Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки

Следующая цель – мировой рынок газа
Дэниел Ергин, Майкл Стоппард
© "Россия в глобальной политике". № 4, Октябрь - Декабрь 2003
Даниэл Ергин – председатель Кембриджской ассоциации энергетических исследований (CERA) и автор книги The Prize: The Epic Quest for Oil, Money, and Power («Добыча. Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть».)
Майкл Стоппард – директор департамента СПГ в CERA и соавтор книги «Новая волна: глобальный СПГ-бизнес в XXI веке». Данная статья была опубликована в журнале Foreign Affairsв № 6 (ноябрь/декабрь) за 2003 год. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.
Резюме Зарождающийся глобальный рынок природного газа способен удовлетворить растущий спрос на электрическую энергию во всем мире. Собственные американские запасы газа истощаются, но огромные неразрабатываемые источники этого сырья в других местах планеты становятся доступными как никогда. Сегодня газ может подвергаться сжижению, перевозке и быть эффективно использован. Новая энергетическая взаимозависимость создаст новые риски – но каждый из них можно регулировать посредством надлежащей диверсификации.
Сегодня зарождается новый глобальный энергетический бизнес, и связан он с природным газом. Этот бизнес несет новые возможности и риски, создает новые взаимозависимости и геополитические группировки и окажет далеко идущее воздействие на мировую экономику. По мере того как природный газ будет становиться предметом мировой торговли, он превратится в решающий фактор удовлетворения множества насущных потребностей. Соединенным Штатам природный газ нужен, чтобы обеспечить развитие и предупредить ожидаемую нехватку энергии. Европе – чтобы оживить свою экономику. Развивающимся странам – чтобы повысить темпы роста. И всем странам без исключения природный газ необходим, если они хотят жить в более чистой окружающей среде.
Возникновение мирового рынка становится возможным как за счет строительства магистральных трубопроводов, так и благодаря изменениям, происходящим с самим природным газом. По иронии судьбы он больше не является газообразным, а сжижается посредством охлаждения. Танкеры, которыми будут перевозить сжиженный природный газ (СПГ), смогут менять свой курс в открытом море, реагируя на внезапные изменения спроса или цен. Что означает появление этого нового мирового товарного рынка? Возможность того, что электричество, на котором в США работают осветительные приборы, системы кондиционирования воздуха и промышленные предприятия, будет генерироваться из природного газа, добываемого в Индонезии или в алжирской пустыне, в акватории Тринидада и Тобаго или в Нигерии, на острове Сахалин – самой восточной части России, в холодных северных водах Норвегии или у подножия Анд.
Один из наиболее тревожащих аспектов, связанных с появлением нового глобального бизнеса, состоит в том, что этот процесс напоминает изменения конца 1960-х – начала 1970-х годов, когда США интегрировались в мировой нефтяной рынок. Всего за несколько лет Соединенные Штаты превратились из второстепенного в одного из самых крупных импортеров нефти. Всплеск спроса на нефть на мировых рынках, подстегнутый американской экономикой, способствовал возникновению условий для нефтяного кризиса 1970-х и создал взаимозависимости между странами, которые мир до сих пор не может преодолеть.
Если не считать импорта из Канады, то на протяжении более чем полувека Америка в значительной степени обеспечивалась собственным природным газом. По всей вероятности, в ближайшие пять лет США станут крупным импортером газа, а в течение десятилетия они обгонят Японию – нынешнего лидера среди импортеров. По мере того, как Америка неизбежно становится частью этого нового мирового рынка газа, не приведет ли это к новым проблемам в сфере безопасности? Или, напротив, новые взаимозависимости позволят уменьшить будущие риски?
За последнее десятилетие предметом действительно глобального бизнеса – как по характеру операций, так и по своим перспективам – стали многие товары. Природный газ до сих пор являлся исключением. Хотя торговля газом – это гигантский бизнес (его стоимость составляет более чем 500 млрд долларов в год), в силу ограниченной протяженности трубопроводов и отсутствия мирового рынка газа он развивался лишь на местном, государственном и региональном уровнях. Однако эта картина меняется, поскольку благодаря СПГ потребители смогут получать газ из богатых, но в течение долгого времени не разрабатываемых и простаивающих месторождений во всем мире.
Потребность в глобальном рынке СПГ становится насущной. Со второй половины 1990-х годов цены на газ в США удвоились, это ложится дополнительным бременем на экономику и предвещает дефицит газа. Глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен предостерег недавно: сокращение внутренних запасов газа является «очень серьезной проблемой» и одной из главных угроз национальной экономике; он решительно заявил о необходимости наращивать поставки СПГ.
На СПГ возлагаются сейчас большие надежды. Однако, чтобы полностью развить его потенциал, в общей сложности может потребоваться 200 млрд долларов, и энергетическим компаниям придется выбирать между инвестициями в СПГ и иными инвестициями. Учитывая неопределенность на мировых рынках, в сфере регулирования и государственной политики, удастся ли своевременно создать сложную систему технологий и инвестиций? Не будут ли геополитические риски сдерживать или подрывать это развитие? Способен ли природный газ удовлетворить наши потребности и оправдать наши ожидания?
РАСШИРЯЮЩИЕСЯ РЫНКИ
Природный газ, как и нефть, является углеводородом и в природе встречается либо вместе с нефтью, либо в отдельных месторождениях. Есть старый анекдот времен зарождения нефтяного бизнеса: пробурив разведочную скважину, геолог докладывает: «Плохая новость – мы не обнаружили нефти. Хорошая новость? Газа мы тоже не обнаружили». Шутка отражает тот факт, что природный газ традиционно имеет более ограниченный рынок и меньшую ценность по сравнению с нефтью. Да и к тому, что нельзя закачать в бензобак, принято было относиться пренебрежительно. В последние десятилетия, однако, преимущества газа становятся все более очевидными.
Из всех видов природного топлива газ имеет самую высокую степень сгорания. При сжигании он лишь незначительно загрязняет окружающую среду и выделяет меньше двуокиси углерода – основного парникового газа, чем нефть или уголь. Кроме того, газа на земле много. Объем всех доказанных запасов составляет более триллиона баррелей в нефтяном эквиваленте. Россия, на которую приходится 30 % известных запасов, является «газовой Саудовской Аравией». Еще 25 % выпадает на долю Ирана и Катара: газ находится в сообщающихся месторождениях «Южный Парс» и «Северное», залегающих под акваторией между обеими странами. Далее по запасам газа следуют Саудовская Аравия и Объединенные Арабские Эмираты. США, на долю которых приходится лишь 3,3 % мировых запасов, занимают шестую позицию. Государства с еще меньшими запасами (например, Индонезия и Малайзия), все же входят в число крупнейших экспортеров СПГ. Во многих других странах также имеются большие запасы газа, способные стать основой для производства СПГ. Естественно ожидать, что вследствие роста интереса к природному газу будут открыты еще более крупные месторождения. Нигерию, например, обычно считают крупной нефтяной страной. Однако для тех, кто знает о результатах геологических изысканий на ее территории, она представляется потенциально огромной газовой провинцией, в которой заодно встречается и нефть.
Современная газовая промышленность США зародилась в один из самых мрачных периодов Второй мировой войны, когда дефицит энергии угрожал успеху союзников. «Я хочу, чтобы по Вашему указанию кто-то из Ваших людей рассмотрел возможность использования природного газа, – писал президент США Франклин Рузвельт министру внутренних дел Гарольду Икесу в 1942 году. – Мне известно, что на западе и юго-западе США есть ряд месторождений, где практически не найдено нефти, но в огромных количествах находится природный газ. Этот газ так и оставлен в земле, поскольку месторождения расположены слишком далеко от крупных населенных пунктов, чтобы к ним можно было бы проложить трубопровод».
После Второй мировой войны только что созданные газовые компании наконец подвели трубопроводы к этому газу и стали перегонять его с юго-запада на северо-восток страны. Сегодня природный газ обеспечивает выработку почти четверти всей электроэнергии для экономики США. Хотя европейский рынок газа по-настоящему «развернулся» только в 1959-м с открытием крупного месторождения в Нидерландах, в настоящее время газ используется для выработки более 20 % энергии региона, и эта доля продолжает расти.
Основным источником природного газа для Европы был Советский Союз, а теперь – Россия. В 1980-х годах предложения по расширению поставок советского газа в Европу стали причиной осложнения геополитической ситуации: между США и европейским странами разгорелся самый острый спор десятилетия. Сторонники строительства новых трубопроводов из СССР полагали, что транспортируемый газ уменьшит зависимость Европы от Организации стран – экспортеров нефти (ОПЕК) и укрепит ее экономику. Противники, в основном в США, утверждали, что таким образом усилится зависимость Европы от СССР, а у Кремля появятся как политические рычаги, так и дополнительная твердая валюта для содержания своего военно-промышленного комплекса. И хотя в середине 1980-х конфликт удалось отчасти уладить в результате активных дипломатических действий, окончательное урегулирование произошло лишь с распадом СССР. Однако развитие того, что ныне представляет собой сеть трубопроводов из Сибири до берегов Атлантики длиной около 10 тыс. километров, предвещало интернационализацию газового бизнеса. О том же говорило и появление СПГ.
ЖИДКАЯ ЭНЕРГИЯ
Эффективно транспортировать природный газ – в его газообразной форме – можно только по трубопроводам. Но когда на пути возникает океан, трубопроводы не помогут. К счастью, если природный газ охладить до температуры примерно минус 162 градуса по Цельсию, он превратится в жидкость, которую можно на специальных танкерах перевозить по морю на расстояния в тысячи километров.
Затем доставленный сжиженный газ возвращается в первоначальное состояние на терминалах по регазификации СПГ. Это традиционно очень дорогостоящий процесс. Однако он очень эффективен (газ метан, будучи сжиженным, уменьшается в объеме в 600 раз) и позволяет уместить огромное количество энергии в одной грузовой емкости: за одну перевозку доставляется количество, эквивалентное 5 % газа, потребляемого в США за одни сутки.
Торговля СПГ началась в середине 1960-х годов между Алжиром, с одной стороны, и Великобританией и Францией – с другой. Но вскоре на смену этому многообещающему бизнесу пришли более дешевые поставки по трубопроводам из Нидерландов и британской части Северного моря, а затем из России и Норвегии. И только в конце 1990-х в Европе появился СПГ из Нигерии, Тринидада и Табаго и позже – Катара, где были реализованы новые газовые проекты.
Прирост СПГ, однако, произошел благодаря азиатским странам. Япония стремилась уменьшить загрязнение воздуха за счет перехода от угля и нефти к природному газу для выработки электроэнергии, но транспортировка газа по трубопроводам исключалась. Таким образом, в 1969 году Япония стала импортировать СПГ из Аляски (что продолжает делать и до сих пор). После нефтяного кризиса-1973 правительство Японии сделало ставку на СПГ из соображений энергетической безопасности, чтобы снизить зависимость от ближневосточной нефти. С тех пор Япония диверсифицировала свои источники энергетического сырья путем импорта из различных стран, таких, как Объединенные Арабские Эмираты, Австралия, Бруней, Индонезия, Малайзия и Катар. Южная Корея стала вторым крупнейшим импортером СПГ в Азии в конце 1980-х годов, а Тайвань присоединился к азиатскому клубу импортеров СПГ в 1990-х. Постоянно растущий спрос на электричество в ближайшие несколько лет вынудит войти в ряды импортеров СПГ Китай и Индию – страны с гигантскими экономиками.
В 1970-х годах, когда США начали импорт газа из Алжира, казалось, что они примкнут к странам – покупателям СПГ. Но затем растущая доступность североамериканского газа пресекла легкий «газовый» бум и привела к образованию значительного избытка внутреннего предложения (это явление известно как «газовый пузырь»). По мере того как контракты, вокруг которых разгорался конфликт, приводили к бедственному финансовому положению и тяжбам, СПГ превратился из объекта морских перевозок в объект судебных разбирательств. Терминалы по регазификации были закрыты, и в течение нескольких лет США вообще не импортировали СПГ.
Реализация азиатских и европейских проектов, связанных с СПГ, проходила в соответствии с определенным набором неписаных правил, которые можно назвать «парадигмой СПГ». Эта парадигма направлена на обеспечение того, чтобы логистическое, финансовое и коммерческое звенья цепи связывали поставщиков и потребителей контрактами, оговаривающими каждый этап процесса – от добычи и сжижения газа до его погрузки, доставки и регазификации. Для конкретных предприятий по сжижению природного газа определены и разрабатываются определенные залежи, а готовая продукция доставляется специальными судами на конкретные рынки. Все элементы таких проектов, рассчитанных на 20 лет и более, продумываются и разрабатываются самым тщательным образом еще до каких-либо серьезных инвестиций. Цены на газ рассчитываются по формулам, связывающим цены на СПГ с ценами на нефть. Таким образом, цены остаются конкурентоспособными и не зависящими от последующих решений и покупателей, и продавцов.
Парадигма СПГ была разработана по двум причинам: огромные капитальные затраты на проекты, связанные с СПГ, и неизбежная взаимозависимость между покупателями газа и его продавцами. Попросту говоря, не имеет смысла разрабатывать запасы, если нет рынка, и наоборот. Согласно данной парадигме необходимо, чтобы спрос и предложение развивались в тандеме.
Стоимость «газовых» проектов – от трех до десяти миллиардов долларов за один проект – означает, что инвесторы хотят обеспечить будущие продажи и доходы, защищая себя от непредвиденных и непредсказуемых колебаний рынка.
Эта парадигма вступает в резкое противоречие с тем, как устроен американский газовый рынок после его дерегулирования в 1980-х. Для газового рынка США не характерны долгосрочные контракты: он функционирует на основе спотовых и фьючерсных сделок и краткосрочных контрактов. Несоответствие между парадигмой СПГ и организацией газового бизнеса в США заставило многих наблюдателей прийти к выводу о том, что вряд ли США когда-либо будут импортировать значительное количество СПГ. По крайней мере, такого мнения эксперты придерживались до самого последнего времени.
НАПРАВЛЯЮЩИЙ СВЕТ
Если и существует единственная причина превращения природного газа в товар мирового масштаба, то это рост спроса на электричество. Сегодня природный газ в качестве «предпочтительного топлива» для удовлетворения быстро растущих потребностей в электричестве выбирают как развитые, так и развивающиеся страны. В США спрос растет темпами, которые составляют две трети от темпов роста экономики в целом. В развивающихся странах спрос растет гораздо быстрее. В Китае ныне потребляется в три раза больше электричества, чем в 1990 году, и рост потребления равен рекордным 17 % в год.
Газовые турбины комбинированного цикла (ГТКЦ) – это предназначенная для выработки электроэнергии технологическая новинка, идея которой была заимствована у реактивного двигателя. Она обусловила главное преимущество газа перед его конкурентами: углем, нефтью, атомной и гидроэнергетикой. Станции, оснащенные ГТКЦ, требуют меньше затрат, быстрее строятся и более эффективны в потреблении энергии, чем существующие станции, работающие на угле. Экологические соображения также укрепили позиции газа в качестве нового «предпочтительного топлива». Из всех видов природного топлива природный газ больше всего подходит для «пост-Киотской» ситуации в мире: при производстве электричества из природного газа образуется лишь 40 % углекислого газа, выделяемого при выработке электроэнергии из угля. И поскольку эти, работающие на газе, электростанции меньше по размеру и гораздо чище, их можно размещать внутри или вблизи городов, что устраняет необходимость в строительстве магистральных линий электропередач.
Государственные лидеры во всем мире проводят дерегулирование энергетического бизнеса с целью перехода от «естественных монополий» к такому рынку, на котором присутствовали бы различные игроки, торгующие и конкурирующие друг с другом. Оказывается содействие новым независимым энергогенерирующим компаниям, выходящим на рынок. Работающие на газе турбины – небольшие по размеру, дешевые, быстрые и экологически чистые – хорошо приспособлены для эры дерегулирования рынков энергии.
Технологии также воздействовали на поставки газа на этот рынок. Раньше казалось, что не удастся сократить высокие затраты на терминалы и танкеры, но фактически они снизились. Недавние технические и проектные усовершенствования привели к снижению стоимости почти на 30 %. Снижение это продолжается и поныне.
Но для формирования мирового рынка недоставало одного компонента – Соединенных Штатов.
АМЕРИКАНСКИЙ ЛОКОМОТИВ
За последние два года США продемонстрировали, что являются одним из ключевых, а в действительности ведущим рынком СПГ с высоким потенциалом развития. Только на США приходится четверть всего природного газа, ежесуточно потребляемого в мире. По мере увеличения американского импорта из Канады на протяжении 1990-х самообеспеченность в национальном масштабе плавно переросла в самообеспеченность – и взаимозависимость – в масштабе всего континента. И в довершение всего теперь уже Мексика импортирует газ из США.
В США с большим энтузиазмом восприняли технологию производства энергии из природного газа. В целом использование газа в выработке электроэнергии выросло почти на 40 % по сравнению с 1990 годом – и ожидается еще более значительный рост. За последнее время построены или скоро вступят в строй новые электростанции общей мощностью свыше 200 тыс. мегаватт. Это огромная мощность, эквивалентная более чем четверти всех энергетических мощностей страны в 2000-м и превышающая мощность всей электроэнергетики Великобритании и Франции, вместе взятых. Значительно больше чем 90 % этой новой мощности будет производиться за счет природного газа.
