Новости. Обзор СМИ  Рубрикатор поиска + личные списки

Инновационное партнерство, охватывающее пять африканских стран, помогает правительствам обеспечить закупку продуктов питания для государственных учреждений, таких как школы, непосредственно у семейных фермерских хозяйств. Основой послужила бразильская модель по борьбе с голодом и нищетой. Программа под названием Закупка у африканцев для программ Африки (PAA Africa) содействует развитию местного сельскохозяйственного производства, а также повышению уровня жизни и качества питания.

Программа реализуется в Эфиопии, Малави, Мозамбике, Нигере и Сенегале при технической поддержке экспертов ФАО и Всемирной продовольственной программы (ВПП). Уже третий год программа приносит обнадеживающие результаты, согласно недавно опубликованному докладу.

Как показала программа, в развивающихся странах закупка продукции непосредственно у семейных фермерских хозяйств может внести существенный вклад в борьбу с бедностью в сельских районах.

«Государственные закупки у местных производителей способствуют развитию местных рынков путем интеграции в процесс малых фермерских хозяйств и управления спросом - в данном случае со стороны школьных учреждений - что способствует укреплению продовольственной безопасности и улучшению разнообразия», - сказала Флоренс Тартанак, из Отдела сельской инфраструктуры и аграрного производства ФАО.

ФАО оказывает правительствам техническое содействие в области планирования, а ее специалисты работают с семейными фермерскими хозяйствами, чтобы помочь им в достижении устойчивого сельскохозяйственного производства, а также в улучшении методов уборки урожая и послеуборочной обработки, включая строительство зернохранилищ, что приведет к улучшению качества продукции и снижению продовольственных потерь и отходов.

Финансовая поддержка предоставлена правительством Бразилии и министерством по вопросам международного развития Соединенного Королевства (DFID).

Содействие инклюзивной политики

«Государственные закупки у местных фермеров могут способствовать диверсификации местного производства и производственно-сбытовых цепей, а также обеспечению школьников постоянным доступом к продовольствию, а в более долгосрочной перспективе - увеличению человеческого капитала за счет более высокой посещаемости школ и лучшего усвоения учебного материала, что происходит, когда дети сыты», - сказала Тартанак.

Например, в Нигере правительство решило пополнить национальный резерв зерновых за счет продукции семейных фермерских хозяйств и ввело 10-процентную квоту для местных закупок у организаций малых фермерских хозяйств.

Таким же образом, можно было бы частично удовлетворять спрос на продовольствие со стороны государственных учреждений, таких как школы и больницы за счет продукции местных семейных фермерских хозяйств.

Важные результаты

Примерно 5500 небольших семейных фермерских хозяйств, участвующих в программе, уже смогли повысить свою производительность на 115%. Это произошло во многом благодаря улучшению доступа к сельскохозяйственным ресурсам, в том числе семенам и удобрениям, а также использованию новых навыков ведения сельского хозяйства, приобретенных в результате тренингов, таких как комбинирование бобовых и зерновых культур на одних и тех же участках.

Несмотря на то, что малые фермерские хозяйства производят 80% продуктов питания в Африке к югу от Сахары, они зачастую сталкиваются с неэффективностью местных продовольственных систем и ограниченным доступом на рынок.

В то же время программа смогла гарантировать доступ на рынки в среднем для 37% производимого продовольствия, помогая фермерам получить доход после удовлетворения их собственных потребностей в продовольствии.

Часть прироста фермерского производства используется для программ школьного питания. В течение первых двух лет в рамках программы примерно 1000 тонн продовольствия, произведенного местными фермерами, были закуплены для школьных обедов примерно для 128 тысяч учеников в 420 разных школах.

С помощью программы PAA Africa, другая программа ВПП под названием Закупка для прогресса (P4P) смогла протестировать различные модели прямой закупки у организаций семейных фермерских хозяйств.

Программы социальной защиты

Как и проект «Нулевой голод» в Бразилии, данная программа показывает, как интеграция сельскохозяйственной помощи и гарантий социальной защиты для сокращения масштабов нищеты могут способствовать продуктивному вовлечению фермеров в рынок, которые уже обладают некоторым социальным и сельскохозяйственным потенциалом.

Для программы PAA Africa такая интеграция может также привести к повышению уровня жизни участников и помочь в построении устойчивой модели сельского развития, путем объединения сельскохозяйственной помощи, местных закупок продуктов питания и социальной защиты.

В Сенегале, например, программа, ориентирована на наиболее уязвимые слои населения в регионе, где наблюдается дефицит продовольствия - фермеров, сильно пострадавших в результате недавних засух. Эти фермеры получили не только средства производства, такие как семена, и обучение, но и нашли с помощью программы предсказуемый и гарантированный рынок сбыта для части своей продукции.

Программа PAA Africa также является успешным примером сотрудничества по линии Юг-Юг, подхода к развитию, построенного на обмене знаниями, опытом и технологиями между странами глобального Юга.

ФАО изучает несколько подходов институциональных программ закупок с помощью серии тематических исследований, включая "Опыт Бразилии".

Во ВСЕГЕИ состоялась IV –я Международная научно-практическая конференция молодых ученых и специалистов памяти академика А.П. Карпинского

В соответствии с Планом выставочных мероприятий, конференций и научных совещаний Федерального агентства по недропользованию c 16 по 20 февраля 2015 года во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте им. А.П. Карпинского (ВСЕГЕИ) состоялась IV Международная конференция молодых ученых и специалистов памяти академика А.П. Карпинского.

Основная цель Конференции – повышение профессиональных знаний, привлечение молодых ученых и специалистов к решению проблем геологического изучения недр и оценки минерально-сырьевого потенциала территории Российской Федерации и ее континентального шельфа.

На Конференции было зарегистрировано 241 участников: Россия (218), Украина (3), Республика Беларусь (5), Казахстан (2), Узбекистан (4), Азербайджан (1), Армения (2), Индия (2), Турция (1), Нигерия (1), Эфиопия (1), Греция (1). Среди зарегистрированных участников – молодые специалисты и сотрудники геологических предприятий (63), институтов РАН (НАН) (36), а также молодые ученые ВУЗов (68). Интерес к Конференции проявили также состоявшиеся ученые и специалисты – кандидаты и доктора наук по геолого-минералогическим, географическим и техническим наукам, занимающие позиции ведущих специалистов и руководителей подразделений из различных организаций отрасли.

Открытие Конференции проходило в формате пленарного заседания, на котором было представлено приветствие заместителя Министра природных ресурсов и экологии – руководителя Федерального агентства по недропользованию В.А. Пака и заслушаны следующие доклады:

1. Петров О.В. (ФГУП «ВСЕГЕИ»). Всероссийский научно-исследовательский геологический институт им. А.П. Карпинского и создание геологических карт нового поколения.

2. Лапо А.В. (ФГУП «ВСЕГЕИ»). Феномен Карпинского.

3. Ханчук А.И. (ДВГИ ДВО РАН). Обстановки скольжения литосферных плит: тектоника, магматизм и минерагения.

4. Машковцев Г.А. (ФГУП «ВИМС»). Минерально-сырьевое обеспечение развития электроэнергетики России.

5. Брехов Г.В.1, Юон Е.М.2(1ФГУП «ВСЕГЕИ»; 2ФГУП ГНЦ "ВНИИгеосистем»). Информационные системы и ресурсы по региональной геологии в сети Интернет.

6. Кристер Сундблад (Университет Турку). Геохронология геологических процессов Фенноскандии.

В рамках Конференции была организована работа 4 школ-семинаров, в проведении которых участвовали ведущие специалисты и ученые ВСЕГЕИ, РАН и ВУЗов России:

«Государственное геологическое картографирование территории Российской Федерации и ее континентального шельфа»;

«Современные изотопно-геохимические и геохронологические методы в геологии»;

«Минерагения и поиски полезных ископаемых»;

«Современные геоинформационные системы в геологии».

На школах-семинарах были представлены доклады ведущих специалистов по вопросам современных технологий геологического картографирования территории России (дистанционные, геофизические и геохимические методы, стратиграфические и металлогенические исследования, опорные геолого-геофизические профиля), изотопно-геохимических и геохронологических методов (изотопные исследования метаморфических, магматических процессов и рудных систем, U-Pb датирование по баделеиту и циркону), минерагении (прогнозно - минерагенический анализ и поиски полезных ископаемых, месторождения урана, алмазов, редких металлов и углей, эволюции рудообразования), геоинформатики (современное программное обеспечение для геологоразведочных работ, практика создания электронных геологических карт масштаба 1:200 000 – 1:1 000 000).

Кроме пленарного заседания и школ-семинаров программа Конференции включала секционные заседания по следующим направлениям:

Общая и региональная геология.

Геоинформационные системы в геологии.

Стратиграфия и палеонтология.

Минерагения твердых полезных ископаемых Геология и геохимия твердых горючих полезных ископаемых.

Геология и геохимия нефти и газа.

Геохимия и геохимические методы поисков полезных ископаемых.

Изотопно-геохимические и геохронологические методы в геологии.

Геофизика и геофизические методы поисков полезных ископаемых.

Петрология и минералогия.

Эколого-геологические исследования и морская геология.

От участников Конференции поступило 168 тезисов, отражающих современные представления и новые результаты исследований по различным направлениям знаний наук о Земле – общей и региональной геологии, геодинамике, изотопно-геохимическим и геохронологическим исследованиям, петрологии, минералогии, геохимическим и геофизическим методам, минерагении, геологии горючих полезных ископаемых, геологии нефти и газа и многим другим.

Всего на конференции было заслушано более 150 докладов молодых ученых и специалистов.

На заключительном заседании Конференции были подведены итоги работы. Члены Оргкомитета и руководители секций отметили возросший научный уровень докладов молодых специалистов, направленных на решение острых вопросов геологической науки, представительность российских организаций научно-образовательного и производственного профиля и стран дальнего и ближнего зарубежья.

Авторы наиболее интересных докладов были награждены почетными дипломами I, II, III степени. Дипломанты получили комплект 3-х томного Геологического словаря.

После завершения процедуры награждения для участников Конференции была организована и проведена геологическая экскурсия в Саблинские пещеры.

В целом, Конференция способствовала пропаганде геологических знаний, явилась хорошей площадкой для активизации творческого потенциала молодых исследователей, способствовала привлечению их внимания к решению актуальных проблем геологического изучения недр Российской Федерации, а также укреплению международного сотрудничества молодых геологов различных стран.

Пресс-служба Роснедр.

Американские палеонтологи выяснили, что недавно обнаруженная ими в Эфиопии нижняя челюсть принадлежит древнейшему известному науке представителю рода людей (Homo). Возраст останков оценивается в 2,8 миллиона лет. Об открытии сообщил журнал Science.

Находку сделали в Леди-Герару на территории национального парка Аваш еще в 2013 году. Это левая часть нижней челюсти с пятью зубами. Датировка останков, обнаруженных в полуразрушенных горных породах, оказалась трудным делом. Анатомический же анализ челюсти LD 350-1 указал на продвинутые черты (хрупкие моляры, симметричные малые коренные зубы, правильные пропорции челюсти), отличающие ранних представителей рода Homo от более обезьяноподобных австралопитеков. Окаменелость из Леди-Герару говорит о том, какие изменения анатомия предков человека прошла всего за 200 тысяч лет — когда жила Люси, известная представительница австралопитеков афарских.

«Челюсть из Леди помогла сократить эволюционный разрыв между австралопитеком и ранними представителями рода Homo. Это превосходный пример окаменелости переходного типа, относящейся к критически важному периоду эволюции человека», — отметил Уильям Кимбел (William H. Kimbel) из Университета штата Аризона.

2,8 миллиона лет назад глобальные климатические сдвиги усилили засушливость Африки. Считается, что этот процесс способствовал появлению новых видов животных (и вымиранию старых) — в частности, зарождению Homo. Ученые также выяснили, что ископаемые млекопитающие, обнаруженные в тех же слоях, что и челюсть из Леди-Герару, жили в более открытых ландшафтах, чем соседи Люси, — на равнинах, поросших мелкими кустарниками. Однако исследователи не торопятся утверждать, что человек появился благодаря климатическим сдвигам: чтобы развивать эту гипотезу, потребуется более представительная подборка окаменелостей того времени.

Тот факт, что Египет купил французские истребители Rafale на 5 млрд евро, если для кого и стало неожиданностью, так это для США и России – они планировали поставить египтянам свои F-16 и МиГ-29.

Но Каир выбрал Париж, приобретя истребители Rafale.

...Ровно год назад Россия и Египет подписали контракты на поставку вооружений Каиру на общую сумму $3.5 млрд.

И это было логично – у этих стран старые оружейные связи.

Правда, тогда ас-Сиси был еще министром обороны, а не президентом.

В указанную сумму входили истребители, комплексы ПВО, вертолеты Ми-35, противокорабельные береговые комплексы, различные боеприпасы и легкое вооружение.

Речь шла, в частности, о достаточно современных и эффективных зенитно-ракетных комплексах Бук-М2 и Тор М2.

Нюанс же в том, что оплатить поставки должны были Саудовская Аравия и ОАЭ, которые готовы были противостоять террористическим атакам ХАМАС против Египта.

И, вероятней всего, сделка не состоялась из-за отказа спонсоров оплачивать российское оружие. Не ошибусь, если скажу – этого потребовали США – партнеры арабов, в частности, по анти-иранскому противостоянию, не говоря уже о «нефтяных делах».

Все дело испортили европейские и российские издания, напечатав мнения экспертов, мол, «Каир рассматривает Москву как потенциального союзника, который сможет заменить США в оказании военной помощи».

И США отреагировали - осенью прошлого года объявили о сокращении объемов помощи Египту, составлявшую $2.35 млрд в год, в том числе, $1.3 млрд - на военные нужды.

Мотивировка - законы США запрещают оказывать помощь странам, где произошел переворот.

И буквально тут же, после визита президента Египта в Париж, Каир объявил о новом выборе - истребителей Rafale.

Вот так и получилось – «паны» - первые два в мире производителя оружия, пикировались под ковром, а истребители египтянам продала Франция – 5-7-й (в разные годы) экспортер вооружений .

Контракт на продажу 24 французских многоцелевых истребителей IV поколения Rafale на сумму в 5 млрд евро будет подписан в понедельник 16 февраля в Каире.

Любопытно, что на подготовку контракта ушло всего 3 месяца. И очень странно – Египет еще неделю назад обсуждал с Россией поставки МиГ-29 (с соответствующим – египетским – индексом).

Против кого Египет вооружается?

Многие «обозреватели» указывают на Израиль.

Но, зная политическую конфронтацию на Ближнем Востоке и, в частности, в районе Египта, можно смело утверждать – у Египта есть 3 проблемы – Ливия, Эфиопия, Судан и примкнувший к группе врагов – ХАМАС.

Но опосредовано – дистанционно, это еще и шиитские Сирия и Иран, поддерживающие ХАМАС.

Таковы заявления самих египтян.

С Израилем – особый «холодный мир», хотя сведущие люди говорят о постоянном взаимодействии и разведок, и даже оперативных военных подразделений.

Египет намерен усилить свои ВВС за счет приобретения французских истребителей четвертого поколения в связи с недавними событиями в Ливии и на фоне общего осложнения обстановки на Ближнем Востоке.

Специалистам интересно, наверное, и то, что Египет, вместе с истребителями, приобрел и французский фрегат проекта FREMM.

Кто платит?

И тут нас ждет очень интересный «финансовый консорциум».

Прежде всего, это французский экспортный кредитный банк COFACE, выступивший, кстати, посредником в сделке, гарантирующий половину стоимости сделки.

Собственно средства предоставят несколько французских банков и – внимание, Саудовская Аравия.

Сам Египет внесет предоплату в 500 млн евро.

Первые истребители и фрегат египтяне получат в августе этого года, когда после реконструкции состоится открытие расширенного Суэцкого канала.

Эксперты считают - первые истребители Египет, скорее всего, получит из состава французских ВВС.

А вот фрегат будет новенький – сейчас он завершает морские испытания.

Египет станет первым ближневосточным государством, импортировавшим Rafale.

А теперь то, что остается пока в тени - это Индия.

В 2012 году по итогам тендера MMRCA Индия выбрала французские истребители Rafale компании Dassault.

А выбирать было из чего: в тендере, кроме Dassault, участвовали американские Boeing и Lockheed Martin, шведская Saab, российская корпорация МиГ и европейский консорциум Eurofighter.

Они предлагали индийцам на выбор истребители Rafale, F/A-18 Super Hornet, F-16IN Super Viper, JAS 39 Gripen IN, МиГ-35 и Typhoon соответственно.

В короткий список финалистов вошли Rafale и Typhoon.

Проигравшие, мягко говоря, «распсиховались». И было отчего: стоимость тендера - $10.4 млрд.

Но в январе 2015 года министр обороны Индии заявил – его страна готова пересмотреть итоги конкурса, а в качестве альтернативы принять во внимание российские Су-30МКИ.

Почему?

По сравнению с французскими Rafale, они более привлекательны по... цене.

При этом российские издания добавили к его словам – по надежности и радиусу боевого действия – тоже.

Заступлюсь за истину - французские Rafale достаточно надежные, и вряд ли уступают Су-30МКИ по этому параметру.

Что же касается параметра «радиус боевого действия», то у французов он 1850 км, у россиян – 1600 км.

Тем не менее, Су-30МКИ – прекрасный сверхманевренный истребитель поколения IV. Правда, в России к нему добавляют - IV+.

Су-30МКИ - модернизированный, коммерческий, индийский, это версия Су-30МК для Индии. Это - многофункциональный двухместный истребитель с передним горизонтальным оперением и двигателем с отклоняемым вектором тяги. Первый полет прототипа состоялся в 1997 год.

А теперь – интересное: бортовое радиоэлектронное оборудование для этого самолета создано... в Израиле и Франции – в рамках международной кооперации.

У него новой БРЛС Н011М с пассивной фазированной антенной решеткой и расширенным составом вооружения класса «воздух-воздух» и «воздух-поверхность».

Среди причин, которые заставили индийское оборонное ведомство задуматься об отказе от приобретения Rafale, называлась возросшая стоимость контракта, а также нежелание Франции передавать индийской стороне технологии.

И в этом месте у России несомненное преимущество – технологии бортового радиоэлектронного оборудования для этого самолета передавать нет необходимости – они у Индии есть.

А собственно Су-30МКИ «заточен» под Индию.

И эта машина для выбора Индии была весьма логичной.

...Как теперь на выборе Индии отразится сделка Египта с истребителями Rafale – покажет ближайшее будущее.

Но следует иметь ввиду – с Индией активно работают все заинтересованные страны – Россия, США и Евросоюз.

И влияние 2-х последних на Индию все более и более возрастает.

И имя этого влияния – технологии, которые Индии могут дать только эти страны.

Юваль Крайский

Ввиду того, что во многих поселениях Эфиопии очень сложная ситуация с питьевой водой, женщины и дети должны тратить по несколько часов в день для сбора некачественной воды.

Чтобы бороться с этой проблемой инженеры разработали итальянское устройство Warka Water, которое можно использовать для улучшения обеспечения жителей водой.

Принцип его действия заключается в следующем : за счёт 9-ти метровой конструкции, сделанной из бамбука и специальной полиэтиленовой ткани, водяной пар накапливается из воздуха. Для сбора 60-килограммовой конструкции необходимо на несколько часов задействовать 4 человека. Благодаря 1 конструкции ежесуточно можно получать до 100 л чистой и свежей воды прямо из воздуха, не тратя дополнительную энергию.

Разработчики Warka Water рассказали, что название происходит от эфиопского слова «warka» — дикая смоковница, символизирующая плодовитость и щедрость.

В некоторых эфиопских сёлах Warka Water начнут работать уже в этом году.

Италия. Эфиопия > Экология > pereplet.ru, 16 февраля 2015 > № 1337093

Эфиопия провела тендер на закупку пшеницы.

Правительство Эфиопии провело тендер на закупку 200 тыс. т мукомольной пшеницы произвольного происхождения, сообщает ИА Reuters. Объем закупки оказался намного ниже запланированного – 70 тыс. т. Поставка состоится в течение 90 дней с момента подписания контракта. Тендер был профинансирован Ассоциацией Международного Развития Всемирного Банка. Закупленное зерно предназначено для пополнения стратегических запасов.

Генеральный директор ФАО Жозе Грациану да Силва сегодня принял участие в саммите Африканского союза (АС), который призван обеспечить выполнение государственных обязательств по искоренению голода на всем континенте к 2025 году, а также усилить роль женщин в достижении процветания в Африке.

Главы государств и правительств собрались в столице Эфиопии, чтобы обсудить Декларацию Малабо 2014 года Африканского союза по искоренению голода. Дорожная карта и реализация стратегии для достижения этой цели были представлены в начале этой недели Комиссией АС совместно с Новым партнерством в интересах развития Африки (НЕПАД).

«Мое участие в саммите Африканского союза, на котором были представлены и утверждены главами государств Стратегия по реализации Декларации Малабо и Дорожная карта, имеет решающее значение для ФАО, - сказал Грациану да Силва. - Мы поддерживали Африканский союз и НЕПАД с самого начала этого пути и будем продолжать это делать при участии всех заинтересованных сторон - правительств, частного сектора, гражданского общества, молодежи и женщин - пока не искореним голод в Африке».

ФАО оказывает поддержку в разработке Стратегии по реализации Декларации и Дорожной карты, в том числе с участием представителей общественности, частного сектора и гражданского общества, с целью выделить ряд мер, направленных на снижение послеурожайных потерь и продовольственных отходов.

В прошлом году ФАО также поддержала проведение основных просветительских мероприятий на глобальном и континентальном уровне, в том числе Международной конференции по семейному фермерскому хозяйству в Анголе и Африканского дня продовольственной безопасности и безопасности продуктов питания 2014 Комиссии Африканского союза.

Наделение правами африканских женщин

Повестка двухдневного саммита Африканского союза в Аддис-Абебе включает в себя тему 2015 года - Год расширения возможностей женщин и развития для реализации Повестки дня Африки 2063. Инициатива направлена на реализацию потенциала женщин, чтобы добиться изменений в Африке.

Участие Грациану да Силвы в 24-ой сессии саммита Африканского союза состоялось по приглашению Комиссии Африканского союза и является продолжением сотрудничества между АС и ФАО, которое преобразовалось в конкретные программы, включая Африканский целевой фонд солидарности.

Доктор Ильхам Ибрагим, комиссар Африканского союза по инфраструктуре и энергетики заявила, что на саммите, который пройдет в пятницу и субботу на уровне глав государств и правительств в столице Эфиопии Аддис-Абебе, будут обсуждаться два гигантских проекта. Первый их них – проект высокоскоростных железных дорог, которые свяжут между собой столицы африканских государств и медленно развивающиеся территории континента.

Она пояснила, что благодаря визиту президента Египта Абд ал-Фатаха ас-Сиси в Китай и реализации проектов запуска высокоскоростных поездов в стране, Египет превратился в одну из стран, где будут эксплуатироваться высокоскоростные трансафриканские железнодорожные линии. Ильхам Ибрагим добавила: «На саммите будут рассмотрены целесообразность реализации такого огромного проекта и результаты заседаний рабочей группы, изучающей в настоящее время его детали».

«Вторым вопросом, - сказала она, - обсуждаемом на саммите, станет реализация решения, принятого на встрече в Ямусукро, по созданию на африканском континенте единого рынка воздушного транспорта. Это позволит либерализовать рынок воздушного транспорта в Африке, что дает возможность всем местным авиакомпании сотрудничать и взаимодействовать между собой». Комиссар отметила, что существуют и другие амбициозные проекты, среди которых строительство трассы, соединяющей Каир и Кейптаун.

Андрей Сатаров

«Технички» давно стали символом войн на Ближнем Востоке и в Африке. Речь идет о пикапах с установленными в кузове станковыми пулеметами, зенитными установками или даже легкими безоткатными артиллерийскими орудиями и реактивными системами залпового огня. Название «техничка» появилось в 90-х годах в Сомали, когда гуманитарные организации платили местным боевикам на джипах с пулеметами за безопасность перемещения и оплата их услуг проходила в ведомостях по неброской графе «техническая поддержка».

Боевые пикапы активно использовались в конфликтах в Чаде, Сомали, Судане, Руанде, Эфиопии, Либерии, Демократической республике Конго, Йемене, Сирии, Ираке, Афганистане и т.д.

Впрочем, их историю можно вести еще со времен боев генерала Першинга с мексиканцами Панчо Вильи или англичан с турками в Палестине в начале 20-го века, когда пулеметы устанавливались на машины Willys-Overland и Ford-T.

В 1975 году бойцы фронта «Полисарио» в Западной Сахаре использовали внедорожники с зенитными установками против войск Марокко и Мавритании.

В 1987 году Франция поставила Чаду 400 внедорожников Toyota (Toyota Land Cruiser 40-й и 70-й серий), укомплектованных пулемётами и противотанковыми ракетными комплексами Milan. Именно эти внедорожники и дали чадско-ливийскому конфликту знаменитое название «война тойот». Начштабу вооруженных сил Чада приписывают следующее высказывание: «Теперь мы знаем, что лучше иметь хорошую Тойоту, чем танк Т-55».

В 1996 году «технички» Toyota Hilux сыграли ключевую роль в стремительном захвате Кабула талибами.

Плюсы использования «техничек» понятны: мобильность, проходимость, относительная бесшумность, высокая скорость передвижения, вместимость, обилие доступных запчастей, возможность сойти за обычный гражданский автомобиль, легкость десантирования из кузова живой силы и т. п.

У иррегулярных войск популярны пикапы Toyota, Nissan, Mitsubishi и др. Обилие Тойот в Ливии породило такой термин, как «Тойота Хаоса» — символ гражданской войны. Настоящая же «звезда» среди «техничек» — Toyota Hilux. Как ее только не воспевают. Бывший рейнджер армии США Эндрю Эксам: «Это автомобильный эквивалент автомата Калашникова». Кевин Хантер, шеф калифорнийского филиала Toyota: «Hilux — это рамный грузовик. Рама делает машину намного более прочной. Я бы назвал ее неубиваемой: у нас есть множество клиентов, которые намотали 200 и 300 тысяч миль, а машины все еще на ходу». Британский военный аналитик Аластер Финлейн: «Эти Тойоты превращаются в своего рода умножитель военной силы. Они быстрые, маневренные, а их вооружение позволяет бороться даже с легкобронированными машинами и их экипажами, чьи бронежилеты, естественно, не способны противостоять калибру 12,7-мм». Командиры Аль-Каиды любили рассекать на двухкабинных Toyota Hilux. Сомалийские пираты обожают Toyota Hilux.

Военный эксперт Дэвид Килкаллен рассказывал в 2010 году, что в Афганистан из Канады была поставлена крупная партия Hilux в отличном состоянии. Машина произвела впечатление на афганцев, со временем эта партия из рук официальных афганских структур практически целиком перешла на рынок и в итоге попала к талибам, оценившим достоинства «технички», на бортах которой были наклейки с флагом Канады. По словам пораженного Килкаллена, он даже видел татуировки в виде кленового листа с флага Канады на плечах убитых боевиков Талибана.

Сегодня «технички» — это неотъемлемая часть имиджа и основное средство передвижения бойцов Исламского Халифата в Ираке и Сирии. Возникает резонный вопрос, откуда у них данные автомобили в таком количестве?

Безусловно, часть из них была захвачена Халифатом непосредственно в Ираке и Сирии.

Например, до захвата исламистами Мосула в июне 2014 года в Ираке официально было зарегистрировано всего полтора миллиона автомобилей. С 1960-х годов в Ирак было поставлено около 270 тысяч машин, в основном это были Toyota Land Cruisers. В 2012 году через северную границу Ирака было импортировано 140 тысяч автомобилей и около 100 тысяч через другие границы. Речь идет как о подержанных, так и о новых машинах.

Продажи новых автомобилей в последние годы составляли около 90 тысяч единиц (в 2005 году, для сравнения, было продано всего 2 тысячи автомобилей).

По разным данным, на рынке Ирака в год продается: китайских Geely и Cherry — около 30 тысяч, Hyundai — около 20 тысяч, Chrysler — 400 машин, Kia — до 50 тысяч, иранских машин — до 100 тысяч. Можно заказать дорогие машины из США. Исламистам есть, из чего выбирать.

Кстати, в 2004-2007 гг. иракские боевики через посредников специально покупали машины в США. По данным Интерпола, за это время были поставлены «дюжины» автомобилей. Их использовали для подрывов американских военных колонн и конвоев, так как, по мнению исламистов, таким машинам было легче сойти за своих: дескать, их класс говорил о том, что в них сидят скорее всего важные иракские шишки или сотрудники западных организаций, а не террорист-смертник.

Но это все официально поставленные машины.

Сегодня процветает другой бизнес. Боевиками Халифата налажена целая система доставки «техничек» в Ирак и Сирию.

Основной источник поставок внедорожников — Турция. По данным газеты Milliyet со ссылкой на доклад турецких спеслужб, за последние два года в Турции были похищены около 2 тысяч автомобилей, которые оказались в итоге в руках исламистов Халифата. В Турции организованы банды угонщиков, которые крадут машины определенных моделей прямо по списку заказов от иракских боевиков. Машины переправляют в Сирию или сразу в Ирак. Пограничникам и таможенникам на лапу дают с каждой машины от 1 до 5 тысяч долларов. По другим данным, в руки Халифата из Турции было передано уже около 5 тысяч автомобилей.

Кстати, во время боев за курдский Кобане на границе с Турцией курды отмечали скопление 2 тысяч «техничек» исламистов на окраинах города. Такое обилие машин — идеальная цель для авиации, но силы Коалиции так ни разу к удивлению курдов и не нанесли воздушный удар по данной технике.

Всего авиация Коалиции за все время бомбежек уничтожила на сегодняшний день около 700 «техничек» Халифата.

Второй основной канал поставок — Иордания. Через ее границы машины идут боевикам как в Сирию, так и в Ирак. Спонсором поставок «техничек» выступает Саудовская Аравия. По не подтвержденным данным, в мае 2014 года до атаки на Мосул Саудовская Аравия помимо вооружений передала боевикам Халифата большое количество новых Тойот.

На роликах исламистов в Ираке можно увидеть номера из Ливана, Ирана, Кувейта, Иордании, Саудовской Аравии. Встречаются и российские номера. Угнанные машины идут даже из Канады и Норвегии.

Спецсужбы Кипра также сегодня ведут расследование, поскольку у исламистов замечены двухкабинные пикапы с номерами этой страны. На Кипре внедорожники мега-популярны среди деревенских жителей, и не составляет труда перегнать машины на территорию Турецкой республики Северного Кипра (ТРСК), откуда они идут в Турцию и далее в Сирию и Ирак. Данная практика осуществляется с 2013 года.

Недавно The New York Daily News опубликовала статью о том, что пикап Ford F-250 водопроводчика из Техаса с логотипом его компании Mark-1 Plumbing обнаружился в качестве «технички» с установкой ЗУ-23 у боевиков под Алеппо в Сирии. Техасскому шокированному происходящим водопроводчику в итоге поступали угрозы из-за его предполагаемой «поддержки джихада» после того, как старый пикап показали в ролике исламистов. Машина невезучим водопроводчиком была отдана дилеру AutoNation Ford еще в 2013 году. Дилер выставил ее на аукцион и продал, а дальше следы машины затерялись.

Но самый большой публичный резонанс вызвала поставка 43 новеньких «техничек» Toyota Hilux в апреле 2014 года Госдепом США для нужд умеренной Свободной Сирийской Армии. «Технички» же быстро оказались у Халифата, который вскоре гордо провел их парад и показал всему миру, не забыв высказать с сарказмом благодарности США за такой щедрый подарок.

Другой относительно забавный момент — это наличие у Тойоты модели под названием Toyota Isis. Toyota Isis — это пятидверный семиместный минивэн, выпускаемый с сентября 2004 года. Девиз модели тоже по иронии судьбы в тему — «Раскрой свою жизнь!» Как мы все знаем, ISIS — это одно из предыдущих названий Халифата (обычно употребляют два варианта: Islamic State of Iraq and Syria или Islamic State of Iraq and al-Sham). Скорее всего, в Тойоте, и без того не знающей, как относиться к своей популярности среди исламистов, прокляли все, когда на Ближнем Востоке появилась еще группировка с аббревиатурой ISIS.

Так или иначе, «Тойота Хаоса» колесит по планете. Впору переименовать известный лозунг в: «У вас еще мир? Тогда мы едем к вам!»

Генетические ресурсы играют важную роль в обеспечении питания в мире, особенно учитывая, что климат меняется более быстрыми темпами, чем ожидалось. Многое еще предстоит сделать для изучения, сохранения и использования биологического разнообразия, которое лежит в основе мирового производства продовольствия, говорится в новой публикации ФАО.

«Время играет не на нашей стороне, - говорится в публикации «Борьба с изменением климата: роль генетических ресурсов для производства продовольствия и ведения сельского хозяйства». - В ближайшие десятилетия миллионы людей, чьи средства к существованию и продовольственная безопасность зависят от сельского хозяйства, аквакультуры и рыболовства, лесного хозяйства и животноводства, скорее всего, столкнутся с беспрецедентными климатическими условиями».

Потребуются сельскохозяйственные культуры, скот, деревья и водные организмы, способные выживать и размножаться в условиях меняющегося климата.

Способность растений и животных выдерживать суровые погодные условия и адаптироваться к изменениям окружающей среды является прямым результатом их генетического разнообразия, но необходимы более энергичные усилия для изучения и использования этого разнообразия как механизма борьбы с изменением климата.

«В более теплом мире с более суровыми и часто меняющимися погодными условиями растения и животные, выращиваемые для производства продовольствия, должны обладать биологической способностью быстрее адаптироваться, чем прежде», - сказала заместитель Генерального директора ФАО Мария Хелена Семедо. - Предотвращая дальнейшие потери сельскохозяйственных генетических ресурсов и уделяя больше внимания изучению их потенциала, мы сможем повысить способность человечества адаптироваться к изменению климата».

Такой адаптивный подход требует обновления сельскохозяйственных селекционных программ, а в некоторых случаях выведения новых сортов, пород, видов.

Также срочно необходимо улучшение программ сохранения генофонда одомашненных видов, их диких родственников и других диких генетических ресурсов, которые важны для производства продовольствия и ведения сельского хозяйства, наряду с политикой, способствующей их устойчивому использованию.

Важное значение имеет обогащение наших знаний о генетических ресурсах для производства продовольствия и ведения сельского хозяйства - где они произрастают, какие характеристики они имеют (например, устойчивость к засухе или болезням), и как ими лучше всего управлять, говорится в публикации.

В частности, очень важно улучшение знаний по сохранению и использованию диких родственников культурных растений - они могут обладать генетическими характеристиками, необходимыми для выведения хорошо адаптированных сельскохозяйственных культур с целью включения их в продовольственные системы, пострадавшие от климатических изменений.

«Нам необходимо усилить роль генетических ресурсов и помочь фермерам, рыболовам и лесникам справиться с негативными последствиями изменения климата», - сказала Линда Коллетт, главный редактор публикации и секретарь Комиссии по генетическим ресурсам для производства продовольствия и веления сельского хозяйства.

Многие адаптированные к местным условиям сорта сельскохозяйственных культур и породы домашних животных, а также виды деревьев, рыб, насекомых и микроорганизмов плохо документированы и могут быть потеряны, прежде чем будет признана их потенциальная роль в адаптации к изменению климата.

Необходимо избегать практик, которые разрушают биоразнообразие или негативно сказываются на здоровье сельскохозяйственных экосистем, например, использование широкого спектра инсектицидов, которые оказывают негативное влияние на опылителей.

Руководства указывают правильный путь

Комиссия рассмотрит вопрос о принятии руководящих принципов для интеграции генетических ресурсов в планы по адаптации к изменению климата, разработанные ФАО с учетом текущих руководств РКИК ООН. Руководящие принципы выступают в пользу более широкого использования генетических ресурсов в качестве мер адаптации к изменению климата, необходимых для обеспечения продовольственной безопасности.

Эти принципы включают ряд рекомендаций, направленных на оказание помощи странам в осуществлении политики и стратегий для изучения, сохранения и использования генетических ресурсов с целью адаптации к изменению климата.

Они помогут правительствам интегрировать использование генетических ресурсов в их национальные планы по борьбе с изменением климата - от сортов семян основных сельскохозяйственных культур до миллионов микробов, живущих в почве, в областях, где экспертиза относительно слаба.

Содействие эволюции

ФАО подчеркивает, что сохранение генетического разнообразия на фермах и полях так же важно, как поддержание банков генов.

Многие жизненные формы, используемые в сельском хозяйстве, не имеют семян и могут поддерживаться лишь благодаря деятельности человека, как, например, банан, жизненно важный продукт для питания миллионов человек.

Помимо этого, сохранение на местах (in situ), в том числе диких сородичей культурных растений, - это способ «содействовать эволюции», что позволит вырастить следующее поколение растений, способных к адаптации.

Такое сохранение на местах может принимать различные формы, но наиболее эффективно его можно осуществить только при активном участии фермеров, особенно с учетом того, что последствия изменения климата необходимо рассматривать как на местном, так и на глобальном или региональном уровнях.

Эфиопия имеет развитую и децентрализованную схему, основанную на общности семян и генных банков, через которые фермеры и ученые совместно работают, чтобы провести анализ, принять и сохранить местные сорта наиболее важных сельскохозяйственных культур - теффа, ячменя, нута, сорго и конских бобов - которые были почти потеряны во время засухи 1980-х годов.

Исследования продолжаются

Знания о генетических ресурсах сельского хозяйства должны развиваться более стремительно, заявила ФАО, особенно в хорошо изученных секторах, таких как сектор лесного хозяйства, где подробно изучено всего менее 500 видов деревьев из более 80 000 видов. Пробел в знаниях беспозвоночных и микроорганизмов еще больше.

Являясь часто возбудителями болезней в продукции растениеводства и животноводства, микроорганизмы обеспечивают множество функций, например, защиту растений от вредителей, засухи, холода и солености.

Между тем, соответствующие генетические запасы, которые служат для обеспечения «паспортных данных» генетических ресурсов, хранящихся в банках семян и других центрах по сохранению ex-situ, в настоящее время необходимы для того, чтобы получить доступ к нужным адаптивным характеристикам.

Учитывая негативные последствия изменения климата, сейчас наиболее важным является усиление обмена знаниями и совместное использование генетических ресурсов для сельского хозяйства. Уже существуют местные и национальные ярмарки семян, но по мере ускорения изменения климата нужно будет расширять их и выводить на международный уровень.

Генетические ресурсы и временной фактор

Один из аспектов изменения климата с прямым воздействием на генетическое разнообразие связан с изменением давления на биологическое время. Модели опыления являются основным поводом для беспокойства, так как насекомые очень чувствительны к изменениям температур, и не всегда можно синхронизировать их пробуждение с временем цветения.

Повышение температуры также может привести к появлению видов с более коротким циклом смены поколений.

Для рыб, например, это означает, что они будут кормиться на более низком трофическом уровне и будут иметь относительно короткие производственные циклы, что скорее всего будет предпочтительнее в проектах аквакультуры.

В то же время, повышение температуры на 2 градуса по Цельсию позволит насекомым завершить до пяти дополнительных жизненных циклов за сезон, говорится в книге ФАО, которая также отмечает, что патогены, способные сократить свои циклы воспроизводства, вероятно, будут в состоянии развиваться быстрее и создадут больше потенциальных угроз различным организмам и экосистемам.

В лесных районах инвазивные виды смогут также быстрее реагировать на изменяющиеся условия, вытесняя сохранившиеся виды деревьев.

Еще раз о санкциях

М.В. Братерский – доктор политических наук, профессор НИУ ВШЭ

Резюме На наших глазах в результате политических решений Запада и России закрываются старые и формируются новые рынки.

Если бы существовал учебник по международным санкциям, в нём обязательно были бы приведены три примера, ставших классическими. Первый – санкции Лиги Наций, инициированные Великобританией против Италии в 1935 г. из-за вторжения Италии в Абиссинию (Эфиопию). Второй – американское зерновое эмбарго против СССР из-за советского вторжения в Афганистан, а третий – американское нефтяное эмбарго против Ирана, включающее в себя запрет американским компаниям на работу в Иране и поставку туда современных технологий. Поводов для введения санкций против Ирана у США нашлось много, так что сейчас трудно привязать эту меру к конкретному прегрешению Ирана.

Почему эти примеры стали классическими? Не потому, что во всех трех случаях политический результат так и не был достигнут: Италия не ушла из Абиссинии, СССР – из Афганистана, а Иран не отказался от самостоятельной политики. Хрестоматийные они потому, что позволяют раскрыть некоторые особенности политики санкций и обратить внимание на процессы, санкции сопровождающие.

Кейс Великобритания – Италия обычно используется для указания на пределы эффективности санкций как политического инструмента, а также на необходимость создания международной коалиции, которая могла бы эти санкции реализовывать с какими-то шансами на успех. Второй и третий примеры позволяют посмотреть на долгосрочный экономический эффект, причем не только для страны, против которой они были введены, но и для страны, эти санкции объявившей.

В 1980 г. президент Картер запретил продавать в СССР дополнительные 17 млн тонн зерна, которые требовались СССР из-за засухи (стоимость поставок составила бы 2,6 млрд долларов. Правительству Соединенных Штатов пришлось выкупить зерно у фермеров, то есть американская экономика потеряла эти деньги, но главным долгосрочным результатом стало то, что СССР сделал выводы и больше не размещал крупных продовольственных заказов в США. В результате, американские фермеры утратили миллиардный рынок зерна не только в 1980 г., но навсегда. Советский Союз, кстати, тогда купил зерно в других странах, хотя и немного дороже.

Запрет американского правительства при президенте Клинтоне в 1995 г. инвестировать в иранский нефтяной сектор и каким-либо образом с ним сотрудничать, без сомнения, нанес экономический ущерб Ирану. Он исчисляется несколькими миллиардами долларов и состоит в упущенной выгоде: необходимые стране иностранные инвестиции пришли в Иран на несколько лет позже, и это время было упущено, Иран не получал в это время дивидендов, которые мог бы получить. Однако иностранные вложения в итоге все же начались, и не из Соединенных Штатов, а из других стран, и нефтяные проекты там заработали. Каковы экономические последствия тех санкций для самих США? Американские компании не поучаствовали в разработке иранских месторождений и тоже упустили свою выгоду, но даже если завтра санкции с Ирана будут сняты, американским компаниям не удастся вернуться в эту страну. Все месторождения уже заняты.

Давайте посмотрим с этой же точки зрения на западные санкции против России. Нас в данном случае интересуют лишь экономические последствия этих санкций.

Санкции объявлены и действуют

Итак, на протяжении весны-лета 2014 г. Запад (США, ЕС, Канада, Австралия, Япония) в связи с украинскими и крымскими событиями объявили России санкции в нескольких областях:

Финансовые санкции

- Европейский инвестиционный банк заморозил финансирование новых проектов;

- США и Канада отказались поддерживать проекты Всемирного банка в России;

- Объявлены меры против ряда банков и компаний, им запрещено выдавать кредиты либо вообще, либо более чем на 90 дней, запрещено покупать ценные бумаги этих банков: это Внешэкономбанк, Газпромбанк, Сбербанк, ВТБ, Внешэкономбанк, Россельхозбанк, Банк Москвы плюс еще 4 менее крупных частных банка.

Запрет поставок технологий и товаров двойного использования

Под этот запрет попали предприятия ВПК: Фрязинский филиал Института радиотехники и электроники Российской Академии наук (ФИРЭ РАН), ОАО "Воентелеком", Академия безопасности бизнеса, ООО "Насосы Ампика" и ООО "Нуклин", концерн «Радиоэлектронные технологии» (КРЭТ), компания "Созвездие", НПО машиностроения, КБ приборостроения, компания "Уралвагонзавод", Объединенная судостроительная корпорация (ОСК), Объединенная авиастроительная корпорация (ОАК), "Оборонпром", "Уралвагонзавод", АО "Сириус", ОАО "Станкоинструмент", АО "Чемкомпозит", АО "Калашников", АО "Тульский оружейный завод", "НПК Технологии машиностроения", ОАО "Высокоточные комплексы", ОАО "Алмаз-Антей", НПО "Базальт".

Запрет на поставку технологий добычи нефти

Запрещен экспорт товаров и технологий, в поддержку российских проектов добычи нефти на глубоководных участках, Арктическом шельфе или в сланцевых пластах, а также ужесточен доступ к зарубежному финансированию для следующих компаний: ОАО "Новатэк", Феодосийская нефтяная компания, «Газпром», «Газпром нефть», «Лукойл», «Сургутнефтегаз» и «Роснефть».

Также объявлены санкции против небольших компаний, которые связаны с «друзьями Путина» и против компаний, связанных с Крымом и там работающих. Экономически эти меры неприятны, но к серьезным последствиям не ведут.

Российские санкции

Россия в ответ на западные санкции наложила запрет на импорт широкой номенклатуры продовольствия из ЕС, Австралии, США.

Каковы прямые потери сторон от этих санкций?

Финансовые санкции. Потери России – около 30–40 млрд. долларов из-за ограничений доступа к капиталу (кредиту). Банкам и компаниям приходится одалживать деньги в других местах, на худших условиях, или отказываться от каких-то проектов

Военно-промышленный комплекс. Вместо импорта Россия занялась импортозамещением, то есть созданием нужных компонентов самостоятельно. Объем дополнительных затрат, трудно оценить наверное, он составляет несколько миллиардов долларов, но за эти деньги создаются отечественные производства, так что списывать эти суммы в чистые потери не следует.

Импорт продовольствия. Потери Запада оцениваются примерно в 10 млрд долларов. Россия также страдает: в ней наблюдается рост цен на продовольствия. Вместе с тем отмечается и рост собственного производства.

Ограничения на импорт нефтяных технологий. Пока заметного ущерба не чувствуется, в этом году Россия добыла максимальный объем нефти. Ущерб может проявиться в следующие годы, но при нынешних ценах на нефть трудно что-то предсказывать, так как те проекты, для которых требовались такие технологии, рентабельны только при дорогой нефти.

Что происходит на фоне санкций, как меняются рынки в долгосрочном плане?

На наших глазах в результате политических решений Запада и России закрываются старые и формируются новые рынки. У них меняются хозяева, партнеры и структура. Как и в случае с советским зерновым рынком в 1980 г., Запад уже не сможет вернуться на многие рынки и потеряет их навсегда. А приобретет Азия, особенно Гонконг, Китай, Сингапур, а также страны БРИКС.

Финансовые рынки. Объем рынков российского долга, особенно частного (банков и компаний) составлял 679 млрд долларов на 1.10.2014 (192 млрд долларов – банки, 422 млрд долларов – компании. 49 млрд долларов – государство) С 07.2014 он уже уменьшился на 53 млрд долларов. Рынок внешнего долга будут продолжать а) сжиматься, б) замещаться внутренними финансовыми ресурсами; в) переориентироваться на политически более надежных инвесторов (Азия). Российские компании и банки уже активно устанавливают партнёрства в Азии, особенно в Гонконге. В результате Запад во многом потеряет этот рынок и уже не сможет его восстановить.

Рынок продукции ВПК, несколько млрд. долларов в год. После отказа поставить «Мистрали» и других ограничений Россия никогда не будет размещать заказы на Западе. Этот рынок для Запада закрыт, но он открыт для Китая, Индии, Израиля.

Рынок нефтяных технологий, около 15 млрд долларов в год. Политика ипортозамещения сможет способствовать замене около половины импортной продукции отечественной, причем не сразу, еще какое-то оборудования может быть импортировано из незападных стран. Полного замещения пока ожидать не приходится, как и в случае с Ираном будет происходить контрабандный ввоз через третьи страны.

Рынок продовольствия, 10 млрд долларов в год. После снятия санкций Запад потеряет 50–70% этого рынка. Эти сектора будут замещены отечественным производством и импортом из незападных стран.

Экспорт газа. Заключив газовые соглашения с Китаем, Россия предполагает снизить свою зависимость от европейского газового рынка, диверсифицировать свою торговлю и заставить Европу конкурировать за российские поставки (если получится).

* * *

На наших глазах происходит переформатирование структуры мировой торговли по политическим мотивам: в вечном конфликте рынков и государств в мировой системе рынки сегодня отступают, экономическую политику Запада начинает определять НАТО, а Россия отказывается от некоторых экономических преимуществ открытой торговли в пользу политических выигрышей в безопасности. Начинается и негласный экзамен экономической состоятельности незападного мира: в какой степени он способен представить собой альтернативы западным рынкам капитала, технологий, энергии и продовольствия.

Экономически, прямые участники конфликта, Россия и Запад, сегодня несут потери: Россия – больше, Запад – меньше. В долгосрочном плане потери Запада будут намного больше, так как он потеряет доступ ко многим российским рынкам навсегда, и даже после нормализации политических отношений не сможет туда вернуться: эти рынки будут заняты другими игроками.

Россия. Евросоюз. США > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 13 января 2015 > № 2909737 Максим Братерский

С 2013 г. премьер Госсовета КНР Ли Кэцян во время своих пяти зарубежных визитов четыре раза упоминал о высокоскоростных железных дорогах, в частности, промежуток между двумя упоминаниями составил лишь один месяц. В международных СМИ это было названо «дипломатией высокоскоростных железных дорог».

Ретроспектива

В октябре 2014 г. во время визита премьера Госсовета КНР Ли Кэцяна в Россию две страны подписали меморандум о сотрудничестве в сфере высокоскоростных железных дорог в целях продвижения строительства евразийского высокоскоростного транспортного коридора из Пекина в Москву и приоритетно будут реализовать проект высокоскоростных железных дорог из Москвы в Казань.

Во время этого визита премьера Госсовета Китая сопровождали высокопоставленные руководители Китайской южной локомотивостроительной корпорации «Наньчэ» и Китайской северной локомотивостроительной корпорации «Бэйчэ». Это первая зарубежная презентация китайских предприятий по изготовлению высокоскоростных поездов с участием премьера Госсовета страны. По оценкам профессионалов, экспорт китайских высокоскоростных поездов уже не ограничивается лишь призывами государства, а вступил в этап коммерческого участия соответствующих предприятий.

Фактически, китайская «дипломатия высокоскоростных железных дорог» началась в октябре 2013 г., когда премьер Госсовета КНР Ли Кэцян презентовал китайские технологии высокоскоростных железных дорог в Таиланде, Австралии, Центральной и Восточной Европе, Африке, Великобритании и США. Это в свое время привлекло широкое внимание и вызвало горячие обсуждения у международной общественности. В мае 2014 г. во время визита в Эфиопию Ли Кэцян заявил о создании исследовательского центра высокоскоростных железных дорог в Африке. В июне, находясь в Великобритании с визитом, он отметил, что Китай и Великобритания должны прилагать большие усилия к сотрудничеству в областях ядерной электроэнергетики и высокоскоростных железных дорог. Две стороны также обсудили возможность участия Китая в инвестициях в проект № 2 высокоскоростных железных дорог Великобритании, связывающих Лондон и северную часть Англии. В преддверии октябрьского визита в Германию Ли Кэцян поместил статью в немецких СМИ, выразив надежду на то, что Германия даст разрешение квалифицированным китайским предприятиям участвовать в тендере на немецкие проекты высокоскоростных железных дорог.

Профессионалы отмечают, что Китай в очень сложных геологических, географических и климатических условиях уже имеет высокоскоростные железные дороги, протяженность которых превышает 10 тыс. км, и собственными силами построил морозоустойчивые поезда защищенные от ветра и песка,способные работать при высокой температуре и влажности. Все это служит убедительным доказательством высокой конкурентоспособности китайских технолгий высокоскоростных железныхдорог. Кроме того, Китай обладает преимуществами в себестоимости рабочейсилы и материалов, а крупномасштабное строительство еще больше снизит себестоимость.

Комментарий

В связи с презентацией на государственном уровне,некоторые страны рассматривают экспорт китайских технологий скоростных железных дорог как «вторжение» китайской силы: куда распространяются китайские технологии высокоскоростных железных дорог, туда идет китайская сила… Например, у соседних стран Юго-Восточной Азии противоречивое отношение к этому: с однойстороны, они полны надежд и ожиданий заполучить китайские технологии высокоскоростных железных дорог, с другой стороны, они боятся китайской «дипломатии высокоскоростных железных дорог».Поэтому, чтобы китайские высокоскоростные железные дороги вышли на мировой рынок, требуются не только преимущество в технологиях и удобство в финансировании, но еще важнее – заручиться доверием международного сообщества.

– Научный сотрудник учебного общества «Чахар»

(The Chahar Institute) Чжан Цзинвэй

Китай > Транспорт > kitaichina.com, 30 декабря 2014 > № 1379471

Россия и Эфиопия подтверждают взаимный настрой на расширение сотрудничества, сообщили в пятницу в российском МИД.

По информации министерства, в пятницу замглавы МИД РФ Михаил Богданов принял посла Эфиопии в Москве Касахуна Дендера Мелесе в связи с завершением его миссии в России.

"В ходе состоявшейся беседы с обеих сторон с удовлетворением отмечена активизация российско-эфиопского политического диалога, подтвержден взаимный настрой на дальнейшее расширение сотрудничества в торгово-экономической, инвестиционной и иных областях", — говорится в комментарии российского внешнеполитического ведомства.

В сентябре глава МИД России Сергей Лавров посетил Эфиопию с визитом, в ходе которого прошли переговоры с представителями республики по вопросам торгово-экономического сотрудничества, в том числе по реализации крупных совместных проектов в сфере энергетики, сельского хозяйства и военно-технического сотрудничества.

В последнее время Запад широко использует угрозы в отношении зарубежных российских активов в связи с украинским кризисом.

Кроме того, сама Украина имеет отдельные претензии к России по вкладам бывшего Госбанка СССР и недвижимому имуществу за границей, воздушным и морским судам, которые были собственностью СССР, и прочим объектам. Не вдаваясь в подробности правовой основы данных требований, вспомним об исторической подоплеке возможных ответных претензий России к Западу.

Историческая ретроспектива

Практически до начала ХХ века Россия выступала чистым заемщиком. Первой страной, предоставившей России внешний заем, была Голландия, и произошло это при Екатерине Второй в 1769 году. Голландцы являлись основными кредиторами России во второй половине XVIII - начале XIX века. К 1815 году долг перед Голландией превысил 100 млн гульденов, а расстроенные войной финансы не позволяли рассчитаться с кредиторами. В эти годы произошла первая в истории России реструктуризация внешнего долга страны. Долг был окончательно погашен через 76 лет - в 1891 году.

Со второй половины ХIХ века Россия начала испытывать еще большую нехватку внутренних ресурсов. Из-за границы в это время были получены значительные средства, в основном для развития тяжелой промышленности и железнодорожного транспорта. Доля иностранного капитала (французского, бельгийского, английского и немецкого) во вложениях в экономику страны достигала 72 %. К этому моменту относится и известная сделка с Аляской. 18 (30) марта 1867 года был подписан договор с США, по которому эта земля была продана им за 7,2 млн долл. Россия с Александром II на престоле не могла в то время обеспечивать оборону русских поселений в Северной Америке и, кроме того, сильно рассчитывала на поддержку американцев в своей борьбе за ликвидацию невыгодных условий Парижского мирного договора 1856 года по результатам Крымской войны. Именно поэтому из двух претендентов на Аляску - Англии и США – предпочтение было отдано последним.

Дореволюционная Россия капиталы из-за рубежа привлекала в основном в виде государственных займов и частных инвестиций, хотя эти средства не были решающими для развития национальной экономики, а, скорее, дополняли внутренние накопления. История заключения царским правительством займа 1906 года тесно переплетается со сложными внешнеполитическими проблемами России в то время. После заключения Портсмутского мира у Франции и Англии возник проект предоставления царской России совместного займа с целью укрепить ослабевшие узы франко-русского союза, подготовить англо-русское сближение и укрепить позиции царизма в борьбе с революцией. Единственным условием предоставления займа французы выставляли поддержку своей страны в марокканском вопросе1. Однако тогдашний премьер-министр России С. Ю. Витте сначала отклонил его, предполагая заключить соглашение на более выгодных условиях и при участии Германии, чтобы не обострять с ней отношения и не ставить себя в прямую зависимость от Антанты. С целью скорейшего урегулирования марокканского кризиса и решения вопроса с займом С. Ю. Витте выступил с предложением созыва международной конференции, рассчитывая на свою посредническую роль во франко-германском споре. И французский президент А. Фальер, и германский император Вильгельм II согласились на это, каждый надеясь на поддержку России в своем споре. Между тем дальнейшее обострение франко-германских противоречий и стремление поскорее получить заем вынудило в конце концов царское правительство выступить против Германии и поддерживающей ее Австро-Венгрии. Таким образом, Альхесирасская конференция, длившаяся достаточно долго, с 15 января по 7 апреля 1906 года, и собравшая 13 крупнейших стран, в том числе Францию, Германию, Англию, Россию, США, Италию, Испанию и Марокко, имела два исторических результата - решение вопроса с Марокко в пользу Франции и решение вопроса с займом в пользу России.

17 апреля 1906 года был выпущен «Российский государственный 5 % заем 1906 года» на общую сумму 2250 млн французских франков, из которых французские банки должны были разместить 1200 млн, русские – 500 млн, английские – 330 млн, австро-венгерские – 165 млн и голландские – 55 млн. Первоначально заем должен был составить 2750 млн французских франков, однако Германия и США в последний момент отказались от участия в нем. Деньги, реализованные от займа, должны были быть оставлены у участников займа из расчета 1 % и затем передаваться постепенно правительству в течение года. Заем был заключен сроком на 50 лет и должен был быть погашен до 1956 года. При этом царское правительство взяло на себя важное, имевшее политическое значение условие не привлекать новый заем ни в какой другой стране и обратиться к французскому правительству, если появится нужда в валюте до истечения двухлетнего срока с момента заключения займа. Кроме того, французское правительство использовало финансовую зависимость России и для изменения в свою пользу условий франко-русской военной конвенции. В результате принятых обязательств Россия должна была сосредоточить в случае войны основные силы против Германии, а русскому фронту против Австро-Венгрии отводилась второстепенная роль, что ограничивало оперативную свободу российского командования. Из конвенции были также изъяты пункты о санкциях против Англии.

Российский внешний заем 1906 года имел большое значение для расстановки политических сил в Европе в начале ХХ века и знаменовал важный этап в наметившемся процессе экономического и военно-политического сближения России с англо-французской Антантой и одновременно роста зависимости от нее. «Заем этот был самый большой, - писал С. Ю. Витте, - который когда-либо заключался в иностранных государствах в истории жизни народов. После франко-прусской войны Тьеру удалось заключить заем несколько больший, но заем этот был по преимуществу внутренний, а нынешний заем был почти целиком распродан за границею. Благодаря ему Россия удержала в целости установленное мною еще в 1896 году денежное обращение, основанное на золоте; благодаря целости денежного обращения сохранились в целости все основания нашего финансового устройства… которые, между прочим, дали возможность России поправиться после несчастнейшей войны и сумбурной смуты или русской революции. Заем этот дал императорскому правительству возможность пережить все перипетии 1906-1910 годов, дав правительству запас денег, которые вместе с войском, возвращенным из Забайкалья, восстановили порядок и самоуверенность в действиях властей»2.

Вообще публичные займы царской России размещались без определенного деления на внутреннюю и внешнюю задолженность, а состояли из двух основных категорий: займов для общих нужд государства (65 %) и для строительства железных дорог (35 %). На начало 1914 года общий публичный долг составлял 8,8 млрд долл., иностранная часть задолженности была менее 45 %.

После революции 1917 года государственная политика внешней независимости стала еще более жесткой и целенаправленной, что объяснялось, прежде всего, необходимостью восстановления основных устоев и параметров дореволюционной самообеспеченной экономики в условиях внешней кредитной блокады. Историческая оправданность такого укрепления национального экономического и оборонного потенциала в полной мере проявилась в Великую Отечественную войну, выигранную при минимальной поддержке со стороны западных союзников. Также без какой-либо помощи извне было осуществлено и послевоенное восстановление народного хозяйства.

В идеологическом и практическом плане принцип обеспечения внешней независимости четко отстаивался вплоть до конца 1980-х годов, и внешнеэкономические связи Советского Союза отличались безукоризненной платежеспособностью. Однако такой принцип имел и скрытые противоречивые моменты. Так, строгая государственная внешнеторговая и валютная монополия, отказ от участия в международных экономических и финансовых организациях, а также тотальный контроль за научно-техническим, а зачастую и обычным общением с внешним миром приводил к самоизоляции страны, что проявлялось в отставании как в экономическом отношении, так и в финансовом.

Первое выражалось в перекосах развития различных отраслей, например опережающем развитии военно-промышленного комплекса в ущемление сельскому хозяйству и гражданским отраслям промышленности, приведшем к утрате самообеспеченности продовольствием и другими товарами народного потребления, увеличению их импорта (а затем и импорта приборостроительного, станкостроительного и другого оборудования), изыскании для этого дополнительных валютных средств и, как следствие, росту займов за рубежом. Второе – в ограниченном инструментарии международных валютно-кредитных операций, необходимом, в частности, для активного управления внешним долгом и повышения ликвидности, и отказе в обозримой перспективе перейти к конвертируемости национальной валюты. Собственные же валютные ресурсы в большей степени шли в страну за счет экспорта сырья и энергоносителей. С распадом СССР к этим отрицательным моментам прибавились новые серьезные факторы, такие как потеря части территориально-хозяйственного пространства и всех связанных с ним прежних преимуществ (людских ресурсов, сырьевых и промышленных источников, важных морских портов и много другого), а также резкий разрыв устоявшихся внутренних экономических связей в сочетании с совершенно не просчитанными рыночными мерами. Все это, вылившись в глубокое падение национального производства с исчезновением целых промышленных отраслей, всеобщий финансовый кризис и дефолт по внешнеэкономическим обязательствам, постепенно сломало веками строившуюся крепость внешней независимости и открыло страну для возрастающего влияния зарубежных сил, оставшихся по своей сути геополитическими. Причем эта зависимость от внешнего мира для России стала как прямой – займовой, так и косвенной – торговой, валютной и инвестиционной (представленной в подавляющем своем большинстве спекулятивными настроениями).

Начиная с 1914 года золотовалютные резервы российского государства целенаправленно снижались. За три года до Октябрьской революции золотой запас России составлял более 1337 тонн и был самым крупным в Европе. И за каких-то пять лет он уменьшился почти в три раза, не считая вывезенных из страны более полумиллиарда золотых рублей, которые составляют почти 50 млн долларов на настоящий момент (николаевский рубль = 11,3 долл. США). А всего в пересчете на доллары с учетом сегодняшних цен мы тогда потеряли около 10 млрд. Произошло следующее.

В 1914-1917 годах Россия перевела в банки Нью-Йорка, Лондона и Парижа около 490 тонн чистого золота в оплату за оружие. Впоследствии контракты иностранной стороной выполнены не были. Начиная с 1914 года золото планомерно переправлялось и в Японию – сначала в оплату поставок того же оружия, а затем и просто для того, чтобы большевикам не досталось. Впоследствии белые генералы не раз судились с японской стороной, но безуспешно. Всего же в Японии осело около 200 тонн благородного металла. Буквально в день штурма Зимнего дворца в Швецию через Прибалтику в соответствии с секретным договором Временного правительства с этой нейтральной страной было отправлено 4,9 млн золотых рублей в оплату поставок оружия, которое, естественно, поставить не успели, а «бумажное» золото так и осталось лежать в подвалах шведского Риксбанка.

В 1918 году в обмен на Брест-Литовский договор Советская республика пообещала компенсировать Германии материальный ущерб, выплатив огромную сумму в 6 млрд марок в виде восьми эшелонов, наполовину нагруженных золотом и наполовину бумажными «романовками» и «думками». До момента полной капитуляции Германии успели, правда, отправить только часть, но и она внушительна: 93,5 тонны чистого золота и 203,6 млн золотых рублей. Все это осело во Франции, но уже в виде немецких репараций (вероятно, в отместку французской контрибуции после поражения в войне с той же Германией 1870-1871 годов), хотя согласно статье 259 Версальского договора 1919 года золото это во Франции лишь хранится и должно быть возвращено по первому требованию российской стороны как союзницы Франции в Первой мировой войне. Причем и французы, и японцы должны будут все вернуть с набежавшими процентами. Подсчитано, что русское золото ежегодно начиная с 1927 года приносит японским банкам доход в 62 млн иен: за 70 с лишним лет получается хорошенькая сумма – более 3 млрд в пересчете на доллары.

В 1920 году наши стратегические запасы из России вывезли поднявшие мятеж чешские пленные – по некоторым оценкам, 63 млн золотых рублей (включая золото, серебро и сами бумаги), на которые был создан крупнейший в довоенное время «Легио-банк».

В конце 1990-х годов в немецком федеральном архиве были обнаружены отчеты и некоторые другие документы германского управляющего советским государственным имуществом за 1942-1944 годы. В них указывалось, что с началом войны против СССР советские активы в размере более 200 млн рейхсмарок (РМ), принадлежавшие различным советским организациям в Германии и хранившиеся в немецких банках (для оплаты предполагаемых советских заказов), были взяты под принудительное управление германских властей. Сведения об их возврате СССР в послевоенные годы отсутствовали.

Наиболее крупные советские вклады находились в «Рейхс-Кредит-Гезельшафт» (69,2 млн РМ), Дрезднер Банке (75,5 млн РМ), Дойче Банке (50,3 млн РМ), Коммерцбанке (60,5 млн РМ), «Берлинер Хандельс-Гезельшафт» (30,0 млн РМ), «Харди и Ко» (12,0 млн РМ), «Альгемайне Дойче Кредитанштальт» (3 млн РМ) и Гаркребо (2,6 млн РМ). В послевоенный период советские денежные активы продолжали находиться в указанных банках, которые, за исключением «Гаркребо», располагались в британской зоне оккупации Берлина.

На основании прокламации союзнического контрольного совета от 20.09.45 № 2 на германские власти была возложена ответственность за сохранность и предотвращение расхищения собственности и банковских активов, принадлежавших странам объединенных наций. Согласно закону американской военной администрации Берлина от 14.07.45 № 52 вводился запрет на распоряжение таким имуществом без разрешения военной администрации. Но, несмотря на то что 6 апреля 1946 года данный запрет был снят, Советский Союз был лишен возможности распорядиться своими активами в западном секторе Берлина в связи с отсутствием у него достоверной информации о советских счетах в германских банках.

По итогам денежной реформы, проведенной в ФРГ в конце 1940-х - начале 1950-х годов, советские денежные активы не были переведены из рейхсмарок во вводимые германские марки (ДМ). В ходе этой реформы отдельные банки (Дрезднер банк, «Рейхс-Кредит-Гезельшафт», «Харди и Ко») по заявкам доверенного лица британской военной администрации в целях предотвращения обесценивания счетов произвели обмен находившихся у них советских денежных средств в рейхсмарках на немецкие марки.

17 декабря 1975 года в ФРГ был принят закон о завершении валютной реформы, согласно которому все активы в рейхсмарках, а также притязания на такие активы после 30 июня 1976 года считаются аннулированными. Советский Союз не имел возможности отреагировать на установленный законом срок для подачи заявления о переводе своих активов из РМ в ДМ. Никакой информации о наличии в немецких банках советских довоенных активов ему не передавалось. С истечением этого срока возврат Советскому Союзу принадлежавших ему довоенных активов стал невозможен. Это следует рассматривать по отношению к СССР как противоправную экспроприацию имущества иностранного государства.

На самом деле существует Трехсторонняя комиссия (США, Англия, Франция) по золоту стран антигитлеровской коалиции, куда мы по прихоти И. Сталина в свое время не вошли. В 1993 году известная английская фирма «Пинкертон» за весьма умеренную плату пообещала заняться возвращением нашего золота, но по непонятным причинам мы тогда им отказали. Неприятным во всех этих историях является то, что сохранилось очень мало официальных документов: их едва ли наберется на пятую часть всей суммы, которую нам должны (в отличие от наших западных кредиторов, у которых каждый цент или пенс документально подтвержден).

Интересно, что маленькая Литва сумела в 1992 году после переговоров вернуть 3,2 тонны своего золота, находившегося в английских и французских банках с 1940 года. А Албания вернула 1,6 тонны, просто заплатив одной телевизионной компании 30 тыс. долларов за ролик, рассказавший всему миру о западном банке, где это золото хранилось. Аналогично поступили в 1996 году и еврейские активисты в отношении нацистского золота, после чего вокруг швейцарских банков разразился крупный скандал.

Еще одно достояние России - это ее зарубежная собственность. По самым скромным подсчетам, произведенным все той же фирмой «Пинкертон», стоимость российской недвижимости, разбросанной по всему миру, достигает 300 млрд долл.

Внешние финансовые активы России конца ХХ – начала ХХI века

Активы по задолженности развивающихся и социалистических стран перед СССР и Россией включают в себя требования по предоставленным государственным кредитам, коммерческим кредитам советских внешнеэкономических организаций до 1 января 1991 года, межбанковским кредитам, предоставленным Внешэкономбанком по поручению Правительства РФ.

Следует отметить, что государственные кредиты практически никогда не предоставлялись СССР в виде ничем не связанных денежных средств. Как правило, осуществлялось кредитование поставок или кредитование расчетов.

При кредитовании поставок Внешэкономбанк за счет средств бюджета оплачивал экспортерам стоимость поставленных товаров и оказанных услуг, а страна-должник получала кредит в товарной форме. Указанные кредиты носили характер инвестиционных, под которые осуществлялось подрядное строительство (силами советских организаций) или техническое содействие (с участием советских организаций), или товарных кредитов, основным видом которых являлись поставки военной техники и материалов. Меньшее распространение имели кредитные поставки общегражданских товаров в качестве поддержки национальной промышленности - как правило, это были авто- и авиатехника, а также поставки товаров для реализации на местном рынке в целях получения национальной валюты для расчетов за товары и услуги на объекте сотрудничества.

Кредитование расчетов осуществлялось в виде кредитов на сбалансирование расчетов и кредитов на рефинансирование платежей. Кредиты на сбалансирование расчетов представляют собой переоформление в кредит задолженности другой страны по текущему товарообороту (при расчетах в переводных рублях и в клиринговых валютах), обычно по факту превышения советского экспорта над импортом за определенный период. Предоставление кредитов на рефинансирование платежей было направлено на погашение ранее предоставленных кредитов на условиях капитализации долга и выплаты повышенного процента.

Всего получателями государственных кредитов СССР и России в разное время выступали 73 страны, в том числе 45 стран - на сумму свыше 100 млн инв. руб.

Первые государственные кредиты относятся к 1930-м годам и были предоставлены Монголии и Турции. Во второй половине 1940-х годов к получателям кредитов добавились страны Восточной Европы, а также Австрия, Китай и КНДР. Значительно расширилась география предоставления кредитов в 1950-е годы за счет Афганистана, Вьетнама, Индии, Индонезии, Ирака, Йемена, Сирии, Финляндии, Эфиопии (наиболее крупных заемщиков). Сотрудничество в этот период в основном имело форму технического содействия.

Серьезные перемены произошли на стыке 50-х и 60-х годов. На протяжении последующих 30 лет наблюдалось постоянное наращивание объемов и расширение географии предоставления кредитов за счет образовавшихся с распадом колониальной системы новых стран: если в 1950-е годы кредиты были предоставлены 29 странам, то в 1960-е - 44, в 1970-е - 47, в 1980-е - 51 стране. Наиболее крупными новыми заемщиками 1960-х годов являлись Алжир, Гвинея, Замбия, Куба, Иран, Конго, Мали, Пакистан, Сомали, Танзания; новыми крупными заемщиками 1970-х годов стали Ангола, Бангладеш, Кампучия, Лаос, Ливия, Мадагаскар, Мозамбик, Перу; 1980-х годов - Иордания и Никарагуа.

