Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 декабря 2008 > № 2899032 Сергей Дубинин

Новая Антанта

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2008

С.К. Дубинин – доктор экономических наук, профессор.

Резюме Многополярность является для России не стратегической победой, а новым стратегическим вызовом: она несет в себе и многие риски, и «многие печали». Мир вступает в период пересмотра старых догм, перегруппировки существующих союзов и формирования новых альянсов.

Развеялись гарь и дым спалённых в войне кавказских городов и сел, в зоне конфликта постепенно налаживается мирная жизнь. Россия признала независимость Южной Осетии и Абхазии. Подписаны документы об оказании этим государствам экономической и военной помощи.

Вполне очевидно, что итоги столкновения на Кавказе выходят далеко за пределы данного региона. Внимание российского общест-венного мнения было все это время сосредоточено не столько на проблемах отношений с Южной Осетией, Абхазией или Грузией – нас интересовало и интересует, как недавние события повлияли на отношения России с Соединенными Штатами и Европейским союзом. Резкое обострение риторики заставило многих говорить о начале новой конфронтации. Но если отвлечься от сиюминутных эмоций, станет понятно, что объективно необходимость сближения с Западом вплоть до обязывающего союза только возросла.

ПРОБЛЕМА «ГАРАНТИРОВАННОГО УНИЧТОЖЕНИЯ»

Российский аналитик в области международной безопасности Павел Золотарёв писал на страницах этого журнала: «Фундаментальным фактором взаимного недоверия является высокая готовность стратегических ядерных сил сторон к применению из-за сохранения задачи взаимного ядерного сдерживания. Оба государства оказались заложниками средств, созданных в период холодной войны, прежде всего межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования, которые не могут быть переведены в состояние пониженной готовности к пуску без нарушения штатного режима эксплуатации» («Россия в глобальной политике», т. 6, № 3, май – июнь 2008, сс. 134–135).

Наиболее важная, я бы даже сказал, экзистенциальная проблема, которая разделяет Россию и США, – это стремление Вашингтона лишить Москву ракетно-ядерного паритета, унаследованного от советской эпохи.

Такое желание вполне объяснимо. Россия – единственная держава в мире, способная в прямом смысле уничтожить Соединенные Штаты. И хотя никто не собирается начинать ядерную войну, само наличие такой возможности оказывает огромное влияние на политическую ситуацию и восприятие сторонами друг друга. Так, именно существование паритета позволило Российской Федерации сохранить за собой место постоянного члена Совета Безопасности ООН, помогло ей еще в период экономического упадка стать равноправным участником «Большой восьмерки».

Одновременно тот же фактор сыграл решающую роль в политике расширения НАТО на Восток, а также развертывания элементов национальной системы ПРО США в непосредственной близости от российских границ. После завершения дискуссий на саммите Североатлантического альянса, а также на встрече в верхах Россия – НАТО в Бухаресте (апрель 2008 г.) Дмитрий Медведев и Владимир Путин высказывались в том духе, что для НАТО было бы более целесообразно заняться поисками возможности достичь соглашения с Москвой, чем форсировать дальнейшее расширение за счет вступления в альянс Украины и Грузии. Однако этот вполне обоснованный призыв не был услышан, точно так же как ранее были проигнорированы и многие иные предложения России. Вашингтон отвергает и все ее инициативы о совместном создании и коллективном управлении силами противоракетной обороны.

Возьму на себя смелость предположить, что происходит это именно потому, что российские предложения включают в себя в качестве обязательного условия сохранение ракетно-ядерного паритета между Россией и Соединенными Штатами. Администрация Джорджа Буша в текущем десятилетии выбрала для себя иную стратегию – изматывания Москвы как в ходе конфронтации в области стратегических вооружений, так и в бесконечных противостояниях по периметру российских границ. Сегодня, когда авторитет нашей страны в мире вырос, Соединенные Штаты, по сути, пытаются навязать России новую гонку вооружений, которую она заведомо не сможет выиграть, как когда-то не смог ее выдержать Советский Союз. Логика, видимо, в том и заключается, чтобы Москва пошла на неприемлемо высокие затраты бюджетных, интеллектуальных и человеческих ресурсов.

Именно исходя из этих расчетов, Соединенные Штаты вышли из Договора по ПРО. В 2009 году истекает срок действия Договора СНВ-1, затем придет черед и ряда других соглашений, ограничивающих число ядерных боезарядов сторон (сегодня оно установлено на уровне 1700–2200) и носителей ядерного оружия. В том же ряду размещение на территории Польши и Чехии американских средств противоракетной обороны, способных контролировать активность российских стратегических сил на всей европейской территории нашей страны и в акваториях Белого, Баренцева и Карского морей.

Нет оснований надеяться, что со сменой американской администрации в 2009-м политика США радикально изменится. Приостановка сотрудничества по линии НАТО – Россия и общее обострение отношений с Вашингтоном в результате недавних событий в Южной Осетии означают долговременное свертывание всяких переговоров по проблемам ПРО на двустороннем уровне.

Через десять-пятнадцать лет мы сможем реально оценить, удался ли американцам прорыв в средствах противоракетной обороны и космических вооружений, который они запланировали. Вероятность того, что средства уничтожения ракет-носителей на активных участках полета и боевых блоков на пассивных участках будут созданы, испытаны и начнут развертываться, очень высока. Еще несколькими годами позже Россия, видимо, утратит ракетно-ядерный паритет с Америкой.

Разумеется, Россия по-прежнему будет мощной ядерной державой, способной осуществить доставку и взрыв на территории любого противника нескольких ядерных боеприпасов. Но мы станем лишь одной из многих таких стран. У Соединенных Штатов может возникнуть опасная иллюзия защищенности и безнаказанности в случае применения ими первыми своего оружия.

Оставаясь в ранге «потенциального противника», наша страна будет обоснованно опасаться американской агрессии. Как США, добившись после изнурительной гонки вооружений доминирования в сфере стратегических наступательных вооружений и противоракетной обороны, распорядятся этим достижением?

После того как самолеты НАТО бомбили Белград, непросто убедить кого-либо в нашей стране, что такое никогда не произойдет с Москвой и Санкт-Петербургом. Мы нуждаемся в надежной защите от подобного рода угроз. Но в какой именно?

В момент осознания невозможности поддержания на долгий период ядерного паритета с Вашингтоном у Москвы останется не очень богатый выбор альтернатив.

Во-первых, немедленная атака «пока не поздно». Надеюсь, Бог не лишит российское руководство разума и этого не случится.

Во-вторых, заключение союза с противниками Соединенных Штатов, чтобы разделить с ними затраты по созданию «контр-ПРО». Едва ли это станет эффективным ответом на усилия всех стран НАТО, вместе взятых, но такие действия будут крайне дорогостоящими, приведут к новому изданию холодной войны. Впрочем, как в России, так и в США, вероятно, найдутся желающие развернуть новую гонку вооружений.

Эскалация военно-политического противостояния, в том числе и в ядерной области, потребует сосредоточения всех сил на военном строительстве, что, собственно говоря, и делал СССР после Второй мировой войны. Втянуться сейчас в такую конфронтацию – значит подвергнуть себя военной угрозе без надежды на успех и обречь Россию на растрату материальных ресурсов, остро необходимых для решения социально-экономических проблем.

Наконец, в-третьих, Москва может инициировать переговоры с Вашингтоном о новом modus vivendi. Но переговорные позиции окажутся к тому времени заведомо слабее, чем сегодня. К тому же и российская, и американская стороны затратят колоссальные средства на реализацию военных программ.

Самое разумное – начать эти переговоры уже сегодня. Предлагаю назвать такой путь «новой Антантой», поскольку он подразумевает поиск возможности для заключения военно-политического союза с теми, кого традиционно привыкли считать историческими противниками. Так, в конце ХIХ – начале ХХ века правительство Российской империи сделало выбор в пользу союза с Францией, а затем с Великобританией, посчитав его более выгодным и перспективным, чем альянс со старинным и традиционным «другом» – германским кайзером. Сегодня же решением проблемы на долгосрочную перспективу стало бы заключение союза России с Соединенными Штатами.

ЗАЧЕМ НУЖЕН СОЮЗ С АМЕРИКОЙ?

Боевые действия на Южном Кавказе в августе 2008 года резко осложнили для России выбор в пользу «новой Антанты». Российскому обществу очень трудно понять и принять позицию Соединенных Штатов и их европейских союзников в отношении конфликта в Южной Осетии. И все же президенту и правительству России необходимо проявить стратегическое видение на перспективу не одного избирательного цикла, а на 25–30 лет вперед. И в этом свете оценить плюсы и минусы данной альтернативы, равно как и последствия отказа от нее.

Однополярной системы, в которой доминирует Америка, больше не существует. Но и многополярность является для России не стратегической победой, а новым стратегическим вызовом: она несет в себе и многие риски, и «многие печали». Мир вступает в период пересмотра старых догм, перегруппировки существующих союзов и формирования новых альянсов. Речь, без сомнения, пойдет не только об экономических, но и военно-политических блоках. Для гарантий безопасности в этих условиях России нужны сильные союзники. Как показали недавние события, сейчас их нет и Москва получила неприятные (и почему-то для нее неожиданные) свидетельства неспособности обеспечить поддержку своих интересов и действий на мировой арене.

Совсем недавно многие в России утверждали, что отсутствие недвусмысленных взаимно обязывающих отношений с теми или иными государствами является сознательным выбором и явным преимуществом российской позиции. Коалиции якобы могут гибко меняться от случая к случаю по мере потребности и по ситуации. И вот страны СНГ, ШОС, ОДКБ и даже Белоруссия как часть единого с Россией Союзного государства весьма «гибко» отказали в поддержке. Мы заслужили в лучшем случае «понимание».

Нынешние российские власти не готовы платить за присоединение к Западу сколько-нибудь значимую цену. Пока мы согласны сотрудничать с западными структурами на наших собственных условиях. Только вот отечественная элита пока оказалась неспособна четко сформулировать желательные для России правила такого сотрудничества. Еще более сложной оказывается задача стабильно следовать ранее провозглашенным подходам. Волюнтаризм и ad hoc пересмотр ранее принятых решений разрушительны для любых альянсов.

После того как иллюзия однополярного мира, в котором одна великая держава, Соединенные Штаты, может определять течение международных событий, рассеется окончательно, мы окажемся перед реальностью хаоса. В целом ряде взрывоопасных регионов Земли уже сегодня царит соперничество между двумя-тремя региональными «сверхдержавами», которые одна за другой встают на путь гонки вооружений, включая ядерное оружие.

Позиция ведущих ядерных держав вызывает все большее недоверие основной части стран – участниц Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Они видят, что провозглашенные ранее цели дальнейшего сокращения и полной ликвидации оружия массового уничтожения, по существу, отброшены. Число государств желающих обзавестись собственным ядерным арсеналом, будет непрерывно возрастать.

В непосредственной близости от границ России уже находятся как реальные ядерные державы – Китай, Индия, Пакистан и, очевидно, Северная Корея, так и потенциальные – Иран. В случае превращения последнего в ядерную державу «эффект домино» в регионе практически неизбежен. Готова ли Россия к ядерной гонке вооружений, в которой ей придется учитывать совокупный потенциал всех этих государств? Можем ли мы позволить себе соперничество с западными ядерными державами в то же самое время?

После двадцати лет вооруженных конфликтов на Юге с вполне определенным противником – исламским экстремизмом (Афганистан, Таджикистан, Чечня) мы всё еще готовимся к войне вовсе не там и не с теми. Настоящий противник отступил, но не разгромлен. Завтра исламисты могут перейти в наступление не только где-нибудь в Ферганской долине. После признания поражения США в Ираке и вывода оттуда американских войск они попытаются взять под контроль ядерное оружие и ракетную технику в Пакистане либо Иране.

Необходим реальный прорыв в определении национальной стратегии. Уже сегодня России нужно сделать выбор, с каким сообществом обладателей оружия массового уничтожения сблизиться, с кем сотрудничать в военной сфере, с кем заключать союзы. Убежден, что здравый смысл возобладает и руководство страны пойдет на сближение с сильнейшей группировкой, которую принято называть «Западом». Как патриот своей Родины я убежден, что нашему государству необходим политический и военно-оборонительный союз с Соединенными Штатами. Но не вступление в НАТО, а прямой договор о совместной обороне и военно-техническом сотрудничестве Россия – США.

Несомненный плюс альянса с Америкой – возможность сосредоточить силы и средства на модернизации Вооруженных сил и обеспечить их подготовку к такому характеру противостояния, которое наиболее вероятно и на тех направлениях, где угроза выше. Союз с Соединенными Штатами позволит сэкономить огромные средства на одном стратегическом направлении, но, увы, не гарантирует, что на другом не придется создавать крупную военную группировку с участием ряда союзных стран. Разве не будет это легче сделать вместе с США, чем без их участия?

Конечно, между дипломатическими и военными элитами обеих стран существует глубоко укоренившееся недоверие. Наследство холодной войны живо, да и период после ее окончания совсем не способствовал взаимопониманию. Однако властям двух стран предстоит в ближайшие годы произвести переоценку многих ценностей. Пора дать себе отчет в том, что кроме вчерашних проблем уже имеется масса сегодняшних. В глобальном плане у России и Соединенных Штатов гораздо больше общих интересов, чем спорных вопросов. Потенциальный противник у них тоже общий. Разброд и шатания в многополярном мире станут нарастать. Москва и Вашингтон будут нуждаться друг в друге. Кстати, военные действия на Кавказе продемонстрировали всему миру, что российские Вооруженные силы могут быть ценным союзником.

Обеспечить приемлемое для России содержание союзнического договора – дело, безусловно, не простое. Главное в нем – взаимные гарантии того, что в случае нападения какой-либо третьей страны на одного из союзников агрессору совместно будет нанесен удар, обеспечивающий его разгром. Это необходимо распространить и на ядерный, и на неядерный акты агрессии. Договор должен содержать такие меры доверия, которые обеспечивали бы подготовку общих действий и исключали бы саму возможность использования ракетно-ядерного оружия друг против друга.

Желательно предоставление аналогичных гарантий со стороны обоих участников договора и странам-союзницам, то есть европейским государствам – членам НАТО, а также бывшим республикам Советского Союза, при условии, что они захотят получить такие гарантии.

Сама возможность заключения подобного договора будет определяться достижением соглашения между США и Россией по стратегическим вооружениям. Выход из противостояния на основе паритета должен быть четко спланирован и скоординирован с созданием коллективно управляемой системы ПРО. Она будет сочетать в себе национальные элементы, управляемые с участием военных специалистов союзников, центры обмена данными между участниками договора, станции слежения, а также противоракеты наземного и космического базирования, размещаемые в оптимальных точках.

ОТВЕТЫ РОССИИ

Антанта начала ХХ столетия победила в войне на европейском континенте, но России не оказалось среди держав-победительниц. В силу внутренних слабостей она не выдержала испытание войной и погрузилась в пучину еще бЧльших бедствий вследствие социальных революций и Гражданской войны 1917–1922 годов. Россия оказалась «слабым звеном». Чтобы новая Антанта принесла нам успех, Россия должна быть сильной современной державой.

Теоретически есть два варианта реагирования на происходящее сегодня в мире, в том числе и на финансово-экономический кризис.

Первый – попытаться самоизолироваться. По существу, это сыграет на руку нашим открытым противникам, облегчит им осуществление всевозможных антироссийских мер. Но сторонники такой позиции имеются, их аргументы громко звучат в отечественной дискуссии. Им мнится возможность повторить сталинскую индустриализацию в условиях государства, закрытого от мира. «Изоляционисты» стараются не вспоминать, что сталинский «эффективный» менеджмент базировался на эксплуатации дармовой рабочей силы в колхозах и в ГУЛАГе. Как только советское руководство отказалось от этого ресурса, плановая государственная система обнаружила свою низкую эффективность. Может быть, господа-товарищи «изоляционисты» честно скажут, кого теперь они предложат массово «стереть в лагерную пыль»?

Второй вариант – активное участие в глобализированной экономике. Развитие событий в мировой финансовой сфере оставляет глубокий след в любой национальной экономике. В период экономического роста речь чаще всего шла о положительных эффектах глобализации. Казалось, что любой масштабный инвестиционный проект может быть профинансирован за счет мобилизации ресурсов на мировом рынке. IPO российских компаний сопровождались переподпиской инвесторов на их акции. ОАО «Газпром» удалось «поднять» деньги совместно с ENI и построить газопровод «Голубой поток» по дну Черного моря. Не было сомнений и в том, что средства найдутся для других «потоков» – северного и южного направлений. Многие российские компании получили кредиты на хороших условиях под залог собственных акций. Говоря шире, все экономические успехи последнего десятилетия основаны на международном разделении труда и экономическом росте в открытой экономике благодаря присоединению к мировому финансовому рынку.

Финансовый кризис демонстрирует негативные стороны глобальной экономики. Стало очевидно, что подключение к международным товарным и денежным потокам требует от национальной финансово-экономической системы зрелости и прочности. Выяснилось, что российская экономика не готова к таким испытаниям в полной мере.

Инвестиционное сообщество оценивает Россию как страну с «формирующимся рынком», повышенными экономическими и политическими рисками. По сути, так наша экономика оценивалась всегда. Но подчеркнуто громкая публичная конфронтация с Западом в ходе и после войны в Закавказье усугубила ситуацию. Инвесторы побежали с нашего рынка быстрее, чем в предшествовавшие месяцы кризисного года. Кризис вскрыл слабости модели глобализации в целом и российские проблемы.

России необходимо осуществить массовое обновление основных производственных фондов и добиться качественно нового уровня развития человеческого капитала. Руководители страны это ясно понимают и открыто говорят о неизменности курса на международное сотрудничество и открытую экономику. Российская экономика стала рыночной и быстрорастущей, но она не стала эффективной. Без современных технологий переход в новое, постиндустриальное качество и вовсе может не состояться. Нам нужны современные технологии, а их реальными носителями являются иностранные инвесторы. Масштаб необходимых инвестиций таков, что национальному капиталу не справиться с этими задачами даже с подключением государственных бюджетных средств.

Мы не можем позволить себе и остановку важнейших социальных программ. В ближайшие 15 лет перед российской экономикой стоит задача обеспечения гражданам достойного уровня пенсий. В недалеком будущем на одного занятого в экономике будет приходиться один пенсионер, чего в истории страны никогда еще не было.

Для решения поставленных задач российская экономика нуждается в кардинальном снижении того, что принято называть «политическими рисками». Грубо говоря, если мы угодим в состав «оси зла» и наши враги добьются введения реальных экономических санкций, то с надеждами на модернизацию экономики и международную конкурентоспособность российской продукции придется проститься надолго.

И не надо «сказок для взрослых» о передовых достижениях отечественных ученых и конструкторов на всех направлениях. В современном мире такой тотальный охват всех отраслей научно-технического прогресса не способна обеспечить ни одно государство. Вспомним лучше о возвращенных из Алжира боевых самолетах, авионика которых не дотягивала до современных требований. Подумаем, что нам делать с газовыми турбинами ГТ-110 для электростанций производства фирмы «Сатурн», которые она не может уже десять лет запустить в серию и чертежи которых украинские соавторы и партнеры, видимо, успешно продали в Китай. Там уже производят машины, которые совершенно аналогичны ГТ-110. Кстати сказать, китайские руководители отказались и от закупок российской боевой авиационной техники, предпочитая ее бесплатное копирование на собственных предприятиях.

СССР не сумел создать эффективную экономику и распался под грузом проигранной гонки вооружений. А ведь масштаб затрат на военные и научно-технические разработки он позволял себе такой, что ресурсов на молоко и мясо (в том числе даже куриное) для собственного населения не хватало. Мы рискуем сегодня повторить эти «успехи». Нам это нужно? Нет. Президент страны Дмитрий Медведев ясно заявил, что Россия не позволит повторно втянуть себя в эту изматывающую гонку.

ПРЕДЕЛЫ ВОЗМОЖНОСТЕЙ США

А нужен ли союз с Россией Соединенным Штатам?

Еще вчера заносясь в гордыне в качестве единственной страны-гегемона, американцы пренебрегали мнением не только потенциальных партнеров, в том числе и России, – они наплевательски отнеслись к предупреждениям действующих союзников, в частности Германии и Франции. Сегодня и республиканцы, и демократы в США активно обсуждают механизмы коллективных действий на мировой арене.

В ходе кризиса на Южном Кавказе не только Москва, но и Вашингтон столкнулись с очевидными свидетельствами ограниченности своих возможностей. Притязания американской элиты изначально были явно шире амбиций российского истеблишмента. С приходом в Белый дом администрации Джорджа Буша-младшего во властных структурах воцарилась уверенность в том, что единственная сверхдержава способна одновременно выдерживать конфронтацию и побеждать в соперничестве с любым количеством противников во всем мире.

Соединенные Штаты явно внушили президенту Грузии Михаилу Саакашвили собственную уверенность в том, что никто, включая Россию, не решится противодействовать стране, которую Вашингтон публично называет своим важнейшим партнером. Тбилиси, «инфицированный» этими фантомными «гарантиями», предпринял военную авантюру в Южной Осетии. Однако оказалось, что США не обладают реальными рычагами влияния и способностью контролировать ситуацию и действия российских властей.

Необходимость пересмотра позиций Соединенных Штатов стала особенно очевидной для их собственной элиты на фоне масштабного финансового кризиса, начавшегося как американское потрясение, но быстро ставшего общемировым. Американские финансовые институты обслуживают в настоящее время мировой оборот капитала, когда этот капитал принимает денежную, финансовую форму. Трансформация сбережений в инвестиции протекает во всем мире по новой, «глобализированной» формуле: национальные сбережения накапливаются, выходят на мировой финансовый рынок и, только пройдя этот международный этап, вкладываются в ту или иную национальную экономику.

К числу самых общих проблем, от которых страдают не только Соединенные Штаты или какие-либо другие страны, но и весь международный рынок, относится отсутствие адекватного регулирования мирового финансового рынка. Попытки американских регулирующих властей ужесточить требования к раскрытию информации и регистрации игроков и участников на рынках США привели к переносу операций в иные юрисдикции. Развитие инновационных операций с производными финансовыми инструментами разорвало связь финансовых сделок с базовыми реальными активами.

Видимо, национальное законодательство сможет быстро сделать в этой сфере только одно – ввести запрет для национальных юридических лиц иметь на своем консолидированном балансе определенные виды рисковых активов. После этого предстоит договариваться, как оценивать риски активов по единой методике и регулировать работу с ними общими усилиями многих стран. А в течение переходного этапа наиболее рисковые операции будут продолжаться в офшорном «Лас-Вегасе». Односторонние меры для преодоления кризиса и регулирования мировой финансовой сферы недостаточны, даже если затраты на эти цели будут определяться многими сотнями миллиардов долларов.

Пришло время обсуждать методы международного регулирования. Объективно в условиях кризиса американская сторона заинтересована не в нагнетании военно-политического соперничества на мировой арене, а в конструктивном взаимодействии, в том числе и с Россией.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 14 декабря 2008 > № 2899032 Сергей Дубинин

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 15 июня 2008 > № 2906771 Алексей Арбатов

Не разбрасывать камни в стеклянном доме

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2008

А.Г. Арбатов – член-корреспондент РАН, директор Центра международной безопасности ИМЭМО РАН, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме Москва вполне обоснованно взяла направление на изменение «правил игры» в отношениях с Западом, сложившихся в 90-х годах прошлого века. Но дело в том, что сказать «нет» совершенно недостаточно. Необходимо сформулировать конструктивную и конкретную альтернативу по основным вопросам.

Журнал «Россия в глобальной политике» уже не первый год держит планку на уровне высоких мировых стандартов как по системности и актуальности подбора тем, так и по профессионализму и стилю публикаций. Именно поэтому многие его статьи будят мысль и вызывают желание высказать собственное мнение по затронутым вопросам. К таким материалам относится, в частности, опубликованная в выпуске за март – апрель 2008 года статья Тимофея Бордачёва и Фёдора Лукьянова «Время разбрасывать камни».

Ее главный тезис приведен как эпиграф ко всему разделу: «…переход от модели холодной войны к какому-то новому статус-кво, характер которого еще не прояснился, продолжается. В таких условиях Российскому государству было бы рискованно начать полномасштабно “собирать камни”, пытаясь выстроить новую систему взаимоотношений с внешними партнерами. Велика опасность попасть под удар со стороны тех, кто эти камни пока разбрасывает» (сc. 76–77).

Свою идею авторы обосновывают тем, что мир стал неуправляем, на смену старому мировому порядку пришел не новый миропорядок, а хаос. Стремление США установить гегемонию в глобальном масштабе и попытки НАТО создать систему безопасности в евро-атлантической зоне и за ее пределами терпят крах. Глобальные финансово-экономическая и энергетическая системы выходят из-под контроля, а ООН, ОБСЕ и другие международные организации прошлого не адаптировались к новым реалиям, и их жизнь «подходит к концу». Разваливается договорно-правовая система ограничения вооружений и разоружения.

Из этого Бордачёв и Лукьянов делают вывод: тот, кто будет играть по старым правилам или пытаться их заново сформировать, непременно проиграет. Россия правильно делает, доказывают авторы, что с середины текущего десятилетия перешла к «активному и жесткому продвижению собственных фундаментальных интересов» (с. 79) и больше не остерегается идти вразрез с международными структурами, нормами и договорами. Это выражается в суровой критике ОБСЕ, несговорчивости в МВФ, падении интереса к ВТО и новому соглашению с Европейским союзом, решимости наложить вето в Совете Безопаснсти ООН по вопросу о независимости Косово, приостановке членства в Договоре об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) и вероятном выходе из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (ДРСМД) (сс. 84–85). Этот курс авторы статьи предлагают продолжать и впредь.

Ну что же, такая позиция в стиле «мачо» – предельно приземленная, отрицающая всякий идеализм и сурово прагматическая – не может не импонировать большинству в нынешней российской политической элите и общественном мнении. Особенно притягательно выглядит эта «крутизна» на фоне воспоминаний о благоглупостях конца 80-х и политических метаниях и унижениях 90-х годов прошлого века. И все же попытаемся разобраться в существе некоторых базисных предпосылок и выводов.

О ПОПУЛЯРНОМ ТЕЗИСЕ НЕУПРАВЛЯЕМОСТИ XXI ВЕКА

Начнем с того, что управляемость XX века в сравнении с новым столетием сильно преувеличивается. Даже если оставить за скобками две мировые войны и взять только период после 1945-го и до окончания холодной войны, то нынешние представления кое-кого о прошлом – это больше ностальгия, чем объективный исторический анализ. Психологически такое легко объяснить: биполярность ассоциируется со стабильностью, тем более что одним из полюсов был предшественник нынешней России – советская военная сверхдержава и глобальная империя.

Однако на деле после 1945 года управляемость и предсказуемость были скорее иллюзией, чем реальностью. Почти сорок лет мир жил в постоянном страхе перед всеобщей термоядерной войной в результате внезапной агрессии противника, неуправляемой эскалации кризиса либо технического сбоя. Как минимум, четырежды великие державы невольно подходили к грани ядерной войны (1957, 1961, 1962, 1973), причем однажды эту черту почти переступили – во время Карибского кризиса в октябре 1962-го. Тогда человечество было спасено не только и не столько благодаря осторожности Кремля и Белого дома, сколько по счастливому случаю.

Не было никакого «совместного управления» миром сверхдержавами – просто существовали негласно признанные «сферы влияния» в Европе и на Дальнем Востоке, а в остальных частях света ужас перед ядерной катастрофой заставлял обе стороны избегать прямого столкновения в их геополитическом соперничестве. Тем не менее за этот период произошли десятки крупных региональных и локальных конфликтов, унесших жизни более двадцати миллионов человек. Зачастую они разражались неожиданно, протекали неконтролируемо и завершались непредсказуемо, в том числе поражением великих держав: война в Корее, две войны в Индокитае, четыре войны на Ближнем Востоке, войны в Алжире, на полуострове Индостан, на Африканском Роге, в Анголе, Родезии, Афганистане, не говоря уже о бесчисленных внутренних переворотах и кровавых гражданских катаклизмах…

Разделение на «своих» и «чужих» периодически приносило сверхдержавам неприятные сюрпризы. Так, Китай сначала был «великим восточным другом», а потом стал главным военно-политическим и идеологическим врагом СССР, насеровский Египет выступал в качестве основного ближневосточного клиента Москвы, а садатовский Каир переметнулся к Соединенным Штатам.

Франция вышла из военной организации НАТО и подрубила под корень тыловую инфраструктуру альянса. Главный оплот американского влияния в Персидском заливе Иран, которому Соединенные Штаты продали горы оружия и заложили обширную ядерную программу, стал их заклятым врагом. Напавший на него Ирак сначала был американским помощником, а потом, после захвата Кувейта, стал основным противником США. Перечень примеров можно было бы продолжать, но и так ясно, что управляемость в период холодной войны – это скорее миф, чем реальность.

Спору нет, мир, вступивший в эру многоплановой глобализации и реальной многополярности, стал гораздо более сложным для понимания, а значит, и для согласованного управления ведущими державами. Ясно и то, что эйфория и надежды на всеобщую гармонию после окончания холодной войны были наивны. Но при всех разногласиях и соперничестве между великими державами сейчас нет антагонистических противоречий, не существует угрозы большой войны, никто никого не стремится «закопать». Как бы ни были ведущие государства подчас недовольны друг другом, ни одно из них (исключая маргинальных политических безумцев, которые есть везде) не желало бы крушения и распада США, России, Евросоюза, Китая, Индии, Японии, Бразилии, ЮАР, Украины, Казахстана… Все они хорошо осознают, что непредсказуемые последствия образовавшейся таким образом «черной дыры» причиняют вред, намного больший, чем выигрыш от устранения соперника.

Фундаментальная общность интересов многополярного мира, экономическая и социальная взаимозависимость диктуют гораздо бЧльшую «корпоративную солидарность», сдержанность и избирательность в выборе инструментов достижения интересов, чем страх перед ядерной катастрофой в прошлом веке. Между ведущими державами и их союзниками нет конфликтов, сравнимых по масштабам и жертвам с локальными войнами ушедшего столетия. Исключением являются гражданские войны в Югославии и Таджикистане, спонтанное насилие в несостоявшихся государствах Африки и террористическая война под американской оккупацией Ирака, но это не прямые и не опосредованные конфликты великих держав.

Иными словами, при всей сложности нынешних международных проблем (включая финансовый кризис, дефицит энергосырья и потепление климата) для их решения сейчас имеются более благоприятные предпосылки, а мир стал гораздо менее опасным, чем в годы холодной войны. Оговорку следует сделать в отношении угроз распространения и ракетно-ядерного оружия, и международного терроризма, которые создают вероятность применения ядерного оружия третьими странами либо террористами. Однако противодействие этой угрозе, как и решение других проблем, зависит от субъективной политики лидеров ведущих держав, и именно в ней заключаются главные трудности.

ПОЛИТИКА США В ПОСЛЕДНИЕ ПОЛТОРА ДЕСЯТИЛЕТИЯ

После завершения эпохи биполярности и холодной войны у Вашингтона был уникальный исторический шанс утвердить в международной политике верховенство правовых норм, ведущую роль легитимных международных институтов (прежде всего ООН и ОБСЕ), избирательность и законность применения силы исключительно для самообороны или в целях обеспечения мира и безопасности (по статьям 51 и 42 Устава ООН). Очевидно, что этот шанс возглавить процесс созидания нового многостороннего миропорядка, основанного на балансе интересов, Соединенные Штаты бездарно провалили.

Неожиданно ощутив себя «единственной сверхдержавой» и пребывая во власти эйфории, самолюбования и самонадеянности, политическая элита США все более подменяла международное право правом силы, легитимные решения Совета Безопасности ООН – директивами американского Совета национальной безопасности, а прерогативы ОБСЕ – действиями НАТО. Наиболее яркое выражение такая политика получила в военной операции против Югославии в 1999 году. После смены американской администрации в 2001-м и чудовищного шока от террористических актов 11 сентября того же года эта линия была возведена в абсолют. Вслед за справедливой, законной и успешной операцией в Афганистане Соединенные Штаты вторглись в Ирак (под надуманным предлогом и без санкции СБ ООН), намереваясь в дальнейшем «переформатировать» весь Большой Ближний Восток под свои экономические и военно-политические интересы.

В итоге США увязли в беспросветной оккупационной войне в Ираке (которая чревата еще более тяжелым поражением, чем во Вьетнаме), подорвали миротворческую миссию в Афганистане, раскололи антитеррористическую коалицию. Политика Вашингтона спровоцировала небывалый подъем антиамериканских настроений по всему миру, вызвала новую волну активности международного терроризма, подстегнула распространение ядерного и ракетного оружия.

Необоснованное расширение НАТО на восток возрождает противостояние Запада и России, для которого у обеих сторон нет ни мотивов, ни ресурсов и которое идет вразрез с их экономическими и политическими интересами. За пятнадцать лет, сосредоточившись на проблеме геополитической экспансии, альянс не смог и не захотел фундаментально реформироваться (как, впрочем, и Российская армия без реального гражданского руководства). Самый мощный военный союз в мире, поддерживая в Европе неизвестно зачем 1,8-миллионную армию, не может найти несколько дополнительных вертолетов и батальонов для успешного ведения миротворческой операции в Афганистане.

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ИНСТИТУТЫ И ДОГОВОРЫ

Трудности НАТО, как порождения холодной войны, в ее поисках новой роли в современном мире вполне объяснимы, хотя и не вызывают сочувствия. Проблемы Евросоюза есть следствие его поспешного и непродуманного расширения, но со временем их, видимо, удастся решить. Другое дело Организация Объединенных Наций. Бордачёв и Лукьянов пишут: «Созданная в обстановке жесткой биполярной конфронтации… ООН не может быть адаптирована к требованиям ни имперского, ни многополярного мира» (с. 77).

С этим никак нельзя согласиться. ООН была создана в 1945 году, когда еще была жива антигитлеровская коалиция, и предусматривала как раз формализованный исполнительный «концерт наций» из держав-победительниц как постоянных членов Совета Безопасности (то есть многополярность) плюс нормотворческий международный парламент в лице Генеральной Ассамблеи. Именно раскол антигитлеровской коалиции, приход биполярности и холодной войны парализовали ООН на сорок лет и превратили ее в форум пропагандистской полемики.

После окончания холодной войны наступил короткий золотой век Организации Объединенных Наций, которая стала впервые выполнять свои целевые функции как легитимная структура обеспечения международной безопасности. В частности, из 49 миротворческих операций ООН 36 были проведены после 1988-го. И хотя – в зависимости от локальных условий – не все из них были одинаково успешны, они обошлись гораздо дешевле и принесли более весомые результаты, чем односторонние акции по принуждению к миру со стороны США и НАТО.

Не многополярность и новые сложные проблемы, а односторонняя силовая политика США в текущем десятилетии нанесла удар по эффективности этой организации. Конечно, мир неузнаваемо изменился с 1945 года, и ООН настоятельно требуются глубокие и хорошо продуманные реформы. Но, вопреки мнению авторов рассматриваемой статьи, дело отнюдь не в генетической неадекватности организации, а в обострении разногласий между постоянными членами СБ ООН и в решимости Соединенных Штатов действовать вне международно-правового поля, когда коллеги по Совбезу с ними не согласны.

За это Вашингтон уже горько поплатился в Ираке. Наверное, администрация Буша сейчас дорого бы дала, чтобы повернуть время вспять и прислушаться к доводам России, Франции, Германии и Китая в 2003-м против необоснованной военной операции. И Западу еще предстоит расплатиться за то, как решалась проблема Косово. Глубоко увязнув в Ираке, США не решаются на одностороннее применение силы против Ирана. Но, собственноручно подорвав авторитет Совета Безопасности ООН, они дали повод и Тегерану безнаказанно игнорировать вот уже четыре резолюции Совбеза по иранской ядерной программе.

Международная система договоров по разоружению тоже не стала анахронизмом после окончания холодной войны. Без твердой опоры на системы и процессы ядерного разоружения нежизнеспособен и режим нераспространения ядерного оружия, что наглядно подтвердили события последнего двадцатилетия.

Правда, есть миф, что окончание холодной войны подстегнуло распространение ядерного оружия. Но и это не так. За четыре десятилетия холодной войны ядерное оружие обрели семь стран («Большая пятерка» плюс Израиль и ЮАР), а после ее окончания – три государства (Индия, Пакистан и – с оговорками – КНДР). Самые значительные прорывы в разоружении имели место в 1987–1999 годах: ДРСМД, ДОВСЕ, Конвенция о запрещении химического оружия, Протокол о контроле над конвенцией по бактериологическому и токсинному оружию, Договор СНВ-1, параллельные сокращения тактического ядерного оружия США и России, Договор СНВ-2, рамочные соглашения по СНВ-3 и по противоракетной обороне театра военных действий (ПРО ТВД), Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), адаптированный ДОВСЕ .

Нет сомнения, что вовсе не случайно это был самый продуктивный период и в нераспространении ядерного оружия. К Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) присоединились 40 новых государств, включая две ядерные державы (Франция, КНР), он был бессрочно продлен; вступил в силу Дополнительный протокол для укрепления гарантий Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ); семь стран отказались от ядерного оружия и военных ядерных программ или были лишены их насильно (ЮАР, Украина, Казахстан, Белоруссия, Бразилия, Аргентина, Ирак).

Однако в текущем десятилетии безответственный курс США повлек за собой демонтаж системы разоружения, начиная с Договора по ПРО и кончая большинством вышеупомянутых соглашений. Вашингтон стремился максимально развязать себе руки для развития военных программ, опираясь на свое огромное военно-техническое превосходство. А в действительности он дал свободу рук странам, стремящимся к обладанию ядерным оружием и ракетными технологиями, и подорвал сотрудничество великих держав.

Ныне система и режимы ДНЯО трещат по швам. КНДР вышла из этого договора и провела ядерное испытание, Иран упорно движется к этому порогу по пути ядерных технологий двойного назначения, еще десяток стран заявили о намерении последовать данному примеру, ширится «черный рынок» контрабанды ядерных материалов и технологий, обладая которыми террористы могут получить доступ к атомному взрывному устройству.

Со своей стороны Россия недавно ввела мораторий на ДОВСЕ и заявила о вероятном выходе из ДРСМД. После истечения срока действия Договора СНВ-1 в 2009-м потеряет смысл и Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов (СНП) от 2002 года. Этот договор, срок действия которого истекает в 2012 году, предусматривает сокращение ядерных боезарядов США и РФ до уровней 1 700–2 200 единиц, но не имеет своей системы контроля и опирается на нормы СНВ-1.

От соглашения по ядерному разоружению останутся лишь договоры о частичном запрещении ядерных испытаний от 1963 и 1976 годов и несколько символических документов. В таком случае и на ДНЯО, скорее всего, можно будет поставить крест со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Все это не может не внушать острую тревогу. Но при чем тут «многополярность, формирующаяся в условиях распада институтов», о которой пишут Бордачёв и Лукьянов (с. 85)? Налицо преднамеренный и безответственный слом таких институтов и норм – в значительной мере со стороны нынешнего руководства Соединенных Штатов при поддержке некоторых их союзников, а с недавнего времени, увы, и с участием России.

Экономика и климат – предметы особого разговора, а вот нынешняя ситуация в сфере международной безопасности неуправляема ровно настолько, насколько ведущие державы не умеют ею управлять, не желая понимать ее механизмов и обратных связей. Она именно настолько неконтролируема, насколько ведущие страны ставят свои узкокорыстные, зачастую конъюнктурные интересы и амбициозные прожекты выше согласованных приоритетов и совместных действий по укреплению общей безопасности.

КАКАЯ ПОЛИТИКА НУЖНА РОССИИ?

Вряд ли кто-то станет возражать против российской политики «наращивания своей относительной силы» и «активного и жесткого продвижения собственных фундаментальных интересов» (сс. 75, 79). Весь вопрос в том, как трактовать эти фундаментальные интересы. Одна версия, выдвигаемая, в частности, некоторыми экс-либеральными телеобозревателями, сводится к принципу «хватай все, что плохо лежит, а там видно будет». Другая трактовка предполагает определение внешнеполитических приоритетов и своих реальных возможностей, предвидение последствий собственных действий на несколько ходов вперед, утверждение важных международных принципов, которые в конечном итоге лучше и надежнее обеспечат национальные интересы.

Например, какую выгоду получила бы Москва от выхода из Договора по РСМД? Развернуть несколько дивизионов ракет «Искандер» повышенной дальности? Но при этом США будут иметь мощный аргумент в пользу дальнейшего расширения инфраструктуры ПРО в Европе, получат легальную возможность вернуть ракеты «Першинг-2» либо более современные системы с коротким подлетным временем на континент, причем не в ФРГ, а в страны Балтии.

Формальное признание Россией независимости Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья ничего не изменит в их материальном положении сверх начатого Москвой расширения экономических и гуманитарных контактов. Но это сыграет на руку сторонникам расширения НАТО на Украину, Грузию, Молдавию, а затем подтолкнет их к военному решению вопросов отделившихся территорий. Тем более что кроме России (и, возможно, Армении) ни одно из государств – участников СНГ не присоединится к такому признанию. От него отмежуются Китай, Индия, многие другие партнеры России на мировой арене, которые сейчас осуждают позицию ряда стран НАТО в отношении Косово. В дальнейшем вооруженный сепаратизм может вновь поднять голову в самой России и получить прямую поддержку извне, особенно с нарастанием демографических проблем.

Москва вполне обоснованно взяла направление на изменение «правил игры» в отношениях с Западом, сложившихся в 90-х годах прошлого века. Парадигма отношений того периода, когда Москва вольно или невольно шла в фарватере американского курса, когда с ее интересами не считались и ее мнением пренебрегали, абсолютно неприемлема сегодня. Ныне Россия стала значительно сильнее в экономическом и политическом отношении, а позиции США, Евросоюза, Японии ощутимо ослабли, причем в основном по их собственной вине. Проблема российской внешней политики не в том, что она стала более активна и самостоятельна, а в другом. Именно в этой связи тезис о продолжении «разбрасывания камней» вызывает серьезные возражения.

Дело в том, что сказать «нет» совершенно недостаточно. Необходимо сформулировать конструктивную и конкретную альтернативу по главным вопросам. Например, вполне обоснованно выступая против расширения НАТО на Грузию и Украину, России следовало бы четко изложить свое долгосрочное видение отношений как с Североатлантическим альянсом, так с соседними республиками. Ведь столь мощные военные организации и силы, как имеющиеся у России и НАТО, не могут просто мирно соседствовать, не обращая друг на друга внимания и занимаясь только своими делами. Они либо будут всё теснее сотрудничать и интегрироваться, либо станут подозревать другую сторону во враждебных намерениях и готовиться к военному конфликту.

Примером тому служит начавшаяся недавно на Западе кампания, направленная на возрождение «военной угрозы» с востока (указывая на полеты российских стратегических бомбардировщиков, дальние походы и стрельбы корабельных соединений). О том же свидетельствует новомодная концепция российской военной доктрины об «угрозе авиационно-космического нападения» и о развитии потенциала ее отражения, что подразумевает не что иное, как большую войну с НАТО.

России надо решить для себя, рассчитывает ли она на военную конфронтацию или на углубление военного сотрудничества с альянсом, создание крупного общего корпуса быстрого реагирования для совместных миротворческих операций в Европе и за ее пределами, борьбы с терроризмом, пиратством, контрабандой ядерных материалов и ракетных технологий. Все это подразумевает военный союз нового типа и глубокую реформу как НАТО, так и российской военной организации. Ждать инициативы со стороны Запада в нынешних условиях не приходится. Именно Россия, возрождаясь как великая держава, могла бы выдвинуть долгосрочный проект. В таком контексте ее возражения против расширения альянса выглядели бы вполне убедительно, а преодолеть саботаж новых членов НАТО было бы гораздо легче.

Делу немало помогли бы и предложения, направленные на решение проблем соседних республик, гарантии их суверенитета и территориальной целостности, планы экономического и гуманитарного сотрудничества при условии закрепления их военно-политического нейтралитета. И наоборот, разговоры об отделении Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья, Крыма и Донбасса сплачивают общественность и элиты соответствующих стран на антироссийской основе, побуждают обратиться к НАТО как единственному гаранту их территориальной целостности.

