Всего новостей: 4271066, выбрано 6914 за 0.165 с.
Новости. Обзор СМИ Рубрикатор поиска + личные списки
Списков нет
В северокорейском городе Кэсоне открывается индустриальная зона для южнокорейских предприятий. Как сообщает во вторник сеульское агентство Ренхап, на церемонии открытия будут присутствовать как высокопоставленные чиновники с Южной и Северной стороны, так и представители крупных южнокорейских предприятий. В результате тщательного отбора только пятнадцать компаний получили разрешение на открытие производства в индустриальной зоне. В конце мая свыше ста компаний, занятые в производстве часов, продуктов питания, текстиля и мебели, подали заявки на участие в создании технопарка в КНДР. После открытия зоны планируется строительство промышленных объектов, на которых в будущем будет работать около пяти тыс. северокорейцев, передает Ренхап. Город Кэсон находится всего в 12 км. от разделяющей надвое Корейский полуо-в демилитаризованной зоны (ДМЗ). В этой же зоне стороны планируют открыть координационное бюро по делам прямой торговли и экономического сотрудничества между Югом и Севером. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне.
Внешняя политика для президента-демократа
© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004
Самьюэл Бергер был помощником президента Клинтона по национальной безопасности с 1997 по 2001 год, а в настоящее время возглавляет консалтинговую компанию Stonebridge International. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 3 (май/июнь) за 2004 год. © 2004 Council on Foreign Relations Inc. Публикация статьи с изложением точки зрения Республиканской партии планируется на июль/август.
Резюме Администрация Буша оттолкнула от себя союзников и отвернулась от наиболее насущных мировых проблем. Чтобы успешно бороться с ОМУ и терроризмом, нужно восстановить авторитет США во всем мире.
ПАДЕНИЕ С ПЬЕДЕСТАЛА
Прошлой осенью президент Джордж Буш выступил в Национальном фонде развития демократии с важным заявлением, в котором очертил цели и задачи Соединенных Штатов. Как верно заметил президент, в интересах США – наличие политической свободы в мусульманских странах, поскольку ее отсутствие лишает людей возможности выразить недовольство мирным путем, толкает их к насилию и правонарушениям. Президент справедливо упрекнул прежние администрации в слишком мягком отношении к авторитарным арабским режимам и заявил, что Америка берет на себя трудную, но жизненно важную задачу – способствовать формированию более открытого и демократичного общества в странах Ближнего Востока. Но за редким исключением активисты демократического движения, политики, журналисты и интеллектуалы мусульманского мира – наши естественные партнеры в этом деле – отнеслись к словам Буша скептически и даже с пренебрежением. На всем Ближнем Востоке речь президента едва ли сколько-нибудь значительно повлияла на бытующие в среде простых людей представления о Соединенных Штатах и их намерениях. Проблема не в том, что идеи президента чужды арабскому миру. Согласно последним опросам, проведенным в этом регионе исследовательским центром Pew Research, значительное большинство респондентов от Марокко до Иордании и Пакистана стоят на демократических позициях. Им свойственно стремление жить в обществе, в котором руководители избираются в ходе свободного волеизъявления, где свобода слова надежно защищена и соблюдается законность. Но, как ни парадоксально, не меньше респондентов в тех же странах утверждают сегодня, что им «не нравятся американские представления о демократии».
Подобные противоречия имеют место и в других регионах. Вашингтон намерен защитить Южную Корею, если на полуострове вспыхнет война, однако растущее число молодых южнокорейцев считают, что Америка представляет собой бЧльшую угрозу для безопасности их страны, чем Северная Корея. Мы ведем с терроризмом борьбу, которая в равной степени жизненно необходима как для нашей, так и для европейской безопасности, но в глазах европейцев борьба с терроризмом все чаще ассоциируется с проявлением эгоистических интересов мощной державы, и потому они требуют от своих правительств, чтобы те отказались от участия в этой борьбе.
Такое негативное отношение частично проистекает из естественного недовольства американской военной, экономической и культурной мощью. Здесь мы мало что можем поделать, и за это нам нет необходимости оправдываться. Но такое отношение стало еще более нетерпимым из-за свойственной администрации Буша манеры добиваться своих целей. Высокомерный стиль поведения администрации и ее ничем не оправданная односторонняя политика оттолкнули тех, кто являлся наиболее вероятным сторонником восприятия американских ценностей, и вызвали оппозицию даже со стороны тех, кому наиболее выгоден успех Соединенных Штатов. В мире остается все меньше и меньше людей, допускающих наличие какой-либо связи между их устремлениями и теми принципами, которые проповедует Вашингтон.
В результате, несмотря на небывалую мощь, которой сегодня обладает Америка, уровень ее влияния редко опускался до столь низкой отметки, как теперь. Мы способны воздействовать на другие страны средствами принуждения, но нам не слишком часто удается добиться чего-либо путем убеждения. Наши важнейшие глобальные инициативы, начиная с продвижения реформ на Ближнем Востоке и заканчивая искоренением терроризма, скорее всего, закончатся провалом, если Соединенные Штаты не изменят свой подход или не сменят свое руководство.
СРЕДСТВА, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ
В этом году в ходе предвыборных дискуссий по вопросам внешней политики одинаково интенсивно обсуждаются как стоящие перед нами цели, так и средства их достижения. Большинство демократов согласны с президентом в том, что борьба с терроризмом и распространением оружия массового уничтожения (ОМУ) должна стать приоритетным направлением глобального масштаба, что война в Афганистане была необходима и оправданна, что саддамовский Ирак представлял собой угрозу, которую нужно было устранить тем или иным способом. Более того, по прошествии времени администрация Буша, по крайней мере на словах, приняла аргументацию демократов относительно того, что для достижения победы над терроризмом Соединенным Штатам недостаточно просто уничтожить зло, что тут необходимы еще какие-то добрые начинания, поддерживающие людей в их стремлении жить мирно и свободно, победить нищету и болезни.
Однако, ставя перед собой подобные цели, администрация придерживалась радикальных убеждений относительно того, как США должны вести себя на международной арене. Главные стратеги из администрации президента, очевидно, полагают, что в нынешнем хаотичном мире американская мощь – особенно военная – единственное реальное средство достижения целей и что, покуда мы внушаем страх, не столь важно, любят нас или нет. Эти же люди считают, что для поддержки наших усилий во внешней политике нам лучше создавать временные «коалиции заинтересованных участников», поскольку длительные альянсы требуют слишком многих компромиссов. Согласно их теории, в силу сложившихся обстоятельств Америка обязана выступать в роли доброй силы и иметь благие намерения, а потому не нуждается в чьем-либо одобрении для придания легитимности собственным действиям. К тому же они полагают, что международные организации и международное право – не что иное, как ловушки, расставленные более слабыми государствами, которые стремятся связать нам руки.
Эти идеи не новы. Во времена Трумэна и Эйзенхауэра радикальная фракция республиканцев в Конгрессе под предводительством лидера республиканского большинства в сенате Роберта Тафта ополчалась буквально против любой из мер, направленных на создание послевоенного международного порядка. Радикалы возражали против создания НАТО и размещения войск США в Европе на постоянной основе, поскольку считали, что в противостоянии замыслам Советского Союза нам следует положиться на одностороннее применение военной силы. Они выступали против учреждения Всемирного банка и МВФ, были враждебно настроены в отношении ООН. Они презирали «универсалистов» вроде Элеонор Рузвельт, поскольку те поддерживали идеи международного права. В течение короткого времени сторонники Тафта доминировали в Конгрессе (до тех пор, пока демократы и республиканцы-интернационалисты, такие, как Дуайт Эйзенхауэр, совместными усилиями не потеснили их на политической сцене). Но вплоть до сегодняшнего дня их радикальное мировоззрение никогда не определяло политику исполнительной власти.
Подлинное «столкновение цивилизаций» происходит не где-нибудь, а в Вашингтоне. А учитывая открытые разногласия между госсекретарем Колином Пауэллом и министром обороны Дональдом Рамсфелдом, можно сказать, что оно разворачивается даже внутри самой президентской администрации. И это не спор по отдельным политическим вопросам – войне в Ираке, цене соблюдения Киотского протокола или расходам на оказание помощи другим странам. Это – столкновение диаметрально противоположных взглядов на роль Америки в мире. Это – битва между либералами-интернационалистами, объединяющими в своих рядах представителей обеих партий и считающими, что обычно нам нет равных по силе, когда мы вместе с союзниками выступаем в защиту общих ценностей и интересов, и теми, кто, видимо, полагает, что Америка должна либо действовать в одиночку, либо вообще воздерживаться от каких-либо шагов. Сторонники жесткой линии в администрации Буша весьма активно выражают и отстаивают свою позицию. В год выборов демократам также следует четко изложить свои взгляды по поводу того, что они думают и что собираются делать в связи с необходимостью укреплять безопасность и благосостояние США, продвигать демократические идеалы, восстанавливать наше влияние, наш авторитет и нашу способность к лидерству. Демократы должны наметить контуры такой внешней политики, которая не только ставила бы перед страной верные цели, но и позволила бы ей снова обрести способность к их достижению.
С НАМИ, А НЕ ПРОТИВ НАС
Все послевоенные администрации, как республиканские, так и демократические, верили, что в мире есть некие вещи, с которыми нельзя не бороться: это одиозные режимы или отдельные личности, которые заслуживают быть заклейменными в качестве зла и могут быть остановлены только силой. И сегодня, не отрицая важности изменения политических и экономических условий, в которых зарождаются террористические движения, мы должны осознать: простым устранением причин возникновения терроризма мы не сможем помешать законченным террористам нанести удар по США или по странам-союзницам. Таких людей следует изолировать от общества или уничтожать.
Точно так же мы должны избавиться от успокоительных софизмов, будто свободный рынок неизбежно порождает свободное общество, а глобализация сама по себе обеспечит мир во всем мире. Страны и их лидеры – не заложники абстрактных исторических сил. Они действуют в соответствии с собственными интересами и амбициями. В обозримом будущем Соединенным Штатам и их союзникам следует быть готовыми при необходимости к применению военной и экономической силы, дабы укоротить амбиции тех, кто угрожает нашим интересам.
Ставка на силу и решимость, готовность сформулировать четкие условия взаимодействия и последствия их несоблюдения, несомненно, правильная позиция по отношению к нашим противникам. Однако грубой ошибкой нынешней администрации является то, что принцип «с нами или против нас» она применяет не только к врагам Америки, но и к ее друзьям. Проще говоря, сила аргументов произведет на наших естественных союзников гораздо большее впечатление, нежели аргументы силы. Демократически избранные лидеры, будь то в Германии, Великобритании, Мексике или Южной Корее, должны укреплять в согражданах стремление поддерживать США в реализации совместных с ними планов. Убеждая эти страны в том, что Соединенные Штаты используют свою силу на общее благо, мы тем самым даем им возможность встать на нашу сторону. Но, принуждая их действовать во имя наших интересов, мы способствуем тому, что противостояние Америке становится для них политически необходимым, а то и выгодным. Десять лет назад трудно было даже представить себе, что лидеры Германии и Южной Кореи – двух государств, обязанных своим существованием Америке, которая жертвовала ради них жизнями своих солдат, – победят на выборах под антиамериканскими лозунгами.
Начиная войну с Ираком, администрация Буша полагала, что большинство союзников присоединится к нам, если мы ясно дадим им понять, что в противном случае поезд уйдет без них. Считалось также, что мы не нуждаемся в легитимности, которую обеспечили бы одобрение и участие ООН. На практике эти теории оказались несостоятельными. Человеческие, финансовые и стратегические потери в ходе этой войны многократно возросли, а успешное завершение оккупации было поставлено под угрозу из-за того, что Вашингтону не удалось заручиться поддержкой сильных союзников (таких, как Франция, Германия и Турция, а не подобных, скажем, Маршалловым островам).
Но даже по окончании военных действий администрация продолжала терять свое влияние в лагере союзников. Много говорилось об опрометчивом решении Пентагона отказать в контрактах на восстановление Ирака компаниям из стран-союзниц по НАТО, таких, как Канада, Франция и Германия, в тот самый момент, когда Соединенные Штаты обратились к ним с просьбой о списании иракских долгов. При этом мало кто обратил внимание на еще более странное решение администрации – приостановить оказание многомиллионной военной помощи государствам, поддержавшим войну, из-за их отказа гарантировать американцам полную неприкосновенность со стороны Международного уголовного суда. В итоге получается, что мы проявили одинаковое пренебрежение по отношению как к «старой», так и к новой Европе.
Что касается ООН, то спустя несколько месяцев после вторжения в Ирак выяснилось: лидер главенствующей шиитской общины отказывается даже встречаться с американскими представителями, не говоря уже о том, чтобы принять наш план выборов. В результате Вашингтону пришлось упрашивать ООН выступить в качестве посредника. К администрации пришло запоздалое понимание того, что наши действия приобретают бЧльшую легитимность, если их одобряет мировое сообщество.
Администрации демократов предстоит подтвердить готовность США применить военную силу (при необходимости – в одностороннем порядке) для защиты своих жизненных интересов. Но для нас нет более важной задачи, чем восстановление морального и политического авторитета Америки в мире, чтобы в нужный момент мы могли убедить других присоединиться к нам. Столь крутой поворот требует выработки нового стратегического соглашения с нашими ближайшими союзниками, в особенности на европейском континенте. Вашингтону следует начать с простой декларации нашей политической программы: в борьбе с глобальными угрозами Соединенные Штаты будут в первую (а не в последнюю) очередь действовать в согласии с союзниками. Предлагая союзникам присоединиться к нам в военных операциях или восстановительных работах по государственному строительству в таких странах, как Ирак и Афганистан, мы должны быть готовы разделить с ними не только связанный с этим риск, но и право принятия решений. Именно так мы действовали, когда НАТО вступила в войну в Боснии и Косово, и именно об этом нынешняя администрация столь безответственно забыла, когда НАТО в соответствии со статьей о коллективной обороне предложила США свою помощь в Афганистане. Среди обязательств Америки в подобном соглашении должна также присутствовать необходимость последовательно уделять особое внимание подлинно глобальным приоритетам, в первую очередь борьбе с терроризмом, не отвлекаясь на частные идеологические разногласия по таким вопросам, как Киотский протокол, Международный уголовный суд и Конвенция о запрещении биологического оружия.
Подход администрации демократов к разрешению споров вокруг договоренностей с Европой должен отличаться прагматизмом и концентрироваться на том, чтобы устранять недостатки в существующих соглашениях, а не аннулировать эти соглашения. Международное право само по себе не гарантирует соблюдения содержащихся в нем положений и не решает никаких проблем. Но когда наши цели находят свое воплощение в договорных документах, мы можем в случае их нарушения заручиться международной поддержкой. К тому же ничто так не подрывает авторитет Соединенных Штатов, как представление о том, что Америка возомнила себя слишком могущественной, чтобы быть связанной нормами, которые сама же проповедует всем остальным.
СИЛА УБЕЖДЕНИЯ
В рамках нового соглашения с союзниками Соединенные Штаты должны возобновить усилия на том направлении, которое во всем мире справедливо считается залогом долгосрочных перемен на Ближнем Востоке. Речь идет о разрешении палестино-израильского конфликта. Пока конфликт продолжается, арабские правители будут использовать его как отговорку, чтобы не проводить реформы и уклоняться от открытого сотрудничества с США в борьбе с терроризмом.
Возможно, что в создавшемся на данный момент положении односторонние действия Израиля, направленные на обеспечение собственной безопасности, являются неизбежной мерой. Уже более трех лет народ этой страны подвергается беспрецедентно жестокому террору. Но действия, предпринимаемые израильским правительством, должны стать не иллюзорным финалом, а лишь этапом на пути к переменам в палестинском руководстве, которые могли бы способствовать переговорам и достижению взаимного соглашения. Если вывод израильских войск с Западного берега реки Иордан и из сектора Газа будет согласован с палестинцами, если израильская «стена безопасности» будет рассматриваться как временная мера, вызванная соображениями безопасности и демографии, а не стремлением захватить чужие земли, сохранится надежда на реальное решение этой проблемы. Если нет, пустое пространство, образовавшееся после вывода войск, превратится в несостоявшееся прибежище террористов под предводительством радикалов из ХАМАС. При подобном устрашающем сценарии палестинцы продолжат свою самоубийственную стратегию террора, следствием чего станет не оттеснение Израиля к морю, а принятие им более радикальных и жестких решений. Долгая война «на износ» обернется для Израиля еще большим разобщением и утратой иллюзий. Целое поколение детей в регионе вырастет с убеждением, что США – это проблема, а не решение.
Американская политика в отношении палестино-израильского конфликта традиционно покоилась на двух столпах. Мы – самые стойкие союзники Израиля. И мы – честный посредник для обеих сторон. Это не сделало нас беспристрастными, скорее наоборот. Мы весьма заинтересованы в достижении такого соглашения, которое одновременно гарантировало бы безопасность Израилю и достойную жизнь палестинцам. Администрация демократов должна будет со всей энергией и решимостью вновь обратиться к этим принципам. Она обязана стать надежной опорой Израиля в его борьбе с терроризмом и помочь палестинцам освободиться от своих лидеров, которых мало что заботит, кроме собственного выживания. Ей также следует показать пример международному сообществу, предложив реалистичную концепцию будущей жизни палестинцев при условии, что они признают факт существования еврейского государства Израиль и будут уважать его безопасность. Нужно наметить также концепцию создания двух государств, при которой палестинцы что-то выигрывают, а что-то теряют. Ставки очень высоки, и без участия США никакой прогресс невозможен.
Когда мы вновь присоединимся к мирному процессу и приступим к упрочению ослабленных связей с союзниками, чего попросит у них взамен президент-демократ? Прежде всего, реального направления воинских контингентов и финансовой помощи в Афганистан и Ирак. НАТО согласилась, наконец, возглавить расширенную миротворческую миссию в Афганистане, и теперь существует острая необходимость укрепить европейскими силами американское присутствие, чтобы предотвратить возвращение хаоса, бросающего вызов нашим интересам. Наряду с Пакистаном Афганистан остается передовой линией борьбы с террором. Но при нынешних взаимоотношениях с нашими союзниками по ту сторону Атлантики немногие европейцы поддерживают идею отправки войск в Афганистан для выполнения опасных миссий. Если новая администрация хочет восстановить безопасность в Афганистане и облегчить бремя, которое несут сейчас американские солдаты, ей придется заняться решением этой проблемы.
Ираку также потребуется, чтобы в решении его судьбы приняло участие целое поколение представителей международного сообщества. Независимо от того, была ли оправданна эта война, сегодня все глубоко заинтересованы в успехе Ирака. Раскол иракского общества по этническим или религиозным причинам приведет к дестабилизации обстановки на Ближнем Востоке и подстегнет радикальные движения, представляющие угрозу для современного мира. Стабильность и демократия в Ираке, напротив, стимулировали бы процесс реформ во всем регионе. Для этого потребуется длительное участие в восстановлении и политическом развитии Ирака наряду с активной позицией в военных вопросах. А она подразумевает, что международные контингенты не будут безвылазно оставаться на базах и в казармах, передоверив обеспечение безопасности плохо подготовленным иракским службам. Но поддержание военного присутствия на таком уровне невозможно, и будет считаться нелегитимным в глазах простых иракцев, если на него не будут смотреть, как на подлинно международный, а не исключительно американский проект.
Вся ирония в том, что односторонний подход администрации Буша позволил нашим союзникам остаться в стороне: дал им повод уклониться от того, чтобы взять на себя ответственность по данному и ряду других глобальных вопросов. Демократическая администрация не стала бы оттеснять союзников на второй план, когда речь идет о вопросах, которые представляются им важными. Взамен она получила бы право требовать от них гораздо больше, будь то их вклад в стабилизацию Ирака и Афганистана, демократизация на Ближнем Востоке или предотвращение распространения и потенциального применения ОМУ.
ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРИШЛОСЬ УПРЕЖДАТЬ
Когда администрация Буша доказывала необходимость вторжения в Ирак, один из аргументов президента гласил: Соединенные Штаты не могут ждать, пока угроза применения ОМУ станет неизбежной. Но общий подход администрации к борьбе с распространением ОМУ противоречит этой логике.
Демократической администрации следует использовать все имеющиеся в ее арсенале средства, чтобы предупредить возникновение угрозы ОМУ, прежде чем применение военной силы станет единственно возможным решением. Наиболее верное средство, к которому Вашингтон может прибегнуть уже на раннем этапе, дабы предотвратить попадание смертоносных материалов в руки террористов или стран-изгоев, – это обезвредить такого рода материалы в месте их изначального нахождения. Но нынешняя администрация проявляет мало интереса к ускорению или расширению соответствующих программ. В начале президентского срока Джордж Буш-младший пытался даже урезать расходы на программу Нанна – Лугара по совместному сокращению угрозы, предназначенную для стран бывшего Советского Союза. При наших теперешних темпах потребуется 13 лет, чтобы повысить безопасность всех российских объектов, на которых размещены плутоний и высокообогащенный уран. Увеличение суммы финансирования программы Нанна – Лугара позволит сделать то же самое за 4 года. Но и за пределами России работают десятки исследовательских реакторов, в которых хранится сырье для производства радиологического или ядерного оружия. Нам следует возглавить глобальное движение, направленное на то, чтобы повсюду в таких местах была обеспечена безопасность ядерных материалов.
Единственная страна, которая, по нашим данным, имеет возможность и предположительно намерение продать террористам полноценное ядерное оружие, – это Северная Корея. Но президентская администрация с необъяснимым спокойствием наблюдала за тем, как КНДР неуклонно продвигалась к тому, чтобы стать первым в мире ядерным «Уолмартом» (сеть знаменитых американских супермаркетов, – Ред.). Сегодня Пхеньян способен производить и потенциально продавать до 6 ядерных единиц в любой конкретный момент. А к концу текущего десятилетия эта цифра, вероятно, составит 20 ядерных единиц – показатель, превышающий даже самые мрачные прогнозы разведки относительно Ирака. И мы не знаем, сколько плутония переработано в пригодное для применения ядерное топливо за последние полтора года, с тех пор как Северная Корея выслала международных наблюдателей. А мы всё это время обсуждали вопрос о форме стола для переговоров.
Администрация демократов должна будет в кратчайшие сроки внести ясность в вопрос, собирается ли Ким Чен Ир превратить Северную Корею в ядерную фабрику или готов вести переговоры о присоединении страны к мировому сообществу. Официальным представителям США следует выступить с серьезным предложением, согласно которому Северная Корея осуществляет всеобъемлющую и контролируемую нейтрализацию своих ядерных программ в обмен на экономическую и политическую интеграцию в мировое сообщество, и быть готовыми к обоюдному выполнению данной договоренности, как только будут согласованы ее основные положения. Мы должны быть готовы к положительному ответу. И если Пхеньян ответит «нет», Южная Корея, Япония и Китай присоединятся к нашим силовым операциям, только будучи убеждены, что мы предприняли серьезную попытку и сделали все возможное, чтобы избежать конфронтации. Наихудший вариант развития событий таков: нищая Северная Корея поставляет ядерное оружие «Аль-Каиде», ХАМАС или чеченским боевикам, которые затем наносят удары по Вашингтону, Лондону или Москве.