В этот период резко повысилась доля военных кредитов, предоставленных политическим союзникам в "третьем мире". Практически перестал учитываться фактор возвратности кредитов - увеличилось число непроизводительных объектов сотрудничества (политические стройки века), обычной практикой стало предоставление отсрочек платежей, для целого ряда стран помощь СССР стала основной доходной статьей бюджета. Фактически государственные кредиты в значительной мере стали завуалированной формой безвозмездной помощи дружественным режимам.

Резкое изменение экономической и политической ситуации в начале 1990-х годов привело к сворачиванию кредитного сотрудничества. За исключением небольшого числа для завершения ранее начатых объектов, в настоящее время действует ограниченное число кредитных соглашений: крупные энергетические объекты в Марокко, Китае, Словакии, а также поставки военной техники для Индии.

Главным критерием кредитования на современном этапе является обеспечение возвратности. Таким образом, государственные кредиты вернулись к изначальной функции финансирования экспорта высокотехнологичной российской продукции на внешние рынки. В целом ряде государств, получавших в прошлом от СССР государственные кредиты, созданы неплохие позиции, позволяющие продолжить содействие уже на коммерческой основе, а именно в странах Северной Африки, Центральной Азии, Дальнего Востока. Положительное влияние оказали государственные кредиты и на продвижение российской военной техники, которая также в настоящее время реализуется на коммерческой основе группе стран - бывших заемщиков.

Преимущественной формой погашения государственных кредитов всегда выступала товарная форма и ее разновидности:

прямые товарные поставки в счет погашения долга;

зачисление платежей в погашение долга на счета текущего товарооборота (в переводных рублях или на клиринг);

зачисление платежей на специальные счета с правом последующей закупки товаров.

Фактически сейчас переводные рубли, клиринг и специальные счета невозможно использовать для закупки товаров ввиду их отсутствия, т. е. погашение долга имеет формальный характер.

Погашение СКВ, хотя и продекларировано в значительном числе кредитных соглашений, на практике было довольно редким: в сколько-нибудь значительных объемах оно производилось лишь Алжиром, Ираком, Ливией (включая форму поставок нефти на реэкспорт) и Индонезией.

В конце 1997 года Россия вступила в Парижский клуб в качестве страны-кредитора3. Принятие такого решения имело преимущественно политическую основу, направленную на дальнейшую широкую интеграцию в мировое сообщество. Указанный шаг принципиально изменил ситуацию с погашением внешних активов.

В связи с распадом СССР Россия столкнулась с проблемой установления адекватного курса пересчета обязательств стран-должников в твердую валюту. С некоторыми странами, в том числе Восточной Европы, удалось зафиксировать курс примерно на уровне 1991 года. Однако многие страны отказываются признавать курс пересчета, который устанавливался Госбанком СССР, и требуют конвертации суммы задолженности по текущим рыночным котировкам рубля к доллару. Остающийся нерешенным данный вопрос создавал возможности для должников отказываться урегулировать долг или требовать определенных уступок от России.

По согласованию с кредиторами Парижского клуба было предусмотрено, что задолженность перед СССР будет пересчитана в СКВ по курсам: 0,6 коп./1 долл. - для развивающихся стран; 1 пер. руб./1 долл. - для бывших социалистических стран (принимая в качестве базовых условия соглашений со странами Восточной Европы).

Поскольку структура внешних активов России сильно отличалась своими параметрами4 от категорий долга, подлежащего урегулированию на условиях Парижского клуба, по условиям Парижского клуба Россия взяла обязательство предоставить единовременную скидку (до 35-80 %) в зависимости от категории страны и учитывая ее степень отягощения военным долгом. После установления курса и предоставления скидки задолженность рассматривается наравне с кредитами западных стран, списание задолженности идет уже в рамках клуба и в отношении России начинает действовать механизм обеспечения исполнения обязательств стран-должников.

Интересно, что задолженность перед Россией за последнее десятилетие прошлого века снизилась на 30 млрд долл., однако сокращение объема внешних финансовых активов было обусловлено отнюдь не улучшением ситуации с возвратом предоставленных кредитов, а в основном потерями в результате пересчета задолженности из переводных рублей в СКВ по курсу 1:1 согласно условиям вступления в Парижский клуб кредиторов. Кроме того, поскольку схемы реструктуризации в рамках клуба предусматривали в основном погашение задолженности в иностранной валюте, экономический эффект от присоединения пока был отрицательным5: большинство стран-должников не в состоянии обеспечивать возмещение в наличной форме, что приводит к сокращению товарных поставок в счет погашения долга достаточно крупных и «надежных» стран, с которыми не подписаны двусторонние соглашения о переоформлении задолженности на условиях Парижского клуба. Так, в среднем на долю СКВ в общем объеме поступлений в бюджет приходилось не более 100 млн долл/год, в то время как вес товарной формы погашения сохранялся на уровне 80-90 % (в основном за счет Индии).

Как правило, урегулирование задолженности перед СССР осуществлялось товарными поставками, а кредиты, предоставленные Россией, погашались только в наличной форме. Вместе с тем произошла и трансформация товарных поставок к закупкам продукции страны-должника на тендерной основе. Эта схема предполагала зачисление страной средств в национальной валюте на специальный счет Минфина с предоставлением права списывать средства только в счет приобретения товаров своей страны6. При этом форма открытого конкурса позволяла достичь максимально выгодных условий погашения всей суммы задолженности, выставленной на аукцион, в конкретный момент времени в наличной форме. Так, если в среднем поставки всех товаров оценивались в 40-70 % от номинала, то поставки индийских товаров, по которым нет ограничений номенклатуры и по которым предоставлялось право на реэкспорт (при устойчивом спросе на них в России), котировались по цене 85-86 % от номинала (т. е. без учета налоговых платежей – 95 %).

Установление страной-должником определенных условий по номенклатуре товаров (Бангладеш, Пакистан) и с указанием фирм-поставщиков (Вьетнам) заставляло проводить конкурсы по разным товарным позициям, а в случае небольшой задолженности – продавать на аукционе весь годовой объем.

В качестве наиболее перспективной формы погашения можно было рассматривать реинвестирование долга (предоставление российским инвесторам в счет погашения долга собственности, прав аренды, местной валюты). Однако реализация подобной схемы не находила явного понимания у стран-должников без определенного для них интереса, связанного не только с завышением стоимости участия в капиталах в счет погашения долга, но и с выставлением прямого условия осуществления дополнительных инвестиций в проект в наличной валюте (75 % — инвестиции в СКВ, 25 % — погашение задолженности).

Естественно, что в трудных экономических условиях российские инвесторы имели возможность принять участие на подобных условиях только в исключительных случаях, однако настоящий российский опыт реинвестирования практически подтвердил экономическую несостоятельность указанной формы погашения долга7, связанную не только со слабой проработанностью инвестиционных проектов, но и с отсутствием законодательно оформленных норм инвестирования в погашение задолженности перед государством.

Кроме того, в целях установления контроля со стороны Минфина России за расходованием средств российским инвестором организация всех расчетов должна была осуществляться при участии только Внешэкономбанка, в котором ведется учет финансовых активов страны за рубежом. В целях определения высокоэффективных инвестиционных проектов требовалась скрупулезная проработка основных направлений вложения средств преимущественно в те страны, с которыми существует долгосрочное успешное экономическое сотрудничество.

Форма зачета долга зарубежных стран с встречными обязательствами России применялась в основном в связи с закрытием расчетов в переводных рублях и по ряду клиринговых валют, где должники России по государственным кредитам имели положительное сальдо текущих расчетов. В настоящее время больших сумм для организации взаимозачетов нет, а небольшие суммы регулируются автоматически на основе осуществления взаимной торговли.

Сделки обратного выкупа страной-должником своих обязательств перед Россией в чистом виде8 приняли форму выкупа задолженности с большим дисконтом (до 90 %) за счет кредитов, предоставляемых развивающимся странам международными банковскими организациями (Уганда, Эфиопия, Йемен). К числу используемых возможностей урегулирования относятся и переоформление задолженности в долговые инструменты (Банк Анголы) с последующей их реализацией на вторичном рынке, и прямая переуступка прав требований по долгу по инициативе иностранных инвесторов (Нигерия, Перу, Гана). Тем не менее согласно договоренностям Парижского клуба кредиторов использование форм, по характеру отличных от наличных платежей в погашение задолженности, было ограничено 25 %-ным барьером, что существенно сокращает возможности использования иных схем урегулирования долга, в том числе товарных поставок.

Распродажа по-венски - нефть снова упала, как только заседание стран-членов ОПЕК закончилось, шейхи вышли к публике и объявили: снижения добычи не будет. Растерянные лица латиноамериканцев и африканцев, входящих в картель, означали одно: ОПЕК разделился на выигравших и проигравших.

И не помогли переговоры всех, кто нефть производит, включая Россию и Мексику, с Саудовской Аравией, ведь даже символическое снижение добычи могло бы поднять цену. Не помогли уговоры венесуэльцев заявить хотя бы, что контролировать добычу будут жестче.

Ведь, уверяют эксперты, страны ОПЕК в черную добывают на миллион баррелей в день больше, чем сами себе разрешили. В результате - торжествующее заявление саудовских принцев: решение принято великое, мы победили.

Делегация Саудовской Аравии ведет себя надменно. Министра нефти этой страны Али Аль Наими откровенно забавляет тот безумный ажиотаж среди представителей прессы, который едва не вызвал давку на входе в зал. Он снисходительно улыбается и посылает всех журналистов в Интернет.

"Google для этого и придумали. Заходите в сеть, печатаете мою фамилию и читаете, что написано. Вам это очень поможет", - говорит министр нефти Саудовской Аравии Али Аль Наими.

Накануне встречи Аль Наими заявил: рынок сам скорректирует цены на нефть. То есть никаких новых квот не будет. Так и получилось. Подтвердись прогнозы экспертов, что ОПЕК примет лишь то решение, которое выгодно Саудовской Аравии. А у нее интересы не только экономические, но и политические.

"На сегодняшний момент отношение Саудовской Аравии и Америки - это необъявленная холодная война. Не американское оружие будет оплачивать для Египта, а французское. А не исключено, что ей придется оплатить и российское, потому что египетское руководство значительную часть перевооружения собирается провести за счет российских систем. А Саудовская Аравия - единственный главный спонсор сегодняшнего Египта. Саудовская Аравия жестко противостоит американским интересам на территории Эфиопии", - объясняет президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский.

Бум добычи сланцевой нефти в США – американский долгосрочный вызов экономике королевства.Из-за сланцевой революции американского рынка полностью лишилась Нигерия.

"Сланцевые разработки влияют на все нефтяные державы. Это то, что может изменить экономическую картину по всему миру. Основным направлением экспорта Нигерии были США, так что по нам это ударило очень сильно", - отмечает министр нефти Нигерии Диезани Элисон-Мадуэке.

В итоге, член ОПЕК Нигерия ушла в Азию, а значит, перешла дорогу Саудовской Аравии. Поэтому предположение, что в Вене состоялось совещание друзей или хотя бы единомышленников – в корне неверное.

Между членами ОПЕК нет единства. Да и оно невозможно, когда одни могут годами выдерживать низкие цены на нефть, а другие уже сегодня вынуждены урезать свои бюджетные расходы.

Не на камеру аналитики нефтяного рынка называют ОПЕК банкой с пауками. Самые сильные позиции в картеле у Саудовской Аравии, у нее же целая паутина интересов. Низкие цены на нефть осложняют жизнь якобы другу по ОПЕК, а на самом деле геополитическому противнику в регионе Ирану. В бедственном состоянии и Венесуэла. При этом экономика этих стран в любом случае под ударом: уменьшат добычу – просто получат меньше валюты. Быстро изменить цены невозможно. Впрочем, это локальные интересы. Сейчас же идет передел глобального рынка.

"Если бы были введены новые квоты, то это бы увеличило цены на нефть. Но если бы цены увеличились, тогда добыча сланцевой нефти в Северной Америке, разработка глубоководных месторождений, месторождений в Арктике продолжились бы. И получилось бы, что ОПЕК субсидирует добычу более дорогой нефти, а более дешевую нефть убирает с рынка. Это не имеет экономического смысла", - поясняет бывший вице-президент компании Saudi Aramco по нефтеразведке (Саудовская Аравия) Садад аль-Хусейни.

Саудиты выступают единым фронтом с Кувейтом, Объединенными Арабскими Эмиратами и Катаром. У них припасено примерно 2 триллиона долларов на случай потрясений на нефтяном рыке. Достаточно, чтобы взять американских, а также канадских нефтедобытчиков измором.

"Мы знаем, что добыча в Северной Америке затратная. И знаем, что она очень чувствительна к изменению цен. Единственное, что мы не знаем, так это то, сколько нужно времени, чтобы объемы добычи перестали расти. Если вы взгляните на динамику изменения объемов добычи в зависимости от цены, то окажется, что уровень добычи меняется через 4-6 месяцев после изменения цены. То есть мы довольно скоро узнаем, что объемы добычи сокращаются", - отмечает аналитик консалтинговой компании Clear View Energy Partners Кевин Бук.

О попытке нащупать болевой порог конкурентов практически открытым текстом было сказано на пресс-конференции в Вене.

"Мы не хотим нагнетать, мы хотим увидеть, какой будет реакция рынка. Это падение не имеет для нас принципиального значения", - заявил генеральный секретарь ОПЕК Абдалла Салем аль-Бадри.

Не нагнетать не получилось. Все время, пока в Вене шло обсуждение, нефть дешевела. Таких низких цен не было с 2010 года. Бочка североморской нефти марки "Брент" к закрытию лондонской биржи в четверг стоила чуть более 72,5 долларов. В пятницу цена барреля с поставкой в январе следующего года опускалась до 69 долларов 81 цента. Но как вообще это стало возможно, что ОПЕК, организация, которая контролирует всего треть добычи нефти в мире, просто ничего не предприняв, оказывает такое влияние на рынок. Все дело в выборе оптимального момента для бездействия. Раньше таких козырей у той же Саудовской Аравии просто не было.

"В 2011 добыча в Ливии сократилась с полутора миллионов баррелей почти до нуля. Потом Кадаффи свергли, и продукция вновь вернулась на уровень миллиона баррелей в день. Потом случилась арабская весна, также был такой фактор, как санкции против Ирана. Мы работали в условиях геополитического напряжения. И это сыграло свою роль в том, чтобы цены на нефть были высокими", - поясняет аналитик по нефтяным рынкам консалтинговой компании Energy Aspects Виренда Чаухан.

Сейчас главный вопрос, насколько низко упадут в ближайшие месяцы цены на нефть.

"На каком уровне установится цена, никто точно, конечно, не знает, но на данный момент, по оценкам, можно назвать цифру в 60 долларов за баррель. До этой отметки она может упасть, так как предложение остаётся высоким", - считает независимый биржевой аналитик Михаэль Фаупель.

Ну а пока власти Венесуэлы, входящей в ОПЕК, и набравшей кредитов в расчете на дорогую нефть, думают, как жить в новой реальности. Президент Николас Мадуро обещает создать целую комиссию по сокращению госрасходов.

Товаропроводящая сеть Белорусского металлургического завода пополнилась компанией BelmetSteelDMCC, офис которой заработал в Дубае (ОАЭ).

Основной задачей созданной в этом году компании является реализация всех видов металлопродукции БМЗ на рынок Ближнего Востока и Северной Африки. В первую очередь акцент будет сделан на продукцию с высокой добавленной стоимостью.

Стоит отметить, что данный рынок является емким и перспективным, но, в тоже время, и достаточно сложным. Ввиду привлекательности и потенциала, на нем существует большая конкуренция со стороны турецких производителей и представителей стран СНГ, которые в последнее время очень активно выходят на данный рынок со своей металлопродукцией.

Как сообщила коммерческий директор BelmetSteelDMCC Татьяна Фоменок, в настоящее время специалисты компании активно прорабатывают рынки Египта, Турции, Саудовской Аравии, Кувейта и ОАЭ. Являясь дочерним предприятием ООО «BelmetGmbH» (Австрия, г. Линц), BelmetSteelDMCC предпримет все меры, чтобы продукция БМЗ нашла свою достойную и постоянную нишу в данном регионе, а объемы поставок наращивались с каждым годом. В страны Ближнего Востока и Африки за 10 месяцев 2014 года в денежном выражении приходится почти 18% от общей отгрузки БМЗ.

В Африку жлобинские металлурги поставили металлопродукцию в 7 стран: ЧАД, Египет, Тунис, Сенегал, Кот д Ивуар, Эфиопию и Нигерию. Что касается Ближнего Востока, то здесь металл направлялся потребителям из Ливана, Ирака, Ирана, Турции, Иордании и Сирии. К слову, Египет и Турция по итогам 10 месяцев входят в десятку крупнейших импортеров продукции БМЗ и занимают в данном рейтинге 4-е и 6-е места, соответственно.

В Финляндии планируется ввести плату за обучение для студентов из не входящих в ЕЭП стран

Правительство Финляндии планирует ввести плату за обучение для студентов высших учебных заведений, приехавших из стран, находящихся за пределами Европейского экономического пространства.

В ЕС Финляндия остаётся последней страной, не взимающей плату с иностранных студентов. Но в скором времени это может измениться. В декабре 2012 года финский парламент большинством в 200 голосов против 199 одобрил инициативу по вводу платы за обучение для студентов из не входящих в ЕС и ЕЭП стран.

Как сообщает Yle со ссылкой на лидера парламентской фракции партии Национальная коалиция депутата Арто Сатонена, в правительстве изучают доклады по таким планам. С намеченным на 2016 год вводом соответствующей системы минимальная плата составит 4000 евро в год.

На студентах, приехавших по обмену, это не отразится.

Собираемые средства будут поступать в распоряжение высших учебных заведений, которые, в свою очередь, должны будут организовать финансовую помощь для не таких обеспеченых студентов из не входящих в ЕЭП стран.

Число иностранных студентов в финских ВУЗах постоянно растёт. В 2009 году их было свыше 14000, пишет Study in Finland.

Больше всего студентов приезжает в Финляндию из Китая и России. Но наибольший прирост в 2000-х продемонстрировал приток студентов из Непала, Вьетнама, Эфиопии и Индии.

Наибольшей популярностью у иностранных студентов пользуются инженерно-технические направления и бизнес. В университетском секторе также пользуются спросом естественные, социальные и гуманитарные науки.

Денис Мантуров посетил Восточную верфь во Владивостоке.

Министр промышленности и торговли Денис Мантуров в ходе рабочей поездки во Владивосток посетил судостроительное предприятие ОАО «Восточная верфь». Министр встретился с руководством предприятия и прошел по всем основным производственным площадкам Восточной верфи.

Пояснения о том, как сегодня обстоят дела на предприятии, а также о том, как идет процесс выполнения заказов, давал исполняющий обязанности генерального директора Олег Сиденко. ОАО «Восточная верфь» специализируется на строительстве, модернизации и ремонте кораблей для ВМФ, пограничных сил и рыбопромысловых организаций.

Завод, до 1994 года называвшийся Владивостокским судостроительным заводом, основан в 1952 году специально для строительства кораблей для Тихоокеанского флота и пограничных сил Дальневосточного региона СССР. За годы работы на предприятии построено более 400 кораблей для ВМФ, пограничных сил и рыбопромысловых организаций. Более 30 единиц боевой техники, созданной на заводе: торпедных и ракетных катеров; базовых тральщиков – было отправлено на экспорт в восемь стран мира: Вьетнам, Китай, Индонезию, Эфиопию, Гвинею, Ирак, Йемен, на Кубу.

Предприятие также осуществляет ремонт теплоэнергетического и нефтегазодобывающего оборудования и строит гидротехнические сооружения.

Согласно опубликованному вчера, 29 октября с.г., заявлению министерства снабжения, доктор Халед Ханафи, министр снабжения и внутренней торговли Египта, после встречи с делегацией российской инвестиционной холдинговой компании «Фильтр продмашстрой», объявил о том, что эта российская компания предложила заключить соглашение с Египтом на поставку любых типов современного оборудования для создаваемого глобального зернового и продовольственного логистического центра.

Он отметил, что российская компания также предложила создать мобильные комплексы для хранения и сушки зерна мощностью от 2-х до 500 тонн, а также заводы по производству молока и молочных продуктов.

Министр отметил, что реализуемые в настоящее время в Египте национальные проекты, в том числе новый Суэцкий канал, Международный зерновой логистический центр, торгово-маркетинговый город и товарные биржи призваны превратить страну в новый глобальный логистический центр, что побуждает многие арабские и другие государства и глобальные инвестиционные компании создавать совместные альянсы с Египтом для реализации перечисленных проектов.

Министр рассказал, что уже заключены несколько соглашений о сотрудничестве с ОАЭ, Саудовской Аравией, Иорданией, Суданом, Угандой, Южной Кореей, некоторыми арабскими инвесторами, одной инвестиционной компаний из США, и в ближайшее время ожидается подписание соответствующих документов с Эфиопией, Танзанией и Буркина Фасо.

В переговорах приняли участие в египетские официальные лица, представители Посольства РФ в Египте и некоторые исполнительные директора египетских компаний.

За последние несколько лет в Египте сменилось несколько президентов. После долгих десятилетий стабильности при Хосни Мубараке страну бросает то в жар, то в холод. На смену демократизации после арабской весны пришли репрессии и запреты. Неизменным остается стремление Каира вернуть себе утраченную вследствие внутренних потрясений роль ведущей державы арабского мира. И смещенный президент Мухаммед Мурси, и нынешний Абдель Фаттах ас-Сиси пытались восстановить влияние Египта в регионе. При схожести целей пути их реализации Мурси и ас-Сиси выбирали разные.

В период правления Мурси и «Братьев-мусульман» с 2012 года Египет предпринял попытку отойти от традиционных для страны внешнеполитических ориентиров (прежде всего дистанцироваться от США). Так, Каир совершил неожиданный разворот в сторону Ирана, что вызвало крайнюю озабоченность монархий Персидского залива, прежде всего Саудовской Аравии. Одновременно с этим Мурси пытался заручиться финансовой и политической поддержкой Турции и Катара, делая ставку на эти страны в качестве опоры режима. Поддержка родственного «Братьям-мусульманам» палестинского ХАМАС также стала новой чертой египетской внешней политики, хотя и вписывалась в идеологию пришедших на смену Мубараку египетских исламистов.

Все эти шаги Мурси преследовали несколько целей: получить признание нового режима во внешнем мире, обеспечить поддержку влиятельных государств, повысить роль Египта на региональной арене. Вместе с тем политика Мурси привела к кризису в отношениях Каира и монархий Персидского залива (за исключением Катара) из-за того, что его инициативы зачастую шли вразрез с региональными интересами и амбициями правящих групп Саудовской Аравии, Кувейта и ОАЭ.

Отстранение Мурси и приход к власти военных в 2013-м обусловили целый ряд изменений, в том числе и в египетской внешней политике. Новый президент ас-Сиси стремится «исправить ошибки» Мурси, выстроить новые союзнические отношения с монархиями Персидского залива, укрепить связи с арабскими и африканскими странами, активно участвовать в урегулировании палестино-израильского конфликта. Помимо этого, ас-Сиси рассчитывает найти новую формулу взаимодействия с США и возобновить тесные российско-египетские связи.

При ас-Сиси благодаря мощной поддержке Саудовской Аравии и ОАЭ логично началась нормализация отношений Египта с монархиями Залива. Курс на нормализацию объяснялся не только помощью в свержении «Братьев-мусульман», но и политической и экономической целесообразностью. Обещания о выделении Саудовской Аравией, Кувейтом и ОАЭ 12 млрд долл. помощи и кредитов Каиру закрепили новый внешнеполитический вектор Египта. При этом отношения между Египтом и Катаром, фактически спонсором «Братьев» и режима Мурси, заметно охладели. К тому же репрессии новых египетских властей против «Братьев» (признание их террористической организацией, аресты, вынесение смертных приговоров сотням их членов и сторонников, запрет деятельности благотворительных организаций, а также Партии свободы и справедливости) совпали по времени с наступлением на «Братьев» в масштабе всего региона под руководством Эр-Рияда. Таким образом, Саудовская Аравия и ОАЭ стали для режима ас-Сиси надежной опорой – залогом стабильности. Вполне естественно, что в новых условиях в Каире уже никто не вспоминает о налаживании отношений с Ираном или об отмене виз для иранских туристов.

Одним из нововведений ас-Сиси во внешней политике стало своеобразное «возвращение Египта в Африку». Африканское направление развивалось достаточно вяло еще со времен Анвара Садата прежде всего вследствие острого конфликта с Эфиопией из-за водных ресурсов. Несмотря на то что Мубарак дважды занимал пост главы Организации африканского единства, предшественницы Африканского союза (АС), никаких особых успехов в Африке у Египта не было.

В конце июня ас-Сиси совершил турне в Алжир, Экваториальную Гвинею и Судан. Алжир стал первой страной, куда отправился ас-Сиси в качестве президента. Важность налаживания экономического сотрудничества с Алжиром обусловлена проблемой газоснабжения, которая обострилась в Египте после ухудшения отношений с Катаром. Алжир на фоне постепенного налаживания отношений с Каиром, которые были крайне натянутыми во времена Мурси, способствовал также восстановлению членства Египта в АС. Членство Каира в организации было приостановлено после отстранения Мурси от власти. Однако присутствие ас-Сиси на саммите АС в столице Экваториальной Гвинеи Малабо свидетельствует о примирении Египта с АС и о стремлении египетского президента развивать африканское направление внешней политики. На этой волне было объявлено о создании специального агентства для реализации проектов развития в Африке.

Одним из дестабилизирующих факторов в регионе Египет считает стремительно ухудшающуюся ситуацию в соседней Ливии (длина общей границы – 1115 км). По мнению Каира, Ливия, ставшая фактически failed state, угрожает превратиться в пристанище всевозможных террористов и так называемых воинов ислама. Поэтому усиление там исламистов, близких к «Братьям», и взятие ими под контроль значительной территории страны (включая Триполи) вынуждают Каир предпринимать решительные меры. Так, в конце августа, по информации New York Times, Египет совместно с ОАЭ нанес авиаудары по позициям исламистов в Ливии. Примечательно, что этот демарш не был согласован с американцами. Каир опроверг участие в авианалетах на территории Ливии, ОАЭ не стали комментировать ситуацию. Несмотря на это, удары по позициям исламистов отвечают интересам обоих государств. Обеспечение стабильности Ливии – одно из важных направлений региональной политики Египта. Поэтому Каир пообещал правительству ат-Тани, вынужденному бежать из Триполи в Тобрук (недалеко от границы с Египтом), помощь в антитеррористической подготовке армии и полиции.

На палестинском направлении политика ас-Сиси заключается в сохранении роли Каира в качестве ведущего посредника между палестинцами и израильтянами. Однако новый египетский президент перестал поддерживать ХАМАС. В свое время Мурси удалось добиться успеха по прекращению израильской операции «Облачный столп» против сектора Газа в конце 2012 года. При ас-Сиси во многом благодаря Каиру была остановлена операция Израиля «Несокрушимая скала», которая началась в июле 2014-го и продолжалась 50 дней. Помимо этого, ас-Сиси удалось совместно с Норвегией провести 13 октября международную конференцию в Каире по восстановлению Газы. Там доноры пообещали на восстановление палестинского анклава колоссальную сумму – 5,4 млрд долл. Таким образом, Каир рассматривает палестинское направление в качестве важного вектора своей внешней политики и фактора повышения веса страны на международной арене.

Отстранение Мурси вызвало кризис в египетско-американских отношениях, который привел к приостановке военной помощи. США долгое время не хотели признавать легитимность прихода ас-Сиси к власти, при этом дипломатично избегая квалифицировать отстранение Мурси как военный переворот. Присоединение Каира к международной коалиции, возглавляемой США, против террористической организации «Исламское государство» (ИГ) стало удобным поводом сгладить охлаждение в двусторонних отношениях. Американцы воспользовались этой возможностью, и госсекретарь США Джон Керри, находясь с визитом в Каире в сентябре, подчеркнул, что Египту принадлежит ключевая роль в борьбе с терроризмом. А египтяне пообещали сделать «все, что потребуется» ради победы коалиции. Первая личная встреча ас-Сиси и президента США Барака Обамы на полях 69-й сессии Генассамблеи ООН в Нью-Йорке стала фактическим признанием ас-Сиси в качестве легитимного президента Египта.

Вместе с тем условия присоединения Каира к международной коалиции пока до конца не ясны. Он, безусловно, не согласится на участие египетских военных в наземной операции против ИГ, если она начнется. По сообщениям СМИ, Египет настаивает на расширительной трактовке борьбы с исламистами – не только с ИГ на территории Ирака и Сирии, но и в Ливии. Одно из опасений Каира заключается в том, что США могут пойти на сделку с «Братьями» в Ливии и согласиться на их вхождение во власть в случае достижения компромисса ради прекращения гражданской войны и окончательной дестабилизации Ливии. Благодаря участию в коалиции Каир рассчитывает вновь начать получать военную помощь США в полном объеме, что позволит эффективней бороться с терроризмом на Синае. Ас-Сиси также рассчитывает на возобновление совместных военных учений и поставку вооружений.

Несмотря на потепление в отношениях между Египтом и США, ас-Сиси пытается дистанцироваться от политики Мубарака и проявлять независимость там, где это возможно. В этом ключе можно трактовать явное сближение с Россией в политической, военной, дипломатической и экономической сферах. Каир пытается выстроить более сбалансированные отношения как с США и Россией, так и внутри региона.

Ирина Мохова

Автомобиль, начиненный взрывчаткой, взорвался в столице Сомали Могадишо рядом с рестораном, пять человек погибли и семь получили ранения.

"Мы услышали мощный взрыв, за которым последовала стрельба", — приводит слова очевидца агентство Рейтер. "Я видел прибывающие кареты скорой помощи, увозившие затем людей, но я не знаю, сколько именно человек погибли или получили ранения", — отметил он.

По словам очевидца, перед взрывом на место происшествия упали несколько мин.

Как заявил представитель местной полиции Мохаммед Хусейн (Mohammed Hussein), взрыв прогремел недалеко от президентского дворца. По его словам, жертвами взрыва стали пять человек, семь получили ранения, большинство из погибших и пострадавших — дети, передает агентство Ассошиэйтед Пресс.

Ранее в среду американские дипломаты предупредили о возможных терактах, которые могут осуществить боевики сомалийской группировки "Аш-Шабаб". Предполагалось, что они будут совершены на территории Эфиопии.

Сомалийская республика перестала существовать как единое государство в 1991 году с падением диктаторского режима Сиада Барре. Единственной законной властью в стране международное сообщество признает федеральное правительство, контролирующее столицу Могадишо и ряд окрестных районов.

Остальные части Сомали находятся под контролем непризнанных государственных образований или являются самоуправляемыми территориями. В некоторых районах на юге и северо-востоке Сомали правят местные кланы и радикальные исламистские движения, в том числе группировка "Аш-Шабаб", связанная с международной террористической организацией "Аль-Каида".

На Климатическом саммите ООН принята декларация о лесах, призывающая сократить мировые потери лесных массивов

В Нью-Йорке прошел саммит ООН, посвященный климатическим вопросам, а в частности угрозе глобального потепления, связанной с выбросами углекислого газа в земную атмосферу. Во встрече, призванной заложить основы будущего климатического соглашения, приняли участие главы государств и правительств, их представители, бизнесмены, финансисты, ученые и активисты.

По словам генерального секретаря ООН Пан Ги Муна, открывавшего саммит, глобальное потепление, изменение климата угрожает миру, благополучию и будущему миллиардов людей. Сегодня основная доля выбросов СО2 в атмосферу - 58% - приходится на страны ЕС, Китай, США и Индию. По данным ученых, для сдерживания повышения средней температуры климатической системы Земли - в пределах 2°C, максимальный объем всех будущих выбросов углекислоты не должен превышать 1,2 млрд т. Однако в действующих темпах загрязнения воздуха эта квота будет исчерпана уже к середине текущего столетия. Таким образом, основными задачами, стоящими перед странами мира, являются построение мировой энергетики без выбросов СО2 и сохранение лесов планеты.

Основными источниками поступления СО2 в земную атмосферу являются сжигание ископаемого топлива, производство цемента и вырубка лесов. При этом леса занимают центральное место в процессе углеродного обмена между земными экосистемами, атмосферой и вносят огромный вклад в сокращение масштабов бедствия. Обезлесение Земли в результате вырубки, деградации и пожаров вызывает тревогу всего международного сообщества. Ежегодно исчезает порядка 13 млн га леса, что способствует образованию до 20% годового глобального объема выбросов парниковых газов.

В своем выступлении Пан Ги Мун агитировал мировое сообщество сократить эмиссии парниковых газов и призвал правительства взять на себя обязательство в 2015 году в Париже заключить действенное универсальное соглашение по климату и со своей стороны предпринять все возможное, чтобы не допустить повышения глобальной температуры больше, чем на 2°C.

Стоит отметить, что последние годы наше государство активно участвует в международном климатическом сотрудничестве и является одним из мировых лидеров по объемам снижения выбросов. Кумулятивное снижение выбросов в энергетическом секторе в России за последние 20 лет соответствует пятилетней эмиссии ЕС или трехлетней эмиссии США. Благодаря политике структурной оптимизации и энергосбережения за период 1990-2011 годов углеродоемкость ВВП России снизилась в три раза. "Современная российская государственная политика ориентирована на низкоуглеродное развитие. В 2013 году указом Президента РФ была определена национальная цель сокращения антропогенных выбросов парниковых газов на 25% к 2020 году от уровня 1990 года, - заявил специальный представитель Президента РФ по вопросам климата Александр Бедрицкий в ходе своего выступления на пленарном заседании климатического саммита ООН. - Долгосрочной целью ограничения антропогенных выбросов парниковых газов в России может быть 70-75% от уровня 1990 года к 2030 году".

Повышение энергоэффективности экономики страны и увеличение доли энергии, производимой за счет неуглеводородных источников, реализуется в рамках новых стратегий развития отраслей экономики и регионов до 2020 и 2030 годов. Так, по словам Александра Бедрицкого, доля моторного биотоплива в общем объеме потребления топлива должна увеличиться в 2018 году до 8%. "Доля энергетической утилизации отходов сельского хозяйства, лесопереработки, пищевой промышленности повысится в общем объеме агропищевых и лесных отходов с 3% в 2012 году до 80% в 2018 году",- отметил представитель России на саммите в Нью-Йорке.

Планы и прогнозы по снижению выбросов углерода были озвучены также и остальными участниками встречи. По словам председателя Еврокомиссии Жозе Мануэла Баррозу, к 2050 году страны ЕС намерены снизить выбросы углерода на 80-90%. Китайский вице-премьер Чжан Гаоли заявил о планах сокращения выбросов на 45% к 2020 году на единицу ВВП по сравнению с 2005 годом. Представители Дании, Коста-Рики, Самоа и Тувалу пообещали уже в ближайшее время перейти на 100% использование возобновляемой энергетики, а делегаты от Швеции, Эфиопии и Исландии объявили о намерении стать к 2050 году углеродно-нейтральными экономиками.

По итогам встречи были поддержаны предложения по сокращению эмиссий парниковых газов, увеличению инвестиции в проекты по повышению адаптации к последствиям глобального потепления и принята Нью-Йоркская декларация по лесам, согласно которой участники саммита пообещали к 2020 году наполовину сократить потери лесов и к 2030 году остановить эту тенденцию. В принятом документе содержится призыв к восстановлению лесов к 2020 году на 150 млн га обезлесенных и деградированных земель и восстановлению к 2030 году свыше 350 млн га лесов и лесонасаждений по всему миру.

Предполагается, что меры, предусмотренные в декларации, могут привести к сокращению к 2030 году выбросов углекислого газа на 4,5-8,8 млрд т в год, что эквивалентно выбросам углерода, производимым миллиардом автомобилей. Документ поддержали развивающиеся и развитые страны мира, представители транснациональных корпораций, пищевой, бумажной и других отраслей промышленности, а также общественные организации. По мнению Андрея Лалетина, эксперта по лесам Российского Социально-экологического союза, руководителя общественной организации "Друзья Сибирских лесов", России необходимо последовать примеру 27 стран и подписать данную декларацию. "Также нашей стране желательно принять в новом глобальном климатическом соглашении не только общую цель по выбросам парниковых газов, но и отдельную национальную цель по лесам, так как Россия является самой лесопокрытой страной и необходимо продвигать интересы России по охране и устойчивому использованию лесов в международных переговорах по климату", - добавляет эксперт.

Аналогичной позиции придерживается и представитель WWF России Алексей Кокорин, руководитель программы "Климат и энергетика". "Мы поддержали Нью-Йоркскую декларацию, потому что России есть за что бороться. Во-первых, самое насущное, что необходимо претворить в жизнь, - это решение Госсовета по запрету на промышленные рубки в защитных лесах. Во-вторых, в декларации есть положение о прекращении рубок в девственных лесах, которые также находятся и на территории нашей страны. Малонарушенные леса необходимо объявить национальным лесным наследием. Соответствующие юридические указания содержатся в государственной лесной стратегии. Подобные изменения не ограничат экономическое развитие отрасли. В-третьих, необходимо внести поправки в правила рубки. Мы можем изымать деловую древесину с меньшими потерями для экосистемы, лесного и почвенного углерода. И в заключение нам следует развивать систему охраняемых территорий", - отмечает представитель WWF России.

Что касается лесовосстановления и борьбы с лесными пожарами, то с этими вопросами, по мнению Алексея Кокорина, Рослесхоз справляется, и сегодня это не самые острые проблемы. На протяжении последних пяти лет объемы лесовосстановительных работ находятся на одном уровне с рубками. "В дальнейшем мы планируем и впредь не допускать разрыва между объемами рубок и восстановления. Кроме того, мы внедряем в лесовосстановительную практику новые технологии работы: используем посадочный материал с закрытой корневой системой, переходим на более эффективный уровень посадки, направленный на облегчение труда человека в то же время без причинения ущерба природе", - добавляет заместитель начальника управления лесопользования и воспроизводства лесов Рослесхоза Светлана Каллина.

Стоит отметить, что декларация открыта для подписания до декабря 2015 года. Генеральный секретарь ООН приветствовал принятие этого документа, подчеркнув, что выполнение его положений внесет важный вклад в сокращение эмиссий парниковых газов.

 Вера Разборова, "Российские лесные вести"

Около 4,4 млрд жителей планеты не имеют доступа к всемирной паутине, свидетельствуют данные исследования, проведенного консалтинговой компанией McKinsey&Company. В настоящее время население Земли составляет более 7 млрд человек, и более половины из них не выходят в Сеть.

При этом 3,2 млрд из их числа живут в 20 странах, говорится в документе. Так, например, доступа к всемирной паутине не имеют 730 млн китайцев, 210 млн жителей Индонезии, почти 150 млн жителей Бангладеш и около 100 млн бразильцев. Кроме того, Интернетом не пользуются 50 млн американцев, несмотря на то что у них есть возможность подключится к Сети, но, видимо, это им не нужно. Также по данным McKinsey&Co, доступа к всемирной Сети не имеют 38,3% россиян. Так, около 64% населения Земли, не пользующегося интернетом, живут в сельской местности, где, как правило, плохо развиты инфраструктура, медицинское обслуживание, образование, а также сохраняется высокий уровень безработицы.

Как отмечается в исследовании, без Интернета живут почти все жители Мьянмы, около 98% населения Эфиопии и более 95% жителей Танзании. В Индии, где около 85% жителей не имеют доступа к Всемирной паутине, почти половина населения живет без электричества. Однако за последние десять лет Интернетом стали пользоваться 1,8 млрд человек, которые ранее не имели доступа к Сети.

В дубайском отеле Atlantis The Palm проходит конференция Africa Global Business Forum 2014, посвященная инвестициям в развитие экономики стран Африки.

В ходе конференции Africa Global Business Forum 2014, проходящей в дубайском отеле Atlantis The Palm, было объявлено об увеличении инвестиций в развитие экономики стран Африки, второго по населению континента мира. Об этом заявил Вице-президент и Премьер министр ОАЭ, Правитель Дубая шейх Мохаммед бен Рашид Аль Мактум, в беседе с президентами Ганы, Эфиопии и Руанды.

По данным государственной Инвестиционной корпорации Дубая, еще в текущем году будут подписаны несколько контрактов в дополнение к договору о покупке доли в нигерийской компании Dangote Cement размером 300 млн. долларов США.

В плане инвестиций африканский континент представляет большой интерес для компаний Дубая в связи с высокой доходностью. Во вторник на этой неделе было объявлено, что управление национальным перевозчиком Анголы TAAG передается дубайской авиакомпании Emirates на срок 10 лет по договору с правительством Анголы, а один из крупнейших портовых операторов мира, DP World, собирается стороить и развивать свободную экономическую зону в Сенегале.

Египет и Эфиопия продвинулись в вопросе об использовании общих водных ресурсов, в частности о строительстве ГЭС на реке Нил, сообщил в интервью МИА "Россия сегодня" премьер-министр Египта Ибрагим Махляб.

Эфиопия в 2011 году обнародовала проект строительства ГЭС Grand Ethiopian Renaissance Dam в верховьях Голубого Нила — правого притока Нила, близ границы с Суданом. Каир заявил, что потребует приостановить ее возведение. Расположенный ниже по течению Египет опасается, что строительство плотины повлияет на уровень воды в Ниле и вызовет засуху.

"Уже достигнут определенный прогресс в этом вопросе, который заключается в том, что страны согласились работать над этим проектом, учитывая интересы Египта и Эфиопии", — сказал глава египетского правительства.

"Эфиопский народ имеет право претендовать на свои водные и энергетические ресурсы. Точно так же и египетский народ имеет право найти источники воды, использование которых не повлияет негативно на соседние страны", — отметил Махляб.

По его словам, страны, интересы которых затрагивает сооружение дамбы — Египет, Эфиопия и Судан, — договорились, в частности, о создании трехсторонней комиссии экспертов, которая займется изучением проекта.

В июне минувшего года отстраненный от власти военными египетский президент Мухаммед Мурси заявил, что "Египет рассматривает все варианты для разрешения угрозы, которую может представлять для страны возведение Эфиопией плотины". Настоящий скандал и напряжение в отношениях между двумя странами вызвали откровенные высказывания ряда египетских политиков, предложивших в прямом эфире гостелевидения Египта ''напугать Эфиопию'' и ''разбомбить плотину''.

Стоимость проекта Grand Ethiopian Renaissance Dam составляет почти 5 миллиардов долларов, проектная мощность ГЭС — 6 тысяч МВт, что сделает электростанцию мощнейшей на континенте.

США выделили еще 83 миллиона долларов на помощь беженцам Южного Судана, сообщил в понедельник госдепартамент.

Деньги пойдут на поддержку внутренне перемещенных лиц в Южном Судане, а также беженцев из этой страны в Эфиопии, Кении, Судане и Уганде. По оценкам США, уже более 450 тысяч человек стали беженцами в результате конфликта, а окончание сезона дождей принесет лишь новое насилие, и до конца года покинуть свои дома придется еще примерно 200 тысячам человек. Помощь будет направлена на приобретение продуктов питания и питьевой воды, борьбу с голодом, закупку семян, инструментов для обработки земли, а также на программы по защите женщин и детей.

Всего в текущем финансовом году на поддержку Южного Судана США выделили 720 миллионов долларов.

Президент Южного Судана Салва Киир и лидер повстанцев Риек Машар заключили мирное соглашение после пяти месяцев кровопролитного конфликта. Среди условий перемирия было немедленное прекращение огня и формирование переходного правительства, а также создание новой конституции и проведение выборов. Обе стороны с момента заключения перемирия обвиняли друг друга в нарушении договора о прекращении огня. Переходное правительство было сформировано летом этого года, однако не смогло коренным образом повлиять на ситуацию в стране.

Пророк цивилизационного раскола

Резюме Столкновение цивилизаций из гипотезы стало фактом

В 1993 г. во влиятельном американском журнале Foreign Affairs вышла статья, которая стала самым читаемым текстом за все время существования издания. Статья называлась «Столкновение цивилизаций?» (Clash of Civilization?), что как бы ставило перед читателем вопрос. Спустя три года автор статьи выпустил одноименную книгу, но в ее заглавии никакого вопроса уже не было. Столкновение цивилизаций из гипотезы стало фактом.

Автора этих текстов звали Сэмюэл Филиппс Хантингтон. Он родился в 1927 г. в Нью-Йорке, в интеллигентной семье (мать его писала короткие новеллы, а отец и дед были издателями). Сэмюэл был почти вундеркиндом, во всяком случае, очень одаренным молодым человеком: в возрасте 18 лет он уже закончил с отличием престижный Йельский университет. Но вот кем он точно не был, так это «ботаником» - сразу после университета по собственной инициативе пошел служить в армию США. По окончании службы защитил магистерскую диссертацию в Университете Чикаго, а затем и PhD (то есть получил степень доктора философии) в Гарварде. Новоиспеченному доктору философии было к тому моменту всего лишь 23 года.

| Русская idea

Столь яркий и стремительный старт гарантировал не менее блестящую академическую карьеру. Хантингтон занимал высокие посты в Гарварде и Колумбийском университете, но не чурался и государственной службы. Это, впрочем, характерно для американских политологов – они, как правило, не упускают возможности проверить свои теории на практике. Хантингтон, в частности, работал в Белом Доме координатором Совета национальной безопасности США (в администрации Картера).

Однако привлекали его в основном все-таки научные штудии. Он занимался вопросами национальной безопасности, стратегии, проблематикой отношений между военными и гражданскими (книга «Солдат и Государство»), демократизации, моделями развития стран Третьего мира, а также ролью культурного фактора в мировой политике. Кроме всего прочего, Хантингтон основал и семь лет был главным редактором журнала Foreign Policy («Внешняя политика»).

Львиная доля трудов Хантингтона была написана в эпоху Холодной войны, когда международная политика определялась балансом сил между двумя сверхдержавами – СССР и США. Но Opus Magnum гарвардского профессора – «Столкновение цивилизаций» - был написан уже после падения Берлинской стены и распада Советского Союза. В значительной степени этими событиями он и был вдохновлен.

Надо сказать, что Хантингтон был далеко не первым мыслителем, обратившимся к цивилизационной теории для объяснения актуальных политических процессов. Сам термин «цивилизация» (происходящий от латинского civilis – «гражданский») был введен в широкое употребление французскими философами эпохи Просвещения в XVII веке в рамках противопоставления «цивилизация — варварство». В те времена понятие «цивилизации» относилось только и исключительно к Западной Европе, причем вершиной цивилизации считалась Франция, а прочие европейские страны стояли как бы ступенькой ниже. О культурах неевропейских и говорить было нечего – они априори объявлялись «варварскими».

Разумеется, в «варварских» странах был принят иной взгляд на цивилизационную проблему, и примечательно, что основы «полицивилизационного» подхода были заложены представителем как раз «неевропейской» культуры – первым русским геополитиком Николаем Яковлевичем Данилевским. В своем классическом труде «Россия и Европа» Данилевский обосновал теорию «культурно-исторических типов», которая, в свою очередь, легла в основу «морфологии истории» Освальда Шпенглера.

Шпенглер, как принято считать, вдохновил английского историка Арнольда Тойнби, с его теорией локальных цивилизаций. По-видимому, именно Тойнби и является автором самого термина «столкновение цивилизаций», взятого позднее на вооружение видным американским исламоведом Бернардом Льюисом (о нем еще пойдет речь позже). И, наконец, проблемы культурного взаимодействия цивилизаций, очень похожие на построения Хантингтона, рассматривались в трудах белорусского ученого Николая Игнатьевича Крюковского, хотя, разумеется, в условиях доминирования марксистско-ленинской идеологии создать полноценную теорию Крюковский не мог (сам он говорил, что занимался «чисто логической стороной» проблемы столкновения двух цивилизаций, одна из которых находится на подъемной фазе своего развития, а другая – уже на фазе упадка. Интересно, что материалом для анализа Крюковского были взаимоотношения между западной и советской художественными культурами – литературой, кино, живописью и т.д.). Однако можно быть практически уверенным, что Крюковского Хантингтон не читал, как, по-видимому, не читал и Данилевского. Сказывается тот самый «цивилизационный разлом», в силу которого для человека западной цивилизации монографии, не переведенные на английский, являются несуществующими.

Согласно Хантингтону, в мире существуют восемь основных цивилизаций[1]. Это: западная, китайская, японская, индуистская, исламская, православная, латиноамериканская и, возможно, африканская. Разделение на цивилизации существовало всегда, по крайней мере, всю писаную историю человечества. Однако долгое время цивилизации, «разделенные временем и пространством», либо не контактировали друг с другом, либо ограничивались «случайными встречами». Для редких островков цивилизаций гораздо более важную роль играли их отношения с окружавшим их морем варварства. Идеи и технологии передавались из одной цивилизации в другую, но зачастую для этого требовались столетия. Древний мир был миром медленных коммуникаций. Однако все изменилось с «подъемом Запада» между XI и XIII столетиями.

До этого времени, подчеркивает Хантингтон, западная цивилизация «на протяжении нескольких веков плелась позади многих других цивилизаций по своему уровню развития». Но затем Запад начал активно усваивать достижения более развитых цивилизаций – ислама и Византии - и адаптировать их под свои интересы. С этого и началась эра экспансии.

Энергичный и агрессивный Запад за несколько столетий успешно подчинил себе почти весь мир. «Европейцы или бывшие европейские колонии (в обеих Америках) контролировали 35% поверхности суши в 1800 году, 67% в 1878 г., 84% к 1914 г., - пишет Хантингтон. - К 1920 году, после раздела Оттоманской империи между Британией, Францией и Италией, этот процент стал еще выше. В 1800 году Британская империя имела площадь 1,5 миллиона квадратных миль с населением в 20 миллионов человек. К 1900 году Викторианская империя, над которой никогда не садилось солнце, простиралась на 11 миллионов квадратных миль и насчитывала 390 миллионов человек. Во время европейской экспансии андская и мезоамериканская цивилизации были полностью уничтожены, индийская, исламская и африканская цивилизации покорены, а Китай, куда проникло европейское влияние, оказался в зависимости от него. Лишь русская, японская и эфиопская цивилизации смогли противостоять бешеной атаке Запада и поддерживать самодостаточное независимое существование. На протяжении четырехсот лет отношения между цивилизациями заключались в подчинении других обществ западной цивилизации».

Эфиопия, пусть и ненадолго, была захвачена фашистской Германией в 1936 г. Япония, после дерзкой попытки бросить вызов многократно превосходящей ее по богатству и военной мощи Америке, перешла в положение зависимой от Запада страны. И только русская цивилизация сопротивлялась натиску Запада, по крайней мере, до 1991 г. Впрочем, Хантингтон не склонен был преувеличивать масштабы победы Запада в «холодной войне». С его точки зрения, проблема России заключалась не в том, что Запад одержал над ней верх, а в том, что, по, крайней мере, со времен петровских реформ (начало XVIII в.) она была «разорванной» страной. В отличие от «расколотых стран», где «большие группы (населения, - К.Б.) принадлежат к различным цивилизациям», и притягиваются к цивилизационным магнитам других обществ[2], «разорванная страна» имеет у себя одну господствующую культуру, которая соотносит ее с одной цивилизацией, но ее лидеры стремятся к другой цивилизации. «Они как бы говорят: «Мы один народ, и все вместе принадлежим к одному месту, но мы хотим это место изменить».

Иными словами, правящая элита России тяготела к Западу, а огромные массы населения продолжали жить в «византийско-монгольской» модели общества. Отсюда подчеркиваемые Хантингтоном противоречия между позициями славянофилов и западников в XIX веке, либералов и евразийцев в первой половине века XX, «демократов-космополитов» и «националистов-державников» в эпоху перестройки: все это симптомы того давнего разрыва, который не был преодолен и к моменту выхода книги (1996). По отношению к центральному вопросу идентичности Россия в 1990 годах явно оставалась разорванной страной, и западно-славянофильский дуализм по-прежнему был «неотъемлемой чертой… национального характера», - заключает Хантингтон.

С точки зрения «полицивилизационного» подхода, который обосновывал в своем труде Хантингтон, Россия, конечно же, не западная, не европейская цивилизация. Европа, по Хантингтону, заканчивается там, где заканчивается западное христианство и начинаются ислам и Православие.

Этот тезис Хантингтона стоит того, чтобы остановиться на нем подробнее. Американский политолог фактически ставит знак равенства между Православием и исламом, считая «византийскую ересь» столь же далекой от христианства, как и религию пророка Мухаммеда.

Как справедливо указывал Борис Межуев, «цивилизационный подход» Хантингтона, также как и взгляды на ислам американских неоконсерваторов вроде Нормана Подгореца, имеют один общий источник, а именно концепцию патриарха, ныне еще здравствующего, американского исламоведения Бернарда Льюиса. Согласно Льюису, ислам изначально нацелен на вражду со всем немусульманским миром, и нечувствителен к демократии, поскольку для последователей пророка Мухаммеда легитимность имеет только мировое исламское государство, то есть Всемирный Халифат. Можно предположить, что на такую трактовку ислама повлияло как еврейское происхождение Льюиса, так и полученное им религиозное воспитание. Однако, в отличие от неоконов, использовавших теорию Льюиса для оправдания вооруженного вмешательства на Ближнем Востоке, Хантингтон, как пишет Межуев, «заявил о том, что Западу следует перестать считать себя «универсальной» цивилизацией… нужно перестать навязывать свои ценности другим, ему надо руководствоваться своими партикулярными интересами, стремиться не столько к цивилизационной гегемонии, сколько к сплочению на традиционной религиозной основе, в том числе против наплыва выходцев из Третьего мира».

Понимание того, что Западу нужно налаживать контакты с другими цивилизациями, в том числе, Православной (стержневым государством которой является Россия), китайской (со стержневым государством – Китаем) и исламской (не имеющей стержневого государства), а не идти на конфронтацию с ними, что чревато глобальным ядерным конфликтом, пронизывает всю книгу Хантингтона. “…Столкновения цивилизаций являются наибольшей угрозой миру во всем мире, и международный порядок, основанный на цивилизациях, является самым надежным средством предупреждения мировой войны”. Уже одной этой цитаты достаточно, чтобы понять: американский политический мыслитель вовсе не призывал к «столкновению цивилизаций», что иногда ставят ему в вину поверхностно знакомые с его наследием авторы.

Особенно актуальным представляется сегодня анализ российско-украинских отношений, сделанный Хантингтоном еще в первой половине 1990-х годов.

Наименее вероятным и нежелательным сценарием американский политолог считал военный конфликт между русскими и украинцами («оба эти народа славянские, преимущественно православные; между ними на протяжении столетий существовали тесные связи, а смешанные браки – обычное дело»). Второй, и более вероятный вариант развития ситуации – раскол Украины по линии разлома на две части, причем Хантингтон не сомневался, что восточная часть войдет в состав России. Хантингтон подробно анализирует попытки Крыма воссоединиться с Россией, причем чувствуется, что для него решение этого вопроса - вопрос времени.

Он также полагает вероятным выхода западной части страны из состава Украины, «которая все больше и больше сближалась с Россией», но подчеркивает, что такой «обрезок» униатской и прозападной Украины может быть жизнеспособным только при активной и серьезной поддержке Запада. А такая поддержка может быть оказана лишь в случае «значительного ухудшения отношений между Россией и Западом», вплоть до уровня противостояния времен Холодной войны.

Наконец, наиболее вероятный сценарий выглядел, по Хантингтону, так: Украина останется единой, останется расколотой в цивилизационном плане, останется независимой и в целом будет тесно сотрудничать с Россией. Поскольку российско-украинские отношения значат для Восточной Европы то же самое, что франко-германские – для Западной, союз России и Украины (при сохранении независимости последней) обеспечивает стержень, необходимый для единства православного мира.

Через пять лет после смерти Хантингтона (патриарх американской политической мысли умер в декабре 2008 г.) политические элиты США и ЕС, начали активные действия по выводу Украины из зоны политического и культурного влияния России.

О цивилизационной теории при этом никто и не вспомнил. В результате этих действий Запада страна раскололась почти в точном соответствии со вторым сценарием, изложенным в «Столкновении цивилизаций». Остается лишь гадать: удалось бы избежать кровопролитной гражданской войны на Юго-востоке Украины, если бы труды профессора Гарварда были бы востребованы людьми, принимающими решения в Вашингтоне и Брюсселе?

Хотя, быть может, напротив – те, кто спланировал и профинансировал украинский кризис, слишком хорошо изучили теорию Хантингтона, и сделали все возможное, чтобы исключить вероятность объединения православной славянской цивилизации?

[1] Различные историки и мыслители называют разное количество важнейших цивилизаций – от 23 (Тойнби) до 5 (Мелко).

[2] К «расколотым странам» он относит республики бывшей Югославии, страны Прибалтики, Украину и т.д.

Россия. США. Весь мир > Внешэкономсвязи, политика > globalaffairs.ru, 26 сентября 2014 > № 2851546 Кирилл Бенедиктов

Первый на Ближнем Востоке Музей кофе откроется в октябре в Дубае. В двухэтажном здании будут собраны артефакты, связанные с одним из древнейших товаров, включая глиняные кофейники из Йемена XVIII века, 400-летние кофейные принадлежности Османской эпохи, шлифовальные станки и машины из Европы. В центре зала на первом этаже – серебряный египетский «очаг» с древесным углем, спроектированный специально для музея.

Все посетители смогут ознакомиться с традициями выращивания и приготовления традиционного бедуинского напитка, прибывшего в Аравию из Йемена и Эфиопии. На втором этаже расположена библиотека редких рукописей и медиа-центр.

В арабском языке термин шейх означает родовитого взрослого мужчину, который имеет огромное состояние и пользуется большим уважением в обществе среди верующих. Только самые почитаемые и уважаемые мусульмане могут заработать это почетного звания, и обычно бывает, что шейх является мужчиной в возрасте старше 40 лет. Однако, дочери и жены шейхов часто могут тоже называться этим титулом. Мусульмане, которые зарабатывают термин шейха, часто усердно изучают религию ислама, они хорошо разбираются в учении Корана и живут в соответствии с Сунной, которая является образом жизни, обозначенная мусульманам самим пророком Мухаммедом. Человек может быть назначен также шейхом, если он завершил обучение в университете исламских исследований и может читать ученикам лекции.

Из-за больших запасов нефти и количества богатых семей на Ближнем Востоке, некоторые шейхи в регионе являются чрезвычайно богатыми — некоторые шейхи на Ближнем Востоке оцениваются, как самые богатые миллиардеры мира. В большинстве арабских стран, королевские дома используют термин шейха для обозначения богатых членов королевской семьи. Обычно в арабском мире скрывается состояние того или другого шейха, но мы составили список из самых богатых шейхов по известной информации в сети.

Ислам является второй крупнейшей религией в мире, уступая лишь христианству, и является самой быстрорастущей религией в мире. Ислам наиболее широко используется в Азии. Более 1 миллиарда человек в Азии признают себя мусульманами, большинство из этих людей живут в Индии, Пакистане, Бангладеш и Индонезии. Есть более 500 миллионов мусульман в Африке и на Ближнем Востоке.

7 самых богатых шейхов в мире

Шейх Тамим бин Хамад Аль Тани, состояние 2 миллиарда долларов.

Шейх Тамим бин Хамад Аль Тани является нынешний правителем Катара, он стал Эмира Государства Катар после его отца — шейха Хамад бен Халифа Аль Тани, который отрекся от престола в 2013 году . Это сделало Тамим бин Хамада самым молодым правящим монархом в мире.

Шейх Фейсал бен Касим аль-Тани, состояние 2,2 миллиарда долларов.

Шейх Фейсал бен Касим аль-Тани стал успешным, практически вопреки его фамилии, а не благодаря ей. Его титул Шейх не имеет отношения к политической позиции. Он является дальним родственником правящей семьи Аль Тани в Катаре.

Шейх Хамад бен Халифа Аль Тани, состояние 2,4 миллиарда долларов.

Шейх Хамад бен Халифа Аль Тани был эмиром Катара с 1995 до 2013 годы. Во время его правления страна добыла около 85 миллионов тонн природного газа, которые сделали Катар самой богатой страной в мире на душу населения. Он отрекся от престола в прошлом году, чтобы его сын стал преемником на троне. Сам же шейх Хамад пришел к власти после бескровного переворота, заняв трон своего отца.

Шейх Мохаммед бин Рашид аль-Мактум, состояние 4,5 миллиарда долларов.

Шейх Мухаммед бин Рашид Аль Мактум является вице-президентом Объединенных Арабских Эмиратов, а также является конституционным монархом Дубая. По состоянию на 2010, его инвестиционная компания Dubai Holding задолжала банкам 12 миллиардов долларов. Как наследный принц Дубая, он назвал свою яхту — третью по величине в мире — «Дубай». Он увлекается скачками и считается, что он является крупнейшим транжиром на ставках в скачках.

Шейх Мансур бин Зайед Аль Нахайян, состояние 4,9 миллиарда долларов.

Шейх Мансур бин Зайед Аль Нахайян является заместителем премьер-министра Объединенных Арабских Эмиратов и сводным братом президента страны. Шейх Мансур является председателем спортивной компании Аль Джазира, которая владеет футбольными, гандбольными, волейбольными и баскетбольными командами в Абу-Даби. Он также владеет английским футбольным клубом Манчестер Сити. Он является председателем Международной нефтяной инвестиционной компании Абу-Даби.

Шейх Мохаммед Хусейн Али Аль Амуди, состояние 14,3 миллиардов долларов.

Шейх Мохаммед Хусейн Али Аль Амуди стоит 63-м в списке самых богатых людей мира. Он живет на две страны: на Саудовскую Аравию и Эфиопию. Он также является вторым богатейшим гражданином Саудовской Аравии и самым богатым черным человеком. Его титул Шейх присвоен за его богатства и достижения, потому как он не является членом ни одной королевской семьи. Считается, что он является не только крупнейшим иностранным инвестором в Эфиопии, но также и в Швеции. Мохаммед Хусейн заработал свое богатство благодаря нефти, горнодобывающим и сельскохозяйственным активам.

Шейх Халифа бен Заид Аль Нахайян, состояние 18 миллиардов долларов.

По оценкам экспертов, личный капитал шейха Халифа бен Заид Аль Нахайян составляет около 18 миллиардов долларов. Тем не менее, семья Аль Нахайян обладает общим капиталом около 150 миллиардов долларов. Шейх Халифа является нынешним эмиром Абу-Даби и президентом Объединенных Арабских Эмиратов. Он официально занял президентское кресло с 2004 года. Но фактически исполнял обязанности президента с 1990 года, в связи с плохим состоянием здоровья отца, являясь наследным принцем. Самое высокое здание в мире, Бурдж-Халифа, названо в его честь.

Несмотря на политическую и экономическую нестабильность, которая имела место в Египте последние несколько лет, стране удалось достичь значительного улучшения в области поддержания здоровья женщин и детей, сообщает Iinanews.

Согласно отчету Всемирного банка в сотрудничестве с организацией "ЮНИСЕФ", Египет смог значительно сократить смертность детей в возрасте до 5 лет, от 86 смертей на 1 тыс детей в 1990 г. до 21 смертей в 2012 г. Также Египет снизил уровень смертности беременных женщин на 63%, с 120 смертельных случаев на 1 тыс женщин в 1990 г. до 45 в 2013 г. Кроме Египта похожего успеха смогли достичь и ряд других стран с низким и средним уровнем доходов: Бангладеш , Камбоджа, Китай, Эфиопия, Лаос, Непал, Перу, Руанда, Вьетнам.

В отчете также указано, что Египет достиг значительного прогресса в области реформы образования, сделав обучение доступным, особенно для обездоленных людей и девушек. Страна идет правильным путем, и к 2015 г. ей удастся достичь «Целей развития тысячелетия» (это восемь международных целей развития, которые 193 государства-члены ООН и, по меньшей мере, 23 международных организации договорились достичь к 2015-ред.)

Конец диаспор?

(Обзор журнала «Diaspora: A Journal of Transnational Studies»)

Владислав Третьяков

Два-три десятилетия тому назад популярным предметом не только полити­ческих дискуссий, но и академического изучения стала диаспора. Именно к началу 1990-х гг. относятся резкий рост популярности таких терминов, как «диаспора» и «транснационализм»[1], и начало становления диаспороведения в качестве признанной области междисциплинарных исследований. И до, и после оформления этой научной области в качестве таковой диаспорами за­нимались самые разные ученые — от социологов и политологов до религио­ведов и киноведов, включая историков и специалистов по международным отношениям.

Повышенному вниманию к «диаспоре» изначально сопутствовала недо­статочная концептуализация этого понятия: чем чаще употребляли термин в разных контекстах, тем больше смыслов в него вкладывали. Да и сами усло­вия современной жизни — возросшая мобильность населения и вообще гло­бализация — заострили эту проблему (пере)определения диаспоры. Чем от­личается она от простой совокупности живущих за рубежом — с одной стороны — и от того, что называлось диаспорой раньше, когда этот термин применяли к евреям, армянам и грекам, — с другой? Какова сегодня специ­фика опыта и идентичности людей, живущих в диаспоре?

Одновременно симптомом повышенного интереса к диаспоральной теме, активным фактором становления диаспороведения и проектом, направлен­ным на теоретическое осмысление «диаспоры», стало начатое в 1991 г. периодическое издание «Диаспора: Журнал транснациональных исследова­ний»[2]. Журнал выпускается издательством Университета Торонто при фи­нансовой поддержке Института Зоряна — организации, состоящей из двух созданных в 1980-х гг. в американском Кембридже и Торонто центров изуче­ния армянского народа. Поначалу журнал выходил трижды в год (правда, с задержкой шестого выпуска на год), а с 2004 г. — дважды в год, но с сохра­нением общего годового объема — порядка четырехсот страниц. Второй, сдвоенный выпуск за 2004 г. вышел лишь в 2007 г., и до сих пор «Диаспора» выходит с опозданием, в результате чего к настоящему моменту вместо ше­стидесяти семи номеров выпущено лишь пятьдесят. При этом номера дати­руются без пропусков, что приводит к многочисленным анахронизмам на страницах журнала: так, в одной из статей в № 2/3 за 2005 г. дается обзор книг о китайской диаспоре, опубликованных в 2008 г., а материалы конфе­ренции, состоявшейся в конце 2012 г., помещены в № 1 за 2008 г. — на деле он вышел летом 2013 г. Нерегулярный выпуск журнала объясняется тем, что вся его редакция состоит из одного человека — профессора Уэслианского университета Хачика Тололяна. Тололян — историк армянской культуры, специалист по творчеству американского писателя Томаса Пинчона, но прежде всего он известен как основатель и редактор «Диаспоры». Что до ее авторов, то в первое время в ней публиковались в основном американские антропологи и гуманитарии — специалисты по постколониализму, а позднее и социологи из разных стран.

В соответствии с замыслом учредителей, журнал не придерживается той или иной теории, руководствуясь лишь соображениями научной пользы и публикуя статьи самых разных идеологических и политических ориентаций. В силу специфики предмета эти ориентации бывают ярко выражены. Напри­мер, среди статей первого выпуска есть работа Роджера Роуза «Мексиканская миграция и социальное пространство постмодернизма» (1991. № 1), посвя­щенная миграции мексиканцев в Соединенные Штаты и неспособности по­следних сделать мигрантов своими гражданами; эта миграция трактуется в статье как признак сдвига к транснациональному капитализму. Роуз пока­зывает непригодность таких образов, как «центр» и «периферия», для опи­сания складывающейся системы отношений и выдвигает «альтернативную картографию социального пространства», учитывающую транснациональ­ную миграцию.

Пристальное внимание к современному, «транснациональному» миропо­рядку, описываемому на его страницах в разнообразных кейс-стади, посвя­щенных различным диаспорам, журнал успешно сочетает с теоретической направленностью, которая и обусловила выбор слова «диаспора» в форме единственного, а не множественного числа в качестве его названия (см. об этом: 2002. № 1. С. 1). Это отличает его как от ряда существующих журналов об отдельных диаспорах (африканских, китайских и др.), так и от едва ли не единственного издаваемого сегодня наряду с «Диаспорой» «общедиаспорального» журнала — индийских «Diaspora Studies», с 2007 г. выходящих дважды в год на английском языке и ориентированных на сравнительно-историче­ское, а не теоретическое изучение диаспор[3].

Принципы и задачи «Диаспоры» описаны в открывающем первый номер манифесте главного редактора. Тололян не дает здесь четкого определения диаспоры и говорит о «семантическом пространстве», включающем такие раз­ные понятия, как эмигрант, беженец, иностранный рабочий и т.д.: «..."Диас­пора" должна исследовать — в текстах литературных и визуальных, канони­ческих и туземных, то есть во всех культурных продуктах и на протяжении всей истории — следы борьбы вокруг — а также противоречий внутри — идей и практик коллективной идентичности, родины и нации. "Диаспору" интере­сует то, как нации, существующие в реальности и вместе с тем являющиеся воображаемыми сообществами (Андерсон), придумываются, вводятся в дей­ствие, собираются и разбираются: в культуре и политике, на земле, которую они называют своей, и в изгнании» (1991. № 1. С. 3). Характерно, что в этой программной статье Тололян ссылается на книгу Бенедикта Андерсона «Во­ображаемые сообщества»[4]; знаменитый термин, примененный Андерсоном к нации, будет многократно использован по отношению к диаспоре авторами журнала, стоящими на конструктивистских позициях и даже порою сводя­щими диаспоричность к диаспоральной идентичности.

Актуальность «Диаспоры», по замечанию Тололяна, обусловлена тем, что миграции последних пятисот лет, особенно последних пятидесяти, привели к росту числа диаспор и переопределению их роли; понятие диаспоры, как было сказано, потребовало концептуального уточнения. На протяжении пер­вых лет своего существования журнал был занят именно этим — поиском ра­бочего определения диаспоры. Не менее важным и проблематичным в науке последних десятилетий было и понятие идентичности, прочно вошедшее в антропологический дискурс в 1960—1970-х гг. и осмысленное в Америке в духе теорий символического интеракционизма и социального конструкти­визма. Этому понятию журнал также уделяет немало внимания. Наконец, можно выделить еще одну актуальную тему, разрабатываемую (начиная с конца 1990-х гг.) на страницах журнала: Интернет, сделавший мир глобаль­ным, «транснациональным», как никогда прежде, и его роль в формировании и развитии диаспор и диаспоральных идентичностей.

В первом выпуске «Диаспоры» была опубликована ставшая весьма известной статья Уильяма Сафрана «Диаспоры в современных обществах» (1991. № 1). На примере ряда диаспор Сафран рассматривает роль воспоминаний и ми­фов об утраченной отчизне и проводит различие между теми сообществами, которые стремятся вернуться на родину, и теми, чьи усилия направлены на сохранение родной культуры в новом месте. Считая еврейскую диаспору па­радигматическим идеальным типом, он называет следующие критерии, по которым можно оценить степень «диаспоризации» той или иной общности: 1) расселение из исходного «центра» в два или более места; 2) сохранение коллективной памяти или мифа о родине; 3) убеждение переселенцев, что они не полностью приняты новым окружением; 4) вера в то, что родина — их настоящий дом и что однажды они туда вернутся; 5) убеждение, что следует быть преданными сохранению или восстановлению отчизны; 6) поддержание связей, постоянная самоидентификация с нею тем или другим способом.

