сирии, как и аналогичная позиция Турции в отношении Дамаска, не означают, что они так же солидарно прекратят настаивать на создании палестинского государства (уже ставшего, кстати, при поддержке арабов полноправным членом ЮНЕСКО). Скорее наоборот. Сближение с Западом по вопросам демократии на Ближнем Востоке связывается с ожиданием встречных шагов со стороны Израиля и США. Однако именно на направлении ближневосточного урегулирования двуединая каирская стратегия Обамы приносит пока наиболее разочаровывающие результаты.

Конечно, правое правительство Беньямина Нетаньяху, мягко выражаясь, – непростой партнер по переговорам. Именно на нем лежит основная ответственность за срыв миссии Джорджа Митчелла и последующих усилий американцев и «квартета», что, собственно, и загнало израильско-палестинский диалог в угол. Причем, пытаясь понять причины последовательного ужесточения кабинетом Нетаньяху подходов к вопросам «окончательного статуса», мы не стали бы исключать, что израильтяне, обычно прекрасно просчитывающие варианты развития региональной ситуации, не исходили из неизбежности близких революционных потрясений в арабском мире.

Однако Израиль, как и другие, проявил неготовность к масштабам и накалу развернувшихся событий. Оказавшись в эпицентре регионального цунами с неясным исходом, израильтяне обнаружили, что вирус «сетевой демократии» поражает не основные для них цели (Тегеран), а разрушает с таким трудом наработанную ткань его отношений с предсказуемыми, хотя и недостаточно демократичными соседями. В Тель-Авиве, обеспокоенном судьбой своих мирных договоров с Египтом и Иорданией, критически оценивают «сдачу» Вашингтоном вполне прозападно настроенного Хосни Мубарака, не говоря уж о контактах американцев с «Братьями-мусульманами». В ситуации с Сирией ослабление связки Дамаска с Ираном, «Хезболлой» и ХАМАС в принципе было бы для Израиля предпочтительнее смены режима Асада.

Тем не менее Израиль вынужден солидаризироваться с усилиями американцев по демократическому переустройству региона. Что в общем-то естественно для государства, много лет эксплуатировавшего свой статус единственной демократии на Ближнем Востоке. Но, похоже, конкретной, просчитанной схемы действий в принципиально новой региональной обстановке у него, как и у других региональных, да и внерегиональных игроков, нет. А это существенно повышает риски выхода конфликтов в неконтролируемую фазу.

Иранский узел

И здесь мы подходим к, наверное, главному аспекту нынешней региональной ситуации – иранскому. Узел противоречий, туго завязавшийся вокруг иранской ядерной программы (ИЯП) и политики Тегерана в целом, затрагивает такие глубинные вопросы мировой политики, что попытка разрубить его может реально, причем уже в обозримой перспективе, взорвать мир. И не только на Большом Ближнем Востоке.

Иран – «пороговое» ядерное государство. От того, получит ли он атомную бомбу, зависит судьба выстраивающейся новой системы глобальной безопасности. И дело не только в перспективе расползания ядерного оружия по взрывоопасному региону Ближнего Востока. И даже не в том, что на Тегеран во многом замыкается вопрос о поставке и безопасной транспортировке энергоносителей из Персидского залива.

Существеннее то, что Иран расположен в треугольнике (Пакистан, Афганистан, Ирак) потенциальной глобальной опасности, на перекрестье геополитических интересов основных «полюсов силы» в современном мире – Европы, США, России и Китая. Один из «углов» этого треугольника – Пакистан – уже обладает ядерным оружием. В другом – Афганистане – проходит очередную проверку формула «безопасность через демократию», и обстановка там (как и в близлежащем Ираке) пока не располагает к оптимистическому прогнозу.

Не будет большим преувеличением сказать, что появление «треугольника нестабильности» стало косвенным результатом разрушения в ходе иракской войны исторически сложившегося «треугольника стабильности» в составе Ирана, Ирака и Саудовской Аравии, в котором Багдад и Тегеран взаимно сдерживали друг друга, а Эр-Рияд маневрировал между своими воинственными соседями. Такая схема, в частности, практически исключала появление ядерной бомбы у каждого из членов этого «треугольника», внимательно наблюдавших друг за другом.

Но в Вашингтоне во времена президента Джорджа Буша-младшего возобладала логика глобального доминирования (разумеется, демократии) – и «треугольник нестабильности» оказался включенным в проект ББВ наряду с арабскими странами, и без того отягощенными грузом собственных проблем. В результате этой серьезной стратегической ошибки в регионе создалась критическая масса угроз, далеко превосходящих локальные рамки.

Острее других это ощущают в Израиле. Рассматривая перспективу появления у Ирана ядерного оружия в качестве угрозы для существования еврейского государства, израильские руководители не раз, особенно в последнее время, заявляли о готовности нанести удар по иранским ядерным объектам. Консенсуса по этому вопросу в израильском политическом истеблишменте пока нет, судя по публичным заявлениям об опасности силового сценария в отношении Ирана, с которыми выступили все ушедшие в начале этого года в отставку руководители силовых ведомств Израиля. Но мотивация, причем очень глубокая, на уровне экзистенциональной, присутствует. Ахмединеджада в Тель-Авиве сравнивают с Гитлером, а его заявления в адрес Израиля – с Холокостом.

Израильтяне, надо думать, пока понимают, что без политического зонтика Вашингтона и его гласной или негласной логистической поддержки вступать в прямую конфронтацию с Тегераном опасно. Но на волне «арабской весны», сопровождающейся крушением радикально-националистических режимов, появляется соблазн использовать региональную конъюнктуру для широкой перегруппировки сил. Скажем, поиграть на противоречиях между шиитами в Иране и суннитским большинством в Саудовской Аравии и странах Персидского залива. Конечно, у иранско-саудовского соперничества в зоне Персидского залива давняя история, к тому же обвинения Ирана в экспансионизме имеют под собой объективную основу. Но по природе своей нефтяные монархии Залива склонны занимать сторону потенциального победителя. А в случае, если дело дойдет до конфликта, может получиться и так, что победителя не будет.

Резонен вопрос: возможно ли остановить сползание ситуации вокруг Ирана в иррациональную плоскость? Разумеется, возможно. При условии, если все мы постараемся понять, что после Афганистана, Ирака, а теперь и Ливии угроза очередной «демократической интервенции» с санкционным прологом будет только усиливать комплекс избыточной самозащиты, причем не только у Ирана. Найдутся и другие страны и лидеры, уверенные в том, что отстоять свою идентичность, свой образ жизни в мире, где каждый сам за себя, можно только, имея в своем арсенале ядерную бомбу.

ИЯП должна оставаться нераспространенческой проблемой, которую можно и следует решать исключительно политико-дипломатическими методами, удерживая Иран в сфере контроля МАГАТЭ. Формат «пять плюс один» вполне способен привести к приемлемому для международного сообщества результату в переговорах с Ираном. Созданию соответствующей конструктивной обстановки на переговорах способствовали бы сигналы Тегерану о том, что ему не грозит принудительная демократизация по иракскому образцу или «разукрупнение» по рецептам проекта ББВ. Кроме того, реакция иранцев на такие сигналы могла бы стать своего рода тестом истинных намерений Ирана – с соответствующей проекцией на дальнейшие переговорные позиции всех вовлеченных сторон.

Ситуация вокруг ИЯП, вплотную подошедшая к критическим параметрам, требует быстрых и согласованных действий со стороны международного сообщества. В противном случае Большая Ближневосточная Весна может обернуться Большой Ближневосточной Войной.

П.В. Стегний – доктор исторических наук, чрезвычайный и полномочный посол, член Российского совета по международным делам.

Иран > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 19 февраля 2012 > № 735587 Петр Стегний

Между двумя совершеннолетиями

20 лет независимости Украины: чему научились

Резюме: Об Украине всегда говорят, что она находится на распутье. Но ее партнеры требуют ответов, а количество возможностей сокращается. Украине угрожает превращение в плохо функционирующую полуавтократию и абсолютную периферию.

День независимости Украина отмечает 24 августа, хотя более точной датой было бы 1 декабря. В августе 1991 г., во время попытки государственного переворота в Москве, Киев в основном наблюдал за событиями со стороны. Председатель Верховной рады Украины Леонид Кравчук уклонялся от прямых заявлений в первые два дня путча. Беседуя с генералом Валентином Варенниковым, он пытался выиграть время и просил представителя ГКЧП предъявить официальные документы о полномочиях. Кравчук представляет подобное поведение как проявление смелости, но скорее оно напоминало классическую тактику затягивания, присущую советской бюрократии. Кроме того, он не ощущал серьезного давления снизу: в первые – ключевые – дни переворота в Киеве не было массовых демонстраций. Хотя надо отдать должное «Руху», именно по его инициативе Верховная рада перехватила инициативу, и в субботу 24 августа провозгласила независимость еще до того, как в понедельник 26-го советские институты возобновили работу в нормальном режиме.

Нюансы имеют значение. В «Рухе» не доверяли склонным к оппортунизму «национал-коммунистам» – таким как Кравчук. Еще меньше доверия заслуживала по-прежнему мощная Компартия Украины, чья отнюдь не принципиальная поддержка идеи независимости была обусловлена стремлением защититься от угроз со стороны ельцинской России. Как красноречиво выразился лидер компартии Станислав Гуренко, «мы должны голосовать за независимость, потому что, если мы этого не сделаем, то окажемся по уши в дерьме».

Но в августе 1991 г. возможность действовать появилась у Украины лишь благодаря коллапсу центральной власти. В декабре 1991 г. украинцы, напротив, сами проявили активность. Решающее голосование о независимости на референдуме 1 декабря предопределило конец СССР, позволив Борису Ельцину лишь на словах поддержать план Михаила Горбачёва по созданию нового союзного государства. В сумятице, царившей в последние дни жизни Советского Союза, возобладала именно позиция Украины. Содружество Независимых Государств, по сути, означало, что новые независимые государства имеют общие интересы, но не было заменой верховной советской власти. Украине в гораздо большей степени, чем это принято делать, следует отдать должное за роль, которую она сыграла в прекращении существования Советского Союза.

В любом случае, от какой даты мы ни вели бы отсчет, Украине исполнилось 20 лет, и она находится между двумя определениями совершеннолетия – 18 и 21. Чему же мы научились за эти 20 лет? Во-первых, быть очень осторожными в прогнозах. Даже основные параметры «правил» украинской политики и общества не так стабильны, как кажется. Немногие предсказывали «оранжевую революцию» в 2004 г., и мало кто прогнозировал, что она закончится так плохо. Во-вторых, Украина по-прежнему наполовину пассивна, наполовину активна, как это было в 1991 г., иногда она действует на удачу, но чаще всего к активности ее побуждают события в других местах.

Общепризнанная ценность независимости

Первый важный аспект заключается в том, что украинские элиты дорожат независимостью. Не потому, что ценят национальное государство само по себе, а потому, что оно обеспечивает защищенное пространство для самообогащения. С избранием Виктора Януковича на пост президента в феврале 2010 г. Украина прошла «тест Лукашенко». Так же как Лукашенко в 1994 г., Янукович, чтобы добиться избрания, использовал все способы воздействия на русскоязычный и русофильски настроенный электорат. И так же как Лукашенко, Янукович после начального периода приспосабливания стал править как «государственник». Раз уж ни тот ни другой не выразили желания скомпрометировать идею независимости, то, если не предвидеть каких-либо катастроф, трудно представить политика, который бы этого желал.

Элита ценит государство как средство защиты своих интересов, но это не означает, что украинское государство – одна гигантская «крыша». Несмотря на опасения, существовавшие в 1991 г., никаких серьезных угроз для самой идеи государственности не возникло. Бело-голубая «контрреволюция» 2004 г. вызвала сильные негативные настроения и пробудила стереотипы, но не породила никакой мировоззренческой или идеологической альтернативы. Некоторые утверждают, что бывший руководитель аппарата Кучмы Евгений Кушнарев, который погиб при подозрительных обстоятельствах на охоте в 2007 г., мог бы представлять подобную альтернативу. В этом случае, помоги Бог юго-востоку – Кушнарев отнюдь не был похож на Вацлава Гавела. Министр образования с неоднозначной репутацией Дмитрий Табачник смог возродить негативные стереотипы, но не более того. Юго-восточная версия украинской идентичности по-прежнему в основном представляет собой проявления диссидентства или диссонанса, такие как восстановление памятника Екатерине II в Одессе в 2007 г. или пассивное сопротивление в повседневной жизни. Как писал Владимир Кулик, «другая Украина» оказалась более успешной в подрыве украиноязычного националистического проекта в ходе дискуссий в СМИ, где двуязычие воспринимается как консенсус, а те, кто говорит только по-украински или только по-русски, – идеологически маргинализированы.

Опросы общественного мнения показывают широкую умеренную поддержку государственности. Интересно, что основные факторы, повлиявшие на настроения после 1991 г., были либо экономическими, либо внешними. Регулярные исследования Киевского международного института социологии показывают, что поддержка независимости падала в периоды экономического кризиса (в особенности начало 1990-х и 1998–1999 гг.), но возрастала, когда Россия (а не Украина) находилась в конфликте со своими соседями. Особенно это заметно в 1994 г. (начало первой чеченской войны) и в 2008 г. (война в Грузии). В целом, за исключением спада начала 1990-х гг., поддержка оставалась достаточно стабильной – приблизительно три четверти населения, даже если часть ее в некоторой степени была вторичной.

Однако идея государства остается неясной. Как писал Макиавелли в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия», основы религий, республик и царств должны включать определенную добродетель, чтобы приобрести первичную репутацию и стать средством для экспансии. Но даже патриотизм, претендующий на то, чтобы считаться государственным, страдает на Украине от общей идеологической слабости. Как и в России, конституционный запрет государственной идеологии является чрезмерным. Доминирует фобия в отношении идей. Существует понимание, что Украине требуется не этническая, а «гражданская» идентичность, но что за этим стоит – неизвестно. Это понятие должно быть наполнено сутью. Во Франции есть Марианна, плюс свобода, равенство, братство и светский характер государства, в США – теория ассимиляции, в Скандинавии – социальное государство и толерантность, в послевоенной Германии – конституционный патриотизм как идея успешного построения демократии с третьей попытки.

Но на Украине эквивалентной национальной идеи нет. «Оранжевая революция» могла бы ее породить. События 2004 г. – это, возможно, три революции в одной, мобилизация на западе и в центре, которой бросил вызов, хотя и не равнозначный, достигший зрелости восток и юг, но их позиции можно было сблизить, превратив это в общую идею гражданского действия. Ведь украинские элиты всегда придерживались политико-культурологического мифа, что «Украина – не Россия». Известная книга Леонида Кучмы под таким названием на самом деле касалась не этнических, религиозных или даже исторических различий – это могло вызвать раскол в обществе. Клише «Украина – не Россия» основано на представлении, что украинцы более миролюбивы, имеют меньше имперских амбиций и менее индивидуалисты, чем русские. Во время «оранжевой революции» эти различия подчеркивались высказыванием, что украинцы предпочитают палаточные лагеря танкам. Нет культа власти как ценности самой по себе, «владение не означает власть» (это имеет оборотную сторону: украинцы привыкли, что власть используется в других местах, и научились уклоняться от диктата).

К сожалению, украинская элита больше заинтересована в гражданском национализме, чем в гражданском обществе, и не желает наполнять сутью любые идеи, которые могут укрепить гражданственность. Тем не менее, со стороны режима Януковича абсолютно недальновидно требовать исключения «оранжевой революции» из школьных учебников истории только по партийным мотивам.

Украина – не (путинская) Россия

Общее историческое клише часто переносится на современную политику. Ближайшие несколько лет при Януковиче позволят проверить тезис «Украина – не Россия». А именно то, что Украина плюралистична по определению, поэтому осуществить или навязать централизацию очень сложно. Но основные причины, по которым при Януковиче вряд ли будет создано некое мягкое подобие путинской «управляемой демократии», обусловлены, скорее, случайными и структурными факторами, а не политической культурой.

Первое очевидное различие между Украиной-2010 и Россией-2000 – это то, что на Украине не было операции «Преемник». Хотя в кулуарах Ющенко отдавал предпочтение Януковичу перед Тимошенко, Януковичу пришлось строить собственную властную базу. Украина Януковича не ведет войну для оправдания централизации, как Путин в 2000 г., и не заявляет о восстановлении статуса великой державы. На самом деле, неспособность украинцев прийти к согласию по поводу общего внешнего врага означает, что внешняя политика вряд ли станет фактором, обеспечивающим создание единства из внутреннего разнообразия. Украинская экономика не готова вступить на путь семилетнего роста и вряд ли обеспечит население хлебом и зрелищами, как это сделал Путин в 2000–2008 гг. (об экономике см. ниже).

Украинская олигархия глубже встроена в политическую систему, чем российская. Олигархи имеют больше власти над государством, а не наоборот, и в последние годы эта власть только увеличилась. Незаменимость Путина в России обусловлена его ролью «властелина колец», уравновешивающего различные кланы. В период расцвета система Леонида Кучмы была такой же, как и во многих или почти во всех постсоветских государствах – в Азербайджане при Гейдаре Алиеве или в Армении при Серже Саргсяне. Но Янукович – менее влиятельная фигура, он лишь первый среди равных. Его короткое президентство к настоящему моменту уже пострадало от «газового лобби», которое слишком доминировало вначале, и от борьбы за «лакомые куски», когда группа Ахметова стремилась получить всю сталелитейную индустрию страны, включая «Ильич-Сталь» в Мариуполе и 50% «Запорожстали». Трудно представить себе украинского Ходорковского, т.е. крупного олигарха, отправленного в тюрьму в назидание другим. Судебный процесс над Тимошенко связан преимущественно с политическими мотивами.

Украинские службы безопасности не могут стать альтернативной властной базой для Януковича, как ФСБ для Путина. Украинские силовики раздроблены. Если бы глава СБУ Валерий Хорошковский (ныне министр финансов. – Ред.) добился успеха в строительстве своей империи, эту точку зрения можно было бы пересмотреть, но его власть была основана на связях с частным бизнесом и телевидением («Интер»), а не на занимаемой должности. Кроме того, Хорошковский преследовал собственные интересы, а не интересы Януковича. В целом правоохранительные ведомства – СБУ, прокуратура, таможня, МВД, тюрьмы – противостоят друг другу вследствие конкурентной борьбы за государственные органы между различными олигархическими группами. Многие разделены и внутри.

Поэтому центральная власть на Украине слабее, чем в России. Это обусловлено и тем, что стартовая позиция Киева в 1991 г. радикально отличалась от позиции Москвы, многие институты пришлось строить с нуля. Кроме того, Киев – относительно небольшая столица, находящаяся в постоянном соперничестве с Донецком, Харьковом, Одессой, Львовом и Днепропетровском. Киев к тому же не имеет такого доминирующего положения в демографии, финансах и политике, как Москва.

Уровень политической оппозиции на Украине в 2010–2011 гг. выше, чем в России в 2000 году. Он снижается, особенно после последних «оранжевых» лет, но по-прежнему чувствуются отголоски подъема 2001–2004 годов. Тимошенко пока не уничтожена (или не поглощена) как оппозиционная сила. Активность гражданского общества снизилась в «оранжевые» годы, но протесты «налогового майдана» в конце 2010 г. продемонстрировали появление нового лобби малого и среднего бизнеса, наряду с традиционной силой наблюдателей на выборах, молодежных групп, живого и плюралистичного религиозного сектора.

Однако гражданское общество лишь относительно сильнее, чем в России, и далеко не так значимо, как в Центральной Европе. Пол Д’Аньен полагает, что на Украине слабое общество и слабое государство. Одним из наиболее огорчительных трендов последних лет стал рост мнимой активности. Долгое время платили пенсионерам, чтобы те стояли на снегу, теперь к ним присоединились студенты-активисты, которые приводят целые общежития в качестве наемной толпы.

Политический процесс на Украине и в России был в равной степени искажен посредством использования «политических технологий», но после 2004 г. пути двух стран разошлись. Россия сейчас столкнулась с проблемами чрезмерного контроля, в то время как на Украине в 2005–2010 гг. стало сложнее использовать некоторые виды политических технологий, в особенности вопиющие фальсификации результатов голосования и проектные партии, которые часто теряли силу, оказавшись в центре внимания более свободных СМИ. Но некоторые виды политических технологий никуда не исчезли. «Мягкие» административные ресурсы (т.е. не фактический вброс бюллетеней, а государственный патронат и управляемое голосование контролируемых групп населения, например, армии или заключенных) и «войны компроматов» всегда были глубоко укоренены в системе. А после февраля 2010 г. начали возвращаться и такие прямолинейные виды манипулирования, как фальшивые партии и лояльная оппозиция, существующая на государственные деньги.

Украинские СМИ служат сдерживающим фактором, но и они теряют силу. В 2004 г. в определенных журналистских кругах произошла культурная революция, но продажность и проблема самоцензуры остаются слабым местом. Кроме того, даже в 2005–2010 гг. СМИ были в большей степени плюралистичными, а не свободными. Пресса и телевидение в основном избежали государственного контроля, однако попали под воздействие диктата владельцев-олигархов. Как в России в 2000 г., прямая цензура на начальном этапе оказалась не нужна. Государство может восстановить контроль, продавливая смену владельца или путем угроз интересам владельцев в другом бизнесе. Однако интернет на Украине в 2011 г. развит гораздо больше, чем в России в 2000 году.

Еще одно отличие заключается в основной идее режима. Вся идеология Путина основана на избавлении от наследия 1990-х годов. Янукович может совершать похожие нападки на «оранжевые» годы и действительно делает это, многие на Украине и за границей, по крайней мере вначале, прощали такой подход во имя восстановления «порядка после хаоса». Но «порядок» сам по себе не может в долгосрочной перспективе быть национальной идеей, а Украине при Януковиче пока не удалось придумать что-либо другое. Нет особого «украинского пути». Лучшее, что смогли предложить советники Януковича, включая Андрея Ермолаева, – это пространные разговоры о неясном, менее капиталистическом и уникальном украинском пути «между Карлом Марксом и Адамом Смитом». Китай и другие страны продемонстрировали движение к «авторитарной модернизации», но географические и геополитические факторы позволяют предположить, что авторитарная Украина будет более изолированной и менее процветающей, чем Китай или Сингапур, и менее влиятельной, чем такие растущие демократии БРИКС, как ЮАР или Бразилия.

10 на 10 и остальные

Региональное деление Украины – наиболее важный фактор, подтверждающий тезис «Украина – не Россия», – заслуживает особого внимания, поскольку по-прежнему затрагивает все аспекты жизни страны.

На Украине более 10 крупных регионов, на полюса – Галичину и Донбасс – приходится приблизительно по 10% населения. Поэтому в краткосрочной перспективе можно уверенно прогнозировать, что Галичина со своими 10% не сумеет прийти к власти в одиночку. Накопившееся раздражение из-за отрицания их европейского происхождения может вызвать периодические вспышки местного патриотизма, и не всегда в мультиэтническом варианте. «Бандеровская политика», символом которой служит период ОУН-УПА, вообще стала более заметной в 2010-е гг., чем была в эпоху перестройки. Отчасти это связано с третьим мифом, а именно с идеей Михаила Грушевского о Галичине как «украинском Пьемонте», которая попала под град критики после 1991 года. Галичина оказалась не способна продвигать свою версию украинской идентичности. Львов в действительности никогда не был финансовым центром, как Милан, и идея господства над остальной страной по образцу Пьемонта ни при каких обстоятельствах не прошла бы. Однако часть мифа о Галичине, которая по-прежнему сильна, – это идея сохранения пламени истинной украинской идентичности для остальной нации. Она служит сдерживающим фактором для развития альтернативного мифа, часто пропагандируемого интеллектуалами, близкими к журналу «Ї», что остальная Украина на самом деле русская. Хотя периодическое заигрывание с идеей меньшей по размеру и более управляемой Украины остается актуальным – при Януковиче львовские демонстранты выходили с плакатами «Независимость для Донбасса!», написанными по-русски.

С другой стороны, Донецк со своими 10% смог прийти к власти, и даже четырежды: первый раз в 1993–1994 гг. при Ефиме Звягильском, затем в 2002–2004, 2006–2007 и 2010 гг. при Януковиче. Так в чем же разница? Несмотря на достаточную зрелость юго-восточной Украины в 2004 г., все население от Сум до Одессы по-прежнему сложно мобилизовать вокруг размытой идеи идентичности. Этим объясняется, почему вопрос о русском языке становится актуальным и политизируется в период выборов, но теряет остроту, когда требуется устойчивая поддержка гражданского общества. Идентичность более «национальной» части страны тоже аморфна, но «большая дуга» южной и восточной Украины лучше подходит для строительства коалиций, основанных на местных предпринимательских группах. Более «национальная» часть не может этого сделать, поскольку к западу от Донецка нет реальных бизнес-кланов.

Но существует и оборотная сторона: когда кланы Донбасса приносят в Киев бандитскую политическую культуру, это нельзя считать приемлемым. Единство элиты – непременное условие сохранения олигархической власти на Украине. В середине 1990-х гг. отношения между Донбассом и Днепропетровском стали конфликтными. В 2002–2004 гг., когда Янукович был премьером, донецкая элита проявила неумеренную жадность, что способствовало «оранжевой революции». Похожие признаки появились вновь после февраля 2010 года.

Региональные факторы по-прежнему имеют большое значение во время выборов. Три четверти населения поддерживают независимость, но хорошо известное электоральное разделение страны ближе к соотношению 50 на 50 на всех выборах после 2004 года. Четкий баланс не установлен – тот факт, что нынешняя электоральная граница частично совпадает с границами старого польско-литовского содружества (Речь Посполитая), интересен с исторической точки зрения, но является случайностью. Выборы начала 1990-х гг. больше походили на противостояние Галичины (и Киева) с остальной Украиной. На выборах 1994 г. черта проходила по Днепру. На карте переизбрания Кучмы в 1999 г. появились нетипичные линии, поскольку голосование исказилось из-за использования политических технологий.

Более «национальная» часть последовательно проигрывала выборы в 1990-е гг., поэтому история относительно равных голосований в 2004, 2006, 2007 и 2010 гг. одновременно показывает, как «националистам» удалось расширить электоральную базу с 2002 по 2004 г. и как, зайдя столь далеко, они не смогли пойти еще дальше. Выдвигаются две гипотезы: успех в центральной части может быть обусловлен укреплением национальной идентичности среди украиноязычного населения в сельской местности и небольших городах, а также упадком квазифеодальной власти советских колхозов и сельхозобъединений в деревне. Этот процесс ускорили реформы сельского хозяйства в 2000 г., и, по иронии, он может пойти еще быстрее, если Партия регионов проведет через парламент предложение о прекращении моратория на продажу земли. Еще один ключевой фактор – прагматичная и основанная на ценностях кампания Ющенко в 2004 г. – однако он совершенно забыл об этом разумном подходе после своего избрания.

Хотя выборы 2010 г. продемонстрировали незначительное вторжение каждой из сторон на территорию соперника, ни той ни другой не удалось преодолеть региональное разделение-2004. Ющенко, став президентом, пренебрег востоком. Тимошенко не смогла стать «матерью нации», в основном из-за недостатка компетентности в период серьезного экономического кризиса. Регионализм также остается главным препятствием для строительства Партией регионов однопартийного государства. Выборы 2010 г. обеспечили доминирование Партии регионов в Крыму: 80 (первоначально 48) мест в Верховном совете Крыма по сравнению с шестью у русских партий, и 74,5% депутатов всех уровней. И теперь, после того как «Сильная Украина» Сергея Тигипко согласилась на объединение с Партией регионов, на востоке возможна лишь номинальная оппозиция со стороны коммунистов. Но «регионалы» всегда могут встретить сопротивление на западе и в центре, если не сумеют использовать патронат и административные ресурсы, чтобы оттеснить оппонентов с позиций, достигнутых в 2002–2004 годах.

Ахиллесова пята

Экономика – ахиллесова пята Украины. Ее показатели всегда ниже ожиданий. Политические ошибки 1992–1994 гг. сделали постсоветский спад гораздо глубже, чем это могло быть, а в конце 1990-х помешали начаться восстановлению, как в России (1997 г.) или Белоруссии (1996 г.). Рост экономики впервые был зафиксирован на Украине только в 2000 году. Но даже в хорошие времена с 2000 по 2007 гг. он никогда не достигал уровня стран БРИК. Лишь дважды рост ВВП превышал 7,5% – в 2001 и 2003 гг., если не считать подогревания экономики в 2004 г., который был годом выборов, после чего в 2005 г. экономика просела. Последние периоды восстановления, в 2006–2007 и 2010–2011 гг., были относительно слабыми, особенно если сравнивать с показателями стран Балтии после провала в 2008–2009 гг.

Годовое изменение ВВП Украины, 1990–2010 гг.

Источник: Wikipedia

Невысокие экономические показатели в значительной степени являются следствием политики. Во-первых, из-за укоренившейся в постсоветский период коррупции и превращения Украины в нездоровое полуреформированное олигархическое государство в конце 1990-х годов. Во-вторых, одним из главных недостатков украинского плюрализма по определению является отсутствие единого реформаторского правительства с четкой программой и мандатом.

Незавершенные макроэкономические преобразования 1994–1995 гг. помогли отвести Украину от экономической пропасти – но ненамного. Правительство Виктора Ющенко блокировало некоторые виды откатов в 2000 г., но и эти реформы не были закончены. Одним из главных разочарований «оранжевой революции» стала череда правительств, неспособных, несмотря на отдельные успехи, реализовать серьезную, масштабную программу. Первое правительство Тимошенко (2005 г.) было популистским, «дружественное бизнесу» правительство Еханурова (2005–2006 гг.) скорее напоминало режим ожидания. Янукович (2006–2007 гг.) восстановил «азаровщину» – использование «административных ресурсов», чтобы отблагодарить друзей и наказать оппонентов (названо по фамилии тогдашнего министра финансов и нынешнего премьер-министра при Януковиче). Тимошенко во второй раз заняла пост премьера (конец 2007-го – начало 2010-го), когда случился мировой финансовый кризис.

Украина погрязла в олигархических откатах. Страна вступила в ВТО, но, по словам Андерса Аслунда, ей еще предстоит долгий путь, чтобы стать рыночной экономикой. Несмотря на периодические призывы использовать успешный опыт Тбилиси в реформировании госсектора, Украина скорее представляет собой антипод Грузии. Люди Азарова с подозрением относятся к любой экономической деятельности, которую не могут контролировать. Лишь 15% ВВП приходится на малый и средний бизнес, страна занимает только 145-е место из 183 в мировом рейтинге легкости ведения бизнеса (даже Белоруссия находится на 68-м месте).

Еще одна проблема заключается в том, что Украина не является сырьевой экономикой, но осуществляет энергетический транзит, и это не лучший вариант. В таких странах, как, например, Молдавия, нет объектов, которые могут рассматриваться в качестве крупного стратегического выигрыша и которые коррумпировали бы политику. Украина, с одной стороны, имеет достаточно, чтобы обеспечивать коррупцию элит. Как отмечает Маргарита Балмаседа, самого объема денег, вовлеченных в газовую коррупцию, достаточно, чтобы помешать любым благим намерениям (которые тоже присутствовали далеко не всегда), что и стало основной причиной краха «оранжевой революции». Но, с другой стороны, этих откатов недостаточно для обеспечения Украине путинского социального контракта или даже белорусского варианта, за который Лукашенко расплачивается российскими деньгами.

Кстати, роль транспортировки энергоносителей в поддержании баланса внешней политики также вызывает вопросы. Традиционно существовало многостороннее противостояние. Киев нуждается в российском газе, а Москва в украинском транзите. Европейский союз хочет потреблять российский газ и настаивает на более надежных поставках либо через трехсторонние схемы, которые обсуждались в конце президентства Кучмы и, возможно, вновь окажутся на повестке дня после 2012 г., либо через модернизацию пакета соглашений, подписанных Тимошенко и так и не вступивших в силу в 2009 году. Но Евросоюз никогда не давил слишком сильно.

Однако правила этих игр меняются быстро. Открытие «Северного потока» для первой прокачки технологического газа в сентябре 2011 г. означает, что вскоре Украина может оказаться обойденной. К завершению третьей фазы в 2015 г. «Северный поток» будет обеспечивать поставку 75% газа, который сейчас проходит через Украину. Угроза обходного пути может, наконец, побудить к действиям. Комбинация рационального использования энергоресурсов, инвестиций в традиционное внутреннее производство, сланцевый газ и СПГ может достаточно быстро избавить Киев от зависимости от российских поставок, но учитывая прошлый опыт, угроза должна быть очень серьезной, чтобы заставить Украину действовать.

Не полюс и не ключевая держава

Еще одно клише, в котором есть доля истины – украинская внешняя политика является многовекторной, и, по мнению некоторых, так и должно оставаться. Но то же самое можно сказать о многих странах СНГ. Белорусская внешняя политика имела несколько направлений с 2006 г., даже у Армении, отдающей приоритет России, есть «дополнения», да и российский внешнеполитический курс официально является многовекторным.

Очевидно, что это клише может иметь различный смысл. Для России оно означает позиционирование в качестве великой державы, которая делит мир и имеет равноценные отношения с другими державами. Россия видит себя полюсом многополярного или «много-однополярного» мира, поэтому векторы – это длинные связи с другими полюсами и короткие связи с сателлитами или дружественными государствами.

Украина – не великая держава и, разумеется, не полюс. У нее нет сателлитов, она не ладит даже с маленькой Молдавией и не понимает ее. При Януковиче стало модно сравнивать Украину с Турцией. Украина тоже хотела бы видеть себя крупной державой на окраине Европы, взаимодействующей с ЕС с позиции силы. Но глава турецкого МИДа Ахмет Давутоглу определяет национальную внешнюю политику не через многовекторность, а через «стратегическую глубину», при этом Турция является «ключевой страной» в центре сосредоточения кругов власти, что обусловлено пересечением исторических интересов, включая языковые, неоосманские и деловые связи. Еще раз подчеркнем, что всего этого у Киева нет.

Кроме того, Украина не может похвастаться такими показателями, как Турция, которая несколько десятилетий демонстрирует двузначный экономический рост. Украина не входит в БРИК. Она очень уязвима перед второй волной рецессии, и ей вновь потребуются средства МВФ, а ведь она получает поддержку от фонда дольше, чем большинство других постсоветских государств (1994–2001, 2008–2009, 2010, с 2011 и далее). У Украины нет страховочных карт, которые гарантируют большую свободу маневра, как в России (ядерное оружие, энергетика) или Турции (роль на Ближнем Востоке, пример для новых арабских демократий). Администрация Януковича пыталась договориться с Соединенными Штатами об уничтожении всех своих запасов обогащенного урана к марту 2012 г. в обмен на помощь в размере 60 млн долл., но не преуспела.

Киев лишь короткое время обладал продаваемым «брендом» – эксплуатировал роль маяка демократии с 2005 по 2009 г. (к 2010 г. маяк угас из-за «усталости от Украины»). Киев, вместо того чтобы преследовать собственные национальные интересы, также периодически играл в непрямые внешнеполитические стратегии, посылая войска в Ирак, заискивая перед США и пытаясь реабилитировать Кучму после дел Гонгадзе и «Кольчуги». Украина стремилась добиться увеличения своей роли в северном коридоре в Афганистан посредством железных дорог и стратегических воздушных путей. Но Украина – не Узбекистан, сотрудничество с которым Вашингтон считает важным как минимум до назначенного на 2014 г. вывода войск.

Украина не похожа и на Белоруссию или Азербайджан. Богатый энергоресурсами Азербайджан может привлекать иностранных инвесторов, чтобы получить пространство во внешней политике – у Украины такой возможности нет. Белоруссия при Лукашенко проводит противоположную политику, используя тактику откатов во внешней политике и применяя различные формы шантажа и угрозы изменения своей позиции. После 2004 г. Лукашенко успешно «продал» себя Москве, чтобы защититься от «цветной» революции. В результате Минск получил откаты, которые в период пика в конце 2000-х гг. приближались к 40% ВВП. У Украины есть общие черты с подобной моделью откатов, но они в большей степени обусловлены статусом страны как транзитера энергоресурсов, что, как сказано выше, не очень прочно.

Новая роль Китая в Восточной Европе дает Киеву больше пространства для маневра, так же как и слабый, поглощенный своими проблемами Евросоюз, занятые другими темами США и более меркантильная Россия. Украина проводит многовекторную внешнюю политику небольшого государства. Как часто поступают небольшие государства, она чередует стремление изолировать себя от давления со стороны более крупных соседей и попытки объединиться с одним из них в противовес другому. Но спустя 20 лет пространство для маневра сужается. Основные факторы географии, истории, сложной внутренней региональной политики и идентичности означают, что Украина всегда будет поддерживать связи и с Европой, и с Россией. Некоторые виды баланса могут обеспечить одновременное сосуществование гораздо легче, чем другие, например, большая свобода передвижения и контактов между людьми с востока и запада. Но в долгосрочной перспективе Украина должна решить, где мера баланса в ее внешней политике.

Партнеры требуют более честных и открытых отношений. После 2004 г. расширившиеся Евросоюз и НАТО подошли к границам Украины. Углубленная и всеобъемлющая зона свободной торговли, которая предусматривает постепенное введение большей части правовых норм ЕС, несовместима с Таможенным союзом, предлагаемым Москвой, даже если Россия захочет перенять большинство европейских норм. С другой стороны, Москва проводит более жесткую, прагматичную политику в отношении соседей и, вполне вероятно, будет продвигать Таможенный союз в качестве одной из главных тем внешней политики во время третьего президентского срока Путина.

* * *

Украине всегда на распутье. Перед ней множество экзистенциальных дилемм в вопросе о том, что касается ее национальной идентичности и направлений внешней политики. Но ее партнеры требуют ответов, а количество возможностей сокращается. Украине угрожает превращение в плохо функционирующую полуавтократию и абсолютную периферию, и это вместо того, чтобы стать добрым и важным соседом крупных держав и объединений. Современная Украина обрела независимость 20 лет назад в 1991 г. – т.е. ей больше 18, но меньше 21. Украина – уже не подросток, и ей пора прокладывать собственный путь в мире.

Эндрю Уилсон – ведущий научный сотрудник Европейского совета по международным делам.

Украина > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 февраля 2012 > № 735582 Эндрю Уилсон

Министр по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий Сергей Шойгу доложил Дмитрию Медведеву об итогах работы ведомства в 2011 году. В частности, Министр информировал главу государства о техническом переоснащении сил МЧС России, реализации программы по строительству вертолётных площадок на наиболее загруженных автомобильных трассах и участии российских спасателей в ликвидации чрезвычайных ситуаций в других странах.

* * *

Д.МЕДВЕДЕВ: У нас год завершился, есть определённые результаты. Думаю, что если Вы охарактеризуете их по линии МЧС, это будет правильно.

Сергей Кужугетович, я давал Вам поручение, связанное с оборудованием вертолётных площадок вдоль наиболее загруженных автомобильных трасс, где, к сожалению, происходит большое количество дорожно-транспортных происшествий, вообще происшествий.

Я знаю, что Вы этим занимались по одному из направлений. Каковы результаты? И что можно было бы сделать для того, чтобы эту программу продолжить применительно к другим наиболее активно используемым дорожным трассам?

С.ШОЙГУ: Дмитрий Анатольевич, мы на прошлой неделе подвели итоги года, провели всероссийский сбор со всеми представителями и руководителями, командирами спасательных центров. Несмотря на то что год был сложный, основная часть работ, естественно, заключалась в предотвращении, ликвидации разного рода чрезвычайных ситуаций.

Здесь наша работа выглядит следующим образом. Мы за этот год сократили количество пожаров почти на 6 процентов, гибель на пожарах более чем на тысячу человек. Это серьёзная цифра, имея в виду, что мы за последние 9 лет сократили гибель на пожарах в 2 раза.

Д.МЕДВЕДЕВ: Это серьёзная цифра ещё и потому, что это просто тысяча спасённых жизней, что ничем больше не измерить.

С.ШОЙГУ: То, что касается остальных Ваших поручений: в этом году по Вашему поручению мы реагировали на чрезвычайные ситуации в 27 странах – включая и крупную катастрофу в Японии. Там была наша большая группировка, почти 200 человек, включая авиацию, которая перебрасывала туда и топливо, и продовольствие, оказывала помощь.

Это и Тунис, и Ливия, создание подразделений по разминированию в Никарагуа, Шри-Ланке. Все эти работы выполнены. Надеемся, что в соответствии с Вашим поручением в Никарагуа уже в этом году завершатся все работы по разминированию.

Что касается нашей страны, то за этот год мы обезвредили более 55 тысяч взрывоопасных предметов: это снаряды, мины, среди них 670 авиационных бомб – всё времён Великой Отечественной войны.

Д.МЕДВЕДЕВ: 670 – до сих пор, в течение года?

С.ШОЙГУ: Да, это за год.

Но это не самый урожайный год. У нас были года, когда мы обезвреживали по 220–240 тысяч взрывоопасных предметов и до 5 тысяч авиационных бомб.

Если говорить о выполнении Ваших поручений, то основное из них, данное нам в 2010 году: начата программа перевооружения. Программу мы выполняем, по 2011 году выполнили полностью. В результате получили два новых самолёта «Бе-200». Получили 8 вертолётов, получили почти 800 единиц новой современной техники, которую делаем совместно с крупнейшей, сегодня ведущей в мире австрийской компанией «Розенбауэр».

Д.МЕДВЕДЕВ: Сколько всего у нас самолётов сейчас в парке гражданской авиации, готовых к исполнению задач?

С.ШОЙГУ: По Вашему поручению мы выделили средства, в целом Правительство выделило средства на переоснащение и дооснащение судов разных ведомств для тушения пожаров, и в 2012 году к тушению пожаров готовы 14 тяжёлых самолётов и 124 вертолёта.

Это самая, пожалуй, крупная, большая группировка в мире. И по единовременному поднятию такого количества воды, пожалуй, равных нет. И страна, в общем, большая, поэтому такая дислокация.

Мы продолжили программу переоснащения техники и снимаем с вооружения в Министерстве обороны авторазливочные станции АРС-14, другую технику. В 2011 году переоборудовано более 2 тысяч: 2082, если говорить точно. И сейчас у нас находится в процессе переоборудования ещё 1000 автомобилей. Всё это поступает в добровольные пожарные отряды, которых, я Вам докладывал, в прошлом году было 130 тысяч, сейчас мы уже вышли почти на 170 тысяч таких отрядов.

Д.МЕДВЕДЕВ: Люди заинтересованы записываться в эти отряды? Дело-то добровольное, что называется.

С.ШОЙГУ: Да, все 83 субъекта подготовили и приняли законы, в этих законах предусматриваются те или иные – не буду называть льготами…

Д.МЕДВЕДЕВ: Стимулы для участия.

С.ШОЙГУ: Стимулы для участия в таких отрядах. Особенно для сельской местности это важно, когда у нас где-то и комбикорм по себестоимости, где-то – освобождение от коммунальных платежей, где-то – дополнительные выплаты, пусть небольшие, но доплаты, где-то – бесплатное или за счёт посёлка или города топливо, будь то уголь или дрова. Поэтому эта работа идёт достаточно успешно, на наш взгляд, и надеемся до конца этого года выйти на рубеж где-то 800 тысяч добровольных пожарных.

Здесь, конечно, нам очень важно, чтобы наши заводы и предприятия начали делать технику, приемлемую по цене как раз для таких сельских местностей. И мы в ближайшее время проведём большой салон, на котором уже выберем основные образцы техники.

Д.МЕДВЕДЕВ: Отечественных производителей?

С.ШОЙГУ: Отечественных, конечно.

Д.МЕДВЕДЕВ: Хорошо.

С.ШОЙГУ: Если говорить о том поручении, которое было после теракта на железной дороге с «Невским экспрессом», то мы завершили подготовку. Семь вертолётных площадок в лечебных учреждениях готовы. И мы приступили уже в этом году к несению дежурства, поставлены 5 вертолётов, оснащённых медицинским оборудованием и спасательным оборудованием. Мы одновременно «перекрываем» и трассу железной дороги, и автомобильную трассу Москва – Санкт-Петербург.

Здесь, конечно, нам хотелось бы, чтобы эта программа продолжалась. У нас есть трасса «Дон».

Д.МЕДВЕДЕВ: Она обычно загружена и очень тяжёлая, с большим количеством инцидентов, которые, к сожалению, регулярно происходят.

С.ШОЙГУ: События прошлой недели показали, что нам крайне необходимо иметь и там серьёзную поддержку, в том числе и с воздуха.

Д.МЕДВЕДЕВ: Давайте продолжим эту программу, потому что страна действительно у нас особенная. И в этом смысле такого рода дежурства – это не экзотика, а это, к сожалению, необходимость. В ряде случаев просто иначе невозможно добраться до места происшествия.

С.ШОЙГУ: Ваше поручение вместе с Президентом Сербии Тадичем о создании первого, пожалуй, такого крупного в Европе и на Балканах гуманитарного центра в Нише – мы его фактически завершили и в апреле будем его открывать. Это большой центр, откуда мы уже оказывали помощь по разминированию территории Сербии, оказывали гуманитарную помощь Косово, оказывали помощь в тушении пожаров на Балканах тремя нашими воздушными судами.

Таким образом, Дмитрий Анатольевич, все поручения, данные Вами в прошлом году, и показатели, которые у нас на сегодняшний день есть и по инвестициям, и по закупкам, на 100 процентов выполнен госзаказ, все закупки произведены.

Д.МЕДВЕДЕВ: Это важно, особенно с учётом того, что в других местах не всё идеально.

С.ШОЙГУ: Удалось по жилищному строительству достичь хороших показателей: мы построили в 2011 году достаточное количество жилья, мы вышли на рубеж более 100 тысяч квадратных метров. Но, что важно, та планка, которая была установлена, что стоимость должна быть ниже 30 тысяч за квадратный метр, – мы её выдержали.

Д.МЕДВЕДЕВ: Повсеместно в стране?

С.ШОЙГУ: Повсеместно по стране, и все 100 тысяч: у нас ниже 30 тысяч за квадратный метр. Построили ряд крупных спасательных центров: это спасательный центр на Онеге, спасательный центр в Саянах. Я бы хотел Вам показать некоторые из них. Дмитрий Анатольевич: это, в частности, медицинские центры Санкт-Петербурга, это центры экстремальной радиационной медицины (у нас на учёте стоят, и вся база данных по ликвидаторам Чернобыльской атомной станции).

Д.МЕДВЕДЕВ: Большой центр?

С.ШОЙГУ: В целом здесь 67 тысяч квадратных метров, мы можем доводить до 400 коек, но основа – это, конечно, наука, это диагностика. Весь персонал прошёл обучение в ведущих клиниках Израиля, Германии и Австрии. Мы для среднего и младшего медперсонала строим некое подобие общежитий. Потому что люди в основном приезжают, и основную часть своей зарплаты они тратят на наём жилья.

Д.МЕДВЕДЕВ: Вы имеете в виду это даже не для персонала, а для тех, кто сопровождает?

С.ШОЙГУ: Нет, это для персонала: младший и средний медицинский персонал.

Дмитрий Анатольевич, это построенный спасательный центр в Саянах. На Байкале Вы наш центр видели, на Северо-Западе видели, здесь, в Подмосковье, тоже видели.

Д.МЕДВЕДЕВ: Живописная местность.

С.ШОЙГУ: Да, это природный парк. Количество туристов растёт почти кратно. В этом году там было уже более 50 тысяч туристов – как летом, так и зимой. И потом ещё важная вещь: здесь у нас и противолавинная служба, которая занимается принудительным спуском лавин, и конная подготовка, и собаки для работы по поиску туристов и работы на лавинах.

Д.МЕДВЕДЕВ: Хорошо, продолжайте в том же духе. Договорились.

Россия > Госбюджет, налоги, цены > kremlin.ru, 31 января 2012 > № 485143 Дмитрий Медведев, Сергей Шойгу

Россия приложит все силы для мирного решения иранской проблемы.

«Арабская весна», ядерная программа Ирана и продолжающиеся беспорядки на Ближнем Востоке – вот лишь три явления, над которыми весь мир ломает голову в 2011 году и которые стали причиной накала страстей в Совбезе ООН.

О том, как реакция на эти события повлияет на события 2012 года, расскажет человек, находящийся в самом центре событий, постоянный представитель России при ООН Виталий Чуркин. Он присоединяется к нам в прямом эфире из Нью-Йорка.

- Господин посол, спасибо, что нашли для нас время. Давайте начнем с Ливии. СБ ООН отверг предложение России расследовать случаи гибели мирных ливийцев в результате натовских бомбардировок. В чем дело? Члены Совета сознательно пытаются уклониться от подобного расследования? Или просто в данный момент они слишком заняты другими конфликтами?

- Прежде всего, предложение не отвергнуто. На самом дело было так: ряд делегаций в СБ, в том числе и делегация РФ, заявили, что необходимо прояснить ситуацию с жертвами среди гражданского населения в результате натовских бомбардировок. Натовцы на протяжении многих месяцев рассказывали нам о том, как они принимают всевозможные меры, чтобы исключить жертвы среди гражданского населения. И вот 18 декабря «Нью-Йорк таймс» публикует весьма тревожные результаты расследования, из которых следует, что жертвы были и счет идет на десятки.

С нашей точки зрения, в такой ситуации совершенно очевидно требуется провести непредвзятое расследование. Это вопрос не только политический, но и гуманитарный. Если есть пострадавшие в результате авианалетов – скажем, люди получили ранения или потеряли родственников – им необходимо оказать помощь, не дожидаясь окончания расследований, которые проводятся Советом по правам человека и Международным уголовным судом и где рассматриваются всевозможные преступления и нарушения, совершенные в ходе военной операции. Мы намерены продолжать эту работу. Мы считаем, что ситуацию можно прояснить за несколько недель. Не обязательно ждать несколько месяцев, пока закончатся другие расследования. Мы не считаем такой подход «антинатовским». НАТО является партнером ООН. В конце концов, натовцы действовали на основании мандата ООН. Мы считаем, что Совбез должен активно участвовать в этой работе.

Однако, если делать слишком сильный акцент на этом вопросе, мы можем упустить из виду, что Совет Безопасности слаженно работает по множеству вопросов, связанных с послеконфликтным урегулированием в Ливии. При поддержке Совбеза в Ливии работает миссия ООН. Совет Безопасности работает сейчас по резолюции, которая была принята по инициативе России и в которой высказывается озабоченность в связи с возможностью распространения оружия, оставшегося бесхозным в результате конфликта, и попадания его в другие страны. Кроме того, мы помогаем ливийцам восстанавливать их политическую систему и экономику. Таким образом, члены Совета Безопасности плодотворно сотрудничают по многим направлениям в Ливии. Сохраняются, конечно, некоторые идеологические и политические разногласия по поводу того, правильно ли претворялась в жизнь резолюция № 1973. Что же касается вопроса о возможных жертвах среди мирного населения, то, конечно, необходимо внести ясность и найти приемлемое для всех решение. Нужно оказать помощь тем людям, которые пострадали во время бомбежек.

- Вы уже коснулись этой темы, но я хотел бы более подробно спросить вас об арсеналах, которые остались в Ливии после конфликта. Каким образом ООН обеспечивает сохранность этих арсеналов? Как сделать так, чтобы это оружие не всплыло, скажем, в Сирии?

- Это оружие может оказаться где угодно. На самом деле, последствия конфликта в Ливии для региона более масштабны и не ограничиваются только распространением оружия. Конфликт стал причиной ухода из Ливии работавших там иностранцев. Возвращение мигрантов на родину было связано с возросшим социальным напряжением внутри этих стран. Что касается мер по предотвращению распространения оружия, большая работа проводится не только ООН, но и другими заинтересованными сторонами под эгидой ООН, хотя, разумеется, ООН играет здесь руководящую роль. Есть и определенные успехи: сообщается, что так называемые ПЗРК — переносные зенитно-ракетные комплексы — за пределами Ливии пока обнаружены не были. А ведь именно они представляют наибольшую опасность в случае попадания в руки террористов. Мы надеемся, что совместные усилия международного сообщества и правительства Ливии позволят не допустить вывоза оружия из этой страны.

- Известно, что ливийские повстанцы сейчас перебрались в Сирию. Что это говорит о природе волнений в этой стране и почему все-таки основные члены ООН пока так и не осудили подобные действия?

- Да, это действительно проблема. Две недели назад российская делегация внесла на рассмотрение в Совете Безопасности проект резолюции, которая бы помогла запустить политический процесс, поддержать наблюдателей от Лиги арабских государств, которые сейчас начали работать в Сирии. При разработке проекта резолюции мы исходили из положений заявления по Сирии, сделанного Председателем Совета и одобренного консенсусным голосованием в Совбезе 3 августа 2011 года. В заявлении содержится призыв к немедленному прекращению всяческого насилия. В нем также говорится, что выход из сложившегося кризиса можно найти только путем инклюзивного политического процесса, в котором главную роль играла бы сама Сирия.

Если бы все члены Совбеза ООН, если бы все авторитетные члены международного сообщества придерживались принципов, изложенных в заявлении Председателя Совета, ситуация нормализовалась бы еще несколько месяцев назад. Но на деле мы видим, как некоторые пытаются подлить масла в огонь, видим, как это обычно бывает во время подобных кризисов, как активизируются экстремистские и террористические группы. Несколько дней назад Дамаск подвергся ужасной террористической атаке. А за день до этого глава министерства обороны Ливана заявил, что отдельные отряды «Аль-Каиды» были замечены во время перехода границы из Ливана в Сирию. Поэтому я не удивлюсь, если мы скоро узнаем, что террористы из Ливии и других мест приехали в Сирию для нагнетания напряжения, для разжигания межнациональной розни и религиозной вражды. Основная цель террористов — это эскалация конфликта. Мы полагаем, что роль международного сообщества в кризисных ситуациях, подобных сирийской, должна заключаться в том, чтобы помочь жителям этой страны прийти к мирному политическому решению. Именно такой позиции придерживалась и придерживается Российская Федерация. Этого принципа мы придерживаемся и в работе в Совбезе ООН.

- Если учесть все то, что вы сейчас сказали, сколько еще, по вашему мнению, нужно дать Сирии времени, чтобы урегулировать ситуацию собственными силами, без вмешательства внешних сил?

- Дело не в количестве времени. Мы рассчитываем на то, что сирийское правительство будет вести себя исключительно благоразумно и воздержится от чрезмерного использования силы. Мы знакомы с тревожными сообщениями из Сирии о чрезмерном использовании силы со стороны сирийского правительства. Мы призываем сирийские власти добросовестно сотрудничать с миссией наблюдателей от Лиги арабских государств. Мы также настаиваем на том, чтобы все страны оказали давление и на разрушительные элементы — будь то оппозиция или другие силы, которые могут проникнуть в страну. Важно, чтобы их насильственные действия не осуществлялись при попустительстве международного сообщества. Именно в этом ключе должен вестись поиск мирного решения данного конфликта, и именно этой позиции мы придерживаемся при обсуждении с нашими коллегами по СБ ООН по проекту нашей резолюции.

- Раз уж мы заговорили о различных вооруженных формированиях и о возможных осложнениях в Сирии, не кажется ли вам, что те члены ООН, которые проталкивали санкции из-за невыполнения сирийскими властями своих обещаний, сегодня оказались в сложном положении — из-за того, что теперь им трудно будет сделать шаг назад?

- Нельзя так однозначно утверждать, что сирийские власти не выполнили свои обещания. Некоторые реформы все же были объявлены, в том числе довольно серьезные — внесение поправок в конституцию, отказ от политической монополии одной партии и т.д. Конечно, рассчитывать на осуществление этих реформ в ситуации, когда в стране кризис и она балансирует на грани гражданской войны, было бы наивно. Столь масштабные реформы не так легко осуществлять даже в обстановке мира. Я хочу сказать, что чем быстрее закончатся вооруженные стычки, тем легче международному сообществу будет потребовать, чтобы сирийские власти быстрее осуществляли реформы — проводили конституционную реформу, проводили открытые, демократические выборы. Но в ситуации, когда раздаются призывы к вооруженной борьбе и в Сирию незаконно ввозится оружие, все эти разговоры становятся чисто теоретическими.

- Хотелось бы подробнее поговорить в общем о прогнозах на 2012 год в регионе. В тех странах, где в 2011 году произошли революции, возросло влияние исламистских группировок. Чем это чревато для Ближнего Востока и Северной Африки? Какие действия в связи с этим потребуются в 2012 году от ООН?

- Я не хотел бы сейчас гадать относительно того, какую роль могла бы сыграть ООН. Разумеется, внутриполитическая ситуация в некоторых странах показывает, что демократический процесс, запущенный этими революциями, не всегда будет идти гладко или пройдет вообще. Какова будет роль ООН в регионе? Поживем — увидим. Могу сказать только, что, на мой взгляд, наибольшая опасность дестабилизации в будущем году будет исходить от растущей конфронтации между Западом и Ираном. Это очень опасный сценарий. Россия всеми силами старается предотвратить его. Мы полагаем, что еще не поздно найти мирное решение. Мы полагаем, что Иран может пойти на переговоры с МАГАТЭ по поводу остающихся вопросов в связи с предположениями о том, что Иран в прошлом мог вести военные разработки в рамках своей ядерной программы. Мы считаем, что на основе выдвинутых Россией инициатив переговоры между Ираном и «шестеркой», в которую входит и Россия, могут возобновиться. Мы считаем, что все, кто хотел бы избежать исключительно опасного роста напряженности во всем этом регионе, должны сосредоточить усилия на том, чтобы в 2012 году в отношении Ирана возобладал мирный подход, осуществляемый путем переговоров.

- Как известно, опасения по поводу Ирана высказывают в первую очередь США и Израиль. Насколько эти опасения обоснованы?

- Мы, безусловно, разделяем эти опасения. Нас тоже беспокоит возможность создания Ираном ядерного оружия. Именно поэтому мы так активно участвуем в работе «шестерки» и Совбеза ООН. Именно поэтому мы поддержали четыре резолюции СБ ООН, вводившие санкции против Ирана и направленные против ядерной и ракетной программ Ирана. Вместе с тем, мы не считаем, что лучший способ предотвратить войну — это начать ее самому. Любые военные действия в отношении Ирана в нынешней ситуации будут иметь самые печальные последствия. Это никоим образом не поможет укрепить безопасность в регионе, это не поможет Израилю обеспечить свою безопасность в долгосрочной перспективе, и последствия у такого шага будут самые трагические. Мы же давно и последовательно занимаем такую позицию. Наши усилия будут направлены на то, чтобы сделать все возможное для предотвращения сценария региональной катастрофы в 2012 году.

- Судя по новостям последних дней, одной из возможных горячих точек может стать Ормузский пролив. Есть ли у России серьезные опасения относительно возможной вспышки конфликта в этом районе?

- Да, сообщения очень и очень тревожные. Мы не считаем подобные действия адекватными. В последние недели мы услышали череду взаимных обвинений и контробвинений, и это не может не вызывать нашей озабоченности.

- Теперь давайте поговорим об отношениях между Израилем и Палестиной. Скоро начнется очередной год, однако переговорный процесс по-прежнему в тупике: Израиль продолжает строить новые поселения, а Палестина упорно добивается членства в ООН. Кстати, недавно она стала полноправным членом ЮНЕСКО. По Вашему мнению, стоит ли все-таки ожидать успехов на дипломатическом фронте в 2012 году и, если да, то в чем они будут выражаться?

- Да, я очень надеюсь на то, что сторонам удастся достичь если не прорыва, то хотя бы определенных подвижек. Но пока оптимизма для этого мало. Вы начали говорить о судьбе заявки Палестины о членстве в ЮНЕСКО и полноправном членстве в ООН. Мы не понимаем, как рассмотрение этого вопроса может повлиять на переговорный процесс между Израилем и Палестиной. С самого начала палестинцы заняли очень мудрую позицию: они не считают членство в ООН альтернативой диалогу с Израилем. Они признают, что в конечном итоге проблема должна быть решена путем прямых переговоров с Израилем. Но при этом они считают, что в переговорном процессе нужно придерживаться определенных параметров, в частности прекращения строительства еврейских поселений на Западном берегу и в Восточном Иерусалиме. В настоящее время Западный берег практически полностью застроен израильскими поселениями и блокпостами. Поэтому палестинцы вполне логично задаются вопросом: как можно решить проблему путем создания двух государств, если для них не хватает земли. На Западном берегу есть лишь отдельные участки, где живут палестинцы, а большую часть, фактически, контролирует Израиль.

При обсуждении вопроса границ Палестина исходит из того, что будущие границы должны в определенной степени соответствовать границам 1967 года. Международное сообщество придерживается данной позиции в течение долгого времени. Это было заявлено и арабской мирной инициативе, поддержано многочисленными резолюциями СБ ООН и многочисленными документами «Ближневосточного квартета». К сожалению, в 2011 году мы наблюдали попытку отхода от данного параметра процесса мирного урегулирования. Все это еще больше уменьшает шансы на перезапуск переговоров. «Квартет» по-прежнему занимает активную позицию. Правда, надо сказать, что среди членов Совбеза ООН растет чувство разочарования, многие члены недовольны тем, что СБ ООН ничего не сделал для решения палестинской проблемы. Это не относится к российской делегации. Некоторые члены говорят: нужно принять резолюцию, которая бы подтвердила параметры мирного урегулирования. Мы хотели принять подобную резолюцию некоторое время назад, но США наложили свое вето. Поэтому многие разочарованы, но, тем не менее, мы надеемся, что обе стороны займут сдержанную позицию.

Надо сказать, что определенные подвижки все-таки имеются: ХАМАС предпринял политические шаги по примирению с движением Махмуда Аббаса. Обе группировки стараются избегать крайностей в политических заявлениях. Мы подталкиваем их к работе в этом направлении, подталкиваем их к тому, что нужно признать право государства Израиль на существование в рамках границ 1967 года. К счастью, несмотря на продолжающиеся ракетные обстрелы со стороны Сектора Газа отдельными экстремистскими группами, ситуация между государствами в целом спокойная.

Президент Аббас выступил со смелым заявлением и осудил случаи использование силы в решении вопросов между Израилем и Палестиной. Безусловно, и в Совбезе ООН, и в рамках других форматов мы выступаем против террора как метода решения проблемы. Мы продолжаем оказывать давление на обе стороны, продолжаем подталкивать их к движению в этом направлении. Говоря о возможных успехах в переговорном процессе в 2012 году, мы не должны забывать, что это будет год выборов, в том числе выборов президента в США. Обычно в это время от Вашингтона не следует ожидать активных шагов по урегулированию конфликта между Палестиной и Израилем. Поэтому поживем — увидим. Разумеется, надо надеяться на подвижки, но вот на какие — увидим в 2012 году.

- Господин посол, наша беседа продолжается уже двадцать минут, но пока Вы у нас на связи, хотелось бы коротко задать еще несколько вопросов. ООН пока так и не отреагировал на доклад Совета Европы о незаконной торговле человеческими органами в Косово. Совет Европы обвиняет в этих преступлениях Армию освобождения Косово. Почему ООН так долго не начинает собственное расследование?

- Мы очень встревожены данным фактом. Мы не понимаем, почему наши западные коллеги по СБ ООН отказываются принять меры для того, чтобы подтвердить легитимность расследования, проводимого в Косово миссией ЕС по обеспечению верховенства закона и правопорядка (EULEX), чтобы приложить максимум усилий по поиску виновных в этих преступлениях. Работая вместе с российскими дипломатами, сербская делегация разработала проект довольно простой резолюции, которая бы всего-навсего учредила должность специального представителя Генерального секретаря и наделила его функциями контроля над работой миссии EULEX и над защитой свидетелей.

Мы считаем, что механизм EULEX недостаточен для проведения надлежащего расследования, для защиты свидетелей, для отчетности перед Совбезом ООН. Мы опасаемся, что после пяти-шести лет закрытого расследования они объявят, что ничего не смогли обнаружить, что свидетели либо умерли, либо были убиты за это время, и на этом все закончится. Мы не хотим, чтобы данное чудовищное преступление замолчали, но по непонятным причинам мы видим сопротивление со стороны наших западных коллег по вопросу проведения полноценного расследования. Но я думаю, что мы будет продолжать работу в этом направлении в 2012 году, и надеюсь, что эта резолюция все-таки будет принята, что об этом преступлении не забудут снова.

Напомню, что Международный трибунал по бывшей Югославии каким-то образом умудрился упустить это из виду. Сначала он обнаружил эти факты, но впоследствии ушел от проведения расследования. Международное сообщество не должно снова повторять эту, как мне кажется, ошибку. Это очень болезненный вопрос. Мы считаем, что решить его можно было без выделения дополнительных средств путем принятия Совбезом упомянутой мной резолюции. Это одна из ситуаций, когда мы сталкиваемся с необъяснимым сопротивлением со стороны наших коллег по СБ ООН, но мы будем стремиться это сопротивление преодолеть.

- В мире существует так называемые «спящие» конфликты, которые могут перейти в активную фазу при отсутствии должного внимания. Я имею в виду Кипр, Турция, Индия, Пакистан и другие. Чем будет заниматься Совбез в 2012 году — пытаться урегулировать уже существующие конфликты или избегать возникновения новых горячих точек?

- Мы будем действовать в обоих направлениях. Превентивная дипломатия играет большую роль в работе Совета Безопасности и ООН в целом. Но при этом мы ведем работу и по разрешению конфликтов, существующих уже в течение длительного времени. Кипр – один из таких примеров. Совбез следит за развитием событий, однако в данном случае обе стороны сами должны достичь соглашения.

Состояние переговорного процесса здесь во многом схоже с ситуацией между Израилем и Палестиной, хотя контекст совершенно другой. В течение многих лет Совет Безопасности принимал резолюции и фиксировал принципы, на основе которых должен вестись диалог. Основной принцип таков: страна должна быть едина и неделима. Насколько я понимаю, в 2011 году были попытки отойти от данного принципа и звучали предложения, которые в практическом и политическом плане означали бы деление острова на два государства. Это осложнило переговорный процесс, но, тем не менее, стороны участвуют в диалоге, он проходит при поддержке ООН, посредничестве генерального секретаря, Совет Безопасности следит за развитием событий. Поэтому мы рассчитываем на то, что в 2012 году стороны смогут добиться прогресса.

Иран. Россия > Внешэкономсвязи, политика > iran.ru, 29 декабря 2011 > № 461679 Виталий Чуркин

Поколение пожарного надзора

Почему в мировой политике проблемы с лидерством

Федор Лукьянов

Пятнадцать лет назад, в ноябре 1996 года, Билл Клинтон легко выиграл свои вторые президентские выборы. Та кампания не вошла в историю, все было достаточно предсказуемо. Тем не менее, сегодня о ней стоит вспомнить как о поворотном пункте, который тогда мало кто заметил. Голосование примечательно тем, что соперником действующего главы государства выступал сенатор Боб Доул – самый старый из кандидатов, когда-либо баллотировавшихся на пост президента США.

Доул имел за спиной блестящую государственную карьеру и пользовался всеобщим уважением. Впрочем, в противостоянии с великолепным публичным оратором и изощренным политиком Клинтоном (моложе его на 23 года) 73-летний ветеран Второй мировой шансов не имел. Его поражение знаменовало собой уход с арены поколения политиков, которые помнили большую войну или даже принимали в ней участие, а свою политическую жизнь провели в атмосфере глобальной конфронтации, чреватой самоубийственным ядерным конфликтом.

Четырьмя годами раньше Клинтону проиграл другой офицер Второй мировой – Джордж Буш-старший. В Европе происходило то же самое. В Великобритании через год победил Тони Блэр, оттеснивший на вторые роли стареющий истеблишмент, в Германии на место Гельмута Коля пришел Герхард Шредер, в России еще через три года появился Владимир Путин вместо Бориса Ельцина.

Смена политического поколения – всегда отказ, пусть и не декларируемый, от части опыта. Лидеры, управлявшие ведущими странами до второй половины – конца 1990-х годов, гораздо отчетливее чувствовали цену слова и тем более действия. В их человеческой и политической биографии было Событие, служившее точкой отсчета – Большая Война. Из печального опыта истории ХХ века, очевидцами и участниками которой они были, эти политики хорошо усвоили взаимосвязь – тот или иной шаг неизбежно влечет за собой определенные последствия, а резкое нарушение баланса не может пройти бесследно.

После них что-то изменилось. Символично, что второй срок Клинтона останется в истории беспрецедентным для Америки сексуальным скандалом с участием президента, подспудным нарастанием угрозы терроризма, которую старались не замечать, и первой после 1945 года крупной военной интервенцией в Европе. Примечательное сочетание морального релятивизма и политической беспечности с готовностью использовать вооруженную мощь. Вообще, после прихода к власти поколения бэби-бумеров, которые не видели мировой войны (Клинтон родился в 1946 году, Шредер в 1944-м, остальные моложе), применение военной силы стало намного более обыденным делом, чем раньше. С конца 1990-х НАТО или отдельные страны-члены осуществили четыре масштабные операции (Югославия, Афганистан, Ирак, Ливия).

Бэби-бумеры тоже вдохновлялись Событием, но другим – победой над коммунизмом и СССР. Они вступали в высшие политические сферы на волне эйфории, когда казалось, что всё возможно и, по большому счету, всё позволено – по праву победителя. Что и привело к непропорционально большому количеству наломанных дров и соскальзыванию в системный кризис нулевых годов.

Сегодня это послевоенное поколение в основном остается у власти в ведущих странах (Саркози, Меркель), хотя постепенно начинает уступать место следующей генерации. Наиболее яркие представители последней – родившиеся в 1960-е годы Барак Обама, Дмитрий Медведев и Дэвид Кэмерон. По идее, им следует, учитывая опыт непосредственных предшественников, исправлять ошибки и перекосы последнего десятилетия. И, казалось, именно это происходит: Обама пришел под лозунгом нового старта для Америки после тупика бушевской эры. Медведев – с идеей модернизации и умной, во всех смыслах, инновационной политики. Кэмерон – кардинального обновления Великобритании.

Что получилось? Обама неуклонно приобретает репутацию говоруна, который не в состоянии совершать решительные шаги. Медведев просто добровольно уступает власть ментору, отступая в тень. Кэмерон барахтается в паутине проблем, унаследованных от прежних правительств, не будучи в силах реализовать заявленную повестку дня.

Возникает ощущение, что это поколение лидеров, от которого время требует воли, уверенности, качественно иного мышления и самое главное действий, на деле способны – в лучшем случае – правильно идентифицировать проблему, но не предложить практическую стратегию решения и тем более способы воплощения ее в жизнь.

Возможно, это объясняется тем фактом, что у тех, кто родился в шестидесятые, своего События не случилось. Мировая война совсем далеко. Слом конца 80-х – начала 90-х произошел хоть и на их глазах, но без них как участников, они пришли уже в новую политическую реальность. 11 сентября 2001 года тем самым Событием не стало, хотя прилагались большие усилия для того, чтобы представить его в качестве такового. На деле мировое устройство тогда не перевернулось, оно просто начало еще быстрее осыпаться – отчасти по объективным историческим причинам, отчасти в результате действий предыдущего поколения, которое помимо собственного желания сыграло роль катализатора. «Шестидесятникам» фактически выпала функция пожарной команды, но они на деле оказались скорее группой экспертов пожарнадзора. Теми, кто способны установить причину возгорания, но, в силу отсутствия навыков и дефицита необходимого оборудования, не приспособлены для того, чтобы потушить огонь.

Если исходить из логики поведения предыдущих поколений, нынешней генерации для обретения дееспособности тоже было бы необходимо Событие. Такое, которое заставит, с одной стороны, осознать ответственность, с другой – толкнет к необходимости кардинально переосмыслить действующую парадигму. И время подобных событий, похоже, наступает. Можно, например, представить себе, что крах евро и нынешней модели европейской интеграции – не плавный демонтаж, а именно крах со всеми сопутствующими геополитическими и геоэкономическими последствиями, то есть исчезновение Европы, к которой все привыкли за последние десятилетия, – стал бы таким мощным потрясением, которое поделит историю на «до» и «после». Военный конфликт с участием великих держав маловероятен, однако большую региональную войну на нефтеносном и стратегически важном Ближнем Востоке – будь то вокруг Ирана или в результате какого-то особенно резкого поворота «арабской весны» – в принципе представить себе можно. Что при определенном стечении обстоятельств тоже может привести к глобальному эффекту домино.

Вопрос, однако, в том, станет ли предстоящее Событием именно этого поколения? Ведь оно способно либо спровоцировать «вторую молодость» их предшественников, которые, несмотря на неблестящие результаты правления, чувствуют себя более деятельными и дееспособными, чем хронологически идущие следом (Владимир Путин уже возвращается, а Обаму через год вполне может сменить какой-нибудь Митт Ромни 1947 года рождения). Либо стать отправной точкой для более молодых, которые скоро тоже заявят собственные права на власть, недовольные неуспехом «дедов» и бездействием «отцов». А поколение, пришедшее из 60-х, так и останется промежуточным – которое понимало, что не так, но вместо того, чтобы решительно взяться за болезненные и неизбежные перемены, пыталось всех примирить и обеспечить консенсус для плавного движения вперед.

Продолжая пожарную метафору, можно сказать, что возгорания пока еще кажутся локальными, бедствие не воспринимается как стихийное и всеохватное. Но когда зарево станет видно уже повсеместно, понадобятся самоотверженные борцы с огнем, а не эксперты-криминалисты и не те, кто еще недавно беспечно играл со спичками, будучи уверен, чем ему можно все. Тогда и наступит время нового поколения лидеров.

США > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 16 ноября 2011 > № 435130 Федор Лукьянов

Переговоры России и НАТО о мирном характере противоракетной обороны Альянса находятся в тупике. О том, когда Москва и Альянс пройдут "точку невозврата" в переговорах по гарантиям ЕвроПРО, чем грозит отказ от сотрудничества стран НАТО с Россией в сфере безопасности, и что обсудят главы МИД Совета Россия-НАТО на встрече в декабре, заявил в эксклюзивном интервью РИА Новости заместитель министра иностранных дел России Александр Грушко.

- Вашингтон официально отказался предоставить Москве юридические гарантии ненаправленности ПРО США. Если Альянс готов договариваться с Россией, лишь по сугубо практическим, текущим вопросам, способным в будущем теоретически обеспечить лояльность Москвы в отношении новых военных операций Альянса, есть ли смысл продолжать сотрудничество с НАТО? Что будет с совместными программами и учениями?

- Прежде всего, хотел бы сказать, что термин "лояльность" вряд ли применим, и вообще может использоваться в сфере "жесткой безопасности", а отношения России и НАТО, как раз, развиваются в этой сфере. И смысл этих отношений заключается в том, чтобы вычленять сферу общих интересов и сотрудничать в ней так, чтобы это отвечало законным потребностям в области безопасности России и наших партнеров. Так что на самом деле то, чем занимается Совет Россия-НАТО (СРН) - это реальный вклад в решение задач обеспечения национальной безопасности России путем развития сотрудничества с такой мощной военно-политической организацией как НАТО. Поэтому мы всегда исходим из того, что работа в СРН должна быть направлена на то, чтобы искать, во-первых, эти сферы совместных интересов. И второе, развивать сотрудничество, имея в виду, что совместно действуя вместе, мы становимся более эффективными в парировании общих вызовов и угроз. На Лиссабонском саммите лидеры государств СРН определили шесть областей взаимодействия, которое представляется критически важным и для России, и для наших партнеров по Совету.