Такой же план «открытых действий» необходим и в случае с Ираном. В обмен на полный отказ Тегерана от ядерных амбиций и терроризма ему публично предлагается установить нормальные отношения. И если руководство Ирана отвернется от такого предложения, лишив людей возможности осуществить свои надежды, это приведет в движение внутренние механизмы самого иранского общества. У нас есть и другие претензии к Ирану и Северной Корее, в том числе связанные с творящимися там вопиющими правонарушениями. Но эти проблемы будет решить легче, если мы сначала выведем обе страны из изоляции.
Демократической администрации следует стремиться к дальнейшему укреплению международных правил, запрещающих распространение ОМУ. Существующий Договор о нераспространении ядерного оружия способствовал установлению одной важной нормы международного права. В рамках этого договора с 1975 года Южная Корея, Аргентина, Бразилия, Тайвань, ЮАР, Казахстан, Белоруссия, Украина, а теперь и Ливия дали обратный ход и отказались от своих ядерных программ. Но договор по-прежнему несовершенен, поскольку ничто не препятствует следующему сценарию. Эти страны разрабатывают все составляющие ядерной программы, а затем, не неся никаких штрафных санкций, выходят из договора, как только они смогут приступить к работам по обогащению урана или производить плутоний для ядерного оружия. Мы должны добиваться новой договоренности. Ядерные державы, такие, как США, должны помогать неядерным странам в развитии ядерной энергетики и снабжать их ураном. Но они обязаны и держать под контролем все стадии топливного цикла, изымая отработанное ядерное сырье и обеспечивая ему надежное хранение, дабы предотвратить использование его для производства оружия. (Несомненно, существует риск, связанный с местом и способом хранения топлива, однако свободной от риска альтернативы не существует.) К любой стране, пытающейся выйти за рамки этой строгой системы контроля, должны автоматически применяться санкции ООН. Попытки убедить неядерные государства согласиться с таким вариантом увенчаются успехом только в том случае, если сама Америка подаст пример того, как следует действовать. Это значит, что нужно отказаться от безответственных планов администрации Буша по разработке нового поколения ядерного оружия малой мощности (создающих впечатление, что такое оружие вообще может быть средством эффективного ведения войны) и присоединиться к Договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний.
НОВЫЕ ЗАДАЧИ,НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ
Большинство демократов согласны с президентом Бушем в том, что с террористами, а иногда даже и с несговорчивыми режимами следует общаться на языке силы. Вопрос не в том, стоит ли задействовать наш военный и разведывательный потенциал, а в том, как это делать и насколько оперативно нам удается адаптировать его к тем проблемам и задачам, с которыми сегодня сталкивается Америка.
После завершения холодной войны прошло уже два цикла военных реформ – переход от наращивания гигантских бронетанковых формирований к преимущественному размещению мобильных воинских частей в любых регионах мира и от аналоговых технологий к цифровым информационным системам. Борьба с терроризмом потребует еще одной трансформации в военной сфере. Хотя нам по-прежнему необходим потенциал для ведения войны с применением обычных средств, сегодня придется уже без помощи танков и истребителей находить и уничтожать врагов, прячущихся в тени, зачастую среди простых граждан. По сути, это задача для разведслужб. Новая администрация должна будет провести масштабное переоснащение и модернизацию наших разведывательных агентств, и в том числе назначить нового главу национальной разведки, уполномоченного целиком распоряжаться отраслевым бюджетом, а не пятой его частью, как нынешний директор ЦРУ. Конечно, неизбежны ситуации, когда через испытание войной с терроризмом пройдут и наши вооруженные силы, как это было в Афганистане, Пакистане, Йемене и на Филиппинах. Чего потребует от нас эта война с точки зрения новой доктрины, тактики, обучения и вооружения? Как она изменит организацию нашей военной сферы? Как победить нового противника, не изменяя ценностям, которые защищают наших солдат в военное время и определяют ответ на вопрос, кто мы? Администрация Буша игнорировала эти вопросы. Администрация демократов должна будет на них ответить.
В администрации Буша полагают, что наши войска должны быть задействованы исключительно в случае войны. С самого начала Буш и его команда не принимали концепцию миротворческой деятельности и национального строительства и с большим подозрением относились к идее длительного размещения американских контингентов за рубежом. Это предубеждение легло в основу американской стратегии в Афганистане и Ираке – и обернулось тяжелейшими последствиями. Избавив Афганистан от власти талибов, администрация Буша доверила строительство этого государства тем же самым полевым командирам, которые уничтожали афганскую нацию в начале 1990-х. В Ирак же администрация отправила минимальный контингент, необходимый для того, чтобы нанести поражение противнику, не сочтя при этом нужным использовать дополнительные войска для занятия и обезвреживания освобождаемых ими территорий. В итоге война сменилась хаосом, который привел к охлаждению отношений войск коалиции с коренным населением, в то время как террористы вновь подняли голову.
Что требуется от демократов, так это чувство реализма: если Соединенные Штаты ввязываются в войну, они должны подготовиться к тому, чтобы после ее окончания, если это необходимо для закрепления успеха, годами сохранять свое присутствие, восстанавливать то, что было разрушено, и работать в связке с союзниками. Где бы то ни было – на Балканах, в Афганистане или Ираке, мы должны уметь продемонстрировать свою стойкость, а не только силу оружия.
Частично проблема состоит в нежелании определенных военных кругов адаптировать наши вооруженные силы к подобным миссиям. Некоторые военачальники опасаются, что если армия разовьет миротворческий потенциал, то гражданским руководителям будет слишком трудно удержаться от того, чтобы не задействовать ее. Но факт остается фактом: за последние десять лет президенты от обеих партий использовали наши воинские контингенты для осуществления по меньшей мере семи крупных постконфликтных миротворческих операций или операций по стабилизации обстановки. Если мы хотим быть хорошо подготовлены в будущем, не стоит отрицать очевидное: нравится нам это или нет, в ближайшей перспективе роль вооруженных сил будет в значительной степени заключаться в осуществлении подобных миссий. Демократической администрации предстоит обеспечить нашей армии организационную структуру, боевую подготовку и вооружение, необходимые для выполнения задач, которые мы поставим перед ней, включая вооруженную борьбу с противником, подавление беспорядков, обеспечение общественной безопасности и защиту гражданского населения. А чтобы с наших военных не спрашивали сверх того, что от них требуется, необходимо гарантировать наличие гражданских институтов – собственных и международных, – работающих в вышеперечисленных направлениях.
Будь администрация Буша больше привержена идее коллективного действия, она могла бы с большим основанием требовать повышения боеспособности от наших союзников по НАТО. Нас не устраивает система разделения труда, при которой мы воюем, а они произносят речи. Мы столкнемся с необходимостью восстановления общества в странах, потерпевших крах, и в странах, переживших военные конфликты, но для нас неприемлема ситуация, когда мы будем вынуждены действовать в одиночку. Нам нужны международные институты, готовые оперативно принимать меры. Мобилизовать в себе такую готовность – первейшая задача ООН, если она стремится сохранить свою значимость. Администрация демократов должна будет возглавить работу по превращению ООН в аналог НАТО в гражданской сфере поддержания мира, с тем, чтобы Объединенные Нации обладали полномочиями, которые позволят задействовать специальные силы стран-участниц – от полиции до социальных работников – и оперативно размещать их в горячих точках планеты.
В БОРЬБЕ ЗА ОБЩЕЕ ДЕЛО
Основной задачей нашей внешней политики должно стать укрепление безопасности Соединенных Штатов. Иными словами, всю нашу мощь следует использовать для борьбы с терроризмом и распространением смертоносного оружия. Однако нам необходимо усвоить один урок, который мы извлекли из событий последних трех лет. А именно то, что наши действия всякий раз будут наталкиваться на сопротивление – даже со стороны друзей, – если мы используем нашу мощь исключительно в целях собственной безопасности, а не для разрешения проблем, в которых заинтересовано мировое сообщество. За некоторыми весьма редкими исключениями (в их число входит инициатива президента по демократизации Ближнего Востока и осознание им того факта, что США должны участвовать в общей борьбе со СПИДом) после 11 сентября 2001 года мы наблюдали, как сужается круг задач, стоящих перед нынешним кабинетом, и перспектива, которой он руководствуется. До 11 сентября администрация проводила национальную политику в области противоракетной обороны. Теперь ее политика сосредоточена на борьбе с терроризмом и отношениях с Ираком. Но у команды Буша по-прежнему отсутствует внешнеполитическая стратегия в полном смысле этого слова, стратегия, соответствующая роли державы мирового масштаба, облеченной глобальной ответственностью. Мы должны снова выйти на ведущие позиции по более широкому кругу вопросов и в большем количестве регионов, руководствуясь при этом расширенным определением национального интереса.
Следующему президенту придется, в конце концов, обратить внимание на Латинскую Америку и восстановить репутацию США как защитника демократии. Эта репутация пострадала из-за отношения президента Буша к ситуации в Венесуэле и на Гаити. Африку следует рассматривать как нечто большее, чем второстепенный участок борьбы с терроризмом. Когда президент обещал послать американские войска в Либерию, а через десять дней после высадки отозвал их обратно, по нашему престижу на континенте был нанесен сокрушительный удар.
В Азии, где проживает более половины населения планеты, происходят поистине тектонические сдвиги в геополитической и экономической сфере. Но Соединенные Штаты демонстрируют странную незаинтересованность в этих процессах. Еще недавно государства этого региона всерьез опасались Китая и связывали свое будущее с Америкой. Сегодня происходит обратное. Китай весьма умело превратил большинство стран Юго-Восточной Азии, включая Австралию, в своих союзников. Его экономика развивается колоссальными темпами. Сегодня Пекин готов решать такие серьезные дипломатические проблемы, как проблема Северной Кореи. Китай все чаще рассматривают в качестве доминирующего фактора в регионе. Богатая нефтью Россия превращается в стабильное государство, она наращивает свой потенциал и укрепляет свои позиции в Азии. Индия после нескольких поколений самоизоляции и поглощенности внутренними делами постепенно открывается для мира. Администрации демократов придется поработать над сохранением статуса Соединенных Штатов в Азии. Ее обязанностью станет стимулирование деятельности в правильном направлении поднимающихся государств Азии, а также восстановление лидирующего положения США в сфере борьбы с региональными кризисами.
Новый президент должен будет также подтвердить интерес США к тому, что происходит во внутренней жизни Китая и России. Ставки огромны: отсутствие политических реформ обернется для Китая экономической стагнацией, при которой страна не сможет удовлетворить запросы сотен миллионов людей, выбитых из привычной колеи переменами. Если Россия не будет с бЧльшим уважением относиться к законности и праву соседей на суверенитет, то она не сможет ни привлечь инвестиции, ни привить людям позитивный настрой. Настоящие реалисты понимают связь между внутренней и внешней политикой. Но администрация Буша по большей части оставила без внимания проблему внутреннего развития России и Китая. Президент Буш ни разу отчетливо не сформулировал всеобъемлющую стратегию отношений с этими странами. Вместо этого он узко сконцентрировал свое внимание исключительно на их деятельности в мировом масштабе.
Президент-демократ столкнется с необходимостью расширить структурные и географические рамки нашей внешней политики, показав миру, что нам понятна простая истина: террор – это зло, но зло не исчерпывается одним только терроризмом. Для огромного большинства людей во всем мире основную угрозу представляет не «Аль-Каида», а локальные вооруженные конфликты, вспыхивающие на почве этнических разногласий, борьбы за власть и ресурсы. А такие бедствия, как нищета, болезни и деградация окружающей среды, каждый год уносят неизмеримо больше жизней, чем террористические акты. Эти проблемы должны быть для нас значимы в той же степени, в какой, как мы ожидаем, будут значимы для других наши проблемы.
Задача Соединенных Штатов – предстать вновь как государство-миротворец. Америке следует активно участвовать в разрешении конфликтов – от Ближнего Востока до Юго-Восточной Азии, в Центральной и Западной Африке, помогать другим странам в создании их миротворческого потенциала и вместе с союзниками задействовать свои финансы и вооруженные силы, если наши интересы и ценности окажутся под угрозой. Даже если шансы на успех невелики, подобные усилия дадут миру понять, что американский потенциал может быть использован ради общего блага. Демократической администрации предстоит выделить федеральные средства на усиление борьбы на таком фронте, как инфекционные болезни. Несмотря на все красивые заголовки и громкие обещания, нельзя утверждать, что хотя бы один из пяти представителей группы риска имеет доступ к службам, занимающимся профилактикой СПИДа. На 50 больных СПИДом не приходится и одного, кто получал бы необходимые лекарства; в Африке это соотношение составляет 1 к 1 000. Международный фонд борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией обратился к состоятельным странам с просьбой о ежегодных пожертвованиях в размере 10 миллиардов долларов ради спасения миллионов жизней. Америка может и должна пожертвовать больше положенной ей части, чтобы впоследствии иметь основания призвать другие страны поступить так же.
Демократы также должны будут организовать масштабную международную инициативу с целью обеспечить чистой водой сотни миллионов людей в бедных странах. Их новой администрации следует приложить больше усилий для того, чтобы дети, особенно девочки, в других странах могли ходить в школу. Президенту и его сподвижникам надо попытаться преодолеть «информационное неравенство» – увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными в сфере доступа к новым технологиям. Все эти задачи составят часть личной миссии для президента-демократа. Ему придется поднимать эти темы на каждом международном саммите, в каждой своей речи, призывая лидеров государств и крупных представителей частного капитала приложить больше усилий для решения указанных проблем.
Демократический кабинет должен выступить поборником расширения торговли, являющейся прочнейшим залогом долгосрочного процветания как для богатых, так и для бедных стран. Нужно убедить европейцев прекратить выплаты субсидий своим фермерским хозяйствам, поскольку они разоряют фермеров в развивающихся странах (в государствах Евросоюза на каждую корову приходится в среднем более двух долларов государственных субсидий ежедневно – эта цифра превышает прожиточный минимум большинства африканцев). При этом нам следует проявить решимость и сократить субсидии фермерам в собственной стране. Будущий президент должен будет также принять к сведению, что предприятие, добивающееся роста производства, но забывающее о справедливости, обречено на провал по обоим направлениям. Джин Сперлинг, бывший советник президента Билла Клинтона по вопросам экономики, предложил «новое соглашение о свободной торговле», направленное на расширение открытых рынков параллельно с удовлетворением законных требований трудящихся. Приоритетная роль отводится таким мероприятиям, как финансирование образования и переподготовка персонала до потери рабочего места, предоставление комплекса социальной помощи людям, потерявшим надежду на работу. Кроме того, предлагается внести изменения в политику налогообложения и здравоохранения. В нынешнем виде эта политика делает невыгодным создание новых рабочих мест в США. Также необходимо бороться с нарушением трудовых прав граждан за границей.
Наконец, Соединенным Штатам пришло время заняться решением проблемы изменения климата. Если не остановить глобальное потепление, оно приведет к разрушению мировой экономики и сельского хозяйства, к массовой миграции населения, с лица земли в буквальном смысле будут сметены целые государства. В таком случае пострадают все. Чтобы смело и с готовностью ответить на этот вызов, президенту-демократу нужно стимулировать совместные усилия обеих партий. Это касается, например, акта Маккейна – Либермана об управлении климатом (который был отклонен небольшим числом голосов в Сенате в прошлом году), направленного на сокращение объемов выделения парникового газа. Этот документ способен объединить совместные с союзниками усилия в борьбе за спасение или пересмотр Киотского протокола. Вокруг него будут выдвигаться новые инициативы, нацеленные на решение жизненно важных проблем, таких, как наступление пустыни и уменьшение площади лесов.
КТО МЫ – ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ
Президент Буш утверждает, что передовая линия войны с терроризмом проходит в Ираке и что лучше бороться с врагами в Багдаде, чем в Балтиморе. Подобная формулировка ошибочна в самой своей основе. Сегодня фронтовая линия пролегает повсюду, где имеется американское присутствие, и особенно там, где оно не приветствуется. Данная реальность требует от нас определиться, кто мы, и сделать это так, чтобы в результате в изоляции оказались наши враги, а не мы сами. Во времена холодной войны американские лидеры это хорошо понимали. Конечно, всеобщей любовью Америка не пользовалась, но нам, по крайней мере, удалось создать ряд крепких альянсов, основанных на глубоком осознании общности интересов и связях не только между правительствами, но и между народами. В те годы Америкой восхищались там, где это было более всего необходимо: в странах по ту сторону «железного занавеса», то есть на главном фронте холодной войны. Поляки, венгры, простые русские люди верили нам как защитникам их демократических устремлений. В Восточной Европе не наблюдалось антиамериканских настроений. А ведь если бы они были, то коммунистические правительства могли использовать их для противостояния Америке, которая призывала к реформам, а экстремисты эксплуатировали бы такие настроения в своих целях. Представьте себе, к чему это привело бы. Каков был бы исход холодной войны? Могла ли в таком случае идти речь о крушении советской империи? А если да, то какой режим пришел бы ей на смену?
Именно с такими вопросами мы сталкиваемся сегодня на Большом Ближнем Востоке и в других регионах мира. У нас есть грубая сила, чтобы утвердить свою волю там, где это потребуется, и в подавляющем большинстве случаев мы применяли ее с добрыми намерениями. Но кто бы ни стал президентом, нам следует для достижения наших целей гораздо чаще прибегать к силе убеждения, нежели мускулов. Кто согласится встать на сторону Америки, если мы не пытаемся защищать нечто большее, чем свои собственные интересы? Кто будет по доброй воле сотрудничать с нами, если мы требуем сотрудничества только на наших условиях? И если нам все же удастся изменить статус-кво в исламском мире, как мы это сделали в Восточной Европе одно поколение тому назад, какой режим там установится, если роль США как лидера отвергнута даже теми, кто сам стремится к переменам в обществе?
Положительным моментом является то, что мировое сообщество с готовностью приветствует возвращение Соединенных Штатов к своей традиционной роли лидера. Большинство стран по-прежнему гораздо больше беспокоит возможное проявление изоляционизма со стороны Америки, нежели унилатерализма. Мы можем использовать подобные настроения для формирования новых коалиций, направленных против терроризма и оружия массового уничтожения, в пользу создания более свободного и безопасного мира.
Но недостаточно только ставить перед собой благородные цели. Соединенные Штаты нуждаются в лидерах, способных гарантировать, что наши средства не будут дискредитировать наши собственные цели. Нам нужен дальновидный реализм, свободный от идеологических шор, разделяющих нас с нашими естественными союзниками во всем мире. Словом, необходимо, чтобы наша сила была, как и прежде, подкреплена моральным авторитетом. Только такое сочетание будет способствовать ослаблению наших врагов и вдохнет надежду в сердца наших друзей.
США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851548
Самьюэл Бергер
Новая карта Пентагона
© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004
Томас Барнет – профессор Колледжа военно-морских сил США, неоднократно приглашался в Пентагон и американские разведслужбы в качестве консультанта по стратегическим вопросам. Данная статья была впервые опубликована в журнале Esquire в марте 2003 года, в апреле 2004-го ее расширенная версия вышла в свет в виде отдельной книги под названием The Pentagon's New Map: War and Peace in the Twenty-First Century в издательстве G.P. Putnam's Sons.
Резюме Проанализировав географию американских интервенций за последнее десятилетие, легко вывести основное правило безопасности. Вероятность того, что какая-либо страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации.
Война Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна ознаменовала собой поворотный пункт истории. С этого момента Вашингтон взял на себя всю полноту ответственности за стратегическую безопасность в эпоху глобализации. Вот почему публичная дискуссия вокруг этой войны так важна. Она заставит американцев согласиться с тем, что я называю новой парадигмой в области безопасности, смысл которой передает фраза: разобщенность таит в себе опасность. Под знаком этой парадигмы будет протекать нынешний век. Незаконный режим Саддама Хусейна находился в опасной изоляции в глобализирующемся мире, пренебрегал его нормами и связями, обеспечивающими всеобщую взаимозависимость.
Когда эксперты спорят о глобализации, то, как правило, звучат две крайние точки зрения на то, чтЧ она собой представляет: грандиозный процесс планетарного масштаба или нечто ужасное, обрекающее человечество на гибель. Оба мнения явно несостоятельны, поскольку глобализация, как исторический процесс, – это слишком широкое и сложное явление, чтобы быть втиснутой в узкие рамки простых обобщений. Вместо этого необходим принципиально иной подход к оценке нового мира, в котором мы живем: есть регионы, где глобализация по-настоящему пустила корни, и регионы, куда она, по сути, еще не проникла.
Посмотрите на страны, куда глобализация добралась в виде развитых телекоммуникационных сетей, финансовых потоков, либеральных средств массовой информации и коллективной безопасности, и вы увидите регионы со стабильным правительством, растущим уровнем благосостояния, где люди скорее погибают от самоубийств, чем становятся жертвами преступлений. Эти регионы я называю «Функционирующим ядром» или просто «Ядром». Но взгляните на страны, которые пока слабо вовлечены в процессы глобализации или вообще в них не участвуют, — там господствуют авторитарные режимы, пышным цветом расцветают политические репрессии, царит тотальная нищета и отмечается высокий уровень заболеваемости. Массовые убийства стали в этих регионах обыденным явлением, и, что самое главное, там постоянно тлеют очаги конфликтов, в которых, как в инкубаторе, рождаются новые поколения мировых террористов. Эти регионы я называю «Неинтегрированным провалом» или просто «Провалом».
«Озоновая дыра» глобализации, возможно, не попадала в поле зрения до 11 сентября 2001 года, но после этого дня ее уже нельзя было не замечать. Так где же мы запланируем следующий раунд военных учений армии США в реальных полевых условиях? Ответ достаточно прост, и он основывается на опыте последних лет со времени окончания холодной войны: в зоне «Провала».
Я поддерживаю войну в Ираке не просто потому, что Саддам — это сталинист, готовый перерезать глотку любому ради того, чтобы остаться у власти, и не потому, что в последние годы его режим явно содержал тех, кто стремился раскинуть сети терроризма. На самом деле я сторонник этой войны, потому что длительное участие в военных действиях заставит Америку заняться всем «Провалом», видя в нем стратегически опасное пространство.
