Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Япония возобновит предоставление кредитов Пакистану, приостановленное в 1998г. после того, как Исламабад провел испытание ядерного оружия. Об этом заявил в столице Пакистана посол Японии Нобуака Танака, добавив, что «Япония не связывает возобновление финансирования пакистанских программ с темой нераспространения ядерного оружия». Ожидается, что официально это решение будет объявлено премьер-министром Дзюнъитиро Коидзуми, который в субботу, 30 апр., отправляется с двухдневным официальным визитом в Исламабад. Руководство Пакистана опасалось, что Япония может не возобновить предоставление кредитов после того, как в 2003г. заведующий программой развития ядерного оружия Абдул Кадыр Хан признал, что тайно передал ядерные технологии Ирану, Ливии и Северной Корее. Ранее Пакистан ежегодно получал около 500 млн.долл. японских кредитов. Япония > Армия, полиция > ria.ru, 28 апреля 2005 > № 3521

Ядерный подход к сегодняшней реальности

Джон Дейч – профессор Массачусетского технологического института. Занимал посты заместителя министра обороны, председателя Совета по ядерным вооружениям и директора ЦРУ в администрации президента Билла Клинтона, а также заместителя министра энергетики в администрации президента Джимми Картера. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 1 (январь/февраль) за 2005 год. © 2005 Council on Foreign Relations Inc.

Резюме После окончания холодной войны характер ядерной угрозы изменился, однако ядерный подход Вашингтона не претерпел необходимой трансформации. Соединенным Штатам следует сократить свой арсенал, но при этом дать согласие на ограниченные ядерные испытания и перестроить свои ядерные силы так, чтобы стимулировать нераспространение и не подрывать сдерживание.

ВИДОИЗМЕНЕНИЕ УГРОЗЫ

Распад Советского Союза повлек за собой радикальные геополитические сдвиги, которые должны были привести к существенным изменениям в ядерной доктрине Соединенных Штатов. Пересмотр политики администрацией Клинтона в 1994 году и администрацией Буша в 2002-м, привел, однако, лишь к незначительным изменениям. В результате Соединенные Штаты не могут убедительно обосновать ни наличие нынешней структуры своих ядерных сил, ни ту политику, на которую опирается руководство отраслью ядерных вооружений.

Окончание холодной войны не означало, что Соединенные Штаты могут полностью отказаться от ядерных вооружений. Их существование – это реальность, а знания, необходимые для их производства, широко распространены. Но за последнее десятилетие фундаментально изменилось лицо ядерной угрозы: теперь речь идет не о широкомасштабном нападении, а об использовании одного или нескольких устройств страной-изгоем или субнациональной группой против Соединенных Штатов или против одного из их союзников. Создание препятствий на пути распространения ядерного оружия — путем замедления роста числа государств, обладающих ядерным потенциалом, усилия по предотвращению попадания ядерных устройств в руки террористических группировок, а также посредством защиты существующих запасов — превратилось в не менее важный приоритет, чем сдерживание масштабных ядерных нападений.

К сожалению, сегодняшняя ядерная доктрина США не отражает этого сдвига. Вашингтон все еще содержит большой ядерный арсенал, созданный в период холодной войны, и пренебрегает тем, какое воздействие его ядерная политика оказывает на политику других государств. На самом деле, учитывая огромное преимущество Соединенных Штатов в обычных вооружениях, они не нуждаются в ядерном оружии ни для ведения войны, ни для сдерживания обычной войны. Таким образом, им следовало бы значительно сократить масштаб своих ядерных программ. Политическому руководству США следовало бы резко уменьшить количество развернутых боеголовок, находящихся на вооружении регулярных войск, и сделать более прозрачной деятельность по накапливанию ядерных запасов (действующих и списанных боеголовок и ядерных материалов), установив тем самым стандарт безопасности для других стран. Соединенным Штатам, однако, не следует отказываться от ядерных сил, которыми они располагают в настоящее время, и нужно даже оставить открытой возможность проведения некоторых видов ограниченных ядерных испытаний. Короче говоря, новая ядерная доктрина США должна стимулировать международные усилия по нераспространению, не жертвуя при этом способностью Соединенных Штатов сохранять свой ядерный подход, сдерживающий нападение.

ДВОЙНОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

В прошлом политические лидеры США обсуждали множество возможных способов использовать ядерное оружие, в том числе массированное возмездие, минимизацию ущерба при обмене ядерными ударами или установление контроля над эскалацией при более ограниченных сценариях. Но при этом они всегда понимали, что назначение ядерного оружия состоит в сдерживании войны, а не в том, чтобы ее вести. Однако для действенного сдерживания необходимо, чтобы угроза превентивного или ответного применения этого оружия была вполне убедительной. Отсюда следует, что независимо от количества или состава вооружений в ядерном арсенале они должны поддерживаться в состоянии готовности, а не храниться как «деревянные пушки».

В период холодной войны набор ядерных сценариев определял задачу стратегического сдерживания Советского Союза. Количество вооружений в соответствии с Единым комплексным оперативным планом (SIOP) – стратегией ядерного нападения, разработанной военными и одобренной президентом, – зависело от числа способов нападения, числа целей (как военных, так и городских и промышленных) и желательного уровня «ожидаемого ущерба», наносимого каждой цели. «Ожидаемый ущерб» зависел от «прочности» цели, ее вероятной досягаемости, а также от взрывной мощности и точности программируемого боевого средства. Не требуется особого воображения, чтобы понять, что расчеты такого рода практически оправдывали приобретение нескольких тысяч единиц стратегического оружия, что и произошло. В 1970-е и 1980-е годы в арсеналах Соединенных Штатов и Советского Союза накопилось также несколько тысяч единиц тактического ядерного оружия, менее крупных устройств, предназначенных для регионального или боевого применения.

Хотя природа сегодняшних угроз и ставит под вопрос смысл для Соединенных Штатов содержать большие ядерные запасы, но ядерные вооружения продолжают играть в безопасности США одну из ключевых ролей. В конечном счете нет никаких гарантий, что геополитическая обстановка не изменится радикально и новоявленный более воинственный Китай или возвращение России к тоталитаризму не вынудят Соединенные Штаты больше полагаться на свои ядерные силы. Более того, роль Вашингтона, как ведущей ядерной державы, по-прежнему способствует ограничению ядерных амбиций других государств. Союзники США, в первую очередь Германия и Япония, отреклись от создания собственных ядерных программ в обмен на защиту под прикрытием системы безопасности Соединенных Штатов. Если бы США ликвидировали свой ядерный арсенал, другие страны могли бы поддаться искушению начать работу над созданием собственного.

Сам факт обладания ядерными державами таким оружием не оказывает прямого влияния на устремления тех стран и террористических групп, которые уже решили им обзавестись. Правильно оценивая ситуацию или заблуждаясь, они считают, что приобретение ими ядерного оружия повысит их безопасность. Изменение ядерной доктрины США, безусловно, не разубедило бы никого из новейших членов ядерного клуба – Израиль, Индию или Пакистан – в их стремлении заполучить атомную бомбу. А между тем Северная Корея и Иран гораздо больше озабочены обычным военным потенциалом Соединенных Штатов, чем ядерными силами. Они, вероятно, стремились бы к обладанию ядерным оружием и в том случае, если бы у Америки его не было, а возможно, даже более решительно.

Вместе с тем для достижения целей нераспространения Соединенные Штаты опираются на сотрудничество многих стран, и в этом отношении ядерный потенциал США имеет существенную значимость. Достижение успеха в деле нераспространения требует введения ограничений на передачу ядерного сырья и технологий, поощрения эффективных инспекций Международного агентства по атомной энергии и укрепления стандартов защиты ядерных материалов и установок. Сотрудничество существенно необходимо также для того, чтобы установить международные критерии, препятствующие ядерным устремлениям неядерных государств. (Эта цель на самом деле поднимает вопрос об изначальном лицемерии ядерных держав: они сохраняют собственные арсеналы, одновременно отказывая в этом праве другим. Это противоречие побудило Вашингтон неудачным образом взять на себя обязательства по статье 6 Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), чтобы «в духе доброй воли вести переговоры» о полном разоружении, хотя он и не стремится к этой цели.)

В конечном счете Вашингтон должен добиться примирения конфликтующих целей: поддержание адекватного ядерного подхода, соответствующей современным угрозам, с одной стороны, и обуздания распространения ядерных вооружений, с другой. Администрации Буша не удалось достичь сбалансированного решения этого вопроса. Некоторые официальные лица выступили с неудачными политическими заявлениями об упреждении, намекая на то, что правительство США фактически допускает возможность нанесения ядерного удара первыми. Доклад о состоянии ядерных сил на 2002 год, представленный нынешней администрацией, опрометчиво рассматривает потенциалы неядерного и ядерного ударов как часть единого континуума возмездия. Политическое руководство использовало техническую и геополитическую неопределенность в качестве довода в пользу модернизации комплекса вооружений и сохранения сильных испытательных и производственных мощностей. Особенно достойно сожаления, что администрация Буша предложила вести работу над новой боеголовкой – «боеголовкой для поражения сильноукрепленных заглубленных целей» малой мощности. Хотя и можно оправдать ведение определенных исследовательских работ над боеголовками общего типа, необходимостью сохранения компетенции разработчиков вооружений, но вместо этого администрация обосновала работу над данным боезарядом его военной пользой, подразумевая возможность его будущей разработки и производства. Тон этого предложения игнорирует косвенное воздействие новых исследовательских программ США по боеголовкам на отношение международного сообщества к нераспространению.

ДО КАКОГО УРОВНЯ МОЖНО ОПУСТИТЬСЯ?

Сегодня в том, что касается управления ядерным арсеналом США, следует иметь в виду решение двуединой задачи: удерживать от ядерного нападения на Соединенные Штаты или на их союзников посредством сохранения превосходящих ядерных сил с высокой «выживаемостью», а также гибко и с точностью реагировать на широкий спектр чрезвычайных ситуаций, включая нападение с применением химического или биологического оружия. Цель заключается в том, чтобы заставить любую страну или субнациональную группу, замышляющую использовать оружие массового поражения для осуществления теракта, грозящего катастрофическими последствиями, учитывать возможность ядерного возмездия со стороны США и полного уничтожения ее физических объектов или убежища.

Сегодняшняя постановка задачи не слишком отличается от ее постановки в прошлом, но новый характер угрозы означает, что для решения этой задачи требуется значительно меньше вооружений. В мае 2001 года президент Джордж Буш-младший, выступая в Национальном университете обороны, заявил: «Я твердо придерживаюсь курса на надежное сдерживание с помощью минимально возможного количества ядерных вооружений, соответствующего нуждам нашей безопасности, включая наши обязательства перед союзниками». Но что именно является «минимально возможным количеством»?

Расчет не может быть произведен с помощью классической методики SIOP: не существует соответствующих списков целей, аналогичных тем, которые составлялись во время холодной войны. Но даже приблизительный подсчет требуемого количества дает представление о том, насколько меньше мог бы стать ядерный арсенал США.

Флот из девяти атомных субмарин «Трайдент» с баллистическими ракетами на борту – половина от ныне имеющегося флота из 18 подводных лодок, способных нести 3 000 боеголовок, – мог бы представлять собой силу для ответного удара и обладать достаточной «выживаемостью». В каждый данный отрезок времени постоянное боевое дежурство будут нести три частично оснащенные субмарины – каждая с 16 ракетами D-5, укомплектованными 8 ядерными боеголовками (W76 и W88), общее число которых, таким образом, составит 384 единицы в состоянии боевой готовности. Еще три субмарины в это время будут находиться в пути (неся дополнительные 384 боеголовки стратегического резерва), а еще три – на техническом осмотре (следовательно, без вооружения). (Поскольку каждая «Трайдент» способна нести 24 ракеты, при таком развертывании их общее число сводилось бы к 1 728 подотчетным боеголовкам – в полном соответствии с «правилами арифметики» Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений (имеется в виду START-II, или СНВ-2. – Ред.), и это наводит на мысль, что данные правила становятся неактуальными ни для Соединенных Штатов, ни для России.) Еще 200 оперативных ядерных боеголовок дополнительно укомплектуют ядерный флот, обеспечивая возможность гибкого реагирования. Они будут размещены на других средствах доставки, таких, как наземные межконтинентальные баллистические ракеты и крылатые ракеты на морских и воздушных платформах, что упрощает управление и контроль.

Такое развертывание – в сумме менее 1 000 боеголовок – окажется еще меньше предложенной Бушем цели сокращения в рамках Договора о дальнейшем сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений (имеется в виду SORT, или СНВ-3 иногда его называют Договор о сокращении стратегических наступательных потенциалов, СНП. – Ред.), то есть от 1 700 до 2 200 развернутых стратегических боеголовок к 2012 году. Однако этих более скромных ядерных сил будет достаточно и для сдерживания, и для реагирования. Предполагается, что у Китая, страны, которая с наибольшей вероятностью может попытаться сравняться с ядерной мощью США, в целом на вооружении имеется 400 боеголовок, включая небольшой, но растущий арсенал баллистических ракет, способных достичь территории Соединенных Штатов.

В прошлом все сокращения ядерных сил проводились в рамках российско-американских соглашений о контроле над вооружениями. При сегодняшних геополитических реалиях нет необходимости ждать официального заключения соглашений для того, чтобы перейти к сокращению ядерных сил. Разумеется, темп сокращения должен учитывать уровень ядерных сил России, а также политическую ситуацию в этой стране. Но озабоченность Вашингтона в отношении ядерных запасов Москвы не в меньшей, если не в большей степени связана с безопасностью и угрозой «бесконтрольных бомб», чем с угрозой нападения со стороны России.

Беспокойство по поводу безопасности ядерных запасов одновременно влечет за собой необходимость изменить способ подсчета ядерных боеголовок. В прошлом Вашингтон учитывал только оперативные боеголовки и средства их доставки, то есть то вооружение, которое представляло непосредственную угрозу. Однако сегодня для предотвращения распространения необходимо сосредоточиться не только на развернутых ядерных силах той или иной страны, но и на безопасности ее ядерных материалов и на намерениях тех, кто их контролирует. Соответственно, все ядерное оружие и материалы, включая развернутые боеголовки в процессе обслуживания или модификации, списанные боеголовки и весь оружейный высокообогащенный уран и выделенный плутоний, следует учитывать как часть ядерного резерва страны.

Такой пересмотренный способ учета позволит отменить устаревшее разделение на стратегическое оружие дальнего действия и тактическое оружие ближнего радиуса; в настоящее время все ядерное оружие требует одинакового внимания. Это также приведет к осознанию того факта, что необходимо обеспечивать безопасность всех ядерных средств, включая списанные боеголовки и радиоактивные материалы (такие, как отработанное топливо и низкообогащенный уран). Снятие боеголовки с вооружения должно означать перевод ее в другую категорию, а не полное исключение из общего списка, поскольку и само устройство, и содержащийся в нем ядерный материал будут по-прежнему требовать тщательного надзора.

При этом Соединенные Штаты должны подать пример другим государствам, обнародовав весь совокупный состав собственного ядерного резерва и сообщив число боеголовок и количество материала в каждой категории. В период холодной войны имелись веские основания держать эту информацию в секрете. Однако сегодня повышение прозрачности, соответствующее задачам нераспространения, укрепит безопасность США тем, что успокоит союзников и еще раз заставит задуматься потенциальных распространителей. Страны, противящиеся раскрытию информации, привлекут особо пристальное внимание международной общественности к своему потенциалу и своим намерениям.

СКРОМНОЕ УПРАВЛЕНИЕ

Управление ракетно-ядерным комплексом США находится в ведении Национальной администрации по ядерной безопасности (NNSA) при Министерстве энергетики. Запрошенный NNSA бюджет на 2005 финансовый год составил 6,6 миллиарда долларов, и предполагается, что к 2009-му эта сумма вырастет до 7,5 миллиарда. Учреждение, в котором работают около 35 000 человек, сталкивается с серьезными трудностями, в том числе с точки зрения возможности гарантировать компетентность своих сотрудников. То поколение ученых и конструкторов, которое разрабатывало, строило и испытывало ядерное оружие, давно ушло в отставку. У нынешних сотрудников трех основных военных лабораторий – в Лос-Аламосе (Нью-Мексико), Ливерморе (Калифорния) и Сандии (Нью-Мексико) – мало непосредственного опыта в деле разработки и испытания вооружений. А недавняя суровая критика в их адрес со стороны Министерства энергетики по поводу достойных сожаления упущений в обеспечении безопасности серьезно повлияла на моральный климат в лабораториях.

В 1992 году благодаря принятию поправки Эксона – Хэтфилда – Митчелла были запрещены все ядерные испытания за исключением тех, которые могут быть оправданны соображениями безопасности и надежности уже существующих запасов оружия. С тех пор сложилось единодушное мнение, что в них нет необходимости (что подтверждалось ежегодными отчетами Министерства обороны о состоянии безопасности и надежности ядерных вооружений), и Соединенные Штаты все это время соблюдали мораторий на ядерные испытания.

В отсутствие программы испытаний Министерство энергетики утвердило «программу обслуживания ядерного арсенала», направленную на сохранение знаний и технологий, необходимых для продления срока службы имеющихся в наличии боеголовок. Передовые компьютерные технологии позволили создать – благодаря Ускоренной стратегической инициативе в области компьютерных технологий (ASCI) Министерства энергетики – виртуальные модели и симуляторы, способные частично заменить лабораторные испытания, требующие использования сложного оборудования. Программа предусматривает также проведение субкритических лабораторных экспериментов, связанных с ядерным оружием, например, с помощью рентгенографической испытательной установки в Лос-Аламосе и установки для лазерной детонации в Ливерморе.

Программа обслуживания ядерного арсенала основана на допущении, что компьютерное моделирование последовательности фаз ядерного взрыва (начиная с первичной – детонации химического взрывчатого вещества и заканчивая вторичной – делением и термоядерным горением), подтвержденное данными экспериментальных испытательных установок, позволит техническим специалистам доверять новым или модифицированным вооружениям. Однако не все ученые согласны с этим допущением. Некоторые утверждают, что текущей программы достаточно для подтверждения безопасности и надежности существующего арсенала. Но единственный способ доказать эффективность данной стратегии – это продемонстрировать, что компьютерные коды действительно способны предсказывать результаты ядерного взрыва, как предполагает программа. Отсюда следует необходимость проведения «научных подтверждающих испытаний», но не для того, чтобы удостовериться в безопасности запасов или разрабатывать новые вооружения, а чтобы доказать, что фундамент практической физики, которая служит обоснованием для данной ядерной программы, остается прочным. Поэтому научное подтверждение тоже должно считаться приемлемым обоснованием для проведения испытаний, помимо необходимости контроля за решением проблем безопасности или надежности, который невозможно осуществить другими средствами. В действительности в прошлом состояние ядерных запасов в основном определялось с помощью доводочных испытаний, а не путем испытаний, специально предназначенных для подтверждения надежности вооружений.

Программа Национальной администрации по ядерной безопасности включает также несколько крупных и дорогостоящих установок, предназначенных для модернизации производственной инфраструктуры. В их числе – новое оборудование по извлечению трития в Лос-Аламосе, предприятие по разборке и конверсии ядерных зарядов в Саванна-Риверской лаборатории в Южной Каролине и планы по строительству современного оборудования по производству ядерных зарядов. Реализация каждого отдельного проекта может быть оправданна, но количество, размер и график этих разработок создают впечатление, что военный комплекс США расширяется и что Соединенные Штаты фактически не озабочены снижением роли ядерных вооружений.

Более реалистичный ядерный подход США нуждается в менее масштабной, но при этом высококачественной программе по исследованиям и проектированию вооружений, а также в укреплении производственного комплекса. Предложения, содержащиеся в действующей программе обслуживания ядерного арсенала, вполне разумны, но чтобы подтвердить адекватность имеющихся физических научных знаний, может потребоваться (а с технической точки зрения в идеале должно потребоваться) периодическое проведение «научных подтверждающих испытаний». Тщательный выбор времени и надежное управление такими испытаниями могли бы ослабить неблагоприятную международную реакцию, которую они неизбежно вызовут. Кроме того, хотя и не следует целиком препятствовать концептуальным разработкам новых боеголовок, но если проект таких разработок будет предложен и исполнен, не должно оставаться никаких сомнений в том, что касается продолжения работы над таким проектом. БЧльшая прозрачность по отношению к деятельности Национальной администрации по ядерной безопасности поможет также убедить американскую и международную общественность в том, что Вашингтон добивается установления четкого баланса в управлении своими ядерными вооружениями.

ПЕРЕСМОТР КОНТРОЛЯ НАД ВООРУЖЕНИЯМИ

Новая ядерная доктрина США должна учитывать текущие и предстоящие шаги в области контроля над вооружениями. Самым спорным из таких шагов является Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний (ДВЗЯИ), который должен навсегда запретить все будущие ядерные испытания и не предусматривает возможности выхода из него. Соединенные Штаты не ратифицировали ДВЗЯИ (так же как Израиль, Индия, Иран, Пакистан и Северная Корея), но 109 стран (включая Великобританию, Китай, Россию и Францию) его ратифицировали.

Сторонники ДВЗЯИ видят в нем жизненно важное средство укрепления международных норм, направленных против ядерного оружия и способствующих его нераспространению. Сторонники ДВЗЯИ настаивают на том, что этот договор заслуживает особого внимания ввиду того, что при наличии программы обслуживания ядерных запасов Соединенным Штатам нет необходимости проводить испытания для подтверждения безопасности или надежности их арсенала. Противники договора заявляют, что существуют проблемы с проверкой соблюдения ДВЗЯИ, что испытания не влияют непосредственно ни на темпы, ни на вероятность успешного продвижения к цели таких решительно настроенных распространителей, как Северная Корея и Иран, и что, учитывая неопределенность в том, что касается будущих требований к новым вооружениям, было бы ошибкой навсегда отказаться от возможности проведения новых испытаний.

Аргументы обеих сторон в этой дискуссии имеют как сильные так и слабые стороны. Противники ДВЗЯИ правы в том, что испытания следует разрешить, если это требуется для обеспечения безопасности и надежности ядерных запасов. Однако они преувеличивают проблемы с проверкой соблюдения договора: только испытания очень маломощных зарядов (или испытания, при которых взрыв изолируется от окружающего грунта) имеют некоторый шанс избежать обнаружения. В то же время, хотя и правы сторонники ДВЗЯИ в том, что договор упрочит международные нормы нераспространения, вызывает сомнение их убежденность в том, что для обеспечения безопасности ядерных запасов больше никогда не понадобятся никакие испытания. (В действительности некоторые сторонники ДВЗЯИ, возможно, выступают против испытаний именно потому, что считают, будто без них уверенность в надежности ядерного оружия постепенно ослабнет и в конечном счете ядерные вооружения утратят свою сдерживающую ценность, а вместе с ней и свое значение.) Те, кто пытается обойти острый вопрос, заявляя, что будущий президент мог бы отказаться от договора во имя высших национальных интересов, исходят из мнения, что лучше принять договор, несмотря на серьезные оговорки, чем продолжать усилия по выработке такого договора, который мог бы разрешить все сложные проблемы.

К счастью, в этом споре существует разумная середина – заключить ДВЗЯИ на ограниченный срок. Бывшие помощники президента по национальной безопасности Брент Скоукрофт и Арнолд Кантер предлагали вступить в Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний на пятилетний срок (поскольку все согласны с тем, что в ближайшем будущем у США не будет необходимости проводить ядерные испытания), связывая это с возможностью продления участия в договоре на новые пятилетние сроки после его ратификации Сенатом. Преимуществом такого компромисса было бы наращивание усилий по нераспространению (что предпочтительнее отсутствия ДВЗЯИ вообще), при этом сохранится возможность не продлевать договор в случае изменения геополитической обстановки или по соображениям, связанным с состоянием ядерных запасов. Аналогичный подход оказался эффективным в отношении ДНЯО, который был ратифицирован в 1969 году на 25-летний срок и предусматривал проведение через каждые пять лет конференций по его обсуждению и продлению и который в 1995-м был объявлен бессрочным. Оппоненты утверждают, что на данном этапе будет слишком трудно или невозможно изменить условия ДВЗЯИ, выработанные на международном уровне. Однако Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний не вступит в силу, пока его не ратифицируют 44 страны, и в их числе Соединенные Штаты, так что для США выбор состоит в том, что предпочтительнее: возобновляемый каждые пять лет ДВЗЯИ или его отсутствие вообще.

Второй до сих пор еще не ратифицированный договор о контроле над вооружениями – это Договор о прекращении производства расщепляющихся материалов, с инициативой которого изначально выступил в ООН президент Билл Клинтон в 1993 году; согласно данному договору было бы запрещено новое производство выделенного плутония и высокообогащенного урана. Это привлекательная мера, поскольку Соединенные Штаты и другие ядерные державы обладают значительными запасами оружейных материалов. Запрет воспрепятствовал бы началу нового производства в любой стране, что послужило бы основным целям нераспространения и ограничило бы общее количество материалов, безопасность хранения которых требуется обеспечивать.

В рамках Конференции ООН по разоружению Договор о прекращении производства расщепляющихся материалов обсуждался в течение нескольких лет. 4 августа 2004 года постоянный представитель США при ООН Джон Дэнфорт заявил, что, хотя администрация Буша и поддерживает запрет, она не считает эффективный контроль за его соблюдением осуществимым. Смысл этого и более ранних заявлений администрации Буша состоит в том, что имеющиеся недостатки проверки, дескать, могут стать препятствием для заключения договора. Но при новой ядерной доктрине противодействие этому договору становится необъяснимым. Ни один договор по контролю над вооружениями не поддается идеальной проверке; всегда остается риск того, что его нарушение останется необнаруженным. Осуществление проверок может оказаться более успешным, если страны, подписавшие договор, согласятся на инспекции. Обычно ни Соединенные Штаты, ни другие ядерные державы не соглашались на такие инспекции, но сейчас у США очень мало причин им сопротивляться. В данном случае прозрачность опять-таки оказывается в интересах Соединенных Штатов. Страна, подписавшая договор и нарушившая его, будет заклеймена в глазах международного сообщества как распространитель. А государство, отказавшееся подписать договор, тем самым обнаружит свой интерес к получению материалов, пригодных для изготовления бомбы.

Сторонники контроля над вооружениями предложили внести еще два существенных изменения в ядерную политику США: обязательство «неприменения ядерного оружия первыми» и снижение боеготовности ядерных сил. Однако даже с учетом изменившейся ядерной доктрины такие реформы не представляются убедительными.

В 1978 году Вашингтон принял на себя обязательство не использовать ядерное оружие против неядерных государств, подписавших Договор о нераспространении ядерного оружия, если только они не совершат нападение на Соединенные Штаты при поддержке ядерной державы. Однако последующие администрации Соединенных Штатов также придерживались политики «стратегической неопределенности», отказываясь исключить возможность ядерного ответа на нападение с применением биологического или химического оружия. Сторонники усиления политики «неприменения первыми» утверждают, что стратегическая двойственность делает ложный посыл другим правительствам, у которых создается впечатление, что, дескать, даже Соединенные Штаты с их подавляющим преимуществом в обычных вооружениях видят резон в том, чтобы оставить открытой возможность применить ядерное оружие первыми. И это впечатление, утверждают они, подрывает процесс нераспространения. Однако они недооценивают, до какой степени стратегическая двойственность помогает сдерживанию, оставляя потенциальных противников в неуверенности относительно реакции США.

Снижение боеготовности ядерных сил означало бы увеличение интервала между принятием решения о запуске ядерного оружия и его фактическим запуском для того, чтобы предотвратить случайные или несанкционированные атаки, избежать недоразумений и дать больше времени на переговоры в случае кризиса. В период холодной войны способность произвести немедленный запуск была продиктована необходимостью обеспечить выживаемость сил наземного базирования. Сторонники снижения боеготовности ядерных сил США справедливо утверждают, что теперь такая необходимость отпала. Однако они недооценивают практические препятствия для снятия с боевого дежурства подводных лодок, оснащенных боеголовками. Если убрать боеголовки с субмарин, постоянное развертывание сил морского базирования станет невозможным; суда придется держать ближе к портам, рядом с боеголовками, где они будут более уязвимы. Вместо этого в процессе управления связью с субмаринами можно увеличивать время до запуска, однако не вполне понятно, каким образом такая мера способна укрепить доверие и как ее соблюдение можно проверить. В любом случае прежнее положение было бы легко восстановить, что весьма ограничивает полезность такой меры.

Наконец, Соединенные Штаты должны дать ясно понять, что любое сокращение американских ядерных сил не является первым шагом к их ликвидации. Ядерная доктрина США должна соответствовать прогнозируемым интересам безопасности страны. В более отдаленной перспективе, в зависимости от положения в мире, могут оказаться оправданными как переход к понижению, так и возможный возврат к повышению уровня ядерных сил.

Даже после завершения холодной войны ядерное оружие остается далеко не пустым символом; его нельзя просто ликвидировать вопреки надеждам некоторых защитников контроля над вооружениями и заявленным целям ДНЯО. Тем не менее ядерная доктрина США должна претерпеть изменения, чтобы соответствовать изменившейся ядерной угрозе. Ядерные силы США должны быть достаточно мощными, чтобы сдержать нападение или сохранить выживаемость и при этом максимально способствовать продвижению целей Вашингтона по нераспространению. Вместо того чтобы рассматривать нераспространение и ядерное сдерживание как взаимоисключающие цели, Соединенные Штаты должны формировать свои ядерные силы и управлять ими таким образом, чтобы они выполняли обе задачи.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 20 апреля 2005 > № 2909713 Джон Дейч

Реформы нельзя закончить

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2005

Лешек Бальцерович – председатель Национального банка Республики Польша, ранее – министр финансов и вице-премьер польского правительства.

Резюме Нет ни одного примера страны, которая находилось бы в лучшем положении только потому, что ей удалось осуществить меньше рыночных реформ. Более того, залог успешного развития не только переходных, но и весьма продвинутых государств заключается как раз в том, что реформы никогда не заканчиваются.

12 декабря 1981 года я в должности вице-председателя Польского экономического общества приехал в Брюссель на международную конференцию. На следующее утро в теленовостях сообщили, что в Польше введено военное положение. Иностранные коллеги в один голос призывали меня не возвращаться в Варшаву. Я не последовал этому совету, не питая, однако, в тот момент никаких надежд на лучшее.

Восьмидесятые обещали стать мрачным временем реакции и жестких мер по укреплению режима. Никто из моих друзей и единомышленников, в принципе достаточно хорошо информированных о ситуации в польской, да и в советской экономике, не мог тогда предположить, что через какие-нибудь четыре года в СССР начнутся радикальные перемены, которые еще в текущем десятилетии приведут к краху коммунизма в Центральной и Восточной Европе. Представить себе развитие событий по такому сценарию было невозможно, даже обладая самым изощренным воображением.

Скажу честно: несмотря на весь богатый опыт, приобретенный за истекший период, я до сих пор не могу однозначно сказать, почему «социалистический лагерь» рухнул так быстро. Конечно, уже в 1970-х годах стало понятно, что коммунистический строй тормозит любой прогресс и способен только на то, чтобы воспроизводить застой. С точки зрения экономической науки это было очевидно, как был очевиден и коренной порок того мессианского учения, которое Карл Маркс почему-то называл наукой. Маркс утверждал, что развития можно добиться, лишив людей экономической свободы. Если бы марксизм оставался не более чем интеллектуальным течением в среде левых университетских профессоров, многие, наверное, до сих пор всерьез рассматривали бы предлагаемый им путь в качестве возможной альтернативы рыночному хозяйству. Но практический опыт строительства социализма продемонстрировал (и это, пожалуй, единственный положительный результат зловещего эксперимента), что отказ от частной собственности – путь к неизбежному упадку и, напротив, поощрение предпринимательской инициативы – способ двигаться вперед. Так что в исторической перспективе тоталитарные системы, основанные на плановой экономике, были обречены.

Однако порочность социально-экономической базы той или иной системы является необходимым, но не достаточным условием ее устранения. Известно немало режимов, которые ничуть не лучше и не эффективнее тех, что существовали в странах «народной демократии», но при этом они выживают и даже по-своему устойчивы. Северная Корея, Куба и Бирма являются наиболее наглядными примерами такого рода.

Крушение советского блока, безусловно, результат стечения целого ряда обстоятельств. И все же одним из ключевых является фактор личности, роль которой, кстати, всегда недооценивалась марксистами. Займи место Михаила Горбачёва человек с иными взглядами и чертами характера (а это было вполне вероятно, учитывая ситуацию в тогдашнем Политбюро), и попытки вдохнуть новую жизнь в агонизирующий строй придали бы развитию событий совсем другое направление. Нет сомнений в том, что рано или поздно все закончилось бы примерно тем же, однако сроки, а главное – цена перемен оказались бы совершенно иными.

Сомневаюсь, что, инициируя весной 1985-го «ускорение социально-экономического развития на основе научно-технического прогресса», Горбачёв предвидел практические последствия этих лозунгов. Но генеральный секретарь дал первоначальный импульс, а дальше процесс начал стремительно развиваться сам собой.

Мировая история знает немало примеров, когда из-за отсутствия «локомотива», лидера преобразований упускались реальные назревшие реформы. Есть, впрочем, и совершенно противоположные случаи, когда наличие сильной и яркой личности способно компенсировать частичное отсутствие объективных условий для революционных изменений. В эпоху крушения социализма недостатка в подобных фигурах не было. Очевидно, именно в этом и заключается высшая историческая справедливость: в решающий момент сторонники перемен оказались, как личности, намного сильнее и энергичнее тех, кто пытался сохранить статус-кво.

Масштаб трансформаций, охвативших Европу и Евразию в последние два десятилетия, настолько велик, что споры об этом грандиозном переломе не затихнут еще многие годы. Одна из постоянных тем дискуссий – универсальны ли по своему характеру экономические рецепты, или в каждом конкретном случае следовало и следует идти особым путем?

Существует прямая аналогия между экономической политикой и медициной. Если двум разным пациентам, например китайцу и русскому, ставят один и тот же диагноз, им прописывают одинаковую терапию. Лечение экономических недугов точно так же предполагает наличие универсальных рецептов. Конечно, между китайцем, русским, поляком, эстонцем и казахом достаточно различий, но только не с точки зрения экономики. Мировая экономика представляет собой единое пространство, которое функционирует по одним и тем же законам, а сами эти законы вытекают из основополагающих свойств человеческой природы. Той природы, в которой прекрасно разбирался Адам Смит.

В 1980-е годы мы с группой коллег, не надеясь ни на какие перемены в Польше, очень серьезно изучали зарубежный, в частности латиноамериканский, опыт реформ. Такая работа не выходила за рамки научной дискуссии, но она оказалась весьма кстати в 1989-м, когда нам пришлось взяться за практические преобразования. К тому моменту сложилась группа единомышленников, мнения которых совпадали по принципиальным вопросам – необходимости либерализации, приватизации, жесткой монетарной политики. И хотя в практической деятельности мы, разумеется, столкнулись с многочисленными проблемами, предвидеть которые не могли, у нас уже имелся общий план действий. Главное, мы отдавали себе отчет: чтобы реформы увенчались успехом, они должны быть нацелены не на косметические изменения, не на «совершенствование» социализма с целью придания ему «человеческого лица», а на коренное переустройство плановой экономики. Именно такой подход и являлся единственно верным для любой из постсоциалистических стран.

Бессмысленно оспаривать наличие серьезного разрыва в уровне развития между разными странами бывшего советского блока – этот разрыв особенно ощутим, если сравнивать условия экономической деятельности, масштабы неравенства, эффективность систем здравоохранения и образования, степень защиты окружающей среды и т. д. В одних странах положение за годы реформ существенно улучшилось, в других – претерпело менее заметные изменения, в третьих – даже ухудшилось. Это вовсе не означает, что одни нации больше приспособлены к свободному рынку, а другие – меньше. Иное дело, что дает себя знать различие стартовых условий. Но на основе многочисленных эмпирических исследований легко прийти и к другому выводу: чем больше рыночных, ограничивающих государственное вмешательство, реформ проводится правительством, чем последовательнее они воплощаются в жизнь, тем выше достигнутые результаты. Нет ни одного примера страны, которая находилась бы в лучшем положении только потому, что ей удалось осуществить меньше рыночных реформ.

В любом государстве всегда присутствует обширный популистский фронт, который под разными предлогами, в том числе и ссылаясь на «национальную самобытность», противодействует реформам, предлагая взамен всевозможные «чудодейственные» средства для решения проблем. Успех зависит от того, способно ли общество дать организованный отпор популистам, не позволить им увести нацию в сторону от назревших преобразований.

Более того, залог успешного развития заключается как раз в том, что реформы никогда не заканчиваются. При этом представление о том, что они проводятся только под эгидой государства, является устаревшим. Государственное вмешательство следует ограничить настолько, чтобы предоставить свободу действий остальным участникам экономической жизни для самостоятельного реформирования и адаптирования к требованиям рынка.

Все наиболее динамичные экономики мира объединяет одно общее качество: в них никогда не прекращаются преобразования. Двигатель развития всякой свободной экономики – предприятия, и если они хотят быть конкурентоспособными, то должны постоянно развиваться, трансформироваться. В условиях современного глобального хозяйства невозможно стать победителем раз и навсегда, свое место надо постоянно отстаивать в мирной, но жесткой борьбе. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить список крупнейших американских корпораций двадцатилетней давности с их сегодняшним списком: многие тогдашние флагманы, не выдержав конкуренции, сошли со сцены и уступили место другим.

Реформы – это необходимое условие прогресса не только переходных, но и состоявшихся, мощных экономик. Там, где реформы замедляются, вскоре начинается отставание. К примеру, сегодня проблемы испытывают такие столпы – основатели Европейского союза, как Германия, Франция, Италия. Почему? Потому что там вовремя не были проведены важные реформы – между прочим, те самые, что в рамках подготовки к вступлению в ЕС были осуществлены в большинстве постсоциалистических стран: в Германии – реформа рынка труда, во Франции и Италии – реформа социальной сферы. Иная ситуация в Великобритании, Дании, Финляндии – странах, которые в силу разных причин были вынуждены в свое время пойти на болезненные преобразования.

Европу беспокоит ее отставание от Соединенных Штатов. Чтобы сократить его, необходимо последовательно реализовывать принятые ранее решения.

Во-первых, завершить строительство единого рынка, что на практике означает расширение свободного рынка услуг. На сектор услуг приходится более 70 % общеевропейского ВВП, но именно он раздроблен национальными барьерами, попытки же устранить их наталкиваются на противодействие отраслевых лобби в разных странах. А не преодолев протекционистских устремлений, единый рынок не построить.

Во-вторых, поддерживать фискальную дисциплину, то есть строгое выполнение условий Пакта стабильности и роста, против которого высказываются сегодня некоторые крупнейшие страны – члены Евросоюза. Их позиция идет вразрез с теми принципами, соблюдения которых вполне справедливо требовали от государств, вступавших в ЕС.

В-третьих, ограничить субсидирование предприятий из общественных фондов. Чем дальше будет продвигаться процесс преобразований Европейского союза и его отдельных стран-членов в направлении свободного рынка, тем выше шанс догнать Соединенные Штаты.

Я убежден, что в XXI веке успех всегда будет сопутствовать тем, кто сможет реформироваться быстрее и глубже других.

Одна из популярных тем для дискуссий – возможны ли эффективные экономические реформы в условиях авторитарной политической системы? Исследования не дают однозначного ответа, который говорил бы о наличии прямой связи между типом политической системы и темпами развития. Однако надежнее всего – исследовать данный вопрос, обратившись к данным статистики. Страны, успешно осуществившие реформы в условиях диктатуры, можно пересчитать по пальцам: Южная Корея, Тайвань, Чили, возможно, еще две-три. Но это явные исключения, потому что подавляющее большинство диктатур – десятки недемократических режимов в Азии, Африке, Латинской Америке – приводили свои народы к экономическим кризисам, если не катастрофам.

Говорят, что недемократическая власть «твердой руки» – гарантия осуществления реформ в переходный период, а по его завершении, мол, можно провести постепенную демократизацию такого режима. Однако политическая несвобода почти всегда влечет за собой несвободу экономическую, а чрезмерная концентрация власти, не ответственной перед населением, неизбежно наносит урон правовой системе. Сегодня мы сталкиваемся с феноменом лидеров, приходящих к власти формально демократическим путем (как Уго Чавес в Венесуэле или Александр Лукашенко в Белоруссии), но считающих возможным попирать законы. Изъяны же в функционировании правовой системы подрывают незыблемость прав собственности – фундамент любых преобразований.

В процессе реформ должна быть поставлена цель создания правового государства, которое стоит на страже индивидуальной свободы, в том числе экономической, а значит, частной собственности. Страна, в которой собственники не будут уверены в своих правах, никогда не сможет достигнуть нормального развития.

Польша > Госбюджет, налоги, цены > globalaffairs.ru, 20 апреля 2005 > № 2907522 Лешек Бальцерович

Между Бушем и Бушером

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2005

А.З. Винников – аспирант факультета политики и международных отношений Оксфордского университета и стипендиат им. сэра Эдварда Хита в Бэллиол-колледже, сотрудник Женевского центра политики безопасности. В.А. Орлов – директор ПИР-Центра, профессор Женевского центра политики безопасности, главный редактор журнала «Ядерный Контроль». Полная версия данной работы под заголовком «Россия, многосторонняя дипломатия и иранский ядерный вопрос» будет опубликована в «Научных записках ПИР-Центра».

Резюме Теряясь в догадках по поводу истинных ядерных намерений Тегерана, Москва пытается балансировать между очевидными стратегическими соблазнами и «нераспространенческой» осторожностью в отношении своего «трудного» соседа и партнера. При всем при том, однако, она явно склоняется к стимулированию сотрудничества и политике «оправданного риска».

В неформальной беседе осенью 2003 года высокопоставленный иранский чиновник задал одному из авторов этих строк вопрос примерно следующего содержания: «А что, собственно, будет Ирану, если он выйдет из Договора о нераспространении ядерного оружия и Международного агентства по атомной энергии? Вот ведь Северная Корея вышла – и что?» Ответ, конечно, последовал незамедлительно: это, мол, вызовет международное осуждение, и дело может дойти и до изоляции, и даже до применения военной силы…

На этом вопрос был исчерпан, но тон вопрошавшего, его стремление прощупать такого рода возможность произвели-таки эффект: на несколько секунд воцарилась, как говорят, неловкая пауза.

Сегодня, оглядываясь назад, понимаешь, какой нелегкий путь удалось пройти с тех пор, маневрируя между Сциллой и Харибдой, а именно склонностью администрации Джорджа Буша-младшего к конфронтационным решениям, с одной стороны, и пристрастием иранцев к постоянной недосказанности и сталкиванию лбами США, Европейского союза и России – с другой.

Вмешательство Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), постоянные визиты инспекторов этого агентства в Иран и неослабевающее внимание его Совета управляющих к «иранскому досье» доказали свою действенность. Как справедливо отметил в ноябре 2004 года генеральный директор МАГАТЭ Мухаммед эль-Барадеи, «мы делаем успехи. Вначале было трудно, но с декабря 2003-го мы наблюдаем значительный прогресс в области сотрудничества, допуска к объектам и к информации».

22 ноября 2004 года по соглашению с европейской «тройкой» (Великобритания, Германия, Франция) Иран временно заморозил свою программу по обогащению урана. А 29 ноября Совет управляющих МАГАТЭ, оговорившись, что закрывать «иранское досье» еще рано, поскольку некоторые вопросы к Тегерану остаются, принял резолюцию по иранской ядерной программе, в которой не содержалось и намека на необходимость передачи имеющихся документов Совету Безопасности ООН. В марте 2005 года после долгих колебаний и подчас противоречивших друг другу заявлений Соединенные Штаты приняли решение об «ограниченном присоединении» к усилиям европейской «тройки».

На фоне столь мощной дипломатической активности особенно бросается в глаза тот факт, что Москва оказалась в тени. А ведь с середины 1990-х именно Россия, будучи единственным государством, открыто сотрудничавшим с Ираном в области атомной энергетики, упоминалась чуть ли не в каждом сообщении средств массовой информации, касавшемся иранской ядерной программы. Что может значить это дистанцирование России? Является ли оно вынужденным спонтанным шагом, или же это тщательно отрепетированная «домашняя заготовка»?

«НАШ ДАВНИЙ, СТАБИЛЬНЫЙ ПАРТНЕР»

Несколько лет назад в кулуарах научно-практической конференции арабский тележурналист спросил у высокопоставленного российского чиновника, доверяет ли Москва Ирану в вопросе о его истинных ядерных намерениях. «Конечно доверяет, – на ходу бросил собеседник. – Со времен Грибоедова только и делает, что доверяет». В эфире появилась только первая часть фразы, авторы репортажа явно споткнулись на фамилии, не фигурирующей в списке действующих российских политиков и дипломатов. А если бы журналисты приложили некоторые усилия, смысл ответа оказался бы несколько другим: в 1829 году русский дипломат и писатель Александр Грибоедов был растерзан озверевшей толпой в Тегеране.

В действительности Россия относилась и относится к Ирану с большой долей настороженности, если не сказать – подозрительности. Доверительными эти отношения не были никогда. Как-то на встрече с американскими бизнесменами тогдашний российский премьер Виктор Черномырдин похвастался: «Россия никогда не позволит, чтобы Иран создал свое атомное оружие. Иран – наш сосед, и мы хорошо знаем, что там происходит». Но так ли это на самом деле?

Комплексный подход к формированию российско-иранских отношений Москва выстраивала долго и болезненно. Достаточно вспомнить, что в декабре 1996-го, когда Россия уже приступила к сооружению в Иране Бушерской АЭС и защищала этот контракт от давления со стороны США, Министерство обороны России причислило Иран к одной из «потенциальных угроз» безопасности России по причине «резкого наращивания» Тегераном «наступательного потенциала». Лишь начиная с 2000–2001 годов атомное сотрудничество стало рассматриваться в более широком контексте стратегического диалога с Тегераном, а сам Иран превратился в глазах Москвы в ключевого стратегического партнера России на Большом Ближнем Востоке. Президент Владимир Путин охарактеризовал Иран как «давнего, стабильного партнера» России.