Позднее в журнале появилась статья Йона Стрэттона «Историзация идеи диаспоры» (1997. № 3), в которой тот предложил рассмотреть эту идею с точки зрения исторического опыта евреев и подверг критике концепцию Сафрана (нечастый случай прямой теоретической полемики на страницах «Диаспоры»). Под историческим пониманием диаспоры Стрэттон имеет в виду признание того факта, что изменения исторического контекста вокруг того, что называется диаспорой, влияет на смысл и опыт пребывания в диа­споре. Задача его статьи — «установить, какие контекстуальные обстоятель­ства обеспечивают общую базу модерному и постмодерному типам опыта, называемым "диаспорой", — помимо физического факта рассеивания как такового» (с. 304). Стрэттон указывает, что выдвинутые Сафраном крите­рии анахронистичны — они приложимы лишь к некоторым группам евреев в XX в.: вторая их половина «работает» только с учетом существования из­раильского государства-нации и вообще описывает только современную си­туацию. В домодерную эпоху народ отождествляет себя с родной землей, а в модерную эпоху эта связь опосредуется идеологией нации и государства (с. 314). Вступление евреев в современность предполагало обновление их опыта в терминах нации-государства (с. 324).

В том же номере помещена статья Стивена Вертовеца «Три значения "диаспоры", представленные среди южноазиатских религий». Автор пишет, что сегодня диаспорой называется любое сообщество, считающееся «детерриториализированным» или «транснациональным», то есть таким, которое происходит не оттуда, где проживает, и «чьи социальные, экономические и политические связи пересекают границы государств-наций» (с. 277). Слово «диаспора» все активнее используют для самоназывания, в результате чего, по замечанию антрополога Джеймса Клиффорда, дискурс меньшинств за­меняется или по крайней мере дополняется дискурсом диаспор[5]. Вертовец выделяет три группы значений, встречающиеся в современной литературе: диаспора как а) «социальная форма» — специфические социальные отно­шения, связанные узами истории и географии; политические ориентации; экономические стратегии; б) «тип сознания» и в) «модус культурного про­изводства», или субъект «производства и воспроизводства транснациональ­ных социальных и культурных феноменов» (синкретичных, креолизированных) в глобализированном мире; это последнее значение особенно актуально применительно к среде диаспоральной молодежи и при учете глобальных медиа и средств коммуникации. Во втором же из названных подходов, до­бавляет Вертовец, делается «акцент на описании разнообразия опыта, мен­талитета и чувства идентичности» (с. 281). Автор указывает на двойствен­ную, парадоксальную природу этого сознания, снова цитируя Клиффорда: «Связь (там), производящая различие (здесь)»[6]. Диаспоральное сознание предполагает представление о множественном местоположении и вместе с тем — общее воображение; это коллективная память, но раздробленная, от­сюда и дробление диаспоры на сообщества. Вертовец призывает признать совместное действие «структурных, сознательных и бессознательных факто­ров в реконструировании и воспроизведении идентичностей и социокультурных институций» среди сообществ, находящихся за пределами места своего происхождения (с. 277).

Недостаточную четкость термина «диаспора» отмечает и Ким Батлер в статье «Определение диаспоры, уточнение дискурса» (2001. № 2). Диаспора зачастую определяется этнографически — на примере той или иной конкрет­ной диаспоры, которая в этом случае подвергается эссенциализации. Однако такие определения не универсальны, и развить эпистемологию диаспороведения, считает Батлер, возможно лишь путем сравнительного анализа этих «этнографий». Она называет три главных, более или менее общепринятых критерия: рассеяние, связь с родиной (реальной или воображаемой) и осо­знание групповой идентичности — и добавляет к ним четвертый: существо­вание на протяжении как минимум двух поколений (с. 192). Кроме того, она выделяет пять «измерений диаспороведения»: причины и условия расселе­ния; отношения с родиной; отношения с принявшей страной; внутренние от­ношения между сообществами в диаспоре; а также сравнительное изучение разных диаспор по предыдущим четырем пунктам (с. 195).

Последняя к этому моменту опубликованная в «Диаспоре» статья о поня­тии диаспоры — «Переопределение диаспоры через феноменологию постпа­мяти»Сандры Со Хи Чи Ким (2007 [фактически — 2013]. № 3). Автор предла­гает отойти от онтологических определений, основанных на категориальных критериях, и рассмотреть диаспору феноменологически, то есть «изнутри, в качестве опыта»: «Диаспора должна быть понята как феномен, который возникает, когда перемещенные субъекты, переживающие утрату "истока" (в буквальном или символическом смысле слова), закрепляют идентифика­ции, связанные с этими местами истока, в последующих поколениях посред­ством механизмов постпамяти», то есть памяти о не пережитом, унаследо­ванной памяти, памяти-воображения (с. 337).

Кроме того, в журнале были опубликованы отклики на книги по теории диаспоры: статья Сафрана «Новейшие французские концептуализации диа­споры» (2003. № 3) о книге «Диаспоры» французского социолога Стефана Дюфуа[7] и рецензия Беда Гири на книгу Виджея Мишры «Литература индий­ской диаспоры: Теоретизируя диаспоральное воображаемое»[8] (2007 [факти­чески — 2012]. № 1/2).

И, наконец, несколько слов о собственных публикациях главного редак­тора журнала о понятии «диаспора». Это, во-первых, статья «Переосмысле­ние диаспор(ы): власть без гражданства в транснациональную эпоху» (1996. № 1) — о том, как термин «диаспора», прежде применявшийся лишь к евреям, грекам и армянам, стал приобретать с конца 1960-х гг. современное значение. Тололян обобщил исходную еврейскоцентристскую парадигму понимания диаспор, которая, по его словам, была впоследствии видоизменена под влия­нием дискурсивной власти различных групп, притязающих на диаспоральный статус. Таким образом, эволюция значения слова «диаспора» — это «результат изменений в политике дискурсивных режимов и в то же время продукт внедискурсивных феноменов» (с. 3). Во-вторых, еще раньше, с вось­мого номера журнала, Тололян начал вести рубрику под названием «Диаспорама». Вновь обратив внимание на все более частое использование слова «диаспора» в самых разных значениях, он стал собирать наиболее интересные случаи употребления этого слова и призвал читателей принять в этой работе участие, попросив при этом учитывать новые или странные способы употреб­ления не только слова «диаспора», но также слов «изгнание», «этнический», «транснациональный», «постколониальный» и т.п. Здесь же, в рубрике «Диаспорама», Тололян пообещал вести «неполную и неформальную аннотиро­ванную библиографию книг и статей» на темы, интересующие журнал (1994. № 2. С. 235). Замысел этот не был реализован: второй и последний раз «Диаспорама» появилась в журнале лишь в № 2 за 2000 г.

Для вопроса о понятии «диаспора» ключевое значение имеет вопрос о диаспоральной идентичности. Один из выпусков журнала (2002. № 2), целиком состоявший из материалов конференции «Раса, культура, нация», посвя­щенной португалоязычному миру и проведенной в Массачусетском и Брауновском университетах в апреле 2001 г., открывался статьей организаторов конференции — антропологов Андреа Климт и Стивена Любкемана, опи­сывающей дискурсивный подход к диаспоре. Последняя предстает здесь в качестве особого рода дискурса идентичности. Подобно тому как нации воображаются, традиции изобретаются, а понятия о доме дискурсивно конструируются[9], точно так же и диаспора является «особым способом вообра­жать, изобретать, конструировать и презентировать себя» (с. 146). Соответ­ственно понимаются и дискурсы — как «системно и плотно сплетенные массивы сигнификации, образующие символическую среду для производства специальных "фреймов", служащих категоризации и интерпретации соци­альных действий, событий и идентичностей» (с. 147).

Проблема идентичности — одна из постоянных тем «Диаспоры». Уже в третьем выпуске (1991. № 3) мы находим, во-первых, «Заметки по антро­пологии африканских диаспор в Новом Свете» Дэвида Скотта, в которых он критикует традицию, идущую от Мелвилла Херсковица и направленную, по его словам, на закрепление учеными «аутентичной» коллективной идентич­ности путем конструирования связей с прошлым, что чревато недооценкой ими необходимой работы по описанию «локальных сетей власти и знания», где версии прошлого используются для придания новой формы современным идентичностям; а во-вторых, статью «Поэтика и практика иранской носталь­гии в изгнании» Хамида Нафиси. В ней доказывается, что для иранских бе­женцев, живущих в «Лос-Анжелесе и других диаспоральных сообществах <...> среди высокомедиатизированных постиндустриальных обществ», про­изводимая и потребляемая ими популярная культура (прежде всего телеви­дение) продолжает реконструировать и распространять коллективную иден­тичность. Автор исследует, как в «ритуалах изгнаннической ностальгии» беженцы обращаются к предшествовавшим изгнанию стихам и фильмам за образами отсутствия, нехватки, утраты и возвращения и совершают «симво­лические воссоединения». Насифи рассматривает использование иранцами практик, направленных на поддержание границ, подчеркивание собственной непохожести, утверждение своей связи с прошлым и поддержку сходства между собой. Он также говорит о влиянии семиотической и идеологической борьбы между политическими группами внутри иранской диаспоры на то, как воображается сообщество беженцев.

Более сложный случай описывается в статье Джона Соренсона «Суще­ственное и случайное в конструировании гоударственности: трансформации идентичности в Эфиопии и ее диаспорах» (1992. № 2) (прежде всего в канад­ской). Речь идет о «конфликте между этнической и национальной идентичностями в имперском государстве, являющемся многоэтничным и много­культурным», а также о «пересмотре идентичности в диаспоре, активно под­держивающей связь с родиной» (с. 201). Соренсон подчеркивает большое значение для диаспоры мифа об изгнании и возвращении; в случае с бежен­цами из Эфиопии (которых в 1992 г. было более полутора миллионов) такого единого мифа нет, родина воображается ими по-разному, ее история получа­ет разительно непохожие интерпретации, а формы идентичности, приписы­ваемые диаспоре и принимаемые ею, не совпадают. Диаспора вынуждена изобретать себе традицию, договариваться о ней.

Той же теме посвящены «Размышления о диаспоральных идентичностях»Пурнимы Манкекар (1994. № 3) — рецензия на книгу Карен Леонард «Делая этнический выбор: пенджабские мексиканоамериканцы в Калифорнии»[10]. Согласно Леонард, первые пенджабские иммигранты, сталкиваясь в Америке с расизмом, одиночеством, правовыми, экономическими и иными ограниче­ниями, вынуждены были вновь и вновь делать определенный «этнический выбор», принимать те или иные стратегические решения и тем самым кон­струировали свою идентичность. Например, они женились на мексиканках, а не на черных женщинах, чтобы не ассоциировать себя с группой, ненави­димой белыми, надеясь более успешно решать свои проблемы подобного же рода самостоятельно, без объединения с черными. А появлявшиеся в таких браках дети, вырастая, предпочитали считать себя индийцами или урожен­цами Ост-Индии из-за существовавшего среди мексиканоамериканцев (как называют американцев мексиканского происхождения, хотя бы частичного) предубеждения против детей, рожденных в смешанном браке. Выбор по­пулярных американских имен начиная с третьего поколения также был ре­зультатом влияния господствующего дискурса расы и нации. К изложению наблюдений Леонард Манкекар добавляет выводы из собственных бесед с сикхской женщиной в Нью-Дели, также показывающие влияние господ­ствующей нации на идентичность маргинальной группы.

Здесь стоит упомянуть номер журнала, почти целиком посвященный му­зыке, чья важность для коллективной идентичности, по замечанию Тололяна, соответствует ее транснациональной мобильности и объединяющей силе (1994. № 3. С. 241). В качестве приглашенного редактора этого номера вы­ступил этномузыковед Марк Слобин, составивший подборку статей на раз­ном материале — от гаитянского до китайского. К этой подборке тематичес­ки примыкает кейс-стади Джона Бейли «Роль музыки в трех британских мусульманских общинах» в следующем номере «Диаспоры» (1995. № 1).

Подробнее следует остановиться на статье Фран Марковиц «Перекрещи­вающиеся идентичности: русская еврейская диаспора и еврейская диаспора в России» (1995. № 2), которая не только посвящена проблеме диаспоральной идентичности, но и является одной из очень немногих публикаций «Диа­споры» на «русскую» тему[11]. Автор начинает с указания на то, что всякий ана­лиз вопроса об идентичности российских евреев «усложняется проблемами, проистекающими из новых политических или демографических изменений» (с. 201). «Советского еврейства», как и Советского Союза, больше нет — и нет «политически приемлемого, исторически корректного» обозначения. «Рус­ские евреи» жили в разных частях Союза, имели разный коллективный опыт; кроме того, есть русскоговорящие евреи за пределами России, не говоря о миллионной диаспоре «советских евреев» в Израиле и Америке; кроме того, «русскими евреями» обычно называют евреев, живших в Российской импе­рии. Именование обусловливается идентичностью, а та — опытом, в данном случае советским и постсоветским.

Марковиц пишет, что на протяжении предыдущих тридцати лет групповая идентичность советских/русских евреев репрезентировалась сначала как единое целое, затем как нечто фрагментированное. Советские евреи изобра­жались как сообщество, противостоящее советским власти и обществу, стиг­матизирующим их, отказывающим им в желанной для них идентичности. Од­нако, согласно интервью, проведенным Марковиц в 1980-х гг., большинство евреев ассимилировались, а сталкиваясь с непреодолимыми трудностями — стремились уехать. Они затруднялись определить, что конституирует еврей­скую идентичность, и вместо традиционной религиозной составляющей на­зывали «в качестве отличительной характеристики своей групповой иден­тичности высокую степень интеллектуализма, космополитизма и сильную ориентацию на результат» (с. 204). Хотя внешние наблюдатели (западные авторы) приписывали им несколько иной набор качеств, и те и другие все же представляли советское еврейство как единое сообщество, «базирующееся на монолитной модели или идеальном типе», с «отчетливой групповой иден­тичностью, основанной на общей истории и судьбе» (там же). И лишь пере­селение десятков тысяч советских евреев в Израиль и Северную Америку в 1970-х гг. поколебало эти представления.

Израильтяне и американские евреи были поначалу озадачены, а затем воз­мущены тем, что советские евреи были больше озабочены налаживанием быта, чем воссоединением с еврейским народом. Американские активисты, ратовавшие за свободу советского еврейства, удивлялись, почему те вдруг предпочли приехать к ним, а не в Израиль; им казалось, что к ним попросту едут «не совсем евреи». Сами бывшие советские евреи тоже сталкивались со «странностями», испытывавшими на прочность их представления о ев­рейской идентичности. В новой стране их встретили евреи — таксисты, па­рикмахеры и наркоторговцы, а не только инженеры, музыканты, врачи и журналисты. Не все окружающие евреи были общих с ними политических взглядов, а некоторые были недовольны их приездом. Процесс фрагментирования еврейской идентичности усилился переменами внутри иммигрант­ских группировок. Например, не всем удавалось успешно реализоваться на рынке труда, а этическое требование делиться с другим в данном случае не срабатывало.

Марковиц отмечает, что на обоих континентах бывшие советские евреи чувствовали необходимость поддерживать связь с товарищами по эмиграции: им были нужны русский язык, русская кухня, а главное — уверенность, что их старая жизнь, так же как и новая, имела смысл. Они обратили внимание на то, что раньше было самоочевидным: что они не только евреи, но и русские, хотя «официально» не имели в СССР такой идентичности. Что же касается трех миллионов евреев, оставшихся в 1990-е гг. в России, то они утратили «советско-еврейскую» идентичность.

Согласно выводу Марковиц, лишенные как религиозного, языкового и гео­графического «общих знаменателей», так и веры в ту или иную политическую систему, но зато имеющие своими приоритетами знание и профессию, евреи в конце XX в. — это современные люди в сущностном смысле этого слова. Осмысляющие свою еврейскость, сознающие свою русскость и в то же время ставшие израильтянами или американцами, евреи образовали «транснацио­нальное сообщество» (с. 207). «Это сообщество, воображаемое <...>, непред­намеренное и, очевидно, не имеющее определенной территории, покоится на социальной основе родственных и дружеских связей, преодолевающих рас­стояние между континентами; на эмоциональной основе общего понимания того, что такое быть евреем в СССР; на позитивной оценке русской высокой культуры и русского языка; на ориентации на интеллектуализм и профессио­нализм и на необходимости приспособить эти ценности, убеждения и жизнен­ные установки к новой, постсоветской реальности. С учетом недавно возрос­ших возможностей международного обмена информацией (по телефону и электронной почте) и транснациональных путешествий теоретическая идея такого всемирного сообщества реализуется на практике» (с. 207—208).

В отличие от статьи Марковиц, лишь в небольшой степени основанной на интервью, работа Уэсли Чапина «Турецкая диаспора в Германии» (1996. № 2) — это кейс-стади с большим количеством статистических данных, опи­сывающих усиление иммиграции турок в Германию. В статье показано, что турецкая диаспора неоднородна: она состоит, во-первых, из гастарбайтеров (их большинство) и беженцев, а во-вторых — из нескольких этнических групп (этнических турок среди турецких иммигрантов всего лишь две трети). Тем не менее, отмечает Чапин, это все же одна диаспора со своей идентич­ностью, обладающая общей памятью о родине и, как правило, не стремящаяся к ассимиляции (натурализации).

Идентичности другой крупной диаспоры посвящена статья Беннетты Жюль-Розетт «Дискурсы идентичности и диаспоральная эстетика в черном Париже: формирование сообщества и перевод культуры» (2000. № 1). Если в 1960 г. во Франции проживали лишь 18 тысяч африканцев, то, согласно переписи 1982 г., их было уже 127 322, а по переписи 1990 г. — 1 633 142 (с. 39). На протяжении этого времени диаспоральные сообщества афри­канцев во Франции вырабатывали различные определения коллективной идентичности; статья Жюль-Розетт посвящена роли интеллектуалов и ху­дожников — выходцев с африканского континента в «оформлении дискурсов идентичности и диаспорических социальных формаций» (там же). Под дискурсом групповой идентичности подразумеваются утверждение идеала, выражение коллективной репрезентации и интересов группы (позитивного переопределения маргинальной или подавляемой группы) и ее социально- политические притязания. Подобные дискурсы лежат в основе различных стратегий приспособления к новым условиям (внедрение, ассимиляция, интеграция).

Первый такой дискурс африканцев во Франции был связан с движением «негритюд» 1930—1940-х гг., возникновению которого во многом способство­вало знакомство черных студентов Сорбонны с «Историей африканских ци­вилизаций» Лео Фробениуса. Главными его идеологами были Эме Сезер, Леопольд Сенгор и Леон-Гонтран Дамас. Согласно концепции Жюль-Розетт, один дискурс сменяется другим, когда первый не приводит к желаемому со­циально-политическому результату или же когда исторические или поли­тические обстоятельства показывают его неадекватность реальности. Это смещение автор определяет как результат разрыва между означаемым и озна­чающим. Так, негритюд был проблематизирован к 1970-м гг., когда было по­ставлено под вопрос существование его фундаментального означающего — сущностной «негритянскости»; среди сыгравших в этом роль обстоятельств Жюль-Розетт называет постколониальную критику африканского полити­ческого и экономического кризиса, сам факт миграции африканцев на север, создание крупных постоянных диаспор в Лондоне, Париже и Брюсселе. Идеология «антинегритюда» может быть коротко определена как подчерки­вание «важности креолизации в усилении черной автономии» (с. 44). Здесь сыграли роль такие интеллектуалы, как министр культуры Бенина Станислас Адотеви, гаитянский поэт Рене Депестр и др. Третий дискурс идентичнос­ти — «паризианизм» — утверждается в 1970-е гг., когда новое поколение африканских писателей решило вовсе порвать с темой негритюда. «Паризианизм» укоренен в разочарованности и углубленности в себя, ставших «отве­том на атмосферу постколониального обмана» (с. 46); его основные темы — отчужденность, изгнание и безумие. Одно из главных имен здесь — Поль Дакейо, камерунский поэт, в 1980-х гг. основавший два издательства, кото­рые публиковали новую африканскую литературу, и таким образом способ­ствовавший возникновению транснационального африканского интеллекту­ального сообщества, подготовив почву для четвертого дискурса, который Жюль-Розетт называет постколониальным универсализмом. Один из его идеологов — ивуарский поэт Жан-Батист Тьемеле, который уже говорит об идентичности как о воображаемом конструкте.

Со сказанным в статье Жюль-Розетт созвучны размышления Тололяна о религиозных, филантропических, политических и других «элитах и инсти­тутах армянской транснации» в одноименной статье, опубликованной в том же выпуске «Диаспоры». Согласно Тололяну, «организованные, институцио­нально установленные и поддерживаемые связи в сочетании с материаль­ным и культурным обменом между диаспоральными сообществами и между диаспорой и родиной являются ключевыми компонентами "диаспоральной" социальной формации в строгом смысле этого слова, а не в смысле только этнической группы» (с. 108). Автор прослеживает историческое развитие ар­мянских «диаспоральных общинных элит и институтов», например куль­турных, продуцирующих все новые формы идентичности, и показывает пе­реход диаспоры от «изгнаннического национализма» — то есть понимания диаспоры как нации в изгнании, ждущей возвращения на родину, — к «диа- споральному транснационализму», хотя и без отмены понятия «нация», со­храняющего значение в армянской диаспоральной публичной сфере. «Се­годня, — пишет он, — диаспоральные элиты начали видеть в совокупности диаспоральных сообществ устойчивую армянскую транснацию» (с. 115). В качестве примера транснациональной организации приводится Армянская апостольская церковь.

К теме еврейской идентичности обращается и израильский политолог Йосси Шаин в статье «Американские евреи и конструирование израильской еврейской идентичности» (2000. № 2), посвященной противостоянию свет­ских и религиозных евреев в Израиле, в котором приняли участие и аме­риканские евреи. Как пишет Шаин об их реформаторской и консерватив­ной «деноминациях», «нахождение в авангарде сражения против господст­ва ультраортодоксов в Израиле воспринимается этими движениями как утверждение их собственной значимости в Соединенных Штатах» (с. 164). Шаин прослеживает «эволюцию еврейско-американско-израильских от­ношений с точки зрения конфликтующих еврейских идентичностей», а точнее — влияние изменений в «еврейско-американской идентичности» на «израильско-диаспоральные отношения» (с. 165): интеграцию евреев в аме­риканское общество в конце 1940-х — начале 1960-х гг., «израилизацию», или «сионизацию», еврейско-американской идентичности с середины 1960-х гг., «консолидацию отношений между Израилем и американскими евреями» с начала 1980-х гг. и, наконец, трансформацию обоих сообществ и отношений между ними с начала 1990-х гг. под влиянием распространения демокра­тических ценностей и идей плюрализма, средневосточных мирных перегово­ров и т.д. Шаин делает вывод о «проникновении в традиционалистский из­раильский иудаизм либерального американского иудаизма как другого, среднего пути между агрессивной ультраортодоксией и безоговорочным секуляризмом» (с. 194).

Еще одна статья на обсуждаемую тему — «Одно лицо, много масок: един­ственность и множественность китайской идентичности» Тона Чикьона и Чана Квокбуна (2001. № 3). Авторы анализируют материалы бесед с живу­щими в Сингапуре китайцами, которые были проведены на рубеже 1980— 1990-х гг. «Китайскость» определялась информантами через кровное род­ство, выражающееся в фенотипических признаках и фамилии, тогда как другие маркеры этнической идентификации: язык, религия, образование — утратили для них «гомогенизирующее влияние» (с. 371). Таким образом, в этнической идентификации сингапурские китайцы полагаются на «инди­видуальное», а не «общинное» (в терминологии авторов). Те из них, кто по­лучил образование на английском языке, определяют получивших образо­вание на китайском как ультраконсервативных и старомодных, а вторые определяют первых как либеральных и сексуально распущенных «полу­китайцев», не знающих, что такое китайская культура, и называют их между собой «бананами» (то есть желтыми снаружи, белыми внутри) (с. 378—379). Все это, наряду с разрывом поколений, младшее из которых зачастую не бы­вало в Китае, привело к «фрагментированию китайской этничности» (с. 384).

В упомянутом выше спецвыпуске 2002 г. о диаспоре как дискурсе — «изобретении, конструировании и презентации себя» — изобретению и пе­реизобретению традиции посвящена статья Маргарет Саркисян «Играя (в) португальское: конструирование идентичности в сообществе португаль­цев в Малайзии» (2002. № 2). Саркисян убедительно показывает, что музыка, танец и используемые в представлениях костюмы суть один из способов (на­ряду с языком и религиозной верой) саморепрезентации членов сообщества в качестве португальцев. Здесь же назовем еще один, недавний спецвыпуск «Диаспоры», составленный из материалов прошедшей в 2012 г. в Оксфорд­ском университете конференции «Острова и идентичности: креолизация и диаспора в сравнительной перспективе» (2008 [фактически — 2013]. № 1). Креолизация трактуется в нем как не сводимая к Карибам, а характерная для островных пространств вообще «идентичностная траектория», сопоставимая с диаспоральной и отличная от нее («там и тогда» — в диаспоре, «здесь и сей­час» — в креолизации). Географически материал статей охватывает Маскаренские острова, острова Зеленого мыса и Гаити; наиболее теоретичная из них — «Понятие креолизации: попытка теоретического прояснения»Кристины Шиваллон.

Одна из первых статей о диаспоральной идентичности, появившихся в «Диа­споре», — «Индия онлайн: электронные доски объявлений и конструирова­ние диаспорической индийской идентичности» Амита Рэя (1995. № 1). Это одновременно и первая публикация журнала, в которой диаспоральная проб­лематика рассматривается в контексте новейших цифровых средств комму­никации, а именно — популярной в конце 1980-х — начале 1990-х гг. системы (точнее, ряда систем) обмена сообщениями и файлами, прообраза современ­ных интернет-чатов, а также электронной почты и файлообменных сетей. В этой статье анализировались сообщения, содержащие пропаганду индий­ского национализма, а значит, конструирующие и репрезентирующие индий­скую идентичность. К ней примыкает работа Винная Лаля «Политика истории в Интернете: кибердиаспорический индуизм и североамериканская диаспора индусов» (1999. № 2). Лаль пишет о воинственности «кибердиаспорического» индуса и создаваемых им «ревизионистских версиях индийской ис­тории»: стремлении отождествить индуизм с хиндутвой, утверждении, что технология RSS, регистрирующая обновления на вебсайтах, является реали­зацией идей Вивекананды и т.д. (с. 152 и далее). Той же темы касаются более поздние статьи: «Интернет, место и публичная сфера в диаспоральных со­обществах»Энджел Адамс Пархам (2005 [фактически — 2009]. № 2/3), в ко­торой говорится об использовании онлайн-пространств гаитянской диаспо­рой, и «"Ватсапы" в Сети: роль информационных и коммуникационных технологий в формировании транснациональной эфиопской диаспоры» Нэнси Хафкин (2006 [фактически — 2011]. № 2/3). Обе они посвящены не вир­туальным сообществам, а тому, как то или иное реальное сообщество исполь­зует виртуальную среду. А в статьеМартина Зёкефельда «Алевизм онлайн: переосмысление сообщества в виртуальном пространстве» (2002. № 1) об­суждается и понятие «виртуальное сообщество» — различаются «культурные», то есть просто представленные в кибепространстве, и «социальные» сообщества, то есть поддерживаемые посредством активного взаимодействия в этом пространстве (с. 108).

Внимание «Диаспоры» к этой теме, во-первых, полностью отвечает одной из главных задач журнала: проследить, как переопределяются некогда строго расчерченные границы нации-государства в новой, транснациональной куль­туре, а во-вторых, свидетельствует в пользу его актуальности: триада «диа­спора — медиа — идентичность» веьма популярна, список литературы на эту тему обширен[12], и это закономерно: значение медиа для диаспор и, значит, для диаспороведения едва ли возможно переоценить.

Глобализация последних десятилетий — это новые возможности не только для активного передвижения людей (мобильности), но и для быстрого рас­пространения информации. И, пожалуй, второе даже больше, чем первое, влияет на жизнь вне родины и на традиционное представление об этой жизни. Иными словами, появление Интернета, глобального телевидения и мобильной связи должно было не просто существенно повлиять на диаспоры, но даже поставить под вопрос само их существование. В 2005 г. вышла книга Карин Авив и Давида Шнеера «Новые евреи: конец еврейской диаспоры»[13], где было показано, что для нового поколения евреев Израиль больше не яв­ляется «землей обетованной» и что они чувствуют себя дома там, где живут, будь то одна часть света или другая (ср. изложенные выше наблюдения Марковиц над новейшей еврейской идентичностью из № 2 «Диаспоры» за 1995 г.). Под концом диаспоры в данном случае подразумевается конец идеи изгнания (сами израильтяне сегодня, упоминая евреев, проживающих за ру­бежом, говорят уже не про «галут» — «изгнание», а про «тфуцот» — «рассея­ние»), но это выражение можно употребить и в расширительном смысле. Со­временные глобальные медиа — наряду с возможностью быстро и часто путешествовать — позволяют чувствовать себя как дома где бы то ни было, и соответствующие критерии диаспоральности, названные Сафраном в № 1 «Диаспоры» за 1991 г., едва ли не теряют значение, а сам термин «диаспора» — продуктивность.

[1] См. об этом: Diaspora and Transnationalism: Concepts, Theo­ries and Methods / Eds. R. Baubock, T. Faist. Amsterdam: Amsterdam Unuversity Press, 2010. P. 7.

[2] Адрес официального сайта журнала — http://www.utpjournals.com/diaspora.

[3] См.: http://diasporastudies.in/.

[4] См.: Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышле­ния об истоках и распространении национализма [ 1983] / Пер. с англ. В. Николаева. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2001.

[5] Clifford J. Diasporas // Cultural Anthropology. 1994. № 9. P.311.

[6] Ibid. P. 322.

[7] Dufoix S. Les Diasporas. P.: Presses Universitaires de France, 2003.

[8] Mishra V. The Literature of the Indian Diaspora: Theorizing the Diasporic Imaginary. L.: Routledge, 2007.

[9] Авторы ссылаются здесь на «Воображаемые сообщества» Андерсона и известный сборник «Изобретение традиции» (The Invention of Tradition / Eds. E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge (UK): Cambridge University Press, 1983), а также на статью: Rapport N, Dawson A. Home and Move­ment: A Polemic // Migrants of Identity: Perceptions of Home in a World of Movement / Eds. N. Rapport, A. Dawson. Oxford: Berg, 1998. P. 19—38.

[10] Leonard K.I. Making Ethnic Choices: California's Punjabi Mexican Americans. Philadelphia: Temple University Press, 1992.

[11] К числу других статей относятся «Диаспора с отличием: этническая идентичность еврейских и грузинских подрост­ков в Российской Федерации» той же Марковиц (1997. № 3), «Возвращение на тоталитарную родину: неопределен­ная инаковость русских репатриантов из Китая в СССР» Лори Манчестер (2007 [фактически — 2013]. № 3), а также «Декосмополитизация русской диаспоры» Дэвида Лэй- тина, где говорится о выборе диаспоральным сообществом того или иного аспекта идентичности в качестве главного и о том, как — не почему, а именно как — русские евреи на Брайтон-Бич консолидировались по религиозному прин­ципу (2004. № 1; русский перевод см. в этом тематическом номере «НЛО»).

[12] Так, роль потребления медиа и «апроприации коммуни­кационных технологий» в процессе конструирования диа- споральной идентичности в повседневной жизни рассмат­ривается на материале этнографических исследований в Лондоне и Нью-Йорке в кн.: Gergiou M. Diaspora, Identity and the Media: Diasporic Transnationalism and Mediated Spacialities. Cresskill: Hampton Press, 2006. См. также: Brinkerhoff J.M. Digital Diasporas: Identity and Transnatio­nal Engagement. N.Y.: Cambridge University Press, 2009; Alonso A., Oiarzabal P.J. Diasporas in the New Media Age: Identity, Politics, and Community. Reno: University of Ne­vada Press, 2010, и др.

[13] Aviv C.S., Shneer D. New Jews: The End of the Jewish Dias­pora. N.Y.: New York University Press, 2005.

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №3(127)

Интервью с Хачиком Тололяном

(пер. с англ. А. Зубова и А. Логутова)

«НЛО»: Как бы вы могли вкратце обрисовать современное состояние диаспоральных исследований?

ХАЧИК ТОЛОЛЯН: Это поле исследований представляется достаточно интересным и активным, но в то же время неоднородным. Во-первых, эта категория сама по себе весьма инклюзивна и сейчас включает в себя ряд конфликтующих рабочих определений, что отличает современную ситуацию от ситуации, скажем, 1990 года, когда только лишь еврейские, армянские и греческие диаспоры опознавались как таковые. Во-вторых, в diaspora studies оказываются вовлеченными многие другие научные дисциплины: от антропологии, социологии и политологии до исследований в области постколониальной литературы, религиоведения, социально-экономической географии и т.д. В-третьих, это поле поистине интернационально. Журнал «Diaspora: A Journal of Transnational Studies», который я издаю, является типичным в этом отношении, так как в нем печатаются статьи авторов из Англии и США, Малайзии и Южной Африки, Индии и Франции и т.д. Каждый из авторов по-своему использует те же понятийные категории и привносит что- то новое в методологию.

«НЛО»: У стороннего наблюдателя, оценивающего ситуацию из российского контекста, складывается впечатление, будто концептуальное поле diaspora studies как таковое уже сложилось, но понятийный аппарат для его осмысления еще находится на стадии становления, внутренние границы между различными аспектами изучения диаспор до сих пор не определены. Насколько верно такое впечатление или, наоборот, оно не соответствует истине?

Х.Т.: И да, и нет. Да — в том смысле, что в diaspora studies нет одного авторитетного лица, которое диктовало бы, что такое diaspora studies, как следует определять эту дисциплину и как ее изучать. Ученые постигают традиции своей дисциплины в своей стране, они изучают подходы, появляющиеся в других странах и других дисциплинах, затем пишут сами и учат других. Если их работа принимается, то сперва она расширяет все поле исследований, а затем с течением времени те или иные подходы принимаются другими последователями дисциплины и становятся доминирующими. Но здесь нет полного согласия, и ни у кого нет достаточного авторитета, чтобы насильно утвердить его. В каком-то смысле взгляды, убеждающие большее количество ученых, побеждают.

К примеру, многие влиятельные ученые верят, что для диаспоры необходимо сохранять ориентацию на покинутую в свое время родину. Этого мнения придерживаются многие диаспоральные группы. Сионисты, например, подтверждают, что стремятся к тому, чтобы как можно большее число евреев вернулось в Израиль, но ведь к тому же стремятся и Государственный департамент США, и представители Всемирного банка, поскольку они бы хотели, чтобы диаспоры, появившиеся на Западе и ведущие происхождение из экономически малоразвитых стран, инвестировали в свои родные страны и способствовали их развитию. Эти представления обладают как концептуальными, так и политическими компонентами. Напротив, ряд других ученых полагает, что диаспоры должны обладать только двумя качествами: дисперсией и стремлением поддержать единую идентичность, т.е. сопротивление ассимиляции. В таком случае романи, или цыгане, которые не помнят родину и не заинтересованы в возвращении в родную северо-западную Индию, которую они оставили около 800 года н.э., составляют диаспору во втором смысле, а согласно первому определению — нет.

Более того, существуют категории, которые ученые принимают в теории, но на которых никто не фокусируется на практике. Диаспора, изучаемая с точки зрения количества денег, которые транснациональные эмигранты посылают домой («римесса»), и та же диаспора, рассмотренная с позиции обмена культурной продукцией, к примеру музыкой, циркулирующей между метрополией и различными диаспоральными сообществами, в результате может показаться двумя разными диаспорами. В том случае, если ученый не концентрируется на транснациональном, кросскультурном обмене, но, напротив, изучает функционирование институций диаспоры, таких как школы, места религиозного почитания и политические органы, то та же диаспора вновь будет выглядеть иначе. В теории, эти и другие подходы должны быть синтезированы, что в итоге позволило бы увидеть полную картину той или иной диаспоры, но на практике это малодостижимо.

«НЛО»: Насколько сильно — или, наоборот, слабо — понимание диаспоры в современных теориях отличается от традиционного представления? Я имею в виду такие определения, как предложенное в английском разделе «Вики- педии»: «Диаспора — это рассеянное население с общим происхождением на небольшой географической территории. Диаспора также может означать миграцию населения с исторической родины».

Х.Т.: Трудно сказать, поскольку даже традиционные определения могут отличаться друг от друга. Рассмотрим несколько наиболее существенных пунктов, ставших объектами споров в ранних определениях понятия. Во-первых, это причины миграции с родины: еврейские и американские мыслители делают акцент на насильственной высылке как причине возникновения диаспоры. Но это далеко не единственная причина. Первая волна евреев, несомненно, была сослана в Вавилонское изгнание силой, но в Египте к тому моменту уже существовали еврейские общины, и уже после окончания Вавилонского изгнания многие евреи «добровольно» продолжали эмигрировать по экономическим причинам. Первая волна дисперсии армян была спровоцирована жестокой политикой тюркских правителей Сельджукидов, однако причинами последующих волн эмиграции были уже экономическая бедность и поиск более благоприятных возможностей в жизни. Рассмотрим и другой пункт, особенно ценный для ряда еврейских ученых: цель любой диаспоры — возвращение в метрополию. В то же время большинство людей — представителей одной диаспоры, раз обосновавшись в новой стране, предпочитают там и остаться. Так, в настоящее время многие евреи возвращаются в Израиль, многие, наоборот, уезжают, но многие же продолжают оставаться на своих местах, в Англии или Бразилии. Такие разные типы поведения характеризуют большие, наиболее развитые диаспоры.

Мне кажется, такое усложнение частично связано с тем, как по-разному можно понимать «принудительную высылку». Миграция киргизских и армянских рабочих в Россию с 1991 года связана не с тем, что они подвергались преследованию на родине, а, в первую очередь, с отсутствием там рабочих мест или с заработной платой ниже прожиточного минимума. Можно ли описать эту ситуацию как экономическое насилие? Является ли диаспора, возникшая в результате экономической нищеты, в той же степени диаспорой, как и та, которую составляют пережившие резню или геноцид? Очевидно, эти две диаспоры во многом отличаются: к примеру, механизмы коллективной памяти диаспоры, скрепляющей ее в единое сообщество, в обоих случаях функционируют по-разному. В то же время обе они представляют собой сообщества рассеянных по миру людей, сохраняющих транснациональные связи и общее желание сопротивляться ассимиляции и сохранять собственную идентичность. Моя позиция и позиция многих моих коллег состоит в том, что все это примеры диаспор, однако они не поддаются единой концептуализации.

«НЛО»: Обычно считается, что диаспоральное сообщество — это сообщество с твердой и последовательной установкой на закрытость, но насколько закрытыми можно считать реальные диаспоры? Можно ли приблизительно выстроить какую-либо «градацию» этой закрытости? Насколько вообще диа- споральное сообщество закрыто или открыто для соседних культур и этносов?

Х.Т.: Опять же, ответ зависит от места и времени. Раньше было проще сохранять закрытость диаспоральных сообществ, когда доминировали такие факторы, как религиозная самоидентификация, этнические и расовые предрассудки, затрудненная и ограниченная мобильность, сокращенный уровень коммуникации, закрытое хозяйствование с определенными экономическими нишами только для представителей диаспор, недоступность высшего образования, необязательность несения военной службы для всех. При таких условиях, которые до недавнего времени были превалирующими для всего мира, лидерам диаспоральных сообществ было проще разрабатывать стратегии убеждения своих членов в необходимости сохранения и поддержания границ сообщества закрытыми, а также успешно добиваться определенной модели поведения — запрета на междиаспоральные браки, ограниченных и формализованных контактов между членами диаспоры и представителями сообщества принимающей страны и полного отсутствия ассимиляции. Однако и в этой ситуации многое зависело от поведения именно принимающей стороны: если общество оказывается нетерпимым, то оно не позволяет интеграцию меньшинств, включающих и диаспоральные меньшинства, она для него оказывается нежелательной. Ни одно общество Европы, кажется, не пожелало интегрировать цыган; американское общество было более открыто интеграции поляков и евреев, чем афроамериканцев. Некоторые общества и страны практиковали религиозные преследования и попытки обращения в определенную веру — к примеру, в Византии армяне массово принимали православие, с одной стороны, из-за давления правительства, с другой — стремясь использовать карьерные возможности, открытые для обращенных в православие.

Сегодня правительства многих стран меньше демонстрируют националистическое и пуританское отношение к сообществам и, наоборот, более открыты для культурной гибридизации, не практикуют жесткого и принудительного приобщения к социальным, культурным и экономическим нормам. Они все чаще позволяют социальное, культурное и экономическое самоопределение, возможности и способы интеграции в сообщество принимающей страны и получения гражданства. (Я знаю, что до сих пор существует ряд государств, где подобное отношение не в ходу, однако в глобализированных странах это доминирующая линия поведения.) Мы наблюдали примеры такого прогрессивного движения в сообществах, ориентированных на открытость и инклюзивность, что ведет к облегченному контакту с обычаями другой культуры, как это происходит сейчас в Америке. На настоящий момент подавляющее большинство японо-американских браков совершаются за пределами одной группы. Это заметное изменение по сравнению с ситуацией 1970-х годов. Значительный процент браков евреев и армян в Америке заключается не с членами их диаспоральных групп. Снижение роли религии, распространение университетского образования, телевидение, музыка и Интернет — все это способствует становлению единой глобальной молодежной культуры, более сильной, чем культура диаспоры. Однако это движение может быть замедлено или даже обращено вспять при изменении поведения принимающей стороны. Может казаться, что история неумолимо движется в одном направлении, но затем она внезапно меняет курс.

«НЛО»: Какова реальная или воображаемая связь диаспоры с метрополией? Каково взаимоотношение культур диаспоры и метрополии? Х.Т.: На этот вопрос не может быть единого ответа ни с точки зрения исторической перспективы, ни в настоящем. Древнейшая и в каком-то смысле показательная диаспора — еврейская — не могла иметь контактов с метрополией, поскольку в 66—134 годах н.э. войны с Римской империей привели не только к разрушению священного города Иерусалима, но и буквально к разорению всей страны. В течение нескольких веков продолжали существовать маленькие религиозные сообщества, и они же создали первый Иерусалимский Талмуд. Однако уже к 500 году н.э. первенство получили вавилонские евреи и их Талмуд. С трудом верится, что между 500 и 1880 годами н.э. в Палестине / Израиле могло быть больше 3—4 тысяч евреев одновременно. Схожим образом, африканские рабы в США не имели возможности устанавливать контакты с родиной, однако диаспора имела четкие границы, так как американское правительство препятствовало ассимиляции, а такие факторы, как жестокость извне и создание внутри сообщества сильной религиозной, устной и музыкальной культуры, унаследованной потомками рабов, помогли становлению особой идентичности. Другие диаспоры, к примеру армяне, никогда не теряли контакта с метрополией, однако количество и качество контактов могли сильно различаться.

Отчасти отличительной чертой диаспор в ситуации после 1960-х годов является легкость, с которой можно путешествовать на родину, и постоянная циркуляция видео-, телефонных и электронных сообщений между странами. Даже в тех случаях, когда метрополия располагается далеко, как, к примеру, Индия от Америки, большое количество состоятельных индусов ежегодно посещают родину. Для сравнения вспомним, что в 1910 году письмо из Чикаго в Одессу могло идти около трех недель, и столько же обратно. В год таких контактов могло совершаться не более семи-восьми. Сейчас я знаю мигрантов, которые ежедневно общаются со своими семьями, живущими на расстоянии семи тысяч километров. Они могут пересылать деньги, подарки, видео и «селфи». Сейчас упрощение контактов с родиной продолжает усиливаться.

Разумеется, формы культурных и других видов взаимодействий имеют куда более комплексный характер. Связи с литературной традицией метрополии исчезают быстро, поскольку многие мигранты либо малообразованны, либо слишком заняты зарабатыванием денег, либо утрачивают язык метрополии за одно поколение. Если правительство принимающей страны практикует политику подавления, то возможности контакта еще более усложняются. При экономическом подавлении контакты полностью прекращаются. Между 1979 и 1989 годами, после того как Дэн Сяопин открыл экономику Китая, 85% всех иностранных инвестиций в Китай поступило от китайцев из Южной Азии. Последние повели себя стремительно и эффективно, как только для них стало очевидно, что они могут свободно инвестировать средства в свою страну и получать от этого выгоду.

«НЛО»: С позиции живущих в диаспоре людей, она выступает как депозитарий культурных кодов, идеологем и ценностей, которые были присущи метрополии и теперь должны быть сохранены. Насколько это правдиво с точки зрения внешнего наблюдателя-антрополога?

Х.Т.: И да, и нет. Распространенная проблема состоит в том, что открытые диаспоры, т.е. те, которые не загоняются в гетто, стремительно теряют многие из этих кодов и ценностей. В то же время многие меньшие фракции, наоборот, придерживаются их. О диаспоральных социальных формациях (таких, как в национальных сообществах) лучше думать как о массе населения, занятой работой или отдыхом и вовлеченной в прочие рутинные практики, маркирующие ее идентичность. Однако всегда существует маленькая группа людей, более преданных и активных, посвятивших себя общей идее. Они и составляют ядро сообщества, работающее на сохранение угасающих традиций, некоторые из которых время от времени могут возрождаться.

В качестве иллюстрации приведу пример. Некоторое время назад израильское правительство решило документировать все еврейские танцы в каждой диаспоре, начиная с исполняемых в Йемене и Марокко и заканчивая теми, что существовали в Восточной Европе до становления Израиля. Обнаружилось, что никто в Израиле не имел ни малейшего представления, как исполнять определенные танцы, скажем, из Восточной Польши, хотя название танца в памяти диаспоры продолжало жить. В то же время проживающие в Бруклине хасиды до сих пор сохраняют традицию исполнения этого танца. Этот пример показывает возможность сохранения старых традиций в диаспоре и говорит о важности того факта, что сообщества метрополий могут меняться очень быстро. И в процессе изменений эти сообщества, будучи уверенными в своей идентичности, уходящей корнями в их родину, отбрасывают старые традиции с большей легкостью, нежели более мелкие диаспоральные группы. Но в целом следует сказать, что в диаспорах традиции исчезают стремительно.

Важно отметить, что это не всегда является следствием ассимиляции. Те диаспоры, которые придерживаются старых культурных практик, определяющих их идентичность, продолжают существовать. Однако когда эти практики исчезают, сообщество просто-напросто изобретает новые с целью поддержания определения себя как особой диаспоральной группы, отличной от окружающего общества принимающей страны. Механизм выживания диаспоры — непрерывное производство маркеров различия. В конце концов они оказываются отличающимися не только от принимающей страны, но и от культуры предков их родной метрополии. Такая двунаправленная дифференциация является основной особенностью диаспор. Конечно, связь с утраченными традициями может быть более или менее выраженной. Так, в 1970-е годы в молодежных клубах Лондона группа молодых пенджабцев, иммигрантов из Индии, вдохновившись древним земледельческим танцем из их родного региона и усовершенствовав его танцевальными стилями черных иммигрантов с Карибских островов, изобрели танец «бхангра». Этот танец, будучи продуктом этой диаспоры, также получил широкое распространение и популярность в среде молодежи в Индии. В настоящее время дифференциация нередко становится следствием транснациональной циркуляции практик и смыслов.

«НЛО»: Каким образом сообщество, в основе которого уже не лежат привычные категории территории / гражданства / национальной идентичности, выстраивает свою культурную идентичность и какие компенсаторные механизмы оказываются вовлечены в это производство идентичности?

Х.Т.: Для начала к этим трем категориям я бы хотел добавить еще две: экономическую и религиозную идентичность. Не думаю, что здесь стоит распространяться о религиозной идентичности. Эта категория говорит сама за себя. Но позвольте мне подробнее остановиться на экономической идентичности. Единственное, в чем полностью соглашаются и убежденные марксисты, и «махровые» капиталисты, — это то, что экономика является базовой категорией человеческой жизни. Сегодня под воздействием глобализации народы, живущие на своей территории как граждане своего национального, независимого государства, говорящие на родном языке, обнаруживают, что условия их жизни изменились кардинально из-за того, что экономика больше не является национальной. По определению, это всегда было верно для диаспор — они всегда живут в «чьей-то еще» (народной или государственной) экономической среде. Диаспоры изначально занимают определенную экономическую нишу. Существует старый термин — «меньшинство комиссионеров», описывающий преимущественно евреев, армян, китайцев и диаспоры индийцев в Британской Восточной Африке. Эти диаспоральные меньшинства выработали не только свои собственные коммерческие практики, но и коллективную идентичность в экономической нише в качестве посредников между превалирующим земледельческим населением и полуфеодальной аристократией. Евреи и армяне в Польше между 1340 и 1650 годами были ювелирами, ростовщиками, искусными ремесленниками, но не крестьянами. Китайцы играли схожую роль в Индонезии и Таиланде, однако этот пример немного сложнее, так как в некоторых случаях они также выступали и в роли «рабочих-кули» (наемных землепашцев). Путешествуя по Европе и Северной Америке, нельзя не заметить, что менялы, владельцы газетных киосков, заправочных станций и мотелей и мелкие лавочники в большинстве случаев — индийцы. Все эти нишевые экономики позволяют определить культурную ориентацию и идентичность диаспоральной мелкой буржуазии, тем не менее обладающей сильными транснациональными связями.

Уместным будет добавить, что вопрос об «идентичности» сам по себе крайне сложный и практически нерешаемый. Два уважаемых американских исследователя, Роджерс Брубейкер и Фредерик Купер, в длинной статье «За гранью идентичности» пишут, что хотя мы и используем термин «идентичность», но по-настоящему в нем не нуждаемся, а его использование часто приводит к путанице. В рамках академического дискурса, утверждают авторы, исследование, проводимое через призму понятия «идентичность», может стать более продуктивным, если использовать комбинацию других, менее абстрактных терминов. Насколько я могу судить, хотя и не существует общепринятой и наглядной теории идентичности, многие из нас тем не менее продолжают до сих пор использовать термины «идентичность» и «культурная идентичность» в повседневном общении, в академических дебатах и научных исследованиях. Очевидно, если и существуют русская или американская коллективные идентичности, которые продолжали бы работать на протяжении длительного времени, то в таком случае нам необходим анализ того, как общество и культура, работающие через семью и институциональные структуры, воспроизводят эту идентичность внутри индивидуумов, обеспечивая ею каждого новорожденного внутри сообщества. Сейчас у нас накопилось много наблюдений и идей, но никакой адекватной общей теории. Конечно, мы знаем, что родительские институциональные практики имеют значение. Но в то же время мы не можем объяснить, почему, когда в диаспоре в одной семье рождаются два сына, скажем, с разницей в два года, один из них наследует диаспоральную идентичность, а второй — наоборот, максимально отдаляется от «породившего» его сообщества. И в этом нет ничего удивительного, ведь точно так же мы не можем ответить на вопрос, почему, в то время как один из двух братьев, выросших в одной семье, становится трудолюбивым и порядочным человеком, другой превращается в грабителя-наркомана. Вопрос, что является решающим фактором в становлении человеческой личности — биология, семья, более крупная родовая группа или сообщество, — большая загадка для ученых, чем они готовы признать. И эта загадка тесно связана с вопросом о диаспоральной идентичности.

«НЛО»: Существует конструктивистское представление, что диаспора, как инация, — это конструкт, «воображаемое сообщество». Насколько это представление можно считать работающим? Является ли диаспора сообществом, сконструированным только изнутри, или окружающий контекст тоже ее конструирует? И если да, то как?

Х.Т.: Когда Бенедикт Андерсон ввел представление о том, что нации — это непременно воображаемые сообщества, он имел в виду то, что — в отличие, например, от жителей деревни — члены нации не вовлечены в повседневное личное взаимодействие друг с другом и не связаны интересами и целями, возникающими в подобном взаимодействии. Будучи специалистом по Индонезии, Андерсон хотел обратить внимание читателя на то, что, к примеру, жители северо-западной Суматры, отделенные, скажем, от острова Малуку тремя тысячами километров океана, восприняли новую общую индонезийскую идентичность, научившись воображать себя частью обширного, но закрытого сообщества. Им это удалось во многом благодаря технологическим инновациям XIX века, и в особенности — развитию печати.

В андерсоновском смысле диаспоры всегда и неизбежно «воображаемы». Чтобы дать им адекватное описание, нужно отметить существование локальныхдиаспоральных сообществ, связанных друг с другом различными способами. Во-первых, это интранациональные связи, существующие, к примеру, между армянскими общинами Парижа, Марселя и Лиона или — насколько я могу предполагать — Санкт-Петербурга, Москвы, Ростова-на-Дону и Краснодара. Во-вторых, они вступают в транснациональные, преодолевающие государственные границы, связи с другими локальными сообществами. Например, армяне Москвы могут поддерживать контакты с армянами Лос-Анджелеса, Парижа или Нью-Йорка. Разумеется, все эти сообщества не теряют связи с Арменией. Подобное сочетание локальных и транснациональных связей и обеспечивает существование абстракции, известной как глобальная армянская диаспора.

Диаспора представляет себя не в абстрактных терминах, а посредством различных форм интенсивного коммуникационного обмена, превышающего по силе любые формы печатной коммуникации, доступные в XIX столетии. Сегодня турки в Берлине, ереванские армяне в Лос-Анджелесе и ливанцы в Нью-Йорке могут благодаря спутниковому телевидению круглосуточно следить за новостями из метрополии; многие из них также пользуются компьютерами и мобильными телефонами для оперативного общения со своей родней. Кроме того, существуют институционализированные формы контактов, обеспечиваемые низкой стоимостью путешествий: священники, филантропы, политические активисты, ученые, интеллектуалы и люди творческих профессий постоянно перемещаются с места на место. В обмен вовлечены и идеи, и деньги. Значительная часть онлайн-общения происходит на английском или французском языке, так как китайцам в Сингапуре, Гавайях или Лондоне (так же как индийцам из Калькутты, Йоханнесбурга или Сан-Франциско, гаитянам из Майами, Монреаля или Парижа) легче удается спорить или соглашаться со своими онлайн-респондентами на этих языках. Исследователи диаспор нередко читают эту переписку и наблюдают новые интересные способы конструирования диаспоральной идентичности: в онлайн-общении черты местных диаспоральных сообществ играют меньшую роль, чем дискурс воображаемой глобальной диаспоры. Иногда это может привести к опасным последствиям: появлению глобальных форм национализма, не привязанного к национальному государству.

«НЛО»: Какую роль в жизни диаспор играют практики памяти? Каким образом передается эта память?

Х.Т.: Память — это, несомненно, один из ключевых связующих элементов, обеспечивающих единство диаспоры во времени и пространстве. Но обобщить этот очевидный факт нелегко. В каком-то смысле память в диаспоре работает так же, как и в метрополии. В диаспорах, как правило, празднуются все те исторически памятные события, что и в метрополии: для мексиканских общин США «Синко де майо» (5 мая) не менее важен, чем для жителей Мехико. Праздники местного значения также сохраняют свою значимость: население Маленькой Италии в Нью-Йорке отмечает день Святого Януария с тем же размахом, что и в Неаполе (как это верно изображено в «Крестном отце 2» Копполы). В маленьком городке Миддлтаун (50 тысяч жителей), где я живу, польский праздник Ченстоховской Черной Мадонны и сицилийский праздник Святого Себастьяна отмечаются этническими группами, нередко демонстрирующими диаспоральное поведение. (Этнические группы и диаспоры — разные явления; все диаспоры являются этническими группами, но не все этнические группы диаспоральны.)

Повторю еще раз, что особенно остро личное и коллективное сталкиваются именно в сфере памяти. Каким образом коллективные воспоминания становятся личными? В диаспорах, переживших акты принуждения и насилия, особенно устойчивы воспоминания о травматических событиях. Но каким образом я, сын армян, переживших геноцид в Османской империи, или дети евреев — жертв Холокоста (такие, как моя коллега и подруга Мариан Хирш) способны сохранять эту память? Ни я, ни она не переживали этих страшных событий. Как можно помнить то, что с тобой не происходило? Исследуя старые фотографии и тексты, профессор Хирш ввела новый термин «постпамять» (postmemory), обозначающий воспоминания, внушаемые при помощи семейных и прочих нарративов тем, кто, по определению, не может помнить самих событий.

Разумеется, уже во втором поколении потомков переживших катастрофу передача памяти становится довольно сложной и основывается на очень разнообразных приемах и практиках. К примеру, существуют так называемые «объекты наследия» (legacy objects) — не обязательно обладающие художественной ценностью ремесленные изделия, несущие в себе стиль или способ производства, характерный для метрополии до катастрофы: керамическая поделка, привезенная немецкой семьей из Венгрии в Миннесоту в 1848 году; лакированная шкатулка, привезенная из Китая около 1850 года; вышитый носовой платок, привезенный из армянского Мараша век назад; кулинария, местные песни и, конечно же, разнообразные типы повествований (истории, фотокарточки, письма, дневники и т.д.). Все это вносит вклад [в сохранение памяти]. Изучение форм культурной памяти стало сейчас особой научной субдисциплиной, основанной на работах ряда исследователей — от Мориса Хальбвакса до Яна Ассмана или Питера Бёрка, а также на мемуарных и художественных текстах. Музеи, временные выставки, учебники по истории для диаспоральных школ, споры вокруг устной истории, психоаналитические подходы к анализу травмы и бессознательного — все эти объекты, механизмы и практики формируют культурную и социальную память и способствуют образованию постпамяти у членов диаспоры.

«НЛО»: Каким образом изменение доступности текстовых, визуальных, аудиальных и т.д. медиатехнологий в диаспоре и метрополии отражается на конструировании и циркуляции идентичностей? Каким образом такие ключевые компоненты наций и диаспор, как коллективная память и общий язык, изменяются с появлением новых медиа?

Х.Т.: Переход к цифровым медиа изменил все — начиная от сексуальных практик и кончая преступностью в диаспорах. Влияние медиа на диаспоральные сообщества необходимо анализировать в терминах двух отдельных феноменов. Необходимо прояснить способы передачи информации и способы культурногопроизводства. В определенном смысле я уже касался этой темы: в настоящее время члены диаспоры могут с поразительной скоростью узнавать подробности о событиях в жизни метрополии, их семей, об экономических и политических изменениях в масштабах целой нации — и эта информация не подвергается фильтрации или контролю со стороны крупных организаций. К примеру, я подписан на ANN, армянскую новостную службу, которая генерирует подборку из всех онлайн-новостей, содержащих слова «Armenia» или «Armenian». В результате каждое утро я получаю 100—150 новостей на английском или французском языке самого разного объема и тематики: начиная от описания того, как армяне отмечали годовщину геноцида в Марселе, и кончая тем, как поживает футболист Генрих Мхитарян, играющий за немецкую «Боруссию». Кроме того, в моих руках оказываются десятки веб-ссылок на разного рода статьи и видео. В обычный день я трачу на просмотр этих сообщений не менее часа, иногда — больше. Разумеется, это делают далеко не все. По разным оценкам, около двух или трех тысяч армян занимаются чем-то подобным ежедневно. По выражению Габриеля Шеффера, их можно назвать «ядерными» членами диаспоры. Как говорилось выше, разные люди по-разному участвуют в поддержании существования диаспор, и главная роль в этом деле принадлежит целеустремленным, активным, легко мобилизующимся индивидам.

Участие в общении, в обмене идеями, изображениями и аудиовизуальными материалами очень важно. Со временем даже интеллектуалы старшего поколения, такие как я, привыкшие читать бумажные книги, овладевают цифровыми технологиями. Для наших молодых коллег цифровой мир стал естественной средой существования, в которой они живут, работают, развлекаются и принимают на себя разного рода обязательства. «Цифровое целеполагание» (digital commitments) активно исследуется учеными. Каким образом рассеянные по миру члены диаспоры, сидя за экраном компьютера, создают новые связи, затевают новые разговоры, конструируют новые диаспоральные дискурсы и практики, в которых не просто воспроизводится уже известная, доступная иными способами информация, но придумывается ипроизводится новая?

Немецкий антрополог Мартин Зёкефельд предпринял попытку показать то, каким образом социальные движения могут создаваться в Сети, на примере возрождения уникального (как в этническом, так и в религиозном смысле) сообщества алевитов в Турции, которое последовательно уничтожалось властями с 1923-го по 1980 год. Начиная с 1960-х годов некоторые алевиты начали в индивидуальном порядке переезжать в Германию, утратив практически все устные традиции и коллективные практики. Зёкефельд демонстрирует, как с конца 1980-х им удалось восстановить утраченные традиции и воссоздать свое сообщество при помощи использования цифровых технологий не только в политических, но и в культурных и религиозных целях.

В своем исследовании диаспорального киберпространства Виктория Бернал показала, как беженцы из Эритреи и другие мигранты, покинувшие свою родину в результате тридцатилетней войны за независимость Эфиопии (1961—1991), использовали новые медиа для консолидации публичного пространства диаспоры и политической мобилизации культурных центров. Пнина Вербнер, работавшая с пакистанским населением Англии, и Арджун Аппадураи, более известный теоретическими исследованиями, также подчеркивают важность цифровых технологий для развития публичного пространства диаспор. Разумеется, этот процесс имеет и негативные стороны. Анонимность интернет-общения открывает возможности для распространения нелицеприятных политических мнений и культурных предрассудков. Пожалуй, самые уродливые формы индусского диаспорального национализма родились именно в Сети. В статье «Кибераудитории и диаспоральная политика в транснациональном китайском сообществе» («Cyberpublics and Diaspora Politics among Transnational Chinese») антрополог Айхва Онг показывает, как глобальная цифровая диаспора, оторванная от повседневности социальных взаимодействий, порождает новый культурный дискурс, предпочтение в котором отдается сомнительным эссенциалистским абстракциям.

«НЛО»: В какой степени жизнь диаспоры определяется культурными стереотипами? На основании каких критериев представители диаспоры формулируют свои отличия от окружающих обществ? Какими способами конструируются эти отличия?

Х.Т.: Стереотипы распространены в диаспорах, но в меньшей степени, чем в окружающих их сообществах, где, подкрепляемые государственной властью, они особенно опасны. И весело, и грустно наблюдать за тем, как разные диаспоры часто пытаются подтвердить свою уникальность, прибегая к одним и тем же стереотипам. «Мы — семейные люди», — говорят о себе итальянцы, армяне, китайцы и вьетнамцы в Америке, полагая, что только им свойственно уважение к семейным ценностям, которым они объясняют свои успехи и в котором отказывают другим диаспорам.

На практике стереотипы используются диаспоральными меньшинствами как орудие критики большинства, среди которого они живут. К примеру, я слышал от американских армян и корейцев утверждение: «Мы — трудолюбивые семейные люди, в отличие от американцев, которые здесь всегда жили». Иногда подобные высказывания принимают форму настоящего расизма, направленного против афроамериканцев. Иногда они носят более общий характер: многие иммигрантские диаспоры (евреи, армяне, греки, китайцы, индийцы) в среднем более экономически успешны, чем коренные американцы — как белые, так и черные. У членов этих диаспор возникает недоумение по поводу того, почему коренные жители за многие века так и не воспользовались преимуществами жизни на «благословенной» (blessed) земле (в США, Австралии или Канаде), и они склонны объяснять свой быстрый успех при помощи снисходительной стереотипизации местного большинства, приписывая последнему лень, любовь к алкоголю и наркотикам или сексуальную распущенность. Разумеется, большинство отвечает тем же, только уже в более опасных формах. Меньшинствам, специализировавшимся на посредничестве в торговле (евреи, армяне, китайцы и индийцы) и достигшим делового успеха в преимущественно сельскохозяйственных районах, часто приписывалась жадность и нечестность: «Разве приезжие могут разбогатеть за одно поколение? Наверняка они нас грабят». Подобные идеи могут привести к дискриминациям или даже массовым убийствам. Так что — да, стереотипы существуют. Но, по крайней мере, в США и Канаде их становится меньше.

«НЛО»: Можно ли — и если да, то на каких основаниях — причислить к диаспорам «пограничные» социальные формы: например, микросообщества, образуемые в процессе «внутренней миграции» в закрытых обществах, или вовлеченные в трудовую миграцию «переходные» группы, еще не обретшие гражданского статуса в новой стране, не организовавшие собственных культурных институтов и находящиеся в «серой зоне неразличимости» между двумя или несколькими социумами?

Х.Т.: По этому поводу есть самые разные мнения. Мобильность стала частью человеческой жизни с тех пор, как первый Homo sapiens вышел из Африки 150 тысяч лет назад. То есть диаспора, понимаемая в смысле результата расселения популяции, возникла еще в древности. В своих работах я использую термин «расселение» как общую категорию, частным случаем которой является «диаспора», которая — в силу исторических причин — стала тем, что в риторике определяется как «синекдоха», т.е. частью, заменяющей целое.

В каких условиях сообщества расселения становятся диаспорами? Можно ли назвать все сообщества мигрантов диаспоральными? Моя исследовательская позиция по этому вопросу не самая популярная. По моему мнению, диаспоры должны отвечать целому ряду критериев: (1) члены диаспоры должны быть разбросаны по государствам вне своей метрополии, но при этом (2) как можно дольше сохранять свою изначальную идентичность, чтобы затем создать новую, основанную на поддержании культурных и прочих различий. Кроме того, (3a) они ощущают родство со своими бывшими соотечественниками, разбросанными по другим странам, а также — в большинстве случаев — (3b) с теми, кто остался в метрополии. И, наконец, (4) я предпочитаю определять подобные людские образования как «транснациональные сообщества» в переходном состоянии, превращающиеся через три и больше поколений в «настоящие диаспоры». Подобные критерии кажутся большинству моих коллег слишком произвольными, но, по-моему, это не так. У первого поколения мигрантов независимо от того, покинули они свою родину вынужденно или добровольно, еще сильна память о доме и о семейных узах — они живут в «транснациональной семье». Во втором поколении эти связи ослабевают, но остаются значимыми — дети мигрантов знают своих бабушек, дедушек, дядей и племянниц, проживающих в метрополии. В третьем и последующих поколениях, когда связи с бабушками и дедушками, двоюродными братьями и сестрами окончательно исчезают, а личные обязательства не успевают приобрести фундаментальное значение, выбор в пользу сохранения и дальнейшего развития особой идентичности становится по-настоящему осмысленным. Разумеется, в разные исторические периоды это происходит по-разному. Как уже было сказано выше, если большинство населения новой страны отвергает ваше сообщество, оно с легкостью остается диаспоральным. Но если в условиях культурной гибридизации, отсутствия проблем с получением гражданства и равенства экономических возможностей, характерных для многих современных социумов, группа продолжает поддерживать свою обособленность, то можно говорить о ее полной диаспоризации.

Большинство других определений не столь детальны и строги, а потому довольно разнообразны. Робин Коэн, работающий в Оксфорде и много сделавший для расширения определения «диаспоры», выделяет такие типы, как вик- тимная диаспора (victim diaspora), торговые и купеческие диаспоры, трудовая диаспора, а также «имперская диаспора», состоящая из колониальных чиновников и поселенцев. Пол Гилрой, используя термин «Черная Атлантика», выделяет культурную диаспору чернокожих, вышедших из Африки и обретших вторую родину в Бразилии, на Ямайке, в Гайане, США, на Кубе или в Лондоне, для которых путешествия, культурный обмен и циркуляция произведений искусств, художников и интеллектуалов стали определяющими факторами единства сообщества. В этом смысле «черная диаспора» как социальная формация обязана своим существованием культуре, производимой меньшинством и открытой к заимствованиям со стороны большинства. На мой взгляд, подобное положение имело место во многих диаспорах на протяжении очень долгого времени. Тем не менее споры продолжаются — и, поскольку интеллектуальные, психологические и политические силы уже преодолели национальные границы, точка в них будет поставлена еще очень нескоро.

Пер. с англ. Артема Зубова и Андрея Логутова

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №3(127)

Интервью с Уильямом Сафраном, Робином Коэном и Йосси Шаином

(пер. с англ. А. Логутова)

«НЛО»: Редакция «НЛО» обращается к нескольким выдающимся специа­листам в области транснациональных отношений и diaspora studies. Мы будем рады, если вы сможете ответить на несколько наших вопросов.

1

«НЛО»: Как бы вы могли вкратце обрисовать современное состояние диаспоральных исследований?

УИЛЬЯМ САФРАН: В глобальном масштабе диаспоральные исследования переживают расцвет: постоянно возникают новые курсы, семинары, инсти­туты и журналы, работающие в этом поле. Одна из очевидных причин — это рост количества людей, живущих в диаспорах, особенно в развитых странах. Диаспора — это проблемное явление как для социологов, так и для людей, принимающих политические решения. Традиционно термин «диаспора» при­менялся для описания ряда рассеянных по всему миру этнических или ре­лигиозных сообществ, покинувших свою родину, но сохранивших при этом осознание собственной коллективной культурной идентичности, желание культивировать ее на новом месте и устойчивую ориентированность на мет­рополию. В случае исторически «старых» диаспор (евреев, греков или армян) эта ориентированность нередко выражалась в мифологизированной надежде на возвращение на родину. Однако в последние годы понятие диаспоры настолько вошло в моду, что его стали распространять на самые разные ситуа­ции, отношения и идентичности[1]. Примером подобного рода служит измене­ние представления о принадлежности к диаспоре: много лет назад диаспоральное состояние считалось нежелательным, оно ассоциировалось с изгнанием этнонациональной или религиозной группы, с утратой дома. В настоящее время в принадлежности к диаспоре часто видят сознательное проявление свободы, так что члены диаспоры, раньше «воспринимавшиеся как подозри­тельные личности, внутренние враги и лазутчики (strangers within the gates)»[2], стали объектом восхищения.

РОБИН КОЭН: Диаспоральные исследования заявили о себе в 1990-е годы как прежде всего исторический, социологический, антропологический и поли­тологический проект. В их рамках были разработаны подробные таксономии, а также была продемонстрирована релевантность термина «диаспора» для обсуждения проблем миграции, социального многообразия и идентичности. В последнее время в эту традицию влились две новые группы исследователей: (а) «неореалисты» (пришедшие из области экономики и международных от­ношений), видящие в диаспоре инструмент развития общества, государствен­ного строительства и лоббизма; и (б) гуманитарии широкого профиля, пытающиеся увязать диаспоральные исследования с проблематикой комплексной идентичности, культурного производства, гибридизации и постколониализма.

ЙОССИ ШАИН: За последние три десятка лет многие энтузиасты попробо­вали свои силы в области диаспоральных исследований. Когда я только на­чинал писать про эмиграцию и диаспоры, этот предмет еще не вызывал столь широкого интереса, а количество теоретических работ было и вовсе ни­чтожно. Моей первой целью стало определение этого поля и его границ в пре­делах политологии. Суть ранних теорий сводилась к постепенному отходу от традиционного использования термина «диаспора» исключительно для опи­сания еврейского опыта, к попытке локализации феномена народов, живу­щих вдали от родины (независимо от ее государственного статуса) и пред­ставляющих в своих собственных глазах и в глазах соседей единое целое, связанное узами родства, невзирая на формальное гражданство.

Ключевым компонентом в понимании жизни диаспоры была идея родины. Затем следовали вопросы политической активности, благонадежности, иден­тичности, влияния на культуру страны проживания и других сообществ и т.д. С развитием теорий глобализации и изменением мирового порядка в конце 1980-х — начале 1990-х годов наступил расцвет диаспоральных исследований. Я помню, что, когда мы с моим другом Кэчем Тололяном основывали журнал «Diaspora», нас было всего несколько человек. Вскоре их [исследований] стало сотни, и тематика начала смещаться в сторону транснационализма.