ПОДВИЖНАЯ ГРАНИЦА
Для большинства стран, находящихся в стадии формирования, принять глобальный набор правил, которые связаны с общей демократизацией, прозрачностью и свободной торговлей, — значит совершить беспримерный подвиг. Это очень непросто понять большинству американцев. Мы склонны забывать о том, с какими трудностями было на протяжении всей истории связано сохранение единства Соединенных Штатов и непрерывное согласование наших внутренних, подчас противоречивых правил в годы Гражданской войны, Великой депрессии и длительной борьбы за равноправие рас и полов, которая продолжается и по сей день. Что касается большинства государств, то с нашей стороны было бы нереалистично ожидать от них того, что они быстро приспособятся к правилам глобализации, которые выглядят уж очень по-американски. Но не нужно слишком увлекаться дарвиновским пессимизмом. Ведь, начав извиняться за глобализацию как навязывание американских ценностей или американизацию, легко перейти к намекам на то, что «эти люди никогда не станут такими, как мы, в силу расовых или цивилизационных различий». Всего десять лет тому назад большинство специалистов охотно списывали со счетов неблагополучную Россию, заявляя, что славяне по своей генетической природе не способны перейти к демократии и капитализму. Подобные аргументы звучали и в большинстве критических высказываний в адрес Китая в 1990-е годы, да и до сих пор их можно услышать в дебатах о возможности демократизации общества в постсаддамовском Ираке по западному образцу. Мол, «мусульмане — это все равно что марсиане».
Так как же отличить тех, кто по праву принадлежит к «Ядру» глобализации, от тех, кто остается во мраке «Провала»? И насколько постоянен и неизменен водораздел между ними? Понимая, что граница между «Ядром» и «Провалом» подвижна, выскажу предположение, что направление перемен важнее, чем их интенсивность. Да, можно сказать, что бразды правления в Пекине по-прежнему в руках Коммунистической партии, идеологи которой на 30 % руководствуются принципами марксизма-ленинизма и на 70 % — понятиями героев «Клана Сопрано» (название детективного сериала про итальянскую мафию в Америке. – Ред.). Однако Китай присоединился к Всемирной торговой организации, а в долгосрочной перспективе это гораздо важнее, чем перманентное вхождение страны в зону «Ядра». Почему? Потому что это вынуждает Китай приводить свои внутренние правила в соответствие с принципами глобализации в банковской сфере, в области таможенных пошлин, защиты авторских прав и окружающей среды. Конечно, простое приведение внутренних норм и правил в соответствие с формирующимися правилами глобализации еще не гарантирует успеха. Аргентина и Бразилия недавно на собственном горьком опыте испытали, что выполнение правил (в случае с Аргентиной весьма условное) автоматически не обеспечивает иммунитет против паники, пирамид в экономике и даже рецессии. Стремление приспособиться к глобализации само по себе не может служить гарантией от одолевающих страну невзгод. Это не значит, что беднейшие слои населения тут же превратятся в стабильный средний класс, – просто с течением времени уровень жизни людей будет расти. В итоге всегда есть опасность выпасть из фургона под названием «глобализация». Тогда кровопролитие неизбежно.
Какие же страны и регионы мира можно в настоящее время считать функционирующими? Это Северная Америка, бЧльшая часть Южной Америки, Европейский союз, Россия при Путине, Япония и формирующиеся азиатские экономики (в первую очередь Китай и Индия), Австралия и Новая Зеландия, а также ЮАР. По примерной оценке, в этих странах и регионах проживают четыре из шести миллиардов населения земного шара.
Кто же тогда остается в «Провале»? Было бы проще сказать, что «все остальные», но я хочу представить вам больше доказательств, чтобы аргументировать свою точку зрения о том, что «Провал» еще долго будет причинять беспокойство не только нашему бумажнику или совести.
Если мы отметим на карте те регионы, в которых США проводили военные операции после окончания холодной войны, то обнаружим, что именно там сосредоточены страны, не входящие в сферу разрастающгося «Ядра» глобализации. Эти регионы – Карибский перешеек, фактически вся Африка, Балканы, Кавказ, Центральная Азия, Ближний Восток и значительная часть Юго-Восточной Азии. Здесь проживают приблизительно два миллиарда человек. Как правило, на этих территориях отмечен демографический перекос в сторону молодого населения, доходы которого можно охарактеризовать как «низкие» или «ниже среднего» (по классификации Всемирного банка они составляют менее 3 тыс. долларов в год на душу населения).
Если обвести линией большинство тех районов, куда мы вводили свои войска, у нас, по сути, получится карта «Неинтегрированного провала». Конечно, некоторые страны, если принять во внимание их географическое положение, не укладываются в простые схемы. Они, как Израиль, окружены «Провалом», или, наоборот, как Северная Корея, волею случая оказались внутри «Ядра», или же, как Филиппины, расположились в пограничной зоне. Но, учитывая приведенные данные, трудно отрицать внутреннюю логику складывающейся картины: если та или иная страна выпадает из процесса глобализации, отвергает ее содержательную часть, резко возрастает вероятность того, что США рано или поздно отправят туда войска. И наоборот: если страна функционально связана с процессом глобализации и действует в основном по ее законам, нам нет нужды посылать свои войска, чтобы восстанавливать порядок и ликвидировать угрозы.
НОВОЕ ПОНИМАНИЕ УГРОЗЫ
Со времени окончания Второй мировой войны в нашей стране бытовало представление о том, что реальная угроза безопасности исходит от стран с сопоставимыми размерами, развитием и уровнем достатка, — иными словами, от таких же великих держав, как Соединенные Штаты. В годы холодной войны такой супердержавой был Советский Союз. Когда в начале 1990-х произошло крушение «большой красной машины», у нас высказывались опасения относительно объединенной Европы, могущественной Японии, а в последнее время — в связи с усилением Китая.
Любопытно, что все эти сценарии объединяло одно предположение: по-настоящему угрожать нам способно только развитое государство. А как насчет остального мира? В военных документах менее развитые страны и регионы проходили как «малые включенные». Это означало: достаточно располагать военной мощью, способной отвести угрозу, исходящую от великой державы, чтобы всегда быть готовыми к действиям в менее развитом регионе.
События 11 сентября заставили усомниться в этом предположении. В конце концов, мы подверглись нападению даже не со стороны государства или армии, а всего лишь группы террористов, которых Томас Фридмен на своем профессиональном жаргоне назвал «сверхоснащенными одиночками, готовыми умереть за свое дело». Их нападение на Америку повлекло за собой системную перестройку нашего государственного аппарата (было создано новое Министерство внутренней безопасности), нашей экономики (теперь мы платим де-факто налог на безопасность) и даже нашего общества. Более того, эти события послужили сигналом к началу войны с терроризмом, и именно через их призму наше правительство теперь рассматривает любые двусторонние отношения в области безопасности, которые мы налаживаем во всем мире.
Во многих отношениях атаки 11 сентября оказали огромную услугу американскому истеблишменту, отвечающему за национальную безопасность: они избавили нас от необходимости заниматься абстрактным планированием и искать себе «ровню» для будущих высокотехнологичных войн, заставив обратить внимание на присутствующие «здесь и сейчас» угрозы мировому порядку. Таким образом высветилась линия водораздела между «Ядром» и «Провалом» и, что еще важнее, приобрела рельефные очертания та среда, в которой зарождается сама угроза. Усама бен Ладен и «Аль-Каида» представляют собой продукты большого «Провала» в чистом виде — по сути дела, его наиболее жесткую ответную реакцию на посыл, исходящий от «Ядра». Они показывают, насколько хорошо мы справляемся с задачей экспорта безопасности в регионы беззакония (не очень-то хорошо) и какие государства они хотели бы «отлучить» от глобализации и вернуть к «хорошей жизни», как ее представляли себе в VII веке (их цель — все государства большого «Провала» с преобладающим мусульманским населением, особенно Саудовская Аравия).
Если принять во внимание эти намерения Усамы и сопоставить их с хроникой наших военных интервенций последнего десятилетия, то вырисовывается простое правило безопасности: вероятность того, что та или иная страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации. Понятно, почему «Аль-Каида» сначала базировалась в Судане, а потом в Афганистане: они находятся в ряду стран, наиболее удаленных от процессов глобализации. Взгляните на другие государства, в которых в последнее время появлялись силы быстрого развертывания США: Пакистан (северо-западная часть), Сомали, Йемен. Эти страны и глобализация находятся на разных полюсах.
Деятельность данной сети терроризма важно пресечь на корню «на ее собственной территории», но столь же важно отрезать террористам доступ к «Ядру» через «промежуточные государства», расположенные вдоль политых кровью границ большого «Провала». В качестве примера на память тут же приходят такие страны, как Мексика, Бразилия, ЮАР, Марокко, Алжир, Греция, Турция, Пакистан, Таиланд, Малайзия, Филиппины и Индонезия. Но США работают над этой проблемой не в одиночку. Например, Россия ведет свою войну с терроризмом на Кавказе, Китай с удвоенной энергией взялся за укрепление своей западной границы, а всю Австралию взбудоражили взрывы на острове Бали.
Если мы отвлечемся на минуту и поразмышляем о значении складывающейся ныне новой карты мира в более широком смысле, то стратегию США в области национальной безопасности можно представить себе следующим образом: (1) добиться более широких возможностей защитных структур «Ядра» адекватно реагировать на события типа 11 сентября — например, осуществить системную перестройку; (2) работать с промежуточными государствами с целью расширения их возможности защищать «Ядро» от экспорта терроризма, наркотиков и пандемических болезней из стран большого «Провала»; (3), самое важное, сократить размеры большого «Провала». Обратите внимание: я не сказал, что надо отгородиться от «Провала». Первую нервную реакцию многих американцев на события 11 сентября можно выразить следующим образом: «Давайте покончим с нашей зависимостью от иностранной нефти, и тогда нам не придется иметь дело с теми людьми». В основе этой мечты лежит крайне наивное представление, будто сокращение того небольшого числа контактов, что существуют между «Ядром» и большим «Провалом», сделает последний менее опасным для нас в долгосрочной перспективе. Из-за того что Ближний Восток превратится в Центральную Африку, мир не станет более безопасным для моих детей. Мы не сможем просто взять и отмахнуться от тех людей.
Ближний Восток — это идеальная стартовая площадка. Дипломатия бессильна в регионе, где главный источник нестабильности – внутреннее положение в самих странах, а не взаимоотношения между ними. Хуже всего то, что на Ближнем Востоке отсутствует личная свобода, а это приводит к возникновению тупиковых ситуаций в жизни большинства здешнего населения — в первую очередь молодежи. Некоторые государства, такие, как Катар и Иордания, созрели для своего рода «перестройки» и рывка в более светлое политическое будущее благодаря молодым лидерам, осознающим неизбежность перемен. Иран также ждет прихода своего Горбачёва, если он уже не пришел.
Что мешает преобразованиям? Страх. Это боязнь отказа от традиций и боязнь осуждения муллы. Это и опасение мусульманских государств быть помеченными позорным клеймом «вероломных предателей» своей веры, и боязнь стать мишенью для радикальных группировок и террористических сетей. Но прежде всего это страх быть не такими, как все, и оказаться под огнем со всех сторон — разделить участь Израиля.
Ближний Восток давно уже превратился в некую дворовую кодлу, всегда готовую обидеть слабого. Израиль еще держится на плаву лишь потому, что стал, как это ни прискорбно, одним из самых «крутых» в квартале. Изменить эту гнетущую обстановку и открыть шлюзы для перемен способно только одно – вмешательство внешней силы, которая в полном объеме возьмет на себя функцию Левиафана. Свержение Саддама, главного хулигана во всей округе, заставит США играть роль Левиафана более последовательно и решительно, чем они это делали в последние десятилетия. В первую очередь потому, что Ирак — это Югославия Ближнего Востока, перекресток цивилизаций, которые исторически всегда нуждались в диктатуре для поддержания порядка. Когда надобность в приходящих «няньках» отпадет, за этим регионом так или иначе придется присматривать, так что наши длительные усилия в послевоенных Германии и Японии покажутся легкой прогулкой в сравнении с тем, что предстоит нам на Ближнем Востоке.
Дело это верное, и сейчас самое время им заняться, да к тому же мы единственная страна, которой это по плечу. Дерево свободы не зацветет на Ближнем Востоке, пока там нет безопасности, а безопасность занимает самое важное место в экспорте нашего государственного сектора. При этом я имею в виду не экспорт вооружений, а то внимание, которое наши вооруженные силы уделяют любому региону, где сохраняется опасность массового насилия. Мы единственное государство на планете, способное экспортировать безопасность на постоянной основе, и у нас имеется достойный послужной список в этом деле.
Назовите мне страну, в которой царят мир и спокойствие, и я укажу вам на прочные или укрепляющиеся связи между местными военными и американскими военнослужащими. Покажите мне регионы, где большая война немыслима, и я продемонстрирую вам постоянно находящиеся там американские военные базы и имеющиеся долгосрочные альянсы в области безопасности. Перечислите мне крупнейшие инвестиционные проекты мировой экономики, и я укажу вам на два примера военной оккупации, преобразившей Европу и Японию после Второй мировой войны. В течение полувека наша страна успешно экспортировала безопасность в регион старого «Ядра» глобализации (Западная Европа и Северо-Восточная Азия), а в последние 25 лет, после неудачи во Вьетнаме, и в формирующееся новое «Ядро» (развивающиеся страны Азии). Но наши усилия на Ближнем Востоке были несущественны, а в Африке почти ничего не предпринималось. Пока мы не начнем систематический, долгосрочный экспорт безопасности в большой «Провал», он будет все настойчивее экспортировать свои недуги в «Ядро» в виде терроризма и других факторов нестабильности.
Чтобы сократить размеры «Провала», потребуется нечто большее, чем только американский экспорт безопасности. Например, Африке придется оказать гораздо более существенную помощь, чем предполагалось в прошлом, и в конечном итоге интеграция большого «Ядра» будет скорее зависеть от частных инвестиций, нежели от усилий государственного сектора «Ядра». Но все должно начинаться с безопасности, потому что свободные рынки и демократия не могут процветать в условиях непрекращающегося конфликта.
Придется перестроить наш военный истеблишмент так, чтобы он мог соответствовать стоящим перед ним задачам. В обозримом будущем нам не грозит мировая война — прежде всего потому, что наш колоссальный ядерный потенциал делает такую войну бессмысленной для кого бы то ни было. Одновременно классические войны «государство против государства» становятся довольно редким явлением, и если Соединенные Штаты находятся в процессе преобразования своего военного ведомства, то возникает естественный вопрос: каким оно должно стать, чтобы успешно справляться с будущими угрозами? По-моему, клин выбивают клином. Если в мире растет число «сверхоснащенных одиночек», то и наша армия должна состоять из таких же «сверхоснащенных одиночек».
Это звучит, вероятно, как стремление возложить дополнительное бремя ответственности на и так уже перегруженных военных. Но именно непрерывный успех Америки в сдерживании глобальной войны и исключении войн в отношениях между отдельными государствами позволяет нам совать свой нос в более сложные межэтнические конфликты и предотвращать возникновение порождаемых ими опасных транснациональных сил. Мне известно, что большинство американцев не желают и слышать об этом, но реальное поле боя в глобальной войне с терроризмом по-прежнему находится именно там. Если бы все ворота были на замке и было бы достаточно «охранников», то 11 сентября никогда не стало бы реальностью.
В истории много поворотных моментов, подобных тому страшному дню, но вспять она не поворачивает никогда. Мы рискуем многим, игнорируя существование большого «Провала», потому что он никуда не исчезнет до тех пор, пока мы, как нация, не ответим на брошенный нам вызов и не сделаем глобализацию по-настоящему глобальной.
СДЕЛАТЬ «ПРОВАЛ» БЕЗОПАСНЫМ
Вот какие регионы являлись мировой проблемой в 1990-е годы и угрожают сегодня и завтра реальными бедствиями, способными застигнуть нас во дворе собственного дома.
1. Гаити. Усилия по строительству государства в 1990-е принесли разочарование. На протяжении без малого ста лет мы вводили сюда войска и, несомненно, вернемся в эту страну в случае кризиса.
2. Колумбия. Страна разбита на несколько незаконных территорий со своими армиями, повстанцами, наркобаронами и настоящими правительствами, которые заняты переделом территории. Наркотики по-прежнему текут рекой. На протяжении последнего десятилетия укреплялись связи между наркокартелями и повстанцами, а теперь стало известно о наличии связей с международным терроризмом. Мы вмешиваемся в этот конфликт, раздаем обещания, но так ничего и не достигли. Приложение с нашей стороны частичных, разрозненных усилий и постепенное их наращивание ни к чему не приводят.
3. Бразилия и Аргентина. Обе страны дрейфуют между большим «Провалом» и функционирующим «Ядром». В 90-е годы прошлого века обе вволю наигрались в игру под названием «глобализация» и чувствуют себя обманутыми. Им угрожает реальная опасность вывалиться из фургона и встать на путь саморазрушения, проводя политику крайне левого или крайне правого толка. Ни о какой военной угрозе говорить не приходится, разве что об угрозе их собственным демократическим завоеваниям (возможное возвращение военных к власти). Южноамериканский общий рынок МЕРКОСУР пытается создать собственную реальность, в то время как Вашингтон настаивает на свободной торговле между двумя Америками. Но, возможно, нам придется довольствоваться соглашениями с Чили или тем, что только Чили войдет в расширенную ассоциацию НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле). Неужели Бразилия и Аргентина доведут дело до самоизоляции и будут потом жалеть об этом? Бассейн реки Амазонка остается большой неуправляемой территорией Бразилии. Кроме того, окружающей среде наносится все более серьезный урон. Проявит ли мировое сообщество достаточную озабоченность в связи со сложившейся ситуацией, чтобы вмешаться и попытаться исправить положение?
4. Бывшая Югославия. В течение большей части последнего десятилетия Европа демонстрировала свою неспособность действовать сплоченно и согласованно даже на собственных задворках. Западу теперь долго придется выполнять в этом регионе роль приходящей няньки.
5. Конго и Руанда/Бурунди. В результате военных действий, длившихся на протяжении всего десятилетия, в Центральной Африке погибло от двух до трех миллионов человек. Насколько еще должно ухудшиться положение, прежде чем мы попытаемся хоть что-то предпринять? Должны погибнуть еще три миллиона? Конго — это государство в стадии деградации, ни живое, ни мертвое, и все стремятся поживиться за его счет. Кроме того, в этом регионе свирепствует СПИД.
6. Ангола. В стране так и не предпринято серьезных попыток остановить непрекращающуюся гражданскую войну, которая за прошедшие четверть века унесла полтора миллиона жизней. По сути дела, внутренние междоусобицы продолжаются здесь с середины 1970-х годов, когда рухнула португальская колониальная империя. Ожидаемая продолжительность жизни в этой стране менее сорока лет!
7. Южная Африка. ЮАР – единственная африканская страна, входящая в состав функционирующего «Ядра». Тем не менее она находится на перепутье. Существует множество опасений по поводу того, что ЮАР служит своего рода шлюзом для террористических сетей, стремящихся получить доступ к «Ядру» через заднюю дверь. Самая большая угроза безопасности — преступность, принявшая характер эпидемии. В этой стране также свирепствует СПИД.
8. Израиль — Палестина. Террор не утихает — каждое новое поколение на Западном берегу спит и видит продолжение эскалации насилия. Защитная стена, которая возводится в настоящее время, будет своего рода Берлинской стеной XXI века. В конце концов внешним державам придется разводить обе враждующие стороны, чтобы обеспечить безопасность (это разведение обещает быть очень болезненным). Всегда существует вероятность того, что кто-либо попытается нанести по Израилю удар с помощью оружия массового уничтожения (ОМУ) и тем самым спровоцирует ответный удар, на который, как нам кажется, Израиль способен, что тоже не может не вызывать тревогу.
9. Саудовская Аравия. Менталитет монаршей мафии, действующей по принципу «надо дать им кусок пирога», в конечном счете спровоцирует внутреннюю нестабильность и насилие. Политика выплаты отступных террористам, чтобы держались подальше от этой страны, рано или поздно приведет к краху, а поэтому следует ожидать опасностей и извне. Значительную часть населения составляет молодежь, у которой практически нет надежд на будущее, немногим лучше и перспективы правящей элиты, основной источник доходов которой — тающие на глазах долгосрочные активы. Вместе с тем нефть еще достаточно долго будет значить слишком много для Соединенных Штатов, и они не постоят за ценой, чтобы обеспечить стабильность в этой стране.
10. Ирак. После вторжения нас ожидает гигантская восстановительная работа. Нам придется выстраивать режим безопасности во всем регионе.
11. Сомали. Хроническое отсутствие дееспособного правительства. Хроническая проблема с продовольствием. Хроническая проблема подготовки в стране террористов. Мы ввели туда морских пехотинцев, а также специальный воинский контингент, но ушли разочарованными — это своего рода маленький Вьетнам 1990-х. Будет сделано все возможное, чтобы он не повторился.
12. Иран. Контрреволюция уже началась: на этот раз студентов не устраивают захватившие власть муллы, от которых они хотят избавиться. Иран стремится дружить с США, но возрождение фундаментализма — это та цена, которую нам, возможно, придется заплатить за вторжение в Ирак. Муллы поддерживают терроризм и реально стремятся заполучить ОМУ. Значит ли это, что они станут следующей мишенью после того, как мы разберемся с Ираком и Северной Кореей?
13. Афганистан. Эта страна попирала законы и была рассадником насилия еще до того, как на мировую арену вышел режим «Талибан», тянувший ее в прошлое, в VII век (что было не так трудно сделать). Правительство продалось «Аль-Каиде» за гроши. Это крупный центр производства наркотиков (героин). В настоящее время США увязли там надолго, пытаясь уничтожить наиболее отъявленных террористов/мятежников, которые предпочли остаться.
14. Пакистан. Всегда существует опасность того, что эта страна применит атомное оружие в конфликте с Индией по причине своей слабости (последний тревожный звонок прозвучал 13 декабря 2001 года, когда прогремели взрывы в Дели). Опасаясь, что Пакистан может пасть жертвой радикальных мусульман, мы решили поддержать приверженные твердой линии военные группировки, которым в действительности не доверяем. Страна кишит боевиками «Аль-Каиды». США намеревались объявить Пакистан государством-изгоем, пока 11 сентября не вынудило нас снова перейти к сотрудничеству. Попросту говоря, Пакистан, похоже, не контролирует большуЂю часть своей территории.
15. Северная Корея. Усиленными темпами продвигается к созданию ОМУ. Эксцентричное поведение Пхеньяна в последние годы (признание в похищениях людей; нарушение обещаний, связанных с ядерным оружием; открытая поставка вооружений в те страны, куда мы не рекомендуем поставлять оружие; подписание соглашений с Японией, которые как будто указывают на наступление новой эры; восхваление идеи новой экономической зоны) указывает на то, что он намерен провоцировать кризис. Такое поведение характерно для некоторых случаев психических заболеваний. Мы опасаемся, что Ким может пойти ва-банк (мало ли чего можно ждать от умалишенного). Численность населения сокращается — как долго люди там еще продержатся? После Ирака эта страна может стать нашей следующей целью.