Однако увеличивающийся спрос на газ столкнулся с проявляющейся сегодня нехваткой природного газа в США. Традиционные источники снабжения больше не способны удовлетворить растущее вследствие повышения спроса на электроэнергию потребление газа. Неутешительные результаты бума 2000–2001 годов, когда активно велись буровые работы, стали первым индикатором этого несоответствия. С 2001-го поставки снизились на четыре процента. В предстоящие годы будут пробурены новые скважины и осуществлены новые поставки. (Ввиду истощения действующих скважин через десять лет более половины собственного газа в США будет добываться из еще не пробуренных в настоящее время скважин.) В ближайшие несколько лет может произойти умеренный скачок поставок газа, что в совокупности с ослабленной экономикой и мягкой погодой способно на какое-то время создать иллюзию отсутствия дефицита. Реальность такова, отмечает Национальный нефтяной совет США в своем новом исследовании, что потенциал геологической базы США уже исчерпан. Нехватка поставок газа и, как следствие, скачок цен на выработку электроэнергии из природного газа стали одной из причин энергетического кризиса в Калифорнии в 2000–2001 годах.
Реагируя на несоответствие между предложением и спросом в США, внутренние цены на газ выросли в два раза, что негативно отразилось на экономике. Между тем сегодняшний разрыв весьма незначителен по сравнению с тем, что может произойти через несколько лет, когда начнется фактическое снижение добычи североамериканского газа. Рост цен ударит по домовладельцам и таким зависящим от газа отраслям, как производство удобрений и пластмасс, химическая промышленность. Компании, занятые в этих секторах, уже сокращают производство и закрывают предприятия. Но в полной мере эффект роста цен на газ еще не ощущается. Когда это произойдет, предприятия будут вытеснены за пределы страны, а рабочие места – сотни тысяч или даже миллионы – потеряны. Печальным образом этот крайне болезненный процесс одновременно приведет к снижению потребления в промышленном секторе экономики. Некоторые из этих явлений происходят уже сейчас.
Сбережение энергии будет играть важную роль в смягчении проблемы, связанной с дефицитом поставок газа, однако его возможности ограничены, особенно в свете постоянного роста спроса на электроэнергию (а значит, и на природный газ), опережающего рост эффективности ее использования. Открытие новых крупных месторождений и прорывы в технологии бурения могут увеличить внутренние поставки газа. В США достаточно крупных разведочных областей: восточная часть Мексиканского залива, Скалистые горы и шельфы восточного и западного побережий. Но в настоящее время их нельзя разрабатывать по экологическим соображениям, и любые попытки получить доступ к этим районам неизбежно приведут к политическому скандалу. Строительство нового газопровода с севера Аляски (не путать с Арктическим национальным заповедником дикой природы в Аляске, вокруг которого ведутся дискуссии) обеспечит новые значительные поставки газа, но на реализацию этого проекта уйдет десять лет или больше, и даже если он будет осуществлен, то нехватка покроется лишь частично.
Таким образом, СПГ необходим для возмещения большой части дефицита поставок. В 2002 году на СПГ приходился лишь один процент американских поставок природного газа. К 2020-му его доля может превысить 20 %. Но для реализации потенциала СПГ США необходимо достаточно быстро инвестировать в терминалы по регазификации СПГ. Эти терминалы являются воротами, соединяющими мировую газовую сеть с внутренними рынками США. Разногласия на экологической почве по вопросам лицензирования и выбора участка для строительства терминалов способны сорвать инвестирование, поэтому необходимо решать их разумно и четко применять существующие нормы. Выступая перед Конгрессом, Алан Гринспен сказал: «Мы не можем, с одной стороны, стимулировать использование в США природного газа, более предпочтительного с экологической точки зрения, пока, с другой стороны, не разрешим проблему импорта СПГ в большем объеме».
И рынок, кажется, реагирует на эти потребности: для реализации уже предложено более 30 проектов по регазификации СПГ. Одни регазификационные установки будут находиться на суше, другие же на плаву в море. А для удовлетворения потребностей тех штатов, которые больше всего нуждаются в таких терминалах, но имеют наиболее строгие экологические законы, установки по регазификации могут быть построены в соседних странах: в Мексике – для снабжения Калифорнии, на Багамах – чтобы обеспечить Флориду, а в Канаде – для удовлетворения нужд Новой Англии. Чтобы преодолеть газовый дефицит США, по меньшей мере треть из предложенных проектов необходимо реализовать в ближайшие десять лет. Каждому из проектов придется пройти через сложный лабиринт процедур получения разрешений и одобрений.
Еще более серьезный вопрос – будут ли разрабатываться месторождения газа и строиться заводы по его сжижению? Ведь именно они и обеспечат поставки на терминалы по регазификации. Многое еще предстоит сделать, чтобы мечта о поставках со всего мира, обеспечивающих Америку сжиженным природным газом, воплотилось в реальность из стали и железобетона. Единственное и самое большое препятствие на этом пути – исключительный масштаб необходимого финансирования: разработка запасов для обслуживания одного терминала в США стоит миллиарды долларов. Для компаний, которые обеспечивают финансирование, проекты, связанные с СПГ, представляются лишь одним из возможных направлений для инвестирования. Таким проектам мало быть просто привлекательными – они должны быть более привлекательны, чем другие проекты. Реалистичные и своевременные переговоры между компаниями и государствами являются одним из важнейших шагов для преодоления этих финансовых трудностей.
ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ
Что может обратить вспять развитие СПГ-бизнеса? В случае высоких цен на нефть и газ перспективы нового рынка СПГ вот-вот будут давать основания для оптимизма. Однако производство не будет развиваться по прямой линии – придется преодолевать трудности и вносить исправления уже по ходу работы. Низкие цены на газ, даже если это только временное явление, способны насторожить инвесторов и замедлить рост. Для формирования мирового рынка требуется нечто большее, нежели рост спроса, многочисленные запасы и конкурентные цены. Частные компании должны предоставить необходимые финансовые и человеческие ресурсы. Государственные компании должны разрешить противоречия между коммерческой привлекательностью СПГ и другими, политическими и социальными, императивами. Банкам и прочим кредиторам необходима уверенность в финансовой состоятельности этих проектов. И все участники проектов должны быть способны выдержать взлеты и падения цен на товарных рынках.
Высокие цены на энергию могут также подорвать этот бизнес, возродив традиционный спор за раздел прибыли между правительствами и иностранными компаниями. Под воздействием спроса на рынке, финансовых трудностей или же националистических настроений правительства могут испытать соблазн пересмотреть существующие договоренности, чтобы добиться более высокой цены на свои ресурсы. В конечном счете крупные газовые проекты будут реализовываться только тогда, когда контракты станут заключаться на равных, справедливых и неизменных для всех сторон условиях. Вероятно, возникнут новые налоговые схемы, чтобы адекватно отразить уровень осознанного риска и ожидаемой доходности от инвестирования в развитие газового бизнеса, а также минимизировать разрыв между неустойчивым американским рынком газа и традиционно стабильной долгосрочной парадигмой СПГ.
Правительствам стран – потребителей газа также придется бороться с рядом искушений. В учебниках сказано: если дать рынку возможность работать, то рост цен на газ приведет к увеличению поставок, и тогда восстановится рыночный и ценовой баланс. В действительности, однако, высокие цены на газ могут также подтолкнуть правительства к принятию таких мер, которые хотя и будут политически популярными, но с экономической точки зрения окажутся контрпродуктивными. В США уже ходят разговоры об установлении контроля над ценами и ограничении потребления газа «актами о потреблении топлива». Серьезное рассмотрение этих мер увеличит риск и неопределенность новых проектов и таким образом приведет к отсрочке столь необходимых инвестиций. А уж применение подобного рода ограничений способно вообще остановить развитие.
Глобализация рынка газа поднимает также вопросы геополитического характера. Одни эксперты предсказывают, что новые интересы и взаимозависимости, появившиеся в результате торговли СПГ, упрочат отношения между странами-производителями и странами-потребителями. Другие опасаются, что это лишь создаст зависимость от импорта еще одного ключевого товара и в итоге приведет к уязвимости перед умышленными махинациями, политическими потрясениями и экономическими трудностями.
Это беспокойство нельзя сбрасывать со счётов. Мятеж исламских сепаратистов на острове Суматра в 2001 году привел к временной остановке предприятий, снабжающих Японию СПГ, хотя образовавшийся дефицит и был компенсирован за счет СПГ из других районов Индонезии. В прошлом году производство нефти было прервано в Венесуэле, где фактически разразилась гражданская война между президентом Уго Чавесом и его противниками, а также в Нигерии – в результате межэтнической напряженности и региональных конфликтов. Оба случая имели серьезные последствия для мирового нефтяного рынка. Можно легко представить себе сценарии, при которых большие объемы экспорта СПГ будут каким-либо образом заблокированы, пусть даже на короткое время. Самая правильная реакция на обеспокоенность по поводу безопасности поставок СПГ – это развивать мировой СПГ-бизнес и обеспечивать поступление больших объемов СПГ из многих стран. Гарантией того, что не возникнет излишняя зависимость от ограниченного числа поставщиков, является поддержка проектов, связанных с СПГ, во многих странах.
Что можно сказать насчет ОГЕК, то есть «газовой» версии ОПЕК? Могут ли несколько стран стать доминирующими на рынке поставок СПГ и перенять конфронтационный курс, которому следовала ОПЕК в 1970-х? Какого-либо рода объединение стран – экспортеров СПГ вполне вероятно. Многие из этих стран являются также экспортерами нефти, и не исключено, что они не удержатся от желания уподобить финансовые условия продажи газа условиям продажи нефти. Но все же эти страны будут ограничены в своих стремлениях. Во-первых, по всей вероятности, их окажется чересчур много и они будут слишком разными, чтобы сформировать единый блок. Видение мира Австралией, Йеменом и Анголой не совпадет. Более того, страны – экспортеры СПГ будут конкурировать не только между собой, но и с местным производством в странах-потребителях, и с поставками газа по трубопроводам, что также ослабит их давление. Наконец, самим странам-экспортерам необходимы также хорошие отношения с потребителями, дабы защитить свою долю рынка и продвигать дополнительные инвестиции. Следовательно, они, по всей видимости, станут с осторожностью подходить к таким действиям, которые способны прервать поток необходимых доходов, поступающих в их казну.
Эти геополитические вопросы должны служить напоминанием того, что торговля газом будет иметь и политические последствия, хотя и не обязательно в форме конфронтации. Газ – не просто еще один товар. В силу своего международного характера торговля газом является также хорошей возможностью для разных стран установить длительные отношения друг с другом, как это произошло в Азии и Европе в последние тридцать лет. Испытывающая недостаток в электроэнергии, Япония давно осознала необходимость укрепления политических связей с государствами, поставляющими ей газ. Так, инвестиции в размере 10 млрд долларов в связанный с СПГ проект «Сахалин», предусматривающий поставки российского газа в Японию, являются единственным примером столь крупного капиталовложения в Россию со стороны иностранного частного сектора. Это – грандиозное предприятие, которое существенно зависит от решимости правительств всех участвующих в проекте стран поддерживать частные инвестиции.
Газовый бизнес ожидают радикальные перемены. Он начинает приобретать глобальный масштаб и действовать по более гибкой рыночной модели. Газ действительно может стать топливом, способным обеспечить развитие во всем мире. Но чтобы эти преобразования в самом деле стали реальностью, Америке необходимо освоить рынок СПГ. К тому же присутствие США на рынке СПГ требуется для удовлетворения потребностей их собственной энергетики и экономики. Компании, разрабатывающие свою стратегию, и правительства, формирующие свою политику, должны идти одним курсом, добиваясь перемен в сфере газового бизнеса. Усиление взаимозависимости приведет к множеству рисков, но в условиях растущего многоотраслевого глобального рынка их можно нейтрализовать. И кроме того, они кажутся незначительными на фоне гораздо более серьезного риска – ведь не исключено, что США и Европа столкнутся с постоянным дефицитом природного газа. Инвестиции в СПГ крайне необходимы в ближайшее время, чтобы позже, в течение этого десятилетия, избежать более серьезных осложнений на газовых рынках и в экономике.

Нужна ли нам «ось нефти»?
© "Россия в глобальной политике". № 2, Апрель - Июнь 2003
Дэвид Г. Виктор – директор Программы по энергетике и устойчивому развитию при Станфордском университете, внештатный старший научный сотрудник Совета по международным отношениям.
Надежда М. Виктор – научный сотрудник факультета экономики Йельского университета, участвует в Программе по изучению окружающей среды при Рокфеллеровском университете. Материал составлен на основе доклада, представленного в рамках российско-американского форума при Аспеновском институте. Данная статья была опубликована в журнале Foreign Affairs № 2 (март/апрель) за 2003 год. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.
Резюме Россия и США рассматривают нефть как основу для новых партнерских отношений. Этот подход, однако, довольно опасен, так как игнорирует различие интересов обеих стран и их неспособность повлиять на глобальные нефтяные рынки. Война в Ираке способна положить конец такому «нефтяному» сотрудничеству. Гораздо более надежной основой для партнерства могла бы стать совместная деятельность по развитию и обеспечению безопасности ядерной энергетики. Именно в этой сфере лежат общие долговременные интересы двух стран.
Новые российско-американские отношения
С момента разрушения «железного занавеса» американские и российские дипломаты пытались нащупать такую особую модель отношений между Москвой и Вашингтоном, которая стала бы альтернативой вражде времен холодной войны. Но партнерство в сфере безопасности оказалось не слишком плодотворным. В том, что касалось вопросов расширения НАТО, стабилизации обстановки в Югославии и войны в Чечне, стороны ждали друг от друга не столько помощи, сколько терпимости. Широкомасштабному деловому сотрудничеству помешали административные и экономические проблемы в самой России. Новой важной темой в российско-американских отношениях постепенно становится энергетика.
В ходе кремлевского саммита в мае 2002 года Джордж Буш и Владимир Путин обещали сотрудничать в целях стабилизации положения на мировых энергетических рынках и стимулирования инвестиций в российскую нефтяную промышленность. Вскоре в Хьюстоне прошла первая в истории встреча глав энергетических отраслей США и России, в ходе которой, министр энергетики РФ Игорь Юсуфов еще раз обрисовал поставленные задачи. По итогам этой встречи была сформирована специальная рабочая группа по взаимодействию в области энергетики. В 2003-м в России пройдет следующий саммит, посвященный сотрудничеству в данной сфере. В России перспективы нового нефтяного альянса привлекли к себе исключительно пристальное внимание как журналистов, так и политиков.
Однако особых причин для энтузиазма нет. Падение цен на нефть, вызванное американским вторжением в Ирак, может в скором будущем выявить различия в интересах обеих держав. России нужны высокие цены на «черное золото», чтобы удерживать экономику на плаву, а на политике США снижение цен на энергоносители практически не скажется. Более того, те, кто рукоплескал по поводу нового нефтяного партнерства, не осознают, что правительства двух стран едва ли способны существенно повлиять на мировой энергетический рынок или даже на объем инвестиций в российский нефтяной сектор.
К тому же, сконцентрировавшись на нефтяном вопросе, Москва и Вашингтон упустили из виду атомную энергетику, а здесь у обоих государств могли бы оказаться более глубокие общие интересы. Совместные усилия по созданию новых технологий производства ядерной энергии и обращению с радиоактивными отходами может принести огромную прибыль и России, и США. От этих двух аспектов напрямую зависит жизнеспособность ядерной энергетики. Формально они включены в российско-американскую политическую повестку дня, но в действительности почти ничего не сделано для развития сотрудничества в указанной сфере. Учитывая большой научный интеллектуальный потенциал России и насущную необходимость активизации программ, направленных против распространения ядерного оружия, сравнительно небольшие дипломатические усилия и финансовые вложения могли бы обеспечить США внушительные долгосрочные преимущества.
Брак по расчету?
На первый взгляд сотрудничество в энергетической сфере – шаг мудрый. Америке нужно углеводородное топливо, а в России его много: нефть и газ составляют две пятых общего объема экспорта. В 2002 году – впервые с конца 1980-х – Россия вновь заняла лидирующую позицию в нефтедобыче. Ожидается, что в 2003-м объем добычи превысит восемь миллионов баррелей в день, и это не предел. В прошлом году российские компании осуществили первые поставки нефти на американский рынок. Символично, что часть ее была приобретена Вашингтоном с целью пополнения своего стратегического нефтяного резерва. К тому же четыре российские нефтяные компании оборудуют в Мурманске новый большой порт, планируя в ближайшие десять лет поставить в США более 10 % всей нефти, закупаемой Вашингтоном.
Америка по-прежнему остается крупнейшим мировым потребителем и импортером нефти. В текущем году около 60 % от всей нефти, используемой в Соединенных Штатах в качестве топлива, будет импортировано. Согласно данным Управления информации по энергетике США, в 2010 году этот показатель достигнет 70 % и в дальнейшем будет медленно расти, то есть зависимость от импортных энергоносителей увеличится. Хотя сегодня экономика США гораздо менее чувствительна к колебаниям цен на нефть, чем три десятилетия назад, проблемы диверсификации и стабилизации мировых нефтяных рынков по-прежнему заботят Вашингтон. Политические разногласия и опасения, связанные с войной, создают неблагоприятную обстановку в районе Персидского залива, где добывается четверть мировой нефти. Междоусобицы потрясают Нигерию, крупнейшего африканского поставщика. Венесуэла, главный производитель нефти в Латинской Америке, попытавшись увеличить свою долю в мировом экспорте нефти, способствовала глобальному обвалу цен в конце 1990-х и приходу к власти левого правительства Уго Чавеса. Позднее, в 2002 году, забастовки, направленные на свержение того же Чавеса, привели к прекращению отгрузки и повышению цен на нефть до 30 долларов с лишним за баррель. В сравнении с перечисленными странами Россия выглядит олицетворением стабильности.