Эра легких путешествий, быстрого обмена информацией и открытых гра­ниц, казалось, изменила природу человека, и суть этих изменений не вписы­валась в готовые схемы. Мне кажется, что это привело к путанице терминов и лишило диаспоральные исследования последних остатков стройности. Но, в конце концов, базовые понятия Родины и Рода, однажды забытые, вернули себе центральное место в научном разговоре о диаспоральной политике. По мере того, как рос интерес к распаду государств, близкой загранице, мульти- культурализму и этническим лобби, поле начало ожидаемым образом расши­ряться и теперь задает ход развития исследованиям национализма. Вдобавок термин «диаспора» зазвучал особенно актуально после событий 11 сентября, когда многие государственные службы начали обращать внимание на потен­циально враждебные популяции с транснациональными связями, действую­щие на их территории. Таким образом, диаспоральные исследования стали предметом интереса многих служб. И, наконец, вследствие того, что все боль­шее количество стран стало беспокоиться о судьбе своих соотечественников, роль последних в экономическом развитии приобрела решающий характер, и мы наблюдаем бесконечные проекты диаспоральных исследований, которые спонсируются как университетами, так и государствами.

Короче говоря, диаспоральные исследования представляют собой взрывообразно и не всегда контролируемо развивающуюся дисциплину, опери­рующую большими массивами информации, но лишенную четкой аналити­ческой ориентации.

2

«НЛО»: У стороннего наблюдателя, оценивающего ситуацию из российского контекста, складывается впечатление, будто концептуальное поле diaspora studies как таковое уже сложилось, но понятийный аппарат для его осмыс­ления еще находится на стадии становления, внутренние границы между раз­личными аспектами изучения диаспор до сих пор не определены. Насколько верно такое впечатление или, наоборот, оно не соответствует истине?

У.С.: Это впечатление верно. Диаспора часто приравнивается к отсутствию государства, жизни в статусе беженца или иммигранта, к сознательной или вынужденной экспатриации, отчуждению, этническим или религиозным меньшинствам, космополитизму, несоответствию преобладающим социеталь- ным нормам в плане поведения или жизненного уклада. Диаспоральная са­моидентификация (или «diasporicity») может служить метафорой утраты кор­ней, культурного дискомфорта, социопсихологического вытеснения и вообще любой «другости». Иногда диаспора служит синонимом транснациональных настроений, ориентаций или взаимодействий, «мышления, преодолевающего границы». Все чаще и чаще диаспора используется культурологами (особенно постмодернистами) для обозначения индивидуальной идентичности или но­вого типа сознания, почти или совсем не укорененного в эмпирической или исторической реальности[3]. Диаспора может также служить литературным жанром, который часто связывается с постколониальными переживаниями — ностальгией или тоской, не обязательно направленными на предыдущую родину[4]. Очевидно, необходимые попытки остановить расширение понятия диа­споры и очертить его аналитические границы наталкиваются на его новомодность и популярность.

Р.К.: Нет, я скорее сравнил бы состояние парадигм диаспоральных исследо­ваний с совершеннолетием, а не с детством. Экзистенциальная тревога, свой­ственная подросткам, преодолена. При этом нельзя говорить и о зрелости поля. В пределах достигнутого консенсуса остаются пути для развития, что делает диаспоральные исследования очень перспективной научной областью.

Й.Ш.: Мой первый ответ применим и ко второму вопросу, поэтому сразу пе­рейду к третьему.

3

«НЛО»: Обычно считается, что диаспоральное сообщество — это сообщество с твердой и последовательной установкой на закрытость, но насколько закры­тыми можно считать реальные диаспоры? Можно ли приблизительно выстро­ить какую-либо «градацию» этой закрытости? Насколько вообще диаспоральное сообщество закрыто или открыто для соседних культур и этносов?

У.С.: Представление о стремлении диаспор к закрытости не подтверждает­ся эмпирическими данными. Диаспоры отличаются от иммигрантских сооб­ществ как таковых тем, что они склонны поддерживать особую этническую, религиозную и / или культурную идентичность. Кроме того, представители диаспор, в отличие от иммигрантов, постоянно находятся в конфликтных отношениях с принявшим их обществом. В то же время диаспоральные со­общества не могут быть герметично изолированы от общества; они скорее подстраиваются под его жизнь, заимствуют часть его характеристик и могут даже принять в себя представителей «местной» культуры. В результате свое­обычные культурные образцы и институты, воспроизводящиеся в диаспо­ре, не являются точными копиями институтов и образцов, преобладающих в метрополии. Многое зависит от природы общества страны проживания. От­крытость демократических и плюралистических институтов и относительная автономия гражданского общества, облегчающие меньшинствам задачу со­хранения своей идентичности, одновременно способствуют большей прони­цаемости и открытости диаспор[5].

Р.К.: Мне кажется, что термин «закрытость» применим к немногим диаспо­рам — в том смысле, что, определяя себя, они довольствуются соотнесен­ностью с родиной или этнической принадлежностью. При этом полностью эндогенных диаспор не существует. Даже в славящейся своей «закрытостью» еврейской диаспоре доля смешанных браков превышает 50%. Диаспоральная идентичность — это всегда компромисс между идентичностью, ориенти­рованной на происхождение, и идентичностью, сложившейся в месте про­живания. Сторонники социального конструктивизма преувеличивают «ис­кусственность» (made-up) диаспоральных идентичностей. Разумеется, эти идентичности нестабильны и нуждаются в дополнительной мобилизации, но средства для этого (язык, память, традиция, религия и исторический опыт) наследуются от предыдущих поколений.

Й.Ш.: Как я писал в нескольких работах, диаспоральная политика направ­лена прежде всего на элиты и организованные группы. Есть еще два много­численных фоновых слоя: мобилизованная часть населения, лишь иногда занимающая активную позицию, и широкая группа, объединенная родствен­ными связями (kin group), которую мы можем обозначить термином «диа­спора»; оба этих слоя могут быть как реальными, так и воображаемыми. Чем выше степень сплоченности группы и число активных членов диаспоры, тем сильнее ее видимость и влиятельность, как с точки зрения самой группы, так и для стороннего наблюдателя. Если говорить о далеко разнесенных (far- removed) диаспорах, а не о группах, проживающих в соседних странах, и если они живут в свободных обществах и способны к самоорганизации, то их раз­мер и степень близости между членами становятся критически важными. Но деятельность таких групп сильно зависит от устройства государств их про­живания. Армяне в Турции сохраняют высокую степень близости, но при этом их влияние на околоармянские вопросы невелико по сравнению с их ро­дичами в США и Франции. Еврейские группы связаны друг с другом по ре­лигиозно-этническим линиям (хотя в США это чувствуется меньше), а также благодаря антисемитизму, который способствует сплоченности. Безопас­ность народа — ключевой фактор близости.

Близость диаспоры к окружающим ее обществу и культуре зависит от свойств последних, степени их открытости или закрытости по отношению к другим (мигрантам, беженцам, меньшинствам). Самоопределение государст­ва, в котором существует диаспора, — как дома только для доминирующей группы или для всех своих граждан (например, Германия), — а также эволюция этого самоопределения под действием геополитических факторов могут ока­зать разное влияние на сплоченность и институциональную организацию диа­споры. Эта проблема имеет множество компонентов, связанных с демографией и с отношениями между страной местонахождения и метрополией.

4

«НЛО»: Какова реальная или воображаемая связь диаспоры с метрополией? Каково взаимоотношение культур диаспоры и метрополии?

У.С.: Связь с метрополией может принимать разные формы. Их перечень в (приблизительно) убывающем порядке выглядит так: острое желание вер­нуться на родину; сохранение гражданства метрополии; участие в выборах или служба в армии в метрополии; частые поездки; крепкие семейные связи; сохранение родного языка и передача его детям; финансовая и политическая поддержка метрополии; поиск брачных партнеров в метрополии; желание быть похороненным на родине; сохранение отдельных элементов культуры, обычаев и этносимволов; знание этнонационального нарратива; сохранение сочувствия к событиям в метрополии.

Р.К.: Эти связи могут быть как реальными, так и воображаемыми, так как «метрополия» могла давно исчезнуть (Израиль), еще не сложиться (Пале­стина, Курдистан, Халистан) или же ее образ может не совпадать с ее реаль­ными очертаниями (в африканском диаспоральном воображении «Эфиопия» занимает целый континент).

Й.Ш.: По поводу четвертого вопроса. Связи с метрополией могут варьиро­ваться в зависимости от факторов, упомянутых мной выше. Если диаспора сохраняет культурную сплоченность и если связь с метрополией важна для обеспечения этой сплоченности, то, разумеется, взаимодействие остается ак­тивным. Впрочем, связи могут ослабевать или усиливаться в зависимости от обстоятельств. Если в обществе возникают гибридные культуры, постепенно разрушающие культурную близость с метрополией, то связи ослабевают. На­пример, американские евреи. Более 70% из них вступают в браки с неевреями, и само существование американо-еврейской идентичности оказывается под вопросом. Если прибавить к этому жизненную стабильность и спад антисе­митизма, а также появление на символической израильской родине собст­венной самобытной культуры, то появляются все предпосылки для увеличе­ния культурного разрыва. Тем не менее периодически возникающие угрозы безопасности, волны коллективных воспоминаний, а также призывы к воз­рождению старой идентичности со стороны метрополии могут расшевелить общество, на первый взгляд оторванное от культуры родины. [Это] две со­вершенно разные вещи! Создание общества «Таглит», привлекающего сотни тысяч молодых евреев, оторванных от своей исконной культуры, — это по­разительное явление! Похожие проекты возникают по всему миру.

5

«НЛО»: С позиции живущих в диаспоре людей, она выступает как депози­тарий культурных кодов, идеологем и ценностей, которые были присущи метрополии и теперь должны быть сохранены. Насколько это правдиво с точки зрения внешнего наблюдателя-антрополога?

У.С.: Это верно в «идеальном» смысле. В то же время здесь возможна про­блема когнитивного диссонанса: культуры диаспоры и метрополии, их поли­тические ландшафты и повседневные заботы постепенно отдаляются друг от друга. В особенности это верно в случае политической культуры и религии: диаспора может оказаться более демократичной, менее религиозной и более современной, чем метрополия. И наоборот: диаспора может служить храни­лищем или заповедником ценностей, социальных образцов, нравов и прочих элементов национального культурного наследия, утраченных метрополией. Примерами такого рода могут быть СССР, нацистская Германия, коммуни­стический Китай и Тибет.

Р.К.: Культурные коды и все остальное, о чем вы говорите, подвержены су­щественным изменениям. В диаспоральных сообществах старые формы, цен­ности и нормы имеют тенденцию застывать. Очевидно, что царская Россия, СССР и Российская Федерация представляют собой принципиально различ­ные культурные пространства: воспоминания и попытки воссоздания про­шлого изменяются от поколения к поколению (а также от класса к классу и от региона к региону).

6

«НЛО»: Каким образом сообщество, в основе которого уже не лежат при­вычные категории территории / гражданства / национальной идентичности, выстраивает свою культурную идентичность и какие компенсаторные меха­низмы оказываются вовлечены в это производство идентичности?

У.С.: Диаспоральная идентичность может быть трансполитической и транс­территориальной. Тем не менее она может поддерживаться и «простран­ственными» методами: например, воспроизводством отечественных локусов, таких как «Маленькая Италия» в Нью-Йорке, «Маленькая Одесса» в Брук­лине, «Маленькая Турция» в Берлине, баррио, чайнатауны и гетто во многих городах. В них концентрируются такие институты, как школы, общественные центры, храмы, а также площадки, где проводятся общинные фестивали, празднуются памятные даты или реконструируются события этнонациональной истории.

Р.К.: Посмотрим на этот вопрос с другой стороны. В мире насчитывается примерно 2000 «народов-наций» (национальностей, декларирующих жела­ние создать государство) и 200 национальных государств. Так как весьма ма­ловероятно, что все «народы-нации» добьются своего, они будут вынуждены жить в условиях детерриториализированной идентичности и обходиться без признания и поддержки международной государственной системы (прежде всего ООН). В таком случае на первый план выступают мероприятия и ор­ганизации коммунитарного типа, а цементирующей силой в диаспорах ста­новятся музыка, искусство, литература, танец, религиозный уклад, а также лоббизм и другие способы приумножения социального капитала (посред­ством налаживания связей, переговоров, митингов и т.д.). Государство — это далеко не единственный способ выражения общественной идентичности!

Й.Ш.: В шестом вопросе вы спросили про механизмы, обеспечивающие функционирование групп в условиях стирания традиционных границ. Иногда они очень малоэффективны (например, у американских немцев). Но иног­да силы воспоминаний и институций оказывается достаточно, чтобы пре­вратиться в нечто более глобальное. Шоа для евреев является важнейшим событием. Музей в Вашингтоне[6] и другие программы придают трагедии евреев более универсальный характер, не нарушая ее уникальности. Суще­ственную роль могут играть также язык и религия, но безопасность и видение сообщества как его членами, так и аутсайдерами особенно важны! Споры в рациональном ключе могут даже привести к осознанию интересов еврей­ства! Посмотрите на жителей Восточной Европы последних двадцати пяти лет. Они спали, а затем проснулись. Также изменяется политика предостав­ления гражданства.

7

«НЛО»: Какую роль в жизни диаспор играют практики памяти? Каким об­разом передается эта память?

У.С.: Память важна, но она несовершенна и со временем ослабевает. Ее место занимает воображаемый образ метрополии, в основе которого лежит либо унаследованный, либо сконструированный / реконструированный нарратив, распространяемый через образование или ритуальные практики. Он подвер­жен селективной модификации в зависимости от жизненных условий и умо­настроений конкретной диаспоры и ее членов. В этом воображаемом про­странстве страна проживания воспринимается как дистопия, а метрополия, объект воображения, — как утопия[7]. Но в диаспорах встречаются и люди, ли­шенные четкого представления о метрополии и не испытывающие потребно­сти в этом. Их членство в диаспоре оказывается под вопросом.

Р.К.: См. ответы на вопросы 5 и 6.

Пер. с англ. Андрея Логутова

[1] Safran W. Diasporas in Modern Societies: Myths of Homeland and Return // Diaspora. 1991. Vol. 1. № 1. P. 83—99.

[2] Schnapper D. De l'Etat-nation au monde transnational: Du sens et de l'utilite du concept de diaspora // Les diasporas: 2000 ans d'histoire / Ed. par L. Antebi, W. Berthomiere et G. Sheffer. Rennes: Presses Universitaires de Rennes, 2005. P. 25.

[3] Cohen R. Global Diasporas. London: University College Lon­don Press, 1997. P. 129—134.

[4] Gilroy P. It Ain't Where You're From, It's Where You're At: The Dialectic of Diasporic Identification // Third Text: Third World Perspectives on Contemporary Art and Culture. 1991. Vol. 5. № 13. P. 3—16.

[5] Safran W. Democracy, Pluralism, and Diaspora Identity: An Ambiguous Relationship // Opportunity Structures in Diaspo­ra Relations / Ed. by G. Totoricaguena. Reno, Nevada: Center for Basque Studies, 2007. P. 159.

[6] Мемориальный музей Холокоста. — Примеч. перев.

[7] Bhabha H. The Location of Culture. London: Routledge, 1994.

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №3(127)

Этническая идентичность как вынужденный выбор в условиях диаспоры: парадокс сохранения и проблематизации «русскости» в мировом масштабе среди эмигрантов первой волны в период коллективизации

(пер. с английского А. Логутова)

Лори Манчестер

Русское зарубежье обладало всеми характеристиками, свойственными со­временной нации (кроме, разумеется, территориального единства). Разбро­санные по шести континентам русские были связаны друг с другом «нацио­нальным публичным пространством»: новыми праздниками, международной прессой, благотворительными, образовательными и бюрократическими ин­ституциями, а также культурой, армией и публичными зрелищами (театром)[1]. В 1920-е годы самопровозглашенные интеллектуальные лидеры русского за­рубежья видели свою миссию в сохранении дореволюционного культурного наследия и пестовании новой, бесцензурной, русской культуры[2]. Первому поколению эмигрантов в высшей степени успешно удалось избежать ассимиля­ции, и, казалось, сохранение и распространение русской культуры шло своим чередом. Русское зарубежье продолжало традиции дореволюционной России, а его обитатели по умолчанию отрицали новую советскую государственность. Важнейшей для поддержания культурной преемственности частью их нацио­нального проекта была попытка представить зарубежную диаспору как ис­числимое и поддающееся учету сообщество единомышленников. Тем не ме­нее при более пристальном рассмотрении вопрос о том, чью культуру они пытались сохранить и приумножить, оказался не столь однозначным.

Идеи единого национального проекта появляются в русском зарубежье во время заката нэпа и начала процесса коллективизации, когда многим эмиг­рантам стал очевиден масштаб насаждаемых Сталиным преобразований. Во­енное сопротивление большевистскому режиму сошло на нет, и перспектива возвращения на родину становилась все отдаленнее. Наиболее известные проекты национального строительства, осуществлявшиеся по инициативе эмигрантских лидеров, подразумевали среди прочего расширение культур­ного присутствия России в мире посредством создания прочной экономиче­ской базы: кредитных банков, кадровых бюро, страховых компаний, проф­союзов, больниц и сиротских приютов. Однако в этой статье мы хотели бы разобрать один частный, «любительский» национальный проект, на примере которого видно, какое смятение внесли в ряды эмигрантов первой волны по­пытки определить критерии принадлежности к русскому зарубежью[3].

В 1927 году недавно потерявшая мужа баронесса Мария Врангель (1857— 1944), мать генерала Врангеля, запустила процесс сбора сведений от «кажд[о- го] эмигрант[а], где бы он ни был», относительно бытовых условий жизни за границей[4]. Для баронессы, никак себя до этого не проявлявшей в обществен­ной деятельности (если не считать короткого периода работы в сфере обра­зования и впоследствии в Красном Кресте во время Первой мировой войны), этот проект стал одной из многочисленных инициатив, направленных на до­кументирование истории эмиграции[5]. При помощи газетных объявлений, пи­сем подписчикам консервативной белградской газеты «Новое время» и зна­комым с просьбой прислать ей имена и адреса всех известных им эмигрантов за несколько лет баронессе удалось собрать информацию по примерно четы­ремстам эмигрантам, проживавшим в пятидесяти восьми странах[6]. Вопросы, которые она задавала своим респондентам, варьировались. Баронесса не пользовалась опросными листами, задавая вопросы в форме письма. Судя по всему, набор вопросов определялся в том числе местом жительства кон­кретного человека. Чаще всего повторялись просьбы оценить количество рус­ских в стране проживания, описать их юридический статус, отношение к ним со стороны властей и местного населения, перечислить функционирующие русские организации; церкви; благотворительные общества; издательства; ре­месленные и промышленные предприятия; театры; музеи; рассказать о со­бытиях музыкальной жизни. Также ее интересовало наличие русских зна­менитостей, средние зарплаты соотечественников, их гражданство, степень денационализации и перспективы поступления на государственную службу[7]. Респонденты, принимавшие участие в глубинном исследовании баронессы, испытывали трудности при ответе только на один вопрос — о демографичес­ком составе русской диаспоры[8].

Исходя из распространенного представления о том, что беженцы живут только прошлым, можно было бы предположить, что эмигрантская идея на­циональной идентичности воспроизводила один из двух дореволюционных критериев «русскости» — владение русским языком и принадлежность к Рус­ской православной церкви[9]. Но опыт революции, войны, жизни в изгнании, а также влияние бытовых условий, населения и политической культуры стра­ны проживания вызвали существенные изменения в мировосприятии респон­дентов, заставив их отказаться от дореволюционных представлений о сути «русскости». Несмотря на сравнительную гомогенность эмигрантского сооб­щества (большинство составляли мужчины-монархисты аристократического происхождения, воевавшие на стороне белых, а также некоторое количество менее образованных солдат), эти представления обнаружили высокую степень разнообразия и новизны, непредставимую в дореволюционные времена.

Для борьбы со 120-миллионным колоссом Советского Союза русское за­рубежье также нуждалось в миллионах граждан. Кроме того, ему было необхо­димо поддерживать интерес к себе со стороны Лиги Наций и других между­народных институтов, способных дать ему признание и поддержку. Но, как мы увидим, тосковавшие по прежним временам респонденты баронессы — отвечая на ее невинный на первый взгляд вопрос о количестве русских в стра­не или городе их проживания — шли не по инклюзивному, а по эксклю­зивному пути, исключая из числа русских целые группы эмигрантского населения[10]. Их определения национальной принадлежности расходились с волюнтаристской и органической концепциями, обращение к которым мог­ло бы существенно пополнить их ряды. Их противоречивые представления о принадлежности к русской нации были образованы сочетаниями как ми­нимум девяти критериев: 1) политические убеждения; 2) гражданство; 3) мес­то рождения; 4) этническая принадлежность; 5) самоопределение; 6) раса; 7) мораль; 8) классовое происхождение и, наконец, пользуясь термином Хердера, 9) быт и «коллективный дух» (common spirit).

Одной из причин, побудивших баронессу начать свой проект, была обес­покоенность тем ущербом, который политические и религиозные склоки в эмигрантской среде причиняли образу русского зарубежья в глазах иностранцев[11]. Эмигранты были очень чувствительны к отношению со стороны жителей Западной Европы, и многие из них (в том числе сама баронесса) со­бирали статьи из иностранной прессы, посвященные русской эмиграции. Ее чувство национального достоинства усиливалось, когда иностранцы выка­зывали уважение к русской культуре, рекламируя и спонсируя русские куль­турные мероприятия[12]. Но, наряду с подпиткой самоуважения (имевшей са­мостоятельную ценность как фактор замедления ассимиляции), лидеры эмиграции видели в объединении единственную возможность снова получать моральную и финансовую поддержку от иностранцев, не спешивших оказы­вать ее в условиях постоянной борьбы среди эмигрантов. Как выразился один из эмигрантских лидеров в 1929 году, иностранцы хотели помочь России, а не отдельным политическим партиям[13]. При этом в иностранцах видели не только великодушных спонсоров. Один из респондентов баронессы писал из Кореи в 1932 году о необходимости «подготовить нашу молодежь, чтобы она чувствовала, что все иностранное нам счастья не даст, ибо здесь нас всегда будут стараться зажать на положение рабов». Устойчивая и открытая нацио­нальная идентичность, по его мнению, позволила бы утратившим отечество беженцам защититься от неизбежных попыток иностранцев разделить их и поработить[14]. Такого рода «чужбинная идентичность» не могла совпадать с идентичностью советской. Ее нужно было создавать «с нуля». В письме от 1929 года белый офицер, обосновавшийся в Шанхае и работавший над изда­нием многотомной трехъязычной «Всемирной энциклопедии русской эмиг­рации», объяснял баронессе, что у русских эмигрантов было «ПРАВО СОЗНАВАТЬ СЕБЯ НАРОДОМ среди народов других»[15].

Замысел баронессы подразумевал на определенном этапе формирование национальной идентичности «снизу» — силами низших образованных слоев, а не признанных кузнецов национальных идентичностей: интеллектуалов и государственных деятелей. Все виктимные диаспоры (victim diasporas) вы­нуждены так или иначе решать задачу сохранения своей этнической принад­лежности в надежде на возвращение домой; но в нашем случае диаспора пребывала в состоянии разобщенности, определяя себя через противопо­ставление тем представителям своего народа, которые остались на родине[16].

Это позволяло отдельным эмигрантам брать на себя функции государства, самостоятельно выбирая и применяя на практике критерии определения «русскости», чтобы в отсутствие избранных или хотя бы повсеместно при­знаваемых лидеров самовластно решать, кто достоин жить в их экстратерри­ториальной державе. Именно в диаспорах лучше всего видна пластичность понятия национальной идентичности, которое многие до сих пор считают ис­конным и неизменным.

Подобно многим другим лидерам эмигрантских объединительных движе­ний в эпоху сталинской революции «сверху», баронесса придерживалась на словах политики инклюзивности. Она записывала в эмигранты всех против­ников большевизма и сетовала на то, что приверженцы левых взглядов не от­вечали на ее письма. Приняв в себя своих политических оппонентов, русское зарубежье могло бы значительно увеличить свою численность[17]. Как писал баронессе в 1931 году один из ее информантов из Рио, если бы бывшие ка­деты и социалисты признали свою вину за развал родины, то могли бы стать частью эмигрантского мира[18]. Впрочем, лишь в одном отклике, полученном из Германии в 1930 году, признавалась возможность распространить опреде­ление «русский» на представителей левой идеологии и даже на советских граждан, проживающих за границей, но при этом констатировалось, что ни граждане СССР, ни сменовеховцы, ни невозвращенцы на данный момент ни­как не связаны с эмигрантским обществом[19]. Даже сама баронесса, отвечая на письмо русского профессора, обосновавшегося в Канаде, поставила ему в упрек неучастие в Белом движении, несмотря на то что в то время он только что закончил гимназию[20]. Коллективная травма Гражданской войны — как это часто случается в современном мире — стала базовым событием, фунда­ментальным мифом новой национальной идентичности[21].

Политическое истолкование русской национальной идентичности стало в руках ряда респондентов инструментом исключения русских евреев из эмигрантского сообщества. Даже в случае такой небольшой и отдаленной от России страны, как Коста-Рика, в которой — по утверждению респондента — жило лишь 6—7 русских, последний счел нужным уточнить, что он «не счита[ет] русских жидов», которые безразличны «нашей родине»[22]. Патриотизм считался необходимым компонентом национальной идентичности — причем патриотизм монархического толка. Еще один респондент из Калифорнии в своем письме от 1931 года жаловался на то, что американцы презирают рус­ских и те не могут свободно «практиковать» свою культуру, как это делают эмигранты из Италии или Ирландии. Виной тому были якобы русские евреи, приехавшие в США до революции и уже несколько десятилетий унижавшие царскую Россию[23]. В письме от 1927 года из Шанхая очередной эмигрант объ­яснял, что единственной причиной, по которой он не учитывал евреев при оценке численности русского населения, было то, что в день десятой годов­щины Октябрьской революции ни один еврей (даже самых консервативных взглядов) не откликнулся на призыв русских национальных организаций вы­весить из своего окна имперский флаг. Тот же респондент писал, что многие евреи получали советское гражданство; таким образом, в его глазах (как и в глазах многих других респондентов) критика царизма приравнивалась к поддержке большевиков[24].

Любопытно, что баронесса безо всяких объяснений исключила из своего исследования город Харбин, ставший домом для более чем ста тысяч русских, где тысячи советских граждан жили рука об руку с русскими эмигрантами (некоторые из этих советских граждан неохотно приняли советское под­данство, чтобы не потерять работу на КВЖД). Харбин, так же как и многие бывшие территории Российской империи, был местом в высшей степени спе­цифическим: многочисленные этнические русские, жившие там до револю­ции, оказались за границей, не приняв осознанного решения эмигрировать[25]. Так как политические пристрастия этой части населения были сомнительны, респонденты часто отказывали им в «русскости». Еще более проблемной группой эмигрантов были десятки тысяч уехавших из России по экономичес­ким мотивам на рубеже XIX—XX веков. Эти люди — подобно большинству русских евреев-эмигрантов — сознательно покинули царскую Россию, что расценивалось эмигрантами как в высшей степени непатриотичный, а следо­вательно, «пробольшевистский» поступок.

Их нередко называли «уклонистами», «дезертирами» и «революционе­рами», а их политические взгляды, так же как взгляды евреев, считались еди­нообразными и негибкими. Так, в 1930 году один австралийский респондент воспроизвел в своем письме распространенное представление о том, что все «старожилы» симпатизируют большевикам и враждебно настроены по отно­шению к эмигрантам. Этим двум группам не суждено объединиться, а дурная репутация, которой старожилы обязаны своим левацким взглядам, мешает представителям Белого движения утвердиться в австралийском обществе[26]. Эта неспособность к объединению с другими этническими русскими, разде­лявшими те же языковые, религиозные и — нередко — бытовые ценности, препятствовала распространению органических представлений о националь­ной идентичности и имела, как и в случае с русскими евреями, не только по­литические причины[27].

Одним из критериев, при помощи которых баронесса оценивала степень «русскости», было сохранение имперского подданства (то есть де факто — статус лица без гражданства). Многие из ее респондентов были не согласны с этим определением и с сочувствием писали о тех, кто принял иностранное подданство (за исключением советского), чтобы найти работу. Некоторые пытались доказать, что смена гражданства не мешает человеку оставаться русским. Так, в письме из Орегона, написанном в 1931 году, говорилось, что эмигранты, ставшие американскими гражданами, сохраняли русский быт и культуру и духовно остались такими же русскими, что и раньше[28]. В то же время некоторые соглашались с баронессой в том, что смена гражданства — это предательский поступок, приравниваемый к денационализации. Княгиня из Филадельфии оплакивала толпы эмигрантов, которые устроились на ра­боту, по своей воле сменили подданство и «с восторгом уходят из русских»[29]. Представление о том, что перемена гражданства приводит к изменению на­циональности, воспроизводится и в письме 1928 года из Румынии, в котором говорится о русских, которые «стали украинцами и проживают по украин­ским документам»[30].

Многие иностранные правительства, особенно в неславянских странах, редко интересовались национальностью эмигрантов или датой их отъезда из Российской империи. Все родившиеся в России и владевшие русским языком автоматически считались русскими[31]. Некоторые респонденты разделяли эти либеральные взгляды, хотя сами при этом не забывали распределять жи­вущих по соседству эмигрантов по национальному признаку. Один из ин­формантов, писавший из Германии, сетовал на отсутствие соответствующей статистики и находил «крайне важным» знание национальности, возраста и общественного положения каждого эмигранта[32]. Сама баронесса в став­шем частью проекта наброске, посвященном эмигрантской жизни в Берлине в 1920—1922 годах, включила евреев в число русских. То же самое сделали несколько человек из США[33]. Кроме того, в список эмигрантских органи­заций в Бельгии она включила как собственно русские, так и украинские и еврейские институции. В письме из Греции звучало воодушевление по по­воду того, что греки, приехавшие из России, отказываются ставить знак ра­венства между собой и уроженцами Греции, называя Россию своей родиной[34]. Похожая ностальгия по многонациональной империи и ощущение братской близости с другими народами заметны в письме из Польши, автор которого отделяет русских поляков, вхожих в эмигрантские круги, от поляков из Ав­стро-Венгрии, считавших первых варварами и дикарями[35]. Народы, жившие в империи, разделяли друг с другом не только родину, но и психологические характеристики. Респондент из Литвы пишет (в 1928 году), что литовцы очень похожи на русских: они такие же гостеприимные, простые, открытые, талантливые, трудолюбивые, упрямые и патриотичные[36].

Если эмигранты, оказавшиеся в странах, некогда пользовавшихся под­держкой Российской империи, — Болгарии, Сербии, Абиссинии, — чувство­вали, хотя бы поначалу, заботу и радушие местного населения, то в получив­ших независимость частях бывшего российского государства эмигрантам приходилось сталкиваться с проявлениями местного национализма, сохра­нившего память о насильственной русификации. Почти все респонденты из Литвы (включая упомянутого выше) указывали на несправедливость цар­ского запрета на печать литовских книг и сожалели о том, что некоторые эмигранты забывали, что они у литовцев в гостях. При этом те же авторы были, казалось, обижены нежеланием литовцев смешиваться с эмигрантами.

Одна из них интерпретировала всякую помощь со стороны литовской ин­теллигенции как благодарность литовцев за то, что русские обогатили их культуру[37]. Эмигрант из Румынии выразил надежду на укрепление русской гегемонии на территории бывшей империи; он был явно расстроен запретом на преподавание русского языка в молдавских школах[38]. В схожих чувствах признается его собрат по несчастью из Парагвая, написавший баронессе, что русские эмигранты пользуются одной библиотекой с русскими евреями, ко­торые — к его великому сожалению — постепенно забывают русский язык[39].

Но количество респондентов, использовавших расширительное (инклю­зивное) определение «русскости» и ностальгировавших по многонациональ­ной Империи, было в разы меньше числа толковавших русскую национальную идентичность в узкоэтнических терминах. Так, в одном письме из Гамбурга (1930) автор называл единственными виновниками раскола в местной право­славной церкви немецких русских, женившихся на русских женщинах. Не­смотря на то что они, по всей видимости, были православными или недавно перешли в эту веру, у них — по мнению автора письма — не было никакого права вмешиваться в исключительно русские дела[40]. Бывший редактор рус­скоязычной газеты в Аргентине жаловался на то, что она перешла к латышу, и поражался тому, что всеми русскими газетами заведуют нерусские люди[41].

Респонденты, не разделявшие либеральный взгляд на «русскость», осо­бенно уверенно исключали из русской нации евреев[42]. В качестве объяснения они указывали на предполагаемую связь всех евреев с большевиками. Кроме того, эмигранты из стран, в которых у них не было надежного юридического статуса и хороших материальных условий, сетовали на то, что евреи поль­зуются большими правами и забирают у русских рабочие места (хотя евреям якобы принадлежали все предприятия и весь капитал), а также захватывают русские рестораны и магазины[43]. Страх потери национальных организаций звучит и в письме респондентки из Каира, которая пишет, что «Клуб Рус­ского объединения — только по названию, 3/4 жиды»[44].

Многих респондентов ужасало то, что русские евреи называют себя рус­скими и что местные жители (например, в Южной Америке) считают русских и евреев одной нацией[45]. Они объясняли свое возмущение не столько антисе­митизмом, сколько тем, что они могли называть себя только русскими, а пред­ставители других народов бывшей империи могли выбирать, как называться. Один эмигрант из Рио жаловался на то, что эстонцы, латыши, литовцы и по­ляки называют себя русскими, только когда им это выгодно, а в противном случае открещиваются от своей «русскости»[46]. Очевидно, что для ряда рес­пондентов «настоящий» русский не мог иметь «запасной» национальности.

Впрочем, многие другие респонденты видели в «самоидентификации» (self-affiliation) весомый компонент национальной идентичности. Так, один житель Чикаго в своем письме (1931) не проводил различия между эмигран­тами, приехавшими в Америку до и после революции. На то, что он говорит об уехавших до революции, указывает лишь то, что он ссылается на разницу между поколениями: несмотря на то что второе поколение эмигрантов с тру­дом говорит по-русски, а третье и вовсе не владеет этим языком, они считают себя русскими православными[47]. Из одного письма из Швеции баронесса узнала, что дети русских, женившихся на шведках, не говорили по-русски, не считали себя русскими и, следовательно, не были таковыми[48]. Респондент из Венгрии писал, что бывшие военнопленные нашли себе венгерских жен и не помышляли о возвращении в Россию. Они приняли венгерское гражданство, проигнорировали призыв Врангеля принять участие в Гражданской войне, забыли русский язык и, что самое печальное, скрывали свою национальную принадлежность[49]. Автор письма, судя по всему, был только рад «избавле­нию» от этих притворщиков, но некоторые респонденты из Шанхая были возмущены поведением ряда приехавших после Гражданской войны бе­женцев, тоже вставших на путь отрицания собственного происхождения[50]. Эти респонденты опирались на органическое, естественное (involuntary) по­нимание национальности, так как «русскость» участников Белого движе­ния была в большинстве случаев очевидна. Единственным исключением из правила самоидентификации были эмигранты, которые были вынуждены отречься от своей национальности, чтобы избежать физической расправы от рук ревностных антикоммунистов, путавших эмигрантов с гражданами СССР[51]. Такого рода путаница особенно часто случалась в странах, где мало знали о России, и дополнительно мотивировала эмигрантов на поиск особой национальной идентичности. Возможно, именно существованием Советского Союза объясняется непопулярность определения «русскости» через расовую принадлежность. Одна респондентка из Греции тепло отозвалась о проекте баронессы, указав на то, что, несмотря на все склоки, только русская раса могла достичь в эмиграции того, что она достигла[52]. Автор письма из Абис­синии клялся, что тамошние русские не собираются отказываться от своего гражданства. По мнению автора послания, в этом все равно нет смысла, так как «своей русской физиономии» не скроешь[53].

В своеобразном предисловии к своему проекту баронесса утверждает, что Россию покинули лучшие представители русской нации. Наряду с сохране­нием русской культуры, русское зарубежье видело свою миссию в воспита­нии духовно чистой молодежи, которая смогла бы принять участие в судьбе родины после падения большевизма. Оправдывая свое изгнание стремлением уберечь русскую кровь от большевистской заразы, некоторые респонденты приравнивали «русскость» к нравственной чистоте. В одном письме из Вен­грии (1930) говорилось, что эмигрировавшие казаки (в которых другой рес­пондент, из Канады, видел единственную группу эмигрантов, по-настоящему обеспокоенную положением дел в России и не одержимых зарабатыванием денег) слишком много пьют, чтобы получить право вернуться на родину: они были недостойны называться русскими. Тот же респондент из Венгрии предложил исключить из числа будущих возвращенцев русских женщин, привезенных в Венгрию в качестве жен, а затем брошенных венграми-воен­нопленными. Он снова ссылался на соображения этического характера: эти женщины, многие из которых впоследствии вышли замуж за казаков или венгров, были лживы, необразованны и вели паразитический, сомнительный с моральной точки зрения образ жизни. По мнению респондента, они были политически близки большевикам (хотя никаких фактов их политической активности он не приводит) и порочили честь русских женщин[54]. Похожего мнения придерживался его немецкий «собрат», выделявший русских жен­щин, вышедших замуж за русских немцев, в особую группу, отличавшуюся, по его мнению, «малокультурностью»[55].

Нация нередко концептуализируется как метафорическая семья, поэтому русские эмигранты, являвшиеся нацией в диаспоре, последовательно увязы­вали здоровье своей «нации» с женщинами. В них видели хранительниц род­ного языка, то есть главного барьера на пути денационализации. Кроме того, потеря национальной идентичности связывалась с межнациональными бра­ками (в которые вступали не только русские женщины, но и русские муж­чины, см. приведенное выше письмо из Швеции). Как писали многие респон­денты, женщинам было легче найти работу, так что традиционная структура семьи претерпевала в условиях диаспоры существенные изменения. Среди прочего, баронесса нередко интересовалась состоянием эмигрантских се­мей, а — в случае азиатских стран — и тем, сколько женщин-эмигранток работало в барах. Один респондент из Шанхая писал, что многие жены бро­сали своих мужей и что не менее 15% эмигранток работали в барах (что чаще всего обозначало проституцию)[56]. Напротив, эмигрантская пресса настой­чиво превозносила нравственные качества эмигранток и живописала упадок традиционной семьи и женских нравов в Советском Союзе[57]. По наблюдению Мэри Луизы Пратт (Mary Louise Pratt), во время заграничных путешествий люди чаще всего обращают внимание на детали, связанные с проблемными моментами их жизни на родине[58]. В нашем случае все наоборот: в роли «за­границы» для эмигрантов выступал Советский Союз, в котором они никогда не были, но который тем не менее казался им знакомым.

Еще двумя группами (как мы видели, часто воспринимавшимися в связи друг с другом), исключавшимися из сообщества русских в том числе на эти­ческих основаниях, были русские евреи и мигранты, покинувшие Россию до революции. Респондент из Аргентины сетует, что русских там недолюбли­вают из-за того, что большинство евреек из России занимаются проституцией[59]. В письме из Австралии говорится о том, что по вине «старожилов» к участникам Белого движения, приехавшим в 1920-е годы, местные отно­сятся хуже, чем к чернокожим; русских считают отсталыми, некультурными и совершенно невежественными[60]. В похожих выражениях респондент из Ка­нады жалуется на низкий уровень этического и национального сознания среди преступников, сектантов, политических экстремистов и крестьян из западной России, переехавших в Канаду до 1917 года. Их безнравственное поведение позволяет канадцам смотреть на русских эмигрантов как на низ­шую расу. Но по мере того, как в Канаду приезжает все больше представите­лей интеллигенции и «полуинтеллигенции», отношение к русским меняется в лучшую сторону[61].

Представление о себе как об «интеллигенции» (несмотря на то, что до ре­волюции интеллигенция ассоциировалась скорее с политическим радикализ­мом) было довольно распространено. Один респондент из Бразилии (письмо от 1931 года) признавался, что, несмотря на все свое отвращение к слову «ин­теллигент», он не может найти лучшего определения для разносословной массы образованных русских, с которыми он общается[62]. Профессор, писав­ший из Парагвая в 1930 году, утверждал, что русское сообщество разительно отличалось от любой другой иммигрантской группы именно в силу своей ин­теллигентности. Парагвай, находившийся на слишком низкой ступени про­мышленного развития, был малопривлекателен для пролетариата, и, хотя русские рабочие время от времени приезжали из Аргентины для работы на отдельных проектах, надолго они не задерживались. Русские сельскохозяй­ственные общины Парагвая были не менее «удачным» образом отдалены от столицы, где обосновались интеллигенты[63]. В устах одного сербского респон­дента слово «интеллигенция» звучало в еще более расширительном, полити­ческом (консервативном) смысле: по его словам, все эмигранты, очутившиеся в Югославии, принадлежали к «той интеллигенции», которая воевала на сто­роне Белой армии[64]. С практической точки зрения для усиления своих пре­тензий на национальную идентичность респондентам следовало бы настаи­вать на включении в свои ряды представителей всех сословий. Именно так поступала баронесса, справляясь в письмах эмигрантам из Южной Америки о положении русских крестьян[65]. Тем не менее представление о всеобщей ин­теллигентности эмигрантов имело то преимущество, что снимало проблему классовых противоречий в их рядах, гомогенизировало их сообщество.

Интеллектуалы не только создают национальную идентичность, они так­же удачнее всех сопротивляются ассимиляции. В отличие от многих образо­ванных людей дореволюционной России, корреспонденты баронессы не ви­дели в народе кладезь национального самосознания. Напротив, в диаспоре именно «народ» быстрее всего подвергался ассимиляции. Раз за разом в ответ на вопрос баронессы о том, не забывают ли дети русский язык, респонденты писали, что сохранение языка определяется не столько доступностью русских школ, сколько образованностью родителей. Они писали, что крестьяне, пе­реехавшие в страны вроде Аргентины еще до революции, утратили «русский облик», русский быт и чистоту языка. Их дети, по мнению авторов писем, ни­чем не отличались от местных жителей[66]. Учитывая то, что многие крестьяне во время Гражданской войны встали на сторону большевиков, опасаясь воз­вращения помещикам их земель, неудивительно, что респонденты баронессы были не склонны к народническим настроениям.

Русский быт, о котором писали респонденты, особенно ощущался на фоне общения с иностранцами, среди которых жили эмигранты. В одном из писем из Германии (1930) автор сравнивал немцев с русскими и констатировал их абсолютную непохожесть: первые — пунктуальные и дисциплинированные, вторые — сентиментальные романтики, живущие фантазиями и увлеченно спорящие об идеалах. Автор гордился этими отличиями, превознося даже на­ходчивость русских преступников, сидевших в немецких тюрьмах: «...и здесь русские показали свои индивидуальные способности в смысле изобретательности»[67]. Респонденты последовательно сходились на двух отличительных осо­бенностях русских эмигрантов: благодаря своей честности, прилежанию и уму они были лучшими работниками в любой сфере, а русские студенты превос­ходили своих зарубежных соучеников сообразительностью и подготовкой[68].

Столкнувшись в некоторых странах с высоким уровнем жизни рабочих (включая эмигрантов), респонденты воспроизводили в своих письмах под­ход, названный Чаттерджи (Chatterjee) «колониальным национализмом», то есть представление о превосходстве Запада в области материального про­изводства и монополии колонизированных народов на духовность[69]. По об­разу и подобию многих интеллектуалов дореволюционного времени респон­денты с готовностью применяли к себе ориенталистскую дихотомию. Атаман, писавший из Канады в 1930 году, жаловался баронессе: «С нашей Славян­ской мягкостью, сердечностью, доверчивостью и привитым нам гуманизмом, трудно пробить себе путь среди царящего здесь материализма и самомне­ния». Еще один корреспондент, восхищаясь красотами канадской природы, замечал, что «эстетика у канадцев развита слабо, все заняты добыванием дол­лара». Третий выражал недовольство «американизацией» Уругвая: высокий уровень жизни оттенялся недостатком духовной культуры: местные больше увлекались футболом, чем строительством библиотек[70].

Тем не менее не всякое сравнение русских с иностранцами было в пользу первых. Многие респонденты жаловались на свойственные русским неорга­низованность и любовь к интригам. В одном письме из Литвы автор ставил русским в пример литовских националистов; респондент из Парагвая писал, что русским стоило бы поучиться организованности у еврейской общины[71]. Другой эмигрант из Парагвая отмечал, что, несмотря на бедность и бескуль­турье приютившей его страны, местные жители очень вежливы и умеют себя вести: «Наша российская грубость, хамство и хулиганство совершенно не­известны здесь»[72].

Осознавая гибкость национальных идентичностей, некоторые респон­денты, успевшие полюбить свою новую родину, писали о необходимости со­блюдения и усвоения по крайней мере части иностранных обычаев. Так, рес­пондент из Канады указывал на то, что русские священники могли бы взять пример с западных пасторов, не боявшихся затрагивать в своих проповедях сложные и насущные вопросы. Эмигрант из Норвегии демонстрировал еще больший энтузиазм и предлагал превратить освобожденную от большевиков Россию во вторую Норвегию. Указывая на несомненное превосходство нор­вежцев над русскими, он писал о трудолюбии, честности, общительности, предупредительности и чистоплотности этих людей, живших в такой благо­устроенной и упорядоченной стране[73]. Впрочем, у большинства респондентов страх ассимиляции отбивал всякое желание интеграции в чужеродную куль­туру. Те из них, кто обосновался в городе или стране, где русские могли чув­ствовать превосходство над местным населением или, наоборот, третирова­лись европейцами (что случалось чаще всего в (полу)колониальных странах), в меньшей степени опасались распада русской идентичности в силу изоли­рованности эмигрантского сообщества. Напротив, респонденты из Нового Света, страны которого охотно принимали иммигрантов, утверждали, что ас­симиляция уже началась[74].

Подобно всем виктимным диаспорам, русское зарубежье мечтало о воз­вращении домой. Но, в отличие от еврейской, русская родина была населена и управлялась преимущественно представителями той же этнической группы. Такое положение дел — подкрепляемое усилившимися в условиях диаспоры процессами восстановления этнической идентичности — заставило русское зарубежье отмежеваться не только от иностранцев, но и от населения СССР. К началу коллективизации многие эмигранты, во-первых, утратили веру в скорое возвращение, а во-вторых, укрепились в мысли о том, что боль­шевики настолько развратили советских граждан, что даже те из них, кто еще сопротивлялся режиму, утратили право называться русскими. В 1931 году баронесса опубликовала статью, в которой описывала моральное падение со­ветской молодежи, с которой успела пообщаться за два года жизни при Со­ветах. Напротив, девушки и юноши, жившие в эмиграции, воплощали в ее глазах патриотизм, смирение, чистоту, жизнерадостность и самоотверженность[75]. Один из ее бразильских респондентов писал: «Многие боятся, что за это время духовные свойства русского народа в Советской России так изме­нились, что, по возвращении, невозможно будет понять друг друга». Эту мысль дословно выразил другой эмигрант, беседовавший в 1940 году с взя­тыми финнами в плен солдатами; в течение десяти лет не видевший никого из советской России, он был удивлен тем, что понимает их русский[76]. Хотя концепция двух русских этносов, восходящих к одной нации, может пока­заться надуманной, аналогичный подход применялся некоторыми учеными к населению Восточной Германии. Кроме того, исследователи возвратной миграции (return migration), изучавшие в том числе обстоятельства возвра­щения эмигрантов в СССР и русских — в ближнее зарубежье, пришли в вы­воду, что этносам в веберианском смысле свойственно расщепляться при вос­соединении диаспоры с отечественным населением[77].

Трудности, с которыми столкнулись респонденты баронессы при попытке определить русскую национальную идентичность, могут объясняться неопре­деленностью этой идентичности в дореволюционный период и сохранением сословной системы, которая вплоть до 1917 года препятствовала возникнове­нию идеальных национальных типов. Некоторую роль в этом могла сыграть и ориентация русской знати на западноевропейскую культуру[78]. В то же время сравнение с другими диаспорами показывает, что ситуация русского эмиг­рантского сообщества была не вполне уникальна. Вопреки всей риторике диаспорического национализма, национальные идентичности в условиях диа­споры неустойчивы. К примеру, на протяжении двух тысячелетий жизни в диаспоре евреи были вынуждены постоянно переосмыслять свою идентич­ность, используя ресурсы духовного, культурного, территориального и расо­вого характера[79]. Эксклюзивность диаспорического национализма может быть направлена как внутрь, так и вовне, а нередко игнорируемые исследователями и преуменьшаемые иммигрантами классовые различия не утрачивают в усло­виях диаспоры своей разобщающей силы[80]. Отдельные члены диаспоры часто видят в себе носителей рафинированной национальной идентичности, пре­восходящей по чистоте идентичность населения покинутой родины[81].

В диаспоре, перед лицом угрозы ассимиляции, индивиды вынуждены по­стоянно делать выбор в пользу той или иной национальной идентичности. Обычно мы плохо представляем себе то, как рядовые члены сообщества — в противоположность интеллектуалам и государственным деятелям — по­нимают свою принадлежность к той или иной нации. Проект баронессы по­казывает, что в русском зарубежье русская национальная идентичность, существование которой было необходимым условием сохранения и разви­тия диаспоры, была предметом, которому широкие массы образованных эмигрантов (по крайней мере, их консервативная часть, вступившая в пере­писку) уделяли много внимания. Насущность ощущавшейся ими потреб­ности принять участие в процессе создания новой нации эмигрантов ста­новится еще более очевидной из их ответов, превосходивших по своему разнообразию вопросы, заданные баронессой[82]. Другие проекты по сбору информации также не ограничивались опросами интеллектуальных лиде­ров и непрофессиональных историков эмиграции: в эмигрантских архивах хранится множество альбомов, в которые рядовые члены диаспоры собира­ли вырезки из статей, в которых шла речь об эмигрантах, опубликованных преимущественно в эмигрантской прессе. Строители нации — как профес­сионалы, так и такие любители, как баронесса, обходившаяся без наемных чиновников из своего экстратерриториального народа, — были вынуждены обращаться напрямую к рядовым членам сообщества, выполняя жизненно важную для существования национального самосознания задачу по переписи населения. В условиях отсутствия государства эмигранты были глубоко убеждены в собственном праве лично определять и культивировать свою национальную идентичность и с готовностью откликались на призывы к этой деятельности.

Перевод с английского А. Логутова

[1] Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции: 1919—1939. М.: Прогресс-Академия, 1994; Ко­валевский П.Е. Зарубежная Россия: История и культурно- просветительная работа русского зарубежья за полвека (1920—1970). Paris: Librarie des cinq continents, 1971. День русской культуры был учрежден в день рождения Пуш­кина в 1926 году и праздновался ежегодно всей диаспорой. День русского ребенка был впервые отпразднован в рус­ском зарубежье в 1931 году. О военных частях русского зарубежья см.: Robinson Р. The White Army in Exile, 1920— 1941. Oxford: Oxford University Press, 2002.

[2] Бунаков И. Что делать русской эмиграции // Гиппиус З.Н., Кочаровский К.Р. Что делать русской эмиграции. Париж: Родник, 1930; Гиппиус З.Н. Наше прямое дело // Там же. С. 14.

[3] Бунаков И. Указ. соч. С. 5, 8. Русские больницы и сирот­ские приюты уже существовали в Маньчжурии. Объеди­нительные усилия генерала Хорвата описаны ниже. Уни­кальный по своему охвату и глубине проект баронессы имел параллели в эмигрантской среде. Аналогичные начи­нания варьировались от создания Исторического архива русского зарубежья в Праге в 1923 году до сбора более двух тысяч «автобиографий» русских школьников из четырех стран, написанных между 1923 и 1925 годами (см.: Дети русской эмиграции. М.: Терра, 1997). См. также хроноло­гические, тематические и географические подборки эмиг­рантских писем, объявлений и вырезок из эмигрантской прессы, тщательно собранные по друзьям со всего мира бывшим белым офицером Абданк-Косовским, работавшим таксистом во Франции, где он периодически устраивал вы­ставки своих подборок (Holy Trinity Orthodox Seminary. V.K. Abdank-Kossovskii papers. Ящики 2—54). Идея систе­матизации информации об эмигрантах при помощи анкет также не принадлежит баронессе. См. анкету из 68 пунк­тов, составленную по собственному почину пожилым эмигрантом Сергеем Николаевичем Сомовым и разослан­ную им русским эмигрантам в Парагвае из Парижа в на­чале 1930-х годов (ГАРФ. Ф. Р-6378. Оп. 2. Д. 1—4).

[4] И. Л. Живая летопись живых: дело баронессы М.Д. Вран­гель // Возрождение. 1930. 1 мая. Некоторые из получен­ных баронессой ответов были недавно опубликованы. См. ответы из Италии, Канады, Польши, Японии, Литвы и Ру­мынии, а также два ответа из Латвии в: Квакин А.В. Доку­менты из коллекции баронессы Марии Врангель Гувер- ского архива США по истории Российского зарубежья // Вестник архивиста. 2004. № 1. С. 263—295; № 2. С. 291— 314; № 3—4. С. 272—284; № 5. С. 311—325; еще один ответ из Италии с комментарием см.: Квакин А.В. Документы из коллекции баронессы Марии Врангель в архиве Гувер- ского института по истории русских в Италии // Русские в Италии: Культурное наследие эмиграции. М.: Русский путь, 2006. С. 129—137. Два ответа из Эстонии с коммен­тарием см. в: Исаков С.Г. Записка А.К. Баиова «Русская эмиграция в Эстонии» // Балтийский архив. 2002. № 7. С. 212—2 43; Он же. Записка М.И. Соболева «Русские бе­женцы в Эстонии» (1929) // Труды русского исследова­тельского центра в Эстонии. 2001. № 1. С. 91—104.

[5] Другие ее проекты были посвящены в основном сбору ав­тобиографических и биографических материалов среди представителей профессиональных сообществ (известных писателей, художников, музыкантов и т.д.), а не попыткам связаться со всеми эмигрантами. Биографический очерк баронессы и обзор ее проектов см. в: Шевеленко И. Мате­риалы о русской эмиграции 1920—1930-х гг. в собрании баронессы М.Д. Врангель. Stanford: Dept. of Slavic Langua­ges and Literature, 1995. Р. 11—51. Шевеленко полагает, что проект баронессы и другие объединительные инициа­тивы совпали с периодом оптимизма среди эмигрантов по поводу скорого возвращения домой, что прямо противо­положно мнению, высказанному в этой статье. В доказа­тельство своей точки зрения Шевеленко приводит только одно секретное донесение ГПУ относительно настроений в эмигрантской общине Парижа.

[6] Она получила ответы из Абиссинии, Афганистана, Узбе­кистана, Алжира, Аргентины, Австрии, Австралии, Бель­гии, Боливии, Бразилии, Болгарии, Канады, Китая, Конго, Коста-Рики, Чехословакии, Данцига, Дании, Египта, Эсто­нии, Финляндии, Франции, Германии, Гоа, Великобрита­нии, Греции, Гавайев, Голландии, Венгрии, Индии, Ирана, Ирака, Явы, Японии, Италии, Латвии, Литвы, Люксем­бурга, Мадагаскара, Марокко, Новой Зеландии, Норвегии, Палестины, Парагвая, Перу, Филиппин, Польши, Румы­нии, Испании, Швейцарии, Швеции, (Французского) Су­дана, Сирии, Туниса, Турции, США, Уругвая, Югославии. Не все из этих мест были независимыми странами (Дан­циг, Гавайи). Баронесса хранила корреспонденцию из Аляски в отдельной папке, которая потом была объединена сотрудниками Института Гувера с материалами по США. Баронесса создала каталог из 499 разделов для проекта (одновременно она занималась еще несколькими). Иногда она помещала все письма от одного человека в один раздел, иногда — разносила их по разным. Некоторые разделы со­держали только ответы. Большая часть ответов была по­лучена между 1928 и 1931 годами. Папки из архива Инсти­тута Гувера содержат несколько писем, полученных после 1934 года, не включенных в каталог баронессы, но исполь­зованных нами в работе. Каталог содержится в Ящике 2 ее архива в Институте Гувера (далее — HILA).

[7] В некоторых случаях она просто просила респондента на­писать ей ответ на его усмотрение.

[8] Один из респондентов даже включил в ответ географиче­скую информацию, как в настоящей переписи. См. «План русского Парижа», подробную карту с указанием всех рус­ских организаций, магазинов и ресторанов (HILA. Мария Врангель. Ящик 52-10).

[9] Джераси Р.П. Окно на Восток. М.: Новое литературное обозрение, 2013.

[10] Boym S. The Future of Nostalgi. N. Y.: Basic Books, 2002. Р. 49—51.

[11] HILA. Мария Врангель. Предисловие. Ящик 1-10.

[12] Там же. Ящик 2-3 и особенно 50-3 (Французская афиша русских культурных мероприятий, помещенная для проек­та в раздел «Франция»). Примеры этого явления в эмиг­рантской прессе см. в: Е. Б. Итальянцы о русской эмигра­ции // Возрождение. 1929. № 1462. 3 июня.

[13] Коренчевский В.Г. Почему нужно «деловое объединение русской эмиграции», и желательные основные положения его организации. Прага, 1929. С. 3, 5, 9.

[14] HILA. Мария Врангель. Ящик 57-4 (Янковский — М.Д. Вран­гель, 07.10.1932, 11.13.1932).

[15] Там же. Ящик 2-3 (М.И. Федорович — М.Д. Врангель, 10. 11.1929). l.3. Выделено Федоровичем.

[16] «Виктимная диаспора» — группа, изгнанная со своей ро­дины и живущая в ожидании возвращения на родину: это традиционное понимание диаспоры. В последние десяти­летия многие исследователи ставят под вопрос первенство этого определения. Русское зарубежье, как любая другая виктимная диаспора, вписывается в более современное и более широкое определение диаспоры как группы лю­дей, поддерживающих коллективную идентичность при помощи любой комбинации следующих средств: языка, религии, обычаев или фольклора, восходящих ко времени их проживания на родине. Другие определения этого тер­мина см. в: Cohen R. Global Diasoras: An Introduction. Se­attle: University of Washington Press, 1997. В русле свой­ственной западным исследователям неосведомленности относительно русской диаспоры, Коэн ни разу не упоми­нает ни первую, ни вторую, более многочисленную, волну эмиграции из СССР.

[17] Генерал Хорват, управляющий КВЖД в Харбине с 1903 по 1920 год, возглавил объединительное движение на Дальнем Востоке. В письме другому лидеру эмиграции (от 1933 года) Хорват объясняет, что ввиду бессмысленности дальнейшей вооруженной борьбы с СССР он видит свою задачу в том, чтобы объединить всех эмигрантов против общего врага — большевиков. В ответ на вопрос о допу­стимости членства в организации бывших коммунистов Хорват говорит, что верные сыны России должны про­стить кающихся и что трудом во имя объединения бывшие коммунисты могут искупить свою вину перед Родиной и своими братьями. В интервью 1929 года Хорват дал свое определение русской нации: русский — это тот, кто остал­ся верен национальным интересам России (Архив Бах­метьева (далее BAR). Бумаги Востротина. Ящик 4 (Гене­рал Хорват — А.А. Пурину, 28.04.1933). ll.2-4); Генерал Хорват о положении на Дальнем Востоке. Шанхай, 1929. С. 2; Коренчевский В.Г. Почему нужно «деловое объеди­нение русской эмиграции»... С. 3, 6. О предшествующей попытке «беспартийного» объединения, характеризовав­шейся еще большей инклюзивностью, см.: Глебов С. «Съез­ды Зарубежной России» 1920-х годов и политика эмиг­рантского национализма: спасение либералов. Ab Imperio. 2000. № 3—4.

[18] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-8 (Надежда Срезнев­ская — М. Д. Врангель, 19.07.1931).

[19] Там же. Ящик 53-3 (Русская колония в Берлине в 1930 го­ду). С. 1—2.

[20] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-1 (П.В. Кротков — М.Д. Врангель, 17. 05.1930).

[21] La Capra D. Writing History, Writing Trauma. Baltimore, MD.: Johns Hopkins University Press, 2001. Р. 23.

[22] HILA. Мария Врангель. Ящик 59-4 (М.П. Горденко — М.Д. Врангель, 16.8.1933).

[23] Там же. Ящик 58-3 (16.09.1933).

[24] Там же. Ящик 56-2 (П.М. Черкез — М.Д. Врангель, 20. 12.1927).

[25] См. письмо, в котором Шанхай называется центром эмиг­рантской жизни на Дальнем Востоке, так как Харбин был оплотом Российской империи в Маньчжурии (HILA. Ма­рия Врангель. Ящик 56-2 (П.М. Черкез — М.Д. Врангель, 02.04.1928)).

[26] HILA. Мария Врангель. Ящик 59-1 (Т. Лянцнов — М.Д. Вран­гель, 30.10.1930).

[27] Респонденты расходились во мнениях относительно един­ства быта русского меньшинства (этнических русских, жив­ших на территориях, до 1917 года входивших в состав Рос­сийской империи). Белый офицер из Латвии писал, что русское меньшинство и эмигранты образовали единую группу (HILA. Мария Врангель. Ящик 54-5 (Владимир де Маркозофф — М.Д. Врангель, 6.06.1930). Респондент из со­седней Эстонии, напротив, писал, что эти две группы имели мало общего друг с другом и образовали разные организа­циями. Он отметил, что его плохое знание жизни русского меньшинства не позволяет ему комментировать религиоз­ную жизнь местной православной общины (Там же. Ящик 52-6 (М.И. Соболев — В.Д. Врангель, 18.12. 1929)).

[28] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-3 (И. Шмальберг. От­веты на анкету. 26.05.1931). См. также письмо из Сербии: Там же. Ящик 55-9 (Сергей Палеолог —М.Д. Врангель, 23.11.1927).

[29] Там же. Ящик 58-3 (Щербинин — М.Д.Врангель, 12.06. 1930).

[30] Там же. Ящик 55-1 (С.П. — К. Сведения о русской эмиг­рации в Румынии (март 1928)).

[31] См. ответ из Японии: HILA. Мария Врангель. Ящик 57-4 (А. Летаев — М.Д. Врангель, 19.05.1929).

[32] Там же. Ящик 53-3 (Ф. Шлиппе — М.Д. Врангель, 20. 12.1927).

[33] Там же. Ящик 53-3 (Берлин, 1920—1922 годы); ящик 58-3 (Лехович — М.Д. Врангель, 1928), (Н.Н. Сведения. 27. 11.1927 и 26.12.1927).

[34] Там же. Ящик 53-10 (26.04.1929)

[35] Там же. Ящик 54-13 (недатированный и неподписанный машинописный отчет из 13 пунктов).

[36] Там же. Ящик 54-7 (М.В. Чепенская. Сведения. 1929).

[37] HILA. Мария Врангель. Ящик 54-7 (М.В. Чепенская. Све­дения. 1929).

[38] Там же. Ящик 55-1 (Леонтовская. Русская эмиграция в Ру­мынии. Июль 1929). С. 14.

[39] HILA. Мария Врангель. Ящик 59-5 (Я.К. Туманов — М.Д. Врангель, 7.8. 1930).

[40] Там же. Ящик 53-3 (А. Кочубей — М.Д. Врангель, 15.08.1.

[41] Там же. Ящик 58-6 (Т. Киселевский — М.Д. Врангель, 22. 03.1936).

[42] Это совпадало с целями объединительного движения ге­нерала Хорвата. Оно включало 183 организаций бывших жителей Российской империи в Китае, исключая только евреев и социалистов. Были включены три мусульманские организации (BAR. Бумаги Восторина. Ящик 3, ll.1 -10).

[43] HILA. Мария Врангель. Ящик 55-1 (Леонтовская. Рус­ская эмиграция в Румынии. Июль 1929. С. 8; ящик 56-2 (П.М. Черкез — М.Д. Врангель, 20.12,1927).

[44] Там же. Ящик 57-16 (С.А. Столбецова — М.Д. Вранегель, 11.5.1935).

[45] Там же. Ящик 54-15 (Бензенгре — М.Д. Врангель, 9.5.1930); ящик 58-8 (А. Кушелевский — М.Д. Врангель, 11.03.1929). С. 6; ящик 58-8 (И.Д. Покровский — М.Д. Врангель, 21.03.1.

[46] Там же. Ящик 58-8 (А. Кушелевский — М.Д. Врангель, 11. 03.1929). С. 6.

[47] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-3 (М.П.Лазарев — М.Д. Врангель, 17. 07.1931).

[48] Там же. Ящик 55-3 (Д.И Кандауров. Сведения о русской эмиграции в Швеции, 20.4.1928).

[49] Там же. Ящик 54-1 (Н. Жуковский-Волынский — М.Д. Вран­гель, 9.05.1930).

[50] Там же. Ящик 56-2 (П.М. Черкез — М.Д. Врангель, 12.07. 1928).

[51] По сведениям одного из респондентов, на юге Японии рус­ские выдавали себя за поляков, чехов, финнов или эстонцев, а татары называли себя «турками». Виной тому были совет­ские коммунисты, называвшие себя «русскими» и агитиро­вавшие на крупных заводах, тем самым навлекая презрение полиции и местного населения на всех русских (HILA. Ма­рия Врангель. Ящик 57-4 (А. Турт. Сведения о русской эмиграции в Кобе и г. Осаке и Южной Японии, 1929)).

[52] HILA. Мария Врангель. Ящик 53-10 (С. Демидова, 21.12. 1931).

[53] Там же. Ящик 57-10 (В.И. Гаврилов — М.Д. Врангель, 20. 3.1928).

[54] HILA. Мария Врангель. Ящик 54-1 (Н. Жуковский-Во­лынский — М.Д. Врангель, 9.05.1930); ящик 58-1 (Не­сколько слов о Канаде).

[55] Там же. Ящик 53-3 (Кочубей — М.Д. Врангель, 15.08.1930).

[56] Там же. Ящик 56-2 (П.М. Черкез. Сведения о Русских бе­женцах в Шанхае за 1929 год).

[57] Пример см. в: Как пьет девичий молодняк? // Заря. 1929. № 79. 26 марта. С. 2. См. также конспект выступления проф. Г.К. Гинса в Харбине 15 ноября 1933 года, в котором, сравни­вая «старый» и «новый» миры, он говорил о «мужском об­лике женщины» в СССР (HILA. Григорий Гинс. Ящик 6-1).

[58] Pratt ML. Imperial Eyes: Travel Writing and Transcultura- tion. London: Routledge, 1992.

[59] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-8 (С.В. Голубинцев — М.Д. Врангель, 24.12.1928).

[60] Там же. Ящик 59-11 (23.10.1935).

[61] Там же. Ящик 58-1 (Несколько слов о Канаде). Большин­ство уехавших из Российской империи до 1917 года не принадлежали к русскому этносу. 10 455 человек пере­ехало в США в 1908—1909 годах, в тот же период 2/5 эт­нических русских вернулись из США в Россию. Однако многие крестьяне, эмигрировавшие до 1917 года и считав­шие себя русскими, были карпато-русинами из Австро- Венгрии, говорившими на диалекте великорусского язы­ка, и гипотетически могли увеличить численность русской эмиграции. До революции Русская православная церковь успешно способствовала переходу русинов из грекокато- личества в православие. Еще больше этнически русских крестьян (а также крестьян из западной России, считав­ших себя русскими, говоривших по-русски и исповедо­вавших православие) переехали в Аргентину. См.: Пат- канов С. Итоги статистики иммиграции в Соединенные Штаты Северной Америки из России за десятилетие 1900—1909. Спб., 1911. С. 26, 58; Magocsi P.R. Made or Remade in America?: Nationality and Identity Formation Among Carpathno-Rusyn Immigrants and their Descen­dants // Magocsi P.R. The Persistence of Regional Cultures: Rusyns and Ukrainans in their Carpathian Homeland and Abroad. N. Y.: Columbia University Press, 1993. P. 165; Dy- rud K.R. The Quest for the Rusyn Soul: The Politics of Reli­gion and Culture in Eastern Europe and in America, 1890— World War I. Philadelphia: Balch Institute Press, 1992; РГИА. Ф. 796. Оп. 191. 6 отд. 1 ст. Д. 148, 1910 год (По до­несению настоятеля Буэнос-Айресской церкви прот. Из- разцова за 1908 год).

[62] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-8 (И.Д. Покровский — М.Д. Врангель, 21.03.1931).

[63] Там же. Ящик 59-5 (Я.К. Туманов — М.Д. Врангель, 7.8. 1930).

[64] Там же. Ящик 55-9 (рукопись «Сербия», 1928). С. 2—3.

[65] Об этих вопросах см. в: HILA. Мария Врангель. Ящик 58-8 (Н.В. Срезневская — М.Д. Врангель, 19.07.1931).

[66] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-6 (Б. Шуберт, 16.07. 1929). Еще один пример сохранения языка и культуры см. в ответе из Италии (ящик 54-3, без назв. С. 6 рукопи­си, 27.2.1929). Некоторые лидеры эмиграции включали в русское зарубежье всех русских, оказавшихся за грани­цей в 1917 году (в том числе военнопленных — группу, респондентами не учитывавшуюся). См.: Кочаровский К.Р. Что может зарубежная Россия? // Гиппиус З.Н., Кочаров- ский К.Р. Что делать русской эмиграции. С. 22. Историки, занимавшиеся русскими в Центральной Азии, также об­наружили, что в колониальных обстоятельствах, анало­гичных жизни за границей, крестьяне легко поддавались ассимиляции; специалисты по Индонезии наблюдали то же самое в случае тамошних голландских поселенцев. См.: SahadeoJ. Russian Colonial Society in Tashkent, 1865— 1923. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2007. Р. 75; Stoler L.A. Carnal Knowledge and Imperial Power: Race and the Intimate in Colonial Rule. 2nd ed. Berkeley, CA: Univer­sity of California Press, 2010.

[67] HILA. Мария Врангель. Ящик 53-3 (Русская колония в Берлине в 1930 году). С. 6, 9.

[68] О рабочих и студентах см.: HILA. Мария Врангель, Ящик 51-4 (Русские беженцы в Болгарии, не ранее 1927. С. 2). О рабочих см. ящик 57-7 (Т. Филиппенко — М.Д. Вран­гель, 17.04.1928. Из Сирии); ящик 57-22 (В.И. Лебедев — М.Д. Врангель. 29.06.1930. Из Туниса). О студентах см. ящик 58-1 (Несколько слов о Канаде) и 50-2 (М. Кара- теев — М.Д. Врангель, 1931. Из Бельгии).

[69] Chatterjee Р. Nationalist Thought and the Colonial World: A Derivative Discourse. Minnesota, MI: University of Min­nesota Press, 1986; Idem. The Nation and Its Fragments: Co­lonial and Postcolonial Histories. Princeton: Princeton Uni­versity Press, 1993.

[70] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-1 (Несколько слов о Ка­наде); ящик 59-8 (Русская колония в Уругвае, 29.08.1931).

[71] Там же. Ящик 54-7 (М.В. Чепенская. Сведения, 1929); ящик 59-5 (Я.К. Туманов — М.Д. Врангель, 31.10.1930).

[72] HILA. Мария Врангель. Ящик 59-5 (Георгий Смагайлов — М.Д. Врангель, 16.7.1930).