Тогда же было заявлено: все разногласия России и США из-за Ирана обусловлены не расхождениями во взглядах на его ядерную программу (наши позиции здесь хотя и не совпадают, но в целом близки), а разными представлениями о том, какой должна быть общая политика в отношении Исламской Республики Иран. США выступают за изоляцию Ирана, Россия – за сотрудничество с ним. Кроме того, Россия, в отличие от США, полагает, что «Иран – это не государство, которое является почему-то пораженным в правах, мы не видим для этого никаких оснований» (интервью президента России В.В. Путина телеканалу «Аль-Джазира». Куала-Лумпур. 2003. 16 окт.).

Как писал российский специалист, ответственный в МИДе РФ за «иранское направление», Иран является сегодня чуть ли не единственным на всем Большом Ближнем Востоке государством, которое успешно и поступательно наращивает свой экономический, научный, технологический и военный потенциал. По мнению дипломата, Иран с его грамотным населением, высоким интеллектуальным уровнем элиты, обществом, консолидированным вокруг исламских ценностей, огромными природными ресурсами (11 % нефтяных и 18 % газовых мировых запасов) и выгодным геостратегическим положением просто «обречен» на то, чтобы занять место регионального лидера и важного международного игрока в регионе от Ближнего Востока до Южного Кавказа, да и за его пределами. Таким образом, «партнерство с Ираном... становится одной из ключевых задач внешней политики России (выделено нами. – Авторы)» (Г. Ивашенцов. Россия – Иран. Горизонты партнерства // Международная жизнь. 2004. № 10. С. 22).

ОЦЕНИВАЯ РИСКИ

Еще в конце 1980-х многие российские эксперты по нераспространению начали с тревогой поглядывать в сторону Тегерана, интерес которого к военным ядерным исследованиям становился очевидным. Ядерные амбиции, вероятнее всего, были вызваны успехами главного врага Ирана – Саддама Хусейна в деле создания оружия массового уничтожения (ОМУ) и средств его доставки. После поражения Саддама в войне 1991 года, установления международного контроля над иракскими ядерными, химическими и биологическими программами и их последующего демонтажа интерес Ирана к ядерному оружию, казалось, ослаб. Тем не менее еще в 1993-м Служба внешней разведки (СВР) Российской Федерации предположила в своем открытом докладе, что в Иране «имеется программа военно-прикладных исследований в ядерной области. Однако без внешнего научного и технического содействия появление ядерного оружия у Ирана в этом тысячелетии маловероятно. Даже если внешняя помощь будет поступать беспрепятственно, а в саму программу будут вложены соответствующие финансовые средства – 1–1,5 млрд дол. ежегодно, – то и в этом случае создание ядерного оружия достижимо не ранее, чем через 10 лет» (СВР РФ. Новый вызов после «холодной войны»: распространение оружия массового уничтожения. Москва, 1993). В докладе не упоминался Пакистан как вероятный источник той самой «внешней помощи», но присутствовал явный намек на то, что при серьезном содействии извне мир может столкнуться в 2003 году с новой реалией – ядерным Ираном.

Больше того, примерно в это же время Россия предложила США в конфиденциальном формате обсудить беспокоившую ее информацию об активности Тегерана в ядерной области. Насколько известно, эта инициатива Соединенные Штаты не заинтересовала. А уже в 1995-м администрация Билла Клинтона начала системную атаку на Москву в связи со строительством Бушерской АЭС. Американцы обвиняли Россию в ядерном партнерстве со страной, которая, как теперь говорили в Вашингтоне, ведет, согласно разведданным, разработку ядерного оружия. Это давление не ослабевало практически на протяжении всего срока клинтоновской администрации; иранская тема занимала важное место (отнимая немало времени) в повестках дня саммитов Россия – США.

После принятия в 2001 году в России закона, разрешающего ввоз отработанного ядерного топлива (ОЯТ), в речах американских экспертов то и дело стало звучать предложение, увязывающее два обстоятельства. Россия, мол, отказывается от ядерного сотрудничества с Ираном, а США снимают ограничения на импорт в Россию ОЯТ из Японии, Южной Кореи и Тайваня. Пойди Москва на это, получила бы в денежном выражении куда больше дивидендов, чем от контрактов с Ираном.

Но нельзя не учитывать, что ключевой национальный интерес состоит для России не в получении еще нескольких сотен миллионов долларов, заработанных на контрактах с Ираном, а в том, чтобы ее сосед, имеющий масштабные ракетные проекты, сохранял свой неядерный статус.

Поэтому неудивительно, что Путин, которого в уже упоминавшемся интервью «Аль-Джазире» спросили о его отношении к иранской ядерной программе, начал не с сотрудничества, а с нераспространения: «Я лично считаю, что проблема возможного распространения оружия массового уничтожения в ХХI веке является ключевой. Это одна из самых главных проблем современности».

Во второй половине 1990-х в Москве действительно был зафиксирован рост интереса иранцев к российским предприятиям и институтам – прежде всего ракетостроительным, а также и ядерного топливного цикла (ЯТЦ). В ответ из России стали высылать иранских вербовщиков и были предприняты шаги по отлаживанию системы внутрифирменного экспортного контроля на собственных предприятиях. Это, однако, не остановило утечку в Иран чертежей, информации, умов, а иногда и контрактов российских предприятий в обход действующего законодательства и внедренного в 1998 году экспортно-контрольного правила «всеобъемлющего экспортного контроля» (catch-all).

К тому же в Москве уже в те годы с еще большим беспокойством начали приглядываться к треугольнику Пакистан – Иран – Северная Корея. В 1999-м руководитель «нераспространенческого» управления российской Службы внешней разведки публично предупреждал: «Со стороны стран риска <…> на острие этой работы [по обходу национальных систем экспортного контроля] находятся спецслужбы, которые обладают прекрасно отработанными методами добывания той самой закрытой технологии и материалов из секретных, прежде всего оборонных, отраслей, которой они затем подчас делятся между собой: корейцы консультируют пакистанцев, те – иранцев… Если мы в ближайшее время не решим эту проблему, мы будем сталкиваться с самыми удивительными нарушениями» (генерал-лейтенант Г.М. Евстафьев на конференции «Экспортный контроль: законодательство и практика». Цит. по: Экспортный контроль в России: наивно ожидать простых решений // Ядерный Контроль. 1999. № 3. С. 12).

Скудость информации всегда была и сегодня остается основной проблемой относительно того, что касается иранской ядерной программы. Москва не раз подозревала, что под сенью Корпуса стражей исламской революции, а возможно, в обход МИДа и даже президента Ирана с разной степенью интенсивности велись параллельные военные ядерные исследования. В Москве (как и в Париже, и в ряде других столиц, где проходили формальные и неформальные консультации с представителями Ирана) неоднократно отмечали несогласованность позиций иранских дипломатов и специалистов-ядерщиков, нередко противоречивших друг другу в оценке даже простых фактов. Поэтому Москва много раз и иногда даже навязчиво повторяла Вашингтону: «Если у вас имеются реальные факты, давайте их изучим». Но получала отказ с неизменной ссылкой на невозможность выдать разведисточники. В Москве сделали вывод, что сведения, вызывающие главные опасения американцев, исходят из Израиля и, не исключено, надуманны.

В какой-то момент, по крайней мере на публичном уровне, оценки Москвы смягчились. Россия заявила, например, о том, что ее разведка «не обнаружила убедительных признаков наличия [в Иране] скоординированной и целостной военной ядерной программы» и что «уровень достижений Ирана в ядерной области не превышает аналогичного показателя еще для 20–25 стран мира» (пресс-конференция директора СВР Примакова Е.М. по случаю представления доклада «Договор о нераспространении ядерного оружия». 1995 год). В одном из официальных документов по Ирану, датированных осенью 2000 года, утверждалось: «Наши контакты с иранцами показывают, что они настроены на деловой и откровенный разговор по экспортно-контрольной проблематике, демонстрируют готовность к дальнейшему развитию сотрудничества в этой сфере. Как представляется, у них есть понимание важности данного вопроса. … Руководство Ирана неоднократно подтверждало мирную направленность осуществляемой в стране ядерной программы и ее транспарентность» (цит. по: О российско-иранском сотрудничестве в чувствительных сферах // Вопросы безопасности. 2000. № 20 (86). 25 окт. С. 8).

Тем обиднее было для Москвы узнать во второй половине 2002-го подробности о построенном центрифужном заводе в Натанзе, а также и о ряде других объектов ядерного топливного цикла. В Москве мало кто предполагал, что иранцы сумели настолько быстро и значительно продвинуться вперед. У российских специалистов это вызвало и уважение (хотя они признавали, что работающие в экспериментальном режиме установки могут быть еще слишком «сырыми», чтобы решать заявленные Ираном масштабные задачи), и новые вопросы. В Москве крепло подозрение: использование ЯТЦ в мирных целях – это не более чем способ замаскировать военные амбиции Ирана, Тегеран же ведет дело к «выскальзыванию» из Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), что может произойти лет через пять-шесть, когда его ядерная программа «дозреет» и ее можно будет стремительно перевести на военные рельсы.

Эти события Россия восприняла весьма болезненно. Будучи единственным государством мира, сотрудничающим с Ираном в области атомной энергетики, она рассчитывала – вероятно, несколько наивно – на эксклюзивные, доверительные отношения с Ираном, который, как предполагалось, должен был ставить Москву в известность обо всех своих шагах в ядерной области, пусть и не связанных с двусторонним сотрудничеством. Причем ожидалось, что Иран будет информировать своего российского партнера заблаговременно. Как не очень убедительно объясняли потом иранцы, они «хотели заранее пригласить в Натанз [министра по атомной энергии] Румянцева, все ему заранее показать, но у того не нашлось времени приехать».

Москва с трудом скрывала раздражение. В ответ иранцы решили разыграть «европейскую» карту. Москве намекнули, что если она отойдет от духа партнерства, то ничто не помешает Тегерану выбрать себе новых партнеров, и что, например, Франция – первая в европейской очереди на получение контрактов: на кону были еще шесть энергоблоков, а может быть, и больше. В Иране вдруг вспомнили про, казалось бы, отброшенные после революции 1979 года планы шаха построить в стране 20 атомных энергоблоков.

Россия умудрилась проявить чудеса сдержанности и, вместо того чтобы закрывать глаза на неискренность Ирана, начала выстраивать откровенный диалог с той же Францией, имевшей, как выяснилось, серьезное «досье» на Иран, а также с Германией и другими европейскими странами. Раз обжегшись, в Москве решили, что, не имея разносторонней информации, вряд ли следует на всех международных форумах бросаться на амбразуру, защищая Иран и его право на мирную ядерную деятельность, которым он открыто злоупотребил.

В июне 2003-го из французского города Эвиана, где проходил саммит «большой восьмерки», Тегерану был послан недвусмысленный, жесткий сигнал: «Мы не будем игнорировать развитие продвинутой ядерной программы Ирана… Мы убедительно призываем Иран подписать и выполнить Дополнительный протокол МАГАТЭ без задержек или условий. Мы решительно поддерживаем подробное исследование со стороны МАГАТЭ ядерной программы этой страны». Еще за несколько месяцев до саммита Москва, безусловно, не подписалась бы под подобным текстом.

ОТ ДАВЛЕНИЯ К ДИАЛОГУ

До последнего времени диалог по иранской тематике между Россией и США шел со скрипом – и прежде всего из-за неприкрытого давления, которое Америка оказывала на Россию в связи с бушерским контрактом. В российских экспертных кругах сложились две точки зрения на причины такого давления. «Экономисты» объясняли его «беспощадной борьбой без всяких правил на мировом рынке атомной энергии». Как отмечено в одной из российских официальных записок 2000 года, «отказ от дальнейших связей с ним [Ираном] нанес бы серьезный урон российским политическим и экономическим интересам в регионе и в итоге означал бы создание благоприятных условий для прихода на иранский рынок аналогичной западноевропейской, а затем и американской продукции» (О российско-иранском сотрудничестве в чувствительных сферах // Вопросы безопасности. 2000. № 20 (86). 25 окт. С. 4).

«Геополитики» видели в поведении США более далеко идущее стремление – не допустить установления партнерских, стратегических отношений России с Ираном, скомпрометировать Иран в глазах Москвы и любой ценой нанести урон и без того сложному российско-иранскому диалогу. Некоторые специалисты также исходили из того, что действия Соединенных Штатов обусловлены не столько позицией самого Вашингтона, сколько влиянием на него израильского лобби.

В середине и во второй половине 1990-х, да и позднее, Соединенные Штаты нередко пытались использовать «бушерский вопрос» как разменную монету в диалоге с Москвой. Так, госсекретарь США Уоррен Кристофер поднимал в 1995 году вопрос об отказе России от сотрудничества с Ираном в качестве условия предоставления Москве полноправного членства в «восьмерке». В частных беседах американские официальные лица упоминали о возможной комбинации, предполагавшей отказ России от бушерского контракта в обмен на отказ США выйти из Договора по ПРО. Концепция «размена» действительно была популярной в среде неправительственных и даже у околоправительственных экспертов по обе стороны океана и периодически всплывала в разных контекстах.

Однако на самом деле в Москве эту концепцию никогда не воспринимали всерьез и никогда не дали бы ход подобным сделкам. Даже мысль о том, чтобы отступиться от Ирана, всегда представлялась Кремлю недопустимой, унизительной. Достаточно вспомнить, как завелся обычно невозмутимый российский президент (в Куала-Лумпуре в 2003 г.), когда услышал реплику одного журналиста: «Многие говорят, что вы сдали Иран». Даже в моменты особого недовольства иранскими партнерами Москве казалось, что лучше инициативно заморозить строительство Бушерской АЭС и потом посмотреть на развитие ситуации, чем отказаться от проекта в обмен на американские «пряники». Вообще, давление США на Россию по иранской проблеме оказалось не только бесполезным, но и контрпродуктивным.

В итоге диалог между Россией и США по Ирану начал шаг за шагом выравниваться. От пикировок стороны перешли к обмену оценками ситуации. Администрация Буша, по сути, сняла с повестки дня вопрос о Бушерской АЭС, согласившись с тем, что ее строительство и функционирование не могут угрожать международной безопасности до тех пор, пока отработанное ядерное топливо будет возвращаться в Россию. Пакет документов на этот счет был подписан руководителем Федерального агентства по атомной энергии Александром Румянцевым в Тегеране в феврале 2005 года.

Судя по результатам встречи президентов Буша и Путина в Братиславе (24 февраля 2005 г.), тема Ирана, столь важная – по разным причинам – для обоих лидеров, постепенно вытесняется из первых пунктов двусторонней повестки дня. Накануне саммита американские СМИ писали, что Иран и нераспространение станут главными темами переговоров, однако на совместной пресс-конференции Иран был упомянут только единожды. «Мы договорились, что у Ирана не должно быть ядерного оружия. Я ценю понимание, которое проявил Владимир. У нас был очень конструктивный диалог о том, как достичь этой общей цели», – сказал Джордж Буш. Путин вообще не коснулся этой темы. В ходе саммита он, похоже, проинформировал американского коллегу о том, что российский министр в ближайшие дни собирается подписать в Тегеране соглашение о возврате ОЯТ, открывая тем самым дорогу запуску Бушерской АЭС.

Но к тому моменту администрация США уже переменила свое видение политики в отношении Ирана. Военный сценарий (точечные бомбардировки ядерных объектов), то и дело возникавший в самом начале 2005-го, был отодвинут, переведен в разряд «запасных». По результатам европейского турне Джордж Буш решил пусть и в очень ограниченном формате, но все же работать вместе с «европейскими друзьями».

«ТРОЙКА» ПЛЮС ОДИН

Усилия европейской «тройки» в октябре 2003 и ноябре 2004 года привели к заключению договоренности о временном замораживании Ираном программы по обогащению урана в обмен на признание Европейским союзом права Ирана, как участника ДНЯО и члена МАГАТЭ, на реализацию мирной ядерной программы. Согласно той же договоренности, Евросоюз не препятствует завершению Россией строительства Бушерской АЭС, равно как и вероятной установке новых легководных реакторов; гарантирует Ирану возможность поставок топлива для АЭС на рыночных условиях, а также доступ к ядерным технологиям; поддерживает кандидатуру Ирана на членство в ВТО; рассмотрит шаги по развитию обширного экономического сотрудничества с Ираном; начнет диалог по вопросам безопасности, вызывающим особую тревогу Тегерана.

Для успешного продвижения этих инициатив Москва, оставаясь в тени, провела серьезную «артподготовку». Россия, считают дипломаты, участвующие в переговорах «тройки» с Ираном, сыграла весьма существенную роль в том, чтобы убедить Тегеран подписать Дополнительный протокол к соглашению о гарантиях с МАГАТЭ (декабрь 2003 г.). Со своей стороны высокопоставленный чиновник МИДа РФ назвал договоренности ноября 2004-го «прорывом». Правда, придется оговориться, что после европейского турне Кондолизы Райс, а затем и Джорджа Буша зимой с.г. позиция европейской «тройки» претерпела одно существенное изменение: вместо «заморозки» иранской программы по обогащению урана там теперь требуют ее полного, на веки вечные, демонтажа. Надо еще разобраться, чего в этом больше: возросшего беспокойства «тройки» по поводу истинных намерений Тегерана, следствия давления со стороны США, или же просто повышения ставок на переговорах, чтобы затем можно было выходить на компромиссные позиции? Но все же трудно представить себе, чтобы такая гордая и смотрящая далеко вперед страна, как Иран, пошла на добровольный и постоянный отказ от самой возможности иметь программу обогащения урана (возможность, которая представлена Ирану на законных основаниях – согласно ДНЯО) и чтобы европейцы не учитывали этой особенности иранских подходов.

На данный момент интересы и цели России и ЕС на «иранском направлении» во многом совпадают. Обе стороны заинтересованы в стабильном, не несущем угрозы Иране, поскольку это государство является соседом России, а в будущем, возможно, и Европейского союза. И та, и другая сторона осознаюЂт стратегическую роль Ирана как важнейшего источника нефти и газа, а также как транзитного пункта на транснациональных транспортных коридорах. Как Россия, так и ряд стран – членов Евросоюза, в частности Германия, убеждены, что Иран еще не принял политическое решение о создании собственного ядерно-оружейного арсенала. То есть Россия и ЕС оценивают масштаб угрозы принципиально иначе, нежели США. Москву и Брюссель сближает представление о важности солидного набора «пряников» в диалоге с Тегераном, Вашингтон же больше внимания уделяет «кнуту».

Наконец, и Россия, и Европейский союз (в том числе страны «тройки», и особенно Франция) торопятся, используя отсутствие США, продвигать на многообещающем иранском рынке свои коммерческие интересы (прежде всего в атомном, нефтегазовом, автомобильном и оборонно-промышленном секторах). Соображения экономического характера способны превратиться в источник конфликта интересов. За политическими декларациями о тесном сотрудничестве России и Евросоюза по иранскому ядерному вопросу скрывается растущая конкуренция за экономические преимущества.

Однако атомная энергетика – не единственная область, в которой долгосрочные интересы России и ЕС могут столкнуться. Еще один потенциальный камень преткновения – сектор военно-технического сотрудничества. Европейский мораторий на продажу оружия Ирану был весьма выгоден российскому ВПК: по некоторым оценкам, Иран является третьим (после Китая и Индии) рынком экспорта российских обычных вооружений.

Напряженное российско-европейское состязание прослеживается и в сфере нефтегазовой энергетики. Несмотря на разного рода юридические препоны и риск санкций со стороны США, компании из России и из стран – членов Европейского союза давно начали битву за допуск к энергетическим ресурсам Ирана. В тендерах на разработку иранских крупных нефтяных полей участвуют такие европейские компании, как BP (наследница Anglo-Iranian), Shell, TotalFinaElf, ENI, Sepsa, норвежская Statoil. На сегодняшний день нефть составляет 80 % общего иранского экспорта в Евросоюз. Российская доля пока скромнее. Однако «ЛУКойл» имеет масштабные перспективные проекты в Анаране, а «Газпром» присоединился к другим гигантам (в числе которых французский TotalFinaElf) в рамках проекта стоимостью два миллиарда долларов по развитию огромного газового месторождения в южном Парсе.

Наконец, ЕС давно считает, что самая эффективная форма поддержки реформаторов в Иране – политика «обусловленного вовлечения» Тегерана. В Москве, однако, поддержка реформаторов не только не является приоритетной задачей, но и даже рассматривается многими как угроза удобному статус-кво. Москва неплохо наладила работу и с нынешним умеренным президентом Сейедом Мохаммедом Хатами и с его наиболее вероятным «сменщиком» консерватором-прагматиком Али Хашеми Рафсанджани.

«ТИХАЯ ДИПЛОМАТИЯ» МОСКВЫ

Некоторое время назад многие западные СМИ только и делали, что писали о том, как Россия, тайно или явно, якобы помогает Ирану продвигаться к созданию ядерного оружия. Сегодня, однако, критики российско-иранского ядерного сотрудничества признали, что успехи Тегерана – результат содействия со стороны Пакистана, а отнюдь не России. А по некоторым направлениям ядерных научно-исследовательских и инженерных работ иранцы добились прогресса собственными силами. Бушерская стройка оказалась не более чем удобным «громоотводом» для иранцев, торопившихся с развитием собственной негласной центрифужной программы.

Вместе с тем в последние два года Москва, находясь «за сценой», ни разу не снизила темп диалога с Тегераном по всему набору проблем, связанных с нераспространением ОМУ. Так, о решении Ирана присоединиться к Дополнительному протоколу было объявлено именно в Москве. Но в какой-то момент Москва умышленно уступила пальму первенства европейской «тройке».

Так в чем же суть «тихой политики» России в отношении Ирана и его ядерной программы?

Во-первых, Россия нацелена на продолжение и даже на активизацию ядерного сотрудничества с Ираном. В Росатоме считают, что решение Совета управляющих МАГАТЭ в ноябре 2004 года устранило барьеры в совместной работе Ирана с западными странами и Россией в области высоких ядерных технологий. А крупный российский дипломат, принимавший участие в консультациях с европейской «тройкой», заметил: «От нас они (члены «тройки») хотели одного – гарантированных поставок ядерного топлива для Бушера в Иран. Мы готовы это сделать. И для нас важно, что теперь к нам никто не сможет приставать, что мы якобы делаем что-то незаконное в Иране, – ведь нас поддерживает Западная Европа».

После позитивных сдвигов в переговорах европейской «тройки» с Ираном и на фоне более спокойного обсуждения «иранского досье» в МАГАТЭ нет особых препятствий для начала переговоров о возведении второго энергоблока Бушерской АЭС или даже строительства АЭС на новой площадке.

Во-вторых, в качестве условия для дальнейшего сотрудничества Россия ставит неукоснительное исполнение Тегераном обязательств перед МАГАТЭ, включая скорейшую ратификацию Дополнительного протокола, а также информирование этого агентства по всем остающимся в «досье» вопросам.

В-третьих, Москва намеревается тщательно следить за выполнением всех пунктов заключенного с Ираном в феврале нынешнего года соглашения о возврате ОЯТ с Бушерской АЭС, а также сопутствующего пакета документов. В первые два года после пуска Бушерской АЭС контроль за ее работой будет полностью осуществляться российскими атомщиками, впоследствии – иранцами, но под присмотром россиян.

В-четвертых, выбирая меж двух зол – объективным обострением российско-европейской конкуренции за иранские рынки и невозможностью сотрудничества с Ираном в результате его международной изоляции, – Москва сделала ставку на «интернационализацию» ядерного диалога по иранской тематике и соответственно на поддержку усилий европейской «тройки».

В-пятых, Россия, которая с беспокойством следит за «замыканием» иранского ЯТЦ, отдает себе отчет в том, что со временем Иран сможет достаточно быстро перевести свою мирную программу на «военные» рельсы. Москва стремится к тому, чтобы Тегеран перешел от временной приостановки программы по обогащению урана к полному отказу от нее. Для этого требуется создать (используя и «пряники» европейской «тройки», и гарантии безопасности Ирану со стороны США, и систему мер МАГАТЭ) необходимые условия, которые стимулировали бы не только Иран, но и другие государства, идущие похожим путем, отказаться от собственных программ обогащения. То есть это может быть только суверенное решение самого Ирана. «Передавливать» в данном вопросе вряд ли было бы продуктивно, да и с правовой точки зрения для этого нет оснований.

В-шестых, учитывая недостаточность имеющейся информации по Ирану, Россия всячески пытается наладить обмен соответствующими конфиденциальными сведениями, причем как на двустороннем уровне (с США, Германией и другими странами), так и на уровне «большой восьмерки».

Конечно, дефицит сведений о ситуации в Иране – проблема не только России, но и США и Евросоюза. Как подчеркнул недавно бывший аналитик ЦРУ Кеннет Поллак, «до нападения на Ирак мы знали, что наша информация была неадекватной, но не осознавали, до какой степени она была некачественной. Сегодня большинство чиновников в разведке считают, что наша информация о механизме принятия решений в Тегеране и о иранском ОМУ еще более отрывочная и ненадежная». В докладе специальной комиссии Лоуренса Силбермена о состоянии американской разведки резкой критике подвергается качество разведданных США по Ирану.

Тот факт, что Москва упорно настаивает на более активном вовлечении инспекторов МАГАТЭ в процесс контроля над иранским ядерным комплексом, отчасти обусловлен именно желанием лучше разобраться в противоречивой информации, поступающей из Ирана. По этой же причине Россия придает такое большое значение и собственному атомному присутствию в Иране.

Вместе с тем при всей неопределенности ситуации в Иране Москва по-прежнему не разделяет мнение (доминирующее в Вашингтоне и, судя по всему, в Лондоне) о том, что Иран уже принял политическое решение о создании ядерного оружия. Но в России (как и в Берлине и Париже) признают: Иран способен принять такое решение, если во внешнеполитических событиях произойдет неблагоприятный для него поворот (чего полностью исключить нельзя). Так что остается работать над устранением причин, могущих побудить Иран, достаточно рационального, по мнению Москвы, игрока, обрести собственный ядерный арсенал.

Таким образом, теряясь в догадках по поводу истинных ядерных намерений Тегерана, Москва пытается балансировать между очевидными стратегическими соблазнами и «нераспространенческой» осторожностью в отношении своего «трудного» соседа и партнера. При всем при том, однако, она явно склоняется к стимулированию сотрудничества и политике «оправданного риска».

Россия. США. Иран. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 20 апреля 2005 > № 2906361 Александр Винников, Владимир Орлов

Переправка северокорейских перебежчиков в Южную Корею оказалась прибыльным бизнесом для разного рода посредников, которые только за 2004г.заработали на этом 6,5 млн.долл. Эти данные привел в среду в Сеуле глава отдела поддержки переселенцев министерства по делам национального объединения Республики Корея Чон Дон Мун, выступая на одной из конференций в Сеуле. «В пред.г. в результате расследований обстоятельств въезда в страну 1894 перебежчиков из Северной Кореи стало известно, что из них 1500 чел. воспользовались услугами брокеров, которым платили в среднем по 4,5 млн. вон (около 4500 долл.) с человека, а в целом получилось 6,5 млрд. вон (6,5 млн.долл.)», – цитирует Чон Дон Муна интернет-сайт влиятельной южнокорейской газеты «Чосон ильбо». По словам этого чиновника, правительство Республики Корея считает платные услуги посредников незаконными и категорически выступает против них. Ренхап приводит в этой связи высказывания главы южнокорейского Центра информации о правах человека северных корейцев Юн Е Сана о том, что в силу обстоятельств, перебежчики ради собственной жизни и жизни своих семей вынуждены прибегать к услугам посредников, зная об их незаконности, и это их личное дело. Однако встречающиеся случаи насилия над перебежчиками с целью получения платы за услуги, как подчеркнул правозащитник, должны пресекаться правоохранительными органами. По неофициальным данным южнокорейского правительства, только в Китае находятся нелегально 300 тыс.бывших граждан КНДР, которые ищут возможность перебраться в Южную Корею. В последние годы северокорейские перебежчики группами по несколько десятков человек буквально атакуют иностранные посольства в Китае, требуя отправить их в Южную Корею. Однако так называемая «южнокорейская мечта» перебежчиков из КНДР, которым удается перебраться на Юг, чаще всего оборачивается разочарованием и трагедией. В интервью одного из перебежчиков, по свидетельствам которого жизнь выходцев с Севера в Южной Корее превращается в борьбу за существование. Многие становятся жертвами вымогателей, превращаются в преступников и даже пытаются вернуться обратно в КНДР. Корея > Миграция, виза, туризм > ria.ru, 20 апреля 2005 > № 1893

Северная Корея подтвердила, что свой ядерный реактор она остановила для переработки его топливных стержней и наращивания арсенала ядерного оружия. По ее данным, об этом в Нью-Йорке заявил постоянный представитель КНДР в ООН Хан Сон Рель. Увеличение северокорейских сил ядерного сдерживания, отметил он, направлено на защиту от нападения со стороны США. «Мяч на американской стороне поля. Мы просили Соединенные Штаты изменить враждебную политику. Тогда мы сможем поверить Соединенным Штатам и приступить к процессу разоружения. Если политика США станет нормальной и дружественной, мы будем чувствовать себя безопасно», – слова северокорейского посла. Объявление Северной Кореей об остановке реактора может оказаться «попыткой подтолкнуть Соединенные Штаты к переговорам о ядерной программе Северной Кореи на более примирительных условиях». Правительство Южной Кореи накануне заявило, что располагает точными данными об остановке ядерного реактора мощностью пять мвт. в район Йонбен – примерно в 100 км.х к северу от Пхеньяна. Однако в Сеуле предположили, что действия КНДР продиктованы чисто техническими причинами, не связанными с вооружениями. Правительство КНДР 10 фев. объявило о создании ядерного оружия в качестве оборонительной меры для защиты от американской военной угрозы. Со своей стороны американская администрация неоднократно заявляла, что у США нет намерения нападать на КНДР, но резко критиковала северокорейское руководство и называла эту страну «оплотом тирании». Вместе с тем, как заявил накануне командующий седьмым флотом США вице-адмирал Джонатан Гринерт, Соединенные Штаты намерены вмешаться в ситуацию на Корейском полуострове в случае, если возникнут проблемы со стабильностью в Северной Корее. «Мы пойдем туда и поможем восстановить порядок в Северной Корее, если там будет нестабильность или падение режима», – заявил Гринерт.

В понедельник в Вашингтоне было объявлено, что Белый Дом рассмотрит возможность вынесения на обсуждение Советом Безопасности ООН возможности санкций против КНДР, если Пхеньян будет отказываться от переговоров по ядерной проблеме. Такие переговоры, начатые в 2003г. в Пекине с участием дипломатов шести стран – России, США, КНДР, Республики Корея, Китая и Японии – были нацелены на прекращение северокорейской ядерной программы, но ни к чему не привели. Формально США и КНДР находятся в состоянии войны, поскольку конфликт в Корее 1950-1953г.в завершился подписанием лишь соглашения о перемирии. В Пхеньяне неоднократно предлагали заменить его на договор о мире, однако Соединенные Штаты отказываются даже обсуждать такую возможность и держат в Южной Корее свыше 30 тыс.своих военнослужащих под предлогом противодействия «угрозы с Севера». КНДР > Электроэнергетика > ria.ru, 19 апреля 2005 > № 1873

Сообщения об остановке ядерного реактора в Северной Корее, которая может быть использована для получения новой партии оружейного плутония, вызвали беспокойство в администрации США. «Предполагаемая остановка реактора в главном комплексе ядерных вооружений в Северной Корее вызвал в Белом Доме обеспокоенность тем, что эта страна возможно собирается выполнить свои недавние угрозы извлечь новую партию ядерного топлива, потенциально наращивая масштаб своих ядерных арсеналов». Хотя нельзя с какой-либо достоверностью узнать, с какой целью именно мог быть остановлен реактор, для Северной Кореи, как отмечает газета, это – главный способ получить плутоний для ее вооружений. По данным ЦРУ, представленные конгрессу США, о том, что за последние два г. КНДР превратила запасы отработанного ядерного топлива с того же реактора в материал, достаточный более, чем для шести ядерных боезарядов. Опасения США основаны на двух моментах. Во-первых, после визита в Пхеньян две недели назад сотрудник вашингтонского Центра международных исследований Селиг Хэррисон заявил, что северокорейские власти сообщили ему о планах разрядить реактор, чтобы вынудить американского президента Джорджа Буша договариваться с КНДР на более выгодных для нее условиях. Во-вторых, данные спутников, как сообщает «Нью-Йорк таймс», также фиксировали остановку северокорейского реактора примерно десять дней назад, что подтверждает слова Селига Хэррисона. «Но также могут быть более невинные объяснения этому, в т.ч. – техническое обслуживание или дипломатический блеф», – мнения американских экспертов.

Также в понедельник власти Южной Кореи подтвердили, что располагают проверенной информацией о том, что нынешней весной КНДР остановила свой экспериментальный ядерный реактор, расположенный в районе Йонбен в 100 км. к северу от Пхеньяна. Он был запущен в фев. 1993г. при возобновлении ядерной программы КНДР. «Северная Корея может получать до 40 кг. плутония на реакторе в Йонбене после двух лет его работы», – слова одного из специалистов Корейского института научно-технической политики. Ядерный центр в Йонбене был построен в 1979г. и введен в строй с 1986г. В 1994г. реактор и ядерное топливо были заморожены под контролем МАГАТЭ в обмен на строительство в КНДР под эгидой США новой АЭС. Однако в 1993г. сроки строительства были сорваны, а смена администрации в Соединенных Штатах привела к обострению их отношений с Пхеньяном. В этих условиях Северная Корея вышла из договора о нераспространении ядерного оружия и возобновила работу реактора в Йонбене.

Шестисторонние переговоры, начатые в 2003г. в Пекине с участием дипломатов России, США, КНДР, Республики Корея, Китая и Японии, были нацелены на прекращение северокорейской ядерной программы, но ни к чему не привели. Вслед за этим 10 фев. 2005г. в Пхеньяне было объявлено о создании ядерного оружия в качестве оборонительной меры для защиты от американской военной угрозы. КНДР утверждает, что избавится от ядерных вооружений, если США изменят свое отношение к Пхеньяну. КНДР > Армия, полиция > ria.ru, 18 апреля 2005 > № 1879

Сообщения об остановке ядерного реактора в Северной Корее, которая может быть использована для получения новой партии оружейного плутония, вызвали беспокойство в администрации США. «Предполагаемая остановка реактора в главном комплексе ядерных вооружений в Северной Корее вызвал в Белом Доме обеспокоенность тем, что эта страна возможно собирается выполнить свои недавние угрозы извлечь новую партию ядерного топлива, потенциально наращивая масштаб своих ядерных арсеналов», – утверждает в понедельник на своем сайте в Интернете газета «Нью-Йорк таймс». Хотя нельзя с какой-либо достоверностью узнать, с какой целью именно мог быть остановлен реактор, для Северной Кореи, это – главный способ получить плутоний для ее вооружений». По данным ЦРУ, представленные конгрессу США, о том, что за последние два года КНДР превратила запасы отработанного ядерного топлива с того же реактора в материал, достаточный более, чем для шести ядерных боезарядов. Опасения США основаны на двух моментах. Во-первых, после визита в Пхеньян две недели назад сотрудник вашингтонского Центра международных исследований Селиг Хэррисон заявил, что северокорейские власти сообщили ему о планах разрядить реактор, чтобы вынудить американского президента Джорджа Буша договариваться с КНДР на более выгодных для нее условиях. Во-вторых, данные спутников, как сообщает «Нью-Йорк таймс», также фиксировали остановку северокорейского реактора примерно десять дней назад, что подтверждает слова Селига Хэррисона. «Но также могут быть более невинные объяснения этому, в т.ч. – техническое обслуживание или дипломатический блеф». Также в понедельник власти Южной Кореи подтвердили, что располагают проверенной информацией о том, что нынешней весной КНДР остановила свой экспериментальный ядерный реактор, расположенный в районе Йонбен в 100 километрах к северу от Пхеньяна. Он был запущен в фев. 1993г. при возобновлении ядерной программы КНДР.

«Северная Корея может получать до 40 кг. плутония на реакторе в Йонбене после двух лет его работы», – слова одного из специалистов Корейского института научно-технической политики. Ядерный центр в Йонбене был построен в 1979г. и введен в строй с 1986г. В 1994г. реактор и ядерное топливо были заморожены под контролем МАГАТЭ в обмен на строительство в КНДР под эгидой США новой АЭС. Однако в 1993г. сроки строительства были сорваны, а смена администрации в Соединенных Штатах привела к обострению их отношений с Пхеньяном. В этих условиях Северная Корея вышла из договора о нераспространении ядерного оружия и возобновила работу реактора в Йонбене. Шестисторонние переговоры, начатые в 2003г. в Пекине с участием дипломатов России, США, КНДР, Республики Корея, Китая и Японии, были нацелены на прекращение северокорейской ядерной программы, но ни к чему не привели. Вслед за этим 10 фев. 2005г. в Пхеньяне было объявлено о создании ядерного оружия в качестве оборонительной меры для защиты от американской военной угрозы. Вместе с тем, КНДР утверждает, что избавится от ядерных вооружений, если США изменят свое отношение к Пхеньяну. КНДР > Электроэнергетика > ria.ru, 18 апреля 2005 > № 1874

Жители КНДР получили от властей специальные продовольственные наборы по случаю отмечавшегося 15 апр. всенародного праздника – Дня рождения бывшего президента страны Ким Ир Сена. Однако ООН из-за недостатка средств доноров прекращает поставки туда продовольственной помощи. Каждая семья в КНДР по случаю проходивших в стране торжеств получила возможность по субсидированной правительством цене купить в рамках специального праздничного «заказа» набор продуктов. В него, в частности, было включено от полкило до килограмма мяса, по килограмму соевого творога «тубу» и бутылке водки, свидетельствуют данные Всемирной продовольственной программы (ВПП) ООН, переданные информационным агентством Ренхап. «Спецзаказы» распространялись через сеть государственных магазинов по цене, составлявшей всего одну треть рыночной, утверждается в докладе. По его данным, северокорейские дети вдобавок получили по коробке сладостей. Вместе с тем, как стало известно экспертам ВПП ООН, до многих северных районов КНДР пайки не дошли. Как говорится в докладе, если продовольственная помощь согласно графику ВПП дойдет до нуждающихся в КНДР, ее будет достаточно только для того, чтобы обеспечивать их продуктами питания только до середины июня. «Отныне ожидается прекращение поставок продовольствия школьникам начальных классов, старикам и наименее обеспеченным жителям городов», – цитирует Ренхап доклад ВПП ООН. На западном побережье КНДР поставки продовольствия будут прекращены в начале мая. К концу мая в КНДР иссякнут запасы бобовых, в восточных районах КНДР ожидается нехватка растительного масла. Планируется прекращение поставок растительного масла для 600 тыс.человек – детей в яслях и детсадах, беременных женщин. Растительное масло и соевые бобы – основной источник белков для жителей КНДР.

По данным ООН, с 30 марта власти КНДР ограничили мониторинг сотрудников ВПП за распределением продовольственной помощи в республике, что осложнило оказание помощи. В иностранной печати неоднократно появлялись сообщения о том, что продукты, поставляемые по линии ООН в Северную Корею, продаются там на рынках и не доходят по назначению. Удар по продовольственным запасам Северной Кореи нанесла в этом году вспышка «птичего гриппа». Правительство КНДР 27 марта официально подтвердило распространение этой инфекции на трех птицефабриках. По распоряжению властей было сразу уничтожено 219 тыс.кур. Южная Корея, обеспокоенная возможностью распространения вируса на ее территории, предложила северянам помощь, и на этой неделе этот вопрос стороны обсудят на переговорах. КНДР > Госбюджет, налоги, цены > ria.ru, 18 апреля 2005 > № 1866

Парламент КНДР – страны, провозгласившей себя два месяца назад ядерной державой, увеличил расходы на оборону, однако какие-либо дополнительные планы, связанные с ядерным потенциалом, в Пхеньяне опубликованы не были. Депутаты Верховного народного собрания (ВНС) КНДР приняли госбюджет, в котором предусмотрено выделить на военные нужды 15,9% государственных средств, передало южнокорейское агентство Ренхап, ведущее перехват сообщений из КНДР. Это – на 0,3% больше, чем в пред.г. В целом бюджет увеличен на 11,4% с учетом повышения также затрат на сельское хозяйство, развитие науки и образования, системы здравоохранения страны. Высший лидер КНДР Ким Чен Ир лично принимал участие в работе однодневной сессии, однако перед депутатами не выступал. С докладом о задачах на нынешний год выступил премьер-министр КНДР Пак Пон Чжу. Он призвал народ и армию КНДР «бросить больше сил на развитие оборонной промышленности, превратить в броню оборону всей страны и создать надежные экономические гарантии военной оборонительной мощи». Наряду с этим глава правительства упомянул и необходимость достижения «решительного перелома» в жизни народа. Как отметил председатель ВНС КНДР Цой Тхэ Бок, обсуждавшиеся депутатами вопросы имеют «важное значение в укреплении оборонной мощи страны и реализации курса партии на экономическое строительство».

В нынешней третьей сессии ВНС 11-го созыва принимали участие 633 из 687 депутатов, избранных в авг. 2003г. Ранее проведение сессии было намечено на 9 марта, однако она была отложена, как официально сообщалось, по просьбе депутатов. Наблюдатели ожидали, что беспрецедентная задержка связана с подготовкой судьбоносных для страны решений, однако прогнозы пока не оправдались. Правительство КНДР 10 фев. объявило о создании ядерного оружия и намерении наращивать ядерный потенциал ввиду угрозы со стороны США. КНДР > Армия, полиция > ria.ru, 11 апреля 2005 > № 1880

Официальный представитель иранского МИД Хамид Реза Ассефи заявил, что в Иране не зафиксировано фактов покупки у Украины крылатых ракет. «В документах соответствующих правительственных органов (министерство обороны) никаких фактов покупки у Украины крылатых ракет не зафиксировано», – сказал в воскресенье журналистам Ассефи. По его словам, «иранское правительство не занималось сделкой по покупке ракет, другие законные структуры также не подтвердили факта приобретения указанных вооружений».Официальные органы Украины в результате судебного расследования пришли к выводу о том, что во время президентства Леонида Кучмы в Иран были проданы 12 крылатых ракет Х-55 и комплект наземного оборудования КНО-120. Ракеты Х-55 представляют собой советский аналог американской ракеты «Томагавк» и предназначены для нанесения точечных ударов по стратегическим объектам. На вооружении в иранской армии стоят модернизированные ракеты «Шехаб-3». Максимальная дальность полета – 1500 км., расчетная – 1300 км. Жидкотопливная ракета оборонного плана разработана в Иране на базе северокорейской ракеты «Нодон-1». Последние испытания прошли 20 окт. 2004г. Иран > Армия, полиция > ria.ru, 10 апреля 2005 > № 1337

Южная Корея опровергла сообщения о том, что получила от США данные спутников о подготовке КНДР к ядерным испытаниям в уезде Кильчу. Министерство обороны в Сеуле заявило, что никаких данных со спутников получено не было, и каких-либо особых признаков, указывающих на возможность ядерных испытаний в Северной Корее, замечено не было. «В настоящее время не выявлено никаких особых признаков», – приводит южнокорейское агентство Ренхап слова министра обороны Республики Корея Юн Гван Уна. Выступая во вторник в парламенте страны, глава военного ведомства отметил, что в Сеуле и Вашингтоне лишь пытаются установить цель строительства тоннеля в районе Кильчу на северо-востоке КНДР.

Это сооружение прокладывают там с 90гг. прошлого столетия, отмечает Ренхап. Предположительно, тоннель может быть использован в качестве водного канала или для военных нужд, точный характер которых пока не определен.

Предположение о строительстве в Кильчу объекта для подземных ядерных испытаний впервые было выдвинуто в авг. 2004г. в японском журнале «Гэндай». Оно было основано на показаниях перебравшегося в Китай северокорейского перебежчика, который якобы был директором института атомной энергетики в КНДР.

По его утверждениям, после заключения в 1994г. соглашения между Пхеньяном и Вашингтоном о замораживании северокорейской ядерной программы в ядерном центре Йонбен топливные стержни реактора были перевезены в подземный объект в поселке Намдэчхон уезда Кильчу. Подтверждений этому найдено не было, отмечает южнокорейское агентство.

Ренхап в этой связи приводит мнение не названного источника в сеульской военной разведке, который сомневается в возможности выбора густозаселенного уезда Кильчу для строительства ядерного полигона. «Строительство ядерного объекта в такой близости от восточного побережья облегчает возможность нанесения по нему удара, и Северная Корея хорошо это знает», – заключает источник. Корея > Электроэнергетика > ria.ru, 3 апреля 2005 > № 1904

Армения причислена к странам с преимущественно свободной экономикой и занимает 42 место в мире после Японии, Польши и Тринидада и Тобаго. Такие данные приводятся в ежегодном докладе «Индекс экономических свобод», опубликованном американским Фондом наследия (Heritage Foundation) совместно с газетой The Wall Street Journal. Согласно докладу, реформы в Армении должны быть направлены на усовершенствование банковского сектора и борьбу с коррупцией. В докладе отмечается, что из 900 предприятий, вынесенных в 2003г. правительством Армении на приватизацию, 320 были приватизированы. На 0,5 пункта в сравнении с прошлым годом улучшен показатель вмешательства правительства Армении в экономику.Отмечается также, что принятая в 1994г. Центральным банком республики программа реформ начала давать результаты. В частности, усовершенствование банковской системы стало возможным благодаря повышению контроля и эффективности регулирования в данной сфере, а также повышению ставки минимального капитала. Согласно докладу, все банки Армении сегодня соответствуют признанным международным стандартам. Среди стран региона Грузия заняла 100 место, Азербайджан – 103, Турция – 112, Иран – 148. Самой свободной в 2004г. названа экономика Гонконга. Второе и третье место в списке заняли соответственно Сингапур и Люксембург, а на четвертом оказалась Эстония. Впервые за последние 10 лет в десятку не попали США, оказавшиеся лишь на 12 строчке. Список замыкают Куба, Лаос, Туркмения, Зимбабве, Ливия, Мьянма (бывшая Бирма) и Северная Корея, которая заняла последнее, 155 место. Армения > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 7 января 2005 > № 280

Северная Корея на фоне хронической нехватки продовольствия добилась в этом году увеличения производства зерновых, в результате чего рыночная цена на рис стала более доступной. По данным экспертов Южной Кореи, в 2004г. в КНДР произвели 4 млн. 310 тыс.т. зерна, что на 1,4% больше чем годом ранее. Годом ранее в КНДР было произведено 4 млн. 250 тыс.т. зерновых культур, сообщило во вторник южнокорейское государственное управление сельского развития. В 2004г. в стране собрали 1 млн. 800 тыс.т. риса, в 2003г. – на 80 тыс.т. меньше. Урожай пшеницы составил 250 тыс.т. – на 10 тыс.т. больше, чем годом ранее. Также собрано 130 тыс.т. бобовых культур, что на 30 тыс. больше, чем год назад. Южнокорейские эксперты отмечают, что рост производства зерна в Северной Корее удалось достичь ввиду благоприятных погодных условий в период высадки рассады и созревания урожая. В результате было отмечено падение цен на рис. В провинции Хванхэ-Намдо – северокорейской житнице – более чем вдвое упала рыночная цена на рис – с 900 вон в сент. до 400 вон за килограмм в окт. Северокорейская валюта обменивается из расчета 1800-1900 вон за 1 долл. на черном рынке, когда как официальный курс в банке составляет всего 170 вон. По данным ООН, средняя заработная плата рабочих в КНДР колеблется от двух до трех тыс. вон. Вместе с тем сильный ветер и ливни привели к потере части урожая кукурузы в КНДР – удалось собрать только 1 млн. 670 тыс.т. кукурузы, что на 40 тыс. меньше, чем в 2003г. Несмотря на нынешний урожай, который эксперты ООН называют крупнейшим за последние 10 лет, КНДР в 2005г. будет снова испытывать нехватку продовольствия. КНДР потребуются поставки из-за рубежа 500 тыс.т. продуктов питания, чтобы прокормить население страны, четверть которого голодает. КНДР > Агропром > ria.ru, 28 декабря 2004 > № 5094

Ограниченные возможности и возможные ограничения

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2004

Автор – директор российских и азиатских программ Центра оборонной информации США (Вашингтон).