И все же перспективы этого нового направления российско-американских отношений не так уж хороши. Процветанию взаимовыгодного партнерства в 2002-м способствовали высокие цены на нефть. Выдержит ли оно проверку трудными временами? Оба государства действительно основательно заинтересованы в увеличении объемов экспорта русской нефти. Америка таким образом расширяет круг поставщиков, а Россия получает и деньги, и новые рабочие места. Однако добрые отношения между двумя правительствами не могут существенно повлиять на деловую конъюнктуру, на самом деле определяющую объем частных инвестиций в российский нефтяной сектор. Более того, когда цены на нефть упадут, Москва и Вашингтон поймут, что их интересы весьма различны.
Что касается интересов России в Ираке, то здесь основное внимание приковано к иракскому долгу, оставшемуся еще с советских времен (по разным оценкам, он составляет от семи до двенадцати миллиардов долларов), и к стремлению российских компаний активно участвовать в иракских нефтяных проектах. Контракты на разработку месторождений были заключены с правительством Саддама Хусейна. Однако и то и другое можно вполне отнести к категории фикций. Любой, кому доводилось заключать арендные договора с правительством Саддама Хусейна, скажет вам, что они еще ничего не гарантируют. Руководители «ЛУКойла», крупнейшей российской нефтедобывающей компании, не строили иллюзий на этот счет и заблаговременно встретились с лидерами иракской оппозиции в надежде «застолбить позиции» на случай смены режима. Реакция Саддама, узнавшего об этих маневрах, подтвердила их худшие опасения: иракский президент разорвал контракт с «ЛУКойлом» по разработке большого месторождения Западная Курна. Россия пыталась уговорить Соединенные Штаты выступить в роли гаранта существующих соглашений, но Вашингтон почел за благо не вмешиваться. Начать раздачу лакомых кусков еще до прихода нового правительства значило бы подтвердить подозрения арабов, что смена режима – это действительно лишь прикрытие для нефтяного передела.
Россия сетует, что Ирак до сих пор не вернул ей долги, однако не будем забывать, что угроза войны привела к повышению цен на нефть на мировых рынках (с прошлого лета они возросли на пять долларов за баррель), а следовательно, Москва заработала неплохие деньги – примерно половину того, что ей должен Багдад. Согласитесь, имея дело с правителем-изгоем, которому не сегодня-завтра придется расстаться со своим креслом, не стоит особенно задумываться о том, кто именно платит вам по счетам. Главное, что они оплачены.
Первым испытанием для молодого российско-американского партнерства станут последствия войны в Ираке. Реальная проблема, с которой столкнется Россия по окончании войны, – это возможное, хотя и не обязательное падение цен на нефть, которое последует за прояснением ситуации с экспортом из района Персидского залива и возобновлением поставок из Ирака. Никто не может предсказать, насколько сильно война и диверсии ударят по нефтяным месторождениям в Ираке и соседних странах. Америка могла бы частично снять напряженность, используя нефть из своего стратегического резерва, как это было во время войны в Заливе 1991 года. Корректируя объемы выделения нефти из стратегического резерва в зависимости от состояния нефтяных промыслов послевоенного Ирака, США помогли бы рынку быстро приспособиться к колебаниям иракской нефтедобычи.
Однако использовать стратегические резервы в целях контроля цен – ход неверный и неэффективный. Следствием подобных действий может стать значительное снижение цен на нефть, а оно, в свою очередь, способно осложнить отношения между странами-потребителями и странами-поставщиками нефти, такими, как Россия. Снижение цены на один доллар означает для российского бюджета потерю миллиарда долларов. Падение цен ниже 18 дол. за баррель приведет к дефициту бюджета (в него заложена цена 21,5 доллара). А если это еще и породит сумятицу в ОПЕК, то затянувшийся период дешевой нефти больно ударит по бюджету стран-экспортеров.
На политику же Соединенных Штатов падение цен на мировом нефтяном рынке в прошлом не влияло. Американские энергетические компании, как правило, нелегко переживают такие времена, но зато это выгодно рядовому потребителю, получающему больше за те же деньги. К тому же низкие цены способствуют экономическому подъему.
Как война на самом деле повлияет на нефтяную конъюнктуру, прогнозировать, конечно, трудно. Длительный конфликт и трудный процесс восстановления страны могут лишить мировой рынок иракской сырой нефти (в 2002 году Багдад экспортировал около двух миллионов баррелей в день). Ущерб, причиненный близлежащим месторождениям в Кувейте и Саудовской Аравии, приведет к еще более острой нехватке нефти. Добавьте к этому недостаточные запасы «черного золота» и продолжающиеся беспорядки в Венесуэле – и вполне возможно, что цены взлетят до небес. Но все же самый вероятный сценарий развития событий не сулит России ничего хорошего: стремительная военная кампания в Ираке с последующим незамедлительным увеличением объемов багдадского нефтяного экспорта плюс четкая политика выделения нефти из стратегического нефтяного резерва для предотвращения спекуляций.
Нефтяной рынок как он есть
Как уже было сказано, американское и российское правительства не могут существенно влиять на цены на нефть. Причины этого коренятся в фундаментальных особенностях мирового рынка. Более половины всей нефти, добываемой на планете, открыто выставляется на едином, интегрированном мировом рынке. Внутренняя цена нефти, остающейся в странах-производителях, также образуется исходя из мировых тенденций.
Более половины всей мировой нефти расходуется в транспортном секторе, и ее доминирование на этом рынке в ближайшее время, скорее всего, сохранится. Будучи рентабельным и удобным для применения, жидкое горючее практически незаменимо для самолетов и автомобилей, то есть для таких транспортных средств, которые должны нести на себе компактный источник энергии. Почти все виды жидкого горючего производятся на основе сырой нефти. Компании и отдельные потребители могут приспособиться к колебаниям цен на бензин, изменив свой привычный способ передвижения, – например, меньше пользоваться автомобилем. Но основной фактор, определяющий объемы потребления топлива, связан отнюдь не с поведением, а с технологией. У большей части транспортной техники довольно продолжительный срок эксплуатации – 15 лет и выше, следовательно, изменение цен скажется на общем спросе на нефть еще не скоро. Так, например, в 1974 году, в самый разгар первого нефтяного кризиса, американцы стали покупать небольшие и более экономичные машины, однако общее потребление горючего начало уменьшаться только после 1978-го, когда доля малолитражек наконец возросла до значительного уровня. Сегодня средний показатель рентабельности автотранспорта в Америке опять пошел вниз из-за того, что первыми в списках продаж стоят спортивные машины, грузовики и минивэны.
Сдвиги в потреблении нефти происходят медленно, и цены на нефть на мировом рынке определяют в основном поставщики: в последние 30 лет эту роль практически полностью взяла на себя ОПЕК. Увеличение объемов экспорта российской нефти вновь заставило говорить о том, что плохие времена настанут скоро и для ОПЕК, и для ее лидера – Саудовской Аравии. Но делать прогнозы пока рано. Хотя показатель добычи нефти в странах – членах ОПЕК менялся, влияние этой организации на установленные цены значительно больше, чем ее присутствие на рынке. На формирование цены оказывает влияние не столько слаженность действий главных поставщиков, сколько их способность увеличить или сократить объем добычи нефти на пару миллионов баррелей в день (это лишь несколько процентов от общего объема мировой добычи нефти, составляющего 76 млн баррелей в день). И действительно, когда в 1973 году ОПЕК впервые успешно применила свое «нефтяное оружие», Соединенные Штаты сами были крупнейшим мировым экспортером нефти.
Стремление манипулировать рынком не единственное, что объединяет страны – члены ОПЕК. Их сплачивает и тот факт, что добыча нефти на их нефтеносных участках – дело, в общем-то, не такое уж дорогостоящее (если производитель сокращает объем поставок, то замораживаются незначительные финансовые средства) и правительства стран – членов ОПЕК, как правило, в состоянии жестко контролировать производственные решения. В России же все наоборот: структура национальной промышленности такова, что здесь поощряют не поставщиков, способных резко менять объемы добычи, а экспортеров, постоянно работающих на полную мощность. Разработка новых скважин в России обычно требует привлечения серьезных инвестиций с рынка капиталов, где на данный момент сложилась весьма непростая обстановка. Главная же проблема для российских экспортеров не бурение скважин, а создание инфраструктуры трубопроводов и портов, позволяющих организовать поставки нефти на мировой рынок. Ибо, в отличие от Саудовской Аравии, где до моря рукой подать, в России основной на сегодняшний день нефтяной регион – Сибирь – находится в самом сердце материка. На западноевропейский рынок российская нефть поступает по нефтепроводу длиной две тысячи миль с лишним. Западносибирская нефть доставляется и к Черному морю. Этот путь немного короче, но морские перевозки через узкий, забитый судами Босфор обходятся очень недешево. Новые маршруты, ведущие к Адриатическому и Балтийскому морям, требуют больших вложений. То же самое относится к строительству портов на Тихом океане, разработке новых месторождений и прокладке новых трубопроводов для экспорта западносибирской нефти в Китай. Если же деньги уже вложены в дело, то они превращаются в недвижимый капитал, что создает мощный стимул для производителя качать на полную катушку.
Приватизация нефтедобывающих предприятий и конкуренция в энергетической сфере создают условия, в которых ключевым фигурам нефтяной индустрии все труднее определить единый национальный интерес или, подобно странам – членам ОПЕК, действовать согласованно. Как и на любом конкурентном рынке, в российской нефтяной сфере есть и прибыльные ниши, и конфликтующие интересы. В связи с этим влияние нефтяного сектора на российскую политику слабее, чем влияние других отраслей энергетики, таких, как газовая или электроэнергетическая, где до сих пор доминируют единые компании. В последнем списке крупнейших нефтяных компаний мира, опубликованном в Petroleum Intelligence Weekly, десять из первых пятидесяти – российские предприятия, причем государство имеет контрольные пакеты только в двух из них, не самых больших (это «Роснефть», а также «Славнефть», акции которой выставлялись на аукцион). Напротив, каждая из одиннадцати стран – членов ОПЕК была представлена в этом списке всего одним предприятием – полностью государственным. Государству легче контролировать добычу нефти, если оно само является производителем. И наоборот, если право собственности сосредоточено в частном секторе и раздроблено, то велика вероятность того, что возобладают не картельные интересы, а факторы рынка.
Независимые инвесторы
Правительственные рабочие группы, сформированные Бушем и Путиным, мало влияют на решения, связанные с российским нефтяным бизнесом и ориентирующиеся прежде всего на состояние рынка. Практика показывает, что россияне не хотят вкладывать деньги у себя в стране. В одном только 2000-м утечка капитала из России составила около 20 млрд долларов – примерно столько же, сколько Россия заработала на экспорте нефти. В том же году, отмеченном небывалым объемом прямых зарубежных капиталовложений по всему миру, общий объем внешних инвестиций в экономику России равнялся, по данным Конференции ООН по торговле и развитию, всего 2,7 млрд долларов, что составляет лишь один процент от ее ВВП.
Инвестор, желающий вложить деньги в российский нефтяной бизнес, сталкивается с множеством препон. При этом неважно, занимается ли он разработкой новых месторождений и прокладкой трубопроводов (так называемое инвестирование в строящиеся объекты) или же хочет приобрести уже работающее предприятие («инвестирование в существующие объекты»). С приходом Путина ситуация как будто начала меняться. Повысилось доверие к российским учреждениям, официальная статистика (правда, как известно, весьма недостоверная в данной сфере) утверждает, что отток капиталов из страны замедлился. С другой стороны, инвесторы все еще опасаются инсайдерских махинаций и других осложнений. Так, например, когда в декабре 2002 года государство выставило на аукцион свой пакет акций «Славнефти», всем потенциальным иностранным инвесторам дали понять, что их участие нежелательно. Аукцион продолжался четыре минуты, три из четырех заявок были сделаны одной и той же группой лиц, и в итоге акции были проданы по цене, едва превышавшей стартовую. Низкая стоимость российских нефтяных компаний на открытом рынке указывает на то, какой невероятно трудный путь им придется пройти, прежде чем удастся сформировать соответствующие корпоративные учреждения и уверить инвесторов в том, что те ничем не рискуют. Согласно недавним исследованиям компании PriceWaterhouseCoopers, в то время как в конце 90-х западные нефтяные активы продавались по 5 дол. за баррель, цена на российские не доходила до 20 центов.
Что касается российской энергетической промышленности, то здесь от Москвы чаще всего требуют большей определенности в налоговой сфере и в сфере регулирующего законодательства. В интервью российскому журналу «Итоги» Михаил Ходорковский, президент «ЮКОСа», второй по величине нефтедобывающей компании в России, заявил: за последние несколько лет в налоговое законодательство, регулирующее энергетическую сферу, различные изменения вносились пятьдесят раз. На саммите в Хьюстоне потенциальные инвесторы вновь подняли эту тему, особо подчеркнув необходимость принятия более эффективных соглашений о разделе продукции (СРП). Подобные соглашения, часто применяющиеся в странах, где законодательная и рыночная ситуация непрозрачна и непредсказуема, призваны образовать «анклав стабильности» вокруг проекта. В типичном соглашении о разделе продукции фиксируются налоговые режимы, проясняется вопрос с собственностью на ресурсы и гарантируются платежи в форме взаимозаменяемых экспортируемых активов (например, нефти), которые не так чувствительны к колебаниям валютного курса.
Справедливости ради надо сказать, что Россия уже давно пытается обеспечить стабильность и система соглашений о разделе продукции существует здесь с 1996 года. Правда, с ее помощью так и не удалось устранить законодательные неясности, настораживающие иностранных инвесторов, а проекты постановлений, направленных на совершенствование этой системы, до сих пор не одобрены Государственной думой.
Недостаточной эффективностью нынешней системы СРП объясняются и низкие результаты российско-американского сотрудничества, направленного на привлечение иностранных инвестиций в российский нефтяной бизнес. В широком смысле слова, нефтяная индустрия в России разделяется ныне на два сектора. Первый представлен компаниями, работающими на устаревающих месторождениях Западной Сибири. Главную роль здесь играют крупнейшие российские производители нефти. Этот сектор ориентирован на инвестиции в уже существующие проекты. Нефтяные компании, на сегодняшний день в основном принадлежащие гражданам России, купившим акции по бросовым ценам, вполне могли бы использовать систему СРП. И все же они предпочитают не делать этого, так как в данном случае, благодаря прозрачности системы, откроются источники их доходов – такие, как инсайдерские сделки и трансфертные цены. Получается, что механизм, созданный для привлечения внешних инвестиций, не нужен российским предприятиям, так как им не требуются деньги со стороны.
Во втором секторе предприниматели осваивают суровые окраинные регионы: это новые месторождения в Арктике и на Дальнем Востоке, например в районе острова Сахалин. Здесь действуют как крупные российские энергетические компании, так и транснациональные гиганты. Для данного сектора жизнеспособная система СРП более важна; в этих новых областях, и географически и политически удаленных от Москвы, даже «своим людям» нелегко бывает предсказать, как повернется политическая ситуация. «Людям со стороны» выгоднее всего работать на новых участках, а также там, где применимы продвинутые технологии, позволяющие, в частности, осуществлять бурение на большой глубине и в условиях мерзлоты. Сегодня в качестве наглядных примеров деятельности по привлечению внешних инвестиций можно назвать крупные сахалинские проекты по экспорту нефти на мировой рынок и газа в соседнюю Японию и Южную Корею. Определенную роль сыграли и межправительственные контакты, особенно в тех случаях, когда инвесторам не удавалось с помощью существующей системы СРП добиться ясности в нормативных и налоговых вопросах. Действительно, при благоприятном сочетании ключевых экономических факторов правительства России и США могут способствовать заключению сделок. Подобное содействие является одной из важных задач совместной деятельности обеих стран независимо от того, происходит ли оно в рамках уже существующих институтов или структур, специально формируемых в каждом конкретном случае. Система СРП сама по себе не может создать настоящий «анклав стабильности». Инвесторы знают, что если некая сумма уже вложена в дело, то в условиях слабой законодательной базы они всегда могут стать жертвами «пересмотра соглашения».
Разнообразие, экономичность, надежность
Для формирования более долговременной политики США в энергетической области необходимо пересмотреть направления нынешней деятельности. Партнерство с Россией требует определенного баланса. Настоящей целью этого партнерства, по крайней мере, для Вашингтона, является уменьшение зависимости США от колебаний мировых цен, а для решения данной задачи не менее выгодными могут оказаться и отношения с другими потенциальными поставщиками. Вариантов много. Партнерами Америки могли бы стать и Ангола, и Бразилия, и Канада, и Мексика, и Нигерия, и, возможно, послевоенный Ирак. Каждая из этих стран способна по-своему препятствовать увеличению объемов добычи нефти, но так же, как и в случае с Россией, межправительственное сотрудничество может лишь частично повлиять на ситуацию. Более значительное воздействие оно способно оказать на объемы потребления нефти, поскольку основным препятствием росту эффективности производства зачастую является отсутствие соответствующих политических моделей и финансирования государственного сектора. Более чувствительные потребительские рынки в разных странах мира в состоянии ограничить колебания цен на нефть. По сути, новые стратегии повышения эффективности производства могут воздействовать на ситуацию на нефтяном рынке примерно так же, как и увеличение объема добычи, притом зачастую с меньшими затратами.
Для США повышение эффективности использования энергии является надежнейшим средством защиты от скачков цен на нефть. В период с 30-х до начала 70-х годов объем производства на баррель потребляемой нефти составлял 750 долларов (по нынешнему курсу). Сегодня этот показатель увеличился вдвое и равняется 1500 долларам. Такой рост частично объясняется более высокими ценами на нефть, способствующими ее бережливому расходованию, а частично – наличием законов и правил, поощряющих развитие и применение более эффективных технологий. В отчете Национального исследовательского совета США за 2002-й приводится ряд действенных способов, позволяющих еще больше повысить экономичность пассажирского автотранспорта, но, к сожалению, в последние годы американские политики никак не могут прийти к единому мнению по вопросу об экономии топлива.