Другой пример – план США по строительству систем ПРО в Центральной Европе. Москва правильно сказала «нет», поскольку ракетная угроза Ирана пока не материализовалась, а новая база ПРО получит маргинальную возможность перехвата нескольких российских межконтинентальных баллистических ракет. Россия предложила сотрудничество в этой сфере на основе совместного использования радиолокационных станций (РЛС) в Азербайджане и Центра обмена данными о ракетных пусках в Москве. Однако, признав тем самым наличие ракетной угрозы с юга, Россия не может выдвигать радар и центр в качестве альтернативы системе ПРО, для которой нужны дополнительные РЛС и ракеты-перехватчики. Требуется или разветвленная российская система ПРО, или совместная с Соединенными Штатами и НАТО противоракетная оборона, которая тоже подразумевает военный союз нового типа.

В последнее время в российской политике наметилось по обеим темам позитивное продвижение. После саммита альянса в Бухаресте в апреле 2008-го Дмитрий Медведев и Владимир Путин весьма прозрачно высказались в том отношении, что вместо поспешного расширения на восток Североатлантическому блоку следует сосредоточиться на развитии хороших отношений и сотрудничества с Россией – и тогда многие конфликтные ныне вопросы будут выглядеть иначе. По поводу противоракетной обороны Путин сказал, что видит будущее решение в создании совместной системы ПРО России, США и Европы.

Однако для того чтобы эти идеи воспринимались не как полемические декларации, а всерьез, необходимо их продуманное военно-политическое и военно-техническое наполнение. Тут имеется непочатый край работы. Ни государственные ведомства, ни экспертное сообщество России не торопятся с предложениями. Многие просто не воспринимают заявлений руководства всерьез. Другие не желают брать на себя какую-то ответственность и обременять себя дополнительной работой. Третьи намеренно саботируют любые подобные инициативы, рассчитывая на упрочение своих позиций внутри страны в условиях роста конфронтации с Западом, невзирая на огромный ущерб, который, если придерживаться такой линии, может быть причинен национальным интересам и безопасности России.

Курс «бросания камней» авторы статьи советуют продолжать, пока не закончится «переход от эпохи холодной войны к какому-то новому статус-кво» (с. 76). Однако это ожидание может никогда не завершиться. Многополярная международная система, по сравнению с однополярной или биполярной, по своей природе переменчива и динамична; она никогда не придет к какому-то постоянному статус-кво. Конечно, в отличие от европейского «концерта наций» XIX века, нынешняя международная система неизмеримо более сложна и глобальна. Но и при ней в самом выигрышном положении оказывается та держава либо коалиция, которая построит наиболее оптимальные отношения с другими «центрами силы». Это дает большие преимущества для влияния на международную политику в своих интересах.

Выстраивание конструктивных взаимосвязей с другими государствами и союзами предполагает достижение договоренностей по важнейшим вопросам, повышение эффективности прежних многосторонних институтов и создание новых структур. Великая держава должна не разрушать, а активно формировать новую систему международных отношений, пока эту систему не создали другие без должного учета ее интересов. Нельзя поддаваться соблазну «доломать» ослабленные международные институты и договоры, по-быстрому урвать все что можно, следуя плохому примеру США. Ведь как раз такая политика привела Соединенные Штаты к провалу, подорвала их лидерство в мире, несмотря на огромное американское превосходство по экономическому и военному потенциалам, на подавляющее влияние США в международных союзах и организациях.

Запуская новый этап своих экономических и демократических реформ, Россия способна одновременно оказать большое позитивное влияние на формирование новой системы международных отношений. Разумеется, это возможно при том непременном условии, что Москва будет ясно представлять себе, чего хочет. Если она, как и подобает великой державе, станет придерживаться твердых принципов и вести себя последовательно и предсказуемо. Если она сможет адекватно представлять себе окружающий мир и точно соизмерять свои желания и возможности.

Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 15 июня 2008 > № 2906771 Алексей Арбатов

Россия. Евросоюз. США > Нефть, газ, уголь. Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 декабря 2007 > № 2911911 Надя Кампанер

Европейская энергобезопасность и уроки истории

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2007

Надя Кампанер – научный сотрудник Центра геополитических проблем энергетики и энергоресурсов (CGEMP) Университета Дофин (Париж).

Резюме Более четверти века назад проект газопровода из Сибири в Европу привел к расколу западного мира. Навязанное США эмбарго на поставку технологий вызвало протест ряда глав европейских государств. Вокруг «уренгойской трубы» объединились ведущие страны Европейского сообщества, в равной степени заинтересованные в сотрудничестве с Советским Союзом.

Россия поставляет нефть и газ в страны Западной Европы уже в течение многих десятилетий. Однако за последние несколько лет эта скучная, по сути, тема стала очень модной в средствах массовой информации. Вопросы энергетики, ныне крайне политизированные, занимают все большее место во всевозможных геополитических исследованиях и привлекают все большее число аналитиков всех мастей. Торговля энергоресурсами с Россией становится предметом растущих опасений и в европейских политических кругах.

Споры эти далеко не новы. Более четверти века назад предметом бурной полемики было строительство газопровода из Сибири в Западную Европу. Этот проект привел к расколу: навязанное США эмбарго на поставку технологий вызвало протест некоторых лидеров, решительно настроенных участвовать в проекте, необходимом для удовлетворения быстро растущего спроса на природный газ. Вокруг «уренгойской трубы» объединились ведущие государства Европейского сообщества, заинтересованные в сотрудничестве с Советским Союзом.

В период холодной войны энергетическое сотрудничество представлялось Старому Свету своеобразным мостом, перекинутым поверх политических разногласий, поскольку оно способствовало сближению Западной Европы и восточного блока. По мнению бывшего канцлера Германии Гельмута Шмидта, экономическое взаимодействие шло рука об руку с развитием дружественных политических отношений: «Два государства, зависимые друг от друга экономически, не будут враждовать. Значит, экономическое сотрудничество, которое я не устаю превозносить в своей стране, служит делу мира», – пишет он в своих мемуарах.

Руководители газовой промышленности Европы поддерживали между собой теплые отношения, основанные на взаимном доверии и уважении и вылившиеся в долгосрочные контракты. Жак Мэр, бывший генеральный директор компании Gaz de France, вспоминает: тридцать лет назад «нас совсем не заботила геополитика». Ветераны европейской газовой отрасли считают, что «газовая Европа» существовала уже в 1970–1980-х годах: крупные западноевропейские компании совместно вели торговлю с советской стороной. Они составляли «Большой альянс», благодаря которому каждая страна поддерживала тесные связи с соседями. Действительно, сотрудничество между национальными компаниями и правительствами является важным и необходимым: торговля газом требует строительства магистральных трансконтинентальных газопроводов, и обычно газ, прежде чем он будет доставлен компании – участнику соглашения, пересекает территории нескольких стран. Напомним, что одной из изначальных целей Энергетической хартии было создание, перефразируя Шарля де Голля, «энергетической Европы» от Бреста (город на западе Франции. – Авт.) до Владивостока.

Сегодня история отчасти повторяется: вопросы, связанные с сотрудничеством в сфере энергетики, вновь вызывают политические страсти, но на этот раз уже внутри самого Европейского союза. Страны ЕС сейчас разобщены как никогда с момента своего стремительного расширения до 25, а теперь уже 27 членов. Например, проект газопровода «Северный поток» иллюстрирует конфликты интересов внутри Евросоюза: с одной стороны, проект поддерживается государствами-основателями, а с другой – торпедируется странами Балтии и Польшей.

Энергетика стала предметом разногласий и между кремлевскими и брюссельскими политиками. Иногда энергоресурсы даже сравнивают с пушками и бомбами. Так, по словам французского депутата Пьера Лелуша, «Россия использует нефть и газ так же, как Брежнев – ракеты». Несмотря на свою вызывающую неординарность, подобная точка зрения сегодня достаточно широко распространена среди политических деятелей.

Оставим в стороне недавние проблемы и споры, в достаточной мере освещенные в СМИ, и вернемся к истокам энергетической взаимозависимости между Европейским союзом и Россией, а также к ее политическим последствиям. Сейчас, когда все чаще мелькают такие выражения, как «газовая война» или «новая холодная война», уместно вернуться к истории развития торговли нефтью и газом между Западной Европой и Россией.

1957: ВОЗВРАЩЕНИЕ РОССИИ НА МИРОВОЙ РЫНОК НЕФТИ

К концу 1950-х годов СССР удается выйти на энергетические рынки Европы или, скорее, возобновить свой экспорт нефти. С конца XIX века Российская империя поставляла в Европу нефть с месторождений в Бакинском нефтегазоносном районе. СССР возобновил эти поставки в начале 1930-х. После Второй мировой войны основными потребителями советской нефти были страны социалистического лагеря. Благодаря открытию «второго Баку» в Волго-Уральском регионе, а также мощным инвестициям в данную отрасль, советская нефтяная промышленность переживала в 1955–1960 годах новый подъем: добыча сырья удваивается, СССР становится вторым после Соединенных Штатов мировым производителем, что позволяет ему вновь начать экспорт нефти.

В обстановке холодной войны возобновление советских поставок вызвало озабоченность на Западе. Кроме того, это всерьез встревожило крупные нефтяные компании, господствовавшие на мировом энергетическом рынке (так называемые «семь сестер»: четыре компании Jersey (Exxon), Socony-Vacuum (Mobil), Standard of California (Chevron) и Texaco, входившие в Aramco, плюс Gulf, Royal Dutch-Shell и British Petroleum. – Авт.). Им трудно было смириться с появлением нового конкурента с более низкими ценами.

Однако в 1957-м, не посчитавшись с позицией англо-американских компаний, итальянская государственная группа ENI заключила с СССР исторический договор на поставку нефти. Президент ENI Энрико Маттеи рискнул импортировать советскую нефть невзирая на вето «семи сестер» (само это выражение приписывается именно ему). Такая инициатива четко вписывалась в стратегию диверсификации снабжения, разработанную ENI. В результате Италия стала важным импортером российского сырья и до сих пор остается одним из главных торговых партнеров России.

В 1950–1960-х годах Советский Союз смог вновь начать экспорт в Западную Европу не только за счет демпинговых цен, позволивших проникнуть на нефтяной рынок, но и за счет заключения бартерных сделок. В разгар холодной войны эта стратегия воспринималась как настоящая политическая атака. «Хрущёв не раз грозил закопать нас в землю. Сегодня становится все более очевидным, что, если ему дать волю, он охотно утопит нас в нефтяном океане», – говорил тогда американский сенатор Кеннет Китинг. Ведущим нефтяным компаниям Запада пришлось в свою очередь снижать цены. Это заставило другие страны-производители сплотиться, выступив единым фронтом на защиту своих доходов. Известный нефтяной аналитик Даниел Ергин считает, что именно наступление СССР, сбивавшего цены для завоевания рынков сбыта, способствовало созданию ОПЕК в 1960 году.

В 1962-м, вскоре после Карибского кризиса, Соединенные Штаты ввели экономические санкции против Советского Союза: в ноябре в рамках НАТО было одобрено эмбарго на поставку труб большого диаметра, необходимых для строительства трубопроводов. Правительство Западной Германии обратилось к крупным сталелитейным компаниям, заключившим с СССР договоры на поставку 130 тыс. тонн стальных труб, с просьбой аннулировать контракты. Однако некоторые европейские страны, например Великобритания и Италия, отказались поддержать эти санкции.

Со своей стороны СССР вследствие эмбарго наладил собственное производство труб большого диаметра, и ему удалось построить самый протяженный на то время в мире первый трансъевропейский нефтепровод «Дружба» длиной 5 500 км. Рассказывают, что на первой трубе, сошедшей в марте 1963 года с конвейера Челябинского завода на Урале, рабочие написали: «Труба тебе, Аденауэр!» Санкции задержали строительство нефтепровода всего лишь на год: первая нитка была введена в строй в 1964-м (по ней нефть поступала в Чехословакию, Венгрию, Польшу и ГДР, которые подписали соглашения с Москвой в декабре 1959 года), и в конце концов в 1969-м эмбарго было снято.

Хотя «широкое дипломатическое наступление Кремля» встретило сопротивление стран западного блока, импорт «красной нефти» в Западную Европу на протяжении 1960-х годов неуклонно возрастал. Эмбарго лишь притормозило энергетическое сотрудничество, так как деловые круги, особенно немецкие, были чрезвычайно заинтересованы в развитии торговли. Еще в 1952-м, всего лишь через семь лет после окончания войны, в ФРГ был создан Восточный комитет немецкой экономики, в задачи которого входило развитие торговых связей между Востоком и Западом, в частности экспорта технологий.

Тем временем в СССР значительно выросла добыча природного газа: открытие в конце 1960-х годов новых гигантских месторождений в Сибири (Уренгой, 1968 г.) и расширение мощностей в Украине и в Средней Азии привели к тому, что общее производство газа увеличилось за десять лет в четыре раза и достигло в 1970 году 198 млрд кубометров. В тот период газовые ресурсы СССР оценивались приблизительно в 40 % мировых запасов, что обеспечивало лидерство на энергетическом рынке. Однако транспортировка газа по сравнению с нефтью имела свои особенности: нужно было строить протяженные магистральные газопроводы. Кроме того, новые месторождения находились в труднодоступных и малопригодных для проживания регионах, в высоких северных широтах. Стране пришлось сконцентрировать колоссальные ресурсы за счет других отраслей промышленности и благосостояния населения, что было возможно только в условиях советского строя. В частности, острой проблемой стала нехватка труб, компрессоров и другого оборудования для создания необходимой инфраструктуры. Для строительства газотранспортной сети в сжатые сроки требовалось столько труб, что их не могла бы произвести ни одна страна в отдельности. Таким образом, сотрудничество с промышленно развитыми западными странами было обусловлено не только технологическим отставанием, но и гигантским объемом работ, который нужно было выполнить в установленные сроки.

Несмотря на сложности, всего за два десятилетия Советский Союз стал главным производителем и экспортером природного газа. Это стало возможно благодаря мощному научно-техническому и промышленному потенциалу, а также высокопрофессиональному менеджменту. Сейчас, когда новые месторождения находятся на еще более удаленных и труднодоступных заполярных территориях, их эффективное освоение не под силу современной России без участия западных компаний с их прогрессивными технологиями и совершенной техникой.

ПЕРВЫЕ КРУПНЫЕ КОНТРАКТЫ НА ПОСТАВКУ ГАЗА

В 1968 году советский газ впервые поступает в Австрию, нейтральную страну. Первые важные торговые переговоры со странами европейского блока состоялись в 1969-м: партнерами выступали немецкий концерн Ruhrgas и итальянская ENI. В том же году ENI при посредничестве Snam Rete Gas подписала первый контракт на поставку газа, предусматривавший закупку 2,5 млрд кубометров в год. Поставки начались с 1974 года благодаря введению в строй газопровода, проходящего через территорию Австрии.

Избрание Вилли Брандта канцлером Германии (1969) знаменовало собой начало «восточной политики» (Ostpolitik), продолженной его преемником Гельмутом Шмидтом. Это благоприятно отразилось на политических и торговых контактах между ФРГ и СССР.

В феврале 1970-го Карл Шиллер, министр экономики ФРГ, и Николай Патоличев, советский министр внешней торговли, подписали беспрецедентный контракт на поставки природного газа в Западную Германию – около 3 млрд кубометров в год. Со своей стороны Германия через концерн Mannesmann оплачивала полученное топливо поставками 1,2 млн тонн труб большого диаметра, необходимых для строительства газопровода. 1 октября 1973 года Герберт Шельбергер, президент Ruhrgas, в торжественной обстановке открыл вентиль в Вайдхаусе, расположенном на границе Чехословакии и немецкой Баварии.

Новые перспективы экспорта привели к созданию в том же году объединения «Союзгазэкспорт». Экспорт газа достиг 4,9 млрд кубометров. Чтобы обеспечить его транспортировку, Советский Союз вел с ENI, Ruhrgas и NAM (Нидерланды) переговоры о строительстве нитки, проходящей по территории Чехословакии и ФРГ.

На протяжении 1970-х углеводородное топливо превращается в главную составляющую торговых связей между ЕЭС и СССР. В результате возник стойкий дисбаланс в структуре торгового обмена: более трех четвертей советского экспорта на европейский рынок приходилось на первичное сырье, тогда как в страны Совета экономической взаимопомощи (СЭВ) в основном поступали оборудование и технологии, по большей части предназначенные для развития энергетики. Оборудование для нефтегазовой промышленности поставлялось преимущественно из ФРГ, Италии, Франции и Японии и составляло 60–70 % от общего объема импортных поставок. Около трети импорта технологий и оборудования в СССР приходилось на Германию, которая по сей день остается главным торговым партнером России.

Развитие энерготорговли сопровождалось строительством крупных трансъевропейских энергосистем. В Германию российский газ поступал через германо-чехословацкую границу в Вайдхаус (энергосистема MEGAL), в Австрию – на австро-чехословацкую границу в Баумгартен (энергосистема WAG). Эти две сети обеспечивали транспортировку всего объема топлива, закупленного в России GDF, ЕMV и Ruhrgas. Построенная сеть трубопроводов прочно связала Западную Европу с Россией. А долгосрочные контракты на поставку газа надежно закрепили эти «стальные» связи.

Нефтяные кризисы 1973 и 1979 годов положили конец изобилию дешевого топлива. Появился более живой интерес как к регионам-производителям, лежащим за пределами Ближнего Востока, так и к альтернативным источникам энергии, таким, как природный газ и атомная энергия. Западная Европа стала разрабатывать стратегию управления энергоресурсами, в основу которой легли энергосбережение и диверсификация (за счет атомной энергетики во Франции и ФРГ, природного газа в ФРГ и Италии). Этому способствовало также освоение новых месторождений в Северном море (Норвегия, Великобритания).

Тем самым Западная Европа добилась снижения внешней энергозависимости. Импорт же сырья из СССР продолжал возрастать.

ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ: ПРОЕКТ ГАЗОПРОВОДА ИЗ СИБИРИ В ЕВРОПУ

В середине 1970-х Австрия, Германия и Франция принимали участие в прокладке газопровода, который должен был связать страны-импортеры с иранским месторождением Канган. Договор, заключенный между странами Западной Европы, СССР и Ираном в 1975 году, предусматривал схему, согласно которой Иран покупал европейское оборудование и продавал газ СССР, в свою очередь Западная Европа покупала уже советский газ. Предметом этого трехстороннего договора было строительство магистрального газопровода IGAT-II (Iranian Gas Trunkline) длиной 1 440 км, по которому газ с юга Ирана должен был поступать на терминал Астара на советской границе. Газопровод предполагалось вести через Тегеран и Грозный до Ужгорода, откуда газ через Вайдхаус подавался бы на европейские рынки сбыта. Поставки должны были начаться в 1980–1981 годах.

Однако этот проект завершился провалом по причине исламской революции в Иране (1979), и от него пришлось отказаться.

Благодаря освоению гигантских месторождений газа в Западной Сибири (Ямбург, Уренгой), Советский Союз представлялся единственным поставщиком, способным заменить Иран. К тому же из-за ценового конфликта с Алжиром Франция отказалась от традиционного поставщика газа и была вынуждена также ориентироваться на голубое топливо из СССР.

Так возник новый проект газопровода, связывавшего сибирские месторождения с европейскими рынками сбыта и позволившего увеличить изначально предполагаемые объемы поставок природного газа (с 24 млрд кубометров в 1980 году до 60 млрд в 1990-м). Напомним, что к этому времени уже были построены два газопровода, соединявшие Ямбург («Северное сияние») и Оренбург («Союз») с Ужгородом на чехословацко-советской границе с ответвлениями к границам Германии и Австрии.

По своим масштабам новый проект выгодно отличался от предыдущих: в нем предусматривалось не только непосредственное снабжение западных рынков, но и двукратное увеличение поставок газа к 1990 году. Советская сторона рассчитывала за счет растущего экспорта газа восполнить недопоставки нефти, рост добычи которой в конце 1970-х оказался сопряженным с определенными трудностями.

В 1979 году СССР начинает переговоры с Германией, Францией, Италией, Бельгией, Австрией и Нидерландами об участии в строительстве газопровода протяженностью 5 400 км. Переговоры велись в двустороннем формате – между СССР и консорциумами банков и энергетических компаний каждой из заинтересованных стран. Наиболее активное участие принимала ФРГ: концерн Ruhrgas и Deutsche Bank выделили 4 млрд немецких марок на закупку компрессорных станций и прочего оборудования. Любопытно, что по первоначальному плану газопровод должен был пройти через территорию Восточной Германии, но ФРГ воспротивилась этому, опасаясь, что ГДР может прервать поставки газа в случае политического кризиса. Более надежным считался транзит через Украину и Чехословакию. Распад восточного блока в начале 1990-х обернулся для газовиков настоящей головной болью. Сегодня, несмотря на отсутствие противостояния между Востоком и Западом, проблемы транзита газа еще более осложнились, и новые совместные проекты предполагают прокладку трубопроводов по дну морей, минуя транзитные государства («Северный поток», «Голубой поток»).

Сторонники газопровода утверждали, что этот проект позволит увеличить и стабилизировать газоснабжение, а значит, укрепить энергетическую безопасность Европы. Вашингтон был против, опасаясь, что валютные поступления будут способствовать укреплению военно-экономической мощи СССР. Кроме того, сближение западноевропейских государств с Советским Союзом могло ослабить Североатлантический блок. И, наконец, СССР мог использовать энергоресурсы как средство политического давления, при необходимости прерывая поставки.

29 декабря 1981 года президент США Рональд Рейган объявил о торговых санкциях против СССР, в том числе о прекращении поставок материалов, предназначенных для строительства сибирского газопровода. Официальной причиной послужили события в Польше, где забастовки и социальные волнения повлекли за собой введение в стране военного положения и массовые аресты.

На саммите НАТО в январе 1982-го разногласия между союзниками обострились, хотя европейцы, казалось, пошли на компромисс: право подписывать ранее предусмотренные договоры с СССР в обмен на отказ заключать контракты на производство работ. Но и эта чисто формальная уступка не соблюдалась; в результате ущерб потерпели прежде всего американские компании, работавшие с СССР. Против торговых ограничений выступили, в частности, Франция и Германия. В ходе Версальского саммита (июнь 1982 г.) Рональд Рейган вновь попытался навязать европейским странам ограничения и требование прекратить финансирование проекта с помощью европейских кредитов. Гельмут Шмидт вспоминает в своих мемуарах: «Когда Рейган настаивал на использовании торговых санкций как инструмента внешней политики, между Рейганом и Миттераном разгорелась длительная и жаркая дискуссия. Новая попытка саботировать в одностороннем порядке, без консультаций, соглашение по газопроводу путем введения эмбарго, по сути, являлась нарушением суверенитета европейских государств». Франсуа Миттеран и Гельмут Шмидт покинули заседание, дав понять, что финансовые и энергетические контракты с СССР не будут изменены. Западная Европа восприняла «крестовый поход Рейгана», как окрестили его тогда журналисты, как вмешательство в ее внутренние дела.

Столкнувшись с негативной реакцией французов и немцев, американский президент решил в одностороннем порядке ввести эмбарго на поставку технологий. «Они [СССР и Европа] могут строить свой газопровод. Но не с нашим оборудованием и не с нашими технологиями», – безапелляционно заявил президент Соединенных Штатов.

Таким образом, европейские компании, сотрудничавшие с СССР, отныне не имели права использовать американские технологии под угрозой применения санкций. Это решение вызвало возмущение в Европе у ряда глав государств и правительств, в том числе у премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Но в целом данное ограничение не имело последствий: Тэтчер и Миттеран посоветовали компаниям, участвовавшим в проекте, не обращать внимания на американские запреты.

На переговорах в Ла-Сапиньер (Канада) в октябре 1982 года был достигнут очередной компромисс: США отменят санкции в обмен на более строгий контроль союзников над поставками технологий в СССР, а также на отказ от выгодных кредитов и от подписания новых договоров на поставку природного газа. Ранее заключенные договоры были признаны и оставались в силе.

Месяц спустя, в ноябре, американский президент подписал секретную директиву NSDD-66 (National Security Decision Directive – в таких документах устанавливались главные направления обороны, внешней политики и разведки. – Авт.), направленную, по сути, на подрыв советской экономики. Директива предусматривала расширение списка ограничений в рамках CoCom (Координационный комитет по экспортному контролю стратегических товаров в страны соцлагеря. – Авт.). Это касалось прежде всего оборудования для нефтегазовой промышленности.

Не имея возможности остановить строительство газопровода, американская администрация преследовала цель замедлить осуществление проекта, чтобы отсрочить поступления в СССР иностранной валюты и ограничить предусмотренный договорами объем закупок газа. В директиве также указывалось, что государства-союзники обязуются не увеличивать импорт газа и ограничиться ранее согласованными объемами поставок.

ПОСЛЕДСТВИЯ ИСКУССТВЕННОГО ОБВАЛА ЦЕН НА НЕФТЬ 1986 ГОДА

Причины резкого падения цен на нефть в 1986-м до сих пор остаются загадкой. В качестве одной из них обычно указывают на стремление Саудовской Аравии увеличить свою долю мирового рынка сбыта, для чего Эр-Рияд резко повысил добычу. Питер Швейцер, сотрудник Института Гувера (США), в книге «Победа: секретная стратегия администрации Рейгана, ускорившая развал Советского Союза» предложил иную версию: падение цен на нефть было организовано администрацией Рейгана. С одной стороны, низкие цены на нефть способствовали бы ослаблению советской экономики, а с другой – стимулировали бы рост американской. Таким образом, в обстановке холодной войны именно Соединенные Штаты сознательно использовали энергоресурсы в качестве экономического оружия.

В 1984–1985 годах высокопоставленные чиновники американской администрации, в первую очередь директор ЦРУ Уильям Кейси и министр обороны Каспар Уайнбергер, неоднократно встречались с членами королевской семьи Саудовской Аравии – королем Фахдом и принцем Бандаром (посол в США с 1983 по 2005 г.), а также с шейхом Ахмедом Заки Ямани, влиятельным министром нефтяной промышленности (1962–1986). По мнению Швейцера, американцы сумели убедить арабов в необходимости «открыть нефтяной кран». Основной их аргумент состоял в том, что вызванное этим падение цен лишит СССР притока валюты и, как следствие, ослабит советскую мощь и коммунистическое (а значит, атеистическое) влияние в арабских странах – Сирии, Ираке, Ливии. К тому же советский режим, осуществлявший военные действия в Афганистане, представлялся врагом мусульманского мира.

В августе 1985-го добыча нефти в Саудовской Аравии подскочила с двух до девяти млн баррелей в сутки. Цены рухнули. В довершение всего Соединенные Штаты объявили о сокращении импорта нефти. С ноября 1985 года по апрель 1986-го цена за баррель упала с 30 до 12 долларов США, вследствие чего экспорт дорогой сибирской нефти стал нерентабельным.

Швейцер ссылается на доклад ЦРУ, опубликованный в мае 1986 года: «Падение цен значительно сократит возможности Советов импортировать западное оборудование, сельскохозяйственную продукцию и промышленное сырье… [это] произойдет в период, когда Горбачёв, скорее всего, рассчитывает на рост финансовых поступлений с Запада, чтобы реализовать свою программу оживления экономики».

Действия американцев затрагивали один из главных источников внешнеторгового дохода Советского Союза. Действительно, в тот период от 60 до 80 % всех валютных поступлений приходилось на долю экспорта нефти и газа. На валюту закупались зерно и нефтегазовое оборудование, позволявшее обеспечить рост добычи нефти, замедление которого уже с конца 1970-х беспокоило советское руководство.

Нефтяной кризис 1986 года серьезно отразился на состоянии советской экономики, что сыграло не последнюю роль в развале соцлагеря и Советского Союза. Обвал цен на нефть вдвое сократил поступление валюты. СССР был вынужден урезать поставки нефти странам – членам СЭВа. Более того, через пять лет Москва перешла на расчеты за экспорт нефти в твердой валюте. Спустя несколько месяцев СЭВ прекратил свое существование.

В то же время в долгосрочной перспективе дешевая нефть оказала негативное влияние и на западные промышленно развитые страны: инвестиции в поиск альтернативных источников энергии были урезаны, и зависимость от нефти так и не была преодолена. Сегодня, когда цена за баррель зашкаливает за 80 долларов, страны-потребители сталкиваются с теми же проблемами, что и 30 лет назад.

СОВРЕМЕННЫЙ ЭТАП СОТРУДНИЧЕСТВА

Из исторического анализа следует, что между Европейским сообществом/Европейским союзом и Советским Союзом/Россией долгое время существовали тесные взаимовыгодные торговые отношения. Газовые контракты способствовали развитию сотрудничества, создавая прочные двусторонние связи. Освоение сибирских месторождений позволило странам Западной Европы, находившимся после двух нефтяных кризисов в сильной зависимости от стран Ближнего Востока, диверсифицировать источники энергоснабжения. С другой стороны, СССР и позже Россия стали зависимыми от внешнего рынка углеводородов. Так, например, в 2006 году более 80 % объема российского экспорта нефти и около 70 % российского экспорта газа приходилось на европейский рынок.

Как уже отмечалось ранее, Советский Союз никогда не использовал углеводороды в политических целях в отношениях с Западом. Экспорт в страны Европы обеспечивал поступление валюты для приобретения, в частности, современного нефтегазового оборудования и технологий. В период экономической депрессии, начавшейся вслед за распадом СССР, Россия продолжала увеличивать объемы экспорта газа и нефти в страны ЕС, в то время как продажа в бывшие советские республики и внутреннее потребление значительно снизились. В итоге углеводородное сырье стало доминирующим во внешней торговле России.

Высокий уровень добычи нефти и газа позволяет России проявлять амбиции сверхдержавы. Однако ее энергетическая мощь очень уязвима. Резко повысилась зависимость от мировых цен. Длительный промышленный спад и отсутствие масштабных капиталовложений отбросили Россию далеко назад. БЧльшая часть неосвоенных запасов расположена в труднодоступных зонах (Восточная Сибирь, Арктика). Малоэффективное использование значительных финансовых ресурсов, коррумпированность власти, чрезмерная энергоемкость промышленности, нерациональное недропользование ставят под сомнение способность России в долгосрочной перспективе оставаться надежным партнером.

C точки зрения устойчивого развития единственно возможный путь для России – это кратное снижение энергопотребления за счет разумной политики внутренних цен, внедрения современных энергосберегающих технологий во всех сферах экономики, включая коммунальное хозяйство, повышение общей культуры энергопользования. Россия нуждается в развитии безопасной ядерной энергетики, технологий чистого угля и повышении КПД теплоэлектростанций. И это должно стать истинной целью сотрудничества между Евросоюзом и Москвой, так как без стабильной России не может быть гарантирована энергобезопасность Европы.

Россия. Евросоюз. США > Нефть, газ, уголь. Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 16 декабря 2007 > № 2911911 Надя Кампанер

Россия. США. Евросоюз. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 22 апреля 2007 > № 2906770 Алексей Арбатов

Грядет ли холодная война?

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март -Апрель 2007

А.Г. Арбатов - член-корреспондент РАН, член редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме В отличие от биполярного мира, в многополярной системе международных отношений противостоянием России и Запада неминуемо и немедленно воспользуются другие «центры силы», чтобы с его помощью добиться собственных целей.

Выступление президента России Владимира Путина в Мюнхене 10 февраля 2007 года стало если не водоразделом, то наверняка заметной вехой в отношениях Российской Федерации с Соединенными Штатами и другими странами Запада. Некоторые эксперты и наблюдатели заговорили даже о наступлении эры новой холодной войны. Но действительно ли все так плохо и дело идет к глобальному противостоянию двух держав и коалиций?

КАК БЫЛО...

Холодная война - политический феномен, продукт особого исторического периода, продолжавшегося с конца 40-х до конца 80-х годов прошлого века. Ее основополагающей чертой была ярко выраженная биполярность структуры международных отношений, расколовшая мир по линии Восток - Запад. В 1950-е СССР и США разделили на сферы влияния Европу и Азию, а в 1960-е и 1970-е - Латинскую Америку и Африку. Центральный разлом расколол несколько стран и народов: Германию, Корею, Вьетнам, Китай (отделив Тайвань), Палестину (современный конфликт между арабами и евреями стал, по сути, результатом геополитических маневров великих держав при переделе палестинских территорий). Мир фактически превратился в арену напряженного соперничества двух сверхдержав, которое с переменным успехом продолжалось вплоть до конца 1980-х годов.

Практически в любом локальном и региональном вооруженном конфликте сверхдержавы оказывались по разные стороны баррикад. Так было в Корее, Индокитае, Алжире, вокруг Кубы, в Южной Азии, в ходе четырех войн на Ближнем Востоке, в странах Африканского Рога, в Анголе, Мозамбике, Никарагуа и Афганистане.

Планета, как минимум, трижды вплотную подходила к Третьей мировой войне (во время второго и четвертого ближневосточных конфликтов в 1957 и 1973 годах, в период берлинского кризиса 1961-го), а однажды (в дни Карибского - ракетного - кризиса в 1962 году) роковую черту чуть было не переступили. Катастрофы удалось избежать, скорее всего, благодаря счастливому стечению обстоятельств и сдерживающей роли ядерных вооружений, накопленных обоими противниками.

Опасаясь прямого военного столкновения, сверхдержавы и их союзники изобрели суррогат военных действий в форме интенсивного соревнования по подготовке к войне - гонку вооружений. В пиковые периоды в строй вводились в среднем по одной межконтинентальной баллистической ракете (МБР) ежедневно и по одной стратегической ракетной подводной лодке в месяц, в другие времена - по тысяче и более ядерных боеголовок на стратегических ядерных силах (СЯС) ежегодно. Масштабы наращивания и модернизации обычных вооружений были не менее впечатляющими, особенно в 1960-е и начале 1980-х в НАТО и в 1970-1980-е в Организации Варшавского договора (ОВД). Каждая сторона ежегодно вводила в строй сотни боевых самолетов и тактических ракет разного класса, тысячи единиц бронетехники и артиллерии, десятки боевых кораблей и многоцелевых подводных лодок.

В обоснование глобального соперничества и оправдание связанных с ним жертв стороны вели непримиримую идеологическую борьбу, демонизируя противника и приписывая ему самые зловещие заговоры и агрессивные намерения. Это имплицитно снимало необходимость понимать точку зрения другой стороны, считаться с ее интересами и соблюдать по отношению к ней те или иные нормы морали и права.

Холодная война достаточно отчетливо распадается на два этапа. Первый (с конца 1940-х до конца 1960-х годов) - биполярность в «чистом» виде. Второй (конец 1960-х - конец 1980-х) - начало формирования многополярности. Китайская Народная Республика выделилась в самостоятельный «центр силы», конфликт между Пекином и Москвой вылился в вооруженные столкновения на границе в 1969 году, а после вторжения китайских войск во Вьетнам в 1979-м СССР и КНР оказались на грани войны. Биполярность ослабевала и по мере роста политико-экономического влияния Западной Европы (например, «новая восточная политика» канцлера ФРГ Вилли Брандта) и развития Движения неприсоединения во главе с Индией и Югославией.

...И КАК ЕСТЬ

Нынешний рост напряженности в отношениях между Россией, с одной стороны, и США, НАТО, Европейским союзом - с другой, не имеет ничего общего с холодной войной второй половины XX века.

Во-первых, отсутствует ее системообразующий элемент - биполярность. Наряду с глобальными и трансрегиональными центрами экономической и военной силы, такими, как США, ЕС, Япония, Россия, Китай, крепнут региональные лидеры - Индия, тихоокеанские «малые тигры», страны - члены Ассоциации государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Иран, Бразилия, ЮАР, Нигерия.

Кроме того, традиционные формы межгосударственных отношений размываются мощными течениями глобализации и информационной революции, повсеместным ростом национализма, выходом на авансцену транснациональных экономических, политических и даже военных игроков.

Отношения США - РФ больше не являются центральной осью мировой политики. Они лишь одна из многих ее граней, причем по многим вопросам далеко не самая важная. Наряду с противоречиями у России и Запада есть важнейшие общие интересы, к тому же они конкурируют не только друг с другом. Об «игре с нулевой суммой» не может быть и речи.

В текущих международных конфликтах Россия и Запад стоят по одну сторону баррикад, какие бы разногласия их подчас ни разделяли. В Афганистане они действуют сообща, стремясь не допустить реванша движения «Талибан» и «Аль-Каиды». А такие важнейшие вопросы, как ядерные программы Северной Кореи и Ирана, ситуация вокруг Палестины и Нагорного Карабаха, они решают посредством многосторонних переговоров.

Осталось в прошлом и непримиримое идеологическое противоборство. Истинный идейный разлом пролегает теперь между либерально-демократическими ценностями и исламским радикализмом, между Севером и Югом, между глобализмом и антиглобализмом. И если нынешняя Россия не вполне воспринимает либеральные ценности, то она уж точно никогда не примкнет к радикальному исламу. Не кто иной, как Россия, понесла самые большие потери в борьбе против исламского экстремизма за последние двадцать лет (война в Афганистане, войны и конфликты в Чечне, Дагестане и Таджикистане).

Что касается гонки вооружений, то, несмотря на рост оборонных бюджетов США и РФ, нет ничего даже отдаленно сопоставимого с тем, что происходило во времена холодной войны. За период с 1991 по 2012 год, то есть со дня подписания в Москве Договора о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений (Договор СНВ-1) до окончания срока действия московского Договора о сокращении стратегических наступательных потенциалов (Договор СНП), заключенного в 2002 году, стратегические и тактические ядерные вооружения сторон будут сокращены примерно на 80 % (окончание срока действия московского договора - 31 декабря 2012 года. - Ред.).

Идет медленная модернизация ядерных и обычных вооружений. Так, в России в 2006-м в боевой состав введено 6 МБР, 31 танк, 120 бронемашин, 9 самолетов и вертолетов. Новые корабли и подводные лодки вводятся по одной единице за несколько лет. Все это на один-два порядка меньше, чем в 1970-1980-е годы. В США при гораздо большем военном бюджете основные средства идут на содержание Вооруженных сил и военные операции в Ираке и Афганистане. По сравнению с Россией там вводится в строй больше новых обычных вооружений, но меньше - ядерных.

Есть, конечно, такие возмущающие стратегическую стабильность факторы, как развертывание в США ограниченной системы противоракетной обороны (ПРО) для защиты от единичных ракетных пусков и планы размещения ее элементов в некоторых странах Европы, перспективные проекты Вашингтона по развитию космических вооружений и оснащению стратегических носителей высокоточными обычными боевыми частями.

С подачи Соединенных Штатов популярной стала идея о том, что после падения Берлинской стены исчезла необходимость в соглашениях (а значит, и в переговорах) об ограничении и сокращении вооружений, поскольку их якобы заключают только противники.

Жертвой такого безответственного подхода стали Договор об ограничении систем противоракетной обороны (Договор по ПРО, 1972), не вступивший в силу Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ, 1996), Договор СНВ-2 (1993) и рамочный Договор СНВ-3 (1997). Не состоялись переговоры о правилах засчета боезарядов и мерах контроля по Договору СНП и о запрещении производства разделяющихся материалов в военных целях (ДЗПРМ). В 2007 году Россия заявила о своем возможном выходе из Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (РСМД, 1987) и адаптированного Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ, 1999). Из-за политики ядерных и «пороговых» держав под угрозой оказалось самое главное соглашение - Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО, 1968).

ПРИЧИНЫ ПОХОЛОДАНИЯ

Хотя речь о новой холодной войне и не идет, обострение взаимоотношений в целом налицо. Чем же обусловлена эта напряженность?

Первое. За последние годы соотношение сил между РФ и Западом изменилось. Россия обрела устойчивый экономический рост и относительную социально-политическую стабильность. Москва консолидировала власть, получила крупные свободные капиталы для внутренних и внешних инвестиций, вчетверо (с 2001-го) увеличила финансирование национальной обороны, подавила массовое вооруженное сопротивление на Северном Кавказе.

На этом фоне Россия стремится изменить сложившиеся еще в 90-е годы прошлого века «правила игры» в отношениях с Западом. Парадигма отношений, при которой Москва вольно или невольно идет в фарватере курса США, а с ее интересами и мнением не считаются, теперь абсолютно неприемлема в глазах всех политических партий и государственных ведомств России. Между тем большинство американских и значительная часть европейских политиков считают модель отношений 1990-х естественной и единственно верной.

Второе. После окончания холодной войны мир не стал однополярным. Наоборот, быстро формировалась новая многополюсная и многоуровневая система международных отношений.

В этих условиях Соединенные Штаты получили уникальную возможность. Они могли утвердить в международной политике верховенство правовых норм, ведущую роль международных институтов (прежде всего ООН и ОБСЕ), примат дипломатии в разрешении конфликтов, принцип избирательности и законности применения силы в целях самообороны либо обеспечения мира и безопасности (согласно статьям 51 и 42 Устава ООН). У Вашингтона появился исторический шанс возглавить процесс созидания нового, многостороннего, согласованного миропорядка.

Однако шанс был бездарно упущен. Неожиданно ощутив себя «единственной глобальной сверхдержавой», США в 1990-е годы все более подменяли международное право правом силы, легитимные решения Совета Безопасности ООН - директивами американского Совета национальной безопасности, а прерогативы ОБСЕ - акциями НАТО. Наиболее ярким и трагическим образом эта политика получила выражение в военной операции против Югославии в 1999 году.

После смены администрации в 2001-м и чудовищного шока, который нация испытала 11 сентября того же года, эта линия была возведена в абсолют. Вслед за законной и успешной операцией в Афганистане Соединенные Штаты под надуманным предлогом и без санкции Совета Безопасности ООН вторглись в Ирак, намереваясь далее «переформатировать» весь Большой Ближний Восток под свои экономические и военно-политические интересы.

Представление государственными органами США заведомо ложной информации для оправдания вторжения в Ирак, вопиющие нарушения прав человека при оккупационном режиме, в тюрьмах «Абу-Грейб» и Гуантанамо, явно одобренные Вашингтоном предвзятые суды над иракскими лидерами и их варварские казни (вопреки протестам Европы) - все эти скандальные факты густо запятнали моральный облик Соединенных Штатов.

Даже самая сильная держава, самонадеянно бросившая вызов новой системе и вставшая на путь односторонних и произвольных силовых действий, неизбежно должна была встретить сплоченное сопротивление других государств и потерпеть фиаско. И действительно, начался небывалый подъем антиамериканских настроений во всем мире, поднялась новая волна международного терроризма и распространения ядерного и ракетного оружия. Америка увязла в беспросветной оккупационной войне в Ираке, подорвала коалиционную политику ООН и НАТО в Афганистане, связала себе руки в отношении Ирана и Северной Кореи. США утрачивают влияние в Западной Европе, на Дальнем Востоке и даже в своей традиционной «вотчине» - Латинской Америке.

Односторонняя силовая линия оттолкнула от Соединенных Штатов и вынудила перейти в лагерь международной оппозиции столь непохожие государства, как Германия, Франция, Испания, Россия, Китай, Индия, Узбекистан, Венесуэла, Боливия, Эквадор, Никарагуа, многие страны - члены Лиги арабских государств... Шанхайская организация сотрудничества, созданная в 2001 году как коалиция для борьбы с исламским экстремизмом, превратилась в противовес американскому вмешательству в Азии. Набирает силу оппозиция республиканской администрации внутри США.

Постепенно Америка обостряла отношения и с Россией. После террористических актов 11 сентября Владимир Путин сделал серьезный шаг навстречу Вашингтону, руководствуясь как чувством сострадания, так и стремлением повысить уровень сотрудничества. В ответ Россия получила выход США из Договора по ПРО (прикрытый «фиговым листком» в виде Договора СНП), ликвидацию в Ираке крупнейших российских нефтяных концессий, а также новое расширение НАТО на восток, в том числе на территорию бывших балтийских республик СССР.

При этом обнародуются планы ускоренного втягивания Украины и Грузии в НАТО. А проект строительства объектов американской стратегической ПРО в Польше и Чехии противоречит духу Совместной декларации новых стратегических отношений между РФ и США от 2002 года о сотрудничестве в разработке такой системы и идет вразрез с переговорами в Совете Россия - НАТО о работе над общей ПРО театра военных действий.

Третье. Положение на территории бывшего СССР - важный фактор нынешнего ухудшения взаимоотношений РФ и Запада. Москву возмутило активное вмешательство последнего в «цветные» революции в Грузии (2003) и Украине (2004) в целях поддержки наиболее антироссийски настроенных политиков (что заставило подозревать применение той же модели в Киргизии в 2005-м).