[73] Там же. Ящик 58-1 (Несколько слов о Канаде); ящик 54-10 (Н. Жуковский-Волынский — М.Д. Врангель, 19.05.1930).

[74] Несколько примеров см. в: HILA. Мария Врангель. Ящик 55-7 (Тарачков. Сведения о русской эмиграции в Турции, 1929); ящик 59-5 (Я.К. Туманов — М.Д. Врангель, 07.08. 1930. Из Парагвая); ящик 57-4 (Д. Арбузов — М.Д. Вран­гель, 26.09.1928. Из Японии); ящик 56-2 (Н.А. Иванов. Сведения о Русских Эмигрантах по городу Шангаю, 1929); ящик 59-8 (Русская колония в Уругвае, 29.08.1931).

[75] Врангель М. Наше будущее // Acta Wrangelinana. 1931. № 1. С. 32—33.

[76] HILA. Мария Врангель. Ящик 58-8 (Н.В. Срезневская — М.Д. Врангель, 10.06.1931). С. 20; Лодыженский Ю.И. Что принесли с собой военно-пленные из России // Северя­нин. 1940. № 6. С. 86—87. Несколько респондентов ба­ронессы выражают сомнения в скором возвращении на родину. См., например, два ответа из Коста-Рики и Румы­нии: HILA. Мария Врангель. Ящик 59-4 (М.П. Горденко — М.Д. Врангель, 16.08.1933); 55-1 (Леонтовская. Русская эмиграция в Румынии, июль 1929. С. 23). Русская община в Шанхае обсуждала этот вопрос в местной русскоязычной прессе в конце 1920-х—начале 1930-х годов в контексте вы­бора между иностранными и эмигрантскими школами. См.: Чжичэн В. История русской эмиграции в Шанхае. М.: Русский путь, 2008. С. 414—418.

[77] Marc Н. An East German Ethnicity? Understanding the New Division of Unified Germany // German Politics and Society.1. Winter. Vol. 13. № 4. P. 49—70; Manchester L. Repat­riation to a Totalitarian Homeland: The Ambiguous Alterity of Russian Repatriates from China to the U.S.S.R // Dias­pora: A Journal of Transnational Studies. 2007. Fall/Winter. Vol. 16. № 3. Р. 353—388; Diasporic Homecomings: Ethnic Return Migration in Comparative Perspective / Ed. by Ta- keyuki Tsuda. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009. P. 7, 11, 16; Kolts0 P. The New Russian Diaspora — an Iden­tity of its Own? Possible Identity Trajectories for Russians in the Former Soviet Republics // Ethnic and Racial Studies.1 July. Vol. 19. № 3. Р. 609—639.

[78] О неопределенности русской национальной идентичнос­ти см.: Хоскинг Д. Россия: народ и империя (1552—1917). Смоленск: Русич, 2001. С. 6—14. О роли сословной сис­темы в ослаблении национальной идентичности в поздней Российской империи см.: Манчестер Л. Cельские матуш­ки и поповны как «агенты просвещения» в российской де­ревне: позднеимперский период // Там, внутри: практики внутренней колонизации в культурной истории России / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельмана и И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 317—348, в осо­бенности с. 335—337. По-видимому, русская националь­ная идентичность была ослаблена непрерывной колони­альной экспансией, в ходе которой местные национальные элиты оказывались русским элитам ближе, чем русские крестьяне, перебиравшиеся на новые территории. См.: Sa- hadeo J. Russian Colonial Society in Tashkent, 1865—1923. P. 71, 108—136.

[79] См.: Butler-Smith А.А. Diaspora Nationality vs. Diaspora Nationalism: American Jewish Identity and Zionism after the Jewish State // Israel Affairs. 2009. Vol. 15. № 2. Р. 159; Re­ligion or Ethnicity? Jewish Identities in Evolution / Ed. by Zvi Gitelman. New Brunswick, N. J.: Rutgers University Press, 2009.

[80] См., например: Winland D.N. We are Now a Nation: Croats between «Home» and «Homeland». Toronto: Toronto Uni­versity Press, 2007. Р. 69—74; Parekh В. Culture and Eco­nomy in the Indian Diaspora. London, 2003. Р. 168.

[81] Несколько примеров см. в: Schultz Н. The Palestinian Dias­pora. London: Routledge, 2003. Р. 68; MalkkiL.H. Purity and Exile: Violence, Memory, and National Cosmology among Hutu Refugees in Tanzania. Chicago: University of Chicago Press, 1995; Understanding Canada. A Multidisciplinary In­troduction to Canadian Studies / Ed. by W. Metcalfe. N.Y., 1982. P. 324.

[82] Некоторые респонденты отвечали только на некоторые вопросы, по своему выбору. Кто-то писал очерки — иногда весьма пространные — на тему русской эмиграции в «сво­их» странах. Наконец, третьи (в особенности жители «экзотических», по выражению самих эмигрантов, стран Азии, Африки и Южной Америки, в которых эмигрант­ские организации были немногочисленны), вместо того чтобы отвечать на вопросы, писали очерки истории стран своего проживания и подробные автобиографии, связывая таким образом свою личную историю с историей эстратерриториальной нации.

Опубликовано в журнале:

«НЛО» 2014, №3(127)

Судьбы двух империй

Лурье Светлана Владимировна — публицист, доктор культурологии, ведущий научный сотрудник Социологического института РАН (Санкт-Петербург), автор книг «Метаморфозы традиционного сознания», «Историческая этнология», «Психологическая антропология», «Империя как судьба» и др. В «Дружбе народов» публикуется впервые.

Восток как яблоко раздора

Весь XIX век прошел под знаком англо-русского соперничества на Востоке. Остроту этого соперничества можно понять, если учесть, что и русские, и англичане считали, что на карту поставлено само существование государства: «Англия должна быть первой среди наций и руководить человечеством или отказаться не только от своих владений, но и от своей независимости», — писала газета «National Review». Русские ставили вопрос так: «Или действовать решительно, или отказаться от своих владений в Азии... заключив государство в границах начала XVII столетия»1 . Англичане же, в свою очередь, слагали стихи о том, что «русские никогда не будут в Константинополе».

Главным стержнем английской политики была оборона Индии. Англичане были убеждены, что рано или поздно Россия посягнет на эту жемчужину британской короны. Так, генерал-майор У.Мак-Грегор просчитывает во всех деталях, буквально по дням, как русские могли бы завоевывать Индию. А генерал-майор сэр Г.Раулинсон в 1868 году довольно остроумно описывает стратегию действия русских на Востоке и предсказывает порядок их дальнейшего продвижения. Генерал Снесарев в раздражении назвал все рассуждения Раулинсона «белибердой», однако поход русских на Индию действительно обсуждался время от времени и обсуждался более или менее серьезно, хотя никогда не был делом окончательно решенным. Вместе с тем, предприятие казалось вполне выполнимым. «При благоприятных обстоятельствах сплав войск к воротам Индии не только возможен, но и удобен», — замечает И.В. Вернадский в статье «Политическое равновесие и Англия». Другие авторы откликаются на эти гипотетические рассуждения разумным вопросом: если мы завоюем Индию, что будем с ней дальше делать?

Тем не менее, француз Г. де Лакост едет на Восток, желая описать для европейской публики подробности ожидаемой смертельной схватки: «Я выехал из Парижа, проникнутый идеями, что фатальная борьба между китом и слоном неизбежна. В Турции, Туркестане, Кашгаре и Индии я собрал сведения, которые привели меня к заключению совершенно противоположному». Вывод де Лакоста вполне категоричен: «Столкновение бесполезно, и им выгодно путем дружелюбным согласиться на справедливый дележ». В последней трети XIX века тема о желательности примирения начинает звучать все чаще. Ведь соперничество «приблизилось к той стадии, когда соперники должны либо стать открытыми врагами, либо друзьями-партнерами»2 . В 1907 году между Россией и Англией было подписано всеобъемлющее соглашение о разграничении сфер влияния на Среднем Востоке. Необходимость срочного примирения диктовалась причинами внешнеполитическими (на восточную арену вступал новый игрок — Германия). Но велика была роль причин внутреннего характера. Их хорошо сформулировал М.Н. Аненков в предисловии к работе английского полковника Джона Эдея «Сатина. Горная экспедиция на границы Афганистана в 1863 году»: «Задача им и нам поставленная одинаково трудна: они и мы должны бороться с фанатизмом, невежеством, косностью, почти дикостью, и потому между ними и нами нет возможности найти повода к ссоре и даже к соперничеству. Нам предстоит одинаково трудная и одинаково дорогая работа в одном и том же направлении».

Казалось бы, ничего более несовместимого и представить невозможно. Столь различны были эти две империи — Российская и Британская, не только по истории своей, но и по духу, по смыслу своему, по реальности, которую они создавали в своих пределах, что трудно представить себе задачу, которую им бы пришлось решать в сходном направлении и испытывать одни и те же трудности. При всем при том, сходства между российской Средней Азией и британской Индией гораздо больше, чем представляется на поверхностный взгляд.

Что есть империя?

Но прежде, чем продолжить, следует сказать несколько слов о теоретических основах этой статьи.

Выделяют два вида империализма: миссионерский и коммерческий. Ни Российская империя, ни империи западно-европейских стран XIX века не представляли собой тот или другой в чистом виде, так что разделение достаточно условно. Можно выразить его несколько иными словами: территориальная экспансия может быть культурно-детерминированной и прагматически-детерминированной. Я предлагаю обозначить культурно обусловленную экспансию (когда народ, сознательно или неосознанно, преследовал ту или иную идеальную цель, по крайней мере, наравне с прагматическими, экономическими и военно-стратегическими целями) как имперское действие, а прагматически обусловленную, как империалистическое действие.

В этой статье речь пойдет исключительно об имперском действии, экономических вопросов формирования империи я касаться не буду.

Обычно под словом «империя» историки и политологи понимают конгломерат территорий, имеющий те или иные формы институциализированных связей, сложившиеся в ходе экспансии какого-либо народа. Однако, на мой взгляд, было бы правильнее относить слово «империя» к результату не прагматически-детерминированной, а культурно-детерминированной экспансии. Я признаю, что провести четкую грань между «результатом имперской экспансии» и «результатом империалистической экспансии» невозможно как потому, что идеальные мотивы экспансии в жизни часто переплетаются с экономическими, так и потому, что экспансия, внешне представляющаяся сугубо прагматически-детерминированной, на самом деле может иметь глубокие идеально-культурные корни (как в случае британской экспансии XIX века).

Чтобы понять ценностное основание той или иной империи, следует обратиться к ее зарождению, к той ценностной доминанте, которая дала ей импульс. Можно возразить, что этот первоначальный импульс может восприниматься рядом последующих государственных деятелей как анахронизм, в то время как империя занимает свое собственное место в традиции народа, существует как «вещь в себе». Действительно, не все в политике империи является следствием ее центрального принципа. Так, русская государственность складывалась под сильным ордынским влиянием. В XVIII — XIX веках Россия находилась под значительным влиянием Запада. Заимствовались некоторые государственные формы и методы управления, идеологии, популярные в то или иное время, все то, что можно было бы назвать международными культурными доминантами эпохи, которые зачастую грозили фатальным образом разрушить логику имперского строительства, заданную центральным принципом империи. Эта логика сохранялась порой уже не в силу личной ценностной ориентации конкретных государственных деятелей, а благодаря их «шестому чувству» — ощущению целостности и последовательности государственного процесса.

Земная копия Царства Небесного

Россия заимствовала у Византии, а через нее — у Рима практически все наиболее важные компоненты центрального принципа империи. (Думаю, нет смысла оговаривать, что в процессе русской истории некоторые из компонентов значительно трансформировались и получили внешнее выражение, более соответствующее эпохе и географическому положению страны.)

Наиболее характерная особенность Римской империи, которую признают за ней большинство авторов, — это ее универсализм. Рим претендовал на то, чтобы быть не просто государством, а государством вселенским, государством единственным во вселенной, совпадающим по своим масштабам со всем цивилизованным миром. Эту черту часто рассматривают как уникальную. Последнее, однако, неверно. Как неверно и представление, что уникальность Римской империи состояла в ее политическом изоляционизме: «Римская империя была результатом завоевания, которое было подобно скорее не империализму Афин или Александра, а древнему изоляционизму, который стремился распространиться на весь обитаемый мир, чтобы стать единственным во вселенной. Вследствие этого Рим никогда не рассматривал себя в качестве государства в современном смысле слова, т.е. как одно государство среди других государств»3 . Сочетание универсализма с изоляционизмом и сакрализацией общественно-государственной жизни было свойственно и другим имперским традициям — в частности Древнему Египту, Персии, и, конечно, китайской, которую можно считать классической имперской традицией, параллельной римской и практически равнозначной ей.

Особенность Рима состоит скорее не в имперском принципе, а в специфике его реализации. Что действительно отличало Римскую империю от ее предшественниц и современниц, это то, что ей действительно удалось совместить культурный универсализм и политический изоляционизм и реализовать их в своей практике — она и на самом деле была многоэтнической, превратившись в формацию, где этнические различия не имели никакого политического значения. «Политический порядок парил над этническим разделением, подобно тому как у нас цивилизация парит над национальными границами и не является поводом для шовинизма»4. Таким образом, была задана идеальная модель империи — в том, прежде всего, что касается формы. В Римской империи были заложены основные принципы внешней политики Византии с ее искусством управления народами.

В мировоззрении византийцев и всего византийского культурного ареала Римская империя занимала особое место. Она оставалась единой и единственной империей языческих времен, имевшей истинно религиозное значение как земной образ единого и единственного Царствия Божия.

В основе Византийской империи мы находим идею о том, что земная империя является иконой Царства Небесного и что правление императора есть выражение Божественного господства.

В своем идеале империя — это сообщество людей, объединенных идеей православия, то есть правильной веры, идеей правильного славления Бога, и таким образом преодолевших то разделение на языки, этносы, культуры, которое было следствием греха — попытки человечества самовольно достичь Небес, построив Вавилонскую башню. Поэтому так важен для византийцев универсализм, принципиальное презрение к иным культурам как к низшим. Через всю историю Византии красной нитью прошло неприятие идеологами империи (а их круг был широк, поскольку включал в себя монашество) любого национализма. В том числе и собственного, греческого, который, разумеется, всегда существовал в Византийской империи, особенно усиливаясь в периоды ее кризиса, но неизменно встречал противодействие со стороны ее православных идеологов. Многонациональность Византии имела для нее принципиальное значение. И прежде всего это относилось к православным: Византийская империя мыслила себя как единственное и единое государство всех православных народов.

Примечательно, что патриарх Фотий (около 820 — 889) писал как о подданных империи даже о русских, которые были политически независимы от Византии. В известном смысле он был прав. Русские признавали принцип православного универсализма и авторитет византийского императора, хотя и не были ему подвластны де-юре и со времен Ярослава не стремились себя ему противопоставлять. «Политическая мысль Византии, — пишет Д.Оболенский в книге “Связи между Византией и Русью в XI — XV веках”, — исходила из того, что император есть "космократ", чья власть, в идеале распространяющаяся на всю ойкумену — на весь цивилизованный мир, фактически охватывает те земли Восточной Европы, которые в религиозном и культурном отношении попадают в орбиту империи». Согласно византийской традиции, повиновение императору обуславливалось его православностью. Принцип православия главенствовал в империи — именно он определял легитимность любых ее установлений, именно он обеспечивал основание и для ее универсализма, и для ее изоляционизма.

Принцип изоляционизма определял и внешнюю политику Византии. По существу то, что обычно принято относить к сфере внешней политики, для Византии было политикой либо пограничной, либо внутренней. Что касается первой, то она достаточно хорошо известна. Византия сосредотачивала свое внимание на контроле над народами и племенами, проживающими вдоль ее границ. Окружающие империю народы рассматривались как «полезные» или «вредные» для империи. «Византийцы тщательно собирали и записывали сведения о варварских племенах. Они хотели иметь точную информацию о нравах “варваров”, об их военных силах, о торговых сношениях, об отношениях между ними, о междоусобиях, о влиятельных людях и возможности их подкупа. На основании этих тщательно собранных сведений строилась византийская дипломатия, или “наука об управлении варварами”. Главной задачей византийской дипломатии было заставить варваров служить Империи, вместо того, чтобы угрожать ей… Так одни варвары были оплотом Империи против других»5.

Более интересна другая сторона «внешней-внутренней» политики Византии — та, которую можно было бы назвать монашеской политикой. Результатом такой политики, как показал Г.М.Прохоров в книге «Повесть о Митяе», была Куликовская битва: идея решительного боя татаро-монголам вызрела в кругах византийского монашества. Тщательно изучавший данный вопрос о. И.Мейендорф полагает, что ее результатом было планомерное «взращивание» Московской Руси как оплота православия на Севере, а, возможно, и преемницы Византии. В монашеской среде, преданной идее универсальной империи, и вызревает постепенно принцип «Translatio Imperii» («Перенос империи». — ред.).

Первоначально эта концепция относилась к генезису Византийской империи и лишь в XIV веке стала относиться к России. «Идея простой Римско-Константинопольской преемственности к VI веку мало-помалу уступила место понятию более сложному, а именно, что Византия — это Рим новый и обновленный, призванный обновить Рим древний и падший. Эта концепция "Renovatio Imperii" («Возрождение империи». — ред.), которая достигла своего апогея между IX и XII веками и которая предполагала фигуру умолчания по отношению к германским императорам, была связана с идеей, что местопребывание империи было перенесено Константином из Рима в Константинополь. Здесь без труда просматривается понятие, выработанное в ходе дальнейшей эволюции — "Translatio Imperii", которая на своем последнем этапе расположилась в сердце России XVI века, идеологи которой утверждали, что после падения Константинополя Москва стала третьим и последним Римом»6 .

Два Рима пали, а третий стоит

Вплоть до Флорентийской унии — недолго просуществовавшего соглашения об объединении католических и православных церквей (1438—1439) — Россия чувствовала себя частью Византийского мира. До самого XV века народы, входящие в культурный ареал Византии, стремились эмансипироваться от греков, и «лишь Русь оставалась в стороне от этой тенденции, сохраняла преданность Византии, решительно поддерживая… руководство византийской церкви»7, несмотря на все раздирающие империю на части центробежные тенденции.

После падения Константинополя в 1453 году русским представлялось, что они остались единственным православным народом в мире. Именно в это время псковский монах Филофей и написал свое знаменитое: «два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать», ведь утеря вверенного русским на хранение Сокровища веры означала бы «гибель истинного благочестия во всей вселенной и воцарение на земле Антихриста».

Россия переняла у Византии традицию универсализма и изоляционизма не механически, а пережила ее как собственный драматический опыт. Для Рима эта традиция была почти естественна (отношения с современными ему империями Востока у Рима были малоинтенсивны, от них легко было абстрагироваться). Более или менее естественной она была даже для Византии, которая могла позволить себе временами абстрагироваться от Запада, а временами считать его варварским, равно как и Восток, и строить свою внешнюю политику прежде всего как приграничную политику, формирование буферной зоны. Однако Россия изначально была государством среди других государств и вела активную и отнюдь не только приграничную политику как на Востоке, так и на Западе. Конечно, в отношениях с татарами, а позднее в своей восточной политике — в ходе соперничества с Англией Россия создавала буферный пояс, но происходило это совсем при иных обстоятельствах, и функция этого пояса в то время оказывалась совсем иной. Россия не стремилась отгородиться от мира еретиков и варваров. Избегая крупных военных столкновений, она пыталась расширить пределы своего влияния, используя буферные образования как препятствие для распространения влияния конкурента — то есть речь шла об использовании буферов как орудия в межгосударственных отношениях. Русский изоляционизм был чисто психологическим, но от этого не переживался менее остро.

Психологическая самоизоляция России не могла не вести и к тому, что актуальной составляющей российского имперского комплекса стал универсализм — мир неправославный воспринимался, конечно, не как варварский, но как погрязший в грехах и заблуждениях и по сути не было бы большим преувеличением сказать, что границы России очерчивали в ее представлении почти весь цивилизованный мир, то есть мир, сохранивший благочестие и неподдающийся власти дьявола.

Чем, собственно, была в этом смысле империя? Это инструмент ограждения православного и потенциально-православного пространства и механизм поддержания внутри него определенной дисциплины, как бы в очень ослабленном виде — порядка внутри монастыря. И это, собственно, не столько инструмент экспансии, сколько своего рода оборонительный инструмент, призванный закреплять то, что было достигнуто иным путем, защищать от внешних посягательств и внутренних настроений. Однако задачей государства было также и расширение зоны потенциального православия, хотя вплоть до XVIII века Россия не знала миссионерства как целенаправленной государственной деятельности (как не знала ее и Византия). Задачей государства было устанавливать границы Православного царства, а обращать туземное население в православие — это дело Промысла Божьего.

Примат религиозных мотивов над национальными и прагматическими обнаруживался в российской политике (прежде всего в южном направлении: Балканы — Афон — Константинополь — Святая Земля — Эфиопия) вплоть до начала ХХ века. Особенно отчетливо конфликт между религиозными (или религиозно-государственнными) началами и началами национальными проявил себя в ходе Балканской войны. Публицистика воспевала войну за освобождение единокровных славян и национальную идею, идеологи православной империи пытались оспорить национальную идею, а народ национальной идеи не понимал вовсе, продолжал воевать за свою веру, по-своему истолковывая сложные политические игры. Апелляция к единству кровному, племенному остается для крестьян пустым звуком. А.Н.Энгельгардт в «Письмах из деревни» писал, что, по мнению крестьян, «вся загвоздка в англичанке. Чтобы вышло что-нибудь, нужно соединиться с англичанкой, а чтобы соединиться, нужно ее в свою веру перевести. Не удастся же перевести в свою веру англичанку — война». Итак, Балканская война — война за веру, но война с Англией, у которой Турция только марионетка.

Россия сложилась как государство в эпоху, когда мир уже был поделен между так называемыми «мировыми религиями» и собственно активная миссия могла быть направлена только на те народы, которые оставались еще языческими. Можно было бы ожидать, что только эти территории и представляют для России реальный интерес. Однако специфический универсализм Российской империи выразился в том, что ее границы рассекали мусульманский, буддийский, католический и протестантский миры — регионы, где были приняты перечисленные вероисповедания, на общих основаниях входили в состав империи. Последняя как бы втянула в себя все разнообразие и все религиозные противоречия мира, стремясь «отыграть» их и победить внутри самой себя. И если гражданство Византии в значительной степени зависело от православной веры, то в России, где православие занимало не менее значительное место в государственной идеологии, гражданство и все связанные с ним права давались по факту проживания внутри границ империи как бы в преддверии обращения подданных в православие. Соответственно, от подданных прежде всего требовалось приобретение всех гражданских добродетелей в надежде на то, что обращение произойдет со временем, хотя бы лет через сто. Так, цель государственной политики в Туркестане была сформулирована его первым генерал-губернатором К.П.Кауфманом следующим образом: «Сделать как православных, так и мусульман одинаково полезными гражданами России».

Интересно отметить, что главным недостатком этой политики было именно то, что «русские» мусульмане рассматривались именно в контексте внутренних отношений Российской империи, почему и предполагалось, что они привыкнут к новым условиям, сойдутся с русским православным населением и в конце концов пожелают слиться с ним. Вовсе игнорировалось, что мусульмане остаются частью исламского мира, с которым при любых обстоятельствах они будут чувствовать свое единство и стремиться поддерживать отношения. Для русских психологически государственная граница как бы отсекала завоеванные регионы от остального мира, ставила непроницаемый барьер. Если Советский Союз ставил между собой и внешним миром «железный занавес», то Российская империя его не ставила, поскольку психологически имелось впечатление, что он возникает как бы сам собой, по факту картографических изменений.

Российская империя не имела идеологии, которая отражала бы изменившееся положение дел. Поскольку признавался факт «переноса империи», то подспудно оставалась актуальной византийская имперская идеологема. В XVI — XVII веках идея «Translatio Imperii» выражалась в виде очень популярной в то время легенды о «Белом клобуке» и «Сказания о князьях Владимирских». В XIX веке, когда подавляющее большинство русской образованной публики мыслило или пыталось мыслить в европейских категориях, трудно было найти подходящие слова или образы для выражения имперский идеологии Византии и идеи «переноса империи». Однако это не означает, что они потеряли свою актуальность. Вопрос имперской идеологии (в отличие от идеологии самодержавия) в России не обсуждался. Вместе с тем, сохранение и в XIX веке важнейших принципов имперского действия, унаследованных от Византии, указывает на то, что неявно проявлял себя взгляд на империю как на икону Царствия Божия, как на государство, имеющее мистическое основание, а потому являющееся уникальным, а не одним из многих государств мира.

Что касается императорской власти, то можно согласиться с мнением Л.Тихомирова: «У нас не столько подражали действительной Византии, сколько идеализировали ее, и в общей сложности создавали монархическую власть в гораздо более чистой и более выдержанной форме, нежели в самой Византии»8 . Это имело, однако, то следствие, что в России не установилась та «симфония» власти императора и патриарха, которая — по крайней мере, временами — достигалась в Византии. Так, скажем, русский царь не имел права голоса в догматических вопросах. Представления же об «имитации» царем божественной власти были развиты в России едва ли не более интенсивно, чем в Византии. Однако, как и в Византии, эта идеология оставляла принципиальную возможность цареубийства. Причем следует заметить, что если в Византии, с ее частыми государственными переворотами и слабостью системы правильного престолонаследия, эта возможность убийства неправославного императора воспринималась как вполне законная (об этом писал Константин Бaгрянородный), то в России, с ее идеальной монархией, эта идея существовала как бы в подполье, принимала извращенные формы, выражала себя в постоянных сомнениях народа в легитимности того или иного из правящих императоров и перманентно вспыхивающих по этой причине бунтах, а в конце концов — в убийстве Николая II, может быть, самого православного за всю историю России императора.

Что касается в целом государственного строя России допетровских реформ, то часто указывают на то, что он сложился под влиянием Золотой Орды. Этот взгляд не представляется вполне корректным. Многое в государственной идеологии и государственной структуре России, имевшее восточное происхождение, могло быть воспринято от Византии, которая являлась вполне восточной империей в смысле своего государствоцентризма. Во всяком случае, византийский дух не был препятствием к заимствованию у Золотой Орды отдельных (хотя и многочисленных) элементов государственной структуры. Они вполне вписывались в ту идеологему империи, которую Византия принесла на Русь.

Однако русские проигнорировали доставшееся Византии по наследству римское право. Но если когда-то само это право было основой для имперского универсализма, то с течением времени оно превратилось в декоративный атрибут и в конце концов отпало. Однако само совмещение принципов культурного универсализма и политического изоляционизма, впервые в полной мере воплотившееся в Древнем Риме, оставалось полностью актуальным в России вплоть до большевистского переворота, а, если рассматривать его с чисто формальной стороны, то и в течение последующих десятилетий.

Нелегкая ноша

Как мы говорили выше, имперское действие (в отличие от империалистического, которым руководит исключительно прагматика) определяется культурой. В культурной экспансии можно выделить две составляющие.

Первая из них — механизм освоения народом территории, специфическая для каждого этноса модель народной колонизации. Этот механизм связан, в частности, с восприятием заселяемого пространства и получает, если вообще получает, идеологически-ценностное обоснование уже постфактум. Он вытекает из «этнопсихологической конституции» народа, из комфортности для народа того или иного способа действия.

Вторая — центральный принцип империи, то идеальное основание, которое лежит в основании данной государственной общности. Это представление о должном состоянии мира. Центральный принцип империи всегда имеет религиозное происхождение и может быть выражен словами пророка Исайи: «С нами Бог, разумейте, народы, и покоряйтеся, ибо с нами Бог» (Исайя, 7, 18—19). Если «должное состояние мира» подразумевает ценность определенных государственных форм, а кроме того, обязанность распространять «должный порядок» на окружающий мир, то эта ценностная максима требует от принявшего ее народа имперского действия.

Имперские доминанты Рима, Византии и России во многом оставались схожими. При этом модели колонизации, модели освоения пространства, восприятия иноэтнического населения, свойственные народам этих трех империй, были различными. Не говоря уже о том, что и существовали эти империи в различные эпохи, в различном политическом и культурном окружении. Следовательно, каждый народ воспринимал имперскую систему, лишь минимальным образом адаптируя ее к своим этнопсихологическим особенностям и условиям существования. Скорее, он сам к ней приспосабливался. Система была для народа нелегкой ношей, жесткими рамками, в которые он сам себя (и других) ставил. Изучение истории империи невозможно без учета того, что каждый ее эпизод — это пример реализации (более или менее удачной) центрального имперского принципа в любых конкретных обстоятельствах.

С некоторой осторожностью можно утверждать, что имперская система во многих своих аспектах не зависит от этнической и психологической специфики. Индивидуальным является способ усвоения имперских доминант и пути их реализации. Последние связаны, в частности, с моделями народной колонизации, особенностями восприятия и освоения территории. Способ усвоения имперских доминант, психология их восприятия и интериоризации также безусловно связаны с особенностями народа, их принимающего. Тем не менее, центральный принцип империи является автономной составляющей имперского комплекса. Он определяет каркас здания империи — народная жизнь встраивается в него, подстраивается к нему. Более того, он требует определенного насилия имперского народа над самим собой, подавления собственных непосредственных импульсов и порой вступает в противоречие с механизмом народной колонизации.

«Колонизация — это экстенсивная сила народа, его способность воспроизводиться, шириться и расходиться по земле, это подчинение мира или его обширной части своему языку, своим нравам, своим идеалам и своим законам»,— писал в середине прошлого века француз Леруа Болье. Это в конечном счете попытка приведения мира в соответствие с тем идеалом, который присущ тому или иному народу. Причем идеальные мотивы могут порой преобладать над всеми прочими — экономическими, военными и другими. Во всяком случае, они постоянно проявляются в действиях державы, в ее отношении к другим народам: в том, как колонизаторы предопределяют судьбу той или иной страны, какого поведения требуют от завоеванных народов.

Что представляла собой Российская империя в ее идеальном образе? Она должна была заменить собой империю Византийскую, стать Третьим и последним Римом, единственным земным царством православия. Православие и было той идеей, которую должно было нести с собой русское государство, и включение в него новых и новых земель означало расширение пределов православного мира и увеличение численности православного народа. Таким образом, парадигмы религиозные и государственные сливались: государственная мощь империи связывалась с могуществом православия, а последнее в данном случае выражалось посредством державного могущества — происходила сакрализация государства. Русское переставало быть этнической характеристикой и становилось государственной: все, что служит процветанию православной государственности, является русским. И стало быть, понималось не так, что русские — православный народ, а наоборот: весь православный народ — русские, по имени православного государства. Эта мифологема не столько высказывалась вслух, сколько проявлялась через действия, поступки, реакции людей, строивших Российскую империю.

Но мифологема воплощалась в реальном мире. И в том пространстве, которое возникало между мифологемой и жизнью, разворачивались такие события и отношения, которые создавали для носителей имперской идеи не только внешние, но и глубокие внутренние конфликты. Это естественно, поскольку имперское строительство — процесс непростой и противоречивый. Создание империи состоит в перманентном преодолении конфликтогенных ситуаций.

Явление внутреннего быта

История России есть «история страны, которая колонизируется», — такое определение дал русский экономист, автор работ по вопросам земплепользования и землевладения в Сибири, аграрным общинам, переселенческим вопросам, статистике А.А.Кауфманв книге «Переселение и колонизация». Определение, вне всякого сомнения, верное. Так, переселение из Рязанской губернии началось уже в то время, когда многие из селений здесь не имели вполне устойчивого вида, когда вообще крестьяне далеко не прочно осели еще на местах своей оседлости. Переселение из Курской губернии, по свидетельству земского сводного статистического сборника, началось как раз с того времени, когда закончился здесь процесс колонизации. И хотя массовые коллективные переселения не являются специфической русской чертой, но, как отмечает тот же Кауфман, «русские переселения существенно отличаются от аналогичных движений в Западной Европе тем, что они не имели характера эмиграции, то есть выселения из страны, а представляли собой простой переход с одного места жительства на другое… Новые территории, приобретаемые русскими, являются в полном смысле слова продолжением России».

Граница определяется передовой линией русских отрядов. Это восприятие мы встречаем и у Пушкина в его «Путешествии в Арзрум». «Вот и Арпачай,— говорит мне казак.— Арпачай! Наша граница… Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видел я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное… И я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег уже был завоеван. Я все еще находился в России».

Русский путешественник по Средней Азии Евгений Марков описал замечательную сцену, как русские крестьяне-переселенцы едут в только-только занятый нашими войсками Мерв: «Смелые русаки без раздумья и ничтоже сумняшись валили из своей Калуги в Мерву, как они называли Мервь, движимые темными слухами, что вызывают сюда в “забранный край” народушко российский на какие-то царские работы»9. Надеются крестьяне, что будут возмещены им потраченные на дорогу деньги и даны особые государственные льготы. А льгот никаких и в помине нет, и никто в новом «забранном» крае переселенцев не ждет, тем более не зовет...

Эта сцена очень типична. По мере продвижения русских войск в юго-восточном направлении занятые земли очень быстро заселялись русскими крестьянами. Напор колонизационного движения кажется поистине удивительным. Первые крестьянские просьбы о переселении в Сыр-Дарьинскую область относятся еще к 1868 году — году завоевания. В том же 1868 году, непосредственно после завоевания, первые русские колонисты переселились в Семипалатинскую область: 242 семьи из Воронежской губернии прибыли в Верный. Что же касается других регионов Средней Азии, то к 1914 году 40 процентов населения Киргизской степи и 6 процентов населения Туркестана, очень густо заселенного, составляли русские, в большинстве своем земледельцы. «Скорость, с которой русские крестьяне и другие колонисты заселяли районы, присоединенные с помощью силы, заставляла стираться грань, отделявшую колонии от метрополии»10 .

Как указывал А.Кауфман в упомянутом уже исследовании русской крестьянской колонизации, массовые переселенческие движения России, в отличие от Западной Европы, «были издревле и остаются до сих пор явлениями внутреннего быта».

Однако это «явление внутреннего быта» имело очень своеобразный характер, а именно — в каких бы формах оно ни выражалось, оно имело характер бегства от государства (вызванного в конечном счете постоянным конфликтом между крестьянским миром и государственными структурами). По точному замечанию историка Л.Сокольского, бегство народа от государственной власти составляло все содержание народной истории России. Вслед за народом шла государственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области и обращая беглых вновь в свое владычество. Начиная с первого правительственного указа озапрещении переселений и утверждении застав (1683 год), первыми его нарушителями «были царские же воеводы, о чем хорошо знало и центральное правительство. Воеводы вместо того, чтобы разорять самовольные поселения… накладывали на них государственные подати и оставляли их покойно обрабатывать землю».

Это естественно, поскольку «нигде русское движение не было исключительно военным, но всегда вместе с тем и земледельческим»11 . Но при всей важности для государства народной колонизации, без которой казенная колонизация не имела бы поддержки, государство словно бы ведет с переселенцами игру в «кошки-мышки». Как рассказывает П.Хворостинский в книге «Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи», вплоть до XX века «переселенец тайком бежал с родины, тайком пробирался в Сибирь по неудобным путям сообщения». До конца 80-х годов XIX века «ходоки и организаторы мелких переселенческих партий приравнивались к политическим агитаторам и выдворялись на родину по этапу».

Когда же государство, наконец, разрешает переселение официально, оно все-таки не управляет процессом. Исследователь переселений начала XX века Д.Драницын продолжает говорить о «вольной колонизации»: «От тундры до пустыни идет вольная русская колонизация; я говорю "вольная", так как дело Переселенческого Управления сводится к неполному удовлетворению спроса».

Поскольку колонизация зачастую оставалась «вольной», то переселенцы в новых «забранных» краях были в большинстве случаев предоставлены сами себе и успех предприятия зависел, в частности, от «их умения и средств входить в сделки с аборигенами». В литературе описывается, в качестве типичной, следующая модель образования русских поселений: «Влиятельный киргиз привлекает или из жалости принимает два-три двора, входит во вкус получения дохода за усадьбу, покос или пашню деньгами или испольной работой, расширяет дело все более и более, пока заимка не превращается в поселок из 20-30 и более дворов»12 . С другой стороны, описывая историю русских поселений, автор начала XX века отмечает поразительное упорство, с которым крестьяне отстаивали свое право жить на понравившейся им земле: «Первые годы, незнакомые с условиями жизни, переселенцы [в Муганскую степь, Закавказье] страшно бедствовали, болели лихорадкой и страдали от преследований туземцев, но с течением времени они понемногу окрепли и в настоящее время Петропавловское является зажиточным селением».

Русские крестьяне неуютно чувствовали себя только там, где сталкивались с туземными народами, обладающими собственной развитой культурой и национальным чувством, как это было в Закавказье или, например, в Приамурье, где китайцы жили абсолютно изолированно от русских (в отличие от корейцев, легко поддававшихся ассимиляции), и отношения между двумя этническими общинами были напряжены до крайности. Русский человек не чувствует себя господином над аборигенами, в каких-то ситуациях он может без всякого душевного надлома пойти в услужение к богатому туземцу. Но всякое проявление национальной обособленности, национального чувства для него дискомфортно, как нарушение общегосударственной однородности. По мере возможности он стремится нейтрализовать его.

Бегство от государства

Что же толкало русских крестьян оставлять насиженные места и отправляться на Кавказ, в Закаспийскую область, Туркестан, Сибирь, Дальний Восток?

С точки зрения мотивации переселения можно выделить четыре основных потока. Во-первых, казачья колонизация, механизм которой мы рассматривать не будем: психология казачьей колонизации является отдельной темой. Другое дело, что вслед за казачьей военной колонизацией тянулись толпы крестьян великороссов и малороссов, которые заселяли казачий тыл.

Второй поток — насильственная колонизация. Это ссыльные, в частности, крестьяне-сектанты, которые выдворялись из центральных губерний России.

Третий поток колонизации можно назвать «бегством». На протяжении всей русской истории потоки людей выселялись на пустующие земли. Люди уходили от государства. Напор народной волны был столь велик, что даже с помощью крепостного права и других многочисленных мер сдержать его было нереально.

И, наконец, четвертый поток это полуорганизованное крестьянское переселение конца XIX — начала XX века, направленное и в Сибирь, и во вновь занятые области.

Традиционно, в качестве главной причины крестьянских переселений называется безземелье, но исследователи переселенческого движения отмечали, что среди переселенцев очень сильно преобладали сравнительно хорошо обеспеченные землей государственные крестьяне. Кроме того, безземелье — это причина постоянно действующая, переселения же носили «эпидемический характер», когда, как пишет А.Кауфман, «“вслед за людьми” с места снимались сотни и тысячи семей, для которых переселение не было вызвано никакой разумной необходимостью, никаким сознательным расчетом». Этот тип переселения также чрезвычайно походил на бегство, тем более, что крестьяне очень плохо представляли себе те места, в которые ехали, довольствуясь легендами о них. И даже когда правительство пыталось заставить крестьян засылать на места будущего водворения ходоков, которые могли бы оценить место и выбрать удобный участок, массы крестьян зачастую срывались целыми семьями, а иногда и деревнями, и ехали в места им неизвестные.

Но если учесть почти нелегальный характер русской колонизации, отсутствие реальной заботы о переселенцах, парадоксальными представляются народные толки и слухи, сопутствующие массовым переселениям конца XIX — начала XX века, которые очень походили на бегство и сплошь и рядом были несанкционированными. В них очень отчетливо присутствовал мотив государственных льгот для переселенцев. Эти толки показывали, что крестьяне в каком-то смысле понимали, что служат государству, от которого бегут... Так, Кауфман рассказывает, что «среди сибирских переселенцев многие ссылались на выставленную в волостном управлении бумагу, какой-то “царский указ”, приглашавший якобы переселяться; эта бумага оказалась циркуляром… имевшим целью удержать крестьян от необходимости переселения… В Могилевской губернии в 1884 году на рост числа переселений сильно повлияло опубликование правил переселения, весьма стеснительных. Действие этой ограничительной по цели публикации было весьма неожиданным: со всех концов губернии в Могилев потянулись люди, чтобы получить разрешение на переселение. Одно слово, исходившее от властей, вызвало пожар. Пошли обычные фантастические толки, что государыня купила себе в Сибири большое имение и вызывает теперь крестьян». Любая официальная бумага, в которой упоминалось слово «переселение», истолковывалась как клич царя, обращенный к православному народу: переселяйтесь.

Итак, модель русской колонизации может быть представлена следующим образом. Русские, присоединяя к своей империи очередной участок территории, словно бы разыгрывали на нем мистерию: бегство народа от государства — возвращение беглых вновь под государственную юрисдикцию — государственная колонизация новоприобретенных земель. Так было в XVII веке, так оставалось и в начале XX: «Крестьяне шли за Урал, не спрашивая, дозволено ли им это, и селились там, где им это нравилось. Жизнь заставляла правительство не только примириться с фактом, но и вмешиваться в дело в целях урегулирования водворения переселенцев на новых землях»13 .

Для русских, вне зависимости от того, какие цели ими движут и каковы их ценностные доминанты, арена действия — это «дикое поле», пространство, не ограниченное ни внешними, ни внутренними преградами. Освоение территории происходит посредством выбрасывания в «дикое поле» определенного излишка населения. Этот излишек на любом новом месте организуется в самодостаточный и автономный «мир». «Мир» и является субъектом действия, в частности — субъектом, осваивающим территорию, привычным «мы». На более высоком уровне это «мы» переносится на весь народ, но только таким образом, что сам народ начинает восприниматься как большой «мир».

В своей первоначальной форме русская колонизация представляла собой как бы наслоение «чешуек», участков территории, находившихся в юрисдикции отдельных «миров». Видимо, эта «чешуйчатая» структура пространства и характерна для русского восприятия. Так, большие «чешуйки» наращиваемой посредством военной силы территории в идеале должны были тут же покрываться мелкими «чешуйками» территорий отдельных русских «миров» — «дикое поле» осваивается, интериоризируется путем того, что приобретает «чешуйчатую» «мирскую» структуру. Этим объясняется и напор крестьянской колонизации даже в тех краях, которые по своим природным условиям, казалось бы, были не пригодны для оседлости русского населения. Уточним также, что в качестве «дикого поля» воспринималась народом любая территория, которая могла рассматриваться как потенциально своя: ее прежняя структурированность игнорировалась — будь это племенное деление территории или границы древних государственных образований. Признавались в какой-то степени лишь права туземной общины (если таковая имелась) — то есть та структурированность территории, которая приближалась к «мирской» — и ничто больше.

«Свое» население и проблемы ассимиляции

Государственная политика в вопросе колонизации в целом перекликалась с народным сознанием. Она определялась потребностью в заселении окраин как способе упрочнения на них русского господства. «Правительство заботилось о создании на окраинных землях земледельческого населения, пользуясь для этой цели и ссылкой, и “накликом свободных хлебопашцев”, которым предоставлялись различные льготы и пособия и давались в пользование земли… Попутно с этой правительственной колонизацией шла "вольная колонизация"… Истинная основа жизни должна была лечь, когда в землю завоеванных стран упало первое зерно завоевателя», — пишет А. Кауфман в «Переселении и колонизации».

Обычно правительство не прибегало к дискриминации инородцев, которые были для него «своими» гражданами империи, вплоть до того, что иногда местная администрация, пекущаяся прежде всего о «вверенном ей населении», сама «являлась одним из существеннейших тормозов, задерживающих переселение (русских) в ту или другую окраину»14 . Однако администрацию менее всего интересовали этнографические особенности этого «вверенного ей населения». Туземцы просто делятся на «мирных», не противящихся русской власти, выучивающих русский язык и отдающих детей в русские школы, и «буйных», оказывающих сопротивление. Так, во времена Кавказской войны все племена Кавказа «назывались одним именем — черкесов и кратко характеризовались даже в официальных бумагах как мошенники и разбойники»15 . Это отсутствие любопытства психологически объяснялось тем, что финал все равно был предрешен: каждый народ должен был рано или поздно слиться с русским или уйти с дороги, а потому исходная точка интересовала только специалистов.

Все «свое» население перестраивалось по единому образцу. Бывшие административные единицы уничтожались и на их месте создавались новые, «часто с совершенно искусственными границами и всегда, где это было возможно, с пестрым этнографическим составом населения». Расформировывалось местное самоуправление всех видов, система судопроизводства реформировалась по общероссийскому образцу, туземная общественная иерархия приводилась в соответствие с русской. Дворянство всех христианских народов приравнивалось в правах к русскому дворянству. Туземцы активно участвовали в местной администрации, порой обладая в ней очень значительным влиянием, становясь высшими государственными чиновниками и занимая высшие командные посты в армии; они вписывались в единую государственную иерархию и сами являлись «русской властью». «Лорис Медиков не армянский генерал,— восклицал публицист,— а русский генерал из армян»16. Создавалось единое административное пространство на всей территории империи.

Как это ни кажется удивительным, никакой идеологической программы колонизации, сопоставимой, скажем, с английской, где упор делался на то, что англичане несли покоренным народам просвещение и цивилизацию, в России не существовало. В специальных изданиях, посвященных теоретическим аспектам колонизации, рассматривались самые разные проблемы, но только не ее идеологическое обоснование. Видимо, в том не было нужды, оно подразумевалось само собой и основывалось на народной идеологии. Изредка повторялись трафаретные фразы о том, что Россия должна нести инородцам культуру, но обычно либо в весьма прозаическом контексте, где под культурой имелись в виду современные способы ведения хозяйства, либо в качестве упрека местной администрации — должна, но не несет: «За пятьдесят лет нашего владычества на Кавказе и за Кавказом, что мы, т. е. народ, сделали особенно полезного для себя и туземцев?»

Не было и разработанной методики колонизации. Если же колонизационные теории и появлялись, то они были удивительно неуклюжи и абсолютно неприемлемы на практике. Как отмечает публицист А.Липранди,«вся кавказская колонизационная политика являлась донельзя пестрой… Вероятно, не найдется во всемирной истории колонизации ни одного примера системы его, который не нашел бы себе подражания на Кавказе». Однако применение всех этих систем было кратковременным и мало влияло на общий уклад кавказской жизни. На Кавказе, так же как и везде в империи, колонизационная политика проводилась без всякой теоретической базы, на основании одной лишь интуиции; в основе ее лежала русская психология колонизации, о которой мы говорили выше, причем основные ее парадигмы проводились в жизнь чаще всего абсолютно бессознательно. Эти интуитивные методы могли быть самыми разнообразными. Гомогенность территории империи достигалась тысячью разных способов. И в каждом случае это было не правило, а исключение. «Имперская политика в национальном вопросе так же пестра и разнообразна в своих проявлениях, как пестро и разнообразно население империи. Те или иные имперские национальные мероприятия зависели от той или иной политической конъюнктуры, от того или иного соотношения сил, от тех или иных личных пристрастий и антипатий. Но цель всегда ясна: исключение политического сепаратизма и установление государственного единства на всем пространстве империи»17 .

Природная способность русских к ассимиляции обычно преувеличивалась и ими самими, и внешними наблюдателями. Причина этой ошибки состоит в том, что на многих территориях империи ассимиляция происходила быстро и почти безболезненно. Но так было не везде и не всегда. С психологической точки зрения, русские колонисты были чрезвычайно интровертны, замкнуты в себе и вообще не склонны обращать особое внимание на инородческое население. Исследователей поражала порой традиционная нечувствительность русских к национальным проблемам и их вполне искреннее неумение «воспринять национальное неудовольствие всерьез».

Когда же русские не наталкивались на обостренное национальное чувство, то вполне могла складываться картина, подобная той, которую описал английский путешественник Д.М.Уэллс: «В восточных и северо-восточных областях европейской России множество сел населены наполовину русскими, а наполовину татарами, но слияние двух национальностей не происходит… Между двумя расами существуют прекрасные взаимоотношения, деревенским старостой бывает то русский, то татарин». Более того, порой русские крестьяне начинали придерживаться того мнения, что «сколь абсурдно заставлять татар поменять цвет глаз, столь же абсурдно пытаться заставлять их поменять свою религию».

Итак, ассимиляцию нельзя считать элементом модели народной колонизации, но она была составной частью русского имперского комплекса, основанного на взаимодействии религиозной и государственной составляющих. Ассимиляция происходила на волне религиозного подъема, когда, по выражению автора «Кавказских очерков» В.П.Погожева, «связь русских пришельцев с инородцами-аборигенами прочно цементировалась восьмиконечным крестом». Слишком утрированно, но по существу верно, писал историк А.А.Царевский: «Мордва, татары, чуваши, черемисы и т.п. инородцы, даже евреи, с принятием православия на наших, можно сказать, глазах так естественно и быстро преображаются и приобщаются русской народности, что через два-три поколения трудно бывает и усмотреть в них какие-нибудь племенные черты их инородческого происхождения».

Но когда в том или ином регионе русский имперский комплекс испытывал дисбаланс, например, в результате преобладания этатистской составляющей над религиозной, ассимиляция не происходила, вопреки всем стараниям властей.

Именно это и случилось в Туркестане. В силу геостратегических и этнополитических особенностей региона религиозная составляющая русского имперского комплекса была отставлена на задний план. Как пишет русский путешественник в начале XX века, «особенно странно, что в этих новых “забранных местах” нет русского монаха, русского священника».

При такой установке, несмотря на множество мер (относящихся главным образом к сфере образования, в частности, к созданию русско-туземных школ), несмотря на массовость русской колонизации, ассимиляции не происходило, более того — в Туркестане были зафиксированы случаи, когда «некоторые коренные русские люди принимали ислам». В свете этого, довольно наивными представляются утверждения публицистов-русификаторов, что достаточно заселить тот или иной край русскими, и те автоматически будут влиять «обрусительным образом на окрестное население, установив с ним близкие отношения». На рубеже веков, когда этатистская составляющая имперского комплекса подавляла религиозную, когда посредством секулярного этатизма на русскую почву проникала националистическая идеология (которая, в противоположность имперской, исключает культурную экспансию), никакая массовая колонизация не могла интегрировать население страны.

Вместе с тем, интенсификация центрального принципа империи сама порой служила серьезным препятствием народной колонизации. Посмотрим, на примере Закавказья, какое влияние его реализация оказывала на русскую колонизацию.

Закавказье и Восточный вопрос

Исследователи указывали на удивительную способность русских «общаться с варварами, понимать и быть ими понятыми, ассимилировать их с такой легкостью, которая не встречается в колониях других народов». При этом русским оказывалось достаточно «тонким слоем разлиться по великому материку, чтобы утвердить в нем свое господство».

В случае прямого сопротивления, нежелания покориться русской власти русские тоже не испытывали никаких психологических сложностей: в дело вступали армия или казачество, следовали карательные экспедиции. Непокоренных выдворяли с обжитых территорий и селили на новые, где они, оторванные от родной почвы, постепенно ассимилировались. Препятствием для русской колонизации всякий раз становились культурные народы, народы, обладающие собственной государственностью и воспринимающие приход русских как зло, как, например, китайцы в Приамурье или государственные образования в Туркестане. Но и там был возможен либо подкуп верхушечных слоев общества, либо опять-таки карательные мероприятия.

Наиболее бессильными русские чувствовали себя в местностях, населенных культурными народами, где их власть была встречена с удовлетворением (как в Финляндии) или даже с радостью (как в Закавказье). Ассимиляционные процессы там не продвигались ни на шаг, а карать и наказывать туземцев было решительно не за что. Местные жители полагали, что делают все от них зависящее, чтобы власти были ими довольны, и русские, если рассматривали дело спокойно, были вынуждены признать, что это действительно так. Однако применение общей туземной политики давало обратный результат. Отказ от протекторатного правления «де-юре» привел к нему же «де-факто», но только в формах, менее удобных для колонизаторов, чем если бы они установили это правление сами и контролировали его. На практике получилась какая-то уродливая форма протектората, уродливая именно своей неустойчивостью и неопределенностью, которая вынуждала обе стороны постоянно «тянуть одеяло на себя», приводила к срывам типа голицынского правления и кавказской смуты, после чего установилось новое «перемирие», столь же неустойчивое.

Русские крестьяне-колонизаторы, демонстрировавшие свою выносливость и приспосабливающиеся к климату самых разных частей империи, не могли свыкнуться с климатом Закавказья и осесть здесь. Возможно, они инстинктивно ощущали двусмысленность и неопределенность государственной политики в Закавказье, не чувствовали за собой сильную руку русской власти, не могли сознавать себя исполнителями царской государственной воли, будто бы водворение их здесь было всего лишь чьей-то прихотью. Край был вроде бы завоеван, а Россией не становился. Ощущение не-России заставляло их покидать край. Переселенцы не столько не получали действительной помощи себе, сколько чувствовали моральный дискомфорт из-за «нерусскости» власти, из-за нарушения колонизаторских стереотипов, из-за того, что рушилась нормативная для них картина мира: то, что по всем признакам должно быть Россией, таковой не являлось. Но эта не-Россия была невраждебной, она не вписывалась в образ врага русских, против которого могла быть применена сила.

Однако и государство находилось здесь в своего рода замешательстве. Проблема Закавказья напрямую упиралась в Восточный вопрос, который имел для России центральное значение. Не только в геополитическом, но и в идеальном плане — и в этом отношении его основной смысл состоял в борьбе за Константинополь. С точки зрения центральной мифологемы Российской империи, завоевание Константинополя должно было стать кульминационным пунктом создания новой Византии. А два из трех основных закавказских народов имели права на византийское наследство. Прежде всего это касалось грузин, сохранивших чистоту православия в самых тяжелых условиях и в некоторые моменты истории оказывавшихся чуть ли не единственными хранителями эзотерической православной традиции.

В русском имперском сознании столкнулись две установки: с одной стороны, эти народы должны были иметь в империи статус, равный статусу русских (этого требовали религиозные составляющие имперского комплекса). С другой — они должны были быть включены в гомогенное пространство империи (как того требовали государственные составляющие этого комплекса), что было невыполнимо без систематического насилия над такими древними своеобычными народами, как грузины и армяне. Если насилие по отношению к мусульманам в рамках русского имперского комплекса еще могло найти внутреннее оправдание, то насилие над христианскими народами просто разрушало всю идеальную структуру империи как Великого христианского царства и превращало ее в голый этатизм, без иного внутреннего содержания, кроме прагматического. Лишенная сакральной санкции империя должна была моментально рассыпаться. С прагматической точки зрения она мало интересовала таких прирожденных идеалистов, какими всегда были русские. Когда же русские пытались последовательно воплощать идеальное начало своей империи, то не справлялись с управлением государством и приходили к психологическому срыву.

Конфликтогенный «знак равенства»

Нельзя сказать, что государственным образованиям Закавказья было отказано в праве на существование без всякого колебания. Однако в конечном счете победил унитарный взгляд, и Закавказье было разбито на ряд губерний по общероссийскому образцу; социальная структура закавказского общества была также переформирована на манер существовавшей в России; была упразднена автокефалия грузинской церкви. Таким образом, в социальном и административном плане однородность Закавказского края со всей прочей российской территорией была достигнута рядом реформ, правда, растянутых на несколько десятилетий.

Что же касается правовой и гражданской гомогенности населения Закавказья в Российской империи, то здесь сложилась крайне любопытная ситуация.

Включение в российский государственный механизм мусульманского населения края было для русских властей делом относительно нетрудным. Это были не первые и не последние мусульмане, которые в результате расширения границ империи оказались на ее территории, и принципы управления мусульманским населением были уже отработаны.

Иначе обстояло дело с грузинами и армянами. Во-первых, они были христиане, что уже само по себе ставило их на одну доску с русскими; во-вторых, они не были завоеваны, а вошли в состав Российской империи добровольно — и все правители Кавказа, вплоть до времен князя Голицына, «держались того принципа, что туземцы, в особенности христианского вероисповедания, те, которые добровольно предались скипетру России, должны пользоваться полным равноправием»18 . Более того, они сами могли считаться завоевателями, так как принимали активное участие в покорении Закавказья русской армией, потом в замирении Кавказа, а затем в русско-турецкой войне, когда значительная часть командных постов в кавказской армии была занята армянами. А это уже давало не просто равноправие с русскими, а статус русского. «Армянин, пробивший себе дорогу и стяжавший себе имя в кавказской армии, сделался русским, пока приобрел в рядах такой высоко- и художественно-доблестной армии, как кавказская, честное имя и славу храброго и способного генерала», — отмечает гр. Витте и именно на этом основании утверждает, что мы «прочно спаяли этот край с Россией».

Таким образом, кажется, что единство Закавказья с Россией достигнуто, и проблем не остается. Размышление об этом приводит русского публициста в экстаз: «Возьмите любую русскую окраину: Польшу, Финляндию, Остзейский край, и вы не найдете во взаимных их отношениях с Россией и русскими того драгоценного (пусть простят мне математическую терминологию) “знака равенства”, который… дает право говорить, что край этот завоеван более духом, чем мечом… Где корень этого беспримерного знака равенства? Лежит ли он в добродушной, справедливой и откровенной природе русского человека, нашедшего созвучие в природе кавказца? Или, наоборот, его нужно искать в духовном богатстве древней восточной культуры Кавказа?»19

Однако практическое следствие этого «знака равенства» вызвало шок, не скажу у русского общества в целом (оно было мало информировано о закавказской жизни), но почти у каждого русского, которого по тем или иным причинам судьба заносила в Закавказье. Практически все отрасли промышленности и хозяйства, вся экономика и торговля края, почти все командные должности (и гражданские, и военные), юриспруденция, образование, печать — были в руках у инородцев. Власть, очевидно, уходила из рук, и заезжий публицист предлагает разобраться, что же русская власть в конце концов собирается создать на Кавказе — Россию или Армению, и с ужасом восклицает: «Состав кавказской администрации и чиновничества по сравнению со всей Россией совершенно исключительный: ни по одному ведомству здесь нет, не говорю уже русской, но хотя бы полурусской власти»20 . И эта власть казалась уже не просто нерусской, а антирусской. В таких случаях особенно возмущало противодействие кавказской администрации русскому переселению. «Лозунгом было избрано категорическое заявление: “На Кавказе свободных мест для поселения русских нет”. Оно распространилось и в административной сфере, и в прессе, постепенно укоренилось в общественном мнении»21 .

Таким образом, мы можем заключить: несмотря на то, что в Закавказье были уничтожены все прежде существовавшие государственные формирования и все системы местной власти, в крае де-факто складывалось самоуправление, причем почти неподконтрольное для русских, власть наместника становится почти номинальной. Мы говорим здесь только о внутренних делах края, поскольку в целом его зависимость от России полностью сохранялась, так же как и стратегические выгоды России от владения краем.

Однако сложившееся положение вещей все более и более раздражало русских. Та форма правления, которая утвердилась в Закавказье, не могла быть названа даже протекторатной, так как протекторат предполагает значительно больший (хотя и замаскированный) контроль над местным самоуправлением (по крайней мере, упорядоченность этого контроля, поскольку в закавказском случае часто заранее нельзя было сказать, что поддавалось контролированию, а что нет) и отрицает «знак равенства». Между тем именно «знак равенства» и создал неподконтрольность местного управления. Любой русский генерал имел равно те же права, что и генерал грузинского или армянского происхождения, а Лорис-Меликов, занимая пост министра внутренних дел Российской империи, мог ответить отказом наместнику Кавказа великому князю Михаилу Николаевичу на его предложение о заселении Карсской области русскими крестьянами. Область была в значительной степени колонизирована армянами, т. е. последние взяли на себя и колонизаторские функции, которые русские совершенно не собирались выпускать из своих рук.

Для русских как для колонизаторов складывалась замкнутая ситуация: соблюдение в крае общих принципов русской туземной и колонизационной политики давало результат, обратный ожидаемому. При наличии всех внешних признаков гомогенности населения края населению метрополии (христианское вероисповедание, хорошее владение русским языком, охотное участие в государственных делах и военных операциях на благо России) реально оказывалось, что дистанция не уменьшалась. Русским оставалось либо закрыть на это глаза (коль скоро стратегические выгоды сохранялись), либо стараться сломать сложившуюся систему. Последнее и попытался осуществить князь Голицын.

При Голицыне начинается спешная колонизация и русификация края. Однако ожидаемого положительного результата не получается. Русские колонисты с завидным упорством завозятся в Закавказье, где, не привыкшие к местному климату и не встречая серьезную заботу о себе со стороны местных властей, десятками заболевают малярией и гибнут, а сотнями и тысячами уезжают из Закавказского края искать лучших земель. На их место пытаются завезти новых. Попытка же форсированной русификации края приводит к страшной кавказской смуте, «сопровождавшейся действительно сказочными ужасами, во всех трех проявлениях этой смуты: армянские волнения, армяно-татарские распри и так называемая “грузинская революция”», — сообщает В.Погожев в «Кавказских очерках».

Русская администрация оказывается вынужденной отступиться и взглянуть на вещи спокойнее. Новый наместник Кавказа гр. Воронцов-Дашков закрывает на несколько лет Закавказье для русской колонизации, признав, что опыты «водворения русских переселенцев давали лишь печальные результаты, и население сел, образованных ранее, почти повсюду изменилось». Отменив же меры по насильственной русификации края, новый наместник с удовлетворением обнаруживает, что в Закавказье «нет сепаратизма отдельных национальностей и нет сепаратизма общекавказского… Нельзя указать случаев противодействия пре­подаванию русского языка».

Таким образом, все возвращается на круги своя. Население Кавказа снова превращается в лояльных граждан империи, но все ключевые позиции в крае, особенно в экономической, торговой и образовательной сферах, остаются полностью в их руках, водворения русских крестьян-колонистов не происходит, и власть в крае, по существу, продолжает оставаться нерусской, точнее, номинально русской.

Вероятнее всего, мир был бы временным, и вслед за некоторым периодом успокоения неминуемо бы последовала новая вспышка насильственной русификации, а вслед за ней новая смута. Грозила эпоха постоянных неурядиц, в результате которой и жизнь местного населения, и жизнь русских в Закавказье могла бы превратиться в сплошной кошмар.

Однако ситуация была еще сложнее. После окончания Первой мировой войны по плану раздела Османской империи между державами Согласия по так называемому плану Сайкс-Пико к Российской империи должны были отойти восточные вилайеты со значительным армянским населением. Насколько русские способны были переварить подобное приобретение? На повестку дня вновь вставал вопрос об армянской автономии (в пределах этих вилайетов). Во всяком случае армянам, сражавшимся на кавказском фронте, как и армянам в Турции, отказывающимся сражаться против русских войск, позволялось надеяться именно на такой исход своей судьбы.

Памятуя об идеальном образе Российской империи, Евг. Трубецкой писал: «Как в 1877 году на нашем пути к Константинополю лежала Болгария, так же точно нам на этом пути не миновать Армению, которая так же не может быть оставлена под турецким владычеством: ибо для армян это владычество означает периодически повторяющуюся резню… Только в качестве всеобщей освободительницы малых народов и заступницы за них Россия может завладеть Константинополем и проливами». А между тем русский генералитет и наместник Кавказа великий князь Николай Николаевич настаивали на включении армянских вилайетов в единое государственное пространство России с универсальной для всех областей системой управления. Коса нашла на камень.

Но несмотря на дискомфорт, вызванный неуспехом колонизации и русификации края, реальные имперские установки в отношении Закавказья были очень сдержанными: стремились выжать из геополитического положения края все возможные выгоды (чему фактическая автономия края препятствием ни в коей мере не была), а в остальном предоставить событиям течь своим чередом и подавлять в себе приступы раздражительности и обиды, раз в целом закавказская политика соответствовала идеальному смыслу Восточного вопроса и тем по большому счету была оправдана, хотя требовала таких моральных жертв, как признание, что русские не в состоянии колонизировать территорию, политически находящуюся от них в безраздельной зависимости. Как писал английский политик и путешественник Вайгхем, «совершенно невозможно поверить, что значительная часть [переселенческого] потока, направлявшегося в Сибирь, не могла быть повернута в Закавказье, если бы правительство этого хотело всерьез. На население Закавказья не оказывали давления, подобного тому, как это было в других частях империи, и русские не приходили в сколько-нибудь значимом количестве на прекрасные холмы Грузии и нагорья Армении».

Создание «второй Англии»

Процесс британского имперского строительства во многом отличен от российского. Русская колонизация ведет к расширению российской государственной территории: русская колония, образуясь вне пределов российской территории, стимулировала подвижки границы. У англичан колония, изначально находясь под британской юрисдикцией, стремится выйти из нее. Но этот путь вел к созданию своеобразной «метаимперии», объединенной не столько юридически, сколько посредством языкового и ценностного единства.

«Для чего создавалась и сохранялась Британская империя?.. С самых первых времен английской колонизации и до наших дней этот вопрос занимал умы британских мыслителей и политиков», — писал один из английских историков, К. Норр. Чтобы дать ответ на этот вопрос, начнем с того, как воспринимает английский народ ту территорию, которую собирается осваивать. И кстати заметим, что для русских изучение Британской империи имеет особую ценность, ведь свою историю можно полностью понять только сравнивая с чужими историями.

В чем особенности Британской империи?

Во-первых, до последней трети XVIII века она была в основ­ном мирной. Англичане занимали такие части света, которые «по своей малозаселенности давали полный простор для всякого, кто желал там поселиться»22 . Во-вторых, связи англичан с местным населением их ко­лоний были минимальны. Как отмечает Леруа-Болье,«отличительной чертой английских колоний являлось совпадение густоты населения с почти исключительно европейским его происхождением». Смешанные браки были исключитель­ным явлением, дух миссионерства вплоть до XIX века вовсе не был при­сущ англичанам: они как бы игнорировали туземцев. В-третьих, вплоть до XIX века «английское правительство, в противоположность испанскому и португальскому, на деле не принимало никакого участия в основании колоний; вмешательство метрополии в их внутреннюю организацию по праву всегда было ограничено, а на деле равнялось нулю»23 . Английский историк Е. Баркер писал: «Когда мы начали колонизацию, мы уже име­ли идею — социально-политическую идею, — что, помимо английского государства, имеется также английское общество, а точнее — английские добровольные общества (и в форме религиозных конгрегаций, и в форме торговых компаний), которые были готовы и способны действо­вать независимо от государства и на свои собственные средства... Именно английские добровольные общества, а не государство, учреждали поселения в наших ранних колониях и таким образом начали создавать то, что сегодня мы называем империей».

Более того, английские переселенцы, по точному выражению А.Т.Мэхэна, словно бы желали «не пере­носить с собой Англию, а создать нечто новое, что не должно было сделаться второй Англией». Все их интересы были связаны с новой родиной, они трудились на ее благо, а потому английские колонии оказались ус­тойчивее, прочнее, многолюднее колоний всех других европейских народов. «Английская нация с основания своих первых поселений в Америке обнаружила признаки специальных способностей к колони­зации», — отмечает тот же А.Т.Мэхэн. Однако английские колонии вплоть до последней трети XIX века не воспринимались англичанами как особо значимая ценность — и это еще одна отличительная черта английской колонизации. В этом смысле весьма примечательно замечание, которое делает в своей книге «Расширение Англии» Дж.Сили: «Есть нечто крайне характерное в том индифферентизме, с которым англичане от­носятся к могучему явлению развития их расы и расширения их госу­дарства. Они покорили и заселили полсвета, как бы сами не отдавая себе в том отчета».

Это до какой-то степени можно объяснить спецификой английских колоний. Английская эмиграция первоначально имела религиозные причины, англичане-колонисты рвали все связи со Старым Светом, и разрыв этот оставлял в их душах глубочайший след. «Пуританин и колонист... остается прежде всего эмигрантом, который воспринимает человека и обще­ство, исходя из разрыва, подобного не пропасти между двумя участками твердой земли, землей, которую он оставил, и землей, которая его приняла, — но подобного зиянию между двумя пустотами: пустотой отверг­нутой и пустотой надежды»24 .

Параллельно возникали и торговые фактории. Как сообщает Хоррабин в «Очерке историко-экономической географии мира», Англия «учредила торговые станции во всех уголках земного шара... Но воспринимались ли они вполне как колонии? С точки зрения торговых интересов увеличение территории было для Англии не только не необходимо, но даже нежелательно. Ей нужно было только держать в своих руках пункты, господствующие над главными путями. В XVIII в. английские торговцы больше дорожили двумя вест-индскими ост­ровками, чем всей Канадой. Во времена парусных судов эти остров­ки господствовали над морскими путями, соединявшими Европу со всеми американскими портами. Там же, где Англия приобрела дей­ствительно крупные владения, т.е. в Индии и Канаде, это было сде­лано главным образом потому, что здесь приходилось бороться за каждый опорный пункт с постоянной соперницей — Францией, так что для укрепления позиций был необходим обширный тыл... На протяже­нии XIX в. из этих торговых станций и портов выросла Британская им­перия. Между 1800 и 1850 гг. площадь империи утроилась. К 1919 г. она утроилась еще раз». Однако эти новые территории уже не представляли интереса для британских переселенцев.

Основным субъектом действия в английской модели колонизации является некое «общество», «сообщество» (все равно, религиозное или торговое). Каждое из них так или иначе воспринимало религиозно-ценностные основания Британской империи (и к торговым сообществам, как мы видели, это относится в полной мере). Но поскольку в британской идеологеме империи понятия «сообщество» и «империя» синонимичны, то — в данном контексте — сами эти сообщества превращались в мини-империи. Не случайно Ост-Индскую компанию называли «государством в государстве», не случайно лорд Дж. Керзон называл Индию империей в империи. Каждое «сообщество», которое, в конеч­ном счете, исторически складывалось не в силу каких-либо историчес­ких причин, а потому, что такой способ действия для англичан наиболее комфортен (таков «образ коллектива» в картине мира англичан), и каж­дое из них все более замыкалось в себе, абстрагируясь как от туземного населения, так и от метрополии. И каждое из них тем или иным образом проигрывало внутри себя альтернативу «сообщество — империя». Оно отталкивалось от идеологемы «сообщество», «привилегированное (арис­тократическое) сообщество», «сообщество белых людей» и переходило к понятию «империя аристократов».

Создавалась структура взаимосвязанных мини-империй. Единство этой структуры вплоть до конца XIX века практически выпадало из сознания англичан, оно не было принципиально важным. Субъектом действия были «мини-империи» (будь то сельскохозяйственные поселения, торговые фактории или, позднее, миссионерские центры), и их подспудное идеологическое обоснование обеспечивало их мобильность, а, следовательно, силу английской экспансии.

Между этими «мини-империями» и «центром», именовавшим себя Британской империей, существовало постоянное непреодолимое противоречие: «центр» стремился привести свои колонии («мини-империи») к «единому знаменателю», а колонии, самодостаточные по своему внутреннему ощущению, противились унификации, восставали против центра, отделялись от метрополии юридически. Впрочем, хотя отделение Соединенных Штатов вызвало в Британии значительный шок и появление антиимперский идеологии «малой Англии», но это ни на миг не снизило темпов реального имперского строительства, в результате чего сложилась так называемая «вторая империя».

Сама по себе колониальная система, структура «мини-империй» имела, по существу, только пропагандистское значение. В известном смысле прав русский геополитик И. Вернадский, который писал о Британской империи, что «по своему внут­реннему устройству и по характеру своего народа эта страна может лег­ко обойтись без той или другой колонии, из которых ни одна не сплочена с нею в одно целое и каждая живет своей особенной жизнью. Состав британских владений есть скорее агрегат многих политических тел, не­жели одна неразрывная целостность. Оторвите каждое из них, и метро­полия будет существовать едва ли не с прежней силой. С течением вре­мени она даже приобретет новые владения и старая потеря почти не будет для нее заметна. Так, у некоторых животных вы можете отнять часть тела, и оно будет жить по-прежнему и вскоре получит, взамен ос­тавшейся под вашим ножом, другую часть».