Российские потребители также могли бы значительно сократить объем потребления нефти за счет более эффективного ее использования. Тем не менее в рамках нового энергетического партнерства данная тема практически не затронута. Примерно треть российской нефти используется на территории страны, но объем производства на баррель составляет всего 300 дол. (по этому показателю Россия стоит на одной ступени с Ираном и уступает Саудовской Аравии). Это объясняется наличием ценовых ограничений, перенасыщением местных рынков и долгими годами игнорирования проблем охраны природных ресурсов. Однако по мере развития российской экспортной инфраструктуры сэкономленную нефть можно будет продавать за границей по мировым ценам.
Итак, расширение круга поставщиков и всеобъемлющая деятельность по сокращению уровня потребления суть два основных условия обеспечения энергетической безопасности в Америке. Что же касается объемов импорта нефти и слаженности действий поставщиков, то эти факторы не делают Америку уязвимой перед колебанием цен. США – крупнейшая торговая держава мира, и нет оснований избегать торговли в случае с нефтью. Однако открытость нефтеимпорту должна сочетаться с диверсификацией источников и повышением эффективности потребления энергии.
Не нефтью единой
Если России и США нужна более жизнеспособная программа энергетического сотрудничества, то не стоит фокусировать внимание на сиюминутных общих интересах в нефтяной сфере. Очевидная альтернатива нефти – природный газ. Потенциал России в данной области не был по достоинству оценен министром торговли США Доналдом Эвансом на Хьюстонском саммите. Но российский газ все же мало интересует американских политиков и потребителей. Дело в том, что, в отличие от нефти, экспорт газа осуществляется, как правило, в региональном масштабе, поскольку большая часть газового топлива перекачивается по трубопроводам, а прокладывать длинные трубопроводы слишком дорого. Правда, существует другая, пока еще малораспространенная, но уже набирающая обороты практика: газ сжимают и охлаждают до жидкого состояния, после чего по ценам, установленным на мировом рынке, поставляют в отдаленные регионы, и в том числе в США. Но на данный момент лишь незначительная часть огромных газовых ресурсов России обладает характеристиками, необходимыми для того, чтобы применение данного метода было экономически выгодным. Поэтому в поисках сферы, в которой межправительственный диалог принесет действительно ощутимые плоды, России и Америке следовало бы обратиться к теме, активно разрабатывавшейся в 90-е годы, но впоследствии слишком быстро забытой обеими сторонами. Речь идет о ядерной энергетике.
По окончании холодной войны США и Россия разработали многомиллиардную программу, направленную на обеспечение безопасности огромного количества расщепляющихся материалов и ядерной технологии в России. Цель этого проекта состояла в том, чтобы предотвратить попадание этих «небрежно охраняемых ядерных материалов» в руки террористов или враждебных режимов. Программа совместного уменьшения угрозы (СУУ) предусматривала также существование фондов, из которых бы финансировалось трудоустройство российских ученых путем привлечения их к совместным исследовательским проектам и обмену специалистами. Как и следовало ожидать, ни одна из поставленных задач выполнена не была. Если в стране разрушена система централизованного контроля, а зарплаты в научном секторе снижены практически до нуля, то остановить тотальный исход специалистов-ядерщиков – задача весьма непростая. Неудивительно также, что и в Америке не смогли предоставить обещанные миллиарды для совместного проекта. Во-первых, постоянно возникали другие приоритеты, а во-вторых, периодическое несоблюдение российской стороной соглашений о контроле за вооружениями вызывало постоянные споры в Конгрессе по поводу каждого отчисления. Неоднократно предлагались интересные проекты по укреплению СУУ, однако ни один из них не получил ни должного внимания со стороны чиновников, ни финансирования. Ситуация не изменилась даже теперь, когда после трагических событий 11 сентября можно получить деньги практически под любой проект по борьбе с терроризмом.
В гражданском аспекте программа СУУ предназначена не просто для того, чтобы обеспечить российских ядерщиков работой. Россия открыла под Красноярском склады для хранения ядерных отходов и могильник для их захоронения. Теперь возможность создания «международного могильника» выглядит более реальной. Долгое время эта тема считалась запретной, но она заслуживает внимания, если мы хотим, чтобы мировая атомная индустрия отказалась от неэффективного управления хранением и переработкой ядерных отходов в малом масштабе. Также следует привлечь Россию к распространенной во всем мире деятельности по созданию новых моделей ядерных реакторов. Страны – разработчики ядерных технологий во главе с Соединенными Штатами составили всеобъемлющие и вполне осуществимые планы относительно следующего поколения ядерных реакторов деления. Российская программа в области ядерной энергетики занимает одно из первых мест в мире по эффективности подходов к материалам, необходимым для создания новых моделей реакторов. Несмотря на это, в настоящее время Россия не участвует в международном форуме «Новое поколение-4», действующем под эгидой правительства США и являющемся одним из основных механизмов международного сотрудничества по вопросам разработки реакторов и их топливных циклов. Вовлечение России в указанную деятельность, стимулирование ее сближения с другими странами, обладающими новаторскими технологиями в данной области (например, с Японией), и оказание ей помощи в обеспечении безопасного хранения ядерных веществ в соответствии с обязательствами, взятыми на себя Америкой в ходе встречи «большой восьмерки», – все это должно войти в число наиважнейших приоритетов Вашингтона.
Для противников использования ядерной энергии любой план окажется неприемлем. Но мир постепенно приходит к осознанию того, что потепление климата представляет серьезную угрозу и в связи с этим все страны должны всерьез взяться за разработку альтернативных, экологически безопасных энергетических технологий. Из основных вариантов, существующих на сегодняшний день, только атомная и гидроэнергетика позволяют получать электричество, не усугубляя при этом парникового эффекта. Но эпоха больших плотин, видимо, идет к закату, поскольку по мере распространения демократии жители многих стран высказываются против заводнения. При таком раскладе развитие ядерной энергетики выглядит, возможно, самым привлекательным вариантом.
Конечно, поддержание серьезного российско-американского сотрудничества в области ядерной энергии – задача не из легких. Но зато здесь, в отличие от нефтяного сектора, большинство рычагов влияния, необходимых для достижения эффективного взаимодействия, находятся в руках правительств. Верная дипломатическая линия может принести хорошие дивиденды, но для формирования действенного партнерства оба государства должны будут выполнить ряд условий. Российским политикам придется приложить больше усилий к преодолению проблемы, с которой постоянно сталкивались участники программы СУУ. России надо будет установить контроль над расходованием средств на местах и предотвратить исход специалистов и утечку материалов для ядерных реакторов во враждебные государства. Соединенные Штаты со своей стороны должны будут не только оказывать России стабильную финансовую поддержку, но и привлечь Москву к активному сотрудничеству в рамках существующих программ по развитию американских ядерных технологий. Сегодня все они нацелены в первую очередь не на создание технологий нового поколения, а на совершенствование и продление срока службы существующих американских реакторов.
Правительствам США и России не стоит заблуждаться относительно стабильности будущего сотрудничества. Россию не назовешь идеальным партнером: на данный момент там продолжается утечка ядерных ноу-хау, и есть подозрение, что этому способствуют сами руководители отрасли. Следовательно, планы, касающиеся, к примеру, захоронения ядерных отходов, должны обеспечивать максимальную защиту от хищения. При этом акцент нужно, наверное, сделать не только на создании постоянного могильника и всевозможных охранных систем, но и на технологиях, позволяющих физически нейтрализовать ядерные отходы. Америке не следует также забывать о том, что Россия неохотно идет на сотрудничество в вопросах, до нынешнего времени имевших отношение к военной тайне, – эта проблема затрудняла реализацию программы СУУ. Еще одна сложная тема, которую не удастся обойти, – это отношения России и Ирана. Российско-иранское сотрудничество в атомной сфере, этот вечный камень преткновения для Москвы и Вашингтона, осуществляется не только потому, что Тегеран хорошо платит, но и потому, что стороны связаны непростыми отношениями, касающимися добычи и маршрутов экспорта каспийской нефти. И здесь мы не можем положиться на судьбу в надежде, что проблема испарится сама собой: российско-иранские связи коренятся в самой географии России. И если Москва и Вашингтон заинтересованы в длительном сотрудничестве в сфере атомной энергетики, они должны разработать политическую стратегию, которая поможет им справиться с этой ситуацией.
Новый взгляд на российско-американское партнерство
Политики прилагают значительные усилия для поддержания конструктивного диалога между Москвой и Вашингтоном, однако, сфокусировав внимание на нефти, правительства обоих государств избрали сферу, в которой их сотрудничество мало что может изменить в мире. Несмотря на то что Америка – крупнейший в мире потребитель нефти, а Россия – крупнейший производитель, ни межправительственный диалог, ни солидно обставленные отраслевые конференции фактически не могут повлиять на действия частных инвесторов. Ирония судьбы заключается в том, что, хотя США сильно зависят от импортной нефти, именно Россия по причине чувствительности ее экономики к ценовым колебаниям больше всего пострадает от несостоятельной попытки двух государств регулировать цены на нефть. Если обе страны откажутся от сотрудничества в нефтяной сфере, российско-американская политическая повестка дня много потеряет, но Москва и Вашингтон упускают из виду ряд важных моментов, и прежде всего проблему ядерной энергетики.
На сегодняшний день всему миру, включая и Соединенные Штаты, нужна жизнеспособная ядерная энергетика, однако российские ядерные ресурсы не используются, а талантливые специалисты сидят без работы.

Международная безопасность в эпоху глобализации
© "Россия в глобальной политике". № 1, Январь - Март 2003
И.С. Иванов – министр иностранных дел Российской Федерации.
Резюме Надежды начала 1990-х годов на решительный рывок к новой, более безопасной системе мироустройства пока не оправдались. От того, какой путь обеспечения своей безопасности изберет международное сообщество в условиях глобализации, будет зависеть облик нашей планеты в грядущие десятилетия.
Уже более десятилетия прошло с тех пор, как человечество освободилось от пресса идеологической, политической и военной конфронтации времен холодной войны. Сообщество государств далеко отошло от смертельной пропасти ядерной войны, у края которой оно стояло сорок лет назад, в дни Карибского кризиса.
Вместе с тем приходится признать, что надежды на решительный рывок к новой, более безопасной системе мироустройства, столь большие в начале 1990-х годов, пока не оправдались. На смену угрозе тотального ядерного уничтожения цивилизации пришли новые опасности и вызовы. Это – терроризм и сепаратизм, национальный, религиозный и другие формы экстремизма, наркоторговля и организованная преступность, региональные конфликты и угроза распространения оружия массового уничтожения (ОМУ), финансово-экономические кризисы, экологические катастрофы и эпидемии. Все эти проблемы существовали и раньше, но в эпоху глобализации, когда мир стал намного более взаимосвязанным и взаимозависимым, они стали быстро приобретать универсальный характер, реально угрожая региональной, а нередко и международной безопасности и стабильности. Одновременно – и это следует подчеркнуть особо – они в гораздо большей степени затрагивают повседневную жизнь миллиардов людей. Доказательство тому – волна беспрецедентных по масштабам и жестокости террористических актов, прокатившаяся от Нью-Йорка до острова Бали и Москвы.
Почему же создание новой системы международной безопасности, жизненно важной не только для государств, но и для их граждан, идет столь медленно и трудно? Каковы главные факторы, определяющие динамику и существо новых опасностей и вызовов, с которыми сталкивается человечество в начале XXI века? А главное – что должно предпринять мировое сообщество для того, чтобы действительно надежно защитить себя от этой новой волны угроз?
Cвет и тени глобального мира
Все более влиятельным «архитектором» новой повестки дня международной безопасности становится глобализация. Она оказывает противоречивое воздействие на эволюцию отношений государств в этой ключевой сфере.
С одной стороны, глобализация содействует ускоренному развитию производительных сил, научно-техническому прогрессу, все более интенсивному общению государств и народов. Таким образом она объективно способствует созданию человечеством ресурсной базы и интеллектуального потенциала для обеспечения международной безопасности на качественно новом уровне. Рост взаимозависимости стран и народов во всех сферах бытия помогает и формированию новых политических подходов, нацеленных на создание демократических многосторонних механизмов управления международной системой, а значит, и надежного решения проблем безопасности.
И в то же время процессы глобализации, в основном развивающиеся стихийно, без коллективного направляющего воздействия мирового сообщества, усугубляют целый ряд застарелых проблем международной безопасности, порождают новые риски и вызовы.
Резко повышается роль внешних факторов в развитии государств. При этом из-за различий в финансово-экономической мощи взаимозависимость между странами приобретает все более асимметричный характер. Если узкая группа ведущих индустриальных государств играет в основном роль субъектов глобализации, то огромное большинство остальных превращается в ее объекты, «дрейфующие» на волнах финансово-экономической конъюнктуры. В результате усугубляется неравномерность социально-экономического развития мира. Очевидно расслоение мировой экономики на «зоны роста» и «зоны застоя». Так, в 1998 году на десять ведущих государств-получателей иностранных инвестиций приходилось 70 % их общего объема, а для стран с низким уровнем развития этот показатель составлял менее 7 %. Если в 1960 году доходы богатейших 20 % населения мира в 30 раз превышали доходы 20 % беднейших, то к 2002-му этот разрыв увеличился еще в три раза. В настоящее время доход половины населения Земли меньше двух долларов в день. Около миллиарда человек не имеет работы, а среди работающих почти 89 % лишены социальных гарантий.
Нарастающая неравномерность развития различных стран и регионов способствует усугублению неустойчивости мирового экономического роста, накоплению кризисного потенциала в международной финансовой и торгово-экономической системе. Как отмечают авторитетные западные специалисты, пока мировому сообществу не удалось решить коренные проблемы в этой сфере: создать надежные страховочные механизмы для предотвращения, локализации или тушения финансовых кризисов, преодолеть «раздробленность институциональной архитектуры международной экономической системы, которая, по сути, делает невозможным решение проблемы взаимозависимости эффективным и последовательным путем».
Замедление темпов мирового экономического роста в последние годы привело и к торможению темпов глобализационных процессов. Потоки инвестиций, товаров, ресурсов, научных инноваций «локализуются» в узком кругу наиболее развитых стран. Это уменьшает и без того скромные экономические выгоды, которые получала от глобализации большая часть человечества. В то же время социальные, культурные, морально-психологические последствия глобализации уже приобрели собственную инерцию и все глубже воздействуют на многие страны и общества. Происходит массированный «экспорт» негативных последствий глобализации в Третий мир. Так же, как эпидемия ударяет прежде всего по ослабленным людям, слабейшие члены мирового сообщества несут больший ущерб от роста негативных последствий глобализации, чем страны, защищенные своей финансово-экономической мощью. Таким образом, спад динамики глобализации ведет к тому, что разрывы в темпах и направленности социально-экономического развития целых регионов мира не только не сокращаются, но и увеличиваются.
Закономерным результатом такой «модели» глобализации является усугубление ее негативных социальных и политических последствий для большей части человечества. Рост ксенофобии на одном, относительно благополучном, «полюсе» человеческого общества сопровождается радикализацией требований более справедливого мироустройства на другом, бедствующем. Возрождается – уже на новой основе – тенденция к глубокой идеологизации международных отношений, казалось бы отошедшая в прошлое вместе с холодной войной.
Усиливая взаимозависимость государств в сфере безопасности и экономики, глобализация ведет к глубоким изменениям приоритетов их курса на мировой арене, заставляет по-новому взглянуть на арсенал внешнеполитических средств, способствует быстрым изменениям повестки дня мировой политики.
Меняется содержание понятия «мощь государства». При сохранении значительной роли военно-силового компонента на первый план все больше выдвигаются экономические, финансовые, интеллектуальные и информационные ресурсы влияния на партнеров и оппонентов.
Факторы, облегчающие или, напротив, затрудняющие доступ государств к благам глобализации, все активнее включаются в арсенал стратегий обеспечения национальной безопасности. Глобализация и манипулирование ее ходом все чаще используются в качестве орудия политического давления. На эту особенность нынешнего этапа развития международных отношений указывается в подготовленном в ООН докладе «Влияние глобализации на социальное развитие». В документе, в частности, отмечается, что «обеспокоенность по поводу глобализации отчасти объясняется тем, что на национальную политику того или иного государства все чаще сильное влияние оказывает политика, проводимая за его пределами». Инструменты такого воздействия многообразны. Это и «инвестиционно-кредитная дипломатия», использующая острую потребность большинства стран мира в зарубежных капиталовложениях и займах. И информационная дипломатия, нацеленная на доминирование в глобальном информационном пространстве. И «политическая инженерия» – комбинированное использование экономических, информационных и военно-политических рычагов для «конструирования» нужных «партнеров» – правительств, готовых принять навязываемые им извне условия решения международных и внутренних проблем.
В целом процесс формирования новой системы международных отношений после окончания холодной войны приобрел затяжной и во многом неуправляемый характер. Создалась ситуация, несущая в себе большой кризисный потенциал и одновременно мало приспособленная к предотвращению и урегулированию глобальных проблем безопасности на коллективной основе. Отсутствие эффективных механизмов координации действий и учета интересов широкого круга государств может быть использовано как повод или оправдание тезиса о том, что обзаведение оружием массового уничтожения, пусть даже в ограниченном количестве, становится чуть ли не единственным способом гарантировать свою безопасность в нестабильном и труднопредсказуемом мире. Опасность положения состоит в том, что, если не предпринять срочных мер, угрозы международному миру и безопасности могут разрастись до таких масштабов, когда мировое сообщество будет не в состоянии не только справиться с ними, но и удержать ситуацию под контролем.
Угрозы старые и новые
Каковы наиболее острые проблемы международной безопасности на нынешнем этапе развития глобализации? Насколько эффективны усилия мирового сообщества по их решению?