В 1990-е годы Россия сделала немало ошибок, пытаясь превратить постсоветское пространство в зону своего доминирования. Но с ростом своего экономического и финансового потенциала и укреплением независимости Россия перешла к прагматичной линии применительно к каждой конкретной соседней стране. Отойдя от эфемерных имперских «прожектов», Москва поставила во главу угла отношений с соседями транзит энергоэкспорта в Европу, скупку перспективных предприятий и инфраструктур, осуществление инвестиций в разведку и добычу природных ресурсов, сохранение действительно важных военных баз и объектов, сотрудничество в борьбе с новыми трансграничными угрозами и взаимодействие по гуманитарным вопросам.

Конфликты с Украиной и Белоруссией из-за цены на поставки энергоресурсов и стоимости транзита повлекли за собой перебои в экспорте энергосырья в Европу. Это вызвало на Западе взрыв возмущения, на Россию посыпались обвинения в энергетическом империализме и шантаже, зазвучали призывы использовать НАТО как гарантию энергобезопасности стран-импортеров. Возможно, тактика Москвы была грубой, особенно в случае с Украиной. Но переход на мировые цены в поставках энергосырья как раз и означал по сути дела отказ от прежней имперской линии экономических подачек в обмен на политическую или военно-стратегическую лояльность. Что подтвердилось фактом одинаково прагматичного подхода Москвы к столь разным соседям, как Украина, Грузия, Армения и Белоруссия.

Тем не менее эскалация напряженности идет по замкнутому кругу. Ужесточение российской политики в отношении стран ГУАМ (Грузия, Украина, Азербайджан и Молдавия) обусловлено перспективой расширения НАТО на их территории. В свою очередь ГУАМ и НАТО отвечают Москве более активным противодействием и еще больше усиливают страх России перед новым «санитарным кордоном».

Четвертое. Важнейшая причина обострения отношений между Россией и Западом - внутриполитические процессы в РФ после 2000 года. В 1990-е в нашей стране было во многих аспектах больше свободы, чем теперь и тем более в предшествовавший советский период. Но эти свободы смог оценить сравнительно узкий круг либеральной интеллигенции в больших городах. Остальная часть граждан воспринимала ветер перемен на фоне шоковых реформ, обнищания большинства населения, невиданных масштабов коррупции, криминального беспредела и разворовывания национальных богатств. В одночасье рухнули системы социального обеспечения, здравоохранения, образования, науки, культуры, обороноспособности. (Как отметил лидер партии «Яблоко» Григорий Явлинский, «менее чем за десять лет народ пережил два путча, два дефолта и две войны».)

Поэтому большинство населения поддерживает курс президента Владимира Путина на консолидацию государственной власти вокруг Кремля и расширение его контроля над экономикой и внутренней политикой.

Главная проблема путинской «управляемой демократии» и «исполнительной вертикали» состоит в том, что нынешнее экономическое благополучие и политическая стабильность зиждутся на весьма хрупком и недолговечном фундаменте. Экономический рост последних лет в огромной мере обусловлен беспрецедентными мировыми ценами на сырье. Но такая модель не обеспечивает ни широкую занятость, ни научно-техническое развитие, ни социальную стабильность, ни достаточные доходы для удовлетворения всех острых нужд страны. Да и высокие цены на нефть и газ не вечны.

Зарубежные деятели редко задумываются о том, что их глубокое беспокойство по поводу способности России обеспечить энергетические потребности Запада противоречат западной же озабоченности состоянием российской демократии. Ведь демократия несовместима с экспортно-сырьевой моделью экономики, всегда и везде являвшейся базой авторитарно-бюрократической государственно-политической системы.

Перед Западом стоит сложная проблема: какую политику проводить в отношении России в ходе ее длительной, глубокой и крайне противоречивой трансформации? До сих пор США и многие их союзники бросались в этом вопросе из одной крайности в другую: от радужных надежд к горькому разочарованию, от чрезмерной вовлеченности к полному равнодушию и пренебрежению, от восторженности к подозрениям и враждебности.

Крупнейший американский дипломат и политический мыслитель ХХ века Джордж Кеннан еще в 1951 году пророчески предвидел крушение советской империи и оставил мудрое завещание, как будто написанное в наши дни: «Когда советская власть придет к своему концу или когда ее дух и руководители начнут меняться... не будем с нервным нетерпением следить за работой людей, пришедших ей на смену, и ежедневно прикладывать лакмусовую бумажку к их политической физиономии, определяя, насколько они отвечают нашему представлению о "демократах". Дайте им время; дайте им возможность быть русскими и решать внутренние проблемы по-своему. Пути, которыми народы достигают достойного и просвещенного государственного строя, представляют собою глубочайшие и интимнейшие процессы национальной жизни».

По мнению Кеннана, конструктивные отношения и постепенное, но последовательное сближение с Москвой возможно в случае выполнения Россией всего трех, но важнейших условий: быть открытой для внешнего мира; не обращать своих трудящихся в рабов; не стремиться к имперскому доминированию в окружающем мире и не воспринимать всех тех, кто находится вне сферы ее господства, как врагов. Эти качества свойственны современной России, несмотря на ее многочисленные проблемы и ошибки.

На внутренней эволюции нашего государства существенно скажутся его отношения с окружающим миром, и прежде всего со странами Запада. Чем лучше эти отношения, чем глубже взаимодействие в экономике, международной политике, сфере безопасности, гуманитарной и культурной областях, тем прочнее позиции демократических кругов внутри России, тем больше возрастает ценность демократических свобод в глазах общественности и тем более внимательно последняя следит за соблюдением демократических процедур и норм властями всех уровней.

ВЫЗОВЫ МНОГОПОЛЯРНОСТИ

Нынешнее похолодание в отношениях России с США и Евросоюзом - это напряжение в отдельных звеньях многополярной системы, вызванное постоянно меняющимся соотношением сил, калейдоскопической сменой разнородных проблем глобализации и непрерывными «сюрпризами» от третьих стран, освободившихся от контроля прежних сверхдержав.

Несмотря на преобладающие антизападные настроения и давление, исходящее от соответствующих политических кругов внутри страны, российское руководство не желает конфронтации с США и Европейским союзом, не хочет разрыва сотрудничества и не позиционирует Россию как вторую, наряду с Соединенными Штатами, сверхдержаву. Москва формулирует свои интересы в первую очередь в трансрегиональном формате и лишь избирательно заявляет о своих правах на глобальном уровне.

Но при этом Россия стремится к тому, чтобы ее на деле, а не только на словах признали великой державой в ряду других великих держав. Она требует, чтобы уважали ее законные интересы и считались с ее мнением по важнейшим вопросам, даже если оно расходится с позицией США и их союзников. В случае же возникновения подобных разногласий проблемы должны решаться на основе взаимных компромиссов, а не путем «продавливания» американской линии или самонадеянного навязывания Москве точки зрения, будто она якобы неверно понимает собственные интересы.

В этом состоит пафос Мюнхена, и по большей части с ним нельзя не согласиться, хотя есть несколько конкретных моментов, вызывающих возражение, в частности возможный выход России из Договора по РСМД (см.: А. Арбатов. Шаг ненужный и опасный // НВО, 2-15 марта 2007 г., № 7 (513), с. 1-2) и критика в адрес ОБСЕ.

Низкая вероятность новой холодной войны и распад американской монополярности (как политической доктрины, если не реальности) не может, однако, быть поводом для самоуспокоенности. Объективно существующая на разных уровнях многополярность и взаимозависимость таят в себе немало сложностей и угроз.

Например, если противостояние по линии Россия - НАТО продолжится, оно может нанести огромный ущерб обеим сторонам и международной безопасности. Окончательное отделение Косово от Сербии способно спровоцировать аналогичные процессы в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье и вовлечь Россию в вооруженный конфликт с Грузией и Молдавией, которых поддерживает НАТО.

Ускорение процесса включения Киева в Североатлантический союз (санкционированное недавно Конгрессом США) угрожает повлечь за собой раскол Украины и массовые беспорядки, при которых России и Западу будет трудно удержаться от вмешательства.

Планы строительства объектов американской ПРО в Центральной и Восточной Европе могут побудить Россию выйти из Договора о РСМД и возобновить программы по производству ракет средней дальности. На это Вашингтон ответит размещением в Европе своих новых ракет средней дальности, что резко повысит уязвимость российских стратегических сил, их систем управления и предупреждения и усилит напряженность ядерного противостояния.

Другие «центры силы» неминуемо и немедленно извлекут выгоду из нарастающего противостояния России и Запада, используют его в своих собственных интересах. Китай получит возможность занять еще более выигрышные позиции в экономических и политических отношениях с Россией, США и Японией, укрепить свое влияние в Центральной и Южной Азии, зоне Персидского залива. Вряд ли упустят свой шанс Индия, Пакистан, страны - члены АСЕАН, экзальтированные режимы Латинской Америки.

Многополярный мир, который не движется по пути ядерного разоружения, - это мир расширяющегося «ядерного клуба». Пока Россия и Запад будут конфликтовать друг с другом, государства, способные разработать собственное ядерное оружие, поспешат с этим. Вероятность его применения в каком-либо региональном конфликте существенно возрастет.

Оборотной стороной процесса глобализации станет резкое повышение активности международного исламского экстремизма и терроризма. Последует дальнейшая дестабилизация Афганистана и Центральной Азии, Ближнего и Среднего Востока, Северной и Восточной Африки. Волна воинственного сепаратизма, трансграничной преступности и терроризма захлестнет также Западную Европу, Россию, США, другие страны.

Рухнут последние договоры по разоружению (ДНЯО, ДОВСЕ, ДВЗЯИ). Как крайний случай, какой-либо авантюристический режим может осуществить провокационный ракетный запуск по территориям или космическим спутникам одной либо нескольких великих держав с целью вызвать между ними обмен ядерными ударами. Вполне вероятной станет и угроза террористического акта с использованием ядерного устройства в одной или нескольких главных столицах мира.

Чтобы избежать неблагоприятного развития событий, необходимо остановить сползание России к противостоянию и соперничеству с США и НАТО, пусть даже оно имеет не глобальный, а региональный геополитический и избирательный военно-технический характер. Те, кто в России и на Западе пытается набрать очки на конфронтации, безответственно превращают важнейшие национальные интересы своих государств в разменную монету внутриполитических игр.

В конкретном плане Москве следует, во-первых, в духе последних заявлений российского президента выдвинуть комплекс предложений как по сокращению вооружений в двух- и многостороннем форматах, так и по укреплению режима нераспространения ядерного оружия. В отличие от горбачёвских инициатив 80-х годов прошлого века, новый пакет должен основываться не на прекраснодушной утопии, а на радикальном, но реалистическом военно-экономическом и техническом расчете, подкрепляться программой эффективного военного строительства. И не в пример линии последних лет инициативы нужно продвигать не по принципу «хотите - берите, не хотите - не надо», а как твердое требование государства с использованием всех доступных дипломатических и военно-технических рычагов (чему не грех поучиться у американцев). Особую роль будет играть позиция Москвы по иранской и северокорейской ядерным проблемам.

Главный и, видимо, единственный военно-технический козырь России - программа грунтово-мобильных МБР «Тополь-М» и проект их оснащения разделяющимися головными частями. В этой сфере даже США отстают от нашей страны на 10-15 лет. Вялое осуществление данной программы и «размазывание» средств по другим, весьма сомнительным, проектам подчас создает впечатление, будто Россия смирилась с растущим стратегическим отставанием от Америки, не хочет серьезных переговоров и выпускает из рук единственную остающуюся у нее козырную карту.

Во-вторых, вместо того чтобы разрабатывать аморфные («зонтичные») интеграционные планы для всего постсоветского пространства, а потом от них отступать, Москва должна предельно конкретно сформулировать свои интересы применительно к каждому государству - участнику СНГ, отбросив всякий неоимперский идеализм. Но за эти ставки и проекты нужно упорно бороться, используя все рычаги и козыри, в том числе имеющиеся в дальнем зарубежье. Нерасширение НАТО на СНГ следует увязать с гарантиями территориальной целостности соседних стран, а взаимоприемлемое решение их острых проблем - с соблюдением прав этнических меньшинств.

При настойчивой и конструктивной политике Кремля Запад наверняка рано или поздно примет новые «правила игры», поскольку они отвечают его долгосрочным интересам. В перспективе переход России с экспортно-сырьевой на высокотехнологичную инновационную модель экономики, сопровождающийся расширением демократических институтов и норм, естественным образом снимет противоречия вокруг российской внутренней политики и определит европейское направление интеграционного курса России - самой крупной страны и потенциально наиболее сильной экономики Европы.

Конкретные сроки, формы и пути равноправной и взаимовыгодной интеграции России в Евросоюз определит время. А конечным ее продуктом станет формирование самого мощного в экономическом, военном, геополитическом и культурном отношении глобального «центра силы». Центра, который навсегда устранит угрозу как однополярности и произвола, так и биполярности и конфронтации и который возглавит процесс созидания нового правового миропорядка, призванного решить проблемы XXI века.

Россия. США. Евросоюз. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 22 апреля 2007 > № 2906770 Алексей Арбатов

Великобритания. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2851565 Тони Блэр

Битва за глобальные ценности

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2007

Тони Блэр – премьер-министр Великобритании. Статья о опубликована в журнале Foreign Affairs, № 1 (январь – февраль) за 2007 год. © Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме Война против терроризма не может быть сведена к решению проблем безопасности или военной тактики. Это битва ценностей, победить в которой можно, только добившись триумфа терпимости и свободы. Афганистан и Ирак были необходимыми отправными точками данного сражения. Но успех там невозможен без решительных, последовательных и продуманных усилий по внедрению глобальных ценностей. Лидером здесь является Вашингтон.

КОРНИ ЭКСТРЕМИЗМА

Наш ответ на теракты 11 сентября на практике приобрел гораздо более весомое значение, чем могло показаться в свое время. Дело в том, что мы могли бы свести всё к вопросам безопасности. Но вместо этого решили отстаивать свои ценности, заявив, что нам не нужно еще что-то вроде «Талибана» или другого диктатора наподобие Саддама Хусейна. Нам хорошо известно, что идеологию фанатизма нельзя победить, лишив свободы либо уничтожив ее лидеров. Необходимо доказать несостоятельность их идей.

Ситуация, с которой мы столкнулись, на самом деле свидетельствует о том, что разразилась настоящая война. Но война особого свойства, в которой невозможно победить обычными средствами. Нам не выиграть кампанию против глобального экстремизма, не доказав, что мы превосходим его не только по своей мощи, но и с точки зрения ценностных ориентиров. Мы сможем победить, только показав всему миру, что наши ценности имеют качественное преимущество по сравнению с альтернативными ценностями, и продемонстрировав наше беспристрастное и открытое стремление сделать их общедоступными. Для защиты нашего образа жизни может понадобиться применение силы, но мы не сможем заручиться реальной поддержкой, если не станем энергично бороться с глобальной бедностью, деградацией окружающей среды и социальной несправедливостью.

Нынешний всплеск глобального терроризма и экстремизма имеет глубокие исторические корни. Причины его кроются в десятилетиях отчуждения, гонений и политических преследований в арабском и мусульманском мире. Однако терроризм подобного рода никогда не был и не является неизбежным. Для меня самое примечательное в Коране – это его прогрессивный характер. Будучи последователем другой веры, я отдаю себе отчет в неполноте своих знаний. Как стороннего наблюдателя Коран поражает меня своим реформаторским духом. В этой книге предпринимается попытка вернуть иудаизм и христианство к их истокам, попытка, во многом похожая на то, что несколькими веками позже пытались сделать в отношении христианской церкви деятели эпохи Реформации. Коран весьма многообразен. В нем восхваляются науки и знания и отвергаются суеверия. Коран практичен и намного опережает свое время в том, что касается вопросов брака, положения женщин и государственного управления.

Под вдохновляющим воздействием Корана ислам и его господство неимоверно быстро распространились на ранее христианских или языческих территориях. За столетия ислам основал империю, которая стала мировым лидером в научных открытиях, искусстве и культуре. В эпоху раннего Средневековья проявления религиозной терпимости чаще можно было встретить в мусульманских, чем в христианских странах.

Но к началу XX века, после того как Запад пережил эпохи Ренессанса, Реформации и Просвещения, мусульманский и арабский мир стал обнаруживать неопределенность, неустойчивость своего положения и перешел на оборонительные рубежи. Некоторые мусульманские страны, например Турция, сделали решительный шаг в сторону светского государства. Другие попали в силки колонизации, зарождающегося национализма, политических преследований и религиозного радикализма. в жалком состоянии своих стран мусульмане стали видеть проявление удручающего состояния ислама. Политические радикалы превратились в религиозных и наоборот.

Власть пыталась приспособиться к исламскому радикализму, привлекая в правящую элиту некоторых его лидеров и отчасти принимая его идеологию. Результат почти всегда был катастрофическим. Религиозный радикализм таким образом становился приемлемым, политический же радикализм подавлялся, и в сознании значительной части населения они слились воедино как свидетельство необходимости перемен. Многие стали думать, что вернуть доверие и стабильность исламу можно путем сочетания религиозного экстремизма и популистской политики, в то время как «Запад» и те исламские лидеры, которые с ним сотрудничали, превратились в их глазах во врагов.

Этот экстремизм, по всей вероятности, начинался с религиозной доктрины и философии. Но вскоре в ответвлениях «Братьев-мусульман», поддерживаемых экстремистами-ваххабитами и рассредоточенных по некоторым медресе Среднего Востока и Азии, зародилась новая идеология, которую начали экспортировать по всему миру.

День 11 сентября 2001 года унес жизни 3 тысяч человек. Но терроризм, о котором идет речь, впервые дал себя знать не на улицах Нью-Йорка. Гораздо больше людей погибло еще раньше, причем не только во время терактов, острие которых было направлено против западных интересов, но и в ходе политических мятежей и волнений по всему миру. Жертвами этого терроризма пестрит недавняя история многих стран, таких, как Индия, Индонезия, Йемен, Кения, Ливия, Пакистан, Россия, Саудовская Аравия, список можно продлевать до бесконечности. Более 100 тысяч человек погибло в Алжире. Некогда вполне разрешимые политические проблемы в Чечне и Кашмире превратились под натиском терроризма в категорически неразрешимые. Сегодня в тридцати либо сорока странах разрабатываются планы действий, так или иначе связанные с идеологией терроризма. И хотя численный состав активных приверженцев этой идеологии относительно невелик, им удается эксплуатировать чувство отчуждения, гораздо более широко распространенное в арабском и мусульманском мире.

Теракты, которые мы упоминаем, отнюдь не являются единичными случаями. Это часть ширящегося движения, участники которого убеждены, что единоверцы отошли от правоверной религии и попали под влияние западной культуры. Ими правят те вероломные мусульмане, которые напрямую замешаны в этом перевороте (в отличие от тех, кто понимает, что для восстановления не только истинной веры, но и уверенности и самоуважения мусульман необходимо ополчиться против Запада и всего, что с ним связано).

Борьба с терроризмом в Мадриде, Лондоне либо Париже – это часть той же борьбы против терактов «Хезболла» в Ливане или «Исламского джихада» на палестинских территориях, а также повстанческих группировок в Ираке. Убийство ни в чем не повинных людей в Беслане является плодом той же идеологии, которая сеет невинные жертвы в Йемене, Ливии, Саудовской Аравии. И когда Иран спешит оказать поддержку подобного рода терроризму, он также становится участником этой битвы.

Политическая стратегия может утверждаться сознательно либо подсознательно. В данном движении она возникла, вероятно, инстинктивно. Ему свойственны идеология, мировоззрение, глубокая убежденность и решимость фанатиков. Оно во многом напоминает ранний революционный коммунизм и не всегда нуждается в структурах и центрах управления или даже в прямой коммуникации. Участники и так знают наперечет все свои помыслы.

В конце 1990-х годов стратегия стала достаточно очевидной. Если бы речь шла только о борьбе внутри ислама, движение рисковало столкнуться с тем фактом, что другие мусульмане, которым, как и всем остальным людям, свойственно чувство порядочности и справедливости, предпочтут отвергнуть фанатизм. Битва за ислам – это междоусобная борьба мусульман против мусульман. Экстремисты осознали, что возникала необходимость начать совершенно другую битву – мусульман против Запада.

Меня до сих пор поражает, как много людей уверены в том, что сегодняшний терроризм явился следствием вторжений в Афганистан и Ирак. Эти люди, похоже, напрочь забыли о том, что теракты 11 сентября 2001-го произошли раньше обоих вторжений. Запад не нападал. Он сам подвергся нападению.

ХАРАКТЕР ЗАВЯЗАВШЕЙСЯ СХВАТКИ

Итак, согласно идеологии терроризма, мы олицетворяем собой врага. Однако «мы» – это не Запад. «Мы» – это мусульмане в той же степени, что и христиане, иудеи либо индусы. «Мы» – это те, кто верит в религиозную терпимость, в открытость по отношению к другим, в демократию, в свободу и права человека, которые защищаются в светских судах.

Это не конфликт цивилизаций – это конфликт по поводу того, что такое цивилизация. Это старая как мир битва между прогрессом и реакцией, между теми, кто принимает современный мир, и теми, кто отвергает его: между оптимизмом и надеждой, с одной стороны, и пессимизмом и страхом – с другой.

В любой борьбе главное – правильно оценить природу конфликта, и здесь нам еще предстоит долгий путь. Мне трудно понять, каким образом столь значительная часть общественного мнения на Западе может допускать мысль, что в появлении глобального терроризма каким-то образом виноваты мы сами.

Начнем с того, что терроризм действительно приобрел глобальный характер. Он направлен не только против Соединенных Штатов и их союзников, но и против стран, которые практически невозможно назвать партнерами Запада.

Кроме того, борьба в Ираке и Афганистане явно ведется не за освобождение этих стран от оккупации США. Цель экстремистов – не дать обеим странам превратиться в демократические государства. И не просто «по западному образцу», а по любому образцу. Именно экстремисты, а не мы убивают невинных, и делают это намеренно. Они – единственная причина, по которой мы до сих пор остаемся в Ираке и Афганистане.

Предположение о том, что исламский терроризм – продукт бедности, просто нелепость. Конечно, бедность используется им для оправдания своих действий. Но его фанатичных последователей трудно назвать приверженцами экономического развития.

Более того, цель террористов не в том, чтобы способствовать созданию Палестины, мирно сосуществующей с Израилем, а скорее в том, чтобы этого не допустить. Они борются не за становление палестинского государства, а за исчезновение Государства Израиль.

Террористы строят свою идеологию на религиозном экстремизме, и не просто на религиозном экстремизме, а конкретно – на его мусульманском варианте. Террористы отвергают модернизацию. Они надеются, что дуга экстремизма, которая протянулась сегодня через весь регион, сметет первые, хотя и нетвердые попытки, которые современный ислам предпринимает, чтобы устремиться в будущее. Они хотят возвращения мусульманского мира назад под управление полуфеодальной религиозной олигархии.

И всё же, несмотря на все эти достаточно очевидные факты, многие в западных странах прислушиваются к пропаганде экстремистов и принимают ее. (И надо отдать должное: экстремисты используют наши собственные СМИ с мастерством, которому могут позавидовать многие политические партии.) Ссылаясь на массовые убийства в Ираке, они говорят, что это – причина для того, чтобы уйти из страны. Каждый кровопролитный теракт почему-то служит указанием на нашу ответственность за беспорядки, а не на степень зла, присущую тем, кто его совершил. То, что было сделано в Ираке в 2003 году, для многих настолько неправильно, что они неохотно принимают и то, что, безусловно, правильно сейчас.

Некоторые верят, что теракты целиком лежат на совести Запада из-за того, что он-де подавляет мусульман. Другие всерьез полагают, что достаточно нам покинуть Ирак и Афганистан, как теракты прекратятся. Наконец, не могут не настораживать разделяемое многими пагубное мнение, что мы, мол, платим слишком высокую цену за поддержку Израиля, а также тот факт, что многие сочувствуют тем, кто осуждает еврейское государство.

Осознай мы истинный характер ведущейся сегодня борьбы, мы были бы, как минимум, на пути к победе. Однако огромная часть общественного мнения на Западе еще очень далека от этого.

Идеологии терроризма должен быть брошен вызов – причем повсюду, где она только появляется. Исламский терроризм нельзя победить, пока мы не осознаем необходимость противостояния не только методам, но и идеям экстремизма. Я не намерен объяснять экстремистам, что террористическая деятельность – это зло. Я хочу, чтобы они поняли: их отношение к Соединенным Штатам абсурдно, их концепция государственной власти из дофеодальных времен, а их взгляды на положение женщин и на другие религии реакционны. Не только варварские теракты, но и ложное чувство обиды на Запад, попытки убедить нас в том, что ответственность за насилие должны нести другие, а не сами экстремисты, достойны всяческого осуждения.

В эпоху глобализации наше будущее определяет исход столкновения между экстремизмом и прогрессом. Мы больше не можем игнорировать эту борьбу, так же как не можем не принять меры в связи с изменением климата. Бездействовать, то есть перекладывать ответственность на Соединенные Штаты или пытаться обмануть себя, полагая, что терроризм – это череда изолированных эпизодов, а не глобальное движение, глубоко ошибочно.

ДВА ФРОНТА

Именно поэтому ошибается тот, кто игнорирует значение выборов в Ираке и Афганистане. Остается фактом, что народ, если ему дать шанс, предпочитает демократию. С того момента, как афганцы пришли и проголосовали на первых в своей истории выборах, миф о том, что демократия – это концепция Запада, окончательно развенчан. Точно так же и в Ираке, несмотря на разгул насилия и запугивание, голосование было представительным, причем количество людей, которые пришли к избирательным урнам, могло бы сконфузить многие западные демократии.

Указанные избирательные кампании продемонстрировали, что люди не хотят диктатуры, ни теократической, ни светской. Когда сторонники Саддама или муллы Мухаммада Омара решают выдвинуть свои кандидатуры на выборах, им не удается собрать сколько-нибудь значительное число голосов. Иракские и афганские мусульмане открыто заявили: у нас не меньше прав на демократию, чем у вас. Принимая демократию, они тем самым демонстрируют, что тоже стремятся жить в обществе, в котором мирно сосуществуют представители разных культур и религий. Эта и наша борьба.

В чьих интересах заблокировать прогресс демократии? В Ираке это пестрая смесь из иностранных джихадистов, бывших сторонников Саддама и отвергающих сотрудничество повстанцев; в Афганистане – объединение наркобаронов, талибов и «Аль-Каиды». Они утверждают, что демократия – западная идея, которую силой навязывают сопротивляющейся исламской культуре. Вспоминают о всех мыслимых теориях заговора, начиная с намерения Запада захватить иракскую нефть и кончая его планами по установлению империалистического господства. Кое-кто на Западе даже соглашается с ними.

В чем же причина столь яростного сопротивления этих реакционных элементов? Очевидно, что они с самого начала осознали важность победы или поражения. Конечно, с нашей стороны тоже допускались ошибки и имели место случаи неприемлемого нарушения прав человека. Однако мы не можем не признать, что именно здесь, в этом регионе, в наиболее чистом виде проявилась борьба между демократией и насилием

Наверняка найдутся аргументы в пользу того, что процесс дебаасизации Ирака (отстранение партии Баас от власти) протекал слишком быстро и без разбору, особенно в вооруженных силах. Однако при этом забывается тот факт, что основную тревогу в 2003-м вызывал гуманитарный кризис, который удалось преодолеть, и что в тот момент насущной необходимостью было ускорить отстранение Баас от власти.

Но после убийства сотрудников ООН в августе 2003 года в качестве главной предстала четко обозначенная задача – обеспечение безопасности. Реакционные элементы стремятся подорвать процесс восстановления и демократизации страны путем насилия. Снабжение электроэнергией превратилось в проблему отнюдь не вследствие халатности, проявленной иракцами либо коалиционными силами, а по причине саботажа. Люди испытывали страх в обстановке террора со стороны криминальных группировок, многих членов которых Саддам намеренно выпустил из тюрем накануне своего падения

Подобные акции не были случайностью, они составляли и продолжают составлять часть стратегии. Когда, действуя в рамках такой стратегии, экстремисты потерпели неудачу в попытке досрочно вытеснить коалицию из Ирака и не смогли остановить голосование, они перешли к отдельным убийствам, актам грубого насилия и вандализма. Наиболее вопиющим является варварское и кощунственное разрушение шиитской мечети в Самарре.

Экстремисты знают, что если им удастся добиться успеха – в Ираке, Афганистане, Ливане или любой другой стране, желающей следовать демократическим путем, – то демократическое будущее арабского и мусульманского мира, как перспектива, потенциально подвергнется смертельному удару. И наоборот, если эти страны превратятся в демократии и станут успешными, будет нанесен мощный удар по всей антизападной пропаганде экстремистов, а также и по их системе ценностей.

В каждом из этих случаев Соединенные Штаты, Великобритания и многие другие государства помогают подготовке местных сил безопасности, оказывают поддержку демократическому процессу и служат оплотом против терроризма, угрожающего подорвать его. Все это происходит в полном соответствии с мандатом ООН.

Дебаты о правильности изначально принятых решений, особенно в отношении Ирака, будут продолжаться. Оппоненты станут говорить, что Ирак никогда не представлял собой угрозы, что там не было оружия массового уничтожения, что торговля наркотиками в Афганистане продолжается. Я же отмечу, что Ирак в действительности представлял собой угрозу, о чем свидетельствуют две войны в регионе, 14 резолюций Совета Безопасности ООН и заключительный доклад наблюдательной группы. Я также напомню, что после окончания войны в Ираке мы добились крупных успехов в ограничении распространения ОМУ, установили новые взаимоотношения с Ливией и настояли на прекращении деятельности нелегальной ядерной сети пакистанца Абдул Кадира Хана. Подчеркну, что именно талибы управляли наркоторговлей и давали приют «Аль-Каиде» и ее тренировочным лагерям.

Но чем бы ни завершились дебаты, если они вообще завершатся, какими бы правильными или неправильными ни были действия по устранению Саддама и талибов, остается фактом, что сейчас существует очевидная, ясная и чрезвычайная причина для поддержки народов указанных стран в их стремлении к демократии. Начиная с июня 2003 года многонациональные силы находятся в Ираке на основании резолюции ООН и по мандату первого в истории этой страны избранного правительства. В Афганистане все действия с самого начала осуществлялись в соответствии с решением ООН.

Ключевым моментом в деле устранения Саддама в Ираке и талибов в Афганистане является отнюдь не смена режимов, а стремление изменить систему ценностей, господствовавшую в этих странах. Лозунгом на самом деле была не «смена режима», а «смена ценностей». Именно поэтому я настаиваю на том, что сделанное в результате подобного вмешательства может иметь гораздо более весомое значение, чем это представлялось в свое время. Горькая ирония состоит в том, что экстремисты не в пример многим на Западе отдают себе более ясный отчет в том, что поставлено на карту.

БИТВА ЗА СЕРДЦА И УМЫ

В конечном счете это битва за прогрессивные ценности. Отчасти ее можно вести и выигрывать только внутри самого ислама. В этой связи полезно вспомнить, что экстремизм – это не подлинный голос ислама. Миллионы мусульман по всему миру хотят того же, что и все люди: свободы для себя и для всех остальных. Они считают терпимость добродетелью, а уважение к вере других – частью своей собственной веры.

Речь идет о битве ценностей, битве за прогресс. Следовательно, она не должна быть проиграна. Если мы хотим защитить наш образ жизни, у нас нет другой альтернативы, кроме как сражаться за него. Это может означать только одно – отстаивание наших ценностей не только у себя стране, но и во всем мире. Нам необходимо построить глобальный альянс в защиту глобальных ценностей и действовать через него. Бездействие тоже политика, дающая соответствующие результаты. Но она ошибочна.

Вся стратегия исламистского экстремизма базируется на необоснованном чувстве обиды, которое разделяет людей. В ответ мы должны предложить систему ценностей, которые в достаточной степени привлекательны, чтобы послужить целям объединения. Речь здесь идет не только о безопасности или военной тактике. Все дело – в сердцах и умах людей, в том, чтобы вдохновить и убедить их, продемонстрировав им все то лучшее, что символизируют наши ценности. Почему мы пока не добились успеха? Потому что мы недостаточно энергичны, последовательны и основательны в борьбе за те ценности, в которые верим.

Сказанного достаточно, чтобы стало очевидно, как много предстоит сделать. Убедить западную общественность, в чем природа настоящего конфликта, – задача трудная уже сама по себе. Но нам еще нужно помочь современным умеренным, центристским силам исламского мира нанести поражение реакционным оппонентам.

Нам предстоит доказать, что наши ценности – не западные, и тем более не американские или англосаксонские; они принадлежат всему человечеству, носят универсальный характер и должны стать правом для гражданина мира.

На нас ополчились целые отряды ярых ненавистников. Но гораздо больше людей, которые не испытывают к нам ненависти, но сомневаются в наших мотивах, доброй воле и беспристрастности. Именно они могли бы разделить с нами наши ценности, однако им кажется, что мы и сами придерживаемся этих ценностей лишь избирательно. Следовательно, нам предстоит переубедить их, довести до сведения этих людей, что дело касается в равной степени правосудия и справедливости, безопасности и процветания.

Вот почему целый ряд ключевых вопросов не только ждут своего решения в важной для нас сфере национальных интересов, но и являеются для нас серьезным тестом на приверженность глобальным ценностям. Если мы верим в справедливость, как мы можем допускать, чтобы ежедневно погибали 30 тысяч детей, хотя их смерть можно предотвратить? Если мы верим в нашу ответственность перед будущими поколениями, как мы можем быть равнодушны к деградации планеты? Как мы можем быть сопричастны к глобальной торговой системе, которая основана на несправедливом товарообмене? Как мы можем принести мир на Ближний и Средний Восток, не решив палестино-израильскую проблему?

Везде, где люди живут в страхе, оставив надежду на продвижение вперед, нам следует принять их сторону, солидаризируясь с ними, будь то в Мьянме, Северной Корее, Судане или Зимбабве. Нам следует протянуть руку помощи всем тем странам, которые находятся в процессе демократического развития.

Во имя достижения указанных целей необходимо вести активную внешнюю политику, направленную на привлечение к сотрудничеству, а не на изоляцию. Это недостижимо без прочного альянса с Соединенными Штатами и Европой в его основе. Но на необходимом нам альянсе дело не заканчивается, все только начинается.

Позвольте мне высказаться без обиняков. Я не всегда соглашаюсь с Соединенными Штатами. Иногда наша дружба переживает трудные моменты. Однако распространение антиамериканских настроений кое-где в Европе является безумием, особенно в свете долгосрочных интересов будущего мироустройства, в которое мы верим. Опасность не в том, что США слишком активно вовлечены в мировые проблемы. Опасность в том, что Вашингтон может развести мосты и отдалиться от этих проблем. Мир нуждается в их вовлеченности. Мир хочет их вовлеченности. Реальность такова, что без Соединенных Штатов нельзя ни решить, ни даже приблизиться к решению ни одной из тех проблем, которые нас одолевают.

НЕ ТОЛЬКО БЕЗОПАСНОСТЬ

Сегодня очень важно понять, что наши злободневные темы не ограничиваются вопросами безопасности. Существует риск разделения глобальной политики на «жесткую» и «мягкую», при котором «жесткие» меры принимаются в отношении террористов, а с бедностью и социальной несправедливостью ведется борьба главным образом с помощью «мягких» кампаний. Такой разрыв опасен, поскольку взаимозависимость уравнивает все эти проблемы в правах. В том-то все и дело, что они взаимозависимы. Ответ терроризму – в универсальном применении глобальных ценностей; при этом на бедность и социальную несправедливость можно ответить тем же самым способом. Вот почему отстаивание глобальных ценностей следует осуществлять не избирательно, а вникая во все вопросы глобальной повестки дня.

Нам необходимо с новой энергией взяться за мирное урегулирование между Израилем и палестинцами – и сделать это решительно и углубленно. Его значение для более широкой проблемы Ближнего и Среднего Востока и борьбы внутри ислама выходит за пределы исправления бедственного положения палестинцев. Урегулирование могло бы стать реальным, ощутимым доказательством того, что различные религии и культуры способны сосуществовать и в регионе, и в мире. Это не только отнимет у реакционного ислама один из его наиболее эффективных и взрывных лозунгов, но и окончательно подорвет основы его идеологии.

Мы должны бороться с губительными последствиями бедности, голода, болезней и конфликтов путем наращивания гуманитарной помощи и активных действий, особенно в Африке. До председательства Великобритании в группе ведущих индустриальных держав «Большой восьмерки» в 2005 году проблемы Африки и изменения климата не входили в число первоочередных в политической повестке дня Лондона, тем более на международной арене. Теперь же положение изменилось. Этим в немалой степени мы обязаны усилиям миллионов людей, вдохновленных кампаниями «Make Poverty History» («Пусть бедность уйдет в прошлое») и «Live 8» (благотворительные концерты, прошедшие в ноябре в странах «Большой восьмерки». – Ред.), которые сыграли чрезвычайно важную роль в деле мобилизации гражданского общества. Но то, что данные темы занимают сейчас верхние строчки повестки дня, не означает, что они не рискуют снова легко переместиться вниз.

Нам следует позаботиться о том, чтобы этого не произошло. Наш долг – продолжать мобилизацию ресурсов и прикладывать усилия к тому, чтобы превратить обязательства 2005-го в реальные действия. Могу засвидетельствовать: когда африканские правительства по-настоящему проявляют приверженность делу прогресса, народы континента вполне поддерживают их усилия. Именно поэтому, каким бы отчаянным ни выглядело положение и какими бы непреодолимыми ни казались препятствия, мы должны сохранять оптимизм и верить, что прогресс реально достижим.

Следует активизировать торговые переговоры. Очевидно, что на кон поставлена наша решимость бороться с бедностью на планете и оказывать поддержку развитию. Кроме того, на чашу весов брошена сама идея многосторонних действий для достижения общих целей. Если мы окажемся неспособны обеспечить на должном уровне проведение раунда торговых переговоров, когда этого, безусловно, требуют и наши долгосрочные национальные, и широкие международные интересы, это может привести к провалу с многочисленными неблагоприятными последствиями. Политика сельскохозяйственного протекционизма в Европе – порождение прошлой эпохи, и пришло время положить ей конец. Однако перемены в рамках одной лишь Европы ни к чему не приведут. Соединенные Штаты также должны раскрыть свои возможности. То же самое касается Японии. Чтобы сделать более доступными несельскохозяйственные рынки, мы рассчитываем на лидерство со стороны Бразилии и Индии. Нам следует также договориться о пакете мер развития для беднейших стран, который включает 100-процентный доступ к рынкам и помощь в развитии торговли.

Наконец, мы взываем ко всему миру о необходимости сосредоточить усилия на угрозе изменения климата. Будущие поколения не простят нас, если мы не обратим внимание на деградацию и загрязнение нашей планеты. От нас зависит, будет ли выработана четкая и стройная система действий с измеряемыми результатами, в которой примут участие все основные игроки и которая будет направлена на то, чтобы стабилизировать концентрацию парниковых газов и температуру планеты. Убежден, что четко поставленная цель и отлаженная система действий помогут стимулировать столь необходимую нам технологическую революцию. Жизненно важно также вселить в бизнес чувство уверенности для инвестиций в более чистые технологии и сокращение выбросов в окружающую среду.

Соединенные Штаты стремятся к созданию низкоуглеродной экономики, осуществляют крупные капиталовложения в чистые технологии, заинтересованы в существенном росте Китая и Индии. Мир готов к новому старту. Вашингтон призван возглавить этот процесс.

За девять лет на посту премьер-министра я не стал меньше идеалистом или больше циником. Просто я все больше убеждаюсь в том, что различие между внешней политикой, движимой ценностями, и внешней политикой, движимой интересами, некорректно. Глобализация порождает взаимозависимость, а последняя влечет за собой необходимость общей системы ценностей, без которой она не будет работать. Идеализм, таким образом, превращается в реальную политику.

Само по себе это не означает, что принятие решений в нашем суровом мире временами не будет приводить к неудачам, недочетам, противоречиям и лицемерию. Но что действительно важно, так это то, что духовное начало человека, от которого зависит прогресс человечества, таит в себе надежду на будущее человечества.

Именно в этом смысл моего утверждения, что эта борьба – борьба за ценности. Наши ценности служат нам ориентиром, олицетворяющим прогресс человечества на протяжении веков. На каждом этапе нам приходилось отстаивать их. И в преддверии новой эры наступило время снова вступить за них в схватку.

Великобритания. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 10 марта 2007 > № 2851565 Тони Блэр

Азербайджан > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 12 сентября 2006 > № 2913926 Расим Агаев, Зардушт Али-заде

Азербайджан. Конец второй республики (1988–1993 гг.).

Агаев Р., Али-заде З. Азербайджан. Конец второй республики (1988–1993 гг.). М.: издательский дом «Граница», 2006.

Резюме В книге Агаева и Али-заде азербайджанский национализм видится идеологией без национальной идеи, а потому предстает как своекорыстная и циничная борьба за власть. Закономерным итогом этой борьбы явилось то, что «Азербайджан обрел независимость, но остался без Карабаха, без демократии, без перспективы». Таков вывод авторов исследования.

Если бы в начале горбачёвской перестройки кто-то высказался за установление на постсоветском пространстве управляемой демократии, он подвергся бы беспощадному публичному осуждению. Тот факт, что советское общество, уставшее от пут жесткого авторитаризма, предпочтет демократические методы общественного устройства, считался само собой разумеющимся. Однако политическая практика элит – коммунистических старых и нарождавшихся новых – породила доминирование таких сил и идеологий, которые, по мнению одних, затормозили общественное развитие, а по мысли других, откровенно способствовали попятным процессам. В результате слабые институты демократии пали, раздавленные мощными каркасами неоавторитаризма. «Цветные» же революции, накатывающиеся то тут, то там на клановые постройки старой номенклатуры, вызваны к жизни объективными потребностями в переменах.

Разочарование особенно велико в странах Южного Кавказа, хотя социально-экономические ситуации в Азербайджане, Армении и Грузии на нынешнем этапе различны, равно как и перспективы общественного развития. Традиционный русский вопрос «Кто виноват?» задают здесь все: лидеры, интеллектуалы, политические организации самого разного толка; ответа же, политически ответственного, исторически объективного и по-человечески честного, нет.

Проанализировать противоречия, возникшие на пути от авторитаризма к демократии, от тоталитаристского мышления к глобалистскому, попытались азербайджанские ученые Расим Агаев и Зардушт Али-заде. Изданная в Москве их книга «Азербайджан. Конец второй республики» повествует об одном из самых интересных и противоречивых периодов новейшей истории Азербайджана – о драматических событиях 1988–1993 годов, связанных с борьбой за Нагорный Карабах, разрывом с Москвой, обретением независимости.

Перед нами – фрагмент живой истории, что помогает разобраться в специфике национальных устремлений, определить степень соответствия общества декларируемым благородным целям, оценить его готовность взять на себя ответственность за реализацию демократических проектов и создание национальных государственных образований.

Авторы книги не понаслышке знают то, о чем пишут: они были непосредственными участниками революционных событий в Азербайджане, хотя и стояли по разные стороны баррикад. Агаев работал в штабе правящей Коммунистической партии, в непосредственной близости от ее лидеров – Абдуррахмана Везирова и Аяза Муталибова. Али-заде отдавал все силы делу структуризации нарождавшегося национально-демократического движения, став одним из основателей Народного фронта Азербайджана (НФА) – фактического прародителя большинства ныне действующих в стране политических партий и движений.

Судьба авторов является яркой иллюстрацией свойственного Кавказу характера политической борьбы – сложного и зачастую бескомпромиссного. Зардушт Али-заде на собственном опыте убедился в ограниченности демократического потенциала движения, у истоков которого он стоял. Авторитарные методы НФА вполне гармонировали с непримиримым национализмом его лидеров. Расиму Агаеву суждено было потерять свободу в годы, когда под руководством Гейдара Алиева в независимой республике утверждались порядки, названные позже управляемой демократией. (В книгу включены некоторые главы докторской диссертации, написанные в застенках.)

По мнению исследователей, революционные преобразования в Азербайджане, как, впрочем, и в ряде других бывших советских республик, были в первую очередь обусловлены не перестроечными установками из Кремля, не усилиями диссидентского движения (его в Азербайджане не было и в помине), а социальным качеством общества, приведенного в движение волной армянского сепаратизма. Притязания Армении на Нагорный Карабах поразили самый нерв нации и пробудили пассионарность масс, став «…силой, перевернувшей самосознание законопослушного азербайджанского народа».