За невидимым барьером

Сколь прочны и многолюдны были британские колонии, основанные когда-то на слабозаселенных землях, столь же труден был для англичан процесс интериоризации земель, имеющих сколько-нибудь значитель­ную плотность туземного населения. Так, английское население в Индии, не состоящее ни на военной, ни на государственной службе, к концу XIX века составляло, по одним данным, 50 тысяч человек, по другим — приближалось к 100 тысячам. И это при том, что начиная с 1859 года, после подавления мятежа, британское правительство проводило поли­тику, направленную на привлечение британцев в Индию, а на индийском субконтиненте имелись нагорья, по климату, растительности и относи­тельной редкости местного населения вполне пригодные для колониза­ции, во всяком случае, в большей степени подходящие для земледельческой колонизации, чем «хлопковые земли» Средней Азии, активно заселявшиеся русскими крестьянами. Английский чиновник Б.Ходгсон, прослуживший в Индии тридцать лет своей жизни, писал, что индийские Гималаи могут стать «великолепной находкой для голодающих крестьян Ирландии и горных местностей Шотландии». Еще более остро стоял вопрос о британской колонизации горных районов, Гималаев, в том числе в связи с возможной угрозой Индии со стороны России. «Колонизация горных районов Индии, — писал Х. Кларк, — дает нам преимущество, которое никогда не будет нами потеряно. Колонизация дает нам возможность создать милицию, которая будут поддерживать европейский контроль над Индией и защищать ее границы на севере и северо-востоке. Английское население в миллион человек сделает бунт или революцию в Индии невозможной и обезопасит мирное население, сделает наше господство незыблемым и положит конец всем планам России».

Одним из таких районов был Уттаракханд, включающий в себя провинции Гарваль, Кюмаон (близкую по этническому составу населения) и небольшое протекторатное княжество Тери-Гарваль. Все эти земли попали под британское владычество в результате Непальской войны в 1815 году. Местность эта, расположенная на склонах Гималаев, представлялась британским путешественникам райским уголком, напоминающим «роскошный сад, где все, что произвела земля Европы и Азии — или даже всего мира — было собрано вместе. Яблони, груши, гранаты, фиговые и шелковичные деревья росли в огромных количествах и в самых великолепных своих формах. Ежевика и малина соблазнительно свешивались с уступов обрывистых скал, а наша тропа была усыпана ягодами земляники. И в какую сторону ни посмотри — цветущий вереск, фиалки, жасмин, бесчисленные розовые кусты в полном цвету», — восторгается Т.Скиннер в «Экскурсиях по Индии», вышедших в свет в 1832 году.

Однако поведение британцев-колонистов в Гималаях выглядит не вполне логичным с прагматической точки зрения и объяснимым только если рассматривать его в свете британской модели колонизации. Британцы избегали колонизировать территории со сколько-нибудь значительным местным населением, а если и прибегали к этому, то создавали целую громоздкую систему, препятствующую их непосредственным контактам с местным населением. Так, англичане давали самые идиллические характеристики жителям Гималаев.

Но вопрос остался на бумаге. Для того, чтобы жить в Гималаях, требовалось вступить в прочные отношения с местным населением. Последнее по своему характеру британцам было даже симпатично. Англичане давали самые идиллические характеристики жителям Гималаев. Монахи и аскеты, нашедшие себе убежища в снежной суровости высоких гор, стали основными персонажами европейских описаний Гималаев. В отличие от обычной индийской чувственности, путешественники находили здесь величайшее самообуздание, столь импонировавшее викторианцам. Гималаи в представлениях англичан были местом преимущественно романтическим. Жизнь крестьян описывалась так же преимущественно в идиллических тонах. Обращалось внимание на их необыкновенно чистые и прекрасно возделанные угодья.

Однако британское население, состоявшее главным образом из чиновников лесного ведомства, жило в поселках, приближаться к которым местным жителям было строжайше запрещено, словно поставлен был невидимый барьер. И когда в Гарвале — одной из местностей Гималаев — действительно возникают европейские поселения, британцы поступают с этими романтическими горами точно так же, как в это же время с романтическими горами своей родины — горами Шотландии: стремятся вырубить естественные лесные массивы и засадить горные склоны корабельными соснами. Действия британцев могли бы казаться чисто прагматическими, если не учитывать, что тем самым они лишили себя одного из немногочисленных плацдармов для британской колонизации Индии, вступив в затяжной конфликт с местным населением. В результате британские поселения Гарваля так никогда и не превысили общую численность в тысячу человек.

Англичане и абстрагировались от местного населения, и создавали для себя миф о загадочных жителях Гималаев, и воспевали чудесную природу края, и признавали практически только хозяйственное ее использование. Их восприятие как бы раздваивалось. В результате, осознавая и возможность, и желательность крестьянской колонизации района Гарваля, британцы не решались к ней приступить.

Между британцами и местным населением словно бы всегда стоял невидимый барьер, преодолеть который они не могли. Так, еще во времена колонизации Америки «угроза, исходящая от индейца, приняла для пуританина природно-тотальный характер и в образе врага слитыми воедино оказались индеец-дикарь и породившая его дикая стихия природы... Пуританский образ индейца-врага наложил свой отпечаток на восприятие переселенцами пространства: оно для них активно, это пространство-“западня”, полное подвижных и неожиданных препятствий»25 .

Британцы создавали себе в своих владениях узкий мирок, в который не допускались никакие туземцы и который должен был бы воспроизводить английское общество в миниатюре. Однако психологическую неадекватность этого ощущения обнаруживает тот факт, что, прожив несколько лет в таких колониях, англичане, от колониальных чиновников до последних бродяг, чувствовали, попадая назад в Англию, еще больший дискомфорт. Те, кто волей судьбы оказывался перед необходимостью более или менее близко соприкасаться с не-европейцами (чего англичане избегали), приобретали себе комплекс «аристократов» и тем по существу обращались в маргиналов в английском обществе. Ничего подобного не знает история никакого другого европейского народа.

Любая новая территория, где селится англичанин, в его восприятии — «чистая доска», на которой он творит свой собственный мир по своему вкусу. Это в равной степени относится и к колонизации Америки, и к созданию Индо-Британской империи. Так, «пуритане, несмотря на свои миссионерские претензии, рассматривали Америку как свою собственную страну, а ее коренных жителей, как препятствие на пути своего предопределения как американцев. Будучи пионерами, осваивавшими богатую неразвитую страну, первые американцы верили в свою способность построить общество, отвечающее их желаниям». Аналогичным образом и «индийская “tabula rasa” представлялась во всех отношениях в высшей степени подходящей, чтобы устроить там общество на свой собственный манер»26 .

Внешне это восприятие может напоминать «дикое поле» русских, но имеется одно очень существенное различие. Русские осваивают «дикое поле», вбирают его в себя, не стремясь ни ограничить его, ни устранить встречающиеся на нем препятствия. Русские как бы игнорируют конфликтогенные факторы, связанные с новой территорией, и не прилагают никаких усилий, чтобы устранить их возможное деструктивное действие. Эти конфликтогенные факторы изначально рассматриваются не как внешние трудности, а как внутренние, от которых не уйдешь, но которые не подлежат планомерному устранению, а могут быть сняты только в более широком контексте деятельности народа. Англичане же, если они не могли избежать самого столкновения с тем, что порождает конфликтность — а сам факт существования туземного населения уже является для англичан конфликтогенным, ведь туземное население так или иначе препятствует реализации собственно английских представлений, — то они стремились поставить между собой и местным населением барьер.

К чему приводило наличие психологического барьера между англичанами и коренным населением колоний? Эдвард Спайсер в книге «Циклы завоевания» описывает как из «политики изоляции» постепенно развивалась концепция резерваций, воплотившаяся в отношениях с индейцами Северной Америки. Изначально эта концепция выразилась в том, что с рядом индейских племен были подписаны договоры как бы о территориальном разграничении. Но существенным в этих договорах для англичан было не определение территориальных границ (напротив, они изначально игнорировали эти границы), а то, что в результате самого акта подписания договора индейское племя превращалось для англичан в некоего юридического субъекта, через что отношения с ним вводились в строго определенные и ограниченные рамки. Очевидная бессмысленность наделения индейцев статусом юридического лица, при том, что никакие права де-факто за ними не признавались, параллельно навязчивым желанием англо-американцев придерживаться даже в случаях откровенного насилия определенных ритуалов, свойственных международным отношениям, указывает на то, что внешний статус индейцев имел в глазах колонистов самостоятельную ценность. Он давал возможность экстериоризировать туземный фактор, отделить его от себя и тем самым получить возможность абстрагироваться от него.

Такие сложные психологические комплексы, казалось бы, должны были остановить колонизацию. А между тем англичане создали империю значительно более прочную, чем, например, испанцы, хотя последние прикладывали к созданию империи больше сознательных усилий. Значит ли это, что разгадка — в коммерческих способностях англичан?

«Империя — это торговля», — говорил Дж. Чемберлен. И действи­тельно, значительная доля справедливости есть в той точке зрения, что Британская империя является «коммерческой комбинацией, деловым синдикатом»27. Но этого объяснения недостаточно, ибо как психологически могли сочетаться эта гипертрофированная самозамкнутость англичан и гигантский размах их торговых операций, заставлявший проникать их в самые удаленные части земли и чувствовать там себя полными хозяевами?

Т. Маколи сетовал на то, что англичане вовсе не интересуются Ин­дией и «предмет этот для большинства читателей кажется не только скуч­ным, но и положительно неприятным». Пик английской завоевательной политики на Востоке по времени (первая половина XIX века) совпал с пи­ком антиимперских настроений в Англии, так что кажется, словно жизнь на Британских островах текла сама по себе, а на Востоке, где основным принципом британской политики уже стала «оборона Индии» — сама по себе. Англичане уже словно бы свыклись с мыслью о неизбежности потери колоний и даже желательности их отпадения, как то проповедовали экономисты Манчестерской школы. Узнав о коварстве и жестокостях пол­ководца У. Хастингса, английское общественное мнение поначалу воз­мутилось, однако гнев прошел быстро, и У. Хастингс был оправдан пар­ламентским судом, ибо осуждение его по справедливости требовало и отказа «от преимуществ, добытых столь сомнительным путем. Но на это не решился бы ни один англичанин».

Между тем Дж. Гобсон, обвиняя английских империалистов во всех смертных грехах, оправдывает их в одном: «Психические переживания, которые бросают нас на защиту миссии империализма, конечно, не ли­цемерны, конечно, не лживы и не симулированы. Отчасти здесь самооб­ман — результат не продуманных до конца идей, отчасти явление психической аберрации... Это свойство примирить в душе непримири­мое, одновременно хранить в уме как за непроницаемой переборкой ан­тагонистические явления и чувства, быть может, явление исключительно английское. Я повторяю, это не лицемерие; если бы противоположность идей чувствам осознавалась бы — игра была бы проиграна; залог ус­пеха — бессознательность».

По сути, то, о чем говорит Гобсон — это типичная структура функционального внутрикультурного конфликта, когда различные группы внутри этноса ведут себя прямо противоположным образом, и левая рука, кажется, не знает, что делает правая, но результат оказывается комфортным для этноса в целом. В этом смысле показательно высказывание Дж. Фраунда о том, что Британская империя будет существовать даже несмотря на «глупость ее правителей и безразличие ее детей». Здесь мы имеем дело с выражением противоречивости внутренних установок англичан. Англичане осваивали весь земной шар, но при этом стремились абстрагироваться от всего, что в нем было неанглийского. Поскольку такой образ действия практически невыполним, колонизация волей-неволей связана с установлением определенных отношений и связей с внешним неанглийским миром, то выход состоял в том, чтобы не замечать само наличие этих связей. Для англичан Британских островов это означало не замечать наличие собственной империи. Действовать в ней, жить в ней, но не видеть ее. Так продолжалось до середины XIX века, когда не видеть империю далее было уже невозможно.

Альянс между религией и торговлей

Тем не менее, была, очевидно, некая мощная сила, которая толкала англичан к созданию и сохранению империи. При наличии всех психологических трудностей, которые несла с собой британская колонизация, абсолютно невозможно представить себе, чтобы она имела лишь утилитарные основания.

А если так, то мнение о внерелигиозном характере Британской империи ошибочно и вызвано тем, что до XIX века миссионерское движение не было значимым фактором британской имперской экспансии.

Приходится только удивляться тому, что все исследователи, за очень редким исключением, отказывали Британской империи в каком-либо идеологическом основании. «Мысль о всеобщей христианской империи никогда не пускала корней на британских островах», как об этом писал один из наиболее известных германских геополитиков Э.Обст. Но так ли это? Если миссия была неимоверно затруднена психологически, то это не значит, что ее не хотели. Не мочь — не означает не хотеть. И если стимулом к созданию империи было мощное религиозное основание, то ни из чего не следует, что внешне это будет проявляться таким уж прямолинейным образом. Имперские доминанты получали в сознании англичан достаточно причудливое выражение. Следует ожидать, что и их религиозные основания имеют сложную форму.

Справедливы слова английского историка Л. Райта, что «если мы будем объяснять, что такое Ост-Индская компания в поняти­ях наших дней, т.е. как корпорацию жадных империалистов, использую­щих религию как средство эксплуатации и своих собственных рабочих, и других народов, мы проявим абсолютное непонимание того периода». Очень многие смотрели на Британскую империю как на «торговый синдикат», но в ее истории не было ни одного периода, по отношению к которому это определение было бы справедливо. Можно лишь сказать, что Британская империя, кроме всего прочего была и «торговым синдикатом». Другой историк, А.Портер, выразился еще более категорично: «Прирожден­ный альянс между религией и торговлей в конце

XVI — начале XVII века оказал глубокое влияние на то, что в один прекрасный день было назва­но Британской империей».

Л.Райт в книге «Религия и империя» подробно разбирает эту проблему. Он отмечает, что хотя, «в отличие от испанских и португаль­ских католических проповедников, новые протестантские миссионеры были убеждены, что они не нуждаются в государстве и его помощи», однако «влияние духовенства и его проповеди было могущественным фактором в создании общественного настроя в отношении к морской экспансии». «Сплошь и рядом духовенство яковитской Англии было настроено в духе меркантилизма. Духовенство выступало за ту же политику, что и люди коммерции». В свою очередь, торговцы и моряки верили, что они явля­ются орудием Провидения. «Искренняя вера в Божественное предопре­деление не может быть поставлена под сомнение никем из тех, кто изу­чал религиозные основания елизаветинской Англии. Из этого не следу­ет, что все судовладельцы и капитаны сами по себе были благочестивы­ми людьми, которые регулярно молились и пели псалмы; но мало кто, даже из наиболее нечестивых среди них, решился бы выражать сомне­ние в Божественном вмешательстве, большинство имело положитель­ную веру в то, что Бог все видит своим всевидящим оком... Благочести­вые замечания, встречающиеся в вахтенных журналах, удивляют совре­менного читателя как нечто, совершенно не относящееся к делу... Но в начале XVII века эти комментарии были выражением настроения эпохи».

Так, например, при основании в 1600 году Ост-Индской компании отбором капелланов для нее занимался сам ее глава Т. Смит, известный как человек примерного благочестия. Он «обращался в Оксфорд и Кемб­ридж для того, чтобы получить рекомендации... Кандидаты должны были прочитать испытательную проповедь на заданные слова из Евангелия служащим компании. Эти деловые люди были знатоками проповедей, они обсуждали их со знанием дела не хуже, чем профессиональные док­тора богословия». При отборе капелланов имелась в виду и цель мис­сии. «Необходимость обращения язычников в протестантизм была по­стоянной темой английских дискуссий о колонизации»28 .

Однако, несмотря на значительный интерес общества к вопросам проповеди, в реальности английская миссия была крайне слабой. Попытаемся понять причину этого, обратившись к истории формирования концепции Британской империи.

Прежде всего нас ждут неожиданности в том, что касается английского понимания слова «империя», как оно сложилось в начале XVI века. В период между 1500-м и 1650-м годами некоторые принципиально важные концепции изменили свой смысл и вошли в общественное употребле­ние. Это концепции «страны» (country), «сообщества» (commonwealth), «империи» и «нации». Изменение значений слов происходило главным образом в XVI веке. Эти четыре слова стали пониматься как синонимы, при­обретя смысл, который, с небольшими изменениями, они сохранили и впоследствии и который совершенно отличался от принятого в предше­ствующую пору. Они стали означать «суверенный народ Англии». Соот­ветственно изменилось и значение слова «народ».

Слово «country», первоначальным значением которого было «coun­ty» — административная единица, стало синонимом слова «nation» и уже в первой трети XVI века приобрело связь с понятием «patrie». В словаре Т. Элиота (1538 год) слово «patrie» было переведено как «a country». Слово «commonwealth» в значении «сообщество» стало использоваться в каче­стве взаимозаменяемого с терминами «country» и «nation».

С понятием «нация» начинает тесно связываться и понятие «импе­рия». «В средневековой политической мысли «империя» (imperium) была тесно связана с королевским достоинством. Понятие «империя» лежало в основе понятия «император». Император обладал суверенной властью внутри его королевства во всех светских делах... Это значение было ра­дикальным образом изменено в Акте 1533 года, в котором понятие «импе­рия» было распространено и на духовные вопросы и использовано в зна­чении «политическое единство», «самоуправляющееся государство, сво­бодное от каких бы то ни было чужеземных властителей», «суверенное национальное государство».

Следует отметить, что бытие Англии в качестве «нации» было непо­средственным образом связано с понятием «представительское управ­ление». Представительство английского народа, являющегося «нацией», символическим образом возвышало его положение в качестве элиты, которая имела право и была призвана стать новой аристократией. «Та­ким образом, национальность делала каждого англичанина дворяни­ном, и голубая кровь не была больше связана с достижением высокого статуса в обществе», — отмечает Л.Гринфилд в книге «Национализм: пять дорог к Современности».

Здесь для нас чрезвычайно важно сделать следующие замечания. «Представительское управление» при его определенной интерпретации можно рассматривать как «способ действия», атрибут, присущий полноценному человеческому сообществу, а не как политическую цель. При этом, поскольку понятия «нация», «сообщество», «империя» являются в этот период фактически синонимичными, «представительское управление» как «способ действия» следует рассматривать как присущий им всем. В этот же ряд понятий следует ввести и «англиканскую церковь». Ей так же присущ атрибут «представительское управление» — что выразилось в специфике миссионерской практики англичан. Причем данный способ действия в сознании англичан приводит к возвышению над всем окружающим миром и логически перерастает в атрибут «образа мы». На раннем этапе он трактовался как религиозное превосходство, затем как одновременно превосходство имперское («лучшая в мире система управления народами») и национальное. Затем он стал пониматься как превосходство социальное. Но каждый из этих случаев более сложен, чем это кажется на первый взгляд. Так и знаменитый британский национализм, поражавший всю Европу, в действительности далеко отстоял от того, что обычно понимают под этим понятием.

Все более глубокие корни пускает мысль о богоизбранности англий­ского народа. В 1559 году будущий епископ Лондонский Дж. Эйомер про­возгласил, что Бог — англичанин, и призвал своих соотечественников семь раз в день благодарить Его, что они родились англичанами, а не итальянцами, французами или немцами. Дж. Фоке писал в «Книге муче­ников», что быть англичанином означает быть истинным христианином: «английский народ избранный, выделенный среди других народов, пред­почитаемый Богом. Сила и слава Англии необходима для Царствия Божия». Триумф протестантизма был национальным триумфом. Идентификация Реформации с «английскостью» вела к провозглашению Рима национальным врагом и исключением католиков из английской нации. Епископ X. Латимер первым заговорил о «Боге Англии», а архие­пископ Краимер связал вопросы вероучения с проблемой национальной независимости Англии и ее национальных интересов.

Итак, национализм того времени определялся не в этнических категориях. Он определялся в терминах религиозно-политических. Он был связан с идеями самоуправления и протестантизма (англиканства). Эти два последних понятия также были непосредственным образом связаны с понятием «империя», то есть самоуправления в религиозных вопросах. Сошлюсь еще раз на Л.Гринфилда: «Протестантизм был возможен в Англии, только если она была им­перией. А она была империей, только если она была нацией… Когда английское духовенство думало о Новом Свете, оно мечтало об обшир­ной Протестантской империи». Таким образом, мы видим, что британская империя имела религиозную подоплеку, столь же интенсивную, какая была у Российской империи.

Культ империи

В чем же состояла суть английской религиозной миссии?

Легко понять, почему проповедь протестантизма в его английском варианте была затруднена. Ведь английский протестантизм был тесно переплетен с понятием «нация», «национальная церковь». Британская империя несла с собой идею самоуправляющейся нации. Именно поэтому, очевидно, английские купцы, националисты и меркантилисты проявляли значительную осведомленность в вопросах теологии. Однако только в XIX веке по­явились идеи, позволяющие распространять понятие национальной цер­кви на другие народы. Был провозглашен отказ от «эклесиоцентризма», т.е. «от установления по всему миру институциональных церквей запад­ного типа». Г. Венн и Р. Андерсон разработали концепцию самоуправ­ляющейся церкви. Идея состояла в необходимости отдельной автоном­ной структуры для каждой туземной церковной организации. «Одна из основных целей миссионерской активности должна быть определена в терминах “взращиваемой церкви”»29. Однако эта стратегия подразумева­ла по сути «выращивание» скорее нации, чем церкви, что создавало, в свою очередь, новые проблемы.

Последнее обстоятельство должно было вызвать определенный перенос понятий и акцентов. Действительно, именно в это время в сознании англичан все более отчетливо проявляется представление, что они всюду несут с собой идею свободного управления и представительских органов, что в целом коррелировало с концепцией самоуправляющейся церкви. Однако в это время наблюдается рост расистских установок, чего почти не было раньше. Так, слово «ниггер» стало употребляться в отношении ин­дийцев только с 40-х годов XIX века. Английский историк, Е.Баркер, утверждая, что англичане в Индии не «индизировались», уточняет, «в отличие от первых завоевателей». Для завоевателей же (Клайва и других) индийцы были недругами, но отнюдь не презренной расой. В записках и мемуарах английских офицеров, служащих на вечно неспокойной северо-западной границе, тоже выражается отношение к индийцам более нормально. (Да и трудно иначе, если служишь долгие годы бок о бок.) Фельдмаршал Робертс вспоминает о случаях, когда английские офицеры, абсолютно верившие своим подчиненным, узнав об их предательстве (мятеж 1857—1858 годов), пускали себе пулю в лоб, или о старом полковнике, клявшемся жизнью в преданности своих солдат и рыдавшем, видя как их разоружают, т.е. оказывают недоверие и тем самым оскорбляют.

Среди многих викторианцев возникало ощущение, что «вестернизация — это опасное занятие. Возможно, не-европейцы вовсе не были потенци­альными английскими джентльменами, которые лишь подзадержались в своем развитии, а расой, чуждой по самому своему существу»30 .

«Представительское самоуправление» было осознано как цель имперского действия... Целью действия (ценностной доминантой) было провозглашено то, что до сих пор было условием действия, атрибутом человека, без чего человек просто не был полноценным человеком. Перенесение данной парадигмы в разряд целей вело к ее размыванию и угрожало самой парадигме империи в сознании англичан. Признание новых целей не могло произойти безболезненно, оно требовало изменения «образа мы». Поэтому данная цель одновременно и декларировалась, и отвергалась в качестве цели практической. Дж. Морли, статс-секретарь по делам Индии, заявил в 1908 году: «Если бы мое существование в качестве официального лица и даже телесно было продолжено судьбою в двадцать раз более того, что в действительности возможно, то и в конце столь долго­го своего поприща я стал бы утверждать, что парламентская система Индии совсем не та цель, которую я имею в виду».

Выходом из психологического тупика оказывается формирование идеологии Нового империализма, основанием которой стала идея нации. В ней атрибут «представительского самоуправления» относится только к англичанам, которые и признавались людьми по преимуществу. До сих пор такой прямолинейности не было. Британский национализм в качестве идеологии развился как реакция на извечные психологические комплексы англичан в качестве колонизаторов.

Создание великой Британской империи в Азии стало восприниматься как романтический подвиг мужества, а не как деловое предприятие. В своем выступлении в Кристальном дворце 24 июня 1872 года Бенджамин Дизраэли сказал: «Англичане гордятся своей огромной страной и же­лают достигнуть еще большего ее увеличения; англичане принадлежат к имперской стране и желают, если только это возможно, создать импе­рию». Он не произнес ничего нового, а просто констатировал факт. С середины XIX века империя была осознана как целостность и данность. «Из конца в конец Англии во всех слоях английского общества почти поголовно увлечение политической теорией-мечтой об Англии, разросшейся на полмира, охватывающей весь британский мир в одно крепкое неразрыв­ное целое, в огромную мощную, первую в мире империю», — пишет В.Устинов в книге «Об английском империализме».

Именно в это время на Британских островах империализм стано­вится окончательно философией истории и для кого-то превращается в настоящий культ, так что «гордому англичанину... в словах “имперское верховенство Британской империи” слышится нечто призывное к его сердцу, ласкающее его слух»31 .

«Бремя белого человека»

Параллельно с развитием культа империализма шел другой процесс, который начался не на Британских островах, а с Британской Индии. Там возникла идеология «бремени белого человека», сыгравшая важнейшую роль в модификации английской этнической картины мира.

Британцы в Индии — это особая порода людей — викторианцы. Типичный представитель эпохи царствования королевы Виктории — это самоуверенный подтянутый человек, не знающий ни в чем слабинки, крайне дисциплинированный, с гипертрофированным чувством долга, прекрасно воспитанный джентльмен, придерживающийся в своей жизни самых строгих правил и семейных традиций, религия которого сводится к нескольким исключительно нравственного характера заповедям. «Викторианский период, который обычно ассоциируется с подъемом в обществе христианских ценностей, в действительности не был эпохой веры. Может быть, правильнее было описать его как эпоху отсутствия веры... период, ознаменованный стремлением к разрушению веры. Викторианская эпоха, не будучи эпохой веры, была тем не менее эпохой большой нравственной серьезности, культа хорошего поведения. Это была как бы секулярная религия»32.

Британскую Индийскую империю создавали люди именно такого типа и помимо прочего «империя была для них средством нравственного самовоспитания». Этот тип человека воспевался и романтизировался в имперской литературе. Возникал своего рода культ «воинственной энергии, суровой и по отношению к себе, и по отношению к другим, ищущий красоту в храбрости и справедливость лишь в силе»33 .

Этот дух героического империализма и зарождался в Британской Индии тогда, когда в Англии наблюдалось отсутствие веры в империю и отсутствие интереса к ее дальнейшей судьбе, и уже потом, в последней трети XIX века «драма нового империализма была разыграна в тропических лесах, на берегах величественных рек, среди песчаных пустынь и на ужасных горных перевалах Африки. Это был его [нового империализма] триумф и его героическая трагедия»34. Индия же виделась «раем для мужественных людей», стоически переносивших все трудности и опасности. Здесь и складывалась та идеология, которую Киплинг выразил в своем знаменитом «Бремени белого человека».

И эти гордые англичане как будто на самом деле ощущали себя слугами покоренных народов. По существу, они творили в Индии «свой» мир. Среди них были такие люди, как Томас Маколи и С.Травелайен, стремившиеся «полностью переустроить индийскую жизнь на английский манер. Их энтузиазм был в буквальном смысле безграничен; они надеялись, что уже в пределах одного поколения высшие классы Индии примут христианство, будут говорить по-английски, освободятся от идолопоклонства и активно вольются в управление страной»35 . Конечно, разным англичанам этот «свой» мир представлялся по-разному.

С идеологией «бремени белого человека» была связана, с одной стороны, доктрина о цивилизаторской миссии англичан, их призвании насаждать по всему миру искусство свободного управления (и в этом своем срезе данная идеология приближается к имперской цели-ценности), а с другой — верой в генетическое превосходство британской расы, что вело к примитивному национализму. Причем эти две составляющие были порой так тесно переплетены, что между ними не было как бы никакой грани, они плавно переливались одна в другую. Их противоположность скорее была понятна в теории, чем видна на практике.

Воплощением слитых воедино противоречий явилась фигура Сесиля Родса, деятеля уже Африканской империи и друга Р. Киплинга. Для него смысл Британской империи состоял в том благодеянии, которое она оказывает человечеству, обращая народы к цивилизации, однако непоколебимо было и его убеждение, что англичане должны извлечь из этого обстоятельства всю возможную пользу для себя. Родсу принадлежит знаменитая фраза: «Чистая филантропия — очень хороша, но филантропия плюс пять процентов годовых еще лучше». Философские взгляды С. Родса так описываются в одной из его биографий: если существует Бог, то в истории должны быть Божественные цели. Ими является, вероятнее всего, эволюция человека в сторону создания более совершенного типа людей. Поскольку Родс считал, что порода людей, имеющая наилучшие шансы в эволюции, — это англо-саксонская раса, то делал заключение, что для служения Божественной цели следует стремиться к утверждению господства англо-саксонской расы. Если так мог всерьез считать Родс, то и слова лорда Розбери о том, что Британская империя является «величайшим мировым агентством добра, которое когда-либо видел свет», не следует считать обычным лицемерием.

Идеология «бремени белого человека» фактически примеряла различные составляющие английского имперского комплекса: национальное превосходство, самоотверженное служение религиозной идее, насаждение по всему миру искусства свободного самоуправления и романтика покорения мира. Это новая интерпретация имперской идеологии, где вновь религиозная, национальная, имперская и социальная составляющая выступают в единстве. Парадигма же «представительского самоуправления» вновь занимает место не ценности — «цели действия» (целью действия теперь является втягивание мира в англий-скую орбиту), а «способом действия», а именно, способом покорения мира. Эта идеологема находит свое выражение в мандатной системе, примененной на практике после Первой мировой войны. Ко второй половине XIX века в Британской империи наблюдался переход от непрямого, сохраняющего значительные элементы автономии управления колониями, к прямому централизованному управлению. Но уже к началу XX века доминирующим принципом британской имперской практики становится протекторатное правление. Это было серьезной модификацией английской картины мира.

Формы имперского управления

Попробуем сравнить между собой практику двух империй. Мы привыкли считать, что для Российской характерно прямое управление, а для Британской — протекторат. На практике все было сложнее (или, если хотите, проще).

В Британской Индии наблюдалась очевидная тенденция к прямому и унитарному управлению. Еще в начале XIX века исследователь Британской империи шведский генерал-майор граф Биорнштейн писал, что вероятнее всего «субсидиальные [протекторатные] государства будут включены в состав владений [Ост-Индской] компании по мере того, как царствующие ныне государи перестанут жить». И действительно, к семидесятым голам XIX века из 75883 кв. миль, образующих англо-азиатский мир, 30391 кв. миля находилась под прямым управлением. И с течением времени «тенденция сводилась к более решительному и энергичному контролю метрополии над аннексированными территориями; протектораты, совместные управления и сферы влияния превращались в типичные британские владения на манер коронных колоний»36 .

На протяжении всего XIX века наблюдалась явная тенденция к авторитаризму. Так, Джон Марли, статс-секретарь по делам Индии, в речи, произнесенной в 1908 году в Палате лордов, заявил: «Если бы мое существование в качестве официального лица и даже телесно было продолжено судьбою в двадцать раз более того, что в действительности возможно, то и в конце столь длинного своего поприща я стал бы утверждать, что парламентская система для Индии совсем не та цель, которую я имею в виду». Р. Киплинг был безусловным сторонником жесткого авторитарного управления Индией, которое он сравнивал с локомотивом, несущимся полным ходом: никакая демократия при этом невозможна.

В то время именно данные идеи в значительной мере определяли политику англичан в Индии, хотя наряду с ними существовали и цивилизаторско-демократические идеи, которые с начала ХХ века стали проявляться все более отчетливо, а после Первой мировой войны превратились в доминирующие. Но, конечно, понадобилось широкое антиколониальное и антибританское движение, чтобы Индия добилась независимости.

Британская Индия представляла собой почти особое государство, где большинство дел не только внутренней, но и внешней политики находилось в ведении генерал-губернатора Индии. Ост-Индская компания была чем-то вроде государства в государстве, обладала правом объявлять войны и заключать мир. Но и после упразднения компании в 1858 году, в компетенцию индийского правительства, как перечисляет И.И.Филиппов в книге «Государственное устройство Индии», входило «поддержание мира и безопасности в морях, омывающих индийские берега, наблюдение за движением морской торговли и тарифами своих соседей, течением событий на границах Афганистана, Сиама, Тонкина, Китая, России и Персии, защита владетелей островов и приморских областей в Персидском заливе и на Аравийском полуострове и содержание укрепленных постов в Адене».

Со своей стороны, Туркестан представлял собой тоже достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением туркестанского генерал-губернатора, которого «Государь Император почел за благо снабдить политическими полномочиями на ведение переговоров и заключение трактатов со всеми ханами и независимыми владетелями Средней Азии»37 . Так же, как и англичане, русские в Средней Азии «оставляли своим завоеванным народам многие существенные формы управления и жизни по шариату», при том, что на других окраинах империи система местного самоуправления и социальная структура унифицировались по общероссийскому образцу. И если еще при организации Киргизской степи «родовое деление киргиз уничтожалось» (в скобках заметим, что киргизами в литературе того времени именовались просто тюрки-кочевники), точнее, игнорировалось при образовании уездов и аулов, то уже в Туркестанском крае — «крупные родовые подразделения совпадали с подразделениями на волости, — родовые правители были выбраны в волостное управление и недовольных не оказалось»38 .

Россия в Средней Азии попробовала и протекторатную форму правления (в вассальной зависимости от нее в различное время находились разные азиатские ханства, российским протекторатом была Бухара). Более того, русские усвоили себе и чисто английские способы действия в зонах влияния, в частности, «“аксиому”: нация, занимающая у нас деньги — нация побежденная», и добились экономического преобладания в Персии путем разумной тарифной (я имею в виду мероприятия гр. Витте) и транспортной политики, и даже завязали экономическую борьбу с Англией в Персидском заливе. Все это происходило, конечно, под аккомпанемент жалоб на свою полную неспособность к торговле: «Бухара, Хива, Коканд больше ввозят в Россию, нежели получают из нее, выручая разницу наличным золотом... Торговля с Персией тоже заключается большей частью в пользу иранцев… Какая уж тут борьба с Англией, когда мы с киргизами и бухарцами справиться не можем». Все эти стенания приводятся в книге С. Южакова «Англо-русская распря».

Однако в русской печати появлялись и совершенно новые, металлические нотки. Так, Р.Фадеевв «Письмах с Кавказа к редактору Московских ведомостей» пишет: «Ни одно европейское государство, имеющее владения на Востоке, не относится нигде к азиатским подданным, как к собственным гражданам. Иначе быть не может. Европейские подданные составляют самую суть государства, азиатские же — политическое средство для достижения цели». Короче, одни мы такие глупые, что прежде всего любым туземцам на любой окраине даем права нашего гражданства, после чего уже не можем драть с них три шкуры.

К счастью, эти сентенции, совершенно убийственные для русской имперской психологии, особого резонанса не получают. Что же касается экономической стороны колонизации, то аргументы и англичан, и русских схожи, а высказывание Дж. Сили на этот счет просто великолепно: «Индия не является для Англии доходной статьей, и англичанам было бы стыдно, если бы, управляя ею, они каким-либо образом жертвовали ее интересами в пользу своих собственных». В России не прекращаются сетования по поводу того, что все окраины, а особенно Средняя Азия, находятся на дотации. Правда, однако, то, что Россия в XIX веке делала в Средней Азии большие капиталовложения, не дававшие непосредственной отдачи, но обещавшие солидные выгоды в будущем; в целом, кажется, экономическую политику России в Средней Азии следует признать разумной. Но вернемся к нашему сравнению.

Русские совершенно сознательно ставили своей задачей ассимиляцию окраин: «Русское правительство должно всегда стремиться к ассимилированию туземного населения к русской народности», т.е. к тому, чтобы «образовать и развивать [мусульман] в видах правительства, для них чужого, с которым они неизбежно, силой исторических обстоятельств, должны примириться и сжиться на всегда». Дело доходило до того, что мусульманам платили деньги, чтобы они отдавали детей в русские школы. На совместное обучение русских и инородцев, т.е. на создание русско-туземных школ, при первом генерал-губернаторе Туркестана К.П. фон Кауфмане делался особый упор, причем имелось в виду и соответствующее воспитание русских: «туземцы скорее сближаются через это с русскими своими товарищами и осваиваются с разговорным русским языком; русские ученики школы также сближаются с туземцами и привыкают смотреть на них без предрассудков; те и другие забывают племенную рознь и перестают не доверять друг другу... Узкий, исключительно племенной горизонт тех и других расширяется», — такую предполагаемую идиллию описывает И.К.Остроумов в книге «К истории народного образования в Туркестанском крае». Туземные ученики, особенно если они действительно оказывались умницами, вызывали искреннее умиление. Тем более «в высшей степени странно, но вместе с тем утешительно видеть сарта [таджика], едущего на дрожках, либо в коляске, посещающего наши балы и собрания, пьющего в русской компании вино. Все это утешительно в том отношении, что за материальной стороной следует и интеллектуальная»39 . Не утешительным было только то, что туземных учеников в русско-туземных школах считали единицами, ассимиляция почти не происходила, русские и туземцы общались между собой почти только лишь по казенной надобности, а, как отмечается в «Сборнике документов и статей по вопросу образования инородцев», выпущенном в 1869 году, «в местах, где живут вместе русские и татары, все русские говорят по-татарски и весьма немногие татары говорят по-русски».

При этом русские живут на новозавоеванных территориях под мощной защитой правительства. Е.Марков в книге «Россия в Средней Азии» приводит записи рассказов переселенцев: «Нас ни сарты, ни киргизы не обижают, ни Боже мой! Боятся русских!.. Мы с мужем три года в Мурза-Рабате на станции жили совсем одни, уж на что кажется степь глухая... А никогда ничего такого не было, грех сказать. Потому что строгость от начальства. А если бы не строго, и жить было бы нельзя!.. Промеж собой у них за всякую малость драка». То же рассказывают мужики, волей судьбы оказавшиеся близ Ашхабада: «Здесь на это строго. Чуть что, сейчас весь аул в ответе. Переймут у них воду дня на три, на четыре, — хоть переколейте все, — ну и выдадут виновного. А с ним расправа коротка... Дюже боятся наших». Так что русские, по существу, оказывались, хотели они того или нет, привилегированным классом, к которому относились с опаской и контактов с которым избегали.

Точно так же и «англичане в Индии, высокого ли, низкого происхождения, были высшим классом». Стиралась даже разница между чиновниками и нечиновниками, минимизировались сословные различия — все англичане в Индии чувствовали себя аристократами, «сахибами». Стремясь как можно более приблизить свою жизнь в Индии к жизни в Англии, они как бы абстрагировались от туземного общества. Общение с туземцами даже по долгу службы и даже для тех, кто прекрасно владел местными языками, было обременительной обязанностью. Литература пестрит примерами не просто пренебрежительного, а прямо вызывающе хамского отношения англичан к индийцам, полного игнорирования их чувств. Причем, как отмечает в работе «Иллюзия постоянства. Британский империализм в Индии» Ф.Хатчинс, «это чувство превосходства базировалось не на религии, не на интеллектуальном превосходстве, не на образованности, не на классовом факторе... а исключительно на принадлежности к национальной группе» и «на вере в святость Соединенного Королевства». Английский чиновник, будь он даже образцом честности (коррупция в Британской Индии вообще была невелика), был абсолютно непреклонен, если дело касалось требования какого-либо социального равенства между англичанами и туземцами. У англичан было четкое сознание, что управление — их призвание и без них в Индии воцарится хаос, не было «и тени сомнения относительно высшей компетентности англичан во всех вопросах управления, совершенно независимо от климатиче-ских, расовых и других условий40.

Эта вера в свое превосходство была столь поразительной, что генерал Снесарев писал: «Они, мне кажется, просто лицемерят... Они не могут усомниться в даровании народа, который создал санскрит, наметил основы грамматики языка, дал миру цифру и музыкальную гамму».

Результаты вопреки намерениям

Из всего уже сказанного напрашивается вывод: мы хотели ассимилировать жителей Средней Азии, однако удалось это слабо, англичане не хотели ассимилировать индийцев, но это до какой-то степени происходило само собой. Итоговый результат оказывался примерно одинаковым.

Вообще парадокс этих двух частей двух империй (Средней Азии и Индии) состоял в том, что в них на удивление не удавалось именно то, к чему более всего стремились и, напротив, как-то само собой получалось то, к чему особого интереса не проявляли. Мы уже говорили, что англичане считали себя наделенными особым талантом управления. Однако их неудачи в Индии часто объясняли именно негодной организацией управления, которое туземным населением переносилось с трудом. Де Лакост заявляет: «Туземцы англичан не любят. Причина заключается в английском способе управления страной». Русские привычно жаловались на «наше неумение управлять инородцами», однако, по мнению того же де Лакоста, «среднеазиатские народности легко переносят русское владычество».

Англичане сплошь и рядом говорили о своей цивилизаторской миссии. В России, конечно, никаких подобных мыслей возникать не могло. Однако, что касается Англии, то «положение, будто незыблемое правило нашего правления всегда заключается в воспитании наших владений в духе и принципах этой теории [представительного самоуправления], есть величайшее искажение фактов нашими колониальными и имперскими политиками, которое только можно придумать», — заявляет Джон Гобсон. Индийские мусульмане с большим удивлением узнают, что мусульмане в России имеют своих представителей в Государственной Думе — «на другой же день в газете "Пайса-Ахбар" была помещена заметка о нашей Думе и о присутствии в ней представителей-мусульман»41 . Более того, случалось так, что благодаря юридическому и фактическому равноправию на некоторых инородческих окраинах Российской империи складывалось фактическое самоуправление, а Великое княжество Финляндское имело самоуправление легально.

О техническом развитии регионов империи англичане говорили очень много. Техницизм был стержнем политической мысли Киплинга. Для русских эта тема второстепенна, однако успехи в данной области у русских и англичан примерно одинаковы. С удивительной скоростью Россия строит железные дороги к своим южным рубежам. Англичанин Вигхейм посвящает целую главу описанию того, что Россия сделала для развития Закавказья: «Только сравните Ереван с Табризом или Эрзрумом и разница будет сразу же очевидна». Т.Мун, исследователь из Колумбийского университета, в книге «Империализм и мировая политика» между прочим пишет: «Под русским владычеством туркмены перестали заниматься разбоем и кражей рабов и в большей или меньшей степени перешли к оседлому быту, занявшись земледелием и хлопководством. Другие расы прогрессировали еще больше. Русские железные дороги дали возможность сбывать скот, молочные продукты и миллионы каракулевых барашков из Бухары. Но самым важным нововведением было, конечно, развитие хлопководства».

С другой стороны, для России существенно было то, что она, мыслившая себя преемницей Византии, должна была стать великим Православным царством. Однако она практически совсем отказывается от проповеди. «У русских миссионеров нет; они к этому приему не прибегают. Они хотят приобрести доверие покоренных народов, не противоречить им ни в их верованиях, ни в их обычаях», — пишет все тот же де Лакост.

В книге «Россия и Англия в Средней Азии» М.Терентьев с гордостью рассказывает о том, что некий афганец, близко знакомый и с англичанами, и с русскими, говорил: «Каждое воскресенье англичане выходят на базар доказывать, что их Хазрети-Исса (Христос) больше нашего Пейгамбера (пророка) и что их вера настоящая, а наша ничего не стоит... Пейгамбера всячески поносят, кормят его грязью... Вы, русские, этого не делаете, слух об этом дошел и до Индии — все вас за это хвалят». То же и в своих собственных владениях: «честный мусульманин, не переступающий ни одной йоты наших гражданских законов, на наш взгляд, лучше плута христианина, хотя бы тот и соблюдал все точки и запятые религиозных установлений». Более того, «до сих пор мы не только не допускали проповеди Слова мусульманам, но даже отвергали все просьбы туземцев, которые хлопотали о принятии их в Православие. Благовидным предлогом отказа служило незнание просителями русского языка, а следовательно, и невозможность огласить неофита Словом Истины».

Чем объяснить подобную политику? Приводилось несколько причин: во-первых, проповедь вызывает враждебность мусульманского населения, во-вторых, раз туземцы не знают русского языка, христианские истины не могут быть переданы им адекватно и мы будем только плодить ересь. Во всем мире миссионеры изучали туземные языки и никому не приходило в голову, что это туземцы должны учить родной язык проповедника; сами русские, приняв православие от греков, в подавляющем большинстве своем греческого языка не знали, Евангелие было переведено для них на славянский и здесь как-то обошлось без ересей! Короче, пусть мусульмане поживут в России лет сто, пообвыкнутся, а там уж видно будет. Татары жили в России сотни лет, обвыклись, но в XIX веке по отношению к ним сложилось убеждение, что «сколь абсурдно пытаться заставить татар изменить цвет глаз, столь же абсурдно пытаться заставить их поменять свою религию». Более того — среди народов, которые были мусульманами больше по названию и которых не интересовала религия, российская администрация сама укореняла ислам. Это уже явно выходило за границы простой веротерпимости и смахивало на какое-то помрачение. Вот и великое Православное царство!

У англичан было наоборот. Как писал известный немецкий геополитик Эрих Обст, «идеей крестовых походов, которая имела такое большое значение на континенте, Англия почти совершенно не была затронута. Мысль о всеобъемлющей христианской империи никогда не пускала корни на Британских островах». В Индии «первой реакцией имперских деятелей была оппозиция активности христианских миссионеров... Ост-Индская компания, англо-индийские чиновники, британские министры в большинстве своем противодействовали проповеди христианских миссионеров»42 . Так, в 1793 году «миссионер Вильям Керей и его спутники были высланы из Индии... Миссионерская работа была объектом нервозного внимания со стороны Калькуттского правительства и миссионеры без лицензии от директоров [совета директоров Ост-Индской компании] депортировались из Индии»43 . Только начиная с 1813 года миссионерам было разрешено свободно проповедовать в Индии. Таким образом, миссионерское движение формировалось вне рамок имперского комплекса. Не только имперская администрация стала в оппозиции к миссионерам, но и эти последние не очень благоволили к порядкам, установленным империей и, в конечном счете, долгое время, как пишет И.Гобсон, «британских миссионеров вовсе не обуревало желание вмешиваться в политические и коммерческие вопросы... Они стремились спасти души язычников и нисколько не стремились продвинуть британ-скую торговлю вперед или освятить дух империализма».

Итак, первоначально миссионерство не было связано с имперской программой. Это естественно, если учесть, что устроителям Британской Индии — викторианцам, согласно мнению Ф.Хатчинса, «трудно было принять евангельское убеждение, что христианство предполагает связи, которые могут объединить все человечество. Викторианцы либо потеряли свою собственную веру в христианство, либо обратили христианство в запутанный код поведения, который, конечно, не был приемлем для всего человечества». Тем не менее, определенные успехи христианских миссионеров были налицо. В 1816 году в Калькутте появилась первая школа, открытая миссионерами. С годами таких школ становилось все больше. И хотя миссионерская деятельность оставалась слабо связанной с правительством (что не мешало где-то с середины века активно использовать миссионеров в качестве английских политических агентов), в конце столетия королева Виктория произносит красивую фразу, что «империя без религии — дом, построенный на песке». Тем самым христианство становится как бы официальной религией Pax Britanica.

В конце концов в начале XX века в Индии насчитывалось более 300 тысяч индийцев-христиан. Это число, конечно, не велико, но в сравнении с тем, что среди российских среднеазиатских подданных христианами становились единицы, и оно представляется значительным. Причем, напомним, что англичане действовали в этом случае вопреки собственным принципам туземной политики, коль скоро прочность их власти во многом зиждилась на религиозной вражде между мусульманами и индусами.

«Нас гонит какой-то рок…»

Итак, империя делала вовсе не то, что намеревалась. По меткому замечанию Джона Сили, «в Индии имелось в виду одно, а совершалось совершенно другое». Не случайно в конце XIX века одни англичане превратили империализм «в настоящий культ», а другие задавались вопросом, который Сили в книге «Расширение Англии» проговаривает вслух: «О чем хлопочут англичане в Индии, зачем берут на себя заботы и ответственность, сопряженные с управлением двумястами миллионами населения Азии?», и не находя на него ответа, продолжает: «Невольно напрашивается мнение, что тот день, когда смелый гений Клайва сделал из торговой компании политическую силу и положил начало столетию беспрестанных завоеваний, был злосчастным для Англии днем».

Действительно, с середины XVIII века Англия ведет почти непрестанные войны на Востоке. Англия находится в почти постоянном страхе перед «русской угрозой» и фактически провоцирует нарастание этой угрозы. Англичане, стремясь преградить России путь в Индию, оккупируют Кветту, в ответ на что Россия занимает Мерв и оказывается вблизи Герата. Закручивается порочная цепочка событий. Вся английская политика на Востоке зацикливается на обороне Индии. «Не было ни одного события на Среднем и Ближнем Востоке, в котором заботливость Англии за свою колонию не проявилась бы в том или ином виде, чаще в дурном и отвратительном», — пишет генерал Снесарев, имея, в частности, в виду английскую поддержку турецкого деспотизма над христианскими народами, оправдание и подстрекательство турецких зверств ради поддержания неделимости Турции как буфера на пути в Индию, что в самой Англии вызывало негативную реакцию общественного мнения. Англия, по сути, делала то, что делать не хотела, и начинала ощущать, что ее ведет какой-то рок.

Тема рока доминирует и в русской литературе о завоевании Средней Азии. Евгений Марков в книге «Россия в Средней Азии» пишет: «Вместе с умиротворением Каспия началось роковым образом безостановочное движение русских внутрь Туркестана, вверх по реке Сыру, а потом и Аму-Дарье, началась эпоха завоеваний в Центральной Азии, — остановившихся пока на Мерве, Серахсе и Пяндже и переваливших уже на Памир — эту “крышу мира”... Нас гонит все какой-то рок, мы самой природой вынуждены захватывать все дальше и дальше, чего даже и не думали никогда захватывать». Указывая на стихийность российского продвижения в Азию, генерал Снесарев утверждает, что хотя оно и имело более организованный характер и закреплялось регулярной военной силой, «по существу оно оставалось прежним, и разницы между Ермаком и Черняевым нет никакой». «Инициатива дела, понимание обстановки и подготовка средств, словом все, что порождало какой-либо военный план и приводило его в жизнь, — все это находилось в руках среднеазиатских атаманов, какими были Колпаковские, Черняевы, Крыжановские, Романовские, Абрамовы, Скобелевы, Ионовы и многие другие. Петербург всегда расписывался задним числом, смотрел глазами и слушал ушами тех же среднеазиатских атаманов».

Это продвижение вообще не было направлено на какую-то определенную цель, а шло по пути наименьшего сопротивления. «Преграды на северо-западе и юге заставили народную энергию искать другого исхода и других путей; русскому народу оставалась Азия, и он рванул в нее по всем возможным направлениям... Это движение не направлялось на какой-либо фонарь, вроде Индии или Китая, а просто туда, где прежде всего было легче пройти», — свидетельствует Е.Марков. При этом в русском обществе интерес к Средней Азии отсутствовал точно так же, как в Англии интерес к Индии. Как отмечает А.Е.Снесарев, «Мы, русские, в сто раз лучше и основательнее знаем каждое маленькое местечко Италии, Швейцарии, Германии или Франции, ничем не касающееся наших государственных и народных интересов, чем свое собственное многоценное и крайне любопытное приобретение в Средней Азии, к тому же в смысле новизны, оригинальности и выразительности культуры несравненно более привлекательное».

Тому року, который гнал в дебри Азии и русских, и англичан, генерал Снесарев дает одно и то же название — «стремление к власти». В чем-то генерал, по-видимому, прав. Но это не может объяснить всего размаха событий. Не снимает вопроса: зачем? Для англичан вопрос этот оставался мучительной проблемой на долгие времена. Разные авторы разных веков давали на него разные ответы. Многообразие точек зрения характерно и для XX века. Ч.Лукас в качестве причин создания Британской империи называл высокие моральные ценности, филантропию, а также соображения национальной безопасности. Т.Смит видел основную причину расширения пределов империи в политических расчетах, амбициях государственных деятелей и в давлении внешних обстоятельств. Р.Хаэм объяснял экспансию переизбытком у англичан энергии, при том, что сознательно они никакой империи не желали, Г.Вильсон — постоянной необходимостью обороны, а Д.Юзуаг подчеркивал главенствующее значение экономических факторов. Но концы с концами не сходились. Количество работ, доказывающих, что Британская империя была выгодна лишь финансовой олигархии, и работ, столь же убедительно доказывающих, что она была выгодна английскому народу, в целом, примерно одинаково. «Политические противоречия в прошлом иногда создают впечатление, что империя была делом лишь части народа, а не народа как целого... Сейчас этот взгляд представляется устаревшим»44 . Однако из всего этого вовсе не следует ответ на вопрос: чем была для англичан империя?

Англичане, не находя удовлетворительного ответа на вопрос о смысле своей деятельности в Индии, спрашивая русских, зачем делают это они, — слышали в ответ лишь сентенцию в том роде, что со стороны англичан было бы умнее об этом не спрашивать. Но это была лишь отговорка. Все яснее наступало сознание того, что «для народа, одаренного практическим смыслом и предприимчивостью, в этом до сих пор продолжающемся блуждании (в данном случае речь шла о Дальнем Востоке, но, по существу, это то же самое) есть что-то ненормальное. Ясно, что где-то и когда-то мы сбились с пути, отошли от него далеко в сторону и потеряли даже направление, по которому должны были следовать к указанной нам Провидением цели», — признает Дж.Уильямсон в книге «Стадии имперской истории».

В России — та же неясность в отношении имперских целей. Такой авторитетный эксперт, как А.Вандам, в книге «Наше положение» пишет: «По единогласному отзыву всех русских ученых и публицистов, посвящавших свои знания и силы разработке международной жизни России, Восточный вопрос всегда занимал и занимает теперь едва ли не первое место в ряду других вопросов внешней политики русского народа. Но при таком серьезном значении Восточного вопроса... было бы весьма естественным ожидать, что у нас установилось относительно этого вопроса достаточно определенное и ясное представление. Что, собственно, должно пониматься под так называемым Восточным вопросом, в чем заключается для России его смысл и историческое содержание, — точных указаний на это, а тем более ясных и определенных ответов не находится у большинства наших писателей». И это при том, что, по оценке исследователя этой проблемы С.Жигарева, Восточный вопрос был «центром, вокруг которого группируются крупнейшие факты русской истории, главным рычагом и стимулом нашего общественного развития», «вместе с Восточным вопросом изучается история развития русского национального самосознания». Становясь же перед проблемой, чем был для России Восточный вопрос, мы, по существу, ставим вопрос о том, чем была или чем мыслила себя Российская империя. В конце XIX века почти не находилось авторов, которые могли бы дать вразумительный ответ.

Обе империи, одна — в Средней Азии, другая — в Британской Индии, оказывались до странного похожи друг на друга. Результат действий русских и англичан оказывается каким-то усредненным. Это не имперский народ создавал «свой» мир, который представлялся ему «должным», не он реализовывал себя в мире, а обстоятельства подчиняли его себе. Отсюда проистекали общие трудности и общие проблемы.

Две империи: соперничество и взаимовлияние

Ту форму соперничества, что на протяжении второй половины XIX века наблюдалась между Россией и Англией, можно назвать фронтальной. По существу, складывались две огромные фронтовые линии, которые как волны накатывались друг навстречу другу и постепенно захлестывали полосу, которая все еще разделяла их. Под напором этих встречных волн вся промежуточная полоса начинает казаться некой равномерной «сплошной» средой: естественные преграды на ней на удивление игнорируются, наступление русских войск идет прямо по «крыше мира» — высоким горам Памира.

Однако в процессе конфронтации эта как бы сплошная среда получает свою организацию: игнорируются ее естественная структурность, но создается искусственная. Она заполняется специфическими буферными образованиями. При всем разнообразии последних, их функциональное значение в любом случае связано со снижением скорости распространения влияния соперничающих сил в «сплошной» среде. Таким образом, при фронтальном типе соперничества буфер имеет функции «волнореза» для одной, а иногда и для обеих сторон (пример последнего — Тибетское государство). Буферы-«волнорезы» располагались вдоль тех линий соперничества, которые сложились в ходе русско-английского противостояния.

Логика соперничества приводит и к изменению структуры внутриимперского пространства. Организация пространства Ближнего и Среднего Востока в качестве арены соперничества между Россией и Англией вела к тому, что территории, уже вошедшие в состав одной или другой империи, как бы превращались в приграничную «крепость». Несмотря на то, что для Российской империи в целом было характерно прямое управление «забранной» территорией и ее гомогенизация по отношению к прочей территории, а для Британии — протекторатная форма правления и децентрализация, тем не менее русским в Средней Азии и англичанам в Индии не удавалось реализовывать типичные для них модели. В характере управления русским Туркестаном и британской Индией имелось множество сходных черт, которые были следствием объективных закономерностей организации геополитического пространства и не имели отношения к индивидуальным этнокультурным особенностям ни русских, ни англичан.

Так, вопреки обычной российской практике «устанавливать, насколько это было возможно, одинаковый строй жизни для всех подданных царя»45 , в Туркестане, по словам Л.Костенко, автора книги «Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности», русские «оставляли своим завоеванным народам многие существенные формы управления по шариату». Более того, генерал-губернатор фон Кауфман принял себе за правило «выдержанное, последовательное игнорирование ислама» — только бы не дать местному населению повода к волнениям. Туркестан представлял собой достаточно автономное образование, находясь под почти неограниченным управлением генерал-губернатора. Местное население в свое время величало Кауфмана «ярым-падша» — полуцарь.

Очевидно, что почти непосредственная близость Британской империи влияла на русскую туземную политику. Две империи самым пристальным образом наблюдали за действиями друг друга, анализируя самым дотошным образом каждое нововведение в политике соседей, и все, что казалось разумным, перенималось, иногда даже бессознательно. Так, в Туркестанскую администрацию проникла идея подчеркнутого уважения чужих национальных и религиозных проявлений, понятая как залог стабильности империи, идея того, что русское присутствие в регионе не должно понапрасну мозолить глаза местному населению, но в случае недоразумений позволительно принимать любые самые крутые карательные меры (аналог политики канонерок) — то есть несмотря на привычные декларации, формальные права гражданства, население новоприобретенных мест не рассматривалось как вполне «свое», а постепенно приближалось по своему статусу к населению колоний. С жителями Средней Азии не мог уже возникнуть сложный, по сути своей внутренний конфликт, как, например, конфликт русских с армянами в Закавказье — отношения с местным населением упрощались и становились более одномерными.

Сюда же относится и идея жесткого государственного покровительства русским, поселившимся в новозавоеванном крае. (Эту же идею пытался осуществить кн. Голицын в Закавказье, но без успеха.) До этого русским по существу предоставлялось самим справляться со своими проблемами. Они справлялись ценой больших трудностей и потерь, но зато вступая в прямой непосредственный контакт с местным населением, самостоятельно учась находить с ним общий язык (что и было самым ценным), в результате постепенно ассимилируя его, обучая своей вере и исподволь навязывая «центральный» принцип Российской империи. При этом, практически беззащитные, русские не имели никакой возможности ощутить себя высшей расой, проявлять какой-нибудь расизм. Рассчитывая почти только на себя, они были вынуждены смиряться, уживаться с туземцами мирно, как с равными себе. И этот порой мучительный процесс освоения русскими колонистами новых территорий был с точки зрения внутренней стабильности Российской империи значительно более эффективен, сколько бы ни требовал терпения и самоограничения в своих импульсивных проявлениях. Мощная государственная защита, действительно, казалась мерой разумной, но она значительно снижала глубину интеграции и интериоризации нового «забранного» края.

В свою очередь, влияние Российской империи на Британскую (на ее индийскую часть) выражалось в том, что англичане улавливали и непроизвольно заимствовали взгляд на свои владения (на Британскую Индию; к Африканским колониям это не относится), как на единую страну, причем страну континентальную — внутренне связанную и целостную. Происходила, с одной стороны, все большая централизация Индии, а с другой ее самоизоляция (более всего психологическая) от прочих частей Британской империи. Она превращалась в государство в государстве, построенное по своим собственным принципам. «Под влиянием благоприятно сложившихся обстоятельств первая зародившаяся колония Англии в Индии постепенно расширялась и образовывала могущественное государство, которое, как отдельная империя, является присоединенной к английскому королевству, но колония эта все-таки остается для своей метрополии посторонним телом»46. Интересно также, что, по утверждению лорда Керзона, «в строгом смысле слова, Индия — единственная часть английского государства, носящая название империи».

Этот процесс представляется нам в значительной мере следствием русского влияния, постепенного психологического вовлечения двух империй в жизнь друг друга, взаимодействия имперских доминант (тем более, что русские имперские доминанты в Средней Азии тем легче могли быть усвоены англичанами, чем меньше в них оставалось собственно русской характерности, чем более испарялась религиозная составляющая русского имперского комплекса).

Однако в чем взаимовлияния не происходило, в чем каждая из империй сохраняла свою особую специфику — так это в динамике народной колонизации. На нее почти не повлияли ни особые формы управления территориями, ни геостратегические нужды.

Особенности народной колонизации

Народная колонизация Средней Азии шла своим чередом, по обычному для русских алгоритму. В своем отчете об управлении Туркестанским краем его первый генерал-губернатор К.П. фон Кауфман писал: «С занятием в первые годы лучших из местностей, назначенных для заселения, колонизационное движение в край русских переселенцев не только не уменьшилось в последние годы, но, напротив, даже возросло в своей силе, особенно в 1878 и 1879 годах». В последующие годы, когда Семиречье временно входило в состав Степного генерал-губернаторства, переселение в регион было ограничено, а с 1892 по 1899 год запрещено. «Число селений за это время почти не увеличилось (в 1899 году их считалось 30), но значительно увеличилось число душ». Если в 1882 году их было около 15 тысяч, то в 1899 году около 38 тысяч. «Значительное число самовольных переселенцев (1700 семей) пришлось на 1892 год. С 1899 года Семиречье снова было подчинено генерал-губернатору Туркестана... К 1911 году было уже 123 русских поселения»47. С 1896 по 1916 годы в районе Акмолинска и Семипалатинска поселились более миллиона крестьян-переселенцев из России.

Однако, несмотря на столь явные успехи колонизации, между русскими переселенцами и туземным населением вставал невидимый барьер; провозглашавшиеся принципы ассимиляции оставались пустым звуком. Вернее, произошла подмена принципа: место Православия занял гуманитаризм — учение, на основании которого строился национализм европейских народов. На его же основе медленно и постепенно зарождался и русский национализм, который выражался еще не прямо, не через сознание своего превосходства, а встраивался в рамки исконно русского этатизма, который, таким образом, лишался своего религиозного содержания. Собственно, русские уже и не доносили до покоренных народов того принципа, который те должны были по идее (идее империи) принять. Его уже почти забыли и сами русские государственные деятели. Система образования по Ильминскому, широко практиковавшаяся в разных уголках империи, яркий тому пример. Показательно в этой системе образования и то, что она предполагала, как бы мы теперь назвали, «интернациональное воспитание» русских. Государство перестало полагаться на колонизаторский инстинкт русских, а считало нужным их чему-то специально учить. Это, в свою очередь, означало изменение обычной туземной практики, смену экспансионистских парадигм.

Народные массы переставали быть носителями имперской идеи. Активная колонизация Средней Азии в конце XIX — начале ХХ веков не вела к ее интеграции в общеимперское здание. Имперское строительство не могло быть лишь политическим процессом, а должно было стать элементом народной жизни. Для последнего же необходимо было, чтобы комфортная для русского народа модель колонизации получила еще и актуальное идеологическое обоснование, чтобы народ сам был активным проводником основополагающих религиозных ценностей империи.

Интенсивность и прочность народной колонизации зависела не от внешних трудностей и даже не от степени напряженности отношений с местным населением края, не от экстраординарности характера управления краем, а исключительно от внутренней комфортности способа освоения той или иной территории, возможности реализовывать присущие народу алгоритмы интериоризации территории. Облегчение внешних условий переселения в «забранные» края даже снижало его прочность: колонизация «на штыках», под государственным контролем и покровительством была, конечно, безопаснее и легче, но менее прочной, чем тогда, когда русским приходилось самостоятельно заселять новые территории и самим не только адаптироваться к природным условиям, но и приноравливаться к местному населению, как бы «интериоризировать» его в качестве элемента новой территории.

Искажение или ослабление центрального принципа империи не влияло на интенсивность переселенческого потока, но делало колонизацию менее прочной, поскольку не способствовало включению местного населения в общегосударственную целостность, оставляло его как бы внешним для империи элементом. Но в свою очередь колонизация была затруднена и в регионах, представлявших особую значимость с точки зрения центрального принципа империи — это были как бы особые территории, живущие внешне по обычным, но по существу по иным законам, чем другие окраины империи.

Таким образом, народная колонизация могла способствовать процессу интеграции имперской целостности, а могла быть ему безразлична. В свою очередь эта интеграция в некоторых случаях достигалась и без сколько-нибудь значительной колонизации. Каждый из этих случаев должно изучать особо — не может быть выводов, относящихся к русской колонизации вообще. Но нет, как нам представляется, и необходимости изучать все многообразие местных особенностей каждой области. Внешние обстоятельства колонизации были относительно малозначимым фактором. Вопрос в том, чтобы понять, что колонизация является сложным процессом, имеющим свои закономерности и испытывающим сбои под влиянием определенных факторов, которые могут быть выделены и описаны.

История народной колонизации, написанная с этой аналитической точки зрения, больше даст для понимания современности, чем описание межэтниче-ских конфликтов столетней давности. Во всяком случае, именно аналитическая история народной колонизации может дать нам возможность понять, в какой мере и как именно эти конфликты были в свое время внутренне преодолены, а насколько только внешне затушены.

____________________

1 См.: Долинский В. Об отношении России к Среднеазиатским владениям и об устройстве киргизской степи. СПб., 1865.

2 Moon P.T. Imperialism and World Politics. N.Y., 1927. P. 278.

3 Paul Veyne. L’Empire romain. In: Maurice Duverger (ed.) La Concept d’Empire. Paris: Presses Univ. des France, 1980. PP. 122.

4 Там же.

5 История дипломатии. Т. I. Москва: ОГИЗ, 1941. С. 98.

6 Dimitri Obolensky. Tradition et innovation dans les institutions et programmes politiques de l’Empire Byzantin. In: Dimitri Obolensky. The Byzantine Inheritance of Eastern Europe. L., Variorum Reprints, 1982. P. XVI, 3.

7 Медведев И.П. Почему константинопольский патриарх Филофей Коккин считал русских «святым народом». // Славяне и их соседи. М.: Издание Института славяноведения и балканистики АН СССР, 1990. С. 52.

8 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 225.

9 Марков Е. Россия в Средней Азии. СПб., 1891. С. 254.

10 Encausse H.C. Organizing and Colonizing the Conquested Territories // Allworth Ed. (ed.). Central Asia. A Century of Russian Rule. N.Y., L., 1967. P. 160.

11 Южаков С.Ю. Англо-русская распря. СПб., 1867. С. 57.

12 Хворостинский П. Киргизский вопрос в связи с колонизацией степи // Вопросы колонизации. СПб., 1907, т. 1. С. 91.

13 Шкапский О. На рубеже переселенческого дела // Вопросы колонизации. СПб., 1907, т. 7. С. 112.

14 Худадов В.Н. Закавказье. М.—Л. 1926. С. 2.

15 М.М. Грузино-армянские претензии и Закавказская революция. Киев, 1906. С. 27.

16 Кн. Мещерский. Кавказский путевой дневник. СПб., 1876. С. 227.

17 Липранди А. Кавказ и Россия. С. 287.

18 Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960, т. 2. С. 263.

19 Погожев В.П. Кавказские очерки. СПб., 1910. С. 128-129.

20 Шавров Н. Русская колонизация на Кавказе. «Вопросы колонизации», СПб., 1911, т. 8. С.65.

21 Там же. С. 141.

22 Сили Дж. Расширение Англии. СПб., 1903. С. 38.

23 Мэхэн A.T. Влияние морской силы на историю. СПб., 1895. С. 65.

24 Morot-Sir E. L’Amerique et Ie Besom Philosophique//Revue International de Philosophic Americaine. 1972. P. 5.

25 Петровская Е.В. Образ индейца-врага в истории американской культуры// Политиче-ская мысль и политическое действие. М., 1978. С. 77.

26 Hutchins F. The Illusion of Permanency British Imperialism in India. — Princeton; New Jersey, 1967. P. 144.

27 Устинов В. Об английском империализме. Харьков, 1901. С. 16.

28 Wright L.B. Religion and Empire: The Alliance between Piety and Commerce in English Expansion. 1558-1925. New York, 1968.

29 WilliansС.Р. The Ideal of Self-Governing Church: A Study in Victorian Missionary Strategy. Leaden etc., 1990. P. 92-95.

30 Hutchins F. The Illusion of Permanency British Imperialism in India. Princeton; New Jersey, 1967. P. 109.

31 Раппопорт С. И. Народ-богатырь: Очерки общественной и политической жизни Англии. СПб., 1900. С. 40-41.

32 Boel J. Christian Mission in India. P. 137.

33 Robinson R., GallagherJ. Africa and Victorians: Imperialism and World Politics. New York, 1961. P. 10.

34 Frounde J. Oceany or England and her Colonies.London, 1886.

35 Rerard Q. L’Angleterre et l’imperialisme. Paris, 1900. P. 67.

36 Гобсон И. Империализм. Л., 1927. С. 350.

37 Терентьев А.М. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1875. С. 19.

38 Костенко Л. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб., 1870. С. 32, 34, 87.

39 Костенко Л. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб., 1870. С. 333.

40 Гобсон И. Империализм. С. 135.

41 Отчет о поездке в Индию Первой Туркестанской армии артиллерийского бригадного поручика Лосева. // Добавления к сборнику материалов по Азии. СПб., 1905. С. 50.

42 Bearce G.D. British Attitudes towards India.P. 69

43 Dodwell H. (еd.) The Cambridge History ofIndia. Vol. VI. The Indian Empire. Cambridge, 1932. P. 122-123

44 Usoigue G. Britain and the Conquest of Africa.Michigan, 1974. P. 635.

45 Suny R.F. Revange of the Past. Nationalism, Revolution, and the Collaps of Soviet Union. Stanford, Calif., 1993. P. 25.

46 Керзон. Положение, занимаемое Индией в Британской империи. Ташкент, 1911. С. 2.

47 Логанов Г. Россия в Средней Азии. // Вопросы колонизации. СПб., 1908, т. 4. С. 148-149.

Опубликовано в журнале:

«Дружба Народов» 2014, №8

Вот и Эфиопский парламент ратифицировал «Энтебские соглашения» — договор о сотрудничестве, подписанный шестью державами нильского бассейна (Эфиопией, Кенией, Угандой, Руандой, Танзанией и Бурунди) и аннулирующие монополию Египта и Судана на воды Нила.

Н у еще бы! К окончанию строительства в 2017 году у Эфиопии появятся водохранилища с водоизмещением, равным годовому стоку Нила. Другими словами, в Египет не утечет ни капли Нильской воды. А других источников пресной воды, кроме Нила, у 90-миллионого Египта нет. То, что не будет утилизировано странами верховья Нила подберут два Судана — недавно появившийся южный Судан и давно существующий просто Судан.