Международный терроризм вырастает в стратегическую угрозу безопасности человечества. Грозным симптомом этой болезни стали чудовищные по жестокости и количеству жертв теракты, прокатившиеся по миру в последние месяцы.
Террористы различных мастей непрерывно меняют методы, средства и тактику борьбы, отыскивают новые цели для своих действий. Население крупнейших мегаполисов планеты и стратегически важные морские перевозки энергоресурсов, компьютерные системы жизнеобеспечения современного государства, транспортная, туристическая, банковская инфраструктура мира – это далеко не полный перечень целей уже состоявшихся и возможных в будущем атак. Главное же – лидеры экстремистских группировок все активнее стремятся посеять рознь, играя на застарелых стереотипах насчет «плохих» и «хороших» террористов. Они дестабилизируют обстановку в отдельных странах через разжигание религиозной и национальной вражды и сепаратизма, ищут – и порой находят – слабые звенья в глобальной цепи – правительства, которые по причине внутренней слабости или из-за близоруких внешнеполитических расчетов склонны заигрывать с международным терроризмом.
Реагируя на брошенный террористами вызов, мировое сообщество смогло сплотиться, чтобы сообща противостоять этой новой глобальной угрозе. Впервые со времен Второй мировой войны создано столь широкое объединение государств – антитеррористическая коалиция, которая уже продемонстрировала свою эффективность в Афганистане, где был нанесен мощный удар по логову международного терроризма. Принципиально важно, что координирующую роль в этих усилиях играет Организация Объединенных Наций.
Набирают силу региональные механизмы антитеррористического взаимодействия, в том числе в рамках Содружества Независимых Государств и Шанхайской организации сотрудничества, призванные поставить серьезный заслон распространению терроризма в Центральной Азии. Важный потенциал противодействия террору заложен в новом качестве партнерства России со странами НАТО и Евросоюзом. Общая задача мирового сообщества – сохранить и развить обретенный опыт взаимодействия в рамках коалиции, избегая таких односторонних действий, которые могли бы ее подорвать.
Именно ООН призвана и дальше гарантировать, чтобы усилия в борьбе с новыми угрозами и вызовами опирались на прочную основу международного права.
Защита прав и свобод своих граждан – обязанность любого государства. Право на жизнь – главное из них. Но именно жизни простого человека угрожают террористы. Мировое сообщество обязано обеспечить гражданам право на надежную защиту от терроризма.
Решение данной задачи возможно, если под эгидой ООН удастся выработать действенный кодекс защиты прав человека от терроризма, направленный на:
– предупреждение и пресечение актов терроризма;
– противодействие финансированию терроризма;
– уголовное преследование лиц, совершивших акты терроризма или иным образом причастных к ним;
– обеспечение неотвратимой ответственности и наказания таких лиц;
– предоставление помощи лицам, пострадавшим от терроризма, в том числе путем финансового содействия, их социально-психологической реабилитации и реинтеграции в общество;
– эффективное международное сотрудничество для достижения перечисленных целей.
В условиях глобализации новое звучание приобретают многие «классические» проблемы международной безопасности.
Устойчивость и надежность формирующейся международной системы XXI века напрямую зависят от поддержания и укрепления стратегической стабильности. В условиях глобализации роль этого фактора не только не уменьшается, но и, напротив, по многим параметрам возрастает.
С одной стороны, поддержание стабильных партнерских отношений между ядерными державами, недопущение возрождения гонки стратегических вооружений приобретают особое значение для укрепления атмосферы взаимного доверия и предсказуемости на мировой арене – ключевых предпосылок развития широкого международного экономического сотрудничества, основы процесса глобализации. В то же время ускорение научно-технического развития, стимулируемое глобализационными процессами, объективно формирует предпосылки для создания все более мощных систем оружия. Реализация этих возможностей обернулась бы для человечества возобновлением гонки самых разрушительных видов оружия, отвлечением все более значительных средств на непроизводительные цели. Разрастание стратегических арсеналов, весьма вероятно, спровоцировало бы новый раунд распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки. Излишне говорить, какие последствия будет иметь эта «цепная реакция» для обстановки во многих районах мира и для перспектив международной безопасности в целом.
В этой связи особое значение – причем не только с военной, но и с политической точки зрения – имел Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, подписанный президентами России и США в ходе их встречи в Москве в мае 2002 года. Принципиально важно, что в данном документе подтверждена объективно существующая взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными вооружениями. Таким образом, этот договор призван существенно восполнить правовой вакуум в сфере стратегической стабильности, образовавшийся в результате одностороннего выхода США из Договора по ПРО. Московский договор, заключенный в пакете с другими документами по стратегическим вопросам отношений России и США, нацелен на закрепление новых взаимоотношений между обеими странами, радикально изменившихся со времен холодной войны. Он обеспечивает необходимый уровень контроля, транспарентности и предсказуемости в развитии крупнейших стратегических арсеналов планеты, что исключительно важно для поддержания атмосферы доверия на глобальном уровне.
В то же время в сфере стратегической стабильности остается немало нерешенных вопросов, часть из которых, увы, усложняется вследствие односторонних действий Вашингтона. Речь идет в первую очередь о планах создания национальной системы противоракетной обороны США. Они способны спровоцировать ответные шаги со стороны ряда ядерных держав, вызвать «региональную» гонку ракетных и противоракетных вооружений.
Гораздо большую, чем прежде, остроту приобретает в условиях глобализации проблема нераспространения оружия массового уничтожения. Сама опасность попадания ядерных, химических, биологических вооружений или их компонентов в руки террористических или экстремистских группировок многократно повышает разрушительный потенциал международного терроризма. Отсюда – особая важность наращивания усилий по укреплению режимов нераспространения оружия массового уничтожения и средств его доставки.
При этом создание новых режимов в области нераспространения ОМУ и контроля над вооружениями отнюдь не означает отказа от действующих режимов и соглашений. Они – общий защитный механизм всех государств мира, причем весьма надежный и проверенный временем. Неоправданное разрушение ключевых элементов международно-правовой структуры нераспространения способно усугубить военно-стратегическую ситуацию в мире, подорвать глобальную безопасность.
Напротив, первоочередная задача сейчас – добиться «универсализации» важнейших договоров о нераспространении ядерного оружия и о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний. В ракетной сфере необходимо развертывание устойчивого переговорного процесса, нацеленного на заключение международной договоренности о глобальном режиме нераспространения ракет и ракетных технологий.
Неотъемлемая часть процесса нераспространения – предотвращение вывода оружия в космическое пространство. Назрела необходимость разработки всеобъемлющей договоренности, цель которой – сохранить космос в качестве зоны, свободной от оружия любого рода.
Еще одна извечная угроза международному миру, по-новому раскрывающаяся в условиях глобализации, – региональные и глобальные конфликты. Болезненная реакция значительной части общества в развивающихся странах на перекосы глобализационных процессов сказывается на динамике многих конфликтов. Подъем политического и религиозного экстремизма во многих «горячих точках» многократно затрудняет поиск компромиссов, ожесточает всех участников конфронтации, способствует формированию своего рода пояса нестабильности от Косово до Индонезии.
Мировое сообщество смогло в последние годы добиться прогресса в восстановлении мира и согласия в отдельных регионах мира. В первую очередь следует указать на ощутимое продвижение, достигнутое при весомом участии ООН в постталибском обустройстве Афганистана, а также на принятие Советом Безопасности ООН важнейших практических решений в поддержку всеобъемлющего урегулирования на Ближнем Востоке, на преодоление кризисов в ряде стран Африки.
И все же до радикального снижения числа и интенсивности вооруженных конфликтов пока далеко. Прежде всего это относится к ситуациям на Ближнем Востоке и вокруг Ирака. Этот комплекс связанных между собой конфликтов все явственнее превращается в невралгический центр не только глобальной безопасности, но и глобальной экономики – и из-за дестабилизирующего воздействия на международный рынок энергоносителей, и из-за негативного влияния на мировую экономическую конъюнктуру в целом. Перевод обоих конфликтов из сферы силовой конфронтации в плоскость политических переговоров на основе международного права – насущная задача укрепления уже не только региональной, но и глобальной безопасности.
Во все времена и по всему миру терроризм и экстремизм пытались искать себе оправдание в сохраняющейся социально-экономической нестабильности и бедности. Признавая наличие этих серьезных проблем, следует самым решительным образом подчеркнуть, что терроризму нет и не будет никаких оправданий. Вместе с тем построение устойчивой и справедливой мировой финансово-экономической структуры, несомненно, помогло бы в борьбе со многими опасными вызовами человечеству. В ходе недавней серии крупных международных форумов – Международной конференции по финансированию развития в Монтеррее, Всемирного продовольственного саммита в Риме, Всемирного саммита по устойчивому развитию в Йоханнесбурге — были приняты решения, призванные подрубить корни наиболее угрожающим диспропорциям в мире. Дело теперь за реализацией достигнутых договоренностей.
Не менее масштабные задачи стоят перед мировым сообществом в области охраны окружающей среды. Стихийные бедствия, обрушившиеся летом 2002 года на многие регионы нашей планеты, еще раз наглядно подтвердили, что решение экологических проблем нельзя откладывать, иначе под угрозой окажется само выживание грядущих поколений. И в сфере экологии будущее за многосторонними шагами, исключающими эгоизм отдельных государств. Скоординировать международные усилия в этой области призвана инициатива президента России о проведении в Москве осенью 2003-го Всемирной конференции по изменению климата.
Подытоживая этот краткий анализ современных угроз и вызовов международной безопасности, можно сказать: человеческое общество заметно активизировало поиск новых, более эффективных ответов на проблемы, которые глобализация ставит перед ним в сфере безопасности. Однако усилия эти пока во многом разрозненны, не сведены в единый комплекс мер, не покрывают весь спектр угроз и рисков. Что следует предпринять в этих условиях?
Солидарный ответ на угрозы и вызовы
В принципиальном плане возможны два пути решения проблем безопасности в эпоху глобализации.
Первый – путь односторонних действий. Сторонники такого выбора отражают, как правило, мнения, бытующие в ведущих государствах Запада. Суть их рассуждений: масштаб проблем, рождаемых глобализацией, таков, что даже совокупных ресурсов развитых стран недостаточно для их решения. А раз так, то целесообразнее «выплывать в одиночку», создавая с помощью протекционистских мер и односторонних, часто силовых, решений некие «островки экономической и политической стабильности».
Как представляется, подобный вариант ответа на вызовы современности неприемлем ни по этическим, ни по чисто прагматическим соображениям. Соблазн односторонних действий для получения максимальных выгод от глобализации и для защиты от ее негативных последствий провоцирует рост соперничества, пренебрежение международным правом и многосторонними институтами. Такой путь может дать краткосрочную выгоду, но ущерб будет долгосрочным: возрастет опасность расшатывания основ международного правопорядка, падения управляемости развития мировой политики, «расползания» гонки вооружений.
Другой путь – коллективный поиск решения двух взаимосвязанных задач. Первая, неотложная – обезопасить себя от множащихся угроз и рисков политического, экономического, криминально-террористического характера. Вторая, на длительную перспективу – разработка стратегии управления глобализацией, с тем чтобы расширить ее позитивное воздействие на все народы, а не только на ограниченный круг «избранных».
Ключ к поиску эффективных решений проблем безопасности видится в создании Глобальной системы противодействия современным угрозам и вызовам. Такая система должна быть предназначена для решения реальных проблем в сфере безопасности, отвечать жизненным интересам каждого государства, обеспечивать международную стабильность и устойчивое развитие на длительную перспективу.
Для эффективного функционирования подобной системы необходим общепризнанный координирующий центр, способный сплотить вокруг себя мировое сообщество. Такой центр уже есть – Организация Объединенных Наций с ее уникальной легитимностью, универсальностью и опытом.
Сегодня можно констатировать, что процесс формирования Глобальной системы начался, и начался успешно. Ее прообразом и одновременно важной несущей конструкцией является международная антитеррористическая коалиция, сеть механизмов и соглашений, созданных ее участниками. Опыт создания и функционирования данной коалиции позволяет сформулировать ключевые параметры системы сотрудничества, которая призвана обезопасить человечество от гораздо более широкого спектра вызовов и рисков.
Совершенно очевидно, что создаваемая система должна быть:
– глобальной, так как современные вызовы представляют собой планетарную опасность, и ответы на них необходимо давать на общемировом уровне;
– всеобъемлющей по охвату, так как каждая из современных угроз несет в себе колоссальный разрушительный потенциал, поэтому все эти проблемы без исключений должны находиться в сфере деятельности системы;
– обеспечивающей принятие комплексных решений, так как между новыми угрозами и вызовами зачастую имеется прямая взаимосвязь;
– универсальной по составу участников, поскольку современные угрозы направлены против безопасности и благополучия всех членов мирового сообщества в целом и каждого в отдельности.
Наконец, создаваемая система должна стать эталоном международной законности, так как ее сила – в опоре на принципы и нормы международного права, прежде всего Устава ООН.
Опыт, накопленный при решении первой, неотложной задачи, даст возможность надежно решить вторую, перспективную: разработать международную стратегию управления глобализацией.
Президент России В.В. Путин определил суть российского подхода к проблеме создания такой стратегии в приветствии участникам международной конференции «Форум–2000», проходившей в сентябре 2000 года в Нью-Йорке. Российский лидер подчеркнул: «На рубеже веков человечество нуждается в серьезном осмыслении мощных глобальных тенденций, проявляющихся в экономике, в сфере культуры и информации. Будущее за теми, кто научится управлять этими процессами, заставит их работать на благо людей. Мы должны позаботиться о том, чтобы глобализация стала социально ориентированной, чтобы народы мира в равной мере могли пользоваться плодами научно-технического и интеллектуального прогресса».
Общей целью такой стратегии должно быть придание глобализации социально ответственного характера, обеспечение всем народам доступа к ее преимуществам. Человечеству вполне под силу создать или укрепить механизмы, способные поддерживать стратегическую стабильность, предотвращать крупные региональные конфликты, ограничивать перерастание обычных колебаний финансовой и экономической конъюнктуры в катастрофические кризисы, предсказывать возможные «шоки», быстро мобилизовывать ресурсы для ликвидации их последствий.
Принципиально важно заложить в основу такой стратегии морально-этические принципы, разделяемые всеми членами мирового сообщества, и в первую очередь идею социальной солидарности человечества. Сам процесс выработки такой стратегии должен носить широкопредставительный, коллективный характер, учитывать подходы и позиции как отдельных государств, так и ведущих региональных объединений при главенствующей роли Организации Объединенных Наций.
Без преувеличения можно сказать: от того, какой путь обеспечения своей безопасности изберет мировое сообщество в условиях глобализации, будет зависеть облик нашей планеты в грядущие десятилетия. Надеюсь, что императив солидарных действий перед лицом общих опасностей возобладает над рефлексом «спасения в одиночку» и человечество сделает выбор в пользу демократического многополюсного миропорядка, гарантирующего поступательное развитие и равную безопасность для всех государств.

XXI век: расходящиеся дороги развития
© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002
Л.М. Григорьев — к.э.н., ведущий научный сотрудник ИМЭМО РАН, член Научно-консультативного совета журнала "Россия в глобальной политике".
Резюме Развивающийся мир, к которому сегодня относится и Россия, не догонит мир развитой. На рубеже тысячелетий темпы роста основных групп государств выровнялись. Это означает, что разрыв между ними не преодолевается, а консервируется, сближение уровней развития практически невозможно. Шанс совершить прорыв, направив на цели развития средства, освободившиеся после окончания холодной войны, был упущен.
Насколько устойчива экономическая ситуация в мире? Отвечая на этот вопрос в середине 1990-х годов, большинство политиков и аналитиков были настроены оптимистически: развитые и развивающиеся страны демонстрировали высокие темпы роста, к тому же большая группа государств перешла от планового хозяйства к рыночному. Сегодня процессы, происходящие в мировой экономике, дают серьезные основания для тревоги. На рубеже тысячелетий темпы роста основных групп стран (развитые, развивающиеся и переходные) сблизились и стабилизировались (см. график 1). Это означает, что разрыв между ними не преодолевается, а консервируется, сближение уровней развития практически невозможно. Напротив, эти группы будут следовать по расходящимся дорогам, постепенно отдаляясь друг от друга.
График 1. Динамика реального ВВП развитых, развивающихся и переходных стран за 1990–2003 гг. (в процентах)
Источник: МВФ (сентябрь 2002 г.), МБРР.
Развитые страны — нервный рост
Что происходит в развитом мире и есть ли основания для панических предсказаний, которыми обывателя исправно пугают газеты? В целом можно констатировать, что группа развитых стран находится в “хорошей форме”. К концу 2002-го стало ясно, что США преодолели прошлогоднюю рецессию. Американский подъем 1991–2000 годов был одним из самых мощных и самым продолжительным в истории — без обычного спада посредине десятилетия. В основе его лежали огромные капиталовложения и “дивиденд от мира” (результат окончания холодной войны), который наряду с другими факторами позволил в течение трех лет сводить бюджет с профицитом. Биржевой крах “проколол” спекулятивный “шарик”, но вложенные ресурсы никуда не исчезли и будут давать растущий эффект. Промышленное производство выросло в полтора раза. Несмотря на экономические проблемы 2001-го, США ощутимо увеличили военные расходы и расходы на безопасность. (Причем эти траты являются не столько финансовыми потерями бюджета, сколько стимулом роста спроса.) Теперь же, когда кризис в основном миновал, США получат новые материальные возможности для укрепления своей роли в мире.