К тому времени в рядах компартии Азербайджана – единственной тогда организованной политической силы – начали появляться партийцы с критическими взглядами реформистского толка. Чуждые партийной функциональной элите и отвергнутые национал-демократией, они составляли меньшинство. «И в том, и в другом случае торжествовало высокомерие большинства». В результате компартия как политическая структура, осуществлявшая государственную власть, «оказалась блокированной радикальной демократией, ударным отрядом которой были националисты всех мастей».

По мысли авторов книги, если бы с подобным кризисом межнациональных отношений Азербайджану пришлось столкнуться, скажем, двумя десятилетиями раньше, то армянскому сепаратизму противостоял бы не националистический НФА, а космополитический Баку. И исход этой борьбы, равно как ее идейно-политические составляющие, мог быть иным.

Вовсе не случайно, считают исследователи, первыми в демократическое движение включились русскоязычные интеллектуалы. (Многие из них и сейчас составляют либеральное крыло азербайджанской интеллигенции, в отличие от радикальных националистов НФА, перешедших в разного рода карликовые партии, где они продолжают оппонировать и правящему режиму Алиевых, и находящимся в оппозиции либералам.) Народный фронт Азербайджана мыслился русскоязычными интеллектуалами как организация не националистическая, а демократическая; своих сторонников они готовили к эволюционным преобразованиям.

«Я мечтал об организации, управляемой патриотическими интеллектуалами, способными трезво анализировать ситуацию и принимать оптимальные решения, гарантирующие достижение целей перестройки, а именно – демократизацию, переход собственности из-под контроля номенклатуры под контроль трудящихся, свободу слова, многопартийность и честные выборы», – пишет Али-заде.

Однако оказалось, что «создавать НФА как союз самостоятельных организаций в Азербайджане было не из чего». Выяснилось также, что время интеллектуалов в Баку прошло. Радикальные националисты на первом же митинге потребовали, чтобы ораторы выступали исключительно на азербайджанском языке, и многие восприняли это требование как вполне патриотичное. На самом же деле таким нехитрым образом от общедемократического движения отсекалась вся русскоязычная часть населения: по-европейски образованные азербайджанцы представляли собой именно тот человеческий материал, который, собственно, и был ориентирован на общечеловеческие ценности.

Очень скоро радикалы-националисты просто закрыли Али-заде доступ к трибуне, ему и его сторонникам пришлось оставить ряды организации, которая продолжала считаться выразительницей народных чаяний. Пройдет совсем немного времени, и логика борьбы похоронит идею эволюционных преобразований. «Азербайджанское общество расколется на два яростно противостоящих лагеря. С одной стороны встанет стена партийно-хозяйственной номенклатуры, неспособной идти до конца путем перемен, с другой – разъяренная и кипящая масса. Инициаторы НФА или отсеются, или станут щепками на волнах стихии…»

В сущности, в Азербайджане, как, впрочем, и в некоторых иных регионах, произошло то, с чем в свое время столкнулось народное антимонархическое движение в Иране, когда, в частности, такие лидеры с либеральными воззрениями и западным образованием, как Аболхассан Банисадр и Мехди Базарган, были оттеснены толпой фанатиков, ведомой муллами. Ранее та же участь постигла Ахмеда Бен Беллу в Алжире. Идеи национализма куда более понятны широким массам, чем принципы демократии или либеральные воззрения.

Карабахский сепаратизм, в котором азербайджанцы увидели проявление извечной армянской экспансии, сыграл роль детонатора в пробуждении азербайджанского национализма. К этому времени в Баку развился и укрепился новый слой интеллигенции негородского типа: «За неполные 20 лет – с 1959 по 1987 год – численность городского населения возросла на 63 %» за счет переселенцев из азербайджанской глубинки. Доминирующая роль новых интеллигентов в описываемых событиях была предопределена тем фактом, что они составляли большинство в духовной и общественной жизни: в Академии наук, творческих союзах, вузах. В этом свете вполне логичным выглядит переход бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, генерала КГБ Гейдара Алиева под знамена национализма, благодаря чему и стало возможным его второе возвращение к власти. Еще до того как Абульфаз Эльчибей, лидер Народного фронта Азербайджана, передал ему отобранную у коммунистов власть, в лагерь опытного политика переметнулись многие вожди митинговых баталий. Так союз революционных националистов и экс-коммунистов покончил со второй республикой (первая – Азербайджанская Демократическая Республика – просуществовала с 1918 по 1920 год; вторая – Азербайджанская ССР – с 1920 по 1991 год, третья возникла в результате провозглашения суверенитета Азербайджана 18 октября 1991 года. – Ред.).

В книге Агаева и Али-заде азербайджанский национализм видится идеологией без национальной идеи, а потому предстает как своекорыстная и циничная борьба за власть. Закономерным итогом этой борьбы явилось то, что «Азербайджан обрел независимость, но остался без Карабаха, без демократии, без перспективы». Таков вывод авторов исследования.

Вместе с тем победивший национализм для многих в Азербайджане остается идеологией вчерашнего дня. Раскаты «цветных» революций, а также коммуникации в энергетической сфере, вызванные к жизни объективными потребностями мировой экономики, ведут к врастанию страны в мировой рынок, расширению интеграции с европейскими политическими системами и освоению их духовных ценностей. Так что в споре азербайджанских националистов и демократов последняя точка еще не поставлена.

С. А. Караганов - д. и. н., заместитель директора Института Европы РАН, председатель редакционного совета журнала «Россия в глобальной политике».

Азербайджан > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 12 сентября 2006 > № 2913926 Расим Агаев, Зардушт Али-заде

Россия > Миграция, виза, туризм. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 3 июля 2006 > № 2911813 Сергей Иванов

Трудовая миграция: факторы и альтернативы

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2006

Сергей Иванов – специальный представитель президента РФ по вопросам экологии и транспорта.

Резюме В отличие от ситуации в большинстве развитых стран, депопуляция в России потенциально чревата угрозами ее безопасности и территориальной целостности. Убыль населения огромной страны тормозит рост рынков потребительских товаров и услуг, препятствует расширению транспортной сети, затрудняет освоение богатых природными ресурсами восточных и северных районов.

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ МОТИВЫ МИГРАЦИИ

Международные миграции станут, вероятно, одним из крупнейших явлений XXI столетия. Правда, нынешние масштабы международной миграции велики, но не беспрецедентны. И в прошлом случались не менее значительные передвижения людей, достаточно вспомнить заполонение Римской империи варварами в IV–V веках, массовые перемещения в эпоху Средневековья, многомиллионные потоки переселенцев из Европы в Америку и Россию в XIX – начале XX столетия.

В период превращения Соединенных Штатов в мировую державу (между Гражданской войной и Первой мировой) 13–15 % населения страны составляли родившиеся за ее пределами. На рубеже веков каждый пятый американец являлся уроженцем другой страны; трудовые ресурсы крупнейших городов более чем наполовину состояли из иммигрантов. Хотя народ и власть не всегда относились к иммигрантам с энтузиазмом, США ассоциируются с политикой открытых дверей. В 1920–1960-х годах иммиграция в США резко сократилась, а доля родившихся за рубежом упала к 1970-му до 5 %. Впоследствии, к 2004 году, эта цифра вновь достигла 12 %, то есть вплотную приблизилась к рекордно высоким отметкам столетней давности.

Стремление к экономическому благополучию было и остается причиной наиболее массовых и устойчивых миграционных потоков. В принципе легальной иммиграцией легко управлять в том примерно смысле, как нетрудно регулировать импорт того или иного востребованного на внутреннем рынке товара путем запретов, льгот и преференций. Это не означает, что таким образом наверняка снизится число нерезидентов, поскольку иммиграция может перетечь в нелегальные формы. Причем разумный горизонт прогнозирования здесь ближе к экономическим, чем к демографическим, показателям.

Вполне разумно допущение, что потенциальные мигранты сравнивают ожидаемую полезность дохода в странах выезда и въезда. Модель имеет смысл, только если принимать во внимание огромное разнообразие индивидуальных ожиданий, сильно разнящихся в зависимости от возраста, образования, квалификации, имущественного состояния. С одной стороны, даже относительно простые модели, где условные потенциальные мигранты сопоставляют дисконтированные реальные доходы и доступность их источников на родине и за рубежом, могут в значительной степени искажать реальность, которая обычно характеризуется дефицитом информации и навыков ее интерпретации.

С другой стороны, не всякий перепад доходов создает достаточный мотив для трудовой миграции. Люди руководствуются далеко не только экономическими соображениями: привычная культурная среда, в особенности родной язык, с детства знакомый образ жизни, родственные связи, друзья – эти важнейшие, но не выражающиеся в цифрах факторы сдерживания могут уравновешивать экономические мотивы выталкивания. Поэтому миграционные потоки между странами часто сходят на нет по достижении некоторого абсолютного порога благосостояния и задолго до полного выравнивания экономических уровней стран выезда и въезда.

Эмпирические исследования установили, что поток трудовых мигрантов из Южной Европы в Западную иссяк в 1980-е, когда в Италии, Испании, Португалии и Греции валовой внутренний продукт (ВВП) достиг 4 тысяч долларов на душу населения. Нетто-миграция между странами – членами Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) снижается, когда различия в ВВП на душу населения между ними сокращаются до 50 %.

Однако сумма миграционных потоков в мировом масштабе отнюдь не убывает. Колоссальные перепады экономических, политических и социальных условий по-прежнему формируют огромный резерв желающих переселиться туда, где лучше. Хотя географическое местонахождение как центров выталкивания, так и центров притяжения мигрантов меняется, трудно представить себе, что в обозримом будущем экономические условия в мире выровняются настолько, чтобы трудовая миграция совсем иссякла. Скорее наоборот, неравномерность экономического развития усилится, а глобальное информационное поле будет все настойчивее и доходчивее формировать миграционные установки.

В странах-реципиентах иммиграция позволяет удовлетворять спрос на труд, заполняя нижний этаж социальной пирамиды, способствует восходящей социальной мобильности «своих», снижая цену труда, повышает прибыли предпринимателей и конкурентоспособность национальной экономики.

Принципиально новым фактором, который будет определять динамику международной трудовой миграции в предстоящие десятилетия, является демографическая ситуация в развитых странах – главных центрах притяжения мигрантов. Но прежде чем обратиться к его анализу, упомянем о двух других особенностях современной миграции, значение которых резко возрастает.

Во-первых, современные средства транспорта и связи чрезвычайно облегчают миграцию. В частности, они создают неизвестные прежде возможности врéменной (возвратной) миграции на большие расстояния (например, из Филиппин в США либо в страны Персидского залива).

Во-вторых, трудовая миграция все более вплетается в многогранный процесс глобализации. В соответствии с господствующей концепцией главным проявлением последней становится возрастающая свобода международного передвижения капиталов, товаров, услуг, информации и идей. В принципе из этого логически следует необходимость обеспечить такую же свободу передвижения людей. Однако данную концепцию поддерживают далеко не все.

Нелегальная (точнее, иррегулярная, «недокументированная») трудовая миграция имеет массу пороков. В частности, она противоречит национальному суверенитету и способна даже создать угрозу общественной безопасности, в особенности когда трудовая миграция связана с коррупцией и организованной преступностью. Вместе с тем в некотором смысле она представляет собой полезную смазку для негибкого государственного механизма, устраняющую противоречия между глобализацией рынка труда и традиционным сдерживающе-запретительным характером государственной миграционной политики.

ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ ПОТРЕБНОСТЬ В ИММИГРАЦИИ

Демографическая ситуация в развитых странах формирует исторически беспрецедентную потребность в массовой иммиграции. Низкая рождаемость и растущая продолжительность жизни обусловливают старение населения и сокращение его численности. Избирательная (по критерию возраста) иммиграция – в принципе также единственный практический способ затормозить показатели старения населения. Попытки сделать это через «управление» рождаемостью или смертностью бесперспективны, и вот почему.

СМЕРТНОСТЬ

Во второй половине прошлого столетия основной резерв снижения младенческой и детской смертности был выбран и продолжительность жизни стала возрастать, способствуя демографическому старению. В результате этого в последние десятилетия XX века начал расти общий коэффициент смертности, что, естественно, отрицательно сказалось на увеличении народонаселения.

Бывает, хотя и нечасто, что младенческая и детская смертность соответствуют стандартам развитых стран, а смертность взрослых превосходит уровни многих развивающихся стран. Таким прискорбным исключением является Россия, где продолжительность жизни мужчин составляет всего 59 лет, что на 20 лет меньше, чем в Японии, на 15 лет меньше, чем в Германии, и на 11 лет меньше, чем в Китае (для женщин отставание не столь значительное). Даже если рождаемость возрастет почти наполовину, то к 2050 году при отсутствии иммиграции численность населения страны уменьшится на одну пятую (при неизменной смертности – на четверть).

РОЖДАЕМОСТЬ

Между тем естественная убыль населения главным образом обусловлена падением рождаемости ниже уровня простого воспроизводства, то есть двух детей на женщину. Всеобщий, причем в основном спонтанный, без государственного вмешательства переход от многодетной семьи к малодетной был неотъемлемой частью (как следствием, так и фактором) модернизации европейских обществ в ХIХ–ХХ веках.

азвивающиеся страны вступили на этот путь после Второй мировой войны. Многие государства при поддержке международных организаций приняли на себя роль катализатора снижения рождаемости и достигли выдающихся успехов. Нельзя забывать, что радикальное снижение рождаемости не только способствовало национальному развитию стран Третьего мира (наиболее яркий пример – азиатские «тигры» и «тигрята»), но и обуздало мировой демографический взрыв с его опасными последствиями для всего человечества. Следует, однако, иметь в виду, что численность населения развивающихся стран будет расти еще несколько десятилетий.

Однако, вопреки господствовавшей ранее концепции, снижавшаяся рождаемость не стабилизировалась на уровне простого воспроизводства. Во всех индустриальных странах (кроме США) и при растущем числе развивающихся стран (в частности, в Китае) она упала ниже этого уровня, в том числе в двух десятках стран (включая Россию) – много ниже. Хотя конкретные причины «сверхнизкой» рождаемости дебатируются, ясно, что характер и ткань индустриальных, точнее, постиндустриальных демократических обществ создают несовместимую с простым воспроизводством рождаемости систему мотиваций и возможностей.

Это противоречие носит системный характер, который не удалось преодолеть посредством разнообразных и дорогостоящих мер, осуществляемых некоторыми западными государствами. Нет оснований полагать, что в России причины сверхнизкой рождаемости чем-то принципиально отличаются. Поэтому при формировании подхода к миграционной проблематике следует, как это и начал делать Европейский союз, исходить из неизбежности в среднесрочной перспективе (что в демографии означает 20–30 лет) сохранения демографического режима весьма низкой рождаемости.

В трудоспособном возрасте в течение уже нескольких лет происходит сокращение численности населения в Германии, Италии и во всех европейских странах, расположенных на территории бывшего СССР. Если не произойдет значительного увеличения (в некоторых государствах, включая Россию, Италию, Украину, – в разы) притока иностранцев на рынки труда, то они в ближайшие годы начнут «сжиматься» почти повсеместно (за исключением Соединенных Штатов и Великобритании). В 2005-м совокупная численность населения в трудоспособном возрасте в Евросоюзе на 55 % превосходила соответствующий показатель США. При условии, что миграция останется на прежнем уровне, к середине столетия разрыв сойдет на нет. Американское демографическое благополучие обеспечивается высокой (около двух детей на женщину) рождаемостью и устойчивым миграционным притоком (около миллиона только лишь легальных иммигрантов), а также их взаимодействием, поскольку рождаемость иммигрантов выше рождаемости коренного населения.

В отличие от большинства развитых стран, депопуляция в России обладает еще одним свойством. Сокращение численности населения огромной редконаселенной страны потенциально чревато угрозами ее безопасности и территориальной целостности, тормозит рост рынков потребительских товаров и услуг, препятствует расширению транспортной сети и затрудняет освоение богатых природными ресурсами восточных и северных районов.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ТРУДА БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ИММИГРАЦИИ?

Потенциальное предложение труда формируется демографической динамикой и интенсивностью использования трудовых ресурсов. Динамика населения в трудоспособном возрасте в течение предстоящих 15–20 лет задана прошлыми уровнями рождаемости. Интенсификация использования трудовых ресурсов, складываясь из уровня экономической активности (то есть участия в рынке труда), уровня занятости и реального рабочего времени в расчете на одного занятого, обладает большим потенциалом и значительно варьирует в странах Запада. Годовое число отработанных часов в расчете на одного человека в трудоспособном возрасте в Великобритании и США превышает этот показатель во Франции в полтора и два раза соответственно, не говоря уже о России.

Занятость. Наиболее очевидным способом более интенсивного использования трудовых ресурсов является сокращение безработицы, однако европейский опыт в этом отношении не слишком обнадеживает. Россия по уровню безработицы близка к странам Евросоюза. Следует иметь в виду, что сокращение безработицы ведет к удорожанию труда и, что еще важнее, к повышению возможностей работников отстаивать другие свои интересы, в особенности в том, что касается регламентируемой продолжительности рабочего дня (недели), отпусков и праздничных дней.

Экономическая активность. Интенсивность использования трудовых ресурсов за последнее десятилетие выросла во многих странах ЕС главным образом за счет одного из трех его компонентов – уровня экономической активности, прежде всего женщин. Однако не следует забывать, что рост экономической активности женщин сыграл роль в падении рождаемости.

Зато увеличение занятости населения старших возрастов разумно, поскольку продолжительность дееспособной жизни во всех странах (за исключением России и Украины) намного превысило установленный законом пенсионный возраст. Расширяющаяся экономика услуг больше соответствует физическим возможностям людей старших возрастов, чем «материальное производство». Этот путь перспективен потому, что численность соответствующих возрастных групп велика и будет расти, причем быстро.

Европейские страны сильно различаются по степени вовлеченности лиц пожилого возраста в рынок труда. Так, уровень экономической активности в возрастной группе 60–69 лет колеблется от менее 10 % в Австрии и Бельгии до более 30 % в Дании и Португалии; Россия по этому показателю (около 20 %) занимает промежуточное положение.

Увеличение отработанного рабочего времени. Достигнутая разными способами более высокая интенсивность использования имеющихся трудовых ресурсов может значительно сократить дефицит предложения труда. Однако в ряде стран даже героические усилия по ее повышению не способны уравновесить накопленный эффект низкой рождаемости. Речь идет о Германии, Испании, Италии, России, Украине, Японии. Выход – в серьезном увеличении трудовой иммиграции, что уже начали делать Италия и Испания.

Другой альтернативой является радикальное ускорение роста производительности труда. В противном случае неминуемо сокращение производства. Конечно, можно предложить аргументы в пользу отрицательного экономического роста: например, сокращение производства при убывающем населении совместимо с ростом благосостояния, способствуя в то же время устойчивому развитию в планетарном масштабе.

Однако сокращающаяся экономика – это теоретически неизведанная территория. Кроме того, нелегко смириться с уменьшением экономической, а следовательно, и геополитической мощи, особенно по сравнению со странами, не подверженными демографическому упадку.

Иногда говорят, что перемещение промышленности и сельского хозяйства в трудообильные развивающиеся страны позволит высвободить достаточные трудовые ресурсы для сферы услуг. Абстрактно экстраполяция уже действующей тенденции и ее использование для восстановления равновесия на рынке труда может показаться привлекательной. Действительно, стратегия аутсорсинга (outsourcing – букв.: использование внешних источников; передача специализированным субподрядчикам производства деталей, услуг, непрофильной продукции во внешние центры и развивающиеся страны. – Ред.) способна смягчить ситуацию в среднесрочной перспективе (к примеру, до 2020 года), то есть на сравнительно раннем этапе депопуляции, повысив эффективность мировой экономики и содействуя развитию стран-реципиентов. Однако с ее помощью не добьешься восполнения дефицита труда в развитых странах, не обеспечишь работниками средние и мелкие предприятия.

В качестве иллюстрации рассмотрим решение хрестоматийной задачи применительно к Европейскому союзу. Дано: численность занятых в промышленности и сельском хозяйстве по сравнению с занятыми в других сферах в 2004-м и численность трудоспособного населения в 2020 и 2050 годах. Прогноз численности населения построен на основе гипотез умеренно снижающейся смертности, средней рождаемости (то есть выше сегодняшней, но ниже простого воспроизводства) и сохранения нынешних сальдо внешних миграций. Спрашивается: насколько надо будет уменьшить число занятых в указанных отраслях по отношении к уровню 2004-го, чтобы компенсировать сокращение трудоспособного населения и таким образом предотвратить снижение числа занятых в других сферах?

Ответ: для этого в промышленности и сельском хозяйстве Евросоюза в 2020 году должно будет работать на 8 % меньше людей, а в 2050-м – на 63 % меньше, чем в 2004-м. Поскольку же в промышленность включены принципиально неперемещаемые отрасли, в том числе строительство и энергетика, то требуемое сокращение в перемещаемых отраслях окажется еще выше.

Общие данные по ЕС усредняют весьма различное положение отдельных стран, определяемое демографией. К примеру, во Франции сравнительно высокая рождаемость делает такую гипотетическую реструктуризацию экономики ненужной в течение ближайших десятилетий. Но если иммиграция в страну не возрастет, то к 2050 году число занятых в промышленности и сельском хозяйстве придется сократить на 30 %. В Великобритании опять-таки довольно высокая рождаемость (хотя и ниже французской) в сочетании с устойчиво высокой (то есть такой же, как и ныне) иммиграцией стабилизирует численность трудоспособного населения.

Иное дело в Германии, Италии и Испании – странах со «сверхнизкой» рождаемостью. В Германии сохранение иммиграции в нынешних – немалых – масштабах не сможет предотвратить сокращение населения в трудоспособном возрасте. Поэтому для сохранения сектора услуг придется, например, сократить число занятых в промышленности и сельском хозяйстве к 2020 году на 18 %, а к 2050-му – на 90 %. Положение Италии экстремально. Демографически обусловленное сокращение занятости в промышленности уже к 2020 году должно составить 36 %, а к 2050-му придется пожертвовать не только всей промышленностью и всем сельским хозяйством, но и почти половиной (44 %) сферы услуг. Поскольку демографические параметры России очень близки к итальянским, перспективы обеспеченности российской экономики трудовыми ресурсами столь же удручающи.

Эти примеры иллюстрируют колоссальные последствия демографических сдвигов и очерчивают границы взаимозаменяемости «демографического» и «экономического» и, следовательно, указывают на масштабы необходимого увеличения иммиграционной «подпитки».

РЕГУЛИРОВАНИЕ МИГРАЦИЙ

Многие правительства индустриальных стран соглашаются с экономическими (а в последнее время и с демографическими) аргументами в пользу более либерального подхода к международной миграции, однако больше они озабочены ростом числа иностранцев (даже временно прибывших) в связи с проблемой национальной безопасности. Такая позиция доминирует почти везде, не только в России.

Переселенческая иммиграция. Постоянная (переселенческая) иммиграция является надежным способом освоения не- или редконаселенных территорий и заполнения демографических лакун. Хотя адаптация иммигрантов и их интеграция в общество редко проходят бесконфликтно, длительный опыт стран массовой иммиграции – США, Канады, Австралии – свидетельствует о том, что возможна успешная интеграция иммигрантов на основе признания иммигрантами правил поведения и социальных ценностей принявшей их страны, с одной стороны, и механизмов обеспечения законных прав иммигрантов и толерантного к ним отношения – с другой. Некоторые страны идут по пути полной ассимиляции иммигрантов. Наиболее ярким примером является Франция, где господствует идея единой национальной идентичности, основанная на культурной однородности. Сам по себе выбор между сосуществованием и ассимиляцией не гарантирует успеха.

Заблуждением является утверждение, что Россия в принципе плохо подготовлена к массовой постоянной иммиграции нерусского населения. В действительности многовековое расширение Российского государства сопровождалось интеграцией множества этносов и конфессиональных групп. Часто забывают, что Российская империя целенаправленно привлекала переселенцев из Европы, создав для них в XVIII веке преференциальные режимы землевладения, налогообложения и воинской повинности. В период между реформами 1860-х годов и революцией 1917-го Россия стала страной массовой иммиграции. Накопленная нетто-миграция за этот период составила 4,5 миллиона переселенцев; перед Первой мировой войной среднегодовой миграционный оборот достигал полумиллиона человек.

К сожалению, трудно опровергнуть утверждение, что Россия сейчас плохо абсорбирует даже русскоязычное население. Несмотря на то что правительство неоднократно заявляло, что рассматривает «русских ближнего зарубежья» как первоочередной резерв переселенцев в Россию, сколько-нибудь внятная стратегия их привлечения и ассимиляции отсутствует, а правила предоставления российского гражданства оказываются весьма рестрикционными.

Вместе с тем упор на «этническое воссоединение» опасен в двух отношениях. Во-первых, разделение иммигрантов на «своих» и «чужих» подпитывает дискриминацию, межэтнические и межконфессиональные трения. Во-вторых, жизнеспособные русскоязычные диаспоры в странах СНГ и Балтии отвечают региональным и геополитическим интересам России. Кроме того, не следует преувеличивать количественный потенциал такой иммиграции. Отсюда следует, что в стратегическом плане главные потенциальные резервы переселенцев в Россию состоят из представителей титульных национальностей трудоизбыточных государств за южными рубежами страны.

Стереотипы восприятия «чужих» и представления о границах приемлемого поведения могут иметь исторические и культурные корни, но в то же время на них весьма значительное влияние оказывают средства массовой информации. На коммунальном уровне определяющее влияние имеют конкретные проекты местных органов самоуправления и степень развитости гражданского общества. Однако пассивность государства оказывается, как правило, залогом серьезных конфликтов. Основной функцией государства является создание правовых механизмов, которые, соответствуя Основному закону страны, реализовали бы экономические и другие интересы сторон.

Правительство и муниципалитеты иногда реализуют специальные жилищные программы для иммигрантов. В некоторых случаях речь идет о предоставлении субсидированного жилья различным категориям неимущих независимо от их гражданского (иммиграционного) статуса. В прошлом, как правило, осуществлялось строительство специальных комплексов жилых зданий (называемых в США «projects», HLM – habitations à loyer modéré – во Франции), микрорайонов, городов-спутников, что почти непременно оборачивалось превращением их в маргинализованные гетто. Для крупных городов более перспективным, хотя и более сложным вариантом является помощь иммигрантам в их укоренении в местной среде населения. Это, впрочем, не означает, что компактное расселение иммигрантов всегда неприемлемо. Так, представляет интерес сформулированная в середине 1990-х годов (впоследствии забытая) идея организованно привлекать переселенцев в пустеющие мелкие города «серебряного кольца» России.

Возвратная миграция. Возвратная (врéменная) трудовая миграция может быть либо спонтанной, либо организованной в совместные программы государств-поставщиков и реципиентов. Спонтанная временная миграция бывает легальной или нелегальной; организованная возвратная миграция легальна по определению. В России под гастарбайтерами почему-то подразумевают нелегальных мигрантов, в то время как в немецком оригинале имеются в виду главным образом вполне законно въехавшие в страну иностранные рабочие.

Принципиальное преимущество спонтанной возвратной миграции состоит в том, что ее потоки регулируются в первую очередь рынком труда, а также и другими рынками, в том числе жилья. Это, в частности, означает отсутствие необходимости в рискованных масштабных и долгосрочных государственных программах. Вместе с тем эффективность данной формы миграции напрямую зависит от государства.

Во-первых, для того чтобы миграционный приток адекватно реагировал на рост спроса на труд, важно упростить формальности. Между тем в последние годы административные препятствия, которые чинили иммигрантам в большинстве стран, усугублялись. В результате – рост нелегальной иммиграции.

Во-вторых, государство в принципе способно стимулировать возвращение мигрантов на родину. В последнее время оживился поиск соответствующих экономических стимулов главным образом в области «взаимозачета» пенсионных накоплений или частичной компенсации социальных налогов.

«Оргнабор» широко практиковался в послевоенной Европе. В 1950–1960-е годы действовали масштабные межгосударственные программы временного привлечения неквалифицированного труда в Германию из Италии и Турции, а во Францию из Алжира. Они были успешны в том смысле, что количественные задачи были легко выполнены. Однако обеспечить возвратность не удалось. Принятые в начале 1970-х решения прекратить трудовую иммиграцию из-за пределов Общего рынка еще больше ослабили стимулы к возвращению и расширили потоки лиц, иммигрировавших по статье «воссоединение семей». В это же время промышленный кризис и реструктуризация экономики сделали избыточной значительную часть неквалифицированной рабочей силы.

Поскольку гастарбайтеры были, как правило, территориально сегрегированы, создались условия для их массовой и наследственно закрепленной маргинализации. Следует отметить, что коренной проблемой являлось все же не культурное или конфессиональное отчуждение, а изначальная установка на заполнение нижних этажей социально-профессиональной структуры. Несмотря на серьезные трудности, порожденные в прошлом «оргнабором» в ряде западноевропейских государств, программы временной миграции в настоящее время широко обсуждаются в разных контекстах. Так, например, Филиппинам в сотрудничестве со странами – реципиентами мигрантов (государства Персидского залива, а также США) удалось создать хорошо действующую систему ротации своих граждан на работах за рубежом.

Поощрение возвратной миграции соответствует экономическим и политическим интересам стран СНГ и существенно облегчается все еще сохраняющимся общим культурным пространством. Это, по существу, означает создание единого рынка труда Содружества, для чего имеется множество исторических, экономических и демографических предпосылок. При этом нет необходимости разделять непреодолимой стеной возвратную и переселенческую миграцию – пусть экономика, брачные связи, социокультурная среда и индивидуальный выбор решат, где и на какой срок поселяться людям. Это, конечно, не равносильно самоустранению государства из этой области. Въезд в страну для неграждан – не право, а привилегия, и государство может и должно определять критерии предоставления такой привилегии. Надо лишь, чтобы эти критерии отвечали национальному и международному праву и были разумны. Соображения разумности должны в полной мере учитывать, что старение населения и отрицательный естественный прирост неминуемо и надолго останутся факторами развития многих стран, в том числе и России.

Таблица 1

Естественный прирост населения, млн человек за пятилетие (1950–2050)

Источник: United Nations (2005). World Population Prospects. The 2004 Revision. Comprehensive Dataset. Sales No. E.05.XIII. 12

Таблица 2

Прогноз численности населения в возрасте 15–64 лет,

млн человек (2005–2050)

Источник: United Nations (2005). World Population Prospects. The 2004 Revision. Comprehensive Dataset. Sales No. E.05.XIII. 12

Россия > Миграция, виза, туризм. Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 3 июля 2006 > № 2911813 Сергей Иванов

Россия. Украина. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2908025 Аскар Губайдуллин, Надя Кампанер

Газ в Европе: есть ли альтернатива?

© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Февраль 2006

Аскар Губайдуллин получил степень доктора наук в области энергетических технологий в Королевском технологическом институте (Швеция). В настоящее время работает в качестве консультанта в энергетическом секторе Франции. Надя Кампанер – научный сотрудник Центра европейских исследований при Университете Париж-III Новой Сорбонны.

Резюме Российско-украинский газовый конфликт вызвал в Европейском союзе новую волну дискуссий о надежности энергоснабжения. Основными целями политики ЕС в этой области провозглашаются конкурентоспособность, устойчивость и безопасность. Но примирить их между собой – задача чрезвычайно сложная.

Недавний газовый кризис между Россией и Украиной вызвал в Европейском союзе новую вспышку дебатов о надежности энергоснабжения. Хотя перебои с поставками топлива в некоторые страны ЕС носили кратковременный характер, европейские СМИ не стесняли себя в выражениях, обвиняя Россию в развязывании «газовой войны», применении «энергетического оружия» и проявлении «имперских амбиций». При этом практически обходились молчанием роль Киева и истинные причины кризиса.

Многочисленные комментаторы ввели в оборот термин «тревожный звонок», подразумевая, что пришло время переосмыслить энергетическую политику Евросоюза и принять меры по сокращению зависимости от российских энергоносителей. Следует ли теперь ждать радикальных перемен в стратегии Европейского союза?

ИСТОЧНИКИ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЭНЕРГИИ

Надежность энергоснабжения уже несколько лет является одним из приоритетов политики ЕС. Причин для этого много: политическая нестабильность на Ближнем Востоке, угроза терроризма, рост цен на нефть наряду с резким подъемом энергопотребления в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Опережающий рост потребления газа сделал особенно актуальной проблему надежности поставок этого вида топлива. В 2000 году Европейская комиссия выпустила документ под названием Зеленая книга «К европейской стратегии безопасности энергоснабжения», призванный стимулировать дискуссию. Эта публикация стала первой попыткой сформулировать на наднациональном уровне всеобъемлющий и согласованный подход к проблемам энергетической безопасности. Зеленая книга констатирует, что доля внешних источников в энергобалансе Евросоюза неизбежно будет расти, так что реальная задача заключается не столько в сокращении зависимости, сколько в снижении связанных с ней рисков – путем диверсификации и сокращения спроса.

В документе признается, что «сфера влияния Европейского союза на условия поставок энергии ограниченна; по сути, Евросоюз имеет возможность вмешиваться только в условия спроса, в основном способствуя энергосбережению в зданиях и транспортном секторе». Ожидается, что к 2020-му зависимость от внешних источников топлива вырастет с 50 до 70 %, а от импортируемого природного газа – до 80 %: именно газ является предпочтительным видом топлива для электростанций. По официальным данным, доля газа среди видов первичного топлива в последние десять лет непрерывно растет и сейчас составляет 24 % от общего спроса на энергоносители. Основными поставщиками газа в настоящее время являются Россия, Норвегия и Алжир. Истощение запасов в Северном море еще больше усилит зависимость от импорта: объем газа, импортируемого ЕС-30 (25 государств-членов плюс Норвегия, Швейцария, Болгария, Румыния и Турция), может вырасти с 200 млрд куб. м в 2001 году до 650 млрд куб. м в 2030-м. Доля импорта за тот же период может увеличиться с 38 % до примерно 70 %, бОльшая его часть будет поступать из России и Алжира.

Расширение Европейского союза повысило уровень зависимости от импорта энергоресурсов из России: в настоящее время ЕС-25 импортирует оттуда примерно 50 % всего газа (до расширения – 41 %). Планы по свертыванию ядерной энергетики в некоторых государствах – членах Евросоюза, таких, как Швеция и Германия, предусматривают частичную замену атомных электростанций газовыми. Что касается «новичков», ожидается, что после закрытия устаревших и загрязняющих окружающую среду угольных электростанций в Польше, Чехии, Эстонии и Болгарии зависимость этих стран от российского газа возрастет. Закрытие АЭС в Литве, Словакии и Болгарии (странах, которые в значительной степени полагаются на атомную энергетику при производстве электроэнергии) вызовет дополнительное повышение спроса на импортное голубое топливо.

В 2004 году основными импортерами российского газа были Германия (39 млрд куб. м), Италия (24 млрд куб. м) и Франция (12 млрд куб. м), на долю которых в совокупности приходится почти половина всего европейского импорта. Но их импортный портфель диверсифицирован: Германия получает из России примерно 39 % всего газа, Италия – около 30 %, а Франция – 26 %. Страны Балтии и Словакия практически полностью полагаются на российский газ; Австрия, Польша и Венгрия – более чем на 70 %. Испания, Португалия, Бельгия, Дания, Ирландия, Швеция и Великобритания вообще пока не импортируют газ из России. Зеленая книга прогнозирует неизбежный рост зависимости от российского газа, ведь Россия обладает третьей частью всех мировых запасов. Тем не менее важно подчеркнуть, что в ближайшем десятилетии доля российского газа (25 %) в общем потреблении ЕС-25 вряд ли существенно изменится, поскольку по мере предполагаемого роста импорта будет расти и потребление. Так что опасения об усугубляющейся зависимости от российского газа явно преувеличены.

Если во Франции газовые электростанции производят только 4 % электроэнергии, то в Германии и Италии эта доля составляет порядка 11 % и 37 % соответственно (в 2002 году по ЕС-25 – 18 %). Несмотря на данные различия, государства – члены Евросоюза, по мнению Европейской комиссии, сталкиваются с одинаковыми проблемами в сфере энергетической безопасности. Предвидя дальнейшую интеграцию их рынков и растущую взаимозависимость, Еврокомиссия рекомендует предпринять согласованные действия.

Российско-украинский газовый конфликт позволил Брюсселю вновь поднять этот вопрос. Однако каждое государство стремится сохранить за собой контроль в энергетической области. Кроме того, в соответствии с Директивой Европейского совета о мерах по обеспечению бесперебойных поставок газа (Директива 2004/67/EC) газовая безопасность остается в сфере компетенции национальных правительств, которые не намерены делиться полномочиями. Согласно упомянутому документу, каждое государство должно обеспечивать надлежащую защиту на случаи перебоев с поставками газа, крайне низких температур и исключительно высокого спроса на газ. Национальные правительства отвечают за принятие необходимых мер (например, создание газохранилищ). Ситуация в энергетической сфере наглядно иллюстрирует наличие двух конкурирующих подходов, которые существуют в Европейском сообществе с момента его основания: межправительственный (на уровне государств) и наднациональный (на уровне Сообщества). В результате расширения ЕС процесс выработки единой энергетической политики еще более осложнился.

ЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ: НОВЫЕ ТЕМЫ

Как отмечалось выше, Европейская комиссия признает возможности влияния Европейского союза на внешние поставки энергоносителей весьма ограниченными. Для обеспечения бесперебойного снабжения необходимы стратегическое партнерство и взаимодействие с основными странами-экспортерами. Именно с этой целью в октябре 2000-го был инициирован диалог ЕС и России по проблемам энергетики. Особо при этом подчеркивалась взаимная зависимость: Евросоюз нуждается в энергии, в то время как России требуются инвестиции и технологии. Обе стороны одинаково озабочены проблемой стабильности энергетического рынка: ЕС нужны надежные поставки, а России – надежные рынки экспорта.

Одно из важнейших разногласий в ходе диалога касалось долгосрочных контрактов, под которыми Европейский союз понимает контракт на поставки газа на срок «более 10 лет» (ст. 2 Директивы Европейского совета 2004/67/EC). Начиная с 1970-х годов основу торговых отношений между европейскими компаниями и российским «Газпромом» составляют долгосрочные контракты по принципу «бери или плати». (Клиент соглашается произвести оплату за определенное минимальное количество газа, даже если в действительности он использует меньше.)

Европейская комиссия подняла вопрос об этих контрактах, поскольку утверждалось, что они сдерживают развитие конкурентного рынка. Однако произошло это в тот момент, когда «Газпрому» требовались колоссальные инвестиции в разработку новых сибирских месторождений, а также в модернизацию устаревшей инфраструктуры. С точки зрения российских экспертов, устойчивое развитие газовой отрасли, а значит, и бесперебойность поставок могут быть гарантированы только при наличии такого рода контрактов.

Европейской комиссии пришлось признать их важность даже в контексте либерализованного энергетического рынка. БОльшая часть газа по-прежнему продается на основе долгосрочных контрактов с привязкой к ценам на нефть. Эти цены сравнительно мало подвержены изменению под влиянием кратковременных нарушений поставок, таких, как, например, во время украинского кризиса.

Диалог направлен на построение общего европейского энергетического пространства. Однако гармонизация политики Европы и России продвигается медленно. Дело в том, что Европейский союз является сторонником либеральных рыночных принципов, способствующих развитию конкурентного внутреннего рынка при ограничении возможности вмешательства со стороны государства. В «Энергетической стратегии России на период до 2020 года» особый упор, напротив, делается на роль государства. Более того, Москва не подписала Транзитный протокол к Энергетической хартии, чего добивается ЕС, а Договор к Энергетической хартии (1994) до сих пор не ратифицирован Государственной думой. Эти вопросы, так же, как и вопрос о либерализации российского газового рынка, вновь встанут в связи с председательством России в «Большой восьмерке», одним из приоритетов которого объявлена энергетическая безопасность.

Энергодиалог изначально был ориентирован прежде всего на поставщиков, тогда как проблемам транзитных государств уделялось недостаточное внимание. Новогодний газовый кризис выявил опасность чрезмерной зависимости от единственной страны транзита, обладающей квазимонополией на поставки в Европу. Примерно 80 % российского газа проходит через территорию Украины. В 1990-е воровство сырья, предназначенного для Западной Европы, и проблема неплатежей подорвали доверие к Украине как надежной стране транзита. Серьезную озабоченность вызывает и высокая степень износа газотранспортной системы. Это побудило «Газпром» заняться поиском альтернативных путей транспортировки.

Стремление к диверсификации маршрутов явилось основанием для строительства трубопроводов «Голубой поток» (16 млрд куб. м в год), а также Ямал – Европа в обход Украины. Предположительно к 2010 году Северо-Европейский газопровод стоимостью 5 млрд евро сможет напрямую перекачивать по дну Балтийского моря в Европу до 55 млрд куб. м, то есть около трети текущего годового экспорта «Газпрома». В ближайшее время транзит российского газа будет по-прежнему осуществляться через Украину, но в долгосрочной перспективе ее роль снизится.

ПРЕПЯТСТВИЯ НА ПУТИ ДИВЕРСИФИКАЦИИ

Важность диверсификации подчеркивается постоянно, начиная с энергетического кризиса 1970-х. В последние годы Россия внесла значительный вклад в диверсификацию поставок нефти с Ближнего Востока. Теперь, однако, Европа обращается как раз к Ближнему Востоку в попытке снизить зависимость от поставок российского газа. Сразу после завершения украинско-российского газового кризиса комиссар Евросоюза по энергетике Андрис Пибалгс заявил, что «Россия была надежным партнером и останется таковым, но нам следует позаботиться о долгосрочном обеспечении бесперебойности поставок газа в Европу и при необходимости диверсифицировать их».

Однако геологические реалии таковы, что выбор невелик. Помимо России традиционными поставщиками газа на европейский рынок являются Норвегия (около 22 %, в перспективе доля будет сокращаться) и Алжир (примерно 23 %). По данным статистического обзора British Petroleum за 2004 год, обе страны располагают лишь 4 % разведанных мировых запасов и, полагаясь только на них, невозможно удовлетворить прогнозируемый спрос.

Вторые по величине после России газовые месторождения находятся в Иране (15 % разведанных мировых запасов газа), третье место занимает крохотное государство Персидского залива Катар (14,7 %). Добыча газа в этих двух странах пока находится в процессе становления, но потенциал ее очень велик. Свой вклад в удовлетворение европейского спроса способны внести африканские поставщики – Алжир, Ангола, Ливия, Египет и Нигерия, а также страны Центральной Азии и Южного Кавказа – Казахстан, Туркмения и Азербайджан. Ни одна из них, как известно, не является эталоном ни демократии, ни политической стабильности.

Газ в отличие от нефти транспортируется в основном по трубопроводам, строительство которых требует значительных инвестиций и занимает несколько лет. Осуществление крупных нефтегазовых проектов может осложниться геополитическими проблемами. Так, например, в соответствии с американским законом, принятым в 1996-м, все иностранные государства, инвестирующие в Иран более 20 млн долларов, становятся объектами санкций со стороны США. Тем не менее существует масштабный проект «Набукко», предусматривающий строительство трубопровода из Каспийского бассейна в Австрию через Турцию. Его реализация позволит ежегодно перекачивать до 30 млрд куб. м газа из Ирана и Центральной Азии. Проект получил поддержку Европейской комиссии, но окончательное решение еще не принято. Ряд европейских энергетических компаний – австрийская OMV, немецкий гигант E.ON Ruhrgas, французская TotalFinaElf и итальянская ENI – планируют инвестиции в проекты добычи природного газа в Иране.

В то же время китайские энергетические компании уже принимают активное участие в ряде крупнейших проектов в Иране. Так, например, согласно Меморандуму о взаимопонимании между Ираном и КНР, подписанному в 2004 году, китайская государственная нефтегазовая компания Sinopec обязуется закупать 250 миллионов тонн сжиженного природного газа (СПГ) в течении 30 лет. Сумма сделки составляет 70 млрд долларов. Индия также достигла договоренности об импорте иранского СПГ и продвигает проекты по транспортировке газа для удовлетворения своего быстро растущего спроса. Даже Турция, давний и надежный союзник Соединенных Штатов, в 1996-м заключила, несмотря на мощное сопротивление Вашингтона, 25-летнее соглашение с Ираном на сумму 30 млрд долларов. Рано или поздно Иран может превратиться в важного поставщика природного газа и в Европу.