Резюме За последние годы взаимоотношения России и США не только не укрепились, но, более того, приблизились к опасной черте.

Поздравляя Джорджа Буша-младшего с переизбранием на пост президента США, Владимир Путин отметил, что за предыдущие четыре года отношения между обеими странами значительно улучшились, хотя диалог России с Соединенными Штатами будет нелегким при любом хозяине Белого дома. Со второй частью данного высказывания трудно не согласиться; что же касается улучшения, то здесь глава Российского государства, пожалуй, выдает желаемое за действительное.

В самом деле, двусторонние отношения носят откровенно поверхностный характер. В их повестке дня не появилось ничего принципиально нового по сравнению с периодом холодной войны. Продолжается порочная практика игнорирования большинства взаимных проблем и концентрации усилий лишь на традиционных направлениях сотрудничества – сферах безопасности, нераспространения оружия массового уничтожения (ОМУ) и торговли энергоносителями (последняя составляющая контактов сформировалась относительно недавно, но как раз в ней-то успехи пока самые скромные).

За последние годы двусторонние отношения не только не укрепились, но и, более того, приблизились к опасной черте. В элитах нарастает настороженность и чувство взаимного разочарования, усиливаются подозрения в том, что другая сторона тайно вынашивает враждебные намерения, что, к примеру, только что продемонстрировала история с президентскими выборами в Украине. Образно говоря, российско-американское политическое пространство сегодня представляет собой маленькую гостиную, где президенты под вспышки фотокамер демонстрируют взаимные симпатии, да огромный склад, куда заталкиваются постоянно усложняющиеся проблемы. По сути, дружба президентов из средства решения этих проблем превращается в способ их завуалировать. Горячее и не раз публично высказанное на высшем уровне желание Москвы видеть победителем президентских выборов 2004 года Джорджа Буша стало еще одним свидетельством того, насколько хрупки и ненадежны отношения между двумя странами, насколько непрочен их фундамент, зиждущийся на личных связях двух лидеров.

В страшный день 11 сентября 2001 года президент Путин первым дозвонился до Буша, заверив его, что Россия – на стороне США. Но как ни значим этот жест, его явно недостаточно для того, чтобы запустить процесс выстраивания новых отношений между Москвой и Вашингтоном. Ведь из американской столицы видно, что Россия союзником в полной мере так и не стала. У Кремля же, в свою очередь, есть основания сетовать на то, что Джордж Буш, считающийся «самым пророссийским» президентом в новейшей истории США, продолжает выдавливать Россию практически из всех сфер ее влияния и не учитывает интересов Москвы, особенно в зоне бывшего СССР.

ДВЕ ПОЛИТИКИ – ДВЕ НЕУДАЧИ

Окончание холодной войны создало уникальные возможности для стратегического партнерства США и России, но они так и не были использованы. Президент Билл Клинтон полагал, что поддержка российской демократии станет важным фактором внешнеполитического успеха Соединенных Штатов. Поэтому к решению данной задачи он подключил самых влиятельных членов своей администрации – от вице-президента Альберта Гора до заместителя госсекретаря Строуба Тэлботта. Однако к концу президентства Клинтона были созданы лишь неустойчивые механизмы по согласованию взаимных интересов и ведению диалога в период кризисов. К построению фундаментальных долгосрочных основ новых отношений так и не приступили.

Во время избирательной кампании-2000 Джордж Буш обвинил администрацию Клинтона в «потере России». Но, придя к власти, он полностью отверг как созданные до него механизмы, так и вообще клинтоновскую идею участия США в созидании нового российского общества и государства. Российская политика Буша свелась исключительно к взаимоотношениям официальных структур, да и то в основном лишь в военно-политической сфере. Эта тенденция заметно усилилась после сентября 2001 года. Рассчитывая на помощь Владимира Путина в борьбе с терроризмом, Белый дом поддерживал действия своего российского визави, почти не обращая внимания на внутриполитическую эволюцию Кремля.

Этот курс Вашингтона также оказался ошибочным. Ведь в результате возможности его влияния на Москву резко снизились, а Россия сегодня находится дальше от демократии, чем четыре года назад. (Справедливости ради надо отметить, что, помимо позиции Белого дома, такому развитию событий способствовал и объективный фактор: высокие цены на нефть и экономический подъем в России обеспечили ей независимость от международных финансовых институтов.)

Итак, две различные стратегии США в отношении Москвы оказались неудачными. Сегодня в американском истеблишменте нет единства по поводу того, какую политику следует проводить на российском направлении, как нет, впрочем, и былого энтузиазма.

Администрация Буша в принципе не видит в России стратегического союзника. И связано это не только с российскими проблемами, но и с общим подходом Белого дома к международным отношениям. По сути, Вашингтон вовсе отказался от опоры на союзников, его внешняя политика исходит из того, что США, как самая мощная в военно-политическом и экономическом плане страна, не нуждается в стратегической поддержке со стороны. Америка может принять (и принимает) помощь от других государств в рамках врОменных коалиций, созданных для решения той или иной конкретной проблемы, но завтра эти страны могут стать ей неинтересны, а то и вовсе оказаться ее противниками. К сожалению, именно по этому принципу работает сегодня связка Вашингтон – Москва.

Переход к тактическому военно-политическому сотрудничеству, к «гибкой», используя выражение Доналда Рамсфелда, коалиции стратегически ведет американо-российские отношения в никуда. Тем не менее он удобен для той поистине микроскопической части истеблишмента в обеих странах, которая монополизировала двусторонние контакты. Эта монополизация еще одно серьезное препятствие на пути прогресса. Так, Вашингтон продолжает в России практику сосредоточения усилий на отдельных группах и личностях. Такая модель себя исчерпала, и дальнейшее следование ей дискредитирует саму идею партнерства.

ЗАЧЕМ АМЕРИКЕ РОССИЯ?

В Вашингтоне сегодня нет понимания той роли, которую Москва способна играть в долгосрочной перспективе. Соединенные Штаты как будто не видят, что Россия, как обладатель самого большого ядерного потенциала вне территории Америки, по-прежнему единственная в мире страна, способная поставить под вопрос само существование США. Россия обладает колоссальным запасом радиоактивных материалов, пригодных для производства ядерного оружия, а также запасами, технологиями, практическими знаниями и специалистами, необходимыми для создания других видов ОМУ. Без партнерства с Москвой Вашингтон никогда не сможет обеспечить его нераспространение.

Россия является союзником США в борьбе против международного терроризма. Она остается одной из важнейших в геополитическом отношении держав, играя ключевую роль в Евразии (в частности, на Кавказе и в Центральной Азии) и являясь близким соседом стран, находящихся в центре внимания Вашингтона, – Ирака, Ирана, Китая, Индии, Афганистана, Пакистана, Северной Кореи. Россия входит в Совет Безопасности ООН, без санкции которого Америке трудно обеспечивать легитимность своих шагов на внешней арене. Наконец, Россия способна влиять на мировой энергетический рынок и потенциально может стать для США одним из серьезных альтернативных поставщиков энергии. Интеграция России в глобальную экономику принесет пользу американским компаниям, так как откроет им доступ на российский потребительский рынок и рынок трудовых ресурсов.

Что же мешает Вашингтону всерьез развернуться в сторону Москвы?

Главное препятствие – это ухудшающаяся социально-политическая ситуация внутри России. Как показывает опыт второй половины XX века, истинное стратегическое партнерство возникает лишь на основе общего видения и единой системы ценностей. У Вашингтона и Москвы такой системы нет, более того, различие в базовых ценностях за последние годы увеличилось. Владимира Путина в США больше не считают демократом в западном понимании этого слова. Вашингтон уверен, что по мере роста авторитаризма в России между двумя странами неизбежно возникнут трения. Действия Кремля начнут рано или поздно вступать в конфликт с интересами Америки и ее союзников.

При этом США смущены тем, что, несмотря на многочисленные заявления общего характера, президент Путин за все эти годы так и не сформулировал четкую стратегию развития взаимных отношений. Вашингтон хотел бы (и это неоднократно давали понять московским визави), чтобы российский лидер публично и подробно изложил свое перспективное видение политики России в отношении США, давая тем самым ясный сигнал как своей, так и мировой элите. Но этого до сих пор так и не произошло. А вопрос о том, действительно ли союз с Западом является стратегическим выбором Москвы, остается без ответа.

ТРИ ВЗГЛЯДА НА РОССИЮ

В Соединенных Штатах распространены сегодня три основные точки зрения на Россию. Сторонники первой считают, что новая администрация Буша обязана решительно высказаться по поводу происходящего в России, сделать все для недопущения углубления там авторитарных тенденций, дать понять Кремлю, что степень демократизации является для Вашингтона более важным критерием оценки положения в России, чем ее готовность к сотрудничеству в борьбе с терроризмом. У Запада есть мощный рычаг давления – членство в «большой восьмерке», куда Россию «авансом» приняли в клинтоновские времена, говорят приверженцы этой позиции, многие из которых даже готовы идти на определенную конфронтацию с нынешней российской властью. Эта группа, в которой представлены не только демократы, но и ряд неоконсерваторов, довольно многочисленна и влиятельна, особенно в СМИ и в неправительственных организациях.

Вторая группа придерживается того мнения, что Америке следует занять критическую, но в целом выжидательную позицию, посмотреть на развитие событий в России, и в частности на то, как пройдут следующие парламентские и президентские выборы, каким образом осуществится смена власти. Те, кто разделяет подобные взгляды, полагают, что, с одной стороны, администрация Путина является политической реальностью, с которой все равно необходимо иметь дело, а с другой – интересы США в России требуют долгосрочной стратегии отношений с Москвой на период после Путина. Сторонников у этой точки зрения сравнительно немного, но они обладают значительным влиянием в Белом доме.

Третья группа соединяет элементы подхода первых двух, пытаясь сочетать критику российских властей по ряду важных вопросов с продвижением идеи развития взаимного сотрудничества на тех направлениях, где оно возможно. Влиять на внутреннюю ситуацию в России, сохраняя при этом перспективу стратегического партнерства, можно только через новый виток вовлечения Москвы в партнерство с США и новую попытку ее интеграции с Западом, но никак не через усиление изоляции России на мировой арене. Приверженцы такого мнения говорят о возможности нового «медового месяца» России и США, а именно наподобие того, что имел место более десятилетия назад. По их мнению, самое важное – найти правильную форму привлечения Москвы к совместной деятельности. В эту группу входят как некоторые традиционные республиканцы, так и умеренные демократы, в том числе кое-кто из команды Джона Керри.

Эти группы, при всем их различии, объединяет ряд общих установок. Во-первых, непредсказуемость и хаос в России создадут угрозу всему миру. Запад заинтересован в том, чтобы Россия была сильным и стабильным государством, которое не только поддерживает порядок на собственной территории, но и вносит реальный вклад в безопасность региона и мира в целом. Не все, однако, считают, что Россия способна на сегодняшнем этапе справиться со столь масштабной задачей.

Во-вторых, Россия должна превратиться в полноценное демократическое правовое государство, где соблюдаются права человека, действует нормальная система сдержек и противовесов, а власть прозрачна и подотчетна. Такая Россия может стать частью содружества демократических государств, в чем глубоко заинтересованы США. Но и эта возможность вызывает у многих значительный скепсис.

В-третьих, приверженность идеалам демократии и прав человека является не политической программой Америки, не тактикой, применяемой в той или иной ситуации, а фундаментальной основой устройства западного мира вне зависимости от того, какие партии и президенты находятся у власти. Именно с этой самой принципиальной мировоззренческой позиции США всегда будут оценивать Россию. Расхожее среди высокой российской элиты мнение о том, что Америка примирится с авторитарным режимом, поскольку ей более выгодна стабильная и предсказуемая Россия, является наивным и вульгарным. Исторический опыт, в который очень верят американцы, свидетельствует: только демократия способна принести долговременную стабильность и предсказуемость.

В-четвертых, все в Соединенных Штатах согласны с тем, что Россия может быть ведущей державой в Евразии. В интересах США добиться того, чтобы Москва, с одной стороны, окончательно перестала демонстрировать имперские устремления во внешней политике, а с другой – изжила «синдром осажденной крепости», уходящий корнями в глубь веков и порождающий ксенофобию во внутренней политике и агрессивно-пассивный подход к мировым делам. Часть американского истеблишмента, более глубоко знакомая с российской историей, культурой и менталитетом, считает, что для этого должно смениться не одно поколение российской элиты. Число сторонников последней точки зрения резко возросло после выборов-2004 в Украине, где Москва крайне агрессивно выступила против одного кандидата, обвиняя его в прозападной ориентации. Поражение же своего фаворита Кремль воспринял как потерю того, что принадлежит ему по праву и как подготовку «вражескими силами Запада» удара по самой России.

В-пятых, Запад заинтересован в сохранении России как единого государства, ибо ее распад чреват тяжелейшими последствиями для безопасности и стабильности во всем мире. Однако не сложилось единого мнения ни о том, возможно ли в принципе сохранение целостности российской территории, ни о том, какие политические и административные методы властей допустимы и эффективны для достижения данной цели. В частности, нет полного видения путей и способов решения чеченской проблемы. Сегодня США могут предложить России только общеполитическую поддержку и не готовы предоставить ей гарантии единства и целостности ее территории, однако разговор на эту тему вполне возможен. Вашингтон не готов дать такие гарантии и странам Южного Кавказа и Центральной Азии, но не возражал бы включить данный вопрос в повестку дня российско-американских отношений.

В-шестых, все согласны, что Россия может стать фактором стабилизации мирового энергетического рынка и помочь США диверсифицировать источники импорта нефти и газа. Правда, для этого Москве надо быть политически подготовленной к противостоянию с ОПЕК и рядом арабских стран – производителей нефти, с которыми у нее хорошие отношения. Для американского бизнеса Россия может превратиться в небольшой, но привлекательный рынок как инвестиций, так и производства, ибо обладает квалифицированной рабочей силой. Препятствуют этому демографический кризис, а также отсутствие западных стандартов ведения бизнеса.

Таким образом, можно сказать, что в американском истеблишменте существует консенсус относительно того, что США должны стремиться к достижению двух взаимосвязанных стратегических целей. Во-первых, способствовать превращению России в полноценную демократию. Во-вторых, укреплять ее роль и в качестве союзника в борьбе с терроризмом, и в деле создания новой глобальной системы безопасности и стабильности. Эти цели рассматриваются не иначе как в совокупности, достижение лишь какой-то одной из них не только не соответствует интересам Америки, но и практически нереально. В любом случае необходимо расширить традиционную двустороннюю повестку дня.

ПЛОДЫ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО БАНКРОТСТВА

Основным содержанием взаимоотношений США и России в последние годы становятся не двусторонние проблемы, а интересы Москвы и Вашингтона в третьих странах, а также в ряде регионов, прежде всего на евразийском пространстве. Чтобы оценить глубину и сложность имеющихся там проблем, стоит совершить короткий экскурс в прошлое.

Холодная война завершилась без подписания документов, определяющих новые мировые правила. В эпоху противостояния двух систем американская элита добивалась не распада СССР, а коренного изменения советской политической системы и нормализации отношений. К краху Советского Союза Запад оказался попросту не готов. Образование в Евразии большой группы независимых государств сыграло роль спускового механизма для таких значительных тектонических сдвигов в геополитике, геоэкономике, демографии, национально-религиозном устройстве, что мы и сегодня не в состоянии определить их масштабы и сущность.

Находясь в состоянии эйфории по поводу одержанной победы, единственная оставшаяся супердержава далеко не сразу осознала, что исчезновение главного противника способно негативно повлиять на глобальную безопасность. Рухнули прежние стратегические союзы и геополитические концепции, зашатались международные институты, внешняя политика приобрела импровизационный характер, обесценилось международное право, перед лицом новых угроз и вызовов обанкротились военные доктрины.

Если будущее стран «социалистического содружества» представлялось в годы холодной войны довольно ясно (возвращение в сообщество западных демократий), то перспективы «некоммунистического» СССР на Западе видели туманно. Необходимость экспромтом формулировать политику в отношении дюжины новых государств, находящихся на совершенно разных уровнях развития, застала врасплох политическое и экспертное сообщество, привыкшее смотреть на все сквозь призму поведения Москвы. Выиграв идеологическое противостояние, США и их союзники сочли свою миссию в основном завершенной. Между тем борьба за обустройство бывших противников только начинается.

Интеллектуальная слабость российской и западной политических элит, не способных правильно оценить фундаментальные изменения, происшедшие в результате краха коммунизма и распада СССР, стоят в ряду важнейших причин нынешнего кризисного состояния миропорядка. Как показывают политические кризисы в постсоветских государствах, например в Украине или Грузии, ни они сами, ни США или европейцы, ни Россия не готовы к эффективному разрешению или предотвращению этих кризисов.

Активность Запада, прежде всего США, на постсоветском пространстве вызывает резкое недовольство Москвы. Однако сама Россия, по сути, ни разу четко не сформулировала свои приоритеты в таких странах и регионах, как Украина, Южный Кавказ, Центральная Азия, а также примыкающий к ней Средний Восток (Иран). Конфликты в постсоветской зоне зачастую возникают не только и не столько из-за различий в намерениях сторон или их нежелания признать интересы друг друга в регионе, сколько потому, что Россия и США не удосужились согласовать эти интересы да никогда толком их и не оглашали.

Возможна ли такая договоренность? Стоит вспомнить, что в начале 1990-х Вашингтон негласно согласился на то, чтобы, например, Южный Кавказ оставался в зоне монопольного влияния Москвы, которая соответственно брала на себя обязательство обеспечить там стабильность и порядок. Но в результате ситуация на Кавказе лишь ухудшилась, ни один из конфликтов не разрешен, и в американском истеблишменте растет сомнение в целесообразности тогдашней договоренности. То же самое можно сказать и об Украине. Если мы вскоре увидим нарастание западной активности на постсоветском пространстве, то во многом это явится следствием роста сомнений в том, что Россия способна справиться с ролью регионального брокера. Геополитическое соперничество не играет здесь определяющей роли. Скорее можно говорить о желании США нейтрализовать политическое влияние страны, выступающей, по сути, дестабилизирующим фактором в регионе. Наблюдая за российской политикой в ближнем зарубежье, которая по своим проявлениям все более напоминает имперскую, Вашингтон приходит к выводу, что она, во-первых, малоэффективна и, во-вторых, будет все чаще входить в противоречие с интересами США.

По мысли Вашингтона, многие из постсоветских конфликтов – например, на том же Южном Кавказе – требуют интернационализации как переговорных усилий, так и миротворческих акций. США, Россия, а в некоторой степени и ЕС являются ключевыми игроками, способными обеспечить реальный суверенитет и территориальную целостность стран бывшего СССР. Без этого невозможна региональная стабильность, в которой Вашингтон заинтересован еще и потому, что Каспийскому бассейну отводится определенная роль в энергоснабжении Запада. Борьба России и США за влияние на постсоветском пространстве в ущерб интересам друг друга нерациональна и опасна.

В принципе Вашингтон весьма заинтересован в том, чтобы Россия стала его главным стратегическим партнером в Евразии – от Каспийского моря до Дальнего Востока. Но нет уверенности в том, что она способна выполнять эту функцию. Отношения с бывшими советскими республиками отягощены слишком большим количеством взаимных претензий. С государствами Северо-Восточной Азии ситуация иная. Так и не став по-настоящему частью западной цивилизации, Россия, в последние полтора десятилетия не уделявшая достаточно внимания развитию серьезных и глубоких отношений с азиатскими соседями, растеряла немало своих позиций на Востоке. И хотя Россия продолжает оставаться самой проамериканской из великих азиатских держав, а также обладает колоссальным евразийским опытом, она не рассматривается Америкой в качестве стратегического партнера в регионе. Но вакансия остается незанятой, ибо другие потенциальные кандидаты, например Турция, Израиль, Индия, Пакистан, Япония, также не в состоянии взять на себя эту миссию.

При этом элиты и в США, и в России продолжают испытывать взаимное недоверие, к которому примешиваются элементы паранойи и злорадства. СМИ зачастую рисуют примитивную, необъективную картину, не только укрепляя старые стереотипы, но и рождая новые, а связь между обществами обеих стран продолжает оставаться очень слабой. Вашингтон находится под постоянным давлением разного рода международного лобби, чьи интересы часто противоречат российским; лоббированием же своих интересов и формированием в США собственного позитивного имиджа Россия не занимается.

ПУТЬ В ТУПИК ИЛИ ПОИСК НОВОГО ДИАЛОГА?

Во время своего второго президентского срока Джордж Буш, как и раньше, не будет заниматься расширением диалога с Россией, и никаких долгосрочных гарантий Москва от него не получит. Внутреннее развитие России, как экономическое, так и социально-политическое, не попадет в число приоритетов американского лидера. В Кремле Бушу нужен лишь союзник в борьбе с терроризмом, что вполне устраивает Путина.

Однако американская внешняя политика, в отличие от российской, не является президентской. Конгресс, неправительственные организации, бизнес, СМИ, даже различные представители собственной команды президента будут делать все, чтобы повлиять на него. Лидеры Республиканской партии не хотят, чтобы на выборах 2008 года их кандидатов обвиняли в том, что они опять «потеряли Россию», что, строя демократию на Ближнем Востоке, они просмотрели ее разрушение в бывшем СССР, чем усугубили проблему национальной безопасности США. Отсутствие поддержки американского истеблишмента пусть даже в таком второстепенном вопросе, как российский, может осложнить Бушу решение ряда других задач.

Изменить позицию президента США в отношении России теперь будет, скорее всего, проще, чем раньше. Для американских неоконсерваторов, составляющих идеологическую основу нынешней власти, откат России от демократии станет серьезным поражением, с которым они не захотят мириться. Идеология неоконсерваторов носит значительно более империалистический, глобалистский характер, чем даже взгляды демократов клинтоновского призыва. Мировая демократия в списке приоритетов неоконсерваторов поставлена выше борьбы с терроризмом, поскольку считается самым эффективным способом противостояния террору. Зная мессианскую природу характера и политики Джорджа Буша, можно предположить, что он прислушается к подобному аргументу.

Во время второго срока президентства для Буша важно не только сосредоточиться на своей главной миссии – расширении демократии и свободы в мире, но и суметь объединить вокруг нее свою партию, а то и привлечь часть демократов и независимых. Свою избирательную кампанию-2004 Буш построил на сочетании политических и морально-этических ценностей, что принесло ему рекордную поддержку избирателей. Как раз от этих ценностей сегодня и отдаляется Россия, дистанцируясь, таким образом, и от Буша с неоконсерваторами и республиканцами-реалистами, и от Америки в целом.

Учитывая все вышеизложенное, Москве следовало бы отказаться от нынешней удобной «простоты» в отношениях с США и инициировать новый, пусть даже не всегда приятный, широкий диалог с Вашингтоном.

Так, в диалоге по нераспространению оружия массового уничтожения внимание следует сфокусировать на проблеме недопуска негосударственных структур на «рынок» ОМУ, создания элементов совместной системы противоракетной обороны, в том числе в космосе, и т. д. Администрация Буша не пойдет на подписание новых долгосрочных договоров о безопасности ни с кем, ибо захочет сохранить себе свободу рук. Это придает особое значение расширению постоянных контактов между США и Россией в ядерной области и преодолению взаимного недоверия. Потенциалы обеих стран и возраст российского ОМУ заставляют всерьез учитывать возможность так называемой случайной ядерной войны. Важно также, чтобы США и Россия немедленно пересмотрели любые аспекты своих военных доктрин, которые можно трактовать как направленные друг против друга.

Что касается ситуации с Чечней, то эту проблему Вашингтон, к неудовольствию Москвы, не рассматривает как исключительно внутреннее дело России. При этом, однако, мотивы американской администрации отличаются от мотивов, например, большинства стран Европы. Европейцы прежде всего обращают внимание на положение с правами человека в неспокойной республике. Для США эта проблема, конечно, тоже существует, но Белый дом куда больше волнует неспособность России справиться с террористами и устранить условия, благоприятствующие их деятельности.

Вашингтон оценивает ситуацию в Чечне как свидетельство того, что ни в политическом, ни в военном плане Россия сегодня не в состоянии обеспечить безопасность на своем участке общего фронта борьбы с терроризмом. Территория бывшего СССР превратилась в один из самых взрывоопасных и коррумпированных регионов мира, а Россия, по существу, оказалась слабым звеном в цепи антитеррористической коалиции. На постсоветском пространстве образовались районы, которые террористы используют в качестве тренировочных и восстановительных баз. При наиболее негативном сценарии Россия, не способная справиться с коррупцией в армии и правоохранительных органах, из жертвы террора может сама превратиться в его источник.

Так что руководство США, в отличие от европейцев, склонно принять аргументацию Кремля, который убеждает западных партнеров в том, что Чечня – это один из фронтов общемировой битвы против международного терроризма. Тут, правда, вновь необходимо вспомнить о том, что президентская администрация не всесильна при формировании своей политики, поскольку ориентируется на мнение разных групп и подвержена влиянию различных факторов. С этим отчасти связана проблема, вызывающая постоянное раздражение России, – снисходительное отношение Запада к эмиссарам лидеров чеченских сепаратистов и предоставление им политического убежища. Прочеченское лобби в США на сегодняшний день намного эффективнее, чем пророссийское, и Москве следует всерьез заняться формированием общественного мнения в Америке. В противном случае суд, принимающий решения о предоставлении убежища кому-то из ичкерийских вождей, всегда будет настроен в их пользу, особенно если российские правоохранительные органы продолжат и впредь предоставлять зарубежным коллегам неубедительные и непрофессионально подготовленные документы.

Коренное изменение отношения США к чеченскому сопротивлению требует серьезных и всеобъемлющих договоренностей руководства двух стран, включения этой темы в обширный пакет соглашений по сотрудничеству в борьбе против терроризма. Активизация такого сотрудничества и выход его на новый уровень практического взаимодействия помогут создать благоприятную атмосферу в двусторонних отношениях, что предусматривает оказание содействия союзнику в решении его проблем – Соединенным Штатам на Ближнем Востоке и России в Чечне.

Налаживание экономических связей является более серьезным и долговременным фактором во взаимных отношениях, нежели борьба с терроризмом или распространением ОМУ. Конечно, не стоит думать, что администрация Буша сможет ускорить этот длительный процесс. Но именно экономика способна разнообразить двустороннюю повестку дня. Вашингтон продолжит поддерживать скорейшее вступление России в ВТО. Возможен разговор о масштабном сотрудничестве в восстановлении Ирака, особенно его нефтяной индустрии.

США крайне заинтересованы в качественном улучшении российской энергетической инфраструктуры, поскольку хотели бы обеспечить надежный выход российской энергии на мировой рынок. Они исходят из того, что, хотя энергетические потребности мира продолжат свой рост, России будет очень трудно включиться в процесс их удовлетворения, ибо ее дешевая нефть почти закончилась, а разработка новых месторождений требует многолетних колоссальных инвестиций. Создание с помощью США современной инфраструктуры в энергетике может сделать Россию более привлекательной для зарубежных инвесторов.

Активизация попыток Российского государства взять энергетику под свой контроль не вызывает большого восторга в Вашингтоне, однако не приведет к отказу от сотрудничества. Тем не менее Соединенные Штаты не заинтересованы в том, чтобы энергетический рубильник стал ключевым, а самое главное, непредсказуемым элементом российской внешней политики в отношении как ближнего, так и дальнего зарубежья. Ведь никто пока не знает, чем закончатся геополитические метания нынешней России, как выстроятся приоритеты ее внешнеполитической стратегии.

После централизации власти в России возможности американских инвестиций в региональные проекты станут снижаться, ибо сузится поле экономического разнообразия, а российский рынок будет существовать в ограниченных политических рамках. Усиление контроля Кремля над регионами и сокращение их самостоятельности ведут к свертыванию интереса американских компаний к местным проектам, хотя американскому бизнес-сообществу важно понять: что, например, случится через 20–30 лет с Дальним Востоком и Сибирью, прилегающими к Китаю территориями? Каковы будут границы, экологическая обстановка, политический риск, экономическая безопасность, демография региона и где реально будут приниматься решения?

Разговор о стратегическом партнерстве России и США должен базироваться на понимании того, что паритета с Америкой сегодня не может достичь никто. Однако и США не в состоянии самостоятельно справляться со многими проблемами, которые гораздо удобнее решать на основе партнерских отношений с другими странами. В Евразии таким партнером может и должна быть именно Россия. Для этого ей следует резко активизировать диалог с США, предлагая широкий ассортимент возможностей, в том числе и весьма нетривиальных.

В частности, Москва и Вашингтон могли бы серьезно обсудить варианты партнерства на условиях регионального паритета. Так на протяжении долгого времени сосуществовали США и Западная Европа: в обмен на безопасность и защиту своих интересов европейские страны шли на разумные ограничения своей политической самостоятельности. Сегодня мы знаем, что в конечном счете они от этого выиграли. Теперь, по мере роста политических и экономических амбиций Европейского союза, вопрос о соотношении европейских интересов с американскими вновь встает перед Старым Светом, но впервые с таким вопросом сталкивается и Россия.

Допустим, Россия берет на себя миссию представлять, защищать и реализовывать фундаментальные интересы США, в целом не противоречащие ее собственным, на территории Евразии, и в особенности на постсоветском пространстве, где она играет ключевую, фундаментальную роль. За это Соединенные Штаты представляют и защищают интересы России в других регионах мира, например в Африке и, как ни странно, в Европе. Опыт таких ориентированных на США стран, как Польша или Турция, свидетельствует, что, добиваясь продвижения своих интересов в Евросоюзе, Варшава и Анкара активно пользуются отношениями с Вашингтоном как инструментом внутриевропейской политики: ЕС не может игнорировать давление со стороны США. Учитывая сложности, с которыми Москва сталкивается в своем диалоге с Европейским союзом, поддержка могучего заокеанского партнера не помешала бы и ей.

России нужна долгосрочная сделка с мировыми лидерами в рамках усилий по достижению взаимной безопасности и построению нового мирового порядка. Такого рода переговоров Россия и США никогда еще не вели, однако они могли бы стать серьезным шагом в установлении стратегического партнерства между обеими странами. Партнерства, которое способно успешно развиваться даже в том случае, если отношения между их лидерами окажутся более чем прохладными.

Россия. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2004 > № 2906346 Николай Злобин

Истоки американского поведения

© "Россия в глобальной политике". № 6, Ноябрь - Декабрь 2004

А.Д. Богатуров – д. и. н., профессор, заместитель директора Института проблем международной безопасности РАН, главный редактор журнала «Международные процессы».

Резюме Чем руководствуется американская элита, принимая внешнеполитические решения? Не поняв этого, невозможно выстроить адекватные отношения с Соединенными Штатами.

В феврале 1946 года поверенный в делах США в Москве Джордж Кеннан послал в Вашингтон знаменитую «Длинную телеграмму» (The Long Telegram), которая по сей день остается лучшей из предпринятых в Америке попыток проанализировать мотивы внешней политики сталинского руководства. В переработанном виде этот документ был опубликован в июле 1947-го в журнале Foreign Affairs под заголовком «Истоки советского поведения» (The Sources of Soviet Conduct). Кеннан оказал большое влияние на политическую мысль США: он сформулировал ключевые идеи концепции сдерживания Советского Союза, которая на многие десятилетия определила взаимоотношения Соединенных Штатов и СССР.

Почин Кеннана-аналитика интересен прежде всего как одна из первых успешных попыток выявить политико-психологические и идейно-культурные истоки внешней политики государства. Без их понимания сегодня, как и полвека назад, трудно рассчитывать на выработку эффективной внешней политики вообще и курса в отношении ведущих международных партнеров, таких, как США, в частности. Предлагаемая статья – попытка зеркально отразить замысел Кеннана, раскрыть особенности мотивов, которыми руководствуется нынешняя американская элита во взаимодействии с внешним миром.

ДЕМОКРАТИЯ ИЛИ ДЕМОКРАТИЯ ПО-АМЕРИКАНСКИ?

Уверенность в превосходстве – первая и, возможно, главная черта американского мировидения. Она свойственна богатым и бедным, уроженцам страны и недавним переселенцам, образованным и не очень, либералам, консерваторам и политически безразличным. На идее превосходства высится махина американского патриотизма – неистощимо многообразного, сводимого, однако, к общему знаменателю: многое в Америке нужно исправить, но это – лучшая страна в мире. Идея превосходства – такая же въевшаяся черта американского сознания, как чувство уязвленности (обиды на самих себя) – современного русского. В данном смысле американцы – это «русские наоборот».

Два века наши «интеллигентствующие» и «антиинтеллигентствующие» соотечественники сладострастно страдают в метаниях между комплексами несоответствия «стандартам» демократии и ксенофобией. Те и другие твердят об ужасах жизни в России. Подобное самоистязание недоступно уму среднего американца. В США могут, не стесняясь, словесно «отхлестать» любого президента. Но усомниться в Америке? Унизить собственную страну даже словом – значит, по американским понятиям, выйти за рамки морали, поставить себя вне рамок приличия. Граждане США любят свою страну и умеют ее любить. Американцы развили высокую и сложную культуру любви к отечеству, которая допускает его критику, но не позволяет говорить неуважительно даже о его пороках.

Америка достойна уважения по многим показателям. Но простому американцу не до статистики экономических достижений. Подозреваю, что если бы США и не были самым сильным и богатым государством мира, то наивно-восторженная убежденность американских граждан в достоинствах родины осталась бы ключевой чертой их национального характера. Отчего? Да оттого, что приток иммигрантов в США возрастает, а оттока из страны нет. На уровне массового сознания это неопровержимый аргумент. Почему мы стыдимся говорить о том, что и в Россию устремляются сотни тысяч людей, в том числе здоровых, красивых, образованных, из Украины, Молдавии, Казахстана, Китая, Вьетнама, из стран Центральной Азии и Южного Кавказа?

Оборотная сторона американского патриотизма – искренняя, временами слепая и пугающая убежденность в том, что предназначение Соединенных Штатов – не только «служить примером миру», но и действенно «помогать» ему прийти в соответствие с американскими представлениями о добре и зле. Это вторая черта американского характера. Для американца типична незамутненная вера в то, что его представления хороши для всех, поскольку отражают превосходство американского опыта и успех благоденствующего общества США.

Принято считать, будто в основе американских ценностей лежит идея свободы. Но стоит подчеркнуть, что в представлениях американцев абстрактное понятие свободы переплетается с более конкретным понятием демократии, хотя, строго говоря, это разные вещи.

В самом деле, свободу белого человека, пришедшего из Европы, чтобы колонизовать Америку, удалось защитить от посягательств Старого Света при помощи демократии – демократии как формы государственной самоорганизации колоний Северной Америки против Британской империи. Вот почему в глубинах сознания американца идея его личной свободы органично «перетекает» в идею свободы нации. При этом в американском понимании «нация» и «государство» сливаются. Возникает тройной сплав: свобода – нация – государство. А поскольку кроме собственного государства никакого иного американское сознание не знало (и знать никогда не стремилось), то названная триада приобрела несколько специфический вид: свобода – нация – американское государство. Демократия для американцев – не тип общественно-политического устройства вообще, а его конкретное воплощение в США, совокупность американских государственных институтов, режимов и практик. Именно так рассуждают ведущие американские политики: в США – «демократия», а, например, в странах Европейского союза – парламентские или президентские республики. С американской точки зрения, это отнюдь не тождественные понятия.

Происходит парадоксальное, с точки зрения либеральной теории, сращивание идей свободы и государства. Концепция освобождения (эмансипации) человека от государства обосновалась на американской почве не сразу. Это в Европе тираническое государство с VIII века виделось антиподом свободного человека. В США государство казалось инструментом обретения свободы, лишь с его помощью жители североамериканских колоний добились независимости от британской монархии (freedom).

Идея освобождения личности от государства утвердилась в США только ко времени президентства Джона Кеннеди (1960-е годы), косвенно это было связано с началом реальной эмансипации черных американцев. Отчасти поэтому идея «свободы-демократии» (liberty) имеет в массовом американском сознании несколько менее прочные основания, чем идеи патриотизма и предназначения, которые апеллируют к понятию freedom (см.: Н.А. Косолапов. Нелиберальные демократии и либеральная идеология // Международные процессы. 2004. № 2).

Приверженность этой идее – третья черта американского политического мировосприятия. На уровне внешнеполитической практики идея «свободы-демократии» легко трансформируется в идею «свободы Америки», которая подразумевает не только право Америки быть свободной, но и ее право свободно действовать. Внешняя политика администрации Джорджа Буша выстраивается в русле такого понимания свободы. В этом заключается идейный смысл политики односторонних действий.

Уверенность в самоценности «свободы-демократии» позволяет считать ее универсальным высшим благом. Идея «свободы действий» в сочетании с комплексом «исторического предназначения» позволяет формулировать миссию Америки – нести «свет демократии» всему миру. Представление об оправданности американского превосходства дает возможность отбросить сомнения в уместности расширительных толкований прав и глобальной ответственности США. В результате взаимодействия всех трех свойств американского политического характера формируется четвертая присущая ему черта – упоенность идеей демократизации мира по американскому образцу.

При всей иронии, которую вызывает «собственническое» отношение американцев к демократии, его стоит принять во внимание. Например, для того, чтобы отличать «обычное» высокомерие республиканской администрации от характерной черты сознания американской нации. Причудливая на первый взгляд вера американца в почти магическое всесилие демократизации для него самого не более необычна, чем наша почти природная тяга к «сильной, но доброй власти» и «порядку». Американцам трудно понять, почему другие страны не хотят скопировать практики и институты, доказавшие свое преимущество в США. Стремление «обратить в демократию» против воли обращаемых (в Ираке и Афганистане) – болезненная черта американского мировосприятия. Ирония по этому поводу вызывает в Америке недоумение или холодную отстраненность.

В отношении американца к демократизации много от религиозности. Пиетет к ней связан с высоким моральным авторитетом, которым в глазах американца обладает проповедь вообще. Исторически протестантская миссионерская проповедь среди привезенных из Африки черных рабов сыграла колоссальную роль для их интеграции в американское общество через обращение в христианство. Демократизация мира приобретает черты сакральности в глазах американца, потому что по функции она родственна привычным формам «богоугодного» религиозного обращения.

Повод для сарказма есть. Но и американцам кажется «природной тоталитарностью» россиян то, что сами мы предпочитаем считать естественным своеобразием собственного культурно-эмоционального склада. Наш народ сформировался в условиях открытых пространств Евразии, на которых Российское государство не могло бы выстоять, не занимаясь обеспечением повышенной военно-мобилизационной готовности своего населения. Постоянный настрой на нее сформировал у русских канон поведения, в соответствии с которым личная свобода соотносится с подчинением таким образом, что акцент делается на последнем.

Любопытна и другая параллель. Всемирное коммунистическое братство и глобальное демократическое общество – единственные светские утопии, способные по мощи и охвату претензий сравниться с главными религиозными идеологиями (христианство, ислам и буддизм). Но коммунизм оттеснен, а религии могут уповать лишь на частичную реставрацию былых позиций. Только демократизация остается вселенской идеологией, по-прежнему притязающей на победу во всемирно-историческом масштабе.

Мышлению политической элиты США, как и любой другой страны, присущ элемент цинизма. Однако в вере американцев в полезность демократии для других стран много искренности. Поэтому она и не лишена заряда внутренней энергии, неподдельного пафоса, даже романтики подвига, которые помогают американцам убеждать себя в том, что, бомбя Сербию и Ирак, они «на самом деле» несут благо просвещения.

Демократизация фактически представляет собой идеологию американского национализма в его своеобразной, надэтнической, государственнической форме. Подобную «демократизацию» США успешно выдают за идеологию транснациональной солидарности. Это упрек американским политикам и интеллектуалам. Но это и пояснение к характеру рядового американца. Он лишь отчасти несет ответственность за политику той властной группы, которую его голос, преломленный избирательной машиной, приводит к власти, но влиять на которую повседневно ему сложно, хотя и легче, чем россиянину влиять на российскую власть.

Не имея возможности в достаточной степени воздействовать на внешнюю политику, американский избиратель легко освобождает себя от мыслей о «вине» за нее. Проблемы экономической политики и внутренние дела вызывают расхождения, но внешняя политика – предмет консенсуса. При видимости «раскола» в американском обществе из-за войны в Ираке полемика ведется, на самом деле, относительно тактики прорыва к победе: с опорой на собственные силы или в сотрудничестве с союзниками, при игнорировании ООН или при символическом взаимодействии с ней. В главном – необходимости победить – демократы и республиканцы едины.

Такое отношение к войне с заведомо слабым противником не новость в американской истории. Но оно не новость и в истории советской (Афганистан), французской (Алжир), британской (война с бурами) или китайской (война 1979 года с Вьетнамом). В 60-е прошлого века отношение американцев к вьетнамской войне тоже стало всерьез меняться только в канун президентских выборов 1968 года. Лишь тогда Республиканская партия, добиваясь поражения демократов, сделала ставку на антивоенные настроения. За счет вброса денег в СМИ республиканцы инспирировали обнародование сведений о потерях США во вьетнамской войне. Журналисты и владельцы новостных каналов располагали этими сведениями и прежде, но ждали момента для выпуска их в эфир и помещения на страницы печати.

«БЕЗГРАНИЧНАЯ» АМЕРИКА

Пятая черта американского мировидения – американоцентризм. Принято считать, что это китайцы помещают свою страну в центр Вселенной. Возможно, когда-то так и было. Во всяком случае в маленькой, тесной Европе трудно было развить психологию «срединности» какого-то одного государства. Все европейские страны придумывали себе родословную на базе исторической памяти о двух Римских империях, империи Карла Великого и Священной Римской империи германской нации. Европейские государства ощущали себя скорее «частями», чем «центрами». Политический центр в «европейском мире» блуждал из одной страны в другую. Не удалось развить идею «мироцентрия» и России, которая на протяжении истории безотрывно смотрела через свои границы – сначала на Византию, потом на Орду и, наконец, на Западную Европу, отдавая силы преодолению «маргинальности», а не утверждению «мироцентрия».

Долго не было американоцентризма и в США. Присутствовали изоляционизм и идея замкнуть на себя Западное полушарие, сделав его «американским домиком» («доктрина Монро»). Но посягательства на вселенский охват эти концепции не предполагали. Идея Рах Аmеricana стала зреть в умах американских интеллектуалов после Второй мировой войны. Но тогда «мироцентрие» США оставалось мечтой. Ее реализации препятствовал Советский Союз. Американоцентризм начал процветать лишь с распадом последнего.

Все, что из России, Германии, Японии и Китая кажется американской экспансией, расширением сферы контроля США (в 1990-х годах – Босния, Косово, в 2000-х – Ирак, Афганистан), американцам таковым не представляется. Они полагают, что наводят порядок в «американском доме». Драма в том, что дом этот имеет странную конструкцию: у него «пульсируют» стены – то сжимаются, то раздвигаются. Снаружи они служат оградой вокруг территории США, ощетинившись кордонами на границе и жесткими процедурами выдачи виз. Изнутри – наоборот: если речь идет об американских интересах, масштабы которых безгранично разрастаются, до бескрайних пределов раздвигаются и стены «американского дома».

При прочтении любого внешнеполитического документа США очевидно: сферой американских интересов в Вашингтоне считают весь мир. Никакой другой стране, согласно американским воззрениям, не полагается иметь военно-политические интересы в Западном полушарии, Северной Америке и даже на Ближнем и Среднем Востоке. Американцы терпят факт наличия у Китая и России собственных стратегических интересов в непосредственной близости от их границ. Но попытки Москвы и Пекина создать там зоны своего исключительного влияния воспринимаются Вашингтоном как противоречащие его интересам. Принцип «открытых дверей в сфере безопасности» распространяется на весь мир… за исключением тех его частей, которые США считают для этого «неподходящими».

Картина интересов США предстает в виде трех отчасти взаимопересекающихся зон. Первая совпадает с контурами Западного полушария – это «внутренний дворик» США. Вторая охватывает нефтяные регионы – Ближний и Средний Восток и Каспий с выходом в Центральную Азию. Третья с запада охватывает Европу, «подпирая» Европейскую Россию, а с востока – Японию и Корею, «обнимая» Китай и Индию. Первая воплощает интересы безопасности США. Вторая – потребности экономической безопасности. Третья – старые и новые сферы фактической стратегической ответственности Соединенных Штатов.