16. Индонезия. Привычные опасения по поводу раскола страны «с самым многочисленным в мире мусульманским населением». Страна сильно пострадала от азиатского кризиса, буквально уничтожившего ее экономику. Как выяснилось, это район активных боевых действий террористических сетей.
Есть опасения, что новые/интегрирующиеся части «Ядра» в ближайшие годы могут быть потеряны. Речь идет о нижеследующих странах.
17. Китай. Страна во многом соревнуется сама с собой, пытаясь сократить число нерентабельных государственных предприятий, почти не снижая при этом уровня занятости. Кроме того, предпринимаются усилия, чтобы решить проблему роста потребностей в энергоносителях и сопутствующего загрязнения окружающей среды, а также предотвратить грядущий кризис с выплатами пенсий. Новое поколение лидеров подозрительно напоминает лишенных воображения технократов. И еще не известно, справятся ли они со стоящими перед страной задачами. Если ни один из этих макроэкономических факторов не спровоцирует внутреннюю нестабильность, то вряд ли Коммунистическая партия Китая (КПК) тихо растворится в ночи, предоставив массам бЧльшие политические и экономические свободы, которые на каком-то этапе могут показаться людям недостаточными. В настоящее время КПК чрезвычайно коррумпирована и фактически является паразитом на теле нации, но все еще верховодит в Пекине. Армия, похоже, все дальше уходит от общества и от реальности, более близоруко сосредоточиваясь на противодействии «угрозам» со стороны США, которые не дают Китаю возможности угрожать Тайваню, остающемуся еще одной взрывоопасной точкой. Кроме того, в Китае огромные масштабы приобрела эпидемия СПИДа.
18. Россия. Путину еще предстоит проделать большой путь в утверждении диктатуры закона; в руках мафии и баронов преступного мира все еще сосредоточено слишком много власти и влияния. Чечня и ближнее зарубежье в целом будут втягивать Москву в насилие, которое, тем не менее, вряд ли выплеснется за границы Российской Федерации. Продвижение США в Центральную Азию само по себе вызывает нервозность в Москве и может, если не действовать аккуратно, привести к ухудшению взаимотношений. У России слишком много внутренних проблем (слабость финансовой системы, деградация окружающей среды и пр.), слишком сильна ее зависимость от экспорта энергоресурсов, и она не ощущает себя в безопасности (не получится ли так, что восстановление экономики Ирака убьет курицу, несущую золотые яйца для России?). СПИД тоже распространяется здесь быстрыми темпами.
19. Индия. Постоянно сохраняется опасность ядерного противостояния с Пакистаном. Мало того, проблема Кашмира также не способствует улаживанию конфликта с Пакистаном, и война с терроризмом вызвала рост степени вовлеченности США. Индия наглядно демонстрирует все плюсы и минусы глобализации в миниатюре: высокие технологии, массовая бедность, островки бурного развития, трения между разными культурами/религиями/цивилизациями и т. д. Индия слишком велика, чтобы преуспевать, и одновременно она слишком велика, чтобы можно было допустить ее крах. Индия хочет быть могучим и ответственным военным игроком в регионе, надежным другом США и отчаянно стремится догнать по развитию Китай (сама себя убеждая в том, что нужно непременно добиться успеха). Кроме того, в стране быстро распространяется СПИД.
США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851523
Томас Барнет
Северокорейские баллистические ракеты способны поразить любое место на территории Японии. Как сказано в отчете, составленном южнокорейским военным ведомством, ракеты средней дальности «Родон», стоящие на вооружении у КНДР, имеют радиус действия в 1,5 тыс.км., что на 200 км. больше, чем предполагалось ранее. Таким образом, если ранее считалось, что они способны поражать цели лишь на японских о-вах Хонсю, Кюсю и более половины Хоккайдо, то теперь возникает угроза для всей территории Японии, включая архипелаг Окинава, где базируется около 70% расквартированных в Японии войск США.
Министерство иностранных дел Чехии объявило в пятницу об открытии посольства этой страны в КНДР. Как сообщила пресс-служба чешского МИД, дипмиссия временно размещена в отеле «Коре» в центре Пхеньяна. Посольство Чехии, которое возглавляет в ранге временного поверенного в делах дипломат Милош Подгайски, начало свою работу 9 июня. В конце 1992г. в Пхеньяне прекратило работу посольство Чехословакии в связи с распадом этой страны на два независимых государства - Чехию и Словакию. В то же время КНДР не закрывала свое посольство в Праге. В прошлом году северокорейское правительство выразило пожелание об открытии чешского дипломатического представительства в Пхеньяне. Связанные с этим вопросы обсуждались двумя странами во время визита в КНДР 27-29 апр. замминистра иностранных дел Чехии Петра Коларжа.
Известные на весь мир финские лесоперерабатывающие компании расширят свою сферу деятельности на российском Дальнем Востоке только в том случае, если будут уверены на 100% в том, что сотрудничающие с ними российские бизнесмены работают без нарушения законодательства. Об этом заявил 5 мая в Хабаровске в резиденции полномочного представителя президента РФ в Дальневосточном федеральном округе посол Финляндии в России Рене Нюберг. Как сообщил пресс-секретарь полномочного представителя президента РФ в ДФО Евгений Аношин, Рене Нюберг, а также посол Финляндии в КНР и КНДР Бенджамин Бассин находятся на Дальнем Востоке России по приглашению Константина Пуликовского, полномочного представителя президента РФ в ДФО. Они уже встретились с первым заместителем полпреда Виктором Трегубовым, губернаторами Приморского и Хабаровского краев Сергеем Дарькиным и Виктором Ишаевым, а также бизнес-элитой этих регионов. 6 мая состоится их встреча в Биробиджане с губернатором Еврейской автономной области Николаем Волковым.Дипломаты находятся на российском Дальнем Востоке проездом из Китая. Вид транспорта – автомобиль – по маршруту Харбин-Владивосток-Хабаровск-Биробиджан они выбрали специально, чтобы познакомиться поближе с российской природой. На сегодняшний день, Финляндия закупает в России 13 млн.куб.м. древесины. Кроме того, Финляндию интересуют на Дальнем Востоке России сахалинские нефтегазовые проекты. Финны сегодня завершают производство одного ледокола и приступают к строительству второго для сахалинских проектов, а в Восточном порту строят буровые платформы для Сахалина.
Японский парламент принял в среду закон, обязывающий судовладельцев страховать суда на случай утечки топлива. Как сообщила пресс-служба японского минтранспорта, новый закон вступит в силу с 1 марта 2005г. Закон запрещает судам, не имеющим соответствующей страховки, заходить в японские порты. Ранее ограничения такого рода касались исключительно танкеров. По словам представителя министерства, нововведение может помешать заходу в японские порты кораблей КНДР, так как лишь около 3% всех северокорейских судов, прибывающих в Японию, имеют требуемую страховку. Законопроект был представлен после того, как в 2002г. северокорейское судно наскочило на мель в районе префектуры Ибараки и было оставлено экипажем, что вызвало загрязнение окружающей среды.
Представители двух корейских государств подписали во вторник контракт об аренде земли под строительство в КНДР технопарка, в котором разместят свои производства сотни компаний из Южной Кореи. Контракт подписан с властями КНДР руководителями Корейской земельной корпорации и группой «Хендэ-Асан», которая пользуется эксклюзивными правами на развитие экономического сотрудничества с Северной Кореей. Индустриальную зону для южнокорейских компаний предполагается открыть с 2005г. близ города Кэсон, который находится всего в 12 километрах от разделяющей надвое Корейский полуостров демилитаризованной зоны (ДМЗ). Плата за аренду земли на первом этапе составит 16 млн.долл. - из расчета 1 долл. за каждый квадратный метр земли. В этой же зоне стороны планируют открыть координационное бюро по делам прямой торговли и экономического сотрудничества между Югом и Севером. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне.
Пакистан против международной «мантры»
Резюме Пока Вашингтон обличал «ось зла» за ее попытки разрушить режим нераспространения, этот режим циничным образом нарушал его ближайший союзник – Исламабад. Тем не менее взаимоотношениям США и Пакистана, похоже, ничего не угрожает.
© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2004
Тайное стало явным. Подозрения относительно того, что пакистанские ученые, реализующие свои программы в области ядерного оружия (ЯО), поделились своими разработками с другими странами, полностью подтвердились. Раскрытая сеть распространителей претендует на звание «самого большого черного рынка ядерных технологий» за всю историю. А глава МАГАТЭ Мохамед Эль-Барадеи и вовсе напугал: странно, мол, что где-нибудь в мире при таких масштабах теневого распространения до сих пор не разразилась ядерная война.
Еще в январе 2004 года режим нераспространения ядерного оружия находился в состоянии хотя и шаткого, но равновесия, с которым все либо согласились, либо так или иначе смирились. Скандал грянул в последних числах января, когда доктор Абдул Кадир Хан, отец пакистанской атомной бомбы, был взят под домашний арест и уволен с поста советника президента Пакистана по науке и технологиям. Национальное телевидение показало встречу Кадир Хана с Первезом Мушаррафом, на которой доктор публично признался, что участвовал в передаче ядерных технологий в Северную Корею, Ливию и Иран. Несколько ученых, принимавших участие в незаконной торговле, были также задержаны.
По сообщениям западной прессы, США призывали пакистанского лидера арестовать доктора Хана еще в 2002-м, когда госсекретарь Колин Пауэлл якобы передал Исламабаду доказательства незаконной ядерной торговли. На снимке, сделанном со спутника-шпиона, пакистанский транспортный самолет в КНДР был запечатлен в момент загрузки в него ракет. По предположению спецслужб, имела место сделка, в рамках которой Пакистан получал северокорейские ракетные технологии в обмен на свои ядерные. Позже, однако, генерал Мушарраф в одном из интервью заявил, что никаких американских «улик» не видел, иначе незамедлительно принял бы меры. Тем не менее дата ареста советника президента, скорее всего, была согласована с Вашингтоном: на следующий же день после признания Хана президент Буш выступил с масштабной инициативой по безопасности в области распространения ЯО. Детально проработанный план не был похож на экспромт.
Неопровержимые свидетельства вины Кадир Хана, национального героя Пакистана, были обнаружены в начале года благодаря ливийскому лидеру Муамару Каддафи. В декабре 2003 года тот решил прекратить разработку военной ядерной программы и предоставил инспекторам МАГАТЭ всю документацию. Там и обнаружился компромат на пакистанских ядерщиков.
По уровню скандальности история сравнима разве что с историей 1986-го, когда израильский физик Мордехай Вануну поведал британской прессе о военной ядерной программе Израиля. Однако тогда речь шла лишь об обнародовании факта, и без того известного всему миру. К тому же Израиль никому не передавал своих технологий. «Пожалуй, разоблачение Кадир Хана – это самый серьезный кризис режима нераспространения», — говорит чрезвычайный и полномочный посол (в отставке), старший советник ПИР-Центра политических исследований Роланд Тимербаев. Эту оценку разделяет и ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований Владимир Новиков.
Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), подписанный в 1968 году, сроком действия в 25 лет и бессрочно продленный в 1995-м, зафиксировал двойные стандарты в отношении обладания ядерным оружием. С одной стороны, арсеналы стран ядерной «пятерки» были легитимизированы, с другой – все прочие страны, подписав документ, лишались права получить каким-либо образом оружие массового уничтожения (ОМУ), при том что государства – члены ядерного клуба обязались не передавать ядерных технологий не обладающим ЯО странам. Как считает глава Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Алексей Арбатов, «данный дефект Договора, легализующий изначальное неравенство между разными категориями его участников, является слабым звеном всей конструкции режима нераспространения, объектом как справедливой критики, так и спекулятивных нападок неядерных стран или стран, не участвующих в ДНЯО».
Понятны политические обстоятельства, заставившие страны-отказники, такие, как Индия, Пакистан, Израиль или Ливия, разрабатывать (в том числе и при содействии стран «пятерки») собственные ядерные программы. Но тот факт, что одно из государств, получивших ядерное оружие в обход режима нераспространения, занималось к тому же и его последующим распространением, представляет ситуацию в ином свете.
«Информация о распространении Пакистаном ядерных технологий в очередной раз подтвердила недостаточную устойчивость режимов нераспространения, — считает главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, советник ПИР-Центра политических исследований генерал-майор запаса Владимир Дворкин. — Безусловно, они сыграли свою роль, иначе число новых ядерных государств превысило бы десяток. Но издержки режима нераспространения очевидны».
«Режим находится в такой глубокой коме, что пинком больше, пинком меньше – для него не критично, так что разоблачения Пакистана ни на что не повлияют. Произошедшее демонстрирует разницу между дипломатическим паркетным ДНЯО и реальным непролазным бездорожьем в области нераспространения», — полагает директор московского представительства американского Центра оборонной информации Иван Сафранчук.
Поскольку главный механизм режима нераспространения оказывается неэффективным, нужны другие пути решения проблемы. Так, президент США Джордж Буш обнародовал в начале февраля план, направленный на сдерживание процесса распространения ЯО.
Документ обязывает все страны – вне зависимости от их участия в ДНЯО – подписать в течение года Дополнительный протокол к ранее взятым гарантиям МАГАТЭ, что позволит инспекторам осуществлять инспекции ядерных объектов. Если страна отказывается от подписания, Группа ядерных поставщиков (ГЯП) откажет ей в передаче каких-либо ядерных материалов, в том числе и мирного характера (что означает остановку атомных станций страны, если у нее нет возможности нарабатывать ядерное топливо собственными силами). Одна из предложенных инициатив предполагает перехват и обыск судов, подозреваемых в перевозке запрещенных материалов. Эту идею уже поддерживают 11 стран, и еще три готовы присоединиться.
По словам Дворкина, «решение администрации США о проверке подозрительных транспортных средств укладываются в принятую Америкой стратегию контрраспространения. Согласованные действия в рамках этой концепции отвечают интересам России».
«В реальности бороться с распространением можно, заключая секретные сделки с традиционными распространителями, – уверен Сафранчук. – Надо вырвать тех, кто обладает этими технологиями, из круга тех, кто стремится их получить. Открытые договоренности заключить невозможно, потому что тогда придется пересматривать Договор. Но открыть этот ящик Пандоры никто не решится. В реальности параллельный режим нераспространения будет строиться на основе двусторонних соглашений».
Вместе с тем не исключено, что по отношению к злостным нарушителям потребуются не только дипломатические меры. Как считает Владимир Дворкин, в этом случае «первый шаг – экономические санкции. Второй – частичная или полная блокада. Следующим шагом могли бы стать консолидированные решения о принудительных инспекциях. Далее – выборочные точечные удары по объектам инфраструктуры, связанным с производством оружия массового уничтожения и средств его доставки (при условии, что это не приведет к радиоактивному, химическому или бактериологическому заражению). Наконец, последний шаг – операции наподобие проведенных в Афганистане и Ираке. Каждый последующий шаг предпринимается только в случае отсутствия результатов предыдущего. Безусловно, эффект от таких мер будет выше, если их принимать в рамках Совета Безопасности ООН или хотя бы “большой восьмерки”. Если же это не удастся, нельзя исключать того, что США и их союзники будут действовать в одностороннем порядке».
Между тем после операций в Афганистане и Ираке наметились некоторые позитивные сдвиги. По-мнению Дворкина, «прежде чем продолжать свои программы создания или приобретения ОМУ и средств доставки, диктаторы в других странах с обостренным вниманием всматривались в фотографии пойманного Хусейна, примеряли на себя его последнее убежище, представляли себя с фонарем во рту. И, по-видимому, размышляли о том, что лучше лишиться ОМУ и ракет, чем своих роскошных дворцов. Есть основания полагать, что Каддафи принял решение прекратить работы над ОМУ и средствами доставки большой дальности по итогам именно таких размышлений».
Впрочем, основному виновнику скандала, Исламабаду, похоже, ничто не угрожает. Вашингтон демонстрирует завидное понимание пакистанской линии, хотя, казалось бы, у него есть повод занять весьма жесткую позицию. Ведь практически нет сомнений в том, что руководство Пакистана было, как минимум, осведомлено о незаконной торговле ядерными материалами. Кроме того, Абдул Кадир Хан, главный нарушитель режима нераспространения ЯО, по сути, прощен Мушаррафом. Да и госсекретарь Пауэлл неоднократно заявлял, что США не настаивают на выдаче Кадир Хана или предании его суду. «Возможно, Хан и был самым большим распространителем в истории. Но теперь он уже им не является. Президент Мушарраф допросил доктора Хана, получил полную информацию, и мы теперь имеем всю информацию об этой сети распространителей», — сказал Колин Пауэлл.
Таким образом, судя по всему, взаимоотношения США и Пакистана выдержат испытание ядерным скандалом.
«События декабря – января показали, что правящая верхушка, возглавляемая генералом Мушаррафом, определилась в приоритетах и внешнеполитических предпочтениях... Военные власти решили пойти навстречу настоятельным просьбам США и начать реальную энергичную борьбу с экстремистами внутри страны... Это качественный сдвиг, первый показатель того, что Пакистан встал на путь полного и безоговорочного сотрудничества с США в борьбе с терроризмом», — говорит заведующий отделом Ближнего и Среднего Востока Института востоковедения РАН Вячеслав Белокреницкий.
Как полагает эксперт, именно антитеррористическая составляющая будет играть решающую роль на пакистанском направлении внешней политики США. Арбатов уточняет, что, «помимо нераспространения, у государств имеются другие, зачастую более приоритетные внешнеполитические интересы. Для России, к примеру, экономические и политические выгоды от сотрудничества с Индией и Ираном в целом более ощутимы, чем результаты процесса нераспространения; то же самое можно сказать о политике США в отношении Пакистана».
«Вашингтон, на мой взгляд, высоко оценивает позицию Пакистана как в ядерной области, так и в области борьбы с терроризмом, — считает Белокреницкий. — Вряд ли США пошли бы на установление какого-то режима контроля за пакистанским ЯО: это вызвало бы очень большое недовольство в обществе, особенно в политически мобилизуемой его части. Другое дело — скрытый контроль... Но прямого контроля быть не должно. Думаю, США будут это иметь в виду, так или иначе опасаясь и прихода к власти других людей, и реальной потери контроля за ядерным оружием».
«В явной форме контроль за пакистанским ядерным арсеналом невозможен, — соглашается Иван Сафранчук. — Посредством конфиденциальных договоренностей — вполне».
Нынешнее взаимопонимание обеих стран не снимает вопроса о том, как станут развиваться события в дальнейшем. Пакистан едва ли согласится подписывать Дополнительный протокол без того, чтобы подпись под таким же документом поставила Индия. Если США не уговорят Дели, между Вашингтоном и Исламабадом возникнет конфликт. Пойдет ли Пакистан навстречу Америке в этом и других возможных спорных вопросах, будет во многом зависеть еще и от других факторов. В частности, до какой степени Исламабад доверяет сегодня Вашингтону и не опасается ли он, что в случае изменения внешнеполитической конъюнктуры США изменят свое отношение к Пакистану. Подобное уже случалось в истории двусторонних связей: в 1990 году, вскоре после вывода советских войск из Афганистана, Вашингтон свернул программы экономической и военной помощи своему еще недавно ключевому союзнику в регионе.
«Опасения такого рода могут быть, — полагает Вячеслав Белокреницкий. — Но Пакистан заручился долгосрочной программой военной и экономической помощи у США: в течение 5 лет те предоставят помощь в размере 3 млрд долларов… Руководство страны может рассчитывать на то, что Америка не бросит Исламабад Первые серьезные трения между Пакистаном и США появились в 1965 году, потом — в 1990-м… Но в обоих случаях провоцировал Пакистан. В 1965 году Исламабад ввязался в войну с Индией, в 1990-м попытался проводить собственную, не устраивавшую Вашингтон политическую линию в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, продолжал осуществлять военную ядерную программу. Но ситуация никогда не выглядела так: мол, мы получили от вас всё, что хотели, и теперь бросаем. Действуйте, как обещаете, — получите всё, что хотите, а будете нарушать — получите ответ».
В ситуации, когда существующие механизмы контроля за ядерным нераспространением все чаще дают сбой, инициатива в урегулировании проблемы переходит к тем, у кого есть реальная власть для воздействия на ситуацию, — Соединенным Штатам. Правда, США ведут свою политику со значительной оглядкой на собственные интересы и политические обстоятельства. Но других сил, способных установить какие-то правила игры, на международной арене сегодня нет. Остальным странам остается лишь смириться с нынешними обстоятельствами, которые все же позволяют надеяться на то, что режим нераспространения будет соблюдаться лучше, чем в условиях, когда есть один лишь ДНЯО. Тем более что сам международный договор продолжает действовать и, по мнению экспертов, сохранится в будущем.
«ДНЯО нужен, это правовая база, — говорит Тимербаев. — С помощью этого договора можно влиять на многие страны, на весь Запад. Индия и сейчас фактически уже ведет себя, как подписант договора. Так что за договор будут держаться руками и ногами… На протяжении всех этих 35 лет были разные сбои. Но все равно договор стоит как колосс, все игры ведутся вокруг него. Через год в Нью-Йорке состоится конференция по рассмотрению действия договора. И вот увидите — там мы забудем все взаимные обиды и вместе с американцами сделаем всё, чтобы было принято какое-то совместное заявление. Момент истины настаёт, когда разногласия забываются».
«Договор никуда не денется, — полагает Иван Сафранчук. — Это почти “мантра” международного права. Но ДНЯО перестанет быть синонимом понятия “режим нераспространения”. В реальности этот договор станет гораздо менее значимой составляющей режима».
Пакистан. США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 7 апреля 2004 > № 2913981
Евгений Антонов
Японское минэкономики, торговли и промышленности ужесточает контроль за нелегальным экспортом товаров двойного назначения ради предотвращения распространения оружия массового поражения. Такие меры принимаются одновременно с увеличением списка товаров двойного назначения с 30 до 36 наименований, а также расширением числа компаний, подозреваемых в вовлеченности в подобную нелегальную торговлю, со 129 до 160. Среди прочих в списке фигурируют мощные электрогенераторы и алюминиевые трубы диаметром 75 мм. и более. Из списка подозреваемых компаний были выведены 20 и добавлены 51 новая. Среди стран, в которых зарегистрированы «подозрительные компании», первое место занимает Индия - 39, затем Иран - 36 и Северная Корея - 33. Япония ввела меры по контролю за экспортом в апр. 2002г., а в апр. п.г. расширила список «подозрительных компаний» с 80 до 120, сообщает агентство.
Модель на выброс
© "Россия в глобальной политике". № 4, Октябрь - Декабрь 2003
Н.К. Арбатова – д. п. н., директор научных программ Комитета «Россия в объединенной Европе», завотделом Центра европейской интеграции ИМЭМО РАН.