В принципе, весь развитой мир начинает выходить из застоя прошедших двух лет (хронические проблемы испытывает только Япония). В 2002–2003 годах впереди, видимо, останутся США, зона евро будет двигаться медленнее. Согласно прогнозу МВФ на 2002–2003 годы, реальный ВВП в развитом мире вырастет на 2,7–2,8 %. Реальные цены на импортируемые развитыми странами первичные товары из развивающихся стран ниже уровня 1990-го. Бюджеты развитого мира сбалансированы лучше, чем когда-либо. Так что 29 стран, представляющих примерно 56 % мирового ВВП по оценкам МВФ [1], могут ожидать возврата к циклическому росту.
Конечно, темпы роста ниже, чем предполагалось, но какой-либо непосредственной угрозы развитию нет. Как и всегда на выходе из кризиса, нет полной ясности, какая отрасль возьмет на себя функцию очередного локомотива роста и что станет основой подъема. Важно, однако, что постиндустриальное общество уже не зависит от ограниченного набора отраслей.
При этом в развитом мире ощущается нервозность, которой не было в 1990-е годы. Обусловлена она главным образом внешними, а не внутренними факторами. В экономике это вопрос устойчивости поставок нефти, цены на нефть и газ, а также корпоративные скандалы и затянувшиеся биржевые потрясения, которые, как правило, предшествуют кризису, а не происходят на стадии перехода к росту. Инстинктивное желание инвесторов уйти в безопасные регионы, по сути дела домой, подкрепляется ощущением конфликтности в политической сфере (Ближний Восток, Ирак, Балканы, общая угроза терроризма). Дискомфорт создают также нерешенные глобальные проблемы: загрязнение окружающей среды, изменения климата, бедность, рост наркотрафика.
Среди внутренних проблем развитого мира отметим главную — ослабление позиций среднего класса. В Европе это подогрело правые, расистские и антииммигрантские настроения, особенно ярко проявившиеся во время недавних парламентских выборов во Франции и Нидерландах. Нервозность усугубляется сложными процессами интеграции, которые заставляют европейцев интенсивно искать способы адаптации к новым условиям существования. Совокупность всех этих факторов вынуждает ведущие державы в большей степени концентрироваться на собственных проблемах, тогда как их интерес к общемировому развитию снижается. Попытки совместить жесткую бюджетную дисциплину (особенно в ЕС) с социальной поддержкой собственных “бедных и обиженных”, растущая вовлеченность европейцев в операции США и НАТО по поддержанию стабильности (Балканы, Азия и пр.) также не стимулируют притока ресурсов в развивающийся мир. После 11 сентября 2001-го все отчетливее проявляется “синдром осторожности” в отношении других стран, особенно в том, что касается долгосрочных инвестиций в зоны военного риска. В нынешней ситуации Запад, похоже, больше озабочен защитой собственного образа жизни и развивается сам по себе, продолжая отдаляться от остального мира.
Нефть — дело деликатное
Особняком стоят страны-экспортеры нефти, особенно члены ОПЕК, сочетающие ряд признаков развитых и множество признаков развивающихся стран. Их отличают относительно высокий уровень дохода на душу населения (в арабском мире) и вообще наличие собственных стабильных источников дохода. В то же время для них характерны монокультура производства и экспорта, низкий уровень развития обрабатывающей промышленности и услуг, часто архаичные политические системы, большие госрасходы, экспорт (в ряде случаев бегство) капитала и ограниченные возможности развития. Колебания доходов настолько велики, что условия роста весьма своеобразны и отличаются как от развитых, так и развивающихся стран [2]. Эти страны, как правило, почти не заимствуют у международных финансовых организаций, но обременены частными долгами.
Развитым странам на фазе выхода из кризиса нужна стабильность нефтяных цен, при этом чем они ниже, тем лучше. В 1990-е годы доходы стран ОПЕК составляли примерно 120–160 млрд долларов в год. За падением до 104 млрд в 1998-м последовал взлет до 250 млрд в 2000 году с постепенным снижением до 175 млрд в 2002-м [3].
Колебания цен и доходов приводят к серьезной неравномерности в торговых и платежных балансах не только стран-экспортеров нефти в том числе например России, но и импортеров. Они затрагивают циклические процессы в развитых странах, но одновременно могут усугубить кризисы, например, в Аргентине и Бразилии, которые испытывают трудности с платежным балансом и выплатами по долгам. Каждый взлет нефтяных цен отражается и на беднейших странах. Это лишний раз указывает на недостатки спотового рынка нефти с точки зрения развития. Очевидно также, что внутренняя стабильность (через бюджеты и внешнеторговые балансы и т. п.) в ряде больших групп важнейших стран мира зиждется на хрупком равновесии между интересами экспортеров, основных импортеров (и их компаний), а также трейдеров. В процесс глобального роста как бы встроен сложный раскачивающий механизм со случайной функцией — ценой на нефть.
Периоды высоких цен на нефть непродолжительны, роль нефти как фактора развития (раньше эту функцию выполняли каучук, медь и т. п.) не вечна. В 1991–2000 годах, когда среднеарифметическая цена барреля нефти “Брент” составляла примерно 19 долларов, экономический рост в мире достигал порядка 3 % от реального объема ВВП. В этот же период рост потребления нефти увеличивался примерно на 1 % в год и составил в общей сложности 12 %. Прогнозируя будущее, следует исходить из того, что цены на нефть более 25 долларов за баррель будут стимулировать процессы энергосбережения. Уменьшения роста добычи и потребления нефти в мире можно ожидать как на основании естественных ценовых факторов, так и в силу специальных мероприятий в странах ОЭСР, цель которых — снизить зависимость от импорта нефти. Таким образом, прогноз роста на 1,5–2 % мирового спроса на нефть, скорее всего, чересчур оптимистичен [4]. Шанс стран-экспортеров на развитие и модернизацию будет упущен, если высокие доходы уйдут не на накопление, а на потребление, вывоз капитала и тому подобные цели.
Устойчивое развитие — ускользающая цель
За сорок лет, прошедших с момента массового обретения независимости бывшими колониями, эксперименты по развитию беднейших стран принесли весьма ограниченные результаты. Каждые десять лет мировое сообщество вынуждено списывать долги и изобретать новые формы помощи. В 90-е также не удалось достичь устойчивости развития бедных и беднейших стран [5].
В Декларации Тысячелетия 2000 года содержалось обещание к 2015-му снизить вдвое число абсолютно бедных, но не были указаны средства решения этой задачи. Усилия по восстановлению объема и уровня помощи, предпринятые со стороны ООН и развивающихся стран на конференциях 2002 года, привели к неоднозначным результатам. Международная конференция по финансированию развития, проходившая под эгидой ООН с 18 по 22 марта 2002-го в Монтеррее (Мексика), завершилась обещанием США и ЕС увеличить официальную помощь развивающимся странам в предстоящее десятилетие еще на 50 млрд долларов. Это важный результат, но тем самым фактическая помощь всего лишь восстанавливается до уровня предыдущих лет. Пока недостижимой целью ООН остается предоставление развитыми странами помощи в размере 0,7 % от их ВВП.
Саммит в Йоханнесбурге (ЮАР) в августе — сентябре 2002 года можно считать успешным, особенно в том, что касается ряда намерений, связанных с экологией. Но в организационном и финансовом отношении его результаты не меняют ситуацию в мире, новой модели развития пока не просматривается [6]. Декларация конференции в Йоханнесбурге констатировала: “Постоянно возрастающий разрыв между развитым и развивающимся миром представляет главную угрозу глобальному процветанию, безопасности и стабильности” [7].
В 1990-е была упущена уникальная возможность обратить средства, сэкономленные от противостояния двух идеологических лагерей, на цели развития. Эти деньги способствовали дальнейшему прогрессу развитых рыночных демократий, как таковых. Целый ряд стран (прежде всего Африки и Азии), которые переживали периоды роста, в минувшее десятилетие понесли огромные потери накопленного человеческого и управленческого капитала в локальных вооруженных конфликтах. Вопиющим примером того, как нация своими руками разрушает предпосылки собственного развития, стала политически мотивированная ликвидация белого фермерства в Зимбабве. “Черный передел”, затеянный Робертом Мугабе, отбросил на десятилетия назад не только страну, но и весь регион (Зимбабве была главным производителем продовольствия для всех соседей). К тому же и без того ограниченные ресурсы международного сообщества отвлекаются от целей развития на постконфликтное восстановление (Босния, Руанда).
Районы “бедствий” оказывают депрессивное воздействие на соседей: неурегулированность многих конфликтов препятствует долгосрочному деловому планированию. Крупные инфраструктурные проекты практически неосуществимы в условиях угрозы терроризма, наличия территориальных споров или неопределенности с правами собственности.
В 1990-е официальная помощь развитию (ОПР) со стороны развитых стран заметно сокращалась. Наблюдается “усталость” от предыдущих попыток содействовать развитию. Они не приводили к успеху в силу коррупции на местах и неспособности ряда стран должным образом использовать помощь (самый яркий пример — масштабные выплаты Палестине, которые попросту оказались пущены на ветер, поскольку там возобновился разрушительный конфликт). Если в 1990–1998 годах (за исключением 1996-го — см. график 2) официальная помощь развитию (практически это гранты) составляла 45–60 млрд долларов, то в 2000–2001 годах она упала ниже уровня 1985-го — порядка 35 млрд долларов. (В отношении к ВВП стран-доноров ОПР сократилась с 0,35 % до 0,22 %.)
Поиск моделей участия иностранной помощи и капитала в экономическом развитии стран с нарождающимися рынками продолжается. Упор делался на снижение долгов, развитие рыночной экономики, призывы увеличить помощь. Однако любая помощь окажется бессмысленной, если не будут отлажены эффективные механизмы ее использования.
График 2. Динамика официальной помощи развитию, прямых и портфельных инвестиций в развивающиеся страны, млрд долларов в ценах 2001 г. (млрд дол., 1985–2002 гг.).
Источник: Всемирный банк.
Частный капитал и рост в 90-х
В середине минувшего десятилетия на какой-то период создалось впечатление, что увеличившийся приток частного капитала из стран ОЭСР в развивающиеся страны поможет им совершить качественный скачок. По темпам роста в 1991–1997 годах развивающиеся страны заметно опережали развитые. На этих данных основывались оптимистические оценки положительного влияния глобализации, в частности либерализации финансовой деятельности, информационной революции и т. д., на динамику развития.
На самом деле общий экономический подъем опирался на быстрый рост ограниченного числа ведущих развивающихся стран, в которые шел основной поток прямых инвестиций и которые в период до 1997-го сумели использовать их для развития и ускорения. Это латиноамериканские (Аргентина, Бразилия, Мексика, Чили), центрально- и восточноевропейские (Польша, Венгрия, Чехия) и азиатские (Корея, Малайзия, Таиланд, Сингапур) страны, а также Китай и Гонконг [8].
Некоторые компоненты этих потоков отличались неустойчивостью. Например, частные займы колебались от 90 млрд долларов до –0,7 млрд в год (см. график 3). Общий валовой приток частных ресурсов увеличился с уровня 30–45 млрд долларов в год в конце 1980-х до почти 290 млрд в 1997–1998 годах. Правда рост частных вложений в 1990-х отражал три важных дополнительных фактора по сравнению с 1980-ми годами: резкий рост инвестиций в Китай, приватизацию в Бразилии и Аргентине, появление как объекта инвестирования большой группы государств с переходной экономикой Центральной и Восточной Европы и СНГ (27 стран).
График 3. Динамика притока валового и чистого (валовой минус проценты по кредитам и прибыль по иностранным инвестициям) частного капитала в развивающиеся страны (млрд. дол., 1985–2002 гг.).
Источник: Всемирный банк, 2002 г.
Графики 2 и 3 показывают, что приток чистых ресурсов в развивающиеся страны резко сократился одновременно с официальной помощью в разгар азиатского кризиса конца 1990-х [9]. В то же время наблюдается большой параллельный “увод” сбережений из развивающихся стран, причем не столько международными компаниями, сколько в большой степени местными политическими и деловыми элитами. Наиболее подвижный портфельный и банковский капитал на время создает возможность серьезного роста финансирования, но при оттоке может стать инструментом эскалации кризисов, что и наблюдалось в прошлое десятилетие. Всем стало ясно, насколько опасна опора на портфельные инвестиции, и прямые инвестиции превратились наконец в основной инструмент переноса развития в развивающиеся страны. Следует, однако, учитывать, что частный капитал крайне чувствителен к реальным или потенциальным рискам и не может компенсировать нехватку собственных усилий правительств и бизнеса развивающихся стран.
Исследования показывают, что укрепление прав собственности, ограничение черного рынка, расширение политических свобод и борьба с коррупцией способствуют экономическому развитию. Мир бедности по-прежнему характеризуется ограниченным притоком внешних ресурсов, не слишком эффективным использованием ресурсов собственных, а также непрекращающимися конфликтами, которые подрывают успехи, достигнутые в периоды стабильности. Согласно данным ЮНКТАД, обнародованным в конце октября 2002-го, объем прямых инвестиций в мире снизился в текущем году на 27 %. В частности, инвестиции в Африку снизились с 17 млрд долларов до 6 миллиардов.
Ведущие лидеры регионов — насколько они устойчивы?
Опыт последнего десятилетия показал, что мало добиться роста на какое-то время, гораздо важнее поддерживать его в длительной перспективе. Развитые страны тем и отличаются, что способны удерживать высокий уровень развития, несмотря на войны и кризисы. В этой связи необходимо проанализировать группу ведущих стран — развивающихся, переходных и даже развитых, лидирующих в своих регионах. Как локомотивы роста, они устанавливают де-факто стандарты стабильности, их банки выступают в роли надежного “ближнего зарубежья” для соседей и т. п. Если прогресс и рост тормозятся в странах-лидерах регионов, это ведет к общему замедлению, потере момента движения в направлении реформ и социально-политической устойчивости.
Например, экономический крах и трудноразрешимые политические проблемы в Индонезии серьезно повлияли на развитие Юго-Восточной Азии, кризис затронул “тигров”, рост которых был столь впечатляющим в прошлом: Таиланд, Малайзию, Южную Корею, Сингапур. Тяжелейшие кризисы поразили Аргентину, Бразилию и Турцию — государства-лидеры роста в 1990-х годах. Драма конца 1990-х заключается в том, что жертвами кризисов и конфликтов стали страны, обладавшие солидным потенциалом роста, включая накопленный управленческий и человеческий капитал (например, балканские государства).
Для этих среднеразвитых стран — соседей России по рейтингам — характерен размер ВВП на душу населения в пределах 4–12 тысяч долларов. Создается новая угроза мировому экономическому прогрессу — потеря надежды догнать первый эшелон. При анализе 15 государств, играющих важную роль в регионах (помимо Северной Америки, Западной Европы и Японии) становится очевидно, что если нет роста даже в таких странах, на которые приходится около 33 % мирового ВВП, то вряд ли стоит говорить об общем масштабном прогрессе в мире. Среднегодовые темпы прироста ВВП в этих странах сократились в 1998–2001 годах по сравнению с 1994–1997 годами с 6,3 до 4,6 %. Но отчасти речь идет о лукавстве статистики: за вычетом России, Индии и Китая в 12 оставшихся ведущих государствах разных континентов темпы прироста ВВП снизились гораздо резче — с 4,8 до 1,85 %. С 1998 по 2001 год лишь Россия ускорила свое развитие (даже включая год дефолта). В Китае и некоторых других странах наблюдается замедление роста. Индия и Египет сохранили темпы. Сочетая концентрацию ресурсов с постепенной либерализацией коммерческой деятельности, Китай, вес которого в экономике развивающегося мира огромен, укрепляет иллюзию общего значительного прогресса.
Многие ключевые страны, прежде всего Аргентина, Турция и, возможно, Бразилия, испытали или испытывают острейший кризис. В Израиле и Мексике наблюдается спад.
Именно у среднеразвитых стран имелась возможность масштабного внешнего заимствования, теперь же они испытывают все трудности долговых потрясений. Как недавно отметил нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, “мы до сих пор не умеем управлять кризисами” [10]. От позитивной динамики этих стран зависят среди прочего также региональная торговля, миграция рабочей силы, уверенность инвесторов. Региональные и гражданские конфликты, перемежаемые экономическими потрясениями, создают пеструю картину, отчасти напоминающую ситуацию столетней давности.
Модернизация по жестким правилам
Постепенная стабилизация в странах с переходной экономикой (28 стран Европы и Азии без Китая и Вьетнама, по критериям МВФ), особенно четырехлетний подъем в России, отодвинула их проблемы на второй план. Анализ, специально проведенный Международным валютным фондом в 2000 году, показал, что в течение XX века не произошло радикального изменения в соотношении государств на международной арене [11]. В частности, социалистическая индустриализация в бывшем СССР не повлияла на положение России относительно большинства развитых стран мира в 2000-м по сравнению с 1900 годом. Правда, увеличилось отставание от ведущих стран по размерам реального ВВП на душу населения.
Страны Восточной и Центральной Европы реинтегрируются с Западом примерно с тех же относительных стартовых позиций (40–45 % ВВП на душу населения по сравнению с Западной Европой), которые они занимали в первой половине XX века [12]. По итогам прошлого столетия развитые страны росли в целом быстрее и все больше отрывались не только от беднейших стран, но и от “второго эшелона”. Чемпионами в классе перемещений вверх по относительной шкале оказались Китай и Тайвань, заметно продвинулись вверх Япония и Корея. Все эти государства отличались на этапе ускорения концентрацией ресурсов, высокой (30 % и более) нормой накопления в ВВП, экспортной ориентацией и “реформами сверху”.