Международная жизнь – последнее, что интересует американцев. Обычно они поглощены внутренними делами – социально-бытовыми, преступностью, развлечениями, затем – экономикой, наличием рабочих мест, выборами, политическими интригами и скандалами. Внешнеполитические сюжеты для них второстепенны за исключением ситуаций вроде войны в Ираке. Но и такая война – вопрос для американца внутренний. Соль новостей из Ирака – это не страдания иракцев, а влияние войны на жизнь американцев: сколько еще солдат может погибнуть и вырастут ли цены на бензин?

Представления о географии, истории, культурных особенностях внешнего мира не очень занимают американцев. Все, что не является американским, значимо лишь постольку, поскольку способно с ним соперничать. США уделяют больше внимания тем странам, отношения с которыми у них хуже. Опасаются Китая? Госбюджет, частные корпорации, благотворительные организации тратят огромные деньги на изучения КНР. Вспыхнули разногласия с Парижем из-за Ирака? В Америке создаются центры по изучению Франции. Ким Чен Ир стал угрожать ядерной программой? В течение 2003 года американцы издали около 20 плохих и не очень плохих книг по КНДР – больше, чем о России за три года.

Сам факт, что Россия почти не упоминается в американских СМИ, а средства на ее изучение сокращаются, – признак того, что о «российской угрозе» в Вашингтоне не думают. Между тем американские политологические школы изучения России, никогда не отличавшиеся глубиной исследования, находятся в состоянии кризиса, сравнимого лишь с упадком американистики в Российской Федерации.

Мышление аналитиков яснее от этого стать не может. Размываются и прежде неотчетливые географические представления американских коллег, пишущих о евразийских сюжетах (речь не о профессиональных географах). А поскольку на карте все кажется рядом, то в ходе «научной» дискуссии в США можно услышать, что размещение американских баз в Киргизии и Узбекистане будет способствовать повышению надежности транспортировки нефти на Запад. Тот факт, что нефтяные месторождения Казахстана находятся на Каспии, на крайнем западе региона, а американские базы – у границ Китая, на его восточной оконечности, западному человеку кажется далеко не важным. «Центральная Азия» предстает сплошным нефтеносным пластом от Синьцзяна до Абхазии – этакая гигантская «Тибетско-Черноморская нефтяная провинция», замершая в восторге ожидания демократизации.

РОССИЯ – США: «СОЮЗ НЕСОГЛАСНЫХ»

Американское руководство предпочитает вести переговоры с позиции гласного или негласного проецирования силы, считается с силой и всегда использует ее – в той или иной форме – как дипломатический инструмент. Этот набор характеристик распространяется на обе версии американской политики – республиканскую и демократическую.

Между двумя партиями есть разница. Демократы считают применение силы последним резервным средством. Республиканцы готовы применять ее без колебаний, по собственному произволу, если не отдают себе отчета в том, что им может быть оказано противодействие сопоставимой разрушительной силы. Страх перед ядерной войной с СССР умерял пыл республиканцев в 1950-х годах. Отсутствие опасений в отношении России придает смелость администрации Буша.

Как вести себя с таким важным партнером, как США? Ответ замысловат. Если Россия в самом деле намеревается стать партнером/союзницей Америки, она должна стремиться быть как можно сильнее, но при этом не представлять угрозы для Соединенных Штатов. Иначе сотрудничество с ней не будут воспринимать всерьез. Слабая Россия, идеал отечественных «пораженцев» бесславной ельцинской поры, для союза с Вашингтоном бессмысленна, а для роли «сателлита» слишком тяжела.

Необходимо осуществить второй этап реформы экономики, преодолеть ее исключительно нефтегазовый характер, провести модернизацию оборонного потенциала и реформу Вооруженных сил, принять меры по усилению государства на основе рационализации при одновременном укреплении демократических устоев политической системы. Отказ России от мысли построить жизнеспособную демократическую модель – аргумент в пользу оказания давления на нее.

Другое дело – какое место даже для умеренно сильной (и «умеренно демократической») России угадывается в американской картине мира. В истории внешней политики США можно отыскать десятки вариантов партнерств с разными странами – от Великобритании, Франции, Канады или императорской России до Китая (между мировыми войнами), Филиппин, Австралии, Японии или Таиланда. Однако американская традиция знает всего два случая равноправного партнерства – это союз США с Россией в пору «вооруженного нейтралитета» Екатерины II и советско-американское сотрудничество в годы борьбы с нацизмом.

Больше Соединенные Штаты на равных ни с кем не сотрудничали. Американское партнерство – это альянс сильного, ведущего, с менее сильным, ведомым. Но такое понимание дружбы плохо сочетается с российскими представлениями о союзе как о договоре равных или договоре сильного с менее сильным, в котором роль ведущего отводится России. Мы слишком похожи на американцев, чтобы нам было легко дружить. Россия стремится стать сильнее, надеясь с большей уверенностью заговорить с иностранными партнерами. США хотели бы видеть Россию умеренно сильной и ничем не угрожающей, но были бы против уравнивания ее голоса с американским.

Можно представить себе несколько вариантов «особых отношений» между Россией и США. Вариант под условным названием «Большая Франция» отчасти реализуется сегодня. Россия, как и Франция при президенте Шарле де Голле, поддерживает США в принципиальных вопросах: борьбе с терроризмом, нераспространении оружия массового уничтожения и соответствующих технологий, предупреждении ядерного конфликта между Пакистаном и Индией. Одновременно, и тоже как Париж времен де Голля, Москва не разделяет подходов США к региональным конфликтам – на Ближнем Востоке и в Северо-Восточной Азии. В отличие от Франции, однако, Россия не связана с США договором союзного характера и формально строит свою оборонную стратегию на базе концепций, не исключающих конфликта с Соединенными Штатами.

Вариант «либерального Китая» не имеет аналогов в реальности, но может возникнуть, если между Россией и США станет нарастать отчуждение, вызванное, например, односторонними действиями США в Центральной Азии или в Закавказье, которые Москва сочтет враждебными. Это не будет автоматически означать возобновления конфронтации, но повысит вероятность сближения России с Китаем.

Двусмысленность американского военного присутствия у западных границ КНР в сочетании с неясностью ситуации вокруг Тайваня тревожит Пекин. Ни Россия, ни Китай не хотят противостояния с США, но их сближают подозрения, которые вызывает «неопределенность» целей американской стратегии в Центральной Азии. Вариант «либерального Китая» в лице России не напугает США. Он может оказаться для Вашингтона приемлемым (если не привлекательным) при условии уверенности американской стороны в том, что Пекин и Москва не вступят в полномасштабный союз с целью противодействия США.

Возможно, в идеале для американского восприятия подошел бы вариант «Россия в роли более мощной Британии». С одной стороны, дружественная страна, к тому же снабжающая США нефтью. С другой – достаточно сильная держава, способная оказать поддержку американской политике в глубине материковых районов Евразии, там, где Соединенные Штаты настроены расширить свое влияние. Однако нет уверенности, что этот вариант импонирует российскому руководству, если принять во внимание «ведомый» характер британской политики, подрывающий ее авторитет даже в глазах европейских соседей.

Компромиссным вариантом оказалось бы сочетание элементов первого и третьего сценариев. Россия – страна, развивающая, как и Великобритания, отношения с США независимо от отношений с Европейским союзом, но одновременно менее покладистая, чем Великобритания, и более упорная, как Франция, в отстаивании своих позиций.

При данном варианте разумной была бы политика «уклонения от объятий» Евросоюза и НАТО. От форсирования дружбы с первым – ввиду его стремления в последние годы мешать сближению России с Вашингтоном. От сотрудничества со второй – в силу неопределенности перспектив такого сотрудничества. Как инструмент обеспечения безопасности только на евроатлантическом пространстве, НАТО перестала представлять для США ценность. Трансформация альянса – с точки зрения американских интересов – предполагает его отказ от роли исключительно европейской оборонной структуры и приобретение им военно-политических функций в зонах Центрально-Восточной Азии и Большого Ближнего Востока, то есть в бывшем Закавказье и бывшей Средней Азии. Если эта трансформация состоится, Россия, как геополитически ключевая держава региона, окажется в более благоприятных условиях для вступления в НАТО. Если подобной трансформации не последует, роль этой организации будет еще более маргинальной и для России не будет иметь смысла придавать ей слишком большое значение.

Зачем Россия нужна Соединенным Штатам? Мы привыкли думать о своей стране в основном как о ядерной державе. Своей «нефтяной идентичности» мы стесняемся: неловко вписывать себя в один ряд с Саудовской Аравией, Кувейтом, Катаром, Венесуэлой и Нигерией.

Теоретически американцы нашу ядерную сущность признаюЂт и отрицать не собираются. Однако для политиков-практиков, особенно среднего и более молодого поколений, Россия – это прежде всего крупнейший мировой экспортер энергоресурсов, который при всем при том обладает еще и ядерным потенциалом. То есть никакая не «Верхняя Вольта с ракетами», а страна, обладающая сдвоенным потенциалом энергосырьевого и атомного оружия.

Переговоры о контроле над вооружениями вернутся в повестку дня встреч российских и американских лидеров. Но это случится позже, когда к ним присоединятся Китай и, возможно, лидеры других государств, если продолжится пока необратимый распад все еще действующего режима нераспространения ядерного оружия. Тогда откроются новые возможности для российско-американского совместного маневрирования в военно-стратегических вопросах.

Это не значит, что России не надо совершенствовать свой ядерный потенциал. Но это означает, что в обозримой перспективе попытки вернуть Вашингтон к ведению дел с Москвой с упором на переговоры о контроле над вооружениями обрекают российскую дипломатию на застой. Ядерный потенциал России обеспечивает ей пассивную стратегическую оборону. Будущее активной дипломатии – в сочетании энергетического оружия в наступлении и ядерного в самозащите. В мире нет больше ни одной ядерно-нефтяной державы. А потенциально таковой могут стать только Соединенные Штаты.

США изучают нефтегазовые перспективы России с различных точек зрения. Во-первых, с точки зрения ее собственного экспортного потенциала (нефть Коми и газ Сахалина); во-вторых, способности России препятствовать или не препятствовать Америке в налаживании импорта из пояса месторождений поблизости от российских границ – на Каспии прежде всего, в Казахстане и Азербайджане; в-третьих, ввиду возможности влиять на новых импортеров российской нефти – Китай и Японию (нефть и газ из Восточной Сибири). Ядерный фактор работает скорее на воспроизводство подозрений США в отношении России, нефтяной – больше на повышение конструктивного интереса к ней.

Другие факторы проявления Америкой внимания к России тоже делятся на условно негативные и позитивные. К первым относится способность Москвы дестабилизировать обстановку в государствах, важных для производства нефти и ее транспортировки на Запад, – Азербайджане, Казахстане и Грузии, а также способность вернуть себе доминирующие позиции в Украине. Последнюю Вашинигтон рассматривает в качестве новой транзитной территории, которая позволит обеспечить расширение военно-политических функций НАТО на новые фактические зоны ответственности альянса вне Европы. К позитивным факторам относится способность России оказывать поддержку США, например, в борьбе с радикалами-исламистами в Большой Центральной Азии (от Казахстана до Афганистана и Пакистана), а может быть, со временем отчасти служить противовесом Китаю.

ИСКАЖЕННЫЕ ВОСПРИЯТИЯ

В США Россию изображают то страной «неудавшейся демократии» и авторитаризма, то просто отстающим в демократизации государством, способным или быть полезным Соединенным Штатам, или нанести ущерб американским интересам и поэтому тоже достойным внимания. Сохраняется высокомерное отношение к России, как к дежурному мальчику для битья. Призывы «потребовать от Кремля...», «сказать Путину…», «напомнить, что США не потерпят (позволят, допустят)...» – к таким фигурам речи прибегают и демократы, и республиканцы. Поводы одни и те же: ситуация в Чечне и внутриполитические шаги, нежелание Москвы поддерживать авантюру в Ираке или согласиться с попытками Вашингтона повторить ее сценарий в Северной Корее и Иране.

Правда, подобные выходки со стороны США имеют место и по отношению к другим странам – например, в связи со вспышками разногласий с Францией или Японией. Разница в том, что японское лобби в Америке – одно из самых мощных, да и людей, симпатизирующих Франции, достаточно. Напротив, признаков ведения систематической деятельности в пользу России в США почти не наблюдается. Российское государство на эти цели денег тратить не хочет, а крупный российский бизнес, в отличие от японского, тайваньского, корейского и французского, поступает как раз наоборот, лоббируя свои интересы в России при помощи нагнетания за рубежом антироссийских настроений.

Какая из российских нефтяных фирм вложила средства в исследования России, проводимые, например, в Институте Гарримана (Нью-Йорк), в Школе Генри Джексона (Вашингтонский университет в Сиэтле) или в Центре русских исследований Университета Джонса Хопкинса в Вашингтоне? Неудивительно, что на многих конференциях, посвященных России, в США продолжают говорить об «авторитарных и неоимперских тенденциях».

Правда, в последние годы американские политологи-русоведы стали больше читать по-русски (на это справедливо указывал один из них; см.: Рубл Б. Откровенность не всегда плохо // Международные процессы. 2004. № 1). Но контраст очевиден: в России рукопись книги о США с указанием малого количества американских источников просто не будет рекомендована к печати, а диссертацию по американистике, две трети сносок в которой не будут американскими, не пропустят оппоненты. В США – иначе. В советские времена американцы находили извинительным не читать русские книги, говоря, что все, публикуемое в СССР, – пропаганда. Те немногие американские работы о советской общественно-политической мысли, которые выходили тогда, являют собой стандарт аналитической беспомощности. Исследуя состояние умов в Советском Союзе, американские авторы до середины 1980-х годов ссылались лишь на решения съездов КПСС и труды советских официальных идеологов, не улавливая сдвигов, которые проявлялись в советской политической науке в виде массы осторожных, но вполне ревизионистских книг и статей. В результате американская политология проспала и перестройку, и распад СССР.

С тех пор в России изданы десятки новых книг и напечатаны сотни статей, представляющих плюралистичную палитру мнений авторов новой волны. И что? За редким исключением (Роберт Легволд, Брюс Пэррот, Блэр Рубл, Фиона Хилл, Гилберт Розман, отчасти Эндрю Качинс, Клиффорд Гэдди и Майкл Макфол) американские политологи, пишущие о российской политике, читают русские публикации лишь от случая к случаю. Сноски на русскоязычные источники и литературу в американских политологических работах – исключение, а не правило. Они не составляют и трети справочного аппарата.

На что же ссылаются американские политологи? Во-первых, американцы предпочитают цитировать друг друга. Во-вторых, использовать материалы газет, выходящих в Москве на английском языке, будто не зная, что эти тексты рассчитаны на зарубежного читателя, а россиянин их обычно не читает и не испытывает на себе их влияния. В-третьих, они ссылаются на книги на английском языке, написанные русскими авторами по заказам американских организаций. Работы этой категории авторов тоже предназначаются американской аудитории и в минимальной степени характеризуют российскую политико-интеллектуальную ситуацию. За свои деньги американцы получают от русских авторов те выводы, которые хотели бы получить. Каков коэффициент искажения подобного рода «научных» призм?

Читали бы американцы русские работы в оригинале чаще, они бы, может быть, узнали из истории почившего Советского Союза нечто о перспективах собственной страны. Поняли бы – и кое-чего бы остереглись.

***

США – страна, которая, используя исторический шанс, стремится на максимально продолжительный срок закрепить свое первенство в международных отношениях. Это ключ к пониманию американской политики. Опасность заключается в том, что Соединенные Штаты чувствуют себя вправе применять любые инструменты, включая наиболее рискованные. Остановить продвижение США по этому пути вряд ли может внешняя сила, если иметь в виду другие страны и их коалиции. Иное дело, что международная среда, природа которой сильно меняется под влиянием транснационализации, способна еще не раз резко осложнить воплощение в жизнь американской стратегии глобального лидерства.

Смысл идущих в России дебатов вокруг вопроса о перспективах российско-американского сближения состоит в выработке оптимальной позиции в отношении не столько самих Соединенных Штатов, сколько той непосильной, если верить истории, задачи, которую они гордо и, возможно, неосмотрительно на себя возложили.

Глобальную мощь Америки невозможно рассматривать и вне контекста эгоизма ее внешней политики. Но в то же время планета выигрывает от готовности США нести на себе груз таких мировых проблем, как нераспространение ядерного оружия, борьба с наркобизнесом, ограничение транснациональной преступности, упорядочение мировой экономики, решение проблем голода и пандемий и, наконец, ограничение потенциала авторитаризма национальных правительств.

Лучше или хуже станет миру, если вместо «либеральной деспотии» Вашингтона установится иной, не просчитываемый пока вариант борьбы за новую гегемонию? Непохоже, чтобы в случае падения величия США настала мировая гармония. Так что же правильнее: ждать революционного свержения лидера или коллективным ухищрением втискивать его амбиции в рамки придуманного американскими же учеными конституционализма?

Когда полвека назад Джордж Кеннан, «человек, который придумал сдерживание», писал свою статью, он пылко ненавидел советский строй и силился сочувствовать нашему народу. Оттого в его тексте много чеканных приговоров, временами чередуемых с лирическими отступлениями. Мне симпатичны американцы, и мне трудно ненавидеть американский строй по очевидной причине: современный российский строй, казалось бы пропитанный обоснованным раздражением против США, в главных чертах, в сущности, моделируется по американскому образцу. Это не случайно и, думаю, не во всем плохо. Это – важнейшая черта современной российской жизни, пронизывающая политические дебаты, которые в России отнюдь не затихают.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 27 декабря 2004 > № 2851570 Алексей Богатуров

Северной Корее в процессе экономических преобразований пришлось столкнуться с безработицей, ростом цен и повышением стоимости жизни. «Примерно 30% рабочих постоянно или временно лишены работы, а также заняты не по специальности», – говорится в опубликованном во вторник докладе, который составили эксперты ООН, работающие в КНДР. Доклад Всемирной продовольственной программы и Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН основан на данных, собранных международными экспертами в Пхеньяне с 28 сент. по 9 окт. этого года. В докладе утверждается, что после 1 июля 2002г., когда в Северной Корее были приняты меры по внедрению рыночных механизмов в экономике, акцент сделан на повышение прибыли предприятий, сокращены государственные субсидии, и в стране стали закрываться заводы, снизилась производительность труда. В результате появилась текучесть кадров, практикуются увольнения рабочих, сокращаются заработки. По данным экспертов ООН, минимальная зарплата рабочего в КНДР составляет 1700-2500 вон в месяц, крестьяне сельхозкооперативов получают от 500 до 4000 вон, шахтеры и энергетики – от 5200 до 12 тыс. вон, а врачи, инженеры и руководители предприятий в среднем имеют по 3600 вон в месяц.Официальный обменный курс составляет 170 северокорейских вон за 1 долл. Однако по неофициальному курсу (на черном рынке) на авг.этого года 1 долл. стоил 2200 вон – это в 2 раза выше, чем годом ранее, отмечается в докладе. Рыночные цены на рис поднялись по сравнению с прошлым годом в среднем со 120 до 500-600 вон за килограмм, а на кукурузу со 110 до 320 вон. Низкооплачиваемые рабочие, получающие в среднем 2100 вон в месяц, одну треть зарплаты тратят на покупку распределяемого государством зерна, еще одну треть на прочие расходы, и в результате остается средств только на то, чтобы приобрести дополнительно 2,5-5 кг. кукурузы. КНДР > Госбюджет, налоги, цены > ria.ru, 21 декабря 2004 > № 5096

В Сеуле возник покупательский бум на первую продукцию, произведенную в южнокорейском технопарке в КНДР. Партия из тысяч. наборов кастрюль и сковородок из нержавейки, которую накануне впервые завезли из Северной Кореи, была распродана в крупнейшем универмаге Сеула всего за 1 день. Некоторые покупатели приобретали сразу несколько наборов кухонной посуды в качестве подарков своим знакомым. Тем более, что цена на нее составляет всего половину стоимости аналогичных товаров, произведенных на заводах в Южной Корее. По словам администрации универмага, никто даже не ожидал такого спроса, поэтому планируются дальнейшие закупки товаров из технопарка в Северной Корее. Первая партия кухонной утвари была доставлена в Сеул через военно-демаркационную линию между двумя корейскими государствами накануне после официальной церемонии открытия технопарка. Принявший участие в церемонии министр по делам национального объединения республики Корея Чон Дон Ен купил набор кастрюль в подарок президенту страны Но Му Хену. Технопарк создается в окрестностях города Кэсон, расположенного всего в 12 км. к северу от демилитаризованной зоны, которая разделяет надвое Корейский полуостров. На единственном пока заводе в технопарке трудятся 250 специально отобранных северокорейских рабочих, чья дешевая рабочая сила, наряду с низкой стоимостью аренды земли, позволяет средним и мелким предприятиям Южной Кореи держаться на плаву. Кроме того, продукция технопарка не считается импортной и не облагается в Южной Корее пошлиной. В будущем, помимо кастрюль и сковородок, в Кэсоне планируется производить продукты питания, текстиль, мебель и бытовую технику. Там задумано разместить сотни предприятий по выпуску потребительской продукции.

В конце мая этого года свыше 100 компаний в Южной Корее подали сеульскому правительству заявки на открытие своих заводов в кэсонском технопарке. В результате тщательного отбора пока только 15 компаний получили разрешение на открытие производства в индустриальной зоне. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне. В сент. впервые за последние полвека между Сеулом и технопарком в Кэсоне открылось автобусное сообщение. Расстояние между Кэсоном и центром Сеула составляет 80 км. Город Кэсон, расположенный в 12 км. от военно-демаркационной линии между югом и севером Кореи, был столицей единого феодального государства Коре (918-1392г.). КНДР > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 16 декабря 2004 > № 5097

Доходы на душу населения в Южной Корее в 15,5 раза выше, чем в КНДР. Об этом говорится в опубликованных данных южнокорейского статистического управления. Если на юге Корейского полуострова средняя величина валового национального дохода на душу населения на 2003г. достигла 12 тыс.долл., то на севере – всего 818 долл. Годом ранее разница составляла 15,1 раза. Номинальный валовой национальный доход в Южной Корее равнялся в 2003г. 606,1 млрд.долл., а в КНДР – 18,4 млрд.долл., что в 32,9 раза меньше. Экономический рост на Юге за тот же период составил 3,1%, а на Севере – 1,8%. Объемы внешнеторгового оборота в Южной Корее (372 млрд. 640 млн.долл.) оказались в 156 раз больше, чем в КНДР (2 млрд. 390 млн.долл.).Площади пахотных земель в КНДР (1 млн. 595 тыс. га) больше, чем в Южной Корее (1 млн. 236 тыс. га), однако риса на Юге производят в 2,6 раза больше, чем на Севере. Так, в 2003г. в Южной Корее было выращено 4 млн. 450 тыс.т. риса, а в КНДР – 1 млн. 720 тыс.т. Население Южной Кореи составляет на 1 июля 2003г. 47 млн. 925 тыс.чел., в КНДР проживают 22 млн. 522 тыс.чел. В случае воссоединения двух корейских государств единая Корея заняла бы 18 место в мире по численности населения, которое составило бы 70 млн. 447 тыс.чел., свидетельствуют данные Госкомстата Республики Корея. Корея > Госбюджет, налоги, цены > ria.ru, 9 декабря 2004 > № 5714

ОАО «Северсталь-Авто» и корейский автомобильный концерн SsangYong motor» подписали лицензионное соглашение о производстве внедорожников Rexton в России. Заместитель министра промышленности и энергетики РФ Андрей Реус, который присутствовал на подписании соглашения, подчеркнул важность проблемы автомобилестроения для России. «Благодаря новым технологиям российская автопромышленность сможет совершить качественный конкурентный прорыв», – считает он. Производство внедорожников в России будет вестись на новых производственных мощностях «Северсталь-Авто» по полному технологическому циклу. Начало производства запланировано на конец будущего года. КНДР > Авиапром, автопром > ria.ru, 6 декабря 2004 > № 5098

Перебежчики из КНДР, живущие в Южной Корее, платят от 1000 до 2000 долл. посредникам в Китае, чтобы тайно посетить родину и встретиться со своими семьями. Бывшие граждане Северной Кореи, получившие южнокорейское гражданство, отправляются в Китай, чтобы нелегально перейти границу с КНДР и увидеть своих родственников, передать им подарки или деньги. Примечательно, что делается это в нарушение законов обоих корейских государств. Некоторые стараются не рисковать и просят посредников организовать встречи с родственниками из КНДР на территории Китая или передать им деньги. В этом случае посредник берет 20% от суммы посылаемых денег. Слова одного из неназванных бывших граждан КНДР о том, что нередко посредники предоставляют жителям Северной Кореи возможность воспользоваться мобильным телефоном для связи с родственниками или знакомыми на Юге. Вместе с тем, по меньшей мере, двое перебежчиков, прибывших в Южную Корею из КНДР в 1999г., в апр. 2003г. тайно отправились на родину, но до сих пор не вернулись обратно. В Сеуле не исключают, что они остались в КНДР сознательно из-за того, что их жизнь юге Корейского полуострова не сложилась. Мнение профессора университета «Хансон» Ким Гви Ока о том, что «благодаря тайным поездкам перебежчиков появилась новая форма проведения встреч между разобщенными родственниками» в Корее, помимо организуемых официальными властями. После Корейской войны 1950-53г.в Республика Корея и КНДР находятся в состоянии раскола, который уже полвека не дает возможности их жителям свободно поддерживать какие-либо контакты. С 1985г. по линии Красного Креста власти двух корейских государств официально организуют встречи разобщенных родственников. С 2000г. эти встречи проводятся регулярно и проходят в курортном комплексе в северокорейских горах Кымгансан. Корея > Миграция, виза, туризм > ria.ru, 2 декабря 2004 > № 5716

Сотовые телефоны – это как раз то, что может преодолеть бетонные и проволочные барьеры, уже полвека разделяющие жителей КНДР и Республики Корея. Мобильная связь грозит положить конец многолетней изоляции между двумя корейскими государствами. Развитие в мире мобильной связи привело к тому, что пхеньянские спецслужбы уже свободно могут позвонить в Южную Корею перебравшимся туда перебежчикам из КНДР, чтобы вымогать деньги, а молодежь с Севера «заказывает» по телефону кассеты с записями популярных южнокорейских телепередач. «Алло! Это Сеул? Говорит министерство безопасности КНДР», – услышал по своему «мобильнику» в Сеуле один северокорейский перебежчик. Как отмечает «Чосон ильбо» раскрывается только его фамилия – Син. Бывший гражданин КНДР был ошарашен, когда услышал от нежданного собеседника из Пхеньяна о том, что там арестован его друг, которому он передал мобильный телефон при встрече в Китае. Тут же была предложена «сделка»: друга освободят, если Син вышлет американские долл. Перебежчик, по данным газеты, пообещал непременно выслать денег и в шутку предложил сотруднику пхеньянских спецслужб также перебраться в Южную Корею. Другой перебежчик по фамилии Ли также снабдил своего приятеля мобильным телефоном, будучи в Китае, а тот привез его в КНДР, чтобы позванивать в Сеул. Наивно полагая, что в Южной Корее перебежчики становятся богачами, их северокорейские друзья по мобильной связи чаще всего просят прислать им деньги и вещи. Однако не только перебежчики из КНДР в Южной Корее пользуются мобильными телефонами для связи между двумя частями Корейского полуострова. На жителя Сеула по фамилии Пак по сотовой связи из северокорейского города Хверен неожиданно вышел его брат, которого считали уже умершим. В течение 50 лет братья не имели возможности связаться друг с другом, но через посредников и мобильную связь это стало возможным. Пак – не единственный южнокорейский житель, с которым удалось связаться гражданам КНДР, имеющим родственников в капиталистической Республике Корея. Раздаются также звонки из КНДР и на сотовые телефоны корейцев, проживающих в Китае, сообщает «Чосон ильбо». Приводится пример, когда жители Северной Кореи просили по телефону соотечественника в КНР прислать видеокассеты с записями южнокорейских телепередач, каким-то образом ставших популярными на Севере. Сами телепередачи жители КНДР принимать не могут, поскольку на Юге и Севере действуют различные системы телесигнала, а эфир из Республики Корея с конца 80 годов специально глушится.

Во время сеансов мобильной связи жители КНДР интересуются тем, можно ли получить вид на жительство в США в связи с недавним принятием американским конгрессом акта о защите прав человека в Северной Корее. Технически мобильная связь между КНДР и Южной Кореей возможна только при условии использования телефонов, подключенных к китайским или южнокорейским компаниям связи, поэтому связываться можно только из приграничных районов, откуда может быть принят сигнал. Так, ретрансляторы в Китае у границ КНДР были установлены в 2003г. В КНДР с недавнего времени также введена мобильная связь, однако она доступна лишь высокопоставленным чиновникам. Простые северокорейские жители, как утверждает газета, прибегают к услугам предприимчивых посредников, которые завозят в КНДР уже подключенные китайские телефоны, через которые по роуминговой связи можно дозвониться в Южную Корею и другие страны.

Только в уезде Мусан северокорейской провинции Хамген-Пукто недавно было распродано на черном рынке около 300 мобильников, подключенных к системе сотовой связи в Китае. Северокорейские жители вынуждены соблюдать конспирацию и тщательно прятать нелегальные «мобильники», к примеру, закапывать их в землю, предварительно упаковывая в полиэтиленовые пакеты. В случае обнаружения таких телефонов их владельцам в КНДР грозит заключение в исправительных лагерях, отмечает «Чосон ильбо». КНДР > СМИ, ИТ > ria.ru, 2 декабря 2004 > № 5099

Строительство южнокорейского технопарка в КНДР в городе Кэсон, который обещают превратить во «второй Гонконг», сопровождается несчастными случаями, однако меры их предотвращения Сеулу и Пхеньяну пока только предстоит разработать. По сообщениям из южнокорейской столицы, 27 дек. на стройплощадке завода «Эс-Джей тэк» в высоты 10 м. упал 36-летний специалист из Сеула по фамилии Ван (полное имя его не называется). Северокорейские врачи оказали ему срочную помощь, а час спустя его доставили в Южную Корею, где он скончался в больнице. По его данным, это – первый смертный случай в индустриальной зоне Кэсон, однако уже третий по счету инцидент, отмеченный в этом году при строительстве технопарка. В июле из Кэсона в Южную Корею за воровство был выдворен 22-летний рабочий из Пусана. По сведениям агентства, он пытался обокрасть своего соотечественника 22-летнего Пака из Инчхона и теперь привлечен к уголовной ответственности. В сент. произошел еще 1 инцидент, когда 53-летний сотрудник южнокорейской компании «Тхэсон Си-Эн-Эй» по фамилии Ким сорвался с высоты 4 м. со строительной лестницы и получил травмы. Лечиться его отправили в Южную Корею. В янв. 2004г. между Югом и Севером было подписано соглашение о вопросах пребывания и безопасности специалистов из Южной Кореи в Кэсоне, однако оно все еще не вступило в силу. Поэтому возникающие инциденты в зоне технопарка не могут быть должным образом урегулированы или расследованы на месте. По словам представителя министерства по делам национального объединения Республики Корея, «меры урегулирования инцидентов в Кэсоне находятся в стадии разработки, и потребуется время, чтобы подготовить их должным образом с учетом особенностей отношений между Югом и Севером». В зоне технопарка в КНДР работают около 300 специалистов из Южной Кореи и 1200 северокорейских рабочих. Пока там открыты только 2 завода, однако заявки на открытие предприятий в Кэсоне подали свыше ста компаний Южной Кореи. В результате тщательного отбора пока только 15 компаний получили разрешение на развертывание производства в этой индустриальной зоне. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне. В сент. впервые за последние полвека между Сеулом и технопарком в Кэсоне открылось автобусное сообщение. Расстояние между Кэсоном и центром Сеула составляет 80 км. Город Кэсон, расположенный в 12 км. от военно-демаркационной линии между югом и севером Кореи, был столицей единого феодального государства Коре (918-1392г.). КНДР > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 28 ноября 2004 > № 5095

Международный консорциум «Организация развития энергетики на Корейском полуострове» (KEDO) принял решение заморозить строительство атомной электростанции в Северной Корее еще на 1г. Строительство двух ядерных реакторов на легкой воде в Кумхо было приостановлено в дек. 2003г. после того, как в 2002г. США обвинили КНДР в осуществлении тайной программы по обогащению урана для создания ядерного оружия. Решение о строительстве было принято после достигнутой в 1994г. договоренности удовлетворить энергетические потребности КНДР в обмен на обещание Пхеньяна заморозить свои ядерные программы. В международный консорциум вошли США, Евросоюз, Япония и Южная Корея. Шестисторонние переговоры по поводу ядерных программ КНДР с участием США, России, Китая, Японии, а также Северной и Южной Кореи зашли в тупик после того, как Пхеньян отказался от участия в них. Пхеньян пригрозил обзавестись ядерным оружием, если США не нормализуют отношения с КНДР и не подпишут с ней договор о ненападении. КНДР > Электроэнергетика > ria.ru, 26 ноября 2004 > № 5100

Северная Корея собрала крупнейший за последние 10 лет урожай, однако в будущем году она будет испытывать нехватку продовольствия. Как сообщила во вторник южнокорейская телекомпания Эс-би-эс, со ссылкой на источники в органах ООН, КНДР потребуются поставки из-за рубежа 500 тыс.т. продуктов питания, чтобы прокормить одну четверть населения страны. По данным, в частности, Всемирной продовольственной программы ООН, с нояб. 2004г. по окт. 2005г. Северная Корея сможет дать своим жителям четыре млн. 240 тыс.т. зерновых, что на 2,4% больше, чем годом ранее. Однако примерно 6 млн. 400 тыс. человек, в основном детей, женщин и стариков, будут голодать из-за того, что этого количества продовольствия будет недостаточно ввиду низких доходов северокорейских граждан и роста цен на продукты, сообщает телекомпания. Ситуацию в КНДР намерена использовать Южная Корея для решения проблем, возникающих в связи с открытием с будущего года внутреннего рынка для иностранного риса. Торговая либерализация вызывает протесты южнокорейских рисоводов, которые опасаются потерять стабильный источник доходов. Правительство Южной Кореи пытается договориться о поставках импортируемого Сеулом риса в КНДР в виде продовольственной помощи. Дело в том, что Всемирная торговая организация (ВТО) в настоящее время реэкспорт риса запрещает даже в том случае, если он идет на оказание продовольственной помощи. Вместе с тем, если Южная Корея договорится со странами-импортерами риса и получит разрешение ВТО, импортный рис может быть поставлен в КНДР.

В 1995г. на южнокорейские средства в Северную Корею было впервые поставлено безвозмездно 150 тыс.т. риса напрямую из Таиланда. В 2000г. поставки таиландского риса составили 300 тыс.т., а с 2002г. ежегодная помощь Сеула КНДР рисом достигла 400 тыс.т. Правда, в нынешнем году из-за неблагоприятной ситуации с рисом внутри Южной Кореи, эти поставки были сокращены до 200 тыс.т., отмечает «Чосон ильбо». Запасы импортного риса в самой Южной Корее составляют сотни тыс.т., и он идет в основном на переработку, например для изготовления водки или изделий из рисовой муки. По данным министерства сельского хозяйства Республики Корея, из 200 тыс.т. импортного риса, завезенного в 2004г., на переработку потребовалось не более 70-80 тыс.т. В этой ситуации из-за ограничений ВТО Сеул должен закупать дополнительно рис за рубежом для оказания помощи КНДР вместо того, чтобы отправлять туда уже имеющиеся ненужные запасы. КНДР > Агропром > ria.ru, 23 ноября 2004 > № 5101

Латвия заняла высокое 10 место в опубликованном в среду организацией «Репортеры Без Границ» Индексе стран по уровню свободы слова, получив в нем индекс «1», который обозначает «полную свободу слова». Согласно Индексу, самыми свободными в данном отношении странами признаны Дания, Финляндия, Ирландия, Исландия, Нидерланды и Норвегия, получившие индекс «О,5», т.е. еще больше, чем «полная свобода». Латвия получила самый высокий показатель уровня свободы слова среди всех стран бывшего СССР и второй после Словении в Восточной Европе. Россия делит с Украиной 140 место. Последнее место в списке из 167 стран занимает Северная Корея. Недалеко вперед ушли Саудовская Аравия, Сирия, Куба и Туркменистан.Самыми опасными для журналистов странами признаны Ирак, Китай и Куба. В Ираке за год войны погибло 44 журналиста. В китайских тюрьмах, по данным «Репортеров без границ», содержиться 29 журналистов, а на Кубе – 27. Список, составленный «Репортерами без границ», является результатом работы журналистов, юристов и ученых, каждый из которых ответил на 50 вопросов анкеты, затрагивающих аспекты нарушений свободы слова от убийства журналистов, ареста, цензуры, до набора средств оказания давления на средства массовой информации с целью принудить их не публиковать те или иные факты, неугодные властям или иным структурам. Латвия > СМИ, ИТ > ria.ru, 27 октября 2004 > № 5135

Строительство в КНДР новой АЭС на двух легководных ядерных реакторах будет отсрочено на год. Такое решение принято осуществляющим этот проект международным консорциумом – Организация содействия развитию энергетики Корейского полуострова (КЕДО). Официальное объявление этого решения ожидается 24 нояб. Как отмечает агентство, для этого необходимо одобрение его правительством США, под эгидой которых велось строительство АЭС в КНДР. Более того участники консорциума в целом сочли необходимым полностью отказаться от осуществления проекта после того, как истечет нынешний срок отсрочки строительства АЭС. Однако, по словам газеты, это решение может быть пересмотрено, если на переговорах о ядерной проблеме КНДР будет достигнут существенный прогресс. Исполнительный директор КЕДО Чарльз Картман посетил на прошлой неделе Пхеньян и разъяснил позицию консорциума северокорейскому правительству. В ответ на это глава госкомитета по атомной энергии КНДР Ли Че Сон заявил, что решение КЕДО идет вразрез с женевскими договоренностями. В 1994г. в Женеве между правительствами КНДР и США было подписано соглашение о замораживании прежней северокорейской ядерной программы взамен на строительство близ города Кымхо к 2003г. новой электростанции на двух реакторах и поставках на север Корейского полуострова топочного мазута для теплоэлектростанций. Для осуществления проекта строительства АЭС был создан консорциум КЕДО, в который вошли Япония, Южная Корея и Евросоюз. Однако сроки строительства станции были сорваны, и КНДР возобновила прежнюю ядерную программу, выйдя из договора о нераспространении ядерного оружия. Это произошло после прихода к власти в Вашингтоне администрации Джорджа Буша, объявившего Северную Корею частью международной «оси зла» наряду с Ираком и Ираном. С тех пор строительство АЭС в Кымхо было заморожено. Пока там сооружен лишь фундамент станции и создана вся инфраструктура. КНДР > Электроэнергетика > ria.ru, 23 октября 2004 > № 5102

Эликсир молодости, которым, как утверждают, пользовался для продления своих дней бывший лидер КНДР Ким Ир Сен, одобрен для применения и производства в Южной Корее. В препарат, который нужно растворять в воде во время принятия оздоровительных ванн, входят 12 природных компонентов, включая полынь, тутовые листья, лимонник. Бежавший 6 лет назад в Южную Корею врач из Института фундаментальной медицины КНДР Сон Ен Хван утверждает, что эликсир молодости использовался Ким Ир Сеном как одно из традиционных лекарственных средств. Эликсир для ванн, получивший название «Хяннимсу» – «Вода ароматных драгоценностей» питает, омолаживает и обновляет кожу, расслабляет мышцы. Управление безопасности пищевых продуктов и медикаментов Южной Кореи подтвердило эффективность этого препарата. Сон Ен Хван опубликовал в Южной Корее книгу «Способы долголетия и здоровья Ким Ир Сена», в которой он изложил секреты, использовавшиеся бывшим лидером КНДР для продления жизни. Ким Ир Сен внезапно скончался летом 1994г. в возрасте 82 лет. Корея > Медицина > ria.ru, 20 октября 2004 > № 5719

КНДР вошла в круг пока еще немногих стран, освоивших технологию, которая в будущем будет способна изменять микромир. Группе северокорейских ученых удалось создать экспериментальный растровый (сканирующий) туннельный микроскоп – прибор, позволяющий исследовать объекты размером от 1 до 50 наном. (1 наном. равен одной миллионной части миллим. Создание микроскопа проводилось учеными Пхеньянского университета имени Ким Ир Сена в условиях нехватки материальных средств. Однако «несмотря на трудности, сделан прорыв, открывающий новые горизонты в области высоких технологий». О возможном практическом применении микроскопа не сообщается. Разработки северокорейских ученых вызвали интерес в Южной Корее. Южнокорейское агентство Ренхап приводит слова профессора Сеульского государственного университета Ким Чон Гу о том, что с помощью растрового туннельного микроскопа КНДР может проводить исследования атомного ядра. Часть южнокорейских экспертов призывает проследить, как Северная Корея будет использовать в дальнейшем свои нанотехнологии (от латинского слова нано – «карлик»). За создание растрового туннельного микроскопа в 1986г. группе ученых из ФРГ и Швейцарии присуждена Нобелевская премия.

Устройство дает возможность получать трехмерное изображение исследуемых частиц, исследовать атомное строение поверхности, структуру отдельных молекул и поверхностные химические процессы. По мнению экспертов, это ведет к революции в ядерной физике, медицине, компьютерных технологиях, во многих других сферах науки и техники. Технологией создания микроскопа обладают, в частности, Россия, Южная Корея, Германия, Япония и США. КНДР > Образование, наука > ria.ru, 14 октября 2004 > № 5103

Впервые за последние полвека между городами двух частей разделенного Корейского полуострова открылось автобусное сообщение. Из Сеула в город Кэсон на территории КНДР отправился с пробным рейсом автобус, который будет курсировать между столицей Республики Корея и южнокорейским технопарком к северу от военно-демаркационной линии. Как заявил ранее в Сеуле замминистра транспорта Республики Корея Ли Бон Чо, автобус Сеул-Кэсон пока будет курсировать в будни 1 раз в день, а когда порядок пересечения военно-демаркационной зоны будет упрощен, то – 2 раза в день. Расстояние между Кэсоном и центром Сеула, откуда будут отправляться автобусы-экспрессы, составляет 80 км. Стоимость такой поездки – 120 тыс. южнокорейских вон (100 долл.). Город Кэсон, расположенный в 12 км. от военно-демаркационной линии между югом и севером Кореи, был столицей единого феодального государства Коре (918-1392г.). В настоящее время там создается технопарк, в котором сотни южнокорейских компаний разместят свои производства с привлечением рабочей силы из КНДР. КНДР > Транспорт > ria.ru, 20 сентября 2004 > № 5104

УНО Японии предлагает увеличить финансирование программы противоракетной обороны страны в будущем году на 35%. Бюджетные предложения УНО, одобренные во вторник, составили 4,93 трлн. иен (45 млрд.долл.) на 2005 финансовый год, что на 1,2% больше, чем в текущем финансовом году. В соответствии с планом, УНО предполагает истратить в следующем году на ПРО 144,2 млрд. иен (1,3 млрд.долл.). В текущем году сумма расходов на подготовку системы ПРО составила 106,8 млрд. иен (970 млн.долл.). Предложения должны быть утверждены министерством финансов, кабинетом министров и парламентом страны. Как неоднократно сообщали представители правительства, Япония меняет приоритеты строительства своих вооруженных сил в свете новых угроз со стороны международного терроризма и опасности, которую представляет ракетная программа КНДР.Совместно с США Япония разрабатывает систему противоракетной обороны и рассматривает возможность пересмотра запрета на экспорт вооружений для более тесной кооперации с Соединенными Штатами в военной области. «Мы повысим свои возможности адекватного реагирования на новые угрозы, такие как атаки баллистических ракет, нападения диверсионных групп и вторжения подозрительных морских судов», – говорится в опубликованном во вторник заявлении УНО. Япония и США разрабатывают новую ракету-перехватчик SM-3, способную сбивать баллистические ракеты противника. УНО планирует испытать ее в конце 2007г. на полигоне на Гавайских островах. Этими ракетами УНО планирует оснастить эсминцы с системой «Иджис», а также закупить ракеты для системы «Пэтриот» нового поколения. Япония также планирует повысить эффективность системы спутникового оповещения, увеличив расходы на нее на 65%, с 151 млрд. иен (1,37 млрд.долл.) в этом году до 248 млрд. иен (2,25 млрд.долл.) в будущем году, сообщается в заявлении УНО. Япония > Армия, полиция > ria.ru, 31 августа 2004 > № 5777

Северная Корея официально отвергает рыночную экономику, однако рынок все активнее врастает в жизнь страны идей «чучхе». Рыночная торговля в Пхеньяне находится на подъеме, особенно на самом крупном в северокорейской столице рынке в районе Наннан, на улице Тхониль, где продают все, начиная от продуктов питания до ширпотреба. Товары повседневного спроса – в основном китайского производства, а также из Японии и даже Южной Кореи. Хотя продавцы охотно скидывают цены, для населения они все равно высоки. Начальник отдела в Академии общественных наук КНДР 61-летний Ли Ги Сон сообщил, что его зарплата не превышает 4500 вон в месяц, и он даже не может позволить себе купить пару сапог отечественного производства, которые на рынке стоят 7000 вон. Там же, на улице Тхониль, цены на пиво «Тэдонган» составляют 400 вон за бутылку, китайские кроссовки – 10 тыс., ученическая тетрадь – 150 вон, бананы и свинина – по 1000 вон за килограмм, яблоки – 50 вон за килограмм. По нынешнему обменному курсу в КНДР 1 долл. достигает 2000 вон. Однако не все на рынке в КНДР можно продавать. У входа на рынок в районе улицы Тхониль вывешены таблички со списками запрещенных товаров и ценами на 20 наименований, «потолок» которых строго ограничен. Так, запрещено торговать военным инвентарем, печатной продукцией, орденами и медалями, электроникой. Ограничения в цене распространены, в частности, на рис, который не может стоить более 420 вон за килограмм. Бывший врач 70-летний Рю Гвон Силь, торгующий на улице Тхониль соевым соусом, в день получает выручку в 1000 вон, а иногда покупателей у него нет и вовсе. Однако есть и такие торговцы, которым удается выручить до 10 тыс. вон в день.