Резюме Статья Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой «Модель на вырост», опубликованная в журнала «Россия в глобальной политике» (2/2003), посвящена важной теме – стратегии России в отношении Европейского союза (ЕС). Оговорюсь сразу: в статье много верного и заслуживающего внимания. Однако интересна она не столько с точки зрения конкретных проблем, существующих в отношениях России и ЕС, сколько в свете мировоззрения авторов, представляющих новую внешнеполитическую философию, завоевывающую все больше сторонников в российском экспертном сообществе и политической элите.
Статья Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой «Модель на вырост», опубликованная в журнала «Россия в глобальной политике» (2/2003), посвящена важной теме – стратегии России в отношении Европейского союза (ЕС). Оговорюсь сразу: в статье много верного и заслуживающего внимания. Однако интересна она не столько с точки зрения конкретных проблем, существующих в отношениях России и ЕС, сколько в свете мировоззрения авторов, представляющих новую внешнеполитическую философию, завоевывающую все больше сторонников в российском экспертном сообществе и политической элите.
Вследствие деидеологизации нашей политической науки после распада СССР образовался вакуум, который заполнили самые разные школы внешнеполитической мысли. По прошествии первого десятилетия в истории постсоветской России этот калейдоскоп мнений постепенно приобрел четкий рисунок, который и при отсутствии традиционных красных тонов до боли напоминает прежнюю картину.
Очевидно, что при анализе внешней политики любого государства наиболее важными критериями являются природа, интересы и соответственно цели государства, отвечающие его внутри- и внешнеполитическим потребностям, а также определение ресурсной базы для достижения этих целей и выработка стратегии и тактики. С каких же позиций рассматривают авторы статьи европейское направление во внешней политике России и перспективы ее отношений с ЕС?
Представления авторов об интересах и целях внешней политики России, в том числе на европейском направлении, можно свести к одному тезису: не ограниченная Европейским союзом «свобода действий» России на международной арене для осуществления ее «геополитических амбиций» (с. 55, 57). Именно этот критерий «ограничивает – не ограничивает» принципиален для авторов в оценке отношений России и ЕС, в частности возможности включения России в Общее европейское экономическое пространство (ОЕЭП).
Прежде всего представляется неудачным сам термин «амбиция» (который во всех европейских языках имеет негативный оттенок, означая обостренное самолюбие, спесь, чванство), не говоря уже о пугающем словосочетании «геополитические амбиции». Но даже если заменить «амбиции» на «интересы», то и здесь возникает закономерный вопрос: что такое свобода действий в современном взаимозависимом мире? Даже США – самое сильное и в экономическом, и в военном отношении государство – не могут полностью игнорировать позиции своих союзников и партнеров. А если они и осуществляют такие попытки, то это создает им больше проблем, нежели преимуществ, о чем свидетельствует сегодняшняя ситуация в Ираке.
Россия, как постоянный член Совета Безопасности ООН, член ОБСЕ, Совета Европы и участник многочисленных международных соглашений, связана определенными обязательствами, что, в свою очередь, накладывает ограничения на ее внешнеполитическую деятельность, но дает ей и существенные преимущества. Очевидно, что для проведения в жизнь национальных интересов, в том числе геополитических, помимо ресурсной базы нужны союзники и партнеры. Как говорил Гарри Трумэн, «тот, кто имеет союзников, уже не вполне независим». Однако без этого не обойтись. Более того, как правило, выбор союзников, будь то, скажем, Швеция или Северная Корея, является проявлением и политических преференций государства, и пределов его морально-политической гибкости. Неловко было бы даже писать о столь очевидных вещах, если бы не повторяемые авторами предупреждения о том, что следствием экономической интеграции с ЕС станет «политическая обусловленность» действий России и (о, ужас!) «более тесная координация внешней политики, включая формирование единой позиции по ключевым международным проблемам» (с. 57).
Кроме того, участие в процессах глобализации – и в сфере социально-экономической модернизации, и в области международной безопасности – диктует государствам, которые не хотят остаться на обочине мирового развития, условия для их включения в эти процессы. Это, кстати, признают и авторы (с. 61), цитируя высказывание Владимира Путина о том, что «для России проблема выбора – интегрироваться в мировое экономическое пространство или нет, не интегрироваться – такая проблема перед нами уже не стоит».
Европейская интеграция – неотъемлемая часть этих процессов. Хотя европессимизм существует столько же времени, сколько и сама европейская интеграция, оглядываясь назад, нельзя не удивляться динамизму процесса европейской интеграции. Всего лишь за пятьдесят лет – а это меньше, чем одна человеческая жизнь, – европейская интеграция прошла путь от узкопрофильных структур, таких, как Европейское объединение угля и стали (ЕОУС, 1951), постепенно перерастая в институты более широкого профиля: Европейское экономическое сообщество (ЕЭС, 1957), Европейское сообщество (ЕС, 1965) и, наконец, Европейский союз (ЕС, 1992). Несомненно, что и в дальнейшем на пути углубления и расширения интеграции возникнет много проблем, будут неудачи и разочарования. (Кстати, и для России чрезвычайно важным является вопрос о том, каким ЕС будет после глубинных преобразований – более сильным или, наоборот, ослабленным и менее привлекательным партнером.) Вместе с тем Европейский союз сегодня – это не просто реальность; прежде всего это главный институт, ответственный за преобразование постбиполярной Европы, неотъемлемой частью которой является и Россия.
Это несколько обреченно признаюЂт и авторы статьи «Модель на вырост», отмечая, «что отгородиться от “трудного” соседа и строить свой курс без оглядки на него у Москвы не получится» (с. 61). На это можно возразить: «Почему же? Все зависит от того, какой Россия хочет быть в ХХI веке». Во всяком случае, та Россия, которую рисуют Бордачёв и Романова, вполне может обойтись и без ЕС, и без Общего европейского экономического пространства, и без сближения законодательств – словом, без всего, что может ограничить свободу действий. Что же это за Россия?
Во-первых, это Россия, по-прежнему лелеющая миф о своей исключительности, который веками служил утешением народу, жившему в нищете и бесправии: «зато мы не такие, как все!». Так, авторы размышляют о сложностях, с которыми при создании Общего европейского экономического пространства может столкнуться Россия «в связи с ее историческим наследием и восприятием мира, а также особым, отличным от большинства европейских стран подходом к концепции суверенитета» (с. 61). Поразительно, насколько популярна идея «российской особости», несмотря на многочисленные заявления высшего руководства о европейских корнях России.
Во-вторых, это Россия, которая не исключает для себя нарушение принципов демократии и несоблюдение прав человека. Как пишут авторы статьи, принцип политической обусловленности, вытекающий из взаимодействия России и ЕС, «позволяет приостанавливать помощь и даже вводить санкции при нарушении партнером принципов демократии или несоблюдении им прав человека» (с. 55).
В-третьих, это Россия, демонстрирующая пренебрежительное отношение к интересам человека и общества в целом во имя так называемых высших государственных интересов, а попросту интересов государственной бюрократии. «…Сближение в вопросах корпоративного права или политики в области конкуренции приведет к восприятию Россией других разделов acquis communautaires (вторичного законодательства ЕС), включая и такие непопулярные, как защита потребителя и окружающая среда» (с. 53). Авторы приводят цитату из Ивана Самсона без комментариев, разделяя, по всей видимости, мнение о том, что принципы защиты прав потребителя и окружающей среды останутся чуждыми российскому руководству.
В-четвертых, это Россия, которая, несмотря на все заявления о желании интегрироваться в мировое экономическое пространство, на деле продолжает политику протекционизма. Авторы статьи пишут о «переоценке возможностей российско-европейского сближения», приводя в качестве иллюстрации письмо Паскаля Лами вице-премьеру Алексею Кудрину, в котором комиссар ЕС по вопросам торговли «жестко поставил вопрос о допуске европейских страховщиков в Россию» (с. 51). Несомненно, рыночная экономика и глобализация не только могут дать многочисленные преимущества для поддержания устойчивого экономического роста, развития технического прогресса и общества в целом, но и таят риски неблагоприятных внешних воздействий на национальную экономику и экономическую безопасность государств (см.: Между прошлым и будущим: Россия в трансатлантическом контексте. М., 2001. С. 69—70). Найти правильный баланс между огромными возможностями и рисками является важнейшей задачей внешней и внутренней хозяйственной политики любого государства. Несомненно также и то, что нужно поддерживать и отечественный рынок услуг, и российских производителей, но только не за счет российского потребителя.
Иными словами, образ сегодняшней России, который вырисовывается в статье Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой, больше напоминает Советский Союз, разве что «приправленный» рыночной экономикой. Тем более парадоксальным представляется вывод авторов о том, что «норвежский» сценарий отношений с ЕС является наиболее благоприятным для России. Правда, авторы признаюЂт, что для осуществления этого сценария Россия пока не обладает экономическим потенциалом, сопоставимым с норвежским. Однако проблема не только в экономической слабости России. Норвегия (в которой, кстати, постоянно возрастает число сторонников ее членства в ЕС) не планирует нарушать «принципы демократии или не соблюдать права человека», и она придает первостепенное значение защите окружающей среды и прав потребителя. И для Норвегии, в отличие от России, членство или нечленство в ЕС является вопросом ее собственного выбора, а не объективных ограничений.
В свете вышесказанного вызывает сомнение и другая рекомендация авторов – сделать ставку в ЕС на страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) для продвижения российских интересов. Как представляется, Россия, имея опыт взаимодействия с расширенной НАТО, сегодня обеспокоена тем, что характер ЕС как партнера России может измениться после расширения ЕС за счет стран, все еще испытывающих «советский синдром». Образ России, живописуемый авторами, лишь подтвердил бы наихудшие подозрения стран ЦВЕ относительно направленности системной трансформации сегодняшней России.
К счастью, наша действительность сложнее, чем та, которую описывают авторы. Есть политические силы, заинтересованные в реставрации в каком-либо варианте советской модели. Но есть и такие силы, которые понимают, что, несмотря на все трудности построения эффективной демократии и рыночной экономики, восстановление «подправленного» прошлого – тупиковый путь и что залогом успешной интеграции России в Европу является ее демократизация. В то же время последовательная интеграция России в евроатлантическое партнерство, а не избирательное, поверхностное сотрудничество является важнейшим внешним фактором демократизации России. Быть партнером – значит вести себя в соответствии с определенными нормами поведения и, следуя этим правилам у себя дома, влиять на поведение других.
Дискуссии об «особости» России отражают объективную реальность постбиполярных международных отношений – нерешенность вопроса о месте России в Европе, и они будут продолжаться до тех пор, пока этот вопрос остается открытым. Таким образом, главным в отношениях России и ЕС по-прежнему является вопрос о степени, до которой Россия может быть интегрирована в расширяющийся и углубляющийся Европейский союз.
В принципе отношения ЕС с соседними государствами предполагают три уровня отношений – сотрудничество, интеграцию и полное членство. (Как отмечал еще в 1994-м Отто фон Ламбсдорф, председатель Либерального интернационала, «даже ниже уровня членства (в ЕС) может быть достигнут очень высокий уровень интеграции».) Юридически каждому уровню отношений соответствуют определенные соглашения: о партнерстве и сотрудничестве, об ассоциации и членстве в ЕС.
Очевидно, что вопрос о членстве России в ЕС не стоит на повестке дня ни России, ни ЕС, поскольку и та, и другая сторона не готова к этому. Россия не отвечает копенгагенским критериям, ЕС сосредоточен на внутренних проблемах, возникающих в связи с новым этапом расширения и углубления европейской интеграции. Более того, ставить вопрос о членстве России в ЕС даже в чисто теоретическом плане контрпродуктивно, так как сегодня это выглядит пугающе в глазах и брюссельской, и московской бюрократии. Зачастую данный вопрос сознательно выносится на обсуждение противниками сближения России и ЕС с обеих сторон.
Сегодняшние отношения между Россией и ЕС находятся юридически на нижнем уровне – уровне сотрудничества. Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) вступило в силу 1 декабря 1997 года. Между тем отношения России и ЕС в политической области давно перешагнули рамки этого документа. Что касается сферы экономического сотрудничества, то, как отмечал известный российский экономист Иван Иванов, продвинувшись вперед на некоторых направлениях, и Россия, и ЕС не смогли реализовать весь потенциал СПС. Некоторые положения Соглашения о партнерстве и сотрудничестве безнадежно устарели, некоторые не выполняются ни той, ни другой стороной. В целом под эту классификацию попадают 64 положения СПС (см.: Иванов И.Д. Какая интеграция нужна России? // Россия и Европа: курс или дрейф? Дискуссии. М.: Комитет «Россия в объединенной Европе», 2002. С.7–8.)
Решения последнего саммита Россия – ЕС в Санкт-Петербурге свидетельствуют о решимости переместить сотрудничество России и ЕС на новый уровень – уровень интеграции России в «европейские пространства», прежде всего в Общее европейское экономическое пространство. Авторы статьи выделяют на этом направлении лишь одну проблему для России – потерю части суверенитета, как будто само включение России в ОЕЭП – дело решенное. Между тем здесь существует множество практических проблем (от неоднородности российского экономического пространства до вопроса о долговременной специализации российской экономики), без решения которых участие России в ОЕЭП останется лишь благим намерением.
Вообще, «пасторальность внешнего вида» отношений России и ЕС, о которой пишут авторы, – явное преувеличение. Проблемы в отношениях России и ЕС (на самых разных уровнях – от концептуального до практического) – предмет самого пристального внимания российского экспертного сообщества, в частности Комитета «Россия в объединенной Европе». Вместе с тем необходимо сказать и о российском «европессимизме», выразителями которого являются авторы статьи «Модель на вырост» и который самым необычным, если не парадоксальным образом подтверждает «европейскость» России. Часть политической элиты и в странах ЕС, и в России продолжает страдать от так называемых фантомных болей – утраты особых отношений с США времен биполярности. Для России, как и для Европы, отношения с США самоценны и не являются альтернативой европейской интеграции. Надежды некоторых российских политиков и экспертов на то, что только США могут гарантировать России особый международный статус, иллюзорны. Это, пожалуй, последнее, что волнует сегодня администрацию Буша. Статус России как великой державы может быть обеспечен ее последовательной интеграцией в Европейский союз, выступающий в качестве мирового экономического, а в будущем и военно-политического центра силы, не противостоящего США, но гораздо более независимого и имеющего собственный проект рационального мироустройства.
Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 9 декабря 2003 > № 2906791
Надежда Арбатова
Совет Безопасности: в чем причина провала?
© "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003
Майкл Гленнон – профессор международного права во Флетчеровской школе права и дипломатии при Университете Тафтса, автор недавно изданной книги «Limits of Law, Prerogatives of Power: Interventionism After Kosovo».
Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 (май-июнь) за 2003 год. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.
Резюме Иракский кризис наглядно доказал, что грандиозный эксперимент XX века – попытка установить законы, регулирующие применение силы, – провалился. Вашингтон продемонстрировал: государствам следует рассматривать не то, насколько законно вооруженное вмешательство в дела другой страны, а то, действительно ли интервенция является наилучшим выбором. Структура и правила Совета Безопасности ООН на самом деле отражают не столько реальную политику государств, сколько надежды основателей ООН. Но эти надежды не отвечают намерениям американской сверхдержавы.
ДЕКЛАРАЦИЯ В ТЕРТЛ-БЭЙ
«Шатры собраны, – объявил премьер-министр Южной Африки Ян Кристиан Смутс по случаю основания Лиги Наций. – Великий караван человечества снова в пути». Поколение спустя все еще казалось, что это массовое движение к международной законности и правопорядку активно продолжается. В 1945 году Лига Наций была заменена более основательной Организацией Объединенных Наций, и не кто иной, как государственный секретарь США Корделл Халл, приветствовал ее как способную «добиться воплощения лучших чаяний человечества». Мир снова был в пути.
В начале этого года караван, однако, увяз в зыбучих песках. Драматический раскол в Совете Безопасности ООН показал, что историческая попытка подчинить силу закону провалилась.
По сути, прогресса не наблюдалось уже на протяжении многих лет. Правила применения силы, которые были изложены в Уставе ООН и за соблюдением которых следил Совет Безопасности, стали жертвой геополитических процессов, слишком мощных, чтобы их воздействие могла выдержать организация, приверженная легализму. К 2003-му основной проблемой стран, решавших вопрос о применении силы, была не законность, а разумность ее применения.
Начало конца системы международной безопасности наступило несколько раньше, 12 сентября 2002 года, когда президент Джордж Буш неожиданно для многих вынес вопрос об Ираке на обсуждение Генеральной Ассамблеи и призвал ООН принять меры против отказавшегося разоружиться Багдада. «Мы будем работать с Советом Безопасности ООН, добиваясь необходимых резолюций», – сказал Буш, предупредив, однако, что он собирается действовать в одиночку в случае невыполнения ООН своих обязательств.
Угрозы Вашингтона были подкреплены месяцем позже, когда Конгресс наделил Буша полномочиями применить силу против Ирака без санкции ООН. Идея Америки казалась вполне ясной: как выразился тогда один из высокопоставленных чиновников в администрации США, «мы не нуждаемся в Совете Безопасности».
Спустя две недели, 25 октября, США официально предложили ООН резолюцию, которая подразумевала вынесение санкции к началу военных действий против Ирака. Вместе с тем Буш снова предупредил, что отказ Совета Безопасности принять эти меры его не остановит. «Если ООН не обладает ни волей, ни мужеством для того, чтобы разоружить Саддама Хусейна, и если Саддам Хусейн не разоружится, – указал он, – США возглавят коалицию с целью его разоружения». После интенсивных кулуарных торгов Совбез ответил на вызов Буша, приняв резолюцию 1441, которая подтвердила, что Ирак «серьезно нарушил» предыдущие резолюции, ввела новый режим инспекций и вновь предупредила о «серьезных последствиях», если Ирак не разоружится. Вместе с тем резолюция не содержала открытого разрешения применить силу, и представители Вашингтона пообещали вернуться в Совет Безопасности для повторных обсуждений перед тем, как обратиться к оружию.
Поддержка резолюции 1441 стала громадной личной победой госсекретаря США Колина Пауэлла, который использовал все свое влияние, чтобы убедить администрацию попытаться действовать через ООН, и вел тяжелые дипломатические сражения за международную поддержку. Между тем вскоре возникли сомнения в эффективности нового режима инспекций и стремлении Ирака к сотрудничеству. 21 января 2003 года сам Паэулл заявил, что «инспекции работать не будут». Он вернулся в ООН 5 февраля и обвинил Ирак в том, что он все еще скрывает оружие массового уничтожения (ОМУ). Франция и Германия настаивали на предоставлении Ираку дополнительного времени. И без того высокая напряженность в отношениях между союзниками стала расти; разногласия еще больше усилились, когда 18 европейских стран подписали письмо в поддержку американской позиции.
14 февраля инспекторы вернулись в Совет Безопасности ООН с докладом, согласно которому за 11 недель поисков им не удалось обнаружить свидетельства наличия в Ираке ОМУ (хотя многие стороны этого вопроса остались непроясненными). Через десять дней, 24 февраля, США, Великобритания и Испания внесли в ООН проект резолюции. В соответствии с главой VII Устава ООН (статья, касающаяся угрозы миру) Совету Безопасности предлагалось заявить, что «Ирак не воспользовался последней возможностью, предоставленной ему резолюцией 1441». Франция, Германия и Россия вновь предложили дать Ираку больше времени. 28 февраля Белый дом, еще более раздраженный происходящим, поднял ставки: пресс-секретарь Ари Флейшер объявил, что целью Америки является уже не только разоружение Ирака, но и «смена режима».
После этого последовал период напряженного лоббирования. 5 марта Франция и Россия заявили, что заблокируют любую резолюцию, санкционирующую применение силы против Саддама. На следующий день Китай заявил, что придерживается той же позиции. Великобритания предложила компромиссный вариант резолюции, но единодушия пяти постоянных членов Совета Безопасности добиться так и не удалось. Деятельность Совбеза, столкнувшись с серьезной угрозой международному миру и стабильности, зашла в фатальный тупик.
СИЛОВАЯ ПОЛИТИКА
Сам собой напрашивался вывод, прозвучавший в устах президента Буша: неспособность ООН решить проблему Ирака приведет к тому, что вся организация «канет в Лету, как неэффективный, ни на что не способный дискуссионный клуб». На самом деле судьба Совбеза была предрешена задолго до этого. Проблема заключалась не столько во второй войне в Заливе, сколько в предшествовавшем ей сдвиге в мировом раскладе сил, и сложившаяся конфигурация оказалась просто несовместимой с функционированием ООН. Не иракский кризис, а именно становление американской однополярности в совокупности со столкновениями культур и различными взглядами на применение силы постепенно подорвали доверие к Совбезу. В более спокойные времена Совету Безопасности удавалось выживать и адекватно функционировать, но в периоды испытаний обнаруживалась его несостоятельность. Ответственность за провал несут не отдельные страны. Скорее всего, это неизбежное следствие современного состояния и эволюции мировой системы.
Реакция на постепенный рост превосходства США была вполне предсказуемой: возникла коалиция противоборствующих сил. С самого окончания холодной войны Франция, Китай и Россия стремились вернуть мир к более уравновешенной системе. Бывший министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин открыто признал эту цель в 1998 году: «Мы не можем принять… политически однополярный мир, поэтому ведем борьбу за многополярный». Президент Франции Жак Ширак без устали добивался этой цели. По словам Пьера Лелуша, в начале 1990-х советника Ширака по международной политике, шеф стремится «к многополярному миру, в котором Европа выступала бы противовесом американской политической и военной мощи». Сам Ширак объяснял свою позицию, исходя из тезиса о том, что «любое сообщество, в котором доминирует лишь одна сила, опасно и вызывает противодействие».
В последние годы Россия и Китай также выразили подобную озабоченность. Это нашло отражение в договоре, подписанном двумя странами в июле 2001 года. В нем недвусмысленно подтверждается приверженность «многополярной модели мира». Президент Владимир Путин заявил, что Россия не смирится с однополярной системой, аналогичную позицию высказал бывший председатель КНР Цзян Цзэминь. Германия хотя и присоединилась к этому начинанию позже, в скором времени стала заметным партнером по сдерживанию американской гегемонии. Министр иностранных дел ФРГ Йошка Фишер заявил в 2000-м, что «в основе самой концепции Европы после 1945 года было и остается неприятие… гегемонистских амбиций отдельных государств». Даже бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт недавно привел решающий довод в поддержку этой позиции, высказав мнение, что Германия и Франция «одинаково заинтересованы в том, чтобы не стать объектом гегемонии нашего могущественного союзника – США».