Это прежде всего борьба с терроризмом, противодействие распространению оружия массового уничтожения, борьба с пиратством, понижение уязвимости критической инфраструктуры, ситуация в Афганистане. По всем этим направлениям ведется каждодневная напряженная работа, разрабатываются конкретные проекты, которые являются существенным вкладом и в безопасность России, и в безопасность общего евроатлантического пространства.

- Но в данный момент мы обеспокоены в большей степени решением проблемы ПРО и планами расширения этой программы...

- Конечно, этот вопрос нас беспокоит. Здесь есть два аспекта. Первый заключается в том, что создание совместной ПРО, если она будет создана, станет, действительно, решительным шагом в сторону материализации принципов неделимости безопасности, создания единого пространства безопасности в Евроатлантике. Здесь можно говорить даже шире, о Евроазиатском регионе от Ванкувера до Владивостока. И это будет материализация тех идей, которые были заложены в предложении президента РФ Дмитрия Анатольевича Медведева по Договору о европейской безопасности.

И если нам удастся договориться со странами НАТО о конфигурации такой системы, которая будет обслуживать законные интересы России и стран альянса в условиях, когда мы разделяем тезис о том, что существует опасность перерастания ракетных рисков в ракетные угрозы, это будет вкладом в общую безопасность. Риск же состоит в том, что, если мы не договоримся по этому направлению сотрудничества, то это будет означать, что до сих пор превалируют идеологические подходы, которые мешают наращиванию сотрудничества даже в сфере общих интересов. И это будет удар по всему комплексу отношений Россия-НАТО. В политическом смысле мне кажется, что сегодня это главный элемент нашего диалога с Западом. Есть возможность для того, чтобы двигаться вперед, но, одновременно, существуют очень серьезные риски оказаться отброшенными назад, если этот проект не будет осуществлен по идеологическим причинам.

- Могут ли какие-либо договоренности с НАТО по ПРО быть достигнуты к саммиту Совета Россия-НАТО в Чикаго в 2012 году?

- С каждым днем возможностей становится все меньше и меньше. "Окно возможностей", как часто говорят дипломаты, становится все более узким. Но, тем не менее, мы настроены на то, чтобы продолжать консультации и искать практические решения. Для нас принципиально важно, чтобы сотрудничество осуществлялось в условиях, когда мы четко понимаем конечные цели и условия такого сотрудничества. Поэтому мы добиваемся гарантий ненаправленности этой системы против России, которые должны быть облечены в юридическую форму.

Мы хотим не только письменных гарантий. Они должны быть выражены в виде совершенно определенных критериев. Это конфигурация самой системы, места размещения огневых средств, скорости перехватчиков и т.д., что будет действительно свидетельствовать о том, что весь этот проект направлен на то, чтобы парировать угрозы, которые могут генерироваться вне пределов евроатлантической зоны.

Это наш подход и его мы будем отстаивать до конца. Поскольку лишь в условиях такой прозрачной и понятной системы координат и может начаться реальное сотрудничество.

- То есть, перспектив пока нет?

- Перспектив становится все меньше с каждым днем. Они уменьшаются и потому, что мы видим, что осуществляется ползучая реализация пофазового адаптированного подхода, заключаются двусторонние соглашения между США и их западноевропейскими союзниками. Таких соглашений целый ряд - с Румынией, Польшей, Испанией. И у нас есть ощущение, что, хотя мы не уходим из переговорного консультационного процесса с США и НАТО, они осуществляют собственную повестку дня в этой области.

- Это тупик?

- На сегодняшний день, да. На сегодняшний день ситуация пока не выглядит обещающей. Но, тем не менее, мы считаем, что необходимо прилагать усилия для достижения договоренностей.

- Если нам не удается договариваться - что дальше? Новые переговоры или начало гонки вооружений?

- Несколько моментов. Во-первых, переговоры не являются панацеей. И если мы будем видеть, что натовская система обретает способность подрыва стратегической стабильности, то есть перехвата российских стратегических средств, то, конечно, нам придется предпринимать политические и военно-технические меры предосторожности. Считаю, что и политическое понимание всех рисков должно, наконец, быть осознано нашими партнерами. Еще раз подчеркну, что это не российский выбор. Мы исходим из того, что решение надо искать на пути переговоров. Но, тем не менее, разумеется, Россия будет абсолютно четко, понятно и твердо отстаивать свои законные интересы безопасности, в том числе путем принятия адекватных военно-технических мер.

- Повлияет ли провал переговоров по созданию совместной ПРО с НАТО на сотрудничество Москвы и Альянса?

- В общем плане, конечно, повлияет, поскольку Лиссабон был ознаменован пониманием того, что наше сотрудничество может перейти в новую качественную фазу. И как раз эта новая качественная фаза во многом была связана с перспективой создания совместной ПРО, где можно было бы объединить реальные ресурсы России и НАТО против общих угроз. Как ни странно, некоторые страны альянса говорят нам, что они не готовы к сотрудничеству с Россией именно потому, что РФ не является частью коллективной системы обороны, не является частью системы, связанной с пятой статьей Вашингтонского договора. Поэтому страны НАТО не имеют право доверить свою безопасность России. Нам эта логика кажется старомодной. Она абсолютно не соответствует тем принципам, которые мы пытаемся не только защищать в рамках СРН, но, на основе которых мы и ведем практическое сотрудничество с НАТО.

Весь смысл этого практического сотрудничества заключается в том, чтобы совмещая наши потенциалы, совместно решать проблемы безопасности и доверять друг другу участие в проектах, которые обеспечивают нашу национальную безопасность. Если же руководствоваться идеологией, которая появилась на свет в 1949 году, конечно, это будет означать, что разделительные линии между Россией и НАТО до сих пор существуют, и эти разделительные линии теперь уже проводятся даже в сфере общих интересов.

- На конкретном примере, что из сотрудничества с НАТО у нас сохранилось?

- У нас сохранилось масса всего. Скажем, если взять борьбу с терроризмом, то это и сотрудничество по линии спецслужб, это и обмен информацией, совместные тренировки соответствующих подразделений. Это обмен опытом, технологиями, техническими способами нейтрализации угроз. Есть целый ряд проектов, которые направлены на то, чтобы обеспечивать безопасность в местах массового скопления людей, на транспортных узлах. Это все реально работает. Не хочу забегать вперед, но у нас есть оптимизм в отношении реализуемости проектов, которые реально улучшат безопасность, а также физическую защиту жизни людей перед лицом этих террористических угроз.

Есть, например, очень перспективный проект. Он фактически уже "стал на крыло". Это совместный контроль за воздушным пространством. Нам удалось соединить системы воздушного контроля, которые существуют у России и стран НАТО, создать такую систему управления, которая позволяет имеющимся силам перехвата России и НАТО в совместных операциях принуждать к посадке или каким-то другим образом нейтрализовывать самолеты, которые захвачены террористами и не подчиняются командам с земли. Это - конкретный вклад в нашу общую копилку безопасности.

По Афганистану мы сотрудничаем очень плотно. Россия оказывает транзитные услуги, и мы заинтересованы в том, чтобы после ухода Международных сил содействия безопасности (МССБ) из Афганистана эта страна оставалась стабильной. И чтобы с территории Афганистана не исходили угрозы ни странам Центральной Азии, ни Российской Федерации.

Кроме транзитных услуг мы также тесно взаимодействуем с нашими партнерами в СРН в подготовке антинаркотических кадров. Это один из самых успешных проектов. Подготовлено уже более 1400 человек. К этой работе подключились также наши пакистанские коллеги. Мы готовим кадры для центрально-азиатских республик. Это один из примеров того, что прагматические интересы превалируют, и не существует никаких идеологических причин не взаимодействовать там, где наши интересы объективно совпадают.

Ну, и по другим направлениям примерно такая же картина, мы эффективно продвигаемся. Может быть, некоторые проекты не политически громкие, но, тем не менее, они очень значимы в плане укрепления нашей безопасности и в понимании того, что необходимо будет сделать, если мы окажемся в сложной ситуации.

Вообще, отношения Россия-НАТО напоминают такой айсберг, где одна десятая часть находится на поверхности. И она в основном связана с политическим диалогом, дискуссиями, которые ведутся. Но главное заключается в том, что ведется повседневная планомерная работа, которая позволяет сопрягать наши потенциалы.

К примеру, очень много мероприятий проводится по линии военных - десятки мероприятий в год. Они все направлены на то, чтобы обеспечить возможность сотрудничества тогда, когда оно может понадобиться. Это также способствует обмену лучшими практиками и опытом, в том числе в деле реформирования вооруженных сил.

- А как обстоят дела с военными учениями?

- У нас постоянно проходят учения. Из самых крупных за последнее время я отметил бы "Болд Монарх" (Bold Monarch) - это были учения по спасанию подводных лодок. И сегодня, действительно, мы сумели с нашими партнерами создать систему, которая может быть востребована в любой момент.

Наши военные моряки находятся в акватории Аденского залива. Мы очень хорошо взаимодействуем не только с НАТО и ЕС, но и с другими странами и группировками, которые также направили туда свои корабли. Это тоже один из примеров того, что в сфере борьбы с пиратством, где речь идет об общих угрозах безопасности, нет никаких объективных причин не опираться друг на друга и не использовать этот инструмент международного сотрудничества.

В плане военных контактов ежегодно значатся десятки военных мероприятий. И военное сотрудничество - это опора наших отношений с НАТО, поскольку НАТО - это военно-политическая организация. Ежегодно министры обороны встречаются, утверждают соответствующие планы, проходят встречи начальников Генеральных штабов. Это важный канал политического общения, в ходе которого вырабатываются конкретные проекты и реализуются конкретные программы подготовки.

- А что из мероприятий запланировано на ближайшее время?

- Что касается ближайших мероприятий в рамках работы Совета Россия-НАТО, то в начале декабря состоится министерская встреча СРН. Пока повестка дня не утверждена. Но поскольку речь идет о завершении года, то, как правило, на таких встречах, подвергается совместному анализу и обзору все, что было сделано за год. Министры рассматривают состояние дел в СРН в политических и военных областях, а также обсуждают наиболее острые международные проблемы, которые непосредственно касаются интересов безопасности России и стран НАТО. В этом году, очевидно, они затронут ситуацию на Севере Африки и действия альянса по выполнению резолюции СБ ООН. Нам здесь есть, что сказать, потому что мы исходим из того, что альянс вышел далеко за рамки резолюции 1973 СБ ООН. И мы считаем, что в наших общих интересах, чтобы подобные сценарии в будущем не повторялись. И мы будем настаивать на том, чтобы все действия НАТО строго соответствовали нормам международного права. Этот вопрос мы поднимем не только на площадке СБ ООН, но и также в рамках Совета Россия-НАТО.

- То есть будет обсуждаться тема текущей ситуации в Ливии и роль НАТО?

- Разумеется, все мы должны извлечь уроки из ливийской ситуации. Я предвижу, что это будет отдельный сюжет, который будет обсуждаться.

- Создается впечатление, что не все так гладко сегодня в отношениях России и НАТО...

- На самом деле не все так грустно. Наши отношения самодостаточны, делается очень много полезного. Но, действительно, наши отношения сейчас проходят через сложный период испытаний. Они связаны с неготовностью наших партнеров неукоснительно следовать принципам, которые записаны в Оосновополагающем акте сотрудничества России и НАТО, в Римской декларации. То есть четко соблюдать принципы и нормы международного права. Второе испытание - это проект ПРО. Еще раз подчеркну, если этот проект состоится, то будет сделан качественный прорыв в сфере безопасности. Это будет означать, что впервые после окончания "Холодной войны" ресурсы бывших противников объединяются в борьбе с общими угрозами и общими рисками. Но и провал этого проекта будет означать, что в умах и в политике продолжает сохраняться идеологизированные разделительные линии, что, конечно, абсолютно не соответствует нашему пониманию природы современной евроатлантической архитектуры, какой она должна быть на сегодняшний момент.

- В каком состоянии сегодня находится ДОВСЕ?

- Россия свои предложения высказала. Они обсуждаются и в рамках политического диалога СРН, но больше на венской площадке. Смысл наших предложений заключается в том, что надо не отягощать переговоры политическими проблемами. А сконцентрироваться на поиске взаимопонимания по ключевым элементам режима контроля над обычными вооружениями в Европе. А именно, надо договориться о том, что мы начинаем работу над новым соглашением и будем работать над тремя элементами. Первое - над юридически обязывающими потолками для соответствующих систем вооружения. Второе - мы будем вырабатывать меры контроля и, третье - меры обмена информацией. Эти элементы, на наш взгляд, вполне достаточны для запуска переговорного процесса. При этом мы готовы воспроизвести все те принципы, на которых был построен и первоначальный, и адаптированный ДОВСЕ. Это и ненанесение ущерба военной безопасности государств-участников, и неприменение силы, и многие другие принципы, которые и сегодня сохраняют свое значение в новых условиях безопасности.

- Насколько наши западные партнеры готовы обсуждать именно такую позицию РФ?

- У меня впечатление, что многие из них разделяют такой подход но, тем не менее, некоторые пока не готовы отказаться от позиций, которые делают невозможным запуск переговоров.

Шансы не исчерпаны, но честно будет сказать, что они со временем не увеличиваются. В любом случае, Россия свою часть на пути восстановления жизнеспособности контроля над вооружениями прошла, и сейчас мяч находится на стороне наших партнеров.

Мы считаем, что начав переговоры, начав консультации в отношении существа будущего договора, нам удастся вычленить общий интерес укрепления европейской безопасности и на этих условиях не дать контролю над вооружениями стать заложником политических проблем, которых сегодня в Европе достаточно.

США. Россия > Армия, полиция > ria.ru, 31 октября 2011 > № 429688 Александр Грушко

Запоздалый полет совы

Марат Шайхутдинов

Контуры грядущего миропорядка: ожидания и реальность

Резюме: Мировой финансово-экономический кризис дал мощный импульс процессу перераспределения глобальной силы и влияния. Но ни Запад, ни Восток не в силах вырваться за рамки докризисной экономической парадигмы. Последние 3–4 года так и не стали временем серьезной перестройки мировой финансовой архитектуры.

Гегель в «Философии права» заметил, что «сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек». Философ имел в виду, что человечество склонно запаздывать с осмыслением важнейших вопросов бытия. Это изречение невольно приходит на ум, когда задумываешься о посткризисном мире. К сожалению, он слишком зациклен на текущих проблемах и не уделяет должного внимания долгосрочным трендам. Политические элиты ведущих стран испытывают серьезный дефицит государственной воли и ответственности. Стратегия уступает место сиюминутной тактике, а давно назревшие реформы подменяются паллиативами.

Возникает ощущение, что международное экспертное сообщество также уклоняется от серьезного анализа проблем современного мира либо подыгрывает правящим элитам. Однако только объективный и критический анализ ситуации способен стать ключом к поиску адекватных решений, без которых невозможно построение нового, более справедливого и совершенного мирового порядка.

Приход к власти в ряде ведущих стран мира политиков нового поколения породил немало ожиданий. Миллиарды людей надеялись на разрешение региональных конфликтов, на сворачивание гонки вооружений, на кардинальные изменения в мировой экономике и политике. К сожалению, многие из этих ожиданий не сбылись либо сбылись лишь частично. Тем не менее масштабные сдвиги налицо. Мир, каким мы его знали, изменился навсегда. Мы вступили не просто в эпоху перемен, а в период смены эпох.

Одной из важнейших особенностей современного этапа развития человечества стало наложение друг на друга целого ряда глобальных мегатрендов. Смещение центров силы, кризис мировой финансовой архитектуры, появление нетрадиционных угроз, обострение проблем энергетической, экологической и продовольственной безопасности, кризис международного права – все это влечет за собой многократное усложнение мировой ситуации.

От исследователей требуется применение разнообразных научных подходов, однако прикладные исследования превалируют над фундаментальными, узкоспециальные подходы – над междисциплинарными. Но, как отмечал еще Джон Гэлбрейт, «специализация в науке – это удобство, а не добродетель». С одной стороны, необходимо рассматривать глобальные изменения в общем контексте закономерностей всемирно-исторического процесса («кондратьевские» циклы, циклы гегемонии Уильяма Томпсона – Джорджа Модельски, мир – системная теория Иммануила Валлерстайна, теория гегемонистского перенапряжения Денниса Флорига, цивилизационная теория Шмуэля Эйзенштадта и др.). Важно учитывать и качественные особенности современного этапа развития человечества, в том числе уплотнение и ускорение исторического времени. Время становится особым фактором, существенно влияющим на ход и содержание глобальных и региональных процессов.

Эксперты предпочитают не заглядывать слишком далеко в будущее. Старая добрая футурология уходит в прошлое, новейшие форсайтные исследования ограничиваются масштабами корпораций, и лишь некоторые эксперты рискуют применить их к глобальной реальности. Все это заставляет задуматься о том, насколько новым геополитическим и экономическим реалиям соответствует сам инструментарий политической науки, ее категориально-понятийный аппарат, методы и методики?

Позволю себе не вполне, может быть, правомерную аналогию между политической наукой и физикой. Как известно, до начала XX века доминировала классическая механика Исаака Ньютона, предполагавшая евклидовость пространства, равномерность течения времени, несотворимость и неуничтожимость материи. Однако квантовая механика Макса Планка/Эрвина Шредингера и теория относительности Альберта Эйнштейна/Германа Минковского совершили революционный переворот, преодолев тогдашний кризис в физике. Стало очевидным, что ньютоновская физика – лишь частный случай более широкой картины мира. На наш взгляд, аналогичная, достаточно кризисная ситуация возникла и в современной политической науке. Не застряла ли политическая теория в предыдущей эпохе, превратившись в препятствие на пути более адекватного понимания новой мировой ситуации?

Трансформация современного мира: причины, следствия, исторический контекст

Драматические события на Ближнем Востоке и в Северной Африке дали повод говорить о начале «переформатирования» как исламского мира, так и глобального геополитического ландшафта. Мировые СМИ настойчиво проводят мысль о том, что главными причинами событий «арабской весны» стали нерешенные социально-экономические и политические проблемы государств Северной Африки и Ближнего Востока. Однако не слишком ли быстро мы отвергаем мысль о возможном целенаправленном воздействии извне на процесс глобальных перемен? Сегодняшние события стоит рассмотреть в более широком историческом контексте.

Так, начало современному процессу переформатирования глобального геополитического ландшафта (в том числе арабо-исламского мира) положили распад СССР и операция «Буря в пустыне». За ними последовали события на Балканах, дезинтеграция Югославии и Чехословакии, а также стремительное расширение НАТО и Евросоюза на восток. События 11 сентября 2001 г. стали отправной точкой для операций в Афганистане и Ираке, расширения американского военного присутствия в арабских странах, появления концепций Большого Ближнего Востока и Большой Центральной Азии. Впервые военные базы США и НАТО оказались на территории Центральной Азии, в непосредственной близости к Китаю и России. Следует также упомянуть обострение региональных и локальных конфликтов, активизация международного терроризма, религиозного экстремизма, наркобизнеса, торговли людьми и морского пиратства. Не стоит недооценивать и события 2008 г. вокруг Косово, Южной Осетии и Абхазии. Их долгосрочные международно-правовые и геополитические последствия, возможно, еще впереди.

Даже столь краткая историческая ретроспектива заставляет задуматься о том, что события «арабской весны» – лишь часть более широкого процесса, который де-факто является новым раундом передела мира. Автор далек от конспирологических версий, согласно которым события в Северной Африке разворачиваются чуть ли не по указке стратегов из-за океана. Но я убежден: западные лидеры были осведомлены о надвигающейся буре и постарались не просто оседлать революционные процессы, но и подкорректировать их с помощью различных средств, методов и ресурсов в собственных интересах.

Действительно, события в исламском мире органично вписываются в концепцию Большого (демократического) Ближнего Востока, обнародованную еще во времена Джорджа Буша-младшего. В частности, не секрет, что США жизненно заинтересованы в ослаблении китайского и российского влияния в этой части мира. Заметим, что именно в 2010 г., впервые в новейшей истории, Китай опередил Соединенные Штаты по закупкам ближневосточной нефти для своей быстрорастущей экономики.

В то же время не выдерживают критики заявления Вашингтона о поддержке демократии и необходимости обновления политических элит на Ближнем Востоке. Кто, например, возглавляет постреволюционные Египет и Тунис? Ровесники экс-президентов, а не молодежь, доминировавшая на революционных площадях. Почему проблема демократизации ставится лишь перед республиканскими режимами, но не перед застывшими в политическом развитии ближневосточными монархиями? Не потому ли, что там находятся военные базы США? Нужна ли Западу подлинная демократия на Ближнем Востоке, или же речь идет о приходе еще более прозападных элит? Нужны ли Вашингтону и Брюсселю реформы в арабском мире, или они готовы смириться с появлением новых исламистских режимов?

Не будет лишним напомнить, что именно Франция, Англия, Германия и Италия добились в 2004 г. отмены эмбарго на продажу оружия Ливии, которое действовало с 1986 года. С 2005 по 2011 гг. страны Европейского союза продали Ливии оружия на 834 млн евро. Неужели западные державы совершенно не подозревали, кому они сбывают оружие?

И все же попытки Запада «революционизировать» исламский мир способны привести не к тем результатам, на которые рассчитывают в Вашингтоне и Брюсселе. Запад, еще не оправившийся от кризиса, может оказаться в очередном тупике. Так, нагнетается напряженность вокруг Ливана и Сирии, от которых в немалой степени зависит судьба Ирана. Эксперты предупреждают, что падение режима Башара Асада приведет к распаду Сирии и хаосу в регионе. Тем не менее давление Запада на режим Асада стремительно нарастает. В ход пущены односторонние экономические санкции, а в перспективе не исключено и военное вмешательство по ливийскому сценарию.

Нынешней ситуацией пользуется и Турция, внешнеполитический курс которой все больше вписывается в сценарий возрождения Османской империи. Доминирование на Ближнем Востоке может стать для Турции более ценным геополитическим призом, нежели постоянно отодвигающаяся перспектива вхождения в Евросоюз.

На фоне событий «арабской весны» драматически развивается ситуация вокруг Афганистана. Официальный Кабул не способен взять на себя всю полноту ответственности за судьбу страны. Национальная армия и полиция слишком слабы и пропитаны коррупцией. В стране так и не объявлены результаты парламентских выборов, а попытки наладить диалог с талибами терпят неудачу, убийство экс-президента Бурхануддина Раббани фактически ставит на нем крест. В этой связи ускорился процесс переосмысления стратегических целей в Афганистане. Иллюзии относительно демократизации рассеиваются, на первый план выходят вопросы безопасности. В преддверии анонсированного вывода войск происходит перезагрузка американского военного присутствия. Однако мало кто верит в уход западной коалиции из Афганистана – слишком многое поставлено на карту в этом стратегически важном регионе. Если он все же состоится, новый расклад сил в регионе станет одновременно и серьезным вызовом, и историческим шансом для Китая и России, ШОС и ОДКБ. Москва, Пекин и ведомые ими объединения получат возможность доказать свою состоятельность в качестве альтернативных центров силы. Не исключен и другой вариант – избавившись от военного присутствия Соединенных Штатов, КНР и Россия вступят в схватку за доминирование в регионе.

Пока же позиции обеих держав на фоне перемен в исламском обществе достаточно уязвимы. Пекин и Москва постепенно утрачивают влияние в арабо-исламском мире. В целом события в Северной Африке вольно или невольно стали своего рода тестом на готовность Китая и России оспаривать американское лидерство. Если исходить из сегодняшних реалий, то они этот тест провалили. Чем же объясняется провал? Почему две великие ядерные державы столь пассивно наблюдают за процессом перекройки геополитического ландшафта? Тому есть немало причин объективного и субъективного порядка.

Так, Китай не заинтересован в преждевременной конфронтации с США из-за взаимозависимости двух стран. Пекин пока не в силах справиться с очагами напряженности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР). Сохраняются трения вокруг Тибета и спорных островов в Южно-Китайском море. Военный потенциал Поднебесной быстро растет, но он по-прежнему слишком мал, чтобы соперничать с американской военной мощью. В свою очередь, Россия не желает ставить под вопрос перезагрузку отношений с США, судьбу переговоров по ПРО, а также вопросы вступления в ВТО. Военная мощь России со времен СССР изрядно подорвана, а ОДКБ пока не состоялся в качестве дееспособного военно-политического блока.

Значит ли это, что Китай и Россия и впредь не будут препятствовать перекройке политической карты мира по западным лекалам? В краткосрочной перспективе – да, в среднесрочной и долгосрочной – нет, поскольку оба государства имеют собственные геополитические амбиции. Уже сегодня Москва и Пекин успешно отрабатывают различные механизмы и методы, характерные для глобальных держав. Правда, уровень их притязаний различен – нынешняя Россия вынуждена смириться со статусом региональной державы, а возвышающийся Китай устроит только статус сверхдержавы.

Переформатирование геополитического ландшафта или передел мира?

Переформатирование глобального геополитического ландшафта является, по сути, новейшей модификацией передела мира, имеющей ряд отличительных особенностей. Важным признаком нового раунда становится не буквальный захват и присоединение территорий в духе колониальных империй, а установление долгосрочного контроля над странами, регионами и мировыми коммуникациями. На первый план выходит не прямое подчинение, а формирование вассальных отношений; не опора на конкретных лидеров, а пестование компрадорских элит. Преследуя свои интересы, сильные мира сего не останавливаются перед насильственной сменой неугодных режимов, используя как реальные, так и надуманные предлоги. Как результат – некоторые государства приходят к выводу, что лучшей гарантией от внешнего вмешательства является наличие ядерного оружия.

Глобальные игроки придают немалое значение методам публичной дипломатии – созданию неправительственных организаций, стимулированию местного протестного потенциала, финансированию оппозиционных движений и т.д. Однако, как это ни парадоксально, насаждаемые Западом режимы далеки от идеалов демократии. Возникает впечатление, что демократия – это некая константа, а не возобновляемый ресурс: чем больше Запад «экспортирует» демократию в другие регионы мира, тем меньше демократии остается в Америке и Европе.

Важное место в арсенале великих держав занимает стимулирование и провоцирование межклановых, межрелигиозных и межэтнических противоречий, а также различных сепаратистских движений. «Балканизация» государств и регионов становится эффективным способом передела сфер влияния между глобальными игроками. Не случайно исследователи все чаще говорят о возможном распаде Ирака, Афганистана, Йемена, Ливии, Сирии и др.

Особое место приобретают современные информационные технологии, с помощью которых осуществляется манипулирование международным мнением. Однако, как показали беспорядки в Великобритании, использование информационных технологий – обоюдоострое оружие, способное подорвать стабильность самого западного мира.

Обращает на себя внимание и обострение конкуренции между глобальными игроками за гарантированный доступ к природным ресурсам небольших развивающихся стран. Активизируется борьба за контроль над Антарктидой, арктическим шельфом и Северным морским путем. Пока она ведется преимущественно экономическими и политико-дипломатическими методами, но возможные военные конфликты не за горами.

Одной из особенностей новейшего раунда передела мира становится избирательная интерпретация принципов и норм международного права. При этом сильные мира сего зачастую используют трибуну СБ ООН для легитимации задним числом своих действий в том или ином регионе мира. Вызывает озабоченность и чрезмерное, переходящее все разумные рамки, применение глобальными игроками односторонних и по сути контрпродуктивных экономических и политических санкций против тех или иных государств. Нередко от санкций страдают не лидеры и правящие элиты, а дети, старики, женщины и больные.

На фоне самоуправства сверхдержав ослабевает роль ООН как организации, призванной обеспечивать мир и верховенство права в международных отношениях. Она утрачивает свои позиции как международно-признанный центр легитимности. Беспристрастность СБ ООН все чаще оказывается под вопросом. Принцип равенства участников международных отношений не действует. Голоса малых и среднеразмерных государств покупаются оптом и в розницу. Между тем, именно ООН могла бы сыграть ведущую роль в формировании более справедливого мирового порядка, в повсеместном утверждении норм международного права. К сожалению, становление многополярного мира идет с трудностями, а всеобщая нестабильность становится нормой.

Вместе с тем, облик нового мирового порядка будет определяться в конечном счете не только геополитическими и военно-стратегическими факторами. Решающее значение будет иметь экономико-финансовая составляющая. Многое будет зависеть от того, когда и в каком состоянии глобальные игроки выйдут из финансово-экономического кризиса. Но и вопросов пока больше, чем ответов.

Глобальная экономика: кардинальная реформа или косметический ремонт?

Финансово-экономический кризис стал испытанием на прочность для всей политической элиты. Мир вправе был ожидать от лидеров великих держав более ответственного поведения и большей готовности к коллективным действиям. На практике мы столкнулись с всеобъемлющим кризисом системы глобального управления.

Следует отдать должное «Большой двадцатке» – на первых этапах кризиса она сыграла позитивную роль, обнадежив рынки и выработав неотложные меры по стабилизации ситуации. Однако в последнее время в деятельности G20 все более заметны минусы, в том числе чрезмерная декларативность предлагаемых мер и отсутствие четких механизмов их реализации. Как результат – регулярное повторение валютных войн, возрождение протекционизма.

Сегодняшние западные лидеры не дотягивают до масштаба проблем и не способны на решения, сопряженные с возможной утратой власти в ходе очередных выборов. Электорат «золотого миллиарда», избалованный длительным периодом процветания, пока не готов смириться с мыслью о неизбежном снижении качества жизни. Инфантилизм избирателей накладывается на безответственность элит и самонадеянность крупного бизнеса.

Сказанное напрямую относится к США. Структурные изменения, в которых так нуждается американская экономика, остались большей частью на бумаге. Обещания демократов о создании новых рабочих мест не выполнены. Нелегитимная эмиссия доллара в рамках «количественного смягчения» и непомерные военные расходы становятся дополнительными факторами риска. Достигнутый экономический рост недостаточен, чтобы можно было говорить об окончательном преодолении рецессии. Однако самую большую проблему составляет то обстоятельство, что экономическая политика Соединенных Штатов стала заложницей межпартийного противостояния. Партии интересует не поиск адекватных решений, а исход президентских выборов 2012 года. Опасная ситуация, сложившаяся вокруг долгового кризиса, наглядно продемонстрировала узость мышления американского истеблишмента.

Свидетельством нежелания элиты признавать очевидные факты стала волна обвинений в адрес рейтингового агентства Standard & Poor’s, осмелившегося понизить кредитный рейтинг Америки. Но и без S&P ясно, что США утратили репутацию мирового лидера. Возник опасный разрыв между избытком американских международных обязательств и средствами для их выполнения. Америка лишь перекладывает свои проблемы на остальной мир. Однако страна, не умеющая жить по средствам, не имеет ни морального, ни политического права вести за собой мировое сообщество.

Не лучше обстоят дела в Евросоюзе, столкнувшимся с крупнейшим кризисом в своей истории. Налицо не только дефицит политической воли у европейских лидеров, но и отсутствие единого видения дальнейших перспектив ЕС как глобального игрока. Растут опасения относительно будущего единой европейской валюты. Европа не гарантирована от новых потрясений.

В целом эпоха доминирования Запада в мировой экономике практически завершена. На кону – само существование западного проекта в том виде, каким мы его знаем. Эксперты уже говорят о «мире без Запада». Действительно, на глобальную авансцену выходит мировой Восток. Так, экономический рост развивающихся стран составил в 2010 г. 6,5% по сравнению с 1,5% роста в развитых странах. Промышленность бежит из стран ОЭСР в страны Азии, обеспечивающие 52% мирового промышленного производства. Все больший вес набирают державы БРИКС, ставшие локомотивами мировой экономики. Парадоксально, но именно те государства, которые чаще всего подвергались критике за недостаточно рыночный характер экономики и неразвитость демократии, взяли на себя груз ответственности за будущее мировой экономической системы.

К примеру, динамично развивающийся Китай, который 30 лет назад был лишь 13-й экономикой мира, в 2010 г. опередил Японию и стал второй экономической державой. По прогнозам МВФ, уже к 2016 г. КНР обойдет Соединенные Штаты по объему ВВП. Отражением растущей мощи Китая стало укрепление его позиций в G20 и МВФ. Пекин уже способен конкурировать с международными финансовыми институтами.

Следует признать, что именно китайский экономический рост позволил обеспечить относительную стабильность на мировых рынках сырья. Китай взял на себя довольно опасную роль главного кредитора США и спасителя европейской экономики. Однако как на Западе, так и на пространствах Евразии Пекин сталкивается с обвинениями в «экономической экспансии» и опасениями насчет его возможной агрессивности в недалеком будущем.

КНР осознает, что пока ее экономическое процветание в значительной мере зависит от Америки. Не случайно будущий китайский лидер Си Цзиньпин недавно заявил, что американская экономика всегда отличалась устойчивостью и способностью к восстановлению. Однако за этими вежливыми словами уже невозможно скрыть факт радикальной смены исторических ролей Вашингтона и Пекина. Циклы истории действуют неумолимо, и недалек тот день, когда Китай вновь, как несколько веков назад, станет самой мощной экономической державой мира.

Не следует недооценивать растущую мощь партнеров Китая, в том числе России. Несмотря на ряд внутренних проблем, она по-прежнему играет незаменимую роль в мировой экономике и демонстрирует самый высокий уровень жизни среди государств БРИКС. Международные резервы Российской Федерации составляют 540,2 млрд долларов, а государственный внешний долг – лишь 3% ВВП, что дает возможность со спокойной душой делать новые внешние заимствования.

Используя как рыночные методы, так и механизмы торговых войн и элементы геополитического давления, Москва стремится укрепить влияние на государства СНГ. Серьезным достижением России явилось создание Таможенного союза, призванного стать ядром притяжения для других постсоветских государств. Таким образом, Россия, подобно Китаю и Евросоюзу, формирует подконтрольное себе большое экономическое пространство. Не исключено, что в перспективе границы Таможенного союза, ЕЭП и ОДКБ практически совпадут. В таком случае по-новому встанет вопрос о политической интеграции и формировании наднациональных структур.

Другим перспективным глобальным игроком может стать Индия с ее экономическим, научно-техническим и демографическим потенциалом. Страна успешно преодолевает издержки глобального кризиса и надеется занять достойное место в новом мировом порядке. Будучи космической и ядерной державой, Индия настойчиво добивается статуса постоянного члена СБ ООН. Некоторые эксперты считают, что в перспективе Дели может составить конкуренцию Пекину в борьбе за мировое лидерство.

Таким образом, мировой финансово-экономический кризис дал мощный импульс процессу перераспределения глобальной силы и влияния. На авансцену выходят новые державы, демонстрирующие другие возможности и альтернативы. Но ни Запад, ни Восток не в силах вырваться за рамки докризисной экономической парадигмы. Так, последние 3–4 года могли стать временем серьезной перестройки мировой финансовой архитектуры. Однако глобальные игроки – как прежние, так и формирующиеся – ограничились косметическими изменениями, отложив решение кардинальных проблем современности на неопределенный срок. И все же никакие соглашения на глобальном и региональном уровнях не защитят мировое сообщество от новых кризисов, если не будут кардинально переосмыслены основы рыночной экономики. На этом опасном пути нас ожидает ряд серьезных вызовов и дилемм, без адекватного решения которых трудно добиться стабилизации мировой экономики.

Так, кризис показал со всей остротой, насколько опасен растущий разрыв между виртуальной и реальной экономикой (как в масштабе отдельных стран, так и на глобальном уровне). Рано или поздно мир вновь столкнется с суровой реальностью. Необходимо переосмыслить, что есть реальная экономика.

Кризис по-новому высветил и роль государства. Все мы – свидетели того, как в начале финансово-экономического кризиса банки и корпорации бросились к нему за помощью. Многие правительства пошли по пути фактической национализации банков и предприятий. В США даже разгорелись дискуссии о государственном «социализме». Однако, восстановив силы, банки и корпорации начали ставить вопрос о чрезмерном присутствии государства в экономической сфере.

Кризис нанес мощный удар по социальному государству. Как результат – протестный потенциал накапливается и в развивающихся, и в развитых странах. Представители среднего класса по всему миру считают, что будущее ускользает из их рук. Одни эксперты в этой связи заговорили о смерти «социального государства», другие – о процессе «глобализации гнева». Кризис показал, что ориентация человечества на западные стандарты потребления может привести на грань экологического и продовольственного кризиса. Однако страны «золотого миллиарда» почему-то уверены, что именно Восток с его бурным демографическим ростом должен идти по пути самоограничений (сокращение потребления, контроль над рождаемостью и т.д.).

В целом капитализм столкнулся с самым острым идеологическим кризисом со времен биполярной системы. И хотя многие экономисты по-прежнему уверены в жизнеспособности капиталистической системы и даже задаются вопросом: «Спасет ли нас капитализм?», вопрос впору поставить иначе: «Возможно ли спасти сам капитализм?». Как отмечает обозреватель The Times Анатоль Калецки, перед экономистами стоит задача создания четвертой разновидности капитализма на основе лучших элементов классической, кейнсианской и тэтчеровско-рейгановской модели, адаптированной к реалиям XXI века. Правда, Калецки имеет в виду создание нового «западного» капитализма, способного противостоять Китаю.

Однако построить новый капитализм исключительно для «золотого миллиарда» уже не получится – остальной мир не позволит еще раз переложить на себя издержки. С другой стороны, есть смысл более внимательно отнестись к незападным экономическим моделям. Необходимо идти по пути конвергенции различных рыночных экономик, сформировавшихся в условиях различных цивилизаций и культур.

Диалог или столкновение цивилизаций?

Сегодня, в эпоху глобализации, уже невозможно отрицать несомненный факт, что современные цивилизации глубоко проникли в жизненную ткань друг друга, и в этом симбиозе подспудно формируются предпосылки не только для конфликтов и коллизий, но и для плодотворного сотрудничества и межцивилизационного и культурного диалога.

По существу, без диалога невозможно решение ни одной глобальной проблемы, поскольку во всех сферах жизни человечества имеют место разделительные линии между современными цивилизациями. Недопонимание ведет к подозрительности, подозрительность – к конфликтам. Необходимо разорвать этот порочный круг и научиться отделять зерна от плевел, религию от экстремизма, верность традиции от косности и догматизма.

Только на основе межцивилизационного диалога возможен новый, более справедливый мировой порядок. Нужна другая парадигма развития, основанная на подлинном, а не формальном равенстве участников международной жизни, на справедливом распределении богатств, а также на симметричности глобальных информационных потоков между Востоком и Западом.

Так, в начале XXI века, после трагических событий 11 сентября 2001 г., стало чуть ли не правилом винить во всех бедах ислам, ссылаясь на то, что Всемирный торговый центр атаковали люди, называвшие себя мусульманами. Ислам все чаще стали изображать как религию, одобряющую политическое насилие, экстремизм и терроризм. Значительная часть ответственности за нынешнее недопонимание между христианством и исламом лежит и на западной политической и интеллектуальной элите. Достаточно вспомнить об ужесточении иммиграционной политики во Франции, Италии и Дании, о запрете на строительство минаретов в Швейцарии, о карикатурах на Пророка Мухаммеда и других негативных моментах.

Сегодня в СМИ бурно обсуждают причины, побудившие норвежского христианина Андерса Брейвика к совершению массового убийства ни в чем не повинных людей. Одновременно игнорируется тот факт, что незадолго до этого ряд европейских политиков, в том числе Николя Саркози, Ангела Меркель и Дэвид Кэмерон, положили начало дискуссии о кризисе мультикультурализма. Несомненно, сама дискуссия создала благоприятный фон для усиления антимусульманских и антииммигрантских настроений. И все это – в условиях незавершенного кризиса, когда любая неловко брошенная фраза может взорвать ситуацию.

Учитывая данные обстоятельства, следовало бы сделать акцент не на том, что разделяет различные цивилизации, а на том, что их объединяет. Почему мы так уверены в правоте Редьярда Киплинга и не хотим прислушаться к здравому смыслу? Почему Запад и Восток не могут объединиться против экстремизма в любых его обличьях? Почему, как и много веков назад, Запад начинает диалог с Востоком с бряцания оружием?

Может быть, следует хотя бы раз начать не с очередной бесперспективной войны, а с более мирных и прозаичных вещей – с изучения другой цивилизации, языка и религии, с попытки понять чужую психологию и менталитет? Возможно, это не так пафосно, как операции «Буря в пустыне» или «Безграничная свобода»; возможно, это не принесет особой прибыли военно-промышленному комплексу, но зато позволит наладить нормальную коммуникацию между Западом и Востоком. Почему бы и нет?

* * *

Новый миропорядок еще не сложился, обозначились лишь некоторые его контуры, отчасти вызывающие по меньшей мере озабоченность. О таком ли устройстве мы мечтали? Не воссоздается ли в очередной раз мир ожесточенных войн и конфликтов за ресурсы, территории и коммуникации? Не вернемся ли мы в уже знакомую нам среду межнациональных и религиозных конфликтов?

Хотелось бы верить, что человечество все-таки способно извлекать уроки из собственной истории (хотя Гегель в этом глубоко сомневался). И если это так, то новый мировой порядок станет действительно более разумным, совершенным и справедливым, чем сегодня. Передел мира уступит место подлинному объединению на новых началах, цивилизаторство – межцивилизационному диалогу, военная конфронтация – безопасному и безъядерному миру.

Пока это выглядит несбыточной мечтой, однако история знает немало случаев, когда сбывались самые смелые прогнозы и ожидания. Истинный политический реализм всегда оставляет место идеализму. Задумаемся: между речью Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта» и приходом к власти афроамериканца Барака Обамы прошло всего 45 лет. Но кто бы мог подумать в 1963 году, что это вообще когда-либо станет возможным?

М.Е. Шайхутдинов – доктор исторических наук, профессор, заместитель Секретаря Совета Безопасности Республики Казахстан.

Казахстан. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 22 октября 2011 > № 738761 Марат Шайхутдинов

Ли Тамахори: «Всех этих людей стоит поставить к стенке и расстрелять»

В прокат выходит «Двойник дьявола» Ли Тамахори. В середине 1990-х Тамахори прославился драмой «Когда-то они были воинами» о судьбе потомков коренных жителей Новой Зеландии. После этого его пригласили в Голливуд, где он снял ряд крупных успешных фильмов (одну из серий бондианы «Умри, но не сейчас», «Пророк»), в том числе и таких, которые высоко оценены киноманами («Скала Малхолланд», «На грани»). «Двойник дьявола» — его первая картина, сделанная на европейские деньги, ставшая одним из хитов крупнейших кинофестивалей мира. Это вымышленная история молодого человека по имени Латиф, которого насильно принудили стать двойником Удэя Хуссейна — одного из сыновей Саддама Хусейна. В фильме Удэй показан садистом, развратником, наркоманом, убийцей — истинным дьяволом. Накануне российской премьеры фильма Ли ТАМАХОРИ рассказал «МН» о том, что всегда хотел снять кино об отпрысках великих диктаторов.

— «Двойник дьявола» не только стилизован под 80-е, он как будто бы и снят в эти годы. Вы специально поставили перед собой такую задачу?

— Да. Мы не могли снимать в Ираке, поэтому нам пришлось сделать свой Ирак, фальшивый. Я хотел показать зрителям Ирак таким, каким я его представляю. Наибольшее внимание мы уделили реквизиту — костюмам, машинам и другим деталям. Специфические прически — у всех женщин пышно уложенные волосы. Костюмы от Gucci и Аrmani, на несколько размеров больше нужного, могут многое сказать о месте и времени. Важный элемент, передающий ту эпоху, — музыка 80-х.

— В одном интервью вы сказали, что не пытались точно воспроизвести реальные события.

— Фильм основан на реальных событиях, но я с подозрением отношусь к так называемой правде. Неважно, о чем фильм, пусть об Александре Невском или Андрее Рублеве, — он все равно лишь визуализация представления режиссера о том времени.

Когда я брался за «Двойника дьявола», я отдавал себе отчет, что материал сложный и спорный. Я знал, что натворил сын Хусейна — сколько он убил и покалечил людей, сколько он изнасиловал школьниц. И я взял эти факты и окружил их вымыслом. Никто точно не знает, что тогда происходило в Ираке. Все участники событий либо умерли, либо желают оставаться в тени. Я намеренно отверг документальную стилистику и сделал ударение на драматическом вымысле, чтобы заставить зрителей поверить в реальность происходящего на экране. Хотя это всего лишь иллюзия реальности, которую я придумал. «Двойник дьявола» в некотором смысле гангстерский фильм, рассказывающий о бандитах, пришедших к государственной власти.

— Если вы не стремились докопаться до сути того, что на самом деле происходило в Ираке, чем вас привлекла эта история?

— Мне нравятся фильмы, где присутствуют харизматичные злодеи. Ведь если есть злодей, есть и конфликт. Не то чтобы фильмы о хороших парнях скучно смотреть, но интереснее, если положительному персонажу есть с кем бороться. В «Двойнике дьявола» злодей очень харизматичный.

Еще меня всегда интересовали дети диктаторов. Сирия, Ливия, Румыния, может быть, даже Советский Союз — в этих странах детей лидеров ни в чем не ограничивали, в их распоряжении имелись огромные деньги. Без какого-либо контроля они могли творить все что хотели — и доходили до того, что начинали убивать. И постепенно становились тенями своих отцов. Так произошло в Ираке с Хусейном и его сыновьями, так, видимо, произойдет и в Ливии с детьми Каддафи. А самый яркий пример — диктатор Ким Чен Ир, который приходится сыном еще более ужасному диктатору, «великому вождю» Ким Ир Сену. Ким Чен Ир хочет теперь передать свои полномочия одному из сыновей. По мне, так этих людей стоит поставить к стенке и расстрелять. Поэтому я показал сына Хусейна так, чтобы он вызывал отвращение. Чтобы кто-то поднял революцию и всех их убил.

— Вы ездили в Ирак для подготовки к фильму?

— Я очень хотел, но ничего не вышло. Мне просто не позволили этого сделать из-за страховки. Нас там могли убить или похитить, а страховка такого не покрывала. Я бы и снимал там, но это, к сожалению, почти невозможно. В итоге мы снимали в Иордании.

— Вы работали в Голливуде, а тут сделали относительно малобюджетный фильм на деньги бельгийских продюсеров. Почему?

— Никто в Америке не стал бы финансировать подобное кино. Во-первых, они нашли бы историю слишком ужасной. Во-вторых, в Штатах не любят все, что связано со словом Ирак, поскольку оно подразумевает смерть. Да и американские зрители не хотят смотреть фильмы об Ираке. Все это можно понять, но в моем фильме рассказано о периоде, который не имеет никакого отношения к США. Все, что было связано с американцами, я из фильма выкинул. Это ему навредило бы, особенно в Штатах. Понимаете, даже вторжение Буша в Ирак мало что изменило в жизни этой страны, там так же устраивают безумные вечеринки и похищают невест на свадьбах.

— Ваше мнение насчет вторжения Буша в Ирак изменилось после этого фильма?

— Оно никогда не менялось — вторжение американских войск в Ирак было абсолютно противозаконным. Не только нынешнее, но и то, что произошло в начале 1991 года, во время войны в Заливе. Американцы рассматривали это как гуманитарную интервенцию, но люди должны понимать, что Кувейт всегда был частью Ирака. К его отделению иракцы относятся болезненно. А вы поставьте себя на их место и представьте, что кто-то украл часть российской территории и передал ее другому государству. Я испытываю симпатию не к режиму Хусейна, а к обычным иракцам. Можно по-разному относиться к действиям американцев, но ведь истинная цель сводилась к тому, чтобы подобраться поближе к нефти. Если же говорить о 2003 годе, когда в Ирак вторгся Джордж Буш, то это уже самое настоящее военное преступление. Пока я делал «Двойника дьявола», мое мнение только укрепилось. Но я не хотел, чтобы оно как-либо отразилось на фильме. Потому что...

— ...фильм совсем о другом.

— Да, я не хотел делать политический фильм. Такой, как, например, «Не брать живым» Пола Гринграсса. Гринграсс хотел рассказать о нелегальном вторжении войск США в Ирак. А студии нужен был экшн-фильм. В итоге получилось нечто среднее — и экшн там хватает, и политики, и Мэтт Дэймон в главной роли. Гринграсс боролся, чтобы снять фильм о том, о чем хотел, но ему толком не дали. На такие темы никто не хочет давать бюджет.

— А «5 дней в августе» Ренни Харлина вы видели?

— Тот, что рассказывает о событиях в Грузии? Еще нет, но хочу. Харлин же родом из Грузии?

— Мне всегда казалось, что он родился в Финляндии.

— Да, я знаю. Но я где-то читал, что у него есть корни в Грузии… Я бы не стал доверять Михаилу Саакашвили и довольно скептично отношусь к его режиму. Не знаю, что так вдохновило Харлина, но его «5 дней в августе» — хороший пиар для Грузии. Не могу судить, пока не посмотрю фильм, но с точки зрения политики… Вот если бы Харлин снял фильм о событиях в Грузии на европейские деньги, да еще в Румынии, к нему сложно было бы придраться. А так, насколько я понимаю, «5 дней в августе» сняты в самой Грузии, да еще на государственные деньги, поэтому очевидно, что в картине показан взгляд на конфликт с грузинской точки зрения.

— Как в вашей фильмографии соседствуют такие разные фильмы, как коммерческий «Пророк» и «Двойник дьявола»?

— Мне нравится снимать драмы с экшн. Это не значит, что мне наиболее интересны погони и взрывы, но экшн кинематографу идет на пользу — ведь зритель, сознательно или нет, всегда приходит в кино за адреналином. И мне нравятся фильмы о людях, подвергшихся сильному стрессу. И о том, как они на него реагируют. Будь то человек, заброшенный в дикий лес, или человек, который вынужден стать двойником маньяка. Тогда сюжет может развиваться стремительно, а я не люблю, когда он буксует. При этом мои фильмы всегда довольно реалистичны, даже если речь идет о Джеймсе Бонде. Антон Сазонов

Ирак > СМИ, ИТ > mn.ru, 10 августа 2011 > № 384592 Ли Тамахори

Есть ли у Обамы большая стратегия?

Почему в смутные времена нам нужны доктрины

Резюме: Несмотря на заявления критиков, у администрации Обамы была даже не одна, а две большие стратегии. Но пока президент и его советники ясно не сформулируют свои стратегические установки, за них это будут делать оппоненты – в выгодном для себя и проигрышном для власти ключе.

Опубликовано в журнале Foreign Affairs № 4, 2011 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Американское военное вмешательство в ливийскую ситуацию вызвало жаркие дебаты по поводу существования доктрины Обамы, при этом эксперты по внешней политике с горечью говорили о стратегической некомпетентности Соединенных Штатов. Колумнист Джексон Диел писал в The Washington Post прошлой осенью: «Нынешняя администрация отличается отсутствием большой стратегии – или стратегов». В издании The National Interest в январе этого года политолог Джон Миршаймер сделал следующий вывод: «Основная причина американских проблем – это выбор неверной большой стратегии после холодной войны». Историк-экономист Найл Фергюсон отмечал в Newsweek, что потеря позиций на Ближнем Востоке является «прогнозируемым следствием отсутствия у администрации Обамы какой-либо внятной стратегии, и этот недостаток уже давно тревожил многих ветеранов американской внешней политики». Даже похвалы защитников администрации были робкими и двусмысленными. Майкл Хёрш из National Journal заявлял, что «реальная доктрина Обамы – это не иметь никакой доктрины. И именно этого пути, вероятно, будет придерживаться администрация». Хёрш, во всяком случае, предполагал, что это комплимент.

Но правда ли, что у президента Барака Обамы нет большой стратегии? И даже если это действительно так, станет ли это катастрофой? Администрация Джорджа Буша разработала четкую, внятную стратегию после терактов 11 сентября. Но от этого она не стала удачной, а ее реализация принесла больше вреда, чем пользы.

Большие стратегии далеко не так важны, как хочется думать стратегам, потому что о странах обычно судят по их действиям, а не по словам. На самом деле для великих держав важна мощь – экономическая и военная сила, которая говорит сама за себя. Однако в период нестабильности стратегия может иметь значение как «сигнальное устройство». В такие моменты, как сейчас, четко сформулированная стратегия, подкрепленная последовательными действиями, особенно полезна, так как позволяет донести информацию о намерениях государства до общественности как внутри страны, так и за рубежом.

Несмотря на заявления критиков, в действительности у администрации Обамы была даже не одна, а две большие стратегии. Первая – многосторонняя перегруппировка – имела целью сокращение обязательств США за границей, восстановление положения страны в мире и перекладывание бремени на партнеров. Этот курс – ясно сформулированный – не принес значительных политических результатов.

Вторая стратегия, появившаяся недавно, предусматривает ответные меры. В последнее время, столкнувшись с вызовом со стороны других государств, администрация Обамы стала стремиться оказывать влияние и продвигать свои идеалы по всему миру, обнадеживая союзников и демонстрируя решимость соперникам. Эта стратегия воплощается лучше, но сформулирована она недостаточно внятно. Именно вакуум интерпретации поспешили заполнить критики администрации. До тех пор пока президент и его советники ясно не определят стратегию, которая оставалась несформулированной в течение года, критики внешней политики президента будут охотно – и плохо – описывать ее за него.

Слова и поступки

Большая стратегия заключается в четкой формулировке национальных интересов в сочетании с конкретными планами по их продвижению. Иногда стратегии формулируются заранее, а затем следуют действия. Или стратегии могут предлагаться в качестве объяснения, связывающего политику прошлого и будущего. В любом случае, хорошо сформулированная стратегия устанавливает интерпретационные рамки, которые говорят всем, включая сотрудников внешнеполитического ведомства, как понимать поведение администрации.

Все это звучит очень внушительно, но в большинстве случаев на практике оказывается далеко не так. Чтобы большая стратегия имела смысл, она должна демонстрировать способность менять политику. А пытаться изменить внешнеполитический курс государства – все равно что заставить авианосец совершить поворот на 180 градусов: в лучшем случае это произойдет, но медленно. Необходимость соблюдать статус-кво часто превращает стратегию скорее в константу, чем в переменную, несмотря на решительные стремления каждой администрации к интеллектуальным изменениям и ребрендингу.

Мощь – вот реальная резервная валюта в международных отношениях, и большинству стран просто не хватает ее, чтобы заставить других беспокоиться по поводу их намерений. Вряд ли весь мир будет не спать ночами, чтобы узнать большую стратегию Бельгии (хотя было бы неплохо познакомиться, наконец, с ее новым правительством). То же касается и негосударственных акторов. После 11 сентября множество аналитиков подробно разбирали каждое высказывание руководства «Аль-Каиды». Однако с сокращением масштабов деятельности, возможностей и идеологической притягательности группировки эти заявления стали привлекать все меньше внимания. Если преемники Усамы бен Ладена не смогут продемонстрировать способность вызывать хаос, интерес к их идеологии и стратегии сохранится лишь у узкой группы специалистов. Именно поэтому дискуссии о большой стратегии менее важны, чем дискуссии об оздоровлении американской экономики.

Даже в случае с мощными игроками действия говорят больше, чем слова. Джордж Кеннан мог ясно изложить доктрину сдерживания, но в его формулировке стратегия не требовала защиты Южной Кореи. «Сдерживание» приобрело нынешнее значение, потому что президенты, один за другим, трактовали концепцию Кеннана по-своему. Как отмечал историк Мелвин Леффлер, основные элементы стратегии национальной безопасности Джорджа Буша-младшего – превентивная война и продвижение демократии – не новы, они появлялись в официальных документах предыдущих администраций. Разница в том, что в отличие от своих предшественников, воспринимавших концепции как шаблонную риторику, Буш действовал.

Критики и аналитики подчеркивают важность выбора правильной стратегии и катастрофические последствия, которые влечет за собой неверный выбор. Однако история свидетельствует о том, что большие стратегии не так уж значительно меняют траекторию политики великой державы. Возьмем Соединенные Штаты. Даже далекие от совершенства стратегии не повлияли существенно на их взлеты и падения. После Первой мировой войны США следовало взять на себя более активную роль в международных делах, вместо этого страна выбрала политику изоляционизма. Несколько президентов, поверив в теорию домино и наступление коммунизма, расширили участие Америки во вьетнамской войне до масштабов, которые вряд ли могли быть продиктованы каким-либо здравым смыслом. Администрация Буша предпочла начать войну против Ирака, которая должна была принести демократию и стабильность в регион и укрепить режим ядерного нераспространения. Реальный результат – диверсионная война стоимостью более 1 трлн долларов и глобальная волна антиамериканизма.

Все три стратегических промаха вытекали из популярных среди политиков и в обществе стратегических идей. Однако нужно отметить, что ни одна из этих ошибок не изменила траекторию американской мощи. В конечном итоге, Соединенные Штаты взяли на себя бремя ответственности лидера после Второй мировой войны. Проблемы во Вьетнаме не повлияли на исход холодной войны. Операция «Иракская свобода» была затратной, но данные опросов общественного мнения показывают, что вред, нанесенный имиджу США, быстро забылся. Во всех трех случаях институциональная мощь страны обеспечила необходимую корректировку внешнеполитической стратегии. Новые лидеры в Белом доме, Конгрессе и Пентагоне заставили страну принять роль лидера в послевоенный период, воздерживаться от интервенций, как во Вьетнаме, и реформировать доктрину противодействия повстанцам с учетом ошибок, допущенных в Ираке. Благодаря такой корректировке недочеты в стратегии не превратились в полный провал.

Когда идеи имеют значение

Если значение больших стратегий столь преувеличено, почему возникают яростные дебаты? По двум причинам – одна из них незначительная, а другая существенная. Первая заключается в том, что каждый в американском внешнеполитическом сообществе втайне надеется стать новым Джорджем Кеннаном. Если эксперт сокрушается по поводу провалов большой стратегии, можете не сомневаться, что он уже успел набросать собственные соображения на этот счет. Именно по этой причине после окончания Второй мировой войны недовольство стратегией возникало при каждой американской администрации. Большие стратегии легко придумывать – они касаются будущего, оперируют общими понятиями и дают повод для рекламы соответствующих изданий. Когда эксперт по внешней политике выдвигает новую большую стратегию, у ангела вырастают крылья.

Более существенная причина заключается в том, что бывают моменты, когда большие стратегии действительно имеют значение, – это периоды абсолютной неопределенности в международных отношениях. Идеи важны, когда действовать приходится в незнакомых водах. Они выполняют функцию когнитивных маячков, направляющих страны к безопасным берегам. В нормальные периоды, принимая решения, политики экстраполируют нынешние возможности или действия в прошлом, чтобы прогнозировать поведение других. Однако если наступает время перемен, большие стратегии сигнализируют о будущих намерениях руководства той или иной страны, заверяя или, напротив, разубеждая в чем-то заинтересованные стороны.

Два типа событий могут привести к периоду глубокой неопределенности, когда повышается значение больших стратегий. Во-первых, это событие глобального масштаба – война, революция или экономическая депрессия, – которое переворачивает интересы стран по всему миру. В ситуации, когда никто не знает, как будут развиваться события, большая стратегия может стать дорожной картой, помогающей интерпретировать происходящее и выбрать адекватный политический ответ. Второй тип событий – это смена державы-лидера, что также может стать причиной серьезной неопределенности. Когда переживающей упадок державе бросает вызов набирающий силу соперник, государства хотят знать, как каждое из двух правительств представляет свою роль в мире. У государства, находящегося в относительном упадке, есть множество вариантов для ответа – от постепенного отступления до превентивного конфликта. Набирающая силу держава может быть ревизионистской, как Германия в 1930-х гг., или стремиться к сохранению статус-кво, как Япония в 1980-х годах. Другие акторы будут тщательно оценивать заявления и действия новых держав, чтобы понять их намерения.

Примечательно, что ныне совпали оба набора явлений. «Великая рецессия» потрясла мировую экономику, произошли резкие колебания цен на товары. Международная система вынуждена справляться с огромным количеством стихийных бедствий, технологическими изменениями и случаями дипломатической неразберихи. В странах Ближнего Востока с невероятной скоростью распространилась революция, и последствия для глобальной системы абсолютно неясны.

В то же время относительная мощь Китая увеличилась, а Соединенных Штатов – уменьшилась. По оценкам Международного валютного фонда, экономика Китая через пять лет опередит американскую по паритету покупательной способности. Это изменение привело к колебаниям относительной мощи обоих государств уже сейчас. В рамках исследования Центра Pew в апреле 2010 г. респондентов по всей планете попросили назвать «ведущую экономическую державу мира». Во многих развивающихся странах, включая Бразилию и Индию, большинство опрошенных выбрало США. В развитых государствах результаты были абсолютно другими. В пяти странах первоначальной G7, включая Германию, Японию и Соединенные Штаты, значительное большинство назвало Китай. Иными словами, развивающийся мир по-прежнему верит, что Вашингтон сохраняет гегемонию, в то время как развитый мир считает, что господство перешло к Пекину. Какие-то изменения явно происходят, но люди расходятся во мнении о том, какие именно. При такой неопределенности намерения имеют значение, и большая стратегия может оказаться очень полезной.

Действуя в незнакомых условиях, официальные лица, отвечающие за реализацию национальной политики, могут опираться на официальные стратегические документы. Акторы за рубежом делают прогнозы тоже на их основе. В этих обстоятельствах иностранные правительства беспокоит, насколько предлагаемый ответ на неопределенность направлен на пересмотр или поддержание статус-кво. Страны предпочитают иметь дело с врагами, которых знают. Даже в периоды неопределенности большие стратегии, предполагающие полный пересмотр международного порядка, заставляют нервничать. Доктрина Буша о превентивном вмешательстве возымела именно такой эффект, как и недавнее заявление Китая о том, что Южно-Китайское море представляет собой «основной национальный интерес».

Еще один аспект большой стратегии привлекает всеобщее внимание: нацелено ли национальное стратегическое видение на продвижение частного или общего блага. Все великие державы имеют собственные идеи по поводу поддержания стабильного мирового порядка: жесткое признание суверенитета в Вестфальской системе, нераспространение ядерного оружия, борьба с терроризмом, больше многополярности, более глобальное развитие, продвижение демократии и так далее. Некоторые из этих идей подразумевают блага, которые, несомненно, принесут пользу как самой великой державе, так и всему миру; в ряде случаев польза для других кажется менее очевидной. Если великая держава выдвигает большую стратегию, которая в первую очередь сфокусирована на ее собственных интересах, это может вызвать негативную реакцию других стран. Например, администрация Буша считала, что продвижение демократии является благом для всех, но другие государства рассматривали эту цель в сочетании с превентивным вмешательством как право США обходить многосторонние международные институты. Неудивительно, что этот курс в результате нанес серьезный краткосрочный ущерб имиджу страны.

В большинстве работ о большой стратегии Соединенных Штатов слишком много преувеличений, но администрация Обамы унаследовала мир, находящийся в состоянии глубокой неопределенности. Есть ли у нее большая стратегия для адекватного ответа? На самом деле их было две.

Смена стратегии

Обама пришел к власти с тремя твердыми убеждениями. Во-первых, внутреннее оздоровление необходимо для любой долгосрочной стратегии – этот принцип он подчеркивал во всех выступлениях по внешней политике. «Мы не смогли оценить связь между нашей национальной безопасностью и нашей экономикой», – заявил Обама в обращении по Афганистану в декабре 2009 года. «Наше процветание обеспечивает основу нашей мощи. Оно оплачивает наши военные расходы. Оно является гарантом нашей дипломатии». Во-вторых, США перенапрягли силы, ведя две кампании против боевиков и войну с терроризмом на Ближнем Востоке, но игнорируя ситуацию в других регионах мира. В-третьих, из-за ошибок администрации Джорджа Буша рейтинг Соединенных Штатов в мире снизился до исторического минимума. Бен Родес, заместитель советника Обамы по национальной безопасности, отвечающий за стратегические коммуникации, недавно разъяснил видение администрации изданию The New Yorker: «Если свести все к коротким слоганам, это будет звучать так – завершить две войны, восстановить позиции и лидерство Америки в мире и сосредоточиться на более широком спектре приоритетов, от Азии и мировой экономики до режима ядерного нераспространения».

Первая большая стратегия Обамы, как пояснялось в различных выступлениях и заявлениях администрации в первый год его президентства, заключалась в том, чтобы обернуть сложившуюся ситуацию в свою пользу. Как заявила госсекретарь Хиллари Клинтон, многополярный мир на самом деле является «многопартнерским» миром, в котором США будут призывать другие страны – как соперников, так и союзников – содействовать сохранению глобального порядка. Администрация Барака Обамы пыталась «перезагрузить» отношения с Россией. Начали говорить о преобразовании стратегического и экономического диалога между Вашингтоном и Пекином в G2, которая будет напоминать встречи руководителей двух стран в период холодной войны. Администрация приветствовала G20 в качестве замены G8 как главного международного экономического форума, считая, что большее число партнеров будет означать более эффективное сотрудничество. Вместо агрессивного подталкивания к демократии Соединенные Штаты будут действовать более сдержанно, подавая личный пример.

Это сочетание слов и поступков представляло собой четкую концепцию, но результаты отнюдь не оправдали ожиданий. Китай отреагировал на протянутую руку Обамы агрессивной риторикой и ростом региональных амбиций. Россия продолжила жесткий курс. Традиционные союзники не захотели расширить свое участие в афганской кампании. Достижения G20 не соответствовали поставленным целям. В то же время изоляционистские настроения внутри США достигли максимума за 40 лет.

Что пошло не так? Администрация и многие другие ошибались, считая, что улучшение имиджа даст Соединенным Штатам больше возможностей для проведения своего курса. Имидж США среди граждан и элит иностранных государств действительно восстановился. Но это изменение не трансформировалось в значительное укрепление «мягкой силы». Вести переговоры в рамках G20 или в Совете Безопасности ООН не стало легче. Мягкая сила, как выяснилось, не может существенно помочь при отсутствии готовности применить жесткую силу.

Другая проблема заключалась в том, что Китай, Россия и страны, стремящиеся к статусу великих держав, не рассматривали себя как партнеров Соединенных Штатов. Даже союзники считали, что предполагаемая сдержанность администрации Обамы является лишь прикрытием намерения переложить бремя обеспечения глобальных благ на плечи остального мира. Поэтому большая стратегия Белого дома воспринималась скорее как продвижение узких интересов США, а не всеобщих благ.

В ответ администрация после первых 18 месяцев у власти изменила политику, выбрав вторую, более решительную стратегию. Единственной константой осталось стремление восстановить мощь Америки дома, но теперь ряд быстро развивающихся иностранных держав стал активно использоваться в качестве инструмента мотивации. Именно поэтому в послании этого года «О положении страны» Обама заявил, что для Соединенных Штатов наступил «момент спутника», и пообещал увеличить государственные инвестиции в образование, науку и чистые виды энергии.

Одновременно администрация перешла от стратегии перегруппировки к стратегии ответных действий. В ответ на международные провокации США продемонстрировали, что по-прежнему способны собрать союзников и противостоять возникающим угрозам. Например, американцы укрепили отношения в сфере экономики и безопасности с большинством соседей Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе, заставив Пекин пересмотреть подход. Продемонстрировав готовность противодействовать новым угрозам, Соединенные Штаты смогли заверить своих союзников, что в ближайшее время не собираются отступать на позиции изоляционизма. Подобным же образом, реагируя на волнения на Ближнем Востоке, Вашингтон использовал рычаги воздействия на египетских военных, чтобы способствовать практически мирной смене режима в Египте.

Наконец, вопреки заявлениям многих республиканцев, Обама связал внешнюю политику с американской исключительностью. Клинтон стала более открыто критиковать нарушение прав человека в Китае, а в ответ на революции в арабском мире Обама продемонстрировал понимание необходимости продвигать как американские ценности, так и американские интересы. Объясняя свое решение вмешаться в ситуацию в Ливии, он заявил: «Отбросить обязательства Америки как мирового лидера и – что еще более важно – наши обязательства перед человечеством в данных обстоятельствах было бы изменой самим себе… Рожденные в результате революции, совершенной теми, кто стремился к свободе, мы приветствуем тот факт, что сейчас история вершится на Ближнем Востоке и в Северной Африке и молодежь прокладывает дорогу вперед. Потому что если где-то люди стремятся к свободе, они всегда найдут друга в лице США». Вряд ли такие слова мог произнести человек, который верит только в реальную политику.

Внутренние проблемы

Как набор идей, новая большая стратегия Обамы объединяет многие страны мира. Ключевые союзники Соединенных Штатов в Европе и Тихоокеанском регионе получили необходимые заверения. Соперники США теперь понимают, что Вашингтон нельзя игнорировать. Но поддержка администрацией демократических идеалов была по-разному воспринята в Саудовской Аравии или Израиле – странах, которые предпочитают знать врага в лицо, и Соединенные Штаты могут вновь рассматриваться в регионе как ревизионистская держава. Молчание администрации по поводу возможного вмешательства в ситуацию в Бахрейне или Сирии должно уменьшить эту обеспокоенность.

Но если в международном плане новая доктрина ответных действий выглядит достаточно устойчиво, то на внутреннем фронте все совсем иначе. Наиболее серьезные вызовы для большой стратегии Обамы, скорее всего, появятся внутри страны, а не за ее пределами. Жизнеспособная стратегия должна опираться на прочную поддержку дома. Главная проблема Обамы – это внушающий беспокойство внутриполитический аспект.

В первую очередь это несоответствие сложности глобальной системы и простоты внешнеполитической риторики США. Политики с легкостью рассуждают о «друзьях» и «врагах», но испытывают затруднения, говоря о «соперниках», поскольку эта категория имеет больше нюансов. Администрации сложно использовать развивающиеся державы в качестве угрозы, чтобы побуждать Америку к дальнейшим действиям, и при этом не переходить к излишней демагогии по поводу Китая. Официальная риторика по крайней мере отчасти виновата в раздувании опасений общества по поводу мощи КНР.

Более серьезная проблема заключается в том, что администрация Обамы, сосредоточившись на восстановлении внутренней мощи, нарушила партийное равновесие. В афоризме о том, что политика заканчивается на границе США, по-прежнему есть доля истины. Но если администрация заявляет, что ключевой элемент внешней политики Соединенных Штатов – внутренняя экономика, это повышает вероятность разногласий внутри страны. Учитывая драматизм дебатов о растущем уровне долга, перспективы достижения президентом консенсуса по бюджетной и налоговой политике кажутся весьма отдаленными. Эти трудности подкрепляют аргумент политологов Чарльза Капчана и Питера Трубовитца о том, что демографические и политические изменения в США (включая отрицание правыми принципа многополярности и отрицание левыми принципа проекции силы) существенно затруднят поддержку большой стратегии, которая основана на либеральных интернационалистских принципах.

Но почему Обама так плохо объясняет свою стратегию американцам? Надо признать, что вследствие длительного экономического спада тесное взаимодействие с остальным миром стало раздражать американцев, поэтому активная внешняя политика превратилась в трудно продаваемый товар. При этом администрация сослужила недобрую службу сама себе. В действительности самая известная фраза, определяющая большую стратегию Соединенных Штатов, – «возглавлять из-за кулис», что является катастрофической формулировкой в политическом смысле.

Почему администрация Обамы не была более открытой в отношении изменения большой стратегии? Во-первых, смена курса подразумевает признание того, что предыдущий курс был неверным, а ни одна администрация не хочет этого делать. Во-вторых, администрация гордится прагматизмом внешней политики, и это осложняет продвижение нового стратегического видения. Наконец, военные действия обычно заглушают интерес к другим аспектам внешней политики. И хотя вмешательство в ливийский кризис может быть оправдано, оно не вполне вписывается в новую большую стратегию Обамы. Ливия, по собственному признанию администрации, не является основным национальным интересом. В результате Обама оказался в затруднительном положении, пытаясь объяснить свою внешнюю политику и при этом приуменьшить человеческие и материальные затраты на первую начатую им войну. Просто назвать это «кинетическими военными действиями» оказалось недостаточно.

Все это – серьезная проблема, потому что политика не выносит вакуума риторики. Если президент не может четко сформулировать большую стратегию, эксперты и политические оппоненты будут рады сделать это за него, используя отнюдь не лестные формулировки. Пока администрация не сможет внятно объяснить свое поведение американцам, она будет сталкиваться с серьезным сопротивлением.

После нескольких неверных поворотов вначале администрация Обамы, по-видимому, нашла подходящую стратегическую карту, но ей еще нужно убедить в этом других пассажиров в автомобиле. Четкая коммуникация вряд ли может быть панацеей. Однако на фоне смерти бен Ладена у администрации появилась отличная возможность разъяснить пересмотренную большую стратегию. Взяв на себя ответственность за отправку американского спецназа в Пакистан для ликвидации бен Ладена, Обама добился значительного скачка в поддержке своей внешней политики. Если в ближайшее время он сформулирует стратегию ответных действий, то сможет сделать это с позиции внутренней силы, а не слабости. Лучше разъяснив свое видение американцам, Обама покажет им – и остальному миру – что знает, куда идти и как туда добраться.

Дэниел Дрезнер – профессор международной политики Школы права и дипломатии имени Флетчера в Университете Тафтс, автор книги «Избегая банальностей: роль стратегического планирования во внешней политике США».

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2011 > № 739697 Дэниел Дрезнер

Десять тенденций, меняющих мир

Неотвратимые потрясения и революционное обновление

Резюме: США по ряду причин, прежде всего социально-экономических, выступают в качестве той части Запада, которая не может позволить себе устойчивое развитие. Как ни парадоксально это прозвучит, Америка столкнется с проблемами слаборазвитой страны, в которой американская мечта превратится в американский кошмар.

Данная статья представляет собой переработанную версию доклада, сделанного на симпозиуме «Справедливая сила», который прошел в мае 2011 г. в Университете Сент-Галлен (Швейцария).

Мы живем в переломную эпоху, и когда завершится переходный период, начавшийся крушением Советского Союза, мир станет совсем другим. Зловещих предзнаменований хватает, одним из них стала двойная террористическая атака в Норвегии в июле (на эту тему – ниже). Предсказать, каким он будет, сейчас невозможно, но тенденции, набирающие силу на наших глазах, позволяют по крайней мере наметить контуры возможных перемен. Выделим десять основных трендов. Пять из них разворачиваются в глобальном пространстве между государствами и регионами, еще пять – в социальном пространстве между группами людей.

В результате мы становимся свидетелями масштабных перемен, сопоставимых с переходом от греко-римской античности к Средневековью, а затем к раннему Ренессансу и современной эпохе (1789) на Западе. Эти перемены происходили в условиях глобализации христианства, тогда как нынешние преобразования осуществляются в условиях глобализации капитализма и глобального потепления.

Пять глобальных тенденций могут восприниматься как подтверждение теории сообщающихся сосудов: когда один опорожняется, другой наполняется. Запад «мелеет» – «остальные» поднимаются, Соединенные Штаты ослабевают – Китай усиливается. Все эти тенденции взаимосвязаны, но в то же время они проявляются не менее отчетливо или даже нагляднее и как пять независимых друг от друга явлений, каждое из которых развивается в соответствии с собственной социальной логикой.