Рынок на улице Тхониль открылся в сент. 2003г. Торговая площадь составляет 6700 кв.м., число торговцев – около 1400. Поданным администрации рынка, торговец выплачивает 40-60 вон ежедневно за торговое место. Хотя есть ограничения, торговать могут также отдельные заводы и предприятия. В день рынок посещают от 70 до 100 тыс. человек. В разных местах северокорейской столицы в глаза бросаются торговые палатки, в которых продают соки и мороженое. После начала радикальных экономических преобразований в июле 2002г. в стране стал укрепляться хозрасчет, и для расширения сети продаж многие рестораны открыли дополнительные торговые точки. Показательны преобразования в городе Кэсон, который находится всего в 12 км. к северу от военно-демаркационной линии, отделяющей КНДР от Южной Кореи. Совместно с южнокорейской компанией «Хендэ-Асан» там создается специальная промышленная зона, где предполагается разместить сотни предприятий капиталистов из Республики Корея. В этой промышленной зоне на 30 вакансий водителей заявки подали около 300 человек.

Как сообщил начальник управления внешних связей города 43-летний Чон Ен Чхоль, привлекательным фактором является высокая зарплата, которая составляет 57,5 долл. в месяц. Ли Ги Сон из Академии общественных наук сказал, что преобразования направлены на сокращение потерь и повышение производительности труда, благодаря чему за последние 2г. люди почувствовали выгоду. В прошлом году объем промышленного производства, по его словам, возрос на 10%. Говоря о китайской модели социалистической рыночной экономики Ли Ги Сон отметил, что это – вовсе не то, к чему стремится КНДР. Хотя страна не отвергает преобразования и открытие дверей, но категорически против рыночной экономики, которую пытается навязать Запад и США, сказал социолог. КНДР > Госбюджет, налоги, цены > ria.ru, 31 августа 2004 > № 5105

Основной потенциал развития сотрудничества между Россией и Республикой Корея лежит в области использования транзитных возможностей российских железных дорог. Такое мнение высказал министр экономического развития и торговли РФ Герман Греф, выступая в среду в ходе российско-южнокорейского семинара «Экономические реформы и конкурентоспособность». Глава Минэкономразвития отметил малое количество контактов между российским и южнокорейским бизнесом, а также невысокий уровень взаимных инвестиций – около 250 млн.долл. По мнению Грефа, одной из новых потенциальных отраслей сотрудничества может стать железнодорожный транзит, в частности, с использованием возможности Байкало-Амурской магистрали и Транссиба.«Очевидно, что на сегодняшний день имеются качественно новые возможности транспортировки контейнерных грузов по Транссибирской магистрали. У нас уже разработана программа транзитных перевозок, в соответствии с которой будут снижены тарифы на грузовые перевозки, и будут упрощены таможенные процедуры», – сказал министр. В рамках этой программы уже разработана идея соединения железных дорог Южной и Северной Кореи. Корея > Транспорт > ria.ru, 7 июля 2004 > № 5731

В северокорейском городе Кэсоне открывается индустриальная зона для южнокорейских предприятий. Как сообщает во вторник сеульское агентство Ренхап, на церемонии открытия будут присутствовать как высокопоставленные чиновники с Южной и Северной стороны, так и представители крупных южнокорейских предприятий. В результате тщательного отбора только пятнадцать компаний получили разрешение на открытие производства в индустриальной зоне. В конце мая свыше ста компаний, занятые в производстве часов, продуктов питания, текстиля и мебели, подали заявки на участие в создании технопарка в КНДР. После открытия зоны планируется строительство промышленных объектов, на которых в будущем будет работать около пяти тыс. северокорейцев, передает Ренхап. Город Кэсон находится всего в 12 км. от разделяющей надвое Корейский полуо-в демилитаризованной зоны (ДМЗ). В этой же зоне стороны планируют открыть координационное бюро по делам прямой торговли и экономического сотрудничества между Югом и Севером. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне. КНДР > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 29 июня 2004 > № 7165

Внешняя политика для президента-демократа

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

Самьюэл Бергер был помощником президента Клинтона по национальной безопасности с 1997 по 2001 год, а в настоящее время возглавляет консалтинговую компанию Stonebridge International. Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs № 3 (май/июнь) за 2004 год. © 2004 Council on Foreign Relations Inc. Публикация статьи с изложением точки зрения Республиканской партии планируется на июль/август.

Резюме Администрация Буша оттолкнула от себя союзников и отвернулась от наиболее насущных мировых проблем. Чтобы успешно бороться с ОМУ и терроризмом, нужно восстановить авторитет США во всем мире.

ПАДЕНИЕ С ПЬЕДЕСТАЛА

Прошлой осенью президент Джордж Буш выступил в Национальном фонде развития демократии с важным заявлением, в котором очертил цели и задачи Соединенных Штатов. Как верно заметил президент, в интересах США – наличие политической свободы в мусульманских странах, поскольку ее отсутствие лишает людей возможности выразить недовольство мирным путем, толкает их к насилию и правонарушениям. Президент справедливо упрекнул прежние администрации в слишком мягком отношении к авторитарным арабским режимам и заявил, что Америка берет на себя трудную, но жизненно важную задачу – способствовать формированию более открытого и демократичного общества в странах Ближнего Востока. Но за редким исключением активисты демократического движения, политики, журналисты и интеллектуалы мусульманского мира – наши естественные партнеры в этом деле – отнеслись к словам Буша скептически и даже с пренебрежением. На всем Ближнем Востоке речь президента едва ли сколько-нибудь значительно повлияла на бытующие в среде простых людей представления о Соединенных Штатах и их намерениях. Проблема не в том, что идеи президента чужды арабскому миру. Согласно последним опросам, проведенным в этом регионе исследовательским центром Pew Research, значительное большинство респондентов от Марокко до Иордании и Пакистана стоят на демократических позициях. Им свойственно стремление жить в обществе, в котором руководители избираются в ходе свободного волеизъявления, где свобода слова надежно защищена и соблюдается законность. Но, как ни парадоксально, не меньше респондентов в тех же странах утверждают сегодня, что им «не нравятся американские представления о демократии».

Подобные противоречия имеют место и в других регионах. Вашингтон намерен защитить Южную Корею, если на полуострове вспыхнет война, однако растущее число молодых южнокорейцев считают, что Америка представляет собой бЧльшую угрозу для безопасности их страны, чем Северная Корея. Мы ведем с терроризмом борьбу, которая в равной степени жизненно необходима как для нашей, так и для европейской безопасности, но в глазах европейцев борьба с терроризмом все чаще ассоциируется с проявлением эгоистических интересов мощной державы, и потому они требуют от своих правительств, чтобы те отказались от участия в этой борьбе.

Такое негативное отношение частично проистекает из естественного недовольства американской военной, экономической и культурной мощью. Здесь мы мало что можем поделать, и за это нам нет необходимости оправдываться. Но такое отношение стало еще более нетерпимым из-за свойственной администрации Буша манеры добиваться своих целей. Высокомерный стиль поведения администрации и ее ничем не оправданная односторонняя политика оттолкнули тех, кто являлся наиболее вероятным сторонником восприятия американских ценностей, и вызвали оппозицию даже со стороны тех, кому наиболее выгоден успех Соединенных Штатов. В мире остается все меньше и меньше людей, допускающих наличие какой-либо связи между их устремлениями и теми принципами, которые проповедует Вашингтон.

В результате, несмотря на небывалую мощь, которой сегодня обладает Америка, уровень ее влияния редко опускался до столь низкой отметки, как теперь. Мы способны воздействовать на другие страны средствами принуждения, но нам не слишком часто удается добиться чего-либо путем убеждения. Наши важнейшие глобальные инициативы, начиная с продвижения реформ на Ближнем Востоке и заканчивая искоренением терроризма, скорее всего, закончатся провалом, если Соединенные Штаты не изменят свой подход или не сменят свое руководство.

СРЕДСТВА, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ НЕ ПО НАЗНАЧЕНИЮ

В этом году в ходе предвыборных дискуссий по вопросам внешней политики одинаково интенсивно обсуждаются как стоящие перед нами цели, так и средства их достижения. Большинство демократов согласны с президентом в том, что борьба с терроризмом и распространением оружия массового уничтожения (ОМУ) должна стать приоритетным направлением глобального масштаба, что война в Афганистане была необходима и оправданна, что саддамовский Ирак представлял собой угрозу, которую нужно было устранить тем или иным способом. Более того, по прошествии времени администрация Буша, по крайней мере на словах, приняла аргументацию демократов относительно того, что для достижения победы над терроризмом Соединенным Штатам недостаточно просто уничтожить зло, что тут необходимы еще какие-то добрые начинания, поддерживающие людей в их стремлении жить мирно и свободно, победить нищету и болезни.

Однако, ставя перед собой подобные цели, администрация придерживалась радикальных убеждений относительно того, как США должны вести себя на международной арене. Главные стратеги из администрации президента, очевидно, полагают, что в нынешнем хаотичном мире американская мощь – особенно военная – единственное реальное средство достижения целей и что, покуда мы внушаем страх, не столь важно, любят нас или нет. Эти же люди считают, что для поддержки наших усилий во внешней политике нам лучше создавать временные «коалиции заинтересованных участников», поскольку длительные альянсы требуют слишком многих компромиссов. Согласно их теории, в силу сложившихся обстоятельств Америка обязана выступать в роли доброй силы и иметь благие намерения, а потому не нуждается в чьем-либо одобрении для придания легитимности собственным действиям. К тому же они полагают, что международные организации и международное право – не что иное, как ловушки, расставленные более слабыми государствами, которые стремятся связать нам руки.

Эти идеи не новы. Во времена Трумэна и Эйзенхауэра радикальная фракция республиканцев в Конгрессе под предводительством лидера республиканского большинства в сенате Роберта Тафта ополчалась буквально против любой из мер, направленных на создание послевоенного международного порядка. Радикалы возражали против создания НАТО и размещения войск США в Европе на постоянной основе, поскольку считали, что в противостоянии замыслам Советского Союза нам следует положиться на одностороннее применение военной силы. Они выступали против учреждения Всемирного банка и МВФ, были враждебно настроены в отношении ООН. Они презирали «универсалистов» вроде Элеонор Рузвельт, поскольку те поддерживали идеи международного права. В течение короткого времени сторонники Тафта доминировали в Конгрессе (до тех пор, пока демократы и республиканцы-интернационалисты, такие, как Дуайт Эйзенхауэр, совместными усилиями не потеснили их на политической сцене). Но вплоть до сегодняшнего дня их радикальное мировоззрение никогда не определяло политику исполнительной власти.

Подлинное «столкновение цивилизаций» происходит не где-нибудь, а в Вашингтоне. А учитывая открытые разногласия между госсекретарем Колином Пауэллом и министром обороны Дональдом Рамсфелдом, можно сказать, что оно разворачивается даже внутри самой президентской администрации. И это не спор по отдельным политическим вопросам – войне в Ираке, цене соблюдения Киотского протокола или расходам на оказание помощи другим странам. Это – столкновение диаметрально противоположных взглядов на роль Америки в мире. Это – битва между либералами-интернационалистами, объединяющими в своих рядах представителей обеих партий и считающими, что обычно нам нет равных по силе, когда мы вместе с союзниками выступаем в защиту общих ценностей и интересов, и теми, кто, видимо, полагает, что Америка должна либо действовать в одиночку, либо вообще воздерживаться от каких-либо шагов. Сторонники жесткой линии в администрации Буша весьма активно выражают и отстаивают свою позицию. В год выборов демократам также следует четко изложить свои взгляды по поводу того, что они думают и что собираются делать в связи с необходимостью укреплять безопасность и благосостояние США, продвигать демократические идеалы, восстанавливать наше влияние, наш авторитет и нашу способность к лидерству. Демократы должны наметить контуры такой внешней политики, которая не только ставила бы перед страной верные цели, но и позволила бы ей снова обрести способность к их достижению.

С НАМИ, А НЕ ПРОТИВ НАС

Все послевоенные администрации, как республиканские, так и демократические, верили, что в мире есть некие вещи, с которыми нельзя не бороться: это одиозные режимы или отдельные личности, которые заслуживают быть заклейменными в качестве зла и могут быть остановлены только силой. И сегодня, не отрицая важности изменения политических и экономических условий, в которых зарождаются террористические движения, мы должны осознать: простым устранением причин возникновения терроризма мы не сможем помешать законченным террористам нанести удар по США или по странам-союзницам. Таких людей следует изолировать от общества или уничтожать.

Точно так же мы должны избавиться от успокоительных софизмов, будто свободный рынок неизбежно порождает свободное общество, а глобализация сама по себе обеспечит мир во всем мире. Страны и их лидеры – не заложники абстрактных исторических сил. Они действуют в соответствии с собственными интересами и амбициями. В обозримом будущем Соединенным Штатам и их союзникам следует быть готовыми при необходимости к применению военной и экономической силы, дабы укоротить амбиции тех, кто угрожает нашим интересам.

Ставка на силу и решимость, готовность сформулировать четкие условия взаимодействия и последствия их несоблюдения, несомненно, правильная позиция по отношению к нашим противникам. Однако грубой ошибкой нынешней администрации является то, что принцип «с нами или против нас» она применяет не только к врагам Америки, но и к ее друзьям. Проще говоря, сила аргументов произведет на наших естественных союзников гораздо большее впечатление, нежели аргументы силы. Демократически избранные лидеры, будь то в Германии, Великобритании, Мексике или Южной Корее, должны укреплять в согражданах стремление поддерживать США в реализации совместных с ними планов. Убеждая эти страны в том, что Соединенные Штаты используют свою силу на общее благо, мы тем самым даем им возможность встать на нашу сторону. Но, принуждая их действовать во имя наших интересов, мы способствуем тому, что противостояние Америке становится для них политически необходимым, а то и выгодным. Десять лет назад трудно было даже представить себе, что лидеры Германии и Южной Кореи – двух государств, обязанных своим существованием Америке, которая жертвовала ради них жизнями своих солдат, – победят на выборах под антиамериканскими лозунгами.

Начиная войну с Ираком, администрация Буша полагала, что большинство союзников присоединится к нам, если мы ясно дадим им понять, что в противном случае поезд уйдет без них. Считалось также, что мы не нуждаемся в легитимности, которую обеспечили бы одобрение и участие ООН. На практике эти теории оказались несостоятельными. Человеческие, финансовые и стратегические потери в ходе этой войны многократно возросли, а успешное завершение оккупации было поставлено под угрозу из-за того, что Вашингтону не удалось заручиться поддержкой сильных союзников (таких, как Франция, Германия и Турция, а не подобных, скажем, Маршалловым островам).

Но даже по окончании военных действий администрация продолжала терять свое влияние в лагере союзников. Много говорилось об опрометчивом решении Пентагона отказать в контрактах на восстановление Ирака компаниям из стран-союзниц по НАТО, таких, как Канада, Франция и Германия, в тот самый момент, когда Соединенные Штаты обратились к ним с просьбой о списании иракских долгов. При этом мало кто обратил внимание на еще более странное решение администрации – приостановить оказание многомиллионной военной помощи государствам, поддержавшим войну, из-за их отказа гарантировать американцам полную неприкосновенность со стороны Международного уголовного суда. В итоге получается, что мы проявили одинаковое пренебрежение по отношению как к «старой», так и к новой Европе.

Что касается ООН, то спустя несколько месяцев после вторжения в Ирак выяснилось: лидер главенствующей шиитской общины отказывается даже встречаться с американскими представителями, не говоря уже о том, чтобы принять наш план выборов. В результате Вашингтону пришлось упрашивать ООН выступить в качестве посредника. К администрации пришло запоздалое понимание того, что наши действия приобретают бЧльшую легитимность, если их одобряет мировое сообщество.

Администрации демократов предстоит подтвердить готовность США применить военную силу (при необходимости – в одностороннем порядке) для защиты своих жизненных интересов. Но для нас нет более важной задачи, чем восстановление морального и политического авторитета Америки в мире, чтобы в нужный момент мы могли убедить других присоединиться к нам. Столь крутой поворот требует выработки нового стратегического соглашения с нашими ближайшими союзниками, в особенности на европейском континенте. Вашингтону следует начать с простой декларации нашей политической программы: в борьбе с глобальными угрозами Соединенные Штаты будут в первую (а не в последнюю) очередь действовать в согласии с союзниками. Предлагая союзникам присоединиться к нам в военных операциях или восстановительных работах по государственному строительству в таких странах, как Ирак и Афганистан, мы должны быть готовы разделить с ними не только связанный с этим риск, но и право принятия решений. Именно так мы действовали, когда НАТО вступила в войну в Боснии и Косово, и именно об этом нынешняя администрация столь безответственно забыла, когда НАТО в соответствии со статьей о коллективной обороне предложила США свою помощь в Афганистане. Среди обязательств Америки в подобном соглашении должна также присутствовать необходимость последовательно уделять особое внимание подлинно глобальным приоритетам, в первую очередь борьбе с терроризмом, не отвлекаясь на частные идеологические разногласия по таким вопросам, как Киотский протокол, Международный уголовный суд и Конвенция о запрещении биологического оружия.

Подход администрации демократов к разрешению споров вокруг договоренностей с Европой должен отличаться прагматизмом и концентрироваться на том, чтобы устранять недостатки в существующих соглашениях, а не аннулировать эти соглашения. Международное право само по себе не гарантирует соблюдения содержащихся в нем положений и не решает никаких проблем. Но когда наши цели находят свое воплощение в договорных документах, мы можем в случае их нарушения заручиться международной поддержкой. К тому же ничто так не подрывает авторитет Соединенных Штатов, как представление о том, что Америка возомнила себя слишком могущественной, чтобы быть связанной нормами, которые сама же проповедует всем остальным.

СИЛА УБЕЖДЕНИЯ

В рамках нового соглашения с союзниками Соединенные Штаты должны возобновить усилия на том направлении, которое во всем мире справедливо считается залогом долгосрочных перемен на Ближнем Востоке. Речь идет о разрешении палестино-израильского конфликта. Пока конфликт продолжается, арабские правители будут использовать его как отговорку, чтобы не проводить реформы и уклоняться от открытого сотрудничества с США в борьбе с терроризмом.

Возможно, что в создавшемся на данный момент положении односторонние действия Израиля, направленные на обеспечение собственной безопасности, являются неизбежной мерой. Уже более трех лет народ этой страны подвергается беспрецедентно жестокому террору. Но действия, предпринимаемые израильским правительством, должны стать не иллюзорным финалом, а лишь этапом на пути к переменам в палестинском руководстве, которые могли бы способствовать переговорам и достижению взаимного соглашения. Если вывод израильских войск с Западного берега реки Иордан и из сектора Газа будет согласован с палестинцами, если израильская «стена безопасности» будет рассматриваться как временная мера, вызванная соображениями безопасности и демографии, а не стремлением захватить чужие земли, сохранится надежда на реальное решение этой проблемы. Если нет, пустое пространство, образовавшееся после вывода войск, превратится в несостоявшееся прибежище террористов под предводительством радикалов из ХАМАС. При подобном устрашающем сценарии палестинцы продолжат свою самоубийственную стратегию террора, следствием чего станет не оттеснение Израиля к морю, а принятие им более радикальных и жестких решений. Долгая война «на износ» обернется для Израиля еще большим разобщением и утратой иллюзий. Целое поколение детей в регионе вырастет с убеждением, что США – это проблема, а не решение.

Американская политика в отношении палестино-израильского конфликта традиционно покоилась на двух столпах. Мы – самые стойкие союзники Израиля. И мы – честный посредник для обеих сторон. Это не сделало нас беспристрастными, скорее наоборот. Мы весьма заинтересованы в достижении такого соглашения, которое одновременно гарантировало бы безопасность Израилю и достойную жизнь палестинцам. Администрация демократов должна будет со всей энергией и решимостью вновь обратиться к этим принципам. Она обязана стать надежной опорой Израиля в его борьбе с терроризмом и помочь палестинцам освободиться от своих лидеров, которых мало что заботит, кроме собственного выживания. Ей также следует показать пример международному сообществу, предложив реалистичную концепцию будущей жизни палестинцев при условии, что они признают факт существования еврейского государства Израиль и будут уважать его безопасность. Нужно наметить также концепцию создания двух государств, при которой палестинцы что-то выигрывают, а что-то теряют. Ставки очень высоки, и без участия США никакой прогресс невозможен.

Когда мы вновь присоединимся к мирному процессу и приступим к упрочению ослабленных связей с союзниками, чего попросит у них взамен президент-демократ? Прежде всего, реального направления воинских контингентов и финансовой помощи в Афганистан и Ирак. НАТО согласилась, наконец, возглавить расширенную миротворческую миссию в Афганистане, и теперь существует острая необходимость укрепить европейскими силами американское присутствие, чтобы предотвратить возвращение хаоса, бросающего вызов нашим интересам. Наряду с Пакистаном Афганистан остается передовой линией борьбы с террором. Но при нынешних взаимоотношениях с нашими союзниками по ту сторону Атлантики немногие европейцы поддерживают идею отправки войск в Афганистан для выполнения опасных миссий. Если новая администрация хочет восстановить безопасность в Афганистане и облегчить бремя, которое несут сейчас американские солдаты, ей придется заняться решением этой проблемы.

Ираку также потребуется, чтобы в решении его судьбы приняло участие целое поколение представителей международного сообщества. Независимо от того, была ли оправданна эта война, сегодня все глубоко заинтересованы в успехе Ирака. Раскол иракского общества по этническим или религиозным причинам приведет к дестабилизации обстановки на Ближнем Востоке и подстегнет радикальные движения, представляющие угрозу для современного мира. Стабильность и демократия в Ираке, напротив, стимулировали бы процесс реформ во всем регионе. Для этого потребуется длительное участие в восстановлении и политическом развитии Ирака наряду с активной позицией в военных вопросах. А она подразумевает, что международные контингенты не будут безвылазно оставаться на базах и в казармах, передоверив обеспечение безопасности плохо подготовленным иракским службам. Но поддержание военного присутствия на таком уровне невозможно, и будет считаться нелегитимным в глазах простых иракцев, если на него не будут смотреть, как на подлинно международный, а не исключительно американский проект.

Вся ирония в том, что односторонний подход администрации Буша позволил нашим союзникам остаться в стороне: дал им повод уклониться от того, чтобы взять на себя ответственность по данному и ряду других глобальных вопросов. Демократическая администрация не стала бы оттеснять союзников на второй план, когда речь идет о вопросах, которые представляются им важными. Взамен она получила бы право требовать от них гораздо больше, будь то их вклад в стабилизацию Ирака и Афганистана, демократизация на Ближнем Востоке или предотвращение распространения и потенциального применения ОМУ.

ПРЕДОТВРАТИТЬ, ЧТОБЫ НЕ ПРИШЛОСЬ УПРЕЖДАТЬ

Когда администрация Буша доказывала необходимость вторжения в Ирак, один из аргументов президента гласил: Соединенные Штаты не могут ждать, пока угроза применения ОМУ станет неизбежной. Но общий подход администрации к борьбе с распространением ОМУ противоречит этой логике.

Демократической администрации следует использовать все имеющиеся в ее арсенале средства, чтобы предупредить возникновение угрозы ОМУ, прежде чем применение военной силы станет единственно возможным решением. Наиболее верное средство, к которому Вашингтон может прибегнуть уже на раннем этапе, дабы предотвратить попадание смертоносных материалов в руки террористов или стран-изгоев, – это обезвредить такого рода материалы в месте их изначального нахождения. Но нынешняя администрация проявляет мало интереса к ускорению или расширению соответствующих программ. В начале президентского срока Джордж Буш-младший пытался даже урезать расходы на программу Нанна – Лугара по совместному сокращению угрозы, предназначенную для стран бывшего Советского Союза. При наших теперешних темпах потребуется 13 лет, чтобы повысить безопасность всех российских объектов, на которых размещены плутоний и высокообогащенный уран. Увеличение суммы финансирования программы Нанна – Лугара позволит сделать то же самое за 4 года. Но и за пределами России работают десятки исследовательских реакторов, в которых хранится сырье для производства радиологического или ядерного оружия. Нам следует возглавить глобальное движение, направленное на то, чтобы повсюду в таких местах была обеспечена безопасность ядерных материалов.

Единственная страна, которая, по нашим данным, имеет возможность и предположительно намерение продать террористам полноценное ядерное оружие, – это Северная Корея. Но президентская администрация с необъяснимым спокойствием наблюдала за тем, как КНДР неуклонно продвигалась к тому, чтобы стать первым в мире ядерным «Уолмартом» (сеть знаменитых американских супермаркетов, – Ред.). Сегодня Пхеньян способен производить и потенциально продавать до 6 ядерных единиц в любой конкретный момент. А к концу текущего десятилетия эта цифра, вероятно, составит 20 ядерных единиц – показатель, превышающий даже самые мрачные прогнозы разведки относительно Ирака. И мы не знаем, сколько плутония переработано в пригодное для применения ядерное топливо за последние полтора года, с тех пор как Северная Корея выслала международных наблюдателей. А мы всё это время обсуждали вопрос о форме стола для переговоров.

Администрация демократов должна будет в кратчайшие сроки внести ясность в вопрос, собирается ли Ким Чен Ир превратить Северную Корею в ядерную фабрику или готов вести переговоры о присоединении страны к мировому сообществу. Официальным представителям США следует выступить с серьезным предложением, согласно которому Северная Корея осуществляет всеобъемлющую и контролируемую нейтрализацию своих ядерных программ в обмен на экономическую и политическую интеграцию в мировое сообщество, и быть готовыми к обоюдному выполнению данной договоренности, как только будут согласованы ее основные положения. Мы должны быть готовы к положительному ответу. И если Пхеньян ответит «нет», Южная Корея, Япония и Китай присоединятся к нашим силовым операциям, только будучи убеждены, что мы предприняли серьезную попытку и сделали все возможное, чтобы избежать конфронтации. Наихудший вариант развития событий таков: нищая Северная Корея поставляет ядерное оружие «Аль-Каиде», ХАМАС или чеченским боевикам, которые затем наносят удары по Вашингтону, Лондону или Москве.

Такой же план «открытых действий» необходим и в случае с Ираном. В обмен на полный отказ Тегерана от ядерных амбиций и терроризма ему публично предлагается установить нормальные отношения. И если руководство Ирана отвернется от такого предложения, лишив людей возможности осуществить свои надежды, это приведет в движение внутренние механизмы самого иранского общества. У нас есть и другие претензии к Ирану и Северной Корее, в том числе связанные с творящимися там вопиющими правонарушениями. Но эти проблемы будет решить легче, если мы сначала выведем обе страны из изоляции.

Демократической администрации следует стремиться к дальнейшему укреплению международных правил, запрещающих распространение ОМУ. Существующий Договор о нераспространении ядерного оружия способствовал установлению одной важной нормы международного права. В рамках этого договора с 1975 года Южная Корея, Аргентина, Бразилия, Тайвань, ЮАР, Казахстан, Белоруссия, Украина, а теперь и Ливия дали обратный ход и отказались от своих ядерных программ. Но договор по-прежнему несовершенен, поскольку ничто не препятствует следующему сценарию. Эти страны разрабатывают все составляющие ядерной программы, а затем, не неся никаких штрафных санкций, выходят из договора, как только они смогут приступить к работам по обогащению урана или производить плутоний для ядерного оружия. Мы должны добиваться новой договоренности. Ядерные державы, такие, как США, должны помогать неядерным странам в развитии ядерной энергетики и снабжать их ураном. Но они обязаны и держать под контролем все стадии топливного цикла, изымая отработанное ядерное сырье и обеспечивая ему надежное хранение, дабы предотвратить использование его для производства оружия. (Несомненно, существует риск, связанный с местом и способом хранения топлива, однако свободной от риска альтернативы не существует.) К любой стране, пытающейся выйти за рамки этой строгой системы контроля, должны автоматически применяться санкции ООН. Попытки убедить неядерные государства согласиться с таким вариантом увенчаются успехом только в том случае, если сама Америка подаст пример того, как следует действовать. Это значит, что нужно отказаться от безответственных планов администрации Буша по разработке нового поколения ядерного оружия малой мощности (создающих впечатление, что такое оружие вообще может быть средством эффективного ведения войны) и присоединиться к Договору о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний.

НОВЫЕ ЗАДАЧИ,НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Большинство демократов согласны с президентом Бушем в том, что с террористами, а иногда даже и с несговорчивыми режимами следует общаться на языке силы. Вопрос не в том, стоит ли задействовать наш военный и разведывательный потенциал, а в том, как это делать и насколько оперативно нам удается адаптировать его к тем проблемам и задачам, с которыми сегодня сталкивается Америка.

После завершения холодной войны прошло уже два цикла военных реформ – переход от наращивания гигантских бронетанковых формирований к преимущественному размещению мобильных воинских частей в любых регионах мира и от аналоговых технологий к цифровым информационным системам. Борьба с терроризмом потребует еще одной трансформации в военной сфере. Хотя нам по-прежнему необходим потенциал для ведения войны с применением обычных средств, сегодня придется уже без помощи танков и истребителей находить и уничтожать врагов, прячущихся в тени, зачастую среди простых граждан. По сути, это задача для разведслужб. Новая администрация должна будет провести масштабное переоснащение и модернизацию наших разведывательных агентств, и в том числе назначить нового главу национальной разведки, уполномоченного целиком распоряжаться отраслевым бюджетом, а не пятой его частью, как нынешний директор ЦРУ. Конечно, неизбежны ситуации, когда через испытание войной с терроризмом пройдут и наши вооруженные силы, как это было в Афганистане, Пакистане, Йемене и на Филиппинах. Чего потребует от нас эта война с точки зрения новой доктрины, тактики, обучения и вооружения? Как она изменит организацию нашей военной сферы? Как победить нового противника, не изменяя ценностям, которые защищают наших солдат в военное время и определяют ответ на вопрос, кто мы? Администрация Буша игнорировала эти вопросы. Администрация демократов должна будет на них ответить.

В администрации Буша полагают, что наши войска должны быть задействованы исключительно в случае войны. С самого начала Буш и его команда не принимали концепцию миротворческой деятельности и национального строительства и с большим подозрением относились к идее длительного размещения американских контингентов за рубежом. Это предубеждение легло в основу американской стратегии в Афганистане и Ираке – и обернулось тяжелейшими последствиями. Избавив Афганистан от власти талибов, администрация Буша доверила строительство этого государства тем же самым полевым командирам, которые уничтожали афганскую нацию в начале 1990-х. В Ирак же администрация отправила минимальный контингент, необходимый для того, чтобы нанести поражение противнику, не сочтя при этом нужным использовать дополнительные войска для занятия и обезвреживания освобождаемых ими территорий. В итоге война сменилась хаосом, который привел к охлаждению отношений войск коалиции с коренным населением, в то время как террористы вновь подняли голову.

Что требуется от демократов, так это чувство реализма: если Соединенные Штаты ввязываются в войну, они должны подготовиться к тому, чтобы после ее окончания, если это необходимо для закрепления успеха, годами сохранять свое присутствие, восстанавливать то, что было разрушено, и работать в связке с союзниками. Где бы то ни было – на Балканах, в Афганистане или Ираке, мы должны уметь продемонстрировать свою стойкость, а не только силу оружия.

Частично проблема состоит в нежелании определенных военных кругов адаптировать наши вооруженные силы к подобным миссиям. Некоторые военачальники опасаются, что если армия разовьет миротворческий потенциал, то гражданским руководителям будет слишком трудно удержаться от того, чтобы не задействовать ее. Но факт остается фактом: за последние десять лет президенты от обеих партий использовали наши воинские контингенты для осуществления по меньшей мере семи крупных постконфликтных миротворческих операций или операций по стабилизации обстановки. Если мы хотим быть хорошо подготовлены в будущем, не стоит отрицать очевидное: нравится нам это или нет, в ближайшей перспективе роль вооруженных сил будет в значительной степени заключаться в осуществлении подобных миссий. Демократической администрации предстоит обеспечить нашей армии организационную структуру, боевую подготовку и вооружение, необходимые для выполнения задач, которые мы поставим перед ней, включая вооруженную борьбу с противником, подавление беспорядков, обеспечение общественной безопасности и защиту гражданского населения. А чтобы с наших военных не спрашивали сверх того, что от них требуется, необходимо гарантировать наличие гражданских институтов – собственных и международных, – работающих в вышеперечисленных направлениях.

Будь администрация Буша больше привержена идее коллективного действия, она могла бы с большим основанием требовать повышения боеспособности от наших союзников по НАТО. Нас не устраивает система разделения труда, при которой мы воюем, а они произносят речи. Мы столкнемся с необходимостью восстановления общества в странах, потерпевших крах, и в странах, переживших военные конфликты, но для нас неприемлема ситуация, когда мы будем вынуждены действовать в одиночку. Нам нужны международные институты, готовые оперативно принимать меры. Мобилизовать в себе такую готовность – первейшая задача ООН, если она стремится сохранить свою значимость. Администрация демократов должна будет возглавить работу по превращению ООН в аналог НАТО в гражданской сфере поддержания мира, с тем, чтобы Объединенные Нации обладали полномочиями, которые позволят задействовать специальные силы стран-участниц – от полиции до социальных работников – и оперативно размещать их в горячих точках планеты.

В БОРЬБЕ ЗА ОБЩЕЕ ДЕЛО

Основной задачей нашей внешней политики должно стать укрепление безопасности Соединенных Штатов. Иными словами, всю нашу мощь следует использовать для борьбы с терроризмом и распространением смертоносного оружия. Однако нам необходимо усвоить один урок, который мы извлекли из событий последних трех лет. А именно то, что наши действия всякий раз будут наталкиваться на сопротивление – даже со стороны друзей, – если мы используем нашу мощь исключительно в целях собственной безопасности, а не для разрешения проблем, в которых заинтересовано мировое сообщество. За некоторыми весьма редкими исключениями (в их число входит инициатива президента по демократизации Ближнего Востока и осознание им того факта, что США должны участвовать в общей борьбе со СПИДом) после 11 сентября 2001 года мы наблюдали, как сужается круг задач, стоящих перед нынешним кабинетом, и перспектива, которой он руководствуется. До 11 сентября администрация проводила национальную политику в области противоракетной обороны. Теперь ее политика сосредоточена на борьбе с терроризмом и отношениях с Ираком. Но у команды Буша по-прежнему отсутствует внешнеполитическая стратегия в полном смысле этого слова, стратегия, соответствующая роли державы мирового масштаба, облеченной глобальной ответственностью. Мы должны снова выйти на ведущие позиции по более широкому кругу вопросов и в большем количестве регионов, руководствуясь при этом расширенным определением национального интереса.

Следующему президенту придется, в конце концов, обратить внимание на Латинскую Америку и восстановить репутацию США как защитника демократии. Эта репутация пострадала из-за отношения президента Буша к ситуации в Венесуэле и на Гаити. Африку следует рассматривать как нечто большее, чем второстепенный участок борьбы с терроризмом. Когда президент обещал послать американские войска в Либерию, а через десять дней после высадки отозвал их обратно, по нашему престижу на континенте был нанесен сокрушительный удар.

В Азии, где проживает более половины населения планеты, происходят поистине тектонические сдвиги в геополитической и экономической сфере. Но Соединенные Штаты демонстрируют странную незаинтересованность в этих процессах. Еще недавно государства этого региона всерьез опасались Китая и связывали свое будущее с Америкой. Сегодня происходит обратное. Китай весьма умело превратил большинство стран Юго-Восточной Азии, включая Австралию, в своих союзников. Его экономика развивается колоссальными темпами. Сегодня Пекин готов решать такие серьезные дипломатические проблемы, как проблема Северной Кореи. Китай все чаще рассматривают в качестве доминирующего фактора в регионе. Богатая нефтью Россия превращается в стабильное государство, она наращивает свой потенциал и укрепляет свои позиции в Азии. Индия после нескольких поколений самоизоляции и поглощенности внутренними делами постепенно открывается для мира. Администрации демократов придется поработать над сохранением статуса Соединенных Штатов в Азии. Ее обязанностью станет стимулирование деятельности в правильном направлении поднимающихся государств Азии, а также восстановление лидирующего положения США в сфере борьбы с региональными кризисами.

Новый президент должен будет также подтвердить интерес США к тому, что происходит во внутренней жизни Китая и России. Ставки огромны: отсутствие политических реформ обернется для Китая экономической стагнацией, при которой страна не сможет удовлетворить запросы сотен миллионов людей, выбитых из привычной колеи переменами. Если Россия не будет с бЧльшим уважением относиться к законности и праву соседей на суверенитет, то она не сможет ни привлечь инвестиции, ни привить людям позитивный настрой. Настоящие реалисты понимают связь между внутренней и внешней политикой. Но администрация Буша по большей части оставила без внимания проблему внутреннего развития России и Китая. Президент Буш ни разу отчетливо не сформулировал всеобъемлющую стратегию отношений с этими странами. Вместо этого он узко сконцентрировал свое внимание исключительно на их деятельности в мировом масштабе.

Президент-демократ столкнется с необходимостью расширить структурные и географические рамки нашей внешней политики, показав миру, что нам понятна простая истина: террор – это зло, но зло не исчерпывается одним только терроризмом. Для огромного большинства людей во всем мире основную угрозу представляет не «Аль-Каида», а локальные вооруженные конфликты, вспыхивающие на почве этнических разногласий, борьбы за власть и ресурсы. А такие бедствия, как нищета, болезни и деградация окружающей среды, каждый год уносят неизмеримо больше жизней, чем террористические акты. Эти проблемы должны быть для нас значимы в той же степени, в какой, как мы ожидаем, будут значимы для других наши проблемы.

Задача Соединенных Штатов – предстать вновь как государство-миротворец. Америке следует активно участвовать в разрешении конфликтов – от Ближнего Востока до Юго-Восточной Азии, в Центральной и Западной Африке, помогать другим странам в создании их миротворческого потенциала и вместе с союзниками задействовать свои финансы и вооруженные силы, если наши интересы и ценности окажутся под угрозой. Даже если шансы на успех невелики, подобные усилия дадут миру понять, что американский потенциал может быть использован ради общего блага. Демократической администрации предстоит выделить федеральные средства на усиление борьбы на таком фронте, как инфекционные болезни. Несмотря на все красивые заголовки и громкие обещания, нельзя утверждать, что хотя бы один из пяти представителей группы риска имеет доступ к службам, занимающимся профилактикой СПИДа. На 50 больных СПИДом не приходится и одного, кто получал бы необходимые лекарства; в Африке это соотношение составляет 1 к 1 000. Международный фонд борьбы со СПИДом, туберкулезом и малярией обратился к состоятельным странам с просьбой о ежегодных пожертвованиях в размере 10 миллиардов долларов ради спасения миллионов жизней. Америка может и должна пожертвовать больше положенной ей части, чтобы впоследствии иметь основания призвать другие страны поступить так же.

Демократы также должны будут организовать масштабную международную инициативу с целью обеспечить чистой водой сотни миллионов людей в бедных странах. Их новой администрации следует приложить больше усилий для того, чтобы дети, особенно девочки, в других странах могли ходить в школу. Президенту и его сподвижникам надо попытаться преодолеть «информационное неравенство» – увеличивающийся разрыв между богатыми и бедными в сфере доступа к новым технологиям. Все эти задачи составят часть личной миссии для президента-демократа. Ему придется поднимать эти темы на каждом международном саммите, в каждой своей речи, призывая лидеров государств и крупных представителей частного капитала приложить больше усилий для решения указанных проблем.

Демократический кабинет должен выступить поборником расширения торговли, являющейся прочнейшим залогом долгосрочного процветания как для богатых, так и для бедных стран. Нужно убедить европейцев прекратить выплаты субсидий своим фермерским хозяйствам, поскольку они разоряют фермеров в развивающихся странах (в государствах Евросоюза на каждую корову приходится в среднем более двух долларов государственных субсидий ежедневно – эта цифра превышает прожиточный минимум большинства африканцев). При этом нам следует проявить решимость и сократить субсидии фермерам в собственной стране. Будущий президент должен будет также принять к сведению, что предприятие, добивающееся роста производства, но забывающее о справедливости, обречено на провал по обоим направлениям. Джин Сперлинг, бывший советник президента Билла Клинтона по вопросам экономики, предложил «новое соглашение о свободной торговле», направленное на расширение открытых рынков параллельно с удовлетворением законных требований трудящихся. Приоритетная роль отводится таким мероприятиям, как финансирование образования и переподготовка персонала до потери рабочего места, предоставление комплекса социальной помощи людям, потерявшим надежду на работу. Кроме того, предлагается внести изменения в политику налогообложения и здравоохранения. В нынешнем виде эта политика делает невыгодным создание новых рабочих мест в США. Также необходимо бороться с нарушением трудовых прав граждан за границей.

Наконец, Соединенным Штатам пришло время заняться решением проблемы изменения климата. Если не остановить глобальное потепление, оно приведет к разрушению мировой экономики и сельского хозяйства, к массовой миграции населения, с лица земли в буквальном смысле будут сметены целые государства. В таком случае пострадают все. Чтобы смело и с готовностью ответить на этот вызов, президенту-демократу нужно стимулировать совместные усилия обеих партий. Это касается, например, акта Маккейна – Либермана об управлении климатом (который был отклонен небольшим числом голосов в Сенате в прошлом году), направленного на сокращение объемов выделения парникового газа. Этот документ способен объединить совместные с союзниками усилия в борьбе за спасение или пересмотр Киотского протокола. Вокруг него будут выдвигаться новые инициативы, нацеленные на решение жизненно важных проблем, таких, как наступление пустыни и уменьшение площади лесов.

КТО МЫ – ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЕ

Президент Буш утверждает, что передовая линия войны с терроризмом проходит в Ираке и что лучше бороться с врагами в Багдаде, чем в Балтиморе. Подобная формулировка ошибочна в самой своей основе. Сегодня фронтовая линия пролегает повсюду, где имеется американское присутствие, и особенно там, где оно не приветствуется. Данная реальность требует от нас определиться, кто мы, и сделать это так, чтобы в результате в изоляции оказались наши враги, а не мы сами. Во времена холодной войны американские лидеры это хорошо понимали. Конечно, всеобщей любовью Америка не пользовалась, но нам, по крайней мере, удалось создать ряд крепких альянсов, основанных на глубоком осознании общности интересов и связях не только между правительствами, но и между народами. В те годы Америкой восхищались там, где это было более всего необходимо: в странах по ту сторону «железного занавеса», то есть на главном фронте холодной войны. Поляки, венгры, простые русские люди верили нам как защитникам их демократических устремлений. В Восточной Европе не наблюдалось антиамериканских настроений. А ведь если бы они были, то коммунистические правительства могли использовать их для противостояния Америке, которая призывала к реформам, а экстремисты эксплуатировали бы такие настроения в своих целях. Представьте себе, к чему это привело бы. Каков был бы исход холодной войны? Могла ли в таком случае идти речь о крушении советской империи? А если да, то какой режим пришел бы ей на смену?

Именно с такими вопросами мы сталкиваемся сегодня на Большом Ближнем Востоке и в других регионах мира. У нас есть грубая сила, чтобы утвердить свою волю там, где это потребуется, и в подавляющем большинстве случаев мы применяли ее с добрыми намерениями. Но кто бы ни стал президентом, нам следует для достижения наших целей гораздо чаще прибегать к силе убеждения, нежели мускулов. Кто согласится встать на сторону Америки, если мы не пытаемся защищать нечто большее, чем свои собственные интересы? Кто будет по доброй воле сотрудничать с нами, если мы требуем сотрудничества только на наших условиях? И если нам все же удастся изменить статус-кво в исламском мире, как мы это сделали в Восточной Европе одно поколение тому назад, какой режим там установится, если роль США как лидера отвергнута даже теми, кто сам стремится к переменам в обществе?

Положительным моментом является то, что мировое сообщество с готовностью приветствует возвращение Соединенных Штатов к своей традиционной роли лидера. Большинство стран по-прежнему гораздо больше беспокоит возможное проявление изоляционизма со стороны Америки, нежели унилатерализма. Мы можем использовать подобные настроения для формирования новых коалиций, направленных против терроризма и оружия массового уничтожения, в пользу создания более свободного и безопасного мира.

Но недостаточно только ставить перед собой благородные цели. Соединенные Штаты нуждаются в лидерах, способных гарантировать, что наши средства не будут дискредитировать наши собственные цели. Нам нужен дальновидный реализм, свободный от идеологических шор, разделяющих нас с нашими естественными союзниками во всем мире. Словом, необходимо, чтобы наша сила была, как и прежде, подкреплена моральным авторитетом. Только такое сочетание будет способствовать ослаблению наших врагов и вдохнет надежду в сердца наших друзей.

США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851548 Самьюэл Бергер

Новая карта Пентагона

© "Россия в глобальной политике". № 3, Май - Июнь 2004

Томас Барнет – профессор Колледжа военно-морских сил США, неоднократно приглашался в Пентагон и американские разведслужбы в качестве консультанта по стратегическим вопросам. Данная статья была впервые опубликована в журнале Esquire в марте 2003 года, в апреле 2004-го ее расширенная версия вышла в свет в виде отдельной книги под названием The Pentagon's New Map: War and Peace in the Twenty-First Century в издательстве G.P. Putnam's Sons.

Резюме Проанализировав географию американских интервенций за последнее десятилетие, легко вывести основное правило безопасности. Вероятность того, что какая-либо страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации.

Война Соединенных Штатов против режима Саддама Хусейна ознаменовала собой поворотный пункт истории. С этого момента Вашингтон взял на себя всю полноту ответственности за стратегическую безопасность в эпоху глобализации. Вот почему публичная дискуссия вокруг этой войны так важна. Она заставит американцев согласиться с тем, что я называю новой парадигмой в области безопасности, смысл которой передает фраза: разобщенность таит в себе опасность. Под знаком этой парадигмы будет протекать нынешний век. Незаконный режим Саддама Хусейна находился в опасной изоляции в глобализирующемся мире, пренебрегал его нормами и связями, обеспечивающими всеобщую взаимозависимость.

Когда эксперты спорят о глобализации, то, как правило, звучат две крайние точки зрения на то, чтЧ она собой представляет: грандиозный процесс планетарного масштаба или нечто ужасное, обрекающее человечество на гибель. Оба мнения явно несостоятельны, поскольку глобализация, как исторический процесс, – это слишком широкое и сложное явление, чтобы быть втиснутой в узкие рамки простых обобщений. Вместо этого необходим принципиально иной подход к оценке нового мира, в котором мы живем: есть регионы, где глобализация по-настоящему пустила корни, и регионы, куда она, по сути, еще не проникла.

Посмотрите на страны, куда глобализация добралась в виде развитых телекоммуникационных сетей, финансовых потоков, либеральных средств массовой информации и коллективной безопасности, и вы увидите регионы со стабильным правительством, растущим уровнем благосостояния, где люди скорее погибают от самоубийств, чем становятся жертвами преступлений. Эти регионы я называю «Функционирующим ядром» или просто «Ядром». Но взгляните на страны, которые пока слабо вовлечены в процессы глобализации или вообще в них не участвуют, — там господствуют авторитарные режимы, пышным цветом расцветают политические репрессии, царит тотальная нищета и отмечается высокий уровень заболеваемости. Массовые убийства стали в этих регионах обыденным явлением, и, что самое главное, там постоянно тлеют очаги конфликтов, в которых, как в инкубаторе, рождаются новые поколения мировых террористов. Эти регионы я называю «Неинтегрированным провалом» или просто «Провалом».

«Озоновая дыра» глобализации, возможно, не попадала в поле зрения до 11 сентября 2001 года, но после этого дня ее уже нельзя было не замечать. Так где же мы запланируем следующий раунд военных учений армии США в реальных полевых условиях? Ответ достаточно прост, и он основывается на опыте последних лет со времени окончания холодной войны: в зоне «Провала».

Я поддерживаю войну в Ираке не просто потому, что Саддам — это сталинист, готовый перерезать глотку любому ради того, чтобы остаться у власти, и не потому, что в последние годы его режим явно содержал тех, кто стремился раскинуть сети терроризма. На самом деле я сторонник этой войны, потому что длительное участие в военных действиях заставит Америку заняться всем «Провалом», видя в нем стратегически опасное пространство.

ПОДВИЖНАЯ ГРАНИЦА

Для большинства стран, находящихся в стадии формирования, принять глобальный набор правил, которые связаны с общей демократизацией, прозрачностью и свободной торговлей, — значит совершить беспримерный подвиг. Это очень непросто понять большинству американцев. Мы склонны забывать о том, с какими трудностями было на протяжении всей истории связано сохранение единства Соединенных Штатов и непрерывное согласование наших внутренних, подчас противоречивых правил в годы Гражданской войны, Великой депрессии и длительной борьбы за равноправие рас и полов, которая продолжается и по сей день. Что касается большинства государств, то с нашей стороны было бы нереалистично ожидать от них того, что они быстро приспособятся к правилам глобализации, которые выглядят уж очень по-американски. Но не нужно слишком увлекаться дарвиновским пессимизмом. Ведь, начав извиняться за глобализацию как навязывание американских ценностей или американизацию, легко перейти к намекам на то, что «эти люди никогда не станут такими, как мы, в силу расовых или цивилизационных различий». Всего десять лет тому назад большинство специалистов охотно списывали со счетов неблагополучную Россию, заявляя, что славяне по своей генетической природе не способны перейти к демократии и капитализму. Подобные аргументы звучали и в большинстве критических высказываний в адрес Китая в 1990-е годы, да и до сих пор их можно услышать в дебатах о возможности демократизации общества в постсаддамовском Ираке по западному образцу. Мол, «мусульмане — это все равно что марсиане».

Так как же отличить тех, кто по праву принадлежит к «Ядру» глобализации, от тех, кто остается во мраке «Провала»? И насколько постоянен и неизменен водораздел между ними? Понимая, что граница между «Ядром» и «Провалом» подвижна, выскажу предположение, что направление перемен важнее, чем их интенсивность. Да, можно сказать, что бразды правления в Пекине по-прежнему в руках Коммунистической партии, идеологи которой на 30 % руководствуются принципами марксизма-ленинизма и на 70 % — понятиями героев «Клана Сопрано» (название детективного сериала про итальянскую мафию в Америке. – Ред.). Однако Китай присоединился к Всемирной торговой организации, а в долгосрочной перспективе это гораздо важнее, чем перманентное вхождение страны в зону «Ядра». Почему? Потому что это вынуждает Китай приводить свои внутренние правила в соответствие с принципами глобализации в банковской сфере, в области таможенных пошлин, защиты авторских прав и окружающей среды. Конечно, простое приведение внутренних норм и правил в соответствие с формирующимися правилами глобализации еще не гарантирует успеха. Аргентина и Бразилия недавно на собственном горьком опыте испытали, что выполнение правил (в случае с Аргентиной весьма условное) автоматически не обеспечивает иммунитет против паники, пирамид в экономике и даже рецессии. Стремление приспособиться к глобализации само по себе не может служить гарантией от одолевающих страну невзгод. Это не значит, что беднейшие слои населения тут же превратятся в стабильный средний класс, – просто с течением времени уровень жизни людей будет расти. В итоге всегда есть опасность выпасть из фургона под названием «глобализация». Тогда кровопролитие неизбежно.

Какие же страны и регионы мира можно в настоящее время считать функционирующими? Это Северная Америка, бЧльшая часть Южной Америки, Европейский союз, Россия при Путине, Япония и формирующиеся азиатские экономики (в первую очередь Китай и Индия), Австралия и Новая Зеландия, а также ЮАР. По примерной оценке, в этих странах и регионах проживают четыре из шести миллиардов населения земного шара.

Кто же тогда остается в «Провале»? Было бы проще сказать, что «все остальные», но я хочу представить вам больше доказательств, чтобы аргументировать свою точку зрения о том, что «Провал» еще долго будет причинять беспокойство не только нашему бумажнику или совести.

Если мы отметим на карте те регионы, в которых США проводили военные операции после окончания холодной войны, то обнаружим, что именно там сосредоточены страны, не входящие в сферу разрастающгося «Ядра» глобализации. Эти регионы – Карибский перешеек, фактически вся Африка, Балканы, Кавказ, Центральная Азия, Ближний Восток и значительная часть Юго-Восточной Азии. Здесь проживают приблизительно два миллиарда человек. Как правило, на этих территориях отмечен демографический перекос в сторону молодого населения, доходы которого можно охарактеризовать как «низкие» или «ниже среднего» (по классификации Всемирного банка они составляют менее 3 тыс. долларов в год на душу населения).

Если обвести линией большинство тех районов, куда мы вводили свои войска, у нас, по сути, получится карта «Неинтегрированного провала». Конечно, некоторые страны, если принять во внимание их географическое положение, не укладываются в простые схемы. Они, как Израиль, окружены «Провалом», или, наоборот, как Северная Корея, волею случая оказались внутри «Ядра», или же, как Филиппины, расположились в пограничной зоне. Но, учитывая приведенные данные, трудно отрицать внутреннюю логику складывающейся картины: если та или иная страна выпадает из процесса глобализации, отвергает ее содержательную часть, резко возрастает вероятность того, что США рано или поздно отправят туда войска. И наоборот: если страна функционально связана с процессом глобализации и действует в основном по ее законам, нам нет нужды посылать свои войска, чтобы восстанавливать порядок и ликвидировать угрозы.

НОВОЕ ПОНИМАНИЕ УГРОЗЫ

Со времени окончания Второй мировой войны в нашей стране бытовало представление о том, что реальная угроза безопасности исходит от стран с сопоставимыми размерами, развитием и уровнем достатка, — иными словами, от таких же великих держав, как Соединенные Штаты. В годы холодной войны такой супердержавой был Советский Союз. Когда в начале 1990-х произошло крушение «большой красной машины», у нас высказывались опасения относительно объединенной Европы, могущественной Японии, а в последнее время — в связи с усилением Китая.

Любопытно, что все эти сценарии объединяло одно предположение: по-настоящему угрожать нам способно только развитое государство. А как насчет остального мира? В военных документах менее развитые страны и регионы проходили как «малые включенные». Это означало: достаточно располагать военной мощью, способной отвести угрозу, исходящую от великой державы, чтобы всегда быть готовыми к действиям в менее развитом регионе.

События 11 сентября заставили усомниться в этом предположении. В конце концов, мы подверглись нападению даже не со стороны государства или армии, а всего лишь группы террористов, которых Томас Фридмен на своем профессиональном жаргоне назвал «сверхоснащенными одиночками, готовыми умереть за свое дело». Их нападение на Америку повлекло за собой системную перестройку нашего государственного аппарата (было создано новое Министерство внутренней безопасности), нашей экономики (теперь мы платим де-факто налог на безопасность) и даже нашего общества. Более того, эти события послужили сигналом к началу войны с терроризмом, и именно через их призму наше правительство теперь рассматривает любые двусторонние отношения в области безопасности, которые мы налаживаем во всем мире.

Во многих отношениях атаки 11 сентября оказали огромную услугу американскому истеблишменту, отвечающему за национальную безопасность: они избавили нас от необходимости заниматься абстрактным планированием и искать себе «ровню» для будущих высокотехнологичных войн, заставив обратить внимание на присутствующие «здесь и сейчас» угрозы мировому порядку. Таким образом высветилась линия водораздела между «Ядром» и «Провалом» и, что еще важнее, приобрела рельефные очертания та среда, в которой зарождается сама угроза. Усама бен Ладен и «Аль-Каида» представляют собой продукты большого «Провала» в чистом виде — по сути дела, его наиболее жесткую ответную реакцию на посыл, исходящий от «Ядра». Они показывают, насколько хорошо мы справляемся с задачей экспорта безопасности в регионы беззакония (не очень-то хорошо) и какие государства они хотели бы «отлучить» от глобализации и вернуть к «хорошей жизни», как ее представляли себе в VII веке (их цель — все государства большого «Провала» с преобладающим мусульманским населением, особенно Саудовская Аравия).

Если принять во внимание эти намерения Усамы и сопоставить их с хроникой наших военных интервенций последнего десятилетия, то вырисовывается простое правило безопасности: вероятность того, что та или иная страна спровоцирует США на военное вторжение, обратно пропорциональна ее вовлеченности в процессы глобализации. Понятно, почему «Аль-Каида» сначала базировалась в Судане, а потом в Афганистане: они находятся в ряду стран, наиболее удаленных от процессов глобализации. Взгляните на другие государства, в которых в последнее время появлялись силы быстрого развертывания США: Пакистан (северо-западная часть), Сомали, Йемен. Эти страны и глобализация находятся на разных полюсах.

Деятельность данной сети терроризма важно пресечь на корню «на ее собственной территории», но столь же важно отрезать террористам доступ к «Ядру» через «промежуточные государства», расположенные вдоль политых кровью границ большого «Провала». В качестве примера на память тут же приходят такие страны, как Мексика, Бразилия, ЮАР, Марокко, Алжир, Греция, Турция, Пакистан, Таиланд, Малайзия, Филиппины и Индонезия. Но США работают над этой проблемой не в одиночку. Например, Россия ведет свою войну с терроризмом на Кавказе, Китай с удвоенной энергией взялся за укрепление своей западной границы, а всю Австралию взбудоражили взрывы на острове Бали.

Если мы отвлечемся на минуту и поразмышляем о значении складывающейся ныне новой карты мира в более широком смысле, то стратегию США в области национальной безопасности можно представить себе следующим образом: (1) добиться более широких возможностей защитных структур «Ядра» адекватно реагировать на события типа 11 сентября — например, осуществить системную перестройку; (2) работать с промежуточными государствами с целью расширения их возможности защищать «Ядро» от экспорта терроризма, наркотиков и пандемических болезней из стран большого «Провала»; (3), самое важное, сократить размеры большого «Провала». Обратите внимание: я не сказал, что надо отгородиться от «Провала». Первую нервную реакцию многих американцев на события 11 сентября можно выразить следующим образом: «Давайте покончим с нашей зависимостью от иностранной нефти, и тогда нам не придется иметь дело с теми людьми». В основе этой мечты лежит крайне наивное представление, будто сокращение того небольшого числа контактов, что существуют между «Ядром» и большим «Провалом», сделает последний менее опасным для нас в долгосрочной перспективе. Из-за того что Ближний Восток превратится в Центральную Африку, мир не станет более безопасным для моих детей. Мы не сможем просто взять и отмахнуться от тех людей.

Ближний Восток — это идеальная стартовая площадка. Дипломатия бессильна в регионе, где главный источник нестабильности – внутреннее положение в самих странах, а не взаимоотношения между ними. Хуже всего то, что на Ближнем Востоке отсутствует личная свобода, а это приводит к возникновению тупиковых ситуаций в жизни большинства здешнего населения — в первую очередь молодежи. Некоторые государства, такие, как Катар и Иордания, созрели для своего рода «перестройки» и рывка в более светлое политическое будущее благодаря молодым лидерам, осознающим неизбежность перемен. Иран также ждет прихода своего Горбачёва, если он уже не пришел.

Что мешает преобразованиям? Страх. Это боязнь отказа от традиций и боязнь осуждения муллы. Это и опасение мусульманских государств быть помеченными позорным клеймом «вероломных предателей» своей веры, и боязнь стать мишенью для радикальных группировок и террористических сетей. Но прежде всего это страх быть не такими, как все, и оказаться под огнем со всех сторон — разделить участь Израиля.

Ближний Восток давно уже превратился в некую дворовую кодлу, всегда готовую обидеть слабого. Израиль еще держится на плаву лишь потому, что стал, как это ни прискорбно, одним из самых «крутых» в квартале. Изменить эту гнетущую обстановку и открыть шлюзы для перемен способно только одно – вмешательство внешней силы, которая в полном объеме возьмет на себя функцию Левиафана. Свержение Саддама, главного хулигана во всей округе, заставит США играть роль Левиафана более последовательно и решительно, чем они это делали в последние десятилетия. В первую очередь потому, что Ирак — это Югославия Ближнего Востока, перекресток цивилизаций, которые исторически всегда нуждались в диктатуре для поддержания порядка. Когда надобность в приходящих «няньках» отпадет, за этим регионом так или иначе придется присматривать, так что наши длительные усилия в послевоенных Германии и Японии покажутся легкой прогулкой в сравнении с тем, что предстоит нам на Ближнем Востоке.

Дело это верное, и сейчас самое время им заняться, да к тому же мы единственная страна, которой это по плечу. Дерево свободы не зацветет на Ближнем Востоке, пока там нет безопасности, а безопасность занимает самое важное место в экспорте нашего государственного сектора. При этом я имею в виду не экспорт вооружений, а то внимание, которое наши вооруженные силы уделяют любому региону, где сохраняется опасность массового насилия. Мы единственное государство на планете, способное экспортировать безопасность на постоянной основе, и у нас имеется достойный послужной список в этом деле.

Назовите мне страну, в которой царят мир и спокойствие, и я укажу вам на прочные или укрепляющиеся связи между местными военными и американскими военнослужащими. Покажите мне регионы, где большая война немыслима, и я продемонстрирую вам постоянно находящиеся там американские военные базы и имеющиеся долгосрочные альянсы в области безопасности. Перечислите мне крупнейшие инвестиционные проекты мировой экономики, и я укажу вам на два примера военной оккупации, преобразившей Европу и Японию после Второй мировой войны. В течение полувека наша страна успешно экспортировала безопасность в регион старого «Ядра» глобализации (Западная Европа и Северо-Восточная Азия), а в последние 25 лет, после неудачи во Вьетнаме, и в формирующееся новое «Ядро» (развивающиеся страны Азии). Но наши усилия на Ближнем Востоке были несущественны, а в Африке почти ничего не предпринималось. Пока мы не начнем систематический, долгосрочный экспорт безопасности в большой «Провал», он будет все настойчивее экспортировать свои недуги в «Ядро» в виде терроризма и других факторов нестабильности.

Чтобы сократить размеры «Провала», потребуется нечто большее, чем только американский экспорт безопасности. Например, Африке придется оказать гораздо более существенную помощь, чем предполагалось в прошлом, и в конечном итоге интеграция большого «Ядра» будет скорее зависеть от частных инвестиций, нежели от усилий государственного сектора «Ядра». Но все должно начинаться с безопасности, потому что свободные рынки и демократия не могут процветать в условиях непрекращающегося конфликта.

Придется перестроить наш военный истеблишмент так, чтобы он мог соответствовать стоящим перед ним задачам. В обозримом будущем нам не грозит мировая война — прежде всего потому, что наш колоссальный ядерный потенциал делает такую войну бессмысленной для кого бы то ни было. Одновременно классические войны «государство против государства» становятся довольно редким явлением, и если Соединенные Штаты находятся в процессе преобразования своего военного ведомства, то возникает естественный вопрос: каким оно должно стать, чтобы успешно справляться с будущими угрозами? По-моему, клин выбивают клином. Если в мире растет число «сверхоснащенных одиночек», то и наша армия должна состоять из таких же «сверхоснащенных одиночек».

Это звучит, вероятно, как стремление возложить дополнительное бремя ответственности на и так уже перегруженных военных. Но именно непрерывный успех Америки в сдерживании глобальной войны и исключении войн в отношениях между отдельными государствами позволяет нам совать свой нос в более сложные межэтнические конфликты и предотвращать возникновение порождаемых ими опасных транснациональных сил. Мне известно, что большинство американцев не желают и слышать об этом, но реальное поле боя в глобальной войне с терроризмом по-прежнему находится именно там. Если бы все ворота были на замке и было бы достаточно «охранников», то 11 сентября никогда не стало бы реальностью.

В истории много поворотных моментов, подобных тому страшному дню, но вспять она не поворачивает никогда. Мы рискуем многим, игнорируя существование большого «Провала», потому что он никуда не исчезнет до тех пор, пока мы, как нация, не ответим на брошенный нам вызов и не сделаем глобализацию по-настоящему глобальной.

СДЕЛАТЬ «ПРОВАЛ» БЕЗОПАСНЫМ

Вот какие регионы являлись мировой проблемой в 1990-е годы и угрожают сегодня и завтра реальными бедствиями, способными застигнуть нас во дворе собственного дома.

1. Гаити. Усилия по строительству государства в 1990-е принесли разочарование. На протяжении без малого ста лет мы вводили сюда войска и, несомненно, вернемся в эту страну в случае кризиса.

2. Колумбия. Страна разбита на несколько незаконных территорий со своими армиями, повстанцами, наркобаронами и настоящими правительствами, которые заняты переделом территории. Наркотики по-прежнему текут рекой. На протяжении последнего десятилетия укреплялись связи между наркокартелями и повстанцами, а теперь стало известно о наличии связей с международным терроризмом. Мы вмешиваемся в этот конфликт, раздаем обещания, но так ничего и не достигли. Приложение с нашей стороны частичных, разрозненных усилий и постепенное их наращивание ни к чему не приводят.

3. Бразилия и Аргентина. Обе страны дрейфуют между большим «Провалом» и функционирующим «Ядром». В 90-е годы прошлого века обе вволю наигрались в игру под названием «глобализация» и чувствуют себя обманутыми. Им угрожает реальная опасность вывалиться из фургона и встать на путь саморазрушения, проводя политику крайне левого или крайне правого толка. Ни о какой военной угрозе говорить не приходится, разве что об угрозе их собственным демократическим завоеваниям (возможное возвращение военных к власти). Южноамериканский общий рынок МЕРКОСУР пытается создать собственную реальность, в то время как Вашингтон настаивает на свободной торговле между двумя Америками. Но, возможно, нам придется довольствоваться соглашениями с Чили или тем, что только Чили войдет в расширенную ассоциацию НАФТА (Североамериканское соглашение о свободной торговле). Неужели Бразилия и Аргентина доведут дело до самоизоляции и будут потом жалеть об этом? Бассейн реки Амазонка остается большой неуправляемой территорией Бразилии. Кроме того, окружающей среде наносится все более серьезный урон. Проявит ли мировое сообщество достаточную озабоченность в связи со сложившейся ситуацией, чтобы вмешаться и попытаться исправить положение?

4. Бывшая Югославия. В течение большей части последнего десятилетия Европа демонстрировала свою неспособность действовать сплоченно и согласованно даже на собственных задворках. Западу теперь долго придется выполнять в этом регионе роль приходящей няньки.

5. Конго и Руанда/Бурунди. В результате военных действий, длившихся на протяжении всего десятилетия, в Центральной Африке погибло от двух до трех миллионов человек. Насколько еще должно ухудшиться положение, прежде чем мы попытаемся хоть что-то предпринять? Должны погибнуть еще три миллиона? Конго — это государство в стадии деградации, ни живое, ни мертвое, и все стремятся поживиться за его счет. Кроме того, в этом регионе свирепствует СПИД.

6. Ангола. В стране так и не предпринято серьезных попыток остановить непрекращающуюся гражданскую войну, которая за прошедшие четверть века унесла полтора миллиона жизней. По сути дела, внутренние междоусобицы продолжаются здесь с середины 1970-х годов, когда рухнула португальская колониальная империя. Ожидаемая продолжительность жизни в этой стране менее сорока лет!

7. Южная Африка. ЮАР – единственная африканская страна, входящая в состав функционирующего «Ядра». Тем не менее она находится на перепутье. Существует множество опасений по поводу того, что ЮАР служит своего рода шлюзом для террористических сетей, стремящихся получить доступ к «Ядру» через заднюю дверь. Самая большая угроза безопасности — преступность, принявшая характер эпидемии. В этой стране также свирепствует СПИД.

8. Израиль — Палестина. Террор не утихает — каждое новое поколение на Западном берегу спит и видит продолжение эскалации насилия. Защитная стена, которая возводится в настоящее время, будет своего рода Берлинской стеной XXI века. В конце концов внешним державам придется разводить обе враждующие стороны, чтобы обеспечить безопасность (это разведение обещает быть очень болезненным). Всегда существует вероятность того, что кто-либо попытается нанести по Израилю удар с помощью оружия массового уничтожения (ОМУ) и тем самым спровоцирует ответный удар, на который, как нам кажется, Израиль способен, что тоже не может не вызывать тревогу.

9. Саудовская Аравия. Менталитет монаршей мафии, действующей по принципу «надо дать им кусок пирога», в конечном счете спровоцирует внутреннюю нестабильность и насилие. Политика выплаты отступных террористам, чтобы держались подальше от этой страны, рано или поздно приведет к краху, а поэтому следует ожидать опасностей и извне. Значительную часть населения составляет молодежь, у которой практически нет надежд на будущее, немногим лучше и перспективы правящей элиты, основной источник доходов которой — тающие на глазах долгосрочные активы. Вместе с тем нефть еще достаточно долго будет значить слишком много для Соединенных Штатов, и они не постоят за ценой, чтобы обеспечить стабильность в этой стране.

10. Ирак. После вторжения нас ожидает гигантская восстановительная работа. Нам придется выстраивать режим безопасности во всем регионе.

11. Сомали. Хроническое отсутствие дееспособного правительства. Хроническая проблема с продовольствием. Хроническая проблема подготовки в стране террористов. Мы ввели туда морских пехотинцев, а также специальный воинский контингент, но ушли разочарованными — это своего рода маленький Вьетнам 1990-х. Будет сделано все возможное, чтобы он не повторился.

12. Иран. Контрреволюция уже началась: на этот раз студентов не устраивают захватившие власть муллы, от которых они хотят избавиться. Иран стремится дружить с США, но возрождение фундаментализма — это та цена, которую нам, возможно, придется заплатить за вторжение в Ирак. Муллы поддерживают терроризм и реально стремятся заполучить ОМУ. Значит ли это, что они станут следующей мишенью после того, как мы разберемся с Ираком и Северной Кореей?

13. Афганистан. Эта страна попирала законы и была рассадником насилия еще до того, как на мировую арену вышел режим «Талибан», тянувший ее в прошлое, в VII век (что было не так трудно сделать). Правительство продалось «Аль-Каиде» за гроши. Это крупный центр производства наркотиков (героин). В настоящее время США увязли там надолго, пытаясь уничтожить наиболее отъявленных террористов/мятежников, которые предпочли остаться.

14. Пакистан. Всегда существует опасность того, что эта страна применит атомное оружие в конфликте с Индией по причине своей слабости (последний тревожный звонок прозвучал 13 декабря 2001 года, когда прогремели взрывы в Дели). Опасаясь, что Пакистан может пасть жертвой радикальных мусульман, мы решили поддержать приверженные твердой линии военные группировки, которым в действительности не доверяем. Страна кишит боевиками «Аль-Каиды». США намеревались объявить Пакистан государством-изгоем, пока 11 сентября не вынудило нас снова перейти к сотрудничеству. Попросту говоря, Пакистан, похоже, не контролирует большуЂю часть своей территории.

15. Северная Корея. Усиленными темпами продвигается к созданию ОМУ. Эксцентричное поведение Пхеньяна в последние годы (признание в похищениях людей; нарушение обещаний, связанных с ядерным оружием; открытая поставка вооружений в те страны, куда мы не рекомендуем поставлять оружие; подписание соглашений с Японией, которые как будто указывают на наступление новой эры; восхваление идеи новой экономической зоны) указывает на то, что он намерен провоцировать кризис. Такое поведение характерно для некоторых случаев психических заболеваний. Мы опасаемся, что Ким может пойти ва-банк (мало ли чего можно ждать от умалишенного). Численность населения сокращается — как долго люди там еще продержатся? После Ирака эта страна может стать нашей следующей целью.

16. Индонезия. Привычные опасения по поводу раскола страны «с самым многочисленным в мире мусульманским населением». Страна сильно пострадала от азиатского кризиса, буквально уничтожившего ее экономику. Как выяснилось, это район активных боевых действий террористических сетей.

Есть опасения, что новые/интегрирующиеся части «Ядра» в ближайшие годы могут быть потеряны. Речь идет о нижеследующих странах.

17. Китай. Страна во многом соревнуется сама с собой, пытаясь сократить число нерентабельных государственных предприятий, почти не снижая при этом уровня занятости. Кроме того, предпринимаются усилия, чтобы решить проблему роста потребностей в энергоносителях и сопутствующего загрязнения окружающей среды, а также предотвратить грядущий кризис с выплатами пенсий. Новое поколение лидеров подозрительно напоминает лишенных воображения технократов. И еще не известно, справятся ли они со стоящими перед страной задачами. Если ни один из этих макроэкономических факторов не спровоцирует внутреннюю нестабильность, то вряд ли Коммунистическая партия Китая (КПК) тихо растворится в ночи, предоставив массам бЧльшие политические и экономические свободы, которые на каком-то этапе могут показаться людям недостаточными. В настоящее время КПК чрезвычайно коррумпирована и фактически является паразитом на теле нации, но все еще верховодит в Пекине. Армия, похоже, все дальше уходит от общества и от реальности, более близоруко сосредоточиваясь на противодействии «угрозам» со стороны США, которые не дают Китаю возможности угрожать Тайваню, остающемуся еще одной взрывоопасной точкой. Кроме того, в Китае огромные масштабы приобрела эпидемия СПИДа.

18. Россия. Путину еще предстоит проделать большой путь в утверждении диктатуры закона; в руках мафии и баронов преступного мира все еще сосредоточено слишком много власти и влияния. Чечня и ближнее зарубежье в целом будут втягивать Москву в насилие, которое, тем не менее, вряд ли выплеснется за границы Российской Федерации. Продвижение США в Центральную Азию само по себе вызывает нервозность в Москве и может, если не действовать аккуратно, привести к ухудшению взаимотношений. У России слишком много внутренних проблем (слабость финансовой системы, деградация окружающей среды и пр.), слишком сильна ее зависимость от экспорта энергоресурсов, и она не ощущает себя в безопасности (не получится ли так, что восстановление экономики Ирака убьет курицу, несущую золотые яйца для России?). СПИД тоже распространяется здесь быстрыми темпами.

19. Индия. Постоянно сохраняется опасность ядерного противостояния с Пакистаном. Мало того, проблема Кашмира также не способствует улаживанию конфликта с Пакистаном, и война с терроризмом вызвала рост степени вовлеченности США. Индия наглядно демонстрирует все плюсы и минусы глобализации в миниатюре: высокие технологии, массовая бедность, островки бурного развития, трения между разными культурами/религиями/цивилизациями и т. д. Индия слишком велика, чтобы преуспевать, и одновременно она слишком велика, чтобы можно было допустить ее крах. Индия хочет быть могучим и ответственным военным игроком в регионе, надежным другом США и отчаянно стремится догнать по развитию Китай (сама себя убеждая в том, что нужно непременно добиться успеха). Кроме того, в стране быстро распространяется СПИД.

США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 24 июня 2004 > № 2851523 Томас Барнет

Северокорейские баллистические ракеты способны поразить любое место на территории Японии. Как сказано в отчете, составленном южнокорейским военным ведомством, ракеты средней дальности «Родон», стоящие на вооружении у КНДР, имеют радиус действия в 1,5 тыс.км., что на 200 км. больше, чем предполагалось ранее. Таким образом, если ранее считалось, что они способны поражать цели лишь на японских о-вах Хонсю, Кюсю и более половины Хоккайдо, то теперь возникает угроза для всей территории Японии, включая архипелаг Окинава, где базируется около 70% расквартированных в Японии войск США. КНДР > Армия, полиция > ria.ru, 24 июня 2004 > № 7170

Министерство иностранных дел Чехии объявило в пятницу об открытии посольства этой страны в КНДР. Как сообщила пресс-служба чешского МИД, дипмиссия временно размещена в отеле «Коре» в центре Пхеньяна. Посольство Чехии, которое возглавляет в ранге временного поверенного в делах дипломат Милош Подгайски, начало свою работу 9 июня. В конце 1992г. в Пхеньяне прекратило работу посольство Чехословакии в связи с распадом этой страны на два независимых государства - Чехию и Словакию. В то же время КНДР не закрывала свое посольство в Праге. В прошлом году северокорейское правительство выразило пожелание об открытии чешского дипломатического представительства в Пхеньяне. Связанные с этим вопросы обсуждались двумя странами во время визита в КНДР 27-29 апр. замминистра иностранных дел Чехии Петра Коларжа. Чехия > Внешэкономсвязи, политика > ria.ru, 11 июня 2004 > № 7384

Известные на весь мир финские лесоперерабатывающие компании расширят свою сферу деятельности на российском Дальнем Востоке только в том случае, если будут уверены на 100% в том, что сотрудничающие с ними российские бизнесмены работают без нарушения законодательства. Об этом заявил 5 мая в Хабаровске в резиденции полномочного представителя президента РФ в Дальневосточном федеральном округе посол Финляндии в России Рене Нюберг. Как сообщил пресс-секретарь полномочного представителя президента РФ в ДФО Евгений Аношин, Рене Нюберг, а также посол Финляндии в КНР и КНДР Бенджамин Бассин находятся на Дальнем Востоке России по приглашению Константина Пуликовского, полномочного представителя президента РФ в ДФО. Они уже встретились с первым заместителем полпреда Виктором Трегубовым, губернаторами Приморского и Хабаровского краев Сергеем Дарькиным и Виктором Ишаевым, а также бизнес-элитой этих регионов. 6 мая состоится их встреча в Биробиджане с губернатором Еврейской автономной области Николаем Волковым.Дипломаты находятся на российском Дальнем Востоке проездом из Китая. Вид транспорта – автомобиль – по маршруту Харбин-Владивосток-Хабаровск-Биробиджан они выбрали специально, чтобы познакомиться поближе с российской природой. На сегодняшний день, Финляндия закупает в России 13 млн.куб.м. древесины. Кроме того, Финляндию интересуют на Дальнем Востоке России сахалинские нефтегазовые проекты. Финны сегодня завершают производство одного ледокола и приступают к строительству второго для сахалинских проектов, а в Восточном порту строят буровые платформы для Сахалина. Финляндия. ДФО > Леспром > ria.ru, 5 мая 2004 > № 2989

Японский парламент принял в среду закон, обязывающий судовладельцев страховать суда на случай утечки топлива. Как сообщила пресс-служба японского минтранспорта, новый закон вступит в силу с 1 марта 2005г. Закон запрещает судам, не имеющим соответствующей страховки, заходить в японские порты. Ранее ограничения такого рода касались исключительно танкеров. По словам представителя министерства, нововведение может помешать заходу в японские порты кораблей КНДР, так как лишь около 3% всех северокорейских судов, прибывающих в Японию, имеют требуемую страховку. Законопроект был представлен после того, как в 2002г. северокорейское судно наскочило на мель в районе префектуры Ибараки и было оставлено экипажем, что вызвало загрязнение окружающей среды. Япония > Транспорт > ria.ru, 14 апреля 2004 > № 7792

Представители двух корейских государств подписали во вторник контракт об аренде земли под строительство в КНДР технопарка, в котором разместят свои производства сотни компаний из Южной Кореи. Контракт подписан с властями КНДР руководителями Корейской земельной корпорации и группой «Хендэ-Асан», которая пользуется эксклюзивными правами на развитие экономического сотрудничества с Северной Кореей. Индустриальную зону для южнокорейских компаний предполагается открыть с 2005г. близ города Кэсон, который находится всего в 12 километрах от разделяющей надвое Корейский полуостров демилитаризованной зоны (ДМЗ). Плата за аренду земли на первом этапе составит 16 млн.долл. - из расчета 1 долл. за каждый квадратный метр земли. В этой же зоне стороны планируют открыть координационное бюро по делам прямой торговли и экономического сотрудничества между Югом и Севером. Принципиальная договоренность о строительстве технопарка в Кэсоне была достигнута летом 2000г. во время межкорейского саммита в Пхеньяне. КНДР > Недвижимость, строительство > ria.ru, 13 апреля 2004 > № 7675

Пакистан против международной «мантры»

Резюме Пока Вашингтон обличал «ось зла» за ее попытки разрушить режим нераспространения, этот режим циничным образом нарушал его ближайший союзник – Исламабад. Тем не менее взаимоотношениям США и Пакистана, похоже, ничего не угрожает.

© "Россия в глобальной политике". № 2, Март - Апрель 2004

Тайное стало явным. Подозрения относительно того, что пакистанские ученые, реализующие свои программы в области ядерного оружия (ЯО), поделились своими разработками с другими странами, полностью подтвердились. Раскрытая сеть распространителей претендует на звание «самого большого черного рынка ядерных технологий» за всю историю. А глава МАГАТЭ Мохамед Эль-Барадеи и вовсе напугал: странно, мол, что где-нибудь в мире при таких масштабах теневого распространения до сих пор не разразилась ядерная война.

Еще в январе 2004 года режим нераспространения ядерного оружия находился в состоянии хотя и шаткого, но равновесия, с которым все либо согласились, либо так или иначе смирились. Скандал грянул в последних числах января, когда доктор Абдул Кадир Хан, отец пакистанской атомной бомбы, был взят под домашний арест и уволен с поста советника президента Пакистана по науке и технологиям. Национальное телевидение показало встречу Кадир Хана с Первезом Мушаррафом, на которой доктор публично признался, что участвовал в передаче ядерных технологий в Северную Корею, Ливию и Иран. Несколько ученых, принимавших участие в незаконной торговле, были также задержаны.

По сообщениям западной прессы, США призывали пакистанского лидера арестовать доктора Хана еще в 2002-м, когда госсекретарь Колин Пауэлл якобы передал Исламабаду доказательства незаконной ядерной торговли. На снимке, сделанном со спутника-шпиона, пакистанский транспортный самолет в КНДР был запечатлен в момент загрузки в него ракет. По предположению спецслужб, имела место сделка, в рамках которой Пакистан получал северокорейские ракетные технологии в обмен на свои ядерные. Позже, однако, генерал Мушарраф в одном из интервью заявил, что никаких американских «улик» не видел, иначе незамедлительно принял бы меры. Тем не менее дата ареста советника президента, скорее всего, была согласована с Вашингтоном: на следующий же день после признания Хана президент Буш выступил с масштабной инициативой по безопасности в области распространения ЯО. Детально проработанный план не был похож на экспромт.

Неопровержимые свидетельства вины Кадир Хана, национального героя Пакистана, были обнаружены в начале года благодаря ливийскому лидеру Муамару Каддафи. В декабре 2003 года тот решил прекратить разработку военной ядерной программы и предоставил инспекторам МАГАТЭ всю документацию. Там и обнаружился компромат на пакистанских ядерщиков.

По уровню скандальности история сравнима разве что с историей 1986-го, когда израильский физик Мордехай Вануну поведал британской прессе о военной ядерной программе Израиля. Однако тогда речь шла лишь об обнародовании факта, и без того известного всему миру. К тому же Израиль никому не передавал своих технологий. «Пожалуй, разоблачение Кадир Хана – это самый серьезный кризис режима нераспространения», — говорит чрезвычайный и полномочный посол (в отставке), старший советник ПИР-Центра политических исследований Роланд Тимербаев. Эту оценку разделяет и ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований Владимир Новиков.

Договор о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО), подписанный в 1968 году, сроком действия в 25 лет и бессрочно продленный в 1995-м, зафиксировал двойные стандарты в отношении обладания ядерным оружием. С одной стороны, арсеналы стран ядерной «пятерки» были легитимизированы, с другой – все прочие страны, подписав документ, лишались права получить каким-либо образом оружие массового уничтожения (ОМУ), при том что государства – члены ядерного клуба обязались не передавать ядерных технологий не обладающим ЯО странам. Как считает глава Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Алексей Арбатов, «данный дефект Договора, легализующий изначальное неравенство между разными категориями его участников, является слабым звеном всей конструкции режима нераспространения, объектом как справедливой критики, так и спекулятивных нападок неядерных стран или стран, не участвующих в ДНЯО».

Понятны политические обстоятельства, заставившие страны-отказники, такие, как Индия, Пакистан, Израиль или Ливия, разрабатывать (в том числе и при содействии стран «пятерки») собственные ядерные программы. Но тот факт, что одно из государств, получивших ядерное оружие в обход режима нераспространения, занималось к тому же и его последующим распространением, представляет ситуацию в ином свете.

«Информация о распространении Пакистаном ядерных технологий в очередной раз подтвердила недостаточную устойчивость режимов нераспространения, — считает главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, советник ПИР-Центра политических исследований генерал-майор запаса Владимир Дворкин. — Безусловно, они сыграли свою роль, иначе число новых ядерных государств превысило бы десяток. Но издержки режима нераспространения очевидны».

«Режим находится в такой глубокой коме, что пинком больше, пинком меньше – для него не критично, так что разоблачения Пакистана ни на что не повлияют. Произошедшее демонстрирует разницу между дипломатическим паркетным ДНЯО и реальным непролазным бездорожьем в области нераспространения», — полагает директор московского представительства американского Центра оборонной информации Иван Сафранчук.

Поскольку главный механизм режима нераспространения оказывается неэффективным, нужны другие пути решения проблемы. Так, президент США Джордж Буш обнародовал в начале февраля план, направленный на сдерживание процесса распространения ЯО.

Документ обязывает все страны – вне зависимости от их участия в ДНЯО – подписать в течение года Дополнительный протокол к ранее взятым гарантиям МАГАТЭ, что позволит инспекторам осуществлять инспекции ядерных объектов. Если страна отказывается от подписания, Группа ядерных поставщиков (ГЯП) откажет ей в передаче каких-либо ядерных материалов, в том числе и мирного характера (что означает остановку атомных станций страны, если у нее нет возможности нарабатывать ядерное топливо собственными силами). Одна из предложенных инициатив предполагает перехват и обыск судов, подозреваемых в перевозке запрещенных материалов. Эту идею уже поддерживают 11 стран, и еще три готовы присоединиться.

По словам Дворкина, «решение администрации США о проверке подозрительных транспортных средств укладываются в принятую Америкой стратегию контрраспространения. Согласованные действия в рамках этой концепции отвечают интересам России».

«В реальности бороться с распространением можно, заключая секретные сделки с традиционными распространителями, – уверен Сафранчук. – Надо вырвать тех, кто обладает этими технологиями, из круга тех, кто стремится их получить. Открытые договоренности заключить невозможно, потому что тогда придется пересматривать Договор. Но открыть этот ящик Пандоры никто не решится. В реальности параллельный режим нераспространения будет строиться на основе двусторонних соглашений».

Вместе с тем не исключено, что по отношению к злостным нарушителям потребуются не только дипломатические меры. Как считает Владимир Дворкин, в этом случае «первый шаг – экономические санкции. Второй – частичная или полная блокада. Следующим шагом могли бы стать консолидированные решения о принудительных инспекциях. Далее – выборочные точечные удары по объектам инфраструктуры, связанным с производством оружия массового уничтожения и средств его доставки (при условии, что это не приведет к радиоактивному, химическому или бактериологическому заражению). Наконец, последний шаг – операции наподобие проведенных в Афганистане и Ираке. Каждый последующий шаг предпринимается только в случае отсутствия результатов предыдущего. Безусловно, эффект от таких мер будет выше, если их принимать в рамках Совета Безопасности ООН или хотя бы “большой восьмерки”. Если же это не удастся, нельзя исключать того, что США и их союзники будут действовать в одностороннем порядке».

Между тем после операций в Афганистане и Ираке наметились некоторые позитивные сдвиги. По-мнению Дворкина, «прежде чем продолжать свои программы создания или приобретения ОМУ и средств доставки, диктаторы в других странах с обостренным вниманием всматривались в фотографии пойманного Хусейна, примеряли на себя его последнее убежище, представляли себя с фонарем во рту. И, по-видимому, размышляли о том, что лучше лишиться ОМУ и ракет, чем своих роскошных дворцов. Есть основания полагать, что Каддафи принял решение прекратить работы над ОМУ и средствами доставки большой дальности по итогам именно таких размышлений».

Впрочем, основному виновнику скандала, Исламабаду, похоже, ничто не угрожает. Вашингтон демонстрирует завидное понимание пакистанской линии, хотя, казалось бы, у него есть повод занять весьма жесткую позицию. Ведь практически нет сомнений в том, что руководство Пакистана было, как минимум, осведомлено о незаконной торговле ядерными материалами. Кроме того, Абдул Кадир Хан, главный нарушитель режима нераспространения ЯО, по сути, прощен Мушаррафом. Да и госсекретарь Пауэлл неоднократно заявлял, что США не настаивают на выдаче Кадир Хана или предании его суду. «Возможно, Хан и был самым большим распространителем в истории. Но теперь он уже им не является. Президент Мушарраф допросил доктора Хана, получил полную информацию, и мы теперь имеем всю информацию об этой сети распространителей», — сказал Колин Пауэлл.

Таким образом, судя по всему, взаимоотношения США и Пакистана выдержат испытание ядерным скандалом.

«События декабря – января показали, что правящая верхушка, возглавляемая генералом Мушаррафом, определилась в приоритетах и внешнеполитических предпочтениях... Военные власти решили пойти навстречу настоятельным просьбам США и начать реальную энергичную борьбу с экстремистами внутри страны... Это качественный сдвиг, первый показатель того, что Пакистан встал на путь полного и безоговорочного сотрудничества с США в борьбе с терроризмом», — говорит заведующий отделом Ближнего и Среднего Востока Института востоковедения РАН Вячеслав Белокреницкий.

Как полагает эксперт, именно антитеррористическая составляющая будет играть решающую роль на пакистанском направлении внешней политики США. Арбатов уточняет, что, «помимо нераспространения, у государств имеются другие, зачастую более приоритетные внешнеполитические интересы. Для России, к примеру, экономические и политические выгоды от сотрудничества с Индией и Ираном в целом более ощутимы, чем результаты процесса нераспространения; то же самое можно сказать о политике США в отношении Пакистана».

«Вашингтон, на мой взгляд, высоко оценивает позицию Пакистана как в ядерной области, так и в области борьбы с терроризмом, — считает Белокреницкий. — Вряд ли США пошли бы на установление какого-то режима контроля за пакистанским ЯО: это вызвало бы очень большое недовольство в обществе, особенно в политически мобилизуемой его части. Другое дело — скрытый контроль... Но прямого контроля быть не должно. Думаю, США будут это иметь в виду, так или иначе опасаясь и прихода к власти других людей, и реальной потери контроля за ядерным оружием».

«В явной форме контроль за пакистанским ядерным арсеналом невозможен, — соглашается Иван Сафранчук. — Посредством конфиденциальных договоренностей — вполне».

Нынешнее взаимопонимание обеих стран не снимает вопроса о том, как станут развиваться события в дальнейшем. Пакистан едва ли согласится подписывать Дополнительный протокол без того, чтобы подпись под таким же документом поставила Индия. Если США не уговорят Дели, между Вашингтоном и Исламабадом возникнет конфликт. Пойдет ли Пакистан навстречу Америке в этом и других возможных спорных вопросах, будет во многом зависеть еще и от других факторов. В частности, до какой степени Исламабад доверяет сегодня Вашингтону и не опасается ли он, что в случае изменения внешнеполитической конъюнктуры США изменят свое отношение к Пакистану. Подобное уже случалось в истории двусторонних связей: в 1990 году, вскоре после вывода советских войск из Афганистана, Вашингтон свернул программы экономической и военной помощи своему еще недавно ключевому союзнику в регионе.

«Опасения такого рода могут быть, — полагает Вячеслав Белокреницкий. — Но Пакистан заручился долгосрочной программой военной и экономической помощи у США: в течение 5 лет те предоставят помощь в размере 3 млрд долларов… Руководство страны может рассчитывать на то, что Америка не бросит Исламабад Первые серьезные трения между Пакистаном и США появились в 1965 году, потом — в 1990-м… Но в обоих случаях провоцировал Пакистан. В 1965 году Исламабад ввязался в войну с Индией, в 1990-м попытался проводить собственную, не устраивавшую Вашингтон политическую линию в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, продолжал осуществлять военную ядерную программу. Но ситуация никогда не выглядела так: мол, мы получили от вас всё, что хотели, и теперь бросаем. Действуйте, как обещаете, — получите всё, что хотите, а будете нарушать — получите ответ».

В ситуации, когда существующие механизмы контроля за ядерным нераспространением все чаще дают сбой, инициатива в урегулировании проблемы переходит к тем, у кого есть реальная власть для воздействия на ситуацию, — Соединенным Штатам. Правда, США ведут свою политику со значительной оглядкой на собственные интересы и политические обстоятельства. Но других сил, способных установить какие-то правила игры, на международной арене сегодня нет. Остальным странам остается лишь смириться с нынешними обстоятельствами, которые все же позволяют надеяться на то, что режим нераспространения будет соблюдаться лучше, чем в условиях, когда есть один лишь ДНЯО. Тем более что сам международный договор продолжает действовать и, по мнению экспертов, сохранится в будущем.

«ДНЯО нужен, это правовая база, — говорит Тимербаев. — С помощью этого договора можно влиять на многие страны, на весь Запад. Индия и сейчас фактически уже ведет себя, как подписант договора. Так что за договор будут держаться руками и ногами… На протяжении всех этих 35 лет были разные сбои. Но все равно договор стоит как колосс, все игры ведутся вокруг него. Через год в Нью-Йорке состоится конференция по рассмотрению действия договора. И вот увидите — там мы забудем все взаимные обиды и вместе с американцами сделаем всё, чтобы было принято какое-то совместное заявление. Момент истины настаёт, когда разногласия забываются».

«Договор никуда не денется, — полагает Иван Сафранчук. — Это почти “мантра” международного права. Но ДНЯО перестанет быть синонимом понятия “режим нераспространения”. В реальности этот договор станет гораздо менее значимой составляющей режима».

Пакистан. США > Внешэкономсвязи, политика. Армия, полиция > globalaffairs.ru, 7 апреля 2004 > № 2913981 Евгений Антонов

Японское минэкономики, торговли и промышленности ужесточает контроль за нелегальным экспортом товаров двойного назначения ради предотвращения распространения оружия массового поражения. Такие меры принимаются одновременно с увеличением списка товаров двойного назначения с 30 до 36 наименований, а также расширением числа компаний, подозреваемых в вовлеченности в подобную нелегальную торговлю, со 129 до 160. Среди прочих в списке фигурируют мощные электрогенераторы и алюминиевые трубы диаметром 75 мм. и более. Из списка подозреваемых компаний были выведены 20 и добавлены 51 новая. Среди стран, в которых зарегистрированы «подозрительные компании», первое место занимает Индия - 39, затем Иран - 36 и Северная Корея - 33. Япония ввела меры по контролю за экспортом в апр. 2002г., а в апр. п.г. расширила список «подозрительных компаний» с 80 до 120, сообщает агентство. Япония > Армия, полиция > ria.ru, 31 марта 2004 > № 7797

Модель на выброс

© "Россия в глобальной политике". № 4, Октябрь - Декабрь 2003

Н.К. Арбатова – д. п. н., директор научных программ Комитета «Россия в объединенной Европе», завотделом Центра европейской интеграции ИМЭМО РАН.

Резюме Статья Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой «Модель на вырост», опубликованная в журнала «Россия в глобальной политике» (2/2003), посвящена важной теме – стратегии России в отношении Европейского союза (ЕС). Оговорюсь сразу: в статье много верного и заслуживающего внимания. Однако интересна она не столько с точки зрения конкретных проблем, существующих в отношениях России и ЕС, сколько в свете мировоззрения авторов, представляющих новую внешнеполитическую философию, завоевывающую все больше сторонников в российском экспертном сообществе и политической элите.

Статья Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой «Модель на вырост», опубликованная в журнала «Россия в глобальной политике» (2/2003), посвящена важной теме – стратегии России в отношении Европейского союза (ЕС). Оговорюсь сразу: в статье много верного и заслуживающего внимания. Однако интересна она не столько с точки зрения конкретных проблем, существующих в отношениях России и ЕС, сколько в свете мировоззрения авторов, представляющих новую внешнеполитическую философию, завоевывающую все больше сторонников в российском экспертном сообществе и политической элите.

Вследствие деидеологизации нашей политической науки после распада СССР образовался вакуум, который заполнили самые разные школы внешнеполитической мысли. По прошествии первого десятилетия в истории постсоветской России этот калейдоскоп мнений постепенно приобрел четкий рисунок, который и при отсутствии традиционных красных тонов до боли напоминает прежнюю картину.

Очевидно, что при анализе внешней политики любого государства наиболее важными критериями являются природа, интересы и соответственно цели государства, отвечающие его внутри- и внешнеполитическим потребностям, а также определение ресурсной базы для достижения этих целей и выработка стратегии и тактики. С каких же позиций рассматривают авторы статьи европейское направление во внешней политике России и перспективы ее отношений с ЕС?

Представления авторов об интересах и целях внешней политики России, в том числе на европейском направлении, можно свести к одному тезису: не ограниченная Европейским союзом «свобода действий» России на международной арене для осуществления ее «геополитических амбиций» (с. 55, 57). Именно этот критерий «ограничивает – не ограничивает» принципиален для авторов в оценке отношений России и ЕС, в частности возможности включения России в Общее европейское экономическое пространство (ОЕЭП).

Прежде всего представляется неудачным сам термин «амбиция» (который во всех европейских языках имеет негативный оттенок, означая обостренное самолюбие, спесь, чванство), не говоря уже о пугающем словосочетании «геополитические амбиции». Но даже если заменить «амбиции» на «интересы», то и здесь возникает закономерный вопрос: что такое свобода действий в современном взаимозависимом мире? Даже США – самое сильное и в экономическом, и в военном отношении государство – не могут полностью игнорировать позиции своих союзников и партнеров. А если они и осуществляют такие попытки, то это создает им больше проблем, нежели преимуществ, о чем свидетельствует сегодняшняя ситуация в Ираке.

Россия, как постоянный член Совета Безопасности ООН, член ОБСЕ, Совета Европы и участник многочисленных международных соглашений, связана определенными обязательствами, что, в свою очередь, накладывает ограничения на ее внешнеполитическую деятельность, но дает ей и существенные преимущества. Очевидно, что для проведения в жизнь национальных интересов, в том числе геополитических, помимо ресурсной базы нужны союзники и партнеры. Как говорил Гарри Трумэн, «тот, кто имеет союзников, уже не вполне независим». Однако без этого не обойтись. Более того, как правило, выбор союзников, будь то, скажем, Швеция или Северная Корея, является проявлением и политических преференций государства, и пределов его морально-политической гибкости. Неловко было бы даже писать о столь очевидных вещах, если бы не повторяемые авторами предупреждения о том, что следствием экономической интеграции с ЕС станет «политическая обусловленность» действий России и (о, ужас!) «более тесная координация внешней политики, включая формирование единой позиции по ключевым международным проблемам» (с. 57).

Кроме того, участие в процессах глобализации – и в сфере социально-экономической модернизации, и в области международной безопасности – диктует государствам, которые не хотят остаться на обочине мирового развития, условия для их включения в эти процессы. Это, кстати, признают и авторы (с. 61), цитируя высказывание Владимира Путина о том, что «для России проблема выбора – интегрироваться в мировое экономическое пространство или нет, не интегрироваться – такая проблема перед нами уже не стоит».

Европейская интеграция – неотъемлемая часть этих процессов. Хотя европессимизм существует столько же времени, сколько и сама европейская интеграция, оглядываясь назад, нельзя не удивляться динамизму процесса европейской интеграции. Всего лишь за пятьдесят лет – а это меньше, чем одна человеческая жизнь, – европейская интеграция прошла путь от узкопрофильных структур, таких, как Европейское объединение угля и стали (ЕОУС, 1951), постепенно перерастая в институты более широкого профиля: Европейское экономическое сообщество (ЕЭС, 1957), Европейское сообщество (ЕС, 1965) и, наконец, Европейский союз (ЕС, 1992). Несомненно, что и в дальнейшем на пути углубления и расширения интеграции возникнет много проблем, будут неудачи и разочарования. (Кстати, и для России чрезвычайно важным является вопрос о том, каким ЕС будет после глубинных преобразований – более сильным или, наоборот, ослабленным и менее привлекательным партнером.) Вместе с тем Европейский союз сегодня – это не просто реальность; прежде всего это главный институт, ответственный за преобразование постбиполярной Европы, неотъемлемой частью которой является и Россия.

Это несколько обреченно признаюЂт и авторы статьи «Модель на вырост», отмечая, «что отгородиться от “трудного” соседа и строить свой курс без оглядки на него у Москвы не получится» (с. 61). На это можно возразить: «Почему же? Все зависит от того, какой Россия хочет быть в ХХI веке». Во всяком случае, та Россия, которую рисуют Бордачёв и Романова, вполне может обойтись и без ЕС, и без Общего европейского экономического пространства, и без сближения законодательств – словом, без всего, что может ограничить свободу действий. Что же это за Россия?

Во-первых, это Россия, по-прежнему лелеющая миф о своей исключительности, который веками служил утешением народу, жившему в нищете и бесправии: «зато мы не такие, как все!». Так, авторы размышляют о сложностях, с которыми при создании Общего европейского экономического пространства может столкнуться Россия «в связи с ее историческим наследием и восприятием мира, а также особым, отличным от большинства европейских стран подходом к концепции суверенитета» (с. 61). Поразительно, насколько популярна идея «российской особости», несмотря на многочисленные заявления высшего руководства о европейских корнях России.

Во-вторых, это Россия, которая не исключает для себя нарушение принципов демократии и несоблюдение прав человека. Как пишут авторы статьи, принцип политической обусловленности, вытекающий из взаимодействия России и ЕС, «позволяет приостанавливать помощь и даже вводить санкции при нарушении партнером принципов демократии или несоблюдении им прав человека» (с. 55).

В-третьих, это Россия, демонстрирующая пренебрежительное отношение к интересам человека и общества в целом во имя так называемых высших государственных интересов, а попросту интересов государственной бюрократии. «…Сближение в вопросах корпоративного права или политики в области конкуренции приведет к восприятию Россией других разделов acquis communautaires (вторичного законодательства ЕС), включая и такие непопулярные, как защита потребителя и окружающая среда» (с. 53). Авторы приводят цитату из Ивана Самсона без комментариев, разделяя, по всей видимости, мнение о том, что принципы защиты прав потребителя и окружающей среды останутся чуждыми российскому руководству.

В-четвертых, это Россия, которая, несмотря на все заявления о желании интегрироваться в мировое экономическое пространство, на деле продолжает политику протекционизма. Авторы статьи пишут о «переоценке возможностей российско-европейского сближения», приводя в качестве иллюстрации письмо Паскаля Лами вице-премьеру Алексею Кудрину, в котором комиссар ЕС по вопросам торговли «жестко поставил вопрос о допуске европейских страховщиков в Россию» (с. 51). Несомненно, рыночная экономика и глобализация не только могут дать многочисленные преимущества для поддержания устойчивого экономического роста, развития технического прогресса и общества в целом, но и таят риски неблагоприятных внешних воздействий на национальную экономику и экономическую безопасность государств (см.: Между прошлым и будущим: Россия в трансатлантическом контексте. М., 2001. С. 69—70). Найти правильный баланс между огромными возможностями и рисками является важнейшей задачей внешней и внутренней хозяйственной политики любого государства. Несомненно также и то, что нужно поддерживать и отечественный рынок услуг, и российских производителей, но только не за счет российского потребителя.

Иными словами, образ сегодняшней России, который вырисовывается в статье Тимофея Бордачёва и Татьяны Романовой, больше напоминает Советский Союз, разве что «приправленный» рыночной экономикой. Тем более парадоксальным представляется вывод авторов о том, что «норвежский» сценарий отношений с ЕС является наиболее благоприятным для России. Правда, авторы признаюЂт, что для осуществления этого сценария Россия пока не обладает экономическим потенциалом, сопоставимым с норвежским. Однако проблема не только в экономической слабости России. Норвегия (в которой, кстати, постоянно возрастает число сторонников ее членства в ЕС) не планирует нарушать «принципы демократии или не соблюдать права человека», и она придает первостепенное значение защите окружающей среды и прав потребителя. И для Норвегии, в отличие от России, членство или нечленство в ЕС является вопросом ее собственного выбора, а не объективных ограничений.

В свете вышесказанного вызывает сомнение и другая рекомендация авторов – сделать ставку в ЕС на страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) для продвижения российских интересов. Как представляется, Россия, имея опыт взаимодействия с расширенной НАТО, сегодня обеспокоена тем, что характер ЕС как партнера России может измениться после расширения ЕС за счет стран, все еще испытывающих «советский синдром». Образ России, живописуемый авторами, лишь подтвердил бы наихудшие подозрения стран ЦВЕ относительно направленности системной трансформации сегодняшней России.

К счастью, наша действительность сложнее, чем та, которую описывают авторы. Есть политические силы, заинтересованные в реставрации в каком-либо варианте советской модели. Но есть и такие силы, которые понимают, что, несмотря на все трудности построения эффективной демократии и рыночной экономики, восстановление «подправленного» прошлого – тупиковый путь и что залогом успешной интеграции России в Европу является ее демократизация. В то же время последовательная интеграция России в евроатлантическое партнерство, а не избирательное, поверхностное сотрудничество является важнейшим внешним фактором демократизации России. Быть партнером – значит вести себя в соответствии с определенными нормами поведения и, следуя этим правилам у себя дома, влиять на поведение других.

Дискуссии об «особости» России отражают объективную реальность постбиполярных международных отношений – нерешенность вопроса о месте России в Европе, и они будут продолжаться до тех пор, пока этот вопрос остается открытым. Таким образом, главным в отношениях России и ЕС по-прежнему является вопрос о степени, до которой Россия может быть интегрирована в расширяющийся и углубляющийся Европейский союз.

В принципе отношения ЕС с соседними государствами предполагают три уровня отношений – сотрудничество, интеграцию и полное членство. (Как отмечал еще в 1994-м Отто фон Ламбсдорф, председатель Либерального интернационала, «даже ниже уровня членства (в ЕС) может быть достигнут очень высокий уровень интеграции».) Юридически каждому уровню отношений соответствуют определенные соглашения: о партнерстве и сотрудничестве, об ассоциации и членстве в ЕС.

Очевидно, что вопрос о членстве России в ЕС не стоит на повестке дня ни России, ни ЕС, поскольку и та, и другая сторона не готова к этому. Россия не отвечает копенгагенским критериям, ЕС сосредоточен на внутренних проблемах, возникающих в связи с новым этапом расширения и углубления европейской интеграции. Более того, ставить вопрос о членстве России в ЕС даже в чисто теоретическом плане контрпродуктивно, так как сегодня это выглядит пугающе в глазах и брюссельской, и московской бюрократии. Зачастую данный вопрос сознательно выносится на обсуждение противниками сближения России и ЕС с обеих сторон.

Сегодняшние отношения между Россией и ЕС находятся юридически на нижнем уровне – уровне сотрудничества. Соглашение о партнерстве и сотрудничестве (СПС) вступило в силу 1 декабря 1997 года. Между тем отношения России и ЕС в политической области давно перешагнули рамки этого документа. Что касается сферы экономического сотрудничества, то, как отмечал известный российский экономист Иван Иванов, продвинувшись вперед на некоторых направлениях, и Россия, и ЕС не смогли реализовать весь потенциал СПС. Некоторые положения Соглашения о партнерстве и сотрудничестве безнадежно устарели, некоторые не выполняются ни той, ни другой стороной. В целом под эту классификацию попадают 64 положения СПС (см.: Иванов И.Д. Какая интеграция нужна России? // Россия и Европа: курс или дрейф? Дискуссии. М.: Комитет «Россия в объединенной Европе», 2002. С.7–8.)

Решения последнего саммита Россия – ЕС в Санкт-Петербурге свидетельствуют о решимости переместить сотрудничество России и ЕС на новый уровень – уровень интеграции России в «европейские пространства», прежде всего в Общее европейское экономическое пространство. Авторы статьи выделяют на этом направлении лишь одну проблему для России – потерю части суверенитета, как будто само включение России в ОЕЭП – дело решенное. Между тем здесь существует множество практических проблем (от неоднородности российского экономического пространства до вопроса о долговременной специализации российской экономики), без решения которых участие России в ОЕЭП останется лишь благим намерением.

Вообще, «пасторальность внешнего вида» отношений России и ЕС, о которой пишут авторы, – явное преувеличение. Проблемы в отношениях России и ЕС (на самых разных уровнях – от концептуального до практического) – предмет самого пристального внимания российского экспертного сообщества, в частности Комитета «Россия в объединенной Европе». Вместе с тем необходимо сказать и о российском «европессимизме», выразителями которого являются авторы статьи «Модель на вырост» и который самым необычным, если не парадоксальным образом подтверждает «европейскость» России. Часть политической элиты и в странах ЕС, и в России продолжает страдать от так называемых фантомных болей – утраты особых отношений с США времен биполярности. Для России, как и для Европы, отношения с США самоценны и не являются альтернативой европейской интеграции. Надежды некоторых российских политиков и экспертов на то, что только США могут гарантировать России особый международный статус, иллюзорны. Это, пожалуй, последнее, что волнует сегодня администрацию Буша. Статус России как великой державы может быть обеспечен ее последовательной интеграцией в Европейский союз, выступающий в качестве мирового экономического, а в будущем и военно-политического центра силы, не противостоящего США, но гораздо более независимого и имеющего собственный проект рационального мироустройства.

Россия. Евросоюз > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 9 декабря 2003 > № 2906791 Надежда Арбатова

Совет Безопасности: в чем причина провала?

© "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003

Майкл Гленнон – профессор международного права во Флетчеровской школе права и дипломатии при Университете Тафтса, автор недавно изданной книги «Limits of Law, Prerogatives of Power: Interventionism After Kosovo».

Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 (май-июнь) за 2003 год. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме Иракский кризис наглядно доказал, что грандиозный эксперимент XX века – попытка установить законы, регулирующие применение силы, – провалился. Вашингтон продемонстрировал: государствам следует рассматривать не то, насколько законно вооруженное вмешательство в дела другой страны, а то, действительно ли интервенция является наилучшим выбором. Структура и правила Совета Безопасности ООН на самом деле отражают не столько реальную политику государств, сколько надежды основателей ООН. Но эти надежды не отвечают намерениям американской сверхдержавы.

ДЕКЛАРАЦИЯ В ТЕРТЛ-БЭЙ

«Шатры собраны, – объявил премьер-министр Южной Африки Ян Кристиан Смутс по случаю основания Лиги Наций. – Великий караван человечества снова в пути». Поколение спустя все еще казалось, что это массовое движение к международной законности и правопорядку активно продолжается. В 1945 году Лига Наций была заменена более основательной Организацией Объединенных Наций, и не кто иной, как государственный секретарь США Корделл Халл, приветствовал ее как способную «добиться воплощения лучших чаяний человечества». Мир снова был в пути.

В начале этого года караван, однако, увяз в зыбучих песках. Драматический раскол в Совете Безопасности ООН показал, что историческая попытка подчинить силу закону провалилась.

По сути, прогресса не наблюдалось уже на протяжении многих лет. Правила применения силы, которые были изложены в Уставе ООН и за соблюдением которых следил Совет Безопасности, стали жертвой геополитических процессов, слишком мощных, чтобы их воздействие могла выдержать организация, приверженная легализму. К 2003-му основной проблемой стран, решавших вопрос о применении силы, была не законность, а разумность ее применения.

Начало конца системы международной безопасности наступило несколько раньше, 12 сентября 2002 года, когда президент Джордж Буш неожиданно для многих вынес вопрос об Ираке на обсуждение Генеральной Ассамблеи и призвал ООН принять меры против отказавшегося разоружиться Багдада. «Мы будем работать с Советом Безопасности ООН, добиваясь необходимых резолюций», – сказал Буш, предупредив, однако, что он собирается действовать в одиночку в случае невыполнения ООН своих обязательств.

Угрозы Вашингтона были подкреплены месяцем позже, когда Конгресс наделил Буша полномочиями применить силу против Ирака без санкции ООН. Идея Америки казалась вполне ясной: как выразился тогда один из высокопоставленных чиновников в администрации США, «мы не нуждаемся в Совете Безопасности».

Спустя две недели, 25 октября, США официально предложили ООН резолюцию, которая подразумевала вынесение санкции к началу военных действий против Ирака. Вместе с тем Буш снова предупредил, что отказ Совета Безопасности принять эти меры его не остановит. «Если ООН не обладает ни волей, ни мужеством для того, чтобы разоружить Саддама Хусейна, и если Саддам Хусейн не разоружится, – указал он, – США возглавят коалицию с целью его разоружения». После интенсивных кулуарных торгов Совбез ответил на вызов Буша, приняв резолюцию 1441, которая подтвердила, что Ирак «серьезно нарушил» предыдущие резолюции, ввела новый режим инспекций и вновь предупредила о «серьезных последствиях», если Ирак не разоружится. Вместе с тем резолюция не содержала открытого разрешения применить силу, и представители Вашингтона пообещали вернуться в Совет Безопасности для повторных обсуждений перед тем, как обратиться к оружию.

Поддержка резолюции 1441 стала громадной личной победой госсекретаря США Колина Пауэлла, который использовал все свое влияние, чтобы убедить администрацию попытаться действовать через ООН, и вел тяжелые дипломатические сражения за международную поддержку. Между тем вскоре возникли сомнения в эффективности нового режима инспекций и стремлении Ирака к сотрудничеству. 21 января 2003 года сам Паэулл заявил, что «инспекции работать не будут». Он вернулся в ООН 5 февраля и обвинил Ирак в том, что он все еще скрывает оружие массового уничтожения (ОМУ). Франция и Германия настаивали на предоставлении Ираку дополнительного времени. И без того высокая напряженность в отношениях между союзниками стала расти; разногласия еще больше усилились, когда 18 европейских стран подписали письмо в поддержку американской позиции.

14 февраля инспекторы вернулись в Совет Безопасности ООН с докладом, согласно которому за 11 недель поисков им не удалось обнаружить свидетельства наличия в Ираке ОМУ (хотя многие стороны этого вопроса остались непроясненными). Через десять дней, 24 февраля, США, Великобритания и Испания внесли в ООН проект резолюции. В соответствии с главой VII Устава ООН (статья, касающаяся угрозы миру) Совету Безопасности предлагалось заявить, что «Ирак не воспользовался последней возможностью, предоставленной ему резолюцией 1441». Франция, Германия и Россия вновь предложили дать Ираку больше времени. 28 февраля Белый дом, еще более раздраженный происходящим, поднял ставки: пресс-секретарь Ари Флейшер объявил, что целью Америки является уже не только разоружение Ирака, но и «смена режима».

После этого последовал период напряженного лоббирования. 5 марта Франция и Россия заявили, что заблокируют любую резолюцию, санкционирующую применение силы против Саддама. На следующий день Китай заявил, что придерживается той же позиции. Великобритания предложила компромиссный вариант резолюции, но единодушия пяти постоянных членов Совета Безопасности добиться так и не удалось. Деятельность Совбеза, столкнувшись с серьезной угрозой международному миру и стабильности, зашла в фатальный тупик.

СИЛОВАЯ ПОЛИТИКА

Сам собой напрашивался вывод, прозвучавший в устах президента Буша: неспособность ООН решить проблему Ирака приведет к тому, что вся организация «канет в Лету, как неэффективный, ни на что не способный дискуссионный клуб». На самом деле судьба Совбеза была предрешена задолго до этого. Проблема заключалась не столько во второй войне в Заливе, сколько в предшествовавшем ей сдвиге в мировом раскладе сил, и сложившаяся конфигурация оказалась просто несовместимой с функционированием ООН. Не иракский кризис, а именно становление американской однополярности в совокупности со столкновениями культур и различными взглядами на применение силы постепенно подорвали доверие к Совбезу. В более спокойные времена Совету Безопасности удавалось выживать и адекватно функционировать, но в периоды испытаний обнаруживалась его несостоятельность. Ответственность за провал несут не отдельные страны. Скорее всего, это неизбежное следствие современного состояния и эволюции мировой системы.

Реакция на постепенный рост превосходства США была вполне предсказуемой: возникла коалиция противоборствующих сил. С самого окончания холодной войны Франция, Китай и Россия стремились вернуть мир к более уравновешенной системе. Бывший министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин открыто признал эту цель в 1998 году: «Мы не можем принять… политически однополярный мир, поэтому ведем борьбу за многополярный». Президент Франции Жак Ширак без устали добивался этой цели. По словам Пьера Лелуша, в начале 1990-х советника Ширака по международной политике, шеф стремится «к многополярному миру, в котором Европа выступала бы противовесом американской политической и военной мощи». Сам Ширак объяснял свою позицию, исходя из тезиса о том, что «любое сообщество, в котором доминирует лишь одна сила, опасно и вызывает противодействие».

В последние годы Россия и Китай также выразили подобную озабоченность. Это нашло отражение в договоре, подписанном двумя странами в июле 2001 года. В нем недвусмысленно подтверждается приверженность «многополярной модели мира». Президент Владимир Путин заявил, что Россия не смирится с однополярной системой, аналогичную позицию высказал бывший председатель КНР Цзян Цзэминь. Германия хотя и присоединилась к этому начинанию позже, в скором времени стала заметным партнером по сдерживанию американской гегемонии. Министр иностранных дел ФРГ Йошка Фишер заявил в 2000-м, что «в основе самой концепции Европы после 1945 года было и остается неприятие… гегемонистских амбиций отдельных государств». Даже бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт недавно привел решающий довод в поддержку этой позиции, высказав мнение, что Германия и Франция «одинаково заинтересованы в том, чтобы не стать объектом гегемонии нашего могущественного союзника – США».

Столкнувшись с оппозицией, Вашингтон ясно дал понять: он сделает все возможное, дабы удержать свое превосходство. В сентябре 2002-го администрация Буша обнародовала документ, уточняющий ряд позиций стратегии национальной безопасности. После этого не оставалось сомнений относительно планов США исключить для любого другого государства всякую возможность бросить вызов их военной мощи. Еще большую полемику вызвала провозглашенная в этом теперь уже скандальном документе доктрина упреждения, которая, кстати, прямо противоречит принципам Устава ООН. Статья 51, например, позволяет применение силы только в целях самообороны и только в случае «вооруженного нападения на члена Организации». В то же время США исходят из той предпосылки, что американцы «не могут позволить противнику нанести первый удар». Поэтому, «чтобы предвосхитить или предотвратить… военные действия со стороны наших противников, – говорится в документе, – Соединенные Штаты будут в случае необходимости действовать на опережение», то есть нанесут удар первыми.

Кроме неравенства сил, Соединенные Штаты отделяет от других государств – членов ООН еще один, более глубокий и протяженный водораздел – различие культур. Народы Севера и Запада, с одной стороны, и народы Юга и Востока – с другой, расходятся во взглядах на одну из наиболее фундаментальных проблем: в каких случаях допустимо вооруженное вмешательство? 20 сентября 1999 года генеральный секретарь ООН Кофи Аннан призвал членов ООН «сплотиться вокруг принципа, запрещающего массовые и систематические нарушения прав человека, где бы они ни происходили». Эта речь вызвала в стенах ООН бурные дебаты, длившиеся несколько недель. Примерно треть стран публично заявила о поддержке при определенных условиях вмешательства в гуманитарных целях. Другая треть выступила категорически против, оставшаяся отреагировала неопределенно или уклончиво. Важно отметить, что в поддержку вмешательства выступили в основном западные государства, против – главным образом латиноамериканские, африканские и арабские.

Вскоре стало ясно, что разногласия не сводятся только к вопросу о гуманитарных интервенциях. 22 февраля сего года министры иностранных дел стран – членов Движения неприсоединения провели саммит в Куала-Лумпуре и подписали декларацию против применения силы в Ираке. Эта организация, в которую входят 114 стран (прежде всего развивающихся), представляет 55 % населения планеты, ее участники – почти две трети членов ООН.

Хотя ООН претендует на то, чтобы отражать единую, глобальную точку зрения, – чуть ли не универсальный закон, устанавливающий когда и где применение силы может быть оправданно, – страны – члены ООН (не говоря уже об их населении) отнюдь не демонстрируют взаимного согласия.

Более того, культурные разногласия по поводу применения силы не просто отделяют Запад от остального мира. Они все больше отделяют США от остального Запада. В частности, европейские и американские позиции не совпадают по одному из ключевых вопросов и с каждым днем расходятся все больше. Речь идет о том, какую роль в международных отношениях играет право. У этих разногласий две причины. И первая из них касается вопроса о том, кто должен устанавливать нормы – сами государства или надгосударственные организации.

Американцы решительно отвергают надгосударственность. Трудно представить себе ситуацию, при которой Вашингтон позволил бы международным организациям ограничивать размеры бюджетного дефицита США, контролировать денежное обращение и монетную систему или рассматривать вопрос о гомосексуалистах в армии. Однако эти и множество подобных вопросов, касающихся европейских стран, регулярно решаются наднациональными организациями, членами которых они являются (такими, как ЕС и Европейский суд по правам человека). «Американцы, – писал Фрэнсис Фукуяма, – не склонны замечать никаких источников демократической легитимности выше нации-государства». Зато европейцы видят источник демократической легитимности в волеизъявлении международного сообщества. Поэтому они охотно подчиняются таким покушениям на свой суверенитет, которые были бы недопустимы для американцев. Решения Совета Безопасности, регулирующие применение силы, лишь один из таких примеров.

СМЕРТЬ ЗАКОНА

Другой основной источник разногласий, размывающий устои ООН, касается вопроса о том, когда должны устанавливаться международные нормы. Американцы предпочитают законы корректирующие, принимаемые по факту. Они склонны как можно дольше оставлять открытым пространство для соперничества и рассматривают принятие норм в качестве крайней меры, лишь на случай краха свободного рынка. Напротив, европейцы предпочитают превентивное законодательство, нацеленное на то, чтобы заблаговременно предотвратить кризисные ситуации и провалы рынка. Европейцы стремятся определить конечную цель, предвидеть будущие трудности и принимать меры к их урегулированию, прежде чем возникнут проблемы. Это свидетельствует об их приверженности к стабильности и предсказуемости. Американцы, кажется, чувствуют себя более комфортно в условиях инноваций и хаоса случайностей. Резкое несовпадение реакций по обе стороны Атлантического океана на возникновение высоких технологий и телекоммуникаций – это наиболее яркий пример различия в образе мышления. Точно так же по обе стороны Атлантики расходятся взгляды и на применение силы.

Однако наибольший урон функционированию системы Объединенных Наций нанесло расхождение во взглядах на необходимость подчиняться правилам ООН, регулирующим применение силы. Начиная с 1945 года число государств, применявших военную силу, было таким большим и случаи ее применения были столь многочисленны, – а это само по себе вопиющее нарушение Устава организации, – что можно лишь констатировать крах системы ООН. В процессе работы над основными положениями Устава международному сообществу не удалось с точностью предвидеть случаи, когда применение силы будет сочтено неприемлемым. Кроме того, не было предусмотрено достаточных мер по сдерживанию такого ее применения. Учитывая, что ООН является добровольной организацией и ее функционирование зависит от согласия государств, подобная недальновидность оказалась фатальной.

На языке традиционного международного права этот вывод может быть сформулирован несколькими способами. Многочисленные нарушения соглашения многими государствами в течение продолжительного времени можно рассматривать как приговор этому соглашению – он превратился в закон на бумаге и больше не имеет обязательной силы. Можно также предположить, что на основе этих нарушений складывается обычай как предпосылка нового закона. Он заменяет собой старые нормы соглашения и допускает поведение, которое некогда считалось нарушением. Наконец, не исключено, что противоречащая соглашению деятельность государств создала ситуацию non liquet, приведя закон в состояние такой неразберихи, что правовые нормы больше не ясны и авторитетное решение невозможно.

Долгое время в международном праве «по умолчанию» срабатывает правило, согласно которому при отсутствии каких-либо авторитетно обоснованных ограничений государство свободно в своих действиях. Следовательно, какая бы доктринальная формула ни была выбрана для описания текущего кризиса, вывод остается тем же. «Если вы хотите узнать, религиозен ли человек, – говорил Витгенштейн, – не спрашивайте у него, а следите за его поведением». Так же следует поступать, если вы захотите узнать, какому закону подчиняется государство. Если бы государства когда-либо действительно собрались зафиксировать обязательность правил ООН о применении силы, дешевле было бы подчиняться этим правилам, чем нарушать их.

Однако они не сделали это. Тому, кто сомневается в справедливости этого наблюдения, достаточно задаться вопросом, почему Северная Корея так упорно стремится сейчас заключить с США пакт о ненападении. Предполагается, что это положение является краеугольным камнем Устава ООН, но никто не мог бы всерьез ожидать, что эта гарантия успокоит Пхеньян. Устав ООН последовал примеру пакта Бриана – Келлога, заключенного в 1928 году, согласно требованиям которого все крупные государства, впоследствии принявшие участие во Второй мировой войне, торжественно поклялись не прибегать к военным действиям как средству продолжения государственной политики. Этот пакт, отмечает историк дипломатии Томас Бейли, «стал памятником иллюзии. Он не только не оправдал надежд, но и таил в себе опасность, так как… внушал общественности фальшивое чувство безопасности». В наши дни, с другой стороны, ни одно разумное государство не даст ввести себя в заблуждение, поверив в то, что Устав ООН защищает его безопасность.

Удивительно, но факт: незадолго до иракского кризиса, несмотря на тревожные симптомы, некоторые юристы, занимающиеся международным правом, настаивали на отсутствии причин бить тревогу по поводу ситуации вокруг ООН. Буквально накануне объявления Францией, Россией и Китаем о намерении использовать право вето, которое Соединенные Штаты твердо решили игнорировать, 2 марта Энн-Мэри Слотер (президент Американского общества международного права и декан принстонской Школы им. Вудро Вильсона) писала: «Происходящее сегодня – это именно то, что предполагали основатели ООН». Другие эксперты утверждают, что, поскольку страны не выступили открыто против обязательного следования заявленным в Уставе ООН правилам применения силы, последние все еще должны считаться подлежащими исполнению. Однако самым наглядным свидетельством того, что именно государство считает обязательным, часто являются действия самого государства. Истина заключается в том, что ни одно государство – и тем более США – никогда не считало, что старые правила следует менять только после открытого объявления их недействительными. Государства просто ведут себя иначе, они избегают излишних противостояний. Наконец, государства никогда вслух не заявляли о том, что пакт Бриана – Келлога больше не действует, однако лишь немногие будут оспаривать этот факт.

И все же некоторых аналитиков беспокоит вопрос: если правила ООН о применении силы признаны более не действующими, не означает ли это полного отказа от международной законности и правопорядка? Общественное мнение заставило президента Буша обратиться к Конгрессу и к ООН, а это, как далее утверждают эксперты, свидетельствует: международное право все еще оказывает влияние на силовую политику. Однако отделить правила, действующие на практике, от правил, существующих только на бумаге, совсем не то же самое, что отказаться от законности. Хотя попытка подчинить применение силы букве закона явилась выдающимся международным экспериментом ХХ века, очевидно, что этот эксперимент не удался. Отказ признать это не откроет новых перспектив для подобного экспериментирования в будущем.

Разумеется, не должно было стать неожиданностью и то, что в сентябре 2002 года США сочли возможным объявить в своей программе национальной безопасности, что больше не считают себя связанными Уставом ООН в той его части, которая регулирует применение силы. Эти правила потерпели крах. Термины «законное» и «незаконное» утратили свое значение в том, что касается использования силы. Как заявил 20 октября Пауэлл, «президент полагает, что теперь он облечен полномочиями [вторгнуться в Ирак]… как мы это сделали в Косово». Разумеется, Совет Безопасности ООН не санкционировал применение сил НАТО против Югославии. Эти действия были осуществлены явно в нарушение Устава ООН, который запрещает как гуманитарные вмешательства, так и упреждающие войны. Между тем Пауэлл все же был прав: США фактически имели полное право напасть на Ирак – и не потому, что Совет Безопасности ООН это санкционировал, а ввиду отсутствия международного закона, запрещающего подобные действия. Следовательно, ни одна из акций не может считаться незаконной.

ПУСТЫЕ СЛОВА

От бури, развалившей Совет Безопасности, пострадали и другие международные организации, включая НАТО, когда Франция, Германия и Бельгия попытались помешать Североатлантическому альянсу защитить границы Турции в случае войны с Ираком. («Добро пожаловать к концу Атлантического альянса», – прокомментировал Франсуа Эйсбур, советник Министерства иностранных дел Франции.)

Почему же рухнули бастионы приверженцев легализма, спроектированные в расчете на мощнейшие геополитические бури? Ответ на данный вопрос, возможно, подскажут следующие строки: «Нам следует, как и прежде, защищать наши жизненные интересы. Мы без посторонней помощи способны сказать ‘нет’ всему, что для нас неприемлемо». Может удивить тот факт, что они не принадлежат «ястребам» из администрации США, таким, как Пол Вулфовиц, Доналд Рамсфелд или Джон Болтон. На самом деле эти строки вышли в 2001-м из-под пера Юбера Ведрина, бывшего тогда министром иностранных дел Франции. Точно так же критики американской «гипердержавы» могут предположить, что заявление «Я не чувствую себя обязанным другим правительствам», конечно же, было сделано американцем. В действительности его сделал канцлер Германии Герхард Шрёдер 10 февраля 2003 года. Первой и последней геополитической истиной является то, что государства видят свою безопасность в стремлении к могуществу. Приверженные легализму организации, не обладающие достаточным тактом, чтобы приспособиться к таким устремлениям, в конечном итоге сметаются с пути.

Как следствие, в погоне за могуществом государства используют те институциональные рычаги, которые им доступны. Для Франции, России и Китая такими рычагами, в частности, служат Совет Безопасности и право вето, предусмотренное для них Уставом ООН. Можно было предвидеть, что эти три страны не преминут воспользоваться этим правом, чтобы осадить США и добиться новых перспектив для продвижения своего проекта: вернуть мир к многополярной системе. В ходе дебатов по проблеме Ирака в Совете Безопасности французы были вполне откровенны относительно своих целей, которые состояли не в разоружении Ирака. «Главной и постоянной целью Франции в ходе переговоров», согласно заявлению посла Франции при ООН, было «усилить роль и авторитет Совета Безопасности» (и, он мог бы добавить, Франции). В интересах Франции было заставить США отступить, создав впечатление капитуляции перед французской дипломатией. Точно так же вполне разумно ожидать от США использования (или игнорирования) Совета Безопасности для продвижения собственного проекта – поддержания однополярной системы. «Курс этой нации, – заявил президент Буш в последнем обращении к нации, – не зависит от решений других».

По всей вероятности, окажись Франция, Россия или Китай в положении США во время иракского кризиса, каждая из них точно так же использовала бы Совет Безопасности или угрожала бы игнорировать его, как США. Да и Вашингтон, будь он на месте Парижа, Москвы или Пекина, вероятно, тоже воспользовался бы своим правом вето. Государства действуют с целью усилить собственную мощь, а не своих потенциальных конкурентов. Эта мысль не нова, она восходит, по меньшей мере, к Фукидиду, по сообщению которого афинские стратеги увещевали злополучных мелосцев: «Вы и все другие, обладая нашим могуществом, поступили бы так же». Это воззрение свободно от каких-либо нормативных суждений, оно просто описывает поведение отдельных наций.

Следовательно, истина кроется в следующем: вопрос никогда не ставился так, что судьба Совета Безопасности зависит от его поведения в отношении Ирака. Непопулярность Америки ослабила Совет Безопасности в такой же степени, как биполярность парализовала его работу во времена холодной войны. Тогдашний расклад сил создавал благоприятные условия для действий Советского Союза по блокированию Совета Безопасности, так же как нынешний расклад сил предоставляет Соединенным Штатам возможность обходить его решения. Между тем сам Совет Безопасности остается без выбора. В случае одобрения американского вмешательства могло создаться впечатление, что за отсутствием собственного мнения он «штампует» решения, которым не в силах воспрепятствовать. Попытка осудить военные действия была бы блокирована американским вето. Отказ Совета Безопасности предпринимать какие-либо действия был бы проигнорирован. Он был обречен не из-за расхождений по поводу Ирака, а вследствие геополитической ситуации. Таков смысл необычного и, казалось бы, противоречивого заявления Пауэлла от 10 ноября 2002 года, в котором утверждалось, что США не будут считать себя связанными решениями Совета Безопасности, хотя и ожидают, что поведение Ирака будет признано «серьезным нарушением».

Считалось, что резолюция 1441 и факт выполнения ее требований Ираком обеспечат победу ООН и триумф законности и правопорядка. Но так не случилось. Если бы США не пригрозили Ираку применением силы, новый режим инспекций был бы наверняка им отвергнут. Однако сами угрозы применения силы являлись нарушением Устава ООН. Совбез никогда не давал санкций на объявленную Соединенными Штатами политику смены иракского режима или на осуществление каких-либо военных действий с этой целью. Следовательно, «победа» Совета Безопасности на самом деле была победой дипломатии, за которой стояла сила или, точнее, угроза одностороннего применения силы в нарушение Устава ООН. Незаконная угроза односторонних действий «узаконила» действия многосторонние. Совет Безопасности воспользовался результатами нарушения Устава ООН.

Резолюция 1441 стала триумфом американской дипломатии и одновременно поражением международного правопорядка. Одобрив эту резолюцию после восьми недель дебатов, французские, китайские и российские дипломаты покинули зал заседаний, заявив, что не дали Соединенным Штатам права нанести удар по Ираку, так как резолюция не содержит элементов «автоматизма». Американские дипломаты в свою очередь настаивали на обратном. Что же касается содержания резолюции, то она одинаково поддерживала обе эти версии. Такая особенность языка резолюции не есть признак эффективного законодательства. Главной задачей любого законодателя являются внятность языка, изложение четких правил словами, которые общеизвестны и общезначимы. Члены ООН, согласно Уставу, обязаны подчиняться решениям Совета Безопасности и имеют право ожидать, что последний четко изложит свои решения. Уклонение от этой задачи перед лицом угроз лишь подрывает законность и правопорядок.

Вторая резолюция, принятая 24 февраля, каково бы ни было ее значение с точки зрения дипломатической практики, лишь упрочила процесс маргинализации Совета Безопасности. Ее расплывчатый язык был рассчитан на привлечение максимальной поддержки, но ценой юридической бессодержательности. Велеречивость резолюции, как и предполагалось, давала повод для всевозможных толкований, однако правовой инструмент, который можно истолковать любым образом, не имеет никакого значения. Охваченному агонией Совету Безопасности было важнее сказать хоть что-нибудь, чем сказать что-то действительно важное. Предлагавшийся компромисс позволил бы государствам вновь, так же как и после принятия резолюции 1441, заявить, что бессодержательным резолюциям Совбеза придают смысл частные замечания и побочные толкования. Спустя 85 лет после провозглашения Вудро Вильсоном «Четырнадцати пунктов» память самых священных обязанностей международного права почтили в обстановке намеков и экивоков келейным заключением секретных сделок.

ИЗВИНЕНИЯ ЗА БЕССИЛИЕ

В ответ на поражение Совета Безопасности государства и комментаторы, намеревающиеся вернуть мир к многополярной структуре, разработали различные стратегии. Некоторые европейские страны, такие, как Франция, полагали, что Совбез мог бы путем наднационального контроля за действиями Америки преодолеть дисбаланс сил и неравенство в сферах культуры и безопасности. Точнее говоря, французы надеялись использовать Совет Безопасности в качестве тарана, чтобы испытать Америку на прочность. Если бы эта стратегия сработала, то через наднациональные институты мир вернулся бы к многополярности. Но такой подход неизбежно вел к затруднительному положению: в чем бы тогда состоял успех европейских приверженцев наднациональных структур?

Разумеется, французы могли наложить вето на иракский проект Америки. Однако успех в этом был бы равносилен поражению, так как США уже объявили о своем намерении действовать невзирая ни на что. И, таким образом, была бы разорвана единственная цепь, позволяющая Франции сдерживать Америку. Неспособность Франции разрешить эту дилемму сводит ее действия к дипломатическому кусанию за лодыжки. Министр иностранных дел Франции мог перед камерами грозить пальцем американскому госсекретарю или застать его врасплох, подняв тему Ирака на встрече, посвященной другому вопросу. Однако неспособность Совбеза действительно остановить войну, против которой Франция громогласно протестовала, столь же явно демонстрировала слабость Франции, сколь и бессилие Совета Безопасности.

Тем временем комментаторы разработали стратегии словесной войны, предвосхищая предполагаемую угрозу международному правопорядку со стороны Америки. Некоторые рассуждали, в духе сообщества, что страны должны действовать во всеобщих интересах, вместо того чтобы, говоря словами Ведрина, «принимать решения в соответствии с собственными интерпретациями и в собственных интересах». США должны оставаться в ООН, утверждала Слотер, так как другим государствам необходим «форум… для сдерживания США». «Что же случилось с консервативными подозрениями в отношении неограниченного могущества?.. – вопрошал Хендрик Хертцберг из The New Yorker. – Где консервативная вера в ограничение власти, контроль и баланс сил? Берк перевернулся бы в гробу! Мэдисон и Гамильтон – тоже». Вашингтон, утверждал Хертцберг, должен добровольно отказаться от своего могущества и лидерства в пользу многополярного мира, в котором восстановится баланс сил, а США окажутся на равных с другими странами.

Никто не сомневается в пользе контроля и сохранения баланса сил внутри страны, необходимых для обуздания произвола. Сталкивать амбиции с амбициями – такова формула поддержания свободы, предложенная «отцами» Конституции США. Проблема эффективности такого подхода на международном уровне, однако, заключается в том, что Соединенным Штатам пришлось бы действовать вопреки собственным интересам, защищая дело своих стратегических соперников, в частности тех, чьи ценности значительно отличаются от их собственных. Хертцберг и другие, кажется, просто не могут признать, что им изменяет чувство реальности, когда они полагают, что США позволят контролировать себя Китаю или России. В конце концов, способны были бы Китай, Франция, Россия или любая другая страна добровольно отказаться от неоспоримого превосходства, окажись они на месте США? Не следует забывать также, что сейчас Франция стремится сократить собственное отставание от США, но отнюдь не дисбаланс с другими, менее влиятельными странами (некоторые из них Ширак пожурил за «невоспитанность»), которые могли бы сдерживать мощь самой Франции.

Более того, нет веских причин полагать, что какой-либо новый и еще не обкатанный центр силы, находящийся, возможно, под влиянием государств с длительной историей репрессий, окажется более внушающим доверие, нежели лидерство США. Те, кто решился бы вверить судьбу планеты какому-то расплывчатому образу стража глобального плюрализма, как ни странно, забывают об одном: кто будет стражем самого стража? И как этот последний собирается блюсти международный мир – вероятно, попросив диктаторов принять законы, запрещающие оружие массового уничтожения (как французы Саддама)?

В одном отношении Джеймс Мэдисон был прав, хотя международное сообщество и не смогло это оценить. Создавая проект Конституции США, Мэдисон и другие отцы-основатели столкнулись с дилеммой, напоминающей ту, с которой сталкивается ныне международное сообщество в условиях гегемонии Америки. Творцы Конституции США задались вопросом: почему могущественные люди должны иметь какой-нибудь стимул подчиняться закону? Отвечая на него, Мэдисон объяснял в «Записках федералиста», что эти стимулы заключаются в оценке будущих обстоятельств – в беспокоящей перспективе, когда в один прекрасный день сильные станут слабыми и прибежище закона понадобится им самим. Именно «шаткость положения», писал Мэдисон, побуждает сегодня сильных играть по правилам. Но если будущее определено заранее, или если сильные мира сего в этом уверены, или если это будущее гарантирует стабильность их могущества, им незачем подчиняться закону. Следовательно, гегемония находится в конфликте с принципом равенства. Гегемоны всегда отказывались подчинить свою власть сдерживающей узде закона. Когда Британия правила морями, Уайтхолл сопротивлялся вводу ограничений на применение силы при установлении морских блокад – ограничений, которые энергично поддерживали молодые Соединенные Штаты и другие более слабые государства. В любой системе с доминирующей «гипердержавой» крайне трудно поддерживать или установить подлинную законность и правопорядок. Такова великая Мэдисонова дилемма, с которой сегодня столкнулось международное сообщество. И именно эта дилемма сыграла свою драматическую роль в Совете Безопасности в ходе судьбоносного столкновения нынешней зимой.

НАЗАД, К ЧЕРТЕЖНОЙ ДОСКЕ

Высокой обязанностью Совета Безопасности, возложенной на него Уставом ООН, было поддержание международного мира и безопасности. В Уставе ООН изложен и проект осуществления этой задачи под покровительством Совета Безопасности. Основатели ООН воздвигли настоящий готический собор – многоярусный, с большими крытыми галереями, тяжеловесными контрфорсами и высокими шпилями, а также с внушительными фасадами и страшными горгульями, чтобы отгонять злых духов.

Зимой 2003 года все это здание рухнуло. Заманчиво, конечно, было бы пересмотреть проекты и во всем обвинить архитекторов. Однако дело в том, что причина провала Совета Безопасности кроется не в этом, а в смещении пластов земли под самой конструкцией. В этом году стало до боли ясно, что земля, на которой высился храм ООН, дала трещины. Она не вынесла тяжести величественного алтаря законности, который воздвигло человечество. Несоразмерность сил, различие культур и разные взгляды на применение силы опрокинули этот храм.

Как правило, закон влияет на поведение. Таково, разумеется, его предназначение. Однако приверженные легализму международные организации, режимы и правила, касающиеся международной безопасности, в большинстве случаев являются эпифеноменами, отражающими более глубинные причины. Они не определяют самостоятельно и независимо поведение государств, а становятся лишь следствием деятельности более мощных сил, формирующих это поведение. По мере того как движение глубинных потоков создает новые ситуации и новые отношения (новые «феномены»), государства позиционируют себя так, чтобы воспользоваться новыми возможностями для укрепления своего могущества. Нарушения правил, касающихся международной безопасности, происходят в тех случаях, когда такое позиционирование приводит к несоответствию между государством и застывшими организациями, не способными адаптироваться к новым условиям. Так, ранее успешно действовавшие правила превращаются в правила на бумаге.

Этот процесс коснулся даже наиболее разработанных законов, поддерживающих международную безопасность, которые некогда отражали глубинную геополитическую динамику. Что же касается законов худшего толка, созданных без учета этой динамики, то их жизнь еще более коротка, от них часто отказываются, как только возникает необходимость их выполнять. В обоих случаях, как показывает деградация ООН, юридическая сила таких законов недолговечна. Военно-штабной комитет ООН утратил силу практически сразу. С другой стороны, установленный Уставом ООН режим применения силы еще несколько лет формально продолжал действовать. Сам Совет Безопасности хромал на протяжении всего периода холодной войны, ненадолго воспрянув в 1990-х, а Косово и Ирак привели его к полному краху.

Когда-нибудь политики вернутся к чертежной доске. И тогда первый урок, который они извлекут из поражения Совета Безопасности, станет первым принципом создания новой организации: новый мировой правовой порядок, если он предназначен для эффективного функционирования, должен отражать положенную в его основание динамику права, культуры и безопасности. Если это не так, если его нормы вновь окажутся нереалистичными, не будут отражать действительное поведение государств и влияющих на них реальных сил, сообщество народов вновь породит лишь ворох законов на бумаге. Дисфункция системы ООН была в своей основе не юридической проблемой, а геополитической. Юридические искажения, ослабившие ее, явились следствием, а не причиной. «ООН была основана на допущении, – замечает, отстаивая свою точку зрения, Слотер, – что некоторые истины выходят за пределы политики». Именно так – в этом и заключается проблема. Если приверженные легализму институты намерены получать в свое распоряжение работающие, а не бумажные законы, они, как и «истины», которые они считают основополагающими, должны исходить из политических обязательств, а не наоборот.

Второй урок из провала ООН, связанный с первым, состоит в том, что правила должны устанавливаться в зависимости от реального поведения государства, а не от должного. «Первейшим требованием к разумной совокупности правовых норм, – писал Оливер Уэнделл Холмс, – является то, что она должна соответствовать действительным устремлениям и требованиям сообщества вне зависимости от того, правильны они или ошибочны». Это воззрение выглядит анафемой для тех, кто верит в естественное право, для кабинетных философов, которые «знают», какие принципы должны лежать в основе управления государствами, принимают они эти принципы или нет. Но эти идеалисты могли бы вспомнить, что международная правовая система все-таки добровольна. Хорошо это или нет, но ее законы основываются на согласии государств. Государства не связаны законами, с которыми они не согласны. Нравится это или нет, но такова вестфальская система, и она все еще действует. Можно сколько угодно делать вид, что система может быть основана на субъективных моральных принципах самих идеалистов, но это не изменит положение дел.

Следовательно, создатели истинно нового мирового порядка должны покинуть эти воздушные замки и отказаться от воображаемых истин, выходящих за пределы политики, таких, например, как теория справедливых войн или представление о равенстве суверенных государств. Эти и другие устаревшие догмы покоятся на архаических представлениях об универсальной истине, справедливости и морали. Сегодня наша планета, как это было редко в истории, раздроблена на части противоборствующими истинами, выходящими за пределы политики, людьми на всех континентах, которые – вместе с Цезарем Бернарда Шоу – искренне веруют, что «обычаи его племени и острова суть законы природы». Средневековые представления о естественном праве и естественных правах («нонсенс на ходулях», как назвал их Бентам) мало что дают. Они расклеивают удобные ярлыки для свойственных той или иной культуре предпочтений и, тем не менее, служат боевым кличем для всех воюющих.

Когда мир вступает в новую, переходную эру, необходимо избавляться от старого моралистического словаря, чтобы люди, принимающие решения, могли прагматически сосредоточиться на том, сколь действительно велики ставки. Правильные вопросы, ответы на которые необходимо дать, чтобы гарантировать мир и безопасность, совершенно очевидны: каковы наши цели? какими средствами мы собираемся их осуществлять? насколько действенны эти средства? если они неэффективны, то почему? существуют ли альтернативы? если они существуют, то чем для них придется пожертвовать? готовы ли мы пойти на такие жертвы? какова цена и выгода прочих альтернатив? какой поддержки они потребуют?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, не требуется никакой запредельной метафизики легализма. Здесь не нужны великие теории и нет места для убежденности в своей непогрешимости. Закон, говорил Холмс, живет не логикой, а опытом. Человечеству нет нужды достигать окончательного согласия относительно добра и зла. Перед ним стоит эмпирическая, а не теоретическая задача. Добиться согласия удастся быстрее, если отказаться от абстракций, выйти за пределы полемической риторики «правильного» и «неправильного» и прагматически сосредоточиться на конкретных потребностях и предпочтениях реальных людей, возможно испытывающих страдания без всякой необходимости. Политические стратеги, вероятно, пока не в состоянии ответить на эти вопросы. Те силы, которые разрушили Совет Безопасности, – «глубинные источники международной нестабильности», как назвал их Джордж Кеннан, – никуда не исчезнут, но, по меньшей мере, политики смогут задать себе правильные вопросы.

Крайне разрушительной производной естественного права является идея равной суверенности государств. Как указал Кеннан, представление о равенстве суверенитетов – это миф, и фактическое неравенство между государствами «выставляет на посмешище» эту концепцию. Предположение, что все государства равны, повсюду опровергается очевидностью того, что они не равны – ни по своей мощи, ни по своему благосостоянию, ни с точки зрения уважения международного порядка или прав человека. И тем не менее, принцип суверенного равенства одновременно пронизывает всю структуру ООН и не позволяет ей эффективно браться за разрешение возникающих кризисов, например, вследствие доступности ОМУ, которая вытекает именно из предположения о суверенном равенстве. Отношение к государствам, как к равным, мешает относиться к людям, как к равным. Если бы Югославия действительно имела такое же право на неприкосновенность, как и любое другое государство, ее граждане не пользовались бы сегодня теми же правами человека, что и граждане других государств, поскольку их права могли быть защищены только вторжением. В этом году абсурдность обращения со всеми государствами, как с равными, стала очевидна как никогда, когда обнаружилось, что решение Совета Безопасности может зависеть от позиции Анголы, Гвинеи или Камеруна – стран, представители которых сидели рядом и голос которых весил столько же, что и голоса Испании, Пакистана и Германии. Принцип равенства фактически даровал любому временному члену Совбеза возможность воспользоваться правом вето, лишив большинство того критического, девятого голоса, который был необходим для поддержки резолюции. Разумеется, в предоставлении Уставом ООН юридического права вето пяти постоянным членам Совета Безопасности подразумевалось создание противоядия против необузданного эгалитаризма. Но этот подход не сработал: юридическое право вето одновременно опускало США до уровня Франции и поднимало Францию над Индией, которая не была даже временным членом Совета Безопасности в момент обсуждения иракской проблемы. А между тем юридическое вето ничуть не уравновесило фактическое вето временных членов Совбеза. В результате получилось, что Совет Безопасности отразил действительный расклад сил в мире с точностью кривого зеркала. Отсюда третий великий урок этой зимы: нельзя ожидать, чтобы организации могли исправить искажения, кроющиеся в самой их структуре.

ВЫЖИВАНИЕ?

Есть немного причин полагать, что Совет Безопасности вскоре возродится, чтобы заниматься важнейшими вопросами безопасности вне зависимости от того, чем закончится война против Ирака. Если война окажется быстрой и успешной, если США обнаружат иракское ОМУ, которое будто бы не существует, и если создание государства в Ираке пройдет благополучно, стимулов возрождать Совет Безопасности будет крайне мало. В этом случае он отправится вслед за Лигой Наций. После этого американские стратеги станут относиться к Совету Безопасности примерно так же, как и к НАТО после Косово: never again. Его заменят коалиции единомышленников, создаваемые для определенных целей.

Если же, с другой стороны, война окажется затяжной и кровопролитной, если США не найдут в Ираке ОМУ, если создание там государства начнет пробуксовывать, это пойдет на пользу противникам войны, которые будут утверждать, что США не сели бы на мель, если бы оставались верны Уставу ООН. Однако неудачи Америки не пойдут на пользу Совету Безопасности. Возникнут и окрепнут враждебно настроенные коалиции, занявшие в Совбезе выжидательную позицию и парадоксальным образом затрудняющие попытки Америки в полном соответствии со своим долгом принимать участие в этом форуме, где для нее всегда будет наготове вето.

Время от времени Совет Безопасности все еще будет полезен для рассмотрения вопросов, не затрагивающих непосредственно высшую иерархию мировых сил. Достаточно сказать, что всем ведущим странам угрожает опасность терроризма, а также новая волна распространения ОМУ. Никто не выиграет, если допустит, чтобы эти угрозы осуществились. Но даже если требуемое решение проблемы не будет военным, стойкие взаимные подозрения постоянных членов Совбеза и потеря доверия к нему самому подорвут его эффективность в решении этих вопросов.

Чем бы ни окончилась война, на США, скорее всего, будет оказываться давление в целях ограничения возможности применения ими военной силы. Этому давлению они смогут противостоять. Несмотря на увещевания Ширака, война далеко не «всегда... наихудшее средство». В том, что касается многочисленных тиранов, начиная с Милошевича и кончая Гитлером, применение силы протиы них было лучшим выбором, чем дипломатия. К сожалению, может так статься, что применение силы окажется единственным и, следовательно, оптимальным способом решения проблемы распространения ОМУ. С точки зрения страданий мирного населения применение силы во многих случаях может оказаться более гуманным решением, чем экономические санкции, вследствие которых, как показало их применение к Ираку, умирают от голода больше детей, чем солдат. Наибольшей опасностью после второй войны в Персидском заливе будет не применение силы Соединенными Штатами, когда в этом нет необходимости, а то, что, капитулировав, испугавшись ужасов войны, дрогнув под напором общественных протестов и экономической конъюнктуры, они не станут применять силу тогда, когда это необходимо. Тот факт, что мир подвергается опасности из-за разрастающегося беспорядка, возлагает на США все большую ответственность: Америке следует неуклонно использовать свою мощь для того, чтобы остановить или замедлить распад.

Все те, кто верит в законность и правопорядок, с надеждой ждут, что великий караван человечества вновь продолжит свой путь. Выступая против центров беспорядка, Соединенные Штаты только выиграют от того, что направят часть мощи на создание новых международных механизмов, предназначенных для поддержания мира и безопасности во всем мире. Американское лидерство не будет длиться вечно, и благоразумие подсказывает необходимость создания организаций с реалистической структурой, способных защищать или поддерживать национальные интересы США даже в тех случаях, когда военная сила неэффективна или неуместна. Подобные организации способствовали бы усилению неоспоримого превосходства Америки и потенциальному продлению периода однополярности.

Между тем приверженцы легализма, должны реалистично оценивать перспективы создания в ближайшее время новой международной структуры на смену обветшавшему Совету Безопасности. Силы, приведшие к закату Совбеза, никуда не денутся. Со щитом или на щите – у Соединенных Штатов в новых условиях больше не появится причин вновь подчинить себя старым ограничениям. Победят или будут посрамлены их соперники, у них не найдется достаточных причин, чтобы отказаться от усилий по сдерживанию США. Нации по-прежнему будут стремиться к наращиванию могущества и поддержанию безопасности за счет других. Они продолжат спор о том, когда следует применять силу. Нравится нам это или нет, но так устроен мир. Первым шагом к возобновлению шествия человечества в направлении законности и правопорядка будет признание этого факта.

Ирак. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2003 > № 2906404 Майкл Гленнон

Эволюция или революция

© "Россия в глобальной политике". № 2, Апрель - Июнь 2003

Г.Д. Булычёв – научный руководитель Центра изучения современной Кореи при ИМЭМО РАН.

Резюме Должна ли КНДР сохраниться как государство, постепенно меняясь в сторону более приемлемого для мира режима, или разрешение кризиса возможно только в случае устранения «страны чучхе»? Этот вопрос – ключевой в нынешнем противостоянии на полуострове.

Целенаправленная информационно-психологическая работа администрации США по формированию общественного мнения привела к тому, что не только большинство рядовых граждан, но и значительная часть мирового политического истеблишмента убеждена: единственная причина напряженности на Корейском полуострове – безумное желание «агрессивного, непредсказуемого диктатора» Ким Чен Ира обзавестись, вдобавок к миллионной армии, еще и ядерным оружием. Цель Кима-младшего, утверждают приверженцы такой версии, – угрожать соседям и, возможно, даже завоевать процветающий юг Кореи. Тем более что его отец Ким Ир Сен в начале 1950-х годов именно это и пытался сделать. Решение проблемы кажется очевидным: навалиться всем миром на опасного авантюриста и шантажиста, вырвать у него не только «ядерное жало», но и химическое, биологическое и прочие.

Вроде бы логично. А что дальше? Оставить в покое диктатора, лишенного его главного оружия? Как показала модель, по которой Вашингтон действует в Ираке, – это полумера. Ведь мириться с существованием тоталитарного режима, даже поставленного на колени, нельзя – от его потенциальной угрозы мир надо обезопасить, а угнетенному народу дать свободу и демократию. Однако в случае с КНДР речь идет не просто о падении нынешнего режима и замене его другим. Результатом станет исчезновение северокорейской государственности, как таковой, поглощение Севера Югом. Но зато тогда, уверены сторонники устранения «государства чучхе», на Корейском полуострове наконец настанет тишь да благодать.

Однако «простые рецепты» не учитывают того, что после Второй мировой войны на основе единой (впрочем, всегда раздираемой региональными противоречиями) корейской нации сформировались не просто два государства – две различные цивилизации. Общего, базирующегося на национальных традициях, в северо- и южнокорейском социумах совсем немного – лишь 20–30 %. Все остальное – чуждое и непонятное друг для друга. Готовы ли более двадцати миллионов северокорейцев к радикальным переменам, можно ли рассчитывать на их покорность южнокорейским «господам»? Готова ли Южная Корея немедленно взять на себя ответственность за их судьбу, пойдя при этом на немалые экономические потери? Как все это скажется на международной безопасности в непростом регионе, где пересекаются интересы США, Японии, Китая, России?

«Ядерный кризис», начавшийся осенью 2002-го, обнаружил, что нет простых способов для того, чтобы разрубить узел проблем, связанных со всей историей раскола Кореи, полувековым противоборством социальных систем и американо-северокорейской конфронтацией. И прежде чем начать раскручивать клубок, дернув за ядерную «ниточку», надо ответить на принципиальный вопрос: мы за одномоментное исчезновение КНДР или против? В этом и состоит подоплека «ядерного спора», именно здесь проходит водораздел между позициями вовлеченных в него государств.

«Чучхейская» специфика

Что такое Северная Корея начала XXI века? Страна, лишенная собственных ресурсов, с отсталой и замкнутой полуразрушенной экономикой, с жестким политическим режимом, базирующимся не столько на коммунистических принципах, сколько на конфуцианско-феодальной традиции и национализме. Закрытое и изолированное общество живет по законам сталинского СССР. Прибавьте к этому восточное преклонение перед носителями высшей власти да архаические административно-командные методы управления – и тогда станет очевидно, что жизнь в такой стране крайне тяжела не только из-за нищеты, но и из-за отсутствия элементарной свободы. И для самих граждан КНДР, и для их соседей было бы лучше, если бы порядки на севере полуострова стали более цивилизованными и ориентированными на интересы личности (хотя не надо забывать, что восточное, конфуцианское, понимание свободы личности гораздо уже, чем западное, и это заметно на примере той же Южной Кореи). Северокорейское общество откровенно устало от многолетнего застоя, в нем начинается глухое брожение, означающее, что оно пригодно к модернизации, если ему будет предложен разумный курс.

Опасен ли Пхеньян для соседей? Сомнительно. Во-первых, за всю тысячелетнюю историю корейцы ни разу не пытались кого-то завоевать. Во-вторых, никаких причин для агрессии – например, стремления навязать свою идеологию, захватить территорию или экономические ресурсы – и ни малейших шансов на победу у КНДР нет. Военная риторика и признаки милитаризации, столь поражающие воображение заезжих журналистов и мирных западных обывателей, призваны обеспечить жесткий контроль над обществом и отпугнуть возможных агрессоров, страх перед которыми очень велик в северокорейской верхушке. Если Ким Ир Сен, глубоко травмированный неудачей в войне 1950-х годов, и мог питать иллюзии относительно возможности насильственного объединения Кореи, то Ким Чен Ир и его окружение озабочены прежде всего проблемой самосохранения. Но это не мешает им прощупывать возможности перемен.

Нынешний застой рано или поздно должен разрешиться выходом из тупика, и для этого есть два пути – эволюционный и революционный. Эволюционный путь, оказавшийся невозможным для стран европейского соцлагеря, не стоит сбрасывать со счетов в КНДР. Ведь Северная Корея – страна, по сути, не «ортодоксально-советская», а бюрократическо-монархическая. Можно представить себе, что высшее руководство благословит ползучую приватизацию госсобственности. В ней участвовали бы основные структуры власти: руководство армии и спецслужб, партийная верхушка, местные чиновники. В итоге появились бы хозяйственные конгломераты по образцу южнокорейских «чеболей», в которых государство играло бы более значительную роль. Привлекая иностранный, прежде всего южнокорейский, капитал и ориентируя экономику на экспорт (дешевизна труда в КНДР может сделать продукцию конкурентоспособной на внешнем рынке), такие конгломераты в состоянии стать основой развития страны. При этом авторитарный абсолютистский политический режим сохранялся бы, постепенно отказываясь от социалистической риторики в пользу националистической. Такой ход событий не сулит особого процветания трудящимся Северной Кореи, но, по крайней мере, гарантирует их от угрозы голода и поспособствует ослаблению всевластия государства. При этом переход к новой модели не будет сопровождаться опасными катаклизмами. Через 15—20 лет наследнику Ким Чен Ира (а его по северокорейской традиции надо начинать выбирать уже сейчас) достанется совсем другая страна – госкапиталистическая, экономически тесно связанная с Южной Кореей, далекая от демократии, но приемлемая для мирового сообщества. После смены одного-двух поколений можно будет ставить вопрос и об объединении Кореи: на начальном этапе на основе конфедерации, или союза, государств, а дальше – как подскажет жизнь.

В Вашингтоне, однако, предпочитают революционный путь, так или иначе предусматривающий внешнее вмешательство. На внутреннюю оппозицию в КНДР рассчитывать не приходится: всякое диссидентство подавляется железной рукой, к тому же в условиях тотальной слежки и информационной закрытости условий для формирования оппозиции нет. «Верхушечный» переворот чреват либо усугублением прежней политики противостояния внешнему миру (к власти придут еще более консервативные лидеры, чем Ким Чен Ир), либо хаосом, который закончится капитуляцией перед внешними силами со всеми вытекающими последствиями. То есть революционный вариант означал бы ликвидацию всей системы управления в КНДР и замену его «оккупационной» южнокорейской администрацией. Часть сеульского истеблишмента, даже с учетом прихода к власти «прогрессивного» президента Но Му Хёна, похоже, не возражала бы против этого, надеясь на мирный характер оккупации и создание жесткой системы контроля и эксплуатации северокорейского населения. Однако южане не учитывают степень отчуждения северян, в основе которого не только идеологическая, но и традиционная региональная рознь, а также их нежелание стать «людьми второго сорта» в объединенной Корее. Оставшаяся не у дел многочисленная армия северокорейских кадров и военные опасались бы репрессий, поэтому нельзя исключать и вспышку вооруженной борьбы, причем население отнеслось бы к ней, как минимум, с сочувствием. Тлеющий конфликт, учит многовековая корейская история, может затянуться на десятилетия, что отбросит процветающую сегодня Южную Корею далеко назад без шансов вернуться на лидирующие позиции в мировой экономике.

Можно сказать, что нынешнее обострение ситуации на Корейском полуострове вызвано конфликтом между приверженцами эволюционного и революционного пути. Китай, Россия, а вслед за ними и сеульская администрация экс-президента Ким Дэ Чжуна и японское правительство Дзюнъитиро Коидзуми убедились в реалистичности и преимуществах эволюционного пути, хотя разногласия в частностях остаются. Однако Джордж Буш с существованием «режима-парии» мириться не хочет.

Зачем Ким Чен Иру атомная бомба?

Упрочив свою власть во второй половине 1990-х, Ким Чен Ир начал искать путь выхода из «чучхейского» тупика. Он не мог провести открытую ревизию идеологического наследия отца (хотя отдельные прорывы были, в частности извинение перед японцами за похищения людей) и рисковать дестабилизацией устоявшейся системы власти. Однако он вывел страну из изоляции (решающую роль в этом сыграла Россия), решился на сближение с Югом и нормализацию отношений с Японией и ЕС, попытался начать реформы путем увязки оплаты труда с его результатами и создания «открытого сектора» в экономике. Тем самым Ким ясно показал, куда направлен вектор его интереса. Именно поэтому президент Путин назвал Кима «абсолютно современным человеком» и поддержал его курс, в том числе и в вопросе о противостоянии с США.

При этом, однако, Ким Чен Ир не забывал об укреплении военного компонента – системы сдерживания врагов, которые могли бы воспользоваться переменами для свержения его режима. Конечно, он хочет сохранить власть и страну. Но мечтает не о казарменном социализме, а о чем-то вроде султаната Бруней – просвещенной монархии, независимой и хотя бы относительно зажиточной.

Почему этот вариант, в реализацию которого вложили немало сил и правительство Ким Дэ Чжуна, и российская дипломатия, не устроил президента Буша? Ведь Билл Клинтон, начавший с планов военного решения ядерной проблемы, в итоге разобрался в ситуации и стал энтузиастом «вовлечения» КНДР в диалог. Возможно, дело в стойкой идеологической неприязни Буша и его команды к «последнему оплоту дьявольского коммунизма». Укреплению режима помогать нельзя, считают в Белом доме, даже если есть надежда на его постепенное изменение. Возможно, перспектива сближения двух Корей поставила бы под угрозу стратегические интересы США в Северо-Восточной Азии, включая сдерживание Китая и контроль над Японией. Но главное – для американцев оскорбительна сама идея о торге на равных с «режимами-париями». Это противоречит концепции «мира по-американски», а в ее рамках у Буша и его команды есть вполне определенный рецепт (и Ирак не оставляет в этом сомнений) относительно того, как поступать с «плохими парнями». А Ким Чен Ир по своему происхождению и биографии, равно как и из-за своей неуступчивости по отношению к США, в «хорошие парни» попасть уже не сможет. Поэтому администрация Буша новаторство Кима не только не поддержала, а, напротив, взяла стратегический курс на борьбу с ним. Найти для этого повод труда не составило. Было использовано безотказное средство – обвинить «изгоев» в разработке оружия массового поражения (ОМП). И это несмотря на то, что именно американское вмешательство спровоцировало размораживание ядерной программы КНДР. В результате возникла реальная опасность создания здесь военного ядерного потенциала, а с таким развитием событий не может согласиться и Россия, поскольку все это грозит «эффектом домино».

К сожалению, КНДР не исключает варианта обладания ОМП в качестве средства сдерживания, а к международным нормам на этот счет относится так же, как США – к международному праву вообще. Пример Югославии и Ирака убедил северокорейское руководство, что полагаться можно только на себя. Еще незадолго до нормализации отношений между Москвой и Сеулом в начале 1990-х годов главе МИДа СССР Эдуарду Шеварднадзе было прямо заявлено, что, утратив советскую поддержку, Пхеньян будет вынужден пойти на разработку «оружия сдерживания». Ядерные программы КНДР, несомненно, носили военный характер – вопрос только в том, насколько они успешны. Многие российские специалисты считают, что технико-экономической возможности создать атомную бомбу у КНДР нет. Нет в этом и особой необходимости: обычных средств сдерживания у нее, способных нанести значительный ущерб войскам США в Южной Корее, самой Южной Корее и Японии, достаточно для предотвращения агрессии. Поэтому Рамочное соглашение 1994-го было чрезвычайно выгодно для северокорейцев: они, по сути, продали несуществующий товар (США, идя на сделку по созданию Организации энергетического развития Корейского полуострова /ОЭРК, КЕDO/, видимо, рассчитывали на скорый коллапс режима). Теперь американцы хотят убить двух зайцев. Во-первых, не платить по счетам, обвинив партнера в нарушении договоренностей и расторгнув Рамочное соглашение. Во-вторых, создать условия для последующей замены режима в случае обострения обстановки.

Американский «план кампании»

В октябре 2002 года американский эмиссар Джеймс Келли обвинил северокорейцев в том, что они тайно закупали оборудование для обогащения урана. Правда это или нет – теперь, в общем-то, неважно: в глазах администрации США на государства «оси зла» не распространяется презумпция невиновности, а на иракском фоне КНДР тем более «не отмылась» бы. Понимая это, Пхеньян затеял опасную игру – решил заставить американцев понервничать и в конечном итоге согласиться на переговоры. Северная Корея заявила, что «может обладать не только ядерным, но и более мощным оружием», чтобы противостоять американской угрозе. Расчет строился на опыте общения с администрацией Клинтона, которую такое заявление, скорее всего, заставило бы искать компромисс.

Но северокорейцы не поняли, с кем имеют дело на сей раз,– нынешним обитателям Белого дома такое поведение только на руку. Несмотря на туманность заявления Пхеньяна и его явный пропагандистский характер, американские представители расценили его как «признание» КНДР в разработке секретной ядерной программы (никаких доказательств этого как не было, так и нет), и ситуация начала обостряться. США прекратили поставки мазута по Рамочному соглашению, КНДР разморозила реально имевшуюся у нее плутониевую ядерную программу и вышла из Договора о нераспространении ядерного оружия.

При этом северокорейцы открыто заявляют – и призывают в свидетели Китай и Россию, – что готовы «внести ясность» в вопрос о своей ядерной программе, даже допустить инспекции, если только США дадут им гарантии неприкосновенности (по их логике, тогда и средства сдерживания будут не нужны). Вашингтон, однако, гарантий давать не хочет, от переговоров с КНДР, несмотря на давление со стороны не только России и Китая, но и Японии и Южной Кореи, отказывается и не спешит воспользоваться предложенной ему возможностью узнать истину о ядерной программе «изгоя». Штаты предлагают перенести дискуссию в ООН, надеются сколотить международную коалицию против КНДР, но пока не форсируют событий. Северокорейцы из этого делают вывод: США просто тянут время, пока не закончилась иракская кампания, но после своей победы возьмутся и за них.

До войны дело, скорее всего, не дойдет, так как ущерб от возможного ответного удара Пхеньяна может быть слишком велик. Но изолировать и экономически удушить КНДР США в состоянии, тем более что здесь Вашингтон может надеяться и на международную поддержку – ведь Северная Корея своими действиями сама провоцирует санкции со стороны мирового сообщества. Лишенный гуманитарной помощи, подпитки от экспорта оружия и переводов от соотечественников, задыхающийся без сырья и энергии, «режим чучхе» в конце концов рухнет, а Север будет поглощен Югом. Это, конечно, потребует времени, но Вашингтон не спешит, поскольку в глубине души американские руководители знают: угроза, исходящая от северокорейского ОМП, на самом деле не столь серьезна.

У Ким Чен Ира есть два выхода: либо почетно капитулировать, либо начать «игру на грани фола», постаравшись поставить США перед непосредственным выбором,– военный конфликт или начало переговоров с КНДР. Последовательные шаги северокорейцев по повышению ставок (запуск реактора в Ёнбeне, демонстративная подготовка к переработке ядерных отходов в целях производства оружейного плутония, перехват американского самолета-разведчика) свидетельствуют о том, что они избрали второй сценарий – нагнетания напряженности и провоцирования американцев. При этом сами они не уступают ни на йоту, не делая даже символических уступок американским «голубям» в виде, например, согласия на контакты в рамках Совета Безопасности ООН. Эта игра чревата серьезными последствиями, в том числе и для России. До сих пор Москва поддерживала Пхеньян, а если он пойдет на дальнейшее обострение, Россия может оказаться заложником политики Северной Кореи. К призывам «быть благоразумным» Ким Чен Ир не прислушивается, но если переговоры с США не начнутся или будут безуспешными, у него попросту не останется выбора, а загнанный в угол режим способен на отчаянный шаг. Что ждет Корею – мир или война, станет ясно в ближайшие месяцы, причем России и мировому сообществу важно, с одной стороны, удержать Кима от непоправимых действий, а с другой – помочь Бушу спасти лицо и решить дело миром. Но не всякий диалог будет эффективным. Модель решения, к которой стремится КНДР, – отказ от ОМП в обмен на гарантии неприкосновенности – предполагает сохранение статус-кво. Американская же модель – переговоры в многостороннем формате – имеет целью наращивание давления на Пхеньян и в конечном итоге изменение этого статус-кво. Последнее, однако, для Пхеньяна неприемлемо, и поэтому, если США будут продолжать настаивать на своем, на Корейском полуострове может вспыхнуть конфликт, по сравнению с которым иракский кризис покажется малозначительным инцидентом.

КНДР > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июля 2003 > № 2911746 Георгий Булычев

Профилактика вместо возмездия

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Владимир Дворкин — научный руководитель Центра проблем Стратегических ядерных сил Академии военных наук, генерал-майор запаса.

Резюме Уговаривать или бомбить? Выход на международную арену транснациональных террористических организаций заставляет по-новому отнестись к странам, заподозренным в разработке оружия массового поражения. Медлить с их разоружением – значит идти на риск того, что самые мощные средства уничтожения окажутся в руках экстремистов.

Что делать с государствами, находящимися «на подозрении» у мирового сообщества в качестве потенциальных разработчиков оружия массового уничтожения? Занять выжидательную позицию, воздействуя на них политическими и экономическими средствами (которые уже показали свою невысокую эффективность), или приступить к «профилактике» путем нанесения превентивных ударов? При ответе на этот вопрос, занимающий в последние годы политиков всего мира, следует учитывать новую обстановку, сложившуюся после выхода на международную арену транснациональных террористических организаций.

Очевидно, что рост числа государств, обладающих оружием массового уничтожения и эффективными средствами его доставки, увеличивает и вероятность его несанкционированного (случайного) или массированного применения в региональных конфликтах. В отличие от традиционных членов ядерного клуба у вновь вступивших в него нет сколько-нибудь продолжительного опыта разработки и использования концепций ядерного сдерживания, принципов контроля и формирования санкций на применение ядерного оружия и т. д.

Ракетно-ядерное вооружение, которое оказалось или окажется в руках новых владельцев, не имеет достаточного уровня надежности. Ведь такие страны не проводят необходимого объема натурных испытаний, в особенности для проверки систем управления, а это чревато значительными отклонениями траекторий полета ракет и попаданием их на территории других государств.

Опасность неизмеримо возрастает, если оружием массового уничтожения завладеют транснациональные террористические организации, опирающиеся на поддержку тоталитарных режимов. Более того, только опора на «проблемные» государства, где располагаются центры, лаборатории и лагеря для экипировки, боевой подготовки, изготовления оружия массового уничтожения, лечения и отдыха боевиков, делает эти организации устойчивыми структурами. Среди «подозрительных» стран, как правило, называют Иран и Ирак. На чем основаны эти подозрения?

В Иране программа ракетного вооружения реализуется с начала 1980-х. Основные усилия направлены сейчас на создание инфраструктуры для производства баллистических ракет средней дальности. Цель — формирование к 2010–2015 годам самого мощного ракетного потенциала в регионе. Этому способствует сотрудничество с Китаем и Северной Кореей. Промышленная мощность линии сборки ракет «Шехаб-3» с дальностью полета до 1 000 км может составить порядка 100 единиц в год.

Инспекция МАГАТЭ не обнаружила в Иране ядерного оружия и основных элементов его создания, что, однако, не исключает его появления в обозримой перспективе (как и химических боеприпасов). Наличие ядерной энергетики объективно облегчает создание ядерного оружия Ираном, поскольку дает доступ к материалам и технологиям, а также способствует формированию собственного интеллектуального потенциала.

Помимо борьбы с Израилем и сдерживания угрозы со стороны США, у Ирана есть стимул регионального характера — противостоять реальной ядерной державе (Пакистан) и потенциальным ядерным соперникам (Ирак и Саудовская Аравия). Нельзя исключить, что при дальнейшем обострении борьбы с исламским экстремизмом в Кавказском регионе и Центральной Азии идеологическое начало возьмет в Иране верх над геополитическим и Россия станет мишенью иранских ракетно-ядерных сил и военно-политического противодействия.

Ирак в случае ослабления международного контроля в состоянии довольно быстро создать ядерное и другое оружие массового уничтожения, а также восстановить ракетный потенциал за счет реанимации замороженных программ (ракета «Таммуз-1» с дальностью полета до 2 000 км или перспективная баллистическая ракета такой же дальности при увеличенной массе боевой части). К 2015 году на вооружении могут появиться, кроме стационарных, 10 — 20 мобильных пусковых установок. Не исключена закупка ракет «Нодон-2» или «Тэпходон-1» в Северной Корее.

Даже самому одиозному диктатору трудно решиться на применение ядерного оружия хотя бы из опасения получить сокрушительный удар возмездия. Однако, если международные силы предпримут активные действия с целью изменения режима в стране, загнанный в угол правитель способен на все. Вот почему фактор времени приобретает решающее значение: стоит ли дожидаться, когда диктатор станет обладателем оружия массового уничтожения?

Вопрос стоит особенно остро в связи с тем, что режимы, поддерживающие международные террористические организации, предоставляют им возможность сколь угодно долго готовить акции любого масштаба, использовать всякого рода способы и средства воздействия, применять все типы оружия массового уничтожения. Поэтому любые виды защиты всегда будут отставать от способов нападения.

Ядерный теракт возможен где угодно. Объекты с ядерными зарядами на носителях оружия, на железнодорожных, воздушных, водных и наземных транспортных средствах, на предприятиях по производству и утилизации ядерных зарядов — все это потенциальные мишени террористов. Другая группа целей — стационарные и мобильные объекты по производству, хранению, переработке и утилизации топлива, в том числе плутония, урана, дейтерия, трития. Это также объекты по добыче и обогащению руды, исследовательские и промышленные реакторы, радиоактивные источники, химически опасные объекты с тысячами тонн хлора, аммиака, различных кислот, нефтеперерабатывающие предприятия и хранилища топлива. Чтобы вызвать катастрофы, не уступающие по масштабам разрушений и последствиям применения оружию массового уничтожения, достаточно нарушить технологический режим или организовать взрывы на таких объектах. Нет оснований сомневаться в том, что террористические организации готовы использовать и собственное оружие любого типа, включая «грязные» ядерные бомбы, химические, бактериологические и прочие подобные средства.

Ассортимент методов противодействия этой угрозе аналогичен средствам, которые могут быть применены в отношении «проблемных» государств: сравнительно пассивные, вяло блокирующие действия или превентивное силовое вмешательство.

Для России выбор особенно сложен, прежде всего по причине ее собственных трудностей. Часть нашей элиты считает, что в сложившейся тяжелой ситуации (экономический кризис, демографические проблемы, коррупция, нерешенный чеченский конфликт и пр.) Москву не должны беспокоить проблемы региональной нестабильности, распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки, международный мегатерроризм. У нас нет явных противников среди «проблемных» стран в поясе нестабильности, обладающих или стремящихся к обладанию оружием массового уничтожения, ракетами и поддерживающих терроризм. Поэтому нужно, содействуя выполнению международных договоров и соглашений по нераспространению и поддерживая борьбу с международным терроризмом на политическом уровне, отсиживаться в стороне от активных акций, пока не удастся возродить страну.

Согласно другой точке зрения, курс на военно-политическую и экономическую интеграцию с Западом не имеет альтернативы для возрождения страны, а поэтому необходимо углублять сотрудничество по всем проблемам безопасности, включая бескомпромиссную борьбу с распространением оружия массового уничтожения и средств его доставки. Прежде всего речь идет о «проблемных» государствах с тоталитарными режимами, которые реально или потенциально способны поддерживать международный терроризм.

Первый сценарий кажется привлекательным. Беда, однако, в том, что даже в обозримой перспективе не исключено возникновение непрогнозируемых катастрофических ситуаций, например, вследствие попыток разрешения региональных конфликтов. И трудно не согласиться с предостережениями США о том, что обстановка после окончания холодной войны беспрецедентна по своей непредсказуемости. Выжидательная политика равносильна созданию режима наибольшего благоприятствования для террористических организаций, приглашению их к новым катастрофическим терактам, и только упреждающие действия мирового сообщества способны минимизировать угрозу.

Возражения против этой позиции диктуются в первую очередь опасениями в связи с усилением глобального доминирования США. События последних лет, особенно в области экономической политики, свидетельствуют о том, что единственный мировой лидер жестко отстаивает лишь собственные интересы. Он не всегда готов считаться с интересами даже традиционных союзников, не говоря уже о вновь приобретенных. Все это препятствует изживанию устойчивого антиамериканизма в сознании значительной части российского общества. Трудно переубедить большинство россиян, уверенных, что единственная цель США при закреплении, например, в Центральной Азии — ущемить интересы России. Нелегко объяснить, что политика США во всех сферах является не антироссийской или антиевропейской, а жестко проамериканской, эгоцентричной. В российском обществе еще долго будет преобладать подозрительное отношение к Западу, США, НАТО, которое могло бы сойти на нет по мере улучшения социально-экономической ситуации в нашей стране.

Другое возражение — это заинтересованность России в экономических связях с наиболее явными противниками США — Ираном (ядерная энергетика и продажа оружия) и Ираком (заявленные долгосрочные контракты на десятки миллиардов долларов). Вообще, по мнению оппонентов прозападного курса, Россия, занимающая особое положение на стыке между радикализирующимися слаборазвитыми регионами и миром благополучных стран, должна извлекать для себя выгоду балансируя между ними. Не стоит, однако, забывать о том, что стремление нравиться и угождать всем обычно заканчивается ненужностью никому.

Так что же делать? Продолжать сидеть на двух стульях или, не ограничиваясь политическими декларациями, ответить на новые глобальные вызовы реальной военно-политической интеграцией и углубленными союзническими отношениями с Западом?

Здесь необходимо отметить следующее: союз с США еще не означает следования строго в кильватере американской политики, о чем свидетельствуют часто возникающие противоречия по широкому спектру проблем между ведущими странами НАТО. Сам по себе Запад неоднороден, что позволяет выбирать модель союзнических отношений, одновременно жестко отстаивая национальные интересы. Однако для выработки самостоятельной политики требуется долгосрочное стратегическое планирование, а не спорадические метания, преследующие мнимые сиюминутные выгоды. Необходима долгосрочная политика, основанная на военно-политической и экономической интеграции России и Запада без оглядки на ходячее представление о том, что нас в конце концов обязательно обманут. Такую политику можно наполнить программами сотрудничества в самых разных сферах — например, по совместной разработке и использованию стратегической и нестратегической ПРО, по космическим информационным системам. Подобные программы не только способствовали бы укреплению взаимного доверия, но и стали бы гарантией от возврата к противостоянию. Однако для их реализации даже при наличии политической воли и принятых решений необходимо преодолеть инертность и сопротивление бюрократии в России и США.

Возможна ли в принципе долгосрочная антитеррористическая стратегия в условиях, когда позиции США, Европы и России в отношении «проблемных» режимов заметно расходятся? И нужна ли вообще такая стратегия? Может быть, ничего подобного событиям 11 сентября больше уже не повторится?

Американские сенаторы Сэм Нанн и Ричард Лугар обоснованно полагают: необходимо создать многоуровневую глобальную коалицию против терроризма, ведущего к катастрофам. Лучше переоценить опасность, чем недооценить ее. Нельзя не согласиться с Лугаром: сколь ни чудовищна трагедия 11 сентября, смерть, разрушения и паника покажутся минимальными по сравнению с теми, что могут последовать за применением оружия массового уничтожения. Программа совместных действий глобальной коалиции, по замыслу Нанна и Лугара, должна быть ориентирована на решение широкого круга задач, чтобы не допустить получения террористами оружия массового уничтожения. Это — ужесточение режимов нераспространения, совершенствование систем контроля над хранением и транспортировкой ядерных, биологических и химических материалов, предотвращение утечки мозгов, разработка и соблюдение стандартов ядерной безопасности мирового класса.

Очевидно, что создание глобальной коалиции — длительный и сложный процесс, если только его не ускорит международный терроризм. Ядром формирования такой коалиции могли бы стать Россия и США. Они имеют и самый большой опыт в создании оружия массового уничтожения, и средства его доставки и защиты от него, а также информационные системы контроля.

Обе страны сильно пострадали от терроризма. Поэтому Россия и США вполне способны быть на своих континентах центрами стабильности, объединяющими вокруг себя большинство демократических стран.

Настало время четко сказать себе: от угроз применения оружия массового уничтожения тоталитарными режимами, в особенности исповедующими радикальный ислам, от транснационального терроризма нельзя защититься, только защищаясь. Ни одна самая богатая страна не в состоянии оградить себя даже от известных способов нападения, не говоря уже о труднопрогнозируемых. Поэтому эффективны главным образом упреждающие действия в отношении «проблемных» стран, включая разоружение, если получена достаточная и относительно достоверная информация о наличии в их распоряжении оружия массового уничтожения и поддержке ими международных террористов.

Необходимы согласованные превентивные шаги по принудительному разоружению, экстерриториальному подавлению опорных баз террористических организаций, а не только реакция на непоправимые последствия терактов. Полностью победить терроризм невозможно. Но довести степень угрозы до «приемлемого» уровня, не допускающего широкомасштабных катастроф, — одна из самых актуальных задач мирового сообщества. Для ее решения прежде всего необходимо лишить международный терроризм поддержки со стороны тоталитарных режимов.

Международно-правовая система, включая Устав ООН, не вполне приспособлена для решения такой проблемы, поскольку создавалась десятилетия назад, не отвечает новым глобальным вызовам и нуждается в корректировке. Но это также длительная работа, окончания которой международные террористы вряд ли станут дожидаться. Дать им самый жесткий отпор следует уже сегодня. Силовое противодействие не обязательно должно заключаться в широкомасштабной военной операции против отдельных тоталитарных режимов. Так, например, перед началом дискуссии в Совете Безопасности ООН по Ираку 30 авторитетных независимых аналитиков из США предложили вариант ликвидации оружия массового уничтожения в Ираке с использованием так называемого принудительного инспектирования. Предписывается проводить инспекции в сопровождении аэромобильных боевых групп международных сил в любом выбранном районе, на любых объектах в любое время без ограничения его продолжительности. Выявленные запрещенные объекты подлежат разборке или разрушению. Принудительные инспекции могли бы обеспечиваться современной высокотехнологической инструментальной разведкой и развернутыми международными силами вблизи границ Ирака. Предлагаемые меры вполне распространимы и на инспектирование баз подготовки и опорных пунктов международных террористических организаций. Причем не только в Ираке.

Надо отметить, что для эффективного достижения целей «профилактики» необходим международный консенсус. Даже признавая несовершенство правовых основ миропорядка, следует максимально стремиться к тому, чтобы превентивные удары наносились на основании решений Совбеза ООН, согласованного мнения широкой международной коалиции. При односторонних шагах результат может оказаться далеким от поставленных целей: возможны глубокие трещины в единой антитеррористической коалиции, что на руку прежде всего террористам.

Опыт антиталибской кампании свидетельствует о том, что США крайне трудно обойтись без России при проведении контртеррористических операций, поскольку ни одна другая страна в поясе нестабильности не обладает таким политическим и военно-техническим потенциалом. Москва, таким образом, имеет все основания стать, по существу, равноправным союзником Вашингтона в бескомпромиссной борьбе с новыми угрозами. Бесперспективно отсиживаться в окопе, пытаясь приспособиться к быстро меняющейся конъюнктуре в отношениях с недемократическими режимами. Тем более что есть достаточно оснований рассчитывать на более устойчивые и не менее выгодные отношения с «проблемными» государствами после смены существующих режимов.

США. Весь мир. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2909705 Владимир Дворкин