Столкнувшись с оппозицией, Вашингтон ясно дал понять: он сделает все возможное, дабы удержать свое превосходство. В сентябре 2002-го администрация Буша обнародовала документ, уточняющий ряд позиций стратегии национальной безопасности. После этого не оставалось сомнений относительно планов США исключить для любого другого государства всякую возможность бросить вызов их военной мощи. Еще большую полемику вызвала провозглашенная в этом теперь уже скандальном документе доктрина упреждения, которая, кстати, прямо противоречит принципам Устава ООН. Статья 51, например, позволяет применение силы только в целях самообороны и только в случае «вооруженного нападения на члена Организации». В то же время США исходят из той предпосылки, что американцы «не могут позволить противнику нанести первый удар». Поэтому, «чтобы предвосхитить или предотвратить… военные действия со стороны наших противников, – говорится в документе, – Соединенные Штаты будут в случае необходимости действовать на опережение», то есть нанесут удар первыми.
Кроме неравенства сил, Соединенные Штаты отделяет от других государств – членов ООН еще один, более глубокий и протяженный водораздел – различие культур. Народы Севера и Запада, с одной стороны, и народы Юга и Востока – с другой, расходятся во взглядах на одну из наиболее фундаментальных проблем: в каких случаях допустимо вооруженное вмешательство? 20 сентября 1999 года генеральный секретарь ООН Кофи Аннан призвал членов ООН «сплотиться вокруг принципа, запрещающего массовые и систематические нарушения прав человека, где бы они ни происходили». Эта речь вызвала в стенах ООН бурные дебаты, длившиеся несколько недель. Примерно треть стран публично заявила о поддержке при определенных условиях вмешательства в гуманитарных целях. Другая треть выступила категорически против, оставшаяся отреагировала неопределенно или уклончиво. Важно отметить, что в поддержку вмешательства выступили в основном западные государства, против – главным образом латиноамериканские, африканские и арабские.
Вскоре стало ясно, что разногласия не сводятся только к вопросу о гуманитарных интервенциях. 22 февраля сего года министры иностранных дел стран – членов Движения неприсоединения провели саммит в Куала-Лумпуре и подписали декларацию против применения силы в Ираке. Эта организация, в которую входят 114 стран (прежде всего развивающихся), представляет 55 % населения планеты, ее участники – почти две трети членов ООН.
Хотя ООН претендует на то, чтобы отражать единую, глобальную точку зрения, – чуть ли не универсальный закон, устанавливающий когда и где применение силы может быть оправданно, – страны – члены ООН (не говоря уже об их населении) отнюдь не демонстрируют взаимного согласия.
Более того, культурные разногласия по поводу применения силы не просто отделяют Запад от остального мира. Они все больше отделяют США от остального Запада. В частности, европейские и американские позиции не совпадают по одному из ключевых вопросов и с каждым днем расходятся все больше. Речь идет о том, какую роль в международных отношениях играет право. У этих разногласий две причины. И первая из них касается вопроса о том, кто должен устанавливать нормы – сами государства или надгосударственные организации.
Американцы решительно отвергают надгосударственность. Трудно представить себе ситуацию, при которой Вашингтон позволил бы международным организациям ограничивать размеры бюджетного дефицита США, контролировать денежное обращение и монетную систему или рассматривать вопрос о гомосексуалистах в армии. Однако эти и множество подобных вопросов, касающихся европейских стран, регулярно решаются наднациональными организациями, членами которых они являются (такими, как ЕС и Европейский суд по правам человека). «Американцы, – писал Фрэнсис Фукуяма, – не склонны замечать никаких источников демократической легитимности выше нации-государства». Зато европейцы видят источник демократической легитимности в волеизъявлении международного сообщества. Поэтому они охотно подчиняются таким покушениям на свой суверенитет, которые были бы недопустимы для американцев. Решения Совета Безопасности, регулирующие применение силы, лишь один из таких примеров.
СМЕРТЬ ЗАКОНА
Другой основной источник разногласий, размывающий устои ООН, касается вопроса о том, когда должны устанавливаться международные нормы. Американцы предпочитают законы корректирующие, принимаемые по факту. Они склонны как можно дольше оставлять открытым пространство для соперничества и рассматривают принятие норм в качестве крайней меры, лишь на случай краха свободного рынка. Напротив, европейцы предпочитают превентивное законодательство, нацеленное на то, чтобы заблаговременно предотвратить кризисные ситуации и провалы рынка. Европейцы стремятся определить конечную цель, предвидеть будущие трудности и принимать меры к их урегулированию, прежде чем возникнут проблемы. Это свидетельствует об их приверженности к стабильности и предсказуемости. Американцы, кажется, чувствуют себя более комфортно в условиях инноваций и хаоса случайностей. Резкое несовпадение реакций по обе стороны Атлантического океана на возникновение высоких технологий и телекоммуникаций – это наиболее яркий пример различия в образе мышления. Точно так же по обе стороны Атлантики расходятся взгляды и на применение силы.
Однако наибольший урон функционированию системы Объединенных Наций нанесло расхождение во взглядах на необходимость подчиняться правилам ООН, регулирующим применение силы. Начиная с 1945 года число государств, применявших военную силу, было таким большим и случаи ее применения были столь многочисленны, – а это само по себе вопиющее нарушение Устава организации, – что можно лишь констатировать крах системы ООН. В процессе работы над основными положениями Устава международному сообществу не удалось с точностью предвидеть случаи, когда применение силы будет сочтено неприемлемым. Кроме того, не было предусмотрено достаточных мер по сдерживанию такого ее применения. Учитывая, что ООН является добровольной организацией и ее функционирование зависит от согласия государств, подобная недальновидность оказалась фатальной.
На языке традиционного международного права этот вывод может быть сформулирован несколькими способами. Многочисленные нарушения соглашения многими государствами в течение продолжительного времени можно рассматривать как приговор этому соглашению – он превратился в закон на бумаге и больше не имеет обязательной силы. Можно также предположить, что на основе этих нарушений складывается обычай как предпосылка нового закона. Он заменяет собой старые нормы соглашения и допускает поведение, которое некогда считалось нарушением. Наконец, не исключено, что противоречащая соглашению деятельность государств создала ситуацию non liquet, приведя закон в состояние такой неразберихи, что правовые нормы больше не ясны и авторитетное решение невозможно.
Долгое время в международном праве «по умолчанию» срабатывает правило, согласно которому при отсутствии каких-либо авторитетно обоснованных ограничений государство свободно в своих действиях. Следовательно, какая бы доктринальная формула ни была выбрана для описания текущего кризиса, вывод остается тем же. «Если вы хотите узнать, религиозен ли человек, – говорил Витгенштейн, – не спрашивайте у него, а следите за его поведением». Так же следует поступать, если вы захотите узнать, какому закону подчиняется государство. Если бы государства когда-либо действительно собрались зафиксировать обязательность правил ООН о применении силы, дешевле было бы подчиняться этим правилам, чем нарушать их.
Однако они не сделали это. Тому, кто сомневается в справедливости этого наблюдения, достаточно задаться вопросом, почему Северная Корея так упорно стремится сейчас заключить с США пакт о ненападении. Предполагается, что это положение является краеугольным камнем Устава ООН, но никто не мог бы всерьез ожидать, что эта гарантия успокоит Пхеньян. Устав ООН последовал примеру пакта Бриана – Келлога, заключенного в 1928 году, согласно требованиям которого все крупные государства, впоследствии принявшие участие во Второй мировой войне, торжественно поклялись не прибегать к военным действиям как средству продолжения государственной политики. Этот пакт, отмечает историк дипломатии Томас Бейли, «стал памятником иллюзии. Он не только не оправдал надежд, но и таил в себе опасность, так как… внушал общественности фальшивое чувство безопасности». В наши дни, с другой стороны, ни одно разумное государство не даст ввести себя в заблуждение, поверив в то, что Устав ООН защищает его безопасность.
Удивительно, но факт: незадолго до иракского кризиса, несмотря на тревожные симптомы, некоторые юристы, занимающиеся международным правом, настаивали на отсутствии причин бить тревогу по поводу ситуации вокруг ООН. Буквально накануне объявления Францией, Россией и Китаем о намерении использовать право вето, которое Соединенные Штаты твердо решили игнорировать, 2 марта Энн-Мэри Слотер (президент Американского общества международного права и декан принстонской Школы им. Вудро Вильсона) писала: «Происходящее сегодня – это именно то, что предполагали основатели ООН». Другие эксперты утверждают, что, поскольку страны не выступили открыто против обязательного следования заявленным в Уставе ООН правилам применения силы, последние все еще должны считаться подлежащими исполнению. Однако самым наглядным свидетельством того, что именно государство считает обязательным, часто являются действия самого государства. Истина заключается в том, что ни одно государство – и тем более США – никогда не считало, что старые правила следует менять только после открытого объявления их недействительными. Государства просто ведут себя иначе, они избегают излишних противостояний. Наконец, государства никогда вслух не заявляли о том, что пакт Бриана – Келлога больше не действует, однако лишь немногие будут оспаривать этот факт.
И все же некоторых аналитиков беспокоит вопрос: если правила ООН о применении силы признаны более не действующими, не означает ли это полного отказа от международной законности и правопорядка? Общественное мнение заставило президента Буша обратиться к Конгрессу и к ООН, а это, как далее утверждают эксперты, свидетельствует: международное право все еще оказывает влияние на силовую политику. Однако отделить правила, действующие на практике, от правил, существующих только на бумаге, совсем не то же самое, что отказаться от законности. Хотя попытка подчинить применение силы букве закона явилась выдающимся международным экспериментом ХХ века, очевидно, что этот эксперимент не удался. Отказ признать это не откроет новых перспектив для подобного экспериментирования в будущем.
Разумеется, не должно было стать неожиданностью и то, что в сентябре 2002 года США сочли возможным объявить в своей программе национальной безопасности, что больше не считают себя связанными Уставом ООН в той его части, которая регулирует применение силы. Эти правила потерпели крах. Термины «законное» и «незаконное» утратили свое значение в том, что касается использования силы. Как заявил 20 октября Пауэлл, «президент полагает, что теперь он облечен полномочиями [вторгнуться в Ирак]… как мы это сделали в Косово». Разумеется, Совет Безопасности ООН не санкционировал применение сил НАТО против Югославии. Эти действия были осуществлены явно в нарушение Устава ООН, который запрещает как гуманитарные вмешательства, так и упреждающие войны. Между тем Пауэлл все же был прав: США фактически имели полное право напасть на Ирак – и не потому, что Совет Безопасности ООН это санкционировал, а ввиду отсутствия международного закона, запрещающего подобные действия. Следовательно, ни одна из акций не может считаться незаконной.
ПУСТЫЕ СЛОВА
От бури, развалившей Совет Безопасности, пострадали и другие международные организации, включая НАТО, когда Франция, Германия и Бельгия попытались помешать Североатлантическому альянсу защитить границы Турции в случае войны с Ираком. («Добро пожаловать к концу Атлантического альянса», – прокомментировал Франсуа Эйсбур, советник Министерства иностранных дел Франции.)
Почему же рухнули бастионы приверженцев легализма, спроектированные в расчете на мощнейшие геополитические бури? Ответ на данный вопрос, возможно, подскажут следующие строки: «Нам следует, как и прежде, защищать наши жизненные интересы. Мы без посторонней помощи способны сказать ‘нет’ всему, что для нас неприемлемо». Может удивить тот факт, что они не принадлежат «ястребам» из администрации США, таким, как Пол Вулфовиц, Доналд Рамсфелд или Джон Болтон. На самом деле эти строки вышли в 2001-м из-под пера Юбера Ведрина, бывшего тогда министром иностранных дел Франции. Точно так же критики американской «гипердержавы» могут предположить, что заявление «Я не чувствую себя обязанным другим правительствам», конечно же, было сделано американцем. В действительности его сделал канцлер Германии Герхард Шрёдер 10 февраля 2003 года. Первой и последней геополитической истиной является то, что государства видят свою безопасность в стремлении к могуществу. Приверженные легализму организации, не обладающие достаточным тактом, чтобы приспособиться к таким устремлениям, в конечном итоге сметаются с пути.
Как следствие, в погоне за могуществом государства используют те институциональные рычаги, которые им доступны. Для Франции, России и Китая такими рычагами, в частности, служат Совет Безопасности и право вето, предусмотренное для них Уставом ООН. Можно было предвидеть, что эти три страны не преминут воспользоваться этим правом, чтобы осадить США и добиться новых перспектив для продвижения своего проекта: вернуть мир к многополярной системе. В ходе дебатов по проблеме Ирака в Совете Безопасности французы были вполне откровенны относительно своих целей, которые состояли не в разоружении Ирака. «Главной и постоянной целью Франции в ходе переговоров», согласно заявлению посла Франции при ООН, было «усилить роль и авторитет Совета Безопасности» (и, он мог бы добавить, Франции). В интересах Франции было заставить США отступить, создав впечатление капитуляции перед французской дипломатией. Точно так же вполне разумно ожидать от США использования (или игнорирования) Совета Безопасности для продвижения собственного проекта – поддержания однополярной системы. «Курс этой нации, – заявил президент Буш в последнем обращении к нации, – не зависит от решений других».
По всей вероятности, окажись Франция, Россия или Китай в положении США во время иракского кризиса, каждая из них точно так же использовала бы Совет Безопасности или угрожала бы игнорировать его, как США. Да и Вашингтон, будь он на месте Парижа, Москвы или Пекина, вероятно, тоже воспользовался бы своим правом вето. Государства действуют с целью усилить собственную мощь, а не своих потенциальных конкурентов. Эта мысль не нова, она восходит, по меньшей мере, к Фукидиду, по сообщению которого афинские стратеги увещевали злополучных мелосцев: «Вы и все другие, обладая нашим могуществом, поступили бы так же». Это воззрение свободно от каких-либо нормативных суждений, оно просто описывает поведение отдельных наций.
Следовательно, истина кроется в следующем: вопрос никогда не ставился так, что судьба Совета Безопасности зависит от его поведения в отношении Ирака. Непопулярность Америки ослабила Совет Безопасности в такой же степени, как биполярность парализовала его работу во времена холодной войны. Тогдашний расклад сил создавал благоприятные условия для действий Советского Союза по блокированию Совета Безопасности, так же как нынешний расклад сил предоставляет Соединенным Штатам возможность обходить его решения. Между тем сам Совет Безопасности остается без выбора. В случае одобрения американского вмешательства могло создаться впечатление, что за отсутствием собственного мнения он «штампует» решения, которым не в силах воспрепятствовать. Попытка осудить военные действия была бы блокирована американским вето. Отказ Совета Безопасности предпринимать какие-либо действия был бы проигнорирован. Он был обречен не из-за расхождений по поводу Ирака, а вследствие геополитической ситуации. Таков смысл необычного и, казалось бы, противоречивого заявления Пауэлла от 10 ноября 2002 года, в котором утверждалось, что США не будут считать себя связанными решениями Совета Безопасности, хотя и ожидают, что поведение Ирака будет признано «серьезным нарушением».
Считалось, что резолюция 1441 и факт выполнения ее требований Ираком обеспечат победу ООН и триумф законности и правопорядка. Но так не случилось. Если бы США не пригрозили Ираку применением силы, новый режим инспекций был бы наверняка им отвергнут. Однако сами угрозы применения силы являлись нарушением Устава ООН. Совбез никогда не давал санкций на объявленную Соединенными Штатами политику смены иракского режима или на осуществление каких-либо военных действий с этой целью. Следовательно, «победа» Совета Безопасности на самом деле была победой дипломатии, за которой стояла сила или, точнее, угроза одностороннего применения силы в нарушение Устава ООН. Незаконная угроза односторонних действий «узаконила» действия многосторонние. Совет Безопасности воспользовался результатами нарушения Устава ООН.
Резолюция 1441 стала триумфом американской дипломатии и одновременно поражением международного правопорядка. Одобрив эту резолюцию после восьми недель дебатов, французские, китайские и российские дипломаты покинули зал заседаний, заявив, что не дали Соединенным Штатам права нанести удар по Ираку, так как резолюция не содержит элементов «автоматизма». Американские дипломаты в свою очередь настаивали на обратном. Что же касается содержания резолюции, то она одинаково поддерживала обе эти версии. Такая особенность языка резолюции не есть признак эффективного законодательства. Главной задачей любого законодателя являются внятность языка, изложение четких правил словами, которые общеизвестны и общезначимы. Члены ООН, согласно Уставу, обязаны подчиняться решениям Совета Безопасности и имеют право ожидать, что последний четко изложит свои решения. Уклонение от этой задачи перед лицом угроз лишь подрывает законность и правопорядок.
Вторая резолюция, принятая 24 февраля, каково бы ни было ее значение с точки зрения дипломатической практики, лишь упрочила процесс маргинализации Совета Безопасности. Ее расплывчатый язык был рассчитан на привлечение максимальной поддержки, но ценой юридической бессодержательности. Велеречивость резолюции, как и предполагалось, давала повод для всевозможных толкований, однако правовой инструмент, который можно истолковать любым образом, не имеет никакого значения. Охваченному агонией Совету Безопасности было важнее сказать хоть что-нибудь, чем сказать что-то действительно важное. Предлагавшийся компромисс позволил бы государствам вновь, так же как и после принятия резолюции 1441, заявить, что бессодержательным резолюциям Совбеза придают смысл частные замечания и побочные толкования. Спустя 85 лет после провозглашения Вудро Вильсоном «Четырнадцати пунктов» память самых священных обязанностей международного права почтили в обстановке намеков и экивоков келейным заключением секретных сделок.
ИЗВИНЕНИЯ ЗА БЕССИЛИЕ
В ответ на поражение Совета Безопасности государства и комментаторы, намеревающиеся вернуть мир к многополярной структуре, разработали различные стратегии. Некоторые европейские страны, такие, как Франция, полагали, что Совбез мог бы путем наднационального контроля за действиями Америки преодолеть дисбаланс сил и неравенство в сферах культуры и безопасности. Точнее говоря, французы надеялись использовать Совет Безопасности в качестве тарана, чтобы испытать Америку на прочность. Если бы эта стратегия сработала, то через наднациональные институты мир вернулся бы к многополярности. Но такой подход неизбежно вел к затруднительному положению: в чем бы тогда состоял успех европейских приверженцев наднациональных структур?
Разумеется, французы могли наложить вето на иракский проект Америки. Однако успех в этом был бы равносилен поражению, так как США уже объявили о своем намерении действовать невзирая ни на что. И, таким образом, была бы разорвана единственная цепь, позволяющая Франции сдерживать Америку. Неспособность Франции разрешить эту дилемму сводит ее действия к дипломатическому кусанию за лодыжки. Министр иностранных дел Франции мог перед камерами грозить пальцем американскому госсекретарю или застать его врасплох, подняв тему Ирака на встрече, посвященной другому вопросу. Однако неспособность Совбеза действительно остановить войну, против которой Франция громогласно протестовала, столь же явно демонстрировала слабость Франции, сколь и бессилие Совета Безопасности.
Тем временем комментаторы разработали стратегии словесной войны, предвосхищая предполагаемую угрозу международному правопорядку со стороны Америки. Некоторые рассуждали, в духе сообщества, что страны должны действовать во всеобщих интересах, вместо того чтобы, говоря словами Ведрина, «принимать решения в соответствии с собственными интерпретациями и в собственных интересах». США должны оставаться в ООН, утверждала Слотер, так как другим государствам необходим «форум… для сдерживания США». «Что же случилось с консервативными подозрениями в отношении неограниченного могущества?.. – вопрошал Хендрик Хертцберг из The New Yorker. – Где консервативная вера в ограничение власти, контроль и баланс сил? Берк перевернулся бы в гробу! Мэдисон и Гамильтон – тоже». Вашингтон, утверждал Хертцберг, должен добровольно отказаться от своего могущества и лидерства в пользу многополярного мира, в котором восстановится баланс сил, а США окажутся на равных с другими странами.
Никто не сомневается в пользе контроля и сохранения баланса сил внутри страны, необходимых для обуздания произвола. Сталкивать амбиции с амбициями – такова формула поддержания свободы, предложенная «отцами» Конституции США. Проблема эффективности такого подхода на международном уровне, однако, заключается в том, что Соединенным Штатам пришлось бы действовать вопреки собственным интересам, защищая дело своих стратегических соперников, в частности тех, чьи ценности значительно отличаются от их собственных. Хертцберг и другие, кажется, просто не могут признать, что им изменяет чувство реальности, когда они полагают, что США позволят контролировать себя Китаю или России. В конце концов, способны были бы Китай, Франция, Россия или любая другая страна добровольно отказаться от неоспоримого превосходства, окажись они на месте США? Не следует забывать также, что сейчас Франция стремится сократить собственное отставание от США, но отнюдь не дисбаланс с другими, менее влиятельными странами (некоторые из них Ширак пожурил за «невоспитанность»), которые могли бы сдерживать мощь самой Франции.
Более того, нет веских причин полагать, что какой-либо новый и еще не обкатанный центр силы, находящийся, возможно, под влиянием государств с длительной историей репрессий, окажется более внушающим доверие, нежели лидерство США. Те, кто решился бы вверить судьбу планеты какому-то расплывчатому образу стража глобального плюрализма, как ни странно, забывают об одном: кто будет стражем самого стража? И как этот последний собирается блюсти международный мир – вероятно, попросив диктаторов принять законы, запрещающие оружие массового уничтожения (как французы Саддама)?
В одном отношении Джеймс Мэдисон был прав, хотя международное сообщество и не смогло это оценить. Создавая проект Конституции США, Мэдисон и другие отцы-основатели столкнулись с дилеммой, напоминающей ту, с которой сталкивается ныне международное сообщество в условиях гегемонии Америки. Творцы Конституции США задались вопросом: почему могущественные люди должны иметь какой-нибудь стимул подчиняться закону? Отвечая на него, Мэдисон объяснял в «Записках федералиста», что эти стимулы заключаются в оценке будущих обстоятельств – в беспокоящей перспективе, когда в один прекрасный день сильные станут слабыми и прибежище закона понадобится им самим. Именно «шаткость положения», писал Мэдисон, побуждает сегодня сильных играть по правилам. Но если будущее определено заранее, или если сильные мира сего в этом уверены, или если это будущее гарантирует стабильность их могущества, им незачем подчиняться закону. Следовательно, гегемония находится в конфликте с принципом равенства. Гегемоны всегда отказывались подчинить свою власть сдерживающей узде закона. Когда Британия правила морями, Уайтхолл сопротивлялся вводу ограничений на применение силы при установлении морских блокад – ограничений, которые энергично поддерживали молодые Соединенные Штаты и другие более слабые государства. В любой системе с доминирующей «гипердержавой» крайне трудно поддерживать или установить подлинную законность и правопорядок. Такова великая Мэдисонова дилемма, с которой сегодня столкнулось международное сообщество. И именно эта дилемма сыграла свою драматическую роль в Совете Безопасности в ходе судьбоносного столкновения нынешней зимой.