Катар уже сегодня занимает четвертое место по объемам экспорта СПГ. Доля данного вида сырья в торговле газом пока незначительна из-за высокой стоимости и сложной технологии производства. Экспорт СПГ предусматривает строительство установок для сжижения газа и последующей регазификации, а его транспортировка требует наличия специальных танкеров-метановозов. Торговля СПГ ведет свою историю с 1960-х годов, когда Франция и Великобритания начали импортировать сырье из Алжира. В настоящее время она ограничивается главным образом странами Средиземноморского бассейна, но к 2010-му объемов его поставок в Европу предполагается увеличить с нынешних 60 млрд куб. м до 160 млрд куб. м в год. Уже строится десяток регазификационных терминалов, а также планируются новые. Кроме Катара топливо на эти терминалы будут поставлять Египет, Нигерия и Ангола. Поскольку стоимость всей цепочки использования СПГ быстро сокращается, его конкурентоспособность растет, и будущее данного вида топлива выглядит перспективным.

ЕСТЬ ЛИ ЗАМЕНА ГАЗУ?

Однако самым оптимальным путем освобождения от энергозависимости остается снижение потребления энергии. Новая Зеленая книга 2005 года, посвященная исключительно эффективности использования энергии, озаглавлена «Делать больше, используя меньше». В ней поставлена цель снизить к 2020-му энергопотребление не менее чем на 20 %. Другим приоритетом становится дальнейшая поддержка использования возобновляемых источников энергии – биомассы, гидро и солнечной энергии, энергии ветра, причем последняя является наиболее быстро развивающимся и предпочтительным со многих точек зрения источником электричества. Правда, пока заметную долю электроснабжения за счет ветра получает только Дания.

Одним из важнейших преимуществ возобновляемых энергоресурсов является нулевая эмиссия парниковых газов. Недостатки же заключаются в том, что получение таких энергоресурсов зависит от погоды и стоят они дороже, чем традиционные виды ископаемого топлива. Цель ЕС – увеличить к 2010 году долю возобновляемых энергоресурсов до 12 % от всех источников энергии.

Возможным способом снижения зависимости от внешних поставок представляется строительство атомных электростанций. Дебаты о будущем атомной энергетики разгорелись вновь в свете взлетевших цен на нефть, обязательств, принятых в соответствии с требованиями Киотского протокола, и недавних перебоев с поставками газа. Напомним, что самая амбициозная в мире программа развития ядерной энергетики появилась во Франции в 1970-х и стала непосредственной реакцией на первый нефтяной шок. Тогда этот путь признавался наилучшим решением проблемы энергобезопасности, поскольку снижал зависимость от импорта нефти. Сегодня Франция самостоятельно обеспечивает половину своих энергетических нужд по сравнению с 25 % тридцать лет тому назад. Однако прогресс данной отрасли в общеевропейском масштабе ограничивается ее неоднозначным восприятием в обществе и сформировавшимся общественным мнением, которое нужно менять.

Очевидно, более пристальное внимание будет уделено угольной промышленности. Цена угля относительно стабильна, а его запасы наиболее обширны и диверсифицированы по сравнению с другими видами ископаемого топлива. Существуют готовые к применению передовые технологии, такие, как газификация угля и другие, гораздо более эффективные и экологичные, чем те, что применяются на традиционных угольных электростанциях. Исследование перспектив развития энергетики, опубликованное Европейской комиссией, показало, что использование газа имеет пределы. Прогнозируется, что рост спроса на газ продолжится до 2015 года, после чего наступит стабилизация. Причина заключается в снижении конкурентоспособности «голубого топлива» по сравнению с углем: с 2000-го цена на газ удвоилась, цена же на уголь относительно стабильна. Это превращает импортируемый уголь в экономически оправданную альтернативу. Разработка экологически чистых угольных технологий является одной из приоритетных задач Седьмой Рамочной программы научно-технического развития ЕС на 2007–2013 годы.

В долгосрочной перспективе технологический прорыв будут обеспечивать альтернативные источники энергии. Термоядерный синтез, водород и топливные элементы помогут решению основных энергетических проблем. Во Франции в 1970-е был популярен лозунг «У нас нет нефти, зато есть идеи». Но чтобы превратиться в технологию, идея должна быть подкреплена соответствующим финансированием. Двадцать пять лет назад Европейская комиссия 66 % всего бюджета на исследования и разработки тратила на энергетику. Именно благодаря этому Европа стала более чистой, безопасной и процветающей. Сейчас фактический уровень финансирования таких исследований упал до 11,6 %. В результате Европа может попасть в зависимость от импорта не только энергоресурсов, но и технологий.

Весной 2006-го ожидается публикация новой Зеленой книги – «Безопасная, конкурентоспособная и устойчивая европейская энергетическая политика». Радикальные изменения маловероятны. Заголовок документа отражает три столпа действующей стратегии: конкурентный энергетический рынок, устойчивое развитие и бесперебойность поставок. Очевидно, продолжатся усилия по созданию действительно конкурентного общего энергетического рынка. Больше внимания будет уделяться энергосбережению и возобновляемым энергоресурсам. Это, в свою очередь, способно привести к повышению уровня надежности энергообеспечения. Однако примирить эти три зачастую противоречащие друг другу цели – задача непростая.

НАДЕЖНОСТЬ БУДУЩИХ ПОСТАВОК

В то время как основное внимание прессы привлекали к себе политические аспекты российско-украинского газового кризиса, было упущено из виду то обстоятельство, что давний спор о ценах обострился вскоре после либерализации акций «Газпрома». Рынок ценных бумаг положительно отреагировал на заключение газовой сделки, капитализация компании возросла.

По мнению Джонатана Стерна, директора исследовательской программы по газу при Оксфордском институте энергетики, «чтобы избавиться от страха перед Россией, достаточно обратиться к истории, которая свидетельствует о весьма высокой степени надежности России как поставщика, а также напомнить себе о том, что вопрос об экспорте газа в Европу всегда являлся скорее экономическим, чем политическим. Людям свойственно недооценивать важность денег и тот факт, что Россия зависит от своих экспортных доходов».

Представители европейской газовой индустрии считают «Газпром» надежным партнером, чьи поставки газа последние 40 лет отличались «образцовой стабильностью». К 2010-му «Газпром» планирует увеличить экспорт газа в Европу с нынешних 150 млрд до 180–190 млрд куб. м. Однако фактический уровень его добычи не меняется и вряд ли в обозримом будущем сравняется с достигнутым в советский период пиком 1991 года. Поскольку добыча на крупнейших месторождениях в Западной Сибири будет снижаться, требуются огромные инвестиции в разработку новых на полуострове Ямал или арктическом шельфе. Стоимость добычи в этих отдаленных северных районах значительно выше, а технологии сложнее.

Несколько десятков лет назад Запад сомневался в способности Советского Союза успешно освоить с нуля обширные сибирские месторождения. Быстрое освоение стало возможным главным образом благодаря выдающейся организации и гигантским человеческим и финансовым ресурсам, выделенным для подъема газовой индустрии. С той поры Россия преобразилась, но поставленная задача выглядит не менее сложной и трудноразрешимой. Потребление газа растет и на внутреннем рынке. Российская экономика известна своей чрезмерной энергоемкостью (приблизительно в три раза выше, чем в среднем по ЕС), следовательно, для обеспечения экономического роста газа будет сжигаться больше. Справится ли газовый гигант и с договорными обязательствами, и с удовлетворением растущего внутреннего спроса?

Поскольку газовый кризис привлек пристальное внимание к вопросам энергетики и в Европейском союзе, и в России, остается надеяться, что он послужит «тревожным звонком» для руководителей с обеих сторон.

Россия. Украина. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 10 марта 2006 > № 2908025 Аскар Губайдуллин, Надя Кампанер

Россия. Ближний Восток > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 9 июня 2005 > № 2906315 Владимир Евтушенков

После затишья: Россия и арабский мир на новом этапе

Владимир Евтушенков

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2005

В.П. Евтушенков – президент АФК «Система», член бюро правления и руководитель Комитета по промышленной политике РСПП, председатель Российско-арабского делового совета, член попечительского совета журнала «Россия в глобальной политике».

Резюме После распада СССР Москва значительно утратила интерес к арабскому миру. Сегодня, по мере стремительного возрастания общемировой геополитической значимости Ближнего Востока, там открываются и принципиально новые экономические возможности. Россия возвращается в этот регион в лице не только государственных ведомств, но и частных корпораций.

Ближний и Средний Восток всегда вызывал к себе повышенный интерес. Сегодня он и вовсе мог бы возглавить рейтинг внимания великих держав к регионам планеты – ведь на этой огромной, многонаселенной и богатой природными ресурсами территории сосредоточено особенно много «болевых точек», имеющих отношение к глобальным проблемам человечества. Исключительно актуальны здесь вопросы, связанные с безопасностью, угрозой терроризма, растущим спросом на энергоносители. Не случайно именно данный регион оказывался в последние годы объектом наиболее масштабных международных инициатив. Достаточно вспомнить план Соединенных Штатов по демократическому переустройству «Большого Ближнего Востока», нашедший затем отражение в инициативе «большой восьмерки» по «расширенному Ближнему Востоку», а также различные проекты Организации Объединенных Наций, направленные на стимулирование развития, на попытки ликвидировать бедность и неравенство. Развитие событий со всей очевидностью продемонстрировало: ни одна держава, даже столь мощная, как США, не способна в одиночку справиться с проблемами, возникающими в этом ключевом регионе.

СУДЬБА СОВЕТСКОГО НАСЛЕДИЯ

Россия на Ближнем и Среднем Востоке не просто сторонний наблюдатель – она пользуется здесь большим уважением. Благодаря советским кредитам и технической помощи арабские страны имели возможность возводить крупные объекты инфраструктуры, энергетики, металлургии, оборонной промышленности, содержать хорошо вооруженные и обученные национальные армии.

Так, основу египетской экономики и поныне составляют промышленные предприятия, построенные с помощью советских специалистов при президенте Гамале Абдель Насере. Это прежде всего высотная Асуанская плотина, Хелуанский металлургический комбинат, алюминиевый завод в Наг-Хаммади, комплекс по производству фосфатов в Абу-Тартуре, судоверфь в Александрии и многие другие – всего около ста объектов.

Серьезное содействие Москва оказала Алжиру, в результате чего там начали развиваться такие отрасли, как энергетика, горно-добывающая и металлургическая промышленность, машиностроение, водное хозяйство и др. При поддержке СССР сооружены металлургический завод в Эль-Хаджаре, металлургическое предприятие в Аннабе, теплоэлектростанция в городе Жижель, газопровод Альрар – Тинфуйе – Хасси-Мессауд, плотина Бени-Зид и др.

В рамках сотрудничества с Ираком заключались крупные контракты по обустройству нефтепромыслов на юге страны, построены газопровод Насирия – Багдад, ТЭС «Юсифия» и ряд других объектов. С 1990 года, после введения Советом Безопасности ООН экономических санкций в отношении Ирака, бЧльшая часть контрактов оказалась заморожена.

В Ливии построен Центр атомных исследований «Таджура», сооружены линии электропередач, газопровод, пробурено около 130 нефтяных эксплуатационных скважин; проведены почвенные, геоботанические и экологические исследования на площади 3,5 млн га; разработаны схемы развития газовой промышленности, электросетей высокого напряжения и предприятий машиностроения; подготовлено технико-экономическое обоснование для второй очереди металлургического комплекса в городе Мисурата (1,67 млн т в год с возможностью расширения до 5 млн т).

Созданные и эксплуатируемые при нашем содействии объекты играют важную роль и в экономике Сирии, обеспечивая стране выработку около 22 % электроэнергии, добычу около 27 % нефти и орошение свыше 70 тыс. га засушливых земель. Каскад гидроэлектростанций на реке Евфрат, гидроузлы «Аль-Баас» и «Тишрин», около 1,5 тыс. км железных дорог, 3,7 тыс. км высоковольтных ЛЭП, ирригационные и водохозяйственные объекты, нефтепродуктопровод Хомс – Алеппо, завод азотных удобрений в Хомсе, ряд центров профтехобразования – все это построено главным образом в счет предоставленных советских государственных кредитов.

Арабские страны (Египет, Сирия, Алжир) расплачивались за советские госкредиты потребительскими товарами, которые почти целиком производил местный частный сектор. Поэтому в ряде стран арабского мира становление и укрепление национального производственного капитала происходило в значительной степени за счет работы на предельно емкий и стабильный советский рынок.

Наша страна традиционно получала из арабских стран продовольственные товары: цитрусовые, фрукты, консервы, кондитерские изделия. Неизменным спросом пользовались парфюмерно-косметические изделия, в частности египетские духи «Нефертити» и «Клима», хлопчатобумажные ткани, сирийский текстиль: портьеры, тюль, гипюр, кримплен.

Однако с началом драматических перемен в нашей стране все эти процессы, по сути, остановились. Новые подходы, реализуемые после развала СССР в управлении государством и народным хозяйством, обусловили стремление Москвы искусственно отгородиться от ряда традиционных союзников СССР, что особенно ярко проявлялось в первоначальный период прозападной эйфории. Впоследствии отношения с некоторыми арабскими странами омрачились политическими разногласиями в связи с ситуацией на Северном Кавказе.

В результате после событий 1991-го экономические связи с арабским миром были большей частью заморожены или свернуты. Колоссальный совместный потенциал, наработанный за предшествующие годы, оказался почти невостребованным. Государство ушло из сферы торгово-экономических отношений с этими странами, а частный российский капитал долгое время не мог демонстрировать готовность к возвращению на традиционные рынки. Да и опыта взаимодействия даже со старыми партнерами – представителями арабского национального капитала – новым российским бизнесменам подчас не хватало, как не хватало ни знания местной специфики, ни умения вести дела в сложившихся в регионе условиях. На долгие годы в наших отношениях с арабским миром наступила пауза.

ЭКОНОМИКА И НЕ ТОЛЬКО

Вместе с тем глобальная роль Ближнего и Среднего Востока чрезвычайно важна. Здесь, на территории в 14 млн кв. км, расположенной на двух континентах – африканском и евразийском, проживает около 300 млн человек. Средние темпы экономического роста арабских стран за последние два десятилетия – 3–6,4 %. Каждая из них по-своему своеобразна и тем привлекательна для внешних партнеров. Более того, в последние годы на региональном рынке наблюдаются все более отчетливые изменения.

Долгое время господствовало представление о том, что экономика арабских государств была, есть и будет основана исключительно на нефти. Конечно, нефтяная сфера остается пока главным полем для сотрудничества (как, впрочем, и источником политической напряженности). В 2004 году для участия иностранного капитала открылось более 20 объектов в различных отраслях экономики Саудовской Аравии – от нефтедобычи до розничной торговли. В итоге ОАО «ЛУКойл» подписало в марте 2004-го концессионное соглашение, предоставляющее ему право в течение 40 лет вести геолого-разведочные работы и разрабатывать месторождения газа и газового конденсата в районе пустыни Руб эль-Хали на площади около 30 тыс. кв. км (оценка объема обязательств – 4 млрд дол.). Для реализации проекта создано СП «ЛУКСАР», в котором компаниям «ЛУКойл» и «Сауди АРАМКО» принадлежат 80 % и 20 % уставного капитала соответственно.

В регионе быстро формируется рынок капитала и появляются мощные финансовые центры. В последнее время особую активность в этом направлении проявляет Бахрейн, правящие круги которого намерены превратить страну в крупнейший торговый и финансовый центр не только регионального, но и международного значения. По степени открытости экономики Бахрейн ставят на третье место в мире после Гонконга и Сингапура. Здесь отсутствуют налоги на доходы физических и юридических лиц, нет ограничений на вывоз капитала, прибыли и конвертацию валюты. Установлен беспошлинный режим ввоза сырья, полуфабрикатов и капитала для местного производства. Разрешено создание компаний со 100-процентным иностранным капиталом, и упрощена процедура их регистрации.

Крупнейший центр инвестиционной деятельности – Кувейт. Страна обладает развитым местным рынком капитала, а ее население держит на банковских депозитах больше денег, чем население Саудовской Аравии, Абу-Даби (эмират в составе Объединенных Арабских Эмиратов, ОАЭ. – Ред.) и Катара, вместе взятых. Кувейт – крупнейший инвестор долгосрочных капиталов за границей, однако субъектом является уже не частный капитал, а правительство.

Тенденция к либерализации экономики и процессы глобализации мировых экономических отношений привели к тому, что в странах Ближнего Востока и Северной Африки все бЧльшую популярность приобретает идея создания свободных экономических зон (СЭЗ). Будучи одной из форм привлечения иностранного капитала, в том числе и российского, такие зоны существуют в Сирии, Иордании, Ливане, ОАЭ, Египте, Тунисе, Марокко, Джибути и Йемене.

К наиболее успешным и привлекательным СЭЗ в арабском мире можно причислить «Джебель Али» в эмирате Дубай. Стабильное законодательство, высокоразвитые коммуникации и транспортные сети способствовали тому, что сегодня в этой свободной экономической зоне насчитывается более двух тысяч компаний из 97 стран мира. Существенный опыт в развитии СЭЗ накоплен и в Иордании, где стало возможным внедрение последнего поколения свободных экономических зон – специальных индустриальных зон, как раз и привлекающих наибольшую часть иностранного капитала. В процессе становления находятся СЭЗ в Бахрейне, Катаре и Кувейте.

Особый интерес представляет собой Ливан. Здешний банковский сектор имеет богатую историю. В Бейрут традиционно стекались средства, вырученные от экспорта нефти. Длительные торговые и культурные связи с европейскими и арабскими государствами позволили этой стране превратить торговлю в один из важнейших секторов экономики. До гражданской войны 1975–1990 годов экономика Ливана стабильно росла, действовали жесткие законы о соблюдении тайны банковских вкладов, что привлекало сюда капиталы; за страной в то время даже закрепилось название «ближневосточная Швейцария». Самые крупные компании западного и арабского мира всегда охотно приглашали на работу ливанских менеджеров высшего звена.

Война отбросила экономику Ливана далеко назад, лишив ее около 30 млрд дол., тогда как остальные страны Ближнего Востока переживали экономический бум. Деловая активность переместилась из Бейрута в другие экономические центры. Однако при этом ливанские банковские активы удивительным образом увеличились, поскольку в начале войны их удачно вложили в экономику США и Европы. И хотя сегодня долг Ливана составляет около 160 % ВВП, ни страну, ни внешний мир это ничуть не беспокоит. В 2002-м Ливан исключили из списка стран, находящихся под контролем Международной группы по борьбе с легализацией незаконных доходов. Одиннадцать ливанских банков вошли в сотню наиболее успешных арабских финансовых учреждений. Правда, политические события, последовавшие за гибелью бывшего премьер-министра Рафика Харири, внушают некоторые опасения относительно перспектив дальнейшего развития страны; тем не менее с учетом того, что стабильность целиком и полностью отвечает интересам экономики Ливана и его деловых кругов, есть надежда на то, что страна преодолеет нынешний кризис.

Вместе с тем странам региона приходится сталкиваться с рядом серьезных проблем. Экономика многих арабских стран, как и российская, испытывает серьезную зависимость от конъюнктуры нефтяного рынка. По существу, арабским странам приходится решать те же проблемы, что и России. Они осознают наличие дефицита во внешних инвестициях и необходимость поиска новых рынков сбыта для своих товаров. Даже Саудовской Аравии в последнее время пришлось прекратить экспорт капитала и заговорить о привлечении средств в те или иные проекты на собственной территории. Кроме того, арабский мир обеспокоен своим невысоким экономическим ростом. Так, объем ВВП на душу населения в Саудовской Аравии упал с 28 тыс. дол. в 1982 году до 7 тыс. дол. в 2004-м.

Перед Россией открываются реальные возможности расширения экономического сотрудничества с арабскими странами. Речь идет о высоких технологиях, банковских услугах, поставках металлопродукции и материалов для промышленного использования, а также о передаче технологического опыта, особенно в нефтегазовой сфере.

Возможно сотрудничество и в таких областях, как бурение с целью разведки месторождений подземных вод, опреснение морской воды (дефицит водных ресурсов в среднесрочной перспективе вообще способен превратиться в главную проблему региона), нефтехимия и металлургия. Разработаны также совместные проекты по производству химических удобрений, побочной продукции нефтяной промышленности, древесины, изделий кожевенной промышленности, охотничьих принадлежностей и аксессуаров, рыболовной оснастки, речных лодок, катеров, судов, кабельной арматуры, готовых быстросборных деревянных домов, автомобилей и других транспортных средств.

Особо перспективным является военно-техническое сотрудничество (ВТС) с арабскими странами, обеспечивающее высокорентабельными заказами предприятия военно-промышленного комплекса России. По объему поставок военной техники и вооружений в арабские государства Россия пока не в состоянии сравняться со странами Запада. Однако дальнейшее развитие сотрудничества с Россией в данной сфере поможет арабам диверсифицировать источники приобретения оружия и тем самым уменьшить свою зависимость от американских поставок.

Активизация экономического взаимодействия России с арабскими странами имеет и огромное геополитическое значение. Во-первых, Россия является международно признанным коспонсором ближневосточного урегулирования. Политическое присутствие нашей страны в регионе достаточно стабильно и отвечает важнейшей государственной задаче – играть роль одного из полюсов в многополярном мире. Визит на Ближний Восток президента России Владимира Путина в апреле 2005-го значительно повысил авторитет России в региональном и глобальном масштабе.

Во-вторых, и это особенно важно в долгосрочной перспективе, Россия способна сыграть уникальную роль в деле защиты интересов арабских народов в международном масштабе и внести свой вклад в предотвращение их вытеснения на обочину современного мира, которое зачастую осуществляется под флагом борьбы с угрозой «исламского экстремизма». Существуют силы, стремящиеся ответить на активизацию международного терроризма новым разделом мира. Только теперь границу предполагается провести не по идеологическому, а по цивилизационно-религиозному признаку. Большинство арабских государств рискуют попасть в разряд «подозрительных», то есть таких, по отношению к которым дозволены все действия, вплоть до прямого вооруженного вмешательства во внутренние дела.

Не случайно, что нарастающий интервенционизм внешнеполитической доктрины США вызывает беспокойство даже у таких традиционно ориентированных на Запад стран, как государства Персидского залива. В условиях, когда Вашингтон нередко проводит высокомерную и неуклюжую политику, они всё больше осознают необходимость диверсификации внешних связей c тем, чтобы если не нейтрализовать, то хотя бы ослабить американское давление. С этой точки зрения отношения с Россией, которая, несмотря на временное ослабление своих позиций в 1990-е годы, продолжает оставаться влиятельным игроком на мировой арене, имеют существенное значение для арабских государств.

Россия остается надежным партнером для тех, кто выступает против одностороннего (в обход Совета Безопасности ООН) применения силы в отношении любого государства. По двум самым животрепещущим проблемам позиции России и арабских стран совпадают или очень близки. Во-первых, и мы, и они признаём необходимость передачи всей полноты власти в Ираке самим иракцам с целью сохранения территориальной целостности и стабилизации положения в этой многострадальной стране. Во-вторых, обе стороны поддерживают идею справедливого урегулирования ближневосточного конфликта на основе резолюций Совета Безопасности ООН и мадридской формулы «Мир в обмен на территории».

Однако, если Москва не подкрепит свое влияние на Ближнем Востоке соответствующими экономическими действиями, ее роль будет здесь неуклонно ослабевать, что в конечном итоге может привести к вытеснению России из ближневосточной региональной политики. Неоценимую услугу нашей внешней политике может оказать отечественный бизнес, действуя через разрабатываемую ныне систему связей. Путем экономического взаимодействия со всеми без исключения странами региона Россия на деле подтвердит свою роль успешного и дружественного посредника между столь разными государствами.

Экономическое сближение России с арабским миром должно сопутствовать упрочению обоюдных политических связей. Не случайно президент России Владимир Путин призвал российские деловые круги в короткий срок поднять уровень российско-арабского сотрудничества в торгово-экономической области, дабы привести его в соответствие с нынешним благоприятным климатом в сфере межгосударственных и общественно-политических отношений.

ПАРТНЕРЫ СТАРЫЕ И НОВЫЕ

После ухода из российско-арабских отношений идеологической составляющей заметно расширился круг потенциальных партнеров России. Экономические интересы, равно как и стремление к получению экономической выгоды, диктуют необходимость налаживания контактов со всеми странами региона в зависимости от их реальной готовности к сотрудничеству и от спектра предлагаемых ими товаров или услуг, а не от политических лозунгов, стоящих там на повестке дня.

Ключевую роль среди традиционных партнеров России играет Египет. Товарооборот между обеими странами уже составляет около полумиллиарда долларов в год и имеет тенденцию к росту. К числу новых, наиболее перспективных областей сотрудничества относится сфера коммуникации и информационных технологий. Вряд ли простым совпадением стал тот факт, что недавно назначенный премьер-министр Египта Ахмед Назиф возглавлял ранее Министерство коммуникаций и информационных технологий. За время пребывания Назифа на этом посту данная отрасль постоянно демонстрировала успехи, обеспечивая в течение прошедших пяти лет 34 % роста.

Широкий резонанс получил запуск проекта «Умная деревня». Речь идет о своеобразном технопарке, т. е. об оснащенной самым современным оборудованием и удобной жилищной инфраструктурой территории, где предполагается разместить ведущие фирмы и компании в области разработки и внедрения информационных технологий. Компании, желающие обосноваться здесь, получают от властей «налоговые каникулы» сроком на 10 лет и к тому же пользуются упрощенной процедурой регистрации документов в административных учреждениях Египта. Ведущие египетские компании (Alcatel Egypt, Al Ahly Telecom и др.) уже приобрели на территории «Умной деревни» участки под офисы. Разместиться здесь планируют и российские фирмы. Помимо всего прочего, национальный рынок Египта моложе, а следовательно, он способен более гибко реагировать на изменения конъюнктуры и располагает более существенными возможностями. Да и цены в Египте значительно ниже, чем, например, в Объединенных Арабских Эмиратах, и потому производственные издержки здесь заметно меньше.

Ливан – это еще один яркий пример государства, с которым у России восстанавливаются исторические и налаживаются новые контакты. Поощрение взаимной торговли и инвестиций, содействие установлению тесных партнерских связей по линии частного капитала представляют собой важнейшую составляющую экономических отношений. Однако наиболее пристальное внимание этой страны направлено на сотрудничество с Россией в нефтегазовой отрасли. Ливанская сторона неоднократно давала понять, что она приветствовала бы участие России в строительстве нефте- и газопроводов через свою территорию. Бейрут также заинтересован в привлечении к сотрудничеству российских специалистов по сооружению ирригационных систем, строительству плотин.

Особый случай представляет собой Саудовская Аравия. Россию разделял с этим королевством барьер полувековой неприязни, и по ряду причин в Москве изначально почти не питали надежд на то, чтобы основательно там закрепиться.

Во-первых, вся новейшая история России характеризовалась отсутствием политических позиций в Саудовской Аравии. Местные правящие круги не забыли о враждебном отношении Советского Союза к их стране. Да и в России Саудовская Аравия ассоциируется скорее с радикальным исламом – тем самым, проявлениям которого российская сторона противостоит на Северном Кавказе. Саудовское общественное мнение, в свою очередь, крайне отрицательно оценивает действия российских властей в этом регионе РФ. Во-вторых, саудовские элита и общество в целом, традиционно ориентирующиеся на Запад, просто не привыкли к работе с другими партнерами.

Подобного рода препятствия имеют скорее политический характер, однако пути их постепенного преодоления и формирования атмосферы доверия могут быть найдены в экономической области. В качестве потенциальных сфер кооперации традиционно называют энергетику и военно-техническое сотрудничество. Однако нельзя обходить вниманием и области, где инвестиции быстро окупаются. Это в первую очередь недвижимость, строительство, торговля, ценные бумаги, развитие транспортной инфраструктуры.

Важную роль может сыграть уже имеющийся у России опыт в таких высокотехнологичных сферах, как сжижение газа, прокладка газопроводов, регазификация. Саудовцы же готовы инвестировать средства в российскую аэрокосмическую промышленность. И наконец, несмотря на то что саудовская армия уже укомплектована американским и западноевропейским вооружением, Эр-Рияд, похоже, внимательно присматривается к российским боевым вертолетам. С учетом вышесказанного первый Российско-саудовский экономический форум, проходивший в Москве в июле 2003-го, можно считать поистине историческим.

РОССИЙСКО-АРАБСКИЙ ДЕЛОВОЙ СОВЕТ: МИССИЯ И ДОСТИЖЕНИЯ

Достигнутый до 1991 года уровень торгово-экономических и военно-политических отношений между нашей страной и арабским миром, выражавшийся в миллиардах долларов, обеспечивался исключительно государственными структурами и рычагами, общей государственной политикой. Основой для сотрудничества служили главным образом политические соображения и логика холодной войны. Но на нынешнем этапе особенно важным фактором углубления российско-арабских отношений становится развитие частно-государственного партнерства.

Связать воедино систему торгово-экономических отношений России со странами этого обширного, политически разобщенного и экономически разнородного региона, придать импульс их возрождению на новом качественном уровне призван недавно созданный Российско-арабский деловой совет (РАДС).

Он быстро превратился в активного и уважаемого участника российско-арабского сотрудничества не в последнюю очередь потому, что Торгово-промышленную палату (ТПП) – учредителя его российской части – возглавляет академик РАН Евгений Примаков, чей авторитет в арабском мире чрезвычайно высок, а опыт и знание региона повсеместно признаны.

С арабской стороны РАДС учрежден Генеральным союзом торговых, промышленных и сельскохозяйственных палат 22 арабских государств, куда входят руководители и представители местных ТПП, крупные бизнесмены. С российской стороны одну из ведущих ролей играет Акционерная финансовая корпорация «Система». К числу основных задач РАДСа относятся: создание совместно с каждой из арабских стран двусторонних комитетов, ответственных за реализацию конкретных проектов сотрудничества; установление прямых контактов между российскими и арабскими предпринимательскими структурами; стимулирование инновационной деятельности.

За полтора года существования Российско-арабский деловой совет зарекомендовал себя как эффективный инструмент восстановления и налаживания деловых связей, центр сбора, анализа и распространения необходимой обеим сторонам коммерческой информации. Уже сейчас обратившийся в РАДС арабский или российский коммерсант может рассчитывать на консультацию и на обретение достойного делового партнера. При поддержке РАДСа учреждены три комитета на двусторонней основе: Российско-египетский, Российско-сирийский и Российско-ливанский. Готовится формирование аналогичных комитетов с другими странами. Создание двусторонних комитетов позволит упорядочить отношения между предпринимателями и выявить наиболее привлекательные направления взаимодействия по каждой стране.

Результаты деятельности РАДСа и заметное увеличение деловых контактов позволяют утверждать, что период «безвременья» в российско-арабских отношениях подошел к концу. При поддержке и в рамках РАДСа сотрудничество России и стран арабского Востока получает шанс для выхода на новый качественный уровень. Главными его признаками становятся отсутствие идеологических барьеров и конструктивное взаимодействие между бизнесом и государством. В области бизнеса решающая роль должна принадлежать новейшим информационным технологиям и сфере услуг, что позволит как России, так и странам арабского Востока преодолеть стереотип тотальной энергозависимости их экономик и совместно войти в высокотехнологичную экономическую среду XXI века.

Россия. Ближний Восток > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 9 июня 2005 > № 2906315 Владимир Евтушенков

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2004 > № 2851570 Алексей Богатуров

Истоки американского поведения

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2004

А.Д. Богатуров – д. и. н., профессор, заместитель директора Института проблем международной безопасности РАН, главный редактор журнала «Международные процессы».

Резюме Чем руководствуется американская элита, принимая внешнеполитические решения? Не поняв этого, невозможно выстроить адекватные отношения с Соединенными Штатами.

В феврале 1946 года поверенный в делах США в Москве Джордж Кеннан послал в Вашингтон знаменитую «Длинную телеграмму» (The Long Telegram), которая по сей день остается лучшей из предпринятых в Америке попыток проанализировать мотивы внешней политики сталинского руководства. В переработанном виде этот документ был опубликован в июле 1947-го в журнале Foreign Affairs под заголовком «Истоки советского поведения» (The Sources of Soviet Conduct). Кеннан оказал большое влияние на политическую мысль США: он сформулировал ключевые идеи концепции сдерживания Советского Союза, которая на многие десятилетия определила взаимоотношения Соединенных Штатов и СССР.

Почин Кеннана-аналитика интересен прежде всего как одна из первых успешных попыток выявить политико-психологические и идейно-культурные истоки внешней политики государства. Без их понимания сегодня, как и полвека назад, трудно рассчитывать на выработку эффективной внешней политики вообще и курса в отношении ведущих международных партнеров, таких, как США, в частности. Предлагаемая статья – попытка зеркально отразить замысел Кеннана, раскрыть особенности мотивов, которыми руководствуется нынешняя американская элита во взаимодействии с внешним миром.

ДЕМОКРАТИЯ ИЛИ ДЕМОКРАТИЯ ПО-АМЕРИКАНСКИ?

Уверенность в превосходстве – первая и, возможно, главная черта американского мировидения. Она свойственна богатым и бедным, уроженцам страны и недавним переселенцам, образованным и не очень, либералам, консерваторам и политически безразличным. На идее превосходства высится махина американского патриотизма – неистощимо многообразного, сводимого, однако, к общему знаменателю: многое в Америке нужно исправить, но это – лучшая страна в мире. Идея превосходства – такая же въевшаяся черта американского сознания, как чувство уязвленности (обиды на самих себя) – современного русского. В данном смысле американцы – это «русские наоборот».

Два века наши «интеллигентствующие» и «антиинтеллигентствующие» соотечественники сладострастно страдают в метаниях между комплексами несоответствия «стандартам» демократии и ксенофобией. Те и другие твердят об ужасах жизни в России. Подобное самоистязание недоступно уму среднего американца. В США могут, не стесняясь, словесно «отхлестать» любого президента. Но усомниться в Америке? Унизить собственную страну даже словом – значит, по американским понятиям, выйти за рамки морали, поставить себя вне рамок приличия. Граждане США любят свою страну и умеют ее любить. Американцы развили высокую и сложную культуру любви к отечеству, которая допускает его критику, но не позволяет говорить неуважительно даже о его пороках.

Америка достойна уважения по многим показателям. Но простому американцу не до статистики экономических достижений. Подозреваю, что если бы США и не были самым сильным и богатым государством мира, то наивно-восторженная убежденность американских граждан в достоинствах родины осталась бы ключевой чертой их национального характера. Отчего? Да оттого, что приток иммигрантов в США возрастает, а оттока из страны нет. На уровне массового сознания это неопровержимый аргумент. Почему мы стыдимся говорить о том, что и в Россию устремляются сотни тысяч людей, в том числе здоровых, красивых, образованных, из Украины, Молдавии, Казахстана, Китая, Вьетнама, из стран Центральной Азии и Южного Кавказа?

Оборотная сторона американского патриотизма – искренняя, временами слепая и пугающая убежденность в том, что предназначение Соединенных Штатов – не только «служить примером миру», но и действенно «помогать» ему прийти в соответствие с американскими представлениями о добре и зле. Это вторая черта американского характера. Для американца типична незамутненная вера в то, что его представления хороши для всех, поскольку отражают превосходство американского опыта и успех благоденствующего общества США.

Принято считать, будто в основе американских ценностей лежит идея свободы. Но стоит подчеркнуть, что в представлениях американцев абстрактное понятие свободы переплетается с более конкретным понятием демократии, хотя, строго говоря, это разные вещи.

В самом деле, свободу белого человека, пришедшего из Европы, чтобы колонизовать Америку, удалось защитить от посягательств Старого Света при помощи демократии – демократии как формы государственной самоорганизации колоний Северной Америки против Британской империи. Вот почему в глубинах сознания американца идея его личной свободы органично «перетекает» в идею свободы нации. При этом в американском понимании «нация» и «государство» сливаются. Возникает тройной сплав: свобода – нация – государство. А поскольку кроме собственного государства никакого иного американское сознание не знало (и знать никогда не стремилось), то названная триада приобрела несколько специфический вид: свобода – нация – американское государство. Демократия для американцев – не тип общественно-политического устройства вообще, а его конкретное воплощение в США, совокупность американских государственных институтов, режимов и практик. Именно так рассуждают ведущие американские политики: в США – «демократия», а, например, в странах Европейского союза – парламентские или президентские республики. С американской точки зрения, это отнюдь не тождественные понятия.

Происходит парадоксальное, с точки зрения либеральной теории, сращивание идей свободы и государства. Концепция освобождения (эмансипации) человека от государства обосновалась на американской почве не сразу. Это в Европе тираническое государство с VIII века виделось антиподом свободного человека. В США государство казалось инструментом обретения свободы, лишь с его помощью жители североамериканских колоний добились независимости от британской монархии (freedom).

Идея освобождения личности от государства утвердилась в США только ко времени президентства Джона Кеннеди (1960-е годы), косвенно это было связано с началом реальной эмансипации черных американцев. Отчасти поэтому идея «свободы-демократии» (liberty) имеет в массовом американском сознании несколько менее прочные основания, чем идеи патриотизма и предназначения, которые апеллируют к понятию freedom (см.: Н.А. Косолапов. Нелиберальные демократии и либеральная идеология // Международные процессы. 2004. № 2).

Приверженность этой идее – третья черта американского политического мировосприятия. На уровне внешнеполитической практики идея «свободы-демократии» легко трансформируется в идею «свободы Америки», которая подразумевает не только право Америки быть свободной, но и ее право свободно действовать. Внешняя политика администрации Джорджа Буша выстраивается в русле такого понимания свободы. В этом заключается идейный смысл политики односторонних действий.

Уверенность в самоценности «свободы-демократии» позволяет считать ее универсальным высшим благом. Идея «свободы действий» в сочетании с комплексом «исторического предназначения» позволяет формулировать миссию Америки – нести «свет демократии» всему миру. Представление об оправданности американского превосходства дает возможность отбросить сомнения в уместности расширительных толкований прав и глобальной ответственности США. В результате взаимодействия всех трех свойств американского политического характера формируется четвертая присущая ему черта – упоенность идеей демократизации мира по американскому образцу.

При всей иронии, которую вызывает «собственническое» отношение американцев к демократии, его стоит принять во внимание. Например, для того, чтобы отличать «обычное» высокомерие республиканской администрации от характерной черты сознания американской нации. Причудливая на первый взгляд вера американца в почти магическое всесилие демократизации для него самого не более необычна, чем наша почти природная тяга к «сильной, но доброй власти» и «порядку». Американцам трудно понять, почему другие страны не хотят скопировать практики и институты, доказавшие свое преимущество в США. Стремление «обратить в демократию» против воли обращаемых (в Ираке и Афганистане) – болезненная черта американского мировосприятия. Ирония по этому поводу вызывает в Америке недоумение или холодную отстраненность.

В отношении американца к демократизации много от религиозности. Пиетет к ней связан с высоким моральным авторитетом, которым в глазах американца обладает проповедь вообще. Исторически протестантская миссионерская проповедь среди привезенных из Африки черных рабов сыграла колоссальную роль для их интеграции в американское общество через обращение в христианство. Демократизация мира приобретает черты сакральности в глазах американца, потому что по функции она родственна привычным формам «богоугодного» религиозного обращения.

Повод для сарказма есть. Но и американцам кажется «природной тоталитарностью» россиян то, что сами мы предпочитаем считать естественным своеобразием собственного культурно-эмоционального склада. Наш народ сформировался в условиях открытых пространств Евразии, на которых Российское государство не могло бы выстоять, не занимаясь обеспечением повышенной военно-мобилизационной готовности своего населения. Постоянный настрой на нее сформировал у русских канон поведения, в соответствии с которым личная свобода соотносится с подчинением таким образом, что акцент делается на последнем.

Любопытна и другая параллель. Всемирное коммунистическое братство и глобальное демократическое общество – единственные светские утопии, способные по мощи и охвату претензий сравниться с главными религиозными идеологиями (христианство, ислам и буддизм). Но коммунизм оттеснен, а религии могут уповать лишь на частичную реставрацию былых позиций. Только демократизация остается вселенской идеологией, по-прежнему притязающей на победу во всемирно-историческом масштабе.

Мышлению политической элиты США, как и любой другой страны, присущ элемент цинизма. Однако в вере американцев в полезность демократии для других стран много искренности. Поэтому она и не лишена заряда внутренней энергии, неподдельного пафоса, даже романтики подвига, которые помогают американцам убеждать себя в том, что, бомбя Сербию и Ирак, они «на самом деле» несут благо просвещения.

Демократизация фактически представляет собой идеологию американского национализма в его своеобразной, надэтнической, государственнической форме. Подобную «демократизацию» США успешно выдают за идеологию транснациональной солидарности. Это упрек американским политикам и интеллектуалам. Но это и пояснение к характеру рядового американца. Он лишь отчасти несет ответственность за политику той властной группы, которую его голос, преломленный избирательной машиной, приводит к власти, но влиять на которую повседневно ему сложно, хотя и легче, чем россиянину влиять на российскую власть.

Не имея возможности в достаточной степени воздействовать на внешнюю политику, американский избиратель легко освобождает себя от мыслей о «вине» за нее. Проблемы экономической политики и внутренние дела вызывают расхождения, но внешняя политика – предмет консенсуса. При видимости «раскола» в американском обществе из-за войны в Ираке полемика ведется, на самом деле, относительно тактики прорыва к победе: с опорой на собственные силы или в сотрудничестве с союзниками, при игнорировании ООН или при символическом взаимодействии с ней. В главном – необходимости победить – демократы и республиканцы едины.

Такое отношение к войне с заведомо слабым противником не новость в американской истории. Но оно не новость и в истории советской (Афганистан), французской (Алжир), британской (война с бурами) или китайской (война 1979 года с Вьетнамом). В 60-е прошлого века отношение американцев к вьетнамской войне тоже стало всерьез меняться только в канун президентских выборов 1968 года. Лишь тогда Республиканская партия, добиваясь поражения демократов, сделала ставку на антивоенные настроения. За счет вброса денег в СМИ республиканцы инспирировали обнародование сведений о потерях США во вьетнамской войне. Журналисты и владельцы новостных каналов располагали этими сведениями и прежде, но ждали момента для выпуска их в эфир и помещения на страницы печати.

«БЕЗГРАНИЧНАЯ» АМЕРИКА

Пятая черта американского мировидения – американоцентризм. Принято считать, что это китайцы помещают свою страну в центр Вселенной. Возможно, когда-то так и было. Во всяком случае в маленькой, тесной Европе трудно было развить психологию «срединности» какого-то одного государства. Все европейские страны придумывали себе родословную на базе исторической памяти о двух Римских империях, империи Карла Великого и Священной Римской империи германской нации. Европейские государства ощущали себя скорее «частями», чем «центрами». Политический центр в «европейском мире» блуждал из одной страны в другую. Не удалось развить идею «мироцентрия» и России, которая на протяжении истории безотрывно смотрела через свои границы – сначала на Византию, потом на Орду и, наконец, на Западную Европу, отдавая силы преодолению «маргинальности», а не утверждению «мироцентрия».

Долго не было американоцентризма и в США. Присутствовали изоляционизм и идея замкнуть на себя Западное полушарие, сделав его «американским домиком» («доктрина Монро»). Но посягательства на вселенский охват эти концепции не предполагали. Идея Рах Аmеricana стала зреть в умах американских интеллектуалов после Второй мировой войны. Но тогда «мироцентрие» США оставалось мечтой. Ее реализации препятствовал Советский Союз. Американоцентризм начал процветать лишь с распадом последнего.

Все, что из России, Германии, Японии и Китая кажется американской экспансией, расширением сферы контроля США (в 1990-х годах – Босния, Косово, в 2000-х – Ирак, Афганистан), американцам таковым не представляется. Они полагают, что наводят порядок в «американском доме». Драма в том, что дом этот имеет странную конструкцию: у него «пульсируют» стены – то сжимаются, то раздвигаются. Снаружи они служат оградой вокруг территории США, ощетинившись кордонами на границе и жесткими процедурами выдачи виз. Изнутри – наоборот: если речь идет об американских интересах, масштабы которых безгранично разрастаются, до бескрайних пределов раздвигаются и стены «американского дома».