Характеристики этой станции, строящейся на реке Голубой Нил впечатляют — мощность 5250 МВт, выработка 15 млрд кВт/ч., 15 радиально-осевых гидроагрегатов. Плотина будет гравитационная бетонная, высотой 145 м и длиной 1800 м. Крупное водохранилище объемом 63 км3. В общем, что-то вроде Братской-Красноярской ГЭС, но в Африке.

Строительство станции началось в апреле 2011 года, пустить ее хотят в конце 2014 года. В перспективе, на Голубом Ниле может быть построено еще 4 ГЭС общей мощностью 6900-7700 МВт.

Теперь, красочно обрисую подробности этой драмы. Уже после пуска первой ГЭС из четырех Египет теряет 20% своих водных запасов. Это, повторюсь, произойдет в следующем, 2014 году.

Сегодня население Эфиопии 85 миллионов человек, а Египта 90. Лет через десять численность населения обеих стран сравняется где-то на отметке 100-103 миллиона человек. А гидроэнергетический потенциал рек в Эфиопии составляет 45000 МВт5. И при этом Эфиопия мучится от засух чудовищно и Сахара на нее наступает.

А ведь если хотя бы четверть этого потенциала будет реализовано, то Эфиопия превратится в достаточно мощную промышленную державу за счет почти бесплатной электроэнергии. И производящую на орошаемых землях сельскохозяйственной продукции достаточно для того, чтобы накормить всю Африку. Да и об засухах в этом регионе забыли бы как о дурном сне…

И все бы хорошо, но в Египте этим вставанием с колен Эфиопии и примкнувшим к ней Южным Суданом очень не довольны. В сегодняшнем Египте раздаются призывы вырезать в Эфиопии все до крайней плоти. О желательности взорвать строящуюся платину, убедительно изображает придурковатость, говорят рядовые парламентарии. Более того, об этом говорит и сам президент Мурси. Он даже произнес по этому поводу прекрасную речь в парламенте в ходе которой лидеров Эфиопии назвал «незрелыми дураками».

Он даже утверждал, что плотину израильтяне будут защищать насмерть. В общем, смотрел я на прения в парламенте Египта по этому поводу, смотрел — и тут мне открылись сокровища Российской театральной школы и системы Станиславского. Так и хочется их спросить: «Ребята, ну почему вы все время друг с другом так собачитесь?». И это в эпоху заката эры антибиотиков и резкого роста больничных инфекций!

Тем более, что защищать от взрыва Великую Плотину Эфиопского Возрождения Израиль точно не будет! Только не надо требовать при этом громких аплодисментов. Да, действительно, Иерусалим и Аддис-Абеба братья навек со времен царя Соломона и царицы Савской. И Израиль помогает Эфиопии с орошением водами Нила почти безвозмездно. Как и всем странам «Энтебского соглашения».

А Южный Судан без безвозмездной еврейской интернациональной военной помощи не возник бы вообще. Ну еще бы! Ведь кроме Голубого Нила существует еще Белый Нил. На берегу Белого Нила расположена столица Южного Судана город Джуба. Потом Белый Нил, протекая через болотистую равнину Сэдд теряет половину своего стока но, все равно, в дальнейшем дает 30 % общего стока Нила.

Так что здесь тоже строить плотины и орошать, орошать и строить! А уж Израиль братский южно-суданский народ в обиде не оставит ни в годы военного лихолетья, ни в годы славных трудовых свершений в равнине Сэдд.

А вот охранять плотину от египетских усилий ее взорвать Израиль точно не будет, и вот почему. Во-первых, потому что Израиль крайне миролюбив и обожает египтян еще со времен строительства пирамид.

А, во-вторых, Великая Плотина Эфиопского Возрождения расположена всего в 40 километрах от границы между Эфиопией и Южным Суданом. Остальные три будут строить выше по течению. И после построения первой эфиопской платины, в случае ее взрыва смоет, в частности, находящуюся в месте слияния Белого и Голубого Нила столицу Судана город Хартум. Как и находящийся на другом берегу Нила город Омдурман. Будь моя воля, я бы по этому поводу этот город перенаименовал бы в Красный Омдурман.

Далее вода перельется через Асуанскую платину и, в значительной степени, ее разрушит. А вот далее это пресноводное цунами придет в дельту…

Так что я не думаю, что Великая Плотина Эфиопского Возрождения будет когда-то взорвана, и египетские парламентарии подняли эту тему сгоряча. И их высказывания на эту тему навеяны не их здравым рассудком, а скорее их непростыми отношениями с миром художественной литературы. Даже с учетом того, что шансов уговорить мирным путём раздухарившихся эфиопов не строить плотину нет.

И уже максимум через пять лет (окончание работ по плану в 2017 году) воды Нила будут кормить и освещать все страны восточной Африки. А вот дельты Нила не будет как таковой. А вы говорите: «Атомная бомба, атомная бомба!». Когда проблема кардинально решается сугубо в духе европейских ценностей сотрудничества с благородными племенными вождями в рамках сугубо экологических проектов.

Рынок Новосибирской области заполнят импортируемые с африканского континента фрукты, овощи и зелень

О предстоящем росте поставок в торговые точки Новосибирской области продукции от экспортеров стран Африки сообщил на прошедшей конференции Сергей Авдеев, и.о. начальника новосибирской таможни. По словам чиновника, в представляемое им управление уже обратилась компания-поставщик из Кении, причем ранее данная африканская страна вовсе не экспортировала продукцию на территорию региона.

- В правительстве Новосибирской области уже состоялась встреча с представителями консульства Кении, руководства аэропорта Толмачево, Новосибирской таможни. В настоящее время очень плотно прорабатывается вопрос поставок продовольствия из африканских стран. Это Кения, ЮАР, Эфиопия,- сказал г-н Авдеев, также добавивший, что интересы поставщика станет представлять компания SEZ Kenya.

Основные позиции поставок – это груши, яблоки, различные виды ягод, а также другие овощи и зелень. Причем, как отметил Сергей Авдеев, каждую неделю из Кении будет осуществляться один прямой грузовой авиарейс компании Emirates SkyCargo с загрузкой в 60-100 тонн.

- Пробные поставки в Новосибирск, как обещают поставщики, будут организованы уже в конце сентября, в начале октября. Первые партии, возможно, пойдут не напрямую, а, например, через Турцию. Их объем составит порядка 500-1000 килограммов. Будут опробованы меры по сертификации этой продукции,- добавил и.о. начальника таможни.

Заметки по российской истории

Евгений Ясин

Вглядываясь в историю

Влияние культуры на модернизацию России1 

Россия, как я полагаю, вступила в процесс перехода от иерархии к сети в 1861 г., с отменой крепостного права. С тех пор она переживает мучительный процесс трансформации, этапом которой стал и советский эксперимент. Он был начат людьми, убежденными в истинности марксистской теории, утверждавшей неизбежность развала рыночной экономики и замену ее крупной машинной индустрией.

Была ли Россия отсталой страной?

Обращаясь к российской истории XIX–XX вв., очень важно понять, были ли объективно обусловлены катаклизмы, пережитые страной за последние 100 лет. Есть ли основания согласиться с утверждением, что коммунистическая модернизация вырвала страну из отсталости и, выведя ее в сверхдержавы, позволила достичь пика могущества, никогда прежде Россией не достигавшегося, а рыночные реформы 1990-х годов, напротив, привели ее в состояние упадка? Или же справедлива иная гипотеза: перед революцией Россия была динамичной, быстроразвивающейся страной и, не будь этой самой революции, она могла бы добиться куда бóльших успехов?

Место России в табели о рангах

Оценивая ситуацию в целом, справедливо будет отметить, что перед революцией 1917 г. Россия заметно отставала от передовых стран Западной Европы и США по уровню производства и потребления. В 1913 г. объем промышленного производства был меньше в 2,5 раза, чем во Франции, в 4,6 раза — чем в Англии, в раз ниже, чем в Германии, в 14,3 раза — чем в США [Лященко, 1954, т. 2, с. 220]. Производительность труда была также намного ниже. Годовая производительность одного фабрично-заводского рабочего в России составляла в 1908 г. 1810 руб., а в США уже в 1860 г. — 2860 руб., выше в 1,54 раза уже тогда; в 1910 г. — 6264 руб., т.е. выше уже в 4,5 раза. (Надеюсь, пересчеты в рубли сделаны корректно.) Производительность труда по добыче угля в натуральных измерителях в России составляла перед войной 60??% от английской и 22?% от американской.

Структура российской экономики отражала ее аграрный характер: в совокупном объеме продукции крупной промышленности и сельского хозяйства на долю последнего приходилось 57,9?%. В составе промышленности на долю металлообрабатывающей приходилось 11?%, текстильной — 28?%, пищевой — 34?%. Отечественное машиностроение покрывало потребность в промышленном оборудовании на 38,6?% [Развитие советской экономики, 1940, с. 10].

Средняя урожайность хлебов в 1909–1913 гг. была в 2 раза ниже французской, в 3,4 раза ниже германской. Но здесь надо делать поправку на то, что в России экстенсивное направление в сельском хозяйстве обычно было выгодней.

В 1912 г. доля городского населения была меньше 14?%, тогда как во Франции — 41?%, в США — 42?%, в Германии — 66?%, а в Англии — 78?%. Тогда это был важнейший интегральный показатель [Лященко, 1954, т. 2, с. 220]. В то же время по темпам развития обрабатывающей промышленности Россия в предвоенные годы уступала только США и Японии.

По расчетам Ю.П.?Соколова?2, в США за 1860–1913 гг. ВВП на душу населения вырос с 860 до 2500 долл., а в России за те же годы — с 350 до 600 долл. Но это сравнение только с одной из наиболее динамичных тогда стран. В целом же Россия медленно догоняла Европу, держась от нее все же на весьма солидном расстоянии. По объему промышленной продукции перед Первой мировой войной наша страна входила в число лидеров, занимая пятое место в мире после США, Германии, Англии и Франции. Таким образом, в сравнении с уровнем западных стран Россия отставала, но динамично развивалась. Во всяком случае, отставание не увеличивалось.

Бросался в глаза колоссальный разрыв между почти современным промышленным сектором, несмотря на разницу в производительности, практически полностью интегрированным в мировую экономику, и архаическим огромным аграрным, большей частью находившимся в состоянии крайней отсталости, практически продолжавшим жить в Средневековье. Собственно, диссонанс между ними стал одной из главных причин катаклизмов XX века.

В современный сектор экономики почти без задержки доходили мировые достижения науки и техники. Машиностроительные заводы Петербурга, Москвы, Риги, текстильная промышленность Московского и Ивановского районов, уголь и металлургия Донбасса, нефть Баку, растущая сеть железных дорог представляли лицо той России, которая доказывала свою способность усваивать и распространять материальные достижения передовой техники и технологий. Зависимость от Запада, безусловно, имела место, иностранные инвестиции играли важную роль в подъеме российской экономики. Но было ли это плохо? Жители Петербурга, Москвы, Варшавы, Одессы получали доступ к новейшим благам цивилизации практически одновременно с жителями европейских столиц. Здания дореволюционной постройки до сих пор являются украшением многих русских городов.

Но сельская Россия, огромное количество провинциальных городов жили еще примерно так же, как 50 лет назад, когда 19 февраля 1861 г. император Александр II издал манифест о крестьянской реформе, об отмене крепостного права. Аграрный сектор был опутан феодальными пережитками. Свойственные предыдущей эпохе институты, такие как община, круговая порука, периодический передел земель, продолжали препятствовать росту производства и развитию свободных рыночных отношений в деревне. Следует отметить, что и в сельском хозяйстве уже возник значительный современный сектор, (в основном на Украине, в Черноземном центре; на Дону и Кубани, в Поволжье и Сибири). Но Нечерноземье, северо-запад России были преимущественно отсталыми, мало изменившимися со времен отмены крепостного права.

Два вектора

Комплекс неполноценности, обусловленный отставанием страны, стал появляться в России еще в XVII веке, до Петра I, когда русские на практике ощутили, что европейцы ушли вперед в промышленности, военном деле, управлении государством. С тех пор стремление ликвидировать отсталость, догнать Европу, жить не хуже стало неизменным побуждением властей и их подданных к реформам и модернизации.

В политико-экономическом мышлении стали складываться два основных течения. Одно — прозападное — стремилось перенести европейские достижения на российскую почву, не всегда с учетом отечественных реалий. Другое — почвенническое — защищало традиции, старалось усмотреть в российской отсталости особость русского пути, превосходство над Европой, где ценности материального благосостояния вытесняли, как считали консерваторы, ценности духовные. Эти дискуссии в новых формах, в иных терминах и по иным поводам продолжаются и сегодня. Продолжаются и поиски исторических институциональных и потому, кажется, непреодолимых различий между Россией и Западом.

* * *

Отставание России накануне революции 1917 г. часто объясняли тем, что Россия задержалась на стадии феодализма. Такой подход, в частности, характерен для марксистской доктрины с ее теорией социально-экономических формаций. Феодализм — одна из формаций, располагающаяся между рабовладением и капитализмом. Ее особенность — земля как главный ресурс. Землей владеют феодалы, представляющие правящий класс, который выполняет функции вооруженной силы и управления.

В.О. Ключевский дает иную трактовку феодализма. Он, скорее, рассматривает его как локальное европейское явление, имеющее некоторые общие черты с удельным порядком на Руси, выросшим после Киевского периода. «Это, — писал он, — явления не сходные, а только параллельные. Для сходства многого недоставало, во всяком случае, в отношениях между князьями, их боярами и вольными слугами. Во-первых, соединения служебных отношений с поземельными. Во-вторых, наследственности тех и других» [Ключевский, т. 1, 1956, с. 360].

Ключевский имеет в виду, что в Европе для феодализма эпохи его расцвета отношения между сеньорами и вассалами строились на совпадении служебных обязанностей с владением землей. На мой взгляд, это отличительное свойство феодализма как политико-экономического строя, привязанного к аграрной экономике. Оно охватывает основную массу связей между сеньорами и вассалами, но не в каждом отдельном случае. Феодалы для осуществления власти над своими владениями нуждаются в вооруженной силе. Отряды, которые они формируют, оплачиваются либо землей, выделяемой из подконтрольных владений, либо жалованьем. Но средства на жалованье войску феодал может получить только в виде податей от крестьян, живущих на подвластных землях, либо дани — от покоренных государств или племен (как «оседлый бандит», по М. Олсону), либо военной добычи (как «кочевой бандит»). В конечном счете за всеми вариантами стоит земля. Хотя в отдельных случаях даже в зрелых формах феодализма возможны служба вассала у одного сеньора и владение землей на территории другого.

На Руси феодализм зарождался тогда, когда в Европе он уже был зрелым. И первоначально, причем длительное время, он отличался свойствами, о которых пишет Ключевский. Обычай составлять отряды из вольных людей уходит во времена древних германцев. У нас он пережил раздробление Киевской Руси и весь удельный период [Пайпс, 2004, с. 71]. Но через 300 лет вотчинники и поместные дворяне как землевладельцы выстроились в сословную иерархию, которая как раз и является главным органическим свойством феодализма.

Ричард Пайпс тоже отрицает русский феодализм. Он критикует работы Н.В. Павлова-Сильванского (например, «Феодализм в древней Руси») [Павлов-Сильванский, 1907], в которых строй Русского государства XII–XVI вв. признается феодальным. Доказательство Пайпс находит у П.Б. Струве в работе 1929 г., опубликованной в Праге: «Когда они [вольные люди в России] были вассалами, у них не было еще государева жалования, или по крайней мере не было fiets-terre (феодов, условных держаний за службу, поместий. — Е. Я.), т.е. они сидели главным образом на своих вотчинах (аллодах). А когда у них появились fiets-terre в форме поместий, они перестали быть вассалами, т.е. договорными слугами» [Струве, 1929] (цит. по: [Пайпс, 2004, с. 79]).

Есть свидетельство утонченного знатока средневекового землевладения в России проф. С.В. Веселовского, установившего, что первые русские поместья появились в 1470-х годах, в покоренном Новгороде. А до этого было известно землевладение только в форме вотчины (аллода). И Пайпс добавляет: условное землевладение, поместье, было не феодальным, а антифеодальным институтом, созданным абсолютной монархией с целью разгрома «феодальных» князей и бояр.

Я не чувствую себя знатоком тонких исторических различий в европейских и российских институтах столь давнего прошлого. С точки зрения моих задач, эти детали не являются столь существенными, чтобы на их основании прийти к выводу: в Европе был феодализм, а в России — нет. Но этот вывод меня настораживает.

Р.Пайпс приводит вслед за Марком Блоком такой аргумент: правовое оформление отношений между сеньором и вассалами характерно для западного феодализма; он придавал огромное значение договору, обязательному и для властителей. Тем самым западная цивилизация получила нечто, «что мы и по сей день, — пишет Блок, — находим вполне привлекательным»3. Цитируя эти слова, Пайпс разъясняет: «Этим нечто, разумеется, было право — идея, которая в свое время привела к учреждению судов, сперва как средства разрешения тяжб между правителем и вассалом, а впоследствии как постоянного элемента общественной жизни» [Пайпс, 2004, с. 76]. Здесь речь идет, по сути, о принципе верховенства права, составляющего один из важнейших устоев западной цивилизации, один из источников ее глобальных конкурентных преимуществ.

Но замечу, что феодализм, несмотря на авторитетные мнения, здесь ни при чем. Принципы права утверждались в античном обществе и заново усваивались на Западе после их возрождения в североитальянских городах, когда там в юридической формализации появилась нужда, например, с развитием земледелия на фоне богатой торговли и финансовой практики окружающей среды.

Объясню свое упрямство в дискуссии с весьма искушенными оппонентами. Опираясь на знание важных деталей, они, видимо, хотят показать, что именно благодаря институтам феодализма, которого не знали в остальном мире, в Европе сложились условия для развития капитализма и индустриального рывка, удивившего весь мир. Я придерживаюсь на этот счет другого мнения, которое изложу ниже.

Причина отставания России — феодализм!

Но сейчас я хочу повторить свой вопрос: почему Россия отстала? И нахожу ответ, пусть не исчерпывающий, но не менее внятный, чем ответ оппонентов для Европы: из-за феодализма!

P.Пайпс пишет: «...Можно не без пользы употребить слово “феодализм” как термин, обозначающий любой строй, характеризующийся политической раздробленностью, частным правом и натуральным хозяйством, основанным на несвободной рабочей силе...». Но «от применения столь широкого термина проку будет немного, если вы, например, хотите узнать, отчего в Западной Европе сложилась система институтов, отсутствующих в других местах» [Пайпс, 2004, с. 73–74].

Соглашусь с уважаемым коллегой: о терминах следует договориться. Тем более что в своих работах он весьма корректно говорит о западном феодализме и никогда — о феодализме в более широком значении. Кстати, абсолютная монархия, как считает Р. Пайпс, институт антифеодальный, ибо он вводил условные держания — феоды, поместья, чтобы подорвать позиции князей, бояр, графов, более мелких феодалов, чтобы упрочить свою власть, привлекая дворян.

Но, думается, абсолютная монархия — тоже определенная стадия феодальной системы, ибо она сохраняет и старается упрочить сословную иерархию господства и подчинения как основную конструкцию феодализма. «Военно-землевладельческая иерархия» — самое точное его определение [Ключевский, т. 1, 1956, с. 361]. Феод, поместье наиболее адекватны для такой иерархии. С этой точки зрения политико-экономический строй России и Европы в Средние века не слишком различается.

Две модели социальной организации

Надо сказать, феодализм — не единственный строй, предшествовавший капитализму или существовавший в период преобладания аграрного сектора и натуральных отношений. В Китае, в частности, в свое время был феодализм, но примерно за 500 лет до н.э. он был вытеснен на положение уклада, ограниченного распространением. А преобладающей стала бюрократическая система, в которой влияние персон определяется не размером землевладения и не происхождением, а позицией в административной иерархии. Это не феодализм, который представляет сословную иерархию. Но феодализм и бюрократия обладают общим свойством: это иерархия господства и подчинения. Советский режим тоже был такой иерархией. Российский режим поздней империи был более бюрократическим, чем феодальным. Но иерархия их роднит.

Иерархия и сеть

Иерархии как типу социальной организации противостоит другая модель — сеть. Например, рыночная структура — это сеть. Ее узлы — агенты, частные собственники — индивиды или фирмы. Движение по сети не ограничено линиями иерархии. Оно более свободно.

В иерархии линии господства и подчинения предназначены для реализации власти. Она создает одни стимулы для деятельности и подавляет другие. В сети взаимодействия представлены товарными или иными сделками. Стороны сделки равны, по крайней мере формально. Без собственности и равенства сторон сделка невозможна или неполноценна, ибо иначе нет уверенности в ее правомочности. А на рынке это важно. Здесь конкуренция, которая создает свои стимулы, побуждая агентов проявлять активность иную, чем статус в иерархии.

Во главе иерархии стоит правитель. Во главе сети нет никого, никто не требуется. Это принципиально, иначе конкуренция не работает или работает хуже. Отсюда спрос на право, на безличные правила. Сеть нуждается в доверии, в рамках, которые задаются верховенством права и независимостью суда. Некая гармония стимулов и противовесов через колебания способна удерживать всю систему в равновесии; видимо, именно такая версия сетевой модели в некотором приближении была успешно реализована в Европе.

Род и племя

Изначально, думается, в истории человечества везде появились род и племя — простейшие социальные структуры с преобладанием родовых связей.

Племя — несколько родов. В составе рода — ряд семей и семейно-клановые группы. К. Леви-Стросс высказал предположение, что в основе различения всего многообразия родственных отношений лежит запрет инцеста [Васильев, 2007, с. 93], выработанный, видимо, еще в палеолите.

«Племенная организация создала лишь культуру сообществ людей, знающих друг друга в лицо и строящих свои отношения на основе инерции исторического опыта и эмоциональных контактов» [Ахиезер и др., 2008, с. 47]. Лицо в лицо — это очень важно. Ибо говорит об ограниченном радиусе коммуникаций. (То же требование как условие доверия мы встречаем потом в России в сельской общине в 1861 г., накануне крестьянской реформы, и во время социологических опросов в 2000-х годах, сразу после трансформационного кризиса 90-х годов XX в.)

Для выживания требовалось наращивание сил, в том числе для военных действий, увеличения производства. Масштабы племени становились недостаточны. Следующий шаг — государство. Государственные образования, в свою очередь, требовали усложнения структуры. Первой подобной структурой стала иерархия. Она открывала возможность решения проблем войны, безопасности, концентрации ресурсов, орошаемого земледелия и т.?п. С развитием разделения труда, интенсификацией обменов внутри племен и между ними стала расширяться торговля, появились торговцы и ремесленники. Города становились и укреплениями, административными торговыми и ремесленными центрами.

Ч. Тилли (следуя Г. Скиннеру) отмечает в Китае сплетение двух иерархий: 1)?снизу вверх, возникающей из обмена и образуемой все бóльшими рыночными ареалами, с городами в центре; 2)?сверху вниз — административной иерархии, осуществляющей власть императора [Тилли, 2009, с. 189–190]. Я бы в контексте Тилли не называл первую структуру иерархией, это как раз сеть. В ней, разумеется, есть локальные многоуровневые структуры с отношениями подчинения, но в целом это скорее сеть, «плоский мир». Вторая же структура — настоящая «вертикаль власти». Тилли отмечает, что, в отличие от полицентричной Европы, в Китае всегда был единый имперский центр, (кроме времени смут между династиями.) Иерархия во главе с императором всегда доминировала, но города, образуя сети, поставляли кандидатов на должности в бюрократической системе.

Демократия — социальная мутация

Сетевая модель как доминирующая появилась в Древней Греции, в Афинах. Почему и как это произошло, мы не знаем. Я читал, что у древних греков от роду была склонность спорить, придерживаться независимых суждений. Факт, что в Греции рано стало не хватать хлеба, и греки начали его завозить в обмен на виноград и оливки. Финикия, другая торговая держава древнего Средиземноморья, придерживалась примерно тех же внутриполитических порядков, что и ее соседи. Афины же пошли по другому пути. Они представляли общество крестьян — собственников земли, почти как герои идиллического общества Ж.-Ж. Руссо. У них не было иерархии, они рано завели демократические порядки. Именно здесь появились понятия «политика», «политическая жизнь», от греческого слова “полис” — общественное в отличие от частного» [Пайпс, 2008, с. 134–138]. Л.С. Васильев назвал эту модель «социальной мутацией», во всей истории человечества единственной в каком-то смысле [Васильев, 2003, с. 15].

Что произошло? То, что я намерен сказать по этому поводу, касается повсеместно распространенного процесса формирования институтов: случайность переходит в привычку, привычка переходит в правило (в характер — в русской пословице), в институт. Развитие первобытного общества приводит многочисленные общности, роды, племена к моменту выбора порядка, определяющего вождя. И элиту, которая вождю содействует. Люди обладают качествами, которые ценят их сограждане, — силой, решительностью, хитростью. Некоторые умеют себя подать лучше, другие уступают им. Наступает момент, когда один человек оказывается вождем — или вследствие выборов, или посредством насилия и хитрости. Далее, если не устоялся порядок смены, он подбирает методы, чтобы сохранять свою позицию. Потом складывается порядок, согласно с которым вожди выбираются из определенного рода, по наследству или иным образом.

В большинстве цивилизаций, кроме Греции, установился порядок сохранения власти за определенной группой лиц и концентрации собственности в их руках. Древняя Греция сказала «нет». Общинники — здесь все они были частными собственниками земли — сохранили или утвердили порядок выборов своих вождей на народном собрании. Л.С. Васильев пишет: «Граждане общины... не желали мириться с тем, что основные статусные роли достаются ничем не примечательным наследникам аристократов, тогда как всем им, в принципе равноправным членам общины, остается довольствоваться зависимым от знати положением... В этом пункте и стал реализовываться тот новый путь развития общества, та великая бифуркация, тот выбор, который был поставлен историей перед древними греками. Это был великий вызов, и греки сумели дать на него адекватный ответ. Они отказались покорно следовать привычному восточно-крито-микенскому стандарту и стать подданными могущественных правителей» [Васильев, 2007, с. 295].

После дорийского завоевания в Греции не было благоприятных условий для создания восточного типа структур с «властью-собственностью и централизованной редистрибуцией». Ответом греков на вызов стала система полисов. С этого времени — с рубежа VII–VI вв. до н.э. — в Греции появляется демократия. Она дополняется жесткой, строго обязательной и подчеркнуто уважаемой всеми гражданами системой правовых норм, не сравнимых по действенности с законами, применявшимися на Востоке. В этом есть своя логика — уважать закон взамен покорности правителю.

Я позволил себе длинную выдержку из Л.С. Васильева (с. 294–299), чтобы привести его аргументы, с которыми я, видимо, не во всем согласен, но считаю их важными для обсуждения идеи мутации в Древней Греции. Интересно, что в «темные века», от дорийского завоевания до VII века до н.э., о которых мы знаем крайне мало, почти единственные дошедшие до нас памятники-документы — это «Илиада» и «Одиссея», рисующие общество на переходе от первобытной общины к полису как городу-государству.

Еще одна цитата: «На передний план в конце периода выдвигаются свободные от гнета деспотической власти земледельцы-общинники, от воли которых зависело, кто (пусть пока что только из числа богатых и знатных, т.е. пользующихся наибольшим престижем) — будет ими руководить. Такое бывало практически во всех обществах, стоявших на ранней стадии политогенеза, когда общинные старейшины превращались в вождей и правителей. Но везде — это было нормой — выборы как важная процедура, равно как и роль избирателей, достаточно быстро уходили в прошлое. В дорийской Греции случилось иначе. И именно это важное обстоятельство переменило весь процесс политогенеза и вызвало к жизни не деспотичную власть правителя, как то было практически всегда и везде, кроме античного мира, а власть народа, демократию» [Васильев, 2007, с. 289].

Мне представляется, что мы говорим о процессе, свойственном переходу от первобытно-общинного строя с преобладанием кровно-родственных отношений — к государству, где начинают доминировать отношения территориальные, соседские, связанные с занятиями. Как раз на этом переходе мы застаем героев «Илиады» и «Одиссеи», а на выходе из «темных веков» видим Грецию эпохи архонта Дракона, законов Солона и Клисфена.

Принято считать, что именно Солон заложил основы древнегреческой демократии. Законы Клисфена завершили длительный этап реформ, который остался образцом демократического устройства, — им пользовались многие полисы, а через века его во многих странах изучали для формирования своих конституций. Вместе с тем эволюция античных вариантов рыночно-сетевой модели показала их неустойчивость, по крайней мере на той стадии развития. В самой их структуре были заложены противоречия, которые обусловливали восприимчивость стран, пошедших по этому пути развития, к ряду недостатков, которые можно преодолеть, но либо средствами, тогда не найденными или не признанными, либо пригодными на более высоких уровнях развития технологий и экономики.

Одно из таких противоречий: чтобы увеличить силу государства во внешних отношениях, нужна централизация власти и управления в довольно больших масштабах. Успеха добивались достаточно крупные государства — Египет, Вавилон, Ассирия, Персия. С другой стороны, централизация власти достигалась ценой утраты контроля сообществ за властью, за правителями и элитой, что вело к накоплению недовольства и ослаблению стимулов развития. Древняя Греция предложила вариант, при котором контроль общества за властью обеспечивался, но ценой сохранения масштабов государства на уровне полиса. В полисе 5–10 тыс. граждан; самые большие полисы — Афины и Спарта — примерно по 150 тыс. человек [Васильев, 2007, с. 310].

Оптимальное соотношение было достигнуто в V–IV вв. до н.э., затем баланс был нарушен — и Македонская монархия смогла победить демократию в старых полисах, а заодно и Персию. Создается империя Александра, а позднее — ряд эллинистических государств, которые что-то взяли от античной культуры, но представляли собой не синтез, а симбиоз разных культур (греческой и восточной). В них не было искомого баланса, не хватало крестьян — частных собственников земли, которых и в Греции становилось все меньше.

Уроки Рима

В Древнем Риме во многом повторилась та же история. Республиканские институты тем хуже справлялись с задачами общественного контроля за властью, чем могущественней и больше становилось государство. Рим формально еще оставался полисом, когда Гай Марий провел через Сенат закон о военной реформе, заменивший гражданское ополчение наемной армией. Армия тем самым вышла из-под контроля общества, поступив в распоряжение военачальников [Машкин, 1948, с. 226–227]. В итоге преимущества римлян в экономике и организации позволили создать колоссальную империю, но одновременно возможности контроля общества над военными были утрачены. Тем самым и конечная судьба Римской империи была предрешена.

Заметим, что примерно в то время (I–II вв. н.э.) в крупнейших цивилизациях — Римской империи (античная) и Китае (империя Хань), в которых доминировали разные модели социальной организации, показатели уровня жизни были весьма близки (300–440 международных долларов 1990 г.) [Мельянцев, 1996, с. 56].

Упадок и начало подъема в Западной Европе

Наступил экономический упадок, особенно в Западной Римской империи. Натуральное хозяйство теснило рыночно-денежные отношения. Многолюдные потоки менее развитых племен нахлынули на регионы юга Европы. Новое восточное религиозное учение — христианство долго не разделяло установки рыночной экономики как низменные и корыстные. Достижения античной эпохи в значительной степени были утрачены. В местах расселения варварских племен на сложившейся культурной почве со временем возникли классические формы западного феодализма.

Чтобы обозначить исходные позиции последующего развития европейской цивилизации, позволю себе выдержку из довоенной работы А. Пиренна (1939 г.), видного бельгийского историка:

«В эпоху Каролингов прекратилась чеканка золотых монет; была запрещена выдача денег взаймы под проценты; класс профессиональных купцов прекратил существование; исчезла возможность ввоза таких восточных товаров, как папирус, специи и шелк; денежное обращение было сведено к минимуму, миряне не умели ни читать, ни писать; система налогообложения была разрушена, а города превратились исключительно в крепости. Мы без малейших колебаний можем заявить, что имеем дело с цивилизацией, регрессировавшей до стадии чистого сельского хозяйства, не нуждавшейся более для сохранения общественных структур ни в торговле, ни в кредите, ни в регулярном обмене» (цит. по: [Мэддисон, 2012, с. 57]).

* * *

С XI–XII вв. в Западной Европе начинается медленный подъем экономики. Определенные улучшения наблюдаются в сельском хозяйстве: трехполье постепенно вытесняет двухполье, распространяется тяжелый плуг, в который запрягается несколько пар волов. Растет продуктивность крестьянского хозяйства. В XII в. хорошим урожаем зерновых считается «сам-шесть», тогда как в IX–XI вв. это было скорее исключением [Удальцов и др., 1941, с. 148]. Сказывался рост населения и завершение процессов развития феодализма, включая закрепощение крестьянства.

Но главными двигателями подъема являются торговля и города. Важно подчеркнуть роль именно торговли как признака и фермента рыночной модели. В ней торговля как раз формирует спрос и стимулирует производство, а значит, и ремесло. Замечу, что господствовавшая тогда феодальная система представляла собой иерархию, опиравшуюся в основном на натуральное хозяйство. Вот так иерархия и сетевая рыночная модель уживались друг с другом.

И в Древнем Китае, и в Европе XI–XVII вв. торговля и ремесло, играя подчиненную роль, ориентируясь на спрос и содействуя его увеличению, образовали определенное равновесие с феодальной иерархией. Равновесие состояло в том, что объемы производства регулировали численность населения. Если продуктов не хватало, а демографическое давление оказывалось чрезмерным, то численность населения уменьшалась. И доходы могли снова расти. Технологии менялись медленно. Цикл замыкался.

Рывок Европы

Прошло примерно 600 лет (от последнего крестового похода до промышленной революции в Англии), в течение которых, казалось бы, никаких заметных сдвигов в мировой экономике не происходило. А потом произошло чудо, которое показано на рис. 1, заимствованном у Кларка [Кларк, 2012, с. 16]. Позиция Кларка состоит в том, что до 1800 г. средние подушевые доходы в динамике почти не менялись. (В действительности какие-то изменения были: на 34?% душевой ВВП вырос в Европе с 1г.н.э. до1500г., а за 1500–1820гг. — еще на 56?% [Мэддисон, 2013, с. 113].)

«Мальтузианская ловушка» тысячи лет держала человечество в устойчивом равновесии. С началом промышленной революции технический прогресс нарушил равновесие нищеты. Начался рост, питаемый увеличением массы применяемых ресурсов и повышением эффективности их использования. Но одновременно он вверг человечество в драму «великого расхождения». Так Кларк называет увеличение неравенства между обществами (странами, цивилизациями), находящимися на разных ступенях развития. По его оценкам, разрыв между странами ныне составляет 50 : 1 [Кларк, 2012, с. 18, 30–34].

На самом деле и внутри многих обществ масштабы неравенства, особенно в период интенсивных переходных процессов, оказываются весьма болезненными. Сталкиваются интересы различных групп и слоев, в том числе отстаивающих традиционные и современные ценности в разных сторонах общественной жизни.

Таблица 1, заимствованная у Э. Мэддисона, характеризует различия в темпах развития между основными цивилизациями в группировке Мэддисона. Такой рост был в Великобритании с 1820 до 1870 г. (она шла впереди всех). Он же был в Европе и «боковых ветвях» западной цивилизации (США, британские доминионы, кроме Индии) до 1913 года.

В этот период рывок осуществлялся только Западом. Период 1913–1950 гг. («вторая Тридцатилетняя война», как назвал ее один из наших современников). 1973 г. — условно год окончания стадии индустриального развития (тройной скачок цен на нефть (1820–1973 гг.)). После этого начинается переход к инновационной стадии, который продолжается и ныне.

Данные до 1820 г. показывают, что рост после 1000 г. все же был («весь мир» — 13,4?%), но главным фактором была Европа (21,9?%). Если учесть упадок в Западной Европе в I тысячелетии н.э., то от низшей точки рост будет 28,1?%. Азия показала 12,7?%. На стадии индустриализации за период опережающего роста (1820–1913 гг.) Запад увеличил подушевой ВВП в 3,3 раза, а за 1820–2003 гг. — в 19,7 раза. Восточная Европа и Россия — в 2,3 раза до начала Первой мировой войны: периферия бросилась вдогонку, но отставала; за 1820–2003 гг. рост в 8,3 раза, разрыв увеличился.

Латинская Америка, кажется, одна по темпам роста душевого ВВП в 1500–1820 гг. опережает Европу (1,66 раза против 1,56 раза). Но это объясняется гибелью к середине XVI в. двух третей коренных жителей и практически полным вторичным заселением континента. В 1500 г. здесь жило 17,5 млн человек, в 1600 г. их осталось 8,6 млн, а в 1820 г. было уже 21,6 млн. Но в 1600 г. душевой ВВП был выше, чем 100 лет назад, при вдвое меньшем числе жителей (438 тыс. долл. против 416 тыс. долл. в 1500 г.) [Мэддисон, 2012, с. 143, табл. 2.7].

В момент завоевания конкистадорами здесь не были известны тягловый скот, колесный транспорт, металлические орудия труда. Индейцы оказались беззащитны перед завезенными болезнями.

Итак, 3 тысячи лет в уровне благосостояния человечества ничего принципиального не происходит. Зато за 200 лет после 1800 г. происходит колоссальный рывок, рост на порядок. Во всем мире, не только в Европе и Северной Америке.

Таблица 1

Подушевой ВВП в мире и важнейших регионах в 1–2003 гг. (международ. долл. 1990 г.)

Источник: [Мэддисон, 2012, с. 113].

Примечания к табл. 1:

1. 1820 г. — начало промышленной революции и индустриальной стадии развития, по Мэддисону.

2. До 1820 г. — стационарное развитие в условиях «мальтузианской ловушки», по Кларку.

1820–2003 гг. — период высоких темпов роста (современного роста, по С. Кузнецу).

Переход к рыночно-сетевой модели

Что же произошло? Не только душевой ВВП, по подсчетам Мэддисона, к 1999 г. вырос в 8,0 раз за 180 лет, но и продолжительность жизни в мире — с 26 до 66 лет. Гигантский рывок, до того не наблюдавшийся. Напрашивается простой вывод о новой технике и технологиях, которые вдруг стали появляться. А.И. Липкин пишет также о колоссальном позитивном воздействии культуры уникальной вассально-сеньоральной системы европейского феодализма [Липкин, 2012, с. 35–36]. Возможно.

Но я убежден, что «великое расхождение» состоятельности и нищеты никак не связано с феодализмом. Феодализм — сословная иерархия господства и подчинения, в принципе противостоящая сетевой рыночной модели, в которой агенты равноправны. Эти системы долго сосуществовали, но постоянно боролись друг с другом. Города против баронов — непременный лейтмотив эпохи. Абсолютные монархии привлекали города на помощь, но на деле сами до поры служили победе рыночных сил, городов, торговли и промышленности. Эти силы долго были на вторых ролях. Но приходит время, когда цепочка широко известных событий — Война Соединенных провинций Нидерландов за независимость в XVI–XVII вв., Английская революция, казнь Карла I по решению парламента и Славная революция 1688–1689 гг., Великая французская революция 1789–1793 гг., борьба за независимость и принятие Конституции, а затем Билля о правах в США — приводит к перемене ролей.

Доминирование переходит к рыночной демократии, капитализму. Побеждает вторая модель. Именно эти перемены — публичные символы того, что произошло после 600 лет медленных, противоречивых, порой латентных процессов формирования институтов созревающего нового общества. Доминирование второй модели, особенно развитие капитализма, вскрывает новые источники роста. Стимулы развития возрастают многократно.

Маркс ошибся!

Упомянув выше Великую французскую революцию и другие события той эпохи, я почувствовал соблазн поставить в тот же ряд Октябрьскую социалистическую революцию в России. По инерции, как учили меня и моих сверстников наши советские учителя. Ведь они утверждали, что Октябрьская революция — продолжение великих событий, второй этап, когда доминирующая роль переходит от буржуазии к пролетариату, от капитализма к социализму, от рыночной стихии к плановому хозяйству. Последнее, опираясь на индустриализацию, создает образ нового, более совершенного общественного строя, где не будет стихии эксплуатации человека человеком, где все будут равны. Это «открытие» Маркса, развитое Лениным, и т.?д. Но Маркс ошибся. Предсказанное им уничтожение рыночной экономики не состоялось. Более того, именно в сравнении с плановым хозяйством, возникшим после русской революции, она продемонстрировала свои преимущества и показала несостоятельность предсказаний марксистских авторитетов. И было бы удивительно, если бы бюрократическая иерархия, вновь появившаяся на смену сословной феодальной, смогла одолеть рыночную сетевую модель.

Тем более теперь, когда взамен индустрии однообразного массового производства типа фордовского конвейера стали приходить информационные технологии. Так что Октябрьская революция в России оказалась не следующей ступенью развития мировой цивилизации, а досадным тупиком, от последствий которого следовало бы побыстрей избавиться.

Уроки сетевой системы

Сам по себе длительный исторический процесс созревания в Европе сети рыночных институтов, если взглянуть на него именно с этой точки зрения, может повернуться к нам поучительной стороной. Особенно для граждан новой России. Ведь она сама еще толком не знает, такая ли уж она новая и можно ли толковать переживаемые ею испытания не как гибель надежд, а как источник уверенности в обретении свежих сил.

Периоды русской истории по Ключевскому

Для понимания особенностей российской истории необходимо хотя бы бегло, по ключевым институциональным изменениям, пройти ее основные периоды.

В.О. Ключевский выделяет четыре таких периода: 1)?Днепровская или Киевская Русь. 2)?Удельный период. 3)?Великорусский период, Московское государство. 4)?Империя. Дальше 1861 г. Ключевский не шел, считая, что история для историка не должна становиться автобиографией.

Возьмем за основу периодизацию Ключевского, добавив еще период советского эксперимента.

Киевская Русь (днепровский период)

Изначально Киевская Русь — ветвь европейской культуры, хотя и была ее удаленной периферией, вследствие чего развитие шло с запаздыванием. Торговый путь «из варяг в греки» определил торговлю и города как фундамент экономики. В те времена Византия была самой развитой страной Европы. Неудивительно поэтому ее преобладающее влияние на развитие Руси. От Византии Русь получила православное христианство.

Варяги, содействуя становлению государственности, принесли с собой «лествичное право» для княжеского рода, т.е. порядок очередности наследования. Этот порядок не способствовал привязанности князей к тем или иным волостям. Ряд выдающихся киевских князей — Олег, Святослав, Владимир Святой, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах — обозначили полосу процветания Киевской Руси, связанную также с успехами торговли по Днепру. В.О. Ключевский называл первый период русской истории днепровским.

Но затем между Рюриковичами возобладали междоусобицы, и после смерти Владимира Мономаха (1125 г.) обозначился упадок, период усиления феодальной раздробленности. Одновременно усиливалось давление кочевников, вызывавшее отток населения с юго-восточных окраин, граничивших со степью. Ордынские нашествия середины XIII в. — это только наиболее разрушительные удары.

Два обстоятельства оказали в данный период влияние на отклонение пути Руси от Европы. Во-первых, это, несомненно, влияние восточных, в конечном счете ордынских, набегов и нравов, абсолютная власть Великого Хана. Во-вторых, еще до татаро-монгольского завоевания шел процесс перехода от очередности наследования (как правило, к старшему из братьев) к удельному порядку; наследованию от отца к сыну или по завещанию. Этот переход вел к дроблению княжеств и ослаблению государства, но одновременно укреплялась патриархальная семья и свойственные ей иерархия и всевластие отца. В государстве, как в семье. В XII в. произошло относительное обособление трех частей рыхлой Киевской державы: Юго-Западной Руси (Галицко-Волынское княжество), подальше от степи; Новгорода и Севера; Верхневолжской, или Северо-Восточной Руси. У этих частей складывались и своеобразные модели управления. На юго-западе — двухполюсная модель, основывалась на взаимоотношениях князей и бояр с высокой самостоятельностью последних и при символической роли веча как народного представительства. Вторая модель — вечевая, однополюсная демократия с крупными землевладельцами и купцами на заднем плане, которые вечем и управляли. Это модель Новгорода, русского варианта полиса — города-государства. Третья модель — тоже однополюсная, княжеская — сложилась в Северо-Восточной Руси. Первым двум частям страны не суждено было стать центрами формирования будущего единого государства. Это участь выпала на последнюю часть, самую бедную и малоосвоенную, а ее модель правления во многом предопределила и будущую авторитарно-деспотическую систему власти всей России, на много веков отдалив нас от Запада и приблизив к Востоку [Ахиезер и др., 2008, с. 106–114].

Удельный период. Вотчина

На Верхней Волге начинается второй период русской истории — удельный. Он продолжается с ХIII до середины XV в. Удельным назвали новый порядок владения землей и территорией.

«Здесь, — пишет Ключевский, — особенно за Волгой, садясь на удел, первый князь его обыкновенно находил в своем владении не готовое общество, которым предстояло ему править, а пустыню, которая только... начинала заселяться... Край оживал на глазах своего князя: глухие дебри расчищались , пришлые люди селились на “новях”, заводили новые поселки и промыслы, новые доходы приливали в княжескую казну... Мысль: это мое, потому что мной заведено... — вот тот политический взгляд, каким колонизация приучала смотреть на свое княжество первых князей Верхневолжской Руси. ...на севере младшее княжество — постоянная отдельная собственность... князя, личное его достояние, которое передается от отца к сыну по личному распоряжению владельца или по принятому обычаю». Такое владение с XIII в. называют вотчиной, а позднее — уделом [Ключевский, 1956, т. 1, с. 338, 348–349].

В Днепровской Руси земли княжеского рода Рюриковичей, достававшиеся по очередному порядку на определенное время во владение отдельных князей, издавна назывались волостями, или наделками. Только с XIII в. младшие волости, т.е. не передававшиеся в порядке очередности, в Суздальском крае начинают называть вотчинами, а позднее — уделами в смысле отдельного владения, постоянного и наследственного. Таким образом, от очередного и временного владения волостями в Киевской Руси Рюриковичи в Северо-Восточной Руси переходят к вотчинам и уделам как их собственным владениям [там же, с. 338].

Я бы, однако, добавил, что удел — владение только князей, сопровождаемое и политической властью над территорией, которая, впрочем, сводится сначала только к праву сбора дани или подати. Вотчина же — это и владение боярина, близкое к европейскому аллоду, дающему право на ренту. Собственность и власть вместе — это «налог-рента», как любит писать Л.С. Васильев. Но в условиях Верхней Волги в XI в. грани между этими понятиями были малозаметны или нечетки, ибо на пустынных землях, осваиваемых для земледелия взамен более доходных торговых занятий, которые приходили в упадок под давлением кочевников, важно было найти людей, работников. Князья Северо-Востока этим много занимались, создавая первоначально привлекательные условия для жизни поселенцев. Уже к концу XII в., по изысканиям М.К. Любавского [Пайпс, 2004, с. 60], Ростовско-Суздальская земля стала наиболее плотно населенным районом России.

Для нас новый удельный порядок особо существенен. Вотчина — это не просто собственность, перешедшая от отца, а соединение власти и собственности. Понятие «власть-собственность» вообще популярно среди отечественных специалистов как обозначение русской особенности, в противовес частной собственности, распространенной в рыночной экономике. «Власть-собственность — это альтернатива развитой, т.е. европейской частной собственности, будь то античная или буржуазная... это не столько собственность, сколько именно власть» (как способность или право навязать свою волю другим) [Васильев, 2007, т. 1, с. 138–139].

«Вотчина, — пишет Р. Пайпс, — ...есть точный эквивалент латинского patrimonium и, подобно ему, обозначает собственность и полномочия, унаследованные от отца». И далее очень важно: «Когда не существовало твердых юридических дефиниций собственности и суда, где можно было отстоять свои притязания на нее, приобретение путем наследования было... наилучшим доказательством владельческого права. ...Между разными видами собственности не проводили никакого различия; вотчиной были и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство... Ею была и политическая власть, к которой относились как к товару. В этом нет ничего странного, если учесть, что в Древней Руси политическая власть по сути означала право налагать дань, которым обладала группа иностранных завоевателей...» [Пайпс, 2004, с. 62–63].

Переход к удельному порядку означал, по сути, замену права дани иностранных завоевателей на обложение земли данью своей знатью по происхождению. Это обычный порядок для большинства стран того времени. Особенность Северо-Восточной Руси состояла в том, что, во-первых, наследование реально определялось завещателем, и только когда он не выражал своего особого мнения — по обычаю, от отца к сыну. Завещание предполагало в принципе возможность подмены сына другим претендентом, по воле, например, сильного соседа. Во-вторых, важную роль сыграла однополюсная княжеская модель правления, утвердившаяся на Северо-Востоке. Княжеская модель изначально благоприятствовала авторитаризму. Князь — собственник земель и правитель государства — собирал в своих руках и власть, и собственность. Соединение власти и собственности родилось у нас именно в удельный период, и именно в Северо-Восточной Руси.

Получилось так, что уже в удельные времена у русских князей и знати сложилось своеобразное понимание собственности, в котором не принимались во внимание некоторые юридические тонкости, общепринятые на Западе. Насилие, произвол и беззаконие, если не было других ограничений, тенью стояли за теми, кто имел власть и уже поэтому распоряжался собственностью. Монголы подали пример.

Великое княжество Московское

Третий период нашей истории — великорусский, московский, по Ключевскому, с середины XV и до второго десятилетия XVII в. Великороссия — термин, отличающий этот регион от Малороссии и Беларуси — других частей Киевской Руси, поначалу более важных. До этого периода поток переселения русских с днепровского Юга в район междуречья Верхней Волги и Оки, смешивание его с местным финским населением (чудью) образовали «целую плотную народность — великорусское племя» [Ключевский, т. 2, 1957, с. 47]. Позднее это имя обозначило русскую нацию как основной массив в составе восточных славян. Еще раньше в этом регионе возникли удельные княжества русских князей. Город Ярославль назван в честь Ярослава Мудрого, который бывал здесь, на краю Киевской Руси. Его ровесники — Ростов и Суздаль.

Третий период ознаменовался тем, что на основе Великороссии в это время сложилось новое государственное образование, объединенное вокруг Москвы. Оно стало затем ядром распространившегося во все стороны Евразии огромного Российского государства. В этот же период определился, на мой взгляд, тип русского феодального государства как самодержавной иерархии господства и подчинения: московский государь правит с помощью аристократии, состоящей из удельных князей и бояр — вотчинников [Ключевский, т. 1, 1956, с. 33]. Московское государство растет и управляется как вотчина в смысле соединения власти и собственности. Вся земля, затронутая обработкой и вследствие этого ставшая княжеской собственностью, и все политические права принадлежат тому, в чьих руках — власть и собственность. Важно проследить, как и под влиянием каких обстоятельств формировалось это государство.

Хотя Москва оказалась в самом центре потока переселенцев, упоминания о ней появляются в середине XII в. Московское княжество, как одно из младших удельных княжеств, возникло позже других, в 1272 г. Но именно оно затем выросло, объединив практически все удельные княжества Великороссии, в будущее Русское национальное государство. Формирование его, а также его важнейших институциональных особенностей составило содержание третьего периода нашей истории.

Первым пунктом этого процесса считается [Ахиезер и др., 2013, с. 102] перенесение князем Андреем Боголюбским княжеской резиденции из Суздаля во Владимир, что положило начало выстраиванию однополюсной авторитарной модели. Боголюбский хотел с налету решить два вопроса: 1)?отделаться от еще бывшего в силе родового принципа очередности наследования и 2)?избавиться от споров со старым боярством основанных еще Новгородом вечевых городов — Ростова и Суздаля, которое тяготело к традиционным манерам правления. Реальная цель — единовластие. Это означало бы перенесение вотчинного режима с уровня удельных княжеств на великое княжество Владимирское, т.е. на более высокий уровень, с централизацией власти в его, Боголюбского, руках. С ходу решить эти вопросы не удалось4.

Но они оказались в повестке дня его наследников — московских князей.

Вторым пунктом в этом процессе стало ордынское наше-ствие (1239–1241 гг.) и установление в Северо-Восточной Руси монголо-татарского господства продолжительностью около 250 лет. Страшное опустошение, гибель и разорение значительной части населения были наиболее очевидным их результатом до конца XIII в. Только в XIV в. появились заметные признаки возрождения. В это время завершается удельный период — с дроблением уделов, обнищанием и духовным оскудением, но и с окончательным, хотя и постепенным изживанием традиций родовой очередности наследования. Оно заменялось новым порядком патриархальной семьи с самовластьем отца, наследованием от отца к сыну или по воле завещателя как привилегированной нормой. Разруха способствовала вытеснению прежних обычаев и как бы расчищала почву для усвоения новых институтов.

Третий пункт. Московский князь Иван Калита доказал преданность монголам, приняв участие в карательной экспедиции против тверского князя Александра. За это он получил ярлык на великое княжение. Владимирский великокняжеский стол потом был присоединен к Московскому княжеству, Москву это выдвинуло на позиции центра Северо-Восточной Руси. Иван Калита вместе с ярлыком выхлопотал право собирать для монголов дань со всех русских земель и самому пересылать ее в Орду, тогда как до этого ее собирали ханские чиновники. Теперь московские князья воспринимались как представители верховной власти и из собранного какую-то долю могли оставлять себе. Финансовые ресурсы позволяли скупать вотчины несостоятельных удельных князей, присоединяя их к Московскому княжеству. Вместе с ними на службу к московскому князю переходили князья и бояре прикупленных территорий. Таков основной механизм быстрого роста территории, политического и военного могущества Москвы.

Четвертый пункт. Если прежде бояре и служилые люди свободно переходили от князя к князю, то теперь, с переходом на московскую службу, от права дальнейших переходов пришлось реально отказаться. Москва создала прецеденты кары за попытки подобных переходов (в 1379 г. казнь боярина Вельяминова за попытку уйти к тверскому князю и чинить козни московскому).

Воспринимая подобные угрозы, бояре, служилые люди продолжали стекаться в Москву и хотели служить именно Москве. «Феномен московского “князебоярства”, как назвали его Ю. Пивоваров и А. Фурсов, мог стать реальностью только потому, что Москва добилась права быть порученцем и подручным Орды, власть которой сомнению не подвергалась. По сравнению с выгодами, проистекавшими из близости к московской, а через нее и к ордынской власти, преимущества прежних дружинных вольностей выглядели все более призрачно» [Ахиезер и др., 2013, с. 106]. Качественная перемена, состоит в том, что в руках московского князя появилась действенная сила принуждения, которую бояре и служилый люд, находившиеся в поле интересов Москвы, должны были принимать в расчет.

Пятый пункт. К концу XV в. на месте неустойчивого конгломерата удельных княжеств Великороссии, существовавшего здесь 200 лет назад, появилось единое и сильное Московское великое княжество, позволившее себе объявить о государственной независимости и затем реально отстоять свой новый статус. Важной стороной нового Русского независимого государства было утверждение единовластия московского князя как вотчинника над подвластными княжествами Великороссии — самодержавия московского государя. Он теперь обладал всей полнотой власти, по сути не стесненной законом.

Князебоярство

Выше мы упоминали термин «князебоярство» со ссылкой на Ю. Пивоварова и А. Фурсова. Те же авторы предложили понятие «Русская система» как некое институциональное образование, содействующее сохранению в России авторитаризма, моносубъектности «Русской власти» [Пивоваров, Фурсов, 1996; 1998; 1999].

В отношении князебоярства возможны два варианта истолкования. Первое состоит в том, что это слой служилых людей возле князя (великого князя, правителя) с разными заслугами и происхождением, которые обладают землей, как правило, полученной в качестве вознаграждения за службу и признаваемой князем их владением. Они образуют войско, постоянно несущее службу или собираемое для военных действий. Это — элита феодального общества. Ниже — крестьяне, работающие на их земле или принадлежащие им, образующие вместе с посадскими (горожанами) «тяглое» население. В таком толковании князебоярство — просто обозначение всего этого слоя.

Второе толкование позаимствуем из [Ахиезер и др., 2013, с. 106] — консолидированные околовластные структуры служилых людей (опричнина Ивана Грозного, петровская гвардия, сталинский партаппарат параллельно с органами госбезопасности), которые при рыхлости и неорганизованности общества являлись несущими конструкциями государственности, обеспечивающими неприкосновенность монопольной власти царей (императоров, генеральных секретарей и т.?п.) и блокировавшими возникновение вокруг них конкурентной среды.

Князебоярство во втором толковании, существенно осовремененном, представляет часть первого множества. Но выделение этой околовластной группы позволяет объяснить важную особенность московской, а затем и российской государственности, во всяком случае по сравнению с Европой.

Рыхлый, раздробленный конгломерат удельных княжеств Киевской Руси, периодически сплачиваемый выдающимися личностями на великокняжеском Киевском столе, для образования и укрепления единого государства должен был получить фигуру лидера, а в руках последнего — механизм принуждения к исполнению его воли другими князьями и боярами. После ордынского завоевания Северо-Восточной Руси самодержцем стал монгольский хан, но локальный центр власти выделился вместе с выданным за заслуги перед ханом ярлыком на великое княжение и правом собирать дань для монголов. Тогда же первоначальное «князебоярство» стало формироваться около московского князя, демонстрируя свой промежуточный характер «между домонгольскими боярско-дружинными вольностями и послемонгольским всеобщим государственным холопством» [Ахиезер и др., 2013, с. 107]. Москва тогда предлагала наилучшие условия службы, а те, кто хотел сохранить прежние вольности, видимо, скоро почувствовали, что это теперь влечет за собой существенные жертвы. Во всяком случае, раздробленность княжений и вотчин киевского и удельного времени, сопровождавшаяся постоянными междоусобицами, сменилась сплоченностью удельных князей и бояр под властью Москвы. После освобождения от монгольского господства институт, видимо, сохранился и укрепился. Периодически он слабел, засыпал, если ослабевала власть князя и бояре, сталкиваясь многими кланами, получали возможность проводить свои локальные интересы. Укрепление княжеской власти возрождало и силу околовластной группы давления, которая могла получать другое название, но призвана была выполнять те же функции. Этот механизм способствовал объединению княжеств Северо-Востока в единое государство, а затем его усилению, пока крайности правления Ивана Грозного не привели к противоположным результатам. Малюта Скуратов стал символической фигурой опричнины как другой формы князебоярства.

Понятно, что трактовка князебоярства как части элиты оставляет в составе знати вторую часть — оппозицию безграничной власти царя.

«Русская система»

Теперь о «Русской системе». Пивоваров и Фурсов в качестве ее стержня рассматривают «Русскую власть» — не политическую, не государственную или экономическую, но власть «в метафизическом облике». Власть вообще [Пивоваров, Фурсов, 1999, с. 180]. Я не очень понимаю подобные термины. Авторы предупреждают: не нужно навязывать конкретному обществу понятия и меры, подходящие для другого общества. «Россия, — пишут они, — это то, чему нет адекватных терминов, “чему названья в мире нет”». Но если такому специфическому для данного общества качеству и приписывается метафизический облик, то, значит, для него не нашли нужных понятий и определений, позволяющих судить о нем с рационально-логической, т.е. научной, точки зрения. Не вижу оснований, чтобы с такой мерой загадочности и мистицизма судить о России.

Сами авторы в своих работах подтверждают эту точку зрения. Они фиксируют в домонгольском обществе три субъекта: князь, бояре, общество, представленное вече. В других европейских странах эти субъекты систематически спорили между собой, как бы создавая основу для возможного разделения властей. Как мы уже отмечали, в Западной и Юго-Западной Руси преобладала двухполюсная модель (князь — бояре), в Новгороде — вече, один полюс. В Северо-Восточной Руси — тоже один полюс, но князь, который усиливался по причине необжитости края. В зародыше были все субъекты, с исходным неравновесием в пользу князя. Преимуществом хотел воспользоваться Андрей Боголюбский, но не вышло. Дело решило ордынское нашествие. Александр Невский и Иван Калита готовы были служить завоевателям, чтобы получить преимущество перед другими русскими князьями. Они должны были создать инструмент власти, принуждения, чтобы выполнять поручения монголов. И они его создали — князебоярство, свое московское князебоярство, более успешное, чем у других. Успех заключался в том, чтобы подавлять другие субъекты, где опираясь на традиции, а где действуя силой, создавая превосходство «в массе насилия» [там же, с. 182]. И против своих бояр, и против соседей. Носителем этой массы насилия и стало князебоярство. Скорее как группа в элите, чем как сама элита (второе определение князебоярства из приведенных выше).

В числе субъектов власти, со временем расставленных по местам, называют еще и церковь. Но на Руси — церковь православная, изначально подчиненная власти, присвоенной князем. Патриарх Никон был, пожалуй, единственным, кто пытался возвысить роль церкви до царской власти.

Что такое «Русская система», если иметь в виду ее отличие от других национально своеобразных систем? Это система правления, в которой власть единолична (моносубъектна) и для этого вооружена князебоярством.

Авторы дают иное определение: Русская система — это такой способ взаимодействия ее элементов — власти, населения и «лишних людей», для которых Русская власть является единственно социально значимым субъектом. «Лишний человек» — понятие, выражающее незавершенность, неопределенность, — характерен для этой системы. Не все подчинены власти высшего правителя. Например, если князебоярство — часть элиты, преданная князю, царю, президенту и готовая ради него (за достойное вознаграждение) нарушать законы и обычаи, то остальная часть элиты — рассадник «лишних людей», которые готовы печься и о своих интересах, и об интересах общества, о праве. Преданность князебоярства, возведенная в норму, в обычай, — это, видимо, особенность Русской системы, обретшая качества института, долгосрочного и устойчивого, постоянно воспроизводимого в данном обществе.

Изложенная схема, основанная на понятиях, введенных в научный оборот Пивоваровым и Фурсовым, представляется весьма конструктивной. Но авторы, предъявляя ее, правда, в несколько ином виде, подвергают критике применение к России других схем, например деления общества на классы. Они утверждают, что власть не допустила формирования у нас классового или сословного общества. Если что и было, то в неопределенном, незрелом виде, без реальной борьбы классов. Они находят, что русское общество, как его назвал А. Неусыхин, было дофеодальным, т.е. поздневарварским, неклассовым [Пивоваров, Фурсов, 1999, с. 185].

Я, пожалуй, соглашусь с этим утверждением в том смысле, что славянские племена, спустившиеся с Карпат и распространившиеся по Восточно-Европейской (Русской) равнине, оседлавшие Днепр и дошедшие до Верхней Волги, еще не дошли до феодализма. Чтобы до него дойти, нужны были государственные образования и органы управления ими, которые уже располагали бы и средствами принуждения. …Становление и развитие феодализма или античной рабовладельческой системы, а с ними — государства представляли собой процесс, поначалу похожий на войну, а затем на усмирение побежденных, принуждение их к уплате дани или податей. Где-то это была борьба племен, где-то внутриплеменные раздоры, где-то поединки или схватки, после которых поднимались над толпой или собранием головы проигравших. А победитель приступал к завоеванию единоплеменников. Без чего-то подобного не мог произойти переход к государственной организации, с лидером и элитой. Это уже был зародыш классовой структуры, в которой были разные слои, предназначенные для разных социальных функций, в том числе принуждения.

Своеобразие России Пивоваров и Фурсов хотят найти в том, что к ней не подходят известные по другим странам сетки понятий и мер. Вроде государство, но не совсем. Вроде классы или иные социальные группы, но какие-то другие. А что особенное? Власть — не политическая, не государственная, а метафизическая. «Она рушилась и рушила все вокруг себя всякий раз, как начинала преобразовывать русскую реальность на западный манер и воспринимать самое себя на такой же манер» [Пивоваров, Фурсов, 1999, с. 181].

В этом же видится контрпродуктивность русских реформ. Что-то плохо доходит до меня эта метафизическая мысль. Князебоярство — понимаю, конструктивная идея. Понимаю, что власть, а Русская власть особенно, хочет быть абсолютной, единоличной и для этого нуждается в мифах о своей особости. Русская власть носит у нас системообразующий характер. Русскую систему понимаю; как понимаю — сказано выше. Но для этого не нужна метафизика, как и убеждение, что «Умом Россию не понять<...> В Россию можно только верить».

Русский город N

Одно из главных отличий России от Европы состояло в том, что в ней не сложилась городская жизнь, которая в Западной Европе стала столь характерной составляющей общества еще с XI–XII вв., наряду с феодальными институтами и в борьбе с ними. Развиваются торговля и ремесленная промышленность, банки. Они возрождали античное наследие и воплощали распространение рыночной сетевой модели при доминировании до поры социальной иерархии.

Великороссия, привлекавшая славян из мест прежнего расселения, была, в отличие от них, сельской страной. Города играли более скромную роль, причем длительное время. М.И. Туган-Барановский так писал об этом:

«В России прежнего времени не было города в том смысле, в каком он был в Средние века в Западной Европе. Прежде всего городов в России было так мало, что они тонули в общей серой массе деревень. Но и те города, которые были, имели иной характер, чем города на Западе. Город на Западе был центром мелкой промышленности, работавшей не на торгового посредника, а непосредственно на потребителя. В России же город был преимущественно административным и торговым центром, а промышленность была раскинута главным образом по деревням. Во многих местах России издавна была развита кустарная промышленность — преимущественно там, где почва была мало пригодна для земледелия, и населению приходилось прибегать к подсобным заработкам. Но между западноевропейским городским ремесленником и русским деревенским кустарем было существенное различие: первый работал на местного жителя, на местный рынок, а второму приходилось работать на отдаленный рынок (ибо местного рынка не было), почему являлась необходимость в торговом посреднике. Таким образом, из отсутствия городов вытекала необходимость торгового капитала, и торговый капитал подчинял себе мелкого производителя. Купец был необходим для русского кустаря потому, что потребители кустарных изделий были развеяны по всей огромной территории России и прямые сношения с ними были невозможны для кустарей. Отсутствие городского ремесла имело своим естественным следствием особенно влиятельное положение в экономическом и социальном строе Московской Руси капиталиста-торговца. Политическое преобладание Москвы основывалось, между прочим, и на том, что Москва была торговым центром громадного края, промышленность которого находилась в непосредственном подчинении торговому капиталу, сосредоточенному преимущественно в Москве. Торговый класс был, вслед за земельным дворянством, самым влиятельным классом старинной Руси».

В то же время Московское государство совершенно не знало того социального класса, который сыграл такую огромную роль в истории Западной Европы, — класса свободных городских ремесленников. Российские исследователи, например Н.П. Павлов-Сильванский, находят в Древней Руси элементы феодального строя. Но цéха, городского ремесла — в том виде, как это сложилось на Западе, — Россия ни древняя, ни новая никогда не знала.

Россия не знала той стройной и законченной организации мелких промышленников, на почве которой возникла вся культура капиталистического Запада; городские общины не только завоевали свою свободу от власти феодалов, но и привели в конце концов к крушению абсолютной монархии. «Die stadtische Luft macht frei» (городской воздух дает свободу), — повторим то, что говорили в Средние века, и эта поговорка была полна глубокого смысла (хотя поначалу в нее вкладывался только тот смысл, что крепостной крестьянин, попав в город, сразу становился свободным. — Е. Я.). У нас не веял этот воздух торгово-промышленного города, добившегося обширных прав, — и поэтому не было почвы для свободы [Туган-Барановский, 1918, с. 108].

Русский город и выглядел совершенно иначе. Во-первых, он не играл никакой политической роли (кроме столицы). Никакого особого духа. Городом считалось поселение, где был воевода. Он и выполнял в основном военно-административные функции, в меньшей степени — торговые.

Во-вторых, городов было мало: при Иване III — 63 города, в начале правления Ивана IV — 69. В 1610 г., при значительном увеличении территории, — 138 [Пайпс, 2004, c. 277]. Если расширить определение города, посчитав им любой укрепленный пункт, содержащийся за правительственный счет, то в середине XVII в. в России было 226 городов с населением примерно 537 тыс. жителей. В Москве — 100–200 тыс., в Новгороде и Пскове — по 30 тыс., в других городах — не более 10 тыс. По застройке они практически не отличались от деревень.

Население страны состояло в основном из дворян и крестьян, землевладельцев и земледельцев. Добавим еще доли на духовенство и посадских, т.е. жителей городов. Образ посада, как его представляет Пайпс, это поселок около Кремля (т.е. городских укреплений). В посаде население делилось на три части — дворяне, крестьяне и посадские. Из них только последние были привязаны к городу. Промышленность, какая была, почти вся размещалась в деревне.

Уложение 1649 г. дает представление о том, как регулировалась жизнь посадских. Там мы находим юридические нормы, которые регламентировали жизнь посадских (горожан, граждан, городских обывателей, а с конца XVIII в. — мещан). Все это разные названия того сословия (социальной группы), которое жило за счет в основном торгово-промышленной деятельности в черте города.

Посадские были прикреплены (приписаны) к городской общине, как крестьяне к сельской общине; обязанность членов городской общины — платить налоги и нести разные натуральные повинности, круговая порука в исполнении обязанностей. В то же время записи в Уложении 1649 г. о посадских сделаны на основе их же прошений. Они были представлены в Земском соборе, который принимал Уложение. Но здесь и речи не могло быть о «духе свободы», который изливался бы из городов, как в Европе. Только после указов Екатерины II 1785 г. российские города обрели более свободный статус и стали постепенно накапливать внешние отличия от деревень.

Российская империя

Четвертый период русской истории Ключевский называет всероссийским, акцентируя внимание на включении в состав Московского государства других земель с восточнославянским православным населением, входивших в состав Киевской Руси, — Малороссию, Белоруссию, Новороссию. Я предпочел бы называть этот период имперским, так как, во-первых, в состав Российского государства еще раньше вошли территории, изначально не заселенные родственными славянскими народами (Казанское и Астраханское ханства с середины XVI в.). А во-вторых, с тех пор Россия продемонстрировала поразительный пример успешной территориальной экспансии, превратившей маленькое княжество в колоссальную империю, самое большое по площади государство мира. В 1300 г. Московское княжество располагает территорией в 20 тыс. кв. км. В 1462 г. Великое княжество Московское при вступлении на престол Ивана III имело территорию в 430 тыс. кв.км. Такова примерно площадь Великороссии — национального государства русских того времени. Иван III еще присоединил Новгород и Псков с их землями.

В 1533 г. при вступлении на престол Ивана IV московское царство располагало уже 2,8 млн кв. км. Это еще было национальное Русское государство. Захватив Казань и Астрахань, Иван IV открыл дорогу на восток и юг, положил начало экспансии. Уже тогда — это середина XV в. — Россия стала превращаться в империю, где, по определению, титульный народ, русские, захватами и присоединениями подчиняли своему господству другие народы и занимаемые ими территории [Ливен, 2005, с. 375].

В конце XVI в., к началу Смуты, территория Московского царства достигла уже 5,4 млн кв. км. В первой половине XVII в. охотники за пушниной практически без сопротивления прошли всю Сибирь до Китая и Тихого океана. Шедшие следом царские чиновники объявляли эти земли собственностью русского царя. За 50 лет к территории России было добавлено еще 10 млн кв. км [Пайпс, 2004, с. 116–119].С середины XVII в. до Первой мировой войны территория России выросла еще в 1,55 раза, с 14,1 млн кв. км в 1646 г. до 21,8 млн — в 1914 г. Территория СССР — 22 млн кв. км.