Так, упадок американской империи имеет свои причины и следствия, вполне сопоставимые с тем, что мы знаем из истории об упадке других империй. Закат Запада в целом связан с этим явлением, но имеет свою мотивацию, когда США по другим причинам, прежде всего социально-экономическим, выступают в качестве той части Запада, которая не может позволить себе устойчивое развитие. Как ни парадоксально это прозвучит, в качестве слаборазвитой страны, в которой американская мечта превращается в американский кошмар.

Закат и окончательное падение империи – это разные процессы, связанные с неизбежной логикой развития империй как организмов, начиная с их рождения, роста и достижения зрелости вплоть до старения и смерти. При грамотной организации и щедро вознаграждаемых за сотрудничество элитах на периферии центр способен добиться от окраин существенной экономической зависимости, поселить в них страх перед возможным применением силы, создать стремление идентифицировать себя с центром и добиться подчинения. Но лишь до поры до времени: империя становится жертвой собственного успеха, переоценивая свои возможности и/или недооценивая возможности державы, выступающей в качестве противовеса. Период экспансии заканчивается, и ему на смену приходит длительный период статус-кво, когда консервируется крайняя несправедливость во всех четырех аспектах силы.

Империя является архетипом несправедливой силы, поскольку добивается зависимости и притворного послушания, сея страх и насаждая коллаборационистские элиты. Иногда периферия сливается с центром. Когда речь идет о соседних географических регионах, этот процесс нередко обозначается термином «строительство нации». Именно так это происходило в Испании, Франции, Великобритании, Германии, России и Китае.

Урок, преподнесенный Британской, Французской, другими западноевропейскими и советской империей, должен сподвигнуть Соединенные Штаты начать производить товары, а не жить за счет неравноправной торговли и тиражирования «мировой валюты». Гибель доллара в этом качестве неминуема, как и приход на смену ему валютной корзины. Нужно сосредоточиться на внутренней обороне, оставив бесчисленные военные базы и прекратив войны по всему миру, начать диалог с другими культурами и договариваться о политических компромиссах вместо того, чтобы стремиться диктовать всем свою волю.

Но, несмотря на растущее число проигранных войн, привлекательность других культур (ислам, Япония, Китай) и растущее неподчинение, экономическая эксплуатация может какое-то время не ослабевать, будучи встроена в неравноправные международные торговые структуры, где ресурсы и человеческий труд стоят ничтожно мало. Конечно, будет иметь место известная доля распределительной справедливости в виде помощи в развитии, призванная скрыть трансферты в противоположном направлении, извлекаемые благодаря эксплуатации, бегству капитала, коррупции. Более того, за чисто экономическими способами поощрения скрывается куда более важный социологический эффект западной помощи в развитии. Стипендии выдаются перспективным молодым людям, которые затем пополняют ряды постколониальной элиты. Другие трансферты также призваны поставить эту группу в выгодное положение. Кваме Нкрума (основатель современной Ганы, видный представитель африканского антиколониального движения. – Ред.) точно охарактеризовал подобную политику как неоколониализм.

Неустойчивое равновесие было достижимо до тех пор, пока Запад пользовался монополией на обрабатывающие отрасли. Япония стала первой неевропейской страной, бросившей вызов такому положению. За ней последовали четыре малых «дракона», а потом четыре огромные страны БРИК. Прежнее равновесие нарушилось, и это стало одним из факторов заката Запада. За этими первыми ласточками вскоре последуют «остальные», которые также начнут производство если не на экспорт, то по крайней мере для обеспечения своих элит.

Растущее во всем мире предложение могло бы соответствовать такому же быстрорастущему спросу, если бы не обострение неравенства на Западе, при котором у 30–50–70%, представляющих собой население «дна», не хватает покупательной способности, чтобы приобретать товары с высокой долей добавленной стоимости. Прибавьте к этому существование – в силу неравенства – такой аномалии, как перетекание ликвидности к высшим классам, не оставляющее им другого выбора, кроме спекуляции. В их распоряжении масса новых финансовых инструментов вроде деривативов для быстрой купли-продажи – своего рода азартная игра. В результате: бум финансовой экономики + замороженный реальный сектор = крах. Тем более что этому содействуют экономисты, неспособные или нежелающие предсказывать или предвидеть. Если «остальные» и Китай, подобно Индии, попадутся в эту ловушку, их усилению придет конец, как это случилось с той же Японией.

Рецепт исцеления Запада столь же прост, сколь неосуществим: не накачивать ликвидностью банки, неспособные выжить, жестко регулировать финансовый сектор, а затем стимулировать людей, начиная с нуждающихся слоев населения. Поощрять небольшие компании, сельскохозяйственные кооперативы, поликлиники с лекарствами-дженериками для лечения обычных болезней простых людей, школы для обоих полов и всех возрастных групп. Но правящие классы на Западе скорее готовы защищать банкиров, чем обычных людей. Китайская формула «капитализм-коммунизм», поднимающая людей со «дна», облегчающая их лишения и включающая их в реальную экономику, могла бы совершить чудо на Западе. Однако камнем преткновения стали бы ярко выраженные классовые различия, и не только в США. Отсюда последний из социальных трендов – усугубление неравенства и мятежи.

Если главный ключ к развитию и прогрессу – повышение покупательной способности населения, влачащего существование «на дне» общества, все больше стран, включая Индию, будут подражать Китаю. Это негативно отразится на самоуважении и чувстве собственного достоинства жителей Запада и приведет к росту душевных болезней. Не исключено повторение эпидемии суицидов, с которой начался закат империи Габсбургов.

Главная причина неотвратимости тенденции к закату государства и усилению регионов на удивление проста. Маркс писал о средствах производства, но не о средствах связи и транспорта. Благодаря SMS и скоростному перемещению все процессы в мире протекают в режиме реального времени, и размеры большинства стран значительно сокращаются. Выживут только сильнейшие – БРИК, США и некоторые другие; остальные будут все больше втягиваться в орбиту регионов, которые отличаются географической близостью и культурным родством. В результате получаем:

светско-христианский Европейский союз,смешанный Африканский союз,индуистско-мусульманскую Ассоциацию регионального сотрудничества стран Южной Азии (СААРК),смешанную Ассоциацию государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН),светско-католическую Латинскую Америку,мусульманскую Организацию Исламская конференция (ОИК), простирающуюся от Марокко до Филиппин,буддистско-конфуцианскую Восточную Азию исветско-православную Российскую Федерацию, где Чечня имеет такую же автономию, как Нидерланды в Евросоюзе.

А на смену Организации Объединенных Наций (ООН), скорее всего, придет Организация Объединенных Регионов (ООР).

Государство – это территория, власть на которой сконцентрирована в одноименной организации – «государстве». Что же касается наций, речь идет о культурных группах, характеризующихся четырьмя признаками: общий язык, религия-идеология, время – общие представления об истории, прошлом, настоящем и будущем – и пространство, то есть общая территория и география. В мире две тысячи наций и около 200 государств, но только 20 из них представляют собой национальные государства, в которых преобладает одна нация. Только в четырех из 180 многонациональных государств нет преобладающей нации (в Европе это Швейцария, в которой несколько наций сосуществуют на равных, а также Бельгия, раздираемая проблемами межнациональных отношений, а в Азии – лингвистически федеральная Индия и Малайзия). Что касается остальных стран, то самый верный прогноз в их отношении – это борьба, часто насильственная. Нации, находящиеся в тени, будут бороться за место под солнцем – либо за полную независимость, автономию в рамках федерации, за другие виды суверенитета.

Процесс становления наций уходит корнями в историю, и зародившееся когда-то во Франции определение нации как «граждан одного и того же государства» убеждает теперь немногих. Линия водораздела, за которой мобилизуется готовность убивать и быть убитым, сегодня редко совпадает с границами государства – она проходит между нациями, религиями, языками и территориями. Характер войны меняется, но формула «от межгосударственных конфликтов к внутригосударственным междоусобицам» слишком поверхностна и не выдерживает критики. Нации иногда занимают территории разных стран, равно как и многие страны являются общим домом для многих наций. Это приводит к образованию многочисленных и разнообразных конфедераций. Однако регионы могут служить своего рода адаптационными «зонтиками», по мере того как увеличивающийся поток людей, пересекающих государственные границы, все больше сближает их.

Государства размываются могущественными силами сверху – такими, как регионализм и глобализирующийся капитализм транснациональных корпораций и банков. И снизу – национализм и негосударственное, некапиталистическое гражданское общество, которое вдохновляет людей на солидарность и порождает новое самоопределение и идентичность: расширенные семьи, кланы, племена, профсоюзы, города и села, религиозные группы, повстанцы. Государства сжимаются, но какое-то время они еще просуществуют.

Сегодня в мире помимо обычных государств существует столько территорий, что наши политические карты, окрашенные в четыре основных цвета, используемые для обозначения разных стран, оказываются плохим путеводителем по современной действительности. Тем не менее США находятся под гипнозом этого путеводителя и нерационально придерживаются той реальности, которая исчезает на глазах.

Возникает все больше новых реалий. Возможно, пролетариат в марксистском понимании утратил запал после появления социал-демократии и краха социализма советского и восточноевропейского образца. Но у общества есть другие линии разлома, кроме противостояния между покупателями рабочей силы и продавцами – возраст, пол, раса и национальность в широком культурологическом аспекте, включающем язык и религию. Если исходить из возраста, то нам стоит помнить о четырех основных категориях: детство, отрочество, нуждающееся в образовании, взрослый период, когда нужно работать, и время пенсии. Молодежно-студенческий мятеж начался в Латинской Америке в 1963 году. В 1968 г. он перекинулся на Европу и чуть позже – на США и Японию. Затем он пришел в страны Ближнего Востока и Северной Африки (БВСА), а также в Испанию в виде Движения М15 (движение социального протеста против мер, предпринимаемых для преодоления экономического кризиса. – Ред.). Оно будет находить себе благодатную почву везде, где существует безработица, где получение высшего образования не обеспечивается рабочими местами, где господствуют автократия и клептократия (включая, конечно, и коррупцию).

Поскольку стареющее (и, следовательно, менее плодовитое население) рассматривается как проблема, а не источник опыта и даже мудрости, нас ждет не только увеличение числа молодежных мятежей, но и мятеж пенсионеров. Одни будут требовать вернуть им пенсионные фонды, потерянные в результате спекуляций, другие будут настаивать на своем праве на общественно полезную трудовую деятельность, не подчиняясь диктатуре людей среднего возраста, говорящих пожилым «убирайтесь!».

Страны в чем-то похожи на людей; они также претерпевают процесс, аналогичный человеческому развитию. 1960-е гг. породили ряд стран-детей, ищущих собственную идентичность. Они находятся в окружении стран-подростков с негативным самоопределением, которые протестуют и оспаривают статус-кво. Существуют также страны-взрослые, реализующие множество разных проектов – в качестве примера можно привести страны БРИК. И, наконец, есть страны-пенсионеры, главная задача которых – сохранение статус-кво и выживание. Китай – бывшая страна-пенсионер, которая в настоящее время проходит путь от детства к отрочеству и взрослому состоянию.

Добавьте к этому восстание женщин – революционную, эпохальную тенденцию – американскую революцию 1970–1980-х гг. с последующей реакцией на нее. Женщины обладают огромным ресурсом в области культуры и образования, легко превосходя ленивых мужчин благодаря своему усердию и старательности. Мятеж распространяется на все страны, нанося удар по патриархальной семье (только пятая часть всех американских домохозяйств – это супружеские пары с детьми), и сегодня женщины претендуют на занятие половины всех должностей.

Это влечет за собой последнюю тенденцию – усугубление неравенства и мятежи. Несправедливость ведет к неравенству, а неравенство порождает мятежи. Другой вопрос – перерастают ли эти мятежи в революции, переворачивающие общества с ног на голову? Колоссальное неравенство – вроде того, что 1% населения Соединенных Штатов контролирует 40% богатства, – резко снижает относительную мобильность поколений и ощущается как внутри стран, так и между ними. Несколько лет тому назад рост валового мирового продукта (ВМП) составлял около 2,8%, а неравенство – соотношение покупательной способности между самыми богатыми и самыми бедными 20% населения – достигало 3,2%. Рост ВМП не смягчил участи пятой части беднейшего населения. А «дно» этого «дна» сегодня умирает со скоростью примерно 125 тыс. человек в день – 25 тыс. от голода и 100 тыс. от болезней, которые поддаются профилактике и лечению при наличии денег. Миллиарды людей уверены, что мы живем в злом и несправедливом мире.

Существует ли аналогичная пропасть в военной, культурной и политической сферах? Если говорить о силовом неравенстве, разве нет единственной сверхдержавы, объявленной самой могущественной, которая значительно превосходит по своей мощи всех остальных?

Если это так, то почему же тогда США терпят неудачу в одной войне за другой? Сначала во Вьетнаме, потом в Ираке и Афганистане, а ныне в Сомали, Йемене и Ливии – не потому ли, что они не в состоянии справиться с такими уравновешивающими их преимущество силами, как партизаны, терроризм и ненасильственные методы борьбы? Напасть на мировую сверхдержаву, такую как Соединенные Штаты, или на региональную империалистическую державу, такую как Израиль с мощным собственным вооружением, было бы глупо. Особенно если уповать на танки, как Саддам Хусейн в 1991 г. во время операции «Буря в пустыне», или на ракеты ближнего радиуса действия, которые ХАМАС использовал против Израиля. Баланс сил установить легче, чем баланс богатства. Хотя Юго-Восточная Азия указала путь к последнему, но легче и быстрее добиться баланса силы.

Что касается культурного неравенства, той пропасти между светом для народов и черными дырами во Вселенной, которые в лучшем случае поглощают свет, но не излучают его, то бывшие звезды постепенно угасают. Четыре страны «Большой восьмерки» – США, Великобритания, Италия и Япония, проповедующие свои культурные евангелия миру, – находятся в процессе разложения и инволюции. Более того, у этих «черных дыр» может быть внутренняя жизнь, черпающая энергию из богатых культурных ресурсов, включая их знание Запада – во благо и во вред себе. В действительности они могли излучать свет тысячелетиями, но вся беда в том, что он передавался на такой длине волны, которая была неразличима для глаза западных обывателей. Однако в начале прошлого века японская модель развития внезапно открывается Западу, хотя сама же Япония сделала все для того, чтобы ее сверхновая звезда погасла так же быстро, как и образовалась. На смену японской модели приходит китайская. Китай – слишком большая страна, чтобы ее можно было победить, и она также способна завладеть умами миллионов.

Когда мы говорим о политическом неравенстве, на авансцену выходит демократия, сталкивая общенародное большинство с элитными меньшинствами, если только последним не удается изменить правила игры – например, заменить принцип «один человек/один голос» на принцип «тысяча долларов/один голос». Соединенные Штаты, Великобритания и другие страны НАТО из последних сил держатся за власть в ООН, сопротивляясь таким демократическим установлениям ООН, как Объединение за мир или противодействуя признанию Палестины, которое давно назрело. Словом, у ООН сегодня есть только один выбор: демократия или смерть.

В условиях саботажа демократии люди или страны находят выход с помощью новых осей взаимодействия, подобных кооперации Юг-Юг, сотрудничества по гуманитарной линии и т.д. Они будут сокращать экономическую зависимость, создавать собственные альянсы, наподобие Шанхайской организации сотрудничества, вдохновлять друг друга, не отвергая при этом лучшие идеи Запада, и принимать собственные решения. Другими словами, они будут опираться на собственные силы и возможности, отмежевываясь от антидемократических элементов или стран, многие из которых находятся на стадии «пенсионной немощи и выживания». Они идут путем Ганди, стремясь к самодостаточности, находятся в поисках собственной самобытности, безбоязненно экспериментируют и уповают на «сварадж» или самоуправление.

Какие последствия следует ждать из всего этого в ближайшие годы?

Мы не отдаем приоритет ни глобальным, ни социальным тенденциям – они дополняют и усиливают друг друга. Так, «арабская весна» в странах БВСА – это явный мятеж против вопиющего политического и экономического неравенства, инспирированный преимущественно молодежью и женщинами, которые тем самым заявили о своем оформлении в ведущие социальные силы. Однако мятеж направлен также против имперской пары США/Израиль, которые мнят себя Божьими избранниками и видят свою миссию в том, чтобы создавать местные элиты по всему миру и управлять своими империями через продажных, коррумпированных диктаторов. «Арабская весна» ослабляет эти элиты и империи, уже длительное время размываемые различными процессами, вынуждая их применять непропорциональное насилие, которое, в свою очередь, вызывает ответные мятежи.

Американская и израильская империи, возможно, падут до 2020 г., но Соединенные Штаты и Израиль останутся на плаву, если будут вести себя мудро и пойдут на компромисс. В рамках границ 1967 г. Израиль мог бы быть принят в сообщество ближневосточных наций вместе с пятью своими арабскими соседями, как это сделала Германия в рамках Римского договора, начиная с 1957 года. А США, прекратив войны и интервенции, закрыв военные базы за пределами собственной территории и отказавшись от политики диктата, могут стать полноправным членом Североамериканского сообщества вместе с Канадой и Мексикой. Нынешние американские президенты навлекут еще больше позора и бесчестия на свою страну, если будут прибегать к силе, вести себя неумно и из последних сил держаться за умирающие империи. То же касается и преемников нынешних лидеров в Израиле и Соединенных Штатах (Авигдор Либерман, Сара Пэйлин?). Но преемники преемников, возможно, начнут проводить более реалистичную политику.

Отказавшись от безнадежной и бесплодной внешней политики, Запад фактически мог бы начать социально-экономическое восстановление. Однако, пока суд да дело, усиление Китая и «остальных» может зайти слишком далеко, и вряд ли воспрянувшие западные страны смогут тогда рассчитывать на то пространство, к которому привыкли. На гигантских просторах Российской Федерации наступит процветание, которому, возможно, окажет содействие «российская весна», не слишком отличающаяся от арабской. Молодежь и женщины будут играть главную роль и, может быть, даже изобретут лучший коммунизм в 2017 году…

Вероятность подобных событий не исключена и для Китая, но многое уже сделано внутри самой КПК. Динамика страны кажется устойчивой – как в смысле роста (в среднем 26% в год в течение последних 30 лет в экономических зонах, где Дэн Сяопин начал свои эпохальные реформы в 1980 г.), породившего колоссальное неравенство по уровню богатства, власти и доступа к природным ресурсам, так и в смысле «открытости». Примерно 30 млн китайцев ежегодно выезжают за рубеж и возвращаются на родину, где свобода личности становится все более реальной.

Гораздо больше проблем в Индии, половина жителей которой по-прежнему живет в провинции, где все еще сильны кастовые предрассудки, которые тяжелым бременем ложатся на жизнь всего полуострова. Наксалиты, возможно, – лишь предвестники таких форм борьбы, как партизанская война, терроризм и ненасильственные формы сопротивления. Быть может, однажды Китай с его национальными проблемами научится у Индии лингвистическому федерализму, а Индия с ее кастово-классовыми проблемами сможет перенять у Китая своеобразный вид «капитализма-коммунизма»? Быть может, две самые густонаселенные страны мира помогут друг другу освободиться?

Африку с населением свыше миллиарда человек, возможно, потрясут сокрушительные мятежи против выращенных на Западе элит. Ливия расположена на пресноводном «море» (так называемая Великая искусственная река – крупнейшая в мире трубопроводная система общей протяженностью 4 тыс. км, которая доставляет пресную воду из резервуаров под Сахарой, скрытых на глубине 600–800 м. – Ред.), которое могло бы орошать большую часть Сахары. А к югу от Сахары имеется достаточно богатств, включая плодородные земли, чтобы она прекрасно кормила себя при условии, что за распределение благ будут отвечать женщины. Латинская Америка экспериментирует с экономикой, ориентированной на фундаментальные потребности – например, экспортирует мясо и импортирует энергоносители, а энергоносители обменивает на услуги в области здравоохранения.

Мятежи придут и на Запад. Движение М15 в Испании вызывает большой интерес. Главное, чтобы его лидеры не требовали перемен у правящих классов, стоящих на страже статус-кво, – это было бы большой ошибкой. Они могли бы создавать «низовые» компании, то есть развивать малый бизнес, о котором выше уже было сказано. Кооперативные сберегательные банки могли бы инвестировать в реальную экономику вместо того, чтобы спекулировать в финансовом секторе, учитывая высокий уровень образования и здравоохранения, а также обилие пенсионеров, которые могли бы внести свой вклад опыта и мудрости в ходе надвигающегося мятежа пожилых и пенсионеров (к 2015 году?).

* * *

Бывают события, в которых сразу сходится много нитей. Катастрофу, случившуюся в Норвегии 22 июля 2011 г., хочется списать на маньяка Брейвика. Это было бы проще всего. Но нельзя поддаваться соблазну узкой интерпретации. Расширим горизонт. С одного края – исламофоб-одиночка, связанный с какими-то группами, олицетворение европейского неофашизма. Если бы его удалось просто объявить сумасшедшим, исчез бы политический оттенок. Он превратился бы в causa sui, причину самого себя. В таком случае Норвегии было бы, чему поучиться у Америки после 11 сентября – как произносить речи об «абсолютном и немотивированном зле». С другого края – Ansar al-Jihad al-Alami, группировка, вначале якобы взявшая на себя ответственность за теракты в Норвегии, которая стала бы для обанкротившегося Вашингтона отличным поводом потребовать новые ассигнования на «войну с террором».

А в середине – реальный Брейвик, порождение своего времени, тот, для кого ливийская ситуация в какой-то момент стала прикрытием, а в то же время сам он оказался чуть ли не оружием возмездия. Сотрудничество по умолчанию?

Брейвик сознательно убивал участников молодежного лагеря социал-демократов, заявляя, что он искореняет марксизм, левые идеи… Но почему выбор именно этих жертв, ведь Рабочая партия Норвегии имеет к левым идеям и марксизму не больше отношения, чем Партия прогресса, в которой когда-то состоял убийца, к идеям правым. Обе партии голосовали за бомбардировки Ливии, обе поддержали покупку по немыслимым ценам американских F35. Идеология не причем.

Премьер-министр повел себя правильно, заявив: ничто не отвратит Норвегию от демократии. Но демократия – это не просто совокупность индивидов, запертых каждый в своей идеологической ячейке. Демократия – это диалог, вызов, столкновение с другими, а не пересчет обитателей ячеек на выборах раз в четыре года. Брейвику надо было общаться с большим количеством людей, нам всем это не помешало бы. Парламенту и гражданам следует открыто обсуждать любые проблемы.

Насилие – противоположность диалога. К середине июля НАТО совершила в Ливии 5838 боевых вылетов, 535 из них пришлись на долю Норвегии, всего сброшена 501 бомба. По военным целям, не так ли? Но если принцип альянса гласит, что нападение на одного есть нападение на всех, тогда и атака со стороны одного – это атака со стороны всех, а в основе всего лишь шаткий мандат СБ ООН с пятью воздержавшимися и в отсутствии права вето у какой-либо из мусульманских стран. Быть может, диалог дал бы больше, чем бомбы с обедненным ураном?

Норвегию потряс взрыв одной единственной бомбы. Нам не приходит в голову, что Ливию могут не устраивать 535 бомб? Норвегию ужасают убийства мирных жителей. Но почему афганцы не должны чувствовать то же самое?

Политика – это череда конфликтов, требующих творческих, конструктивных, конкретных решений. Школы и средства массовой информации обязаны обучать разрешению конфликтов, приучать к конфликтной гигиене так же, как нас с детства приучают к гигиене обычной.

Возможно, причины того, что случилось 22 июля в Осло, должен расследовать специальный орган ООН? Тот, который обладает (должен обладать) бЧльшими познаниями в истории взаимоотношений между Западом и миром ислама? Не пора ли попробовать диалог с «экстремистами», прежде чем навешивать ярлыки, не поинтересоваться ли их целями, а вдруг они не лишены законной логики? Вообще, считать нелегитимным лишь то, что далеко от собственных убеждений, и быть уверенным только в своей правоте – как можно тогда надеяться приблизиться к истине?

Йохан Гальтунг – норвежский математик и социолог, специалист в области анализа и урегулирования конфликтов, основатель и руководитель движения «Transcend – сеть за мир, развитие и окружающую среду».

Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2011 > № 739690 Йохан Гальтунг

Забудьте все, что вы знали о распаде СССР

Каждая революция – это сюрприз. И все же последняя русская революция поражает даже на этом фоне. В годы, предшествующие 1991, практически ни один западный эксперт, ученый, чиновник или политик не предвидели приближение распада Советского Союза, с его однопартийным диктаторским режимом, с его государственной экономикой и тотальным контролем Кремля внутри страны и в восточно-европейских провинциях советской империи. Не ожидали (за одним исключением) этого и советские диссиденты; не ожидали, судя по мемуарам, и сами революционеры. Когда Михаил Горбачев в марте 1985 года был избран секретарем коммунистической партии, ни один из его современников не предчувствовал близость революционного кризиса. Были, конечно, разногласия по вопросу масштабов и глубины проблем советской системы; но никто не думал, что они окажутся несовместимыми с самим ее существованием; во всяком случае, так скоро.

В чем причина столь поразительной всеобщей недальновидности? То, что западные эксперты не смогли предугадать распад Советского Союза, можно отчасти отнести на счет своего рода исторического ревизионизма – назовем его анти-антикоммунизмом – который был склонен преувеличивать стабильность и законность советского режима. Те, кого сложно было заподозрить в излишне нежном отношении к коммунизму, были точно также смущены его крахом. Один из архитекторов американской стратегии холодной войны, Джордж Кеннан (George Kennan), написал, что, размышляя над общей картиной «истории международных отношений современной эпохи», он обнаружил, что «сложно помыслить событие более странное и изумляющее и, на первый взгляд, необъяснимое, чем внезапное полное распадение и исчезновение … величайшей державы, известной как Российская империя, а позднее, как Советский Союз». Ричард Пайпс (Richard Pipes), возможно, ведущий американский историк по делам России, а также консультант американского президента Рональда Рейгана, назвал эту революцию «неожиданной». Сборник эссе о крахе Советского Союза в специальном выпуске консервативного журнала National Interest был озаглавлен «Странная смерть советского коммунизма».

Чтобы легче было понять, это коллективное недомыслие было бы безопаснее отнести к череде других странностей и причуд социальных наук, и благополучно забыть. Однако и сегодня, с высоты прошедших двадцати лет, предположение, что Советский Союз мог бы продолжать свое существование в привычном виде, или, в крайнем случае, началось бы его длительное, растянувшееся на долгие годы угасание, представляется вполне разумным заключением.

Действительно, в 1985 году Советский Союз располагал во многом теми же природными и человеческими ресурсами, что и за 10 лет до того. Конечно, уровень жизни советских граждан был намного ниже, чем в большинстве стран Восточной Европы, не говоря уже о Западе. Дефицит, талоны на питание, длинные очереди в магазинах, крайняя бедность были органично присущи этой территории. Однако Советский Союз знал и намного большие беды, и справлялся с ними, ни на йоту не ослабив государственной хватки на горле общества и экономики, тем более не отказываясь от своего всевластия.

И ни один из ключевых экономических показателей до 1985 года не указывал не быстрое приближение катастрофы. С 1981 по 1985 год рост ВВП страны, хотя и несколько замедлился по сравнению с 1960-ми и 1970-ми, но все же составлял в среднем 1,9% в год. Такое же вялотекущее, но едва ли катастрофическое положение сохранялось вплоть до 1989 года. Бюджетный дефицит, со времен Французской революции считавшийся одним из признаков грядущего революционного кризиса, тоже составлял в 1985 году меньше 2% ВВП. Несмотря на его быстрый рост, к 1989 году он все еще был ниже 9% - то есть на уровне, который многие экономисты считают еще вполне контролируемым.

Резкое падение цен на нефть, примерно с 66 долларов за баррель в 1980 году до примерно 20 долларов за баррель в 1986 году (в ценах 2000 года), конечно, тяжело ударило по советским финансам. Однако, с поправкой на инфляцию, нефть на мировых рынках была дороже в 1985 году, чем в 1972, и стоила всего на одну треть ниже, чем на протяжении 1970-х в целом. В то же время советские доходы в 1985 году возросли более чем на 2%, а зарплаты после внесения поправок на инфляцию, продолжали расти в следующие пять лет до 1990 в среднем на 7%.

Да, застой был очевидным и неприятным. Но, как подчеркнул профессор Уэслевского университета Питер Рутланд (Peter Rutland), «хронические болезни, в конце концов, не обязательно смертельны». Даже лучший исследователь экономических причин революции, Андерс Ослунд (Anders Åslund), отмечает, что с 1985 по 1987 год ситуация «вовсе не была драматической».

С точки зрения правящего режима политические обстоятельства были даже еще менее проблемными. Через 20 лет безжалостного подавления политической оппозиции фактически все выдающиеся диссиденты оказались в тюрьме, в ссылке (как Андрей Сахаров, с 1980 года), в вынужденной эмиграции или умерли в лагерях и тюрьмах.

Не было и никаких других признаков предреволюционного кризиса, включая еще одну традиционную причину краха государства – внешнее давление. Напротив, как справедливо считалось, предшествующее десятилетие пришло «к осуществлению всех основных советских военных и дипломатических чаяний», как писал американский историк и дипломат Стивен Сестанович (Stephen Sestanovich). Конечно, Афганистан все сильнее выглядел затянувшейся войной; однако для пятимиллионных советских вооруженных сил потери в этой войны были относительно незначительными. Действительно, хотя основной проблемой дебатов после 1987 года были непомерные финансовые расходы на поддержание империи, затраты собственно на ведение афганской войны едва ли были разорительными: по оценкам, 4-5 миллиардов долларов в 1985 году, что составляло незначительную часть советского ВВП.

И Америка не сыграла роли катализатора. «Рейгановская доктрина» противостояния и, по возможности, обращения вспять успехов Советского Союза в странах третьего мира оказала значительное давление по периметру империи, в таких странах, как Афганистан, Ангола, Никарагуа и Эфиопия. И все же советские трудности и тут тоже были далеко не фатальными.

Ставшая предвестником очень затратного состязания, предложенная Рейганом Стратегическая оборонная инициатива, действительно, играла решающую роль. Однако она была далека от претензий на военное поражение; к тому же Кремль очень хорошо знал, что реальное развертывание оборонных сил космического базирования в ближайшие десятилетия невозможно. Аналогично, хотя мирное антикоммунистическое восстание польских рабочих в 1980 году было очень досадным для советских руководителей событием, еще раз продемонстрировавшим ненадежность их европейской империи, движение «Солидарности» к 1985 году, казалось, изжило себя. Все это выглядело так, что Советскому Союзу приходится с периодичностью в 12 лет применять в Восточной Европы кровавые усилия по «замирению»: в 1956 году в Венгрии, в 1968 году в Чехословакии, в 1980 году – в Польше, без оглядки на мнение мирового сообщества.

Иными словами, Советский Союз находился на пике своей мировой власти и влияния, как в своих собственных глазах, так и в глазах всего мира. «Мы склонны забывать, - отметил позднее историк Адам Улам (Adam Ulam), что в 1985 году правительство ни одного из крупных государств не выглядело столь прочно стоящим у власти, со столь ясно определенным политическим курсом, как правительство СССР».

Конечно, было множество конструктивных причин – экономических, политических, социальных – того, почему Советский Союз и должен был развалиться; однако все они не могут полностью объяснить, как это случилось, когда это действительно случилось. Как получилось, что с 1985 по 1989 год, в отсутствие острого ухудшения экономических, политических, демографических и других структурных условий, государство и его экономическая система внезапно приобрели имидж позорного, незаконного, и невыносимого в глазах достаточно внушительного количества людей, чтобы ему был вынесен окончательный приговор?

Как, вероятно, все современные революции, последняя российская революция началась с нерешительной либерализации «сверху» - и логическое обоснование этой либерализации далеко выходило за рамки необходимости скорректировать экономику или оздоровить международное окружение. В своей основе затея Горбачева была, бесспорно, идеалистической: он хотел построить морально более совершенный Советский Союз.

Поскольку, хотя их лозунгом было экономическое улучшение, практически нет сомнений, что Горбачев и его сторонники в первую очередь взялись за искоренение нравственных, а не экономических, недостатков. Большая часть того, что они открыто заявляли в начале перестройки, ныне выглядит не более, чем выражение их боли за духовный упадок и разъедающие последствия сталинистского прошлого. Это было начало отчаянного поиска ответов на важные вопросы, с которых начинается всякая большая революция: что такое хорошая, достойная жизнь? Что составляет справедливый социальный и экономический порядок? Что такое порядочное и законное государство? Какими должными быть отношения этого государства с гражданским обществом?

«В стране складывается новая морально-нравственная атмосфера», - говорил Горбачев в своей речи в январе 1987 года на заседании Центрального Комитета, где он провозгласил «гласность» и «демократизацию» как основу предпринятой им перестройки советского общества. «Идет переоценка ценностей, их творческое переосмысление». Позднее, описывая в воспоминаниях, как он чувствовал, что «мы не можем так продолжать, нам надо было радикально изменить жизнь, прорваться через все прошлые злоупотребления», он назвал это своей «моральной позицией».

В своем интервью 1989 года «крестный отец гласности», Александр Яковлев, вспоминал, что, возвращаясь в Советский Союз в 1983 году после 10 лет работы в должности посла в Канаде, он почувствовал, что близится момент, когда люди скажут «Хватит! Мы больше не можем так жить. Все должно делаться по-новому. Мы должны пересмотреть свои концепции, свои подходы, свои взгляды на прошлое и наше будущее… Пришло понимание, что просто невозможно жить так, как мы жили до того – невыносимо, унизительно».

Для премьер-министра Горбачева, Николая Рыжкова, «нравственное состояние общества» в 1985 годы было его «самой ужасающей» чертой:

«[Мы] обкрадываем сами себя, берем и даем взятки, лжем в отчетах, в газетах, с высоких трибун, погрязли во лжи, вешаем друг на друга медали. И это все – сверху донизу и снизу доверху»

Другой член первоначально очень узкого круга горбачевских соратников по либерализации, министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе, точно также терзался из-за повсеместно распространенной низости и коррупции. Он вспоминает, как говорил Горбачеву зимой 1984-1985: «Все прогнило. Это надо менять».

Если вернуться в 1950-е годы, предшественник Горбачова, Никита Хрущов знал из первых рук, насколько хрупким было здание, которое выстроил Сталин на терроре и на лжи. Однако это пятое поколение советских лидеров было больше уверено в устойчивости режима. Горбачев и его команда, видимо, понимали, что то, что правильно, было также и политически осуществимо. Демократизация, заявлял Горбачев, это «не лозунг, а суть перестройки». Многие года позднее он говорил в интервью:

«Советская модель потерпела поражение не только на экономическом и социальном уровне; она потерпела поражение на культурном уровне. Наше общество, наш народ, самый образованный, самый интеллектуальный, отвергает эту модель на культурном уровне, потому что она не уважает человека, подавляет его духовно и политически»

Тот факт, что тогдашние реформы привели в 1989 году к революции, был в значительной мере обусловлен еще одной «идеалистической» причиной: глубоким и личным отвращением Горбачева к насилию и, следовательно, его упорное нежелание прибегнуть к силе для усмирения масс, когда масштаб и глубина изменений начали выходить за пределы его первоначального намерения. Начать репрессии по типу сталинских, даже чтобы «сохранить систему», было бы предательством его глубочайших убеждений. Свидетель вспоминает, как в конце 1980-х Горбачев говорил: «Нам говорят, что мы должны стукнуть кулаком по столу, - и хлопнул ладонью по кулаку для показательности, - Вообще говоря, - продолжал генеральный секретарь, - это бы надо сделать. Но не хочется».

Роль идей и идеалов как причины российской революции вырисовывается еще более рельефно, если мы посмотрим, что происходило за стенами Кремля. Ведущий советский журналист, ставший впоследствии страстным провозвестником гласности, Александр Бовин, в 1988 году писал, что идеалы перестройки «вызрели» посреди растущего «раздражения» народа на коррупцию, беспардонные хищения, ложь и препоны, не позволяющие работать честно. Ожидания «значительных перемен носились в воздухе», – вспоминает другой свидетель, и они выковали значительный круг сторонников радикальных реформ. Надежды, связанные с приходом к власти Горбачева, были столь сильны и неостановимы, что они во многом определили его реальную политику. Идеи вдруг сами превратились в материальный, конструктивным фактор развертывающейся революции.

Доверие к официальной идеологии, которое, выражаясь словами Яковлева, скрепляло всю советскую политическую и экономическую систему «словно стальным обручем», быстро слабело. Новые суждения внесли свой вклад в изменение отношения к режиму и в «сдвиг ценностей». Постепенно законность политического устройства стала ставиться под вопрос. В примере, который приводит в своем бессмертном произведении Thomas theorem («Теорема Тома») Роберт Мертон (Robert K. Merton), «если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям» - фактическое ухудшение советской экономики стало общественно значимым явлением только после и в результате фундаментального сдвига в восприятии и оценки достижений режима.

Российский читатель в своем письме в советский журнал в 1987 году назвал то, что он видит вокруг, «радикальным переломом в сознании». Мы знаем, что он был прав, поскольку российская революция стала первой великой революцией, ход которых практически с самого начала можно было проследить по результатам опросов общественного мнения. Уже в конце 1989 года первый репрезентативный государственный обзор общественного мнения выявил единодушную поддержку состязательных выборов и легализации других партий, помимо советской коммунистической партии – после четырех поколений однопартийного диктаторского режима, когда независимые партии все еще оставались вне закона. К середине 1990-х годов больше половины опрошенных в российском регионе признали, что «здоровая экономика» более вероятна, если «правительство позволит людям делать то, что они хотят». Через шесть месяцев всероссийский опрос выявил, что 56% населения поддерживает быстрый или постепенный переход к рыночной экономике. Прошел еще год, и доля респондентов, высказывающихся за рынок, увеличилась до 64%.

Те, кто исподволь внедрял этот значительный «прорыв в сознании», были все теми же, кто инициировал и другие классические революции современной эпохи: писатели, журналисты, художники. По наблюдению Алексиса де Токвиля (Alexis de Tocqueville), такие мужчины и женщины «помогают создать общее осознание неудовлетворенности, которое объединяет общественное мнение, которое… порождает активный спрос на революционное изменение». Непредвиденным образом, «все политическое образование нации» становится «работой его литераторов».

Так это было и в советской России. Очереди у газетных киосков – иногда в шесть утра там уже толпились наиболее предусмотрительные, стремительно взлетающие подписки на либеральные газеты и журналы свидетельствуют о сокрушительной власти самых знаменитых эссеистов гласности, выражаясь словами Сэмюэля Джонсона, «учителей правды»: экономиста Николая Шмелева; политических философов Игоря Клямкина и Александра Цыпко; блестящих эссеистов, как Василий Селюнин, Юрий Черниченко, Игорь Виноградов и Алесь Адамович; журналистов Егора Яковлева, Лены Карпински, Федора Бурлацкого и еще двух-трех десятков других.

Для них главным было нравственное возрождение. Это означало не просто капитальный пересмотр советской политической и экономической системы, не просто коренное изменение общественных норм, но революцию на индивидуальном уровне: изменение характера личности российского гражданина. Как заявил Михаил Антонов в своем историческом очерке «Так что же с нами происходит?», опубликованном в 1987 году, в журнале «Октябрь», людей надо «спасать», и не от внешних опасностей, но «больше всего от них самих, от последствий этих деморализующих процессов, которые убивают самые благородные человеческие качества». Как спасать? Делая зарождающуюся либерализацию неизбежной, необратимой – не хрущевской недолгой «оттепелью», но глобальным изменением климата. А что может гарантировать эту необратимость? Прежде всего, появление свободного человека, «невосприимчивого к рецидивам духовного рабства». Еженедельный журнал «Огонек», рупор гласности, в 1989 году писал, что только «человек, неспособный быть доносчиком, предателем и лжецом, неважно, во имя чего или кого, может спасти нас от возрождения тоталитарного государства».

Сложная цепочка логических умозаключений – чтобы спасти народ, нужно спасти перестройка, но перестройку можно спасти, только если она сможет менять человека «изнутри» - похоже, никого не смущала. Те, кто громогласно рассуждали обо всех этих вещах, видимо, исходили из предположения, что спасение страны в ходе перестройки и высвобождение народа из духовного болота тесно, возможно, неразрывно связано, и не пытались это изменить. Важно было вернуть народу гражданскую позицию, вызволить его из «крепостной зависимости» и «рабства». «Хватит!» - заявил Борис Васильев, автор популярного рассказа об эпизоде периода Великой Отечественной войны, по которому был поставлен фильм, имевший не меньший успех. «Хватит лжи, достаточно угодничества, достаточно трусости. Вспомним, наконец, что все мы являемся гражданами. Гордыми гражданами гордой страны!»

Исследуя причины Французской революции, де Токвиль сделал ставшее известным замечание, что режимы, свергнутые в ходе революций, обычно бывали менее угнетающими, чем предшествующие. Почему? Возможно, потому, предполагал де Токвиль, что люди «могут страдать меньше», но их «чувствительность обострена».

Как обычно, Токвиль задел чрезвычайно важную тему. Начиная от отцов-основателей США и до якобинцев и большевиков, революционеры всегда боролись практически под одним и тем же лозунгом: защита человеческого достоинства. Именно стремление утвердить это достоинство, с помощью свободы и гражданства, способствовало тому, что подрывные идеи гласности выжили, и будут жить и впредь. Как страницы «Огонька» и «Московских новостей» должны по праву занять свое место рядом с Борисом Ельциным на танке, как символы последней российской революции, так и страницы интернета на арабском языке стали эмблемой нынешней революции, как и изображения мятежных толп на каирской площади Тахрир, на площади Кашба в Тунисе, на улицах Бенгази, в разрушенных взрывами городах Сирии. Если оставить в стороне языковые и политические различия, их посыл и чувства, вдохновившие их, поразительно похожи.

Продавец фруктов Мохаммед Буазизи, чья жертвенная смерть стала толчком для тунисского восстания, открывшего арабскую весну 2011 года, поступил так «не потому что был безработным, - сказал американскому журналисту один из участников демонстраций протеста в Тунисе, - « но потому, что он … пришел говорить с [местными властями] о своей проблеме, а его избили – речь шла о правительстве». В Бенгази ливийский мятеж начался с того, что толпа скандировала: «Народ хочет положить конец коррупции!». В Египте все собрания народных толп происходили «по собственной инициативе долго угнетаемого народа, который больше не желал быть запуганным, больше не желал мириться с тем, что у него отобрали свободу, больше не желал быть унижаемым собственными руководителями», - сообщал из Каира в феврале этого года обозреватель New York Times Томас Фридман (Thomas Friedman). Этот текст вполне мог быть напечатан в репортаже из Москвы в 1991 году.

«Достоинство важнее хлеба!» - таков был лозунг тунисской революции. Рост экономики Туниса составлял от 2% до 8% в год в течение двадцати лет, предшествующих мятежу. При нынешних высоких ценах на нефть Ливия перед самым началом бунта тоже переживала такой же экономический бум. Это еще две иллюстрации того, что в современном мире экономический прогресс не подменяет собой чувство гордости и самоуважения граждан. Пока мы это хорошенько не запомним, нам придется и впредь получать сюрпризы – в виде «цветных» революций в постсоветском мире, или в виде восстаний арабской весны, или в форме демократического переворота, который, рано или поздно, произойдет в Китае – как это было в Советской России. «Всевышний дал нам такое мощное чувство собственного достоинства, что мы не можем выносить лишение своих неотъемлемых прав и свобод, неважно, какие реальные или предполагаемые блага обеспечивают «стабильные» авторитарные режимы», - писала в марте этого года президент Киргизии Роза Отунбаева. «Это магия народа, молодежи и стариков, мужчин и женщин разных вероисповеданий и политических убеждений, собравшихся на городских площадях и заявивших, что с них хватит».

Конечно, величественный нравственный импульс, поиск правды и добра – условие необходимое, но не достаточное для последовательного переделывания страны. Его может хватить, чтобы свергнуть старый режим, но не для того, чтобы единым махом преодолеть глубоко укоренившуюся авторитарную национальную политическую культуру. Корни демократических институтов, порожденных революциями с ярко выраженной нравственной окраской, могут оказаться слишком слабыми, чтобы поддержать функционирование демократии в обществе с неразвитой традицией самоорганизации и самоуправления народа. Это может оказаться огромным препятствием на пути исполнения обещаний арабской весны – как это произошло в России. Российское нравственное возрождение оказалось сорвано из-за крайней разобщенности и недоверия, плодов семидесятилетнего господства тоталитаризма. И хотя Горбачев и Ельцин разрушили империю, наследие имперского мышления миллионов жителей России сделало их восприимчивыми к нео-авторитаризму Путина, у которого основные мотивы пропаганды сводятся к «враждебному окружению» и «России, поднимающейся с колен». Больше того, огромная национальная трагедия (и национальная вина) сталинизма так и не была полностью исследована и искуплена, что в корне подрывает все дело нравственного возрождения, о чем так страстно предупреждали трубадуры гласности.

Вот почему Россия сегодня, видимо, снова приближается к моменту новой перестройки. Хотя рыночные реформы 1990-х годов и нынешние цены на нефть смогли обеспечить беспрецедентное в истории страны благоденствие для миллионов ее жителей, беззастенчивая коррупция правящей элиты, цензура нового типа и открытое пренебрежение общественным мнением породили отчуждение и цинизм, которые постепенно приближаются, если не превзошли уровень начала 1980-х.

Достаточно провести несколько дней в Москве, поговорить с представителями интеллигенции или даже лучше просмотреть посты в «Живом Журнале», самой популярной российской интернет-платформы, или сайты ведущих независимых и оппозиционных групп, чтобы увидеть, что девиз 1990-х – «Мы больше не можем так жить!» - снова становится символом веры. Нравственный императив свободы вновь утверждается, и не только среди ограниченного круга демократически настроенных активистов и интеллектуалов. В феврале этого года Институт современного развития, либеральный мозговой центр под председательством президента Дмитрия Медведева, опубликовал нечто типа платформы выборов президента России 2012:

«В прошлом Россия нуждалась в свободе, чтобы жить [лучше];. Теперь она нужна ей, чтобы выжить ... проблемой нашего времени является пересмотр системы ценностей, формирование нового сознания. Мы не можем строить новую страну со старым мышлением. ... Лучшей инвестицией [которую государство может сделать в человека] является свобода и верховенство закона. И уважение человеческого достоинства»

Мы видим тут тот же интеллектуальный и нравственный поиск чувства собственного достоинства и гордости, который, начиная с беспощадной нравственной проверки прошлого и настоящего страны, в течение нескольких коротких лет опустошил могучее Советское государство, лишил его законности, и превратил его в выгоревшую оболочку, которая рухнула в августе 1991 года. Рассказ об этом интеллектуальном и нравственном путешествии - центральная история последней великой революции 20-го века.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 18 июля 2011 > № 2906798 Леон Арон

«Риск создания газового картеля есть, но его имеет смысл принять»

Британская компания ВР привезла в Россию свой очередной, 60-й по счету отчет по мировой энергетике. Главный экономист и вице-президент компании Кристоф Рюль по сложившейся уже традиции приезжает в Москву, чтобы сделать несколько презентаций BP Statistical Energy Review, а также провести эксклюзивные мероприятия для российских чиновников и корпораций. В его напряженном графике нашлось время для «Московских новостей». О том, что происходит с ценами на нефть и почему потребителям не следует бояться создания газового картеля, Кристоф Рюль рассказал в интервью обозревателю «МН».

— ВР— единственная нефтегазовая компания, публикующая статистический отчет по мировой энергетике. Скакой целью вы это делаете?

— В этом году исполнилось 60 лет с момента, когда ВР, выпуская годовой статистический обзор, начала снабжать рынок данными о развитии мировой энергетики. Другие энергетические компании представляют свои взгляды на будущее, сценарии развития отрасли на 20 лет вперед. Но реальные цифры, представление о том, как развивается рынок, на мой взгляд, более полезны его участникам, чем любые прогнозы. Поэтому наши статистические доклады традиционно пользуются большой популярностью в отрасли и среди общественности. Энергетикачрезвычайно важная часть мировой экономики, но до сих пор мы имеем дефицит открытых оперативных данных о том, как она развивается. Врезультате масса дискуссий ведется без адекватной информации о ситуации.

— Тем не менее вы пошли вслед за трендом и в этом году впервые выпустили свои сценарии развития энергетики до 2030 года.

— В компании мы начали готовить такие долгосрочные сценарии чуть раньше, полтора года назад. Иочень быстро раскрыли свое видение рынку. При этом мы не просто представили наши прогнозы развития энергетики, но и сделали публичными подробные расчеты, на которых эти прогнозы базируются, чего другие компании не делают. На наш взгляд, ценность для отрасли представляет не столько сам наш прогноз, сколько эти подробные данные, которые все желающие могут использовать для разработки собственных альтернативных сценариев. Наш подход к прогнозированию, мне кажется, более прозрачен, более содержателен и честен.

— Почему именно сейчас появился прогноз ВР? Какова выгода от него коммерческой компании ВР?

— Мы искренне хотим улучшить качество обсуждения сценариев развития мировой энергетики. Мы считаем, что получение рынком более полной и достоверной информации повысит уровень дискуссий. Иэто в конечном счете пойдет на пользу бизнесу ВР.

— Что вы думаете о последствиях аварии на АЭС в Японии? Станет ли она фактором развития энергетики в глобальном масштабе?

— Смотря что считать глобальным эффектом. С одной стороны, японская ситуация уже повлияла на отказ Германии от атомной энергетики. С другой— я считаю, что «Фукусима» будет иметь в большей степени региональный и среднесрочный эффект, но не станет долгосрочным драйвером для мировой энергетики.

— Входе презентации статистического отчета вы сказали, что не даете прогнозов по цене на нефть даже своему боссу. Почему?

— Экономисты могут оценить условия, при которых цены изменяются, или описать пограничные ситуации, когда цены могут меняться очень быстро. Но они не могут и не должны называть точные цифры. Если кто-то вам будет говорить, что нефть будет стоить столько, то следует относиться к таким людям с осторожностью. Мы не делаем прогнозов, а даем оценки развития рынков. Что касается цен, то наша команда дает руководству предположения об их уровне, коридор, у которого дистанция между нижней и верхней границей довольно существенная.

— На днях страны-члены ОЭСР приняли решение выпустить на рынок часть нефти из стратегических резервов. Как вы оцениваете этот шаг?

— Такое решение принято всего третий раз в истории организации. Первые два раза ОЭСР реагировала на катаклизмы, которые приводили к краткосрочным сбоям поставок нефти после вторжения в Ирак и после урагана «Катрина». Сейчас, на мой взгляд, это стратегическое решение, направленное на балансировку рынка в среднесрочной перспективе. В2011 году наблюдаются самые высокие в номинальных долларах средние цены на нефть. Тем не менее на последней встрече ОПЕК не было принято решения увеличить уровень добычи. В условиях роста спроса на нефть, потери ливийской добычи и снижения добычи в странах, не входящих в картель экспортеров, стало понятно, что высокие цены— это результат реального дефицита сырья. ОЭСР пытается его сократить, остановить дальнейший рост цен и в то же время надавить на те страны ОПЕК, которые отказываются наращивать добычу.

— А какие у ОПЕК есть свободные мощности по добыче?

— Этого никто достоверно не знает, но они есть. Их достаточно, чтобы сбалансировать рынок при растущем спросе. То есть сегодняшний дефицит создан искусственно. По нашим оценкам, страны ОПЕК могут увеличить добычу примерно на 4,5 млн баррелей в сутки.

— Какой же должна быть справедливая цена на нефть? И каков порог цены, при котором экономики развитых стран не способны производить добавленную стоимость?

— Не существует справедливых цен, есть рыночные и нерыночные. Предельный уровень цен для каждой страны разный. К примеру, американская экономика более чувствительна к росту цен на нефть, чем европейская. И как правило, мы понимаем предел, когда экономика начинает страдать от нефтяного ралли. Большинство экономистов согласится, что 100 за баррель и выше— слишком дорого, чтобы поддерживать восстановление экономики США. А когда в прошлом году цены длительное время держались в районе 70, никто не возмущался. По-видимому, в этом диапазоне— между 70 и 100— сегодня находится приемлемый для развития стран-импортеров уровень цен.

— Как долго ОЭСР может использовать стратегические резервы для балансирования рынка?

— По действующим правилам члены организации должны иметь запасы нефти, полностью покрывающие их импортные потребности в течение 90 дней. Сейчас принято решение выпускать на рынок 2 млн баррелей в день в течение 30 дней. Теоретически запасов при таком их использовании хватит на два года. Но, конечно, никто не собирается опустошить стратегические резервы полностью.

— Вы говорите, что высокие цены на нефть— следствие искусственно созданного членами ОПЕК дефицита. Производители со своей стороны винят в этом рыночных спекулянтов. Кто прав?

— Влияние финансовых инвесторов на нефтяной рынок очень ограничено, оно незначительно для того, чтобы повлиять на направление движения цен. Они могут ускорить движение цен, но не способны изменить тренд. Например, на угольном рынке финансовых инвесторов гораздо меньше, чем в нефти, но колебания цен там более сильные.

— В начале июня Международное энергетическое агентство (МЭА) выпустило новый прогноз под заголовком «золотой век газа» со знаком вопроса. Что вы думаете об этом?

— История этого доклада сама по себе интересна. Он появился в дополнение к основному прошлогоднему прогнозу МЭА, в котором перспективы роста потребления газа толком не были описаны. Умногих это вызвало удивление, и у агентства стали спрашивать, почему оно игнорирует роль газа в энергобалансе будущего. Вответ на эту критику МЭА пришлось подготовить дополнительное исследование. Что касается содержания нового газового доклада и выводов агентства, то они во многом схожи с нашей точкой зрения. Роль газа в мировом балансе будет увеличиваться. Рост потребления газа будет опережать рост спроса на другие виды ископаемых энергоносителей. Эта тенденция будет поддерживаться развитием технологий добычи и транспортировки газа, а также энергетической политикой стран.

— Давайте поговорим о ценах на газ.

— Их сложно предсказать (смеется).

— Сейчас в Европе много говорят о необходимости убрать из долгосрочных газовых контрактов нефтяную привязку. Не приведет ли это к созданию в газовой отрасли газового картеля, который из-за небольшого числа участников сможет диктовать свои условия потребителям?

— Уход от привязки газовых цен к нефтяным и ценообразование на основе спроса и предложения выгодны потребителям. Цены, возможно, станут более волатильными, но в долгосрочном плане они будут ниже, чем при сохранении существующего механизма. По сути, потребители газа уже сейчас (пусть и опосредованно) зависят от решений нефтяного картеля. Риск создания газового картеля после того, как газовые цены будут отвязаны от нефтяных котировок, есть, но его имеет смысл принять.

— Влияние ОПЕК на газовый рынок все же опосредованное. А для работы эффективного газового картеля достаточно будет двух-трех участников— России, Катара и, может быть, Алжира.

— Я считаю, что любые картели вредны. И с ними нужно бороться. Но я не понимаю логику, когда говорят, давайте оставим все как есть и не будем противостоять существующему картелю только потому, что на его место может прийти другой. Нельзя исключить, что при отсутствии нефтяного индексирования могут возникнуть новые проблемы, о которых мы пока не догадываемся, но сегодняшняя ситуация сама по себе плоха, чтобы согласиться на ее сохранение. Рынок газа быстро развивается, хотя он все еще сильно сегментирован. Новые технологии добычи, рост производства сжиженного газа и расширение его географии способствуют рыночной диверсификации. В условиях диверсификации нескольким поставщикам будет не так просто договориться о манипулировании рынком. В то же время история глобализации мировой торговли— это история создания и разрушения разных картелей.

— А как быть с огромными инвестициями в добычу и транспортную инфраструктуру, которые требуются в газовом бизнесе? Кто их будет гарантировать при отсутствии привязки цен к нефти?

— Пример США, где функционирует ликвидный газовый рынок, показывает, что инвестировать в добычу газа можно и не имея привязки к нефтяным ценам. Более того, уход от нефтяной привязки— необходимое условие создания нормального газового рынка. Сейчас его нет. Инвестиции можно и нужно обосновывать, оценивая потребности рынка в газе и готовность потребителей платить за него. Цены на нефть тоже сложно предсказать, и нет никаких гарантий, что они не упадут в будущем. Это задача банкиров и нефтегазовых компаний— правильно оценить условия прибыльной продажи газа. Сейчас газовые проекты приходится рассматривать в контексте ситуации на рынке нефти, что усложняет процесс их планирования и оценки. Газовый рынок должен развиваться по своим закономерностям.

— Все больше говорят о необходимости разрабатывать нефтяные запасы в Арктике, развивать глубоководное бурение. Но опыт ВР свидетельствует, что риски— экологические, технологические и финансовые— здесь слишком велики. Есть ли реальная потребность спешить с разработкой таких сложных и дорогих запасов?

— Я согласен с тем, что это очень сложные задачи. Но нужно учиться их решать, если мы хотим гарантированно обеспечивать человечество энергоносителями. Вмире еще много легкоизвлекаемой нефти, но, к сожалению, эти ресурсы труднодоступны с политической точки зрения. Поэтому компании вынуждены браться за новые более рискованные проекты, заниматься глубоководным бурением, разрабатывать Арктику и так далее. Инам предстоит научиться управлять всеми возникающими здесь рисками.

— При каких ценах на нефть арктические проекты станут экономически привлекательными?

— Это трудно оценить: цены на нефть и затраты на разработку не являются независимыми друг от друга. Многие дорогостоящие шельфовые проекты начинались при цене 20 за баррель, и в тот момент они были эффективны. Но по мере роста цен на нефть увеличивались и аппетиты сервисной индустрии. Случилось то, что называется инфляцией издержек. Вто же время я считаю, что совершенствование технологий на горизонте 2030 лет сделает арктическую добычу привлекательной. Однако если не начать заниматься этим сейчас, то будущий технологический прорыв отложится.

Беседовал Алексей Гривач

Великобритания > Нефть, газ, уголь > mn.ru, 28 июня 2011 > № 365327 Кристоф Рюль

«Источник нестабильности в Сирии — это цепляющийся за власть режим»

Сирийские оппозиционеры в изгнании верят, что Москва не наложит вето на голосование в Совбезе ООН

Сегодня президент Сирии Башар Асад должен объявить о новых реформах, с помощью которых власти собираются стабилизировать обстановку в стране. Пока же ситуация только ухудшается. Службы безопасности подавляют выступления оппозиции, многие сирийцы бегут в Турцию. Свои инициативы по урегулированию конфликта на следующей неделе в Москве представит делегация сирийской оппозиции во главе с 35-летним правозащитником Радваном Зияди — это будет первый в истории визит сирийской оппозиции в Россию. В 2007 году Зияди выехал из страны, едва избежав ареста. С тех пор он занимается политологическими исследованиями в Вашингтоне.

— В Москву нас пригласил спецпредставитель президента Михаил Маргелов. Мы благодарны российской стороне за приглашение. Россия должна смотреть в будущее, чтобы выстроить еще более крепкие отношения с Сирией. В делегацию войдут люди, которые были избраны в координационную группу оппозиции на конференции, состоявшейся в начале июня в турецком городе Анталья. Ту конференцию, прошедшую под лозунгом «За перемены в Сирии», профинансировали сирийские бизнесмены. В составе делегации будут независимые активисты и представители почти всех оппозиционных партий. От курдских партий будет Радван Бадини, у которого, кстати, есть российское гражданство. Я и Наджиб Гадбан представляем независимых оппозиционеров. От организации «Братья-мусульмане» будет Мульгам аль-Друби. Еще к делегации присоединятся проживающие в Москве оппозиционеры, которых возглавляет Махмуд Хамза. Из Молдавии приедет бывший консул Бадар Джамус, он тоже с российским гражданством. Будет еще несколько оппозиционеров.

— Вы должны были приехать еще неделю назад, в чем интрига?

— Возникли технические проблемы с визами для некоторых делегатов, они решаются. Это вообще будет первый зарубежный визит объединенной делегации сирийской оппозиции. И нам приятно, что первой страной станет Россия. Нам важно, чтобы россияне поддержали сирийский народ, чтобы эта поддержка выразилась в том числе в положительном голосовании в Совбезе ООН по резолюции, осуждающей насильственные действия властей.

— Но вы помните сказанные еще в мае слова президента Медведева о том, что он не поддержит никакую резолюцию по Сирии?

— В Нью-Йорке я недавно более часа общался с первым секретарем представительства России при ООН. Он рассказал, что в Москве опасаются повторения в Сирии ливийского сценария, когда принятие резолюции Совбеза дало возможность странам НАТО начать там боевые действия. Но ничего похожего в Сирии не планируется. Проект резолюции предполагает только осуждение властей за кровавые методы подавления оппозиции.

Уже убито более чем 1,5 тыс. оппозиционеров, только в минувшую пятницу погибло 16 человек. Еще 15 тыс. человек стали политическими заключенными. Аресты нередко производятся в массовом порядке. Однако никто из сирийских оппозиционеров не выступает за военное вмешательство извне. Мы лишь надеемся, что Россия не будет выступать с поддержкой столь жестокого диктаторского режима. Это же несовместимо с репутацией России как демократической страны! После беседы в Нью-Йорке у меня сложилось впечатление, что Россия если и не проголосует за проект резолюции, то все-таки не применит своего право вето.

— С какими еще просьбами вы будете обращаться к российским властям?

— Россия — одна из немногих стран, которая поддерживает хорошие отношения с сирийским режимом. Мы бы хотели, чтобы Москва воздействовала на сирийские власти. Необходимо прекратить репрессии. Это первая просьба. А вторая заключается в том, чтобы Россия вместе с другими государствами содействовала мирному переходу власти в Сирии, превращению диктатуры в демократический многопартийный режим. Россия имеет влияние на сирийский режим и может сыграть такую роль.

— Возможен ли такой переход при президенте Башаре Асаде?

— Нет, конечно. Башар Асад уже неприемлем, его правление утратило легитимность. Слишком многими жизнями уже заплатили противники режима! Россия прилагает посреднические усилия в Ливии, теперь и мы надеемся на ее помощь. Если Асад останется, то насилие продолжится.

— То есть вы призываете Россию помочь в свержении сирийского режима?

— Ни Россия, ни другая страна не должна и не в состоянии менять режим в Сирии. Это дело самих сирийцев. Россия и другие страны могли бы сделать что-то для уменьшения числа жертв и восстановления стабильности. Мы разделяем опасения россиян насчет того, что в Сирии может разгореться гражданская война. Но надо понять, что источник нестабильности — это цепляющийся за власть режим, военные подразделения которого превратились в карательные. Ведь пытки в нашей стране применяются уже и к подросткам!

— Намерены ли вы по примеру тех же ливийцев создать что-то вроде переходного оппозиционного Национального совета?

— Такой совет должен быть создан на базе оппозиционных сил внутри страны. Мы же представляем оппозицию за рубежом. Мы ежедневно находимся на связи с нашими единомышленниками в Сирии. Мы вместе обсуждаем, какие вопросы затронуть во время поездки в Москву. Так, нам известна озабоченность России по поводу безопасности находящихся в Сирии российских граждан. Не случайно среди членов нашей делегации трое имеют российское гражданство. Мы напомним о письме, с которым на днях обратилась к президенту Медведеву и премьеру Путину россиянка, вышедшая замуж за сирийца и во время последних событий потерявшая сына. Его убили власти в городе Хама. Ее обращение с рассказом о том, что происходит в Сирии, размещено в Интернете.

— На днях глава МИДа Сергей Лавров заявил, что в составе оппозиции действуют вооруженные группировки.

— Это повторение версии сирийских властей. Посмотрите на демонстрантов — разве это вооруженные группировки? А если это банды, а не восставший народ, то почему режим не может с ними справиться уже три месяца? Во время визита в Москву 26–27 июня у нас, скорее всего, будут встречи в Министерстве иностранных дел, правда, не с самим министром. И мы объясним, как обстоят дела в Сирии. Елена Супонина

Сирия. Россия > Внешэкономсвязи, политика > mn.ru, 20 июня 2011 > № 345550 Башар Асад

После дуумвирата: внешняя политика Москвы

Россия в зоне турбулентности

Резюме: То, как Россия преодолеет рубеж 2012 г., станет определяющим и с точки зрения эффективности ее внешней политики. Менее важен результат, конкретная персона на вершине властного Олимпа, нежели сам процесс выборов, их способность (или неспособность) обеспечить легитимность следующего президентства.

Второе десятилетие XXI века началось в мировой политике с трагедии маленького человека в провинциальном тунисском городке Сиди-Бузид – самосожжения молодого торговца, который не вынес оскорбления, нанесенного ему местной чиновницей. В других обстоятельствах это событие, вероятно, осталось бы лишь темой пересудов в лавках и кафе тамошней медины, но на сей раз оно в считанные недели превратилось в ураган, охвативший весь арабский Восток. И хотя предпосылки обрушения режимов Бен Али и Мубарака, гражданской войны и операции международных коалиционных сил в Ливии являются системными, именно крошечный камешек столкнул лавину фундаментальных изменений в одном из ключевых регионов планеты.

Глобальная турбулентность-2011

Революционные потрясения в странах арабского Востока уже стали предметом политического анализа, причем сторонники тех или иных подходов спешат увидеть в этих событиях подтверждение своих идей либо повод для их корректировки. Очень многое определяется тем, как описывать международную ситуацию в целом – как процесс нелинейный, многовариантный и не имеющий заранее предрешенного результата в духе «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы, либо как общее следование за цивилизационным авангардом, который, разумеется, знает, куда идет. Происходящее уместнее описывать в терминах не «волн демократизации», а политической турбулентности. Малые события порождают цепную реакцию массового, низового протеста, за которым организованные политические силы – от партий и движений в самих арабских странах до зарубежных государств, международных организаций и военно-политических блоков – вынуждены следовать, пытаясь направить его в нужное русло. И с куда большим основанием нынешние катаклизмы могут быть интерпретированы как предвестники вступления мирового сообщества в область неизведанного, где его, возможно, ожидает еще более сильная встряска.

Наиболее значительный вклад в разработку идеи турбулентности в мировой политике внес Джеймс Розенау. Свою основную работу по этой теме он опубликовал в самом начале событий, обваливших Берлинскую стену, а вскоре – и Советский Союз. Идя по пути радикализации теорий взаимозависимости, Розенау писал о вступлении мира в эру «постмеждународной» политики, когда глобальные политические процессы начинают определяться разнонаправленными действиями немыслимого прежде множества коллективных акторов, руководствующихся разными целями и использующих для их достижения новейшие технические возможности. Результатом становится длительная хаотизация международных процессов, сохраняющаяся и даже нарастающая в условиях, когда продолжают функционировать стабильные структуры политического управления. При этом турбулентность превращается в неотъемлемый атрибут мировой динамики, указывающий не только на потрясения, сопровождающие те или иные «штатные» сдвиги в основных переменных составляющих локальных или глобальных процессов, но и на изменения, опрокидывающие все устоявшиеся правила, модели и закономерности.

С тех пор прошло два десятилетия. Тем не менее мир явно остается во власти все того же потока, мощь и продолжительность которого заставляют задуматься о фундаментальном характере глобальных изменений. За эти двадцать лет были периоды относительного затишья, но их мимолетность показывала, что источники турбулентности не только не иссякают (как ожидали многие после окончания холодной войны), а множатся, возникая порой и там, где никто не ждал их появления.

Похоже, что сегодня мы имеем дело с новым качеством турбулентности, обусловленным двумя взаимосвязанными процессами. Один из них – глобализация. Другой – поствестернизация – еще только утверждается в мировом социально-научном дискурсе. Его не надо смешивать с девестернизацией. Речь идет о том, что, опираясь на полутысячелетний опыт доминирования Запада, учитывая и перерабатывая его, мировая цивилизация будет далее развиваться совсем не как глобальный Запад. Причем конкретные параметры новой фазы цивилизационного развития еще до конца не ясны, а то, что мы наблюдаем сейчас – это длительный и турбулентный переход, «междуцарствие модерна», тревожное преддверие новой эры.

Основные характеристики турбулентности XXI века (начавшегося, впрочем, в 1991 г., по истечении «короткого двадцатого века», по выражению Эрика Хобсбаума) связаны не только с завершением эпохи доминирования Запада, но и с глобальностью мировых процессов. Речь теперь идет не просто об усиливающейся тенденции к взаимозависимости и транснационализации, но о таком качественном состоянии, когда мир-система, обретя единство, оказалась закрытой, замкнутой, не имеющей внешней периферии. Новое качество состоит в том, что турбулентность происходит в системе, лишенной возможностей внешней экспансии и, следовательно, снижения внутреннего давления.

Разумеется, внутри замкнутой глобальной системы сохранилось еще довольно много внутренних переборок и перегородок, остаточных рудиментов разделенного на части мира, в котором при необходимости всегда можно было найти новые пространства для хозяйственного освоения, оттока «избыточного» населения или хотя бы для загрязнения отходами индустриальной деятельности. Сохранение подобных рудиментов суверенитета и партикулярности само по себе создает перепады внутреннего давления и, следовательно, турбулентные потоки. И здесь уже многое зависит от того, насколько устойчивы эти унаследованные от Вестфальской эпохи перегородки: или это всего лишь бесполезные руины, или же старомодные, но еще относительно надежные укрепления, способные служить защитой от вихревых потоков средней мощности. Во всяком случае, в поисках причин современной турбулентности следует очень серьезно отнестись к асимметрии суверенитетов в системе международных отношений и увеличивающемуся разнообразию существующих типов государственности.

Экономические факторы, как и в прежние эпохи, играют определяющую роль в обеспечении стабильности или дестабилизации социальных систем и политических режимов. Однако в «замкнутом» мире движение потоков капитала менее чем когда-либо соответствует идеальным представлениям о «естественном регуляторе» экономических процессов. Напротив, мгновенные перетоки капитала, нередко обусловленные спекулятивной игрой или конъюнктурными обстоятельствами, в считанные дни могут поставить процветавшие нации на грань экономического коллапса и социального взрыва. При этом сокращающиеся возможности пространственной экспансии капитала, прежде всего финансового, компенсируются лихорадочным стремлением к экспансии во времени, то есть к различным формам «жизни взаймы», «надуванию пузырей» во всех областях экономики и финансов, где это только возможно – от сырья и недвижимости до сектора высоких технологий. На протяжении первого десятилетия XXI века большинство из этих пузырей последовательно лопались. И сегодня последним рубежом экспансии капитала во времени становится надувание пузыря государственного долга. В случае США – крупнейшей в мире экономики и страны-эмитента мировой валюты – оно чревато глобальным коллапсом, размеры которого могут значительно превзойти масштабы кризиса 2008–2009 годов. Но турбулентность способны спровоцировать и меры экономического оздоровления, которые будут означать значительное сокращение расходов в государственном и частном секторах Соединенных Штатов, что приведет к схлопыванию потребительского спроса в глобальном масштабе и сделает реальной угрозу новой рецессии мировой экономики.

Турбулентность в международной политике в настоящее время как никогда прежде связана и с тем, что можно назвать турбулентностью естественной – возрастающей уязвимостью социотехнических систем перед природными катаклизмами, часть из которых, по всей видимости, обусловлена антропогенным воздействием на климат планеты и критически важные для равновесия глобальной окружающей среды экосистемы. Множатся свидетельства того, что через природные аномалии и катастрофы биосфера все чаще предопределяет поведение человека и социальных общностей. К числу прямых следствий этих процессов относятся повсеместное обострение проблемы продовольственной безопасности, растущее неравноправие в доступе к пресной воде, все менее контролируемые миграционные потоки и появление очагов социальной нестабильности даже в прежде «благополучных» обществах. Однако и в тех случаях, когда положительная обратная связь между масштабом природных катастроф и антропогенным воздействием отсутствует, можно все чаще наблюдать феномен, когда природная катастрофа с большим количеством разрушений и человеческих жертв в одной из частей планеты порождает комплексные и долгосрочные последствия. Один из последних трагических примеров – землетрясение и цунами в Японии, спровоцировавшие самую серьезную после Чернобыля аварию на объекте атомной энергетики. Это событие будет иметь долгосрочные последствия для мировой энергетической политики, по сути дела, еще более сужая и без того ограниченный набор возможностей в решении энергетических проблем человечества.

На этом фоне положение России противоречиво, поскольку она уже значительно интегрирована в глобальные процессы, но вовлеченность не является тотальной, и часть потоков мировой турбулентности обходит нас стороной. Разумеется, не все. Расчеты российских соправителей на особое положение «тихой гавани» были, как известно, с легкостью опрокинуты кризисным штормом 2008 года. Но все же с потоками менее сильными пока вполне успешно справляются старомодные бастионы суверенного государства, а некоторые из более сильных ветров затрагивают нас, скорее, по касательной. После распада СССР нынешнее поколение россиян чуть раньше других народов ведущих стран успело накопить свой собственный опыт выживания в эру «великих потрясений», и адаптивные способности в этом отношении у нас развиты лучше. Более того, во многом благодаря достаточно высокой степени внешнеполитической маневренности России в хаотизирующемся мире удалось достичь по-своему уникального состояния, когда отношения с большинством стран являются хорошими или удовлетворительными. Даже в экономическом отношении ниша крупнейшего поставщика энергоносителей оказалась более надежной, чем почетные позиции флагмана экономики знаний. Вероятнее всего, это состояние ситуативно, преходяще, оно подобно штилю внутри «глаза тайфуна». Но пока России удается умещаться внутри этой зоны – нам в самом деле, как заметил недавно Сергей Караганов, «везет». Вопрос, однако, состоит в том, как долго Россия сможет оставаться в достаточно выигрышном положении при продолжающемся усилении турбулентности.

Здесь есть по меньшей мере две составляющих. Во-первых, способность и далее умело вести лайнер российской внешней политики через зону турбулентности, опираясь на представления о мире, адекватные современным глобальным процессам. Во-вторых, и это главное, – не допустить того, чтобы Россия сама превратилась в новый мощный источник мировой дестабилизации. Именно последнее обстоятельство является определяющим в дискуссии о возможной эволюции российской внешней политики после думских выборов 2011 г. и президентских выборов 2012 года.

Идеологемы и групповые интересы. Российский случай

В первые три года существования путинско-медведевского дуумвирата внешняя политика в основном оставалась вне сферы реальных или мнимых противоречий между соправителями. Мюнхенская программа-минимум – длительная приостановка продвижения НАТО на постсоветском пространстве – была выполнена еще в 2008 году. Вслед за этим при сохранении прежних ориентиров Москве было необходимо продемонстрировать снижение накала полемики, готовность к диалогу и выстраиванию партнерских отношений с Западом в контексте совместных усилий по преодолению последствий глобального экономического кризиса. Президент Дмитрий Медведев эффективно решал эти задачи, которые, несомненно, были частью совместной стратегии дуумвиров.