При прочтении любого внешнеполитического документа США очевидно: сферой американских интересов в Вашингтоне считают весь мир. Никакой другой стране, согласно американским воззрениям, не полагается иметь военно-политические интересы в Западном полушарии, Северной Америке и даже на Ближнем и Среднем Востоке. Американцы терпят факт наличия у Китая и России собственных стратегических интересов в непосредственной близости от их границ. Но попытки Москвы и Пекина создать там зоны своего исключительного влияния воспринимаются Вашингтоном как противоречащие его интересам. Принцип «открытых дверей в сфере безопасности» распространяется на весь мир… за исключением тех его частей, которые США считают для этого «неподходящими».

Картина интересов США предстает в виде трех отчасти взаимопересекающихся зон. Первая совпадает с контурами Западного полушария – это «внутренний дворик» США. Вторая охватывает нефтяные регионы – Ближний и Средний Восток и Каспий с выходом в Центральную Азию. Третья с запада охватывает Европу, «подпирая» Европейскую Россию, а с востока – Японию и Корею, «обнимая» Китай и Индию. Первая воплощает интересы безопасности США. Вторая – потребности экономической безопасности. Третья – старые и новые сферы фактической стратегической ответственности Соединенных Штатов.

Международная жизнь – последнее, что интересует американцев. Обычно они поглощены внутренними делами – социально-бытовыми, преступностью, развлечениями, затем – экономикой, наличием рабочих мест, выборами, политическими интригами и скандалами. Внешнеполитические сюжеты для них второстепенны за исключением ситуаций вроде войны в Ираке. Но и такая война – вопрос для американца внутренний. Соль новостей из Ирака – это не страдания иракцев, а влияние войны на жизнь американцев: сколько еще солдат может погибнуть и вырастут ли цены на бензин?

Представления о географии, истории, культурных особенностях внешнего мира не очень занимают американцев. Все, что не является американским, значимо лишь постольку, поскольку способно с ним соперничать. США уделяют больше внимания тем странам, отношения с которыми у них хуже. Опасаются Китая? Госбюджет, частные корпорации, благотворительные организации тратят огромные деньги на изучения КНР. Вспыхнули разногласия с Парижем из-за Ирака? В Америке создаются центры по изучению Франции. Ким Чен Ир стал угрожать ядерной программой? В течение 2003 года американцы издали около 20 плохих и не очень плохих книг по КНДР – больше, чем о России за три года.

Сам факт, что Россия почти не упоминается в американских СМИ, а средства на ее изучение сокращаются, – признак того, что о «российской угрозе» в Вашингтоне не думают. Между тем американские политологические школы изучения России, никогда не отличавшиеся глубиной исследования, находятся в состоянии кризиса, сравнимого лишь с упадком американистики в Российской Федерации.

Мышление аналитиков яснее от этого стать не может. Размываются и прежде неотчетливые географические представления американских коллег, пишущих о евразийских сюжетах (речь не о профессиональных географах). А поскольку на карте все кажется рядом, то в ходе «научной» дискуссии в США можно услышать, что размещение американских баз в Киргизии и Узбекистане будет способствовать повышению надежности транспортировки нефти на Запад. Тот факт, что нефтяные месторождения Казахстана находятся на Каспии, на крайнем западе региона, а американские базы – у границ Китая, на его восточной оконечности, западному человеку кажется далеко не важным. «Центральная Азия» предстает сплошным нефтеносным пластом от Синьцзяна до Абхазии – этакая гигантская «Тибетско-Черноморская нефтяная провинция», замершая в восторге ожидания демократизации.

РОССИЯ – США: «СОЮЗ НЕСОГЛАСНЫХ»

Американское руководство предпочитает вести переговоры с позиции гласного или негласного проецирования силы, считается с силой и всегда использует ее – в той или иной форме – как дипломатический инструмент. Этот набор характеристик распространяется на обе версии американской политики – республиканскую и демократическую.

Между двумя партиями есть разница. Демократы считают применение силы последним резервным средством. Республиканцы готовы применять ее без колебаний, по собственному произволу, если не отдают себе отчета в том, что им может быть оказано противодействие сопоставимой разрушительной силы. Страх перед ядерной войной с СССР умерял пыл республиканцев в 1950-х годах. Отсутствие опасений в отношении России придает смелость администрации Буша.

Как вести себя с таким важным партнером, как США? Ответ замысловат. Если Россия в самом деле намеревается стать партнером/союзницей Америки, она должна стремиться быть как можно сильнее, но при этом не представлять угрозы для Соединенных Штатов. Иначе сотрудничество с ней не будут воспринимать всерьез. Слабая Россия, идеал отечественных «пораженцев» бесславной ельцинской поры, для союза с Вашингтоном бессмысленна, а для роли «сателлита» слишком тяжела.

Необходимо осуществить второй этап реформы экономики, преодолеть ее исключительно нефтегазовый характер, провести модернизацию оборонного потенциала и реформу Вооруженных сил, принять меры по усилению государства на основе рационализации при одновременном укреплении демократических устоев политической системы. Отказ России от мысли построить жизнеспособную демократическую модель – аргумент в пользу оказания давления на нее.

Другое дело – какое место даже для умеренно сильной (и «умеренно демократической») России угадывается в американской картине мира. В истории внешней политики США можно отыскать десятки вариантов партнерств с разными странами – от Великобритании, Франции, Канады или императорской России до Китая (между мировыми войнами), Филиппин, Австралии, Японии или Таиланда. Однако американская традиция знает всего два случая равноправного партнерства – это союз США с Россией в пору «вооруженного нейтралитета» Екатерины II и советско-американское сотрудничество в годы борьбы с нацизмом.

Больше Соединенные Штаты на равных ни с кем не сотрудничали. Американское партнерство – это альянс сильного, ведущего, с менее сильным, ведомым. Но такое понимание дружбы плохо сочетается с российскими представлениями о союзе как о договоре равных или договоре сильного с менее сильным, в котором роль ведущего отводится России. Мы слишком похожи на американцев, чтобы нам было легко дружить. Россия стремится стать сильнее, надеясь с большей уверенностью заговорить с иностранными партнерами. США хотели бы видеть Россию умеренно сильной и ничем не угрожающей, но были бы против уравнивания ее голоса с американским.

Можно представить себе несколько вариантов «особых отношений» между Россией и США. Вариант под условным названием «Большая Франция» отчасти реализуется сегодня. Россия, как и Франция при президенте Шарле де Голле, поддерживает США в принципиальных вопросах: борьбе с терроризмом, нераспространении оружия массового уничтожения и соответствующих технологий, предупреждении ядерного конфликта между Пакистаном и Индией. Одновременно, и тоже как Париж времен де Голля, Москва не разделяет подходов США к региональным конфликтам – на Ближнем Востоке и в Северо-Восточной Азии. В отличие от Франции, однако, Россия не связана с США договором союзного характера и формально строит свою оборонную стратегию на базе концепций, не исключающих конфликта с Соединенными Штатами.

Вариант «либерального Китая» не имеет аналогов в реальности, но может возникнуть, если между Россией и США станет нарастать отчуждение, вызванное, например, односторонними действиями США в Центральной Азии или в Закавказье, которые Москва сочтет враждебными. Это не будет автоматически означать возобновления конфронтации, но повысит вероятность сближения России с Китаем.

Двусмысленность американского военного присутствия у западных границ КНР в сочетании с неясностью ситуации вокруг Тайваня тревожит Пекин. Ни Россия, ни Китай не хотят противостояния с США, но их сближают подозрения, которые вызывает «неопределенность» целей американской стратегии в Центральной Азии. Вариант «либерального Китая» в лице России не напугает США. Он может оказаться для Вашингтона приемлемым (если не привлекательным) при условии уверенности американской стороны в том, что Пекин и Москва не вступят в полномасштабный союз с целью противодействия США.

Возможно, в идеале для американского восприятия подошел бы вариант «Россия в роли более мощной Британии». С одной стороны, дружественная страна, к тому же снабжающая США нефтью. С другой – достаточно сильная держава, способная оказать поддержку американской политике в глубине материковых районов Евразии, там, где Соединенные Штаты настроены расширить свое влияние. Однако нет уверенности, что этот вариант импонирует российскому руководству, если принять во внимание «ведомый» характер британской политики, подрывающий ее авторитет даже в глазах европейских соседей.

Компромиссным вариантом оказалось бы сочетание элементов первого и третьего сценариев. Россия – страна, развивающая, как и Великобритания, отношения с США независимо от отношений с Европейским союзом, но одновременно менее покладистая, чем Великобритания, и более упорная, как Франция, в отстаивании своих позиций.

При данном варианте разумной была бы политика «уклонения от объятий» Евросоюза и НАТО. От форсирования дружбы с первым – ввиду его стремления в последние годы мешать сближению России с Вашингтоном. От сотрудничества со второй – в силу неопределенности перспектив такого сотрудничества. Как инструмент обеспечения безопасности только на евроатлантическом пространстве, НАТО перестала представлять для США ценность. Трансформация альянса – с точки зрения американских интересов – предполагает его отказ от роли исключительно европейской оборонной структуры и приобретение им военно-политических функций в зонах Центрально-Восточной Азии и Большого Ближнего Востока, то есть в бывшем Закавказье и бывшей Средней Азии. Если эта трансформация состоится, Россия, как геополитически ключевая держава региона, окажется в более благоприятных условиях для вступления в НАТО. Если подобной трансформации не последует, роль этой организации будет еще более маргинальной и для России не будет иметь смысла придавать ей слишком большое значение.

Зачем Россия нужна Соединенным Штатам? Мы привыкли думать о своей стране в основном как о ядерной державе. Своей «нефтяной идентичности» мы стесняемся: неловко вписывать себя в один ряд с Саудовской Аравией, Кувейтом, Катаром, Венесуэлой и Нигерией.

Теоретически американцы нашу ядерную сущность признаюЂт и отрицать не собираются. Однако для политиков-практиков, особенно среднего и более молодого поколений, Россия – это прежде всего крупнейший мировой экспортер энергоресурсов, который при всем при том обладает еще и ядерным потенциалом. То есть никакая не «Верхняя Вольта с ракетами», а страна, обладающая сдвоенным потенциалом энергосырьевого и атомного оружия.

Переговоры о контроле над вооружениями вернутся в повестку дня встреч российских и американских лидеров. Но это случится позже, когда к ним присоединятся Китай и, возможно, лидеры других государств, если продолжится пока необратимый распад все еще действующего режима нераспространения ядерного оружия. Тогда откроются новые возможности для российско-американского совместного маневрирования в военно-стратегических вопросах.

Это не значит, что России не надо совершенствовать свой ядерный потенциал. Но это означает, что в обозримой перспективе попытки вернуть Вашингтон к ведению дел с Москвой с упором на переговоры о контроле над вооружениями обрекают российскую дипломатию на застой. Ядерный потенциал России обеспечивает ей пассивную стратегическую оборону. Будущее активной дипломатии – в сочетании энергетического оружия в наступлении и ядерного в самозащите. В мире нет больше ни одной ядерно-нефтяной державы. А потенциально таковой могут стать только Соединенные Штаты.

США изучают нефтегазовые перспективы России с различных точек зрения. Во-первых, с точки зрения ее собственного экспортного потенциала (нефть Коми и газ Сахалина); во-вторых, способности России препятствовать или не препятствовать Америке в налаживании импорта из пояса месторождений поблизости от российских границ – на Каспии прежде всего, в Казахстане и Азербайджане; в-третьих, ввиду возможности влиять на новых импортеров российской нефти – Китай и Японию (нефть и газ из Восточной Сибири). Ядерный фактор работает скорее на воспроизводство подозрений США в отношении России, нефтяной – больше на повышение конструктивного интереса к ней.

Другие факторы проявления Америкой внимания к России тоже делятся на условно негативные и позитивные. К первым относится способность Москвы дестабилизировать обстановку в государствах, важных для производства нефти и ее транспортировки на Запад, – Азербайджане, Казахстане и Грузии, а также способность вернуть себе доминирующие позиции в Украине. Последнюю Вашинигтон рассматривает в качестве новой транзитной территории, которая позволит обеспечить расширение военно-политических функций НАТО на новые фактические зоны ответственности альянса вне Европы. К позитивным факторам относится способность России оказывать поддержку США, например, в борьбе с радикалами-исламистами в Большой Центральной Азии (от Казахстана до Афганистана и Пакистана), а может быть, со временем отчасти служить противовесом Китаю.

ИСКАЖЕННЫЕ ВОСПРИЯТИЯ

В США Россию изображают то страной «неудавшейся демократии» и авторитаризма, то просто отстающим в демократизации государством, способным или быть полезным Соединенным Штатам, или нанести ущерб американским интересам и поэтому тоже достойным внимания. Сохраняется высокомерное отношение к России, как к дежурному мальчику для битья. Призывы «потребовать от Кремля...», «сказать Путину…», «напомнить, что США не потерпят (позволят, допустят)...» – к таким фигурам речи прибегают и демократы, и республиканцы. Поводы одни и те же: ситуация в Чечне и внутриполитические шаги, нежелание Москвы поддерживать авантюру в Ираке или согласиться с попытками Вашингтона повторить ее сценарий в Северной Корее и Иране.

Правда, подобные выходки со стороны США имеют место и по отношению к другим странам – например, в связи со вспышками разногласий с Францией или Японией. Разница в том, что японское лобби в Америке – одно из самых мощных, да и людей, симпатизирующих Франции, достаточно. Напротив, признаков ведения систематической деятельности в пользу России в США почти не наблюдается. Российское государство на эти цели денег тратить не хочет, а крупный российский бизнес, в отличие от японского, тайваньского, корейского и французского, поступает как раз наоборот, лоббируя свои интересы в России при помощи нагнетания за рубежом антироссийских настроений.

Какая из российских нефтяных фирм вложила средства в исследования России, проводимые, например, в Институте Гарримана (Нью-Йорк), в Школе Генри Джексона (Вашингтонский университет в Сиэтле) или в Центре русских исследований Университета Джонса Хопкинса в Вашингтоне? Неудивительно, что на многих конференциях, посвященных России, в США продолжают говорить об «авторитарных и неоимперских тенденциях».

Правда, в последние годы американские политологи-русоведы стали больше читать по-русски (на это справедливо указывал один из них; см.: Рубл Б. Откровенность не всегда плохо // Международные процессы. 2004. № 1). Но контраст очевиден: в России рукопись книги о США с указанием малого количества американских источников просто не будет рекомендована к печати, а диссертацию по американистике, две трети сносок в которой не будут американскими, не пропустят оппоненты. В США – иначе. В советские времена американцы находили извинительным не читать русские книги, говоря, что все, публикуемое в СССР, – пропаганда. Те немногие американские работы о советской общественно-политической мысли, которые выходили тогда, являют собой стандарт аналитической беспомощности. Исследуя состояние умов в Советском Союзе, американские авторы до середины 1980-х годов ссылались лишь на решения съездов КПСС и труды советских официальных идеологов, не улавливая сдвигов, которые проявлялись в советской политической науке в виде массы осторожных, но вполне ревизионистских книг и статей. В результате американская политология проспала и перестройку, и распад СССР.

С тех пор в России изданы десятки новых книг и напечатаны сотни статей, представляющих плюралистичную палитру мнений авторов новой волны. И что? За редким исключением (Роберт Легволд, Брюс Пэррот, Блэр Рубл, Фиона Хилл, Гилберт Розман, отчасти Эндрю Качинс, Клиффорд Гэдди и Майкл Макфол) американские политологи, пишущие о российской политике, читают русские публикации лишь от случая к случаю. Сноски на русскоязычные источники и литературу в американских политологических работах – исключение, а не правило. Они не составляют и трети справочного аппарата.

На что же ссылаются американские политологи? Во-первых, американцы предпочитают цитировать друг друга. Во-вторых, использовать материалы газет, выходящих в Москве на английском языке, будто не зная, что эти тексты рассчитаны на зарубежного читателя, а россиянин их обычно не читает и не испытывает на себе их влияния. В-третьих, они ссылаются на книги на английском языке, написанные русскими авторами по заказам американских организаций. Работы этой категории авторов тоже предназначаются американской аудитории и в минимальной степени характеризуют российскую политико-интеллектуальную ситуацию. За свои деньги американцы получают от русских авторов те выводы, которые хотели бы получить. Каков коэффициент искажения подобного рода «научных» призм?

Читали бы американцы русские работы в оригинале чаще, они бы, может быть, узнали из истории почившего Советского Союза нечто о перспективах собственной страны. Поняли бы – и кое-чего бы остереглись.

***

США – страна, которая, используя исторический шанс, стремится на максимально продолжительный срок закрепить свое первенство в международных отношениях. Это ключ к пониманию американской политики. Опасность заключается в том, что Соединенные Штаты чувствуют себя вправе применять любые инструменты, включая наиболее рискованные. Остановить продвижение США по этому пути вряд ли может внешняя сила, если иметь в виду другие страны и их коалиции. Иное дело, что международная среда, природа которой сильно меняется под влиянием транснационализации, способна еще не раз резко осложнить воплощение в жизнь американской стратегии глобального лидерства.

Смысл идущих в России дебатов вокруг вопроса о перспективах российско-американского сближения состоит в выработке оптимальной позиции в отношении не столько самих Соединенных Штатов, сколько той непосильной, если верить истории, задачи, которую они гордо и, возможно, неосмотрительно на себя возложили.

Глобальную мощь Америки невозможно рассматривать и вне контекста эгоизма ее внешней политики. Но в то же время планета выигрывает от готовности США нести на себе груз таких мировых проблем, как нераспространение ядерного оружия, борьба с наркобизнесом, ограничение транснациональной преступности, упорядочение мировой экономики, решение проблем голода и пандемий и, наконец, ограничение потенциала авторитаризма национальных правительств.

Лучше или хуже станет миру, если вместо «либеральной деспотии» Вашингтона установится иной, не просчитываемый пока вариант борьбы за новую гегемонию? Непохоже, чтобы в случае падения величия США настала мировая гармония. Так что же правильнее: ждать революционного свержения лидера или коллективным ухищрением втискивать его амбиции в рамки придуманного американскими же учеными конституционализма?

Когда полвека назад Джордж Кеннан, «человек, который придумал сдерживание», писал свою статью, он пылко ненавидел советский строй и силился сочувствовать нашему народу. Оттого в его тексте много чеканных приговоров, временами чередуемых с лирическими отступлениями. Мне симпатичны американцы, и мне трудно ненавидеть американский строй по очевидной причине: современный российский строй, казалось бы пропитанный обоснованным раздражением против США, в главных чертах, в сущности, моделируется по американскому образцу. Это не случайно и, думаю, не во всем плохо. Это – важнейшая черта современной российской жизни, пронизывающая политические дебаты, которые в России отнюдь не затихают.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2004 > № 2851570 Алексей Богатуров

Германия. Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 6 сентября 2004 > № 2911744 Валерий Брюсов

Война, изменившая мир

© "Россия в глобальной политике". № 4, Июль - Август 2004

«По своим размерам эти колониальные военные операции, конечно, не представляют ничего грандиозного, но на жизнь человечества в течение ближайшего столетия они могут оказать влияние исключительное». Так начинается первая корреспонденция Валерия Брюсова, направленная им из Варшавы в журнал «Русская мысль» 1 сентября 1914 года, спустя месяц после начала Первой мировой войны. Знаменитый русский поэт, отправившийся на фронт в качестве военного корреспондента, не ошибся в своем прогнозе: именно та война положила начало распаду прежней системы глобального управления, последствия чего ощущаются до сих пор. Мы решили перепечатать материал 90-летней давности, потому что, по нашему мнению, сегодня, когда мир вновь переживает синдром «начала века», стоит вспомнить многое из того, что происходило тогда.

Фёдор Лукьянов, главный редактор

***

«Великая война» наших дней захватила не только европейские государства, но и значительную часть внеевропейских стран. При той тесной связи, которая установилась теперь между всеми народами и землями мира, это совершенно естественно. Во-первых, все государства земного шара сплетены сетью разнообразнейших взаимных отношений (прежде всего торговых); во-вторых, у воюющих европейских держав на других материках и океанах есть колониальные владения, значение которых для их метрополий существенно и теперь, а в будущем должно стать огромным. Поэтому, в то время как решительные события ожидаются на старых полях Европы, видавших уже по нескольку «битв народов», военные действия ведутся также и в отдаленнейших от нас странах, и на «черном материке», и на водах, омывающих все пять частей света. По своим размерам эти колониальные военные операции, конечно, не представляют ничего грандиозного, но на жизнь человечества в течение ближайшего столетия они могут оказать влияние исключительное.

Внеевропейские события, связанные с войной, можно разделить на следующие категории: 1) содействие колоний своим метрополиям; 2) война Японии с Германией на Дальнем Востоке; 3) военные операции в Африке; 4) военные операции на разных океанах.

Германия на помощь своих колоний рассчитывать не могла. При настоящем положении дел она от них совершенно отрезана, да и вообще содержит в колониях лишь небольшие гарнизоны, преимущественно туземных войск, для местной службы. Почти не пришлось воспользоваться Германии и своими военными судами, стоявшими в Киао-Чао и в гаванях Тихого океана, благодаря энергичным действиям английских крейсеров и вмешательству Японии. Не могла воспользоваться и Бельгия помощью своего «вассального» Конго, так как местная армия (14–15 тыс. человек) не предназначена для действий на европейском театре войны. Таким образом, поддержку от колоний в войне могли получить только Франция и Англия.

В начале войны германцы пытались прервать сношения Франции с ее североафриканскими владениями, т. е. с Алжиром и Тунисом. Германские крейсеры (знаменитые отныне «Гебен» и «Бреслау», проданные туркам) бомбардировали Бону и Филиппвиль (в восточной части Алжира), но безрезультатно. Вступление Англии заставило германо-австрийский флот прекратить всякие активные действия на Средиземном море. После этого Франция получила возможность свободно перевезти в Европу свои африканские войска (как сообщают, до двух армейских корпусов). Войска эти в начале войны уже показали свое превосходство при действиях в горных местностях, именно в Вогезах. Новые эшелоны африканских войск все продолжают прибывать во Францию, постепенно усиливая французскую армию. Телеграмма 29 августа сообщает, какими овациями встречал вновь прибывших тюркосов Париж, готовящийся к осаде.

Англии оказали поддержку прежде всего ее колонии, ныне автономные и полуавтономные государства, входящие в состав Британской империи. В самом начале войны Канада предложила корпус в 20 тыс. человек, с тяжелой и легкой артиллерией, и помощь продовольствием и деньгами, что правительством метрополии было «принято с благодарностью». Телеграф последовательно извещал нас, что из Канады отправлен первый транспорт в миллион мешков муки, что канадские женщины снаряжают для Англии госпитальный корабль и что в канадский парламент внесен законопроект об отпуске 10 миллионов фунтов стерлингов на военные нужды. Сходные предложения поступили от правительств Австралии и Новой Зеландии, предложивших также 20-тысячный корпус и весь свой флот. Эта помощь была использована Великобританией на водах Тихого океана.

Из собственно «колоний» Англия могла полнее всего использовать Индию, где она содержит постоянную армию, известную по своим боевым качествам. Британское правительство решило перевезти часть индийских войск в Европу. Лорд Крю заявил в палате общин (телеграмма 19 августа), что эти войска «горят нетерпением сразиться в Европе». В настоящее время через Порт-Саид уже прошла, под прикрытием особой эскадры военных крейсеров, первая колонна индийских войск, на пяти транспортах, в составе 25 тыс. человек; всего же предполагается доставить в Европу два корпуса. Полунезависимые индийские раджи, со своей стороны, выразили готовность отдать свои войска в распоряжение Англии и проявили, если верить «сообщению великобританского правительства» (29 августа), «величайший энтузиазм». Представители бенгальских мусульман послали в Турцию, великому везирю, телеграмму, в которой высказывают огорчение по поводу недоразумений между Великобританией и Портой и заявляют, что считают священнейшим долгом остаться верными британской короне. В других колониях Англия не содержит настолько значительных военных сил, чтобы их стоило перевозить в Европу; этим войскам был поручен ряд выступлений «на местах», т. е. в колониях же. Впрочем, было известие, что часть южноафриканских войск высадилась в Марселе.

Постоянное войско содержит Англия еще в Египте, который фактически находится в английских руках. Но египетским войскам оказалось достаточно своего местного дела. С самого начала войны Египет «поручил свою защиту Англии». Вслед за тем английское правительство объявило, что в Египте обнаружен какой-то «заговор» против Великобритании, деятельное участие в котором приняли турецкие и германские агитаторы, пробравшиеся под видом «хамалей» и чернорабочих. Произведено было много арестов, и арестованные были преданы военно-полевому суду; вместе с тем английский комендант в Каире предложил дипломатическим представителям Германии и Австрии, состоявшим при особе хедива, покинуть Египет в 24 часа. Таким образом Египет оказался втянутым в сферу войны, а английским египетским войскам поручено преимущественно охранять Суэцкий канал.

* * *

В Азии война отразилась особой японо-германской войной. Ее причины лежат в том политическом и коммерческом положении, которое за последние годы Германия стремилась занять на Дальнем Востоке, опираясь на свои тихоокеанские владения и на гавань Киао-Чао, которую она в 1897 г. «арендовала» у Китая на 99 лет. Немцы углубили прежде мелководную бухту, сильно укрепили ее и превратили в первоклассную гавань, в настоящее время едва ли не лучшую на всем китайском побережье. Желание овладеть этой гаванью и сломить значение Германии на Дальнем Востоке повело к тому, что Япония, ссылаясь на свой военный союз с Англией, сначала послала Германии свой известный ультиматум, а потом, не получив на него ответа, перешла «в состояние войны» как с Германией, так и с Австро-Венгрией.

Как известно, германцы приняли вызов. Проскользнуло сообщение (впрочем, маловероятное), будто в одной телеграмме к коменданту Киао-Чао, перехваченной японцами, император Вильгельм писал, что ему было бы «более стыдно сдать Киао-Чао японцам, чем Берлин русским». Как бы то ни было, немцы с лихорадочной поспешностью взялись за укрепление крепости, заставляя работать китайцев. Население было выселено в Шанхай; нейтральным судам приказано покинуть гавань, на что японцами был дан срок в 24 часа. Крепость окружили рядом новых фортов (Мольткеберг, Бисмарксберг, Вильгельмсберг и тому под.), выдвинутых на 8 и даже на 12 миль от города Цзинтао; перспектива местности очищена, деревья вырублены, строения взорваны и т. д.; гарнизон и военные суда в гавани приведены «в боевую готовность».

Самый ход военных операций японцев вполне ясен. После объявления войны они приступили к высадке десанта и блокаде бухты. Одна эскадра, под командой вице-адмирала Садакичи-Като, прикрывала десант сухопутных войск, привезенных на 18 транспортах со стороны Лун-Коу; другая, под командой адмирала Томи, – высадку на западном берегу артиллерии. Небольшая эскадра, в составе 2 крейсеров, 2 канонерок и 5 миноносцев, осуществила действительную блокаду гавани, выловив германские мины и поставив свои; остальные силы японского флота остались крейсировать в Печилийском заливе. Официально Киао-Чао был объявлен под блокадой с 14 августа. Одновременно с этим японцы перерезали кабели, шедшие из Киао-Чао в Шанхай и Чи-Фу, отрезав немцам сообщение с внешним миром (есть, впрочем, предположение, что немцы успели проложить новый кабель к острову Яп в Каролинском архипелаге). Последние известия сообщали, что японцы уже приступили к обстрелу крепости; что японские гидропланы несколько раз бросали в нее бомбы; что японцами заняты острова, лежащие против бухты (Тай-Пунг, Шьиао-Пунг, Галиен и др.), и что ими даже взяты три форта, из которых один – «штыковым ударом». Кроме того известно, что Япония присоединилась к соглашению, состоявшемуся между Россией, Францией и Англией, – не заключать сепаратного мира.

Конечный исход борьбы несомненен. Небольшой гарнизон крепости и ее наскоро построенные форты не могут держаться долго против дальнобойных орудий и целой армии японцев. Германская эскадра в гавани, по-видимому, сведена к двум броненосным крейсерам «Гензинау» и «Шацугорст» (по 11,600 тонн, с ходом 22,5 узла, вооруженным орудиями сравнительно небольшого калибра) и отряду миноносцев. Где находятся в настоящее время три легких германских крейсера, принадлежащих к той же эскадре, – «Лейпциг», «Нюрнберг» и «Эйден», – неизвестно. Имеется в Киао-Чао еще австрийский бронепалубный крейсер «Императрица Елизавета», но это небольшое судно, построенное в 1890 г. и перестроенное в 1905 г., не представляет серьезной боевой единицы; впрочем, именно оно обстреливало 21 августа японские контр-миноносцы. О серьезных столкновениях на море около Киао-Чао ничего не было слышно; известно только, что японский контр-миноносец «Широтае» наскочил здесь на подводную скалу и затонул.

Военные операции японцев в значительной мере были облегчены позицией, занятой Китаем, который воспользовался случаем свести счеты с Германией, «арендовавшей» его гавань. Дело в том, что собственно «арендованная» полоса земли вокруг Киао-Чао очень невелика, так что на ней произвести десант было бы невозможно. Но вокруг нее тянется, по радиусу в 50 километров, так называемая «нейтральная зона». По-видимому, Китай «посмотрел сквозь пальцы» на то, что японцы высадились именно на этой нейтральной зоне, если только не за пределами ее. По крайней мере, германский поверенный по делам при китайском правительстве протестовал против нарушения японцами нейтралитета Китая, но протест остался без последствий. Между тем раньше Китай сделал Германии «категорическое представление» о недопустимости каких-либо военных действий за чертой арендованной территории и отказал в просьбе немцев – расширить ее пределы в целях защиты порта. Китай отказался также от предложения Германии – возвратить ему Киао-Чао. Ряд других мер, принятых Китаем, также были направлены против Германии. Так, Китай потребовал, чтобы все германские суда, находившиеся в китайских портах, покинули их или остались бы в них до конца войны; с последних были сняты аппараты беспроволочного телеграфа; затем пекинское правительство предписало администраторам Маньчжурии «немедленно прекратить» в ней антияпонскую агитацию и т. под.

Надо добавить, что, в связи с японо-германской войной в Азии, возникла мысль о посылке японской эскадры в европейские воды и японского десанта на европейский театр войны. Это предположение, несколько раз опровергавшееся, продолжает обсуждаться в печати. Вопрос о возможности (политической) для японского флота пройти через Панамский канал решается специалистами (бар. Б.Э. Нольде) в положительном смысле, на основании договора 1901 г. между Великобританией и Соединенными Штатами С.А. Говорят также, что десант – по слухам, в размере 6 корпусов – будет направлен в Малую Азию, где движения турок угрожают новыми осложнениями делу союзников. Кроме того, японская колония в Канаде самостоятельно предложила Великобритании сформировать для европейского театра войны отряд японцев-волонтеров.

К событиям на Дальнем Востоке самый живой интерес проявили Соединенные Штаты. Заатлантическая печать единогласно заявила, что выступление Японии является «событием величайшего политического и экономического значения», так как после него Германия должна потерять всю свою торговлю и свое положение на Тихом океане. Общественное настроение в Америке оказалось вообще враждебным Германии, с которой у Штатов идет напряженное экономическое соперничество. Немецкая агитация в Штатах, которой руководила, по слухам, особая миссия, с министром Дернбургом во главе, и которая привлекла на свою сторону несколько распространенных газет, не имела успеха в широких кругах общества. Правящие круги посмотрели на дело, кажется, иначе, и одно время весь мир был встревожен выходом в море американской эскадры с неизвестным назначением. Постепенно, однако, выяснилось, что правительство Соединенных Штатов опасалось не за участь Киао-Чао, а за судьбу германских владений в Тихом океане. Америке не могло быть выгодным, чтобы они стали достоянием Японии, которая могла бы обратить их в морскую военную базу, в случае столкновения с Штатами. Недоразумение было улажено, и «англо-германский конфликт локализован» пределами операции против Киао-Чао. Сами Соединенные Штаты окончательно заняли позицию самого строгого нейтралитета, имея в виду выступить впоследствии с предложением посредничества между воюющими сторонами.

* * *

В Африке военные действия свелись к захвату германских колоний. Немецкие газеты утверждают, что Англия и Франция уже заключили договор о разделе германских колоний в Африке, и это весьма вероятно. Колониальной державой Германия сделалась недавно, первые земли в Африке заняла только в 1884 г., но в настоящее время ее африканские колонии уже занимают третье место – после английских и французских. Всего владения Германии в Африке простираются на 2,6 милл кв. километров, включая в себя области: Камерун (750 тыс. кв. кил., приобретен в 1884 г.), Того (87 тыс. кв. кил., приобретено в 1884 г.), Юго-Западная Африка (835 тыс. кв. кил., окончательно присоединена в 1890 г.) и Юго-Восточная Африка (941 тыс. кв. кил., окончательно присоединена в 1890 г.), с населением более чем в 11 милл человек (из которых более 20 тыс. европейцы). Эмиграция в эти области пока ничтожна, но торговое их значение для Германии огромно: так, например, она получает отсюда собственные «колониальные товары», каучук, слоновую кость, какао, кофе, бананы, сахарный тростник, продукты масличных и кокосовых пальм и т. п. Между тем германские колонии в Африке расположены так, что со всех сторон окружены владениями английскими, французскими и бельгийскими. Отрезанные от метрополии английским флотом, защищаемые лишь небольшими гарнизонами туземных войск, германские колонии в Африке становятся легкой добычей союзников.

Уже окончательно определилась судьба Тоголанда. Эта колония лежит в Верхней Гвинее и представляет узкую полоску земли, уходящую в глубь страны, с береговой полосой всего в 35–40 километров. На западе Того граничит с английской колонией Золотого Берега, на востоке – с французской Дагомеей, на севере – с областями, находящимися под протекторатом Франции (французская Западная Африка). В конце июля англичане заняли главный город Того – небольшой порт Ломе (10–12 тыс. жителей), единственный пункт побережья, соединенный с внутренностью страны железной дорогой. Позднее пришло известие, что английское войско Золотого Берега разбило в Тоголанде германский отряд и захватило столько пленных, что для перевозки их пришлось употребить два поезда. Немецкое агентство Вольфа уже 3 августа извещало, что Того стало «добычей англичан». 13 августа пришло известие, что немцы уничтожили телеграф в Коринне и послали к английскому отряду парламентера с выражением согласия капитулировать на почетных условиях. Британцы потребовали безусловной сдачи, и в тот же день немцы капитулировали без всяких условий. 14 августа союзные англо-французские войска вступили в Коринну, и Того перестало быть немецкой колонией.

Сходная судьба постигла колонию Камерун, лежащую дальше к востоку, в самой глубине Гвинейского залива. С суши она защищена природой, так как с запада, где она граничит с английской колонией Нигерией, тянутся горные кряжи, а с востока, в том месте, где она соприкасается с французским Конго, лежит пустыня. (По морскому берегу с юга, где Камерун более доступен, он граничит с небольшой испанской колонией, носящей название испанского Конго.) Но 22 августа английский флот захватил у берегов Камеруна два германских крейсера – «Зеадлер» и «Гейер». Крейсера, не приняв боя, сдались, причем в плен попали 61 офицер и около 2 000 солдат. Затем англичане высадили десант, которому также не решился оказать сопротивление местный гарнизон, состоящий из 205 немцев и 1 650 туземцев... Англичане заняли на берегу дом генерал-губернатора, военное управление, все общественные здания и подняли английские и французские флаги. Камерун был объявлен оккупированным.

К менее решительным результатам пришли пока союзники в германской Юго-Западной Африке. Эта обширная область представляет собой еще почти пустынную страну, требующую значительных расходов от метрополии. Предполагают, что край богат минералами (золото и медь), но они не разрабатываются; земледелие требует в нем искусственного орошения; сколько-нибудь успешно ведется лишь первобытное скотоводство. С юга эта область граничит с английским Капландом, и кроме того в руках англичан остается клочок берега в самой Юго-Западной Африке (Китовый залив), несколько гаваней и побережные острова. Оборонять эту свою колонию Германия не имеет никакой возможности. Уже 29 июля было получено известие, что немцы очистили порт Свакопмунд (лежащий близ северной границы Китовой бухты), – пункт, связанный кабелем с рядом других городов побережья и далее с Европой. Затем немцы взорвали набережную и затопили буксиры в Людериц-бухте, самом значительном поселении в южной части колонии. «Лавки и товарные склады, – говорится в телеграмме агентства Рейтера, – закрыты, и жизненные припасы перевезены в Виндхек». Последнее означает, что немцы бежали внутрь страны. Большой Виндхек, главный город Юго-Западной Африки, – конечный пункт железной дороги, идущей от Свакопмунда, и лежит от морского берега по прямой линии в 350 километрах, а по линии железной дороги – в 500 километрах.

Для Англии наибольший интерес представляет занятие германской Юго-Восточной Африки. Эта колония отделяет владения англичан на севере материка (Египет, Судан, Уганда, Британская Восточная Африка) от их владений на юге (Капланд, Трансвааль, Бечуанланд, Родезия). Занятие германской Юго-Восточной Африки позволило бы Англии осуществить мечту Сесиля Родса и «провести рельсовый путь от Александрии до Капштадта по английской земле». Операции против Восточной Африки облегчаются для англичан тем, что у центра ее побережья лежат острова Занзибар и Пембо, принадлежащие Англии. Кроме того, на севере германская Восточная Африка граничит с английскими владениями на всем пространстве от морского берега до страны великих озер. Наконец, неподалеку лежит и французский Мадагаскар. В начале войны инициатива военных действий принадлежала и здесь англичанам. Еще в конце июля английский крейсер разрушил станцию беспроволочного телеграфа в Дарессалеме, главном городе страны (свыше 20 тыс. жителей), лежащем прямо против Занзибара. При этом все портовые суда были захвачены и плавучий док был затоплен в самой гавани. 2 августа пришло известие, что английским военным пароходом «Гвендолен» захвачен немецкий военный пароход на озере Виктория-Нянца, поделенном пополам между английскими и германскими владениями.

Зато позднее, 4 августа, германский отряд занял городок Табету, лежащий в пределах британской Восточной Африки, на самой границе, у подножья горы Килиманджаро (в 150 кил. от морского берега). Позднейшее известие шло из Найроби, другого города, лежащаго в глубине британской Восточной Африки и соединенного телеграфом и железной дорогой с портом Момбаса. 15 августа из Либервиля пришло известие, что немцы напали на восточную часть бельгийского Конго, которое граничит с германской Юго-Восточной Африкой по озеру Танганайка. Бельгия, как гласила телеграмма, «по соглашению с Англией, приняла меры к защите своей колонии, о чем довела до сведения французского правительства». 28 августа в области озера Ньясса (Ньяссаленд), т. е. в английской Родезии, немецкий отряд, численностью до 400 человек, напал на городок Каромгу, но был отбит после серьезного боя и отступил в направлении к Сонгме, оставив 7 офицеров убитыми, 2 ранеными, много убитых и раненых солдат, два полевых орудия и два пулемета. Последнее обстоятельство показывает, что наступление велось с серьезными силами. Таким образом, в Юго-Восточной Африке немцы, хотя и с переменным счастьем, пытались перейти в наступлеше. Это объясняется, однако, тем, что Англии требовалось время для мобилизации своих вооруженных сил в Южной Африке. Только 29 августа Министерство иностранных дел в Лондоне заявило, что эта мобилизация закончена и что южноафриканские войска приведены «в боевую готовность». Между прочим, в них записалось много буров, недавних упорных врагов Великобритании.

* * *

На Тихом океане Германия также начинает терять свои колонии. Ей принадлежит там целый ряд весьма ценных владений: под ее протекторатом находится северо-восточная часть Новой Гвинеи (земля имп. Вильгельма) с архипелагом Бисмарка (240 тыс. кв. кил., с 1886 года), а в непосредственном владении острова Маршальские (400 кв. кил., с 1886 г.), острова Марианские, Каролинские и Палау (всего до 2,5 тыс. кв. кил., купленные у Испании после ее неудачной войны в 1899 г.) и два острова архипелага Самоа (Савойи и Уполу, занятые в 1899 г., благодаря затруднениям Англии в период войны с бурами). Оккупацию этих колоний Англия поручила Австралии и Новой Зеландии, которые за последние годы обзавелись собственными военными флотами (хотя и небольшими).

16 августа, как сообщают из Веллингтона, на Новой Зеландии, десантный отряд, посланный из этой колонии, высадился в Апии, немецком городке на Савойи, в Самоа. Германский губернатор сдался без сопротивления и был отправлен вместе со своим незначительным гарнизоном на острова Фиджи. Несмотря на скромные размеры колонии, утрата самоанских островов очень чувствительна для Германии. Последние годы она тратила много сил и средств на разведение на Самоа различных плантаций – кокосов, бананов, какао, кофе, каучука. Стоимость продуктов, которые Германия получала ежегодно с Самоа, исчисляется миллионами марок .

Несколько позже, 29 августа, был занят теми же новозеландскими войсками город Гербергеэ на острове Новая Померания, самом большом из островов архипелага Бисмарка. Высадка на берег десанта произошла беспрепятственно, но на пути к станции телеграфа немцы пытались оказать сопротивление. Дорога, шедшая на протяжении 3 миль через густой девственный лес, была минирована, и в лесу засели в засадах немецкие стрелки. Однако новозеландцы с оружием в руках пробили себе путь. Офицер, командовавший немецким отрядом, сдался без всяких условий. На Новой Померании также поднят английский флаг.

Наряду с этими совершающимися и возможными территориальными захватами идет преследование германских судов англичанами по всем океанам. Насчитывают, что англичанами уже захвачено в разных частях света свыше 200 германских судов, стоимостью в «миллиард франков» (последняя цифра явно преувеличена), французами – свыше 50, русскими и японцами – свыше 30. Лучшими трофеями оказались захваченные англичанами в Атлантическом океане великаны Северо-Немецкого Ллойда «Кронпринцесса Цецилия» (на котором взято будто бы 40 миллионов марок золотом ) и «Кронпринц Вильгельм». Два других великана той же фирмы «Император» и «Фатерландт» были спешно проданы одной нью-йоркской фирме, а «Вифания», долго ускользавшая от английских крейсеров, захвачена, 29 августа, у берегов Ямайки. Германский пароход «Император Вильгельм Великий» (14 000 тонн), превращенный в крейсер, захватил было у берегов Африки несколько английских судов (в том числе пароходы «Арланда», «Гелициан» и др.), но затем у Золотого Берега был застигнут английским крейсером «Гайфлейер» и потоплен. В Тихом океане немцы захватили близ Цусимы небольшой русский пароход Добровольного флота «Рязань», но англичанами взяты зато германские океанские пароходы «Принц Вольдемар» и «Георг», шедшие из Самоа. Германский крейсер «Карлсруэ» был застигнут в Атлантическом океане английским крейсером «Бристоль» и едва успел спастись, воспользовавшись наступавшей темнотой. Германский крейсер «Блюхер» принужден был укрыться в Пернамбуко (Бразилия) и там разоружиться. В Гонконге, как говорят, видели два германских крейсера, сильно поврежденные в бою, которые вынуждены были снять весь экипаж на берег. И т. д.

Сводя все эти известия к одному, приходится признать, что морское и колониальное могущество Германии уже теперь, в начале войны, потрясено до основания, если не сломлено совсем. Почти треть ее торгового флота находится в руках неприятеля; остальные суда в лучшем случае обречены на бездействие, а иные из них приходится спешно продавать нейтральным государствам. Военный флот доказал свою неспособность померяться силами с английским флотом и защитить колонии. Император Вильгельм говорил когда-то немцам: «Ваше будущее – на воде», имея в виду деятельность флота и развитие колоний. На создание германского флота истрачены были миллиарды марок как из общеимперских сумм, так и собранных по всенародной подписке. Крушение этих заветных надежд – первый решительный и очень чувствительный удар, постигший Германию. Как бы ни развивались события далее, от этого удара Германии не скоро оправиться.

1 сентября 1914 г. Варшава

© Журнал "Россия в глобальной политике", № 4 июль-август 2004

Германия. Россия. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 6 сентября 2004 > № 2911744 Валерий Брюсов

Ирак. США. Ближний Восток > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2913947 Александр Аксененок

Принуждение к демократии: есть ли пределы?

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

А.Г. Аксенёнок – к. ю. н., Чрезвычайный и Полномочный Посол РФ, в 1995–1998 годах – спецпредставитель МИД РФ по Боснии и Восточной Славонии, арабист, многие годы проработавший на Ближнем Востоке.

Резюме Пример Ирака показывает: односторонние действия по форсированной насильственной демократизации чреваты новыми потрясениями. Переход от одной общественной формации к другой, более адаптированной к требованиям глобализации, и так слишком болезнен, чтобы дополнительно усложнять процесс, искусственно подстегивая его.