За тот же период население увеличилось с 7 млн до 178 млн человек. Только США в это время опередили Россию по темпам роста населения: с 1790 по 1915 г. их население выросло с 3,9 до 100,5 млн человек, в 1897 г. на территориях, присоединенных к России после 1646 г., проживало 76,9 млн человек, из них только 12,2 млн, или 15,7?%, были русскими. На территориях, входивших в состав России до 1646 г., проживало 52,0 млн. человек, из них 8,5 млн, или 16,3?%, были нерусскими [Миронов, 2003, т. 1, с. 20–21]. Всего, таким образом, в конце XIX в. нерусские составляли 56,8?% населения империи. Это был предел экспансии. До 1991 г. он уже практически не был превзойден.

Попробуем теперь, в свою очередь, разделить имперский период российской истории на подпериоды или этапы. Мне представляется полезным следующее членение: 1)?Допетровский этап. 2)?Петровский. 3)?Александровский (от Великих реформ до 1917 г.). 4)?Советский период.

Эти четыре этапа истории Российской империи характеризуются одним ключевым общим свойством: иерархическая структура господства-подчинения меняет формы, но сохраняется и даже упрочивается.

В допетровский период нашу страну никто не считал империей, хотя она уже ею была или становилась. На втором и третьем этапах, от Ништадтского мира до 1917 г., это была империя и формально. Но на третьем этапе, после отмены крепостного права и до Октябрьской революции, происходит процесс разложения имперских форм, развиваются рыночно-сетевые структуры, капитализм. Параллельно традиционные формы и поддерживающие их общественные силы сопротивляются переменам. Складываются политико-экономические группы и коалиции интересов, отражающие либо их взаимные выигрыши-проигрыши, либо компромиссы. Советский эксперимент как бы обозначал крах империи, формально ее не стало. Но после короткого постреволюционного расцвета социалистического романтизма восстанавливается и укрепляется административная и социальная иерархия, рыночные сети подавляются, возрождается дух экспансии, а со всем этим — все признаки империи. Когда советский эксперимент закончился, как-то большинство признало, что он продлил жизнь империи. Кратко пройдемся по этим этапам.

Допетровский этап

Условно он охватывает 1550–1700 гг., с завоевания Казанского и Астраханского ханств, и продолжает историю Московского государства, прежде всего в части господствующих внутриполитических отношений: вотчинный режим, самодержавие, боярство и дворянство, при усилении последнего — по замыслу царя, чтобы унять интриги бояр. Вытеснение вотчин поместьями, прямо обусловленными службой. Крестьянство, все более переходящее в крепостное состояние. Завоевание Сибири после Казани и Астрахани стало важнейшим фактом становления Российской империи. Смута, порожденная борьбой между монархией и боярством, стала тяжелым испытанием для государства, но и усвоением урока, что государство — это не только власть царя, но и организация жизни национального сообщества. В конечном итоге Смута оказалась только эпизодом русской истории. Новая династия, по сути, меняла прежние порядки и возобновляла экспансию.

Петровский этап (1700–1861 гг.)

Этот этап обозначился как поворот к Европе, прежде всего в заимствовании поверхностных порядков и в смене направления экспансии — с Востока на Запад и Юг. При этом основные внутренние институты не менялись. Более того, они использовались в достижении целей, выдвигавшихся монархией. Достаточно напомнить о строительстве Северной столицы или формировании горнозаводского Урала за счет переселения из Центральной России крепостных деревень. Эта эпоха — типичный пример цикла мобилизации через милитаризацию ради модернизации, с последующей демобилизацией. Но последняя была просто расслаблением, неизбежным после ухода великого деятеля, каким был Петр I. Расслабление не затрагивало принятых порядков: никакой либерализации. Попытка «верховников» ограничить власть монарха кончилась ничем. Гвардия играла роль охранителя именно порядков, защищая их консервативные стороны. Но продолжалось это недолго. Уже Елизавета Петровна дала пример усиления армии, обретшей способность одерживать победы на полях Европы. Самым ярким фактом этого этапа стало присоединение Левобережной Украины и Киева. Но последовавший период трудно считать демилитаризацией. Скорее, это был кризис личностей на престоле. Уже Елизавета использовала плоды преобразований своего отца в военной сфере, но еще более результативным было правление Екатерины II.

Великая государыня Екатерина II одержала новые победы на Юге и на Западе, подведя Россию к апогею могущества. Апогеем была роль России в победе над Наполеоном. А еще через 40 лет разразился кризис, приведший к поражению в Крымской войне 1854–1856 гг. Но еще до этого порядки стали меняться — упомянем Указ о вольности дворянства Петра III и Жалованную грамоту Екатерины II: дворяне перестали быть крепостными. Но крестьяне — нет.

Александровский этап (1861–1917 гг.)

Я назвал его так в силу чрезвычайной важности Великих реформ Александра II, положившего начало расставанию с империей, хотя царь-освободитель еще успешно продолжал колониальные войны на Кавказе и в Средней Азии. Более важно, что этот этап был завершающим в формальной истории Российской империи, но одновременно он открыл принципиально новую стадию развития в русской истории — переход от иерархической структуры, лица феодализма, к сетевой структуре, к рыночной экономике и капитализму. Это был снова поворот к Европе, но уже не поверхностный, а глубинный, затрагивающий основные институты общества. Эту стадию мы переживаем и сейчас.

Великие реформы разворачивались с большим трудом и имели драматическую судьбу. Сказывалась неготовность населения, даже подчиняться не насилию, но закону. Общество оказалось резко поляризовано. В борьбе противостоящих групп применялись террор и репрессии. Накал страстей исключал переговоры и соглашения. Только спустя 20 лет после реформ началось оживление в экономике, развитие промышленности и строительство железных дорог стали набирать темпы. В 1890-х годах по темпам, как мы видели, Россия вышла на первое место в мире вместе с США и Японией. Сеть железных дорог покрыла огромную страну, дотянувшись к концу XIX в. до Тихого океана. Созданы были мощная угольно-металлургическая база на Юге, нефтяная база в Баку, разветвленная легкая промышленность в Нечерноземном центре.

Аграрный вопрос

Но главным вопросом для России был аграрный. В сельском хозяйстве ко времени революции было занято три четверти населения, около 90?% жило в сельской местности. И в этом вопросе продвижение было гораздо слабее. Казалось бы, получив свободу в 1861 г., крестьянство, по сути, оплачивало свое освобождение. В 1882 г. по инициативе министра финансов Н. Бунге были снижены выкупные платежи, а полностью их отменили только в 1907 г., в ходе крестьянской волны революционных выступлений. С отменой крепостного права крестьяне потеряли до 20?% земли, выкупали землю по ценам на 25?% выше рыночных. Надельная земля до 1907 г. не была признана частной собственностью и по закону была исключена из рыночного оборота [Миронов, 2003, т. 1, с. 403–410].

И это не было следствием обмана. В сознании не только крестьян, но и интеллигенции преобладало отрицательное отношение к частной собственности на землю. Только в 1907 г. правые партии, защищая поместное землевладение, стали поднимать вопрос о праве частной собственности на землю. У левых и центристов оно никак не связывалось с правами человека. Реально только в Столыпинской аграрной реформе частная собственность получила должный вес в противопоставлении собственности общинной и как юридическая форма, а не просто как право пользования.

Все же в аграрном секторе в конце XIX в. происходили серьезные изменения, связанные с развитием рыночных отношений. Губернии разделились на производящие и потребляющие в плане продукции товарного зернового хозяйства. В производящих губерниях, располагавшихся на Юге, в Поволжье, отчасти в Сибири, развивались рыночные и капиталистические отношения, рос экспорт, применялись машины. Потребляющие губернии, бóльшей частью центральные и северные, в силу худших природных условий отставали, питали рабочей силой растущие города, поставляли им продукты животноводства, овощи. Здесь больше сохранялись старые порядки. В производящих губерниях развивались рыночные отношения и капитализм. В центре сохранялись пережитки крепостничества и феодализм.

Здесь, на большой доле территории страны, были живы феодальные традиции. Следовательно, здесь коренились и прежние институты, во многом предопределявшие поведение населения, в том числе и в других регионах. В частности, речь идет о терпимости большей части населения к произволу вышестоящих, к беззаконию; о готовности сносить эксплуатацию и несправедливость сильных мира сего. И в то же время в ответ проявлять, когда удастся, недисциплинированность, стремление уйти из-под контроля, не считаясь с законами, извлекать собственные выгоды, сговариваясь с другими, близкими по положению людьми.

Процитирую М.И. Туган-Барановского: «Еще одним коренным отличием исторических условий развития России сравнительно с Западом ...была необычайная сила и устойчивость в России принудительного труда. Нигде рабство не пустило таких глубоких корней в народную жизнь, как в России. И что всего замечательнее, рабство у нас не отмирало по мере поступательного хода истории, а все теснее и теснее сплеталось с нашим хозяйственным и социальным строем. В этом отношении чрезвычайно характерна история нашего крепостного права. В XV–XVI веках оно еще не сложилось в определенный социальный институт. В XVI и XVII веках закрепощение крестьянина заканчивается... Российское государство развивает все дальше свое политическое могущество, превращается в колоссальную империю, и все ниже и ниже падает крестьянин» [Туган-Барановский, 1918, с. 108].

Еще один важный момент: во второй половине XIX в. в России наблюдался очень большой рост населения. В 1811–1851 гг. население росло на 0,6?% в год, в 1851–1897 гг. — на 1,1–1,3?%, а в 1897–1913 гг. — на 1,7?%.

Для сравнения: в 1900–1910 гг. в Германии темп роста населения составлял 1,4?% в год, в Англии — 0,9?%, во Франции — 0,2?% [Демографическая модернизация России, 2006].

Конечно, это был прежде всего рост сельского населения (на 87?% в 1861–1910 гг.), что заставляет подумать о его связи с отменой крепостного права: общинная форма собственности на землю стимулировала рост, ибо каждый новый работник мог рассчитывать на автоматическое обеспечение землей. Началось аграрное перенаселение: к 1901 г. избыток рабочей силы в деревне составил 23 млн человек, к 1914 г. — 32 млн человек [Миронов, 2003, т. 1, с. 412]. Отток рабочей силы в города, в Сибирь лишь отчасти решал проблему.

Кризис в аграрной сфере нарастал. Только Столыпинская реформа, как представляется, давала адекватный ответ, стимулируя отток рабочей силы из регионов, где был ее наибольший избыток, и в города, и в новые районы земледелия. Но это требовало много времени, которого, как стало ясно позднее, уже не было.

Итоги великих реформ

Результаты развития России после 1861 г. и до начала Первой мировой войны в целом можно считать успешными вопреки общепринятой многообразной критике.

Особо следует отметить Столыпинскую аграрную реформу. Это означает, что Россия сильно продвинулась в деле перехода от иерархической к рыночно-сетевой системе социальной организации. В 1905–1907 гг. происходит первая русская революция, в результате которой Россия получает Конституцию (основные законы 23 апреля 1906 г., подготовленные на базе Манифеста 17 октября 1905 г.) и Парламент — Государственную Думу и Государственный Совет, наполовину назначаемый царем). Россия становится конституционной монархией.

Это, можно сказать, финальное достижение периода Империи.

В.А. Маклаков, лидер кадетов, уже в эмиграции так оценил это достижение: «Была объявлена настоящая конституция, и власть самодержца сделалась ограниченной по закону. Люди, которых воспитывали в убеждении, что Россия от неограниченного самодержавия неотделима, дожили до того, что слово “самодержец” стало историческим титулом, а термин “неограниченный” был вычеркнут, как не отвечающий существу нашего строя» (цит. по: [Там же, с. 138]).

К концу Александровского этапа, пусть трудно и драматично, Россия прошла большой путь от феодальной, образцово иерархической монархии к стране со сравнительно развитой, более или менее современной промышленностью, сетью железных дорог, покрывающей всю населенную территорию огромной страны. Аграрный сектор вступил в полосу преобразований, которые должны были завершиться появлением на карте мира большой страны, близкой по уровню к наиболее развитым странам, которые в то время можно было принять за образец. Благодаря становлению новой для нее рыночно-сетевой экономики и органично дополняющей экономику демократической политической системы, страна имела неплохую перспективу.

Срыв

Существовали многочисленные угрозы ее стабильному развитию, однако oни не предопределяли неизбежность краха государства: бóльшая часть трудностей перехода к рыночно-капиталистической системе была пройдена. Существовало как бы две основных траектории дальнейшего движения: либерально-демократическая, представленная центристскими партиями — кадетской и октябристской, за которыми стояла российская буржуазия, и левая социалистическая, представленная эсерами (социалистами-революционерами), претендовавшими на выражение интересов крестьянства, а также социал-демократами (большевиками и меньшевиками). Влияние кадетов и октябристов при стабильной обстановке было сильнее, и нормальное развитие в мирных условиях должно было еще больше его усиливать.

Однако имперско-консервативная элита, терявшая влияние в обществе, но усиливающая влияние на императора, хотела сохранить свои позиции. Она выбрала войну — самый трагический сценарий для нее самой и для России. Война обусловила крах. Миллионы крестьян, не удовлетворенных своим положением, получили в руки винтовки. В итоге из перипетий мировой и гражданской войн победителем вышла партия большевиков, готовая поставить крест на экономических и политических достижениях страны ради испытания своих радикальных идей. Начался социалистический эксперимент.

Советский период

Он продолжался 74 года. Много ли успели? Начиналось все с мечты: ликвидировать частную собственность; вместо рынка, который одних обогащает, а других обирает, введем народнохозяйственное планирование. Создадим условия для справедливости. Но этому будут сопротивляться буржуазия, помещики, кулаки. Поэтому для изменения общественных отношений нужно оружие. Приходится быть безжалостным. А изменятся общественные отношения — и люди станут другими. Освободившись от жадности, зависти, других пороков, люди станут добрее, справедливее, отзывчивее. Многие разделяли эту мечту. Я бы не писал эти строки, если бы, было время, сам в молодости в них не верил.

Людей было легко убеждать во вредности частной собственности, потому что в России она была внове. Большинство крестьян не имели ее и были привязаны к институтам общины. Мечта казалась правдоподобной. Все же оживление в экономике наступило только с НЭПом. Главные этапы строительства социализма — индустриализация, коллективизация, культурная революция. Репрессии, уничтожение «врагов». В итоге предприятия стали общественными, родилось планирование. Рыночная экономика была ликвидирована, остались разве что колхозные базары и кооперативные цехи. Общественные отношения изменились, а мотивы и поведение людей не стали лучше. Наоборот, появились новые пороки. Оказалось, институты меняются, изменяя поведение людей, но не обязательно к лучшему, а как выгоднее. Рыночная модель формирует поведение участников сделок лучше, способствуя увеличению общего эффекта. Короче, все более очевидной становилась несостоятельность социалистического эксперимента. Особенно ясно это становилось при сравнении послевоенных Европы и СССР.

И что особенно интересно, чем дальше, тем больше в бюрократической иерархии Советского Союза и других социалистических стран проглядывали свойства других иерархических систем, феодальной типа традиционной китайской. Идеи самого передового общественного строя превращались в своеобразную реставрацию хорошо известной по прошлому иерархии, в воспроизведение замшелой традиции. Отсталость, конечно, также играла свою роль: социализм находил отклик в сердцах крестьян-общинников.

Снова экспансия

Возродилось и стремление к экспансии. С самого начала пожелания поляков и финнов об обретении независимости еще были услышаны. Но затем сохранение прежних имперских завоеваний стали оправдывать идеей распространения самого передового строя, освобождения народов. В 1922 г. С основанием СССР была возрождена былая империя. Сговор с Германией относительно Прибалтики, Западных Украины и Белоруссии был следующим шагом. Война с Финляндией не стала еще одним в силу поражения. Вторая мировая война закончилась приобретением Восточной Пруссии (Калининградская область), Южного Сахалина и ряда островов Курильской гряды. Но это были мелочи в сравнении с построением сферы влияния, которая в лучшие времена охватывала всю Восточную Европу, Китай, Вьетнам, а позднее — Кубу, Афганистан, Эфиопию, Анголу и Мозамбик. Она продержалась недолго, но все же принесла СССР титул второй сверхдержавы.

Конец эксперимента

Открытие новых месторождений нефти в Западной Сибири и ее подорожание в разы с 1973 г. продлили жизнь и кажущееся процветание социалистического лагеря. В это время внутренний кризис уже с 1960-х годов разъедал систему, делая все более очевидной несостоятельность ее основных конструкций. Попытка Горбачева перестроить их, плюс значительное снижение мировых цен на нефть подвели систему к краху.

В госбюджете образовалась дыра, тень экономического кризиса надвигалась на страну. С 1990 г. начался открытый спад. Предпринимавшихся мер было недостаточно. Нужно было решаться на принципиальные изменения.

В сущности, перед страной стояли три задачи. Первая — экономическая реформа с переходом к рыночной экономике. Вторая — ликвидация империи. Третья — перестройка политической системы, демократизация.

Перемены начались по всем трем направлениям, с разным успехом.

По существу, в России начиналась новая эпоха, предполагавшая открытие для страны тех возможностей, которые предоставляли наиболее современные технологии и институты и которые уже демонстрировали свои преимущества в развитых странах с рыночной экономикой и демократией. Но надо напомнить, что эта эпоха началась у нас уже в середине XIX в. и страна до Первой мировой войны прошла немалый, хотя и противоречивый путь. Это был первый этап постфеодального развития. Вторым этапом был советский социалистический эксперимент. Ожидалось, что он принесет неоспоримые доказательства правоты марксистской доктрины. Напротив, он показал, весьма дорогой ценой, ее несостоятельность. С 1985 г. в СССР начались перемены, которые, по сути, являлись третьим этапом постфеодального, современного развития страны.

Рыночные реформы и трансформационный кризис

Первая из задач этого этапа — рыночные реформы начались в 1992 г., после того как в августе 1991 г. провалился вооруженный путч ГКЧП и к власти пришел Б.Н. Ельцин. Его убедили, что реформы в экономике наиболее важны, и их стал готовить Е.Т. Гайдар. Программа этих реформ готовилась параллельно в нескольких центрах, в том числе группой Гайдара, а также группой, работавшей в союзном правительстве. Летом 1990 г. под покровительством Горбачева и Ельцина и по инициативе их помощников Н. Петракова и Г. Явлинского была образована группа по подготовке согласованной программы перехода от плановой к рыночной экономике, которую назвали «500 дней». В ней, а также в программе Гайдара предлагался комплекс взаимосвязанных мер: 1)?либерализация цен; 2)?борьба с открытой инфляцией, которую вызвала бы либерализация цен; 3)?открытие экономики, свобода торговли, включающая внешнюю; 4)?приватизация. Гайдар и его команда выполнили эту программу. К середине 1994 г. была завершена массовая приватизация. В 1997 г. гиперинфляцию удалось снизить до 11?% в год. Но в 1998 г. разразился финансовый кризис, который позволял делать вывод о том, что план Гайдара, принесший нелегкие испытания для народа, потерпел неудачу. На самом деле кризис 1998 г. имел серьезные внешние причины, кроме того, его подтолкнули некоторые ошибки реформаторов. Ситуация, однако, быстро изменилась после объявления дефолта и глубокой девальвации рубля. Тогда казалось, что все усилия реформировать российскую экономику пошли прахом. Но на деле с этого момента начался восстановительный рост, последствия кризиса 1998 г. были быстро преодолены.

Восстановительный рост продолжался до 2008 г., будучи поддержан с 2003 г. высокими темпами роста цен на нефть. Стало очевидно, что реформы 1990-х годов в целом были удачными, в России была воссоздана рыночная экономика. В 2008 г. ВВП РФ превысил уровень 1990 г. на 8?%.

Россия — национальное государство

В конце 1991 г. в Беловежской Пуще три крупнейшие восточно-славянские республики СССР — Россия, Украина и Белоруссия подписали соглашение о его роспуске и замене Содружеством Независимых Государств (СНГ). Главной силой была Украина, где незадолго до этого прошел референдум о независимости. Ельцина, видимо, подталкивало еще желание избавиться от остатков союзного центра и от Горбачева. Но, думаю, он был отягощен мыслью, что в каком-то смысле роспуск СССР — это потеря для России. СССР и был Россией, завершающим этапом существования великой империи. Многие русские испытывали ущемление своего достоинства. И можно было не сомневаться, что конец империи не наступит так просто. Будет еще много событий, напоминающих об империи и о тяготении к каким-то ее символам.

Но, по сути, должно было быть ясно, что восстановление экономики России, повышение благосостояния ее народа, его культурное развитие будут облегчены в новых условиях. Стоит отметить, что в Российской империи число лиц нерусских национальностей превышало число русских. Это создавало большие проблемы. Та же ситуация была и в СССР.

После распада СССР Россия впервые за долгие годы стала национальным государством: в 1991 г. русские составляли 85?% ее населения. К 2010 г. их доля сократилась до 80?%, но все равно мы теперь являемся национальным государством в мире национальных государств. Это не исключает идентичности всех жителей России как гражданской, а не этнической нации. Напротив, гражданская нация предполагается.

Многие обстоятельства говорят в пользу того, что Россия в XXI в. будет нуждаться в притоке мигрантов, прежде всего из окружающих стран, хотя это и будет вызывать определенные напряжения. Тем не менее для России естественно во всех отношениях жить под лозунгом не «Россия для русских», а, как предложил В. Бондаренко, «Россия для всех».

Россия и демократия

Из трех задач, стоявших перед Россией с начала новой эпохи, две решены: есть рыночная экономика, пусть недостаточно эффективная; и есть национальное государство; империя навсегда ушла в прошлое. А вот третья задача — создание развитой демократии как политической системы — пока не решена.

Но, может быть, это и не нужно? Может быть, демократия не подходит врожденным свойствам русских и других народов, ныне населяющих Россию? Думаю, это не так. Выше я приводил доводы, высказывавшиеся многими авторитетами, о том, что без надзора и принуждения русские не могут. Считайте, в бóльшей мере, чем другие народы. Между тем многие из них знали крепостное право, но от него избавились и выстроили у себя институты свободы и правопорядка.

Подводя итоги

Пришла пора делать выводы из сказанного выше. Те выводы, которые касаются дальнейшего развития нашей страны.

Преимущества европейской цивилизации

Наш анализ показал, что для современных условий наиболее эффективна европейская цивилизация. Она доказала свое превосходство за последние 200–250 лет, в том числе фактом мощного рывка после начала в Англии промышленной революции. Ее опора на рыночно-сетевую модель социальной организации предполагает широкую свободу предпринимательства, конкуренцию и верховенство права. В политической сфере эти элементы дополняются свободными выборами, многопартийностью, свободой слова. В итоге такая система создает наилучшие условия для роста производительности и генерации инноваций для рынка. Страна, которая хочет быть достойно представлена в современной экономике, должна формировать у себя подобную систему, добиваться соответствующих изменений в своей культуре. Глобализация, существенно влияющая на мировую экономику в последние десятилетия, есть реальный процесс распространения этой системы в мире.

* * *

Самодержавие и крепостничество оказали огромное влияние на его развитие, сделав особенно глубокими отличия России от Европы.

Правда в том, что в силу стечения обстоятельств в определенный момент истории самодержавие и крепостничество закрепились у нас, вошли в традицию, в какой-то момент потребовалось прикреплять людей к земле, чтобы решать проблему рабочей силы в боярских и дворянских имениях в стране с огромными просторами, где вольные люди всегда могли найти себе применение в других местах. Эти институты стали традицией, к которой граждане относятся примирительно просто потому, что это уже давно было у нас. Но пришло время, когда страна нуждается в обновлении, в свободе и правах человека, хотя для нас это непривычно, особенно для правителей.

К этому добавим, что самодержавие, или авторитаризм, препятствует верховенству права, утверждению законности и независимости суда. Точнее, чем ближе мы подходим к нашему времени, тем больше власти стремятся формально соблюдать законы, даже использовать их, вводя в законодательство удобные для себя нормы, чтобы потом манипулировать ими. Реальное уважение права заменяется господством формалистики.

В России перемены конца XX в. начались с попыток провести демократизацию. Для этого было сделано немало, причем с осторожностью, чтобы не вызвать у противников чрезмерно жесткой реакции. Все же августовский путч 1991 г. был такой реакцией, правда неудачной. Но следующее правление Б. Ельцина, больше ориентированное на рыночные реформы, не уделяло должного внимания демократическим преобразованиям. В Конституции 1993 г. президент получил чрезмерные полномочия, которые в последующие годы еще расширились.

В начале «нулевых» годов, уже при следующем президенте — В.В. Путине, конфликт между бизнесом и бюрократией был разрешен в пользу бюрократии, в законодательство были внесены изменения, которые еще больше ограничили демократические свободы. Короче, я бы сказал, выражаясь в терминах В. Меркеля и А. Круассана, что при режиме «дефектной» демократии и в настоящее время задача демократизации становится все более актуальной. Без этого трудно будет повысить эффективность рыночной экономики, сделать ее более конкурентоспособной. Демократия — сложный политический механизм, требующий отлаженности и серьезных культурных изменений. Но он необходим России, и она может его построить.

Россия накануне подъема (вместо заключения)

Не так давно коллеги подготовили сборник моих трудов и пришли ко мне с просьбой дать ему название. В нем уже были слова «Российская экономика...». Просилось продолжение фразы с предупреждением об угрозах нового кризиса. Об этом пишут многие. А я добавил «накануне подъема». Почему? Во-первых, я оглядывал бегло историю России, изложенную выше. И мое впечатление таково, что те процессы и события, которые нужно пережить стране, чтобы дойти до крупных культурных сдвигов и приобрести свойства, важные для жизни вблизи от современной технологической границы, нашей страной уже пережиты. Мы как бы выходим на финишную прямую. Надо взять последний барьер, обеспечить в стране верховенство права и достроить демократическую политическую систему. И возможности для подъема откроются. Они находятся в самом переходе от плановой к рыночной экономике, в открытии простора для энергии и инициативы предпринимателей и граждан, для ума и знаний ученых и изобретателей. Этот простор еще не открыт в должной мере.

Литература

Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? М.: Новое издательство, 2008.

Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: конец или новое начало? 3-е изд., испр. и доп. М.: Новое издательство, 2013.

Васильев Л.С. История Востока: в 2 т. Т. 1. М.: Высшая школа, 2003.

Васильев Л.С. Всеобщая история: в 6 т.: учеб. пособ. для вузов. Т. 1: Древний Восток и Античность. М.: Высшая школа, 2007.

Вишневский А.Г. Серп и рубль: консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998.

Демографическая модернизация России, 1900–2000 / Под ред. А.Г. Вишневского. М.: Новое издательство, 2006.

Киреевский И.В. В ответ А. Хомякову // Киреевский И.В. Критика и эстетика. М.: Искусство, 1979.

Кларк Г. Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира / Пер. с англ. Н. Эдельмана. М.: Изд-во Института Гайдара, 2012.

Ключевский В.О. Соч. Т. 1–3. М., 1956–1958.

Ливен Д. Империя, история и современный мировой порядок // Ab Imperio. 2005. № 1.

Липкин А.И. «Духовное» и «политическое» «ядра» «локальной цивилизации» и их столкновение в истории России. Препринт

WP17/2012/01. М.: Изд. дом ВШЭ, 2012.

Лященко П.И. История народного хозяйства СССР. Т. 1, 2. М., 1954.

Малявин В.В. Китайская цивилизация. М.: АСТ, 2001.

Мартынов С.Д. Государственный человек Витте. СПб.:Людовик,2006.

Машкин Н.А. История Древнего Рима. М.: ОГИЗ, 1948.

Мельянцев В. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М.: Изд-во Московского университета, 1996.

Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): в 2 т. 3-е изд. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.

Мэддисон Э. Контуры мировой экономики в 1–2030 гг. Очерки по макроэкономической истории. М.: Изд-во Института Гайдара, 2012.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М., 1997.

Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в древней Руси. СПб., 1907.

Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в удельной Руси. СПб., 1910.

Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.: Захаров, 2004.

Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2008.

Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система // Рубежи. 1996. № 3.

Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система: генезис, структура, функционирование (тезисы и рабочие гипотезы) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 3.

Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система и реформы // Pro et Contra. 1999. Т. 4. № 4.

Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М.: Весь мир, 2000.

Попов Г.Х. Отмена крепостного права в России // Истоки. Вып. 2. М.: Экономика, 1990.

Сидоровнин Г.П. П.А. Столыпин: жизнь за Отечество. Саратов, 2002.

Соколофф Ж. Бедная держава / Пер. с фр. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2007.

Струве П.Б. Наблюдения и исследования из области хозяйственной жизни и права древней Руси. Сб. Русского института в Праге, 1929. Развитие советской экономики. М.: Соцэкгиз, 1940.

Тилли Ч. Принуждение, капитал и европейские государства. 990–1992 гг. М.: Территория будущего, 2009.

Удальцов А.Д., Косминский Е.А., Вайнштейн О.Л. История средних веков. М.: ОГИЗ Госполитиздат, 1941.

Туган-Барановский М.И. Основы политической экономии. 3-е изд. Петроград: Право, 1918.

Федоров Б.Г. Петр Аркадьевич Столыпин. М.: РОССПЭН, 2002.

Хромов П.А. Экономическая история СССР. Период промышленного и монополистического капитализма в России: учеб. пособ. М.: Высшая школа, 1982.

Экономическая история: хрестоматия / Отв. ред. А.Д. Кузьмичев, С.К. Никитина; сост. Л.И. Бородкин и др. 2-е изд. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008.

Примечания

1 Статья написана на основе доклада, представленного Е.Г. Ясиным на XV Международную апрельскую конференцию НИУ ВШЭ в апреле нынешнего года.

2 Sokoloff G. La puissance pauvre. Une historic de la Russie de 1815 à nos jours. Paris, 1993. P. 787–790; в рус. пер.: Соколофф Ж. Бедная держава. М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2007.

3 Bloch M. Feudal Society. L., 1964. P. 452. 12.

4 Интересно, что заговором против Боголюбского руководил игумен Феодул. Девичья фамилия моей жены была Федулова. Село Добрынское, откуда родом были ее родители, находилось напротив знаменитой церкви Покрова-на-Нерли и было чуть ли не наполовину заселено Федуловыми.

Опубликовано в журнале:

«Вестник Европы» 2014, №40-41

Россия > Госбюджет, налоги, цены > magazines.gorky.media, 19 августа 2014 > № 1193074 Евгений Ясин

Украинская смута глазами Клио

Адам КУЗНЕЦОВ

О чем шумите вы, народные витии?

Зачем анафемой грозите вы России?..

Оставьте старый спор славян между собою...

Александр Пушкин

Долог и труден путь каждого народа от племенного устройства социума до государственного. Триста-четыреста лет ушло у иудейских племен от вторжения на берега Иордана до создания собственного царства. Примерно столько же — на превращение латинов в Древнеримскую республику, вестготов — в Испанское королевство, гуннов — в Венгерское, франков — во Французское, германцев — в Немецкое, норманнов — в Британское. Процесс этот продолжается и в наши дни. Спотыкаясь — на ощупь — сквозь кровавое противоборство прокладывают свой путь к государственной форме бытия курды, пуштуны, тамилы, палестинцы.

Украинская народность долго вызревала на территориях, принадлежавших Польско-Литовскому королевству, Крымскому ханству, Турецкой империи, княжеству Московскому. Первая серьезная попытка украинцев обрести государственную независимость имела место в середине XVII века и была связана с именем гетмана Богдана Хмельницкого. О нем знаменитый историк Ключевский писал:

«Успехи Богдана превзошли его помышления: он вовсе не думал разрывать с Речью Посполитой [то есть Польшей], хотел только припугнуть зазнавшихся панов, а тут после трех побед почти вся Малороссия очутилась в его руках... Он очень досадовал на московского царя за то, что тот не помог ему с самого начала дела, не наступил тотчас на Польшу... грозил сломать Москву, добраться и до того, кто на Москве сидит. Простодушная похвальба сменялась униженным, но не простодушным раскаяньем. Эта изменчивость настроения происходила не только от темперамента Богдаа, но и от чувства лжи своего положения. Он не мог сладить с Польшей одними казацкими силами, а желательная внешняя помощь из Москвы не приходила»1.

В таком же двойственном положении оказался следующий лидер — гетман Мазепа. Историк Костомаров так описывает его метания между вторгшимися шведами, Петром Первым и Запорожской Сечью: «Перед царем, выхваляя свою верность, он лгал на малорусский народ и особенно чернил запорожцев, советовал искоренить и разорить дотла Запорожскую Сечь, а между тем перед малоруссами охал и жаловался на суровые московские порядки, двусмысленно пугал их опасением чего-то рокового, а запорожцам сообщал тайными путями, что государь их ненавидит и уже искоренил бы их, если бы гетман не стоял за них и не укрощал царского гнева»2.

После двух веков существования в рамках Российской империи мало что изменилось для тех украинцев, которые рвались к независимости. После Февральской революции в 1917 году гетман Скоропадский искал помощи у германского кайзера, сменивший его Симон Петлюра вступил в союз против большевиков с польским маршалом Пилсудским, двадцать лет спустя Степан Бандера надеялся избавиться от власти «москалей» с помощью Гитлера.

Создание независимой Украины в 1991 году не смогло прервать эту традицию. Разнородное сорокамиллионное население не чувствовало достаточной прочности в государственной постройке, привычно искало опоры либо на Западе, либо на Востоке. Прозападный президент Ющенко, играя на карте украинского национализма, приказал установить памятник Мазепе и обращался к Православной церкви с просьбой снять анафему с гетмана, объявленную ему за измену царю Петру Первому в 1708 году. Пришедший ему на смену Янукович, поколебавшись, засадил бывшего прозападного премьер-министра Юлию Тимошенко в тюрьму и шатнулся в сторону России. Тогда прозападные украинские радикалы и националисты вышли на киевский майдан и испустили свой традиционный клич: «Москалей нэ трэба!» Если к Хмельницкому и Мазепе спешили с посулами и дарами посланцы из Варшавы, Кракова, Вильнюса, Стокгольма, Вены, то к нынешним самостийщикам ринулись с кренделями и долларами доброхоты из Вашингтона, Лондона, Брюсселя, Парижа.

Вот к этим послам «свободного мира» стоит приглядеться внимательно.

Они объявляют себя защитниками демократии и прав человека во всем мире. Японо-американский философ Фрэнсис Фукияма объяснил им, что история подошла к концу, что идеальная форма сосуществования людей найдена, что ее можно учредить даже у народов, не знающих еще колеса, и остался лишь пустяк: насадить свободный рынок и свободно избираемых правителей во всех уголках планеты Земля. Ради этой великой цели можно порой и нарушать какие-то пункты и статьи международного права.

Например, пункт о соблюдении суверенитета независимых государств и неприкосновенности их границ в принципе заслуживает поддержки. Но иногда и на него можно закрыть глаза. Вот советники двух политических недорослей, Билла Клинтона и Тони Блэра, никогда не бывавших ни в Косове, ни в Белграде, объяснили им, что выступить в защиту албанских мусульман от недоброго сербского лидера Милошевича может принести несколько сотен голосов мусульманских избирателей. И на суверенную Сербию, никогда ни словом, ни делом не угрожавшую ни Америке, ни Англии, десять недель сыплются новейшие ракеты и бомбы — о, исключительно с гуманитарной целью защиты обижаемых косоваров! Результат: разрушенные дома, мосты, вокзалы, больницы, две с половиной тысячи погибших сербов и создание посреди Европы независимого мусульманского государства Косово, которое наконец смогло преуспеть в своем уникальном бизнесе: переправке проституток из стран Восточной Европы в страны Западной.

Трагедия 11 сентября потрясла американцев, возбудила ярость и справедливую жажду мести в миллионах сердец. Но кому мстить? Большинство террористов-самоубийц, захвативших американские лайнеры, были родом из Саудовской Аравии. Их главарь, миллионер Осама бен-Ладен, много лет возглавлявший беспощадную войну против Америки и Израиля, глава «Аль-Кайды», с руками по локоть в крови погибших от взрывов дипломатов и моряков, — тоже саудовец. Но нет: в Саудовскую Аравию вложено слишком много американских денег, она исправно поставляет нам нефть и выступает союзником в опасном регионе. Зато рядом есть два безусловно злодейских режима: талибы в Афганистане и Саддам Хусейн в Ираке. Ударим по ним, поможем учредить в этих странах власть святой западной демократии и заодно покажем всему миру, что с нами шутки плохи.

В результате после десяти лет оккупации «демократический» Ирак превратился в вулкан межрелигиозной и этнической вражды, взрывы бомб террористов-самоубийц уносят сотни жизней каждую неделю. Тринадцать лет войны в Афганистане привели к тому, что талибы окрепли, разбогатели, выйдя на первое место в Азии по выращиванию и экспорту опийного мака, и только и ждут ухода американцев, чтобы снова воцариться в Кабуле.

И что же наши идолопоклонники демократии? Усвоили уроки, убавили пыл, осознали, что не каждый народ и не в каждый исторический момент способен учредить у себя этот сложный вид государственного правления?

Да ничего подобного!

В 2011 году наперегонки кидаются бомбить злодея Каддафи и его суверенную Ливию. Подбодренные такой поддержкой, в страну слетаются джихадисты и алькайдовцы со всего мира. В аэропорту Триполи приземляется вечный седовласый подросток, американский сенатор Мак-Кейн, трясет руки «героям», свергнувшим диктатора, обещает помощь деньгами и советниками. Для его двухмерных мозгов, видимо поврежденных во вьетнамском плену, представить, что враги злодея Каддафи могут оказаться в десять раз страшнее него, — непосильное усложнение картины мира.

Ливия, конечно, погружается в смуту со стрельбой, взрывами и поджогами. «Борцы за свободу» убивают американских дипломатов в Бенгази, сотрудников Красного Креста, тысячи беженцев пытаются спастись морем и тонут на пути в Италию. Но сенатору Мак-Кейну не до того. Он уже в Киеве, на майдане, помогает свергнуть «злодея» Януковича, посмевшего предпочесть сотрудничество с Москвой союзу с Брюсселем.

Казалось бы, что должны были сделать первым делом в Киеве провозвестники святой демократии — американский госсекретарь Керри, его помощница Виктория Нулан, британский министр иностранных дел Хейг и десятки других «спасителей», приземлившихся за баррикадами из горящих шин? Не следовало ли им организовать семинары по политическому ликбезу и объяснить украинцам, веками жившим под властью королей, ханов, императоров, большевиков, что устраивать кулачные драки в парламенте-раде есть атавизм, несовместимый с правилами демократического правления? Что если вы недовольны законно избранным президентом, то нужно дождаться перевыборов и усадить в кресло нового, а не свергать неугодного силой? Может быть, разумная Ангела Меркель могла бы позвонить Юлии Тимошенко и посоветовать ей не заявлять публично во время предвыборной гонки на пост президента: «Я не признаю ничьей победы на выборах, кроме своей, потому что знаю цену всем другим кандидатам»?

Увы, такого разумного подхода от западных политиков сегодня ждать не приходится. Они зависят от голосов избирателей, чья политическая ментальность формировалась ковбойскими фильмами, в которых хороших парней всегда легко было отличить от плохих, а победа добра достигалась при помощи меткой стрельбы и быстрой езды на лошади. Образованная часть избирателей, конечно, брала в колледжах курсы политических наук (political science), но, похоже, никто уже не считает нужным учить политическую азбуку. А как было бы хорошо, если бы муза Клио появилась на кафедрах истории западных университетов и повесила бы на стенах крупные плакаты обязательные к заучиванью:

А. Опыт всех мировых революций — американской (1776), французской (1789), итальянской (1849), мексиканской (1854), турецкой (1909), российской (1917), германской (1918), испанской (1936), китайской (1949), снова российской (1991) и т. д. — ясно показывает, что после свержения существовавшей верховной власти вы получите либо гражданскую войну, либо распад государства, либо террор, либо все эти три беды в разных сочетаниях.

Б. Свергнуть властителя можно за один день, но на переход от единовластия к республике всегда уходит около ста лет. Примеры: Афинская республика, Древний Рим, Англия, Франция, Германия, Испания, Россия.

В. Народы часто отказываются от демократических форм и смиряются с деспотической властью не потому, что они темны и запуганны, а потому, что, зная свою застарелую взаимную беспощадную вражду, ясно понимают: альтернатива деспотизму — кровавый хаос и война всех со всеми.

Но ведь слушаться старушку Клио — это означает снова садиться за парты, изучать исторические реалии всех этих неблагодарных племен, неспособных оценить дары демократии, заучивать их головоломные названия: албанцы, боснийцы, галичане, запорожцы, молдаване, русины, хорваты, черногорцы — и несть им числа. То ли дело отстаивать священные принципы! Например, право народов на самоопределение. Тем более что мы оставим за собой обязанность решать, кто и от кого имеет право отделяться.

Да, мы поддержали отделение косоваров от Сербии и даже слегка побомбили ее для этого. Неважно, что Косово — такое же священное место для сербов, как для израильтян — Иерусалим. Что косовары-албанцы появились здесь лишь после Второй мировой войны, спасаясь от собственного коммунистического диктатора Энвера Ходжи, и потом, стремительно размножаясь, вытеснили приютивших их сербов. И что становиться обратно албанцами они никак не хотят, потому что им очень понравилась вся индустриальная инфраструктура, выстроенная в Косове сербами.

Мы будем неустанно требовать самоопределения палестинцев. Этот многострадальный народ почему-то отказывается ассимилироваться в других арабских странах, где говорят на их языке и верят в того же Аллаха. Мы будем кормить их в лагерях для беженцев до тех пор, пока в израильтянах не проснется совесть и они не дадут свободу угнетенным и оккупированным. То, что палестинцы открыто объявляют своей главной целью физическое уничтожение восьми миллионов израильтян, не должно нас остановить. И то, что в независимой Газе они немедленно попали под власть террористической организации «Хамас», тоже не должно рассматриваться как аргумент «против». Палестина будет принадлежать палестинцам!

Мы благосклонно отнесемся к стремлению других народов выделиться из имеющихся государств — до тех пор, пока они останутся в сфере нашего влияния и подчинения. Пусть путем проведения всенародного референдума квебекцы отделяются от Канады, каталонцы — от Испании, шотландцы — от Англии, фламандцы — от Бельгии, даже венецианцы — от Италии (дуют и такие ветры). Вот попытки курдов выделиться из Турции и Ирака как-то не вызывают у нас энтузиазма. Ведь для них придется отнять территорию от «нашей» Турции и «нашего» Ирака, а захотят ли они сами стать «нашими» — гарантии нет. Зато самоопределение тираспольцев, абхазцев, осетин, крымчан — это уже такое возмутительное нарушение всех международных норм, что ни один западный лидер с ним никогда не смирится. И станет набирать голоса избирателей, противоборствуя очередному удобному «злодею» — российскому президенту Путину.

Ох, этот Путин! Вот он — враг священных принципов свободы и демократии, ухитряющийся без бомбежки чужих столиц достигать своих целей. Жаль только, что у него от советских времен остался мощный ядерный арсенал. Не то бы наши гуманитарные ракеты и бомбардировщики давно вылетели в направлении Москвы, как они уже вылетали в сторону Могадишо, Белграда, Кабула, Багдада, Триполи. Не дал, злодей, нам хотя бы разбомбить Дамаск!

Ах, как хорошо, как удобно иметь универсального суперагрессора, борьба с которым оправдывает — затеняет — все наши отступления от высоких принципов. Раньше мы лелеяли такие обременительные правила, как «презумпция невиновности», «тайна банковских вкладов», «священное право собственности», не отступали от них даже в противоборстве с безжалостными главарями мафиозных кланов. Теперь все стало гораздо проще! Без суда и следствия, без улик и свидетелей мы включим соратников Путина в черные списки и обрушим на них всевозможные кары, как это делала когда-то большевистская ЧК — по классовому признаку! — да еще назовем это красивым словом «санкции».

То, что за этим красивым термином прячутся и огромные финансовые потери для западного мира, теряющего выгодные связи с бескрайним российским рынком, нужно старательно и изобретательно замазывать. Поневоле задаешься вопросом: каким образом США, погрязшие в шестисоттриллионном государственном долге, могут позволить себе вмешиваться в военные конфликты по всему свету, содержать крупные войсковые соединения в Японии, Южной Корее, Германии, на Ближнем Востоке, рассылать авианосцы и атомные крейсера по всем океанам, обещать миллиардные дотации разным неустойчивым режимам. Оказывается, они нашли трюк, которому могли бы позавидовать персонажи О’Генри и Ильфа–Петрова: раз за разом поднимая потолок государственного долга, грабить неродившихся внуков, переваливая на них заботы о выплате непосильных займов и неоправданного транжирства налоговых ресурсов.

Один за другим разгораются кровавые межплеменные пожары в Африке: Берег Слоновой Кости, Руанда, Чад, Эфиопия, Дарфур, Нигерия... Не могло бы наше ЦРУ и здесь отыскать руку Москвы, происки все того же Путина? Не то разные темные силы могут потребовать возложения санкций на нас самих — за преждевременное навязывание священной демократии незрелым народам.

Шумят, грозят, протестуют политические недоросли — «народные витии». Никогда не признают простой истины: своими подзуживаниями и несбыточными посулами они раздули очередной пожар в очередной стране, разрушили шаткую постройку незрелой Украинской республики, лишили миллионы людей укрытия от социальных бурь.

Когда в Канзасе очередное торнадо разнесет в щепки городок, выстроенный не из железобетона, а из досок и картона, никто не осудит соседние города, давшие приют бездомным. Но Россию, давшую укрытие двум миллионам соотечественников в Крыму, оставшимся без социальной крыши над головой, будут проклинать неустанно. Потому что посмели истолковать право народа на самоопределение по-своему. И потому что краткосрочный политический капиталец можно зарабатывать на антироссийской брани легко и безотказно.

Конечно, пропагандная война вокруг разгоревшегося кризиса ведется свирепо и с реальностью считается мало. Каждая сторона спешит изобразить своих противников кровожадными негодяями, зловредными заговорщиками, грабителями и насильниками. На самом же деле, как это всегда и бывает при любой политической смуте, в глубине народного сознания идет невидимая война между страстными упованиями и неодолимыми страхами. Население западных районов Украины верит, что союз с культурной и пока благополучной Европой принесет им желанное облегчение. Население восточных страшится, что ни их донецкий уголь, проклинаемый защитниками чистой атмосферы, ни их подсолнухи и кавуны не смогут конкурировать с продукцией развитых европейских стран и им придется опуститься еще ниже в болото безработицы и нищеты, оказаться на одном уровне с Албанией, Грецией, Болгарией.

Чем кончится противоборство, никто предсказать не может. Хотелось бы надеяться, что украинцы преодолеют очередной порог на трудном пути к строительству своего устойчивого государства. С другой стороны, нелегко представить себе, чтобы шесть миллионов, живущих по берегам Северского Донца, сказавших на своих референдумах такое решительное «нет», согласились снова подчиниться киевским властям. И, конечно, вспоминаются печальные строчки Бродского: «Но Клио выбирает почему-то из многих — наихудший вариант».

___________________

1 В. О. Ключевский. Собрание сочинений. М.: Госполитиздат, 1957. Т. 3. С. 116.

2 Н. И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее деятелей. Глава 16. Мазепа. Цитируется по: http: //русскоедвижение.рф/index.php/history/52-articles/9452.

Опубликовано в журнале:

«Нева» 2014, №8

Несмотря на то, что в настоящее время четыре региона ВОЗ из шести (Американский, Европейский, Западнотихоокеанский и Юго-Восточной Азии), сертифицированы как территории, свободные от полиомиелита, сохраняется риск международного распространения инфекции.

По данным Всемирной организации здравоохранения по состоянию на 16.07.2014 в Экваториальной Гвинее (Центральная Африка) зарегистрировано 5 случаев заболеваний полиомиелитом, вызванных диким полиовирусом 1 типа (инфекция не регистрировалась в стране с 1999 года). Генетические исследования показали, что эти случаи связаны со вспышкой полиомиелита в Камеруне.

Ранее ВОЗ информировала о выделении дикого полиовируса 1 типа виз пробы сточной воды, взятой в марте 2014г. в Бразилии в Международном аэропорту Виракопос в штате Сан Пауло. Выделенный вирус генетически совпадает с вирусом, который в настоящее время циркулирует в Экваториальной Гвинее.

По информации ВОЗ существует высокий риск международного распространения полиовируса с территории Экваториальной Гвинеи для населения других государств, что требует проведения скоординированных международных ответных мер.

В ответ на вспышку полиомиелита в Экваториальной Гвинее проведены три общенациональные кампании иммунизации бивалентной пероральной полиовакциной детей до 15 лет, на июль-август запланированы еще две общенациональные кампании, причем первый раунд охватит все население страны. Кампании массовой иммунизации против полиомиелита также планируется провести в Центральноафриканской Республике, Демократической Республике Конго и Габоне.

В 2013-2014гг. полиомиелит регистрировался в 10 странах (Пакистан, Нигерия, Афганистан, Экваториальная Гвинея, Ирак, Камерун, Сирия, Эфиопия, Сомали, Кения). Согласно заключению ВОЗ, Пакистан, Камерун и Сирийская Арабская Республика представляют наибольший риск дальнейших случаев вывоза дикого полиовируса в 2014 году.

В целях предупреждения заболевания полиомиелитом, вызванным диким полиовирусом, лицам, выезжающим в эндемичные и неблагополучные по данной инфекции страны, рекомендуется привиться от полиомиелита минимум за 4 недели до поездки.

Судан занимает второе место по объему инвестиций в Эфиопию после Китая с показателем US$2,4 млрд., сообщил Авад аль-Карим Саида, президент Общества инвесторов Судана. Он рассказал, что суданские инвесторы в Аддис-Абебе сталкиваются с различными проблемами, в том числе с отсутствием совместного суданско-эфиопского банка, растущими таможенными сборами на сырье и, например, с тем что большинство земель, выделенных для реализации инвестиционных проектов, находятся в отдаленных регионах слишком далеко от столицы.

Кроме того, Саид сообщил, что недавно было подписано межправительственное соглашение об экспорте соли в Эфиопию. Другое подписанное соглашение позволяет эфиопским паломникам использовать Порт-Судан для поездок в Мекку в Саудовской Аравии.

Несмотря на трудности, сообщил он, в целом процедура получения инвестиционных разрешений и лицензий в Эфиопии является достаточно простой, в отличие от Судана, где, по его словам, инвесторы страдают от бюрократической волокиты, сопровождающей процесс выдачи разрешений, что вынуждает суданские и международные компании, покидать страну.

По словам председателя Общества инвесторов Судана, около 800 суданских бизнесменов зарегистрированы в Министерства промышленности Эфиопии, которое отвечает за реализацию инвестиционной политики в стране. Саид отметил, что некоторые инвесторы приходят в Эфиопию в поисках нового бизнеса и постоянного проживания, в то время, как другие покидают Судан по личным причинам. Кроме того, он сообщил, что правительство Судана согласилось направить в Эфиопию медицинских работников, чтобы помочь преодолеть нехватку специалистов медицинских профессий в этой стране.

Ожидается, что парламент Эфиопии обсудит новый законопроект об инвестициях, который, в случае одобрения, поднимет планку требования к минимальному объему инвестиций с US$200 тыс. до US$3 млн.

Что реально поражает в Ираке - это цены. Казалось бы, разорванная на три части, уже 11 лет беспрерывно воюющая страна. Однако, бензин стоит доллар за литр, такси на небольшое расстояние - 100 рублей, обед в нормальном ресторане на одного - долларов 25. Отель, что-то приличное - 150 долларов, в Багдаде вообще от двухсот.

Страна фактически ничего не производит, даже вода и кока-кола у торговцев турецкая, в магазинах - турецкие и иранские товары. 98 процентов доходов Ирака дает экспорт нефти, и это видно во всем. В воюющей стране куча гастарбайтеров, в Эрбиле и Багдаде в ресторанах работают официантами и уборщиками грузины с индийцами за 500-700 долларов в месяц, в домах прислуга из Эфиопии - местные за такое бабло не идут.

При этом, депутат парламента Ирака получает зарплату в 30 000 (!) долларов с так называемыми "охранными" - из них он нанимает себе телохранителей, поскольку представители власти - мишень для боевиков. Всюду столько охранников и секьюрити с автоматами (они есть даже у мелких продуктовых магазинов), что ощущение - половина населения работает в нефтяной промышленности, а половина - в охране.

Воровство и шпиономания на всех уровнях, и согласно рейтингу коррупции Transparency International, Ирак находится, в самом низу таблицы. Разумеется, при Саддаме Ирак не был идеальным государством, но то, что на скорую руку создали взамен американцы - это не демократия, а кровавое шутовство. 

George Zotov

Рост населения и истощение водных ресурсов грозит Египту увеличением импорта продовольствия

Устаревшие ирригационные системы и политика правительства Египта по их консервации последние 15 лет вынудили фермеров заполнять каналы сточными водами, несмотря на близость самой длинной реки в мире. Фермеры сообщают, что сточные воды разрушают насосы, ломают машины, плохо влияют на производство. В то время как правительство Египта борется с истощением воды в единственном источнике, Ниле, оно заставляет фермеров выращивать больше пшеницы, согласно дорогостоящей продовольственной программе. Фермеры и эксперты утверждают, что эти две цели противоречат друг другу. Усилиям максимально использовать драгоценные сельхозугодья препятствовали десятилетия урбанизации, которая ускорилась с 2011, когда свержение президента Хосни Мубарака привело к вакууму в системе безопасности страны.

Правительство, стремящееся стимулировать восстановление экономики после многих лет политической нестабильности, хочет сократить импорт продовольствия, который составляет $4.5 млрд. Большая часть этой суммы идет в субсидии, которые гарантируют всеобщий доступ к хлебу стоимостью 1 цент США (0.05 египетских фунта) за буханку. Это делает Египет ведущим импортером пшеницы в мире, закупающим около 10 млн. тонн в год.

По мнению экспертов, проблема зависимости от импорта будет ухудшаться, поскольку рост населения опережает способность сельскохозяйственного сектора улучшать производство по причине нехватки земли и воды.

Согласно трейдерам, Египет уже выращивает большое количество пшеницы - 7 млн. тонн в год, потому что цены, которые Каир платит своим фермерам, выше рыночных. Субсидии на хлеб поощряют египтян потреблять больше пшеницы на человека, чем в любой другой стране, и спрос будет увеличиваться вместе с ростом 87-миллионного населения.

Справочник ЦРУ по странам мира определяет прирост населения в Египте на уровне 1.6 млн. человек в год.

Согласно данным Всемирного совета по воде, фермы употребляют 85 % воды в стране, что выше мировых средних показателей. По мнению экономистов, улучшение урожайности и распределение большего количества земли между фермерами могут повысить производство, но эти меры не будут поспевать за растущим спросом. Урожайность пшеницы в Египте уже одна из самых высоких в мире, но дальнейшее производство пшеницы ограничено конкуренцией между фермами и городами за землю и воду.

Долина Нила, почти единственное место в стране с пахотными землями, составляет 5% от земель Египта, но имеет население 95% от общего населения страны.

Вновь избранный президент Абдул-Фаттах Ас-Сиси провел совещание с главными министрами, чтобы детально обсудить план сделать около 1 млрд. га пустынной земли пригодной для сельского хозяйства. Согласно экономистам, на "нереалистичный" план потребуется 80 млрд. кубических метров воды год, что больше, чем содержат воды Нила во всем Египте. Более скромные планы восстановления земель на юге Египта и на северном побережье откладывались в течение многих лет из-за отсутствия воды.

Политика ограничения производства риса и выращивания сахарной свеклы вместо сахарного тростника, которые требует обильного полива, помогла, но не относится к пшенице, главному потребителю воды.

Эксперты говорят, что выполнимые решения включают переоснащение ирригационных систем или выращивание более прибыльных зерновых культур, таких как фрукты, которые нуждаются в небольшом количестве воде, но требуют сложной логистики и хранения. Эксперты также предупреждают, что глобальной продовольственной безопасности угрожает дефицит воды.

На Египет оказывают особое влияние проекты стран, расположенных в верхнем течении Нила, по разведке и добыче нефти и газа, а также быстро растущее население и изменение климата. Египет - страна, которая зависит от одного источника воды, Нила, который делят между собой одиннадцать стран. Таким образом, со стратегической точки зрения Нил - что-то вроде проблемы национальной безопасности для Египта. Поскольку все соседи, кроме Эфиопии, были колонизированы, Египет заключил соглашения, по которым ему предоставляется три четверти из 74 млрд. кубических метров ежегодного используемого потока реки. Но региональная гегемония Египта исчезает, другие страны, расположенные на реке, начинают изучать потенциал Нила в своих интересах. В 2011 Эфиопия получила поддержку соседних стран и начала разрабатывать самый большой проект по гидроэнергетике в Африке, вызывав панику в Каире.

В июне прошлого года президент Мохаммед Мерси сообщил, что варианты проекта строительства дамбы находится на рассмотрении, что если будет потеряна хоть одна капля Нила, то ее придется восполнить собственной кровью в качестве альтернативы.

В последнее время Каир смирился, президент Ас-Сиси посетил Эфиопию этим летом для проведения переговоров по частичному завершению строительства дамбы. По мнению экспертов, дамба будет удерживать 10 млрд. кубических метров в год в течение семи лет, еще больше будет теряться при испарении. Египет утверждает, что нуждается в своем историческом вето на проекты на реке Нил, потому что расположенные вверх по течению страны лучше обеспечены водой. В Египте обеспечение водой составляет 700 кубических метров в год на душу населения, что ниже черты бедности в 1 000 кубических метров. Проблема усугубляется в связи с ростом населения.

Некоторые метео агентства прогнозируют, что изменения климата могут затронуть и Египет. Межправительственная группа экспертов по изменению климата ООН предупредила, что к концу 21-го века вероятно сокращение объема осадков на севере Африки, также к концу века ожидается повышение атмосферной температуры в Египте на 1-2 градуса по Цельсию. Более жаркая погода означает, что будет больше потеряно воды вследствие испарения, а уменьшение количества осадков снизит уровень воды в Ниле. Учитывая строительство дамбы и демографическую ситуацию, развивать сельское хозяйство будет крайне сложно. В ближайшее десятилетие фермеры должны будут научиться рационально использовать водные ресурсы.

Министр энергетики Российской Федерации Александр Новак провел рабочую встречу с Министром водных ресурсов, ирригации и энергетики Федеративной Республики Эфиопии Алемайеху Тегеню Арга.

Стороны обсудили пути взаимодействия в электроэнергетической сфере, направления сотрудничества в разведке и добыче углеводородов, а также в развитии солнечной энергетики.

«За многие годы сотрудничества мы накопили весомый положительный опыт совместной работы с Эфиопией. Вместе с тем, ресурс далеко не исчерпан. Наша цель – вывести российско-эфиопское сотрудничество на качественно новый уровень», - отметил Александр Новак.

Чжучжоуская электровозостроительная компания при Китайской южной локомотивостроительной корпорации "Наньчэ" заключила контракт о поставках в Эфиопию 35 электровозов переменного тока. Первые машины отправятся в африканскую страну в октябре 2015 г.

Подвижной состав планируется использовать на трансграничной железнодорожной линии между Аддис-Адбебой (Эфиопия) и государством Джибути. В настоящее время с помощью китайских специалистов идет строительство этой железной дороги. Магистраль планируется ввести в эксплуатацию до 2016 г.

Напомним, что по итогам 2013 г., объем торговли между КНР и странами Африки достиг рекорда в $210,2 млрд. Это на 5,9% больше, чем в 2012 г. В прошлом году Поднебесная направила в африканские государства товары на $92,8 млрд с приростом на 8,8% в годовом выражении. В обратную сторону была поставлена продукция общей стоимостью $117,4 млрд с увеличением на 3,8%.

В настоящее время предприниматели Китая инвестировали в создание на территории государств Африки более 2000 предприятий. Эти компании работают в сфере сельского хозяйства, обрабатывающей промышленности, финансов, торговли, логистики и др.

Согласно информации, опубликованной в саудовской газете Arab News, известный китайский автомобильный концерн BYD Co., Ltd рассматривает возможность организации сборочного производства на территории Саудовской Аравии.

По словам Ибрагима Кахтана, генерального директора саудовского филиала BYD, новый автомобильный завод позволит снабдить местный рынок китайскими автомобилями, а также обеспечит молодым саудовцам новые рабочие места.

Кахтан добавил, что компания BYD планирует создать сборочную линию в партнерстве с единственным дилером BYD в Королевстве, однако подробности будущего сотрудничества не разглашаются.

Ибрагим Кахтан отдельно отметил, что на данный момент на территории Ближнего Востока и Африки работает 4 автомобильных завода BYD: в Ираке, Египте, Судане и Эфиопии.

Помимо автомобилей с ДВС (двигатель внутреннего сгорания), BYD производит и электромобили, которые представлены на европейском и азиатском рынках. Однако, в связи с отсутствием на Ближнем Востоке необходимой для электромобилей инфраструктуры, в этот регион они не поставляются.

Среди преимуществ китайских автомобилей можно выделить передовые технологии, используемые при производстве, и конкурентоспособные цены. В Саудовской Аравии цена на собираемые китайские машины будет колебаться в промежутке от SR30.000 до SR75.000.

Даниил Алферов

Министр нефтяной промышленности Судана Маккави Мохамед Авад объявил, что правительство к концу 2016 года подпишет с группой китайских компаний соглашение, по которому нефтепровод, доходящий до границы с Южным Суданом, перейдёт под контроль Хартума, сообщает газета Sudan Tribune.

Авад заявил об этом на совещании министров экономического блока под председательством второго вице-президента страны Хассабо Абдул-Рахмана.

Хартум использовал нефтепровод как инструмент давления на Джубу в период конфликта, когда президент Судана Омар Хасан аль-Башир несколько раз отдавал распоряжения о его закрытии, чтобы блокировать транспортировку нефти из Южного Судана, не имеющего выхода к морю. В ответ Южный Судан несколько раз заявлял о намерениях построить альтернативный трубопровод, идущий через Эфиопию или Кению.

Нефтепровод протяжённостью 1610 км проходит через месторождения Хеглига (Heglig), Хартум и НПЗ Эль-Обейда к порту Башайер, расположенному на побережье Красного моря южнее города Порт-Судан. Мощность нефтепровода стоимостью $1 млрд составляет 250 тыс баррелей в день. Его строительство вели несколько специализированных иностранных компаний под контролем Greater Nile Petroleum Operating Company (GNPOC). Трубопровод официально открыт 30 июня 1999 года.

Гигантомания, очевидно, у китайцев в крови. Только в древности они были больше по оборонной части (Великая китайская стена, армия терракотовых воинов…), а сегодня, в XXI столетии – переключились на транспортные сооружения.

Этой весной мир всколыхнуло дерзкое заявление о грядущем проекте, который намерена воплотить Поднебесная: ни много ни мало, строительство железной дороги из Китая в Америку, по территориям России, Аляски, Канады; а главное – под Беринговым проливом. Конечно, к великим стройкам строителям коммунизма не привыкать, а численность жителей Поднебесной сейчас такова, что они могут соорудить даже Очень Большой Муравейник, но все, всё же…

Тоннель под Беринговым проливом – проект с солидной историей. Кто только не мечтал о реализации это плана! Сама идея железной дороги (не под землей) была озвучена американским политиком У. Гилпином еще в XIX в., а в начале XX в. всерьез обсуждалась царским правительством.

Идея всплывала то здесь, то там на протяжении всего прошлого столетия, оставаясь совсем не к месту в мире железного занавеса и холодной войны; а в первоапрельском номере Sunday Times от 2008 г. было заявлено, что строительство туннеля «Чукотка-Аляска» - предмет одной из ближайших встреч В. Путина и Дж. Буша, в то время как русский олигарх Роман Абрамович делает инвестиции в самую большую в мире машину для прокладки тоннелей.

И вот сегодня, когда и Россия, и США, пожалуй, меньше всего заняты подобной жюльверновщиной, вопрос поднял новоиспеченный мировой колосс. Китай. За заявлением, очевидно, нет никакой политической или рекламной подоплеки: Китай действительно чувствует в себе силы сделать большое дело и спокойно заявляет об этом.

Мало того! Сказано, что проект железной дороги и туннеля – лишь один из четверки амбициозных «дорожных» планов Китая, которые, так или иначе, уже претворяются в жизнь.

Сестра грядущей дороги «из чукчей в эскимосы» – дорога, которая соединит Урумчи с Германией, пройдя через постсоветскую Среднюю Азию, Турцию и Иран. Еще одна – «двухголовая» – ляжет по всей Европе, пройдя из Лондона через Париж, Берлин, Варшаву и Киев, а в Москве разделится на две ветки, направляющиеся, соответственно, в Китай через Казахстан и через Сибирь в Хабаровск. Наконец, четвертый проект в этом большом пуле – «железка», которая свяжет усилиями китайских рабочих всю Азию: от китайского Куньминя через Вьетнам, Камбоджу, Таиланд и Малайзию – в Сингапур. Конкретно этот проект будет начат уже в июне!

Соединить Евразию с Северной Америкой инженеры мечтали ещё в 19 веке.

Воистину, времена Срединной Империи возвращаются: Китай хочет быть сердцем вселенной, куда ведут все дороги. Даже цифра четыре, традиционно означающая все стороны света, здесь выглядит символически. Но и это еще не все.

В транспортных планах Китая – Черный континент. Почва для прокладки дорог готовилась в ходе недавнего визита в африканские страны премьера Госсовета КНР Ли Кэцяна. Кенийская The Daily Nation хвастается, что китайцы проложат 600 км. железнодорожных путей от кенийской столицы Найроби до порта Момбаса. Другая дорога, длиной 740 км., соединит столицы Джибути и Эфиопии.

В грядущем единая железнодорожная сеть соединит 7 стран на востоке континента.

Положа руку на сердце: не каждый из россиян знает, где находит Джибути. Вернемся к нашим чукчам и эскимосам. Протяженность дороги из КНР в США составит 13 тыс. км. Рекорд Транссиба будет побит. Поезд будет проходить это расстояние со скоростью около 350 км/ч., т.е. ханьцы смогут добраться до янки за пару дней (при том, что самолет из Пекина в Нью-Йорк летит около полусуток). Самый сложный участок – туннель – составит 200 км., что беспрецедентно. Туннель под Ла-Маншем короче в четыре раза. По заявлению China Daily, технологии такого строительства у КНР уже есть. Общая сложность постройки сравнима с прокладкой дороги в вечной мерзлоте по Тибету.

Протяженность магистрали КНР-США составит 13000 км. Скорость составов - 350 км/ч.

Помимо собственных инженерных решений, Китай предлагает полное финансирование проекта; иными словами, мы получим дорогу полностью за китайские деньги. Так сказать, Китай – миру. Какова же выгода для китайцев? Очевидно, она в перспективах торговли. Но не только. Ведь логично предположить, что оплата России, а также Канаде транзита по их территориям очень существенно скажется на цене тех товаров, что Китай повезет по этой дороге.

Вэн Мэншу, академик Инженерной академии КНР, китайский эксперт в области железных дорог, поясняет, что в основе этих масштабных проектов лежит принцип «обмен технологии на ресурсы». А именно, производя строительство магистралей, китайцы будут вести переговоры со странами, через территории которых пройдут дороги, о доступе к освоению местных богатств (нефти, газа и проч.; например, для Бирмы Вэн Мэншу упоминает руду).

Таким образом, новые наполеоновские планы Китая выстраиваются в русле его общей стратегии. Проникновение во все уголки Земли; диверсифицированная покупка ресурсов, «связывание» партнеров экономической выгодой покупать именно у Китая, и все больше! Плюс к этому – моральные выгоды от статуса сверхдержавы, строящей чудо света. Для внутренней и внешней политики это тоже капитал, и немалый.

Политические аспекты проекта – отдельный вопрос. Пока еще ни о каком согласовании ни со Штатами, ни с Россией речи не шло, Китай ограничился декларацией.

Но очевидно, что за заявлениями КНР стоит уверенность. Если дать китайцам строить дорогу – они построят ее. Если не дать – «мягкая сила» Китая станет искать для себя другие пути. Но в готовности Поднебесной к большой игре, чтобы стать новой Срединной Империей XXI века – сомнений нет.

Павел Степаненко

По мере того, как война, проводимая силами США и НАТО в Южной и Центральной Азии, сходит на нет, внимание переносится на африканский континент, считает журналист и основатель блога StopNATO Рик Розофф.

По его мнению, во второй декаде XXI века Соединенные Штаты стараются вести войны без рисков для себя настолько, насколько это максимально возможно. Вместо крупного контингента сухопутных войск, бронетехники и артиллерии США стали использовать беспилотники, оборудованные ракетами класса "воздух-земля", и проводить секретные спецоперации для уничтожения противников за рубежом.

Розофф приводит в качестве примера статью, опубликованную 26 мая в The New York Times. В материале сообщалось, что Минобороны США выделило несколько десятков миллионов долларов на подготовку сотен элитных диверсионно-десантных отрядов на севере Африки – в Ливии, Мали, Мавритании и Нигере. По информации издания, большая часть обучения будет проводиться американскими силами специального назначения – "зелеными беретами" и "Дельтой".

В той же статье говорится о том, что Пентагон выделил 16 миллионов долларов для обучения и вооружения элитных войск для проведения операций против повстанцев в Ливии; 29 миллионов досталось Мавритании; Нигеру – 15 миллионов долларов; сумма, выделенная для Мали, не разглашается.

Также в начале мая Пентагон подписал с Республикой Джибути десятилетний контракт на продолжение использования базы Кэмп-Лемоньер, где с 2003 года находятся тысячи американских военнослужащих, включая спецназ, совместно с объединенной целевой группой специальных операций — “Африканский Рог”. Вашингтон использовал Джибути и Эфиопию для атаки дронов на территории Сомали и Йемена. Также США использовали Нигер для осуществления полетов беспилотников над Мали в качестве поддержки Французских сил на севере страны в 2013 году.

В том же месяце Минобороны США подписало контракт стоимостью 8,5 миллионов долларов на снабжение ведущих борьбу с угандийской националистической повстанческой группировкой американских войск в Южном Судане, ЦАР, Конго и Уганде силами AAR Airlift Group, размещенных во Флориде.

В апреле 2014 года Африканское командование вооружённых сил США (АФРИКОМ) провели ежегодные противоповстанческие военные учения в Нигере с участием тысячи солдат США и НАТО, а также Буркина Фасо, Чада, Мавритании, Нигерии и Сенегала.

АФРИКОМ на сегодняшний день является единственным зарубежным военным командованием, учрежденным Пентагоном после окончания периода холодной войны.

Вашингтон продолжит вести кровопролитные войны чужими руками от Сирии до Украины, но их операции сосредоточены на Африке, утверждает Рик Розофф, приводя в пример полугодовую войну АФРИКОМ-НАТО против Ливии.

Китайская компания построит электрифицированную железную дорогу Эфиопия – Джибути. Реализацией проекта занимается Китайская гражданская инженерно-строительная корпорация (ССЕСС). Инвестиции в строительство запланированы в объеме $ 4 млрд.

Длина железной дороги Эфиопия – Джибути составит 740 км. Скорость движения по магистрали – 120 км в час. Сдача объекта в эксплуатацию намечена на октябрь 2015 г.

Ранее сообщалось, что по итогам 2013 г., объем торговли между Китаем и Африкой достиг рекорда в $210,2 млрд. Это на 5,9% больше, чем в 2012 г. В прошлом году КНР направила в африканские страны товары на $92,8 млрд с приростом на 8,8% в годовом выражении. В обратную стороны была поставлена продукция общей стоимостью $117,4 млрд с увеличением на 3,8%.

В настоящее время предприниматели Поднебесной инвестировали в создание на территории государств Африке более 2000 предприятий. Эти компании работают в сфере сельского хозяйства, обрабатывающей промышленности, финансов, торговли, логистики и др.