НАЗАД, К ЧЕРТЕЖНОЙ ДОСКЕ
Высокой обязанностью Совета Безопасности, возложенной на него Уставом ООН, было поддержание международного мира и безопасности. В Уставе ООН изложен и проект осуществления этой задачи под покровительством Совета Безопасности. Основатели ООН воздвигли настоящий готический собор – многоярусный, с большими крытыми галереями, тяжеловесными контрфорсами и высокими шпилями, а также с внушительными фасадами и страшными горгульями, чтобы отгонять злых духов.
Зимой 2003 года все это здание рухнуло. Заманчиво, конечно, было бы пересмотреть проекты и во всем обвинить архитекторов. Однако дело в том, что причина провала Совета Безопасности кроется не в этом, а в смещении пластов земли под самой конструкцией. В этом году стало до боли ясно, что земля, на которой высился храм ООН, дала трещины. Она не вынесла тяжести величественного алтаря законности, который воздвигло человечество. Несоразмерность сил, различие культур и разные взгляды на применение силы опрокинули этот храм.
Как правило, закон влияет на поведение. Таково, разумеется, его предназначение. Однако приверженные легализму международные организации, режимы и правила, касающиеся международной безопасности, в большинстве случаев являются эпифеноменами, отражающими более глубинные причины. Они не определяют самостоятельно и независимо поведение государств, а становятся лишь следствием деятельности более мощных сил, формирующих это поведение. По мере того как движение глубинных потоков создает новые ситуации и новые отношения (новые «феномены»), государства позиционируют себя так, чтобы воспользоваться новыми возможностями для укрепления своего могущества. Нарушения правил, касающихся международной безопасности, происходят в тех случаях, когда такое позиционирование приводит к несоответствию между государством и застывшими организациями, не способными адаптироваться к новым условиям. Так, ранее успешно действовавшие правила превращаются в правила на бумаге.
Этот процесс коснулся даже наиболее разработанных законов, поддерживающих международную безопасность, которые некогда отражали глубинную геополитическую динамику. Что же касается законов худшего толка, созданных без учета этой динамики, то их жизнь еще более коротка, от них часто отказываются, как только возникает необходимость их выполнять. В обоих случаях, как показывает деградация ООН, юридическая сила таких законов недолговечна. Военно-штабной комитет ООН утратил силу практически сразу. С другой стороны, установленный Уставом ООН режим применения силы еще несколько лет формально продолжал действовать. Сам Совет Безопасности хромал на протяжении всего периода холодной войны, ненадолго воспрянув в 1990-х, а Косово и Ирак привели его к полному краху.
Когда-нибудь политики вернутся к чертежной доске. И тогда первый урок, который они извлекут из поражения Совета Безопасности, станет первым принципом создания новой организации: новый мировой правовой порядок, если он предназначен для эффективного функционирования, должен отражать положенную в его основание динамику права, культуры и безопасности. Если это не так, если его нормы вновь окажутся нереалистичными, не будут отражать действительное поведение государств и влияющих на них реальных сил, сообщество народов вновь породит лишь ворох законов на бумаге. Дисфункция системы ООН была в своей основе не юридической проблемой, а геополитической. Юридические искажения, ослабившие ее, явились следствием, а не причиной. «ООН была основана на допущении, – замечает, отстаивая свою точку зрения, Слотер, – что некоторые истины выходят за пределы политики». Именно так – в этом и заключается проблема. Если приверженные легализму институты намерены получать в свое распоряжение работающие, а не бумажные законы, они, как и «истины», которые они считают основополагающими, должны исходить из политических обязательств, а не наоборот.
Второй урок из провала ООН, связанный с первым, состоит в том, что правила должны устанавливаться в зависимости от реального поведения государства, а не от должного. «Первейшим требованием к разумной совокупности правовых норм, – писал Оливер Уэнделл Холмс, – является то, что она должна соответствовать действительным устремлениям и требованиям сообщества вне зависимости от того, правильны они или ошибочны». Это воззрение выглядит анафемой для тех, кто верит в естественное право, для кабинетных философов, которые «знают», какие принципы должны лежать в основе управления государствами, принимают они эти принципы или нет. Но эти идеалисты могли бы вспомнить, что международная правовая система все-таки добровольна. Хорошо это или нет, но ее законы основываются на согласии государств. Государства не связаны законами, с которыми они не согласны. Нравится это или нет, но такова вестфальская система, и она все еще действует. Можно сколько угодно делать вид, что система может быть основана на субъективных моральных принципах самих идеалистов, но это не изменит положение дел.
Следовательно, создатели истинно нового мирового порядка должны покинуть эти воздушные замки и отказаться от воображаемых истин, выходящих за пределы политики, таких, например, как теория справедливых войн или представление о равенстве суверенных государств. Эти и другие устаревшие догмы покоятся на архаических представлениях об универсальной истине, справедливости и морали. Сегодня наша планета, как это было редко в истории, раздроблена на части противоборствующими истинами, выходящими за пределы политики, людьми на всех континентах, которые – вместе с Цезарем Бернарда Шоу – искренне веруют, что «обычаи его племени и острова суть законы природы». Средневековые представления о естественном праве и естественных правах («нонсенс на ходулях», как назвал их Бентам) мало что дают. Они расклеивают удобные ярлыки для свойственных той или иной культуре предпочтений и, тем не менее, служат боевым кличем для всех воюющих.
Когда мир вступает в новую, переходную эру, необходимо избавляться от старого моралистического словаря, чтобы люди, принимающие решения, могли прагматически сосредоточиться на том, сколь действительно велики ставки. Правильные вопросы, ответы на которые необходимо дать, чтобы гарантировать мир и безопасность, совершенно очевидны: каковы наши цели? какими средствами мы собираемся их осуществлять? насколько действенны эти средства? если они неэффективны, то почему? существуют ли альтернативы? если они существуют, то чем для них придется пожертвовать? готовы ли мы пойти на такие жертвы? какова цена и выгода прочих альтернатив? какой поддержки они потребуют?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, не требуется никакой запредельной метафизики легализма. Здесь не нужны великие теории и нет места для убежденности в своей непогрешимости. Закон, говорил Холмс, живет не логикой, а опытом. Человечеству нет нужды достигать окончательного согласия относительно добра и зла. Перед ним стоит эмпирическая, а не теоретическая задача. Добиться согласия удастся быстрее, если отказаться от абстракций, выйти за пределы полемической риторики «правильного» и «неправильного» и прагматически сосредоточиться на конкретных потребностях и предпочтениях реальных людей, возможно испытывающих страдания без всякой необходимости. Политические стратеги, вероятно, пока не в состоянии ответить на эти вопросы. Те силы, которые разрушили Совет Безопасности, – «глубинные источники международной нестабильности», как назвал их Джордж Кеннан, – никуда не исчезнут, но, по меньшей мере, политики смогут задать себе правильные вопросы.
Крайне разрушительной производной естественного права является идея равной суверенности государств. Как указал Кеннан, представление о равенстве суверенитетов – это миф, и фактическое неравенство между государствами «выставляет на посмешище» эту концепцию. Предположение, что все государства равны, повсюду опровергается очевидностью того, что они не равны – ни по своей мощи, ни по своему благосостоянию, ни с точки зрения уважения международного порядка или прав человека. И тем не менее, принцип суверенного равенства одновременно пронизывает всю структуру ООН и не позволяет ей эффективно браться за разрешение возникающих кризисов, например, вследствие доступности ОМУ, которая вытекает именно из предположения о суверенном равенстве. Отношение к государствам, как к равным, мешает относиться к людям, как к равным. Если бы Югославия действительно имела такое же право на неприкосновенность, как и любое другое государство, ее граждане не пользовались бы сегодня теми же правами человека, что и граждане других государств, поскольку их права могли быть защищены только вторжением. В этом году абсурдность обращения со всеми государствами, как с равными, стала очевидна как никогда, когда обнаружилось, что решение Совета Безопасности может зависеть от позиции Анголы, Гвинеи или Камеруна – стран, представители которых сидели рядом и голос которых весил столько же, что и голоса Испании, Пакистана и Германии. Принцип равенства фактически даровал любому временному члену Совбеза возможность воспользоваться правом вето, лишив большинство того критического, девятого голоса, который был необходим для поддержки резолюции. Разумеется, в предоставлении Уставом ООН юридического права вето пяти постоянным членам Совета Безопасности подразумевалось создание противоядия против необузданного эгалитаризма. Но этот подход не сработал: юридическое право вето одновременно опускало США до уровня Франции и поднимало Францию над Индией, которая не была даже временным членом Совета Безопасности в момент обсуждения иракской проблемы. А между тем юридическое вето ничуть не уравновесило фактическое вето временных членов Совбеза. В результате получилось, что Совет Безопасности отразил действительный расклад сил в мире с точностью кривого зеркала. Отсюда третий великий урок этой зимы: нельзя ожидать, чтобы организации могли исправить искажения, кроющиеся в самой их структуре.
ВЫЖИВАНИЕ?
Есть немного причин полагать, что Совет Безопасности вскоре возродится, чтобы заниматься важнейшими вопросами безопасности вне зависимости от того, чем закончится война против Ирака. Если война окажется быстрой и успешной, если США обнаружат иракское ОМУ, которое будто бы не существует, и если создание государства в Ираке пройдет благополучно, стимулов возрождать Совет Безопасности будет крайне мало. В этом случае он отправится вслед за Лигой Наций. После этого американские стратеги станут относиться к Совету Безопасности примерно так же, как и к НАТО после Косово: never again. Его заменят коалиции единомышленников, создаваемые для определенных целей.
Если же, с другой стороны, война окажется затяжной и кровопролитной, если США не найдут в Ираке ОМУ, если создание там государства начнет пробуксовывать, это пойдет на пользу противникам войны, которые будут утверждать, что США не сели бы на мель, если бы оставались верны Уставу ООН. Однако неудачи Америки не пойдут на пользу Совету Безопасности. Возникнут и окрепнут враждебно настроенные коалиции, занявшие в Совбезе выжидательную позицию и парадоксальным образом затрудняющие попытки Америки в полном соответствии со своим долгом принимать участие в этом форуме, где для нее всегда будет наготове вето.
Время от времени Совет Безопасности все еще будет полезен для рассмотрения вопросов, не затрагивающих непосредственно высшую иерархию мировых сил. Достаточно сказать, что всем ведущим странам угрожает опасность терроризма, а также новая волна распространения ОМУ. Никто не выиграет, если допустит, чтобы эти угрозы осуществились. Но даже если требуемое решение проблемы не будет военным, стойкие взаимные подозрения постоянных членов Совбеза и потеря доверия к нему самому подорвут его эффективность в решении этих вопросов.
Чем бы ни окончилась война, на США, скорее всего, будет оказываться давление в целях ограничения возможности применения ими военной силы. Этому давлению они смогут противостоять. Несмотря на увещевания Ширака, война далеко не «всегда... наихудшее средство». В том, что касается многочисленных тиранов, начиная с Милошевича и кончая Гитлером, применение силы протиы них было лучшим выбором, чем дипломатия. К сожалению, может так статься, что применение силы окажется единственным и, следовательно, оптимальным способом решения проблемы распространения ОМУ. С точки зрения страданий мирного населения применение силы во многих случаях может оказаться более гуманным решением, чем экономические санкции, вследствие которых, как показало их применение к Ираку, умирают от голода больше детей, чем солдат. Наибольшей опасностью после второй войны в Персидском заливе будет не применение силы Соединенными Штатами, когда в этом нет необходимости, а то, что, капитулировав, испугавшись ужасов войны, дрогнув под напором общественных протестов и экономической конъюнктуры, они не станут применять силу тогда, когда это необходимо. Тот факт, что мир подвергается опасности из-за разрастающегося беспорядка, возлагает на США все большую ответственность: Америке следует неуклонно использовать свою мощь для того, чтобы остановить или замедлить распад.
Все те, кто верит в законность и правопорядок, с надеждой ждут, что великий караван человечества вновь продолжит свой путь. Выступая против центров беспорядка, Соединенные Штаты только выиграют от того, что направят часть мощи на создание новых международных механизмов, предназначенных для поддержания мира и безопасности во всем мире. Американское лидерство не будет длиться вечно, и благоразумие подсказывает необходимость создания организаций с реалистической структурой, способных защищать или поддерживать национальные интересы США даже в тех случаях, когда военная сила неэффективна или неуместна. Подобные организации способствовали бы усилению неоспоримого превосходства Америки и потенциальному продлению периода однополярности.
Между тем приверженцы легализма, должны реалистично оценивать перспективы создания в ближайшее время новой международной структуры на смену обветшавшему Совету Безопасности. Силы, приведшие к закату Совбеза, никуда не денутся. Со щитом или на щите – у Соединенных Штатов в новых условиях больше не появится причин вновь подчинить себя старым ограничениям. Победят или будут посрамлены их соперники, у них не найдется достаточных причин, чтобы отказаться от усилий по сдерживанию США. Нации по-прежнему будут стремиться к наращиванию могущества и поддержанию безопасности за счет других. Они продолжат спор о том, когда следует применять силу. Нравится нам это или нет, но так устроен мир. Первым шагом к возобновлению шествия человечества в направлении законности и правопорядка будет признание этого факта.
Ирак. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2003 > № 2906404
Майкл Гленнон
Эволюция или революция
© "Россия в глобальной политике". № 2, Апрель - Июнь 2003
Г.Д. Булычёв – научный руководитель Центра изучения современной Кореи при ИМЭМО РАН.
Резюме Должна ли КНДР сохраниться как государство, постепенно меняясь в сторону более приемлемого для мира режима, или разрешение кризиса возможно только в случае устранения «страны чучхе»? Этот вопрос – ключевой в нынешнем противостоянии на полуострове.
Целенаправленная информационно-психологическая работа администрации США по формированию общественного мнения привела к тому, что не только большинство рядовых граждан, но и значительная часть мирового политического истеблишмента убеждена: единственная причина напряженности на Корейском полуострове – безумное желание «агрессивного, непредсказуемого диктатора» Ким Чен Ира обзавестись, вдобавок к миллионной армии, еще и ядерным оружием. Цель Кима-младшего, утверждают приверженцы такой версии, – угрожать соседям и, возможно, даже завоевать процветающий юг Кореи. Тем более что его отец Ким Ир Сен в начале 1950-х годов именно это и пытался сделать. Решение проблемы кажется очевидным: навалиться всем миром на опасного авантюриста и шантажиста, вырвать у него не только «ядерное жало», но и химическое, биологическое и прочие.
Вроде бы логично. А что дальше? Оставить в покое диктатора, лишенного его главного оружия? Как показала модель, по которой Вашингтон действует в Ираке, – это полумера. Ведь мириться с существованием тоталитарного режима, даже поставленного на колени, нельзя – от его потенциальной угрозы мир надо обезопасить, а угнетенному народу дать свободу и демократию. Однако в случае с КНДР речь идет не просто о падении нынешнего режима и замене его другим. Результатом станет исчезновение северокорейской государственности, как таковой, поглощение Севера Югом. Но зато тогда, уверены сторонники устранения «государства чучхе», на Корейском полуострове наконец настанет тишь да благодать.
Однако «простые рецепты» не учитывают того, что после Второй мировой войны на основе единой (впрочем, всегда раздираемой региональными противоречиями) корейской нации сформировались не просто два государства – две различные цивилизации. Общего, базирующегося на национальных традициях, в северо- и южнокорейском социумах совсем немного – лишь 20–30 %. Все остальное – чуждое и непонятное друг для друга. Готовы ли более двадцати миллионов северокорейцев к радикальным переменам, можно ли рассчитывать на их покорность южнокорейским «господам»? Готова ли Южная Корея немедленно взять на себя ответственность за их судьбу, пойдя при этом на немалые экономические потери? Как все это скажется на международной безопасности в непростом регионе, где пересекаются интересы США, Японии, Китая, России?
«Ядерный кризис», начавшийся осенью 2002-го, обнаружил, что нет простых способов для того, чтобы разрубить узел проблем, связанных со всей историей раскола Кореи, полувековым противоборством социальных систем и американо-северокорейской конфронтацией. И прежде чем начать раскручивать клубок, дернув за ядерную «ниточку», надо ответить на принципиальный вопрос: мы за одномоментное исчезновение КНДР или против? В этом и состоит подоплека «ядерного спора», именно здесь проходит водораздел между позициями вовлеченных в него государств.
«Чучхейская» специфика
Что такое Северная Корея начала XXI века? Страна, лишенная собственных ресурсов, с отсталой и замкнутой полуразрушенной экономикой, с жестким политическим режимом, базирующимся не столько на коммунистических принципах, сколько на конфуцианско-феодальной традиции и национализме. Закрытое и изолированное общество живет по законам сталинского СССР. Прибавьте к этому восточное преклонение перед носителями высшей власти да архаические административно-командные методы управления – и тогда станет очевидно, что жизнь в такой стране крайне тяжела не только из-за нищеты, но и из-за отсутствия элементарной свободы. И для самих граждан КНДР, и для их соседей было бы лучше, если бы порядки на севере полуострова стали более цивилизованными и ориентированными на интересы личности (хотя не надо забывать, что восточное, конфуцианское, понимание свободы личности гораздо уже, чем западное, и это заметно на примере той же Южной Кореи). Северокорейское общество откровенно устало от многолетнего застоя, в нем начинается глухое брожение, означающее, что оно пригодно к модернизации, если ему будет предложен разумный курс.
Опасен ли Пхеньян для соседей? Сомнительно. Во-первых, за всю тысячелетнюю историю корейцы ни разу не пытались кого-то завоевать. Во-вторых, никаких причин для агрессии – например, стремления навязать свою идеологию, захватить территорию или экономические ресурсы – и ни малейших шансов на победу у КНДР нет. Военная риторика и признаки милитаризации, столь поражающие воображение заезжих журналистов и мирных западных обывателей, призваны обеспечить жесткий контроль над обществом и отпугнуть возможных агрессоров, страх перед которыми очень велик в северокорейской верхушке. Если Ким Ир Сен, глубоко травмированный неудачей в войне 1950-х годов, и мог питать иллюзии относительно возможности насильственного объединения Кореи, то Ким Чен Ир и его окружение озабочены прежде всего проблемой самосохранения. Но это не мешает им прощупывать возможности перемен.
Нынешний застой рано или поздно должен разрешиться выходом из тупика, и для этого есть два пути – эволюционный и революционный. Эволюционный путь, оказавшийся невозможным для стран европейского соцлагеря, не стоит сбрасывать со счетов в КНДР. Ведь Северная Корея – страна, по сути, не «ортодоксально-советская», а бюрократическо-монархическая. Можно представить себе, что высшее руководство благословит ползучую приватизацию госсобственности. В ней участвовали бы основные структуры власти: руководство армии и спецслужб, партийная верхушка, местные чиновники. В итоге появились бы хозяйственные конгломераты по образцу южнокорейских «чеболей», в которых государство играло бы более значительную роль. Привлекая иностранный, прежде всего южнокорейский, капитал и ориентируя экономику на экспорт (дешевизна труда в КНДР может сделать продукцию конкурентоспособной на внешнем рынке), такие конгломераты в состоянии стать основой развития страны. При этом авторитарный абсолютистский политический режим сохранялся бы, постепенно отказываясь от социалистической риторики в пользу националистической. Такой ход событий не сулит особого процветания трудящимся Северной Кореи, но, по крайней мере, гарантирует их от угрозы голода и поспособствует ослаблению всевластия государства. При этом переход к новой модели не будет сопровождаться опасными катаклизмами. Через 15—20 лет наследнику Ким Чен Ира (а его по северокорейской традиции надо начинать выбирать уже сейчас) достанется совсем другая страна – госкапиталистическая, экономически тесно связанная с Южной Кореей, далекая от демократии, но приемлемая для мирового сообщества. После смены одного-двух поколений можно будет ставить вопрос и об объединении Кореи: на начальном этапе на основе конфедерации, или союза, государств, а дальше – как подскажет жизнь.
В Вашингтоне, однако, предпочитают революционный путь, так или иначе предусматривающий внешнее вмешательство. На внутреннюю оппозицию в КНДР рассчитывать не приходится: всякое диссидентство подавляется железной рукой, к тому же в условиях тотальной слежки и информационной закрытости условий для формирования оппозиции нет. «Верхушечный» переворот чреват либо усугублением прежней политики противостояния внешнему миру (к власти придут еще более консервативные лидеры, чем Ким Чен Ир), либо хаосом, который закончится капитуляцией перед внешними силами со всеми вытекающими последствиями. То есть революционный вариант означал бы ликвидацию всей системы управления в КНДР и замену его «оккупационной» южнокорейской администрацией. Часть сеульского истеблишмента, даже с учетом прихода к власти «прогрессивного» президента Но Му Хёна, похоже, не возражала бы против этого, надеясь на мирный характер оккупации и создание жесткой системы контроля и эксплуатации северокорейского населения. Однако южане не учитывают степень отчуждения северян, в основе которого не только идеологическая, но и традиционная региональная рознь, а также их нежелание стать «людьми второго сорта» в объединенной Корее. Оставшаяся не у дел многочисленная армия северокорейских кадров и военные опасались бы репрессий, поэтому нельзя исключать и вспышку вооруженной борьбы, причем население отнеслось бы к ней, как минимум, с сочувствием. Тлеющий конфликт, учит многовековая корейская история, может затянуться на десятилетия, что отбросит процветающую сегодня Южную Корею далеко назад без шансов вернуться на лидирующие позиции в мировой экономике.
Можно сказать, что нынешнее обострение ситуации на Корейском полуострове вызвано конфликтом между приверженцами эволюционного и революционного пути. Китай, Россия, а вслед за ними и сеульская администрация экс-президента Ким Дэ Чжуна и японское правительство Дзюнъитиро Коидзуми убедились в реалистичности и преимуществах эволюционного пути, хотя разногласия в частностях остаются. Однако Джордж Буш с существованием «режима-парии» мириться не хочет.
Зачем Ким Чен Иру атомная бомба?
Упрочив свою власть во второй половине 1990-х, Ким Чен Ир начал искать путь выхода из «чучхейского» тупика. Он не мог провести открытую ревизию идеологического наследия отца (хотя отдельные прорывы были, в частности извинение перед японцами за похищения людей) и рисковать дестабилизацией устоявшейся системы власти. Однако он вывел страну из изоляции (решающую роль в этом сыграла Россия), решился на сближение с Югом и нормализацию отношений с Японией и ЕС, попытался начать реформы путем увязки оплаты труда с его результатами и создания «открытого сектора» в экономике. Тем самым Ким ясно показал, куда направлен вектор его интереса. Именно поэтому президент Путин назвал Кима «абсолютно современным человеком» и поддержал его курс, в том числе и в вопросе о противостоянии с США.
При этом, однако, Ким Чен Ир не забывал об укреплении военного компонента – системы сдерживания врагов, которые могли бы воспользоваться переменами для свержения его режима. Конечно, он хочет сохранить власть и страну. Но мечтает не о казарменном социализме, а о чем-то вроде султаната Бруней – просвещенной монархии, независимой и хотя бы относительно зажиточной.