После успешных демократических перемен в Центральной и Восточной Европе и крушения ряда диктатур в Азии и Латинской Америке объектом пристального внимания стал Ближний Восток в широком значении этого географического понятия.

Почему именно ближневосточная почва оказалась столь благоприятной для международной террористической деятельности, прикрывающейся религиозной оболочкой? Для администрации США ответ на этот вопрос поначалу казался простым: мол, большинство арабских, да и вообще мусульманских режимов погрязли в ретроградстве, экономические и политические реформы буксуют либо имитируются, экономическое положение ухудшается, а это создает питательную среду для терроризма и всякого рода экстремистских настроений. Отсюда следовал вывод: срочно требуется демократическое переустройство Ближнего Востока на основе политических реформ и рыночных преобразований, оправдавших себя в других регионах.

Пример Ирака, однако, показывает: односторонние действия по форсированной насильственной демократизации региона чреваты новыми потрясениями. Да и результаты «государствостроительства» с участием многонациональных сил в разных частях света (Косово, Гаити), мягко говоря, противоречивы. Переход от одной общественной формации к другой, более адаптированной к требованиям глобализации, и так слишком болезнен, чтобы стоило усложнять процесс, искусственно подстегивая его.

ЗАСТЫТЬ НА НУЛЕ

Обширный регион Ближнего Востока от Атлантики до Персидского залива почти с 300-миллионным населением в последние два десятилетия действительно замедлил темпы своей исторической трансформации. Доход на душу населения застыл на нуле в то время, как в других развивающихся странах с сопоставимой экономикой он составил в среднем 3 %. И это при крайней неравномерности распределения доходов по региону – от 335 дол. США на душу населения в Мавритании до 30 тысяч в Катаре. Доля арабских стран в мировой торговле с 1981 по 2002 год снизилась более чем наполовину (с 9,6 % до 3,2 %), что свидетельствует о слабой интеграции региона в мировую экономику. Неуклонно сокращался объем иностранных инвестиций, снижалась производительность труда. Безработица достигла опасной черты, превысив во многих странах четверть всей рабочей силы. В Алжире, где этот процент гораздо выше, толпы праздно шатающейся молодежи были и остаются резервом для вербовки террористов. Вызвавший острые дебаты второй Доклад ООН о человеческом развитии в арабском мире (2003) высветил три главных препятствия на пути к его дальнейшему поступательному развитию: дефицит свободы, дефицит знаний и дефицит прав женщин.

Политические структуры большинства стран Арабского Востока оказались не менее ригидными, чем экономические. Постколониальный процесс становления независимой государственности завершился к последней декаде прошлого столетия формированием здесь жестко централизованной власти. На ее основе после военных переворотов 1950–1960-х была достигнута политическая стабилизация, сопровождавшаяся формированием национального самосознания в каждой отдельной арабской стране. Идеология арабского национализма с ее лозунгами единства всей «арабской нации» отошла в прошлое. Понятие нации перестало носить абстрактный иллюзорный характер, ассоциируясь все больше с конкретным государством в рамках исторически сложившихся границ.

С точки зрения принятых на Западе формальных критериев либеральной демократии (хотя и там не все так однозначно) установившиеся на Ближнем Востоке политические режимы являются автократическими. Сменяемость правителей, разделение властей, легальная оппозиция – все это на практике отсутствует. Избирательная система далека от того, чтобы быть признанной свободной и справедливой. Даже в таких более развитых странах, как Египет и Сирия, институты народного представительства предназначены лишь для осуществления контролируемой сверху процедуры штампования законов. Что касается нефтяных монархий аравийских государств, то здесь (Катар, ОАЭ) наметились робкие сдвиги в сторону модернизации политических структур и большей открытости. Вместе с тем самое крупное государство этого арабского субрегиона, Саудовская Аравия, с момента основания в 1932 году управляется как семейное предприятие при полном отсутствии выборных институтов.

НЕ НАВРЕДИ…

С тем, что в большинстве государств мусульманского региона наблюдается недостаток демократии и свободы предпринимательства, согласны практически все, но вопрос, как изменить такое положение, вызывает острые дискуссии. Первая реакция на американскую инициативу «Большой Ближний Восток» показала, что к идее ускоренного насаждения западных ценностей на мусульманскую почву Европа относится критически, а исламский мир – со скепсисом или полным отторжением.

Амбициозный план переустройства всего региона, от Мавритании до Афганистана – предусматривает целый набор мер по оказанию помощи в подготовке и проведении «свободных справедливых выборов», в разработке законодательства и обучении парламентариев, в создании независимых СМИ, формировании политических партий, неправительственных организаций и других атрибутов гражданского общества, в перестройке системы образования. В экономической сфере предлагаются преобразования, направленные на высвобождение частной инициативы малого и среднего бизнеса, сокращение госрегулирования и либерализацию всего делового климата.

Уже простое ознакомление с инициативой «Большой Ближний Восток» создает впечатление, что ее основные положения скопированы с тех широкомасштабных и в целом удачных реформ, которые за последнее десятилетие были проведены в посткоммунистических странах Центральной и Восточной Европы. При этом задействованы уже испытанные финансовые каналы – Национальный фонд развития демократии, бюджет которого президент Буш обещал увеличить вдвое – до 80 млн дол., и специальное подразделение Госдепартамента США с бюджетом на 2005-й в размере 190 млн долларов.

Однако такой упрощенный подход к специфическим проблемам Ближнего Востока не сообразуется с местными реалиями. Регион имеет свои цивилизационные особенности, свою многовековую историю, глубоко укоренившиеся, отличные от западных менталитет, традиции правления и общественной жизни. Более продуктивно было бы следовать принципу «не навреди», отделяя то, что необходимо реформировать, от традиционных элементов жизни, не препятствующих процессам модернизации.

В отличие от Восточной Европы, которая всегда была восприимчива к политической культуре и историческим традициям Запада, народы Ближнего Востока, прошедшие через завоевательные войны и колониальное правление, сравнительно недавно ощутили вкус национального самоопределения. Если в интегрирующейся Европе такое понятие, как «иностранное вмешательство во внутренние дела», становится ныне архаичным, то на мусульманском Востоке, например, финансирование извне политических партий воспринимается крайне болезненно (это же, кстати, карается законом и в самих США). С точки зрения регионального менталитета и традиций периодическая сменяемость власти через всеобщие выборы и наличие организованной оппозиции означают ослабление централизованных начал и раскол в армии, которая была и остается на Востоке символом национального суверенитета. Государства Ближнего Востока, как бы они ни различались по формам правления, характеризуются сильной верховной и зачастую харизматической властью. Такую власть общественное сознание не рассматривает как автократию, а скорее воспринимает как способ национально-государственного существования. Египет с сильным институтом президентства, Сирия с партией Баас, бессменно находящейся у власти последние четыре десятилетия, Алжир, где по сложившейся практике военные «делают» президентов, арабские монархии парламентского типа (Марокко, Иордания), не говоря уже о Саудовской Аравии, – все это примеры, подтверждающие отмеченную закономерность.

О живучести политических традиций и укладов общества на Ближнем Востоке говорит и неудавшийся опыт первых попыток реформаторства в регионе. Под воздействием англо-французской колонизации конституционное правление с некоторым участием представительных систем сложилось на крупнейших и наиболее развитых территориях бывшей Османской империи (долина Нила, Месопотамия, Палестина) еще в период между Первой и Второй мировыми войнами. К 50-м годам XX века там сформировались самостоятельные государственные образования – Египет, Ирак, Сирия, политические системы которых были «скроены» во многом по образцу и подобию западных. Многие видные востоковеды признаюЂт несостоятельность этих «великих экспериментов». Бернард Льюис в этой связи отмечал: «Политическая система, перенесенная в готовом виде не просто из другой страны, а даже из другой цивилизации, навязанная Западом сверху близким к нему правителям, не могла адекватно соответствовать природе исламского ближневосточного общества». По авторитетному мнению английского востоковеда Эдварда Ходжкина, политические партии, созданные в «арабском климате», представляли собой по преимуществу «головастиков – организации с очень большими головами и очень маленькими хвостами».

Арабские политические режимы, сложившиеся в 1950–1960-е как порождение колониальной эпохи, были сметены волной военных переворотов (Египет – 1952, Ирак – 1958, Сирия – 1962 гг.), которые по их последствиям и степени народной поддержки можно рассматривать как форму национально-освободительной борьбы. При этом решающую роль в кардинальных изменениях на политической карте Ближнего Востока сыграли вовсе не внешние факторы (конфронтация между Востоком и Западом на поле Третьего мира еще только начиналась). Просто-напросто старые правящие элиты исчерпали ресурс поддержки со стороны собственного народа. Их оторванность от самобытной почвы, проводимая ими политика вестернизации и насаждения либеральных ценностей в неподготовленных для этого обществах вызвали активное недовольство сограждан и во многом обусловили националистический подъем.

Столь же неудачными оказались попытки навязать ближневосточным государствам импортные модели развития в период советско-американского соперничества в регионе. Египет, Сирия, Ирак, Алжир (арабские страны, условно относимые в то время к зонам влияния Советского Союза) отвергли коммунистическую идеологию и строили «социализмы» национального типа. Из советской практики лидеры этих стран заимствовали только то, что помогало им закрепить свое влияние и создавать государства с сильной властной вертикалью, то есть концепцию правящей партии и принцип верховенства государственного сектора. Между тем эти политические и экономические рычаги работали на Ближнем Востоке и в каждой из арабских стран по-своему. В Египте существовало такое аморфное объединение, как Арабский социалистический союз; в Сирии и Ираке у власти утвердились две ветви расколовшейся Партии арабского социалистического возрождения (Баас); в Алжире задачи правящей партии, прикрывавшей закулисное правление военных, выполнял Фронт национального освобождения. Ведущая роль государственного сектора в экономике также проявлялась здесь иначе, чем при советской командно-административной системе. Осуществленная национализация, конечно, ограничила размеры частной собственности, которая, тем не менее, так и осталась определяющей в производственных отношениях, особенно в таких отраслях, как земледелие, сфера обслуживания, строительство, легкая промышленность, торговля. Рабочая сила в основном была по-прежнему сосредоточена в частном секторе. Доля самого госсектора в сельском хозяйстве, например, Египта за период 1962–1970 годов не превысила 2,7 %, хотя государство направило в сельхозпроизводство 97 % капиталовложений. Примерно аналогичная картина складывалась и в других странах так называемой социалистической ориентации.

Не более удачливы, чем Советский Союз, в насаждении своих моделей государственного устройства и механизмов политической власти были и Соединенные Штаты. Дальше всего демократизационные процессы продвинулись в Иордании и Марокко, хотя внешние атрибуты демократии (парламентаризм западного образца и многопартийность), по существу, мало меняли автократический характер исторически сложившихся в этих странах монархических режимов. Их живучесть и приспособляемость к меняющемуся внешнему миру в значительной степени объяснялись личностными факторами. В период националистического подъема в Иордании и Марокко у власти находились мудрые правители – короли Хусейн и Мухаммед V соответственно, считавшиеся потомками пророка Мухаммеда и обладавшие особой харизмой.

А вот нефтеносный район Персидского залива, находившийся под западным влиянием, стал витриной благополучия и роскошной жизни. Но здесь же возникло опасное противоречие между меняющимся экономическим базисом и застывшей в средневековье политической надстройкой. Ядром абсолютной власти в Саудовской Аравии по-прежнему является заключенный основателями этого королевства союз многочисленного семейства Аль Сауд и религиозной верхушки Аль Шейх, следующей жесткой ваххабитской трактовке ислама.

Таким образом, колониальные и последующие опыты реформирования на Ближнем Востоке показали, насколько деликатен и многосложен этот процесс. Рассчитывать на быстрый эффект здесь невозможно. В тактическом плане следует терпеливо продвигаться вперед размеренными шагами, планомерно подготавливая почву для восприятия демократических реформ, повышая культурно-образовательный уровень населения.

То есть требуется не ломка отживших устоев, а постепенная, упорядоченная их трансформация изнутри при сохранении национальных традиций – религиозных, общественных, культурных, семейно-бытовых. Содействие процессам модернизации в мусульманских странах должно включать в себя терпеливую, рассчитанную на долгосрочную перспективу работу со старыми и нарождающимися политическими элитами и, что не менее важно, влиятельными религиозными кругами.

ЦЕНА ПРОСЧЕТОВ

Так в чем же причины настороженного, а зачастую и враждебного отношения арабов к переменам, навязываемым извне? В ближневосточных странах, причисленных к недемократическим (Египет, Сирия, Тунис, Алжир, Саудовская Аравия и др.), серьезно опасаются, что раскручивание сюжета об отторжении их режимами реформ используется Соединенными Штатами как предлог для военно-политического давления с целью замены неугодных правителей. Мессианская риторика, исходящая из Вашингтона, только подкрепляет эти опасения. Ирак – не единственный тому пример. Массированное давление и экономические санкции в отношении Сирии и Ирана на фоне более вежливого обхождения со столь же недемократическими Саудовской Аравией, Тунисом, Алжиром подводят арабов к мысли о том, что дело, может быть, не столько в демократии, сколько в политической целесообразности, которая определяется американцами в одностороннем порядке. Вполне обоснованны аргументы ряда европейских представителей, предсказывающих обратный эффект от тактики, построенной на «кнуте». Проведение реформ эволюционным путем в обстановке внешнего нажима представляется еще более затруднительным, а синдром «осажденной крепости» только лишь льет воду на мельницу противников преобразований.

Для целого ряда арабских стран, лидеры которых осознаюЂт необходимость перемен, сдерживающим моментом стал печальный пример других регионов, в первую очередь бывших республик Советского Союза и Югославии. Слишком высокая цена советской «перестройки» и первого этапа демократических реформ в России – распад государства, резкий упадок экономики и хаос политических структур после крушения КПСС – вынуждает мыслящих людей на Ближнем Востоке задумываться над тем, как минимизировать негативные побочные последствия переходного периода.

Не в пользу поспешных реформ по навязанным извне схемам говорит также американский опыт государственного строительства в других странах после Второй мировой войны. По расчетам американских экспертов, из 16 таких попыток только три увенчались успехом – в Японии, Германии и Панаме. Успех в Гаити оказался временным: через десять лет после того как в 1994 году США с помощью 20-тысячного воинского контингента вернули к власти «демократа» Аристида, они совместно с Францией потребовали его смещения с поста президента, что наконец привело к прекращению кровопролитной гражданской войны в стране.

Перспективы демократических перемен в мусульманском мире во многом будут зависеть от того, чем завершится военная кампания США и их союзников в Ираке. Авторы сценариев послевоенного развития этого государства, похоже, недооценили целый ряд факторов исторического и психологического порядка (американцы никогда не имели сильной востоковедческой школы). С самого начала были допущены политические просчеты, исправление которых дорого обходится иракскому народу, самим американцам и международному сообществу в целом.

Свержение режима, стержнем которого являлось однопартийное правление, вызвало в Ираке коллапс всей политической системы и атрибутов государственности (невольно напрашивается аналогия с развалом КПСС и трудностями перехода России, других постсоветских республик к демократическому правлению). Заполнить вакуум власти оказалось гораздо труднее, чем провести военную операцию. Главная проблема – в поисках приемлемой для большинства политической альтернативы на национальном уровне. Ставка на Временный управляющий совет, где преобладают никому не известные в Ираке представители оппозиции, долгие годы проведшие на чужбине, предопределила изначальное отношение к этому квазиоргану как к марионетке оккупационных держав. Другим раздражителем стали импульсивные решения об увольнении всех военнослужащих и полицейских, в результате чего около миллиона мужчин и членов их семей в одночасье остались без средств к существованию. К ошибкам, мешающим процессу политической стабилизации, следует отнести также объявление вне закона бывшей правящей партии Баас. С учетом того, что члены этой партии имелись практически в каждой иракской семье, такой подход породил чувство коллективной вины, чего, кстати сказать, удалось избежать союзникам по антигитлеровской коалиции и самим немцам после победы над нацизмом во Второй мировой войне. Среди баасистов есть люди, которые не несут ответственности за преступления Хусейна и его окружения и придерживаются вполне умеренных политических взглядов, созвучных западноевропейским социал-демократическим идеям. Чтобы противостоять набирающему силу воинствующему исламизму, эту светскую прослойку стоило бы привлечь к стабилизационным процессам, особенно в преддверии готовящихся на будущий год выборов.

И, наконец, отчасти проблемы переходного этапа можно было бы избежать, если бы не произошло резкой смены конфессионального баланса. Преобладание во врОменных иракских структурах шиитов хотя формально и отражает состав населения, вызывает опасения арабов-суннитов, что уже толкнуло многих из них на путь сопротивления оккупации не столько из верности прежнему режиму, сколько из боязни притеснений и актов мести. Как показали события в Ираке, первоначальная ставка на представителей шиитского большинства, рассчитанная на привлечение к сотрудничеству той части населения, среди которой наиболее распространены настроения исламского радикализма, себя не оправдала. Можно предположить, что разногласия между вдохновителем вооруженных выступлений имамом Муктадой ас-Садром и умеренными лидерами шиитской общины носят скорее тактический характер. Первые как бы забегают вперед, проявляя нетерпение. Вторые, более опытные, предпочитают добиваться власти парламентскими методами, памятуя о подавлении двух шиитских восстаний в прошлом столетии. Поэтому остается под большим вопросом, приведут ли предстоящие выборы к созданию демократического Ирака.

ШАНСЫ НА УСПЕХ

Примеры международного вмешательства с целью принуждения к миру и строительства национальной государственности за последнее десятилетие показывают, что наибольшие шансы на успех имеет многосторонний формат таких действий. Если подобные акции одобрены и контролируются Советом Безопасности ООН, не столь важно, под чьим командованием проводятся операции. Временная администрация ООН в Восточной Славонии (ВАООНВС) во главе с американским отставным генералом Жаком-Полем Кляйном квалифицированно справилась с интегрированием Восточной Славонии в состав Хорватии, проведя демилитаризацию и обеспечив демократические и справедливые выборы в местные органы власти при должном уровне представительства сербского национального меньшинства в местной администрации.

Столь же упорядоченно вот уже на протяжении нескольких лет проводится операция многонациональных сил в Боснии. Хотя эта операция осуществляется под руководством НАТО, она получила поддержку Совета Безопасности, который имеет рычаги воздействия, позволяющие корректировать те или иные политизированные перекосы и принимать важные решения на основе международного консенсуса. Созданные за последние годы с помощью международного сообщества мультиконфессиональные институты боснийской государственности проявляют работоспособность, несмотря на все сложности межэтнических отношений в треугольнике мусульмане–хорваты–сербы. Безусловно, это большой успех миротворчества, достигнутый благодаря одобренным ООН многосторонним соглашениям, наметившим контуры государственности, которую пришлось создавать «всем миром». Вместе с тем до сих пор нет ответа на вопрос, выдержит ли дейтонская схема «государствостроительства» испытание временем. Означает ли сложившаяся благоприятная ситуация наступление подлинного национального примирения? Не распадутся ли хрупкие компромиссы вскоре после ухода из Боснии многонациональных контингентов?

Иначе обстоят дела в Косово, где силовое вмешательство было предпринято без мандата ООН, которая подключилась уже постфактум. Созданные в Косово институты местной власти практически узаконили ущемление прав национального, в данном случае сербского, меньшинства, а вместе с тем и легализовали албанские военизированные структуры, по-прежнему добивающиеся политической цели – независимости – методами террора. В результате такого «демократического строительства» трагедия албанского народа, собственно и явившаяся предлогом для нанесения натовских ударов по Сербии и ввода туда войск, сменилась трагедией сербов. На протяжении пяти лет сотни тысяч сербских беженцев, изгнанных из родных мест, не могут вернуться в Косово, а многонациональные силы не в состоянии урезонить албанских экстремистов.

ДРУГАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ

Ключевая роль в борьбе с международным терроризмом, и с воинствующим исламизмом в том числе, отводится сейчас военному противостоянию (Ирак, Афганистан), тайным операциям по линии спецслужб, мерам в области безопасности и прочим действиям силового характера. Безусловно, это необходимо и неизбежно, но это лишь одна сторона медали. Другая сторона – конструктивная политическая и идеологическая деятельность – остается, на мой взгляд, недостаточно востребованной. Мусульманские улицы по-прежнему увешаны лозунгами и плакатами, радикально трактующими ислам. В этих условиях для международного сообщества вряд ли продуктивно делить ислам на радикальный и умеренный. Такое искусственное деление может сослужить медвежью услугу тем религиозным деятелям, которые выступают за деполитизацию ислама. Ведь никто из них не может позволить себе открыто заявить о своих умеренных воззрениях – таковы давние традиции. Другое дело, если перевести проблему демократизации в плоскость открытых теологических и светских дискуссий, например, о моделях правления и государственного устройства в мусульманском мире.

Это позволит создать условия для модернизации самого ислама, скованного догматами прошлых веков. По мнению египетского ученого Камаля Абуль Магда, «переход от психологического замыкания на прошлом к ясному видению будущего нельзя совершить без решения ряда проблем исламской теории и практики, среди которых одной из важнейших является система правления в исламе».

Все затруднения мусульманских теологов и ученых состоят, по моему мнению, в том, что исламу при всей его универсальности так и не удалось создать сколько-нибудь целостную концепцию государственности. Коран и шариат предлагают в связи с этими вопросами самые общие нормы, которые на практике могут применяться по-разному, в зависимости от меняющихся обстоятельств. Исламское государство – это миф, который используется в современном мире для достижения политических целей насильственным путем. Созданное на Аравийском полуострове мусульманское сообщество с центром в Медине в его первозданном виде просуществовало недолго – чуть более трех десятилетий. Но уже с конца VII века стали проявляться тенденции отхода от теократического характера верховной власти, как это было при первых «правоверных» халифах, объединявших в себе духовное и светское начала. На деле вся полнота власти переходила к султанам, хотя на поверхности поддерживалась видимость верховенства «божественной воли». Со временем Арабский халифат превратился в типично восточную деспотию, и уже к началу XX века эта форма государства, искусственно привнесенная из Средневековья в современность, сохранила только номинальное значение, а с распадом Османской империи и вовсе исчезла.

Призывы к обновлению ислама не есть что-то новое, но все они содержат аргументацию, открывающую путь к обоснованию необходимости демократизационных процессов, приданию им, так сказать, религиозной легитимности. Широкое распространение в арабских научных кругах получил в 1970–1980-е следующий подход: первозданный ислам выработал только основополагающие принципы государственного устройства и политической демократии; что же касается путей и способов их реализации на практике, то определять их должны сами люди. По мнению кувейтского профессора Мухаммеда Фатхи Османа, требуется «четкое разграничение между твердыми основами исламского устройства государственной власти и моделями, подверженными изменениям». В монографии «Политическая система исламского государства» сирийский юрист д-р Мухаммед Селим аль-Ава также предлагал отделить в политическом наследии ислама нормы, которые носят обязательный характер для современных мусульман (ахкям), от тех, которые существовали только в силу исторических условий и теперь утратили силу (хулуль). Так, например, современное государство в Марокко характеризуется как «утонченная смесь традиций ислама и прагматического модернизма».

Наконец, нельзя не учитывать внешнеполитические факторы, не в последнюю очередь влияющие на обстановку в регионе. На нынешний момент психологическая атмосфера на Ближнем Востоке складывается не в пользу демократических перемен. Арабские «верхи» остро ощущают господствующие настроения «низов», которые, как никогда ранее, все больше приобретают антиамериканскую и в какой-то степени антизападную окраску.

Оккупация Ирака и несбалансированная линия США в израильско-палестинском противостоянии сливаются в сознании большинства арабов в один фронт борьбы за сохранение поруганного национального и религиозного достоинства. После апрельских кровавых событий в Ираке и заявления Джорджа Буша о поддержке плана Ариэля Шарона понадобится немало времени и усилий, чтобы создать внешнюю политическую среду, благоприятствующую проведению реформ изнутри. Внутренний фундамент преобразований, в которых Большой Ближний Восток действительно нуждается, больше всего страдает от целой серии просчетов в ближневосточной политике США, от поверхностного черно-белого отношения к проблемам мусульманского мира в целом. Генеральный секретарь Лиги арабских государств Амр Муса в своем выступлении на Давосском форуме в Иордании (2003) обрисовал складывающуюся ситуацию предельно ясно: «Все арабские страны хотят взаимодействовать с Соединенными Штатами, но они не уверены в намерениях американцев. Мы знаем, что должны меняться, но перемены не навязываются извне, а исходят от самого народа, поскольку демократия – не подарок от США или Европы».

Ситуация на Ближнем Востоке, где накапливается критическая масса внутреннего протеста, смешанного с чувствами разочарования, унижения и злобы, приближается к опасной черте. На протяжении послевоенной истории это был регион межгосударственной конфронтации и военных переворотов. Теперь, когда рамки арабо-израильского конфликта сузились до основной – палестинской – проблемы, возникла «иракская головоломка», осложняющая борьбу с международным терроризмом. Как бы ни относиться к военной акции США в Ираке, к попыткам навязывания демократических ценностей насильственным путем, понятно одно: долг международного сообщества – перейти в конце концов к согласованным действиям по всем взаимосвязанным направлениям, включая антитеррористическое, политико-дипломатическое, идеологическое, культурно-просветительское, духовное и др. Это и будет создавать необходимые предпосылки для демократической трансформации Большого Ближнего Востока естественным путем, без перескакивания через исторические этапы.

Ирак. США. Ближний Восток > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2913947 Александр Аксененок

США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851523 Томас Барнет

Новая карта Пентагона

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

Томас Барнет – профессор Колледжа военно-морских сил США, неоднократно приглашался в Пентагон и американские разведслужбы в качестве консультанта по стратегическим вопросам. Данная статья была впервые опубликована в журнале Esquire в марте 2003 года, в апреле 2004-го ее расширенная версия вышла в свет в виде отдельной книги под названием The Pentagon's New Map: War and Peace in the Twenty-First Century в издательстве G.P. Putnam's Sons.

Резюме Проанализировав географию американских интервенций за последнее десятилетие, легко вывести основное правило безопасности. Вероятность того, что какая-либо страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации.

Война Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна ознаменовала собой поворотный пункт истории. С этого момента Вашингтон взял на себя всю полноту ответственности за стратегическую безопасность в эпоху глобализации. Вот почему публичная дискуссия вокруг этой войны так важна. Она заставит американцев согласиться с тем, что я называю новой парадигмой в области безопасности, смысл которой передает фраза: разобщенность таит в себе опасность. Под знаком этой парадигмы будет протекать нынешний век. Незаконный режим Саддама Хусейна находился в опасной изоляции в глобализирующемся мире, пренебрегал его нормами и связями, обеспечивающими всеобщую взаимозависимость.

Когда эксперты спорят о глобализации, то, как правило, звучат две крайние точки зрения на то, чтЧ она собой представляет: грандиозный процесс планетарного масштаба или нечто ужасное, обрекающее человечество на гибель. Оба мнения явно несостоятельны, поскольку глобализация, как исторический процесс, – это слишком широкое и сложное явление, чтобы быть втиснутой в узкие рамки простых обобщений. Вместо этого необходим принципиально иной подход к оценке нового мира, в котором мы живем: есть регионы, где глобализация по-настоящему пустила корни, и регионы, куда она, по сути, еще не проникла.

Посмотрите на страны, куда глобализация добралась в виде развитых телекоммуникационных сетей, финансовых потоков, либеральных средств массовой информации и коллективной безопасности, и вы увидите регионы со стабильным правительством, растущим уровнем благосостояния, где люди скорее погибают от самоубийств, чем становятся жертвами преступлений. Эти регионы я называю «Функционирующим ядром» или просто «Ядром». Но взгляните на страны, которые пока слабо вовлечены в процессы глобализации или вообще в них не участвуют, — там господствуют авторитарные режимы, пышным цветом расцветают политические репрессии, царит тотальная нищета и отмечается высокий уровень заболеваемости. Массовые убийства стали в этих регионах обыденным явлением, и, что самое главное, там постоянно тлеют очаги конфликтов, в которых, как в инкубаторе, рождаются новые поколения мировых террористов. Эти регионы я называю «Неинтегрированным провалом» или просто «Провалом».

«Озоновая дыра» глобализации, возможно, не попадала в поле зрения до 11 сентября 2001 года, но после этого дня ее уже нельзя было не замечать. Так где же мы запланируем следующий раунд военных учений армии США в реальных полевых условиях? Ответ достаточно прост, и он основывается на опыте последних лет со времени окончания холодной войны: в зоне «Провала».

Я поддерживаю войну в Ираке не просто потому, что Саддам — это сталинист, готовый перерезать глотку любому ради того, чтобы остаться у власти, и не потому, что в последние годы его режим явно содержал тех, кто стремился раскинуть сети терроризма. На самом деле я сторонник этой войны, потому что длительное участие в военных действиях заставит Америку заняться всем «Провалом», видя в нем стратегически опасное пространство.

ПОДВИЖНАЯ ГРАНИЦА

Для большинства стран, находящихся в стадии формирования, принять глобальный набор правил, которые связаны с общей демократизацией, прозрачностью и свободной торговлей, — значит совершить беспримерный подвиг. Это очень непросто понять большинству американцев. Мы склонны забывать о том, с какими трудностями было на протяжении всей истории связано сохранение единства Соединенных Штатов и непрерывное согласование наших внутренних, подчас противоречивых правил в годы Гражданской войны, Великой депрессии и длительной борьбы за равноправие рас и полов, которая продолжается и по сей день. Что касается большинства государств, то с нашей стороны было бы нереалистично ожидать от них того, что они быстро приспособятся к правилам глобализации, которые выглядят уж очень по-американски. Но не нужно слишком увлекаться дарвиновским пессимизмом. Ведь, начав извиняться за глобализацию как навязывание американских ценностей или американизацию, легко перейти к намекам на то, что «эти люди никогда не станут такими, как мы, в силу расовых или цивилизационных различий». Всего десять лет тому назад большинство специалистов охотно списывали со счетов неблагополучную Россию, заявляя, что славяне по своей генетической природе не способны перейти к демократии и капитализму. Подобные аргументы звучали и в большинстве критических высказываний в адрес Китая в 1990-е годы, да и до сих пор их можно услышать в дебатах о возможности демократизации общества в постсаддамовском Ираке по западному образцу. Мол, «мусульмане — это все равно что марсиане».

Так как же отличить тех, кто по праву принадлежит к «Ядру» глобализации, от тех, кто остается во мраке «Провала»? И насколько постоянен и неизменен водораздел между ними? Понимая, что граница между «Ядром» и «Провалом» подвижна, выскажу предположение, что направление перемен важнее, чем их интенсивность. Да, можно сказать, что бразды правления в Пекине по-прежнему в руках Коммунистической партии, идеологи которой на 30 % руководствуются принципами марксизма-ленинизма и на 70 % — понятиями героев «Клана Сопрано» (название детективного сериала про итальянскую мафию в Америке. – Ред.). Однако Китай присоединился к Всемирной торговой организации, а в долгосрочной перспективе это гораздо важнее, чем перманентное вхождение страны в зону «Ядра». Почему? Потому что это вынуждает Китай приводить свои внутренние правила в соответствие с принципами глобализации в банковской сфере, в области таможенных пошлин, защиты авторских прав и окружающей среды. Конечно, простое приведение внутренних норм и правил в соответствие с формирующимися правилами глобализации еще не гарантирует успеха. Аргентина и Бразилия недавно на собственном горьком опыте испытали, что выполнение правил (в случае с Аргентиной весьма условное) автоматически не обеспечивает иммунитет против паники, пирамид в экономике и даже рецессии. Стремление приспособиться к глобализации само по себе не может служить гарантией от одолевающих страну невзгод. Это не значит, что беднейшие слои населения тут же превратятся в стабильный средний класс, – просто с течением времени уровень жизни людей будет расти. В итоге всегда есть опасность выпасть из фургона под названием «глобализация». Тогда кровопролитие неизбежно.

Какие же страны и регионы мира можно в настоящее время считать функционирующими? Это Северная Америка, бЧльшая часть Южной Америки, Европейский союз, Россия при Путине, Япония и формирующиеся азиатские экономики (в первую очередь Китай и Индия), Австралия и Новая Зеландия, а также ЮАР. По примерной оценке, в этих странах и регионах проживают четыре из шести миллиардов населения земного шара.

Кто же тогда остается в «Провале»? Было бы проще сказать, что «все остальные», но я хочу представить вам больше доказательств, чтобы аргументировать свою точку зрения о том, что «Провал» еще долго будет причинять беспокойство не только нашему бумажнику или совести.

Если мы отметим на карте те регионы, в которых США проводили военные операции после окончания холодной войны, то обнаружим, что именно там сосредоточены страны, не входящие в сферу разрастающгося «Ядра» глобализации. Эти регионы – Карибский перешеек, фактически вся Африка, Балканы, Кавказ, Центральная Азия, Ближний Восток и значительная часть Юго-Восточной Азии. Здесь проживают приблизительно два миллиарда человек. Как правило, на этих территориях отмечен демографический перекос в сторону молодого населения, доходы которого можно охарактеризовать как «низкие» или «ниже среднего» (по классификации Всемирного банка они составляют менее 3 тыс. долларов в год на душу населения).

Если обвести линией большинство тех районов, куда мы вводили свои войска, у нас, по сути, получится карта «Неинтегрированного провала». Конечно, некоторые страны, если принять во внимание их географическое положение, не укладываются в простые схемы. Они, как Израиль, окружены «Провалом», или, наоборот, как Северная Корея, волею случая оказались внутри «Ядра», или же, как Филиппины, расположились в пограничной зоне. Но, учитывая приведенные данные, трудно отрицать внутреннюю логику складывающейся картины: если та или иная страна выпадает из процесса глобализации, отвергает ее содержательную часть, резко возрастает вероятность того, что США рано или поздно отправят туда войска. И наоборот: если страна функционально связана с процессом глобализации и действует в основном по ее законам, нам нет нужды посылать свои войска, чтобы восстанавливать порядок и ликвидировать угрозы.

НОВОЕ ПОНИМАНИЕ УГРОЗЫ

Со времени окончания Второй мировой войны в нашей стране бытовало представление о том, что реальная угроза безопасности исходит от стран с сопоставимыми размерами, развитием и уровнем достатка, — иными словами, от таких же великих держав, как Соединенные Штаты. В годы холодной войны такой супердержавой был Советский Союз. Когда в начале 1990-х произошло крушение «большой красной машины», у нас высказывались опасения относительно объединенной Европы, могущественной Японии, а в последнее время — в связи с усилением Китая.

Любопытно, что все эти сценарии объединяло одно предположение: по-настоящему угрожать нам способно только развитое государство. А как насчет остального мира? В военных документах менее развитые страны и регионы проходили как «малые включенные». Это означало: достаточно располагать военной мощью, способной отвести угрозу, исходящую от великой державы, чтобы всегда быть готовыми к действиям в менее развитом регионе.

События 11 сентября заставили усомниться в этом предположении. В конце концов, мы подверглись нападению даже не со стороны государства или армии, а всего лишь группы террористов, которых Томас Фридмен на своем профессиональном жаргоне назвал «сверхоснащенными одиночками, готовыми умереть за свое дело». Их нападение на Америку повлекло за собой системную перестройку нашего государственного аппарата (было создано новое Министерство внутренней безопасности), нашей экономики (теперь мы платим де-факто налог на безопасность) и даже нашего общества. Более того, эти события послужили сигналом к началу войны с терроризмом, и именно через их призму наше правительство теперь рассматривает любые двусторонние отношения в области безопасности, которые мы налаживаем во всем мире.

Во многих отношениях атаки 11 сентября оказали огромную услугу американскому истеблишменту, отвечающему за национальную безопасность: они избавили нас от необходимости заниматься абстрактным планированием и искать себе «ровню» для будущих высокотехнологичных войн, заставив обратить внимание на присутствующие «здесь и сейчас» угрозы мировому порядку. Таким образом высветилась линия водораздела между «Ядром» и «Провалом» и, что еще важнее, приобрела рельефные очертания та среда, в которой зарождается сама угроза. Усама бен Ладен и «Аль-Каида» представляют собой продукты большого «Провала» в чистом виде — по сути дела, его наиболее жесткую ответную реакцию на посыл, исходящий от «Ядра». Они показывают, насколько хорошо мы справляемся с задачей экспорта безопасности в регионы беззакония (не очень-то хорошо) и какие государства они хотели бы «отлучить» от глобализации и вернуть к «хорошей жизни», как ее представляли себе в VII веке (их цель — все государства большого «Провала» с преобладающим мусульманским населением, особенно Саудовская Аравия).

Если принять во внимание эти намерения Усамы и сопоставить их с хроникой наших военных интервенций последнего десятилетия, то вырисовывается простое правило безопасности: вероятность того, что та или иная страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации. Понятно, почему «Аль-Каида» сначала базировалась в Судане, а потом в Афганистане: они находятся в ряду стран, наиболее удаленных от процессов глобализации. Взгляните на другие государства, в которых в последнее время появлялись силы быстрого развертывания США: Пакистан (северо-западная часть), Сомали, Йемен. Эти страны и глобализация находятся на разных полюсах.

Деятельность данной сети терроризма важно пресечь на корню «на ее собственной территории», но столь же важно отрезать террористам доступ к «Ядру» через «промежуточные государства», расположенные вдоль политых кровью границ большого «Провала». В качестве примера на память тут же приходят такие страны, как Мексика, Бразилия, ЮАР, Марокко, Алжир, Греция, Турция, Пакистан, Таиланд, Малайзия, Филиппины и Индонезия. Но США работают над этой проблемой не в одиночку. Например, Россия ведет свою войну с терроризмом на Кавказе, Китай с удвоенной энергией взялся за укрепление своей западной границы, а всю Австралию взбудоражили взрывы на острове Бали.

Если мы отвлечемся на минуту и поразмышляем о значении складывающейся ныне новой карты мира в более широком смысле, то стратегию США в области национальной безопасности можно представить себе следующим образом: (1) добиться более широких возможностей защитных структур «Ядра» адекватно реагировать на события типа 11 сентября — например, осуществить системную перестройку; (2) работать с промежуточными государствами с целью расширения их возможности защищать «Ядро» от экспорта терроризма, наркотиков и пандемических болезней из стран большого «Провала»; (3), самое важное, сократить размеры большого «Провала». Обратите внимание: я не сказал, что надо отгородиться от «Провала». Первую нервную реакцию многих американцев на события 11 сентября можно выразить следующим образом: «Давайте покончим с нашей зависимостью от иностранной нефти, и тогда нам не придется иметь дело с теми людьми». В основе этой мечты лежит крайне наивное представление, будто сокращение того небольшого числа контактов, что существуют между «Ядром» и большим «Провалом», сделает последний менее опасным для нас в долгосрочной перспективе. Из-за того что Ближний Восток превратится в Центральную Африку, мир не станет более безопасным для моих детей. Мы не сможем просто взять и отмахнуться от тех людей.

Ближний Восток — это идеальная стартовая площадка. Дипломатия бессильна в регионе, где главный источник нестабильности – внутреннее положение в самих странах, а не взаимоотношения между ними. Хуже всего то, что на Ближнем Востоке отсутствует личная свобода, а это приводит к возникновению тупиковых ситуаций в жизни большинства здешнего населения — в первую очередь молодежи. Некоторые государства, такие, как Катар и Иордания, созрели для своего рода «перестройки» и рывка в более светлое политическое будущее благодаря молодым лидерам, осознающим неизбежность перемен. Иран также ждет прихода своего Горбачёва, если он уже не пришел.

Что мешает преобразованиям? Страх. Это боязнь отказа от традиций и боязнь осуждения муллы. Это и опасение мусульманских государств быть помеченными позорным клеймом «вероломных предателей» своей веры, и боязнь стать мишенью для радикальных группировок и террористических сетей. Но прежде всего это страх быть не такими, как все, и оказаться под огнем со всех сторон — разделить участь Израиля.

Ближний Восток давно уже превратился в некую дворовую кодлу, всегда готовую обидеть слабого. Израиль еще держится на плаву лишь потому, что стал, как это ни прискорбно, одним из самых «крутых» в квартале. Изменить эту гнетущую обстановку и открыть шлюзы для перемен способно только одно – вмешательство внешней силы, которая в полном объеме возьмет на себя функцию Левиафана. Свержение Саддама, главного хулигана во всей округе, заставит США играть роль Левиафана более последовательно и решительно, чем они это делали в последние десятилетия. В первую очередь потому, что Ирак — это Югославия Ближнего Востока, перекресток цивилизаций, которые исторически всегда нуждались в диктатуре для поддержания порядка. Когда надобность в приходящих «няньках» отпадет, за этим регионом так или иначе придется присматривать, так что наши длительные усилия в послевоенных Германии и Японии покажутся легкой прогулкой в сравнении с тем, что предстоит нам на Ближнем Востоке.

Дело это верное, и сейчас самое время им заняться, да к тому же мы единственная страна, которой это по плечу. Дерево свободы не зацветет на Ближнем Востоке, пока там нет безопасности, а безопасность занимает самое важное место в экспорте нашего государственного сектора. При этом я имею в виду не экспорт вооружений, а то внимание, которое наши вооруженные силы уделяют любому региону, где сохраняется опасность массового насилия. Мы единственное государство на планете, способное экспортировать безопасность на постоянной основе, и у нас имеется достойный послужной список в этом деле.

Назовите мне страну, в которой царят мир и спокойствие, и я укажу вам на прочные или укрепляющиеся связи между местными военными и американскими военнослужащими. Покажите мне регионы, где большая война немыслима, и я продемонстрирую вам постоянно находящиеся там американские военные базы и имеющиеся долгосрочные альянсы в области безопасности. Перечислите мне крупнейшие инвестиционные проекты мировой экономики, и я укажу вам на два примера военной оккупации, преобразившей Европу и Японию после Второй мировой войны. В течение полувека наша страна успешно экспортировала безопасность в регион старого «Ядра» глобализации (Западная Европа и Северо-Восточная Азия), а в последние 25 лет, после неудачи во Вьетнаме, и в формирующееся новое «Ядро» (развивающиеся страны Азии). Но наши усилия на Ближнем Востоке были несущественны, а в Африке почти ничего не предпринималось. Пока мы не начнем систематический, долгосрочный экспорт безопасности в большой «Провал», он будет все настойчивее экспортировать свои недуги в «Ядро» в виде терроризма и других факторов нестабильности.

Чтобы сократить размеры «Провала», потребуется нечто большее, чем только американский экспорт безопасности. Например, Африке придется оказать гораздо более существенную помощь, чем предполагалось в прошлом, и в конечном итоге интеграция большого «Ядра» будет скорее зависеть от частных инвестиций, нежели от усилий государственного сектора «Ядра». Но все должно начинаться с безопасности, потому что свободные рынки и демократия не могут процветать в условиях непрекращающегося конфликта.

Придется перестроить наш военный истеблишмент так, чтобы он мог соответствовать стоящим перед ним задачам. В обозримом будущем нам не грозит мировая война — прежде всего потому, что наш колоссальный ядерный потенциал делает такую войну бессмысленной для кого бы то ни было. Одновременно классические войны «государство против государства» становятся довольно редким явлением, и если Соединенные Штаты находятся в процессе преобразования своего военного ведомства, то возникает естественный вопрос: каким оно должно стать, чтобы успешно справляться с будущими угрозами? По-моему, клин выбивают клином. Если в мире растет число «сверхоснащенных одиночек», то и наша армия должна состоять из таких же «сверхоснащенных одиночек».

Это звучит, вероятно, как стремление возложить дополнительное бремя ответственности на и так уже перегруженных военных. Но именно непрерывный успех Америки в сдерживании глобальной войны и исключении войн в отношениях между отдельными государствами позволяет нам совать свой нос в более сложные межэтнические конфликты и предотвращать возникновение порождаемых ими опасных транснациональных сил. Мне известно, что большинство американцев не желают и слышать об этом, но реальное поле боя в глобальной войне с терроризмом по-прежнему находится именно там. Если бы все ворота были на замке и было бы достаточно «охранников», то 11 сентября никогда не стало бы реальностью.

В истории много поворотных моментов, подобных тому страшному дню, но вспять она не поворачивает никогда. Мы рискуем многим, игнорируя существование большого «Провала», потому что он никуда не исчезнет до тех пор, пока мы, как нация, не ответим на брошенный нам вызов и не сделаем глобализацию по-настоящему глобальной.