На этом фоне неожиданностью стал всплеск заочной полемики между Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым по поводу резолюции ООН № 1973, открывшей путь военной операции против режима Каддафи. Любопытно, что полемика вспыхнула уже после того, как Кремль принял решение (скорее, все-таки принципиально согласованное) не накладывать вето на эту резолюцию. Причем это явно было решение, основанное на расчете выгод и издержек ситуации, когда Москва не препятствует Западу втянуться в очередную войну в исламском мире. Разница, очевидно, заключалась в том, что Путин сразу после начала авиаударов по ливийским военным объектам не чувствовал себя связанным какими-либо обязательствами перед новой коалицией и использовал стандартный оборот антизападной риторики, тогда как Медведев выступил с оправданием если не действий Запада, то, во всяком случае, принятой резолюции.

В потоке суждений и комментариев экспертов, стремившихся в очередной раз увидеть признаки бесповоротного раскола тандема, мало кто обратил внимание, что президент России аргументировал свою позицию с использованием терминологии гуманитарного интервенционизма. Ранее подобная линия аргументации использовалась во время пятидневной войны в августе 2008 года. Но в целом идеи гуманитарного интервенционизма явно не относились к числу популярных в России внешнеполитических дискурсов. И прежде чем задаться вопросом о его перспективах, стоит подумать о том, почему кроме политического реализма у нас явно отсутствуют устойчивые течения или школы внешнеполитической мысли, сопоставимые с либеральным вильсонианством или популистским джексонианством в США? Нельзя ведь сказать, что подобные идеи у нас вовсе не звучат. Напротив, российское экспертное сообщество вполне в состоянии предлагать эти идеи a la carte, или по крайней мере транслировать их от внешних источников генерации. Однако помимо предложения необходим спрос.

Но каковы же источники и механизмы формирования такого спроса? Те или иные направления внешнеполитической мысли будут устойчивыми, только если они связаны со стабильными и влиятельными группами интересов, а сами эти интересы выражены в соответствующих идеологемах. Понятно, что из-за разрывов исторической преемственности в XX веке у нас нет прямых соответствий течениям масштаба джексонианства или вильсонианства. Могли бы они появиться, если бы не эти разрывы? Несомненно, да. Ведь уже в установочном для русского консерватизма тексте – карамзинской «Записке о древней и новой России» – историософская аргументация в пользу самодержавной «вертикали власти» спроецирована на вполне конкретные обстоятельства европейской политики после Тильзитского мира. Но если идеи Карамзина относительно природы российской власти отчасти применимы и к внутриполитической ситуации в начале XXI века, то и его оценки турбулентной эпохи Французской революции и наполеоновских войн будут поучительными для тех, кто пытается сориентироваться в бурлящем мире поствестернизации.

Сложнее будет с «опрокидыванием» в современность внешнеполитических идей дореволюционных либералов. Скорее, случайностью выглядит аналогия между империалистическими устремлениями кадетского лидера Павла Милюкова и чубайсовской идеей «либеральной империи», которая в свое время вызвала непродолжительную оживленную полемику, но серьезного концептуального развития так и не получила.

Устойчивость и востребованность внешнеполитических идей напрямую определяются интересами влиятельных сил и артикуляцией этих интересов в публичном пространстве. В постсоветскую эпоху появились принципиально новые группы интересов, которые на протяжении 1990-х гг. вполне успешно осваивали публичное пространство. Воссоздание вертикали власти не означало устранения групп интересов – напротив, происходила их дальнейшая консолидация. Однако формы артикуляции и механизмы согласования различных интересов и разрешения конфликтов существенно изменились, будучи в период путинского президентства тесно привязанными к власти. Пожалуй, наилучшим образом специфику этой ситуации описывает предложенная Юрием Пивоваровым метафора «властной плазмы», способной объединять даже несовместимые друг с другом кластеры российской элиты на основе специфического регулирования отношений «власть-собственность». Именно в этой аморфной субстанции разрешаются и возникают вновь конфликты между основными группами интересов. «Властная плазма» служит питательной средой для дальнейшего структурирования и дифференциации групп интересов, часть из которых имеет уже вполне определенные геоэкономические и геополитические предпочтения (постсоветское пространство, Европейский союз, США, Китай и страны АТР). Впрочем, эти предпочтения артикулированы пока довольно невнятно.

Политические дискуссии предвыборного года, распространившиеся и на сферу российской внешней политики, свидетельствуют о том, что «властная плазма» как механизм политико-экономического управления и «разруливания» конфликтов перестает устраивать многие влиятельные силы, равно как и массовые группы, на которые эти силы хотели бы или могли бы опереться. Сама ситуация реконфигурации власти и начала первого «длинного» (шестилетнего) президентства означает не только завершение промежуточного периода тандемократии, но и возможность эмансипации основных групп интересов. Если «после дуумвирата» они заявят о себе, перейдя из состояния «властной плазмы» к полноценному существованию в публичном политическом пространстве, то, по всей вероятности, будет запущен и процесс формирования устойчивых внешнеполитических доктрин. Доктрин, опирающихся не на предпочтения отдельных экспертов, а на спрос, формируемый стабильными структурами, укорененными в российском обществе.

Основой процесса являются как общие макросоциальные изменения, связанные с укреплением российского среднего класса и формированием его идентичности, так и с дальнейшей трансформацией структуры элитарных групп. По всей видимости, в ближайшие годы средний класс, как и другие крупные социальные группы, еще не будет в состоянии сформировать четкий запрос на то или иное направление внешней политики. Скорее, запрос останется размытым и внутренне противоречивым, в чем-то отдаленно напоминающим весьма эклектичные внешнеполитические устремления тех широких слоев американского общества, на которые опираются сегодня оппоненты президента Обамы, в том числе пассионарии из «партии чаепития». В Америке, однако, элитарные группы способны артикулировать запросы широких слоев, сопрягать их с интересами бизнеса, военно-промышленного комплекса, различных меньшинств и т.д. Группы российской элиты, погруженные во «властную плазму», варятся в собственном соку, не испытывая (до последнего времени) сильной потребности во взаимодействии с массовыми группами. В конечном счете речь идет о качестве нынешней российской элиты, о степени ее укорененности в современном обществе и об осознании ответственности перед этим обществом.

Российский городской средний класс, или «новые сердитые», как метко назвал его представителей Алексей Чадаев, информационно и технологически уже вполне интегрирован в глобализированный мир, но это не значит, что при жестком критицизме в отношении собственной власти и элиты он заведомо будет генерировать прозападный и промодернизационный запросы. Скорее, это будет установка на то, чтобы отношения России с внешним миром начали реально работать на его, среднего класса, интересы. Но представители критически настроенного среднего класса в числе первых откажутся поддержать политику, которая при всех декларациях открытости Западу и стремления к модернизации будет реально работать лишь в интересах нескольких элитарных групп.

Не исключено, что в среднесрочной перспективе появятся основания говорить о формировании широких коалиций в поддержку стабильности или обновления, коалиций, отражающих и массовые запросы, и интересы тех или иных групп элиты. Формирование таких коалиций могло бы стать основой трансформации социально-политического порядка, преодоления нынешней модели «властной плазмы». Одним из множественных последствий появления таких коалиций, по всей видимости, станет и «укоренение» в российском публичном пространстве различных школ внешнеполитической мысли. Вопрос состоит в том, будут ли эти изменения ускорены электоральными кампаниями 2011–2012 гг. или же они окажутся сопряжены с другими, возможно, тревожными событиями эпохи «после дуумвирата».

Выборы и турбулентность

От того, какой будет новая конфигурация власти после выборов в 2011-м и 2012 г., зависит не столько радикальное изменение российского внешнеполитического курса (довольно маловероятное), сколько то, станет ли Россия новым источником глобальной турбулентности. И здесь обнаруживается, что менее важен результат, конкретная персона на вершине властного Олимпа, нежели сам процесс выборов, их способность (или неспособность) обеспечить легитимность следующего президентства. Потребность в новой полноценной легитимности вызвана уже тем, что модель «властной плазмы» утрачивает эффективность, переставая отвечать нуждам ряда влиятельных групп и массовым социальным запросам.

Следует подчеркнуть, что это должна быть легитимность в глазах граждан России (критерии ОБСЕ или других наднациональных институций, дающих оценки электоральным процедурам, являются в данном случае не более чем субсидиарными). А она не сводится лишь к чистоте процедуры выборов, но складывается также из соответствия политики избранного президента массовым ожиданиям. В этом смысле легитимность президентства Бориса Ельцина обеспечивалась не только победой в реальной конкурентной борьбе на выборах 12 июня 1991 г., но прежде всего огромным потенциалом надежд, которые возлагали на него самые разные слои населения. Выборы 1996 г. едва ли укрепили эту легитимность, но изначального запаса надежд хватило на все 1990-е годы. В случае Путина наибольшую роль в легитимации власти сыграли не конкурентные выборы, но соответствие изменившемуся социальному запросу. Легитимность дуумвирата Путин–Медведев была инерционной, продолжающей легитимность путинского президентства.

Основная проблема нынешних выборов состоит именно в необходимости получения новой легитимности, и сейчас все большее количество представителей самых разных политических взглядов сходятся в том, что наилучшим инструментом решения этой задачи могут быть выборы, выигранные в реальной конкурентной борьбе. В нынешних условиях одержать победу с использованием административного ресурса способен любой располагающий им кандидат. Но такая победа практически не создаст новому президенту легитимности. На эксплуатацию остатков прежнего доверия мог бы в лучшем случае рассчитывать Владимир Путин, опираясь на патерналистски ориентированный электорат, но предложив ему некий новый социальный контракт в духе обновленного политического консерватизма или модифицированного солидаризма. Ну а если при полном использовании всех административных рычагов победа будет обеспечена кандидату, декларирующему либеральные ценности, то с высокой степенью вероятности можно ожидать либо полной делегитимации нового президентства (со всеми последствиями, известными по последним годам горбачевского правления), либо радикального поворота, означающего отказ от принципа «свобода лучше, чем несвобода».

Альтернативные свободные выборы – совсем не панацея; использование этого инструмента в условиях «вегетарианского», по выражению Ивана Крастева, авторитаризма способно привести и к непредсказуемым последствиям. Но сегодня в российской политике необходим «гамбургский счет», нужно понять реальное соотношение сил и интересов (в т.ч. внешнеполитических), а не пытаться усыплять себя разговорами о безальтернативности модернизации либо о непреходящей ценности политической стабильности. Обеспечение представительства сил самой разной направленности, реально присутствующих в обществе, но не существующих в официальном политическом ландшафте, является средством предупреждения внутренней турбулентности.

Между тем признаки утраты контроля и проявлений делегитимации явно обозначились уже в конце 2010 г., когда стало ясно, что на арену общественной и политической жизни выходит новая внесистемная сила. Акция болельщиков «Спартака» на Манежной площади 11 декабря 2010 г. стала симптомом нарастания внутренней политической турбулентности, продемонстрировав спонтанность, потенциал массового участия, быстроту мобилизации, неподконтрольность легально действующим политическим силам и растерянность властей. Особенно тревожным показателем неблагополучия явилась направленность протестного потенциала. Москвичи наблюдали не просто выплеск ксенофобских настроений, в основе которого лежит примитивное деление на «своих» и «чужих», но готовность провести это деление по карте страны, отгородиться (а то и осуществить сецессию) от части территории российского государства. «Национал-изоляционизм» – так можно назвать это направление, если оно получит серьезное идеологическое обоснование – представляет собой исключительно опасную утопию, попытка осуществления которой автоматически превратит Россию в одну из основных зон мировой турбулентности.

Протест, прорвавшийся на поверхность в конце прошлого года, сразу же обнажил то, что ни для кого не было секретом, – структурную и конструктивную уязвимость нынешнего Российского государства. Обрушение Советского Союза не могло не привести к появлению опасных трещин и в государственной конструкции Российской Федерации. На протяжении 1990-х гг. центральная власть стремилась не допустить, чтобы эти трещины расширились до критического уровня. В следующем десятилетии как будто удалось большее: трещины замазали и подштукатурили. Теперь штукатурка начала осыпаться, и сотрясение даже средней силы способно эти трещины вновь расширить. В таких обстоятельствах конкурентные выборы как наиболее эффективный способ легитимации власти и обеспечения представительства основных групп интересов могли бы стать средством укрепления государственности, нахождения разумного баланса между стабильностью и модернизацией, упрочения позиций России в турбулентном мире.

Внешнеполитические опции после 2012 года

Внутренняя уязвимость государственной конструкции и внешняя турбулентность – вот рамочные условия следующего президентства. Любые усилия по разработке российской внешнеполитической стратегии во втором десятилетии XXI века окажутся тщетными, если завершение периода дуумвирата будет способствовать нарастанию тенденций внутренней дестабилизации, напряжения в межэтнических и федеративных отношениях и превращению России в новый источник глобальных потрясений. То, как Россия преодолеет рубеж 2012 г., станет определяющим и с точки зрения эффективности ее внешней политики.

Очевидно, что избранный президент (неважно, кто персонально им окажется) должен иметь новый полноценный мандат, а не пытаться закрепиться у власти, эксплуатируя остатки прежней легитимности. Разумеется, укреплению новой легитимности будут способствовать и ключевые внутриполитические мероприятия начального периода следующего президентства. И если консолидация власти пройдет успешно, не вызывая нарастания социального недовольства и политической напряженности, то вновь избранный президент, очевидно, захочет обладать максимально полным набором инструментов внешнеполитической деятельности.

В этом смысле едва ли оправданно идти на самоограничение политического маневра, следуя какой-либо нормативной доктрине. Глобальную турбулентность после произнесения присяги российского президента никто не отменит. Скорее, напротив, следует ожидать новых потрясений, вызванных прежде всего мировой экономической динамикой, а именно тем, что ни одну из основных причин кризиса 2008–2009 гг. устранить не удалось, болезнь загнана внутрь. Наверняка и процессы поствестернизации породят немало новых шквальных порывов.

Если фундаментальную неопределенность «междуцарствия модерна» и глобальную турбулентность рассматривать как Zeitdiagnose (диагноз времени. – Ред.) начала XXI века, то для российской внешней политики это означает необходимость решения трех взаимосвязанных задач:

предотвращать либо минимизировать дестабилизирующее воздействие глобальной турбулентности на внутриполитические процессы;насколько возможно использовать глобальную турбулентность в российских интересах;добиваться полноценного участия России в определении будущих правил игры – нового мирового порядка, который рано или поздно придет на смену «междуцарствию модерна».

Первые две задачи представляют собой попытку продлить «момент везения», подольше удержаться внутри «глаза тайфуна». Их решение потребует сохранения максимальной степени внешнеполитической маневренности, открытости к конструктивному взаимодействию со всеми влиятельными акторами мировой политики и недопущения поспешного встраивания в ту или иную жесткую конфигурацию военно-политических союзов и интеграционных механизмов, где Россия окажется на положении ведомого.

Усиление конкурентной борьбы между США и Китаем за глобальное лидерство станет, очевидно, одним из основных трендов предстоящего десятилетия. Объективно Россия обладает потенциалом, способным обеспечить стратегический перевес одной из сторон. Однако Москве есть здесь чему поучиться у того же Пекина, который в последние два десятилетия холодной войны пребывал в сходном положении. Избранная Мао Цзэдуном и его наследниками тактика «обезьяны, наблюдающей за схваткой двух тигров», оказалась выигрышной, причем торжествующая обезьяна так и не присоединилась ни к одному из участников схватки. В нынешних обстоятельствах Россия может максимизировать выгоды, не присоединяясь ни к одному из соперников, но стремясь выстроить партнерские отношения с каждым из них.

К настоящему моменту, несмотря на серьезные достижения политики перезагрузки, российско-американские отношения так и не приблизились к уровню отношений между Москвой и Пекином. Основная трудность состоит здесь в неспособности Москвы и Вашингтона согласовать принципиально новую повестку двусторонних отношений, отвечающую современным реалиям. В результате к концу (первых?) президентских сроков Барака Обамы и Дмитрия Медведева определяющей дальнейшую повестку двусторонних отношений может стать проблема противоракетной обороны, которая, по всей видимости, выявит пределы российско-американской перезагрузки, а то и вовсе ее похоронит. Вместе с тем возвышение Китая рано или поздно заставит Москву и Вашингтон выработать новый формат взаимодействия, причем имя и партийно-политическая принадлежность будущих лидеров России и США едва ли значительно повлияют на этот процесс.

Существенное изменение формата российско-американских отношений также будет связано с возможностью полноценного участия России в определении рамочных условий и институциональных механизмов нового международного порядка. Однако поиск в этом направлении не может вестись только по линии Москва – Вашингтон. В кратко- и среднесрочной перспективе речь идет о возможности совместных действий ключевых международных игроков для обеспечения относительной управляемости на фоне накопления конфликтного потенциала в ряде важных регионов планеты, турбулентности на товарных и финансовых рынках, новых миграционных волн, растущей активности различных сетевых сообществ, деградации окружающей среды, техногенных катастроф и т.д.

Процесс поиска новой модели глобального управления является многосторонним и конкурентным, и в этом смысле он также может продуцировать турбулентность. В последние годы мы стали свидетелями лихорадочного поиска тех механизмов глобального управления, которые окажутся достаточно работоспособными в условиях экономического кризиса. Мы видели и попытки оживить институты Вашингтонского консенсуса, и усилия сформировать более представительный клуб ведущих мировых экономик (G20), и новые структуры многостороннего сотрудничества (БРИКС). Очевидно, что в интересах России активное участие в большинстве возможных конфигураций, ориентированных на формирование новой системы глобального управления. Исключением могут быть те политические структуры, участие в которых ведет к прямому вовлечению России в региональные конфликты либо в соперничество за мировое лидерство на стороне одного из основных претендентов.

Многовекторность российской дипломатии, скорее всего, сохранится после выборов 2012 года. Даже если внешнеполитическая деятельность будет жестко подчинена задачам модернизации, понимаемой преимущественно в инструментальном смысле, все равно потребуются и быстрое реагирование на турбулентность, и готовность к ситуативным коалициям, и использование различных доктринальных установок, позволяющих обосновать те или иные действия, оправданные в соответствующих обстоятельствах. Следовательно, идеи и риторику гуманитарного интервенционизма также желательно сохранять в арсенале на случай, когда придется предпринимать соответствующие действия на постсоветском пространстве (а вероятность подобного поворота событий, к сожалению, сбрасывать со счетов нельзя). Но было бы, конечно, странно, если именно эти идеи станут краеугольным камнем внешнеполитической философии нового президентства.

По всей видимости, России в период первого «длинного» президентства следует быть готовой к возникновению угрожающей турбулентности на постсоветском пространстве либо в непосредственной близости от него. Прежде всего, нельзя исключать возможность дестабилизации положения в Центральной Азии, что может быть связано как с массовыми социальными протестами и межэтническими столкновениями, так и с естественной сменой поколений политических лидеров (уже произошедшей в Туркменистане и приближающейся в остальных странах региона). Даже если сам регион в эти годы сохранит видимую стабильность, постоянным источником турбулентности останется Афганистан, где после ликвидации Усамы бен Ладена могут быть реализованы различные сценарии, позволяющие значительно сократить или вовсе завершить западное военное присутствие.

Крайне опасна для Москвы была бы и расконсервация таких региональных конфликтов, как карабахский и приднестровский. Возобновление открытого противоборства их участников привело бы если не к прямому вовлечению России, то, во всяком случае, к серьезному нарушению хрупкого равновесия на всем постсоветском пространстве и к открытому вмешательству отдельных стран Запада либо его военно-политических институтов в дела СНГ.

Одним из несомненных политических достижений периода дуумвирата стало формирование Таможенного союза и создание фундамента для Единого экономического пространства России, Белоруссии и Казахстана. В настоящее время, однако, ситуация остается недостаточно устойчивой, и связано это как с экономическими, так и с политическими причинами, прежде всего, с проблемой стабильности режима Александра Лукашенко. Очевидно, что закрепление этих успехов России на постсоветском пространстве станет важной задачей следующего президентства, неизбежно сопряженной с попытками стабилизирующего воздействия на положение в странах – участницах Таможенного союза и ЕЭП.

Позитивные изменения в российско-украинских отношениях после избрания президентом Украины Виктора Януковича относятся к числу наиболее ярких событий 2010 года. Но есть опасность растратить этот потенциал, если Москва и Киев будут ориентироваться на существующие шаблоны межгосударственных связей на постсоветском пространстве. «Бегство от Москвы» – альфа и омега политики прежней украинской власти – оказалось прорывом не в Европу, а в геополитический тупик. Но и резкие движения в противоположном направлении не сулят Киеву больших дивидендов, особенно если опираться они будут на существующие институциональные формы сотрудничества постсоветских государств. России следовало бы помочь нынешней украинской власти в определении особого места Украины в Большой Европе, где она могла бы играть действительно активную и уникальную роль, к которой с равным уважением будут относиться и в Москве, и в Брюсселе, и в Вашингтоне. В стратегическом плане стабильность и перспективы развития постсоветского пространства напрямую будут зависеть от нахождения новой формулы российско-украинского партнерства.

***

Роль России в мире «междуцарствия модерна» будет в первую очередь определяться тем, удастся ли ей избежать внутренней дестабилизации. Если внутренняя стабильность сохранится, активность Москвы на международной арене станет возрастать независимо от имени человека, который в 2012 г. принесет в Большом Кремлевском дворце президентскую присягу. Вместе с тем внутриполитическая эволюция будет способствовать постепенному формированию спроса со стороны основных групп интересов на те или иные доктрины, которые станут оказывать большее влияние на российскую внешнюю политику. Иначе говоря, в среднесрочной перспективе внешняя политика России уже не будет выражением консенсуса «властной плазмы» по поводу отношений с внешним миром, но начнет отражать более эксплицированные интересы влиятельных групп, как массовых, так и элитарных. Вместе с тем, мировая турбулентность и коллизии эры поствестернизации внесут свои, возможно, очень серьезные коррективы и в повседневную внешнеполитическую деятельность, и в теоретическое осмысление ее основных задач.

Д.В. Ефременко – доктор политических наук, зав. отделом социологии и социальной психологии Института научной информации по общественным наукам РАН.

Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739741 Дмитрий Ефременко

В ожидании мистера Z

Почему «новый стратегический нарратив» не содержит стратегии

Работа двух офицеров Корпуса морской пехоты США – капитана Уэйна Портера и полковника Марка Майклби, – напечатанная в этом номере нашего журнала, была торжественно презентована минувшей весной в Вашингтоне. Особую значимость мероприятию должно было придать присутствие американского военного номер один – адмирала Майкла Маллена, главы Объединенного комитета начальников штабов. В обсуждении участвовали знаковые представители разных идеологических течений. Да и жанр авторы заведомо определили таким образом, чтобы максимально выпукло обозначить свои претензии на весомый вклад в осмысление курса Соединенных Штатов. Документ делает заявку на создание нового «стратегического нарратива», то есть на изменение направления дискуссии о внешней политике США. А псевдоним авторов – «Мистер Y» – без ложной скромности отсылает к, вероятно, самой знаменитой аналитической записке прошлого века – «длинной телеграмме» временного поверенного в делах Соединенных Штатов в СССР Джорджа Кеннана. Она была направлена из Москвы в феврале 1946 г., а годом позже опубликована в виде статьи «Источники советского поведения» на страницах журнала Foreign Affairs за подписью «Мистер X». Эта публикация и изложенная в ней концепция стратегического сдерживания Советского Союза на поколения определила стиль мышления американского военно-политического руководства.

Встревоженные генералы

Ниже мы остановимся на том, почему, на наш взгляд, авторам в погонах не удалось подобраться к планке, заданной Кеннаном, одним из самых блестящих американских дипломатов и внешнеполитических мыслителей ХХ столетия. Однако стоит отметить, что само по себе появление этого материала и в особенности тот факт, что он вышел из недр Вооруженных сил США, весьма симптоматичны.

По объективным причинам военные глубже других понимают масштаб проблем, с которыми приходится сталкиваться Соединенным Штатам в начале второго десятилетия ХХI века. Что такое «имперское перенапряжение», о котором применительно к США заговорили в середине 2000-х гг., солдаты, офицеры и генералы знают на собственной шкуре. Если для дипломатов, стратегов в мировых столицах и политических аналитиков провал попытки установления «однополярного мира», в котором доминировала бы Америка, – это схема большей или меньшей степени умозрительности, то для военных она означает каждодневные потери и недостаток средств для выполнения все новых задач. Не случайно адмирал Маллен не устает повторять, что главной угрозой национальной безопасности Америки является не «Аль-Каида», Китай или Иран, а гигантский дефицит государственного бюджета. Министр обороны Роберт Гейтс до последнего сопротивлялся вступлению Соединенных Штатов в ливийскую войну, предложив отправить к психиатру того из его преемников, кто захочет еще раз послать американских солдат на Ближний Восток.

Практики в военной форме, которым по определению положено не теоретизировать, а выполнять приказы, остро ощущают концептуальную неразбериху, которая царит в головах их политических руководителей с подачи тех, кто призван обеспечивать гражданскую власть профессиональными оценками и стратегическими рекомендациями. Эпоха после холодной войны знаменовалась на мировой сцене калейдоскопической сменой декораций, которая (а не чьи-то заранее обозначенные намерения) в основном и определяла фабулу разыгрывавшегося действия. Скорость, с которой раскручивался маховик сюжета, застала врасплох всех тех, кто считал себя авторами пьесы, и довольно скоро им не осталось ничего иного, кроме как попытаться формулировать собственную линию поведения вдогонку поворотам интриги. Видимо, в силу общей растерянности и недостатка времени на размышления вместо стройной картины получилась рассыпчатая мозаика из произвольно подбираемых элементов различных стратегических подходов – от старых добрых концепций из классической теории международных отношений до новомодных фантазий околополитических беллетристов.

Вне зависимости от качества нарратива, то, что действующие военные предпринимают попытку предложить собственное осмысление политических проблем и способов их решения, – тревожный звонок для всех тех, кому это положено по должности. Им, по сути, дают понять, что они свою работу не выполняют, создавая тем самым растущие проблемы для тех, кто обязан нести на себе тяготы и лишения, связанные с проведением американской национальной стратегии в жизнь. И политической элите Соединенных Штатов стоит обратить внимание на этот сигнал, который, если он не будет услышан, может в перспективе превратиться в основание для более серьезного и системного недовольства, которое «служивые люди» станут испытывать в отношении своих политических представителей.

Бессистемная взаимозависимость

Вызов, с которым сталкивается в наши дни вся мировая академическая и политическая элита, заключается в полном отсутствии ясности относительно того, что действительно важно, а что не очень. В чем разница между повествованием Мистера Y и очерком Мистера X помимо различий в литературном стиле, который у последнего отмечен непревзойденным изяществом? В том, что Кеннан всегда четко знал, о чем и для чего пишет. Он анализировал конкретный субъект действия – Россию/СССР, что позволяло делать недвусмысленные предсказания и давать ясные рекомендации, благодаря такому же концептуально безупречному исследованию истории и структуры изучаемого вопроса. Именно поэтому анализ Мистера X так хорошо служил интересам американской внешней политики в течение десятилетий. Кроме того, его умозаключения вносили существенный вклад в обеспечение структурной стабильности мира, поскольку именно на них основывалась стратегия США, крайне важного участника международной политики.

Изобретатели нарратива, напротив, не стремятся идентифицировать главное явление или событие, заслуживающего приложения интеллектуальных способностей с опорой на определенную методологию. Вообще, создается впечатление, что авторы избегают того, чтобы прямо и четко сформулировать свою мысль, пряча ее за бесконечным повторением идеологических клише. Это свойственно многим американским документам, в которых суть надо искать под толстым слоем обязательной риторики. Но здесь офицеры как будто бы опасаются, что их обвинят в отходе от незыблемых догматов представления Соединенных Штатов о себе, а в то же время и сами боятся в них усомниться, поэтому текст местами напоминает самовнушение. Констатация, которая подспудно угадывается за рассуждениями авторов, заключается в признании, что США должны ограничить свои устремления и не в состоянии играть роль безоговорочного мирового лидера. Однако артикулировать это невозможно, ибо на презумпции глобального лидерства строится все здание американской внешней политики, особенно после исчезновения СССР. Поэтому, давая понять, что Вашингтону нужно быть более сдержанным и повернуться к собственным внутренним проблемам, авторы в то же время горячо доказывают: именно это и есть путь к лидерству на международной арене.

Между тем, «динамичная и взаимосвязанная мировая система», несколько раз упоминаемая в нарративе, не представляется академически продуманным и серьезным понятием, на которое можно было бы ссылаться при дальнейших теоретических исследованиях. Скорее это констатация некоего важного эмпирического факта, которая, тем не менее, не дает нового инструмента анализа и не делает мировую политику яснее ни с точки зрения действующих лиц, ни с точки зрения структуры.

Очевидно, что система международных отношений меняется. Мировая политика, какой мы видим ее сегодня, – это продукт фундаментальных перемен, происходящих как на структурном уровне, так и на уровне действующих лиц. Вопрос в том, какие структурные перемены следует считать наиболее важными и какой из акторов вносит наиболее заметный вклад в стабилизацию или дестабилизацию ситуации?

Десять лет назад в стержень международных отношений попытались было превратить терроризм, олицетворяемый Усамой бен Ладеном. Результат говорит сам за себя – за истекшее время международная ситуация стала еще менее объяснимой и предсказуемой. А теперь не стало и самого бен Ладена. Его устранение было довольно смелым и решительным шагом. Ведь он хотя бы имитировал «системного оппонента», для противостояния которому могли сплотиться «ответственные участники мировой политики». Теперь нет и этого. Ни одна другая личность и ни одно иное государство не готовы выступить в этой роли. И на первый план снова выходит вопрос о том, на какой платформе строить политический анализ и как проводить избранную линию.

Из наблюдений Мистера Y не вытекают выводы о конкретном действующем лице мировой политики, относительно которого Соединенным Штатам следует рассчитывать свою силу и возможности. Во второй половине прошлого века Джордж Кеннан и Америка сумели правильно определить врага, собственно, он был очевиден. В каком-то смысле им повезло в том, что по воле истории у них был один явный и хорошо известный противник – «соперник, а не партнер на политической арене».

Нарратив также не помогает лучше понять устройство международной системы, тем более что ни авторы, ни прочие эксперты в этой сфере не могут решить, какие из «мировых взаимосвязей» действительно важны и фундаментальны, а какие вторичны. Следовательно, данное определение не способствует лучшему пониманию того, развитию каких возможностей должно уделить первостепенное внимание современное государство, чтобы составить точный перечень задач во внутренней и внешней политике.

Можно ли обойтись без этого при проведении государственной политики? Едва ли. Что будет делать политический истеблишмент, если интеллектуалы не обеспечат его надлежащей методологией? Неизбежно скатится либо к импульсивному авантюризму в суждениях и действиях (сначала на не вполне понятных основаниях бомбят Муаммара Каддафи, виновного в гибели сотен человек, а затем безучастно наблюдают за тем, как стремительно растет число убитых в Сирии или Йемене), либо под видом нового курса продолжит проводить традиционную политику. Обычно она преследует цель превратить страну в «сильнейшего конкурента» на мировой арене, хотя при этом неустанно подчеркивается, что мы живем в мире, где не может быть победителей и проигравших. В общем, всегда опасно оставлять политиков без четкого руководства, и военные это инстинктивно понимают.

Более того, отсутствие методологии для адекватной оценки того, какие вопросы или страны заслуживают главного внимания, может очень скоро привести к широкому плюрализму в отношениях, иными словами – к бессистемным связям, в которых отсутствует иерархия партнеров. Концепция «взаимозависимости» как раз и подталкивает к такому положению. Само по себе это может стать мощным фактором, подрывающим возможности и влияние конкретного государства на международной арене.

Как справедливо заметил Морис Эш в 1951 г., сила и влияние – «субъективный фактор, который во многом зависит от отношений». (Иными словами, они проявляются только в процессе структурированного взаимодействия государств.) В этом их кардинальное отличие от фактора вооружений, которые считаются «объективным понятием». Однако поддержание слишком большого числа связей практически равноценно отсутствию отношений. Притворное чувство удовлетворенности от связей со многими партнерами в разных областях («относительная влиятельность») не способно заменить наличие четких и продуманных контактов хотя бы в одной сфере. Поэтому, например, Россия и США держатся за консервативный и, казалось бы, устаревший процесс сокращения ядерных вооружений – это эталон глубоких, выверенных и полностью просчитываемых отношений.

Вышеупомянутое отличие X и Y – понимание главного стержня анализа в одном случае и отсутствие такого понимания в другом – не вина энтузиастов и авторов нарратива. Это отражение того, насколько современный мир отличается от мира, в котором жил и творил Джордж Кеннан. На него требуется конкретный ответ, ведь безопасность и стабильность зависят от того, как страны понимают и истолковывают действия и реакции других. То есть, как они оценивают допустимые границы действий на внешнеполитической сцене, за которыми эти действия принимают угрожающий характер. И как страны принимают решения, с каким государством-партнером нужно срочно обсудить тот или иной вопрос, а на какие страны можно не обращать внимания, ничем не рискуя ни сегодня, ни в будущем.

Неадекватное понимание или восприятие нередко приводило к началу войны. Большинство войн, если не считать структурных причин, начинались из-за неверного представления о том, насколько важно для противника то или иное обстоятельство. Вот почему исследователь международных отношений никогда не может считать неверное понимание (истолкование) намерений второстепенным или легко преодолимым фактором. Однако ошибочное восприятие становится особенно опасным, когда страна переоценивает свои возможности или неправильно оценивает силу и потенциал противника. Вот почему так важно правильно рассчитать и понять, из чего конкретно вырастает политическая власть (влияние). Это принципиально при выборе друзей и построении правильных отношений с врагами в большой политике, особенно в эпоху так называемого взаимозависимого мира, что делает его еще более опасным и непредсказуемым.

Неуловимый баланс

Пятисотлетняя идея баланса сил, которую политики и аналитики как минимум трижды в течение прошлого века – в 1919, 1945 и 1991 гг. – хоронили в колумбарии интеллектуальной истории, похоже, возрождается из пепла. Этому способствует крах практически всех концепций 1990-х гг. и угасание «избалованных чад холодной войны» – международных организаций, какими мы их знаем. Возвращению идеи баланса сил предшествовали яркие дебаты о «смещении центра силы и влияния» и временами серьезные, а временами не очень попытки воссоздать подобие биполярной конструкции путем противопоставления «рыночной демократии» и «рыночной автократии». Сегодня идея баланса сил – это не просто следствие нового международного контекста. Факторы, составляющие этот контекст, оказывают качественное влияние на ее теоретические и практические аспекты.

К этим факторам следует, во-первых, отнести снижение роли военного превосходства как системообразующего элемента межгосударственных отношений в мировом и во многих случаях в региональном масштабе. Во-вторых, с некоторыми оговорками, наблюдается возникновение подлинно «мировой экономики» – некоей независимой реальности, доступной для теоретических изысканий. В-третьих, можно говорить о качественном повышении значимости (внешнего и внутреннего) восприятия совокупных возможностей государства в процессе поиска им своего места в системе международных отношений. И, в-четвертых, демократизация мировой политики и появление новых, быстро усиливающихся стран со своей уникальной культурой, непохожей на известные нам, и c собственным представлением о справедливости. Последний фактор ставит под сомнение традиционные инструменты, с помощью которых можно определить намерения государств на мировом и региональном уровне.

Первый из вышеупомянутых факторов означает постепенное, но неуклонное снижение действенности военной силы как главного регулирующего механизма в международных отношениях. Исторически структуру мировой системы предопределяла именно военная мощь государств. Раймон Арон полагал, что международные отношения «строятся в тени войны». В своем классическом труде Эдвард Карр нисколько не сомневается в том, что из всех факторов, определяющих положение стран на мировой арене, военная мощь является первичным и важнейшим. Главный вопрос даже не в наличии военной силы как таковой и не в высокой вероятности ее применения, а в ключевой роли военной силы как главного элемента, определяющего поведение стран и способность системы международных отношений независимо функционировать.

В наши дни мы видим, как значение этого фактора постепенно снижается. Роковой удар по системе международных отношений, основанных на военной силе, был нанесен в 1991 г., когда закончилась конфронтация между Советским Союзом и США. Чтобы понять, до какой степени снизилось значение военной силы, достаточно сопоставить военный потенциал Соединенных Штатов, который превосходит совокупную военную мощь всех остальных стран мира вместе взятых, с весьма ограниченной способностью Вашингтона добиваться целей на мировом или даже региональном уровне.

Ситуация становится еще драматичнее, если посмотреть на масштаб угроз и вызовов, которые исходят от сравнительно небольших и отнюдь не самых продвинутых стран, таких как Иран и Северная Корея. Их твердая, порой истеричная решимость использовать все возможности, в том числе и военные, чтобы сопротивляться диктату из-за рубежа, означает, что даже самая сильная страна или группа стран не может считаться всемогущим лидером. Оказывается, что сегодня и абсолютного военного превосходства недостаточно для того, чтобы привести в исполнение угрозы и примерно наказать непокорные режимы. Яркой иллюстрацией является противостояние США, самой мощной военной державы в мировой истории, с Афганистаном, наиболее отсталым государством планеты. Все больше признаков того, что это противостояние завершится в пользу последнего.

Наиболее важная особенность нового мира состоит в нерациональности выбора в пользу применения силы как средства достижения политических целей. Это происходит не потому, что под влиянием внутренних преобразований или растущей зависимости от окружающего мира государства стали менее агрессивными и хищническими по своей природе. И фактор военной силы все еще играет роль последнего и решительного аргумента в любом споре (см. Россия – Грузия, 2008 г.). Аналогичным образом изменение роли военной силы не означает торжества тех, кто несостоятелен в военно-стратегическом отношении. Страны и региональные группы, не имеющие реальной военной мощи, не считаются важными игроками. Китай это прекрасно понимает и поэтому наращивает оборонительные возможности, чтобы они соответствовали его экономическому потенциалу. С другой стороны, как видно на примере России, даже отсутствие экономической, политической и идеологической силы и привлекательности можно отчасти компенсировать военной мощью. В то же время отношения между государствами в сфере безопасности, основанные на военной угрозе, перестали быть главным стержнем мирового порядка.

Второй из вышеперечисленных факторов – рождение новой «мировой экономики» – создает принципиально иные рамочные условия, в которых страны используют свои экономические ресурсы, в том числе такие блага, как природные запасы энергоносителей. Экономика в ее глобальном измерении приобретает все более ярко выраженный внешний характер. Похоже, она даже начинает играть роль некой входящей независимой переменной, которая трансформирует старую систему международных отношений, опиравшуюся на баланс сил. Таким образом, необходимо серьезно размышлять над тем, какое влияние экономическая взаимозависимость оказывает на межгосударственные отношения, и каковы механизмы этого влияния.

Третий фактор – качественное повышение важности (внешнего и внутреннего) восприятия совокупных возможностей страны – открывает новую дискуссию о том, как связаны между собой материальная и социальная мощь государства. Как уже говорилось, сила в международных отношениях проявляется скорее как субъективный фактор социальной нормы, и самое важное здесь – фактическое признание или непризнание этой нормы большинством конкретного сообщества. Только ее признание другими дает силе, наряду с самим фактом отношений, право на существование.

В совокупности эти три фактора, формирующие контекст современных отношений, ставят исследователей и политиков перед серьезной дилеммой. Бесконечное умножение параметров силы, которые необходимо принимать во внимание, ограничивает возможности анализа. Но самая важная проблема сегодня заключается в том, какие отношения могут служить подходящим инструментом для тестирования правильности восприятия силы и представления об имеющемся балансе сил. Это особенно важно потому, что все три вышеупомянутых фактора серьезно ограничивают применимость самого традиционного метода проверки – конфликта как универсального способа ранжирования стран.

Во многих научных и политологических статьях сегодня можно найти признание того факта, что конфликт больше не должен и не может считаться наиболее адекватным инструментом урегулирования в международных отношениях. Оно также включено в работу Мистера Y в качестве главного американского внешнеполитического императива («от сдерживания к устойчивости»). Однако неохотное вычеркивание конфликта из списка первоочередных и наиболее рациональных внешнеполитических решений само по себе ничего не значит, а лишь подводит нас к самой трудной задаче, которую человечеству когда-либо приходилось решать на протяжении всей своей истории. Речь идет о беспрецедентной мирной трансформации системы международных отношений. Наш прямой долг – определить возможности и инструменты для ее осуществления, а также подумать о том, что могут предпринять государства, чтобы изобрести эти инструменты. Конечно, прежде всего им нужно признать необходимость подобной трансформации, которая подразумевает большие изменения как на уровне мира в целом, так и на уровне действующих лиц и, по всей видимости, исключает саму возможность того, что некоторые государства обречены на роль «самого сильного конкурента и самого влиятельного игрока».

Но похоже, что с этими проблемами придется разбираться уже Мистеру Z.

* * *

Если не углубляться в теоретические дебри и не придираться к глубине научных изысканий, которые по определению не должны относиться к числу добродетелей действующих офицеров Вооруженных сил, сама задача, стоявшая перед авторами нарратива, вполне понятна. Это попытка привлечь внимание к обеспокоенности военных неудовлетворительной ситуацией с осмыслением мировых процессов и перевести дискуссию на более прикладные рельсы (хотя сам текст, как мы убедились, мало что привносит в этом плане). Соединенные Штаты достигли предела своих возможностей и нуждаются в новом выстраивании приоритетов и обозначении стратегических целей. Авторы текста желают примирить две основные тенденции американской внешней политики – упор на национальные интересы и, соответственно, отказ от интервенционизма, если он не связан с их непосредственной защитой, и мессианское желание распространять по всему миру «правильную» политическую модель. Симпатии Мистера Y явно на стороне первого подхода, однако он понимает, во-первых, невозможность изоляционизма в современном мире, во-вторых, укорененность мессианства в политическом сознании соотечественников. Поэтому все силы авторов уходят на доказательство того, что необходимое самоограничение никоим образом не подорвет способность и желание Америки служить маяком свободы и демократии для остального мира, даже наоборот, укрепит ее.

Однако дискуссия, начатая нарративом, без сомнения, будет набирать обороты в нынешнем десятилетии, к концу которого всем ведущим мировым акторам, вероятно, придется принимать серьезные решения о собственном месте в мире будущего. И поскольку Соединенные Штаты останутся игроком, от поведения которого на международной сцене зависит больше, чем от кого бы то ни было, изыскания американских авторов достойны как минимум заинтересованного внимания.

Т.В. Бордачёв – кандидат политических наук, директор Центра комплексных международных и европейских исследований НИУ ВШЭ.

Ф.А. Лукьянов - главный редактор журнала «Россия в глобальной политике». Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник, работал на Международном московском радио, в газетах "Сегодня", "Время МН", "Время новостей". Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России.

США. Россия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739736 Тимофей Бордачев, Федор Лукьянов

Статус-кво ради прогресса

Ждать ли скорых перемен на Корейском полуострове?

Резюме: Экономическая действительность в КНДР разительно отличается от распределительной уравниловки прошлого века, похоже, точка невозврата пройдена. Конечно, страна живет в страхе и бедности. Но и оснований рассчитывать на то, что режим скоро рухнет, не намного больше, чем ранее. Тем более что Китай этого просто не допустит.

Данная статья написана по результатам поездок автора в Пхеньян и Сеул в апреле-мае 2011 года.

Волна революций на Ближнем Востоке вызвала у многих экспертов-международников (особенно не занимающихся вплотную корейскими делами) вопрос – не следует ли ожидать подобных событий в Северной Корее? Не стоит ли эта тоталитарная закрытая страна на пороге потрясений? Тем более что подобному сценарию гарантирована внешняя поддержка – в Конституции сильной и процветающей Южной Кореи зафиксирована готовность и даже обязанность оказать содействие «повстанцам» и взять под контроль территорию Севера. Спонтанное достижение Республикой Корея заветной национальной цели – объединения, очевидно, не встретит какого-либо осуждения или противодействия со стороны мирового сообщества. Даже поддерживающий КНДР Китай в такой ситуации вряд ли осмелится противостоять «воле истории».

Необходимый элемент таких построений – расчет на то, что пхеньянский режим исчерпал возможности поддержания стабильности, а тем более развития и экономического роста. Прогнозы учитывают и проблемы со здоровьем Ким Чен Ира, держащего в руках все рычаги правления.

Логика рассуждающих подобным образом «специалистов-глобалистов» такова. В стране налицо стагнация, в некоторых районах голод. Народ разочарован, в том числе благодаря проникновению целенаправленной внешней пропаганды, число перебежчиков растет. Не за горами – кризис власти: 29-летний сын «полководца», Ким Чен Ын, поспешно объявленный «наследником» в сентябре прошлого года, пока не обрел необходимого опыта, не имеет достаточной поддержки в руководстве и не пользуется доверием военных, хотя и назначен генералом армии. Не разгорится ли в руководстве страны междоусобица после ухода Ким Чен Ира? Высказываются предположения, что вызов Ким Чен Ыну может бросить муж его тети, влиятельный партийно-государственный деятель Чан Сон Тхэк.

Но и при гладкой передаче власти режим не застрахован от проблем, говорят уже специалисты-кореисты. Старая элита уходит, средний возраст членов Политбюро – около 80 лет. Реально «в курсе дел» всего несколько сот человек – многие из них принимали непосредственное участие в корейской войне и даже освобождении Кореи, накопили многолетний опыт управления, и к тому же являются членами клана Кимов. А новая номенклатура формируется из военных, партократов и технократов «кимченировского призыва», зачастую это представители региональных элит. Они по большей части не бывали за границей, получили «чучхейское» образование и воинственную закалку, и просто незнакомы с реалиями современного мира. Эти «младотурки» способны «заиграться» в провокациях и не оценить пределов терпения оппонентов.

Возможен и раскол в новом руководстве, особенно если будут предприниматься попытки «модернизации» системы. Реформы без предварительного решения вопроса обеспечения внешней безопасности чреваты крахом государства.

Действительно ли вероятность коллапса КНДР и спонтанного объединения Юга и Севера возросла в результате межкорейской конфронтации и обострения ядерной проблемы после прихода к власти в Сеуле в 2008 г. консерваторов?

Благие пожелания и иллюзии

Сразу скажу, что не разделяю эту точку зрения. На протяжении четверти века я потратил немало сил и времени в дискуссиях с южнокорейскими, американскими и японскими политиками и экспертами, пытаясь объяснить необоснованность надежд на то, что режим «вот-вот рухнет». Вместе с тем полностью исключить кризис в КНДР (над провоцированием которого активно работают весьма мощные внешние силы) все же нельзя. Он может стать как результатом внешнего конфликта, так и внутренних факторов. Но давайте задумаемся, как это может произойти и к чему приведет.

Вероятность полномасштабного вооруженного столкновения все же невелика – в нем не заинтересована ни одна страна. Однако нельзя полностью исключить и спонтанной эскалации локального конфликта – история, к несчастью, дает массу примеров, когда разгорались войны, которые вроде бы никто не собирался вести. Остается опасность того, что в этом случае северокорейское руководство напоследок решит «хлопнуть ядерной дверью».

Даже при «мирном» развитии логика «удушения» Северной Кореи может привести к углублению экономического кризиса (особенно если Пекин откажется поддерживать Пхеньян), хаосу, а в конечном итоге – к падению режима. Среди менее кошмарных, чем ядерный апокалипсис, сценариев реальны в этом случае только два: поглощение страны Югом или переход ее под более или менее мягкий контроль Китая. В отличие от других бывших соцстран (за исключением ГДР) падение режима в КНДР означало бы не смену элиты, а исчезновение северокорейской государственности.

Горячие головы в Сеуле примерно с 2009 г. пришли к выводу, что «время объединения, наконец, пришло», северокорейцы только и ждут «освобождения от гнета диктатуры» и «будут встречать южнокорейцев с цветами». Реальность, однако, может оказаться не столь радужной.

Объединение путем поглощения Севера Югом может привести к весьма негативным последствиям – не только для корейского народа, но и для всего региона. Вполне возможно, что некоторая часть «бывших» – сторонников «чучхейского» национализма – начнет вооруженную борьбу «с оккупантами и компрадорами». С учетом того, что, по нашим подсчетам, «слуги режима» в КНДР насчитывают (с членами семей) несколько сотен тысяч человек, даже если речь пойдет о 5% «активных борцов», это опасная сила. Ведь им нечего терять: южнокорейская общественность вряд ли удовлетворится освобождением от ответственности за прошлые преступления «деятелей кровавого режима» и даже их потомков. Не сомневаюсь, что планы партизанской войны в Северной Корее разработаны, и соответствующие базы в горах и под землей уже оборудованы, причем на них может быть даже оружие массового уничтожения (не обязательно ядерные заряды, но химические и биологические средства – с большой вероятностью). Новые власти столкнутся не просто с диверсионной активностью по типу Афганистана, а с гражданской войной с возможностью применения ОМУ, причем не только в пределах Корейского полуострова.

Даже если представить, что столь драматических поворотов удастся избежать, а северокорейский правящий класс и военные смиренно примут уготованную им участь, население Севера, не готовое включиться в капиталистическое хозяйство и недовольное неизбежной ролью «людей второго сорта» в объединенной Корее, будет находиться в постоянной оппозиции к центральным властям. В КНДР уже сформировался номенклатурно-предпринимательский «средний класс», есть и интеллигенция. Эти люди (а их много) вовсе не заинтересованы в том, чтобы оказаться выброшенными за борт, влачить люмпенское существование под пятой южнокорейцев. Ведь большинство перебежчиков-северян так и не могут приспособиться к жизни в Южной Корее. А простые работяги далеко не сразу справятся с требованиями современного производства (я даже не исключаю, что южнокорейский капитал поначалу будет вынужден завозить на предприятия Севера объединенной Кореи гастарбайтеров). На Юг северян не пустят – значит, на территории бывшей КНДР будет безработица. Это создаст длительную нестабильность на полуострове.

Альтернативный вариант развития событий – вмешательство Пекина, для которого Корейский полуостров – «кинжал, направленный в сердце Китая». КНР кровно заинтересована в том, чтобы в ее «мягком подбрюшье» сохранялась стабильность и поддерживался военно-политический баланс. Но он неизбежно нарушится, если войска союзников США продвинутся к китайским границам. В кризисной ситуации Пекин может попытаться, в том числе используя дипломатическое сопровождение в СБ ООН и право вето на иностранное вмешательство, установить в Пхеньяне прокитайский режим или трансформировать в этом направлении существующий. Для северокорейского правящего класса это все же предпочтительней, чем капитуляция перед Югом. Говоря цинично, рациональный вариант поведения элиты у «последней черты» – «продаться» Пекину, сохраняя границы КНДР, государственность, а может быть, и властные посты. Однако такой режим подвергнется остракизму и давлению Запада, что станет многолетней проблемой для Пекина и его позиций в регионе, где возродятся страхи в отношении китайского «гегемонизма».

Так или иначе, стабилизации ситуации на полуострове при сценарии, на который надеются в Южной Корее и на Западе (падение режима в более или менее мягкой форме), ждать придется довольно долго.

Роль Соединенных Штатов и Южной Кореи

Осознают ли в Сеуле, Вашингтоне и поддерживающем их Токио опасности, связанные со сменой правления в Пхеньяне? Похоже, кто-то все еще достаточно наивен, ожидая «мирного поглощения» Севера и его «мягкой посадки», а кто-то хочет нагреть руки на кризисе – в том числе и в плане геостратегического сдерживания Китая. В последние 2–3 года рассуждения о «скором крахе режима» стали особенно популярны в Южной Корее и обрели второе дыхание в среде американских консерваторов. Причина активизации таких разговоров – не столько сигналы из КНДР, сколько глубокое непонимание сущности северокорейской системы и особенностей менталитета северян. К счастью, эти ожидания далеки от реальности.

Дело в том, что с приходом к власти президента Республики Корея Ли Мён Бака тон в делах, касающихся Северной Кореи, задает команда, по меткому выражению кореиста Андрея Ланькова, «палеоконсерваторов» – представителей прошлых правлений, которые оказались не у дел в годы либерального десятилетия – периода, когда президент Ким Дэ Чжун и его преемник Но Му Хён проводили по отношению к Северу примирительную политику «солнечного тепла» и «вовлечения».

Глядя назад, надо признать: несмотря на обострение в этот период (начиная с 2002 г.) ядерной проблемы КНДР и конфронтации с Соединенными Штатами, ситуация на Корейском полуострове тогда была значительно более мирной и предсказуемой, чем сегодня. Развивалось межкорейское сотрудничество, тысячи южан впервые попали на Север. Определенные эволюционные изменения происходили и внутри КНДР, хотя сохранение пропагандистского обеспечения власти при закрытости страны не всегда позволяло оценивать глубину и распространенность этих перемен.

Политика либерального сеульского руководства в отношении Пхеньяна, однако, подвергалась беспощадной критике консервативной оппозиции – для нее протест против «попустительства Северу» стал немалым подспорьем в завоевании голосов избирателей. Население Юга устало от иждивенчества Северной Кореи. Нетерпеливым корейцам казалось, что всего несколько лет «вовлечения» могут привести к коренному перерождению режима. Поэтому в целом новая жесткость Сеула с 2008 г., отказ практически от всех межкорейских договоренностей и проектов «либерального периода» (за исключением, пожалуй, Кэсонской промышленной зоны, функционирование которой выгодно для ряда мелких и средних компаний) вызвали лишь незначительную оппозицию в южнокорейском обществе. На историческую арену выходят новые поколения, не помнящие войну, и для них важнее не проблемы Севера и межкорейских отношений, а то, чтобы они не сказывались на повседневной жизни.

«Игра на обострение» с Пхеньяном – занятие нездоровое, так как северокорейцев легко спровоцировать на неадекватные действия. Прекращение Сеулом сотрудничества, заведомо нереалистичные требования «предварительной денуклеаризации» лили воду на мельницу пхеньянских «ястребов». Военная истерия легко раскручивается, а жертвой ее часто становятся невинные люди – такие, как забредшая в запретную зону северокорейских Алмазных гор южнокорейская туристка, которую в ноябре 2008 г. застрелила северокорейская пограничница. Это, понятно, вызвало крайне негативную реакцию в РК и повело к дальнейшему обострению ситуации.

Ужесточение политики Сеула совпало по времени и со сменой власти в Вашингтоне. Пхеньян, так и не договорившись ни о чем конкретном, несмотря на свои уступки (включая начало демонтажа ядерных объектов в 2007 г.), с уходящей республиканской администрацией утратил интерес к поиску компромиссов. После изрядно напугавшей руководство болезни Ким Чен Ира (предположительно, инсульта или диабетического криза в августе 2008 г.) консерваторы в Пхеньяне убедили его в том, что диалог с Западом и уступки не помогут обеспечить безопасность и выживание режима, с врагами следует говорить «с позиции силы».

Содержанием новой силовой политики Севера стал отказ от поиска компромиссов с США, курс на конфронтацию с Вашингтоном и – особенно – с Сеулом в целях укрепления позиций в противостоянии с оппонентами и внутренней консолидации, а также реставрация кимирсеновских порядков и борьба с «отклонениями от социализма». «Консервативную контрреволюцию» подхлестнуло и нескрываемое злорадство противников, которые после болезни «полководца», по сути, открыто начали готовиться к падению режима. Это оказало психологическое воздействие на северокорейских лидеров, заставив их отказаться от проявлений доброй воли и уступок. Позднее роль сыграл и «ливийский урок», воспринятый в КНДР как пример вероломства Запада и сильнейший аргумент в пользу абсурдности добровольного «разоружения».

С начала 2009 г. из Пхеньяна послышались грозные заявления, в апреле последовал испытательный ракетный запуск. Осуждение его мировым сообществом использовалось для выхода КНДР из шестистороннего переговорного процесса по ядерной программе. Уже в мае Пхеньян произвел второй (после первого в октябре 2006 г.) ядерный взрыв, задуманный как мощный сигнал недругам. Последовали санкции ООН, к которым присоединился даже Китай, и попытки внешней изоляции.

Однако худшее было впереди. В 2010 г. холодная война чуть не сорвалась в горячую. В марте 2010 г. в спорных водах Желтого моря был затоплен южнокорейский корвет «Чхонан». Сеул на основе проведенного вместе с союзниками расследования обвинил в этом КНДР. Заметим, что группа российских специалистов, принявшая участие в экспертизе по просьбе Ли Мён Бака, не смогла поддержать этот вывод, а Китай и вовсе проигнорировал аргументы «международной комиссии».

Случай, конечно, трагический, но, к сожалению, не единичный из-за давнего территориального спора в Желтом море. Разграничительная линия, проведенная американо-южнокорейской стороной после войны в одностороннем порядке, не согласована с КНДР и не признается ею. Перестрелки и конфликты тут происходят постоянно – всего за полгода до гибели «Чхонана» южнокорейские военные обстреляли северокорейский корабль, который, по их официальному сообщению, «удалился, объятый пламенем» (скорее всего, тоже не обошлось без жертв).

Однако именно инцидент с «Чхонаном» был использован для того, чтобы оказать беспрецедентное давление на Север. Похоже, что в Вашингтоне и Сеуле поверили в собственные оценки, свидетельствовавшие, что Пхеньян вот-вот падет, и нужен лишь толчок в виде внешнего давления плюс «отрыв» КНДР от поддержки Китая. Пекину в связи с отказом от осуждения Северной Кореи в этом эпизоде Соединенные Штаты прямо угрожали «последствиями», в том числе в плане наращивания своего военного присутствия вблизи китайских границ. На Китай это произвело прямо противоположное действие – он подчеркнуто усилил поддержку соседа, демонстрацией чего являются три визита Ким Чен Ира в Китай на протяжении двух лет.

Пхеньян использовал конфронтацию для закручивания гаек, мобилизации перед лицом военной угрозы, которая вдруг стала зримой. «Беснования марионеток» доказывали правоту линии «сонгун» – армия превыше всего – и давали дополнительную легитимность власти. Северокорейцы не только не стали вести себя тише, но наоборот, начали наращивать давление на противников, уже вовсе не стесняясь в средствах.

Кульминацией стал артобстрел пограничного острова Ёнпхендо в ноябре 2010 г. – первый подобный инцидент в послевоенное время, повлекший человеческие жертвы. Поведение северян не может быть оправдано, хотя они и ссылаются на то, что их спровоцировали южане, не нашедшие, несмотря на предостережения, лучшего места для артиллерийских учений. Южнокорейцы решили продемонстрировать военную мощь, заговорили о готовности к «беспощадному ответу», начались почти ежедневные маневры совместно с американцами. В декабре размах учений к югу от демилитаризованной зоны заставил, похоже, пхеньянское руководство воспринимать происходящее как реальную подготовку к вторжению. Северокорейцы воздержались от эскалации в ответ на очередные явно провокационные учения – что привело сеульских стратегов к ложному заключению о том, что те, мол, «испугались», что наконец-то на непокорный Север найдена управа. Такое заблуждение весьма опасно, и может еще привести к непредсказуемым последствиям.

Тем не менее в начале 2011 г. ситуация несколько стабилизировалась. Осознав, что «конец света» в Северной Корее в очередной раз откладывается, американцы и южнокорейцы (в чем-то под давлением первых) стали искать возможность, не теряя лица, все же пойти навстречу Пхеньяну. В США задумались о пересмотре политики «стратегического терпения» (отказ от диалога и санкции), заговорили о необходимости возврата к прямому обсуждению ядерной проблемы. Символический жест – возобновление продовольственной помощи. В Южной Корее вынуждены искать возможность, не отступая от принципиальных требований к Северу («извинений» за прошлогодние вооруженные акции, безусловной денуклеаризации, что выглядит абсолютно нереальным) все же отказаться от полного неприятия инициатив Севера.

Однако главный вопрос, который ни в Вашингтоне, ни в Сеуле не решен – надо ли продолжать делать ставку на смену режима в Пхеньяне или согласиться на сосуществование с ним (хотя бы временное)? Поэтому однозначного ответа на вопрос о будущем Корейского полуострова пока попросту нет.

Ветер перемен или медленный прилив?

Прежде чем анализировать перспективы перемен в Северной Корее и во многом зависящих от них перемен на полуострове в целом, необходимо уяснить, что КНДР (в ретроспективе) – уникальное, пожалуй, не имеющее аналогов в современном мире государственное образование. Это своего рода феодально-теократическая восточная деспотия, основанная на идеологии национальной исключительности, страна, организованная как военизированный «орден меченосцев» на распределительной командно-административной экономической основе. В последней редакции северокорейской Конституции, принятой в апреле 2009 г., отсутствует понятие «коммунизм», а сочетание «чучхе – сонгун» стало основополагающей государственной идеологией.

И это не просто пропаганда: «сонгун» (милитаризация страны) предельно откровенно отражает воззрения пхеньянского руководства. Силу можно победить только силой, считают в Северной Корее, и эту силу наращивают. После иракских, афганских, ливийских, сирийских событий, рейда «морских котиков» в Пакистан для убийства Бен Ладена такие взгляды уже не кажутся запредельно экстремистскими.

Поэтому возможный процесс перемен в КНДР вряд ли напоминал бы традиционную «гласность и перестройку» в соцстранах или дэнсяопиновские реформы. В последние годы руководство вынуждено уделять все больше внимания «строительству процветающей державы», повышению уровня жизни народа, хотя главное – не допустить ослабления власти и не дать внешним силам расшатать режим. В этих целях не исключены вынужденные послабления в экономике, что для большинства населения важнее всего. Пусть это может быть воспринято широкой публикой с недоверием, но процесс «поиска северокорейского пути» уже исподволь начался – пока что в темпе «два шага вперед, шаг назад».

Наблюдения показывают, что в современной КНДР идеология все больше отрывается от реальной жизни людей. Трескучая пропаганда практически не изменилась с 1960-х гг., но все чаще воспринимается обывателем как «белый шум», успокаивающее свидетельство того, что в государстве все неизменно. Большинство северян мало знают о внешнем мире и не думают бросать вызов «диктатуре», немногочисленных инакомыслящих быстро отлавливают и нейтрализуют (иногда физически).

Надо понимать, что КНДР создана по рецептам сталинизма на базе традиционного общества и на обломках политической системы феодальной Кореи, страдавшей под жестоким колониальным режимом японцев. В условиях закрытости население просто не воспринимает «либеральные ценности». И хотя на низовом, микроэкономическом и бытовом уровне жизнь реально меняется, потребность в модернизации политической системы отсутствует.

Однако процесс развивается нелинейно. После распада СССР и прекращения советской помощи, а также ряда природных катаклизмов распределительная плановая экономика потерпела крах. Как спасение от голодомора 1990-х стала развиваться стихийная рыночная экономика. Репрессивный режим контроля над народом тоже стал давать сбои. В страну начали проникать не только импортные товары (показывающие северокорейцам всю глубину их экономической отсталости), но и западные идеи, массовая культура (в том числе южнокорейская). Да и китайские уроки опасны – это «вредный» образец отказа от жесткого контроля над обществом и сворачивания монополии руководства на политическую истину.

В беспрецедентном кризисе 1990-х и нулевых годов народ выживал сам (к сожалению, не всем это удалось). Власти просто закрывали глаза на «нарушения социалистических принципов», в том числе благодаря расцвету коррупции на нижнем и среднем уровне госаппарата. Однако в какой-то момент престарелое руководство почувствовало растущую угрозу власти. После создания «ядерного сдерживателя» и преодоления кризиса внешней безопасности, возникшего, когда страна лишилась советского «ядерного зонтика», была предпринята попытка обеспечить внутреннюю стабильность. Элиту, и особенно набравших невиданную силу военных, устраивал лишь жесткий контроль и «монолитная сплоченность». Делиться властью с зародившимся «серым» негосударственным сектором они оказались не готовы.

Линия на отказ от реформирования системы (робкие шаги по легитимации рыночной действительности были сделаны в 2002 г.) проявилась примерно с 2005 года. В связи с болезнью Ким Чен Ира и усилением враждебности со стороны Юга в 2008 г. северокорейские «ястребы» обрели решающее влияние. Острие удара направили против «буржуазных тенденций». «Решительной атакой» стала денежная реформа, предпринятая в ноябре 2009 г. – замена дензнаков с ограничением суммы обмена. Эти меры зарубежные аналитики единодушно охарактеризовали как «грабительские», направленные на ликвидацию «среднего класса» – то есть лиц, научившихся в голодные 1990-е гг. получать доход вне парализованного государственного сектора. Реформа разом лишила накоплений более или менее состоятельных граждан и подрубила основы негосударственного сектора в экономике.

Результаты оказались предсказуемо катастрофическими: столкнувшись с остановкой экономики и массовым отторжением со стороны населения, власти отступили. Попытка «повернуть время вспять» с треском провалилась. Однако послабления происходят как бы негласно, про реформы никто и не заикается. Разработать их толковую стратегию нынешние престарелые идеологи не в состоянии, даже если бы захотели. Но и желания нет – оно напрочь отбито боязнью разбалансировки политической системы.

Тем не менее, часы назад не пойдут. Сегодня рыночный сектор и рыночные отношения не только отвоевали свои позиции, на которые в прошлом году покусились консерваторы, но и значительно расширили их. Экономическая действительность в КНДР разительно отличается ныне от распределительной уравниловки прошлого века, похоже, «точка невозврата» пройдена. Государственная промышленность (за исключением разве что оборонного сектора) практически стоит. Рабочие правдами и неправдами зарабатывают на жизнь торговлей на рынке, челночеством, кустарным производством, а кто-то – более серьезным бизнесом. Возник достаточно многочисленный класс торговцев и обслуживающая их инфраструктура – системы закупок за рубежом, полуконтрабандный экспорт, розничная рыночная торговля, частный сервис.

Информация «изнутри» свидетельствует о сращивании «новых корейцев» с номенклатурой и правоохранителями среднего уровня – система взяток позволяет передвигаться по стране, создавать и поддерживать бизнес, арендовать площади, покупать транспортные средства, оборудование и даже недвижимость. Главное отличие от постсоветского периода в России – жесткое ограничение организованного криминала – представители власти не собираются делиться своей монополией на рэкет.

Одновременно фактически происходит постепенная «приватизация» госсобственности – пока что от имени организаций, связанных с партийными инстанциями, центральными и местными властями, военными органами, спецслужбами. Для Северной Кореи, где целые подразделения ЦК, вооруженных сил и разведки десятилетиями занимаются разного рода сомнительными операциями с международным размахом – от оружейного бизнеса до наркотиков, финансовых махинаций по всему миру – это, в общем, не потрясение основ. При всех ведомствах и организациях создаются разного рода фирмы и конторы, занимающиеся настоящим рыночным бизнесом – от внешней торговли до бытового обслуживания населения. (Количество очень неплохих ресторанов, магазинов и лавок, парикмахерских и саун в Северной Корее растет как на дрожжах, особенно после провала денежной реформы.). В ходу и доллары, и евро, определенная стабилизация курса национальной валюты – воны, похоже, имеет результатом и ее использование в качестве рыночного платежного инструмента.

Народ определенно стал жить лучше, чем в 1980-е и тем более 1990-е годы. Однако резко возросло расслоение. Наряду с весьма обеспеченными гражданами появились люмпенские слои и целые районы (особенно на севере, где условия для сельского хозяйства не очень благоприятны, и в депрессивных индустриальных центрах), где люди буквально умирают с голоду. Дело не в дефиците продовольствия, а в отсутствии денег, чтобы его купить – и в этом Северная Корея стала напоминать не «реальный социализм», а беднейшие страны Африки.

Следует заметить, что именно свидетельства несчастных, бегущих от голодной смерти, куда глаза глядят, чаще всего становятся основным источником информации о Северной Корее, отсюда и апокалиптические ожидания. Конечно, поменяться местами с северокорейцами вряд ли кто захочет, страна живет в страхе и бедности. Но и оснований рассчитывать на то, что режим в КНДР в скором времени рухнет, не намного больше, чем ранее. Тем более с учетом того, что Китай этого просто не допустит.

Решающее значение внешних условий

Чего же ждать? Если исключить рассмотренные выше катастрофические сценарии, так или иначе власть останется в руках разветвленного клана Кимов и их приближенных, даже если с прямым престолонаследием произойдет сбой. С глубоко эшелонированной системой управления правящего класса, повязанного тысячами родственных и дружеских нитей, придется считаться всем претендентам на лидерство, даже если на повестку дня встанет возможность замены верхушки. Любому новому руководству придется опираться на выпестованную десятилетиями по «признаку крови» многотысячную номенклатуру, в которой случайных людей нет. В силу особенностей доступа к информации и системы образования ей нет альтернативы.

А дальше возможны варианты – и в первую очередь они будут зависеть не от появления «корейского Горбачёва», а от внешних обстоятельств – того, сможет ли обновленный режим добиться международного признания, или конфронтация продолжится.

В случае углубления ядерного кризиса, ужесточения международных санкций, усугубления политики изоляции КНДР сохранит свою закрытость и продолжит противостояние внешнему миру. Страна накопила уникальный опыт длительного существования в изоляции разной степени жесткости. Кредо – ничего не менять. Рыночные отношения никуда не денутся, но и прогресса не будет. Расчет на внутренние оппозиционные движения необоснован – всякое диссидентство жестоко подавляется, условий для его становления нет. Такой застойный вариант наиболее безопасен для элиты.

Остается надежда (правда, почти призрачная) на то, что реализм в столицах противников Пхеньяна возобладает и следующему поколению северокорейских руководителей удастся найти компромисс с мировым сообществом. Ведь в отличие от исламистов, в войну с которыми все больше втягивается Запад, реальной угрозы КНДР ни для кого (за исключением собственного населения) уже не представляет. А в случае «замирения» с США и Югом послабления выйдут и народу.

Теоретически говоря, при условии внешнеполитической стабильности нет непреодолимых препятствий для постепенных экономических реформ в направлении эволюционной модели трансформации и «госкапитализма». Это – «китайский путь» с поправкой на важность сохранения (в интересах недопущения брожений) закрытости даже при разрешении (для начала молчаливом) развития рыночных механизмов. Рынок, правда, ущербный, может работать и без внешней либерализации. В итоге в стране достижимо формирование относительно конкурентоспособной смешанной экономики на основе международного разделения труда (в первую очередь опирающейся на ресурсную базу и трудовой капитал) при минимальных покушениях на «суверенную автократию».

А как же идеология? «Чучхе» (кстати, сам термин изобретен отнюдь не коммунистами, а корейскими националистами) – доктрина довольно гибкая, она говорит главным образом о том, что надо все делать самостоятельно, не впадая в зависимость от других. Идеи коммунистического эгалитаризма были привнесены позднее – впрочем, население знает, что они всегда оставались на бумаге. Так что, как мне кажется, обновленный режим в принципе способен модернизироваться на основе корейского национализма и восстановления общения с южным соседом. Формирующийся из «канбу» (кадров) предпринимательский класс (олигархизация номенклатуры) мог бы, при безусловной лояльности политическому руководству, стать двигателем экономических перемен. Через 10–15 лет Северная Корея способна продвинуться по пути реформ, вероятно, в не меньшей степени, чем нынешние Камбоджа или Вьетнам.

Если фантазировать дальше, то мировое сообщество (при известном недовольстве Южной Кореи и Соединенных Штатов) все же могло бы дать гарантии безопасности Пхеньяну, которые сделали бы излишними ядерное оружие и другое оружие массового уничтожения. Подобно Южной Африке, будущее северокорейское руководство было бы способно отказаться от ОМУ. Однако для этого надо сделать первый шаг – дать нынешнему режиму шанс, поощряя реформы, предоставив гарантии безопасности и невмешательства.

Даже не заглядывая так далеко вперед, ясно: России невыгодно враждовать с соседом, какую бы аллергию режим ни вызывал в общественном мнении. Кровь и беды, с которыми было бы связано насильственное объединение Кореи, вряд ли можно оправдать будущим (не очень скорым) процветанием и даже перспективами сотрудничества России с дружественным, нейтральным и влиятельным государством (кстати, которое было бы балансиром по отношению к Китаю и Японии). Не говоря уже о таком сценарии, когда союз единой Кореи с США сохранится, а на корейской границе с Россией (и Китаем, которого, впрочем, такая опасность заботит куда больше) окажутся американские войска.

Как мне кажется, в основе российской политики должна оставаться линия на предотвращение «слома» стабильности, поощрение примирения КНДР и с Югом, и с Америкой, и с Японией в целях нормализации ситуации в соседнем регионе и создания возможностей для реализации двусторонних и многосторонних экономических проектов. В последнее время (в отличие от ситуации двухлетней давности, когда они демонстрировали «обиду» за участие России в санкциях) северокорейцы проявляют готовность к улучшению отношений, в том числе и потому, что видят в нашей стране влиятельного игрока, элемент баланса в отношениях с Соединенными Штатами и Китаем. Такое наше понимание стоило бы и более настойчиво доносить до южнокорейцев – ведь не враги же они сами себе, чтобы рисковать с трудом достигнутым благополучием ради эфемерных идей.

Г.Д. Толорая – доктор экономических наук, профессор, директор корейских программ Института экономики РАН, вице-президент Фонда «Единство во имя России».

КНДР. Китай > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 11 июня 2011 > № 739730 Георгий Толорая

О развитии российско-аргентинских отношениях в различных областях, итогах своего визита в Москву и отношении Аргентины к ситуации в Ливии в интервью корреспондентам РИА Новости Рикардо Зедано и Олесе Алдушенко рассказал министр иностранных дел, международной торговли и культа Аргентины Эктор Тимерман.

- Господин министр, как Вы оцениваете свой визит в Россию?

- Этот визит завершает серию визитов на высшем уровне. В 2008 году Москву посетила президент Аргентины Кристина Фернандес де Киршнер, а в 2010 году президент России Дмитрий Медведев был в Буэнос-Айресе. Было достигнуто соглашение о стратегическом партнерстве между Россией и Аргентиной. Мой визит, который проходит одновременно с визитом министров сельского хозяйства и федерального планирования, затрагивает и экономические и политические аспекты. Мы будет сотрудничать (с Россией) и совместно работать на всех уровнях.

- Как Аргентина видит перспективы вступления России в ВТО?

- Экономика России - это рыночная экономика, которая является результатом предпринятых Россией усилий по адаптации своей экономики под требования ВТО. Мы верим, что Россия уже осуществила все необходимые изменения и делаем шаг навстречу официальному признанию экономики России как рыночной экономики, а также твердо поддерживаем вступлением России в ВТО.

Благодаря подписанным сегодня соглашениям, мы должны в ближайшее время вывести двусторонний товарооборот на уровень в пять миллиардов долларов. Предстоит проделать много работы для того, чтобы выделить те сферы экономики, связи в которых будут интересны как российским, так и аргентинским предпринимателям. Так, у нас и министра экономического развития России (Эльвиры Набиуллины) есть идея, которая заключается в продвижении продуктов с добавленной стоимостью, это означает, что мы не будем фиксировать внимание лишь на первичных продуктах.

- Считаете ли Вы, что Запад манипулировал темой прав человека для вмешательства в ситуацию в Ливии?