В России вопросы модернизации стали обсуждаться все более активно по мере преодоления затяжного кризиса переходного периода и ликвидации прямых последствий финансового краха 1998 года. Пожалуй, впервые в истории страна и на востоке, и на западе граничит с государствами, которые демонстрируют ощутимо более высокие темпы роста и для которых характерны устойчивое управление и осознанные экономические стратегии (вроде интеграции в ЕС). Список негативных последствий краха 1998-го возглавляют огромный внешний долг, дефицит доверия населения и предприятий к финансовым институтам, низкая норма накопления (18 % при среднемировых 23 %), низкая капитализация даже ведущих российских компаний. А главное — низкий уровень формирования среднего класса, доступ к ресурсам и рентоориентированное поведение участников процесса накопления. В этом контексте возникли дискуссии вокруг проблем догоняющего развития, вреда или пользы промышленной политики и т. п.
1990-е годы определили характер экономических и политических систем, возникших в переходных странах. Переходные государства можно разделить на несколько групп, находящихся на разных стадиях развития. Европейскими лидерами по формированию рыночных институтов и темпам экономического роста являются Словения, Польша, Чехия и Венгрия, ближе к ним — страны Балтии. Но целая группа стран в результате внешних и гражданских конфликтов, неудачной экономической политики и т. п. оказывается во все более трудном положении. По одному из критериев ООН (ВВП меньше 800 долларов на душу населения и др.), многие постсоциалистические страны попали в группу наименее развитых: Албания, Босния, Молдавия, Азербайджан, Армения, Грузия, Таджикистан и Киргизия; к этой группе примыкает даже Украина.
Россия, Казахстан и некоторые другие страны выделяются тем, что, несмотря на наличие огромных проблем, неравномерность предшествующего развития и неадекватность институционального базиса, они все же перешли к росту. Теперь перед Россией и более продвинутой группой стран стоят сходные проблемы: рост наметился, рынок есть и признан ЕС, установилась социально-политическая стабильность — осталось обзавестись эффективным рыночным хозяйством и модернизировать экономику, приблизив ее к уровню стран Западной Европы (от 5–10 тыс. долларов ВВП на душу населения до 15–20 в обозримом будущем). Вступление центрально- и восточноевропейских стран в Европейский союз даст им пространство для сбыта, жесткие правила финансового поведения (по бюджетным дефицитам и т. п.) и гранты на региональное развитие.
Фактически помощь международных финансовых организаций (МФО) постепенно становится для России скорее страховкой, нежели опорой. Упор на роль частного капитала в программах МФО и (несколько запоздалое) институциональное развитие как раз показывают, что с точки зрения развитого мира переход к рынку на востоке Европы, в сущности, завершен. Это означает, что переходные страны будут все больше рассматриваться как обычные среднеразвитые (или развивающиеся). Обедневшие государства также постепенно растворяются в обычных международных категориях. Специальный “переходный” статус все более утрачивает общее для этих стран содержание. Что же касается конкуренции на товарных рынках, то новые переходные экономики и в 1990-х не имели особых поблажек в качестве “награды” за отказ от планового хозяйства.
Нет ничего предосудительного в “догоняющей” экономике или в использовании естественных или накопленных страной преимуществ в целях ускорения своего развития. К тому же страна сама определяет способ развития исходя из характера ресурсов, интересов держателей основных активов и политической и финансовой элиты. И если страна развивается в направлении интеграции на базе иностранного капитала (венгерский вариант), то это в конечном итоге тоже выбор. Если окажется, что в России победил вариант развития на базе интегрированных бизнес-групп, то это будет наш выбор. Правда, этот вариант также не гарантирует быстрой и масштабной модернизации, поскольку любые инвестиции в нем должны в первую очередь отвечать корпоративным интересам. Заметим, что роль новых международных требований по финансовой отчетности, правил ВТО по конкуренции, в частности возможное появление экологических и трудовых стандартов, могут вести к закреплению фактического разделения труда в мире. Ведь разрушение окружающей среды и сверхэксплуатация труда — это “марксистское” прошлое промышленно развитых стран, которого они не стесняются, но не рекомендуют другим, прежде всего по этическим соображениям. Но тем самым ужесточение правил конкуренции в мире ведет к новой ситуации, в которой экономический рост и развитие, в отличие от времен “дикого” капитализма, будут осуществляться в рамках сложной (и недешевой) системы правил. Понятно, насколько это ужесточит требования к ведению бизнеса по сравнению с нынешней ситуацией.
Модернизация по новым правилам для стран переходного периода возможна, но это — нелегкое дело. Рассчитывать на иностранную помощь или капиталовложения как на основной фактор роста не приходится. Модернизация всегда была результатом огромной внутренней активности, использования внутренних ресурсов и удачных внешних обстоятельств.
Экономическое развитие мира в начале XXI века осложняется в условиях общей политической нестабильности, локальных и гражданских конфликтов, разрушающих плоды предшествующего развития. Многие ключевые страны регионов охвачены кризисами, и соответственно осложнились процессы выравнивания. Способность стран к опережающему развитию, которую в недавнем прошлом демонстрировали, например, Тайвань и Южная Корея, сегодня значительно ограничены. Сложившаяся парадигма развития не решает важнейших проблем мирового развития, но пока у нее нет альтернативы. Перед различными по уровню и типу развития группами стран стоят свои проблемы, они решают их собственными методами, идут во многом своими дорогами. Конвергенция мира в процессах глобализации была, пожалуй, переоценена в период подъема 90-х годов и информационной революции. Гармоничное устойчивое развитие пока ускользает. Миру не грозит катастрофа, но нет твердой надежды на то, что серьезные проблемы удастся решить в короткие сроки. Решение этих проблем придет с осознанием глобальной взаимозависимости и ответственности. Общие правила игры в мире установлены на ближайший период, и возможность модернизации реализуется у той страны, которая найдет нетривиальные пути использования собственных национальных ресурсов.
1. См .: World Economic Outlook, IMF, April 2002, Washington.
2. Л.М. Григорьев, А.В. Чаплыгина. Саудовская Аравия — нефть и развитие // Международная энергетическая политика, 2002 (сент.). № 7.
3. См. расчеты: Global Oil Market Analysis, A.G. Edwards, August 19, 2002, p. 15.
4. См.: В. Алекперов. Нефтяной потенциал // Нефть России. 2002. № 9. С . 12.
5. William Easterly. The Elusive Quest for Growth: Economists’ Adventures and Misadventures in the Tropics. MIT Press, 2001.
6. Highlights of commitments and implementation initiatives. UN Johannesburg Summit, September 12, 2002.
7. The Johannesburg Declaration on Sustainable Development, September 4, 2002.
8. Л. М. Григорьев.Трансформация без иностранного капитала: десять лет спустя // Вопросы экономики. 2001. № 6.
9. Отток ресурсов рассчитан условно: прибыли и проценты могли быть реинвестированы.
10. Дж. Стиглиц. Преодоление нестабильности // Ведомости. 2002. 25 сент.
11. The World Economy in the Twentieth Century: Striking Developments and Policy Lessons. Сh. 5. In: World Economic Outlook, IMF, April 2000, Washington.
12. I. Berend. From Regime Change to Sustained Growth in Central and Eastern Europe // Economic Survey of Europe, 2000, № 2/3, p. 49.

Путь к процветанию
© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002
Дэвид Доллар и Арт Край — экономисты Всемирного банка, работают в Группе по исследованию в области развития. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 1 (январь/февраль) за 2002 год. Она отражает личный взгляд авторов на проблему глобализации.
Резюме Глобализация не ведет к росту неравенства и не множит ряды бедных. Напротив, глобальная экономика уже привела к снижению уровня бедности в мире. Это утверждают авторы материала в Foreign Affairs, вызвавшего бурную полемику в американской прессе. Часть откликов, которые в основном носили критический характер, мы публикуем в этом номере вместе с самой статьей.
Выдвигая множество обвинений в адрес глобализма, его противники прежде всего отмечают рост неравенства между имущими и неимущими. Глобализм дает преимущество богатым, бедным же от него практически ничего ждать не приходится, кроме дополнительных тягот. Это расхожее представление, судя по имеющимся данным, абсолютно не соответствует действительности. Современная волна глобализации, начавшаяся примерно с 1980 года, уже способствовала выравниванию экономического положения и снижению уровня бедности.
Глобальная экономическая интеграция по-разному влияет на доходы, культуру, общество и окружающую среду. Но коль скоро речь заходит о преимуществах глобализации, особенно важно подчеркнуть ее влияние на проблему бедности в мире. Если окажется, что международная торговля и инвестиции выгодны прежде всего богатым, то для многих это будет стимулом к тому, чтобы ограничить международную торговлю, сохранив таким образом рабочие места, национальную культуру и окружающую среду. Зато те же самые люди отнесутся к ограничению международной торговли иначе, если это негативно скажется на жизненном уровне малоимущих в развивающихся странах.
При анализе этой проблемы следует учитывать три фактора. Во-первых, общемировая тенденция к усгублению неравенства господствовала по крайней мере 200 лет, достигнув пика к 1975-му. С тех пор, однако, ситуация стабилизировалась и, возможно, тенденция даже обратилась вспять, что объясняется главным образом ускорением экономического роста в двух самых крупных и традиционно бедных странах — Китае и Индии.
Во-вторых, усиление взаимозависимости повышало уровень участия в международной торговле и инвестициях, с одной стороны, и стимулировало экономический рост — с другой. Развивающиеся страны можно разделить на две категории. К первой относятся глобализирующиеся государства, где в течение двух последних десятилетий наблюдается быстрое увеличение объемов торговли и зарубежных капиталовложений, значительно опережающее темпы развития богатых стран. Напротив, за последние 20 лет доля в международной торговле неглобализирующихся государств, представляющих вторую категорию развивающихся стран, сократилась. За период с 60-х годов по 90-е доходы на душу населения в странах первой категории росли стабильно — с 1 до 5 %. К тому же за последнее десятилетие экономические показатели индустриальных стран составили 2 %, тогда как неглобализирующихся — 1 %. Экономисты не торопятся с выводами о какой-либо выявленной в этой связи закономерности, но большинство соглашается с тем, что опережающие темпы роста глобализирующихся стран — следствие их открытости для внешней торговли и инвестиций (в сочетании с проводимыми там реформами).
В-третьих, глобализация, вопреки сложившемуся мнению, не привела к росту неравенства. В некоторых странах (Китай) разрыв в уровне доходов населения увеличился, в других (Филиппины), напротив, сократился. Эти изменения, впрочем, не всегда связаны с факторами глобализации, включая торговые и инвестиционные потоки, тарифные ставки и прозрачность финансовой сферы. На самом деле причины неравенства коренятся прежде всего в неэффективности национальных систем образования, налоговой и социальной политики. По сути, более высокие темпы роста в глобализирующихся странах привели к повышению доходов экономически отсталых слоев населения. К примеру, после того как Китай стал открытым для международной торговли и капиталовложений, в стране зафиксировано, помимо роста неравенства, наиболее значительное за весь период мировой истории понижение уровня бедности.
Глобализация действительно может оказаться эффективным средством в борьбе с бедностью, но нельзя утверждать, что она безотказно действует во всех случаях. Если политические лидеры рассчитывают овладеть всем потенциалом экономической интеграции и извлечь из нее максимальную выгоду, то им предстоит решить три важнейшие задачи. Во-первых, это противоборство с протекционистскими устремлениями индустриальных стран, так как подобные настроения все активнее блокируют интеграцию с бедными странами. Вторая задача — создание особых институтов и проведение целенаправленных политических мероприятий, учитывающих специфику каждой страны в отдельности для получения наибольших выгод от глобализации. Третья задача — расширение масштабов миграции — как внутренней, так и внешней — для преодоления неблагоприятного воздействия географического фактора.
Большой передел
За последние 200 лет стремительное ускорение темпов роста мировой экономики сопровождалось усилением интеграции различных местных рынков. Установить причинно-следственную связь между этими двумя процессами нельзя, так как, имея в распоряжении только одну мировую экономику, мы не можем произвести сравнительный анализ. Однако есть все основания полагать, что эти процессы развиваются параллельно. Как доказывал Адам Смит, расширение рынка приводит к более глубокому разделению труда, что, в свою очередь, облегчает использование инноваций и обучение в процессе производства. Некоторые из этих инноваций, имеющих отношение к средствам транспорта и связи, сокращают затраты и способствуют интеграции. Таким образом, налицо плодотворное взаимодействие интеграционного и инновационного процессов.
Интеграция различных местных рынков явилась следствием растущего потока товаров, капиталов и знаний. С 1820 по 1914 год международная торговля развивалась быстрее, чем мировая экономика. Доля международной торговли за этот период возросла примерно с 2 до 18 %мирового ВВП. Политика протекционизма времен Великой депрессии и Второй мировой войны оказала сдерживающее воздействие на глобализацию в международной торговле, доля которой (в мировом ВВП) к 1950 году уменьшилась по сравнению с 1914-м. Но с 1960 по 1980 год благодаря многосторонним соглашениям о либерализации торговли, заключенным в рамках Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ), торговые отношения между индустриальными странами качественно изменились. Большинство развивающихся стран оставались изолированными от этого процесса, так как проводили политику протекционизма. Были, однако, и исключения. Примеры Тайваня и Южной Кореи в конце концов побудили другие развивающиеся страны к более активному участию в международной торговле и инвестициях.
Международное движение капиталов, интенсивность которого измеряется соотношением доли иностранных капиталов к мировому ВВП, также возросло во время первой волны глобализации и снизилось в период Великой депрессии и Второй мировой войны; при этом уровень 1914 года был вновь достигнут лишь в 1980-м. Но с тех пор потоки капиталов значительно активизировались, изменился и их характер. Сто лет назад иностранные капиталы, как правило, участвовали в финансировании государственных инфраструктур (каналы, железные дороги) или непосредственно инвестировались в проекты, связанные с природными ресурсами. Сегодня же основной поток капиталов в развивающиеся страны — это прямые инвестиции в промышленность и услуги. Изменение характера перемещения капитала объясняется, очевидно, успехами экономической интеграции, к которым, безусловно, можно отнести более дешевую и ускоренную транспортировку и революционные изменения в сфере телекоммуникаций. По сравнению с 1920 годом плата за доставку груза морем сократилась на две трети, оплата воздушного перелета — на 84 %; стоимость трехминутного телефонного звонка из Нью-Йорка в Лондон снизилась на 99 %.
Миграционные потоки — это еще один аспект интеграции. Здесь мы наблюдаем обратную тенденцию: сегодня люди мигрируют не так активно, как в прошлом, хотя стали гораздо больше путешествовать. Если в период с 1870-го по 1910-й постоянно мигрировало порядка 10 %населения планеты, то за последние 25 лет число мигрантов сократилось до 1–2 %.
По мере углубления экономической интеграции годовой темп роста мировой экономики увеличился с 1 %в середине XX века до 3,5 %в 1960–2000 годах. В результате столь длительного подъема в разных странах установились совершенно разные уровни жизни. В наши дни мировая экономика за два-три года производит такой же объем товаров и услуг, какой она производила в течение всего XX века. Разумеется, с помощью простого сопоставления фактов трудно установить подлинную картину различий: ведь большей части того, что потребляется сегодня — авиалайнеров, автомобилей, телевизоров, синтетических тканей, продлевающих жизнь лекарств, — 200 лет назад просто не существовало. Поэтому темпы производства многих товаров и услуг практически не поддаются учету. Невообразимо выросла производительность труда.
Вместе с тем все эти несметные богатства очень неравномерно распределялись вплоть до 1975-го, когда ситуация изменилась к лучшему. Степень неравенства в мире определяется с помощью среднего логарифмического отклонения, фиксирующего разницу между доходами произвольно взятого индивидуума и среднестатистическими показателями. В основу положен тот факт, что доходы везде распределяются в пользу богатых. Получается, что доходы типичного представителя той или иной социальной группы уступают среднему показателю по этой группе. Доход на душу населения в мире сегодня составляет около 5 000 долларов, однако произвольно взятый индивидуум, скорее всего, довольствуется только одной тысячей, то есть его доход на 80 %меньше. Эта разница, выраженная в расчетных единицах среднего логарифмического отклонения, составляет 0,8.
Неравенство в доходах, 1820-1995 гг., в % Примечание: числа, расположенные по вертикали, обозначают разницу между доходами среднего жителя планеты и мировым доходом на душу населения. Источники: F. Burguignon and C. Morrisson, Inequality Among World Citizens, 1820-1992/ Working Paper 2001-25 (Paris: Department and Laboratory of Applied and Theoretical Economics, 2001)и David Dollar, Globalization, Inequality and Poverty Since 1980/ World Bank Bakground Paper
Таким образом, показатель мирового распределения доходов среди населения свидетельствует о растущем неравенстве в период с 1820 по 1975 год. За этот период разница между доходом типичного жителя планеты и среднемировым доходом на душу населения увеличилась примерно с 40 до 80 %. Как правило, в отдельно взятых странах показатели неравенства в доходах практически не менялись, поэтому общемировые показатели увеличивались в основном за счет неравномерности темпов роста в разных местах. Относительно богатые регионы по состоянию на 1820-й (Европа и Соединенные Штаты) развивались быстрее, чем бедные (особенно Китай и Индия). Глобальное неравенство имело самые высокие показатели в 1970-х годах, после чего ситуация стабилизировалась и даже наметился некоторый спад — главным образом в связи с ускорением темпов роста в Китае и Индии.
Другой подход к глобальному неравенству состоит в анализе происходящего в беднейших слоях населения, прожиточный минимум которых составляет менее доллара в день. Хотя с течением времени число людей, живущих в бедности, в процентном отношении уменьшилось, в абсолютных цифрах оно постоянно росло вплоть до 1980 года. В период Великой депрессии и Второй мировой войны масштабы бедности выросли особенно резко, но непосредственно после этого произошло их относительно быстрое сокращение. В период между 1960-м и 1980-м одновременно с мощным рывком в мировой экономике увеличивалось число бедных, поскольку рост экономики не затронул регионы с самым низким уровнем жизни. Однако начиная с 1980 года стремительно развивались именно эти страны, в результате бедных в мире стало на 200 млн меньше. Опять-таки данная тенденция объясняется прежде всего быстрым ростом доходов в Китае и Индии, где, по данным на 1980 год, проживало около одной трети населения планеты и более 60 %находящихся на грани крайней бедности.