Почему этот вариант, в реализацию которого вложили немало сил и правительство Ким Дэ Чжуна, и российская дипломатия, не устроил президента Буша? Ведь Билл Клинтон, начавший с планов военного решения ядерной проблемы, в итоге разобрался в ситуации и стал энтузиастом «вовлечения» КНДР в диалог. Возможно, дело в стойкой идеологической неприязни Буша и его команды к «последнему оплоту дьявольского коммунизма». Укреплению режима помогать нельзя, считают в Белом доме, даже если есть надежда на его постепенное изменение. Возможно, перспектива сближения двух Корей поставила бы под угрозу стратегические интересы США в Северо-Восточной Азии, включая сдерживание Китая и контроль над Японией. Но главное – для американцев оскорбительна сама идея о торге на равных с «режимами-париями». Это противоречит концепции «мира по-американски», а в ее рамках у Буша и его команды есть вполне определенный рецепт (и Ирак не оставляет в этом сомнений) относительно того, как поступать с «плохими парнями». А Ким Чен Ир по своему происхождению и биографии, равно как и из-за своей неуступчивости по отношению к США, в «хорошие парни» попасть уже не сможет. Поэтому администрация Буша новаторство Кима не только не поддержала, а, напротив, взяла стратегический курс на борьбу с ним. Найти для этого повод труда не составило. Было использовано безотказное средство – обвинить «изгоев» в разработке оружия массового поражения (ОМП). И это несмотря на то, что именно американское вмешательство спровоцировало размораживание ядерной программы КНДР. В результате возникла реальная опасность создания здесь военного ядерного потенциала, а с таким развитием событий не может согласиться и Россия, поскольку все это грозит «эффектом домино».
К сожалению, КНДР не исключает варианта обладания ОМП в качестве средства сдерживания, а к международным нормам на этот счет относится так же, как США – к международному праву вообще. Пример Югославии и Ирака убедил северокорейское руководство, что полагаться можно только на себя. Еще незадолго до нормализации отношений между Москвой и Сеулом в начале 1990-х годов главе МИДа СССР Эдуарду Шеварднадзе было прямо заявлено, что, утратив советскую поддержку, Пхеньян будет вынужден пойти на разработку «оружия сдерживания». Ядерные программы КНДР, несомненно, носили военный характер – вопрос только в том, насколько они успешны. Многие российские специалисты считают, что технико-экономической возможности создать атомную бомбу у КНДР нет. Нет в этом и особой необходимости: обычных средств сдерживания у нее, способных нанести значительный ущерб войскам США в Южной Корее, самой Южной Корее и Японии, достаточно для предотвращения агрессии. Поэтому Рамочное соглашение 1994-го было чрезвычайно выгодно для северокорейцев: они, по сути, продали несуществующий товар (США, идя на сделку по созданию Организации энергетического развития Корейского полуострова /ОЭРК, КЕDO/, видимо, рассчитывали на скорый коллапс режима). Теперь американцы хотят убить двух зайцев. Во-первых, не платить по счетам, обвинив партнера в нарушении договоренностей и расторгнув Рамочное соглашение. Во-вторых, создать условия для последующей замены режима в случае обострения обстановки.
Американский «план кампании»
В октябре 2002 года американский эмиссар Джеймс Келли обвинил северокорейцев в том, что они тайно закупали оборудование для обогащения урана. Правда это или нет – теперь, в общем-то, неважно: в глазах администрации США на государства «оси зла» не распространяется презумпция невиновности, а на иракском фоне КНДР тем более «не отмылась» бы. Понимая это, Пхеньян затеял опасную игру – решил заставить американцев понервничать и в конечном итоге согласиться на переговоры. Северная Корея заявила, что «может обладать не только ядерным, но и более мощным оружием», чтобы противостоять американской угрозе. Расчет строился на опыте общения с администрацией Клинтона, которую такое заявление, скорее всего, заставило бы искать компромисс.
Но северокорейцы не поняли, с кем имеют дело на сей раз,– нынешним обитателям Белого дома такое поведение только на руку. Несмотря на туманность заявления Пхеньяна и его явный пропагандистский характер, американские представители расценили его как «признание» КНДР в разработке секретной ядерной программы (никаких доказательств этого как не было, так и нет), и ситуация начала обостряться. США прекратили поставки мазута по Рамочному соглашению, КНДР разморозила реально имевшуюся у нее плутониевую ядерную программу и вышла из Договора о нераспространении ядерного оружия.
При этом северокорейцы открыто заявляют – и призывают в свидетели Китай и Россию, – что готовы «внести ясность» в вопрос о своей ядерной программе, даже допустить инспекции, если только США дадут им гарантии неприкосновенности (по их логике, тогда и средства сдерживания будут не нужны). Вашингтон, однако, гарантий давать не хочет, от переговоров с КНДР, несмотря на давление со стороны не только России и Китая, но и Японии и Южной Кореи, отказывается и не спешит воспользоваться предложенной ему возможностью узнать истину о ядерной программе «изгоя». Штаты предлагают перенести дискуссию в ООН, надеются сколотить международную коалицию против КНДР, но пока не форсируют событий. Северокорейцы из этого делают вывод: США просто тянут время, пока не закончилась иракская кампания, но после своей победы возьмутся и за них.
До войны дело, скорее всего, не дойдет, так как ущерб от возможного ответного удара Пхеньяна может быть слишком велик. Но изолировать и экономически удушить КНДР США в состоянии, тем более что здесь Вашингтон может надеяться и на международную поддержку – ведь Северная Корея своими действиями сама провоцирует санкции со стороны мирового сообщества. Лишенный гуманитарной помощи, подпитки от экспорта оружия и переводов от соотечественников, задыхающийся без сырья и энергии, «режим чучхе» в конце концов рухнет, а Север будет поглощен Югом. Это, конечно, потребует времени, но Вашингтон не спешит, поскольку в глубине души американские руководители знают: угроза, исходящая от северокорейского ОМП, на самом деле не столь серьезна.
У Ким Чен Ира есть два выхода: либо почетно капитулировать, либо начать «игру на грани фола», постаравшись поставить США перед непосредственным выбором,– военный конфликт или начало переговоров с КНДР. Последовательные шаги северокорейцев по повышению ставок (запуск реактора в Ёнбeне, демонстративная подготовка к переработке ядерных отходов в целях производства оружейного плутония, перехват американского самолета-разведчика) свидетельствуют о том, что они избрали второй сценарий – нагнетания напряженности и провоцирования американцев. При этом сами они не уступают ни на йоту, не делая даже символических уступок американским «голубям» в виде, например, согласия на контакты в рамках Совета Безопасности ООН. Эта игра чревата серьезными последствиями, в том числе и для России. До сих пор Москва поддерживала Пхеньян, а если он пойдет на дальнейшее обострение, Россия может оказаться заложником политики Северной Кореи. К призывам «быть благоразумным» Ким Чен Ир не прислушивается, но если переговоры с США не начнутся или будут безуспешными, у него попросту не останется выбора, а загнанный в угол режим способен на отчаянный шаг. Что ждет Корею – мир или война, станет ясно в ближайшие месяцы, причем России и мировому сообществу важно, с одной стороны, удержать Кима от непоправимых действий, а с другой – помочь Бушу спасти лицо и решить дело миром. Но не всякий диалог будет эффективным. Модель решения, к которой стремится КНДР, – отказ от ОМП в обмен на гарантии неприкосновенности – предполагает сохранение статус-кво. Американская же модель – переговоры в многостороннем формате – имеет целью наращивание давления на Пхеньян и в конечном итоге изменение этого статус-кво. Последнее, однако, для Пхеньяна неприемлемо, и поэтому, если США будут продолжать настаивать на своем, на Корейском полуострове может вспыхнуть конфликт, по сравнению с которым иракский кризис покажется малозначительным инцидентом.
КНДР > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июля 2003 > № 2911746
Георгий Булычев
Профилактика вместо возмездия
© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002
Владимир Дворкин — научный руководитель Центра проблем Стратегических ядерных сил Академии военных наук, генерал-майор запаса.
Резюме Уговаривать или бомбить? Выход на международную арену транснациональных террористических организаций заставляет по-новому отнестись к странам, заподозренным в разработке оружия массового поражения. Медлить с их разоружением – значит идти на риск того, что самые мощные средства уничтожения окажутся в руках экстремистов.
Что делать с государствами, находящимися «на подозрении» у мирового сообщества в качестве потенциальных разработчиков оружия массового уничтожения? Занять выжидательную позицию, воздействуя на них политическими и экономическими средствами (которые уже показали свою невысокую эффективность), или приступить к «профилактике» путем нанесения превентивных ударов? При ответе на этот вопрос, занимающий в последние годы политиков всего мира, следует учитывать новую обстановку, сложившуюся после выхода на международную арену транснациональных террористических организаций.
Очевидно, что рост числа государств, обладающих оружием массового уничтожения и эффективными средствами его доставки, увеличивает и вероятность его несанкционированного (случайного) или массированного применения в региональных конфликтах. В отличие от традиционных членов ядерного клуба у вновь вступивших в него нет сколько-нибудь продолжительного опыта разработки и использования концепций ядерного сдерживания, принципов контроля и формирования санкций на применение ядерного оружия и т. д.
Ракетно-ядерное вооружение, которое оказалось или окажется в руках новых владельцев, не имеет достаточного уровня надежности. Ведь такие страны не проводят необходимого объема натурных испытаний, в особенности для проверки систем управления, а это чревато значительными отклонениями траекторий полета ракет и попаданием их на территории других государств.
Опасность неизмеримо возрастает, если оружием массового уничтожения завладеют транснациональные террористические организации, опирающиеся на поддержку тоталитарных режимов. Более того, только опора на «проблемные» государства, где располагаются центры, лаборатории и лагеря для экипировки, боевой подготовки, изготовления оружия массового уничтожения, лечения и отдыха боевиков, делает эти организации устойчивыми структурами. Среди «подозрительных» стран, как правило, называют Иран и Ирак. На чем основаны эти подозрения?
В Иране программа ракетного вооружения реализуется с начала 1980-х. Основные усилия направлены сейчас на создание инфраструктуры для производства баллистических ракет средней дальности. Цель — формирование к 2010–2015 годам самого мощного ракетного потенциала в регионе. Этому способствует сотрудничество с Китаем и Северной Кореей. Промышленная мощность линии сборки ракет «Шехаб-3» с дальностью полета до 1 000 км может составить порядка 100 единиц в год.
Инспекция МАГАТЭ не обнаружила в Иране ядерного оружия и основных элементов его создания, что, однако, не исключает его появления в обозримой перспективе (как и химических боеприпасов). Наличие ядерной энергетики объективно облегчает создание ядерного оружия Ираном, поскольку дает доступ к материалам и технологиям, а также способствует формированию собственного интеллектуального потенциала.
Помимо борьбы с Израилем и сдерживания угрозы со стороны США, у Ирана есть стимул регионального характера — противостоять реальной ядерной державе (Пакистан) и потенциальным ядерным соперникам (Ирак и Саудовская Аравия). Нельзя исключить, что при дальнейшем обострении борьбы с исламским экстремизмом в Кавказском регионе и Центральной Азии идеологическое начало возьмет в Иране верх над геополитическим и Россия станет мишенью иранских ракетно-ядерных сил и военно-политического противодействия.
Ирак в случае ослабления международного контроля в состоянии довольно быстро создать ядерное и другое оружие массового уничтожения, а также восстановить ракетный потенциал за счет реанимации замороженных программ (ракета «Таммуз-1» с дальностью полета до 2 000 км или перспективная баллистическая ракета такой же дальности при увеличенной массе боевой части). К 2015 году на вооружении могут появиться, кроме стационарных, 10 — 20 мобильных пусковых установок. Не исключена закупка ракет «Нодон-2» или «Тэпходон-1» в Северной Корее.
Даже самому одиозному диктатору трудно решиться на применение ядерного оружия хотя бы из опасения получить сокрушительный удар возмездия. Однако, если международные силы предпримут активные действия с целью изменения режима в стране, загнанный в угол правитель способен на все. Вот почему фактор времени приобретает решающее значение: стоит ли дожидаться, когда диктатор станет обладателем оружия массового уничтожения?
Вопрос стоит особенно остро в связи с тем, что режимы, поддерживающие международные террористические организации, предоставляют им возможность сколь угодно долго готовить акции любого масштаба, использовать всякого рода способы и средства воздействия, применять все типы оружия массового уничтожения. Поэтому любые виды защиты всегда будут отставать от способов нападения.
Ядерный теракт возможен где угодно. Объекты с ядерными зарядами на носителях оружия, на железнодорожных, воздушных, водных и наземных транспортных средствах, на предприятиях по производству и утилизации ядерных зарядов — все это потенциальные мишени террористов. Другая группа целей — стационарные и мобильные объекты по производству, хранению, переработке и утилизации топлива, в том числе плутония, урана, дейтерия, трития. Это также объекты по добыче и обогащению руды, исследовательские и промышленные реакторы, радиоактивные источники, химически опасные объекты с тысячами тонн хлора, аммиака, различных кислот, нефтеперерабатывающие предприятия и хранилища топлива. Чтобы вызвать катастрофы, не уступающие по масштабам разрушений и последствиям применения оружию массового уничтожения, достаточно нарушить технологический режим или организовать взрывы на таких объектах. Нет оснований сомневаться в том, что террористические организации готовы использовать и собственное оружие любого типа, включая «грязные» ядерные бомбы, химические, бактериологические и прочие подобные средства.
Ассортимент методов противодействия этой угрозе аналогичен средствам, которые могут быть применены в отношении «проблемных» государств: сравнительно пассивные, вяло блокирующие действия или превентивное силовое вмешательство.
Для России выбор особенно сложен, прежде всего по причине ее собственных трудностей. Часть нашей элиты считает, что в сложившейся тяжелой ситуации (экономический кризис, демографические проблемы, коррупция, нерешенный чеченский конфликт и пр.) Москву не должны беспокоить проблемы региональной нестабильности, распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки, международный мегатерроризм. У нас нет явных противников среди «проблемных» стран в поясе нестабильности, обладающих или стремящихся к обладанию оружием массового уничтожения, ракетами и поддерживающих терроризм. Поэтому нужно, содействуя выполнению международных договоров и соглашений по нераспространению и поддерживая борьбу с международным терроризмом на политическом уровне, отсиживаться в стороне от активных акций, пока не удастся возродить страну.
Согласно другой точке зрения, курс на военно-политическую и экономическую интеграцию с Западом не имеет альтернативы для возрождения страны, а поэтому необходимо углублять сотрудничество по всем проблемам безопасности, включая бескомпромиссную борьбу с распространением оружия массового уничтожения и средств его доставки. Прежде всего речь идет о «проблемных» государствах с тоталитарными режимами, которые реально или потенциально способны поддерживать международный терроризм.
Первый сценарий кажется привлекательным. Беда, однако, в том, что даже в обозримой перспективе не исключено возникновение непрогнозируемых катастрофических ситуаций, например, вследствие попыток разрешения региональных конфликтов. И трудно не согласиться с предостережениями США о том, что обстановка после окончания холодной войны беспрецедентна по своей непредсказуемости. Выжидательная политика равносильна созданию режима наибольшего благоприятствования для террористических организаций, приглашению их к новым катастрофическим терактам, и только упреждающие действия мирового сообщества способны минимизировать угрозу.
Возражения против этой позиции диктуются в первую очередь опасениями в связи с усилением глобального доминирования США. События последних лет, особенно в области экономической политики, свидетельствуют о том, что единственный мировой лидер жестко отстаивает лишь собственные интересы. Он не всегда готов считаться с интересами даже традиционных союзников, не говоря уже о вновь приобретенных. Все это препятствует изживанию устойчивого антиамериканизма в сознании значительной части российского общества. Трудно переубедить большинство россиян, уверенных, что единственная цель США при закреплении, например, в Центральной Азии — ущемить интересы России. Нелегко объяснить, что политика США во всех сферах является не антироссийской или антиевропейской, а жестко проамериканской, эгоцентричной. В российском обществе еще долго будет преобладать подозрительное отношение к Западу, США, НАТО, которое могло бы сойти на нет по мере улучшения социально-экономической ситуации в нашей стране.
Другое возражение — это заинтересованность России в экономических связях с наиболее явными противниками США — Ираном (ядерная энергетика и продажа оружия) и Ираком (заявленные долгосрочные контракты на десятки миллиардов долларов). Вообще, по мнению оппонентов прозападного курса, Россия, занимающая особое положение на стыке между радикализирующимися слаборазвитыми регионами и миром благополучных стран, должна извлекать для себя выгоду балансируя между ними. Не стоит, однако, забывать о том, что стремление нравиться и угождать всем обычно заканчивается ненужностью никому.
Так что же делать? Продолжать сидеть на двух стульях или, не ограничиваясь политическими декларациями, ответить на новые глобальные вызовы реальной военно-политической интеграцией и углубленными союзническими отношениями с Западом?
Здесь необходимо отметить следующее: союз с США еще не означает следования строго в кильватере американской политики, о чем свидетельствуют часто возникающие противоречия по широкому спектру проблем между ведущими странами НАТО. Сам по себе Запад неоднороден, что позволяет выбирать модель союзнических отношений, одновременно жестко отстаивая национальные интересы. Однако для выработки самостоятельной политики требуется долгосрочное стратегическое планирование, а не спорадические метания, преследующие мнимые сиюминутные выгоды. Необходима долгосрочная политика, основанная на военно-политической и экономической интеграции России и Запада без оглядки на ходячее представление о том, что нас в конце концов обязательно обманут. Такую политику можно наполнить программами сотрудничества в самых разных сферах — например, по совместной разработке и использованию стратегической и нестратегической ПРО, по космическим информационным системам. Подобные программы не только способствовали бы укреплению взаимного доверия, но и стали бы гарантией от возврата к противостоянию. Однако для их реализации даже при наличии политической воли и принятых решений необходимо преодолеть инертность и сопротивление бюрократии в России и США.
Возможна ли в принципе долгосрочная антитеррористическая стратегия в условиях, когда позиции США, Европы и России в отношении «проблемных» режимов заметно расходятся? И нужна ли вообще такая стратегия? Может быть, ничего подобного событиям 11 сентября больше уже не повторится?
Американские сенаторы Сэм Нанн и Ричард Лугар обоснованно полагают: необходимо создать многоуровневую глобальную коалицию против терроризма, ведущего к катастрофам. Лучше переоценить опасность, чем недооценить ее. Нельзя не согласиться с Лугаром: сколь ни чудовищна трагедия 11 сентября, смерть, разрушения и паника покажутся минимальными по сравнению с теми, что могут последовать за применением оружия массового уничтожения. Программа совместных действий глобальной коалиции, по замыслу Нанна и Лугара, должна быть ориентирована на решение широкого круга задач, чтобы не допустить получения террористами оружия массового уничтожения. Это — ужесточение режимов нераспространения, совершенствование систем контроля над хранением и транспортировкой ядерных, биологических и химических материалов, предотвращение утечки мозгов, разработка и соблюдение стандартов ядерной безопасности мирового класса.
Очевидно, что создание глобальной коалиции — длительный и сложный процесс, если только его не ускорит международный терроризм. Ядром формирования такой коалиции могли бы стать Россия и США. Они имеют и самый большой опыт в создании оружия массового уничтожения, и средства его доставки и защиты от него, а также информационные системы контроля.
Обе страны сильно пострадали от терроризма. Поэтому Россия и США вполне способны быть на своих континентах центрами стабильности, объединяющими вокруг себя большинство демократических стран.
Настало время четко сказать себе: от угроз применения оружия массового уничтожения тоталитарными режимами, в особенности исповедующими радикальный ислам, от транснационального терроризма нельзя защититься, только защищаясь. Ни одна самая богатая страна не в состоянии оградить себя даже от известных способов нападения, не говоря уже о труднопрогнозируемых. Поэтому эффективны главным образом упреждающие действия в отношении «проблемных» стран, включая разоружение, если получена достаточная и относительно достоверная информация о наличии в их распоряжении оружия массового уничтожения и поддержке ими международных террористов.
Необходимы согласованные превентивные шаги по принудительному разоружению, экстерриториальному подавлению опорных баз террористических организаций, а не только реакция на непоправимые последствия терактов. Полностью победить терроризм невозможно. Но довести степень угрозы до «приемлемого» уровня, не допускающего широкомасштабных катастроф, — одна из самых актуальных задач мирового сообщества. Для ее решения прежде всего необходимо лишить международный терроризм поддержки со стороны тоталитарных режимов.
Международно-правовая система, включая Устав ООН, не вполне приспособлена для решения такой проблемы, поскольку создавалась десятилетия назад, не отвечает новым глобальным вызовам и нуждается в корректировке. Но это также длительная работа, окончания которой международные террористы вряд ли станут дожидаться. Дать им самый жесткий отпор следует уже сегодня. Силовое противодействие не обязательно должно заключаться в широкомасштабной военной операции против отдельных тоталитарных режимов. Так, например, перед началом дискуссии в Совете Безопасности ООН по Ираку 30 авторитетных независимых аналитиков из США предложили вариант ликвидации оружия массового уничтожения в Ираке с использованием так называемого принудительного инспектирования. Предписывается проводить инспекции в сопровождении аэромобильных боевых групп международных сил в любом выбранном районе, на любых объектах в любое время без ограничения его продолжительности. Выявленные запрещенные объекты подлежат разборке или разрушению. Принудительные инспекции могли бы обеспечиваться современной высокотехнологической инструментальной разведкой и развернутыми международными силами вблизи границ Ирака. Предлагаемые меры вполне распространимы и на инспектирование баз подготовки и опорных пунктов международных террористических организаций. Причем не только в Ираке.
Надо отметить, что для эффективного достижения целей «профилактики» необходим международный консенсус. Даже признавая несовершенство правовых основ миропорядка, следует максимально стремиться к тому, чтобы превентивные удары наносились на основании решений Совбеза ООН, согласованного мнения широкой международной коалиции. При односторонних шагах результат может оказаться далеким от поставленных целей: возможны глубокие трещины в единой антитеррористической коалиции, что на руку прежде всего террористам.
Опыт антиталибской кампании свидетельствует о том, что США крайне трудно обойтись без России при проведении контртеррористических операций, поскольку ни одна другая страна в поясе нестабильности не обладает таким политическим и военно-техническим потенциалом. Москва, таким образом, имеет все основания стать, по существу, равноправным союзником Вашингтона в бескомпромиссной борьбе с новыми угрозами. Бесперспективно отсиживаться в окопе, пытаясь приспособиться к быстро меняющейся конъюнктуре в отношениях с недемократическими режимами. Тем более что есть достаточно оснований рассчитывать на более устойчивые и не менее выгодные отношения с «проблемными» государствами после смены существующих режимов.
США. Весь мир. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2909705
Владимир Дворкин
Нашли ошибку? Выделите фрагмент и нажмите Ctrl+Enter