СДЕЛАТЬ «ПРОВАЛ» БЕЗОПАСНЫМ

Вот какие регионы являлись мировой проблемой в 1990-е годы и угрожают сегодня и завтра реальными бедствиями, способными застигнуть нас во дворе собственного дома.

1. Гаити. Усилия по строительству государства в 1990-е принесли разочарование. На протяжении без малого ста лет мы вводили сюда войска и, несомненно, вернемся в эту страну в случае кризиса.

2. Колумбия. Страна разбита на несколько незаконных территорий со своими армиями, повстанцами, наркобаронами и настоящими правительствами, которые заняты переделом территории. Наркотики по-прежнему текут рекой. На протяжении последнего десятилетия укреплялись связи между наркокартелями и повстанцами, а теперь стало известно о наличии связей с международным терроризмом. Мы вмешиваемся в этот конфликт, раздаем обещания, но так ничего и не достигли. Приложение с нашей стороны частичных, разрозненных усилий и постепенное их наращивание ни к чему не приводят.

3. Бразилия и Аргентина. Обе страны дрейфуют между большим «Провалом» и функционирующим «Ядром». В 90-е годы прошлого века обе вволю наигрались в игру под названием «глобализация» и чувствуют себя обманутыми. Им угрожает реальная опасность вывалиться из фургона и встать на путь саморазрушения, проводя политику крайне левого или крайне правого толка. Ни о какой военной угрозе говорить не приходится, разве что об угрозе их собственным демократическим завоеваниям (возможное возвращение военных к власти). Южноамериканский общий рынок МЕРКОСУР пытается создать собственную реальность, в то время как Вашингтон настаивает на свободной торговле между двумя Америками. Но, возможно, нам придется довольствоваться соглашениями с Чили или тем, что только Чили войдет в расширенную ассоциацию НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле). Неужели Бразилия и Аргентина доведут дело до самоизоляции и будут потом жалеть об этом? Бассейн реки Амазонка остается большой неуправляемой территорией Бразилии. Кроме того, окружающей среде наносится все более серьезный урон. Проявит ли мировое сообщество достаточную озабоченность в связи со сложившейся ситуацией, чтобы вмешаться и попытаться исправить положение?

4. Бывшая Югославия. В течение большей части последнего десятилетия Европа демонстрировала свою неспособность действовать сплоченно и согласованно даже на собственных задворках. Западу теперь долго придется выполнять в этом регионе роль приходящей няньки.

5. Конго и Руанда/Бурунди. В результате военных действий, длившихся на протяжении всего десятилетия, в Центральной Африке погибло от двух до трех миллионов человек. Насколько еще должно ухудшиться положение, прежде чем мы попытаемся хоть что-то предпринять? Должны погибнуть еще три миллиона? Конго — это государство в стадии деградации, ни живое, ни мертвое, и все стремятся поживиться за его счет. Кроме того, в этом регионе свирепствует СПИД.

6. Ангола. В стране так и не предпринято серьезных попыток остановить непрекращающуюся гражданскую войну, которая за прошедшие четверть века унесла полтора миллиона жизней. По сути дела, внутренние междоусобицы продолжаются здесь с середины 1970-х годов, когда рухнула португальская колониальная империя. Ожидаемая продолжительность жизни в этой стране менее сорока лет!

7. Южная Африка. ЮАР – единственная африканская страна, входящая в состав функционирующего «Ядра». Тем не менее она находится на перепутье. Существует множество опасений по поводу того, что ЮАР служит своего рода шлюзом для террористических сетей, стремящихся получить доступ к «Ядру» через заднюю дверь. Самая большая угроза безопасности — преступность, принявшая характер эпидемии. В этой стране также свирепствует СПИД.

8. Израиль — Палестина. Террор не утихает — каждое новое поколение на Западном берегу спит и видит продолжение эскалации насилия. Защитная стена, которая возводится в настоящее время, будет своего рода Берлинской стеной XXI века. В конце концов внешним державам придется разводить обе враждующие стороны, чтобы обеспечить безопасность (это разведение обещает быть очень болезненным). Всегда существует вероятность того, что кто-либо попытается нанести по Израилю удар с помощью оружия массового уничтожения (ОМУ) и тем самым спровоцирует ответный удар, на который, как нам кажется, Израиль способен, что тоже не может не вызывать тревогу.

9. Саудовская Аравия. Менталитет монаршей мафии, действующей по принципу «надо дать им кусок пирога», в конечном счете спровоцирует внутреннюю нестабильность и насилие. Политика выплаты отступных террористам, чтобы держались подальше от этой страны, рано или поздно приведет к краху, а поэтому следует ожидать опасностей и извне. Значительную часть населения составляет молодежь, у которой практически нет надежд на будущее, немногим лучше и перспективы правящей элиты, основной источник доходов которой — тающие на глазах долгосрочные активы. Вместе с тем нефть еще достаточно долго будет значить слишком много для Соединенных Штатов, и они не постоят за ценой, чтобы обеспечить стабильность в этой стране.

10. Ирак. После вторжения нас ожидает гигантская восстановительная работа. Нам придется выстраивать режим безопасности во всем регионе.

11. Сомали. Хроническое отсутствие дееспособного правительства. Хроническая проблема с продовольствием. Хроническая проблема подготовки в стране террористов. Мы ввели туда морских пехотинцев, а также специальный воинский контингент, но ушли разочарованными — это своего рода маленький Вьетнам 1990-х. Будет сделано все возможное, чтобы он не повторился.

12. Иран. Контрреволюция уже началась: на этот раз студентов не устраивают захватившие власть муллы, от которых они хотят избавиться. Иран стремится дружить с США, но возрождение фундаментализма — это та цена, которую нам, возможно, придется заплатить за вторжение в Ирак. Муллы поддерживают терроризм и реально стремятся заполучить ОМУ. Значит ли это, что они станут следующей мишенью после того, как мы разберемся с Ираком и Северной Кореей?

13. Афганистан. Эта страна попирала законы и была рассадником насилия еще до того, как на мировую арену вышел режим «Талибан», тянувший ее в прошлое, в VII век (что было не так трудно сделать). Правительство продалось «Аль-Каиде» за гроши. Это крупный центр производства наркотиков (героин). В настоящее время США увязли там надолго, пытаясь уничтожить наиболее отъявленных террористов/мятежников, которые предпочли остаться.

14. Пакистан. Всегда существует опасность того, что эта страна применит атомное оружие в конфликте с Индией по причине своей слабости (последний тревожный звонок прозвучал 13 декабря 2001 года, когда прогремели взрывы в Дели). Опасаясь, что Пакистан может пасть жертвой радикальных мусульман, мы решили поддержать приверженные твердой линии военные группировки, которым в действительности не доверяем. Страна кишит боевиками «Аль-Каиды». США намеревались объявить Пакистан государством-изгоем, пока 11 сентября не вынудило нас снова перейти к сотрудничеству. Попросту говоря, Пакистан, похоже, не контролирует большуЂю часть своей территории.

15. Северная Корея. Усиленными темпами продвигается к созданию ОМУ. Эксцентричное поведение Пхеньяна в последние годы (признание в похищениях людей; нарушение обещаний, связанных с ядерным оружием; открытая поставка вооружений в те страны, куда мы не рекомендуем поставлять оружие; подписание соглашений с Японией, которые как будто указывают на наступление новой эры; восхваление идеи новой экономической зоны) указывает на то, что он намерен провоцировать кризис. Такое поведение характерно для некоторых случаев психических заболеваний. Мы опасаемся, что Ким может пойти ва-банк (мало ли чего можно ждать от умалишенного). Численность населения сокращается — как долго люди там еще продержатся? После Ирака эта страна может стать нашей следующей целью.

16. Индонезия. Привычные опасения по поводу раскола страны «с самым многочисленным в мире мусульманским населением». Страна сильно пострадала от азиатского кризиса, буквально уничтожившего ее экономику. Как выяснилось, это район активных боевых действий террористических сетей.

Есть опасения, что новые/интегрирующиеся части «Ядра» в ближайшие годы могут быть потеряны. Речь идет о нижеследующих странах.

17. Китай. Страна во многом соревнуется сама с собой, пытаясь сократить число нерентабельных государственных предприятий, почти не снижая при этом уровня занятости. Кроме того, предпринимаются усилия, чтобы решить проблему роста потребностей в энергоносителях и сопутствующего загрязнения окружающей среды, а также предотвратить грядущий кризис с выплатами пенсий. Новое поколение лидеров подозрительно напоминает лишенных воображения технократов. И еще не известно, справятся ли они со стоящими перед страной задачами. Если ни один из этих макроэкономических факторов не спровоцирует внутреннюю нестабильность, то вряд ли Коммунистическая партия Китая (КПК) тихо растворится в ночи, предоставив массам бЧльшие политические и экономические свободы, которые на каком-то этапе могут показаться людям недостаточными. В настоящее время КПК чрезвычайно коррумпирована и фактически является паразитом на теле нации, но все еще верховодит в Пекине. Армия, похоже, все дальше уходит от общества и от реальности, более близоруко сосредоточиваясь на противодействии «угрозам» со стороны США, которые не дают Китаю возможности угрожать Тайваню, остающемуся еще одной взрывоопасной точкой. Кроме того, в Китае огромные масштабы приобрела эпидемия СПИДа.

18. Россия. Путину еще предстоит проделать большой путь в утверждении диктатуры закона; в руках мафии и баронов преступного мира все еще сосредоточено слишком много власти и влияния. Чечня и ближнее зарубежье в целом будут втягивать Москву в насилие, которое, тем не менее, вряд ли выплеснется за границы Российской Федерации. Продвижение США в Центральную Азию само по себе вызывает нервозность в Москве и может, если не действовать аккуратно, привести к ухудшению взаимотношений. У России слишком много внутренних проблем (слабость финансовой системы, деградация окружающей среды и пр.), слишком сильна ее зависимость от экспорта энергоресурсов, и она не ощущает себя в безопасности (не получится ли так, что восстановление экономики Ирака убьет курицу, несущую золотые яйца для России?). СПИД тоже распространяется здесь быстрыми темпами.

19. Индия. Постоянно сохраняется опасность ядерного противостояния с Пакистаном. Мало того, проблема Кашмира также не способствует улаживанию конфликта с Пакистаном, и война с терроризмом вызвала рост степени вовлеченности США. Индия наглядно демонстрирует все плюсы и минусы глобализации в миниатюре: высокие технологии, массовая бедность, островки бурного развития, трения между разными культурами/религиями/цивилизациями и т. д. Индия слишком велика, чтобы преуспевать, и одновременно она слишком велика, чтобы можно было допустить ее крах. Индия хочет быть могучим и ответственным военным игроком в регионе, надежным другом США и отчаянно стремится догнать по развитию Китай (сама себя убеждая в том, что нужно непременно добиться успеха). Кроме того, в стране быстро распространяется СПИД.

США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851523 Томас Барнет

Россия. Евросоюз > Нефть, газ, уголь. Электроэнергетика > globalaffairs.ru, 16 июня 2003 > № 2908009 Леонид Григорьев, Анна Чаплыгина

Разговор о будущем

© "Россия в глобальной политике". № 2, Апрель - Июнь 2003

Материал подготовлен Л.М. Григорьевым и А.В. Чаплыгиной по итогам закрытой дискуссии, организованной журналом «Россия в глобальной политике». В ней принимали участие ведущие отечественные специалисты в энергетической области.

Резюме К началу XXI века Россия и Европа экономически больше привязаны друг к другу, чем когда-либо в истории. Энергетический экспорт впервые приобрел для континента столь серьезную роль, и в перспективе она будет возрастать. Россия при этом не меньше зависит от своего главного клиента, чем ЕС – от своего основного поставщика.

Рубеж тысячелетий ознаменовался ростом политических рисков в мировом энергоснабжении. Связаны они и с последствиями событий 11 сентября 2001 года, и с иракской кампанией. Эти факторы, наряду со структурными сдвигами в энергопотреблении (особенно от угля к газу), интеграционными процессами в Европе и на постсоветском пространстве, обусловили повышение интереса к России как крупнейшему в мире экспортеру углеводородов. Основные мировые потребители энергоресурсов (Европейский союз, США, Япония, Китай) потенциально могут даже оказаться конкурентами за право обеспечить будущие поставки газа и нефти из России, а также участвовать в развитии экспортной инфраструктуры страны.

Первым углубленный энергодиалог с Москвой начал Евросоюз. Диалог стартовал на фоне замедления экономического роста в развитых странах и обострения конкуренции на мировых рынках. Россия же после десятилетия упадка обрела к осени 2000-го политическую стабильность и продемонстрировала высокие темпы роста. Признание России страной с рыночной экономикой, хотя и затянувшееся до осени 2002 года, стало частью возврата нашей страны в мировое сообщество на новой пореформенной основе.

Конъюнктура на энергетическом рынке складывается в результате взаимодействия различных, часто противоречащих друг другу интересов стран, энергокомпаний и производителей энергоемкой продукции. Сложность ситуации требует от российских политиков поиска сбалансированного и ответственного решения в пользу долгосрочных национальных интересов. При этом в отношениях с ЕС Москва лишена возможности маневрировать между позициями различных стран: единственным партнером по переговорам выступает Еврокомиссия (исполнительный орган ЕС) выражающая консолидированную волю 15, а в скором будущем и 30 государств. Сама эта позиция – результат сложного согласования интересов правительств (бюджеты), различных директоратов Еврокомиссии (по энергетике и по конкуренции), потребителей, крупных компаний по торговле энергоносителями; и наконец, собственных производителей. Иллюзий быть не должно: партнер станет проявлять максимальное упорство и неуступчивость, отстаивая интересы европейцев в понимании Еврокомиссии. Вести успешный диалог с единой Европой Россия сможет только в том случае, если внутри страны, где тоже есть различные интересы (бюджет, экспортеры энергоносителей, экспортеры энергонасыщенных товаров, экономика в целом как область реинвестирования экспортных доходов), будет достигнут устойчивый консенсус относительно существа национальных интересов в области энергетики.

Европа и Россия – взаимозависимость

Диалог России и ЕС по энергетическим проблемам начался на саммите в Париже в октябре 2000-го, хотя сама идея интеграции нашей страны в европейское экономическое и социальное пространство была включена в Общую стратегию ЕС в отношении России от 4 июня 1999 года. Эти шаги последовали за Соглашением о партнерстве и сотрудничестве, которое вступило в силу в декабре 1997-го, однако не принесло значительных результатов. В мае 2001 и мае 2002 годов вице-премьером правительства России Виктором Христенко и главой генерального директората Еврокомиссии по энергетике и транспорту Франсуа Ламуре были подготовлены два «Обобщающих доклада». Основными целями ЕС в энергодиалоге являются устойчивость энергоснабжения в условиях жестких требований к экологии и повышение конкурентоспособности европейской промышленности.

В ближайшие годы в непосредственной близости от России образуется единый рынок, потенциально включающий в себя 30 стран. (Здесь и далее данные приведены в расчете на 30 стран будущего ЕС: нынешние 15 членов, 12 кандидатов от Центральной и Восточной Европы, Прибалтики и Средиземноморья, а также Турция, Норвегия, Швейцария, поскольку наша политика должна строиться с перспективой на поколения.) Этот массив с 450 миллионами жителей (около 8 % от мирового населения в 2001-м) и 22-процентной долей в мировом ВВП (по паритетам покупательной способности в 2001-м) ввозит преобладающую часть российского энергетического экспорта. Сложилась ситуация, когда столь важные поставки энергии идут из европейской страны, но не регулируются по европейским правилам. И если, например, нефть и газ из Африки, c Ближнего Востока Евросоюз может воспринимать как импорт из отдаленных источников, то близость России позволяет ЕС взглянуть на проблему под углом потенциальной интеграции.

В последние 12 лет реинтеграция России в глобальную экономику при распаде «социалистического лагеря» сопровождалась шоковой ликвидацией значительной части рынков для нашей обрабатывающей промышленности. На мировых рынках машиностроения страна сохранила конкурентные позиции лишь в сфере вооружений и в некоторых отдельных нишах.

Преодоление переходного кризиса, финансирование развития и достижение положительного торгового баланса обеспечиваются сегодня в России за счет небольшого набора энергоемких и энергетических товаров. Интеграция в Европейское экономическое пространство (ЕЭП) через энергетику важна для России как способ ускорения развития, модернизации и – в конечном итоге – относительного сокращения роли энергетического экспорта в национальной экономике.

В 1990-е годы сформировалась устойчивая модель торговых отношений России с Европой. В экспорте доминируют две группы товаров: энергоносители (преимущественно нефть и газ), а также такие энергоемкие товары, как металлы и химическая продукция.

Российский импорт из Европы включает товары потребления, машиностроительную продукцию, а также такую массовую и дорогостоящую услугу, как туризм. Миграция рабочей силы из России в Европу не столь существенна. Движение капиталов характеризуется вывозом его из России в различных формах и ввозом в форме кредитов и облигационных займов (частично собственно российских средств).

К началу XXI века Россия и Европа оказались более привязаны друг к другу экономически, чем когда-либо в истории. Энергетический экспорт впервые приобрел столь серьезную роль в экономике континента, и в перспективе она будет, скорее всего, возрастать. Одновременно ввиду чрезвычайно высокой доли энергоносителей в экспорте (65 %) возникает новый вид зависимости нашей страны. Посол ЕС в Москве Ричард Райт в целом прав, когда подчеркивает, что у России нет иного выбора, кроме постепенного сближения ее нормативной базы с ЕС. В то же время сближение с Европой не снимает вопроса о приспособлении российского бизнеса к реалиям рынков в Азии и других регионах мира, где роль экспорта продукции обрабатывающей промышленности России заметно выше, чем в Европе.

С российской стороны движение в сторону европейского законодательства во многом объективно задано как собственно рыночными реформами, так и ожидаемым вступлением во Всемирную торговую организацию. Правда, вряд ли стоит рассчитывать на возможность селективно брать от соседей те или иные положения вне системы. Но именно энергетические рынки в наименьшей степени подвержены регулированию в ВТО, что делает сферу энергодиалога более инновационной и двусторонней по своей природе. Ожидаемый рост спроса на энергоносители в Европе в последующие 20 лет предполагает капиталовложения со стороны компаний, которые (независимо от страны принадлежности) должны будут продавать энергоносители внутри ЕС, а добывать их вне его. Чем больше схожи условия инвестиционного климата, тем меньше издержки развития бизнеса, о чем заранее печется Еврокомиссия. Специфика многомиллиардных инвестиций в добычу и доставку больших масс энергоносителей на расстояния, исчисляемые в тысячах километров, требует учета политических факторов, коммерческих рисков, длительности строительства, конкуренции не только между компаниями, но и между странами, чье благосостояние зависит от экспорта энергоресурсов.

Существо диалога с Европой невозможно понять без учета объективных тенденций спроса на различные виды энергоносителей в «тридцатке» будущей большой Европы. Последние четверть века Европа быстро смещается от потребления традиционных видов топлива, прежде всего угля и нефти, к газу и отчасти атомной энергии. Если сравнить с 1973-м, последним годом дешевой нефти, то к 2000-му доля угля упала с 25 % до 14 %, нефти – с 60 % до 42 %, доля природного газа выросла с 10,5 % до 23 %; а атомной энергии – с полутора до 15 % с лишним. (Остальное приходится на гидроэлектроэнергию и прочее.) В 1990-х годах по экологическим причинам, а также в связи с требованиями эффективности резко усиливается тенденция к более интенсивному выводу угля и переходу на газ.

Внутри расширенной Европы только Великобритания, Голландия и Норвегия представляют собой величины сколько-нибудь значимые в энергетике. В Голландии пик добычи газа уже пройден. Великобритания, оставаясь экспортером нефти, станет к 2005 году или чуть позже нетто-потребителем газа. В Норвегии добыча нефти стабилизируется, хотя есть перспективы роста добычи газа.

Прогноз спроса на газ в Европе, млрд м3

	2000 г.	2010 г.	2020 г.
ЕС-15	400	470–550	540–660
Новые страны-члены	100	130–170	170–240
ЕС-30	500	600–720	700–900
Добыча в ЕС-30	310	300	250–310
Импорт в ЕС-30	190	300–420	450–590

Экспертная оценка – международные источники дают разброс показателей в пределах 10–15 %. Под новыми странами-членами подразумеваются Болгария, Венгрия, Кипр, Латвия, Литва, Мальта, Норвегия, Польша, Румыния, Словакия, Словения, Турция, Чехия, Швейцария, Эстония.

Если в мире потребление газа за последнее десятилетие выросло на 20 %, то в Европе – почти на 40 %. Правда, европейские страны прилагают усилия по развитию собственных возобновляемых ресурсов (энергия ветра, биомасса, солнечная энергия). Однако в обозримой перспективе использование возобновляемых видов энергоносителей не решит энергетические проблемы. Появились теории роста при стабильных, не увеличивающихся объемах энергии. Франция и Германия добились в этом направлении успехов, но темпы их роста оставались низкими, к тому же одновременно приходилось увеличивать долю газа. Так что повышения спроса на российский газ можно ожидать и в условиях стабильного общего потребления энергии.

Решение основных проблем своего энергетического сектора – повышение конкурентоспособности продукции ЕС и минимизация негативного влияния на окружающую среду – Европа видит в увеличении доли газа в энергобалансе. Это подразумевает переход на импортный ресурс: к 2020 году от 60 % до 70 % газоснабжения Европы будет обеспечиваться за счет импорта. И один из его главных источников – импорт из России и СНГ.

Реформы энергетических рынков Eвропы

Европейские рынки электроэнергии и газа переживают реформы, которые сначала назывались дерегулированием, а теперь – либерализацией. До недавнего времени в таких странах, как Франция и Италия, доминировали национальные монополии, защищенные государством. В Германии, где действует строгое антимонопольное законодательство, ключевые позиции занимали несколько крупнейших компаний. Подобная структура газовой отрасли была связана с тем, что ее развитие на протяжении последних 30 лет (активное использование газа в Европе началось в 70-е) происходило при непосредственном участии государства. Газ поступал преимущественно из внешних источников на основании межправительственных соглашений. Мощная инфраструктура доставки и потребления газа создавалась с помощью всевозможных преференций, в результате в данной сфере действовали экономические механизмы, от которых давно отказались в других отраслях.

Дорогие энергоресурсы – один из серьезнейших минусов для конкурентоспособности Европы. Решение этой проблемы пытаются найти на путях сокращения доли посредников, либерализации рынка и пр. Успешная либерализация газового рынка была проведена в Великобритании, но там этот процесс облегчало наличие собственных месторождений и отсутствие столь сложной налоговой системы, как на континенте.

Другой пример – либерализация электроэнергетики ЕС. Ранее каждая страна полагалась на самодостаточность: для Германии основой ее был уголь, для Италии – мазут и так далее. Это противоречило основополагающим принципам Европейского союза (единство рынков, конкуренция в масштабах ЕС и т.п.), и реформы в электроэнергетике в последние годы развивались стремительно. Там, где физически возможны перетоки, страны с избыточным внутренним производством электроэнергии стали экспортировать ее за границу, что привело к падению цен до 50 %. Избыток мощностей электроэнергетики существует сейчас во всей Центральной и Северной Европе. Сложившиеся в результате этого низкие цены (например, в Германии – 2,5 цента за кВт) отражают, видимо, только переменную часть затрат и не способствуют окупаемости новых мощностей. По оценкам, потребность в новых инвестициях в электроэнергетику ЕС может появиться не ранее 2010 года, тогда и цены могут вырасти. Именно поэтому в Европе пока не наблюдается серьезной активности в связи с вопросом о выходе на единый рынок РАО «ЕЭС России». Этот пункт энергодиалога пока в тени, но интерес к нему может повыситься, когда при нынешнем низком уровне инвестиций возникнет угроза нехватки мощностей. Важно, что либерализация электроэнергетического рынка ЕС произошла в условиях избытка мощностей и на базе собственного производства внутри ЕС – в этом существенное отличие от ситуации с газом.

Директивы ЕС, направленные одновременно на либерализацию и создание единого общеевропейского рынка (1996 год – электроэнергетика, 1998-й – газ), запустили процессы, которые на десятилетия вперед будут влиять на условия поставок энергоносителей. В 2002 году было принято решение, что процесс либерализации завершится в 2005-м (а не в 2008-м, как планировалось изначально). За разделением счетов по видам деятельности следует организационное разделение компаний, являющихся одновременно крупными газотранспортными и газосбытовыми, на два самостоятельных типа компаний.

Решение ЕС носило политический характер и предусматривало запуск процесса либерализации, не слишком вдаваясь в такие вопросы, как налоги, поведение поставщиков и др. Логика процесса предусматривала право потребителя на доступ к транспортным мощностям, на заключение и перезаключение любых контрактов. Но, как оказалось, газовый рынок нелегко вписать в подобные схемы. Он никогда не базировался на биржевой торговле, его основу составляют устойчивые долгосрочные связи. Торговля газом (кроме сжиженного природного газа) невозможна без системы крайне дорогостоящих трубопроводов, требует долгосрочных вложений как в трубы, так и в добычу. Переходя от рынка поставщиков к созданию рынка покупателей, Еврокомиссия рассчитывает одновременно решить две проблемы: добиться надежности долгосрочных поставок (с вероятным значительным ростом объемов импорта) и снижения цен на газ для крупных потребителей (химия и энергетика) и населения.

Либерализация газового рынка идет не слишком быстро и с трудом. Если в электроэнергетике производителями являются местные и довольно мощные компании, обладающие реальной конкурентоспособностью на общеевропейском рынке, то в газовой отрасли местные компании не склонны разрушать сложившиеся связи, а поставщики представляют собой внешний по отношению к ЕС фактор. Крупные покупатели и транспортировщики газа поняли, что им больше не гарантирована комфортная ситуация в рамках национальных границ, и стараются закрепиться на новом рынке. Но даже крупнейшие из этих компаний, такие, как Ruhrgas, недостаточно велики, чтобы легко стать общеевропейским игроком. Идет крупная реструктуризация, происходит покупка компаний, имеют место попытки создания альянсов. Рынок реагирует на либерализацию не лобовой конкуренцией и снижением цен, как это бывает в других случаях, а реорганизацией и укрупнением компаний. Для нас важно, что речь идет о начальной стадии длительного динамического процесса, а не о сложившейся системе, к которой можно было бы приспосабливаться. Внешним поставщикам трудно рассчитать саму эффективность крупных долгосрочных вложений в добычу и транспортировку газа, поскольку условия на европейском рынке постоянно меняются.

Готовится вторая газовая директива ЕС. Первая директива была нелегким компромиссом между отдельными странами, что нашло отражение в положении о взаимности (синхронизация степени открытости энергетических рынков страны А и страны Б друг другу). Сейчас это положение является частью внутреннего регулирования ЕС, затем может стать элементом единого экономического пространства (например, для Норвегии), а впоследствии важным элементом энергодиалога между ЕС и Россией.

Примером изменений в позиции ЕС в процессе внутренней трансформации может служить история с Транзитным протоколом к Энергетической хартии, подписанной Россией в 1994 году, но еще не ратифицированной. Комплекс вопросов регулирования транзита сам по себе сложен: положения о наличных мощностях, о тарифах за транзит, о «праве первого отказа» в отношении сторон действующего транзита и т. д. По существу, обсуждалась прозрачность для российского поставщика процедур доставки газа в страны ЕС в рамках долгосрочных контрактов, то есть де-факто «дедушкина оговорка».

Совсем иная ситуация сложилась в отношении вопроса о применимости Транзитного протокола к странам – членам ЕС. Вопрос этот возник достаточно неожиданно осенью 2001-го, когда делегация Евросоюза предложила внести в текст этого протокола конкретное указание о применении его к ЕС как единому образованию. Согласно этой поправке о «региональных экономических объединениях», под определение понятия транзита подпадают только такие случаи перемещения энергоносителей, когда они пересекают территорию ЕС как целое. Тем самым ЕС снимает с себя связанные с транзитом обязательства в отношении внешних поставщиков, поскольку движение газа должно будет регулироваться внутренними законами ЕС, а не международным договором. Такое понимание транзита означает, что в отношении экспорта газа из России оно будет применяться в считанном числе случаев – например, транзит через страны ЕС в Швейцарию. С учетом расширения ЕС в 2004 году в данном случае для экспортируемых российских энергоносителей сфера применимости положений Транзитного протокола практически сводится к транзиту через Белоруссию, Молдавию и Украину, а эти вопросы могут решаться и на двусторонней основе. В то же время вопросы транзита энергоносителей через Россию из третьих стран стали бы покрываться этим протоколом в полной мере, что сделало бы его международным договором о транзите через территорию России.

Попытки поставщиков сохранить долгосрочные газовые контракты и ясность своих перспектив вполне сродни желаниям западных инвесторов найти в России устойчивый инвестиционный климат, получить «дедушкину оговорку» по крупным контрактам или заключить контракт на условиях раздела продукции. Трудные переговоры о содержании будущего режима торговли газом в ЕС шли несколько лет. За это время со скрипом, но все-таки во «Втором обобщающем докладе» Христенко и Ламуре была подтверждена важность долгосрочности контрактов: «Комиссия ясно понимает незаменимость долгосрочных контрактов на условии “бери или плати”». (Неясно, является ли это окончательной позицией Еврокомиссии, – антимонопольный директорат имеет особое мнение.)

Важное отличие газового рынка от нефтяного – это очень высокая доля транспортных издержек. Прежний баланс интересов между поставщиками и потребителями базировался на том, что производитель газа имел гарантированный многолетний сбыт и мог рассчитывать на окупаемость инвестиций. Ценовой риск у поставщика оставался, поскольку газовые цены привязаны к нефтяной корзине, что не позволяет давать четких прогнозов. Но зато поставщику не приходилось думать о розничном сбыте. Теперь газотранспортные компании ожидает трудный период адаптации, сократится число посредников.

В будущем российские поставщики смогут вести конкурентную борьбу за конечного потребителя, но риск увеличивается. Это потребует высокой эффективности управления и проработки нового подхода, доступа к местной инфраструктуре. В принципе поставщики могут и остаться в выигрыше, но твердо предсказать это невозможно. Уход от долгосрочных контрактов, переход на биржевую торговлю, на краткосрочные сделки являются одной из основных целей либерализации. И хотя политически существование долгосрочных контрактов пока подтверждено в ходе энергодиалога, в будущем определение цены на основе краткосрочных сделок – как спотовый рынок на нефтяном рынке – может переложить риски на производителя. В этом случае газотранспортная компания берет свой тариф, а разница между спотовой ценой и тарифом окажется выручкой производителя газа. Последняя может колебаться столь же заметно, как и цена нефти. Если это цель либерализации ЕС, то для обеспечения такого рынка желателен избыток газа на основных региональных рынках. Цена поставки газа в Германию (115 дол.) при высокой цене на нефть (23 дол. за баррель) гарантирует достаточно высокую прибыль. Но в случае 16 дол. за баррель нефти цена газа опускается до 80 дол., что за вычетом стоимости доставки дает 10—15 долларов. На месторождении многие новые проекты этой цены уже не выдержат. Высокие риски поставщиков с учетом коммерческого риска неизбежно отражаются на желании инвестировать.

В настоящий момент определяется будущее инвестиций в снабжение развитых или быстро развивающихся стран с большой потребностью не столько в нефти, сколько именно в природном газе. Европейское пространство – попытка объединения ради повышения конкурентоспособности континента в соперничестве с Юго-Восточной Азией (включая Китай) и НАФТА. Либеральный рынок, конкуренция среди его участников – это принятые в Европе принципы. Однако высокая цена газа для конечных потребителей в Европе – результат не столько дорогого импорта, сколько внутриевропейской системы перераспределения и высокого налогообложения.

Газ, поставляемый в центр Европы примерно по 100 дол. за тысячу кубометров, доходит по цепочке до конечного потребителя по цене 120–150 для крупных и 300–350 дол. для отдаленных и мелких потребителей. Разница между ценой поставки энергетического сырья и конечными ценами для потребителей обусловлена налоговой и социальной политикой. За счет налогов на энергоносители частично решаются социальные задачи или поддерживаются капиталовложения в энергетику следующего поколения, хотя несбалансированность налоговых систем разных стран ЕС является очевидным препятствием для торговли энергоресурсами. В каком-то смысле за счет полученных прибылей и налогов осуществляется модернизация Европы. Этому надо учиться, и это надо использовать в целях собственного развития, сделать предметом энергодиалога.

Защита экономических интересов Европы должна превратиться во взвешенную и надежную защиту интересов всех участников единого экономического пространства, если уж Россия решает к нему присоединиться. Скорость внутренних изменений в ЕС растет, и требуется все более глубокий анализ ожидаемых последствий этих изменений для России и ее компаний, чтобы четко представлять себе состояние нашего основного рынка сбыта на следующее поколение.

Российские интересы и перспективы

Формулирование целей российской энергетической политики в Европе, масштабы нашего участия в снабжении ЕС, ограничения и риски в этом процессе, использование доходов от экспорта для развития страны – на все эти принципиальные вопросы четкие ответы еще не получены. Вряд ли кто-то в России сомневается в том, что цель торговли энергоресурсами – не максимизация объема экспорта того или иного отдельного энергоносителя, а получение и реинвестирование стабильных доходов в долгосрочном плане (на 20–30 лет). Изначально позиция России была проста: как часть Европы, Российская Федерация несет определенную долю ответственности за энергетическую безопасность континента. Поэтому она вступила в энергодиалог с ЕС и готова рассматривать возможности увеличения поставок энергии при определенных условиях:

* дополнительные поставки электроэнергии сопровождаются инвестициями и передачей России технологий;

* особое внимание уделяется технологиям сбережения энергии, которое рассматривается как самостоятельный источник расширения поставок;

* свобода транзита всех наших энергоносителей в ЕС-15 через Восточную Европу (которая сейчас растворяется в ЕС);

* расширение поставок энергии охватывает не только первичные энергоносители, но и электроэнергию (в том числе с АЭС), ядерное топливо, энергоемкие товары (удобрения, металлы), нефтепродукты и так далее.

В области нефти и угля значительное число частных российских компаний конкурируют на европейском рынке, стремясь закрепиться в Восточной Европе перед ее вхождением в ЕС. Доля бывшего СССР в европейском импорте нефти составляет примерно 37 %. С учетом проектов по выходу российской нефти на рынки США и Китая эта доля будет расти, скорее всего, за счет экспорта казахстанского сырья. Российские компании, видимо, будут увеличивать поставки нефтепродуктов, хотя не обязательно с российских НПЗ. В этом смысле врастание российского бизнеса в ЕЭП идет полным ходом.

В области электроэнергии Россия заинтересована в создании мостов в Европу для повышения устойчивости систем энергоснабжения, возможности маневрировать ресурсами в течение дня, обеспечивать выход вероятного (вследствие реформы электроэнергетики) избытка мощностей на рынки Европы. Программа строительства АЭС в России может иметь и экспортную составляющую. Ситуация по ядерному топливу – отдельная проблема, потому что в данном случае все соответствующие закупки лицензируются и тем самым искусственно сдерживается доля российского экспорта, хотя это и нарушает статью 22-ю СПС. Рано или поздно российская сторона должна будет сформулировать свои приоритеты в отношении всех видов и форм поставок на экспорт.

Внутренние интересы России по тарифам на электроэнергию и газ состоят в том, чтобы избежать серьезного конфликта между экспортерами металлов и удобрений, с одной стороны, экспортерами чистой энергии – с другой, и бюджетом – с третьей. Современная система ценообразования в газовой отрасли построена на том, что вся наша газовая инфраструктура была создана в 1970–80-е годы за счет государства и в ущерб другим социальным факторам. Чтобы создать экспортную отрасль, деньги «изымались» из других отраслей и из сферы потребления населения. Советский Союз ежегодно вкладывал в газовую промышленность порядка 10–12 млрд дол. Кажущаяся дешевизна тарифов сегодня – это игнорирование стоимости строительства тогдашней инфраструктуры. Условно можно сказать, что дешевый газ внутри страны есть не только результат наших естественных преимуществ (богатые ресурсы), но и «подарок» от жителей СССР: все построено на их скрытые сбережения.

Недавно Еврокомиссия выдвинула определенные требования именно в этой области по переговорам о вступлении в ВТО. Позиция ЕС выражена комиссаром по торговле Паскалем Лами: «Ключевым вопросом для ЕС является вопрос двойного ценообразования на энергопродукты. Стоимость энергии в России искусственно занижена. Стоимость природного газа составляет лишь одну шестую мировой цены. В результате низкие цены приводят к ежегодному субсидированию российской промышленности в размере около $5 млрд. Производители могут экспортировать свои товары по неоправданно низким ценам. Этот вопрос слишком важен для ЕС, чтобы игнорировать его» (цитируется по газете «Коммерсант»).

В Евросоюзе, судя по всему, хотят, чтобы российские энергонасыщенные товары стоили дороже. В печать просачивались неофициальные сведения, что целью переговоров со стороны ЕС является цена 45–60 дол. за тысячу кубометров для российской промышленности. В результате наши энергетики получили бы больше доходов для вложения в экспортные проекты, а конкуренция для европейской металлургической и химической промышленности снизилась бы.

Резкое повышение тарифов на газ стало бы в России, во-первых, разовым ценовым шоком внутри экономики, для которой крайне важно в ближайшие годы сократить уровень инфляции. Во-вторых, здесь не учитывается эффект кросс-субсидирования промышленностью российского частного потребителя в условиях колоссального социального неравенства. Заметим, что различие между уровнем ВВП на душу населения в ЕС и России (21 тысяча дол. к 2,5 тысячи по текущим курсам) слишком велико, чтобы его можно было бы игнорировать в контексте европейского экономического пространства. Наконец, для России важны процессы либерализации внутреннего рынка газа и электроэнергии, которые приведут к естественному росту тарифов, возможно, до уровня в 40 дол. против сегодняшней цифры в 21 дол., названной в неопубликованном докладе Всемирного банка по этому вопросу (приводится по The Financial Times).

Российская позиция состоит в том, что низкие внутренние цены на энергию – естественное преимущество богатой ресурсами страны. Иными словами, население, которое десятилетиями инвестировало (через плановую систему) в развитие энергетики, имеет право на более низкие энергетические цены. Россия сегодня в основном добывает еще «старый советский» газ, но замещает его частично «новым российским». Растет потребность в ремонте трубопроводов, а с 2010 года нужно будет осуществлять масштабные проекты – освоение новых регионов и строительство транспортных систем. Повторить вложения в советских масштабах при нынешних ценах (не только низких внутренних, но и экспортных, скажем, 100 дол.) сложно, поскольку значительная часть новых ресурсов газа пойдет на замещения выбытия, а не на прирост объемов.

Для долгосрочного планирования нужны ответы на целый ряд политических вопросов. Важно знать: как будет работать консорциум на Украине и сможет ли он обновить трубы в разумные сроки? Тянуть ли балтийскую трубу в обход всех стран, что приведет к росту начальной стоимости проекта, но позволит сократить территориальные тарифы? Получат ли в процессе реформы газовой отрасли нефтяные и другие компании приемлемые финансовые условия для добычи газа внутри России? Опыт США, например, подсказывает, что для рационального долгосрочного использования энергоресурсов целесообразно осваивать малые и средние месторождения. Новый газ нефтяных компаний или небольших месторождений, разрабатываемых независимыми компаниями, в будущем мог бы помочь упорядочить газовый баланс страны и разгрузить экспортные направления. Этой же цели объективно служит и программа строительства АЭС, которая снижает будущий спрос на газ в европейской части России.

Отдельной проблемой является вопрос о том, какую долю внутреннего потребления газа ЕС готов допустить из одного источника. Официально ограничений нет, но на уровне рекомендаций говорится о 30 %, особенно в связи с большой зависимостью от российского газа будущих членов ЕС. В Большую Европу Россия поставляет сейчас 36 % газа (31 % приходится на Великобританию, 16 % на Норвегию, далее по убывающей идут Алжир, Нидерланды, Нигерия), причем внутренняя добыча ЕС, скорее всего, не превысит в обозримом будущем 300 млрд кубометров. В целях сохранения своей доли (порядка 30 %) на расширяющемся европейском рынке требуется увеличение поставок с 130 млрд куб. м до 200–210 в 2010 году. Это означает необходимость строительства примерно трех ниток трубопроводов (по 30 млрд куб. м в год каждая) и расширение добычи до уровня обеспечения таких поставок плюс учет постепенного оживления спроса в России и СНГ. В этом случае остается неясной возможность одновременного выхода на другие экспортные рынки.

Трудным вопросом остается и соотношение между поставками собственных энергоресурсов и транзитом «чужих» в Европу. Россия, конечно, будет обеспечивать пропуск энергоресурсов через свою территорию. С точки зрения обслуживания старого «советского» капитала, вложенного в трубопроводный транспорт, при различных моделях ценообразования тарифы должны бы включать стоимость его обновления.

Учитывая будущую ситуацию в ЕС-30, Еврокомиссия пытается создать в перспективе «рынок покупателя» (то есть избыток предложения) газа в ЕС путем вывода на рынок максимальных объемов сырья из отдаленных регионов: Ирана, Катара, Нигерии, Центральной Азии. При этом создать избыток могут только сами страны или компании-поставщики, если они пойдут на «опережающие» долгосрочные инвестиции в расчете на быстро растущий европейский рынок. Альтернативой для поставщиков является переход на производство сжиженного газа, что позволит экспортировать его на весь мировой рынок, как это сложилось постепенно в нефтяной промышленности. Правда, стоимость доставки пока высока, а первоначальные вложения в строительство заводов и причалов сравнимы по стоимости с новыми газопроводами. Поскольку речь идет об огромных затратах, цена ошибки в прогнозе для инвесторов здесь поистине колоссальна.

Российский энергетический экспорт в Европу пока не имеет альтернативы для обеих сторон. Необходимо определиться с экспортными приоритетами, маршрутами, стоимостью и источниками финансирования проектов. До сих пор публично не проводилось сколько-нибудь детальной проработки схем и источников крупных европейских инвестиций в экономику России. При этом нужно четко понимать, что ответственные решения по стратегии сотрудничества придется принимать, не дожидаясь, пока российская правовая среда «дорастет» до европейских стандартов. Либо поставщики, желающие расширять экспорт, инвестируют сами и несут все риски, выбирая, на какой рынок им ориентироваться. Либо европейцы инвестируют свои средства, получив гарантии того, что добываемое сырье будет поступать именно в ЕС. Чем выше неопределенность с будущими условиями продаж в Европе, тем сложнее мобилизовать для таких проектов финансовые ресурсы.

Обязанности, которые накладывает на Россию участие в общем экономическом пространстве, должны дополняться правами. Например, инфраструктурные гранты ЕС на развитие бедных районов могли бы быть частью совместного финансирования в развитие России там, где вложения в добычу энергоресурсов затрагивают экологию и условия жизни местного населения.

Мы исходим из того, что в ближайшее десятилетие ЕС и Россия будут двигаться к формированию общего экономического пространства, предусматривающего более глубокую интеграцию. Но они сохранят различия, взаимно дополняя друг друга именно на энергетическом рынке. Россия имеет полное моральное право больше знать о будущем газового рынка в Европе, поскольку всегда, даже в условиях тяжелого кризиса 1990-х годов, оставалась абсолютно надежным партнером по устойчивому снабжению континента энергией.

Решение вопроса об инвестициях в добычу и экспорт энергоресурсов возвращает нас к целям Энергетической стратегии России в целом. В большинстве стран при выработке долгосрочной стратегии необходимо учитывать меньшее количество факторов. Это одна, максимум две энергетические отрасли, обрабатывающая промышленность (цена на энергоносители), интересы населения (тарифы) и государства (налоги). В России же полноценных энергетических отраслей сразу четыре (электричество, нефть, газ, уголь), их интересы где-то совпадают, а где-то конфликтуют, причем формы собственности на компании разных секторов различны.

Речь идет о существенных для населения вопросах, поэтому России жизненно необходима долгосрочная энергетическая политика, стратегия собственного развития, увязанная с ее внешнеэкономическими аспектами, а значит, и с энергодиалогом Россия – ЕС. В конечном итоге государство, озабоченное модернизацией экономики России в целом, будет интересовать не физический объем экспорта и даже не его стоимостной объем, а реинвестируемые в развитие российской экономики доходы от экспорта.

Россия. Евросоюз > Нефть, газ, уголь. Электроэнергетика > globalaffairs.ru, 16 июня 2003 > № 2908009 Леонид Григорьев, Анна Чаплыгина