- Аргентина всегда была страной, которая традиционно не вмешивается во внутренние дела других стран. На этой неделе (25 мая) исполняется 201 год Майской революции (она ознаменовала начало борьбы за независимость страны от испанского владычества), когда было установлено первое правительство. С тех пор мы придерживаемся политики не вмешиваться в дела других государств и уважать их суверенитет. Мы считаем, что та поддержка, которую могут оказать другие страны - это (помочь Ливии) мирно решить уже существующий конфликт. Аргентина считает, что необходимо помочь Ливии найти мирное решение, чтобы уважались интересы граждан, а правительство прислушивалось к интересам ливийского народа. Мы считаем, что предложение Африканского Союза наиболее соответствует нуждам Ливии, в то время как вмешательство военных сил НАТО - не лучшее решение проблемы. Необходимо продвигать диалог, речь не идет о том, чтобы иностранные силы решали, следует ли свергать правительство и менять его на другое - это должен решать ливийский народ. В других странах Ближнего Востока также следует избегать того, чтобы перемены вели к кровопролитию. Человеческая жизнь - это не та цена, которую стоит за это платить

Аргентина. Россия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 23 мая 2011 > № 330872 Эктор Тимерман

Александр Аузан: «Каждый раз нам будет все труднее влезть в окно»

— Вы входите в правление Института современного развития (ИНСОР), подготовившего доклад «Обретение будущего. Стратегия-2012». А еще в экспертную группу, работающую над «Стратегией-2020», которую считают консервативной альтернативой либеральной инсоровской программе. Нет ли здесь противоречия?

— Инсоровский документ — это не программа, это политическое заявление с некоторыми экспертными позициями. Оно начинается с вопросов, о которых не очень принято говорить в правительственных программах. Оно провоцирует, заставляет дискутировать. Представление документа — еще не программа. Но вопрос о втором президентском сроке публично поставлен. И это правильно. Ведь если документы пишутся непонятно для кого и для какого времени — очень тяжело.

— Как «Стратегия-2020», да?

— «2020» — это библиотека идей, набор разных смысловых кубиков, которые могут служить строительным материалом. Это неплохо. Но стратегии, мне кажется, из нее не получится — как только внутри начнется рейтингование, все развалится.

— Стратегия же предполагает выбор из массы сценариев?

— Конечно, но кто выбирать-то будет? Если это делается для правительства России, которое в июне 2012-го приступит к работе, то оно и будет выбирать.

— Четыре года уйдет на выбор кубиков?

— Нет, думаю, к 1 декабря, когда должна закончиться работа над «Стратегией-2020», эти кубики по трем-четырем вариантам будут разложены. И тогда надо будет принимать политическое решение: куда едем?

— Кому принимать?

— Правительству, которое будет назначено по предложению нового президента России и по представлению нового премьера.

— Понятно. Сделаем вид, что мы не знаем их имена.

— А я действительно не знаю. На мой взгляд, неправильно говорить, что в России нет политического цикла. В России нет нормальных выборов, но политический цикл есть. Если бы меня в 1979-м спросили, кто будет генсеком ЦК КПСС после XXVI съезда партии, я бы сказал: Брежнев Леонид Ильич. А после XXVII? Брежнев Леонид Ильич. А сейчас я не знаю, кто станет президентом России, кто премьером, какое будет правительство. Так что работа над будущим идет в условиях некоторой неопределенности.

— Предположим, к 1 декабря удастся все кубики разложить по конструкторам, а каждый конструктор поместить в коробку. Сколько будет коробок и что на них будет написано?

— Если бы я раскладывал, коробок получилось бы три. Одна коробка — продолжение того, что есть. Ведь есть вероятность, что правительство в 2012 году продолжит делать то, что делает нынешнее. У нас это называется «оптимизационный сценарий». Они уже последние пять лет занимаются оптимизацией: поскольку непонятно, куда идти и зачем, давайте вот тут сделаем получше, это подешевле, это эффективнее. На самом деле это, конечно же, инерционный сценарий.

Вторая коробка — либеральный вариант. Его нужно готовить тщательно, здесь потребуются изменения в политической сфере. Понадобится отойти от сложившейся в Думе машины голосования. Придется заниматься судебной системой, ключевой для поддержки частной собственности, которая в либеральном сценарии всегда важна.

Третий вариант конструктора — социально-либеральный. У нас он называется «позитивной реинтеграцией».

— Промежуточный между инерционным и либеральным?

— Не совсем. Либеральный вариант экономической политики мы проходили в первое президентство Путина. Первые три года была чисто либеральная политика — дебюрократизация, снижение барьеров, создание хозяйственного законодательства, ликвидация феодальных препятствий между регионами. Эффект был, рост начался, но нефть в итоге оказалась важнее. А барьеры, которые тогда убирали, в следующий президентский срок стали выше. Нужны и другие варианты, которые учитывают серьезные социальные изменения за последние два года, например накачку пенсионной системы. Мы не можем вернуться в 2000 год по условиям старта. Мы живем в другой стране. Раньше правительство проводило относительно либеральную политику и говорило: по Конституции мы «социальное государство». А потом, в 2008–2009-м, практически все резервы были обращены в деньги пенсионной системы и в повышение зарплат бюджетникам.

— А расплата?

— Хороший вопрос.

— Вот ваши кубики и накрылись.

— Секунду. Посмотрите, сейчас возникает развилка между премьером и президентом. Премьер по-прежнему стоит на позиции (я, кстати, не знаю экономистов, которые ее разделяют), что пенсионная система должна поддерживаться за счет дополнительных налогов на бизнес. А президент огласил свои десять предложений по улучшению инвестиционного климата, и в первом же пункте — прямо противоположная идея: не отказываясь от поддержки пенсионной системы, снижать госрасходы и издержки госкомпаний. То есть фактически спор о том, за чей счет — малого и среднего бизнеса или бюрократии. Это разные вещи, согласитесь. Некоторые развилки рождены уже не идеологией, а реальной экономической ситуацией.

— Прекрасная ситуация. Коллектив или, как это сегодня модно говорить, «облако» всех значимых экспертов в стране создает несколько наборов из кубиков, упаковывает их в разные коробки, дабы отдать их неизвестно какому правительству в 2012 году.

— Да ладно, ситуация обычная. Как работают Think Tanks (мозговые центры) в США? Они работают, не зная, какой будет президент: одни делают программу для демократа, другие — для республиканца. Есть еще странные ребята, которые делают программу независимо от того, кто будет у власти.

— Но там угол развилки несравнимо меньше, чем у нас. Там речь не идет о выборе между инерцией и модернизацией. А кто здесь заказчик вашего облачного коллективного творчества?

— Работы идут по распоряжению главы правительства. И премьер вместе с министрами и вице-премьерами раз в квартал обсуждают промежуточные результаты. Президент раз в квартал получает доклад. И у премьера, и у президента в основной разработке находится план из десяти пунктов по изменению инвестиционного климата. Ракурс прозвучавшего из уст президента в Магнитогорске ясен, это не облако вариантов. Из слов премьера тоже понятно: речь идет о продолжении курса, им же заложенного в 2008–2009 годах.

— Президент, премьер или неизвестные нам лица — зачем все это?

— Могу ответить на вопрос, зачем я участвую в стратегических работах. В принципе если этого не делать, апокалипсис не наступит. Но будет страна, в которой скукота невозможная! Собственники чего-то там обитают в Лондоне. В стране живут охранники и таджики. Детей, проявивших какие-нибудь таланты, немедленно вывозят в Финляндию. Через страну проходит пятирядная дорога из Китая в Европу, которую Владимир Сорокин предсказал.

— Кто кроме вас и нас, то есть кроме небольшой группы, чего уж там, заинтересованных лиц, на самом деле есть субъект модернизации?

— Я бы сказал так: приглашение на танец исходит от президента Медведева. Как глава консультативной группы комиссии по модернизации я изучаю, что говорят по этому поводу в Интернете, в социальных сетях. В России действительно две партии — партия телевидения и партия Интернета, она же партия модернизации. Из Интернета, в частности, мы черпаем содержательные мнения.

— Достаточна ли сильна партия Интернета, чтобы президент Медведев пригласил ее на танец?

— Приглашение-то он сделал. Но чтобы все получилось....

— Я поняла, что это напоминает. Такой интеллигентный мальчик в пионерском лагере. Всю смену он готовится, что на последнем медляке пригласит заветную девочку. И вот медляк. Мальчик краснеет, бледнеет, а девочка просто вышла! И это еще хорошо: а если бы отказала?

— Это главная опасность. Экономист Владимир Мау недавно говорил об этом в Белом доме. Нынешняя ситуация от докризисной отличается тем, что активные группы реализуют экзит-стратегию — они уходят из России. Это самое трагическое, что может произойти со страной. Уходят по-разному: студенты учатся, чтобы обустроиться за границей, большой бизнес перекидывает активы, малый и средний — бежит в Казахстан. Так что вполне может быть и такое, что «девушка выйдет». Поэтому ее сейчас надо хотя бы убедить выслушать мальчика.

— Что нужно, чтобы предложение Дмитрия Медведева, допустим, партии Интернета, не только было услышано и принято, но и чтобы танец состоялся?

— Несколько недель назад на Пермском экономическом форуме была проведена мощная деловая игра по возможным сценариям нового общественного договора. Играли очень сильные люди, за группы «Бизнес», «Федеральная повестка», «Региональная повестка», «Общественный запрос». Были хорошие модераторы. Получилось два варианта. Первый: когда федеральная власть, понимая, что для продления лояльности нужно чем-то платить, а стабильность уже обеспечить нельзя, как раньше, расширяет автономность разных сторон. Например, уходит из каких-то сфер бизнеса, передает какие-то вопросы региональным властям, причем вместе с деньгами, представляете? Во втором варианте активная группа получает право принимать решения. Теперь в отличие от того, как это было в начале 2000-х, когда мы тоже проводили аналогичные игры, игроки поняли, что если они хотят прав на принятие решений, то должны чем-то жертвовать.

Помните, бизнес в начале 2000-х годов говорил: мы платим налоги, отойдите. Между тем платил он в 2000-м гораздо меньше, чем сейчас. Зато теперь бизнес намерен инвестировать в социальный капитал, в человеческий капитал, потому что понял: без этого воспроизводства не будет. Некоммерческие организации, которые раньше говорили: наше дело указывать власти, где она неправа, — сейчас готовы вырабатывать варианты решений. Регионы раньше предлагали задавить муниципалитеты, а теперь готовы выстраивать эффективные обратные связи. Но активные группы не играют, когда у них нет права голоса.

— Что имеется в виду под правом голоса?

— Воздействие на принятие решений. Необязательно голосование, потому как в любой стране представителей активных групп не очень много, но они поводыри для массы менее активных сограждан. Поэтому один из вариантов может быть связан с политической демократизацией. Но есть и другие варианты: например, передача полномочий, предположим, от министерств саморегулируемым организациям. Первое условие партнерства — делиться возможностями участия в принятии решений, без чего ни качественных решений не будет, ни уверенности в том, что что-то можно сделать. Второе — наличие реального спроса на модернизацию у активных групп. А спрос начинается там, где ты готов что-то отдать для того, чтобы достичь желаемого.

— У меня ощущение, что никто уже танец «модернизация России» танцевать не будет. Нет института репутации в стране, нет доверия. Не представляю себе, на основе чего могло бы возникнуть доверие граждан к властям, властей к гражданам и доверие граждан друг к другу.

— Есть очень хороший пример, и даже если я неправ в интерпретации, он заставляет задуматься. Доверие граждан друг к другу в России падало непрерывно с 1989 года, с начала замеров. Тогда 74% опрошенных было готово доверять. А сейчас 88% не готово. Но в бизнесе результат прямо противоположный: три-четыре года назад 82% бизнесменов сказало, что можно доверять контрагенту.

Нормальный путь восстановления доверия — сверять, что было обещано, скажем, год назад, с тем, что реально произошло. Но в России это делать очень не любят. У нас в стране поразительная девичья память.

— У граждан или у властей?

— У всех. Есть сфера, где у нас прогресс за последние 20 лет был необычайный: мы перешли от экономики дефицита к экономике потребления. Когда человека надувают, скажем, в турфирме, он начинает качать права, изучать законодательство. А по отношению к государству не делает того же, хотя вообще-то платит ему налоги. Должен включиться рефлекс, отработанный за эти 20 лет на туристических компаниях. Чем ремонт дорог или школы отличается от ремонта квартиры или садика? Разница лишь в способе платежа. Для многих общая картинка выглядит так: есть нефть и газ, власть, понятное дело, получает оттуда доходы, много ворует, но еще что-то людям дает. А дареному коню в зубы не смотрят. Но это не вполне правильная картинка. Потому что власть берет с вас подоходный налог 13% в месяц. Он невелик в масштабах госбюджета, но подсчитайте, сколько вы заплатили за последние десять лет?

— Мне кажется, что картинка грустнее: даже не допускается, что власть людям что-то дает, — все крадет, отбирает, лжет. И бессмысленно с этим бороться, потому что убьют, сгноят.

— Пессимизм — официальная религия нашего населения, за которой скрывается тщательно спрятанная вера в лучшее будущее. Пусть все так: ничего нельзя, все страшно. Но на авось запрятана вера в то, что чего-нибудь получится. Вот мы и пытаемся эту штуку превратить в рациональное потребительское отношение к власти. Может, и получится.

— Вы, как я понимаю, сторонник точки зрения, что одно «окно возможностей» мы уже пропустили и оно уже закрылось за нашей спиной. Но при этом считаете, что в обозримом будущем откроется еще одно. Когда и надолго ли? И как нам успеть туда запрыгнуть?

— Вот прямо сейчас слышу: ставни скрипят. Экономический кризис закончился. А все серьезные изменения происходят либо в конце политического цикла, либо в начале. То есть 2012-й — рубежный год. Насколько откроется окно, не знаю. Но то, что оно будет приоткрываться, очевидно. Как экономика на это воздействует: ливийская война, конечно, держит цены на уровне, что позволяет расслабиться и закурить.

— А окно-то тут.

— Да. Но хочу заметить, что такая устойчивость возможна при одном допущении: кто-то заключил соглашение с врагом рода человеческого, который периодически будет взрывать атомные станции, устраивать войны в африканских странах с единственной целью — не дать России выбраться с инерционной траектории.

— А если мы не успеем в это окно, еще одно будет?

— Да, только каждый раз нам будет все труднее влезть в него. Потому что страну сносит. Вот что недавно сказал мне один мудрый индус, который 40 лет наблюдает за Россией: «В детстве в Пенджабе я видел, что есть две страны — вы и Америка, которые решают судьбу мира. Потом оказалось, что не две страны решают. Затем стало ясно, что вы не только часть группы стран, а часть группы развивающихся стран. Во время кризиса выяснилось, что вы самая слабая часть в этой части. Господа, ваш корабль, по-моему, тонет. Только очень-очень медленно». Татьяна Малкина

Россия > Образование, наука > mn.ru, 20 мая 2011 > № 329174 Александр Аузан

Последний мираж несменяемости

Аркадий Дубнов

Центральная Азия в ближневосточном антураже

Аркадий Дубнов – политолог, международный обозреватель, на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Резюме После событий в Ливии некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей.

Волна восстаний, охватившая Северную Африку и Ближний Восток, посрамила профессоров политологии и профессионалов разведки, ни один из которых не предвидел потрясений, которые, возможно, сформировали новую картину мира, и не только арабского. Естественно возникает вопрос, а будет ли продолжение, и если да, то где? Среди ответов, появившихся первыми, были указания на регион Центральной Азии и Южного Кавказа. В числе самых уязвимых с точки зрения потрясений, подобных тем, что случились на «арабской улице», называются Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан.

О мусульманских окраинах бывшей советской империи вспоминали уже в период тунисских и египетских событий. Правящие в течение десятилетий в лучшем случае авторитарные, а зачастую тоталитарные режимы, которым свойственны непотизм, коррупция, пренебрежение к правам человека, ужасающая бедность и нищета, безработица, отсутствие социальных лифтов, – все эти характеристики североафриканских стран годятся для описания центральноазиатской действительности.

За парой существенных исключений. Страны Северной Африки ближе к Европе, здесь неплохо осведомлены об уровне жизни в Старом Свете. Многие жители этих государств, бывших колоний, говорят на европейских языках, и им проще «примериваться» к европейским ценностям. И второе – страны Северной Африки и Ближнего Востока, какие бы проблемы они ни испытывали, в большинстве своем состоявшиеся государства, чего нельзя с уверенностью сказать о некоторых странах Центральной Азии, прежде всего Таджикистане и Киргизии.

Эти две страны, по мнению авторов доклада, подготовленного в начале февраля Международной кризисной группой (ICG) «Центральная Азия: разрушение и распад», находятся «в наиболее трудном, даже отчаянном положении». «Инфраструктура, дороги, электростанции, больницы и школы, построенные в советское время, медленно, но неуклонно разрушаются, а следившее за их состоянием последнее поколение советских специалистов постепенно исчезает». «Через пять-десять лет в классах не будет учителей, в больницах – врачей, а отсутствие электричества станет нормой», – считает директор ICG по Центральной Азии Пол Куинн-Джадж.

Если до событий в Ливии, рассуждая о возможности повторения египетско-тунисских сценариев в Центральной Азии и Азербайджане, можно было говорить только о сходстве внутренних причин волнений в этих странах, то теперь некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей. Таким поводом способно оказаться любое межэтническое столкновение. Вмешательство, кроме того, могут объявить необходимым для упреждения кровопролития еще до его начала.

Подобная ситуация может случиться, к примеру, если возникнет угроза повторения событий, подобных тем, что произошли в июне 2010 г. в Оше и Джалалабаде на юге Киргизии. Столкновения между киргизами и этническими узбеками, в результате которых погибло несколько сотен человек, вынудило руководство России, соседних государств и Организации Договора коллективной безопасности (ОДКБ) в целом срочно рассматривать вопрос об отправке миротворцев либо о вмешательстве иного рода. Тем более что такая просьба поступала от киргизского руководства.

Ошские события начались 10 июня, когда в столице соседнего Узбекистана проходил саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). После состоявшегося поздно ночью совещания президентов Казахстана, России и Узбекистана Нурсултана Назарбаева, Дмитрия Медведева и Ислама Каримова последний назвал произошедшее «внутренним делом Киргизии». Эта точка зрения стала определяющей в ОДКБ по отношению к ситуации.

Отказ Узбекистана вмешаться во внутренние дела Киргизии может объясняться стремлением избежать опасного прецедента, угрожающего самому Ташкенту. Ведь в Узбекистане тоже могут вспыхнуть волнения, подобные тем, что произошли в Андижане в мае 2005 года. В 2009 г., когда Ташкент блокировал принятие консенсусного решения, позволявшего применять Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) ОДКБ в случае возникновения форс-мажорных ситуаций в какой-либо из стран организации, главным мотивом было стремление не допустить создания легитимного обоснования для интервенции.

Теперь, после военной кампании в Ливии, санкционированной ООН, прецедент создан. Более того, согласно информации, полученной из узбекских источников немецким экспертом по Центральной Азии Виталием Волковым, в Ташкенте теперь, в случае повторения в Киргизии трагических событий, будут готовы более решительно защищать соплеменников в соседней республике вплоть до введения войск. А это, в свою очередь, может привести к смещению правящего там режима.

И тогда актуальным становится вопрос о возможности сознательного провоцирования такой ситуации противниками режима, дабы создать предлог для иностранного вмешательства. С другой стороны, наличие подобной угрозы толкает власти к тому, чтобы применять силу быстро и в неограниченном объеме с целью оградить государственный суверенитет от посягательств извне. В общем, после ливийской кампании ситуация в Центральной Азии выглядит гораздо менее прогнозируемой, чем это казалось еще в начале североафриканских событий.

Впрочем, отдельный вопрос заключается в том, появятся ли вообще желающие «вмешиваться во внутренние дела» региона. «Мы бы не хотели подойти к той точке, где нам пришлось бы выбирать между нынешними лидерами или силами революции, свергающими правительства», – заявила в конце марта «Коммерсанту» Сьюзан Эллиотт, заместитель помощника госсекретаря США по вопросам Центральной Азии. Главной целью западных союзников, как и прежде, будет стремление обезопасить транзитные маршруты и логистическую инфраструктуру, обеспечивающие афганскую кампанию.

Сложнее прогнозировать реакцию ОДКБ на обострение ситуации в регионе. Тем не менее, поскольку в зоне наибольшего риска находятся три страны, между которыми поделена Ферганская долина, – Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, – можно предположить, что, как и раньше, определяющей станет позиция официального Ташкента. А это означает, что вмешательство внешних сил во внутренние дела той или иной страны, вероятнее всего, произойдет на двухсторонней основе без мандата ОДКБ. Такой сценарий при необходимости позволит скорее достичь согласования между западными партнерами и заинтересованными государствами – членами ОДКБ.

Еще труднее предсказать, как отзовется на Центральной Азии волна бесчинств, устроенных в начале апреля исламскими радикалами на Севере Афганистана. В Мазари-Шарифе, населенном преимущественно таджиками и узбеками, толпа, разгоряченная проповедью местного имама, устроила резню в миссии ООН. Эксперт российского Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко считает, что трагедия может оказаться предвестием рождения нового активного протеста в мусульманской среде, «движения защитников Корана» (поводом послужило сожжение Корана во Флориде). Афганские узбеки и таджики, вероятно, гораздо более религиозны, чем в Таджикистане и Узбекистане. Но нет сомнений, что исламский радикализм может найти благодатную почву и там.

Киргизия: хворост для «Тюльпана-3»

По общему мнению, наиболее слабым звеном в цепи стран региона, подверженных риску дестабилизации, является Киргизия. Однако ее состояние мало связано с волнениями в Северной Африке. Государство, в котором, чтобы сменить президента, проще устроить переворот, чем президентские выборы, гордится тем, что стало «страной социальных революций» еще задолго до первых известий из Туниса. Во всяком случае, так заявила президент Киргизии Роза Отунбаева, выступая 6 апреля 2011 г., накануне годовщины второй (апрельской 2010 г.) революции: «Наша апрельская революция стала феноменом для мировой общественности, она стала примером для мирных граждан в Северной Африке и на Ближнем Востоке».

В январе 2011 г. не менее патетически рассуждал на эту тему один из лидеров обеих киргизских революций, экс-спикер парламента Омурбек Текебаев. «Киргизский “кетсинизм” (“кетсин” по-киргизски – “долой”. – Авт.) приобретает мировой статус, превращаясь в глобальное явление», – утверждал он. Кетсинизм, по словам Текебаева, есть состояние общества, когда его «старые формы не могут удовлетворить новое содержание». Отметив, что в Африке и на Ближнем Востоке происходят восстания, подобные киргизским, политик указывает на сходные причины, – единоличное правление, подчинение национальной экономики интересам отдельных групп, отсутствие честных выборов и реальных путей законными методами сменить руководство. Но именно в Киргизии, считает Текебаев, первым проявился кризис старого политического устройства: везде, где происходят волнения, общим требованием является укрепление парламентаризма и проведение честных выборов.

Ирония в том, что Текебаев, считающийся отцом киргизского парламентаризма (текебаевский проект Конституции, учреждавшей основы парламентской системы власти, был принят на референдуме в июне прошлого года), оказался аутсайдером созданной им же системы. Его старейшая в республике социалистическая партия «Ата-Мекен» с трудом преодолела проходной барьер на выборах в парламент и оказалась в оппозиции. А относительной победительницей выборов в октябре 2010 г. (за пять партий, прошедших в парламент, в общей сложности проголосовало всего чуть больше трети пришедших на выборы), стала партия «Ата-Журт», представлявшая в основном бывших чиновников свергнутого бакиевского режима. Один из ее лидеров, Ахматбек Келдибеков, стал спикером парламента.

После почти двухмесячных переговоров Киргизия получила в конце 2010 г. коалицию, состоящую из «победителей и побежденных». Впрочем, иначе и быть не могло. Страна с шестимиллионным населением остается фрагментированной по этническому, географическому, родоплеменному и клановому признакам. А лидеры ее элиты, представленные во главе созданных, как правило, по этим признакам многочисленных (больше пятидесяти) «политических» партий, чуть ли не все служили высокопоставленными чиновниками при Акаеве и Бакиеве.

Консолидация элит в современной истории страны, как считает киргизский аналитик Данияр Каримов, «не единожды происходила на принципах неприязни к той или иной персоне у власти». В 2005 и 2010 гг. это приводило к революции. Весной 2011 г. история начинает повторяться. «Часть правящего истеблишмента, – отмечает Каримов, – нашла новый объект неприязни». Им стал лидер входящей в парламентскую коалицию партии «Республика», первый вице-премьер Омурбек Бабанов. В его адрес были выдвинуты обвинения в рейдерстве и корыстных интересах по отношению к единственному в стране крупному бизнесу, приносящему многомиллионные доходы – телекоммуникационной компании MegaCom. Автора обвинений и.о. генерального прокурора Кубатбека Байболова президент Отунбаева отправила в отставку по «морально-этическим» причинам: супруга Байболова, известная в стране предпринимательница, якобы осуществила выгодную сделку по продаже недвижимости фирме, аффилированной с MegaCom. Кроме того, Байболов заподозрил ряд представителей руководства в присвоении крупных денежных средств, изъятых после прошлогодней революции из банковских ячеек, принадлежавших членам семьи Курманбека Бакиева.

Череда громких скандалов в середине апреля поставила под угрозу существование правительственной коалиции во главе с лидером Социал-демократической партии Алмазбеком Атамбаевым. Распад коалиции за несколько месяцев до президентских выборов (они должны состояться до конца октября) чреват новым противостоянием в стране, где, по определению одного из наблюдателей, за последние годы сложилась прослойка профессиональных ниспровергателей-«кетсинистов». Их действия будут мало отличаться от тех, что сопровождали события 2005 и 2010 гг., направленные на передел собственности и перераспределение финансовых потоков. Собственно, именно это и является содержанием и стимулом деятельности политической элиты Киргизии, как правило, не слишком отягощенной ответственностью за сохранение единой государственности и суверенитета.

В феврале, когда появились первые признаки новой нестабильности, руководитель аппарата президента Киргизии Эмиль Каптагаев с шокирующей откровенностью заявил: «Если сейчас начнется суматоха и все перевернется, то в последующем мы перейдем в режим полевых командиров, это однозначно, и страна превратится в большой общак, управляемый криминалом». Таким образом, подтвердились слова Омурбека Текебаева о том, что в Киргизии «криминальный мир поделен политическими силами». Их объединяют личные отношения и бизнес-интересы, в которых преобладает земляческий региональный принцип. Текебаев считает, что криминал заинтересован в слабом или собственном президенте, поэтому он попробует оказать влияние на результаты предстоящих выборов «вплоть до выдвижения своего кандидата». Или объединится против того из них, который не связан с криминалом. В январе общественность была взбудоражена сообщениями о встрече на Иссык-Куле в новогодние дни спикера парламента Келдибекова с одним из лидеров криминального мира Камчи Кольбаевым.

«Народ настолько привык ко лжи, воровству, моральной распущенности и безнравственности власти, что даже не хочет реагировать на происходящее, – с горечью замечает правозащитник Чолпон Джакупова. – Если при предыдущих режимах он власть ненавидел, то теперь презирает».

Но при определенных обстоятельствах и умелом манипулировании эта кажущаяся пассивность может оказаться сухим хворостом для очередного народного, а то и вновь межэтнического пожара. Безвременно скончавшаяся известная исследовательница Центральной Азии Санобар Шерматова писала о причинах кровавых ошских событий в июне прошлого года: «Это была невиданная по масштабу и наглости криминальная акция, ретушированная впоследствии под межнациональный конфликт». По мнению Шерматовой, именно действия мафиозных структур, поддержанные людьми из власти, привели к резкому разделению страны на киргизов и узбеков с последующей мобилизацией киргизского этнонационализма.

Ситуация усугубляется острым продовольственным кризисом. Прошлогодний неурожай, вызванный в том числе послереволюционным хаосом, и сезонный всплеск инфляции весной привел к резкому росту цен на зерно. По данным Всемирного банка, с июня прошлого года оно подорожало на 54%.

Природа киргизского «кетсинизма» лишь на первый взгляд похожа на сущность арабского бурления. Стремление к «справедливому парламентаризму» в Киргизии зачастую выглядит лишь формой, в которую коррумпированная и полукриминальная элита облекает стремление оторвать кусок властного пирога, который в бедной, практически лишенной ресурсов стране, живущей в основном за счет внешних заимствований, становится все тоньше и тоньше. Если такая ненасытность станет причиной новой революции – «Тюльпана-3», как ее уже называют, – Киргизия потеряет шанс стать состоявшимся единым государством, распад страны на Север и Юг станет реальностью.

Таджикистан: новая оппозиция старому президенту

Президент Таджикистана Эмомали Рахмон был первым лидером постсоветского государства с исламским населением, который попытался изменить стиль отношений с народом после череды потрясений вдоль «арабской дуги». Неудивительно, поскольку именно 58-летний Рахмон, удерживающий власть в стране уже девятнадцатый год, постоянно входит в первую десятку регулярно обновляемых различными мировыми СМИ списков лидеров, которые рискуют быть свергнутыми в результате народных волнений.

Уже в феврале Эмомали Рахмон согласился принять трех жительниц кишлака под Душанбе, в котором местные власти начали сносить жилища. Так президент отреагировал на собравшийся у стен его администрации митинг протеста, ничего подобного раньше не случалось. Еще через пару недель также впервые таджикский омбудсмен Зариф Ализода представил отчет о соблюдении прав человека. Он сообщил, что с жалобами по поводу незаконного лишения недвижимости, неправильного распределения земельных участков и других несправедливостей со стороны местных властей обратились около полутора тысяч человек.

Накануне праздника Новруз, отмечаемого 21 марта, с улиц Душанбе неожиданно исчезли многочисленные изображения самого Рахмона. Высокопоставленный функционер правящей Народно-демократической партии Усмон Солех разъяснил: «Это исходит из политики президента, который выступает против авторитаризма и культа личности, он не нуждается в таких внешних проявлениях любви народа. Президент и ранее давал указания местным органам власти, чтобы не допускали случаев восхваления его личности». Тем не менее, как заметил таджикский политолог Раджаби Мирзо, раньше плакаты с изображением президента не убирали.

Наконец, в конце марта амнистированы несколько боевиков вооруженной оппозиции, участников вооруженных столкновений осени 2009 г. в Тавильдаре, горном районе к востоку от Душанбе. Нескольким десяткам других боевиков, приговоренных к пожизненному заключению или к срокам от 20 до 30 лет, приговоры значительно смягчили.

В стране эти меры восприняты позитивно. «Многие обвиняемые в терроризме и экстремизме получают слишком большие сроки заключения, что может стать катализатором дальнейшего обострения ситуации», – говорит председатель ассоциации политологов Абдугани Мамадзимов. О готовности власти смягчить режим сигнализирует и заявление спикера верхней палаты парламента, мэра Душанбе Махмадсаида Убайдуллаева. Сославшись на «стихийно осложнившуюся с учетом социальных и экономических проблем ситуацию в некоторых странах», он рекомендовал генпрокурору и правоохранительным органам «принять меры для защиты стабильности, обеспечения правопорядка, усиления надзора над соблюдением законности и недопущения нарушения прав личности».

«Заявление спикера – превентивная мера, у нас сейчас нет революционной ситуации», – успокоил экспертное сообщество Мамадзимов. В целом в стране действительно нет политической силы или ярких лидеров, готовых к решительным действиям по устранению режима Рахмона. Тем более что «давление» в протестном «котле» до сих пор относительно удачно «стравливалось» активностью двух легально действующих оппозиционных партий (всего в республике восемь партий), в том числе единственной в регионе, построенной на конфессиональной основе, Исламской партии возрождения Таджикистана. Заметным фактором общественно-политической жизни являются независимые СМИ, хотя газеты выходят лишь раз в неделю. Выражение лояльности к власти традиционно не является обязательным условием деятельности журналистов в Таджикистане, поэтому им позволено высказывать свою точку зрения, которая подчас выглядит откровенно оппозиционной.

Протестный ресурс, аккумулируемый в таджикской зоне Интернета, несопоставим с возможностями в арабских странах. В Таджикистане доступ к сети имеет не больше четверти населения, в основном госслужащие, студенты и сотрудники международных организаций. При этом молодежь от 20 до 30 лет интересуется в основном развлекательными порталами и сайтами знакомств, и меньше всего серьезными аналитическими или политическими сайтами, утверждает Парвина Ибодова, председатель ассоциации интернет-провайдеров. Кроме того, интернет-услуги в городах малодоступны из-за дороговизны, а в сельской местности практически недоступны из-за проблем с энергоснабжением.

Когда функционерам требуется понизить градус критики в прессе, применяется испытанный метод консолидации перед лицом внешней угрозы. Выбор небольшой: либо руководство соседнего Узбекистана, «препятствующее строительству в Таджикистане Рогунской ГЭС», либо «некоторые влиятельные круги в России, разжигающие антитаджикские настроения».

В пользу правящего режима сегодня все еще работает так и не преодоленный синдром усталости от гражданской войны середины 90-х гг. прошлого века. Она унесла жизни нескольких десятков тысяч человек, а еще десятки тысяч заставила спасаться бегством в Афганистан и другие страны. При этом национальное примирение, достигнутое в 1997 г. между правительством Рахмона и оппозицией, полностью своей цели не достигло. Сторонники оппозиции со временем стали преследоваться властью. Более того, стремясь обезопасить себя от наиболее амбициозных соратников, Рахмон начал преследовать и их. В результате режим выродился в типичную непотию, где контроль над бизнесом и силовыми структурами принадлежит членам большой семьи президента (у него девять детей) и его землякам. Уровень коррупции в Таджикистане, по оценкам «Транспэренси Интернешнл», – один из самых высоких не только в регионе, но и на всем постсоветском пространстве.

В основном все те, кто готов сегодня с оружием в руках сражаться против рахмоновского режима (их, по оценкам, около 300 человек), рассредоточены и укрываются в горных районах. Еще несколько десятков таджиков могут примкнуть к ним из-за границы. Важно отметить, что в основном это второе поколение таджикской оппозиции, не нашедшее себя в нынешнем социуме, – дети как прежних оппозиционеров, так и «народнофронтовцев», обиженных своей же властью. Однако, по имеющимся данным, отсутствие единого руководства и серьезного финансирования делает консолидацию этой фронды практически нереальной.

Официальный Душанбе еще задолго до восстаний в Тунисе и Египте пытался ограничить растущее влияние ислама. Уже летом прошлого года стали закрываться незарегистрированные мечети, а имамам строго предписывались темы проповедей. Осенью 2010 г. Эмомали Рахмон заявил, что изучающие ислам молодые таджики «попадают под влияние экстремистов и становятся врагами». По сообщению хорошо информированного американского интернет-портала Eurasianet.org, осенью прошлого года власти заставили вернуться в Таджикистан 1400 студентов, обучавшихся в странах Ближнего Востока, включая 200 человек из Ирана. А в декабре 90 детей столкнулись с запретом посещать школу при иранском посольстве в Душанбе. Вообще, стремление ограничить распространение шиитской версии ислама среди таджиков-суннитов привело в последнее время к заметному охлаждению между Таджикистаном и Ираном.

В марте из американских источников произошла утечка информации о том, что силам специального назначения США, дислоцированным в Афганистане, разрешено по согласованию проникать на территорию Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана «для осуществления операций по их внутренней обороне». Как сообщает Eurasianet.org, директива выпущена Командованием сил спецназа Соединенных Штатов еще в августе 2009 года. Согласно документу, на 1 февраля 2010 г. к подобным операциям в рамках «региональной переориентации» была подготовлена уже третья группа американского спецназа. В том же году спецназовцы приняли участие в ликвидации боевиков, проникших из Афганистана в Таджикистан. В комментарии к этим сообщениям американское посольство в Ташкенте указало, что «спецназ США продолжит рутинное военное сотрудничество с вооруженными силами стран Центральной Азии».

Возможно, уповая на такую поддержку и надеясь, что в стремлении обеспечить стабильность в «таджикском тылу» своей афганской операции Вашингтон не станет требовать от Душанбе неотложных реформ, Рахмон заявил в конце марта, что «искусственное ускорение процесса движения по демократическому пути нецелесообразно». Однако риск неконтролируемого развития событий сохраняется. Режим Бакиева был свергнут через несколько дней после введения Россией экспортных пошлин на ввозимые в Киргизию ГСМ и дизельное топливо. С 1 апреля 2011 г. Москва повысила экспортные пошлины на ввозимые в Таджикистан нефть и нефтепродукты в среднем на 16%. Это может вызвать недовольство таджикских фермеров, поскольку повышение тарифов произошло в разгар весенних полевых работ.

За последние полгода в Таджикистане резко выросли цены на продовольствие: на муку – на 80%, на сахар – на 25% и на рис – на 23%. Если учесть, что 40% таджиков живут за чертой бедности, прогнозировать социальные последствия такого роста цен – дело неблагодарное. Тем более что неизвестно, послушались ли таджики своего президента, еще год назад призвавшего их запасаться продуктами на два года вперед…

Узбекистан: усталая и хрупкая стабильность

В публичном пространстве Узбекистана об арабской дуге нестабильности рассуждать не принято. В полностью контролируемых правительством СМИ лишь изредка можно обнаружить указания на то, что где-то в Ливии идет гражданская война. Впрочем, узбекская пресса предпочитала не замечать и прошлогодние события в соседней Киргизии.

Только очень внимательный наблюдатель мог бы расслышать некоторую долю опасения в словах президента Узбекистана, сказанных по случаю праздника Новруз 21 марта. Ислам Каримов призвал сограждан «беречь спокойствие и межнациональное согласие». Узбекский политолог Рафик Сайфулин вообще не видит оснований искать аналогии между событиями в арабских странах и в Центральной Азии. Исключая анализ внутренних факторов, способных подорвать стабильность в странах региона, свои выводы он строит на отсутствии видимой заинтересованности внешних сил в региональной дестабилизации. Соединенные Штаты и Европейский союз, утверждает политолог, нуждаются в надежном функционировании Центральной Азии в качестве стратегического коридора с двухсторонним движением – транзит грузов для военной коалиции в Афганистане и обратный транзит нефти и газа в Европу. И правящие режимы этому не противятся.

Российский ученый Алексей Арбатов уверен, что если волнения начнутся в таких республиках, как Таджикистан и Узбекистан, они «будут подавлены в зародыше жесточайшим образом и очень быстро». Очевидно, эта уверенность базируется на опыте подавления бунта в Андижане в мае 2005 г., когда только по официальным данным погибло почти 200 человек, а по неофициальным – в несколько раз больше. Узбекские власти уже принимают меры по контролю над Интернетом. В середине марта узбекское агентство связи и информатизации попросило операторов, контролирующих доступ в Сеть, уведомлять правительство о массовых рассылках с подозрительным содержанием, и обязало их отключать интернет-пользователей по первому требованию.

Что же касается протестного потенциала в Узбекистане, то в отсутствие другой надежной информации, поступающей из этой практически закрытой страны, выводы приходится делать на основании исследований, проводимых уже много лет директором центральноазиатской программы центра «Мемориал» Виталием Пономаревым. В последнем отчете, опубликованном в марте 2011 г., анализируются данные о политических преследованиях в Узбекистане в 2009–2010 годах. Отмечается, что репрессии, всплеск которых произошел в конце 2008 г. и превысил масштабы насилия, связанного с событиями в Андижане в 2005 г., «стали частью повседневной жизни Узбекистана, захватывая широкие слои населения». Согласно данным Пономарева, тысячи людей оказываются в тюрьмах лишь потому, что неофициально изучали ислам или общались с друзьями на религиозные или политические темы. В условиях, когда нет юридически ясного определения терминов «религиозный экстремизм», «фундаментализм», утверждается в докладе, создаются широкие возможности для судебного произвола в отношении мусульман.

Учитывая специфические особенности режима, определяемые характером 73-летнего лидера Ислама Каримова, ситуация вряд ли изменится до конца его правления. К описанным угрозам стабильности, которые несет исламский по форме, социальный по характеру протест снизу, можно добавить возможность дворцового переворота. Перспектива его окажется реальной, если внутриэлитная борьба за политическое наследство Каримова, до сих пор им контролируемая, войдет в резонанс с повышенной социальной активностью за пределами элит. Однако если такого рода метаморфоза произойдет столь же быстро, как в соседней Туркмении в декабре 2006 г., когда на смену Сапармурату Ниязову пришел Гурбангулы Бердымухамедов, то внешнему миру останется только принять к сведению новые реалии.

К востоку и западу от Каспия – тоже проблемы

Образ туркменского режима и его руководителя в мировой прессе как нельзя точнее соответствует распространенному штампу тиранического правления. Лидер, узурпировавший власть и поделивший ее между представителями своего клана, угнетенный народ, массовая пропаганда культа личности, низкий уровень жизни, полное отсутствие демократических свобод и независимых СМИ, высокий уровень насаждаемой в обществе ксенофобии. Но Гурбангулы Бердымухамедов остается для мирового сообщества вполне рукопожатной персоной. Впрочем, как показывает опыт арабских потрясений, это ни в коей мере не гарантирует ни стабильность в пустынной, но чрезвычайно богатой углеводородами стране, ни лояльность Запада в случае кризиса.

53-летний туркменский президент – самый молодой среди центральноазиатских автократов и по возрасту, и по сроку службы. Меры, предпринятые им по профилактике нежелательных потрясений, впечатляют. После первых известий о непорядках в Северной Африке Бердымухамедов уже в феврале стал регулярно и «неожиданно» объезжать дальние аулы, распекать местное начальство за то, что «на селе нет самого необходимого», и требовать от чиновников «срочно навести порядок». Забота о нуждах народа постоянно транслируется по туркменскому телевидению.

Резко ужесточился контроль над всеми приезжающими из-за границы, в особенности из Турции и Объединенных Арабских Эмиратов. Очевидно, власти старались «отловить» тех, кто во время волнений уехал из Египта и вообще с Ближнего Востока. По согласованию с властями Турции оттуда были депортированы граждане Туркмении с просроченной визой. Усилен режим содержания во всех мужских колониях, особенно там, где содержатся осужденные за групповые преступления, то есть лица, способные к организации в сообщества. Предприняты меры по расширению контроля над религиозными исламскими общинами, обособленно живущими на западе страны. Особое внимание уделяется семьям и кланам, связанным с туркменской общиной в Иране. Эта община в последнее время значительно радикализовалась и активизировалась на противостоянии с иранскими шиитами и в попытках осуществлять экспансию «чистого ислама» на территорию Туркмении.

Ну и наконец, президент Бердымухамедов предпринял экстраординарные меры по повышению уровня личной безопасности. При проезде президентского кортежа перекрываются не только улицы, по которым он следует, но и все перекрестки вокруг, две параллельные улицы и все перпендикулярные. Жителям домов на «протокольных трассах» предписано занавешивать окна, запрещено приглашать гостей в часы проезда кортежа, в этих целях составлены специальные графики с широкими временными окнами.

Очевидно, что серьезные угрозы режим усматривает во внешних факторах. У Ашхабада в разной степени натянутые отношения с Баку, Москвой, Тегераном, Ташкентом. Все это заставляет туркменское руководство искать поддержки на Западе, уступая ему шаг за шагом позиции в переговорах по условиям продажи туркменского газа в Европу.

Ситуация в Азербайджане чем-то похожа на туркменскую. Правда, там попытки противостоять властям происходят достаточно открыто. Наиболее активны исламисты, чьи призывы к «обновлению ислама» находят отклик среди населения, приверженность которого религии носит скорее характер этнической идентичности. Часть азербайджанских наблюдателей считают, что «религиозная опасность» достаточно низка и скорее обусловлена тем, что в обществе есть запрос на идеологию, альтернативную той, что предлагает власть. Все, связанное с ней, многие живущие в селах азербайджанцы считают низменным и греховным.

Общественная палата, созданная как альтернатива парламенту, выборы которого осенью прошлого года оппозиция призывает признать нелегитимными, пытается объединить вокруг себя все недовольные властью слои общества. Однако попытки оппозиции собрать многотысячные митинги и вступить в переговоры с властями сталкиваются с жесткой реакцией последних.

При этом руководство Азербайджана, как и некоторых соседних стран, всегда готово к испытанному методу, переводя протестные настроения в русло защиты суверенитета и территориальной целостности, борьбы за освобождение оккупированных Арменией районов. Возможность серьезных потрясений в Азербайджане, несмотря на внешне бурный характер митинговой стихии, представляется не слишком серьезной. Ильхам Алиев пока демонстрирует адекватную реакцию на события, опираясь, впрочем, больше на запас прочности, оставленный ему отцом, патриархом кавказской политики Гейдаром Алиевым.

Это относится и к ситуации в Казахстане, президент которого получил новую легитимность на прошедших в стране очередных досрочных выборах. «Елбасы» (так по-казахски звучит титул национального лидера, законодательно закрепленный в 2010 г. за Нурсултаном Назарбаевым) безо всяких признаков рефлексии относится к победным цифрам, озвученным по итогам выборов. 95% отданных за него голосов при 90-процентной явке избирателей должны были бы насторожить, но этого не происходит.

Вот что написал в The New York Times первый американский посол в независимом Казахстане Уильям Кортни, весьма симпатизировавший елбасы на заре 1990-х гг.: «В свои 70 лет Назарбаев хочет занять место в истории как отец своей страны. Чтобы заслужить это, он должен провести политические реформы, которые приведут к появлению независимой прессы и независимой же судебной системы, дадут зеленый свет свободным и честным выборам и обеспечат справедливое управление. Пока не видно никаких признаков такого развития событий». А если такое развитие событий не предполагается, то нельзя исключать иного развития – непредсказуемого.

Таджикистан. Кыргызстан. Туркмения. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 2905557 Аркадий Дубнов

Последний мираж несменяемости

Центральная Азия в ближневосточном антураже

Резюме: После событий в Ливии некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей.

Волна восстаний, охватившая Северную Африку и Ближний Восток, посрамила профессоров политологии и профессионалов разведки, ни один из которых не предвидел потрясений, которые, возможно, сформировали новую картину мира, и не только арабского. Естественно возникает вопрос, а будет ли продолжение, и если да, то где? Среди ответов, появившихся первыми, были указания на регион Центральной Азии и Южного Кавказа. В числе самых уязвимых с точки зрения потрясений, подобных тем, что случились на «арабской улице», называются Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан.

О мусульманских окраинах бывшей советской империи вспоминали уже в период тунисских и египетских событий. Правящие в течение десятилетий в лучшем случае авторитарные, а зачастую тоталитарные режимы, которым свойственны непотизм, коррупция, пренебрежение к правам человека, ужасающая бедность и нищета, безработица, отсутствие социальных лифтов, – все эти характеристики североафриканских стран годятся для описания центральноазиатской действительности.

За парой существенных исключений. Страны Северной Африки ближе к Европе, здесь неплохо осведомлены об уровне жизни в Старом Свете. Многие жители этих государств, бывших колоний, говорят на европейских языках, и им проще «примериваться» к европейским ценностям. И второе – страны Северной Африки и Ближнего Востока, какие бы проблемы они ни испытывали, в большинстве своем состоявшиеся государства, чего нельзя с уверенностью сказать о некоторых странах Центральной Азии, прежде всего Таджикистане и Киргизии.

Эти две страны, по мнению авторов доклада, подготовленного в начале февраля Международной кризисной группой (ICG) «Центральная Азия: разрушение и распад», находятся «в наиболее трудном, даже отчаянном положении». «Инфраструктура, дороги, электростанции, больницы и школы, построенные в советское время, медленно, но неуклонно разрушаются, а следившее за их состоянием последнее поколение советских специалистов постепенно исчезает». «Через пять-десять лет в классах не будет учителей, в больницах – врачей, а отсутствие электричества станет нормой», – считает директор ICG по Центральной Азии Пол Куинн-Джадж.

Если до событий в Ливии, рассуждая о возможности повторения египетско-тунисских сценариев в Центральной Азии и Азербайджане, можно было говорить только о сходстве внутренних причин волнений в этих странах, то теперь некоторым государствам СНГ приходится учитывать более серьезный спектр угроз. Ливийская резолюция Совбеза ООН расширила рамки возможного иностранного вмешательства во внутренние дела суверенного государства под предлогом защиты гражданского населения от вооруженного насилия со стороны властей. Таким поводом способно оказаться любое межэтническое столкновение. Вмешательство, кроме того, могут объявить необходимым для упреждения кровопролития еще до его начала.

Подобная ситуация может случиться, к примеру, если возникнет угроза повторения событий, подобных тем, что произошли в июне 2010 г. в Оше и Джалалабаде на юге Киргизии. Столкновения между киргизами и этническими узбеками, в результате которых погибло несколько сотен человек, вынудило руководство России, соседних государств и Организации Договора коллективной безопасности (ОДКБ) в целом срочно рассматривать вопрос об отправке миротворцев либо о вмешательстве иного рода. Тем более что такая просьба поступала от киргизского руководства.

Ошские события начались 10 июня, когда в столице соседнего Узбекистана проходил саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). После состоявшегося поздно ночью совещания президентов Казахстана, России и Узбекистана Нурсултана Назарбаева, Дмитрия Медведева и Ислама Каримова последний назвал произошедшее «внутренним делом Киргизии». Эта точка зрения стала определяющей в ОДКБ по отношению к ситуации.

Отказ Узбекистана вмешаться во внутренние дела Киргизии может объясняться стремлением избежать опасного прецедента, угрожающего самому Ташкенту. Ведь в Узбекистане тоже могут вспыхнуть волнения, подобные тем, что произошли в Андижане в мае 2005 года. В 2009 г., когда Ташкент блокировал принятие консенсусного решения, позволявшего применять Коллективные силы оперативного реагирования (КСОР) ОДКБ в случае возникновения форс-мажорных ситуаций в какой-либо из стран организации, главным мотивом было стремление не допустить создания легитимного обоснования для интервенции.

Теперь, после военной кампании в Ливии, санкционированной ООН, прецедент создан. Более того, согласно информации, полученной из узбекских источников немецким экспертом по Центральной Азии Виталием Волковым, в Ташкенте теперь, в случае повторения в Киргизии трагических событий, будут готовы более решительно защищать соплеменников в соседней республике вплоть до введения войск. А это, в свою очередь, может привести к смещению правящего там режима.

И тогда актуальным становится вопрос о возможности сознательного провоцирования такой ситуации противниками режима, дабы создать предлог для иностранного вмешательства. С другой стороны, наличие подобной угрозы толкает власти к тому, чтобы применять силу быстро и в неограниченном объеме с целью оградить государственный суверенитет от посягательств извне. В общем, после ливийской кампании ситуация в Центральной Азии выглядит гораздо менее прогнозируемой, чем это казалось еще в начале североафриканских событий.

Впрочем, отдельный вопрос заключается в том, появятся ли вообще желающие «вмешиваться во внутренние дела» региона. «Мы бы не хотели подойти к той точке, где нам пришлось бы выбирать между нынешними лидерами или силами революции, свергающими правительства», – заявила в конце марта «Коммерсанту» Сьюзан Эллиотт, заместитель помощника госсекретаря США по вопросам Центральной Азии. Главной целью западных союзников, как и прежде, будет стремление обезопасить транзитные маршруты и логистическую инфраструктуру, обеспечивающие афганскую кампанию.

Сложнее прогнозировать реакцию ОДКБ на обострение ситуации в регионе. Тем не менее, поскольку в зоне наибольшего риска находятся три страны, между которыми поделена Ферганская долина, – Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, – можно предположить, что, как и раньше, определяющей станет позиция официального Ташкента. А это означает, что вмешательство внешних сил во внутренние дела той или иной страны, вероятнее всего, произойдет на двухсторонней основе без мандата ОДКБ. Такой сценарий при необходимости позволит скорее достичь согласования между западными партнерами и заинтересованными государствами – членами ОДКБ.

Еще труднее предсказать, как отзовется на Центральной Азии волна бесчинств, устроенных в начале апреля исламскими радикалами на Севере Афганистана. В Мазари-Шарифе, населенном преимущественно таджиками и узбеками, толпа, разгоряченная проповедью местного имама, устроила резню в миссии ООН. Эксперт российского Центра изучения современного Афганистана Андрей Серенко считает, что трагедия может оказаться предвестием рождения нового активного протеста в мусульманской среде, «движения защитников Корана» (поводом послужило сожжение Корана во Флориде). Афганские узбеки и таджики, вероятно, гораздо более религиозны, чем в Таджикистане и Узбекистане. Но нет сомнений, что исламский радикализм может найти благодатную почву и там.

Киргизия: хворост для «Тюльпана-3»

По общему мнению, наиболее слабым звеном в цепи стран региона, подверженных риску дестабилизации, является Киргизия. Однако ее состояние мало связано с волнениями в Северной Африке. Государство, в котором, чтобы сменить президента, проще устроить переворот, чем президентские выборы, гордится тем, что стало «страной социальных революций» еще задолго до первых известий из Туниса. Во всяком случае, так заявила президент Киргизии Роза Отунбаева, выступая 6 апреля 2011 г., накануне годовщины второй (апрельской 2010 г.) революции: «Наша апрельская революция стала феноменом для мировой общественности, она стала примером для мирных граждан в Северной Африке и на Ближнем Востоке».

В январе 2011 г. не менее патетически рассуждал на эту тему один из лидеров обеих киргизских революций, экс-спикер парламента Омурбек Текебаев. «Киргизский “кетсинизм” (“кетсин” по-киргизски – “долой”. – Авт.) приобретает мировой статус, превращаясь в глобальное явление», – утверждал он. Кетсинизм, по словам Текебаева, есть состояние общества, когда его «старые формы не могут удовлетворить новое содержание». Отметив, что в Африке и на Ближнем Востоке происходят восстания, подобные киргизским, политик указывает на сходные причины, – единоличное правление, подчинение национальной экономики интересам отдельных групп, отсутствие честных выборов и реальных путей законными методами сменить руководство. Но именно в Киргизии, считает Текебаев, первым проявился кризис старого политического устройства: везде, где происходят волнения, общим требованием является укрепление парламентаризма и проведение честных выборов.

Ирония в том, что Текебаев, считающийся отцом киргизского парламентаризма (текебаевский проект Конституции, учреждавшей основы парламентской системы власти, был принят на референдуме в июне прошлого года), оказался аутсайдером созданной им же системы. Его старейшая в республике социалистическая партия «Ата-Мекен» с трудом преодолела проходной барьер на выборах в парламент и оказалась в оппозиции. А относительной победительницей выборов в октябре 2010 г. (за пять партий, прошедших в парламент, в общей сложности проголосовало всего чуть больше трети пришедших на выборы), стала партия «Ата-Журт», представлявшая в основном бывших чиновников свергнутого бакиевского режима. Один из ее лидеров, Ахматбек Келдибеков, стал спикером парламента.

После почти двухмесячных переговоров Киргизия получила в конце 2010 г. коалицию, состоящую из «победителей и побежденных». Впрочем, иначе и быть не могло. Страна с шестимиллионным населением остается фрагментированной по этническому, географическому, родоплеменному и клановому признакам. А лидеры ее элиты, представленные во главе созданных, как правило, по этим признакам многочисленных (больше пятидесяти) «политических» партий, чуть ли не все служили высокопоставленными чиновниками при Акаеве и Бакиеве.

Консолидация элит в современной истории страны, как считает киргизский аналитик Данияр Каримов, «не единожды происходила на принципах неприязни к той или иной персоне у власти». В 2005 и 2010 гг. это приводило к революции. Весной 2011 г. история начинает повторяться. «Часть правящего истеблишмента, – отмечает Каримов, – нашла новый объект неприязни». Им стал лидер входящей в парламентскую коалицию партии «Республика», первый вице-премьер Омурбек Бабанов. В его адрес были выдвинуты обвинения в рейдерстве и корыстных интересах по отношению к единственному в стране крупному бизнесу, приносящему многомиллионные доходы – телекоммуникационной компании MegaCom. Автора обвинений и.о. генерального прокурора Кубатбека Байболова президент Отунбаева отправила в отставку по «морально-этическим» причинам: супруга Байболова, известная в стране предпринимательница, якобы осуществила выгодную сделку по продаже недвижимости фирме, аффилированной с MegaCom. Кроме того, Байболов заподозрил ряд представителей руководства в присвоении крупных денежных средств, изъятых после прошлогодней революции из банковских ячеек, принадлежавших членам семьи Курманбека Бакиева.

Череда громких скандалов в середине апреля поставила под угрозу существование правительственной коалиции во главе с лидером Социал-демократической партии Алмазбеком Атамбаевым. Распад коалиции за несколько месяцев до президентских выборов (они должны состояться до конца октября) чреват новым противостоянием в стране, где, по определению одного из наблюдателей, за последние годы сложилась прослойка профессиональных ниспровергателей-«кетсинистов». Их действия будут мало отличаться от тех, что сопровождали события 2005 и 2010 гг., направленные на передел собственности и перераспределение финансовых потоков. Собственно, именно это и является содержанием и стимулом деятельности политической элиты Киргизии, как правило, не слишком отягощенной ответственностью за сохранение единой государственности и суверенитета.

В феврале, когда появились первые признаки новой нестабильности, руководитель аппарата президента Киргизии Эмиль Каптагаев с шокирующей откровенностью заявил: «Если сейчас начнется суматоха и все перевернется, то в последующем мы перейдем в режим полевых командиров, это однозначно, и страна превратится в большой общак, управляемый криминалом». Таким образом, подтвердились слова Омурбека Текебаева о том, что в Киргизии «криминальный мир поделен политическими силами». Их объединяют личные отношения и бизнес-интересы, в которых преобладает земляческий региональный принцип. Текебаев считает, что криминал заинтересован в слабом или собственном президенте, поэтому он попробует оказать влияние на результаты предстоящих выборов «вплоть до выдвижения своего кандидата». Или объединится против того из них, который не связан с криминалом. В январе общественность была взбудоражена сообщениями о встрече на Иссык-Куле в новогодние дни спикера парламента Келдибекова с одним из лидеров криминального мира Камчи Кольбаевым.

«Народ настолько привык ко лжи, воровству, моральной распущенности и безнравственности власти, что даже не хочет реагировать на происходящее, – с горечью замечает правозащитник Чолпон Джакупова. – Если при предыдущих режимах он власть ненавидел, то теперь презирает».

Но при определенных обстоятельствах и умелом манипулировании эта кажущаяся пассивность может оказаться сухим хворостом для очередного народного, а то и вновь межэтнического пожара. Безвременно скончавшаяся известная исследовательница Центральной Азии Санобар Шерматова писала о причинах кровавых ошских событий в июне прошлого года: «Это была невиданная по масштабу и наглости криминальная акция, ретушированная впоследствии под межнациональный конфликт». По мнению Шерматовой, именно действия мафиозных структур, поддержанные людьми из власти, привели к резкому разделению страны на киргизов и узбеков с последующей мобилизацией киргизского этнонационализма.

Ситуация усугубляется острым продовольственным кризисом. Прошлогодний неурожай, вызванный в том числе послереволюционным хаосом, и сезонный всплеск инфляции весной привел к резкому росту цен на зерно. По данным Всемирного банка, с июня прошлого года оно подорожало на 54%.

Природа киргизского «кетсинизма» лишь на первый взгляд похожа на сущность арабского бурления. Стремление к «справедливому парламентаризму» в Киргизии зачастую выглядит лишь формой, в которую коррумпированная и полукриминальная элита облекает стремление оторвать кусок властного пирога, который в бедной, практически лишенной ресурсов стране, живущей в основном за счет внешних заимствований, становится все тоньше и тоньше. Если такая ненасытность станет причиной новой революции – «Тюльпана-3», как ее уже называют, – Киргизия потеряет шанс стать состоявшимся единым государством, распад страны на Север и Юг станет реальностью.

Таджикистан: новая оппозиция старому президенту

Президент Таджикистана Эмомали Рахмон был первым лидером постсоветского государства с исламским населением, который попытался изменить стиль отношений с народом после череды потрясений вдоль «арабской дуги». Неудивительно, поскольку именно 58-летний Рахмон, удерживающий власть в стране уже девятнадцатый год, постоянно входит в первую десятку регулярно обновляемых различными мировыми СМИ списков лидеров, которые рискуют быть свергнутыми в результате народных волнений.

Уже в феврале Эмомали Рахмон согласился принять трех жительниц кишлака под Душанбе, в котором местные власти начали сносить жилища. Так президент отреагировал на собравшийся у стен его администрации митинг протеста, ничего подобного раньше не случалось. Еще через пару недель также впервые таджикский омбудсмен Зариф Ализода представил отчет о соблюдении прав человека. Он сообщил, что с жалобами по поводу незаконного лишения недвижимости, неправильного распределения земельных участков и других несправедливостей со стороны местных властей обратились около полутора тысяч человек.

Накануне праздника Новруз, отмечаемого 21 марта, с улиц Душанбе неожиданно исчезли многочисленные изображения самого Рахмона. Высокопоставленный функционер правящей Народно-демократической партии Усмон Солех разъяснил: «Это исходит из политики президента, который выступает против авторитаризма и культа личности, он не нуждается в таких внешних проявлениях любви народа. Президент и ранее давал указания местным органам власти, чтобы не допускали случаев восхваления его личности». Тем не менее, как заметил таджикский политолог Раджаби Мирзо, раньше плакаты с изображением президента не убирали.

Наконец, в конце марта амнистированы несколько боевиков вооруженной оппозиции, участников вооруженных столкновений осени 2009 г. в Тавильдаре, горном районе к востоку от Душанбе. Нескольким десяткам других боевиков, приговоренных к пожизненному заключению или к срокам от 20 до 30 лет, приговоры значительно смягчили.

В стране эти меры восприняты позитивно. «Многие обвиняемые в терроризме и экстремизме получают слишком большие сроки заключения, что может стать катализатором дальнейшего обострения ситуации», – говорит председатель ассоциации политологов Абдугани Мамадзимов. О готовности власти смягчить режим сигнализирует и заявление спикера верхней палаты парламента, мэра Душанбе Махмадсаида Убайдуллаева. Сославшись на «стихийно осложнившуюся с учетом социальных и экономических проблем ситуацию в некоторых странах», он рекомендовал генпрокурору и правоохранительным органам «принять меры для защиты стабильности, обеспечения правопорядка, усиления надзора над соблюдением законности и недопущения нарушения прав личности».

«Заявление спикера – превентивная мера, у нас сейчас нет революционной ситуации», – успокоил экспертное сообщество Мамадзимов. В целом в стране действительно нет политической силы или ярких лидеров, готовых к решительным действиям по устранению режима Рахмона. Тем более что «давление» в протестном «котле» до сих пор относительно удачно «стравливалось» активностью двух легально действующих оппозиционных партий (всего в республике восемь партий), в том числе единственной в регионе, построенной на конфессиональной основе, Исламской партии возрождения Таджикистана. Заметным фактором общественно-политической жизни являются независимые СМИ, хотя газеты выходят лишь раз в неделю. Выражение лояльности к власти традиционно не является обязательным условием деятельности журналистов в Таджикистане, поэтому им позволено высказывать свою точку зрения, которая подчас выглядит откровенно оппозиционной.

Протестный ресурс, аккумулируемый в таджикской зоне Интернета, несопоставим с возможностями в арабских странах. В Таджикистане доступ к сети имеет не больше четверти населения, в основном госслужащие, студенты и сотрудники международных организаций. При этом молодежь от 20 до 30 лет интересуется в основном развлекательными порталами и сайтами знакомств, и меньше всего серьезными аналитическими или политическими сайтами, утверждает Парвина Ибодова, председатель ассоциации интернет-провайдеров. Кроме того, интернет-услуги в городах малодоступны из-за дороговизны, а в сельской местности практически недоступны из-за проблем с энергоснабжением.

Когда функционерам требуется понизить градус критики в прессе, применяется испытанный метод консолидации перед лицом внешней угрозы. Выбор небольшой: либо руководство соседнего Узбекистана, «препятствующее строительству в Таджикистане Рогунской ГЭС», либо «некоторые влиятельные круги в России, разжигающие антитаджикские настроения».

В пользу правящего режима сегодня все еще работает так и не преодоленный синдром усталости от гражданской войны середины 90-х гг. прошлого века. Она унесла жизни нескольких десятков тысяч человек, а еще десятки тысяч заставила спасаться бегством в Афганистан и другие страны. При этом национальное примирение, достигнутое в 1997 г. между правительством Рахмона и оппозицией, полностью своей цели не достигло. Сторонники оппозиции со временем стали преследоваться властью. Более того, стремясь обезопасить себя от наиболее амбициозных соратников, Рахмон начал преследовать и их. В результате режим выродился в типичную непотию, где контроль над бизнесом и силовыми структурами принадлежит членам большой семьи президента (у него девять детей) и его землякам. Уровень коррупции в Таджикистане, по оценкам «Транспэренси Интернешнл», – один из самых высоких не только в регионе, но и на всем постсоветском пространстве.

В основном все те, кто готов сегодня с оружием в руках сражаться против рахмоновского режима (их, по оценкам, около 300 человек), рассредоточены и укрываются в горных районах. Еще несколько десятков таджиков могут примкнуть к ним из-за границы. Важно отметить, что в основном это второе поколение таджикской оппозиции, не нашедшее себя в нынешнем социуме, – дети как прежних оппозиционеров, так и «народнофронтовцев», обиженных своей же властью. Однако, по имеющимся данным, отсутствие единого руководства и серьезного финансирования делает консолидацию этой фронды практически нереальной.

Официальный Душанбе еще задолго до восстаний в Тунисе и Египте пытался ограничить растущее влияние ислама. Уже летом прошлого года стали закрываться незарегистрированные мечети, а имамам строго предписывались темы проповедей. Осенью 2010 г. Эмомали Рахмон заявил, что изучающие ислам молодые таджики «попадают под влияние экстремистов и становятся врагами». По сообщению хорошо информированного американского интернет-портала Eurasianet.org, осенью прошлого года власти заставили вернуться в Таджикистан 1400 студентов, обучавшихся в странах Ближнего Востока, включая 200 человек из Ирана. А в декабре 90 детей столкнулись с запретом посещать школу при иранском посольстве в Душанбе. Вообще, стремление ограничить распространение шиитской версии ислама среди таджиков-суннитов привело в последнее время к заметному охлаждению между Таджикистаном и Ираном.

В марте из американских источников произошла утечка информации о том, что силам специального назначения США, дислоцированным в Афганистане, разрешено по согласованию проникать на территорию Киргизии, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана «для осуществления операций по их внутренней обороне». Как сообщает Eurasianet.org, директива выпущена Командованием сил спецназа Соединенных Штатов еще в августе 2009 года. Согласно документу, на 1 февраля 2010 г. к подобным операциям в рамках «региональной переориентации» была подготовлена уже третья группа американского спецназа. В том же году спецназовцы приняли участие в ликвидации боевиков, проникших из Афганистана в Таджикистан. В комментарии к этим сообщениям американское посольство в Ташкенте указало, что «спецназ США продолжит рутинное военное сотрудничество с вооруженными силами стран Центральной Азии».

Возможно, уповая на такую поддержку и надеясь, что в стремлении обеспечить стабильность в «таджикском тылу» своей афганской операции Вашингтон не станет требовать от Душанбе неотложных реформ, Рахмон заявил в конце марта, что «искусственное ускорение процесса движения по демократическому пути нецелесообразно». Однако риск неконтролируемого развития событий сохраняется. Режим Бакиева был свергнут через несколько дней после введения Россией экспортных пошлин на ввозимые в Киргизию ГСМ и дизельное топливо. С 1 апреля 2011 г. Москва повысила экспортные пошлины на ввозимые в Таджикистан нефть и нефтепродукты в среднем на 16%. Это может вызвать недовольство таджикских фермеров, поскольку повышение тарифов произошло в разгар весенних полевых работ.

За последние полгода в Таджикистане резко выросли цены на продовольствие: на муку – на 80%, на сахар – на 25% и на рис – на 23%. Если учесть, что 40% таджиков живут за чертой бедности, прогнозировать социальные последствия такого роста цен – дело неблагодарное. Тем более что неизвестно, послушались ли таджики своего президента, еще год назад призвавшего их запасаться продуктами на два года вперед…

Узбекистан: усталая и хрупкая стабильность

В публичном пространстве Узбекистана об арабской дуге нестабильности рассуждать не принято. В полностью контролируемых правительством СМИ лишь изредка можно обнаружить указания на то, что где-то в Ливии идет гражданская война. Впрочем, узбекская пресса предпочитала не замечать и прошлогодние события в соседней Киргизии.

Только очень внимательный наблюдатель мог бы расслышать некоторую долю опасения в словах президента Узбекистана, сказанных по случаю праздника Новруз 21 марта. Ислам Каримов призвал сограждан «беречь спокойствие и межнациональное согласие». Узбекский политолог Рафик Сайфулин вообще не видит оснований искать аналогии между событиями в арабских странах и в Центральной Азии. Исключая анализ внутренних факторов, способных подорвать стабильность в странах региона, свои выводы он строит на отсутствии видимой заинтересованности внешних сил в региональной дестабилизации. Соединенные Штаты и Европейский союз, утверждает политолог, нуждаются в надежном функционировании Центральной Азии в качестве стратегического коридора с двухсторонним движением – транзит грузов для военной коалиции в Афганистане и обратный транзит нефти и газа в Европу. И правящие режимы этому не противятся.

Российский ученый Алексей Арбатов уверен, что если волнения начнутся в таких республиках, как Таджикистан и Узбекистан, они «будут подавлены в зародыше жесточайшим образом и очень быстро». Очевидно, эта уверенность базируется на опыте подавления бунта в Андижане в мае 2005 г., когда только по официальным данным погибло почти 200 человек, а по неофициальным – в несколько раз больше. Узбекские власти уже принимают меры по контролю над Интернетом. В середине марта узбекское агентство связи и информатизации попросило операторов, контролирующих доступ в Сеть, уведомлять правительство о массовых рассылках с подозрительным содержанием, и обязало их отключать интернет-пользователей по первому требованию.

Что же касается протестного потенциала в Узбекистане, то в отсутствие другой надежной информации, поступающей из этой практически закрытой страны, выводы приходится делать на основании исследований, проводимых уже много лет директором центральноазиатской программы центра «Мемориал» Виталием Пономаревым. В последнем отчете, опубликованном в марте 2011 г., анализируются данные о политических преследованиях в Узбекистане в 2009–2010 годах. Отмечается, что репрессии, всплеск которых произошел в конце 2008 г. и превысил масштабы насилия, связанного с событиями в Андижане в 2005 г., «стали частью повседневной жизни Узбекистана, захватывая широкие слои населения». Согласно данным Пономарева, тысячи людей оказываются в тюрьмах лишь потому, что неофициально изучали ислам или общались с друзьями на религиозные или политические темы. В условиях, когда нет юридически ясного определения терминов «религиозный экстремизм», «фундаментализм», утверждается в докладе, создаются широкие возможности для судебного произвола в отношении мусульман.

Учитывая специфические особенности режима, определяемые характером 73-летнего лидера Ислама Каримова, ситуация вряд ли изменится до конца его правления. К описанным угрозам стабильности, которые несет исламский по форме, социальный по характеру протест снизу, можно добавить возможность дворцового переворота. Перспектива его окажется реальной, если внутриэлитная борьба за политическое наследство Каримова, до сих пор им контролируемая, войдет в резонанс с повышенной социальной активностью за пределами элит. Однако если такого рода метаморфоза произойдет столь же быстро, как в соседней Туркмении в декабре 2006 г., когда на смену Сапармурату Ниязову пришел Гурбангулы Бердымухамедов, то внешнему миру останется только принять к сведению новые реалии.

К востоку и западу от Каспия – тоже проблемы

Образ туркменского режима и его руководителя в мировой прессе как нельзя точнее соответствует распространенному штампу тиранического правления. Лидер, узурпировавший власть и поделивший ее между представителями своего клана, угнетенный народ, массовая пропаганда культа личности, низкий уровень жизни, полное отсутствие демократических свобод и независимых СМИ, высокий уровень насаждаемой в обществе ксенофобии. Но Гурбангулы Бердымухамедов остается для мирового сообщества вполне рукопожатной персоной. Впрочем, как показывает опыт арабских потрясений, это ни в коей мере не гарантирует ни стабильность в пустынной, но чрезвычайно богатой углеводородами стране, ни лояльность Запада в случае кризиса.

53-летний туркменский президент – самый молодой среди центральноазиатских автократов и по возрасту, и по сроку службы. Меры, предпринятые им по профилактике нежелательных потрясений, впечатляют. После первых известий о непорядках в Северной Африке Бердымухамедов уже в феврале стал регулярно и «неожиданно» объезжать дальние аулы, распекать местное начальство за то, что «на селе нет самого необходимого», и требовать от чиновников «срочно навести порядок». Забота о нуждах народа постоянно транслируется по туркменскому телевидению.

Резко ужесточился контроль над всеми приезжающими из-за границы, в особенности из Турции и Объединенных Арабских Эмиратов. Очевидно, власти старались «отловить» тех, кто во время волнений уехал из Египта и вообще с Ближнего Востока. По согласованию с властями Турции оттуда были депортированы граждане Туркмении с просроченной визой. Усилен режим содержания во всех мужских колониях, особенно там, где содержатся осужденные за групповые преступления, то есть лица, способные к организации в сообщества. Предприняты меры по расширению контроля над религиозными исламскими общинами, обособленно живущими на западе страны. Особое внимание уделяется семьям и кланам, связанным с туркменской общиной в Иране. Эта община в последнее время значительно радикализовалась и активизировалась на противостоянии с иранскими шиитами и в попытках осуществлять экспансию «чистого ислама» на территорию Туркмении.

Ну и наконец, президент Бердымухамедов предпринял экстраординарные меры по повышению уровня личной безопасности. При проезде президентского кортежа перекрываются не только улицы, по которым он следует, но и все перекрестки вокруг, две параллельные улицы и все перпендикулярные. Жителям домов на «протокольных трассах» предписано занавешивать окна, запрещено приглашать гостей в часы проезда кортежа, в этих целях составлены специальные графики с широкими временными окнами.

Очевидно, что серьезные угрозы режим усматривает во внешних факторах. У Ашхабада в разной степени натянутые отношения с Баку, Москвой, Тегераном, Ташкентом. Все это заставляет туркменское руководство искать поддержки на Западе, уступая ему шаг за шагом позиции в переговорах по условиям продажи туркменского газа в Европу.

Ситуация в Азербайджане чем-то похожа на туркменскую. Правда, там попытки противостоять властям происходят достаточно открыто. Наиболее активны исламисты, чьи призывы к «обновлению ислама» находят отклик среди населения, приверженность которого религии носит скорее характер этнической идентичности. Часть азербайджанских наблюдателей считают, что «религиозная опасность» достаточно низка и скорее обусловлена тем, что в обществе есть запрос на идеологию, альтернативную той, что предлагает власть. Все, связанное с ней, многие живущие в селах азербайджанцы считают низменным и греховным.

Общественная палата, созданная как альтернатива парламенту, выборы которого осенью прошлого года оппозиция призывает признать нелегитимными, пытается объединить вокруг себя все недовольные властью слои общества. Однако попытки оппозиции собрать многотысячные митинги и вступить в переговоры с властями сталкиваются с жесткой реакцией последних.

При этом руководство Азербайджана, как и некоторых соседних стран, всегда готово к испытанному методу, переводя протестные настроения в русло защиты суверенитета и территориальной целостности, борьбы за освобождение оккупированных Арменией районов. Возможность серьезных потрясений в Азербайджане, несмотря на внешне бурный характер митинговой стихии, представляется не слишком серьезной. Ильхам Алиев пока демонстрирует адекватную реакцию на события, опираясь, впрочем, больше на запас прочности, оставленный ему отцом, патриархом кавказской политики Гейдаром Алиевым.

Это относится и к ситуации в Казахстане, президент которого получил новую легитимность на прошедших в стране очередных досрочных выборах. «Елбасы» (так по-казахски звучит титул национального лидера, законодательно закрепленный в 2010 г. за Нурсултаном Назарбаевым) безо всяких признаков рефлексии относится к победным цифрам, озвученным по итогам выборов. 95% отданных за него голосов при 90-процентной явке избирателей должны были бы насторожить, но этого не происходит.

Вот что написал в The New York Times первый американский посол в независимом Казахстане Уильям Кортни, весьма симпатизировавший елбасы на заре 1990-х гг.: «В свои 70 лет Назарбаев хочет занять место в истории как отец своей страны. Чтобы заслужить это, он должен провести политические реформы, которые приведут к появлению независимой прессы и независимой же судебной системы, дадут зеленый свет свободным и честным выборам и обеспечат справедливое управление. Пока не видно никаких признаков такого развития событий». А если такое развитие событий не предполагается, то нельзя исключать иного развития – непредсказуемого.

А.Ю. Дубнов – международный обозреватель газеты «Московские новости», на протяжении 20 лет освещает события в Центральной Азии.

Азербайджан. Таджикистан. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739772 Аркадий Дубнов

Пресса под ружьем

Как современная журналистика помогает войнам

Резюме: Когда гора идет к Магомету, ему уже не нужно напрягаться. В большинстве своем журналисты ленивы. Везде и всюду средства массовой информации охотно бросаются потреблять то, что им скармливают правительства и ведущие политики, обладающие подлинным или дутым авторитетом.

Безопасность, политика государств и общественное мнение – три феномена, которые оказывают друг на друга взаимное влияние. Правительства используют общественное мнение и пытаются его формировать. Средства массовой информации служат при этом их инструментами, иногда становясь хозяевами, а иногда – прислужниками. Новейшие технологии качественно преображают массмедиа, что, в свою очередь, меняет и характер их воздействия на настроения общества. Недавние кадры трассирующих снарядов в небе над Триполи в очередной раз продемонстрировали, насколько актуальна эта проблема.

Новая информационная эпоха наступила 17 января 1991 г. в 2.40 местного времени, когда с налета американских ВВС на Багдад началась первая война в Персидском заливе. При рождении эры тотального телевидения присутствовала телекомпания CNN. С балкона своего номера в отеле «Мансур» корреспондент Питер Арнетт в прямом эфире транслировал, как ракеты, запускаемые с самолетов США, разорвав черное небо яркой вспышкой, поражали цели. Спутниковые антенны и тарелки сделали свое дело, любой житель Земли, включивший в тот момент телевизор, впервые смог ощутить сопричастность настоящей войне в режиме реального времени.

С тех пор синхронность происходящих событий и их одновременное восприятие потребителями новостей значительно повысили степень манипулятивности информации. Стремительное распространение любительского видео, снятого при помощи мобильного телефона, усугубляет эту тенденцию. Диктат оперативности и давление конкуренции в сочетании с коммуникационными возможностями, имеющимися сегодня в распоряжении печатной прессы, меняют содержание и вес новостей.

Постоянная гонка и требование максимальной краткости губят рефлексию. Раньше у журналиста была функция очевидца. Тот факт, что он находился на месте событий и располагал средствами передачи информации, легитимировал его высказывание. Возможно, он прибыл всего час назад, впервые в этой стране, не владеет языком, не знает там ни единого человека и имеет лишь туманное представление о политической и социальной предыстории. Он описывает, что происходит, либо то, что имеет возможность увидеть или узнать из происходящего. Если репортеру повезло, и ему сразу встретились правильные люди, если он имеет богатый опыт работы и обладает интуицией и способностью чувствовать настроения и улавливать впечатления, вполне возможно, что мы получим качественные репортажи.

Но обстоятельства описывать намного сложнее, чем сами события. Между тем обстоятельства несопоставимо важнее, особенно если именно они становятся причиной потрясений. До тех пор, пока не исследованы обстоятельства, сиюминутные слепки меняющейся реальности только сбивают с толку, переключая внимание на побочные темы. Но именно эти сиюминутные слепки, иногда и вовсе совершенно мимолетные, формируют устойчивые представления миллионов людей. А настроениями этих миллионов, их оценками и предубеждениями руководствуются политики. На этой основе они принимают решения, иногда – ошибочные.

Техническая простота и доступность имеют оборотную сторону. Комментаторы от Тайбэя до Торонто, работой которых является интерпретация событий, вводят одни и те же ключевые слова в поисковую систему Google и получают идентичный набор из нескольких десятков статей. Стандартизация в оценке мировых событий и определенное интеллектуальное нивелирование при этом неизбежны.

Юбер Бёв-Мери, основатель Le Monde, когда-то внушал своим журналистам: будьте невыносимо скучными! Так, утрируя, он побуждал сотрудников к тому, чтобы они ставили содержание над формой, предпочитали существенное броскому. А ведь он даже не догадывался о грядущем пожелтении серьезных изданий и торжестве инфотейнмента.

Подмена точной информации привлекательной оболочкой превратилась в смертный грех нашего ремесла. Дэн Разер, который много лет возглавлял информационную службу CBS, давно предупреждал о «голливудизации» новостей. Правда, будучи противником такого подхода, он сам являлся его большим мастером. Однажды на встрече руководителей подразделений информации теле- и радиокомпаний он сказал: «Глубокие аналитические материалы никому не нужны. Растет спрос на шоу в прямом эфире. На работу надо нанимать мастеров видеоэффектов, а не писателей. Секрет хорошего интервью – удачный грим, а не хитрые вопросы. И, ради всего святого, никого не раздражайте. Make nice not news».

Триумф поверхностности, нежелание публики вникать в сложные контексты – это западня, в которой репортер одновременно оказывается и преступником, и жертвой. Существует множество причин небрежной работы журналистов. Вероятно, наиболее важной из них является следующее: даже самые мыслящие потребители новостей зачастую воспринимают только те факты, которые вписываются в их устоявшуюся картину мира. То, что выходит за ее рамки, вытесняется и быстро забывается. Оценки, вынесенные однажды, крайне редко пересматриваются на основе новых фактов.

Отсюда и труднопреодолимая инертность медиа, которые не хотят разбираться в запутанных взаимосвязях. Перевороты в арабском мире – свежий пример того, что западная картина исламского мира давно уже определяется преимущественно средствами массовой информации. Внимание журналистов десятилетиями приковано к региональным конфликтам от Йемена и Бахрейна, до Балкан и Чечни, от Ливии и Палестины, до Судана и Афганистана. Но в освещении мотивов и действующих лиц почти всегда преобладает негативизм.

Все мы знаем, что терроризм, апеллирующий к исламу, является делом крошечного меньшинства мусульман. Но восприятие широкой общественностью террористической угрозы ведет к упрощению общей картины. Ислам, политический ислам, исламизм, фундаментализм во всех его проявлениях, религиозно мотивированный экстремизм и готовность применять насилие для большей части западной публики сплавились в амальгаму, если не стали взаимозаменяемыми понятиями. Арабские деспоты успешно эксплуатировали эту амальгаму, утверждая десятилетиями: или мы, или исламистский хаос, и большинство СМИ популяризировали это послание.

Первой жертвой любой войны становится правда, писал Редьярд Киплинг. Вторая жертва – язык. Искажение действительности часто начинается со словоупотребления. Бомбежки превращаются в «хирургические удары», оккупированные земли – в «спорные территории», эскадроны смерти – в «элитные подразделения», убийства – в «точечные ликвидации». Несуществующее оружие массового уничтожения Саддама Хусейна, послужившее поводом к войне, до сих пор (хотя война доказала его отсутствие) именуется в многочисленных публикациях «преувеличенными данными» и «недостатками работы разведслужб». Никого не смущает, когда в нейтральном информационном тексте арабский или исламский политик характеризуется как «антизападный». Называли ли когда-нибудь какого-либо американского политика «антиарабским»? Радикальные исламисты «ненавидят» Израиль. Разве нет израильских экстремистов, которые ненавидят палестинцев?

Последняя война, репортажи о которой были относительно независимыми, – Вьетнам. Именно неприкрашенная картинка действительности способствовала растущему неприятию боевых действий в американском обществе, что заставило Вашингтон пойти на попятный. Но военные выучили урок. Переизбыток информации – одна из форм управления общественным мнением. Это наглядно продемонстрировала первая иракская война. Никогда раньше так много журналистов, снаряженных столь современным оборудованием, не видели настолько мало из происходящего.

Когда гора идет к Магомету, ему уже не нужно напрягаться. В большинстве своем журналисты ленивы. В прекрасно оборудованном пресс-центре в Саудовской Аравии, за сотни километров от боевых действий, не прекращался дождь из пресс-релизов, издавались горы вспомогательных материалов, услужливые сотрудники пресс-служб по первому требованию были готовы предоставить статистику и графическую информацию. Бесконечные пресс-конференции превратились в холостую словесную канонаду, поток сообщений ширился и нарастал.

Вторую иракскую войну освещали «прикомандированные журналисты» – новый термин, который неизбежно напоминает о военных шорах. Эти люди видят происходящее сквозь прорезь прицела, а не глазами пострадавших. Тема терроризма ведет к похожим искажениям оптики. Редко кто замечает, что место удара ракеты, запуск которой санкционирован государством, выглядит ровно так же, как и то место, где взлетел на воздух начиненный взрывчаткой автомобиль. По крайней мере, для жертв никакой разницы нет.

Когда в триумфальном коммюнике, выпущенном вооруженными силами НАТО в Афганистане, провозглашается, сколько убито талибов, кому-то из тех, кто занимает ответственные должности в органах власти или редакциях, стоит задуматься о том, что у каждого из убитых есть братья, сыновья, близкие родственники-мужчины, которые с того момента мечтают только об одном – о мести. Бывший британский посол в Риме Айвор Робертс метко назвал президента США Джорджа Буша лучшим агентом по вербовке в ряды «Аль-Каиды».

Тот, кто для одного является террористом, другому всегда представляется борцом за свободу. Для немецких оккупантов и режима Виши во Франции террористами были бойцы французского Сопротивления. Десять лет спустя в этой роли – теперь уже для французов – выступали повстанцы из алжирского Фронта национального освобождения. «Террористом» считался в свое время Нельсон Мандела. Будущие главы правительства Израиля Ицхак Шамир и Ицхак Рабин разыскивались за терроризм британской администрацией подмандатной Палестины. И Ясир Арафат, прежде чем он появился на лужайке перед Белым домом в качестве партнера по международным договорам, был террористом. Некоторые из вышеперечисленных лиц даже стали лауреатами Нобелевской премии мира. Об этом полезно вспомнить каждый раз каждому, кто утверждает, что его трактовка есть истина в последней инстанции.

Мы не ведем переговоров с террористами. Питер Устинов, человек удивительной выдержки, сказал однажды, может быть, слегка перегнув палку: терроризм – это война бедных, война – это террор богатых.

Везде и всюду средства массовой информации охотно бросаются потреблять то, что им скармливают правительства и ведущие политики, обладающие подлинным или дутым авторитетом, вплоть до того, что комментаторы заимствуют официальный вокабулярий. Когда президент каждую неделю твердит об иракском оружии массового поражения или иранских планах стать ядерной державой, они превращаются в виртуальную реальность. Средства массовой информации плохо приспособлены к тому, чтобы сопротивляться подобной ситуации. Все, что говорит президент или официально заявляет министр, должно быть изложено снова и снова, причем на наиболее видном месте.

Самым ужасным результатом в долгосрочном плане является то, что пропагандистские усилия приводят к дегуманизации, «расчеловечиванию» противника. Убийства или унижения врагов, объявленных террористами, становятся «простительными» прегрешениями. Тем самым мы загоняем в тупик себя самих, потому что рубим под корень возможность диалога и перспективу урегулирования. Стабильность и безопасность, в том числе нашу собственную безопасность, невозможно обеспечить, ведя беседу только с единомышленниками.

Наш альянс с коррумпированными тираническими режимами Ближнего Востока надолго дискредитировал в глазах народов этого региона идеалы демократии и прав человека, которые мы на словах проповедуем. Привычка к клише ведет нас самих к фатальному недоразумению. Нет ничего опаснее, чем начать верить собственной пропаганде.

Нашей публике, взращенной телевидением, нужны герои недели. В какой-то момент ими стали ливийские революционеры. О них практически ничего не известно. Кто-то из этих людей наверняка причисляет себя к либералам, но плечом к плечу с ними стоят религиозные экстремисты, представители племен, имеющих счеты к Каддафи, и перебежчики из числа его клевретов. Две наиболее значимые персоны в Национальном переходном совете еще пару недель назад занимали посты в правительстве Джамахирии, между прочим, они служили не главами почтового или какого-либо подобного ведомства, а министрами внутренних дел и юстиции, опорами любой диктатуры. Но стоило им только произнести волшебные слова «свобода» и «реформа», как немедленно выстроилась длинная очередь желающих поверить в сказку. Если кто-то на Западе заикается о том, что все на самом деле намного сложнее, он, как правило, вызывает неприязнь.

Где бы ни вспыхивали протесты против диктаторского режима, международные массмедиа без промедления приклеивают манифестантам ярлык «продемократического движения», обычно не задаваясь вопросом, действительно ли целью мятежников является свобода. В свое время некоторые комментаторы считали борцами за свободу и «красных кхмеров».

Рудольф Кимелли – немецкий журналист и писатель, долго работавший на Ближнем Востоке, корреспондент газеты Suddeutsche Zeitung в Париже.

США. Ирак. Азия > СМИ, ИТ > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739770 Рудольф Кимелли

После стабильности

Арабский мир и пределы авторитарной модернизации

Резюме: Процессы, идущие сегодня в странах Северной Африки и Ближнего Востока, не надо сравнивать с падением Берлинской стены. Арабские события – это не «бархатные революции» в Восточной Европе, хотя западные журналисты с надеждой ищут аналогии.

В феврале в Мюнхене проходила очередная конференция по безопасности, на которую собирается весь мировой истеблишмент. Организаторы загодя составили насыщенную повестку дня, но выдерживать ее удавалось с трудом. Участникам явно не терпелось досидеть до перерывов, чтобы в прямом эфире увидеть трансляцию с главной площади Каира. Искушенные в международных делах, они казались обескураженными.

Неожиданные потрясения в Северной Африке и на Ближнем Востоке сформировали другую повестку дня не только мюнхенской конференции, но и, по сути, всей большой политики. Осмысление новой ситуации, которая продолжает стремительно развиваться сразу в нескольких странах региона, еще впереди, и, судя по судорожным шагам, предпринимаемым внешними игроками, они слабо понимают, что именно происходит. По крайней мере, готовность ведущих западных держав вмешаться в гражданскую войну в Ливии, не имея не только плана действий, но даже достоверных данных о диспозиции на месте, демонстрирует скорее растерянность, чем решительность. Между тем, кровь мирного населения льется и в других частях Ближнего Востока. И если коалиция, спешно собранная против полковника Каддафи, захочет быть последовательной в своей политике, то конца вмешательству в дела этого региона не видно.

Причины революций – вовне и внутри

Первая реакция Запада на народные выступления в Северной Африке и на Ближнем Востоке оказалась дежурной. В Вашингтоне и европейских столицах заговорили о фундаментальных ценностях – о правах человека и демократии. То есть о том, чем длительное время в отношении североафриканских и ближневосточных режимов пренебрегали. Ради интересов относительной стабильности и нефти.

Незадолго до нынешних событий, в ноябре прошлого года, состоялся саммит Евросоюз – Африка. Лидер ливийской революции полковник Муаммар Каддафи объявил, что Африка готова сотрудничать только с теми европейскими государствами, которые не будут выставлять «непомерных» требований по части соблюдения прав человека и норм демократии. И заодно запросил у Брюсселя 5 млрд евро на предотвращение миграции в Европу.

Надо сказать, что Запад не то что «непомерных», а вообще никаких сколько-нибудь серьезных требований такого рода к Каддафи и не предъявлял. Как и к другим руководителям Северной Африки и Ближнего Востока, которые теперь либо свергнуты, либо продолжают сопротивляться. Лишь изредка из Брюсселя раздавались вежливые сожаления о том, что в государствах региона права человека все же нарушаются, управление экономикой и обществом не укладывается в демократические нормы, а экспорт беженцев не сокращается.

Подход с моральной точки зрения сомнительный, но рациональный. Ведь без двойных стандартов странам НАТО пришлось бы жить в условиях постоянных санкций против недемократических режимов, а то и воевать с каждым из множества диктаторов, сменяющих один другого. Чтобы разорвать этот замкнутый круг, требовались бы длительные оккупации освобожденных от тиранов территорий, что влетает в копеечку. К тому же есть невеселый опыт силового распространения демократии в Ираке и войны в Афганистане. Там оккупационные контингенты попросту застряли при удручающем, с точки зрения целей вторжения, эффекте.

Волнения в Северной Африке и на Ближнем Востоке начались внезапно. Правда, эксперты указывают на «рейтинг ботинкометания», составленный летом прошлого года Всемирным банком, который сопоставлял такие показатели, как уровень нищеты, грамотности населения, безработицы, коррупции и прочее. В среднем для бунтующего сегодня региона цифры оказались если и не на предреволюционном, то уж точно на весьма тревожном уровне. Но внимание на это обратили только задним числом.

Устроить революцию извне, о чем сейчас много говорят, невозможно, если к ней нет предрасположения внутри. Вероятнее всего, имеет место комплексный феномен, который включает в себя разнообразные факторы экономического, социального, геополитического характера. Например, ряд экспертов справедливо говорят об общем росте национального самосознания в арабском мире. Среди прочего он порожден неудачами Израиля, извечного «экзистенциального» оппонента, в ливанской кампании 2006 г. и операции в секторе Газа два года назад, да и вообще некоторым ослаблением политических позиций еврейского государства.

Нельзя сбрасывать со счета коммуникационный фактор. С одной стороны, массовая доступность данных о «настоящей» жизни в более благополучных частях планеты, с другой – повсеместное распространение «революционной литературы» через информационные и социальные сети. Если большевистскую «Искру», выходившую крошечными тиражами, по мере возможностей несли в массы курьеры-одиночки, то «твиттер» позволяет пустить революционную искру повсюду и в режиме реального времени.

Можно назвать и вполне конкретные экономические причины взрыва. Так, в начале года индекс цен на продовольствие превысил 230 пунктов, что исчерпало способность правительств субсидировать базовые продукты питания. Прогнозы Всемирной продовольственной организации на текущий год не радужные – мировое производство зерна снизилось из-за засухи в США и России, наводнений в Австралии и Канаде. Более долгосрочные продовольственные прогнозы тоже тревожны. Среди причин кризиса называют производство биотоплива. Только в Соединенных Штатах от пищевых нужд отвлекается на замену бензина до трети всего урожая кукурузы. И велика вероятность, что мировое сообщество в скором времени столкнется с массовыми «голодными бунтами», которые дестабилизируют прежде всего африканские страны, расположенные южнее нынешней горячей линии.

Правда, в Северной Африке удорожание продовольствия все-таки трудно отнести к главному спусковому крючку восстаний. В той же Ливии Муаммар Каддафи за счет нефтяных доходов обеспечил вполне приемлемый уровень жизни, хотя с безработицей среди молодежи он не справился. Ливийская конъюнктура в целом положительно оценивалась и МВФ, и Всемирным банком, а мировой кризис весь этот регион, как ни странно, пережил сравнительно легко. Специалисты российского МГИМО полагают, что решающую роль в раскачивании лодки сыграл не абсолютный, а относительный уровень благополучия – в североафриканском обществе возник взрывоопасный «разрыв между ожиданиями роста благосостояния и реальностью».

Политики на юге и севере Судана, в Эфиопии, Джибути, Объединенных Арабских Эмиратах говорят, конечно, о подрывной роли США, Израиля и неких неправительственных организаций. Но даже они признают, что основные причины революций в Египте и Тунисе, которые открыли «ящик Пандоры», кроются в поколенческом разрыве. В глазах молодых людей существующие несменяемые или династические режимы утратили либо быстро утрачивают легитимность, которую за ними признавали предыдущие поколения.

Институциональный дизайн региона не менялся с середины прошлого века. Большой Ближний Восток, по сути, обошли потрясения, прокатившиеся по мировой политике в конце ХХ столетия и радикально преобразившие Европу, Восточную Азию, Латинскую Америку и юг Африки. Нынешняя молодежь не выбирала тех, кто десятилетиями сидит у власти. Ей надоело терпеть и искать лучшей доли за границей, стыдиться за свою страну, сидеть во внутренней эмиграции и выслушивать вранье пропаганды. Надоели уверовавшие в собственное величие лидеры, за которых, будь выборы честными, едва ли кто-то проголосовал бы. И люди в арабском мире теряют страх.

Отрыв местного правящего сословия, семей и кланов руководителей, практически приватизировавших национальные богатства, от народа столь велик, что говорить о каких-то общих целях бессмысленно. Североафриканские и ближневосточные элиты не поспевали за обстановкой, прозевали появление среднего класса. В странах региона под предлогом угрозы исламского экстремизма была уничтожена всякая системная оппозиция, отсутствовала социальная мобильность. Стабильность режимов Северной Африки и Ближнего Востока оказалась видимостью.

Однако оппозиция состоит не только из эмансипированных молодых людей. Противники режимов разношерстны, и, скажем, волнения в Бахрейне и частично в Сирии имеют выраженный межрелигиозный характер. Среди тех, кто сражается против Каддафи, обнаружены боевики «Аль-Каиды». Революционные выступления в Тунисе и Египте, наиболее продвинутых государствах региона, стали предлогом для выяснения отношений с властью в других странах Африки и Ближнего Востока, где ситуация иная. Авторитарные режимы региона поражены кризисом, нуждаются в реформах, но разные группы оппозиционеров под прикрытием вполне демократических лозунгов могут преследовать и разные цели.

Главная мина еще не взорвалась

После того как коалиция, собранная для предотвращения резни в Бенгази, приступила к выполнению резолюции СБ ООН 1973, внимание политиков и экспертов сосредоточилось на Ливии. Но страсти не утихают и в других странах региона, а если говорить об Африке, то кровь льется и южнее средиземноморского побережья.

В Сирии демонстрации проходили в городах Нава, Тафас, Хомс, Эс-Санамейн, Алеппо. В Латакии сожгли офис правящей партии Баас. В город ввели войска. Основные требования демонстрантов – положить конец коррупции, улучшить систему социального обслуживания населения, решить проблему безработицы, отменить чрезвычайное положение. Президент Асад после долгих колебаний согласился на отмену ЧП. Но причины волнений, очевидно, не сводятся только к этому.

Господствующее положение в стране занимают алавиты – шиитское меньшинство, составляющее чуть более 10% от общего населения. В свое время, когда страна была еще подмандатной территорией Франции, эта община пользовалась французским покровительством. В 1982 г. Хафез Асад уничтожил 50 тысяч суннитов в Хаме. И надо полагать, что отголосок этой истории присутствует и в нынешних выступлениях против его сына Башара. Есть сведения о бесчинствах исламских экстремистов, которые занимаются поджогами и атакуют тех, кто требует реформ. Волнениями охвачена северо-восточная часть страны, населенная курдами. Лозунг курдов, многие из которых не имеют сирийского гражданства: «Мы хотим не только гражданства, но и свободы». Новый кабинет министров, назначенный президентом Асадом, приступил к работе над обновлением законодательства. Учрежден Институт по исламским и арабским исследованиям, что расценивается как попытка Дамаска привлечь на свою сторону духовенство.

В Египте события развиваются более благоприятно – гарантом плавных реформ выступает армия. Переходное правительство утвердило закон об уведомительном создании политических партий, но сохраняется запрет на партии, которые проводят дискриминацию по религиозному, этническому, половому или расовому признаку. Исламизации политики не заметно – глава Высшего военного совета заявил, что Египет не планирует разрывать мирный договор с Израилем, а операция в Ливии у Каира озабоченности не вызывает. В отношении видных представителей режима Мубарака и его семьи заведены коррупционные дела, его партия распущена.

В Иордании бунтующая молодежь требует отставки премьер-министра, прекращения политических репрессий, проведения реформ. Требования молодых оппозиционеров такие же, как в соседних странах – борьба с коррупцией и безработицей, принятие закона о выборах, упразднение марионеточного парламента и секретной службы. Премьер аль-Бакит был назначен на этот пост месяц назад. Ему-то король Абдалла II и поручил провести реформы. Но аль-Бакит уже был главой правительства в 2005–2007 гг., и оппозиция не видит в нем проводника обновления.

В Бахрейне борьбу с суннитской королевской династией ведет шиитская оппозиция. Военную помощь в подавлении выступлений оказала Бахрейну Саудовская Аравия. Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) возложил на Иран ответственность за события в Бахрейне. Есть сведения, что члены Совета готовят высылку граждан Ливана и Ирана, которых обвиняют в связях с «Хезболлой» и иранской разведкой. Дело зашло далеко – Бахрейн прекратил воздушное сообщение с Ираном, Ливаном и Ираком. Отозваны послы – Бахрейна в Иране и Ирана в Бахрейне. Тегеран обвиняется и во вмешательстве во внутренние дела Кувейта. Там раскрыта шпионская сеть, работающая на Иран. Два иранца и один кувейтец приговорены за шпионаж к смертной казни, послы отозваны и между двумя этими странами.

Уместно заметить, что Бахрейн, пожалуй, самое модернизированное государство арабского мира. Половину мест в парламенте, который выбирается так, как положено, занимает оппозиция. Женщины уравнены в правах с мужчинами, во всяком случае, могут голосовать.

В Йемене продолжаются массовые волнения. Президент Али Абдалла Салех, занимающий этот пост более тридцати лет, согласился уйти в отставку до конца 2011 г. и мирно передать власть военному совету. Но это не устраивает оппозицию. ССАГПЗ открыто призывает Салеха уйти, в США опасаются, что междоусобица отвлекает власти Йемена от антитеррористической борьбы. Есть информация, что в эту страну прибывают боевики «Аль-Каиды» и вступают в вооруженную борьбу с силами безопасности. А офицеры правительственных войск переходят на сторону восставших. Йеменская оппозиция вроде бы согласна вести переговоры с властями при посредничестве Эр-Рияда, однако столкновения не утихают. Война в Йемене способна поколебать относительную стабильность в Саудовской Аравии.

Сохраняется вероятность нового взрыва в Алжире. Оружия там не меньше, чем в Ливии, а исламисты уже побеждали на демократических выборах в 1991 г. и вели кровопролитную войну против военно-бюрократического режима. Новая междоусобица грозит вовлечением в нее Марокко. Ведь проблема спорной Западной Сахары не решена, а бойцы фронта ПОЛИСАРИО штыков в землю не воткнули. Боевые действия могут пересечь границы стран зоны Сахеля: Мали, Чада, Нигера, а есть еще и неспокойные районы Судана. Власти Алжира укрепляют границы с Ливией, откуда, по их мнению, просачиваются боевики «Аль-Каиды» в странах исламского Магриба. Они известны как похитители европейцев, но их может привлечь и шанс отомстить за поверженных когда-то братьев по идеологии. Тогда в Алжире главной действующей силой окажутся откровенные радикалы-исламисты.

Огонь бикфордова шнура, подожженного в Тунисе, еще не дошел до самой большой мины, которая заложена под существующий порядок на Большом Ближнем Востоке. Это возможность противостояния между самой мощной шиитской державой Ираном и его суннитским аналогом – Турцией. Судя по тому, как стремительно демократические движения в той же Сирии или Бахрейне переходят в шиито-суннитский конфликт, к тактическим союзам Анкары и Тегерана, которые сейчас демонстрируют друг другу подчеркнутую почтительность, следует относиться осторожно. Потому что обе эти страны откровенно претендуют на лидерство в исламском мире, обе достаточно сильны в военно-экономическом отношении. Каждая из них следует собственным модернизационным исламским проектам и настойчиво предлагает их близким и далеким соседям.

Неуемный полковник

В отличие от президентов Туниса и Египта глава Ливии не отступил перед оппозицией и развернул боевые действия против повстанцев. Иначе говоря, Каддафи не выполняет резолюцию СБ ООН 1973. Россия и Китай воздержались при голосовании по этой резолюции, другими словами, «пропустили» ее. Суть документа – защита гражданского населения Ливии от насилия, совершаемого его собственным правительством, но формулировки открывают возможность широкой военной операции против войск Триполи.

Резолюция 1973 – первый в истории документ ООН, разрешающий военное вмешательство во внутренние дела суверенного государства. Сербию бомбили без санкции ООН, вторжение в Ирак тоже происходило в обход Совета Безопасности. Иначе говоря, резолюция 1973 – это признание того факта, что в случае с Ливией отсутствие насилия извне означает его рост внутри.

Разумеется, у ведущих членов коалиции есть интересы в Северной Африке. Личные счеты к ливийскому полковнику, вероятно, имеются и у Николя Саркози, и у Сильвио Берлускони, двух европейских руководителей, которые особенно усердствовали в налаживании коммерческих отношений с Триполи. Лондон тоже не отставал, но в лице предыдущих лейбористских властей, так что консерватор Дэвид Кэмерон в этом смысле запятнаться не успел. Как бы то ни было, среди причин бомбовых ударов по Ливии не стоит искать следы мирового заговора или американских нефтяных интересов (2% мировой добычи – не настолько солидный куш). Скорее речь идет о беспомощности мирового сообщества перед теми, кто стреляет в собственный народ. Поспешные удары еще до составления каких-либо конкретных планов операции – это следствие смятения, которое охватило западных лидеров после начала событий в регионе.

Некоторые из друзей Каддафи (надо сказать, весьма немногочисленных) именуют его сейчас не иначе как «лидером арабского мира». И утверждают, что Запад развернул на него охоту именно в этом качестве. На самом деле полковник никогда таковым не являлся, хотя очень хотел. Хотел настолько, что вызвал стойкое отторжение практически у всех соседей, что и аукнулось при голосовании в СБ ООН по резолюции 1973 – не поддержи ее активно Лига арабских государств, ни Россия, ни Китай, вероятнее всего, не согласились бы «пропустить» документ.

Каддафи всегда был неугомонным революционером. Во имя реализации своих экстравагантных идей бомбил Хартум. Разжигал гражданскую войну в Чаде, да так, что ухитрился объединить против себя таких антагонистов, как Ирак, Египет и США. Семь раз принимался сколачивать союзы с Сирией, Египтом, Тунисом и Чадом. Вошел в историю как автор всполошившего Африку плана Великой исламской сахарской империи. Все кончилось, однако, убийством президента Гвинеи-Бисау, свержением президента Верхней Вольты и неудавшимся переворотом в Нигерии и Гамбии.

Подвергаться атакам Каддафи тоже не впервой. Рональд Рейган бомбил Триполи и Бенгази в 1986 г. в качестве возмездия за теракт на берлинской дискотеке, где погибли американские военные. В 1989 г. Соединенные Штаты наносили удары по Ливии, подозревая, что полковник строит завод по производству боевых отравляющих веществ. Много говорят об американском лайнере, сбитом в 1988 г. над Шотландией, но это отнюдь не единственный такого рода «подвиг» вождя Джамахирии. Кстати, остается только диву даваться, как при таком послужном списке Муаммар Каддафи сумел не просто договориться с Западом в начале 2000-х гг., но и стать для всех желанным деловым партнером.

Ливийская кампания, как и всякая локальная война, весьма непрозрачна. Например, только спустя несколько недель после начала событий более или менее прояснились основные группировки внутри повстанцев. Среди них – исламисты, в том числе боевики «Аль-Каиды» и регионалисты. Эти силы первоначально шокировали своих французских покровителей антисемитскими лозунгами. Третьей силой эксперты считают ливийских берберов, претензии которых на собственную этничность Каддафи не признавал. На самом деле они составляют чуть ли не десятую часть всего населения и относятся к числу наиболее непримиримых противников полковника.

Лондонская конференция, которая прошла в конце марта без участия главы Лиги арабских государств, представителей России, Китая и Африканского союза, наконец, выдвинула некий план и обозначила цель: Каддафи должен уйти – живым или мертвым. (О резолюции 1973 на этом собрании напоминало, пожалуй, лишь присутствие Генсека ООН.) Свои выступления перед прессой авторы плана неизменно заканчивали заявлением, что после ухода Каддафи ливийский народ должен сам решать свою судьбу. Такого рода стратегии составлялись накануне вторжения и в Афганистан, и в Ирак с той же конечной целью – предоставить народам право решать свои судьбы. Прошли годы, а иностранные державы по-прежнему не могут покинуть эти страны. Именно не могут, хотя явно все больше хотят. Есть основания предполагать, что в Ливии все может сложиться похожим образом.

Мирный выход или бесконечная рознь

К резолюции 1973 есть обоснованные претензии. Россия справедливо критикует ее за расплывчатые формулировки. Де-факто коалиция, не мудрствуя лукаво, встала на сторону повстанцев, которых, по сути, нельзя считать чисто гражданским населением – они вооружены. Среди причин, по которым Россия только «пропустила» резолюцию, а не проголосовала за нее, министр иностранных дел Сергей Лавров назвал именно отсутствие в документе четких ограничений применения силы. Полагаю, что Москва заняла совершенно верную позицию по отношению к происходящему в Ливии: у нас хватает дел внутри страны, скоро выборы, нужна модернизация и т.д. Театр этих военных действий от России достаточно далек, но у Москвы есть возможность претендовать на посредничество, требовать прекращения огня и скрупулезного следования резолюции 1973.

Стороны конфликта в Ливии предельно ожесточены. Но это не основание, чтобы отвергать инициативы мирного урегулирования. Прецедент есть – развод противоборствующих сторон в Судане без применения силы, который, правда, закончился отделением Юга страны от Севера. Зато появились возможности их мирного развития. Потребовалось заинтересованное сотрудничество стран «большой пятерки» СБ ООН. Оно состоялось в том числе благодаря перезагрузке российско-американских отношений, российско-китайскому стратегическому партнерству и желанию Евросоюза обрести субъектность во внешней политике. Общими усилиями удалось переломить скептическое отношение к официальному Хартуму Великобритании и Франции. Помогла, конечно, и слаженная работа с ООН и Африканским союзом. Решающую роль сыграл консенсус элит Севера и Юга Судана, которые прагматично согласились, что лучше справедливо делить нефтяные прибыли, чем лить кровь и бесчинствовать ради неких идеологических догм.

Заметную роль в суданском урегулировании сыграл институт специальных представителей, среди которых был и спецпредставитель президента России. Главная их задача состояла в том, чтобы контролировать Всеобъемлющее мирное соглашение и следить за ситуацией в Дарфуре. Спецпредставителю России выпала особая роль в «суданском досье», ведь западные посредники обязаны были избегать личных встреч с президентом Судана Омаром Аль-Баширом, на которого завел дело Международный уголовный суд. У российской стороны сложились исключительно конструктивные отношения со всем пулом международных посредников, прежде всего с представителями США и Китая. При всех тонкостях работы не было зафиксировано ни единого случая, когда российские позиции разошлись бы с американскими. Это очевидное, хотя не столь известное свидетельство успеха перезагрузки. Представляется, что мы недооцениваем нашу собственную роль в суданском урегулировании. А ведь это демонстрация реальных возможностей России играть важную роль в делах Африки и Ближнего Востока.

Надо сказать, что жестокости, которыми сопровождалась междоусобица в Судане, намного превосходили то, что пока наблюдается в Ливии. Однако международные организации, ООН и Африканский союз вместе с институтом спецпредставителей добились демократических (по африканским меркам) всеобщих выборов и референдума по самоопределению суданского Юга. Это кропотливая работа – челночная дипломатия между центрами Юга и Севера страны, консультации с лидерами соседних стран, с ООН, с контингентом миротворцев, с вождями повстанцев, инспекции лагерей беженцев в Дарфуре и т.д. Имея такой опыт, можно с уверенностью сказать – при желании мировое сообщество в состоянии обойтись в Ливии и без бомбометания. И это – главный урок суданского урегулирования. Тем более что за прекращение огня в Ливии вместе с Россией выступает и Африканский союз, сыгравший чрезвычайно важную роль в установлении мира в Судане.

Есть угроза, что после свержения Каддафи Ливия пойдет путем, с которого в Судане в конце концов удалось сойти – бесконечная племенная рознь, замешанная на деньгах, этнической неоднородности и религии. Если коалиция сумеет привести к власти в Триполи лояльное правительство, оно тут же погрузится в поиски мучительного компромисса по дележу нефти между племенами. А с востока грянет новое наступление, теперь уже подкрепленное силами «Аль-Каиды» и не гнушающееся откровенно террористическими методами. И тогда вмешиваться в ливийские дела извне придется вновь и вновь, а поток беженцев начнет захлестывать Европу.

К сожалению, вероятность такого сценария высока. Процессы, идущие сегодня в странах Северной Африки и Ближнего Востока, не надо сравнивать с падением Берлинской стены. Арабские события – это не «бархатные революции» в Восточной Европе, хотя западные журналисты с надеждой ищут аналогии. Параллели успокаивают. Но у народов Восточной Европы были идеологии, ясные цели и явные вожаки. В Северной Африке и на Ближнем Востоке демократические лидеры, мягко говоря, не ярки, зато со всех концов света срочно прибывают фигуры из ранее запрещенных экстремистских организаций. А в программах оппозиций внятно звучит только требование отставки президентов, после чего следуют общие пожелания. В обыденной жизни это называется «сорвать зло». А вот кто воспользуется затем революционным порывом – большой вопрос.

Ситуация в Северной Африке и на Ближнем Востоке имеет и еще одно толкование. В значительной степени это кризис авторитарных модернизаций в регионе, то есть такой политической модели, когда власти вознамериваются осчастливить и просветить свой народ без его участия. Такие страны, как Тунис, Египет, Ливия, Сирия, Иордания, Бахрейн не назовешь отсталыми, все они относительно успешно развивались (исключение составляет, пожалуй, Йемен). Но чтобы добиться устойчивости и социальной гармонии, мало одних только рыночных реформ, высоких темпов роста ВВП и приличного состояния финансовой сферы. Наступает время, когда народ больше не желает удовлетворяться материальными подачками, а требует свобод и прав. И подробный анализ социально-экономической ситуации в странах региона дал бы нам возможность увидеть пределы, на которые натыкаются авторитарные модернизации.

М.В. Маргелов – председатель Комитета по международным делам Совета Федерации Федерального Собрания РФ, специальный представитель президента России по Африке.

Россия. Ближний Восток > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739767 Михаил Маргелов

Политическая лотерея

Резюме: Теплилась надежда, что после смены власти в Тунисе и Египте мировая политика даст нам небольшую передышку и позволит вернуться хотя бы к среднесрочному планированию материалов. Не тут-то было.

В прошлом номере нам пришлось «с колес» анализировать политическую бурю, поднявшуюся в Северной Африке. Теплилась надежда, что после смены власти в Тунисе и Египте мировая политика даст нам небольшую передышку и позволит вернуться хотя бы к среднесрочному планированию материалов. Не тут-то было.

За истекший период лихорадка перешла в еще более острую фазу. Великие державы, как-то невзначай и сами того не желая, соскользнули в очередную войну на Ближнем Востоке. НАТО, ведомая неукротимым президентом Франции и бравым премьером Великобритании, смело вмешалась в междоусобицу в Ливии, поддержав одну из сторон конфликта, однако не удосужилась разобраться, кого именно и зачем. Если бы в ливийском противостоянии не гибли люди, операцию можно было бы назвать дурным фарсом после тех по-настоящему трагических катаклизмов, которые сотрясали мир в 1990-е и 2000-е годы. Даже главные лица этой кампании напоминают злые карикатуры – полковник Каддафи с внешностью и повадками опереточного злодея и президент Саркози, ближе к выборам спохватившийся об утраченном Парижем grandeur’е.

Что вообще происходит в мировой политике? Государственные деятели пошли на поводу у массмедиа, которые, в свою очередь, утратили чувство ответственности и профессионализм, сокрушается ветеран журналистики Рудольф Кимелли. Лорд Роберт Скидельски указывает на то, что последние события, происходящие формально в строгом соответствии с международно-правовой процедурой, на деле не укрепили роль ООН, а заставили задаться вопросом, зачем она вообще нужна. Аркадий Дубнов замечает, что расширение права на вмешательство во внутренние дела, санкционированное Советом Безопасности, может толкнуть автократов, например, в Центральной Азии принять еще более жесткие и быстрые репрессивные меры против оппонентов, дабы не дать внешним силам опомниться.

Михаил Маргелов полагает, что, втянувшись в сомнительный и бесперспективный ливийский конфликт, западная коалиция не уделяет внимания куда более серьезным источникам угроз в регионе. Валид Фарес напоминает, насколько взрывоопасна Северная Африка, где интересы исламских радикалов переплетаются с борьбой этнических меньшинств за равноправие. Александр Музыкантский обращается к наиболее странному обстоятельству – отсутствию явного повода социально-политического взрыва. Автор усматривает в манифестациях циклический выплеск энергии общества, ощутившего безнадежность, совсем не обязательно обусловленную экономическими тяготами. Алек Эпштейн иронизирует по поводу недавних мечтаний Запада о демократическом Ближнем Востоке – когда они начали сбываться, это никого не порадовало. Чез Фримен предвидит, что «арабская весна» даст новый стимул росту международной роли Азии, теперь уже намного более интегрированной и тянущейся к эмансипации. Александр Ломанов рассуждает, почему ближневосточный сценарий невозможен в Китае – планомерная сменяемость власти в Поднебесной лишает оппонентов той карты, которую успешно разыграли в западной части азиатского континента.

О неопределенной, а потому очень опасной ситуации в Афганистане, которая также не изолирована от влияния общей нестабильности на Ближнем и Среднем Востоке, пишет Омар Нессар. Эндрю Крепиневич, Эван Монтгомери и Эрик Эдельман анализируют иранскую ядерную проблему, которая в контексте сегодняшних событий и повышения общей активности Ирана выглядит еще более острой.

Александр Колдобский касается такого форс-мажора последнего времени, как авария на АЭС в Японии. По мнению автора, ядерная энергетика извлечет уроки из этой драмы и укрепит свои позиции, хотя в ряде стран возобладают иррациональные, но политически непреодолимые антиядерные настроения. Дмитрий Тренин напоминает о проблеме европейской противоракетной обороны, которая способна фундаментально изменить характер отношений России и США, если стороны проявят политическую волю. Нэнси Бердсолл и Фрэнсис Фукуяма призывают американских политиков признать реальность: идейно-политическая убедительность Соединенных Штатов в глазах других стран снижается. Иэн Бреммер и Нуриэль Рубини признают такую тенденцию, но считают ее исключительно разрушительной. Без явного лидера в международной политике и экономике стремительно убывают возможности для преодоления глобальных дисбалансов, растет эгоизм государств.

Наконец, наши авторы поднимают еще одну актуальную тему современных дискуссий: жив ли мультикультурализм, а если да, то нужен ли он? Эмиль Паин считает эту политику временным и не слишком удачным способом урегулировать отношения разных этносов. Виталий Наумкин, признавая недостатки такой политики, все-таки считает ее полезной для России, по крайней мере в некоторых проявлениях.

Обычно в конце вступительной статьи я хотя бы в общих чертах представляю содержание следующего номера. Но сейчас не буду. Поскольку мы все-таки стараемся быть в русле событий, а мировая политика превратилась в лотерею, предсказывать даже собственные тематические приоритеты бессмысленно. Узнаете через два месяца.

Ф.А. Лукьянов - главный редактор журнала «Россия в глобальной политике». Выпускник филологического факультета МГУ, с 1990 года – журналист-международник, работал на Международном московском радио, в газетах "Сегодня", "Время МН", "Время новостей". Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России.

Евросоюз. Япония. Азия > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 19 апреля 2011 > № 739744 Федор Лукьянов

Валютные войны

Кто оплатит выход из кризиса?

Резюме: Инструменты, имеющиеся у мирового сообщества для урегулирования валютного спора между США и Китаем, весьма ограничены. При неблагоприятном сценарии конфликт выльется в общий рост протекционизма. В случае второго витка долгового кризиса он приобретет геополитическое измерение.

«Сегодня, как и в прошлом, обострение экономических и финансовых проблем приводит к нарушению социального равновесия, подрыву демократии, падению доверия к институтам, и может перерасти в войну – гражданскую или международную».

Доминик Стросс-Кан, директор-распорядитель МВФ, 8 декабря 2010 года

В 1990-е гг. Международный валютный фонд с подачи Соединенных Штатов настойчиво рекомендовал странам с переходными экономиками привязывать обменные курсы к сильным и устойчивым мировым валютам, то есть к американскому доллару. Жесткие курсы минимизировали валютные риски зарубежных инвесторов и таким образом стимулировали приток иностранных капиталов, особенно в страны Юго-Восточной Азии.

В середине десятилетия США подняли ставки для борьбы с инфляцией. Чтобы удержать фиксированные курсы, развивающиеся страны были вынуждены тоже поднять ставки. Их валюты стали дорожать, что тормозило экспорт и увеличивало внешнюю задолженность. В 1997 г. на фоне обрушения тайского бата, индонезийской рупии, филиппинского песо и малайзийского ринггита Юго-Восточная Азия оказалась во власти сильнейшего финансового кризиса.

Понесенный ущерб фактически был той ценой, которую страны региона заплатили за одностороннее приспособление к денежно-кредитной политике Вашингтона. Теперь, 15 лет спустя, угроза односторонней адаптации нависла над Соединенными Штатами. Огромный дисбаланс по внешним расчетам, особенно с Китаем, делает американцев зависимыми от курса юаня. Впервые в современной истории страна – эмитент главной мировой валюты борется за проведение независимой экономической политики. До сих пор это право принадлежало ей безоговорочно и безраздельно.

Линия фронта

После окончания острой фазы кризиса главным стал вопрос о том, кто заплатит за восстановление экономического роста. Средства платежа определены заранее – безработица и снижение уровня жизни.

По официальным данным, рецессия в США закончилась в середине 2009 года. В четвертом квартале 2009 г. и в первом квартале 2010 г. ВВП рос со скоростью 4–5% годовых. Но во втором и третьем кварталах, когда отменили фискальные стимулы, темпы упали до 2% годовых. А этого явно недостаточно для сокращения безработицы, которая за время кризиса увеличилась вдвое – с 5 до 10% рабочей силы. Из потерянных к концу 2009 г. 8,4 млн рабочих мест за последующие три квартала удалось восстановить только 900 тысяч.

В начале ноября руководство Федеральной резервной системы (ФРС) объявило о втором этапе количественного смягчения: до конца второго квартала 2011 г. планируется скупить казначейских облигаций на общую сумму в 600 млрд долларов. Глава ведомства Бен Бернанке, выступая 19 ноября во Франкфурте-на-Майне, так объяснял это решение: «При нынешней траектории экономического развития Соединенные Штаты подвергаются риску иметь на протяжении многих лет миллионы безработных… Как общество мы должны признать этот выход неприемлемым». Согласно позиции ФРС, поддержка экономического роста в США вносит вклад в общий рост мировой экономики, а также повышает устойчивость доллара, который играет ключевую роль в международной валютно-финансовой системе.

Правда, ФРС умалчивает, что дальнейшая накачка долларовой ликвидности способствует долговременному обесценению доллара. А также о том, что дополнительная эмиссия всегда ведет к инфляции, и только страна с доминирующей в мире валютой может, по меткому выражению французского экономиста Жака Рюэффа, позволить себе «дефицит без слез». ФРС привычно рассчитывает на то, что новая порция избыточной долларовой массы будет размазана по миру, и потому не вызовет всплеска цен в самих Соединенных Штатах. То есть в денежно-кредитной политике Вашингтон действует по праву сильнейшего игрока: защищает национальные интересы и не слишком беспокоится об интересах партнеров.

Но есть сфера, где эта независимость уже нарушена. Речь идет о хроническом дисбалансе внешних расчетов США по текущим операциям, в том числе о значительном превышении импорта над экспортом (Рис. 1). В 2008 г. отрицательное торговое сальдо превысило 800 млрд долларов, увеличившись с 2001 г. вдвое. За тот же период времени дефицит в торговле с Китаем вырос в 3,2 раза, а доля КНР в данном показателе поднялась с 20 до 32%. Уже в 2004–2005 гг. Соединенные Штаты всерьез озаботились проблемой недооцененного курса юаня и начали требовать от Пекина его ревальвации. Американская позиция нашла поддержку на встречах министров финансов G7. Результатом этой кампании стало то, что Народный банк Китая (НБК), то есть центробанк, официально перешел от фиксированного курса юаня к управляемому плаванию.

Рис. 1. Баланс США по торговле товарами в 2001–2010 гг., млрд долл.

Примечание: 2010 г. – данные за 10 месяцев. Источник: U.S. Census Bureau, Foreign Trade Division

В июле 2005 г. обменный курс, находившийся долгие годы на отметке 8,28 юаня за 1 доллар, повысился до 8,11. Следующие три года он плавно рос и в сентябре 2008 г. достиг 6,82 юаня за доллар. В общей сложности за это время юань подорожал на 20%. Дальше случился глобальный кризис. Инвесторы стали уходить из валют развивающихся стран в доллары, считавшиеся самым надежным вложением. Хотя США находились в эпицентре кризиса, доллар испытал повышательное, а не понижательное давление рынков – исключительно благодаря статусу главной мировой валюты. Соответственно, укрепление юаня к доллару прекратилось, но, в отличие от многих других валют развивающихся стран, юань не обесценивался. Полтора года курс стоял на месте, а летом 2010 г. наметилось новое, очень осторожное повышение.

По итогам 2009 г. Соединенные Штаты значительно сократили импорт – с 2,1 до 1,6 трлн долларов, что позволило на 40% уменьшить дефицит торгового баланса – с 840 до 500 млрд долларов. В торговле с Китаем успех был минимальным, в результате на него пришлось чуть менее половины всего внешнеторгового сальдо США. Данные за десять месяцев 2010 г. немного лучше, но общей картины они не меняют. Американские власти убедились, что они могут сократить дефицит по внешним расчетам, но, увы, не с Китаем. Поднять пошлины на китайские товары или ограничить их ввоз количественно не позволяют правила ВТО. Остается только заставить Пекин ревальвировать юань. Для этого Вашингтону нужна широкая международная поддержка, особенно в лице МВФ и «Большой двадцатки».

На последнем саммите G20, состоявшемся 11–12 ноября 2010 г. в Сеуле, вопросам курсообразования придавалось первостепенное значение. В принятом совместном плане действий на первом месте значатся меры, призванные «обеспечить дальнейшее восстановление и устойчивый рост [мировой экономики], а также повысить стабильность финансовых рынков, в особенности за счет движения к рыночным системам курсообразования и поощрения гибкости валютных курсов». Участники саммита заявили о стремлении «воздерживаться от конкурентных девальваций». Развитым странам с резервными валютами было рекомендовано «избегать излишней волатильности и беспорядочных колебаний обменных курсов».

Саммит ясно обнаружил две точки зрения на происходящее в мировой валютной системе – развитых и развивающихся стран. У первых (главным образом в лице Соединенных Штатов) вызвал недовольство заниженный курс юаня и то, что были девальвированы некоторые другие валюты быстро растущих экономик. Вторые обеспокоены сильными колебаниями курсов доллара и евро, а также безответственной, по их мнению, денежно-кредитной политикой Вашингтона. И тех и других курсы валют волнуют по той причине, что в них сегодня уперся вопрос о глобальной стратегии возобновления экономического роста. То есть о том, какие страны будут на выходе из кризиса руководствоваться исключительно национальными интересами, а каким придется приспосабливаться к политике более сильных игроков. Важны не курсы сами по себе, а то, кто сможет навязать свою волю партнерам и переложить на них плату за восстановление мировой экономики.

Пекин, как и следовало ожидать, полностью отвергает обвинения США в заниженном курсе юаня. Согласно официальному заявлению, с 19 июня 2010 г. НБК перешел к более гибкому режиму курсообразования. Он также начал кампанию по подготовке китайских предприятий и банков к более частым и значительным колебаниям юаня. Экспортерам рекомендуется переключаться с трудо- и ресурсоемких производств на выпуск технологически сложных изделий, а также вкладывать средства в сферу услуг. Считается, что ее развитие позволит нарастить емкость внутреннего рынка, снизить зависимость от внешних рынков и создать множество рабочих мест.

Заместитель управляющего НБК Ху Сяолянь в заявлении, сделанном 30 июля 2010 г., главными целями экономической политики страны назвала экономический рост, полную занятость, ценовую стабильность и баланс расчетов НБК. По ее словам, «реформа режима обменного курса продемонстрировала международному сообществу приверженность Пекина задаче достижения глобального экономического баланса и обеспечения более благоприятного международного климата», притом что «плавающий курс юаня характеризует Китай как …ответственного участника мирового сообщества». Словосочетание «валютные войны» в официальных материалах НБК по понятным причинам не упоминается.

Куда более свободно и напористо выражает свои мысли Сяо Ган, председатель Совета директоров Банка Китая, одного из крупнейших коммерческих банков страны, бывшего до недавнего времени государственным. Его двухстраничная статья «Валютная война без победителей», опубликованная 12 ноября 2010 г., производит впечатление внешнеполитического ультиматума. Первый абзац звучит отрывисто, как выстрел: «Перекладывание государственного долга на другие страны, блокирование китайских инвестиций и ограничение экспорта нанесут ущерб восстановлению мировой экономики».

Федеральная резервная система Соединенных Штатов прямо называется «главной силой, подрывающей доллар», а политика денежного смягчения – опасной. «При процентных ставках, близких к нулю, страна снова печатает деньги, проталкивая их на американские рынки, откуда они растекаются по всему миру. В результате доверие к доллару подрывается, инфляционные ожидания растут, а цены на сырьевые товары бьют новые рекорды. Еще хуже то, что обесценение доллара уже негативно сказалось на экономике и валютах других стран, которые в ответ вынуждены ограничивать движение капитала или проводить интервенции на валютных рынках». По словам господина Сяо, США проводят политику разорения соседа, пытаясь интернационализировать госдолг, образовавшийся вследствие национализации частных долгов в период кризиса.

Особенно показательной является фраза, брошенная как будто невзначай, хотя в этом манифесте нет ни одного случайного слова: «Распределение накопленного долга по миру путем ослабления доллара заставит другие страны принять меры по защите своих валют, и, в конечном счете, изолирует доллар от тех, кто им пользуется. Поэтому Соединенным Штатам следует воздержаться от второго этапа количественного смягчения» (курсив мой. – О.Б.). Устами Сяо Гана Пекин сообщает Вашингтону, что век доллара не бесконечен, что его судьба зависит от доброй воли миллионов рядовых участников рынка, которых никто не может заставить использовать ту или иную валюту для заключения сделок. О том, что будет с курсом доллара, если Китай начнет диверсифицировать свои официальные резервы, достигающие 2,6 трлн долларов, говорить не приходится.

За китайской стеной

Действующий в Китае режим обменного курса власти именуют регулируемым плаванием, однако МВФ расценивает его как фиксированный – исходя из реального движения котировок. Возникает вопрос: почему Китай не переходит к свободному плаванию, то есть к курсу, который бы целиком определялся спросом и предложением на валютном рынке? Попытаемся ответить.

В финансовой сфере любая страна сталкивается с «магической триадой»: фиксированный курс, автономия денежно-кредитной политики и либеральный режим движения капиталов. Из трех условий можно выбрать только два, третьим приходится жертвовать. Когда центральный банк повышает или понижает ставку рефинансирования (иначе – учетную ставку), это приводит к соответствующему повышению или снижению всех остальных процентных ставок в экономике и заодно – доходности ценных бумаг с плавающим процентом. Зарубежным инвесторам становится более или менее выгодно, чем раньше, вкладываться в местную валюту. При росте процентной ставки их спрос на валюту растет, а при падении – падает. Приток или отток капиталов в страну толкает вверх или вниз курс местной валюты. То есть при свободном движении капиталов процентная политика самым прямым образом воздействует на обменный курс.

На практике это выливается в три возможные схемы. Первая – фиксированный курс плюс независимая денежно-кредитная политика и минус свободное движение капиталов. Именно эту схему практикует сегодня Китай. Вторая – фиксированный курс плюс свободное движение капиталов и минус независимая денежно-кредитная политика. Данная комбинация наиболее уязвима, поскольку денежные власти теряют возможность проводить антициклическое регулирование экономики. В периоды кризиса они обязаны любой ценой держать валютный курс, жертвуя интересами реального сектора. Именно это произошло в 2008–2009 гг. со странами Балтии, чьи национальные валюты были привязаны к евро в рамках механизма обменных курсов – 2 (МОК-2). Не случайно Эстония с 1 января 2011 г. поспешила перейти на евро, чтобы, наконец, освободить национальную экономику от валютного пресса. Третья схема – плавающий курс плюс независимая денежно-кредитная политика и свободное движение капиталов. Ее придерживаются все промышленно развитые страны и, естественно, эмитенты резервных валют.

При всем многообразии режимов обменного курса (валютное управление, фиксированный курс, валютный коридор, управляемое плавание и свободное плавание) главные баталии разворачиваются вокруг выбора между фиксированным и плавающим курсом. Их влияние на макроэкономическую политику одним из первых описал американский экономист Милтон Фридман, который еще в начале 1950-х гг. показал несостоятельность Бреттон-Вудской системы фиксированных курсов. Выкладки Фридмана подразумевали свободное движение капиталов, однако до начала 1990-х гг. почти все страны сохраняли валютные ограничения, а технические возможности систем трансграничных расчетов оставались весьма скромными. Рост информационных технологий, переход социалистических и развивающихся стран к открытой рыночной экономике, а также повсеместная отмена валютных ограничений радикально изменили обстановку на финансовых рынках.

Первый звонок прозвучал в 1992–1993 гг., когда под ударами спекулянтов были девальвированы фунт стерлингов, итальянская лира, шведская крона и еще несколько европейских валют. Валютный коридор, в рамках которого они привязывались к ЭКЮ (официально он именовался механизмом совместного плавания), оказался ненадежным укрытием в условиях развитых и подвижных финансовых рынков. Экономисты заговорили о том, что половинчатым решениям в курсовой политике приходит конец. Это только укрепило решимость стран ЕС перейти к единой валюте, незадолго до этого провозглашенной Маастрихтским договором. После кризисов в Юго-Восточной Азии и России 1997–1998 гг. вопрос о том, быть ли курсу фиксированным или плавающим, окончательно перебрался из учебников экономической теории на торговые площадки и в правительственные кабинеты.

С этого момента в мировой структуре валютных режимов началось вымывание середины. На Рис. 2 показано, как менялось число стран, практикующих различные валютные режимы. Для корректного сравнения из статистики исключены 34 страны с населением менее 1 млн человек (29 из которых имеют фиксированные курсы) и 14 государств Западноафриканского и Центральноафриканского валютных союзов (ЗАВС, ЦАВС). По данным МВФ, из оставшихся почти 140 стран в 1996 г. де-факто фиксированный курс имели 26, а в 2010 г. – уже 45. Число стран со свободным плаванием возросло за указанное время с 53 до 66. Правда, в 2009 г. МВФ изменил методику классификации валютных режимов, что добавило очков данной категории. Количество государств, практикующих смешанные режимы (валютные коридоры и управляемое плавание), сократилось в два с лишним раза – с 55 до 25.

Рис. 2. Режимы обменных курсов стран МВФ с населением более 1 млн человек в 1996–2010 гг.

Примечание. МВФ дает сведения о реальных, а не декларируемых странами курсовых режимах. В группу стран с фиксированными курсами включены государства, практикующие также режим валютной палаты и официально отказавшиеся от национальных денежных единиц.

Источник: IMF Annual Report за соответствующие годы

Как видно, сегодня мировая практика не дает однозначного ответа в пользу свободного плавания. Да, его применяют все промышленно развитые страны и многие государства с формирующимися рынками, в том числе Мексика, Аргентина, Колумбия, Чили, Индонезия, Филиппины, Таиланд, Турция, Венгрия и Польша. Тем не менее, число стран, считающих необходимым избавить свой бизнес и население от валютных колебаний, неуклонно растет. Кроме Китая, к этой группе в 2010 г. относились, например, Гонконг, Бангладеш, Ирак, Шри-Ланка, Вьетнам, Саудовская Аравия, ОАЭ, Оман, Катар, Бахрейн, Иордания, Кувейт, Ливия, Марокко, Намибия, Сирия, Тунис, Боливия, Венесуэла, Дания, Болгария, Латвия, Литва и Эстония. В списке мы видим не только крупный финансовый центр – Гонконг – но и богатых нефтеэкспортеров, а также членов Европейского союза.

Хотя международные институты обычно пропагандируют либеральный режим движения капиталов, его издержки не скрываются. В последнем «Глобальном докладе о финансовой стабильности», опубликованном МВФ в апреле 2010 г., говорится, что приток капиталов в страну расширяет базу для финансирования экономики, особенно в странах с недостаточными сбережениями, и содействует развитию финансовых рынков. Если же реальный сектор неспособен принять значительные объемы поступающих в страну инвестиций, это приводит к неадекватному расширению внутреннего спроса, перегреву экономики, инфляции и повышению реального обменного курса национальной валюты. Массированный приток капиталов «может также вызвать вздутие цен на фондовые активы и повышение системных рисков в финансовом секторе – в отдельных случаях даже при надлежащем надзоре и эффективной работе регуляторов». Далее эксперты МВФ честно признают, что эффективность контроля над движением капиталов оказывается тем выше, чем дольше он действует. Иначе говоря, сняв ограничения однажды, их нельзя ввести вновь, рассчитывая на прежний результат.

То есть фиксированный курс юаня вкупе с ограниченным движением капиталов необходимы Китаю для того, чтобы обеспечить управляемость национальной экономики. Легко представить, как это важно для страны с огромным населением, низким уровнем жизни и не поддающейся подсчету безработицей (по разным оценкам, она составляет от 30 до 150 млн человек). Сменив парадигму, Пекин улучшит условия для выхода из кризиса Соединенных Штатов, но оставит без тормозов собственную экономику. Возможно, через несколько лет обстоятельства изменятся, и страна проведет полную либерализацию валютной сферы. Но сейчас цена такого перехода была бы необоснованно высокой.

Мирные переговоры

Международная финансовая архитектура нуждается в коренной перестройке, с этим согласны все. Специалисты даже говорят о третьем Бреттон-Вудсе. Подразумевается, что действующая с 1971 г. система будет заменена на что-то кардинально иное. Главные направления реформы хорошо известны: изменение правил МВФ и его политики регулирования текущих балансов, совершенствование надзора за финансовыми рынками и использованием новых инструментов, учет возросшей роли развивающихся стран в мировых финансах, увязка действий МВФ и ВТО с тем, чтобы не допустить роста протекционизма.

Движение к новой системе займет несколько лет, возможно, десять и более. А решать вопрос конкурентных девальваций предстоит сейчас. Какие же для этого имеются средства?

Надо сказать, что вопрос о «правильном» обменном курсе – один из самых загадочных в современной экономике. Есть мнение, что, пока в ходу были монеты из благородных металлов, их обмен не вызывал проблем. Но это не так. Первые монеты появились в VI в. до н. э., а уже в III–II вв. до н. э. в Риме внутреннее денежное обращение было отделено от внешнего. В пределах государства ходили денарии и тяжелые бронзовые отливки полновесной монеты – aes grave. Для нужд внешней торговли чеканились монеты из серебра и легкой меди, не имевшие в самой метрополии официального статуса. Во второй половине XIX века большинство стран мира перешло с серебряного стандарта на золотой. Международная торговля велась исключительно на золото, а позже – на переводные векселя в фунтах стерлингов. Так или иначе, до краха Бреттон-Вудской системы обменные курсы базировались на золотом содержании валют.

Когда в 1971 г. это мерило исчезло, на первый план вышла концепция паритета покупательной способности (ППС), разработанная шведским экономистом Густавом Касселем. Согласно ей, валютный курс уравнивает количество товаров и услуг, которые можно приобрести за данную денежную единицу в стране-эмитенте и в другой стране после конвертирования. Увы, на практике ППС почти никогда не соблюдается. Известно, что за один доллар в Индии можно купить намного больше товаров, чем в Швейцарии. Внутренние цены сильно зависят от цен на местное сырье, топливо и рабочую силу. А поскольку в международную торговлю попадает не более трети всех производимых в мире товаров и услуг, то валютный курс не может и не должен отражать общего соотношения цен между странами. Как правило, обменные курсы развивающихся стран отклоняются вниз от ППС, а развитых – вверх (Рис. 3).

Рис. 3. Отношение номинального курса национальных валют к паритету покупательной способности в 2009 году

Примечание: рассчитано на основе вмененного курса международного доллара, используемого МВФ. Источник: World Economic Outlook Database, IMF

По данным МВФ, в 2009 г. текущий курс юаня составлял 55% от ППС, что находилось в одном ряду с показателями других развивающихся стран Азии. В России курс равнялся 58%, а в Польше – 63% ППС. Приведенные цифры не позволяют утверждать, что курс юаня в настоящее время занижен. Точно так же, как нельзя считать завышенными курсы норвежской кроны и швейцарского франка, хотя они в полтора раза выше ППС. Здесь уместно вспомнить девальвацию рубля в августе 1998 года. Кризис наступил в момент, когда курс поднялся до 70% ППС. По мнению многих аналитиков, для России – страны с переходной экономикой – данный уровень был завышен и не соответствовал рыночным реалиям. То, что сейчас курс рубля находится на более низкой отметке по отношению к ППС, усиливает эмпирическое обоснование данного утверждения.

Кроме ППС, существует несколько моделей равновесного курса. Их цель – рассчитать, при каком курсе экономика страны будет находиться в состоянии внутреннего и внешнего равновесия. Речь идет о нулевом или минимальном сальдо баланса по текущим расчетам, низкой инфляции, минимальной безработице и устойчивых темпах роста. Хотя данные модели позволяют выяснять, какой уровень курса лучше отвечает задачам экономического развития конкретной страны, они непригодны для международных сравнений. Тем более с их помощью невозможно измерить «справедливость» курсовых соотношений.

Трудно себе представить, как мировое сообщество могло бы заняться урегулированием валютного конфликта между США и Китаем, перейди он в острую фазу. Величина искомого курса неизвестна, а инструменты воздействия на участников поединка крайне ограничены. Да, G20 рекомендовала странам с активными балансами текущих расчетов наращивать внутренний спрос, а странам с пассивными балансами увеличивать размер сбережений и стимулировать экспорт. Начать первым, конечно, не захочет никто. Вернее, обе стороны осуществят небольшие подвижки, не противоречащие их текущим интересам. Китай, например, уже неоднократно повышал ставку рефинансирования и норму обязательного резервирования.

Решения G20 не имеют обязательной силы, и проведение их в жизнь зависит от приверженности участников общим целям. Средства принуждения возникают у МВФ, но только когда страна обращается к нему за кредитом. Изначально фонд создавался для помощи развивающимся и бедным странам на случай, если их отрицательное сальдо по внешним расчетам ведет к резкому обесценению национальной валюты. Механизмы МВФ не рассчитаны на то, чтобы заставить страну с главной мировой валютой восстановить баланс внешних расчетов или прекратить кредитную экспансию. Точно так же фонд не обладает полномочиями на случай заниженного курса валюты при большом профиците торгового баланса. То есть конфликт США и Китая выходит за пределы мандата МВФ. Тем более им не хочет и не будет заниматься ВТО, хотя некоторые склонны толковать конкурентные девальвации как необоснованные преимущества национальным экспортерам.

Еще один широко обсуждаемый выход – возвращение (частичное или полное) к золотому стандарту. С началом кризиса тема приобрела всемирную популярность, в России же с ностальгией стали вспоминать золотой червонец периода НЭПа. 8 ноября 2010 г. новостные ленты многих стран сообщили, что глава Всемирного банка Роберт Зеллик предложил привязать валюты ведущих экономик мира к золоту. Ничего подобного профессиональный экономист сказать, конечно, не мог. Дословно Зеллик заявил следующее: «Двадцатке следует дополнить ее программу восстановления экономики планом построения валютной системы, работающей на принципах взаимопомощи и отражающей экономические условия стран с формирующимися рынками. В новую систему, как представляется, нужно включить доллар, евро, иену, фунт и юань… Следует также рассмотреть возможность использования в данной системе золота как международного ориентира рыночных ожиданий в отношении инфляции, дефляции и будущей стоимости валют». В действительности возвращение к золоту невозможно, поскольку на этом пути лежит несколько непреодолимых препятствий.

Первое – золота недостаточно для того, чтобы обеспечить растущие потребности мировой экономики. Если курс валют будет жестко фиксирован к золоту, выпуск каждой новой банкноты должен будет сопровождаться новой порцией желтого металла, положенного в государственное хранилище. С 2004-го по март 2010 г. объем золота в резервах стран МВФ сократился с 898 до 871 млн унций (примерно с 28 до 27 тыс. тонн). Ежегодная мировая добыча золота держится в последние годы на уровне 2,5 тыс. тонн и не увеличивается, несмотря на рост цен. Почти половину названного объема добывают пять стран: Китай, Австралия, ЮАР, США и Россия (автор благодарит пользователя журнала old-pferd.livejournal.com за дискуссию и консультацию по вопросам добычи золота).

Отношение добычи к резервам составляет 9%, а ежегодный прирост денежной массы – не менее 6–8% (исходя из 4–5-процентного прироста ВВП и 2–3-процентной инфляции). Иначе говоря, привязав сегодня все валюты мира к имеющемуся золоту, мир очень скоро столкнется с его нехваткой для обеспечения нормального денежного оборота. И это при условии, что вся добыча пойдет в хранилища центробанков.

Вторая причина коренится в показанной выше взаимосвязи денежно-кредитной и валютной политики. При курсе, фиксированном к золоту, странам удастся сохранить свободное движение капиталов, только если они откажутся от проведения независимой денежно-кредитной политики. Другими словами, возвращение к золотому стандарту означало бы, что все страны переходят к режиму валютной палаты (currency board), при котором ЦБ фактически не может проводить антициклическую политику. Что станет при золотом стандарте с межбанковскими ставками, вообще трудно себе представить. Не исключено, что денежные рынки тихо отомрут.

Третья причина – золото не только денежный, но и обыкновенный промышленный товар. Спрос на него предъявляют ювелирная промышленность, а также электронная, электротехническая, космическая и передовое приборостроение. То есть при гипотетической привязке денег к золоту цели денежной политики будут вступать в противоречие с развитием высоких технологий. Коллизия, прямо скажем, не из лучших.

Общие выводы, которые следует сделать мировому сообществу, включая Россию, сводятся к следующим тезисам:

Трансформация мировой валютной системы в сторону многополярности, начавшаяся с введения в 1999 г. единой европейской валюты, медленно набирает силу. Участие в нынешнем валютном конфликте первой и третьей по величине ВВП стран мира придает происходящему важное геополитическое звучание.

Конфликт еще раз высвечивает проблемы, с которыми сталкиваются промышленно развитые страны ввиду усиливающейся глобализации. В последнее десятилетие они поддерживали экономический рост и уровень благосостояния во многом за счет увеличения государственного долга. Теперь этот источник близок к исчерпанию, а противоречие между экономическими центрами с разной стоимостью рабочей силы и разными системами социального обеспечения приобретает новые формы.

России следует максимально осторожно подходить к дальнейшей либерализации ее валютного режима и режима движения капиталов. Не исключено, что в ближайшее время отдельные страны начнут усиливать контроль над этой сферой, особенно если политика денежного смягчения в США усугубит волатильность курсов главных валют и мобильность спекулятивных капиталов.

Инструменты, имеющиеся у мирового сообщества для урегулирования валютного спора между Соединенными Штатами и Китаем, весьма ограничены. При благоприятном сценарии конфликт останется латентным. При неблагоприятном – выльется в общий рост протекционизма. Многое будет зависеть от того, насколько странам Запада удастся снизить уровень государственной задолженности. При втором витке долгового кризиса он приобретет геополитическое измерение.

О.В. Буторина – д. э. н., профессор, заведующая кафедрой европейской интеграции, советник ректора МГИМО (У) МИД России, член научно-консультативного совета журнала «Россия в глобальной политике».

США. Китай > Финансы, банки > globalaffairs.ru, 14 февраля 2011 > № 739751 Ольга Буторина

Государственный капитализм достиг совершеннолетия

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2009

Иан Бреммер – президент Eurasia Group, соавтор книги The Fat Tail: The Power of Political Knowledge for Strategic Investing («Непредвиденные риски: сила политических знаний для стратегического инвестирования»). Статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 за 2009 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме По всему миру свободный рынок оттесняется государственным капитализмом – системой, в которой государство является ведущим экономическим игроком. Как Соединенным Штатам следует на это реагировать?

Волна актов государственного вмешательства, прокатившаяся недавно по Соединенным Штатам, Европе и большинству развитых стран мира, преследовала цель смягчить тяжесть нынешней глобальной рецессии и оздоровить больные экономики. Преобладающая часть правительств развитых стран не имеют намерения осуществлять управление экономикой бесконечно долго. И все же в развивающихся странах за подобным вмешательством кроется несколько иная тенденция: там сильное влияние государства на экономику свидетельствует о стратегическом отказе от доктрины свободного рынка.

Правительства, а не частные акционеры уже владеют крупнейшими мировыми нефтяными компаниями и контролируют 75 % общемировых запасов энергоносителей. В странах с наиболее бурно развивающейся экономикой компании, находящиеся в собственности государства или связанные с ним, оказывают все большее влияние на рынок в основных секторах экономики. На так называемые фонды национального благосостояния (этим недавно появившимся термином обозначают инвестиционные портфели, находящиеся в собственности государства) приходится одна восьмая общемировых инвестиций, и данный показатель возрастает. Такие тенденции ведут к перестройке международной политики и глобальной экономики, так как все больше рычагов экономической власти и влияния передаются центральной государственной власти. Эти тенденции способны усилить такой внушительный и сложный феномен, как государственный капитализм.

Менее 20 лет тому назад ситуация представлялась совершенно иначе. После того как Советский Союз рухнул под тяжестью своих многочисленных противоречий, новое кремлевское руководство вскоре взяло на вооружение западную экономическую модель. Молодые правительства бывших советских республик и государств-сателлитов стали следовать западным политическим ценностям и вступать в западные союзы. Тем временем в Китайской Народной Республике либеральные рыночные реформы, начатые на десяток лет раньше, способствовали обновлению Коммунистической партии Китая (КПК). Страны с формирующейся рыночной экономикой, такие, к примеру, как Бразилия, Индия, Индонезия, Турция и Южно-Африканская Республика решили ослабить государственное регулирование своих «спящих» экономик и укрепить свободное предпринимательство. По всей Западной Европе прокатились волны приватизации, покончившие с государственным управлением многими компаниями и секторами экономики. Резко возросли объемы торговли. Глобализация сетей потребительского спроса и предложения, потоков капитала и прямых иностранных инвестиций, технологий и инноваций еще больше усилили эти тенденции.

Сейчас свободный рынок отодвинулся на второй план. На смену пришел государственный капитализм – система, при которой государство выступает в качестве ведущего экономического агента и использует рынки главным образом в политических целях. В результате развития этой тенденции разгорелась новая фаза глобальной конкуренции, в которую оказались вовлечены не противоборствующие политические идеологии, а соперничающие экономические модели. При этом присутствие политической составляющей в процессе принятия экономических решений полностью изменило состав выигравших и проигравших.

Во времена холодной войны решения, принимаемые в рамках командных экономик Советского Союза и Китая, практически не оказывали влияния на западные рынки. Нынешние поднимающиеся рынки еще не сформировались. Но сегодня экономические решения государственных чиновников в Абу-Даби и Анкаре, Бразилиа и Дели, Мехико, Москве и Пекине (о стратегических инвестициях, государственной собственности, регулировании) заставляют реагировать мировые рынки. Проблемы, создаваемые этой мощной разновидностью капитализма, управляемого государством, обострились из-за мирового финансового кризиса и глобальной рецессии. Теперь сторонники свободной торговли и открытых рынков вынуждены доказывать преимущества данной системы все более скептически настроенному международному сообществу.

Это не просто следствие спада мощи и влияния США в сравнении с мощью и влиянием поднимающихся экономик. Если бы правительства последних отдали предпочтение либеральному капитализму, то сокращение присутствия Соединенных Штатов на мировом рынке компенсировалось бы ростом эффективности и производительности в мировом масштабе. Однако подъем государственного капитализма привел к широкому распространению неэффективности на мировых рынках и привнес элементы популизма в принятие экономических решений.

ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ СИЛЫ

При государственном капитализме на авансцену выходят четыре важнейших экономических агента: национальные нефтяные корпорации, государственные предприятия, частные «национальные чемпионы» и фонды национального благосостояния (ФНБ).

«Большая нефть» у большинства американцев ассоциируется прежде всего с транснациональными корпорациями, такими, в частности, как BP, Chevron, ExxonMobil, Shell, Total. Однако 13 крупнейших нефтяных компаний мира (по оценке их запасов) находятся в собственности государств и управляются государствами. К ним относятся Saudi Aramco (Саудовская Аравия), National Iranian Oil Company (Иран), Petroleos de Venezuela (Венесуэла), «Газпром» и «Роснефть» (Россия), China National Petroleum Corporation (Китай), Petronas (Малайзия) и Petrobras (Бразилия).

Перечисленные государственные компании контролируют более 75 % запасов и добычи нефти в мире. Некоторые правительства, осознав, какие мощные рычаги воздействия дает доминирование государства в осуществлении контроля над энергоресурсами, распространили свое влияние и на другие, так называемые стратегические активы. На долю частных транснациональных компаний ныне приходится всего 10 % мировой добычи нефти, и они владеют лишь 3 % ее запасов. В большинстве стран частным компаниям необходимо как-то выстраивать отношения с правительствами, владеющими и управляющими их конкурентами – компаниями, которые превосходят их по размерам и лучше финансируются.

В таких совершенно различных отраслях, как нефтехимия, производство электроэнергии, горнодобывающая, сталелитейная промышленность и черная металлургия, управление портами и судоходство, производство вооружений, автомобилестроение, тяжелое машиностроение, телекоммуникации и авиация, все большее число правительств уже не довольствуются простым регулированием рынка. Они делают ставку на использование рынка в целях укрепления политических позиций в собственных странах.

Государственные предприятия выступают здесь в качестве серьезного подспорья отчасти благодаря тому, что способствуют объединению целых отраслей промышленности. Endiama в Анголе (алмазы), AzerEnerji в Азербайджане (производство электроэнергии), Kazatomprom в Казахстане (уран) и Office Cherifien des Phosphates в Марокко – все эти госкомпании являются крупнейшими игроками в соответствующих отраслях своих стран. Некоторые государственные предприятия достигли особенно больших размеров: среди них выделяются монополии постоянной телефонной связи и экспорта вооружений в России, а также монополия по производству алюминия, дуополия по передаче электроэнергии, крупные телекоммуникационные компании и авиалинии в Китае и национальные железные дороги в Индии – компания, которая является одним из крупнейших работодателей в мире в гражданской сфере, где занято более 1,4 млн человек.

Данное явление осложнилось вследствие недавно возникшей тенденции. В некоторых развивающихся странах крупные компании, которые остаются в частном владении, зависят от покровительства государства, которое выражается в форме кредитов, контрактов и субсидий. Эти частные, но пользующиеся поддержкой правительства компании – «национальные чемпионы» получают льготы от правительства. Оно видит в них средство для ведения конкурентной борьбы с чисто коммерческими иностранными соперниками, позволяя подобным компаниям играть доминирующую роль во внутренней экономике и на экспортных рынках. Они также используют свое влияние на правительства для поглощения более мелких конкурентов внутри страны, что укрепляет их мощь как столпов государственного капитализма.

В России любой крупный бизнес, чтобы преуспеть, должен иметь хорошие отношения с государством. «Национальные чемпионы» контролируются небольшой группой олигархов, которые лично пользуются расположением Кремля. Компании «Норильский никель» (горнодобывающая промышленность), Новолипецкий металлургический комбинат и НМК Холдинг (металлургия), группа «Евраз», «Северсталь» и «Металлоинвест» (сталелитейная промышленность) подпадают под эту категорию.

Такая же картина наблюдается и в Китае – за тем исключением, что основа собственности здесь более широкая и не столь явно выраженная: империя AVIC (самолетостроение), Huawei (телекоммуникации) и Lenovo (компьютеры) стали гигантами, фаворитами государства, которыми управляет узкий круг бизнесменов с нужными связями. Разновидности «национальных чемпионов», т. е. компаний, которые находятся в частной собственности, но пользуются поддержкой государства, появились и в других странах, в том числе в тех, где экономику можно считать относительно рыночной: Cevital (агроиндустрия) в Алжире, Vale (горнодобывающая отрасль) в Бразилии, Tata (автомобили, сталь и химическая продукция) в Индии, Tnuva (мясные и молочные продукты) в Израиле, Solidere (строительство) в Ливане и San Miguel Corporation (продовольствие и напитки) на Филиппинах.

Задача финансирования этих компаний частично возложена на ФНБ, благодаря чему размер и роль последних значительно возросли. Для правительств очевидна невозможность финансирования своих «национальных чемпионов» путем дополнительной эмиссии денег: инфляция в конечном счете понизит стоимость их активов. А выделение средств напрямую из госбюджетов при ухудшении экономических условий могло бы привести к дефициту в будущем.

Таким образом, фонды национального благосостояния стали играть более важную роль. Они превратились в хранилища избыточной иностранной валюты, полученной от экспорта товаров либо промышленной продукции. Но ФНБ – это не просто банковские счета. Они представляют собой государственные инвестиционные фонды со смешанными портфелями, состоящими из иностранных валют, государственных облигаций, недвижимости, ценных металлов, а также прямых долей в уставном капитале многих отечественных и иностранных фирм (иногда они являются и их основными собственниками). Как все инвестиционные фонды, ФНБ стремятся к получению максимальной выгоды. Но для государственных капиталистов эта выгода может быть не только экономической, но и политической.

Хотя ФНБ и вышли на передний план только в последние годы, но они не представляют собой что-то новое. Кувейтский совет по инвестициям, четвертый по величине ФНБ в мире, был создан еще в 1953 году. Сам термин «фонд национального благосостояния» впервые применен в 2005-м, что стало отражением растущей значимости этих фондов. С тех пор в игру вступили еще несколько стран: Вьетнам, Катар, Ливия, Объединенные Арабские Эмираты и Южная Корея. Самые крупные ФНБ находятся в эмирате Абу-Даби (ОАЭ), Саудовской Аравии и Китае. Россия их догоняет. Среди десяти крупнейших ФНБ только один принадлежит демократическому государству – Норвегии.

ТЕСНЫЕ СВЯЗИ

Одна из существенных черт государственного капитализма – наличие тесных связей между теми, кто правит страной, и теми, кто управляет ее предприятиями. Бывший российский премьер-министр Виктор Зубков стал председателем совета директоров «Газпрома», российской монополии природного газа. Бывший председатель Совета директоров «Газпрома» Дмитрий Медведев стал президентом России. Такое динамичное изменение ролей между клиентами и патронами способствовало внесению политических мотивов и вовлечению политиков и чиновников в процесс принятия экономических решений, невиданному со времен холодной войны. И эта взаимосвязь создает несколько угроз для функционирования мировых рынков.

Во-первых, коммерческие решения зачастую отдаются на откуп политическим чиновникам, которые имеют мало опыта в эффективном управлении коммерческими операциями. Часто их решения делают рынки менее конкурентоспособными и потому менее продуктивными. Но поскольку эти предприятия пользуются поддержкой влиятельных политических покровителей и обладают конкурентными преимуществами, которым сопутствуют государственные субсидии, они представляют большую и возрастающую угрозу для своих соперников в частном секторе.

Во-вторых, мотивы принятия решений по инвестициям могут быть скорее не экономического, а политического характера. Например, руководство Коммунистической партии Китая понимает, что содействие экономическому процветанию – существенный фактор сохранения политической власти. Руководители компартии отправляют национальные нефтяные корпорации Китая за границу для обеспечения долгосрочных поставок нефти и газа, которые нужны КНР, чтобы поддерживать тенденцию на экономического роста. Благодаря государственному финансированию эти национальные нефтяные корпорации имеют больше средств, чем их конкуренты из частного сектора, и платят поставщикам по ценам выше рыночных, с тем чтобы не упустить подписание долгосрочных соглашений. Если национальным нефтяным корпорациям нужна дополнительная помощь, руководство Китая готово гарантировать займы на развитие стране-поставщику.

Такое поведение нарушает функционирование рынков энергоносителей, увеличивая цену, которую всем приходится платить за нефть и газ. В результате частные энергетические транснациональные компании лишаются дополнительного дохода, который может понадобиться им в целях вложения в дорогостоящие долгосрочные проекты, такие, например, как изыскания и добыча ресурсов на морских глубинах. При этом замедляется разработка новых запасов углеводородов, поскольку лишь у немногих госкорпораций имеются оборудование и технический опыт, необходимые для такого рода работ. В конечном счете госкапитализм, привнося политический элемент и зачастую коррупцию на высоком уровне в функционирование рынков, увеличивает стоимость производства и уменьшает его эффективность.

Если бизнес и политика тесно взаимосвязаны, то тогда внутренняя нестабильность, несущая угрозу правящим элитам (а более конкретно – национальным интересам в их понимании и внешнеполитическим целям, которые они преследуют), начинает играть существенную роль в бизнесе. Более глубокое понимание политических мотивов подобного поведения стало определять стратегию иностранных акторов. Многие частные компании, занимающиеся бизнесом в формирующихся рыночных экономиках, осознали, как важно не жалеть времени на установление тесных контактов как с руководителями государств, которые заключают крупные контракты, так и с чиновниками, которые отвечают за соблюдение правовых и административных рамок выполнения этих контрактов. Транснациональным корпорациям такая трата времени и денег в период глобальной рецессии может показаться непозволительной роскошью, но чтобы защитить свои инвестиции и позиции на рынках, им приходится на это идти.

НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВО

Государственный капитализм начал формироваться в период нефтяного кризиса 1973 года, когда члены Организации стран – экспортеров нефти (ОПЕК) договорились сократить добычу нефти в ответ на поддержку Соединенными Штатами Израиля в войне Судного дня. Почти мгновенно самый важный товар в мире стал геополитическим оружием, придав правительствам стран – производителей нефти беспрецедентный международный вес. В качестве политического средства сокращение добычи нефти членами ОПЕК действовало как эмбарго против конкретных стран – особенно против США и Нидерландов. В экономическом плане нефтяной кризис выразился в том, что он полностью изменил прежнее направление движения капитала, когда страны – потребители нефти покупали дешевую нефть во все больших объемах и в свою очередь продавали товары странам – производителям нефти по завышенным ценам. С точки зрения членов ОПЕК, кризис положил конец десятилетиям их политической и экономической несостоятельности и колониальной эпохе, как таковой.

Нефтяной кризис показал производителям нефти, что путем совместных действий они могут и контролировать уровни добычи, и присваивать гораздо большую долю доходов, получаемых основными западными нефтяными компаниями. Этот процесс проходил легче в тех случаях, когда национальные правительства могли использовать отечественные компании для добычи и очистки своей нефти. Со временем национальные нефтяные компании перешли под более строгий правительственный контроль (например, Saudi Aramco не была полностью национализирована до 1980-го) и в конечном счете вытеснили частные западные компании. Нефтяной кризис привел к образованию современной национальной нефтяной корпорации, и с тех пор эта модель получила широкое распространение, в том числе в отрасли природного газа.

Вторая волна госкапитализма пришлась на 1980-е годы. Она была вызвана подъемом развивающихся стран, где у власти стояли правительства, придерживавшиеся ценностей и традиций, ориентированных на государство. В то же время крах правительств, которые считали, что стимулирование роста наилучшим образом обеспечивается плановой экономикой, вызвал глобальное повышение спроса на возможности предпринимательства и либерализацию торговли. Эта тенденция в свою очередь дала толчок бурному росту индустриализации в нескольких развивающихся странах в 1990-х. Бразилия, Индия, Китай, Мексика, Россия и Турция, наряду со странами Юго-Восточной Азии и многими другими, с разной скоростью проходили путь от статуса развивающихся стран к развитым.

Хотя многие из формирующихся рыночных экономик прежде не входили в коммунистический блок, на протяжении своей истории они испытали сильное воздействие государства на экономику. В ряде стран несколько крупных предприятий, находившихся, как правило, в семейной собственности, являлись фактическими монополистами в стратегических отраслях. Индия при Неру после Второй мировой войны, Турция после Ататюрка, Мексика в период правления Революционно-институционной партии (PRI) и Бразилия при сменявших друг друга военных и националистических правительствах никогда полностью не разделяли точку зрения, согласно которой при капитализме только свободные рынки могут обеспечить устойчивое процветание. Политические убеждения привели эти режимы к идее, что определенные отрасли экономики должны оставаться под управлением государства, не в последнюю очередь с тем, чтобы избежать эксплуатации со стороны западных капиталистов.

Когда в указанных странах начался процесс либерализации, они лишь частично стали следовать принципам свободного рынка. Политические деятели и законодатели, которые инициировали частичные реформы, формировались как личности в образовательных и государственных учреждениях, созданных для пропаганды национальных ценностей в том виде, как их определяло государство. В большинстве этих стран экономический прогресс достигался в условиях значительно меньшей прозрачности и менее строгого соблюдения законов, чем в признанных рыночных демократиях. Вследствие этого вряд ли стоит удивляться, что вера нового поколения в ценности свободного рынка оказалась недостаточно твердой.

Учитывая относительную незрелость институтов управления государств с формирующимся рынком, таковыми можно считать страны, в которых для функционирования рынка политика значит, по меньшей мере, то же самое, что и основополагающие экономические принципы. Правительства богатых держав в прошлом уделяли мало внимания этим странам, поскольку последние почти не влияли на мировые рынки.

Третья волна госкапитализма была отмечена ростом фондов национального благосостояния, которые в 2005-м бросили вызов доминированию Запада в мировом движении капитала. Эти хранилища капиталов были порождены значительным увеличением объема экспорта из формирующихся рыночных экономик. Большинство ФНБ по-прежнему управляются государственными чиновниками, которые относятся к сведениям об их резервах, инвестициях и управлении государственными активами почти как к государственной тайне. По этой причине неясно, в какой степени на решения ФНБ по инвестированию и приобретению активов влияют политические соображения.

Международный валютный фонд сейчас возглавляет кампанию за более высокие стандарты прозрачности и последовательного поведения для ФНБ, но такие попытки будут не более успешными, чем любые малообязывающие инициативы. Те фонды, которые отличаются особой закрытостью, так и останутся непрозрачными, а политические лидеры будут и впредь управлять ими для извлечения как политической, так и финансовой выгоды. В качестве оправдания управляющие фондами указывают на откровенно политические призывы изъять капиталовложения из Дарфура или Ирана, с которыми выступают западные аналоги ФНС, такие, в частности, как Государственный пенсионный фонд Норвегии и Система пенсионного обеспечения государственных служащих штата Калифорния.

Сейчас мир столкнулся с четвертой волной государственного капитализма, приход которой был ускорен недавним глобальным замедлением темпов экономического роста. На сей раз вмешательство в экономику осуществляют правительства не только формирующихся рыночных экономик, но и самых богатых стран мира. В Соединенных Штатах в экономику вмешиваются законодатели, несмотря на исторически сложившиеся в обществе недоверие к государству и веру в частное предпринимательство. Примеру США последовали Австралия, Япония и другие тяжеловесы свободного рынка. В Европе с ее историей этатизма и социал-демократии национализация и финансовая помощь бизнесу в политическом плане кажутся более приемлемыми.

Однако ведущие индустриальные державы взяли на вооружение госкапитализм не без оговорок. В Соединенных Штатах и Европе «невидимая рука» рынка остается символом веры. Правительства по обе стороны Атлантики знают: для того чтобы сохранить поддержку народа, они должны сдержать свои обещания и вернуть в частные руки банки и крупные предприятия, как только произойдет их оздоровление. Но до тех пор пока меры экономического стимулирования занимают главное место в политических соображениях Вашингтона, европейских стран, Индии, Китая и России, центральную роль в мировой финансовой системе будут играть те, на ком лежит ответственность за принятие политических решений.

Чтобы стимулировать экономику, министерства финансов и казначейства будут спасать частные банки и компании, впрыскивать наличные средства и печатать деньги просто потому, что никто больше не может это делать. Центральные банки, немногие из которых действительно независимы, уже больше не являются кредиторами, к которым обращаются в последнюю или даже в первую очередь; они – единственные кредиторы. Такой ход событий привел к неожиданному и важному смещению центра тяжести в глобальной финансовой системе.

До недавнего времени Нью-Йорк являлся финансовой столицей мира. Сейчас его уже нельзя назвать финансовой столицей даже Соединенных Штатов. Эта миссия возложена на Вашингтон, где члены Конгресса и представители исполнительной власти принимают решения, имеющие долгосрочные последствия для рынка в масштабах, невиданных с 1930-х годов. Подобное смещение экономической ответственности происходит по всему миру: от Шанхая к Пекину, от Дубая к Абу-Даби, от Сиднея к Канберре, от Сан-Паулу к Бразилиа и даже от Мумбаи к Дели в относительно децентрализованной Индии. В Лондоне, Москве и Париже, где финансовая и политическая жизнь сосуществуют, такое же смещение происходит в сторону правительства.

СТАВКИ ВЫСОКИ

Экономики, взявшие на вооружение государственный капитализм, по всей вероятности, выйдут из глобальной рецессии, контролируя экономическую активность, достигающую беспрецедентно высокого уровня, несмотря на то, что в 2008–2009 их финансы годах также подверглись мощным ударам. Китай и Россия в равной степени поддерживают государственные предприятия и частных «национальных чемпионов». В обеих странах снижение затрат достигается путем консолидации основных отраслей промышленности.

Вследствие падения цен на нефть с 147 долларов за баррель в июле 2008-го до менее 40 долларов в феврале 2009-го Россия рискует столкнуться со своим первым бюджетным дефицитом за десять лет. Китай, основной импортер и потребитель нефти, получил некоторое облегчение от падения нефтяных цен. Но глобальное снижение экономической активности сделало правительства обеих стран уязвимыми перед лицом роста безработицы и связанной с этим социальной нестабильностью. Реакция обоих правительств состояла в основном в ужесточении государственного контроля над экономикой.

Несмотря на глобальную рецессию, фонды национального благосостояния, которые уже являются крупными игроками в мировой экономике, сохранят свою роль в ближайшем будущем. Хотя их общая чистая стоимость упала с 4 трлн долларов в 2007 году, когда, по оценкам, она достигла пика, до менее 3 трлн долларов к концу 2008-го, последняя цифра приближается к общей сумме резервов в иностранной валюте всех центральных банков мира и превышает общую сумму всех активов хедж-фондов мира, вместе взятых. На ФНБ приходится около 12 % общемировых инвестиций, что вдвое выше показателя пятилетней давности. Эта тенденция наверняка сохранится, и, согласно некоторым авторитетным прогнозам, вероятная стоимость активов ФНБ к 2015 году составит 15 трлн долларов.

Подводя итоги, можно констатировать, что, несмотря на мировой финансовый кризис, национальные нефтяные компании всё еще контролируют три четверти основных стратегических ресурсов планеты; государственные предприятия и частные «национальные чемпионы» пока обладают существенными конкурентными преимуществами по сравнению с их соперниками в частном секторе, а ФНБ пользуются изобилием наличных средств. Эти компании и организации действительно слишком крупные, чтобы рухнуть.

Усиление государственного вмешательства в экономику означает, что излишние расходы бюрократического аппарата, неэффективность и коррупция, скорее всего, будут тормозить экономический рост. Эти негативные тенденции сильнее всего ощущаются в автократическом государстве, где политическим лидерам легче принимать коммерческие решения, так как подобные действия не подлежат контролю со стороны свободной прессы, политически независимых регулирующих органов, судов или законодателей.

Тем не менее продолжающаяся мировая рецессия повсеместно подорвала доверие к модели свободного рынка. Какова бы ни была подлинная причина нынешнего кризиса, правительства Китая, России и других государств имеют веские причины обвинять капитализм американского образца в спаде экономической активности. Поступая таким образом, они избегают ответственности за рост безработицы и снижение производительности труда в своих странах и могут отстаивать свою приверженность госкапитализму, пришедшему туда задолго до наступления нынешнего кризиса.

В ответ разработчики политического курса США должны постараться доказать ценность свободных рынков, хотя сейчас сделать это нелегко. Если Вашингтон займет протекционистскую позицию и будет жестко контролировать экономическую деятельность на протяжении долгого времени, правительства и граждане во всем мире ответят тем же. Ставки высоки, поскольку масштабное привнесение популизма в международную торговлю и инвестирование будет мешать усилиям по оживлению мировой торговли и сократит экономический рост в будущем.

Протекционизм порождает протекционизм, а субсидии ведут к новым субсидиям. Дохийский раунд переговоров по мировой торговле в 2008 году провалился отчасти потому, что Соединенные Штаты и Европейский союз настаивали на сохранении высоких сельскохозяйственных тарифов, а Индия и Китай выступали в защиту своих фермеров и ряда недавно созданных отраслей, которые не могут конкурировать самостоятельно. Из-за тупика в Дохийском раунде уже потеряны сотни миллиардов долларов, легко осваиваемых в случае роста мировой торговли.

На торговле также сказываются и другие инициативы протекционистского характера. Китай восстановил налоговые льготы для некоторых экспортеров. Россия ограничила иностранные инвестиции в 42 «стратегических секторах» и ввела новые пошлины на импортируемые автомобили, свинину и мясо птицы. Индонезия установила импортные тарифы и лицензионные ограничения более чем на 500 видов зарубежной продукции. Индия на 20 % увеличила пошлины на импорт соевого масла. Аргентина и Бразилия открыто рассматривают вопрос о введении новых тарифов на импорт текстильных товаров и вина. Южная Корея отказывается отменить торговые барьеры в отношении импорта американских автомобилей. Франция объявила о создании государственного фонда для защиты отечественных компаний от их поглощения иностранными компаниями.

Уже сейчас со стороны ряда стран в разных регионах мира ощущается давление с требованием поднять тарифы до максимальных уровней, разрешенных Уругвайским раундом Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ). На смену всеобъемлющим глобальным соглашениям и механизмам разрешения споров приходит пестрый набор из примерно 200 двусторонних и региональных соглашений. (Еще 200 или около того находятся в стадии разработки.) Такая раздробленность препятствует конкурентоспособности в мировой экономике, ставит в невыгодные условия потребителей и ослабляет многостороннюю систему – все это в то время, когда мировая экономика нуждается в новых стимулах.

ЧТО НАС ЖДЕТ ВПЕРЕДИ

Все больше американцев приходят к убеждению, что глобализация уводит их рабочие места в другие страны, снижает зарплату и вынуждает их покупать некачественные иностранные товары. К 2012 году в Соединенных Штатах, наверное, появится по меньшей мере один кандидат на пост президента, который будет выступать с неоизоляционистской программой под лозунгом «Покупай американское!». Законодателям, чтобы не попасть в эту протекционистскую ловушку, полезно освежить в памяти урок, преподанный Законом о тарифах Смута–Холи (1930), по которому таможенные тарифы на 20 тыс. видов импортируемых товаров были подняты до рекордного уровня; этот закон вызвал ответные меры и, таким образом, усугубил и продлил Великую депрессию.

Мировой финансовый кризис породил иллюзию всеобщего единения, основанную на ложных представлениях о том, что все тонут в одной лодке. Год назад в политических кругах заговорили о «расстыковке» (decoupling). Имелся в виду процесс, при котором формирующиеся рыночные экономики обрели бы достаточно широкую базу для экономического роста, позволяющую им преодолеть зависимость от спроса в США и Европе. Но прогнозы, связанные с «расстыковкой», оказались преждевременными. Экономические проблемы, возникшие в основном в Соединенных Штатах, тяжело отразились и на десятках развивающихся стран, нанеся удар по спросу на их экспортную продукцию.

Но если посмотреть глубже, то процесс «расстыковки» все же происходит, а выражается он в расширении внутренних рынков Бразилии, Индии, Китая и России, в инвестициях, которые правительства этих стран осуществляют за границей, в регионализации потоков капитала и в вероятности того, что в более долгосрочной перспективе Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива, члены Ассоциации государств Юго-Восточной Азии и некоторые правительства Южной Америки введут жизнеспособные региональные валюты и станут более независимы в экономическом плане.

США больше не могут рассчитывать на то, что их долг будут скупать стратегические партнеры, как это делали Западная Германия и Япония в 1980-х годах. Сейчас Соединенные Штаты должны ориентироваться на стратегических соперников, в особенности на Китай, который не верит, что США могут неопределенно долго сохранять свою роль глобального экономического якоря спасения. Накопление долларовых запасов помогло Пекину удержать на низком уровне курс китайской валюты, увеличить объем экспорта и выйти на рекордный уровень положительного сальдо торгового баланса.

Отныне основная задача КНР заключается в построении внутреннего рынка, который позволит создать новую модель экономического роста, менее зависимого от экспорта в Соединенные Штаты и Европу и в большей степени – от спроса внутри страны. Когда и если Пекин преуспеет в этом, понятие «расстыковка» приобретет больший смысл и у Китая будет меньше стимулов скупать американские долги. По мере того как стран, желающих приобретать краткосрочные облигации казначейства США, будет становиться все меньше, придется поднимать учетные ставки, чтобы сделать облигации привлекательными для покупателей, а американскую задолженность – более долгосрочной. В результате экономическое оздоровление Соединенных Штатов, когда оно начнется, пойдет медленнее, а процесс ослабления позиций доллара как мировой резервной валюты ускорится.

Американское правительство, возможно, придет к выводу, что его способность устанавливать правила в мировой экономике и добиваться их исполнения ослабевает. Во всяком случае, оно не будет столь уверенно рассчитывать на продолжение лидерства США в «Группе двадцати» (крупнейшие экономики мира). А поскольку этот форум включает в себя таких гигантов с собственными формирующимися рынками, как Индия и Китай, которые не были введены в состав «Группы семи» (высокоразвитые индустриальные государства), то естественные различия между их экономическими интересами и интересами развитых государств затруднят процесс достижения консенсуса по самым сложным экономическим вопросам. Эта проблема усугубляется тем, что при разработке комплекса мер по стимулированию экономики политики как в развитых, так и в развивающихся странах склонны ориентироваться не на необходимость исправить макроэкономические дисбалансы, а на предпочтения избирателей в своих странах.

В долгосрочной перспективе возможности госкапитализма, скорее всего, окажутся ограниченными, в особенности если две ведущие страны, взявшие его на вооружение, не смогут обеспечить работающую модель устойчивого экономического роста. В Китае в конечном счете чиновникам будет не под силу справиться с надвигающимися серьезными социальными и экологическими проблемами. Они наконец поймут, что свободный рынок с большей вероятностью поможет им накормить и обеспечить жильем население страны, которое составляет 1,4 млрд человек, и создавать необходимые ежегодно 10–12 млн новых рабочих мест. В России разработчики политического курса в условиях сокращения численности населения и состояния экономики, сильно зависимой от экспорта нефти и газа, возможно, придут к выводу, что экономическое процветание в будущем потребует возобновления рыночных реформ.

Соединенные Штаты должны подтвердить свою приверженность расширению торговли как с Евросоюзом (самый крупный и наиболее сплоченный блок свободного рынка), так и с набирающими экономическую силу странами, в том числе Бразилией, Индией, Турцией, ЮАР, членами Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива и с формирующимися рыночными экономиками Юго-Восточной Азии, – не в последнюю очередь для того, чтобы предотвратить сползание всех этих стран к госкапитализму, что грозит усугубить неэффективность мирового рынка и ограничить коммерческие возможности США.

В то же время те, кто принимает политические решения в Вашингтоне, должны стремиться к получению новых коммерческих возможностей в государствах госкапитализма. Следует также помочь американским компаниям, работающим в Китае, России, странах Персидского залива и в других регионах, принять на вооружение стратегии страхования от рисков, возникающих в результате закрытия доступа на рынки там, где предпочтение отдается отечественным компаниям. Американским транснациональным корпорациям необходимо изучить в качестве модели эффективного страхования от рисков (хеджирование) японскую стратегию диверсификации «Китай плюс один», которая предусматривает инвестирование, помимо КНР, также и в других странах. Не рассчитывая на то, что один только китайский рынок даст львиную долю будущих прибылей, американским компаниям нужно расширять число объектов для инвестиций, включая страны с формирующимися рынками в Азии и в других регионах.

Сейчас для США настало время привлекать новые иностранные инвестиции, в том числе от ФНБ. Некоторые предложения об инвестировании уже требуют тщательного анализа, с тем чтобы избежать причинения ущерба национальной безопасности. Объективный анализ, не продиктованный политическими намерениями «отпугнуть» иностранных инвесторов, будет их только стимулировать. Необходимость защищать свои инвестиции повысит заинтересованность иностранных правительств и компаний в стабильности финансовой системы Соединенных Штатов. Страх перед взаимно гарантированным финансовым уничтожением заставит страны госкапитализма понять, что экономическое благополучие США отвечает их интересам.

Останется ли капитализм свободного рынка жизнеспособной долгосрочной альтернативой, во многом зависит от последующих действий разработчиков политического курса Соединенных Штатов. Успех здесь зависит не только от правильных шагов в области экономической политики, но и от того, насколько привлекательным будет оставаться образ США в целом. Следует сохранить огромное военное преимущество Соединенных Штатов (по расходам в этой сфере США в 10 раз превосходят Китай и все остальные государства мира, вместе взятые). Важно также удержать преимущество в «мягкой силе» (здесь администрация Обамы добилась многого, улучшив международный имидж Америки).

Государственный капитализм не исчезнет в ближайшее время. Возведение барьеров, перекрывающих доступ на американские рынки, не изменит ситуацию. А вот извлечение выгоды из коммерческих отношений со странами госкапитализма отвечало бы американским интересам на ближайшую перспективу. Ради долгосрочных интересов Соединенных Штатов и мировой экономики в целом защита свободного рынка должна оставаться обязательной составляющей политического курса. Чтобы гарантировать существование свободного рынка как самой мощной и прочной альтернативы госкапитализму, нет иного пути, кроме как собственным примером поощрять свободную торговлю, иностранные инвестиции, прозрачность и открытость рынков.

США. Весь мир > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 5 июля 2009 > № 2910264 Иэн Бреммер

Век без Европы?

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2009

А.Б. Давидсон – профессор МГУ и ГУ – ВШЭ, заведующий Центром африканских исследований Института всеобщей истории РАН, заслуженный деятель науки.

Резюме Роль не-Европы растет очень быстро: экономически, политически, культурно и – особенно – демографически. Те, кого принято называть «белыми», сегодня составляют менее одной шестой человечества. Да и в самой Европе – уже миллионы и миллионы выходцев из Азии и Африки.

Идея о том, что XXI век будет веком Азии и Африки, зародилась уже давно – вследствие распада колониальных империй, возникновения новых государств на месте колоний и укрепления суверенитета стран, которые были зависимыми. Последовавшие затем перемены в мировой экономике и политике уже не раз способствовали распространению этой идеи.

Новым стимулом стали события последних месяцев. Появление «цветного» президента в Соединенных Штатах, которые еще не так давно считались оплотом расизма, конечно, привело к дальнейшему самоутверждению афро-азиатских народов, которые из столетия в столетие считали себя ущемленными. Мировой экономический кризис вызвал те же чувства, хотя и по другой причине. Азия и Африка винят в кризисе США и Западную Европу. И их репутация ухудшается.

Все это лишь делает более явным, более очевидным возрастание роли Азии и Африки – в народонаселении мира, мировой экономике, политике, культуре, даже в спорте. Конечно, исторически справедливо, что для азиатов и африканцев, составляющих четыре пятых населения Земли, закончилось существование в условиях европоцентризма. Но как это отразится на судьбе Европы? Прогнозы делаются уже давно. Есть и тревожные, даже мрачные.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ПЕССИМИЗМ ЕВРОПЫ

«Азия просветила Европу, и Европа покорила Азию. Теперь Европа просвещает Азию. Повторит ли Азия ту же операцию над Европой?» – так более ста лет назад, в мае 1904-го, писал историк Василий Осипович Ключевский.

Еще полувеком раньше Александр Герцен утверждал, что Европа «выродилась». «Все мельчает и вянет на истощенной почве – нету талантов, нету творцов, нету силы мысли, – нету силы воли; мир этот пережил эпоху своей славы, время Шиллера и Гёте прошло так же, как время Рафаэля и Бонаротти (в виду имеется Микеланджело Буонарроти. – Ред.), как время Вольтера и Руссо, как время Мирабо и Дантона; блестящая эпоха индустрии проходит, она пережита так же, как блестящая эпоха аристократии; все нищают, не обогащая никого».

И заключал: «Прощай, отходящий мир, прощай Европа!»

Потом закат Европы с ее имперским величием, как известно, предрекали многие. Освальд Шпенглер – с бесстрастным анализом. К его выводам, в сущности, присоединились, выразив при этом безнадежную горечь, российские философы Николай Бердяев, Яков Букшпан, Фёдор Степун, Семён Франк. Они посвятили его книге «Закат Европы» сборник статей и назвали Шпенглера «мужественным пророком». Степун так охарактеризовал труд Шпенглера: «Содержание его пророчества – смерть европейской культуры. Пройдет немного столетий, и на земном шаре не останется ни одного немца, англичанина и француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина».

Особенно выделил Степун слова Шпенглера: «Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждался каждым предсмертным днем, как подарком богов. Но наш дар – дар предвидения своей неизбежной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача».

Все эти предсказания сделаны в прошлом и позапрошлом веках. Однако подобные мысли характерны и для сегодняшнего дня.

В международном журнале JaLOUSE был дан прогноз – каким станет XXI век. «Эпоха блистательной, триумфальной Европы, сиятельных капиталистических империй, правивших три века всей планетой огнем, мечом и паровыми двигателями, заканчивается, как некогда заканчивалась, растворяясь во мраке “темных веков”, эпоха великого Рима». И далее: «Судьба современного Запада навевает грустные аналогии с трагическим упадком Римской империи...»

Авторы утверждают: «Не пройдет и пятидесяти лет, как эпоху Брежнева, Никсона и Вилли Брандта будут вспоминать, как утраченный человечеством парадиз. Просто потому, что основ, на которых стоял наш мир, уже не будет». Каким же станет будущее? Ответ: «Без Запада», «Без белых», «Без государства», «Без демократии», «Без равенства», «Без смысла». И «Без России».

К разного рода страшилкам человечество вроде бы привыкло. И все же от статьи в JaLOUSE трудно просто отмахнуться. Тот номер подписан в печать 30 августа 2001-го, а читатели получили его как раз к тому злосчастному 11 сентября…

НЕБЕЛЫЙ РАСИЗМ?

Начало нового столетия открылось и публичным выступлением, которое привлекло внимание во многих странах мира.

«Мы должны потребовать от белых компенсации за колонизацию и геноцид, которые они устроили на нашей земле», – заявил ливийский лидер Муамар Каддафи 22 апреля 2001 года на форуме в Триполи. Он призвал Африку избавиться от культурного наследия белых людей. «Их языки и традиции не могут выразить наши чувства и мысли, поэтому мы должны говорить только на языках наших предков». Каддафи напомнил об опыте Ливии, которая в конце 1960-х добилась изгнания из страны более 20 тысяч белых, в основном итальянцев.

В своей речи Каддафи подчеркнул, что говорит от имени всего небелого населения, от лица униженных и угнетенных, от имени Африки. Правда, по классификации антропологов, он, араб, относится к той же расе «белых», которых он обвиняет. И если уж встать на позицию противопоставления рас, как это делает Каддафи, то придется вспомнить, что арабская работорговля возникла намного раньше европейской и стоила Черной Африке миллионов человеческих жизней.

Но, так или иначе, эта речь подогрела, усилила антибелые, антиевропейские настроения в Третьем мире. Правда, они и без того давали и дают о себе знать. На ряде международных форумов выдвигаются требования, чтобы Европа заплатила за столетия колониализма и работорговли.

Что, разве легко африканцам забыть, как корабли с невольниками веками бороздили Атлантику, а на плантациях Америки гибли их предки?

Легко ли забыть китайцам, как кайзер Вильгельм II напутствовал немецкий экспедиционный корпус, отправляя его в 1900 году в Китай: «Пощады не давать! Пленных не брать! Убивайте, сколько сможете! Как тысячу лет назад, когда гунны во главе с королем Аттилой заслужили славу, которая и сейчас в легендах и сказках вызывает ужас, так слово “германец” должно ужасать Китай в следующую тысячу лет. Вы должны действовать так, чтобы китаец уже никогда не посмел косо посмотреть на германца»?

Что уж говорить об Африке! По приказу того же императора Вильгельма восставший против немецкого господства народ гереро (Юго-Западная Африка) загнали под пулеметным огнем в пустыню Калахари и обрекли десятки тысяч людей на гибель от голода и жажды. Даже германский рейхсканцлер Бюлов, возмутившись, сказал императору, что это не соответствует законам ведения войны. Вильгельм II невозмутимо ответил: «Законам войны в Африке это соответствует».

Народы Третьего мира оскорблены не только этими чудовищными преступлениями, взглядами, которые привычны для европейцев и не кажутся им расистскими. Например, неевропейцев возмущает такое вошедшее во все школьные и университетские учебники понятие, как «Великие географические открытия»: «Почему это вы нас открывали? Мы тут жили».

Европейцу нелегко понять, насколько недоверие к Европе глубоко укоренилось в умах и сердцах жителей бывших зависимых и колониальных стран. А ведь достаточно обратиться к фольклору. Он свидетельствует убедительнее и ярче, чем труды идеологов.

У народа ньякюса (Танзания):

Кому поклоняются европейцы?

Кому поклоняются европейцы?

Деньгам, деньгам.

У народа эве (Гана, Того, Дагомея), в песне о ребенке:

Младенец – это европеец.

Ему до ближних дела нету,

Тиранит он отца и мать.

А вот стихи Бернара Дадье (Кот-д’Ивуар), классика западноафриканской литературы:

От Европы, о нашей свободе пекущейся,

Избавь нас, Господь.

Он осуждает даже предметы европейского быта:

Я ношу узорный ошейник,

Ошейник галантной Европы,

Галстука я не люблю.

…

Я смерть на руке ношу,

Смерть бредовой Европы,

Я не люблю часов.

Нигериец Воле Шоинка, лауреат Нобелевской премии по литературе, высказался еще резче:

Знакомство я вожу

Лишь со своими.

Мне белизна лица

Антипатична.

ПРОТИВОВЕС ЕВРОПОЦЕНТРИЗМУ

Стоит ли удивляться, что в противовес европоцентризму усиливаются различные виды востокоцентризма, арабоцентризма, исламоцентризма, афроцентризма. Конечно, эти идеи и настроения родились не сегодня. Еще в 1923 году афроамериканец Маркус Гарви, основатель движения «Назад, в Африку», утверждал: «Когда Европу населяла раса каннибалов, раса дикарей, варваров и язычников, в Африке жила раса культурных черных людей, прекрасно владевших искусствами, наукой и литературой».

В последние годы идеи борьбы с европоцентризмом распространяются очень широко. Многие из них вполне заслуживают уважения, поскольку восстанавливают историческую справедливость. Но в очень многих видна лишь неприязнь к белому человеку, проявляется желание сыграть на обидах небелых народов, на их стремлении к расовому самоутверждению.

Обучение истории в школах и университетах многих африканских стран основано на книгах историка Шейха Анта Диопа. Он считает, что основой античной средиземноморской цивилизации был Египет, а египетская цивилизация создана африканцами, людьми с черной кожей. Среди доказательств – древнеегипетские монеты с изображением фараонов, на лицах которых видны негроидные черты.

Большой популярностью пользуются и идеи Франца Фаннона, уроженца Мартиники, поселившегося полвека назад в Алжире. Его книга «Проклятьем заклейменные» стала настольной не только во многих странах Африки и Арабского Востока, но и у афроамериканцев. «Проклятьем заклейменные» у Фаннона – это население стран, которые были колониальными и зависимыми.

Фаннон одним из первых ввел выражение «антирасистский расизм». По его словам, «антирасистский расизм как стремление защитить свою кожу и как ответ колонизованного на колониальное угнетение – это и есть основание для борьбы».

Франц Фаннон разоблачал «европейские модели», «европейский дух», поддерживал спонтанный протест против ценностей западной культуры. «На ложь колониализма колонизованный отвечает ложью. Откровенность возможна лишь с соплеменниками, а в отношениях с колонизаторами – замкнутость и непроницаемость… Правда – это то, что помогает туземцам и губит чужеземцев… Хорошо все, что плохо для них».

На стремление колонизатора навязать свои культурные ценности колонизованный отвечает отказом от них, отказом полным, безоговорочным. «Язык угнетателей вдруг начинает жечь губы». Наступает «глобальный отказ от ценностей захватчика». И даже когда речь идет о современной науке и технике, «слова специалиста всегда воспринимаются с предубеждением».

Утверждая это, Фаннон объявил, что для колонизованных вполне правомерен «самый элементарный, самый грубый, самый всесторонний национализм». Все вышесказанное было написано под впечатлением происходившей тогда кровопролитной войны в Алжире. Но многие утверждения Фаннона повторяются и сейчас.

В становлении еврофобии немалую роль сыграл Луис Фаррахан, объявивший себя лидером афроамериканского населения. Он обвинил в расизме всех белых, в том числе и Авраама Линкольна, президента США, который боролся за отмену рабства. Созданное Фарраханом движение черных мусульман «Нация ислама» разделило население Америки на потомков рабовладельцев и потомков рабов. В соответствии с этим Фаррахан объявил, что Соединенные Штаты надо расчленить на два государства – и пусть государство потомков рабовладельцев помогает государству потомков рабов, пока оно не встанет на ноги. В политической Мусульманской программе Луиса Фаррахана сказано, что смешанные браки черных и белых должны быть запрещены, черных детей могут обучать только черные учителя, а идея интеграции – это лицемерие.

Как известно, многие афроамериканцы меняют свои имена на африканские и азиатские. Боксер Кассиус Клей стал Мохаммедом Али. Профессор афроамериканских исследований Темпльского университета Филадельфии, назвав себя Молефи Кете Асанте, стал главным идеологом афроцентризма. Его книга «Афроцентризм» издавалась уже бесчисленное количество раз. Своим читателям он дает совет: если европейцы называют вам как лучшего писателя Шекспира, а как лучших композиторов – Баха, Бетховена, Моцарта, вы должны парировать сразу же: назвать имена африканских писателей и композиторов. В 2007 году Асанте издал объемную «Историю Африки», в которой отрицаются какие-либо заслуги Европы, – все только отрицательное, пагубное.

Многократно переиздавалась книга Ани Юругу (она также изменила имя на африканское) «Афроцентристская критика европейской культуры и поведения». Текст предваряет эпиграф:

Всем африканцам,

Которые борются за простую Правду:

Прежде всего – Раса!

Многие неевропейские политики широко используют как эти идеи, так и бытующие настроения, чтобы, подогрев их, завоевать популярность. А придя к власти, отвлекать от себя гнев своих народов, снова и снова повторяя, что все тяготы и беды – результат (только и исключительно) европейского расизма. И свалить на это собственные промахи, а то и преступления. Так, Сукарно, первый президент Индонезии, написал книгу «Индонезия обвиняет». Подобным образом поступили многие афро-азиатские политики.

Пример последних лет – продолжающееся изгнание белых из Зимбабве. Президент Роберт Мугабе, заведя страну в экономический тупик, стал поощрять «стихийный» захват ферм, принадлежащих белым. В итоге – развал сельского хозяйства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но для Мугабе главное – отвести от себя народный гнев, направив его на белых – «оккупантов», «захватчиков».

СМЕНА РОЛЕЙ?

В предисловии к книге Франца Фаннона «Проклятьем заклейменные» Жан-Поль Сартр писал: «Европейцы, откройте книгу, вчитайтесь! Сделав несколько шагов в ночном мраке, вы выйдете к костру, вокруг которого сгрудились незнакомые вам люди. Подойдите к ним, прислушайтесь к их разговору. Они говорят о том, чтó им предстоит сделать с вашими конторами, с наемниками, их охраняющими... Их освещает и обогревает огонь, но это не ваш огонь. Вы держитесь от него на почтительном расстоянии… оглядываетесь, дрожите от холода. Смена ролей».

Не хочется верить в такое предвидение. Но роль не-Европы растет очень быстро: экономически, политически, культурно и – особенно – демографически. Те, кого принято называть «белыми», уже составляют менее одной шестой человечества. Да и в самой Европе – уже миллионы и миллионы выходцев из Азии и Африки. В Соединенных Штатах – из Латинской Америки.

Эпоха мононациональных европейских государств заканчивается. Можно ли считать таковой Францию, если там уже почти семь миллионов мусульман – азиатов и африканцев?

Надо сосуществовать, надо уживаться друг с другом. Избегать межрасовых конфликтов или хотя бы ослаблять их, уменьшать их число, делать их менее опасными для всех, менее трагическими. А как? Слишком уж быстро идут в мире эти процессы. Так быстро, что и ученым, и политикам трудно за ними поспевать, осмысливать их.

Выход – диалог, взаимопонимание. Но для этого необходимо знать друг друга, знать корни взаимных предрассудков. Не считать себя неизменно правыми. Понимать и уважать в том числе и чужую правду, даже если не очень хочется.

Но велики ли в Европе знания о не-Европе? Не слишком ли сосредоточена европейская система народного образования на собственной истории, собственной культуре? Ведется ли борьба с собственными расовыми предрассудками?

Если этого не будет, не одолеть и «антирасистский расизм».

…Да, для нашей родной старушки-Европы настали сложные времена. Но были ли они когда-нибудь легкими и простыми? Хочется верить, что она найдет достойное место и в нынешнем мятущемся мире. Ведь пессимистическое пророчество Герцена все же не сбылось, хотя с тех пор прошло уже больше полутораста лет. Так не лучше ли помнить напутствие другого знаменитого европейца – Уинстона Черчилля: «Я, конечно, оптимист, потому что какой смысл быть кем-нибудь другим?»...

Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика. Миграция, виза, туризм > globalaffairs.ru, 26 апреля 2009 > № 2909694 Аполлон Давидсон

Битва за глобальные ценности

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

Тони Блэр – премьер-министр Великобритании. Статья о опубликована в журнале Foreign Affairs, № 1 (январь – февраль) за 2007 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме Война против терроризма не может быть сведена к решению проблем безопасности или военной тактики. Это битва ценностей, победить в которой можно, только добившись триумфа терпимости и свободы. Афганистан и Ирак были необходимыми отправными точками данного сражения. Но успех там невозможен без решительных, последовательных и продуманных усилий по внедрению глобальных ценностей. Лидером здесь является Вашингтон.

КОРНИ ЭКСТРЕМИЗМА

Наш ответ на теракты 11 сентября на практике приобрел гораздо более весомое значение, чем могло показаться в свое время. Дело в том, что мы могли бы свести всё к вопросам безопасности. Но вместо этого решили отстаивать свои ценности, заявив, что нам не нужно еще что-то вроде «Талибана» или другого диктатора наподобие Саддама Хусейна. Нам хорошо известно, что идеологию фанатизма нельзя победить, лишив свободы либо уничтожив ее лидеров. Необходимо доказать несостоятельность их идей.

Ситуация, с которой мы столкнулись, на самом деле свидетельствует о том, что разразилась настоящая война. Но война особого свойства, в которой невозможно победить обычными средствами. Нам не выиграть кампанию против глобального экстремизма, не доказав, что мы превосходим его не только по своей мощи, но и с точки зрения ценностных ориентиров. Мы сможем победить, только показав всему миру, что наши ценности имеют качественное преимущество по сравнению с альтернативными ценностями, и продемонстрировав наше беспристрастное и открытое стремление сделать их общедоступными. Для защиты нашего образа жизни может понадобиться применение силы, но мы не сможем заручиться реальной поддержкой, если не станем энергично бороться с глобальной бедностью, деградацией окружающей среды и социальной несправедливостью.

Нынешний всплеск глобального терроризма и экстремизма имеет глубокие исторические корни. Причины его кроются в десятилетиях отчуждения, гонений и политических преследований в арабском и мусульманском мире. Однако терроризм подобного рода никогда не был и не является неизбежным. Для меня самое примечательное в Коране – это его прогрессивный характер. Будучи последователем другой веры, я отдаю себе отчет в неполноте своих знаний. Как стороннего наблюдателя Коран поражает меня своим реформаторским духом. В этой книге предпринимается попытка вернуть иудаизм и христианство к их истокам, попытка, во многом похожая на то, что несколькими веками позже пытались сделать в отношении христианской церкви деятели эпохи Реформации. Коран весьма многообразен. В нем восхваляются науки и знания и отвергаются суеверия. Коран практичен и намного опережает свое время в том, что касается вопросов брака, положения женщин и государственного управления.

Под вдохновляющим воздействием Корана ислам и его господство неимоверно быстро распространились на ранее христианских или языческих территориях. За столетия ислам основал империю, которая стала мировым лидером в научных открытиях, искусстве и культуре. В эпоху раннего Средневековья проявления религиозной терпимости чаще можно было встретить в мусульманских, чем в христианских странах.

Но к началу XX века, после того как Запад пережил эпохи Ренессанса, Реформации и Просвещения, мусульманский и арабский мир стал обнаруживать неопределенность, неустойчивость своего положения и перешел на оборонительные рубежи. Некоторые мусульманские страны, например Турция, сделали решительный шаг в сторону светского государства. Другие попали в силки колонизации, зарождающегося национализма, политических преследований и религиозного радикализма. в жалком состоянии своих стран мусульмане стали видеть проявление удручающего состояния ислама. Политические радикалы превратились в религиозных и наоборот.

Власть пыталась приспособиться к исламскому радикализму, привлекая в правящую элиту некоторых его лидеров и отчасти принимая его идеологию. Результат почти всегда был катастрофическим. Религиозный радикализм таким образом становился приемлемым, политический же радикализм подавлялся, и в сознании значительной части населения они слились воедино как свидетельство необходимости перемен. Многие стали думать, что вернуть доверие и стабильность исламу можно путем сочетания религиозного экстремизма и популистской политики, в то время как «Запад» и те исламские лидеры, которые с ним сотрудничали, превратились в их глазах во врагов.

Этот экстремизм, по всей вероятности, начинался с религиозной доктрины и философии. Но вскоре в ответвлениях «Братьев-мусульман», поддерживаемых экстремистами-ваххабитами и рассредоточенных по некоторым медресе Среднего Востока и Азии, зародилась новая идеология, которую начали экспортировать по всему миру.

День 11 сентября 2001 года унес жизни 3 тысяч человек. Но терроризм, о котором идет речь, впервые дал себя знать не на улицах Нью-Йорка. Гораздо больше людей погибло еще раньше, причем не только во время терактов, острие которых было направлено против западных интересов, но и в ходе политических мятежей и волнений по всему миру. Жертвами этого терроризма пестрит недавняя история многих стран, таких, как Индия, Индонезия, Йемен, Кения, Ливия, Пакистан, Россия, Саудовская Аравия, список можно продлевать до бесконечности. Более 100 тысяч человек погибло в Алжире. Некогда вполне разрешимые политические проблемы в Чечне и Кашмире превратились под натиском терроризма в категорически неразрешимые. Сегодня в тридцати либо сорока странах разрабатываются планы действий, так или иначе связанные с идеологией терроризма. И хотя численный состав активных приверженцев этой идеологии относительно невелик, им удается эксплуатировать чувство отчуждения, гораздо более широко распространенное в арабском и мусульманском мире.

Теракты, которые мы упоминаем, отнюдь не являются единичными случаями. Это часть ширящегося движения, участники которого убеждены, что единоверцы отошли от правоверной религии и попали под влияние западной культуры. Ими правят те вероломные мусульмане, которые напрямую замешаны в этом перевороте (в отличие от тех, кто понимает, что для восстановления не только истинной веры, но и уверенности и самоуважения мусульман необходимо ополчиться против Запада и всего, что с ним связано).

Борьба с терроризмом в Мадриде, Лондоне либо Париже – это часть той же борьбы против терактов «Хезболла» в Ливане или «Исламского джихада» на палестинских территориях, а также повстанческих группировок в Ираке. Убийство ни в чем не повинных людей в Беслане является плодом той же идеологии, которая сеет невинные жертвы в Йемене, Ливии, Саудовской Аравии. И когда Иран спешит оказать поддержку подобного рода терроризму, он также становится участником этой битвы.

Политическая стратегия может утверждаться сознательно либо подсознательно. В данном движении она возникла, вероятно, инстинктивно. Ему свойственны идеология, мировоззрение, глубокая убежденность и решимость фанатиков. Оно во многом напоминает ранний революционный коммунизм и не всегда нуждается в структурах и центрах управления или даже в прямой коммуникации. Участники и так знают наперечет все свои помыслы.

В конце 1990-х годов стратегия стала достаточно очевидной. Если бы речь шла только о борьбе внутри ислама, движение рисковало столкнуться с тем фактом, что другие мусульмане, которым, как и всем остальным людям, свойственно чувство порядочности и справедливости, предпочтут отвергнуть фанатизм. Битва за ислам – это междоусобная борьба мусульман против мусульман. Экстремисты осознали, что возникала необходимость начать совершенно другую битву – мусульман против Запада.

Меня до сих пор поражает, как много людей уверены в том, что сегодняшний терроризм явился следствием вторжений в Афганистан и Ирак. Эти люди, похоже, напрочь забыли о том, что теракты 11 сентября 2001-го произошли раньше обоих вторжений. Запад не нападал. Он сам подвергся нападению.

ХАРАКТЕР ЗАВЯЗАВШЕЙСЯ СХВАТКИ

Итак, согласно идеологии терроризма, мы олицетворяем собой врага. Однако «мы» – это не Запад. «Мы» – это мусульмане в той же степени, что и христиане, иудеи либо индусы. «Мы» – это те, кто верит в религиозную терпимость, в открытость по отношению к другим, в демократию, в свободу и права человека, которые защищаются в светских судах.

Это не конфликт цивилизаций – это конфликт по поводу того, что такое цивилизация. Это старая как мир битва между прогрессом и реакцией, между теми, кто принимает современный мир, и теми, кто отвергает его: между оптимизмом и надеждой, с одной стороны, и пессимизмом и страхом – с другой.

В любой борьбе главное – правильно оценить природу конфликта, и здесь нам еще предстоит долгий путь. Мне трудно понять, каким образом столь значительная часть общественного мнения на Западе может допускать мысль, что в появлении глобального терроризма каким-то образом виноваты мы сами.

Начнем с того, что терроризм действительно приобрел глобальный характер. Он направлен не только против Соединенных Штатов и их союзников, но и против стран, которые практически невозможно назвать партнерами Запада.

Кроме того, борьба в Ираке и Афганистане явно ведется не за освобождение этих стран от оккупации США. Цель экстремистов – не дать обеим странам превратиться в демократические государства. И не просто «по западному образцу», а по любому образцу. Именно экстремисты, а не мы убивают невинных, и делают это намеренно. Они – единственная причина, по которой мы до сих пор остаемся в Ираке и Афганистане.

Предположение о том, что исламский терроризм – продукт бедности, просто нелепость. Конечно, бедность используется им для оправдания своих действий. Но его фанатичных последователей трудно назвать приверженцами экономического развития.

Более того, цель террористов не в том, чтобы способствовать созданию Палестины, мирно сосуществующей с Израилем, а скорее в том, чтобы этого не допустить. Они борются не за становление палестинского государства, а за исчезновение Государства Израиль.

Террористы строят свою идеологию на религиозном экстремизме, и не просто на религиозном экстремизме, а конкретно – на его мусульманском варианте. Террористы отвергают модернизацию. Они надеются, что дуга экстремизма, которая протянулась сегодня через весь регион, сметет первые, хотя и нетвердые попытки, которые современный ислам предпринимает, чтобы устремиться в будущее. Они хотят возвращения мусульманского мира назад под управление полуфеодальной религиозной олигархии.

И всё же, несмотря на все эти достаточно очевидные факты, многие в западных странах прислушиваются к пропаганде экстремистов и принимают ее. (И надо отдать должное: экстремисты используют наши собственные СМИ с мастерством, которому могут позавидовать многие политические партии.) Ссылаясь на массовые убийства в Ираке, они говорят, что это – причина для того, чтобы уйти из страны. Каждый кровопролитный теракт почему-то служит указанием на нашу ответственность за беспорядки, а не на степень зла, присущую тем, кто его совершил. То, что было сделано в Ираке в 2003 году, для многих настолько неправильно, что они неохотно принимают и то, что, безусловно, правильно сейчас.

Некоторые верят, что теракты целиком лежат на совести Запада из-за того, что он-де подавляет мусульман. Другие всерьез полагают, что достаточно нам покинуть Ирак и Афганистан, как теракты прекратятся. Наконец, не могут не настораживать разделяемое многими пагубное мнение, что мы, мол, платим слишком высокую цену за поддержку Израиля, а также тот факт, что многие сочувствуют тем, кто осуждает еврейское государство.

Осознай мы истинный характер ведущейся сегодня борьбы, мы были бы, как минимум, на пути к победе. Однако огромная часть общественного мнения на Западе еще очень далека от этого.

Идеологии терроризма должен быть брошен вызов – причем повсюду, где она только появляется. Исламский терроризм нельзя победить, пока мы не осознаем необходимость противостояния не только методам, но и идеям экстремизма. Я не намерен объяснять экстремистам, что террористическая деятельность – это зло. Я хочу, чтобы они поняли: их отношение к Соединенным Штатам абсурдно, их концепция государственной власти из дофеодальных времен, а их взгляды на положение женщин и на другие религии реакционны. Не только варварские теракты, но и ложное чувство обиды на Запад, попытки убедить нас в том, что ответственность за насилие должны нести другие, а не сами экстремисты, достойны всяческого осуждения.

В эпоху глобализации наше будущее определяет исход столкновения между экстремизмом и прогрессом. Мы больше не можем игнорировать эту борьбу, так же как не можем не принять меры в связи с изменением климата. Бездействовать, то есть перекладывать ответственность на Соединенные Штаты или пытаться обмануть себя, полагая, что терроризм – это череда изолированных эпизодов, а не глобальное движение, глубоко ошибочно.

ДВА ФРОНТА

Именно поэтому ошибается тот, кто игнорирует значение выборов в Ираке и Афганистане. Остается фактом, что народ, если ему дать шанс, предпочитает демократию. С того момента, как афганцы пришли и проголосовали на первых в своей истории выборах, миф о том, что демократия – это концепция Запада, окончательно развенчан. Точно так же и в Ираке, несмотря на разгул насилия и запугивание, голосование было представительным, причем количество людей, которые пришли к избирательным урнам, могло бы сконфузить многие западные демократии.

Указанные избирательные кампании продемонстрировали, что люди не хотят диктатуры, ни теократической, ни светской. Когда сторонники Саддама или муллы Мухаммада Омара решают выдвинуть свои кандидатуры на выборах, им не удается собрать сколько-нибудь значительное число голосов. Иракские и афганские мусульмане открыто заявили: у нас не меньше прав на демократию, чем у вас. Принимая демократию, они тем самым демонстрируют, что тоже стремятся жить в обществе, в котором мирно сосуществуют представители разных культур и религий. Эта и наша борьба.

В чьих интересах заблокировать прогресс демократии? В Ираке это пестрая смесь из иностранных джихадистов, бывших сторонников Саддама и отвергающих сотрудничество повстанцев; в Афганистане – объединение наркобаронов, талибов и «Аль-Каиды». Они утверждают, что демократия – западная идея, которую силой навязывают сопротивляющейся исламской культуре. Вспоминают о всех мыслимых теориях заговора, начиная с намерения Запада захватить иракскую нефть и кончая его планами по установлению империалистического господства. Кое-кто на Западе даже соглашается с ними.

В чем же причина столь яростного сопротивления этих реакционных элементов? Очевидно, что они с самого начала осознали важность победы или поражения. Конечно, с нашей стороны тоже допускались ошибки и имели место случаи неприемлемого нарушения прав человека. Однако мы не можем не признать, что именно здесь, в этом регионе, в наиболее чистом виде проявилась борьба между демократией и насилием

Наверняка найдутся аргументы в пользу того, что процесс дебаасизации Ирака (отстранение партии Баас от власти) протекал слишком быстро и без разбору, особенно в вооруженных силах. Однако при этом забывается тот факт, что основную тревогу в 2003-м вызывал гуманитарный кризис, который удалось преодолеть, и что в тот момент насущной необходимостью было ускорить отстранение Баас от власти.

Но после убийства сотрудников ООН в августе 2003 года в качестве главной предстала четко обозначенная задача – обеспечение безопасности. Реакционные элементы стремятся подорвать процесс восстановления и демократизации страны путем насилия. Снабжение электроэнергией превратилось в проблему отнюдь не вследствие халатности, проявленной иракцами либо коалиционными силами, а по причине саботажа. Люди испытывали страх в обстановке террора со стороны криминальных группировок, многих членов которых Саддам намеренно выпустил из тюрем накануне своего падения

Подобные акции не были случайностью, они составляли и продолжают составлять часть стратегии. Когда, действуя в рамках такой стратегии, экстремисты потерпели неудачу в попытке досрочно вытеснить коалицию из Ирака и не смогли остановить голосование, они перешли к отдельным убийствам, актам грубого насилия и вандализма. Наиболее вопиющим является варварское и кощунственное разрушение шиитской мечети в Самарре.

Экстремисты знают, что если им удастся добиться успеха – в Ираке, Афганистане, Ливане или любой другой стране, желающей следовать демократическим путем, – то демократическое будущее арабского и мусульманского мира, как перспектива, потенциально подвергнется смертельному удару. И наоборот, если эти страны превратятся в демократии и станут успешными, будет нанесен мощный удар по всей антизападной пропаганде экстремистов, а также и по их системе ценностей.

В каждом из этих случаев Соединенные Штаты, Великобритания и многие другие государства помогают подготовке местных сил безопасности, оказывают поддержку демократическому процессу и служат оплотом против терроризма, угрожающего подорвать его. Все это происходит в полном соответствии с мандатом ООН.

Дебаты о правильности изначально принятых решений, особенно в отношении Ирака, будут продолжаться. Оппоненты станут говорить, что Ирак никогда не представлял собой угрозы, что там не было оружия массового уничтожения, что торговля наркотиками в Афганистане продолжается. Я же отмечу, что Ирак в действительности представлял собой угрозу, о чем свидетельствуют две войны в регионе, 14 резолюций Совета Безопасности ООН и заключительный доклад наблюдательной группы. Я также напомню, что после окончания войны в Ираке мы добились крупных успехов в ограничении распространения ОМУ, установили новые взаимоотношения с Ливией и настояли на прекращении деятельности нелегальной ядерной сети пакистанца Абдул Кадира Хана. Подчеркну, что именно талибы управляли наркоторговлей и давали приют «Аль-Каиде» и ее тренировочным лагерям.

Но чем бы ни завершились дебаты, если они вообще завершатся, какими бы правильными или неправильными ни были действия по устранению Саддама и талибов, остается фактом, что сейчас существует очевидная, ясная и чрезвычайная причина для поддержки народов указанных стран в их стремлении к демократии. Начиная с июня 2003 года многонациональные силы находятся в Ираке на основании резолюции ООН и по мандату первого в истории этой страны избранного правительства. В Афганистане все действия с самого начала осуществлялись в соответствии с решением ООН.

Ключевым моментом в деле устранения Саддама в Ираке и талибов в Афганистане является отнюдь не смена режимов, а стремление изменить систему ценностей, господствовавшую в этих странах. Лозунгом на самом деле была не «смена режима», а «смена ценностей». Именно поэтому я настаиваю на том, что сделанное в результате подобного вмешательства может иметь гораздо более весомое значение, чем это представлялось в свое время. Горькая ирония состоит в том, что экстремисты не в пример многим на Западе отдают себе более ясный отчет в том, что поставлено на карту.

БИТВА ЗА СЕРДЦА И УМЫ

В конечном счете это битва за прогрессивные ценности. Отчасти ее можно вести и выигрывать только внутри самого ислама. В этой связи полезно вспомнить, что экстремизм – это не подлинный голос ислама. Миллионы мусульман по всему миру хотят того же, что и все люди: свободы для себя и для всех остальных. Они считают терпимость добродетелью, а уважение к вере других – частью своей собственной веры.

Речь идет о битве ценностей, битве за прогресс. Следовательно, она не должна быть проиграна. Если мы хотим защитить наш образ жизни, у нас нет другой альтернативы, кроме как сражаться за него. Это может означать только одно – отстаивание наших ценностей не только у себя стране, но и во всем мире. Нам необходимо построить глобальный альянс в защиту глобальных ценностей и действовать через него. Бездействие тоже политика, дающая соответствующие результаты. Но она ошибочна.

Вся стратегия исламистского экстремизма базируется на необоснованном чувстве обиды, которое разделяет людей. В ответ мы должны предложить систему ценностей, которые в достаточной степени привлекательны, чтобы послужить целям объединения. Речь здесь идет не только о безопасности или военной тактике. Все дело – в сердцах и умах людей, в том, чтобы вдохновить и убедить их, продемонстрировав им все то лучшее, что символизируют наши ценности. Почему мы пока не добились успеха? Потому что мы недостаточно энергичны, последовательны и основательны в борьбе за те ценности, в которые верим.

Сказанного достаточно, чтобы стало очевидно, как много предстоит сделать. Убедить западную общественность, в чем природа настоящего конфликта, – задача трудная уже сама по себе. Но нам еще нужно помочь современным умеренным, центристским силам исламского мира нанести поражение реакционным оппонентам.

Нам предстоит доказать, что наши ценности – не западные, и тем более не американские или англосаксонские; они принадлежат всему человечеству, носят универсальный характер и должны стать правом для гражданина мира.

На нас ополчились целые отряды ярых ненавистников. Но гораздо больше людей, которые не испытывают к нам ненависти, но сомневаются в наших мотивах, доброй воле и беспристрастности. Именно они могли бы разделить с нами наши ценности, однако им кажется, что мы и сами придерживаемся этих ценностей лишь избирательно. Следовательно, нам предстоит переубедить их, довести до сведения этих людей, что дело касается в равной степени правосудия и справедливости, безопасности и процветания.

Вот почему целый ряд ключевых вопросов не только ждут своего решения в важной для нас сфере национальных интересов, но и являеются для нас серьезным тестом на приверженность глобальным ценностям. Если мы верим в справедливость, как мы можем допускать, чтобы ежедневно погибали 30 тысяч детей, хотя их смерть можно предотвратить? Если мы верим в нашу ответственность перед будущими поколениями, как мы можем быть равнодушны к деградации планеты? Как мы можем быть сопричастны к глобальной торговой системе, которая основана на несправедливом товарообмене? Как мы можем принести мир на Ближний и Средний Восток, не решив палестино-израильскую проблему?

Везде, где люди живут в страхе, оставив надежду на продвижение вперед, нам следует принять их сторону, солидаризируясь с ними, будь то в Мьянме, Северной Корее, Судане или Зимбабве. Нам следует протянуть руку помощи всем тем странам, которые находятся в процессе демократического развития.

Во имя достижения указанных целей необходимо вести активную внешнюю политику, направленную на привлечение к сотрудничеству, а не на изоляцию. Это недостижимо без прочного альянса с Соединенными Штатами и Европой в его основе. Но на необходимом нам альянсе дело не заканчивается, все только начинается.

Позвольте мне высказаться без обиняков. Я не всегда соглашаюсь с Соединенными Штатами. Иногда наша дружба переживает трудные моменты. Однако распространение антиамериканских настроений кое-где в Европе является безумием, особенно в свете долгосрочных интересов будущего мироустройства, в которое мы верим. Опасность не в том, что США слишком активно вовлечены в мировые проблемы. Опасность в том, что Вашингтон может развести мосты и отдалиться от этих проблем. Мир нуждается в их вовлеченности. Мир хочет их вовлеченности. Реальность такова, что без Соединенных Штатов нельзя ни решить, ни даже приблизиться к решению ни одной из тех проблем, которые нас одолевают.

НЕ ТОЛЬКО БЕЗОПАСНОСТЬ

Сегодня очень важно понять, что наши злободневные темы не ограничиваются вопросами безопасности. Существует риск разделения глобальной политики на «жесткую» и «мягкую», при котором «жесткие» меры принимаются в отношении террористов, а с бедностью и социальной несправедливостью ведется борьба главным образом с помощью «мягких» кампаний. Такой разрыв опасен, поскольку взаимозависимость уравнивает все эти проблемы в правах. В том-то все и дело, что они взаимозависимы. Ответ терроризму – в универсальном применении глобальных ценностей; при этом на бедность и социальную несправедливость можно ответить тем же самым способом. Вот почему отстаивание глобальных ценностей следует осуществлять не избирательно, а вникая во все вопросы глобальной повестки дня.

Нам необходимо с новой энергией взяться за мирное урегулирование между Израилем и палестинцами – и сделать это решительно и углубленно. Его значение для более широкой проблемы Ближнего и Среднего Востока и борьбы внутри ислама выходит за пределы исправления бедственного положения палестинцев. Урегулирование могло бы стать реальным, ощутимым доказательством того, что различные религии и культуры способны сосуществовать и в регионе, и в мире. Это не только отнимет у реакционного ислама один из его наиболее эффективных и взрывных лозунгов, но и окончательно подорвет основы его идеологии.

Мы должны бороться с губительными последствиями бедности, голода, болезней и конфликтов путем наращивания гуманитарной помощи и активных действий, особенно в Африке. До председательства Великобритании в группе ведущих индустриальных держав «Большой восьмерки» в 2005 году проблемы Африки и изменения климата не входили в число первоочередных в политической повестке дня Лондона, тем более на международной арене. Теперь же положение изменилось. Этим в немалой степени мы обязаны усилиям миллионов людей, вдохновленных кампаниями «Make Poverty History» («Пусть бедность уйдет в прошлое») и «Live 8» (благотворительные концерты, прошедшие в ноябре в странах «Большой восьмерки». – Ред.), которые сыграли чрезвычайно важную роль в деле мобилизации гражданского общества. Но то, что данные темы занимают сейчас верхние строчки повестки дня, не означает, что они не рискуют снова легко переместиться вниз.

Нам следует позаботиться о том, чтобы этого не произошло. Наш долг – продолжать мобилизацию ресурсов и прикладывать усилия к тому, чтобы превратить обязательства 2005-го в реальные действия. Могу засвидетельствовать: когда африканские правительства по-настоящему проявляют приверженность делу прогресса, народы континента вполне поддерживают их усилия. Именно поэтому, каким бы отчаянным ни выглядело положение и какими бы непреодолимыми ни казались препятствия, мы должны сохранять оптимизм и верить, что прогресс реально достижим.

Следует активизировать торговые переговоры. Очевидно, что на кон поставлена наша решимость бороться с бедностью на планете и оказывать поддержку развитию. Кроме того, на чашу весов брошена сама идея многосторонних действий для достижения общих целей. Если мы окажемся неспособны обеспечить на должном уровне проведение раунда торговых переговоров, когда этого, безусловно, требуют и наши долгосрочные национальные, и широкие международные интересы, это может привести к провалу с многочисленными неблагоприятными последствиями. Политика сельскохозяйственного протекционизма в Европе – порождение прошлой эпохи, и пришло время положить ей конец. Однако перемены в рамках одной лишь Европы ни к чему не приведут. Соединенные Штаты также должны раскрыть свои возможности. То же самое касается Японии. Чтобы сделать более доступными несельскохозяйственные рынки, мы рассчитываем на лидерство со стороны Бразилии и Индии. Нам следует также договориться о пакете мер развития для беднейших стран, который включает 100-процентный доступ к рынкам и помощь в развитии торговли.

Наконец, мы взываем ко всему миру о необходимости сосредоточить усилия на угрозе изменения климата. Будущие поколения не простят нас, если мы не обратим внимание на деградацию и загрязнение нашей планеты. От нас зависит, будет ли выработана четкая и стройная система действий с измеряемыми результатами, в которой примут участие все основные игроки и которая будет направлена на то, чтобы стабилизировать концентрацию парниковых газов и температуру планеты. Убежден, что четко поставленная цель и отлаженная система действий помогут стимулировать столь необходимую нам технологическую революцию. Жизненно важно также вселить в бизнес чувство уверенности для инвестиций в более чистые технологии и сокращение выбросов в окружающую среду.

Соединенные Штаты стремятся к созданию низкоуглеродной экономики, осуществляют крупные капиталовложения в чистые технологии, заинтересованы в существенном росте Китая и Индии. Мир готов к новому старту. Вашингтон призван возглавить этот процесс.

За девять лет на посту премьер-министра я не стал меньше идеалистом или больше циником. Просто я все больше убеждаюсь в том, что различие между внешней политикой, движимой ценностями, и внешней политикой, движимой интересами, некорректно. Глобализация порождает взаимозависимость, а последняя влечет за собой необходимость общей системы ценностей, без которой она не будет работать. Идеализм, таким образом, превращается в реальную политику.

Само по себе это не означает, что принятие решений в нашем суровом мире временами не будет приводить к неудачам, недочетам, противоречиям и лицемерию. Но что действительно важно, так это то, что духовное начало человека, от которого зависит прогресс человечества, таит в себе надежду на будущее человечества.

Именно в этом смысл моего утверждения, что эта борьба – борьба за ценности. Наши ценности служат нам ориентиром, олицетворяющим прогресс человечества на протяжении веков. На каждом этапе нам приходилось отстаивать их. И в преддверии новой эры наступило время снова вступить за них в схватку.

Великобритания. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2851565 Тони Блэр

Газ в Европе: есть ли альтернатива?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2006

Аскар Губайдуллин получил степень доктора наук в области энергетических технологий в Королевском технологическом институте (Швеция). В настоящее время работает в качестве консультанта в энергетическом секторе Франции. Надя Кампанер – научный сотрудник Центра европейских исследований при Университете Париж-III Новой Сорбонны.

Резюме Российско-украинский газовый конфликт вызвал в Европейском союзе новую волну дискуссий о надежности энергоснабжения. Основными целями политики ЕС в этой области провозглашаются конкурентоспособность, устойчивость и безопасность. Но примирить их между собой – задача чрезвычайно сложная.

Недавний газовый кризис между Россией и Украиной вызвал в Европейском союзе новую вспышку дебатов о надежности энергоснабжения. Хотя перебои с поставками топлива в некоторые страны ЕС носили кратковременный характер, европейские СМИ не стесняли себя в выражениях, обвиняя Россию в развязывании «газовой войны», применении «энергетического оружия» и проявлении «имперских амбиций». При этом практически обходились молчанием роль Киева и истинные причины кризиса.

Многочисленные комментаторы ввели в оборот термин «тревожный звонок», подразумевая, что пришло время переосмыслить энергетическую политику Евросоюза и принять меры по сокращению зависимости от российских энергоносителей. Следует ли теперь ждать радикальных перемен в стратегии Европейского союза?

ИСТОЧНИКИ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЭНЕРГИИ

Надежность энергоснабжения уже несколько лет является одним из приоритетов политики ЕС. Причин для этого много: политическая нестабильность на Ближнем Востоке, угроза терроризма, рост цен на нефть наряду с резким подъемом энергопотребления в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Опережающий рост потребления газа сделал особенно актуальной проблему надежности поставок этого вида топлива. В 2000 году Европейская комиссия выпустила документ под названием Зеленая книга «К европейской стратегии безопасности энергоснабжения», призванный стимулировать дискуссию. Эта публикация стала первой попыткой сформулировать на наднациональном уровне всеобъемлющий и согласованный подход к проблемам энергетической безопасности. Зеленая книга констатирует, что доля внешних источников в энергобалансе Евросоюза неизбежно будет расти, так что реальная задача заключается не столько в сокращении зависимости, сколько в снижении связанных с ней рисков – путем диверсификации и сокращения спроса.

В документе признается, что «сфера влияния Европейского союза на условия поставок энергии ограниченна; по сути, Евросоюз имеет возможность вмешиваться только в условия спроса, в основном способствуя энергосбережению в зданиях и транспортном секторе». Ожидается, что к 2020-му зависимость от внешних источников топлива вырастет с 50 до 70 %, а от импортируемого природного газа – до 80 %: именно газ является предпочтительным видом топлива для электростанций. По официальным данным, доля газа среди видов первичного топлива в последние десять лет непрерывно растет и сейчас составляет 24 % от общего спроса на энергоносители. Основными поставщиками газа в настоящее время являются Россия, Норвегия и Алжир. Истощение запасов в Северном море еще больше усилит зависимость от импорта: объем газа, импортируемого ЕС-30 (25 государств-членов плюс Норвегия, Швейцария, Болгария, Румыния и Турция), может вырасти с 200 млрд куб. м в 2001 году до 650 млрд куб. м в 2030-м. Доля импорта за тот же период может увеличиться с 38 % до примерно 70 %, бОльшая его часть будет поступать из России и Алжира.

Расширение Европейского союза повысило уровень зависимости от импорта энергоресурсов из России: в настоящее время ЕС-25 импортирует оттуда примерно 50 % всего газа (до расширения – 41 %). Планы по свертыванию ядерной энергетики в некоторых государствах – членах Евросоюза, таких, как Швеция и Германия, предусматривают частичную замену атомных электростанций газовыми. Что касается «новичков», ожидается, что после закрытия устаревших и загрязняющих окружающую среду угольных электростанций в Польше, Чехии, Эстонии и Болгарии зависимость этих стран от российского газа возрастет. Закрытие АЭС в Литве, Словакии и Болгарии (странах, которые в значительной степени полагаются на атомную энергетику при производстве электроэнергии) вызовет дополнительное повышение спроса на импортное голубое топливо.

В 2004 году основными импортерами российского газа были Германия (39 млрд куб. м), Италия (24 млрд куб. м) и Франция (12 млрд куб. м), на долю которых в совокупности приходится почти половина всего европейского импорта. Но их импортный портфель диверсифицирован: Германия получает из России примерно 39 % всего газа, Италия – около 30 %, а Франция – 26 %. Страны Балтии и Словакия практически полностью полагаются на российский газ; Австрия, Польша и Венгрия – более чем на 70 %. Испания, Португалия, Бельгия, Дания, Ирландия, Швеция и Великобритания вообще пока не импортируют газ из России. Зеленая книга прогнозирует неизбежный рост зависимости от российского газа, ведь Россия обладает третьей частью всех мировых запасов. Тем не менее важно подчеркнуть, что в ближайшем десятилетии доля российского газа (25 %) в общем потреблении ЕС-25 вряд ли существенно изменится, поскольку по мере предполагаемого роста импорта будет расти и потребление. Так что опасения об усугубляющейся зависимости от российского газа явно преувеличены.

Если во Франции газовые электростанции производят только 4 % электроэнергии, то в Германии и Италии эта доля составляет порядка 11 % и 37 % соответственно (в 2002 году по ЕС-25 – 18 %). Несмотря на данные различия, государства – члены Евросоюза, по мнению Европейской комиссии, сталкиваются с одинаковыми проблемами в сфере энергетической безопасности. Предвидя дальнейшую интеграцию их рынков и растущую взаимозависимость, Еврокомиссия рекомендует предпринять согласованные действия.

Российско-украинский газовый конфликт позволил Брюсселю вновь поднять этот вопрос. Однако каждое государство стремится сохранить за собой контроль в энергетической области. Кроме того, в соответствии с Директивой Европейского совета о мерах по обеспечению бесперебойных поставок газа (Директива 2004/67/EC) газовая безопасность остается в сфере компетенции национальных правительств, которые не намерены делиться полномочиями. Согласно упомянутому документу, каждое государство должно обеспечивать надлежащую защиту на случаи перебоев с поставками газа, крайне низких температур и исключительно высокого спроса на газ. Национальные правительства отвечают за принятие необходимых мер (например, создание газохранилищ). Ситуация в энергетической сфере наглядно иллюстрирует наличие двух конкурирующих подходов, которые существуют в Европейском сообществе с момента его основания: межправительственный (на уровне государств) и наднациональный (на уровне Сообщества). В результате расширения ЕС процесс выработки единой энергетической политики еще более осложнился.

ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ: НОВЫЕ ТЕМЫ

Как отмечалось выше, Европейская комиссия признает возможности влияния Европейского союза на внешние поставки энергоносителей весьма ограниченными. Для обеспечения бесперебойного снабжения необходимы стратегическое партнерство и взаимодействие с основными странами-экспортерами. Именно с этой целью в октябре 2000-го был инициирован диалог ЕС и России по проблемам энергетики. Особо при этом подчеркивалась взаимная зависимость: Евросоюз нуждается в энергии, в то время как России требуются инвестиции и технологии. Обе стороны одинаково озабочены проблемой стабильности энергетического рынка: ЕС нужны надежные поставки, а России – надежные рынки экспорта.

Одно из важнейших разногласий в ходе диалога касалось долгосрочных контрактов, под которыми Европейский союз понимает контракт на поставки газа на срок «более 10 лет» (ст. 2 Директивы Европейского совета 2004/67/EC). Начиная с 1970-х годов основу торговых отношений между европейскими компаниями и российским «Газпромом» составляют долгосрочные контракты по принципу «бери или плати». (Клиент соглашается произвести оплату за определенное минимальное количество газа, даже если в действительности он использует меньше.)

Европейская комиссия подняла вопрос об этих контрактах, поскольку утверждалось, что они сдерживают развитие конкурентного рынка. Однако произошло это в тот момент, когда «Газпрому» требовались колоссальные инвестиции в разработку новых сибирских месторождений, а также в модернизацию устаревшей инфраструктуры. С точки зрения российских экспертов, устойчивое развитие газовой отрасли, а значит, и бесперебойность поставок могут быть гарантированы только при наличии такого рода контрактов.

Европейской комиссии пришлось признать их важность даже в контексте либерализованного энергетического рынка. БОльшая часть газа по-прежнему продается на основе долгосрочных контрактов с привязкой к ценам на нефть. Эти цены сравнительно мало подвержены изменению под влиянием кратковременных нарушений поставок, таких, как, например, во время украинского кризиса.

Диалог направлен на построение общего европейского энергетического пространства. Однако гармонизация политики Европы и России продвигается медленно. Дело в том, что Европейский союз является сторонником либеральных рыночных принципов, способствующих развитию конкурентного внутреннего рынка при ограничении возможности вмешательства со стороны государства. В «Энергетической стратегии России на период до 2020 года» особый упор, напротив, делается на роль государства. Более того, Москва не подписала Транзитный протокол к Энергетической хартии, чего добивается ЕС, а Договор к Энергетической хартии (1994) до сих пор не ратифицирован Государственной думой. Эти вопросы, так же, как и вопрос о либерализации российского газового рынка, вновь встанут в связи с председательством России в «Большой восьмерке», одним из приоритетов которого объявлена энергетическая безопасность.

Энергодиалог изначально был ориентирован прежде всего на поставщиков, тогда как проблемам транзитных государств уделялось недостаточное внимание. Новогодний газовый кризис выявил опасность чрезмерной зависимости от единственной страны транзита, обладающей квазимонополией на поставки в Европу. Примерно 80 % российского газа проходит через территорию Украины. В 1990-е воровство сырья, предназначенного для Западной Европы, и проблема неплатежей подорвали доверие к Украине как надежной стране транзита. Серьезную озабоченность вызывает и высокая степень износа газотранспортной системы. Это побудило «Газпром» заняться поиском альтернативных путей транспортировки.

Стремление к диверсификации маршрутов явилось основанием для строительства трубопроводов «Голубой поток» (16 млрд куб. м в год), а также Ямал – Европа в обход Украины. Предположительно к 2010 году Северо-Европейский газопровод стоимостью 5 млрд евро сможет напрямую перекачивать по дну Балтийского моря в Европу до 55 млрд куб. м, то есть около трети текущего годового экспорта «Газпрома». В ближайшее время транзит российского газа будет по-прежнему осуществляться через Украину, но в долгосрочной перспективе ее роль снизится.

ПРЕПЯТСТВИЯ НА ПУТИ ДИВЕРСИФИКАЦИИ

Важность диверсификации подчеркивается постоянно, начиная с энергетического кризиса 1970-х. В последние годы Россия внесла значительный вклад в диверсификацию поставок нефти с Ближнего Востока. Теперь, однако, Европа обращается как раз к Ближнему Востоку в попытке снизить зависимость от поставок российского газа. Сразу после завершения украинско-российского газового кризиса комиссар Евросоюза по энергетике Андрис Пибалгс заявил, что «Россия была надежным партнером и останется таковым, но нам следует позаботиться о долгосрочном обеспечении бесперебойности поставок газа в Европу и при необходимости диверсифицировать их».

Однако геологические реалии таковы, что выбор невелик. Помимо России традиционными поставщиками газа на европейский рынок являются Норвегия (около 22 %, в перспективе доля будет сокращаться) и Алжир (примерно 23 %). По данным статистического обзора British Petroleum за 2004 год, обе страны располагают лишь 4 % разведанных мировых запасов и, полагаясь только на них, невозможно удовлетворить прогнозируемый спрос.

Вторые по величине после России газовые месторождения находятся в Иране (15 % разведанных мировых запасов газа), третье место занимает крохотное государство Персидского залива Катар (14,7 %). Добыча газа в этих двух странах пока находится в процессе становления, но потенциал ее очень велик. Свой вклад в удовлетворение европейского спроса способны внести африканские поставщики – Алжир, Ангола, Ливия, Египет и Нигерия, а также страны Центральной Азии и Южного Кавказа – Казахстан, Туркмения и Азербайджан. Ни одна из них, как известно, не является эталоном ни демократии, ни политической стабильности.

Газ в отличие от нефти транспортируется в основном по трубопроводам, строительство которых требует значительных инвестиций и занимает несколько лет. Осуществление крупных нефтегазовых проектов может осложниться геополитическими проблемами. Так, например, в соответствии с американским законом, принятым в 1996-м, все иностранные государства, инвестирующие в Иран более 20 млн долларов, становятся объектами санкций со стороны США. Тем не менее существует масштабный проект «Набукко», предусматривающий строительство трубопровода из Каспийского бассейна в Австрию через Турцию. Его реализация позволит ежегодно перекачивать до 30 млрд куб. м газа из Ирана и Центральной Азии. Проект получил поддержку Европейской комиссии, но окончательное решение еще не принято. Ряд европейских энергетических компаний – австрийская OMV, немецкий гигант E.ON Ruhrgas, французская TotalFinaElf и итальянская ENI – планируют инвестиции в проекты добычи природного газа в Иране.

В то же время китайские энергетические компании уже принимают активное участие в ряде крупнейших проектов в Иране. Так, например, согласно Меморандуму о взаимопонимании между Ираном и КНР, подписанному в 2004 году, китайская государственная нефтегазовая компания Sinopec обязуется закупать 250 миллионов тонн сжиженного природного газа (СПГ) в течении 30 лет. Сумма сделки составляет 70 млрд долларов. Индия также достигла договоренности об импорте иранского СПГ и продвигает проекты по транспортировке газа для удовлетворения своего быстро растущего спроса. Даже Турция, давний и надежный союзник Соединенных Штатов, в 1996-м заключила, несмотря на мощное сопротивление Вашингтона, 25-летнее соглашение с Ираном на сумму 30 млрд долларов. Рано или поздно Иран может превратиться в важного поставщика природного газа и в Европу.

Катар уже сегодня занимает четвертое место по объемам экспорта СПГ. Доля данного вида сырья в торговле газом пока незначительна из-за высокой стоимости и сложной технологии производства. Экспорт СПГ предусматривает строительство установок для сжижения газа и последующей регазификации, а его транспортировка требует наличия специальных танкеров-метановозов. Торговля СПГ ведет свою историю с 1960-х годов, когда Франция и Великобритания начали импортировать сырье из Алжира. В настоящее время она ограничивается главным образом странами Средиземноморского бассейна, но к 2010-му объемов его поставок в Европу предполагается увеличить с нынешних 60 млрд куб. м до 160 млрд куб. м в год. Уже строится десяток регазификационных терминалов, а также планируются новые. Кроме Катара топливо на эти терминалы будут поставлять Египет, Нигерия и Ангола. Поскольку стоимость всей цепочки использования СПГ быстро сокращается, его конкурентоспособность растет, и будущее данного вида топлива выглядит перспективным.

ЕСТЬ ЛИ ЗАМЕНА ГАЗУ?

Однако самым оптимальным путем освобождения от энергозависимости остается снижение потребления энергии. Новая Зеленая книга 2005 года, посвященная исключительно эффективности использования энергии, озаглавлена «Делать больше, используя меньше». В ней поставлена цель снизить к 2020-му энергопотребление не менее чем на 20 %. Другим приоритетом становится дальнейшая поддержка использования возобновляемых источников энергии – биомассы, гидро и солнечной энергии, энергии ветра, причем последняя является наиболее быстро развивающимся и предпочтительным со многих точек зрения источником электричества. Правда, пока заметную долю электроснабжения за счет ветра получает только Дания.

Одним из важнейших преимуществ возобновляемых энергоресурсов является нулевая эмиссия парниковых газов. Недостатки же заключаются в том, что получение таких энергоресурсов зависит от погоды и стоят они дороже, чем традиционные виды ископаемого топлива. Цель ЕС – увеличить к 2010 году долю возобновляемых энергоресурсов до 12 % от всех источников энергии.

Возможным способом снижения зависимости от внешних поставок представляется строительство атомных электростанций. Дебаты о будущем атомной энергетики разгорелись вновь в свете взлетевших цен на нефть, обязательств, принятых в соответствии с требованиями Киотского протокола, и недавних перебоев с поставками газа. Напомним, что самая амбициозная в мире программа развития ядерной энергетики появилась во Франции в 1970-х и стала непосредственной реакцией на первый нефтяной шок. Тогда этот путь признавался наилучшим решением проблемы энергобезопасности, поскольку снижал зависимость от импорта нефти. Сегодня Франция самостоятельно обеспечивает половину своих энергетических нужд по сравнению с 25 % тридцать лет тому назад. Однако прогресс данной отрасли в общеевропейском масштабе ограничивается ее неоднозначным восприятием в обществе и сформировавшимся общественным мнением, которое нужно менять.

Очевидно, более пристальное внимание будет уделено угольной промышленности. Цена угля относительно стабильна, а его запасы наиболее обширны и диверсифицированы по сравнению с другими видами ископаемого топлива. Существуют готовые к применению передовые технологии, такие, как газификация угля и другие, гораздо более эффективные и экологичные, чем те, что применяются на традиционных угольных электростанциях. Исследование перспектив развития энергетики, опубликованное Европейской комиссией, показало, что использование газа имеет пределы. Прогнозируется, что рост спроса на газ продолжится до 2015 года, после чего наступит стабилизация. Причина заключается в снижении конкурентоспособности «голубого топлива» по сравнению с углем: с 2000-го цена на газ удвоилась, цена же на уголь относительно стабильна. Это превращает импортируемый уголь в экономически оправданную альтернативу. Разработка экологически чистых угольных технологий является одной из приоритетных задач Седьмой Рамочной программы научно-технического развития ЕС на 2007–2013 годы.

В долгосрочной перспективе технологический прорыв будут обеспечивать альтернативные источники энергии. Термоядерный синтез, водород и топливные элементы помогут решению основных энергетических проблем. Во Франции в 1970-е был популярен лозунг «У нас нет нефти, зато есть идеи». Но чтобы превратиться в технологию, идея должна быть подкреплена соответствующим финансированием. Двадцать пять лет назад Европейская комиссия 66 % всего бюджета на исследования и разработки тратила на энергетику. Именно благодаря этому Европа стала более чистой, безопасной и процветающей. Сейчас фактический уровень финансирования таких исследований упал до 11,6 %. В результате Европа может попасть в зависимость от импорта не только энергоресурсов, но и технологий.

Весной 2006-го ожидается публикация новой Зеленой книги – «Безопасная, конкурентоспособная и устойчивая европейская энергетическая политика». Радикальные изменения маловероятны. Заголовок документа отражает три столпа действующей стратегии: конкурентный энергетический рынок, устойчивое развитие и бесперебойность поставок. Очевидно, продолжатся усилия по созданию действительно конкурентного общего энергетического рынка. Больше внимания будет уделяться энергосбережению и возобновляемым энергоресурсам. Это, в свою очередь, способно привести к повышению уровня надежности энергообеспечения. Однако примирить эти три зачастую противоречащие друг другу цели – задача непростая.

НАДЕЖНОСТЬ БУДУЩИХ ПОСТАВОК

В то время как основное внимание прессы привлекали к себе политические аспекты российско-украинского газового кризиса, было упущено из виду то обстоятельство, что давний спор о ценах обострился вскоре после либерализации акций «Газпрома». Рынок ценных бумаг положительно отреагировал на заключение газовой сделки, капитализация компании возросла.

По мнению Джонатана Стерна, директора исследовательской программы по газу при Оксфордском институте энергетики, «чтобы избавиться от страха перед Россией, достаточно обратиться к истории, которая свидетельствует о весьма высокой степени надежности России как поставщика, а также напомнить себе о том, что вопрос об экспорте газа в Европу всегда являлся скорее экономическим, чем политическим. Людям свойственно недооценивать важность денег и тот факт, что Россия зависит от своих экспортных доходов».

Представители европейской газовой индустрии считают «Газпром» надежным партнером, чьи поставки газа последние 40 лет отличались «образцовой стабильностью». К 2010-му «Газпром» планирует увеличить экспорт газа в Европу с нынешних 150 млрд до 180–190 млрд куб. м. Однако фактический уровень его добычи не меняется и вряд ли в обозримом будущем сравняется с достигнутым в советский период пиком 1991 года. Поскольку добыча на крупнейших месторождениях в Западной Сибири будет снижаться, требуются огромные инвестиции в разработку новых на полуострове Ямал или арктическом шельфе. Стоимость добычи в этих отдаленных северных районах значительно выше, а технологии сложнее.

Несколько десятков лет назад Запад сомневался в способности Советского Союза успешно освоить с нуля обширные сибирские месторождения. Быстрое освоение стало возможным главным образом благодаря выдающейся организации и гигантским человеческим и финансовым ресурсам, выделенным для подъема газовой индустрии. С той поры Россия преобразилась, но поставленная задача выглядит не менее сложной и трудноразрешимой. Потребление газа растет и на внутреннем рынке. Российская экономика известна своей чрезмерной энергоемкостью (приблизительно в три раза выше, чем в среднем по ЕС), следовательно, для обеспечения экономического роста газа будет сжигаться больше. Справится ли газовый гигант и с договорными обязательствами, и с удовлетворением растущего внутреннего спроса?

Поскольку газовый кризис привлек пристальное внимание к вопросам энергетики и в Европейском союзе, и в России, остается надеяться, что он послужит «тревожным звонком» для руководителей с обеих сторон.

Россия. Украина. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2908025 Аскар Губайдуллин, Надя Кампанер

Внешняя политика для президента-демократа

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

Самьюэл Бергер был помощником президента Клинтона по национальной безопасности с 1997 по 2001 год, а в настоящее время возглавляет консалтинговую компанию Stonebridge International. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 3 (май/июнь) за 2004 год. © 2004 Council on Foreign Relations Inc. Публикация статьи с изложением точки зрения Республиканской партии планируется на июль/август.

Резюме Администрация Буша оттолкнула от себя союзников и отвернулась от наиболее насущных мировых проблем. Чтобы успешно бороться с ОМУ и терроризмом, нужно восстановить авторитет США во всем мире.

ПАДЕНИЕ С ПЬЕДЕСТАЛА

Прошлой осенью президент Джордж Буш выступил в Национальном фонде развития демократии с важным заявлением, в котором очертил цели и задачи Соединенных Штатов. Как верно заметил президент, в интересах США – наличие политической свободы в мусульманских странах, поскольку ее отсутствие лишает людей возможности выразить недовольство мирным путем, толкает их к насилию и правонарушениям. Президент справедливо упрекнул прежние администрации в слишком мягком отношении к авторитарным арабским режимам и заявил, что Америка берет на себя трудную, но жизненно важную задачу – способствовать формированию более открытого и демократичного общества в странах Ближнего Востока. Но за редким исключением активисты демократического движения, политики, журналисты и интеллектуалы мусульманского мира – наши естественные партнеры в этом деле – отнеслись к словам Буша скептически и даже с пренебрежением. На всем Ближнем Востоке речь президента едва ли сколько-нибудь значительно повлияла на бытующие в среде простых людей представления о Соединенных Штатах и их намерениях. Проблема не в том, что идеи президента чужды арабскому миру. Согласно последним опросам, проведенным в этом регионе исследовательским центром Pew Research, значительное большинство респондентов от Марокко до Иордании и Пакистана стоят на демократических позициях. Им свойственно стремление жить в обществе, в котором руководители избираются в ходе свободного волеизъявления, где свобода слова надежно защищена и соблюдается законность. Но, как ни парадоксально, не меньше респондентов в тех же странах утверждают сегодня, что им «не нравятся американские представления о демократии».

Подобные противоречия имеют место и в других регионах. Вашингтон намерен защитить Южную Корею, если на полуострове вспыхнет война, однако растущее число молодых южнокорейцев считают, что Америка представляет собой бЧльшую угрозу для безопасности их страны, чем Северная Корея. Мы ведем с терроризмом борьбу, которая в равной степени жизненно необходима как для нашей, так и для европейской безопасности, но в глазах европейцев борьба с терроризмом все чаще ассоциируется с проявлением эгоистических интересов мощной державы, и потому они требуют от своих правительств, чтобы те отказались от участия в этой борьбе.

Такое негативное отношение частично проистекает из естественного недовольства американской военной, экономической и культурной мощью. Здесь мы мало что можем поделать, и за это нам нет необходимости оправдываться. Но такое отношение стало еще более нетерпимым из-за свойственной администрации Буша манеры добиваться своих целей. Высокомерный стиль поведения администрации и ее ничем не оправданная односторонняя политика оттолкнули тех, кто являлся наиболее вероятным сторонником восприятия американских ценностей, и вызвали оппозицию даже со стороны тех, кому наиболее выгоден успех Соединенных Штатов. В мире остается все меньше и меньше людей, допускающих наличие какой-либо связи между их устремлениями и теми принципами, которые проповедует Вашингтон.

В результате, несмотря на небывалую мощь, которой сегодня обладает Америка, уровень ее влияния редко опускался до столь низкой отметки, как теперь. Мы способны воздействовать на другие страны средствами принуждения, но нам не слишком часто удается добиться чего-либо путем убеждения. Наши важнейшие глобальные инициативы, начиная с продвижения реформ на Ближнем Востоке и заканчивая искоренением терроризма, скорее всего, закончатся провалом, если Соединенные Штаты не изменят свой подход или не сменят свое руководство.

СРЕДСТВА, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ

В этом году в ходе предвыборных дискуссий по вопросам внешней политики одинаково интенсивно обсуждаются как стоящие перед нами цели, так и средства их достижения. Большинство демократов согласны с президентом в том, что борьба с терроризмом и распространением оружия массового уничтожения (ОМУ) должна стать приоритетным направлением глобального масштаба, что война в Афганистане была необходима и оправданна, что саддамовский Ирак представлял собой угрозу, которую нужно было устранить тем или иным способом. Более того, по прошествии времени администрация Буша, по крайней мере на словах, приняла аргументацию демократов относительно того, что для достижения победы над терроризмом Соединенным Штатам недостаточно просто уничтожить зло, что тут необходимы еще какие-то добрые начинания, поддерживающие людей в их стремлении жить мирно и свободно, победить нищету и болезни.

Однако, ставя перед собой подобные цели, администрация придерживалась радикальных убеждений относительно того, как США должны вести себя на международной арене. Главные стратеги из администрации президента, очевидно, полагают, что в нынешнем хаотичном мире американская мощь – особенно военная – единственное реальное средство достижения целей и что, покуда мы внушаем страх, не столь важно, любят нас или нет. Эти же люди считают, что для поддержки наших усилий во внешней политике нам лучше создавать временные «коалиции заинтересованных участников», поскольку длительные альянсы требуют слишком многих компромиссов. Согласно их теории, в силу сложившихся обстоятельств Америка обязана выступать в роли доброй силы и иметь благие намерения, а потому не нуждается в чьем-либо одобрении для придания легитимности собственным действиям. К тому же они полагают, что международные организации и международное право – не что иное, как ловушки, расставленные более слабыми государствами, которые стремятся связать нам руки.

Эти идеи не новы. Во времена Трумэна и Эйзенхауэра радикальная фракция республиканцев в Конгрессе под предводительством лидера республиканского большинства в сенате Роберта Тафта ополчалась буквально против любой из мер, направленных на создание послевоенного международного порядка. Радикалы возражали против создания НАТО и размещения войск США в Европе на постоянной основе, поскольку считали, что в противостоянии замыслам Советского Союза нам следует положиться на одностороннее применение военной силы. Они выступали против учреждения Всемирного банка и МВФ, были враждебно настроены в отношении ООН. Они презирали «универсалистов» вроде Элеонор Рузвельт, поскольку те поддерживали идеи международного права. В течение короткого времени сторонники Тафта доминировали в Конгрессе (до тех пор, пока демократы и республиканцы-интернационалисты, такие, как Дуайт Эйзенхауэр, совместными усилиями не потеснили их на политической сцене). Но вплоть до сегодняшнего дня их радикальное мировоззрение никогда не определяло политику исполнительной власти.

Подлинное «столкновение цивилизаций» происходит не где-нибудь, а в Вашингтоне. А учитывая открытые разногласия между госсекретарем Колином Пауэллом и министром обороны Дональдом Рамсфелдом, можно сказать, что оно разворачивается даже внутри самой президентской администрации. И это не спор по отдельным политическим вопросам – войне в Ираке, цене соблюдения Киотского протокола или расходам на оказание помощи другим странам. Это – столкновение диаметрально противоположных взглядов на роль Америки в мире. Это – битва между либералами-интернационалистами, объединяющими в своих рядах представителей обеих партий и считающими, что обычно нам нет равных по силе, когда мы вместе с союзниками выступаем в защиту общих ценностей и интересов, и теми, кто, видимо, полагает, что Америка должна либо действовать в одиночку, либо вообще воздерживаться от каких-либо шагов. Сторонники жесткой линии в администрации Буша весьма активно выражают и отстаивают свою позицию. В год выборов демократам также следует четко изложить свои взгляды по поводу того, что они думают и что собираются делать в связи с необходимостью укреплять безопасность и благосостояние США, продвигать демократические идеалы, восстанавливать наше влияние, наш авторитет и нашу способность к лидерству. Демократы должны наметить контуры такой внешней политики, которая не только ставила бы перед страной верные цели, но и позволила бы ей снова обрести способность к их достижению.

С НАМИ, А НЕ ПРОТИВ НАС

Все послевоенные администрации, как республиканские, так и демократические, верили, что в мире есть некие вещи, с которыми нельзя не бороться: это одиозные режимы или отдельные личности, которые заслуживают быть заклейменными в качестве зла и могут быть остановлены только силой. И сегодня, не отрицая важности изменения политических и экономических условий, в которых зарождаются террористические движения, мы должны осознать: простым устранением причин возникновения терроризма мы не сможем помешать законченным террористам нанести удар по США или по странам-союзницам. Таких людей следует изолировать от общества или уничтожать.

Точно так же мы должны избавиться от успокоительных софизмов, будто свободный рынок неизбежно порождает свободное общество, а глобализация сама по себе обеспечит мир во всем мире. Страны и их лидеры – не заложники абстрактных исторических сил. Они действуют в соответствии с собственными интересами и амбициями. В обозримом будущем Соединенным Штатам и их союзникам следует быть готовыми при необходимости к применению военной и экономической силы, дабы укоротить амбиции тех, кто угрожает нашим интересам.

Ставка на силу и решимость, готовность сформулировать четкие условия взаимодействия и последствия их несоблюдения, несомненно, правильная позиция по отношению к нашим противникам. Однако грубой ошибкой нынешней администрации является то, что принцип «с нами или против нас» она применяет не только к врагам Америки, но и к ее друзьям. Проще говоря, сила аргументов произведет на наших естественных союзников гораздо большее впечатление, нежели аргументы силы. Демократически избранные лидеры, будь то в Германии, Великобритании, Мексике или Южной Корее, должны укреплять в согражданах стремление поддерживать США в реализации совместных с ними планов. Убеждая эти страны в том, что Соединенные Штаты используют свою силу на общее благо, мы тем самым даем им возможность встать на нашу сторону. Но, принуждая их действовать во имя наших интересов, мы способствуем тому, что противостояние Америке становится для них политически необходимым, а то и выгодным. Десять лет назад трудно было даже представить себе, что лидеры Германии и Южной Кореи – двух государств, обязанных своим существованием Америке, которая жертвовала ради них жизнями своих солдат, – победят на выборах под антиамериканскими лозунгами.

Начиная войну с Ираком, администрация Буша полагала, что большинство союзников присоединится к нам, если мы ясно дадим им понять, что в противном случае поезд уйдет без них. Считалось также, что мы не нуждаемся в легитимности, которую обеспечили бы одобрение и участие ООН. На практике эти теории оказались несостоятельными. Человеческие, финансовые и стратегические потери в ходе этой войны многократно возросли, а успешное завершение оккупации было поставлено под угрозу из-за того, что Вашингтону не удалось заручиться поддержкой сильных союзников (таких, как Франция, Германия и Турция, а не подобных, скажем, Маршалловым островам).

Но даже по окончании военных действий администрация продолжала терять свое влияние в лагере союзников. Много говорилось об опрометчивом решении Пентагона отказать в контрактах на восстановление Ирака компаниям из стран-союзниц по НАТО, таких, как Канада, Франция и Германия, в тот самый момент, когда Соединенные Штаты обратились к ним с просьбой о списании иракских долгов. При этом мало кто обратил внимание на еще более странное решение администрации – приостановить оказание многомиллионной военной помощи государствам, поддержавшим войну, из-за их отказа гарантировать американцам полную неприкосновенность со стороны Международного уголовного суда. В итоге получается, что мы проявили одинаковое пренебрежение по отношению как к «старой», так и к новой Европе.

Что касается ООН, то спустя несколько месяцев после вторжения в Ирак выяснилось: лидер главенствующей шиитской общины отказывается даже встречаться с американскими представителями, не говоря уже о том, чтобы принять наш план выборов. В результате Вашингтону пришлось упрашивать ООН выступить в качестве посредника. К администрации пришло запоздалое понимание того, что наши действия приобретают бЧльшую легитимность, если их одобряет мировое сообщество.

Администрации демократов предстоит подтвердить готовность США применить военную силу (при необходимости – в одностороннем порядке) для защиты своих жизненных интересов. Но для нас нет более важной задачи, чем восстановление морального и политического авторитета Америки в мире, чтобы в нужный момент мы могли убедить других присоединиться к нам. Столь крутой поворот требует выработки нового стратегического соглашения с нашими ближайшими союзниками, в особенности на европейском континенте. Вашингтону следует начать с простой декларации нашей политической программы: в борьбе с глобальными угрозами Соединенные Штаты будут в первую (а не в последнюю) очередь действовать в согласии с союзниками. Предлагая союзникам присоединиться к нам в военных операциях или восстановительных работах по государственному строительству в таких странах, как Ирак и Афганистан, мы должны быть готовы разделить с ними не только связанный с этим риск, но и право принятия решений. Именно так мы действовали, когда НАТО вступила в войну в Боснии и Косово, и именно об этом нынешняя администрация столь безответственно забыла, когда НАТО в соответствии со статьей о коллективной обороне предложила США свою помощь в Афганистане. Среди обязательств Америки в подобном соглашении должна также присутствовать необходимость последовательно уделять особое внимание подлинно глобальным приоритетам, в первую очередь борьбе с терроризмом, не отвлекаясь на частные идеологические разногласия по таким вопросам, как Киотский протокол, Международный уголовный суд и Конвенция о запрещении биологического оружия.

Подход администрации демократов к разрешению споров вокруг договоренностей с Европой должен отличаться прагматизмом и концентрироваться на том, чтобы устранять недостатки в существующих соглашениях, а не аннулировать эти соглашения. Международное право само по себе не гарантирует соблюдения содержащихся в нем положений и не решает никаких проблем. Но когда наши цели находят свое воплощение в договорных документах, мы можем в случае их нарушения заручиться международной поддержкой. К тому же ничто так не подрывает авторитет Соединенных Штатов, как представление о том, что Америка возомнила себя слишком могущественной, чтобы быть связанной нормами, которые сама же проповедует всем остальным.

СИЛА УБЕЖДЕНИЯ

В рамках нового соглашения с союзниками Соединенные Штаты должны возобновить усилия на том направлении, которое во всем мире справедливо считается залогом долгосрочных перемен на Ближнем Востоке. Речь идет о разрешении палестино-израильского конфликта. Пока конфликт продолжается, арабские правители будут использовать его как отговорку, чтобы не проводить реформы и уклоняться от открытого сотрудничества с США в борьбе с терроризмом.

Возможно, что в создавшемся на данный момент положении односторонние действия Израиля, направленные на обеспечение собственной безопасности, являются неизбежной мерой. Уже более трех лет народ этой страны подвергается беспрецедентно жестокому террору. Но действия, предпринимаемые израильским правительством, должны стать не иллюзорным финалом, а лишь этапом на пути к переменам в палестинском руководстве, которые могли бы способствовать переговорам и достижению взаимного соглашения. Если вывод израильских войск с Западного берега реки Иордан и из сектора Газа будет согласован с палестинцами, если израильская «стена безопасности» будет рассматриваться как временная мера, вызванная соображениями безопасности и демографии, а не стремлением захватить чужие земли, сохранится надежда на реальное решение этой проблемы. Если нет, пустое пространство, образовавшееся после вывода войск, превратится в несостоявшееся прибежище террористов под предводительством радикалов из ХАМАС. При подобном устрашающем сценарии палестинцы продолжат свою самоубийственную стратегию террора, следствием чего станет не оттеснение Израиля к морю, а принятие им более радикальных и жестких решений. Долгая война «на износ» обернется для Израиля еще большим разобщением и утратой иллюзий. Целое поколение детей в регионе вырастет с убеждением, что США – это проблема, а не решение.

Американская политика в отношении палестино-израильского конфликта традиционно покоилась на двух столпах. Мы – самые стойкие союзники Израиля. И мы – честный посредник для обеих сторон. Это не сделало нас беспристрастными, скорее наоборот. Мы весьма заинтересованы в достижении такого соглашения, которое одновременно гарантировало бы безопасность Израилю и достойную жизнь палестинцам. Администрация демократов должна будет со всей энергией и решимостью вновь обратиться к этим принципам. Она обязана стать надежной опорой Израиля в его борьбе с терроризмом и помочь палестинцам освободиться от своих лидеров, которых мало что заботит, кроме собственного выживания. Ей также следует показать пример международному сообществу, предложив реалистичную концепцию будущей жизни палестинцев при условии, что они признают факт существования еврейского государства Израиль и будут уважать его безопасность. Нужно наметить также концепцию создания двух государств, при которой палестинцы что-то выигрывают, а что-то теряют. Ставки очень высоки, и без участия США никакой прогресс невозможен.

Когда мы вновь присоединимся к мирному процессу и приступим к упрочению ослабленных связей с союзниками, чего попросит у них взамен президент-демократ? Прежде всего, реального направления воинских контингентов и финансовой помощи в Афганистан и Ирак. НАТО согласилась, наконец, возглавить расширенную миротворческую миссию в Афганистане, и теперь существует острая необходимость укрепить европейскими силами американское присутствие, чтобы предотвратить возвращение хаоса, бросающего вызов нашим интересам. Наряду с Пакистаном Афганистан остается передовой линией борьбы с террором. Но при нынешних взаимоотношениях с нашими союзниками по ту сторону Атлантики немногие европейцы поддерживают идею отправки войск в Афганистан для выполнения опасных миссий. Если новая администрация хочет восстановить безопасность в Афганистане и облегчить бремя, которое несут сейчас американские солдаты, ей придется заняться решением этой проблемы.

Ираку также потребуется, чтобы в решении его судьбы приняло участие целое поколение представителей международного сообщества. Независимо от того, была ли оправданна эта война, сегодня все глубоко заинтересованы в успехе Ирака. Раскол иракского общества по этническим или религиозным причинам приведет к дестабилизации обстановки на Ближнем Востоке и подстегнет радикальные движения, представляющие угрозу для современного мира. Стабильность и демократия в Ираке, напротив, стимулировали бы процесс реформ во всем регионе. Для этого потребуется длительное участие в восстановлении и политическом развитии Ирака наряду с активной позицией в военных вопросах. А она подразумевает, что международные контингенты не будут безвылазно оставаться на базах и в казармах, передоверив обеспечение безопасности плохо подготовленным иракским службам. Но поддержание военного присутствия на таком уровне невозможно, и будет считаться нелегитимным в глазах простых иракцев, если на него не будут смотреть, как на подлинно международный, а не исключительно американский проект.

Вся ирония в том, что односторонний подход администрации Буша позволил нашим союзникам остаться в стороне: дал им повод уклониться от того, чтобы взять на себя ответственность по данному и ряду других глобальных вопросов. Демократическая администрация не стала бы оттеснять союзников на второй план, когда речь идет о вопросах, которые представляются им важными. Взамен она получила бы право требовать от них гораздо больше, будь то их вклад в стабилизацию Ирака и Афганистана, демократизация на Ближнем Востоке или предотвращение распространения и потенциального применения ОМУ.

ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРИШЛОСЬ УПРЕЖДАТЬ

Когда администрация Буша доказывала необходимость вторжения в Ирак, один из аргументов президента гласил: Соединенные Штаты не могут ждать, пока угроза применения ОМУ станет неизбежной. Но общий подход администрации к борьбе с распространением ОМУ противоречит этой логике.

Демократической администрации следует использовать все имеющиеся в ее арсенале средства, чтобы предупредить возникновение угрозы ОМУ, прежде чем применение военной силы станет единственно возможным решением. Наиболее верное средство, к которому Вашингтон может прибегнуть уже на раннем этапе, дабы предотвратить попадание смертоносных материалов в руки террористов или стран-изгоев, – это обезвредить такого рода материалы в месте их изначального нахождения. Но нынешняя администрация проявляет мало интереса к ускорению или расширению соответствующих программ. В начале президентского срока Джордж Буш-младший пытался даже урезать расходы на программу Нанна – Лугара по совместному сокращению угрозы, предназначенную для стран бывшего Советского Союза. При наших теперешних темпах потребуется 13 лет, чтобы повысить безопасность всех российских объектов, на которых размещены плутоний и высокообогащенный уран. Увеличение суммы финансирования программы Нанна – Лугара позволит сделать то же самое за 4 года. Но и за пределами России работают десятки исследовательских реакторов, в которых хранится сырье для производства радиологического или ядерного оружия. Нам следует возглавить глобальное движение, направленное на то, чтобы повсюду в таких местах была обеспечена безопасность ядерных материалов.

Единственная страна, которая, по нашим данным, имеет возможность и предположительно намерение продать террористам полноценное ядерное оружие, – это Северная Корея. Но президентская администрация с необъяснимым спокойствием наблюдала за тем, как КНДР неуклонно продвигалась к тому, чтобы стать первым в мире ядерным «Уолмартом» (сеть знаменитых американских супермаркетов, – Ред.). Сегодня Пхеньян способен производить и потенциально продавать до 6 ядерных единиц в любой конкретный момент. А к концу текущего десятилетия эта цифра, вероятно, составит 20 ядерных единиц – показатель, превышающий даже самые мрачные прогнозы разведки относительно Ирака. И мы не знаем, сколько плутония переработано в пригодное для применения ядерное топливо за последние полтора года, с тех пор как Северная Корея выслала международных наблюдателей. А мы всё это время обсуждали вопрос о форме стола для переговоров.

Администрация демократов должна будет в кратчайшие сроки внести ясность в вопрос, собирается ли Ким Чен Ир превратить Северную Корею в ядерную фабрику или готов вести переговоры о присоединении страны к мировому сообществу. Официальным представителям США следует выступить с серьезным предложением, согласно которому Северная Корея осуществляет всеобъемлющую и контролируемую нейтрализацию своих ядерных программ в обмен на экономическую и политическую интеграцию в мировое сообщество, и быть готовыми к обоюдному выполнению данной договоренности, как только будут согласованы ее основные положения. Мы должны быть готовы к положительному ответу. И если Пхеньян ответит «нет», Южная Корея, Япония и Китай присоединятся к нашим силовым операциям, только будучи убеждены, что мы предприняли серьезную попытку и сделали все возможное, чтобы избежать конфронтации. Наихудший вариант развития событий таков: нищая Северная Корея поставляет ядерное оружие «Аль-Каиде», ХАМАС или чеченским боевикам, которые затем наносят удары по Вашингтону, Лондону или Москве.

Такой же план «открытых действий» необходим и в случае с Ираном. В обмен на полный отказ Тегерана от ядерных амбиций и терроризма ему публично предлагается установить нормальные отношения. И если руководство Ирана отвернется от такого предложения, лишив людей возможности осуществить свои надежды, это приведет в движение внутренние механизмы самого иранского общества. У нас есть и другие претензии к Ирану и Северной Корее, в том числе связанные с творящимися там вопиющими правонарушениями. Но эти проблемы будет решить легче, если мы сначала выведем обе страны из изоляции.

Демократической администрации следует стремиться к дальнейшему укреплению международных правил, запрещающих распространение ОМУ. Существующий Договор о нераспространении ядерного оружия способствовал установлению одной важной нормы международного права. В рамках этого договора с 1975 года Южная Корея, Аргентина, Бразилия, Тайвань, ЮАР, Казахстан, Белоруссия, Украина, а теперь и Ливия дали обратный ход и отказались от своих ядерных программ. Но договор по-прежнему несовершенен, поскольку ничто не препятствует следующему сценарию. Эти страны разрабатывают все составляющие ядерной программы, а затем, не неся никаких штрафных санкций, выходят из договора, как только они смогут приступить к работам по обогащению урана или производить плутоний для ядерного оружия. Мы должны добиваться новой договоренности. Ядерные державы, такие, как США, должны помогать неядерным странам в развитии ядерной энергетики и снабжать их ураном. Но они обязаны и держать под контролем все стадии топливного цикла, изымая отработанное ядерное сырье и обеспечивая ему надежное хранение, дабы предотвратить использование его для производства оружия. (Несомненно, существует риск, связанный с местом и способом хранения топлива, однако свободной от риска альтернативы не существует.) К любой стране, пытающейся выйти за рамки этой строгой системы контроля, должны автоматически применяться санкции ООН. Попытки убедить неядерные государства согласиться с таким вариантом увенчаются успехом только в том случае, если сама Америка подаст пример того, как следует действовать. Это значит, что нужно отказаться от безответственных планов администрации Буша по разработке нового поколения ядерного оружия малой мощности (создающих впечатление, что такое оружие вообще может быть средством эффективного ведения войны) и присоединиться к Договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний.

НОВЫЕ ЗАДАЧИ,НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Большинство демократов согласны с президентом Бушем в том, что с террористами, а иногда даже и с несговорчивыми режимами следует общаться на языке силы. Вопрос не в том, стоит ли задействовать наш военный и разведывательный потенциал, а в том, как это делать и насколько оперативно нам удается адаптировать его к тем проблемам и задачам, с которыми сегодня сталкивается Америка.

После завершения холодной войны прошло уже два цикла военных реформ – переход от наращивания гигантских бронетанковых формирований к преимущественному размещению мобильных воинских частей в любых регионах мира и от аналоговых технологий к цифровым информационным системам. Борьба с терроризмом потребует еще одной трансформации в военной сфере. Хотя нам по-прежнему необходим потенциал для ведения войны с применением обычных средств, сегодня придется уже без помощи танков и истребителей находить и уничтожать врагов, прячущихся в тени, зачастую среди простых граждан. По сути, это задача для разведслужб. Новая администрация должна будет провести масштабное переоснащение и модернизацию наших разведывательных агентств, и в том числе назначить нового главу национальной разведки, уполномоченного целиком распоряжаться отраслевым бюджетом, а не пятой его частью, как нынешний директор ЦРУ. Конечно, неизбежны ситуации, когда через испытание войной с терроризмом пройдут и наши вооруженные силы, как это было в Афганистане, Пакистане, Йемене и на Филиппинах. Чего потребует от нас эта война с точки зрения новой доктрины, тактики, обучения и вооружения? Как она изменит организацию нашей военной сферы? Как победить нового противника, не изменяя ценностям, которые защищают наших солдат в военное время и определяют ответ на вопрос, кто мы? Администрация Буша игнорировала эти вопросы. Администрация демократов должна будет на них ответить.

В администрации Буша полагают, что наши войска должны быть задействованы исключительно в случае войны. С самого начала Буш и его команда не принимали концепцию миротворческой деятельности и национального строительства и с большим подозрением относились к идее длительного размещения американских контингентов за рубежом. Это предубеждение легло в основу американской стратегии в Афганистане и Ираке – и обернулось тяжелейшими последствиями. Избавив Афганистан от власти талибов, администрация Буша доверила строительство этого государства тем же самым полевым командирам, которые уничтожали афганскую нацию в начале 1990-х. В Ирак же администрация отправила минимальный контингент, необходимый для того, чтобы нанести поражение противнику, не сочтя при этом нужным использовать дополнительные войска для занятия и обезвреживания освобождаемых ими территорий. В итоге война сменилась хаосом, который привел к охлаждению отношений войск коалиции с коренным населением, в то время как террористы вновь подняли голову.

Что требуется от демократов, так это чувство реализма: если Соединенные Штаты ввязываются в войну, они должны подготовиться к тому, чтобы после ее окончания, если это необходимо для закрепления успеха, годами сохранять свое присутствие, восстанавливать то, что было разрушено, и работать в связке с союзниками. Где бы то ни было – на Балканах, в Афганистане или Ираке, мы должны уметь продемонстрировать свою стойкость, а не только силу оружия.

Частично проблема состоит в нежелании определенных военных кругов адаптировать наши вооруженные силы к подобным миссиям. Некоторые военачальники опасаются, что если армия разовьет миротворческий потенциал, то гражданским руководителям будет слишком трудно удержаться от того, чтобы не задействовать ее. Но факт остается фактом: за последние десять лет президенты от обеих партий использовали наши воинские контингенты для осуществления по меньшей мере семи крупных постконфликтных миротворческих операций или операций по стабилизации обстановки. Если мы хотим быть хорошо подготовлены в будущем, не стоит отрицать очевидное: нравится нам это или нет, в ближайшей перспективе роль вооруженных сил будет в значительной степени заключаться в осуществлении подобных миссий. Демократической администрации предстоит обеспечить нашей армии организационную структуру, боевую подготовку и вооружение, необходимые для выполнения задач, которые мы поставим перед ней, включая вооруженную борьбу с противником, подавление беспорядков, обеспечение общественной безопасности и защиту гражданского населения. А чтобы с наших военных не спрашивали сверх того, что от них требуется, необходимо гарантировать наличие гражданских институтов – собственных и международных, – работающих в вышеперечисленных направлениях.

Будь администрация Буша больше привержена идее коллективного действия, она могла бы с большим основанием требовать повышения боеспособности от наших союзников по НАТО. Нас не устраивает система разделения труда, при которой мы воюем, а они произносят речи. Мы столкнемся с необходимостью восстановления общества в странах, потерпевших крах, и в странах, переживших военные конфликты, но для нас неприемлема ситуация, когда мы будем вынуждены действовать в одиночку. Нам нужны международные институты, готовые оперативно принимать меры. Мобилизовать в себе такую готовность – первейшая задача ООН, если она стремится сохранить свою значимость. Администрация демократов должна будет возглавить работу по превращению ООН в аналог НАТО в гражданской сфере поддержания мира, с тем, чтобы Объединенные Нации обладали полномочиями, которые позволят задействовать специальные силы стран-участниц – от полиции до социальных работников – и оперативно размещать их в горячих точках планеты.

В БОРЬБЕ ЗА ОБЩЕЕ ДЕЛО

Основной задачей нашей внешней политики должно стать укрепление безопасности Соединенных Штатов. Иными словами, всю нашу мощь следует использовать для борьбы с терроризмом и распространением смертоносного оружия. Однако нам необходимо усвоить один урок, который мы извлекли из событий последних трех лет. А именно то, что наши действия всякий раз будут наталкиваться на сопротивление – даже со стороны друзей, – если мы используем нашу мощь исключительно в целях собственной безопасности, а не для разрешения проблем, в которых заинтересовано мировое сообщество. За некоторыми весьма редкими исключениями (в их число входит инициатива президента по демократизации Ближнего Востока и осознание им того факта, что США должны участвовать в общей борьбе со СПИДом) после 11 сентября 2001 года мы наблюдали, как сужается круг задач, стоящих перед нынешним кабинетом, и перспектива, которой он руководствуется. До 11 сентября администрация проводила национальную политику в области противоракетной обороны. Теперь ее политика сосредоточена на борьбе с терроризмом и отношениях с Ираком. Но у команды Буша по-прежнему отсутствует внешнеполитическая стратегия в полном смысле этого слова, стратегия, соответствующая роли державы мирового масштаба, облеченной глобальной ответственностью. Мы должны снова выйти на ведущие позиции по более широкому кругу вопросов и в большем количестве регионов, руководствуясь при этом расширенным определением национального интереса.

Следующему президенту придется, в конце концов, обратить внимание на Латинскую Америку и восстановить репутацию США как защитника демократии. Эта репутация пострадала из-за отношения президента Буша к ситуации в Венесуэле и на Гаити. Африку следует рассматривать как нечто большее, чем второстепенный участок борьбы с терроризмом. Когда президент обещал послать американские войска в Либерию, а через десять дней после высадки отозвал их обратно, по нашему престижу на континенте был нанесен сокрушительный удар.

В Азии, где проживает более половины населения планеты, происходят поистине тектонические сдвиги в геополитической и экономической сфере. Но Соединенные Штаты демонстрируют странную незаинтересованность в этих процессах. Еще недавно государства этого региона всерьез опасались Китая и связывали свое будущее с Америкой. Сегодня происходит обратное. Китай весьма умело превратил большинство стран Юго-Восточной Азии, включая Австралию, в своих союзников. Его экономика развивается колоссальными темпами. Сегодня Пекин готов решать такие серьезные дипломатические проблемы, как проблема Северной Кореи. Китай все чаще рассматривают в качестве доминирующего фактора в регионе. Богатая нефтью Россия превращается в стабильное государство, она наращивает свой потенциал и укрепляет свои позиции в Азии. Индия после нескольких поколений самоизоляции и поглощенности внутренними делами постепенно открывается для мира. Администрации демократов придется поработать над сохранением статуса Соединенных Штатов в Азии. Ее обязанностью станет стимулирование деятельности в правильном направлении поднимающихся государств Азии, а также восстановление лидирующего положения США в сфере борьбы с региональными кризисами.

Новый президент должен будет также подтвердить интерес США к тому, что происходит во внутренней жизни Китая и России. Ставки огромны: отсутствие политических реформ обернется для Китая экономической стагнацией, при которой страна не сможет удовлетворить запросы сотен миллионов людей, выбитых из привычной колеи переменами. Если Россия не будет с бЧльшим уважением относиться к законности и праву соседей на суверенитет, то она не сможет ни привлечь инвестиции, ни привить людям позитивный настрой. Настоящие реалисты понимают связь между внутренней и внешней политикой. Но администрация Буша по большей части оставила без внимания проблему внутреннего развития России и Китая. Президент Буш ни разу отчетливо не сформулировал всеобъемлющую стратегию отношений с этими странами. Вместо этого он узко сконцентрировал свое внимание исключительно на их деятельности в мировом масштабе.

Президент-демократ столкнется с необходимостью расширить структурные и географические рамки нашей внешней политики, показав миру, что нам понятна простая истина: террор – это зло, но зло не исчерпывается одним только терроризмом. Для огромного большинства людей во всем мире основную угрозу представляет не «Аль-Каида», а локальные вооруженные конфликты, вспыхивающие на почве этнических разногласий, борьбы за власть и ресурсы. А такие бедствия, как нищета, болезни и деградация окружающей среды, каждый год уносят неизмеримо больше жизней, чем террористические акты. Эти проблемы должны быть для нас значимы в той же степени, в какой, как мы ожидаем, будут значимы для других наши проблемы.

Задача Соединенных Штатов – предстать вновь как государство-миротворец. Америке следует активно участвовать в разрешении конфликтов – от Ближнего Востока до Юго-Восточной Азии, в Центральной и Западной Африке, помогать другим странам в создании их миротворческого потенциала и вместе с союзниками задействовать свои финансы и вооруженные силы, если наши интересы и ценности окажутся под угрозой. Даже если шансы на успех невелики, подобные усилия дадут миру понять, что американский потенциал может быть использован ради общего блага. Демократической администрации предстоит выделить федеральные средства на усиление борьбы на таком фронте, как инфекционные болезни. Несмотря на все красивые заголовки и громкие обещания, нельзя утверждать, что хотя бы один из пяти представителей группы риска имеет доступ к службам, занимающимся профилактикой СПИДа. На 50 больных СПИДом не приходится и одного, кто получал бы необходимые лекарства; в Африке это соотношение составляет 1 к 1 000. Международный фонд борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией обратился к состоятельным странам с просьбой о ежегодных пожертвованиях в размере 10 миллиардов долларов ради спасения миллионов жизней. Америка может и должна пожертвовать больше положенной ей части, чтобы впоследствии иметь основания призвать другие страны поступить так же.

Демократы также должны будут организовать масштабную международную инициативу с целью обеспечить чистой водой сотни миллионов людей в бедных странах. Их новой администрации следует приложить больше усилий для того, чтобы дети, особенно девочки, в других странах могли ходить в школу. Президенту и его сподвижникам надо попытаться преодолеть «информационное неравенство» – увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными в сфере доступа к новым технологиям. Все эти задачи составят часть личной миссии для президента-демократа. Ему придется поднимать эти темы на каждом международном саммите, в каждой своей речи, призывая лидеров государств и крупных представителей частного капитала приложить больше усилий для решения указанных проблем.

Демократический кабинет должен выступить поборником расширения торговли, являющейся прочнейшим залогом долгосрочного процветания как для богатых, так и для бедных стран. Нужно убедить европейцев прекратить выплаты субсидий своим фермерским хозяйствам, поскольку они разоряют фермеров в развивающихся странах (в государствах Евросоюза на каждую корову приходится в среднем более двух долларов государственных субсидий ежедневно – эта цифра превышает прожиточный минимум большинства африканцев). При этом нам следует проявить решимость и сократить субсидии фермерам в собственной стране. Будущий президент должен будет также принять к сведению, что предприятие, добивающееся роста производства, но забывающее о справедливости, обречено на провал по обоим направлениям. Джин Сперлинг, бывший советник президента Билла Клинтона по вопросам экономики, предложил «новое соглашение о свободной торговле», направленное на расширение открытых рынков параллельно с удовлетворением законных требований трудящихся. Приоритетная роль отводится таким мероприятиям, как финансирование образования и переподготовка персонала до потери рабочего места, предоставление комплекса социальной помощи людям, потерявшим надежду на работу. Кроме того, предлагается внести изменения в политику налогообложения и здравоохранения. В нынешнем виде эта политика делает невыгодным создание новых рабочих мест в США. Также необходимо бороться с нарушением трудовых прав граждан за границей.

Наконец, Соединенным Штатам пришло время заняться решением проблемы изменения климата. Если не остановить глобальное потепление, оно приведет к разрушению мировой экономики и сельского хозяйства, к массовой миграции населения, с лица земли в буквальном смысле будут сметены целые государства. В таком случае пострадают все. Чтобы смело и с готовностью ответить на этот вызов, президенту-демократу нужно стимулировать совместные усилия обеих партий. Это касается, например, акта Маккейна – Либермана об управлении климатом (который был отклонен небольшим числом голосов в Сенате в прошлом году), направленного на сокращение объемов выделения парникового газа. Этот документ способен объединить совместные с союзниками усилия в борьбе за спасение или пересмотр Киотского протокола. Вокруг него будут выдвигаться новые инициативы, нацеленные на решение жизненно важных проблем, таких, как наступление пустыни и уменьшение площади лесов.

КТО МЫ – ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ

Президент Буш утверждает, что передовая линия войны с терроризмом проходит в Ираке и что лучше бороться с врагами в Багдаде, чем в Балтиморе. Подобная формулировка ошибочна в самой своей основе. Сегодня фронтовая линия пролегает повсюду, где имеется американское присутствие, и особенно там, где оно не приветствуется. Данная реальность требует от нас определиться, кто мы, и сделать это так, чтобы в результате в изоляции оказались наши враги, а не мы сами. Во времена холодной войны американские лидеры это хорошо понимали. Конечно, всеобщей любовью Америка не пользовалась, но нам, по крайней мере, удалось создать ряд крепких альянсов, основанных на глубоком осознании общности интересов и связях не только между правительствами, но и между народами. В те годы Америкой восхищались там, где это было более всего необходимо: в странах по ту сторону «железного занавеса», то есть на главном фронте холодной войны. Поляки, венгры, простые русские люди верили нам как защитникам их демократических устремлений. В Восточной Европе не наблюдалось антиамериканских настроений. А ведь если бы они были, то коммунистические правительства могли использовать их для противостояния Америке, которая призывала к реформам, а экстремисты эксплуатировали бы такие настроения в своих целях. Представьте себе, к чему это привело бы. Каков был бы исход холодной войны? Могла ли в таком случае идти речь о крушении советской империи? А если да, то какой режим пришел бы ей на смену?

Именно с такими вопросами мы сталкиваемся сегодня на Большом Ближнем Востоке и в других регионах мира. У нас есть грубая сила, чтобы утвердить свою волю там, где это потребуется, и в подавляющем большинстве случаев мы применяли ее с добрыми намерениями. Но кто бы ни стал президентом, нам следует для достижения наших целей гораздо чаще прибегать к силе убеждения, нежели мускулов. Кто согласится встать на сторону Америки, если мы не пытаемся защищать нечто большее, чем свои собственные интересы? Кто будет по доброй воле сотрудничать с нами, если мы требуем сотрудничества только на наших условиях? И если нам все же удастся изменить статус-кво в исламском мире, как мы это сделали в Восточной Европе одно поколение тому назад, какой режим там установится, если роль США как лидера отвергнута даже теми, кто сам стремится к переменам в обществе?

Положительным моментом является то, что мировое сообщество с готовностью приветствует возвращение Соединенных Штатов к своей традиционной роли лидера. Большинство стран по-прежнему гораздо больше беспокоит возможное проявление изоляционизма со стороны Америки, нежели унилатерализма. Мы можем использовать подобные настроения для формирования новых коалиций, направленных против терроризма и оружия массового уничтожения, в пользу создания более свободного и безопасного мира.

Но недостаточно только ставить перед собой благородные цели. Соединенные Штаты нуждаются в лидерах, способных гарантировать, что наши средства не будут дискредитировать наши собственные цели. Нам нужен дальновидный реализм, свободный от идеологических шор, разделяющих нас с нашими естественными союзниками во всем мире. Словом, необходимо, чтобы наша сила была, как и прежде, подкреплена моральным авторитетом. Только такое сочетание будет способствовать ослаблению наших врагов и вдохнет надежду в сердца наших друзей.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851548 Самьюэл Бергер

Пакистан против международной «мантры»

Резюме Пока Вашингтон обличал «ось зла» за ее попытки разрушить режим нераспространения, этот режим циничным образом нарушал его ближайший союзник – Исламабад. Тем не менее взаимоотношениям США и Пакистана, похоже, ничего не угрожает.

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2004

Тайное стало явным. Подозрения относительно того, что пакистанские ученые, реализующие свои программы в области ядерного оружия (ЯО), поделились своими разработками с другими странами, полностью подтвердились. Раскрытая сеть распространителей претендует на звание «самого большого черного рынка ядерных технологий» за всю историю. А глава МАГАТЭ Мохамед Эль-Барадеи и вовсе напугал: странно, мол, что где-нибудь в мире при таких масштабах теневого распространения до сих пор не разразилась ядерная война.

Еще в январе 2004 года режим нераспространения ядерного оружия находился в состоянии хотя и шаткого, но равновесия, с которым все либо согласились, либо так или иначе смирились. Скандал грянул в последних числах января, когда доктор Абдул Кадир Хан, отец пакистанской атомной бомбы, был взят под домашний арест и уволен с поста советника президента Пакистана по науке и технологиям. Национальное телевидение показало встречу Кадир Хана с Первезом Мушаррафом, на которой доктор публично признался, что участвовал в передаче ядерных технологий в Северную Корею, Ливию и Иран. Несколько ученых, принимавших участие в незаконной торговле, были также задержаны.

По сообщениям западной прессы, США призывали пакистанского лидера арестовать доктора Хана еще в 2002-м, когда госсекретарь Колин Пауэлл якобы передал Исламабаду доказательства незаконной ядерной торговли. На снимке, сделанном со спутника-шпиона, пакистанский транспортный самолет в КНДР был запечатлен в момент загрузки в него ракет. По предположению спецслужб, имела место сделка, в рамках которой Пакистан получал северокорейские ракетные технологии в обмен на свои ядерные. Позже, однако, генерал Мушарраф в одном из интервью заявил, что никаких американских «улик» не видел, иначе незамедлительно принял бы меры. Тем не менее дата ареста советника президента, скорее всего, была согласована с Вашингтоном: на следующий же день после признания Хана президент Буш выступил с масштабной инициативой по безопасности в области распространения ЯО. Детально проработанный план не был похож на экспромт.

Неопровержимые свидетельства вины Кадир Хана, национального героя Пакистана, были обнаружены в начале года благодаря ливийскому лидеру Муамару Каддафи. В декабре 2003 года тот решил прекратить разработку военной ядерной программы и предоставил инспекторам МАГАТЭ всю документацию. Там и обнаружился компромат на пакистанских ядерщиков.

По уровню скандальности история сравнима разве что с историей 1986-го, когда израильский физик Мордехай Вануну поведал британской прессе о военной ядерной программе Израиля. Однако тогда речь шла лишь об обнародовании факта, и без того известного всему миру. К тому же Израиль никому не передавал своих технологий. «Пожалуй, разоблачение Кадир Хана – это самый серьезный кризис режима нераспространения», — говорит чрезвычайный и полномочный посол (в отставке), старший советник ПИР-Центра политических исследований Роланд Тимербаев. Эту оценку разделяет и ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований Владимир Новиков.

Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), подписанный в 1968 году, сроком действия в 25 лет и бессрочно продленный в 1995-м, зафиксировал двойные стандарты в отношении обладания ядерным оружием. С одной стороны, арсеналы стран ядерной «пятерки» были легитимизированы, с другой – все прочие страны, подписав документ, лишались права получить каким-либо образом оружие массового уничтожения (ОМУ), при том что государства – члены ядерного клуба обязались не передавать ядерных технологий не обладающим ЯО странам. Как считает глава Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Алексей Арбатов, «данный дефект Договора, легализующий изначальное неравенство между разными категориями его участников, является слабым звеном всей конструкции режима нераспространения, объектом как справедливой критики, так и спекулятивных нападок неядерных стран или стран, не участвующих в ДНЯО».

Понятны политические обстоятельства, заставившие страны-отказники, такие, как Индия, Пакистан, Израиль или Ливия, разрабатывать (в том числе и при содействии стран «пятерки») собственные ядерные программы. Но тот факт, что одно из государств, получивших ядерное оружие в обход режима нераспространения, занималось к тому же и его последующим распространением, представляет ситуацию в ином свете.

«Информация о распространении Пакистаном ядерных технологий в очередной раз подтвердила недостаточную устойчивость режимов нераспространения, — считает главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, советник ПИР-Центра политических исследований генерал-майор запаса Владимир Дворкин. — Безусловно, они сыграли свою роль, иначе число новых ядерных государств превысило бы десяток. Но издержки режима нераспространения очевидны».

«Режим находится в такой глубокой коме, что пинком больше, пинком меньше – для него не критично, так что разоблачения Пакистана ни на что не повлияют. Произошедшее демонстрирует разницу между дипломатическим паркетным ДНЯО и реальным непролазным бездорожьем в области нераспространения», — полагает директор московского представительства американского Центра оборонной информации Иван Сафранчук.

Поскольку главный механизм режима нераспространения оказывается неэффективным, нужны другие пути решения проблемы. Так, президент США Джордж Буш обнародовал в начале февраля план, направленный на сдерживание процесса распространения ЯО.

Документ обязывает все страны – вне зависимости от их участия в ДНЯО – подписать в течение года Дополнительный протокол к ранее взятым гарантиям МАГАТЭ, что позволит инспекторам осуществлять инспекции ядерных объектов. Если страна отказывается от подписания, Группа ядерных поставщиков (ГЯП) откажет ей в передаче каких-либо ядерных материалов, в том числе и мирного характера (что означает остановку атомных станций страны, если у нее нет возможности нарабатывать ядерное топливо собственными силами). Одна из предложенных инициатив предполагает перехват и обыск судов, подозреваемых в перевозке запрещенных материалов. Эту идею уже поддерживают 11 стран, и еще три готовы присоединиться.

По словам Дворкина, «решение администрации США о проверке подозрительных транспортных средств укладываются в принятую Америкой стратегию контрраспространения. Согласованные действия в рамках этой концепции отвечают интересам России».

«В реальности бороться с распространением можно, заключая секретные сделки с традиционными распространителями, – уверен Сафранчук. – Надо вырвать тех, кто обладает этими технологиями, из круга тех, кто стремится их получить. Открытые договоренности заключить невозможно, потому что тогда придется пересматривать Договор. Но открыть этот ящик Пандоры никто не решится. В реальности параллельный режим нераспространения будет строиться на основе двусторонних соглашений».

Вместе с тем не исключено, что по отношению к злостным нарушителям потребуются не только дипломатические меры. Как считает Владимир Дворкин, в этом случае «первый шаг – экономические санкции. Второй – частичная или полная блокада. Следующим шагом могли бы стать консолидированные решения о принудительных инспекциях. Далее – выборочные точечные удары по объектам инфраструктуры, связанным с производством оружия массового уничтожения и средств его доставки (при условии, что это не приведет к радиоактивному, химическому или бактериологическому заражению). Наконец, последний шаг – операции наподобие проведенных в Афганистане и Ираке. Каждый последующий шаг предпринимается только в случае отсутствия результатов предыдущего. Безусловно, эффект от таких мер будет выше, если их принимать в рамках Совета Безопасности ООН или хотя бы “большой восьмерки”. Если же это не удастся, нельзя исключать того, что США и их союзники будут действовать в одностороннем порядке».

Между тем после операций в Афганистане и Ираке наметились некоторые позитивные сдвиги. По-мнению Дворкина, «прежде чем продолжать свои программы создания или приобретения ОМУ и средств доставки, диктаторы в других странах с обостренным вниманием всматривались в фотографии пойманного Хусейна, примеряли на себя его последнее убежище, представляли себя с фонарем во рту. И, по-видимому, размышляли о том, что лучше лишиться ОМУ и ракет, чем своих роскошных дворцов. Есть основания полагать, что Каддафи принял решение прекратить работы над ОМУ и средствами доставки большой дальности по итогам именно таких размышлений».

Впрочем, основному виновнику скандала, Исламабаду, похоже, ничто не угрожает. Вашингтон демонстрирует завидное понимание пакистанской линии, хотя, казалось бы, у него есть повод занять весьма жесткую позицию. Ведь практически нет сомнений в том, что руководство Пакистана было, как минимум, осведомлено о незаконной торговле ядерными материалами. Кроме того, Абдул Кадир Хан, главный нарушитель режима нераспространения ЯО, по сути, прощен Мушаррафом. Да и госсекретарь Пауэлл неоднократно заявлял, что США не настаивают на выдаче Кадир Хана или предании его суду. «Возможно, Хан и был самым большим распространителем в истории. Но теперь он уже им не является. Президент Мушарраф допросил доктора Хана, получил полную информацию, и мы теперь имеем всю информацию об этой сети распространителей», — сказал Колин Пауэлл.

Таким образом, судя по всему, взаимоотношения США и Пакистана выдержат испытание ядерным скандалом.

«События декабря – января показали, что правящая верхушка, возглавляемая генералом Мушаррафом, определилась в приоритетах и внешнеполитических предпочтениях... Военные власти решили пойти навстречу настоятельным просьбам США и начать реальную энергичную борьбу с экстремистами внутри страны... Это качественный сдвиг, первый показатель того, что Пакистан встал на путь полного и безоговорочного сотрудничества с США в борьбе с терроризмом», — говорит заведующий отделом Ближнего и Среднего Востока Института востоковедения РАН Вячеслав Белокреницкий.

Как полагает эксперт, именно антитеррористическая составляющая будет играть решающую роль на пакистанском направлении внешней политики США. Арбатов уточняет, что, «помимо нераспространения, у государств имеются другие, зачастую более приоритетные внешнеполитические интересы. Для России, к примеру, экономические и политические выгоды от сотрудничества с Индией и Ираном в целом более ощутимы, чем результаты процесса нераспространения; то же самое можно сказать о политике США в отношении Пакистана».

«Вашингтон, на мой взгляд, высоко оценивает позицию Пакистана как в ядерной области, так и в области борьбы с терроризмом, — считает Белокреницкий. — Вряд ли США пошли бы на установление какого-то режима контроля за пакистанским ЯО: это вызвало бы очень большое недовольство в обществе, особенно в политически мобилизуемой его части. Другое дело — скрытый контроль... Но прямого контроля быть не должно. Думаю, США будут это иметь в виду, так или иначе опасаясь и прихода к власти других людей, и реальной потери контроля за ядерным оружием».

«В явной форме контроль за пакистанским ядерным арсеналом невозможен, — соглашается Иван Сафранчук. — Посредством конфиденциальных договоренностей — вполне».

Нынешнее взаимопонимание обеих стран не снимает вопроса о том, как станут развиваться события в дальнейшем. Пакистан едва ли согласится подписывать Дополнительный протокол без того, чтобы подпись под таким же документом поставила Индия. Если США не уговорят Дели, между Вашингтоном и Исламабадом возникнет конфликт. Пойдет ли Пакистан навстречу Америке в этом и других возможных спорных вопросах, будет во многом зависеть еще и от других факторов. В частности, до какой степени Исламабад доверяет сегодня Вашингтону и не опасается ли он, что в случае изменения внешнеполитической конъюнктуры США изменят свое отношение к Пакистану. Подобное уже случалось в истории двусторонних связей: в 1990 году, вскоре после вывода советских войск из Афганистана, Вашингтон свернул программы экономической и военной помощи своему еще недавно ключевому союзнику в регионе.

«Опасения такого рода могут быть, — полагает Вячеслав Белокреницкий. — Но Пакистан заручился долгосрочной программой военной и экономической помощи у США: в течение 5 лет те предоставят помощь в размере 3 млрд долларов… Руководство страны может рассчитывать на то, что Америка не бросит Исламабад Первые серьезные трения между Пакистаном и США появились в 1965 году, потом — в 1990-м… Но в обоих случаях провоцировал Пакистан. В 1965 году Исламабад ввязался в войну с Индией, в 1990-м попытался проводить собственную, не устраивавшую Вашингтон политическую линию в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, продолжал осуществлять военную ядерную программу. Но ситуация никогда не выглядела так: мол, мы получили от вас всё, что хотели, и теперь бросаем. Действуйте, как обещаете, — получите всё, что хотите, а будете нарушать — получите ответ».

В ситуации, когда существующие механизмы контроля за ядерным нераспространением все чаще дают сбой, инициатива в урегулировании проблемы переходит к тем, у кого есть реальная власть для воздействия на ситуацию, — Соединенным Штатам. Правда, США ведут свою политику со значительной оглядкой на собственные интересы и политические обстоятельства. Но других сил, способных установить какие-то правила игры, на международной арене сегодня нет. Остальным странам остается лишь смириться с нынешними обстоятельствами, которые все же позволяют надеяться на то, что режим нераспространения будет соблюдаться лучше, чем в условиях, когда есть один лишь ДНЯО. Тем более что сам международный договор продолжает действовать и, по мнению экспертов, сохранится в будущем.

«ДНЯО нужен, это правовая база, — говорит Тимербаев. — С помощью этого договора можно влиять на многие страны, на весь Запад. Индия и сейчас фактически уже ведет себя, как подписант договора. Так что за договор будут держаться руками и ногами… На протяжении всех этих 35 лет были разные сбои. Но все равно договор стоит как колосс, все игры ведутся вокруг него. Через год в Нью-Йорке состоится конференция по рассмотрению действия договора. И вот увидите — там мы забудем все взаимные обиды и вместе с американцами сделаем всё, чтобы было принято какое-то совместное заявление. Момент истины настаёт, когда разногласия забываются».

«Договор никуда не денется, — полагает Иван Сафранчук. — Это почти “мантра” международного права. Но ДНЯО перестанет быть синонимом понятия “режим нераспространения”. В реальности этот договор станет гораздо менее значимой составляющей режима».

Пакистан. США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 7 апреля 2004 > № 2913981 Евгений Антонов