Рывок вверх
Тенденции, характеризующие глобальное неравенство, начали меняться одновременно с изменениями в экономической стратегии ряда крупных развивающихся стран. После Второй мировой войны большинство развивающихся стран сосредоточились на внутренних проблемах, пренебрегая интеграцией в глобальную экономику. Результаты были достаточно плачевными, и в течение 1960–1970-х годов развивающиеся страны в целом росли медленнее, чем индустриальные. Нефтяные кризисы и инфляция в США в 70-е осложнили положение этих стран и на протяжении ряда лет способствовали отрицательному росту, высокой инфляции и кризису задолженности. Наученные горьким опытом, некоторые развивающиеся страны начиная с 1980 года приступили к пересмотру своих позиций.
Китай, к примеру, до середины 70-х проводил крайне закрытую политику в области экономики. Вначале экономическая реформа Пекина затронула сельское хозяйство, но после 1980 года усилия правительства были направлены на то, чтобы сделать страну открытой для внешней торговли и иностранных инвестиций. В частности, на две трети были уменьшены тарифные ставки, что сопровождалось еще более существенным снижением нетарифных барьеров. Реформы привели к беспрецедентному росту экономики прибрежных провинций и более умеренному — внутренних районов страны. С 1978 по 1994 год китайская экономика ежегодно росла на 9 %, в то время как экспорт увеличился на 14 %, а импорт — на 13. Разумеется, Китай и другие глобализирующиеся страны не ограничиваются либерализацией внешней торговли, а реформируют различные сферы хозяйствования. Проведя земельную реформу, Пекин укрепил права собственников и перешел от плановой экономики к рыночной; это благотворно сказалось на дальнейшей интеграции страны в мировую экономику и ее развитии.
Открытость других развивающихся государств также стала результатом готовности их лидеров неуклонно следовать курсом реформ. В 90-е Индия успешно провела либерализацию в области внешней торговли и инвестиций, рост ее годового дохода на душу населения сегодня достигает 4 процентов. Индия реализовала обширную программу реформ и отказалась от жестко регулируемой, плановой экономики.
То же относится к Уганде и Вьетнаму — странам с крайне низкими доходами, которые стали проводить более активную инвестиционную и внешнеторговую политику и также добились успеха. В западном полушарии необходимо упомянуть Мексику, которая в 1993 году заключила соглашение о свободной торговле с США и Канадой и с тех пор наращивает темпы своего развития, особенно в северных, граничащих с США, районах.
Индия, Вьетнам, Уганда и Мексика не единственные примеры стран, которые встали на путь быстрого развития, после того как начали проводить открытую политику. Проиллюстрировать эту тенденцию помогут примеры других развивающихся стран в порядке возрастания доли поступлений от торговли в их национальном доходе за 20 лет. Первую треть этого списка составляют страны глобализирующегося лагеря, а оставшиеся две трети — страны неглобализирующегося лагеря. Лидеры списка за последние два десятилетия увеличили объемы своей торговли в национальном доходе на 104 %(богатые страны соответственно на 71 %). Между тем сегодняшние объемы торговли неглобализирующихся стран уступают соответствующим цифрам 20-летней давности. Глобализирующиеся страны сократили свои импортные тарифы в среднем на 22 %, тогда как неглобализирующиеся — только на 11.
За счет чего растет экономика глобализирующихся стран? Их среднегодовой темп роста увеличился с 1 %в 60-х до 3 %в 70-х, с 4 %в 80-х до 5 %в 90-х. Годовые темпы роста в богатых странах, напротив, упали примерно до 2 %в 90-х, а неглобализирующиеся страны отмечали замедление роста с 3 %в 70-х до 1 %в 80-х и 90-х.
Та же тенденция наблюдается на уровне отдельных стран. В Китае и Индии районы, включившиеся в интеграционный процесс глобальной экономики, развиваются значительно быстрее, чем оказавшиеся в изоляции. Так, например, в изначально бедных индийских штатах, сумевших создать у себя привлекательный для инвестиций климат, в 90-х годах было зарегистрировано значительное сокращение бедности по сравнению с другими штатами. Подобное сравнение процессов, происходящих во внутренних районах, весьма показательно. Дело в том, что на фоне неизменной государственной политики в области торговли и макроэкономики эти процессы демонстрируют, насколько важно для достижения реальной интеграции дополнить либерализацию торговли институциональными реформами.
Факты, связанные с развитием таких глобализирующихся стран, как Индия, Китай и Вьетнам, подтверждают выводы о том, что открытость экономики сопровождается быстрым ростом. Многие исследования показывают, что чем больше объемы торговли и инвестиций, тем выше темпы развития. Экономисты Питер Линдерт и Джеффри Уильямсон отмечают, что «до сих пор не представлено убедительных научно обоснованных доказательств в пользу вывода о том, что открытость торговли однозначно ускорила экономическое развитие стран Третьего мира; и тем не менее свидетельства в пользу справедливости этого вывода преобладают». Далее они подчеркивают, что «антиглобализм не принес послевоенному Третьему миру ни одной победы».
На самом деле, вопреки утверждениям антиглобалистов, политика открытости по отношению к международной торговле и инвестициям способствовала сокращению разрыва между богатыми и бедными странами. В 90-е годы экономика глобализирующихся стран с общей численностью населения порядка 3 миллиардов человек росла в два с лишним раза быстрее, чем экономика индустриальных стран. Напротив, неглобализирующиеся государства развивались вдвое медленнее и в настоящее время оказываются все более отсталыми. Итогом большинства дискуссий, посвященных неравенству в мире, является тезис о растущей пропасти между развивающимися и индустриальными странами, но это просто не соответствует фактам. Важнейшими изменениями в характере глобального неравенства за последние десятилетия явились растущие различия внутри развивающегося мира, непосредственно связанные со способностью отдельных стран воспользоваться преимуществами, предоставляемыми глобализацией.
На пути выхода из бедности
Антиглобалисты настаивают на том, что экономическая интеграция усугубляет неравенство внутри стран и между ними. До середины 80-х данных по этому вопросу явно не хватало. В настоящее время все большее число развивающихся стран проводят качественные исследования доходности и потребления в отдельных домохозяйствах. Надежные данные уже существуют для 137 стран, и многие из них позволяют определить, как с течением времени менялся характер неравенства.
Одним из способов исследования проблемы неравенства внутри отдельных стран является анализ состояния 20 %самых бедных домохозяйств на фоне глобализации и экономического роста. Во всех странах рост доходов бедных примерно совпадает с темпами роста ВВП. Конечно, это соотношение подвержено значительным изменениям в зависимости от конкретной ситуации. В некоторых странах распределение дохода изменилось в выгодную для бедных сторону, в других наоборот. Но это изменение никак не связано с некой переменной величиной, характеризующей глобализацию. Некорректно утверждение о том, что неравенство обязательно возрастает с увеличением объемов торговли, иностранных капиталовложений и понижением тарифов. Для многих глобализирующихся государств распределение доходов осталось практически на прежнем уровне, а в некоторых (Филиппины и Малайзия) ситуация даже изменилась в пользу бедных. Изменения в характере неравенства отражают лишь особенности политики государства в сфере образования, налогов и социальной защиты.
Очень важно правильно понять это утверждение. Китай представляет собой пример страны, где уровень неравенства заметно повысился. За последнее десятилетие доход беднейших 20 %населения Китая увеличивался быстро, но значительно медленнее, чем доходы на душу населения. Эта тенденция, возможно, объясняется тем, что страна стала более открытой, но, скорее всего, главная причина — внутренняя либерализация. Китай, где в 70-е годы доходы распределялись чрезвычайно равномерно, начал с того, что направил часть реформ на совершенствование образования, причем все связанные с этим выгоды получали наиболее отличившиеся. Но китайский опыт нетипичен. В большинстве развивающихся стран, открытых для внешней торговли и инвестиций, неравенство не углубляется. Более того, хотя доходы в Китае стали распределяться более неравномерно, доходы бедных по-прежнему быстро увеличивались. Можно сказать, что успехи Китая в борьбе с бедностью беспрецедентны.
Поскольку увеличение объемов торговли обычно сопровождается ускоренным экономическим ростом и необязательно влечет за собой перераспределение доходов среди домохозяйств, в целом оно ассоциируется с повышением благосостояния бедных. Так, по мере того как Вьетнам стал следовать политике открытости, в стране отмечался рост доходов на душу населения, что особо не отразилось на отношениях неравенства. Доход бедных значительно вырос, а число вьетнамцев, живущих в крайней нищете, сократилось с 75 %в 1988 году до 37 в 1998-м. Спустя всего 6 лет подавляющее большинство самых бедных на 1992 год домохозяйств улучшили свое положение. Однако повышение благосостояния связано не только с доходом: стало меньше детей, занятых в производстве, увеличилась численность учащихся в школах. Нет причин удивляться тому, что подавляющее большинство вьетнамцев вскоре извлекли выгоду из либерализации торговли: открытая политика способствовала экспорту риса (производимого главным образом беднейшими фермерами) и трудоемкой продукции, в частности обуви. Однако опыт Китая и Вьетнама не уникален. Интегрирующиеся в мировую экономику Индия и Уганда также добились быстрого снижения уровня бедности.
Открытые общества
Данные утверждения касаются и развивающихся, и индустриальных стран (например Соединенных Штатов), и тех, кто озабочен проблемой нищеты в глобальном масштабе. Все стороны должны признать, что последняя волна глобализации сыграла огромную роль в обуздании процессов, связанных с неравенством и бедностью в мире. Для всех пришло время понять, что глобализация, несмотря на препятствия, продолжается.
Тем не менее было бы неправильным заявлять, что глобализация неизбежна. В 1910 году многие полагали, что процесс глобализации не остановить, но вскоре убедились, что жестоко ошибались. История не повторяется, однако следует отметить, что антиглобалистские настроения на подъеме. В то же время все больше политических лидеров развивающегося мира осознают, что открытая система торговли в значительной мере соответствует интересам их стран. Эти политики сочтут за благо прислушаться к недавнему заявлению президента Мексики Висенте Фокса:
»Мы убеждены, что глобализация — это благо, и она станет благом, когда вы подготовитесь к нейѕ и пусть ваши принципы не противоречат требованиям экономики, пусть им соответствуют установленные вами высокие образовательные стандарты и приверженность верховенству законаѕ Когда вы сделаете все, что от вас зависит, тогда, мы уверены, вы достигнете благополучия».
К сожалению, противники интеграции — особенно в индустриальных странах — отстаивают свои узкие интересы гораздо более энергично. Лидеры как развитых, так и развивающихся стран должны более непосредственно и эффективно поддерживать процесс глобализации, если не хотят, чтобы их оппоненты взяли верх.
Вместе с тем индустриальные государства по-прежнему принимают протекционистские меры в отношении сельскохозяйственной и трудоемкой продукции. Ликвидация этих барьеров окажет существенную поддержку развивающимся странам. Открыть свои рынки выгодно даже беднейшим странам мира — ведь 70 %тарифных барьеров, с которыми сталкиваются развивающиеся страны, возникают по инициативе их же самих.
Если глобализация продолжится, то возможность ее превращения в силу, устраняющую неравенство, будет зависеть от способности бедных стран интегрироваться в мировую экономическую систему. Для достижения подлинной интеграции требуется не только либерализация торговли, но и масштабная реформа государственных институтов. Многие из развивающихся стран, в частности Мьянма, Нигерия, Украина и Пакистан, создают у себя неблагоприятные условия для инвестиций. Даже если они решатся проводить открытую торговую политику, гарантией успеха она станет лишь в том случае, если эти государства проведут дополнительные реформы. Нелегко предугадать, какими путями будут там продвигаться реформы; многие из фаворитов последних лет — Китай, Индия, Уганда и Вьетнам — добились успехов совершенно неожиданно. Но пока государственные институты и политика остаются неэффективными, отсталость таких стран неизбежна.
Используя механизмы торговой политики, индустриальные государства могли бы помочь тем развивающимся странам, которые решили перейти к политике открытости и вступить в мировой торговый клуб. Но в последние годы индустриальные государства изменили тактику. Первоначально ГАТТ было создано на основе соглашений, связанных с практическими вопросами международной торговли. Теперь же перед вступающими в ВТО выдвигается требование институционально оформить отношения в рамках договора, например, о политике в сфере прав на интеллектуальную собственность. Однако если под угрозой санкций со стороны ВТО начнется какая-либо стандартизация условий труда или требований к состоянию окружающей среды, то подобная гармонизация будет иметь далеко идущие последствия. Такие меры по своему воздействию равнозначны новому протекционизму, поскольку препятствуют интеграции развивающихся стран в мировую экономику и тормозят торговлю между богатыми и бедными странами.
Конференция ВТО в Дохе явилась важным шагом на пути к международной торговой интеграции. Более решительно, чем в Сиэтле, лидеры индустриальных государств выразили готовность продолжить процесс интеграции и определиться с основными проблемами развивающихся стран. Среди этих проблем — доступ к патентам на фармацевтическую продукцию, использование антидемпинговых мер против развивающихся стран и сельскохозяйственные субсидии. Не исключено, что новый раунд переговоров, начавшийся в Дохе, сможет переломить современную тенденцию, затрудняющую путь бедных стран в мировую экономику.
Наконец, еще одно возможное препятствие на пути успешной и справедливой глобализации связано с географией. Ни прибрежный Китай, ни южная Индия не были приговорены природой к бедности, то же самое относится к северной Мексике и Вьетнаму. Все они расположены по соседству с крупными рынками или вблизи от торговых путей, но случилось так, что долгое время их развитие сдерживалось ошибочной политикой. Теперь, после соответствующих реформ, они начинают быстро развиваться и понемногу занимают принадлежащее им в силу естественных причин место в мире. Иное дело Мали, Чад и прочие страны и регионы, испытывающие на себе проклятье «плохой географии»: удаленность от рынков, большие расходы на транспортировку, наличие угроз для здоровья населения, проблемы с сельским хозяйством. Было бы наивным полагать, что одной только торговлей и инвестициями здесь можно облегчить бремя бедности. На самом деле для географически неблагоприятных стран и регионов важна прежде всего не либерализация торговли, а развитие подобающей системы здравоохранения или налаживание инфраструктур. Еще один выход — позволить людям сменить местожительство.
Не поддающийся учету фактор нынешней волны глобализации — миграция из бедных стран — мог бы стать весомым вкладом в борьбу с бедностью. Каждый год население планеты увеличивается на 83 млн, из них 82 приходятся на развивающиеся страны. В то же время в Европе и Японии отмечается процесс старения населения, ведущий к сокращению трудовых ресурсов. Миграция относительно неквалифицированных рабочих с юга на север, таким образом, будет экономически взаимовыгодна. При этом в результате в основном экономически мотивированной волны миграции поднимается жизненный уровень самого мигранта, а страна, которую тот покидает, получает тройную выгоду. Во-первых, миграция сокращает количество рабочих рук на юге, и поэтому заработная плата остающегося населения увеличивается. Во-вторых, мигранты посылают в страну денежные переводы в твердой валюте. Наконец, в-третьих, миграция способствует активизации транснациональной торговли и инвестиций. Так, например, 10 %граждан Мексики живет и работает в США, тем самым у них на родине снимается напряжение на рынке труда и повышаются зарплаты. В денежных переводах Индия получает от своих граждан, работающих за океаном, в 6 раз больше, чем от иностранной помощи.
В отличие от торговли миграция всячески сдерживается, вокруг нее ведутся оживленные споры. Отдельные критики подчеркивают ее деструктивное воздействие на общество и культуру, высказывают опасения, что она негативно отразится на уровне зарплаты и стимулирует безработицу в индустриальных странах. При этом антииммиграционное лобби игнорирует тот факт, что неравенство, связанное с условиями экономической географии, столь велико, что никакая ограничительная политика не помешает нелегальной иммиграции. По иронии судьбы, неприятие глобализации во многом обусловлено как раз тем, что ее влияние недостаточно распространяется на такие ключевые области экономики, как потоки рабочей силы. Перемещение людей стало высокоприбыльным, неконтролируемым бизнесом, в результате чего нелегальные иммигранты становятся объектом жестокой эксплуатации.
Пока ни одна из индустриальных стран не готова узаконить открытую иммиграцию. Но политику в отношении мигрантов нужно пересмотреть. В некоторых государствах миграционные правила отдают предпочтение высококвалифицированным работникам, что подстегивает процесс утечки мозгов из развивающихся стран. В результате такой политики поток неквалифицированной рабочей силы не останавливается; напротив, многие работники выталкиваются в категорию «нелегалов». Поэтому если индустриальные страны на законных основаниях будут принимать больше неквалифицированных работников, то это компенсирует нехватку собственной рабочей силы, улучшит жизненный уровень в развивающихся странах и уменьшит приток нелегальных иммигрантов.
Итак, за последние два десятилетия интеграция экономик развивающихся и индустриальных стран предоставила бедному населению немало возможностей для улучшения жизни. Извлекать пользу из глобализации уже научились мексиканские мигранты, китайские рабочие, вьетнамские крестьяне и угандийские фермеры. Глобализация выгодна и состоятельным слоям населения в развивающихся и индустриальных странах. После того как стихнет риторика вокруг глобализации, в мировой повестке дня со всей очевидностью обозначится вопрос, насколько индустриальные государства готовы ускорить процесс интеграции в мировую экономику. Стремящиеся к этому беднейшие страны в значительной степени заинтересованы в том, каким будет ответ богатых стран.
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter