Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Ирак. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2003 > № 2906404 Майкл Гленнон

Совет Безопасности: в чем причина провала?

© "Россия в глобальной политике". № 3, Июль - Сентябрь 2003

Майкл Гленнон – профессор международного права во Флетчеровской школе права и дипломатии при Университете Тафтса, автор недавно изданной книги «Limits of Law, Prerogatives of Power: Interventionism After Kosovo».

Данная статья опубликована в журнале Foreign Affairs, № 3 (май-июнь) за 2003 год. © 2003 Council on Foreign Relations, Inc.

Резюме Иракский кризис наглядно доказал, что грандиозный эксперимент XX века – попытка установить законы, регулирующие применение силы, – провалился. Вашингтон продемонстрировал: государствам следует рассматривать не то, насколько законно вооруженное вмешательство в дела другой страны, а то, действительно ли интервенция является наилучшим выбором. Структура и правила Совета Безопасности ООН на самом деле отражают не столько реальную политику государств, сколько надежды основателей ООН. Но эти надежды не отвечают намерениям американской сверхдержавы.

ДЕКЛАРАЦИЯ В ТЕРТЛ-БЭЙ

«Шатры собраны, – объявил премьер-министр Южной Африки Ян Кристиан Смутс по случаю основания Лиги Наций. – Великий караван человечества снова в пути». Поколение спустя все еще казалось, что это массовое движение к международной законности и правопорядку активно продолжается. В 1945 году Лига Наций была заменена более основательной Организацией Объединенных Наций, и не кто иной, как государственный секретарь США Корделл Халл, приветствовал ее как способную «добиться воплощения лучших чаяний человечества». Мир снова был в пути.

В начале этого года караван, однако, увяз в зыбучих песках. Драматический раскол в Совете Безопасности ООН показал, что историческая попытка подчинить силу закону провалилась.

По сути, прогресса не наблюдалось уже на протяжении многих лет. Правила применения силы, которые были изложены в Уставе ООН и за соблюдением которых следил Совет Безопасности, стали жертвой геополитических процессов, слишком мощных, чтобы их воздействие могла выдержать организация, приверженная легализму. К 2003-му основной проблемой стран, решавших вопрос о применении силы, была не законность, а разумность ее применения.

Начало конца системы международной безопасности наступило несколько раньше, 12 сентября 2002 года, когда президент Джордж Буш неожиданно для многих вынес вопрос об Ираке на обсуждение Генеральной Ассамблеи и призвал ООН принять меры против отказавшегося разоружиться Багдада. «Мы будем работать с Советом Безопасности ООН, добиваясь необходимых резолюций», – сказал Буш, предупредив, однако, что он собирается действовать в одиночку в случае невыполнения ООН своих обязательств.

Угрозы Вашингтона были подкреплены месяцем позже, когда Конгресс наделил Буша полномочиями применить силу против Ирака без санкции ООН. Идея Америки казалась вполне ясной: как выразился тогда один из высокопоставленных чиновников в администрации США, «мы не нуждаемся в Совете Безопасности».

Спустя две недели, 25 октября, США официально предложили ООН резолюцию, которая подразумевала вынесение санкции к началу военных действий против Ирака. Вместе с тем Буш снова предупредил, что отказ Совета Безопасности принять эти меры его не остановит. «Если ООН не обладает ни волей, ни мужеством для того, чтобы разоружить Саддама Хусейна, и если Саддам Хусейн не разоружится, – указал он, – США возглавят коалицию с целью его разоружения». После интенсивных кулуарных торгов Совбез ответил на вызов Буша, приняв резолюцию 1441, которая подтвердила, что Ирак «серьезно нарушил» предыдущие резолюции, ввела новый режим инспекций и вновь предупредила о «серьезных последствиях», если Ирак не разоружится. Вместе с тем резолюция не содержала открытого разрешения применить силу, и представители Вашингтона пообещали вернуться в Совет Безопасности для повторных обсуждений перед тем, как обратиться к оружию.

Поддержка резолюции 1441 стала громадной личной победой госсекретаря США Колина Пауэлла, который использовал все свое влияние, чтобы убедить администрацию попытаться действовать через ООН, и вел тяжелые дипломатические сражения за международную поддержку. Между тем вскоре возникли сомнения в эффективности нового режима инспекций и стремлении Ирака к сотрудничеству. 21 января 2003 года сам Паэулл заявил, что «инспекции работать не будут». Он вернулся в ООН 5 февраля и обвинил Ирак в том, что он все еще скрывает оружие массового уничтожения (ОМУ). Франция и Германия настаивали на предоставлении Ираку дополнительного времени. И без того высокая напряженность в отношениях между союзниками стала расти; разногласия еще больше усилились, когда 18 европейских стран подписали письмо в поддержку американской позиции.

14 февраля инспекторы вернулись в Совет Безопасности ООН с докладом, согласно которому за 11 недель поисков им не удалось обнаружить свидетельства наличия в Ираке ОМУ (хотя многие стороны этого вопроса остались непроясненными). Через десять дней, 24 февраля, США, Великобритания и Испания внесли в ООН проект резолюции. В соответствии с главой VII Устава ООН (статья, касающаяся угрозы миру) Совету Безопасности предлагалось заявить, что «Ирак не воспользовался последней возможностью, предоставленной ему резолюцией 1441». Франция, Германия и Россия вновь предложили дать Ираку больше времени. 28 февраля Белый дом, еще более раздраженный происходящим, поднял ставки: пресс-секретарь Ари Флейшер объявил, что целью Америки является уже не только разоружение Ирака, но и «смена режима».

После этого последовал период напряженного лоббирования. 5 марта Франция и Россия заявили, что заблокируют любую резолюцию, санкционирующую применение силы против Саддама. На следующий день Китай заявил, что придерживается той же позиции. Великобритания предложила компромиссный вариант резолюции, но единодушия пяти постоянных членов Совета Безопасности добиться так и не удалось. Деятельность Совбеза, столкнувшись с серьезной угрозой международному миру и стабильности, зашла в фатальный тупик.

СИЛОВАЯ ПОЛИТИКА

Сам собой напрашивался вывод, прозвучавший в устах президента Буша: неспособность ООН решить проблему Ирака приведет к тому, что вся организация «канет в Лету, как неэффективный, ни на что не способный дискуссионный клуб». На самом деле судьба Совбеза была предрешена задолго до этого. Проблема заключалась не столько во второй войне в Заливе, сколько в предшествовавшем ей сдвиге в мировом раскладе сил, и сложившаяся конфигурация оказалась просто несовместимой с функционированием ООН. Не иракский кризис, а именно становление американской однополярности в совокупности со столкновениями культур и различными взглядами на применение силы постепенно подорвали доверие к Совбезу. В более спокойные времена Совету Безопасности удавалось выживать и адекватно функционировать, но в периоды испытаний обнаруживалась его несостоятельность. Ответственность за провал несут не отдельные страны. Скорее всего, это неизбежное следствие современного состояния и эволюции мировой системы.

Реакция на постепенный рост превосходства США была вполне предсказуемой: возникла коалиция противоборствующих сил. С самого окончания холодной войны Франция, Китай и Россия стремились вернуть мир к более уравновешенной системе. Бывший министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин открыто признал эту цель в 1998 году: «Мы не можем принять… политически однополярный мир, поэтому ведем борьбу за многополярный». Президент Франции Жак Ширак без устали добивался этой цели. По словам Пьера Лелуша, в начале 1990-х советника Ширака по международной политике, шеф стремится «к многополярному миру, в котором Европа выступала бы противовесом американской политической и военной мощи». Сам Ширак объяснял свою позицию, исходя из тезиса о том, что «любое сообщество, в котором доминирует лишь одна сила, опасно и вызывает противодействие».

В последние годы Россия и Китай также выразили подобную озабоченность. Это нашло отражение в договоре, подписанном двумя странами в июле 2001 года. В нем недвусмысленно подтверждается приверженность «многополярной модели мира». Президент Владимир Путин заявил, что Россия не смирится с однополярной системой, аналогичную позицию высказал бывший председатель КНР Цзян Цзэминь. Германия хотя и присоединилась к этому начинанию позже, в скором времени стала заметным партнером по сдерживанию американской гегемонии. Министр иностранных дел ФРГ Йошка Фишер заявил в 2000-м, что «в основе самой концепции Европы после 1945 года было и остается неприятие… гегемонистских амбиций отдельных государств». Даже бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт недавно привел решающий довод в поддержку этой позиции, высказав мнение, что Германия и Франция «одинаково заинтересованы в том, чтобы не стать объектом гегемонии нашего могущественного союзника – США».

Столкнувшись с оппозицией, Вашингтон ясно дал понять: он сделает все возможное, дабы удержать свое превосходство. В сентябре 2002-го администрация Буша обнародовала документ, уточняющий ряд позиций стратегии национальной безопасности. После этого не оставалось сомнений относительно планов США исключить для любого другого государства всякую возможность бросить вызов их военной мощи. Еще большую полемику вызвала провозглашенная в этом теперь уже скандальном документе доктрина упреждения, которая, кстати, прямо противоречит принципам Устава ООН. Статья 51, например, позволяет применение силы только в целях самообороны и только в случае «вооруженного нападения на члена Организации». В то же время США исходят из той предпосылки, что американцы «не могут позволить противнику нанести первый удар». Поэтому, «чтобы предвосхитить или предотвратить… военные действия со стороны наших противников, – говорится в документе, – Соединенные Штаты будут в случае необходимости действовать на опережение», то есть нанесут удар первыми.

Кроме неравенства сил, Соединенные Штаты отделяет от других государств – членов ООН еще один, более глубокий и протяженный водораздел – различие культур. Народы Севера и Запада, с одной стороны, и народы Юга и Востока – с другой, расходятся во взглядах на одну из наиболее фундаментальных проблем: в каких случаях допустимо вооруженное вмешательство? 20 сентября 1999 года генеральный секретарь ООН Кофи Аннан призвал членов ООН «сплотиться вокруг принципа, запрещающего массовые и систематические нарушения прав человека, где бы они ни происходили». Эта речь вызвала в стенах ООН бурные дебаты, длившиеся несколько недель. Примерно треть стран публично заявила о поддержке при определенных условиях вмешательства в гуманитарных целях. Другая треть выступила категорически против, оставшаяся отреагировала неопределенно или уклончиво. Важно отметить, что в поддержку вмешательства выступили в основном западные государства, против – главным образом латиноамериканские, африканские и арабские.

Вскоре стало ясно, что разногласия не сводятся только к вопросу о гуманитарных интервенциях. 22 февраля сего года министры иностранных дел стран – членов Движения неприсоединения провели саммит в Куала-Лумпуре и подписали декларацию против применения силы в Ираке. Эта организация, в которую входят 114 стран (прежде всего развивающихся), представляет 55 % населения планеты, ее участники – почти две трети членов ООН.

Хотя ООН претендует на то, чтобы отражать единую, глобальную точку зрения, – чуть ли не универсальный закон, устанавливающий когда и где применение силы может быть оправданно, – страны – члены ООН (не говоря уже об их населении) отнюдь не демонстрируют взаимного согласия.

Более того, культурные разногласия по поводу применения силы не просто отделяют Запад от остального мира. Они все больше отделяют США от остального Запада. В частности, европейские и американские позиции не совпадают по одному из ключевых вопросов и с каждым днем расходятся все больше. Речь идет о том, какую роль в международных отношениях играет право. У этих разногласий две причины. И первая из них касается вопроса о том, кто должен устанавливать нормы – сами государства или надгосударственные организации.

Американцы решительно отвергают надгосударственность. Трудно представить себе ситуацию, при которой Вашингтон позволил бы международным организациям ограничивать размеры бюджетного дефицита США, контролировать денежное обращение и монетную систему или рассматривать вопрос о гомосексуалистах в армии. Однако эти и множество подобных вопросов, касающихся европейских стран, регулярно решаются наднациональными организациями, членами которых они являются (такими, как ЕС и Европейский суд по правам человека). «Американцы, – писал Фрэнсис Фукуяма, – не склонны замечать никаких источников демократической легитимности выше нации-государства». Зато европейцы видят источник демократической легитимности в волеизъявлении международного сообщества. Поэтому они охотно подчиняются таким покушениям на свой суверенитет, которые были бы недопустимы для американцев. Решения Совета Безопасности, регулирующие применение силы, лишь один из таких примеров.

СМЕРТЬ ЗАКОНА

Другой основной источник разногласий, размывающий устои ООН, касается вопроса о том, когда должны устанавливаться международные нормы. Американцы предпочитают законы корректирующие, принимаемые по факту. Они склонны как можно дольше оставлять открытым пространство для соперничества и рассматривают принятие норм в качестве крайней меры, лишь на случай краха свободного рынка. Напротив, европейцы предпочитают превентивное законодательство, нацеленное на то, чтобы заблаговременно предотвратить кризисные ситуации и провалы рынка. Европейцы стремятся определить конечную цель, предвидеть будущие трудности и принимать меры к их урегулированию, прежде чем возникнут проблемы. Это свидетельствует об их приверженности к стабильности и предсказуемости. Американцы, кажется, чувствуют себя более комфортно в условиях инноваций и хаоса случайностей. Резкое несовпадение реакций по обе стороны Атлантического океана на возникновение высоких технологий и телекоммуникаций – это наиболее яркий пример различия в образе мышления. Точно так же по обе стороны Атлантики расходятся взгляды и на применение силы.

Однако наибольший урон функционированию системы Объединенных Наций нанесло расхождение во взглядах на необходимость подчиняться правилам ООН, регулирующим применение силы. Начиная с 1945 года число государств, применявших военную силу, было таким большим и случаи ее применения были столь многочисленны, – а это само по себе вопиющее нарушение Устава организации, – что можно лишь констатировать крах системы ООН. В процессе работы над основными положениями Устава международному сообществу не удалось с точностью предвидеть случаи, когда применение силы будет сочтено неприемлемым. Кроме того, не было предусмотрено достаточных мер по сдерживанию такого ее применения. Учитывая, что ООН является добровольной организацией и ее функционирование зависит от согласия государств, подобная недальновидность оказалась фатальной.

На языке традиционного международного права этот вывод может быть сформулирован несколькими способами. Многочисленные нарушения соглашения многими государствами в течение продолжительного времени можно рассматривать как приговор этому соглашению – он превратился в закон на бумаге и больше не имеет обязательной силы. Можно также предположить, что на основе этих нарушений складывается обычай как предпосылка нового закона. Он заменяет собой старые нормы соглашения и допускает поведение, которое некогда считалось нарушением. Наконец, не исключено, что противоречащая соглашению деятельность государств создала ситуацию non liquet, приведя закон в состояние такой неразберихи, что правовые нормы больше не ясны и авторитетное решение невозможно.

Долгое время в международном праве «по умолчанию» срабатывает правило, согласно которому при отсутствии каких-либо авторитетно обоснованных ограничений государство свободно в своих действиях. Следовательно, какая бы доктринальная формула ни была выбрана для описания текущего кризиса, вывод остается тем же. «Если вы хотите узнать, религиозен ли человек, – говорил Витгенштейн, – не спрашивайте у него, а следите за его поведением». Так же следует поступать, если вы захотите узнать, какому закону подчиняется государство. Если бы государства когда-либо действительно собрались зафиксировать обязательность правил ООН о применении силы, дешевле было бы подчиняться этим правилам, чем нарушать их.

Однако они не сделали это. Тому, кто сомневается в справедливости этого наблюдения, достаточно задаться вопросом, почему Северная Корея так упорно стремится сейчас заключить с США пакт о ненападении. Предполагается, что это положение является краеугольным камнем Устава ООН, но никто не мог бы всерьез ожидать, что эта гарантия успокоит Пхеньян. Устав ООН последовал примеру пакта Бриана – Келлога, заключенного в 1928 году, согласно требованиям которого все крупные государства, впоследствии принявшие участие во Второй мировой войне, торжественно поклялись не прибегать к военным действиям как средству продолжения государственной политики. Этот пакт, отмечает историк дипломатии Томас Бейли, «стал памятником иллюзии. Он не только не оправдал надежд, но и таил в себе опасность, так как… внушал общественности фальшивое чувство безопасности». В наши дни, с другой стороны, ни одно разумное государство не даст ввести себя в заблуждение, поверив в то, что Устав ООН защищает его безопасность.

Удивительно, но факт: незадолго до иракского кризиса, несмотря на тревожные симптомы, некоторые юристы, занимающиеся международным правом, настаивали на отсутствии причин бить тревогу по поводу ситуации вокруг ООН. Буквально накануне объявления Францией, Россией и Китаем о намерении использовать право вето, которое Соединенные Штаты твердо решили игнорировать, 2 марта Энн-Мэри Слотер (президент Американского общества международного права и декан принстонской Школы им. Вудро Вильсона) писала: «Происходящее сегодня – это именно то, что предполагали основатели ООН». Другие эксперты утверждают, что, поскольку страны не выступили открыто против обязательного следования заявленным в Уставе ООН правилам применения силы, последние все еще должны считаться подлежащими исполнению. Однако самым наглядным свидетельством того, что именно государство считает обязательным, часто являются действия самого государства. Истина заключается в том, что ни одно государство – и тем более США – никогда не считало, что старые правила следует менять только после открытого объявления их недействительными. Государства просто ведут себя иначе, они избегают излишних противостояний. Наконец, государства никогда вслух не заявляли о том, что пакт Бриана – Келлога больше не действует, однако лишь немногие будут оспаривать этот факт.

И все же некоторых аналитиков беспокоит вопрос: если правила ООН о применении силы признаны более не действующими, не означает ли это полного отказа от международной законности и правопорядка? Общественное мнение заставило президента Буша обратиться к Конгрессу и к ООН, а это, как далее утверждают эксперты, свидетельствует: международное право все еще оказывает влияние на силовую политику. Однако отделить правила, действующие на практике, от правил, существующих только на бумаге, совсем не то же самое, что отказаться от законности. Хотя попытка подчинить применение силы букве закона явилась выдающимся международным экспериментом ХХ века, очевидно, что этот эксперимент не удался. Отказ признать это не откроет новых перспектив для подобного экспериментирования в будущем.

Разумеется, не должно было стать неожиданностью и то, что в сентябре 2002 года США сочли возможным объявить в своей программе национальной безопасности, что больше не считают себя связанными Уставом ООН в той его части, которая регулирует применение силы. Эти правила потерпели крах. Термины «законное» и «незаконное» утратили свое значение в том, что касается использования силы. Как заявил 20 октября Пауэлл, «президент полагает, что теперь он облечен полномочиями [вторгнуться в Ирак]… как мы это сделали в Косово». Разумеется, Совет Безопасности ООН не санкционировал применение сил НАТО против Югославии. Эти действия были осуществлены явно в нарушение Устава ООН, который запрещает как гуманитарные вмешательства, так и упреждающие войны. Между тем Пауэлл все же был прав: США фактически имели полное право напасть на Ирак – и не потому, что Совет Безопасности ООН это санкционировал, а ввиду отсутствия международного закона, запрещающего подобные действия. Следовательно, ни одна из акций не может считаться незаконной.

ПУСТЫЕ СЛОВА

От бури, развалившей Совет Безопасности, пострадали и другие международные организации, включая НАТО, когда Франция, Германия и Бельгия попытались помешать Североатлантическому альянсу защитить границы Турции в случае войны с Ираком. («Добро пожаловать к концу Атлантического альянса», – прокомментировал Франсуа Эйсбур, советник Министерства иностранных дел Франции.)

Почему же рухнули бастионы приверженцев легализма, спроектированные в расчете на мощнейшие геополитические бури? Ответ на данный вопрос, возможно, подскажут следующие строки: «Нам следует, как и прежде, защищать наши жизненные интересы. Мы без посторонней помощи способны сказать ‘нет’ всему, что для нас неприемлемо». Может удивить тот факт, что они не принадлежат «ястребам» из администрации США, таким, как Пол Вулфовиц, Доналд Рамсфелд или Джон Болтон. На самом деле эти строки вышли в 2001-м из-под пера Юбера Ведрина, бывшего тогда министром иностранных дел Франции. Точно так же критики американской «гипердержавы» могут предположить, что заявление «Я не чувствую себя обязанным другим правительствам», конечно же, было сделано американцем. В действительности его сделал канцлер Германии Герхард Шрёдер 10 февраля 2003 года. Первой и последней геополитической истиной является то, что государства видят свою безопасность в стремлении к могуществу. Приверженные легализму организации, не обладающие достаточным тактом, чтобы приспособиться к таким устремлениям, в конечном итоге сметаются с пути.

Как следствие, в погоне за могуществом государства используют те институциональные рычаги, которые им доступны. Для Франции, России и Китая такими рычагами, в частности, служат Совет Безопасности и право вето, предусмотренное для них Уставом ООН. Можно было предвидеть, что эти три страны не преминут воспользоваться этим правом, чтобы осадить США и добиться новых перспектив для продвижения своего проекта: вернуть мир к многополярной системе. В ходе дебатов по проблеме Ирака в Совете Безопасности французы были вполне откровенны относительно своих целей, которые состояли не в разоружении Ирака. «Главной и постоянной целью Франции в ходе переговоров», согласно заявлению посла Франции при ООН, было «усилить роль и авторитет Совета Безопасности» (и, он мог бы добавить, Франции). В интересах Франции было заставить США отступить, создав впечатление капитуляции перед французской дипломатией. Точно так же вполне разумно ожидать от США использования (или игнорирования) Совета Безопасности для продвижения собственного проекта – поддержания однополярной системы. «Курс этой нации, – заявил президент Буш в последнем обращении к нации, – не зависит от решений других».

По всей вероятности, окажись Франция, Россия или Китай в положении США во время иракского кризиса, каждая из них точно так же использовала бы Совет Безопасности или угрожала бы игнорировать его, как США. Да и Вашингтон, будь он на месте Парижа, Москвы или Пекина, вероятно, тоже воспользовался бы своим правом вето. Государства действуют с целью усилить собственную мощь, а не своих потенциальных конкурентов. Эта мысль не нова, она восходит, по меньшей мере, к Фукидиду, по сообщению которого афинские стратеги увещевали злополучных мелосцев: «Вы и все другие, обладая нашим могуществом, поступили бы так же». Это воззрение свободно от каких-либо нормативных суждений, оно просто описывает поведение отдельных наций.

Следовательно, истина кроется в следующем: вопрос никогда не ставился так, что судьба Совета Безопасности зависит от его поведения в отношении Ирака. Непопулярность Америки ослабила Совет Безопасности в такой же степени, как биполярность парализовала его работу во времена холодной войны. Тогдашний расклад сил создавал благоприятные условия для действий Советского Союза по блокированию Совета Безопасности, так же как нынешний расклад сил предоставляет Соединенным Штатам возможность обходить его решения. Между тем сам Совет Безопасности остается без выбора. В случае одобрения американского вмешательства могло создаться впечатление, что за отсутствием собственного мнения он «штампует» решения, которым не в силах воспрепятствовать. Попытка осудить военные действия была бы блокирована американским вето. Отказ Совета Безопасности предпринимать какие-либо действия был бы проигнорирован. Он был обречен не из-за расхождений по поводу Ирака, а вследствие геополитической ситуации. Таков смысл необычного и, казалось бы, противоречивого заявления Пауэлла от 10 ноября 2002 года, в котором утверждалось, что США не будут считать себя связанными решениями Совета Безопасности, хотя и ожидают, что поведение Ирака будет признано «серьезным нарушением».

Считалось, что резолюция 1441 и факт выполнения ее требований Ираком обеспечат победу ООН и триумф законности и правопорядка. Но так не случилось. Если бы США не пригрозили Ираку применением силы, новый режим инспекций был бы наверняка им отвергнут. Однако сами угрозы применения силы являлись нарушением Устава ООН. Совбез никогда не давал санкций на объявленную Соединенными Штатами политику смены иракского режима или на осуществление каких-либо военных действий с этой целью. Следовательно, «победа» Совета Безопасности на самом деле была победой дипломатии, за которой стояла сила или, точнее, угроза одностороннего применения силы в нарушение Устава ООН. Незаконная угроза односторонних действий «узаконила» действия многосторонние. Совет Безопасности воспользовался результатами нарушения Устава ООН.

Резолюция 1441 стала триумфом американской дипломатии и одновременно поражением международного правопорядка. Одобрив эту резолюцию после восьми недель дебатов, французские, китайские и российские дипломаты покинули зал заседаний, заявив, что не дали Соединенным Штатам права нанести удар по Ираку, так как резолюция не содержит элементов «автоматизма». Американские дипломаты в свою очередь настаивали на обратном. Что же касается содержания резолюции, то она одинаково поддерживала обе эти версии. Такая особенность языка резолюции не есть признак эффективного законодательства. Главной задачей любого законодателя являются внятность языка, изложение четких правил словами, которые общеизвестны и общезначимы. Члены ООН, согласно Уставу, обязаны подчиняться решениям Совета Безопасности и имеют право ожидать, что последний четко изложит свои решения. Уклонение от этой задачи перед лицом угроз лишь подрывает законность и правопорядок.

Вторая резолюция, принятая 24 февраля, каково бы ни было ее значение с точки зрения дипломатической практики, лишь упрочила процесс маргинализации Совета Безопасности. Ее расплывчатый язык был рассчитан на привлечение максимальной поддержки, но ценой юридической бессодержательности. Велеречивость резолюции, как и предполагалось, давала повод для всевозможных толкований, однако правовой инструмент, который можно истолковать любым образом, не имеет никакого значения. Охваченному агонией Совету Безопасности было важнее сказать хоть что-нибудь, чем сказать что-то действительно важное. Предлагавшийся компромисс позволил бы государствам вновь, так же как и после принятия резолюции 1441, заявить, что бессодержательным резолюциям Совбеза придают смысл частные замечания и побочные толкования. Спустя 85 лет после провозглашения Вудро Вильсоном «Четырнадцати пунктов» память самых священных обязанностей международного права почтили в обстановке намеков и экивоков келейным заключением секретных сделок.

ИЗВИНЕНИЯ ЗА БЕССИЛИЕ

В ответ на поражение Совета Безопасности государства и комментаторы, намеревающиеся вернуть мир к многополярной структуре, разработали различные стратегии. Некоторые европейские страны, такие, как Франция, полагали, что Совбез мог бы путем наднационального контроля за действиями Америки преодолеть дисбаланс сил и неравенство в сферах культуры и безопасности. Точнее говоря, французы надеялись использовать Совет Безопасности в качестве тарана, чтобы испытать Америку на прочность. Если бы эта стратегия сработала, то через наднациональные институты мир вернулся бы к многополярности. Но такой подход неизбежно вел к затруднительному положению: в чем бы тогда состоял успех европейских приверженцев наднациональных структур?

Разумеется, французы могли наложить вето на иракский проект Америки. Однако успех в этом был бы равносилен поражению, так как США уже объявили о своем намерении действовать невзирая ни на что. И, таким образом, была бы разорвана единственная цепь, позволяющая Франции сдерживать Америку. Неспособность Франции разрешить эту дилемму сводит ее действия к дипломатическому кусанию за лодыжки. Министр иностранных дел Франции мог перед камерами грозить пальцем американскому госсекретарю или застать его врасплох, подняв тему Ирака на встрече, посвященной другому вопросу. Однако неспособность Совбеза действительно остановить войну, против которой Франция громогласно протестовала, столь же явно демонстрировала слабость Франции, сколь и бессилие Совета Безопасности.

Тем временем комментаторы разработали стратегии словесной войны, предвосхищая предполагаемую угрозу международному правопорядку со стороны Америки. Некоторые рассуждали, в духе сообщества, что страны должны действовать во всеобщих интересах, вместо того чтобы, говоря словами Ведрина, «принимать решения в соответствии с собственными интерпретациями и в собственных интересах». США должны оставаться в ООН, утверждала Слотер, так как другим государствам необходим «форум… для сдерживания США». «Что же случилось с консервативными подозрениями в отношении неограниченного могущества?.. – вопрошал Хендрик Хертцберг из The New Yorker. – Где консервативная вера в ограничение власти, контроль и баланс сил? Берк перевернулся бы в гробу! Мэдисон и Гамильтон – тоже». Вашингтон, утверждал Хертцберг, должен добровольно отказаться от своего могущества и лидерства в пользу многополярного мира, в котором восстановится баланс сил, а США окажутся на равных с другими странами.

Никто не сомневается в пользе контроля и сохранения баланса сил внутри страны, необходимых для обуздания произвола. Сталкивать амбиции с амбициями – такова формула поддержания свободы, предложенная «отцами» Конституции США. Проблема эффективности такого подхода на международном уровне, однако, заключается в том, что Соединенным Штатам пришлось бы действовать вопреки собственным интересам, защищая дело своих стратегических соперников, в частности тех, чьи ценности значительно отличаются от их собственных. Хертцберг и другие, кажется, просто не могут признать, что им изменяет чувство реальности, когда они полагают, что США позволят контролировать себя Китаю или России. В конце концов, способны были бы Китай, Франция, Россия или любая другая страна добровольно отказаться от неоспоримого превосходства, окажись они на месте США? Не следует забывать также, что сейчас Франция стремится сократить собственное отставание от США, но отнюдь не дисбаланс с другими, менее влиятельными странами (некоторые из них Ширак пожурил за «невоспитанность»), которые могли бы сдерживать мощь самой Франции.

Более того, нет веских причин полагать, что какой-либо новый и еще не обкатанный центр силы, находящийся, возможно, под влиянием государств с длительной историей репрессий, окажется более внушающим доверие, нежели лидерство США. Те, кто решился бы вверить судьбу планеты какому-то расплывчатому образу стража глобального плюрализма, как ни странно, забывают об одном: кто будет стражем самого стража? И как этот последний собирается блюсти международный мир – вероятно, попросив диктаторов принять законы, запрещающие оружие массового уничтожения (как французы Саддама)?

В одном отношении Джеймс Мэдисон был прав, хотя международное сообщество и не смогло это оценить. Создавая проект Конституции США, Мэдисон и другие отцы-основатели столкнулись с дилеммой, напоминающей ту, с которой сталкивается ныне международное сообщество в условиях гегемонии Америки. Творцы Конституции США задались вопросом: почему могущественные люди должны иметь какой-нибудь стимул подчиняться закону? Отвечая на него, Мэдисон объяснял в «Записках федералиста», что эти стимулы заключаются в оценке будущих обстоятельств – в беспокоящей перспективе, когда в один прекрасный день сильные станут слабыми и прибежище закона понадобится им самим. Именно «шаткость положения», писал Мэдисон, побуждает сегодня сильных играть по правилам. Но если будущее определено заранее, или если сильные мира сего в этом уверены, или если это будущее гарантирует стабильность их могущества, им незачем подчиняться закону. Следовательно, гегемония находится в конфликте с принципом равенства. Гегемоны всегда отказывались подчинить свою власть сдерживающей узде закона. Когда Британия правила морями, Уайтхолл сопротивлялся вводу ограничений на применение силы при установлении морских блокад – ограничений, которые энергично поддерживали молодые Соединенные Штаты и другие более слабые государства. В любой системе с доминирующей «гипердержавой» крайне трудно поддерживать или установить подлинную законность и правопорядок. Такова великая Мэдисонова дилемма, с которой сегодня столкнулось международное сообщество. И именно эта дилемма сыграла свою драматическую роль в Совете Безопасности в ходе судьбоносного столкновения нынешней зимой.

НАЗАД, К ЧЕРТЕЖНОЙ ДОСКЕ

Высокой обязанностью Совета Безопасности, возложенной на него Уставом ООН, было поддержание международного мира и безопасности. В Уставе ООН изложен и проект осуществления этой задачи под покровительством Совета Безопасности. Основатели ООН воздвигли настоящий готический собор – многоярусный, с большими крытыми галереями, тяжеловесными контрфорсами и высокими шпилями, а также с внушительными фасадами и страшными горгульями, чтобы отгонять злых духов.

Зимой 2003 года все это здание рухнуло. Заманчиво, конечно, было бы пересмотреть проекты и во всем обвинить архитекторов. Однако дело в том, что причина провала Совета Безопасности кроется не в этом, а в смещении пластов земли под самой конструкцией. В этом году стало до боли ясно, что земля, на которой высился храм ООН, дала трещины. Она не вынесла тяжести величественного алтаря законности, который воздвигло человечество. Несоразмерность сил, различие культур и разные взгляды на применение силы опрокинули этот храм.

Как правило, закон влияет на поведение. Таково, разумеется, его предназначение. Однако приверженные легализму международные организации, режимы и правила, касающиеся международной безопасности, в большинстве случаев являются эпифеноменами, отражающими более глубинные причины. Они не определяют самостоятельно и независимо поведение государств, а становятся лишь следствием деятельности более мощных сил, формирующих это поведение. По мере того как движение глубинных потоков создает новые ситуации и новые отношения (новые «феномены»), государства позиционируют себя так, чтобы воспользоваться новыми возможностями для укрепления своего могущества. Нарушения правил, касающихся международной безопасности, происходят в тех случаях, когда такое позиционирование приводит к несоответствию между государством и застывшими организациями, не способными адаптироваться к новым условиям. Так, ранее успешно действовавшие правила превращаются в правила на бумаге.

Этот процесс коснулся даже наиболее разработанных законов, поддерживающих международную безопасность, которые некогда отражали глубинную геополитическую динамику. Что же касается законов худшего толка, созданных без учета этой динамики, то их жизнь еще более коротка, от них часто отказываются, как только возникает необходимость их выполнять. В обоих случаях, как показывает деградация ООН, юридическая сила таких законов недолговечна. Военно-штабной комитет ООН утратил силу практически сразу. С другой стороны, установленный Уставом ООН режим применения силы еще несколько лет формально продолжал действовать. Сам Совет Безопасности хромал на протяжении всего периода холодной войны, ненадолго воспрянув в 1990-х, а Косово и Ирак привели его к полному краху.

Когда-нибудь политики вернутся к чертежной доске. И тогда первый урок, который они извлекут из поражения Совета Безопасности, станет первым принципом создания новой организации: новый мировой правовой порядок, если он предназначен для эффективного функционирования, должен отражать положенную в его основание динамику права, культуры и безопасности. Если это не так, если его нормы вновь окажутся нереалистичными, не будут отражать действительное поведение государств и влияющих на них реальных сил, сообщество народов вновь породит лишь ворох законов на бумаге. Дисфункция системы ООН была в своей основе не юридической проблемой, а геополитической. Юридические искажения, ослабившие ее, явились следствием, а не причиной. «ООН была основана на допущении, – замечает, отстаивая свою точку зрения, Слотер, – что некоторые истины выходят за пределы политики». Именно так – в этом и заключается проблема. Если приверженные легализму институты намерены получать в свое распоряжение работающие, а не бумажные законы, они, как и «истины», которые они считают основополагающими, должны исходить из политических обязательств, а не наоборот.

Второй урок из провала ООН, связанный с первым, состоит в том, что правила должны устанавливаться в зависимости от реального поведения государства, а не от должного. «Первейшим требованием к разумной совокупности правовых норм, – писал Оливер Уэнделл Холмс, – является то, что она должна соответствовать действительным устремлениям и требованиям сообщества вне зависимости от того, правильны они или ошибочны». Это воззрение выглядит анафемой для тех, кто верит в естественное право, для кабинетных философов, которые «знают», какие принципы должны лежать в основе управления государствами, принимают они эти принципы или нет. Но эти идеалисты могли бы вспомнить, что международная правовая система все-таки добровольна. Хорошо это или нет, но ее законы основываются на согласии государств. Государства не связаны законами, с которыми они не согласны. Нравится это или нет, но такова вестфальская система, и она все еще действует. Можно сколько угодно делать вид, что система может быть основана на субъективных моральных принципах самих идеалистов, но это не изменит положение дел.

Следовательно, создатели истинно нового мирового порядка должны покинуть эти воздушные замки и отказаться от воображаемых истин, выходящих за пределы политики, таких, например, как теория справедливых войн или представление о равенстве суверенных государств. Эти и другие устаревшие догмы покоятся на архаических представлениях об универсальной истине, справедливости и морали. Сегодня наша планета, как это было редко в истории, раздроблена на части противоборствующими истинами, выходящими за пределы политики, людьми на всех континентах, которые – вместе с Цезарем Бернарда Шоу – искренне веруют, что «обычаи его племени и острова суть законы природы». Средневековые представления о естественном праве и естественных правах («нонсенс на ходулях», как назвал их Бентам) мало что дают. Они расклеивают удобные ярлыки для свойственных той или иной культуре предпочтений и, тем не менее, служат боевым кличем для всех воюющих.

Когда мир вступает в новую, переходную эру, необходимо избавляться от старого моралистического словаря, чтобы люди, принимающие решения, могли прагматически сосредоточиться на том, сколь действительно велики ставки. Правильные вопросы, ответы на которые необходимо дать, чтобы гарантировать мир и безопасность, совершенно очевидны: каковы наши цели? какими средствами мы собираемся их осуществлять? насколько действенны эти средства? если они неэффективны, то почему? существуют ли альтернативы? если они существуют, то чем для них придется пожертвовать? готовы ли мы пойти на такие жертвы? какова цена и выгода прочих альтернатив? какой поддержки они потребуют?

Для того чтобы ответить на эти вопросы, не требуется никакой запредельной метафизики легализма. Здесь не нужны великие теории и нет места для убежденности в своей непогрешимости. Закон, говорил Холмс, живет не логикой, а опытом. Человечеству нет нужды достигать окончательного согласия относительно добра и зла. Перед ним стоит эмпирическая, а не теоретическая задача. Добиться согласия удастся быстрее, если отказаться от абстракций, выйти за пределы полемической риторики «правильного» и «неправильного» и прагматически сосредоточиться на конкретных потребностях и предпочтениях реальных людей, возможно испытывающих страдания без всякой необходимости. Политические стратеги, вероятно, пока не в состоянии ответить на эти вопросы. Те силы, которые разрушили Совет Безопасности, – «глубинные источники международной нестабильности», как назвал их Джордж Кеннан, – никуда не исчезнут, но, по меньшей мере, политики смогут задать себе правильные вопросы.

Крайне разрушительной производной естественного права является идея равной суверенности государств. Как указал Кеннан, представление о равенстве суверенитетов – это миф, и фактическое неравенство между государствами «выставляет на посмешище» эту концепцию. Предположение, что все государства равны, повсюду опровергается очевидностью того, что они не равны – ни по своей мощи, ни по своему благосостоянию, ни с точки зрения уважения международного порядка или прав человека. И тем не менее, принцип суверенного равенства одновременно пронизывает всю структуру ООН и не позволяет ей эффективно браться за разрешение возникающих кризисов, например, вследствие доступности ОМУ, которая вытекает именно из предположения о суверенном равенстве. Отношение к государствам, как к равным, мешает относиться к людям, как к равным. Если бы Югославия действительно имела такое же право на неприкосновенность, как и любое другое государство, ее граждане не пользовались бы сегодня теми же правами человека, что и граждане других государств, поскольку их права могли быть защищены только вторжением. В этом году абсурдность обращения со всеми государствами, как с равными, стала очевидна как никогда, когда обнаружилось, что решение Совета Безопасности может зависеть от позиции Анголы, Гвинеи или Камеруна – стран, представители которых сидели рядом и голос которых весил столько же, что и голоса Испании, Пакистана и Германии. Принцип равенства фактически даровал любому временному члену Совбеза возможность воспользоваться правом вето, лишив большинство того критического, девятого голоса, который был необходим для поддержки резолюции. Разумеется, в предоставлении Уставом ООН юридического права вето пяти постоянным членам Совета Безопасности подразумевалось создание противоядия против необузданного эгалитаризма. Но этот подход не сработал: юридическое право вето одновременно опускало США до уровня Франции и поднимало Францию над Индией, которая не была даже временным членом Совета Безопасности в момент обсуждения иракской проблемы. А между тем юридическое вето ничуть не уравновесило фактическое вето временных членов Совбеза. В результате получилось, что Совет Безопасности отразил действительный расклад сил в мире с точностью кривого зеркала. Отсюда третий великий урок этой зимы: нельзя ожидать, чтобы организации могли исправить искажения, кроющиеся в самой их структуре.

ВЫЖИВАНИЕ?

Есть немного причин полагать, что Совет Безопасности вскоре возродится, чтобы заниматься важнейшими вопросами безопасности вне зависимости от того, чем закончится война против Ирака. Если война окажется быстрой и успешной, если США обнаружат иракское ОМУ, которое будто бы не существует, и если создание государства в Ираке пройдет благополучно, стимулов возрождать Совет Безопасности будет крайне мало. В этом случае он отправится вслед за Лигой Наций. После этого американские стратеги станут относиться к Совету Безопасности примерно так же, как и к НАТО после Косово: never again. Его заменят коалиции единомышленников, создаваемые для определенных целей.

Если же, с другой стороны, война окажется затяжной и кровопролитной, если США не найдут в Ираке ОМУ, если создание там государства начнет пробуксовывать, это пойдет на пользу противникам войны, которые будут утверждать, что США не сели бы на мель, если бы оставались верны Уставу ООН. Однако неудачи Америки не пойдут на пользу Совету Безопасности. Возникнут и окрепнут враждебно настроенные коалиции, занявшие в Совбезе выжидательную позицию и парадоксальным образом затрудняющие попытки Америки в полном соответствии со своим долгом принимать участие в этом форуме, где для нее всегда будет наготове вето.

Время от времени Совет Безопасности все еще будет полезен для рассмотрения вопросов, не затрагивающих непосредственно высшую иерархию мировых сил. Достаточно сказать, что всем ведущим странам угрожает опасность терроризма, а также новая волна распространения ОМУ. Никто не выиграет, если допустит, чтобы эти угрозы осуществились. Но даже если требуемое решение проблемы не будет военным, стойкие взаимные подозрения постоянных членов Совбеза и потеря доверия к нему самому подорвут его эффективность в решении этих вопросов.

Чем бы ни окончилась война, на США, скорее всего, будет оказываться давление в целях ограничения возможности применения ими военной силы. Этому давлению они смогут противостоять. Несмотря на увещевания Ширака, война далеко не «всегда... наихудшее средство». В том, что касается многочисленных тиранов, начиная с Милошевича и кончая Гитлером, применение силы протиы них было лучшим выбором, чем дипломатия. К сожалению, может так статься, что применение силы окажется единственным и, следовательно, оптимальным способом решения проблемы распространения ОМУ. С точки зрения страданий мирного населения применение силы во многих случаях может оказаться более гуманным решением, чем экономические санкции, вследствие которых, как показало их применение к Ираку, умирают от голода больше детей, чем солдат. Наибольшей опасностью после второй войны в Персидском заливе будет не применение силы Соединенными Штатами, когда в этом нет необходимости, а то, что, капитулировав, испугавшись ужасов войны, дрогнув под напором общественных протестов и экономической конъюнктуры, они не станут применять силу тогда, когда это необходимо. Тот факт, что мир подвергается опасности из-за разрастающегося беспорядка, возлагает на США все большую ответственность: Америке следует неуклонно использовать свою мощь для того, чтобы остановить или замедлить распад.

Все те, кто верит в законность и правопорядок, с надеждой ждут, что великий караван человечества вновь продолжит свой путь. Выступая против центров беспорядка, Соединенные Штаты только выиграют от того, что направят часть мощи на создание новых международных механизмов, предназначенных для поддержания мира и безопасности во всем мире. Американское лидерство не будет длиться вечно, и благоразумие подсказывает необходимость создания организаций с реалистической структурой, способных защищать или поддерживать национальные интересы США даже в тех случаях, когда военная сила неэффективна или неуместна. Подобные организации способствовали бы усилению неоспоримого превосходства Америки и потенциальному продлению периода однополярности.

Между тем приверженцы легализма, должны реалистично оценивать перспективы создания в ближайшее время новой международной структуры на смену обветшавшему Совету Безопасности. Силы, приведшие к закату Совбеза, никуда не денутся. Со щитом или на щите – у Соединенных Штатов в новых условиях больше не появится причин вновь подчинить себя старым ограничениям. Победят или будут посрамлены их соперники, у них не найдется достаточных причин, чтобы отказаться от усилий по сдерживанию США. Нации по-прежнему будут стремиться к наращиванию могущества и поддержанию безопасности за счет других. Они продолжат спор о том, когда следует применять силу. Нравится нам это или нет, но так устроен мир. Первым шагом к возобновлению шествия человечества в направлении законности и правопорядка будет признание этого факта.

Ирак. США. ООН > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 2 августа 2003 > № 2906404 Майкл Гленнон

КНДР > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июля 2003 > № 2911746 Георгий Булычев

Эволюция или революция

© "Россия в глобальной политике". № 2, Апрель - Июнь 2003

Г.Д. Булычёв – научный руководитель Центра изучения современной Кореи при ИМЭМО РАН.

Резюме Должна ли КНДР сохраниться как государство, постепенно меняясь в сторону более приемлемого для мира режима, или разрешение кризиса возможно только в случае устранения «страны чучхе»? Этот вопрос – ключевой в нынешнем противостоянии на полуострове.

Целенаправленная информационно-психологическая работа администрации США по формированию общественного мнения привела к тому, что не только большинство рядовых граждан, но и значительная часть мирового политического истеблишмента убеждена: единственная причина напряженности на Корейском полуострове – безумное желание «агрессивного, непредсказуемого диктатора» Ким Чен Ира обзавестись, вдобавок к миллионной армии, еще и ядерным оружием. Цель Кима-младшего, утверждают приверженцы такой версии, – угрожать соседям и, возможно, даже завоевать процветающий юг Кореи. Тем более что его отец Ким Ир Сен в начале 1950-х годов именно это и пытался сделать. Решение проблемы кажется очевидным: навалиться всем миром на опасного авантюриста и шантажиста, вырвать у него не только «ядерное жало», но и химическое, биологическое и прочие.

Вроде бы логично. А что дальше? Оставить в покое диктатора, лишенного его главного оружия? Как показала модель, по которой Вашингтон действует в Ираке, – это полумера. Ведь мириться с существованием тоталитарного режима, даже поставленного на колени, нельзя – от его потенциальной угрозы мир надо обезопасить, а угнетенному народу дать свободу и демократию. Однако в случае с КНДР речь идет не просто о падении нынешнего режима и замене его другим. Результатом станет исчезновение северокорейской государственности, как таковой, поглощение Севера Югом. Но зато тогда, уверены сторонники устранения «государства чучхе», на Корейском полуострове наконец настанет тишь да благодать.

Однако «простые рецепты» не учитывают того, что после Второй мировой войны на основе единой (впрочем, всегда раздираемой региональными противоречиями) корейской нации сформировались не просто два государства – две различные цивилизации. Общего, базирующегося на национальных традициях, в северо- и южнокорейском социумах совсем немного – лишь 20–30 %. Все остальное – чуждое и непонятное друг для друга. Готовы ли более двадцати миллионов северокорейцев к радикальным переменам, можно ли рассчитывать на их покорность южнокорейским «господам»? Готова ли Южная Корея немедленно взять на себя ответственность за их судьбу, пойдя при этом на немалые экономические потери? Как все это скажется на международной безопасности в непростом регионе, где пересекаются интересы США, Японии, Китая, России?

«Ядерный кризис», начавшийся осенью 2002-го, обнаружил, что нет простых способов для того, чтобы разрубить узел проблем, связанных со всей историей раскола Кореи, полувековым противоборством социальных систем и американо-северокорейской конфронтацией. И прежде чем начать раскручивать клубок, дернув за ядерную «ниточку», надо ответить на принципиальный вопрос: мы за одномоментное исчезновение КНДР или против? В этом и состоит подоплека «ядерного спора», именно здесь проходит водораздел между позициями вовлеченных в него государств.

«Чучхейская» специфика

Что такое Северная Корея начала XXI века? Страна, лишенная собственных ресурсов, с отсталой и замкнутой полуразрушенной экономикой, с жестким политическим режимом, базирующимся не столько на коммунистических принципах, сколько на конфуцианско-феодальной традиции и национализме. Закрытое и изолированное общество живет по законам сталинского СССР. Прибавьте к этому восточное преклонение перед носителями высшей власти да архаические административно-командные методы управления – и тогда станет очевидно, что жизнь в такой стране крайне тяжела не только из-за нищеты, но и из-за отсутствия элементарной свободы. И для самих граждан КНДР, и для их соседей было бы лучше, если бы порядки на севере полуострова стали более цивилизованными и ориентированными на интересы личности (хотя не надо забывать, что восточное, конфуцианское, понимание свободы личности гораздо уже, чем западное, и это заметно на примере той же Южной Кореи). Северокорейское общество откровенно устало от многолетнего застоя, в нем начинается глухое брожение, означающее, что оно пригодно к модернизации, если ему будет предложен разумный курс.

Опасен ли Пхеньян для соседей? Сомнительно. Во-первых, за всю тысячелетнюю историю корейцы ни разу не пытались кого-то завоевать. Во-вторых, никаких причин для агрессии – например, стремления навязать свою идеологию, захватить территорию или экономические ресурсы – и ни малейших шансов на победу у КНДР нет. Военная риторика и признаки милитаризации, столь поражающие воображение заезжих журналистов и мирных западных обывателей, призваны обеспечить жесткий контроль над обществом и отпугнуть возможных агрессоров, страх перед которыми очень велик в северокорейской верхушке. Если Ким Ир Сен, глубоко травмированный неудачей в войне 1950-х годов, и мог питать иллюзии относительно возможности насильственного объединения Кореи, то Ким Чен Ир и его окружение озабочены прежде всего проблемой самосохранения. Но это не мешает им прощупывать возможности перемен.

Нынешний застой рано или поздно должен разрешиться выходом из тупика, и для этого есть два пути – эволюционный и революционный. Эволюционный путь, оказавшийся невозможным для стран европейского соцлагеря, не стоит сбрасывать со счетов в КНДР. Ведь Северная Корея – страна, по сути, не «ортодоксально-советская», а бюрократическо-монархическая. Можно представить себе, что высшее руководство благословит ползучую приватизацию госсобственности. В ней участвовали бы основные структуры власти: руководство армии и спецслужб, партийная верхушка, местные чиновники. В итоге появились бы хозяйственные конгломераты по образцу южнокорейских «чеболей», в которых государство играло бы более значительную роль. Привлекая иностранный, прежде всего южнокорейский, капитал и ориентируя экономику на экспорт (дешевизна труда в КНДР может сделать продукцию конкурентоспособной на внешнем рынке), такие конгломераты в состоянии стать основой развития страны. При этом авторитарный абсолютистский политический режим сохранялся бы, постепенно отказываясь от социалистической риторики в пользу националистической. Такой ход событий не сулит особого процветания трудящимся Северной Кореи, но, по крайней мере, гарантирует их от угрозы голода и поспособствует ослаблению всевластия государства. При этом переход к новой модели не будет сопровождаться опасными катаклизмами. Через 15—20 лет наследнику Ким Чен Ира (а его по северокорейской традиции надо начинать выбирать уже сейчас) достанется совсем другая страна – госкапиталистическая, экономически тесно связанная с Южной Кореей, далекая от демократии, но приемлемая для мирового сообщества. После смены одного-двух поколений можно будет ставить вопрос и об объединении Кореи: на начальном этапе на основе конфедерации, или союза, государств, а дальше – как подскажет жизнь.

В Вашингтоне, однако, предпочитают революционный путь, так или иначе предусматривающий внешнее вмешательство. На внутреннюю оппозицию в КНДР рассчитывать не приходится: всякое диссидентство подавляется железной рукой, к тому же в условиях тотальной слежки и информационной закрытости условий для формирования оппозиции нет. «Верхушечный» переворот чреват либо усугублением прежней политики противостояния внешнему миру (к власти придут еще более консервативные лидеры, чем Ким Чен Ир), либо хаосом, который закончится капитуляцией перед внешними силами со всеми вытекающими последствиями. То есть революционный вариант означал бы ликвидацию всей системы управления в КНДР и замену его «оккупационной» южнокорейской администрацией. Часть сеульского истеблишмента, даже с учетом прихода к власти «прогрессивного» президента Но Му Хёна, похоже, не возражала бы против этого, надеясь на мирный характер оккупации и создание жесткой системы контроля и эксплуатации северокорейского населения. Однако южане не учитывают степень отчуждения северян, в основе которого не только идеологическая, но и традиционная региональная рознь, а также их нежелание стать «людьми второго сорта» в объединенной Корее. Оставшаяся не у дел многочисленная армия северокорейских кадров и военные опасались бы репрессий, поэтому нельзя исключать и вспышку вооруженной борьбы, причем население отнеслось бы к ней, как минимум, с сочувствием. Тлеющий конфликт, учит многовековая корейская история, может затянуться на десятилетия, что отбросит процветающую сегодня Южную Корею далеко назад без шансов вернуться на лидирующие позиции в мировой экономике.

Можно сказать, что нынешнее обострение ситуации на Корейском полуострове вызвано конфликтом между приверженцами эволюционного и революционного пути. Китай, Россия, а вслед за ними и сеульская администрация экс-президента Ким Дэ Чжуна и японское правительство Дзюнъитиро Коидзуми убедились в реалистичности и преимуществах эволюционного пути, хотя разногласия в частностях остаются. Однако Джордж Буш с существованием «режима-парии» мириться не хочет.

Зачем Ким Чен Иру атомная бомба?

Упрочив свою власть во второй половине 1990-х, Ким Чен Ир начал искать путь выхода из «чучхейского» тупика. Он не мог провести открытую ревизию идеологического наследия отца (хотя отдельные прорывы были, в частности извинение перед японцами за похищения людей) и рисковать дестабилизацией устоявшейся системы власти. Однако он вывел страну из изоляции (решающую роль в этом сыграла Россия), решился на сближение с Югом и нормализацию отношений с Японией и ЕС, попытался начать реформы путем увязки оплаты труда с его результатами и создания «открытого сектора» в экономике. Тем самым Ким ясно показал, куда направлен вектор его интереса. Именно поэтому президент Путин назвал Кима «абсолютно современным человеком» и поддержал его курс, в том числе и в вопросе о противостоянии с США.

При этом, однако, Ким Чен Ир не забывал об укреплении военного компонента – системы сдерживания врагов, которые могли бы воспользоваться переменами для свержения его режима. Конечно, он хочет сохранить власть и страну. Но мечтает не о казарменном социализме, а о чем-то вроде султаната Бруней – просвещенной монархии, независимой и хотя бы относительно зажиточной.

Почему этот вариант, в реализацию которого вложили немало сил и правительство Ким Дэ Чжуна, и российская дипломатия, не устроил президента Буша? Ведь Билл Клинтон, начавший с планов военного решения ядерной проблемы, в итоге разобрался в ситуации и стал энтузиастом «вовлечения» КНДР в диалог. Возможно, дело в стойкой идеологической неприязни Буша и его команды к «последнему оплоту дьявольского коммунизма». Укреплению режима помогать нельзя, считают в Белом доме, даже если есть надежда на его постепенное изменение. Возможно, перспектива сближения двух Корей поставила бы под угрозу стратегические интересы США в Северо-Восточной Азии, включая сдерживание Китая и контроль над Японией. Но главное – для американцев оскорбительна сама идея о торге на равных с «режимами-париями». Это противоречит концепции «мира по-американски», а в ее рамках у Буша и его команды есть вполне определенный рецепт (и Ирак не оставляет в этом сомнений) относительно того, как поступать с «плохими парнями». А Ким Чен Ир по своему происхождению и биографии, равно как и из-за своей неуступчивости по отношению к США, в «хорошие парни» попасть уже не сможет. Поэтому администрация Буша новаторство Кима не только не поддержала, а, напротив, взяла стратегический курс на борьбу с ним. Найти для этого повод труда не составило. Было использовано безотказное средство – обвинить «изгоев» в разработке оружия массового поражения (ОМП). И это несмотря на то, что именно американское вмешательство спровоцировало размораживание ядерной программы КНДР. В результате возникла реальная опасность создания здесь военного ядерного потенциала, а с таким развитием событий не может согласиться и Россия, поскольку все это грозит «эффектом домино».

К сожалению, КНДР не исключает варианта обладания ОМП в качестве средства сдерживания, а к международным нормам на этот счет относится так же, как США – к международному праву вообще. Пример Югославии и Ирака убедил северокорейское руководство, что полагаться можно только на себя. Еще незадолго до нормализации отношений между Москвой и Сеулом в начале 1990-х годов главе МИДа СССР Эдуарду Шеварднадзе было прямо заявлено, что, утратив советскую поддержку, Пхеньян будет вынужден пойти на разработку «оружия сдерживания». Ядерные программы КНДР, несомненно, носили военный характер – вопрос только в том, насколько они успешны. Многие российские специалисты считают, что технико-экономической возможности создать атомную бомбу у КНДР нет. Нет в этом и особой необходимости: обычных средств сдерживания у нее, способных нанести значительный ущерб войскам США в Южной Корее, самой Южной Корее и Японии, достаточно для предотвращения агрессии. Поэтому Рамочное соглашение 1994-го было чрезвычайно выгодно для северокорейцев: они, по сути, продали несуществующий товар (США, идя на сделку по созданию Организации энергетического развития Корейского полуострова /ОЭРК, КЕDO/, видимо, рассчитывали на скорый коллапс режима). Теперь американцы хотят убить двух зайцев. Во-первых, не платить по счетам, обвинив партнера в нарушении договоренностей и расторгнув Рамочное соглашение. Во-вторых, создать условия для последующей замены режима в случае обострения обстановки.

Американский «план кампании»

В октябре 2002 года американский эмиссар Джеймс Келли обвинил северокорейцев в том, что они тайно закупали оборудование для обогащения урана. Правда это или нет – теперь, в общем-то, неважно: в глазах администрации США на государства «оси зла» не распространяется презумпция невиновности, а на иракском фоне КНДР тем более «не отмылась» бы. Понимая это, Пхеньян затеял опасную игру – решил заставить американцев понервничать и в конечном итоге согласиться на переговоры. Северная Корея заявила, что «может обладать не только ядерным, но и более мощным оружием», чтобы противостоять американской угрозе. Расчет строился на опыте общения с администрацией Клинтона, которую такое заявление, скорее всего, заставило бы искать компромисс.

Но северокорейцы не поняли, с кем имеют дело на сей раз,– нынешним обитателям Белого дома такое поведение только на руку. Несмотря на туманность заявления Пхеньяна и его явный пропагандистский характер, американские представители расценили его как «признание» КНДР в разработке секретной ядерной программы (никаких доказательств этого как не было, так и нет), и ситуация начала обостряться. США прекратили поставки мазута по Рамочному соглашению, КНДР разморозила реально имевшуюся у нее плутониевую ядерную программу и вышла из Договора о нераспространении ядерного оружия.

При этом северокорейцы открыто заявляют – и призывают в свидетели Китай и Россию, – что готовы «внести ясность» в вопрос о своей ядерной программе, даже допустить инспекции, если только США дадут им гарантии неприкосновенности (по их логике, тогда и средства сдерживания будут не нужны). Вашингтон, однако, гарантий давать не хочет, от переговоров с КНДР, несмотря на давление со стороны не только России и Китая, но и Японии и Южной Кореи, отказывается и не спешит воспользоваться предложенной ему возможностью узнать истину о ядерной программе «изгоя». Штаты предлагают перенести дискуссию в ООН, надеются сколотить международную коалицию против КНДР, но пока не форсируют событий. Северокорейцы из этого делают вывод: США просто тянут время, пока не закончилась иракская кампания, но после своей победы возьмутся и за них.

До войны дело, скорее всего, не дойдет, так как ущерб от возможного ответного удара Пхеньяна может быть слишком велик. Но изолировать и экономически удушить КНДР США в состоянии, тем более что здесь Вашингтон может надеяться и на международную поддержку – ведь Северная Корея своими действиями сама провоцирует санкции со стороны мирового сообщества. Лишенный гуманитарной помощи, подпитки от экспорта оружия и переводов от соотечественников, задыхающийся без сырья и энергии, «режим чучхе» в конце концов рухнет, а Север будет поглощен Югом. Это, конечно, потребует времени, но Вашингтон не спешит, поскольку в глубине души американские руководители знают: угроза, исходящая от северокорейского ОМП, на самом деле не столь серьезна.

У Ким Чен Ира есть два выхода: либо почетно капитулировать, либо начать «игру на грани фола», постаравшись поставить США перед непосредственным выбором,– военный конфликт или начало переговоров с КНДР. Последовательные шаги северокорейцев по повышению ставок (запуск реактора в Ёнбeне, демонстративная подготовка к переработке ядерных отходов в целях производства оружейного плутония, перехват американского самолета-разведчика) свидетельствуют о том, что они избрали второй сценарий – нагнетания напряженности и провоцирования американцев. При этом сами они не уступают ни на йоту, не делая даже символических уступок американским «голубям» в виде, например, согласия на контакты в рамках Совета Безопасности ООН. Эта игра чревата серьезными последствиями, в том числе и для России. До сих пор Москва поддерживала Пхеньян, а если он пойдет на дальнейшее обострение, Россия может оказаться заложником политики Северной Кореи. К призывам «быть благоразумным» Ким Чен Ир не прислушивается, но если переговоры с США не начнутся или будут безуспешными, у него попросту не останется выбора, а загнанный в угол режим способен на отчаянный шаг. Что ждет Корею – мир или война, станет ясно в ближайшие месяцы, причем России и мировому сообществу важно, с одной стороны, удержать Кима от непоправимых действий, а с другой – помочь Бушу спасти лицо и решить дело миром. Но не всякий диалог будет эффективным. Модель решения, к которой стремится КНДР, – отказ от ОМП в обмен на гарантии неприкосновенности – предполагает сохранение статус-кво. Американская же модель – переговоры в многостороннем формате – имеет целью наращивание давления на Пхеньян и в конечном итоге изменение этого статус-кво. Последнее, однако, для Пхеньяна неприемлемо, и поэтому, если США будут продолжать настаивать на своем, на Корейском полуострове может вспыхнуть конфликт, по сравнению с которым иракский кризис покажется малозначительным инцидентом.

КНДР > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 24 июля 2003 > № 2911746 Георгий Булычев

США. Весь мир. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2909705 Владимир Дворкин

Профилактика вместо возмездия

© "Россия в глобальной политике". № 1, Ноябрь - Декабрь 2002

Владимир Дворкин — научный руководитель Центра проблем Стратегических ядерных сил Академии военных наук, генерал-майор запаса.

Резюме Уговаривать или бомбить? Выход на международную арену транснациональных террористических организаций заставляет по-новому отнестись к странам, заподозренным в разработке оружия массового поражения. Медлить с их разоружением – значит идти на риск того, что самые мощные средства уничтожения окажутся в руках экстремистов.

Что делать с государствами, находящимися «на подозрении» у мирового сообщества в качестве потенциальных разработчиков оружия массового уничтожения? Занять выжидательную позицию, воздействуя на них политическими и экономическими средствами (которые уже показали свою невысокую эффективность), или приступить к «профилактике» путем нанесения превентивных ударов? При ответе на этот вопрос, занимающий в последние годы политиков всего мира, следует учитывать новую обстановку, сложившуюся после выхода на международную арену транснациональных террористических организаций.

Очевидно, что рост числа государств, обладающих оружием массового уничтожения и эффективными средствами его доставки, увеличивает и вероятность его несанкционированного (случайного) или массированного применения в региональных конфликтах. В отличие от традиционных членов ядерного клуба у вновь вступивших в него нет сколько-нибудь продолжительного опыта разработки и использования концепций ядерного сдерживания, принципов контроля и формирования санкций на применение ядерного оружия и т. д.

Ракетно-ядерное вооружение, которое оказалось или окажется в руках новых владельцев, не имеет достаточного уровня надежности. Ведь такие страны не проводят необходимого объема натурных испытаний, в особенности для проверки систем управления, а это чревато значительными отклонениями траекторий полета ракет и попаданием их на территории других государств.

Опасность неизмеримо возрастает, если оружием массового уничтожения завладеют транснациональные террористические организации, опирающиеся на поддержку тоталитарных режимов. Более того, только опора на «проблемные» государства, где располагаются центры, лаборатории и лагеря для экипировки, боевой подготовки, изготовления оружия массового уничтожения, лечения и отдыха боевиков, делает эти организации устойчивыми структурами. Среди «подозрительных» стран, как правило, называют Иран и Ирак. На чем основаны эти подозрения?

В Иране программа ракетного вооружения реализуется с начала 1980-х. Основные усилия направлены сейчас на создание инфраструктуры для производства баллистических ракет средней дальности. Цель — формирование к 2010–2015 годам самого мощного ракетного потенциала в регионе. Этому способствует сотрудничество с Китаем и Северной Кореей. Промышленная мощность линии сборки ракет «Шехаб-3» с дальностью полета до 1 000 км может составить порядка 100 единиц в год.

Инспекция МАГАТЭ не обнаружила в Иране ядерного оружия и основных элементов его создания, что, однако, не исключает его появления в обозримой перспективе (как и химических боеприпасов). Наличие ядерной энергетики объективно облегчает создание ядерного оружия Ираном, поскольку дает доступ к материалам и технологиям, а также способствует формированию собственного интеллектуального потенциала.

Помимо борьбы с Израилем и сдерживания угрозы со стороны США, у Ирана есть стимул регионального характера — противостоять реальной ядерной державе (Пакистан) и потенциальным ядерным соперникам (Ирак и Саудовская Аравия). Нельзя исключить, что при дальнейшем обострении борьбы с исламским экстремизмом в Кавказском регионе и Центральной Азии идеологическое начало возьмет в Иране верх над геополитическим и Россия станет мишенью иранских ракетно-ядерных сил и военно-политического противодействия.

Ирак в случае ослабления международного контроля в состоянии довольно быстро создать ядерное и другое оружие массового уничтожения, а также восстановить ракетный потенциал за счет реанимации замороженных программ (ракета «Таммуз-1» с дальностью полета до 2 000 км или перспективная баллистическая ракета такой же дальности при увеличенной массе боевой части). К 2015 году на вооружении могут появиться, кроме стационарных, 10 — 20 мобильных пусковых установок. Не исключена закупка ракет «Нодон-2» или «Тэпходон-1» в Северной Корее.

Даже самому одиозному диктатору трудно решиться на применение ядерного оружия хотя бы из опасения получить сокрушительный удар возмездия. Однако, если международные силы предпримут активные действия с целью изменения режима в стране, загнанный в угол правитель способен на все. Вот почему фактор времени приобретает решающее значение: стоит ли дожидаться, когда диктатор станет обладателем оружия массового уничтожения?

Вопрос стоит особенно остро в связи с тем, что режимы, поддерживающие международные террористические организации, предоставляют им возможность сколь угодно долго готовить акции любого масштаба, использовать всякого рода способы и средства воздействия, применять все типы оружия массового уничтожения. Поэтому любые виды защиты всегда будут отставать от способов нападения.

Ядерный теракт возможен где угодно. Объекты с ядерными зарядами на носителях оружия, на железнодорожных, воздушных, водных и наземных транспортных средствах, на предприятиях по производству и утилизации ядерных зарядов — все это потенциальные мишени террористов. Другая группа целей — стационарные и мобильные объекты по производству, хранению, переработке и утилизации топлива, в том числе плутония, урана, дейтерия, трития. Это также объекты по добыче и обогащению руды, исследовательские и промышленные реакторы, радиоактивные источники, химически опасные объекты с тысячами тонн хлора, аммиака, различных кислот, нефтеперерабатывающие предприятия и хранилища топлива. Чтобы вызвать катастрофы, не уступающие по масштабам разрушений и последствиям применения оружию массового уничтожения, достаточно нарушить технологический режим или организовать взрывы на таких объектах. Нет оснований сомневаться в том, что террористические организации готовы использовать и собственное оружие любого типа, включая «грязные» ядерные бомбы, химические, бактериологические и прочие подобные средства.

Ассортимент методов противодействия этой угрозе аналогичен средствам, которые могут быть применены в отношении «проблемных» государств: сравнительно пассивные, вяло блокирующие действия или превентивное силовое вмешательство.

Для России выбор особенно сложен, прежде всего по причине ее собственных трудностей. Часть нашей элиты считает, что в сложившейся тяжелой ситуации (экономический кризис, демографические проблемы, коррупция, нерешенный чеченский конфликт и пр.) Москву не должны беспокоить проблемы региональной нестабильности, распространения оружия массового уничтожения и средств его доставки, международный мегатерроризм. У нас нет явных противников среди «проблемных» стран в поясе нестабильности, обладающих или стремящихся к обладанию оружием массового уничтожения, ракетами и поддерживающих терроризм. Поэтому нужно, содействуя выполнению международных договоров и соглашений по нераспространению и поддерживая борьбу с международным терроризмом на политическом уровне, отсиживаться в стороне от активных акций, пока не удастся возродить страну.

Согласно другой точке зрения, курс на военно-политическую и экономическую интеграцию с Западом не имеет альтернативы для возрождения страны, а поэтому необходимо углублять сотрудничество по всем проблемам безопасности, включая бескомпромиссную борьбу с распространением оружия массового уничтожения и средств его доставки. Прежде всего речь идет о «проблемных» государствах с тоталитарными режимами, которые реально или потенциально способны поддерживать международный терроризм.

Первый сценарий кажется привлекательным. Беда, однако, в том, что даже в обозримой перспективе не исключено возникновение непрогнозируемых катастрофических ситуаций, например, вследствие попыток разрешения региональных конфликтов. И трудно не согласиться с предостережениями США о том, что обстановка после окончания холодной войны беспрецедентна по своей непредсказуемости. Выжидательная политика равносильна созданию режима наибольшего благоприятствования для террористических организаций, приглашению их к новым катастрофическим терактам, и только упреждающие действия мирового сообщества способны минимизировать угрозу.

Возражения против этой позиции диктуются в первую очередь опасениями в связи с усилением глобального доминирования США. События последних лет, особенно в области экономической политики, свидетельствуют о том, что единственный мировой лидер жестко отстаивает лишь собственные интересы. Он не всегда готов считаться с интересами даже традиционных союзников, не говоря уже о вновь приобретенных. Все это препятствует изживанию устойчивого антиамериканизма в сознании значительной части российского общества. Трудно переубедить большинство россиян, уверенных, что единственная цель США при закреплении, например, в Центральной Азии — ущемить интересы России. Нелегко объяснить, что политика США во всех сферах является не антироссийской или антиевропейской, а жестко проамериканской, эгоцентричной. В российском обществе еще долго будет преобладать подозрительное отношение к Западу, США, НАТО, которое могло бы сойти на нет по мере улучшения социально-экономической ситуации в нашей стране.

Другое возражение — это заинтересованность России в экономических связях с наиболее явными противниками США — Ираном (ядерная энергетика и продажа оружия) и Ираком (заявленные долгосрочные контракты на десятки миллиардов долларов). Вообще, по мнению оппонентов прозападного курса, Россия, занимающая особое положение на стыке между радикализирующимися слаборазвитыми регионами и миром благополучных стран, должна извлекать для себя выгоду балансируя между ними. Не стоит, однако, забывать о том, что стремление нравиться и угождать всем обычно заканчивается ненужностью никому.

Так что же делать? Продолжать сидеть на двух стульях или, не ограничиваясь политическими декларациями, ответить на новые глобальные вызовы реальной военно-политической интеграцией и углубленными союзническими отношениями с Западом?

Здесь необходимо отметить следующее: союз с США еще не означает следования строго в кильватере американской политики, о чем свидетельствуют часто возникающие противоречия по широкому спектру проблем между ведущими странами НАТО. Сам по себе Запад неоднороден, что позволяет выбирать модель союзнических отношений, одновременно жестко отстаивая национальные интересы. Однако для выработки самостоятельной политики требуется долгосрочное стратегическое планирование, а не спорадические метания, преследующие мнимые сиюминутные выгоды. Необходима долгосрочная политика, основанная на военно-политической и экономической интеграции России и Запада без оглядки на ходячее представление о том, что нас в конце концов обязательно обманут. Такую политику можно наполнить программами сотрудничества в самых разных сферах — например, по совместной разработке и использованию стратегической и нестратегической ПРО, по космическим информационным системам. Подобные программы не только способствовали бы укреплению взаимного доверия, но и стали бы гарантией от возврата к противостоянию. Однако для их реализации даже при наличии политической воли и принятых решений необходимо преодолеть инертность и сопротивление бюрократии в России и США.

Возможна ли в принципе долгосрочная антитеррористическая стратегия в условиях, когда позиции США, Европы и России в отношении «проблемных» режимов заметно расходятся? И нужна ли вообще такая стратегия? Может быть, ничего подобного событиям 11 сентября больше уже не повторится?

Американские сенаторы Сэм Нанн и Ричард Лугар обоснованно полагают: необходимо создать многоуровневую глобальную коалицию против терроризма, ведущего к катастрофам. Лучше переоценить опасность, чем недооценить ее. Нельзя не согласиться с Лугаром: сколь ни чудовищна трагедия 11 сентября, смерть, разрушения и паника покажутся минимальными по сравнению с теми, что могут последовать за применением оружия массового уничтожения. Программа совместных действий глобальной коалиции, по замыслу Нанна и Лугара, должна быть ориентирована на решение широкого круга задач, чтобы не допустить получения террористами оружия массового уничтожения. Это — ужесточение режимов нераспространения, совершенствование систем контроля над хранением и транспортировкой ядерных, биологических и химических материалов, предотвращение утечки мозгов, разработка и соблюдение стандартов ядерной безопасности мирового класса.

Очевидно, что создание глобальной коалиции — длительный и сложный процесс, если только его не ускорит международный терроризм. Ядром формирования такой коалиции могли бы стать Россия и США. Они имеют и самый большой опыт в создании оружия массового уничтожения, и средства его доставки и защиты от него, а также информационные системы контроля.

Обе страны сильно пострадали от терроризма. Поэтому Россия и США вполне способны быть на своих континентах центрами стабильности, объединяющими вокруг себя большинство демократических стран.

Настало время четко сказать себе: от угроз применения оружия массового уничтожения тоталитарными режимами, в особенности исповедующими радикальный ислам, от транснационального терроризма нельзя защититься, только защищаясь. Ни одна самая богатая страна не в состоянии оградить себя даже от известных способов нападения, не говоря уже о труднопрогнозируемых. Поэтому эффективны главным образом упреждающие действия в отношении «проблемных» стран, включая разоружение, если получена достаточная и относительно достоверная информация о наличии в их распоряжении оружия массового уничтожения и поддержке ими международных террористов.

Необходимы согласованные превентивные шаги по принудительному разоружению, экстерриториальному подавлению опорных баз террористических организаций, а не только реакция на непоправимые последствия терактов. Полностью победить терроризм невозможно. Но довести степень угрозы до «приемлемого» уровня, не допускающего широкомасштабных катастроф, — одна из самых актуальных задач мирового сообщества. Для ее решения прежде всего необходимо лишить международный терроризм поддержки со стороны тоталитарных режимов.

Международно-правовая система, включая Устав ООН, не вполне приспособлена для решения такой проблемы, поскольку создавалась десятилетия назад, не отвечает новым глобальным вызовам и нуждается в корректировке. Но это также длительная работа, окончания которой международные террористы вряд ли станут дожидаться. Дать им самый жесткий отпор следует уже сегодня. Силовое противодействие не обязательно должно заключаться в широкомасштабной военной операции против отдельных тоталитарных режимов. Так, например, перед началом дискуссии в Совете Безопасности ООН по Ираку 30 авторитетных независимых аналитиков из США предложили вариант ликвидации оружия массового уничтожения в Ираке с использованием так называемого принудительного инспектирования. Предписывается проводить инспекции в сопровождении аэромобильных боевых групп международных сил в любом выбранном районе, на любых объектах в любое время без ограничения его продолжительности. Выявленные запрещенные объекты подлежат разборке или разрушению. Принудительные инспекции могли бы обеспечиваться современной высокотехнологической инструментальной разведкой и развернутыми международными силами вблизи границ Ирака. Предлагаемые меры вполне распространимы и на инспектирование баз подготовки и опорных пунктов международных террористических организаций. Причем не только в Ираке.

Надо отметить, что для эффективного достижения целей «профилактики» необходим международный консенсус. Даже признавая несовершенство правовых основ миропорядка, следует максимально стремиться к тому, чтобы превентивные удары наносились на основании решений Совбеза ООН, согласованного мнения широкой международной коалиции. При односторонних шагах результат может оказаться далеким от поставленных целей: возможны глубокие трещины в единой антитеррористической коалиции, что на руку прежде всего террористам.

Опыт антиталибской кампании свидетельствует о том, что США крайне трудно обойтись без России при проведении контртеррористических операций, поскольку ни одна другая страна в поясе нестабильности не обладает таким политическим и военно-техническим потенциалом. Москва, таким образом, имеет все основания стать, по существу, равноправным союзником Вашингтона в бескомпромиссной борьбе с новыми угрозами. Бесперспективно отсиживаться в окопе, пытаясь приспособиться к быстро меняющейся конъюнктуре в отношениях с недемократическими режимами. Тем более что есть достаточно оснований рассчитывать на более устойчивые и не менее выгодные отношения с «проблемными» государствами после смены существующих режимов.

США. Весь мир. Россия > Армия, полиция > globalaffairs.ru, 16 ноября 2002 > № 2909705 Владимир Дворкин